Игорь Кветной
30 величайших открытий в истории медицины, которые навсегда изменили нашу жизнь. Жизни ради жизни. Рассказы ученого клоунеля

   Виктор Шендерович, писатель:
   Кто-то из великих заметил, что можно считать дилетантом любого, кто не сможет объяснить пятилетнему ребенку, в чем заключается его работа. Книга «Жизни ради жизни» написана профессионалом, причем профессионалом с очевидным литературным даром.
   Автор погружает читателя в мир своей любимой науки, он рассказывает о ней и ее героях легко и увлекательно. Какие лица, какие имена: Илья Мечников, Луи Пастер, Кристиан Барнард…
   Лицо самого автора мне тоже глубоко симпатично, причем довольно давно – все полтора десятка лет, что мы знакомы.
   В общем, прочитайте эту книгу – не пожалеете!

   Эдуард Айламазян, академик Российской академии медицинских наук, заслуженный деятель науки РФ, профессор, директор Института акушерства и гинекологии им. Д. О. Отта, Санкт-Петербург:
   С большим интересом читал прекрасную книгу замечательного ученого, которого близко знаю и с которым с удовольствием вместе работаю много лет.
   Очень хочу, чтобы эту книгу прочитало как можно больше молодых людей – студентов медицинских вузов, начинающих врачей и не только их, а всех тех, кто стремится к знаниям и высотам в любой своей профессии. Пусть пример героев книги – выдающихся медиков – вдохновляет их в этом стремлении…

   Ирина Пилюшенко, Радиоведущая станции «Европа-Плюс», Республика Беларусь:
   Книга известного в России и за рубежом специалиста в области медицины, профессора Игоря Кветного посвящена не столько вопросам данной области, сколько общекультурным ценностям, а именно вкладу ученых разных стран в развитие человеческой цивилизации. Для меня было удивительным то, что он сумел в столь «скучных» проблемах найти человеческое начало, сделать их понятными для весьма широкого круга потребителей. Эти материалы можно безо всяких купюр, без скидок на усредненного слушателя транслировать в эфир, при этом не бояться упрощений с одной стороны, а с другой – быть непонятными. Книга профессора И. Кветного – подлинный образец высокого научно-популярного стиля, столь редкого в наши дни. Я не только рекомендую ее прочитать, так как сама увлеклась этим, но и считаю важным использовать материалы книги в своей работе на радио.

   Георгий Финин, ректор Университета Дружбы Народов (Киев, Украина), доктор физико-математических наук:
   Замечательная книга выдающегося ученого написана прекрасным русским языком, изобилует интересными фактами и, безусловно, послужит великому делу популяризации науки. Любой читатель найдет в ней очень много интересного и полезного.

   Игорь Хаймзон, заведующий кафедрой биофизики и медицинской информатики Винницкого национального медицинского университета им. Н. И. Пирогова (Винница, Украина), доктор технических наук, профессор:
   С большим вниманием прочитал книгу профессора Игоря Кветного. Популярно изложить важные научные проблемы, ознакомить широкого читателя с перипетиями жизни гениев – тяжелая задача, с которой автор прекрасно справился, создав интересное, захватывающее, сложное, но не утомительное произведение о выдающихся медиках.

   Павло Молчанов, доктор наук, профессор, ведущий ученый-исследователь аэрокосмического научно-исследовательского центра AMPAC (Балтимор, США), IEEESeniorMember:
   Интересная популярная книга Игоря Кветного, безусловно, привлечет внимание широкого круга ученых, исследователей и просто читателей, интересующихся историей науки и медицины, в частности. Получил настоящее удовольствие при чтении книги. Автором проделана колоссальная работа по сбору интересных фактов, что в сочетании с талантом рассказчика позволило ему создать действительно прекрасное произведение, способное стать бестселлером среди научно-популярной литературы.

   Сергей Гамов, заслуженный артист России Актер Санкт-Петербургского театра на Литейном:
   Когда я учился в Театральном институте, услышал от педагога по зарубежной литературе фразу: «Нет плохих и хороших людей… Весь мир делится на… просто людей и…музыкантов…»
   Я на всю жизнь запомнил это высказывание, часто возвращаюсь к нему, трактуя по-своему…
   Существуют в этом хрупком мире люди, обывательски проживающие череду своих дней. И есть музыканты – неравнодушные, тонко чувствующие вибрации Космоса, сохраняющие опыт цивилизации, обогащая и приумножая его.
   Быть просто Человеком, возможно, просто… Быть, жить Музыкантом – наверное, сложнее… Свое дарование, свою чувственность Музыкант вынужден защищать самоиронией, что, в сущности, тоже служит проявлением широкой творческой натуры и творческого подхода и к себе, и ко всему происходящему.
   Ученый Игорь Кветной, в самом начале этой книги назвавший себя клоунелем, тем самым определив тональность и ритм своего повествования, – один из музыкантов оркестра Вселенной. Преуспев в медицине и обладая творческой натурой, он не только доступным языком погружает нас в свой сложный мир, но и вместе с нами проживает грандиозные события, сопереживает открытиям гениев, которые уже послужили и еще послужат во благо человечества, состоящего из просто людей и музыкантов, – во благо всего живого на планете.
   Не пропустите это увлекательное и познавательное чтение – путешествие во времени и пространстве! Не упустите возможности общения с интересным и талантливым современником посредством этой книги!

   Аркадий Эйзлер, писатель, Вена, Австрия:
   Эту книгу хочется и надо читать не потому, что она просто написана. Хотя автор не позволяет себе снизойти до фамильярности, похлопывания читателя по плечу, периодически вставляя обращения «дорогой читатель». Это совсем не обычное пересказывание фактов и событий, ставших поистине звездными вехами в череде открытий мировой медицины, каждый раз показывая человечеству новые пути познания самого себя. Тривиальность изложения подобных историй уже дошла до банальностей и стала уделом многочисленной армии хроникеров, журналистов и газетчиков, которые, как бы мимоходом, обращаются к великому прошлому, особенно в связи с очередными юбилеями. Предложенная автором работа лишена всей этой поверхностной пыли и представляет глубоко продуманное повествование о кропотливом труде великих ученых, их судьбах, борьбе идей, поражениях и победах, непониманиях и признаниях. Словом, обо всем том, что характеризует жизнь творцов, целой плеяды талантливых людей, которых объединяет одно – умение увидеть в калейдоскопе будней новое. Все это умело удалось проследить и объединить автору в единый сюжет, который делает книгу остросюжетной и увлекательной для читателя.

   Александр Фишер, джазовый музыкант и колумнист:
   Все мы, с раннего детства и до глубокой старости, зависим от своего здоровья, страдаем различными недугами и вынуждены посвящать лечению свои силы и время, в большей или меньшей степени. И в то же время, все мы – дилетанты, не знающие подчас элементарного о своем организме и вверяющие свое здоровье другим людям – профессионалам медицины, врачам. Как известно, врачи любых специальностей очень долго учатся, чтобы быть допущенными к пациентам, но лишь некоторые из них, наиболее талантливые и пытливые, становятся учеными от медицины, совершают глобальные открытия в этой сложнейшей и многослойной из наук.
   Книга профессора Игоря Кветного знакомит нас с историей медицины и ее выдающихся людей, начиная с незапамятных времен и до наших дней. Написанная ясным и доступным языком, она, по моему мнению, заинтересует многих из нас, дилетантов, и побудит больше размышлять о собственном здоровье, о проблемах и успехах современной медицины и познакомит с фактами из жизни некоторых выдающихся ученых.

   Дмитрий Филатов, редактор, литератор, журналист:
   Каждый из нас рожден и жив благодаря Медицине, этому дивному сплетению науки с искусством. Открытия великих врачей, о судьбах которых рассказывает книга Игоря Кветного, победили инфекции, дали дорогу новым методам диагностики и лечения тяжелых заболеваний – и тем продлили людской век. Автор, сам известный профессор-медик, уверенно ведет читателя по многовековому миру «своей медицины», держит его внимание благодаря своему таланту популяризатора науки, дару редкому и дорогому. Такие книги лечат от неуважения к врачам и достойны не только прочтения, но и переиздания – чего я от всей души желаю этому труду.

   Елена Терновая, ведущая солистка Санкт-Петербургского государственного театра «Зазеркалье», заслуженная артистка России, лауреат Международного конкурса, лауреат Национальной театральной премии «Золотая маска»:
   Читала книгу профессора И. М. Кветного с неослабевающим интересом. Прекрасный язык, увлекательные сюжеты жизни и преданного служения врачеванию. Действительно, люди отдали свои жизни ради жизни других людей… Умная, талантливая, очень полезная книга! После ее прочтения понимаешь, как хрупка наша жизнь и какие блестящие достижения ума, таланта и рукоделия Врачей берегут здоровье Человека! Книга написана блистательно, с легким юмором, присущим автору и в жизни. Советую всем прочитать ее и получить истинное удовольствие, а я с огромным нетерпением буду ждать новых историй, написанных замечательным клоунелем…

   Игорь Моисеевич КВЕТНОЙ – врач, патолог, руководитель крупного отдела в старейшем медицинском научном учреждении России – всемирно известном Институте акушерства и гинекологии имени Д. О. Отта Российской академии медицинских наук, основанном в Санкт-Петербурге еще в 1797 году. И. М. Кветной – доктор медицинских наук, профессор, заслуженный деятель науки РФ. Его вклад в молекулярную медицину отмечен престижными научными наградами – премией Правительства РФ, премией Ленинского комсомола, премией им. В. Х. Василенко РАМН, Пирсовской премией Королевского микроскопического общества Великобритании. Он автор и соавтор более 500 научных публикаций, в том числе – 22 монографий, трех учебников и трех научно-популярных книг. И. М. Кветной – лидер крупной научной школы патологов, эндокринологов, нейробиологов, под его руководством защищено 20 докторских и 34 кандидатских диссертации.

   А почему автор – клоунель? Что это за образ? Как он возник?
   «…Клоун, на мой взгляд, – это особое отношение к жизни, я уверен, что клоуны смеются всегда грустя, а грустят, всегда смеясь… Однажды, в 1996 году, на прощальном банкете после закрытия международного конгресса по биомедицине в Йорке, где мне посчастливилось быть удостоенным Пирсовской премии – престижной награды Королевского микроскопического общества Великобритании, сидя с коллегами за столом, накрытом… на железнодорожном перроне в зале бывшего депо, а ныне музея королевских железных дорог, мы беседовали о разных коллизиях жизни, и я в произносимом тосте назвал себя клоуном… Все посмеялись, а мой друг и коллега профессор Рассел Рейтер из США (очень известный нейроэндокринолог) заметил: „Нет, ты не клоун, ты колонель медицинской армии по положению и заслугам“, опять все посмеялись… Так и разошлись и разъехались по разным странам и своим лабораториям. Вернувшись, я рассказал об этом своим ученикам, и они тут же из двух слов „клоун“ и „колонель“ придумали новое „клоунель“ и в этом образе я живу уже 20 лет. Говорят, он мне подходит…»

Моя медицина (вместо предисловия)

   Рассказы, составившие эту книгу, были написаны в разное время, в разных городах и странах, часто после работы в зарубежных лабораториях, когда, придя домой, я оставался один, скучал по родным и друзьям и находил отдушину в этом творчестве.
   Многие герои моих очерков жили в тех же городах, где я о них писал, и работали в тех же университетах, где работал я, только на полвека, а то и на несколько столетий раньше…
   Я бродил по улицам древних городов, вокруг текла чужая жизнь, люди спешили по делам и на свидания, я заходил в кафе, траттории, бистро, ресторанчики, пил разный кофе и другие напитки, время возвращалось вспять, мои герои оживали, я мысленно с ними разговаривал, возникала разорванная связь времен и таким образом собиралась моя история медицины через мои научные гастроли с лекциями и семинарами по различным университетам мира.
   А началась эта научная «гастроль» в 1988 году, когда в стране, которой сейчас нет, началась «перестройка», всевластная партия коммунистов ослабила разные запреты, в том числе и на выезд за границу в служебные командировки людям, как было принято говорить «с инвалидностью по пятому пункту…» (для молодых читателей поясню, что пятый пункт в советском паспорте определял национальность гражданина…) – я часто вспоминаю, как до этого, году в 1984 меня пригласили с лекциями в университет Цюриха, я принес приглашение в международный отдел Института радиологии в Обнинске, где тогда работал, и весьма строгая дама, ведавшая этим отделом, мне сказала: «Вы же взрослый человек и должны понимать, что с Вашим фенотипом за границу не ездят…».
   Но времена, слава богу, сменились, сейчас, правда, возникают другие ограничения в нашей нескучной жизни (но, слава богу, не по фенотипу) и с тех пор я с прежним фенотипом с удовольствием научно гастролирую…
   Однажды в Валенсии, зайдя на почту отправить корреспонденцию, я увидел, что служащий почтамта наклеивает на мой конверт марки, среди которых была марка с портретом выдающегося испанского ученого – биолога и медика Сантьяго Рамона-и-Кахаля.
   И у меня появилось желание посылать мои очерки в конвертах с марками, изображающих моих героев, своим друзьям, коллегам, детям, родным и, если я находил такие марки, я покупал их по две штуки – одну наклеивал на конверт, и мой герой отправлялся в путешествие через моря, океаны, горы и равнины, а его двойник оставался со мной, наклеенный на первую страницу рассказа о нем…
   Со временем рассказов накопилось много, часть из них печаталась в журналах и сборниках, часть – нет, о многих я рассказывал в своих лекциях и на семинарах и мои ученики просили собрать всех героев воедино на страницах одной книги, чтобы они не потерялись и могли бы предстать перед читателем, приглашая его в путешествие по миру Медицины. И я это сделал… Как получилось – судить читателям, я же, работая над книгой, пережил много приятных минут воспоминаний о своих научных гастролях, которые продолжаются и сейчас, но это уже тема другой книги…
   Перед тем как пригласить читателя начать путь в мир Медицины по страницам этой книги, конечно, следует объяснить, почему и как автор именует себя клоунелем. Что это вообще за образ? И как он возник?
   Все очень просто. Несмотря на то, что я живу на свете уже достаточно много лет и долго работаю в медицине, я не могу быть «зверино серьезным», это знают и родные, и сотрудники, а мой любимый внук Матвей (он же Мотя) говорит, что у него дедушка просто клоун! Наверное, он прав.
   Я с детства люблю клоунов, мой дед по маминой линии (несмотря на высокий пост директора объединения леспромхозов Украины еще при Сталине, а это были ох какие серьезные времена…) веселил домочадцев воскресными утренними выходами в женском бабушкином халате с подушками, спрятанными на груди и создававшими грандиозный женский бюст, распевая арии из оперетт Кальмана, которые он обожал… А что в этом плохого?

   …Клоун, на мой взгляд, – это особое отношение к жизни, я уверен, что клоуны смеются всегда грустя, а грустят, всегда смеясь…
   Однажды, в 1996 году, на прощальном банкете после закрытия международного конгресса по биомедицине в Йорке, где мне посчастливилось быть удостоенным Пирсовской премии – престижной награды Королевского микроскопического общества Великобритании, сидя с коллегами за столом, накрытом… на железнодорожном перроне в зале бывшего депо, а ныне музея королевских железных дорог, мы беседовали о разных коллизиях жизни и я в произносимом тосте назвал себя клоуном…
   Все посмеялись, а мой друг и коллега профессор Рассел Рейтер из США (очень известный нейроэндокринолог) заметил: «Нет, ты не клоун, ты колонель медицинской армии по положению и заслугам», опять все посмеялись… Так и разошлись и разъехались по разным странам и своим лабораториям. Вернувшись, я рассказал об этом своим ученикам и они тут же из двух слов «клоун» и «колонель» придумали новое «клоунель» и в этом образе я живу уже 20 лет.
   Говорят, он мне подходит…
   Вот такая простая история… Так что «прошу любить и жаловать», и теперь ученый клоунель приглашает читателя пуститься с ним в путешествие по миру его Медицины…

Паломничество в древнюю медицину

   Научная жизнь складывается из нескончаемой цепи обнаружения различных, ранее неизвестных фактов, анализа их, создания гипотез и теорий, которые порождают все новые и новые проблемы. Эстафета поиска переходит от одного ученого к другому, преемственность поколений рождает преемственность открытий.
   Научные открытия неотделимы от судеб ученых, от их человеческих черт, характеров, настроений, переживаний. Случайного не бывает ничего, все события так или иначе взаимосвязаны и предопределены предыдущими. За внезапным озарением стоят годы упорной учебы и труда, за именем ученого – его образ специалиста и гражданина.
   Личности и идеи неразрывно связаны. Именно поэтому всесторонне и объективно оценить сущность научного открытия можно только представляя себе автора, его жизнь и судьбу, психологию и окружение. История науки не только имеет право на существование, ведь незнание истории предмета неизбежно ведет к ее вырождению.
   У каждой науки есть свое начало, своя история, свои «святые» события. Наиболее значимые из них, обусловившие современные достижения медицины, произошли в XVIII–XX столетиях, но нельзя забывать и о тех открытиях, которые были сделаны очень и очень давно. Значение этих открытий непреходяще, они заложили основы сегодняшней медицины.
   Верующие совершают паломничество к святым местам. В этой традиции – дань глубокого уважения к историческим корням религии, ибо без знания истории не познаешь настоящего. Поэтому в самом начале нашего рассказа давайте станем паломниками и отправимся в короткое путешествие по «святым местам» древней Медицины.

Истоки медицины

   Истоки медицины, как и вообще всей человеческой культуры, теряются в глубине веков. Лишь только начиная с VII века до нашей эры древняя письменность стала повествовать о развитии врачевания.
   В древней Греции расцвет культуры и искусства сопровождался формированием различных культов, в центре которых находился боги-покровители. Поскольку боги обитают вне Земли, то на ней создавались особые святилища – храмы, в которых собирались верующие.
   Богом медицины с VII века до раннего христианства являлся Асклепий. Посвященные ему храмы были построены по всей Греции. Развилась особая ветвь греческой медицины – храмовая медицина.
   Самым ярким образцом такого святилища был древний город Эпидавр на Аргольском полуострове. Его избрали местом построения храма якобы по той причине, что здесь был похоронен сам бог – Асклепий. Это было грандиозное даже по сегодняшним меркам сооружение – центр всей местности занимал храм, вокруг него расположились театр, стадион, ипподром, жилые дома служителей культа и целый ряд других зданий. Великолепная природа, обилие зелени и бездонное голубое небо составляли картину непоколебимого покоя и отрешения от мирских сует. Из ближайших окрестностей и издалека сюда брели, ехали в экипажах и повозках больные люди. Профессор истории медицины в Йене (Германия) Т. Мейер-Штейнег так описывает обряд врачевания в Эпидавре:

   Приток ищущих исцеления приобретал особенные размеры в праздничные дни, посвященные богу. Больные готовились к лечению при помощи различных религиозных церемоний; в состав их входили омывания, купание, молитвы, жертвоприношения, пост и т. п.; в то же время жрецы с помощью различных средств пытались создать почву для проявления целебного действия божественной власти Асклепия.
   Эта подготовка состояла в созерцании и чтении мраморных дощечек, на которых описывались чудесные исцеления Асклепия. Раскопки в Эпидавре дали нам большое число таких дощечек. Они гласили, например, следующее: «Амброзия из Афин, слепая на один глаз, пришла, ища помощи у бога; проходя по святилищу, она насмехалась над рассказами об исцелениях.
   Ей казалось невероятным и невозможным, что хромые и слепые могли исцелиться при помощи одних только сновидений. Однако и она увидела сон. Ей приснилось, что к ней явился бог и обещал исцелить ее, но при том условии, что она пожертвует в храм дар по обету. При этом она должна принести в дар серебряную свинью, как память о ее глупости. После такой речи бог вынул ее больной глаз и влил бальзам. Когда наступил день, слепая проснулась здоровой».

   Несмотря на то, что основу медицины Асклепиадов составляла мистика и внушение, в некоторых храмах появлялись научные начала медицины, базирующиеся на наблюдательности древних эскулапов и стремлении их привлечь к анализу обнаруженных явлений известные уже в то время химические и математические законы.
   Таким храмом был Асклепиад, воздвигнутый на острове Кос. Он считается центром медицинской культуры VI века. Отсюда вышли многие выдающиеся врачи того времени, которые с успехом распространяли свое искусство все дальше и дальше.
   Первым среди равных был знаменитый Гиппократ…

Человек, родившийся врачом

   Все жители острова Кос были врачами. Они считали, что ведут свое происхождение от самого бога Асклепия и являются семьей кровных родственников. В этой семье врачебная профессия передавалась по наследству от отца к сыну, от дяди к племяннику.
   Основной заповедью врачебной семьи был тезис о том, что медицина – это искусство и что настоящим врачом может стать только человек, родившийся им.
   Таким образом, жизненный путь Гиппократа был предопределен еще до его рождения. Появившийся на свет на острове Кос в 460 году до нашей эры, он сразу же был наречен врачом – эскулапом, как было принято говорить в то время. И это значило многое, ведь слово «эскулап» произошло от корня слова «Асклепий»! Слава Гиппократа пережила века, его имя стало символом медицины. Медицины не культовой и обрядовой, а научной и профессиональной.

   Гиппократ

   Стало обиходным добавлять к имени Гиппократа слова – «отец медицины». Это не совсем правильно, ведь медицина не началась именно с Гиппократа, она существовала в том или ином виде и раньше, и Гиппократ скорее сын этой древней профессии, хотя именно он заложил основы той методологии врачевания, которая в течение последующих столетий сформировала научную медицину.
   О жизни Гиппократа известно немного. Его отец – Гераклеид – также был врачом, происходившим из очень древнего рода Асклепиадов. Так что несколько поколений эскулапов заложили плодотворные «врачебные гены» в их родственника. Поскольку сомнений в выборе сыном профессии у Гераклеида не было, он рано отдал Гиппократа в школу врачевания в Косе.
   Окончив курс, Гиппократ, как было принято, отправился путешествовать. Он посетил самые разные области Греции и познакомился с тремя знаменитыми людьми – философом Демокритом, ритором (учителем красноречия) Горгием и гимнастом Геродиком. Общение с ними дало молодому Гиппократу многое – от Демокрита в его сочинения пришли мировоззренческие идеи, от Горгия он научился красиво и убедительно говорить, а Геродик ввел в его учение культ физического здоровья. Прожил Гиппократ 63 года и за 40 лет своей врачебной деятельности успел сделать многое. Через всю его практику и философские размышления о медицине проходит красной нитью одна мысль: медицина – это искусство и, хотя он и заложил в нее научные основы, тем не менее всю свою жизнь Гиппократ утверждал это и проповедовал главный принцип врачебного искусства – практику, повседневную работу у постели больного. «Опыт – истинный учитель врача», – говорил он своим ученикам.
   Гиппократ оставил после себя много сочинений, в них он излагал свои взгляды на причину болезней, на принципы лечения, на подготовку молодых врачей. Широко известны его «Афоризмы» – своеобразные краткие высказывания о самых различных вопросах медицины. «Афоризмы» очень широко популяризовались еще при жизни выдающегося медика, они были настольной книгой каждого врача. Приведем только три из них, и читатель уже сможет понять принципы медицинских и общечеловеческих убеждений Гиппократа.

   «Наибольшей хвалы заслуживает такой врач, который является врачом и философом».
   «Врач должен противодействовать наблюдаемой болезни, свойствам организма, времени года и особенностям возраста; то, что сокращается, он должен расслабить; то, что расслабилось – сократить. При таких действиях заболевшая часть тела лучше всего поправится, и именно в этом, по моему мнению, и заключается выздоровление».
   «Жизнь коротка, путь искусства долог, удобный случай быстротечен, опыт ненадежен, суждение трудно. Поэтому не только сам врач должен быть готов совершить все, что от него требуется, но и больной и окружающие и все внешние обстоятельства должны способствовать врачу в его деятельности».

   Теория происхождения болезней Гиппократа проста: он считал, что здоровье и болезнь организма определяются качественными и количественными взаимоизменениями четырех «кардинальных соков» – крови, слизи, желтой и черной желчи. Для каждого из них он определил основное свойство: крови присуща «влажная теплота», слизи – «холодная влажность», желтой желчи – «сухое тепло» и черной желчи – «холодная сухость». При нормальном смешении этих соков организм здоров, как только смешение нарушается – возникает болезнь. На первый взгляд такая идея Гиппократа кажется упрощенной и примитивной. Но ведь не надо забывать о том, что это только V век до нашей эры! Такой подход к выявлению болезней определял и деятельность врачей, она становилась целенаправленной, эскулапы обращали внимание на температуру тела, характер выделений у больного, на его питание, а также и на природные факторы, окружающие его, – ветер, влажность, давление и другие качества общения человека с природой, которым раньше врачи не придавали никакого значения.
   О значении взглядов Гиппократа хорошо и образно пишет известный австрийский профессор медицины Г. Глязер:

   Медицинское мышление Гиппократа является не только пангуманистическим, охватывающим всего человека, весь его организм, но и панкосмическим, вовлекающим в распознавание и лечение весь мир, со всеми его явлениями природы и событиями в ней. Учение о четырех соках, то есть гуморальная патология, является его альфой и омегой. И если в настоящее время гуморальное мышление стало нужным снова в связи с учением о внутренней секреции, то это только новая оправа и новое содержание гиппократического мышления.

   Соответственно своим воззрениям на природу болезней Гиппократ большое значение для лечения видел в диете и образе жизни. Культ правильного полноценного (но не избыточного) питания и занятия спортом проповедуются во всех его сочинениях.
   Гиппократ был выдающимся философом-врачом. В своей жизни и деятельности он представлял образец гуманиста того времени. Он впервые сформулировал врачебную клятву, которую произносили медики при посвящении в эту профессию. Она сохранилась в веках как «клятва Гиппократа». Современные студенты, оканчивающие медицинские институты, тоже принимают присягу… Последнее слово напоминает что-то «военизированное» и лишено той одухотворенности, которая ощущается в каждой строчке древней клятвы, а ведь как искренне и душевно в древности клялись врачи перед народом и собой исполнять свой профессиональный и нравственный долг!

   Клянусь Аполлоном-целителем, Асклепием, Гигеей и Панакеей и всеми богами и богинями и призываю их в свидетели, что эту мою клятву и обязательства, которые я беру на себя, я буду исполнять по мере сил моих и понимания; тех, кто обучал меня врачебному искусству, я буду почитать как своих родителей, я разделю их судьбу, по их желанию я буду доставлять им все, в чем они нуждаются; в их детях я буду видеть своих братьев, буду обучать их врачебному искусству, если они того захотят, без всякой платы и без всяких письменных обязательств с их стороны; обязуюсь далее передать все правила, постановления и все содержимое врачебной науки моим сыновьям, сыновьям моего учителя и его ученикам, если они войдут во врачебное сословие и возьмут на себя обязательства согласно врачебному закону; никому другому всего этого я не сообщу.
   Диетические мероприятия я буду назначать на пользу больного и по моему умению и разумению, если больным будет угрожать опасность и вред, я буду оберегать их от них. Никому, даже при усиленных просьбах с его стороны, я не буду давать средства, которые могли бы причинять смерть, я не буду также давать каких бы то ни было советов в этом направлении; я не дам также женщинам средств, которыми можно было бы произвести выкидыш. Чисто и благочестиво устрою я свою жизнь и буду отправлять свое искусство. Ни в каком случае не буду производить операцию камнесечения, предоставив ее тем, чьей профессией она является. Во все дома, куда меня позовут, я буду входить с намерением принести пользу больному и буду воздерживаться от всяких преднамеренных, приносящих вред поступков, в особенности же от половых сношений с мужчинами и женщинами, рабами и свободными. Обо всем, что во время лечения я увижу и услышу, а также обо всем, что я узнаю, и независимо от лечения в повседневной жизни, поскольку об этом нельзя рассказывать другим, я буду молчать, видя в этом тайну.

   Гиппократ придал медицине своего времени почти божественное значение. Врачевание считалось высшей формой искусства, несущего в себе великие принципы гуманизма и нравственности.

   …Прошло шесть столетий, человеческое знание развивалось и открывало все новые и новые явления, высокой ступени развития достигли анатомия и физиология, в хирургию, акушерство и терапию были внедрены новые методы лечения, общая история и цивилизация также способствовали развитию других наук – физики, химии, математики. Обстоятельства требовали появления личности, способной, используя весь богатый теоретический и практический опыт, создать научную систему врачебного искусства, соединить воедино «физическую и лирическую» ипостаси древнего занятия.
   И такой человек появился. Им стал Гален.

«Медицина – это наука»

Гален, в отличие от Гиппократа, не «родился врачом». Его отец был зодчим и к тому же слыл одним из самых образованных людей своего времени – он прекрасно знал математику, естественные науки и философию. Дождавшись, пока сыну исполнится 14 лет (а Гален родился в 130 году нашей эры), и дав ему насладиться беззаботностью детства, он стал целенаправленно знакомить сына с различными философскими темами, к которым Гален проявлял исключительный интерес и большие способности.

   Гален

   Возможно, что эти юношеские увлечения переросли бы в серьезное дело жизни, но, неожиданно, когда Галену было 17 лет, его отец увидел сон, который истолковал как божественное внушение Асклепия «быть его сыну врачом».
   Живя в Асклепейоне, общаясь с многочисленными съезжающимися сюда больными, видя перед собой воочию практику многих известных врачей, придерживающихся различных направлений, Гален впитывал в себя их опыт и знания, вырастал в знающего врача, к тому же обладающего широчайшим общенаучным и философским кругозором.
   О дальнейшей жизни Галена прекрасно рассказывает Т. Мейер-Штейнег. Предоставим ему слово и, пока профессор рассказывает, попытаемся представить образ великого ученого, жизнь и деятельность которого была полна противоречий и борьбы не только с научными противниками, но и с самим собой и окружающими людьми. И в этой борьбе Гален не всегда оказывался правым…

   После смерти отца Гален предпринял путешествие, во время которого он изучал главным образом анатомию у Пелопса в Смирне и у Нумизиана в Коринфе. Чтобы усовершенствоваться в этой области знания, Гален отправился затем в Александрию, здесь он занимался науками и продолжал литературную деятельность, начатую им на 20-м году жизни. После девятилетнего отсутствия он вернулся в родной город, принял здесь должность врача гладиаторов и исполнял ее в течение четырех лет.
   Он пользовался малейшей возможностью расширить свои сведения по анатомии и физиологии, причем всего более его интересовало влияние образа жизни на состояние организма. Затем, подобно многим другим врачам, Галена потянуло в Рим. Здесь ему скоро удалось завязать близкие отношения со многими высокопоставленными и выдающимися людьми – консулом Воэтом, философами Эвдемом и Дамасценом, дядей римского императора Люцием Вером и другими. Эти связи были во всех отношениях очень полезны для него, так как, с одной стороны, он получил возможность познакомить со своими идеями наиболее влиятельные круги столицы, а с другой – очень скоро они доставили ему praxis aurea (дословно «золотую практику», видимо, имеется в виду практика в высшем свете. – И. К.).
   К сожалению, в Риме проявились в полной мере дурные стороны его характера, унаследованные, по его словам, от матери: склонность к ссорам и спорам, а также хвастливое самомнение. Сам он говорил, что с юных лет он относился с полным презрением к известности и популярности, но этому противоречит его стремление заставить в Риме говорить о себе. Для этой цели он устраивал для избранного круга приглашенных публичные чтения, сопровождавшиеся вскрытиями животных и вивисекциями. Им руководило при этом не стремление приобрести возможно большее число пациентов, но то высокомерие, с которым он относился к своим противникам. Последнее поселило среди римских врачей глубокое недовольство, которое выражалось в самых жестоких нападках на него. Ожесточенными врагами его сделались, между прочим, некоторые видные представители методической школы. Из-за чего, несмотря на блестящие успехи, Гален спустя четыре года принужден был снова оставить Рим.
   На обратном пути на родину он ехал через Кампанию, Кипр и Палестину, где всюду пополнял свои медицинские знания в самых различных направлениях. Тотчас по прибытии в Пергам он был вызван императором Вером и Марком Аврелием в Аквилею, куда он приехал зимой 168 года. С императорами, бежавшими от вспыхнувшей эпидемии (причем император Вер пал жертвой чумы), Гален вновь отправился в Рим, отклонил предложение Марка Аврелия сопровождать его в походе против маркоманов и вместо этого был назначен в врачом при юном Коммоде. После возвращения Марка Аврелия он сделался его врачом. Исполнял ли он обязанности придворного врача и при последующих императорах, в точности неизвестно, во всяком случае, по его собственным словам, он долго был близок ко двору. Практикой в это время он занимался относительно немного, отдавая предпочтение научно-литературной деятельности; во всяком случае во все время своей жизни он пользовался широкой известностью.
   Умер он в 201 году в Риме, а может быть, и в родном городе. Литературное наследство Галена – им оставлено почти 400 различных сочинений – свидетельствует о необыкновенной начитанности, прекрасной памяти, великолепном знании тогдашней медицинской науки, критических способностях и удивительном умении пользоваться, наряду с собственными наблюдениями, чужим опытом. С другой стороны, в его работах поражают безграничное тщеславие, переоценка своих и недооценка чужих исследований, большая наклонность к болтливой обстоятельности; одним словом, в его книгах нашли отражение все черты его характера.

   Прав немецкий профессор, говоря о том, что Гален «создал совершенно новое учение, сделавшее в то же время ненужными все остальные». Одни только названия его книг говорят сами за себя: «Анатомические исследования», «О назначении частей тела», «Об учениях и взглядах Гиппократа и Платона», «Терапевтические методы», «О больных частях тела», «О составе лекарств», «Гигиена» и другие. Гален установил взаимосвязь между отдельными отраслями медицины, он впервые подробно описал функции печени, сердца, мозга, легких. Многое из его представлений было достаточно верным, а для того времени вообще чем-то неправдоподобным. Римский врач также впервые разделил все болезни на определенные группы, выделил стадийность в развитии заболевания, провел первую классификацию лекарств по механизму действия. Таким образом, действительно внес в медицину элементы научной логики, анализа, обоснованной предсказуемости результатов.
   Гален одним из первых разработал технику вскрытия трупов животных и человека с целью изучения их анатомии и физиологии и несмотря на отсутствие в то время увеличительных оптических стекол (не говоря о микроскопе) пытался предсказать тонкую структуру органа. Так он утверждал, что мышца состоит не только из «мышечного вещества», но и из соединительнотканных волокон, а в стенке желудка и матки имеется несколько слоев.
   Гален впервые ввел в физиологию эксперимент. Классическими остаются до нашего времени его эксперименты по препарированию головного и спинного мозга у живых животных для наблюдения затем явлений выпадения отдельных функций различных органов.
   Наш рассказ о великом ученом закончим опять словами Т. Мейера-Штейнега. Они настолько образно оценивают вклад Галена в науку, что добавить к ним что-то или сказать лучше невозможно.

   Гален был воплощением единой воли, сумевшей свести в одну систему все достижения античной медицины. Его сила была в едином однообразном миропонимании, сумевшем подчинить себе и заставить служить самые разнородные идеи. Поколениям позднейших врачей Гален представлялся чем-то вроде бассейна, вобравшего в себя знания и опыт всех врачей древности – вся вековая тина осела в нем на дно, и сверху мы видим прозрачное зеркало кристаллически чистой воды, из которой можно черпать без всякого труда.

Литературное наследие

О дальнейшем расцвете медицины мы знаем из дошедших до наших дней древних манускриптов. Их авторы – виднейшие врачи и мыслители Средних веков. Среди них одно из первых мест несомненно занимает Абу Али ал Госан ибн Абдаллах ибн ал Госан ибн Али Ас-Саин Ар-Раис ибн Сина. Именно таково полное имя знаменитого Авиценны, жившего в 980–1037 годах. Это был врач, философ и государственный деятель – самый блестящий представитель врачебного мира ислама.

   Авиценна

   Авиценна оставил многочисленные философские, естественнонаучные и медицинские сочинения. Исключительное место в истории развития медицины занимает его «Канон врачебного искусства», состоящий из пяти книг, которые, в свою очередь, разделены на главные отделы, подотделы (трактаты) и многочисленные главы. Первая книга посвящена теоретической медицине – анатомии, физиологии, учению о причинах и механизме заболеваний, профилактике. Вторая книга содержит исчерпывающие для того времени сведения о лекарствах и способах их действия. Третья книга содержит 22 раздела, в которых подробно описываются болезни сердца, легких, органов слуха, акушерская патология, заболевания желудка, кишечника, печени и почек. Четвертая книга посвящена хирургии и инфекционным болезням, отдельные разделы в ней описывают также заболевания кожи и косметическую терапию. Пятая книга описывает различные яды и противоядия.
   Оригинальный, блестяще выполненный труд Авиценны не знает равных себе в истории медицины. Произведенное им впечатление во всем мире было огромным, еще в XVII веке это было одно из основных фундаментальных медицинских руководств в странах Старого и Нового Света.
   После выхода «Канона» Авиценну стали называть «князем врачей». И это справедливо до сих пор.
   Авиценна прославил себя в веках. Его «Канон» до сих пор активно изучается и используется в медицинской практике (особенно в странах Востока).
   Имя же еще одного врача и философа XI века, оставившего богатое литературное наследство, известно гораздо меньше, хотя его вклад в развитие естественнонаучных знаний о человеческом организме заслуживает широкого признания.
   Во второй половине XI столетия в медицинских кругах итальянского города Салерно стали распространяться небезынтересные сочинения до тех пор никому не известного автора. Звали его Константин Африканский. Именно благодаря ему врачебная общественность Италии познакомилась с греческой и арабской медициной.
   Константин родился в 1020 году в Карфагене. Он рос любознательным ребенком и жажда знаний привела его в Египет и Сирию, где он вдохновенно постигал тайны восточной медицины (отсюда эпитет, ставший его фамилией). Он свободно владел арабским, латинским, греческим языками и стал первым крупным толкователем древней медицины ислама для европейского Запада.

   Константин Африканский

   В Салерно Константин пробыл один только год и в 1076 году переселился в Бенедиктинский монастырь на мысе Монтекассино, который благодаря известному просветителю аббату Дезидерию являлся в то время крупным центром научной жизни. Здесь Константин провел оставшуюся жизнь (умер он в 1087 году), и за 11 лет с блеском выполнил поставленную перед собой цель – сделать латинскую переработку наиболее важных древнегреческих, арабских и других восточных трудов по медицине. Так им переведены, адаптированы и дополнены комментариями «Афоризмы» Галена, «Прогностика» и «Правила жизни при острых болезнях» Гиппократа, 10-томное врачебное руководство «Либри регалис» Али ибн Аббаса, сочинения знаменитого древнееврейского медика Исаака-Иудея и целый ряд других литературных памятников.
   Это собрание переводов Константина составило многотомное руководство «Врачебное искусство», которое было обязательным для преподавания на медицинских факультетах Франции в XIII–XV веках. Влияние Константина и его творчества на развитие медицины в Европе было настолько велико, что известный французский историк медицины профессор Ш. Даремберг предложил поставить ему памятник в Салерно или Монтекассино.
   Так Константин Африканский привнес греческий и исламский врачебный опыт в европейскую медицину. Его творчество определило новый, более плодотворный этап развития врачевания в Италии, Франции и других странах. Неоценимая заслуга «великого монаха» из Монтекассино заключается в просветительстве – именно он распахнул ворота Европы перед богатой традициями и опытом медициной древней Греции, Византии, арабского Востока.

Ренессанс в медицине

Эволюция медицинского знания нарастала с каждым столетием. Наступил XVI век. Век Ренессанса в странах Западной и Центральной Европы. Расцвет в искусстве, литературе, архитектурном творчестве не мог не коснуться науки, а тем более медицины – все-таки в ней черты искусства и науки незримо переплетаются и синергично дополняют друг друга.
Начало Ренессанса в медицине связано с анатомией – наукой о строении человеческого тела. У истоков его строя стоял человек, имя которого олицетворяет и Ренессанс в искусстве – великий художник итальянского Возрождения Леонардо да Винчи.

Леонардо да Винчи

Это была во всех отношениях гениальная личность. Леонардо вошел в историю не только как выдающийся живописец, автор знаменитой портретной серии флорентийских мадонн, «Тайной вечери» и других полотен. Ф. Энгельс в «Диалектике природы» характеризует его к тому же как «великого математика, механика и инженера, которому обязаны важными открытиями самые разнообразные отрасли физики».

   Вклад итальянского гения в медицину не менее значителен – именно он первым бросил вызов средневековой схоластике, провозгласив тезис: «Опыт – единственный источник знания».
   Родился Леонардо в 1452 году в тосканском селении Винчи. Он воспитывался в семье деда – Антонио да Винчи во Флоренции. Дома получил начальное образование, а в возрасте 14 лет был определен учеником в мастерскую знаменитого скульптора и художника Андреа Вероккио, в которой он проработал 11 лет. После этого до 1513 года он служил скульптором, художником и механиком при аристократических дворах Милана и Флоренции, затем работал в Риме, а в 1516 году принимает приглашение Людовика XIII и переезжает во Францию, получая титул «первого королевского художника, архитектора и механика».
   Будучи первоклассным художником, выдающимся мастером изображения человеческого тела, да Винчи с первых лет своей самостоятельной работы начинает активно и вдохновенно заниматься анатомическими исследованиями. Деспотизм церкви к тому времени значительно ослабел, «табу» на исследование трупов умерших было не таким грозным (хотя служители культа считали это великим грехом), и художник тщательно исследует строение тела, вскрывая трупы людей и животных.

