Арман Жан дю Плесси кардинал герцог де Ришелье́
Мемуары

   Armand Jean du Plessis, Cardinal Duc de Richelieu
   MÉMOIRES

   Предисловие и комментарии Е.А. Городилиной
   Перевод с французского Т.В. Чугуновой
   Компьютерный дизайн Г.В. Смирновой

   С иллюстрациями времен автора́

   © Перевод. Т.В. Чугунова, 2005, 2008
   © Предисловие, комментарии. Е.А. Городилина, 2005
   © ООО «Издательство АСТ», 2014

Предисловие

   Арман Жан дю Плесси де Ришелье, младший сын Франсуа дю Плесси де Ришелье и Сюзанны де Ла Порт, родился 9 сентября 1585 г.
   Его отец принадлежал к одной из знатных дворянских семей Пуату. С 1573 г. он служил при дворе Генриха Анжуйского (будущего Генриха III), который был в то время королем Польши.
   Франсуа дю Плесси первым сообщает Генриху известие о смерти его старшего брата, короля Франции Карла IX. Следующим королем становится Генрих III.
   В 1586 г. Генрих III назначает Франсуа на должность Главного прево -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

[1 - Здесь и далее примечания, отмеченные цифрами, см. в конце книги. – Примеч. ред.] Франции. Спустя несколько лет Париж восстает против короля; восстание поднято сторонниками Католической Лиги, чей глава, Генрих де Гиз -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, стремится занять французский трон. 12 мая 1588 г. в Париже появляются баррикады – впервые в истории Франции. Франсуа дю Плесси помогает королю покинуть столицу.
   Вскоре герцог де Гиз был убит по приказу короля; Генриху III приписывают фразу, сказанную после этого: «Я снова стал королем Франции, убив короля Парижа».
   Однако царствование Генриха продлилось после этих событий всего один год. Франсуа дю Плесси не хватило лишь нескольких секунд, чтобы предупредить удар кинжала, нанесенный королю Жаком Клеманом -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, одним из фанатичных приверженцев Лиги. Династия Валуа -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

прекращает свое существование.
   Королем Франции становится Генрих Наваррский. В отличие от многих дворян-католиков, не желавших подчиниться «еретику» Генриху IV (которого, несмотря на его формальный переход в католичество, продолжали считать гугенотом – вероятно, не без оснований), Главный прево остается на службе законной королевской власти – вплоть до своей смерти в 1590 г.
   Мать Армана в отличие от своего мужа по происхождению не принадлежала к французской аристократии. Сюзанна была дочерью адвоката Парижского парламента Франсуа де Ла Порта, которому дворянство было пожаловано за заслуги в его деятельности юриста.
   Существуют различные мнения относительно места рождения Армана де Ришелье; в качестве такового называют Париж или родовой замок в Пуату. Запись о рождении не была найдена ни в одном из приходов Парижа; в Пуату, в приходе, к которому относился замок Ришелье, из церковных регистров исчезли все записи с 1580 по 1600 г.
   Обнаружено было лишь свидетельство о крещении в регистрах прихода Святого Евстахия в Париже:
   «1586, пятый день мая.
   Был крещен Арман Жан, сын мессира Франсуа дю Плесси, сеньора де Ришелье… члена Государственного совета, прево Королевского дома и Главного прево Франции, и дамы Сюзанны де Ла Порт, его супруги… Младенец был рожден девятого дня сентября 1585 года. Крестные мессир Арман де Гонто-Бирон, маршал Франции, и мессир Жан д’Омон, маршал Франции…» [2 - Lettres, instructions diplomatiques et papiers d’Etat. Recueillis et publi s par M. Avenel. T. VIII, p. 5.] -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

   Одним из аргументов в пользу того, что Арман был рожден в Париже, является свидетельство самого Ришелье. Достаточно убедительную аргументацию приводит Габриэль Аното, доказывающий, что в сентябре 1585 г. семья Ришелье проживала в Париже. То, что крещение состоялось лишь спустя восемь месяцев, объясняется, вероятнее всего, слабым здоровьем ребенка, вызывавшим серьезные опасения.
   После смерти Франсуа дю Плесси его вдова и пятеро детей покинули Париж и поселились в родовом поместье в Пуату. Они испытывали значительные финансовые затруднения; Сюзанна была вынуждена даже заложить цепь ордена Святого Духа -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, принадлежавшего покойному мужу.
   Через несколько лет Арман возвращается в Париж, где его зачисляют в Наваррский коллеж – учебное заведение, в котором в свое время обучались Генрих III и Генрих IV. Хотя, безусловно, последние события гражданских и религиозных войн не могли не сказаться и на коллеже, который был закрыт в ходе беспорядков, учиненных Лигой, и возобновил свою работу лишь в 1594 г., и на жизни самой столицы. Как пишет Аното, «первые впечатления Армана дю Плесси, прибывшего в Париж, не отличались от тех, что в детстве были получены в провинции: везде картины разрушений, нищеты, скорби – последствия разлада в государстве и общественных беспорядков» -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

.
   Курс обучения включал в себя три этапа: грамматика, искусства, философия. Дворяне, как правило, ограничивались лишь первыми двумя. Арман тем не менее проходит и курс философии; однако вопрос о научной карьере для младшего сына провинциальной дворянской семьи даже не ставился. После окончания коллежа Арман по решению семьи поступает в военную Академию.
   Но внезапно обстоятельства меняются. Как уже упоминалось, состояние, полученное Сюзанной после смерти мужа, было весьма небольшим; значительную его долю составляли доходы от люсонского диоцеза -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. Бенефиций был пожалован Франсуа дю Плесси Генрихом III; долгое время роль епископа в нем исполняли доверенные лица, назначавшиеся по воле семьи Ришелье и никогда не проживавшие в Люсоне.
   Духовенство диоцеза было недовольно и требовало назначения не номинального, а «настоящего» епископа. Госпожа де Ришелье отвечала, что таковым вскоре станет ее сын Альфонс, на что уже получено официальное одобрение Его Величества Генриха IV. Однако вскоре выяснилось, что согласия короля недостаточно, потому как не получено согласие самого Альфонса, который наотрез отказался быть епископом, в один прекрасный день принял монашеский постриг и удалился в монастырь Гранд-Шартрез. Бенефиций мог быть потерян, что оставило бы семью Ришелье без средств к существованию. На материальную поддержку со стороны короля рассчитывать не приходилось: Генрих высоко ценил заслуги покойного прево, но не славился щедростью.
   Сюзанна срочно вызвала из Парижа младшего сына; ее последняя надежда была на его согласие принять духовный сан – и Арман это согласие дает. Ему семнадцать лет. Он покидает Академию и приступает к занятиям теологией.
   Следующие четыре года – бесконечное чтение, участие в теологических диспутах, занятия по индивидуальной программе – с перерывом на короткий сон – и получение диплома. В конце 1606 г. аббат де Ришелье назван епископом Люсона – за несколько лет до достижения положенного возраста. Ждали, что скажет Рим. Генрих IV лично ходатайствовал перед Папой, прося разрешения на посвящение в сан епископа.
   Арман едет в Рим сам, не дожидаясь, пока французский посол сообщит о результатах переговоров. Впоследствии сочинили множество небылиц, призванных объяснить досрочное рукоположение, – вплоть до того, что Ришелье якобы представил подложный документ, где была изменена дата рождения. Подобные версии не имеют ни малейших оснований – не было никаких подложных документов; к тому же вряд ли кому-то могла вообще прийти идея обманывать Рим таким образом. Папа скорее всего давно был ознакомлен со всеми биографическими данными кандидата – учитывая, что переговоры о назначении Ришелье велись задолго до его прибытия в Рим. Были всего лишь проповеди, все те же богословские и литературные дискуссии и личные беседы с Павлом V, который счел Армана талантливым теологом. 17 апреля 1607 г. Ришелье был посвящен в сан епископа кардиналом Живри. Вскоре он возвращается в Париж, где уже в октябре защищает диссертацию. Досрочное завершение обучения было случаем весьма редким.
   Он имеет все шансы сделать карьеру при дворе. Генрих IV с удовольствием слушает его проповеди и называет «мой епископ». Ему предсказывают успех. Он опять не стал ждать – ни осуществления предсказаний, ни выздоровления от жестокой лихорадки, ни хотя бы благоприятной погоды. Его преосвященство не нашел ничего лучшего, как занять у знакомых карету и четверку лошадей, нанести несколько прощальных визитов и в середине декабря, выбрав самое неподходящее время для такого рода путешествия, прибыть в «грязное епископство» – свое епископство Люсон -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. Те, кто рассчитывал понаблюдать за тем, как будет смотреться молодой епископ в атмосфере придворных интриг и погоне за королевскими милостями, подобную тягу к перемене мест нашли, вероятно, весьма странной.
   Обращаясь к представителям капитула Люсона, он призывает их забыть давние обиды, призывает к согласию, напоминая об общем долге епископа и клира перед своей паствой.
   Люсонский диоцез – один из самых бедных во Франции. По удачному замечанию Аното, «Ришелье восстанавливал свою область так же, как впоследствии будет восстанавливать все королевство» -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. В резиденции епископа нечем топить; одна из первых проблем – где раздобыть мебель и посуду. Полуразрушенный храм больше похож на памятник религиозным войнам, в ходе которых пострадал, чем на кафедральный собор, каковым является на самом деле. Жители провинции выращивают зерно чуть ли не на болотах и не знают, как с этого богатства еще и платить налоги.
   Арман начинает реставрацию собора и пытается хоть как-то обустроить свою резиденцию. Еще в большей степени его волнуют проблемы его паствы – и министр финансов Сюлли с удивлением читает послания епископа, который настоятельно просит снизить налоги, взимаемые с жителей Люсона.
   Ришелье добивается соблюдения в диоцезе предписаний Тридентского Собора -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

; отстраняет не соответствующих сану священников и дает понять некоторым влиятельным персонам, что их рекомендации – недостаточное основание для рукоположения случайных лиц, не имеющих ни малейшего призвания к служению Церкви. Ко времени его пребывания в Люсоне относится и написание ряда интересных теологических работ. Некоторые из них адресованы простому народу, которому до сих пор были доступны лишь комментарий к Символу Веры, «Отче наш…» и молитва Богородице. Арман пишет «Наставления христианину», где в доступной для необразованного читателя форме излагает основные аспекты христианского учения. Среди других работ – «Основы католической веры», «Трактат о совершенствовании христианина», «Об обращении еретиков», «Синодальные ордонансы».
   В Люсоне состоялось и знакомство Ришелье с отцом Жозефом дю Трамбле, монахом-францисканцем, по происхождению принадлежавшим к одной из знатных дворянских семей. Впоследствии отец Жозеф будет играть во внутренней, а особенно – во внешней политике Франции роль, которую сложно переоценить; пока же речь идет всего лишь о совместной работе над реформой монастыря Фонтевро.
   В 1614 г. Ришелье, будучи выбран депутатом от духовенства, участвует в работе Генеральных Штатов, созванных в Париже. Это было время регентства Марии Медичи. Королева-мать фактически правила вместе со своим фаворитом Кончини и его супругой Элеонорой Галигай. Король Людовик XIII не принимал никакого участия в делах государства.
   Деятельность Ришелье и его выступления в ходе работы Генеральных Штатов не остались незамеченными, однако некоторое время после их закрытия о епископе Люсонском, казалось, не вспоминали при дворе. Самого Ришелье Штаты разочаровали, послужив лишь доказательством их бесполезности: наказы сословий не только не были учтены, но даже не изучены; не предпринималось никаких действий для улучшения положения в государстве, решения социальных и экономических вопросов. Регентша и двор после закрытия Штатов занимались главным образом подготовкой брачных союзов: французскую принцессу Елизавету выдавали замуж за испанского наследника, а в жены Людовику XIII прочили испанскую инфанту Анну.
   Вскоре Мария Медичи назначила Ришелье духовником Анны Австрийской. Еще через год, в ноябре 1616 г., состоялось его назначение на пост военного министра и министра иностранных дел.
   Вряд ли можно говорить о каких-либо существенных достижениях Ришелье в области дипломатии и внешней политики за время его первого министерства; его деятельность военного министра была более эффективна. Это могло бы показаться странным, зная его дальнейшие успехи в сфере внешней политики. Однако, учитывая обстоятельства того времени, скорее такое положение вещей можно признать закономерностью. Представления Ришелье о международных отношениях сильно отличались от тех принципов, которыми руководствовалось правительство Марии Медичи; прежде всего это касалось отношений с Испанией. Безусловно, епископ Люсонский не мог идти на прямой конфликт с королевой-матерью и кабинетом; к тому же это не дало бы никаких результатов, кроме смещения самого Ришелье. Оставаясь внешне лояльным, Арман в то же время не видел способов, которые могли бы улучшить существующее положение дел.
   Происпанская позиция и пренебрежение независимостью и интересами Франции во внешней политике были не единственным недостатком правительства Марии Медичи. Финансы государства находились в плачевном состоянии; постоянно существовала опасность очередных мятежей и гражданской войны. Казной государства фактически владел Кончини; он также позволял себе занимать на Совете место отсутствующего короля и вел себя так, словно являлся истинным главой государства.
   Недовольство растет. Фаворита, чьи амбиции противоречат здравому смыслу, не желают больше терпеть; Людовик не намерен более быть ширмой для своей матери, правящей от его имени. 24 апреля 1617 г. Кончини убит, и в Лувре раздается крик «Да здравствует король!». Епископ Люсонский получает приказ передать все дела своему преемнику – король не желает оставлять министра, назначенного регентшей.
   На следующий день Арман видит безумную толпу, которая тащит выкопанное из могилы тело Кончини через весь город, чтобы повесить на установленной когда-то самим же фаворитом виселице, а затем разорвать на части. В Лувре делят должности. У дверей королевы-матери стоит охрана, назначенная королем. Элеонору арестовывают и обвиняют в колдовстве. Епископ Люсонский, виновный лишь в том, что был министром во время регентства, не знает, к чему готовиться.
   Через несколько дней Мария Медичи сослана в Блуа. Ришелье следует за ней, а в Лувре место Кончини занимает фаворит короля Альбер де Люинь -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, чьи произвол и злоупотребления ни в чем не уступают порокам его предшественника. Впоследствии целый раздел своего «Политического завещания» Ришелье посвятит предупреждению о тех бедствиях, которые приносят государству временщики и фавориты. За время правления Людовика их будет немало: де Люинь, мадемуазель де Отфор, Луиза де Лафайет, Анри де Сен-Мар; интриги каждого из них вредили государству и стоили немалых нервов и здоровья самому Ришелье.
   Вскоре Арман уезжает в Люсон, который ему запрещается покидать без особого разрешения короля. Но и эта мера была сочтена слишком мягкой: в апреле 1618 г. его ссылают в Авиньон. Когда Павел V выражает французскому послу в Риме свое неодобрение по поводу удаления епископа из Люсона, ответом Папе становится перечисление каких-то немыслимых обвинений в адрес Ришелье.
   Арман уже не надеется оправдаться. Он тяжело болен. Епископ пишет завещание, где просит похоронить его в Люсоне – в том самом кафедральном соборе. Он завещает основанной им в диоцезе семинарии свою библиотеку, небольшую сумму денег и просит прощения за то, что не может дать большего: больше у него ничего нет.
   Но неожиданно следует приказ короля немедленно явиться в Ангулем к королеве-матери. Это известие возвращает Ришелье к жизни. Он сразу же выезжает из Авиньона, несмотря на снег и холод: ему не привыкать к таким дорогам, епископ Люсонский не избалован комфортом.
   Причиной столь внезапной перемены событий стал мятеж, поднятый Марией Медичи. Единственным человеком, способным образумить королеву и предотвратить гражданскую войну, казался Ришелье – и он успешно справляется с этой миссией. Мир между матерью и сыном – а значит, и мир в королевстве – восстановлен.
   Опала снята, но положение Армана остается весьма неопределенным. Лишь после смерти де Люиня, который всеми силами препятствовал появлению Ришелье при дворе, епископ Люсонский был возведен в сан кардинала.
   Между тем как внутренняя, так и внешняя политика Франции оставляли желать лучшего. Годы регентства, произвол временщиков, бездарные действия министров, беспорядок в делах и раздоры внутри Франции ослабили государство. Королевский Совет в его нынешнем составе бессилен. Королю был нужен человек, способный как-то найти выход из сложившейся ситуации. Единственно приемлемой кандидатурой кажется Ришелье, которого король не любил, долгое время не желал даже видеть. Назначению Армана, помимо королевы-матери, активно содействовал и отец Жозеф, пользовавшийся уважением короля. 13 августа 1624 г. Арман де Ришелье становится первым министром Людовика XIII. Отношения между ним и королем всегда будут весьма непростыми.
   В «Политическом завещании» Ришелье напишет впоследствии, характеризуя политическую обстановку во Франции, сложившуюся за время регентства и первых лет правления Людовика
   XIII: «Когда Ваше Величество соблаговолили призвать меня в свой Совет и доверили участие в управлении делами, могу удостоверить, что гугеноты разделяли с Вами власть в государстве, дворяне вели себя так, словно не были Вашими подданными, а губернаторы чувствовали себя суверенами своих земель… Еще могу добавить, что союзы с иностранными государствами были в запущенном состоянии, а собственная корысть предпочиталась личной пользе» -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

.
   Одним из первых значительных успехов Ришелье во внешней политике можно назвать решение проблемы Вальтеллины, бывшей причиной конфликта между империей Габсбургов и республикой гризонов (другое название – Граубюнден). Франция имела давние союзнические отношения с гризонами; однако со смертью Генриха IV союзники были оставлены без помощи.
   Ришелье отправляет посольство с целью возобновления союза с Граубюнденом; в ноябре 1624 г. был заключен договор. Вместе с тем в Вальтеллине, не без участия французских дипломатов, было поднято антигабсбургское восстание. Через несколько месяцев объединенные армии Франции и гризонов освобождают Вальтеллину.
   Проблема осложнялась наличием значительной части католического населения на этой территории, что давало Габсбургам основания требовать поддержки Рима. Ришелье, в свою очередь, стремился убедить Святой Престол в недопустимости смешения религиозных и государственных интересов и отсутствии у кого-либо права использовать религию для достижения политических целей (это положение становится одним из основных как в политической программе кардинала, так и в его теоретической концепции). С одной стороны, позиции Ришелье угрожала вероятность осложнения отношений с Римом; в то же время эта позиция была достаточно сильна с этической точки зрения: в отличие от Габсбургов Франция не претендовала на Вальтеллину, добиваясь лишь ее освобождения от испанского господства и восстановления суверенитета Граубюндена.
   Ришелье удается все же – в значительной степени благодаря посредничеству отца Жозефа, лучшего дипломата Европы, – склонить на свою сторону Папу Урбана VIII; при этом Франция обязуется выступить гарантом обеспечения интересов католиков Вальтеллины и соблюдения их прав протестантским Граубюнденом.
   В 1626 г. Испания была вынуждена согласиться на условия, выдвигаемые Ришелье; стороны подписали договор, согласно которому испанские войска должны были покинуть Вальтеллину, а Мадрид отказывался от дальнейших претензий на эту территорию.
   Большинство историков высоко оценивают результаты, достигнутые Ришелье при решении этой проблемы. М. Кармона отмечает, что хотя «австрийский дом не был откровенно унижен исходом этого дела, но престиж Франции значительно возрос… Во внутренних отношениях благополучное завершение Вальтеллинского кризиса способствовало укреплению королевской власти» -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

.
   Однако Ришелье еще опасался вступать в открытый конфликт с Испанией, зная, что французское государство не обладает достаточными ресурсами, зато имеет множество внутренних проблем, требующих решения. Внутренняя нестабильность была не меньшим препятствием к утверждению независимости и авторитета Франции в международных отношениях, чем империя Габсбургов.
   То, что Ришелье не соглашается на заключение военного союза с Англией, направленного против Испании, приводит к ухудшению отношений с Англией. Одновременно в самой Франции готовится заговор против королевской власти, ставящий своей целью возведение на престол младшего брата Людовика XIII Гастона. В число заговорщиков, помимо самого принца, входили Конде, маршал д’Орнано, вдова де Люиня герцогиня де Шеврез и Анна Австрийская. После устранения Людовика планировался брак между Анной и Гастоном.
   Ришелье заговорщики рассматривали как главную помеху: по приказу кардинала, что-то подозревавшего, было возбуждено следствие. Считая, что убийство Ришелье может обезопасить их и воспрепятствовать преждевременному раскрытию их намерений, участники заговора принимают решение ликвидировать министра. Кардинала спасает случайность: один из предполагаемых исполнителей, де Шале, проговаривается своему родственнику, намереваясь привлечь его к участию в заговоре; последний отказывается и ставит в известность Ришелье.
   Кардинал сообщает о заговоре Людовику XIII и вместе с тем просит об отставке, объясняя это слабым здоровьем. В ответ Людовик присылает собственноручно написанное письмо, где заверяет Ришелье в полном доверии к нему и невозможности обойтись без его помощи. И что особенно важно: король обещает Арману свою защиту, заканчивая письмо уверениями в том, что кардиналу не следует более опасаться клеветы и злого умысла врагов. «Уверяю Вас, что не изменю своего мнения и, кто бы ни выступил против Вас, Вы можете рассчитывать на меня». Нельзя сказать, что Людовик ни разу не отступил от этого обещания. В реальности королевские гарантии выглядели менее надежно, чем на бумаге. У кардинала же после того, как заговор был раскрыт, впервые появляется личная охрана.
   В 1627 г. английский флот захватывает остров Рё, где англичанам пытается противостоять лишь форт Сен-Мартен, находящийся в осаде. Возглавлявший английскую армию герцог Бэкингем стремится заручиться поддержкой муниципалитета и жителей Ла-Рошели, бывшей центром политической оппозиции герцога де Роана. Анри де Роан планировал создание во Франции автономной «республики гугенотов», чьим главой он, безусловно, собирался стать. Как и в большинстве случаев, использование религиозных идей стало достаточно эффективным средством развязывания гражданской войны – к тому же эти идеи подкреплялись обещаниями политических и материальных выгод. Деятельность де Роана была довольно успешной, и к началу второй четверти XVII в. часть протестантского населения страны, принадлежащего к его партии, образовывала так называемое государство в государстве. Крупным центром оппозиции была Ла-Рошель.
   В Лондоне, где основной целью было не допустить превращения Франции в сильную морскую державу, надеялись воспользоваться сложившейся нестабильной ситуацией. Муниципалитет Ла-Рошели, в свою очередь, требовал значительных привилегий для города от французского правительства, хотя ни одно из этих требований не имело оснований. Наибольшие опасения вызвало намерение Ришелье установить контроль со стороны государства за доходами Ла-Рошели от морской торговли, до этого принадлежавшими только самому городу и не облагавшимися пошлинами.
   Таким образом, основных причин конфликта было две: первая – политическая – касалась руководства оппозиции, не желавшего признавать единую государственную власть и претендовавшего на роль самостоятельного правительства; вторая – экономическая, связанная с нежеланием буржуазии перечислять часть прибыли в казну государства. Можно говорить о мятеже или гражданской войне, но не о войне религиозной: речь шла исключительно о возвращении земель, контролируемых де Роаном и его сторонниками, под суверенитет короля и о подавлении внутренней политической оппозиции. Состояла ли эта оппозиция из гугенотов или католиков, существенного значения не имело. При этом часть «протестантских» городов отказала де Роану в поддержке.
   В сентябре 1627 г. ларошельцы выступают против армии короля. На следующий же день в расположение частей прибывает Людовик XIII; начинается осада города. Тем временем продолжается и осада форта Сен-Мартен английскими войсками.
   В форт удается доставить продовольствие; вскоре кардинал направляет туда и военное подкрепление. В ноябре армия Бэкингема, после нескольких неудачных попыток штурма, покидает Рё. Сен-Мартен, выдержавший три месяца блокады, становится одним из козырей Ришелье: гарнизон форта принимает участие в осаде Ла-Рошели со стороны моря.
   Но город достаточно хорошо укреплен; попытки штурма ни к чему не приводят. Взятие города осуществимо лишь при полной блокаде. Однако только силами артиллерии закрыть порт невозможно.
   Тогда Ришелье предлагает метод, который на первый взгляд казался почти безумной идеей. Аналогичный способ, впрочем, был использован почти за две тысячи лет до осады Ла-Рошели: в IV в. до н. э. Александр Македонский при осаде Тира произвел постройку дамбы от материка к острову шириной более 700 м. Именно этот опыт решился повторить и Ришелье.
   Благодаря настойчивости кардинала и гению инженера Метезо, чей проект был выбран первым министром из нескольких представленных, к марту 1628 г. дамба была возведена и фарватер перекрыт. На орудиях королевской армии по приказу Ришелье была выгравирована надпись: «Ultima ratio regis» -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

.
   Английский флот, вышедший в мае 1628 г. к Ла-Рошели, безуспешно пытался уничтожить дамбу, поняв же безнадежность этого мероприятия, вернулся к берегам Англии.
   Через несколько месяцев Лондон планировал вновь направить корабли к Ла-Рошели. В августе 1628 г. происходит очередное неожиданное событие – убийство фаворита Карла I. Лорда Бэкингема любили в Англии не больше, чем Кончини или де Люиня во Франции, – и пуританин Фелтон, решивший оборвать жизнь грешника, исходил из соображений, состоявших в равной мере из религиозного фанатизма и личной обиды за отказ в повышении по службе. Командование флотом переходит к лорду Линдсею. Однако и очередная экспедиция принесла Англии успеха не больше, чем предыдущая. Лондон оставляет дальнейшие попытки прорваться к Ла-Рошели. Запертым в городе мятежникам больше не на что рассчитывать.
   К концу октября в Ла-Рошели съели последних крыс вместе с сорняками и конскими уздечками – и к кардиналу прибыли делегаты, направленные муниципалитетом города. Ришелье категоричен: полная капитуляция на условиях короля. Сам же Людовик соглашается на условия первого министра: полное прощение мятежников, предоставление права свободы вероисповедания, продовольствие населению Ла-Рошели. Кардинал, пожалуй, был единственным в Совете, кто требовал полного помилования, – тем не менее король принимает его сторону. Впоследствии герцог де Роан перейдет на королевскую службу.
   Взятие Ла-Рошели сыграло важную роль при подавлении политической оппозиции; однако партия де Роана (чьи войска окончательно разбиты в 1629 г.) была не единственным противником королевской власти.
   Действия Ришелье при решении конфликта с мятежными гугенотами также вызвали очередные обвинения кардинала в пренебрежении интересами католической Церкви и неоправданном попустительстве еретикам. Идея религиозной свободы, которую отстаивал Ришелье, нашла поддержку далеко не у всех католиков. Первого министра награждают прозвищем «кардинал гугенотов», дополняя его другим: «кардинал от государства». Бесспорно, Ришелье никогда не делал различия между гражданами по религиозному признаку; но это вовсе не дает основания называть кардинала плохим католиком. Впоследствии положения, сходные с теми, что выдвигал Ришелье, будут официально приняты католической Церковью.
   Можно отметить, что к 1630 г. была решена одна из основных внутренних проблем Франции. Выдвигая идею единства по национальному и гражданскому признаку, Ришелье фактически добивается прекращения религиозных конфликтов, что влечет за собой дальнейшую невозможность использования конфессиональных различий аристократами, стремящимися к независимости от королевской власти. Очередные религиозно-политические конфликты во Франции возникнут уже после смерти Ришелье.
   Основным противником создания централизованного государства, бывшего целью Ришелье, выступала французская аристократия. Помимо безусловного подчинения королевской власти, кардинал добивался также отмены тех привилегий дворянства, которые наносили ущерб другим сословиям и интересам государства. Главным образом реформы Ришелье вызывали недовольство высшей знати; однако некоторые из них вызвали протесты и со стороны представителей основной массы дворянства. Прежде всего это касается эдикта 1626 г. о запрещении дуэлей.
   Такие поединки неоднократно осуждались Церковью – в частности, Тридентским Собором; во Франции еще в XVI в. против них принимались законодательные акты, однако все это не возымело почти никакого действия. Дворяне продолжали убивать и калечить друг друга с завидной регулярностью. И если кардинал считал, что это – убийство, то знать считала убийство своей привилегией и делом чести. С точки зрения Ришелье, такая честь не многого стоила. Не имея уже надежды на христианские чувства или хотя бы здравый смысл любителей поединков, кардинал объявляет дуэли тяжким преступлением, влекущим за собой весьма суровые санкции. Одним из возможных наказаний было лишение дуэлянтов дворянства, и эта мера подействовала чуть ли не в большей степени, чем смертная казнь.
   В целом Ришелье стремился избегать смертных казней; но одно из громких дел о дуэлях все же завершилось вынесением смертного приговора и его исполнением. Обвиняемым был граф де Бутевиль, уже имевший на своем счету победы более чем в двадцати дуэлях. Эдикт 1626 г., судя по всему, лишал его любимого времяпрепровождения; в мае 1627-го де Бутевиль в знак протеста против эдикта устраивает «показательную» дуэль на королевской площади. В результате один из шести участников тяжело ранен, другой убит. Де Бутевиль пытался бежать из столицы, однако был арестован.
   Королю и первому министру направлялись бесчисленные прошения о помиловании, но на этот раз все они были отклонены. 22 июня 1627 г. состоялась казнь де Бутевиля и его двоюродного брата, также участвовавшего в дуэли. «Смерть Бутевиля настолько потрясла общественное мнение, что Ришелье использовал всю мощь пропагандистской машины, чтобы оправдать ее» -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, – пишет Р. Кнехт. Особенности общественного мнения – или как минимум той части общества, что была настроена против первого министра, – весьма любопытны, учитывая, что речь шла о назначении наказания человеку, виновному по меньшей мере в десятке убийств, последнее из которых было совершено исключительно в демонстративных целях. Количество жертв де Бутевиля потрясения не вызывало – в отличие от применения законной меры наказания, установленной королевским эдиктом.
   Все же кардиналу не удалось добиться окончательного искоренения дуэлей, хотя и можно говорить об уменьшении их количества.
   Другой известный эдикт, также изданный в 1626 г., имел своей целью лишение мятежной аристократии одного из важнейших преимуществ: возможности использовать городские укрепления и замки для противостояния королевской армии в случае вооруженных восстаний. Согласно эдикту, разрушению подлежали укрепления в городах и замках, кроме пограничных или имеющих стратегическое либо иное важное значение.
   Представители высшей аристократии стремились к сохранению своей политической независимости, объявляя себя равными королю – в духе феодальных традиций. Понимание кардиналом сущности государства полностью отличалось от того, как представляли его себе гранды. Аристократы не желали отказываться от обладания суверенитетом на своих территориях, права высшей юстиции, назначения должностных лиц, издания законов от своего имени (которые издавались в той же форме, что и королевские ордонансы и эдикты). Деятельность Ришелье была направлена на упразднение этих привилегий. Интересно, что против одной из них, а именно: назначения духовных лиц, он выступал еще в Люсоне, отказываясь утверждать неподходящие кандидатуры священников, которые предлагали представители знати.
   Через несколько лет после вступления в должность первого министра кардиналу удалось завоевать почти всеобщую ненависть высшей аристократии, что не могло не создавать определенной угрозы его положению. К тому же ухудшаются его отношения с королевой-матерью. Мария Медичи считала, что хотя бы в благодарность за ее поддержку министр должен действовать в ее интересах, что означало постоянные уступки и французским грандам, и Мадриду, а в ряде вопросов и ультрамонтанам -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. Однако кардинал признавал лишь интересы Франции и ясно дал понять, что никто и ничто, кроме них, не может на него повлиять. Какое-то время еще сохранялась видимость взаимного согласия; но уже в 1629 г. королева-мать открыто объявила войну Ришелье.
   В 1630 г. тяжело заболевает Людовик XIII. Ожидая смертельного исхода, Гастон Орлеанский уже готовится занять трон: у короля все еще нет наследника. Анна Австрийская подтверждает свое согласие на брак с Гастоном, что также должно было способствовать укреплению его позиций после смерти короля.
   Мария Медичи и Анна прилагают максимум усилий, чтобы добиться от Людовика отставки Ришелье: оставшись на своем посту после смерти короля, Арман представлял бы серьезную угрозу их планам. Но Людовик отказывается – более того, в качестве последней воли оставляет распоряжение Гастону не отстранять Ришелье от занимаемой должности.
   Капитан мушкетеров де Тревиль получает приказ королевыматери арестовать Ришелье сразу после смерти короля и застрелить в случае сопротивления. Оговорка о сопротивлении ничего не значит; сюжет напоминает устранение Кончини. Фактически де Тревилю дается распоряжение убить кардинала. Гастон, безусловно, также не собирается выполнять волю Людовика. Ришелье об этих приготовлениях ничего не знает.
   Но, неожиданно для всех, король выздоравливает. Противники Ришелье продолжают добиваться отстранения министра. В то время как обе королевы стремятся любым способом скомпрометировать кардинала в глазах короля, Ришелье по-прежнему сохраняет исключительную лояльность по отношению к ним. Вскоре конфликт достигает критической точки.
   10 ноября 1630 г. Людовик приезжает к Марии Медичи в Люксембургский дворец. Ришелье, прибывшего следом, охрана отказывается впустить. Тогда кардинал берет на себя риск появиться без спроса. Как комендант дворца он хорошо знаком с его планировкой. Он проходит через часовню и проникает в покои королевы-матери, воспользовавшись потайной дверью. Эффект, произведенный его неожиданным появлением, приводит к невероятному результату, которого король не мог добиться всю свою жизнь: на несколько мгновений Мария теряет дар речи. Опомнившись, она устраивает безобразную сцену и, не стесняясь в выражениях, перемежая плохой французский с итальянскими ругательствами, обвиняет Ришелье во всех смертных грехах.
   Под конец бурной речи королева-мать заявляет, что ноги ее не будет в Совете, пока там находится кардинал, и требует от короля выбрать между матерью и слугой. Ришелье пребывает в глубоком шоке от происходящего, особенно от формы, в которой Ее Величество соблаговолила выразить свои мысли и эмоции. Людовик безуспешно пытается успокоить мать; наконец приказывает кардиналу удалиться, а вскоре и сам уезжает в Версаль.
   Мария Медичи празднует победу; двор спешит заверить ее в своей преданности. Падение министра очевидно; считают, что своим появлением в Люксембургском дворце он сам окончательно себя погубил. Его противники ждут многочисленных милостей от королевы-матери, а она уже планирует новый состав Совета.
   Ришелье ждет ареста и уже склоняется к мысли покинуть столицу. Его отговаривает кардинал Ла Валетт: «Кто выходит из игры, тот ее проигрывает»; в разгар дискуссии прибывает гонец от короля с повелением кардиналу немедленно ехать в Версаль.
   Арман подчиняется – в полной уверенности, что для него все кончено. Однако король встречает его с заверениями в своем полном расположении; одновременно Людовик отдает распоряжение об аресте сторонников Марии Медичи. «Я больше обязан государству, чем матери», – скажет король.
   Мария какое-то время еще пытается взять реванш; вскоре король отсылает ее в Компьень. В 1631 г. она бежит из Франции, в которую никогда уже не сможет вернуться. Мария Медичи умрет в Кёльне в 1642 г. Людовик отнесется к ее смерти равнодушно. Кардинал отслужит заупокойную мессу, прикажет оплатить все ее долги и получит взамен попугая, оставленного ему в наследство королевой-матерью.
   С отъездом Марии Медичи из Франции заговоры не прекратились. Однако уже можно говорить как об укреплении положения Ришелье, так и об усилении королевской власти. Бесспорная поддержка королем политики Ришелье, ссылка и бегство королевыматери, арест членов оппозиции и казнь некоторых из них – все это свидетельствовало о – быть может, и неполном, но все же – поражении аристократии. Еще более очевидным это становится в 1632 г., после того, как был подавлен мятеж, организованный Гастоном Орлеанским и герцогом де Монморанси.
   Наряду с мятежами и заговорами не прекращается и «война перьев». Ришелье придавал большое значение общественному мнению и соответственно разъяснению и пропаганде политики правительства. В 1631 г. начинает выходить «Газет» – первое официальное еженедельное издание. До этого правительственную прессу представлял «Меркюр франсе», имевший небольшой тираж и выходивший раз в год. «Меркюр франсе» был основан при Генрихе IV и представлял собой сборник придворных новостей. Журнал мало подходил не только для идеологических, но даже и просто информационных целей. «Газет» же вполне справлялась с этими функциями. Иногда Ришелье сам предоставлял материалы для очередного номера.
   В свою очередь, активно действовали и идеологи оппозиции. Матьё де Морг, один из наиболее известных памфлетистов на службе врагов Ришелье, описывал личность министра и его политику в самых черных красках. Де Морга возмущала борьба кардинала против гегемонии Габсбургов и союзы с протестантскими государствами, его независимость и нежелание поддаваться давлению со стороны грандов, его Академия.
   Те же темы развивают и другие оппозиционно настроенные писатели: сопротивление Испании и Габсбургам – это действия против самой веры, запрет дискриминации протестантов – это тоже действие против веры, соблюдение интересов государства вместо интересов «святош» и Габсбургов – тоже преступление против истинной веры.
   Правительственные памфлеты посвящены соответственно суверенитету государства, национальному единству, осуждению религиозных войн и конфликтов, разоблачению истинных мотивов действий оппозиции, прикрывающей заботой о Церкви и обществе собственные корыстные интересы, а также разъяснению того, что христианство – религия любви, а не насилия и не следует объявлять войну туркам за то, что они исповедуют ислам, а тем более не следует призывать к новой Варфоломеевской ночи.
   Эти увлекательные дискуссии длились в течение всего времени министерства Ришелье. Апологеты кардинала, безусловно, наделяли его почти неземными добродетелями и представляли его деятельность как состоящую исключительно из блистательных успехов; его противники не отставали и приписывали Ришелье нечеловеческие пороки и злодеяния, характеризуя при этом его политику как одно большое фиаско. Отбросив все эти метафоры и мистификации, можно все же признать скорее правоту защитников кардинала, действительно действовавшего в интересах Франции и вполне соответствовавшего как своей государственной должности, так и духовному сану. Что тем не менее не превращало его в сверхъестественное существо и не гарантировало успеха во всем, включая невозможное.
   Литературная жизнь Франции не ограничивалась творчеством памфлетистов и идеологическими баталиями. За время своего правления Ришелье немало сделал для развития французской культуры, науки и искусства. Кардиналу обязана своим возрождением и дальнейшим существованием Сорбонна (он называл ее – «ma Sorbonne»); в 1635 г. он основал Французскую академию; покровительствовал многим художникам и поэтам – среди них Малерб, Корнель, Филипп де Шампень, один из лучших французских портретистов XVII в., и многие другие. Известны и несколько пьес самого Ришелье, написанные, как правило, в соавторстве (главным образом с Демаре). Среди них – «Мирам», «Европа», «Смирнский слепой».
   После смерти Ришелье Людовик сразу же отменит одно из его нововведений – выплату пенсий писателям и поэтам, пояснив это весьма убедительно: «Нас это больше не касается». Один из поэтов -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

