Виктория Горнина
Троя. История первая. Первый поход греков против Трои

   ©Горнина В., 2013

   Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

От автора

   Эта мысль, сделать из тяжело читаемых отрывочных произведений более приемлемый для восприятия единый связный рассказ, пришла мне, когда один из сотрудников нашей конторы так, между делом, жаловался, как накануне вечером его дочь учила домашнее задание. Тема была мифы Древней Греции, и речь шла, кажется, о Тесее, а может, и о Геракле – так никто из нас и не понял.
   – Ну, в общем, один мужик пришёл туда, а там был этот, ну, как его, и он ударил его и убил. А потом спас всех и стал героем, – так говорила девочка.
   Скучно, неинтересно, краски поблекли, впечатления никакого, и ничего не отложилось в голове. Мне захотелось, чтобы прочитанное ожило, запомнилось, было ярким, с хорошим юмором и подлинным трагизмом и чтобы всё это не ускользало от внимания, а напротив, произвело впечатление своей героикой, захватывающими сюжетами и искренностью персонажей. Именно такими стали для меня мифы Древней Греции, и смею надеяться, что моя версия понравится вам.

Часть первая

1. Новый город

   Да, жили некогда великие герои, светловолосые, голубоглазые богатыри, что в лихие годы не спасовали пред многочисленными бедами Девкалионова потопа и последовавшим за тем страхом голода: презрев опасности, эти сильные духом люди отправились на поиски новых земель – и их усилия увенчались успехом.
   Наградой стал благодатный край, где цветущую равнину окружали холмы и горы, а полноводные реки замыкали её со стороны континента, превращая обретенную землю в желанный рай для скитальцев, вынужденных покинуть родные места. Они решили остаться здесь и остались, построив город. Однако местные народы враждебно отнеслись к чужакам, и героям пришлось сражаться. Они разгромили беспокойных соседей, но потеряли своего предводителя – того, кто привел их в эти места. Полные печали, они назвали одну из рек, огибавших этот Эдем, Скамандром, а место погибшего отца, как водится, занял его сын Тевкр – отныне переселенцы стали называть себя тевкрами.
   Примерно в то же самое время другие герои покинули Аркадию и обрели новую родину на острове Самофракия.
   Однако остров был так мал, а печаль по погибшим братьям так велика, что один из героев – Дардан – отправился в одиночку через море на плоту, моля богов о лёгкой смерти. Но другой жребий уготовила ему судьба. Благополучно завершилось плавание Дардана, и плот пристал невредёхонек прямо к городу Тевкра – Сминфию.
   Радушно принял Тевкр Дардана. Дал пришельцу в жёны дочь свою царевну Батию и часть царства в придачу. Однако тесно было двум героям в Сминфии. Новый город решил основать Дардан. Небольшой холм Ата, что возвышался над живописной долиной, как будто подходил для этой цели. Но оракул Аполлона был неумолим – проклятие лежит на холме Ата – возвестил он ошарашенному Дардану. Несчастья одно за другим будут сыпаться на жителей будущего города – так звучало зловещее предсказание. Но Дардана не так просто было напугать.
   – Что же нам теперь так и толкаться на одной кухне? Нельзя в этом месте – найдём другое.
   Так на нижних склонах горы Иды появился новый город – Дардания.
   После смерти Тевкра Дардан круто взялся за дело. Весь цветущий край теперь принадлежал ему. И вот тут-то всплыла вся правда об этом Дардане, некогда нищим скитальцем явившимся сюда. Всплыть-то она всплыла, да было поздно. Напрасно царевна Батия кусала себе локти. Не успели тело Тевкра предать земле, как в Дардании один за другим появились сыновья Дардана от предыдущих браков: Эрихтоний, Ил и Идей.
   Идей приволок с собой огромное количество священных изваяний и взялся обучать народ всяким мистериям и заморским культам – словом, вплотную занялся духовной жизнью жителей Дардании.
   Правда, на светскую власть он не претендовал. По существу этот Идей был жрецом, и должность главного духовного отца народа его вполне устраивала.
   Как не стонала бездетная Батия, сколько не причитала, а наследовал Дардану старший сын Эрихтоний, а Эрихтонию – Трос. Этот Трос более всего известен тем, что при нём край стал называться Троадой, а также тем, что его младший сын Ганимед служит виночерпием на Олимпе.
   В качестве компенсации за исчезнувшего сына, между прочим, самого красивого юноши, когда-либо жившего на земле, Тросу досталась золотая лоза работы Гефеста и пара крылатых коней, а также голословные уверения в том, что Ганимед обретёт бессмертие.
   История, прямо скажем, довольно тёмная – и мы сильно сомневаемся, что Зевс до сих пор сам обслуживал себя за столом, и на Олимпе некому мыть тарелки. Скорее всего, Зевсом двигала похоть – с этой целью он и похитил мальчика. Но Гера живо охладила пыл драгоценного супруга. В конце концов, Ганимед оказался в созвездии Водолея.
   А что делал всё это время младший из братьев – Ил? Он, оказывается, даром времени не терял. Понятно, что как самому младшему, ему не на что было рассчитывать. И он, недолго думая, отправился искать счастья во Фригию, что находилась по соседству. Боги не обидели Ила. Это был крепко сбитый молодой человек с хорошо развитой мускулатурой и дерзким выражением лица. Потому, когда во фригийской Эвлейе он вступил в начавшиеся игры и стал победителем в борьбе, никто особенно не удивился.
   Получив награду – пятьдесят юношей и столько же девушек, Ил хотел было зажить спокойно, но фригийский царь, поразмыслив, расспросил пришельца кто он и откуда, почёл за благо отправить его восвояси – и желательно подальше.
   С таинственным видом практикующего заклинателя змей, царь выделил Илу пятнистую корову и посоветовал основать город там, где животное первый раз ляжет на землю. При этом хитрый царь распорядился изловить овода и незаметно выпустить его под хвост той самой корове, что виртуозно и проделали слуги фригийского царя, когда выводили её из стада – корова понеслась, как хорошая скаковая лошадь – Ил и его спутники едва поспевали за ней. Территория Фригии осталась далеко позади, а корова всё неслась и неслась, не зная покоя. Так Ил неожиданно для себя галопом вернулся в Дарданию или Троаду – это уж как угодно. Обессиленная корова свалилась замертво у холма Ата.
   Озадаченный Ил обратился к Зевсу с вопросом: как быть? Ведь на холме Ата лежало известное проклятие однажды уже озвученное оракулом – Ил хорошо знал об этом.
   – Не волнуйся, – ответил Зевс. – Строй свой город. Богиня, упавшая с небес, будет беречь его от всевозможных бед. Сохрани её – и ты сохранишь всё, чего достигнешь.
   Полночи ломал себе голову Ил, что это за божественная галиматья и как всё это понимать. Он мерил шагами ограниченное пространство своего шатра, то и дело прикладывался к чаше с вином, но ситуация от этого яснее не становилась.
   Наконец, под утро сон всё же сморил его – потому громкие крики, что раздавались с улицы, не сразу разбудили Ила. Едва злая опухшая физиономия появилась в складках шатра, служивших дверью, как все сто человек (те самые пятьдесят юношей и пятьдесят девушек, что должны были стать и стали первыми жителями нового города) загалдели ещё сильнее, перебивая друг друга.
   – Господин, посмотрите.
   – Вчера её здесь не было.
   – Это упало с неба.
   – Какая-то фигура, господин. Вроде деревянная.
   – Да тихо вы. Дайте посмотреть, что такое.
   Народ расступился, и перед Илом оказался деревянный предмет в три локтя высотой.
   Фигурка богини держала копьё в правой руке, а прялку с веретеном – в левой. Сообразительный Ил понял сразу – это знак, тот самый знак, что послал ему Зевс. Вот она, богиня, упавшая с небес. Теперь ничто не помешает ему возвести здесь новый город. Ил ясно ощутил, что находится в преддверии сбывшейся мечты – самой заветной мечты его жизни, а потому его лицо едва не светилось от счастья – он смотрел на свой народ взглядом полководца, только что одержавшего главную победу в самом грандиозном сражении. Спутники Ила молчали, переминаясь с ноги на ногу, явно не понимая всей торжественности момента.
   – Друзья мои. Это – Палладий. Вы хотя бы представляете себе, что это значит для нас? Это знак расположения богов. Воздадим же им должные почести. Построим для них великие храмы и сохраним свою веру. Процветание, богатство и счастливую жизнь обещают нам боги. Отныне они станут хранить наш будущий город, отводя от него любую беду. А наша задача – быть благодарными им, не скупиться возле алтарей, возносить молитвы, свято беречь эту скромную фигуру богини. Пока она с нами – наш будущий город в полной безопасности.
   Так, на мажорной ноте, и началось возведение нового города на холме Ата. Сам Ил был немало удивлён и обрадован, когда со всей округи к нему потянулись люди, предлагавшие свои услуги, но долго раздумывать не стал: рабочих рук не хватало, каменщики и плотники нужны позарез.
   Из искателя приключений он как-то вдруг превратился в толкового архитектора, составил план будущих построек, пообещал всем золотые горы, не слишком утруждая себя мыслями, как сдержать обещания, но тут неожиданное событие помогло ему. Ил, и правда, был счастливчик в самом прямом смысле этого слова.
   Первым зданием, что возвёл Ил на холме Ата, как не трудно догадаться, был храм, в котором теперь хранился Палладий. У подножья холма ещё стояли шатры, а ужин для усталых строителей готовился прямо на костре, среди разметок и каменных блоков. Вечерние сумерки окутали землю, зажглись первые звёзды, от реки тянуло прохладой. Народ собирался спать, как вдруг плеск воды заставил всех забыть об усталости: прямо к их кострам по полноводной реке приближалось судно, настоящее морское судно, доверху гружёное товаром. Двое дородных купцов сошли на землю, едва судно с большим трудом пристало к берегу. Они довольно быстро поднимались в гору, удивлённо осматриваясь по сторонам.
   – Да тут смотри-ка, только храм.
   – А рынок-то у вас где? – спросили они растерявшихся строителей.
   – Будет рынок, можете не сомневаться, – к ним навстречу из шатра вышел Ил, предупрежденный своими людьми. – Мы ещё только строимся.
   Купцы помолчали, переглянулись между собой. Старший из них, с курчавой седой бородой и усталыми серыми глазами, смерил Ила внимательным взглядом.
   – Кто бы ты ни был, а своего не упустишь. Сразу видно.
   – Это почему? – вежливо поинтересовался Ил.
   – Ты даже город не построил, а его уже видно издалека. Этот храм мы заметили ещё в море. Сами удивились: раньше побережье выглядело пустынным – остановиться негде. А теперь… И место удобное. Здесь река достаточно глубока, чтобы пропустить корабль, ну порт соорудишь со временем… И вход как раз в Геллеспонт самый узкий. Много выгод сулит это место тому, кто сумеет распорядиться здесь с умом.
   Утром судно покидало новый город, увозя восторженные впечатления от гостеприимства под открытым небом.
   Ил в раздумье прогуливался по берегу Скамандра. То, что сообщили ему купцы, разом меняло всё. Становилось совершенно очевидным, что город, задуманный как один из многих, станет первым среди прочих поселений Троады. Именно поэтому взволнованно ходит сейчас Ил по высокому берегу Скамандра, именно поэтому не находит он себе места от предчувствия великой удачи.
   – Значит, и со стороны моря, и со стороны пролива видно только мой будущий город. Ну конечно, все остальные в низинах: Дарданию прикрывает Ида, Абидос слишком далеко, а Сминфий – южнее. Вот это да. Я и подумать не смел, что так выйдет. Ай да боги, ай да Зевс. Все суда станут останавливаться здесь, куда бы они ни держали путь, а река свяжет нас с южными соседями. Всё это сулит невиданные барыши. Мой город станет самым богатым, таким, что никому и не снилось.
   С того памятного дня Ил с удвоенной энергией взялся за строительство и вскоре первые постройки красовались на всю округу, а спустя несколько месяцев Илион (а именно так, в свою честь назвал новый город его создатель, явно не страдавший от ложной скромности) затмил собою все города Троады.
   Боги сдержали свои обещания – уже при жизни Ила город разбогател, и никто не мог помешать такому стремительному взлету. Именно взлету, ибо Илион находился на возвышенности, и его не прикрывала гора, как Дарданию, поэтому с моря город был виден отлично, к тому же глубокие воды Скамандра позволяли кораблям подходить максимально близко, что делало удобной переправку грузов и значительно облегчало торговлю как внутри континента, так и на море. Вскоре Илион контролировал вход в сам пролив Геллеспонт, а вместе с ним и всю торговлю востока с западом.
   Жители других городов Троады завистливо вздыхали при виде столь головокружительных успехов нового поселения. Но, сознавая кровное родство и общность культуры, нападать не решались, к тому же история с Палладием, дополненная молвой, произвела впечатление на всех без исключения.
   И всё же так хотелось красивой жизни. Слухи о роскоши Илиона и его несметных богатствах тревожили воображение остального населения Троады. Всем и каждому хотелось так или иначе, пусть ненадолго, но своими глазами увидеть это чудо, а если повезёт, то остаться жить здесь. Постепенно желающих принять участие в строительстве и получить право жить в Илионе стало так много, что новый город не справлялся с таким потоком. К тому же, постепенно отстраиваясь и богатея, власть стала задумываться, а так ли нужны ей все эти толпы оборванцев, что стекаются со всей Троады в Илион?
   Тем, кто первыми пришёл на эту грандиозную стройку, повезло – они стали равноправными гражданами нового города, остальным предстояло доказывать свою полезность.

2. Пропускной режим

   Ранее погожее утро только занималось над долиной, приветственные крики птиц, встречавших солнце, только-только огласили округу взволнованным переливом многоголосья – казалось, мир едва начал пробуждение и теперь нежится в утренней прохладе, словно молодая девушка в своей постели, оттягивая ещё немного момент неизбежного подъёма. Капельки росы блестели в пригнувшейся травке, лёгкий туман скользил в низинах, спускаясь к реке, цветы повернули свои головки навстречу солнцу, бабочки застыли в ожидании теплых лучей – всё готово, чтобы встретить новое утро.
   Здесь всё было первозданно, свежо и оттого очень нежно: ни один человек не вторгался до сих пор в этот хрупкий мир – никто ничего не строил, никто не пахал и не сеял, никто не выкорчёвывал деревья, не копал колодцы и не пас скот; здесь не было даже дорог – только ковёр травы, сочной высокой травы, что склонилась сейчас под тяжестью капель росы. Разве могло так продолжаться всегда? Думаю, вы сами знаете ответ.
   Потому именно в это утро сразу с разных сторон на пышный ковёр долины ступили ноги будущих разрушителей этого рая.
   Справедливости ради стоит сказать, что ноги эти были жалки и тощи, равно как их хозяева – типичная местная голытьба – зачастую в обносках с чужого плеча, с печатью недоедания на ввалившихся лицах, с ранней сединой от перенесённых лишений. Кто налегке и в одиночку, а кто с нехитрым скарбом и всей семьёй, они брели по столь чудесной долине, внося нестройные ноты своим появлением в этом царстве красоты и гармонии.
   Не сговариваясь, эти люди тянулись в сторону холма Ата. Молва быстро разнесла весть о том, что некто Ил строит здесь новый город и будто бы город этот теперь защищают боги. Кто-то сразу поверил в это, но большинство ещё сомневалось: ведь все знали, что место это проклятое. Никто раньше-то и соваться туда не смел. Оттого и сохранилось всё в первозданном виде.
   А теперь на этот лакомый кусочек нашёлся-таки храбрец, и боги дали ему добро: «Вот счастливчик», – с завистью вздыхали люди.
   – Да кто он? Неужели младший сын Дардана? Тот, что ушёл во Фригию?
   – Во Фригию, как же, бери дальше – в Персию.
   – Так он перс?
   – Перс ни перс, а привёл с собою пропасть народу в златотканых одеждах – все красивые, точно боги…
   – Так это боги были с ним? Тогда понятно, почему проклятье потеряло силу. Чего только не бывает на свете.
   Новый город обрастал легендами и слухами прежде, чем шатры сменились домами и возникли улицы, прежде чем через всю долину к холму Ата протянулось множество дорог, разрезая мягкий ковёр травы.
   – А что, может, пристроимся на новом месте, как знать. Я вот – резчик по камню, жена – повариха. Глядишь, найдётся какая-никакая работа… Да ты сам-то, откуда будешь? Из Сминфия? А мы из Дардании. Всё оставили. Там жизнь труднее год от года. Господа власть делят – о народе кто думает? Нынче все только и твердят: Илион, Илион. Свояк уехал – года два как будет. Ничего, устроился. Тогда, говорят, проще было. Может, и нам повезёт.
   Путники медленно шли по долине в сторону холма Ата.
   Маленькая женщина в простой тунике ядовито-жёлтого цвета и таком же платке, прикрывавшем рыжеватые вьющиеся волосы, несла на руках малыша.
   Её муж, худой нескладный мужчина с грубоватыми чертами лица, но неожиданно доброй мягкой улыбкой, тащил нехитрый семейный скарб, уместившийся в средних размеров мешке.
   Их случайный попутчик, совсем юный паренёк, шёл налегке.
   Мальчик был бос, серая хламида явно не по размеру, вся в прорехах, но было заметно, что ради такого случая парень старался привести себя в порядок: тщательно вымыл лицо, почистил платье, попытался расчесать волосы.
   – А я сирота. Отца с матерью не помню совсем. Воспитывал меня старый гончар. Да никто он мне – так… Просто понадобился мальчонка, я и подвернулся.
   Бил, конечно. Чуть что – хватался за плеть. Вздорный был старик. И пьяница. Оттого и помер. А наследников-то нету. Вот и появился царский писец – мол, городу отходит помещение. Меня, конечно, никто и слушать не стал. Иди, куда хочешь. Я помыкался немного, делать нечего – пойду в Илион. Говорят, там богато люди живут. А значит, работа найдётся.
   – Так ты гончар?
   – Да, есть немного. Но могу и подсобить на стройке, и в услужение пойти, лишь бы взяли.
   Так за разговором, путники подошли к подножию холма.
   Невиданных размеров строительная площадка начиналась прямо здесь, постепенно поднимаясь выше по пологому склону. В самой высокой точке красовался храм, ниже сияли покатыми крышами большие богатые дома, в основном достроенные – радиусы улиц делили холм на сектора, здания постепенно спускались, плотно опоясывая пространство. Везде оживлённое движение: там возводили стену, тут подвозили камень, здесь разгружали лес. Цепочка водовозов спешила к реке и обратно, стук молотков и зубил перекликался в воздухе весёлым ритмом, облачка каменной крошки оседали на землю, пахло известью и свежеспиленным лесом.
   Пока наши путники растерянно озирались по сторонам, соображая, куда же податься, к ним, прихрамывая, подошёл свирепого вида подрядчик. Лысая голова блестела на солнце, безбровое лицо подозрительно нахмурилось:
   – Вы кто такие? Откуда взялись?
   – Пришлые мы… Работу ищем.
   Голова недобро усмехнулась.
   – Много вас тут. А документы получили?
   – Какие документы? – ошарашено спросили наши путники.
   – Как какие? Вы что, с Луны свалились? Нынче каждый, кто хочет работать в Илионе, должен получить документ, – и, видя полное непонимание в глазах собеседников, распалился ещё больше. – Ну, карточку такую. Понятно?
   – Нет. Мы ничего не знали. Мы думали, можно просто прийти… Мы – соотечественники, не чужие…
   Подрядчик досадливо поморщился: и так проблем хватает, тут ещё эти трое…
   – Думали они, – и неожиданно смягчил тон. Что с них возьмёшь – наивные люди. – Ладно, не мешайтесь тут. Ступайте вон туда, видите шатёр? А рядом толпа. Очередь займите. Там вам всё объяснят.
   Шатёр синего шёлка, расположенный у подножия холма, представлял собой паспортную службу и биржу труда одновременно.
   В глубине помещения располагался стол, весь заваленный пергаментом, прямо с потолка на него струился поток света, освещая беспорядок. Это и был тот самый заветный стол, где решались судьбы вновь прибывших. Справа от входа находилось место писца – маленького сгорбленного человечка неопределённого возраста – в чьи обязанности входило выдавать документы: аккуратные стопочки зелёных и красных карточек ожидали своих будущих хозяев. Ведал заведением энергичный молодой человек с бегающими глазками и неуловимым выражением лица.
   Впрочем, достаточно было несколько минут незаметно понаблюдать за ним, чтобы стало ясно: обязанности этого молодого человека явно тяготили его. Мелкие усики возмущённо топорщились по любому поводу: кто бы ни обращался к нему, чиновник досадливо пожимал плечами; как они мне все надоели – читалось на его физиономии. А между тем, он получал неплохое жалование, город выстроил ему дом в числе первых, но полученные блага молодой человек считал недостаточными, себя – неоцененным по достоинству, оттого он отчаянно скучал, пропуская вереницы соискателей – их лица сливались в однородную бесцветную массу – этому чиновнику хватало двух минут, чтобы решить судьбу претендента.
   Очередь у шатра волновалась и шумела.
   Нестройный ряд из пёстрой, небогато одетой публики возбуждённо делился своими страхами и надеждами, наблюдая удачу или крах уже прошедших отбор. Незнакомые доселе люди бросались навстречу выходящим из заветного шатра, окружали их плотной толпой с одним единственным вопросом: ну как, взяли? А что ты говорил? А что там спрашивают? И каждый надеялся, что удача улыбнётся именно ему. Но, между тем, отказов за это чудесное утро получили больше половины прошедших из тех, кто ещё затемно занял очередь возле вожделенного шатра. Они не спешили уходить, неопределённо переминаясь с ноги на ногу, разочарованно вздыхая, пытаясь сообразить, что теперь делать-то, а? Им сочувствовали, но это сочувствие не могло ни помочь им, ни подсказать, как быть дальше. Отказники медлили, но всё же постепенно уходили прочь, бросив последний взгляд на негостеприимный город, так жестоко обошедшийся с ними. А очередь продолжала шуметь и жить надеждой. Наши путники пристроились в её хвост, рассчитывая пройти хотя бы до обеда. Но они не учли той энергичной поспешности, с коей расправлялся с вновь прибывшими молодой чиновник.
   – Смотри, смотри, тех берут, берут… эх, – завистливо пропищал тощий старикашка, приподнявшись на цыпочки. – Человек десять сразу. Везёт же кому-то.
   Все вытянули шеи, посмотреть на счастливчиков. Очередь застыла на миг.
   – Конечно. Это бригада…
   – Каменотёсы…
   Бригада отошла в сторону дожидаться документов – зелёных карточек с какими-то значками.
   – Больше никого не взяли – вон уходят.
   – А какие мастера нужны нынче?
   – Да кто их знает…
   – Вчера одни, сегодня – другие. Ни за что не угадаешь…
   В течение десяти минут люди, как ошпаренные, вылетали из шатра, в воздухе то и дело звенело «Следующий!», женщина нервно прижала ребёнка, муж обнял её, отвёл взгляд в сторону – волнительно-тоскливо заныло сердце – не возьмут…
   – Следующий!
   Отец семейства шагнул в шатёр. Жена, помедлив, зашла следом.
   – Откуда? Возраст? Специальность? – посыпались вопросы.
   Чиновник не удостоил взглядом вошедших претендентов. Он как раз изучал пергамент с квотами на сегодняшний день, вычёркивая занятые позиции.
   – Из Дардании мы… тридцать лет… Резчик по камню я…
   – Резчики нужны. Пойдёшь в восточный сектор. Там поглядим, какой ты мастер…
   – С женой я.
   Чиновник впервые оторвался от своего списка.
   – С женой нельзя.
   – Она повариха… хорошая очень, хорошая, господин… – запинаясь, промямлил резчик.
   – Город не резиновый. Тем более с дитём. Куда его девать?
   – При ней, при ней будет. Он не помешает. Мальчик смышлёный… – всё ниже склоняя голову под свинцовым взглядом, защищался простой человек.
   – Нет, – это прозвенело громом, резчик ясно видел, что стены шатра содрогнулись и земля разверзлась пред ним. Где-то из глубины прозвучало: – Тебя берём. Жену отправляй назад. Или оба вон отсюда. Не задерживай. Там ещё много таких… Следующий!
   Этот крик странным образом вернул его к действительности – резчик шагнул к столу, развязывая мешок.
   – Погодите, погодите, – мужчина оценил обстановку: писец вышел отдавать бригаде пропуска – они одни, совершенно одни в этом шатре, чиновник и он с женою… – Вот, возьмите это.
   Он поспешно извлёк блестящий персидский платок тонкой работы с кружевной каймой. Ткань заискрилась в потоке света, нескольких секунд хватило, чтобы намётанным глазом оценить – превосходная вещь, главное богатство семьи, свадебный подарок родителей. Платок опустился на стол и сразу исчез из виду.
   – Хорошо, – проделав этот фокус, чиновник небрежно бросил вернувшемуся писцу: – Оформляй семью… Следующий!
   Юноша в серой хламиде замялся у входа.
   – Откуда? Возраст? Специальность?
   – Гончар я.
   – Гончар? Не нужен.
   – Могу подсобником или учеником…
   Чиновник с сомнением посмотрел на парня. Ему хватило минуты, чтобы принять решение.
   – Свободен.
   – Господин, не выгоняйте, дайте шанс… – отчаянно выдохнул паренёк.
   – Свободен, я сказал.
   Юноша понуро вышел на улицу.
   – Не взяли, – сообщил он своим попутчикам, ожидавшим пропусков.
   – Куда ты теперь?
   – Не знаю. Куда-нибудь.
   Он помялся немного, обречённо всплеснул руками:
   – Не знаю куда.
   Обида выступила слезами: столько надежд связывал нищий мальчик с великолепным городом, а он вышвырнул его, словно щенка.
   – Эй, погоди, парень. Поди-ка сюда.
   Пожилой мужчина неопрятного вида пробирался к нему сквозь толпу.
   – Не хочешь к нам? Нам как раз гончар нужен.
   – Кому это вам? – подозрительно насупившись, спросил паренёк.
   – Да ты что? Не бойся, сынок. Не обидим.
   Он практически насильно отвел своего собеседника в сторону от шумной очереди у шатра.
   – Пойдём, по дороге всё расскажу.
   Их путь лежал вокруг подножия холма к западной его стороне.
   – Не горюй, нас тоже когда-то не взяли, но мы всё-таки обосновались здесь. Не так богато, конечно, но ничего, жить можно.
   Вскоре путники подошли к целому поселению из глинобитных низеньких домиков, ютившихся у западного склона, более крутого и каменистого, чем остальные склоны холма Ата.
   Здесь селились те, кто не попал в Илион, но кому решительно некуда было возвращаться. Постепенно здесь собрались выходцы со всей Троады, а потому как-то незаметно поселок получил название Троя.
   Неизвестно, кто первый дал ему это имя, но оно прижилось.
   Беспорядочно построенные низенькие домишки Трои составляли резкий контраст продуманной великолепной архитектуре Илиона – здесь не было того шика и богатства, однако в воздухе витало что-то особенное, характерное для малых поселений: искренняя доброта и радушие, приветливость, безыскусность и неспешность в противовес суете, жестокости и расчётливости большого города.
   Маленькая бесправная деревня принимала новых жильцов, не требуя документов и не пытая, зачем да почему, просто предоставляя кров и надежду отчаявшимся, задавленным нуждой людям, покинувшим родные места в поисках лучшей жизни. Они сами создавали её – эту лучшую жизнь – и вскоре Илион, прежде смотревший с высока и презиравший такое соседство, Илион, считавший позором для себя снизойти до признания Трои, Илион, где не раз раздавались голоса уничтожить поселок, в конце концов, вынужден был признать его право на существование.
   Более того, со временем здания большого города всё ниже спускались с западного склона, пусть медленно, но верно город приближался к своему посёлку.
   Пока Илион неуклонно сползал с горы, Троя росла вокруг холма, опоясав западную сторону и захватывая всё новые и новые участки. Это был естественный процесс слияния, помешать которому не мог ни Ил, ни кто-либо другой.
   Кстати, заканчивая рассказ об Иле, нужно признать, что тот был на редкость удачливым человеком. Всё, о чём он мечтал в юности, воплотилось в реальность при жизни. Жена родила ему сына и дочь, и в старости Ил нянчил восемь внуков – пять мальчиков и трёх девочек – что ещё можно желать человеку? Ил умер вполне счастливым и довольным. Однако сын его, Лаомедонт, не разделял уверенности отца, будто сами боги хранят город и потому незачем строить укрепления.
   Боги богами, – рассуждал Лаомедонт, – а хорошая стена ещё никому не помешала.
   При жизни родителя, Лаомедонт, как почтительный сын, не смел возражать отцу. Но сразу после смерти Ила новый правитель Илиона взялся осуществить столь грандиозное строительство. Этот новый царь уже не делил Илион и Трою, но считал их единым целым, признавая свершившийся факт. Он решил обнести крепкой стеной весь образовавшийся город, а жителей Трои признать полноправными гражданами Илиона.
   Новое название оказалось проще и благозвучнее, к тому же Ил уже почил и не мог никому помешать, а потому с лёгкой руки своего правителя скоро весь город стал называться Троей, а его жители – троянцами.
   Официальные документы, конечно, сохраняли прежнее название – Илион, но это никого не смущало.
   Таким образом, город, имевший теперь два названия, вознамерился возвести крепкие стены, чтобы сохранить свои несметные богатства, кои ежедневно прибывали по суше и морю со всех концов света.
   И городу несказанно повезло. Но обо всём по порядку.

3. Бунт на корабле

   В самом сердце живописной рощи, там, где прозрачный ручей замедляет свой бег, рядом со склонившейся к воде молодой осиной, как бы случайно встретились три божества. Впрочем, они мало чем отличались от людей, и со стороны их можно было принять за отдыхающих пастухов и пастушек, что пришли насладиться прохладой в столь знойный денёк, но подсматривать за ними некому – как раз именно это им и нужно было. А посмотреть, вообще говоря, было на что.
   Женщина просто блистала холодной красотой – если бы не стальной серый взгляд и несколько надменное, даже злобное выражение лица, её можно бы смело причислить к самым совершенным образчикам красоты. Густые вьющиеся локоны струились по плечам мягкими волнами, изящная точёная ручка то и дело поправляла выбившуюся прядь, женщина досадливо морщила высокий лоб, сжимая тонкие губы – она раскраснелась в пылу разговора, глаза горели гневом, распавшаяся прическа мешала ей; надоедливый комар поплатился жизнью, едва присел на тонкое запястье – ни у кого не оставалось сомнений, что такая участь постигнет каждого, кто попадётся ей на пути. Её собеседники вторили ей, возмущённо и громко выказывая негодование.
   Один, тот, что помоложе, высокий, стройный молодой человек, прекрасно сложенный, представлял собою особый тип мужской красоты, что граничит с женственностью, но всё же не переступает той невидимой черты, после которой это становится противным. Изнеженность и некоторая манерность проступала в каждом движении, в звуках мягкого голоса, мелодичного, с лёгкой хрипотцой. Он словно танцевал одному ему известный танец, из-под ресниц наблюдая, какое впечатление это производит на окружающих. Совершенные черты лица – особенно выразительные глаза и мягкий чувственный рот – выдавали мечтательность и любовь к прекрасному, тонкому наслаждению, какое, без сомнения, этот молодой человек мог себе позволить и получал в избытке.
   Третий собеседник был явно старше. С всклокоченными, плохо расчесанными волосами и курчавой бородой; брови нависали над глубоко посаженными глазами, придавая лицу довольно свирепый вид. Время от времени гулкий бас сотрясал всю рощу так, что его то и дело просили говорить тише, резкие движения выдавали агрессивность; он злобно потрясал кулаками, точно боролся с воображаемым противником, который, вообще говоря, сыскался бы не скоро: высокий, могучего телосложения с мрачной физиономией атлет одним своим видом заставил бы призадуматься кого угодно.
   Впрочем, все трое были достаточно возбуждены и обсуждали детали предстоящего дела, не особенно сдерживая себя. Понятно, что чувства перевешивали здравый смысл.
   Из глубины рощи то и дело звучало:
   – Он совсем распоясался. Думает, ему всё можно, – нервно прохаживаясь по лужайке, сотрясал воздух лохматый бог. – Между прочим, мы сами виноваты: во всём потакали ему. Спаситель ты наш, бери, пользуйся – нам для тебя ничего не жалко. Вот он и прибрал всё к своим рукам. Мне бы хоть какой клочок земли подарил – нет, кому угодно, только не мне. Боится уступить даже в малом.
   – Ничего он не боится, – возражал ему молодой красавец. – Только и знает молнией всех пугать. Мне постоянно указывает, что делать – шагу ступить нельзя. Надоело.
   – Мне тоже надоело. Ни одной юбки не пропустит. Я уже со счёту сбилась. А попробуй, скажи что-нибудь. Сразу испепелить грозится, – вторила своим собеседникам богиня. – С каждым днём всё труднее терпеть эти издевательства.
   – Так больше продолжаться не может.
   – Надо что-то делать.
   – Надеюсь, остальные нас поддержат.
   – А куда они денутся. Небось, тоже сыты по горло его капризами. Только вот, как это провернуть?
   – Что, растерялся, юноша? Нужно первым делом припрятать его молнию подальше. А самого скрутить покрепче.
   – А затем – убить?
   – Зачем убивать? Пусть отречётся. При всех. Отправим его в Тартар, а сами власть поделим между собой. Что скажете?
   – А что, неплохо придумано.
   И боги поспешили на Олимп. Им ещё предстояло подкараулить удобный момент для осуществления своих планов, а также поставить в известность других обитателей божественной горы. Они очень спешили, подогревая свою ненависть перечислением обид и пылая праведной местью. Не рискнём попасться им на пути. Скажем только, что один из них приходился будущей жертве старшим братом, другой – сыном, третья же была его женою.
//-- * * * --//
   Блеск золота Олимпийского дворца умело гасил белоснежный цвет драпировок: белые шторы, белые ковры, белый балдахин вздымался над кроватью царской спальни, позволяя глазам отдохнуть от шикарного металла. Белый цвет дарил ощущение теплоты и пространства; здесь, в этой спальне всё располагало к покою: ноги по щиколотку утопали в чудесном ковре, приглушенный свет осторожно струился в воздухе, нежно лепетал прохладный фонтанчик в нише, шаги становились неслышны, движения – мягки, мысли – приятны.
   Пышная перина манила прилечь, подушки призывно покачивали боками, шёлковое покрывало лукаво играло бахромой: иди сюда, только здесь, в этой постели ты будешь совершенно счастлив, только здесь ты прекрасно выспишься и наберешься сил, иди, усталость исчезнет, крепкий сон исцелит и успокоит, иди, иди же сюда.
   Супружеская спальня Зевса и Геры была тем местом, где остальным богам находиться категорически запрещалось, и всё же они сейчас толпились вокруг кровати, крепко-накрепко привязывая своего властелина к шикарному ложу, на котором тот спал.
   Заговорщики проворно вязали узлы, туго затягивали ремни, стараясь не разбудить его, но громкий шёпот и суета сделали своё дело – Зевс открыл глаза в тот момент, когда Посейдон закреплял последний узел.
   Мутный спросонья взгляд остановился на преступниках:
   – Что вы здесь делаете? – все вздрогнули и заметно побледнели.
   Зевс попытался подняться и не смог: сотни сыромятных ремней врезались в тело, приковав к кровати – он лежал, словно запутавшись в огромной рыбацкой сети, невероятно прочной и частой, схваченный множеством узлов крепко-накрепко, без всякой надежды самостоятельно выпутаться из этой ловушки. Он собрал все силы, вздохнул так глубоко, сколько позволяли путы, и что есть мочи дёрнулся.
   – Лежи спокойно.
   Это же её голос.
   Голос любимой жены.
   Вот дела.
   Голова застыла на подушке, взгляд упёрся в потолок.
   Значит, она вместе с ними. Коварная. Как это он проморгал…
   Стоп. Давай по порядку. Вспомни всё с начала.
   Зевс закрыл глаза.
   Да что тут вспоминать?
   День начинался как всегда. Это был обычный обед, где к тому же и собрались-то не все. Гебе нездоровилось, Артемида умчалась на охоту, Афродита с Дионисом отправились на острова. Почему те, кого более всего хочешь видеть, вечно разбегаются кто куда?
   Нет, ничего особенного он не заметил.
   Как всегда, все вскочили с мест, как только он появился в зале. Гера с неизменной улыбкой подала ему чашу с нектаром, и все накинулись на еду.
   Арес чавкал и сморкался в салфетку, хромоногий Гефест опоздал к столу и теперь ковылял, выбирая место поближе к запечённому барашку. Посейдон отхватил кусок побольше и, обняв тарелку, низко склонился над ней. Аполлон галантно ухаживал за Афиной, Гестия скромно ковыряла кусочек мяса, Гермес много пил, развлекая всех свежим анекдотом – да вроде всё как всегда.
   Он бы заметил нервозность, но ведь её не было. Или была? Как это он проморгал?
   Зевс напрягся, восстанавливая события, стараясь вспомнить всё до мелочей.
   Нет, никаких перешептываний, перемигиваний не было.
   Он бы заметил.
   А дальше, дальше страшно захотелось спать, глаза сами собой закрывались, голова отяжелела, слегка закружилась, ноги сделались ватными.
   – Пойду прилягу.
   Да, он ещё подумал: «Ну и забористое вино».
   Жена отвела его в спальню, Зевс рухнул на кровать и сразу уснул. Уснул крепко – ему ничего не снилось.
   Она подмешала что-то в вино. Ну конечно.
   Но разве мог он знать заранее?
   Тем более от кого, от кого, но от собственной жены… Предательница. А они тем временем… Да, плохо дело. Как они посмели, только что сидели с ним за одним столом, и вот – пожалуйста. Да я их… Где молния?
   Отчаянный рывок ни к чему не привёл – Зевс по-прежнему лежал опутанный с головы до ног без малейшей надежды на спасение.

3.1. То, о чём не мог знать Зевс

   – Он спит, пора, – произнесла Гера, едва появившись на пороге зала.
   Посейдон с Аполлоном вскочили и теперь обращались к остальным присутствующим, у которых от неожиданности куски застряли в горле.
   – Вы все знаете, сколько бед причинил нам Зевс. Все мы устали от его высокомерия и капризов. Сегодня мы хотим свергнуть тирана. Пусть не будет больше царя богов – все станут равноправны и будем управлять этим миром вместе, уважая права друг друга.
   – Сколько можно так жить, – надрывно прозвучал женский голос так, что все вздрогнули и подняли глаза от своих тарелок. – Даже я, его супруга, не в силах больше терпеть это и трепетать перед ним. Поддержите нас – и вы обретёте свободу.
   Изумлённые слушатели нерешительно опустили глаза.
   Вот так история, ну и вляпались мы – ясно читалось на лицах богов. Как повезло отсутствующим. Надо было тоже куда-нибудь уехать, да поздно уже. Звонкую тишину прервал низкий бас. Арес решительно присоединился к заговорщикам.
   – Мать права. Он постоянно недоволен и всегда диктует свою волю, придирается без конца. Меня так просто ненавидит. Я, видите ли, слишком кровожаден. А каким должен быть бог войны, позвольте узнать? Нежным, как Афродита?
   – Но ведь папочка когда-то спас вас…
   Афина поднялась из-за стола. Она надеялась на мирный исход, явно недооценивая решимость заговорщиков.
   – Это было давно, – резко парировал Посейдон. – К тому же он за всё получил сполна.
   – Но отец не виноват, что ему досталось столько власти: вы бросали жребий, насколько мне известно.
   – Хватит болтать, – осадил её Аполлон. – Вот что, Афина, с тобой или без тебя, но мы сделаем это. Только потом не жди от нас милостей, – он обратился к остальным: – Что вы молчите? Посмотрите, во что он превратил каждого из вас. Гефест только и знает, что гнуть спину, точно раб, исполняя его прихоти, Гермес служит посыльным…
   – А я с ума схожу от ревности, – вновь вступила Гера. – И слова против не скажи.
   – Обращается с нами, будто мы его слуги, – взревел Посейдон. – Чуть что не так – грозит смертью.
   – Он, и правда, много себе позволяет, – осторожно высказался Гермес.
   – Пора действовать, у нас мало времени, – Аполлон спешно вытаскивал приготовленные ремни.
   – Как хотите, я в этом не участвую, – заявила Гестия, поднимаясь из-за стола. – Скажут потом, что я разбила семейный очаг. Всё, прощайте. Меня Фетида уже полчаса дожидается.
   Она решительно направилась к выходу. Боги проводили её завистливыми взглядами: больше ни у кого не хватило духу так ловко выйти из столь скользкой ситуации.
   Но эта полноватая миловидная богиня с длинными косами и мягким выражением лица знала, как следует защищать себя. Её главной обязанностью являлось создание уюта и тепла в любом доме, где чтили её – разрушать покой семьи противоречило её назначению. Потому заговорщики не решились остановить Гестию. Замешательство продолжалось недолго. Через минуту все стояли у дверей супружеской спальни.
   – Гермес, ступай, потихоньку вытащи молнию из-под подушки, – прошептал Аполлон.
   – Почему я?
   – Ты самый ловкий. Он не заметит, – Аполлон легонько подтолкнул его к дверям.
   – Давай, не бойся. Или тебе не надоело быть мальчишкой на побегушках? – Посейдон твёрдой рукой направил Гермеса в нужном направлении. – Если что – я рядом.
   Дверь осторожно приоткрылась.
   Боги, затаив дыхание, с порога наблюдали, как худенький юркий Гермес аккуратно извлёк зачехлённый длинный предмет и на цыпочках теперь крался с ним к выходу.
   – Молодец. Давай её сюда. Пойду спрячу, – Аполлон ловко выхватил молнию и быстро исчез в лабиринтах дворца.
   В полумраке спальни на широком ложе безмятежно спал повелитель всех богов и людей. Его высокий лоб обрамляли золотые кудри, борода полностью закрывала нижнюю часть красивого мужественного лица, серые, чуть на выкате глаза смежил сон, он дышал глубоко, повернув голову набок так, что Гера невольно залюбовалась точёным профилем мужа – красив, но до чего коварен, злодей.
   В следующий момент шёлковое покрывало слетело на пол – на спящего навалились со всех сторон, спутали, связали так, что малейшее движение было невозможно. Зевс спросонья озирался мутными глазами, стараясь сообразить: что это? приснившийся кошмар или всё происходит наяву?
   – Лежи спокойно.
   Да, это её голос. Но, что она хочет? Посмеяться надо мною? Дорого ей это обойдётся. Только бы дотянуться до молнии, она под подушкой. Тогда испепелю всех – Геру и помощников её – не одна же она так меня связала. Зевс скосил глаза и ахнул: в спальне, кроме Посейдона, находилась Афина, Арес, Гефест и Гермес. Неужели и они? – Не ожидал.
   И тут вперёд выступил Посейдон.
   – А теперь послушай, Зевс. Ты полностью в нашей власти. Что захотим, то с тобой и сделаем, понятно? Кончилось твоё царство. Теперь мы командуем здесь.
   – Кто это мы? Уж не ты ли? Да я вас всех уничтожу.
   – Грози, сколько хочешь. Это не поможет. Ничего ты больше не сделаешь.
   – Молния твоя в надёжном месте, а без неё ты – ничто, – Аполлон только что вернулся и теперь встал, скрестив руки.
   – Аполлон. И ты туда же. Не ожидал от собственного сына…
   – А чего ты ждал? Что я буду вечно подчиняться тебе, как мальчонка? Я давно вырос и хочу самостоятельно решать, что мне делать, а что – нет.
   – Да это бунт. Вы ответите за это.
   – Хватит болтать. Подписывай своё отречение и отправляйся вон. Ты здесь больше не хозяин.
   Посейдон протянул ему заготовленный пергамент.
   – Подписывай, я сказал.
   Зевс деланно усмехнулся:
   – Чем подписывать? Связали, а теперь подписывай.
   – Он прав, – упавшим голосом промолвила Гера. – Руку развяжи. Правую.
   Посейдон долго пыхтел, стараясь ослабить узел.
   – Не выходит. Ничего не получается, – недовольно пробурчал он и повернулся к собравшимся: – Кто вязал?
   Все молча опустили глаза.
   – Дай попробую, – Аполлон склонился над ремнями. Хитроумный узел никак не желал поддаваться.
   – Да ты здесь-то ослабь. Не тяни.
   – Может разрубить? – глубокомысленно, сам с собою рассуждал Аполлон.
   – Я вам разрублю, – вмешалась Гера. – Ещё покалечите его.
   – Что, жалко стало?
   – Муж как-никак. А ты что издеваешься? Мы, кажется, не собирались так мучить его.
   – Странный народ эти женщины – вот и пойми их. Изгнать, лишить всего – значит можно, а палец отрубить – это нет. Этого они не позволят, – Посейдон оскалился, показывая жёлтые зубы, но, встретив грозный взгляд, осекся: – Ну ладно тебе, Гера, я пошутил, пошутил. Не злись.
   – Хватит болтать. Развязывай давай.
   И заговорщики снова принялись распутывать непослушный узел.

3.2. Бриарей

   Добродушный красавчик гигант Бриарей был напрочь лишён честолюбия. Более всего на свете он ценил возможность посидеть дома, поковыряться всласть в своём огороде или погреться на солнышке во дворе. А двор у него был, прямо скажем, весьма обширный, и много чего интересного было на этом дворе.
   Бриарей с детства любил разную живность, поэтому, как только Зевс освободил его из заточенья (т. е. из Тартара), он сразу приобрёл немного земли недалеко от Олимпа, выстроил дом и обзавёлся хозяйством.
   Куры, утки, гуси, поросята, козы разгуливали по двору, ухоженный виноградник и образцовый огород радовали глаз: Бриарей успевал решительно всё, всегда был в хорошем расположении духа, мурлыкал что-то себе под нос с утра до вечера и никогда не жаловался на усталость.
   Секрет столь внушительного успеха заключался в следующем: у милого гиганта было пятьдесят пар рук. Они росли где ни попадя и топорщились из бочкообразного тела в разные стороны, создавая определённые неудобства. Однако Бриарей быстро обратил недостаток фигуры в достоинство. Все пятьдесят пар рук были заняты делом с утра до вечера. Неудивительно, что он преуспел. На всё столь внушительных размеров хозяйство уходил целый день, а свободные вечера Бриарей посвящал музыке, вязанию и спортивным упражнениям одновременно. Причём, как правило, это значило, что звучит целый оркестр, вот-вот будут готовы десять пар перчаток и соревнуются в метании диска как минимум две команды.
   Женщин Бриарей не жаловал, считал их созданиями низкими и коварными, а потому жил один. Именно к этому голубоглазому красавцу и отправились Гестия с Фетидой, после известного обеда во дворце.
   Бриарей как раз возился в винограднике.
   – Что вам угодно? Зачем пожаловали? – великан поморщился. От женщин одни неприятности: богини они или нет – не имеет значения.
   – Бриарейчик, миленький, скорее, прошу тебя. Его спасать надо, – запричитала Фетида, едва отворилась калитка.
   Обе женщины запыхались, раскраснелись от волнения и быстрой ходьбы.
   – Что случилось, объясните толком.
   – Что тут объяснять, неужели неясно? Связали они его по рукам…
   – Быть междоусобице на Олимпе… война, война будет…
   – …и ногам, свергнуть хотят, – заголосили враз обе подруги.
   – Кого связали, какая война?
   – Кого, кого – Зевса, вот кого. Что ты такой бестолковый?
   – Это вы тарахтите, кто во что горазд. Ничего не понятно. Говорите по одной.
   – Боги связали Зевса и хотят захватить власть, понял?
   – Теперь понял. Ну-ка, девочки, посидите здесь, птичек покормите, я сейчас.
   – Куда ты?
   Но Бриарей уже бежал в сторону Олимпа, благо ноги позволяли ему нестись со скоростью хорошего скакуна. Через пятнадцать минут он входил во дворец.
   – Что тут у вас происходит? А ну отойдите от него.
   С этими словами Бриарей разметал по комнате склонившихся над кроватью богов и принялся развязывать Зевса.
   Аполлон вскочил с пола, бросился на обидчика, однако вновь отлетел в сторону, больно ударившись о косяк.
   Посейдон тоже старался помешать гиганту, но тот, даже не отвлекаясь от основного занятия, схватил бога всех морей за шкирку, пару раз хорошенько заехал по физиономии и хотел было выбросить наглеца в окно, но тут вмешался Зевс.
   – Не отпускай его. А то сбежит, ищи его потом. И этого тоже придержи.
   Боги не успели оглянуться, как Бриарей освободил своего хозяина от пут и теперь подобострастно смотрел на Зевса, ожидая дальнейших распоряжений.
   – Спасибо, гигант. Век не забуду, – разминая затёкшее тело, промолвил Зевс. – Так, кто-нибудь объяснит мне, что здесь было? Кстати, где моя молния? Что молчите? Не знаете? А кто знает?
   – Аполлон её спрятал, – тихо отозвался Гермес.
   – Зато ты выкрал, – трепыхаясь в воздухе, прошипел Аполлон.
   – Ты меня заставил…
   – Так, кого ещё заставили? Что молчите? Где Гера?
   Геры нигде не было. Воспользовавшись суетой, она выскользнула из спальни. Но уйти далеко не смогла. Афина настигла её в вестибюле.
   – Вот она, отец. Это она подбивала всех изгнать тебя, – Афина тащила заговорщицу за волосы. Гера отчаянно пищала, но послушно шла за своей тюремщицей, не оказывая сопротивления.
   – Так… Ну а ты, Гефест, ты что здесь делаешь?
   Хромой бог замялся.
   – Я ничего не знал. Они заставили меня… И Ареса… И Афину тоже. Она пыталась возражать…
   – Понятно, – Зевс задумался. Никто не решился потревожить установившуюся тишину. – Так. Арес, Афина, Гефест и Гермес. Вы можете быть свободны. Как действовавшие по принуждению. Вам не за что отвечать. Ступайте. А эти трое – они своё получат.
   Двери спальни затворились, и сколько не пытались любопытные боги подслушать, что будет дальше, ничего у них не вышло.

4. Олимпийский жилмассив

   Чтобы глубже вникнуть в эту историю, нам придётся оглянуться назад, когда власть только формировалась, была молода, неустойчива, а потому занималась исключительно собой, мало отвлекаясь по пустякам вроде того, как живётся подчинённым ей людям. А последним приходилось отнюдь несладко: земля буквально горела у них под ногами, то и дело с неба сыпались камни, огромные волны опустошали побережье, словно стремясь затопить всё вокруг, а после рождались новые вулканы, грозя уничтожить жалкие строения вместе с насмерть перепуганными обитателями – людям приходилось частенько отсиживаться в пещерах, пока титаны и боги боролись между собой.
   Несчастные жители мало что понимали в происходившей кутерьме, однако оставаться совсем равнодушными не могли, ведь мимо них пробегали то циклопы, каждый с единственным выпученным глазом на лбу, то сторукие гиганты, то могучие титаны во главе с Атлантом, то Зевс с Гадесом и Посейдоном.
   Вся эта публика топтала посевы, распугивала скот, жгла виноградники – словом, наносила существенный вред домашнему хозяйству. Причём все бои заканчивались, как правило, новым нагромождением скал, скрывавшим под собой цветущие долины, навсегда разъединявшим целые области, делавшим непроходимыми ранее доступные участки, или возникновением крутых обрывов, отвесно опускавшихся в море – тем и объясняется прихотливая география да причудливая изрезанность прибрежной линии всей Эллады.
   За право властвовать боролись две коалиции: с одной стороны Зевс со своими братьями, с другой – титаны. Причём и те, и другие могли претендовать на власть.
   Титаны считали себя вправе управлять миром, потому что они были сыновьями матери-земли. Отец их, Уран, не отличался добрым нравом. Первых своих детей – циклопов – он заточил в Тартар, весьма печальное место глубоко под землей, в самом её центре, где по слухам необычайно жарко, темно и довольно скучно. Уран наивно полагал, что избавил себя от неожиданностей, вроде восстаний и смут, однако вскоре его младшие дети – титаны во главе с самым младшеньким Кроном – подняли бунт и свергли своего отца.
   Как не трудно догадаться, Крон неуютно чувствовал себя в кресле владыки мира и уничтожал своих детей, одного за другим, помня отличительную семейную черту, ставшую традицией.
   Жена его, Рея, приходила в ужас всякий раз, когда Крон заглатывал новорождённых младенцев, даже не утруждая себя распеленать несчастных. Ей удалось спасти последнего своего сына, и это стало началом конца правления Крона.
   Возмужав, Зевс вызволил своих братьев и сестёр из внутренностей отца, причём они вышли оттуда целыми и невредимыми, и даже вполне самостоятельными зрелыми личностями и сразу включились в борьбу.
   Расчётливый и дальновидный, Зевс поспешил освободить томившихся в Тартаре циклопов и сторуких – благодарные, они немедленно стали на сторону своего спасителя.
   Однако обе партии были сильны – никто не хотел уступать, и борьба затянулась на долгие десять лет. Но мать-земля предпочла Зевса, и Крон пал побеждённый, а титаны отправились в пустующий Тартар все, за исключением своего главаря Атланта. Тому водрузили на плечи небесный свод, Атлант до сей поры держит его над землёю.
   После долгожданной победы все собрались на Олимпе, дабы обсудить мировой порядок. Три брата бросили жребий – Гадесу досталось подземное царство, Посейдону – море, Зевсу – небо. Земля предназначалась в общее пользование.
   Понятно, что Зевс, хоть и был самым младшим в этой компании, но как освободитель и победитель получил сверх того главенство – отныне он становился признанным лидером. В его руках сосредотачивалась вся полнота власти с правом карать и миловать, издавать законы, руководить, распределять богатства и распоряжаться по своему усмотрению судьбами всего живого. Может быть, на этот раз кто-нибудь вспомнил о простых смертных? Да, но лишь за тем, чтобы доставить к праздничному столу несколько барашков и птицу, а также всё остальное, включая вино, сыр и хлеб.
   Где ещё богам было взять всё это, как не у людей? Ведь всё принадлежит теперь Зевсу, верно? Но не будем о грустном.
   Следующим шагом на пути укрепления власти стало возведение золотых апартаментов, а вернее, целого квартала прекрасных дворцов на Олимпе.
   Как оказалось, у победителя довольно большая семья, и Зевс, не мудрствуя лукаво, роздал все портфели новоиспечённого правительства своим ближайшим родичам. А положение, как известно, обязывает.
   Поэтому все братья и сёстры Зевса, а впоследствии и его дети (ибо вскоре Зевс женился) пожелали иметь каждый свою резиденцию на Олимпе, причём устроили своего рода негласное соревнование – у кого роскошнее.
   Всех переплюнул, конечно, Аполлон: с его врождённым чувством прекрасного это было несложно. Его трехэтажный особняк с витыми решётками, витражами, фресками, изящными колоннами и позолоченной лепниной вселял зависть в остальных честолюбцев. А чего стоил внутренний дворик в японском стиле с небольшим фонтаном и подсветкой! Не говоря уже о просторной гостиной с открытой верандой, где можно было любоваться видами заснеженных вершин.
   Но если другие дворцы и были не столь затейливы, то, по крайней мере, не уступали ему в роскоши. С помощью хитроумных приспособлений и отводов безвестный мастер направил кристальные воды горного ручья к новостройкам, обеспечив их таким образом водой, всегда прозрачной и чистой, огромный агрегат нагнетал тёплый воздух в помещения, противолавинные устройства обезопасили богов от неприятностей, превратив новый посёлок в великолепную, доселе невиданную резиденцию на склонах Олимпа.
   Понятно, что для возведения столь чудесных строений потребовались немалые богатства разорённой недавней войной страны. Но Зевс, по неотъемлемому праву победителя, считал все богатства земли своими и всё живое своею собственностью.
   Поэтому он, немало не стесняясь, выгнал всё обнищавшее за время военных действий население Эллады из пещер, где люди пережидали божественные катаклизмы, и заставил всех потрудиться во славу новых олимпийских богов.
   Люди подчинились, а что им оставалось?
   Грандиозный размах затеянной стройки поражал воображение. Сотни тонн мрамора, природного камня, золота, серебра, прекрасного дерева, да и просто строительного материала ушло на создание этих дворцов. А сколько трудов стоило местным и приезжим мастерам создать всё это великолепие. Скольким из них так и не суждено было спуститься с Олимпа: люди погибали от непосильной работы, скудной еды и плохого обращения. Но, какое это имеет значение?
   Однако спустя несколько лет новый квартал уже красовался на склоне горы, всем своим видом радуя глаз. Боги остались довольны.
   Казалось бы, стоит расслабиться и наслаждаться жизнью. Но не тут то было. Похоже, что всему виной неуёмная жажда чего-то нового, что вызвало бы всплеск адреналина, заставило переживать остро, каждой клеточкой напряжённых нервов, испытать опасность и вопреки всему выиграть.
   Именно это, в конечном счёте, послужило истинной причиной неудавшегося восстания богов. А поводом, как известно, явилось высокомерие зазнавшегося Зевса.
   План долго созревал в мрачных тайниках души Геры, пока в один прекрасный день она не поделилась им, как мы знаем, в тени лесной рощицы у ручья с теми, кто показался ей наиболее подходящими для этой цели.
   Что и говорить, она верно всё рассчитала. Оба бога поддержали её, и теперь, когда столь смелый и простой план рухнул, им грозило наказание, неотвратимое и суровое.
//-- * * * --//
   Утро показательной казни выдалось хмурым.
   Боги в полном составе неуверенно толпились возле самого края земли, куда им приказано было явиться в обязательном порядке, потихоньку перешёптывались, то и дело оглядывались по сторонам, не показалась ли колесница Зевса, и от делать нечего рассматривали титана.
   Мощная фигура Атланта закрывала собой большую часть обзора, его широко расставленные ноги по щиколотку вросли в землю, напряжённые мышцы превратились в камень, капельки пота собирались ручейками и стекали вниз по обнажённому торсу. Титан гнулся под невероятной тяжестью свода, его подбородок упирался в грудь, губы кривились от героических усилий, зубы то и дело издавали скрежет, вены вздулись, на мокром лбу напряжённо пульсировал висок, дыхание было прерывисто и хрипло.
   Время от времени Атлант поднимал глаза, тогда всех присутствующих невольно одолевал безотчетный страх, они вздрагивали и спешили отвернуться: так много сразу было в этих налитых кровью глазах – страдание, боль, ненависть, отчаяние – все чувства смешались разом, вспыхивая кроваво-чёрным блеском расширенных зрачков. Судорога пробегала по его лицу, веки опускались вновь, а застывшие в отчаянном усилии руки чуть расслаблялись, чтобы в следующий миг вновь напрячь все мышцы и держать, держать, держать…
   Небесный свод, этот огромный купол, покоился на плечах Атланта с тех самых пор, как Зевс стал править миром. Глядя на титана, с таким трудом исполнявшего назначенное наказание, у богов начисто пропала охота бунтовать. Общую мысль, не дававшую всем покоя, озвучил Гермес, весёлый молодой человек никогда не лезший за словом в карман:
   – Он нарочно нас здесь собрал.
   Никто не посмел поддержать разговор – боги только отводили глаза и мечтали, чтобы всё поскорее закончилось.
   Два крылатых коня бережно опустили широкий экипаж более похожий на карету, чем на колесницу, возле собравшейся публики. Все дружно вытянули шеи, пытаясь рассмотреть преступников, но увидели лишь Геру, лежавшую ничком на дне кареты со связанными руками. Зевс небрежно поднял её с пола, поставил на ноги и грубо подтолкнул вперёд, к молчаливо застывшим зрителям, поражённым жалким видом обычно величавой надменной богини. Растрёпанные волосы, заплаканные глаза, дрожащий подбородок, разорванная туника и синяк под глазом – всё говорило о недавней взбучке, устроенной Зевсом дражайшей половине.
   Она боялась поднять глаза, покраснела до корней волос и чуть не падала от немыслимого унижения, от сознания, что все видят её такой и, должно быть, смеются над ней. И ей нужно пройти, сделать эти несколько шагов, как сквозь строй, где вместо плёток бичующие взгляды окружающих и никто иной, как её муж, грубо понукает её, побуждая идти. Да легче провалиться мне на этом месте, чем терпеть такое.
   – Стой, стерва. Стой, кому говорю.
   Зевс подвел её к Атланту, развернул лицом к зрителям и, мрачно ухмыльнувшись, окинул строгим взглядом кучку собравшихся богов.
   – Почему все в чёрном? – и, не дождавшись ответа, зычно крикнул: – Гефест, ты принёс, что я велел?
   – Да, господин.
   – Вот именно – господин. Надеюсь, все слышали? Может, кто ещё сомневается в этом? Что молчите? Все, кто думает иначе, кто, может быть, сейчас сочувствует ей, – он кивнул в сторону жены. – Все, – и это громогласное «все» заставило задрожать самые смелые сердца, – получат сейчас наглядный урок того, что не следует идти против законной власти.
   Все головы склонились в знак согласия, между окаменевшими от испуга богами проворно пробирался жилистый хромой мужичок, слишком суетливый и слишком мелкий для бога.
   И, тем не менее, это был бог, некогда сброшенный матерью с Олимпа. Гефест тащил за собой наковальню. Установив одну, он немедленно кинулся за второй, пыхтя и отдуваясь на каждом шагу. Судя по глубокой борозде, это занятие было не из лёгких.
   Публика застыла в ожидании: совершенно непонятно для чего нужны эти тяжёлые приспособления и что, в конце концов, собирается делать Зевс? Жалкий вид Геры уже пробудил сочувствие, но открыто никто не вступился за преступницу: богини отводили глаза, а боги старались спрятать лица за прелестные головки своих спутниц.
   Тем временем непонятно откуда Зевс извлёк тяжёлые золотые браслеты, защёлкнул их на запястьях жены, опять ухмыльнулся в бороду:
   – Видишь, мне для тебя ничего не жалко, дорогая. Давай ножку.
   Гефест склонился к ногам Геры, опутал крепко-накрепко золотыми цепями лодыжки – теперь Гера была прикована к наковальням, но она и не пыталась бежать: зачем всё это? Заинтригованные против воли, боги подались вперёд, чтобы лучше рассмотреть, что происходит, однако по-прежнему терялись в догадках. Зевс деловито осмотрел оковы, потрогал крепления и остался доволен: молодец, Гефест, отличная работа. Затем скомандовал Атланту:
   – А ну-ка, нагнись.
   Титан качнулся вперёд так, что зрители невольно ахнули, отпрянули назад, казалось ещё немного – и небо рухнет прямо на их головы.
   Атлант согнулся в три погибели, его широкое лицо теперь приблизилось настолько, что можно было рассмотреть мелкие морщинки и капельки пота, он закряхтел от невероятного усилия, снова качнулся вперёд уже нарочно, чтобы испугать собравшихся – и это ему удалось. Слабое подобие улыбки появилось на измученном лице, когда боги вновь попятились назад.
   – Ниже, я сказал.
   Атлант упал на колени, ещё ниже склонился вперёд – от этого движения земля зашаталась под ногами богов, небо замельтешило и едва не рухнуло навзничь – теперь достаточно было протянуть руку, чтобы достать его.
   – Вытяни руки, дорогая.
   Гера повиновалась. Браслеты защёлкнулись, подобно наручникам – заговорщицу моментально приковали к небу – она и опомниться не успела. В следующее мгновенье на всю округу прогремело:
   – Поднимайся.
   Атлант резко рванулся, выпрямил спину, сделав отчаянное усилие, поднялся сначала на одну ногу, отчего свод сильно накренился вправо, затем выпрямил вторую – и небо оказалось на прежней высоте, а высоко в нём, вереща от ужаса и боли, болталась Гера, прикованная за запястья.
   Тяжёлые наковальни тянули её вниз, растягивая тело. Казалось, что ноги вот-вот оторвутся и руки оторвутся тоже, она звала на помощь, но с земли не доносилось ни звука. Все испуганно смотрели вверх и молчали. До неё донеслось только:
   – Вот так будет с каждым. Запомните хорошенько.
   После этого все в подавленном настроении покинули место казни, попрятались по своим дворцам, где, наконец, дали волю чувствам. Но никто не рискнул открыто выступить в защиту Геры, хотя все без исключения жалели её. Последним удалился Зевс в сопровождении Гефеста, преданно заглядывавшего своему властителю в глаза.
   – Пусть повисит с недельку. А там посмотрим, – хладнокровно изрёк Зевс.
   – Как прикажете. А как же с теми? Их как наказывать будем? – Гефест готов был расшибиться в лепёшку, только бы угодить своему господину.
   Зевс наморщил лоб, помолчал, словно обдумывая что-то.
   – Есть у меня одна идея. Эти изнеженные бездельники хотели быть господами, верно? Так пусть побудут рабами, на своей шкуре испытают, что это такое. Глядишь, успокоятся.
   И следующим утром Аполлон с Посейдоном были отправлены на исправительные работы в Трою, в качестве простых рабов или поденщиков – на усмотрение царя Лаомедонта.

5. Что построено богами…

   – Клади ровнее. Хоть бы шнурку натянул.
   – Вот и натяни. Всё одно бездельничаешь.
   Посейдон отёр пот со лба грубой рукавицей, посмотрел вниз на товарища по несчастью – ещё бы! – такой жаркий выдался денёк, до родного моря рукой подать, а они тут мучаются вдвоём.
   С пятиметровой высоты Аполлон, и правда, выглядел маленьким и каким-то жалким: без тонких шёлковых одежд, в одной лишь замызганной набедренной повязке; волосы схвачены в хвостик – приколоты прищепкой на затылке, загорелый, как простой крестьянин, вот он сидит себе на носилках, в руках лопата вместо лиры – хорош, нечего сказать.
   Да ты и сам не лучше. Весь в ссадинах, руки известь разъела, на голове какая-то немыслимая косынка – кто увидит, испугается.
   – Подавай раствор. А то критиковать все умеют. А как работать – никого не сыщешь.
   – Ладно, ладно, не ворчи.
   Лебёдка протяжно заскрипела. Помятое ведро, пару раз стукнувшись о шаткие подмости, взлетело вверх: Посейдон вывалил известь в корыто, плеснул водички, размешал и тоскливым взглядом уставился на грубо обтёсанные каменные блоки, сваленные внизу.
   – Поднимай. Только не спеши.
   Несмотря на жалостные вздохи, работа явно ладилась – к полудню свежевыложенный ряд красовался по всей длине северного участка стены, увеличивая её высоту на полметра.
   – Метров семь – восемь – я думаю, хватит.
   – Да больше и не надо. Куда им? – отозвался Посейдон. – Эй, смотри, Эак машет.
   На западной стене развевался белый флаг. Это был условный сигнал к перерыву. Посейдон мигом слетел по лестницам вниз.
   – Идём обедать. Только инструмент прибери, а то охотников много – на всех не напасёшься.
   Спрятав мастерки и лопаты, новоявленные зодчие отправились к западной стене города, а вернее сказать, к будущей западной стене, потому как на данном этапе строительства её пока что мог перескочить любой мало-мальски уважающий себя мальчишка, что они и делали, сбившись в стайки, весело, по-детски издеваясь над Эаком, который в одиночку возводил эту часть стены.
   Эак, в отличие от божественной парочки, был простым смертным, хотя и царём небольшого островка под названием Эгина.
   Он наивно вызвался помочь наказанным богам, но никак не ожидал такого поворота: Эак надеялся всего-то подавать тем раствор и камни. Постройка же участка стены в одиночку явилась полной неожиданностью для незадачливого подмастерья.
   Однако отступать было поздно, да и стыдно – Эак, кряхтя и потихоньку ругаясь, взялся за работу. А что ему оставалось? Он выбирал камни поменьше, выпросил себе помощника, что готовил раствор; как мог, экономил на ширине стены и всё равно не поспевал за своими друзьями. Те снисходительно успокаивали его: делай, как умеешь, что ты, в самом деле? И всё же нужно отдать им должное, они искренне заботились об Эаке. Чтобы дать человеку больше времени для отдыха, эта парочка богов, когда их спросили куда лучше приносить еду, решила всегда обедать на западной стороне: им-то лишний раз прогуляться вокруг холма Ата – одно удовольствие, а Эак сможет отдохнуть. Этот путь занимал около получаса.
   – Не понимаю я этих людей. Выберут самое неподходящее место и давай города возводить, – печально произнёс Аполлон. Они шли вдоль недостроенных стен по залитой солнцем равнине.
   – Почему неподходящее? – искренне удивился Посейдон. – Очень даже хорошее место. Долина – загляденье, да и только, и холм, и море рядом. Что ещё нужно? На тебя прям не угодишь.
   – Ты прав, красота кругом и климат подходящий, только вот…
   – Что только? Да ты сам посуди: климат, красота – это одно, но есть и более важные вещи – здесь единственный проход из Эгейского в Мраморное и Черное моря. Единственный, как ты не понимаешь. Вся торговля Востока с Западом будет проходить под контролем этого города, – Посейдон увлёкся и теперь шёл, размахивая руками. – Я уже вижу корабли, полные товаров, всё, что душе угодно: золото, серебро, корабельный лес, рыба свежая, вяленая – какая хочешь, лён, пенька, растительное масло, китайский нефрит, киноварь – ты только представь себе. Сиди и дань собирай. Нет, здорово придумано.
   – Что ты разошёлся, точно торговка на рынке? Золото, рыба, пенька… Неужели ты не понимаешь?
   – Чего не понимаю? – осёкся Посейдон. – Очень даже я всё понимаю. Здешние жители станут самыми богатыми людьми на свете, если, конечно, правильно поведут дело.
   – Они и так далеко не бедные и торгуют вовсю всеми теми прелестями, что ты так вдохновенно только что перечислил. Но именно в этом-то, как ни странно, кроется разгадка всех будущих несчастий. Думаешь, до сих пор никто не хотел здесь обосноваться? Хотели, и не раз. Я давно занимаюсь тем, что предупреждаю всех желающих: хотите спокойно жить – не селитесь здесь, – Аполлон сделал паузу, мельком взглянул на притихшего собеседника и добавил, глядя в сторону города: – Несчастья и беды станут преследовать жителей, и ничто, и никто не спасёт их.
   – Неужели всё так серьезно? Кто бы мог подумать. Почему же люди тебя не послушались?
   – Раньше слушались больше, должно быть, боялись богов, а теперь… теперь своими же руками готовят себе неисчислимые бедствия.
   – Ты слишком мрачен, Аполлон. Чем же плохо быть богатым?
   – А ты представь, сколько завистников вокруг. Сколько ещё племён и народов захотят прибрать к рукам столь выгодное дело? А эти, – он кивнул в сторону города, – они, конечно, станут защищаться.
   – Понятное дело. Кто добровольно отдаст свои богатства? Значит, быть войне.
   – И не одной. Много крови прольется на эту цветущую равнину, много народу погибнет – теперь понимаешь, почему я пытался отговорить людей от этой затеи – жить здесь. Пусть бы берег оставался пустынным, а корабли шли свободно через узкий пролив, и никто не предъявлял бы сомнительные права на часть их товаров за право прохода. Пусть он будет для всех свободным, этот пролив, что в том плохого?
   – Да ты мечтатель. Так не бывает, поверь мне. Кто-нибудь, рано или поздно, да ослушался бы тебя. Не эти, так другие. Слишком заманчивые перспективы открываются здесь, и даже угроза войны никого из этих людей не смутит, к тому же я слышал, у них есть какая-то реликвия, что упала с неба. Они искренне верят: пока она находится в храме – с городом ничего не случится.
   – Знаю, слышал. Эта Афина вечно разбрасывает свои вещи, где попало. До чего взбалмошная девица. Реликвия… Это дело такое: в один прекрасный день она, конечно, вспомнит о пропаже и может забрать обратно свой Палладий. Или его выкрадет какой-нибудь ловкий лазутчик. Завернёт в тряпьё и вынесет, как простое бревно. Вот и вся реликвия. Что люди тогда станут делать? На что надеяться?
   – Для того-то мы и возводим эту стену, Аполлон. Ещё ни у одного города не было столь надёжных укреплений. А что построено богами, то человек да не разрушит. Так что они могут чувствовать себя в полной безопасности.
   – …и безнаказанности.
   – О чём ты?
   – Вот представь себе, как только они поймут, что эти стены неприступны, что ни один враг не сможет одолеть или разрушить их, кем они себя возомнят? И что будут творить?
   – Ну, если кто из них совершит преступление – его осудят.
   – Это верно в отношении своих же сограждан, а как быть с чужаками? Каким-нибудь путешественником или заморским купцом?
   – Выходит, эти жители так возгордятся, так зазнаются, так задерут свои носы, что других людей и за людей-то считать перестанут. Тогда с ними никакого сладу не будет.
   – Вот именно. А потом и на богов перестанут внимания обращать.
   – Так зачем же мы строим эту стену? Давай, пока не поздно, уберёмся отсюда.
   – Нельзя. Ты не хуже меня это знаешь.
   – Так что же делать?
   – Вот теперь ты понимаешь, почему я отправил Эака одного возводить западную стену? Он же человек, а что один человек построил…
   – Другой всегда сломать может. Здорово придумано.
   – А ты всё переживал, как он там, бедненький, надорвётся или камнем его придавит.
   – Ну я же не знал. Пусть строит один, раз так нужно. Он неплохо справляется.
   За разговором быстро пролетело время, сокращая путь, друзьям оставалось каких-нибудь несколько шагов до того места, где мальчик-раб раскладывал незамысловатую снедь прямо на траве.
   Эак ждал их. Худощавый, жилистый, в небрежно перехваченной набедренной повязке, он выглядел много моложе своих тридцати шести лет, выгоревшая на солнце копна длинных волос в сочетании с голубыми глазами подчёркивали шоколадный загар – если бы не капли засохшего раствора, прилипшие к телу, Эак вполне мог сойти за довольного жизнью дикаря. Он поднялся навстречу своим друзьям, добродушная улыбка оживила лицо, слова приветствия прозвучали одновременно.
   – Ну, как ты тут?
   – Да ничего, помаленьку, – отозвался Эак.
   Посейдон ласково похлопал его по плечу, мельком взглянул на извилистую неровную кладку.
   – Ничего, ничего. У тебя получается. Глядишь, под конец станешь заправским каменщиком.
   – Ага, – отозвался Аполлон. – А его потомки примутся штурмовать эту стену и, в конце концов, её разрушат.
   – Что ты говоришь? Не может этого быть.
   – Может, ещё как может.
   Аполлон тем временем брезгливо рассматривал свой будущий обед.
   Мальчишка деловито вылавливал из дурно пахнущего котла дымящиеся куски, абсолютно не обращая внимания на красавца-раба с недовольной физиономией. Потрескавшиеся глиняные тарелки опустились в траву, составляя пару убогим чашкам. Кособокий кувшин глухо стукнулся о землю, последним к импровизированному столу присоединилось выщербленное по краю блюдо с ломтями пресного хлеба. Мальчик вытер об себя руки, шмыгнул носом и наконец-то поднял глаза:
   – Всё. Ешьте на здоровье.
   – Да ты что, издеваешься над нами, сопляк? – Аполлон поднял тарелку.
   Развалившаяся рыбёшка топорщила острый хребет, серое месиво свешивалось жалкими ошмётками с тощих тушек, в подливке радужно блестела чешуя.
   Друзья как по команде вытянули носы.
   – Опять ставрида, – разочарованно протянул Эак.
   – Ну сколько можно тухлой рыбой нас кормить? Нет бы, кусочек тунца, – отозвался Посейдон.
   – …или крылышко фазана, – Аполлон любил помечтать. – А ещё лучше – молоденького барашка на вертеле…
   – А вино. Нет, вы посмотрите – разве это вино? Чистый уксус. Где этот паршивец Лаомедонт берёт такое мерзкое вино?
   – Что вы привередничаете? – поток разглагольствований был бесцеремонно прерван мальчишкой, равнодушно наблюдавшим эту сцену. – Не хотите – не ешьте, подумаешь, не велика важность.
   Друзья смолкли и оторопело уставились на этого нахального мальчишку, спокойно продолжавшего рассуждать.
   – Все едят – никто не жалуется. Одни вы недовольные.
   – Да разве это можно есть? – поинтересовались боги.
   – А почему нет? Вам ещё повезло. Другим рабам так вообще помои достаются. А вас, как строителей, лучше кормят.
   – Да уж. Это, по-твоему, лучше?
   – Конечно. Другие рабы и этого не видят.
   – Что ты заладил: рабы, рабы. Вот я тебе покажу сейчас, кто мы, век будешь помнить, – Посейдон сжал кулаки, лицо исказилось в злобной гримасе – ещё мгновенье и мальчику пришлось бы туго.
   Но тут вмешался Аполлон.
   – Не бросайся на ребёнка. Он-то тут причём. Парень подневольный: что ему сказали, то и делает.
   Он дружески обнял мальчика, погладил растрёпанные волосы и, глядя прямо в лукавые серые глаза, самым что ни на есть серьёзным тоном произнёс:
   – Мы не рабы. Мы боги, слышишь, дурья твоя башка, боги мы.
   – Ага, боги. Как же, – усмехнулся мальчик. – Ну и шутник, ты дядя. За кого ты меня принимаешь? Вы на себя-то когда последний раз смотрели? – он громко рассмеялся, грязным пальцем указывая поочередно на каждого из перепачканных строителей. – Боги они. Особенно вот этот – в драной косынке. Вы ни то что богов, людей-то не очень напоминаете. Рабы как есть рабы.
   – А ну геть отсюда, маленький разбойник. Варварское отродье. Уноси ноги, пока цел.
   Посейдон взревел на всю округу так, что будущая западная стена содрогнулась. Несколько только что положенных камней свалились на землю.
   Перепуганный мальчишка вскочил на повозку, едва не опрокинув котел, и теперь стегал ослика что есть сил.
   – А ведь он прав, – глядя в след удалявшейся тележке, произнёс Аполлон. – У нас и в самом деле жалкий вид.
   Друзья переглянулись.
   Они стояли посреди поля у недостроенной стены в грязных набедренных повязках; их загорелые тела пропахли потом, перепачкались засохшим раствором; босые ноги в ссадинах и синяках; мозолистые руки основательно разъела известь; под сломанными ногтями засела грязь; каменная пыль забилась в поры, придавая лицам сероватый оттенок – рабы как есть рабы: жалкие, ничтожные рабы богатого господина. Смех сотряс воздух – друзья ещё долго потешались над собою.
//-- * * * --//
   Троянские мальчишки были не единственными, кто крутился около строителей городской стены.
   Помимо разного рода начальства то и дело прибегавшего со сметами и чертежами, а также простыми зеваками, удивлённо ломавшими головы, почему только трое рабов трудятся там, где, казалось бы, должно быть не меньше сотни людей, раз в две недели стройку посещал сам царь Илиона.
   Приготовления к такому визиту начинались загодя: накануне появлялся здоровенный абсолютно лысый подрядчик и требовал немедленно навести порядок. Он снимал строителей с лесов, вооружал их метлами и не успокаивался до тех пор, пока весь скопившийся за две недели мусор не исчезал в неизвестном направлении. После этого он озабоченно измерял высоту стены и производил вычисления, сравнивая предыдущие показатели. Затем требовалось ровненько сложить каменные блоки друг на друга, чтобы было красиво.
   Посейдон всерьёз подумывал, как бы невзначай опустить один из камней на голову этому зануде, что целый день издевался над ними, однако тот, словно чувствуя надвигавшуюся опасность, всегда вовремя исчезал, бросив напоследок:
   – Вот теперь порядок.
   А на завтра, обычно ближе к полудню, возле недостроенной стены появлялся сам Лаомедонт с пышной свитой придворных льстецов.
   Придирчивый взгляд серых глаз замечал любой изъян, даже незаметный, поверхностный брак. Тут же брови хмурились, подбородок взлетал вверх – царь разговаривал надменно, раздражённо тыкая пухлым пальцем в стену. Никогда он не дал понять, что доволен работой, никогда строители не слышали и слова похвалы.
   Кулаки чесались у всех троих, но богам приходилось терпеть: стоило только царю пожаловаться Зевсу, как неизвестно, чем бы это для них закончилось.
   Итак, они терпели, бледнея и сдерживаясь, а царь продолжал прогулку вдоль стены.
   – Посмотри, до чего он мерзкий. Жирный, как свинья. А как важничает, словно он бог. И что они все так лебезят перед ним? – недовольно ворчал Аполлон, глядя вслед удалявшейся делегации.
   – А что им остаётся? Здесь царей не выбирают. Сам знаешь. Да нам-то что. Вот достроим стену, получим деньги – и поминай, как звали.
   Посейдон уже карабкался вверх по лесам.
   Им оставалось не так уж много. Ещё неделя, другая, а там поможем Эаку и всё. Поэтому он старался сохранить спокойный вид, хотя это было нелегко.
   Характер, да и внешний вид царя Лаомедонта, в самом деле, оставляли желать лучшего. Поросячьи глазки на заплывшем жиром лице, тройной подбородок лоснящимися складочками плавно переходил в шею, могучую и красную, словно распухшую от невиданной болезни. На узкий лоб свисали жиденькие пряди жирных волос, касаясь бесцветных бровей, нос расплылся бесформенной массой, губы выпячивались вперёд, надменно изгибаясь всякий раз, когда кто-нибудь осмеливался потревожить их обладателя – Лаомедонт был заносчив, часто груб, а уж коварен не меньше самих богов.
   Однако царь довольно рачительно, а порой и прижимисто распоряжался огромными средствами, что приносила Троя, и это снискало ему славу доброго хозяина, а так как он продолжал политику отца, то и уважение сограждан. В одном троянцы могли быть уверены: их царь беззаветно любит свой город и сделает всё, зависящее для его блага и процветания. К началу строительства стены Лаомедонту минуло сорок лет, а он лишь так недавно оказался у власти: он долго ждал и вот, когда, наконец, обрёл желаемое, у него закружилась голова. Что не могло не сказаться на его характере – как мы увидим впоследствии, это была крайне противоречивая натура.
   Но сейчас он просто важничал от сознания того, что сами боги трудятся у него как простые рабы, а он повелевает ими. Это придавало царю значимость в собственных глазах – ах, если бы только все узнали, кто сооружает стену. Но Лаомедонт вынужден был хранить тайну, как не чесался у него язык, как не хотелось ему крикнуть в толпу: «Люди! Ведь это сами боги!», – он молчал, ибо распоряжение Зевса на этот счёт было недвусмысленно.
   Поэтому он нашёл другой способ получать удовольствие: царь всячески унижал богов и, втайне радуясь своей удаче, постоянно демонстрировал недовольство. Понятно, что вслед за царём вся свита кривила рты и разочарованно вздыхала, обсуждая недочёты, о которых зачастую имела весьма приблизительное понятие вообще.
   Вся эта компания с видом знатоков каждые две недели осматривала городские стены, а следующие две недели до нового визита критиковала бездарных строителей, даже не подозревая, кто они такие и какое на самом деле счастье для города воспользоваться их услугами.
   После полуденной прогулки Лаомедонт с помпой возвращался во дворец, и первой, кто встречал отца, была любимая дочь царя Гесиона. Она нетерпеливо выглядывала в окно, постоянно прислушиваясь к шуму на улице, и всегда угадывала – лёгкая изящная девушка, словно птичка, слетала по лестнице прямиком в объятья этого толстого неуклюжего человека, одновременно заливаясь смехом и ласково браня отца, что не взял её с собой.
   – Ах, отец! Ты же обещал мне… – ворковала девушка.
   – Но, душа моя. Не годится царевне разгуливать по стройке. Там слишком грязно, дорогая.
   Лаомедонт буквально преображался, стоило ему лишь увидеть дочь. Он становился отцом и только отцом: любящим, нежным, великодушным.
   Гесиона пробуждала в нём лучшие качества его души, и царь буквально таял, позволяя дочке больше, чем всем остальным детям. Она была старшей из трёх его дочерей и самой любимой.
   Гесиона пошла в мать и была писаной красавицей – её безупречная красота вселяла в Лаомедонта уверенность, что это совершенство послано богами, иначе откуда взяться столь изящным формам, такой удивительной грации и поразительной прелести, что, казалось, зримо исходит от неё?
   Сёстры отчаянно ревновали Гесиону к отцу – ещё бы, ей всё лучшее достаётся. Толстушка Килла и рыженькая Астиоха безнадёжно проигрывали старшей сестре: жиденькие косички двенадцатилетней девочки не обещали со временем превратиться хотя бы в подобие тяжёлых светлых локонов Гесионы, а узкий лобик и маленькие серые глазки не шли ни в какое сравнение с большими выразительными глазами сестры. Разве что цвет их совпадал. Впрочем, Килла была ещё мала, и можно было надеяться, что со временем она станет хорошенькой.
   Младшая сестрёнка, вся усыпанная веснушками, рыженькая, подвижная девочка со вздёрнутым носиком и нежной линией рта, была забавна и мила, как всякий ребёнок, выросший в достатке; ей шёл десятый год, она по-детски обижалась на сестру, интуитивно чувствуя, что отец любит Гесиону больше. Девочки то ссорились, то мирились, но неизменно внимательно и нежно относились к самому младшему члену семьи – пятилетнему малышу Подарку – общему любимчику и баловню. Целыми днями сёстры вертели его, как живую куклу, так, что матери частенько приходилось вмешиваться в этот своеобразный процесс воспитания.
   – Сделаете из него девчонку, – ругалась Стримона.
   – Ну что ты, мамочка. Посмотри, какой он хорошенький.
   – Мы поиграем ещё чуточку, ладно?
   И мать сдавалась. У неё и так хватало забот.
   Старшие четверо сыновей, все погодки, друг за другом заканчивали учёбу, и все как один увлекались воинской службой. Её дети целыми днями размахивали мечами, стреляли из лука, сломя голову мчались по равнине на тех самых бессмертных конях, вырученных когда-то за Ганимеда. Хоть бы один заинтересовался торговлей или строительством. Так ведь нет – тянет их сложить свои головы почём зря. Её сердце тревожно сжималось от неясных, но страшных предчувствий.