Анатомические рисунки Леонардо да Винчи

Он скрупулезно зарисовывает виденное им, сопоставляет различные варианты, разрабатывает методы препарирования. В больницах Милана, Флоренции и Рима Леонардо да Винчи произвел более 30 патологоанатомических вскрытий. Церковные деятели называли его в своих проповедях и доносах «еретиком и циничным диссекретором трупов». Их гнев все-таки достиг своей цели – в 1516 году папа Лев X запретил да Винчи вскрывать трупы. Но это уже не могло ничего изменить. Леонардо да Винчи за прожитые, полные титанической работы, годы совершил невероятное. Вот только «сухой перечень» основных его анатомических достижений.

   Анатомические рисунки костно-мышечного аппарата Леонардо да Винчи

   Леонардо да Винчи разработал применяющийся до сих пор метод инъецирования расплавленных воском желудочков головного мозга и препарирования этого органа для приготовления музейных препаратов. Он сделал подробное описание скелета человека, впервые отметив неизвестные ранее детали его строения – изгибы позвоночного столба, пять позвонков крестца, воздухоносные пазухи черепа, боковые желудочки мозга. Им классифицированы мышцы по величине, форме, характеру сухожилий и прикрепления к костям. Леонардо подробно проанализировал строение маточных труб и круглых маточных связок, показал, что матка женщины является не двух, а однополостным органом, а сердце человека не трех-, а четырехкамерное. Он детально описал блуждающий нерв (nervus vagus), плечевое сплетение и другие нервные пучки.
   Классическим стал постулат, сформулированный им на основе своих многолетних наблюдений: «Структура и функция органов едины. Форма органа определяется его структурой и функцией». Общепринятое сейчас понятие «структурно-функциональная организация» базируется именно на этом леонардовском принципе.
   Леонардо да Винчи – основатель функциональной анатомии. Широко известны его работы по созданию искусственных механических моделей, на которых он пытался выяснить функционально-структурные отношения двигательного аппарата. Изучая механику движения, Леонардо да Винчи сформулировал общую схему моторного акта, в который уже в то время сумел правильно оценить последовательную взаимосвязь осуществления этого физиологического процесса: «Суставы повинуются сухожилиям, сухожилия – мышце, мышцы – нервам, а нервы – общему чувствилищу». Итальянский мыслитель разработал принципы антагонистической функции мышц и бинокулярного зрения. Широко используя данные математики и механики для объяснения строения и функций органов, Леонардо да Винчи явился создателем целостной комплексной объективной научной анатомической концепции жизнедеятельности организма.
   Его вклад в медицину неоценим. Результаты своих гениальных исследований Леонардо воплотил в богатой коллекции анатомических рисунков, которые вместе с текстовыми замечаниями и обзорными фрагментами сочинений по анатомии и физиологии человека составили «Виндзорское собрание» – галерею в старинном замке – летней резиденции английских королей. В 1883 году экспонаты этого уникального собрания были опубликованы, и с тех пор имя великого итальянского мыслителя и художника по праву почитается как имя одного из самых выдающихся анатомов в истории медицины.

Расцвет физиологии

Честь явиться «крестным отцом» Ренессанса в анатомии выпала великому Леонардо, подобную роль по отношению к физиологии сыграл в XVII веке Уильям Гарвей – имя которого с национальной гордостью произносит любой житель Великобритании.

   Уильям Гарвей

   Уильям Гарвей родился в 1578 году в небольшом английском городке Фолькстоне. В 1597 году он поступил на медицинский факультет университета Кембриджа, но через два года переехал продолжать образование в Падую и в 1602 году, окончив знаменитый итальянский университет, получил степень доктора медицины. Вернувшись в Англию, Гарвей получает второй диплом – доктора медицины Кембриджского университета. Всю жизнь Гарвей проработал в Лондоне, он занимал должности профессора кафедры анатомии, физиологии и хирургии, хирурга и главного врача госпиталя святого Варфоломея, лейб-медика при дворах королей Якова I и Карла I.
   Основные научные интересы Гарвея сложились еще в Падуе, где он познакомился и стал любимым учеником известного итальянского анатома Джероламо Фабриция д’Аквапенденте. Величайшей заслугой Гарвея является создание объективно реальных представлений о законах кровообращения. Гарвей впервые рассчитал и оказался прав, что весь объем крови проходит через сердце за 1,5–2 минуты, а в течение 30 минут главный «насос жизни» перекачивает количество крови, равное весу тела животного. Гарвей отрицал учение Галена о том, что кровь, производимая, как полагал древнеримский ученый, печенью и желудочно-кишечным трактом, притекает в сердце, а потом уходит из него по артериям и венам безвозвратно во все органы тела, где «она полностью потребляется». Утверждая, что столь быстрое и непрерывное производство крови в организме невозможно, Гарвей впервые высказал мысль о возврате одной и той же крови к сердцу по замкнутому кругу.

   Обложка одной из многочисленных книг, посвященных Гарвею и его учению о кровообращении

   В своем знаменитом трактате «Анатомическое исследование о движении сердца и крови у животных», опубликованном в 1628 году, Гарвей писал:

   Движение крови через легкие и сердце, так же как и по всему остальному телу, происходит силою пульсации желудочков, проходя незаметно (для наблюдения) в вены и поры мягких частей, кровь затем самостоятельно оттекает через вены от периферии к центру, от меньших вен к большим, и оттуда, наконец, через полую вену проходит в сердечную трубку. Следовательно, необходимо сделать заключение, что кровь в организме животного разносится по телу своего рода круговым образом.

   Таким образом, Гарвей выдвинул совершенно новую, впоследствии полностью подтвердившуюся анатомо-физиологическую концепцию кровообращения. После опубликования своего труда, английский ученый подвергся нападкам и оскорблениям со стороны коллег за посягательство на авторитет ученых прошлых веков. Гарвей стоически переносил эти незаслуженные обвинения, он отошел от общественной жизни, потерял престижную работу, но продолжал твердо отстаивать правоту своих взглядов. В 1657 году он скончался в одиночестве и бедности. И. Павлов, оценивая английского физиолога, писал: «Труд Гарвея не только редкой ценности плод его ума, но и подвиг его смелости и самоотвержения».

Волшебные стекла из Голландии

В 1673 году в знаменитое Лондонское королевское научное общество пришел пакет из Голландии. Вскрыв его и прочитав вложенное письмо, члены общества были очень удивлены – никому не известный в научных кругах купец из Дельфта Антони Левенгук сообщал, что им впервые открыто тонкое строение живых объектов, которые он исследовал, применяя для этого собственноручно приготовленные линзы. Поначалу английские мэтры восприняли поступившее сообщение без энтузиазма – они считали, что это прихоть пресыщенного купца из страны, у жителей которой практически нет бытовых проблем.

   Об этом писал еще в 1629 году Рене Декарт, переселившийся в Голландию из Франции:

   Какое можно было бы избрать другое место в остальном мире, где можно было бы так же легко, как здесь, найти все жизненные удобства, где можно было бы спать с меньшим беспокойством, где бы всегда были наготове армии для вашей охраны, где отравление, клевета, предательство были бы неизвестны.

   Действительно, в XVII веке Голландия представляла собой страну с высоким жизненным уровнем и великолепно развитыми ремеслами. Самые лучшие в мире ювелиры, ткачи, обувных дел мастера и другие специалисты жили и работали в этой северной стране. Одним из самых знаменитых голландских ремесел в середине XVII века была шлифовка стекол. Нидерландские мастера достигли совершенства в этом искусстве. Но даже среди самых искусных мастеров имя Антони Левенгука было одним из первых. В 1660-е годы Левенгук сумел изготовить короткофокусные двояковыпуклые линзы, дававшие увеличение до 300 раз с очень отчетливым изображением предметов. Не получив никакого естественнонаучного образования, он тем не менее провел такие исследования, которые навсегда обеспечили ему историческое бессмертие. О Левенгуке написано много книг и статей, среди различных восторженных оценок его личности есть, на наш взгляд, одна, очень яркая и информационно емкая.

   Антони Левенгук

   Известный историк биологии Н. Такжин так пишет о герое нашего рассказа:

   Родиться в семье наследственных промышленников и торговцев и отдать всю жизнь научным наблюдениям; готовиться быть бухгалтером и руководителем торгового предприятия и стать естествоиспытателем; не получить законченного образования и заслужить уважение всего ученого мира; относиться не без предубеждения к медицине и наметить своими трудами основные вехи дальнейшего ее развития; жить в эпоху накопления капитала и быть охваченным страстью к накоплению знаний; дожить до 91 года и сохранить ясность ума и любознательность до последних минут своей жизни; безжалостно напрягать при микроскопических наблюдениях свое зрение и сохранить его остроту, пока не закрылись навсегда веки его глаз – вот диалектика жизни Левенгука.

   Микроскопы Левенгука

   В 1695 году письма Левенгука в Английское королевское общество были изданы на латинском языке под названием «Тайны природы». К тому времени английские академики уже перестали скептически воспринимать сведения, о которых он регулярно сообщал в своих письмах. Его открытия были столь поразительны и многообещающи, что в 1680 году Левенгук был избран действительным членом Британского Королевского научного общества.
   Он становится знаменитостью, из разных стран приезжают к нему «знакомиться с диковинными вещами, открываемыми его микроскопами». В 1698 году во время посещения Дельфта с открытиями и микроскопами Левенгука внимательно ознакомился Петр I.
   Голландский изобретатель оставил ценное наследство микроскопических открытий. Левенгук впервые обнаружил и описал эритроциты под названием «анималькули», он открыл сперматозоиды, а на своих очень точных зарисовках сетчатого строения сердечной мышцы первым изобразил поперечно-полосатую исчерченность.
   Рисунки, документирующие наблюдения Левенгука, донесли до нас первые представления о строении зуба, глазного хрусталика, движения крови в капиллярах и о многих других деталях тонкой организации тканей и органов. Не меньшей заслугой великого голландца является открытие им «жизни в капле воды».
   Левенгук впервые обнаружил и подробно описал бактерии, простейшие, одноклеточные водоросли, живущие в водных условиях. Ему также принадлежат первые изображения бацилл, кокков, спирилл и других форм бактерий. Он открыл инфузории и кокцидии – паразитические простейшие в печени кролика.
   Не имея совершенного микроскопа, Антони Левенгук сумел увидеть многое. Он заложил основы подробного изучения тонкой организации живой материи. Именно с его работ начинается цепь исторических событий, которые обогатили гистологию (микроскопическую анатомию) новыми научными достижениями. Апофеозом их стало создание через 200 лет после открытий Левенгука клеточной теории. Она в свою очередь стала точкой отсчета новой эпохи в медицине – эпохи понимания болезни как патологического процесса, истоки которого находятся в клетке – основной структурно-функциональной единице любого органа.

Жизнь и болезнь клетки

   История клеточной теории – не единовременное событие. В 1838 году немецкий гистолог Теодор Шванн впервые публикует три статьи, а в следующем – 1839-м издает книгу, основным тезисом которой становится представление об унитарном клеточном строении животных и растительных тканях. Из огромной массы событий двухвековой протяженности, которые (пусть читатель простит нас за привычный литературный штамп) подобно кирпичам возводили здание клеточной теории, необходимо выделить два обстоятельства.
   Первое из них связано с именем чешского биолога Г. Валентина, который открыл в животных клетках ядро, второе – касается немецкого ботаника М. Шлейдена, показавшего, что в растительных клетках ядро является основным структурным элементом. Именно ядро – специфическое внутриклеточное образование – послужило для Шванна основным цементирующим раствором в строительстве ныне знаменитого биологического сооружения – единой клеточной теории организма животного и растительного мира.
   Теодор Шванн родился в 1810 году в Дюссельдорфе. После окончания гимназии изучал естественные науки и медицину в Бонне, Вюрцбурге и Берлине. Он ученик известной гистологической школы, которая сложилась на кафедре анатомии и физиологии Берлинского университета, возглавляемого выдающимся немецким естествоиспытателем Иоганнесом Мюллером. Из школы Мюллера вышли такие научные светила, как анатомы Генле и Кёлликер, физиолог Гельмгольц, патолог Вирхов, зоолог Геккель и другие видные ученые.

   В лаборатории Мюллера Шванн работает пять лет и успевает сделать многое. Он изучает и описывает многие детали строения нервной, мышечной ткани, пищеварительного тракта, проявляет себя как скрупулезный и дотошный исследователь.
   Возможно, что он так бы пристально и исследовал различные ткани, систематизировал их, то есть занимался обычной классической описательной анатомией, если бы не случайный обед в компании с Маттиасом Шлейденом в октябре 1837 года. О нем впоследствии сам Шванн вспоминал так:

Теодор Шванн

   Маттиас Шлейден

   Однажды, когда я обедал с М. Шлейденом, этот знаменитый ботаник указал мне на важную роль, которую ядро играет в развитии растительных клеток. Я тотчас же припомнил, что видел подобный же орган в клетках спинной струны, и в тот же момент понял крайнюю важность, которую будет иметь мое открытие, если я сумею показать, что в клетках спинной струны это ядро играет ту же роль, как и ядро растений в развитии их клеток. В самом деле, в силу идентичности столь характерных феноменов, фактор, производящий клетки спинной струны, не мог быть отличен от того, который вызывает зарождение растительных клеток. Я пригласил М. Шлейдена пройти со мной в анатомический театр, где я показал ему ядро клеток спинной струны. Он тотчас установил полное сходство с ядрами растений. С этого момента все мои усилия были направлены к нахождению доказательств предсуществования ядра клетки.

   Всю свою энергию с этого времени Шванн отдает работе над доказательством своей концепции. В январе 1838 года (через три месяца после беседы со Шлейденом) печатается первое сообщение Шванна: «Об аналогии в структуре и росте животных и растений». Спустя месяц выходит «Продолжение исследования о соответствии в структуре животных и растений» и, наконец, в апреле 1838 года появляется третья, последняя работа «Дополнение к исследованиям о соответствии в структуре животных и растений». В следующем 1839 году эти три статьи были переработаны в книгу «Микроскопические исследования о соответствии в структуре и росте животных и растений». Эта книга сейчас является классической. В ней впервые Шванн излагает свою клеточную теорию – одно из выдающихся достижений естествознания.
   Постулируя тезис о том, что любой (животный или растительный) организм состоит из клеток, Шванн пишет:

   Развитию положения, что для всех органических производных существует единый принцип образования и что таковым является клеткообразование, вместе с вытекающими из этого положения выводами, можно дать название клеточной теории… Всем отдельным элементарным частицам всех организмов свойственен один и тот же принцип развития, подобно тому, как все кристаллы, несмотря на различие их форм, образуются по одним и тем же законам.

   В 1855 году другой ученик школы Мюллера Рудольф Вирхов формулирует незыблемый ныне принцип цитологии omnis cellula e cellula (всякая клетка происходит из другой клетки). Он также выдвигает второй тезис: «Всякое болезненное изменение связано с патологическим процессом в клетках».
   Развивая оба этих постулата, Вирхов пишет свою знаменитую книгу «Целлюлярная патология», в которой ниспровергает древние и последующие взгляды на механизм болезней, как «смешение соков» (помните Гиппократа?) и впервые закладывает в понятие «болезнь» объективную морфологическую основу. «Со времени Вирхова, – замечает профессор З. Кацнельсон в своей книге “Клеточная теория в ее историческом развитии”, – клетка ставится в центр внимания и физиолога, и патолога, и биолога, и врача».

Рудольф Вирхов

Наступил XX век. Впереди были взлеты медицины, ее неудачи, новые открытия и трудности. Так было, так есть и будет всегда. Наше паломничество по «святым местам» медицины заканчивается. Мы посетили многие из них, но, к сожалению, как и всякому человеку, нам на встречи с другими не хватило времени. Но наше путешествие по миру медицины только начинается. Мы заранее сожалеем, что не сможем познакомиться со всем интересным и значимым, чем располагает эта древняя наука. Автор утешает читателя и себя только тем, что «нельзя объять необъятного», есть и будут другие книги об истории и успехах врачевания.

Хранители покоя

   Человеческий организм уникально сложное произведение природы. Если абстрагироваться от конкретных знаний о строении и функциях отдельных органов и попытаться представить как обеспечивается жизнедеятельность организма в целом, то просто «дух захватывает» от многообразия «деталей» всего регулирующего механизма, который дает возможность жить, не ощущая жизни.
   Три основные системы регуляции: нервная, эндокринная, иммунная – контролируют синхронную взаимосвязанную деятельность десятков различных органов. Они – дирижеры оркестра жизни, богатого многими уникальными инструментами. От их согласованной деятельности зависит судьба произведения. Они дирижируют одновременно. Ошибается один, тут же фальшивит второй и третий, а следом и весь оркестр начинает звучать вразнобой.
   Три дирижера – мастера своего дела. Все – специалисты высокого класса и у каждого из них – своя роль, свое значение в судьбе всего коллектива. Иммунная система – это «погранвойска» – страж безопасности в сложном и большом государстве. Иммунная система в порядке – организм может существовать спокойно, «границы на замке» – любые болезнетворные факторы (вирусы, бактерии и т. п.), проникшие в организм, тут же будут уничтожены чуткими умелыми пограничниками – клетками иммунной системы.
   Об открытиях, связанных с раскрытием многих тайн работы нервной и эндокринной системы, мы еще расскажем, расскажем и о том, какие общие механизмы лежат в едином функционировании всех трех систем регуляции. А пока героями нашего повествования будут ученые, заложившие фундаментальные основы медицинской иммунологии, которая до сих пор остается краеугольным камнем этой науки.
   Великие открытия в медицине не всегда делают специалисты, имеющие врачебные дипломы. Особенно в тех областях, развитие которых требует синтеза знаний и методов. Иммунология конца XIX – начала XX века яркий тому пример. Пауль Эрлих – по образованию химик, Илья Мечников – биолог. Но именно их имена связаны с теми событиями в иммунологии, которые революционизировали основные общемедицинские концепции.

Открытие в Мессинском заливе

О выдающемся русском ученом Илье Ильиче Мечникове писать трудно. Его жизнь и научная деятельность настолько ярки и многогранны, что в нескольких страницах основные вехи можно отразить только в стиле энциклопедической статьи. Но таких статей достаточно – в различных изданиях и на разных языках. О Мечникове написаны художественные романы, поставлены спектакли, сняты кинофильмы. Квалифицированному анализу его научных разработок посвящены тысячи специальных трудов. Эпистолярное наследие ученого очень богато – кроме узкоспециальных статей, обобщающих монографий, философских и научно-исторических работ существует обширная переписка с друзьями и коллегами, не менее ценная в познавательном отношении, чем основные труды. Одно только перечисление имен адресатов свидетельствует о высочайшем уровне культурного общения автора.

   Илья Мечников

   Многое в нашем рассказе покажется читателю известным. Но не написать я не мог. Мечников обязательно должен был стать, и притом одним из первых, героем этой книги. Объяснять почему, думаю не нужно. Об этом прекрасно сказал еще в 1896 году на конгрессе Британской ассоциации врачей выдающийся хирург Дж. Листер: «Если в патологии была когда-нибудь романтическая глава, то, конечно, это история фагоцитоза».
   Листер, несомненно, прав. В 1882 году Мечников впервые поставил опыт, результаты которого послужили основой его «теории фагоцитов». Но только в 1908 году произошло официальное признание этого выдающегося открытия – присуждение ученому Нобелевской премии. А 25 лет между этими датами он провел в борьбе за отстаивание своих взглядов, в непрекращающемся поиске новых фактов, в ежедневном всепоглощающем труде, в сомнениях и озарениях, утратах и приобретениях…
   Вся жизнь Мечникова была переплетением счастья и трагедии. Родившись в 1845 году в небогатой интеллигентной семье, он получил в детстве хорошее воспитание. Уже в 19 лет закончил курс естественного отделения физико-математического факультета Харьковского университета и, увлекшись зоологией, уехал сначала в Германию, а потом в Италию, где выполнил ряд очень интересных наблюдений. Вернувшись в Россию, защищает докторскую диссертацию в Санкт-Петербурге и преподает зоологию в Новороссийском университете в Одессе.
   Счастливые и спокойные дни заканчиваются. Из-за своих прогрессивных взглядов ученый вынужден уйти из университета. Мечников переезжает в Петербург, но и там работает недолго. Несмотря на поддержку А. Ковалевского и И. Сеченова, группа реакционно настроенных профессоров, добиваясь ухода ученого из университета, не допускает избрания Мечникова профессором кафедры зоологии. Илья Ильич не выдерживает организованной травли и покидает невский «храм науки». Потрясенный этим, Мечников не может найти утешения и дома. Его жена Людмила Васильевна Федорович, всегда трогательно любившая мужа, была тяжело больна, и Илья Ильич уезжает с женой в Италию. Там у него обостряется давняя болезнь глаз, которая грозит слепотой, но ученый находит в себе мужество и силы переломить судьбу.

   И. Мечников с женой О. Белокопытовой

   Тучи, затянувшие его небосклон, начинают рассеиваться. Вместе с улучшением состояния жены приходит письмо от старого друга профессора-ботаника Л. Ценковского с приглашением вернуться на должность профессора зоологии в Одесский университет. И Мечников возвращается в Россию. Жена не смогла поехать с ним, в 1873 году она умирает на острове Мадейра, который был последним прибежищем больных туберкулезом, съезжавшихся на это «кладбище в цветах» со всего мира.
   Илья Ильич проводил ее в последний путь, опять уехав из России, как ему казалось уже навсегда. Снова набежала тоска и отчаяние… Год Мечников был вне родины, но жизнь упрямо берет свое – в 1874 году он возвращается в Одессу, и опять спешат студенты на блистательные лекции своего любимого профессора.
   В 1875 году ученый женится второй раз – на Ольге Николаевне Белокопытовой, которая становится верной и преданной спутницей его на всю жизнь. Именно она создаст Мечникову тот микроклимат в семье, который позволит ему полностью отдаться любимой научной деятельности и будет восхищать каждого, бывавшего в их гостеприимном доме. Ольга Николаевна была талантливой художницей, неоднократно выставляла свои работы на выставках, ее дар высоко оценивали многие известные мастера. Но после замужества она без сожаления превращает свою специальность в хобби – отныне ее жизнь принадлежит только любимому человеку и его Делу.
   Илья Ильич счастлив. Англичане говорят: «Мой дом – моя крепость». Именно семейный тыл помогает Мечникову стойко переносить новые испытания, которыми щедро одаривает его судьба. После убийства в 1881 году Александра II в России усиливается реакция. Честный и порядочный человек, Мечников не мог идти против своей совести – в речах и статьях, обличая террор охранки и полиции, ученый требовал независимости университетов, восстановления гражданских свобод. В 1882 году Мечников подает прошение об отставке, администрация удовлетворяет его. Все… Больше аудитории Новороссийского университета в Одессе не увидят профессора никогда. С педагогической и научной деятельностью в России покончено навсегда. Страна потеряла еще одного Ученого, еще одного Гражданина…
   Мечниковы уезжают в Италию. Илья Ильич мечтает изучать беспозвоночных в естественной среде. Уютная рыбачья деревушка Ринго на берегу Средиземного моря близ Мессины становится их прибежищем. И именно здесь в 1882 году Мечников впервые совершит наблюдение, которое в корне изменит его жизнь. Получая Нобелевскую премию в 1908 году он скажет об этом сам: «…Совершился перелом в моей научной жизни. До этого зоолог – я сразу сделался патологом, я попал на новую дорогу, которая сделалась главным содержанием моей последующей деятельности». Мечникову было в 1882 году 37 лет.
   О том знаменательном опыте он в Нобелевской лекции вспоминал так:

   В чудной обстановке Мессинского залива, отдыхая от университетских передряг, я со страстью отдался работе. Наблюдая за жизнью подвижных клеток у прозрачной личинки морской звезды, меня сразу осенила мысль. Мне пришло в голову, что подобные клетки должны служить в организме для противодействия вредным деятелям. Чувствуя, что здесь кроется нечто особенно интересное, я сказал себе, что если мое предположение справедливо, то заноза, вставленная в тело личинки морской звезды, не имеющей ни сосудистой, ни нервной системы, должна в короткое время окружиться налезшими на нее подвижными клетками, подобно тому как это наблюдается у человека, занозившего палец.
   …Я сорвал несколько шипов с розового куста и тотчас же вставил их под кожу великолепных, прозрачных, как вода, личинок морской звезды. Я всю ночь волновался в ожидании результата и на другой день рано утром с радостью констатировал удачу опыта. Этот последний и составил основу теории фагоцитов, разработке которой были посвящены последующие двадцать пять лет моей жизни.

   В 1884 году Мечников окончательно формулирует теорию о роли лейкоцитов в защите организма от инфекционных заболеваний, благодаря их способности к фагоцитозу – поглощению и уничтожению чужеродных факторов. Тем самым ученый постулирует, что защита организма от болезнетворного действия микробов (иммунитет) осуществляется специальными клетками – лейкоцитами крови, которые «захватывают в плен» вторгшихся на территорию организма нарушителей и губят их. Ученый назвал такие лейкоциты – фагоцитами (от греч. phagos – пожиратель). Впоследствии было установлено, что фагоцитарная функция свойственна также некоторым клеткам соединительной ткани. Клеточная теория иммунитета начинает свое существование в науке.
   Ее высоко оценивает великий Луи Пастер и приглашает Мечникова продолжить свои исследования в Париже. Неизвестно, как бы сложилась дальнейшая судьба ученого и его теории, если бы не поддержка Пастера. Выдержать критические нападки, и не просто выдержать, а достойно парировать их, подтверждая свои взгляды новыми и новыми экспериментами – для этого требовались и немалые материальные средства, и хорошие условия жизни, и прекрасная лаборатория со штатом сотрудников, и многое другое. Все это Мечникову предоставил Пастер.

   Луи Пастер

   Двадцать восемь лет проработал Илья Ильич в Пастеровском институте. Здесь он нашел те условия для занятий наукой, каких у него, к сожалению, не было на Родине. Он щедро отплатил Пастеру за его бескорыстную помощь. Лаборатория Мечникова в Париже стала Меккой иммунологии, школа Мечникова не знала границ. Его открытия вошли в золотой фонд, составивший всемирную славу Пастеровского института. Знаменитый французский иммунолог Эмиль Ру, выступая на юбилее в честь 70-летия ученого и обращаясь к нему, говорил: «В Париже, как в Петербурге и Одессе, Вы стали главой школы, и здесь, в институте, зажгли очаг, свет которого виден издалека».
   Борьбу за признание своей теории Мечников вел всю жизнь. Его ученик, известный русский микробиолог А. М. Безредка, писал: «Беспрерывный труд целой жизни понадобился, чтобы упрочить теорию Мечникова; такова нередко участь отмеченных печатью гения… В биологии известно мало примеров такой жестокой и продолжительной борьбы, какую вел Мечников со своими противниками».

Пастеровский институт в　Париже

Противники были именитые. Почти весь цвет иммунологии того времени ополчился против его теории. Роберт Кох, Ричард Пфайфер, Эмиль Беринг, Рудольф Эмерих и во главе этой плеяды знаменитых оппонентов – сам Пауль Эрлих – лидер теории гуморального иммунитета, концепции, прямо противоположной взглядам Мечникова.

   Пауль Эрлих

   Гуморальная теория в то время господствовала в науке. Она утверждала, что невосприимчивость организма к инфекциям обусловлена не клетками, а особыми факторами сыворотки крови – циркулирующими антителами.
   Извинившись, прервем свой рассказ. Здесь обязательно следует вспомнить о выдающихся работах Эмиля Беринга, которые сторонники Эрлиха приводили в качестве подтверждения теории своего кумира.

Победа над дифтерией

   Газеты всего мира оповестили своих читателей о том, что 29 июня 1900 года Шведская Академия наук, выполняя последнюю волю известного ученого и промышленника Альфреда Нобеля, учредила пять премий за выдающиеся научные открытия в области физиологии и медицины, физики, химии, а также большой вклад в литературу и за социальную деятельность во имя процветания мира на Земле.
   Десятого декабря 1901 года в день смерти Нобеля мир должен был узнать имена первых лауреатов. Строились различные предположения, ведь XX век только начинался, значит, премия должна быть присуждена за какое-то достижение, сделанное в XIX веке.
   Кто же окажется лауреатом, какое событие медицины конца XIX века будет признано особо важным и отмечено первой Нобелевской премией?! Мир ждал…
   Тридцатого октября 1901 года в Каролинском медико-хирургическом институте в Стокгольме, которому Шведская Академия поручила избирать лауреатов в области физиологии и медицины, состоялось заключительное заседание экспертов, где было вынесено решение: «Присудить Нобелевскую премию года по физиологии и медицине Эмилю фон Берингу за работу по серотерапии и прежде всего за ее использование в борьбе против дифтерии».
   Первый лауреат назван – 47-летний немецкий бактериолог Эмиль Адольф фон Беринг – директор Института экспериментальной терапии в Марбурге.

   Эмиль Беринг

   Известность Беринга была велика. Получив медицинское образование, он успел побывать военным врачом, прошел отличную бактериологическую подготовку, работая ассистентом в Берлинском институте инфекционных болезней у великого Р. Коха. В 1894 году стал профессором гигиены в Галле, а в 1895 – основал в Марбурге институт. Парижская Академия в 1900 году избрала Беринга своим членом.
   Эмиль Беринг посвятил свою жизнь изучению лечебных свойств иммунных сывороток. Сторонник теории гуморального иммунитета, он со своими учениками в разнообразных экспериментах проверяет идею о том, что сыворотка крови животного, иммунизированного введением малых доз или ослабленных микробов, должна предохранять других животных и человека от развития инфекционного заболевания или купировать его. Собственно говоря, эта мысль не принадлежала в «чистом виде» только Берингу, он базировался на опытах Э. Дженнера – основателя оспопрививания, ученого, познавшего еще при жизни такую славу, которую редко кто испытывал из врачей. Знал Беринг и об исследованиях Л. Пастера, установившего противомикробные свойства ослабленных холерных бацилл. Немецкий ученый целеустремленно исследовал антимикробные свойства сывороток крови животных в лечебных целях.
   В 1890 году Беринг и его сотрудник, японский микробиолог Ш. Китасато, описали результаты своих опытов, свидетельствующих о том, что при введении животным стерильных культур из ослабленных бацилл столбняка, в крови образуется фактор, нейтрализующий столбнячный токсин. Сила антитоксического действия была велика. Для мышей эффективным оказалось даже разведение исходной сыворотки в десятки тысяч раз. Позже удалось получить большие количества сильнодействующих специфических сывороток от лошадей, иммунизированных столбнячным токсином.
   Первые результаты массового применения противостолбнячной сыворотки дали блестящие результаты. В бюллетене Французской медицинской академии 22 октября 1895 года приведены сведения о том, что среди 23 тысяч животных, привитых после операции, ни в одном случае не развился столбняк, хотя до применения подобной процедуры он встречался очень часто. Хирурги, узнав об этом, тоже стали применять противостолбнячную сыворотку, эффект действия которой превзошел все их ожидания.
   В том же 1890 году Беринг впервые, опять же с Китасато, создает антидифтерийную сыворотку. Она хорошо действовала в эксперименте, но для человека оказалась слабой. Тогда исследователь обратился в Берлинский институт инфекционных болезней, где он когда-то работал, к Паулю Эрлиху. Эрлих – тогдашний лидер иммунологии, настойчиво развивавший идею гуморального иммунитета, сразу понял важность работ Беринга для подтверждения своей теории, и незамедлительно подключился к ним. В считанные месяцы эффективность действия антидифтерийной сыворотки была значительно повышена. И в ночь на Рождество 1891 года свершилось чудо – в одной из берлинских больниц врачи, используя сыворотку Беринга, спасли маленькую девочку, погибающую от дифтерийного крупа. На следующий день газеты сообщили об этом новогоднем подарке. Эмиль Беринг из известного ученого превратился в знаменитого человека.
   С тех пор лечение дифтерии инъекциями специфической сыворотки получило широкое распространение. Смертность от этого заболевания быстро упала с 40 до 5 процентов. Предохранительные прививки оказались еще более эффективными. В «Медицинской хронике Херсонской губернии» (а Херсонская губерния в то время была одним из основных очагов дифтерии в России) в 1896 году приведены данные о возникновении дифтерии лишь у 21 ребенка из 453 привитых детей. На Казанском конгрессе русских врачей в том же 1896 году сообщалось о результатах 2185 прививок, давших только 1,3 процента заболеваемости.
   Исследования немецкого бактериолога вселили в души людей надежду. И. Мечников, признавая его достижения, писал: «Открытие Беринга впервые указало новый путь в микробиологии и только с тех пор были достигнуты лучшие результаты».
   Это действительно так. Исход заболевания, ранее считавшегося неизлечимым, где врачам не оставалось ничего, кроме как уповать на провидение и только стараться облегчить страдания больного, теперь не кажется безнадежным.
   Рождественская ночь 1891 года стала началом новой эры в терапии инфекционных заболеваний. Рассказывая о работах Беринга, нельзя не упомянуть и о том, что в то же время в Пастеровском институте в Париже подобные исследования проводил и тезка Беринга – Эмиль Ру – выдающийся французский бактериолог, создатель вакцины против сибирской язвы, впервые разработавший теорию о роли бактериальных токсинов в патогенезе инфекционных болезней.

Эмиль Ру

Э. Ру, независимо от Беринга, получил достаточно сильную антидифтерийную сыворотку и пропагандировал ее применение. Его работы в этой области были достаточно известны и отмечены вместе с исследованиями Беринга премией Парижской академии – тоже престижной наградой. Видимо, поэтому некоторые биографы считали, что и Ру, наряду с Берингом, получил Нобелевскую премию. В Большой медицинской энциклопедии (М., 1957, том 3 и М., 1962, том 28) указано, что Ру разделил Нобелевскую премию 1901 года вместе с Берингом. Это не так. Нобелевский комитет присудил ее только немецкому бактериологу, подчеркнув своим решением его приоритет в борьбе с дифтерией. Казалось, открытие Беринга полностью подтверждает гуморальную теорию Эрлиха и обезоруживает Мечникова. Но борьба продолжалась.

Взаимный успех

   Илья Ильич и его сторонники не сдавались. В новых опытах и статьях они убедительно доказывали, что устойчивость организма к инфекциям может не совпадать с бактерицидной способностью крови. В специальных экспериментах было показано, что сыворотка сама по себе не убивает микробы, она нейтрализует выделяемые ими токсины и активизирует фагоциты. На четырех конгрессах (Берлин – 1890, Лондон – 1891, Будапешт – 1894, Париж – 1900) Мечников блестяще доказывал правоту и объективность своей теории. С каждым годом множились ряды сторонников фагоцитарной теории.
   На первый взгляд казалось, что клеточная и гуморальная теория полностью опровергают друг друга. Но английский ученый Элмрот Райт впервые понял, что они являются двумя сторонами одной медали – единого механизма иммунологического надзора.
   Вместе со своим коллегой С. Дугласом он выдвинул гипотезу о процессе опсонизации (от греч. opsonion – делать съедобным). Согласно взглядам английских исследователей, клеточный и гуморальный иммунитет взаимозависимы: антитела сыворотки, взаимодействуя с микроорганизмами, изменяют их физико-химические свойства и способствуют последующему фагоцитозу.
   Райт настолько был увлечен и восхищен теорией Мечникова, что даже преувеличивал роль фагоцитов в борьбе с микробами. Он не уставал проповедовать это в широкой аудитории, в печати и даже послужил прототипом образа сэра Коленсоу Риджена в фильме, снятом по пьесе Б. Шоу «Дилемма доктора». В одной из сцен Риджен говорит: «Если разобраться, то истинно научное лечение от всех болезней только одно: стимулирование фагоцитов…». Таковы вехи борьбы двух идей.
   Нобелевский комитет в 1908 году примирил лидеров двух направлений – Мечникову и Эрлиху одновременно была присуждена Нобелевская премия за выдающийся вклад в теорию иммунитета. Нобелевские эксперты оказались дальновидными. Современная наука отводит подобающее место и клеточным, и гуморальным механизмам иммунитета. Теории Мечникова и Эрлиха стали классикой иммунологии, плодотворной базой дальнейшего познания структурно-функциональной организации иммунной системы.
   Оба выдающихся иммунолога были не просто крупными специалистами в своей области. Они были учеными с чрезвычайно широким кругозором и сферой творческих интересов. Настоящими патологами в лучшем, истинном понимании этого слова. Кроме исследований, отмеченных Нобелевской премией, они успели в последние годы своей жизни сделать еще многое. Эрлих, например, успешно модифицировал ряд химических красителей с целью создания из них лекарственных препаратов. Именно он – автор знаменитого сальварсана, с применением которого наступил ощутимый прогресс в лечении сифилиса. В этой связи Эрлих даже вторично выдвигался на Нобелевскую премию!

   Немецкая банкнота, выпущенная в　честь П. Эрлиха

   Пауль Эрлих – национальная гордость Германии, в его честь даже была выпущена специальная банкнота, которая стала теперь нумизматической редкостью.
   Об огромном вкладе Мечникова в биологию и медицину свидетельствует его ученик, известный советский иммунолог Л. Тарасевич:

   Зоология и сравнительная эмбриология, учение о внутриклеточном пищеварении, сравнительная патология воспаления, иммунитет и фагоцитарная доктрина, клеточные яды, кишечная флора и кишечные инфекции, долговечность и старость, прививка сифилиса, вакцинация и профилактика – работы в каждой из этих областей отдельно взятые были бы достаточны, чтобы создать крупное имя ученому и оставить крупный след в науке.

   Кроме этого, Илье Ильичу принадлежат общефилософские и медико-исторические труды: «Этюды о природе человека» (1903), «Этюды оптимизма» (1907), «Сорок лет искания рационального мировоззрения» (1913) и другие.
   Почти все академии мира избрали Мечникова своим почетным членом. В 1909 году, приветствуя Нобелевского лауреата в Петербурге на заседании медицинских и биологических научных обществ, И. Павлов оценил его как «громадную, всем миром признанную русскую ученую силу».
   Скончался Илья Ильич Мечников на руках жены и самого преданного друга Эмиля Ру в 1916 году в бывшей квартире Пастера при институте, который стал его вторым домом. Согласно воле покойного, тело его было кремировано и урна с прахом установлена в библиотеке Пастеровского института.

Урна с　прахом И. Мечникова в　стене библиотеки Пастеровского института в　Париже

Закончить наш рассказ можно было бы банально – словами о том, что учение Мечникова бессмертно… Этого делать не хочется. Жизнь и творчество ученого сегодня в оценках не нуждается. Они говорят сами за себя. Русский ученый прославил свою родину на французской земле. К сожалению, он не был редким исключением. Россия во все времена умела рождать таланты, но не умела их беречь. Хочется надеяться, что нам теперь не придется этому долго учиться!..

Благородные убийцы

   В разные времена разные науки становились «героями своего времени», разрушая привычные стереотипы мышления и накопленные знания. Иммунология занимается этим последние 100 лет. Сфера ее влияния расширяется год от года, она стремительно вторгается во все новые и новые разделы биологии и медицины, заставляет специалистов пересматривать многие общепринятые представления о регуляции процессов жизнедеятельности, патогенезе различных заболеваний, открывая новые возможности для диагностики и лечения ряда тяжелых болезней, в том числе и опухолей.
   В 1976 году произошло открытие, которое послужило отправной точкой целого водопада исследований борьбы с раком. Группа американских и японских исследователей под руководством Р. Хербермана, работая с «безтимусными» мышами, используемыми в иммунологии в качестве чистых животных, обнаружила у последних в организме иммунологический надзор. Эти клетки отличались от известных уже типов иммунокомпетентных клеток двумя признаками – крупными размерами и наличием в их цитоплазме секреторных гранул.
   Они так и были названы большими гранулярными лимфоцитами. При изучении свойств больших гранулярных лимфоцитов было обнаружено удивительное явление – эти клетки обладали уникальной способностью уничтожать различные типы чужеродных клеток, как нормальные клетки других организмов, так и патологические, в частности опухолевые. Иначе говоря, им была присуща естественная цитотоксическая функция. Самое интересное, что большие гранулярные лимфоциты оказались совершенно беспринципными созданиями – им было абсолютно все равно, что уничтожать. Ни видовые особенности чужих клеток, ни структурно-функциональная организация их, никакие другие качества большие гранулярные лимфоциты не волнуют, как любым «хулиганам» им достаточно прицепиться к какой-либо клетке, и они ее уничтожат.
   Именно это свойство определило их название – естественные киллеры (от англ. killer – убийца). Особый интерес киллеры вызывали у онкологов. В многочисленных экспериментах было показано, что достаточно смешать взвесь опухолевых клеток с культурой киллеров, и большие гранулярные лимфоциты тут же с помощью множества тонких «щупальцев» плотно свяжутся с опухолевыми клетками, а затем в короткое время уничтожат их. Эти факты, подтвержденные исследовательскими группами в разных странах на различных моделях опухолей, буквально ошеломили ученых, которые в последние годы все свои усилия устремили на выяснение механизма такого мощного разрушающего действия.