напишет эпитафию, повествующую о том, что мир с уходом Ришелье потерял много, но автор этих строк – еще больше, так как вместе с великим кардиналом похоронена и его (поэта) пенсия.
   Немаловажным направлением политики Ришелье было развитие флота, торговли и внешнеэкономических связей.
   Военный флот ко второй четверти XVII в. находился в плачевном состоянии: французское правительство располагало десятью галерами в Средиземном море; в портах Атлантического океана и Ла-Манша не было ни одного военного корабля. К 1635 г. деятельность первого министра дала неплохие результаты: Франция уже имела три эскадры на Атлантике и одну – на Средиземном море.
   Развивалась и морская торговля. Здесь Ришелье стремился наладить прямые внешнеэкономические связи, что позволило бы обойтись без посредничества иностранных купцов и увеличить доходы от торговли. Помимо политических договоров с различными государствами активно велись и переговоры с целью заключения торговых соглашений.
   Ришелье вообще считал дипломатические отношения важнейшим элементом государственного правления; за время его министерства было заключено 74 международных договора, среди них – один с Россией.
   В Москву было отправлено посольство в конце двадцатых годов; обсуждались два вопроса: присоединение России к антигабсбургской коалиции и предоставление французским купцам права на сухопутный транзит в Персию. По политическим вопросам сторонам удалось прийти к соглашению; торговые проблемы решались не столь удачно. Французским купцам было предоставлено право торговать в Москве, Новгороде и Архангельске; договориться же о транзите в Персию не удалось.
   В сфере финансов и налогообложения Ришелье не удалось добиться значительных успехов. За время регентства финансовое положение Франции, оставлявшее желать лучшего и до этого, существенно ухудшилось. Ришелье выступал за снижение налогов, однако его позиция не нашла поддержки; а после вступления Франции в Тридцатилетнюю войну первый министр и сам был вынужден увеличивать размер налогов в связи с возросшими из-за войны расходами государства. Осуществление некоторых его финансовых проектов могло бы, вероятно, дать неплохой результат, однако война сделала их реализацию невозможной.
   Испанские и австрийские Габсбурги претендовали на мировое господство. Став первым министром, Ришелье весьма недвусмысленно дал понять, что отныне Франция становится не жертвой испанской гегемонии, а независимым государством с самостоятельной политикой. Испания решительно не желала мириться с такой позицией.
   Ришелье старался избежать непосредственного участия Франции в войне до тех пор, пока это только было возможно, – хотя, вероятно, это промедление повлекло за собой ряд крупных потерь после начала военных действий. Кардинал желал мира – как политик, понимающий неподготовленность страны к войне и ее пагубные последствия, и как священник, – но именно он принимает решение об объявлении войны.
   В сентябре 1634 г. шведско-германские войска терпят сокрушительное поражение при Нёрдлингене. Вскоре после этого несколько участников антигабсбургского союза – в первую очередь Саксония и Бранденбург – подписывают соглашения с Империей. Швеция же была вынуждена вывести часть войск из Германии, так как необходимы были силы для охраны границы с Польшей, поскольку существовала вероятность нападения с этой стороны.
   Март 1635 г.: испанские войска входят в Трир. Французский гарнизон уничтожен; правитель Трирской области, находящийся под покровительством Франции, взят под арест как пленник.
   Апрель 1635 г.: Ришелье направляет Хуану Австрийскому официальный протест, требуя покинуть Трир и освободить курфюрста. Протест отклонен. Именно эти события и становятся последним аргументом в пользу необходимости открытого противостояния Испании.
   Май 1635 г.: Европа получает возможность увидеть забытый церемониал, не использовавшийся уже пару веков, и узнать, что объявление войны и объявление войны Арманом де Ришелье – не одно и то же.
   Из Парижа выезжают герольды в средневековом одеянии с гербами Франции и Наварры -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. Один из них вручает акт об объявлении войны Филиппу IV в Мадриде.
   Другой герольд, Жан де Грасьоле, ранним утром 19 мая 1635 г. прибывает в Брюссель, где находится Хуан Австрийский. Герольда отказываются принять. Де Грасьоле безупречно исполняет свою миссию до конца. Одна бумага остается на площади перед домом губернатора. Другая – приколота к пограничному столбу. Франция вступает в войну.
   На следующий день французская армия одерживает победу при Авене. Вскоре войска объединяются с голландской армией. Цель наступления – Брюссель.
   Армия терпит неудачу по вине французского командования. Наступление приостановлено ради осады Лувена. Ришелье требует возобновить наступление, но время потеряно. Испанские войска, воспользовавшись бездействием противника, входят на территорию Голландии. Принц Оранский, командующий голландской армией, бросает все силы на защиту Соединенных Провинций; к нему присоединяются и французы. Утрехт и Амстердам удается защитить, но армия полностью теряет боеспособность – не только из-за потерь, но также из-за отсутствия продовольствия и, как следствие этого, – дезертирства. Голландия помогает оставшимся солдатам вернуться морем во Францию.
   «Достойно презрения государство, спокойно взирающее на то, как гибнут в нищете его войска», – скажет Ришелье Людовику.
   1635 г. удачи не принес. Надежно защищена лишь Вальтеллина, где войсками командует герцог де Роан. Испанской и австрийской армиям не удается одержать верх ни силой, ни подкупом. В ответ на предложение перейти на сторону противника бывший глава мятежников Анри де Роан отдает приказ повесить, несмотря на дворянский титул, посланника испанцев – французского дворянина, принесшего это предложение. Метод казни послужил наглядной иллюстрацией тому, что изменники титулов не имеют.
   В 1636 г. испанцы доходят до Корби – последней крепости на пути к Парижу. Осада Корби продлилась лишь девять дней. 15 августа 1636 г. крепость взята. Париж к обороне не готов. В городе начинается паника; многие бегут из столицы на юг.
   Тогда же Гастон и граф Суассон планируют убийство Ришелье в королевской ставке в Амьене. Кардинала спасла нерешительность принца, струсившего в последний момент и не подавшего сигнала убийцам.
   Вскоре королевской армии удалось отвоевать Корби; Париж не подвергся нападению.
   Но возникает и другая проблема: вооруженные восстания внутри самой Франции, что было на руку противнику. Мятежи значительно ослабляли силы государства и армии, вынужденной вести боевые действия с внешним и внутренним врагом одновременно.
   Наиболее крупными были восстания на юго-западе Франции в 1636–1637 гг. (так называемых кроканов) и в 1639 г. в Нормандии. Во всех случаях причиной стало увеличение размера налога. Значительную роль в организации мятежей сыграло французское дворянство, также недовольное ограничением своих налоговых привилегий. Кроканов поддерживала и часть духовенства.
   Восстания были подавлены, однако нанесли Франции значительный урон.
   В 1636 г., после смерти в Вене императора Фердинанда II, были предприняты попытки созыва мирного конгресса. Новый император, Фердинанд III, отличался большей веротерпимостью, чем его отец, и, возможно, большей независимостью от Мадрида. Но планы Ришелье были сорваны Римом, где идею о переговорах с «еретиками» встретили резко отрицательно. К еретикам, очевидно, Урбан VIII косвенным образом относил и Ришелье, действовавшего заодно с протестантами против Габсбургов.
   В конце 1637 г. были обнаружены тайные сношения Анны Австрийской с Мадридом и Брюсселем. После проведения тщательного расследования Ришелье сообщает королеве, что ее антигосударственная деятельность раскрыта. По настоянию кардинала Анна сама признается Людовику в государственной измене. Король, узнав о предательстве жены, готов принять самые суровые меры, но кардинал спасает Анну от развода и заточения в монастырь, объясняя Людовику, что расторжение брака вызовет скандал в Европе и вряд ли будет утверждено Папой. Очередное обострение отношений с Римом не пошло бы Франции на пользу. Память о заступничестве Ришелье не помешает королеве интриговать против первого министра в дальнейшем.
   Тот же 1637 г. был отмечен очередными заговорами против первого министра. Заговорщикам почти что удалось убедить Людовика избавиться от Ришелье, но в конце концов король уверился в несостоятельности их обвинений в адрес кардинала. Как пишет Ф. Эрланжер, «ни один человек в истории не вел свое дело в окружении стольких опасностей. Противостоя первой державе мира, Ришелье должен был остерегаться королевской семьи, фаворитов, духовников из дворца Рамбуйе, заговорщиков из Седана, Брюсселя и Лондона» -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

.
   В следующем году происходит важное событие, не имеющее отношения к войне: 5 сентября 1638 г. родился будущий Людовик XIV. Судьба династии уже не вызывает столь серьезных опасений, как раньше.
   Через несколько дней радость, вызванная рождением дофина, была омрачена известием о разгроме французской армии при Фонтараби. Командующий армией принц Конде бежал с поля боя.
   Война затянулась на гораздо больший срок, чем того ожидал первый министр, да и многие другие, включая испанцев. Францию преследуют военные неудачи. «С 1635 года шла война, потому что кардинал Ришелье хотел ее; и похоже на то, что он ее желал для того, чтобы сделаться необходимым», – в присущей ему ядовитой манере заявит Вольтер. Кардинал дал ответ столетием раньше: «Боль Фонтараби убивает меня».
   Дальнейший ход войны во многом зависел от судьбы Брейзаха – сражение за него назовут одним из центральных событий Тридцатилетней войны. Осада длилась более полугода; к началу декабря 1638 г. «крепость Брейзах на Верхнем Рейне», имевшая огромное стратегическое значение, еще не взята.
   В декабре 1638 г. в загородном замке Рюэль, недалеко от Парижа, умер отец Жозеф, бывший лучшим другом и помощником кардинала на протяжении более двух десятков лет; «éminence grise» [3 - серый кардинал (фр.).], так и не сменивший облачение капуцина на кардинальскую мантию; блестящий дипломат и проповедник. Последнее, что беспокоило его, – взятие Брейзаха, от которого зависело дальнейшее развитие событий. Ришелье скажет ему: «Отец Жозеф! Брейзах наш!» Обман кардинала позволит капуцину умереть со спокойной душой. Известие о взятии Брейзаха придет в Париж через несколько дней после его смерти, 24 декабря. Совпало так, что крепость была взята 18 декабря 1638 г., когда никто еще во Франции, включая и Ришелье, об этом не знал. И хотя до установления мира в Европе было еще далеко, ситуация все же меняется в пользу Франции.
   В 1642 г. был раскрыт последний за правление Людовика XIII крупный заговор против существующей власти. Одним из организаторов был фаворит короля Анри де Сен-Мар. Главный шталмейстер, получивший в 20 лет должность, не соответствовавшую ни его возрасту, ни заслугам – все его заслуги сводились к известного рода отношениям с королем, – Сен-Мар решил, что вполне заработал за свои старания и место первого министра. Рождается очередной заговор, в котором помимо самого Сен-Мара и еще нескольких дворян примут участие брат короля Гастон и королева Анна Австрийская.
   Был составлен проект тайного договора с Испанией; впоследствии договор о военной помощи Мадрида руководителям заговора был подписан испанским королем. Гастон, судя по всему, рассчитывал не только расправиться с министром, но и занять трон: в документе было указано, что как глава нового правительства он обязуется разорвать отношения с союзными государствами. В целом речь шла о поддержке вторжения испанской армии во Францию. Вместе с этим заговорщики пытаются получить согласие короля, ничего не знающего об их тайных сношениях с Мадридом, на физическое устранение Ришелье. И Людовик XIII, названный Справедливым, когда его двадцатилетний любовник намекнет: а не убить ли нам первого министра, вяло ответит: «Он священник и кардинал, я буду отлучен от Церкви». Единственная веская причина отказаться и истинно королевская награда за восемнадцать лет, отданных государству.
   Заговор был раскрыт; заговорщиков выдала Анна Австрийская, испугавшаяся очередного разоблачения. Испания вновь терпит поражение на «невидимом фронте»; вслед за этим французская эскадра разбивает испанский флот на Средиземном море.
   Ришелье не дожил до окончания Тридцатилетней войны – но победой в этой войне Франция во многом обязана ему, и «как в Вестфальском (1648), так и в Пиренейском (1659) мирных договорах, установивших новую систему международных отношений, есть немалый его вклад» -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. В основном благодаря его политике была предотвращена угроза испано-австрийской гегемонии в Европе.
   Арман де Ришелье умер 4 декабря 1642 г. В течение последующих трехсот с лишним лет кардиналу будут предъявлять на редкость противоречивые обвинения. Монтескье, Вольтер, якобинцы, многие историки объявят его деспотом и тираном. Аристократия назовет виновником революции, случившейся через полтора века после его смерти. Виктор Гюго создаст образ закулисного злодея, Дюма-отец и Георг Борн сочинят невероятную историю любви министра к супруге короля. Негативной оценки не получит разве что основание кардиналом Французской Академии – хотя при жизни министра Матьё де Морг и называл ее «птичником Сапфо».
   Излишне пояснять, что литературный образ Ришелье – как и иных действующих лиц той эпохи – не имеет ничего общего с реальным прототипом. Вряд ли Дюма, всерьез считавший, что Мари де Комбале и герцогиня д’Эгийон – две разные женщины, или де Виньи, чей Людовик XIII почему-то падает в обморок при виде государственных бумаг, мирно лежащих на столе -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, имели хотя бы смутное представление о личности первого министра и реальных исторических событиях. Но вместе с тем оценка, данная литераторами кардиналу, является показателем отношения к его политическим идеям определенных социальных кругов. Прежде всего это отрицание авторитарного государства французской аристократией – в этом отношении весьма показательно мнение де Виньи. С его точки зрения, причиной всех несчастий Франции является то, что Ришелье отстранил от власти знать, лишил ее феодальных привилегий, в результате чего произошло возвышение третьего сословия, приведшее впоследствии к буржуазной революции. На самом деле причины, повлекшие за собой революцию, следует искать скорее в правлении не Людовика XIII, а его потомков. Уже принципы правления Людовика XIV полностью противоречат политической программе Ришелье: возникает произвол королевской власти, рост злоупотреблений со стороны представителей аристократии, обострение социальных конфликтов, ограничение религиозной свободы.
   Оценки историков также во многом зависят от их политической позиции. Однако всеми исследователями признаются основные результаты политики Ришелье (при разном к ним отношении). Такими результатами является создание централизованного национального государства, приоритет государственного интереса над сословным и корпоративным, разделение светской и религиозной сфер, подчинение всех без исключения сословий и социальных групп единой власти и закону, возникновение сильного административного аппарата, подчинение провинций центру. Политика Ришелье способствовала развитию дипломатических отношений и международной торговли. Главным внешнеполитическим достижением можно признать поражение Габсбургов.
   В то же время кардиналу не удалось добиться той гармонии в общественных отношениях, к установлению которой он стремился; социальной нестабильности также способствовала война и жесткая налоговая политика государства. Не получили решения и финансовые вопросы.

   «Мемуары» Ришелье впервые были изданы в 1823 г. Некоторое время их подлинность не вызывала сомнения; дискуссии по этому поводу начались несколько позже, после того, как были опубликованы результаты исследований Авенеля. Он полагал, что «Мемуары» представляют собой собрание различных документов эпохи, которое было составлено при жизни Ришелье и под его руководством.
   В ХХ в. было осуществлено новое издание «Мемуаров»; в период между 1907 и 1931 гг. вышли десять томов, последний из которых содержал описание событий 1629 г. Также появились новые исследования вопроса их подлинности, выводы которых далеко не всегда совпадали.
   Анри Пуанкаре в своей речи на заседании Общества истории Франции -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, говоря о необходимости нового издания «Мемуаров», отметил, что данный труд не является мемуарами в современном понимании этого слова: работа представляет собой собрание важных документов различного происхождения; не обязательно, что материалы были отредактированы самим Ришелье или даже его секретарями.
   Напротив, Робер Лаволле полагал, что, хотя в рукописях «Мемуаров» фактически не содержится собственных пометок Ришелье, окончательная редакция осуществлялась самим кардиналом, который не мог, по мнению исследователя, не интересоваться тем, какую окончательную форму будет иметь труд, посвященный его политике.
   Совершенно иной была точка зрения Луи Баттифоля, полагавшего, что Ришелье не имеет никакого отношения к составлению «Мемуаров» -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

.
   Вскоре в статье П. Бертрана «Подлинные и фальшивые мемуары кардинала де Ришелье» -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

был сделан вывод, являвшийся компромиссным по отношению к двум противоположным точкам зрения различных исследователей, одни из которых считали, что «Мемуары» были составлены после смерти кардинала, другие же настаивали, что редакция была полностью осуществлена при жизни Ришелье и – в значительной части – им самим. Бертран полагал, что при жизни кардинала был отредактирован текст, содержащий описание событий 1624–1630 гг.
   Не останавливаясь на подробном описании дальнейших дискуссий, представляется необходимым добавить еще два мнения.
   В предисловии к шестому тому «Мемуаров» Габриэль Аното высказал мнение о том, что споры о подлинности «Мемуаров» возникли из-за неверного понимания значения этого слова для той эпохи, когда возник труд, о котором идет речь. Современное значение слова «мемуары» возникло лишь в XVIII в.; в XVII же под ним понимали сборники документов, имевших отношение к деятельности какого-либо лица. Ришелье собирал документы с целью составить некий труд, посвященный истории его времени, но не намеревался дать ему название «Мемуары». Этот титул появился лишь в XIX в. по инициативе издателя. На наш взгляд, теория Аното является наиболее убедительной.
   Три года спустя, в 1928 г., появилась статья М. Делоша «Подлинные мемуары кардинала де Ришелье» -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. Он считал, что Ришелье осуществил редакцию частей, относящихся к 1600–1610 и 1620–1623 гг., и что подлинными «Мемуарами» можно считать тексты, датируемые периодом до 1623 г.
   В целом на основании вышеизложенных концепций, несмотря на их видимую противоречивость, можно сделать некоторые выводы. Прежде всего следует учесть высказанное Аното замечание о значении термина «мемуары» и о том, что это название было дано вышеуказанной работе лишь ее издателем в XIX в.
   Ришелье, возможно, и не писал всего текста «Мемуаров», а отобрал для него материалы, над которыми трудились его секретари. Однако текст содержит документы, составленные им лично, в частности, его речь на заседании Генеральных Штатов 1614 г. Об этом можно судить уже хотя бы по тому, что Ришелье вскоре после закрытия Штатов отдал в одно из парижских издательств текст этого выступления, снабженный его собственными примечаниями.
   Сложнее обстоит дело с вопросом редактирования, который нельзя признать окончательно решенным. Вероятно, часть документов была собрана и объединена уже после его смерти. Однако так и не установлено окончательно, кем и когда были составлены и отредактированы различные части «Мемуаров».
   Бесспорно, данный труд является ценнейшим документом эпохи, отражающим различные события и содержащим важные исторические материалы.
   Екатерина Городилина

К читателю [4 - Текст французского издателя. – Примеч. ред.]

   Великий Вуатюр оставил нам поразительное определение услуг, оказанных Ришелье Франции: «Когда, два столетия спустя, те, что придут после нас, прочтут о том, что кардинал Ришелье разрушил Ла-Рошель и покончил с ересью, о том, что одним-единственным договором он подчинил Франции тридцать или сорок городов, когда они узнают о том, что в годы его всесилия были разбиты и изгнаны англичане, завоеван Пиньероль, спасен Казаль, присоединена к французской короне вся Лотарингия, большая часть Эльзаса, испанцы потерпели поражение при Вейяне и Авене, когда они убедятся в том, что, когда он стоял у кормила власти, Франция победоносно завоевывала крепости и побеждала в битвах, и если к тому же в них будет течь еще хоть несколько капель французской крови, останется хоть немного любви к своей стране, – разве смогут они прочесть обо всем этом, не испытав чувства преклонения перед ним?»

   В 1647 году Корнель, по случаю своего приема в члены Академии, восславил великого кардинала: «Даже если бы мне было известно об Академии лишь то, что она основана покойным кардиналом – гением, чьи деяния велики, то я был бы самым неразумным из смертных, не испытывая к вам исключительного почитания, не видя, что той же рукой, которой этот чудотворец подрывал основы испанской монархии, он соблаговолил заложить основы вашего учреждения и доверить вашим заботам чистоту языка, который он желал сделать услышанным и главенствующим во всей Европе».
   В XVIII веке еще сохранялся обычай, следуя которому вступающие в Академию непременно славили «великого Армана». Однако после того, как, едва не унесенная бурей революции Академия была восстановлена Людовиком XVIII, эта традиция была предана забвению.

   Негативные черты этого великого сына Франции были с романтическим преувеличением описаны Виктором Гюго, Альфредом де Виньи и Александром Дюма. К несчастью, в какой-то мере по произведениям этих писателей молодежь открывает для себя Историю Франции.

   Кардинал отнюдь не зловещий персонаж, каким его представляют поэты и романисты, он гениальный политик и полководец, восемнадцать лет своей жизни трудившийся во славу Королевства и открывший дорогу веку Людовика XIV. Впрочем, уже Людовик XIII призна́ет: «Никто так не послужил Франции, как он».
   Издатель

Краткая хронология событий

   1585: Рождение в Париже Армана Жана дю Плесси, будущего кардинала Ришелье.
   1606: Генрих IV назначает Ришелье епископом в Люсоне.
   1609–1609: Дело о наследовании герцогств Клевского и Жюлье. Союз Генриха IV с немецкими принцами-про тестан тами.
   1611: Воцарение Густава-Адольфа в Швеции.
   1614: Ришелье назначен депутатом от духовенства Пуату в Генеральных Штатах.
   25 ноября 1616: По рекомендации Марии Медичи Ришелье, став ее советником, назначается на пост военного министра и министра иностранных дел.
   1617: Убийство Кончини. Ришелье вместе с Марией Медичи в изгнании в Блуа, затем в Авиньоне.
   Апрель 1619: Ришелье призван Альбером де Люинем для ведения переговоров о примирении Людовика XIII со своей матерью. Он подписывает Ангулемский мирный договор: Мария Медичи получает в управление Анжу.
   Август 1620: Ришелье подписывает Анжерский мирный договор, подтверждающий условия предыдущего договора.
   5 сентября 1622: Ришелье возведен в сан кардинала.
   Апрель 1624: Ришелье становится членом Королевского Совета.
   1624: Проблема Вальтеллины, находящейся под властью протестантов и занятой сторонниками Папы. Ришелье приказывает занять Вальтеллину, но она остается в руках папских сторонников. Он опасается франко-испанской коалиции против Англии и французских протестантов. Протестанты обращаются за помощью к Карлу I.
   1625: Брак между Генриеттой Французской и английским королем Карлом I.
   1626: Ришелье восстанавливает флот в Ла-Рошели в ответ на укрепление там англичан. Назначен ректором Университета, суперинтендантом судоходства и торговли. Пользуется доверием Короля.
   1626: Ришелье принимается за создание крупных монопольных компаний: «Компания Морбиан» в 1625–1626 годах, «Сто компаньонов» в 1627 году, «Компания американских островов» в 1635 году, «Восточная Компания» в 1642 году. Закладывает основы французской колониальной империи.
   Февраль 1626: Ришелье подписывает эдикт против дуэлей, стремясь к примирению со своими противниками (дворянами) -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

.
   1627: Отрезает Ла-Рошель от англичан и принуждает протестантов к сдаче.
   1628: Падение Ла-Рошели позволяет Ришелье более активно действовать в Германии.
   1629: Примиряет шведского короля Густава-Адольфа с польским королем Сигизмундом Вазой: Альтмаркское перемирие.
   28 июня 1629: Аллесский мирный договор, дарующий прощение протестантам: те получают свободу вероисповедания, но лишаются военных гарантий. Ришелье заключает союзы с немецкими протестантами против католической Испании и австрийских Габсбургов.
   6 марта 1929: Армия Людовика XIII преодолевает Сузский перевал.
   Декабрь 1629: Взятие Пиньероля французами, которые поддерживают Шарля де Невера в деле Мантуи и Монферрата. Католическая партия во главе с Мишелем де Марийаком выступает против антииспанской политики. Гастон Орлеанский, Анна Австрийская и Мария Медичи поддерживают эту партию.
   10 ноября 1630: День одураченных. Мария Медичи покидает Францию. Мишель де Марийак впадает в немилость, его брат, маршал Луи де Марийак, казнен в 1632 году.
   Январь 1631: Вспыхивают мятежи знати: Гастона Орлеанского в 1631 году в Лотарингии, Генриха II де Монморанси в 1632 году (потерпит поражение 1 сентября 1632 года в Кастельнодари), графа Суассонского в 1636 году (сбежит за границу), Сен-Мара в 1642 году (будет казнен в сентябре 1642 года).
   1631: Кардинал стремится подавить мятежи, усиливая власть судебных чиновников и воздействуя на общественное мнение (создание «Газет» в 1631 году Теофрастом Ренодо).
   23 января 1631: Ришелье объединяется со шведским королем против Императора Священной Римской империи. Франко-шведский договор в Барвальде. Франция оказывает финансовую помощь Швеции, чтобы та вмешалась в события в Германии.
   Весна 1631: Франко-баварские договоры в Мюнхене и в Фонтенбло. Архиепископ Трира принимает покровительство Франции.
   2 июля 1631: Договор в Чераско. Франция сохраняет Пиньероль. Шарль де Гонзаг Невер добивается подтверждения своих прав на Мантую и Монферрат.
   6 января 1632: Франко-Лотарингский договор в Вике с последовавшим за ним 26 июня Ливерденским договором.
   16 ноября 1632: В Лютцене убит Густав-Адольф.
   Апрель 1633: Возобновление франко-шведского союза.
   Осень 1634: Французы возвращают себе крепости Эльзаса, занятые прежде шведами.
   8 февраля 1635: Договор между Францией и Объединенными Провинциями.
   28 апреля 1635: Компьенский договор между Францией и Швецией.
   19 мая 1635: Франция объявляет войну Испании после похищения Филиппа де Сотерна, курфюрста Трира.
   Октябрь 1635: Ришелье оставляет Бернарду СаксонВеймарскому Эльзасское ландграфство.
   1635: Начало мятежей, вызванных повышением налогов (кроканов – в Перигоре в 1635 году, кроканов – в Лимузене и Пуату в 1636 году, босяков – в Нормандии в 1639 году).
   1635: Ришелье основывает Французскую Академию, возводит Сорбонну и Кардинальский дворец (ныне ПалеРояль).
   1636: Испанцы овладевают Корби. Солдаты Императора остановлены под Сен-Жан-де-Лон. Франция подписывает со Швецией Висмарский договор.
   1637: Французы лишаются Вальтеллины.
   15 марта 1638: Д’Аво и Сальвьюс подписывают Гамбургский договор – о франко-шведском оборонительном и наступательном союзе.
   17 декабря 1638: Бернард Саксон-Веймарский захватывает Брейзах. Испанские Нидерланды изолированы.
   1639: Смерть Бернарда Саксон-Веймарского, чья армия переходит под командование Гебриана.
   1640: Мятеж в Каталонии. Независимость Португалии. Хуан IV Браганский становится союзником Франции. Взятие Арраса французами.
   29 марта 1641: Сен-Жерменский договор. Мирные переговоры с Карлом IV Лотарингским. Герцог восстанавливает власть Франции в Лотарингии и в Барруа. Франция оставляет за собой до заключения мира Нанси.
   24 июля 1641: Перемирие между Фредериком-Гийомом Бранденбургским, Швецией и Францией.
   1641: Испания подстрекает заговорщиков во Франции. Граф Суассонский убит в битве при Марфе́.
   1642: Французы берут Перпиньян и захватывают Руссильон. Заговор Сен-Мара.
   4 декабря 1642: Смерть Ришелье. Франция занимает часть провинций, которые будут ей уступлены в 1648 году по Вестфальским договорам.
   19 мая 1643: Победа французов при Рокруа над испанскими отборными войсками несколько дней спустя после смерти Людовика XIII.
   1 марта 1644: Гаагский договор между Францией и Швецией.
   1644: Конде и Тюрен овладевают Фрайбургом-в-Брайсгау.
   4 декабря 1644: Официальное открытие Мюнстерского конгресса.
   1645: После поражения в Мариентале Тюрен вместе с Конде побеждают в Нёрдлингене.
   1646: Копенгагенский франко-датский договор.
   1646: Бавария захвачена войсками Тюрена и Врангеля. Поражение французов в Тоскане.
   Июнь 1647: Поражение Конде под Леридой.
   Лето 1648: Тюрен и Врангель – победители в Сюсмархаузене – идут брать Вену.
   20 августа 1648: Победа Конде в Ленсе над эрцгерцогом Леопольдом.
   16 сентября 1648: Бавария подписывает предварительные условия мира.
   24 октября 1648: Подписание договоров в Мюнстере и Оснабрюке.