6. Окончательный расчёт

   Наступил день, когда последний камень троянских укреплений занял своё место в верхнем ряду западной стены. Эак наконец-то вытер капли пота со лба и радостно зашвырнул мастерок в ближайшие кусты.
   – Всё. Конец работе.
   Его радостно поддержали с земли.
   – Ура, – вовсю горланили боги. – Спускайся скорее.
   Они подхватили Эака и принялись быстро разбирать шаткие подмости.
   – А здорово у нас получилось, – не без гордости произнёс Аполлон. – Этот пройдоха троянский царь, конечно, не сможет оценить наш труд по достоинству. Очень жаль.
   – Будем надеяться, что за него это сделают его подданные. Неужто троянцам не понравится их стена?
   Посейдон был прав. Возведённые стены отличались высотой, чувствовалась мощь и несокрушимость добротной кладки – поистине неприступное сооружение окружало теперь город. Любой враг впадёт в отчаяние, оказавшись под этими стенами, и будет вынужден отказаться от штурма. Это ясно каждому.
   – Да, но так ли это ясно Лаомедонту?
   Этот простенький вопрос Эака вызвал некоторое затруднение у божественной парочки. И тут решительно выступил Посейдон.
   – А вот сейчас и узнаем. Айда во дворец.
   – Что, прямо сейчас?
   – А почему нет? Мы закончили работу? Закончили. Значит, имеем полное право потребовать вознаграждение. И прямо сейчас. Зачем медлить?
   – Ты уверен, что нам не следует подождать, пока кто-нибудь не сообщит ему… – осторожно заметил Аполлон, но Посейдон перебил друга.
   – Послушай, тебе не надоело изображать здесь раба? Питаться тухлятиной и спать под открытым небом? Ты не скучаешь по арфам и лирам? Мы сегодня же вернемся на Олимп, или я не бог всех морей.
   – Посейдон прав, – вмешался Эак. – Я тоже соскучился по Эгине. Пусть Лаомедонт расплатится с нами, и сразу домой. И лишнего часа здесь не останусь.
   Так друзья, миновав арку ими же возведённых ворот, решительно направились по мощёным троянским улицам прямиком во дворец.
   Когда впервые, несколько месяцев назад, они оказались на улицах этого города, то были слишком подавлены, чтобы заметить что-либо. Их глаза различали лишь камни мостовой, да мрамор широкой лестницы дворца.
   Теперь же, с гордо поднятыми головами, с осознанием выполненного долга друзья с любопытством разглядывали незнакомый им город, стены вокруг которого они возвели только что. До сих пор им не приходило в голову прогуляться по улицам Трои, они слишком уставали за день и ночевали либо в бараке для рабов, либо под открытым небом где-нибудь в стогу душистого сена.
   Едва закончились низенькие домишки бывшего посёлка Трои и друзья вступили в Илион, как просто онемели от удивления. А они-то полагали, что ничего прекраснее олимпийского квартала нет и быть не может. Здесь, в этом городе людей каждый дом был произведением искусства, каждый фасад украшали столь любезные Аполлону колонны, а витые решётки отнюдь не были редкостью. К тому же, сколько не пытался вспомнить Аполлон, ни у одного из олимпийских особняков не было балконов, а здесь каждый дом имел их, но, когда они дошли до фонтана, украшенного статуями белого мрамора, Аполлон не на шутку осерчал. Подумать только. Боги всегда считали, что удобства – только их привилегия, а людям подобает ютиться в глинобитных домишках. Самым роскошным зданием в городе, по глубокому убеждению любого бога, должен быть храм или храмы, но никак не простое жилище. А здесь роскошь на каждом шагу. Подумать только. Здесь пышность Персии причудливо переплелась с греческим классицизмом, и вот эта варварская добавка очень раздражала Аполлона.
   Они дерзнули жить богато, богаче, чем на родном Олимпе. Что эти люди о себе возомнили? Похожие чувства испытывал Посейдон. Один лишь Эак восторженно восхищался увиденным, что ещё больше приводило в бешенство его друзей. Боги быстро закрыли ему рот, зашипев на Эака, тот удивился, но замолчал, чувствуя злобные взгляды друзей.
   Однако всю оставшуюся дорогу до дворца бедняга Эак ломал голову, что же такое случилось с его спутниками. Вид дворца поверг всех в шок. Ничего подобного никто из них не видел ни до, ни после. Дворцы Олимпа показались жалкими лачугами в сравнении с этим великолепным сооружением. Здесь всё дышало роскошью, пожалуй, слишком пышной и помпезной, редкие породы мрамора переплетались с золочёной резьбой, гипсовые завитушки пилястр плавно переходили в карнизы, потолочные фрески сплетались в единую композицию, и везде – шёлк, фарфор, хрусталь и блеск драгоценных камней.
   – Живут же люди! – присвистнул Эак. – Вот это я понимаю.
   – Да заткнёшься ты или нет, в конце концов?
   – А что я такого сказал? – обиделся Эак.
   Друзья остановились в нижнем зале, не решаясь осквернять босыми ногами чистейшую белизну мраморных ступеней. Движение не осталось незамеченным – к ним уже спешил расторопный слуга.
   – Передай своему господину, – предупредил его протесты Посейдон, – что нам не терпится встретиться с ним.
   Слуга приготовился звать подмогу, чтобы сообща выставить наглых оборванцев вон, как тут на верхних ступенях лестницы показался царь.
   Шестое чувство подтолкнуло Лаомедонта сойти вниз как раз вовремя. Он мысленно воздал хвалу Зевсу и с самым радушным видом начал спускаться по лестнице.
   Мягкий шёлк одежд окутывал его грузную фигуру уютными складками, пальцы, усыпанные перстнями, скользили по перилам, мягкая домашняя обувь бережно облегала толстую ногу, золотая диадема поблескивала в волосах – ни дать ни взять этакий изнеженный толстячок, приветливый и простоватый.
   Пока всё это великолепие спускалось вниз, трое друзей молча напряжённо смотрели на него, испытывая совершенно разные чувства. Более решительный Посейдон, на которого не особенно действовали такие штучки, мысленно оценивал, сколько заплатит им этот развращённый роскошью богач, и вообще имеет смысл запросить побольше: не зря же они, в конце концов, трудились столько времени над этими стенами.
   Если он деловой человек, то дорого оценит свою безопасность, что получил теперь только благодаря их работе. Аполлон же, снедаемый завистью ко всей этой невиданной роскоши, был зол и разозлился ещё больше, молча наблюдая этот торжественный спуск.
   Я заставлю заплатить его в три, нет, в пять раз больше, сто – нет, двести троянских драхм, – настойчиво стучало у него в голове.
   Как он кичится своим богатством, заставим его раскошелиться, – от этой мысли становилось легче, Аполлон перевёл взгляд на Эака – тот стоял, разинув рот, искренне поражённый невиданной роскошью и совершенно ослеплённый всем этим великолепием. Бедняга не пытался скрыть восхищения – всё легко читалось на его лице. Вот болван, пожалуй, он всё испортит.
   Друзья оттеснили Эака, а сами заняли выжидательную позицию. Лаомедонт спустился в зал, гостеприимным жестом приглашая сесть – все трое не заставили себя просить дважды – друзья сразу погрузились в невероятно мягкие, обтянутые тонкой прохладной кожей кресла.
   – Голубчик, принеси нам чего-нибудь… – кисло-сладким тоном протянул царь.
   Прекрасно вышколенный слуга с бесстрастным выражением лица учтиво поклонился и неслышно вышел, торопясь исполнить приказание, хотя и терялся в догадках, зачем его господин принимает этих голодранцев, да ещё столь любезно приглашает присесть, и отмоется ли вообще после них капризная кожа роскошных кресел.
   – Ну-с, зачем пожаловали? – любезно поинтересовался троянский царь.
   – Мы закончили работу. Можешь взглянуть. Всё готово, – стараясь держаться по возможности дружелюбно, произнёс Аполлон. Он никак не мог простить Лаомедонту сначала той предвзятости, с какой он рассматривал работу, а теперь – такой возмутительной роскоши.
   – Вот как? Чудесно. Превосходно. Сегодня же посмотрю. Или завтра, – обрадовался царь.
   – Лучше не откладывать. Хотелось бы сегодня получить, что нам причитается, – напрямик брякнул Посейдон. Он считал все дипломатические проволочки делом недостойным.
   – Домой очень хочется, – для убедительности вставил Эак.
   – Понимаю. Так поезжайте. Раз всё готово, зачем медлить? – по-отечески заботливо отозвался царь.
   – Вот мы и хотим получить расчёт, – главное слово было сказано. Оно произвело неожиданный эффект. Лаомедонт, казалось, был искренне удивлён:
   – Расчёт? Какой такой расчёт? О чём это вы?
   – Не прикидывайся, Лаомедонт. Нас не обманешь. Всякая работа стоит денег, – без лишних церемоний, панибратски заключил бог всех морей.
   – Мы свою задачу выполнили – теперь дело за тобой, – поддержал его Аполлон.
   – Расплатись с нами, и мы отправимся по домам, – добавил Эак.
   Лаомедонт обвел собравшихся недоуменным взглядом:
   – Ничего не понимаю. Если вы всё сделали – я вас больше не держу. Можете ехать прямо сейчас.
   – Прикажи отсчитать нам двести драхм, и мы уедем немедленно. Ты и оглянуться не успеешь, – Аполлон начал терять терпение.
   – Да вы что? Какие деньги? Двести драхм, подумать только. И думать забудьте. Не было такого уговора, – парировал царь.
   – То есть как – не было? Мы работали, работа полностью выполнена, так? Так. Значит, самое время получить расчёт. Так все порядочные люди делают, – Посейдон вскочил и рванулся к царю. Тот неожиданно ловко для своей комплекции увернулся, отошёл на безопасное расстояние и продолжал:
   – Вот что, мои дорогие. Вас прислали мне в качестве рабов. Отбывать наказание, понимаете? Вы и отбывали. Это, между прочим, не я так решил, а Зевс. Верно?
   – Верно. Ну и что? – они уже кричали на весь зал.
   – А то, что рабам никто и ничего не платит. Хозяин только кормит их и даёт одежду, да инструмент. А чтобы платить – впервые слышу. Так что ступайте подобру-поздорову.
   – Но это нечестно, – взревел Посейдон.
   – Несправедливо, – воскликнул Эак.
   – Вот что я вам скажу, если угодно – предъявляйте претензии Зевсу, а не мне. Я-то тут причём? Моё дело проследить, чтобы вы отбыли наказание от начала до конца, а платить вам уговора не было. Так что поезжайте домой. И не тратьте зря время.
   Аполлон поздно разгадал маневр Лаомедонта: казалось, тот хаотично мечется по залу, но ничуть не бывало – едва царь оказался возле витого шёлкового шнура, как немедленно раздался звон, и зала наполнилась вооружёнными людьми. Боги оглянуться не успели, как были выброшены на мостовую.
   Им оставалось только потирать помятые бока, да разглядывать кровоподтёки на лицах друг друга – так избитые и униженные, совершенно нищие они поплелись вон из города и чья-то добрая душа, сжалившись, подала им кусок пресного хлеба.

7. Скрытые изъяны

   – Вот негодяй.
   – Ну мерзавец.
   Скряга, жмот, подлец – это были самые невинные эпитеты из тех, какими наградили обманутые строители троянского царя. В гневе они шли прочь от дворца, не разбирая дороги, сначала жутко ругаясь, затем постепенно стихли, заметно сникнув, опустив головы, и в результате оказались с самой невыгодной для них стороны у южного выхода.
   Им нужно было выйти к морю или на крайний случай к реке, а они, как назло, оказались далеко от цели.
   Поняв свою ошибку, друзья покинули Трою и направились вдоль её стен, огибая город сначала с южной, а затем с западной стороны. Теперь вернуться домой им предстояло не после приятной прогулки по морю на каком-нибудь попутном корабле, как они мечтали раньше, а только с помощью подчинённых Посейдона, да и то, если повезёт, ведь знаменитого трезубца с собой у бога всех морей не было, а без него морские обитатели могли и не узнать своего суверена. Нет трезубца – нет власти.
   – Вот те раз, – удивился Эак. – А ещё говорят: форма не главное.
   – Не горюй, – Посейдон опустил мозолистую руку ему на плечо. – Домой тебя доставим в лучшем виде. С комфортом.
   – Конечно, – поддержал Посейдона Аполлон. – Ещё не было случая, чтобы кто-нибудь из морских тварей ослушался его. Так что смотри веселей. Там, на Эгине, небось, заждались уже?
   Эак расчувствовался.
   – Я сам соскучился. Так сердце и ноет. Трое сыновей как-никак. А младший – самый любимый. Ему тринадцать минуло этим летом.
   – Ничего, скоро будешь дома.
   Южная стена заканчивалась полукруглой башней, друзьям оставалось несколько шагов, чтобы свернуть за угол, как неожиданно путь им преградила змея: внушительных размеров кобра поднялась из травы, расправила капюшон и угрожающе зашипела.
   – Только этого не хватало, – упавшим голосом произнёс Эак.
   – Замри, не шевелись, Эак. Она сама боится.
   – Боится… Как бы не так…
   И тут события приняли неожиданный оборот: вместо того, чтобы броситься на потревоживших её людей, кобра ринулась на стену. Друзья проследили этот маневр и вздохнули с видимым облегчением: по камню, спасая свою жизнь, карабкалась полевка, совсем мышонок, явно загнанный грозным противником на опасную высоту. Мышь увернулась, соскочив со стены, за мгновение перед тем, как ужасная пасть врезалась в камень. Взбешённая кобра осталась ни с чем, но бестолковый мышонок вместо того, чтобы юркнуть в спасительную траву, продолжал бежать вдоль стены, свернув за угол, и теперь мчался, что есть сил у самого подножья западной стены. Змея быстро настигала его. Он заметался, отчаянно пискнул и поднял острую мордашку. Здесь выступов было больше, карабкаться удобнее. Страх придал ему сил, и через миг он был в метре от земли.
   – Прямо верхолаз, – вырвалось у Аполлона. – Жаль, ведь сожрёт всё-таки беднягу.
   Кобра выгнулась для броска, открыла свою пасть и со всей силы рванула за добычей. Раздался непонятный треск, в стене образовалась дырка, в ней тут же мелькнул змеиный хвост, а чуть выше по стене испуганно уносил ноги мышонок, совсем не стараясь понять, что за чудо пришло ему на помощь.
   Камень, на который пришёлся основной удар, не выдержал напора и, вылетев из кладки, приземлился с внутренней стороны вместе со змеёй, оказавшись в городской черте. Посейдон озадаченно чесал затылок.
   – Вот это да. Чья работа?
   – Ну, моя… – нехотя процедил Эак.
   – Халтура, – сделал вывод Аполлон.
   – А так им и надо, – Посейдон развернулся, намереваясь хорошим пинком разрушить кладку, но Аполлон остановил его.
   – Оставь. Пусть стоит до поры до времени. А дырочку надо бы заделать. Эак, посмотри, нет ли чего подходящего?
   Друзья отыскали нужного размера камень, залатали щель и довольные, двинулись дальше.
   – Теперь мы можем быть абсолютно спокойны за судьбу этого города, – довольным тоном изрёк Аполлон. – Он обязательно падёт под натиском врагов. Причём не один раз.
   Друзья без приключений добрались до Эгины: на призыв Посейдона откликнулись сразу несколько морских обитателей, и, оставив друга в кругу семьи, боги отправились на Олимп обдумывать планы мести.
   Особняк, а вернее дворец Аполлона был много уютнее надводной резиденции бога всех морей, поэтому, после всех пережитых лишений и неудобств, решено было отдохнуть здесь, среди приятной роскоши, спокойно всё обдумать. Теперь эту парочку нельзя было узнать: они наконец-то соскоблили въевшуюся грязь, вымылись, приоделись и стали вновь походить на приличных членов общества – словом, боги привели себя в порядок.
   – Ну, что делать будем? – Аполлон вальяжно растянулся на диване в своей гостиной, лениво перебирая струны позолоченной лиры.
   Прошло три месяца с тех пор, как изгнанники вернулись на Олимп, смиренно предстали перед Зевсом и были прощены. Мало того, им пришлось поклясться в присутствии всех олимпийцев, что никогда впредь они не будут устраивать бунты. Друзья ни словом не обмолвились о событиях в Трое: всё произошедшее они посчитали делом сугубо личным.
   – А что делать? Думаю, наслать на них чудовище… или наводнение устроить. Что скажешь?
   – Чудовище – это мысль хорошая. А вот наводнение не стоит. Столько добра погибнет зря, – он приподнялся на подушках. – Давай так. Ты пошлёшь чудовище, а я – чуму.
   Посейдон покачал головой:
   – Не годится, – бог морей с удовольствием потягивал нектар, развалившись в сафьяновом кресле, не таком удобном, как в троянском дворце, но вполне приличном и мягком.
   – Почему не годится? А по-моему, прекрасная мысль. По крайней мере, ничего лучшего я предложить не могу, – слегка задетый, обиженным тоном констатировал Аполлон.
   – Мы ведь собираемся отомстить лично Лаомедонту, ведь так? Остальные троянцы как будто ничего нам не сделали?
   – Ну, если не считать, что они смеялись над нами…
   – Но они же не знали, кто мы такие, – ответил Посейдон.
   – Что ты взялся их защищать? – Аполлон невольно вспомнил роскошный город, так неприятно поразивший его. – Подумаешь, ну вымрет полгорода, так что за беда?
   – В том-то и штука – болезнь станет косить всех без разбора, и никто не сможет понять, в чём тут дело. А чудовище потребует конкретной жертвы – самого царя или кого-нибудь из его семьи.
   – Оно что у тебя, говорящее? – рассмеялся Аполлон.
   – Нет, конечно. Им придётся обратиться к Зевсу.
   – Не вижу принципиальной разницы: во время болезней тоже бегут к Оракулу.
   – Ну вот что, – Посейдон пустил в ход свой последний аргумент, хотя искренне надеялся, что говорить этого не придётся. Но однажды мелькнувший образ женщины, которую он и разглядеть-то как следует не успел, всё время теперь вставал перед ним. Посейдон помнил тепло её грубоватых рук и добрые полные печали глаза. – Вспомни, когда мы шли из дворца грязные, избитые, какая-то добрая женщина, сжалившись, подала нам хлеба…
   – Да ты сентиментален, мой друг. Не ожидал. Ну, будь по-твоему. Обойдёмся без чумы.
   Друзья ещё долго обсуждали детали плана, стараясь как можно больнее отомстить Лаомедонту, этому прижимистому скряге, за нанесённую им чудовищную обиду.

8. Спасайся, кто может

   Высокий берег Скамандра утопал в траве: луга тянулись вплоть до самого порта, лишь изредка здесь встречались одинокие деревья, раскидистые и величавые, словно сказочные великаны. Эти луга служили излюбленным местом для развлечений богатой троянской молодежи: их шумные игры требовали пространства, а потому никто не выгонял сюда скот – пастухи лишь завистливо вздыхали, глядя на сочные травы – строжайший указ запрещал здесь любую деятельность, сохраняя нетронутой неповторимую прелесть левого берега.
   Ранним погожим утром отряд из шести всадников покинул город и направился в сторону реки. Пестрая кавалькада мчалась по дороге наперегонки друг с другом, молодые люди были в прекрасном расположении духа: они звонко кричали, понукая коней, громко смеялись и, вообще, радовались юности, быстрому движению и самой жизни. Два белоснежных коня неслись впереди всех, едва касаясь земли. Они легко, без видимых усилий, взлетали вверх, паря над землёю, затем вновь отталкивались, чтобы снова взлететь – те самые бессмертные кони, что когда-то послужили выкупом за Ганимеда, этим утром радовались жизни, пожалуй, не меньше своих теперешних хозяев, юных наследников троянского царя.
   За ними едва поспевали другие: молодая девушка на грациозной крапчатой кобыле и трое юношей на вороных жеребцах.
   Добравшись до места, всадники спешились, оставив коней пастись под тенистым дубом, а сами, избрав мишенью молодой платан, немедленно устроили соревнование в меткости, затем, отбросив колчаны и луки, занялись метанием дисков. По всему выходило, что здесь нет равных плотному кареглазому юноше с широким добродушным лицом, сыну купца Фенодама, Андронику. Зато молодые принцы опередили его в беге – Лампий, второй сын царя, оказался быстрее всех.
   Гесиона, а это была именно она, пятнадцатилетняя дочь троянского владыки, что составила компанию своим братьям в утренней поездке, невзирая на протесты матери, рукоплескала каждому победителю, просто и весело вручая шуточный приз – только что сплетённый венок полевых цветов, одним своим присутствием облагораживая мужское собрание. Четверо её братьев старались удивить сестру, от того каждое единоборство превращалось в маленький спектакль: младший из юношеской компании, семнадцатилетний Гикетаон то и дело падал в высокую траву после очередного проигрыша, картинно моля богов об удаче, что служило поводом для очередного всплеска веселья.
   Старший Тифон снисходительно похлопывал младшего по плечу, театрально сокрушаясь, и тут вступал Клитий, третий из братьев, обещая лично прервать цепь его невезения. Они откровенно дурачились, как все юные создания, вырвавшиеся на волю, они хохотали до упаду и всецело предавались игре. Высокие, рыжеволосые, очень похожие друг на друга, мальчики носились по лугу, бросая одно развлечение, чтобы немедленно предаться другому. Братья были схожи не только внешне – в их поступках угадывалась некоторая эксцентричность, унаследованная от матери, склонность к эффектным позам и продуманным сценам, но это до поры до времени сглаживалось их молодостью.
   Как бы то ни было, молодые люди развлекались сами и развлекали сестру – их во всём поддерживал Андроник, друг старшего из братьев Тифона.
   – Так, так, Лампий. Значит, ты обставил меня. И венок, смотрю, нацепил. Ну как, не спадает? – разошёлся Клитий, рассматривая голову брата, щедро украшенную васильками и розовым клевером. – Гесиона, мне, пожалуйста, приготовь венок из ромашек.
   – Это вызов? Тебе ни за что не одолеть меня, так и знай, – весело отвечал Лампий. – Гесиона, венок будет мой.
   – Никогда. На этот раз тебе меня не догнать. Пусть Тифон определит дистанцию.
   – Ну вот, а меня даже не зовут, – вмешался Гикетаон.
   – Ты иди ромашки собирать, – быстро последовал ответ.
   – Ладно, ладно, совсем заклевали. Репейника сейчас нарву. Или крапивы. Вот тогда попляшете.
   Тифон выступил вперёд, указывая на едва заметное дерево, видневшееся вдали.
   – Вон тот дуб видите?
   – А как ты определил, что это дуб? – тут же раздались голоса.
   – Может, это платан?
   – Или ясень?
   – Вот и проверьте. Кто быстрее принесёт с него ветку, тот и выиграл. Андроник, давай старт.
   Спустя минуту два бегуна мчались в сторону реки к одинокому дереву на краю обрыва. Тифон, прищурившись, смотрел им вслед. Чуть поодаль Гесиона с младшим братом собирала цветы. Андроник прошёл вперёд, пытаясь издали определить, кто выигрывает забег.
   – Кажется, это Лампий, да, да, он первый.
   – Клитий настигает его… Быстрее, быстрее, что ты возишься? Ветку, ветку срывай… Эх…
   – Да вот же, поворачивают назад. Вместе, вместе бегут, смотри.
   Они были на середине пути, когда прямо перед ними из травы поднялось нечто бесформенное, чудовищных размеров, и открыло огромную пасть. Чешуйчатая лапа подтолкнула двух мальчиков к себе в рот и, несмотря на отчаянное сопротивление, щёлкнуло челюстью. Их последние крики тут же смолкли. Затем блестящий монстр развернулся к остальным участникам этой прогулки. Несколько довольно ловких движений – и чудовище оказалось в непосредственной близости от застывших в немом ужасе людей.
   Васильковый венок свисал из полуоткрытой пасти, налитые кровью глаза чудовища уже наметили следующую жертву. Первым пришёл в себя Тифон. Тошнотворная волна подступила к горлу, ужасная гибель братьев, минуту назад таких веселых, беззаботных, полных жизни, вся непоправимость случившегося ясно предстала перед ним – он бросился в сторону, где находилась сестра: она и Гикетаон оказались ближе всего к чудовищу. Букеты посыпались из рук, брат и сестра бежали к Тифону, но чудовище быстро настигало их. Справа просвистела стрела – Андроник схватил лук, пытаясь сразить монстра, но от чешуйчатой брони стрелы отскакивали, не нанося вреда. Однако чудовище огрызнулось, повернувшись к нападавшему. Тут Тифон наконец-то сообразил, что голыми руками не спасёшь никого, а только сам погибнешь – он бросился к лошадям. Белоснежный жеребец взмыл ввысь – Тифон пролетел мимо злобной пасти. Красные глаза проследили этот путь, развернувшись вновь – до Гесионы оставалось несколько шагов.
   Девушка стояла в траве, не в силах пошевелиться. Она была бледна и страшно напугана, когтистые лапы тянулись к ней, пасть распахнулась, роняя окровавленные васильки – Гесиона больше не пыталась бежать. Белый конь спикировал вниз, Тифон отчаянно вцепился в гриву, чуть не падая, и подхватил сестру левой рукой.
   Конь что было сил взмыл вверх, счастливо увернулся от страшных когтей и рванул в сторону от опасности, но едва не перевернулся в воздухе – Гикетаон, рухнувший в траву, изловчился в последний миг схватиться за ногу животного. Конь захрапел, брыкнулся, пытаясь освободиться от чрезмерной ноши – Гикетаон свалился вниз, вскочил на ноги и бросился к лошадям.
   – Андроника, Андроника спасай, – донеслось с высоты.
   Тем временем, оставшись без намеченной жертвы, чудовище развернулось к Андронику. Тот выбросил бесполезный лук и мчался, догоняя Гикетаона, к напуганным лошадям. Ножи в один миг обрезали верёвки, крапчатая кобыла взвилась на дыбы, не признавая всадника, Андроник резко осадил её, принуждая к повиновению – она заартачилась, закружилась на месте. Гикетаон взмыл в небо на белом коне.
   – Брось её, так не выберешься. Цепляйся за меня, – кричал другу Гикетаон.
   Тот услышал, но не смог справиться с бешено брыкавшейся перепуганной кобылой: Андроник запутался в упряжи и теперь судорожно пытался разорвать тонкие ремни, нож к тому времени выпал у него из рук.
   Мощная лапа швырнула его оземь, Андроник попытался подняться, лошадь хрипела и билась, придавливая его к земле. Юноша рванулся, стараясь освободить застрявшую ногу, с трудом опёрся на локоть, но зловонная пасть накрыла его, прервав отчаянное сопротивление.
   Напрасно кружился рядом Гикетаон, напрасно ожидали счастливого исхода Тифон и Гесиона – их друг погиб, исчез вслед за братьями в пасти чудовища. А оно всё лязгало своей ненасытной пастью, озираясь по сторонам, в надежде ещё поживиться.
   Что им оставалось делать? В один миг они потеряли братьев, потеряли хорошего друга и сами едва не погибли. Что без толку кружить над зелёным лугом, подвергая себя опасности, ведь ничего нельзя вернуть. Напротив, нужно спешить в город, сообщить о страшном чудище, что набросилось на них. Но Тифон всё медлил, огибая круг за кругом излюбленное место их развлечений, ставшее этим утром местом ужасной трагедии.
   Наконец, он сделал последний круг, словно прощаясь с беззаботной юностью, и, набрав высоту, полетел в сторону города.

9. Чудовище

   Свирепое чудовище, что помешало этим утром развлечениям молодых троянцев, ещё пару дней назад никуда не собиралось и вело вполне мирный образ жизни в родном океане, выбирая места поглубже и попрохладнее. Не слишком поворотливое на суше, в воде оно чувствовало себя прекрасно – огромное тело, покрытое блестящей чешуей, могло принимать разную форму, смотря по обстоятельствам: то раздуваться, словно шар, то напротив, становилось плоским и длинным, если требовалось проникнуть в какую-нибудь узкую расщелину. Любопытная морда, наделённая широкой пастью, появлялась в самых неожиданных местах: её часто видели среди обломков кораблекрушений, ибо самым любимым занятием чудовища были поиски сокровищ. Одна из безвестных пещер хранила собранные богатства – путь в эту кладовую преграждал приличных размеров кусок скалы, и горе безрассудной рыбке, что по незнанию или другой причине оказывалась застигнутой здесь. Тогда пасть безжалостно захлопывалась, а сокровища придирчиво подсчитывались, и всё возвращалось на круги своя.
   Поводом к такому накопительству послужило следующее обстоятельство. Как-то, и довольно давно, наше чудовище спокойно прикорнуло на берегу после сытного обеда и даже задремало, но тут поблизости оказались двое рыбаков. Очевидно сослепу приняв монстра за холм, они присели рядом, как раз ему на хвост.
   Чудовище было собралось стряхнуть их, разбив тощие тела оземь, как вдруг тема их разговора весьма заинтересовала его. Эти двое явно неизбалованных жизнью человека, небрежно одетые, босые, с жилистыми руками и ранней сединою, сокрушались по вполне житейской причине, но разве чудище, оторванное от общества, одиноко живущее в морской глуши могло знать о бедах и чаяниях людей?
   Потому всё услышанное показалось ему крайне занятным и поучительным. Послушаем, о чём вели беседу рыбаки.
   – Никак не могу взять в толк, за что нас уволили. Выставили вон, как мальчишек каких, – говорил тот, что помоложе и покрепче.
   – Твоя правда, – вторил сморщенный старик. – Исправно работали столько лет, почитай вся жизнь в море прошла – и вот на тебе.
   – Это всё из-за этих… Явились непонятно откуда… Что там не жилось спокойно? – с досадой продолжал первый собеседник.
   – Да хоть бы спросили у кого, поинтересовались – сколько зарабатываете? Если есть возможность получать больше, зачем снижать планку? Тут на пять драхм в неделю не вот разбежишься, а эти, поди ж ты, готовы работать за три, – старик возмущённо всплеснул руками. – А на три разве проживёшь? – и сам себе ответил: – Нет, конечно.
   – А хозяину только того и надо. Обрадовался, гад. Даже разговаривать не хочет. Идите, говорит, ищите, где лучше. А куда пойдёшь?
   – Ему это выгодно. Нанял их за бесценок, а местных припугнул: не возмущайтесь, мол. Желающих нынче много. Только крикни, – с пониманием дела объяснял старик.
   – Вот до чего дожили. Говорил я тебе ещё когда – помнишь? – надо прикопить деньжат, да дело своё открыть: лавку взять на рынке, а не потянешь, так хотя бы лодку свою купить. Да ты всё боялся: не рискуй, мол, прогоришь, жену, детишек чем кормить будешь? По миру пойдёте… Послушал я тебя, а зря. Сейчас бы работали на себя и горя не знали. А теперь вот, что делать?
   – Да кто знал, что доживём до такого? Теперь конечно уж дураку понятно – лучше самому быть хозяином, пусть маленького дела, чем зависеть от такого произвола. Чуть выразил, и вполне справедливо, между прочим, своё неудовольствие – пожалте за ворота.
   – Конечно, у него богатство и власть, как захочет, так и будет. Ему и дела нет до твоей справедливости. Нынче только тот и прав, кто имеет деньги.
   Чудовище жадно ловило каждое слово. Его маленький мозг, привыкший разбираться лишь в жирности пищи и океанских течениях, с трудом воспринимал услышанное и совершенно упустил главное, поняв только одно – чтобы быть свободным, нужно стать богатым.
   Тогда я буду приказывать, а подчиняться станут другие, – думало чудовище. – Буду делать, что захочу. Вот разбогатею – и плевать на Посейдона. Стану жить в своё удовольствие. А то дергает меня без конца: сделай то, сделай это. Даже не поинтересуется, зараза, может, мне некогда? Может, у меня дел полно? Или душа не лежит? И ведь хочешь не хочешь, а приходится подчиняться. Хозяин – одно слово. Но ничего, эти мудрые люди, сами того не зная, объяснили мне, что делать – нужно стать хозяином – до чего всё просто. Да, но как разбогатеть? И что для этого нужно делать?
   И тут чудовище осенило. Сколько раз оно проплывало мимо затонувших кораблей, трюмы которых были полны драгоценных грузов. Да тут недалеко, в бухточке по соседству валяется одно. Даже в песок врасти не успело.
   Скорее туда, вдруг кто-нибудь меня опередит.
   От этой мысли чудовищу стало не по себе. Оно резко поднялось, стряхивая насмерть перепуганных людей, и поспешило к воде. С той поры оно копило свои богатства, день за днём, год за годом, но, к большому сожалению, никто из морских обитателей не мог подсказать, сколько их нужно и когда же сокровищ будет достаточно, чтобы объявить независимость. Мало того, увлекшись собирательством, чудовище не могло остановиться. Когда в одной пещере стало тесно, оно перебралось в другую, более просторную, и всё складывало свои подводные трофеи, перебирало, сортировало их, получая несказанное удовольствие от созерцания своих богатств.
   Настанет день, и я стану свободным благодаря всему этому, – мечтало чудовище, запуская когтистые лапы в сундуки с добром, совершенно не представляя себе механизма обретения этой самой свободы, а потому по первому требованию бога всех морей, переданному с юркой пятнистой рыбкой, чудовище предстало перед ним, ожидая приказаний.
   – Ну вот что, – после недолгих раздумий сказал Посейдон, – отправляйся к берегам Трои. Поплавай там в реке, побуянь немного… Народ попугай. Не забудь, там два порта, так что тебе придётся потрудиться.
   Бог сидел, развалившись в роскошном кресле, отделанном перламутровыми ракушками, закинув ногу на ногу, барабаня пальцами по подлокотникам.
   – Твоя задача получить дочку царя. Всё равно какую… Но желательно покрасивее. Сюда доставишь – и можешь быть свободным.
   Посейдон ухмыльнулся в косматую бороду, представляя, что он сделает с дочерью своего обидчика. Если бы троянский царь мог знать об этих планах, он сразу и без лишних разговоров отдал все богатства своего славного города.
//-- * * * --//
   Что может быть живописнее тёплого погожего денька в троянском порту? Глубокие зелёные воды Скамандра неторопливо катятся вдоль берега, солнышко сушит сети, расставленные на песке, народ суетится у причалов, какой-то подвыпивший морячок горланит песню, разомлевшая от жары старая собака подвывает ему, вокруг раздаются смешки. Мелкий чиновник с озадаченным видом считает мешки, неровные ряды которых свалены на ближнем причале под навесом, что-то записывает и снова начинает считать. Портовый кабак переполнен: на открытой террасе в ожидании своих судов отдыхают купцы, бородатые, тучные, потные, в длинных тяжёлых одеждах. Возле крутятся местные шлюшки, изрядно потасканные, щедро размалёванные – они выделяются среди прочих своей развязностью и вызывающим смехом. Оживление вносят показавшиеся вдалеке корабли; безветренный денёк не позволяет воспользоваться парусами, ряды весел взлетают вверх, синхронно опускаясь в воду, суда скользят по зелёной глади, становясь всё ближе, вырисовываясь отчётливо – в порту возникает оживление, кто-то из купцов уже покинул террасу, и нахальные грузчики в последний раз пытаются торговаться о плате с владельцем прибывающего судна. Обычно дружелюбная дворняга, неизменно встречавшая все суда, вдруг зарычала, ощетинилась и завыла, поджав хвост. Пес заметался в поисках убежища, умоляющий взгляд искал защиты – собака бросилась прочь из порта к большому удивлению зевак.
   – Да что это с ней?
   Но уже другой протягивал руку вперёд.
   – Смотрите, смотрите, что там?
   А там, впереди, творилось нечто непонятное. До сих пор спокойная вода вздыбилась пенной волною, судно, шедшее вторым, вдруг подпрыгнуло, словно неведомая сила вытолкнула его в воздух, но сразу упало вниз, подняв тучу брызг, опасно накренившись и зачерпнув воды. Груз посыпался в реку, увлекая людей, они барахтались в воде среди тюков и сломанных весел. Мощная лапа поднялась из воды, ухватила корабль за причудливо изогнутый нос и резко потянула вниз – судно встало вертикально и быстро погрузилось в глубокие воды Скамандра. Народ в порту ахнул и завизжал, все толпились у причалов, тщетно гадая о причине столь неожиданной катастрофы. Но, когда на поверхность поднялась круглая блестящая окровавленная голова и открыла зубастую пасть, вопросов больше не было. На глазах у обитателей порта чудовище метнулась к другому кораблю, быстро настигло его, несмотря на отчаянные усилия команды избежать нападения. Сильный удар сотряс судно, расколов его надвое. Вокруг обломков плавали люди, чудовище подбирало их ужасной пастью, заглатывая живьём. Оно не спеша выныривало, снова погружалось, ожидая, когда уцепившиеся за остатки корабля матросы окажутся в воде. Крики о помощи смешались с ударами плоского хвоста, волны топили спасавшихся вплавь – лишь нескольким счастливчикам удалось добраться до берега. Множество рук протянулись на помощь, потрясённые зрители возбуждённо обсуждали происходящее, женщины взвизгивали всякий раз, как только новая жертва оказывалась в пасти. Расправа заняла не многим более получаса, и вскоре взбаламученная река успокоилась, обломки прибило к берегу, а люди всё стояли, заворожено вглядываясь в воду.
   – Чудовище, чудовище появилось в Скамандре.
   – Это проклятие холма Ата обрушилось на нас.
   Удивительное дело – разыгравшаяся трагедия не заставила завсегдатаев порта разойтись, разбежаться кто куда, напротив, они толпились у самого причала, стараясь рассмотреть получше, что происходит в воде. Гибель чужеземных судов и незнакомых людей была лишь зрелищем, пусть жестоким и кровавым, но всего лишь чужим кошмаром, не касавшимся непосредственно самих троянцев. Только купцы с мрачными лицами подсчитывали убытки. Всё изменилось, как только чудовище вышло на берег. Народ, сбивая и опрокидывая друг друга, помчался прочь, едва когтистые лапы ухватились за деревянные поручни причала. Огромная масса переливалась на солнце, блестя чешуёй, чудовище неуклюже продвинулось вперёд, сошло на берег, отдышалось и неожиданно проворно двинулось по территории порта. Если бы кому-нибудь пришло в голову понаблюдать за ним, этот смелый человек весьма удивился бы, увидев, как самозабвенно чудище потрошило складированные тюки. Острый коготь моментально разрезал мешковину, содержимое выспалось на землю, а затем следующий мешок подвергался такой же участи. Поиски сокровищ продолжались.
   Чудовище очень мало беспокоило, как ему найти намеченную жертву, оно совершенно справедливо полагало, что это проблема троянцев, как можно скорее узнать, зачем оно явилось под Трою. «Как узнают, сами отдадут девушку – зачем мне напрягаться? А я покамест порезвлюсь, сочетая приятное с полезным, раз пришлось плыть сюда». Так думал этот монстр, расположившись на высоком берегу рано утром, задремав в высокой траве среди васильков и ромашек. Сладкий сон был бесцеремонно прерван группой молодых людей. Что произошло дальше – известно. Уцелевшие всадники мчались в город, когда чудовище сползло в реку и направилось в сторону порта. Водичка оказалась приятной во всех отношениях: мягкой и прохладной. Чудовище с удовольствием нырнуло как можно глубже, прошлось по дну – солнечные блики где-то там, высоко вверху отразили небо, голубое, безоблачное. Монстр легко оттолкнулся, подняв тучи ила, заскользил на брюхе, закрыв от удовольствия глаза и прибавил скорости. Через миг голова больно ударилась обо что-то твёрдое и, судя по всему, деревянное. Шишка внушительных размеров вскочила моментально, из ссадины сочилась кровь, в голове зазвенело. В бешенстве монстр принялся крушить корабли, калеча, поедая людей, и успокоился лишь, когда в опустевшем порту был учинён полный разгром.
//-- * * * --//
   Происшествия этого дня взбудоражили Трою. Пока перепуганные люди стекались к дворцовой площади, моля богов о спасении и требуя от властей решительных действий, оставшиеся в живых дети троянского царя, бледные, растрёпанные, входили в отцовский кабинет. В этот момент Лаомедонт склонился над бумагами, погрузившись в расчёты, и не сразу поднял голову, когда Гесиона первой ворвалась в комнату и бросилась к отцу. Он обнял её, бледную, дрожащую, свою плачущую девочку, прижал к себе, провёл рукою по волосам.
   – Ну что ты, что случилось, дорогая? – сердце заныло в недобром предчувствии.
   – Отец… – только и смогла промолвить она. И уткнулась мокрым лицом в отцовское плечо.
   Он ещё надеялся, вопреки всему надеялся, что это всего лишь неожиданный каприз, и сейчас всё пройдет, что она утрёт слёзы и улыбнется своей милой улыбкой. Но следом за ней в дверях появились сыновья. Он слушал их взволнованный сбивчивый рассказ с застывшим от ужаса выражением лица – бог мой, да может ли это быть. До него не сразу доходил смысл их слов, он отказывался верить услышанному. Какой-то монстр, непонятно откуда взявшийся, убил его детей.
   Как же это.
   Лаомедонт неподвижным взглядом уставился прямо перед собой. Погибли, погибли – его мальчики погибли и ничего здесь поделать нельзя. Этого просто не может быть. Я, наверное, не понял.
   Но снова и снова до него доносились, словно сквозь сон, голоса его детей.
   – Мы едва спаслись, отец.
   Лаомедонт очнулся. Он вскочил, зашагал по комнате, мысли забегали в беспорядке, сбиваясь и путаясь. Гикетаон, Тифон и Гесиона молчали. А что ещё можно было прибавить к сказанному? Гесиона всхлипывала, на глазах у братьев блестели слёзы. Нужно собрать всю стражу, вооружить людей, послать в бой. Какой бой? Как ни странно, но в Трое до сих пор не было хоть сколько-нибудь обученной армии, способной защитить город и уж тем более справиться с чудовищем. Такой невероятный просчёт предыдущего правителя Лаомедонт пытался компенсировать строительством укреплений – армия была ещё только в проекте.
   Я опоздал. Вот она – беда, настоящая беда обрушилась на Трою, а встретить её во всеоружии, дать ей достойный отпор невозможно.
   Именно поэтому рвет сейчас царь последние волосы на своей голове. Именно поэтому мечется он в бессильной ярости по кабинету, натыкаясь на мебель, опрокидывая стулья. Невозможно. Отомстить за погибших детей – невозможно, уничтожить чудовище – невозможно, выходит, оно и впредь безнаказанно станет бродить вокруг города и делать, что ему заблагорассудится? Царь ясно понимал это. Боги, за что вы караете меня?
   – Ты слышишь, что творится на улице?
   Стримона осторожно открыла дверь – она ещё не знала, что случилось с её детьми. Поблекшая, располневшая женщина мало напоминала ту красотку, что когда-то покорила сердце молодого Лаомедонта. Жалкие остатки рано растаявшей красоты ещё угадывались в правильных чертах лица, но тёмные круги под глазами портили его безнадежно. Изобилие украшений лишь подчёркивало морщины и увядающую кожу. Высокий голос обнажал истеричные ноты, Стримона могла в любой момент и по любому поводу закатить скандал, добиваясь таким образом желанного результата – муж уступал ей всегда, лишь бы наконец установилась тишина и покой.
   – В городе что-то случилось, – она решительно вошла, огляделась и, заподозрив неладное, взвизгнула: – Что это с вами? Что произошло?
   Дети опустили глаза под пытливым взглядом. Ощущение несчастья зримо висело в душной комнате. Стримона подошла к окну, резким движением распахнула створки.
   – Посмотрите, какая толпа. Что вы молчите?
   – Скажите ей, – глухо отозвался Лаомедонт и отвёл глаза. Гесиона тихо подошла к матери, взяла её за руки, Тифон ласково обнял мать – они всё ещё не решались произнести те слова, что заставят бесконечно страдать эту женщину, дети жалели её, оттягивая момент, когда сказать всё же придётся.
   – Мама, понимаешь, мама…
   Крик сотряс стены и вырвался наружу – Стримона упала без чувств на руки старшего сына. И, вторя этому отчаянному крику, до несчастной царской семьи донеслось с улицы:
   – Чудовище, чудовище напало на город – спасайся, кто может.
   Спустя десять минут запыхавшийся слуга обстоятельно докладывал Лаомедонту, что он видел и слышал на площади. По всему выходило, что этот монстр, безжалостно расправившийся с детьми царя, успел натворить новых бед. Троянский царь медлил, потрясённый утренней трагедией, он не находил в себе сил выйти к людям, ожидавшим его перед дворцом. А между тем время шло, оно бежало, всё ускоряясь с той самой минуты, когда заплаканные дети унесли на руках бесчувственную Стримону, и Лаомедонт остался один. «Вот участь правителя – мои сыновья погибли и вот, вместо того, чтобы оплакивать их, дать волю своему горю, я вынужден думать о том, чтобы спасти город, спасти других людей, которых я, может быть, даже не знаю, но, только лишь потому, что они троянцы, я должен сделать это. О, горечь власти. Ты не оставляешь места для личного в угоду общему делу и берёшь самую высокую плату за право обладать тобой. Я не могу оплакать моих сыновей, я не могу сказать: гори всё синим пламенем, мне всё равно (раз они погибли), что будет со всеми вами – мне должно думать, как спасать других, спасать свою Трою».

10. Гесиона

   Уже над городом сгустились сумерки, и окружавшая дворец толпа значительно поредела, а вопрос «что же делать?» так и не был решён. Сегодня Лаомедонт не нашёл в себе сил выйти к народу. Люди неуверенно топтались на месте, объединённые общей бедой, не имея ни малейшего понятия, как противостоять свалившемуся в одночасье несчастью, они сразу вспомнили о проклятии холма Ата, о том, что сам Аполлон когда-то предостерегал их отцов и дедов, и что теперь делать им самим, столь опрометчиво забывшим эти предостережения.
   Народ искал помощи здесь и сейчас, хотя и понимал: справиться с чудовищем не под силу ни их не в меру растолстевшему изнеженному царю, ни спешно набиравшемуся по этому случаю троянскому ополчению. Слишком мало внимания уделялось прежде властями Трои защите города – военные игры светской молодежи больше походили на азартные состязания, чем на планомерную продуманную подготовку отрядов обороны.
   Илион изначально задумывался как открытый для всех, мирный, торговый город, который к тому же защищают сами боги, а потому совсем недавно был уверен в своей исключительности и неуязвимости. И пусть далеко не все жители Илиона жили богато, зато все единодушно верили: уж с ними-то никогда ничего не случится. А когда это всё-таки произошло, и богатые, и бедные оказались не готовы противостоять беде.
   Троянский царь больше своих подданных был подавлен случившимся. И тем не менее нужно было что-то решать, действовать, согласно сложившейся ситуации. Это хорошо сказать, но как действовать, когда руки сами опускаются и нет никакой уверенности в успехе? И вообще не известно, как противостоять этому монстру, что топит корабли и пожирает людей? Лаомедонт растерянно ходил из угла в угол по рабочему кабинету, что находился на втором этаже дворца. Здесь окна как раз выходили на площадь, царь то и дело бросал растерянный взгляд на толпившихся на улице людей. Невероятным усилием воли он, наконец, заставил себя забыть о семейном горе и думал теперь как троянский царь, но ни одной спасительной мысли так до сих пор и не появилось.
   – Что я им скажу? Что я не знаю, как защитить их? А кто должен знать? Кто, если не я? Как стану оправдываться? И кто примет мои оправданья? Там, где надо действовать решительно, нет места долгим объясненьям. Ну почему у меня не было достаточно времени, чтобы организовать хоть сколько-нибудь серьёзное войско и кому это теперь докажешь? Ещё отцу стоило позаботиться обо всём этом, вместо того, чтобы надеяться на богов. Хорошо ещё, теперь Трою защищают стены, а то не известно, может, чудище уже разгуливало по улицам города, если бы не эти укрепления.
   Пухлое лицо Лаомедонта мрачнело всё больше. Он вспотел от беспрестанного хождения, диадема съехала на бок, руки бесцельно теребили края одежды. Царь вздрагивал от каждого стука в дверь: этот стук означал лишь одно – новый гонец принёс плохие вести. Опять чудовище проглотило живьём подвернувшихся людей или потопило торговые суда.
   – Отец!
   Лаомедонт резко повернулся в сторону приоткрытой двери. Двое его сыновей, не ожидая приглашения, вошли в комнату и теперь молчали, явно договорившись заранее, кто из них обратиться с речью к отцу. Старший Тифон, двадцатилетний юноша с выразительными серыми глазами взволнованно выступил вперёд.
   – Отец, – он сделал паузу, стараясь справиться с волнением, все заготовленные слова вдруг выскочили из головы. Юноша оглянулся на брата и, получив молчаливую поддержку, продолжал: – Выслушай нас, отец. Мы решили сами сразиться с чудовищем. Ты можешь рассчитывать на нас.
   – Неужели мне суждено потерять и вас, мои дорогие. Да вы совсем дети.
   – Мы уже не дети, отец. Каждый из нас одинаково хорошо владеет копьём и мечом, мы столько времени посвятили военным упражнениям, что теперь, когда пришла беда, нам вполне по силам противостоять ей.
   – Вы так считаете?
   Лаомедонт с нескрываемым удовольствием смотрел на этих отважных мальчиков, совсем юных, смелых, готовых защитить родной город и понимал: благословить сейчас их на подвиг – всё равно, что послать на верную смерть. Он сам, своими руками убьёт собственных детей.
   – И думать забудьте. Это вам не игрушки. Одно дело устраивать спортивные турниры и совсем другое – настоящее сражение. Чудовище проглотит вас по очереди одного за другим и не поперхнётся даже.
   – Но мы должны отомстить за смерть братьев.
   – Вы слишком юны. Такое под силу лишь опытному воину, а ещё лучше – целому войску (Которого у меня нет, у меня нет, у меня нет, – отчаянно застучало в мозгу. Лаомедонт сразу сник, мрачное настроение вернулось, отразившись на лице). Ступайте ребятки. И не пугайте мать. А ты что здесь делаешь?
   Гесиона стояла на пороге отцовского кабинета, тревожно всматриваясь в лица братьев. Стройная фигурка в коротком сиреневом хитоне прислонилась к косяку, светлая волна волос закрывала узкое плечо, девушка наклонила голову набок, внимательно вслушиваясь в разговор. Она отступила назад, пропуская молодых людей, молча проводила их взглядом и, как облачко, вплыла в кабинет. В присутствии дочери Лаомедонт был не способен хранить мрачный вид.
   – Ну что, девочка моя? Что ты хочешь? Ты видишь, я занят, – ворчал царь, счастливый тем, что ему докучают.
   – Ты правильно поступил, – сказала дочь, отвечая скорее на собственные мысли, чем на вопросы отца. – Если и они погибнут, это будет несправедливо. Ведь мы даже не знаем, почему это чудовище обосновалось здесь и что оно хочет.
   Гесиона подошла к креслу, куда наконец-то после долгих хождений опустился троянский царь, и уселась на подлокотник. Она нежно обняла отца, прижалась мягкой щёчкой к его лицу.
   – Я знаю, ты спасешь всех нас. Ты самый добрый, самый сильный. Я так люблю тебя, папочка, – щебетала девушка.
   Лаомедонт ощутил настоящее блаженство. Ах, если бы можно было так сидеть бесконечно долго – нет больше никаких чудовищ и бед, вообще ничего нет, только он и эта чудесная девушка, его дочь, совершенство, посланное ему богами. И всё же тень последних событий витала здесь, в этой уютной комнате, не позволяя расслабиться.
   – Обещай мне больше не покидать пределы города.
   – Ну что ты, папочка, я и так до смерти напугана.
   – Вот-вот. А ещё лучше посиди-ка дома. Теперь даже я не знаю, что ждёт Трою завтра.
   – Зато я знаю, завтра мы с тобою отправимся в храм просить Зевса о защите. Так когда-то обращался к нему дед – ты сам мне рассказывал, помнишь? Боги должны помочь тебе, папочка, – она поднялась, прошлась по кабинету, выглянула в окно. – Смотри, люди до сих пор стоят. Разве может Зевс отвернуться от тебя, когда так много людей ожидают помощи?
   – Ты права, принцесса. Ступай, уже поздно, – мягко завершил беседу Лаомедонт. Проводив дочь, он вновь принялся в раздумье ходить по кабинету.
   Люди, люди ожидают помощи, но, что я могу? Вот и дети вызвались спасти город, они только ждут моего приказа, чтобы пойти на смерть, а дочь, как и большинство троянцев, отправится завтра в храм. Как дед… Обратиться к Зевсу, как дед… Почему я сам не сообразил? Ведь отец мой Ил дерзал задавать вопросы богам, так что я медлю? Нужно немедленно отправиться в храм. Нельзя ждать до завтра. Нельзя ждать больше ни минуты.
   Лаомедонт поспешно спустился по мраморной лестнице вниз, в ту самую залу, что несколько месяцев назад так неприятно поразила своей роскошью наказанных богов, и приказал подать носилки.
//-- * * * --//
   – Как спасти Трою от невиданной беды? Скажи, как избавиться от чудовища, всемогущий Зевс?
   Слова прозвучали гулко в огромной пустоте центральной залы главного храма. Лаомедонт преклонил колена пред изваянием Зевса и, смиренно склонив голову, ожидал ответа. Мрак спустившейся ночи проник в помещение храма, окутав колоннаду и многочисленные статуи богов, жрецы закрепили факелы на стенах, их пляшущее пламя неверным светом освещало зал, скрывая в темноте за колоннами любопытных служителей. Скупо освещённое безмолвное пространство создавало иллюзию полного одиночества. Лаомедонт едва бросил взгляд на утративший свою силу (как ему казалось сейчас) Палладий, скромная статуя находилась слева от величественной фигуры Зевса: главный небожитель восседал на золоченом троне в строгой торжественной позе.
   – Неужели проклятие холма Ата не утратило свою силу?
   Царь едва выдерживал гнетущую тишину: она казалась зловещей, предвестие недоброго исхода ясно ощущалось в сгустившемся полумраке. Факел вспыхнул на миг, затрещал, рассыпая искры, и, в последний раз осветив золотое изваяние, погас. Лаомедонт вздрогнул, причудливые тени, бесшумно скользившие по стенам, напугали его.
   – Чем Троя навлекла на себя гнев богов?
   Голос его дрожал, мысли лихорадочно путались: Лаомедонт ждал ответа и в то же время боялся услышать его. Напряжение достигло того предела, когда отчетливо слышны удары сердца, а дыхание прерывается от недостатка воздуха и страх совершенно сковывает тело. Следующий факел погас, за ним другой – тьма постепенно заполняла зал, пока полностью не завладела всем пространством. И тогда, в кромешной темноте прогремел ответ, он звучал сразу со всех сторон, словно не имел определенного источника. Звуки громоподобного голоса отражали стены, наполняли воздух, внушая непреодолимый ужас. Лаомедонт рухнул на мраморный пол.
   – Правитель Трои виновен сам. Ты оскорбил богов, помогавших тебе – боги мстят за это. Теперь ты должен принести в жертву чудовищу старшую дочь свою – только так можно спасти город.
   Эхо многократно повторяло звуки. Жуткая какофония пропитала страхом сердце, Лаомедонт всё лежал на полу в неудобной позе, совершенно без сил.
   Жрец осторожно приблизился к царю, склонился над ним и, решив, что тот без сознания, подозвал других. Служители вынесли царя на воздух, прямо на ступени широкой лестницы храма. Кто-то сбегал за водой, но даже после всех хлопот Лаомедонт хоть и открыл глаза, однако выражение его лица было бессмысленным и жалким.
   Старшую дочь свою… старшую дочь. Подумать только, отдать красавицу Гесиону – его любимицу – на растерзание чудовищу. Это невозможно. Совершенно невозможно. Перед ним возникал тонкий силуэт нежной девушки, её милое личико улыбалось: я так люблю тебя, отец.
   Я тоже, тоже люблю тебя, дорогая. Больше жизни, больше всего на свете. Ты для меня – всё.
   Совершенно разбитым Лаомедонт вернулся во дворец, сразу заперся в кабинете: лишь бы никого не видеть, ничего не слышать. Царь с тревогой наблюдал, как наступало утро: небо становилось всё светлее, запели беззаботные птицы, ещё несколько часов покоя, а затем, затем… Страшно подумать, что последует затем. Лаомедонт представил себе несчастную Гесиону, его девочку, ведомую на закланье…
   Нет, ни за что. Пусть всё гибнет. Пусть чудовище сожрёт весь город, какое мне до этого дело? Но отдать дочь – это уже слишком. Нет, нет и ещё раз нет.
   Эта бессонная ночь оказалась для царя слишком тяжёлой: серое оплывшее лицо с ввалившимися глазами, полностью поседевшая голова, резко проступившие морщины, дрожащие руки, беспомощно сжимающие погнутую диадему, и взгляд, беспокойный, бегающий взгляд маленьких серых глаз – таким нашла Гесиона своего отца наступившим утром.
   – Что ещё случилось, отец? – она чмокнула его в щеку, внимательно посмотрела ему прямо в глаза – Лаомедонт опустил их, стараясь избежать пытливого взгляда дочери. – Да ты весь седой! – воскликнула она и, помедлив, осторожно спросила: – Мы идём в храм?
   – Мне нездоровиться что-то. Не ходи никуда. Побудь со мною.
   Нельзя, чтобы она покидала дворец. Она в опасности. Серьёзной опасности. Только не напугать её. Только не напугать. Гесиона присела на краешек кровати, мило улыбнулась отцу.
   – Хорошо, папочка. Как хочешь. Я останусь с тобой.
   Тем временем город просыпался в большой тревоге. Ранним утром троянцы, затаив дыхание, наблюдали, как ещё одно судно пыталось подойти к их речному порту. Тяжелогруженый корабль шёл медленно, глубоко зарываясь носом в зеленоватую воду; матросы суетились на палубе, готовя крюки и канаты, как вдруг мощный удар сотряс судно, раздался жуткий треск – в реку посыпались стеллажи с пузатыми остроконечными пифонами, ящики и тюки. Судно резко накренилось на левый борт, зачерпнув воды, качнулось вправо, пытаясь занять исходное положение, однако страшная лапа задержала его. Корабль так и остался повернутым набок, чудовище высунулось из воды и, одной лапой придерживая левый борт, другой начала снимать зацепившихся за снасти людей. Жалкая кучка очевидцев из числа самых отчаянных троянцев, что рискнули этим утром оказаться в речном порту, ахнули: они ясно различали повисших на правом борту людей.
   Молодой парень в белом хитоне изо всех сил пытался подтянуться, чтобы перелезть за борт, рядом за обрывок снасти уцепился другой, совсем ещё мальчик, и теперь раскачивался, стараясь увернуться от зубастой широкой пасти, грузный старик с жалобным криком сорвался вниз – он тут же был подхвачен когтистой лапой. Чудовище дотянулось до ладного парня с косынкой вокруг головы – в следующее мгновенье он исчез в разинутой пасти. Так торопливо чудище опускало каждого себе в рот, жадно пережёвывая добычу, затем снимала следующего – моряки в ужасе пытались забиться в какую-нибудь щель или спрятаться за выступ, другие прыгали в воду, стараясь спастись вплавь – благо берег недалеко, однако сильные удары хвоста глушили их. Насытившись, чудовище принялось шутки ради громить остатки корабля, отчего поднялись волны, и каждая следующая была выше предыдущей. Портовые постройки, в общем, выдержали удар: волны смыли лишь останки, выброшенные на берег. Затем мерзкая тварь вышла на сушу, гремя чешуёй и стряхивая водоросли с лап. Никто не рискнул узнать, что будет дальше: наблюдавшие утреннюю трагедию троянцы со всех ног бросились за спасительные городские укрепления.
   – Спасайтесь. Чудище на берегу, совсем рядом, – кричал босоногий мальчишка, несясь впереди всех. Гордый от сознания того, что видел всё своими глазами, он орал во всю глотку, явно не понимая, какой опасности подвергался только что.
   – Опять потоплен корабль, – вторил ему пожилой рыбак, по многолетней привычке спозаранку спешивший в порт, хотя его судёнышко одним из первых было расколото в щепы ещё вчера.
   – Оно пожирает людей. Спасайтесь, – нищий бродяга, перебрав накануне, заснул прямо в порту под открытым небом и пробудился от треска рушившегося судна, моментально протрезвев.
   И без того напуганные горожане вскакивали в холодном поту, разбуженные этим криком – хозяйки закрывали ставни, матери крепко прижимали к себе детей, строго настрого запрещая им выходить на улицу, отцы семейств, после недолгих раздумий, покидали дома, обняв жён, словно напоследок и, зайдя за соседом, спешили ко дворцу или в храмы, по дороге привычно обсуждая, что принесёт сегодняшний день и когда этот ужас закончится. Итак, народ разделялся: кто надеялся на решительные действия власти – шли на дворцовую площадь, те, кто верил в чудо, направлялись в храм.
//-- * * * --//
   Грандиозный храм Зевса, как известно, размещался на вершине холма Ата и был первым зданием, возведённым когда-то основателем Илиона. Оно строилось с размахом и сочетало в себе помпезность и строгий классический стиль одновременно. Снаружи прямоугольник храма был окружён торжественной колоннадой без видимых излишеств, но кованые двери, к коим поднимался посетитель по мраморной лестнице, украшались затейливым орнаментом и позолотой. Центральный зал, рассчитанный на большое количество народа, был огромен: потолочные балки опирались на бесчисленные колонны вдоль стен, оставляя пространство зала свободным. Мраморный пол сиял белизной, что являлось заслугой жрецов, служивших здесь, высокие узкие окна пропускали мало света, поэтому даже днём в зале возле каждой колонны горел огонь, стены щедро украшались мозаикой, мозаику сменяли фрески, всё блестело позолотой, и было столь насыщенно, богато, что глаз скоро уставал от этой чрезмерной роскоши.
   Алтарь возвышался возле противоположной от входа стены правее, а Палладий – чуть левее от изваяния Зевса, величаво сидевшего на золотом троне. Гордо поднятая голова бога посылала взгляд поверх пришедших сюда просителей, лишний раз показывая им, как ничтожны все их беды и просьбы. Руки божества покоились на широких подлокотниках, одежды золотыми складками спускалась с сомкнутых коленей до самых ступней – Зевс сидел абсолютно прямо, расправив плечи, с надменным выражением лица.
   Каждый, кто хотя бы однажды оказывался пред ним, сразу остро ощущал всю никчёмность и мелочность своих желаний. Часто проситель отступал, не решаясь тревожить столь важного бога понапрасну. Но сейчас обстоятельства настойчиво требовали вмешательства божества: по меньшей мере половина троянцев считала, что спасти их от чудовища могут только боги. Поэтому с восходом солнца, лишь только двери отворились, народ, собравшийся на лестнице, ринулся вперёд, стремясь к своим святыням. Нелегко было служителям сдержать толпу, их теснили внутрь помещения, призывы к порядку не возымели действия, началась давка, народ спотыкался, падал, сзади налегали сильнее, топча упавших, люди отчаянно кричали, но упорно лезли вперёд. Когда, наконец, все вошли, помятые, красные, злые, жрецы обратились к людям с призывом к тишине.
   – Граждане Трои! – старенький жрец помедлил, взглянул на притихших слушателей и продолжал дребезжащим голосом: – Граждане Трои, спасение, о котором мы молимся все последние дни, спасение, которого мы ждём от богов, – он сделал паузу и выдохнул, что есть сил, – оно есть, оно известно.
   Последние слова потонули в шуме множества голосов, казалось, своды не выдержат и рухнут под напором этой волны – народ подался вперёд, постепенно затихая, пока не смолк последний крик. Тогда старик, уверенный, что никто больше не перебьёт его, продолжал:
   – Этой ночью боги открыли нам, какой жертвы они ждут от троянцев. Старшая дочь царя должна быть отдана чудовищу. Только тогда оно уберётся прочь. Слышите, только тогда.
   Народ заревел, и в этом шуме отчетливо слышались крики: дочь царя, дочь царя, Гесиону – чудовищу, Гесиону – в жертву.
   И кто-то, кого не удалось разглядеть, вдруг воскликнул:
   – Идём во дворец.
   И множество голосов поддержали его:
   – Немедленно, сейчас же, идём во дворец, к Лаомедонту!
   – Гесиону – в жертву чудовищу.
   С этими криками люди высыпались из храма и устремились в сторону дворца, толпа множилась по ходу движения, объясняя на ходу непосвящённым в чём дело, встречая единодушие у всех без исключения троянцев, и вот уже сотни голосов оглашали улицы громкими криками:
   – Гесиону – в жертву, Гесиону – в жертву.
   Это общее помешательство, пьянящая жажда крови объединила множество самых разных людей. До сих пор незнакомые, бедные и богатые, молодые и старые, мужчины, женщины, дети – все спешили на площадь перед дворцом с одним единственным желанием: прямо сейчас отдать чудовищу эту девушку, что хлопотала в тот момент возле отца.