   При анализе последовательных изображений процесса взаимодействия между опухолевой клеткой-мишенью и лимфоцитом-киллером, полученных при больших увеличениях (более 10 000 раз) в электронном микроскопе, удалось зарегистрировать возникновение множества мелких отверстий (пор) в мембранах опухолевых клеток после захвата их клетками-киллерами. Спустя достаточно короткое время содержимое опухолевой клетки вытекает через образовавшиеся отверстия, а входящая через них в клетки межклеточная жидкость раздувает последние и они лопаются. Электронный микроскоп – прибор очень хороший, но не волшебник. Он многое показывает, но рассказать не может ничего. С его помощью ученые увидели «как это происходит», но они долгое время не могли узнать «почему» киллеры так себя ведут.
   В начале 1970-х годов сразу несколько групп ученых, предприняв большое число комбинированных цитологических, биохимических и иммунологических исследований, смогли показать детали всех стадий разрушения киллерами опухолевых и других чужеродных клеток и выделить из киллеров активные субстанции, обладающие цитолитическим действием. Прежде чем рассказать об этом, назовем руководителей этих, теперь уже ставших классическими, работ. Это – Э. Марц (Массачусетский университет, Амхерсте, США), К. Хенни (фирма «Иммунекс Корпорейшн», Сиэтл, США), У. Кларк (Калифорнийский университет, Лос-Анджелес, США), П. Гольстейн (Иммунологический центр в Марселе, Франция), Г. Берк (Институт Вейсмана, Израиль) и Ж. Кон (Рокфеллеровский университет, США).
   Проведенные под их руководством исследования показали, что основным оружием киллеров служат те самые секреторные гранулы, которые содержатся в их цитоплазме. Опять же на электроннограммах было видно, как при контакте киллера с опухолевой клеткой гранулы проходили через мембрану киллерной клетки и, соприкасаясь с мембраной клетки опухоли, повреждали ее.
   Ученые предположили, что в гранулах находится какое-то химическое вещество, обладающее описанным действием. И действительно, группе под руководством Ж. Кона в Рокфеллеровском университете удалось в 1984–1985 годах выделить особым способом из гранул киллеров особый белок – убийцу клеток. Независимо от американских исследователей подобный белок обнаружили в киллерах швейцарские иммунологи из университета в Лозанне Д. Мэнсон и Ю. Чопп. Белок-убийца был назван перфорином.
   Контрольные эксперименты подтвердили «пагубные наклонности» новоиспеченного агента. Используя очищенный перфорин, выделенный из гранул киллеров, ученые успешно добились разрушения опухолевых клеток.
   Это открытие сулит многие надежды. Обнаружен естественный для живого организма химический продукт, обладающий мощным противоопухолевым действием. Это открывает совершенно новые, будем надеяться, реальные перспективы успеха в борьбе с раком. На пути же к полному успеху пока есть еще значительные препятствия. Перфорин выделен из культуры лимфоцитов-киллеров мышей. Б. Перуссин из Вистаровского института в Филадельфии пытался обнаружить перфорин в лимфоцитах крови человека, однако эти поиски пока не увенчались успехом.
   При этом появляются сообщения о том, что у киллеров могут быть другие виды оружия, и не исключено, что в разных ситуациях до зубов вооруженный киллер использует разное оружие. Это может быть найденный американским исследователем Дж. Дин-Е-Юном другой белок – так называемый лейкалексин, который способен разрушать ДНК и тем самым лишать опухолевые клетки возможности дальнейшего размножения.
   В 1986 году группе сотрудников нашей лаборатории в Медицинском радиологическом научном центре РАМН в Обнинске удалось показать присутствие в гранулах естественных киллеров трех высокоактивных химических веществ – серотонина, мелатонина и эндорфина. Все три вещества являются гормонами и обладают как общерегуляторными свойствами, так и определенными эффектами, контролирующими клеточное деление. Вполне возможно, что клетки-киллеры, оценивая с помощью своих мембранных рецепторов конкретно сложившуюся ситуацию, выбирают то оружие, которое в данный момент наиболее оптимально для защиты родного для них организма.
   На благородных «убийц» онкологи возлагают большие надежды. Надеемся, что киллеры оправдают их.

Мозг познает мозг

   Среди множества медико-биологических дисциплин особое место занимает нейробиология – наука, изучающая строение и функции нервных клеток. Ее история насчитывает несколько веков, в течение которых ученые предпринимали многие различные (в том числе просто фантастически хитроумные) попытки понять мозг. Пройден длинный путь: от примитивных мистических представлений до сегодняшнего «взрыва прозрений и открытий» – так известный американский физиолог Д. Хьюбел характеризует сегодняшний уровень знаний о структурно-функциональной организации нервной системы.
   И это действительно так. Сейчас нейробиология переживает свое третье рождение. Освобождаясь от устаревших взглядов на монополизм ее роли в регуляции всех жизненных процессов, сбрасывая с себя прежние одежды пуританки, приверженцы однообразия в форме и содержании, она преображается, расширяет свой гардероб, ее новым и новым нарядам нет конца, каждый из них хорош по-своему, иногда экстравагантен, неожиданен, бросок – нейробиология в начале XXI века активно стремится к тесному контакту со своими недавними «соперницами» за роль лидера в контроле гомеостаза – эндокринологией и иммунологией. Тем самым все три стремительно расширяют сферы своего влияния, стирая функциональные и биохимические границы.
   Об истории и развитии нейробиологии написано немало книг и статей, героями которых стали ученые и идеи разных стран и времен. Мы же расскажем только о трех открытиях. Они трижды реанимировали эту науку, привнося в нее свежие мысли и нестандартные решения, почти полностью меняя при этом ее лик и характер. Почему почти? Потому что каждое из этих трех открытий стало логическим продолжением предыдущего.

Сад неврологии

   Все сегодняшние достижения в изучении мозга были бы невозможны, если бы в конце XIX века не началась научная дуэль между двумя выдающимися нейробиологами, еще при жизни ставшими признанными классиками естествознания – итальянским гистологом Камилло Гольджи и испанским нейроанатомом Сантьяго Рамон-и-Кахалем.
   Первый – изобретатель метода, послужившего основой создания и бурного развития научной нейроанатомии, второй – блистательный мыслитель, использовавший и углубивший этот метод для построения фундаментальных теорий функциональной нейробиологии.
   В 1906 году оба ученых разделили Нобелевскую премию. Путь к ней был тернист, в бескомпромиссной дуэли каждый упорно отстаивал правоту своих взглядов.
   Камилло Гольджи родился 9 июля 1843 года в небольшом итальянском городке Корено в семье врача, практиковавшего в близлежащих деревнях. Влияние отца и своеобразный Ренессанс, переживаемый в то время итальянской биологией и медициной, побудили молодого человека избрать врачевание делом своей жизни. Он поступает на факультет биологии и медицины университета в Павии, в 1865 году заканчивает его и в течение шести лет работает в больнице Сан-Маттео, одновременно занимаясь научной работой в лаборатории экспериментальной патологии университета под руководством известного в то время патогистолога Джулио Биццоцеро.

Камилло Гольджи

   Памятник К. Гольджи во дворе университета Павии

   В 1872 году Гольджи уезжает из Павии и три года врачует в доме неизлечимых больных вблизи Аббиатеграссо, но и там не прекращает заниматься наукой. Не в университетской лаборатории, а именно здесь, в условиях, явно не способствующих научному творчеству, создает свой, впоследствии знаменитый, метод импрегнации – специфического окрашивания серебром нервной ткани на гистологических препаратах. Этот способ станет методической основой дальнейшего совершенствования знаний о структуре нервной системы. Открытия, сделанные Гольджи, Кахалем и другими исследователями с помощью импрегнации, совершат переворот в неврологии и других областях цитологии.
   В 1875 году Гольджи возвращается в Павию, защищает докторскую диссертацию и с 1876 по 1918 год бессменно занимает в родном университете должность профессора гистологии и общей патологии. Он сменяет Дж. Биццоцеро на посту руководителя лаборатории, значительно расширяет ее деятельность в изучении тонкого строения нервных и других клеток. В середине 1890-х годов он, усовершенствуя свой метод (модификация импрегнации с помощью солей мышьяка), впервые обнаруживает и подробно описывает новый клеточный органоид – внутриклеточный сетчатый аппарат, известный сейчас как аппарат Гольджи, функцией которого является обеспечение синтетических процессов в живой клетке. С тех пор он «бросает» неврологию и в течение всей остальной жизни занимается пристальным изучением этого органоида в различных клетках организма.
   Известность ученого растет, лаборатория превращается в Институт общей патологии и гистологии, Гольджи становится его директором. Сейчас это знаменитое в кругах морфологов учреждение носит его имя.
   В 1852 году девятилетний Камилло не мог даже предполагать, что той же весной, 1 мая в Испании в маленьком горном селе Петилья тоже в семье врача родился мальчик Сантьяго Рамон-и-Кахаль, который также впоследствии станет гистологом, и его жизнь тесно переплетется с судьбой Гольджи. Но это произойдет только в 1887 году, а пока молодой Сантьяго растет, в отличие от своего угрюмого и серьезного итальянского собрата, очень резвым, шаловливым, но чрезвычайно разносторонне одаренным мальчиком. Он рано обнаруживает великолепные способности к рисованию, хорошо владеет словом (пишет стихи и рассказы), любит и понимает музыку, увлекается спортом. Кахаль очень хочет стать художником и, глядя на его работы, очевидно, что он достиг бы в живописи больших высот, но воля отца непреклонна – сын станет врачом и продолжит его дело.

Сантьяго Рамон-и-Кахаль

Сантьяго подчиняется воле отца и впоследствии неоднократно с благодарностью вспомнит его настойчивость в выборе сыном профессии. В 1869 году Кахаль поступает на медицинский факультет Сарагосского университета. Уже с первого курса молодой студент увлекается анатомией, но, продолжая «разрывать» свою душу и сердце между живописью с литературой, пробует в 1872 году соединить свои привязанности в создании романа!

   Об этом Кахаль вспоминает в своей «Автобиографии»:

   Я написал объемистый биологический роман… В нем рассказывается о драматических приключениях путешественника, необъяснимым образом попавшего на планету Юпитер и повстречавшего человекоподобных чудовищ, в десятки тысяч раз больших, чем человек. По отношению к таким колоссам путешественник имел размеры микроба и был невидим. Герой через кожные железы проник в кровь чудовищ и, перемещаясь на эритроците, наблюдал сражения лейкоцитов и паразитов, зрительные, слуховые, мышечные и другие функции и, наконец, прибыл в мозг и открыл секрет мысли и волевого импульса. Многочисленные цветные рисунки иллюстрировали приключения героя, не раз спасавшегося от вязких щупальцев лейкоцитов. Жаль, что я потерял эту книгу, ее вполне можно было бы опубликовать с современными доработками.

   В 1873 году Сантьяго заканчивает университет, и его призывают на военную службу. Сначала он служит в Каталонии, а в апреле 1874 года получает приказ о переводе в экспедиционные войска на Кубу. Два года службы там не приносят Кахалю никакого удовлетворения, более того, он тяжело заболевает малярией, получает инвалидность и возвращается в Испанию. В 1875 году он начинает активную научную деятельность в должности ассистента, а потом помощника профессора кафедры анатомии в Сарагосе. В 1878 году болезнь опять настигает ученого, на этот раз он заболевает туберкулезом. К счастью, лечение оказывается эффективным, больной выздоравливает, но после тяжелых дней нездоровья долго не может прийти в себя и временами впадает в депрессию и отчаяние…
   Однако 18 июля 1879 года в его жизни происходит событие, подарившее Сантьяго счастье и душевный покой на долгие года. Он женится на Сильверии Фаньянас. Любовь и нежность к жене Кахаль сохранил на всю жизнь. Лучше всего об этом говорит он сам:

   …Между супругами может возникнуть духовное объединение, подчиненное высоким идеалам. Так оказалось в моем случае. В моей жене я нашел только помощника в реализации моих целей… Несмотря на красоту, которая могла бы тянуть ее к развлечениям, она с радостью приговорила себя к затворничеству, непритязательности, заботам по дому и созданию счастья мужа и детей… Только благодаря такому самопожертвованию жены стала возможной моя научная работа. Об этом даже говорили: «Половина Кахаля – это его жена».

   В 1884 году Кахаль защищает докторскую диссертацию и занимает по конкурсу должность профессора кафедры общей и описательной анатомии, в 1887 году он впервые знакомится с методом Гольджи и, переехав в Барселону и став руководителем кафедры гистологии и патологической анатомии, начинает активно заниматься изучением нервной системы. В Барселоне он работает пять лет, а с 1892 года и до своей отставки в 1922 году тридцать лет заведует такой же кафедрой в Мадриде.
   В 1890 году Кахаль впервые в печати оппонирует взглядам Гольджи о строении нервной системы, и с тех пор они становятся непримиримыми противниками. Ключевым расхождением взглядов Кахаля и Гольджи был вопрос о принципе строения нервной системы. Гольджи утверждал, что нервная ткань представляет собой непрерывную ретикулярную сеть, и эта точка зрения была в то время общепринята. Кахаль, используя метод, предложенный итальянским ученым, экспериментально и теоретически доказал, что основной единицей нервной ткани является специализированная клетка – нейрон, которая имеет характерное индивидуальное строение.
   Нейрон состоит из так называемого тела, от одного полюса которого отходит главный длинный отросток – аксон, а от другого – несколько коротких древовидных отростков – дендриты. Испанский гистолог впервые создал нейронную теорию, показал, что подобная организация – универсальный принцип строения нервной ткани. Он открыл «шесть единств» нейрона, определяющих его анатомическую, генетическую, функциональную, трофическую, патологическую и поведенческую индивидуальность.
   Вопреки мнению Гольджи и других авторитетов того времени о непрерывности сетчатой структуры мозга, Кахаль выдвигает и обосновывает «теорию дисконтинуитета», то есть прерывности в связях между отдельными нервными клетками посредством специальных щелей-синапсов.
   Испанского гистолога можно с полным правом считать одним из основоположников функциональной морфологии. Своими работами он опроверг сложившийся десятилетиями подход к изучению биологических явлений – «морфологи описывают, физиологи объясняют». Кахаль, изучая гистологическое строение мозга, создал физиологическую концепцию о строгой направленности распространения возбуждения в нервной ткани от аксона одной клетки к телу и дендритам другой. Этот принцип подтвержден последующими исследованиями многих нейрофизиологов и до сих пор остается незыблемым.

   Клетки Пуркинье и　гранулярные клетки в　срезе мозговог

   Вклад Кахаля в нейроанатомию огромен. Испанский гистолог стал основоположником новой научной функциональной морфологии мозга и всей нервной системы в целом. Обладая энциклопедическими знаниями и литературным даром, Кахаль обобщил основные результаты своей деятельности не только в огромном числе статей, но и в фундаментальных книгах, многие из которых он сам прекрасно проиллюстрировал.
   Изучение нервной системы было главным делом жизни выдающегося испанского ученого. Но, будучи патологом, он уделял время исследованиям и в других областях патологической анатомии, онкологии, эпидемиологии.
   Личность Сантьяго Рамона-и-Кахаля несет на себе печать гения. Это был феноменально талантливый человек. Оставив яркий след в медицине и биологии, он успел стать известным и как специалист по цветной фотографии (ему принадлежит в этой области одно из первых руководств в мире, выпущенное в 1912 году), изобрел новый вариант фонографа (заменил восковой валик на дисковую запись), даже обнаружил «аппарат Гольджи» раньше его автора еще в 1892 году, но не оценил своей находки, посчитав ее артефактом из-за ошибки в процедуре окрашивания.
   Камилло Гольджи впервые описал этот органоид в 1989 году и впоследствии долгие годы посвятил его всестороннему изучению. Итальянский гистолог тоже оставил немалое эпистолярное наследие. Он – автор восьмитомного труда по анатомии нервной системы и ряда экспериментальных работ по изучению различных заболеваний. Непреходящее значение имеет цикл работ итальянского патолога по патогенезу малярии. Он показал зависимость между жизненным циклом возбудителя малярии и стадиями заболевания, доказал высокую эффективность хинина в лечении малярии. Известный американский цитолог У. Уэйли отмечает, что «если бы Гольджи не сделал никакого существенного вклада в другие области науки, одной этой работы по малярии было бы достаточно, чтобы увековечить его имя».
   Достойные соперники в науке по характеру и нравственным принципам были разными людьми. Шестнадцать лет вели они научный спор. Кахаль, возражая Гольджи в научной трактовке результатов, всегда, как он сам пишет: «высказывал ему восхищение и во всех моих книгах можно прочесть восторженные отзывы о вкладе ученого из Павии». Гольджи подчас даже искажал и фальсифицировал воззрения испанского коллеги, а в своей Нобелевской речи просто игнорировал открытия и заслуги Кахаля. Вспоминая это, тот напишет в своей «Автобиографии»: «Какая жестокая ирония судьбы – соединить в пару, как сиамских близнецов, сросшихся туловищами, научных противников с такими противоположными характерами».
   Всю жизнь два великих ученых пытались ни в чем не уступить друг другу. Казалось, сама судьба благословила их на постоянную борьбу, они даже прожили одинаково долгую жизнь – оба умерли в возрасте 82 лет: Гольджи – в 1925, Кахаль – в 1934 году.
   Слава Кахаля неизмеримо крупнее, чем известность Гольджи. Имя итальянского ученого вошло в историю биологии. Кахаль, кроме этого, стал национальной гордостью Испании. На его родине о нем знают все: от мала до велика. В его честь воздвигнуты памятники в центральном парке Мадрида, во дворце медицинского факультета столичного университета, в Сарагосе. Кахаль был гениальным ученым и истинным патриотом своей страны. Его знаменитая речь «Маленькой родине – великий дух», произнесенная в 1900 году, до сих пор остается символом испанцев в их единстве прославить свою страну честными благородными делами.
   Оба, и Кахаль, и Гольджи, могли бы существовать и добиться высот в науке независимо друг от друга. Но вместе, в постоянной борьбе идей, они взаимно вырастили свой знаменитый Сад неврологии, о котором испанский ученый напишет так:

   Сад неврологии представляет исследователю захватывающий, ни с чем не сравнимый спектакль… Я охотился в красочном саду серого вещества мозга за клетками с их тонкими элегантными формами, таинственными бабочками души, биение крыльев которых, быть может, когда-то – кто знает? – прояснит тайну духовной жизни. Вряд ли в наших парках есть более изящное и пышное дерево, чем клетка Пуркинье мозжечка, или психическая клетка – знаменитая пирамида больших полушарий. Кроме того, радость открытия так сладка и так желанна.

   Этот сад оказался необычайно плодотворным. Открытие клеточной организации нервной ткани стало мощным стимулом к новым поискам и открытиям.
   Пройдет пятьдесят лет и в нейробиологии произойдет новое выдающееся открытие, которое разрешит назревающий кризис в этой отрасли знания и станет вторым рождением науки о мозге – точкой отсчета современных достижений в познании тайн мозга.

Волшебные молекулы

Жизнь двух ученых – авторов этого открытия – не изобиловала множеством выдающихся событий, открытий и находок, сопутствующими научному творчеству любопытными фактами. Они не оставили после себя большой школы учеников и многочисленного перечня трудов. Всю свою жизнь они посвятили только одному научному направлению, но открытие, совершенное ими, навсегда поставило их имена в ряд самых выдающихся естествоиспытателей современности.
Открытие австрийского фармаколога Отто Леви и английского физиолога Генри Дейла относится к разряду великих – принципиальных, фундаментальных открытий, которые своим свершением затронули все отрасли биологии и медицины. Теория Леви и Дейла кардинально изменила существовавшие представления о регуляции процессов жизнедеятельности, она открыла неизвестные ранее перспективы в управлении гомеостазом, в поисках эффективных средств лечения многих заболеваний.

Генри Дейл

   Отто Леви

   До начала ХХ века массивное здание нейробиологии прочно стояло на непоколебимом фундаменте электрофизиологических основ нервной регуляции. Первая трещина в нем появилась в 1904 году, когда английский физиолог Т. Эллиот выделил из клеток мозгового вещества надпочечников новый гормон – адреналин. Поскольку обнаруженное им вещество оказывало на функцию различных органов влияние, подобное возбуждению симпатических нервов, Эллиот предположил, что адреналин может вырабатываться в окончаниях волокон симпатического отдела нервной системы. Прямых доказательств этому он привести не смог, и в то же время его предположение прозвучало как вызов всем корифеям неврологии, постулирующим в своих работах электрическую природу нервного импульса.
   Несмотря на господство этих взглядов, постепенно в нейрофизиологии стал назревать кризис. В 1914 году английский фармаколог Генри Дейл, изучая ацетилхолин, показал, что биологические эффекты этого вещества тождественны с явлениями, возникающими при возбуждении другого парасимпатического отдела нервной системы. Казалось бы, Дейл своими экспериментами подтвердил предположение Эллиота, но, увы, он не смог обнаружить ацетилхолин в живом организме, и опять рождающееся открытие не увидело света. Однако ждать оставалось уже недолго…
   В один из дней 1921 года Отто Леви, профессор фармакологии и физиологии университета в австрийском городе Граце, вместе со своим сотрудником Э. Навратилом проводит эксперимент, который теперь является классическим и описан в каждом учебнике.
   Ученые поместили в физиологический солевой раствор два изолированных сердца лягушек и соединили их между собой тонкой маленькой трубочкой. Раствор, перфузируемый [1 - Перфу́зия (лат. Perfusion – обливание, вливание) – метод подведения и пропускания крови, кровезамещающих растворов и биологически активных веществ через сосудистую систему органов и тканей организма.] в одно сердце, по трубочке перетекал во второе. При раздражении симпатического нерва перфузируемого сердца второе сердце тоже начинало сокращаться. При замедлении ритма сокращений, вызванного раздражением блуждающего (парасимпатического) нерва, подходящего к перфузируемому сердцу, сокращения другого сердца также прекращались. На основании этих данных Леви высказал гипотезу о том, что раздражение нервов влечет за собой появление в перфузируемом растворе химических веществ, которые оказывают действие на другое сердце, подобное эффектам раздражения симпатических и парасимпатических волокон. Леви назвал их симпатикус– и вагус-веществами.
   Будучи фармакологом, Леви смог в ходе специальных экспериментов открыть новый специфический фермент, который разрушал вагус-вещество в живом организме. Блокировав действие этого фермента растительными соединениями, Леви и Навратил выделили достаточное количество вагус-вещества и установили его идентичность с ацетилхолином, фермент был назван холинестеразой.
   Используя блокаду холинестеразы по методу Леви, Дейл продолжил его исследования и в короткий срок показал, что ацетилзолин широко представлен в организме – он присутствует в парасимпатических нервных образованиях многих органов.
   Так гипотетическая трещина в электрофизиологическом здании нейробиологии обрела реальность. Несмотря на отчаянные попытки архитекторов старой постройки спасти ее, она стала разваливаться на глазах. В 1925 году выдающийся русский физиолог А. Самойлов показал, что электрическая основа лежит только в процессе распространения возбуждения по нервному волокну, в то время как передача импульса с нерва на мышцу (эффекторный орган) есть «суть химический процесс». В 1933 году А. Кибяков установил связь перехода возбуждения с одного нейрона симпатического узла на другой с наличием химического посредника, а через год – в 1934 году – английские ученые В. Вельдберг и Дж. Гайдум, повторив опыты русского исследователя, выделили из синаптической щели ацетилхолин.
   В 1935 году Отто Леви и Генри Дейл устанавливают тесные контакты и решают вместе окончательно проверить свои опыты в единых экспериментах. Ученые избрали местом совместной работы знаменитую физиологическую лабораторию Старлинга в Лондоне. В 1936 году Леви и Дейл работают вместе и окончательно формулируют теорию химической передачи нервного импульса.
   Научный мир по достоинству оценил открытие Леви и Дейла. В том же 1936 году они становятся лауреатами Нобелевской премии.
   Отто Леви и Генри Дейл прожили долгую жизнь. Леви – 88 лет, Дейл – 93 года. В их жизни и судьбе переплелись светлые и горестные дни, успехи и неудачи, приобретения и потери. Леви был вынужден, бросив дом, работу, привычный уклад жизни, эмигрировать в Америку, спасаясь от преследований нацистов, оккупировавших Австрию в 1938 году и безжалостно уничтожавших евреев. Начинать жизнь заново в чужой стране всегда непросто, в 65 лет – тяжелее вдвойне. Дейлу тоже пришлось пережить и тяжелую болезнь, и потерю близких дорогих людей. Но с упорством преодолевая препятствия в науке, они так же решительно боролись с коллизиями жизни. Боролись, работали, верили, не теряли надежды!
   Наградой за это научное и человеческое мужество стали последние двадцать лет жизни, полные новых идей, плодотворной работы, признания и славы. С 1940 года О. Леви – профессор Нью-Йоркского университета, Г. Дейл в том же году избирается президентом Английского Королевского Общества. Оба ученых получают мантии почетных докторов многих университетов мира, аудитории которых не могут вместить желающих послушать их лекции.
   Они при жизни обретают заслуженную славу. Отто Леви и Генри Дейл – авторы одного из самых выдающихся открытий в медицине и биологии ХХ столетия, открытия, предопределившего собой бурный расцвет нейробиологии наших дней. Читателю нужны доказательства этого? Пожалуйста, вот они…

Уникальная коллекция

   Присуждая высокую награду Леви и Дейлу, Нобелевский комитет, несмотря на высокий уровень экспертов, вряд ли мог представить размах всех последствий этого достижения. Только сейчас, по прошествии полувека, можно действительно оценить всю революционность теории химической регуляции нервной деятельности.
   Вслед за открытием адреналина и ацетилхолина были обнаружены другие медиаторы. И это явилось третьим рождением неврологии – ее сегодняшним Ренессансом. Сейчас известно уже более тридцати «волшебных молекул». Среди них – серотонин, мелатонин, гистамин, эндорфины, вещество Р и др. Показано непосредственное участие их не только в проведении нервного импульса, но и в химическом обеспечении таких процессов, как память, ассоциативное мышление, сон, обучаемость, поведение. В последние годы обнаружены специфические пептиды, ответственные, например, за возникновение «страха темноты», чувство аппетита, узнавания, влечения к противоположному полу («пептиды общения») и даже к… алкоголю!
   Многообразие медиаторов, которые по своему химическому строению и механизму действия являются гормонами, послужило причиной возникновения термина «эндокринный мозг», предложенного Дж. Хьюджесом в 1978 году. Открытие гормонально активных медиаторов привело к выяснению тонких, ранее совершенно неизвестных механизмов деятельности нервной системы, хранения и переработки информации нейронами головного мозга, памяти, возникновения и развития нервно-психических заболеваний, к разработке перспективных методов их диагностики и лечения.
   Открытие Леви и Дейла послужило отправной точкой огромного числа исследований в области нейрохимии, которые повлекли за собой новые открытия, удостоенные новых Нобелевских премий. Так изучение медиаторов позволило объяснить механизм фармакологического действия многих лекарственных препаратов и на основе этого создать новые лекарства. Итальянский химик Даниеле Бове получил за это Нобелевскую премию 1957 года. Он – создатель многих известных сегодня лекарств, например таких антигистаминных средств, как супрастин и тавегил.
   Химическая теория передачи нервного импульса послужила основой для выяснения мембранного механизма осуществления этого феномена. Австрийский исследователь Дж. Кэрью Эксл вместе с англичанами Аланом Ходжкином и Эндрю Хаксли были удостоены за это Нобелевской премии 1963 года. Они впервые ввели понятие «мембранного потенциала» – возникновение в мембране нервного окончания электрического импульса, под воздействием активного медиатора. Этот импульс «передает команду» по нервному волокну от одного синапса к другому.
   И наконец, в 1970 году еще одна Нобелевская премия была присуждена Джулиусу Аксельроду, Ульфу Эйлеру и Бернарду Кацу за установление механизмов синтеза и секреции медиаторов в нервных клетках.
   Коллекция медиаторов расширяется с каждым годом. Все ее экспонаты уникальны. Давайте познакомимся с некоторыми из них.

Легенда становится явью

История хранит много удивительных легенд. Одна из них – о храбром римском юноше Гае Муции Сцеволе, который в 508 году до нашей эры во время войны римлян с этруссами пытался проникнуть во дворец главы захватчиков – царя Порсена и убить его, чтобы спасти свой город. И Муций спасает Рим. Спасает, не убив Порсена, а поразив его своим презрением к пыткам и смерти. Когда бесстрашного юношу схватили и привели к царю на допрос, Муций положил руку на пылающий жертвенник и держал ее там до конца допроса. Пораженный Порсен воскликнул: «Нам не справиться с ними!» – и повелел отпустить юношу и снять осаду Рима.

   Х. Бальдунг. Гай Муций Сцевола перед царем Порсеном. 1531. Берлинская картинная галерея (Gemaldegalerie)

   «Сказка – ложь, да в ней намек» – гласит старая пословица. И легенда о Муции подтверждает это. Древние авторы, сами того не подозревая, предсказали этой легендой одно из замечательных достижений медицины и биологии – открытие естественных внутренних наркотиков, названных эндорфинами.
   Приставка «энд» – от слова «эндогенный» – внутренний, «орф» – корень слова «морфин». Эндорфины – естественные медиаторы нервных клеток, обладающие свойствами, подобными морфину. Главное из них – обезболивание.
   Обнаружили эндорфины две группы исследователей. Одной в Нью-Йорке руководил Соломон Снидер, вторую в университете шотландского города Абердина возглавлял Дж. Костерлиц.
   Группа Снидера обнаружила на мембране некоторых нервных клеток головного мозга рецепторы, с которыми соединяется введенный в организм морфий. Зачем они? Может быть, мозг вырабатывает свой морфий? Костерлиц ответил – да, может. Сотрудники его лаборатории с помощью тонких физико-химических методов обнаружили в мозге пептидные факторы, обладающие сильными противоболевыми свойствами, выделили их и назвали «эндорфинами». Подробнее об этом открытии ученый клоунель расскажет дальше.
   Заметим только, что исследования последних лет показали прямую связь уровня содержания эндорфинов в крови и эмоционального напряжения организма. Количество «внутренних наркотиков» возрастает в несколько раз в экстренных ситуациях, связанных с волнением и психической нагрузкой.
   …Может быть, и у храброго Муция в тот героический день 508 года нейроны выбросили в кровь очень много эндорфинов?!

Эра антибиотиков

   Диагностика и лечение – две ипостаси медицины. Они тесно взаимосвязаны. Чтобы успешно лечить – надо знать, что лечить. Но, к сожалению, далеко не всегда врачам удавалось найти эффективное средство лечения одновременно с обнаружением причины заболевания. Печально, что создание лекарств запаздывает на многие годы и медикам приходится склонять головы перед непознанной силой природы.
   Но сквозь тернии лабораторных поисков наука, как и вся история человеческого общества, неудержимо шла вперед. С развитием технологической мысли, появлением новых знаний, обязательно наступал момент, когда наблюдательность ученого, фантазия экспериментатора и счастливый случай слагались воедино и тогда приходило то счастливое чувство озарения, приносившее в науку новое фундаментальное открытие, знаменующее начало новой эры в борьбе с ранее неизлечимыми болезнями.
   И если врача любой специальности спросить: «Какое открытие спасло больше всего жизней на земле?», каждый, не раздумывая, ответит: «Открытие антибиотиков».
   Других мнений быть не может. Это действительно так. Веками врачи боролись с гнойным воспалением, абсцессы, фурункулы, сепсис уносили миллионы человеческих жизней, столетиями ученые искали средства борьбы с грозными осложнениями, но поиски их в лучшем случае приводили лишь к отдельным, малоэффективным находкам. До середины ХХ века нагноение ран, присоединение бактериальной инфекции к какому-либо патологическому процессу грозило больному смертью.
   Ученые многих стран в разных лабораториях и клиниках горели только одним желанием – найти «противоядие» от гнойной инфекции! Необходимость открытия диктовалась самой жизнью. И оно состоялось.

Лондон. Собор святого Павла

   В Лондоне, в соборе св. Павла несколько могил. Здесь похоронены только самые выдающиеся англичане – те, жизнь и дела которых коренным образом изменили историю человечества. Три надгробные плиты лежат рядом. Две из них с полными именами – Г. Нельсон и А. Веллингтон, на третьей – инициалы А. Ф. Под ней покоится прах Александера Флеминга – выдающегося английского микробиолога, человека, к которому с полным правом можно отнести слова Оноре Бальзака: «Нужны совершенно исключительные обстоятельства, чтобы имя ученого попало из науки в историю человечества».
   Такие обстоятельства в жизни и творчестве Флеминга были. Профессор К. Паннет – друг Флеминга с юношеских времен, провожая его в последний путь, на панихиде сказал:

   Пятьдесят один год назад в Медицинской школе Сент-Мэри я познакомился с Александером Флемингом. В то осеннее утро, когда мы впервые встретились, никому, конечно, не могло прийти в голову, что среди нас находится один из величайших людей нашего века. Мы были далеки от мысли, что настанет день, когда, оплакивая Флеминга, огромная толпа соберется в этом прекрасном соборе, чтобы почтить память гения науки, признанного всем земным шаром. Общеизвестно, что он своими работами спас больше людей и облегчил больше страданий, чем кто-либо из живущих ныне на земле, а возможно, даже из живших когда-либо прежде. Это одно уже способно внести переворот в историю человечества.

   Антибиотики стали для нас привычным атрибутом лечения. Трудно представить, что когда-то этих лекарств не было. Частота и широта применения их, с одной стороны, резко уменьшили число осложнений и смертельных исходов при септических и инфекционных заболеваниях, а с другой стороны, определенным образом обесценили их роль. Препаратов появилось так много, что они затмили славу первого среди них – пенициллина, но ведь «эра антибиотиков», совершившая подлинный переворот в медицине, началась именно с него. А открыл его Александер Флеминг.

   Александер Флеминг

   Флеминг родился 6 августа 1881 года на ферме Локфилд в графстве Эркшир в Шотландии. Его родители Хью и Грейс дали своим детям хорошее воспитание. Все получили образование, с детства были приучены к серьезному труду. Ежедневно общаясь с природой среди широких просторов и пологих холмов шотландской равнины, ребята учились любить и понимать живой мир.
   Окончив школу, Флеминг не сразу продолжил учебу. Он успел поработать несколько месяцев в пароходной компании и даже, движимый патриотическими чувствами, участвовал в войне с бурами. Однако здравый смысл и желание получить настоящее образование берут верх, и молодой Александер отправляется к своему старшему брату Тому в Лондон, где в 1901 году поступает в медицинское училище при больнице Сент-Мэри.
   В 1906 году судьба сводит его со знаменитым бактериологом Элмротом Райтом, человеком удивительным во всех отношениях. Райт был необычайно талантлив и широко образован. Ученый и писатель он стал легендой еще при жизни. Писать о Райте можно бесконечно долго. В нем сочетались упорство и настойчивость, твердость и нежность чувств, необыкновенная ребячливость взглядов и серьезность ученого, тонкая душа поэта и непоколебимость научных взглядов.
   Преданные ученики не просто любили Райта, они боготворили его. Попасть к нему в лабораторию – ни о чем лучшем не мог мечтать тот, кто хотел заниматься настоящей наукой. И Флеминг до конца своих дней не изменил своей школе. Он еще более прославил лабораторию Райта, достойно сменил учителя на посту директора, не мыслил своей жизни вне ее стен и умер в лаборатории во время очередного опыта, обуреваемый идеями, весь в делах, будто споткнулся, упал, прилег отдохнуть… Навсегда.

   Элмрот Райт

   Именно здесь, в этой лаборатории, Флеминг сделает два выдающихся открытия, которые станут точками отсчета в истории поиска тех «магических пуль», о которых еще в начале XX века мечтал Эрлих – лекарств, уничтожающих микробы, но не приносящих вреда нормальным клеткам и тканям. Поскольку главное желаемое качество их заключалось в избирательности действия, они должны были быть естественными для организма, то есть иметь животное происхождение. Эту фантастическую мечту Эрлиха Флеминг сделал реальностью.
   Первым его шагом на пути к открытию чудесных лекарств было обнаружение в 1921 году лизоцима – особого фермента, содержащегося в биологических жидкостях и обладающего бактерицидными свойствами.
   Эта находка была делом случая. Только случая, ибо никаких предположений по этому поводу у Флеминга раньше не было. Просто в один из дней внимательно разглядывая чашку с высеянной на ней культурой безвредных бактерий, Флеминг был простуженным и из его слезящихся глаз несколько слез упали на растущие кокки. Каково же было удивление ученого, когда через несколько дней те места, куда упали слезы, были чисты от микробных колоний. Пораженный Флеминг стал повторять эти опыты, добавляя в среду с микробами слюну, слезы, слизь из носа. Результат был однозначен – в них находился фактор, убивающий бактерии. Однако отличительной особенностью лизоцима являлось то, что он был активен только по отношению к непатогенным бактериям и поэтому не мог найти широкого распространения в медицине, но сам факт выработки антимикробных веществ в живом организме нес большой методологический смысл для разработки дальнейших направлений поиска таких лекарственных препаратов.

Целительная плесень

   Упорно продолжая эксперименты, в один из дней 1928 года Флеминг обратил внимание на то, что культура гноеродных кокков в чашке Петри погибла в том месте, где вырос плесневый грибок, спора которого могла попасть в чашку при пересеве колоний. Картина напоминала такую же, как и несколькими годами раньше, когда ученый увидел гибель микробов при действии лизоцима. Но сейчас это были уже патогенные микробы – возбудители тяжелых септических заболеваний.
   Любой другой человек на месте Флеминга не придал бы этому факту большого значения и отдал распоряжение вымыть «грязные» чашки, но эта случайность упала на подготовленную почву. Великий Пастер говорил: «Случай помогает лишь умам, подготовленным к открытиям», а французский математик Ж. Лагранж писал: «На случай при великих открытиях наталкиваются те, кто его заслуживает». Флеминг был готов к удаче и заслужил ее. Отбросив все остальные дела, он весь отдался проверке этого явления.
   Многочисленные опыты подтвердили выделение плесневым грибком какого-то неизвестного фактора, обладающего мощным бактерицидным (разрушающим) действием на патогенные микроорганизмы. По просьбе Флеминга микологи (специалисты по грибам) идентифицировали этот грибок. Им оказался Penicillium notatum.
   Впервые подобный грибок был найден шведским фармакологом Б. Вестлингом на сгнившем иссопе – полукустарниковом растении, содержащем эфирные масла. Андре Моруа в своей замечательной книге о Флеминге, ссылаясь на воспоминания жены ученого, замечает, что Флеминг, узнав об этом, вспомнил 51-й псалом, где говорится: «Вы опрыскаете меня иссопом, и я очищусь». Как тут не поразиться предвидению древних богословов?
   Активное вещество, выделяемое грибком, Флеминг назвал пенициллином. Он привлек к своим исследованиям С. Краддока и Д. Ридли, молодых врачей, перед которыми поставил важную задачу – экстрагировать пенициллин из бульона, в котором рос плесневый грибок, и очистить его с целью употребления в виде инъекций. Увы, все попытки сделать это оказались безуспешными, не хватало специального биохимического образования (впоследствии окажется, что молодые помощники были близки к успеху, но, не зная нюансов химии, они не учитывали некоторые детали). Ученые отчаялись, Краддок женился и перешел в другую лабораторию на более высокое жалованье, а Ридли ушел в плавание врачом на корабле.
   Так закончился первый этап в истории открытия целительной плесени. Было сделано главное – Флеминг обнаружил пенициллин, но выделить в чистом виде его не смог, а значит, широкое применение препарата было невозможным. Тем не менее Флеминг верил, что кто-либо очистит чудесное лекарство, он верил и ждал…

Триумф Флеминга

   И «звездный час» настал. Он даже превзошел все его ожидания. Впервые пенициллин выделили в чистом виде Хоуард Флори и Эрнст Чейн – патолог и биохимик университета в Оксфорде. Вокруг них в 1938–1939 годах сформировалась знаменитая Оксфордская группа, которая уже к 1941 году разработала все этапы выделения, очистки и производства пенициллина.
   Хоуард Уолтер Флори родился в 1898 году в Аделаиде (Австралия). Будучи студентом-медиком, он на последнем курсе получил стипендию Сессиля Родса, которая давала возможность стажировки в любом крупном научном центре. Флори выбрал Оксфорд и Кембридж. Работая там, он проявил выдающиеся способности в физиологии и патологии и был удостоен стипендии Рокфеллеровского фонда для стажировки в США.
   В 1929 году Флори возвращается в Англию, знакомится с работами Флеминга по лизоциму, начинает активно работать в этом направлении, а с 1935 года, получив должность профессора патологии в Оксфорде, сосредоточивает все свои интересы на детальном анализе этого вещества. Флори был нужен квалифицированный биохимик и по рекомендации директора Института биохимии в Кембридже Ф. Гопкинса он приглашает к себе на работу молодого стажера Э. Чейна. Их союз оказался необычайно плодотворным…

Эрнст Борис Чейн

   Хоуард Уолтер Флори

   Эрнст Борис Чейн родился в 1906 году в Берлине. Отец его был выходцем из России. По примеру отца Чейн решил посвятить себя химии. Он поступил в Берлинский университет, где упорно изучал биохимию и физиологию. После окончания университета Чейн успешно защитил докторскую диссертацию и имел большие планы на будущее. Но в 1933 году к власти пришли нацисты, и Чейн, будучи евреем, спасаясь от преследования, уезжает в Англию. Он с большой радостью принял приглашение Флори, и с 1937 года они начинают работать вместе.
   Чейн предлагает Флори переключиться с изучения лизоцима на исследование пенициллина, полагая, что именно это вещество «наделено многообещающими бактерицидными свойствами», Флори соглашается и добивается у Рокфеллеровского фонда субсидии для исследования. Уже в 1940 году Чейн со своей группой получает очищенный активный пенициллин. Двенадцатого февраля 1941 года инъекции пенициллина были испытаны на первом пациенте – полицейском с тяжелым заражением крови (стаффилококковым сепсисом). Результат был потрясающим – умирающий больной на глазах начал выздоравливать. Исчезла лихорадка, прекратились ознобы, еще немного – и больной встанет на ноги. Но, увы, небольшой запас пенициллина кончился, и болезнь воспрянула вновь. Через несколько дней пациент умер. «Если бы у нас было больше пенициллина!» – в отчаянии воскликнул Флеминг.
   Что же делать, где производить пенициллин? В Англии продолжать исследования стало невозможным – шла война, на Лондон падали бомбы и в этих условиях пенициллин был тем более крайне необходим. Тогда Флеминг посылает Флори и его помощника Хитли в Америку в известную лабораторию профессора Дж. Когхилла, в которой получали химические средства для биологической очистки воды. Когхилл сразу понял важность задачи и включился в работу. Буквально в течение нескольких месяцев в его лаборатории в маленьком городке Пеориа был налажен выпуск больших количеств «волшебного лекарства».
   С этого дня начинается «эра пенициллина». Исследования субсидируются крупными промышленными корпорациями, и к 1943 году пенициллин уже производится в Англии промышленным путем.
   …Разгар Второй мировой войны. На фронтах увеличивается количество раненых. Сколько бы из них не дожило до победы и не прожило бы потом долгой нормальной жизни, если бы не открытие Флеминга и Оксфордской группы! В СССР тоже велась активная работа по созданию отечественного пенициллина. Ее возглавляла профессор 3. Ермольева. Она со своими сотрудниками сумела выделить антибиотик в 1942 году и быстро наладить его производство и отправку на фронт. Сотни тысяч советских солдат и офицеров спас пенициллин Ермольевой в годы Отечественной войны. Пенициллин творил чудеса – ликвидировал септические процессы, ставил на ноги вчера еще безнадежных больных.