1600–1610

Я бодрствую ночами, дабы другие могли спать под сению моих бдений.
Ришелье -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

   В 1600 году великий король Генрих, достойный жить столько же, сколько была жива его слава, укрепив на своей главе корону, принеся Государству успокоение, смирившись перед чаяниями и нуждами своего народа, имевшего на него огромное влияние, после многих побед, одержанных над врагами отечества, решил, что настала очередь и ему покориться законам природы и вступить в брак, дабы оставить государству наследников своей короны и добродетели.
   В поисках подруги под стать своей славе он окинул взором всю Европу и, не пропустив ни единого уголка, где бы мог отыскаться предмет его мечтаний, остановился на Флоренции, где жила та, существование которой делало дальнейшие его поиски бессмысленными. Местная принцесса, внучка Императора по матери, а по отцовской линии из рода, давшего миру многих знаменитостей и государственных мужей -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, тронула его душу, к тому же у нее была безупречная репутация. Цветущая дева обладала самыми зрелыми добродетелями: казалось, Господь создал ее настолько совершенной, что искусство, завидующее природе, едва ли смогло бы добавить хоть что-то к ее достоинствам.
   Любовь, как известно, не терпит проволочек, и монарх тотчас отправляет к ней гонцов, чтобы предложить ей свою корону. Господь, который часто создает браки на небесах, задолго до того, как об этом узнаю́т на земле, делает так, что принцесса, которая уже отвергла императорскую корону -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, с радостью принимает корону, предложенную Генрихом, показывая тем самым, сколь важны для нее заслуги самого человека, а не его положение, а также то, что муж исключительных качеств, пусть и не слишком родовитый, превосходит самого знатного из смертных.
   Стоило г-ну Де Сийери, канцлеру Франции, взяться за подготовку брачного контракта, как тот уже был заключен и вступил в силу во Флоренции на основании королевской доверенности, переданной герцогом де Бельгардом великому герцогу -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, при соблюдении всех почестей, полагающихся столь родовитым особам, вступающим в брак.
   И вот уже готовится отъезд принцессы, она покидает родные места: ее отвага, удача и стремление к счастью оказываются сильнее моря и ветра, стремящихся удержать ее.
   Она прибывает в Марсель, где убеждается в том, что сердца французов открыты для нее так же, как и сама Франция.
   По настоятельным просьбам своего нетерпеливого жениха принцесса не задерживается в Марселе и следует в Лион, где Государь – подлинный лев на войне и агнец в мирное время – встречает ее с неописуемой радостью и любовью, равными почтению, питаемому ею к нему. Желая сперва украдкой взглянуть на нее, Король скрывается в толпе, но то, что таится в сердце, попадает туда через глаза: любовь, которую небо заронило в ее сердце, безошибочно указывает ей на него.
   Всевышний, истинный творец этого брака, так соединил их сердца, что с самого начала они жили в полном доверии друг к другу, будто всегда были вместе.
   Двор восхищался ею и прославлял ту, что была призвана осчастливить Францию, которая предвидела, что принцесса несет ей с собой высшее благословение.
   Мирный договор, заключенный в это же самое время с герцогом Савойским -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, был воспринят как доброе предзнаменование.
   Она прибыла в Париж – столицу великого Королевства, в знак восхищения отдавшего ей свое сердце.
   Уже в первый год ее жизни во Франции Господь, благословляя сей брак, одарил ее сыном, что вовсе не было знамением бури, а, напротив, признаком того, что каждый испытает на себе умиротворяющее присутствие Королевы.
   Год спустя, родив дочку, она дает Франции возможность со временем укрепить себя брачными узами.
   Вслед за тем, желая одарить Королевство таким же количеством принцев и принцесс, сколько лилий в его гербе -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, Господь подарил ей трех сыновей и трех дочерей.
   Король выказывает ей свою привязанность, она ему свою.
   Однажды королевская чета направлялась в Сен-Жермен, и при переправе на пароме неловкий кучер опрокинул их в реку, причем карета свалилась с парома той стороной, где сидела Королева: не избежать бы ей верной гибели, если бы не господин де Ла Шатенрэ, который тут же бросился в воду и вытащил ее за волосы. Но и этот случай оказался исключительно счастливым – ведь все убедились, что даже река, чуть было не поглотившая Королеву, не смогла погасить ее горячего чувства к Королю, о судьбе которого она справилась, стоило ей прийти в себя.
   Поскольку главным для нее было нравиться Королю, она приучилась быть терпеливой даже в том, в чем нетерпеливость не только простительна для самых сдержанных женщин, но и вполне пристойна.
   Однако великий Государь многих дарил своим вниманием.
   Иные лукавые либо трусливые людишки доносили ей об опасных последствиях непостоянства супруга; и хотя эти попытки подорвать ее доверие к супругу и увенчались некоторым успехом, все же она продолжала ему верить: за исключением некоторых чрезмерных увлечений Короля, она считала ревность слишком болезненным испытанием, чтобы прислушиваться ко всем наветам.
   Она не раз пыталась уговорить Короля перестать огорчать ее, не вредить своему здоровью, своей репутации – впрочем, последняя была вне подозрений, – наконец, не идти против совести, убеждая, что она бы смирилась с его похождениями, если бы они не были противны Богу. Но все ее самые убедительные доводы были не в состоянии отвратить Государя от страстей, чью серьезность, ослепленный ими, он не осознавал.
   Порой она прибегает и к другим средствам: заявляет, что займется его любовницами, угрожает расправой с ними, утверждая, что никто не осмелится упрекнуть в чрезмерных поступках женщину, преданно любящую своего мужа. Через доверенных лиц она доводит до Короля свои угрозы.
   И эти средства, хотя и более слабые, чем первые, оказываются куда более действенными, чем нравоучения, ибо касаются интересов его любовниц, к которым он прислушивается в большей степени, чем к ней.
   Как-то раз Король велел маркизе де Вернёй -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

покинуть Париж с надежной охраной, узнав от Кончини -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, что Королева заручилась поддержкой надежных людей, желая отомстить маркизе, – впрочем, то была лишь уловка, он был уверен, что в данном случае она хотела припугнуть его, а вовсе не причинить зло.
   По этому поводу случалось немало треволнений, но все они не имели последствий. Подобно тому, как ревность толкала Королеву на всевозможные ухищрения, неумеренная любвеобильность Короля настолько ослабляла его, что, будучи умным и великодушным монархом, он, казалось, терял порой рассудок.
   В остальном брак Их Величеств ничем не омрачался. Следует все же признать, что похождения Короля и ревность Королевы в совокупности с ее силой духа часто порождали ссоры. Герцог Сюлли не раз рассказывал мне, будто не проходило недели, чтобы они не бранились. По его словам, однажды Королева, стоя подле Короля, пришла в такую ярость, что тот, опасаясь с ее стороны худшего, так непочтительно, хотя и непроизвольно, поднял и опустил руку, что позже Королева утверждала, будто он ударил ее, впрочем, это не мешало ей оправдывать его, ведь и сам жест, и предусмотрительность Короля не были излишними.
   От графа Граммона я узнал о том, что однажды Король, взбешенный выходками Королевы, оставил ее в Париже и перебрался в Фонтенбло, ей же велел передать: если она не научится уживаться с ним и не изменит своего поведения, ему придется отправить ее обратно во Флоренцию со всем, что она привезла оттуда, имея в виду супругу маршала д’Анкра -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

и самого маршала.
   От людей, игравших тогда важную роль в управлении государством, я узнал, что недоброжелательность, вспыхивавшая иногда между Их Величествами, дошла до того, что Король неоднократно говорил им о своей готовности просить ее жить отдельно, не в одном с ним доме; и все же, верно, не сердце, а гнев, часто принуждающий говорить то, что ничто в мире не заставит сделать, исторгал такие слова из его уст.
   Как тут не поверить в то, что ревность Королевы подогревалась зловредными советчиками, и не только в этом. Тот же герцог Сюлли, мнением которого Королева в то время весьма дорожила, ведь он считался самым близким к монарху человеком, рассказывал мне, что однажды она послала за ним, чтобы сообщить ему о решении, которое заставил ее принять Кончини, – предупредить Короля о тех придворных, кто доносил ей о нем. Кончини, присутствовавший при ее разговоре с Сюлли, утверждал, что таким способом Королева могла бы дать понять Королю, что ничего не утаивала от него. Сначала герцог ответил ей, как обычно резко и не очень учтиво, что подобное поручение настолько отличается от тех, к которым он привык, что он ничем не может быть ей полезен, но стоило Кончини удалиться, как он изменил тон и сказал, что, будучи ее верным слугой, обязан предупредить ее: она приняла неудачное в данных обстоятельствах решение, способное возбудить у Короля самое большое и обоснованное подозрение, которое жена может вызвать у мужа его положения, тем более что любому здравомыслящему человеку было ясно, что никто не осмелился бы заговорить с Королем на такие темы, не будучи уверен, что тому это приятно: Король мог подумать, что причины, побудившие ее к этому открытию, объяснялись либо опасением, что эти сведения могли дойти до него иным путем, либо ее неприязнью к тем, кого она хотела обвинить, поступая так под влиянием людей более приятных ей либо людей, способных склонить ее к такому решению.
   Эти доводы подействовали на нее, и она решила последовать советам герцога Сюлли, хотя в других случаях находила его малопригодным для роли советчика, к тому же она с юности так дорожила собственными желаниями, что ее тетка, великая герцогиня -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, которой было поручено ее воспитание, частенько жаловалась на ее непреклонность в принятых решениях.
   Расхождения были нередки между Их Величествами; но не успевали отгреметь грозы, как Король, пользуясь хорошей погодой, снова был так предупредителен с ней, что после его смерти я не раз слышал, как Королева расхваливала прожитое с ним время и его доброту по отношению к ней.
   Он никогда не отказывал ей в обоснованных просьбах, если же отказывал, то объяснял, что та или иная ее просьба может привести к нежелательному для нее самой результату.
   Однажды она попросила его пожаловать одному из ее слуг право на занятие некой должности, когда та окажется вакантной; Король отказал ей и объяснил почему: Природный ход вещей приведет к тому, что Вы заступите на мое место, и тогда на собственном опыте узнаете, что тот, кто предоставляет право на занятие какой-либо должности, по мнению получающего это право, ничего не дает, ведь то, что не освободилось, отдать нельзя.
   После взятия под стражу маршала Бирона -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, чьи заслуги и добродетели снискали ему всеобщее сочувствие, она завела о нем речь с Королем, не с какой-то конкретной целью, а скорее чтобы понять его отношение к этому событию, поскольку оно интересовало ее близкого друга – герцога де Сюлли.
   Король ответил ей, что преступления Бирона были доказаны и имели слишком серьезные последствия для Государства, чтобы он мог простить его. Вот если бы он знал, что не умрет раньше маршала, то охотно помиловал бы его, будучи уверенным, что гарантирован от его козней, но он слишком любит ее и своих детей, чтобы оставить им такую занозу, тем более что закон на его стороне. Уж коли маршал осмелился организовать заговор против него, Короля, зная о его отваге и могуществе, то что говорить о его детях, против которых тот действовал бы еще смелее.
   Кроме того, добавил Король, он сознает: прости он маршала, многие оценили бы его милосердие, но в народе распространился бы ложный слух о том, что неприязнь к маршалу оказалась сильнее преступлений того. А между тем в государственных делах следует быть выше лживых сплетен, поскольку милосердие иной раз оборачивается жестокостью, кроме того, для него неприемлемо быть жестоким по отношению к невинному и он заслужил бы Божью кару, поступая так, ведь Господь не благословляет сильных мира сего, прибегающих к подобному насилию.
   Королева, которая по любому поводу ссылалась на авторитет Короля, тотчас признала его правоту, в которой никому не позволено было усомниться, тем более принцессе ее кровей, которая не оставит безнаказанным преступление против Государства.
   В другой раз, когда герцог де Сюлли дал ей знать, что могущественный и своенравный герцог Буйонский будет представлять опасность для ее детей, если ей придется остаться без Короля, она рассказала Его Величеству об этом как раз в тот момент, когда герцог впал в немилость и Его Величество срочно направлялся в Седан, чтобы подавить поднятый им мятеж. С присущей ему находчивостью Король ответил ей, что и впрямь действия и настроения этого человека угрожают спокойствию Франции и потому он без колебаний отправляется покарать его, тем более что герцог уверен, что он не осмелится на это. Его Величество был убежден, что ему удастся лишить герцога возможности вредить ему в дальнейшем.
   С таким намерением Король отправился в путь, но на самом деле планы его были иные. Он сказал Королеве, что мог и не делать этого, ведь герцог Буйонский бессилен оказать ему сопротивление, кроме того, пощади он герцога, всякий понял бы, что он сделал это исключительно по своему милосердию.
   Большая осторожность заставляет иногда заглядывать в будущее. Дабы предупредить зло, осторожность обрекает порой правителей на пассивность из страха поколебать милый их сердцу покой.
   Вскоре после этого Королева принялась настойчиво выпрашивать у Короля должность для герцога де Сюлли, которому выпала честь пользоваться ее доверием; не желая идти у нее на поводу, Король ответил ей, что Сен-Мексан – захудалая крепость королевства, но, пока существует партия гугенотов, даже самые скромные крепости Франции важны, если же когда-нибудь гугеноты потерпят поражение, то даже самые лучшие крепости потеряют всякое значение. Он не хотел дать герцогу это место, поскольку лишь распорядителю финансами не нужно было, пока он оставался на этой должности, предоставлять пенсию. Предложить же герцогу денежное место фактически означало бы заставить его принять его.
   К тому же поместить его среди гугенотов означало помешать герцогу стать католиком, а это привело бы к тому, что он стал бы помогать гугенотам.
   Он же желал, напротив, оторвать герцога, насколько это было в его силах, от этой партии, помочь ему справиться с заблуждением.
   Он признался Королеве, что в самом начале, когда он сам только принял католичество, он сделал это неискренне, лишь для того, чтобы заполучить корону, но после встречи в Фонтенбло -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

кардинала дю Перрона -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

с дю Плесси-Морней -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

он сознательно возненавидел веру гугенотов и их партию, но уже исходя из государственных интересов.
   Не раз потом он говорил Королеве, что гугеноты – враги Государства, что когда-нибудь их партия может причинить зло его сыну, если не принять против них меры.
   Она также должна иметь в виду, что иные, движимые набожностью люди могли своим неумеренным рвением сыграть на руку Испании, если бы отношения между двумя королевствами испортились. Осторожность толкала католических королей всегда оправдывать свои самые неправедные действия интересами веры.
   Ей до́лжно с неизменной осторожностью относиться к хитрости одних и щепетильности других.
   Если Королю случалось испытать огорчение, он изливал ей душу, пусть и не получая в полной мере утешения, которого мог ожидать от ума, сильного сочувствием и деловым опытом; и все же он охотно обращался к Королеве, считая, что она умеет хранить секреты.
   Сознавая свой возраст, он нередко просил ее ознакомиться с делами, поприсутствовать на заседании совета, чтобы вместе вести этот большой корабль; но то ли потому, что тогда ее тщеславие не было велико, то ли потому, что она исходила из принципа: женщине – женское, мужчине – мужское, Королева не оправдывала в этом его ожиданий.
   Он берет ее с собой во все поездки, и, против принятого в королевских семьях обычая, они не спят в разных комнатах и не держатся порознь днем.
   Королева настолько ему по душе, что Король часто повторяет своим доверенным лицам, что если бы она не была его женой, то он постарался бы сделать ее своей любовницей.
   Дважды он отдает ей должное наиболее подобающим образом.
   Однажды – расчувствовавшись, когда они едва не утонули вместе, и еще раз – когда ревность из-за им самим вымышленного повода привела его в ярость; в первом случае он высоко оценил ее искренность – в минуту опасности она вспомнила именно о нем, ее смелость – она не растерялась, ее признательность – она настойчиво просила его за того, кто рисковал жизнью ради их спасения.
   Воспользовавшись этим случаем, чтобы подчеркнуть другие ее достоинства, Король хвалил ее за скрытность, а ведь частенько он сам страдал от этого ее качества, пытаясь, впрочем, безуспешно, узнать имена тех, чьи мнения порой доходили до него.
   Он добавил, посмеиваясь, что Королева была неравнодушна к почестям, была неподражаема в умении тратить деньги, исключительно смела, и если бы не старание сдерживать свои чувства, была бы мстительна: он не раз видел ее до такой степени уязвленной страстью, которую он испытывал к другим женщинам, что становилось ясно: не было ничего, на что бы она не пошла в своей жажде мести.
   Король упрекнул ее в лености или по крайней мере в стремлении уклониться от дела, если только оно не увлекает ее.
   Он ставил ей в вину неласковость, излишнюю подозрительность, а заканчивал перечисление ее недостатков упреком в том, что она доверяет лишь своим ушам и словам, любит послушать сплетни и сама позлословить.
   Как-то, будучи недовольным ею, Король усмотрел в ее храбрости тщеславие, в ее стойкости – упрямство. Он часто говорил своим доверенным людям, что никогда не видел более цельной натуры, которая бы так трудно отказывалась от принятых решений.
   Однажды она высказала Королю свое неудовольствие тем, что он называл ее «госпожа Регентша», на что тот ответил: «Вы правы, желая равенства наших лет, ибо моя кончина будет началом Ваших тягот: Вы плакали, когда я наказывал, возможно, излишне строго, Вашего сына, но придет день, когда Вы заплачете еще горше от зла, которое причинят ему или Вам самой.
   Вам не по нраву, что у меня есть любовницы, но Вам едва ли удастся избежать оскорблений от тех, кто завладеет сыном.
   Могу заверить Вас в одном: зная Ваш характер и предвидя, каким он может быть при Вашей настойчивости и его упрямстве, Вам наверняка с ним не поладить».
   Это было сказано после того, как наследник престола наотрез отказался, как его ни уговаривали, перепрыгнуть через ручей в парке Фонтенбло, что привело Короля на глазах придворных в такое бешенство, что если бы ему не помешали, он схватил бы его и стал макать в воду.
   Десять лет прошло, как принцесса приехала во Францию. Она была довольна, а трудности, с которыми она сталкивалась в это время, были столь незначительны, что кажется, Всевышний попустил их, скорее дабы пробудить ее разум, чем испытать его.
   Настоящие переживания начались для нее в 1610 году, когда Король открыл ей свое намерение подчинить себе Милан, Монферрат, Геную и Неаполь; отдать герцогу Савойскому большую часть миланских и монферратских земель в обмен на графство Ниццы и Савойи; объединить в одно королевство Пьемонт и области Милана, добиться признания герцога Савойского королем Альпийским и после отделения Савойи и Пьемонта возвести крепость на границе этих королевств, оставив за собой доступ в Италию.
   Он хотел заинтересовать всех государей Италии своими завоеваниями, Республику Венецию – некоторым расширением ее территории за счет его владений, великого герцога Флоренции – передачей ему крепостей, которые, по его словам, были отняты у него испанцами, а герцогов Пармы и Модены – увеличив их владения, герцога же Мантуи – щедро вознаградив за Монферрат кремонскими областями.
   Для выполнения этого великого замысла он полагал отправиться во Фландрию, положить конец беспорядкам, вспыхнувшим в Клеве и Жюлье после смерти герцога Клевского, разжечь войну в Германии, но не с тем, чтобы овладеть землями за Рейном, а с тем, чтобы отвлечь своих врагов от своего замысла.
   Затем аппетит его разыгрался: помимо своих итальянских планов, он решился напасть на Фландрию, о которой подумывал время от времени; помышлял он и о том, чтобы сделать Рейн границей Франции, возведя на нем три или четыре крепости. Но на тот момент его целью было послать в Италию маршала Ледигьера -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

с пятнадцатью тысячами пеших воинов и двумя тысячами всадников: они уже были почти полностью сосредоточены в Дофинэ. Маршалу предстояло соединиться с герцогом Савойским, который со своей стороны должен был выставить десять тысяч пехотинцев и тысячу конных, и вместе приступить к осуществлению королевского замысла в Италии. Самому ему в это время предстояло находиться во Фландрии и Жюлье с армией из Шампани, состоящей из двадцати пяти тысяч пеших воинов и трех тысяч конных.
   Жюлье был сам по себе достаточным поводом для его предприятия: покойный герцог Клевский оставил наследницами двух дочерей, старшая из которых была замужем за курфюрстом Бранденбургским, а младшая – за герцогом Нейбургским. Император – это была обычная практика для Австрийского дома, не упускавшего случая под благовидным предлогом расширить свои владения, – тотчас после смерти герцога Жюлье послал туда солдат эрцгерцога Леопольда, который и захватил одноименную крепость, словно отсутствие наследников мужского пола оправдывало появление там всех сановников Империи.
   Поскольку речь шла о том, чтобы защитить слабого от сильного, поддержать дело, правота которого была настолько явной, что не оставляла никаких иллюзий его противникам, я с полным основанием заявляю, что этот повод был достаточно весом, чтобы послужить Королю единственной причиной собрать такие большие силы. Однако, дабы не поступиться ни в чем правдой, помимо вышеупомянутых военных планов, в основе которых лежало законное право Государя вернуть себе свои владения, я не могу умолчать и о том, что любовь сыграла не последнюю роль в этой знаменитой кампании. Король хотел использовать этот повод, чтобы отобрать у эрцгерцога принцессу -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. Как тут не обмолвиться, что страсть, свойственная мужскому полу, может быть опасной для государей, поскольку последствия ее могут быть губительны и для них самих, и для их государств.
   Именно ослепившая его любовь вела Короля в этом великом предприятии. Вполне вероятно, что после того, как он покончил со спором о Жюлье и вырвал из рук иностранцев принцессу Клевскую, эта же любовь остановила его. Тот, кто ведом слепцом, часто сбивается с пути и никогда не идет прямо к цели.
   Королева была застигнута врасплох и вовсе не готова расстаться со своим любезным супругом. Ее пугает не только разлука, но и возможный успех его замысла, и она пытается переубедить Короля, напоминая ему о юном возрасте их сына, о своем недостаточном опыте в делах, о его собственных годах, когда уж можно было бы пользоваться плодами побед, доставшихся ему такой дорогой ценой, но все напрасно. Мало кто из государей, и даже просто среди мужчин, прислушался бы к голосу рассудка, не позволив любви и славе увлечь себя; человеческий разум часто оказывается не в силах противостоять этим двум мощным страстям.
   Король упорствует и поднимает в ружье такое войско, что удивляет этим своих врагов, восхищает друзей, держит в страхе всю Европу и даже Восток, где турецкий султан заключает мир с персами, готовясь обороняться и задержать в случае необходимости продвижение французов.
   Следует упомянуть и о нескольких важных и вполне правдивых фактах, известных очень немногим: я узнал о них от Королевы и президента Жанена, а они услышали из уст самого Короля.
   Этот великий Государь подумывал о проведении значительных перемен в управлении Государством, но не знал, как их осуществить.
   Г-н де Сюлли не совсем устраивал Короля, он хотел отставить его от управления финансами и передать эту должность Арно. Не раз говорил он Королеве о том, что устал от дурного нрава де Сюлли, что, если тот не изменит поведения, ему придется на своей шкуре испытать его справедливый гнев. Недовольство его вызрело, но момент для увольнения де Сюлли еще не пришел. Великие замыслы, которые вынашивал Король, заставляли его думать, что еще не время для подобных изменений, с другой стороны, ему все труднее становилось выносить как возражения герцога де Сюлли, так и подозрение не столько в неискренности, сколько в нечистоплотности, повод к которому тот подавал.
   Если де Сюлли вызывал недовольство Короля, то Де Сийери не во всем его устраивал: обладая связями, опытом, сообразительный и ловкий в дворцовых делах, он, на свое несчастье, был недостаточно решительным и неспособным справиться с поручением, в которое требовалось вложить и частичку души, и изобретательность.
   Король не раз хотел лишить его должности и удалить от двора, но пересиливал свою неприязнь к нему, и она бы уже выплеснулась наружу, если бы не его намерение отправиться воевать: приходилось сдерживаться и оставить канцлера при Королеве – помогать ей управляться с делами во время его отсутствия; что же до президента Жанена, чья честность, последовательность в мыслях и делах были общеизвестны, то его он хотел держать при себе.
   Все эти передряги, поселившаяся в нем страсть, величие его замысла очень занимали мысли Короля, но не могли отвлечь от цели.
   Не ведая, как Господу будет угодно распорядиться им, он решил оставить Королеву регентшей, дабы сохранить корону для своих детей. Он многажды толковал с ней о своих планах; помимо общих и неоднократно напоминаемых им истин, следование которым должно было обеспечить счастливое царствование, Король дал ей несколько особых наставлений по управлению государством.
   Первое касалось смены министров, в чем следовало проявлять выдержку, учитывать при их выборе предыдущие заслуги, а при увольнении убеждаться в справедливости обвинений по их адресу.
   Дело не только в том, говорил он ей, что вновь пришедшие меньше смыслят в делах, зачастую они принимают решения, прямо противоположные решениям своих предшественников, чтобы выставить себя в лучшем свете, в результате чего в Государстве происходят перемены. Хуже всего, что неудачи их предшественников внушают им мысль о непостоянстве монарха. Следует опасаться и их интриг в целях защиты: ее они должны видеть лишь в своем господине.
   Второе: не след попадать под влияние иностранцев -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

и уж ни в коем случае не делиться с ними государственной властью, ибо это отвратит от нее сердца французов, пусть даже среди иностранцев и найдутся люди, способные понять подлинные интересы Франции и готовые предложить свои услуги. Французы никогда не будут доверять им.
   Третье: поддерживать авторитет судов, призванных осуществлять правосудие, но Боже упаси подпускать их близко к государственным делам, давать им предлог для претензий на роль опекунов королей. У него самого было немало споров с судебной властью, в этом он не был удачливее своих предшественников, и потому ей и их сыну нечего рассчитывать на то, что им повезет больше.
   Четвертое: страсть – плохой советчик, следует принимать решение лишь на холодную голову, это он познал на собственном опыте.
   Пятое: быть в хороших отношениях с иезуитами, но препятствовать, насколько это будет в ее силах, росту их могущества, особенно в пограничных областях, делая это незаметно для них. Эти добрые католики полезны для обучения молодежи, но часто, спекулируя своей набожностью, отказываются подчиняться государям, особенно когда затрагиваются интересы Рима. Он уверен, что они всегда готовы способствовать мятежам и освобождать его подданных от данной ему клятвы верности.
   Эти настроения были отголоском того времени, когда он был далек от католической Церкви. Пасторы в меру своих сил открыто убеждают всех в том, что иезуиты – эти добрые служители Бога, которых они ненавидят более других, – враги королей, а их проповеди опасны для королей и их государств.
   Министры ненавидят иезуитов за то, что их орден обязывает своих адептов заниматься литературным трудом, всячески помогая им совершенствоваться в этом, оттого-то иезуиты лучше прочих умеют маскироваться.
   Для хулы этих великих служителей Бога они пускают в ход все средства, лукавят, ссылаясь при этом на королей, утверждают, что иезуиты обучают тому, что светская власть находится в зависимости от воли пап; ставят им в вину учение святого Фомы -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

и всех других богословов, включая и их собственных авторов, учащих, что подданные не обязаны подчиняться государю, если он намерен помешать им исповедовать истинную религию.
   Шестое: ни в чем не поощрять сильных мира сего, если это может нанести урон Королю, подорвать его авторитет, но в делах менее значительных, не влекущих таких последствий, стараться удовлетворить их, дабы отказы в их просьбах не сказались на их преданности, ведь если они убедятся, что им нечего ждать от королевской власти, государство окажется в большой опасности.
   И последнее: рано или поздно ей придется дать бой гугенотам, но не стоит раздражать их по пустякам. Иначе они развяжут войну раньше, чем она будет в состоянии вести ее. Ему самому довелось немало вынести от них, но он нуждался в их поддержке, впрочем, добавлял он, придет день, когда его сын отплатит им за все.
   Когда речь заходила о женитьбе наследника престола, он неизменно утверждал, что самой выгодной партией была бы наследница Лотарингии, если только у герцога не будет других детей, добавляя, что для него было бы бальзамом на сердце, если бы его королевство приросло не только за счет добытого на полях сражений ценой неисчислимых жертв.
   Король часто давал понять, что его вовсе не прельщает брак его старшей дочери с королем Испании -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

; впрочем, впоследствии этот брак состоялся. Он справедливо полагал, что отношения между двумя государствами складывались таким образом, что возвышение одного означало унижение другого, и это делало доброе согласие между ними вовсе не возможным. Родственные связи тут были бессильны, поскольку обе стороны были озабочены лишь собственными выгодами.
   Примером ему обычно служил брак Елизаветы с Филиппом II, приведший единственно к несчастной смерти этой добродетельной принцессы -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

.
   Король добавлял, что если бы и желал для одной из своих дочерей супруга из испанского королевского дома, то предпочел бы младшего отпрыска, провозглашенного герцогом Фландрии, а не наследника короны. Есть основания думать, что, проживи он еще с десяток лет, в его планы входило бы обескровить Испанию войной с Голландией, чтобы та, дабы избавиться от непомерных расходов, связанных с усилиями по сохранению Фландрии, решила бы отдать одного из своих младших наследников за одну из дочерей Французского дома. Тогда он заключил бы выгодный мир с Провинциями и крепил бы его в интересах зятя и дочери, руководствуясь при этом самыми высокими государственными интересами Франции, будучи уверен в том, что отделение Фландрии от испанской монархии было бы величайшим благом для Франции и всего христианского мира.
   За семь месяцев до смерти, в Фонтенбло, желание выдать м-ль де Вернёй за внука герцога Ледигьера заставило его завести на эту тему с герцогом в присутствии г-на де Бюльона разговор, в ходе которого Король помянул большинство вышеизложенных наставлений, а также планы относительно будущего своих детей.
   В частности, он сказал ему, что намерен действовать подобно архитектору, который, берясь за возведение здания, думает прежде всего о надежности его фундамента и желает укрепить его мощными подпорами;
   что стремится таким образом устроить царствование наследника престола, чтобы его власти подчинялась вся мощь остальных его законных и внебрачных детей, служа поддержкой и опорой его величию, и чтобы он выдержал натиск Лотарингского дома, постоянно стремящегося ослабить Государство;
   что, с учетом этого, он предполагает женить своего второго сына, носившего титул герцога Орлеанского, на м-ль де Монпансье, как в силу того, что она богатая наследница, так и для того, чтобы он не заключил внешнего союза, подрывающего спокойствие в Королевстве;
   что он настолько заботится о благе Государства, что сомневается, отдаст ли сыну герцогство Орлеанское на правах собственности; но даже если и сделает это, то лишит его права жаловать бенефиции и должности, так как сын еще не научился пользоваться этим правом, не нанося ущерба королевской власти, и не усвоил того, что власть должна предоставляться тем, кто умеет повиноваться;
   что в его планы не входит наделять властью второго сына. Если бы Бог даровал ему еще несколько лет жизни, он выставил бы его за пределы Франции, в какое-нибудь полезное для нее место, которое не стало бы предметом зависти для его союзников;
   что он всегда думал о своей старшей дочери в связи с Савойей, считая, что королю более выгодно заключать союзы со знатными людьми – пусть не королевского достоинства, однако способными защищать его интересы, – чем с теми, кто претендовал бы на равенство с ним;
   что относительно двух других дочерей у него еще нет планов, которые со временем Господь внушит ему;
   что ему хотелось бы, с соблюдением вышеуказанных условий, выдать одну из них за наследника Фландрии, а другую за наследника английской короны -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, с тем чтобы она смогла послужить там интересам религии.
   Король добавил, что надеется на то, что его внебрачные дети не предадут его сына – будущего Короля, будучи связанными с ним узами крови и долга;
   что он хочет противопоставить их всему Лотарингскому дому, постоянно имевшему перед собой пример короля Сицилии, а также выходцам из княжеских родов – Савойского и Гонзагов, которые пустили корни в этом государстве, да и всем остальным вельможам Королевства, которые могли бы воспротивиться справедливым требованиям Короля;
   что герцог Вандомский -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

имеет неплохие наклонности и его воспитание настолько добротно, что и поведение не может быть плохим; к тому же он женил его на самой богатой наследнице Королевства, доверил управление Бретанью, чтобы он мог с наибольшей пользой служить Королю. Он намерен поставить его впереди герцогов Немурского, Гизского, Неверского, Лонгвильского, чтобы еще крепче привязать его к суверену, чего не сделал бы, усомнившись в его верности. В связи с этим он высказал свое мнение об этих четырех княжеских домах, которые были признаны главными домами в королевстве как его предшественниками, так и им самим.
   Первый из этих княжеских домов свелся лишь к герцогу Немурскому, который, по всей видимости, не оставит потомства. От него не приходилось ждать никаких неприятностей: музыка, карусели, балеты отвлекали его от мыслей, которые могли оказаться вредными для Государства.
   От Мантуанского дома также не стоило ожидать подвохов, поскольку герцог Неверский, возглавлявший его, намерен строить воздушные замки на Востоке, где мечтает разгромить турецкого султана и передать власть в его империи роду Палеологов -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, из которого он, по его словам, происходит по материнской линии, и ничего не замышляет у себя на родине.
   Относительно герцога Лонгвильского Король говорил, что хотя тот и был сыном человека, вера которого казалась сомнительной, а слова и чувства часто расходились, все же он был мелкой фигурой и не мог даже помыслить о крупном заговоре в размерах государства, а его дядя, граф Сен-Поль, обладал разумом столь же глухим, как его слух, – полная глухота делала его почти неспособным услышать что-либо, кроме охотничьих труб и рожков, и заняться чем-нибудь, помимо охоты.
   Больше всего следовало опасаться дома Гизов, как по причине его многочисленности, так и вследствие близости Лотарингии, откуда он происходил. Гизы всегда вынашивали козни против Франции, поддерживая сумасбродные претензии графства Прованс, расхваливая его без всякого на то основания.
   Среди тех, кто во Франции носил имя Лотарингии, самыми значительными фигурами были герцог Гиз и его дядя, герцог Майенский. Первый был скор более на словах, чем на деле, пользовался кое-каким успехом и людям малосведущим казался способным на многое, однако его лень и праздность были таковы, что он думал лишь, как бы потешить себя, ум же его был короток.
   Герцог Майенский, напротив, был человеком умным, опытным и рассудительным, хотя еще недавно в его голове теснились все злые помыслы, которые подданный может иметь против своего Короля и страны, в которой родился. Вряд ли герцог и впредь останется таким: перенесенных им страданий достаточно, чтобы у него не возникало более желания снова испытывать судьбу. Была надежда, что безумства молодости сделают его мудрее.
   Поодиночке эти принцы не представляли собой опасности, чего нельзя было бы сказать, вздумай они объединиться.
   Он не хотел связать себя с ними родственными узами через своих внебрачных детей, предназначая тех скорее дворянам, для которых это было бы большой честью. К чему раздувать и без того непомерное тщеславие этих принцев, которым могло бы взбрести в голову, что его законные дети им обязаны, хотя бедственное состояние их дел было известно. Он не благословил бы брака герцога Вандомского, если бы жена, которую он ему дал, не стала богатой наследницей.
   В разговоре с герцогом Король признал, что шевалье Вандомский добр, приятен и любезен, а потому он желает всеми силами способствовать его продвижению: помимо сана верховного приора Франции, который он уже получил, он мог бы без труда сделать его богатым, значительно увеличив его доходы. К тому же он не прочь назначить его командующим флотом и королевскими галерами, доверить ему управление землями Лиона и Прованса, что позволило бы ему в будущем лучше служить его законному сыну – будущему Королю.
   Он сообщил также о своем намерении связать судьбу сына госпожи де Вернёй с Церковью и сделать из него кардинала: располагая рентой в сто тысяч экю, тот смог бы быть очень полезен Риму, где требовался человек таких качеств, дабы достойно отстаивать там интересы Франции.
   В его планы входило выдать м-ль де Вандом за герцога де Монморанси. Прежде он хотел выдать ее за маркиза де Росни, следуя совету кардинала дю Перрона, который убеждал его в том, что благодаря этому браку тот станет католиком, но Бог распорядился иначе. Когда-то он желал отдать ее герцогу де Лонгвилю: был заключен контракт об этом с его матерью и герцогиней де Бофор, но они так мало значения придавали этому союзу, что он уже не возвращался более к этому замыслу. А вот герцог де Монморанси, которому он ее предназначал, был красавец и душа-человек. К тому же де Монморанси так хотел удостоиться чести породниться с Королем, что отверг богатую наследницу де Шемийи.
   О его дочери де Вернёй речи не было, поскольку знали: она предназначалась старшему сыну де Креки, внуку Короля, которому он хотел передать в управление Дофинэ, желая видеть его главным губернатором провинции, где он был лишь королевским наместником.
   После этой речи он дал знать герцогу, что часто говорил обо всем этом с Королевой, желая, чтобы она была в курсе его намерений. Ему было бы спокойней, если бы она не была так зависима от принцессы Конти -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, чьи ухищрения невероятны; эта принцесса и ее мать отравляли рассудок Королевы, и хотя он и старался предупреждать ее об их уловках, всего предвидеть он все же не мог.
   Он рассказал герцогу, что однажды для того, чтобы открыть глаза Королеве, уговорил ее, когда ее особенно настраивали против маркизы де Вернёй, притвориться, будто она замышляет что-то против маркизы, и сообщить им об этом, чтобы проверить, не предупредят ли они об этом тотчас маркизу, хотя при Королеве они метали громы и молнии против нее. Королева последовала его совету и сообщила им о том, что якобы было намерение похитить ее на паромной переправе в Аржантее. Дамы клюнули на приманку и через герцога де Гиза предупредили маркизу: тот исполнил поручение с таким рвением, что после того, как маркиза пожаловалась Королю, Королева была вынуждена признать ум и изобретательность этих женщин, которых при дворе занимали лишь интриги.
   Из всего вышесказанного следует, что разум и рассудительность Короля имели глубокие корни; но поскольку в дальнейшем события приняли совсем иной оборот, становится ясным, насколько справедливо распространенное мнение: человек предполагает, а Бог располагает. Зачастую своим Провидением Он вызывает действие, обратное человеческим вожделениям.
   Хотя Король был настолько мудрым, что по праву мог бы считаться величайшим королем своего века, однако справедливости ради следует признать, что он был ослеплен отцовскими чувствами, не ведал о недостатках своих детей и был настолько снисходителен по отношению к ним, что зачастую поступал совсем не так, как следовало.
   Так, он расхваливает воспитание герцога Вандомского и его природную доброту, хотя невежество того было всем очевидно, как и его злоречивость, от которой мало кому удавалось спастись.
   Король считает, что высокое положение, которое он ему обеспечил, вкупе с должностью, предназначенной его брату -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, должны были заставить их впоследствии хранить верность его сыну – Королю, однако можно утверждать, что оба приложили немыслимые усилия, чтобы поколебать авторитет его сына; и если бы не его осторожность и удачливость в делах, эти два брата могли нанести непоправимый ущерб королевству.
   Свадьбы, которых Король не хотел, состоялись, те, что он задумывал, расстроились -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