11. Противостояние

   Как передать состояние массового психоза, охватившего толпу, когда люди, словно одержимые, устремляются в одном направлении, подобно бурному потоку, сметающему всё на своём пути. Страх до сих пор сковывавший троянское общество, страх, до сей минуты не позволявший городу хоть как-то попытаться защитить себя, страх, загонявший людей по своим домам в поисках спасения – этот страх теперь вырвался наружу, приняв агрессивную форму. Этим утром беснующаяся толпа сама походила на чудовище, жестокое и неуправляемое. И это чудовище требовало своей жертвы немедленно, прямо сейчас. Толпа неслась в направлении дворцовой площади, выкрикивая своё требование, подслушанное накануне жрецами храма.
   – Гесиону – в жертву, Гесиону – чудовищу.
   Улицы оглашались криками, воздух раскалялся и гудел от множества голосов, напряжение с каждой минутой нарастало, грозя обрушиться стихийным бунтом, и ясно ощущался запах крови. Человеческое море заполнило площадь, прилегающие к ней улицы и теперь волновалось, достигнув цели, но ещё не зная, что делать дальше. Стоило кому-нибудь призвать их к штурму – и никакая стража не помешала бы толпе ворваться во дворец, круша и ломая всё, что попадется на пути.
   – Они сейчас сметут решетку, отец, – Гесиона, бледная, как полотно, стояла возле окна. – Что они хотят, отец?
   Закрытые окна не могли спасти от оглушительных криков. Вся царская семья собралась в кабинете и теперь сквозь зашторенные стекла испуганно рассматривала своих подданных, толпившихся внизу.
   – Почему кричат моё имя?
   Лаомедонт молчал. Он по-прежнему сидел в глубоком кресле, опустив голову, избегая взглядов и не отвечая на сыпавшиеся вопросы. Напрасно дети пытались расспросить отца, напрасно старшие мальчики просили объяснить, что происходит, напрасно жена молила его – Лаомедонт молчал.
   – Что ты сидишь? Только вчера погибли твои сыновья, а сегодня они хотят растерзать твою дочь, а ты расселся и молчишь, – взвизгнула Стримона так, что маленький Подарк заплакал, прижавшись к матери.
   – Не кричи. Я знаю, что мне делать и когда, – Лаомедонт неожиданно рявкнул на жену, поднимаясь с кресла.
   Прошло не многим более пятнадцати минут с того момента, как крики бушующей толпы донеслись до верхних покоев дворца, где царь с дочерью заперлись в кабинете. Лаомедонт, словно в замедленном сне, видел, как распахнулась дверь и в их замкнутый хрупкий мирок, точно вихрь, ворвались остальные члены семьи. С воинственным видом его, чудом оставшиеся в живых, сыновья стремились во что бы то ни стало защитить сестру, растрёпанная полуодетая Стримона истерично набрасывалась на мужа – словом, все отчаянно вопили и размахивали руками в направлении зашторенных окон, откуда раздавались крики. Странное оцепенение не позволяло двигаться, страх сковал волю, Лаомедонта знобило, холодный пот выступил на лбу – он совершенно не представлял, как следует отвести нежданную беду, и всё яснее понимал неизбежность этой жертвы. В глубине души царь ужасался. У него совершенно не укладывалось в голове, как все эти люди, эти мужчины и женщины, считают себя вправе требовать невинной крови молодой красивой девушки, чтобы спасти свои жизни. Он нашёл, что они отвратительны.
   Никто из них не идёт ни в какое сравнение с тем совершенством, что воплотилось в его дочери, никто не может соперничать с нею ни в красоте, ни в чертах её утонченной натуры, врождённом благородстве характера – может, именно поэтому толпа с особенным удовольствием бросит её чудовищу в пасть. И ничто не спасет её, если только он сейчас, не сходя с этого места не найдёт какой-нибудь способ отвести беду.
   Но нет, до сих пор нет ни одной спасительной мысли, никакого хоть сколько-нибудь приемлемого плана, как теперь выйти из создавшегося положения, с каждой минутой всё более грозного. И нельзя, в самом деле, продолжать сидеть вот так, безучастно наблюдая начало катастрофы.
   Нужно во что бы то ни стало остановить толпу, пока она не разнесла всё вдребезги, не ворвалась в покои и силой не получила вожделенную жертву. Нужно выйти на площадь и помешать этой разъяренной толпе, но где взять силы, где найти слова, чтобы остановить их, где? Лаомедонт поднялся. Красный шёлк парадных одежд окружил его грузное тело, заблестел позолотой замысловатый рисунок ткани; царь поправил диадему, отер капли пота со лба.
   Он должен, должен выйти к этим разгневанным людям и успокоить их, заставить разойтись по домам, отступить ни с чем, он должен сделать это. Ничего не объясняя детям и цеплявшейся за него жене, царь нетвёрдой походкой направился из кабинета к лестнице. Белый мрамор ступеней заливали потоки крови, Лаомедонт невольно отшатнулся, оперся на перила и чуть не опрометью скатился вниз, больно ударив ногу: весь зал был выпачкан кровью; она сочилась из стен, проступала пятнами на богатых драпировках, растекалась лужицами на полу.
   Это её кровь, кровь моей дочери, та самая кровь, что так жаждут эти шакалы, собравшиеся у дворца; они хотят принести её в жертву, её кровь, а значит, и мою, ведь убить её – всё равно, что убить меня. Я не допущу этого, ни за что не допущу.
   Лаомедонт решительно шагнул к парадным дверям – перепуганные слуги широко распахнули их, и ворвавшееся солнце немедленно ослепило царя. Спустя минуту он стоял на широкой возвышающейся площадке перед гудящей толпой совершенно один, и кровавые блики скользили по головам собравшихся людей. В глаза бросилась седая простоволосая женщина, просто и безвкусно одетая. Она громко хохотала, то и дело выкрикивая: «В жертву её, в жертву!» В широко открытом рту желтели кривые зубы – два сверху и три снизу – старуха лязгала ими, опять заходилась в смехе, потрясая сморщенными кулачками. Молодой парень с мощным атлетическим телосложением вторил ей, играя мускулами: «Гесиону – чудовищу». Царь отвел глаза, стараясь больше не выхватывать взглядом отдельных людей, и попытался придать лицу решительное, волевое выражение. И это ему удалось. Пусть сердце сбивается с ритма и всё холодеет внутри, настойчиво стучит висок, и руки липнут от пота – царь собрал последние силы, призвав на помощь всё своё мужество – он предстал перед своим народом спокойным, уверенным, правда чересчур бледным, но всё же достойно державшим удар.
   Я должен пройти через это, никто не сделает этого за меня.
   Лаомедонт опёрся на парапет, невидящим взглядом окинул бурлящую толпу, ожидая, когда, наконец, все притихнут, и можно будет говорить. Слова сорвались сами, лишь только смолкли крики и надрывно врезались в постепенно умолкающий гул.
   – Граждане Трои. Кто вам сказал, как вы могли поверить, будто смерть невинной девочки спасёт наш город? Разве можно таким путём избавиться от чудовища? – царь набрал побольше воздуха и что есть силы крикнул в толпу: – Вас обманули. Слышите, обманули.
   Площадь заволновалось, в разных концах её зазвенело эхом: обманули, обманули. Как обманули? Не может этого быть. Жрецы не могли солгать. Жрецы – донеслось до Лаомедонта. Ну конечно – жрецы. Кто ещё мог подслушать ответ Зевса? Они поплатятся за это. Только бы сейчас успокоить толпу. И, почувствовав нарастающее недоверие, царь вновь оглушительно крикнул:
   – Это бессовестная ложь, – «Ложь, ложь, ложь», – качнулось в воздухе, отразилось от неба, отозвалось в сердцах. – Это не поможет. Вас хотят использовать. Это ложь.
   И с этого мгновенья царь почувствовал, как беда незримо отступает. Его слова поколебали прежнюю уверенность толпы, она в смятении раскололась, распалась – уже и в помине не было того единства действий, что заставило людей собраться здесь. Лаомедонт продолжал более спокойно, прекрасно понимая, раз отобрал одну кость, нужно непременно бросить другую.
   – Троянцы. Если среди вас есть настоящие мужчины – вступайте в ополчение. Только силой оружия можно противостоять чудовищу. И только так можно расправиться с ним. Все, кто желает спасти родной город, у кого бесстрашное сердце и твёрдая рука, оставайтесь на площади. Мы назначим день сражения и обсудим его план. Каждый доброволец получит боевое оружие и каждый – слышите? – каждый, я уверен в этом, станет героем. Мы изгоним чудовище силой, а не станем прятаться за женскими юбками – хорошо запомните это.
   Лаомедонт, совершенно измотанный и охрипший, наблюдал со своего возвышения, как в толпе началось движение. Женщины спешили домой, жиденькие группки мужчин пробирались сквозь толпу к дворцовой решётке – вскоре толпа исчезла, оставив лишь около сотни человек, посчитавших нужным откликнуться на призыв царя. Это были разные люди, в основном молодые, честолюбивые и бесстрашные, Лаомедонт рассматривал их с искренним интересом.
   Вот кто не боится вступить в единоборство со страшным монстром, что держит в страхе весь город. Тот светловолосый юноша в богато расшитой тунике, или этот, постарше, с грубыми чертами лица, одетый проще, наверняка отец семейства, а справа у самой решетки совсем молодой мальчик, удивительно похожий на моего погибшего сына. Нет, об этом не может быть и речи, мои сыновья не примут участия в безнадежном сражении, ведь без необходимой жертвы, названной Зевсом, они обречены. А может быть, нет? Может, вопреки воле богов какой-нибудь смельчак убьёт чудовище или, по крайней мере, навсегда изгонит его из Троады? Нельзя, в самом деле, терять надежду.
   Так, раздираемый противоречивыми чувствами, троянский царь тепло обратился к оставшимся смельчакам.
   – Друзья мои, от нас с вами теперь зависит само существование нашего города. Позволим ли мы чудовищу безнаказанно разгуливать по равнине, съедая людей и топя корабли? На вас вся надежда. Есть ли какие соображения на этот счёт? Не стесняйтесь, говорите.
   Вперёд решительно выступил коренастый человек средних лет с добродушным выражением лица. Он помялся немного, заметив, что все взоры обратились на него, и сам царь готов выслушать его речь – заметно было, что ему нечасто приходилось оказываться в центре внимания.
   – Вот что мы думаем… Что, если выкопать ров, пошире да поглубже. И заманить эту тварь туда. А потом добить сверху всем вместе.
   Народ одобрительно загудел.
   – Неплохо, очень неплохо… Ещё кто хочет сказать?
   Из рядов вышел другой доброволец и только приготовился открыть рот, как до всех донеслись негодующие крики:
   – Остановитесь. Лаомедонт обманывает вас.
   Старенький жрец, тот самый, что утром выложил секрет царя всему народу, возглавлял шествие. Его поддерживали несколько зажиточных горожан, поспешивших за разъяснениями в храм сразу после неудавшегося натиска толпы, и примкнувшие к ним по пути любопытные троянцы. В результате их набралось изрядно, почти вдвое больше, чем оставшихся на площади смельчаков, но лишь некоторые из них до конца понимали, в чём дело. Помимо Диона, старшего жреца храма Зевса, царь разглядел: купца Фенодама, крупного, с окладистой бородой, Ираклия, высокого худощавого главного чиновника троянского порта и Алкиноя, богатого домовладельца. Все они, так или иначе, были вхожи во дворец или встречались с Лаомедонтом в связи с городскими нуждами. В толпе промелькнули ещё несколько знакомых лиц – в самом деле, много зажиточных троянцев даже из числа приближённых ко двору людей сейчас шли за Дионом.
   – Не смей отправлять этих мужественных людей на верную смерть.
   Дребезжащий голос раздался совсем рядом – собравшиеся напряжённо ожидали объяснений. Но Лаомедонт не собирался так просто сдаваться.
   – Что вы будоражите людей? – загремел царь. – Если не можете предложить ничего другого, кроме…
   – А ничего другое не поможет, – перебил его жрец. – Слушайте все. Это за его преступления боги наказывают город, – обвиняющий перст устремился прямо на Лаомедонта.
   – Какие преступления? – оглушительно взвизгнул троянский царь. – Что я сделал?
   – Тебе лучше знать, – раздалось из толпы.
   – Тише, тише, пусть он расскажет людям, за что боги гневаются на нас, – промолвил жрец.
   – Пусть говорит, – народ мгновенно послушался этого старика в чёрном жреческом балахоне.
   Напряжённая тишина воцарилась на площади. Три сотни глаз впились в лицо Лаомедонта, ожидая объяснений.
   – Вы совершенно напрасно набросились на меня, – начал царь. – Я всегда думал лишь о благе и процветании нашего города. Разве кто-нибудь из вас может сказать обратное? – он решительно посмотрел в толпу. – Что молчите?
   – Ты нам зубы не заговаривай. Говори начистоту. Всё как есть, – выкрикнули справа.
   – За что-то же боги ополчились на нас – мы хотим знать, за что, – зашумел народ.
   – Сейчас узнаете, – Лаомедонт перевёл дух.
   – Да что с ним разговаривать – схватим Гесиону и всё.
   – Раз боги так решили… – воинственно настроенная толпа того и гляди готова ринуться вверх по лестнице.
   Лаомедонт тревожно осмотрелся и торопливо продолжал.
   – Стойте. Вы помните, кто сооружал стены вокруг города? Помните тех рабочих, над которыми потешался весь город? Помните, как вы сами смеялись над ними? Что молчите? Помните или нет?
   – Ну, помним…
   – Помним, а что? – одновременно прозвучало с разных сторон.
   – А то, что это были ни кто иные, как сами боги. И вы должны быть благодарны мне, вместо того, чтобы кидаться с упрёками и требовать мою дочь. Вы должны мне сказать спасибо, что наши стены возводились богами, потому, что это значит, говорю для тех, кто до сих пор не понял – троянские стены непреступны. Понимаете?
   На площади воцарилась тишина. Людям потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя после столь интересного заявления. Осознать в полной мере значение этого факта для города большинству из присутствующих удалось далеко не сразу.
   – Тогда почему боги требуют человеческих жертв? Если они по доброй воле помогали нам, что за причина теперь насылать чудовище? – не унимался старый жрец.
   – Что-то здесь не так… – раздалось из толпы.
   – Царь что-то недоговаривает – говори всё как есть.
   – Да уж, выкладывай все. Другого случая у тебя может не быть, – множество голосов настойчиво требовало объяснений.
   – Нечего было смеяться над богами, – резко парировал Лаомедонт.
   – Да кто знал-то, боги они или ещё кто? Почему ты нам не сказал? Должен был объявить всему народу: так, мол, и так. А теперь, что получается? – взорвался народ.
   – А что получается? Я что, только для себя строил эту стену или для всех вас?
   – Да ты сам держал их за рабов и первый издевался над ними – я отлично помню, – дребезжал Дион.
   – Я выполнял указания Зевса, – ловко вывернулся троянский царь. – И молчал, между прочим, тоже по его приказу. Вот почему они мстят теперь, когда вернулись на Олимп.
   – Это не меняет сути дела. Даже если всё это правда – Гесиону следует отдать чудовищу, – Дион был неумолим.
   – Ни за что. Никто из вас даже не знает, что не далее, как вчера боги забрали двух моих сыновей: они погибли в пасти чудовища. Граждане Трои! Вы всегда думаете только о себе. Вы испугались за свои жизни и прибежали на площадь сначала в поисках защиты, а затем в поисках жертвы. Но никто из вас даже не подумал, что жертвы уже принесены. Мои сыновья стали первыми жертвами, неужели теперь вы потребуете ещё? Или я только для себя возводил эту стену?
   Притихшие слушатели изумленно, а многие с сочувствием смотрели на своего царя. Вот, оказывается, как. Они до сих пор ничего не знали о гибели царских детей и были потрясены тем, что их правитель нашёл в себе силы думать об общем благе в такое тяжёлое для него время. Впрочем, время для всех оказалось нелёгким, однако у обступивших царя людей, за исключением купца Фенодама, ещё никто не погиб в пасти чудовища.
   – Я уже отдал на растерзание своих сыновей. Что вы хотите теперь?
   Народ загудел, заволновался. Лаомедонт напрягся и заревел, перекрикивая всех.
   – Я намеревался собрать ополчение. Вот они, эти смелые люди, готовые вступить в бой за наш город. А что вы предлагаете взамен? Распустить всех по домам и отдать чудовищу мою дочь? Кем вы станете после этого?
   – Но Зевс потребовал Гесиону… – начал Дион.
   Лаомедонт перебил его.
   – Зевс потребовал Гесиону так же, как потребовал бы любую другую девушку. Если вам так необходима жертва – отдайте своих дочерей, как я отдал своих сыновей. Ну, что вы молчите? У тебя есть дочери, Алкиной, и у тебя, Фенодам… А ты, Дион, что качаешь головой? У тебя, я знаю, тоже есть дочь… Кто из вас бросит своего ребёнка на алтарь? Кто сделает это ради Трои?
   Лаомедонт напряжённо смотрел на тающую толпу. Через несколько минут только сотня добровольцев осталась на площади – молодые мужчины, вступившие в ополчение, ждали дальнейших указаний троянского царя.
//-- * * * --//
   – Вернёмся к обсуждению.
   Только и успел сказать царь. Ноги подкосились сами, голова пошла кругом, лица смазались, в глазах потемнело – Лаомедонт дрожащими руками вцепился в перила и грузно опустился на ступени. Дыхание прерывалось, капли пота выступили на лбу, царь закрыл лицо руками, весь сгорбился – напряжение этих дней сказалось пронзительной сердечной болью – Лаомедонт проваливался в пустоту, но даже там не было покоя и злые голоса кричали из темноты: «Гесиону в жертву».
   К нему, наконец, подбежали, отнесли в покои, уложили в постель: Лаомедонт стонал и плакал, то вдруг затихал, то вновь метался по подушке – ему мерещились кошмары, к нему тянулись свирепые когтистые лапы, в страшной пасти пропадала Гесиона и толпа радостными воплями приветствовала её смерть. Дворцовый лекарь, сморщенный, сутулый старик с трясущимися руками озабоченно качал головой, разворачивая свои порошки и перебирая склянки. Он прищурился, на глазок отмерил желтоватой душистой жидкости, с минуту подумал, снова засуетился, добавил какую-то смесь, энергично потряс бокал и напоил Ламедонта приготовленным составом, отчего царь очень скоро заснул, заснул крепко и без мучительных сновидений.
   – Расходитесь, все расходитесь по домам, – закричала Стримона, выбежав на лестницу дворца. – Довели, довели царя чуть не до смерти. Вы что, звери какие?
   Ожидавшие всё это время на площади люди зашумели, недоумевая: как раз их-то, вызвавшихся сразиться с чудовищем, не за что было упрекать. Но, к сожалению, именно так и бывает всегда: напрасные обвинения сыплются на тех, кто менее всего заслуживает их.
   – Мама, ну что ты говоришь, – из-за её спины показался Тифон. – Не уходите. Сейчас раздадим оружие. Пока отец болен, я возглавлю отряд.
   – Я тебе возглавлю, – завизжала Стримона. – Совсем мать не жалеешь. Тоже хочешь голову сложить? Не пущу.
   Она схватила сына, мёртвой хваткой вцепилась в одежду и с неожиданной силой потащила его к дверям. Двери за ними захлопнулись, крики стихли, народ растерянно переглядывался, не зная, что теперь предпринять. Кто-то молча развернулся и заспешил домой, а таких было большинство; под влиянием речей Стримоны собравшимся показалось странным и обидным вполне, в общем, понятное стремление матери, уже потерявшей детей, оградить своего сына от опасности – они сочли это малодушием и очередной несправедливостью: почему ему нельзя погибнуть, а нам можно? Потому что он царский сын? При этом от них как-то незаметно ускользнуло важное обстоятельство: два царских сына сложили свои головы, и несчастная мать инстинктивно пыталась теперь защитить остальных своих детей; другое дело, что делала она это, не подумав прежде, с присущей ей истеричной порывистостью, на глазах у всего народа, что, конечно, не могло понравиться окружающим. Итак, большинство поспешило прочь, оставшиеся же, переминаясь с ноги на ногу, ожидали неизвестно чего. Темнота накрыла площадь ночным плащом, зажгла огни, приглушила звуки – народ расходился по домам, так ничего и не дождавшись. Последних смельчаков вечерние улицы встречали настороженным шёпотом и противоречивыми слухами. Город то замирал от страха перед чудовищной бедой, то бурлил, передавая из уст в уста свежие новости – и чем дальше, тем больше эти новости обрастали невероятными подробностями. Весь день кумушки только и твердили, что царь потребовал всех троянских девушек отдать чудовищу, что боги требуют таких жертв в уплату за троянские стены, и ничего тут не поделаешь. Масла в огонь добавило известие, что ополчения не будет, потому как царь при смерти, а сыновья Лаомедонта не хотят сражаться с чудовищем, а намерены отсидеться за чужими спинами. Слухи расползались по городу с невероятной быстротой и обрастали фантастическими подробностями: опровергать их было решительно некому. Стайка босоногих взъерошенных мальчишек дополнила общую картину, взахлёб рассказывая последние известия: этим вечером чудовище напало на несколько удалённый от города морской порт.
   – Там камня на камне не осталось, – голосили мальчишки.
   – А народу сколько погибло, – восклицали они.
   Люди верили им и без промедленья сообщали всем и каждому последние происшествия. Вскоре весь город знал, что чудовище, хоть и ненадолго, но удалилось от Трои, а значит, у троянцев появилась передышка.

12. Фенодам

   Дом Ираклия, начальника троянского речного порта, так же, как и дома других высокопоставленных чиновников, находился в непосредственной близости от дворцовой площади в самом шикарном квартале Илиона. Этот вычурный двухэтажный особняк из белого камня выходил окнами на восток, что соответствовало привычке его обитателей рано ложиться и рано вставать: обычно с заходом солнца в доме гасились огни, особняк погружался в сон, и, казалось, ничто в целом мире не способно изменить такое положение вещей.
   Однако в этот вечер, когда хозяин, наконец, вернулся домой, вопреки обыкновению в покоях поднялась суета. Виной тому явился сам Ираклий, властным голосом скомандовавший вышедшей встречать его полусонной жене:
   – Хозяйка, собирай дочь.
   Та ахнула:
   – Зачем? Куда?
   – Собирай, я сказал. Время дорого.
   Ираклий, не дав опомниться испуганной супруге, решительно подтолкнул её в направлении женской половины:
   – Сама тоже собирайся, поедешь с ней. Да поторопись.
   И вышел распорядиться насчёт экипажа.
   Вскоре заспанная миловидная девица лет пятнадцати, наспех собранная в дорогу восседала среди тюков вместе с матерью, худощавой маленькой женщиной в сером дорожном платье, лишённом украшений. Ночная прохлада заставила беглянок закутаться в шерстяные покрывала, девушка ёжилась спросонок, щёки зарумянились, она то и дело тёрла глаза и клевала носом, неожиданно безразлично отнесясь к странной ночной прогулке. Отец её, напротив, был возбужден, резок, быстро проверил каждую мелочь, деловито отдавал распоряжения, вполголоса беседовал с женою, торопясь отсчитывал ей деньги.
   – Поезжайте в Дарданию, пока дорога свободна… Доберётесь, дайте знать…
   Экипаж тяжело качнулся, тронулся с места, Ираклий какое-то время шёл рядом, провожая их, затем отстал, остановился на дороге и долго смотрел вслед своим близким, исчезнувшим во тьме наступившей ночи. Тревога не покидала его, она отражалась на лице, ложась мрачной тенью, углубляла морщины, прибавляла седины волосам. Он всё стоял посреди улицы, тихо моля богов оградить и спасти его семью, близоруко щурясь в темноту.
   – Эй, уходи с дороги. Что стоишь, словно вкопанный? Посторонись.
   Окрик, прозвучавший в темноте, вернул Ираклия к действительности, он отступил, пропуская подводу, затем ещё и ещё одну.
   Куда это они на ночь глядя? – удивился чиновник. Тем временем, в сторону городских ворот двигался целый обоз, через несколько минут запрудивший улицу не хуже, чем днём.
   – Ираклий, ты что ли? – крытая повозка прогрохотала мимо, с неё прямо на ходу тяжело спрыгнул тучный человек и окликнул стоявшего на обочине чиновника. – Ты что стоишь? – и не дожидаясь ответа, добавил: – Я вот своих провожаю.
   Алкиной махнул рукой в сторону повозки, что медленно тащилась в веренице экипажей. Три юные золотистые головки повернулись, разыскивая отца. Тот кивнул им.
   – Сейчас иду, – и понизив голос, продолжал: – В Дарданию к тётке едут. Пусть побудут там, пока всё утрясется.
   – Я тоже своих отправил, – ответил Ираклий. – Так спокойнее.
   – Ладно, поспешу, а то не найду потом их в таком потоке. Похоже, нынче весь город увозит детей.
   Алкиной быстро растаял в толпе провожающих. Ираклий некоторое время стоял на месте, стараясь разглядеть в темноте проплывавшие мимо лица – совсем юные и не очень, привлекательные и не слишком – чиновник никогда в жизни не видел такого скопления молодых девушек, как этой ночью, при неверном свете факелов казалось: все юные троянки покидают город. Богатые выглядывали из окон закрытых экипажей; те, что победнее, сидели в телегах и подводах; совсем бедные шли пешком – всех провожали семьями, давая в попутчики мать или брата. Нескладная развалюха прогрохотала мимо, задев Ираклия выпирающей ступицей колес – он отпрянул, прижался к стене какого-то здания, потирая ушибленную коленку.
   «Ну и столпотворение нынче ночью – все бегут, все. Как там мои-то?» Ираклий вдруг сорвался с места и захромал, лавируя между экипажей, вниз по улице. Дорога мягко шла под уклон, медленно спускаясь к городским воротам, Ираклий обогнул затор на пересечении улиц, здесь повозки безнадёжно застряли, каждый пытался проскочить быстрее – в итоге образовалась пробка. Народ шумел, ругался, преграждая друг другу путь: каждый считал, что должен проехать первым, а сзади наседали другие, они немедленно присоединялись к общему гвалту.
   Ираклий осмотрелся, не нашёл здесь своих, облегчённо вздохнул, сообразив: должно быть, они впереди, кое-как просочился сквозь эту толчею и прибавил шагу. До ворот оставалось три квартала. Чиновник пробирался вперёд, отчаянно всматриваясь в бесконечную движущуюся вереницу, боясь проскочить мимо своего экипажа, ругая себя последними словами, что не догадался проводить его самых до ворот.
   Да, но разве я знал, что слух разнесётся так быстро, и весь город вздумает спасать своих дочерей этой ночью?
   Он почти утратил надежду разыскать их, среди бесконечного потока повозок и лиц, как, наконец, заметил своих – там впереди, у самых ворот.
   Ираклий бросился бежать, наскакивая на людей. Лишь бы не потерять из виду чёрный экипаж с откидным бархатным верхом, лишь бы не потерять.
   Мне так много нужно сказать им, так много.
   Он скорее почувствовал, чем понял: дороже их, этих двух закутанных в покрывала женщин, что ждут сейчас своей очереди у городских ворот, дороже их у него никого нет и никогда не будет. И он не знает, что станется с ними в чужом городе, но и оставаться здесь им опасно, очень опасно. Без маленькой хрупкой жены и дочери, совсем юной девочки, его жизнь утратит смысл, но он вынужден отправлять их так, впопыхах, едва простившись, не сказав того главного, что составляет смысл всей жизни. Ираклий вцепился руками в края коляски и зашагал рядом. Дыхание было порывистым ни то от избытка чувств, ни то от совершенной пробежки. Все слова разом вылетели из головы.
   – В Дарданию, в Дарданию поезжайте… Все туда едут.
   Жена удивленно взглянула на него.
   – Да хранят вас боги, – только и сумел сказать Ираклий.
   Экипаж достиг створа ворот, пересёк границу города и выехал на дорогу. Толпа провожающих оттеснила Ираклия в сторону. Длинная вереница разномастных повозок плелась прочь в неизвестность и тьму, люди махали ей вслед, кто-то плакал навзрыд, и любопытная луна выглянула из-за туч посмотреть на этот исход. Это и в самом деле был настоящий исход: лишь только жителям Трои стало известно, что этим вечером чудовище бесчинствует в несколько отдалённом от самого города морском порту, как они сразу принялись собирать в дорогу своих дочерей. Пусть на несколько часов, но путь был свободен, и им не замедлили воспользоваться те, кто хотел спасти своих детей, а таких набралось изрядно. Восстанавливая хронологию прошедшего дня, следует отметить, что к вечеру появилась совершенно новая общность людей, возникшая только что и подстрекаемая верховным жрецом храма Зевса Дионом. В неё вошли те семьи, что имели дочерей старше четырнадцати лет. Эти люди очень внимательно слушали своего царя, они весьма настороженно и по-своему восприняли речи Лаомедонта, когда, стараясь защитить Гесиону, он объявил, что в жертву годится любая троянская девушка. Это была прямая угроза лишиться любимого дитя – именно так восприняли эти слова троянцы, именно так передавались они из уст в уста, пока слух не облетел весь город. Наскоро собрав необходимые пожитки, молодые троянки в сопровождении родных спешно покидали город. Сколько прелестных нежных головок осветили звёзды этой ночью, сколько было сказано прощальных слов – троянцы отправляли своих дочерей к ближайшим соседям в Дарданию, не зная, удастся ли им свидеться вновь.
   Лишь один троянский дом не провожал своих детей. Три дочери купца Фенодама собранные в дорогу, стояли возле приготовленной коляски, тихо обсуждая создавшееся положение. Говорила больше старшая, весьма рассудительная, несмотря на свои двадцать лет, особа, заменившая младшим девочкам рано умершую мать.
   – Нельзя оставлять отца. Вы подумали, что с ним станет? Брат погиб два дня назад, а теперь мы уедем. Он не переживёт этого.
   Её лицо раскраснелось, глаза блестели в темноте, брови то и дело взлетали вверх, а полные губы продолжали твердить своё:
   – Нельзя бросать отца одного.
   – Но он сам велел нам собираться, – возражала ей младшая девочка.
   – Ну и что? А мы не поедем, и всё тут.
   – Эгеста права. Я тоже не хочу уезжать. Да и куда? Родственников у нас нигде нет: ни в Дардании, ни в Абидосе… Что мы станем делать в чужом городе? Уж лучше дома.
   – Вот и я говорю…
   Разговор оборвался, к ним спешил отец, бледный, взволнованный, удручённый последними событиями. После гибели сына он как-то сразу поник и сгорбился, его неизменный зелёный балахон кособоко свисал с весьма плотной фигуры пожилого купца: обычно аккуратный и даже щеголеватый на вид, Фенодам в одночасье утратил интерес к чему бы то ни было. Кому теперь передать своё дело и разве могут три девочки, даже пусть и горячо любимые, заменить ему сына? А теперь и над ними нависла беда. Что за напасти такие – так и сыплются на нас. Видно боги совсем осерчали на Трою. Фенодам направился к дочерям: «Что сбились в кружок, ехать уже пора, как бы не опоздать».
   – А ну забирайтесь в коляску. Чего дожидаетесь? – прикрикнул он, но не смог обмануть их таким нарочито грубым тоном.
   – Мы никуда не поедем, отец, – это прозвучало твёрдо и ясно.
   Старшая выступила вперёд, готовясь принять, если понадобится, отцовский гнев на себя.
   – Это что за новости такие? Хотите свести меня в могилу своими глупостями? Живо в коляску, – скомандовал Фенодам.
   – Папа, папочка, – девочки обступили отца, заговорили хором, повисли у него на шее и руках. – Мы не оставим тебя одного. Ни за что. Как ты будешь без нас? А мы без тебя…
   – Лучше быть всем вместе. Мы тебя не бросим, отец.
   Они долго щебетали вокруг него, ласково пытаясь убедить отца уступить им, – в конце концов Фенодам сдался. Он и так чувствовал себя глубоко несчастным с тех пор, как погиб Андроник, и теперь, отправляя дочерей в чужой город, Фенодам понимал, что остаётся совсем один. Ощущение беспомощности и даже обречённости, так несвойственные ему ранее, всё больше и больше овладевали им: купец, деловой человек, привыкший всю свою жизнь иметь дело со столбиками цифр, грудами товаров и звонкой монетой, он, чью кровь лишь слегка приятно волновала хорошая прибыль и, привыкший владеть ситуацией в полной мере, вдруг оказался в сложном положении. И это положение, по большей части, не зависело теперь от него самого. Какая-то тварь убила его сына, потопила корабли с его грузом и разнесла в щепы его склады, тем самым почти разорив его. Тот, кто работал всю жизнь, год за годом накапливая своё состояние, поймёт, насколько болезненными оказались оба эти удара для пожилого купца. Утратив опору, он инстинктивно стал искать поддержки. Однако деловые партнеры Фенодама оказались в таком же положении, как он сам – они сочли за благо затаиться, переждать свалившееся на город несчастье, а затем, подсчитав убытки, начать всё с нуля. Пока одни отказывали Фенодаму в займе, а другие срочно требовали погашения кредита, взятого под потопленный чудовищем корабль, пришла новая беда. Теперь нужно было немедля увозить дочерей подальше от Трои, пока царь не потребовал их отдать в жертву. Все последние тяжёлые дни, возвращаясь домой, после очередной неудачной попытки как-то поправить своё положение, Фенодам обретал покой среди этих девчонок, старавшихся изо всех сил подбодрить отца. Его лицо светлело, морщины распрямлялись – он ощущал мощную поддержку своего маленького домашнего мирка, ту самую опору, где можно почерпнуть силы, чтобы не сдаться завтра и не сдаться никогда.
   Ради них я должен продолжать жить, – думал Фенодам.
   И только из-за них он ещё суетился и что-то предпринимал, когда другие просто отсиживались, пережидая свалившуюся беду.
   Девочки быстро разобрали собранные вещи, наспех приготовили ужин и улеглись спать, смутно представляя себе, что станет с ними завтра, но чётко понимая одно: они останутся с отцом до конца, чтобы не ждало их впереди. Дом погасил огни и затих, погрузившись в сон, и только сам Фенодам всё сидел в опустевшей столовой, задумчиво потягивая вино. Положение, и правда, сказать, было не из лёгких. Удачливый делец, Фенодам в юности быстро пошёл в гору, разбогатев на торговле рыбой. Вскоре его флотилия насчитывала два десятка судов и судёнышек, он обеспечивал половину троянских рынков и поставлял свежую рыбу даже к царскому столу. Из плотного коренастого юноши Фенодам превратился в представительного объёмного мужчину с увесистым брюшком и курчавою рыжей бородой, закрывавшей добрую половину лица. Маленькие зелёные глазки на плоском, некрасивом лице Фенодама по-хозяйски пристально следили за всем – казалось, они видят решительно всё и всегда, даже у себя за спиной, его движения были неожиданно резки, двигался он грузно, переваливаясь всем телом, но достаточно быстро для того, чтобы всё успеть. Строгий и властный в отношении своих работников, Фенодам совершенно менялся, возвращаясь домой. Он обожал своих детей. Они стайкой слетались и висли на отце весь вечер. Постепенно взрослея, девочки превращались в завидных невест, не блиставших, правда, красотой, но вполне миловидных, рыженьких, зеленоглазых хохотушек, а главное – богатых, а единственный сын Фенодама Андроник с охотой помогал отцу, стараясь вникнуть в тонкости семейного дела. Дом Фенодама был устроен на широкую ногу, дети никогда и ни в чём не нуждались, и казалось, что так будет всегда. Беда пришла нежданно, как и подобает беде. С появлением чудовища возле Трои вся рыбная ловля сошла на нет, лодки были безжалостно уничтожены, причалы разбиты – Фенодам нёс ежедневные убытки, но если бы только это. Купец со дня на день ожидал прибытия судна с безумно дорогой чернофигурной керамикой на борту. Фенодам вложил большие деньги в эту роскошную посуду и взял кредит: верное дело сулило хорошую прибыль. И судно пришло, но было уничтожено в порту Скамандра на глазах Фенодама в то первое трагичное для Трои утро. Вернувшись злой, как туча, домой, Фенодам узнал о гибели сына. Смерть Андроника подкосила отца. У него буквально опустились руки. Его дело рушилось прямо на глазах, и ничего теперь не зависело от него. Погружённый в печаль дом ежедневно осаждали кредиторы – кладовые были пусты, от капитала остались жалкие крохи – семье пришлось отказаться от прислуги и других привычных удобств, а денег всё равно не хватало. Ещё накануне вечером Фенодам мучительно ломал голову, где раздобыть необходимые средства, когда к нему в комнату тихо вошла старшая дочь. Эгеста молча положила перед отцом золотые безделушки: браслеты, кольца, свои любимые серёжки. Грубая волосатая рука сгребла эту россыпь драгоценностей в кучку, они блеснули в слабом свете разноцветными искорками.
   – Ты что? Зачем, дочка?
   – Тебе нужнее, отец. Этого хватит, чтобы уплатить долги?
   – Не знаю. Наверное, – такая нерешительность была прежде несвойственна Фенодаму. Он расчувствовался, обнял дочь и долго стоял, прижимая к себе эту девочку, чтобы она не смогла разглядеть его слёз.
   А на следующий день выяснилось, что его дочерям срочно нужно покинуть город. Старому купцу казалось, что его разрывают на части. Сердце мучительно сжималось, понимая неизбежность разлуки, всё его существо восставало против, мозг приводил свои аргументы: как они будут на чужбине, почти без средств, три слабые девочки – нет, ни за что. Но оставаться здесь им тоже нельзя – отвечала другая часть его сознания. И он приказал готовиться к отъезду. Что из этого вышло – мы знаем. Фенодам так и заснул, склонив голову на стол возле недопитой чаши.
   Ему ничего не снилось.

13. Жертвоприношение

   Ранним утром мощный рёв огласил всю округу. То невероятно звонкий и пронзительный, он вдруг обрывался на высокой ноте, постепенно становясь гулким, почти хрипящим, а затем сменялся жутким рычанием и воем. Самые отважные рискнули приблизиться к стенам, откуда раздавался этот рёв. Чудовище стояло возле самых троянских стен, то почесывая спину о шершавые камни, то поднималось на задние лапы, причём страшные когти передних практически доставали до самого верха стены. Из круглой пасти вылетали кошмарные звуки, глаза налились кровью, здоровенную тушу шатало из стороны в сторону. Чудище прохаживалось вдоль стены, неуклюже падало, поднималось вновь, всё время не переставая реветь. Перепуганные насмерть очевидцы утреннего концерта опрометью бросились в город, дабы сообщить разбуженным троянцам, что происходит. Жители несчастной Трои, занятые накануне спасением своих детей, понятия не имели, что творилось ночью в их морском порту. А случилось вот что: чудовище наткнулось на винные склады и в разрушительном порыве принялось громить их, однако быстро сообразило, что выливавшуюся из разбитых сосудов жидкость можно пить и стало лакать прямо из лужицы на утоптанном земляном полу. Так оно пировало до самого рассвета, закусывая подвернувшимися людьми. Принятый напиток произвёл потрясающее действие: от него кружилась голова и троилось в глазах, нетвёрдые лапы сами пускались в пляс, а на ум приходили лишь приятные мысли. А потом захотелось из тесного помещения разрушенного склада на простор, на природу, немного подурачиться и отвести душу. Чудовище опорожнило ещё пару увесистых амфор и выбралось наружу. Прохладный ветерок приятно коснулся чешуи, освежил мордочку, чудовище пришло в восторг от созерцания местного пейзажа, сразу принялось напевать хорошую старую песню и, пошатываясь, двинулось по направлению к городу.
   – Слышите, слышите, оно требует свою жертву.
   Кричали люди, спозаранку стекаясь на дворцовую площадь под жуткую какофонию зловещих звуков.
   И без того не спавшие добрую половину ночи троянцы, да к тому же разбуженные страшным рёвом чудовища, бродившего возле самых городских стен, перепугались не на шутку. Чудовище было ни где-то там, в порту или на равнине, а здесь, в непосредственной близости от их жилищ, и мало кто сомневался, что даже стены не спасут их от неминуемой гибели.
   – Чудовище пришло за жертвой.
   – Оно разрушит город.
   – Уничтожит всех нас, если не получит своего.
   Раздавалось в толпе. И в этой толпе никто не хотел умирать. Напротив, страх вызывал самые низменные инстинкты, самые скрытые стороны человеческой души, смысл которых звучит так: кто угодно, только не я, нужно спасать себя. Так пусть погибнет другой. И этот другой, а вернее другая была хорошо известна. Изящная сероглазая блондинка в лёгком белом пеньюаре приподняла тяжёлую шёлковую занавеску окна. Как ни быстро было это движение, а толпа заметила бледное личико девушки, выглянувшее так некстати.
   – Гесиону, Гесиону в жертву.
   – Гесиону – чудовищу, – этот крик перекрыл жуткий рёв, доносившийся от городских стен.
   Чудовище внезапно смолкло, как будто соглашаясь с мнением толпы. А народ всё бесновался и кричал: вот несколько крепких молодых людей двинулись вверх по лестнице, сбивая вниз установленные на парапете лепные вазоны с цветами.
   – Эй, Лаомедонт, выводи свою дочь.
   – Хватит прятать её – она обречена.
   – Пусть отдаёт свою красавицу.
   Злые голоса смешались с истеричным хохотом, толпа ревела, отовсюду то и дело звучало: «Гесиону в жертву». Поднявшиеся по лестнице парни наседали на дубовую дверь, служившую входом – она пока держала удар, однако было понятно: рано или поздно, но её снесут.
   – Отец, еле тебя отыскала. Что они там, двери ломают? – Эгеста с трудом пробралась к решётке справа от центрального входа, где стоял Фенодам, со всех сторон зажатый толпой. Девушке удалось отыскать отца в такой толчее и пробраться к нему. Лицо Фенодама исказилось от страха.
   – Что ты тут делаешь? Я велел носа из дома не показывать, а ты разгуливаешь по городу. Почему не слушаешь отца? Быстро домой.
   – За тебя волнуюсь. Говорят, оно в городе, – Эгеста встала на цыпочки, ухватившись за решётку. – Любопытно посмотреть, что здесь происходит. Смотри, смотри, стража выходит. И царь следом. Ой, что будет.
   Девушка ахнула, напиравшая толпа едва не разлучила их – Фенодам прижал дочь к себе. Его теперь мало интересовало происходящее на дворцовой лестнице.
   Поскорее отвести её отсюда, нужно было посадить эту несмышленую девчонку под замок – как я сразу не догадался. А сейчас надо выбираться.
   Он с трудом развернулся и начал пробираться вправо к краю площади, проталкивая Эгесту впереди себя. Толпа не желала расступаться, Фенодаму оттоптали ноги и вывихнули плечо, однако он упорно двигался вперёд, не обращая внимания на недовольные лица, толчки и смачные высказывания, достававшиеся им со всех сторон. Тем временем стража оттеснила нападавших вниз по лестнице, очистив таким образом площадку с мраморным парапетом, троянский царь вышел следом и все взревели в злобном порыве, послышались насмешки и оскорбления.
   – Ты слышал вой? Чудовище у самых стен Трои.
   – Отдавай свою дочь, иначе город обречён.
   – Выводи Гесиону, что ты медлишь?
   – Что вы кричите? – хрипло промолвил Лаомедонт, глядя прямо перед собой. Народ нехотя смолк, ожидая, что скажет царь. Оплывшее лицо Лаомедонта лихорадочно горело, глаза превратились в щелочки, подбородок дрожал. Пауза затянулась. Лаомедонт ещё раз обвёл глазами всю площадь: людское море тревожно волновалось, готовое взорваться немедленно. Он сделал глубокий вдох и выкрикнул в толпу:
   – Я не отдам свою дочь. Делайте со мной, что хотите. Но Гесиону вы не получите, – и крикнул что было сил, потому, что толпа, после небольшого замешательства, вновь открыла рты. – Жертвуйте своими детьми, отдайте их чудовищу на растерзанье, если хотите. Ведите своих дочерей. Что же вы?
   Но никто не слушал его. В оглушительном гвалте пропадали слова, лишь первые ряды расслышали царя и теперь кричали:
   – Изверг, душегуб, как ты смеешь требовать такое, – возмущался народ.
   – Наши дети покинули Трою – нет у нас больше дочерей. И всё из-за тебя.
   Самые отчаянные, только что отправившие своих детей к соседям в Дарданию, хорошо зная, что ничем не рискуют, кричали Лаомедонту:
   – Ради спасения Трои мы бы отдали своих дочерей, да в городе не осталось ни одной девушки.
   – Говорите, не осталось? А это кто, по-вашему? – царь указал рукою туда, где тучный бородатый мужчина в зелёной хламиде, прижимая к себе рыжеволосую девушку, пытался выбраться из толпы.
   Взоры устремились направо, толпа расступилась, Фенодам с дочерью оказались в свободном полукруге, и все смотрели на них безумными глазами. Фенодам затравленно озирался по сторонам, пытаясь загородить собою Эгесту. Толпа намеренно подвигала их к лестнице дворца, и вскоре отец и дочь стояли возле лестничного марша.
   – А, торговец рыбой, – узнал Фенодама царь. – Ты отдашь ради города свою дочь? Отвечай. Отвечай же. Что ты молчишь? Или ты не гражданин Трои? Пожертвуй её – и город будут спасён, – с каждым словом Лаомедонт спускался по ступеням лестницы, прямо к намеченной жертве.
   Фенодам стоял бледный, словно полотно. Он судорожно сжимал девушку так, что она едва дышала, и никакая сила в мире не смогла бы вырвать Эгесту из его рук. Толпа, затаив дыхание, следила за происходящим, забыв совершенно, зачем собралась здесь.
   – Ну же. Решайся. Соверши благородный поступок. Чудовище ждёт, – Лаомедонт остановился на последней ступеньке.
   – Чудовище ждёт меня, отец. Отпусти их, – Гесиона появилась на площадке с мраморным парапетом настолько неожиданно, что толпа ахнула. Эта изящная хрупкая девушка, невероятно красивая и такая решительная, показалась всем богиней, сошедшей с небес.
   Люди отметили её бледность, лихорадочный блеск её серых глаз, дрожащий голос – вот она, спасительница Трои, добровольно шедшая на смерть ради города, ради троянцев. Народ возликовал, а к Гесионе непонятно откуда подскочил Дион, старший троянский жрец, и увлёк девушку в сторону храма, не дав ей опомниться и попрощаться с родными. Жрец суетился не зря: малейшее промедление грозило обернуться против троянцев – Лаомедонт мог спрятать дочь, даже запереть против воли, спасая ей жизнь. Но царь пока лежал без чувств на ступенях лестницы и никто не обращал на него никакого внимания. На площади царил хаос, люди стремились посмотреть на Фенодама и Эгесту, столь чудесным образом избежавших смерти, очевидцы, оказавшиеся возле дворцовой лестницы, пересказывали увиденное тем, кто стоял дальше и не мог расслышать слов – в общем, все суетились, кричали и радовались скорому спасению. Совершенно растерявшийся Фенодам всё прижимал к себе дочь, бессмысленным взглядом озираясь по сторонам. Эгеста наконец перестала дрожать, мягко освободилась из объятий отца, взяла его за руку и повела домой. Фенодам подчинился, но дочь почувствовала, что её отец всё ещё там, на дворцовой площади. Он, и правда, молчал всю дорогу. Весь день Фенодам оставался угрюм, отвечал односложно на бесконечные вопросы, а его глаза то и дело увлажнялись. Тогда он уходил к себе, и Эгеста подслушала, как, оставшись один, отец произнёс:
   – Какая отважная, какая смелая девочка эта Гесиона. И такая юная. Почему нет другого способа спасти Трою, как только обречь её на смерть? Разве это справедливо?
   Как ни прискорбно это отмечать, но Фенодам был единственным человеком во всём городе, не считая, конечно, членов семьи Гесионы, кто искренне пожалел молоденькую дочь троянского царя. Остальные троянцы с нетерпением ожидали, когда, наконец, жертву отдадут чудовищу. Дион спешно провёл необходимый обряд, и этим же утром Гесиона была прикована к скале, служившей маяком, возле самого морского порта, абсолютно нагая, если не считать нескольких украшений. Все необходимые ритуалы жрец сократил до минимума, и вскоре девушку оставили на берегу одну-одинёшеньку дожидаться неминуемой смерти.

Часть вторая

1. Явление героя

   Кто сказал, что нет на свете настоящих героев? Отважных, сильных, благородных. Кто может с уверенностью утверждать, будто эта общность людей ушла в небытие, оставив после себя лишь легенды? На что, в таком случае, остаётся надеяться прикованной к скале девушке, неужели она обречена, и никто не придёт выручать её из беды? Нет, не может этого быть. Конечно же, такой герой найдётся, и, если он не хочет опоздать, самое время появиться на этих страницах.
   Однажды, лет этак за тридцать до этой истории, могущественный повелитель всех богов и людей приобрёл по случаю великолепный механизм, позволявший не выходя из дома наблюдать происходящее на много миль вокруг.
   Этот своего рода телескоп Зевс установил на веранде дворца, и принялся от делать нечего рассматривать живущих в округе людей. Трубка позволяла увеличивать изображение и даже слышать слова – верховный бог был неприятно поражён представшей перед ним картиной. Он нашёл людей мелочными и жалкими: одни искали выгоду, не признавая ничего, кроме золотого тельца, другие жаждали спасения от обрушившихся бед, кто-то стенал и плакал, не в силах защитить себя, остальные безучастно наблюдали чужие страдания.
   Зевс едва не свернул себе шею, вращая волшебную трубку, но везде его ждало одно и то же: никто не отваживался, вопреки всему, противостоять невзгодам, никто не жертвовал собой ради общего блага, никто не подвергал себя опасности, напротив, люди, так или иначе, приспосабливались, подчиняясь сложившимся обстоятельствам, безропотно принимая несчастья и смиряясь с ними.
   Зевс расстроился не на шутку. Где тот размах, где, в конце концов, та удаль, отвага, сила, которые он так надеялся увидеть? Нельзя же просто коптить небо, так ничего и не сделав за всю свою жизнь. Неужели никто из них не хочет стать победителем, лидером, запомниться землякам чем-то необычным, из ряда вон, совершить подвиг, наконец.
   Но как будто никто не спешил выделиться их серой массы, никто даже не помышлял об этом. Зевс отложил в сторону телескоп и крепко призадумался.
   Результат мучительных раздумий оказался вполне предсказуем и стал лучшим доказательством хорошего расположения духа верховного божества. Попадись человечество под горячую руку этому вершителю всех судеб – вряд ли оно смогло оправиться от вселенского мора или какого-нибудь потопа, пусть и местного масштаба, но Зевс был на редкость спокоен, хотя и крайне озабочен увиденным.
   Он решил, не откладывая, дать людям ясный пример для подражания, тот эталон, к которому им следует стремиться, чтобы жизнь не сводилась к безликому существованию. В самом деле, если нет возможности сравнить себя с яркой личностью, то глупо требовать от своих подопечных проявления незаурядных качеств.
   И Зевс, как мудрый тренер, задумал явление героя. Причём, по желанию автора, то есть отца, герой этот не спустится прямиком с божественной горы, но родится среди людей, от смертной женщины и вырастет, как обычный ребёнок, а затем, возмужав, совершит великие подвиги, избавляя людей от опасности, и явит миру истинный пример героизма и бескорыстия. Пусть люди увидят свет великих деяний, пусть сложат легенды и воспоют в песнях своего героя и пусть стремятся быть похожими на него. Вот, собственно, что замыслил Зевс.
   Теперь следовало воплотить задуманное в жизнь. Это было проще сказать, чем сделать. Ревнивая супруга Зевса вряд ли одобрила новую затею мужа. Гера углядела бы лишь повод для очередной измены, возьмись Зевс объяснять ей, что к чему. Он и не пытался. Вместо долгих разговоров он вызвал к себе Гермеса.
   – Вот что, дорогой, крылатые сандалии, надеюсь, при тебе? – вместо приветствия сказал Зевс, едва оказавшись в передней, где томился в догадках любопытный бог.
   – Дома лежат. А новые нельзя получить? – и, поймав грозный взгляд, залепетал в своё оправданье: – Разваливаются совсем, слетают часто. Только бессмертие и выручает.
   – Нечего было одалживать их кому ни попадя. А теперь, конечно, новые ему подавай.
   – Да у них срок годности какой? – нахально защищался Гермес. – Год, ну два от силы. А я скоро пять лет в них безвылазно. Ремешки сгнили совсем, перья выпадают. В таких разве далеко улетишь?
   Зевс поморщился. Из-за такой ерунды может всё сорваться. Этот бездельник заморочит сейчас голову и прощай мечта изменить человечество. Почему какая-то мелочь способна стать решающим фактором в очень важном деле?
   – Хватит ныть. Тут дело срочное, а ты заладил: ремешки, перья. Молчи и слушай, – в приказном порядке заявил Зевс. – Отправляйся к Гелиосу. Пусть притушит огни и целый день сидит дома. Затем сразу к Луне – скажешь, что этой ночью пусть движется в три раза медленнее, чем обычно. А Сон пусть усыпит всё живое на земле: никто ничего не должен заметить. Ты понял?
   – Понял. А зачем? – заинтригованный Гермес не торопился покидать переднюю Зевса. Однако надежда выведать ещё что-нибудь не оправдалась. Зевс был непреклонен.
   – Выполняй, что велено. И поменьше болтай.
   Гермесу ничего не оставалось, как направиться к выходу.
   – Вернёшься – сразу ко мне, – вдогонку прогремел Зевс.
   Спустя каких-нибудь полчаса крылатые сандалии несли Гермеса к Островам Блаженных, где, как известно, бог Солнца распрягает свою колесницу. Внушительных размеров паром томился у причала, ожидая погрузки. Гермес устроился на золочёной палубе, приказал подать вина и принялся ломать голову, зачем его повелителю понадобилась столь долгая ночь. Волны монотонно разбивались о борт, Гермес смотрел на воду, полностью погрузившись в раздумье.
   – Ба, кого я вижу.
   Высокий жилистый голубоглазый блондин энергично поднялся по сходням и теперь стоял у столика, дружелюбно улыбаясь и протягивая руку. Гермес встал, приветствуя бога Солнца.
   – Какими судьбами? Нечасто тут встретишь кого-нибудь. С поручением или так, по-приятельски?
   Гермес замялся. Боги редко навещали Гелиоса, а если и наведывались к нему, то всегда по делу.
   – Зевс послал… – опустил глаза долу Гермес.
   – Я так и думал. Ну, выкладывай, – ничуть не обиделся Гелиос.
   Слушая диковинное приказание Зевса, бог Солнца мрачнел на глазах, от хорошего настроения не осталось и следа.
   – Что он себе позволяет? Это нарушит мировой порядок. Разве может ночь продолжаться так долго?
   – Таков приказ…
   – Приказ… Знаю я зачем ему это понадобилось. Опять на приключения потянуло. А теперь решил меня в это дело впутать. Сам жене изменяет, а я алиби ему создавай. Пусть все заснут и никто ничего не узнает. Каков хитрец, а?
   – Может оно и так, да только что ты сделаешь? Ничего. Повозмущаешься и всё. Всё равно будет так, как он захочет.
   – Знаю, – тяжко вздохнул Гелиос. – Куда деваться. Начальник. Вот раньше, когда миром правил Крон, день был днем, а ночь – ночью, и никто не просил меня ради любовных похождений останавливать солнце. И как это Гера терпит такое?
//-- * * * --//
   Итак, пока посланец Зевса решал организационные вопросы, сам повелитель мира рассматривал возможные кандидатуры на роль матери героя. На примете у Зевса было не меньше дюжины женщин, и все они в равной степени годились для этой цели: благочестивые красавицы из хороших семей, молодые, ладно сложенные, но лишь одну из них на данный момент выделяло из общего ряда важное обстоятельство – её мужа не было дома. Его возвращение ожидалось со дня на день, но супруг задерживался, и глаза благочестивой Алкмены то и дело наполнялись слезами. Зевс не пожалел для Алкмены нежных слов и изысканных ласк – он провёл с нею самую длинную из ночей: целых тридцать шесть часов кряду они посвятили любви, причём молодая женщина пребывала в полной уверенности, что разделяет ложе со своим мужем, поскольку Зевс принял облик Амфитриона. Сам Амфитрион добрался до дома лишь на следующий день и был весьма удивлён, когда услышал от жены, что она не хочет ещё раз выслушивать рассказ о его подвигах и не торопиться лечь с ним в постель.
   – Мы вчера с тобой не сомкнули глаз, я устала, – заявила Алкмена, хлопнув дверью.
   – Что за чёрт, – воскликнул Амфитрион, и, поскольку дело происходило в Фивах, он, как был в дорожном платье, поспешил на окраину города к прорицателю Тиресию.
   – Ничего удивительного, – растолковал ему слепой провидец. – Твоим счастливым соперником прошлой ночью был сам Зевс. Смирись, тем более, что Алкмена ничего не знает об этом. Твоя жена уверена, что это был ты.
   Неизвестно, какими эпитетами наградил Амфитрион своего соперника, однако он смирился с обстоятельствами и никогда ничем не упрекнул жену, тем более, что упрекать, по большому счёту, её было не в чем.
   Спустя положенное время на свет появились два крепких карапуза, но лишь одному из них, сыну бога, названному сначала Алкидом, предстояло стать героем всех времён Гераклом.
   Нет нужды перечислять все интриги ревнивой жены Зевса, в результате которых наш герой вынужден был служить, словно простой раб, у немощного царя Эврисфея – скажем только, что таково было желание богов. Геракл подчинился и совершил немало славных подвигов, чем обеспечил себе бессмертие.
   Что же представлял собой этот молодой человек, сын великого бога? Нужно ли говорить, что он превосходил всех современников в силе, храбрости и ловкости, его учителя добросовестно преподавали ему основы стратегии, тактику боя в пешем и конном строю, фехтование, управление колесницей, стрельбу из лука и приёмы кулачного боя. Он преуспел в военных науках, но другие предметы давались юноше намного хуже: литература, пение или игра на кифаре казались ему скучными, ровно, как и философия с астрономией, однако эти дисциплины входили в обязательный курс подготовки героев, и Гераклу пришлось, пусть без особого желания, но всё же грызть гранит науки.
   Однако, несмотря на всю свою учёность, всем видам оружия Геракл предпочитал простую дубину из дикой оливы, хотя частенько пользовался луком, спать любил под открытым небом, ячменные лепёшки с жареным мясом ставил выше самой изысканной еды, одевался скромно – короткий аккуратный хитон и кожаные сандалии – вот и весь наряд стройного молодого человека среднего роста, довольно симпатичного, светленького, с голубыми глазами и решительным профилем.
   Именно таким запомнился Геракл огромному числу своих поклонников из числа богов и людей, именно таким отправился он совершать свои бессмертные подвиги по велению Эврисфея, именно таким застанем и мы его вдали от дома, на побережье Малой Азии в районе города Эфес, где Геракл посещал царицу амазонок Ипполиту.
   Этот визит, как известно, закончился всеобщим побоищем, в котором победителем вышел, понятное дело, наш герой. Погрузив захваченные трофеи – два десятка прекрасных коней, красивые плащи, дорогую сбрую, расшитые золотом покрывала, боевые топоры амазонок и самое ценное, пояс Ипполиты, – на свой корабль, Геракл со своим другом Теламоном, сыном того самого Эака, что недавно возводил троянские стены, готовится к отплытию в Тиринф. Скажем прямо: Гераклу вовсе не терпится оказаться в Тиринфе, потому, склонившись над картой Эгейского моря, он выбирает самый долгий, самый запутанный путь. Это и понятно, кому охота возвращаться только за тем, чтобы немедленно получить новое поручение от Эврисфея?
   – Поплывём вдоль побережья во Фракию. Там за наших лошадей дадут вдвое, а то и втрое дороже, чем в любом другом месте, – решительно заявил своему другу Геракл, отмечая ногтём предполагаемый маршрут.
   Теламон повернул к себе истрёпанный кусок пергамента, проследил намеченную линию, пока она не уперлась в обширную плодородную долину реки Гебр. Фракия славится бесчисленными табунами прекрасных лошадей – всплыла фраза из глубин подсознания. Вместе с нею появился старенький учитель географии, терпеливо объяснявший вертлявым ученикам, чем одна область страны отличается от другой.
   – Почему? Там, я слышал, своих хватает.
   – Уже нет. Видишь ли, не так давно я сам опустошил все фракийские конюшни, – скромно сознался Геракл.
   Старенький учитель обречённо всплеснул руками и исчез. Теламон изумленно уставился на друга.
   – Что – все конюшни? Что ты говоришь? Как это вышло?
   – Да Эврисфей велел… Кобылицы Диомеда ему, видите ли, приглянулись. Вот и пришлось повоевать немного: царь Диомед не хотел просто так с ними расстаться, а зря, между прочим.
   – Они были настолько прекрасны, эти кобылицы? – никак не мог успокоиться Теламон.
   – Да ты что. Зверюги – таких поискать ещё. Не поверишь, людей ели. Чужеземцев. Представляешь? В конце концов, я им этого Диомеда самого скормил. Сожрали, я и глазом моргнуть не успел.
   – Какой ужас. А Эврисфею-то зачем они понадобились? Неужто в Микенах нет своих проблем?
   – Почём я знаю. Он меня не пускает в Микены. Боится. А стоит мне объявиться в Тиринфе, так он каждый раз гонца гоняет с поручениями, лишь бы услать меня подальше. Да что говорить, ну его, этого Эврисфея… Так что, Теламон, курс на Фракию? Там с выгодой лошадей продадим и всё барахло захваченное, – сменил тему Геракл.
   – А как ты собираешься туда вернуться? Вдруг тебя узнают?
   – За меня не бойся. Я на корабле посижу, а торговать будешь ты. Нарядим тебя купцом персидским – справишься.
   Оставив Теламона одного, Геракл поднялся на палубу.
   Через полчаса тяжелогруженое судно покинуло Эфес и, стараясь не терять из виду побережье, двинулось на север. Погода благоприятствовала им – свежий попутный ветер наполнял паруса, течение подгоняло корабль – судно шло быстро, словно летело по волнам.
   Но Геракл озабоченно шагал по палубе, то и дело понукая гребцов, то приставал к рулевому, требуя сократить путь, ему хотелось невозможного: достигнуть Фракийского побережья до темноты.
   – Лошади – нежный товар, – восклицал наш герой, – если будем так тащиться, что станем продавать? Кости? Так что прибавьте, ребята.
   И сам хватался за весло. Теламон же спокойно дремал, растянувшись на палубе. Ему не хотелось во Фракию. Сейчас бы оказаться дома, рассказать отцу, как отважно он сражался с амазонками. Ничуть не хуже Геракла. И в доказательство привезти домашним эти расшитые плащи и богатую сбрую, а так же парочку прекрасных коней. Хотя тащить их через море рискованно. Прав Геракл. Нужно продать их здесь, но зачем обязательно во Фракии? Можно и поближе где-нибудь. И не нужно будет наряжаться ради этого в персидские одежды. Что за дешевый маскарад? Сколько не напрягал своё воображение Теламон, а представить себя в роли заморского купца так и не смог. Да и какой из него купец? И зачем это судно так быстро бежит?
   Вот справа по борту исчезли мелкие острова, к полудню богатый Хиос остался позади, и показался остров Лесбос. Издёрганный рулевой нервно указывает рукою вперёд и отмахивается от надоевшего ему за день Геракла, они ожесточенно спорят, и коротышка рулевой рискует оказаться за бортом: великий герой схватил беднягу за шкирку, тот упирается кривыми ножками, цепляется, как паук, за снасти. Пора вмешаться, а то не поздоровится бедолаге.
   – Эй, вы что не поделили? Геракл, отпусти его.
   – Сейчас. Только прежде искупаю. Голову мне морочить вздумал.
   – Я не морочу, – запищал полузадушенный рулевой. – Сами посмотрите, тучи вон и ветер крепчает.
   – Шторм будет? Ты это хочешь сказать? – освобождая рулевого из жёстких объятий Геракла, спросил Теламон.
   – Он же мне не верит. Надо в гавань зайти и как можно быстрее. Переждать непогоду, – изрядно помятый коротышка никак не мог прийти в себя.
   – Да врёт он всё. В кабак ему захотелось, – снова набросился Геракл.
   Теламон вырос у него на пути.
   – Успокойтесь оба. Там, и правда, туча, Геракл. И, похоже, она идёт сюда.
   – Ну и что? Что мне буря? Любой шторм для меня – пустяки. Утром мы должны быть во Фракии.
   – Утром мы все будем на дне морском, если только послушаем его, – взмолился рулевой.
   Теламон поймал его умоляющий взгляд и силой оттащил друга в сторону.
   – Геракл, скоро ночь. Зачем нам неприятности? Остановимся в ближайшем порту, переждём непогоду. Люди устали. Ну к чему такая спешка?
   – Не знаю. Не могу объяснить, – как-то сразу сник Геракл. – Предчувствие плохое. Что-то подсказывает мне: скорее, ты должен успеть, время истекает, нужно торопиться, но куда и зачем – не знаю.
   – В таком случае, положись на провидение. Если оно весь день подгоняло тебя, то сейчас задерживает угрозой шторма – это же понятно, – друзья переговаривались тихо, почти шёпотом.
   – Ты так думаешь, Теламон?
   – Ну конечно. Возможно, именно сюда, в эту гавань мы и спешили целый день.
   – Как знать… Что там за город, рулевой? – повысил голос Геракл.
   – Антисса… – отозвался тот.
   – Вот и хорошо, – продолжал Теламон. – Переждём непогоду. А завтра, если ничего не произойдёт, отправимся дальше, что скажешь?

2. Жажда подвигов

   В сумерках судно стояло у причала Антиссы в числе прочих застигнутых непогодой кораблей. Местный кабак был переполнен: застрявшие на острове моряки прислушивались к завываниям ветра и пили вино, гадая, утихнет ли к утру налетевший шторм.
   Разношерстная публика вела себя развязано и громко: звон посуды заглушали пьяные выкрики подгулявших матросов, кто-то затеял ссору прямо на крытой веранде кабака, и нашим путешественникам пришлось перешагивать через кучу сцепившихся тел – они равнодушно прошли мимо драки, но толпившиеся на веранде моряки проводили друзей недоверчивыми завистливыми взглядами: Геракл и Теламон в расшитых амазонских плащах выглядели слишком изысканно для этого заведения. Геракл понял это сразу, лишь только оказался в зале. Молодой, а потому более беспечный Теламон поначалу не обратил никакого внимания на это обстоятельство. Ему лишь хотелось укрыться от дождя, хорошенько поужинать, пропустить один-другой стаканчик доброго вина, а заодно постараться отговорить Геракла от поездки во Фракию.
   И всё же оба в равной степени были разочарованны кислыми запахами кухни. Ужин отпадал сам собою, поскольку искать в потёмках да при сильном ливне другое место в незнакомом городе представлялось делом довольно затруднительным. Поэтому друзья прошли в зал, отыскали местечко потише, где не звучало пьяных речей да гнусавых песен, и огляделись по сторонам.
   Убранство помещения оказалось убогим: длинные засаленные скамьи вдоль ряда небрежно срубленных столов, жирная глиняная посуда, туча мух кружились над остатками пищи, грязный дощатый пол давно не знал тряпки, неопрятная прислуга лениво двигалась вдоль столов.
   – Чего желаете?
   Геракл поднял глаза, скользнул равнодушным взглядом по смазливому лицу.
   – Ничего. Ты куда меня привёл, Теламон? Сразу видно – молод ещё. Не можешь отличить приличное место от захудалой забегаловки.
   – Если господа ничего не берут, то пожалуйте на выход. Места только занимаете, – возмущённая прислуга старалась задеть этих красавчиков, что так неласковы с нею. «Я им покажу, кто здесь главный», – думала она.
   У Геракла не было желания спорить.
   – Закажи чего-нибудь, Теламон.
   – Вина подай. Да чашки вымой.
   Через минуту глиняный кувшин небрежно приземлился на стол, расплескивая содержимое. Сколотые чаши последовали следом.
   – Два обола, – настойчиво прогремело над ухом Теламона.
   Тот без звука выложил требуемые деньги, после чего надменная девица фыркнула, потопталась на месте, явно придумывая, что бы такого сказать пообиднее, но, так ничего и не сообразив, гордо удалилась, бросив напоследок:
   – Пустую посуду – вон на тот столик.
   Ни Геракл, ни Теламон даже ухом не повели. Зато их сосед, морячок средних лет, случайно оказавшийся рядом, восхищённо цокнул языком:
   – Вот она какая, наша Иола. Любого отбреет. Да вы не обижайтесь, горячая девка. Вот в прошлом годе… Эх, да что рассказывать.
   Он махнул рукой, лицо приняло вдруг мечтательное выражение, глаза закатились:
   – Был бы помоложе, вот как ты… А что не пьёте-то, а?
   – Угощайтесь…
   – Правда? Ну, спасибо, – дрожащая рука неуверенно потянулась к кувшину. Он жадно пил, заливая бороду и платье. – А сами-то, сами-то, что не пьёте? Вино хорошее, первоклассное вино, поверьте мне.
   Уступая просьбам навязавшегося собеседника, Теламон нехотя наполнил чашу. Вино оказало неожиданно приятным, тёрпким, с лёгкой фруктовой нотой.
   – Вот так-то лучше. Ну, куда путь держите? Тоже, небось, в Трою? Тогда застряли вы тут, как и я, как они тоже, – он махнул на соседний столик. – Безнадёжно застряли. Скоро неделя, как здесь сидим. Не поверите – всё спустил – выпить не на что. Только туда дороги нет. Ни один корабль с тех пор из Трои не пришёл, а кто мимо проходил, говорят, будто всюду обломки кораблей, а людей не видно нигде.
   – Так, может, шторм был? – невольно заинтересовываясь пьяной болтовнёй, спросил молчавший до этого Геракл.
   – То-то и оно, что не было никакого шторма. Никто не знает, в чём причина. Только берег троянский нынче пуст, ни суденышка какого, ни людей, словно вымерли все, – говорил он громко, сидевшие рядом посетители могли слышать каждое слово.
   – Так может, там не ходит никто? – поддразнил беднягу Теламон.
   – Что ты, что ты, – замотал головою изрядно пьяный моряк. – Кабы не соврать, ещё дней десять назад целые караваны шли туда и оттуда, – он стал размахивать руками, то сводя, то разводя их в стороны, словно изображал пути воображаемых судов.
   – Так уж и караваны? Ты, часом, не врёшь?
   – Что ты обижаешь зазря? Троя – город богатый, роскошный. Там всякий мечтает побывать, – и вновь оскалился. – Не веришь, что ли? А я говорю: караваны, да. А только теперь как в пустыне… – он икнул, приложился к чаше.
   – И что, никто не пытался узнать, в чём там дело? – уже серьёзно спросил Геракл.
   – Нет. Боятся все. Вот и сидят, дожидаются – может, судно какое через пролив пройдёт с той-то стороны – так мы его сразу увидим. А раз пройдёт – стало быть, путь свободен.
   – Так может, он и так свободен, этот пролив?
   – Э, нет. Где тогда корабли? Не знаешь? А я скажу тебе, погибли они, все как есть погибли. Только щепки разносит по побережью. Верно я говорю, слышь, народ?
   – Верно, – раздалось за столом. Сразу множество голосов поддержало пьяненького моряка.
   – Что-то там нечисто, сразу ясно, – подтверждали люди.
   – А вы все, стало быть, боитесь? – на весь зал прогремел Геракл.
   – Так мы – мирный люд, торговый. Зачем нам приключения искать?
   – Их и так хватает.
   – Одни пираты чего стоят, – посыпались ответы.
   – Понятно. Ну что ж. Спокойной всем ночи. Пойдём, Теламон.
   Друзья вернулись на судно изрядно промокшие.
   Дождь барабанил по палубе весь остаток ночи и угомонился лишь с рассветом, шторм постепенно стихал – ещё час-другой и можно продолжить путь. Теламон крепко спал в тесном помещении трюма, доверху заваленном добытыми трофеями, и пробудился лишь, когда Геракл принялся распекать вернувшихся с берега моряков: его драгоценные кони остались не поены.
   Все тут же забегали, наполняя бочки пресной водою – Геракл, как заправский конюх, сам взялся поить лошадей. Те беспокойно сопели, вытягивая морды. Геракл расставлял ведра, успевая ласково потрепать особенно нетерпеливых за гривы, нежно шлёпнуть по лоснящейся шее и шепнуть доброе слово.
   – Нравится мне это дело, – заметил, наконец, наблюдавшего за ним Теламона Геракл. – Так бы и возился всю жизнь с лошадьми.
   – А как же подвиги?
   – А что подвиги? Они и подождать могут. Я тебе про душу толкую: душа она, брат, другого просит. Ну вот, – последнее ведро опустилось на пол. – Все довольны? – и оглядел своих подопечных так, словно лошади могли ему ответить. – Тебе вот, какая нравится? Выбирай.
   – Да что выбирать? Мы же их того… продадим всех. Во Фракии. Ты же сам сказал.
   – Мало ли, что я сказал. Хотя, как знать. Может, и продадим… Если живы останемся.
   Теламон вскочил, остатки сна окончательно исчезли.
   – То есть как… Не понял. Почему?
   – Потому, что мы направляемся в Трою, – спокойно ответил Геракл.
   – Как в Трою? Зачем? Мы во Фракию собирались.
   – Теламон, скажи честно, тебе не очень хотелось во Фракию.
   – Ну да. Но в Трою-то зачем? Ты же сам слышал: там, похоже, беда.
   – Вот и узнаем, что это за беда такая и почему гибнут корабли. Если не мы, то кто это сделает?
   – Да нам-то это зачем? – никак не унимался Теламон.
   – А если там ждут помощи? Если там гибнут люди? По-твоему, нужно пройти мимо?
   – Геракл, у нас судно полное товара. Зачем рисковать? Может, на обратном пути…
   – На обратном пути будет поздно. Помощь от того и называется скорой, что должна оказываться вовремя, а если она станет медлить, то это уже не помощь, а катафалк. Так что не спорь. Стыдно греческим героям бояться опасности. Ты сам спрашивал про подвиги – вот, пожалуйста. У тебя есть возможность отличиться.
   Но команда судна, к большому разочарованию Геракла, не разделяла стремления нашего героя прийти на помощь троянцам. Напротив, едва Геракл заикнулся о смене маршрута, как моряки наотрез отказались следовать новым курсом. Эту дождливую ночь практически вся команда провела в портовых кабаках и была наслышана об опасности. С большим трудом удалось убедить их пересечь хотя бы Адрамиттионский залив, чтобы высадиться на побережье в районе города Асс, примерно в половине дня пути до Трои.
   Быстро поменявший план действия Геракл решил отправиться верхом вдоль берега вдвоём с Теламоном, так как никто больше не вызвался сопровождать их в опасной экспедиции. Судно осталось ждать их возвращения в порту Асса.
   Умытое дождём побережье выглядело свежо и приветливо: за песчаным пляжем тянулись густые зелёные заросли, море сонно плескалось – никакого намёка на вчерашний шторм, если конечно не считать многочисленных искорёженных обломков, тут и там видневшихся на песке.
   – Посмотри, мачта надвое, будто тесаком, а там – всё, что осталось от палубы – одни доски.
   Вода лениво кружила останки кораблей, подталкивала разбитые брёвна к берегу, спутанные снасти зловещим кружевом ложились на песок, клочки изодранной парусины волочил по пляжу лёгкий ветерок. И, чем ближе становилась Троя, тем больше молчаливых признаков трагедии находили наши герои. Весь пляж был буквально усеян ими.
   Вскоре друзья перестали останавливаться, чтобы рассмотреть обломки. Такой резкий контраст между безмятежностью природы, таким ярким солнцем, голубым безоблачным небом, ласковым морем и множеством искорёженных обломков, явных свидетелей недавней беды кого угодно напугал бы не на шутку. Ещё больше усиливало ощущение тревоги то, что нигде не было видно ни души. В самом деле, сколько ни всматривались наши герои, как ни сворачивали шеи, а так и не встретили никого. Как будто побережье вымерло. Близость трагедии настроила всадников на серьёзный лад.
   – Как странно. Что тут могло произойти?
   – Даже спросить не у кого. Куда все подевались? Как думаешь, Теламон, далеко ещё до Трои?
   – Не знаю. Тут речка должна быть. Отец говорил.
   – А отец твой, бывал что ли здесь?
   – Он богам помогал стены вокруг города возводить, – не без гордости ответил Теламон.
   – Вот оно что. Что ж, будем искать ту реку.
   И они отправились дальше. Вскоре впереди блеснула серебром широкая уверенная линия Скамандра. Река медленно несла свои зелёные воды в пролив. Ничто не нарушало её спокойствия: нигде, как ни всматривайся, не видать никакого движения, ничто не выдавало близости большого города с присущей всем торговым городам неуёмной энергией и суетой. Казалось, что люди внезапно ушли накануне, оставив после себя лишь обломки, разбросанные по побережью.
   Теламон и Геракл, встревоженные этой застывшей картиной, неуверенно осматривались, стоя на пологом участке левого берега Скамандра, возле слияния речных вод с морскими, пытаясь определить, куда им следует держать путь.
   А между тем, город располагался правее, стоило лишь подняться на возвышенность, что продолжала левый берег, постепенно возвышая его над рекою, да посмотреть в сторону холма Ата. Троя находились совсем рядом, на другом берегу реки, вправо по долине, но наши герои всё мешкали, неуверенно топчась на месте. Куда дальше? Где искать переправы? Не сбились ли мы с пути?
   Широкую дельту реки с противоположной стороны обрамлял пологий берег с песчаным пляжем, он плавно закруглялся у самого моря. Правильную линию дуги нарушала лишь довольно высокая скала, вся в расщелинах и трещинах – результат многовековой борьбы с ветром и морскою водою. Издалека казалось, что скала прямиком спускается в воду, однако достаточно подойти поближе, чтобы заметить у её подножия небольшую площадку, усыпанную камнями. Впрочем, площадка эта регулярно оказывается под водой: в час прилива она пропадает совсем и скала отвесно нависает над морем, отлив вновь обнажает её, позволяя ловкому рыбаку устроиться с удочкой у самого подножия скалы.
   Но на сей раз никаких рыбаков здесь не было и в помине. На тёмно-сером фоне мокрого камня заметно выделялась хрупкая девичья фигурка. Ноги девушки, изящные, чуть согнутые в коленях, касались самой воды, округлая линия обнажённого бедра приковывала взгляд, тонкая талия довершала впечатление, хорошо развитую грудь частично закрывали спутанные волосы, девушка низко опустила голову. Лишь благодаря оковам Гесиона не упала в воду, она практически висела, подавшись всем телом вперёд, сильно вывихнув в плечах расставленные руки, намертво прикованные к скале. Но издалека оковы были не видны, как не видна была судорога, пробегавшая по измученному лицу. С противоположного берега Скамандра казалось, что юная купальщица вышла на берег, подставив своё тело навстречу солнышку и лёгкому ветерку, да так и застыла в ласковой неге.
   – Троя выше по реке. Нам туда, Геракл, – Теламон указал рукою в сторону холма Ата. Стоило лишь путешественникам подняться на возвышенность левого берега Скамандра, когда обзор больше не закрывают заросли, тотчас их взгляду открылась внушительная панорама троянских кварталов спускавшихся с холма.
   – Похоже, мы нашли, что искали. Если это не Троя, то я не сын царя Эгины, – Теламон собирался повернуть направо, чтобы поехать вдоль берега реки, как тут Геракл остановил его.
   – Погоди. Смотри-ка. А ты говоришь – нет никого. Вон девушка загорает, там, у скалы, видишь? У самой кромки моря.
   – Где? – Теламон приподнялся в седле. – И правда. Вот кто нам расскажет, что тут произошло.
   В поисках переправы друзья поднялись вверх по реке, чтобы течение не снесло их в море, нашли место поуже с пологим спуском и, как были верхом, погрузились в неспешные воды Скамандра. Спустя полчаса им удалось выбраться на противоположный берег недалеко от морского троянского порта. И, едва отдышавшись, герои поспешили к скалистой гряде, выглядевшей теперь несколько иначе.
   С высокого левого берега реки всё смотрелось как на ладони, водный простор и скала, здесь же, на правом берегу, казалось, будто гряда перекрыла путь воде, угрожающе нависнув над рекою. Она словно мешала глубоким водам Скамандра слиться воедино с морскою волной, причудливым зубом выступая в море.
   На вершине скалы троянцы устроили маяк, служивший ориентиром для проходящих судов и отмечавший развилку водных путей: либо вверх, по реке к Трое, либо к причалам морского троянского порта. Ибо сразу за маяком начинался самый знаменитый морской порт, куда стремились попасть корабли со всего света. Обычно порт этот, тянувшийся на два десятка стадий в длину, походил на развороченный улей, где в каждом закутке кипела жизнь, до полусотни судов ежедневно застывали у причалов, вереницы рабочих разгружали и загружали суда, множество купцов торговались до хрипоты, в воздухе звенела разноязычная речь, пахло пряностями и свежепойманной рыбой.
   На реке и в проливе кораблям становилось тесно от встречных потоков: кто-то спешил в порт, другие отправлялись обратно, и все торопились, неохотно пропуская друг друга. Неповоротливые баржи доставляли бесчисленные тюки разного товара, чтобы затем, выгодно продав, погрузить их на судно какого-нибудь заморского купца.
   Сотни сделок совершалось ежедневно в этом порту, и троянское начальство довольно потирало руки: город собирал немалую дань с каждого судна, и неиссякаемый золотой ручеёк был подобен глубоководному Скамандру, обратившемуся вспять – Троя сказочно богатела день ото дня, превращаясь в легенду наяву, а слух о чудесном городе притягивал всё новых и новых желающих увидеть Трою своими глазами. Вот что представлял собою в недавнем прошлом морской троянский порт.
   Но сейчас всё было по-другому.
   Перед взволнованными друзьями, с большим трудом перебравшимися на правый берег Скамандра, открылась весьма печальная картина: развороченные причалы, разрушенные склады и подсобные помещения, покосившийся, словно глиняный, домишко, двухэтажный чиновничий особняк. И везде тихо, пусто, уныло, лишь ветер разносит драные клочки выпотрошенных мешков, да хрустят под ногами остатки корабельной обшивки, горы мусора и битой керамики. Весьма жалкое зрелище представляет собою теперь троянский порт – в этом без особого труда может убедиться всякий, кто рискнёт оказаться здесь.
   Но желающих что-то не видать – поняли Геракл и Теламон, едва выбрались на берег и огляделись. Впрочем, теперь они не слишком удивлялись отсутствию людей: за всё время их путешествия, с самого утра и до полудня, герои так и не встретили ни одного троянца, совершенно никого, кто объяснил бы им суть дела. Так что друзьям оставалось лишь строить предположения и теряться в догадках.
   – Ураганом тут, что ли, всё смело? Смотри, какая разруха, – пробурчал Теламон, едва вывел коня из реки.
   – А тебе не кажется странным, что среди этого погрома можно спокойно загорать? Не нравится мне что-то это всё, – Геракл задумчиво отжимал насквозь промокший после переправы амазонский плащ. Вода мутной струйкой стекала на песок. – Поехали к той скале.
   Их путь лежал мимо разрушенных строений, мимо полузанесённых песком грязных бесформенных тюков дорогой ткани, мимо прибитых дождём клейких болотцев рассыпанной муки, гниющей рыбы и обломков кораблей. Наконец, добравшись до начала скальной гряды, той самой, что выступала в море, друзья спешились, привязав коней возле полуразрушенного винного склада, последнего здания на их пути, где в тот момент безмятежно отсыпалось чудовище после грандиозного банкета, и теперь Геракл и Теламон пробирались к девушке по едва заметной тропинке в скалах.
   Что же касается чудовища, то оно не заметило их. Монстр крепко спал: испробовав впервые вина, чудище, как известно, веселилось всю ночь, а под утро поспешило в город распевать любимые песни под стенами Трои, но никто не оценил по достоинству добрые порывы чувственной души, и оно ушло, обиженное невниманием, вернулось на склад, где продолжило пить уже с горя, но, мучаясь головной болью и приступами тошноты, вскоре заснуло.
   В тот самый момент, когда жертвенные цепи опутали Гесиону, монстр, вальяжно развалившись среди разбитых амфор, спокойно спал в полуразрушенном убежище, даже не помышляя о своей миссии.
   Ночная гроза освежила воздух, сон придал силы, однако очень мучила жажда, и лапа сама собой потянулась к тяжёлой амфоре. Приятное головокружение и чувство эйфории вернулось вновь, окрасив яркими красками убогий мир, и чудище, не зная меры, напилось снова, чтобы утром заснуть крепким сном и не слышать, как два отважных молодых человека пройдут мимо, прямо у него под носом, пройдут, чтобы избавить от страшной участи ни в чём не повинную девушку, принесённую в жертву.
//-- * * * --//
   Мне так страшно. У меня совсем онемели руки, солнце нещадно палит, и так хочется пить. Хотя бы глоток воды. Но никто не поможет мне. Все ушли. Сколько я так стою и как долго мне ждать? Где чудовище? Почему оно не идёт за мной? Почему не избавит от мук? Что за ужасная пытка вот так стоять и ждать смерти? Почему я должна умереть? За что? Мне всего-то пятнадцать лет – неужели всё кончено? Меня накроет зловонная пасть, как тогда братьев – и всё. Но море так ласково плещется возле ног, и чайка кружит… Какая счастливая эта чайка – может лететь, куда вздумается, она свободна, а я… За что боги так жестоки ко мне? Бедный отец, он не переживёт этого, и мама… Почему мне суждено погибнуть так рано и почему нужно смириться и ждать, но мне, как назло, так хочется жить. Я жить хочу. Почему я должна умереть? За что троянцы так набросились на меня? Я видела лишь злобные лица в толпе. Неужели ни у кого не сжалось сердце, никто не пожалел меня? Даже та рыженькая девушка… Она обрадовалась, конечно… Солнце садится. Какой чудесный закат, никогда не видела ничего прекраснее. Оно, должно быть, придёт в самых сумерках, подплывёт неслышно и высунется из воды. Боги, неужели это всё? Сердце сжимается от страха, я так боюсь, я закрою глаза, чтобы только не видеть его. Как страшно, я больше ничего не увижу, ничего. Прощай, солнышко, прощай навсегда.
   Гесиона расплакалась. Весь день она простояла прикованной к скале возле самого берега моря так, что лёгкая волна омывала ей ноги. Поначалу девушка старалась сохранять самообладание и спокойно, с достоинством встретить смерть, но время шло, оно бесконечно тянулось, а чудовища всё не было. Наступавший вечер принёс прохладу, ветер с моря крепчал, и обнажённая Гесиона, прежде страдавшая от дневного зноя, теперь ёжилась от холода. Закат расплылся бордовыми бликами, окрасил море в кровавый цвет. Тревожные тучи низко сгустились над горизонтом, бледная луна появилась на миг и погасла, небо насупилось, пронзительные стоны птиц ясно раздавались в вечернем сумраке, ветер завыл, нагнетая в злобном порыве приближение грозы – совсем измученная ожиданием жертва с ужасом наблюдала приготовления к буре. Это последнее, что она увидит в жизни. Когтистая лапа раздерёт её нежную кожу, страшная морда приблизит к ней свою ужасную пасть – и всё разом померкнет, всё кончится для неё.
   Но я ещё только начинаю жить, как обидно, как горько уходить вот так.
   Девушка опустила голову, она дрожала и всхлипывала, не сдерживая себя и не стесняясь своих слёз. Пока она рыдала, ночь постепенно окутывала троянский берег. Море потемнело и взволновалось, прохладный ветер коснулся разгоряченной кожи, с запада громыхнуло, и небо осветилось яркой вспышкой. Гесиона вскрикнула, испуганно завертела головой, пытаясь определить, откуда появится чудовище – то, что это именно оно произвело такой шум, девушка нисколько не сомневалась.
   – Боги, за что?
   Ей казалось, будто вся природа ополчилась против неё – Гесиона то напряжённо всматривалась в темноту, то, напротив, обречённо закрывала глаза. Ливень обрушился стеною, но, к счастью, это был всего лишь отголосок большого шторма: здесь, в самом начале пролива Геллеспонт, вода оставалась относительно спокойной, и прибрежная волна едва доставала девушке до колен. Она потеряла счёт времени и совсем отчаялась, к тому же сильно замёрзла и дрожала всё сильнее, её чудесные светлые локоны растрепались на ветру, слёзы градом катились по лицу, смешиваясь с потоками воды. Сердце бешено колотилось в груди, голова кружилась, страх и отчаяние полностью овладели ей, она тщетно пыталась вырваться из оков и звала на помощь. Её нежный голосок уносил ветер, ночь надёжно удерживала свою жертву, укрыв её завесой дождя. Все отчаянные попытки освободиться привели лишь к тому, что Гесиона вывихнула себе руки, да исцарапала спину о шершавый камень. Самопожертвование уступило место инстинкту самосохранения – она больше не думала о спасении Трои, о своём благородном поступке сродни подвигу – сейчас, в темноте ночи лишь испуганная девушка дрожала и плакала у скалы, стараясь высвободиться и убежать. Но это было невозможно. Наконец, под утро, когда гроза стала стихать, силы оставили её. Совсем измученная Гесиона провалилась в чёрную пустоту. Девушка уронила голову на грудь, ноги подкосились, оковы врезались в нежную кожу рук, не позволяя упасть, но Гесиона не почувствовала боли: её тело безжизненно висело, прикованное к скале в ожидании страшной участи. Наступило утро, за ним полдень, а Гесиона так и не пришла в себя. Сознание, словно жалея девушку, не спешило возвращаться к ней.