   Зинаида Виссарионовна Ермольева

   В 1945 году Каролинский институт в Стокгольме сообщил о своем решении – присудить Нобелевскую премию трем английским ученым А. Флемингу, Э. Чейну и Х. Флори за выдающееся достижение – открытие пенициллина и его терапевтического эффекта при лечении различных инфекционных заболеваний.
   После смерти Флеминга в 1955 году в редакционной статье «Британского медицинского журнала» было сказано:

   Так недавно и стремительно был сделан ряд открытий, что, наверное, мы не можем полностью оценить переворот в медицине, который вызвало и продолжает вызывать открытие Александера Флеминга.

   А. Флеминг, Х. Флори и　Э. Чейн получают Нобелевскую премию

   О медицинском прогрессе мир, естественно, судит по успехам в лечении болезней. Уже с одной этой точки зрения Александер Флеминг имеет право на бессмертную славу. И вслед за ним слава принадлежит сэру Х. Флори и доктору Э. Чейну, которые через десять лет после открытия Флеминга нашли способ выделить пенициллин и претворить в жизнь надежды, которые на него возлагал Флеминг еще в 1929 году.
   С открытием пенициллина началась новая эра в лечении больных. Современным врачам трудно понять, насколько бессильны были их предшественники в борьбе с некоторыми инфекциями. Им незнакомо отчаяние, овладевавшее докторами, когда они сталкивались с болезнями, смертельными в те времена, а теперь излечимыми. Некоторые из этих заболеваний даже перестали существовать. Пенициллин и все антибиотики, открытые после него, дают возможность хирургу производить такие операции, на которые раньше никто бы не решился. Только Эйнштейн – но в другой области – и еще Пастер оказали такое же, как Флеминг, влияние на современную историю человечества.

…В соборе св. Павла у надгробия Александера Флеминга всегда лежат живые цветы.

Один из десяти тысяч

   Зельман Ваксман не был врачом и никогда не думал заниматься медициной. Тем более он даже представить себе не мог, что станет создателем нового лекарства. Лекарства, которое сделает его Нобелевским лауреатом и навсегда внесет его имя в историю медицины.
   Ваксман оказался в Америке не из-за хорошей жизни. Он родился в 1888 году на Украине и, единственно, что он – еврей – мог сделать в царской России – это окончить Одесскую гимназию. Тяга к знаниям была настолько велика, что молодой человек решает уехать в Америку и там посвящает себя агрономии, а точнее – сельскохозяйственной бактериологии. Он проводит интересные исследования, имя его становится известным в научных кругах к 1930-м годам.
   Ваксман – признанный авторитет – руководитель крупной лаборатории по изучению биологических свойств почвенных грибков в университете Рочестера. Он с помощниками увлеченно исследует свой любимый объект – лучистые грибки (стрептомицеты) и не подозревает, что стоит на пороге жизненно важного открытия. Никто не знает, как сложились бы обстоятельства, скорее всего Ваксман никогда бы и не пытался изучить лекарственные свойства этого грибка, если бы к нему не обратилось Американское общество по борьбе с туберкулезом.

   Зельман Ваксман

   В то время поиски методов лечения туберкулеза были одной из «животрепещущих проблем» медицины. Заболевание получило широкое распространение, ежегодно от него умирало большое число людей, контагиозность (заражаемость) болезни была достаточно высока, а эффективных средств его лечения и профилактики, увы, не было.
   В поисках противотуберкулезных лекарств медики обратились за помощью к Ваксману. Почему к нему, ведь он же не врач и не химик, а специалист по далекой от медицины сельскохозяйственной бактериологии? А ответ прост. Дело в том, что, изучая свойства туберкулезной палочки, микробиологи обратили внимание на удивительный факт: она длительное время сохраняется на воздухе, но моментально гибнет, когда попадает в землю. С чем это связано? Кто может ответить на этот вопрос? Выбор был единодушен – только Ваксман.
   В 1932 году, отложив всю остальную работу, лаборатория Ваксмана вступила в бой с туберкулезом. Первые проверочные опыты: культуру туберкулезных палочек осторожно покрывают тонким слоем земли. Результат – палочки исчезают, почва убивает их. Значит, наблюдение верное. Что же уничтожает бациллы? Ваксман предполагает, что это должны быть какие-то почвенные микробы или грибки. И началась скрупулезная педантичная работа. Сотрудники лаборатории исследовали 10 тысяч различных почвенных микроорганизмов. Никакая оплата не смогла бы стимулировать такое упорство. Они работали самоотверженно, ибо понимали, что их успех спасет сотни тысяч человеческих жизней!
   И их титанический труд увенчался успехом. В 1942 году Ваксман со своими учениками Шацем и Вуги выделили из лучистого грибка – стрептомицета активное вещество, которое уничтожало туберкулезные палочки. Ваксман к тому времени уже знал о феноменальном открытии Флеминга и свое вещество назвал во аналогии с пенициллином – стрептомицином. Врачи знаменитой клиники братьев Мейо в Рочестере проверили препарат Ваксмана и подтвердили, что получен действительно новый мощный лечебный фактор.
   Дальнейшие исследования показали, что пенициллин и стрептомицин действует на разные бактерии и, таким образом, сфера применения этих препаратов значительно расширилась. Ваксман предложил назвать их «антибиотиками» (от греч. anti – против и bios – жизнь) – веществами, убивающими жизнеспособные болезнетворные микробы. Он предсказал, что могут существовать другие виды антибиотиков, а значит, их надо искать и находить! В 1952 году за открытие стрептомицина 3. Ваксман был удостоен Нобелевской премии.

Клондайк антибиотиков

   Грибки стали настоящим Клондайком в поисках новых антибиотиков. Только в 1940-е годы были открыты еще три новых препарата: хлоромицетин, ауреомицин и террамицин. Особенно эффективными оказались последние два. Ауреомицин подавлял рост бруцеллезных бацилл, а террамицин с успехом стали применять при лечении многих инфекционных заболеваний, так как он уничтожал разнообразные бактерии.
   Но оказалось, что не только грибки, но и некоторые непатогенные бактерии могут вырабатывать антибиотики. Впервые это было доказано в 1950 году. Такие бактерии нашли в гное у человека. Американская девочка Маргарет Треси заболела остеомиелитом (гнойным воспалением кости). Когда в лаборатории сделали посев гнойного отделяемого для идентификации типа бацилл, то оказалось, что, кроме обычных гноеродных кокков, в среде выросла культура неизвестных ранее бактерий.
   Врачи обратили внимание на то, что рядом с колониями этих бацилл среди кокков возникало разжижение. Тогда пригласили химиков и попросили выделить из этих бактерий активный фактор. Это удалось. Полученный препарат уничтожал вредные кокки.
   Новый антибиотик назвали бацитрацином и стали успешно применять его в сочетании с пенициллином для подавления смешанной инфекции, которая довольно часто встречается при различных заболеваниях как тяжелое осложнение, обусловленное воздействием разных видов микробов.
   Яркий успех применения антибиотиков и их широкое распространение в природе обусловили бурное развитие новой отрасли фармакологии – науки о лекарствах.
   Не все из открываемых факторов оказывались достаточно эффективными, но и применение тех, у которых были обнаружены «чудодейственные» свойства, сдерживалось из-за отсутствия их достаточного количества. Препятствием служила техническая трудность и дороговизна выделения и очистки антибиотиков из их естественных источников. Со всей остротой на повестку дня стал вопрос об искусственном получении этих лекарств.

Новые лекарства

   Искусственный синтез антибиотиков был осуществлен достаточно скоро – и этого следовало ожидать. Поскольку пенициллин был выделен, химикам оставалось детально изучить его структуру, а зная строение молекулы вещества, нетрудно осуществить ее синтез.
   Впервые строение ядра пенициллина определил в 1954 году английский биохимик Д. Бэтчелор, он же определил состав антибиотика и установил, какой фрагмент молекулы обладает бактерицидными свойствами. Открытие Бэтчелора имело большое значение, так как, зная детали строения вещества, этапы его синтеза и распада в организме, можно было, акцентируя те или иные стадии его метаболизма, получать препараты с заранее заданными свойствами, например более устойчивые и эффективные.
   Искусственно синтезируемые антибиотики не оправдали первоначальных радужных надежд. Их эффективность была ниже по сравнению с природными, а стоимость получения препаратов очень высока. И тогда ученые, решив, что «истина всегда посередине», пошли по пути создания полусинтетических антибиотиков и на этом направлении добились отличных результатов.
   Сейчас производится большое количество разнообразных полусинтетических антибиотиков. Принцип их получения заключается в следующем. Поскольку ядро любого антибиотика искусственно синтезировать трудно, химики решили сделать наоборот: биотехнологическим путем они получают готовый антибиотик, затем расщепляют его, выделяют ядро и далее, работая с этим ядром, создают на его основе новые препараты с заданными свойствами. Такой подход решает сразу две проблемы: с одной стороны, значительно упрощается и удешевляется получение исходного сырья для производства лекарств, а с другой стороны – создание новых модифицированных антибиотиков позволяет успешно бороться с явлением «привыкания» микробов к препарату, если он действует достаточно длительное время.
   Получение полусинтетических антибиотиков стало Ренессансом пенициллина. Оказалось, что именно он, в отличие от многих других препаратов, способен активно видоизменять свои лечебные свойства в зависимости от присоединения к его ядру различных химических компонентов. На основе пенициллина создано около 20 лекарственных соединений (бензилпенициллин, бициллин, метициллин, окоциллин и другие), с помощью которых успешно лечат многие инфекционные заболевания.
   Перечень вновь открываемых и синтезируемых антибиотиков ширится год от года. Сейчас их описано уже свыше 4 тысяч, из которых эффективно применяются около 60. В последние годы получены новые антибиотики, которые обладают свойствами убивать не только бактерии, но и губительно действовать на опухолевые клетки.
   И совсем последние сообщения: в Дании у 58-летнего больного СПИДом вследствие ослабления иммунной системы обострился затихший ранее туберкулез. Для лечения применили давно известный антибиотик фуцидин. Через несколько недель самочувствие больного улучшилось настолько, что он смог приступить к работе.
   Проведенные экспериментальные исследования показали, что фуцидин повышает резистентность (устойчивость) здоровых клеток к вирусу СПИДа, а в случае поражения организма быстро останавливает размножение губительного вируса.
   Вторая информация – известный западногерманский фармаколог Ф. Чандра сумел так модифицировать свойства антибиотика пенициламина, что он смог замедлить размножение вируса СПИДа в клетках. Пусть оба эти сообщения впоследствии окажутся менее значительными, чем при первом знакомстве с ними, тем не менее разработка методов борьбы со СПИДом при помощи антибиотиков не лишена реальных оснований.
   Поиски ученых продолжаются. Жизнь не стоит на месте. Известные сейчас лекарства отойдут в прошлое, появятся новые. На смену антибиотикам наверняка придут новые, более эффективные препараты, но люди всегда будут помнить имена ученых, которые своими исследованиями создали те «чудесные лекарства», ставшие в середине ХХ века надежной преградой на смертоносном пути многих инфекционных заболеваний.

Камни преткновения

В истории любой науки есть моменты, когда желаемое опережает возможное. Появляются многообещающие идеи, они требуют своего воплощения, но их внедрению препятствуют те или иные обстоятельства. Будучи сами по себе отдельными частными проблемами, эти вопросы, не находя своего разрешения, стоят непреодолимым барьером на пути развития новых направлений, открывающих широкие перспективы прогресса всей науки в целом.
В медицине на протяжении всей ее истории таких «камней преткновения» было немало. Но умелые лоцманы находили пути их обхода и прокладывали маршруты, позволившие сейчас надежно обеспечить безопасность людей. О некоторых из них давайте поговорим…

Марафон поисков

В хирургии вплоть до середины ХIХ века подводными рифами были два – боль и гной. Именно болевое раздражение и воспаление операционных ран не давали возможности дальнейшему развитию медицинского рукоделия, хотя анатомические знания и технические разработки, накопленные к тому времени, делали возможным осуществление уникальных операций, многие из которых могли привести к победе над серьезными заболеваниями.

   Как устранить боль? Как сделать вмешательство хирурга нечувствительным для больного? Как уберечь операционную рану от опасного воспаления? Как, как, как?.. Эмпирические попытки врачей избавить пациента от боли известны давно. Древнеиндийские книги Чараки и Сушруты рекомендуют для этого поить больного вином и отваром конопли. Египтяне и китайцы употребляли опий, мандрагору и гашиш. Гиппократ предписывал белладонну, а Гомер советовал принимать напиток «неценте», содержащий различные наркотики.
   Разумеется, все эти средства не обладали высокой эффективностью, оказывали кратковременный и слабый эффект и не могли сыграть значительной роли в поисках таких мощных обезболивающих средств, которые бы дали возможность осуществлять длительные и обширные хирургические операции.
   В 1800 году произошло событие, положившее начало марафону наблюдений и разработок, финиш которого – блистательное применение наркоза – наступит через 40 лет после этого и войдет в историю медицины одним из самых выдающихся ее открытий.
   Стало уже привычным, что важные наблюдения поначалу остаются незамеченными и не оцениваются по достоинству научным миром. Так было и в начале ХIХ века, когда двадцатилетний ученик хирурга Хэмфри Дэви открыл болеутоляющее действие закиси азота. Сначала он производил опыты на кошках, потом попробовал на себе и обнаружил, что вдыхание этого газа вызывает состояние опьянения и невосприимчивости к боли.
   Газ этот был назван «веселящим», потому что вдыхавшие его люди испытывали необъяснимое чувство веселья и удовольствия. Этим пользовались бродячие артисты, фокусники и проповедники, которых было достаточно во все времена. На своих выступлениях они с успехом применяли его для достижения восторга и эйфории у зрителей и слушателей. Сорок лет «веселящий газ» странствовал по свету, прежде чем случай заставил его столкнуться с медициной.
   В 1844 году в городском саду американского местечка Хартфорд бродячий философ Т. Колтон пытался привлечь к себе внимание публики необычным действием закиси азота. Среди толпы, собравшейся вокруг Колтона, был зубной врач Г. Уэллс. В тот день он сам страдал зубной болью и, не находя ни в чем облегчения, решился на отчаянный шаг – попросил «артиста» пойти с ним к дантисту и перед тем, как тот приступит к удалению зуба, дать ему подышать «веселящим газом». Колтон согласился, и они направились к Джону Риггсу – местному стоматологу. Эффект был поразителен. Уэллс не почувствовал никакой боли при экстракции зуба. Пока Риггс и Уэллс, перебивая друг друга, восторженно обсуждали случившееся, Колтон сбегал в лавку, и они втроем осушили бутылку портвейна в честь «исторического события», ставшего точкой отсчета в применении наркоза при хирургических операциях.
   Однако судьба и в этот раз оказалась неблагосклонной к первооткрывателям. Уэллс, полностью уверенный в успехе, решил продемонстрировать действие закиси азота публично. Собрав многих врачей и студентов, он дал больному подышать «веселящим газом» и стал удалять у него зуб. Неожиданно для Уэллса больной закричал от боли. Великое открытие не состоялось, триумф обернулся фарсом. Лучше бы Уэллс не делал этого, разочарование было настолько сильным, что не только не способствовало внедрению закиси азота в медицину, а, напротив, оттолкнуло от нее врачей еще на 20 лет, пока в 1863 году, уже после трагической смерти Уэллса (он покончил жизнь самоубийством), тот же Колтон вместе с А. Смитом из госпиталя штата Коннектикут не стал вновь и уже с успехом применять «веселящий газ».
   В 1846 году отблеск славы коснулся американских врачей В. Мортона и Ч. Джексона – они в качестве наркотического средства стали с успехом применять эфир.
   Впервые снотворный эффект эфира открыл в 1813 году выдающийся английский естествоиспытатель Майкл Фарадей. Известный бостонский врач Ч. Джексон (получивший кроме медицинского еще и химическое образование), зная об опытах Фарадея, решил попробовать действие эфира на себе. Вдыхая его пары, Джексон обнаружил, что носоглотка и гортань становятся при этом невосприимчивыми к боли. Джексон, более интересовавшийся в то время химией, чем медициной, рассказал о своих наблюдениях молодому врачу В. Мортону, и тот решил разработать эффективный способ применения его у больных при хирургических операциях.

Вильям Мортон

После не очень удачных опытов на собаках, Мортон, интуитивно ощущая, что он стоит на пороге выдающегося открытия, способного «перевернуть» возможности медицины, собрав все свое мужество (а по свидетельству современников, он был нерешительный человек) проводит на себе опыт, ставший поворотным событием и в его жизни, и в истории хирургии.

   В. Мортон проводит свой первый наркоз 16 октября 1846　года. Фотография из музея университета Бостона (США)

   Впоследствии он будет так вспоминать об этом:

   Я приобрел эфир фирмы Барнетта, взял бутылку с трубкой, заперся в комнате, уселся в операционное кресло и начал вдыхать пары. Эфир оказался настолько крепким, что я чуть не задохнулся, однако желаемый эффект не наступил. Тогда я намочил носовой платок и поднес его к носу. Я взглянул на часы и вскоре потерял сознание. Очнувшись, я почувствовал себя словно в сказочном мире. Все части тела будто онемели. Я отрекся бы от мира, если бы кто пришел в эту минуту и разбудил меня. В следующий момент я верил, что, видимо, умру в этом состоянии, а мир встретит известие об этой моей глупости лишь с ироническим сочувствием. Наконец я почувствовал легкое щекотание в фаланге третьего пальца, после чего попытался дотронуться до него большим пальцем, но не смог. При второй попытке мне удалось это сделать, но палец казался совершенно онемевшим. Мало-помалу я смог поднять руку и ущипнуть ногу, причем убедился, что почти не чувствую этого. Попытавшись подняться со стула, я вновь упал на него. Лишь постепенно я опять обрел контроль над частями тела, а с ним и полное сознание. Я тотчас же взглянул на часы и обнаружил, что в течение семи-восьми минут был лишен восприимчивости.

   Н. Пирогов и　памятник ему в　винницкой усадьбе «Вишня»

   Так Мортон стал знаменитым. Через несколько дней, 16 октября 1846 года известный американский хирург Дж. Уоррен провел первую обширную хирургическую операцию под эфирным обезболиванием. Мортон давал наркоз, а Уоррен удалял крупную врожденную опухоль на шее у молодого мужчины. Обезболивание было полным, операция прошла успешно. С тех пор наркоз открыл перед хирургией уникальные возможности спасения человеческих жизней.
   В России первую операцию под эфирным наркозом осуществил 14 февраля 1847 года выдающийся хирург Н. И. Пирогов.
   У эфира быстро появились соперники – хлороформ, «забытая» закись азота, внутривенные наркотические препараты. В короткий срок были сконструированы и созданы аппараты для дозирования наркоза, разработаны методы интубационной [2 - Интуба́ция (intubatio; лат. in– в, внутри + tuba – труба) – введение специальных трубок в трахею или бронхи при общей анестезии.] подачи наркотической смеси через трубку, введенную в трахею, предложены различные методы обезболивания. Сформировалась и сейчас успешно развивается самостоятельная отрасль медицины – анестезиология – наука об обезболивании.
   Прогресс в хирургии, обеспеченный открытием наркоза, поразителен, но не менее ценным является вклад, внесенный в ее развитие еще одним открытием, происшедшим тоже в середине ХIХ века. Это открытие уничтожило еще один подводный риф, стоящий на пути хирургов.

Незыблемое правило успеха

   То, о чем сейчас пойдет речь, давно стало не только привычным, но и обязательным правилом любой хирургической клиники. Это – азы хирургии, то, с чего студент-медик начинает свое знакомство с медицинской профессией. Первая глава в учебнике по хирургической пропедевтике (введение в хирургию) так и называется «Асептика и антисептика».
   Насколько важен этот раздел хирургии можно понять из слов выдающегося советского хирурга академика С. Спасокукоцкого: «Если вы скажете мне, как в этой клинике соблюдают асептику, я скажу вам – как здесь лечат».
   Без асептики и антисептики невозможно представить современную хирургию. А ведь всего чуть более 100 лет назад врачи совершенно не знали об этом ныне незыблемом принципе организации работы хирургов.
   Что же означают эти слова? Антисептика и асептика (от греч. anti – против, а – отрицательная частица, sepsis – гниение) – способы предупреждения инфицирования ран и борьба с заражением их микробами. Поскольку все основные мероприятия по обеззараживанию ран предусматривают применение химических или физических методов обработки как самой раны, так и предметов, соприкасающихся с ней (инструментов, рук хирурга, перевязочного материала), то в первом случае употребляется термин «антисептика», а во втором – «асептика». Хотя такое применение равнозначных по семантическому смыслу понятий, конечно, условно.
   До открытия антисептических мероприятий успех многих хирургических операций сводился на нет тяжелыми осложнениями, возникавшими после них, – нагноением операционных ран с развитием в тяжелых случаях сепсиса (заражения крови), приводящего больных к смерти.
   Хирурги были в отчаянии. Они не могли понять причины этих осложнений и боролись с их возникновением кто как мог, эмпирически применяя различные дезинфицирующие вещества. Так, например, американский хирург О. Колмс в 1842 году настоятельно рекомендовал мыть руки перед исследованием рожениц хлорной водой. Почти в то же время венгерский акушер И. Земмельвейс ввел в повседневную практику своей клиники обработку рук раствором хлорной извести, настойчиво указывая на то, что это позволяет значительно снизить число послеродовых осложнений. Однако его примеру последовали немногие.
   В России в эти же годы великий Н. Пирогов пользовался при лечении огнестрельных ран растворами хлорной извести с камфарным спиртом, азотнокислого серебра, разведенного винным спиртом, йодной настойкой, сернокислым цинком. Успех всех этих мероприятий был незначителен – трудно найти противоядие от неизвестного яда.

   Джозеф Листер

   Но в конце концов тайное всегда становится явным. В конце 1850-х – начале 1860-х годов Луи Пастер делает великое открытие. Он устанавливает значение микробов в процессах брожения и гниения белковых тел. Становится понятной фатальная роль гноеродных микроорганизмов в возникновении тяжелых, порой смертельных осложнений раневого процесса. Вскоре, в 1867 году, в английском журнале «Ланцет» появилась статья Джозефа Листера, в которой он отстаивал идею о том, что причиной раневой инфекции, свирепствующей в хирургических отделениях и ведущей к огромной послеоперационной смертности, является заражение операционной раны патогенными микробами, содержащимися в воздухе, на руках хирурга и инструментах. Статья, которая называлась «Антисептические принципы в практической хирургии», принесла Листеру мировую славу.
   Его имя – гордость Англии. Биография Листера включена в антологию жизнеописаний 100 самых выдающихся личностей Соединенного Королевства. Листер родился в 1827 году. Окончив в 1852 году Лондонский университет и получив степень бакалавра медицины, он начал работать в известной клинике Сайма в Эдинбурге. Первые годы своей врачебной деятельности Листер посвящает в основном хирургической офтальмологии.
   В 1858 году он становится хирургом Королевской больницы в Эдинбурге и одновременно получает приглашение читать курс лекций в университете. В 1860 году становится профессором, продолжает успешную преподавательскую работу в Эдинбурге и Глазго, а с 1877 года возвращается в родной университет, где получает хирургическую кафедру.
   Будучи талантливым хирургом, Листер все же прославился не своим мастерством. Он вошел в историю медицины прежде всего как создатель хирургической антисептики.
   Основываясь на исследованиях Пастера, Листер разработал комплекс теоретически обоснованных мероприятий по борьбе с хирургической инфекцией. Система Листера была основана на использовании химического бактерицидного средства – карболовой кислоты. Применение дезинфицирующего вещества было рассчитано на уничтожение микробов в первую очередь не в самой ране, а на предметах, входящих в соприкосновение с ней. Листер придавал большое значение воздушной инфекции. Он использовал карболовую кислоту не только для обработки рук хирурга, операционного поля и инструментов, но и воздух в операционной также обеззараживался обильной пульверизацией раствора карболовой кислоты. После зашивания или тампонации раны операционное поле закрывалось трехслойной повязкой, состоящей из шелковой тафты, карболизованной ваты и непроницаемого слоя макинтоша.
   После введения этой системы хирургическое заражение в клинике Листера стало редкостью, безопасность операции неизмеримо возросла, а смертность снизилась в десятки раз. Метод Листера, дававший прекрасные по тому времени результаты, приобрел много сторонников в разных странах.
   Русские хирурги К. Рейер и И. Вельяминов с успехом использовали антисептические принципы Листера в боевой обстановке во время русско-турецкой войны 1877–1878 годов.
   Имя английского хирурга не сходило со страниц газет и журналов. Отмечая особые заслуги хирурга, английская королева назначила его в 1896 году президентом Королевского Общества (организации, аналогичной Российской академии наук). Многие университеты мира избрали его почетным доктором.
   Антисептика Листера вдохнула новую жизнь в хирургию. Врачи, соблюдая антисептические правила, могли теперь не бояться неизбежного развития в ране гнойного воспаления. В последующие годы техника Листера была оставлена, появились новые, более надежные и безвредные методы асептики и антисептики. Дальнейшее развитие и усовершенствование этих мероприятий практически свело на нет риск заражения операционной раны патогенными микробами.
   Открытие Листера действительно было эпохальным. И сегодня, наблюдая растущую с каждым годом, набирающую все новые и новые силы, широко расширяющую сферу своего влияния, поистине чудодейственную хирургию, мы сознаем, что именно два выдающихся достижения медицины – разработка и внедрение в клиническую практику наркоза и принципов антисептики – заложили в середине ХIХ века прочный фундамент величественного здания Хирургии, которое продолжает строиться и становится все более и более значительным.

«Мы нашли его!»

   Среди множества болезней человека есть заболевания почти мистические. По своей неразгаданности в течение длительного времени, по необычной клинической картине, по широте и размаху распространения, по образу тех личностей, которые посвятили свою жизнь борьбе с ними.
   Такова древняя болезнь – малярия. Сведения о ней присутствуют в самых старых памятниках литературы – египетских папирусах и китайских легендах. Страх и ужас, вселявшиеся в людей этой болезнью, симптоматика малярии, представленная в образах «блудных дев – лихоманок» описывались еще Геродотом.
   Почти во все века малярия, захватившая целые материки, с особой силой свирепствовала в Италии. Даже название этой болезни звучит по-итальянски – «малярия» (в переводе – «плохой воздух»). Еще в I веке до нашей эры римские писатели Варрон и Колумелла связывали распространение малярии с заболоченными местами. В XIX – начале ХХ века заболеваемость и смертность от малярии были очень высокими. Борьба с ней стала одной из самых актуальных задач медицины. Десятки ученых – медиков и биологов, практических врачей в разных странах – пытались в трудных поисках найти причины этого заболевания и эффективные способы его лечения.
   И тот триумф, который прозвучал в словах Шарля Лаверана во время его Нобелевской речи: «Мы нашли его!» венчал вереницу исследований, за которой стоят многие и многие ученые. Нобелевский комитет отметил высокой премией двух из них – Рональда Росса (1902) и Шарля Лаверана (1907). Отдавая дань уважения всем их коллегам, мы при рассказе о победе над малярией не можем обойти молчанием, по крайней мере, еще двух ученых – Патрика Менсона и Джованни Грасси. Все четверо в равной мере заслужили признание и благодарность людей.

Знаменитый французский биолог Шарль-Луи-Альфонс Лаверан родился в 1845 году. После окончания университета Лаверан решил посвятить себя протистологии (науке о простейших) и добился выдающихся успехов. В 1884 году он становится профессором гигиены в военно-медицинской школе Валь-де-Грас в Париже, с 1897 года работает в Пастеровском институте. В 189З году Лаверана избирают членом французской медицинской академии, а в 1895 – Парижской академии наук. Он становится почетным членом ряда медицинских обществ, в том числе Петербургского и Батумского. В 1908 году Лаверан основал французское общество экзотической патологии. Его имя как имя ученого – одного из победителей малярии – известно каждому французу.
Цикл исследований по изучению малярии, за который Лаверан получил в 1907 году Нобелевскую премию, был выполнен им в 1878–1884 годы. В четверке наших героев Лаверан был первым исследователем, чьи работы заложили методологически верную основу в направлении поисков причины этого распространенного тяжелого заболевания.

   Шарль Лаверан

   Во время работы в Алжире (1878–1883) он изучал изменения в крови и тканях больных малярией. Его внимание привлекло постоянное присутствие в мазках крови своеобразных «пигментированных элементов».
   Подобные моменты впервые были обнаружены еще в 1846 году русским врачом П. Я. Шютцем, но тот не смог объяснить природу этих образований. В 1880 году, в серии тщательных наблюдений, Лаверану удалось установить, что эти элементы являются живыми структурами – микрогаметами и тем самым имеют паразитическую природу. Ученый продолжал исследования, и удача не заставила себя ждать – в 1881 году французский биолог окончательно делает вывод о том, что возбудитель малярии – обнаруженный им одноклеточный животный паразит. Открытие Лаверана не прошло незамеченным, его высоко оценили специалисты, но одна загадка (и, пожалуй, самая главная) осталась неразгаданной. Как этот паразит попадает в человеческий организм?
   В 1884 году Лаверан обнародует гениальную догадку – он предполагает, что часть жизненного цикла малярийного паразита протекает вне человеческого тела, в промежуточном хозяине – насекомом. Прав был великий Эйнштейн, когда утверждал, что в науке не менее важное значение принадлежит правильно поставленным вопросам, чем найденным на них ответам. Лаверан поставил вопрос. Ответ на него нашли Патрик Менсон, Рональд Росс и Джованни Грасси.
   Нашли действительно все вместе, и самое замечательное в том, что сделали независимо, не повторяя опытов друг друга, выполнили, не договариваясь, определенные части работы и из «своих кирпичей» сложили прекрасное здание Победы над коварной болезнью.
   Патрик Менсон родился в Шотландии в 1844 году. Еще школьником он заинтересовался биологией. На чердаке своего дома препарировал животных и, как впоследствии вспоминал, был очень удивлен, обнаружив в желудке кошки ленточного червя. Так он увлекся паразитологией. В 1864 году закончил Эдинбургский университет, получил звание врача, в 1866 – защитил докторскую диссертацию и уехал работать врачом в Китай на остров Тайвань. В 1871 году он переезжает на юг Китая и организовывает госпиталь в городе Амое. В Лондон он вернется только через 23 года – в 1890 году, где через 8 лет создаст Институт тропических болезней, организует 20 экспедиций в разные страны для изучения различных вопросов тропической медицины и паразитологии.
   За годы работы в Китае Менсон стал известным ученым и врачом, авторитетным специалистом в области тропической медицины. Именно в это время он провел исследования, которые, на первый взгляд, не относятся к проблеме малярии. На самом деле они послужили «путеводной звездой» для Рональда Росса и Джованни Грасси. На долю последнего выпала честь поставить точку в этой «драме идей». Но об этом позже…
   Что же сделал Менсон? Он, изучая семейство нитчатых глистов – филярий, вызывающих у жителей тропиков «слоновую болезнь», обнаружил, что промежуточным хозяином филярий являются москиты, которые при укусе заражают человека. Открытие Менсона имеет захватывающую историю и само по себе достойно отдельной главы, но здесь мы рассказываем о малярии и поэтому упомянем только о том, что, зная о многолетних работах Росса, он сообщил ему о своих наблюдениях и посоветовал преломить их по отношению к малярии.

Патрик Менсон

Сам Менсон, живя в Лондоне, не мог заниматься изучением тех видов комаров, которые, по его мнению, переносят малярию, а Росс, находясь в тропиках, мог экспериментально проверить идеи Лаверана и Менсона. И он сделал это.

   Рональд Росс

   Рональд Росс родился в 1857 году. В 1881 году он закончил медицинский колледж св. Варфоломея и уехал врачом в Индию. Работая там много лет и повседневно сталкиваясь с малярией, он всецело отдался этой проблеме и стал искать причины ее возникновения. Получив поддержку в лице такого авторитета, как Менсон, он, вдохновленный его идеями и опытами Лаверана, в 1897–1898 годах проводит специальные исследования на птицах и экспериментально доказывает роль комара-анофелеса в передаче этой болезни. В 1913 году Росс возвращается в Лондон, работает профессором тропической медицины в Королевском колледже, а в 1927 году становится директором Института тропических болезней, который носит сейчас его имя.
   Росс был разносторонне развитым человеком, он известен и как писатель, автор нескольких романов, драм, многих стихотворений. В 1902 году его вклад в изучение путей возникновения малярии был отмечен Нобелевской премией.
   А теперь, как принято в приключенческой литературе (а наша история – чем не сюжет для такого рассказа), – хэппи-энд (счастливый конец)! Автор его – знаменитый итальянский паразитолог и биолог Джованни Баттиста Грасси. Как это часто случается, он был свидетелем присуждения двух Нобелевских премий за изучение проблемы, которой посвятил всю свою жизнь и, независимо от Нобелевских лауреатов, добился в те же годы не менее значительных успехов. Но он, по прихоти судьбы, не был отмечен экспертами Нобелевского комитета.

   Джованни Грасси

   Грасси вместе со своими помощниками А. Биньями и Дж. Бастианелли в 1898 году (тогда же, когда и Росс) пришел к выводу, что только комары рода анофелес могут служить переносчиками малярии. И он доказал это впервые на человеке, заразив добровольцев через укусы этих комаров. Таким образом, именно Дж. Грасси поставил точку в долгой истории борьбы с малярией, истории полной открытий и разочарований, находок и потерь, трагических и счастливых судеб.
   Таковы основные вехи истории познания малярии. Четверо ученых последовательно представляли всю картину возникновения и развития болезни: Шарль Лаверан открыл ее первопричину – малярийного плазмодия, Патрик Менсон предположил и теоретически обосновал в качестве промежуточного хозяина определенный вид комара, Рональд Росс экспериментально доказал его правоту в опытах на птицах, а Джованни Грасси подтвердил эту цепь по отношению к человеку.
   Герои нашего рассказа были Гражданами в самом высоком понимании этого слова. Они активно проводили свои идеи и открытия в жизнь. По их разработке и при непосредственном участии проводились широкомасштабные мероприятия, осушались болота, сотни тысяч людей получали превентивную антималярийную терапию.
   Мы очень часто, помня о людских делах, забываем об их творцах и тем самым, обезличивая события, обесцениваем их значимость в нашей истории.
   В том, что сейчас малярия сведена практически только к эпизодическим вспышкам в некоторых регионах земного шара, огромная неоценимая заслуга четырех естествоиспытателей.

Мозаика крови

В истории развития каждой науки среди множества находок обязательно есть такие открытия, которые на первый взгляд кажутся просто новыми фактами, имеющими сугубо частное значение. Однако по прошествии времени они оказываются фундаментальными достижениями, коренным образом изменяющими сложившуюся ситуацию, и становятся точкой отсчета скачкообразного прогрессивного развития этой отрасли знания.
В медицине перечень таких событий не очень велик. Но даже самый придирчивый эксперт, сокращая его, непременно оставит на одном из первых мест открытие австрийского иммунолога Карла Ландштейнера, сделанное им в первый год ХХ века. Об этом открытии научный мир узнал из опубликованной ученым в 1901 году небольшой статьи «Об агглютинативных свойствах нормальной человеческой крови».

   Карл Ландштейнер

   Узнал… но не придал этому факту значения. И если открытие Ландштейнера было удивительно просто, то невнимание к нему было просто удивительно. Парадокс заключался в том, что уже более 300 лет врачи ждали подобного «чуда», само время и нарастающий прогресс в биологии и медицине предопределил его появление, но инерция мышления и существующая, к сожалению, до сегодняшнего времени ограниченность кругозора у многих естествоиспытателей оставили открытие Ландштейнера без внимания.
   Понадобилось 14 лет адаптации к описанному факту, разразилась Первая мировая война, и «травматическая эпидемия» со всей остротой обнажила гамлетовский вопрос для сотен тысяч раненых: «Быть или не быть?» «Быть» – значит спасение только в переливании крови, «не быть» – в который раз смириться с бессилием в разгадке тайн природы.

   Австрийская купюра номиналом 1000 шиллингов, выпущенная в　честь К. Ландштейнера

   Через 14 лет после своего рождения открытие Ландштейнера совершило подлинную революцию в медицине. Столь необходимое во многих случаях переливание крови из чрезвычайно опасной процедуры, приводившей к смерти каждого третьего пациента, превратилось в эффективный метод спасения больных, в подавляющем большинстве случаев протекающий без осложнений. Миллионы людей во всех странах мира обрели вторую жизнь благодаря австрийскому ученому. Что же обнаружил в 1900 году 32-летний врач?
   Карл Ландштейнер впервые описал иммуногенетические признаки крови, обусловленные специфическими антигенами (изоантигенами), которые позволили выделить три группы крови у человека. В 1902 году, развивая взгляды своего учителя, сотрудник Ландштейнера Адриано Штурли описал четвертую группу крови. Сейчас эту классификацию можно найти в любом учебнике по физиологии. Комбинация двух типов генов (А и В) в эритроцитах и соответствующих к ним антител (и) в плазме крови определяют четыре группы крови (О; А; В; АВ). Эта классификация постулирует, что люди с I группой крови (О) являются универсальными донорами, их кровь можно переливать пациентам с любой группой крови, а люди с IV группой (АВ) – универсальные реципиенты, им можно переливать кровь любой другой группы.
   Находка Ландштейнера открыла путь от неуправляемого (а потому зачастую и неудачного) к целенаправленному осмысленному переливанию крови. В 1914–1915 годах в Англии, США и Франции были созданы стандартные сыворотки для определения групп крови и во время Первой мировой войны хирурги в армиях этих стран широко и с успехом применяли переливание крови, используя сывороточную диагностику наличия изоантигенов и антител в крови раненых.