; то, в чем он хотел видеть надежное основание для будущего благоденствия, породило немало смут, а Господь позволил, чтобы его осторожность была сведена на нет, и все это для того, чтобы научить нас, что проку в рассуждениях нет вовсе, а людям свойственно ошибаться, причем скорее в силу неумеренности страстей, чем в силу рассудительности.
   Словом, думается, что мудрый Всевышний замыслил показать, насколько ограничена человеческая мудрость, насколько несовершенно все человеческое, в какой степени лучшие качества лучших из смертных неотделимы от худших.
   Как Король Генрих был наделен высокими качествами, как отец – большими слабостями, как человек, подверженный страстям, – полной слепотой.
   Достаточно бросить взор на последние годы его жизни, чтобы убедиться в том, что на глазах у него была повязка: он ввязался в войну, словно ему было не под шестьдесят, когда на склоне лет и самые сильные задумываются о конце. А жить ему и впрямь оставалось недолго.
   В разгар подготовки к войне он зачастую доказывал, что обязанности коннетабля и полковника ему в тягость, говорил, что и без того партия гугенотов погрузила Королевство в сплошные распри, если же они распространят свою власть, которую захватили в силу попустительства Королей, на всю территорию страны, их вожди будут небезопасны.
   От тех, кто пользовался его доверием, он не скрывал, что, если бы Бог призвал к себе герцога де Монморанси (а он считал, что вскоре это должно произойти по причине его преклонного возраста), он навсегда упразднил бы первую из его должностей, что же касается герцога д’Эпернона, которому было еще далеко до кончины, должность которого его раздражала, а сам он был ему неприятен, то он не собирался дожидаться его смерти, чтобы, использовав любой предлог, предельно ограничить его обязанности и в конце концов свести их на нет.
   Ему хотелось лишить герцога всего того, что тот приобрел за годы, когда был в большой милости у Генриха III, доверившего ему снабжение армии, что было чревато очень опасными последствиями.
   После стольких мудрых и важных советов, которые он давал по разным поводам Королеве, он вознамерился короновать ее и оставить во Франции на время своего отсутствия в роли второй королевы Бланки -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

.
   Никогда еще не собиралось столько знати, как на этой церемонии -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, стольких разодетых принцев крови, стольких украшенных драгоценностями придворных дам и принцесс; многочисленные кардиналы и епископы почтили ее своим присутствием; музыканты очаровывали слушателей своим искусством; ко всеобщему удовольствию, раздавались щедрые подарки из золота и серебра.
   Одновременно с большой помпой готовится церемония явления Королевы народу, назначенная на следующее воскресенье; повсюду видны триумфальные арки, геральдические изображения, трофеи, подмостки, на которых будут даны представления. Повсюду – искусственные фонтаны, струи которых образуют фигуры граций; готовится множество торжественных речей, сердца желают поспорить в красноречии с языками; весь Париж украшен гербами; никто не скупится на расходы, чтобы достойно предстать перед великой принцессой – супругой почитаемого Короля, которого все боятся; она должна будет появиться на триумфальной колеснице.
   Итак, приготовления идут полным ходом, но неожиданно прерываются: цареубийца лишает жизни великого Короля -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, под управлением которого вся Франция жила счастливо.
   Поскольку покойный Король не предвидел близкой смерти, он не дал Королеве полных и исчерпывающих наставлений, как он непременно поступил бы, знай он о том, что случится.
   Изложенное выше собрано воедино из его бесед с Королевой, принцами и сановниками королевства по разным поводам и на разные темы; поэтому читатель не удивится тому, что на эту важную тему еще немало можно добавить, но, как я и пообещал, я не стараюсь писать о том, что было бы возможно, но лишь правду о том, что было.
   Монарх сражен накануне дня, обещавшего ему великие победы, сгорая от нетерпения стать во главе армии; так, одним ударом сорваны его замыслы и прервана его жизнь, и тотчас враги, заранее признавшие себя побежденными, буквально восстают из праха.
   От этой печальной вести даже самых уверенных в себе людей охватила паника, весь Париж попрятался за наглухо закрытыми дверьми, ошеломление заставило людей впасть в немоту, и уж потом воздух огласился стенаниями, самые суровые – и те не смогли сдержать слез, впрочем, как ни описывай траур и боль, не получится передать внутреннего потрясения, охватившего весь народ.
   Шум толпы и удрученные лица министров, явившихся в Лувр, донесли печальную новость до Королевы; гибель того, с кем она составляла одно целое, сразила ее, она разразилась рыданиями, в которых могла скорее задохнуться, чем утопить свою боль, настолько сильную, что ничто не могло ее утишить.
   В этой крайне тяжелой ситуации министры объясняют ей, что, поскольку короли не умирают, ей пристало приглушить на время боль, дабы подумать о своем сыне – Короле, который не может обходиться без ее забот. И добавляют, что причитания не только бесполезны, но и вредны для страданий, нуждающихся в быстродействующих лекарствах.
   Она уступает их увещеваниям и, хотя не в состоянии совладать с собой, собирается с силами, чтобы последовательно защищать интересы сына и повелеть разыскать авторов ужасного преступления.
   В этих условиях каждый считает необходимым явиться в Лувр, дабы засвидетельствовать ей свою верность и готовность служить; однако среди них не видно герцога де Сюлли, который больше других обязан покойному Королю.
   Его настолько напугало известие о смерти господина, что он заперся в Арсенале и довольствовался тем, что послал к Королеве жену, желая понять, какая встреча уготована ему самому, и умолять ее простить подданного, сраженного горестной вестью и почти лишившегося рассудка.
   Герцог знал о том, что многие недовольны им, мало доверял министрам, которых покойный Король призывал на совещания с ним, открыто не доверял Кончини, имевшему слишком большое влияние на Королеву и от которого он натерпелся, когда тот находился в фаворе, – именно это и привело его к подобному промаху.
   Некоторые из его друзей делали все возможное, дабы убедить его выполнить свой долг, превозмочь страхи и опасения; но ведь самые смелые умы зачастую и наименее уверены в себе, поэтому не сразу удалось внушить ему необходимую для этой цели решительность.
   Герцог вспомнил о том, как в недалеком прошлом открыто выступал против Кончини. Дело в том, что Кончини не желал снимать шпоры, входя во дворец, и писцы, возмущенные этим и науськиваемые исподтишка некоторыми людьми, считавшими, что пользуются поддержкой Короля, собирались в городе, делая вид, что ищут Кончини, чтобы объясниться по поводу якобы нанесенного им оскорбления. Всплывавшие в его памяти сцены, а также память о том, что во время ссор между доном Жоаном, дядей Королевы, и тем же Кончини он принимал, во всяком случае – на словах и следуя примеру и привычкам покойного Короля, сторону первого против второго, приводили его в такое смятение, что он все никак не мог собраться с духом.
   Вечером Сен-Жеран, который многим был ему обязан и у которого было немало друзей, уговорил его оставить Арсенал и отправиться в Лувр.
   Дойдя до Трагуарского креста [5 - Трагуарский крест – место публичных экзекуций до 1636 г.], он получил некое предупреждение, и чувство опасности снова овладело им, да так, что он вернулся со свитой в пятьдесят – шестьдесят всадников в Бастилию, комендантом которой был, и попросил г-на де Сен-Жерана представить Королеве его извинения и заверить ее в своей преданности и готовности служить.
   Пока герцог де Сюлли пребывал в растерянности, канцлер, г-н де Вильруа и президент Жанен размышляли в Лувре о том, что необходимо предпринять в этой сложной обстановке.
   Немного укрепив дух Королевы, они удалились в библиотеку, где находились также государственные секретари и г-н де Бюльон, которому покойный Король давал множество поручений.
   Они подготовили свои предложения относительно того, что необходимо сделать, дабы обеспечить безопасность Государства в новой и совершенно неожиданной для всех ситуации.
   Все сошлись в том, что регентство Королевы – самое верное средство спасения будущего Короля и Королевства, как и в том, что после смерти великого Короля необходимо продолжить то, что он начал.
   Не было среди этих господ никого, кто бы хоть в какой-то степени не ведал о намерении покойного государя оставить Королеву регентшей на время своего отсутствия.
   Он не забыл объявить ее регентшей на тот случай, если бы Всевышнему захотелось призвать его к себе во время похода.
   Поступить именно так требовала обычная практика, да и здравый смысл, ведь Король был уверен: его воля должна исполняться и после его смерти. Он слишком хорошо знал разницу между связью, которую природа устанавливает между матерью и ее малолетними детьми, и связью, существующей между несовершеннолетним королем и принцами – его наследниками, считающими, что они заинтересованы в его гибели, как мать в его жизни.
   Словом, Король так часто именовал Королеву «госпожа Регентша», столько раз публично заверял ее в том, что начало ее правления было бы началом ее несчастий, что нельзя было не знать, кого именно предназначал он для управления Королевством после своего ухода, в том случае если Господь призвал бы его раньше, чем наследник стал бы достаточно взрослым, чтобы заступить на его место -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. Речь шла лишь о том, чтобы исполнить волю великого государя перед народом, делая заявление в пользу Королевы, причем каждому было ясно, что ее супруг собирался его сделать прежде, чем отправиться в поход.
   Все согласились, что это был лучший выход. Г-да де Вильруа и Жанен утверждали, что не следует медлить, Вильруа вызвался составить публичное заявление и скрепить его печатью; но канцлер с его сердцем из воска так и не подписал его. Он знал так же хорошо, как и другие, что следовало предпринять, но не был способен на это. Он откровенно поделился своими опасениями с теми, кому доверял, объяснив, что не мог отделаться от мысли, что, скрепи он его своей восковой печатью, граф Суассонский выступил бы против него. В таких обстоятельствах следовало бы поставить на карту свою жизнь ради спасения Государства, но Всевышний не каждому оказывает такую милость. То, что предстояло делать, основывалось на справедливости и истине, и никакая опасность не должна была отвлечь от столь доброго намерения; тот, у кого сердце и рассудок были в ладу, хорошо знал, что опасаться нечего.
   Но престарелый канцлер предпочел скорее подвергнуть государство опасности, чем отказаться от того, что могло обеспечить его собственную безопасность; слишком заботясь о своих интересах, он пренебрег интересами Короля и народа.
   Парламент избрал другой путь -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

: интересы страны заставили его сделать почти невозможное, чтобы обеспечить регентство Королеве, хотя прежде парламенты не вмешивались в подобные дела.
   Среди всех этих волнений и трудностей, характерных для первых дней после столь крутого поворота событий, Королева подобно утопающему, хватающемуся за соломинку, тайком послала распоряжение первому президенту д’Арлэ, человеку умному, храброму и обожавшему ее, собрать придворных и сделать все возможное для обеспечения регентства.
   Едва получив послание Королевы, измученный подагрой старик покинул постель и велел доставить его к августинцам, где тогда заседал парламент, так как Большой зал дворца готовили к торжеству по случаю вступления в права Королевы.
   Палаты были собраны лишь тогда, когда туда прибыл герцог д’Эпернон, подтвердивший, что Король всегда желал сделать Королеву регентшей.
   Самые мудрые из собравшихся представляли себе смуты, которые могли случиться, если бы в королевской власти хоть на миг образовалась пауза и появилось опасение, что Бог, отняв у нас покойного Короля, лишил нас порядка, необходимого для существования государства.
   Было единогласно решено, что в этой обстановке опасно сидеть сложа руки и лучше сделать больше, чем ничего. Кроме того, кто бы посмел упрекнуть парламент в том, что воля Короля выполнена, ведь все, кто имел честь быть приближенными к нему, знали о ней?
   Основываясь на подобных соображениях, парламентарии весьма разумно превысили пределы своей власти скорее для того, чтобы показать пример в признании регентства Королевы, чем свое право заставить королевство признать его в силу принятого ими в тот же вечер постановления.
   На следующий день, 15 мая, Королева явилась в это высокое собрание вместе со своим сыном – Королем, который, восседая в королевском кресле, решением принцев, герцогов, пэров и высших коронных чинов Королевства, следуя намерениям покойного Короля – своего отца, доверил воспитание своей персоны и управление своим Государством Королеве-матери, а также одобрил ордонанс, данный парламентом по этому поводу днем ранее.
   Королева не столько говорила, сколько плакала; ее воздыхания и слезы свидетельствовали о непоправимой утрате, а немногие вырывавшиеся у нее слова – о страстной любви к сыну и государству. Из дворца она прошла в кафедральный собор, чтобы передать в руки Бога и Пресвятой Богородицы сокровище, которое когда-то получила, и просить их о защите.
   Граф Суассонский, перед смертью Короля удалившийся в одно из своих поместий, не пожелав мириться с тем, что жена герцога Вандомского, незаконнорожденного сына Короля, явилась на церемонию коронования, словно была одной из принцесс крови, в платье, усеянном цветами лилий – что самому Королю, впрочем, очень нравилось, – тронулся в обратный путь, как только получил печальное известие.
   И все же он не поспел за подданными, объявившими Королеву регентшей: о том, что это уже свершилось, он узнал в Сен-Клу. Это и удивило, и раздосадовало его. На следующий день он был в Париже.
   Сперва он метал громы и молнии, сетовал на то, что столь важное решение приведено в исполнение в его отсутствие, что подобная поспешность лишила его возможности дать на это согласие в соответствии с данным Королеве давным-давно обещанием.
   Суть его негодования сводилась к тому, что регентство вообще вещь бесполезная, что не дело парламента вмешиваться в управление государством, а уж тем более в назначение регентов, что может быть осуществлено лишь в соответствии с завещанием Короля, либо прижизненным его заявлением, либо признанием этого факта Генеральными Штатами. Если же парламент и претендует на подобные прерогативы, это возможно лишь после решения должным образом созванного совета принцев крови, герцогов, пэров и прочих вельмож Королевства, а этого не произошло.
   Продолжая в том же духе, он заявил, что со времен установления французской монархии не найдется ни одного примера, подобного этому, что власть парламента ограничивается судопроизводством и не распространяется на управление государством, что обычно матери довольствуются воспитанием подрастающих монархов, предоставляя право управления страной принцам крови.
   Министры самым мягким образом, который только был возможен, возражали на его претензии: мол, и они, и Королева признавали за человеком столь высокородным право предъявлять счет и возмущаться и желали возместить причиненный ему ущерб.
   По мере возможности они снимали с себя вину, перекладывая ее на парламент, который на самом деле поддерживали, и утверждали, что тот сделал заявление о назначении Королевы регентшей по собственной воле, не посоветовавшись ни с кем.
   Одновременно они оправдывали парламент, приводя следующие доводы: тот не вправе был превышать свою власть, к этому его подвигла одна лишь забота о предупреждении бед, которые могли случиться в безвременье. К тому же, видя, что Господин Принц находится за пределами страны, а Господин Граф удалился от дворца недовольный и остался лишь принц Конти, который что есть, что нет – все едино по причине его глухоты и слабоумия, о чем знают все, парламент просто не мог поступить иначе: дожидайся он возвращения принцев, государство уподобилось бы кораблю, долгое время пребывающему в море без руля. Еще они добавляли, что благополучие государства превыше всего, а оно только выиграло от этой поспешности, ведь стоило собрать всех принцев крови вместе, и спорам не было бы конца.
   К тому же парламент не столько объявил своей властью о назначении Королевы регентшей, сколько выразил волю покойного Короля, состоявшую в том, что власть должна перейти к его супруге – и не только на время его отлучек, но и на тот случай, если Богу будет угодно призвать его к себе, и что поступок парламента, рассматриваемый под этим углом зрения, – в порядке вещей и не выходит за рамки принятого в подобных обстоятельствах. Кроме того, парламент всегда регистрировал заявления о регентстве, делавшиеся королями, покидавшими Королевство на время или навсегда.
   Да и сами короли, коль скоро корона сваливалась на них в малолетстве, объявляли себя совершеннолетними лишь в присутствии парламента.
   Наконец, юный Король, окруженный матерью и другими высокопоставленными родственниками, на следующий после несчастья день заявил, сидя в парламенте, о желании, следуя завету своего отца, видеть бразды правления в руках матери, а тут уж ничего не скажешь.
   И все же, ничуть не подтрунивая над недовольством и сетованиями Графа, Королева дала понять, что если до тех пор не вмешивалась в дела, то не потому, что была на это не способна, и что теперь она берется за руль огромного корабля и поведет его до тех пор, пока ее сын не сможет добавить к титулу, данному ему от рождения, еще и титул кормчего. Принимая во внимание, что сила Государя не только в его армии, но и в советчиках, и дабы следовать во всем, что возможно, по стопам почившего супруга, она окружает себя теми, кто был избран им, и оставляет их при особе сына.
   Вся Франция молилась за того, кого потеряла; в Лувре служили молебен за молебном, Королева прилежно присутствовала на всех и почти девять ночей кряду лишена была возможности отдохнуть.
   Занялась она и розыском пособников того, кто, убив Короля, лишил ее радости всей ее жизни. Несчастного убийцу нарочно спасли от ярости толпы, с тем чтобы, вырвав его сердце, обнажить источник мерзкого преступления.
   Президент Жанен и г-н де Буассиз, самые близкие к Королю люди из совета, которых он всегда призывал к себе в самых важных государственных делах, сами допрашивали это чудовище.
   Некоторое время спустя он был передан Парижскому парламенту, где было проведено тщательное дознание.
   Однако из него не могли вытянуть ничего, кроме того, что Король терпел в государстве две религии и хотел воевать с Папой -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, и потому он считал, что совершает богоугодное дело, убивая того, но с тех пор он осознал, насколько велик его проступок.
   Его допрашивали на разный лад: подавали надежду, угрожали, говорили, что Король не умер, чтобы вырвать у него истинную причину, пытали, – трудно представить себе более серьезное дознание.
   Поскольку речь шла о переходе в мир иной и о бессмертии души, из Сорбонны вызвали двух богословов – Ле Клерка и Гамаша, непревзойденных эрудитов отменной честности, – и они объяснили убийце, чем особенно ужасно содеянное им: убив Короля, он нанес смертельную рану всей Франции, погубил самого себя в глазах Всемогущего, от которого ему теперь нечего ожидать милости, если только его сердце не теснимо раскаянием и он не сознается, кто были его сообщники.
   Они подробно обрисовали ему, что его ждет: запертые врата рая, ад с уготованными ему пытками. Они убедили его сразу в двух противоположных вещах: в том, что он получит отпущение грехов, если он как следует раскается и назовет сообщников, и в том, что его ждет вечное проклятие, если он скроет хоть малейшее обстоятельство происшедшего и не поступит так, как они приказывают ему от имени Всевышнего.
   Под пытками он высокомерно заявил: если он скрывает что-то, что хотят от него узнать, тогда он рад тому, что будет лишен прощения и навечно пребудет виновным в отвратительном покушении, в котором раскаивается. Он объявил себя единственным автором содеянного, признал, что это намерение было внушено ему лукавым, что однажды некий черный человек пришел к нему и убедил его, что он должен это сделать.
   Сказал, что это мучило его, пока он не исполнил задуманного, что после несчетное число раз раскаялся, и разрешил, чтобы его исповедь была оглашена, дабы всем стала известна правда.
   Словом, его ответы и поведение привели к тому, что высокий суд, изучивший его жизнь с целью вынесения смертного приговора его телу, и два почтенных богослова, взявшиеся за него ради спасения его души, пришли к убеждению, что он один виноват, а его пособниками были его безумие и дьявол.
   На мой взгляд, было что-то неподвластное объяснению, сверхъестественное в смерти этого великого суверена: некоторые обстоятельства, которые нельзя оставить без внимания, свидетельствуют о том. Жалкое состояние, в котором пребывал убийца – его мать и отец пробивались подаянием, а он сам зарабатывал, давая уроки чтения и письма маленьким детям в Ангулеме, – должно быть принято во внимание, как и низость его ума, подверженного меланхолии и кормившегося лишь химерами и фантастическими видениями. От этого несчастье, постигшее нас, становилось еще больше. Можно ли было помыслить, чтобы столь гнусный тип распорядился жизнью великого человека, имеющего на границах своего государства мощную армию и оказавшегося беззащитным перед презреннейшим из своих подданных в самой его сердцевине!
   До тех пор Бог берег его как зеницу ока. И было отчего.
   В 1584 году для покушения на него из Нидерландов прибыл капитан Мишо.
   То же и Ружмон в 1589 году.
   В 1593 году на него покушался Барьер.
   В 1594 году Жан Шатель ранил его ударом ножа.
   В 1597 году Давен из Фламандии и лакей из Лотарингии по этой причине были казнены. Были и другие покушения, но все неудачные: Бог не попустил к тому. И вот, после стольких опасных случаев, счастливо избегнутых им, в расцвете сил, на пике славы, когда, кажется, он вне досягаемости смертных, Бог вдруг по какой-то непонятной причине возьми да и покинь его, позволя жалкому червю без роду без племени, умалишенному, предать его смерти.
   За пятьдесят шесть лет до этого прискорбного события, в такой же день, 14 мая 1554 года, король Генрих II, попав в донельзя запруженную улицу де ла Ферронри – так что не было никакой возможности следовать далее, – издал ордонанс снести все лавки, что располагались у кладбища СентИнносан, дабы путь для королевского кортежа всегда был свободен, но злой гений все одно распорядился иначе.
   Камерариус -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, известный немецкий математик, за несколько лет до смерти короля издал книгу, в которой среди иных предсказаний было и такое: насильственная смерть короля через покушение одного из подданных.
   За пять лет до цареубийства жители Монтаржи послали Королю записку, найденную их священником под аналоем во время мессы: в ней был указан год, месяц и день, а также улица, где должно произойти убийство.
   В 1609 году в Мадриде было опубликовано предсказание на 1610 год для различных частей света, и в частности для Барселоны и Валенсии. На пятой странице сего труда, составленного Жеромом Оллером, астрологом и богословом, посвященного Королю Филиппу III -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, изданного в Валенсии с позволения королевских чиновников и докторов богословия, читаем:

   Dichos daños, empeçaran los primeros de henero el presente anno 1610, y durara toda la quarta hyernal y parte del verano señal la muerte d’un principe o rey el qual nacio en el anno 1553, a 14 decembre a t. hora 52 minutes de media noche: qui rex, anno 19 aetatis suae fuit detentus sub custodia, deinde relictus fuit: tiene este rey 24 grados de libra por ascendente y viene en quadrado preciso del grado y signo donde se hizo eclipse que le causara muerte o enfermedad de grande consideracion [6 - Эти беды начнутся в первых числах января сего 1610 года и продлятся всю зимнюю четверть года и часть весны, коя чревата смертью князя или короля, рожденного в 1553 году, 14 декабря в час 52 минуты ночи: этот король в 19 лет попал в плен, откуда спасся: 24 градуса в асценденте, определенный квадрат градуса указывают на затмение, которое означает смерть или серьезное увечье этого высокородного человека (исп.).].

   За пять или шесть месяцев до смерти Короля г-ну де Вильруа прислали из Германии предуведомление о том, что его Господину грозит смертельная опасность в день 14 мая. В этот день он и был убит.
   12 мая золотых дел мастеру и камердинеру Королевы Роже пришло из Фландрии письмо, в котором оплакивалась смерть Короля, последовавшая лишь два дня спустя.
   Подобные послания пришли из Кёльна, других мест Германии, а также из Брюсселя, Антверпена и Малена.
   За несколько дней до 14 мая в Кёльне уже обсуждалось, что Король был заколот ударом кинжала; испанцы в Брюсселе передавали это друг другу по секрету; в Майстрихте один из них убеждал прочих, что если это еще не случилось, то неминуемо случится.
   В первый день мая Король, наблюдая, как сажают майское деревце, и видя, что оно трижды упало, сказал, обращаясь к маршалу Бассомпьеру и другим придворным: «Немецкий король усмотрел бы в этом дурной знак, а его подданные уже считали бы его нежильцом, я же не тешу себя подобными суевериями».
   Также за несколько дней до рокового дня Ла Бросс, врач графа Суассонского, знакомый к тому же с математикой и астрологией, обратился к Королю с просьбой окружить себя охраной и предлагал ему назвать час дня, представляющий для него опасность, а также приметы того, кто посягнет на его особу. Король, сочтя, что тот говорит это, рассчитывая на вознаграждение, с пренебрежением отказался.
   За месяц до смерти он несколько раз – семь или восемь – назвал Королеву госпожой Регентшей.
   Примерно в то же время Королева, возлежа возле Короля, очнулась от сна в слезах. Король спросил, что с ней, она долго отказывалась говорить, но потом все же созналась: ей приснилось, что он убит. Он посмеялся над ее сном, сказав, что в снах правды нет.
   За пять или шесть дней до коронования Королевы она, будучи еще принцессой, отправилась в церковь Сен-Дени посмотреть, как идет подготовка к церемонии, и, войдя туда, была охвачена такой невыразимой тоской, что не смогла сдержать слез, хотя для них не было ни малейшего повода.
   В день коронования Генрих IV взял дофина на руки и, показав его всем присутствующим, заявил: «Господа, вот ваш Король!» – хотя можно с уверенностью сказать, что не было на свете другого монарха, которому бы больше, чем ему, претила мысль о конце своего правления. Во время церемонии камень, закрывающий вход в королевскую усыпальницу, без каких-либо видимых причин раскололся.
   Герцог Вандомский в день безвременной кончины Короля с утра просил его быть в этот день особенно осторожным, поскольку Ла Бросс указал на это число, но Король не внял совету, посмеялся над ним и заявил, что Ла Бросс – старый, выживший из ума дурак.
   В свой последний день, собираясь отправиться в Арсенал, он трижды попрощался в Лувре с Королевой, в беспокойстве выходя и вновь возвращаясь в ее покои, пока она не попыталась удержать его: «Вы не можете ехать, останьтесь, умоляю, отложите до завтра встречу с де Сюлли». На что он ответил, что не заснет, если не переговорит с тем и не сбросит с себя груз различных забот.
   Около четырех дня 14 мая один городской голова, де Питивье, играя в короткий мяч, вдруг ни с того ни с сего остановился, задумался, а затем изрек, обращаясь к тем, с кем играл: «Короля только что убили».
   Поскольку позже захотели выяснить, откуда он мог это знать, его взяли под стражу и доставили в Париж, а некоторое время спустя он был найден задушенным и повешенным в темнице.
   Монашенка из ордена бенедиктинцев, аббатства Святого Павла возле Бовэ, сорока двух лет от роду, сестра г-на Виллар-Удана, довольно известной личности тех времен – он принимал участие во всех военных кампаниях Короля, – в обеденный час не вышла к столу. За ней послали, как это принято в монастырях, сестру, та застала ее в слезах, а на вопрос, почему она осталась в келье, ответила, что, если б та могла, как и она, провидеть зло, которое должно свершиться, у нее бы тоже отпала охота есть и что она не может прийти в себя от видения смерти Короля, представшего ее очам. Видя, что она упорствует, и нисколько не сомневаясь, что такие мысли порождены унынием, сестра ушла ни с чем и доложила обо всем настоятельнице. Та распорядилась, чтобы бедняжку не трогали, подумав, что надо бы дать ей слабительное, и, не веря услышанному, сочла это за выдумку.
   Когда пришел час вечери, монахиня вновь не вышла из кельи, настоятельница направила к ней двух сестер, которые вновь застали ее в слезах. Она твердо заявила им, что видела, как Короля закололи кинжалом, что и подтвердилось вскоре.
   В тот же день другая монахиня из ордена капуцинок, разрыдавшись, спросила у сестер, не слышали ли они погребального звона по покойному Королю. Тотчас после того звон колоколов достиг их ушей в неурочный час, они опрометью бросились в церковь и увидели, что колокола звонят сами без чьего-либо участия.
   Юная пастушка четырнадцати-пятнадцати лет по имени Симона из деревни Патэ, что между Орлеаном и Шатоденом, дочь мясника, в тот же день, пригнав стадо домой, спросила отца, что такое Король. Отец ответил ей, что это тот, кто поставлен управлять всеми французами. Тогда она воскликнула: «Боже мой! Я слышала голос, который сказал мне, что его убили».
   С тех пор девица преисполнилась такой набожности, что обрезала волосы, не желая привлекать мужских взоров, и пошла в монастырь, хотя отец просватал ее одному богачу. Со временем она стала настоятельницей монастыря Сестер Милосердия в Париже.
   Предрассудки – удел язычников, христиане не должны им поддаваться. Я при́вожу здесь все эти случаи прови́дения не для того, чтобы доказать, что в них нужно верить. Однако, поскольку они сбылись, надо признать, что на свете существует много необъяснимого: нам видны лишь последствия и неведомы причины. Истинно, что, если конец и скрыт от нас, мы знаем: Бог, держащий в руках сердце королей, не оставляет безнаказанной их смерть. Исполняющий Его волю имеет некое право и на Его славу; но злоупотребляющий Его доверием не избежит Его суда.
   Убийце Короля было назначено парламентом самое суровое из наказаний, хотя для свершенного им вообще трудно подыскать подходящую кару.
   Всем стоит призадуматься над тем, сколько появилось предвестников смерти – я заверяю всех в их истинности, поскольку имел честь самолично участвовать в их разборе, – и какой страшный конец оборвал течение столь славной жизни.
   Очевидно, что история заставляет нас понять: появление на свет и смерть великих людей часто отмечены из ряда вон выходящими предзнаменованиями – кажется, Бог желает подать ими известие миру о своей милости к ним уже в момент их рождения – ведь они призваны многое свершить для людей – либо предупредить, что прекращает распространять на них свою милость, если они более не нуждаются в ней.
   Эта тема достойна целого исследования, я бы мог еще многое сказать по этому поводу, если бы рассказ мой позволил мне отклониться от повествования не только мимоходом. Но разумнее ограничить себя, добавив лишь следующее: тому, кто получает самые великие милости от Бога, часто выпадает и самое великое наказание, если он злоупотребляет этими милостями.
   Многие считают, что малое значение, которое Король придавал покаянию, наложенному на него, когда он получил отпущение грехов при переходе из еретической веры в католичество, – одна из причин его гибели.
   Иные думают, что его снисходительное отношение к дуэлям, против которых он издавал вердикты и законы, в гораздо большей степени послужило его смерти.
   А кто-то рассуждает так, что он мог навлечь на себя гнев Всевышнего и тем, что, будучи в состоянии отстоять интересы своих союзников в справедливой войне, имея законный предлог взяться за оружие, он брался за него лишь для того, чтобы удовлетворить свое честолюбие на виду у всего честно́го народа.
   Еще кто-то считает причиной его гибели то, что он не положил предела ереси в королевстве.
   Я же охотно выскажу свое мнение: не удовольствоваться свершением зла, которое усугублено обстоятельствами худшими, чем само зло, предаваться распутству, сопровождая его святотатством, рвать узы браков, чтобы под сенью самых святых таинств потакать своей необузданной похоти, и вводить в привычку нарушение святых таинств, с презрением относиться к тому, что составляет зерно нашей религии, – суть преступления, караемые Вседержителем скорее, чем мелкие, достойные снисхождения грехи.
   Но не нам проникать законы бесконечной мудрости Божией, неисповедимые и для самых провидящих, и потому, смиренно склонившись пред их величием и признавая, что лучшие умы мира тут бессильны, продолжим рассказ. Мир был избавлен 17 мая от убийцы: ему отрезали руку, терзали калеными щипцами в различных частях города, лили на него раскаленный свинец, затем его четвертовали, сожгли, а пепел развеяли.
   В те времена поветрие замышлять убийство Короля так распространилось, что кое-кто, охваченный яростью, подобной той, что двигала и Равайаком, собирался покуситься на жизнь его сына. Нашелся даже двенадцатилетний ребенок, заявивший, что у него достанет храбрости расправиться с юным принцем. Его приговорили к смерти, но природа смилостивилась и сама прибрала к рукам это исчадие ада, не дожидаясь приведения в исполнение приговора.
   Королева еще пребывала в горе, которого ждала от нее вся Франция, но уже подтвердила Нантский эдикт: это произошло 22 мая и было сделано для успокоения гугенотов и удержания их в рамках обязанностей, оговоренных в эдикте.
   Кроме того, испуг, в котором пребывали все провинции после сообщения о смерти Короля, побудил кое-кого, убежденного, что его смерть равнозначна гибели Государства, овладеть крепостями. 27 мая Королева издала обращение, в котором содержался приказ вернуть крепости в прежнее их состояние под страхом быть обвиненным в оскорблении Ее Королевского Величества и заранее прощались те, кто исполнит ее волю.
   Не сыскалось никого, кто ослушался бы.
   В то же время парламент, желая предупредить распространение губительных помыслов, охвативших разум Равайака, своим постановлением от 27 мая предписал факультету теологии вновь поставить на обсуждение декрет, вышедший из его стен 13 декабря 1413 года -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, в котором преподаватели числом сто сорок один вынесли приговор безумию и дерзости тех, кто осмелился выдвинуть тезис о дозволенности подданным покушаться на жизнь правителя без вынесения на то судебного определения.
   Два года спустя, в 1415 году, Констанцский Собор -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

подтвердил этот декрет и заявил, что прежнее положение было ошибочным по отношению к вере и нравам, открывало путь к распре, предательству и святотатству и что поддерживать его означало впадать в ересь.
   Согласно предписанию парламента, факультет собрался 4 июня, возобновил обсуждение и подтвердил свой прежний декрет, добавив к нему, что отныне преподаватели и студенты будут давать клятву излагать содержание декрета своим ученикам и распространять это знание в народе. Следствием этого декрета было то, что 8 июня парламент осудил книгу «De Rege et Regis institutione» [7 - «О короле и его статусе» (лат.).] испанского автора Мариана -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, приговорил ее к публичному сожжению и под страхом суровых наказаний запретил печатать и продавать во Франции, поскольку в ней содержались идеи, совершенно противоположные вышеуказанному декрету, и прославлялось убийство короля Генриха III.
   Враги отцов-иезуитов добавляли, что учение Мариана присуще всему их сообществу, но отец Коттон -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

сделал разъяснение по этому поводу для Королевы и совета, заверив их, что, напротив, в 1606 году они уже осудили подобную точку зрения на одной из провинциальных конгрегаций, что их глава ордена Аквавива -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