3. Нарушая ход событий

   – Что-то не похожа она на купальщицу.
   – Смотри, да она без сознания. Эй, детка, что ты тут делаешь?
   – Погоди, Теламон, она прикована, видишь? А нука, посторонись чуток.
   Геракл взялся за крепления голыми руками, напрягся что было сил, пытаясь вырвать из камня железные стрежни, но тщетно. Оковы не поддавались: они прочно держали свою жертву. Геракл в бешенстве рванул цепь. Бесполезно.
   – Погоди, ты её искалечишь.
   Руки девушки удерживали в подвешенном состоянии две крепкие цепи. Через последнее кольцо каждой цепи был пропущен кованый браслет, его тугая пластина смыкалась, прочно схватывая запястья. Теламон внимательно рассматривал эти браслеты.
   – Хорошо – не литые. Попробуем разогнуть. Кто ж это тебя так, а?
   Браслеты поддались, правда, медленно и неохотно, но две пары сильных мужских рук разомкнули неподатливое железо – Гесиона упала бы в воду, но Теламон подхватил лёгкое тело, осторожно пронёс девушку среди скал и положил на песок. Она по-прежнему не открывала глаз. Молодой человек осторожно убирал спутанные волосы с лица девушки.
   – Гляди, какая красотка. У кого только рука поднялась так жестоко наказать её и за что?
   – Хватит её рассматривать. Надо в чувство привести. И согреть, не видишь, синяя вся.
   – Это я сейчас, – Теламон укутал девушку в расшитый амазонский плащ. – Воды не мешало бы в лицо плеснуть – может, очухается.
   – Вот, держи, – Геракл отдал ему флягу, сочувственно посмотрел на бледное лицо. – Она и впрямь красавица – таких поискать ещё.
   – А я тебе что говорю…
   Молодые люди продолжали хлопотать возле девушки среди портовых развалин и мусорных куч, а потому совершенно не заметили процессии в траурных одеждах, приближавшейся к ним. Ещё каких-нибудь полчаса назад наши герои, горя нетерпением выяснить, что здесь происходит, поспешили бы к первым встреченным троянцам, но сейчас Геракл и Теламон склонились над незнакомкой, выпустив из виду тихо подошедших людей. Лишь когда те запели траурный гимн, молодые люди оторвались от своего занятия и молча, даже изумлённо смотрели на горстку жрецов, пробиравшихся по территории разрушенного порта к недавнему месту жертвоприношения, и всё ближе, и ближе подходивших к ним.
   – Похоже, это те самые палачи и есть. Как думаешь?
   – Точно. Хоронить её собрались. Вон венки тащат, – молодые люди вышли вперёд так, что Гесиона осталась лежать на песке за ними, и, скрестив руки на груди, стали ждать приближения процессии.
   Торжественное шествие возглавлял верховный жрец храма Зевса Дион. Гнусаво фальшивя дребезжащим голоском, он заводил очередную строку гимна, остальные нестройно подхватывали траурную песнь, славя подвиг несчастной жертвы.
   Пышный венок из белых лилий и листьев кипариса, сплетённых траурной лентой несли два молодых жреца, следом за ними, размахивая кипарисовыми ветвями, шла остальная процессия, человек двадцать, все в чёрных траурных балахонах. Печальные лица жрецов как нельзя лучше гармонировали с прощальными строками гимна, и никто из них не сомневался, что Гесионы больше нет в живых.
   Дион, хотя и жаловался постоянно на старческие недуги, однако зрение и слух имел отменные, а потому он первый почуял неладное, едва завидел впереди двух незнакомцев, поджидающих их. Острый взгляд разглядел завёрнутую в плащ женскую фигурку на песке, а интуиция подсказала ему, что это никто иная, как недавняя жертва, и что жертва эта, вполне вероятно ещё жива, а два молодых человека потребуют объяснений.
   Торжественная песнь оборвалась на высокой ноте. У старца всё закипело внутри.
   А что я должен им объяснять? Это наше внутреннее дело, эти двое, похоже, чужеземцы, а раз так, то не должны вмешиваться. Пусть идут своей дорогой. Иначе Трою ждёт гибель – Дион был твёрдо уверен в этом.
   Тем временем вся процессия в недоумении замерла вслед за Дионом: вместо траурной речи и торжественного спуска венка в воды пролива жрецов встретили два незнакомца весьма решительного вида, готовые защищать девушку, предназначенную чудовищу.
   От неожиданности у жрецов из рук выпали кипарисовые ветви. Их стройный ряд заколебался, готовясь повернуть назад, от жрецов не укрылось, что перед ними два отличных воина, хотя никто из них не знал героев лично, однако и одного трезвого взгляда хватило, чтобы определить – лучше полюбовно расстаться с этими незнакомцами. Но стоило жрецам развернуться, как дребезжащий голос Диона призвал всех к порядку.
   Властный призыв возымел действие: как всякий одержимый фанатик, Дион был опасен, потому, как обладал внутренней силой, неизвестно каким образом умещавшейся в тощем теле, и несгибаемой волей, перед которыми пасовали менее решительно настроенные люди. К тому же, он был непоколебимо уверен в своей правоте по любому вопросу, а уж дело спасения Трои от чудовища считал своим собственным делом. Мы недавно наблюдали, как он разворачивал толпу, управляя ей в своих интересах. Впрочем, «своими» эти самые интересы назвать было сложно. Скорее, это был борец за идею, идею, что не приносила плодов ему лично, но как будто сулила выгоду всем. Ведь власть колебалась, и лишь он, главный жрец храма Зевса, решительно выступил со своими требованиями, дабы спасти свой город. Кроме того, гибель Гесионы, по твёрдому убеждению Диона, была самым лёгким и простым путём для избавления от неприятностей в виде монстра, угрожавшего Трое, и, кроме того, несла популярность и признание народа самому Диону, отчего у старца шла кругом голова.
   Итак, он шёл отпевать Гесиону во главе торжественного шествия жрецов, а наткнулся на двух молодых людей, нахально нарушивших его планы. Поэтому Дион властным криком остановил своих, готовых разбежаться, спутников, а затем рассерженно задребезжал в сторону незнакомцев:
   – Кто вы такие? Как вы посмели освободить её из оков?
   А в ответ услышал.
   – А ты кто такой? И что у вас здесь происходит?
   Геракла поддержал Теламон:
   – Так это вы заковали несчастную девушку? Да кто вы после этого? – и сам себе ответил: – Изверги – одно слово.
   Шествие заколебалось, явно пасуя перед натиском незнакомцев, однако Дион ничуть не смутился, напротив, решительно рванулся вперёд и отчаянным жестом возвёл руки к небу.
   – Вы понятия не имеете, о том, что здесь происходит, ничего не знаете, а вмешиваетесь не в своё дело. Бесцеремонно вторгаетесь, творите, что кажется вам верным, и тем самым губите всё. Боги накажут вас. Уходите прочь, пока не поздно, – Дион указал на закутанную в плащ девушку. – Молодые люди, это – жертва, принесённая Зевсу. Всё должно идти своим чередом. Отдайте девушку нам и идите с миром.
   – Отдать вам? Да вы её опять прикуете. Нет уж. Дудки, – отозвался Теламон на столь внушительную тираду.
   А Геракл добавил, непринуждённо демонстрируя всем дубину из дикой оливы, что осмотрительный герой всегда держал при себе.
   – Боги свидетели, я всегда уважал старость, но ты, старик, видно совсем очерствел душою. Я тебя сейчас поставлю к той скале. Вместо неё. Не хочешь? А что так? – насмешливо спросил герой, увидев, как исказилось лицо Диона.
   – Да она по своей воле дала заковать себя, – загудели жрецы.
   – Она сама вызвалась спасти Трою, – раздались голоса.
   – Спасти Трою? – рассмеялся Геракл. – Вы что, сумасшедшие все? Взгляните на неё – это совсем дитя – всего лишь хрупкая девушка. Кого она может спасти? Это её нужно спасать от вас. Это любому ясно.
   – Вы всё погубите, – взревел было растерявшийся Дион. – Немедленно отдайте девушку нам и убирайтесь отсюда.
   – Отдать такую красотку? – взвился Теламон. – Никогда. Я сражусь за неё с кем угодно.
   – Вы же ничего не знаете, – кричали жрецы.
   – И знать не хотим. Где это видано, чтобы с девушками так обращались? Сам становись к скале и стой там. Она и так натерпелась, едва жива. Разве можно так издеваться? – всё больше распалялся Теламон.
   – Уходите подобру-поздорову, – угрожающе закричал Дион. – И спрячь свою дубину. Вас только двое, а нас двадцать человек. Мы справимся с вами без особого труда.
   – Попробуйте, – спокойно произнёс герой. – Вы хотя бы знаете, с кем собираетесь драться? Я – Геракл, может, слышали?
   – Нет, не знаем такого, – раздалось в ответ.
   – Жаль. Я вас предупредил. И знайте, чтобы потом не обижались, если что. Я всегда поступаю с людьми так, как они сами поступают с другими. Вот однажды в Фивах… Да что рассказывать, – прервал свою речь Геракл и в упор уставился на Диона. – Так что стоять тебе, старик, прикованным к скале.
   Теламон обнажил меч, ожидая нападения – вдвоём с Гераклом, воинственно потрясавшим внушительной дубиной, они произвели сильное впечатление на остальных жрецов. Но только не на Диона. Тот, воодушевленный опасностью, воззвал к своим спутникам, стараясь изгнать прочь колебания и страх:
   – Троянцы, мы справимся с ними, отобьём Гесиону. Вперёд, – заорал он, словно полководец на поле битвы, но тут неожиданно раздался треск разрушенного здания.
   С жутким воем на свет выбралось разбуженное криками чудовище и без промедления бросилось к нарушителям тишины. Клубы пыли взметнулись с чешуи, струйки песка сбегали с лап, хвост запутался в скомканных тряпках, сильно запахло перегаром и гнильём. Однако чудовище, решительно круша остатки погибшего строения, быстро настигало пытавшихся увернуться людей. Жрецы в ужасе заметались кто куда, но спасения от жутких лап не было. Пасть то и дело издавала зловещие звуки, захлопываясь за очередной жертвой. Теламон сориентировался мгновенно – подхватив девушку, он ринулся к расщелине в скале, следом за другом туда же поспешил укрыться Геракл. Они притаились, едва дыша, замирая от страха, в узком промежутке изъеденной временем скальной породы, и с ужасом наблюдали, как огромный монстр метался за обезумевшими жрецами. Чешуйчатая туша издавала беспрестанное рычание и вой, в загнутых когтях то и дело появлялась новая жертва, а плоский хвост вздымал тучи мусора с песком вперемешку. Крики спасающих себя людей вызвали приступы жуткой головной боли, страдальческая морда морщила узкий лобик, тёрла его одной лапой, хватая свободной убегавших, костлявый Дион трепыхался в воздухе и вопил в предсмертном страхе, указывая в сторону скал:
   – Там она, там твоя жертва.
   Но чудовище жаждало только тишины, и Дион исчез вслед за другими в огромной пасти, и только лишь венок из белых лилий, забрызганный кровью, остался лежать на песке. Мутный взгляд налитых кровью глаз оглядел пространство разрушенного порта – больше никого. Зловещая тишина замерла в тревожном страхе, солнце закатилось за набежавшей тучей, словно опасаясь стать следующей жертвой разбуженного чудовища, герои затаились в расщелине, боясь даже дышать. А чудовище, убедившись, наконец, что всех нарушителей спокойствия постигла одинаковая участь, медленно поплелось к руинам винного склада. Две испуганные лошади взвились на дыбы и заржали в безумном страхе, пытаясь спастись бегством, но прочные уздечки амазонок удерживали их, обрекая на смерть. Монстр устало сгрёб их лапами в пасть, и Геракл с Теламоном в один миг из респектабельных всадников перешли в разряд пешеходов.
   – Эх, лошадей жалко, – едва слышно прошептал Теламон.
   – Радуйся, что сам цел, – отозвался Геракл.
   Едва они обменялись словами, как оба задрожали и сильнее прижались к холодным камням: монстр, неуверенно топтавшийся на месте возле остатков полюбившегося склада, вдруг напрягся, вытянул шею, и уставился своими красными глазами прямо в сторону скалы. Затем чудовище решительно двинулось к расщелине, где спасались герои. Тяжёлые шаги приближались неумолимо, загнутые когти цепляли мусор, он волочился следом, оставляя дорожки на песке. Монстр взвыл, отчаянно замотал головою и врезался узким лбом в скалу, вызвав небольшой камнепад. Теламон закрыл глаза и приготовился к смерти. Следующие минуты показались вечностью испуганным людям.
   Скала сотрясалась под натиском ударов, пронзительный вой оглушил, душа откатилась в пятки, тоскливо заныло сердце – никто уже не сомневался, что это конец. Но приступ головной боли внезапно отступил, чудовище пошатнулось, тяжело уперлось лбом в скалу и замерло на миг, блаженно закрыв глаза. Полуоткрытая пасть тяжело дышала – в следующее мгновенье жуткая икота сотрясла грузное тело, и мерзкое зловоние накрыло героев тошнотворной волною, обливая скалу непереваренными остатками пищи.
   Чудовище содрогалось, изрыгая из пасти пенистый кровавый фонтан, оно мотало головой из стороны в сторону, жалобно скулило, подвывало и вновь содрогалось в жутком приступе тошноты. Красные ручейки стекали по камню вниз, к подножию скалы, образуя лужицы, дробленые кости, клочки кожи, ошмётки мяса и конский волос вылетали из пасти с утробными звуками, а в воздухе повис страшный запах свежей крови вперемешку с забродившим вином. Наконец оно устало вздохнуло, набрав побольше воздуха в грудь, брезгливо попятилось назад, всё ещё стеная и охая, и, пошатываясь, устремилось к воде – освежиться. Прохладная вода приняла грузное тело, смыла грязь с чешуи, охладила больную голову – чудовище погружалось всё глубже и глубже, лихо скользя в водной толще. Донное течение подхватило его, монстр закрыл глаза, расслабился, наслаждаясь счастьем приятного безделья – головная боль бесследно исчезла, с каждой минутой жизненные силы возвращались к организму, совершенно измученному внезапным беспробудным пьянством последних дней.
//-- * * * --//
   – Кажется, мне знакома эта тварь, – неуверенно произнёс Теламон, выбираясь из убежища, где герои провели ещё добрые полчаса, после того, как чудовище исчезло в водах залива.
   – Почему кажется? – спросил Геракл. – Разве такую тварь можно не узнать, если ты имеешь несчастье быть знакомым с нею? Я думал, нам конец, когда оно направилась прямиком к скале, – герой пытался очистить плащ от следов кровавого месива, залившего спасшую их расщелину. – Слава богам, пронесло.
   – Видишь ли, могу ручаться, что точно такая же плавает у берегов моей родной Эгины. Просто один к одному, – продолжал Теламон, бережно укладывая девушку на песок. – Только она никого не трогает. Совершенно безобидна.
   – Безобидна говоришь? Да она только что едва не сожрала нас, как этих несчастных жрецов. И осмелюсь предположить, что это именно она устроила столь небывалый разгром в этом порту, – Геракл поморщился. – Ну и вонь. Искупаться не мешало бы.
   – Искупаться? Ты спятил? Ноги надо уносить. И как можно скорее. А то вернётся, не ровен час, и тогда, думаю, будет всё равно, чистые мы или нет, – Теламон уныло осматривал свой заляпанный, дурно пахнущий хитон. – Не знаю, что нашло на эту тварь. Обычно она роется себе в затонувших судах, сокровища вроде ищет, плавает возле пещер, на людей внимания не обращает. Ныряльщики часто встречали её в прибрежных водах, где полно погибших кораблей. Но все, кто её видел, до сих пор возвращались живыми.
   – Значит, это чудовище сбесилось. Рано или поздно так происходит со всеми чудовищами на свете, уж поверь мне, Теламон. Вроде живёт себе, никого не трогает, а в один прекрасный день – бац, и давай крушить всё подряд. Разве мало мы с тобой видели разных обломков на пути к Трое? А этот порт, посмотри, одни развалины кругом, а люди в страхе разбежались, кто успел, конечно.
   – А кто не успел, тот погиб в зловонной пасти, – закончил за друга Теламон.
   – Верно. Вот и причина нашлась. Эта тварь нагнала страху на всё побережье – сразу видно. А троянцы, вероятно, решили откупиться, отдав самую красивую девушку на растерзание этому чудовищу.
   – Как будто чудовище что-нибудь смыслит в красоте, – возмущение Теламона не знало границ.
   – Ну смыслит или нет, об этом мы, скорее всего, не узнаем. Однако мы с тобой теперь в ответе за судьбу здешних жителей, – скорбным тоном заметил Геракл.
   – Это почему?
   – Потому, что мы не дали принести девушку в жертву. Вмешались в ход событий. Знай троянцы наперед, что чудовище так и не получило отступного, разве оказались бы жрецы в порту? Они считали дело сделанным, а себя – в безопасности, потому и пришли сюда. Помнишь, что кричал тот гнусавый старикашка?
   – Он много чего кричал. Нёс всякий вздор. Уж и не припомню, что именно.
   – То-то. Всё должно идти своим чередом. Так он сказал. А мы нарушили установленный порядок, – напомнил другу Геракл.
   – Выходит, нам следовало пройти мимо? Дать ей погибнуть? Да ты что, Геракл? Ведь мы герои, мы должны спасать людей, а тем более, таких прекрасных девушек, как эта.
   – Она тебе нравится?
   – Какое это имеет значение? Ну, нравится. А тебе что, нет, что ли? Разве такая красавица может оставить равнодушным кого-нибудь? – покраснел, явно смутившись, молодой человек.
   – Ладно, ладно, успокойся. Я лишь хотел сказать, что, вполне возможно, нам с тобою придётся решать эту проблему – спасать всех от твоего знакомого монстра.
   – Ты шутишь? Нет, скажи, это – шутка. Иначе я подумаю, что ты малость тронулся умом. Такое, я слышал, случается после сильных потрясений. Лучше нам вернуться назад, Геракл. Заберём красотку – и в путь. А троянцы пусть сами решают свои проблемы. Никто ведь нас как будто не просил выручать их из беды.
   – Ну что ж. Верно. Никто не просил. Только никуда мы не поедем, пока чудовище остаётся здесь. Напротив, Теламон, мы пойдём с тобой в Трою, а по пути подумаем, как избавить город от неприятностей. Тем более что нам и ехать-то не на чем.
   – Ты смеёшься надо мной? Что мы можем придумать? Оно слопает нас, как тех жрецов, у меня до сих пор мурашки по коже, как вспомню…
   – Ты разочаровываешь меня. Не думал, что мой друг – такой трус, – с горечью сказал Геракл. – Забирай девушку и можешь идти, куда хочешь.
   – А ты? – испугался Теламон.
   – Я иду в Трою. Позаботься о ней.
   Геракл кивнул в сторону закутанной в цветастый плащ фигурки только что неподвижно лежавшей на песке. Хотел добавить что-то, но запнулся, выражение хмурого лица потеплело. Теламон проследил направление его взгляда и ощутил невольный трепет и вполне объяснимую радость. Девушка приподнялась, сколько позволяли силы, оперлась на локоть и внимательно слушала разговор. Друзья обомлели, в пылу беседы они не заметили этих перемен. Спасённая ими жертва очнулась. Её глаза были широко открыты. Гесиона пришла в себя. Всё ещё испуганная и бледная, она, тем не менее, была прекрасна и трогательна: выражение печали тронуло тонкие черты милого лица, придавая девушке неуловимую прелесть, а настороженные серые глаза, в ореоле пушистых ресниц серьёзно смотрели на двух незнакомцев.
   – Детка, ты жива.
   После минутного замешательства друзья бросились к ней, не скрывая радости. Теламон закружился в замысловатом танце вокруг девушки.
   – Она очнулась, очнулась, вот умница. Ай да красотка, – молодой человек дал волю чувствам. От бархатного взгляда серых глаз голова Теламона пошла кругом. Отчего юноша стал выделывать бессмысленные фортели, способные разве что напугать, это, в конце концов, и произошло. Гесиона поначалу смутилась, а затем испугалась, решив, что попала из огня да в полымя. Порывистым движением, вызвавшим ломоту по всему телу, девушка села на песке, глубже закуталась в плащ, сжалась в комочек. Глаза её потемнели, в них явно отразился страх. Теламон, прыгавший вокруг неё в радостном порыве, не заметил реакции незнакомки. Впрочем, не будем судить его строго. Извинением для молодого человека являлась собственно его молодость, а также красота девушки, оказавшейся, по сути, в его, Теламона, власти. Как мы знаем, он сразу отметил дивную красоту незнакомки, едва лишь увидел её без сознания, там, у скалы, теперь же, когда жизнь вернулась к ней, девушка всё больше нравилась Теламону. Зато ничего не укрылось от умудрённого опытом Геракла. Он решительно прервал эмоциональный танец друга.
   – Прекрати, ты пугаешь её, – и как можно ласковей обратился к Гесионе: – Мы не причиним тебе вреда, не бойся. Ты хоть помнишь, что с тобой произошло, как ты оказалась здесь? – девушка утвердительно кивнула головой. – Вот видишь, – продолжал Геракл, – мы спасли тебя. Нам незачем желать тебе зла. Ты сможешь подняться?
   – Не знаю. Всё тело болит, – едва слышно ответила она.
   – Нужно уходить отсюда, детка. И как можно скорее, – Геракл склонился над девушкой. – Позволь, я тебе помогу. Обопрись на меня. Как тебя зовут?
   – Гесиона, – тихо прозвучало в ответ.
   Сильные руки подняли её, поставили на ноги, Гесиона сделала несколько осторожных шагов и вновь опустилась на песок. Слёзы полились сами.
   – Я не могу идти. Оставьте меня. Отведите обратно к скале.
   Теламон присел рядом с нею, нежно дотронулся до спутанных волос.
   – Ты что? Тебе жить надоело? Так нельзя. Ну, не плачь, не плачь. Бедняжка ты моя, – молодой человек прижал девушку к себе. Теламону стало так жаль её, так жаль, тем более, что она неожиданно доверчиво склонила голову ему на плечо. – Давай, вытри слёзы. А то смотри, носик распухнет, глазки покраснеют, – твердил молодой человек, осторожно вытирая краем плаща лицо девушки.
   Геракл молча наблюдал эту сцену в надежде, что поток слёз иссякнет и Теламон убедит её хотя бы подняться, но, вопреки ожиданиям, уговоры возымели обратное действие. Гесиона ещё больше заливалась слезами.
   – Отведите меня к скале, – сквозь рыдания твердила она.
   Геракл решил действовать по-другому. Этот Теламон распустил нюни, тоже мне, пылкий поклонник красивых девиц.
   – Тут уже были желающие поставить тебя обратно, да, да, что так смотришь? – Геракл усмехнулся, заметив удивление на лице Гесионы. – Человек двадцать, если не больше. Гимны распевали. Да только где они теперь? Если бы не один его знакомый монстр, туго бы нам пришлось, детка. Так что, утри слёзы и поднимайся. Некогда рассиживаться.
   И скомандовал самым решительным тоном:
   – Теламон, возьми её на руки. Мы и так замешкались здесь. Чудовище, того гляди, вернётся.
   – Пусть возвращается, – всхлипнула девушка. – Оно получит меня и оставит Трою в покое.
   В душе Гесионы странным образом переплетались противоположные чувства. Она сама вряд ли смогла бы разобраться в хитросплетении душевных порывов: готовность к самопожертвованию то уступала место здоровому инстинкту самосохранения, то вновь брала верх. Ещё недавно она желала спасения, страдала от жажды, ужас ожидания сгибал её волю, как тростинку, изнурительная жара, а затем ночной холод и дождь мучили её, оковы вывихнули ей руки, страх заставлял звать на помощь из последних сил, пока сознание не померкло, и вот теперь, когда желанная помощь пришла, Гесиона заливалась слезами и требовала от своих спасителей отвести её назад к месту жертвоприношения, тем самым повергая отважных героев в недоумение.
   – Я вообще впредь отказываюсь спасать таких упрямых девиц, как эта. Никакой благодарности, – раздражённо буркнул Геракл. – Вытащили её из такой переделки, и что же? Ни спасибо тебе, ни пожалуйста. Оставь её, Теламон. Пусть пропадает, раз сама так хочет.
   – Ты что, ты что, – всполошился Теламон. – Она же не в себе. Неужели мы бросим её на погибель? Погоди, – заметался он между Гесионой и Гераклом, хладнокровно развернувшимся спиной к девушке. – Постой. Нельзя же так, в самом деле. Куда ты?
   Но Геракл быстро пошёл вперёд, не оборачиваясь на призывы Теламона. Тот бросился за ним вдогонку напрямик, перескакивая через кучи мусора, спотыкаясь, при этом не переставая кричать:
   – Погоди, вернись, Геракл, куда ты?
   И, вторя ему, сзади раздался тонкий дрожащий голосок:
   – Ой, не бросайте меня, не оставляйте одну.
   Гесиона, оказавшись одна, похолодела от страха. Её спасители уходили прочь, она вновь оставалась один на один с опасностью, девушка мигом осушила слёзы, быстро поднялась с песка и, превозмогая боль, поспешила за ними.
   – Только не бросайте меня, – жалобно причитала она.
   – То-то же, – довольно ухмыльнулся Геракл. – А то раскапризничалась тут. Оставьте, верните.
   – А ты? Неужели ты так и ушёл бы? Бросил её и меня? – спросил Теламон.
   – Да ты что. И в мыслях не было. Я дубину свою ищу. Где-то здесь обронил. Теперь попробуй, найди. А она мне ещё пригодится.
   Теламон огляделся вокруг. Сделал несколько шагов в сторону.
   – Здесь мы стояли, а чудовище вылезло вон оттуда. Точно. Да вот она. Держи, – среди обрывков грязного шёлка валялось любимое оружие Геракла. – Только обещай мне больше не мучить эту девушку. Она и так натерпелась.
   – Но каким-то образом нужно было прекратить истерику, – и обратился к подошедшей Гесионе: – Ну что? Успокоилась? Вот и хорошо. И не бойся, не погибнет твоя Троя. Я сам займусь этим. А мой друг спрячет тебя в безопасном месте. Позаботься о ней, Теламон.
   – Непременно, – с готовностью отозвался тот.
   Гесиона отрицательно покачала головой:
   – Здесь нет безопасных мест, – слова прозвучали грустно и как-то обречённо. Девушка опустила глаза. – Чудовище бродит по равнине, появляется в разных местах. Никто никогда не знает, где оно окажется вновь, – и, помолчав, добавила: – Только за городскими укреплениями можно спокойно отсидеться. Потому вся округа теперь спасается в Трое. Это туда.
   Девушка указала рукою на остатки широкой мощеной дороги, развороченной монстром.
   – Вот как? – спросил Геракл – В таком случае не понимаю, что мешает этому чудищу громить троянские кварталы, раз ему так по душе пришёлся ваш край?
   Гесиона с готовностью пояснила:
   – Боги возводили стены вокруг Трои, потому они неприступны. Никто не сможет их разрушить.
   – Ах, ну да, припоминаю. Ты что-то говорил мне, Теламон.
   – Точно так, Геракл, – подтвердил молодой человек. – Мой отец участвовал в строительстве наравне с богами. С тех пор боги почитают его за друга, и он очень гордится этим. Я тоже горжусь своим отцом: не каждому, знаешь ли, выпадает такая честь – помогать богам.
   – По всему выходит, Троя и есть самое безопасное место. Тогда пойдём туда, – решил Геракл.
   – Нет, нет, ни за что на свете, – взмолилась Гесиона. – Лучше оставьте меня здесь.
   – Что? Ты опять за своё? Что на этот раз? – разозлился Геракл. – Ну, с меня хватит. Делай, что хочешь, иди куда хочешь, мне и дела нет, – он раздражённо отмахнулся и быстро зашагал в сторону Трои.
   Гесиона схватила Теламона за руки и торопливо принялась объяснять.
   – Мне нельзя возвращаться. Весь город знает, что я принесена в жертву, народ снова поднимет бунт.
   – Но оставаться здесь тоже нельзя, – возразил Теламон. – Геракл, да послушай же, – крикнул он вслед другу. – Ты видишь, она боится.
   Но Геракл продолжал идти. Теламон заметался, затем подхватил девушку на руки и поспешил догонять друга.
   – Пусти. Так не догоним. Я пойду, пойду, – смирилась Гесиона.
   Теламон пустился бегом. Девушка сразу отстала, босые ножки неуверенно ступали на развороченный булыжник дороги. Теламон пару раз обернулся, убедился, что Гесиона идёт следом, и прибавил скорости. Наконец, он догнал Геракла. Тот остановился посреди дороги с кислым выражением лица. Запыхавшийся Теламон едва вымолвил:
   – Осторожней, Геракл. Так и друга потерять недолго. Если ты опять уйдёшь, я не стану тебя догонять. Ты сам ведёшь себя как взбалмошная девчонка. Она напугана, видишь? В Трое думают, что она погибла. Понятно, что она боится туда идти. Я сам бы испугался.
   – Да, да, – подтвердила наконец нагнавшая их Гесиона. – Люди могут взбунтоваться, если я вернусь. Один только верховный жрец опять способен всех настроить против меня.
   Последние слова живо заинтересовали Теламона.
   – Верховный жрец? Это такой щупленький, хиленький, голос дребезжит и фальшивит ужасно?
   – Да, – опешила Гесиона. – А откуда вы знаете?
   – Ну, его тебе больше нечего бояться, детка. Видишь ли, – продолжал Теламон, уловив неподдельный интерес в глазах девушки, – не хотелось огорчать тебя, но, похоже, чудовище проглотило его на обед.
   Глаза Гесионы округлились.
   – Какой ужас, – только и смогла промолвить она.
   – Ты что, его жалеешь, детка? А ведь он шёл провожать тебя в последний путь. По всему выходит, он-то тебя не пожалел.
   Трудно сказать, слова ли друга повлияли на него, развеселила злая шутка, или жалость вновь заговорила в нём, но Геракл сменил гнев на милость.
   – Идём в город, красавица. Только обещай больше не реветь и без истерик, пожалуйста, – и, стараясь предупредить возможные протесты девушки, произнёс не терпящим возражения тоном: – Сначала отведём тебя домой.
   Гесиона покорно опустила голову.
   – Знаю, знаю, – продолжал Геракл. – Троянцы будут недовольны. А мы пройдём потихоньку, дворами, чтобы нас не заметил никто. Всё не так страшно, подумай сама. Там, небось, все с испуга по домам сидят и носа на улицу не кажут. Если мы сами не станем орать, что спасли тебя – а мы не станем, будь уверена – то никто нас даже не заметит. Прошмыгнёшь как мышка и родителям скажешь, чтобы молчали пока. Я тут кое-что придумал, так что тебе придётся денька два посидеть взаперти. А там, когда с чудовищем будет покончено, появишься, как ни в чём не бывало. Поняла?
   Они шли по истерзанной дороге мимо обезлюдивших полей, изрядно потоптанных чудовищем, мимо маленьких виноградников, повреждённых страшными лапами.
   Монстр явно не сидел без дела – везде следы разрушений, – подумал Теламон, с тоскою рассматривая унылый пейзаж. – И как это Геракл надеется справиться с ним? – вертелось у молодого человека в голове.
   А тот шёл, глядя вперёд, туда, где постепенно вырастали могучие троянские стены, и обстоятельно объяснял Гесионе, что ей нужно говорить и как надлежит держаться, когда они окажутся в городе. Геракл уже пришёл в себя после первой встречи с чудовищем. Страх прошёл, и вернулась вера в свои силы: в конце концов, борьба с монстрами и есть его, Геракла, прямая обязанность. То, зачем герой явился на свет. Он обдумывал предстоящее единоборство и сокрушался только об одном: чудовище застало его врасплох. Для Геракла, этого прославленного героя, троянский монстр был всего лишь ещё одним поводом отличиться. Мало ли он видел всяких чудовищ, да пострашнее этого. План сражения уже вертелся у него в голове, и, в отличие от Теламона, герой явственно различал среди разрухи признаки возрождавшейся жизни: умытые ночным дождём затоптанные посевы постепенно выпрямляли стебли, цепкие усики виноградной лозы настойчиво тянулись в поисках опоры к сбитым столбикам, а листочки трепетно обращались к солнцу. Сама природа ненавязчиво показывает тем, кто хочет увидеть: жизнь продолжается, несмотря ни на что.
   – Так ты поняла?
   – Да, но…
   – Никаких но. Тут дело серьёзное. Не до женских капризов, – отрывистые фразы резали воздух, пресекая возражения на корню. – Будь у меня конь, я без промедленья отправил бы вас подальше отсюда. А так, сама говоришь, негде больше укрыться. Так что замолчи, – рявкнул напоследок Геракл, хотя девушка давно не раскрывала рта.
   А после недолгой паузы произнёс, обращаясь к другу:
   – Значит, говоришь, сокровища любит? Золотишко там, камешки всякие, так?
   – Похоже, так. А что ты задумал, Геракл? – Теламону не терпелось услышать, что собирается делать герой.
   – Я им предложу другой способ, лучше, чем девушек приковывать к скалам. Здешний царь, наверное, человек небедный, как думаешь?
   – Уж наверняка.
   – Значит, будем ловить твоего монстра на золотую наживку.
   – А как? Как? Расскажи, что ты намерен делать? – сгорал от нетерпения Теламон.
   – После узнаешь. Кажется, мы пришли.
   Им оставалось каких-нибудь двадцать шагов до ворот великого города.

4. Не ждали

   Довольно большое пространство на выезде из Трои представляло собой своего рода развилку, сразу несколько улиц спускались к воротам в основном хозяйственными постройками: складами, амбарами и прочими помещениями.
   Однако была здесь и скромная гостиница для небогатого люда, топорщившая свои окна прямо на серую кладку троянской стены и частные дома небогатого сословия, возникшие позже основной строительной троянской эпопеи, а потому, словно извинявшиеся за то, что занимают место для них не предназначенное, домики жались к друг другу, нависая крышами над соседями; они старались уместиться на маленьком пространстве и всё равно выскакивали фасадами на дорогу, отчего улицы то сужались, то расширялись вновь, к большому неудовольствию громоздких обозов, вынужденных обтирать бока о шершавый камень построек.
   И всё же окраины Трои имели вполне приличный вид – городское начальство весьма ревностно оберегало свой престиж и славу города-мечты – все улицы сияли чистотой, а свежевымытые фасады радовали глаз. Окраинные улицы заканчивались, высвобождая пространство: оно мощёным полукругом подступало к воротам.
   Здесь, на свободном пятачке движению ничто не мешало, лишь здание караульни жалось к самой стене, стараясь сэкономить место. Площадка перед воротами позволяла разъехаться внушительным караванам, она же пропускала всадников, пешеходов, возы и телеги – вся эта публика с утра до вечера сновала из Трои и обратно – ворота гостеприимно не закрывались, а караульный лишь изредка останавливал подозрительных людей. Оно и понятно: поборы с приезжих купцов осуществлялись непосредственно в троянских портах, а в самом городе любого путешественника ждал разорительный сервис.
   Словом, город был рад гостям, однако вот уже больше недели по понятным причинам троянцы держали ворота на замке: не до гостей нынче, самим бы остаться в живых. Однако троянские улицы отнюдь не были пусты, как ошибочно предполагал Геракл, напротив, город, словно губка, за первые трагичные дни собрал под свою защиту всё население окрест: крестьяне и пастухи маялись от безделья, слоняясь по улицам Трои.
   Оказавшиеся не у дел портовые рабочие, чиновники, менялы, перекупщики, не говоря уже о многочисленных гостях, застрявших в городе не по своей воле – все присоединились к ним – на улицах Трои постоянно толпился народ. Одним некуда было пойти, другими двигало любопытство вперемешку со страхом, третьи просто не знали, чем занять время. И все с тревогой ожидали новостей. Тем более что фактически осаждённый неведомым чудовищем город доедал последние запасы, не говоря уже об иссякшем вдруг золотом ручейке. Люди волновались, ожидая возвращения жрецов: в полдень их торжественно проводили всем городом, а теперь, ближе к вечеру ждали с хорошими новостями.
   Итак, к полукруглому пространству возле троянских ворот постепенно стекался народ. Там и сям стояли кучки, два всадника, совсем юные ребята, на белоснежных конях жались к фасаду мучного склада чуть поодаль от всех – на них не обращали внимания, кто-то присел в тенёчке, другие сновали от одного кружка к другому, третьи высовывались из окон – и все ждали. Это ожидание плотной пеленою висело в воздухе, оно ощущалось явственно и остро, оно объединило всех сразу, нарастало всё сильнее и, наконец, прорвалось громким всплеском резкой критики в адрес властей. Поводом послужил простой, но почётный масличный венок, приготовленный заранее пожилой троянкой, пылкой почитательницей верховного жреца. Достойная женщина и подумать не могла, какой ажиотаж вызовет сплетённая её руками награда победителю.
   – Вот это правильно. Наш Дион – самый настоящий герой, – приземистый широкоплечий купец в тёмном шёлковом балахоне произнёс эти слова, не предполагая, что последует дальше.
   – Только он смог справиться с чудовищем. Слава ему, – поддержал его изнурённого вида крестьянин.
   – Честь и хвала, – разнеслось в воздухе.
   И с той минуты народ окончательно уверовал в победу над чудовищем, хотя никто не знал наверняка так ли это. Дион словно был здесь, среди них, с масличным венком в седых волосах.
   – Дион – освободитель, – кричали люди.
   Отдельные кружки сами собой слились воедино, люди торопились высказать, что давно вертелось на языке и только ждало случая выплеснуться наружу. Мощная поддержка толпы, где каждый говорит свободно, без страха быть непонятым, действовала, словно крепкое вино – самые отчаянные головы закружились, и кто-то первый выкрикнул в толпу:
   – А царь – трус. Дочку свою пожалел.
   Сразу несколько голосов поддержали смельчака. Обида прорвалась резкими репликами в адрес законной власти: возмутительное, с точки зрения основной массы троянцев, поведение Лаомедонта, не желавшего ради своих сограждан пожертвовать любимой дочерью, наконец, нашла выход в форме стихийного митинга возле городских ворот. На дворцовой площади эти люди, возможно, более тщательно подбирали бы слова. Но теперь, в толпе единомышленников, в ожидании своего героя, никто не сдерживал эмоций.
   – Пусть все погибнут – так он сказал, – визжала что есть мочи безобразная кухарка, тучная и неопрятная.
   – Народ ни во что не ставит, – гремел здоровенный детина, сын мясника.
   – Разлучил нас с детьми. Разве это царь? Зачем он нужен такой, – возмущался простоватый на вид мужичок, несколько дней назад отправивший своих дочерей к тётке в Дардарнию.
   – Правильно. Пусть Дион возглавит Трою, – старался перекричать всех молоденький жрец, фанатично преданный своему учителю.
   – Лаомедонт пусть убирается восвояси. Путь теперь свободен, – кровожадно рассмеялся мелкий купец, обиженный высокими налогами.
   – Поведём Диона прямо во дворец, – звучало со всех сторон.
   – Да, да, да. Пусть правит Троей, – кричала толпа.
   – Дион – царь Трои, – разносилось по улицам городской окраины.
   Настойчивый стук в ворота привлёк внимание далеко не сразу: настолько люди увлеклись происходящим. Мальчишка лет четырнадцати, чрезвычайно гордый тем, что находится в гуще событий, хотя и жался у самого края толпы возле тяжёлых кованых створок, первым обратил внимание на это обстоятельство и звонко закричал, стараясь перекрыть шум множества голосов.
   – Дион, Дион вернулся. Открывай ворота.
   Возбуждение достигло наивысшей точки, все засуетились, освобождая створ, множество рук вцепилось в кованое железо – народ, спеша и толкая друг друга бросился открывать ворота перед своим героем. Тем, кому не удалось ухватиться за городские ворота, пришлось отступить, освобождая проход: первые ряды едва сдерживали натиск менее удачливых сограждан, венок победителя оказался в мускулистых руках молодого парня.
   – Ура, ура Диону.
   Крик сорвался и сошёл на нет. Женщины ахнули, вытаращив глаза, толпа отпрянула назад и тут же навалилась снова. Миг тишины нарушил неуверенный шепот:
   – А где Дион?
   Перед онемевшей толпой на свободном пространстве троянской мостовой оказались вовсе не жрецы, а светловолосая девушка в расшитом плаще и два молодых человека.
   Тот, что пониже ростом, весь заляпанный кровью, держал наготове дубину, другой, явно моложе своего спутника, и тоже в перепачканном кровавыми пятнами хитоне, поддерживал босоногую девушку, она смотрела себе под ноги, волосы закрывали её лицо, и оттого люди не сразу сообразили, что перед ними та, кого они обрекли на жуткую смерть.
   Геракл, Гесиона и Теламон прошли вперёд и остановились: путь им преградила толпа. Она ещё колебалась, ещё не знала: как ей быть? Быть может, это путники, чудом избежавшие смерти, что ищут убежища в Трое? Вон, все в крови, наверное, ранены, но сумели вырваться из чудовищных лап… Так значит, он ещё здесь, этот монстр? Не покинул троянский берег? А как же жертва? Но всё опять сводилось к одному: где Дион? Где верховный жрец, что отправился в полдень к месту жертвоприношения? Пора, давно пора ему вернуться. Быть может, эти люди встретили жрецов?
   Толпа готова была расступиться, пропустить пришельцев и забыть о них, как вдруг со стороны мучного склада вырвался крик, тут же приглушенный:
   – Сестра. Гесио… – и вслед за ним:
   – Молчи.
   Но было поздно. Девушка вздрогнула и подняла лицо. Напрасно Тифон пытался исправить оплошность младшего брата – невольно вырвавшееся у Гикетаона радостное восклицание – ведь он узнал сестру, узнал – подхватила толпа – люди почти поняли, кто перед ними:
   – Гесиона. Это Гесиона.
   «Но ведь этого не может быть, она мертва», – толпу отбросило назад, женщины завизжали, заголосили, тут же возникла чудовищная версия убийства, и народ сразу неопровержимо поверил в неё.
   – Эти двое – убийцы. Держите их, – истошно закричали в толпе.
   – Смотрите, они в крови, – множество рук потянулись к ним.
   – Они убили Диона. Смерть им, – раздались безумные вопли.
   Толпа подступала ближе, готовая растерзать пришельцев.
   – Кто-то говорил, что Троя – самое безопасное место. Что-то непохоже, – мрачно произнёс Геракл, мельком взглянув на побледневшую девушку.
   Несмотря на отчаянное положение, герой был внешне спокоен, он крепко сжимал оружие, готовясь обороняться, чего нельзя было сказать о его друге: Теламон испуганно вертел головой, высматривая пути отступления, но, увы, их не было.
   Два белоснежных коня взмыли в воздух, резко спикировали вниз, угрожая размозжить копытами головы столпившихся троянцев, те отпрянули в страхе, ругаясь и крича. Масличный венок оказался на мостовой, все шарахнулись прочь, отступили, позволив всадникам приземлиться возле окружённых пришельцев, сильные руки подхватили их, не теряя драгоценных мгновений, пока опешившая толпа приходила в себя, и кто-то вцепился в хвост, другой ухватил край плаща, третий тянулся к всаднику, кровожадно скалясь и вращая безумными глазами, но тщетно: кони быстро оторвались от земли, сбросив навзничь преследователей, и стали набирать высоту.
   Оглушительный визг раздался снизу, люди, задрав головы, смотрели на удалявшихся лошадей, посылая вслед проклятия вперемешку с угрозами. Ещё бы, ведь толпу только что лишили тех, на ком можно было выместить скопившийся страх и зло.
   – А-а-а, – звенела толпа. – Как же это? Скрылись, сбежали. Убийцы.
   – Это царские сыновья пришли им на выручку, – авторитетно заявил купец. – Я узнал их.
   – Так что мы стоим? Скорее во дворец, – завопили остальные. – Неужели это сойдёт им с рук?
   – Нас слишком мало, – возражали менее решительно настроенные люди.
   – Ну и что? – ответило сразу множество голосов. – Нужно собрать всех троянцев, всем рассказать, что произошло. Идём.
   С этим толпа бросилась к центру города, по пути оглашая улицы истошными криками:
   – Диона убили.
   – Гесиона вернулась.
   – Чудовище здесь.
   Навстречу им распахивались окна, отворялись двери – дома высыпали на улицы своих обитателей. Вновь прибывшим на ходу разъясняли главное, увлекая за собою, и вот уже стремительный поток мчался по улицам Трои. Противостоять ему было невозможно. Встревоженные обитатели сопредельных улиц прислушивались к доносящимся крикам и, уловив их смысл, спешили примкнуть к толпе, чтобы не упустить нечто важное, что могло произойти без их ведома и участия.
   Так что вскоре широкие центральные улицы города с трудом вмещали людское море, а оно всё волновалось, кричало и неслось по направлению к дворцу. Раздосадованная толпа не знала, на чём выместить внезапный приступ злобы, она лишь чувствовала свою несокрушимую силу, с каждой минутой пьянея от неё больше и больше.
   Причудливые версии случившегося возникали сами, подогревая и без того обезумевших людей. В толпе одновременно были уверены, что это заговор, целью которого было – конечно, что ж ещё? – освободить Гесиону и убить верховного жреца, и даже договорились до того, что само чудовище в сговоре с царем, а сыновья Лаомедонта помогают ему. И эти двое, заляпанные кровью – никто иные, как лазутчики.
   И никто не дал себе труда подумать, чьи лазутчики-то? Но все твёрдо были уверены, что это так и есть. Дикие предположения смешались в злобном порыве, довели народ до исступления, и, спустя полчаса после происшествия у ворот, толпа неистово требовала крови:
   – Смерть пришельцам, – кричали люди.
   – Смерть Гесионе, – звучало следом.
   – Смерть царю, – злобным эхом гремела другая сторона площади и её поддерживали:
   – Смерть всем, отомстим за Диона.
   Обезумевший народ напирал на кованую решётку, отделявшую здание дворца от самой площади, превратившейся в штормовое море, а в сторону лепного фасада полетели булыжники, и крики смешались в непрерывный, неистовый вой.

5. Не ждали (продолжение)

   – Вот спасибо. Выручили. Век не забуду, – сказал Геракл, едва оказался на твёрдой земле возле царских конюшен.
   Пожилой конюх засуетился, принимая лошадей. Обширные конюшни помещались в глубине дворцового комплекса, по правую сторону от основного здания. Здесь было тихо, лишь лёгкий ветерок ворошил верхушки деревьев. Спешившись, братья первым делом поспешили обнять вновь обретённую сестру. Гесиона расплакалась. Девушка пыталась сказать хоть слово, в ответ на радостные восклицания братьев, но слёзы душили её. Когда Гикетаон с Тифоном вдоволь насмотрелись на сестру, пришла очередь героев.
   – Ну, ребята, вовремя вы, – энергично тряс руки сыновьям царя Теламон. Молодой человек сразу проникся тёплыми чувствами к своим спасителям. – Без вас пропали бы мы, точно пропали…
   – Ладно, чего уж там, – отвечал Тифон. – Всякое бывает.
   – Это вам спасибо, – вступил Гикетаон. – Сестру привели назад. Мы считали её погибшей. Только ждали Диона, чтобы узнать об этом из первых рук. Так вы его убили?
   – Кого? Ребята, да вы что? Никого мы не убивали, – возмутился Теламон.
   – А где он тогда? – в голосе Тифона звучали нотки недоверия. – Не бойтесь, нам то вы можете сказать. Мы точно не расстроимся.
   Лицо Геракла омрачилось, он внимательно посмотрел на братьев Гесионы и сказал размеренно и твёрдо:
   – Мы не убийцы, понятно? И вашего Диона, или как его там, мы и пальцем не трогали. Его чудовище сожрало. Прямо у нас на глазах. Верно, Теламон?
   – Верно, – эхом отозвался тот.
   – Всё что мы сделали – расковали эту девочку, – Геракл кивнул в сторону Гесионы. – Понятно? Она была без сознания, бедняжка. И теперь нуждается в отдыхе. Так что не стойте столбами, а хотя бы лекаря позовите. Братья называются. Тоже мне, – он с досадой взмахнул руками. – Нет, вы посмотрите на них: хороши голубчики, а? Сначала спасают, а потом убийство хотят повесить, – всё больше распалялся герой. – При первом же случае отцу вашему всё расскажу. Или у вас тут принято плохо обращаться с теми, кто спешит к вам на помощь? Ведите меня к нему. Он что, служит здесь, что ли?
   – Наш отец – царь Трои, – за всех ответила Гесиона. Слова прозвучали мягко, но с достоинством.
   – Да она царевна, – тихо присвистнул Теламон. – Вот это да, – однако никто не обратил внимания на слова молодого человека.
   Девушка как будто извинялась за досадную нерасторопность близких, словно забывших о ней, и вместе с тем старалась несколько утихомирить Геракла, вполне справедливо высказывавшего своё недовольство. А затем обратилась к братьям:
   – Полно, будет вам, никого они не убивали. Я видела всё своими глазами: чудовище напало на Диона и растерзало его, – не моргнув глазом, солгала Гесиона.
   Геракл был благодарен за такую поддержку: в самом деле, как доказать свою невиновность, если даже эти славные молодые ребята, только что спасшие их от разъярённой толпы, и то сомневаются, стараясь приписать убийство двум героям. Тем временем к ним приближался встревоженный бледный слуга.
   – Там такое творится, молодые господа. Толпа, того и гляди, всё разнесёт.
   – А отец что?
   – Он, как обнаружилось, что вы пропали, ваша матушка закатила такой скандал, – сбивчиво отвечал запыхавшийся человек. – Что и слегли оба: она в слезах, у него сердце прихватило. Лекарь там колдует, да только без толку всё. Что делать-то, прямо беда. А тут ещё толпа. Все орут, камни бросают, ещё немного – и во дворец ворвутся.
   Братья нерешительно замялись. В полдень они втихаря покинули дворец, чтобы издали проводить процессию жрецов, направлявшуюся в порт, и целый день, где смешавшись с толпой, а где особняком, в сторонке, слушали разговоры троянцев и ждали, ждали, ждали, смутно надеясь на чудо, вопреки всему. А, когда это чудо произошло и братья взмыли над троянскими крышами, они от радости совершенно забыли о материнском запрете покидать дворец, о враждебно настроенной улице, они только знали: их любимая сестра здесь, с ними, и больше никогда они не позволят отнять её. За целый день беспечным молодым людям не пришло в голову дать знать матери и отцу, где они, а родители терялись в догадках и трепетали от страха за сыновей.
   Всё кончилось именно так, как объяснил слуга: Лаомедонт лежал едва живой, Стримона билась в истерике. Усмирять толпу было некому. Но на то и существуют герои, чтобы в трудный момент спасать положение. Геракл с решительным видом вышел вперёд:
   – Я успокою народ. Вы ступайте к родителям. Где тут у вас площадь? Идём, Теламон.
   Слуга засеменил, провожая героя до площадки, возвышавшейся над дворцовой площадью, той самой, с которой несколько дней назад Лаомедонт пытался спасти свою дочь. Геракл шагнул к мраморному парапету, словно в пекло, булыжник просвистел над ухом, глухо ударившись о стену, крик усилился, едва народ увидел заляпанный кровью хитон. Множество рук потянулись к нему, сотни глаз с ненавистью впились в него, и над площадью повис нескончаемый крик:
   – Убийца, убийца.
   Геракл подождал с полминуты, обвёл взглядом злобную толпу. Затем, набрав побольше воздуха, закричал, что было силы:
   – Тихо. Прошу тишины.
   Его крик потонул, растаял во множестве голосов, толпа продолжала негодовать, слова слились в один нескончаемый гул. Волна ненависти захлестнула площадь, люди стали подниматься по ступеням, сзади напирали всё сильнее, подталкивая стоящих впереди, Геракл стоял, словно на палубе тонущего корабля, медленно, но верно погружавшегося в пучину. Крики совершенно оглушили его. Сейчас толпа захлестнёт героя в неистовом порыве, раздавит, растопчет, разорвёт на куски. Проще иметь дело с чудовищем, чем сдерживать натиск разъяренной толпы. Больше не теряя времени даром, герой рванул руками мраморный парапет – отчаянное положение придало сил – мрамор нехотя поддался, сдвинулся с места – здоровенная плита с искорёженными стержнями поднялась над головами наступавших, они испуганно ахнули, попятились назад, давя стоявших позади людей.
   – Все назад. Назад, я сказал, – что есть силы завопил Геракл, хотя и без того толпа отхлынула, освобождая площадку.
   Искажённое лицо героя было страшно, мышцы вздулись, пальцы побелели, глаза налились кровью.
   – Дайте же сказать, – прохрипел Геракл в притихшую толпу. – Убить всегда успеете.
   Площадь постепенно затихала. Герой опустил плиту. Человеческое море отразилось во взгляде, опрокинулось навзничь – Геракл пошатнулся, вцепился в колонну. Висок отчаянно пульсировал, перед глазами поплыли круги, тошнота подступила к горлу. Невероятным усилием герой заставил себя выпрямиться, невидящим взглядом впился в толпу.
   – Троянцы, вы ведёте себя, словно дикие звери, – тяжело выдохнул Геракл. – Я спешил к вам на помощь, а теперь жалею об этом.
   – На помощь, как же. Да кто тебе поверит, – раздалось из толпы.
   – Вон весь заляпан кровью – убийца, – пронзительным ужасом запищал женский голосок.
   Толпа вновь качнулась, готовясь к новому натиску.
   – Убийц Диона к ответу, – громко раздалось в людском море. Перекошенные лица впились злобными взглядами в стоявшего на площадке героя. Ненависть и страх звучали в каждой фразе, в каждом вопле безумной толпы всё чётче, всё яснее, грозя немедленно, прямо сейчас расправиться с чужеземцами, столь опрометчиво пришедшими сюда в недобрый час. Но Геракл не собирался отступать.
   – Чудовище, – громко выкрикнул он что было сил, – чудовище растерзало ваших жрецов. Я видел это своими глазами, – голос героя перекрыл гул толпы, она затихла на миг, воспринимая сказанное, и тут же парировала в ответ:
   – Ага, а сам жив остался. Почему чудовище не съело и тебя заодно?
   – Всё, что говорит мой друг – правда, – из-за спины Геракла неожиданно, но весьма кстати выступил Теламон. – Мы как раз спускались к реке, чтобы переправиться на другой берег, когда заметили чудовище, – на ходу сочинил молодой человек. И, не дав толпе прервать его, продолжал: – Да, мы видели, как огромный монстр проплыл мимо прикованной к скалам девушки, даже не взглянув на неё, и набросился на подошедших людей. Всё это чистая правда, нравится вам это или нет, но так всё и было.
   – Тогда почему ты весь в крови? – недоверчивые выкрики зазвучали сразу, лишь только Теламон замолчал.
   – Да, почему? Что, с другого берега долетело? – оскалилась толпа.
   – Там всё в крови: скалы, песок, даже вода в реке цвета крови. Можете сами убедиться, если не боитесь, – находчиво ответил Теламон.
   – А жертву, жертву зачем назад привели? – не унимался народ.
   – Да, Гесиону для чего освободили? Теперь чудовище сожрёт всех нас.
   – Как вы не поймете, чудовищу не нужна ни эта, ни другая девушка, ему вообще не нужна одна конкретная жертва – чудовищу нужна вся Троя, все вы и ваши души в придачу. И оно не успокоится, пока вы окончательно не озвереете.
   – Троянцы, кого вы слушаете? Убили они всех, а теперь сказки тут рассказывают. Про чудовище. Нашли дураков.
   И снова прокатилось по площади:
   – Убийцы, убийцы, – эхом повторилось в толпе.
   – Смерть негодяям, смерть.
   Истеричные вопли нарастали, волна ненависти нахлынула с новой силой, первые ряды вновь подались вперёд, поднимаясь по ступеням.
   – Если вы сейчас нас убьёте, – отчаянно крикнул Геракл, – то никогда не справитесь с чудовищем. Слышите? Никогда, – он посмотрел вниз на бушевавшую толпу и ещё раз громко произнёс: – Никогда, – и это «никогда» заставило присмиреть людей, они поняли, наконец, что чужеземцев стоит хотя бы выслушать до конца, прежде чем учинить расправу над ними. Геракл продолжал в относительной тишине: – И оно сожрёт вас одного за другим, если вы сами не перебьёте друг друга.
   – А ты что, знаешь, как справиться с ним? – уже заинтересованно вопрошал кто-то.
   Однако тут же другой с издёвкой выкрикнул:
   – Ишь, герой нашёлся.
   – Неужто в одиночку разделаешься? – народ кровожадно смеялся Гераклу в лицо, не веря этому чужеземцу и в то же самое время надеясь, что герой возьмёт на себя их проблемы.
   Тот серьёзно ответил:
   – В одиночку может и нет, но я знаю, как это сделать, если, конечно, вы поможете мне.
   – Фи-и… – разочарованно раздалось в толпе. – Кто станет помогать убийцам?
   – Да что его слушать, троянцы, только время теряем зря. Нужно дворец штурмовать, – истеричный возглас захлебнулся в гуле голосов, так и не получив поддержки. Слова Геракла смогли изменить настроение толпы – в ней пропал тот неистовый порыв, когда она готова крушить всё подряд, напротив, в ней появились люди, способные воспринять слова оппонента и даже вести, пусть и на повышенных тонах, но вполне адекватный диалог. Народ уже не рвался немедленно расправиться с чужаками – он милостиво ограничился обвинениями и насмешками в их адрес.
   – Пусть говорит, – прозвучало с разных сторон.
   – Пусть скажет, что хотел.
   – А мы посмотрим, – таково право толпы – последнее слово всегда остаётся за ней.
   Теламон с большой тревогой, а затем уже с интересом наблюдал эту перемену в поведении людей. Он всё больше и больше восхищался своим другом. Молодой человек теперь не сомневался, что Геракл одолеет чудовище, раз он смог усмирить разъярённую толпу и избежать немедленной расправы над ними. Сделав такие выводы, Теламон поспешно выступил вперёд, на помощь другу, и тут же испортил хрупкое перемирие, достигнутое Гераклом.
   – Странный вы народ, троянцы. Перед вами стоит человек, который знает, как избавить вас от беды, а вы глумитесь над ним и оскорбляете его. И это вместо того, чтобы умолять его спасти вас.
   Теламон не обратил внимания на неодобрительный ропот, он продолжал, повысив голос, вполне уверенный в своей правоте.
   – Геракл, на твоём месте я не стал бы помогать им, – весьма довольный собой, Теламон посмотрел на друга.
   – Ты что несёшь, – прошипел позеленевший Геракл. – Хочешь, чтобы нас растерзали немедленно?
   – Но ведь это правда, Геракл, – воскликнул молодой человек.
   – Замолчи, – герой решительно отодвинул Теламона от развороченного парапета, приняв на себя все угрозы и плевки.
   А толпа уже бушевала с новой силой. Слова Теламона спровоцировали приступ ярости, людская волна вновь накатывала на ступени дворцовой лестницы, беснуясь и крича.
   – Смерть им, – гудело в воздухе.
   – У вас нет выбора, – ревела толпа.
   – Либо мы сейчас растерзаем вас…
   – Либо говори, что ты намерен делать, – подхватил народ.
   Теламон в страхе прижался к стене, наблюдая результат своей смелой речи. Лица людей слились в единое злобное месиво, а крики превратились в кровожадный вой.
   Вот оно, чудовище, – подумал молодой человек, – и кто меня дёрнул обращаться к ним с речью? Теперь нам точно конец. Если только какое-нибудь чудо не случится, но это маловероятно, ведь чудес не бывает.
   Теламон закрыл глаза, а потому не видел, как приоткрылись двери и лёгкая фигурка выскользнула на площадку. Геракл тем временем в одиночку держал оборону, сдерживая натиск толпы.
   – Успокойтесь, никто не хотел оскорбить вас, троянцы. Дайте сказать… – в который раз герой безуспешно пытался утихомирить толпу.
   – Дайте ему сказать, – каким бы слабым не был голос Гесионы, однако именно он, этот нежный высокий голосок заставил народ замолчать. Троянцы смотрели на свою царевну, словно то был призрак, вернувшийся к жизни, чтобы лишний раз напомнить им, как жестоко они поступили.
   Появление Гесионы вызвало замешательство: народ попятился, закрывая рты, опуская глаза, чтобы ненароком не встретиться взглядом с недавней жертвой.
   – Троянцы, выслушайте его. Этот смелый человек спешил в Трою, узнав о нашей беде. Он никого не убивал, клянусь вам. Дион и другие жрецы погибли в пасти чудовища. Это правда… – торопливо говорила девушка. Народ угрюмо слушал её. Почувствовав недоверие и злобу толпы Гесиона сбилась, но сумела справиться с волнением, и перешла к главному: – По крайней мере, выслушайте его. Он может спасти наш город от чудовища. А если не спасёт – ну что ж, тогда вы отведёте меня обратно на берег моря.
   Она стояла простая и трогательная перед своими согражданами, смиренно ожидая реакции толпы. Внимательный взгляд больших серых глаз скользил по лицам собравшихся, пытаясь уловить признаки перелома в настроении людей.
   – Пусть говорит, чего там… – выдохнула толпа. Казалось, напряжение постепенно начинает спадать.
   Геракл благодарно сжал девушке руку чуть выше локтя и, не теряя драгоценных мгновений, произнёс:
   – Самое сложное я возьму на себя. От вас потребуется всего-навсего соорудить насыпь в порту.
   Народ взорвался немедленно, едва Геракл закрыл рот.
   – Что? Что ты сказал?
   – Какую такую насыпь?
   – Да оно сожрёт нас, пока мы будем махать лопатами.
   Гесиона, не ожидавшая такой реакции, растерялась совершенно. Стало ясно: её заступничество ни к чему не привело, её слова немедленно были забыты, а на саму девушку теперь никто не обращал внимания. Вся злобная энергия толпы выплескивалась на чужеземцев.
   – Он издевается над нами, – кричали люди.
   – Ищи дураков.
   Вот осиное гнездо. Что бы я ни сказал – всё вызывает приступ ярости. Эти люди требуют, чтобы их спасли, но при этом сами ничего не хотят делать. Зря я ввязался в эту историю. Плыл бы себе спокойно во Фракию и горя не знал. А теперь вот выпутывайся, как хочешь. Ладно был бы один, а то вдвоём с мальчишкой – не бросать же его.
   Эти мысли никак не отразились на мужественном лице Геракла. Герой повернулся, посмотрел на бледное лицо Теламона, отметил восхищённый взгляд молодого человека, проследил направление этого взгляда и усмехнулся: тут того и гляди растерзают, а он кроме девушки ничего не видит. Ну что с влюблённого возьмёшь? Теламон, и правда, не сводил глаз с Гесионы, едва та произнесла первые слова, появившись на площадке. Обладательница изящной фигурки облачённой в коротенькую белую тунику полностью завладела мыслями молодого человека – Теламон погрузился в грёзы, а вполне реальная опасность отступила на второй план.
   Придётся думать за двоих – это ясно.
   Геракл сделал вид, будто не слышал оскорбительных криков троянцев.
   – Даю вам слово, что самое большое, через два дня, я избавлю вас от чудовища, – громогласно выдохнул герой.
   Площадь опять пришла в движение, недоверчивые голоса зазвучали со всех сторон:
   – Два дня слишком много. Да они сбежать успеют.
   – Сбегут, конечно, – выражал своё мнение народ.
   – Куда нам бежать? Вы знаете не хуже меня, за троянскими стенами нас ждёт смерть, – заметил Геракл.
   – Здесь вас тоже никто жалеть не станет, – последовал твёрдый ответ.
   – Мы глаз с вас не спустим. Правда, троянцы?
   – Будем караулить вас день и ночь – так и знайте.
   Может быть, в этой толпе и есть люди, которые думают иначе, но по каким-то причинам не решаются высказать своё мнение. Что ж, это понятно: идти наперекор большинству – всегда чревато. Не будем лишать их шанса проявить себя.
   Так думал Геракл под злобные выкрики толпы.
   – Делайте, что хотите, – устало произнёс герой. – Я больше ничего не жду от троянцев, но если среди вас всё же найдутся смелые люди – пусть завтра утром придут сюда. Ваша помощь может оказаться не лишней.
   С этими словами герой развернулся спиною к бушующему людскому морю и, пропустив вперёд себя Гесиону и Теламона, скрылся за входными дверями, предоставив толпе определяться самой, что ей делать. Между тем, на Трою давно спустился вечер. Город зажёг огни, темнота приглушила звуки, измотанные троянцы постепенно расходились по домам, оставив на площади лишь самых рьяных поборников справедливости.

6. Глава следующая, из которой становится понятным, почему спасение Трои от чудовища не вошло в число подвигов Геракла

   – Царь изволит отдыхать.
   Получив такой ответ, друзьям не оставалось ничего, кроме как расположиться в апартаментах для гостей, куда отвела их Гесиона. Встревоженная девушка сразу убежала к отцу. Вечерний сумрак вскоре проник в комнаты, молчаливые слуги зажгли огни и принесли ужин. Геракл блаженно растянулся в горячей ванне, Теламон, развалившись, восседал за столом.
   – Знаешь, Теламон, у меня нет никакого желания вызволять из беды этих людей. Абсолютно никакого, – начал Геракл, из полуприкрытых век наблюдая, какое впечатление произведут на друга его слова.
   – Ничего удивительного, – отозвался тот. – Они вполне заслужили своё чудовище.
   – Вот и я говорю. Давай воспользуемся этой ночью. Смотри, кругом темнота, все заснули как будто, – продолжал Геракл.
   – Ну не все. Только взгляни на площадь, мы даже из дворца не выйдем. Нас тут же схватят, – Теламон подошёл к окну и осторожно приподнял занавеску. Притихшая площадь, окутанная тьмой отнюдь не была пуста: тут и там горели огни, мрачные тени не спеша передвигались от одного костра к другому, освещая факелами путь.
   Геракл помолчал немного, затем выбрался из ванной, завернулся в махровую простыню, занял своё место за столом и, наконец, окликнул Теламона, тщетно старавшегося подсчитать, сколько троянцев остались их караулить.
   – И много там народу?
   – Похоже, да, Геракл.
   – Тогда не стой там, не нужно раздражать их. Тем более что мы и не пойдём туда, Теламон, – Геракл принялся быстро поглощать холодный ужин. – Мы с тобой отправимся на конюшню. Там как раз стоит пара прекрасных крылатых коней. Улетим – и поминай, как звали. Пусть троянцы сами решают свои проблемы.
   – И бросим на произвол судьбы Гесиону, её братьев, их больного отца – да ты что, Геракл? Ведь её снова отведут на берег моря, – возмутился Теламон.
   – Конечно, отведут, можешь не сомневаться, – Геракл аппетитно обгладывал бараний бок. – Впрочем, раз она так тебе приглянулась, можешь взять её с собою.
   – Она не согласится на побег. Разве такая девушка, как она, сможет покинуть родной город, своего отца, всех родных, а тем более в беде? – продолжал молодой человек.
   – А почему нет? Ты слишком восторженного мнения о женщинах вообще, и об этой крошке в частности. Что, впрочем, не удивительно, учитывая твой возраст. Побег не так уж плох сам по себе – подумай, сколько романтики. Любовь ещё и не на такое способна, поверь мне, Теламон, – с долей цинизма заключил Геракл.
   – Может быть. Очень может быть, что всё так и есть, как ты говоришь, но я вовсе не хочу похищать её, тем более, увозить силой, под покровом ночи, словно преступник. Геракл, я хочу просить её руки при свете дня, хочу получить согласие самой Гесионы и её родных добровольно, от сердца, а не слышать проклятия и угрозы в свой след.
   – Уж не надеешься ли ты, что девушку отдадут тебе в качестве награды, за то, что я убью чудовище? – насмешка точно определила надежды молодого человека. Геракл пытливо смотрел прямо в глаза юноши.
   – Ну да… То есть я хотел сказать, что помогу тебе справиться с ним. Я стану сражаться рядом, Геракл, – не сразу нашёлся Теламон.
   – Рядом он будет, эка невидаль, – усмехнулся Геракл. – В таком случае мне придётся не столько биться с монстром, сколько смотреть, как бы он тебя не сожрал.
   – Ты несправедлив ко мне, Геракл, – обида горькой нотой прозвучала в словах Теламона. – Ты даже не рассказал мне о том, что придумал, чтобы сразить монстра.
   – Сразить монстра, сразить монстра, – заворчал Геракл. – Похоже, что здесь никто, кроме нас с тобой об этом не думает. Царь и тот нас не принял, а ведь ему-то это как раз нужно больше всех. Что скажешь, друг?
   Но не успел Теламон открыть рот, как в дверь постучали. Друзья одновременно перевели взгляд на резную дубовую дверь, затем переглянулись, стараясь сообразить, кому они понадобились среди ночи. Теламон вскочил и, путаясь в складках широкой простыни, поспешил открыть двери – на пороге стояли два оставшихся в живых брата Гесионы.
   Тифон и Гикетаон предстали перед героями взволнованными и оттого невероятно бледными. Молодых людей переполняли эмоции, они едва сдерживались, чтобы не заключить в дружеские объятия своих гостей, ведь Гесиона во всёх подробностях передала им события из недавнего противостояния на дворцовой площади.
   – Вас послали нам боги в трудный час, – наконец вымолвил Тифон.
   – Вы вернули нам надежду на счастливый исход, теперь мы знаем, что монстр, осадивший Трою, будет повержен, – слова Гикетаона прозвучали торжественно.
   – Да, – поддержал его брат, – мы готовы помочь вам: располагайте нами, приказывайте, просите что угодно в награду – всё будет исполнено, даём вам слово чести, – продолжал Тифон. – Отец наш болен, потому мы от его имени вправе распоряжаться всем в Трое: будь то люди, сокровища или что другое. Лишь бы вы спасли наш город от чудовища.
   – Благодарные троянцы воздвигнут вам золотые статуи и воспоют вас, как своих героев, – подхватил Гикетаон. – Только скажите, что потребуется от нас – мы всё исполним в точности, можете быть уверены.
   Наши герои молча смотрели на этих молодых людей, что, сами того не зная, только что опровергли пессимистичные прогнозы Геракла и даже заставили испытать нечто вроде угрызений совести прославленного героя. «Вот так штука, – думал Геракл, – есть ещё троянцы, готовые служить отечеству, вот они, смелые, отважные, а я-то думал, будто погрязнув в роскоши Трои, здешние жители стали трусливы и расчётливы. А значит, не способны на благородные порывы. Я ошибся. Может, оно и к лучшему».
   – Проходите, не стойте в дверях, – наконец произнёс герой. – За чашей доброго вина удобнее вести беседу.
   И все четверо расположились за столом, дабы продолжить разговор. Мы же на время оставим их в покое, а сами попробуем разобраться в тайных и явных причинах, побудивших молодого Теламона добиваться с такой внезапной настойчивостью руки дочери царя Трои.

7. Тайные и явные причины

   Небольшой живописный остров Эгина в числе других островов Саронийского залива волею богов расположён недалеко от побережья Аттики, настолько недалеко, что любопытный путешественник, вздумай он забраться на гору Панеллений, самую высокую вершину острова, когда она не закрыта тучами, увидит вдалеке очертания афинского порта Пирей. Парусное судно уже к вечеру достигнет Пирея, если в полдень отчалит от одной из двух эгинских гаваней. Земля Эгины довольно скудна и требует неустанного внимания и заботы со стороны населения острова – недаром говорят, будто жители Эгины прежде были муравьями, так они трудолюбивы, терпеливы, упорны в своих начинаниях и бережливы. Мирмидонцы – называют они сами себя, так же называет их царь острова Эак, получивший Эгину во владение от своего отца Зевса. Чтобы Эаку было спокойнее управлять Эгиной, боги позаботились окружить остров подводными скалами и коварными рифами – с тех пор Эгина – самый неприступный из островов Эгейского моря.
   Эак, а читатель, наверное, помнит, как сей достойный муж помогал богам возводить троянские стены, сумел завоевать уважение и любовь всех соседей от Спарты до Афин. Лишь одного не смог сделать Эак – добиться мира в собственной семье. Жена его, Эндеида родом из Мегары, слыла женщиной властной, самолюбивой и капризной. Она частенько трепала нервы царственного супруга по всякому ничтожному поводу, да так, что он предпочитал сбежать от неё куда-нибудь на строительство в Трою или в Афины или в чужие объятия. Там он находил мир и покой, а потому вскоре Эндеида пожинала плоды своего неуемного нрава: однажды, прекрасным утром Эак принёс в покои скромного дворца Эгины пищащий свёрток и велел жене срочно найти кормилицу. Царь Эгины не сводил полного нежности взгляда с младенца и провёл целый день возле ребёнка, с восторгом наблюдая, как тот ест и спит, поскольку новорожденный кроха, само собой разумеется, больше не умел делать ничего.
   – Это мой сын, – заявил Эак жене. – Я назову его Фок.
   – Ты с ума сошёл, – тут же закатила истерику Эндеида. – У тебя уже есть сыновья. Тебе что двоих мало, что ли? Что за шлюха родила тебе этого ублюдка?
   – Не смей оскорблять мать моего ребёнка, – последовал сдержанный ответ.
   – Я тоже мать твоих детей. Ты что, забыл? – верещала жена.
   – Ничего я не забыл. Но если ты сейчас же не закроешь рот, то живо отправишься домой к отцу.
   В голосе Эака звучало нечто такое, что Эндеида быстро прикусила язык. До сих пор муж никогда не разговаривал с ней так. Эак, воспользовавшись тишиной, продолжал:
   – Все мои сыновья – Теламон, Пелей и Фок – вырастут вместе, на всех хватит моей любви и твоей тоже – хорошенько запомни это.
   С того дня Эндеида возненавидела маленького Фока. Исподтишка, не осмеливаясь открыто вредить ребёнку, она старалась обделить его, а своим сыновьям внушала день за днём ненависть к младшему брату. Много воды утекло с тех пор, дети выросли и возмужали, превратившись в статных красавцев, но хотя они и жали друг другу руки, однако в тайне два брата ненавидели младшего и завидовали ему: Фок слыл любимчиком отца. Эак не умел скрыть своей привязанности к этому ребёнку, но, что было не менее важно для тщеславных молодых людей – Фок успешнее братьев выступал в играх, проводившихся на Эгине, юноша, хоть и был моложе, однако не уступал своим братьям в силе и ловкости. Улыбки местных девушек, чествовавших победителя чаще доставались Фоку, и каждый мирмидонец знал, что на этого юношу их царь возлагает особые надежды. А Эндеида умело настраивала своих детей против брата, ловко направляла неокрепшие души сыновей в нужное ей русло, постепенно, капля за каплей, превращая досаду поражения в зависть, зависть в неприязнь, а неприязнь в ненависть. Однако следует признать, при всей предвзятости этой женщины, что страхи её отнюдь не были беспочвенны. Остров Эгина, как он ни был хорош, однако то был лишь небольшой остров, слишком небольшой для самолюбивых амбиций супруги царя Эгины. Может быть, два брата и поделят власть, но трое – это слишком.
   Троим наследникам тесно на Эгине – это ясно, как белый день – рассуждала Эндеида. Как поступит Эак? Кому завещает он своё царство? – этот вопрос изводил жену царя днём и ночью. Цветущая женщина, ибо злобная женщина тоже может радовать глаз хотя бы издалека, итак, цветущая женщина стала худеть, в густых волосах щедро блестела седина, а глубокая морщина пересекла лоб: Эндеида страдала бессонницей и всё чаще срывала свой гнев на пасынке. Отношения накалились до предела, и, встречаясь утром за завтраком, члены семьи чувствовали злобное напряжение, витавшее над столом. Еда застревала в горле у Фока и, в конце концов, не выдержав, он однажды обратился к Эаку:
   – Отец, отпусти меня посмотреть мир. Наш остров хорош, но слишком уж мал – даже убежать некуда.
   Эак понял, что хотел сказать ему любимый сын и нашёл эту просьбу вполне мудрой и своевременной: отъезд Фока разрядит обстановку, пусть уляжется накопившаяся злость и забудутся обиды. Итак, Эак дал добро, и Фок отбыл в Фокиду. А в скором времени к Эгине причалил корабль Геракла, и юный Теламон, охваченный жаждой странствий, до глубины души потрясённый рассказами героя, присоединился к нему, чтобы, в конце концов, оказаться в Трое и встретить на морском берегу прелестную девушку, прикованную к скале. Итак, красавица Гесиона, как мы знаем, произвела неизгладимое впечатление на юного Теламона, а чудовище, само того не зная, оказало молодому человеку неоценимую услугу, сожрав лошадей. Будь нашим путешественникам на чём ехать, скорее всего Теламон увёз бы девушку в качестве трофея на корабль, ожидавший их возвращения в Ассе. То обстоятельство, что Гесиона оказалась троянской царевной, в корне меняло дело. Честолюбивые мечты молодого человека сразу вырвались наружу из глубины подсознания, где дремали, ожидая подходящего случая. В самом деле, что ждало Теламона на Эгине? Шаткая перспектива совместно с братом управлять маленьким небогатым островком, окружённым к тому же могущественными соседями, ведь вся независимость Эгинского царства держалась по существу лишь на уважении к их отцу Эаку, что водил дружбу с богами и умел управлять погодой в общих интересах – во время засухи, случавшейся довольно часто, все соседи спешили к Эаку – он молил богов и те неизменно посылали дождь на высохшую землю. Не станет Эака, что станется с Эгиной? Сможет ли он с Пелеем отстоять остров? И ещё неизвестно, кого объявит отец своим приёмником? Может, его, Теламона, а может, Пелея, а может, и Фока. Перспектива рисовалась отнюдь не радужная. Потому узнав, что спасённая ими девушка – дочь царя Трои, в душе Теламона пробудились честолюбивые мечты. Стать зятем могущественного царя, зажить в богатстве и роскоши, что и не снилась никому на родной Эгине, остаться здесь, в великолепной Трое – что может быть лучше? Эти соображения беспрестанно волновали Теламона, потому он с негодованием теперь отвергал всякую мысль о побеге: молодой человек представлял, как ведёт Гесиону под венец, и для этого всего лишь надо, чтобы Геракл убил чудовище. Тогда он получит девушку – в этом Теламон не сомневался.