   Одна из многочисленных почтовых марок с портретом К. Ландштейнера

   В других странах, в том числе и в России, готовых стандартных сывороток не было и врачи не могли использовать открытие Ландштейнера для оказания помощи своим пациентам. Русские хирурги тяжело переживали это, зная о великолепных результатах зарубежных коллег и пытались самостоятельно разработать методику получения таких сывороток.
   В 1919 году В. П. Шамов, ученик знаменитого хирурга С. П. Федорова, стал активно работать в этом направлении, он создал группу из молодых врачей, и в 1921–1922 годах под его руководством Н. Н. Еланский, С. В. Гейнац и П. И. Страдынь получили стандартные сыворотки для определения групп крови и внедрили этот метод в различные больницы и клиники нашей страны.
   Справедливости ради следует отметить, что, независимо от К. Ландштейнера, чешский врач Ян Янский в начале XX века, анализируя в Карловом университете в Праге 3000 проб крови, полученных у психических больных, также открыл четыре группы крови, но австрийский иммунолог был все же первым…
   Карл Ландштейнер был незаурядной личностью во всех отношениях. Целеустремленный и критически мыслящий, ничего не принимающий на веру, энциклопедически образованный человек, блестящий полемист, любитель музыки и поэзии, он не мог не оставить свой вклад в сокровищнице человеческих знаний.
   Родился Карл в 1868 году близ Вены в городе Бадене, в 1891 году окончил медицинский факультет Венского университета и решил посвятить себя патологии. Однако постепенно интерес к химии брал верх над привязанностью к биологии, и научные искания молодого медика неуклонно влекли его в область иммунологии.
   Защитив докторскую диссертацию, Ландштейнер работал в университетских клиниках, затем в институтах гигиены и патологии в Вене. С 1911 по 1919 год он одновременно был профессором патологической анатомии Венского университета, а в 1921 году получил лестное приглашение переехать в США и работать в знаменитом нью-йоркском Рокфеллеровском институте.
   С 1922 года до своей кончины в 1943 году Ландштейнер руководит отделом патологии и бактериологии Рокфеллеровского института. За 20 лет работы в Америке Ландштейнер успеет сделать еще несколько открытий в иммуногематологии, станет «отцом иммуногенетики», его имя войдет в золотой фонд естествознания ХХ столетия.
   В 1927 году Ландштейнер совместно с Филипом Левином обнаружил еще четыре антигена в человеческих эритроцитах (М, N, Р, р). Таким образом австрийский иммунолог стал автором уже трех классификаций групп крови по трем антигенным системам эритроцитов, объединяющих семь разных изоантигенов.
   Работы Ландштейнера стали настоящим Клондайком для разработки детальных карт изоантигенов крови животных и человека. К сегодняшнему дню идентифицировано уже около 80 таких маркеров, они встречаются в различных сочетаниях, их взаимоотношения в эритроцитах человека уникальны и могут с успехом использоваться для идентификации личности.
   В 1930 году Каролинский институт в Стокгольме, отмечая выдающееся значение открытия Карла Ландштейнера, присудил ученому Нобелевскую премию. Тридцать лет – такой долгий путь от открытия до его признания прошел австрийский иммунолог. В год получения премии ему было уже 62 года. Для многих ученых получение Нобелевской премии в таком возрасте стало бы достойным венцом их деятельности, после этого можно было бы писать мемуары и время от времени выступать с лекциями, сознавая, что прожил жизнь не зря. Но Ландштейнер не мог жить спокойно, он чувствовал, что может и должен работать, он трудился неистово сам и так же вдохновенно руководил своим коллективом. И успех пришел снова…
   В 1940 году 72-летний Ландштейнер потряс мир вторым выдающимся открытием. Вместе с Александром Винером – американским биологом (потомком эмигрантов из России) он открывает ныне хорошо известный резус-фактор крови, который, как вскоре выяснилось, содержится в эритроцитах 85 % людей. Именно резус – несовместимость матери и ребенка (при браке резус-положительного мужчины с резус-отрицательной женщиной) лежит в основе тяжелого заболевания – гемолитической желтухи новорожденных. Врачи долгие годы пытались разгадать тайну этой патологии и безуспешно боролись с ней. В 1940 году второе открытие профессора Ландштейнера опять спасло десятки тысяч жизней.
   Через три года после обнаружения резус-фактора Карл Ландштейнер умер. Умер, работая в своей лаборатории. Скончался от разрыва сердца на глазах своих сотрудников.
   В день его смерти 26 июня 1943 года президент США Франклин Рузвельт призвал американцев «склонить головы в память о великом ученом и гражданине, жизнь которого была полна желания познать и улучшить человеческий мир…»
   Карл Ландштейнер открыл нам удивительную мозаику крови. Узоры жизни, сплетенные ее орнаментом, неповторимы и бесценны.

Золотой век хирургии

   Все методы лечения, применяемые в клинической медицине, можно разделить на две большие группы: терапевтические и хирургические. Терапия и хирургия – термины греческого происхождения. Терапия (от греч. therpia) – забота, уход. Хирургия (от греч. cheir – рука, ergon – работа) – рукоделие. В этих названиях заключена тактика двух подходов к борьбе с болезнями. Терапия – это лечение «без рук», то есть путем введения в организм лекарств (лекарственная терапия), с помощью физических методов (физиотерапия), посредством общения с больными, внушения, гипноза (психотерапия). Хирургия же – это прямое воздействие на патологический процесс рук врача путем удаления заболевшего органа (например, холецистэктомия – удаление желчного пузыря при желчнокаменной болезни) или восстановления поврежденных тканей (реконструктивная хирургия, например замена клапанов сердца при пороке, улучшение проходимости крови по сосудам при атеросклерозе артерий и т. п.).
   Любой вид хирургического вмешательства влечет за собой искусственное вторжение врача в природную анатомию человеческого организма. Основываясь на принципиально различных позициях на лечение заболеваний, терапевты и хирурги не всегда должным образом вели себя по отношению друг к другу. Терапевты свысока смотрели на хирургов: «…Мол, ваше дело – только руками поработать, а голова вроде бы ни к чему, зачем думать, размышлять, когда все видно в операционной ране…», а хирурги, в свою очередь, бывало, рассуждали так: «…Что там терапевты – таблетками и уколами действуют, больше рассуждают, чем лечат, все равно, если что-то серьезное – после их лечения больные к нам попадают…». Я несколько упрощаю и «сгущаю» фразеологию конфликта, но при этом смысл его остается более зримым.
   Исторические обстоятельства складывались так, что до середины XIX века терапия действительно была «элитой», а хирургия занимала менее привилегированное положение при дворе Медицины. Но время берет свое, технократические ветры долетают и до медицинского королевства, хирурги совершенствуют свои инструменты, изобретают обезболивание, разрабатывают различные аппараты для применения их в качестве искусственных органов, становятся возможными операции, о которых раньше можно было только мечтать. Хирургия из Золушки постепенно превращается в принцессу, на нее все больше и больше обращают внимание и, наконец, с середины ХХ века хирургия вступает в свой золотой век, началом которого стала пересадка органов, а апофеоз еще впереди.
   Именно пересадка (трансплантация) органов аккумулирует в себе все достижения хирургии и поэтому представляется самым ярким полотном всей хирургической живописи. Но прежде чем рассказать о наиболее заметных событиях в ее биографии, мы не можем не посвятить несколько страниц нашей книги хирургу, который в XIX веке сшил столько дивных нарядов для своей Золушки, без которых она никогда не стала бы сегодняшней королевой. Давайте ненадолго отправимся в Швейцарию…

Виртуоз хирургии

Швейцарский хирург Теодор Кохер был знаменит. Пожалуй, мало кто из врачей может сравниться с ним по широте мышления, хирургическому мастерству, богатству научного и практического вклада в медицину.
С первого дня в хирургии и до последнего своего часа Кохер работал в университетской хирургической клинике в Берне. Пятьдесят один год стены операционной старинного здания медицинского факультета швейцарской столицы были немыми свидетелями его поисков, сомнений, разочарований, надежд и успехов. Тридцать девять лет Кохер возглавлял свою «альму матер» и сделал ее хирургической Меккой конца XIX – начала ХХ века.

   Теодор Кохер

   Профессор А. Росновский в 1968 году в связи с 50-й годовщиной со дня смерти швейцарского хирурга писал:

   На протяжении многих лет клиника в Берне, руководимая Кохером, привлекала не только многочисленных больных со всех стран мира, но и хирургов, жадно ищущих знаний… Редко кто из хирургов, выезжавших с научными целями за пределы родины, не считал своим долгом более или менее продолжительное время посвятить детальному ознакомлению с научно-практической деятельностью профессора Т. Кохера, поучиться в его клинике. Результаты такого ознакомления были всегда глубоко впечатляющими…

   В 1897 году приват-доцент Харьковского университета М. Кузнецов провел четыре месяца в клинике Кохера. В своих «Письмах из-за границы» он рассказывал:

   …Бернская хирургическая клиника по образцовому проведению асептики (соблюдению стерильности), особенностям материала, всестороннему исследованию больных и по оригинальности произведенных в ней операций и способов лечения ран может представить для посещающего ее врача большой интерес… Большой диагностический талант, оригинальность и самостоятельность научных воззрений, превосходные работы и исследования выделяют профессора Кохера из числа виденных мной иностранных хирургов на особое почетное место хирурга-мыслителя…

   Петербургский профессор А. Таубер, посетивший многие хирургические клиники разных стран мира, издал в 1893 году книгу «Современные школы хирургии», которая до сих пор вызывает большой интерес и является библиографической редкостью. В ней, анализируя свои впечатления от пребывания в клинике Кохера дважды (в 1882 и 1891 годах), он так оценивает уровень мастерства швейцарского хирурга:

   Кохер, как истый художник, обладает духом творчества, поэтому при выполнении даже самой типической операции он всегда вносит нечто свое, новое, не лишенное практического значения. Прогрессивное направление в изучении патологических мер лечения, точное распознавание характера заболевания и, наконец, искусное выполнение оперативных приемов – суть те средства, которыми профессор Кохер достигает небывалого успеха в клинической деятельности…

   На надгробной плите Теодора Кохера даты – 1841–1917. Он прожил 76 лет. Из них 51 год преданно служил Хирургии.
   В 1865 году Теодор заканчивает медицинский факультет Бернского университета и избирает хирургию делом своей жизни. После университета он стажируется в Цюрихе у знаменитого Т. Бильрота и в Берлине у «некоронованного монарха немецких хирургов» Б. Лангенбека. Первоклассные учителя воспитали первоклассного ученика, который не только станет с ними в один ряд, но и превзойдет по своему умению и славе педагогов. Возвратившись в Берн, он остался в нем навсегда, неоднократно отвергая предложения руководить кафедрами в престижных университетах Европы. С 1866 года он – доцент, а с 1872 – профессор и директор хирургической клиники Берна.
   Что же сделал Кохер в хирургии? Какие открытия и достижения позволили профессору С. Миротворцеву написать о Кохере: «Это был виртуоз в полном смысле этого слова. У него было чему поучиться…»?
   Подробное описание всего того, что привнес в хирургию Кохер, – тема отдельной книги, но даже конспективное изложение и простое перечисление этапов и вех его творчества говорят о выдающемся вкладе швейцарского хирурга в медицину.
   Прежде всего Кохер известен как основоположник современной асептической хирургии. Он впервые разработал и предложил эффективные способы стерилизации шовного материала и методы борьбы с микробами во время операции, которые коренным образом изменили стиль и принципы хирургии. Совместно с Э. Тавелем он издал «Лекции о хирургических инфекционных болезнях» (1895), в которых подробно изложил и значительно углубил учение об асептике.
   Обладая блестящими знаниями анатомии и будучи талантливым оператором, Кохер предложил ряд удобных и физиологически оправданных хирургических доступов к печени, желчным путям, поджелудочной и щитовидной железам, крупным суставам. Ему принадлежат известные способы операций на двенадцатиперстной кишке, резекции (удаления) желудка, оперативного лечения паховых грыж, вправления вывихов плеча, трепанации черепа, резекции языка, ампутации прямой кишки.
   Изучая особенности огнестрельных ран, швейцарский хирург показал действие законов гидравлики при разрушении тканей в момент прохождения через них ранящего снаряда. Кохер первым рекомендовал рассечение ран, введение в них асептических тампонов и стеклянных дренажей с последующим наложением вторичных швов. Эти мероприятия способствовали снижению числа гнойных осложнений и ускоряли выздоровление больных. Кохер также изобрел несколько специальных хирургических инструментов, названных теперь его именем – щипцов, зажимов, крючков. Они и сегодня имеются в каждой операционной и широко применятся.
   Свои взгляды на медицину, огромный врачебный опыт Кохер изложил в «Учении о хирургических операциях». Эта книга до сих пор служит руководством к действию многих хирургов, они черпают оттуда знания не только об оперативной технике, но и зачитываются увлекательными рассказами профессора об анатомо-физиологическом обосновании того или иного способа операции.
   Широта, глубина, добросовестность – три ипостаси Кохера. В год его смерти (1917) выдающийся немецкий хирург К. Гарре, ряд лет работавший у Кохера ассистентом, издал свои воспоминания. В них он особо подчеркивает требование Кохера к любой научной проблеме в его клинике. Она должна быть «…основательно, логически, практически, экспериментально проработана и связана с новейшими достижениями естествознания, а также внутренней медицины, патологической анатомии, бактериологии и другими разделами нашей специальности…»
   Особое место в творчестве Кохера занимает изучение функций щитовидной железы и разработка хирургических способов лечения тиреотоксического зоба. Швейцария – эндемичный район по этому заболеванию: в воде ее горных рек не хватает йода. Это обстоятельство в конце XIX века приводило к большому числу тяжелого заболевания населения страны базедовой болезнью. Хирурги пытались удалять увеличенную щитовидную железу, но операции часто кончались летальным исходом.
   Кохер счел своим гражданским и профессиональным долгом заняться жизненно важной проблемой. И добился успеха. Хирургу удалось впервые показать, что полное удаление щитовидной железы ведет к неминуемой гибели пациентов.
   Он разработал принципиально новый метод резекции этого органа, при котором часть железы обязательно остается для предупреждения возникновения смертельно опасной недостаточности ее функций. Кохер собственноручно спас подобной операцией несколько тысяч человек, а общее число больных, которым и сейчас помогает его метод, уже «не поддается учету».
   В 1909 году первым среди хирургов Кохер был удостоен за это открытие Нобелевской премии. Профессор Т. Кохер издал более 130 научных трудов. Он был блестящим педагогом. Его руководство по оперативной хирургии переиздавалось пять раз (1892–1907), было переведено на многие языки, в том числе и на русский. Высочайшее хирургическое мастерство, большой педагогический дар и глубочайшая скромность – три основных качества выдающегося швейцарского хирурга. Он был доктором honoris causa многих университетов мира. В 1896 году он участвовал в работе XII Международного конгресса врачей в Москве, где был избран почетным членом Русского хирургического общества им. Н. И. Пирогова. Выражением всемирного признания заслуг швейцарского хирурга еще до присуждения ему Нобелевской премии, стало единодушное избрание Кохера Президентом I Международного конгресса хирургов в 1905 году.
   Вся его жизнь была наполнена трудом, творчеством, самоотдачей. Без работы, без клиники, без помощи страждущим он не мыслил ни дня своего существования. И так жил до конца – свою последнюю операцию Кохер сделал за три дня до смерти…
   Он действительно был великим тружеником. Мечтал, верил и сделал все, что мог, чтобы хирургия могла творить чудеса.

Горельеф в Валенсийском соборе

Возможности медицины не безграничны, но пересадка органов зримо демонстрирует не только величие хирургической техники, но и те перспективы, которые открываются при союзе терапии, хирургии и фундаментальных медико-биологических дисциплин. И сегодня в мире умирают очень многие люди, спасти которых могла только трансплантация органов. Другие средства и методы лечения для них невозможны…
Теплое Средиземное море омывает берега полуострова, на котором во II веке до нашей эры древние римляне основали город – Валенсию. Сегодня Валенсия – один из красивейших больших городов Испании. Валенсийцы, как и все их соотечественники, чтут свою историю и культуру. Им действительно есть чем гордиться – Валенсия богата древними памятниками, среди которых предмет особой заботы и любви местных жителей – знаменитый Валенсийский собор.

   Валенсийский кафедральный собор

   Туристы со всех концов света посещают удивительный памятник архитектуры, воздвигнутый в конце XIII – начале ХIV века, и всем им гид обязательно показывает деревянный горельеф с изображением святых братьев Космы и Дамиана – арабских врачей, которые, по свидетельству сохранившихся кафедральных хроник, еще в III веке нашей эры совершили пересадку ноги. Удалив пораженную гангреной конечность у знатного римлянина, они заменили ее здоровой ногой чернокожего раба.
   Фотографировать в Валенсийском соборе запрещено, и поэтому, к сожалению, мы не можем показать читателю этот горельеф, но чтобы представление об этом «чуде» того времени было более зримым, ученый клоунель представляет на страницах книги фотографию картины испанского художника Алонсо де Седано, посвященной этому сюжету.

   Алонсо де Седано. Чудо святых братьев Космы и　Дамиана. 1495. Галерея Бургоса (Испания)

   Сейчас невозможно судить об успехе операции, проведенной в те давние дни, но даже сама попытка такого (особенно для того времени) смелого и неординарного подхода к лечению болезней говорит о широте мышления и хирургическом искусстве Древнего Рима. Профессор медицины университета в Малаге (Испания) Хосе Ривас Торрес в одном из своих выступлений сказал, что деревянный горельеф в Валенсии – «историческое свидетельство о фантастических успехах медицины, достигнутых уже много веков назад».
   Однако братьям Косме и Дамиану все же не может принадлежать честь быть первыми хирургами, осуществившими трансплантацию органов. Еще в древнеегипетском медицинском трактате «Папирус Эберс», созданном примерно за 1500 лет до нашей эры, описываются успешные пересадки кожи с одного участка тела на другой для закрытия зияющей раны или косметического устранения дефекта.
   В древнеиндийских Ведах также можно найти описание попыток пересадки кожи. Члены индийской касты гончаров применяли свободную пересадку кожи для замещения дефектов носа в X веке до нашей эры. Источником кожи для замещения дефектов служили ягодицы. Не зная анатомии, но заметив, что ягодичные мышцы обильно кровоснабжаются, древние индийцы интуитивно использовали это для успеха пересадки. Тот участок кожи на ягодице, откуда планировали взять трансплантат, предварительно били деревянной туфлей до тех пор, пока он не распухал от переполнения кровью. Затем вырезали из этого места лоскут кожи, накладывали его на рану и закрепляли специальным клеем, рецепт приготовления которого в индийских текстах не приводится. По-видимому, он безвозвратно утерян.
   После древнеримских пересадок идея трансплантации была надолго отброшена. Древний Рим с его расцветом науки и культуры пал. Наступил многовековой мрачный период инквизиции. Ранняя христианская церковь отрицала хирургию и медицину вообще, запрещала производить вскрытия умерших из-за «отвращения церкви к пролитой крови». Только в эпоху Ренессанса хирурги вновь заговорили о пересадке органов.
   В XVI веке сицилийский врач Бранка решил воспользоваться сведениями об успешной пересадке кожи индусами, но оказался менее удачливым. В 1503 году он пытался пересадить кожу слуги для реконструкции носа хозяина, но потерпел неудачу.
   Его соотечественник – всемирно известный хирург и анатом из Болоньи Гаспар Тагликоцци в то же время считал возможном использовать мышцы лица одного человека для восстановления носа другого. Он сделал много безуспешных попыток подобных операций и отказался от своей идеи со словами: «Исключительный характер индивида полностью отклоняет нас от попытки осуществления этой работы на другом человеке». Для восстановления формы носа Тагликоцци стал использовать лоскут кожи верхней конечности, взятый у того же пациента. Эта, оказавшаяся успешной, методика прославила хирурга из Болоньи, и к нему стали стекаться больные из разных стран. До сих пор способ, разработанный Тагликоцци, применяется при пластике носа и описывается в учебниках по хирургии как «итальянский метод».
   Однако, как это нередко бывает со знаменитыми людьми, вокруг имени Тагликоцци стали возникать всякие домыслы и невероятные слухи. Некоторые писатели того времени (даже знаменитый Вольтер), к сожалению, провозгласили итальянского хирурга автором «симпатического носа» – термина, используемого литераторами применительно к носу, пересаженному от раба к свободному человеку. Считалось, что нос сохраняется только в течение жизни раба-донора, а в момент его смерти отпадает. Так что с момента пересадки человек, получивший нос, должен был беречь жизнь раба, чтобы сохранить свой новый нос жизнеспособным. А поскольку в те времена операции проводились в нестерильных условиях и отсечение носа сопровождалось сильным кровотечением, то рабы очень быстро умирали, и отторжение чужого носа связывалось, конечно, с этой мифической причиной.

Университет Болоньи

Тагликоцци не имел никакого отношения к этой, даже для ХVI века, сумасбродной идее, но люди во все времена верят сплетням и слухам тем скорее, чем они более невероятны…

   Гаспар Тагликоцци со студентами. Фреска в　аудитории университета Болоньи. XVI век

   Идея пересадок органов и тканей была так заманчива и многообещающа, что не давала покоя не только врачам, но и знахарям, которые в XIX веке вдруг «заболели» желанием создать «чудесную мазь», которая была бы способна приживлять ткани.
   В 1804 году итальянский физиолог Бароньо описал знахарку по имени Гамба Курта, которая, для того чтобы убедить людей в эффективности своих мазей, отрезала на глазах у толпы кусок кожи со своего бедра и, помахав им в воздухе, прикладывала на прежнее место, смазывала своей мазью и забинтовывала. На следующий день люди, присутствовавшие при вчерашней процедуре, могли убедиться, что кусочек кожи прижился.
   Бароньо описывает и другой случай, когда в деревне Роваро он сам присутствовал при продаже другим знахарем так называемой «мази французской армии». Отрезав большой кусок кожи со своего предплечья вместе с частью подлежащей мышцы, знахарь поместил его на то же место и смазал своей мазью. Через 8 дней он собрал людей и показал им, что рубец от раны почти незаметен.
   Бароньо был так изумлен этими наблюдениями, что в том же 1804 году сам произвел первую экспериментальную трансплантацию – осуществил пересадку кожи у овцы. Опыты Бароньо послужили началом развития активных исследований по экспериментальному изучению пересадки органов и тканей.
   Очень большой вклад в трансплантологию внес французский ученый Пауль Берт. Он был разносторонне развитым человеком. Имея три (!) высших образования (инженерное, юридическое и медицинское), Берт со студенческой скамьи увлекался возможностью пересадок органов, посвятил этому свою жизнь и достиг больших успехов, обогатив медицину экспериментальными открытиями, которые впоследствии послужили основой для успешной разработки многих проблем клинической трансплантологии.
   Избрав пересадку тканей у животных темой своей докторской диссертации, Берт не просто защитил ее, а получил за эту работу премию Французской Академии наук в области экспериментальной физиологии. Он был любимым учеником знаменитого Клода Бернара, автора теории гомеостаза (поддержания постоянства внутренней среды организма) и достойно продолжил дело своего учителя, став его преемником на кафедре общей физиологии Сорбонны.

   Пауль Берт

   Берт скептически относился к опытам Бароньо, так как не получил положительных результатов при их повторении. Ссылаясь на безуспешность таких же попыток, предпринятых зарубежными учеными, Берт достаточно язвительно приводит ироничное мнение одного из них – англичанина Р. Висмана о том, что успех миланского хирурга объясняется итальянским климатом. Разноречивость результатов в опытах многих исследователей объясняется тем, что в то время – на заре развития трансплантологии как науки – ученые не уделяли принципиального внимания важному (а как это известно сейчас), определяющему успех пересадок факту: от кого и кому трансплантируется орган или ткань.
   Если ткань пересаживается в пределах одного организма (например, кожа – с одного места на другое) – успех обеспечен. Такая пересадка называется аутогенной. Если пересадка осуществляется между разными животными одного вида – она называется аллогенной (от греч. allos – другой). И, наконец, если трансплантат пересаживается особям другого биологического вида – такая операция называется ксеногенной (от греч. xenos – чужой).
   При аллогенной и ксеногенной трансплантации успех операции сомнителен. Трансплантат обязательно отторгнется, при ксенотрансплантации – быстрее, при аллотрансплантации медленнее. Но тогда этого не знали и неудачи объясняли плохой хирургической техникой.
   Такого же взгляда придерживался ученый, который доведет до совершенства технику пересадки органов. Он разработает метод сосудистого шва, что явится принципиально новой точкой отсчета в хирургии вообще и трансплантологии в частности. Благодаря своему высокому мастерству, этот же ученый поймет, что механизмы отторжения трансплантата лежат гораздо глубже, чем тщательность выполнения хирургической операции. Он разочаруется в хирургии, уйдет в другую область исследований и там добьется новых выдающихся успехов. Расстанется с трансплантацией навсегда, но, «хлопнув дверью», заставит ученых искать – где же «зарыта собака», которая так твердо стережет тайну приживления. Имя этого человека – Алексис Каррель…

Чудесный шов

   Именно А. Каррель, еще будучи студентом-медиком, впервые решил, что если тщательно соединить сосуды пересаженного органа с соответствующими ему сосудами в теле реципиента, то орган, хорошо снабжающийся кровью, обязательно приживется.
   Заманчивая цель добиться того, чего не смогли сделать другие, влекла Карреля вперед. Фанатическое упрямство, воля и мастерство хирурга обеспечили успех. В 1905 году 32-летний Каррель, работая в Чикагском университете, совершил чудо – впервые в мире успешно произвел аутотрансплантацию конечности у собаки, используя оригинальную, разработанную им надежную методику сшивания кровеносных сосудов.
   В чем же заключается метод Карреля? Вот как описывает его свидетель – хирург из Джорджтаунского университета Г. Хафнагель: «По окружности сшиваемого сосуда накладывали три шва на разном расстоянии, примерно в 120° друг от друга. Натягивая нити от двух швов, Каррель превращал одну треть окружности сосуда в прямую линию и сшивал каждый сегмент поочередно, меняя натяжение по кругу и, таким образом, соединяя концы артерии».
   Действительно, «все гениальное – просто». Метод Карреля совершил переворот в хирургии. Он спас тысячи солдатских жизней во время Первой мировой войны. До сих пор этот метод является основным при сшивании сосудов. Без него хирургия остановилась бы в своем развитии, а пересадка органов осталась в истории медицины не больше, чем забавой и фантазией. Так Алексис Каррель открыл медицине путь в будущее, а пересадку органов сделал технически осуществимой.
   В 1912 году Каррель получил Нобелевскую премию и продолжал активно отрабатывать технику трансплантации различных органов. Он пересаживал почки собакам, однако результаты оказывались отрицательными. Каррель тщательно анализирует технику операций, усовершенствует ее, сосудистый шов, накладываемый им, безупречен, стерильность соблюдается тщательно, однако… Через 15–20 дней орган отторгается.

   Алексис Каррель

   Неудачи не могут поколебать Карреля, его веру во всемогущество хирургии. Он ставит десятки, сотни опытов, находит новые приемы пересадки сразу двух почек в целом, в виде единого комплекса, вместе с отрезком аорты и нижней полой вены. Он переходит в опытах с собак на кошек, но результаты те же: ни одного случая приживления дольше 12–15 дней. В чем же дело? Ученый грешит на инфекцию. Проводится предварительная стерилизация места операции, орган пересаживается немедленно после изъятия, предварительно сохраняется в питательных средах. Ничего не помогает. Наступает отторжение. И Каррель вынужден признать: причина отторжения не в хирургической технике.
   Потрясенный этим, он бросает хирургию, уходит из клинической медицины, уезжает к себе на родину – во Францию и начинает заниматься экспериментальной биологией.
   Через несколько лет имя Карреля опять становится знаменитым – он разработал искусственную питательную среду для клеток и метод их длительного культивирования вне организма. Теперь ученый бредит новой идеей: изолировать клетки человеческого сердца, создать им условия для жизни и роста в искусственной среде и воссоздать в экспериментальных условиях весь орган для замены больного сердца в организме человека.
   Эта идея хороша для фантастического романа. Современные биологи и медики понимают всю многообразную сложность этого начинания. В сердце так много типов клеток, к тому же различного происхождения (мышечных, нервных, соединительнотканных, эндокринных), выполняющих разные функции, что создать, вырастить и заставить работать такой ансамбль в искусственных условиях пока совершенно невозможно.
   Алексис Каррель был счастлив и несчастен одновременно. Счастлив оттого, что обогатил медицину яркими открытиями и навсегда вошел в ее историю. Несчастен, потому что не сбылись его мечты – заменять пораженные органы и тем самым сделать человека практически бессмертным. Каррель не принес человечеству бессмертие, но своим «чудесным швом» он избавил людей от смерти во многих случаях, открыл исследователям путь к будущим успехам в хирургии, трансплантологии, заставил ученых искать причину отторжения пересаженных органов. И они ее нашли…

Атака на иммунитет

   Молодой венский хирург Эмиль Холман тоже занимался трансплантацией. В 1923 году, пересаживая детям на пораженные ожогом поверхности по 150–170 маленьких кусочков кожи, взятой от доноров, он заметил удивительные явления. Пересаженные кусочки кожи временно приживали и способствовали регенерации собственного кожного покрова. Но при повторных пересадках самочувствие детей ухудшалось: у них поднималась температура и появлялась сыпь на всем теле.
   Холман хорошо знал медицину и, размышляя над этим фактом, вспомнил об экспериментах русского микробиолога Николая Чистовича, который в 1898 году, работая у великого Мечникова в Пастеровском институте в Париже, впервые доказал, что введение животным под кожу в кровь чужеродных белковых веществ вызывает появление в их крови своих специфических белков – антител. При этом внешние признаки такой реакции, получившей название иммунизации, совпадают с явлениями, замеченными Холманом.
   Тогда Холман начал целенаправленно подбирать доноров для пересадки, тщательно протоколировал свои операции и на большом количестве наблюдений показал, что если для повторной пересадки использовалась кожа прежнего донора, то кожные лоскуты отторгались вдвое быстрее первых. В том случае, когда для повторной трансплантации использовалась кожа нового донора, отторжение наступало в два раза медленнее.
   Если бы Эмиль Холман в те дни не просто предположил, что «каждая группа трансплантатов вызывает появление своих собственных антител, которые ответственны за последующее исчезновение пересаженной кожи», а пошел дальше и, забыв на какое-то время свою любимую хирургию, занялся экспериментальной иммунологией, он смог бы стать первооткрывателем иммунной природы несовместимости тканей! В 1975 году он пишет: «Какую блистательную возможность мы упустили!». Через 20 лет после Холмана шанс прийти к финалу первым не упустил Питер Медавар…
   Поиск эффективных методов пересадки кожи английские врачи Питер Медавар и Томас Гибсон начали во время Второй мировой войны, когда тысячи раненых нуждались в таких операциях.
   Медавар, обеспечивающий экспериментальную и теоретическую часть исследований, начал с повторения опытов Холмана и действительно убедился в том, что трансплантат, взятый им повторно у одного и того же донора, отторгается гораздо быстрее, чем первично пересаженный кусочек кожи. Будучи иммунологом, Медавар сразу же понял то, к чему Холман пришел после многих раздумий – первичный трансплантат служит антигеном (чужеродным фактором) для организма. После серии многочисленных разнообразных опытов и наблюдений Медавар определил специфичность иммунизации и убедительно показал на микроскопических препаратах иммунную природу отторжения. В 1944 году появилась статья П. Медавара «Поведение и судьба кожных трансплантатов у кроликов», в которой впервые были приведены доказательства иммунологического механизма отторжения пересаженной ткани.

   Питер Медавар

   Итак, природа отторжения познана. Необходимо искать пути ее преодоления. Без этого успешная пересадка органов невозможна. И снова на пути решения проблемы возникает «феномен Холмана». Опять один ученый заметит, но не придаст значения, а через восемь лет другие исследователи обнаружат то же самое, один из них подробно опишет эту находку (и останется в тени), а второй, независимо от него, даст принципиально новое объяснение установленному факту и окончательно впишет свое имя в анналы иммунологии, как автор открытия иммунной природы несовместимости тканей.
   Им будет, конечно же, Питер Медавар, а его «партнерами» в этой драме идей Рэн Оуэн и Милан Гашек. В 1945 году Оуэн, занимаясь экспериментальной эмбриологией в Калифорнийском университете, обнаружил, что при одновременном внутриутробном развитии двух телят-близнецов их системы кровообращения тесно контактируют между собой и телята, посредством этого, обмениваются кровью. У родившихся телят-близнецов в крови циркулируют эритроциты друг друга. Оуэн не придал этому факту должного значения. Звездный час результатов его наблюдения наступил лишь в 1953 году.
   Милан Гашек в Чехословакии и Питер Медавар в Англии независимо друг от друга обнаружили похожие явления. Гашек сумел срастить тонкие оболочки с сетью кровеносных сосудов у двух эмбрионов кур, в результате чего кровеносные сосуды мембран куриных зародышей прорастали друг в друга. Цыплята, вылупившиеся из соединенных яиц, оказались иммунологически инертными по отношению к антигенам друг друга. Чешский ученый подробно, как и Оуэн, описал это явление, но почему-то не подумал, что это можно (и нужно) применить в экспериментальной трансплантологии. И его открытие тоже осталось незамеченным. А вот эксперименты, проведенные в том же 1953 году П. Медаваром совместно с его сотрудниками Рупертом Биллингхемом и Лесли Брантом, совершили переворот в науке.
   Медавар и его помощники взяли беременных мышей двух линий и в ходе тонких изящных хирургических опытов сумели ввести зародышам-мышатам каждой самки по 10 миллиграммов клеточной взвеси, приготовленной из селезенки и почек мышей противоположной линии. Через восемь недель после рождения новорожденным мышатам пересадили лоскуты кожи, взятые опять же от особей противоположной линии (тех мышей, взвесь клеток которых была введена мышатам в период их внутриутробного развития). Результаты опытов превзошли все ожидания – стопроцентное приживление трансплантатов! Наблюдения в отдаленные сроки (50 дней и более) показали, что кожа фактически стала для оперированных мышей своей.
   Третьего октября 1953 года в английском журнале «Природа», который считается энциклопедией научных открытий, была опубликована короткая статья П. Медавара, в которой обнаруженное им и его сотрудниками явление было названо «иммунологической толерантностью». В лаборатории Медавара развернулись разнообразные исследования. Были детально описаны стадии и различные стороны механизма иммунологической толерантности. Питер Медавар стал известен во всем мире. За заслуги перед наукой английский парламент присвоил ему титул сэра, а в 1960 году Нобелевский комитет отметил его высшей научной наградой мира.
   Барьер несовместимости дал трещину. Механизм отторжения перестал быть тайной, и исследователи стали искать «артиллерийские средства», которыми можно было подавить иммунитет. Поскольку в процессе этих поисков, продолжающихся по сегодняшний день, было установлено, что основную ответственность за синтез антител несут Т-лимфоциты, то именно эти клетки послужили для ученых объектом «бомбардировки» противоиммунной артиллерии.
   Было испробовано множество различных средств (ионизирующая радиация, антилимфоцитарная сыворотка, различные химические факторы) – о них заинтересованный читатель может прочитать в специальной литературе. Мы же посвятим несколько строк только самым значительным достижениям, которые позволили существенно повысить приживаемость аллогенных трансплантатов (до 87–96 процентов).
   Главный герой нашего рассказа – антибиотик циклоспорин А, выделенный в 1972 году из двух видов почвенных грибков. Открыл его Дж. Борель – ведущий сотрудник швейцарской фармацевтической фирмы «Сандоз». Открытие циклоспорина ознаменовало новую эру в развитии пересадок органов. Количество их возросло в десятки раз. Высокая приживаемость трансплантатов побудила хирургов шире развернуть исследования в этой области. В настоящее время осуществлен полный искусственный синтез циклоспорина А, и он выпускается многими фармацевтическими фирмами. Циклоспорин чрезвычайно активен и уникально подавляет реакцию «трансплантат против хозяина» при пересадке различных органов. Однако панацеей он быть не может – при длительном применении циклоспорин вызывает серьезные осложнения почек. Поэтому ученые ищут возможность снижения дозы препарата за счет комбинации его с другими иммунодепрессивными средствами, разрабатывают новые подходы к преодолению иммунологической толерантности.
   В последние годы появились сообщения об успешном применении иммунотоксинов в борьбе с реакцией отторжения. Иммунотоксины – это антитела против Т-лимфоцитов, которые связаны химическим способом с каким-либо токсином (например, дифтерийным). Такие иммунотоксины способны избирательно уничтожать Т-лимфоциты и тем самым обеспечивать приживление трансплантатов. В этих случаях тоже не обходится без «ложки дегтя». Организм, лишенный Т-лимфоцитов, оказывается беззащитным к любой инфекции и требует обеспечения необходимых мер по защите его от микробов. Больных помещают в особые стерильные камеры с собственным микроклиматом, по существу полностью изолируя их от внешнего мира. Это дорогостоящие и сложные в реализации мероприятия.
   В каждом конкретном случае подбираются комбинации различных способов продления трансплантационного иммунитета. Несмотря на то, что окончательная победа еще впереди – очень многого удалось достичь. Спасены тысячи человеческих жизней. О некоторых самых ярких страницах этой летописи надежд – наш дальнейший рассказ.

Фрау Рутт становится знаменитостью

   Пятидесятилетняя домохозяйка из Чикаго (немка по происхождению) фрау Рутт стала знаменитой 17 июня 1950 года. В этот день известный американский уролог Дж. Лоулер пересадил ей почку человека, погибшего от несчастного случая.
   Фрау Рутт страдала поликистозом. В ее правой почке вместо нормальной ткани образовалось множество пузырей, возникших в результате хронического воспаления и отложения камней. Почка не только не функционировала, но и служила постоянным источником инфекции, крайне опасной для организма. Вторая почка тоже была больна и не справлялась с двойной нагрузкой. Поэтому Лоулер был вынужден не просто удалить пораженный орган, но и попытаться пересадить донорскую почку, чтобы поддержать ослабленный организм.
   Операция прошла успешно, послеоперационных осложнений не наблюдалось, фрау Рутт выписали домой и многие газеты в своих репортажах спешили поздравить пациентку и доктора. Но, увы, через несколько месяцев функция пересаженной почки опять ослабла, а спустя год рентгеновское обследование показало, что почка сморщилась, уменьшилась в размерах и превратилась в бесформенное образование, которое никакой ценности для Рутт уже не представляло. Организм отверг чужеродную ткань.
   И все же это был успех! Успех – потому что жизнь больной была продлена.
   Французские врачи в 1953 году, зная о неудаче Лоулера, решили пойти другим путем – пересадить почку больному от его близкого родственника, рассчитывая на сходство антигенов у пациента и донора. Шестнадцатилетний Мариус Ренар был тяжело болен. В результате гнойного воспаления его почки почти перестали функционировать. Мать попросила врачей взять ее почку для спасения сына, и они согласились. Это был акт отчаяния, но ждать донора было нельзя – мальчик умирал… Операция успеха не принесла. Через несколько недель почка была отторгнута и больной погиб.
   Однако хирурги не теряли веры в успех и продолжали оперировать. Луч надежды засиял в 1972 году – с внедрением в медицину циклоспорина. Широкое применение этого антибиотика при пересадке почек увеличило частоту длительного (более одного года) функционирования трансплантата до 80–85 процентов, а у родственников до 90 процентов. В настоящее время только в Европе выполнено более 30 000 пересадок почек у взрослых пациентов и 4000 – у детей. В 83 центрах США ежегодно производится пересадка почек 9000 больных. Чаще используется трупный орган, реже – от живого родственника.
   В России первую пересадку почки у человека осуществил академик Б. Петровский в апреле 1965 года. Этой операцией началась «эра трансплантации» в медицине стран СНГ. В 1971 году за разработку и внедрение в клиническую практику трансплантации почек группа ученых во главе с Б. Петровским (Г. Соловьев, Н. Лопаткин, Ю. Лопухин и другие) была удостоена Государственной премии. В 1987 году Б. В. Петровский с сотрудниками опубликовал статью «Опыт 800 операций аллотрансплантации почки», в которой подведены итоги пересадки этого органа за 20 лет.
   Наибольший срок жизни пациента с функционирующей пересаженной почкой составляет 19,5 лет при пересадке почки от родственников и 18 лет при пересадке от трупа. Эти показатели совпадают с мировыми достижениями.

Борис Васильевич Петровс

Сейчас успешная пересадка почки из желаемой операции стала реальной действительностью. Трансплантация спасает больных, ранее считавшихся неизлечимыми. Почка была первым органом, который врачи стали успешно пересаживать людям. С дальнейшим прогрессом медицины наступила очередь других…

Человек с чужим сердцем

Часы в операционной больницы «Гроте Схюр» показывали 5:43. За окнами светало. Наступал новый день – 3 декабря 1967 года. «Господи Иисусе, оно сейчас пойдет», – слова, произнесенные хирургом, стоящим за операционным столом, узнал потом весь мир. Операция, продолжавшаяся пять часов, сделала его знаменитым. Просыпавшиеся жители Кейптауна, собираясь на работу, за покупками, по всякого рода житейским делам еще не знали, что преддверие Рождества дарит им необычный подарок – их соотечественник профессор Кристиан Барнард вместе с группой сотрудников и единомышленников осуществил в эту ночь первую в мире пересадку сердца человеку.

Кристиан Барнард

Оно действительно пошло, пошло сразу после первого же разряда дефибриллятора – специального прибора, запускающего остановленное сердце. Сначала неуверенно, потом быстро сокращаясь, а через 15–20 минут заработало ритмично, все больше и больше привыкая к своему новому хозяину.

В груди 55-летнего Луиса Вашканского, перенесшего три тяжелых инфаркта, полного инвалида, неспособного самостоятельно передвигаться, дни которого были сочтены, билось здоровое сердце 25-летней Дениз Анн Дарваль, трагически погибшей накануне в автомобильной катастрофе. Сердце Дениз продолжало жить без нее, а вместе с ним и благодаря ему продолжал жить Луис. Трагедия и счастье переплелись воедино.

Обложка журнала «Time», назвавшего в　1967　годуК. Барнарда «Человеком　года»

До этого дня 44-летний профессор хирургии К. Барнард был незнаком широкой публике. Специалисты знали и ценили его работы, а людям, далеким от медицины, его фамилия была известна скорее благодаря дочери Дейдре – неоднократной чемпионке страны по водным лыжам.