приказал уничтожить все экземпляры этой книги как весьма вредной, что они признают истинным учение, обоснованное в декрете и на XV сессии Констанцского Собора, и везде и всюду поддерживают заявление, сделанное в Сорбонне в 1413 году, как и заявление от 4 июля сего года, считая последние непреложными для всех христиан.
   Этот наскок на иезуитов, способный поколебать и самые твердые умы, не лишил их смелости, и они продолжали открывать коллежи и устраивать публичные лекции в Париже.
   Они не осмеливались открыто заявить о своем намерении преподавать теологию, но в 1609 году получили жалованные грамоты от Короля, в которых содержалось разрешение делать это в открытых ими учебных заведениях.
   Казалось, это никак не затрагивало Университет, в котором лояльно относились к любому преподаванию гуманитарных наук и философии. И все же Университет выступил против, основываясь на убеждении, что отцы-иезуиты преследуют иную цель и стремятся к большему, чем просто преподавание неких дисциплин, и тогда они отказались от своего намерения.
   Теперь, когда не стало Короля, когда его смерть все поставила под вопрос, они не столько преодолели волну негодования, поднявшуюся против них, сколько продолжали добиваться своего и прежде всего разрешения преподавать в их коллеже в Клермоне. 26 августа они вновь получили жалованные грамоты.
   Университет выступил резко против, но, несмотря на то что иезуиты завоевали различными способами на свою сторону многих университетских, в этом году им все же пришлось приспустить паруса, чтобы переждать бурю, вновь поднявшуюся против них, на сей раз из-за книги кардинала Беллармина -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, отклика на книгу Барклэ «De Potestate Papae» [8 - «О папской власти» (лат.).].
   Парламент счел эту книгу содержащей положения, противоречащие независимости, присущей королевской власти, от какой-либо другой силы, кроме Господа Бога -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, и потому постановлением от 26 ноября запретил под страхом обвинения в оскорблении Его Королевского Величества получать, печатать либо выставлять на продажу сей труд. Папский нунций был очень недоволен таким решением, и тогда Король из почтения, с которым его предки относились к папскому престолу, велел отсрочить выполнение постановления.
   А 3 октября испанский Король своим эдиктом запретил печатать, продавать и иметь в своем государстве одиннадцатый том «Анналов» Барониуса -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, поскольку они содержали, по его мнению, положения, противоречащие его власти и его правам на Сицилию. Его воля была неукоснительно исполнена, невзирая на протесты нунция.
   Христианский мир имел случай убедиться в различии, существующем между подлинными чувствами, которые французы питают к религии, и внешней показной религиозностью испанцев; но многие сочли, и не без оснований, что наше легкомыслие заставляет нас уступать другим в тех вопросах, где требуется твердость.
   Однако я не хочу, чтобы рассказ о книге Мариана увел меня в сторону от событий, которые иезуиты пережили в этом году, к тому же пора вернуться ко двору, где мы оставили Королеву перед лицом вернувшегося графа Суассонского.
   Истощив все запасы доводов, чтобы заставить его вести себя подобающим образом, не надеясь уж подействовать на его ум, но хоть завладеть его волей, де Бюльон как-то отправился навестить графа после того, как тот вновь обрушил на Королеву упреки. Де Бюльону удалось смягчить его настрой и искусно перевести разговор в иное русло, после чего граф сказал ему: «Если для меня будет сделано нечто значительное, я мог бы закрыть глаза на происходящее».
   Де Бюльон поинтересовался, что бы могло его удовлетворить. Граф попросил 50 000 экю пенсиона, губернаторство в Нормандии – в то время место пустовало в связи с кончиной герцога де Монпансье, случившейся еще до убийства Короля, – назначение его преемником губернатора Дофинэ, должность ректора Университета для своего сына, которому тогда было четыре или пять лет, и, помимо этого, чтобы за него заплатили 200 000 экю, которые он задолжал герцогу Савойскому за герцогство Монтафья в Пьемонте, принадлежащее его жене. Эти просьбы были непомерными, но канцлеру, как и г-дам де Вильруа и Жанену, да и Королеве, они показались ничтожными: стоило Бюльону передать их Ее Величеству, как она послала за графом, чтобы самолично засвидетельствовать ему свое согласие.
   После этого граф некоторое время поддерживал Королеву.
   Министры поспешили заручиться его согласием по поводу договора о двойном браке между Французским и Испанским королевскими домами.
   В то же время графу взбрело в голову помешать Господину Принцу, бывшему в Милане, вернуться ко двору. У Королевы и министров также было подобное желание, но оно было трудноосуществимо, тем более что он намеревался вернуться: время не позволяло приказывать ему.
   Граф де Фуэнтес, губернатор Милана, пообещал все устроить.
   Начал он с того, что стал настраивать Принца претендовать на власть, обещая помощь своего Господина. Но Принц отвечал, что скорее умрет, чем станет претендовать на трон, что у него нет иного намерения, как быть возле Короля, которому по праву принадлежит корона, и служить ему; тогда граф де Фуэнтес стал отговаривать его возвращаться и честно признался, что не может отпустить его без разрешения Испании, которого нужно во что бы то ни стало дождаться.
   Когда разрешение было получено, Господин Принц выехал из Милана во Фландрию, где находилась в то время его супруга. Причем он отправил ко двору одного дворянина, присланного к нему до того Королевой, дабы засвидетельствовать ему свое расположение и выразить уверенность, что он займет рядом с ней и ее сыном достойное место.
   Он не успел еще добраться до Брюсселя, как ему вновь были сделаны те же предложения, что и в Милане, но он не желал ничего слышать, чем весьма разочаровал испанцев, страстно желавших втянуть его в интригу, так что даже их посол в Риме уже добивался аудиенции у Его Святейшества, чтобы подкрепить намерения Принца, которые ему пытались навязать.
   До приезда Господина Принца Королева занималась упорядочением органов управления Государством. Чтобы втайне вершить важные дела, ей было вполне достаточно узкого круга самых близких людей, составлявших тайный совет, однако и большой совет был необходим, ведь все сановники желали туда войти и всех их нужно было приласкать, не исключая никого, кто мог бы помочь или навредить.
   Министры, дабы никого не раздражать, по очереди с глазу на глаз беседовали с Королевой и поучали ее, что до́лж но довести до сведения тех, кто допущен в королевский совет.
   Иные, то ли по незнанию, то ли желая польстить ей, предложили ей делать все отправления – письма, депеши, грамоты, эдикты, заявления – от своего имени, а также выбить ее изображение на монетах, чеканившихся в годы ее правления.
   Вопрос этот был поднят на заседании совета: министры доложили Королеве о том, что, согласно установлению, в каком бы возрасте король ни вступал на престол, пусть еще лежа в люльке, управление государством должно вестись от его имени. Королева приняла решение следовать той форме, которая сохранилась со времен Екатерины Медичи -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

: отсылать все грамоты и свидетельства от имени Короля, но с припиской: с согласия Королевы-матери. Для депеш как за пределы государства, так и внутри его предусматривалась подпись государственного секретаря и приписка: от имени Королевы, также за его подписью.
   В это время герцог д’Эпернон, посчитав, что несовершеннолетие Короля – удобный момент, чтобы вытащить из ноги занозу, весьма беспокоившую его, решил убрать из цитадели Меца г-на д’Аркьена, назначенного покойным Королем: д’Аркьен мешал ему стать полновластным хозяином города.
   Он добился от Королевы, вероятно, застав ее врасплох, приказа на имя д’Аркьена передать цитадель в его руки.
   Д’Аркьен тут же исполнил приказ Королевы, но она спохватилась и попеняла ему: мол, не стоит так скоро следовать полученным приказам.
   Тот расстроился от того, что хотел сделать как лучше, а вышло плохо, однако Королева была ему столь признательна за его слепое повиновение, что вручила ему губернаторство Кале, осиротевшее в связи с кончиной г-на де Вика, не пережившего смерти своего любимого Государя.
   Надобно сказать, этот г-н де Вик был весьма низкого происхождения, но обладал качествами столь высокого свойства, что поднялся над своей средой и прославился.
   Долгое время он был капитаном гвардейского полка и столько раз отличился в бою, что Король в день сражения при Иври пожелал повысить его в звании, и он сполна оправдал надежды Его Величества. Стоило ему овладеть крепостью Сен-Дени, открытой со всех сторон и близкой к столице, как король назначил его тамошним губернатором, да и кому другому мог вверить он столь важный рубеж, как не этому отважному и великодушному вояке? Незащищенность крепости давала сторонникам Лиги повод думать, что она может стать легкой добычей, и они совершили вылазку уже на вторую ночь после назначения туда де Вика. Шевалье д’Омаль вошел в крепость со своим отрядом под покровом ночи. При первых звуках тревоги де Вик в одной рубашке вскочил в седло и с дюжиной солдат устремился на врага, да так лихо, что тот немало удивился; тут подоспело подкрепление, и незваных гостей выпроводили из города, при этом шевалье д’Омаль был убит.
   Слава де Вика была такова, что больше атак на СенДени не предпринималось; Король призвал его и отдал под его начало Бастилию. Захватив Амьен, он вновь поручил его своему любимцу, то же и Кале, как только испанцы возвратили его согласно Вервенскому договору. Де Вик правил Кале столь безукоризненно, в войсках царил такой порядок, что лучшие дома Королевства посылали к нему своих отпрысков, не желая для них лучшей военной подготовки.
   После его смерти де Валансэ, женившись на дочери жены де Вика, прибрал цитадель к рукам и послал Королеве депешу с заверением, что не хуже своего свекра станет бдить за ней.
   Подобный способ испрашивать позволения на губернаторское место был сочтен весьма недостойным, и Королева повелела ему не только освободить это место, но и отказалась назначить его послом в Англию, как предполагалось ранее.
   Герцог д’Эпернон, освободившись в Меце от д’Аркьена и назначив на его место Бонуврие, своего ставленника, добился того, что цитадель охранял не слуга Короля, а его собственный. Ставки его при дворе весьма повысились.
   Тогда казалось, что регентство прочно, насколько это вообще возможно: Парижский парламент, а вслед за ним и парламенты провинций были в этом заинтересованы; все города и общины принесли клятву верности юному Королю и добровольно подчинились Королеве-матери, как и полагалось согласно последней воле Короля; все главные губернаторы и просто губернаторы поступили так же; вельможи – по разным соображениям – свидетельствовали, что у них нет иных устремлений, кроме спокойствия в королевстве и службы Королю под началом Королевы. Дом Гизов особенно выказывал свою приверженность королевской власти, герцог д’Эпернон, вошедший в большой почет, смотрел Королеве в рот. Министры сплотились. Кончини и его супруга, к которым Королева благоволила, заверяли, что будут мудры и станут руководствоваться лишь интересами короны. Граф Суассонский получил желаемое и на время умолк. Намеревались таким же способом удовлетворить и запросы принца Конде, который был на пути к столице: знание его склада ума давало надежду, что с ним удастся договориться, главным образом потому, что по приезде ему предстояло убедиться, что все уже бесповоротно и вряд ли возможно что-либо изменить. Надеялись с помощью подтверждения уже выпущенных эдиктов задобрить и гугенотов, и герцогов Буйонского, Роанского и де Ледигьера – главных вождей партии гугенотов.
   Однако дальнейший ход событий показал истинную картину непостоянства французов, даже тех, кто должен был бы проявить наибольшее благоразумие и сдержанность, а также оборотную сторону так называемой верности знати, которая, как правило, ненарушима ими лишь при соблюдении собственных интересов и которая словно флюгер поворачивается туда, откуда им светит выгода. Все, кто был с юным Королем и его матерью, покинули их один за другим ради собственных страстей или интересов.
   Принцы крови сперва будут разобщены, затем объединятся и так и не выполнят то, что им предписывал долг. Дом Гизов восстановит свое единство и отделится от двора, беспрестанно обманывая возложенные на него надежды. Парламенты будут потакать смутам. Министры будут смотреть в разные стороны, примкнут к различным партиям и своими руками сотворят свою погибель.
   Маршал д’Анкр, казалось бы, навеки связанный с той, что донельзя возвеличила его – иностранец не может претендовать во Франции на более высокое положение, – будет настолько ослеплен, что станет действовать против воли Королевы в интересах партии, которую сочтет способной поддержать его. Во многом повредят Королеве различные капризы его супруги. Пока казна не оскудела и удовлетворяет необузданные аппетиты, совет и двор еще будут что-то делать, покой французов не будет в открытую нарушаться, но когда сундуки опустеют, раздор охватит провинции и Франция будет раздираема, да так, что тень королевской власти, которая может находиться лишь в одном месте, станет появляться в различных уголках королевства – там, где взявшиеся за оружие выступят против королевской власти, на словах убеждая всех в обратном.
   Такого количества перемен на театре военных действий прежде не бывало: война и мир будут приходить на смену друг другу, лихорадя страну. И все же можно утверждать, что никогда еще юные годы Короля не были столь безмятежными и счастливыми.
   Чтобы лучше понять обрисованные мною изменения, нужно отдать себе отчет, что регентство Марии Медичи познало за время своего существования четыре различных этапа.
   Первый: какое-то время сохранялось величие, оставшееся от правления Генриха Великого, и Королеве служили те же самые министры, не выступавшие открыто друг против друга. Этот период длился до тех пор, пока не впал в немилость и не отошел от дел герцог де Сюлли.
   Второй: еще сохранялась некая видимость силы при уже заметном ослаблении власти. Союз канцлера, президента Жанена и Вильруа при чрезмерной расточительности президента Жанена – человека неплохого, но не способного сопротивляться неоправданно завышенным запросам – привел к тому, что вельможи, удерживаемые непомерным вознаграждением, некоторое время вели себя послушно, но лишь до тех пор, пока не оскудела казна. Этот период окончился со смертью жены г-на де Пюизьё, дочери Вильруа.
   Третий: полный беспорядок и смятение при дворе, причина которых кроется в открытом противостоянии министров, в разрыве союза между канцлером и Вильруа, коего не случилось бы, будь канцлер и его брат менее неосторожны и тщеславны и не захоти они понравиться маршалу д’Анкру и потакать его необузданным страстям, многим из которых они прежде противостояли и могли бы продолжать это делать, когда бы раздоры между ними не ослабили их. Верх одержали придворные, Вильруа пал, канцлер на время уцелел, подпав под влияние тех, кто прежде противился примирению с его сторонниками. После свадьбы Короля, по возвращении из путешествия, предпринятого с этой целью, после того, как одни вознеслись, а другие были ниспровергнуты, каждый из них был разжалован и удален, и повинно в том не столько всесилие маршала д’Анкра и его супруги, сколько их собственное недобросовестное поведение.
   Четвертый: правление маршала и его жены, частенько своим могуществом ниспровергавших добрые советы, получаемые Королем.
   Это время было отмечено множеством событий, которые, если в них получше вглядеться, были не такими страшными, как казались, и которые были полезны государству в той же степени, в какой представлялись излишне тяжкими тем, кто пострадал в них, понеся заслуженное наказание.
   Самым насущным из всех дел государственной важности, вставшим перед Королевой в самом начале регентства, было продолжение политики ее почившего супруга в отношении покровительства штатов Жюлье и Клевского. Смерть герцога Клевского, не оставившего наследников, случившаяся до смерти Генриха Великого, и последовавший вслед за ней спор за наследование его владениями, привели партии, претендующие на них, к тому, что они взялись за оружие. Католические государи Германии благоволили к одним, протестантские государи – к другим; вмешались Испания и Голландия, Англия поддержала исповедующих ее религию и захватила несколько городов. Появилось опасение, что передышке конец и христианский мир вот-вот вновь будет объят огнем. Одни советовали Королеве сменить в отношении этих штатов политику: мол, со смертью ее супруга намерение это стало неосуществимым. При этом дело представляли так: негоже дразнить Испанию до восшествия на престол сына Генриха Великого, лучше дружить с ней и скрепить дружбу узами двойного брака, что упрочит позиции будущего Короля. Другие, напротив, были того мнения, что, если не следовать политике покойного Короля, наши союзники заподозрят нас в том, что мы хотим бросить их, что опасно выказывать свою слабость в самом начале регентства, что испанцы могут осмелеть и напасть на Францию и что подлинный путь к двойному брачному союзу лежит только через сохранение репутации Франции как мощной державы.
   К тому же, если мы хотим выбить из-под ног Испании основание для зависти к нашей армии, лучше распустить войско в Дофинэ, которое для них в большей степени как заноза в глазу, чем войско в Шампани. Поскольку войско в Дофинэ возглавляет маршал Ледигьер, гугенот, Король получит дополнительное преимущество, обезопасив себя от внутреннего врага.
   Королева последовала второму совету, однако ей пришлось нелегко при выборе командующего армией. Маршал Буйонский был не прочь стать им, но его религиозная принадлежность и беспокойный нрав помешали его назначению на пост главнокомандующего армиями Короля, которым надлежало присоединиться к армии Генеральных Штатов и армии немецких протестантов. Был назначен маршал де Ла Шатр.
   Так Королева приступила к исполнению воли усопшего Короля: чтобы подкрепить доводы, она послала мощную армию.
   Император, Испания и Фландрия сделали вид, что хотят помешать прохождению войск, но, зная, что королевская армия намерена захватить то, в чем нет оснований ей отказать, они сменили гнев на милость и пропустили французские войска, а те сделали все, что было в их силах, дабы оставить за французской короной славный титул арбитра христианского мира, добытого для нее Генрихом Великим. В остальном Королева получила немало похвал за то, что заботилась о сохранении и поддержании католической религии во всех уголках Европы, где та была и прежде.
   В этой связи герцог Буйонский не скрывал своего огорчения тем, что ему предпочли маршала де Ла Шатра. Подозревая, что этому способствовали граф Суассонский, кардинал де Жуайёз и герцог д’Эпернон, тесно связанные друг с другом, герцог с нетерпением дожидался прибытия Принца, намереваясь создать некую партию при дворе, которая включала бы дом Гизов, герцога де Сюлли и некоторых других вельмож.
   Королева ради увековечивания памяти усопшего Короля решила перенести его тело в Сен-Дени, чтобы там воздать ему последние почести. К тому же она сочла, что и его предшественники на троне должны находиться в той же усыпальнице, и послала за телами Генриха III и его матери – королевы Екатерины Медичи, приказав доставить их в СенДени.
   В этом месте повествования мне хотелось бы напомнить об одном предсказании, сделанном покойному Королю, ведь именно оно помешало ему предать земле своего предшественника. Как только он пришел к власти, ему сказали, что сразу после предания земле тела Генриха III его собственное окажется в ней же, а потому он решил, что отсрочка захоронения его предшественника на троне продлит его собственную жизнь, не догадываясь, что страх и предрассудки, помешавшие ему отдать последний долг тому, кто оставил ему корону, способны лишь подтвердить истинность предсказанного. Предсказание сбылось: как только король Генрих III был предан земле, покойный Генрих IV был похоронен вслед за ним в первый день июля при строгом соблюдении церемонии, подобающей похоронам персоны его ранга.
   Понадобилось бы слишком много времени, чтобы пересказать все похвалы, которых удостоился этот великий Король в ходе прощальных церемоний по всей Франции и во многих странах христианского мира. Его оплакивали, о его кончине скорбели все добрые люди, даже враги, для которых его смерть стала лишним поводом оценить его добродетели и задним числом опасаться его могущества. У него была благородная осанка, он был смел и отважен, силен и крепок, удачлив в своих начинаниях, добродушен, мягок и приятен в беседе, быстр и резок в репликах, милосерден к врагам.
   Когда были отданы последние почести этому великому монарху, Королева серьезно задумалась о том, как позаботиться о своем сыне – Короле и о государстве. Она ослабила налоговое бремя, 22 июля повелела остановить деятельность четырнадцати специальных судов, оказавшихся бесполезными, распустила пятьдесят восемь судов, получивших поддержку парламента, на четверть уменьшила цену на соль. Велела продолжать строительные работы, предпринятые покойным супругом, начала обустройство Венсенского замка, чтобы обеспечить Королю покой и безопасность в окрестностях Парижа, по совету кардинала дю Перрона приказала приступить к сооружению королевских коллежей.
   В это время Господин Принц выезжает из Брюсселя и направляется ко двору. Королева срочно отправляет к нему г-на де Баро, тот встречает его на границе и заверяет от имени Их Величеств, что его примут со всеми положенными ему почестями.
   Лотарингский дом, герцоги Буйонский и де Сюлли, желавшие объединиться с ним, едут ему навстречу до Санлиса, граф Суассонский и его союзники собирают в это же время своих друзей. Опасаясь, как бы такие сборища не вызвали беспорядков, Королева следует совету вооружить народ. 15 июля Принц вступает в Париж в сопровождении более полутора тысяч дворян; это беспокоит Королеву: Господин Принц, располагая благодаря герцогу де Сюлли пушками, Бастилией и деньгами покойного Короля, да к тому же если парламент и народ утратят верность, смог бы предпринять действия, таящие большую опасность для ее сына. Впрочем, их недоверие было взаимным. По прибытии он получил несколько предупреждений о том, что Королева, подстрекаемая графом Суассонским, замыслила схватить его и герцога Буйонского, а потому, несмотря на щедрый стол, приготовленный для него Их Величествами, он провел три тревожные ночи, готовясь покинуть Париж при первых же признаках заговора против него. Как только он уверился в беспочвенности своих опасений, он, как и Господин Граф, изложил свои требования.
   Если бы он осмелился, то смог бы оспаривать регентство, но любезный прием заставил его отказаться от этого; ему назначили пенсион в 200 000 ливров, подарили дворец Гонди в парижском пригороде Сен-Жермен, купленный за 200 000 франков, графство Клермон и много чего еще.
   Следуя совету своих министров, Королева широко и щедро одаривала всех принцев крови и знать; она не скупилась, дабы завоевать их симпатии и обеспечить мир своему народу.
   Многие сочли, что разумнее было бы проявить сдержанность, что страх гораздо надежнее любви, да к тому же благодеяния забываются скорее, чем наказания. Впрочем, совет держать в некоторых случаях, сходных с регентством, слишком неуемные умы при помощи золотых цепей также не плох, правда, при этом можно и потерять достигнутое. Самая надежная рента для королей – их щедрость, покоящаяся на любви подданных, поощрения приносят свои плоды в нужное время и в нужном месте. Они вытекают из монарших рук, словно из артерий тела, которые наполняются, расширяясь.
   Господин Принц и граф Суассонский неизменно враждовали. Нельзя сказать, чтобы их вражда не была на руку Королеве и министрам; напротив, она была выгодна маршалу Буйонскому, который благодаря своему опыту интригана и свойственной ему хитрости терпеть не мог покоя в государстве. Благодеяния, полученные им от Королевы, скорее обнаружили, чем утолили аппетит, разжигаемый в нем несовершеннолетием Короля. Он воспользовался маршалом де Кёвром, которому весьма доверял граф Суассонский, чтобы создать столь желаемый им союз; ему нетрудно было заручиться его поддержкой, ведь он поклялся ему в верности Королю, в ненависти к смутам и войнам внутри страны.
   Помимо этого, маршал убедил его в том, что распри между Принцем и Графом, а также их сторонниками были выгодны лишь министрам, еще более укрепляя верность тех Королю, а также в том, что при дворе необходим противовес, способный удержать их в рамках долга, что в противном случае они окажут добрые или худые услуги Королеве, станут продвигать своих, оттирать порядочных людей.
   Господин Граф уже вызвал к себе отвращение Королевы, что, впрочем, не мешало ему подружиться с Господином Принцем, что, по словам маршала, было настолько полезно и необходимо для Государства, что он вовсе не боялся того, что Королева могла узнать об этом, и даже, напротив, желал, чтобы она в конце концов с этим согласилась.
   Маркиз де Кёвр едва успел сообщить обо всем этом Графу, как тот тут же предупредил Королеву и весьма деликатно предложил ей рассчитывать на него, она же дала понять, что ей приятно его предложение.
   Кардинал Жуайёз и самые умудренные люди с обеих сторон сочли, что следует добиться от Королевы более четкого согласия и что следует разговаривать с ней об этом в присутствии министров: те не посмеют возражать, опасаясь навлечь гнев принцев крови и остальной знати.
   Так и было сделано. Министры одобрили примирение на публике и настолько преувеличили его последствия перед Королевой, Кончини и его супругой, что не забыли упомянуть ни о чем, что могло помешать ему.
   С этой целью г-на де Гиза убедили в необходимости выдать м-ль де Монпансье замуж, Господину Принцу сообщили о множестве надуманных ожиданий, которые заставили на некоторое время отложить этот брак, не ставя на нем окончательно крест, в чем мы убедимся в конце года.
   Тем временем в Париж прибыли послы, которых бо́льшая часть королей христианского мира направила к Королю, дабы выразить ему соболезнования в связи с кончиной его отца и поздравить со вступлением на трон. Короля Испании представлял герцог Ферия. Как мы уже упоминали, граф де Фуэнтес и министры Фландрии просили Господина Принца стать возмутителем спокойствия государства. А герцог Ферия пообещал содействовать всеми силами, имеющимися в распоряжении его Короля, в борьбе с теми, кто желал помешать регентству Королевы.
   Он также поднял вопрос о двойном браке, договор о котором был тогда же заключен между Францией и Испанией; по секретному соглашению, заключенному им с государственными министрами, его господин – король Испании, отказывался поддерживать бунтовщиков соседнего с ним королевства, мы же не должны были вмешиваться в дела Германии, осложненные соперничеством между императором Рудольфом и восставшим против него родным братом Матиасом -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, отнявшим у императора часть его наследных провинций и других земель.
   Это восстание Матиаса против престарелого брата, корону которого он, казалось, вскорости должен был унаследовать, показывает, что честолюбие не имеет границ, что нет ничего уважаемого и святого, на что бы оно не было готово посягнуть ради своих целей.
   Матиас оправдывает политику Испании, которая держит братьев-королей в таком состоянии, что у них не возникает никакого желания вредить Королю: они знают, что лишены возможности править.
   Герцог Савойский, зная об идее двойного бракосочетания, поручил своим посланникам решительно воспротивиться этому. Он представил дело таким образом, будто покойный Король говорил, что в интересах его сына свекры должны быть ниже его, а не равны. Но на его протесты не обратили внимания, а посланнику наказали утешить его хотя бы словами, раз не могли удовлетворить его желания.
   В это время Королева решила короновать своего сына в Реймсе, куда они и отправились. Герцог де Гиз остался в Париже из-за иерархического спора с герцогом Неверским, который, находясь под его командой, собрался явиться в Реймс раньше его.
   Коронация состоялась 17 октября, а 18 октября Короля наградили орденом Святого Духа. Кардинал де Жуайёз и Господин Принц также должны были получить эту награду, но кардинал вежливо отказался под предлогом того, что из состояния дел вытекало, что Господин Принц более важная персона, чем он сам, а посему он не желал быть арбитром в споре между ними по вопросу о первенстве, считая, что это могло сослужить плохую службу либо Королю – и разочаровало бы Господина Принца, если бы он оказался в проигрыше, – либо Церкви, если бы кардинал де Жуайёз лишился того, в чем кардиналы всегда были впереди суверенов, за исключением королей -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

.
   Герцог Буйонский, намереваясь создать союз между принцами крови и знатью Королевства, поддерживающей их интересы, не отказался от своих замыслов и вернулся к ним во время пребывания Короля в Реймсе, тайком от Королевы и министров, которым эти замыслы пришлись бы не по душе. Когда Король выехал из Реймса в Париж, куда он прибыл 30 октября, герцог Буйонский, чтобы усилить этот союз, отправился в Седан – вместе с принцами крови и герцогами Лонгвильским, Неверским, маркизом де Кёвром и некоторыми другими персонами, – где скрепил союз двойным узлом, чтобы сделать его нерушимым.
   Затем, чтобы достичь своих целей и положить конец покою, он уговорил гугенотов потребовать созыва Генеральной ассамблеи; это не составляло большого труда: он призывал их воспользоваться малолетством Короля и потрясением, которое испытало государство, потеряв его отца. Они согласились на это тем более охотно, что заканчивалось время, в которое, согласно эдикту от 1598 года, они могли созвать ее -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

.
   Королева, рассудив, что они не упустят случая предъявить чрезвычайные и необоснованные требования, которые в силу их неисполнимости могут накалить обстановку до крайности, попыталась выиграть время и отсрочить созыв ассамблеи; но их требования были столь настойчивыми, что оказалось невозможным помешать им собраться. Ассамблея была назначена на следующий год в городе Сомюр.
   Ссора, случившаяся во время поездки в Реймс между маркизом д’Анкром и г-ном де Бельгардом, обершталмейстером Франции, по поводу их старшинства, позволила герцогу д’Эпернону проявить свою неизменную враждебность по отношению к маркизу, а тот, узнав об этом, решил помириться с Господином Графом, чтобы помешать ему использовать своего союзника – герцога д’Эпернона – против него.
   Господин Граф сообщил ему, что у него есть все основания быть недовольным предполагаемым браком м-ль де Монпансье с герцогом де Гизом, решение о котором было недавно принято им самостоятельно: министры дали ему понять, что не имели к этому никакого отношения. Он добавил, что не может быть ему другом, пока он не исправит эту ошибку, убедив Королеву согласиться на брак м-ль де Монпансье с принцем д’Эгийонским, его сыном. По его мнению, г-жа де Гиз, завладев наследством м-ль де Монпансье, вполне может передать его своим детям от второго брака. Он считал также, что стоит опасаться того, что у нее появится желание выдать замуж эту наследницу – принцессу крови – за кого-нибудь из младших детей дома Гизов; и в итоге у него не было желания договариваться с ним о чем бы то ни было без ведома Королевы и министров.
   Тем временем в присутствии Королевы вышел весьма острый спор между герцогом де Сюлли и Вильруа по поводу трех сотен швейцарцев, которых последний запросил для охраны Лиона, приобретенного незадолго до этого его сыном Аленкуром под свое управление у герцога Вандомского и уступившего королевское наместничество в Сен-Шамоне. Герцог де Сюлли позволил себе высказаться в столь резком тоне, что смертельно обидел Вильруа.
   Здесь следует заметить, что во время коронации, на которой герцог де Сюлли не присутствовал по причине своих религиозных убеждений, удалившись в свои поместья, Вильруа, стремящийся навести порядок в делах, посчитал, что все уже свыклись с выходками герцога де Сюлли, и был готов использовать все свои возможности, чтобы убедить Королеву в том, что в ее интересах сохранить за герцогом его должность и предоставить ему на время несовершеннолетия Короля полномочия, которых он не мог иметь при покойном Короле.
   Буйон получил приказ встретиться с герцогом де Сюлли в Париже после его возвращения и убедить его в расположении и доверии Королевы не меньших, чем покойного Короля.
   Он принял предложение Королевы настолько учтиво, насколько могла ему позволить его грубая натура. И все же он не был удовлетворен, ведь он претендовал на руководство финансами, однако в этом ему было отказано, поскольку и во времена покойного Короля эта должность не была ему пожалована. Этот отказ заставил его относиться с большим недоверием к канцлеру и Вильруа, а Кончини он считал своим врагом.
   Он продолжал исполнять свою должность в течение почти двух или трех недель, истекших с коронации, после чего спор по поводу швейцарцев из Лиона, о котором я уже упомянул, вспыхнул с новой силой в связи с желанием Вильруа оплачивать их содержание из местных доходов. Эта история разозлила герцога де Сюлли, считавшего, что неоправданно взваливать на корону такие расходы, когда привычные к этому горожане могут и сами нести охрану Лиона, и он напал на канцлера, который покровительствовал Вильруа, обвинив их обоих в желании подорвать дела Короля. Поскольку это оскорбление касалось всех министров, они сговорились уничтожить этого упрямца.
   Аленкур, имевший свой интерес в этом деле, обратился к маркизу де Кёвру, зная его неприязнь к герцогу де Сюлли, заполучившему пост командующего артиллерией еще при покойном Короле, хотя право преемственности на нее было у маркиза, и предложил ему добиться удаления герцога от двора, намекнув, что все министры охотно посодействовали бы этому, если бы Господин Граф пожелал, чтобы эта должность досталась маркизу д’Анкру.
   Стоило маркизу де Кёвру получить это предложение, как он тут же обратился к Господину Графу, убеждая его, что этот случай поможет ему убедить министров согласиться со свадьбой своего сына и м-ль де Монпансье; он тотчас же решил побеседовать с маркизом д’Анкром, пообещавшим ему сопровождать министров на этой встрече.
   Затем речь зашла о том, как успокоить министров по поводу замужества, желаемого Господином Графом. Маркиз де Кёвр, изворотливый и авторитетный в делах двора, посодействовал этому: то ли министры сами этого захотели, то ли малый возраст жениха и невесты привел их к заключению, что у них будет еще немало возможностей помешать исполнению этого замысла.
   Таким образом, Господин Граф и маркиз д’Анкр стали союзниками, а в деле, касающемся герцога де Сюлли, к ним присоединились и министры. Однако удаление герцога де Сюлли было отложено в связи со следующими событиями.
   Граф Суассонский, будучи губернатором Нормандии, был обязан выехать туда, чтобы возглавить заседания Провинциальных Штатов, а в его отсутствие герцог де Сюлли накануне Рождества вновь затеял очередную ссору в совете с Вильруа все по тому же поводу и дошел при этом до такой брани, что Вильруа был вынужден удалиться в Конфлан до возвращения Господина Графа. Историю впадения в немилость герцога де Сюлли мы закончим чуть позже.
   Однако не могу не упомянуть о том, что еще до истечения этого года в Испании состоялся самый дерзкий и варварский совет из всех известных в истории предшествующих веков, что дало Франции повод подтвердить свое человеколюбие и свою набожность.
   Испания была заполнена мавританцами, называемыми так потому, что они происходили от мавров, которые когда-то завоевали Испанию и семь веков подряд управляли ею.
   Преследования со стороны короля, презрение, с которым к ним относились христиане, привели к тому, что большинство из них тайно сохранили веру своих предков, направленную против Бога, поскольку они чрезвычайно ненавидели людей.
   С ними обращались как с рабами, и они стремились найти способ вернуть себе свободу; подозрение в том, что все к тому и идет, привело к их поголовному разоружению, особенно в королевствах Гранады и Валенсии, где почти весь народ был заражен этим ядом; им не разрешалось носить даже кинжалы, если они не были затуплены.
   Испанский совет, посчитав, что покойный Король затевал большой поход против них, опасался также, что потомки мавров воспользуются случаем, чтобы разжечь войну в сердце их государства. Дабы предупредить эту опасность, вполне реальную, король-католик в начале этого года повелел всем этим людям покинуть Испанию с их семьями, дав на это всего месяц, в течение которого им было разрешено продать скарб и увезти с собой его стоимость, но не в деньгах, а в товарах страны, не запрещенных к вывозу; жилища же их были конфискованы в пользу короля.
   Те, кто жил рядом с морем, погрузились на корабли и отправились в земли варваров – кстати говоря, все иностранные корабли в портах были арестованы; остальные направились к границе Франции.
   Невозможно представить себе жалость, которую внушал этот несчастный люд, лишенный всего своего имущества, изгнанный из страны, ставшей ему родиной; те из них, кто исповедовал христианство, а таких было немало, были достойны еще большего сострадания, поскольку, как и другие, они были изгнаны в страны варваров, где над ними нависла опасность насильственного обращения в иную веру.
   Женщины с грудными младенцами, с четками в руках рыдали и рвали на себе волосы под грузом обрушившихся на них бед, призывали на помощь Иисуса Христа и Деву Марию, с которыми их заставляли расстаться.
   Герцог де Медина, командующий флотом андалузского побережья, высказал свое мнение совету Испании по поводу этого плачевного исхода, но получил новый приказ – не считаться ни с возрастом, ни с полом, ни с положением, так как государственный интерес заставлял добрых страдать за злых. Герцогу пришлось повиноваться, но он открыто заявил, что легко приказывать то, что невозможно исполнить без крайнего сострадания, когда видишь собственными глазами подобные муки.
   Число изгнанных превысило восемьсот тысяч; по своему размаху это изгнание не уступало исходу евреев из Египта. Правда, между ними было два различия: первое – израильтяне вынудили египтян отпустить их, мавританцев же принудили покинуть страну; и второе – израильтяне ушли из чужой страны, чтобы обрести землю обетованную, а мавританцы покинули родину, чтобы очутиться в неведомых землях, в которых им предстояло стать иностранцами и, возможно, отказаться от своей веры.
   Король Генрих Великий, предупрежденный о том, что некоторые из этих несчастных направляются в его королевство, заслужившее повсюду репутацию убежища для страждущих, опубликовал в феврале ордонанс, обязывающий должностных людей и чиновников объяснять людям на границе, что пожелавшим жить в католической вере и подтвердившим это в присутствии епископа Байонского впоследствии будет разрешено проживать в его государстве, по эту сторону рек Гаронна и Дордонь, где их примут после совершения акта веры перед епископом той епархии, в которой они пожелали бы остаться на жительство.
   Остальным, избравшим магометанство, предоставят корабли, чтобы они могли добраться в земли варваров.
   Смерть этого великого Короля опередила исполнение его воли, но Королева тщательно выполнила ее.
   Нашлись чиновники, злоупотребившие властью при выполнении этого богоугодного дела и совершившие множество преступлений и даже несколько убийств несчастных, пожелавших отправиться в земли варваров; но их так наказали, что это отбило охоту у других творить подобное.
   В этом же году скончался курфюрст Пфальцграфский, чья смерть заслуживает быть отмеченной как предзнаменование многих бед, случившихся в следующие годы из-за неуемного честолюбия его сына, который, следуя советам герцога Буйонского и некоторых других его союзников, был, по мнению многих беспристрастных людей, справедливо лишен своего государства за то, что захотел слишком несправедливо захватить другие.
   Этот случай разжег пожар в христианском мире -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, он горит до сих пор, и одному Богу известно, когда удастся его погасить.