8. Торг уместен

   – Если завтра наберётся достаточно людей…
   – Многие придут, можете не сомневаться.
   – Вот и хорошо. Тогда мы соорудим насыпь в порту возле самой воды такой высоты, чтобы голова чудовища доставала аккурат до верха. А тем временем прикажите выделить талант золота – я думаю, хватит одного – ваши литейщики и кузнецы изготовят диск шириной с его пасть, да пусть отполируют хорошенько, чтоб блестел так, что глазам становилось больно. Впрочем, я сам объясню мастерам…
   Геракл увлёкся, рассказывая молодым троянцам, что предстоит сделать завтра. Дух победы, подкреплённый добрым вином, витал в воздухе, и казалось, что страшный монстр, осадивший Трою, всего лишь недоразумение, устранить которое проще простого. Комната для гостей незаметно превратилась в пиршественный зал, где расторопные слуги подали на стол всё, что только нашлось в поздний час на кухне троянского дворца. Чаши наполнялись вновь и вновь, тостам и приветствиям не было конца – ни одно событие прошедшего дня не осталось без внимания пирующих, и каждое из этих событий, и вполне справедливо, стоило того, чтобы опустошить за него чаши.
   – А как будет благодарен вам отец за всё, что вы сделали. Ведь Гесиона – его любимица, – у разомлевшего Гикетаона голос то и дело прерывался от нахлынувшего чувства благодарности.
   – Ты прав, – поддержал его старший брат. – Друзья, – продолжал Тифон, поднимаясь с чашей в руках, и восторженно обратился к гостям: – Друзья, наконец-то Троя избавится от кошмара и сможет вернуться к нормальной жизни. И всё благодаря вам.
   – Будет вам, – прервал щедрые дифирамбы Геракл. – Чудовище всё ещё разгуливает здесь.
   – Но ему недолго осталось, – перебил его Теламон. – Не волнуйтесь, ребята, мы с ним разделаемся, будьте уверены.
   Вино вскружило голову молодому человеку, страхи отступили, а надежды, напротив, обрели реальные очертания. Теламон опьянел совершенно от восторженных речей, и троянцы только способствовали этому, то и дело повторяя:
   – Вы – настоящие герои.
   И Теламон, на счету которого не было ни одного подвига, возомнил себя героем под сладостные речи восхищенных троянцев. У его ног уже блестела чешуя поверженного монстра, Теламон брезгливо отшвырнул прочь безжизненную когтистую лапу, оказавшуюся на поверку обглоданной бараньей лопаткой, с трудом поднялся из-за стола и, пошатываясь, расплескивая вино, подошёл к Гераклу, обнял его, от избытка чувств в глазах Теламона показалась слеза:
   – Я предлагаю выпить за героев. Да, за героев, за подвиги, что им предстоят и за награды, что ожидают их. Ура.
   Его поддержали с большим энтузиазмом – чаши поднялись одновременно и были выпиты до дна. Молодые троянцы не сводили восхищённых глаз со своих гостей. В них ясно читалась надежда и даже уверенность в счастливом исходе. Геракл был смущён. Столь искреннее восхищение, столь безоговорочное доверие, выказываемое за этим столом не слишком вязалось с недавней злобой толпы, дежурившей под окнами дворца. Геракл и хотел бы забыть, утопить на дне кубков и чаш обиду за оказанный троянцами приём, да не мог. Как не старались братья Гесионы растопить лёд непонимания, как ни торопились они клясться в вечной дружбе, а для Геракла ещё звенели оскорбительные крики толпы, возмущали голословные обвинения и дерзость троянцев. Попроси жители Трои его – он убил бы чудовище, не требуя никаких наград, но сейчас Геракл не стал останавливать друга, когда тот заикнулся о наградах победителям. А воодушевленный Теламон продолжал:
   – Герои рискуют жизнью, спасая многих. Думаю, они вправе рассчитывать на благодарность…
   – Конечно, о чём речь, – подхватили троянцы.
   – Вот и я говорю. Например, Гераклу, а он скромничает, мой добрый друг Геракл, ему по нраву пришлись крылатые лошади. Клянусь, мы ничего подобного никогда не видели. Эти лошади прекрасны и быстры. Много подвигов можно совершить, имея таких коней.
   Теламон сделал паузу, предоставляя молодым людям ответить именно так, как того требовал поставленный вопрос.
   – Они ваши, – благородные троянцы с готовностью отдали бы всё, чем располагали, лишь бы спасти свой город. Поэтому Тифон не медлил с ответом. – Как только чудовище будет повержено, мы тотчас отдадим вам лошадей.
   – Это достойная награда. На таких конях вы мигом доберётесь до своего корабля.
   Да он мастер торговаться, мой юный друг – думал Геракл, молча наблюдая эту сцену. – И ведь он прав, получить таких лошадей, в самом деле, очень заманчиво. Правда, бескорыстием здесь и не пахнет, а значит, предстоящее сражение ничего общего с подвигом не имеет. Пусть так, но становится ли оно от этого легче? Ладно, послушаем, что ещё взбредёт в голову этому хитрецу.
   А Теламон тем временем мечтательно закатил глаза, напустив на себя весьма печальный вид, и дрожащим голосом молвил:
   – Ах, дорогие мои, как у вас всё просто. Доберётесь, мол, до корабля – и вперёд, навстречу новым подвигам. А если сердце своё один из героев навсегда оставил здесь? Если ему по большому счёту не нужна крылатая лошадь? Он даже готов расстаться с другом, забыть родину и начать новую жизнь здесь, на чужбине. И всё – ради любви, – заключил Теламон.
   – Ради любви? – троянцы растерянно переглядывались, явно не понимая, что, собственно, хотел сказать им новый друг.
   Напустил туману – конечно, они не поняли, ничего удивительного в этом нет, – решил Геракл, – пора вмешаться, а то мой бедный друг останется без невесты.
   – Выражайся яснее, Теламон. Не слушайте его, ребята. У него язык заплетается. Теламон грезит наяву. А всё потому, что ваша сестрёнка никак не выходит у него из головы. Влюбился – с кем не бывает.
   И, поскольку не ожидавшие услышать такие речи троянцы продолжали хранить молчание, Геракл с самым простодушным видом произнёс:
   – Ведь это он её спас. Вот как бывает, её спас, а сам погиб. Что молчите? Теламон вполне достойная пара для вашей Гесионы, даже не сомневайтесь. Происхождение у него самое что ни на есть отменное – лучше и желать нельзя. Сей молодой повеса ни кто-нибудь, а сын царя Эгины. Может, слышали?
   Троянцы отрицательно замотали головами. Геракл снисходительно пояснил:
   – Есть такой огромный остров – Эгина. Правит им могущественный царь Эак, настолько могущественный, что все соседи трепещут перед ним, а это его сын, единственный и горячо любимый. Лишь жажда подвигов и приключений толкнула Теламона покинуть отца. Он и не думал встретить здесь, так далеко от дома любовь всей своей жизни. Поверьте, мой друг ни о чём больше и думать не может, как только о красавице Гесионе. Ему спокойнее будет биться завтра с чудовищем, (да и мне тоже) если девушку отдадут за него в качестве награды за победу.
   Тифон и Гикетаон в замешательстве развели руками.
   – Без отца мы не вправе…
   – Ну вот. Да без Теламона стоять ей сейчас у скалы. Что вы, в самом деле? Как чудовищу её отдать – так вы позволили, а тут такой красавец сватается, а вы мнётесь. Не отдадите Гесиону – сами чудовище своё усмиряйте, – нашёл нужным слегка надавить на них Геракл.
   – Мы уговорим отца, – поспешно отвечали троянцы.
   – Сами обещали любую награду, – обиженным тоном изрёк Теламон. – А когда у вас её просят, так сразу юлить начинаете, отказываться.
   – Мы обещаем – сделаем, всё, что только сможем.
   – Вот так-то лучше, – это было последнее, что смог произнести Теламон. Сон склонил буйную голову прямо на стол, среди чаш и яств, и молодой человек сладко засопел.
   – Ну что ж, отдыхайте. Не будем вам мешать, – откланялись озадаченные троянцы.
   Геракл проводил их до дверей, потушил огни, лёг и сразу заснул.

9. Сражение

   – И это всё?
   Разочарованный тон Геракла был вполне объясним. Битый час герои ожидали возле дворцовой лестницы троянских добровольцев, но лишь горстка храбрецов откликнулась на вчерашний призыв Геракла. Всего десять человек стояли перед ним, растерянно оглядываясь по сторонам.
   – Подождём ещё немного, – предложил Тифон. – Мы собирали ополчение. Тогда пришли многие. Не может быть, чтобы троянцы… Они, должно быть, не расслышали или не поняли… – его жалкая попытка объяснить нежелание жителей города проявить мужество была вполне простительна, ведь так трудно признать очевидное.
   – Ну да. Скажи лучше – не захотели, а ещё вернее – испугались, – Геракл безжалостно прервал молодого человека. – Мы не можем позволить себе стоять здесь целый день, – и обратился к пришедшим: – Отправляйтесь по домам. Насыпь отменяется.
   – Как отменяется? – удивился Теламон. – А как…
   – Ты что хочешь? – злобно зашипел на него Геракл. – Чтобы я послал на верную смерть этих людей, что поверили мне и пришли сюда? Да ты что. Здесь нужно человек сто, не меньше, а вдесятером что они успеют сделать? Чудовище сожрёт их прежде, чем они приступят к работе, – и, повысив голос, закричал на топтавшихся на месте добровольцев: – Что медлите? Вы смелые люди, но вас слишком мало. Уходите, не стойте напрасно.
   Те, поняв, наконец, что их помощь не понадобится, медленно направились прочь, то и дело оборачиваясь, словно надеясь, что в последний момент их окликнут.
   – Кто-нибудь может объяснить мне, почему в таком большом городе, как Троя, нашлось так мало отважных людей? – и, хотя вопрос Геракла не был адресован никому конкретно, молодые царевичи заметно побледнели, а Тифон прошептал едва слышно:
   – Хотел бы я знать – почему.
   Они всё ещё стояли на лестнице, ожидая дальнейших указаний Геракла. Тот медлил, явно обдумывая что-то. Осторожный Теламон, которому очень не нравились косые взгляды дежуривших на площади с прошлой ночи людей, первый не выдержал, прервав напряжённое молчание:
   – А как мы станем сражаться?
   И получил исчерпывающий ответ.
   – Нам придётся вместо насыпи использовать городские стены. Надеюсь, они подходящей высоты. Там есть смотровая площадка? – обратился Геракл к троянцам.
   Те с готовностью отвечали:
   – Да, на каждой башне есть и даже проходы имеются между ними везде, кроме западной стены – там ширина кладки не позволяет.
   – Вот и хорошо. А теперь – в мастерские. Не будем время терять, – заметно повеселел Геракл.
   Приземистые строения троянских мастерских располагались не в лучшей части города. Согласно проекту основателя Трои все ремесленники разместились вдоль одной из окраин на довольно внушительной площади – это был настоящий лабиринт из низеньких домишек, переходов, открытых площадок и подземных помещений. Здесь день и ночь кипела работа: здесь ковались затейливые ограды и решётки, здесь отливались статуи богов, здесь изготовлялись дорогие украшения и великолепная посуда, здесь появлялась на свет богатая одежда и превосходная обувь – здесь было решительно всё, но лишь доспехи и оружие, как мало востребованные вещи, явно проигрывали остальным изделиям в количестве. Едва ступив на порог мастерских, наши герои оказались среди великого множества самых разных вещей – серебряные кубки, чаши, богато украшенная сбруя, статуэтки тонкой работы и расставленные вдоль закопченных стен отливы статуй выше человеческого роста – от восхищения Теламон открыл рот и, совершенно забыв цель приезда, принялся разглядывать изделия троянских мастеров. Геракл тоже оглядывался по сторонам, но совсем с иной целью: он искал оружейный зал. Торопливо оглядев одно помещение, герой переходил в другое и, опять не найдя необходимого, Геракл шёл вперёд, оставив позади отстававших друзей. В последнем зале от дыма и копоти было трудно дышать, возле очагов тут и там сновали люди, сажа прочно въелась в их кожу, огненные блики освещали их лица кровавым блеском, расплавленный металл обдавал их нестерпимым жаром. В двух шагах от очагов шипела вода, принимая раскалённую заготовку, кузнец лихо подхватил её, бросив на наковальню – сразу зазвенели молотки, выправляя отлитую форму.
   – Вот что нам нужно, – остановился Геракл. Прямо перед ним на широком стеллаже разместились доспехи: несколько прекрасно отлитых шлемов, лёгких щитов, обитых медью, затейливых панцирей, щеголеватых наколенников.
   – Это сделано на заказ, – раздалось над ухом. – Господин желает такие же?
   Геракл посмотрел на подошедшего, высокий кузнец добродушно улыбался. Мелкие оспинки портили его широкое лицо, опалённые брови поднялись изумлёнными дугами, едва царские сыновья вступили в зал, догнав Геракла, мастер почтительно отступил, но герой остановил его:
   – Покажи оружие.
   – Оружие? Вот сюда, здесь, сюда идите, – зачастил кузнец, явно стараясь угодить высоким гостям.
   Несколько копий прислонённых к стене, с десяток выгнутых мечей – Геракл удивлённо разглядывал жалкую выставку готовых изделий, каждое из которых, вне всякого сомнения, выполнено превосходно, а украшено богато, даже порой вычурно – гравировка, завитушки всякие: «Таким оружием только щеголять перед дамами», – думал герой.
   – И это всё? – второй раз за день этот простенький вопрос повис в воздухе.
   – Всё, – ответил кузнец. – Это на заказ, индивидуальная работа. Этот вот, например, – он указал на меч, рукоятка которого была выполнена в форме змеиной головы, – этот для старшего сына Алкиноя, а этот для храма Зевса жрецы заказывали. Здесь гравировка…
   – Я спрашивал тебя не об этом. Где оружие для каждого троянца? Где доспехи для защитников города? Для стражи, наконец? Что молчишь?
   Молодые царевичи пришли на выручку своим мастерам.
   – При караульнях есть склады оружия для стражи. А здесь изготавливают лишь лучшие образцы, для состоятельных троянцев, – со знанием дела ответил Тифон.
   – Да и зачем нам много оружия? – поддержал брата Гикетаон. – Никто ещё не нападал на Трою.
   – Когда нападёт – будет поздно, слышите? Теперь понятно, почему так мало нашлось охотников защищать свой город. В Трое нет боевого духа, здесь сплошь купцы да лавочники, для которых понятие отечества – пустой звук. Они охотно сменят его, лишь только найдут более выгодное место для своей торговли, – сокрушался Геракл.
   – Потому-то у вас вместо воинов и героев на морском берегу оказалась девушка, откупиться хотели вместо того, чтобы бросить вызов чудовищу, – продолжил его рассуждения Теламон. – Сейчас вам, можно сказать, повезло – вас выручит Геракл. А потом, что вы будете делать потом, троянцы? Как станете защищать свой город?
   – Вам нужно всерьёз заняться обороной, если вы и впредь хотите жить спокойно – запомните хорошенько эти слова, друзья мои. А теперь, – сменил тему Геракл, – теперь займёмся тем, ради чего пришли. Вы сможете отлить диск того размера и прочности, что я укажу? – спросил он мастеров.
   – Только прикажите, мы всё сделаем, – ответили те.
   До самой ночи оставался Геракл в мастерских, до самой ночи здесь горел огонь, и до глубокой ночи трудились люди, чтобы к утренней заре хитроумное приспособление героя было доставлено к северной части троянской стены, обращённой к морскому порту.
//-- * * * --//
   Чудовище вальяжно развалилось на берегу у самой кромки воды, лениво подставляя бока тёплым лучам полуденного солнца. Волна набегала на песок, обдавая пенными брызгами нагретую чешую, монстр неторопливо переворачивался, волна накатывала вновь – от удовольствия чудовище закрыло глаза, блаженно причмокивало и сопело. Яркое солнце проникало сквозь тонкую кожу век, монстр отворачивал морду в сторону города, но блеск вновь слепил глаза. Чудовище загораживалось лапой, поворачивалось снова, однако сияние всё равно мешало отдыхать: оно исходило с двух сторон сразу, что явно противоречило здравому смыслу. «Два солнца – это слишком. Так не бывает», – решил монстр и открыл глаза. Одно солнце висело высоко над морем, там, где ему и положено быть в это время дня, другое светило слева. Оно расположилось низко, прямо над троянской стеной и посылало лучи в сторону разрушенного порта. Чудовище не колебалось более ни минуты, слишком хорошо был знаком ему этот блеск, оно узнало бы его, будь вожделенный золотой блеск всего лишь точкой на горизонте: от него кровь застывала в жилах и загорались глаза. Мигом блаженная истома улетучилась, монстр поднялся и дрожа от нетерпения устремился туда, откуда исходило волшебное сияние. Оно очаровывало, оно притягивало как магнит, оно пробуждало желание обладать им немедленно, прямо сейчас. Это золото, много золота – перед чудищем мысленно предстала подводная кладовая, куда можно разместить троянский трофей. Золотой диск ослеплял, он сводил с ума, уничтожая остальные мысли – чудовище не задавалось вопросом, как и почему вдруг золото оказалось на городской стене. Достаточно было увидеть его, чтобы забыть всякую осторожность. Да и кто решится встать на пути огромного монстра? Чудовище одним махом преодолело расстояние от порта до городской стены, ни на миг не упуская из виду слепящий диск, что становился всё больше по мере приближения к нему. За несколько шагов чудовище остановилось, часто дыша, сгорая от нетерпения:
   Вот оно, вот это чудо, всего в нескольких метрах над головой – достаточно встать на задние лапы, и оно моё.
   Монстр подошёл вплотную к стене, опёрся о шершавый камень и вытянул вверх передние лапы – они легли точно на верхний ряд кладки, между бойниц – монстр практически повис, стараясь подтянуть грузное тело – до блестящего диска оставалось совсем немного. Беспощадные удары обрушились с двух сторон одновременно: меч Геракла отсек правую лапу – она свалилась вниз, царапая острыми когтями кладку, горячий чёрный фонтан хлынул из открытой раны, заливая стену дымящейся густой массой. Чудовище отчаянно взвыло, замотало обрубком, отступило прочь, зажав левой лапой открытую рану.
   – Эх, сорвалось, – по плану Геракла герои должны были одновременно отсечь чудовищу обе лапы, едва они окажутся на стене. Для этого друзья заняли позиции с двух сторон под прикрытием диска, однако левой лапе повезло больше: меч Теламона не столь умелый и твёрдый, как того хотелось бы ему самому, глубоко ранил её, но отрубить не смог. Неудача, постигшая Теламона, в первую очередь губительно подействовала на него самого. Он никогда ещё так близко не видел монстров, чтобы уметь хладнокровно разделаться с ними. Глаза Теламона округлились, в них ясно отразился страх, зрачки расширились до предела – молодой человек застыл, полуживой от ужаса, выронив окровавленный меч себе под ноги. Его спасло лишь, что чудовище, обливаясь кровью, отпрянуло от стены, чтобы в следующий момент навалиться на неё мощным телом. Стена содрогнулась, смотровая площадка заходила ходуном, жуткий рёв оглушил героев.
   – Скорее, Теламон, помоги им, – грозно крикнул Геракл. Его крик вывел Теламона из оцепенения. Он бросился на помощь царским сыновьям.
   А герой был уже внутри частой клетки, намертво припаянной с внутренней стороны прямо в центре золотого диска. Два специально устроенных круглых отверстия позволяли Гераклу видеть врага и воспользоваться копьём, сам же герой становился неуязвим за прочными прутьями решётки. Теперь оставалось лишь главное – направить диск точно чудовищу в пасть, и эта пасть не замедлила показаться над стеной: свирепое чудовище пыталось ухватить зубами то, что не удалось с помощью лап. Молодые люди были наготове: Гикетаон, Тифон и Теламон что есть сил удерживали три деревянных бруска, поддерживающие диск в вертикальном положении. Объединив усилия, они не позволили золотой приманке упасть, направив её чудовищу в разинутую пасть. Кровавые глаза бешено вращались в каких-нибудь паре метров от них, окровавленная лапа пыталась дотянуться до смельчаков, из пасти посыпались сломанные клыки, а герои всё налегали на рычаги, стараясь как можно глубже загнать диск чудовищу в глотку.
   – Уходите, ребята, уходите, – Геракл заставил их отступить с площадки и вовремя: когтистая лапа силилась достать героев, они отпрянули и бросились к спасительной лестнице.
   Тем временем Геракл бешено орудовал копьём, нанося чудовищу глубокие раны внутри, стараясь проткнуть зловонное горло. Монстр пытался взвыть от боли, но лишь хрипел – он заметался из стороны в сторону, и как был с открытой пастью, ринулся прочь на трёх лапах, отчаянно мотая головой, но свалился на спину, извиваясь в траве, стараясь уцелевшей лапой извлечь погнутый уже диск из пасти. Решётка, защищавшая Геракла, стонала от ударов окровавленной лапы, герой отважно продолжал наносить ранения в глотку – на него из пасти сквозь прорези сочилась тошнотворная жижа, его ноги утопали в вонючей слюне вперемешку с кровью, а Геракл всё наносил беспощадные раны, всё глубже копьё раздирало плоть – чудовище содрогалось при каждом ударе, судорожно пыталось вздохнуть – оно истекало кровью, оно задыхалось, но оно было страшно в своей агонии. Геракл выбился из сил, а оно всё пыталось бороться. Сколько они носились по троянскому лугу, сколько раз душа героя готова была вылететь вон, сколько раз силы готовы были изменить ему, а измученные руки бессильно опуститься, лишь невероятным усилием воли смог подавить усталость Геракл. Когда, наконец, чудовище затихло, повалившись в траву, герой некоторое время стоял внутри своей клетки, не находя сил выйти наружу. А с троянских стен, между тем, раздавались победные крики – зрители рукоплескали герою, тому самому, кого ещё вчера намеревались растерзать. К нему спешили из ворот Теламон и молодые царевичи, а вместе с ними и жители Трои: толпа приветствовала его, как своего героя, и каждый норовил прикоснуться к поверженному монстру. Геракл выбрался наружу из укрытия, отбросил окровавленное копье. Монстр лежал на боку в луже крови, остекленевшим взглядом уставившись на троянские стены, из открытой пасти стекал клейкий вонючий ручеёк, лапы неестественно застыли, плоский хвост неподвижно распростёрся в примятой траве. Даже поверженное, искалеченное, чудовище выглядело страшно: несокрушимая броня всё так же блестела на солнце, загнутые когти, казалось, готовы были впиться в плоть, а открытая пасть – проглотить новую жертву. Троянцы с опаской приближались к монстру, осторожно дотрагивались до чешуи, заглядывали в чудовищных размеров пасть, где тускло поблескивал золотой диск. Лишь вездесущие мальчишки, сразу утратив страх, забирались на неподвижные лапы, скакали по чешуйчатой спине и сбегали по хвосту с воинственными криками, изображая героев.
   – Вот это да, – восторженно выпалил Теламон. – Браво, Геракл. Ты – настоящий герой.
   – Да, – поддержали его братья. – Это настоящий подвиг.
   – Вы тоже молодцы. Без вашей помощи ничего бы не вышло, – заскромничал Геракл. – Так что все мы в равной степени заслуживаем, чтобы нас чествовали, как героев.
   – Но ты один так рисковал… – восхищался Гикетаон.
   – Ну почему же. А там, на смотровой площадке, разве не все мы были в одинаковой опасности? – продолжал умалять свой подвиг Геракл, рисковавший в этом деле, безусловно, больше остальных.
   – Да что считать, ребята? Пойдёмте в город – пусть накроют столы в честь героев, пусть воспоют гимны, славя великий подвиг – будем праздновать победу. Троя наконец-то избавлена от чудовища, наша сестра жива, и больше никто не требует жертвы – это ли не повод выпить? Идёмте, друзья.
   С этими словами Тифон увлёк всю компанию к городским воротам, предоставив жителям города вволю любоваться тушей поверженного монстра, так долго державшего всю Трою в жутком страхе.

10. Раздача слонов

   Пока шли приготовления к предстоящему пиру, Геракл пытался привести себя в порядок. В самом деле, герой с ног до головы был в запекшейся крови, вязкая слюна склеила волосы, стянула кожу, зловоние расползлось по комнате, и рабыни сбились с ног, беспрестанно меняя воду.
   В ход пошли все обеззараживающие травы, что только нашлись в кладовых дворца – мыльный корень таял на глазах – Геракл подставлял своё тело умелым рукам троянских рабынь, постепенно очищавших героя от въедливой чёрной массы. Ловкие пальчики усердно тёрли могучую шею – пена коснулась волос, их сразу принялась массировать молоденькая рабыня – Геракл блаженно откинул голову и закрыл глаза, наслаждаясь процессом мытья. Мурашки забегали по спине от прикосновения ласковых женских рук, тёплая вода смыла вместе с пеной светлые пряди – голова обнажилась совершенно – Геракл растерянно взирал на свои волосы, плавающие вокруг него.
   Всё ещё не понимая в чём дело, он схватился за голову – кроме остатков пены – ничего, лишь гладкая мокрая лысина вместо былой шевелюры. Светлый завиток закружился в пушистой пене, герой зачерпнул воду – она просочилась сквозь пальцы, оставив мокрый клочок волос на ладони.
   Пряди медленно проплывали мимо, оседая на стенках ванны, а герой несколько минут оторопело смотрел на них, не в силах понять, что произошло. Рука машинально поднималась к голове, в надежде опровергнуть зародившуюся догадку, но, не найдя привычной шевелюры, снова опускалась в воду. Наконец, он понял. Геракл выскочил из ванны, схватил отполированный медный диск, и уставился в него, веря и не веря своим глазам: он был лыс, абсолютно лыс – в этом не осталось сомнений. Ошмётки его великолепной прически плавали среди пены, а вымытая голова сияла, словно яйцо. Больших трудов стоило рабыням убедить его закончить купание – свежевымытого героя натёрли благоухающими маслами, облачили в чистые одежды и оставили наедине со своим горем.
   – На кого я стал похож? Вот несчастье. Теперь кто на меня посмотрит? – причитал Геракл.
   – Ладно тебе, – успокаивал его Теламон. – Так тоже ничего. Только старше выглядишь. Что тоже неплохо, сразу видно – мужчина серьёзный.
   – Если бы я знал, что этим всё закончится, – продолжал стенать Геракл, дороживший своей шевелюрой.
   – Может, отрастут? – с надеждой предположил Теламон. Ему было искренне жаль друга.
   – Отрастут, как же. У этого монстра, похоже, ядовитая слюна. Хорошо глаза не разъела. Как я покажусь в Тиринфе? Да меня на смех подымут с лысой-то головой.
   – Хотел бы я посмотреть, кто рискнёт рассмеяться тебе в лицо. Тебя все знают, никто даже не подумает оскорбить тебя. Поднимайся, хватит плакаться, нас ждут. Нам, троянским героям пора к столу.
   Итак, столы накрыты. Прямо на площади перед дворцом расставлены вертела, винные кладовые дворца опустошены, любой желающий присоединиться к пиру найдёт себе здесь местечко. Весь город стекается сейчас ко дворцу, смех и песни не умолкают, чаши не устают наполняться и поднимаются вновь и вновь, чтобы воспеть славу своим героям. Счастливые троянцы мигом позабыли все сомненья, так недавно терзавшие их, теперь никто не вспоминает об этом: народ празднует победу, ведь монстр повержен, и больше нечего бояться. Царский стол, установленный на возвышении, особенно богат – конечно, ведь за ним сидят важные персоны: сам троянский царь, например. Лаомедонт выглядит осунувшимся и бледным после недавней сердечной болезни. Но держится бодро. Он мало пьёт, однако поднимает чашу всякий раз, когда раздаётся тост; царь оживлён, царь доволен, царь просто счастлив, как и последний его подданный, что Троя наконец-то в безопасности и весь недавний кошмар позади.
   Вся семья присутствует на пиру: в умопомрачительном наряде жена Лаомедонта Стримона, два старших сына, настоящие герои Тифон и Гикетаон, шестилетний Подарк капризничает на руках у старшей сестры своей Гесионы, остальные девочки (Астиоха и Килла) тоже здесь – чинно сидят за столом. Это лишний повод показать своим подданным: мы вместе, ничто не разлучит нас. На почётных местах пируют наши герои: Теламон и Геракл пьют вино, принимают поздравления, слушают здравицы в свою честь, опять осушают чаши – словом, отдыхают после проделанной работы. Молодые царевичи в восторге от своих дорогих гостей, Гесиона тепло улыбается Теламону, Лаомедонт жмёт им руки, называет спасителями отечества и клянётся в вечной дружбе.
   Однако лёгкая тень набегает на чело царя, едва вспоминает он недавний разговор с сыновьями. Помнит царь, какую плату требуют от него за спасение Трои. А между тем близится та минута, когда герои потребуют свои награды. Потребуют здесь, принародно, когда нет ни малейшего шанса ни назвать их требования чрезмерными, ни отказать им. Легко представить, как возмутятся троянцы, как вступятся они за героев и, вполне возможно, силой возьмут обещанное.
   Потому и тянет время царь, хотя старший сын в который раз бросает многозначительные взгляды на отца. Вот уже вечер зажёг огни, а простой люд охрип от песен, погасли жаровни и опустели котлы, а Лаомедонт всё сидит за столом, ловко уводя разговор в сторону, в сотый раз подробно расспрашивая о битве, которую, вообще говоря, он видел сам с другой смотровой площадки. Знает Лаомедонт, молодой человек, что так бесцеремонно претендует на руку Гесионы, – сын того самого раба Эака, что трудился у него на постройке стены. Очень уж похож Теламон на отца. Какой он царский сын? Да и не блистал он в битве с чудовищем. Выполнил только то же, что и сыновья Лаомедонта – подумаешь, подтолкнул бруском диск. Не заслуживает он руки дочери царя, поприличней жениха найдёт Лаомедонт для своей любимицы. Это решено.
   И коней крылатых жаль Лаомедонту. Возмущён он, хотя и не показал виду давеча, с какой лёгкостью сыновья его готовы расстаться с бессмертными лошадьми. Подарок самого Зевса пообещать каким-то проходимцам. Но знает царь, Геракл заслужил свою награду, а потому отказать он не вправе. Что обещано – надо выполнять.
   Однако слишком хитёр Лаомедонт, чтобы так просто было заставить его выполнить желание героя. Пока на площади накрывались столы, а Геракл отмокал в ванной, царь отправился на конюшни собственной персоной. Большое помещение походило на лабиринт из вольеров, отгороженных стойл и подсобных помещений. Лаомедонт крикнул конюхов – те предстали перед своим господином, готовые выполнить любой приказ. Доподлинно неизвестно, какие распоряжения отдал им царь, известно только, что все забегали, засуетились, в ход пошли перины, а отчаянное кудахтанье раздавалось весь остаток дня и всю ночь.
   Словом, пока народ пировал, на конюшне кипела работа, результаты которой мы увидим лишь утром, а пока Лаомедонт восседает за столом в окружении семьи и дорогих гостей, неустанно поднимает чаши, всякий раз превознося подвиг наших героев.
   – Отец, – не выдержал наконец Тифон. – Пора выполнять обещанное. Эти герои заслужили свои награды.
   – Конечно, конечно, сынок, – с готовностью отозвался Лаомедонт. – Кто спорит? Но дай им насладиться своим триумфом: нечасто героям при жизни выпадает такой почёт.
   – Пусть все знают, что благодарная Троя щедро наградила своих героев, – подхватил Гикетаон.
   – Да, отец, – поддержала братьев Гесиона, хорошо осведомлённая о желании Теламона жениться на ней. – Нужно воздать им должное. Мне не терпится сделать это.
   – Не волнуйтесь, дети, они получат всё, что заслужили, – слова Лаомедонта прозвучали торжественно, многообещающе, на всю площадь – их слышали все троянцы, и никто не усомнился в искренности его речей. А царь продолжал: – Ступайте отдыхать, вы устали, а завтра утром вы получите свои награды.
   На сём пир закончился – царская семья отправилась отдыхать, за нею потянулись герои, а там и простой люд разошёлся по домам. Опустевшие столы молчаливо застыли, храня следы живописного бардака – Троя заснула, заснула спокойно, счастливо впервые за последние дни. Лаомедонт ещё раз навестил конюшни перед сном и, убедившись, что всё идёт по плану, отправился спать в хорошем расположении духа.

11. Награды победителям

   Ни свет, ни заря вскочил с мягкой постели Лаомедонт. Облачив своё грузное тело в длинный шерстяной балахон, он поспешил в покои старших сыновей, по пути стараясь принять как можно более удручённый вид.
   – Дорогие мои, – сказал Лаомедонт, едва только те открыли глаза, – вы должны немедленно отправиться в Дарданию.
   Троянский царь взял паузу: он заметался по комнате, то и дело вознося руки к небу.
   – Только бы успеть, успеть бы, – продолжал он со скорбной интонацией в голосе, жестами выражая неописуемую тревогу, попеременно то бледнея, то краснея, словно его снедала неведомая угроза.
   – Но что случилось, отец? – молодые царевичи встревожились не на шутку.
   Лаомедонт, замерший на миг в страдальческой позе, резко развернулся и молвил отрешенным голосом:
   – Я видел сон… Вам нужно спешить.
   Тифон и Гикетаон растерянно переглянулись.
   – Но, отец… Может, то был кошмар?
   – Нет, дети мои. Этот сон из тех, что шлют нам боги. Я твёрдо верю, то был вещий сон. Боги хотят предупредить нас, сам Зевс предупреждает нас, и если мы останемся глухи, то… – он замолчал, казалось, что царь не в силах продолжать дальше.
   Тифон подошёл к отцу, насильно усадил его на край кровати, подал чашу с водою.
   – Успокойся, отец. Расскажи, о чём тот сон? Может, не так всё страшно, как тебе привиделось?
   – Нет, нет, Тифон. Я ясно видел, Дарданию накроет огромная волна и смоет всё: дома, людей, животных. Улицы превратятся в бурлящие реки, и вода унесёт безвозвратно тела людей в пролив. Погибнут все молодые троянки. Кому они там нужны? Кто станет спасать их? Не медлите более ни минуты, поезжайте туда и к завтрашнему дню пусть все вернутся в Трою. Вот вчера я не заметил за столами на площади ни одного юного лица, ни одной девушки, а почему?
   Он развёл руками, поочередно посмотрел на сыновей и продолжал:
   – Да потому что они все в другом городе, и сейчас им грозит опасность не меньшая, чем троянское чудовище. Так что собирайтесь немедленно и в путь.
   Царь поднялся. Следы волнения явственно читались на его лице, он засуетился, принимая посильное участие в сборах, охая и причитая так, словно отправлял своих детей на войну.
   – Возьмёте крылатых коней – они быстро домчат вас до соседей. И соберите всех троянок, я не переживу, если хоть одна из них погибнет в страшном водовороте, – сокрушался Лаомедонт.
   – Но кони обещаны героям, мы не можем их взять, – почуял неладное Тифон.
   – Ну что вы говорите? – тут же успокоил сына троянский царь. – Геракл и Теламон никуда не денутся, пока вы будете в отъезде. К тому же нас ждут свадебные торжества, не забывайте об этом. Вот вернётесь, и мы сыграем свадьбу.
   Он лично вывел из конюшни крылатых лошадей, тепло распрощался с детьми и вздохнул спокойно лишь, когда они взмыли над троянскими улицами и быстро полетели в сторону соседнего города. Лаомедонт стоял, довольно потирая руки.
   – Ну что ж, в добрый путь, дети мои. Долетитето вы быстро, да вот собрать всех троянских девиц в кучу – задачка не из лёгких. На это уйдёт дня два, а то и три.
   Спустя минуту царь был в своей опочивальне, где сладким сном спала его жена.
   – Вставай, Стримона, вставай немедленно, если тебе дорога наша дочь, – с такими словами расталкивал супругу Лаомедонт.
   – Что, что случилось? – спросонья испугалась она.
   – Тихо ты, не кричи. Послушай меня. Ты же не хочешь, чтобы Гесиона досталась какому-то проходимцу без роду, без племени, верно?
   – Конечно, нет. Ты ещё спрашиваешь. Я всё удивлялась, как это у тебя хватило ума пообещать нашу красавицу этому наглецу. Он нищий – сразу видно.
   – Иначе нельзя было. Но теперь я берусь всё исправить, если ты поможешь мне, Стримона.
   – Говори, я всё сделаю, лишь бы не допустить этого брака, – с готовностью ответила жена.
   – Тогда вставай. Сны досмотришь потом. Ступай к Гесионе, созови служанок и, как только наша дочь проснётся, займите её – наряжайте, причёсывайте – делайте, что хотите, говорите, что угодно, только не выпускайте из покоев, пока я всё не улажу. Предупреждаю, это может занять целый день.
   – Не волнуйся – я её не выпущу.
   – И помни, жена, чтобы мне ни единого звука с женской половины, пусть наши гости поверят, что я во дворце совершенно один.
   Итак, Стримона поспешила в комнату дочери, самолично закрыв на ключ женскую половину дворца, Лаомедонт же, сменив серый балахон на парадное платье, в полной боевой готовности приготовился ждать пробуждения дорогих гостей.
//-- * * * --//
   Солнышко заглянуло в комнату героев, скользнуло лучиком по задёрнутому пологу, отразилось в отполированной меди и вновь спряталось за занавеску. Разве можно будить человека, когда ему снятся счастливые сны? Лицо Теламона выражало блаженство, ресницы вздрагивали, трепетали, губы улыбались – молодой человек дышал ровно, глубоко, и никакое событие в мире не смогло бы разбудить его против воли. Теламону снилась его невеста. Она представала перед ним то обнажённой, как там, у скалы, то в короткой сиреневой тунике, то в белом наряде, что так шёл ей. Её голос звучал для молодого человека волшебной музыкой, её глаза одновременно дразнили и манили его, её улыбка сулила блаженство, её красота приводила его в восторг, он таял, словно воск, он сгорал от любви, и где-то там, вдалеке неопределённо маячил троянский трон. А вчера, как много они сказали друг другу вчера. И сколько не сказали: их не усадили за стол вместе, им, по сути, не дали и словом перемолвиться, однако он весь вечер не сводил с неё глаз, а в ответ получал ласковый, томный, такой многообещающий взгляд. Она согласна, конечно, она согласна. Он прочитал это на её лице так же верно, как если бы читал в своём сердце. Она выйдет за него, ведь это он её спас. Какое счастье. Прощай, Эгина. Прощай, маленький остров, прощайте, семейные распри. Он заживёт счастливо здесь, в Трое, с красавицей-женой, ведь он так любит её. Теламон не хотел просыпаться – ну разве что за тем, чтобы грёзы стали явью… Ближе к полудню Геракл взялся растолкать своего друга, сам герой проснулся довольно поздно, с тяжёлой головой после вчерашних возлияний, но сразу будить Теламона не стал: очень уж счастливой выглядела физиономия спящего молодого человека. Геракл пожалел его: пусть поспит ещё немного, умаялись мы вчера, шутка ли воевать с чудовищем. Герой приподнял подушку, заложил руку за голову, устроился полулёжа, так, чтобы видеть лицо спящего Теламона, и предался размышлениям. Он мысленно проделал весь путь от острова Эгины, где взял жаждущего приключений молодого человека с собой, до берегов Троады – сколько всего произошло. А в довершении – надо же, Теламон влюбился и похоже, всерьёз. Хотя, что тут удивительного? И тут Геракла осенило: похоже, что из Трои я уеду один. Жаль, но что поделаешь.
   Грусть отразилась в глазах героя: всегда нелегко расставаться с другом, я привык к нему, полюбил его, как младшего брата, и вот… Ну что ж, пусть он будет счастлив, мой юный друг, вон – улыбается во сне, раз Теламону хорошо, стало быть, я ему больше не нужен. Тихо отворилась дверь, слуга учтиво осведомился, проснулись ли герои.
   – Троянский царь ожидает вас внизу, – сказал он и исчез так же бесшумно, как и появился.
   Пока Геракл будил друга, Лаомедонт расположился в нижнем зале дворца, где был сервирован вполне приличный завтрак, и, в ожидании гостей, кружил вокруг стола, указывая слугам, как лучше расставить блюда.
   – Сюда, сюда несите жареную птицу. Каждому по курочке. Вот так, – суетился царь.
   Через миг он бранил другого слугу:
   – Зачем так тонко резать огурец? Не дамы же за стол – герои сядут. И сыр, несите сыру, да побольше. О чём вы только думаете? А вино – в чём подаёшь вино, разбойник? Серебряные чаши ставьте, да. И зелени…
   Командовал, словно заправский устроитель банкетов, троянский владыка.
   – А вот и вы, – Лаомедонт бросился навстречу гостям, поочерёдно заключил их в объятия. – Ну, как спалось? Всем ли вы довольны, друзья мои? Садитесь за стол. Подкрепите свои силы. Вина дорогим гостям, – и, выхватив кувшин из рук слуги, сам своею пухлою рукою принялся разливать вино и первый провозгласил тост: – Выпьем за вас, за троянских героев. Честь и слава вам на все времена. Троя никогда не забудет, что вы сделали для неё: ваш подвиг увековечат художники на своих полотнах, мастера распишут вазы в вашу честь, ткачихи выткут гобелены, поэты посвятят вам оды, а народ сложит легенду о битве с чудовищем, об отважных людях, пришедших на помощь Трое, – Лаомедонт перевёл дух и вдохновенно продолжал: – Я первый склоняю голову пред вами. Вы – герои. Я, троянский царь, сам воспеваю вам хвалу и пью за вас.
   С этими словами царь залпом осушил свою чашу. Геракл и Теламон последовали его примеру, весьма довольные, разомлевшие от щедрой похвалы: их головы закружились от льстивых речей, впрочем, вполне заслуженных ими, герои принялись за еду, уничтожая с завидным аппетитом жареную птицу вперемешку с вином и лёгкой закуской. Новый тост прозвучал через пять минут, и снова поднялись чаши, и снова звучала хвалебная речь царя – казалось, что вчерашний пир продолжается. Слуги убрали обглоданные кости и вновь подали жареных кур. Доедая вторую, Теламон понял, что больше он не в силах проглотить ни кусочка: молодой человек насытился. Он вытер жирные руки о вовремя поданное полотенце, пригубил вина и поставил чашу на стол. Теперь можно и о главном потолковать. Эта же мысль, похоже, пришла в голову и Гераклу. Нужно сказать, что каждый из героев в первую очередь подумал о друге. Теламон подбирал слова, чтобы им сейчас же, прямо из-за стола отправиться на конюшню. Гераклу ведь так не терпится сделать круг-другой над городом на крылатом коне, а Геракл думал о невесте друга, удивляясь, почему её всё нет. Герои ждали, когда Лаомедонт сам начнёт разговор, но тот всё медлил, правда, при этом не забывал по-отечески ухаживать за гостями. Поэтому Геракл, которому надоело учтиво дожидаться обещанных наград, презрев правила хорошего тона, спросил Лаомедонта напрямик:
   – А где невеста Теламона? Почему не идёт она приветствовать своего жениха?
   – Да, где Гесиона? – покраснел молодой человек.
   Они выжидающе уставились на Лаомедонта, который замер на миг, словно этот вопрос застал его врасплох, а затем помрачнел, в маленьких серых глазах заблестели слезы.
   – Я и не знал, как сказать вам, гости дорогие. Увы, мой друг, сегодня ночью Гесиона прибежала ко мне, обливаясь слезами. Посвятить свою жизнь богам – вот чего она хочет. Она рыдала у моих ног, умоляя простить её: моя дочь не сможет принадлежать тебе. Мне не удалось, как я не пытался, убедить её поступить так, как велит долг. Гесиона станет жрицей – это решено.
   Теламон не верил своим ушам. Ещё накануне вечером девушка многообещающе смотрела на него и вдруг – да может ли это быть?
   – Пусть она сама это скажет, – едва вымолвил Теламон.
   – В этот миг она проходит посвящение. Но ты волен выбрать любую другую троянскую девушку, – попытался успокоить героя троянский царь.
   – Мне не нужна другая, – Теламон тупо рассматривал под ногами рисунок ковра. Все надежды вдруг рухнули, исчезли, а он-то думал, его жизнь изменится, он останется здесь, и вот…
   – Не унывай, Теламон, – раздался ободряющий голос друга. – Подумаешь, не хочет. Баба с возу, кобыле легче.
   И, видя, что его слова никак не выводят растерянного Теламона из оцепенения, Геракл продолжал:
   – Далась тебе эта девчонка. Да она скоро пожалеет об этом. Где ещё она найдёт такого красавца? Ей же хуже.
   Геракл встал из-за стола.
   Раз так получилось – здесь нам больше делать нечего.
   – Поднимайся, Теламон. Мы теперь же простимся с Троей. Нам пора. Лошади готовы?
   – Да, – подобострастно ответил царь. – Ваша награда ждёт вас.
   Друзья быстро собрались в дорогу, по большому счёту всё было при них, они поднялись в комнаты лишь забрать оружие: свои мечи да любимую дубину Геракла. Теламон двигался, словно во сне. Вот как всё вышло. Молодой человек не мог поверить: только вчера она так улыбалась ему, её взгляд сулил блаженство – и вот всё рухнуло в один миг.
   – Такое бывает, – слова друга звучали сочувственно.
   Как ты не понимаешь, бывает с кем-то, где-то там, но совсем другое, когда это случается с тобой. Это так больно, что не хватает слов, чтобы выразить обиду, а предательские слёзы выступают на глаза и ком сжимает горло, не позволяя говорить свободно.
   – Да на тебе лица нет, – всполошился Геракл, едва они поднялись к себе. – Не расстраивайся ты так. Юные девушки эксцентричны и непостоянны. Она не стоит того. Другую тебе найдём.
   – А царевичи? Они не придут проститься? – спросил Геракл ожидавшего их Лаомедонта.
   – Они в отъезде. Мои сыновья думают, что вы ещё погостите в Трое, – сокрушался Лаомедонт.
   – Нет, мы едем сейчас же, – последовал ответ. Гераклу хотелось как можно дальше оказаться сейчас от Трои, где жестокая девушка заставила страдать его друга. «Он скоро её забудет, я приложу все силы, чтобы через несколько дней Теламон и не вспомнил о ней», – твердил себе герой, не слишком уверенный, что это у него получится.
   – Ну что ж. Не стану вас задерживать.
   Всё ещё в подавленном настроении они направились к конюшням. А там, там, на залитом ярким солнцем мощеном пяточке перед царскими конюшнями их ждал почётный эскорт. Все обитатели дворца собрались здесь проводить дорогих гостей. Троянцы грянули ура своим героям, надели им на головы масличные венки; люди стремились лично пожать героям руки, прикоснуться к ним, благодарностям не было конца, и все желали им счастливого пути. Теламон несколько повеселел, увидев, как тепло прощаются с ними люди, как искренне выражают они свои чувства. К героям немедленно вывели белоснежных крылатых коней. Прекрасным животным вплели в гривы золотую тесьму, богато украшенная сбруя блестела в солнечных лучах, расшитые попоны, отделанные бахромой, великолепно смотрелись, на половину закрывая крылья, золотая нить вилась вокруг шеи, вокруг ног лошадей – словом, то был достойный подарок для героев. При виде сказочных коней, плохое настроение Геракла окончательно исчезло, он первым уселся на крылатую лошадь. Теламон последовал примеру друга, и вот они вместе едут по улицам города в сторону ближайших ворот в сопровождении эскорта. И везде их встречают восторженно: благодарные жители несут им охапки цветов, выкрикивают приветствия и здравицы, дарят сувениры на память – Теламону уже некуда складывать подарки троянцев. Герои отвечают на приветствия и хвалы, рукопожатиям нет конца, и каждая женщина норовит поцеловать героя. Настоящий праздник устроили жители города, провожая Геракла и Теламона.
   – Слава героям, – раздавалось в толпе.
   Она больше не напоминала чудовище, толпа ликовала, она плясала и пела, она восхищалась подвигом этих людей, что не спеша ехали сейчас по направлению к троянским воротам в окружении царя и знатных троянцев. Герои прощались с их городом, они покидали его, и возможно, навсегда. Но разве это важно, память людская сохранит их образы, передаст потомкам рассказ о великих деяниях из уст в уста, и долго троянцы будут с благодарностью вспоминать своих героев. Народ провожал их до самых ворот, царь тепло распрощался с ними, отводя виноватые глаза в сторону, ворота распахнулись, выпуская героев, и закрылись за ними. Геракл и Теламон оказались за пределами Трои одни в непривычной тишине: приветственные крики смолкли, хвалы больше не доносились до них. Друзья медленно ехали по равнине, всё ещё переживая свой триумф, для них ещё звучали слова восторженных троянцев, и герои заслуженно гордились своей славой.
   Бесформенная туша блеснула в траве, лёгкий ветерок донёс до них запах разлагающейся плоти. Друзья подъехали к монстру, застывшему на боку, с разинутой пастью, из которой торчали обломки страшных клыков. Туча ворон взлетела вверх, недовольно закаркала, закружилась над ними. Пустые глазницы чернели круглыми дырами, истерзанная падальщиками морда превратилась в месиво, лапы разорвали на куски бродячие псы. Но твёрдая броня по-прежнему защищала тело: до сих пор не нашлось животного достаточно сильного, чтобы растерзать неподатливую чешую. Неподвижный монстр в теперешнем его виде скорее внушал отвращение, нежели страх. Да и чего бояться – вот он валяется дохлый, и любой желающий может безнаказанно ударить, пнуть его – много смелости теперь ни к чему. Странную жалость к поверженному монстру почувствовал Геракл: одно дело сражаться с сильным противником, и совсем другое – лицезреть его истерзанный, обезображенный труп. Тошнотворный запах окружил героев, Теламон отшатнулся и зажал нос.
   – Какое жалкое зрелище.
   – Троянцам надо закопать его скорее. Пока заразу не разнёс.
   Друзья некоторое время ехали молча, опустив поводья.
   – Вот и кончилась сказка, – печально произнес Теламон.
   – Не грусти. Что ни делается – всё к лучшему, поверь мне, – постарался ободрить его Геракл. – Нас с тобой ждут новые подвиги. Сейчас доберёмся до реки, перемахнём её, и скоро будем в Ассе.
   Они перешли в галоп, и вскоре перед ними заблестел широкий Скамандр. От быстрой езды грусть Теламона развеялась, он раскраснелся, в глазах появился прежний блеск.
   – Геракл, давай взберёмся как можно выше над рекою и взлетим с обрыва – только представь, какой откроется вид. Всё будет перед нами как на ладони.
   – Согласен.
   И они пустились вскачь вдоль берега, что плавно поднимался всё выше над рекою. До самой высокой точки оставалось рукой подать, Теламон мчался впереди, стараясь оказаться у кромки обрыва раньше друга. Геракл не терял надежды догнать его. Они словно уже летели над землею, оставалось лишь совсем оторваться от неё. Геракл едва услышал странный треск, которому сначала не придал значения, затем почувствовал, как под попоной что-то оборвалось, и тут же левое крыло его лошади поволочилось по земле, теряя перья.
   – Стой, Теламон, назад, – отчаянно закричал Геракл.
   Его крик прогремел над рекою, словно раскат грома. Теламон испуганно осадил лошадь в нескольких шагах от края обрыва.
   – Стой, Теламон, не надо, остановись, – уже тихо твердил Геракл в смертельной тревоге за друга.
   – Ты что? Я чуть было не взлетел. Что на тебя нашло? Ты хотел быть первым, да? – Теламон засыпал Геракла вопросами.
   Вместо ответа Геракл спешился и сбросил попоны на землю. На перекинутых через лошадиные спины веревках, висели приделанные крылья. Теламон тут же замолчал, с удивлением рассматривая муляжи. На каркас из ивовых прутьев троянские мастера натянули ткань, густо усеянную перьями, где пришитыми, а где посаженными прямо на воск.
   – Посмотри. Это куриные перья, – Теламон растерянно вертел в руках белое перо.
   – Наверное, тех самых кур, что мы ели час назад, – усмехнулся Геракл. – Вот теперь действительно, сказка закончилась, Теламон.
   – Он же обманул нас. Подсунул простых лошадей. Вот пройдоха, – возмущался молодой человек. – Он врал, он бессовестно лгал нам всё утро – вот и верь после этого людям.
   – И сыновья его тоже с ним за одно, – поддержал Геракл друга. – В отъезде они, как же. Да куда это им понадобилось ехать в такую рань? Спрятали, небось, коней и проститься даже не пожелали. А ещё клялись в вечной дружбе, помнишь?
   – Может, он и их обманул, Геракл?
   – Да ты что. Яблоко от яблони далеко не падает. Они вместе всё и придумали, – всё больше злился Геракл. – Коней крылатых стало жалко отдавать.
   – А про Гесиону, про Гесиону выходит – всё ложь?
   – Скорее всего. Да зачем она тебе? Из такой коварной семейки-то?
   И тут Геракл запнулся. До него дошло наконец: они только что лишь чудом избежали смерти. Лопнувшая верёвка спасла их. Холодный пот выступил на лбу героя.
   – Мы едва не убились с тобой… А если бы мы спрыгнули вниз с обрыва? Только представь себе.
   – Мы разбились бы в лепёшку, Геракл, – упавшим голосом ответил Теламон.
   Гнев зажёгся в глазах героя. Он готов был растерзать Лаомедонта, если бы тот, на свою беду, оказался здесь.
   – А ну, поворачивай назад, Теламон. Мы не так далеко от Трои, чтобы было лень возвращаться.
   Герои вскочили на коней и вихрем понеслись в сторону города.
   Возле троянских ворот застыла тишина. Казалось, город вымер – никто не ответил на отчаянный стук, никто не вышел на крики, никто не полюбопытствовал, кому и что надо. Это казалось невероятным, только что героев провожали толпой, с музыкой, их осыпали цветами – и вот теперь Троя даже не удосужилась открыть ворота для своих героев.
   – Да что они там, оглохли все? Эй, вы, что спрятались? – колотил дубиной по воротам Геракл.
   Гулкий стук был ему ответом.
   – Где ваш царь, троянцы? Где этот негодяй? Спрятался за высокими стенами и думает, что он в безопасности, – кричал Теламон. – Я сам лично расправлюсь с ним.
   Только тишина молчаливо внимала угрозам героя. Наконец они поняли всю бесполезность попытки войти в город через ворота. К этому моменту Геракл осатанел совершенно: бешеная злость душила его, он грязно ругался, рассыпая проклятья – никогда Теламон не видел своего друга в таком состоянии.
   – Они все там за одно, гнусное племя лавочников. Я не пощажу ни стариков, ни младенцев, как только окажусь в городе. Готовься, Теламон, будем штурмовать стену. Перелезем через неё и станем громить всё подряд. А доберёмся до дворца, – Геракл не успел сказать, что за разгром он планирует учинить во дворце. Его перебил Теламон.
   – Ничего у нас не выйдет, Геракл. Стены Трои неприступны. Я говорил тебе. Их боги возводили. И троянцы об этом хорошо знают.
   – Потому и ведут себя так. Платят злом за добро, разве это правильно?
   – Нет, конечно, Геракл. Но нам с тобой от этого мало проку.
   – Выходит, нам придётся уйти ни с чем? Нам, героям, победившим троянское чудовище, придётся отступить? – возмущался герой.
   – Выходит так, Геракл, – ответ Теламона прозвучал тихо, едва слышно.
   Геракл посмотрел на друга, низко опустившего голову. В глазах молодого человека блестели слёзы, слёзы бессилия, слёзы обиды за столь незаслуженную, столь вопиющую несправедливость, что учинил над ними троянский царь. Эти слёзы подействовали на Геракла больше, чем все угрозы и проклятья в адрес Лаомедонта вместе взятые.
   – Не вешай нос, Теламон, мы вернёмся сюда. Обязательно вернёмся. Вот закончим все дела, соберём побольше хороших воинов и вернёмся. Может, даже через год или два, но мы вернёмся в Трою, обещаю тебе, Теламон. Зло не должно остаться безнаказанным.

   Как нетрудно догадаться, ворота Трои тот час же, лишь только герои под ликующие крики толпы покинули город, были наглухо закрыты. Лаомедонт, опасавшийся, и не без оснований, что его обман скоро будет обнаружен, нетерпеливо дожидался, когда, наконец, люди разойдутся, и как только это произошло, поспешил отдать распоряжения начальникам караулов. Приказ царя звучал чётко:
   – Городские ворота не открывать ни при каких обстоятельствах. Никого из праздношатающихся граждан близко к воротам не подпускать. Что бы ни случилось, ни на какие просьбы, мольбы, угрозы не отвечать ни звуком, ни словом. Всё понятно?
   Караульные в точности выполнили повеление царя – со стороны могло показаться, что город внезапно обезлюдел. В час, когда герои вынуждены были отступить ни с чем, Лаомедонт, вполне уверенный в собственной безопасности, развалившись дремал в нижней зале дворца, утопая в мягком кожаном кресле. Лёгкие шаги и шелест шёлковых одежд заставили его открыть глаза. Восхищённый взгляд маленьких серых глаз не мог оторваться от видения, спускавшегося по лестнице. Голубые одежды, отороченные золотой нитью облегали стройную фигурку, украшения тускло поблескивали на шее и руках девушки, искусно уложенные пряди светлых волос красиво обрамляли безупречный овал лица, тонкая жемчужная сеточка удерживала сложную прическу, умело подкрашенные глаза излучали сияние, на щеках проступал лёгкий румянец, полные губки улыбались.
   – Я нравлюсь тебе, отец?
   Спросила Гесиона, нисколько не сомневаясь в ответе. Лаомедонт замер от восхищения: никогда он не видел дочь столь прекрасной. Буквально всё – и причёска, и наряд, и украшения – всё очень шло ей, она была само совершенство, словно богиня юности спустилась с Олимпа в покои троянского дворца.
   – Ну как? Хороша?
   Она уже спустилась вниз и теперь кружилась вокруг себя перед отцом, чтобы он мог в полной мере оценить, как она прекрасна. Лаомедонт залюбовался дочерью, так, что даже не сразу ответил.
   – У меня нет слов. Ты обворожительна. Ты лучшее, что я видел в жизни.
   Она ещё покружилась перед ним, задорно улыбнулась отцу.
   – Но каких трудов всё это стоило, папочка. Только причёску три часа делали. Я совсем измучилась голову откинутой держать. Что улыбаешься? Не веришь, что ли? А потом наряд, столько пришлось перемерить, ты себе не представляешь. Мать собрала, наверное, всё, что было во дворце, – ворковала девушка. – А потом настала очередь украшений, а затем меня накрасили, да что говорить – весь день ушёл на все эти штучки.
   – Ты хоть что-нибудь перекусила за целый день, девочка моя?
   – Конечно, отец.
   Теперь, когда мнение отца было услышано, Гесионе захотелось, чтобы и другие мужчины восхищались ей. Для чего тогда было наряжаться, в самом деле? Девушка обвела взглядом зал и как будто только сейчас заметила: отец один. Где же остальные? Наверное, братья утащили героев на конюшни. Ох уж эти мужские развлеченья. Ну что ж, пусть пеняют на себя. Сами не знают, чего лишились. Такое невнимание просто непростительно. Однако женское любопытство взяло верх.
   – Но почему ты один? А где наши гости? Где мой жених? Ведь это всё из-за него, не так ли? Мама говорит, что он лишится дара речи, едва меня увидит.
   – Она права. Я сам едва смог вымолвить словечко. Ты слишком хороша, душа моя, – ответил царь.
   – Так где же все? Пусть на меня посмотрят. Я думала, приду – ты за столом, с гостями нашими помолвку отмечаешь, – удивлённо продолжала Гесиона.
   Лаомедонт засуетился вокруг дочери. Царь взял её за руки, усадил подле себя.
   – Так и должно всё было быть, поверь мне. Присядь, я всё тебе скажу, хоть это тебя наверняка расстроит больше, чем мне того хотелось бы. Но я уверен – недолго горевать тебе придется.
   – Что б это ни было, отец, скажи, – лицо девушки помрачнело. Отец слишком серьёзен, чтобы шутить. Интуиция уже подсказала ей: плохую новость она услышит сейчас.
   А Лаомедонт, в который раз за день отвёл в сторону глаза, принял скорбный вид и унылым голосом произнёс:
   – Юный Теламон тебя увидев, позабыл совершенно, что за морем, на родине далекой его невеста ждёт. Его я очень даже понимаю: тебя хоть раз увидев, можно всё забыть. Но долг есть долг. Он рано утром честно мне всё рассказал. И, чтобы лишний раз не подвергать себя искушению, наши герои решили немедленно покинуть Трою, с тобой не попрощавшись. Слышишь, дочка?
   Глаза Гесионы дрожали от слёз. Казалось, она ничего не воспринимает, ничего не слышит, ничего не в силах понять. Лаомедонт решил, что вот-вот дочь лишится чувств: настолько она была бледна, едва дышала. Поток горьких рыданий сотряс воздух, Гесиона уткнулась в родительское плечо.
   – Значит, там, за морем, у него есть невеста? – сквозь слёзы она едва выдавливала слова. – А как же я? Я что, игрушка? Зачем тогда такое обещать?
   – И даже больше – требовать в награду, – Лаомедонт пытался успокоить её, он нежно гладил волосы дочери, вытирал ей слёзы, целовал мокрые глаза и шептал:
   – Ну что ты, дочка, дочка…
   – За что, отец? – продолжала рыдать Гесиона. – Зачем меня так наряжали? Ведь это для него… А он, он отказался, отказался от меня, – слезы душили её, она судорожно всхлипывала, жалобно причитая.
   Лаомедонт сам готов был разреветься. Он прижимал дочь к себе, утешал, как мог, в надежде, что скоро слёзы иссякнут и она успокоится.
   – Зачем всё это? – Гесиона принялась срывать браслеты, кольца покатились по полу, ожерелье рассыпалось, жемчужная сеточка, державшая причёску, упала к ногам царя, светлые локоны рассыпались по плечам. Для хрупкой молоденькой девушки, до сих пор ни в чём не знавшей отказа, такая новость – подумать только, молодой человек отказался от неё, ради какой-то далёкой девушки, от неё, красавицы, дочери могущественного царя – это было настоящим унижением и оказалось слишком большим потрясением: слёзы перешли в истерику, а нервная истерика в лихорадку. Её знобило и трясло, она плакала навзрыд и не могла остановиться: – Я больше ничего не понимаю, отец, ничего… Лучше бы я стояла там, у скалы… – твердила сквозь слёзы Гесиона.
   – Ну, успокойся, Гесиона, хватит плакать, – увещевал дочь Лаомедонт. – Мы найдём тебе такого жениха…
   – Не надо, – прервала она отца. – Мне ничего больше не надо. Я ничего не хочу, ничего…
   Перепуганный Лаомедонт кликнул слуг, те доложили царице, и Гесиону в полуобморочном состоянии отнесли наверх, где уложили в постель, а затем появился лекарь со своими порошками и травами. Он колдовал весь остаток дня и всю ночь над своей пациенткой, горевшей в лихорадке – лишь к утру Гесиона заснула чутким сном, и окружающие наконец-то облегченно вздохнули. Она пришла в себя лишь через сутки и была бледна, слаба, но уже не плакала, а всё больше молчала, временами взгляд её становился тяжёл, девушка словно погружалась в себя – так закончилось для красавицы Гесионы первое разочарование юности.
   Сыновья царя вернулись в Трою через пару дней после описанных событий во главе длинного обоза. Троянским девушкам не терпелось оказаться дома, и улицы Трои встречали их песнями, засыпали цветами, везде звучала музыка – совсем как на недавних проводах героев. Удивлённые братья, не найдя Геракла и Теламона, выслушали версию отца:
   – Они отказались от всех наград. Не знаю, что на них нашло. Только они так и сказали: не подобает героям клянчить себе подарки. А ведь я сам просил, я умолял их. Да вам-то что, вы лучше полюбуйтесь, что по милости этого Теламона произошло с вашей сестрой. Она едва жива, бедняжка.
   Молодые люди поверили отцу: перед ними живым свидетелем предстала их сестра, всё ещё больная, утратившая прежнюю весёлость, в одночасье повзрослевшая девушка.
   – Ничего, она скоро всё забудет, – твердил себе Лаомедонт, не ожидавший, что Гесиона так близко к сердцу воспримет эту историю. Царь знал свою вину, а потому сильно переживал болезнь дочери. Когда девушка пошла на поправку и в покоях дворца вновь зазвучал её милый голосок, Лаомедонт успокоился совершенно. Всё проходит – и это пройдёт.