   Почтовая марка с　портретом К. Барнарда, выпущенная в　его честь на острове Св. Елены

   Луис Вашканский прожил после операции 18 дней. Смерть наступила от воспаления легких. Организм не справился с инфекцией. Опасаясь отторжения, врачи перегрузили его иммунодепрессантами – препаратами, ослабляющими иммунитет. Барнард и его коллеги испытали отчаяние, когда при вскрытии убедились в том, что пересаженное сердце выглядело нормально, а три четверти легких были поражены тяжелым воспалением. Восемнадцать дней и ночей кейптаунские врачи боролись за жизнь первого человека с пересаженным сердцем. Восемнадцать суток мир следил за их поединком со смертью. Двадцать первого декабря они его проиграли. Вашканский умер. Казалось бы, эта неудача должна была выбить «почву из-под ног» хирургов, бросивших вызов Природе, заставить их отступить, подождать, еще и еще раз переосмыслить то, что они делали. Многие считали, что следующая пересадка сердца состоится теперь не скоро, но они ошиблись. Барнард проигрывать не привык.
   Второго января 1968 года он совершил вторую пересадку сердца. В той же больнице, с той же группой сотрудников, он пересадил сердце Филиппу Блайбергу – 58-летнему стоматологу, который последние 9 месяцев перед операцией практически не мог самостоятельно передвигаться из-за тяжелейшей сердечной декомпенсации. Блайбергу «подарил» сердце 24-летний метис Клайв Хаупт, внезапно умерший от разрыва сосуда основания мозга. На этот раз успех был полным. Через пять часов после начала операции сердце Хаупта в груди у Блайберга забилось самостоятельно. Дефибриллятора не потребовалось, послеоперационный период протекал без осложнений и 16 марта того же года пациент выписался из больницы.
   На страницах многих газет мира появился уникальный фотоснимок – Ф. Блайберг держит в руках банку с собственным сердцем, прослужившим ему 58 лет! Судьба Блайберга оказалась счастливее, чем у Вашканского, да и врачи учли свои прежние ошибки – к назначению лекарств подходили более осмотрительно. Блайберг прожил с пересаженным сердцем несколько лет. И эти годы он именно жил, а не существовал – работал, плавал, даже играл в теннис.
   За Барнардом последовали другие. Только в течение 1968 года – первого года в истории пересадок сердца – в 16 странах хирурги осуществили 96 трансплантаций «неутомимого мотора жизни». Многие из них оказались успешными. Дентор Кули и Норман Шамуэй в США, Шарль Дюбост во Франции – имена этих хирургов, добившихся наиболее удачных результатов, навсегда вошли в историю кардиохирургии.
   В СССР первая пересадка сердца была осуществлена 4 ноября 1968 года в Военно-медицинской академии группой хирургов во главе с академиком А. А. Вишневским. К сожалению, она закончилась неудачей. Сердце 19-летней девушки, погибшей в автомобильной катастрофе, проработало в груди 25-летней женщины, страдавшей тяжелым ревматическим пороком, только 36 часов.
   С хирургической точки зрения пересадка была выполнена безупречно, но функции внутренних органов были настолько изменены, что даже замена больного сердца на новое, здоровое не смогла восстановить их деятельность.

   Академик Александр Александрович Вишневский

   После этого у нас в стране по ряду причин (во многом объективных, а в чем-то и в силу препятствий субъективного рода, не всегда правильных и взвешенных оценок) работы по клинической трансплантации сердца практически были прекращены. Небольшие группы энтузиастов продолжали исследования экспериментального характера, но масштаб их не соответствовал современному уровню развития подобных работ за рубежом, что не могло не сказаться и на разработке клинических аспектов пересадки сердца.
   Многие видные кардиохирурги и трансплантологи (академики В. Бураковский, В. Шумаков и Г. Соловьев) неоднократно поднимали вопрос о необходимости широкого развертывания работ в этом направлении, но, к сожалению, те же застойные явления, которые отрицательным образом сказались на различных сторонах развития нашего общества, сыграли свою тормозящую роль и в медицине.
   Девятого сентября 1983 года В. Бураковский сделал вторую в СССР пересадку сердца, которая также не увенчалась успехом. И только в 1987 году, когда в различных странах мира были сделаны уже тысячи успешных пересадок сердца, профессор В. Шумаков с группой сотрудников осуществил третью трансплантацию, о которой широко сообщалось в нашей прессе и которая, как и вскоре последовавшая за ней четвертая, уже оказались успешными.
   Ныне в Институте трансплантации органов и тканей в Москве активно проводятся клинико-экспериментальные исследования с целью скорейшей разработки и внедрения в клиническую практику надежных методов трансплантации сердца человеку, при этом одновременно выполнены несколько успешных трансплантаций этого органа.
   Однако в силу известных обстоятельств (связанных прежде всего с недостаточностью финансирования научных исследований и здравоохранения), к сожалению, Россия значительно отстает от развитых стран мира, где эти операции стали обыденным явлением. Только недавно я получил письмо от своего коллеги – лондонского профессора, который перенес несколько месяцев назад сложнейшую операцию – пересадку комплекса «сердце-легкие» и уже вернулся к активной работе…

   Профессор Владимир Петрович Демихов и собака с　пересаженной на шею головой щенка

   Такое отставание тем более печально потому, что в начале пути наши ученые уверенно лидировали в исследованиях по этому направлению. Так, говоря о пересадках сердца, нельзя не отдать дань уважения докторам Н. Синицыну и В. Демихову. Синицын еще в 1930-е годы первым осуществил экспериментальную пересадку сердца у лягушек. Пересаженное сердце жило около 5 суток. В дальнейшем, совершенствуя технику опытов, горьковскому физиологу удалось продлить жизнь лягушек с пересаженным сердцем до 6 месяцев.
   Профессор В. Демихов впервые разработал различные способы и варианты пересадок сердца, комплекса сердце-легкие у собак. Оперированные собаки жили после операции до 2,5 месяцев. Впоследствии он разработал различные варианты трансплантации многих органов и даже выполнил успешную пересадку головы щенка на шею взрослой собаки. Собака с двумя головами прожила 6 суток, фотоснимки ее появились в газетах всего мира и свидетельствовали о том, что в недалеком будущем можно будет принципиально пересаживать любой орган, если будут найдены мощные средства подавления трансплантационного иммунитета.

Фантазии превращаются в реальность

   О пересадке органов можно рассказывать много. Этот научный «детектив» наполнен многочисленными сюжетными интригами, неожиданными развязками, тайнами, победами и, к сожалению, еще нередко и поражениями. Однако фантазии постепенно превращаются в реальность – врачи широко и успешно трансплантируют почки, сердце, роговицу, лоскуты кожи, фрагменты костей. Уже получены достаточно мощные средства борьбы с реакцией отторжения, появляются новые методы пересадок фрагментов органов и даже клеточных колоний.
   Так, недавно группа хирургов из медицинского колледжа в японском городе Асахигаве под руководством профессора М. Мито впервые в мире осуществила успешную пересадку печеночных клеток больного в его же селезенку с целью их размножения и создания «второй» печени, взявшей на себя функцию первичного органа, пораженного циррозом. Специальные исследования показали, что пересаженные клетки печени размножаются в селезенке с сохранением их функции.
   Специалисты считают, что недалек и тот день, когда ученые научатся «наводить» искусственную толерантность, и организм перестанет отторгать пересаженные органы. Программы таких исследований существуют сейчас в США, Англии, Франции, Германии, Швеции, под подобные проекты отпускается щедрое финансирование (достаточно сказать, что научный комитет НАТО недавно объявил конкурс на получение грантов по этой проблеме и финансировал его 2 миллионами долларов). Другое ожидание успеха связано с международной организацией подбора доноров по соответствующим антигенам – для этого создаются банки органов, в которых обеспечивается длительное хранение органов, годных для трансплантации с подробным их типированием. Соответствующие компьютерные программы находят реципиентов для этих органов, а специальные самолеты в короткий срок доставляют их в тот госпиталь, где планируется операция. Такой банк в рамках Европейского сообщества уже несколько лет существует в Страсбурге.
   На последнем всемирном конгрессе трансплантологов лауреат Нобелевской премии Питер Медавар (тот, который расшифровал иммунологическую природу несовместимости) сказал: «Суть состоит в том, что героические события сегодня есть часть ординарной медицинской помощи завтра». Можно только добавить, что с каждым днем их становится все больше и больше…

Плодотворный союз

   Развитие научной и технической мысли не только открывает новые неизвестные ранее методы лечения болезней, но и возрождает давние эмпирические способы врачевания, привносит в них дух обновления, связанный с познанием механизмов их действия на живой организм. И как следствие этого, обретая «второе дыхание», эти методы усовершенствуются, сфера применения расширяется, из частных отдельных случаев использования их развивается новое эффективное лечебное направление.
   Так произошло с гипербарической оксигенацией – методом лечения различных болезней в барокамере кислородом под повышенным давлением. Широкое применение этого метода в лечебной практике позволило спасти множество человеческих жизней при таких смертельно опасных заболеваниях, как газовая гангрена, столбняк, стафилококковая пневмония. Благодаря барокамере многие женщины с пороками сердца ощутили радость и счастье материнства. Значительно вырос процент благополучных исходов при операциях на сердце для замены клапанов. Сформировалась новая отрасль здравоохранения – гипербарическая медицина.
   Истоки этой науки были заложены в 1662 году, когда английский врач В. Хеншоу впервые решил попробовать лечить больных с заболеваниями легких и желудка в деревянной герметичной камере, изменяя в ней атмосферное давление. Воздух в камеру накачивался мехами от церковного орга?на. Однако камера Хеншоу оказалась лишь кратковременным эпизодом в использовании повышенного давления воздуха.
   Планомерное развитие гипербарической медицины началось только с середины XIX столетия, когда три французских врача Ж. Юно, М. Табарье и Р. Праваз стали в своей практике широко применять терапию сжатым воздухом. В 1834 году Юно создал барокамеру, сделанную из меди в виде шара. Спустя два года Праваз описал действие «лечебных ванн со сжатым воздухом».
   В камере Юно размещались одновременно 12 человек. Там лечили больных туберкулезом, рахитом, анемией, невритами и с другой самой разнообразной патологией. В 1840 году Табарье открыл в городе Монпелье «пневматический центр», и к 1860-м годам барокамеры вслед за Францией появились в Швеции, Германии, Англии, Бельгии, США и России. В 1869 году в Петербурге доктор А. Смирнов основал «пневматическую лечебницу». Она располагала двумя барокамерами, сделанными из железа (каждая на 4 человека), и одной «каменной», состоящей из двух комнат и вмещающей 10 человек. Лечили больных в основном с хроническими поражениями верхних дыхательных путей и легких. К 1876 году в России насчитывалось уже 9 действующих барокамер.
   Интерес врачей к гипербарической медицине все более возрастал с развитием технической мысли. До 1930-х годов для лечебных целей использовали только сжатый воздух и лишь во второй половине столетия, когда были открыты простые и дешевые способы получения кислорода, произошло фактическое становление гипербарической оксигенации (ГБО) как современного вида лечения.
   Точкой отсчета триумфального шествия ГБО по хирургическим клиникам мира стал 1956 год. Именно в этом году были опубликованы результаты разнообразных опытов на животных, проведенных голландским хирургом В. Борема в камере с повышенным давлением кислорода. Результаты его экспериментов были настолько многообещающими, что уже в 1960 году в Амстердаме была построена большая барооперационная, где в том же году в условиях ГБО Борема успешно выполнил первую в мире операцию на человеческом сердце.
   В нашей стране впервые в условиях клиники ГБО использовал К. Рапопорт в 1958–1959 годах. В условиях повышенного давления кислорода он успешно лечил больных с отравлением окисью углерода. В 1965 году в клинике академика Н. Амосова была выполнена сложная операция по устранению тяжелого порока сердца – пентады Фалло, проведенная в барокамере.
   Сеть лечебных барокамер и в СССР, и во всем мире стремительно расширялась. Гипербарическая оксигенация вторгалась во все отрасли медицины, но основное ее использование находило свое место в хирургии. В условиях ГБО появилась возможность проводить сложные операции у тяжелых больных с пороками сердца, гипертонической болезнью, множественной внутренней патологией.
   …В сентябре 1981 года в Москве в гостинице «Космос» проходил Международный конгресс по гипербарической медицине. В советской столице, где функционировал крупнейший в мире центр гипербарической оксигенации, собрались ученые из разных стран, посвятившие свою жизнь изучению возможностей лечения различных болезней в барокамере кислородом под повышенным давлением.
   На форуме медиков шел заинтересованный обмен мнениями не только об успехах гипербарической медицины, но и об ограничениях и неудачах многообещающего метода.
   Специалисты знают, что круг заболеваний, при которых применяется ГБО, широк. А эффективность ее воздействия непостоянна: при одних и тех же заболеваниях у разных пациентов она может быть как высокой, так и низкой. Параметры воздействия кислорода под повышенным давлением также неодинакова. В клиниках их подбирают эмпирически. Больные переносят одни и те же нагрузки по-разному, часто при совершенно отличных друг от друга патологических процессах используются одинаковые параметры, отсюда различен и лечебный эффект.
   В чем же дело? Как объективизировать подбор режимов лечения в барокамере? Где те струны в организме человека, на которых кислород может со всем блеском исполнить свою чудодейственную партию? И должна ли она быть сольной? Может быть, гораздо ярче и сильнее она прозвучит с оркестром?
   В 1980 году в хирургической клинике Куйбышевского (ныне Самарского) медицинского института по инициативе профессора Георгия Львовича Ратнера, одного из пионеров применения гипербарической оксигенации в нашей стране, была создана научная группа для выяснения роли диффузной эндокринной АПУД-системы [3 - APUD-система (APUD – аббревиатура, образованная из первых букв англ. слов amines – амины, precursor – предшественник, uptake – усвоение, поглощение, decarboxylation — декарбоксилирование; синоним диффузная нейроэндокринная система) – система клеток, способных к выработке и накоплению биогенных аминов и/или пептидных гормонов и имеющих общее эмбриональное происхождение.] в реализации лечебного действия кислорода. Теоретическими предпосылками к таким исследованиям послужили факты активного контроля гормонами, синтезируемыми этими клетками, окислительно-восстановительных процессов, протекающих в тканях и органах при участии кислорода.

   Профессор Георгий Львович Ратнер

   Вначале провели эксперименты, позволившие выяснить поведение отдельных апудоцитов при действии гипербарической оксигенации. Оказалось, что клетки ведут себя неодинаково – некоторые начинают продуцировать повышенное количество гормонов, другие – наоборот, снижают свою активность. Иначе говоря, среди эндокринных клеток есть любители кислорода, а есть и такие, которые питают к нему неприязнь. Но равнодушных нет вообще. Математики на основе многочисленных данных, полученных при изучении различных параметров давления, времени, количества сеансов, создали математическую модель поведения клеток АПУД-системы в условиях барокамеры.
   Оценив результаты опытов, сотрудники клиники сделали резонный вывод: применение кислорода под повышенным давлением изменяет ритм деятельности всех без исключения эндокринных клеток и, как следствие этого, уровень содержания гормонов в организме. А раз так, то как же можно проводить лечение таким мощным фактором без учета наступающих при этом изменений эндокринного статуса?! Что, если попробовать сделать кислород и гормоны союзниками в лечении? Зачем кислороду исполнять сольную партию, пусть лучше звучит оркестр, где кислород будет солистом, а гормоны – аккомпаниаторами.
   Первые репетиции этого ансамбля сразу оказались успешными. Взяли для изучения три заболевания, которые по механизмам возникновения, клиническим проявлениям и исходам не похожи друг на друга. Но их объединяло одно – в развитии патологических процессов гормональные нарушения играли далеко не последнюю роль. Это – язвенная болезнь, облитерирующий эндартериит (тяжелое заболевание артерий нижних конечностей, приводящее к гангрене) и перитонит – гнойное воспаление брюшины. Нарушения каких же гормонов играют роль в их возникновении и развитии? Для язвенной болезни желудка это гастрин, серотонин и соматостатин. Для эндартериита – адреналин и норадреналин. Для перитонита – так называемые «медиаторы воспаления» – серотонин, гистамин, адреналин и норадреналин.
   При язве желудка отмечается гиперпродукция гастрина, что приводит к самоизъязвлению слизистой оболочки, а недостаток серотонина уменьшает выработку слизи, защищающий стенку желудка от переваривающего действия гастрина. Соматостатина, так же как и гастрина, вырабатывается больше, он тормозит регенераторные процессы, не дает клеткам размножаться и тем самым закрыть язвенный дефект. Следовательно, чтобы достичь успеха в лечении язвенной болезни, необходимо снизить выработку эндокринными клетками желудка гастрина и соматостатина и усилить синтез серотонина. Зная, как ведут себя соответствующие апудоциты, синтезирующие эти гормоны при гипербарической оксигенации, математики рассчитали сочетание параметров давления кислорода, времени и количества сеансов, оптимальных для создания такого эндокринного статуса. И что же? Союз кислорода с гормонами оказался успешным. Оркестр звучал стройно и сильно. В группе больных, подвергнутых лечению по новой методике, результаты были в несколько раз лучше, чем у больных, лечившихся по общепринятым параметрам.
   Такие же положительные результаты были получены и при другой патологии. Снижение продукции адреналина и норадреналина у больных эндартериитом усиливало лечебное действие кислорода.
   Подобранные режимы действия барокамеры при перитоните в подавляющем большинстве случаев позволили «выключить из игры» медиаторы воспаления, снизить их выработку и тем самым оборвать гнойный процесс. Сочетание лечения с современным радиоиммунологическим анализом позволили конкретизировать режимы воздействия для каждого больного и контролировать процесс воздействия кислорода под повышенным давлением в течение всего курса лечения больных в барокамере.
   Новое направление лечения больных с использованием гормонотропных свойств кислорода под повышенным давлением, о котором было впервые доложено на Московском конгрессе, вызвало большой интерес специалистов разных стран. Сейчас оно с успехом используется и развивается дальше, как у нас в стране, так и за рубежом.
   Взяв в союзники кислород, хирургия расширяет свои возможности. Тысячи людей в разных странах с заболеваниями, при которых скальпель хирурга мог бы исцелить их, были обречены болеть всю жизнь, и без того страдая от врожденных пороков сердца или других нарушений кровообращения и дыхания. Гипербарическая оксигенация явилась для них «доброй Феей», а кислород – самый распространенный на Земле химический элемент – оказывается, не только поддерживает, но и возрождает жизнь!

Сенсации каждый день

   Кроме аллогенных пересадок органов яркими свидетельствами возможностей спасения человеческих жизней в тех случаях, когда, кажется, уже все способы для этого исчерпаны, являются примеры аутотрансплантации и реконструктивной хирургии.
   Пятраса Довидайтиса в литовском городке Таураге теперь знают все. Благодаря мастерству профессора А. Дуличюса из Каунасского медицинского института, он обрел «вторую жизнь». Пятидесятисемилетний водитель долгое время страдал тяжелым заболеванием сердца и нарушением сердечного ритма. Возможности лекарственной терапии были исчерпаны, и тогда в 1986 году была проведена уникальная операция: хирурги обнажили и соответствующим образом обработали сокращающуюся мышцу спины, которой окутали больное сердце. Одновременно с этим в мышечное ложе был вживлен электронный стимулятор, задающий спинной мышце необходимый ритм сокращения, а через нее и соединенному с мышцей сердцу. Результат операции оказался успешным. Состояние пациента значительно улучшилось, спустя год он самостоятельно работал по дому, в саду, активно передвигался.
   Хирургия все чаще становится героем газетных сенсаций. Вот только одна из них.
   В семью Матиасов, живущих в городе Финиксе (штат Аризона, США), 1989 год принес несчастье. Десятилетний Тимоти ехал на велосипеде из школы домой. Трагедия произошла в считанные секунды. Большая машина на огромной скорости сбила мальчика. В бессознательном состоянии он был доставлен в Бэрроуский неврологический институт. Диагноз: полный отрыв позвоночника от черепа – травма, несовместимая с жизнью.
   Однако группа врачей под руководством профессора А. Спецлера решила «дать бой» смерти и успешно осуществила уникальную операцию. В течение 6 часов три бригады хирургов, меняя друг друга, вначале с помощью тонких манипуляций удалили многочисленные сгустки крови из мозга и других частей тела, локализация которых была обнаружена специальным магнитным сканером. Затем позвоночник был соединен с черепом, восстановлены разорванные сосуды, нервы, мышцы. Через несколько дней после операции профессор Спецлер в телефонном интервью сообщил корреспондентам, что «Тимоти уже адресовал врачам и родным, дежурившим около него, некоторые звуки и подавал знаки рукой». На вопрос журналиста «Можно ли рассчитывать, что восстановятся все функции организма мальчика?» доктор ответил утвердительно.
   К сожалению, автору не удалось найти сведений о сегодняшнем самочувствии американского мальчика, но какими бы ни были отдаленные результаты, сам факт успешного проведения сложнейшей хирургической операции в условиях тяжелой дисфункции физиологических процессов (травматический болевой шок, анатомические нарушения жизненно важных органов и тканей) говорит о фантастических возможностях современной хирургической техники.
   Тесный союз таланта и искусства – мастерства хирургов с сегодняшними и завтрашними достижениями фундаментальных наук (фармакология, физиология, биохимия, гистология) окончательно разрешит старый спор о примате терапии или хирургии в пользу Здоровья человека!

Гении на потоке

   С каждым днем, благодаря неудержимому прогрессу современных технологий, ученым удается обнаружить новые важные факты и явления. Однако некоторые идеи остаются пока фантазией. Среди них – идея управляемого создания человека будущего с целенаправленным моделированием присущих ему способностей и черт характера. Фантазия эта не беспочвенна, она – вполне реальна и близка к осуществлению в XXI веке. Подобная идея основана на имеющихся знаниях, однако пока не воплощена в жизнь из-за методических трудностей и некоторых нерешенных частных вопросов. Но это – дело времени… Разве мало мы знаем примеров, когда то, что казалось волшебной сказкой, становилось реальностью? Мечтали о пересадке органов, искусственном хрусталике и клапанах сердца, сердечных стимуляторах, о полетах в космос, о многом-многом другом. Теперь это – повседневная реальность нашего времени.
   Управляемое моделирование человеческих свойств и планируемое создание людей, хотим мы этого или нет, специалистам не кажется невозможным. Попробуем объяснить почему…
   Необходимость генетического совершенствования современного человека, по мнению некоторых авторов, связана прежде всего с тем, что человек сегодня уже «отстает» от изменений окружающей его среды, а, будучи эволюционно достаточно стабильным (обладая, как пишет Д. Дельдаго – физиолог из Йельского университета в США, «устойчивой наследственностью»), такое отставание может пагубно сказаться на его выживаемости и сохранении как биологического вида. Ему вторит известный биолог Дж. Холдей, который полагает, что человек в целом недостаточно организован и плохо приспособлен к сегодняшней жизни на Земле – он не выдерживает сравнения даже с гиббоном, который лучше адаптирован к существованию в условиях низкого гравитационного поля. Можно сослаться на мнение известного нейрохирурга из Гарвардского университета В. Марка: «Человек отягощен генами агрессивности и также несет в себе другие гены, которые делают его звероподобным существом». И таких причин можно привести еще очень много…

Новая старая наука евгеника

Уже более ста лет существует наука евгеника, которая анализирует связь характера, интеллекта, способностей человека с его генетическим потенциалом и ищет пути улучшения человека как биологического существа. Эта наука переживала в своем развитии периоды взлета и упадка, полного непонимания и нового рождения. Ее нельзя переоценивать, но и, конечно, никак нельзя отрицать.
Евгеника как наука возникла в прошлом веке, когда двоюродный брат Чарльза Дарвина Фрэнсис Гальтон опубликовал в 1869 году книгу под интригующим названием «Наследственность гения». Он собрал большую коллекцию биографий и родословных выдающихся ученых, поэтов, художников, музыкантов, адвокатов, мореплавателей, полководцев и обнаружил, что среди их предков и родственников одаренных людей гораздо больше, чем в родословных обычных людей, не проявивших себя достижениями в области интеллектуальной или другой деятельности. На этом основании он впервые предположил, что в развитии человеческих способностей генетическая природа индивидуума намного более важна, чем среда, которая окружает его после рождения.

   Фрэнсис Гальтон

   Интересное исследование прямо противоположного характера провел шесть лет спустя американский психолог Р. Дагдэл. Он изучил родословные нескольких семей, ведущих свое начало от преступника по фамилии Джакс. Среди 709 его потомков, Дагдэл обнаружил 76 каторжников, 128 проституток, 18 содержателей притонов и свыше 200 нищих. Дагдэл также поддержал Гальтона в утверждении, что одаренность и социальные пороки передаются по наследству.
   После опубликования этих работ Гальтон и другие ученые выступили с предложением общественного использования возможностей результатов генетического изменения человека. Они утверждали, что, когда биологи будут располагать достаточными знаниями в области генетики, люди должны скрещивать себя так же, как скрещивают животных. Кто должен подвергаться скрещиванию и кого с кем скрещивать – эти вопросы, по Гальтону, будут решаться общественными комитетами. Гальтон был первым, кто предложил термин «евгеника» (от греч. eugenes – породистый), задачу которой он понимал как изучение под общественным контролем способов и средств, способных улучшить наследственные особенности будущих поколений.

   «Древо» евгеники, объясняющее принципы ее создания и вклада в　науку. Фото из архива Американского философского общества

   Последователи Гальтона сформулировали положения негативной и позитивной евгеники. В рамках негативной евгеники должны разрабатываться мероприятия, снижающие в человеческой популяции количество генов, ответственных за неблагоприятные признаки, а в рамках позитивной евгеники, наоборот, планировались мероприятия, способствующие сохранению и повышению качества генов, детерминирующих благоприятные признаки.
   Наиболее законченное выражение идеи позитивной генетики получили в трудах выдающегося американского генетика лауреата Нобелевской премии Германа Джозефа Мёллера, который еще в 1921 году выступил в пользу применения к человеку инбридинга (близкородственного скрещивания) и последующего отбора. В опубликованной им в 1935 году книге «Из ночи» содержалась идея «зародышевого выбора». Он предлагал ввести в практику искусственное осеменение женщин, используя для этих целей сперму, полученную от специально подобранных доноров.

   Герман Джозеф Мёллер

   В качестве прообраза таких доноров Мёллер называл Декарта, Пастера, Линкольна и других выдающихся деятелей разных времен и народов. Мёллер пропагандировал идею создания демократической евгенической республики, в которой будут жить и размножаться только генетически улучшенные граждане. Он предложил организовать банки сперматозоидов от лиц, проявивших «дар ума, достоинства, нрава, характера или физической пригодности», и предоставить возможность супружеским парам пользоваться этими банками без всяких ограничений. В качестве обоснований своих предложений Мёллер опирался как на утверждение, что лечение наследственных болезней в принципе малоуспешно, так и на опыт, накопленный уже к тому времени в США (1960-е годы), где подвергалось ежегодно искусственному осеменению 25 000 женщин, от которых рождалось около 10 000 детей.
   На 28-м ежегодном конгрессе Европейского общества репродукции человека, который проходил в Стамбуле в июле 2012 года, в докладе группы экспертов ВОЗ были приведены следующие цифры: ежегодно количество зачатых в результате искусственного оплодотворения детей увеличивается на 350 000–400 000 человек, а в целом с июля 1978 года, когда на свет появился первый ребенок «из пробирки» (после искусственного оплодотворения) – Луиза Браун, в мире родилось 5 миллионов детей, жизнь которым обеспечила процедура «экстракорпорального оплодотворения», то есть оплодотворения вне тела. За большой вклад в разработку этой технологии английский эмбриолог Роберт Д. Эдвардс был удостоен в 2010 году Нобелевской премии.

Безногие космонавты и пробирочные дети

   Каким же видят идеального нового человека ученые и фантасты? Среди многочисленных проектов есть вполне серьезные, а есть и невероятные. Например, некоторые писатели предполагают, что голова у суперчеловека должна быть увеличена, для того чтобы количество нервных клеток в головном мозге было значительно больше, чем сейчас. Физические способности людей будущего необходимо, по их мнению, повысить за счет создания дополнительных больших пальцев на руках и выпуклых больших глаз.
   Полагая, что в будущем человечество не сможет увеличить производство продуктов питания в количествах, достаточных для растущего населения планеты, предлагается ввести в геном человека такие гены, которые бы обеспечивали развитие у него двухкамерного желудка для подготовки к перевариванию целлюлозы. В подобных фантазиях иногда встречается полный абсурд – так, например, появляются проекты клонирования безногих космонавтов(!), чтобы они занимали меньше места в кабине космического корабля и нуждались в меньшем количестве пищи и кислорода в длительных космических полетах.
   При обсуждении проектов, касающихся непосредственно методов создания искусственно смоделированного человека, представляют интерес некоторые уже реализованные научные программы. Яркий пример этому – успешная разработка метода клонирования клеток, пересадок ядер из соматических клеток в яйцеклетки, выращивание эмбрионов в перевиваемых культурах и, наконец, так называемые «пробирочные дети».
   Реализация идеи оплодотворения яйцеклеток человека в пробирке ведет свое начало от известных экспериментов Д. Петруччи в Болонье (Италия) и Л. Шеттлеса в Колумбийском университете (США), выполненных еще в 1960-е годы. Тогда Петруччи сообщил, что ему удалось сохранять в пробирках оплодотворенные человеческие яйцеклетки в течение 30–60 дней, а Шеттлес провел успешный опыт по выращиванию в пробирке человеческого эмбриона до той стадии, когда он состоял уже из 100 клеток. Развивая эти исследования Р. Эдвардс и П. Стептое в Англии наблюдали, что оплодотворенные человеческие яйцеклетки можно выращивать культуральным способом в специальной среде в течение нескольких недель вне организма женщины и их трансплантация в матку женщин, являвшихся донорами этих яйцеклеток, вызывает беременность, которая длится после этого в течение трех-четырех недель.
   В рамках позитивной евгеники специалисты активно обсуждают вопрос о возможности клонирования гениев путем искусственного оплодотворения женских половых клеток, полученных от талантливых женщин, сперматозоидами от доноров – мужчин с большими способностями к той или иной сфере деятельности, включая науку, искусство, образование. Выдвигаются предложения о создании в будущем своеобразных инкубаторов и о «ксерокопировании» популяций людей, устойчивых к инфекционным и онкологическим заболеваниям. Предполагается, что человечество в конце концов откажется от репродукции естественным путем и перейдет к производству близнецов в пробирках, наполненных яйцеклетками и сперматозоидами, или в искусственных матках. Как вполне серьезно заметил в одной из редакционных статей американский журнал «Таймс»: «Будущее может предложить нам такой феномен, как полицию, клонированную из клеток Эдгара Гувера (директор ФБР с 1924 года. – И. К.), или космонавтов для колонизации Луны, клонированных из клеток чиновников НАСА».

Теряешь нюх?.

   Другая группа проектов, как полагают эксперты в области наукознания, в будущем будет посвящена созданию людей с памятью, освобожденной от воспоминаний об агрессивности их предков. С этой целью предлагается клонировать людей, лишенных генов агрессии, или путем генно-инженерных процедур удалить такие гены из генома современного человека.
   В этой связи необходимо отметить, что поведение напрямую зависит от уровня синтеза определенных нейроактивных веществ. Причем, что интересно – не только в головном мозге, но и, казалось бы, в тех органах, которые не имеют отношения к поведенческим реакциям. Так, с одной стороны, известно, что снижение уровня серотонина в мозге приводит к повышению агрессивности животных. С другой стороны, было показано, что крысы с удаленными обонятельными луковицами становятся эмоционально несдержанными, они бросаются на любой предмет, попавший в клетку, пытаются укусить экспериментатора, когда он берет их в руки, в ответ на внезапный громкий стук у них значительно сильнее, чем у нормальных, ускоряется сердцебиение.
   Анализируя подобные факты, ученые пришли к выводу, что обонятельные луковицы контролируют интенсивность эмоциональных реакций. Строение обонятельных луковиц сложное, помимо обонятельных нейронов, в них много так называемых звездчатых нервных клеток, которым принадлежат в мозге самые сложные функции, связанные с творческой деятельностью. Английский ученый У. ле Грос Кларк, известный своими работами по функции мозга, справедливо отметил, что обонятельные луковицы – это «выдвинутая на периферию часть полушарий головного мозга».
   Оказалось, что именно обонятельные луковицы являются центрами управления содержанием серотонина в мозговой ткани. Параллельно с этим исследователи обнаружили, что у больных депрессиями, покончивших жизнь самоубийством, содержание серотонина в мозге значительно ниже, чем у людей, умерших при других обстоятельствах. Кроме того, известное антидепрессантное вещество – имипрамин, повышающее уровень серотонина в мозге, совершенно снимает у крыс с удаленными обонятельными луковицами желание убивать сородичей, превращая их из убийц в миролюбивых животных.
   Вот и задумаешься после этого о взаимосвязях случайного и закономерного, интуиции, человеческого эмпирического опыта и знания! В африканских племенах, известных своим миролюбивым характером, банан считается символом доброжелательности и сердечности. Традиция, возникшая несколько веков назад, оказывается, имеет под собой реальную основу: бананы отличаются очень высоким содержанием серотонина…
   Эти исследования позволяют считать принципиально возможным моделирование агрессивного характера человека будущего (например, при необходимости создания спецотрядов по борьбе с терроризмом) путем индуцирования мутаций, приводящих к аплазии (отсутствию) конкретных органов (в данном случае, обонятельных луковиц), функция которых прямо влияет на поведение. Этот пример хорош для иллюстрации сложных взаимоотношений, а часто и противоречий между техническими возможностями современной молекулярной биологии и моралью ученого. Вспоминается остроумное замечание одного из генетиков: «Создать дьявола несложно, а вот кто будет это расхлебывать?!»

«Королевские» болезни

Ученые установили, что прослеживается прямая связь между генетикой поведения и наследованием аномалий синтеза некоторых важных для жизнедеятельности ферментов. В научной литературе собраны факты по 25 наследственным нарушениям обмена, ведущим к поведенческим или неврологическим отклонениям. Среди них выделяется порфирия (от греч. porphyreos – пурпурный). Она названа так потому, что у этих больных с мочой выделяется большое количество порфирина – производного гемоглобина. Это придает моче специфический красно-пурпурный цвет. Порфирины играют важную роль в метаболических процессах, протекающих в клетке, поскольку эти соединения участвуют в синтезе гемоглобина, миоглобина, цитохромов, каталазы, пероксидаз и пр. Но при избытке их синтеза возникает ферментная недостаточность, приводящая к тяжелой болезни, проявляющейся в истерических и психопатических состояниях, длящихся годами. Во время острых приступов психоневроз может переходить в маниакально-депрессивный психоз – возникают бред, галлюцинации, дезориентация, спутанность речи, бессонница.
…Георг III был королем Англии в 1760–1811 годах. Его психическая болезнь, называвшаяся тогда спорадическим безумием, как выяснилось при ретроспективном анализе, была на самом деле порфирией. Эта болезнь изменила во многом английскую историю (кстати, историки медицины считают, что именно болезнь Георга III положила начало формальному существованию психиатрии). В состоянии невменяемости Георг III ввел в действие печально известный закон о гербовом сборе (позднее это приводилось в качестве доказательства его психической болезни). Впоследствии он был заключен в Виндзорский замок, хотя порой у него бывали периоды ясного сознания. Короля Георга III заменил регент, который также болел порфирией, но в менее выраженной форме. Георг III дожил до 81 года.

   Король Англии Георг III

   Как пишут английские историки медицины К. Макалпин и Д. Хюнтер: «При соблюдении правильной диеты, отказе от медикаментозной терапии, правильном общем лечении проявление приступов болезни удалось бы смягчить и это могло бы существенно изменить ход истории!».
   Родословная Георга III свидетельствует о генетическом происхождении порфирии и связанных с ней психоневрологических расстройств. Так, Мария, королева Шотландская, была первым монархом, у кого появились признаки порфирии. Ее сын Яков унаследовал болезнь от матери, в своих дневниках он писал: «Моча у меня имеет цвет моего любимого вина». Сестра Георга III, королева Матильда Датская и Норвежская умерла в 23 года от прогрессивного паралича, явившегося следствием порфирии.
   Георг IV, назначенный регентом после признания Георга III слишком больным для продолжения правления, тоже болел порфирией, а его дочь Шарлотта умерла от молниеносной порфирии при родах. У ее дяди Августа, герцога Сассекского, были явные симптомы порфирии (красная моча). Отец королевы Виктории – Эдуард, герцог Кентский, страдал порфирией и умер во время одного из ее приступов. Сестра Георга I принесла этот ген в королевский Прусско-Бранденбургский дом и там он проявил себя у Фридриха Великого.
   Порфирия является доминантным генетическим заболеванием. Классическим примером этого служит анализ потомков в семье южноафриканского фермера Якоба Ариантжи после его женитьбы в 1688 году на Дженси Геррит, попавшей к нему из голландского сиротского приюта. У них родилось восемь детей и четверо из них стали предками восьми тысяч (!) носителей гена порфирии в Южной Африке.
   Молекулярная генетика уже установила локусы генов, кодирующие выработку ферментов порфирина и других белков. Поэтому теоретически возможно подобрать мутационные воздействия на определенные гены с целью выключения или, наоборот, включения тех или иных локусов, а через это моделировать психические процессы у новорожденных особей.

Создание гениев

   В разработках проектов, связанных с генетическим улучшением человека, важное место занимают работы, связанные с совершенствованием его памяти. Раскрытие механизмов формирования памяти – одна из сложнейших задач молекулярной биологии. Это связано с исключительно тонкой организацией и разнообразием функций головного мозга, который содержит по самым приблизительным подсчетам 16–17 миллиардов нервных клеток. Нейробиологи считают, что мозг человека способен воспринимать информации примерно в пять раз больше, чем «выдавать» ее обратно после обработки, но при этом вся полученная информация носит «нестираемый» характер – остается в глубинах человеческой памяти.
   Канадский нейрохирург В. Пенфилд, проводя операции на черепе под местной анестезией, обнаружил такие участки мозга, раздражение которых слабым электрическим током сопровождалось тем, что оперируемые пациенты слышали старую мелодию или вспоминали события детства, которые они с возрастом забыли. Выяснение механизма формирования и сохранения «долгоживущей» памяти может сыграть существенную роль в моделировании человека будущего потому, что уже установлено, что нестираемость памяти определяется химическими механизмами, а именно синтезом и секрецией нейронами особых молекул – биогенных аминов и пептидных гормонов, таких, например, как серотонин, норадреналин, ацетилхолин, эндорфины.
   Ученые установили, что, приучая животных к определенным навыкам, можно впоследствии передавать эти знания необученным животным, вводя в их мозг экстракты из мозговой ткани обученных животных. Исходя из подобных экспериментов, можно предположить, что в начале XXI века будут синтезированы искусственные «пептиды обучения», которые могут, при введении их человеку, значительно ускорять усвоение иностранных языков и стимулировать запоминание определенных профессиональных навыков.

Некоторые евгеники считают, что в недалеком будущем усилия ученых должны быть направлены на воспроизводство супергениев с увеличенным мозгом, что, по их мнению, может быть достигнуто не только генетическими манипуляциями, но и трансплантацией в головной мозг плодов или новорожденных дополнительных нервных клеток, полученных от «современных Ньютонов» и культивируемых в искусственных условиях. Кроме того, как свидетельствуют косвенные признаки, уже существуют закрытые проекты, целью которых являются попытки найти такие способы изменения структурно-функциональной организации генома, чтобы дети рождались с уже готовыми знаниями или разработать генетические способы объединения интеллектуальных ресурсов человечества путем объединения элементов памяти разных гениев в одном новом человеке.

Талант: мятеж психики?

   Исследования генетиков и нейрофизиологов показали, что темперамент, психические способности и характер являются врожденными свойствами человека, а многие психические заболевания наследственно обусловлены. Так, существование различных форм олигофрении (умственной отсталости) связано с неодинаковой степенью потери людьми «генов интеллектуальности».
   Олигофрения – это крайнее проявление снижения интеллектуальных способностей, в то время как в истории насчитывается немало примеров, когда выдающиеся личности страдали нейропсихическими заболеваниями, которые прямо или косвенно определяли гениальность их произведений.
   В 1864 году итальянский психиатр Чезаре Ломброзо выпустил монографию «Гениальность и помешательство», сделавшую его всемирно известным. В ней ученый впервые утверждал, что подавляющее большинство гениев были психически больными людьми. Наиболее яркими личностями в этом плане были Федор Достоевский и Винсент Ван Гог.
   Все литературоведы, изучавшие жизнь и творчество Достоевского, единодушны в том, что писатель страдал наследственной эпилепсией. В исследовании «Хроника рода Достоевского от 1506 до 1933 года» М. Волоцкий приводит сведения о том, что у подавляющего большинства предков писателя обнаруживались эпилепсия или эпилептоидная психопатия. Как заметил психиатр М. Буянов: «Хроника рода Достоевского оставляет впечатление длинной, растянутой на века истории болезни».
   У Достоевского сами эпилептические припадки не носили характер определяющего главного симптома заболевания. На передний план выступали изменения психики, развившиеся по свидетельствам современников в раннем возрасте и ставшие потом постоянными – крайний педантизм, безмерная мелочность, склонность к детализированию и бесконечным уточнениям, раздражительность, вспыльчивость, чрезмерная обидчивость, крайняя ипохондричность со склонностью к беспричинным страхам и долговременному злобно-тоскливому настроению.