1611

   Первый год регентства Королевы, о котором мы говорили в предыдущей книге, не сохранил того величия, с которым Генрих Великий правил своим государством. Началось все с раздоров между министрами: если уж собирались вместе три министра, то лишь для того, чтобы сговориться, как половчее изгнать четвертого.
   Мы уже упомянули причину, по которой многие хотели избавиться от герцога де Сюлли. Граф Суассонский, к которому обратились министры, зная о его давней вражде с де Сюлли, возглавил эту партию и привлек в нее Господина Принца.
   Действовал он не спеша, желая убедиться в выполнении данных ему обещаний, касающихся удовлетворения его собственных интересов, особенно в том, что касалось женитьбы его сына, принца д’Эгийонского, на м-ль де Монпансье: по замыслу заговорщиков министры должны были посодействовать тому, чтобы Королева согласилась на этот брак.
   Как только он вернулся из поездки в Нормандию, министры стали торопить его с исполнением задуманного: он было взялся за дело без особой охоты, но случились две ссоры, которые сблизили графа Суассонского и Кончини, также участвовавшего в этом деле, после чего его старания заметно возросли.
   Первая ссора произошла 3 января между г-ном де Бельгардом и маркизом д’Анкром. Помимо жилья, которое его жена занимала в Лувре, последний захотел получить в тот год, когда он исполнял обязанности первого камер-юнкера, и жилье, полагавшееся ему, как он считал, по чину. Бельгард отказал ему в просьбе так резко, что завязалась ссора. Сознавая, что враждебная сторона имеет перевес при дворе, маркиз д’Анкр решил, что стоит заручиться поддержкой графа Суассонского; с этой целью он использовал маркиза де Кёвра, которому Принц очень доверял; он сказал ему, что, хотя Господин Принц и герцог д’Эпернон предложили ему свое посредничество, чтобы уладить это дело, он хотел бы все же, чтобы посредником в нем стал Господин Граф, в руки которого он вручает свои интересы и свою честь, и делает это с тем большей охотой, что готов считаться больше с интересами Господина Графа, чем со своими.
   Зная, что наибольшая мудрость придворного состоит в том, чтобы не упустить благоприятной возможности добиться своего, граф Суассонский, которому не составляло труда использовать маркиза в своих интересах, повел себя в этом деле так, что, несмотря на уловки герцога д’Эпернона, обиженного тем, что обошлись без него, сделал все, дабы расстроить его и довести до разумного конца, не вызвав при этом недовольства со стороны герцога де Бельгарда.
   Маркиз был так доволен этим, что пообещал ему уговорить министров согласиться с женитьбой его сына на м-ль де Монпансье; чтобы обеспечить их согласие, он взялся склонить Господина Графа довести до конца вместе с министрами заговор против герцога де Сюлли.
   Таким образом, министры, желавшие лишь временно поддержать их, чтобы затем спокойно править до совершеннолетия Короля, посоветовали Королеве согласиться на женитьбу, которой добивался граф Суассонский для своего сына; при этом они не учли, что тем самым нанесли оскорбление кардиналу де Жуайёзу и герцогу д’Эпернону, союзникам вышеназванной принцессы, – и те, как только об этом было объявлено публично, бросились к Королеве, упрекая ее в том, что она дала свое согласие, не посоветовавшись предварительно с ними.
   Граф Суассонский принес свои извинения, объяснив, что поступал так из осторожности, а поскольку это дело касалось только Короля и Королевы, он посчитал, что обязан заручиться согласием Ее Величества, прежде чем что-то предпринимать; но они не приняли его извинений и до самой его смерти относились к нему холодно.
   А вскоре последовала и вторая ссора: между ним и принцем де Конти, а позже и с домом Гизов. Кареты графа и принца повстречались в шумном потоке повозок – кто-то должен был уступить дорогу, берейтор графа Суассонского, не узнав карету принца де Конти, с бранью остановил ее, обеспечив проезд карете своего хозяина; тот, сообразив, в чем дело, немедленно послал передать свои извинения принцу де Конти, уверяя его в том, что вовсе не хотел оскорбить его, что это было чистейшим недоразумением и он остается его преданнейшим слугой.
   Он надеялся, что этим жестом смягчит обиду, но на следующий день г-н де Гиз сел на коня и в сопровождении сотни дворян отправился навестить принца де Конти, причем путь лежал мимо дворца графа.
   Граф Суассонский, который счел, что ему брошен вызов, захотел выехать им навстречу, причем к нему присоединились его друзья и Господин Принц со своими приближенными. Будучи предупреждена об этом и боясь возможных неприятностей, Королева послала просить Господина Графа не покидать свой дом, а также потребовала от г-на де Гиза, чтобы тот вернулся к себе; тот повиновался, не встречаясь с Королевой, а Господин Граф проследовал к ней в Лувр.
   Господин де Гиз сразу согласился с предложением Королевы отправиться на встречу с Господином Графом под видом обычного визита, чтобы представить ему извинения и заверить его в своей преданности, но когда он рассказал об этом г-ну дю Мэну, искра раздора между домами Гизов и Бурбонов вспыхнула вновь; тот убедил его отказаться от этого шага и от слова, данного Королеве, и, наконец, чтобы довести дело до конца, г-н дю Мэн отправился на следующий день к Королеве и там, в присутствии самых знатных особ двора, принес извинения за своего племянника, заверяя Ее Величество в том, что все Гизы будут поддерживать с Господином Графом отношения лояльности, чести и приличия, что они будут относиться к нему с почтением, если он будет отвечать им тем же.
   На что Королева заявила, что передаст это Господину Графу и будет просить его принять извинения и забыть о случившемся.
   Проявление неуважения к Королеве со стороны герцога Гиза, нарушившего данное ей слово, свидетельствовало о разладе в Совете, о слабости Королевы, о падении ее авторитета, который может быть только большим или не существовать вовсе. Опыт подсказывает нам, что гораздо легче поддерживать его нерушимость, чем помешать полному его падению в случае причинения ему малейшего ущерба.
   Почти в то же время Королеве удалось благодаря своей бдительности погасить крупную ссору, которая могла бы иметь серьезные последствия, не будь она быстро улажена.
   Однажды, когда она была за столом, из покоев донесся какой-то шум; ей сообщили, что там завязалась драка; хотя это не подтвердилось, но брани и оскорблений было предостаточно. Барон де Ла Шатенрэ, капитан ее гвардейцев, человек смелый, но неотесанный, решил, что герцоги д’Эпернон и де Бельгард хотят помешать ему добиться от Королевы поста губернатора. Увидев, как они выходят из кабинета Ее Величества, он набросился на них с упреками, из которых стало ясно, что они были весьма выгодны герцогу д’Эпернону и оскорбляли герцога де Бельгарда. Выведенные из себя, они постарались извлечь выгоду из этого скандала; Шатенрэ как раз этого и добивался.
   Этот скандал мог бы причинить большой вред двору, если бы Королеве не посоветовали обратить на него особое внимание: и впрямь это было уж слишком, ведь скандал произошел в ее покоях, чем было проявлено явное неуважение к ее особе.
   Она охотно поручила бы все, что касалось ее лично, Шатенрэ, который уже однажды спас ей жизнь, но для него же было лучше, чтобы она наказала его для видимости, дабы успокоить герцогов, а потому она легко дала себя уговорить отправить его в Бастилию, где он вовсе не чувствовал себя пленником, – тем самым она помогла ему выбраться из ситуации, в которую он опрометчиво угодил.
   Вскоре после этого произошла попытка избавиться от герцога де Сюлли; граф Суассонский подговорил на это Господина Принца; маркизу де Кёвру было поручено выяснить, что думает по этому поводу герцог Буйонский, – ответ был таков: с герцогом де Сюлли не случится ничего такого, чего бы он не заслужил; но он не хотел этому содействовать, поскольку в этом не было необходимости, и кроме того, гугеноты могли бы упрекнуть его в том, что он удалил одного из них.
   Господин Принц и граф Суассонский первыми говорили об этом с Королевой, за ними последовали министры, последний удар герцогу де Сюлли был нанесен маркизом д’Анкром.
   Вот так в начале февраля герцогу пришлось удалиться от дел, сохранив то, что удалось приобрести за годы службы, но печалясь тому, что отныне утрачена та большая власть, с которой он исполнял свои обязанности, и ненавидя свой необузданный нрав. Справедливости ради следует сказать, что первые годы его службы были безупречны, а последние не так уж и плохи, но ему они принесли больше, чем Государству.
   Не успел он уйти в отставку, как кое-кто постарался добить его окончательно.
   С этой целью попытались разрушить брак маркиза де Росни с дочерью маршала де Креки, чтобы не иметь во главе маршала де Ледигьера: при посредничестве маркиза де Кёвра герцогу Буйонскому было предложено стать губернатором Пуату вместо маршала де Ледигьера, а когда герцог, казалось, был готов согласиться, к нему направился маркиз д’Анкр с открытым пожеланием Королевы, правда, в конце концов она изменила свое мнение по поводу бывшего важного вельможи: и то верно, к чему дурно обходиться с человеком, услуги которого были так полезны Франции. Впрочем, будучи полезен другим, он был полезен и самому себе.
   Должность суперинтенданта была поделена между президентом Жаненом, г-дами де Шатонефом и де Ту, которые были назначены управлять финансами, причем последний – дабы избавить его от претензии на первенство среди президентов, которое якобы шло от его шурина президента де Арлэ; папский нунций всячески возражал, в связи с «Историей» подозревая его в том, что он не испытывал чувств, которые настоящий католик должен испытывать по отношению к Церкви. Чтобы добиться удаления де Ту, министры убеждали Королеву в том, что от его жестокости пострадают многие, что, помимо его характера, толкавшего его обращаться неучтиво с теми, кто выше его, он вел себя так, чтобы иметь право быть весьма невежливым и с ней, что он так же вел себя и с покойным Королем, который терпел его как в силу своей необычайной доброты, так и потому, что считал, что этот варварский характер отпугивал тех, кто обрушивал на него поток просьб и ходатайств, но что времена изменились и больше не позволены вольности подобного типа по отношению к господину и оскорбления, которым стал бы подвергаться каждый в силу огорчения, причиняемого его упрямством, что, хотя он и действовал не слишком осторожно в делах, он тем не менее не приписывал себе славу и последствия добрых советов, принадлежавших другим.
   Что к тому же, если ему удавалось неплохо вести дела Короля во времена его правления, он не забывал и о своих интересах: заняв сначала должность с рентой в шесть тысяч ливров, он закончил суммой больше ста пятидесяти тысяч, это вынудило его забрать из счетной палаты декларацию о своем имуществе, которую он представил в канцелярию, когда занял финансовую должность, чтобы потом не пришлось представлять подписанные им собственноручно документы – свидетельства того, как обогатился за счет королевской казны. Министры добавили, что самое время покончить и с должностью суперинтенданта финансов, дающей слишком много власти тому, кто ее занимает. И предложили разделить ее среди нескольких судейских: так и Королеве легче стало бы управлять ими, нежели одним человеком, да к тому же дворянином, в силу своего положения обычно заносчивым.
   В одном они не признавались – в своем желании, избавившись от могучего противника, оставить себе всю полноту власти, которую давала его должность, и разделить ее между собой. Канцлер также желал соединить эту власть со своей, что и случилось. Президент Жанен стал генеральным контролером, остальные – управляющими финансами, полностью зависящими от Жанена, ничего не способными решить без его ведома.
   Лишь Гизы встали на защиту герцога де Сюлли и попытались помешать его падению или хотя бы задержать его, но вовсе не из любви к нему, а скорее из неприятия графа Суассонского и Бурбонов. Из придворных лишь Бельгард заступился за него из-за его тесной связи с людьми Гиза, хотя и был его заклятым врагом, поскольку тот жестоко обращался с ним во времена покойного Короля.
   Как мы рассказали в предыдущей книге, герцог де Сюлли в момент кончины своего господина повел себя трусливо и с тех пор пребывал в растерянности, что ясно показывает: люди тщеславные и вероломные далеко не всегда самые смелые, а робкие личности в минуту опасности, по их мнению, угрожающей их жизни, ведут себя так же, как и тогда, когда видят, что самое большое, чего они могут опасаться, – это крах их состояния.
   Королева отобрала не только его должность, но и управление Бастилией, где находилась королевская казна.
   Хотя случившееся не застало его врасплох и он уже давно видел приближение конца, он все же не сумел встретить его достойно.
   Он уступил потому, как ему некуда было деваться, но при этом горько сетовал; а когда Королева напомнила ему о том, что ранее он уже неоднократно просил об отставке, он ответил, что делал это, не думая о том, что его могут поймать на слове. Сперва он попросил о награде, затем, придя в себя и заметив свое малодушие, выразил сожаление по поводу сделанных ему предложений, словно не сам напросился на них.
   Правда, речь шла лишь об отступном для него, от которого благородные души зачастую отказываются, будучи способными сами воздать себе должное.
   Нечасто великие мира сего, падая с вершины, не увлекают за собой многих других; но поскольку падение этого колосса не повлекло за собой никого, не могу не отметить разницы между теми, кто завоевывает сердца обязывающими поступками и своими заслугами, и теми, кто просто подчиняет их своей власти.
   Первые настолько привязывают к себе друзей, что те следуют за ними и в счастье, и в невзгодах, чего нельзя сказать о вторых.
   Пока при дворе свершаются все эти перемены, герцог Савойский, который к моменту смерти покойного Короля подготовился к войне против испанцев, а затем сговорился с ними, перевел свои войска из Пьемонта в Савойю с намерением выиграть время для осады Женевы.
   Следует заметить, что Женева издавна была под защитой Генриха Великого; еще покойный Санси, будучи послом в Швейцарии, в 1579 году первым вел переговоры о вечном союзе этого города с французским Королем.
   Генрих III, соглашаясь с этим и скрепив этот союз договором между французской короной и Лигами, сделал так, что кантоны обязались поставлять людей для обороны Франции в случае нападения на нее кого-нибудь из соседей; позже Женева стала участницей Вервенского мира в качестве союзницы и члена союза Лиг.
   Герцог Савойский, посматривавший в сторону Женевы, в которой был заинтересован, ни разу не осмелился открыто напасть на нее; он лишь попытался захватить ее врасплох, прежде чем Король, неизменно выражавший свою готовность защищать ее, пришел бы ей на помощь – это Король предупредил жителей о последнем нападении Ле Террайля на город, тот был схвачен в районе Во и обезглавлен.
   Как только пошли разговоры о замыслах герцога Савойского, к нему примкнули многие видные гугеноты, с другой стороны, Королева послала к герцогу г-на де Баро, чтобы убедить его сложить оружие, напоминая о том, как ревниво относятся к нему соседи, а также о том, что не потерпит авантюру, которую, как говорили, он затевает против союзников короны.
   Ответ, который привез де Баро, не удовлетворил Ее Величество, а потому она послала к нему Ла Варенна, и тот убедил его распустить свою армию, поскольку было ясно: его планам не суждено осуществиться.
   Бельгард, который по получении новости о замысле герцога был послан туда губернатором, захотел было посетить все крепости края, но столкнулся с неприветливым приемом в Бург-ан-Брес, где некоторые из его людей были обстреляны из мушкетов.
   Господин д’Аленкур, для которого эта крепость была зубной болью, поскольку находилась слишком близко к Лиону, в силу чего тот уже не мог служить пограничным городом, а следовательно, сильно терял в своей значимости, воспользовался этим случаем, чтобы посоветовать Королеве снести укрепления крепости Боэс под предлогом того, что сам Боэс – гугенот, а также того, что все швейцарцы из Женевы, Бурга и г-н де Ледигьер, принадлежавшие к одной партии, слишком близки друг к другу. Можно было вознаградить крепость, назначив туда католика, пользующегося доверием Короля, и сохранить ее, но предпочли дать Боэсу сто тысяч экю отступного, а затем крепость снести. Конечно, сохранить ее было бы в интересах Государства, но общим злом для всех государств является то, что зачастую интерес частных лиц берет верх над государственным.
   Принц де Конде, который со времен покойного Короля правил в Гиени, выразил желание заполучить Боэс, чем вызвал некоторое подозрение у Королевы. Тем не менее, убедившись в неизменности его желания, она не сочла необходимым формально противиться этому, но распорядилась всем так, что даже если бы он и захотел причинить ей какой-нибудь вред, то был бы не в силах это сделать.
   Герцог д’Эпернон использовал это подозрение – в тот момент, когда, разочарованный, он собирался покинуть двор, ему было поручено наблюдать за действиями Принца; перед отъездом он был щедро обласкан.
   Уже приближалось время ассамблеи в Сомюре, каждому она представлялась бурей, угрожавшей Франции, но вскоре наступил штиль, а замыслы мятежников, которые попытались воспользоваться нашими бедами и призвали к оружию на этой ассамблее, были разоблачены.
   Чтобы лучше осознать то, что случилось на этой ассамблее, следует помнить, что сразу после кончины Короля сторонники так называемой реформированной религии принялись размышлять, как воспользоваться малолетством нового Короля и растерянностью, неизбежной в любом государстве после потери великого Государя. Чтобы добиться своего, они требовали созыва Генеральной ассамблеи с еще большим упорством оттого, что в этом году заканчивался срок, установленный эдиктом 1598 года -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

для назначения их представителей в ассамблею.
   Королева-мать, провозглашенная регентшей, и совет, созданный при ней, считали, что гугеноты непременно составят наказы, трудность выполнения или нереальность которых толкнет их на крайности; дабы выиграть время, им вовсе не дали королевскую грамоту для проведения ассамблеи в этом году, а только в следующем, то есть в 1611-м, и как раз в городе Сомюре.
   Следует заметить, что страшная весть о кончине Короля застала г-на де Сюлли при исполнении служебных обязанностей, тогда как г-н де Буйон был в это время удален от двора. Первый способствовал намерениям Ее Величества, а второй пожелал, чтобы партия гугенотов признала его своим; в конце концов в период между выдачей королевской грамоты и проведением ассамблеи г-н де Буйон разослал по провинциям гонцов к протестантским пасторам с посланиями, предписывающими составить наказы Провинциальных ассамблей, которые должны были предварять Генеральную ассамблею. Эти послания, содержавшие лишь жалобы и ходатайства относительно самых безнадежных дел, должны были обеспечить Генеральной ассамблее бессрочность, но ввиду бессмысленности этого дело могло дойти либо до развязывания войны, призванной покончить с беспорядками, либо до примирения с ними по причине их бессилия.
   Пасторы, вполне способные на поступки, шокирующие королевскую власть, проводят разъяснительную работу, доводят суть послания до Провинциальных ассамблей.
   В то время как они занимаются этим в своих приходах, при дворе ситуация меняется: Королева приказывает г-ну де Сюлли уйти в отставку, а герцогу Буйонскому, напротив, приблизиться к Их Величествам.
   Тем временем герцог де Роан был задет за живое удалением от двора своего тестя герцога де Сюлли. Согласовав свои действия, оба сочли, по свидетельству их друзей, что единственным выходом для них было поддержать и признать отправленные герцогом Буйонским послания. Впрочем, тот желал бы, напротив, вернуть их или дать знать о том, что обстоятельства изменились и он уверился, что двор был настроен в пользу их приходов, в чем он и постарался убедить министров. Не представляло труда внушить так называемым реформаторам, что его старания диктовались его выгодой, что он был ненадежным человеком и что, по всей видимости, следовало его опасаться.
   Тем не менее он уверяет двор, что у него достаточно сил, чтобы быть избранным президентом Ассамблеи, а также друзей, чтобы помешать увеличиваться списку неприятных требований. Он убеждает всех, что дю Плесси-Морнэ, губернатор Сомюра, поддержит его как своего друга и человека, выражающего его мысли.
   Наступили март и апрель, когда должны были состояться Провинциальные ассамблеи, предшествующие Генеральной, на которых должны были быть избраны депутаты.
   Именно тут выяснилось, что все старания герцога Буйонского показать свою власть напрасны, а партия противников настолько усилилась, что добивалась своего и выбирала в депутаты самых мятежных своих представителей.
   У провинций было много причин не доверять герцогу Буйонскому, более заинтересованному во дворе, чем в их деле; но они не желали следовать за другими вожаками, которые руководствовались обидой на плохое отношение к ним со стороны двора.
   В мае все сошлись в Сомюре, там-то герцог Буйонский и узнал от друзей, что дю Плесси изменил свою позицию, что герцоги де Сюлли и де Роан приберегали его для себя, вместо того чтобы привести на пост президента – а было известно наверняка, что он полон решимости добиваться его, – это стало известно на следующий день, когда из ста шестидесяти голосов ему было отдано лишь десять. В помощники ему дали министра Шамье -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, а в писари – Деборд-Мерсье, двоих самых больших мятежников во всей Франции, что они и доказали в ходе всей ассамблеи, на которой первый то и дело призывал к огню и мечу, а второй – к иным крайним действиям.
   Герцог Буйонский оказался в тяжелейшей ситуации не только в начале ассамблеи, но и в ходе ее, когда обеспечивал себе поддержку не больше двадцати двух голосов дворян и одного голоса священнослужителя, которые руководствовались не столько своей личной привязанностью к нему, сколько интересами и благом государства. Поскольку число благонамеренных значительно уступало числу неблагонамеренных, невозможно было помешать тому, чтобы наказы депутатам были составлены таким образом, что даже гугенотский совет не смог бы удовлетворить их.
   Буассиз и Бюльон, депутаты от Короля на этой ассамблее, с начала и до окончания ее работы использовали свои возможности, чтобы взывать к разуму депутатов, но все их старания оказались напрасными.
   На их запросы, переданные двору двумя депутатами, были получены ответы, но не так быстро, как того требовали обстоятельства, а лишь когда позволило время. Бюльон попытался выиграть время, 5 июня он обратился к ассамблее, убеждая депутатов не выходить за рамки их полномочий, стал разъяснять, что время несовершеннолетия Короля, как никакое другое, требует от них покорности и смирения.
   Он убеждал их, что только таким образом они добьются полного удовлетворения своих наказов; он объявил им, что, поскольку ассамблея была разрешена Королем лишь для того, чтобы назначить депутатов, которые могли бы изложить свои жалобы, согласно эдикту примирения, ему было поручено Его Величеством передать им его высочайшее повеление приступить к назначению депутатов, а затем, после того, как они получат ответы, разойтись.
   Эта речь застала мятежников врасплох: они считали, что невозможно так скоро принять столь смелое решение, явно идущее вразрез с их планами, и стали противиться королевской воле: мятежная партия была намного сильнее партии примирения.
   Одни говорили, что повседневная практика и здравый смысл обязывают их подчиниться, а другие открыто призывали не терять время, игравшее на руку их приходам; в ответ на что президент г-н дю Плесси ответил, что на время несовершеннолетия Короля им следовало бы вести себя как взрослым людям.
   После бурных прений ассамблея ответила г-ну де Бюльону, что не может ни назначить своих депутатов, ни распуститься.
   Исходя из опыта нескольких ассамблей, созывавшихся и той и другой стороной, герцог Буйонский счел, что единственным выходом из этого хаоса может стать передача Королем полномочий людям своей партии, среди которых заправляли Шатийон -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, Парабер, Брассак, Вильмад, Гитри, Бертишер – всего числом двадцать три, – с тем чтобы они принимали наказы, назначали депутатов, если остальные откажутся это делать.
   Когда эта депеша поступила от двора, оппозиция исполнилась таким гневом и яростью против означенной дворянской группы, что на заседании, где нужно было отвечать лишь «да» или «нет», председательствовавший на нем губернатор приказал спрятать мушкетеров над залом ассамблеи, чтобы использовать их в случае, если меньшинство не сумеет договориться с большинством. Но это меньшинство, состоявшее из людей знатных, было не робкого десятка – они не только отважились войти в зал ассамблеи, но и собрали на заднем дворе своих друзей, дабы те могли явиться по первому сигналу тревоги; их решимость заставила остальных смирить свой пыл и в конце концов 3 сентября дать согласие на назначение депутатов, а затем – с зубовным скрежетом – на роспуск ассамблеи. Они совместно решили, что каждый депутат из числа их сторонников отправится в свою провинцию, чтобы там всеми способами заставить поверить в неправоту своих противников и двора, добиться созыва новой ассамблеи или же использовать с помощью созданных ими обществ все возможные способы нарушить мир в стране и попытаться выловить рыбку в мутной воде.
   В то время как эти неверные подданные Короля пытались подорвать своими происками основы королевской власти, такие же не менее неверные служители Божьи снова попытались установить нечто вроде церковной монархии, опубликовав под именем Плесси-Морнэ мерзкое сочинение под названием «Мистерия неправедности, или История папства», с помощью которой они хотели внушить простым людям, что Папа присвоил себе гораздо больше власти на земле, чем ему передал Бог.
   Чтобы удушить это чудовище в зародыше, богословская школа Сорбонны осудила книгу сразу же после ее появления на свет и призвала всех прелатов предостеречь порученные им Богом души от сего сочинения, дабы не заразиться ядом, который оно содержало.
   Тогда же Майерн издал не менее вредный труд под названием «Об аристократической монархии», в котором среди прочего требовал, чтобы женщин не допускали к управлению государством. Королева приказала конфисковать и уничтожить все экземпляры этой книги, но все же, чтобы не обижать гугенотов, сочла благоразумным помиловать автора.
   Ассамблея, о которой мы только что говорили, стала источником многих смут, в чем мы убедимся ниже.
   Вильруа, который всегда извлекал пользу из междоусобиц и который накопил большой опыт в царствование короля Карла IX и королевы Екатерины Медичи, утверждал, что при наличии двух партий в королевстве, одной – составленной из католиков, и другой – из гугенотов, нужно решать, к какой присоединиться. Напротив, те, кто был вскормлен покойным Королем, считали это предложение опасным и советовали Королеве не связываться ни с одним из этих кланов, а быть бесстрастной хозяйкой и тех и других.
   Нерешительность, проявленная ею в то время, как гугеноты только начинали затевать свои козни и заговоры, позволяла им поверить в то, что они останутся безнаказанными. После того как не была пресечена смелость, проявленная Шамье, который потребовал созыва ассамблеи вскоре после кончины Короля, гугеноты сочли, что могут начать все сначала. Этот негодник осмелился открыто заявить в разговоре с канцлером, что если им не дадут такого разрешения, они сами добьются этого, а канцлер снес это непростительное и наглое заявление.
   Следовало арестовать его, а потом продемонстрировать власть и могущество Короля и выпустить его, оказав ему этим милость.
   Можно было также разрешить ассамблею, что и было сделано, поскольку не было причин запретить ее в то время, когда она должна была состояться согласно эдикту; но, извлекая выгоду из вины этого негодяя Шамье, следовало не допускать его на ассамблею, ведь было невозможно не предвидеть, что уж коли он позволил себе дерзость так говорить при дворе, то в ассамблее, где он был не только секретарем, но и одним из главных инструментов устройства различных беспорядков, которые нарушали ее работу, мог позволить себе все, что угодно. Тот, кто безвольно руководит судейским сословием, дает повод к презрению, которое чревато неповиновением и открытым мятежом.
   Одним словом, большинство на этой ассамблее как будто сговорилось воспользоваться моментом; но раскол среди тех, кто, не имея собственных средств, чтобы добиться своих целей, явился туда лишь для того, чтобы вообще все сорвать, позволил королевскому комиссару Бюльону воспользоваться проявлениями зависти и ревности среди участников ассамблеи, чтобы даже самых негодных из них завоевать на сторону общественного интереса, играя на их собственных. Таким образом, из нескольких требований ассамблеи, вредных для Церкви и Государства, они не добились удовлетворения ни одного, за исключением того, которым пользовались при покойном Короле.
   Герцогом Буйонским были очень довольны: по его возвращении ко двору ему был подарен дворец в пригороде Сен-Жермен, который с тех пор носит его имя; но сам он был не очень доволен, так как рассчитывал на более щедрое вознаграждение.
   Он так надеялся оказаться после этого в правительстве, что, будучи обманутым в своих ожиданиях, пожаловался Бюльону, что его провели, что он предпочтет сжечь свои родовые книги, коли не добьется реванша; с этого момента он вознамерился воздействовать на принца Конде, и позже мы увидим, чем это кончилось.
   Думаю, что герцог Буйонский был не прав, когда говорил, что его провели: правившие тогда министры были слишком умны, чтобы пообещать призвать его, при его-то характере и вере, в правительство. Ему следовало скорее сказать, что он сам ошибся, теша себя напрасными ожиданиями.
   И впрямь обещать что-либо и выполнять обещанное по отношению к тем, кто руководствуется лишь собственными интересами, позволять им надеяться на то, чего они беспричинно желают, при этом делая это так, чтобы им казалось, что им ничего не обещали, – искусство, которым владеет двор, за которое можно, конечно, критиковать тех, кто им пользуется; однако никогда не следует обещать то, чего не сможешь исполнить; и даже если кому-то удается выиграть, поступая так, он может быть уверен, что, как только его нечестные средства станут известны, он потеряет гораздо больше.
   В то время как гугеноты выступали на своей ассамблее против Государства, парижские теологи не могли договориться между собой.
   В воскресенье на Троицу на факультете теологии вышел большой спор по поводу того, что утверждал один испанский доминиканец в своих тезисах во время капитула, который его орден проводил тогда в Париже: Собор ни в коем случае не может быть выше Папы.
   Ришер -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, синдик факультета, обращается к Кофто -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, настоятелю монастыря, и упрекает его в том, что он допустил обсуждение этого положения. Тот оправдывается тем, что на время Собора его полномочия прекращаются; к тому же его не предупреждали о том, чтобы он высказал свое мнение по этому поводу людям Короля, которые сочли, что лучшим выходом из неожиданной ситуации было бы помешать включению этого тезиса в акт, который предстояло принять.
   Напротив, старшина, опасаясь, как бы молчание факультета не сочли однажды за согласие с этим положением, приказывает Бертену, бакалавру, опровергнуть это. Последний, чтобы выполнить распоряжение, предлагает считать ересью все противоречащее решениям законного Вселенского Собора, а так как вышеуказанный тезис противоречит решениям Констанцского Собора, являющегося вселенским и законным, следовательно, он есть ересь.
   Слово «ересь» вызвало волнение у присутствующего на заседании папского нунция; председательствующий, испанец, заявил, что он вставил этот тезис в доклад своего поручителя лишь в качестве спорного; кардинал дю Перрон заявил, что вопрос мог быть обсужден всесторонне, на том диспут и закончился.
   Два дня спустя другой доминиканец представил другие тезисы, в которых утверждал, что только Папа вправе формулировать истины веры и не может ошибаться в своих формулировках. Поскольку этот тезис служил одним из доказательств предыдущего спора, сочли за лучшее остановить заседание; для этого закрыли на несколько дней факультет, дабы тезисы более не обсуждались.
   В то же время в Труа случился бунт, и немалый, против иезуитов, которые, воспользовавшись преданностью им одного из мэров, решили укрепить свое положение. Они исподтишка ознакомились с положением дел на месте и в начале июля предприняли первые шаги.
   Кое-кто в городе был на их стороне, но подавляющее большинство их не поддерживало: во время сбора, организованного по этому поводу, разгорелись бурные споры между горожанами, по окончании сторонники иезуитов поспешили ко двору, чтобы сообщить Королеве, что горожане на их стороне, а все прочие послали опровержение, доказывая, что с 1604 года сии добрые пастыри выпросили у покойного Короля разрешение обосноваться в их городе, ссылаясь на то, что город якобы просил их об этом, что якобы впоследствии орден иезуитов получил верительные грамоты, в которых Ее Величество доводила до сведения городских властей, что им следует принять иезуитов.
   Получив отказ на свою просьбу, они добились королевских грамот на имя парламента, содержавших предписание первому докладчику в государственном совете – байи Труа либо его заместителю – исполнить их. Таким способом, желая получить именем власти то, что ранее ими было представлено как желание горожан, они снова столкнулись с отказом. Горожане очень этим гордились и говорили, что те причины, которые сделали невозможным размещение иезуитов в городе во времена покойного Короля, оставались в силе и до сих пор; что их город существует лишь благодаря их труду и торговле; что пара ремесленников стоят больше, чем десятки иезуитов; что, Бог миловал, у них нет гугенотов, место которых пытались занять иезуиты; что, прожив до сих пор в мире, они опасаются семян раздора, которому характер края и города особенно подвержен.
   После обсуждения на совете Королева сочла излишним заставлять Труа терпеть против своей воли присутствие иезу итов и сообщила его жителям, что у нее не было намерения водворить иезуитов в город, как те просили об этом.
   Она же заботится как о том, чтобы покончить с беспорядками в этом городе, так и о том, как облегчить положение народа в целом; своей июльской декларацией она освобождает население от недоимок подати за период с 1597 по 1603 год.
   С другой стороны, когда ей становится известно, что подданные Короля позволяют вовлечь себя в действия, направленные против лучших семейств королевства, она принимает меры к тому, чтобы своими декретами защитить их.
   Зная о том, что эдикт о дуэлях, опубликованный во времена покойного Короля, обходили, именуя дуэли встречами, и дуэлянты так заметали следы, что было невозможно доказать нарушение запрета, она велела объявить, что к любому поединку, произошедшему вследствие хотя бы малейшей ссоры, будут применяться наказания, предусмотренные эдиктом о дуэлях для зачинщиков, при этом оные будут рассматриваться как организованный заговор. Эта декларация была обсуждена на заседании парламента 11 июля.
   Королева также постаралась прояснить через парламент дело госпожи Декуман, которая обвиняла герцога д’Эпернона в соучастии в чудовищном убийстве Генриха Великого -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. Тщательно изучив это обвинение, парламент настолько убедительно установил его несостоятельность, что, дабы прервать поток подобных измышлений, приговорил несчастную к пожизненному заключению. Этот вердикт был вынесен 30 июля.
   Августейшее общество сожгло бы бедняжку на виду толпы, если бы ложное обвинение ее было иного рода, но там, где речь идет о жизни королей, боязнь помешать выражению всех мнений по данному поводу приводит к тому, что оно освобождает себя от строгого соблюдения закона.
   В это же время Королева, следуя советам министров, освободила господина д’Ивето от должности главы королевской следственной службы из-за его репутации человека свободных нравов и небрежного в вопросах веры: на его место она назначила Ле Февра, пользующегося всеобщим уважением за свои познания и свою набожность, – именно он был выбран покойным Королем для воспитания принца Конде. А пока происходят все эти события, пока Королева бдительно следит за соблюдением порядка в государстве, Кончини, чье поведение плохо вяжется с добрыми намерениями Королевы, дает волю своему тщеславию: его интриги никак не соответствуют его происхождению и иностранному подданству, его честолюбивые замыслы начинают распространять семена, которые в будущем прорастут многими бедами. В чем мы вскоре и убедимся.
   С первого месяца регентства Королевы Кончини приобрел маркграфство д’Анкр; вскоре после этого он вознаградил губернаторов Перонна, Руа, Мондидье, а также королевское наместничество Креки в Пикардии.
   Трени, губернатор города и крепости Амьен, скончавшийся во время Сомюрской ассамблеи, пользовался таким доверием, что добился своего губернаторства, невзирая на препятствия, чинимые ему министрами, которые с неменьшей энергией поддерживали Ла Кюре, считая, что власть этого фаворита зависела больше от его жены, чем от него самого. Им было известно: она считала его настолько тщеславным, что, боясь презрения с его стороны в том случае, если бы у него все получалось, порой проникала в его замыслы для того, чтобы он испытывал в ней нужду. Таким образом министры воспротивились плану маркиза д’Анкра; но их потуги были напрасны, ведь его жена, жадная до почестей и считавшая, что ей не добиться их без мужа, не упустила ничего, чтобы получить это губернаторство.
   Такое сопротивление, оказанное министрами по этому поводу маркизу д’Анкру, начало отталкивать его от них и побудило при первой же возможности взять реванш. У итальянца появилась причина расправиться с ними.
   Его дерзость предоставила ему вскоре более ощутимое основание для того, чтобы поквитаться с ними; посмев замыслить свадьбу одной из дочерей графа Суассонского со своим сыном, он положился в этом деле на маркиза де Кёвра, а сопротивление министров его замыслу, раскрытому им маркизом де Рамбуйе, привело обе стороны к столкновению.
   Его поведение в Амьене – поведение дерзкого фаворита – дало им повод для осуществления своих планов. Он явился в крепость после переговоров с г-дами де Прувилем и де Флёри, наместником и знаменщиком крепости, после того, как посадил на их место своих людей, не предупредив об этом Королеву.
   Несколько дней спустя, когда ему понадобились коекакие деньги для его гарнизона, он под честное слово одолжил 12 тысяч ливров у главного сборщика налогов.
   Оба эти дела были представлены Королеве как нечистоплотные махинации, к тому же второе дело было подано как покушение на должностное лицо Короля с целью убедить Королеву в том, что он совершил бы еще немало подобных поступков в случае свадьбы его сына с дочерью графа -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