12. Государственная измена

   Итак, Лаомедонт довольно ловко и без ущерба для себя отделался от нагловатых и слишком требовательных героев. При этом умудрился-таки избавить Трою от чудовища, не лишился крылатых коней, оставил при себе дочь – царь имел все основания быть довольным собой: всё складывалось в его пользу, да так, что лучше и придумать нельзя. Теперь следовало срочно приниматься за текущие дела – и Лаомедонт не стал терять времени даром. Слишком зависела Троя от доходов своих портов, чтобы медлить – это чётко понимал не один только царь, но все жители города. Потому работы по восстановлению троянского морского порта начались немедленно, едва Лаомедонт убедился, что угроза возвращения героев миновала. Царь лично осмотрел разрушения, распорядился подсчитать убытки, выделил необходимые средства и призвал граждан Трои выйти на расчистку завалов и мусорных куч, в кои превратились портовые склады, да собственно и вся территория порта.
   Итак, одним прекрасным утром едва ли не весь город вышел наводить порядок в собственном порту: впереди всех по развороченной дороге двигалась колесница Лаомедонта, следом – толпа троянцев: кто пешком, кто верхом, другие облепили многочисленные возы и телеги – народ прихватил носилки, лопаты – и не напрасно. Колонна бодро двигалась в сторону порта, настроение царило приподнятое, потому как все от мала до велика понимали: страшная беда миновала, нет больше чудовища, теперь ничто не может помешать Трое вернутся к нормальной жизни.
   Разгромлённый порт встретил троянцев криком чаек, вонючими кучами, грудами битой керамики; руины зданий смотрелись уныло и жутко, разбитые причалы обрушились в воду, ощетинились повисшими досками, аккуратные прежде подъезды разворочены – что и говорить, чудовище порезвилось вволю, буянило с размахом, при этом было не склонно тратить время зря. Потому фронт работ впечатлял. Троянцы некоторое время молча и даже растерянно созерцали представший перед ними невиданный доселе бардак. Однако глаза боятся – руки делают, к тому же троянцы понимали прекрасно: чуда не произойдёт, никто за них наводить здесь порядок не станет. А потому энергично взялись за работу.
   Лаомедонт только успевал отдавать распоряжения и даже сам схватился за бревно, но скоро оставил это дело, ограничившись руководящей работой. Собственно, и без него дело спорилось – благодаря энтузиазму самих троянцев. Каких-то нескольких дней хватило, чтобы вернуть первозданную чистоту, после чего немедленно начались восстановительные работы. Предстояло вновь возвести причалы, отстроить складские помещения и заново вымостить дорогу, что связывала Трою с портом.
   Однако у троянского царя было ещё одно дело, не менее важное, чем восстановление порта из руин, если не сказать, гораздо важнее, пожалуй, самое важное из всех накопившихся дел. Оно буквально не давало покоя – ни днём, ни ночью. Это важное дело прочно засело в голове, ежеминутно напоминало о себе, оставляя от душевного спокойствия царя жалкие ошмётки. Оно касалось непосредственных врагов Лаомедонта, что появились в самые тревожные для Трои дни. Врагов ни пришлых, прибывших из-за тридевяти земель, а своих, доморощенных. Тех, кто показал себя отнюдь ни с лучшей стороны во время недавних трагичных событий, кто, вместо того, чтобы поддержать своего царя, пошёл ему наперекор открыто и подбивал других делать то же самое. Казалось бы, раз всё разрешилось, постепенно отступая в прошлое, стоило махнуть на всё рукой, потому как закончились неприятности, а на радостях можно всех простить и всё забыть. Но не тут-то было. «Ты должен расквитаться с ними, – звенело в ушах троянского владыки. – Должен, должен, должен…. Как они посмели… За всё, за всё, за всё…» – неотступным эхом следовало по пятам, застревая в каждой клеточке головного мозга.
   Наказать всех, кто пошёл против своего царя, кто осмелился открыто возражать ему – и наказать примерно, чтобы впредь другим неповадно было – вот что необходимо было сделать и сделать принародно.
   Увы, увы, но это было невозможно. Как ни хотелось Лаомедонту отомстить, как ни чесались у него кулаки, а расквитаться с Дионом и остальными жрецами не представлялось возможным по вполне понятной причине: тех не было в живых. Досада сводила с ума троянского царя, и он почти жалел, что чудовище сожрало взбунтовавшихся жрецов, не дав возможности ему самому расправиться с ними.
   Впрочем, был ещё один человек, который осмелился у всех на виду пойти против царской воли, не подчинился своему царю, хотя обязан был сделать это по первому требованию Лаомедонта. Купец Фенодам, или, как назвал его царь – торговец рыбой, теперь неотступно стоял перед глазами Лаомедонта. Сцена на площади, где Фенодам прижимает к себе дочь и, несмотря на требование царя, отказывается повиноваться – эта сцена теперь постоянно возникала перед Лаомедонтом: рыжие волосы девушки в беспорядке рассыпались на изумрудного цвета отцовской хламиде и сильные руки купца, обхватившие дочь так, что та и вздохнуть не могла. Отодрать девчонку от отца не удалось бы никому. Однако Лаомедонта больше задевало то, что ему пришлось отдать свою Гесиону, а купец и не собирался поступать так – заартачился открыто, прямо в глаза. Так и сказал: «Не отдам и всё тут». Как он посмел? Как ему такое вообще в голову пришло? Настоящий верноподданный должен был без лишних слов и долгих препирательств пожертвовать свою дочь взамен и ради дочери царя. А он и не подумал сделать это. Каков наглец – возмущался Лаомедонт. Обычный простолюдин посмел поставить свою дочь выше царевны, а раз так, то какой он после этого преданный и верный слуга царю? Открыто взбунтоваться, отказаться выполнять царскую волю – ни во что не ставить ни царя, ни членов царской семьи – такое поведение простого купца возмутительно, да это измена, самая настоящая измена и предательство. Измена даже думать, что дочь простого человека можно поставить на одну доску с дочерью самого царя. Измена отдать предпочтение кому бы то ни было перед своим сувереном.
   И кто сможет поручиться на будущее, однажды получив такой пример, что другие граждане Трои в ответственный момент не поведут себя также? Это нужно пресечь и пресечь самым решительным образом.
   Итак, в пределах досягаемости враг был один, а потому весь накопившийся гнев обрушился на голову Фенодама сразу, едва из троянского порта исчез весь мусор, и на смену генеральной уборке, что проводили всем миром, пришли каменщики, плотники – восстанавливать разрушенные здания и причалы. Вскоре первые со времён трагедии корабли как прежде потянулись в пролив Геллеспонт и встали возле новеньких причалов, а из порта в город по заново вымощенной дороге вновь загромыхали торговые обозы. Хозяйственная жизнь потихоньку налаживалась, больше не требуя беспрестанного участия и внимания царя – настало время мстить, тем более, что определение поступку Фенодама было найдено – ёмкое, точное, оно в полной мере отражало степень вины купца и звучало пугающе-весомо для всех остальных. Государственная измена – так определил Лаомедонт недавние действия купца Фенодама, тем более что тот пару раз попался ему на глаза в порту при разборе завалов – ни чуть не смущаясь, Фенодам прошёл мимо, волоча за собою собранный хлам, при этом даже не вздрогнул, не опустил глаз – прошёл, будто так и надо, будто нет за ним никакой вины.
   Лаомедонт больше медлить не стал. Той же ночью к дому Фенодама подъехал высокий чёрный фургон с решётками на окнах. Обвинение прозвучало грозно.
   – Государственная измена, – раздалось в тёмных покоях купеческого дома.
   Застигнутый врасплох Фенодам сопротивления не оказал. Так, со связанными за спиной руками его и вывели к воротам. Дверца фургона захлопнулась за ним, стражник защёлкнул замок.
   – В чём? В чём он виновен? За что? – выскочили следом дочери купца.
   Крики растревожили сонную улицу, девушек пришлось отдирать силой, так вцепились они в повозку:
   – Куда вы его везёте, отвечайте, – требовательно вопрошала Эгеста.
   Вместо ответа, стража ощетинила против дочерей купца пики, да чтоб не лезли, огрела девочек плетьми. Но на утро все трое уже стояли в нижней зале дворца, ожидая пробуждения Лаомедонта.
   – Это какая-то ошибка. Сейчас всё выясним, разберёмся. Что сделал отец? – растерянно переговаривались младшие дочери купца.
   – Ничего он не сделал, – громко отвечала сёстрам Эгеста. – Наш отец – честный человек.
   И решительно добавила, обращаясь к дворцовым слугам:
   – Сколько можно ждать? Вы доложили царю?
   Их поспешили заверить, что царь уже в курсе и выйдет к ним немедленно, лишь только закончит важнейшие дела, которых у него великое множество.
   – Надо же, именно сегодня прямо с утра у него куча дел, – вспылила Эгеста. Её слова прозвучали с вызовом. – Пусть немедленно отпустит отца, тогда и занимается своими делами, а то мы сами сейчас к нему поднимемся, пусть не обижается, если что.
   – Мы всем расскажем, – поддержали её сёстры. – Пусть узнает вся Троя: невинного человека схватили ни за что и держат взаперти.
   Но Лаомедонт не собирался ни с кем встречаться. Напротив, царь осерчал, едва узнал об их приходе.
   – Мне не о чем разговаривать с дочерьми изменника. Пусть убираются, – разгневался спросонья царь. – Или нет, пусть подождут, – поспешил добавить вдогонку удалявшемуся слуге Лаомедонт.
   Предъявить обвинение и разделаться с Фенодамом троянский царь намеревался как раз сегодня. Что мешкать, когда он всё успел обдумать загодя – картина предстоящей казни живо рисовалась в воображении царя. Сначала глашатые возвестят всему городу, разнесут по всем улицам и площадям.
   – Виновен в государственной измене…
   Это прозвучит весомо и страшно. Гулким шлейфом прошелестит по улицам, отразится от каждого дома, и взбудораженный народ засуетится, забегает, зашепчется по углам, затем потянется на площадь, чтобы стать свидетелями невиданного до сей поры зрелища: как преступника выводят на площадь, как всё ниже сгибается под тяжестью обвинений его голова, как поднимается он на широкий помост, а людское море колышется и ревёт в опьяняющем кровожадном порыве. Эхом прокатится предъявленное обвинение по площади, отразится в каждом закоулке, а затем под жуткий рёв толпы окровавленная голова Фенодама упадёт под ноги палачу. И вся Троя, каждый троянец, прочно усвоит раз и навсегда: никто впредь не избежит заслуженного наказания, если осмелится пойти наперекор царской воле. Так задумал Лаомедонт, такую рисовал себе картину, но пока Фенодам сидел в одном из казематов дворцового подвала, центральная городская площадь была пуста, а три дочери купца дожидались Лаомедонта в нижней зале дворца. И пришедшие девочки никак не вписывались в составленную ранее картину.
   – Эти девицы могут всё испортить, – пробурчал Лаомедонт, едва слуга доложил об их приходе.
   – Требуют, возмущаются, особенно та, что постарше. Еле удалось сдержать их, господин. Того и гляди, ворвутся сюда, – продолжал слуга.
   – Не впускать и не выпускать ни в коем случае.
   Не хватало ещё, чтобы они взбунтовали народ. Лаомедонт представил на миг, как задуманное действо обращается против него – и люди под впечатлением от речей этих девиц требуют свободы для мятежного купца.
   – Запереть их, – прозвучало следующее распоряжение Лаомедонта. – Вниз, в подвал. А там видно будет, – после чего царь широко зевнул и глубже забрался под одеяло.
   Стража выполнила приказ немедленно. Шестеро дюжих молодцов схватили ничего подобного не ожидавших девушек и поволокли в подвал – туда, где находился их отец.
   – Пустите, – донеслось с нижнего этажа. – Где наш отец? Куда вы нас ведёте? Где царь? Пусть примет нас…
   С шумом захлопнулась дверь – крики смолкли. Лаомедонт вздохнул спокойно.
   – Ишь, разорались с утра пораньше, – царь повернулся на другой бок, намереваясь продолжить так некстати прерванный сон. Не тут-то было.
   – Что там за шум? – появилась Стримона. – Какие-то девицы… чего они хотели?
   – Ничего, – отмахнулся царь. – Так, недоразуменье небольшое.
   Однако выспаться Лаомедонту сегодня не удалось: не успели девушек запереть в подвале, как слуга уже докладывал о новых незваных гостях. Большая делегация финикийских купцов только что подъехала ко дворцу и сейчас входила в нижнюю залу, ту самую, откуда считанные минуты назад уволокли в подвал дочерей купца Фенодама.
   – Час от часу не легче. Этим-то что спозаранку понадобилось? – зло выругался царь. – Идём, Стримона, примем их. Быть может, что-то дельное предложат.
   Стримона присутствовала на таких приёмах не только в качестве супруги царя, царица знала языки, а потому переводила с тарабарских (как их называл Лаомедонт) наречий на греческий, причём переводила довольно бойко. Правда, царица нередко комментировала высказывания прибывших посольств, смотря по настроению могла дать вольный перевод, но суть улавливала сходу – царь доверял ей больше, чем кому бы то ни было.
   Лаомедонт резво устремился к двери, увлекая за собой жену.
   – Постой. Куда ты? Посольство так пойдёшь встречать? – усмехнулась она.
   Сама Стримона с утра одета, как подобает царственной особе: царица с женской половины не выходила, не облачившись прежде в очередной шикарный наряд, не нацепив как можно больше украшений. По крайней мере внешне Стримона была готова к любому повороту событий, чего никак нельзя было сказать об её супруге, только что вскочившем с постели.
   – Ты как всегда права, – согласился Лаомедонт.
   Кроме широкой ночной рубашки на объёмном теле Лаомедонта ничего не было. Если, конечно, не считать кособоко свисавшего с головы колпака.
   – Иди, – отправил он жену. – Гостям приятною хозяйкой будь, займи их. Я спущусь немного погодя.
   Итак, царь остался затем, чтобы принять приличный вид, Стримона поспешила вниз навстречу гостям. Те топтались в ожидании возле мраморной лестницы, подметали длинными халатами чудесные персидские ковры и шумно галдели на выразительном финикийском языке, в котором Лаомедонт, в отличие от жены, не понимал ни слова.
   – Кажется, теперь я знаю, как от них отделаться, – осенило Лаомедонта, едва за Стримоной закрылась дверь.
   Настроение троянского царя резко подпрыгнуло вверх: удачная мысль, вовремя пришедшая в голову, дорогого стоит.
   – Немедля лекаря ко мне, – приказал Лаомедонт, и расторопные слуги вскоре привели старика, не успел царь и глазом моргнуть. Что именно за распоряжения отдал Лаомедонт придворному лекарю неизвестно, известно только, что в подвал тот спустился в сопровождении стражи, да прихватил с собой кувшинчик с какой-то мутной мешаниной. И вроде снизу опять донёсся приглушенный визг, затем всё смолкло. Вскоре лекарь вновь стоял перед своим царём.
   – Всё сделал в точности. Минут через пятнадцать – двадцать станут безропотней ягнят, – подобострастно отчитывался эскулап.
   – Отлично, – Лаомедонт к тому моменту имел вполне приличный вид, стараниями помощников и слуг царь был вполне готов к приёмам иноземных делегаций. Весь в пурпуре и золоте, на голове венец солидный, не менее солидный шлейф расшитый золотом тянулся за тучной его фигурой – ни дать ни взять владыка Трои во всём блеске своего могущества и власти.
   Переговоры, едва Лаомедонт важно вошёл в зал и занял подобающее место, быстро свелись к обычным торговым вопросам: финикийцы желали скидок, упирая на то, что они давние торговые партнёры троянцев и понесли убытки из-за вынужденного простоя, к тому же подверглись неслыханному риску. Один финикийский корабль так и остался лежать на дне Скамандра: чудовище умудрилось разбить его недалеко от речного порта – громко сокрушались, горько сетовали, тяжело вздыхали купцы.
   – Но, несмотря на это, мы вернулись и желаем дальше сотрудничать с вами, – в один голос заявили финикийцы.
   – Подумать только, – зло высказалась Стримона, едва закончила переводить. – Как будто им одним досталось. Ещё немного и они нам счёт предъявят за тот корабль.
   – Я сам пострадал, – скажи им, Стримона.
   Купцы нахмурились, залопотали в ответ, царица едва поспевала за ними.
   – Про новые места поставок толкуют, наглецы. Работорговлю с Хиосом наладить грозятся в обход нас – мол, есть альтернатива троянскому рынку. Ещё на лес цена им высока.
   – Других не будет цен – переведи. Нет, начни не так, Стримона, – на ходу передумал царь. – Я вас считаю за друзей, ценил и уважал всегда – вот так скажи, Стримона. А что касается работорговли… – остановился царь. – В знак дружбы и как плату за погибший груз примите от меня, гости дорогие, подарок… Ты что молчишь, Стримона? Переводи.
   – Какой подарок – взвизгнула Стримона. – Они и так с жиру бесятся. Уже не знают, что придумать.
   – Переводи, Стримона. И не нервничай напрасно. Доверься мне, – успокоил её Лаомедонт.
   – Ну, хорошо, – ответила жена и бойко зачирикала на финикийском.
   Тем временем Лаомедонт сделал знак слуге – тот быстро подошёл, согнулся в три погибели, весь обратившись в слух.
   – Пусть приведут… – негромко распорядился царь, последние слова Стримона не расслышала.
   – Кого?
   – Сейчас увидишь, – довольно ухмыльнулся Лаомедонт.
   Двери распахнулись и в залу ввели трёх дочерей купца Фенодама – безропотных, молчаливых – как будто сонных.
   – Ты что задумал? – тихонько спросила мужа царица.
   – Девицы эти желали смерти нашей дочери, Стримона, – так же тихо ответил ей Лаомедонт. – Так что не подведи меня.
   И повысил голос:
   – Стараюсь угодить вам, гости дорогие. На мой взгляд, молодые рабыни – лучший подарок для тех, кто всегда в дороге, вдали от дома.
   Финикийцы тот час раскрыли рты на рыженьких девушек с белоснежной кожей, юных, свеженьких, изысканно одетых – те, собираясь во дворец, надели лучшие наряды, чтобы достойно выглядеть перед царём не в унизительной роли просительниц, но как уважаемые всеми троянки.
   Теперь они больше походили на безвольных кукол: стояли как во сне, безучастно глядя бессмысленными фарфоровыми глазами на происходящее с ними и вокруг них. И мало что понимали. За исключением Эгесты, той удалось каким-то чудом обмануть своих тюремщиков.
   Сёстры обмякли сразу, едва настой, что силой им вливали в рот, подействовал. Эгеста сопротивлялась до последнего, вырывалась из сильных мужских рук, крутила головой, кричала – всё напрасно. Её схватили, разомкнули рот, налили душистой сладкой жидкости прямо в глотку. Она немедленно всё выплюнула на пол – ей опять силком открыли рот. Тогда Эгеста сочла за благо притвориться. Как будто бы затея мучителей им удалась.
   – Готова, – обрадовались те.
   Едва за ними закрылась дверь, Эгеста постаралась вновь выплюнуть настой, однако он уж начал действовать – пусть в малой дозе, но у Эгесты закружилась голова, безвольное состояние постепенно подавило сознание: вдруг стало решительно всё равно, где она, почему такое случилось и что произойдёт с ней дальше. Эгеста закрыла глаза, сколько она и сёстры пролежали так в темноте подвала, сколько прошло времени – Эгеста не знала. Вдруг ворвавшийся свет растревожил её, какие-то люди суетились вокруг, Эгеста, как в замедленном сне, видела, как их поднимают, берут под руки и ведут куда-то, ей было тяжело оказать сопротивленье, тяжело сказать хоть слово, всё тело её обмякло и стало податливо – Эгеста безвольно шла, куда её вели, и следом шли сестрёнки, поддерживаемые сильными руками. Перед дверями зала им смочили лица водой, затем какая-то служанка коснулась мягкой кисточкой их бледных щёк, нанеся румяна. В свою очередь лекарь, что готовил питьё, заставил каждую присесть и встать, затем заглянул каждой в глаза, проверяя зрачки.
   – Вот, теперь порядок, – удовлетворенно отметил он.
   Сейчас они стояли втроём перед грузными бородатыми мужчинами, что бесцеремонно разглядывали их. Откуда-то из глубины звучал голос царя:
   – Ну что же, принимайте дар, – расцвёл Лаомедонт. – Я думаю, все наши разногласия закончатся на этом. И торговлю мы возобновим как прежде, без посредников.
   – А цены оставим те, что есть, – помедлив, добавил царь.
   Но последнее осторожное замечание потонуло в одобрительных возгласах гостей, восхищённых до самых до глубин сметливых финикийских душ. Что и говорить, девушки были хороши. Финикийцы пришли в восторг, зацокали языками, самые нетерпеливые подскочили со своих мест, намереваясь рассмотреть подаренных рабынь поближе. Немного инфантильны – да, но округлы, нежны, одна другой моложе, ценность подарка превзошла самые смелые ожидания финикийцев.
   – Подарок царский, по-другому не скажешь, – высоко оценили щедрость троянского царя купцы. Кто-кто, а они точно знали цену такому товару. Молодая ухоженная рабыня стоила дорого и здесь, и на Хиосе: за трёх рабынь пришлось бы выложить небольшое состояние, вполне сопоставимое по цене со стоимостью торгового судна. Так что финикийцы в накладе не остались. Чему и были несказанно рады.
   – Мы не рабыни, – возмутилась Эгеста.
   Восклицание вышло слабым, едва слышным. Ей представлялось, будто она кричит на весь зал, отчаянно жестикулирует – на деле получился тихий стон, безвольный взмах руки его сопровождал.
   – Мы не рабыни. Мы свободные троянки, – из последних сил сопротивлялась Эгеста.
   – А что она сказала? – спросили гости по-финикийски.
   Стримона ответила сама:
   – Говорит, что рада служить хорошим господам.
   Послы довольно оскалились, рассыпались в благодарностях, заверили в вечной дружбе, после чего бросились обниматься и жать Лаомедонту обе руки. А иные, особо рьяные, стремились чмокнуть царицу в щёчку. Троянский царь подталкивал их к выходу, хотя причин торопиться не было: пока девицы очухаются, финикийский корабль будет далеко отсюда. «Как минимум два дня пройдёт, пока они придут в себя», – заверил лекарь.
   – Нет, – из последних сил уцепилась за дверь Эгеста.
   Лаомедонт отодрал её пальцы от двери, а Стримона сразу отвлекла финикийца, обратившего было внимание на странное поведение девушки.
   Лаомедонт сам лично вышел провожать дорогих гостей и некоторое время смотрел им вслед.
   – А вдруг всё обнаружится? – забеспокоилась Стримона.
   – Не бойся. Эти финикийцы, они же ни черта не понимают по-нашему. Пока девицы им объяснят, уж будет поздно. Да кто их станет слушать? Не забывай, что это дочери изменника, кому они нужны? Как ни крути, а им придётся смириться со своей судьбой.
   В час, когда голова купца Фенодама скатилась на помост, в окружении огромной шумящей толпы посреди центральной троянской площади, три его дочери лежали ничком на корме финикийского судна. Полуденное солнце палило нещадно. Голова Эгесты кружилась, девушку мутило, нелепые видения то возникали, то исчезали перед глазами, и всё становилось черным-черно. Её сёстры, совсем раскисшие, не приходили в сознание, едва дышали и были мертвенно бледны.
   – Мы не рабыни, – снова и снова твердила Эгеста, тихо и обречённо.
   Всего несколько часов назад, показавшихся вечностью, она повторяла эти слова финикийским купцам по дороге в порт:
   – Мы не рабыни. Царь обманул вас. Отпустите нас домой. Мы не рабыни…
   Купцы только улыбались да кивали в ответ. В отчаянии она пыталась крикнуть, просила остановить повозку – всё напрасно, окружающие совсем не понимали её. Финикийцы лишь скалились, лопотали по-своему и смеялись.
   В забитом трюме девушкам места не нашлось. Их отвели на корму, усадили на скрученный канат и ненадолго оставили в покое. Эгеста провалилась в пустоту. Как долго продолжалось её беспамятство – она не знала. Очнулась Эгеста от резких выкриков и смеха: вокруг сестёр в кружок стояли моряки, и самый смелый на потеху всем лез к младшей девочке, совсем раскисшей.
   – Что вы делаете, – на жалкую попытку заступиться никто не обратил внимания.
   – Какой позор, какая печальная участь, – ужаснулась Эгеста.
   Она попыталась подняться – и не смогла. Тогда Эгеста взмолилась что было сил:
   – Боги, если вы слышите меня, помогите, умоляю вас. Мы не заслужили это, не заслужили…
   Эгеста ухватилась за поручни и смотрела, как непонятно откуда в огромном небе появилась стая птиц. Она неслась навстречу кораблю с невероятной скоростью, и вскоре птицы заполнили собой всё пространство. Всё стало белым-бело, ужасные лица исчезли, стихла чужеземная речь и смех – одно лишь хлопанье крыльев раздавалось вокруг.
   – Посмотри – я лечу.
   – И я, я тоже, – прозвучали рядом голоса.
   Три девушки оказались в царстве птиц, куда ни глянь: крылья, крылья. Большие сильные крылья несли Эгесту неведомо куда, а рядом с ней летели сёстры, и страх исчез, и безысходность, и опасность – всё исчезло. Был только полёт и небо, чистое, ясное – теперь Эгеста знала, чувствовала – за них заступились и теперь они в безопасности.
   Дочерям купца Фенодама повезло: Артемида, охотившаяся по соседству, услышала эту новость от мелкой птички и успела вовремя – благодаря ей девушки были спасены. Стая птиц перенесла их в святилище богини через пролив Геллеспонт и те остались служить жрицами в храме. Сама Артемида не преминула наябедничать Зевсу.
   – Скверная история, – согласился тот. – Надо бы этому царьку крылья-то подрезать.
   – Ещё как надо, – эхом повторила богиня.
   Зевсу показалось забавным в прямом смысле оставить Лаомедонта без крыльев.
   – А изъять у этого пройдохи крылатых коней. Пусть знает, что мы недовольны.
   И бессмертные кони в мгновение ока исчезли из троянских конюшен: Зевс отправил их пастись на склоны Иды. В конце концов, крылатые кони достались дарданскому царю.
   Однако пострадали на самом деле те, кто пользовался ими – сыновья царя Тифон и Гикетаон.
   – Оборвали поводья и унеслись прямо по воздуху, – указывал в небо растерянный конюх не менее растерянным и расстроенным царевичам.
   Сам царь давненько не любил как полеты в пустом высоком небе, так и верховую езду, что при его комплекции совсем не удивительно.

Часть третья

1. Остров Эгина. У причала

   Если отвесные скалы вдоль побережья Эгины и позволяют судам в плохую погоду или тёмной безлунной ночью подойти незамеченными к берегам острова, то подводные рифы оставляют мало шансов на успех вероломных планов. Лишь две бухты Эгины способны принимать суда: одна из них обращена к Аттике, другая находится с противоположной стороны и смотрит в открытое море. Только здесь скалы расступаются, освобождая берег, позволяя кораблям подойти максимально близко, не опасаясь при этом напороться днищем на коварные рифы.
   Но если вторая гавань достаточно глубока, то первая, напротив, мелководна, потому от берега в море тянется довольно длинный причал. Широкому дубовому причалу без малого двадцать лет. Сколько бурь и штормов повидал он на своём веку, сколько принял кораблей, сколько раз был немым свидетелем счастливых встреч и горьких расставаний, сколько тайн мог бы поведать этот причал, если бы только умел и хотел говорить. Но безмолвно стоит он, паря над волною, отполированный множеством ног, щедро политый дождями, обожжённый безжалостным солнцем, насквозь пропитанный морскою водою, и всё так же неизменно служит причал людям, принимая суда, как и в первый свой день, когда мирмидонцы укрепили последнюю его сваю в морском дне.
   Именно отсюда провожали жители острова своего царя Эака на строительство в Трою, именно отсюда уходил корабль, увозивший Фока, а следом и Теламон покинул родину с этого причала. Многое мог бы поведать этот дубовый причал, полноправный участник и молчаливый свидетель знаменательных событий на остове Эгина.
   Однако не только причал хранит память об отважных и юных путешественниках, чья жажда странствий пересилила тепло и уют родного дома, где всё давно известно до мелочей. Дети Эака выросли: и если тринадцатилетний Фок мечтал сбежать с Эгины из-за произвола мачехи, то семнадцатилетний Теламон покинул остров в поисках приключений. Маленький порт, окружённый скалами, прекрасно помнит, с какою грустью смотрел вслед уходящим сыновьям их отец, как старался он не показать виду, что разлука печалит его, как смахнул Эак слезу, когда юный Фок, в последний раз обняв отца, зашагал прочь по причалу к ожидавшему его кораблю и как обернулся он, не дойдя нескольких шагов до судна, чтобы в последний раз запечатлеть в памяти своей родной порт, высокие скалы Эгины и отца, махавшего ему вслед со старого причала.
   Собственно сам порт занимает небольшое пространство, где несколько одноэтажных каменных строений служат одновременно и как склады, и как лавки менял, а также размещают приезжих гостей, если тем не надобно в город. Здесь нет той суеты, что царит в Афинах или Трое, а жизнь проходит где-то там, за пределами Эгины – туда, в большие города, такие как Коринф и Афины, спешат суда со своими грузами, проходя мимо маленького островка на их пути, там кипят страсти и бурлит настоящая жизнь, здесь же прибытие каждого судна – большое событие для островитян, неизбалованных заморскими товарами, здесь всем необходимым обеспечивают себя сами, а быт отличается простотой и безыскусностью. Здесь даже время течёт медленнее обычного, без тревог и потрясений, и проходит в трудах, а самым важным событием каждого года на острове считаются игры, где молодые мирмидонцы могут померяться силами друг с другом и завоевать женские сердца – именно после игр на Эгине справляется большинство свадеб.
   Но проходят игры, и всё возвращается к привычному укладу, и кажется, что ничто не в силах изменить такой порядок: жизнь течёт размеренно и монотонно, на Эгине всё намного проще, нежели в больших городах – типичное провинциальное захолустье, пыльное и скучное. А потому любое, пусть даже давно ожидаемое событие, что способно помешать спокойному течению жизни, становится здесь незабываемым, к нему готовятся тщательно и долго, все рады принять участие или просто наблюдать за происходящим, чтобы потом ещё долго обсуждать его, каждый раз вспоминая мельчайшие детали и каждый раз добавляя от себя то, чего и не было.
   Таковы особенности жизни на Эгине – маленький замкнутый мирок вблизи могущественных соседей кому-то может показаться настоящим раем, куда можно сбежать, устав от жизни, а кому-то, в особенности молодым и нетерпеливым, тесно и скучно на острове, они и не ведают, что Эгину ждут в самом ближайшем будущем великие потрясения. Но остров ещё ничего не знает об этом.
   Спустя полгода после вышеописанных событий предыдущей главы, на Эгине полным ходом идут приготовления к встрече любимого сына Эака. Так что обыкновенно сонный, мало оживлённый порт Эгины ранним погожим утром представляет собой, без всяких преувеличений, настоящий муравейник. По территории маленького порта, буквально утопающего в цветах, беспрестанно снуёт множество празднично разодетых людей: одни развешивают пёстрые гирлянды там, где ещё остались свободные места, другие заполняют ярусы специально установленных по этому случаю трибун, третьи, кого боги наградили певческим талантом, в который раз репетируют праздничную песнь – словом, абсолютно все островитяне заняты до предела, но занятия эти приятны, а потому народ с воодушевлением принимает участие в организации встречи.
   Возле причала суматоха достигает апогея, ведь именно с него ступит на остров долгожданный сын, а потому высокие гладкие поручни украшены гирляндами цветов, и четверо мужчин раскатывают длинную домотканую дорожку по гладким скользким доскам – благо, море спокойно, и волны не обрушивают на причал пенную солёную воду. Праздничные одежды мирмидонских девушек отличаются целомудрием: длинные складки закрывают ножки полностью, широкие накидки скрывают плечи и грудь, белые одеяния одних отделаны по краям голубыми полосками, у других расшиты вышивкой всё на ту же морскую тему; и молодые девушки необыкновенно хороши в своих нарядах: их золотистые головки убраны цветами, их нежные руки держат охапки цветов, цветов, предназначенных дорогому гостю. Целая стайка мирмидонских красавиц стоит в ожидании у причала, сбившись в кружок; чуть поодаль расположились музыканты, человек десять – двенадцать, звуки флейты, самого любимого инструмента на острове, то и дело звучат красивыми музыкальными фразами, обрываясь, не закончив пассажа. Последняя репетиция проходит тут же, у причала, и музыканты, придерживая то и дело спадающие венки, спешат выстроиться в линейку.
   – Девушки с цветами пусть встанут с этой стороны, – командует запыхавшийся Эак, облачённый в праздничный пурпур. От великого множества дел, которые имеют вредную привычку внезапно появляться в самый последний момент, у правителя Эгины весьма озабоченный вид, его светлые кудри в беспорядке рассыпались по плечам, он беспрестанно в движении, с его лба не сходят морщины, а его глаза, в который уже раз, осматривают территорию порта, боясь упустить какую-нибудь мелочь.
   – Вот так, хорошо, – говорит Эак, лишь только девушки занимают отведённое им место. – Все выучили гимн? Не подведёте? – в сотый раз спрашивает он, хотя и знает ответ: гимн, что сочинил сам Эак к приезду сына, знает весь остров, за исключением, пожалуй, Эндеиды, непокладистой супруги эгинского царя. А Эак уже подзывает музыкантов.
   – Вы стойте здесь. Едва появится корабль, сразу грянем. Все готовы? – придирчиво спрашивает он и, получив уверения, что никто и не думал его подводить, Эак довольно восклицает: – Молодцы.
   И сразу, без промедленья, переходит к другому делу: нужно спешить, времени всё меньше.
   – Остальные подойдите ближе, – кричит он столпившимся мирмидонцам из тех, кому не хватило места на переполненных трибунах. – Вот сюда. Полукругом встаньте. Да, вот так, – и, добившись желаемого, восклицает: – Кто там держит транспарант? Поднимите.
   Над празднично разодетой толпою взметнулся длинный белый прямоугольник, закреплённый с двух сторон на древках копий.

//-- ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ ДОМОЙ! --//

   гласила надпись, выполненная большими печатными буквами.
   – Очень хорошо, – остался доволен Эак. – Только держите ровнее.
   Царь Эгины снова внимательно оглядывал порт – всё должно сверкать, выглядеть нарядным – ни соринки какой, ничего, чтобы омрачило радость встречи любимого сына. В час, когда корабль Теламона подходил к родным берегам, в порту шла последняя репетиция торжественной встречи. Мирмидонцы, в свойственной им дотошной манере, трудились целую неделю, приводя в образцовый порядок территорию порта: грязь и мусор исчезли без следа, низкие постройки сияли свежевыбеленными фасадами, а на скалах, живописно обступивших порт, и довольно высоко, так, что уже с моря бросались в глаза слова приветствия, выведенные мирмидонским художником красной краской прямо на скальной породе:

//-- ЭГИНА РАДА ВНОВЬ ВИДЕТЬ ТЕБЯ! --//

   И чуть ниже:

//-- С ВОЗВРАЩЕНИЕМ, ДОРОГОЙ СЫН! --//

   – А вдруг и сегодня не приедет? – обступил народ Эака.
   – Не может этого быть, – отвечает тот. – Я неделю назад послал за ним. Должен быть сегодня, или, в крайнем случае, завтра, – царь всматривается вдаль, прикрывая рукой от палящего солнца сощуренные глаза. Оттуда должен появиться долгожданный корабль, но пока горизонт пуст. – Будем ждать. Лучше целый день провести в порту, чем прозевать его возвращение, – твёрдо заявляет Эак всем собравшимся.
   Его уверенность передаётся людям. Все согласны провести хоть целый день в ожидании дорогого гостя, все готовы до упаду вновь и вновь проводить репетиции встречи, лишь бы Эак остался доволен, ведь мирмидонцы искренне любят своего правителя и стремятся во всём поддержать его.

2. Возвращение домой, или неожиданный конфуз

   Итак, пока корабль Теламона всё ближе подходит к Эгине, сам Теламон, стоя на носу судна, нетерпеливо вглядывается в знакомые очертания: он возвращается домой. Сердце молодого человека сжимается при виде высоких скал, бесконечно родных, хорошо знакомых с детства, уютной маленькой бухты, где расположился эгинский порт, его приземистые строения так часто рисовала память вдали от дома, и вот он снова здесь, на родной земле, такой любимой и бесконечно дорогой, что слёзы сами выступают на глаза при виде родных берегов, ведь только утратив, пусть даже (к счастью) на время, начинаешь ценить тепло родного дома и понимаешь: только здесь, дома, самое лучшее место на свете. И вот наконец-то он возвращается – Эгина всё ближе и ближе – через каких-нибудь полчаса их судно под восторженные крики чаек величаво войдёт в порт и нога Теламона ступит с палубы корабля на родную землю.
   Больше года провёл Теламон вдали от дома: приключения сильно изменили молодого человека, а ратные подвиги пошли ему на пользу – он совершенно избавился от юношеских иллюзий, увидел воочию другую жизнь, так не похожую на жизнь родной Эгины, научился стойко переносить лишения и тяготы пути, возмужал, окреп, солёный морской ветер закалил его – одним словом, путешествие в обществе Геракла оказалось для Теламона настоящим подарком судьбы, и всё бы ничего, если не считать жестокую девушку из далекой Трои и её коварного отца, обманувшего героев. Это неприятное воспоминание каждый раз вызывает приступ гнева, но сейчас оно отступило на второй план, ведь Теламон возвращается домой, возвращается повзрослевшим, самым настоящим мужчиной – он и раньше-то слыл весьма привлекательным молодым человеком, больше остальных братьев похожим на отца, а теперь, после путешествия, и подавно смотрится писаным красавчиком. С приятными чертами лица, плотный, загорелый, с абсолютно выгоревшими под палящим солнцем непокорными прядями волос и голубыми глазами на бронзовом от загара лице, Теламон выглядит, будто юный бог, сошедший с Олимпа. Уже полгода прошло с тех пор, как друзья покинули неблагодарную Трою, где жадный, чересчур самоуверенный царь так дурно обошёлся с ними, полгода занял путь вдоль побережья к родным берегам: герои посетили Фракию, где с выгодой продали свои трофеи, как мы помним, полное товара судно дожидалось их в порту города Асс, недалеко от Трои. В плохом настроении отплыли Геракл и Теламон из Асса. Немедленно отомстить Лаомедонту хотелось героям, а Теламон, как более молодой и нетерпеливый, так и рвался назад в неприступный город, но Геракл, обдумавший на спокойную голову планы мести, как мог, пытался охладить пыл юного друга: это может подождать, есть пока дела поважнее. Однако прощать троянцев, само собой, Геракл не собирался, потому на все вырученные средства решено было снарядить корабли и напасть на Трою во главе небольшого войска:
   – Они там воевать-то как следует не умеют. Да ты и сам всё прекрасно видел: одни торговцы да трусы. Отродясь меча в руках не держали. Так что справимся малыми силами, не переживай, Теламон, – успокаивал друга Геракл.
   Тот пожал плечами и мрачно процедил сквозь зубы:
   – Скорей бы, – молодой человек был занят: он сосредоточенно считал монеты, беззвучно шевеля губами, и оттого боялся сбиться – тогда придётся начинать заново.
   Но как только Теламон пересчитал выручку от фракийской торговли, то значительно повеселел. Сумма получилась изрядная.
   – Это бешеные деньги! Геракл, сколько кораблей можно снарядить на это, как думаешь?
   – Наверно девять или десять, не больше, – отозвался тот.
   – Да ты что, – Теламон возбуждённо стал расхаживать в тесном помещении трюма. – Это дома у нас такие цены. Здесь намного всё дешевле. Тех же фракийцев можно нанять – близко и недорого.
   – Погоди, Теламон, не суетись. Пойми простую вещь: не станут фракийцы воевать на нашей стороне, они же соседи троянцев. А если и станут, то предадут нас в самый неподходящий момент. Лучше набрать верных людей в Тиринфе, чем какой-то сброд здесь.
   – Но в таком случае нам придётся плыть домой, – унылым тоном произнёс молодой человек.
   – Конечно, придётся. Не забывай, у нас и другие дела имеются.
   Теламон был совершенно не согласен и немедленно выразил свой протест:
   – Что ты такое говоришь, Геракл. Какие могут быть другие дела? А как же месть? – кричал он, от избытка эмоций размахивая руками.
   – Успокойся, – Гераклу с трудом удавалось сдержать яростный порыв друга. – Ты думаешь, я не хочу отомстить троянскому царю? И чем быстрее, тем лучше. Ты прав, конечно, прав, но пойми и меня тоже, у тебя ведь нет никаких обязательств, ты никому ничего не должен, ну, разве что обещал маме вернуться домой, а я – я, напротив, связан по рукам и ногам. Эврисфей там заждался, небось. Про него ты забыл? Ну вот, я так и знал, – перевёл дух Геракл. – Сначала я должен отчитаться перед ним, а уж потом…
   – Почему ты служишь ему? Разве нельзя послать его подальше? Он же тебя боится, Геракл, – недоумевал Теламон.
   – Боги так распорядились, мой друг. Что тут поделаешь? – тяжело вздохнул Геракл. – Ты думаешь, мне доставляет удовольствие каждый раз мотаться чёрт знает куда, выполняя его прихоти? Эх, плохо ты меня знаешь. С каким удовольствием я разделался бы с ним, если бы мог… – мечтательно протянул герой и сразу вернулся к действительности: – Где, кстати, пояс Ипполиты? Ты его случайно не продал фракийцам? – в голосе Геракла ощущалось некоторое беспокойство: пропадёт пояс – и привет подвигу.
   Теламон оглядел помещение. В темном углу трюма, среди поношенной обуви и грязных тряпок преспокойно лежал главный трофей Геракла.
   – Я что, по-твоему, совсем ничего не понимаю? – обиделся Теламон. – Вот он валяется, – молодой человек небрежно вытащил пояс из тряпичной кучи. Пояс Ипполиты блеснул золотыми блёстками, пряжка зажглась глубоким зелёным светом. – И зачем он Эврисфею понадобился? – пробурчал Теламон, разглядывая диковинку. – Я и получше видел на троянских-то красотках, – вновь воспоминания о Трое неприятной гримасой отразились на лице.
   Геракл взял пояс у друга, повертел в руках и засунул под подушку.
   – Эврисфей желает дочке своей подарить, – объяснил герой. – Так что хочешь не хочешь, а придётся ехать в Микены. А потом, как освобожусь – сразу в Тиринф, войско собирать.
   – А как же я? – спросил Теламон.
   – А ты пока дома побудешь, на Эгине. Да ты не волнуйся, как только снаряжу корабли, да соберу людей, так и заеду за тобой.
   На том и порешили. На время отложив планы мести, друзья устремились к родным берегам, благо ветер был попутным. Однако фракийская торговля и штормовое море задержали их в пути дольше, чем предполагал Геракл, а потому лишь спустя полгода после троянских подвигов наши герои смогли, наконец, ясно различить на горизонте скалистые берега Эгины.
   – Ты только посмотри, как тебя встречают.
   Теламон, пребывавший в сильном волнении от созерцания родных берегов, совершенно не заметил, как Геракл оказался рядом с ним на носу корабля. А герой указал рукою туда, где на фоне скал возле старого причала толпился празднично разодетый народ, а над выстроившимися в чёткую линию лодками высоко вверху краснела надпись:

//-- ЭГИНА РАДА ВНОВЬ ВИДЕТЬ ТЕБЯ! --//

   – Вот это да. Меня бы кто так ждал в Тиринфе, – в голосе Геракла, наряду с восхищением, слышалась некоторая зависть. Впрочем, герой был искренне рад за друга: вернуться домой после долгого отсутствия и убедиться воочию, что тебя по-прежнему любят дорогого стоит. Сам Геракл не имел никаких иллюзий относительно своего предстоящего появления в Тиринфе – всё, как всегда, пройдёт буднично – никто и не заметит, что он вернулся. Это объяснялось весьма просто: Тиринф хоть и был родным городом Геракла, однако его там знали плохо, ведь он покинул Тиринф ещё ребёнком. Вот если бы дело происходило в Фивах, где вырос герой, тогда конечно… Геракл печально вздохнул. Всё-таки разлука – тяжелая вещь. Порадуемся хоть за друга, его ждут, его любят, ему рады – это становится понятным, стоит лишь взглянуть на берег, где от встречающих рябит в глазах, да на скалы:

//-- С ВОЗВРАЩЕНИЕМ, ДОРОГОЙ СЫН! --//

   Везет же кому-то. Через несколько минут Теламон окажется в окружении близких с их радостными объятиями, счастливыми слезами и бесконечными вопросами, а ему есть, что рассказать им, есть, чем удивить их – клянусь всеми богами.
   Между тем, корабль замедлил ход и теперь неспешно и мягко разрезал водную гладь, выписывая на поверхности дугу, чтобы эффектно застыть у самого края причала. Теламон пристально смотрел в толпу встречающих, он уже видел отца, отдававшего последние распоряжения.
   – Откуда он знал, что я приеду? – удивлялся молодой человек.
   – Эх, ты. Сразу видно, не умеешь ценить своего счастья. Это сердце подсказало твоему отцу, бестолковая твоя голова, когда ты вернёшься домой. Да он, должно быть, ночи не спал, всё тебя дожидался. Вон смотри:

//-- ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ ДОМОЙ. --//

   Это ли не счастье, когда тебе так рады. Что ты стоишь, словно кол проглотил?
   С этими словами Геракл сорвал с головы завязанную на пиратский манер цветастую косынку, тем самым обнажив блестящую лысину, и энергично замахал в знак приветствия собравшимся на берегу: мы тоже рады, чего уж там. Вслед за другом Теламон отбросил все сомнения и тоже принялся махать руками, борт мягко коснулся причала, вёсла взметнулись вверх, ещё несколько минут и Теламон ступит на родную землю – всё, конец путешествию. А это значит, предстоит расстаться, пусть и ненадолго (как предполагалось), с Гераклом – чувства Теламона заметались между желанием вновь оказаться дома и новой привязанностью, всем, что было теперь связано с нею: путешествие, подвиги, новые земли; их приключения отныне становились прошлым, и от того делалось особенно грустно. Теламону страстно захотелось продлить, пусть на короткое время, но продлить их совместный вояж.
   – Может, погостишь на Эгине, Геракл? Хоть немного, – с надеждой спросил молодой человек.
   – Я бы с удовольствием, да времени нет по гостям рассиживаться, сам знаешь, – улыбнулся Геракл. Ему были вполне понятны терзания, овладевшие Теламоном. Расставаться всегда нелегко, а тем более, после того, как они столько пережили вместе. – Ты ступай к отцу, он ждёт тебя. А я не мешкая, сразу в Тиринф. Не волнуйся, я вернусь за тобой, даю слово. А теперь иди.
   Друзья тепло распрощались, и корабль, высадив Теламона, отчалил под торжественные звуки приветственной песни. Теламон оказался один на ковровой дорожке, устилавшей причал. Он проводил взглядом уходившее судно, помахал ему в след и, подхватив увесистый дорожный баул, решительно двинулся на встречу собравшимся в порту островитянам. Разодетый в праздничные одежды народ плотным полукругом расположился по территории порта, толпа рукоплескала, там и сям раздавались приветственные крики; музыканты заняли позицию справа от причала, держа наготове инструменты, юные девушки приготовили охапки цветов, над головами собравшихся реял транспарант:

//-- ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ ДОМОЙ! --//

   словом, тщательно отрепетированная сцена встречи, к коей приближался Теламон по домотканой дорожке, устилавшей старый причал, произвела на молодого человека сильное впечатление. Он сразу вырос в собственных глазах, ведь его так, оказывается, ждали! так рады видеть, так встречают – выходит, его любят здесь, на родине, много больше, чем он думал прежде; значит, стоило отправиться в дальние края, чтобы понять, как тебя обожают дома. Теламон счастливо улыбался и приветственно помахал рукою землякам, он шагал по причалу, чтобы оказаться в объятиях отца – Эак стоял в ожидании дорогого сына впереди всех, и толпа только ждала условного сигнала к началу церемонии. Солнце беспощадно светило прямо в лицо царю Эгины, ослепляя совершенно усталые голубые глаза, отчего шагавший навстречу юноша в богато расшитом амазонском плаще казался тёмной фигурой, Эак никак не мог рассмотреть его лица, он только отметил, как вырос, как возмужал его сын, как раздался в плечах: он смотрелся слишком уж взрослым для пятнадцатилетнего мальчика. «Да это Теламон», – понял наконец Эак. Это Теламон. Царь Эгины в первый момент растерялся, досада ясно отразилась на лице, он отступил на шаг, оглянулся на стоявших в линейку музыкантов, жестом приказывая им опустить инструменты, но те, совершенно не ожидая такого поворота, приписали этот жест вполне понятному волнению своего царя, и грянули торжественную песнь. Весь порт подхватил её – людей невозможно было остановить. Стайка девушек выстилала цветами путь от причала до колесницы, ожидавшей любимого сына Эака, народ упивался торжественным зрелищем, и поначалу кроме Эака никто не смог сообразить: ждали одного, а приехал-то другой.
   – Привет наследнику Эгины, – звучало в порту, и скалы отражали пение людей, словно в театре, усиливая звучание.
   Эак, устыдившись, наконец, своих колебаний, отбросил все сомнения прочь и устремился навстречу сыну.
   Теламон – ведь тоже мой сын, раз так получилось, что теперь? Не обижать же его.
   И Теламон шагнул с причала прямо в объятия отца.
   – Мы долго ждали этот день, – гремело в порту.
   Первые ряды встречающих узнали в статном красавце старшего сына царя и, прервав пение, передавали из уст в уста это открытие: это не он, это Теламон, посмотрите, вот так штука, кого же мы встречаем? Однако задние ряды стройно выводили слова гимна:

     – Ты снова с нами сын любимый,
     Исчезла прочь разлуки тень.

   Возникший сумбур и замешательство Эака превратили тщательно отрепетированную церемонию в некоторое подобие хаоса, пока трибуны кричали ура наследнику и пели гимн, впереди стоявшие громко обсуждали между собой произошедшую накладку, едва не тыкая пальцами в приехавшего юношу: да это Теламон. А Эак, стараясь сгладить впечатление, тараторил не умолкая:
   – Ты вернулся, сынок. Как я рад, как я рад, – и подталкивал сына к ожидавшей колеснице. – После, после всё расскажешь. А сейчас отдохни с дороги, поезжай во дворец, я скоро буду.
   Эак вздохнул спокойно лишь, когда колесница Теламона покатила в сторону дворца. Правитель Эгины призвал свой народ к порядку – вновь все заняли исходные позиции на берегу и принялись ждать. Но горизонт оставался пуст, как ни всматривались мирмидонцы: больше ни одного корабля не появилось в этот день у берегов Эгины.

3. Проблемы престолонаследия

   Жилище правителя Эгины лишь с большой натяжкой можно назвать дворцом, но, безусловно, то было лучшее здание на всем острове. Одноэтажное каменное строение, довольно просторное, без излишеств и всяких там роскошных удобств, включало в себя несколько жилых комнат для членов царской семьи, зал для приёмов – он же столовая, и помещения для хозяйственных нужд: кухня, кладовая и прочая. Простая деревянная либо плетёная мебель составляла обстановку покоев: в приёмном зале располагался длинный обеденный стол, подле него скамья и табуреты, стены украшали чучела животных, пойманных когда-то самим Эаком, страстным поклонником охоты. Каменный пол закрывали шкуры и домотканые ковры, а у камина таращила жёлтые глаза огромная сова. В спальнях тоже всё предельно просто: низкие дубовые кровати, довольно широкие, укрытые овечьими покрывалами и заставленные расшитыми подушками, пара табуретов, вешалка для доспехов и одежды, бронзовая чаша на треножнике для умывания да низенький ночной столик – вот и всё убранство, если, конечно, не считать изобилия домотканых ковров на холодном каменном полу. Исключение составляет лишь плетёное кресло-качалка, любимое кресло Эака, что кочует по дому вслед за хозяином: то оно на веранде, то запыхавшийся слуга тащит его поближе к очагу, то вновь оно оказывается в спальне. Любит царь Эак, завернувшись в старый клетчатый плед, удобно расположиться в этом кресле, и потягивая вино, вспоминать о былых временах, потихоньку покачиваясь в такт своим удивительным рассказам. А домочадцы, хотя и знают наперёд каждое слово из его повести, внимательно слушают отца, потому что знают: лишь только закончит Эак говорить, можно просить его, о чём хочешь, и ещё не было случая, чтобы отказал им отец в любой, даже самой пустяшной просьбе, пока он пребывает в добром расположении духа после своих воспоминаний. Вот так выглядит этот дом с широкой верандой, под сенью заросшего сада, для мирмидонцев, никогда не покидавших Эгины, это настоящий дворец, для вернувшегося же домой Теламона, только что повидавшего другие города и в особенности роскошную Трою, этот приземистый каменный дом с удобствами во дворе мало чем напоминает шикарные апартаменты заморских царей, но от этого он не перестает быть родным домом, домом, где его любят и ждут. Пока Теламон едет по знакомой дороге домой, удивляясь, и вполне справедливо, странностям скомканной встречи, когда отец едва ли не силой отвёл его к колеснице и даже не поехал с ним, а зачем-то остался в порту, в царском доме вовсю кипит работа. Единственный вертел занимает туша молодого барашка, старенький повар буквально разрывается между ячменными лепёшками и жарким, а тут ещё помощнички волокут сыр, фрукты и вино вперемешку с посудой. К слову сказать, такая суматоха возникает третье утро подряд, но пока впустую. По приказу Эака каждое утро режут барана, и каждое утро сервируют праздничный стол. И по приказу царицы каждый вечер всё убирают прочь и с глаз долой: не может Эндеида спокойно смотреть на это безобразие – подумать только, будто возвращается великий бог, а не младший сын, к тому же незаконнорожденный. Ненавидит царица Фока и старается испортить торжественный ужин, раз не вышло отменить встречу. Пелей, второй сын царицы, во всём помогает матери, но исподтишка: боится он рассердить отца. Уклонившись от встречи под предлогом неотложных дел, Эндеида и Пелей который день делают вид, будто ничего не происходит во дворце и вся эта суета, связанная с праздничным обедом нисколько их не касается. А на кухне, между тем, вот уже несколько дней происходят странные вещи: куда-то пропадает соль, а мука оказывается вдруг рассыпанной по каменному полу. Маленькие необъяснимые происшествия, вроде внезапно исчезнувших чаш, вносят дополнительную кутерьму, слуги, как угорелые, носятся по дому, поднимая всё вверх дном – словом беспорядок царит невообразимый. Только что Эндеида, статная дородная царица Эгины, воспользовавшись суматохой, выскользнула в сад, пряча в складках широкой одежды овальное блюдо для праздничного пирога. Цветочная клумба оказалась самым подходящим местом для него – жена Эака довольно улыбается, поспешно пристраивая посудину в маргаритках: пусть поищут, глядишь, и пирог пригорит, – кровожадно ухмыляется она.
   – Мама, мама. Что ты здесь делаешь?
   К ней, соскочив с колесницы, спешит Теламон, её любимчик, её гордость, повзрослевший, загорелый – ещё миг и она оказывается в крепких объятиях сына.
   – Ты вернулся, Теламон, ты вернулся, – повторяет без конца Эндеида, обнимая сына.
   – Да, вернулся, как видишь. А где Пелей? Почему вы не встречаете меня? – засыпает её вопросами Теламон.
   – Кто же знал, что ты приедешь, дорогой? – повергает в недоумение Эндеида сына. – Ну, пойдём в дом, пойдём…
   – Госпожа, вы, случайно, не видели праздничное блюдо? Оно пропало куда-то… – тоненький робкий голосок девочки-служанки нарушил идиллию встречи. – Пирог не на что класть…
   Царица смерила презрительным взглядом помешавшую служанку – та ссутулилась, сжалась, испугавшись своей дерзости.
   – Вечно у вас всё пропадает. Вон оно на клумбе лежит, – резко меняет тактику Эндеида, заинтересованная теперь в удачном праздничном пироге и, предоставив служанке в одиночестве ломать голову по случаю столь странного поведения посуды в эгинском дворце, удаляется с сыном в дом.
   Пелей, высокий худощавый молодой человек, такой же белокурый и голубоглазый, как его старший брат, но, что называется, с более тонкой костью, был моложе Теламона на год. А потому всегда находился в тени старшего, хотя и сам слыл пусть не красавцем, но вполне приятным, однако слишком скрытным и, к тому же без особых талантов. Впрочем, на него мало кто обращал внимание, что воспитало в мягком покладистом, в общем-то, мальчике некоторую жестокость, а также желание досадить исподтишка, раз нельзя добиться признания открыто. Всё время другие оказывались лучше него: отец обожал своего Фока, мать – Теламона, а про него, Пелея, казалось, все забыли. Досада росла вместе с ним – он молча глотал обиды, откладывая на неопределённое будущее планы мести. Отъезд старшего брата сблизил Пелея с матерью, и он был благодарен Теламону за этот шанс – он почти полюбил брата, к которому, в сущности, был сильно привязан. Однако эта привязанность не помешала Пелею испытать нечто сродни ревности, когда он увидел мать в объятьях Теламона.
   – Посмотри, кто к нам приехал, Пелей, – радостно щебетала Эндеида – Мы закатим такой пир, что Эгина и не видела никогда.
   С этими словами мать поспешила в направлении кухни, намереваясь лично руководить приготовлением праздничного обеда. Братья остались одни. Они обнялись, как и подобает братьям после долгой разлуки.
   – Почему ты меня не встретил, брат? – в голосе Теламона слышался упрёк. – Ты не рад, что ли? Ты не ждал меня?
   – Почему же? Ждал, конечно, ждал, Теламон, – отвечал тот, высвобождаясь из крепких объятий брата. – Только ведь никто не знал, что ты должен вернуться.
   – То есть как? А отец…
   – Наш отец уже с неделю пропадает в порту. Ты и сам, наверное, видел: собрал весь народ, гимн сочинил, везде плакаты, цветы… Только это всё не для нас с тобой, – и, видя удивлённую физиономию брата, добавил: – А ты, верно, думал, он тебя так встречает?
   – Да, – откровенно признался Теламон, – а что тут такого? Разве не может он меня торжественно встретить?
   Пелей с долей иронии посмотрел на старшего брата, хитро усмехнулся и продолжал:
   – Ты хоть слышал, что они поют? «Привет наследнику Эгины». Ты думал, это про тебя?
   – Но… я старший сын, – растерянно промолвил Теламон. – Потому я вправе был рассчитывать…
   – Вправе он рассчитывать, – передразнил его Пелей. – Ты что, забыл, кто у нас в любимчиках ходит?
   До Теламона дошло, наконец, о чём толкует ему младший брат. Вернувшись с кухни, Эндеида подтвердила худшие опасения Теламона, предварительно плотно закрыв за собою двери.
   – Значит, он дожидался Фока – не меня, – обиженно произнёс Теламон.
   – Ну, наконец-то. Ты снова дома, дорогой брат, а тут всё по-прежнему. Так что спускайся с небес.
   А мать трагичным тоном пояснила:
   – Отец очень скучает, прямо места себе не находит от разлуки со своим дорогим Фоком. Вот и послал за ним. Дети мои, Эак хочет передать ему во владение Эгину ещё при жизни. Желает научить его премудростям управления. Так он объявил мне – ни больше, ни меньше.
   – А как же мы? – взревели хором её дети.
   – А что вы? Вы – нищие. Вы, законнорождённые сыновья Эака, станете приживалками и впредь сможете лишь клянчить подачки себе на жизнь у нашего дорогого Фока, если вас, конечно, не выставят вон – про себя я вообще молчу.
   Слова матери произвели впечатление на обоих братьев. Эндеида вышла, оставив сыновей одних. Те молча смотрели друг на друга, прекрасно понимая, что каждый из них думает об этом.
   Эак вернулся вечером один, заняв место во главе стола. Торжественный ужин по случаю возвращения Теламона проходил несколько напряжённо, чувствовалось, что отец мысленно всё ещё там, в порту, и думает о Фоке больше, чем обо всех остальных членах семьи. Эак оживился лишь, когда Теламон, уступая просьбам матери, начал рассказ о своём путешествии: ему и самому не терпелось поведать близким о подвигах и опасностях, а потому последние события сами собой отступили на второй план, и Теламон вдохновенно начал свой рассказ. Царь расположился в любимой качалке у огня, прихватив с собою бокал вина, и внимательно слушал сына. Теламон увлёкся, вновь переживая приключения, и оттого говорил долго, увлечённо, да так, что мать с Пелеем, не дослушав, склонили сонные головы на стол. Эак напротив, не пропустил ни единого слова – он будто сам был рядом с Теламоном, живо вспоминая кварталы великолепной Трои и толстого жадного правителя, лишь только Теламон перешёл к троянскому периоду их приключений.
   – Лаомедонт нас тоже тогда обманул – не дал ни гроша, – восклицал Эак. – Не стоило вам выручать его. Однако этот Геракл – парень не промах, да и ты молодец, Теламон, весь в меня, – довольно потирал руки Эак. – Ещё про чудовище троянское расскажи. Оно ведь у нас тут плавало – тебе не показалось, нет.
   – Отец, а почему ты не мстил троянскому царю за обман? – в свою очередь спрашивает Теламон, сгорая от праведной мести.
   – А зачем я буду? Мои друзья более могущественны и всесильны, чем любой из нас. И они очень злы на Лаомедонта. Зачем мне вмешиваться? Они сами всё сделают, я уверен в этом, – мудро отвечает Эак.
   – Мы хоть и не боги, но тоже хотим отомстить ему, отец. Геракл собирает войско: отправимся в Трою сразу, как только сможем, – глаза Теламона вспыхивают вновь, он готов немедленно расправиться с неблагодарным правителем Трои.
   – Я хочу тебе сказать, – прервал взволнованную речь сына Эак, – только под большим секретом, Теламон, обещай мне.
   – Обещаю, отец, а что такое? Какая-то страшная тайна? – загорелся Теламон.
   – Ну, не очень она страшная, но всё же… – немного помялся Эак. – Видишь ли… Как только вы вновь окажетесь под троянскими стенами – не пытайтесь сходу штурмовать их. Лучше зайди с западной стороны: там достаточно разок как следует ударить по кладке, чтобы получился пролом.
   – Вот как? Не может быть, – взволновался Теламон. – Тогда почему троянцы так уверены, что их стены неприступны?
   – Они действительно неприступны, – подхватил Эак, разволновавшийся не меньше сына. – Но лишь там, где их возводили боги. А западную стену строил я один. Теперь понимаешь, в чём дело? – и, чувствуя, что данный факт нуждается в пояснениях, продолжал: – Ну, экономил маленько, сынок, сам понимаешь, где раствору совсем чуток, где камень полегче – что добро зря переводить-то? Между прочим, смотрится она ничуть не хуже остальных, к тому же запад у них с тылу, а там одни союзники – кому придёт в голову оттуда напасть?
   – А что ты раньше об этом не сказал? Мы тогда бы там… – сокрушался Теламон.
   – Я хотел, чтобы ты гордился мною, потому и промолчал. Что же мне нужно было кричать, чтобы все знали: мол, царь Эгины – плохой строитель. Слушайте все, нахалтурил он. Тебе самому что больше нравиться? Что твой отец помогал богам, или что твой отец – бракодел? То-то же.
   – Но мне-то, мне-то ты мог сказать, – никак не унимался Теламон.
   – Вроде ни к чему было. Кто знал, что тебя занесёт в те же края? Но теперь-то ты знаешь. Вот и воспользуйся этим.
   – Непременно. Непременно воспользуюсь, отец.
   За разговором они встретили рассвет. Казалось, отец с сыном прекрасно понимают друг друга, словно их души слились в одну, что более близких людей и представить себе нельзя, а задушевная беседа – лишь средство излить сердечную привязанность друг к другу, переполнявшую сердца обоих, но наступило утро, и Эак умчался в порт, встречать своего дорогого Фока. И тот, оправдывая ожидание отца, наконец, появился, а Теламону оставалось только развести руками: младший брат совершенно затмил своей особой всех остальных членов семьи. Счастливый Эак больше никого не видел и видеть не хотел.
   Торжественный ужин по случаю возвращения наследника готовился с подлинным размахом: царь Эак пожелал собрать всех своих подданных, дабы объявить наследником Эгины Фока во всеуслышание, чтобы избежать недоразумений и кривотолков в будущем. Сам Фок, пятнадцатилетний высокий, ладно сложенный юноша, гордо задирал коротко стриженную белобрысую голову, кружившуюся от счастья. Подумать только, ему достанется Эгина, ему, только ему – в полное, единоличное владение. Отец на первых порах поможет, он обещал. Фок кое-чему научился за время пребывания в Фокиде, а видел не меньше Теламона – юному правителю не терпелось устроить жизнь родной Эгины по образцу полюбившейся Фокиды. Он думал, что это так просто – взять и поменять всё – возвести высокие дома и проложить дороги, расширить порты и создать свой флот: в пору юности грандиозные свершения кажутся лёгким делом, лишь много позже приходит осознание насколько всё, оказывается, непросто. Но сейчас голова Фока кружится от фантастических проектов и самой чести, что оказал ему отец: из троих братьев выбрал его своим наследником. Целый день мирмидонцы стекаются ко дворцу, целый день каждый уважающий себя островитянин напутствует Фока, желая ему счастливого правления и все наперебой клянутся в самых добрых чувствах. Фок с некоторым удивлением для себя узнает, что оказывается, мачеха нежно любит его, и только лишь её вспыльчивый характер всему виною, а братья так вообще души в нём не чают. Фок с радостью готов простить им все обиды, ведь он начинает новую жизнь: с завтрашнего дня он становится царем Эгины с правом карать и миловать, а потому лучше всего начинать новое дело с лёгким сердцем. Мы опустим торжественный ужин, чтобы избежать длиннот и повторений, приведём лишь фрагмент застольной речи Эака, где он объяснил землякам, почему его выбор пал на Фока.
   – Друзья мои, – поднял чашу Эак. – Многие из вас хотели бы знать, почему, вопреки традициям, я выбрал младшего своего сына преемником. Отвечаю, такова моя воля. Ибо всё здесь принадлежит мне. И только я вправе решать, кто станет наследовать моё царство. Я долго размышлял над этим и пришёл к выводу, что лучше Фока никто не справится с таким мудрёным делом, как управление Эгиной. А ты, мой юный царь, не думай, будто это так просто – править пусть и таким небольшим островком, как Эгина. Это вовсе не просто, ты с завтрашнего дня сам убедишься в этом. Не волнуйся, на первых порах я тебе помогу. И буду помогать до тех пор, пока ты не станешь настоящим царём. А теперь осушим чаши и пожелаем молодому правителю долгого и благополучного правления, а нашей родной Эгине процветания, – с этими словами народ поднялся из-за наспех сбитых по случаю пира шатких столов и добросовестно осушил наполненные чаши, от души поздравляя своего молодого правителя. Лишь три человека из всего населения острова – Эндеида, Пелей и Теламон – хоть и делали вид, будто рады решению Эака, с великим трудом сдерживали истинные свои чувства.
   – Как, – возмущался про себя Пелей. – Зачем такая спешка? Отец ещё не стар, ему и сорока-то нет, и вдруг – на тебе. Получите. Ладно бы, выбрал старшего брата – я бы это понял. По праву первородства, так сказать – это, по крайней мере, не обидно. К тому же с Теламоном всегда можно договориться, но с Фоком… Дался ему этот Фок. Да мало ли что может с ним случиться, в конце концов. С лошади неудачно упадёт или утонет случайно, а что? Всякое может быть.
   – Несправедливо поступил отец, – рассуждает, опустив голову Теламон. – Я должен наследовать ему. Я старший сын. Фок ещё, в сущности, совсем мальчик. Чего только ненароком не случается с детьми. Мало ли, лихорадкой заболеет или съест какую-нибудь гадость – и поминай, как звали. Как можно доверять ребёнку столь серьёзное дело, как управление Эгиной? Нет, не понимаю я отца.
   Ближе всего к истине в своих догадках оказалась Эндеида.
   – Что это на него нашло, сам ещё в состоянии царствовать. Эак, видно, не хочет, чтобы сыновья впоследствии переругались из-за наследства. Понятно, что спокойные времена закончатся, как только они устроят делёж: каждый потянет покрывало на себя – и прощай мирная жизнь на острове. Поэтому и надо было объявить наследником Теламона. Неужели Эак думает, что старшие сыновья так просто смирятся с его решением? – жена искоса взглянула на пирующего супруга. – Нет, он не так глуп, как кажется. Потому и страхует своего Фока. Только вряд ли это поможет. Чует моё сердце: недолго торжествовать тебе, честолюбивый наивный маленький Фок.
   Мысль об убийстве пришла всем троим одновременно – они не обсуждали деталей, они не делились планами – ни слова не было сказано между ними, но они знали, они читали по глазам друг у друга: это должно случиться, как, когда – неважно, но это произойдёт. И с той самой минуты, когда каждый из них осознал, что физическое устранение Фока неизбежно, никто из них не мог думать ни о чём другом. Задуманное преступление неотступно следовало за братьями Фока, оно читалось на их лицах, оно плясало в глазах Эндеиды, и мать всячески поощряла сыновей, то и дело подсказывая им, куда отправился младший брат. Угроза, столь явственно висевшая над Фоком, что, казалось, любой бы на его месте давно встревожился, совершенно не ощущается им самим. Он слишком юн, чтобы быть осторожным, он принял за чистую монету все льстивые слова и обещания, он давно простил всех и думать забыл о прошлых недоразумениях. Фок считал, что начал жизнь с нового листа, а старый груз исчез в небытие.
   Итак, беспечный Фок совсем не чувствует опасности – он лихо разъезжает по острову, принимая наследство. На каждый день заготовлен заранее перечень дел, составленный Эаком, и Фок старается успеть выполнить всё, что подсказывает ему отец – молодой правитель уже знает, сколько рыбацких лодок выходит на промысел каждый день, сколько сеют ячменя на Эгине, и сколько разводят птицы; Фок с утра до позднего вечера занят, он просто неуловим, и братья тщетно пытаются разыскать его в середине дня. Вечером всякие коварные планы становятся неосуществимы: Фок, как примерный сын, отчитывается перед отцом о проделанной за день работе. И каждый вечер Эак в очередной раз убеждается в правильности своего выбора: молодой наследник полностью оправдывает его надежды. Спустя примерно месяц после вышеописанных событий Теламону и Пелею удаётся-таки застать брата ранним утром на конюшне: полусонный Фок седлает лошадь, сегодня по плану ему предстоит посетить все пастбища Эгины.
   – Ты что же это, весь в делах… Прямо закружился совсем. Про братьев и думать забыл.
   Теламон и Пелей встали в воротах, загородив таким образом путь. Их кисло-сладкий наигранный тон полон притворного участия.
   – Да, Фок. Некрасиво с твоей стороны, – обиженно вторит Теламону Пелей. – Как будто нас и нет. Пропадаешь где-то целый день, не хочешь с братьями провести часок-другой, поболтать о том, о сём…
   Фок не чует подвоха. Он слишком загружен делами, чтобы разбираться в душевных порывах родственников.
   – Почему не хочу, – отвечает Фок. – Просто некогда. Сейчас вот ехать надо к ручью, овец считать.
   – Так мы тебе компанию составим, – с готовностью предлагает Пелей.
   – И, правда, мы поможем тебе, Фок, – рьяно поддерживает его Теламон.
   – Ну что вы. Не надо. Там пастухи есть, – пытается отделаться от навязавшегося эскорта Фок. – Мне там помогут, не волнуйтесь.
   Но те не отстают. Теламон и Пелей ни за что не упустят свою добычу.
   – Да что пастухи – они же неграмотные все, считать не умеют. А нам не трудно, мы с удовольствием, мы твои братья как-никак.
   – Да мы же любим тебя, Фок, – братья быстро седлают коней.
   И вот уже три всадника направляются к подножию горы Панеллений, где расположено единственное приличное пастбище на всей Эгине. Раннее погожее утро встречает их солнышком, воздух наполнен птичьим пением и запахом трав, невдалеке журчит ручей, а ветви густого кустарника заграждают всадникам путь – братья спешились и направились пешком к воде.
   – Где-то здесь, отец говорил. Мы заблудиться не должны, – оглядывается Фок.
   – Конечно, конечно, – отвечает ему Пелей. – Пройдёмся вдоль ручья, вот и выйдем на них.
   Теламон указывает рукой вперёд:
   – Там вроде что-то слышно.
   – Нет, с другой стороны – тебе показалось, – Фок явно различает блеянье овец с противоположной стороны, но Теламон настаивает на своём.
   – Ты ошибся, брат. Нам вниз по ручью, идём же, – и увлекает Фока почти насильно, тот оборачивается, но сзади его энергично подталкивает Пелей.
   – Идём, нам туда.
   Влажная тропинка тянется вдоль берега ручья, густые заросли ивняка скрывают её от посторонних глаз. Гибкие ветви смыкаются за спинами братьев, Теламон и Пелей быстро увлекают младшего брата вглубь прохладных тёмно-зелёных кущ, и лишь тревожный шелест листвы напрасно пытается предупредить молодого правителя Эгины о грозящей ему опасности.

4. Геракл возвращается

   Ближе к полудню жаркого дня, так и не дождавшись попутного ветра, шесть великолепно снаряжённых кораблей покинули наконец гавань приморского городка Навплия и вышли в Арголидский залив, чтобы, обогнув полуостров, к вечеру добраться до берегов Эгины. Безветренный денёк заставлял усердно поработать вёслами, бесполезные паруса убраны, суда продвигались медленно, на некотором расстоянии друг от друга, образовав небольшой караван. Геракл стоял на корме флагманского корабля, провожая взглядом отвесные скалы Арголиды, обступившие пролив. По хмурому лицу героя, впрочем как и по лицам большинства участников похода, довольно ясно угадывались остатки прощального пира – чувствовалось, что накануне эти люди прекрасно провели время и несколько переусердствовали с возлияниями богам, моля последних даровать им удачу – кто-то всё ещё клевал носом, большинство же злобно налегало на весла, кляня тихую погоду заодно с неспешными водами Арголиды. Впрочем, мало кто сожалел о покинутой Навплии, где состоялся сбор, да и само прощание с родными берегами носило будничный характер: не было толпы провожающих, не звучало обычных в таких случаях напутственных речей, не раздавался плач жён, покинутых ради подвигов на чужбине. Напротив, жители маленькой Навплии облегчённо вздохнули, когда эти триста с небольшим, вооружённых до зубов, головорезов, погрузив оружие и провизию, наконец, отчалили, что называется с глаз долой. Слишком беспокойными гостями оказались собравшиеся воины для небольшого приморского городка: бесконечные шумные пирушки отчаянных тиринфских новобранцев под началом Иолая, племянника Геракла, чередовались со всяческими безобразиями задиристых аргвинян, прибывших следом под предводительством Оиклея, здоровенного, могучего воина со шрамом поперёк лица. Причём жалобы местного населения на чинимые гостями, мягко говоря, неудобства вызывали лишь смех бравых начальников: они оба считали, что воинам следует развлечься для поддержания боевого духа, пока все вынуждены бездельничать в ожидании остальных. Таким образом, пока население города трепетало от страха за свои жизни и целостность имущества, разгорячённые вином воины вовсю горланили песни, таскали кур и овец, похищали женщин, затевали потасовки: Оиклей с Иолаем предоставили своим людям полную свободу и всячески поощряли подобные безобразия. Одним словом, все развлекались, как умели, пока к месту сбора не прибыл Геракл – ещё около сотни беотийцев под командованием Димаха присоединились к участникам похода. Итак, войско было набрано, но увы, это было совсем не то, на что рассчитывал герой. Чуть больше трёхсот человек удалось собрать Гераклу, как он ни старался, как ни уговаривал и куда только ни ездил. А ушла на эти поездки да уговоры, в большинстве случаев бесполезные, между прочим, уйма времени. Почти три года понадобилось герою, чтобы организовать поход против Трои, о которой, как выяснилось, мало кто знал. Большинство тиринфских соседей, за исключением аргвинян, отвечали примерно следующее:
   – А где это? Что за город такой – Троя?
   И узнав, что речь идёт о побережье Малой Азии, и что плыть туда на весельной тяге через море, даже если и прямиком, около месяца – никак не меньше, отказывались наотрез. Другие простодушно заявляли герою:
   – Зачем так далеко? Можно и поближе кого-нибудь ограбить.
   И предлагали Гераклу планы экспедиций на остров Киферу или даже на Крит, благо это намного ближе и безопаснее. Напрасно Геракл пускал в ход своё красноречие – все заманчивые описания троянских сокровищ безнадёжно меркли пред опасностью длинного морского перехода, и было совершенно непонятно, для чего собственно нужно пускаться в такой путь, когда есть масса более простых и надежных способов поживиться. Итак, Гераклу отказывали под тем или иным предлогом: одни пеняли на неспокойные времена и враждебно настроенных соседей, вынуждавших держать войска дома, другие предлагали рейд поближе, третьи считали предложение героя рискованной авантюрой и потому предпочитали спровадить его со двора – и Геракл в большинстве случаев напрасно обивал пороги дворцов разных царств, пока не добрался до практически родной для героя Беотии, где ему наконец-то улыбнулась удача в лице фиванца Димаха и его бравых ребят, если не сказать шайки разбойников, державших в ужасе всю округу. Таким образом, ожидавшие подкрепления в порту Навплии аргвиняне и тиринфцы приветствовали беотийцев, и, закатив прощальный пир, к полудню следующего дня покинули порт и двинулись по заливу, огибая полуостров, чтобы, пройдя мимо мелких островков, ближе к ночи достигнуть Эгины, где предстояло забрать Теламона, и, как рассчитывал Геракл, хоть какое-то войско мирмидонцев: должен же Теламон внести свою лепту в это дело.
   Солнце нещадно припекало, и Геракл, спасая лысину от палящих лучей, спустился в трюм, где в беспорядке было сложено новенькое оружие, приобретённое им в Тиринфе. Герой принялся разбирать груду мечей и копий, расставил щиты вдоль борта, подсчитал количество. Свои доспехи имели лишь люди Оиклея, остальных предстояло экипировать из этой кучи, а вернее чётырех куч, каждая из которых плыла на своём корабле – общий арсенал разделили на глазок на четыре части и погрузили на четыре судна. Теперь предстояло проследить, чтобы каждому достался боевой меч и щит, и доспехи.
   – Чем только занимались до сих пор? – удивлялся Геракл. – Ещё в порту должны были сделать это. Ладно, времени впереди полно – успеем.
   Пока отдыхавшие в трюме воины по приказу Геракла примеряли комплекты вооружения, капризничая и ссорясь друг с другом, сам Геракл, наблюдая их поведение, возносил хвалы богам, за более организованных аргвинян, что плыли следом за флагманом на двух кораблях. Воины Оиклея, повторимся, имели при себе всё необходимое уважающим себя рубакам – именно на них в большей степени возлагал надежды Геракл, когда думал о будущем сражении у ворот Трои. На них и на Теламоновских мирмидонцев с Эгины в большей степени рассчитывал герой, составляя примерный план экспедиции. Но, ждёт ли его Теламон? Ведь прошло три года с тех пор, как они расстались, три долгих года, и Геракл за всё это время не догадался послать даже весточку о себе – так, мол, и так, я помню о своём обещании, друг. Теламон, наверное, и надежду потерял. А может, даже передумал, и жажда мести постепенно утихла? Геракл, никогда прежде не задававшийся этим вопросом, разволновался не на шутку. Чтобы хоть как-то отвлечься от тревожных мыслей, герой принялся сам экипировать те пятьдесят воинов из команды Димаха, что плыли с ним на корабле, и появился на палубе только поздно вечером, когда значительно посвежело. Надвигалась ночь, тихая летняя ночь. Тёмные, почти чёрные воды Саронийского залива мерцают в свете полной луны. Покой и нега разливаются вокруг извилистых скалистых берегов. Лёгкое дуновение прохладного ветерка слегка колеблет водную гладь, любопытные звезды высыпали хороводом на небе, серебряная дорожка пляшет в воде, прерываясь у скал – вот они, берега Эгины. Суда сбавили ход, есть чего опасаться: здесь изобилие коварных рифов и подводных скал – пристать к Эгине непросто даже днём, что уж говорить о ночи. Геракл, кутаясь от ночной прохлады в львиную шкуру, стоит на носу корабля и пристально всматривается в подзабытые очертания. Вереница кораблей застыла следом в ожидании манёвров флагмана в этих опасных водах, Геракл спокойно и уверенно отдаёт команды: он помнит, порт где-то рядом, вот за той круглой бухтой. Корабли тихо огибают остров, вёсла едва касаются воды – маленькая бухта проплывает мимо, тёмные скалы грозно нависают над ней. При волшебном лунном свете они выступают, словно сказочные великаны, безмолвно стоящие на страже своих заколдованных владений – порт Эгины дальше, за чернеющим утёсом. Суда скользят, осторожно пробираясь в темноте, лишь лёгкий плеск воды нарушает тишину и покой ночной бухты.
   – Отец. Выслушай меня, отец. Это не я. Это вышло случайно. Отец, прости меня. Я не виновен. Это всё Пелей. Я не хотел, отец.
   Взволнованный голос снова и снова, как заклинанье, твердил:
   – Отец, отец…
   Слова разносились далеко в ночном воздухе, взрывая тишину, нарушая покой заснувших берегов Эгины. Они отражались от недовольных скал, звуча диссонансом в царстве застывшего покоя.
   – Отец, прости меня…
   Геракл едва разглядел в темноте утлую лодчонку посреди бухты, а в ней – человека, надрывно кричавшего в ночной тишине. Он то складывал рупором руки, то протягивал их к безмолвным берегам острова, то опускал их, смолкая, надеясь услышать ответ. Но тщетно, лишь вспугнутые сонные чайки ворчливо отвечали ему недовольным гарканьем. Тогда он вновь нарушал тишину бухты, а в ночном воздухе надрывно звучало:
   – Отец, сжалься, выслушай меня, отец…
   Геракла прежде всего поразил этот голос, пусть дрожащий, умоляющий, но до боли знакомый – и пусть нет возможности рассмотреть человека в лодке, пусть его скрывает ночной мрак – Геракл узнал его сразу, хотя и колебался: герой явно не ожидал встретить друга вот так, посреди ночной бухты, в скверной лодчонке, молящего о прощении. А тот продолжал твердить свои жалобные фразы, не обращая внимания на проходившие мимо корабли:
   – Отец, прости меня. Я не убивал…
   – Теламон, – окликнул его Геракл. – Вот так встреча…
   Человек в лодке повернулся, бледный свет осветил его – и все сомнения, если они и были, тотчас исчезли прочь – перед Гераклом стоял его друг. Испуганное лицо искало глазами источник звука: высокий борт корабля не позволял разглядеть в темноте Геракла. Теламон растерянно смотрел на выплывшее из ночи судно, стараясь сообразить, кто, собственно, его зовёт.
   – Ты что тут делаешь, Теламон?
   Догадка пришла внезапно, сама собой: за считанные доли секунды память, словно вспышка во тьме, вернула задавленному проблемами (как мы увидим и очень скоро) Теламону, яркое воспоминание о прошлых приключениях, и молодого человека буквально осенило, а его лицо просияло счастливой улыбкой:
   – Геракл, это ты. Это ты, – от избытка чувств Теламон едва не выпал из лодки, продолжая твердить: – Ты приехал, ты всё-таки приехал…
   – А ты не ждал уже, – рассмеялся Геракл, весьма довольный произведённым впечатлением. – По глазам вижу, что не ждал. Ладно, забирайся сюда. Помогите ему, ребята.
   Тут же с борта опустилась верёвочная лестница, Теламон направил лодку к кораблю и спустя несколько минут оказался на палубе.
   – Исхудал то как, – сжимал друга в объятиях Геракл. – Ишь, шевелюру отрастил, – трепал длинные его пряди герой. – Ну, здорово живешь. А помнишь, как мы с тобою…
   – Помню, помню, – в свою очередь заливался счастливым смехом Теламон. – А ты…
   – Ладно, что посреди моря-то стоять. Принимай гостей, друг. Ты только посмотри: целых шесть кораблей удалось снарядить, и каких, – приукрасил свои достижения Геракл. Скорее следовало сказать: только шесть кораблей, но не станем так уж сурово придираться к герою. – Больше пятидесяти человек на каждом, да, – продолжает тем временем хвастать Геракл. – И всё народ отчаянный, дерзкий. Теперь мы устроим троянцам спокойную жизнь. Веди нас в порт. Вот высадимся – попируем, как прежде… Да здравствует Эгина.
   – Погоди, Геракл. Видишь ли… – осёкся Теламон. – Мне нельзя на Эгину.
   Неловкая пауза повисла в ночном воздухе. Геракл озадаченно смотрел на друга. Теламон всё ниже опускал глаза.
   – То есть как? Не понял. Почему нельзя? Что происходит, Теламон? Может, кто обидел тебя? Так мы живо разберёмся. Ты только скажи – я камня на камне не оставлю на Эгине, землю рыть буду, а накажу твоих обидчиков.
   – Не надо, Геракл. Не могу же я поднять руку на отца. Он изгнал меня, тому скоро три года. Сказал, чтобы ноги моей больше не было на Эгине.
   – Царь Эак изгнал тебя? Но за что? Насколько мне известно, твой отец – вполне приличный человек, он не стал бы без причины… Что ты натворил, Теламон?
   Теламон замялся. На тёмной палубе собрались все, кто был на судне. Молодому человеку вовсе не хотелось, чтобы все слышали, в чём причина семейной ссоры. И потому Теламон прибегнул к спасительной лжи.
   – Я женился без спроса. Взял девушку с Саламина. Вот отец и осерчал, – Геракл слишком хорошо знал друга, чтобы такое объяснение могло удовлетворить героя. Однако он сделал вид, что верит ему, и спокойно произнёс:
   – Значит, ты перебрался на Саламин? Очень хорошо. Это же рядом, через пролив.
   – Да, – с готовностью подтвердил Теламон. – Я теперь там.
   – Ну что ж, – заключил Геракл. – На Саламин, так на Саламин. Ребята, по местам.
   И корабли, обогнув Эгину, направились к острову Саламин, через небольшой пролив, разделявший острова друг от друга.