Чезаре Ломброзо

Одновременно писатель проявлял громадный спектр колебаний настроения и переживаний: от любви к ненависти, от горя к блаженству, от святости к греховности, от чрезмерной гордости к самоуничижению, от влюбленности к безразличию. Все это сочеталось с постоянной робостью и нерешительностью. По существу болезнь формировала его мировоззрение и яркая гамма описанной палитры психических переживаний и настроений во многом определили творчество и отразились в характерах героев его произведений.

Винсент Ван Гог

Выдающийся художник Винсент Ван Гог был типичным душевнобольным. Его жизнь, которую с полным правом можно назвать трагической, нашла отражение в гениальном живописном и эпистолярном творчестве. Он действительно представлял собой «ослепительный облик феноменальной личности», его жизнь и творчество являются своеобразной моделью, отражающей взаимоотношение таланта и характера, гениальности и душевной патологии.

   Поль Гоген

   О Ван Гоге написаны серьезные искусствоведческие работы, романы, пьесы, поставлены спектакли, сняты художественные и документальные фильмы. Более двухсот психиатрических исследований посвящены анализу психологии и болезни голландского живописца. Проявления его душевной болезни чрезвычайно разнообразны – меланхолия, сменяющаяся безмерной активностью и эйфорией, отрешение, уход в себя, буйство фантазии и веселья, малоразговорчивость и болтливость, галлюцинации, попытки суицида (он отрезал себе ухо, а позже выстрелил в сердце) и убийства Гогена, и многие, многие другие симптомы, составляющие картину известной всем психиатрам эпилептоидной шизофрении с элементами маниакально-депрессивного психоза.
   Как и у Достоевского, все это отразилось в его полотнах, которые вызывают у зрителя разнообразные эмоции, граничащие с душевной патологией. Помните замечательное стихотворение А. Кушнера:

     Зачем Ван Гог вихреобразный
     Томит меня тоской неясной?
     Как желт его автопортрет!
     Перевязав больное ухо,
     В зеленой куртке, как старуха,
     Зачем глядит он мне вослед?

     Зачем в кафе его полночном
     Стоит лакей с лицом порочным?
     Блестит бильярд без игроков?
     Зачем тяжелый стул поставлен
     Так, что навек покой отравлен,
     Ждешь слез и стука башмаков?

     Зачем он с ветром в крону дует?
     Зачем он доктора рисует
     С нелепой веточкой в руке?
     Куда в косом его пейзаже
     Без седока и без поклажи
     Спешит коляска налегке?

   При анализе взаимосвязи между описанными и другими душевными расстройствами и гениальностью невольно напрашивается своеобразный парадокс – получается, что если ученые хотят смоделировать генетический потенциал гения, то они по существу могут направить свои усилия на моделирование психической болезни, а она, в свою очередь, через нарушение медиаторного обмена приведет к изменениям таких функций нейронов мозга, которые определят повышение литературных, музыкальных, художественных и иных способностей… И опять возникает конфликт между высокой целью и низменными средствами.
   Вот и подошли мы к главной проблеме, которая стоит уже сейчас и будет постоянно занимать умы ученых в будущем – где та грань между реальным и желаемым, которую ни при каких условиях нельзя перешагнуть? Уже очень скоро молекулярная биология и генетика по своим методическим возможностям смогут клонировать необходимые гены, внедрять их в геном человека, удалять из него другие фрагменты ДНК и создавать человеческие особи с заранее заданными свойствами. А вот надо ли это делать? Стоит ли вообще стремиться к этой цели? Ведь вся прелесть жизни заключена в разнообразии – пусть будут гении и обычные люди, добрые и злые, жадные и щедрые, красивые и уродливые – всякие, а человек сам найдет себе спутника, друга, партнера… Говорил же Господь: «Всякой твари по паре…»
   Зато не будем бояться, что создадут нас какие-то ученые дяди и тети дураками и подлецами – им-то что – баловство, а нам потом мучаться и самим, и другим доставлять хлопоты…

Магия гормонов

События, о которых мы расскажем, готовились исподволь, незаметно и медленно, в течение ста с небольшим лет, а переворот, который они совершили в естествознании, обрушился на научный мир с ошеломляющей быстротой.
Эндокринология, наука о высокоактивных химических веществах, обеспечивающих поддержание гомеостаза (постоянства внутренней среды) на строго определенном уровне, оптимальном для жизнедеятельности, сравнительно молода. Ей исполнилось более 160 лет. Но за этот срок она пережила немало: в ее истории были периоды расцвета и упадка. Четыре раза она приносила в биологию и медицину открытия, кардинально меняющие, казалось бы, прочно устоявшиеся взгляды. В «личном деле» эндокринологии немало удивительных документов. Со многими из них мы познакомимся.

Блистательный век

Девятнадцатый век оказался щедрым для науки и искусства. Научная мысль и художественное творчество не уступали друг другу в гениальных открытиях, великих произведениях, талантливых собратьях. Менделеев и Чайковский, Лобачевский и Гюго, Бэр и Достоевский, Бутлеров и Репин… Биология и медицина тоже не остались в стороне. В то время жили и плодотворно работали Павлов и Мечников, Сеченов и Вирхов, Мендель и Пастер, многие другие выдающиеся естествоиспытатели.
Буйная фантазия экспериментаторов не знала границ. Ставились опыты, проведение которых еще незадолго до этого считалось абсурдным и невозможным. Развитие технической мысли не могло не сказаться на биологии. Появились более сильные микроскопы, различные приспособления для физиологических и биохимических исследований и, как результат этого, – новые открытия и факты. Развитие хирургической техники предоставило возможность проведения новых экспериментов.

   Арнольд-Адольф Бертольд

   Пример тому – опыты немецкого физиолога Арнольда-Адольфа Бертольда. В 1849 году ему удалось установить, что при пересадке кастрированному петуху в брюшную полость семенников другого петуха у первого исчезают все последствия кастрации. Впервые экспериментально было показано, что определенные органы оказывают регулирующее влияние на обмен веществ и формирование внешних признаков. Таким образом, в 1849 году эндокринология родилась в первый раз. Бертольд стал ее первым крестным отцом.
   Наука не была подготовлена к достойной оценке этих опытов, о них вспомнили лишь через 40 лет – в 1889 году, когда на заседании Парижского биологического общества профессор экспериментальной биологии Шарль Эдуар Броун-Секар выступил с ошеломляющим сообщением об опытах, проведенных на самом себе. Семидесятидвухлетний ученый вводил себе вытяжки из семенных желез животных и установил, что они оказывают на старческий организм «омолаживающее» действие. Возникло ощущение необыкновенной бодрости, повышались работоспособность, мышечная сила, половой инстинкт. Экстракты из семенников Броун-Секар назвал «эликсиром молодости».

   Шарль Эдуар Броун-Секар

   Пресса подняла сенсационный шум вокруг этого события, в аптеках стали продавать «Броун-Секаровскую жидкость», за которой выстраивались очереди стариков, жаждущих омоложения. Но Броун-Секару не удалось избавить мир от старости: омолаживающий эффект оказался кратковременным, а через 2–3 месяца старческие недуги даже прогрессировали.
   Период сенсаций закончился. Надежды сменились разочарованием. Однако несмотря на это опыты Броун-Секара сыграли свою роль – они дали мощный импульс к изучению эндокринных желез, к выяснению значения для организма веществ, выделяемых ими прямо в кровь. В то же время они заложили и инерцию мышления.
   В последующие годы в эндокринологии господствовали исследования половых желез и вырабатываемых ими продуктов. Изучение других органов и веществ практически не проводилось.
   Приятным исключением в этом однообразии работ стали эксперименты нашего соотечественника Л. В. Соболева, еще в 1901 году в своей диссертации предположившего, что поджелудочная железа вырабатывает особый гормон – инсулин, регулирующий обмен в организме.
   Будучи серьезно больным, Соболев не смог за свою короткую жизнь (он прожил немногим более 40 лет) довести дело до конца, но именно его работы на 20 лет стали путеводной нитью в успешно завершившихся поисках У. Бантинга и В. Беста, выделивших в 1922 году из поджелудочной железы инсулин – гормон, обладающий способностью снижать уровень сахара в крови.

Бурное развитие неврологических исследований во второй половине XIX века выдвинуло в лидеры физиологии учение о нервной регуляции. Теория великого И. Павлова о рефлекторной дуге, развитие им взглядов И. Сеченова о безусловных и условных рефлексах создали прочное мнение о том, что именно нервная регуляция является основным и чуть ли не единственным способом управления процессами жизнедеятельности. Казалось, затишье в работе по выяснению роли гормонов – особых химических факторов, управляющих деятельностью различных органов, – наступил надолго. Но это было обманчивым. Назревал кризис. Буря разразилась в самом начале XX века.

Л. Соболев и　титульный лист его диссертации

Неожиданное открытие

В один из весенних дней 1902 года молодые биологи Уильям Бейлис и Эрнст Старлинг из Лондонского университета провели эксперимент, которому было суждено стать важной вехой в дальнейшем развитии эндокринологии.

Уильям Бейлис

   Эрнст Старлинг

   События выдающегося для науки значения протекали очень буднично. Английские исследователи не изобретали ничего нового, они просто повторяли опыты, которые раньше провели независимо друг от друга два физиолога – ученик Павлова Л. Попельский в России (1896) и М. Вертхаймер во Франции (1901). Все четверо ученых получили одинаковые результаты, но правильно интерпретировать их смогли англичане, а именно в верном толковании данных лежало начало второго рождения эндокринологии.
   Много лет спустя в одной из своих статей Старлинг писал:

   Учеником Павлова Попельским и независимо Вертхаймером было установлено, что при введении кислоты в петлю тонкой кишки возникает выделение поджелудочного сока даже в том случае, если перерезаны оба блуждающих нерва и разрушены симпатические узлы. При повторении этих опытов мы с Бейлисом нашли, что выделение поджелудочного сока наблюдается при введении кислоты в кишечную петлю, лишенную каких бы то ни было нервных связей с остальным телом. Поэтому стало ясно, что секреторный импульс от кишечника к поджелудочной железе, вызывающий секреторную деятельность последней, должен передаваться не через нервную систему, а через кровь.

   Именно в этой фразе заключалась гениальная догадка англичан и досадная ошибка их предшественников. Попельский интерпретировал данный феномен как необычную, замыкающуюся вне центральной нервной системы рефлекторную реакцию, а Вертхаймер и того проще – решил, что денервация кишки не была полной, и ругал за это своих помощников.
   Старлинг и Бейлис пошли дальше. Продолжение рассказа Старлинга:

   Так как введение кислоты в воротную вену само по себе не вызвало поджелудочной секреции, то пришлось прийти к заключению, что кислота вызывает в эпителиальных клетках кишечника образование какого-то вещества, которое вымывается из эпителиальных клеток током крови и является агентом, стимулирующим секрецию поджелудочной железы.

   Казалось бы, все ясно, поставлена точка, но нет… Англичане упорные люди, они хотели выяснить все до конца сразу, в ходе одного опыта.
   Поскольку события разворачивались почти фантастические, молодой Старлинг решил выступить в роли фокусника. Присутствовавший при эксперименте их коллега профессор К. Мартин впоследствии напишет:

   Я счастлив, что присутствовал при их открытии… Старлинг сказал: «Тогда это должно быть химическим рефлексом». Быстро отрезав следующий участок тощей кишки, он растер ее слизистую мембрану песком в слабом растворе соляной кислоты, профильтровал и ввел в яремную вену животному. Через несколько мгновений поджелудочная железа ответила много большей секрецией, чем та, которая имела место ранее. Это был великий полдень.

   Профессор Мартин был прав. День был действительно знаменательный. Эндокринология родилась второй раз. В течение шести десятилетий шло медленное накопление сведений о физиологических эффектах экстрактов отдельных органов, в основном половых, а с 1902 года началась эра открытия конкретных химических веществ, название которым «гормоны» (от греч. hormao – побуждение к активности) дал тот же Старлинг. Фактор, обнаруженный в кишечнике, Бейлис и Старлинг назвали «секретином». Он вошел в историю естествознания как первый гормон дистантного действия, открытый в живом организме.
   Понимая, что они установили принципиально важное явление, Бейлис и Старлинг, так же как и Павлов, который восторженно отозвался о результатах английских исследователей, и другие авторитеты, не могли тем не менее представить реальных масштабов значения этого открытия и последствий, которые оно повлечет за собой.
   А самое главное заключалось в том, что в 1902 году было впервые показано наличие в организме, помимо нервной, системы регуляции. Дальнейшее развитие этих идей приведет к третьему рождению эндокринологии, когда окажется, что и в нервной системе синтезируются гормоны, необходимые для проведения нервного импульса.
   Позже эндокринные клетки, синтезирующие те же гормоны, найдут и в органах иммунной системы, где они уже будут определять возникновение и развитие иммунологических реакций. И тогда, наконец, наступит «золотой век» эндокринологии, свидетелями которого мы и являемся сейчас. Ученые поймут, что в основе действия трех важнейших систем регуляции: нервной, эндокринной и иммунной лежат химически общие механизмы, тесно связывающие их друг с другом. Именно эта общность и есть плодотворная почва для сбора огромного урожая данных, на основе которых появляется реальная возможность управления процессами жизнедеятельности и эффективного лечения многих заболеваний.

Продолжение поисков

После открытия Бейлисом и Старлингом секретина различные ученые обнаружили гормоны во многих железах. Изучение их долгое время базировалось на исследовании экстрактов и вытяжек. Химическое строение было установлено значительно позже. Так в относительном спокойствии и сосуществовали две теории регуляции: нервная и гормональная. Причем примат нервной сомнению не подвергался, так же как и электрофизиологический принцип ее деятельности. Но наступил 1921 год…
Австрийский фармаколог Отто Леви открыл медиаторный механизм передачи нервного импульса от одной клетки к другой и с нервного окончания на эффекторный (рабочий) орган. Он установил, что при прохождении по волокну нервного возбуждения, в основе которого лежит электрофизиологический процесс, в синапсе – месте контакта волокна с другой нервной клеткой или с клетками различных органов – образуются гормональные вещества с высокой химической активностью, без которых невозможно возникновение определенных физиологических реакций. Эти вещества получили название медиаторов и заложили первую трещину в массивное здание, до этого прочно стоявшее на непоколебимом фундаменте электрофизиологических основ нервной регуляции.

   О. Леви и　почтовая марка с　его портретом

   Успешные повторения опытов Леви, проведенные в авторитетных нейрофизиологических лабораториях различных стран, довольно быстро погасили негодование многочисленных приверженцев прежних взглядов. Ученый сумел идентифицировать химическое вещество, выделяющееся в синапс, – им оказался ацетилхолин. Кроме того, Леви вспомнил о том, что еще в 1905 году было показано присутствие другого активного гормона – адреналина – в питательной жидкости, орошающей нервы после их раздражения.
   Как нередко бывало, в начале XX века не сумели оценить значение описанного факта, а Леви, сопоставив результаты своих исследований с описанными данными, впервые высказал идею о существовании двух типов нервных волокон по характеру продуцируемого медиатора – адренергических и холинергических. За эти фундаментальные открытия, возродившие эндокринологию в третий раз, Отто Леви в 1936 году получил Нобелевскую премию.
   Опять наступило спокойствие. Конкурентные свойства адреналина и ацетилхолина хорошо объясняли формирование процессов возбуждения и торможения в нервной системе. И представители различных медико-биологических наук, занимавшиеся эндокринологией, погрузились в исследования, каждый в своей области: анатомы и гистологи изучали строение эндокринных желез, биохимики пытались понять химическую природу гормонов, патологи описывали болезни, связанные с общим развитием научно-технической мысли. В 1986 году появляется теория, давшая начало четвертому рождению эндокринологии, созданию нейроиммуноэндокринологии, науки, которая феерически стремительно развивается в наши дни.

Расцвет эндокринологии

Почти до середины XX столетия цитология и гистология (науки о строении клеток и тканей) носили описательный характер. Благодаря многочисленным исследованиям тонких срезов различных тканей и органов, окрашенных специальными красителями, с помощью микроскопа были получены важные данные об анатомии различных органов. Но этого оказалось недостаточно, необходимо было понять функцию клеток, как протекают в них химические процессы, – и параллельно с развитием биохимии стали формироваться и совершенствоваться гистохимические методы исследования. Они превратили гистологию в науку функциональную, стало возможным одновременно изучать структуру и функции клеток и тканей. С появлением электронного микроскопа, позволявшего достигать увеличения объектов в тысячи и даже в миллион раз, возможности в познании живой материи значительно расширились.
В каждой лаборатории, занимающейся гистохимическими и электронно-микроскопическими исследованиями, обязательно есть какое-либо из трех, а может быть, и все издания самого полного руководства по гистохимии, написанного известным английским патологом Э. Пирсом.

   Профессор Энтони Гай Эверсон Пирс

   Успех и авторитет этого руководства заключены в том, что автор не просто собрал множество различных методических приемов обнаружения тех или иных веществ в клетках, но апробировал большинство из них в своей лаборатории, модифицировал и рекомендовал коллегам наиболее удобные, доступные и адекватные задачам гистохимические методы.
   Отдел гистопатологии Королевской школы постдипломного медицинского обучения Лондонского университета на сегодняшний день – признанный центр современной гистохимии и электронной микроскопии. Его создатель профессор Э. Пирс был вместе со своими сотрудниками основоположником принципиально нового учения о структурных основах эндокринной регуляции, которое заложило основы пересмотра многих положений биологического контроля процессов жизнедеятельности.
   Принципом «не надо изобретать велосипед», провозглашенным достаточно давно, к сожалению, руководствуются не все исследователи. И хотя трудно найти ученого, который бы отрицал пользу чтения, тем не менее не все хорошо знакомы с работами своих современников, а тем более предшественников. Успех профессора Пирса и его учеников – свидетельство не только высокого профессионального мастерства, но и хорошего знания истории науки, развития научной мысли.
   Занимаясь изучением гипофиза – одной из самых важных эндокринных желез – и разрабатывая гистохимические методы окраски его клеток (в частности, солями хрома), Пирс постоянно сравнивал свои данные с результатами других ученых. Эндокринная функция клеток гипофиза не подлежала сомнению, из этой железы к концу 1960-х годов были выделены уже несколько гормонов, а некоторые из них даже искусственно синтезированы. Пирс знал, что энтерохромаффинные клетки кишечника были детально изучены харьковским гистологом Н. К. Кульчицким в конце XIX века именно благодаря их интенсивной окраске хромо.
   При окраске обычными методами эти клетки выглядят светлыми, крупными, как бы набухшими. После Кульчицкого такие клетки находили, помимо кишечника, и в других органах.
   Австрийский патолог Ф. Фейертер, посвятил почти 15 лет своей жизни (1938–1953) детальному изучению подобных клеток в пищеводе, а также бронхах и других отделах дыхательной системы.
   Фейертер предположил их секреторную функцию и объединил такие клетки в так называемую «паракринную систему», считая, что в них, а не только в специализированных эндокринных органах, продуцируются вещества, подобные гормонам.
   Фейертер предполагал, но не был уверен в своей правоте. Он не мог идентифицировать вещества, вырабатываемые светлыми клетками, не было методов, которые позволили бы это сделать. У Пирса такая возможность появилась.

   Альберт Кунс

   В 1941 году американский ученый Альберт Кунс предложил иммуногистохимический метод обнаружения различных веществ. Суть его заключается в использовании специфических сывороток, в которых содержатся антитела против определенного вещества. Когда сыворотку капают на срез ткани, то она реагирует с теми клетками, в которых содержатся искомые вещества – антигены. К 1960-м годам этот метод занял достойное место среди других гистохимических методов. На его основе в течение последующих двух десятилетий были созданы новые чувствительные способы обнаружения гормонов в крови и клетках, открывшие революционные перспективы в биологии и медицине.
   Используя сочетание иммуногистохимического и электронно-микроскопического методов, Пирс решил проверить, не лежит ли в основе данного явления общность химических свойств этих клеток. Исследования показали, что им присущ характер обмена веществ – они способны поглощать извне аминокислоты – предшественники гормонов, расщеплять их (этот процесс называется декарбоксилированием) и из их остатков впоследствии синтезировать биологически активные вещества.
   Это важное гистохимическое свойство на английском языке может быть выражено следующими словами: «Amine Precursorе Uptake and Decarboxylation».
   Первые буквы четырех слов составили аббревиатуру – APUD (АПУД), которой Э. Пирс в 1968 году обозначил систему подобных клеток, расположенных в различных органах.
   После трех-четырех относительно спокойных лет, пока научный мир привыкал к этому неожиданному понятию, начался растущий с каждым годом в невероятной прогрессии поток работ по выявлению Апуд-клеток (апудоцитов) в различных органах и идентификации синтезируемых ими гормонов. В первых своих работах Пирс объединял в АПУД-систему 12 клеток, продуцирующих 15 гормонов. Сейчас благодаря исследованиям ученых разных стран, в том числе и России, известно более 100 типов АПУД-клеток, синтезирующих примерно такое же количество известных гормонов и около двух десятков гипотетических, то есть тех, для которых пока не установлена химическая формула.
   В каких же органах располагаются апудоциты? Практически во всех. Спектр продуцируемых ими веществ необычайно широк. Это серотонин и мелатонин, адреналин и норадреналин, гистамин, некоторые гормоны гипофиза, инсулин, гастрин и многие другие. В последние годы открыты новые гормоны, способные контролировать болевую чувствительность, биологические ритмы и сон, оптимизировать процессы обучения, памяти, ориентации и поведения.
   Вот и наступил золотой век эндокринологии. Если раньше выработка гормонов считалась привилегией только специальных эндокринных желез, то теперь стало ясно, что эндокринная функция присуща всякому органу. Самым активным в этом отношении оказался желудочно-кишечный тракт – в нем синтезируется более 20 различных гормонов, без которых не только невозможны процессы пищеварения и утилизации пищи, но и жизнь вообще.

   Александр Михайлович Уголев

   Впервые это показал известный советский физиолог академик Александр Михайлович Уголев. Он поставил опыты, вызвавшие большой интерес. У одной группы кошек удаляли двенадцатиперстную кишку, у другой – изолировали (то есть перевязывали в месте выхода ее из желудка и в месте перехода ее в тонкую кишку), но оставляли в организме. Для того чтобы кошки могли питаться, у животных обеих групп желудок соединяли с тонким кишечником специальным соустьем. Казалось, благодаря этому и те, и другие кошки могли питаться нормально, несмотря на то что пища через двенадцатиперстную кишку не проходила.
   Результаты оказались неожиданными: животные с изолированной кишкой продолжали нормально жить, а кошки с удаленным отрезком кишки погибали на 10–12-е сутки при картине выраженной гормональной недостаточности.
   А. М. Уголев предположил, что двенадцатиперстная кишка, в которой содержится много эндокринных клеток, синтезирующих гормоны, будучи выключенной из процесса пищеварения, но оставленной в организме, играет важную общерегуляторную роль. В последующих исследованиях это было подтверждено.
   С академиком А. М. Уголевым мне посчастливилось быть знакомым. Помню, как в середине 1970-х годов мы с ним возвращались в одной электричке из Калуги с молодежной школы физиологов… Мало того, что я, будучи юным человеком, недавно закончившим институт, робел от присутствия маститого академика… так он еще к тому же заставил меня всю дорогу разговаривать с ним… по-английски. Учитывая, что в ту пору мой запас английских слов был близок к нулю, а он свободно изъяснялся, можно себе представить, в каком состоянии я вышел из вагона… Прощаясь со мной, Александр Михайлович сказал: «Ваш доклад на школе мне понравился, дерзайте, у вас получится…» Затем улыбнулся, шепнул на ухо: «Только никогда не пускайте в свою лабораторию жену…» и, махнув рукой, ушел…
   Позже, в 1981 году, именно академик А. Уголев отстаивал мою кандидатуру на комиссии по премиям Ленинского комсомола и заявил, что он выйдет из состава комиссии, если мне не дадут премию, как он выразился «по дискриминационным обстоятельствам»… Авторитет Уголева был настолько высок, что… премию дали!
   К сожалению, больше никогда я Александра Михайловича не видел, но «длинную дорогу» из Калуги и этот принципиальный поступок настоящего Ученого и Человека я помню всегда… И это тоже история моей Медицины…
   Но вернемся к гормонам. Оказывается, не только эндокринные клетки их продуцируют. Сейчас установлено, что при определенных обстоятельствах многие гормоны вырабатываются и в неэндокринных клетках…
   О том, что проведение нервного импульса связано с выработкой гормонов-медиаторов (которых тоже обнаружено более десятка), мы уже упоминали, но, оказывается, и в самой центральной нервной системе имеется много клеток-нейронов, которые способны вырабатывать гормоны, причем обнаруженные и в Апуд-клетках других органов, например кишечника. Это гастрин, инсулин, соматостатин, холецестокинин и другие вещества.
   Известный американский биохимик М. Гроссман, открывая международную конференцию, посвященную этим веществам, в Бостоне в 1985 году, отметил, что обнаружение одинаковых пептидных гормонов в нервной системе и пищеварительном тракте является одним из самых волнующих и многообещающих открытий в современной биологии и медицине.
   Гроссман был прав. Но и он знал, что «чудеса» будут продолжаться. Две регуляторные системы – нервная и гормональная – «зацепились» друг за друга, нашли общие точки соприкосновения, оказались близкими родственниками по линии гормонов и медиаторов. Оставалась третья мощная регуляторная система – система иммунитета. В ней уже были обнаружены свои, только ей присущие специфические вещества, которые осуществляли процессы синтеза антител (иммуноглобулинов) и другие свойственные ей функции. Но как различные классы лимфоцитов (клеток иммунной системы, а их в ней более десятка) узнавали, кому когда вступать в игру? Слишком сложно было представить, что функции органов иммунитета контролировали во всем нервная и эндокринная системы.
   Так и думали ранее, однако с этих позиций невозможно было объяснить фантастически быструю скорость начала развертывания иммунологических реакций, например аллергических (секунды), несопоставимую со скоростью поступления где-то в центральных органах гормонов в кровоток и доставки их к месту назначения (несколько минут, иногда более 10–15). Должен был существовать местный регуляторный аппарат. Недавно было показано, что в органах иммунитета тоже есть Апуд-клетки, синтезирующие гормоны, те же, что и в нервной системе и других органах. Зачем они здесь? Для регуляции деятельности самих иммунных клеток.
   Вот и породнились три регуляторные системы. У всех есть общие родственники. И цель у них одна – регуляция гомеостаза. Как они это делают? К чему это приводит? Узнать все тонкости сложных процессов не под силу одному ученому и даже специалистам одного профиля. На рубеже XX и XXI веков сформировалась новая базовая интегральная биомедицинская наука – нейроиммуноэндокринология, которая и пытается выяснить сложную картину регуляции процессов жизнедеятельности.
   Залог успеха – в содружестве, в союзе, в тесном контакте ученых различных специальностей и школ. Спортсмены-велосипедисты хорошо знают, что в спринтерской гонке сопротивление внешней среды можно преодолеть только командой, тесно, почти вплотную группируясь друг около друга, помогая себе и товарищу вырваться на финишную прямую. Не столь важно, кто придет первым, главное – результат. Достижения науки – свидетельство тому. Тайны природы уступают, когда за них берутся различные специалисты вместе, сообща.

Щит жизни

   «Со щитом или на щите» – во фразу, пришедшую к нам из древности, вложен глубокий смысл: со щитом – значит с победой, на щите – с поражением.
   В организме тоже есть свой щит, надежно защищающий его от всяких невзгод. Если что-то произошло и в щите появилась трещина – жди беды, появляются нарушения деятельности различных систем. Что же это за щит, страж нашего организма? Нетрудно догадаться, тем более, что название органа говорит само за себя: щитовидная железа. Так назвал ее в 1656 году Т. Вартон.
   Щитовидная железа известна анатомам и врачам еще с глубокой древности. Мнения о ее роли господствовали самые разные. От суждения Галена о том, что этот орган – часть голосового аппарата, а итальянского патолога Дж. Морганьи и других известных ученых XVIII века о выработке ею особых «смазывающих» веществ до суждений о ней как о сосудистом барьере, препятствующем избыточному поступлению крови в мозг, и, наконец, как об образовании, созданном богом для украшения шеи!
   Современные научные представления о щитовидной железе стали складываться к концу XIX века, когда швейцарский хирург Т. Кохер в 1883 году описал признаки умственной отсталости (кретинизма) у ребенка после удаления железы по поводу зоба – резкого ее увеличения. Термин «кретин» – это искаженное французское слово «кретьен» – христианин. В далекие времена, не зная истинной причины умственной отсталости, люди считали таких больных «отмеченными богом».
   После наблюдений Кохера и его коллег интерес к щитовидной железе заметно возрос, тем более что в 1890 году А. Бауманн установил высокое содержание йода в железе и обратил внимание исследователей на то, что еще древние китайцы успешно лечили кретинизм золой морских губок, содержащей большое количество йода.
   В 1917 году американский биохимик Э. Кендалл сумел изолировать активное химическое вещество из щитовидной железы. Он убедительно показал, что оно обладает свойствами гормона (оказывает определенный физиологический эффект), и назвал его тироксином (от греч. thyreos – щит). Через 10 лет, в 1927 году, англичанин Д. Харингтон точно установил химическое строение тироксина, выяснил, что он образуется из прогормона (тоже очень активного) – трийодтиронина. Субстратами для образования трийодтиронина и тироксина служат аминокислота тирозин и микроэлемент йод. Харингтон явился пионером искусственного синтеза тироксина.
   Щитовидная железа имеет чрезвычайно важное значение для нормальной жизнедеятельности любого живого существа. Ее основной гормон тироксин является теми вожжами, которые сдерживают и умело управляют скачущей лошадью – нашим организмом, приноравливая скорость, темп и ритм «бега жизни» к условиям сиюминутной ситуации.
   Щитовидную железу от всех других эндокринных органов отличает одно очень существенное обстоятельство, накладывающее свой отпечаток на ее функцию. Гормон тироксин содержит в своем составе йод – элемент, поступление которого в организм ограничено. Другие эндокринные органы не испытывают недостатка в элементах, необходимых для синтеза ими гормонов. Природа позаботилась о том, чтобы щитовидная железа имела необходимый запас йода на тот случай, если по каким-либо причинам произойдет перерыв в снабжении им организма из-за отсутствия этого элемента в пище. Для сохранения нормальной жизнедеятельности в щитовидной железе существует специальный механизм, позволяющий извлекать йод из крови и создавать запас его на срок до 10 недель! Таким уникальным свойством не обладает больше ни один эндокринный орган.
   Гормон щитовидной железы тироксин тоже выделяется среди своих собратьев. Он чрезвычайно стабилен и эффективен при пероральном введении (то есть при приеме его через рот в виде порошков и таблеток). Поэтому достаточно больному принять внутрь порошок высушенной щитовидной железы, чтобы получить достаточно быстрый и стойкий лечебный эффект. Именно таким способом английский врач Г. Мюррей и начал в конце XIX века лечить гипотиреоз – недостаточность щитовидной железы. Кстати, этот метод не утратил своего значения и в наши дни – в аптеках продают порошкообразные и таблетированные лекарства, представляющие собой соответствующим образом высушенные и обработанные щитовидные железы.
   Щитовидная железа обеспечивает жизненно важные функции. Она барометр погоды в организме. Тироксин необходим для нормальной деятельности всех органов и систем. А для образования тироксина нужен йод. И все беды, которые, к сожалению, пока еще нередко происходят со щитовидной железой, зависят именно от того, насколько полноценно и регулярно организм получает йод из внешней среды.
   Мало йода – синтез тироксина снижается. Возникает гипотиреоз. Как следствие – кретинизм в детстве и болезнь, называемая миксидемой, у взрослых. Гипертиреоз – повышение выработки тиреоидного гормона – редко возникает из-за избытка йода, поскольку лишний йод выводится почками, если они нормально работают.
   Причиной гипертиреоза служит в большинстве случаев патология гипофиза – повышенная выработка им тиреотропного гормона, ускоряющего синтез тироксина в щитовидной железе. Чаще всего причиной может быть наследственное предрасположение или опухоль гипофиза, состоящая из клеток, вырабатывающих тиреотропный гормон.
   Важность щитовидной железы для организма прекрасно демонстрируют опыты по удалению ее у экспериментальных животных. У молодых крыс эта операция приводит к остановке роста, психическим сдвигам, выраженным обменным нарушениям, дисфункции половых желез, изменениям состава крови, сухости кожи, снижению иммунологической защиты от инфекций. У взрослых животных описанные нарушения развиваются медленнее, но качественно проявляются точно так же, как у молодых.
   Именно поэтому хирурги очень осторожно оперируют на щитовидной железе. Ни в коем случае нельзя удалять всю железу. Врачи убирают только зоб – избыток ткани щитовидной железы, возникающий вследствие усиленного размножения ее клеток.
   Такое мощное деление клеток возникает в ответ на йодную недостаточность и рассматривается как компенсаторно-приспособительный процесс. Иными словами, железа пытается восстановить равновесие – повысить продукцию недостающего тироксина за счет увеличения количества производящих его клеток. Иногда она может «перестараться», тогда возникает тиреотоксический зоб – болезнь, протекающая с симптомами увеличенной выработки тироксина – пучеглазием, сердцебиением, потливостью, психоэмоциональными расстройствами. По имени автора, впервые описавшего подобное состояние, это заболевание называется базедовой болезнью.
   Зоб может быть эндемическим и спорадическим (от греч. endemos – местный, sporadikos – рассеянный, отдельный). Эндемический зоб обусловлен недостатком йода в питьевой воде и почве определенных районов земного шара. Еще римский писатель и ученый Плиний и другие древние авторы, путешествуя по свету, отмечали существование четко ограниченных районов, где зоб встречался очень часто. Сейчас существуют специальные карты очагов эндемического зоба. К таким территориям относятся, например, Центральные Альпы в Швейцарии, долина Судана, Иран, Бразилия, Северная Италия, районы Дербишира и Ноттингемшира в Англии, Карпаты в Украине, бассейны реки Святого Лаврентия и Великих озер в США и другие местности. В этих зонах увеличение щитовидной железы отмечается не только у людей, но и у животных, рыб, птиц.
   Спорадический зоб в отличие от эндемического не связан с природными очагами. Он возникает в результате приема пищевых продуктов или лекарственных веществ, блокирующих усвоение йода и тем самым препятствующих образованию тироксина. Так, например, в Тасмании у детей встречается зоб, обусловленный употреблением ими молока от коров, питающихся растением семейства Barbarea, которое содержит антийодные вещества. Также известно, что некоторые сорта капусты, репы, брюквы, турнепса содержат естественные тиреостатические компоненты. Бездумное увлечение только этими продуктами в ущерб другим создает предпосылки для возникновения спорадического зоба. Чтобы питание было полноценным, оно должно быть разнообразным.
   Среди лекарств, недружелюбно настроенных по отношению к йоду, можно назвать сульфаниламидные препараты, аспирин, фенацетин, хлорпромазин, вещества, содержащие серу. Так что, борясь с простудой и головной болью, не будем забывать о других, здоровых в этот момент органах, чтобы не оправдывать выражение: «Одно лечишь, другое калечишь!»
   Тот факт, что профилактическое введение йода препятствует возникновению зобной болезни у людей, служит наиболее убедительным доказательством связи между причиной подобной патологии и йодной недостаточностью. Йодная профилактика зоба и лечение препаратами йода неосложненных форм этой болезни связаны с именами американских ученых А. Марине и Д. Кимбалла.
   Марине впервые в 1916 году отметил возникновение зоба у рыб, находящихся в аквариуме, вода в котором содержала мало йода. Основываясь на этом, американские врачи провели йодную профилактику на школьниках города Акрона штата Огайо, эндемичного по зобу. Они получили невероятный эффект. Результаты их работы описываются сейчас как классический пример в учебниках по эндокринологии. Если у девочек, не получавших йода, зоб возникал в 27,6 процента случаев, то среди получивших препараты йода зоб был отмечен только в 0,2 процента!
   Работы Марине и Кимбалла совершили переворот в этой области медицины. По существу они открыли эру избавления человечества от тяжелого страдания. Последующие многочисленные наблюдения специалистов в разных странах полностью подтвердили правоту американских коллег – йод действительно спасал больных зобом.
   Так, в Швейцарии произошло резкое снижение заболеваемости зобом и кретинизмом. Известный американский эндокринолог А. Гроллман в своем популярном руководстве по клинической эндокринологии пишет, что в тех кантонах Швейцарии, где в законодательном порядке всем жителям предписывалось использовать йодированную соль, полностью исчез ранее широко распространенный зоб. Сейчас йодная профилактика зоба проводится повсеместно путем продажи в магазинах йодированной соли и назначения женщинам в период беременности еженедельного приема йодида калия.
   Щитовидная железа не только надежно охраняет организм от всяких невзгод, но и служит настоящим щитом по отношению еще к одному важному эндокринному органу – паращитовидным железам. Небольшие по размеру (у человека 3–8 миллиметров в длину, 2–5 миллиметров в ширину и 0,5–2 миллиметра в толщину), они лежат под щитовидной железой на задней ее стенке. Чаще всего их четыре, но иногда может быть две или больше четырех. Есть сообщения об обнаружении даже 12 паращитовидных желез. Общий вес четырех желез не превышает 0,3 грамма. Но вес и размеры вовсе не отражают роль и значение того или иного органа. Помните, в сказке: мал да удал? Так вот, паращитовидные железы действительно обладают очень нужной функцией. В них продуцируется два жизненно важных гормона: паратгормон и кальцитонин. Являясь антагонистами, они регулируют фосфорно-кальциевый обмен. Кальций с фосфором не уживаются, их отношения складываются не по-приятельски: кальция много – фосфора мало, повышается уровень фосфора – снижается концентрация кальция. Паратгормон повышает уровень кальция в крови и снижает концентрацию фосфора. Кальцитонин оказывает прямо противоположное действие – снижает продукцию кальция и усиливает накопление фосфора в тканях.
   Без паращитовидных желез организм существовать не может. Удаление их ведет к тетании – своеобразным судорогам, подергиваниям всех мышц, эпителиптоидным припадкам, параличу дыхательной мускулатуры и в короткий период времени заканчивается гибелью. Теперь хирурги это знают, и смертельные исходы практически исключены, а в прошлом и начале нынешнего века операции по поводу зоба у людей часто приводили к тетании.
   В паращитовидных железах могут развиваться опухоли – аденомы. Это приводит к усилению выработки кальцитонина, потому что новообразования состоят именно из тех клеток, которые продуцируют данный гормон. Впервые подобное заболевание описал еще в прошлом веке известный немецкий патолог Ф. Реклингаузен, и с тех пор эта болезнь носит его имя. При болезни Реклингаузена в силу повышенной выработки кальцитонина происходит «вымывание» кальция из костей – так называемый декальциноз скелета. Теряя кальций, кости становятся непрочными, вначале гибкими, потом ломкими, возникают множественные переломы. На ранних стадиях заболевания резко возрастает подвижность суставов, больные могут принимать неестественные позы (закладывать ноги за голову, скручиваться спиралью) – вспомните «гуттаперчевого мальчика». Может быть, прообразом его послужил ребенок с начальной формой болезни Реклингаузена?
   С развитием болезни происходят уродующие деформации скелета, выпадение зубов. В почках образуются камни, их функция нарушается, почечные канальцы закупориваются отложениями кальция, возникает застой мочи. Следствие этого – хроническая почечная инфекция, гнойники и всякие другие тяжелые осложнения.
   Единственный радикальный метод лечения болезни Реклингаузена – удаление аденомы с сохранением оставшейся нормальной ткани паращитовидных желез и компенсацией возможного резкого снижения кальцитонина после операции введением его синтетических аналогов.
   Вот какими важными органами оказались щитовидная и паращитовидные железы. Поэтому к пожеланиям медиков и психологов беречь сердце и голову, добавим: «И шею тоже».

Тайны загадочной вилки

   Есть органы, функция которых ясна сразу, их работа на виду. Например, сердце, легкие, почки. А функция некоторых органов долгое время оставалась загадкой. Ученые понимали, что природа ничего просто так не создает, раз какой-то орган существует, значит, он необходим и его роль нужно выяснить. Она может иметь большое значение в жизнедеятельности всего организма.
   Одним из самых загадочных органов долгое время оставался тимус – вилочковая железа, названная так из-за своей двурогой формы. Она лежит за грудиной и обладает удивительным свойством. У новорожденных детей – очень крупная, весит 15 граммов (если принять средний вес младенца за 3 килограмма, то масса вилочковой железы составит 0,5 процента веса тела), а у взрослого сорокалетнего человека вес этой железы не превышает 3 граммов (0,005 процента веса тела). Получается, что с возрастом масса тимуса уменьшается в 100 раз. Действительно, у взрослых людей этот орган настолько атрофируется, что практически совершенно незаметен при патолого-анатомических исследованиях. Такой метаморфозы не происходит ни с одним органом. В чем же тут дело?
   Если у взрослого человека тимуса почти нет и без него люди живут нормально, так зачем он нужен в детском возрасте, да еще такой крупный? Может быть, природа ошиблась? Оставила тимус как «след прошлого», рудимент какого-то органа, развитого у животных, стоящих на низшей ступеньке эволюционной лестницы?
   До 1960-х годов специальных исследований тимуса для выяснения этого вопроса практически не предпринималось. Отдельные наблюдения по удалению оставшейся части тимуса у взрослых животных не выявляли никаких значимых последствий. В 1950 году загадкой тимуса заинтересовался выдающийся австралийский иммунолог, директор Института медицинских исследований в Мельбурне, лауреат Нобелевской премии Фрэнк Бернет. Он поручил заняться исследованием функции вилочковой железы своему молодому сотруднику Джеку Миллеру и направил его в Лондонский национальный институт медицинских исследований, где в то время небольшая группа специалистов взялась за изучение этого органа.