.
   Обнаружив по возвращении, что настроение Королевы изменилось, маркиз д’Анкр принес самые изысканные извинения графу, который, справедливо рассудив, что причиной такого изменения были министры, испугался, и не без оснований, что, поставив на его обиду, те не остановятся на этом, но попытаются всеми средствами настроить Королеву против него.
   Первым следствием этого был отказ в приобретении поместья Алансон, которое он отнял у герцога Вюртембергского, надеясь, что его не осудят за это; чтобы иметь предлог отклонить его притязания, Королева приобрела это поместье для себя самой. Он так разобиделся, что решил вступить в союз с наследником и обзавестись как можно большим количеством друзей; почувствовав, куда дует ветер, министры направили без его ведома одного гонца к господину д’Эпернону, другого – к Господину Принцу, чтобы те прибыли ко двору.
   Де Гизы, огорченные союзом между Господином Графом и маркизом д’Анкром, разделяя в этом настроения министров, хотя и руководствуясь различными побуждениями, решились помогать всему, что могло бы расстроить этот союз.
   Рассматривая маркиза де Кёвра как связного – а его они также ненавидели, как и графа Суассонского и весь этот союз, опасаясь продвижения маркиза, – они думали, что лучшим средством расстроить его было отделаться от того, кто был в нем связующим началом.
   Чтобы замаскировать сию злоумышленную акцию, затеянную ими в собственных целях, шевалье де Гиз, перехватив маркиза де Кёвра из Лувра, будто бы случайно остановил его карету и попросил его выйти, желая якобы обменяться парой слов. Маркиз де Кёвр, при котором не было шпаги и который ничего не подозревал – у него не было причин для ссоры с Принцем, ведь накануне вечером в кабинете Королевы они долго беседовали, а затем герцог де Гиз принимал его у себя за ужином, – тотчас же вышел из кареты. Каково же было его удивление, когда, приветствуя шевалье де Гиза, он услышал от того, что плохо говорил о нем у некой дамы и что тот здесь, дабы убить его. Удивление его возросло еще больше, когда он увидел, что тот взялся за шпагу, дабы привести угрозу в исполнение, но не настолько, чтобы совсем потеряться: заметив, что входная дверь дома нотариуса Брике открыта, он бросился туда с такой проворностью, что шевалье, которого сопровождали Монплезир с пятью или шестью лакеями при шпагах, так и не сумел его догнать.
   После провала этого замысла, осужденного всеми, друзья и того и другого сумели примирить шевалье и маркиза; но, подобно поводу к ссоре, примирение также было надуманным.
   Вскоре после этого, когда Принц прибыл ко двору, граф Суассонский, готовящийся отбыть в Нормандию, чтобы провести там ассамблею сословий, и так и не договорившийся с Королевой из-за мешавших ему министров, пожелал встретиться с Принцем.
   Бомон, сын первого президента Арлэ, заботящийся об интересах Принца, организовал эту встречу в своем доме неподалеку от Фонтенбло. Туда же был приглашен маркиз д’Анкр; министры были против, но он получил на это разрешение Королевы, заверив ее, что примет меры к тому, чтобы не произошло ничего такого, что могло бы нанести урон ее авторитету.
   Эта встреча принесла Господину Графу желаемое: он вошел в такой тесный союз с Принцем, что они дали друг другу обещание все делать с ведома другого, а если одному из них вследствие какого-нибудь неблагоприятного события было бы суждено удалиться от двора, другой должен был последовать за ним, чтобы вернуться только вместе. Они понимали, что министры преследовали цель рассорить их, использовать одного против другого, что было противно их интересам.
   Это содружество удалось на славу: никогда, невзирая ни на какие посулы, они не позволили себе усомниться в нем и сдержали данное друг другу слово. И так продолжалось до самой смерти Господина Графа, которая случилась годом позже.
   Однако союз этот еще более упрочил доверие Королевы к министрам, поскольку Ее Величество с недоверием относилась к нему. Чтобы усилить свои позиции против принцев, они послали от имени Королевы за маршалом де Ледигьером, тот тотчас явился в надежде, что будут подтверждены его грамоты на герцогство и пэрство, которые были ему недавно пожалованы Королем.
   Но поскольку дело это у него не выгорело, он решился отомстить и с этой целью стал следить за многими интригами и заговорами, которые зарождались в это время, а вспыхнули в последующие годы. Но поскольку тут случилась смерть герцога дю Мэна, который своим авторитетом благотворно действовал на принцев, умонастроения при дворе изменились, тем более что уже не оставалось никого, кто был бы способен сдерживать порывы. Я прерву свое повествование рассказом о герцоге дю Мэне, воспитанном в духе послушания покойному Королю и всегда верно служившем ему. Свою преданность и свои способности он доказал при осаде Амьена, когда Король хотел задать трепку испанцам, а он мудро отговорил его, заметив, что, поскольку речь шла лишь о взятии Амьена, который они ему и так уступали, его бы осудили, если случайно битва обернулась бы не в его пользу, а так победа ему уже обеспечена.
   Он редко виделся с Королем – в силу различных обстоятельств, а также по причине своего возраста и необыкновенной тучности; однако Ее Величество так уважала его, что, несмотря на его заболевание, от которого он скончался уже в 1608 году, назначила его одним из своих главных советников.
   Он не обманул доверие Короля: глядя после его гибели на сильных мира сего, требовавших увеличения своего содержания, он откровенно в разгар совета заявил им, что с их стороны непорядочно наживаться на несовершеннолетии Короля, до́лжно считать себя достаточно удовлетворенным уж тем, что можешь выполнять свои обязанности в такое время, когда, кажется, ничто тебя к этому не принуждает. Уже при смерти он благословил своего сына на двух условиях: первое – он должен оставаться католиком; второе – он всегда должен быть верен Королю. Умер он в начале октября.
   Его жена также слегла и скончалась сразу после него, хоронили их вместе.
   В следующем месяце умер герцог Орлеанский -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

: его кончина потрясла Королеву; но если слезы заставили признать в ней мать, ее решимость показала, что она умела управлять своими чувствами в неменьшей степени, чем своим народом.
   Я слышал от господина де Бетюна, что в свое время она была так мало тронута серьезной болезнью своего сына, что покойный Король, тогда еще живой, счел это странным и обвинил ее в недостаточной любви к детям. Но тот, кто умеет читать в прошлом и настоящем, поймет причину: она дорожила сыном по смерти отца больше, чем при жизни того, ведь теперь она не могла больше иметь детей.
   Смерть этого принца породила некоторое недовольство при дворе: должностные лица все как один претендовали войти в дом герцога Анжуйского -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, который в результате этой смерти оставался единственным братом Короля; кое-кто получил отставку. Бетюну отказали в той должности, на которую он рассчитывал; опала его брата -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

должна была привести к его удалению, впрочем, уважение Вильруа, чьим союзником был Брев, сыграло ему на руку при выборе покойным Королем воспитателя для герцога Анжуйского.
   Маркиз де Кёвр был также освобожден от должности управляющего гардеробом, которую он занимал при жизни покойного Короля. Министры, боясь его характера и помня о том, что он был посредником в союзе между Господином Графом и маркизом д’Анкром, донесли Королеве, что человек с подобными взглядами был бы опасен при наследнике, претендовавшем на корону.
   Так как маркиз д’Анкр не оказал ему в этом деле поддержку, на которую он рассчитывал, он был так этим раздосадован, что оставил его и полностью перешел на сторону графа Суассонского.
   Защищая королевскую власть от множества интриг, которые были распространены тогда при дворе, Королева одновременно делает все, чтобы сохранить союзников Короля.
   В это время в Экс-ла-Шапель разгорается свара: сначала католики набросились на протестантов, затем и те и другие – на суды, а в итоге вся буря обрушилась на иезуитов, которые были бессильны противостоять ей без защиты Ее Величества.
   Причиной этой смуты было то, что Император в 1598 году исключил этот город из пределов Империи в связи с тем, что протестанты выгнали оттуда католического судью, который был восстановлен в своих правах архиепископом Кёльна: после нанесенного ему оскорбления судья запретил в городе и на его территории религиозное отправление любого культа, кроме католического.
   Протестантам, которые с трудом переносили этот запрет, пришлось дожидаться 1610 года, когда город Жюлье был взят принцами Бранденбургским и Нейбургским.
   Судья воспротивился этому и запретил такие действия под страхом тюрьмы и штрафа либо изгнания в случае неуплаты. Этот приговор был исполнен с такой неукоснительностью, что католики и гугеноты восстали против судьи -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, одни – по набожности, другие – в силу заинтересованности: все взялись за оружие, овладели городскими воротами, натянули цепи и стали хозяевами города. Приписав необходимость таких крутых мер иезуитам, они настолько разозлились на них, что разграбили их жилье и их храм, схватили их и привели в ратушу, где над их жизнью нависла смертельная опасность, к счастью, стало известно, что среди них был отец Жакино -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, лицо, приближенное к Королеве.
   Как только об этом стало известно, мятеж угас, добросовестные монахи были освобождены: они стали врагами мятежников только потому, что были служителями Бога. Это происшествие заставляло опасаться возможности повторения подобного, на сей раз отделались страхом, но могло произойти и нечто посерьезнее: Королеве посоветовали направить своих посланцев, чтобы раз и навсегда утихомирить бурю, – на эту роль были назначены Ла Вьёвиль и Вилье-Отман.
   Они прибыли на место, встретились с посланцами принцев де Жюлье и разрешили спор таким образом: в древнем городе Карла Великого могла осуществляться лишь католическая служба, службы же других религий, дозволенных в Империи, разрешались вне городских стен; и так впредь до иного решения Императора и курфюрстов.
   Отцы-иезуиты были восстановлены в своих правах, как и католические судьи, которые в этой неразберихе тоже были отстранены от своих должностей. Было постановлено: в будущем горожанам не дозволялось ни браться за оружие, ни прибегать к иным насильственным мерам. Эти условия были приняты и скреплены клятвой всеми сторонами, и грубейшим образом попранный мир был полюбовно восстановлен. Договор об этом был заключен 12 октября.
   Не слишком довольные иезуиты тем не менее не посмели открыто продолжить защиту дела, предпринятого годом раньше, с целью регистрации жалованных грамот, разрешающих им публичное преподавание в Парижском коллеже. С помощью нанятых преподавателей они обучали студентов, которых им было разрешено содержать в своем доме. Университет выступил против и вновь поднял вопрос о старых претензиях, обвиняя их в том, что они были врагами королей, в незаконном захвате португальского королевства испанским королем Филиппом II, в то время как все остальные ордены оставались безупречно верными своим королям; в том, что они одни оставили его и присоединились к так называемой партии Филиппа; в том, что некоторые из них письменно выступали против Короля; в том, что иные из них оправдывали совершенное Жаком Клеманом -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

; в том, что если прочие ордены не считали, что их вина носит универсальный характер, то, согласно принципам их ордена, ошибки отдельных их представителей являются ошибками всего ордена, и потому весь орден, дабы искупить убийство кардинала Борроме, организованное одним из «Смиренных братьев» -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, должен быть запрещен; наконец, в том, что если Парижский университет и нуждается в реформе, то не ценой разрушения всего Государства, которого этот орден добивается, и не ценой разорения самого Университета, которое наступит вследствие деятельности многочисленных коллежей иезуитов, насаждаемых ими повсюду, главным образом в Париже.
   Конечно, иезуиты защищались и утверждали, что готовы подчиняться законам Университета и выработанному им учению, касающемуся королей, которое преподавалось на факультете теологии в Париже; что закон не позволяет, чтобы весь иезуитский корпус страдал по вине одного частного лица, принципы которого они и сами не приемлют; что если испанцы из их числа и служили королю Испании, их французские монахи станут с такой же верностью служить французскому Королю.
   Дело оспаривалось с множеством аргументов обеими сторонами и не было доведено до конца; 22 декабря появился декрет, которым стороны были включены в совет, однако преподавать иезуитам было все же запрещено.
   Мы коснулись уже разногласий между Императором и его братом Матиасом; казалось, они были улажены, но время показало, что это далеко не так, то ли потому, что ссоры, в основе которых лежат претензии на власть, вообще нельзя разрешить, особенно если они происходят между родственниками, то ли потому, что когда одна из сторон явно ущемлена, соглашение длится лишь до того, пока у нее не появится возможность избавиться от него.
   Император, лишенный братом части своих земель, превратился в тень и пытался вернуть себе былое величие. Ради этого он использовал любые предлоги, чтобы уговорить Леопольда -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

прийти с армией в Прагу, притворяясь, что это делается против его желания; но Матиас и его сторонники оказались сильнее, и этот замысел лишь способствовал узурпации власти Матиасом; а Император был принужден договором с братом еще при своей жизни признать того королем Богемии, освободив своих подданных от клятвы верности, которую они ему когда-то давали.
   Этот год был отмечен смертью шведского короля Карла -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, отнявшего королевство у своего племянника Сигизмунда -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, короля Польши: отправляясь вступить во владение другим, выборным королевством, он оставил его регентом своего, наследственного, которым тот и завладел вскоре, показав, насколько опасно предоставлять первую роль в управлении государством тому, кто является самым близким преемником.
   Этот вероломный принц, управляя узурпированным им королевством, вел себя с большой осторожностью.
   Его сын Густав -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, которого он сделал своим преемником, прибавил к мудрости своего отца смелость и воинскую доблесть, достойную Александра Великого. Продолжение этой истории даст столько доказательств его достоинств, что я бы считал этот год незавершенным, если бы не упомянул об эпохе, в которую этот принц взошел на трон.
   Смерть Антонио Переса, случившаяся в ноябре, дает мне повод показать пример хрупкости королевских доверия и привязанности к кому-либо, ненадежности фортуны, непримиримой ненависти Испании и человечного отношения Франции по отношению к иностранцам.
   Антонио Перес правил от имени короля Филиппа II, государя, уважаемого за его мудрость и постоянство в решениях; однако утратил доверие короля, не совершив ни одного предосудительного поступка, лишь в результате вмешательства общественного мнения.
   В интригах, которые плетутся в королевских советах, рифы гораздо более опасные, чем в самых сложных государственных делах; и уж самое опасное – вмешиваться в те дела, в которых речь идет о страстях королей.
   Антонио Перес убедился в этом на своем опыте: женщины стали причиной всех его бед. Король сохранил ненависть к нему до самой смерти. Будучи осыпан милостями, Антонио Перес утратил их в одно мгновение вместе с расположением своего господина, который лишил их даже его детей, опасаясь, что те окажут помощь отцу.
   В самый разгар смут он удалился во Францию, что не помешало французскому Королю принять его благожелательно и назначить ему пенсион в четыре тысячи экю, который ему регулярно выплачивался. Это позволило ему вести достойное существование.
   Однако Испания не могла этого стерпеть и постаралась отнять у него жизнь: с этой целью были посланы два человека, но в Париже их распознали и казнили. Чтобы предохранить его в будущем от покушений, Король прислал ему двух швейцарцев из своей личной гвардии, и те сопровождали его в поездках по городу, стоя на подножках его кареты, и заботились о том, чтобы ни один незнакомец не проник в его жилище.
   Убедившись в невозможности скрытно покушаться на него и не осмеливаясь это делать открыто, испанцы решили погубить его другими средствами. Один дворянин от имени посла Испании пообещал ему, что его король вернет ему все его достояние, если он соизволит покинуть Францию и откажется от пенсиона. Коннетабль Кастилии, будучи проездом во Франции, подтвердил ему это, надежда, подогревающая каждого в его желаниях, ослепила его до такой степени, что он отказался от пенсиона, решил покинуть Францию и распрощался с Его Величеством, который дальновидно предсказал ему, что он еще раскается в своем решении. Несмотря на предостережения Короля, он отправился в Англию – место, которое ему было указано, чтобы получить милости, на которые он так надеялся; но едва он прибыл в Дувр, как ему было запрещено покидать этот город; посол Испании умолил короля Англии выдворить его из своих владений, заявив, что, если этого не произойдет, он сам покинет Англию. Несчастный вернулся во Францию, не смея даже предстать пред очами Короля, ведь он пренебрег его милостью и советом; и все же Государь, сочувствуя его невзгодам, не преминул кое-что сделать, чтобы тот не нуждался в самом необходимом; однако он более не относился к нему как прежде: его беззаботному существованию пришел конец, и он жил частично за счет продажи мебели, которую купил в благополучные времена.
   В Испании он считался умнейшим человеком, там он был государственным секретарем с солидной репутацией. Во Франции такое уважение ему не оказывалось из-за высокомерия, вообще присущего испанцам и доходящего, по мнению некоторых, почти до безумия, когда их загоняют в угол.

1612

   В этом году собираются тучи, которые в дальнейшем разразятся громами и молниями. Союз, заключенный Господином Принцем и Господином Графом до удаления последнего в Нормандию, приводит к расколу и разорению тех, чье существование было совершенно необходимо для мира в обществе, и дабы добиться этого, в ход идут все средства.
   Граф Суассонский возвратился из Нормандии, одержимый все той же решимостью бороться с министрами – которая еще и возрастает, стоило ему обнаружить, что маркиз д’Анкр впал в немилость, – присоединился к ним, чтобы укрепить свои позиции. Однако он заметно охладел к нему и не хотел более его видеть, между ними дошло до разрыва.
   Маркиз де Кёвр, обиженный равнодушием, с которым маркиз д’Анкр повел себя в деле о месте, которое он хотел получить при Господине Принце, встал на сторону Графа и заявил маркизу д’Анкру, что желал скорее способствовать примирению с Господином Графом, чем печься о своих интересах.
   Затем Доле -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, сговорившись с ним у г-на д’Аранкура, вздумал возобновить переговоры о женитьбе, о которой мы рассказывали, но предложил не говорить об этом Королеве, а Господину Графу и маркизу д’Анкру самим заключить соглашение, на что маркиз де Кёвр ответил, что было неумно подставлять Графа, возвращаясь к делу, которое уже принесло ему столько неприятностей, но если бы маркиз д’Анкр и его жена могли забыть дурные услуги, оказанные ему министрами, восстановить его положение при Королеве и убедить ее согласиться с таким предложением, он вновь стал бы таким, каким был прежде.
   Маркиз д’Анкр, не чувствуя в себе достаточных сил, чтобы добиться согласия на это Королевы, поменял тактику и дал понять Господину Графу, что добьется всего при условии, что союз между ним и Господином Принцем не будет столь тесным. Это прозвучало не слишком тонко, и Господин Граф не без основания подумал, что их с Принцем мечтают разлучить.
   Того же попробовали добиться, действуя со стороны Принца, г-н Винье и другие; но все это привело к обратному результату, ибо их союз укрепился, и они воспользовались случаем, чтобы ускорить свой отъезд: один отправился в Валери, а другой – в Дрё.
   Утомленная новыми претензиями, которые что ни день рождались у ее окружения, Королева решила обнародовать браки между французским и испанским королевскими домами, которых с начала регентства страстно желала. Поставив этот вопрос на обсуждение всей знати, она получила такое многообразие суждений, которое обычно имеет подоплекой человеческие страсти. Большинство считали это необходимым, некоторые пытались отвлечь ее от этого дела; но, поразмыслив над причинами, она поняла, что частный интерес заставляет немногих порицать то, чего большинство желает во имя общественной пользы, и, опираясь на мнение совета, приступила к осуществлению своих планов.
   Для этого она не раз направляла посланцев разузнать о настроениях Папы, Императора, английского короля и остальных союзников Франции. После всеобщего одобрения она заключила двойной свадебный контракт, отдав свою дочь и приняв в свою семью дочь испанского короля.
   И вот настало время возвестить об этом: был назначен день – 25 марта. Господин Принц и граф Суассонский удалились, не пожелав присутствовать на церемонии.
   Герцог дю Мэн не поленился в день свадьбы разыскать посла Испании и привезти его в Лувр, где канцлер торжественно огласил волю Их Величеств, посол подтвердил согласие и волю своего короля. Затем, приблизившись к Королеве, посол говорил с ней, стоя на коленях, согласно обычаю испанцев, когда те разговаривают с монархами.
   Всеобщее ликование по поводу этого события вылилось в великолепные празднества: ночью стало светло как днем, улицы превратились в амфитеатры.
   Однако за всеми этими публичными увеселениями не забыли об удалившихся принцах: в обычаях времени было постараться задобрить недовольных, кроме того, маркиз д’Анкр не мог смириться с тем, что дом Гизов и герцог д’Эпернон считали себя тогда настолько незаменимыми, что лелеяли надежду извлечь большие выгоды из этого удаления; к тому же министры не верили, что эти браки могут успешно осуществиться без отсутствующих принцев крови.
   К Господину Графу направили г-на д’Алигри, интенданта его дома, с выгодными предложениями, чтобы попытаться его вернуть; но тот отослал его обратно, запретив впредь вмешиваться в подобные дела.
   Тем временем маркиз де Кёвр, который начал, как мы уже сказали, переговоры с Доле с целью примирения Господина Графа и маркиза д’Анкра, предложил передать ему губернаторство Кийбёфа в Нормандии. Маркиз д’Анкр постарался уговорить Королеву дать на это согласие; он заперся с ней в ее кабинете, чтобы просить об этом; она без обиняков отказала ему, понимая, что это удовлетворило бы его лишь на три месяца, а затем разожгло новые аппетиты.
   Герцог Буйонский и его приверженцы пытались убедить ее в том, что во времена регентства ей надлежит обязать принцев в такой степени, чтобы, когда ее регентство окончится, у нее было много сильных и преданных слуг, ведь может прийти день, когда Король забудет ее заслуги и обнаружит нечто предосудительное в ее поведении, – словом, что стоит нынче принять меры предосторожности, дабы предупредить беду.
   Но эти доводы не возымели на нее никакого действия, ведь министры тоже не сидели сложа руки.
   Однако маркиз д’Анкр не терял уверенности и надеялся, что в конечном счете его влияние на Королеву окажется решающим. Он высказал готовность отправиться на переговоры с принцами от имени Их Величеств: передать Господину Графу, что Ее Величество хорошо отнеслась к его предложению по поводу губернаторства, что он надеялся на осуществление его плана, хотя и не смог добиться ничего более конкретного.
   Министры, опасавшиеся, как бы помимо открытых переговоров он не договорился о чем-то еще, выразили пожелание, чтобы маркиза в этой поездке сопровождал кто-нибудь из них. Была предложена кандидатура Вильруа. С большим трудом удалось склонить к этому Господина Графа, который до того и слышать не хотел о каком-либо примирении с министрами и желал иметь дело лишь с маркизом д’Анкром.
   Поездка принесла определенные результаты: Принц и Граф благодаря этому посредничеству вернулись, хотя маркиз д’Анкр и г-н де Вильруа хорошо, но по-разному поработали в ходе этой миссии. Без ведома г-на Вильруа было решено с принцами, что тот из них, кто окажется в фаворе, не забудет о том, что можно сделать для уменьшения власти министров и усиления власти принцев, в чем они столько раз клялись друг другу.
   Первым делом, которое возникло после их возвращения, было дело о двух брачных контрактах. Кое-кто посоветовал Господину Графу не давать на них своего согласия и помешать Принцу таким образом дать согласие, до тех пор пока он не получит Кийбёфа, на что ему подали определенную надежду. Он выказывал склонность поступить именно так, но этого не случилось из-за внимания, которым его окружили по прибытии, из-за совета, данного ему в связи с этим маршалом де Ледигьером, который еще не потерял надежды стать герцогом и пэром.
   Согласие на брачные союзы означало обмен именитыми посольствами: герцог де Пастран прибыл во Францию, герцог дю Мэн отправился в Испанию, контракты торжественно подписаны и скреплены обеими сторонами; чтобы потрафить Франции, король Испании приказал отмечать в Испании праздник великого святого, имя которого носил наш Король.
   В то время во Франции разгорелся большой скандал между священнослужителями и парламентом по поводу книги «De ecclesiastica et politica potestate», которую Ришер, старшина факультета теологии, велел издать, не указав своего имени: в ней он очень дурно отзывался о всемогуществе Папы в Церкви. Многие были оскорблены. Сам автор был известным спорщиком; факультет был готов собраться для обсуждения этого вопроса; парламент остановил его своим постановлением от первого февраля, приказав автору доставить все экземпляры в канцелярию, а факультету – отложить все обсуждения до тех пор, когда трибунал будет осведомлен о достоинствах и недостатках книги. Кардинал дю Перрон, архиепископ Санса и его епископы-суфраганы -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, собравшись на Провинциальную ассамблею, сделали то, что парламент помешал сделать факультету теологии: 13 марта осудили автора и его книгу как содержащую ошибочные да к тому же раскольнические и еретические тезисы, пусть и не затрагивающие права Короля и королевской власти, права и свободы галликанской Церкви.
   Ришер дошел до того, что обвинил их в превышении полномочий, заявив, что епископы собрались без разрешения Короля и парламента, не пригласив и не выслушав его, подрывая авторитет трибунала, который, запретив обсуждение этой темы в Сорбонне, связал по рукам и ногам всех остальных. Словом, по его мнению, цензура была общей и расплывчатой, без оценки и выделения каких-то особых положений.
   После того как его протест был официально отклонен, он обратился в суд; но парламент, более религиозно настроенный, чем он, и не считавший, что до́лжно вмешиваться в это дело, не удовлетворил его просьбу, несмотря на его настойчивость. Факультет хотел лишить его должности старшины, не желая терпеть на столь важном посту человека со столь дурной репутацией.
   Для обсуждения этого вопроса факультет собрался первого июня; но Ришер заявил официальный протест; убедившись же, что с ним не считаются, пригласил двух нотариусов и засвидетельствовал свой протест.
   Так проходило это заседание, а 3 июля суд направил Вуазена запретить докторам богословия обсуждать это дело. После того как об этом доложили Их Величествам, канцлер, не отличавшийся быстротой решений, долго колебался, прежде чем остановиться на каком-то конкретном решении, а первого августа послал в заседание от имени Короля такой же запрет, который им уже был дан от имени суда; на следующем заседании первого сентября ими были получены королевские грамоты, предписывавшие приступить к избранию нового старшины факультета.
   Ришер неоднократно протестовал, но все напрасно, избрали доктора Фильсака, кюре прихода Сен-Жан-ан-Грев, и чтобы не попадать более в подобные ситуации, факультет распорядился, чтобы в дальнейшем старшина оставался в должности не более двух лет, к тому же к концу первого года ему полагалось отныне обращаться к факультету с вопросом, согласен ли тот с его кандидатурой еще на год.
   Вскоре после этого Ришеру было отказано в пребенде -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