5. Путь к острову Саламин

   – Так что случилось, Теламон?
   Друзья стояли на палубе, делая вид, что рассматривают ночное небо. Команда судна, в большинстве своём понимая, что после долгой разлуки двум героям необходимо поговорить наедине, заняла свои места, остальные воины спустились в трюм вздремнуть ещё немного, пока корабли не пристали к Саламину. Геракл и Теламон отошли как можно дальше от гребцов, лениво опускавших вёсла в воду, чтобы никто ненароком не подслушал их, но по-прежнему молчали, не решаясь начать разговор. Напряжённую тишину прервал Геракл, напрасно ожидавший от друга объяснений.
   – Чем ты так разгневал своего отца? Только не ври мне. Не может быть, чтобы царь Эак изгнал тебя из-за неудачной женитьбы.
   – Отец вовсе не изгонял меня, я сам сбежал, – ответ прозвучал тихо и как-то неуверенно.
   – Час от часу не легче. А сбежал-то почему? – допытывался Геракл.
   – Думал, не поверит мне отец.
   – И что?
   – Он и вправду не поверил.
   Геракл начал терять терпение. Что он крутит, вертит – не хочет говорить, значит, и правда, рыльце в пушку.
   – Что ты ускользаешь, точно уж, – грозно молвил Геракл. – Говори начистоту. Я же ясно тебя спрашиваю, что произошло? Погоди-ка, – тут герой сообразил наконец. – Что ты там кричал на всю бухту? Дай-ка вспомнить. Кажется так: «Я не убивал, отец. Я не хотел, это вышло случайно». Кого не убивал? Что вышло случайно? Отвечай.
   Теламон, прижатый к стенке, вынужден был признаться.
   – Мы с Пелеем, ну с братом моим, случайно убили Фока…
   – Какого ещё Фока? Как это случайно убили, за что? Ты вообще понимаешь, что несёшь?
   – Да понимаю я всё. Ты сам хотел услышать правду, Геракл. Я и говорю. Фок – это брат наш младший… был… Любимчик отца. Ты его не застал тогда, – оправдывался Теламон.
   – Ага. Теперь начинаю понимать. И что? Вы сговорились и убили его, так? – наседал на друга Геракл.
   – Да не сговаривались мы. Это вышло случайно, – отчаянно защищался Теламон.
   – Случайно? – в голосе героя звучало плохо скрываемое недоверие.
   – Ну да. Мы просто гуляли вдоль берега ручья. Он довольно глубокий, наш ручей.
   – Так. Понимаю. И что?
   – А что? Гуляли, мило беседовали о том, о сём… И тут вдруг Пелей неудачно метнул диск.
   – Стоп. Вот с этого места, пожалуйста, поподробнее, – прервал фантастический рассказ друга Геракл. – А говоришь, просто гуляли. При чём тут диск? Откуда он взялся? Вы его заранее припасли, чтобы свернуть шею Фоку. Я правильно понимаю? – вопросы сыпались один за другим.
   – Да нет же, – едва отбивался Теламон. – Почему ты мне не веришь? Что за охота просто так гулять? Диски мы метали, кто дальше, понимаешь? Вот Пелей и метнул.
   – И что?
   – И попал ему в шею. Тут кровь как хлынет, Фок свалился, да прямиком в ручей.
   – А ты?
   – А что я? Я вообще воды боюсь. Там глубоко, Геракл, – отвёл глаза в сторону Теламон.
   – Понятно. Ты спокойно дал ему утонуть. Так?
   – Выходит, что так… – вздохнул Теламон.
   – А потом?
   – Потом я сообразил, что отец в первую очередь подумает на меня: я же старший сын, и значит, я должен наследовать Эгину, а отец всё Фоку отписал. Вот и не стал дожидаться – испугался, понимаешь?
   – Правильно испугался, – ухмыльнулся Геракл.
   – Отец разгневался, велел мне больше не появляться на Эгине. И Пелея тоже прогнал прочь: посадил на корабль, дал горстку людей и отправил восвояси. Так мать говорит. Мы даже не знаем, где теперь наш Пелей, – перевёл дух Теламон. И после недолгой паузы с жаром произнёс: – Но я не убивал его, Геракл. Почти три года я стараюсь доказать свою невиновность. Эта бухта, она называется Тайной бухтой, так вот, я приплывал сюда с Саламина – благо тут недалеко – сначала каждую ночь, а теперь, конечно, пореже. Отец, я думаю, что он приходит сюда и слышит меня, он просто не отвечает, потому что не верит. Но ты, ты веришь мне, не так ли, Геракл?
   – Да как тебе сказать, – уклончиво начал Геракл, растягивая слова. – Вообще, конечно, история скверная. Хуже и придумать нельзя. Впрочем, я тебе не судья. Вы разбирайтесь сами, кто виновен, а кто нет. Семейные дела не стоит выносить на всеобщее рассмотрение, – герой помолчал немного и, решив, что пожалуй, хватит мучить друга, сменил тему. – А живёшь-то ты как?
   Теламон отозвался с готовностью, он вздохнул с заметным облегчением, поняв, что неприятный допрос окончен.
   – Да ничего, устроился. Бедновато, конечно, но жить можно. Женился вот.
   – Бедновато, говоришь? Что это за тряпье на тебе? Обноски какие-то, – Геракл только сейчас обратил внимание на потёртый наряд друга. – Чем живёшь-то?
   – Да чем… Рыбачу, сети плету на продажу, перебиваемся помаленьку. Перибея родить должна вот-вот.
   – Сына ждёшь?
   – Конечно, – сразу повеселел Теламон. – Аяксом хочу назвать. Красиво звучит – Аякс.
   – Да, – согласился Геракл. – Пожалуй, что красиво. Сам придумал?
   – С женой сочинили.
   – Ну что ж. Пусть сбудется твоё желание, и отец мой, Зевс, пошлёт тебе сына с кожей крепкой, как львиная шкура, и храбростью льва, – от души пожелал другу Геракл.
   Тем временем шесть кораблей застыли вблизи острова Саламин – Геракл мудро рассудил, что, ввиду стеснённых обстоятельств жизни друга, высаживать на берег триста человек в качестве гостей всё же не стоит, а потому распорядился всем провести остаток ночи на кораблях. Сам герой, в сопровождении Теламона, сошёл на берег возле небольшой рыбацкой деревушки, где располагался новый дом его друга. Стойкий дух нищеты прочно обосновался в хилом поселении: глиняные покосившиеся дома едва держались на честном слове, одна единственная улица утопала в грязи, тучи мух взлетели с вяленой рыбы, гирляндами висевшей вдоль шаткого забора. Геракл чуть не ударился о низкую притолоку, вовремя нагнувшись, чтобы проникнуть в жилище Теламона. Он сразу оказался на утоптанном земляном полу в единственной душной комнате, неряшливой, убого обставленной, с круглым каменным очагом в углу – Геракл был неприятно поражён столь вопиющей нищетой, среди которой теперь обитал его друг. Он стоял некоторое время молча, не зная, что и сказать. А между тем, здесь, вопреки ожиданиям, не спали. Пожилая женщина измождённого вида хлопотала возле молодой роженицы. Пришедших мужчин немедленно выставили за дверь: нечего глазеть, ступайте, прогуляйтесь. Приглушенные стоны и крики доносились до них из-за закрытых дверей. Взволнованный Теламон от избытка чувств мерил шагами пространство маленького двора. Геракл ёжился на утренней прохладе, кутаясь в шкуру, терпеливо ожидая счастливого события в жизни друга. Он теперь не был так уверен, что Теламон отправится с ним, ведь ехать предстояло сейчас, всего лишь через несколько часов. А небо, между тем, светлело, рассвет набирал силу, неотвратимо приближаясь, и с ним приближался тот час, когда, подняв паруса, корабли покинут Саламин и поплывут к далёким берегам Трои. Теламон сам развеял сомнения друга на этот счёт.
   – Как ты вовремя приехал, Геракл, – Теламона буквально распирало от счастья, ведь его сын вот-вот должен появиться на свет. – Мы вернёмся оттуда богатыми людьми. Я, наконец, смогу обеспечить жену и сына – конец нищете, конец серой жизни. Может, и с отцом тогда помирюсь. Всё может быть.
   – Я, признаться, начал сомневаться, поедешь ли ты, – высказал вслух свои мысли Геракл.
   – Как ты мог. Ведь это мой шанс начать новую жизнь. Ничего, Перибея поймёт меня. Это всё ради них, – в глазах Теламона зажглась надежда, надежда изменить свою жизнь к лучшему, что сразу и с удовольствием отметил Геракл.
   – Ради них? А как же та троянская царевна? Или ты забыл? – продолжал испытывать он друга.
   Однако Теламон мигом развеял все сомнения героя.
   – Стоит ли вспоминать о ней? Мы разграбим Трою – и дело с концом.
   Крик вырвался наружу, слабый детский плач раздался следом, обезумевший Теламон рванулся к двери, Геракл, помедлив, зашёл спустя несколько минут. Миловидная женщина лежала без сил на низком ложе, её лицо лихорадочно горело – Перибея смотрела на мужа, а счастливый отец стоял посреди убогой комнатушки, трепетными руками подняв над собой малыша.
   – Ну что ты делаешь. Совсем не умеешь обращаться с детьми. Дай сюда.
   Геракл сбросил с плеч львиную шкуру, бережно завернул в неё младенца.
   – Вот так-то лучше, малыш.
   Никто из присутствующих не знал, а потому и не мог оценить благородный жест героя, сына бога, столь необходимый в те беспокойные времена: Геракл, завернув младенца в шкуру Немейского льва, только что сделал новорожденного сына Теламона неуязвимым для стрел и мечей. Пройдёт время, мальчик вырастет и навсегда войдёт в историю человечества как великий герой Большой Аякс, но пока, пока никто этого ещё не знает. Аякс только начинает жить, а его отец Теламон, вместе со своим другом Гераклом, покидает остров Саламин, чтобы, преодолев Эгейское море, наказать неблагодарный город, разграбить роскошную Трою, предать её огню и мечу.

6. Гавань острова Тенедос

   На закате тёплого летнего дня шесть греческих кораблей вошли в гавань острова Тенедос и замерли возле песчаного пляжа чуть в стороне от прочих судов. Лиловые блики заката расплылись по бухте, сгущая краски, на фоне вечернего неба прибывшие корабли смотрелись тёмными, почти чёрными, их приспущенные паруса обнажили мачты, застывшие над водой ряды вёсел отчетливо виднелись, как и всякая другая деталь оснастки, начиная от носа, украшенного деревянным изваянием божества, и заканчивая высоким бортом кормы. Ничто не выдавало движения на прибывших судах, лишь с десяток человек сошли на берег и отправились в близлежащую деревню за свежим провиантом и вином: командующий флотилией Геракл решил не пугать местное население на ночь глядя пусть и небольшим количеством прибывших неизвестно с какой целью воинов. Для этого герой отобрал из своих людей с десяток наиболее доброжелательных и воспитанных, отправил их разжиться провизией, а остальным строжайшим образом запретил высаживаться на берег, пока не погаснет последний лучик заходящего солнца. Посланцы скоро вернулись, сгибаясь под тяжестью раздобытых продуктов, за ними следом семенили овцы и козлята в количестве вполне достаточном, чтобы насытить небольшое войско Геракла. Быстро сгущавшиеся сумерки скрыли от любопытных глаз более трёхсот крепких мужчин, расположившихся у костров, где жарилось мясо: люди отдыхали, с удовольствием поглощая свой ужин, отдыхали на твёрдой земле после длительного морского перехода, без качки и штормов, без изматывающего безветрия и бесконечной, бескрайней панорамы моря. Пока народ благодарит богов за счастливое окончание плавания, сам Геракл, удобно устроившись возле костра, держит военный совет со своими помощниками: беотийцем Димахом, бравым аргвинянином Оиклеем, тиринфцем Иолаем и бывшим эгинцем, а ныне жителем острова Саламин Теламоном. Напомним, (это может оказаться нелишним), что Иолай – молодой племянник Геракла, Теламон – его друг, Димах – разбойник с беотийской равнины, и лишь Оиклей – испытанный в боях воин. Необходимость такого совета была на лицо: плаванье закончилось, остров Тенедос – последний пункт на их многотрудном пути, место, где можно расслабиться и отдохнуть, тогда как завтра им предстоит оказаться у ворот великой Трои, куда, собственно, они и направлялись. Даже в сумерках через пролив виден троянский берег, многочисленные огни опоясывают холм Ата, спускаясь в долину, а свет маяка троянского порта обозначает вход в пролив Геллеспонт. Чуть тусклее портовые огни, они тянутся по побережью и пропадают во тьме – судя по всему, троянцы не теряли времени даром и успели восстановить разрушенные чудовищем порты.
   – Когда мы были там последний раз, всё лежало в руинах, правда, Теламон? – говорит Геракл, и, получив подтверждение друга, продолжает: – Но и тогда было понятно: порт в Трое довольно большой. Вот и воспользуемся этим. В больших портах всегда царит суматоха.
   – Так может, и захватим порт для начала? – прерывает речь Геракла нетерпеливый Димах. – Отрежем от поставок, оставим без кораблей, без сообщения с внешним миром…
   – Это значит – осада, а нас слишком мало, чтобы осадить такой большой город, – возражает ему седовласый Оиклей, искушённый в битвах и осадах, пожалуй, больше всех из присутствующих. – Здесь нужно целиком рассчитывать на внезапность. Только в этом наш козырь.
   – Нужно ночью напасть, – предлагает Теламон. – Чем не внезапно? Воевать они там толком не умеют – можете мне поверить. К утру управимся и добычу богатую захватим.
   – Ночью, – усмехается Геракл. – Ночью, друг мой, ворота закрыты. Как ты в город попадёшь? Через неприступные стены?
   – А я… – заикается и сразу останавливается Теламон, вовремя сообразив, что лучше пока держать свой секрет при себе.
   – Что ты? Ты ни одного человека с собой не привёл, чтобы сейчас тут сидеть и командовать нами, – срывается Димах, здоровенный грубый детина с волосатыми руками и мрачной физиономией. – Помолчи. Пусть Геракл говорит.
   – В самом деле, – поддерживает его Иолай, спокойный и рассудительный молодой человек, привыкший во всём подчиняться Гераклу. – Дядя наверняка всё решил.
   Получив, таким образом, народное признание, Геракл стал обстоятельно излагать свой план операции, обдуманный им ещё в море, задолго до того, как его маленькая флотилия оказалась у троянских берегов. Теламон подбросил дров в догорающий костер, пламя вспыхнуло, осветив взволнованные лица участников военного совета, внимательно слушавших героя.
   – Ни для кого, я думаю, не секрет, что завтра мы собираемся напасть на город, стены которого неприступны. И нас, как правильно заметил Оиклей, слишком мало, чтобы осадить Трою, не говоря о том, чтобы окружить её. Поэтому мы пойдём на хитрость: завтра не слишком рано, где-нибудь к полудню, чтобы в порту уже был народ, мы высадимся под видом купцов или путешественников. Чтобы не привлечь к себе ненужного внимания, рассредоточимся по порту: займём свободные места у причалов, поверх доспехов наденем широкие хламиды, от шлемов придётся отказаться, а копья и щиты выгрузим, словно товар – нужно их собрать в связки так, для виду, ну а свой меч пусть каждый держит при себе. Думаю, под одеждой никто оружия не заметит. Затем небольшими группами проникнем в город, можно подводы нанять, чтобы не тащить связки «товара». Так даже лучше будет, правдоподобнее. А то, что приезжие купцы остановились на одной из окраинных улиц, особого подозрения не вызовет: обоз отставший ждём и всё тут. Влево от ворот у них, кажется, склады – там нас никто не побеспокоит. Как только соберёмся все – сразу заканчиваем маскарад. Разоружим караульни, подавим сопротивление – ну, не мне вас учить. Главное – попасть в город, чтобы никто ничего не заметил, а там убивайте, грабьте, сколько душе угодно. Троя – город роскошный, наших кораблей не хватит, чтобы увезти всю добычу.
   – Ничего, мы у троянцев позаимствуем, – кровожадно рассмеялся Димах.
   – Отличный план, Геракл, – отозвался Оиклей. – Сразу видно опытного воина. Не позавидую я завтра здешнему царю.
   – Он сам виноват, – встрял Теламон. – Не обманывал бы людей, не нажил бы себе врагов.
   Обсудив отдельные детали предстоящей операции, начальники закончили совет и поспешили каждый к своим людям, дабы успеть объяснить, что им предстоит делать завтра. Костры гасли один за другим, воины покидали пляж, привычно устраиваясь на ночлег в трюмах своих судов, только Геракл с Теламоном всё ещё сидели у догоравшего костра. Герои смотрели вдаль, на тёмный троянский берег, где большинство огней уже погасло – лишь свет маяка неизменно продолжал указывать путь ночным судам, что слишком спешили, чтобы подождать до рассвета. И, хотя силуэт скалы, служившей маяком, давно растаял в темноте наступившей ночи, Геракл знал: это та самая скала, где стояла прикованная Гесиона в ожидании страшной участи, та самая скала, в расщелине которой они спаслись от разъяренного монстра. События трёхлетней давности необычайно живо вдруг предстали перед ним – герой ясно различал фигурку девушки в скалах: тогда они спешили на помощь и к ней, и к любому нуждающемуся, и ко всему городу. А теперь…
   – Ты помнишь, Теламон…
   – Конечно, помню. Ну и дурака мы сваляли тогда. За что и получили. Не делай людям добра – не получишь зла. Ничего, впредь будем умнее, – отрывистые резкие фразы прозвучали в ответ.
   Романтическое настроение Геракла быстро спасовало перед напористыми, такими земными, а в чём-то, может быть, и верными выводами друга.
   – Пойдём спать, Теламон. Уже поздно, – прекратил ночные посиделки Геракл, и друзья, затушив остатки костра, направились к кораблям.

7. Возмездие

   Ближе к полудню следующего дня флотилия Геракла покинула гавань Тенедоса и взяла курс прямиком через пролив к троянским берегам. Суда выдерживали определённый заранее интервал, чтобы не произвести впечатление единого флота – предосторожность явно излишняя, если учесть интенсивность движения у берегов Трои, но герои понятия не имели, что имеют дело с самым посещаемым портом мира, а потому старались, так сказать, смешаться с толпой, пропустив финикийские, лидийские, сицилийские суда впереди себя.
   Каждый из шести кораблей Геракла был рассчитан примерно на пятьдесят и более человек, впереди всех шло судно с частью воинов Оиклея, за ним Димах с доброй половиной своих людей, следом Иолай, затем Геракл с оставшейся частью беотийцев Димаха, снова тиринфцы Иолая и завершали цепочку вновь аргвиняне Оиклея. Полуденное солнце нещадно припекало непокрытые головы новоиспечённых купцов, скрывавших под длинными широкими одеждами мечи и доспехи. Зелёные воды пролива лениво разбивались о борта проходящих судов, огибали их, с шумом набегая на песок.
   Корабли медленно ползли по проливу в длинной очереди разномастных судов, выискивая незанятые места у бесконечного ряда новеньких причалов. А в троянском порту, между тем, с рассветом началась деятельность, с каждым часом всё более запутанная и бурная. К полудню движение в порту походило на некоторое подобие хаоса: всюду суетились, сновали люди, вереницы грузчиков несли свои ноши, подводы образовали затор, юркий чиновник метался между ними, надрывно выкрикивая что-то, до хрипоты торговались купцы, дотошно осматривая прибывший товар, стреноженные лошади ожидали погрузки, испуганно жавшись к зданиям склада, брёвна с грохотом катились вниз, корзины с рыбой плюхались прямо на песок, рядом зерно ссыпали в мешки, отправляя на огромные весы, установленные здесь же, у причалов. Друг за другом сходили рабы, обоз с дорогой посудой тяжело разворачивался в этой суете, и позолоченные треножники ожидали своей очереди, сваленные в кучу, словно простой хлам. Судно Геракла шло четвёртым. Сам герой стоял на носу корабля, отмечая взглядом: вот ко второму причалу благополучно встал корабль Оиклея, так, хорошо, следом второй и третий корабли заняли свободные места между троянскими и финикийскими судами, это шестой и восьмой причал, если считать от маяка.
   Впереди пыхтел и медленно тащился неповоротливый тяжеловоз – корабль Геракла вклинился к десятому причалу между судами с лесом и свежей рыбой. Тяжеловоз последовал дальше, и Геракл проводил взглядом два оставшихся корабля: они шли друг за другом уже вплотную. Им с великим трудом досталось местечко возле тринадцатого и пятнадцатого причалов – далековато – Геракл, не ожидавший такого рассредоточения своих сил, забеспокоился.
   Впрочем, аргвиняне достаточно дисциплинированы, – успокаивал себя герой, – тиринфцы тоже не должны подвести, что касается людей Димаха – то, по крайней мере, половина их со мной, так что всё идёт по плану.
   Со своего десятого причала Геракл посмотрел вперёд: люди Оиклея грузили на подводу завёрнутые в кусок негодной парусины копья. Геракл окончательно успокоился и дал команду к разгрузке. Теламон в белоголубой до самых пят хламиде сразу побежал требовать себе транспорт, воины Димаха, плывшие с Гераклом, рослые, крепкие парни, выгружали прямо на песок связки щитов и копий, прикрытых тканью. Сорвавшееся бревно покатилось им под ноги, с другой стороны пахнуло рыбой.
   – Нужно выбираться отсюда, пока не прибило чем-нибудь, – понял Геракл. – Где там Теламон запропастился?
   Пока герой крутил головой по сторонам, выглядывая в этой кутерьме своего друга, ушедшего добывать подводу, в деловой шум троянского порта ворвался истошный крик, немедленно всполошивший всех без исключения обитателей порта: где-то там, ближе к маяку, кричали люди, и конная портовая охрана, вздымая песок, спешила к шестому причалу.
//-- * * * --//
   – Смотри, Димах, до чего тяжёлые горшки – вдвоём еле тащат.
   – Не горшки это – кувшины. Наподобие наших амфор. Только наши получше будут.
   – Сразу видно – барахло. Бездарная работа.
   – Руки их гончарам нужно оборвать за такие-то горшки.
   Перед глазами беотийцев, только что благополучно занявшими освободившееся место аккурат между двумя с виду ничем не примечательными троянскими судами, прибывшими скорее всего с Пропонтиды (то есть Мраморного моря), предстала совершенно рядовая сцена для троянского порта – сцена разгрузки. Палубы чужих судов буквально стонали под тяжестью пузатых глиняных кувшинов грубой работы. Рядом с завалившейся оранжево-серой кучей расхаживал строгого вида чиновник в аккуратном жёлтом хитоне и с табличкой в руках. Холеною рукою он самолично вытаскивал солому из широкого горлышка каждого кувшина, после чего обязательно бросал взгляд внутрь, а в отдельных случаях погружал ладонь в недра широкого горла, благо каждый сосуд был ему по пояс. Проделав эти нехитрые операции, вызвавшие шквал критики со стороны беотийских разбойников, чиновник что-то отмечал в своей табличке, вновь тщательно затыкал кувшин пучком соломы, после чего к делу подключались грузчики, простые загорелые парни, которые и волокли тяжеленные сосуды когда вдвоём, а то и втроём к ожидавшим подводам. Там их встречал другой чиновник, такой же надменный и важный. Он в точности повторял незамысловатые движения первого и что-то торопливо отмечал в своей табличке. После чего кувшины складывались в два ряда, друг на друга. Возле подвод, запряжённых волами, гарцевали на гнедых жеребцах пятеро стражей, заметно маясь от жары и явно скучая от утомительного однообразия своей работы.
   – Мы-то думали – тут… А они над простыми горшками трясутся. Вон, пересчитывает, – разочарованно отошёл от бортика один из беотийцев.
   – А говорили, город богатый, – протянул другой.
   – Тут видно глина в цене, – зубоскалил третий.
   Димах рассеяно слушал реплики своих людей. Предводитель беотийцев смотрел на разгружавших судно троянских грузчиков: они обливались потом и надрывались от тяжести, они едва волокли по песку здоровенные кувшины, затем с отчаянным усилием отрывали каждый кувшин от земли, после чего он обрушивался внушительной массой на всё больше проседавшую подводу.
   – Что же в них? Неужели масло? – крутилось у Димаха в голове.
   Но кувшины масла не бросают плашмя и потом, что это за масло такое тяжёлое? Беотийский разбойник почувствовал удачу – интуиция удерживала его у борта, заставляла пристально рассматривать участников обычного с виду действа: и надменного чиновника с козлиной бородкой, и усталых полуодетых грузчиков, и подводы, и стражей… Вот они о чём-то переговариваются в сторонке, зачем ставить стражу караулить простые кувшины? Пока его люди в беспорядке сновали по палубе, ожидая сигнала к высадке, сам Димах не мог оторвать взгляда от грязно-оранжевых кувшинов. Ещё один гулко шлёпнулся на бок, едва не скатившись вниз, сильные руки удержали его, вновь поместили среди собратьев – треснувшее пузо заскрежетало, покрылось сетью ломаных линий, бесформенный кусок глины откололся, падая на песок – яркое солнце заиграло притягательным блеском, отразилось множеством искр от гладкой поверхности металла.
   – Золото, – выдохнул Димах, одним этим словом заставив своих людей бросить все дела и вновь сбежаться к борту.
   Да, это было оно – расплавленное золото, залитое в грубые глиняные кувшины для удобства транспортировки, золото, предназначенное для троянской казны, доставленное сюда с далёких берегов неизвестных Димаху морей. Беотийские головорезы с минуту заворожено смотрели на вереницу обнажённых по пояс людей, грузивших золото на подводы. Правда, там их встречала охрана, но это были пустяки: пятеро стражей, застигнутых врасплох не в счёт. Привычка к разбоям и грабежам моментально взяла верх – ведь удержать лихого Димаха было некому – остальные участники похода находились слишком далеко, чтобы увидеть, как загорелись у шайки беотийских разбойников глаза, как напрочь забыли они все вчерашние наставления своего командира, тем более что Димах и сам первый забыл о них, а руки потянулись к оружию, спрятанному в складках платья. Беотийцы смяли охрану, набросились на безоружных людей, и песок обагрился кровью. Димах приказал перепуганным грузчикам нести слитки на свой корабль, и, перешагивая через трупы, лежавшие ничком, направил своих людей к рядом стоявшему судну. Те, порядком озверев от истошных криков, нападали на всех бегущих прочь, совмещая грабёж и убийство. Часть беотийцев побросали мешавшие мечи и, ухватив тяжёлые кувшины, сами волокли их на судно, предоставив остальным участникам набега держать оборону. Вскоре большая часть воинов предалась грабежу, опустошая подводы, таща по песку всё подряд: полуразбитые золотые кувшины, треножники, штуки ткани, тяжёлые вазы и медные болванки. Однако почти всё пришлось бросить на полпути: на шум и крики к шестому причалу со всех ног неслась охрана порта, вполне способная справиться с горсткой разбойников. Воины настигли первых шестерых грабителей, и те замерли на песке, выпустив из безжизненных рук захваченную добычу, ещё трое, зарубленные в спины, уставились остекленевшими глазами в безоблачное небо, окровавленный Димах выбросил жёлтый слиток, взревел что есть мочи и остервенело бросился на защитников порта, раздавая удары, но чья-то меткая стрела пронзила разбойнику руку повыше локтя, и Димаху пришлось отступить, пятясь к кораблю, по пути теряя своих людей. Словом, подоспевшая охрана приняла бой, не без успеха тесня беотийцев назад к кораблю, а в город, загоняя коня, уже мчался вестник. Люди Димаха, не ожидавшие столь скорого сопротивления, дрогнули, отступили, прихватив добычу. В них летели камни, рыба, глиняные горшки – беотийцы дико озирались по сторонам, пятились, то и дело путаясь в складках длинных одежд, мешавших воевать – портовая охрана загоняла их к причалу, кольцо возмущённой толпы под прикрытием вооружённых людей сомкнулось, забивая грабителей камнями, а их судно блокировали шедшие мимо корабли.
   – Наших бьют, – взревели бывшие с Гераклом беотийцы.
   Спешно похватав копья, остальные люди Димаха поспешили на выручку своему главарю. Геракл не стал останавливать их. Они неслись, разя на своём пути подвернувшихся людей, увлекая за собой воинов Иолая, не разобравшихся, в чём дело. Впрочем, в этой кутерьме никто ничего не мог понять. Воздух огласился стонами и криками умирающих, воины врезались в толпу, окружившую шестой причал, избивая людей, Димах воспрял духом, увидев подмогу, и снова завязался бой с охраной порта, терпевшей поражение вследствие численного превосходства противника. Уцелевшие люди неслись вон из порта, оглашая округу дикими криками:
   – Пираты, пираты.
   – Напали. Грабят, убивают.
   – Спасите. Помогите.
   Пока в порту Трои шло побоище, запыхавшийся вестник, заикаясь и проглатывая от волнения слова, докладывал Лаомедонту последние известия. Едва царь уловил суть дела, как сразу распорядился немедленно закрыть все городские ворота. Лаомедонт, до глубины души возмущённый дерзостью каких-то неизвестных проходимцев, посягнувших на троянские богатства, действовал как никогда решительно и твёрдо.
   – Немедленно раздать всем оружие.
   И сам поспешил к караульням, где с незапамятных времён хранился невостребованный до сих пор запас вооружения на всякий случай. Не менее возмущённые посягательством на их собственность, троянцы высыпали на улицы, в гневном порыве грозя напавшим всеми возможными карами. Если бы Геракл мог видеть это, он отметил бы значительное прибавление смелых людей среди граждан Трои. Стоит, однако, отметить, что на этот раз речь шла не о чудовище, справиться с которым мог далеко не каждый, а всего лишь о шайке грабителей, пиратов, или, как ещё их называли – людей моря. Эти люди моря с недавних пор стали настоящей головной болью всех зажиточных городов Малой Азии. Они являлись непонятно откуда, причём, как правило, говорили по-гречески, нападали внезапно и дерзко, при этом отличались невиданной жестокостью, хватали всё, что попадётся, беспощадно грабя, убивая, калеча, и также внезапно исчезали, предав огню разграбленные поселения. Конечно, троянцы, как и все нормальные люди, испытывали глубокую ненависть к такого рода грабителям. Поэтому известие о нападении на порт мгновенно облетело Трою, и возмущённый народ высыпал на улицы, готовый сам, если понадобится голыми руками расправиться с пиратами. Здание караульни возле троянских ворот превратилось в гудящий муравейник. Каждый стремился получить копьё или меч со склада, а кое-кто прихватил на всякий случай кухонные ножи и вилы, если вдруг не достанется боевое оружие. Тифон и Гикетаон спешно раздавали мечи и копья всем желающим.
   – Я говорил отцу, – возмущался Тифон, перебирая кучу старого хлама. – Ну что это. Одни мечи ржавые. Чем воевать-то будем?
   – Ладно тебе, количеством возьмём, – брат успокаивал его, как умел. – Говорят, их горстка всего, человек пятьдесят, не больше.
   – Скорее, ребята, скорее, – подгонял их отец. – И факелы не забудьте. Сожжём корабли проклятых пиратов. В другой раз будут знать, как нападать на нас. Троянцы, – взревел царь, когда запасы оружия были розданы, – вперёд, за мною.
   Вся подготовительная работа прошла с невероятной быстротой, и троянцы устремились вслед за колесницей Лаомедонта, стонущей под тяжестью увесистого тела, по заново вымощенной дороге в порт. Около восьмисот человек с воинственными криками неслись по утоптанной долине, вздымая тучи пыли, потрясая мечами, тускло блестевшими в лучах беспощадного солнца. Впереди всех, то и дело придерживая поводья, чтобы не слишком удаляться от своего импровизированного войска, ехал царь в пурпурном одеянии, потрясая коротким скипетром для поддержания боевого духа.
   – Вперёд. Скорее, троянцы. Разобьём врага. Утопим их. Вперёд, – выкрикивал царь воинственные призывы.
   – Ура, – оглашали округу его подданные, бежавшие следом. – Смерть разбойникам, смерть людям моря.
   Энтузиазм только нарастал по мере приближения к порту. Встречные обозы останавливались, съезжали в сторону, стараясь занять как можно меньше места, вполне справедливо опасаясь, что их сметут и раздавят. Люди Оиклея с первого корабля Геракла как раз не спеша двигались по направлению к городу, шагая вровень с нанятой подводой. Эти организованные, дисциплинированные воины разбились на мелкие отряды по десять человек в каждом, и, как и было условлено, не привлекая к себе внимания, покинули порт до начала последних событий и потому совершенно ничего не знали – они спокойно шли, изображая приезжих купцов – встречная возбужденная толпа налетела на них, едва не затоптав.
   – Вы из порта? Ну что там? – посыпались вопросы.
   Оиклей, представительный седой мужчина со шрамом поперёк лица пожимал плечами, как и остальные его спутники.
   – Не знаем. Спокойно было, – отвечали они.
   – Они ничего не знают, – разочарованно повторила толпа.
   – Вперёд, – скомандовал царь. – А что везёте?
   – Оружие, – честно ответили мнимые купцы. Лгать в подобных обстоятельствах просто не имеет смысла.
   – Очень кстати. Что тут у вас? Да это копья. Отлично.
   Люди Оиклея не успели оглянуться, как их оружие разошлось по рукам. Толпа радостно рванула вперёд, а с колесницы прозвучало:
   – Рассчитаемся после.
   – Ага… – выдохнули ограбленные купцы.
   Толпа, сверкая мечами и копьями, унеслась, Оиклей задумчиво чесал затылок.
   – Видно что-то пошло не так, – догадался он. – Геракл явно попал в беду. Надо выручать. Иначе туго им придётся. Вон сколько народу туда помчалось. Нужно возвращаться, – принял решение Оиклей. – В город нас теперь всё равно не пустят.
   И воины Оиклея организованным маршем поспешили обратно в порт, заворачивая по пути отряды своих людей, шедшие следом.

8. Битва за порт

   Пока возбуждённая толпа со всех ног мчалась в порт, подбадривая себя воинственными выкриками, ситуация в самом порту изменилась кардинально. Вся стража была перебита воинами Иолая, пришедшими на выручку беотийцам, подоспевшие пятьдесят человек Димаха добивали раненых и случайно уцелевших в страшной суматохе троянцев. Воины с последних кораблей спешили через весь порт к месту боя, сбросив теперь уже бесполезный маскарад. Медные доспехи засверкали на солнце, щиты и копья обрели хозяев, отряды приветствовали друг друга у шестого причала, радуясь лёгкой победе. Словом, наступило относительное затишье: сопротивление было подавлено, потери – минимальны, а трофеи вполне приличны для такого спонтанного нападения. Воины рассматривали брошенные купцами товары, дивясь огромному количеству и разнообразию последних, и вскоре наметилась тенденция разойтись по территории порта в поисках судов с ценным грузом. Всех остановил Геракл, твёрдо потребовав дисциплины и сплочённости.
   – Вернитесь, немедленно вернитесь, кому говорю, – кричал он вдогонку разбредавшимся воинам. – Всем держаться вместе. Мы на чужой земле. Не хватало ещё, чтобы нас перебили поодиночке.
   Потребовались немалые усилия и авторитет Иолая, Димаха и самого Геракла, чтобы собрать всех вместе у шестого причала. Настолько притягательной оказалась перспектива лёгкой добычи.
   – Чему вы радуетесь? Это всего лишь крохи по сравнению с богатствами Трои. Вы только что, – обратился Геракл к людям Димаха, которые уже чувствовали себя героями, – сорвали весь план боевых действий.
   – Правильно, – поддержал его Иолай. – Наша задача состояла в том, чтобы попасть в город. А не порт грабить.
   – В городе золота намного больше, чем на этом корабле, – высказался Теламон.
   – Нам и этого хватит, – ответил один из здоровенных головорезов с мрачной физиономией. – Если вы нами не довольны, то мы можем и домой отчалить.
   Но отчалить домой сегодня им было не суждено: разношерстная толпа троянцев мчалась на них, краткая передышка закончилась, споры немедленно прекратились и воины, подчинившись требованиям Геракла, заняли боевой порядок и приготовились отразить нападение. Толпа бежала им навстречу, ожидая увидеть горстку пиратов, и сбавила шаг, обнаружив прямо перед собой пусть небольшое, но вполне боеспособное войско. И это войско сначала выпустило град стрел, правда жиденький и недолгий (потому, как не все воины прихватили в суматохе луки), однако его хватило, чтобы в первые минуты несколько охладить пыл наступавших, а затем, прикрылось щитами, ощетинилось копьями и приготовилось встретить натиск троянцев.
   – Бей их, – кричали задние ряды наступавшей толпы, а впереди сражённые стрелами люди падали на руки следующей волне троянцев. На какое-то время войску Геракла удалось остановить приближавшуюся толпу на некотором расстоянии, смять первые ряды, сдержать натиск и не позволить защитникам порта использовать численное превосходство. Однако это не могло продолжаться долго: возможно, испуг первых рядов и поколебал бы решимость остальных троянцев, но их было слишком много. Последние ряды огромной толпы, не имея возможности разглядеть, что там делается впереди, не ведали страха и упрямо толкали впереди стоящих под стрелы, сокращая расстояние между противниками. Первоначально Лаомедонт хотел оттеснить пиратов в воду, кого получится – убить, а кого просто утопить в проливе. Но пираты на поверку оказались хорошо вооружённым войском, а с небольшого возвышения троянскому царю удалось заметить среди нападавших пару лиц, показавшихся ему знакомыми. Пока Лаомедонт пытался вспомнить, где он мог видеть этих людей, троянцы продолжали нести потери. Не защищённые доспехами люди падали под ноги врагам, однако на их место сразу вставали другие, бой перешёл в рукопашную, в ход пошли копья и мечи. Троянцам удалось преодолеть рубеж, где стрелы нещадно сыпались на них, они смогли приблизиться вплотную к противнику, пусть лучше вооружённому, но сильно уступавшему защитникам порта в численности. Теперь было совершенно непонятно, кто выйдет победителем: лязг оружия, отчаянные крики, стоны умирающих и потоки крови – всё смешалось в этой битве. Сыновья царя удерживали левый фланг, смело отражая атаки воинов Димаха, пока чья-то ловкая рука не направила копьё прямиком в голову Гикетаона. Юноша рухнул на песок, кровь хлынула из открытой раны, заливая лицо, взор помутнел, и душа покинула тело, стеная и плача о юной, так скоро и нелепо прерванной жизни. Потрясённый Тифон едва успел закрыть глаза мертвого брата, на него уже летел разъярённый, совершенно опьянённый кровавым боем Димах. Тифон закрылся трофейным щитом, за мгновенье перед тем позаимствованным у павшего врага, отклонился в сторону – меч просвистел совсем рядом. Димах развернулся – его перекошенное лютой злобой лицо было страшно, из недавней раны сочилась кровь, но для разбойника-беотийца это не являлось помехой: он был сам бог войны, неистовый и кровожадный. Тифон не растерялся, сделал отличный выпад, сильным ударом выбил меч из раненой руки Димаха, тот отступил на шаг и тут же споткнулся о мёртвое тело пожилого троянца. Димах неуклюже упал, попытался подняться, но Тифон не дал ему шанса – копье вошло точно противнику в грудь. Острие прошило медную пластину, Димах охнул и повалился навзничь. Ряды троянцев, используя численное превосходство, медленно, но верно теснили противника к воде, и Геракл высматривал пути отступления, как неожиданно с тыла в троянцев врезались воины Оиклея, сминая, сея панику в рядах защитников города. Более пятидесяти опытных воинов, успевших покинуть порт до начала столкновений, так бездарно спровоцированных Димахом, теперь вернулись с полдороги, собрав вместе свои разрознённые отряды. И, пускай щиты и копья у них отобрали троянцы, приняв тех за обычных торговцев, личное оружие каждый имел при себе и не замедлил воспользоваться им, едва воины вновь оказались в порту. Оиклей напал на троянцев с тыла, те дрогнули от неожиданности, отступили, кто-то закричал:
   – Нас предали.
   И началась паника. Люди старались выбраться, падали, спотыкаясь о груды мёртвых тел, поднимались вновь, бросали оружие и неслись в сторону города. Троянский царь со своего возвышения видел, что творится что-то непонятное, что его ряды дрогнули и побежали. В хаосе бегства совсем рядом мелькнула блестящая лысина и широко раскрытые голубые глаза – Лаомедонт отшатнулся и пришёл в ужас – он вспомнил, да, он вспомнил, кто этот воин, что преследовал сейчас убегавших троянцев. Тот самый герой, победивший троянское чудовище, это он, и он пришёл мстить – разве возможно противостоять ему? Лаомедонт задрожал всем телом, нетвёрдой рукой развернул колесницу.
   – В Трою, все в Трою, назад, – закричал царь, хотя остатки его людей и без того бежали в город.
   – Оиклей, как ты вовремя, – восторженно налетел на аргвинянина Геракл. – Мы думали, нам конец. Чуть не смяли они нас.
   – Бывало и похуже, – невозмутимо ответил закалённый в битвах воин. – Ну, что остановились?
   – Так убегают же, – услышал последний вопрос только что подошедший Теламон. Молодой человек с ног до головы был в крови. – Значит, передохнуть можно. Вон задели по руке. Царапина, а перевязать не мешало бы.
   – Дай-ка гляну, – Рана оказалась поверхностной, однако сильно кровоточила. – Ничего, жить будешь. Сбегай на корабль, у меня там, в дорожном мешке найдёшь кувшинчик с бальзамом, в полотенце завёрнутый. Намажешь – и всё как рукой снимет. Только рану промой хорошенько. А то у наших противников всё оружие сплошь тупое и ржавое, мало ли что, – Геракл небрежно поддел ногою проржавевший меч, выпавший из мёртвых рук защитника порта. – Заразу занесёшь, и что с тобой прикажешь делать?
   – Какую заразу? – взревел Оиклей. – Ты на что время тратишь, Геракл? Раненые пусть остаются здесь, а остальным прикажи немедленно преследовать врага.
   – Ты что орёшь-то, Оиклей? Мы и так едва отбились. Только благодаря тебе и выиграли, – пробубнил герой.
   – Что выиграли, Геракл? Отстояли вот этот причал? – Оиклей возмущённо махнул мечом в сторону причала, словно тот был виновником сражения. Старого воина буквально переполняла досада. – Наша задача какая? Проникнуть в город. Вот и надо её выполнять. Не получилось так, как задумали, нужно попробовать по-другому. А ты вместо этого, чем занимаешься? Иди, возьми бальзам, – передразнил Оиклей героя.
   Оиклей был прав. Геракл не стал спорить, поняв свою оплошность, он немедленно дал команду присевшим было на песок воинам возобновить преследование, и сам понёсся впереди всех, потрясая копьем, но было поздно. Как ни мало времени продолжалась передышка в порту, она дала возможность троянцам оторваться от своих преследователей. Ворота города захлопнулись прямо перед носом запыхавшегося Геракла, и герой, как три года назад вновь оказался под неприступными стенами Трои.
   Теламон тем временем щедрыми пригоршнями накладывал бальзам на тщательно вымытую руку. Молодой человек сидел на опрокинутой в пылу грабежа подводе, насвистывал игривую мелодию и время от времени поглядывал на опускавшееся в море солнце.
   – Замечательно. Закат очень даже вовремя, – довольным тоном изрёк Теламон. – Значит, запад у них вон там. Нужно запомнить.
   Неважно ориентировавшийся в сторонах света Теламон ещё в пору ученичества постоянно путался в этом вопросе. Теперь само солнце ясно подсказывало ему, какую именно из троянских стен возводил его отец. Весьма довольный собой, Теламон затянул как можно туже повязку на руке, отнёс остатки бальзама в трюм корабля, перебросил щит на спину, прихватил меч и отправился на поиски своего друга.
   Войско Геракла, потерявшее во время стычки в порту убитыми и ранеными около сотни человек, сократилось до двухсот воинов и выглядело довольно жалким, если не сказать смехотворным под могучими троянскими стенами. Две сотни воинов стояли в нерешительности возле ворот, не зная, что предпринять, а троянцы забрасывали их со стен гнилыми овощами, яйцами, норовили облить кипятком и кричали разные обидные вещи. Воины погибшего Димаха откровенно роптали: не знаем, что мы тут делаем, забрали бы золото и смылись давно. Гибель командира, такого сильного, неистощимого на всякого рода безобразия, вроде налётов и грабежей, потрясла их, потому никто не задевал осиротевших беотийцев, прекрасно понимая горечь их потери. Чуть в стороне от своего войска проводили бесконечный совет Геракл, Иолай и Оиклей. Но, что они могли придумать? Время было упущено, ворота – закрыты, наступала ночь, и самый мудрый из этой компании Оиклей, в который раз предлагал убраться восвояси, ограбив предварительно весь порт.
   А в самой Трое перед взволнованными гражданами выступал не менее взволнованный царь.
   – Троянцы, – кричал Лаомедонт в гудящую толпу. Гул постепенно смолкал, царь глубоко вздохнул, стараясь отогнать тревожные мысли, в самом деле, чего ему опасаться? – Троянцы, – продолжал Лаомедонт. – Я не хочу, я не вправе больше рисковать вашими жизнями. Сегодня слишком много достойных граждан нашего города погибло от рук этих разбойников. Такие потери мы понесли потому, что наши враги оказались хорошо вооружены и организованны. Но, как бы они не были вооружены, в город им не проникнуть, можете быть уверены. Осадить они нас тоже не смогут: их слишком мало. Вот увидите, завтра к утру они уберутся прочь, уберутся, разграбив наш порт. Пусть так, зато я сохраню ваши жизни и не позволю врагу разграбить Трою. Это всё, что можно сделать. Поверьте, убытки не так страшны, если речь идёт о жизнях наших граждан. Тех, кто погиб сегодня, погиб как герой, защищая город, мы предадим достойному погребению сразу, едва уберутся враги. Это будет завтра, а сейчас расходитесь по домам и спите спокойно, троянцы. Наши стены защитят нас от любого врага. Можете быть уверены.
   На этом Лаомедонт закончил свою речь. У него был слишком тяжёлый день. Его сын, Гикетаон, лежал мёртвый в порту, среди погибших троянцев, лежал никем не оплаканный, и бродячие псы, должно быть, сейчас жадно терзают его плоть, как и плоть остальных троянцев, погибших по его, Лаомедонта, вине. Ведь это он послал их в бой, послал из рук вон плохо экипированных, без доспехов, почти без оружия – так, похватали, что было, и понеслись против вооружённого до зубов врага.
   Но ведь меня неправильно информировали, ввели в заблуждение, – оправдывался сам перед собою Лаомедонт, – мне сказали, что кучка пиратов грабит корабли в порту, а встретило нас пусть небольшое, но всё же войско.
   Говорил сам себе Лаомедонт, прекрасно понимая, что это всё – неправда. Кто до сих пор мешал ему обзавестись собственным боеспособным войском? На такой вот как раз случай, как этот? Вместо того чтобы подставлять под удар жизни неискушённых в военном деле граждан. И ещё этот герой, будь он проклят. Это он привел сюда воинов, привёл, чтобы отомстить. И что-то подсказывало Лаомедонту, что герой не отступит, не уйдёт ни с чем, как три года тому назад. Но, что он сможет сделать? Стены вокруг Трои неприступны, а значит, и бояться нечего. Успокаивал сам себя Лаомедонт, снедаемый безотчётной тревогой.

9. Секрет Теламона

   Душная ночь опустилась на город с высокими крепкими стенами, уложила в мягкие постели троянцев, твёрдо уверенных в собственной безопасности, усыпила беспечных стражей троянских ворот, прекрасно понимавших, что врагу нипочём не одолеть сей неприступный рубеж. Один лишь троянский царь мается от бессонницы и жалуется на духоту, не решаясь вслух назвать причину своего беспокойства. Он, словно тень, бродит по дворцовым покоям: плохое предчувствие гложет Лаомедонта, не позволяет погрузиться в спасительный сон, чтобы забыть, пусть на несколько часов, но забыть свои терзания и страх. Из высоких дворцовых окон смотрит царь воспалёнными от бессонницы глазами на родную Трою, её очертания выступают и сразу исчезают во мгле, а Лаомедонт всё не может оторвать взгляда от величественных троянских кварталов. Здания спящего города в свете редких огней спускаются с холма, чернеют могучие стены, тёмная равнина тянется дальше, пропадая в ночном мраке. Набежавшие тучи закрывают небо, лунный свет не может пробиться сквозь них, оттого ничего невозможно различить за пределами Трои, ночь надёжно укрывает небольшое войско, командиры которого так и не определились с наступлением темноты: отступить им ни с чем или предпринять отчаянную попытку штурма. Утомлённые воины расположились прямо на земле, разделили между собою нехитрую снедь, запили скудный ужин трофейным вином и улеглись отдохнуть злые, полуголодные, ведь зажарить разбежавшихся по порту овец им запретил Геракл, дабы не разжигать костров под стенами Трои, тем самым обозначая своё местоположение.
   Герой решительно воспротивился возвращению в порт, как предлагал Оиклей: ситуация в этом случае вполне могла выйти из-под контроля и войско, вместо того, чтобы устроиться на ночлег, стало бы собираться домой, посвятив остаток ночи разграблению порта. Кто тогда их сможет удержать? И Геракл принял решение: ночевать под стенами Трои. Оиклей совершенно справедливо возразил ему – опытный воин опасался ночной вылазки троянцев – ведь перебить две сотни сонных мужчин для него самого не составило бы большого труда. Геракл был вынужден принять во внимание данный факт, однако всё равно настоял на своём. Последний бой внёс некоторые коррективы в представлении Геракла о гражданах Трои – он видел, как самоотверженно сражались против них жители города, и вполне допускал, что те попытаются добить врага, воспользовавшись ночною тьмой.
   – Выставим караул, – раздражённо буркнул герой, тем самым положив конец долгим дискуссиям. – Пусть все отдыхают.
   Итак, время близилось к полуночи, уставшие воины устроились на ночлег прямо на земле, под открытым небом. Иолай, Оиклей и Геракл, устав от бесконечного и бессмысленного совещания, наконец, прекратили споры и последовали примеру своих воинов, за исключением лишь самого Геракла, которому упрямо не спалось. Поэтому герой сам себя назначил в караул, чтобы его спящих воинов не застали врасплох, походил немного, затем уселся, опёршись на любимую дубину, и принялся таращить свои голубые глаза в темноту.
   – Что нам такого предпринять? – его изворотливый ум раз за разом перебирал возможные варианты, которых было не так уж много.
   – Неужели отступить вот так, ни с чем? Столько трудов стоило организовать этот поход, неужели теперь нужно всё бросить и уйти? Это равносильно поражению.
   Геракл перевёл взгляд на исполинские стены, выступавшие во тьме словно неприступные, непроходимые горы. Неужели боги не могли найти для себя более приятного занятия, чем городить тут укрепления, обеспечивая безопасность столь вероломному и неблагодарному царю?
   – О чём задумался?
   Геракл, погрузившись в размышления, совсем забыл об обязанностях караульного. Хорошо, что это всего лишь Теламон.
   – Ты что бродишь среди ночи? Я тебе что велел? – набросился Геракл на друга, досадуя, что его застали врасплох. – Носит тебя нелёгкая. Пришёл, разорался на всю округу, не видишь, что ли, все спят.
   – Ладно, ладно, не ворчи, – ничуть не обиделся Теламон. – Лучше давай, поднимай народ. Я тут одну лазейку знаю – через полчаса будем в Трое.
   И принялся сам будить воинов.
   – Эй, вставайте, хватит спать, – горланил во всю глотку Теламон. – Поднимайтесь, а то всё проспите.
   – Прекрати немедленно, – попытался помешать ему Геракл. – Ты что творишь-то? Ты, часом, не пьян?
   Но тот продолжал расталкивать спящих.
   – Да не пил я, – огрызнулся Теламон, не переставая поднимать людей. – Просыпайтесь, вставайте, да поживее.
   В лагере началось движение, недовольное бурчание доносилось отовсюду, народ поднимался нехотя, с прохладцей, зевая и кряхтя. Смачные ругательства зазвучали в темноте.
   – Ты что затеял? – зашипел Геракл, но не успел продолжить, поскольку рядом раздался взволнованный голос Оиклея.
   – Что? Тревога? Что случилось?
   Оиклей вскочил первым, его воины занимали боевой порядок, готовясь отразить нападение. Теламон не смог удержаться:
   – Вот это я понимаю. Вот это дисциплина. Вот это выучка.
   – Я тебе покажу сейчас выучку, – зарычал Оиклей. – С месяц сесть будет не на что. Отвечай, что кричал? Зачем всех поднял?
   Вокруг них собралось практически всё маленькое полусонное войско. Кто-то догадался зажечь факел, огненные блики скудно осветили пространство, выхватывая из темноты недовольные заспанные лица. Медь доспехов тускло поблескивала в полутьме, замыкая круг, в центре которого находились Оиклей, Геракл и Теламон. Иолай присоединился к ним позже: его отряд расположился на ночлег чуть в сторонке. Теламон, ощутив враждебный настрой аудитории, заговорил быстро, напористо – словом, не растерялся.
   – Всю дорогу сюда вы только и делали, что без конца ворчали, будто я не привёл с собой людей. Что ж. Верно. Не привёл. Зато я знаю один здешний секрет. Я знаю, как попасть в этот неприступный город. Доверьтесь мне – и самое большое через час мы будем в Трое. Мы ведь шли сюда не затем, чтобы спать в поле, под городскими стенами, словно бродячие псы.
   – Да говори ты толком. А решать мы будем…
   – Что тут решать? Только время зря теряем. Если все собрались, то вперёд, за мною.
   – Ну смотри, Теламон. Если ты напрасно всех поднял… – недобро усмехнулся Геракл.
   – Несдобровать тебе, – продолжил его мысль Оиклей.
   – Разве я когда обманывал тебя, Геракл? – и, опасаясь, что угрозы отвлекут всех от задуманного им эффектного представления, Теламон примирительным тоном быстро добавил: – Ладно, ладно. Идём скорее, а то ночь закончится, пока мы здесь препираемся зря, – и обратился к понуро стоявшим вокруг них людям: – Вперёд, воины. Этой ночью мы разграбим Трою, верьте мне. Вперёд.
   Теламон произнёс свою маленькую речь с таким искренним пылом, с такой уверенностью, будто все они уже стояли возле распахнутых троянских ворот. Его слова звучали настолько убедительно, что даже бравый Оиклей и осторожный Геракл невольно поддались на уговоры, а их небольшое войско практически сразу отбросило все колебания и устремилось следом за Теламоном. Им предстояло обогнуть северный участок городской стены, с тем, чтобы выйти к западному, и сделать всё как можно быстрее, пока Теламон от невероятного возбуждения не перепутал и не позабыл окончательно, где именно садилось этим вечером солнце. Маленькое войско двигалось быстрым маршем, едва поспевая за Теламоном, а он шагал (если не сказать летел) вдоль троянских стен, освещая себе факелом путь. Геракл шёл следом, а лицо героя становилось всё мрачней и мрачнее с каждым шагом, с каждой минутой. Жаль, что беспечный Теламон в темноте не мог видеть лица своего друга, а то он поостерегся бы выскакивать вперёд великого героя. Но, увы, Теламон думал только о своём предстоящем триумфе – он шагал к цели, даже не помышляя этим обидеть кого-нибудь, он был настолько окрылён и так увлёк за собой людей, что Геракл вдруг невольно почувствовал, что его сместили, заняли его законное место. Настроение героя испортилось окончательно. А что, как этот Теламон, и правда, знает какой-нибудь заброшенный подземный ход или сточный колодец? Геракл ощутил сильное беспокойство. Его, прославленного героя, бесцеремонно оттеснили на второй план, и не ему, а Теламону достанутся все лавры. Подумать только, какая несправедливость. Ведь это он, Геракл, привёл их всех сюда, затратил столько времени и сил, а теперь все станут славить Теламона. Этого нищего мальчишку, что не соизволил выставить против Трои ни единого воина, не снарядил ни одного корабля, не потратил на это дело ни единой драхмы за неимением всего этого. А теперь он вернётся на родину в ореоле славы, и молва быстро разнесёт по свету, что это Теламон, а вовсе не Геракл, взял Трою. Героем назовут его, Теламона, а не того, кто это давно заслужил. Мрачные мысли сменяли одна другую, вертикальная морщинка чётко обозначилась между бровей, сощуренные голубые глаза гневно сверлили взглядом наглеца, а губы кривились от избытка проклятий, готовых с них сорваться. Лысина героя покрылась испариной и блестела в факельном свете, Геракл тяжело дышал Теламону в спину, то и дело наступая ему на пятки: герою так хотелось идти впереди всех, вести войско за собой, но куда собственно нужно идти знал один лишь Теламон.
   – Вот он – не идёт, а пишет. Даже доспехи на нем – и то мои. Неблагодарный щенок. Хоть бы мне сказал, что задумал, так ведь нет. Я его кормил, поил, человека из него сделал, мир ему показал. Что он там видел, на своей Эгине? Да ничего. А теперь на Саламине вообще чуть с голоду не пухнет. Тоже мне, молодой папаша. Если бы не я, так и сидел бы там, сети плёл. Кто его в люди вывел? Я с ним по-хорошему, Теламон то, Теламон сё, я, можно сказать, любил его, как брата, а он… Пусть только попробует первым войти в город. Начнётся заварушка, кто там станет разбираться в темноте, чьё копье прошило ему спину. Не было друга и это не друг. Это мне за мою доброту – так-то он отплатил за всё, что я для него сделал, – бурчал себе под нос Геракл.
   Участок западной стены тянулся вдоль берега Скамандра: зелёная долина незаметно спускалась к речному порту, пропадая во мгле. Ночной ветерок повеял прохладой, первые капли дождя упали на землю, и отдаленный громовой раскат слабым эхом докатился до Трои. В ночном воздухе наметились первые признаки беспокойства: лёгкая рябь прошлась по траве, тревожно зашелестел кустарник, ахнула невидимая птица, а прямо из-под ног Теламона выскочил перепуганный зверёк и быстро унёсся в темноту. Небо пришло в движение: луна вдруг вынырнула из-за туч, показалась на миг, скользнула призрачным светом по серой кладке стены и снова скрылась, уступив место набежавшим тучам – в ночной город спешила гроза. Порыв ветра едва не затушил одинокий факел Теламона, греческое войско тем временем обогнуло угол и шло теперь вдоль западной стены.
   – Долго ещё? А то дождь собирается, – рявкнул Геракл.
   – Почти пришли, – отозвался Теламон, несколько удивлённый грубым тоном друга. – Можно подумать, я вытащил вас из мягких постелей. Так и так бы вымокли.
   Гераклу нечего было возразить. Он злобно сверкнул глазами, пробурчал нечто невнятное и отвернулся. Несколько минут прошло в полном молчании. Наконец Теламон замедлил шаг, окинул взглядом стену, словно пытаясь рассмотреть в темноте какой-то тайный знак, что мог оставить ему отец, но нет, нет ничего такого, чтобы указывало на определённое место, на явно выраженную слабину, лишь одинаковые серые камни, уходящие нестройными рядами в бесконечность. Теламон заметно приуныл. Неужели в любом месте тронь её – и она развалится? Не может быть. Такая мощная, здоровенная стена.
   Никаких изъянов лично я не вижу. Так темно же. Потому и не видно, – пытался ободрить себя молодой человек. – Но отступать-то поздно. Хоть нервничай, хоть нет – делать всё равно нечего, раз пришли.
   Теламон оглянулся на шедших вслед за ним воинов:
   – Стойте. Мы на месте.
   – Ты уверен? – насмешливый голос Оиклея прозвучал рядом.
   В самом деле, никакой лазейки, прохода, подкопа, даже малейшей трещины не было и в помине – луна, словно специально, ещё разок появилась, чтобы осветить могучее неприступное сооружение, возведённое некогда царём острова Эгина.
   – Уверен.
   Теламону удалось подавить дрожь в голосе, понимая прекрасно, что отступать некуда, он пошёл ва-банк.
   – Это ведь западная стена, да Геракл? – как ни в чём ни бывало спросил он.
   – Как будто да, – процедил сквозь зубы герой.
   – Дай-ка мне дубину.
   Молодой человек почувствовал себя словно на сцене, и правда, чем не театр? Обступившие его полукругом воины, чем не зрители? Небольшой пятачок возле стены, чем не сцена? А он сам – настоящий актёр, и зал взорвётся аплодисментами, едва стена рухнет вниз… Если рухнет, конечно. Теламон не стал размышлять дальше на предмет того, что будет, если стена останется стоять, тем более, что Геракл уже протягивал ему свою любимую дубину. Зрители с интересом следили за развернувшимся действом, а Теламон продолжал свой спектакль: он поплевал на ладони, потёр их одну о другую, с церемонным поклоном принял протянутую дубину, словно то был драгоценный меч, примерился, отошёл на пару шагов от стены, развернулся и со всего маху ударил по серому камню. Невероятный грохот сотряс одновременно небо и стену, кладка задрожала – Теламон отпрянул в сторону, и вовремя – камни посыпались, как орехи, клубы пыли взвились вверх, хлынувший с неба поток прибивал её к земле, а яркая вспышка осветила образовавшийся пролом. Теламон, за миг перед этим недоумевавший, неужели это он наделал столько шума, Теламон, никак не ожидавший такого камнепада и едва не пострадавший от него, тот час отбросил все страхи, и первый ринулся в проход.
   – Получилось, – радостно кричал наш герой.
   За ним, не теряя времени, последовал Геракл, всё больше терзаясь от зависти.
   – Получилось, – пробурчал он, но, в отличие от Теламона, совсем другим тоном. – Он хочет затмить меня, да чего там – уже затмил. Я, герой, ничего не смог придумать, а этот… Сейчас прибью его, и дело с концом.
   Теламон едва не упал, нога заскользила в известковой жиже, руки ухватились за истерзанный край кладки, молодого человека развернуло, он едва удержал равновесие, прямо на него из сплошной пелены дождя шёл лучший друг Геракл с обнажённым мечом в руках и зверским выражением лица. Молния вновь разрезала тьму, осветив на миг мокрую лысину, сбившиеся к переносице брови, ледяной взгляд исподлобья, искривлённую в недоброй усмешке линию рта, это лицо было страшно: злоба, зависть, жажда мести одновременно теснились на нем, сменяя одна другую. Теламон пришёл в ужас, он попятился, отступил, спотыкаясь о камни: молодой человек вдруг ясно понял, что меч в руках Геракла предназначен ему, а вовсе не защитникам Трои. В следующее мгновенье Теламон оказался на корточках посреди огромной лужи. Множество выпавших из стены камней валялось вокруг – дрожащими руками он принялся лихорадочно собирать их, складывая в кучу.
   – Что ты делаешь? – прогремело над ухом.
   – Как что? Строю алтарь Гераклу победителю, Гераклу отвратителю зла, – ответил не своим голосом находчивый Теламон, не вполне уверенный, что такая жалкая идея поможет ему избежать опасности. Но это было единственное, что пришло на ум.
   Вокруг них уже собирались воины, преодолевшие пролом. Они с любопытством толпились у края лужи, при свете молний рассматривая сцену с импровизированным каменным алтарем. Слова Теламона вызвали одобрительный шум. Герой сегодняшней ночи открыто признавал первенство своего друга на глазах у всех собравшихся.
   – Отдаю тебе город на разграбление, – великодушно ответил Геракл, опустив меч.
   Теламон перевёл дух. Он примостился прямо на груде мокрых камней, полуживой от только что пережитого страха, ему всё не верилось, что удалось-таки счастливо выйти невредимым из столь отчаянного положения.
   – Вперёд, друзья. Грабьте богатую Трою, жгите дома, убивайте неблагодарных троянцев, – заревел что есть мочи Геракл. – Пусть они надолго запомнят эту дождливую ночь. Раз ни во что не ставят других людей, пусть научатся уважать силу.
   И войско Геракла рассыпалось по пустынным улицам, предварительно перебив сонную городскую стражу в помещениях караулен. Ночь, внезапность, гроза и удача – всё было на их стороне. Они неслись, окрылённые лёгкой победой, и казалось, что их тысяча тысяч, что им нет числа; они успевали везде, и везде раздавались крики, и проливалась кровь. Без конца громыхавшее небо и шумные потоки ливня глушили отчаянные вопли, торопливые звуки шагов и звон оружия – потому соседний дом ещё не знал, что происходит рядом, и мирно спал, пока его двери не слетали с петель. Воины врывались в дома, избивая пытавшихся оказать сопротивление хозяев, хватали ценности, торопливо перешагивали через трупы, волоча награбленное к выходу, чтобы на полдороги бросить всё, оказавшись в доме побогаче. Дождь поливал стонущие, захлебнувшиеся в собственной крови троянские улицы, удары грома и вспышки молний участились и в них, словно из преисподней двигались одетые в медь воины: мокрые, грязные, с ног до головы измазанные кровью, с безумными горящими глазами на диких восторженных лицах. Казалось, проклятие холма Ата сошло прямиком с небес, воплотилось в страшных меднотелых воинов и обрушилось на Трою, разя и карая каждым ударом грома.

10. Захват города

   Теламон быстро исчез в ночной суматохе: он старался не попадаться больше на глаза своему другу, а потому предпочёл просто грабить дома троянцев совместно с разбойниками-беотийцами, Геракл же устремился прямиком во дворец: победу только тогда можно назвать окончательной, когда сведены все счёты, а враг полностью повержен – он был твёрдо уверен в этом. Герой взлетел по дворцовой лестнице, с ходу выбил дубовую дверь и оказался в нижней зале дворца. Многочисленная стража попыталась окружить его, вытолкнуть из помещения вон, однако в дверном проёме их ждал неприятный сюрприз: с десяток самых отчаянных воинов Оиклея ворвались в залу и устроили настоящее побоище среди роскошной мебели, дорогих ковров и прекрасных гобеленов. Шум и крики разнеслись по тихим сонным покоям, обитатели дворца испуганно вскакивали, пытаясь сообразить, что случилось. Царская семья незадолго до полуночи разошлась по своим спальням – сколько не плачь, а погибших не воротишь, нужно и о живых подумать – утомлённому сражением Тифону требовался отдых. Царевич только склонил голову на мягкие подушки, только сон смежил ему веки, как приглушенные звуки борьбы донеслись с первого этажа. Полуодетый Тифон выбежал из спальни, старый преданный слуга уже нёс молодому царевичу ворох доспехов – из этой кучи Тифон быстро выхватил свой меч и понёсся вдоль комнат к мраморной лестнице, ведущей в нижнюю залу. Старику только и осталось, что причитать ему вслед – разве можно воевать в таком виде, нужно и о себе думать тоже, убьют ведь парня, кто тогда нас защищать будет? А в нижней зале тем временем шёл настоящий бой – белоснежный мрамор обагрился кровью, истерзанные тела корчились на скомканных коврах прямо под ногами у сражавшихся, звон мечей заглушал предсмертные стоны – Геракл теснил черноволосого парня к лестнице, тот храбро отбивался, отчаянно орудуя пикой. Улучив момент, Геракл схватился за древко, резко рванул на себя, отчего противник не удержался и рухнул под ноги героя. Геракл хватил его дубиной так, что глаза молодого стражника закатились, из носа хлынула кровь, а безжизненная рука выпустила поломанное древко. Голова стукнулась о первую ступеньку лестницы, парень захрипел, судорожно глотая воздух – в этот момент на верхних ступенях мраморной лестницы показался Тифон. Он готов был броситься на врага, как вскочил с постели, босоногий, по пояс обнажённый, без щита, с одним лишь мечом в руках, и его противник стоял внизу над телом молодого троянца, наблюдая за агонией; Тифон пристально впился глазами в этого варвара, который, по всей видимости, получал удовольствие при виде чужих страданий. Темнота не позволяла разглядеть лица, однако сам облик врага, его движения, его лишённая волос голова показались Тифону до боли знакомыми.
   – Геракл? Это ты?
   В этом вопросе было всё сразу: недоумение и радость, кошмар настоящего и благодарность за прошлое. Рука Тифона дрогнула, опустила меч, царевич почти понял весь ужас положения, хотя и не мог до конца поверить в реальность происходящего. Недавний спаситель Трои, её герой, теперь стал её врагом, а значит, и врагом всех троянцев – и этого парня, что корчился в предсмертных муках у ног своего убийцы, и врагом его, троянского царевича Тифона. Трёхлетней давности клятвы и заверения в вечной дружбе – неужели всё это лишь пустые слова? Ведь это он, Геракл избавил город от чудовища, спас сестру – как быть с этим? Надо выяснить, в чём причина, почему Геракл из друга превратился в противника. Должно быть этому объяснение.
   В конце концов, как я могу драться с человеком, которому стольким обязан?
   Так думал Тифон, стоя на верхней ступени мраморной лестницы. Он словно оцепенел и только смотрел вниз на Геракла, а лицо Тифона попеременно то бледнело, то вновь заливалось краской.
   – Это ты, Геракл? – еле слышно произнёс Тифон.
   – Да я это, я. Что, не чаял уже увидеть? – сиплым голосом ответил герой. – Мерзкий змеёныш. Все вы тут… И девица эта… И папаша твой… Мразь ещё та…
   Обрывочные фразы ничего толком не могли объяснить Тифону, ничего, кроме одного: Геракл отчего-то очень зол на троянцев вообще, и на царскую семью в частности.
   – Погоди, постой, давай разберёмся, может, всё не так… – взмолился Тифон.
   Геракл резко перебил его.
   – Что не так? Не о чем мне с тобой разговаривать, – в руках героя оказался лук, Геракл приладил стрелу, натянул тетиву, хладнокровно прицелился. Ни один мускул не дрогнул на лице героя.
   Тифон интуитивно попятился.
   – Подожди, не стреляй. Я ведь знаю тебя. Ты хороший человек. Пусть ты сейчас обижен и зол, но давай спокойно разберёмся, я уверен, что всё это – чудовищное недоразумение и только, – Тифон просто не мог поверить, что тот выстрелит. – Ведь мы оба давали клятву – мы друзья. Разве может друг убить…
   Стрела тонко просвистела, прошила царевичу грудь, Тифон качнулся назад, судорожно хватаясь за перила мраморной лестницы, ноги подкосились, меч выпал из рук и скатился по ступеням вниз к ногам Геракла. Тифон рухнул на ступени ничком, струйка крови закапала по белому мрамору, Геракл спокойно перекинул лук через плечо, скользнул равнодушным взглядом по распростёртому на ступенях телу царевича.
   – Ещё как может, – с некоторым опозданием ответил герой на поставленный вопрос. – Чего только не случается в жизни.
   Воины Оиклея к тому моменту расправились с охраной и ринулись вверх по лестнице вслед за Гераклом, спотыкаясь о тело Тифона. Тёмный коридор встретил их настороженной тишиной. Казалось, за каждой дверью притаился враг – греки продвигались вдоль стен, держа наготове окровавленные мечи, чтобы отразить внезапное нападение. Очередная дверь вылетала с грохотом, воины врывались в роскошные комнаты, жестоко подавляя сопротивление обитателей, оставляя за собою кровавый шлейф. Звуки борьбы и женский визг сменили напряжённую тишину. Безоружных троянцев без лишних разговоров убивали на месте, упиравшихся рыдающих женщин вышвыривали из комнат, собирая всех пленниц в одной из спален, избитого, полуживого старика-слугу волокли по коридору два дюжих воина – от него потребовали указать сокровищницу дворца. Другие уже запускали руки в сундуки с добром, выгребая роскошные одежды, опустошали шкатулки с драгоценностями, торопливо запихивая за пазуху цепочки и браслеты, набивая заплечные мешки золочёными кубками и дорогими безделушками. А по мраморной лестнице торопливо поднимались другие участники ночного грабежа – они растекались по залам, учиняя разгром, добивая попрятавшихся слуг, присваивая ценности и буквально упиваясь свободой и вседозволенностью: не нужно больше сдерживать себя, изображая цивилизованных людей, напротив, можно выпустить все необузданные, дикие желания, дать волю самым низменным инстинктам – грабить, насиловать, убивать – что можно противопоставить этому по всплеску адреналина, бешеному взрыву энергии, наконец? Да ничего. Ведь здесь, сейчас, этой дождливой ночью можно делать всё, всё, что нельзя в обычной жизни: постоянно натыкаясь на разного рода табу, тёмные силы человеческой души забиваются в самый её угол, недовольно выглядывают оттуда, прикидываются паиньками, но терпеливо ждут своего часа. Он, кстати, может не наступить никогда, но если всё-таки наступит, то горе тебе, подвернувшийся враг. Мощным фонтаном выплескивается наружу всё, что так долго дремало внутри, неистовая злоба упивается своей силой, подхлёстывает любые безумства, берёт верх над всеми чувствами. Жестокость победителей поражает, и трудно представить, что эти же люди у себя на родине – нежные отцы и любящие мужья. Учиненный разгром в троянском дворце – лучшее тому доказательство.
   Итак, проникшие тёмной дождливой ночью в Трою воины, быстро подавив сопротивление, занялись грабежом. Лишь Геракл, движимый жаждой мести, временно отложил планы обогащения на потом и, поскольку он лучше всех ориентировался в помещениях дворца, быстро отыскал покои Лаомедонта. Шикарная спальня, выполненная в бежевом цвете, утопала в коврах, изысканная роспись покрывала стены, тяжёлый бархат ниспадал с потолка, закрывая окна, бронзовые светильники вдоль стен излучали тонкий аромат масла, их затушили только что – понял Геракл, едва оказался в комнате. Герой огляделся – глаза, уже привыкшие к темноте, различили необъятное низкое ложе, скомканное покрывало, разбросанные подушки. Опрокинутая чаша валялась у изголовья на полу. Беспорядок ясно указывал, что царь Трои, снедаемый тревогой, напрасно пытался заснуть. Но постель пуста. Уж не сбежал ли он? Мог ведь незаметно выскользнуть и скрыться по какой-нибудь потайной лестнице. Геракл в нерешительности остановился посреди спальни, взгляд задержался на витой бронзовой ножке, поднялся к округлой чаше, полной масла – фитиль ещё дымился, и тот, кто его затушил, не мог далеко уйти. Он здесь, в этой комнате. Слабое движение штор могло быть вызвано порывом ветра – Геракл сразу бросился срывать портьеры, едва сам не запутался в складках тяжёлой ткани, но, в конце концов, выволок оттуда отчаянно упиравшегося троянского царя. Со всей силы герой швырнул Лаомедонта на ковёр, тот распластался, упав ничком – его грузное тело заняло почти всю середину комнаты.
   – Ах ты, неблагодарная тварь, так-то ты чтишь своих героев.
   Оплывшее лицо Лаомедонта покрылось бурыми пятнами, маленькие серые глаза округлились от ужаса, губы задрожали мелкой дрожью, он весь затрясся, застонал, всхлипывая, неразборчиво мыча что-то в своё оправдание – Геракл, недолго думая, выхватил дубину и принялся охаживать ей троянского царя. Тот закрывал голову руками, катался по ковру, стараясь увернуться от сыпавшихся ударов, дико кричал и слёзно молил о пощаде. Но пощады не было. Удар за ударом обрушивался на Лаомедонта. Искажённое злобой лицо героя сделалось страшно. Он вошёл во вкус, он получал удовольствие от сознания своей силы: оттого, как корчился и стонал на ковре беззащитный человек, он сделал заслуженное наказание кошмарной пыткою, он так увлёкся, что не заметил, как сам превращался в чудовище, от которого три года назад защитил троянцев. Черты его лица приобрели зверское выражение, Геракл остервенело наносил удар за ударом, довольно оскаливаясь всякий раз, когда жертва пронзительно вскрикивала, и не остановился даже тогда, когда стоны и крики смолкли, а царь уже не пытался защищаться – его тело обмякло и лежало недвижно, из проломленной головы сочился красный ручеёк, а клочки разорванных одежд окрасились в кровавый цвет и прилипли к ранам.
   – Будешь знать, как обманывать приличных людей.
   Геракл всё бил и бил в исступлении – кровавые брызги разлетались по комнате, решительно всё – стены, царское ложе, занавески, ковры и сам герой – с ног до головы были в этой крови. Геракл ходил по ней, окровавленная дубина скользила в ладони, а он, словно одержимый, продолжал наносить удары, пока Оиклей, случайно заглянувший в комнату, не схватил его за руку, заставив опустить оружие. От этого зрелища видавший виды воин пришёл в ужас.
   – Перестань.
   Геракл послушно разжал пальцы. Дубина выскользнула на ковёр. Герой тяжело дышал, дико озираясь, он никак не мог очнуться, и, казалось, не понимал в полной мере, что с ним произошло. С минуту они оба молчали, ни потрясенный Оиклей, ни обезумевший Геракл не могли вымолвить ни слова. Затем герой резко развернулся – теперь они стояли друг напротив друга, и Оиклей всё ещё сжимал руку Геракла в своей руке. Безумные глаза непонимающим взглядом уперлись в лицо Оиклея.
   – Прекрати. Что с тобой? Он давно мёртв.
   Герой опустил глаза вниз, у его ног лежали изуродованные останки поверженного врага. Геракл отшатнулся, словно, наконец, очнувшись, и выбежал вон из комнаты.