Фрэнк Бернет

Выбор Бернета оказался удачным. Миллер разгадал загадку тимуса. В 1961 году в американском журнале «Ланцет» появилась его первая работа о вилочковой железе, из названия которой («Иммунологическая функция тимуса») уже все было ясно. Миллер впервые показал, что тимус – основной орган иммунитета – защиты организма от воздействия чужеродных факторов. Именно в вилочковой железе в период новорожденности возникают лимфоциты – клетки иммунной системы. Из тимуса они расселяются в другие органы: костный мозг, селезенку, лимфатические узлы. Выполнив свою родоначальную функцию, тимус «отходит в тень», постепенно атрофируется, «передает дела» другим иммунокомпетентным органам.

   Джеку Миллер

   Без тимуса невозможно развитие иммунной системы. Удаление тимуса у новорожденных и детей раннего возраста приводит к ослаблению защитных сил и смерти. Тимус в период развития и становления организма – жизненно важный орган. Читатель скажет: все это очень интересно, но при чем здесь эндокринология и гормоны?
   А вот при чем. Когда в 1961 году Миллер удалил тимус у новорожденных мышей, он увидел, что у них, в отличие от взрослых животных, развивается патологическое состояние – так называемый вастинг-синдром (от англ. wasting – истощение): замедляется рост, появляются кишечные расстройства, облысение, происходит «разжижение» крови (обеднение ее клеточными элементами: эритроцитами, лейкоцитами, тромбоцитами), а главное, возникают тяжелейшие иммунологические нарушения, вплоть до полной потери иммунитета. Любая, даже легкая микробная инфекция оказывается для таких мышей смертельной.
   Тогда Миллер решил проверить, нельзя ли компенсировать нарушения, возникающие при вастинг-синдроме, введением экстрактов тимуса. Попробовали – можно. Описанные нарушения если и не исчезали полностью, то в значительной мере становились менее выраженными. Наблюдения Миллера послужили началом поисков гормонов тимуса. И вот тут исследователи столкнулись с обстоятельствами, которые не перестают удивлять научный мир до сих пор.
   Дело в том, что тимус оказался в буквальном смысле «кладовой гормонов». Предполагали выделить один, ну пусть два фактора из вилочковой железы, а их обнаружили значительно больше и пока, видимо, мы не знаем еще всех тех ценностей, которые запасены в вилочковой железе. Из центрального органа иммунитета тимус превратился в один из главных органов эндокринной системы. Известный российский патолог академик РАМН В. Серов образно назвал вилочковую железу «перекрестком иммунной и эндокринной систем регуляции».
   Какие же гормоны синтезируются в тимусе? З. Кемилева (Болгария) провела анализ литературных данных об эндокринной функции тимуса и установила, что из вилочковой железы выделен 21 фактор, обладающий гормональными свойствами – тималин, тимозин, С-пептид, кальцитонин и другие. Спектр их физиологического действия очень широк: от регуляции размножения и деятельности лимфоидных иммунокомпетентных клеток до участия в обеспечении различных физиологических процессов, антиканцерогенного влияния, взаимодействия с другими гормонами.
   Из множества биологически активных веществ, вырабатываемых тимусом, наибольшее внимание привлекли три гормона: тимозин и тимин, выделенные американским эндокринологом А. Гольдштейном, и Т-активин, полученный коллективом советских исследователей в 1987 году под руководством В. Ариона.
   Тимозин стимулирует развитие лимфоцитов. Предварительное введение его мышам до удаления вилочковой железы предохраняет животных от возникновения вастинг-синдрома и усиливает трансплантационный иммунитет. Тимин специфически действует на мышечную ткань, ингибирует нервно-мышечную передачу, вызывает атрофию мышц. Т-активин обладает свойствами, подобными тимозину, но значительно более активен. Достижение равнозначных эффектов Т-активин обеспечивает в дозах в 6–9 раз меньших, чем тимозин. Применение его у больных лимфогранулематозом показало перспективность этого препарата для повышения нарушенного иммунного статуса у онкологических больных.
   В последние 10 лет в эндокринологии тимуса обнаружились новые факты. Оказалось, что эпителиальные клетки, которых в тимусе меньше лимфоцитов (ранее их функция была неясна), служат источниками уже не гормонов частного специфического иммунотропного характера, а гормонов, обладающих общерегуляторным действием. Группе сотрудников под руководством профессора В. О. Поляковой в отделе патоморфологии НИИ акушерства и гинекологии имени Д. О. Отта СЗО РАМН в Санкт-Петербурге удалось показать выработку тимусом серотонина, мелатонина, катехоламинов. Эти исследования представляют большой интерес и в настоящее время успешно развиваются для установления защитной роли тимуса в процессе адаптации организма к воздействию ионизирующей радиации и при возникновении злокачественных опухолей.
   Исследования различных сторон деятельности тимуса приобрели настолько широкий характер, что в литературе появился термин «тимология» – наука о тимусе. Многие ученые считают, что тимология вступила сейчас в свой золотой век!

Открытие Ганса Селье

   Кленовый лист – символ Канады. Клены встречают вас на улицах и площадях, бульварах и скверах, парках и чемоданных бирках в аэропортах, на государственном флаге, почтовых открытках и официальных бумагах. Ранней весной нежно-зеленая, в разгар лета более сдержанная, кленовая листва осенью буйно расцвечивается от буро-зеленых до красных и бордовых тонов.
   По длинной кленовой аллее ранним утром идет немолодой человек. Он идет к своему детищу. Оба имеют прямое отношение к науке. Оба известны не только в ученом мире, но и среди весьма далеких от науки людей. Это бывает лишь тогда, когда сделанное вышло далеко за рамки узкой специальности. В данном случае так и произошло.
   Каждое утро задолго до начала рабочего дня выдающийся патолог XX века, нобелевский лауреат профессор Ганс Селье идет по кленовой аллее в один из самых известных институтов мира – созданный им Институт экспериментальной медицины и хирургии в Монреале, который ученые разных стран, да и сами канадцы, называют «Институтом стресса». Институт стресса – Мекка патологии. Сюда приезжают специалисты со всех концов света поработать, обменяться мнениями, услышать о результатах исследований своих коллег, побывать в знаменитой научной библиотеке, увидеть Ганса Селье…
   Научное наследие Селье трудно сопоставимо с чем-то известным, теория стресса до сих пор остается одним из выдающихся и непреходящих открытий современной биологии и медицины. Эта концепция положила начало новому огромному направлению исследований по изучению механизмов адаптации.

Школа Селье не знает государственных границ, его ученики, последователи и единомышленники успешно работают во всех странах мира.
Рассказ о жизни и творчестве Селье – тема отдельной специальной книги, но, поскольку в основе стресса лежат гормональные механизмы, имеющие далеко идущие последствия, мы не можем не посвятить этой проблеме несколько страниц нашего рассказа.

Все началось в Праге…

   Издавна клинические лекции в медицинских вузах сопровождаются демонстрацией больных. Практика – лучший учитель. Так было заведено и в Немецком университете в Праге на лекциях по внутренним болезням, которые в 1925 году слушал 18-летний студент-медик Ганс Селье. Профессор, читавший лекции, демонстрировал больных различными заболеваниями и при этом отмечал у каждого бледность кожных покровов, жалобы на боли в суставах, потерю аппетита, веса, желудочно-кишечные расстройства и т. п. Молодого Селье заинтересовало – почему у разных больных, страдающих совершенно непохожими заболеваниями, присутствуют признаки, неспецифические для какой-либо конкретной патологии, но не встречающиеся у здоровых, а значит, свидетельствующие о нарушении здоровья.
   Маститый профессор, которому Селье задал этот вопрос, ответил просто: «Не стоит обращать внимания на подобные мелочи». Типичный пример того, что, видимо, во все времена существуют ученые, считающие, что легче снять вопрос как несущественный, чем попытаться ответить на него. Однако впечатления молодости особенно ярки, и мысль о том, как совершенно различные болезнетворные агенты вызывают сходные неспецифические нарушения, не покидала будущего великого патолога. Но только через 10 лет, в 1935 году, Селье смог приступить к выяснению этого вопроса.
   Были поставлены многочисленные опыты на различных животных. В качестве повреждающих факторов использовались различные токсические вещества (формалин, ксилол и т. п.), взвеси микробов, воздействие физических факторов. Первоначальная реакция была однотипной – у животных на вскрытии обнаружилась триада признаков: гипертрофия (увеличение) коры надпочечников, атрофические изменения в иммунокомпетентных органах (тимусе и лимфатических узлах), язвы желудочно-кишечного тракта. Постоянство возникновения таких явлений было удивительным. Это состояние Селье назвал «стрессом», подразумевая под ним, как он сам писал, «напряжение в организме, возникшее под воздействием чужеродного фактора (стрессора)». Позднее в его лаборатории было установлено, что на определенном этапе стресс может быть обратимым, и тогда он отражает наступившую адаптацию (приспособление) организма к действию стрессора. Поэтому Селье решил изменить название «стресс» на термин «общий или генерализованный адаптационный синдром». Что же лежит в основе генерализованного адаптационного синдрома?
   Селье и его сотрудникам удалось выяснить, что стрессор усиливает выработку в гипоталамусе фактора, способствующего высвобождению адренокортикотропного гормона в гипофизе. Адренокортикотропный гормон, в свою очередь, как видно из его названия, стимулирует секрецию кортикоидных гормонов клетками коры надпочечников, которые гипертрофируются и становятся значительно более функционально активными, чем в норме. Гиперсекреция кортикостероидов приводит к резкому уменьшению тимуса, лимфатических узлов и провоцирует развитие острых язв желудка и кишечника.
   Это открытие Селье, дальнейшему развитию которого он посвятил свою жизнь, оказало революционизирующее влияние на современную биологию и медицину.
   Впервые было установлено, что в основе различных патологических и адаптационных процессов лежат единые физиологические эндокринные механизмы. Открылись заманчивые перспективы разработки новых способов диагностики, лечения и профилактики различных заболеваний.
   Плодотворное развитие учения Селье привело к познанию механизмов воспаления и успешной борьбы с ним введением в организм кортикостероидных гормонов. Это определило значительное снижение смертности от ревматизма и других тяжелых заболеваний. Углубленное изучение биохимических процессов, возникающих при стрессе, привело к открытию так называемых некоронарогенных некрозов миокарда. Оказалось, что инфаркты могут возникать не только при сужении коронарных артерий из-за атеросклероза, но и вследствие прямого некротизирующего действия на мышцу сердца повышенных доз адреналина и норадреналина, уровень которых значительно повышается при воздействии любых стрессоров (даже психоэмоционального характера, например при волнении, страхе и т. п.).
   В настоящее время концепция Селье о генерализованном адаптационном синдроме (или о стрессе, это название более употребимо в научно-популярной литературе) распространилась на все области медицины. Появились важные данные, которые нельзя не учитывать, о роли стресса в возникновении и развитии рака, психических нарушений, половых расстройств и других жизненно важных процессов.
   Основные мишени стресса: сердце, мозг, желудочно-кишечный тракт. Западногерманские ученые под руководством Р. Ланга обнаружили эндорфины в сердечной мышце морских свинок. Экспериментальное подведение к сердцу синтезированных опиоидов вызывало урежение и ослабление сердечных сокращений сердца, то есть способствовало отдыху этого «вечного мотора». Вспомните, что опиоиды, снижая болевую чувствительность, защищают тем самым и мозг от стресса. Они же способствуют заживлению язв желудочно-кишечного тракта. Профессор А. Вейн из 1-го Московского медицинского университета им. И. М. Сеченова считает, что опиоиды – своеобразный щит организма при стрессах любого вида.
   Имеются убедительные сообщения о том, что стрессорные нарушения могут приводить к значительно более тяжелым последствиям, чем мог предположить Селье. На 30-й Международной конференции «Эмоции и поведение: системный подход», специально посвященной эмоциональному стрессу, которая проходила в Москве в 1984 году, большой интерес вызвал доклад лондонского психиатра и психолога профессора Г. Айзенка – автора всемирно известной теории об экстра– и интровертах. Эмоционально неустойчивые, мнительные, раздражительные, самоуглубленные интроверты реже страдают опухолевыми заболеваниями, чем более спокойные, общительные экстраверты. Удивительно! Казалось бы, по логике вещей все должно быть наоборот, если стресс «мостит дорогу опухолям». Но опять же у психических больных со стойким возбуждением и у невротиков, более подверженных, чем нормальные люди, сердечно-сосудистым заболеваниям психо-эмоциональной природы, рак встречается реже, чем у уравновешенных людей.
   Такое противоречие еще ждет своего объяснения. До конца здесь не все ясно. Возможно, что в механизмах этого явления задействованы и серотонин с мелатонином, уровень которых, как мы помним, существенно меняется при изменениях эмоционального статуса. Сам Г. Айзенк считал, что ключ к разгадке феномена лежит в различии стрессорных ситуаций, которые переживают экстра– и интроверты.
   Первые в силу особенностей своего характера подвержены только острым стрессам, которые периодически возникают и, естественно, сопровождаются пусть кратковременным, но резким изменением функциональной активности различных эндокринных клеток, которое создает благоприятную почву для нарушений клеточного деления, лежащего в основе злокачественного роста. Кроме того, дисфункция гормональной системы, возникающая при острых стрессах, как показали исследования американского профессора Н. Миллера, влечет за собой уменьшение образования определенных типов лимфоцитов, вырабатывающих антитела, препятствующие возникновению опухолей.
   Интроверты, наоборот, не переживают острых стрессов. Они как бы находятся постоянно в хроническом стрессе. У них сглаживаются изменения выработки гормонов. Наступает адаптация организма, иммунная система тоже «привыкает» к сложившейся ситуации, то есть по существу происходит своеобразная тренированность организма, который приобретает навыки противораковой борьбы.
   Т. Кокс и К. Мэккей в статье, посвященной психологическим факторам и психофизиологическим механизмам в возникновении рака, приводят перечень следующих причин, способствующих развитию опухолей: канцерофобия (боязнь заболеть раком), неверие в возможность излечения, истерия и меланхолия, фригидность (безразличие женщин к половой жизни), семейные конфликты, потеря близких родственников, подавление эмоций гнева и враждебности, сексуальных и материнских инстинктов, нарушения половой жизни, ослабление эмоциональных реакций, различные другие проявления психического стресса.
   Авторы считают, что повышение уровня адренокортикотропного гормона при стрессе приводит к усиленному выделению из организма витамина А, что способствует возникновению рака.
   Такая точка зрения основана на результатах экспериментальных работ, в которых развитие рака легких предотвращалось введением в организм витамина А. Конечно, во многом эти суждения гипотетичны, данные, положенные в их основу, не следует преувеличивать, но и пренебрегать ими, как это делают некоторые онкологи, тоже не стоит. Эмоциональный стресс еще таит в себе немало загадок, решение которых может положительно сказаться на результатах лечения многих заболеваний, в том числе и опухолевых.
   Стрессорные воздействия отрицательным образом сказываются и на половой жизни человека и животных. Уменьшение рождаемости в развитых странах тревожит социологов, психологов, демографов, врачей, политиков. Ученые считают, что стресс снижает у животных и человека желание заниматься брачной деятельностью и лежит в основе одной из причин вымирания определенных групп животных. В нормальной популяции стресс также вредит животному, заставляя его игнорировать продолжение рода. Механизм подобного отчуждения интересно объясняет Д. Адамс из США: стресс действительно устраняет из арсенала взаимоотношений животных половое поведение, а также другие действия, необходимые для продолжения рода (поиск брачных партнеров, предсвадебные турниры, заботу о потомстве и т. п.). Однако таким образом хронический стресс не вредит, а, наоборот, облегчает участь зверя, переживающего конфликт, помогает ему выжить, пусть безынициативным, малоподвижным и бесплодным. Так эволюция позаботилась и о том, чтобы у стрессированного животного не было потомства. Можно представить, каким бы оно было, учитывая, что стресс вызывает повреждения хромосом.
   Адамс объясняет подобное состояние характерными для стресса «гормональными ножницами» – резким падением уровня половых гормонов и увеличением содержания в крови кортикостероидов – важнейших «стрессорных» гормонов надпочечника.
   Примеров влияния стресса на функции различных органов, биологические и социальные проявления жизнедеятельности можно привести множество. При этом во всех случаях будет очевидной роль гормональных нарушении в реализации патологических стрессорных реакций. Установленная Селье ось гипофиз – надпочечники (адренокортикотропный гормон – кортикостероиды) дополняется все новыми и новыми ответвлениями, такими как эндогенные опиаты, вещество Р, серотонин, мелатонин и другие гормоны.
   В сложный, разнообразный XXI век с его характерными стрессорными факторами: информационным бумом, технократией, усложнением человеческих взаимоотношений, угрозой ядерной войны и т. д., концепция стресса приобретает все большую и большую актуальность. Усилия ученых в борьбе с неблагоприятными воздействиями на организм человека не безрезультатны. Немалая роль в этом принадлежит и эндокринологам.

Роковая молекула

По данным Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ), процессы урбанизации неуклонно ведут к росту психических заболеваний. Среди них одно из первых мест занимает маниакально-депрессивный психоз, при котором периоды глубокой депрессии чередуются с периодами возбуждения, необузданной радости и возвышенного настроения. Кроме официально зарегистрированных больных, немало людей в той или иной степени страдают меланхолией. Да и каждому из нас в различные периоды жизни приходилось испытывать и чувство разочарования, утраты надежд, и ощущение подъема духовных и физических сил.

   Что же лежит в основе изменения психоэмоционального состояния? Раньше считали, что эти процессы в основном регулируются уровнем секреции норадреналина клетками мозгового вещества надпочечников. Действительно, чем выше концентрация норадреналина в организме, тем человек более склонен к отрицательным эмоциям.
   Возможно, что слезы – уловка природы для быстрого снятия этих состояний путем выведения избытка катехоламинов. Биохимический анализ слез, спровоцированных различными ситуациями, проведенный американским физиологом У. Фреем, показал, что «эмоциональные» слезы содержат гораздо больше адреналина и норадреналина, чем слезы, возникающие при чистке лука. Психотерапевты в драматических ситуациях советуют плакать! Известный американский психолог Т. Леккер из Центра стрессологического контроля в одной из работ писал: «Если бог дал человеку слезы, они должны быть выплаканы».
   В последние годы были получены убедительные доказательства того, что не столько норадреналин, сколько серотонин имеет прямое отношение к депрессии. Кроме прямых нейрофизиологических доказательств этого факта, существуют и косвенные подтверждения.
   Оказалось, например, что у больных гипертонической болезнью, длительно лечившихся резерпином для снижения артериального давления, нередко возникали психические депрессии. Механизм действия резерпина основан на усилении выброса серотонина в кровь из клеточных источников его синтеза в организме. При этом концентрация данного гормона в сыворотке крови, естественно, возрастает, что влечет за собой снижение кровяного давления (в силу присущего ему биологического свойства) и… способствует возникновению депрессии.
   В механизме депрессии большую роль играет нарушение распределения серотонина. Дефицит данного гормона в ткани мозга (именно в мозге) даже при достаточно высоком его общем уровне является патогенетическим фактором развития депрессии. Повышение концентрации серотонина в центральной нервной системе (опять же независимо от общего содержания гормона в организме) влечет за собой эмоциональный подъем. Эти данные прежде всего убедительно свидетельствуют о большом значении гормонов в местной регуляции биологических процессов, показывают важность определения содержания тех или иных биологически активных веществ в конкретном органе или ткани, а не только в общем кровотоке.
   Современные методы медицинского обследования позволяют врачу получить маленький кусочек ткани практически из любого органа, не нанося никакого вреда пациенту. Открываются перспективы гистохимического определения содержания гормонов и других жизненно важных продуктов обмена в непосредственно интересующих клинициста объектах.
   Следует подчеркнуть, что, обсуждая возможную роль серотонина в механизмах развития психических расстройств (что, кстати, правомерно и для других гормонов и заболеваний), мы имеем в виду чрезвычайно ничтожные количества вещества. «Пятью миллионными долями грамма серотонина больше или меньше – и самоубийство или жизнь в розовом цвете», – так охарактеризовал роль гормона во время беседы с корреспондентом журнала «Пуэн» профессор М. Гамон, возглавляющий исследования по этой проблеме в Институте национального здравоохранения Франции.

Шекспир был прав!

   Эмоции отражают состояние души. Боль – состояние организма. Горькие эмоции влекут за собой боль, а боль всегда проявляется в эмоциях. Мы только что говорили о том, что природа позаботилась о регуляторах эмоций. Неужели, заложив в организме формирование болевых ощущений, природа не создала «контролеров», регулирующих степень выраженности их проявления? Оказывается, создала. Последние открытия нейрофизиологов показали: прямое отношение к боли имеют две группы пептидов: вещество Р и эндорфины.
   Вещество Р известно сравнительно давно. Его открыли в 1931 году американские ученые У. Эйлер и Дж. Гаддум. Свое название (которое не отражает никаких биологических свойств этого пептида) оно получило от английского слова power – порошок.
   Если вещество Р является медиатором и модулятором боли, то эндорфины – эти наркотики внутри нас – боль притупляют. Чем больше вещества Р, тем боль сильнее, чем больше эндорфинов, тем боль слабее.

Соломон Снидер

   Ганс Костерлиц

   Честь открытия эндорфинов принадлежит американцу Соломону Снидеру из Нью-Йоркского университета и ученому из Абердина в Шотландии Гансу Костерлицу. Первый показал, что в головном мозге некоторые нервные клетки имеют специфические рецепторы, с которыми соединяется морфий, а второй, узнав об открытии Снидера, решил, что вряд ли это случайная находка. По всей видимости, рецепторы должны быть предназначены для восприятия собственного морфия, секретируемого организмом, и его следует искать. Работы группы Костерлица завершились успехом: были открыты эндорфины. Позже установили, что имеются вещества, подобные эндорфинам, но с меньшим молекулярным весом. Их назвали энкефалинами (от греч. encephalos – мозг), а общее название тем и другим дали – эндогенные опиаты.
   Мы уже писали ранее о том, что, возможно, в крови Муция Сцеволы циркулировало много эндорфинов, что позволило храброму герою пережить пытку огнем…
   А говоря серьезно, в медицинской науке вокруг эндогенных опиатов поднялся настоящий ажиотаж. Противоболевая эффективность эндорфинов выше, чем у морфия. В отличие от него они, синтезируясь в организме, не дают побочных эффектов и не вызывают привыкания. Проблема медицинская (избавление от боли) переросла в проблему социальную. Появилась реальная возможность, научившись управлять уровнем эндорфинов, избавиться от применения морфия и других наркотиков, прекратить их выпуск и тем самым успешно бороться с наркоманией.
   Фармакологи, представители других областей биологии и медицины устремили свои поиски в этом направлении. Сегодня уже достигнуты большие успехи: достаточно подробно изучены места синтеза эндогенных опиатов (оказалось, что, помимо нервных клеток, они вырабатываются в некоторых клетках Апуд-системы желудка, поджелудочной железы и других органов), их функциональные свойства, синтезированы вещества, способные регулировать их секрецию. Последнее обстоятельство считается особенно важным. Оно находит уже клиническое применение. В литературе появились сообщения об успешно проведенных небольших операциях, при которых для обезболивания использовали не наркоз общепринятыми средствами, а препараты, усиливающие синтез эндорфинов в организме человека.
   Поиски продолжаются… «Открытие эндорфинов, – пишут в парижском журнале “Пуэн” И. Баррер и Ф. Жирон, – без сомнения, означает открытие нового пути к заветной цели – к идеальному обезболиванию».
   Эндорфины, являясь «родными» для организма наркотическими веществами, играют немалую роль и в формировании вредных привычек. Оказалось, что выкуренная сигарета способствует кратковременному выбросу эндорфинов в кровь, что, естественно, влечет за собой чувство расслабления, комфорта, успокоения. Ученые сейчас вплотную заняты вопросом: какой компонент табачного дыма служит «пусковым фактором» выброса эндорфинов. Установив и исключив это вещество из табака, можно ожидать отсутствия описанного эффекта выкуренной сигареты, что может привести к снижению потребления папирос и сигарет. Табачный дым – источник многих бед для организма.
   Шведский врач М. Симмонс подсчитал, что за год курящие шведы поглощают с сигаретным дымом около 108 тонн смол. Этого количества достаточно для асфальтирования 800 квадратных метров шоссе. Профессор Т. Клец вывел уравнение риска: вред от 100 выкуренных сигарет равен тому, который организм человека получает в результате года работы с токсическими веществами или от вождения автомобиля без остановок на расстояние 6 тысяч километров.
   Интересные данные получены и об участии эндорфинов в формировании пристрастия к алкоголю. Специальными приемами у животных (крыс, кроликов) можно создать влечение к алкоголю. Такие животные постоянно стремятся к приему спирта, в организме у них возникают соответствующие биологические перестройки. Эксперименты показали, что в мозге крыс-алкоголиков содержится меньше эндорфинов, чем у животных трезвенников. Если им вводить искусственно синтезированные эндорфины, они начинают «пьянствовать» меньше, чем контрольные животные. Дефицит эндорфинов, конечно, не единственная причина алкоголизма, хотя и важная составная часть механизма этого тяжелого патологического процесса. В Российской академии медицинских наук создана специальная научная программа «Физиологически активные пептиды». В рамках этой программы разрабатываются пути поиска эффективных средств лечения алкоголизма на основе использования эндогенных опиатов.
   Поистине пророческими оказались слова В. Шекспира: «Лекарство наше в нас самих лежит».

«Наука – это судьба», или дижестив от хьюмтрена (вместо послесловия)

   Вот и состоялось наше знакомство с великими медиками. Это действительно выдающиеся ученые. Всю свою жизнь они посвятили науке. Науке жизни. Пытаясь понять механизмы самоподдержания физиологического равновесия в организме, они, разобравшись в их отдельных элементах, стараются исправить ошибки природы, создать в организме оптимальную ситуацию для его жизнедеятельности.
   Медицина требует от исследователя больших знаний, широкого кругозора, настойчивости, целеустремленности, смелой фантазии и реальных оценок. Всего того, что называется профессионализмом. Профессионализм не может быть высоким или низким. Он или есть, или его нет. Именно это качество отличает настоящих исследователей от псевдоученых, которых, к сожалению, не так уж мало.
   Все ученые и врачи, о которых шла речь в нашей книге, – профессионалы. Они прошли разную школу, неодинаковыми были их пути в науке и жизненные судьбы. Они люди разных характеров и убеждений, но всех их объединяет преданность работе и неутомимое желание постоянного познания тайн жизни.
   Как-то академика П. Л. Капицу спросили: что такое наука? Он сказал: «Наука – это судьба». Эта фраза не просто остроумный ответ выдающегося физика. В ней заключен глубокий смысл. Если, закрыв прочитанную книгу, кто-то из молодых читателей задумается над тем, не связать ли ему свою жизнь с медициной или биологией, то его научная судьба, несомненно, будет счастливой. Для этого необходимо только одно – преданность своему делу, своей работе. Вспомните мудрую пословицу: не боги горшки обжигают…
   На последних страницах этой книги сделаю признание. Я писал книгу легко. Писал быстро, с удовольствием и одновременно как бы заново переживал свою почти уже сорокалетнюю жизнь в медицинской науке.
   Прощаясь с читателем, хочется вспомнить такие разные трудные и счастливые годы. Да, трудные и счастливые. Трудные – потому, что с самого начала, с первого курса мединститута занимался настоящей наукой, а она всегда трудна. Счастливые – потому, что судьба подарила мне встречи с настоящими учеными – Мастерами, требовательными учителями, верными помощниками, добрыми, хорошими людьми.
   Студенты-медики знают, что такое гистология. Наука о строении клеток и тканей живого организма. Очень важная, необходимая, но сложная дисциплина. Для нас – студентов-первокурсников – она казалась непостижимой.
   Наслушавшись «страшных» историй о массовых «завалах», переэкзаменовках, отчислениях, связанных с этой кафедрой, о скучных тягостных лекциях по этому предмету, мы на первые занятия по гистологии пришли оробевшими. Входили в лекционный зал неохотно, с плохим настроением, а выходили окрыленные, с чувством открытия чего-то нового, интересного, ранее нам неведомого и с огромным желанием опять и опять слушать захватывающий рассказ лектора о том, как из мельчайших частичек живой материи – клеток строится огромное уникальное здание человеческого организма.

   Алексей Андреевич Клишов

   Нам посчастливилось. Лекции по гистологии читал только что пришедший заведовать кафедрой профессор А. Клишов. Он приехал из Ленинграда. Алексей Андреевич проработал в Куйбышеве недолго – немногим более шести лет, но до сих пор его помнят и студенты, и преподаватели. Он, без преувеличения, вдохнул новую жизнь в кафедру, которая до сих пор несет на себе отпечаток его энергии и таланта.
   На лекциях профессора А. Клишова зал был всегда полон. Он был удивительный рассказчик и к тому же энциклопедически образованный человек. Ученик старинной ленинградской школы гистологов, ведущей свое начало от академика Г. Заварзина, выросший на знаменитой кафедре гистологии Военно-медицинской академии, он превратил куйбышевскую кафедру в коллектив единомышленников, в котором педагогика и наука служили единой высокой цели – подготовке высококвалифицированных врачей.
   С приходом нового профессора до того «чахлый» гистологический кружок стал подлинной студенческой научной Меккой. С 4–5 его членов он вырос до 40–50, заседания приходилось переносить из небольших учебных комнат в аудиторию. Работы кружковцев неизменно вызывали интерес на студенческих конференциях, а на Всесоюзный конкурс по общественным наукам мы даже представили коллективную монографию «Диалектика и гистология» (!), которая была отмечена премией и рекомендована к изданию.
   Здесь, на этой кафедре, в старинном здании на обрывистом волжском берегу, из окон которого открывалась панорама шири и мощи великой реки, пять лет я проводил вечера – учился морфологии, приобретал опыт постановки экспериментов, сам овладевал техникой приготовления препаратов из срезов органов и тканей, познавал всю «черновую» работу в науке по ту сторону двери и только спустя много лет понял, насколько все это необходимо.
   Профессор А. Клишов был первым человеком, приобщившим меня и моих друзей к науке о клетке. После института наши пути разошлись – он уехал в Ленинград заведовать своей родной кафедрой гистологии в Военно-медицинской академии имени С. М. Кирова, я три года проработал в Саранске врачом-патологоанатомом, но наукой уже «заболел» и благодарен за это своему первому учителю.
   В Саранск я ехал работать без энтузиазма. В то время я уже серьезно хотел заниматься гистологией, но остаться на кафедре в аспирантуре из-за отсутствия мест не удалось, и я поехал по назначению, избрав специальность патологоанатома, потому что она была наиболее близка к гистологии, только изучала клетки и ткани не здорового, а больного организма.
   Спустя несколько месяцев после приезда я увидел в магазине книгу профессора Н. Райхлина «Окислительно-восстановительные ферменты в опухолях». Прочитав ее, я загорелся желанием заниматься гистохимией – наукой о химии клеток и тканей. Узнав, что профессор Натан Танфелевич Райхлин заведует лабораторией гистохимии и электронной микроскопии в Институте экспериментальной и клинической онкологии (ныне Онкологический центр) АМН СССР в Москве, я написал ему письмо с просьбой о разрешении приехать для беседы. Ответ пришел быстро, профессор соглашался меня принять, и именно с той двухчасовой беседы, которая произошла у него в кабинете на Каширском шоссе в ноябре 1972 года, начался новый отсчет моей жизни, жизни, связанной с патологией – наукой о болезнях человека, для разрешения многих загадок которых необходимы гистохимия и электронная микроскопия.
   Без преувеличения можно сказать, что профессор Натан Танфелевич Райхлин сделал из меня специалиста. Более 30 лет мы работаем вместе. Именно Н. Райхлин «свел» меня с Апуд-системой, с мелатонином и тем самым подарил мне захватывающе интересную проблему, которая превратилась в дело моей жизни.
   Я мог бы (и хотел) написать и о других людях, оставивших определенный след в моей научной судьбе, но для мемуаров я еще молод, поэтому могу повторить только, что мне везло на хороших людей.

   Натан Танфелевич Райхлин

   Среди читателей, наверное, будет достаточно много будущих врачей и биологов, стремящихся посвятить себя научной работе. Не все попадут в крупные научные центры, у большинства не окажется идеальных условий для работы, не будет совершенной аппаратуры для исследований, каждый столкнется с нехваткой тех или иных реактивов… По опыту общения с молодыми специалистами уверен, что найдутся и такие, которые спасуют, «выйдут из игры», начнут жаловаться на трудности, оправдывая этим свою бездеятельность. Да, к сожалению, пока материально-техническая база медико-биологических институтов оставляет желать лучшего. Но это вовсе не причина для апатии и уныния. Хорошие приборы без интересных идей, стремления познать неизвестное, без желания активно работать, выдумывать, фантазировать, пробовать и проверять различные подходы – мертвый груз.
   Это пустые коробки заводских цехов без людей, пустынная мертвая планета без ее обитателей.
   На регулярном молодежном семинаре в нашем отделе патоморфологии в институте Отта в Санкт-Петербурге мы тоже, бывает, спорим о том, что важнее для развития науки – материальная база или люди, специалисты с их мыслями (подчас неординарными), характерами, судьбами. Конечно, хорошо, когда идеи подкреплены технической вооруженностью, но все-таки (и я всегда это твердо отстаиваю) на первом месте стоит человек, исследователь, ученый. Мы начинали работать в Саранске с того, что сами делали из досок и фанеры примитивный криостат (прибор для приготовления срезов в замороженном состоянии) и в резиновых сапогах бродили по болотам – ловили лягушек для опытов. В Куйбышеве организовывали лабораторию в деревянном вагончике, брошенном строителями на территории клиники. Работали мы в нем летом (зимой он не отапливался), а с холодами перебирались в подвал, в котором проводили свои самые интересные эксперименты. В комнатке площадью шесть квадратных метров мы умудрялись размещать приборы и столы, а операторы телевидения, приехавшие снимать о нас сюжет в связи с присуждением премии Ленинского комсомола, не могли поверить, что серьезные исследования проведены в подвале, в котором даже не помещалась их телевизионная камера. И тем не менее работали, радовались успехам, преодолевали неудачи, верили в будущее и сделали немало такого, чем можно гордиться.
   Рассказываю я это здесь потому, что книга адресована прежде всего молодежи. Есть такой афоризм: «Тот, кто не хочет работать, – ищет причину, тот, кто хочет, – ищет возможности». Надеюсь, что среди наших читателей будет больше вторых…
   …Книга почти закончена. Но автор еще не ставит точку и не прощается с читателем. В 2000 году на церемонии избрания лучшего сомелье мира – победитель конкурса француз Оливье Пуссье сказал фразу, ставшую сразу крылатой: «Обед запоминается дижестивом».
   И поэтому в конце книги автор угощает читателя своим дижестивом, вкус и букет которого вобрал в себя все достижения той Медицины, о которой ученый клоунель рассказывал на предыдущих страницах. Доброго здоровья всем!

   …Лос-Аламос и Обнинск – два небольших города. Первый – на юго-западе США, второй в 100 км от Москвы. Оба – физические научные центры своих стран, известные во всем мире. Лос-Аламос – как место создания первой атомной бомбы, Обнинск – пуском первой в мире атомной станции. Много достижений у ученых этих двух похожих и непохожих центров. В Обнинске сразу после первых месяцев работы атомной станции приступили к созданию специализированного Института медицинской радиологии (ныне Медицинский радиологический научный центр РАМН), в Лос-Аламосе атом на службу медицине поставили позже. И если российский центр решает в основном лечебные и диагностические задачи, то медицинские лаборатории в Лос-Аламосе занимаются изучением фундаментальных радиобиологических последствий ядерного излучения в организме человека.
   В Обнинск часто приходят письма со штемпелями Лос-Аламоса – специалисты обмениваются научной информацией, посылают друг другу оттиски своих статей, – но такой необычной подписи на новогодних открытках, которые получили многие сотрудники в 1994 году, обнинские почтальоны и адресаты не видели никогда. После традиционных пожеланий счастливого Нового года стояла подпись: «Ваш Хьюмтрен».
   Профессора с такой фамилией, работающего в Лос-Аламосе, не знал никто. Решили, что это какой-то новогодний сюрприз. И не ошиблись. Но только та информация, связанная с этим именем, которая вскоре появилась в мировой прессе, стала не просто сюрпризом. Она возникла как сенсация, казалась почти что рождественской сказкой, но на самом деле являлась былью об удивительном достижении человеческого разума.
   Что же произошло в Лос-Аламосе? Газеты писали:

   В Лос-Аламосе кто-то не спит и круглые сутки ест, дышит, работает, потеет, выделяет всевозможные шлаки, растет, достигает половой зрелости, стареет и когда-нибудь – наступит и такой день – умрет. Вот только не спит. Это единственное «живое» существо, несущее круглосуточную вахту в запутанных и стерильно чистых помещениях Национальной лаборатории, все сотрудники которой одной ногой стоят в настоящем, а другой – в будущем, денно и нощно следя за ходом одного из самых поразительных научных экспериментов.

   Существо зовут Хьюмтрен. Оно – первая в мире абсолютная копия человека. Хьюмтрен – сложная компьютерная программа, он, в сущности, абстрактен, но недалек тот день, когда Хьюмтрен получит видимое и осязаемое тело.
   Путь от идеи до «рождения» Хьюмтрена составил 20 лет. Все было задумано в 1974 году, когда группа математиков и программистов под руководством Энтони Гальегоса получила задание выразить в цифрах возможные последствия ядерного конфликта между СССР и США. Специалисты принялись за работу, но очень скоро возникли проблемы: слишком много физиологических факторов не поддавалось анализу (возраст и пол человека, состояние его здоровья, биоритмы химических процессов, уникальность генетического кода и т. п.). Иными словами, было очень много разных переменных величин, которые следовало учесть. Обратились за консультациями к биологам в университет штата Миссури, где в течение 30 лет собирали архив о всех важнейших достижениях в области физиологии человека и накопили целую гору данных, касающихся того, что происходит и может случиться с индивидуумом на протяжении его жизни при учете любых изменений окружающей среды. Несколько лет пришлось потратить математикам, чтобы обработать эти данные и написать очень сложную компьютерную программу, еще ни один год ушел на ее доработку и совершенствование, потом начались испытания, и, вот, наконец, в 1994 году на свет появилось долгожданное дитя – Хьюмтрен – компьютерная модель любого из нас.
   От неожиданного проникновения в организм какого-либо микроба или вируса, вызывающего легкое респираторное заболевание, до страшного радиоактивного облучения тела в результате ядерного взрыва – все учтено и запрограммировано на компьютерном диске, управляющем жизнью и судьбой Хьюмтрена. «В сущности, – как говорит один из создателей этой модели, профессор Г. Венцель, – Хьюмтрен – это все мы вместе и каждый из нас в отдельности».
   Хьюмтрен не спит, хотя ему регулярно «прописывается» необходимая доза сна. Кроме того, он лишен психики. Г. Венцель утверждает:

   Снабдить его психологическим аппаратом – дело нехитрое, мы могли бы это сделать хоть завтра, но в настоящий момент нас интересуют только его физиологические реакции. Мы знаем уже, например, что, если бы на него обрушился поток радиоактивных частиц, он испытал бы страх, но нас пока интересует только, какой вред принесет это его внутренним органам.

   Все, что получает Хьюмтрен (то есть то, что поступает в человеческий организм – вода, пища, воздух), вызывает определенную реакцию. Ученым интересно выяснить, какую именно. Модель работает (разумеется, по команде) – «пьет» воду, вино и молоко, «ест» мясо и овощи, мучные изделия, рыбу в количествах, зависящих от условий эксперимента. Хьюмтрен даже «курит» и «занимается любовью», его «эндокринные железы» выделяют гормоны, он может «опьянеть», «разозлиться и подраться» и даже «почесаться», если, конечно, «захочет»…
   Оппоненты (их немного) называют эту модель компьютерной игрой, но ее создатели относятся к своему детищу очень серьезно. «Наш Хьюмтрен – это великий “Если” человечества, – говорит Г. Венцель, – с его помощью мы можем сказать, что будет с человеком, если…»
   Хьюмтрен – дитя конца ХХ века начала ХХI века, и он будет расти, получать воспитание и знания в нынешнем столетии. «Ребенок» воплотил в себе весь опыт многовековой Медицины – науки о Жизни, об основных вехах истории и достижениях которой мы пытались рассказать в этой книге.
//-- * * * --//
   Конечно, наш рассказ о Медицине не может быть исчерпывающим, автор построил его так, как ему представляется долгий и сложный путь ее развития. И если читатель не пожалеет о часах, проведенных с ученым клоунелем, размышляя о прошлом, настоящем и будущем науки, от развития которой напрямую зависит сколько и как мы проживем, что успеем сделать за свою жизнь, то, значит, книга была написана не напрасно. Я очень на это надеюсь…

Игорь Кветной 30 величайших открытий в истории медицины, которые навсегда изменили нашу жизнь. Жизни ради жизни. Рассказы ученого клоунеля