11. Трофеи победителей

   – Как раз то, что надо.
   Теламон только что присмотрел большое серебряное блюдо, торчавшее из наваленных друг на друга корзин. Просевшая под тяжестью награбленного подвода медленно тащилась по дороге в середине длинного обоза, следовавшего в порт. Волы едва переставляли ноги, волоча за собой доверху заваленные всевозможными трофеями телеги, экипажи, колесницы и прочий транспорт, подвернувшийся под руку победителям. Разграбление города в виду малочисленности греческого войска продолжалось всего лишь одну дождливую ночь и закончилось с рассветом: Геракл справедливо опасался, что, опомнившись от шока, троянцы могут предпринять попытку сопротивления, и тогда небольшое войско не справится с превосходящей по численности толпой. Потому с рассветом было решено покинуть Трою, тем более что свою собственную задачу герой выполнил практически полностью. Потому к утру все трофеи были спешно погружены на позаимствованный для этой цели у троянцев транспорт, и обоз тяжело прогрохотал по умытым улицам в сторону ворот. Как ни кратковременен оказался ночной грабёж, однако и количество, и ценность захваченной добычи превзошли самые смелые ожидания. Помимо традиционных в таких случаях трофеев – золота и серебра, победители увозили большое количество прекрасной домашней утвари: посуды, треножников, светильников, изделий из бронзы, статуэток слоновой кости и прочих дорогих безделушек; что помельче – собрано в плетеные корзины, что покрупнее – впопыхах навалено сверху, с телег и подвод свешивались дорогие узорчатые ткани, ковры и ворох роскошных одежд.
   – Вытаскивать замучаешься.
   Теламон напрягся, пытаясь сдвинуть груду кубков и чаш. Искусный орнамент поблескивал на солнце, край вожделенного блюда вызывающе торчал из общей кучи, словно издеваясь над молодым человеком. Теламон ухватился за шею своей лошади, свесился с седла, свободной рукою взялся за серебряный край и с силой рванул блюдо на себя. Испуганная лошадь шарахнулась прочь от подводы – Теламон едва удержал равновесие.
   – Всё равно достану.
   Нужно сказать, что и трофейная лошадь, и сам Теламон буквально сгибались под тяжестью добычи. Золотые кубки, нанизанные, словно баранки, за свои вычурные ручки, свисали с гнедой лошадиной шеи, пара бронзовых статуэток прихваченных за головы, болтались с левого бока лошади, к её крупу был прилажен свёрток богатых одежд, а скатанный ковёр перегнулся пополам у основания лошадиной шеи. Всё это мешало ужасно – лошадь нервничала, постоянно мотала головой, брыкалась и фыркала, норовя стряхнуть с себя беспрестанно гремящие кубки и торчащий ковёр, но твёрдая рука Теламона спокойно справлялась со всеми лошадиными выкрутасами. Молодой человек не спеша ехал рядом с обозом, от подводы к подводе, примечая хозяйским взглядом наиболее с его точки зрения ценные вещи. Едва разглядев что-нибудь, достойное внимания, Теламон старался присвоить это себе, не дожидаясь общего дележа. Наш герой считал, что имеет на то моральное право, ведь без него никто не попал бы в Трою, а значит, никакой вам добычи не было бы вообще. Именно поэтому Теламон объезжал сейчас весь длиннющий обоз, растянувшийся по всей дороге от троянских ворот до самого порта, выбирая для себя приглянувшиеся вещи. Очередной кубок или очередная чаша присоединялась к уже имеющимся, к большому неудовольствию норовистой гнедой лошадки, доставшейся Теламону из конюшни одного зажиточного троянского дома. Однако настоящую проблему для лошади составляли не столько всевозможные трофеи, развешанные вдоль и поперёк, словно мокрое бельё, сколько сам всадник. Чего стоил один лишь походный мешок, набитый до отказа награбленными за ночь в состоятельных троянских домах золотыми украшениями. Впрочем, справедливости ради стоит отметить, что Теламон отнюдь не был одинок: каждый воин запихивал себе за пазуху всякую мелочёвку, вроде золотых пряжек, брошек, колец и цепочек – это даже не считалось серьёзной добычей, и, тем не менее, заплечные мешки тяжелели всё больше и больше в пылу грабежа, оттягивая плечи своим хозяевам. Он очень мешал ему, этот заплечный мешок, но предусмотрительный Теламон с мешком не расставался, опасаясь, что кто-нибудь присвоит его индивидуальные трофеи себе.
   – Иди сюда, – ласково обратился он к блюду, будто оно могло ответить нежным словом. Теламон резко рванул на себя серебряный край, корзина покачнулась, высыпая на дорогу трофейную посуду.
   – Ты что делаешь. Это общее добро. Делить потом будем, – возмущённый голос Иолая прогремел над самым ухом.
   Теламон от неожиданности чуть не выпустил блюдо из рук.
   – Кто тебе разрешил? Мародёр проклятый, – ещё пуще принялся ругаться Иолай.
   – Кто мародёр? Я – мародёр? Да без меня вы всё ещё сидели бы под троянскими стенами и ждали неизвестно чего, – в свою очередь набросился на него Теламон. – Неужто я теперь не могу выбрать себе пару чаш?
   – Можешь, – несколько смягчился Иолай. – Но только пару. На тебя все смотрят. А ты какой пример подаёшь остальным? Весь обвесился погремушками. Скромнее надо быть в желаниях, и о других тоже не мешает подумать.
   – О других? Много они обо мне думают? Нет, Иолай. Каждый в первую очередь думает о себе. Забудь про остальных. Пока есть возможность выбрать, почему этого не сделать? Потом поздно будет. Вот лучше посмотри, какая чаша. Нравится? – Теламон извлёк из кучи небольшой сосуд прекрасной работы, повертел его перед носом Иолая.
   Золотая чаша заиграла на солнце, перекатываясь с боку на бок в грязных руках Теламона. Молодые люди, сразу забыв о недавних разногласиях, с видом знатоков принялись рассматривать её великолепный узор. При этом глаза их всё больше загорались алчным блеском, на лицах смешалось восхищение и желание непременно обладать столь прекрасной вещью, и Теламон почти пожалел, что такая чаша достанется не ему, а Иолай уже протягивал к ней обе руки. Чаша и в самом деле была достойна восхищения, искусный мастер украсил внешнюю поверхность сценами охоты: лёгкая лань мчалась от преследователей по золотому кругу.
   – Вроде ничего, – в последний момент замялся Иолай.
   – А вот и парная к ней, – продолжал искушать Иолая Теламон, великодушно принимая решение пожертвовать племяннику Геракла свою находку. – Смотреться будет на столе великолепно. Уж поверь мне. Бери, не стесняйся. Красота-то какая, – приговаривал домовитый Теламон, всё больше убеждая Иолая.
   – Ладно уж… Давай… Только мало мне две-то… Гостей вечно полный дом, – согласился тот.
   Через минуту оба воина набирали себе по сервизу, то и дело восхищаясь красотой изделий, совершенно упустив из виду, что эту самую красоту они только что раздобыли, ограбив троянские семьи, где совсем недавно хозяйки тоже были в восторге от своей посуды.
   Тем временем головные повозки въезжали на территорию порта, тяжело лавируя между распростёртыми на песке телами поверженных троянцев. Погибшие лежали недвижно, лёгкий ветерок трепал их одежды, солнечные лучи скользили по мёртвым лицам, застывшие руки всё ещё сжимали оружие, даже из небытия пытаясь отстоять троянские сокровища у вероломного врага, но сокровища эти, то есть всё более или менее ценное, что нашлось в троянском порту, было собрано за ночь теми из греков, что остались у причалов по причине ранения. Как говорилось выше, в этом сражении войско Геракла потеряло убитыми и ранеными около ста человек, раны, по крайней мере тридцати из них, были не столь серьезны, чтобы помешать принять участие в ночном разграблении порта, пока основные силы грабили город. Кроме того, оставшиеся в порту воины толком не знали, с чем вернутся основные силы и вернутся ли вообще – они принялись, не теряя времени даром, кряхтя и морщась больше от тяжести, нежели от боли, грузить на свои корабли все попавшиеся им под руки ценности, начиная с тех самых золотых кувшинов, послуживших поводом к спонтанному нападению Димаха, и заканчивая всем подряд: тканями, посудой, медными болванками и прочая. Кто-то догадался собрать свои корабли ближе друг к другу, и тут обнаружилось следующее важное обстоятельство: теперь, в придачу к своим шести кораблям в распоряжении победителей находилось свыше десятка троянских судов, по разным причинам стоящих на приколе и потому пустовавших. Это объяснялось весьма просто: накануне, едва у шестого причала развернулись боевые действия, как иноземные корабли, никем не задерживаемые, успели спешно покинуть порт, предупреждая по пути следования все встречные суда об опасности, и потому троянский морской порт выглядел сейчас пустынным, совсем как во времена чудовища, с той лишь разницей, что избежал разрушений. Лишь троянские корабли, по той или иной причине не имевшие на борту команды, не смогли покинуть порт, а потому оказались лёгкой добычей нападавших – ещё недавно они трудились на благо Трое, теперь эти же суда, волею судьбы, послужат её обидчикам. Воины подогнали их к своим судам, таким образом, сгруппировав и увеличив свою флотилию на десяток кораблей. Предчувствие удачи, блеск богатой добычи, самое количество трофеев – всё внушало оптимизм оставшимся в порту воинам. А потому дело у них спорилось, и к середине ночи люди в основном справились с поставленной задачей: все ценности порта лежали в трюмах кораблей, своих и трофейных. Тогда на берегу запылали погребальные костры – победители отдавали последнюю дань своим погибшим, оставив в небрежении павших троянцев. Рассвет развеял дым костров, ожидание оказалось недолгим: оставшиеся в живых воины Димаха, возглавлявшие обоз, громко приветствовали горстку раненых, поджидавших в порту возвращения войска. Радостные возгласы разрушили непривычную тишину утра, вспугнули чаек – те закружились, закричали, словно понимая: случилась беда.
   С появлением обоза сразу началась суета. Тяжёлые телеги соскакивали с мощеной дороги, буксуя и увязая в песке. Разномастные повозки располагались в беспорядке: какие были полегче, смогли проехать ближе к ожидавшим кораблям, а какие застревали, несмотря на все усилия людей. Вокруг остановившихся подвод немедленно закипела работа: выстроившись в цепочки, воины передавали друг другу ценности, за несколько минут опустошая нагруженную с верхом телегу и тут же приступая к следующей. Такая оперативность и слаженность действий диктовалась обстоятельствами: Геракл, чтобы не затягивать время пребывания на территории врага, убедил своих людей отсрочить делёж трофеев, и провести его где-нибудь на островах, вдалеке от Трои. Это объяснялось совершенно справедливыми опасениями героя: вряд ли маленькое, пусть даже самое бесстрашное войско на свете устоит против опомнившейся от шока толпы троянцев. Потому, напутствуя обоз, он высказался вполне определённо:
   – Ни один воин не будет обделён, – заявил Геракл. – Я лично займусь этим. Каждый из вас получит свою долю, – и твёрдо рассчитывал воплотить своё обещание в жизнь.
   Геракл умел убеждать. Все сомнения, таким образом, рассеялись, и воины без заминки приступили к погрузке трофеев, не разбирая, трюм чьего корабля они заполняют в данный момент. И вот уже три судна тяжело осели в воду, а подводы всё прибывали и прибывали, и вместе с ними прибывали сопровождавшие их воины – они сразу включались в общую хозяйственную кутерьму.
   А хвост обоза, между тем, только выходил из троянских ворот. Вслед за подводами шли пленницы: молодые троянские женщины и девицы, поднятые среди ночи из своих постелей. Босоногие, в длинных ночных рубашках, они едва успели накинуть сверху плащ или платок, как были вышвырнуты под дождь сильными мужскими руками. Невзирая на родительские стоны и вопли, их, словно скотину, согнали за решётку дворца, и лишь немногим удалось ускользнуть в темноте: несколько воинов Оиклея, не занятые грабежом, зорко стерегли пленниц. Пока девушки жались друг к дружке, стоя на мокрых камнях, из окон дворца раздавались крики и звуки борьбы – спустя полчаса ряды пленников пополнили дворцовые служанки и троянские царевны: Гесиона, Астиоха и Килла. Гесиона прижимала к себе младшего брата – единственного, оставшегося в живых мальчика царской семьи. Девятилетний Подарк мёртвой хваткой вцепился в сестру, ни за что на свете не соглашаясь отпустить её, хотя и дрожал всем телом, моментально вымокнув под дождём. И не мудрено, на ребёнке была лишь кружевная ночная сорочка до пят, с широким расшитым воротником, который, конечно, не спасал курчавую каштановую голову мальчика от ливня. Гесиона сама глотала слёзы, пытаясь успокоить сестёр, ревевших навзрыд.
   – Нас спасут, нас обязательно выручат, не плачьте, – повторяла красавица Гесиона сквозь слёзы слова, которым не верила сама.
   Лицо шестнадцатилетней Астиохи, неправильные черты которого и без того не отличались особой привлекательностью, совершенно распухло от слёз. Полные губы дрожали, маленькие серые глазки совсем сузились, а спутанные волосы выбились из-под платка и огненно-рыжими прядями свисали на лицо. Впрочем, какой реакции ожидать от девушки, попавшей в беду?
   – Отец выручит нас, не бойтесь, – твердила Гесиона, не знавшая, что отца уже нет в живых.
   Младшая Килла с головой завернулась в плед – тринадцатилетняя девочка заливалась слезами и громко всхлипывала, курносый носик, щедро усыпанный веснушками, покраснел, вокруг глаз проступила чернота, на лбу кровоточила ссадина: напавший воин с такой силой швырнул упиравшуюся девушку из комнаты, что Килла со всего размаху ударилась о стены тёмного коридора. Она ещё не оправилась от шока, когда чьи-то руки подхватили её и понесли вниз. А там, на лестнице, лежало распростёртое тело Тифона. Голова царевича запрокинулась и свесилась со ступеней, бескровное лицо смотрело в потолок застывшими серыми глазами, кровь запеклась вокруг раны, стрелы в ней не было: аккуратный Геракл вернул её в колчан, предпочитая экономить яд лернейской гидры, которым натирал острие своих стрел. Едва увидев погибшего брата, ещё не вполне пришедшая в себя царевна закричала от ужаса, стараясь вырваться из мощных рук, как сразу получила внушительную оплеуху, затем ещё и ещё одну. Килла потеряла сознание – с ней никто церемониться не стал – здоровенный вояка пожал плечами при виде такой чувствительности и просто бросил девушку к остальным пленницам, предпочтя продолжить занятие грабежом. Служанки подняли её, отёрли лицо, привели в чувство, завернули в теплый шерстяной плед, укрывавший кресло, даже в такой отчаянной ситуации заботясь о юной царевне прежде, чем о себе. Спустя короткое время испуганная плачущая Астиоха присоединилась к ним, едва не кубарем скатившись по мраморной лестнице в нижнюю залу – там первоначально собирали захваченных во дворце пленниц – девушки прислушивались к звукам борьбы и крикам, разносившимся по великолепным тёмным залам, совершенно растерянные, до смерти напуганные, со страхом ожидающие утра. А воины, они же грабители, тем временем хватали всё, что попадётся, продвигаясь всё дальше по дворцовым покоям. Разбуженная ночной грозой Гесиона услышала непонятный шум, вскочила с кровати и бросилась к дверям – на неё летел закованный в медь воин, потрясая окровавленным мечом. Девушка отступила вглубь комнаты, на ходу прихватив лёгкое блестящее покрывало, и выскочила на широкий балкон, сообщавшийся с материнской спальней. Стена ливня обрушилась на неё, Гесиона в один миг оказалась возле открытой двери – занавеска взметнулась навстречу, истошный крик заставил отшатнуться, отступить под потоки дождя. Несколько мгновений она стояла, не зная, что делать, испытывая лишь страх, всемогущий животный страх, тот первобытный страх, что испокон веку призван спасать жизнь. Но, к счастью, он не в силах подчинить себе человека полностью. Есть вещи, ему не подвластные: любовь и кровное родство сильнее опасности, ведь страх проходит, а любовь остаётся. И Гесиона, поборов страх, осторожно заглянула в окно: по стенам слабо освещённой комнаты метались огромные тени; сатанинский смех смешался с истошными криками Стримоны, высокий широкоплечий воин, схватив за руку Подарка, занёс над ним кинжал. Зверская физиономия врезалась в память Гесионы на всю оставшуюся жизнь: выкатившиеся белки расширенных от пьянящего восторга глаз сверкали в темноте, брови поднялись высоко, круто выгнулись, собрав глубокие складки на лбу, жидкие усики двигались в такт безумному хохоту, а хищный оскал не оставлял никаких иллюзий для подвернувшейся жертвы. Гесиона в ужасе замерла у окна, не в силах двинуться с места – казалось, мальчик обречён, он не пытался вырваться и лишь смотрел своими круглыми глазёнками вверх, на занесённую над ним руку. В длинной ночной рубашке худенький нескладный подросток с каштановыми кудряшками, он был похож на юного эльфа из старых сказок – он даже не вполне понимал, что с ним сейчас может произойти. Стримона выросла прямо перед воином, загородив собою сына: кружевная сорочка заметалась, пухлые руки вцепились в нападавшего, от пронзительного визга содрогнулись стены – царица заставила врага на миг растеряться, отступить, выпустить руку ребёнка из своих грубых рук. Еще бы – искажённое лицо, растрёпанные волосы, дикий визг и безумная смелость – всё смешалось в отчаянном порыве царицы спасти своё дитя – обескураженный воин не ожидал такой прыти от тучной и немолодой уже женщины; прежде, чем попасть в спальню Стримоны, он успел одержать победу в нижней зале дворца и теперь продвигался по женской его половине, практически не встречая сопротивления. Заскочив сюда в поисках богатых трофеев и прекрасных пленниц, он разочарованно швырнул царицу на пол, не обращая внимания на её крики, намереваясь проверить содержимое сундуков, раз не нашлось здесь подходящей красавицы. Стримона замолкла, повалившись на ковёр, победитель занялся грабежом. Осторожный шорох заставил отвлечься от приятного занятия – воин поспешно опустил в карман пригоршню жемчуга, выпотрошив тем самым изящную шкатулку чёрного дерева, и быстро развернулся к источнику шума.
   – Мама, мама.
   Испуганный подросток в ночной сорочке до пят, выскочил из-под одеяла и бросился к матери, лежавшей на ковре. Крик ребёнка взбесил воина, он дико расхохотался и бросился к мальчику, сильной рукою подняв его с пола – именно эту сцену увидела Гесиона в окне материнской спальни. Девушка онемела от ужаса, не в силах сделать несколько шагов к полуоткрытому дверному проёму, в котором колыхалась занавеска; безумные крики матери, дикий хохот, блеск оружия, словно кошмарный сон, окружили её – неужели это происходит наяву? Разбушевавшийся ливень обрушился на Гесиону сплошным потоком, ночное небо озарилось яркой вспышкой, и в свете молний перепуганная девушка увидела, как мать, поднявшись с пола, бросилась на воина, казавшегося исполином в неверном призрачном свете.
   – Отпусти ребёнка, – зазвенело в ушах. – Беги, сынок, беги…
   Крик матери вернул Гесиону к действительности – она поняла, наконец, – всё происходящее реально, реальнее и быть не может. А враг, тем временем, на несколько мгновений растерялся перед бросившейся на него вопящей женщиной в развивающихся белых кружевах, и этого хватило, чтобы девятилетний мальчик оказался свободен. Подарк неуверенно попятился, не в силах отвести взгляд от матери, навалившейся всем телом на разъярённого воина, и из последних сил сдерживавшей его.
   – Беги… – выдохнула Стримона, и Подарк, пятившийся к окну, увидел, как занесённый кинжал рассёк воздух и вошёл по рукоять в спину матери.
   Стримона ахнула и подалась вперёд, всей своей тяжестью навалившись на воина. Мальчик замер возле трепещущей занавески и, не мигая, смотрел, как обагрились белоснежные кружева материнской сорочки, как её тело грузно оседало к ногам убийцы, как тот отступил на шаг, давая ему упасть, затем перешагнул через труп и направился к окну. В этот момент чья-то мокрая ладонь из-за занавески схватила застывшего от ужаса Подарка за руку и быстро увлекла за собой.
   Подарк и Гесиона выскочили на балкон и побежали к ближайшей открытой двери. Но в каждой из комнат шарили победители, напрасно брат и сестра метались по балкону от одной двери к другой, спасения не было – их скоро заметили люди Оиклея, так Подарк и Гесиона пополнили ряды пленников и пленниц в нижней зале дворца. Затем, ближе к утру, всех пленных вытолкали на улицу под дождь – им предстояло в последний раз пройти по улицам родного города, чтобы навсегда покинуть Трою, бесследно сгинуть в далёких землях, испить до дна горькую чашу неволи. Всё проклиная и плача навзрыд, нестройные ряды пленниц двинулись от дворца в сторону северного выхода, вслед за длиннющим обозом, вывозившим захваченные ценности.

12. Пленница

   Гесиона шла в конце процессии, опустив голову. Роскошные белокурые волосы – настоящую редкость для Трои, где преобладали каштановые и чёрные женские головки, царевна спрятала под лёгким покрывалом, в последний момент захваченным с собою, чтобы не вымокнуть под дождём. Теперь дождя не было, лишь многочисленные лужи служили напоминанием о ночной грозе, воздух быстро прогревался, ночные одеяния пленниц высохли, шитое золотом покрывало Гесионы заискрилось на солнце, привлекая совсем не нужное в данных обстоятельствах внимание. Расшитое сказочными птицами полотно, замысловатый узор, золотая нить, щедро вплетённая в рисунок, тонко скрученная бахрома – покрывало или, точнее, палантин Гесионы был настоящим чудом, произведением искусства и вполне достойным украшением для такой красавицы. Но это сейчас мало заботило её. В окружении младших сестёр, с маленьким братом, в числе прочих троянок, Гесиона шла в неизвестность, и каждый шаг означал, что ночная катастрофа для них не закончилась. В одночасье они лишились всего: родители убиты, старшие братья погибли, Троя разграблена, а их самих ведут, словно скотину, в порт, чтобы увезти на чужбину, превратив в рабынь. Мог ли кто-нибудь предположить в самом страшном сне такой исход? Разве для этого они появились на свет? Разве этого хотели для них родители? И что будет с ними, с младшими сестричками, с Подарком, что идут сейчас рядом с ней? Неужели их разлучат, и они никогда больше не увидят друг друга? Вот так внезапно и жестоко – ведь это их город, их Троя – потеряв ее, они теряют всё.
   Почему неприступный город сдался на милость врага? Почему не устояли стены? Почему их некому было защитить? Все эти «почему» без конца про себя повторяла Гесиона, пока их вели к морскому порту. Лицо девушки осунулось от переживаний бессонной ночи, печальные мысли омрачили его черты, слёзы текли из больших серых глаз. Белый локон выбился из-под блестящей ткани – девушка была по-прежнему хороша собой, да что там, она была необыкновенно хороша и выделялась своею красотой среди прочих пленниц, а в довершение всего блестящий платок, призванный скрыть от посторонних глаз роскошные волосы, сам приковывал заинтересованные взгляды. Это сомнительное в данных обстоятельствах преимущество совершенно ускользнуло от неё самой, настолько Гесиона была подавлена; однако несколько воинов, сопровождавших пленниц, уже приметили её, гадая и споря между собой, кому она достанется.
   Между тем, троянские улицы постепенно спускались к воротам – пленницы миновали мощёный пятачок возле северного выхода и оказались за пределами Трои. Последними покинули город Оиклей и Геракл – оба на великолепных гнедых лошадях из царской конюшни, они замыкали шествие, а потому ехали, никуда не торопясь, приноравливаясь к движению колонны. Оиклей находился в прекрасном расположении духа: за всю свою долгую жизнь, состоявшую в основном из военных сборов и сражений, он не мог припомнить ни одного столь же удачного, сколь и скоротечного похода. Надо же, не успели высадиться, как на следующее утро взяли неприступный город, причём неизбежные в таких случаях потери минимальны, а захваченные трофеи просто поражают воображение. Кто бы мог подумать, что такая далёкая Малая Азия окажется настолько богата. Вон каких домов понастроили – хорошо живут. Надо бы грекам почаще сюда наведываться: сопротивления почти никакого, а награбленного на всю жизнь хватит. Оиклей бросил торжествующий взгляд вперёд, на многочисленные подводы, плотным потоком двигавшиеся в порт, на нестройные ряды троянских пленниц – каждый из его воинов вернётся на родину богатым человеком. От этой приятной мысли и без того отличное настроение Оиклея поднялось до заоблачных высот. Он весь искрился от радости, сеточки морщин выступили вокруг выцветших глаз – серьёзное, обычно неулыбчивое лицо воина озарила скупая улыбка. Что и говорить, Оиклей был как отец своим аргвинянам, он практически не мыслил жизни без военных лагерей, походов и побед. Сколько помнил себя Оиклей, он всегда вёл их в бой или готовил к очередной битве – теперь, когда количество награбленного превзошло самые смелые ожидания, мудрый полководец предполагал по-царски наградить своих людей и дать им передышку, чтобы те в полной мере могли насладиться плодами их общей победы.
   Несколько лет мирной жизни на родине, в кругу родных и близких – каждый из них мечтает об этом, они будут благодарны мне, – думал Оиклей, – баталии оставим на будущее.
   Хотя сам Оиклей плохо представлял себе мирную жизнь. Его семья давно обходилась без него, его дочери долгими месяцами не видели отца, его жена втихаря и довольно ловко нашла замену вечно отсутствующему мужу, он стал чужим для своих родных и чувствовал себя не в своей тарелке, когда возвращался домой. Походная жизнь и постоянное отсутствие женщин, в конце концов, привели к тому, что бравый Оиклей испытывал перед противоположным полом нечто сродни страху – стоило оказаться рядом какой-нибудь миловидной девице, как закалённый в битвах воин краснел, словно маков цвет, начинал заикаться, путался в словах и бесславно отступал с поля брани. Однако в чисто мужской компании, где-нибудь на привале, в приватном разговоре Оиклей любил так, между делом, показать себя любителем красивых женщин и пресыщенным знатоком в этом вопросе. Но данная тема, в сущности, не слишком занимала его. Он видел смысл жизни в сражениях: Оиклей любил вернуться домой на пике славы, одержать блестящую победу, разгромить врага, завалить добытыми трофеями свой дом, но уже на следующий день, как только хмель выветривался из головы, Оиклей не находил себе места и мрачнел на глазах, не умея и не зная, куда себя деть, чем заняться, пока вновь не принимался строить планы предстоящих скорых походов. И тогда ничто не могло удержать его в родных стенах. Потому мечты о мирной жизни оставались лишь несбыточными мечтами для него, но не для тех, кто воевал рядом с ним – это, нужно отдать ему должное, отчётливо понимал Оиклей. Потому он радовался сейчас за своих людей, за всех воинов, принявших участие в столь успешном походе против Трои. От избытка положительных эмоций кровь прилила к лицу – Оиклей густо покраснел, и безобразный старый шрам, пересекавший мужественное лицо, выступил пунцовой полосой. Словом, Оиклей, весьма довольный собой, имел бравый вид, а в уме подсчитывал то количество трофеев, то количество пленниц, мысленно пытаясь разделить всё захваченное на шесть кораблей. Причём каждый раз получалось, что шести кораблей не хватит, тогда Оиклей сокрушенно чесал затылок и вновь принимался делить – результат оказывался тем же. В конце концов, когда распахнутые настежь троянские ворота выпустили их из города, он решил посоветоваться с Гераклом, как им вывезти всё добытое. Старый воин искоса взглянул на героя – тот ни слова не проронил, пока они, не спеша ехали по троянским улицам.
   – Он явно чем-то не доволен, – подумал Оиклей. – Странный малый. Такая победа, столько добра захватили – боюсь, не увезти, радоваться должен, а он надутый какой-то. И не подступишься.
   Выражение лица Геракла, в самом деле, свидетельствовало о плохом расположении духа. Вернее сказать, Геракл был зол – зол настолько, что одержанная победа как-то сразу поблекла в его глазах, потеряв свою ценность. Ведь богатые трофеи и множество пленниц были для героя как нечто само собой разумеющееся, неизбежный атрибут любой войны – а вот крылатых лошадей среди трофеев не было, они ускользнули, так и оставшись несбыточной мечтой. Куда они могли подеваться? Из покоев Лаомедонта Геракл отправился прямиком в конюшни – он обыскал их все, облазил самые тёмные закутки, заглянул в каждое стойло – и ничего. Тогда, не помня себя от гнева, герой принялся вытаскивать попрятавшихся в сене конюхов, он кричал, требовал, угрожал, потрясал мечом, но так ничего и не добился от перепуганных людей. Совсем потеряв над собой контроль, Геракл наградил мощным ударом старика, не успевшего вовремя скрыться от гнева героя:
   – Где крылатые кони? – взревел Геракл.
   – Не-не-не-нет их, их нет – мямлил конюх, заикаясь от страха.
   – Убирайся, – Геракл толкнул его с такой силой, что бедолага отлетел в дальний угол конюшни.
   Герой принялся громить всё подряд, разнося в щепы загородки и стойла, вымещая свою досаду и злость на чём придётся. Скоро образцовые помещения конюшни превратились в непроходимые дебри, среди которых метались ошарашенные лошади, но, увы, самые обычные, а вовсе не крылатые. Злобно выругавшись напоследок, Геракл в бешенстве покинул конюшни. Герой вернулся в разграбленный дворец и приказал своим людям спешно вывозить трофеи: близился рассвет, нужно было оставлять Трою. Теперь он вместе с Оиклеем ехал позади колонны пленниц в мрачном расположении духа. Ни столь быстро одержанная победа, ни покорённый город, ни длиннющий обоз, полный всякого добра – ничто не радовало героя. В пылу сражения, движимый жаждой мести, он мало размышлял, что он делает, как поступает: он действовал, словно одержимый, разя и карая, сея смерть на своём пути, когда же врагов не осталось, когда всё закончилось и небо над Троей стало светлеть, Геракл будто очнулся, а очнувшись, почувствовал себя более чем скверно. Он больше не нёс свет великих деяний во имя добра – здесь, этой ночью он сеял ужас среди людей. Разве это называется геройством? Восходящее солнце постепенно изгоняло тьму, а на душе у героя становилось всё мрачнее и мрачнее. Он словно во сне наблюдал, как спешно грузятся подводы, как суетятся воины, как выводят многочисленных пленниц: кто-то услужливо подвёл гнедого жеребца, Геракл ехал неспешно, целиком погрузившись в свои мысли. Он сам толком не мог объяснить причину своего недовольства. Вроде всё удалось. И все получили по заслугам. А всё же было что-то неприятное, гадкое, неоправданно жестокое, даже жуткое во всей этой истории. В чём дело? Где, когда, как он совершил ошибку? Почему он чувствует себя так скверно? И тут Геракл понял: он ехал по тем самым улицам, что три года назад приветствовали его, как своего героя. Они рукоплескали ему, они благословляли его. Теперь эти улицы были пустынны, кровавые ручейки размылись потоками ночного ливня, окна разорённых домов застыли – никто не высовывался из них, чтобы лицезреть своего героя, а в воздухе повисла напряжённая тишина. Город замер от страха, но на этот раз не перед чудовищем – перед тем, кто когда-то спас его, а теперь вот явился, чтоб отомстить. «Ты сам уподобился тому чудовищу, и неизвестно ещё, кто из вас оказался более ужасен», – прошептала потихоньку Гераклу его совесть. «Прочь, – встрепенулся герой. – Скорее отсюда. Ноги моей больше не будет в Трое. Поделом тебе, неблагодарный город», – защищался от незримого врага Геракл. При виде городских ворот ему стало значительно легче – ещё немного и он покинет Трою, покинет, чтобы больше никогда сюда не вернуться.
   – Что загрустил, Геракл? – отважился, наконец, прервать молчание Оиклей. – Разве есть причина для печали? Посмотри, сколько всякого добра, сколько пленниц…
   – Да было тут одно дело, – отозвался герой. – Да теперь уж всё равно. Сейчас погрузимся на корабли – и домой. Хватит приключений. Устал я что-то. Хочу спокойно пожить год-другой.
   – Что я слышу? Ты ли это? – изумился Оиклей. – А как же подвиги? Как добрые дела, которые ждут тебя?
   – Ты видишь, чем кончаются эти самые добрые дела, о которых ты говоришь? – с жаром заговорил Геракл. – Я выручил этого царька из беды, а он обманул меня. Теперь он наказан, его город разграблен подчистую и не сожжён только лишь потому, что ливень шёл, как из ведра, а сейчас уже пропала охота жечь да палить. А толку? Никакого удовольствия лично я не чувствую. Мало того, теперь те же самые люди, что благодарили меня за спасение от чудовища, станут меня же и проклинать, и, по большому счёту, мне нечего им возразить. Какой я после этого герой?
   – Ладно тебе. Ты посмотри на всё это по-другому. Ты избавил Трою от чудовища? Избавил. Это ли не подвиг? Конечно, подвиг. А теперь ты за одну ночь да с малым количеством воинов взял неприступный город – это тоже подвиг, уверяю тебя. А то, что город тот же самый, так что с того? Троянцы оказались неблагодарными, за что и поплатились, верно?
   – Складно как у тебя получается, Оиклей. Выходит, я – герой?
   – Конечно, герой. Кто бы сомневался. Вот погоди, вернёмся на родину с богатой добычей, слух о нашей блестящей победе мигом разнесётся по всем городам. Я сам лично стану рассказывать землякам, сколько доблести и отваги проявил каждый из нас, а ты, Геракл, в особенности, как руководитель похода. А столь богатых трофеев ещё никто и никогда не привозил из-за моря, уж поверь мне. Я знаю, что говорю. Люди будут дивиться и славить наши подвиги, вот увидишь.
   – Добыча действительно богата – тут ты прав, – вдохновенная тирада Оиклея произвела на Геракла впечатление. Он стал чувствовать себя намного увереннее, приосанился и улыбнулся.
   – Настолько богатая, – подхватил Оиклей, – что я начал сомневаться, сможем ли мы всё увезти. Боюсь, у нас не хватит кораблей.
   Но Геракл был настроен более чем решительно.
   – Всё увезём, друг мой, ничего не оставим. Окажется избыток, так продадим тут же на островах.
   – До них ещё добраться надо. У нас одних только пленниц на три корабля, – мудрый Оиклей терпеливо пытался обосновать свои сомнения в возможности вывезти всё захваченное на родину.
   Но Геракл как будто не хотел понимать его.
   – Да, – удовлетворённо заметил герой, – штук по десять на брата. Не меньше.
   – Куда их столько? – стал терять терпение Оиклей. – У нас одних трофеев тьма. Корабли итак просядут, а тут ещё бабы в таком количестве. Переход предстоит дальний. А кормить их чем? Нет, каждому по две – три – и то много. Да и что с ними делать?
   – Это ты не знаешь, что с ними делать. Вот за себя и говори. А молодому горячему воину только подавай. Впрочем, ты прав, – неожиданно согласился Геракл. – Главное – вывезти ценности.
   – Вот это дело. Нельзя перегружать суда, – продолжал излагать свою позицию Оиклей.
   Геракл некоторое время размышлял.
   – Вот как мы поступим. Пусть воины выберут самых красивых девушек – они ведь это заслужили, не так ли? Двух, ну, самое большое, трех, как ты говоришь. Ну, а там видно будет, – пустил это дело на самотек Геракл. – А пока не станем терять время – приглядим для себя, что получше.
   Они неспешно двигались вдоль нестройной колонны пленниц, разглядывая, оценивая девушек, насколько это было возможно: опущенные долу, закутанные в покрывала и платки лица не так-то просто было разглядеть на ходу. Беглый осмотр Геракла разочаровал.
   – Какие-то все растрёпанные, глаза на мокром месте. Дурнушек полно. Вы куда смотрели, Оиклей?
   – Так ночью их брали. Некогда было рассматривать, торопились…
   – Торопились они. Выбирай теперь из того, что есть.
   – Вот эта как будто ничего. Та, что в платке, – указал Оиклей на девушку в блестящем палантине с бахромою.
   Геракл вытянул шею, пытаясь рассмотреть пленницу – она шла в середине, рядом с нею шагал мальчик, держась за сестру обеими руками, ближе к обочине и соответственно ближе к военачальникам находилась рыжеволосая девушка с распухшими от слёз чертами лица. Она тоже была в платке, из-под которого выбивалась прядь огненных волос.
   – Рыжая что ли? – поддразнил Оиклея Геракл. Он прекрасно понял, какую именно девушку имел в виду Оиклей.
   Герой внимательно рассматривал пленницу – белокурый локон, точеный профиль, большие серые глаза – да это та самая царевна. Он совсем забыл о ней, и совершенно напрасно. Вот она, эта красотка – начало всех начал, корень зла, источник всех неприятностей. Не будь её тогда у скалы, герой не испытывал бы сейчас странное чувство, будто всё пошло как-то не так, вкривь и вкось. И что бы там не говорил сейчас Оиклей – Геракл знал, чувствовал, что минувшей ночью геройского в его действиях было ничтожно мало, если не сказать – не было вообще. Он вёл себя, как последний варвар, как мстительный злодей, обрушивая свой гнев без разбора на всех подряд – виновных и невинных, но, вместо того, чтобы честно хотя бы самому себе признаться в этом, герой предпочёл выбрать на ком отыграться, свалить свои промахи, найти виноватого во всём, что случилось. Гесиона попалась на глаза герою очень вовремя – теперь он знал: во всём, что произошло, повинна она, эта девушка. Она спровоцировала эту войну, она и виновата.
   – Да нет же. Вон та блондинка в блестящем платке. Настоящая красавица, – указал на Гесиону Оиклей.
   – Ещё бы. Это бывшая невеста Теламона, – ухмыльнулся Геракл. И зло добавил: – Это из-за неё всё и началось. Это из-за неё Теламон рисковал жизнью, а она… строптивая слишком. Наш Теламон, видите ли, ей не пара. Даром, что красива – своенравна, коварна и злая в придачу. Так что можешь забирать. Теламон ещё тебе спасибо скажет.
   Бравый Оиклей, всегда пасовавший перед женщинами, собственно, боявшийся их, перепугался не на шутку. Он слабо разбирался в тонкостях женской натуры, и в пору юности и даже теперь, когда седина щедро украсила его голову, женщина как была, так и осталась для закаленного в боях воина сплошной загадкой. Кто их разберёт, что они хотят? Вот сражение – это дело другое. Там всё понятно и просто. К тому же вдруг Теламон возьмёт, да обидится вместо того, чтобы, как уверяет Геракл, сказать спасибо? Ссориться с Теламоном, подлинным героем прошедшей ночи, да ещё из-за какой-то скверной девицы… Нет, это совсем ни к чему. Словом, Оиклей достаточно серьёзно отнёсся к беглому описанию характера красивой пленницы, составленному Гераклом.
   – Нет уж. Спасибо. Я всегда говорил: все беды от женщин. Вот таких, как эта девица. Лучше подберу себе другую. Раз она предназначалась Теламону – пусть за ним и остаётся. Каждый сам должен нести свою ношу, нечего на других перекладывать свои проблемы.
   Оиклей пришпорил коня, они проехали вперёд, присмотрели для себя подходящих девушек, отдали распоряжение на этот счёт сопровождавшим пленниц воинам и, обогнав колонну, в скором времени оказались в порту.

13. Покупатель всегда найдётся

   Пока победители грузили захваченные трофеи на корабли, пока последние подводы ожидали своей очереди, а плененные троянки только приближались к порту, из распахнутых настежь городских ворот небольшими группками выходили уцелевшие за ночь родственники пленниц. Как только стало известно, что неприятель покинул Трою и больше нечего опасаться, граждане стали потихоньку оставлять свои укрытия, сокрушённо качать головами и плакать навзрыд – больше всех убивались те, чьи родные погибли, а дочери были захвачены в плен – люди поспешили ко дворцу, но и здесь их ждало разочарование: следы побоища красноречиво свидетельствовали, что живых здесь нет, а значит все упрёки, что должны были обрушиться на голову правителя Трои, бесполезны, и помощи ждать неоткуда. Слух о гибели царской семьи быстро облетел город, растерявшиеся граждане стекались на площадь, в толпе то и дело раздавались голоса:
   – Убили, убили, двоих сыновей убили, изверги…
   – Дом весь разорили, убили мужа, дочь забрали, вытолкали прямо под дождь… Что же это делается, а?
   – Мои все погибли, сонных зарезали, прямо в постелях… Как дальше жить…
   Голосила площадь, женщины заходились в горьком плаче, выжившие мужчины виновато опускали глаза. Люди делились своим горем, рассказывая друг другу о пережитом кошмаре минувшей ночи.
   – А как же наши девочки? Где они теперь? Живы ли? – этот вопрос, едва прозвучав, сразу стал главным.
   – Их повели в порт, мы видели, как они по улице шли – вон туда, – стайка взъерошенных мальчишек размахивала руками, наперебой объясняя безутешным гражданам, где тем искать своих дочерей.
   – Хоть одним глазком посмотреть на неё, кровиночка моя… – плакала пожилая троянка. – Хоть в последний раз…
   – Так что мы стоим? Их увозят, а мы ничего не можем сделать, – всполошился народ.
   – Троянцы, неужели вы позволите это? – кричала обезумевшая от горя женщина, дочери которой сейчас шли среди пленниц. – Пусть всё забирают, лишь бы вернули моих девочек.
   – А что мы можем? Разве мы в силах помешать? Нас всех перебьют – вот чего мы добьемся, – осторожно высказался кто-то.
   – Пусть убивают. Что толку дрожать за свою шкуру, если я не в силах уберечь собственную дочь? – седовласый мужчина произнёс эти слова негромко. – Как я после этого жене в глаза буду смотреть?
   – Правильно, – поддержали его множество голосов. – Их увозят, а мы…
   – Скорее, скорее в порт, – нетерпеливо перебил всех болезненного вида длинноволосый юноша. – Моя сестра тоже, должно быть, там. Может, застанем.
   И безутешные матери, отцы, мужья и братья устремились в порт, чтобы хоть издали ещё и в последний раз увидеть своих дочерей, жён и сестёр, а может, даже попытаться вернуть их, мало ли что, в конце концов, может произойти.
//-- * * * --//
   – Спокойнее, спокойнее, не толкайтесь. Говорю вам, прекратите ссоры. Всем достанется – вон их сколько, – унимал Оиклей не в меру разгорячившихся воинов.
   Погрузочные работы были в основном закончены, трюмы всех шестнадцати кораблей забиты до отказа трофеями, и победители приступили к заключительной, самой деликатной части своей добычи. И тут выяснилась любопытная деталь: если с распределением захваченного добра все были согласны подождать, то, едва речь зашла о пленницах, никто и слушать не хотел об отсрочке дележа. Едва колонна троянских девушек появилась в порту – сразу среди воинов началось волнение, те, кто разгружал последние подводы, беспокойно оглядывались, боясь, что уже освободившиеся их опередят, другие спешили покинуть суда, трюмы которых заполняли только что – а вдруг всё начнётся без них. Понадобилось вмешательство командиров, чтобы закончить погрузку.
   – Все назад, – жёстко и властно приказал Геракл. – Назад, я сказал, куда лезешь? – отпихнул он самого шустрого – тот отлетел, как пушинка, и рухнул на песок. Остальные в нерешительности остановились: никому не хотелось попасть под горячую руку героя. – Доделайте начатое, – уже спокойнее продолжал Геракл. – А после и до пленниц очередь дойдёт.
   – Никуда они не денутся, – сиплым голосом кричал Оиклей, останавливая наиболее ретивых. – Пока все трофеи не окажутся на кораблях, никого и близко не подпущу.
   Энергичные военачальники умели подчинить себе людей – воины торопливо принялись разбирать последние кучи захваченного добра. А пленницам предстояло дожидаться своей участи возле второго причала, если считать от маяка – здесь нашлось не занятое многочисленными подводами место. Девушки устало добрели до свободного пространства, где им велели расположиться: одни уселись прямо на песок, другие сбились в кучки – томительная тишина ожидания нарушалась всхлипыванием, судорожными вздохами, тихим плачем. Какими бы подавленными и печальными не были пленницы, они представляли довольно живописное и весьма любопытное зрелище: их ночные одеяния скоро высохли под палящим солнцем, бледные лица осунулись от бессонной ночи – ночи ужаса, тревог и волнений, следы побоев проступили на нежной коже тех, кто в отчаянии пытался вырваться из грубых рук, неизвестность и страх застыли на лицах – девушки бросали тревожные взгляды в сторону воинов, суетившихся у причалов, и спешно отворачивались, боясь невольно спровоцировать этих варваров, ведь их наконец-то хоть на какое-то время оставили в покое. Жаль, что покой не может продолжаться вечно, по мере того, как опустошались последние подводы, воины всё чаще заглядывались в сторону девушек, хоть издалека присмотреть для себя подходящую красотку. От большого количества захваченных пленниц у победителей буквально разбегались глаза. В самом деле, стройные и пухленькие, высокие и миниатюрные, в большинстве своём брюнетки, но попадались среди них каштановые и рыженькие головки, а блондинки так и вовсе были наперечёт, миловидные и не очень, совсем юные и постарше, наивные и мечтательные, умные и расчётливые – слепой случай собрал их воедино, общая беда объединила и сблизила их, и стало вдруг совершенно неважно, о чём мечтает, на что надеется и что думает каждая: нежданно-негаданно они оказались чужой добычей, ценным трофеем, предметом торга, наградой победителям, и никто не собирался спрашивать их мнения, никто не удосужился в столь жаркий полдень напоить их, отныне они переходили в разряд вещей, пусть ценных, но, увы, неодушевлённых предметов и должны были терпеливо дожидаться решения своих судеб, без возможности хоть как-то повлиять на него и без какой бы то ни было надежды на лучшее. А между тем, ещё так недавно у каждой из них был свой дом, своя семья – и всё это было здесь, в непосредственной близости – казалось, ещё можно встать и уйти, вернуться в Трою, в свои дома, в свои семьи, вернуться, если бы не горстка воинов с обнажёнными мечами, охранявшая их. Может быть, опомнившиеся троянцы поспешат в порт и отобьют своих женщин? Ведь их так мало, так ничтожно мало, этих воинов, победителей, что повергли в ужас непреступный город – теперь, при свете дня это становилось совершенно очевидным, тогда как прошедшей ночью казалось, будто несметные полчища обрушились на Трою. Но время шло, для пленниц оно томительно тянулось, а со стороны города не было и намека на сопротивление, никто не спешил к ним на помощь, надежды на освобождение таяли, а в порту вовсю хозяйничали победители. С прибытием девушек суета достигла апогея – все спешили поскорее закончить погрузку с тем, чтобы приступить к самой приятной части дележа.
   Тем временем Оиклей довольным взором обводил порт: вместо шести кораблей шестнадцать – отлично. Теперь наверняка всё вместится, однако острый глаз опытного командира не мог не отметить, как тяжело осели в воду суда, а на них всё несли и несли последние трофеи, плюс команда, это по сколько же человек? Оиклей мысленно разделил двести пятьдесят воинов на число кораблей – по пятнадцать-шестнадцать человек на каждый, и это не считая пленниц. Всех девушек не удастся забрать – впрочем, как уже говорилось, сам Оиклей мало расстраивался по этому поводу. Для него гораздо важнее было то обстоятельство, что среди захваченной добычи оказались корабли противника, сами по себе весьма ценные трофеи, а также тот факт, что все богатства Трои они смогут-таки вывезти, несмотря на все его, Оиклея, опасения на этот счёт.
   – Смотри, сколько у нас теперь кораблей. А ты говорил, всё не увезём, – удовлетворённо заметил Геракл, подсчитав находящиеся теперь в его распоряжении суда. – Остаётся только баб погрузить, и можно отправляться.
   – Как и договаривались, Геракл, по две – три, не больше. Итак всё ломится – напомнил Оиклей. – Сейчас закончат с погрузкой – пускай выбирают.
   – Хорошо, – ухмыльнулся Геракл. – Думаю, не все будут этим довольны, но, будь по-твоему, мой друг. Безопасность превыше всего. Не годиться перегружать корабли, – Геракл оглянулся на ожидавших своей участи девушек. – Где там наши красотки? Ведите их сюда, поближе ко мне, – приказал Геракл охранявшим пленниц воинам. – И эту захватите, – указал на Гесиону герой. – Да мальчишку отдерите от неё, ишь, вцепился, как клещ.
   Так Гесиона оказалась в непосредственной близости от начальников этого похода в компании десяти симпатичных черноволосых троянок: три предназначалась Оиклею, семь других – Гераклу. Их испуганные, поникшие лица и влажные от слёз чёрные глаза могли растрогать кого угодно – пленницы жались друг к другу, заливаясь слезами. Не очутись сама Гесиона в таком же незавидном положении, она непременно взялась утешать заплаканных красавиц, но, находясь в тревоге не столько за себя, сколько за сестёр и младшего брата, с которыми её только что разлучили, Гесиона лишь скользнула взглядом по заплаканным нежным лицам – она пыталась разглядеть в рядах пленниц своих родных. И тут произошло неожиданное: вдоль нестройного ряда троянских девушек собственной персоной шёл ни кто-нибудь, а тот самый герой, что три года назад расковал её, полумёртвую, из оков, тот самый, что, рискуя собственной жизнью, спас Трою от чудовища, скромно отказался от всех подарков, и кого благодарная Троя проводила, как своего героя. Изумлению Гесионы не было предела. Как же так? Почему он оказался здесь? В числе врагов? До сих пор ей не приходило в голову рассматривать этих людей. В кошмарной темноте минувшей ночи они казались ей одинаковыми: закованные в медь, грубые, жестокие, перепачканные кровью, победно вопящие, а сейчас – довольные, суетливо снующие от подвод к своим кораблям с захваченной добычей. Гесиона была слишком подавлена, чтобы смотреть на них, и по дороге в порт, и когда колонна пленниц остановилась возле причалов, девушка думала лишь о печальной участи своей и своих близких, но теперь, когда её вывели из общего строя и она практически лицом к лицу столкнулась со своим спасителем, троянская царевна удивилась безмерно. Первый порыв был немедленно броситься к нему, умолять, просить защиты, гордость же царевны потихоньку сообщала ей, что не подобает падать в ноги кому бы то ни было. Гесиона несколько мгновений колебалась между отчаянным порывом и благородным воспитанием – в конце концов, две несовместимые ипостаси достигли компромисса, и Гесиона сделала несколько торопливых шагов навстречу герою.
   – Это ты? – от волнения Гесиона никак не могла вспомнить имя героя, оно как-то вдруг выскочило из головы.
   В её вопросе звучало сразу всё: испуг и радость, недоумение и пережитой ужас последней ночи, но главное – в нём была надежда, ведь он когда-то спас её, возможно, герой не забыл об этом.
   – Куда выскочила?
   Небрежный грубый тон прозвучал, словно пощечина, Гесиона растерялась, попятилась назад – воин схватил девушку за предплечье и поволок к остальным. Голубые глаза Геракла презрительно смотрели на неё, самодовольная улыбка искривила губы, герой пожал плечами, словно говоря: не помню я что-то, кто бы это мог быть – и повернулся спиною к Гесионе.
   – Стой, не дёргайся. Ишь, прыткая какая, – прозвучало над ухом.
   Недоумённые взгляды встретили её, девушки зашептались между собою, кося своими чёрными глазами в её сторону, явно осуждая странные действия Гесионы. Как же… Геракл, да Геракл. Теперь она вспомнила это имя, но много ли от этого толку? Остальные его не узнали, но, положим, три года назад эти девушки были ещё детьми. Пусть так, но неужели во всём городе совсем никто не узнал его? Не может этого быть. Гесиона едва не заплакала. Приступ отчаяния сжал её сердечко – всё пропало, и даже тень последней надежды покинула её. Гесиона, словно сквозь сон, видела, как нестройная колонна пленниц вдруг пришла в движение, как несколько воинов пытались выстроить девушек в некое подобие ряда, а к ним со всех сторон спешили герои прошедшей ночи.
   – Пускай встанут в ряд, – скомандовал Оиклей, предпочитавший походный строй всем остальным. – Ишь, разбрелись, расселись. Да в порядок себя приведут. А то лохматые все, сонные… Какой мужчина на таких посмотрит…
   Взволнованные воины плотною толпою обступили пространство, где располагались пленницы, и каждый хотел протиснуться вперёд другого, заранее наметить для себя подходящую красотку, постараться не упустить её, когда, наконец, им разрешат сделать выбор. Девушки, в свою очередь, испуганно сбивались в кучу, закрывали заплаканные лица, вновь опускались на песок, упирались, цепляясь друг за дружку – нетерпеливые выкрики собравшихся воинов заставляли трепетать самых смелых из них – ведь именно сейчас, сию минуту решится их судьба, и больше нет у них ни отсрочки, ни надежд на спасение. Оттого плачь и рыдания усилились, грозя повергнуть в хаос едва наметившиеся шеренги пленниц и тем самым затянуть едва начавшуюся процедуру дележа. Геракл не стал дожидаться, когда пленниц выстроят в ряд.
   – Воины, – обратился герой к собравшимся, – перед вами лучшие девушки Трои. Отныне они принадлежат вам. Выбирайте.
   – Но не больше трёх, – быстро добавил Оиклей.
   Возглас Оиклея потонул в довольном рёве толпы победителей. Началась неизбежная в таких случаях суета, толкотня, ссоры. Дурнушки не были нужны никому, всякий желал себе красавицу, а ещё лучше – трёх красавиц. Командиры, сразу отобравшие для себя лучших пленниц, от души забавлялись, наблюдая этот ажиотаж, заодно контролируя своих подчинённых:
   – Ты куда пятерых поволок? Сказано, не больше трёх.
   И воину пришлось отправить двоих назад, в общий строй. Их сразу забрали другие.
   – Куда второй раз лезешь? Себе выбрал – дай выбрать другим.
   – Это моя, на меня смотрела, отпусти, – сразу двое вцепились в стройную брюнетку с круглым личиком и карими глазами. Более проворный оттолкнул конкурента и, пока тот, отчаянно ругаясь, поднимался с песка, победитель, не теряя времени, потащил пленницу к своему кораблю.
   – Стой, отдай лишнюю. Куда тебе. Да не эту, – Геракл силой вырвал молоденькую красотку из жадных рук. Воин хотел было возразить, но выражение лица Геракла не допускало никаких претензий – воин отступил и тут же утешился, ухватив другую пленницу.
   – Про Иолая-то я забыл. А его что-то не видать. Вот ему и приберегу девчонку-то, – объяснил герой свой поступок. – Пусть радуется.
   Ряды пленниц таяли на глазах: воины уводили девушек на корабли, женский визг постепенно смолкал, плач становился тише.
   – Ну что, может, ещё по одной? И домой, – оглянулся Геракл на Оиклея. – А это кто? Напасть, что ли, решили? Так поздновато уже.
   Возле серого двухэтажного здания молчаливо наблюдала за происходящим толпа троянцев. Те самые люди, что поспешили в порт, как только стало известно, что захваченных пленниц повели туда – они едва не бежали, полные решимости отстоять своих дочерей и жён, отобрать их, отвести домой, казалось, взбудораженная, отчаянная толпа сейчас сметёт победителей, растопчет, разметает в клочья, тем более, что их было значительно больше, нежели воинов в порту, но, когда троянцы достигли порта, пыл как-то сам собою угас, страх постепенно взял верх, заставил сдержать естественные порывы, смолкнуть самые отчаянные сердца. И было чего испугаться: целая флотилия из шестнадцати кораблей предстала перед ними, и возле каждого корабля суетились воины. Одного беглого взгляда было достаточно, чтобы понять: готовится к отплытию войско отнюдь не маленькое, способное подавить любое сопротивление, вздумай троянцы напасть на охранявших девушек стражей – немедленно все сбегутся, выскочат из всех шестнадцати кораблей и перебьют в два счёта собравшихся здесь троянцев. Потому люди стояли в нерешительности. Они успели как раз к началу дележа и только молча наблюдали, как их дочери и жёны достаются закованным в медь чужим мужчинам, как те ссорятся из-за них, бесцеремонно и жадно хватают пленниц, волокут на ожидающие суда, а троянское небо безучастно продолжает освещать этот вопиющий разбой, эту неслыханную несправедливость, вместо того, чтобы немедленно громом небесным покарать злодеев. Троянцы сразу заметно сникли, сжались, сгорбились – от решимости не осталось и следа – они покорно ждали неизвестно чего и лишь оцепенело наблюдали за происходящим. Изредка горестный вздох раздавался в воздухе, женщины потихоньку плакали, мужчины глотали слёзы, растерянно и виновато разводя руками. Люди топтались на месте, издалека высматривая своих дочерей, боясь приблизиться, и только выплаканными глазами искали родные любимые лица, а увидев, с замиранием сердца следили за навсегда исчезающими из их жизни сёстрами, жёнами, дочерьми.
   – Они прощаться пришли, – понял Оиклей. – Пусть стоят. Они не мешают. В конце концов, троянцы – тоже люди.
   – Да разве я спорю, пусть стоят, – согласился Геракл. – С этими что делать будем? – кивнул герой на оставшихся девушек. – Может, ещё по одной?
   Никому не приглянувшиеся пленницы обречённо и растерянно стояли, сбившись в кучку. Стройных красавиц среди них уже не было, симпатичных и смазливеньких всех разобрали.
   Даже глазу отдохнуть не на чём, – подумал Оиклей. – Одна другой страшнее.
   Старый вояка небрежно бросил взгляд в смуглый ряд троянских пленниц. Кому они нужны?
   – Хватит. Достаточно. Иначе корабли потопим, – в душе Оиклея шевельнулось нечто сродни жалости, в конце концов, он и сам отец двух очаровательных девиц. Оиклей ещё раз посмотрел на троянцев, застывших в томительном ожидании. – Может, сделаем широкий жест? Проявим великодушие, так сказать?
   – То есть? – не понял Геракл.
   – По домам их распустим, – махнул рукою в сторону оставшихся девушек Оиклей. – Раз не нужны.
   – Как это распустим? Вот так просто возьмём и распустим? – от безмерного удивления глаза героя едва не выкатились из орбит.
   – Ну не можем мы их взять с собой, понимаешь? – доказывал ему Оиклей.
   – Да ты что. Это неслыханно. Над нами все смеяться будут, – возмутился Геракл. – Где это видано, чтобы просто так взять и отпустить свою добычу?
   – А почему нет? Сам посуди, остались одни дурнушки – много ты за них всё равно не выручишь, даже если покупатель найдётся, – парировал Оиклей.
   Возмущённый до глубины души герой картинно пожал плечами, развёл руки в стороны, словно говоря – такой глупости от кого от кого, но от тебя, прости, не ожидал. Так, с разведёнными руками, Геракл подчёркнуто театрально поворачивался то направо, то налево, пытаясь выразить переполнявшее его возмущение.
   – Ну ты даёшь. Где это видано, – повторял герой, пока его взгляд не остановился вновь на прижавшейся к складам толпе троянцев. Те стояли, по-прежнему молча, скорбно наблюдая издалека последние события.
   – Он нашёлся, – осенило героя. Геракл пришёл в восторг от своей идеи, и так она ему понравилась, что даже лысина героя вспотела от удовольствия.
   – Кто? – не понял Оиклей.
   – Покупатель. Причём такой, что не станет торговаться, последнее отдаст и ещё будет руки целовать. Вот они стоят – эти покупатели, посмотри, – торопливо объяснял герой Оиклею, указывая рукою в сторону ожидающей толпы. – Их родственники пусть и выкупают своих девиц.
   – Ну, много ты с них всё равно не получишь, – разочарованно ответил Оиклей.
   – Сколько получу – всё мое. Ты вообще предлагал их распустить просто так – тоже догадался. Совсем из ума выжил на старости-то лет. Эй, вы, троянцы. Вы, вы, – что есть мочи закричал Геракл. – Слушайте все. Оставшихся девушек можно выкупить, если кто желает. Заплатите – и ваша дочь вернётся домой. Наверняка у вас ещё осталось что-нибудь. Снимайте свои украшения – пусть они послужат выкупом за ваших близких.
   Геракл направился к людям, жавшимся к зданию склада и с тоской наблюдавшим за происходящим. Заметно было, что они ничего подобного не ожидали, а потому напряжённо слушали, верили и не верили – до подавленных, униженных троянцев далеко не сразу дошёл смысл обращённых к ним слов.
   – Итак, пока я не передумал, ваши драгоценности в уплату за ваших дочерей. Ну же, смелее. Идите, забирайте своих детей. Вы что, не понимаете меня?
   Угрюмые лица несколько минут тупо смотрели на героя, с трудом соображая, что такого он им сказал. Сначала по толпе прокатился неуверенный шепот, затем люди заволновались, заговорили в голос, всё ещё не веря своим ушам, но смысл обращённых к ним слов постепенно начал проясняться: забрать… можно забрать… – раздались голоса.
   Они ещё стояли, растерянно оглядываясь друг на друга, переспрашивая, снова повторяя – значит, можно? можно забрать, да? И всё-таки оставались на месте то ли из страха, то ли от неожиданности, то ли из сомнения. Геракл, которого такая невероятная тупость всегда приводила в бешенство, начал терять терпение. Он собрался было обрушить на столь бестолковый народ потоки брани, но, едва герой открыл для этого рот, как среди троянцев наметилось движение. Крупный бородатый господин неуверенной походкой первым направился к ряду пленниц. Он несколько раз обернулся, умоляюще посмотрел на Геракла – тот кивнул: давай, папаша, покажи всем пример. Пухленькая смуглая девушка громко всхлипнула и бросилась ему на шею. Отец прижал её к себе – слёзы сами покатились из глаз.
   – Погодите обниматься. Заплати сначала, – вернул их на землю Геракл.
   Отец проворно полез за пазуху, извлёк из-под одежд тяжёлую золотую цепь и без слов отдал Гераклу. Тот подбросил её пару раз, оценивая тяжесть, взглянул на затейливое плетение и, судя по всему, остался доволен, потому как присвистнул и коротко произнёс:
   – Забирай.
   Оторопевший отец несколько мгновений стоял, не в силах сообразить, что делать дальше, затем опомнился, схватил в охапку своё дитя и поспешил восвояси, всё ещё не веря такому невероятному счастью.
   – Ну? Так и будете стоять? – крикнул Геракл онемевшим от изумления троянцам.
   Что тут началось. Толпа, словно, наконец, опомнившись, пришла в невероятное волнение, задвигалась, запричитала, уцелевшие в ночном побоище отцы и матери, мужья и братья спешили выкупить своих близких: они без всякого сожаления расставались со своими драгоценностями, получая взамен дочерей, жён и сестёр, при этом считали, что дёшево отделались и уходили со счастливыми лицами. Геракл едва справлялся с нахлынувшим на него людским потоком – герою пришлось применить все свои организаторские способности, а в отдельных случаях и силу. Властный голос звучал поверх обезумевшей от счастья толпы, несколько остужая её пыл – люди суетливо и покорно выстраивались друг за другом, сквозь слёзы восторженно наблюдая, как впереди стоящие получают своих девочек.
   – Так, по одному, не все сразу, – решительно и по-деловому сдерживал их нетерпеливые порывы Геракл. Герой вполне допускал, что в такой суматохе кто-нибудь ускользнет, так и не заплатив – как раз это в его планы не входило.
   – Куда прёте? Соблюдайте очередь, – осаждал он наиболее нетерпеливых.
   – Которая ваша? Эта? – бойко раздавал пленниц герой. Пожилая пара радостно закивала головами. – Получите, – Геракл сгрёб протянутые дрожащими руками украшения – серьги и браслеты полетели на щит, счастливые родители вместе с дочерью отправились домой.
   – Что подсовываешь, старушенция? – герой вертел в руках скромные серебряные пряжки для женского платья. – Золото давай.
   Седовласая пожилая троянка умоляюще смотрела в лицо Геракла. Слёзы дрожали в уголках запавших глаз, скатывались, пропадая в бороздках морщин, потрескавшиеся губы беззвучно двигались, сгорбленные плечи то и дело вздрагивали, женщина лишь судорожно всхлипывала, не в силах произнести ни слова. Юная пленница, смуглая, кудрявая девочка с неправильными чертами лица, стояла чуть позади, ожидая решения Геракла: прошедшей ночью её родители погибли, победители вырезали всю семью, лишь чудом уцелевшая бабушка пришла выручать свою внучку.
   – Нет больше ничего? Врёшь, небось.
   Геракл взыскательно оглядел скромный старушечий наряд. С неё, и правда, взять больше нечего.
   – Ладно, так и быть. Я сегодня добрый. Можешь забирать, – великодушно разрешил Геракл.
   Старуха засуетилась, едва не бросилась к ногам благодетеля – девочка поднимала её с песка, стремясь поскорей уйти отсюда: мало ли, сейчас этот огромный лысый начальник возьмёт, да передумает – что тогда делать? Геракл тем временем небрежно бросил пряжки в общую кучу – на его перевёрнутом щите скопилось изрядное количество всяких украшений, отданных троянцами. Герой довольно потирал руки: его затея удалась, импровизированный торговля спорилась, золотая горка на щите всё росла, люди бойко разбирали своих девиц – через каких-нибудь полчаса ряд пленниц сократился до двадцати человек. Девушки, ожидавшие, что их тоже придут выкупать, теперь стояли с поникшими лицами и только испуганно жались друг к дружке, ведь других освобождали у них на глазах, а за ними так никто и не пришёл. Огонёк надежды, так ярко и близко вспыхнувший прямо перед ними, постепенно угасал, толпа троянцев быстро таяла. Да и кто мог за ними прийти? Их родные погибли или перепуганные до сих пор отсиживались, а потому не знали, что происходит в порту. Сёстры Гесионы растерянно стояли среди оставшихся пленниц – избитая, с заплывшим лицом Астиоха и рыженькая толстушка Килла не понадобились никому. В числе прочих дурнушек они то и дело смотрели в сторону города – быть может весть о возможности выкупа разнеслась по Трое и какой-нибудь опоздавший придёт, чтобы спасти их. Но время шло, оно неумолимо бежало, ряды пленниц таяли, и вместе с ними таяла надежда: ведь мы ни кто-нибудь, мы троянские царевны и братик с нами – почему никто не пожелал выручить нас из беды? Троянцы в самом деле отводили глаза, если им случалось встретиться взглядом с дочерьми Лаомедонта – своих бы выкупить, не до чужих нынче. Те из троянцев, чьи дочери и жёны приглянулись победителям, а потому прямо у них на глазах были уведены на корабли, не испытывали ни малейшего желания выкупать чужих дочерей, пусть и самого царя – в горе люди покидали порт, даже не взглянув на ожидавших избавления пленниц.
   – Там опять что-то делят без меня.
   Теламон, случайно заметивший издалека, как грузный пожилой троянец что-то снимает с руки и передает Гераклу, забеспокоился. Молодой человек оказался в порту много раньше колонны пленниц, не теряя времени даром, Теламон выбрал для себя корабль, на котором он отправится домой. А выбрав, принялся грузить на него свои трофеи, тщательно укладывать приобретенное добро, чтобы не дай бог не помять, не повредить, не испортить свои сокровища. Затем Теламон принялся обходить прочие суда – всё, что казалось ему наиболее красивым и ценным, он перетаскивал с палубы другого корабля на свой, причём его острый глаз каждый раз примечал всё новые и новые трофеи – Теламон запыхался, устал, но об отдыхе даже не помышлял. Он так увлёкся, что пропустил начало дележа пленниц – мало того, его хозяйственный пыл оказался настолько заразительным, что Иолай примкнул к нему – так вдвоём, они выбирали каждый для себя понравившиеся вещи, стараясь при этом поразить воображение друг друга. От столь увлекательного занятия их не смогли оторвать ни крики и визг пленниц, ни сам вид девушек, которых воины волокли на свои корабли.
   – Кажется, мы что-то пропустили, – сделал вывод Иолай, наконец-то поднявший голову от своих сокровищ.
   – Ещё не поздно, – сейчас только отнесу вот эти вазы, и пойдём, узнаем, в чём там дело.
   Теламон подхватил две напольные вазы прекрасной работы и шустро перенёс их на свой корабль. Спустя несколько минут друзья спешили к месту импровизированного торга, затеянного Гераклом.
   – Вот они. Явились, наконец, – приветствовал Иолая и Теламона герой. – Я тут девиц ваших стерегу, а они гуляют неизвестно где. Получите в целости и сохранности, я сам выбирал. – Геракл подтолкнул Иолая к молоденькой черноволосой красотке. – Ну, что скажешь? Хороша? А ты что стоишь? Ступай к своей невесте, дуралей.
   Гесиона по-прежнему находилась в группе девушек, предназначенной начальникам похода. Троянская царевна не спускала глаз со своих сестёр, с замиранием сердца она следила за тем, как воины выбирали для себя девушек – вот один грубо вцепился в Киллу, сорвал с неё платок, схватил за подбородок, остался недоволен и грубо отпихнул её, поспешив к следующей девице. Другой пробурчал: «Толста слишком, прочь с дороги», – и исчез в суматохе. Астиоху едва не затоптали в этой кутерьме, воины окидывали её с ног до головы равнодушными взглядами и проходили мимо, кто-то сильно толкнул её, Астиоха упала на песок – младший брат склонился над нею, Килла помогла ей подняться. Так они и держались втроём до конца, терпя тычки и молчаливо снося брань, а мимо них волокли упиравшихся пленниц. Наконец, ажиотаж завершился, дикий довольный смех и отчаянные вопли понемногу начали стихать, пространство очистилось – Астиоха, Килла и Подарк оказались среди оставшихся пленниц. Несколько минут неопределённости, а затем выкупленные девушки стали одна за другою покидать ряды невольниц, возвращаться в Трою, остальные завистливо смотрели им вслед: вот счастливицы, как им повезло – оказалось, для счастья в подобных обстоятельствах и надо-то совсем немного: не блистать красотой и иметь живых родственников. Троянским царевнам, как мы знаем, надеяться и рассчитывать было не на что. Когда, наконец, стало понятным, что всех, кого могли и хотели выкупить, уже выкупили, оставшаяся группа пленниц совершенно пришла в уныние – вновь возникла неопределённая пауза – все смотрели на довольного собой Геракла, ожидая, что ещё придёт в голову этому герою.

14. Подарк становится приамом

   Гесиона со страхом и тревогой ожидала, чем завершится наступившая после столь бурных торгов непредвиденная заминка, ведь её сёстры и братик по-прежнему находились среди оставшихся пленниц. Серые глаза Гесионы попеременно останавливали взгляд то на них, то на герое – два воина в медных доспехах (Видимо опоздавшие – решила Гесиона), спешили, обходя брошенные телеги и подводы, к месту прошедших торгов.
   Сейчас они заберут моих сестричек, – неожиданно для самой себя решила Гесиона, – я их больше никогда не увижу.
   От этой мысли ей стало совсем скверно, царевна пристально и враждебно смотрела на подходивших воинов: вот этот, что справа, белобрысый такой, или мне кажется? Да, да, что-то знакомое: походка, фигура, светлые волосы до плеч – да, определённо, хотя я не уверена…
   Мысли Гесионы побежали по кругу, смешались, спутались – она ещё толком не рассмотрела, он ли это, но уже знала, чувствовала, что это он. И, словно в подтверждение её лихорадочных догадок, едва Иолай и Теламон поравнялись с Гераклом, тот принялся что-то говорить им – Гесиона не расслышала слов, а в довершении указал рукою как раз туда, где она находилась. Теламон бросил заинтересованный взгляд на перевёрнутый щит, вздохнул, прекрасно понимая, что эта груда драгоценностей достанется не ему, и развернулся, намереваясь идти в сторону пленниц. Солнечные блики отразились от доспехов, на мгновенье ослепив девушку; светлые локоны, голубые глаза на чуть удлинённом загорелом лице – да, это он, её несостоявшийся жених, и он идёт к ней, о боги, как же это?
   Не может этого быть, – вопреки всему повторяла про себя Гесиона. Зачем он здесь? Почему? – паниковала царевна, а её мысли метались в беспорядочной чехарде, ясно отражаясь на взволнованном покрасневшем лице. Дрожащие руки тем временем поправляли сбившийся палантин, теребили серёжку, девушка выпрямилась, невольно подавшись вперёд, опустила глаза, но через миг они, против её воли, вновь робко взглянули на него, чтобы опять спрятаться под тенью длинных ресниц. Словом, сердечко её трепетало, она хотела этой встречи и боялась её, трёхлетней давности обида вновь заговорила в ней: как он мог тогда отказаться, как? Но… теперь он снова здесь. И он идёт к ней. Не может этого быть. Те несколько минут, пока Теламон шёл к Гесионе, показались троянской царевне бесконечными, мучительными и в то же самое время пронзительно желанными. Теламон, в пылу грабежа совершенно забывший о ней, Теламон, упустивший из виду саму причину, по которой он вновь оказался в Трое, Теламон, чьи мысли были до сих пор заняты лишь количеством раздобытого добра, вдруг, когда твёрдая рука Геракла решительно направила его к Гесионе, уже не мог оставаться равнодушным. Изящная белокурая красавица с большими серыми глазами, нежная, пленительная, щёки горят румянцем, ротик призывно полуоткрыт, а грудь, а бёдра, ножки – всё это теперь предназначалась для него, кто устоит? В свои пятнадцать лет Гесиона была красива, в восемнадцать расцвела совершенно – наш Теламон не мог отвести от неё восторженных глаз. До сих пор в нём жила лишь досада, изрядно приглушённая временем – при виде девушки, спасённой им три года назад, все желания и чувства Теламона вспыхнули с новой силой, сердце отозвалось волнительным трепетом, будто не было этих трёх лет, будто ничто не разделяло их, и для счастья больше нет никаких преград. Теламон словно не шёл по песку, он летел к ней – стоило, всё же стоило ради этой встречи пересечь море, пройти весь долгий путь, разрушить троянские стены, ведь для любви не бывает преград. Они, словно испугавшись множества посторонних глаз, и потому внезапно оробев, несколько минут стояли молча напротив друг друга.
   Что же ты? – спрашивали серые глаза, и трепетные ресницы вздрагивали, сводя Теламона с ума.
   – Ничего не бойся, ты теперь со мной, – это были первые слова, что смог, наконец, произнести онемевший от избытка чувств Теламон. – Уйдём, уйдём отсюда, – молодому человеку не терпелось остаться с Гесионой наедине, ведь им так много нужно сказать друг другу.
   Её рука оказалась в его руке, Гесиона сделала несколько шагов и остановилась. Как ни хотелось ей поскорей остаться с Теламоном с глазу на глаз, как бы не заглушало всё остальное внезапное смешение чувств, а совсем забыть о своих родных, а тем более оставить их в столь отчаянном положении Гесиона никак не могла.
   – Как я уйду? Там мой братик и сёстры. Вот они стоят. Что будет с ними? – серые глаза вопросительно смотрели на Теламона.
   Молодой человек растерялся. Какие ещё сёстры – братья? Ему-то они зачем? Но Гесиона с такой надеждой смотрела на него, так переживала за своих близких и ждала ответа, что просто отмахнуться от неожиданно всплывшего осложнения нечего было и думать.
   – Сейчас всё уладим, – решительно заявил Теламон. – Не волнуйся.
   Так вдвоём, они и направились к Гераклу, всё ещё пребывавшему в раздумье, куда девать оставшихся пленниц – те покорно стояли, сбившись в кучку, время от времени бросая косые взгляды на героя. Подарк со всех ног бросился к Гесионе, прижался к сестре, уткнулся лицом в складки её широкой ночной сорочки. Килла и Астиоха сделали несколько неуверенных шагов по направлению к ним: и без того напуганные девушки боялись навлечь на себя гнев этого лысого начальника, что всё утро издевался над ними.
   – Ну, что надумал, Геракл? Нам пора отправляться. Всё давно готово. Только тебя ждём, – дружелюбным тоном начал Теламон.
   В самом деле, большинство воинов заняли свои места на ожидавших судах, порт опустел, лишь кучки ненужного хлама, тела погибших накануне троянцев, битая посуда и брошенные как попало подводы, зачастую перевёрнутые колесами вверх, – жуткий, но вполне объяснимый бардак царил на ещё недавно ухоженной и чистой территории порта. Лишь здесь, у второго причала стояла небольшая группа пленниц, да пара охранявших их воинов переминалась с ноги на ногу, бросая вопросительные взгляды на своего командира. Иолай давно увёл свою красотку на корабль, Оиклей последовал за ним, сопровождая девушек, предназначенных для начальства – только сам Геракл всё медлил возле заваленного золотыми украшениями щита.
   – Знаю, знаю. Подождёте чуток. Может, кто придёт за этими вот, – недовольно пробурчал герой.
   – Зря надеешься. Никто не придёт. Отпусти их. Пусть идут домой, – Теламон решил выступить парламентёром за всех пленниц сразу.
   – Ты что, на радостях белены объелся? – огрызнулся Геракл. – Как это идут домой? Ты в своём уме? Мы их продадим в первом же порту.
   Оттого, что он никак не мог сообразить, как поступить с оставшимися пленницами, герой злился сам на себя и на всех сразу, прекрасно понимая, что напрасно теряет время – Геракл только и ждал, с кем бы повздорить. Потому он живо и даже с некоторым удовольствием набросился на подвернувшегося под горячую руку Теламона. Геракл раздражённо ткнул пальцем в сторону девушек.
   – Смотри, какая пышечка вот эта рыженькая, даром что не красавица, – и, предупреждая все возможные возражения Теламона, отрицательно замотал лысой головой. – Нет, я так не согласен. Не согласен я, – Геракл бросил раздражённый взгляд на Гесиону, прижимавшую к себе брата. Герой недобро ухмыльнулся. – Эта красотка из тебя верёвки вьёт. А из мальчишки слугу сделаем – паренёк шустрый, сразу видно, – нарочно повысил голос Геракл.
   Гесиона побледнела, крепче прижала Подарка к себе.
   – Геракл, это царевич Трои. Отпусти его. Он совсем ребёнок. Его место здесь, – пытался остудить героя Теламон.
   – Что ты заладил: отпусти, отпусти. Ишь, добрая душа. Царевич Трои… Значит он им всем так нужен, что до сих пор ни один троянец не захотел его выкупить, – продолжал Геракл. – Клянусь, я бы много не запросил. Да я этого мальчишку сам лично продам, если через пять минут никто за ним не явится.
   – Можно… Можно мне. Я, я выкуплю его. И сестёр…
   Голос Гесионы срывался от волнения и страха, слёзы заблестели в больших серых глазах, тревога омрачила черты её лица, только бы он позволил ей, ведь какая разница, кто заплатит за них? Отчаяние придало ей сил – Гесиона мягко освободилась из объятий брата и решительно выступила вперёд, словно закрывая собой своих близких. Искрящийся палантин, до сих пор покрывавший голову Гесионы, оказался в дрожащих руках:
   – Вот, возьмите. Это за Подарка.
   Шитый золотом палантин заиграл на солнце, неведомые птицы зажглись яркими красками, лёгкая ткань переливалась всеми цветами радуги, шёлк бахромы нежно скользил по рукам – следующие несколько мгновений Геракл, словно завороженный дикарь, смотрел на роскошную ткань, затем выхватил её из тонких рук, повертел так и сяк и в полном восхищении одобрительно крякнул.
   – А это за сестёр, – спешно добавила Гесиона.
   В её руках блестели впопыхах снятые серёжки.
   – Этого хватит? – спросила она.
   Геракл придирчиво рассматривал маленькие серьги – золотые капельки утонули в грубой мужской ладони.
   – Браслет тоже снимай.
   Гесиона подчинилась. Драгоценности полетели на щит, палантин лёг на широкие плечи героя – вполне довольный обменом Геракл взглянул прищуренными глазами на выкупленных пленников и широко оскалился:
   – Подарок говоришь? – намеренно искажая имя мальчика, рассмеялся герой. – Нет, голубушка. Он теперь купленный. Ваш царевич теперь никакой не подарок, он Приам – купленный значит. Все слышали?
   Несмотря на только что отданный выкуп, все присутствующие, включая Теламона, словно пригвождённые к месту, испуганно застыли и лишь боязливо смотрели на героя, прекрасно понимая: все они ещё во власти этого человека. А тот, как ни в чём ни бывало, продолжал свою тираду, не обращая внимания на испуганные лица.
   – Ваш царь, троянцы, купленный, как простой раб, – гремел на весь порт герой. – Как все вы, стоит мне только захотеть, вы – ничтожные, жалкие, ни на что не способные, вы все – рабы. Так пускай раб и правит в Трое. Я сегодня добрый. Отныне ваш царь – Приам.
   Напоследок Геракл громко расхохотался, весьма довольный собой, затем подхватил с песка тяжело нагруженный золотом щит и отправился к своему кораблю, по пути то и дело сотрясая троянские окрестности:
   – Ваш царь – купленный, он – Приам, Приам, слышите? При-ам. Вот так-то.
   Все молча смотрели ему вслед, не в силах двинуться с места. Магия завораживающей дикой силы, что заставляла безропотно подчиняться ему, чувствовалась в этом человеке, но герой ушёл, и народ потихоньку стал приходить в себя. Первым опомнился Теламон.
   – Ну, что стоите, разинув рты? Быстро по домам.
   Обрадованные пленницы, наконец, очнулись, засуетились, пустились в сторону Трои едва не бегом. Теламон терпеливо дожидался в сторонке, пока Гесиона прощалась со своими близкими. Она плакала, сквозь слёзы шептала им сокровенные слова, нежно обнимала сестёр и брата, теребила его каштановые волосы – Подарк (то есть Приам) прижался к ней, заливаясь слезами.
   – Я люблю тебя, сестрёнка, очень-очень люблю, – твердил мальчик.
   – Я тоже люблю всех вас. Где бы я ни оказалась, я всегда буду любить вас. Да хранит вас моя любовь. Прощайте, мои дорогие.
   И она ушла навсегда. Теламон отвел её на свой корабль – Гесиона без конца оборачивалась, чтобы ещё, в последний раз, увидеть своих любимых. Итак, она уходила, а мальчик сквозь пелену слёз смотрел ей вслед. Навсегда в его памяти остался этот яркий солнечный день, тяжело осевшие в зелёные воды пролива чужие корабли, поднимавшие паруса на фоне безоблачного неба, закованный в медь белокурый воин, уводивший сестру, её красивое печальное лицо, тепло её рук, тревожный взгляд серых глаз, душистый запах её светлых локонов, её бесконечная нежность, безграничное самопожертвование и отчаянная смелость, благодаря которым он остался в родном городе. С годами образ утраченной сестры, всегда жертвовавшей собой ради других, становился возвышенным, сияющим, неземным, божественно-прекрасным. И всю жизнь царь Приам испытывал чувство вины оттого, что не знал, куда увёз её этот грек, где она и что с нею стало. Он не раз пытался разыскать сестру, вернуть в родную Трою, но все поиски оканчивались ничем.
   Но не станем забегать вперёд. Скажем только, что флотилия Геракла без потерь достигла родных берегов. Все участники похода привезли домой невиданное до сих пор количество трофеев – их встречали как настоящих героев. Весть о богатой добыче, захваченной в далекой Трое, быстро облетела все греческие города – пока одни воспевали небывалый подвиг отважных героев, другие удивлялись и завидовали, теперь всем стало совершенно очевидно: там, за морем есть роскошные богатые города, где при случае можно неплохо нагреть руки.
   Что касается Теламона, то он с помпой прибыл на Саламин. Как он разбирался со своими женщинами, что сказал жене – неизвестно, известно только, что вскоре у маленького Аякса появился братик, названный Тевкром.
   На сём, я думаю, можно завершить рассказ о первом походе греков против Трои. Впереди нас ждёт десяток-другой спокойных лет, что знаменуют собой смену поколений.

Виктория Горнина Троя. История первая. Первый поход греков против Трои