при кафедральном соборе Парижа, которое полагалось ему по праву старшинства, с доходом, равным месячной оплате ученых-теологов: сочли, что он недостоин принадлежать к их блестящей плеяде.
   Господин Граф продолжал бороться за Кийбёф; Королева всячески тянула с ответом, стараясь отложить решение его просьбы, а затем и вовсе не допускать, чтобы ее с этим торопили; но когда она убедилась, что это ни к чему не приводит и что стремление его настолько сильно, что отвратить его от идеи губернаторства могло лишь полное понимание того, что он ничего не добьется, она открыто отказала ему, что вызвало небывалое недовольство Принца и Графа.
   Дом Гизов и г-н д’Эпернон тоже были недовольны, убедившись в том, что находятся, мягко говоря, в немилости: г-ну де Вандому, одному из их сторонников, с ведома Королевы не было разрешено стать губернатором Бретани – это было поручено маршалу де Бриссаку, что касается самого господина де Вандома, ему было приказано удалиться в Ане.
   Исходя из неудовлетворенности обеих сторон, считая, что доверие Королевы к министрам и их единство представляли собой непреодолимое препятствие для тех выгод, которые они надеялись извлечь для себя от Государства, Принц и Граф вместе с маркизом д’Анкром решились испробовать самые крайние меры, способные смести эти препятствия, – именно об этом сговорились Буйон с Ледигьером: первый постарался убедить Графа расправиться с канцлером, второй обязался перед ними, в случае необходимости, привести к вратам Парижа десять тысяч пехотинцев и пять тысяч всадников.
   Графу понадобилось время, чтобы съездить в Нормандию; но раньше, чем вернуться, он по совету маркиза де Кёвра, состоявшего в том, чтобы не выполнять хладнокровно того, что он задумал в минуту страсти и гнева, изменил свое решение.
   Во время поездки в Нормандию маршал де Фервак, бывший губернатором Кийбёфа, укрепил гарнизон большим количеством солдат. Это оскорбило Господина Графа, он направил курьера к Королеве, чтобы выяснить, не делалось ли все это по ее приказу; Королева, без ведома которой это происходило, приказала маршалу де Ферваку явиться к Королю, ослабить охрану гарнизона Кийбёфа и разместить там несколько рот швейцарцев, в ожидании пока Граф не вернется ко двору.
   Граф этим не удовольствовался; он утверждал, что считал делом своей чести, став губернатором, самому производить смену гарнизона.
   Де Роан, который находился в Сен-Жан-д’Анжели и до которого дошел слух о происходящем, предложил ему свои услуги и то доверие, которым он пользовался среди гугенотов, – вся лига дома Гизов, за исключением г-на д’Эпернона, воспользовалась произошедшим, чтобы заполучить Графа на свою сторону.
   Но инцидент был немедля погашен; Графу предоставили все, о чем он просил, но под обещание, данное Их Величествам: через два часа после того, как он разместит гарнизон в Кийбёфе, он оттуда удалится, а в качестве гарантии рядом с Их Величествами останется маркиз де Кёвр.
   Это длительное пребывание Господина Графа в Нормандии сильно докучало маркизу д’Анкру, который настолько был одержим желанием погубить канцлера, о чем они сговорились с Графом, что ему казалось – нет более важного дела. Его нетерпеливость еще усилилась в связи с тем, что в это время раскрылся один весьма необычный заговор.
   Герцог де Бельгард настолько ревниво относился к тому, что маршал и его супруга были привечены Королевой, и так страстно желал занять их место, что, не сумев обычными средствами достичь своих целей, он прибег к дьявольским. Некий Муассе, ранее простой портной, а теперь богач, человек весьма необузданного нрава, предложил ему предоставить в его распоряжение своих подручных, которые с помощью волшебного зеркала показали бы ему, до чего дошло королевское расположение к маршалу и его супруге, и дали бы ему способ добиться того же. Герцог согласился на это предложение.
   Даже малый запас в мире верности вкупе с Божьей милостью, часто не позволяющей раскрыть подобные злоумышления, дабы отвратить от них людей с помощью страха перед вечными страданиями, от которых способна охранить лишь любовь ко Всевышнему, привели к тому, что маршал и его супруга узнали о том, что затевалось против них и их покровительницы.
   Они дали знать обо всем этом Королеве; что касается канцлера, который обычно не доводил дела до конца, он явно затягивал решение этого дела. Д’Анкр с женой сделали так, что Королева выразила ему свое недовольство медлительностью и нерешительностью.
   Для того чтобы ускорить расследование, которому он предавался с тем большим рвением, что был неизменно, даже до регентства Королевы, врагом герцога де Бельгарда, он послал специального курьера к г-ну дю Мэну, который, возвращаясь после своего посольства, находился тогда на границе с Испанией, чтобы тот помог ему разгромить их общего врага.
   В парламенте возбуждается дело против Муассе; за его осуждением следует гибель герцога де Бельгарда, который тем более ощущал тяжкие последствия этого дела, что боялся, как бы под этим предлогом не навредили и большому имуществу Муассе, а его самого не лишили Бургундии и должности обер-шталмейстера.
   Поскольку он пускал в ход все, что могло защитить его в парламенте, он без устали искал помощи при дворе, чтобы оправдаться, считая свой проступок не более чем выходкой, но маршал и его супруга, несмотря на все усилия герцогов де Гиза и д’Эпернона, так и не пожелали приостановить судебное разбирательство. Дошло до того, что, отдавая себе отчет, что суд, как и все королевство, завидовал тому влиянию, которое они имели на Королеву, и потому, чтобы досадить им, был склонен оправдать их противника под тем предлогом, что д’Анкрам не давали покоя богатство Муассе и положение герцога де Бельгарда, они прибегли к помощи Королевы, умоляя ее замять это дело. Досье было изъято из канцелярии и сожжено.
   Господин Граф, вернувшись ко двору, не пожелал исполнить обещанного в отношении канцлера, но продолжил его преследование за дела, связанные с губернаторством в Кийбёфе. Министры решили уговорить Королеву дать ему удовлетворение; г-н де Вильруа договорился до того, что готов на документе, заверяющем это намерение, в случае необходимости поставить свою подпись. Дом Гизов пытался по-хорошему договориться с Графом, маркиз д’Анкр держался холодно, ему хотелось, чтобы до этого разделались с министрами; но смерть Графа поставила предел всем этим замыслам и его надеждам. Господин Граф отправился в Бланди, решив побыть там несколько дней, но заболел краснухой, от которой и скончался на одиннадцатый день – первого ноября.
   Признавая потерю, которую понесла Франция в лице Господина Графа, Королева была огорчена и свидетельствовала свое почитание как к нему, так и к имени, которое он носил, сохранив за его сыном должность королевского обергофмейстера и одно из двух его губернаторств – Дофинэ.
   Что касается второго губернаторства, над Нормандией, то, желая сохранить его для себя, она все же отказала в нем его сыну, а затем и принцу Конде, которого вознаградила губернаторством в Оверни, бывшей до того под началом г-на д’Ангулема, посаженного в Бастилию.
   Я не могу не упомянуть здесь о том, что некий португальский монах-францисканец, который тогда с большим успехом проповедовал в Париже и утверждал, что является крупным астрологом, предсказал ей смерть Графа за шесть месяцев до его кончины.
   После смерти Господина Графа маркиз д’Анкр, ненавидевший министров и желавший усилить свои позиции, решил заручиться поддержкой Принца и сблизиться с ним и его сторонниками. С этой целью он замыслил браки г-на дю Мэна с м-ль д’Эльбёф и г-на д’Эльбёфа с дочерью маркиза -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, вследствие чего губернаторство над Бургундией перешло бы от г-на де Бельгарда к г-ну дю Мэну. Г-н де Бельгард, догадавшись, что именно затеяли против него, с полпути возвращается в Дижон, обиженный более всего на барона де Люза: после смерти Графа маркиз де Кёвр объединился с маркизом д’Анкром, а барон де Люз принял участие в интригах маркиза д’Анкра и Господина Принца.
   И потому г-н де Бельгард приписал барону дурной совет, данный ему во вред.
   Дом Гизов присоединился к этому недоброму делу как из привязанности к г-ну де Бельгарду, так и из неудовольствия тем, что барон де Люз, который принадлежал к их числу и знал все их секреты, приобрел доверие противоположной стороны: их ненависть дорого обошлась ему, в чем мы убедимся год спустя.
   Вот что произошло в этом году при дворе. Королева, несмотря на огорчения, все же счастливо выбралась из сложной ситуации благодаря доверию, которым пользовалась в совете министров. Однако ей не менее трудно пришлось в делах, которые случились вне двора в провинциях.
   Ватан, знатная особа, снова сделавшийся гугенотом и считавший, что, хотя никакое преступление недопустимо во время малолетства Короля, однако, будучи совершенным, останется безнаказанным, был взбудоражен слухами о происходящих при дворе проявлениях недовольства, а также теми изменениями, которые, как он надеялся, должны были последовать за ассамблеей гугенотов, которая тогда проходила, и до такой степени потерял самообладание после того, как отказался от Бога, что в глубине Солони, в 25 лье от Парижа, где находилась вся его недвижимость, начал укреплять свой дом, надеясь, что его примеру последуют его собратья, которые придут ему на выручку. Но он и опомниться не успел, как был окружен в своем поместье, схвачен и казнен 2 января; его поступок, расцененный как подготовка к мятежу, был пресечен. Буря, которая, казалось, нам угрожала, была остановлена, и можно с уверенностью сказать, что его смерть послужила ко благу общества, его собственному благу и благу его близких, поскольку, умирая, он вернулся в лоно Церкви, а его близкие стали полными его наследниками по указу Королевы.
   Ее Величеству было гораздо труднее справиться с мятежом, к которому подстрекал герцог де Роан в Сен-Жанд’Анжели и в который он попытался втянуть всю партию гугенотов, и с ассамблеей, которая состоялась вслед за тем в Ла-Рошели, на которую не было получено высочайшего разрешения.
   После завершения Сомюрской ассамблеи все ее участники отправились в свои города и веси, дабы разнести яд; герцог де Роан направился с этой целью в Сен-Жанд’Анжели – крепость, губернатором которой он стал после смерти г-на де Сент-Мема, но, не желая, чтобы де Роан там оставался, покойный Король поставил в городе в качестве своего наместника отставного кавалериста по имени Дезажо, а после его смерти передал наместничество г-ну де Брассаку, который и распоряжался им до прибытия г-на де Роана.
   Королева-мать, не верившая в благонадежность герцога де Роана и убежденная в преданности г-на де Брассака, приказала, чтобы тот тщательно оберегал крепость от герцога, не желая дойти до крайних мер из опаски, как бы это не взбудоражило всю Францию и не послужило предлогом для тех, кто был готов устроить заваруху.
   Противостояние длилось восемь месяцев: г-на де Брассака было трудно одолеть, не добившись этого, де Роан испробовал другой путь: при помощи своих друзей-придворных примирился с Королевой и обещал повидаться с ней, лишь бы де Брассак также поехал в Париж; согласие было достигнуто, оба были вызваны и вместе отправились в Париж.
   Две недели спустя г-н Роан, сославшись на якобы захворавшего брата, попросил у Королевы разрешение навестить его и уехал, направляясь в Бретань, где находился его брат, а оттуда в Сен-Жан-д’Анжели, и там на глазах удивленных жителей изгнал старшего по гарнизону по имени Гратлу, уроженца города, верного служаку Короля; после чего выслал командира роты г-на де Брассака, который был очень пожилым человеком, присланным еще покойным Королем, и кое-кого еще. Как только весть об этом достигла двора, был собран совет во главе с маршалами де Ледигьером и Буйонским, и принялись обсуждать, следовало ли послать обратно г-на де Брассака, чтобы попытаться выгнать де Роана, пока это еще не составляло труда. Однако верх взяла робость, царившая в совете, порешили выслушать тех, кто был в Ла-Рошели, и самого г-на де Роана. Это означало, что следует ждать примирения сторон и вознаграждения г-на де Брассака.
   В то время как раз случилась смерть губернатора Шательро, Королева решила отдать Шательро в руки того, кого укажет де Роан, что и было исполнено.
   Ассамблея в Ла-Рошели была предусмотрена задолго до этих событий, поскольку Их Величества заверили, что мятежники и недовольные на Сомюрской ассамблее хотели якобы провести ее без разрешения Королевы. Ле Кудрэ, советник Парижского парламента, у которого была привычка ездить в Ла-Рошель по своим частным делам, был направлен туда в качестве судебного интенданта с поручением следить за происходящим и помешать тому, чтобы ассамблея состоялась, а также давать советы Их Величествам относительно того, что необходимо предпринять в том или ином случае.
   У народа было свое представление об этом, но основанное отнюдь не на истине, которая никогда не бывает простой и незамутненной, а, как правило, обрастает выдумками находящихся в зависимости от тех, кто их распространяет. Прошел слух, что Ле Кудрэ послан, чтобы приглядывать за полицией, что прежде входило в привилегии города, и чтобы оторвать Ла-Рошель от союза с собратьями, а также будто он выпросил это поручение у Их Величеств, дав им понять, что ларошельцы не являются верными служителями Короля.
   В результате начинается смута, жители берутся за оружие; испуганный Ле Кудрэ просит у мэра охрану. Жителям только того и надо: его страх придает им уверенность; не успевает он покинуть город, как они собирают ассамблею.
   Узнав об этом, Королева, опасавшаяся смуты, подавить которую у нее не хватает духа, призывает Ле Руврэ и Милетьера, рядовых депутатов-гугенотов из свиты Их Величеств, разъясняет им суть происходящего, выслушивает их жалобы, обещает им кое-что из того, о чем они просят, и приказывает Ле Руврэ немедленно отправиться в Ла-Рошель с ее распоряжением распустить ассамблею, обещая забыть все, что произошло, остановить все преследования, которые могли быть возбуждены против мятежников. И вручает ему декларацию, подтверждающую эдикт о замирении и забвении всех незаконных действий.
   В то же время гроза обрушилась на иезуитов за книгу, сочиненную неким Беканусом и озаглавленную «Спор в Англии о власти Короля и Папы» -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

.
   Эта книга появилась во Франции в ноябре и была осуждена богословами на собрании первого декабря в том, что в ней предлагается рассматривать убийство королей и принцев крови как достойный славы поступок. Они сочли своим долгом запретить эту книгу и обратились к кардиналу де Бонзи, чтобы тот добился разрешения на это Королевы; при этом ей внушили уместность ее обращения по этому поводу к Его Святейшеству: ведь если он также пожелает запретить книгу, авторитет Королевы в христианском мире необыкновенно возрастет. Ее Величество выразила пожелание, чтобы Папа со своей стороны отложил этот запрет на некоторое время, которого ей хватило бы, чтобы сообщить свою волю по этому поводу.
   Венецианцы также с начала года подтвердили все свои декреты, так что со всех сторон получили выражения сочувствия.
   Повествование об этом годе мы завершим рассказом о четырех заметных событиях.
   Император Рудольф, утомленный не столько годами, сколько огорчением, вызванным тем, что брат лишил его части земель, а окружение презирало, угас на шестьдесят первом году жизни; незадолго до этого сдохли лев и два орла, которых он заботливо содержал, что послужило предзнаменованием его собственной кончины.
   Его брат Матиас, имя которого он во время своей болезни постоянно упоминал, словно умоляя его о чем-то или желая обвинить в своей смерти, стал его преемником и возглавил Империю; но ему не пришлось наслаждаться тем, о чем он страстно мечтал, нарушая законы братской любви.
   Густав, новый король Швеции, который в прошлом унаследовал корону своего отца, скончавшегося от горя, вызванного неудачами в войне против датской короны, ловкостью и отвагой так убедительно склонил фортуну на свою сторону, что заставил короля Дании искать мира, на который тот согласился, намереваясь повернуть армии против Польши и Московии.
   В Италии 22 декабря умер герцог Мантуи Франсуа, оставив беременную жену, дочь герцога Савойского, воспользовавшегося этим, чтобы развязать войну, в которую французский Король окажется вовлеченным: во-первых, выступив против неоправданной агрессии герцога и, во-вторых, опасаясь, как бы Испания не захватила его земли и не раздвинула свои границы.
   Король Англии, чтобы затянуть новым узлом свой альянс с принцами-протестантами Германии, предпочел союз с Фредериком, графом Пфальцским, будущим курфюрстом, союзу с коронованными особами и обещал ему свою единственную дочь. Граф прибывает в Англию в ноябре, происходит помолвка, но торжества омрачены смертью принца Уэльского, случившейся в декабре: это был благородный и многообещающий принц, его смерть была предвестницей бед, которые эта свадьба принесла Англии.

1613

   После того как скончался граф Суассонский, Принц остался в одиночестве и не опасался более того, что его власть может быть поделена или оспорена, как это было прежде, когда Граф мог составить ему оппозицию. Для Франции эта смерть была скорее благом, ведь теперь и запросы Принца, казалось, должны были бы стать умереннее, но опыт показал обратное – он счел, что, оставшись один, может претендовать на большее.
   Он не сразу обнаружил свои аппетиты, а выждал случай, который ему предоставили враждебность министров и трусость канцлера Де Сийери, лишившего Королеву возможности воспользоваться смертью барона де Люза, некстати убитого 5 января шевалье де Гизом, которого подтолкнула к этому преступлению безнаказанность, с коей он покушался годом раньше на жизнь маркиза де Кёвра.
   Барон де Люз случайно очутился в Сен-Клу, когда тяжко заболел герцог д’Эпернон, у которого состоялось сборище, где обсуждался план насильственной смены правительства.
   Герцог де Гиз и те, кто был там, увидев вскоре, что он стал своим у Королевы, заподозрили, что он предал их либо мог это сделать. Подстроив его ссору с шевалье де Гизом, добились того, что тот убил его под предлогом смерти отца де Гиза, чем де Люз иногда похвалялся. Никогда еще не было пролито столько слез, сколько пролила на этот раз Королева.
   Люди, не связанные с домом Гизов, решили воспользоваться этим случаем, чтобы ожесточить ее против Гизов; по этому поводу были сделаны разные предложения. Доле дошел, например, до того, что предложил использовать швейцарцев, чтобы отомстить за эту утрату герцогам де Гизу и д’Эпернону, когда те появятся в зале королевской гвардии.
   Самыми мудрыми эта идея была отклонена, Королева задумала предать суду шевалье де Гиза. Она бы так и поступила, если бы канцлер, который боялся всего, не использовал всевозможные отсрочки, чтобы оттянуть выполнение данного ему поручения.
   Слабость канцлера послужила причиной того, что Ее Величество в пылу гнева, и немалого – как по причине ее страха перед кровью, так и потому, что барон де Люз был убит лишь из подозрения, что верой и правдой служил ей, – пришла к заключению, что отсрочка, предоставленная ей, – на благо. Одним из советов, данных ей покойным Королем, был тот, что ни в коем случае нельзя поддаваться чувствам, как бы ни были они справедливы и достойны. И она простила то, что ни за что не простила бы при других обстоятельствах. Шевалье де Гиз напал на барона де Люза со шпагой в руке, а барон был стар и дряхл, кроме того, был застигнут врасплох, собираясь выйти из кареты. Он не успел даже вынуть из ножен небольшую шпагу, висевшую у него на поясе. Помимо того, что у шевалье была боевая шпага, он был молод и силен и сознательно искал встречи с бароном де Люзом, с ним еще были два дворянина, которые лишь наблюдали за боем, завершившимся так быстро, что многие из присутствовавших и не заметили, что барон де Люз не успел вытащить шпагу из ножен. Королева была настолько раздосадована на канцлера за то, что тот был свидетелем, как неудачно она действовала в этом случае, что у нее зародилась мысль избавиться от него и доверить государственную печать и министерство юстиции человеку, который их хранил бы с бо́льшим благородством. Она тайно пригласила в Лувр Принца, г-на де Буйона, маркиза д’Анкра и Доле. План был поставлен на обсуждение, и все признали его недурным; Принцу было поручено отправиться к канцлеру и потребовать печати, а также приказать ему от имени Их Величеств удалиться от двора.
   Кроме того, порешили, что Королева, под предлогом поездки на обед к Заме, проедет мимо Бастилии и войдет в Арсенал, где прикажет арестовать г-на д’Эпернона, который вернулся в Париж несколько дней назад. Это принятое наспех решение подлежало немедленному исполнению; однако маркиз д’Анкр погубил все дело. Он не желал изгонять канцлера, пока не найдет ему замены – преданного ему самому человека; его жена предлагала ему г-на де Руасси. Он не был против него, но Доле разубеждал его, как и ненавидевший его г-н де Бюльон, которому вспоминалось, что некогда тот уже брался конфисковать его земли в Лимузене.
   Поскольку маршал и его жена не сумели предложить свою кандидатуру, Королева изменила решение; все стало известно из-за неосторожности сторонников Принца и маркиза д’Анкра. Принц, мечтавший о неоправданно широкой власти в Государстве, потребовал для себя губернаторства в Бордо и Шато-Тромпет.
   Маркиз д’Анкр и его жена, имевшие на него влияние, взялись помочь ему в этом: они поддержали его претензии и приложили все усилия, чтобы убедить Их Величества, но ничего не смогли добиться силой своих аргументов. Их труды не только пропали даром, но и навредили им самим, ибо министры, утратившие было авторитет в глазах Королевы – она стала многое решать без их ведома, с Принцем, ставя их впоследствии в известность, – воспользовались случаем, чтобы вернуть ее расположение. Умолив ее дать им частную аудиенцию под тем предлогом, что должны сообщить ей нечто важное, они явились к ней. Совтеру было приказано никого не впускать. Однако маркиз д’Анкр и его супруга, у которых были шпионы, доносившие им обо всем, чем Королева занималась, были немедленно поставлены в известность о ее секретном разговоре с министрами. Маркиз тотчас поднялся в кабинет Королевы и постучал в дверь; Совтер доложил об этом Королеве и снова получил приказ никого не допускать.
   Министры изложили Королеве свои мнения о попытках, предпринимаемых маркизом д’Анкром с целью склонить Королеву в пользу Принца, обвинили его и его жену во многих прегрешениях, наносящих ущерб ее авторитету, и показали ей возможные последствия того, что первый принц крови получит место в ее правительстве и в придачу такой важный город, как Бордо, расположенный в самом центре религиозных распрей.
   Им нетрудно было убедить Королеву, которой покойный Король много рассказывал о том, что произошло во времена его молодости: если бы, воюя против Генриха III, он заполучил Шато-Тромпет, то велел бы именовать себя герцогом Гиеньским.
   Когда они удалились и маркиз захотел поговорить с Королевой, она высказала ему свое недовольство, да так, что несколько дней спустя, видя, что он продолжает давить на нее в этом деле, она пришла в такой гнев, что он больше не осмелился поднимать эту тему.
   Принцы, верившие в его всемогущество при Королеве, набросились на него за эту неудачу и приписали ее его нежеланию добиться своего. Его жена, опасаясь, как бы ему не причинили вреда, если Королева не пойдет навстречу их желаниям, также попыталась говорить с ней, но с еще меньшим успехом, чем муж; в конце концов Королеву взяло такое отвращение к этой парочке, что было достаточно малости, чтобы они навсегда утратили ее расположение.
   Маршальша несколько дней не осмеливалась зайти к Королеве. А ее муж, отчаявшись и не зная, как восстановить взаимопонимание с Принцем и как ему втолковать, что не он виноват, предложил ему свое собственное губернаторство: если он желает, он отдает ему и его фавориту де Рошфору город Перонн.
   Тем временем сын барона де Люза, искренне оплакивая смерть своего отца, вызвал шевалье де Гиза на дуэль. Дуэль была назначена у Сент-Антуанских ворот в присутствии секундантов; драться предстояло верхом на конях. Что могло быть более справедливым, чем желание молодого барона отомстить за своего отца? Но Господь рассудил иначе: он проиграл в этом поединке – в назидание другим, чтобы никому было не повадно таким способом удовлетворять месть, ибо суд – прерогатива государственной власти.
   Королева, опечаленная еще и этой потерей, пример которой мог бы стать заразительным для других, запретила дуэли под угрозой самого сурового наказания, дабы пресечь на корню это поветрие.
   Поскольку после смерти барона де Люза два королевских наместничества в Бургундии оказались вакантными, г-н дю Мэн попросил одно из них для виконта де Тавана, а другое – для барона де Тьянжа; но так как Принц и его сподвижник были в плохих отношениях с Королевой, г-н дю Мэн получил отказ; чтобы продемонстрировать изменения при дворе, г-н де Бельгард, недавно снова осыпанный милостями, получил их для двух своих друзей.
   Г-н дю Мэн, не отличавшийся терпением, был сильно задет, не в силах поверить, что немилость, в которую впал маркиз д’Анкр, была на самом деле таковой; он подозревал, что там крылось некое притворство, и потому был с маркизом достаточно холоден; так что, когда маркиз пожелал через маркиза де Кёвра ускорить дело о двух свадьбах, о котором мы рассказывали выше и которые барон де Люз взялся устроить между герцогом дю Мэном и м-ль д’Эльбёф, г-ном д’Эльбёфом и своей дочерью, г-н дю Мэн ответил, что у него никогда не было намерения жениться, а если барон де Люз утверждал иное, то он его обманул.
   Господин Принц, видя, что ему не удается получить Шато-Тромпет, принял предложение, сделанное ему маркизом д’Анкром, – отдать ему Перонн и спросил, каков результат. Маркиз, уже не имевший доступа к Королеве, упросил жену добиться этого для него; но та сама впала в такую немилость, что почти не осмеливалась заговаривать с Королевой, не дававшей ей более возможности оставаться с ней наедине. В те часы, когда Королева после ужина находилась в большом кабинете и можно было приблизиться к ней, она удалялась в свой малый кабинет и повелевала закрыть дверь; когда маршальша попыталась воспользоваться временем подготовки ко сну Королевы, принцесса де Конти упрямо оставалась подле Ее Величества, и вновь ничего не выходило. Опасение, что Принцы навредят ее мужу, все же заставило маршальшу решиться на разговор с Королевой.
   Но этот разговор остался без последствий. Она не стала настаивать на своей просьбе, так как Пленвиль, дворянин из Пикардии, который был доверенным лицом ее мужа и ее самой и сожалел о том, что они решили расстаться с Перонном, и еще больше о том, что город перейдет Принцу, объяснил ей, как им будет не хватать Перонна, рядом с которым располагались владения маркиза д’Анкра, да и их доходы могли уменьшиться наполовину. Скупая маршальша предпочла свою собственную выгоду всем доводам мужа и пожелала оставить Перонн.
   В то время как продолжались попытки передать ШатоТромпет и Перонн Господину Принцу, маршал д’Анкр повсюду хвастался тем, что сказал Королеве, будто он ее человек и она может располагать им, но что он не поддерживает ее в страстном желании распрощаться со своими друзьями, то бишь Принцем и г-дами дю Мэном, де Невером, де Лонгвилем, де Буйоном, которых он называл ее верными слугами, а также о том, что дружба его с ними основывалась лишь на служебных обязанностях и он считал партию Принца самой законной из всех. Он дошел до того, что осмелился назвать ее одному лицу, приближенному к Королеве, неблагодарной и легкомысленной.
   Все это передали Королеве, что не особенно настроило ее против него; между прочим, ей донесли, что он хотел подыскать местечко и для гугенота де Буйона, что шло вразрез с королевскими интересами.
   Времена были настолько злосчастными, что такие люди были самыми ловкими и самыми изобретательными по части интриг, а интриги их были таковы, что министры были более озабочены тем, как упрочить собственное положение, чем тем, что необходимо государству.
   Видя, что маршалу д’Анкру никак не добиться удовлетворения своих просьб, герцог Буйонский додумался до хитрости, достойной его ума. Он пригласил к себе г-на де Бюльона с тем якобы, чтобы предупредить его как друга господ государственных министров, что Королева намерена вознаградить Принца, отдав ему Перонн, но что она предпочитает сделать это с их одобрения: вот он и желает предупредить их, чтобы они, такие опытные светские люди, опередили ее желания.
   Узнав об этом, Королева мгновенно сообразила, что принцы хотят воспользоваться расколом, который, как им казалось, существовал между нею и ее министрами, и призналась в связи с этим г-ну де Бюльону, что и впрямь испытывает большое отвращение к слабости, которую канцлер проявил в деле барона де Люза, что сговор между остальными министрами и канцлером очень ей не по душе, но что она желает сговориться с ними, дабы помешать знатным господам, чьи интересы противоречат ее собственным интересам и интересам ее детей, дойти до нетерпимой наглости. Ее Величество настолько была озабочена тем, о чем она поведала Бюльону, что под предлогом поездки в свой дворец, который возводился в пригороде Сен-Жермен -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, велела передать приказ президенту Жанену прибыть туда же. С ним она говорила в том же духе, наказав ему передать это его сообщникам.
   Эти ее разговоры еще не закончились, когда министры посоветовали ей предложить Принцу, дабы лишить его предлога для недовольства, крупные суммы на приобретение земель; они считали, что следовало выиграть время с помощью денег, а не ослаблять государство спорами из-за городов, что могло привести к тяжелым последствиям.
   Щедроты Королевы не произвели большого впечатления на Господина Принца; Шато-Тромпет и Перонн слишком засели у него в голове, как и в голове герцога Буйонского, чтобы они не попытались придумать что-нибудь еще. Маркиз д’Анкр подсказал им, что лучше сделать; понимая, что доверие Королевы к нему подорвано, и не зная, как поправить положение, он посоветовал им выразить открыто свое недовольство и удалиться от двора: в этом, по его мнению, не было ничего опасного. Было ясно, что де Гиз и д’Эпернон так нагло поведут себя при Королеве, что заставят ее снова призвать их к себе, как это уже случилось однажды, когда она призвала Принца и Графа.
   Герцог Буйонский, рассудив, что это скорее в интересах маршала, чем в интересах де Гиза и д’Эпернона, с самого начала отнесся к этому с недоверием. Он понимал, что удаление от двора стольких принцев и дворян было делом не пустячным и что прежде, чем на это решиться, им надобно крепко подумать. С одной стороны, было опасно зайти слишком далеко в противостоянии власти и Их Величествам, с другой – следовало опасаться, что малейшие проступки со стороны удалившихся будут представлены оставшимися Королеве как немалые и даже одиозные преступления, чтобы полностью уничтожить их в ее глазах.
   Но в конце концов они все на это решились, после того как герцог Буйонский повидался с маркизом д’Анкром и договорился с ним от имени всех, что тот будет наблюдать за настроениями Королевы, давать им советы относительно того, что им предстоит сделать для их общего блага, что они также будут доверять ему, что они не станут затевать в провинциях смуты и будут вести себя подобающим образом, не давая серьезного повода жаловаться на них.
   Принц отправился в Берри, герцог Неверский – в Италию, сопровождая м-ль дю Мэн к ее будущему супругу; г-н дю Мэн – во Флоренцию со своей сестрой, которая направлялась туда, чтобы навестить свои владения; герцог Буйонский выехал в Седан.
   Роскошь в те времена была велика по той причине, что королевские деньги вовсю текли к знати, согласно симпатиям Королевы, так что все это было весьма далеко от умеренности времен покойного Короля; отсюда вытекало, что дворянство осаждало Королеву просьбами об увеличении содержания или стенаниями по поводу изменений, надеясь извлечь выгоду для себя; это вынудило Ее Величество запретить своим эдиктом ношение одежд с золотым и серебряным шитьем, позолоту потолков домов и наружных частей карет; но эдикт был почти бесполезен.
   Хотя принцы – недовольные, разобщенные и рассеянные по всему королевству – и давали повод опасаться того, что могут нарушить мир повсеместными заговорами и восстаниями, эти страхи все же были невелики в связи с тем, что гугеноты были присмирены, а их ассамблея в Ла-Рошели была распущена: все они разъехались по прибытии Ле Руврэ, которого Король послал туда в конце прошлого года. Ле Руврэ доставил им и огласил в городской ратуше декларацию Короля, запрещающую продолжение их ассамблеи, предающую забвению все, что случилось, подтверждающую эдикт о замирении, – потому они и решили повиноваться, хотя и продолжали спекулировать словом «округ», не имевшим хождения во Франции, но употреблявшимся в Германии, где провинции поделены на округа.
   Некоторые из самых отъявленных мятежников, которые недовольными покинули ассамблею в Сомюре, не упустили случая для тайных и злонамеренных сходбищ; но мэр, будучи предупрежден об этом, 11 января запретил им под страхом смертной казни собираться, после чего они стали умолять мэра лишь о том, чтобы он позволил им остаться в городе до того момента, когда декларация Короля будет подтверждена парламентами их провинций.
   Тяжба, тянувшаяся также с конца прошлого года в связи с книгой Бекануса, была разрешена в то же самое время. Богословы, недовольные ответом, который кардинал де Бонзи передал им от имени Королевы, – отказом немедленно запретить эту книгу, отправились 7 января на встречу с канцлером, изложили ему зловредность учения Бекануса, несовместимого со старинной приверженностью факультета вере. Канцлер привел их в Лувр и представил Королеве, а на следующий день передал им ее волю: она обещалась изучить этот вопрос.
   Но еще до того, как наступило первое февраля, день, когда должно было состояться их первое заседание, нунций привез им запрет на книгу из Рима: этим документом она была помещена во второй класс запрещенных книг -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. Этот запрет был им представлен на заседании первого февраля, и они не упустили случая сделать из нее новость. Таким образом, в Королевстве все было спокойно: и гугеноты не давали повода для опасения, и никакое учение не могло внести смуту в умы.
   Большая пауза позволила министрам подумать о том, как соединить свою власть с властью маршала, не заботясь о том, чтобы призвать принцев вернуться или, вернее сказать, не желая дать им понять, что в них нуждаются. С этой целью всего через несколько дней после их отъезда один из друзей г-на де Вильруа попытался выяснить у маркиза де Кёвра, не хотел бы маркиз д’Анкр сговориться с министрами, и стал ему доказывать, что это в его интересах: и надежно, и для славы полезно, и Королеве спокойнее, ведь, любя его и его жену, она была недовольна их отношениями с министрами.
   Чтобы закрепить это замирение, ему предложили брак маркиза де Вильруа с дочерью маркиза д’Анкра. Маркиз де Кёвр не отклонил это предложение и говорил о нем с маркизом в присутствии Доле. Сначала тот отверг это предложение, боясь, что его делают лишь для того, чтобы поссорить его с друзьями. Затем мало-помалу дал себя уговорить, уверяя, что идет на это ради их согласия, однако не хочет ни на что решиться, не спросив мнения г-на де Буйона, которое трудно получить издали, ведь тот в отъезде, мол, некоторые вещи легче сказать, чем написать. И все же он готов написать ему, не раскрывая всего дела, из опасения, что герцог расскажет о нем Принцу, что было бы нежелательно. В письме он просто даст понять ему, что министры ищут его дружбы и он желает знать его мнение по этому поводу, при этом просит держать все в тайне.
   Тот, кто вел переговоры с маркизом де Кёвром, получил ответ, что маркиз и слушать не хочет ни о чем, не зная мнения Королевы по этому поводу; если она «за», то он охотно примет это предложение; но поскольку она мало ему доверяет, он не осмелится говорить с ней об этом и доверяет сделать это им самим.
   Президент Жанен подрядился обеспечить ему хорошее отношение Королевы и убедил ее; затем переговорил об этом с маркизом де Кёвром. Нельзя сказать определенно, готовился ли этот договор с участием канцлера либо г-н де Вильруа скрыл от него этот факт. Первый утверждал, что ничего об этом не знал, другой, напротив, уверял, что обо всем рассказал ему. Но так или иначе, только ревность и недоверие уже тогда зародились между ними, поскольку канцлер испугался, что тот благодаря этому союзу возвысится над ним. Со временем они стали испытывать друг к другу настоящую неприязнь.
   Пока в большом секрете обсуждается этот брак, маркизу д’Анкру предоставляется случай поработать на принцев: герцог Савойский развязывает войну в Монферрате.
   Мы уже сказали, что год назад, 22 декабря, Франсуа, герцог Мантуанский, скончался, оставив беременную жену, дочь герцога Савойского. У него было два брата, старший из которых, Фердинан, был кардиналом, другого звали Венсаном. Кардинал наследовал покойному.
   Герцог Савойский, который только и делает, что ссорится со всеми напропалую, требует свою дочь обратно. Герцог Мантуанский отказывает ему в этом, убеждая его, что сперва ей следует разрешиться от бремени. Она рожает дочь. Теперь герцог Савойский требует обеих. Герцог Мантуанский соглашается выдать мать, но оставляет свою племянницу, считая оправданным, чтобы она жила в доме своего отца, в котором родилась. Да и Император своим декретом поручил дитя его заботам.
   Герцог Савойский не удовлетворен этим ответом и под предлогом утешения матери требует, чтобы обе были отправлены в Модену, где он будет заботиться о них, ожидая решения Императора.
   Герцог Мантуанский соглашается на это, но герцог Моденский отказывается возложить на себя эту заботу; маркиз Линочоза, губернатор Милана, большой друг герцога Савойского, который наградил его титулом маркиза Сен-Жерменского, открывавшего ему доступ к еще большим почестям и должностям, которые он получил впоследствии от короля Испании, соглашается принять обеих принцесс, на что не идет герцог Мантуанский.
   Тогда герцог Савойский вспоминает все старые ссоры и раздоры и возобновляет свои претензии на Монферрат как на основании своего происхождения из Палеологов, так и на основании дарственной записи и соглашения, достигнутых в 1435 году между маркизом Жаном Жаком де Монферратом и маркизом Феррарским, относительно 90 000 дукатов, присужденных Императором Карлом V герцогу Савойскому в качестве приданого его жены Бланш де Монферрат.
   Герцог Мантуанский просит его отложить на некоторое время его претензии, поскольку их спор рассудил уже его предок герцог Савойский на процессе, возбужденном при Карле V, который вынес решение в пользу герцога Мантуанского; если же какие-то претензии и остались в форме иска о праве собственности за савойским домом, можно передать их на суд Императора.
   Что касается дарственной записи и соглашения, заключенных маркизом Жаном Жаком де Монферратом, они были аннулированы решением Императора в 1464 году как вырванные насилием у маркиза, который, будучи приглашен под предлогом какого-то торжественного праздника, был задержан герцогом Савойским и освобожден, лишь пообещав ему все, что тот ни пожелает.
   Что до приданого Бланш, тут все законно, но у него имеются также претензии против него по причине захвата герцогами Савойскими у его предшественников городов Трен, Ивре, Мондови и других, которые были вновь затребованы в ходе все того же процесса; он еще продолжит тяжбу за них в свое время и в своем месте.
   Ощущая нехватку аргументов, герцог Савойский прибегает к хитростям и к оружию, велит собрать вооруженных людей под предлогом защиты своих земель, подкупает всех, кого может, в Монферрате, а сам в это время по-дружески общается с герцогом Мантуанским, удерживая у себя епископа де Диочезаре, его посланника. 22 апреля он уверяет его в том, что уезжает на встречу со своими войсками, приводит их в Монферрат, взрывает Трен, берет приступом Альб, предает все огню и мечу, не щадя ни женщин, ни священников, ни храмов. А чтобы оправдаться, выпускает манифест, в котором, маскируя как только можно свое вероломство, умоляет Папу и Императора одобрить сделанное им, а Его Католическое Величество, дядю своей дочери, и своего родственника курфюрста Саксонского и всех христианских принцев – быть к нему благосклонными.
   Герцог Неверский, прибывший в Савону со своей свояченицей, узнав обо всем, отсылает ее одну во Флоренцию, где должна состояться свадьба, собирает наспех своих людей и бросается к Казалу; туда же немедленно прибывает его брат Венсан.
   Гром войны заставляет всех итальянских принцев поднять свои армии, но ни один из них не встает на сторону герцога Савойского. Даже маркиз Линочоза, друг герцога, вынужден по приказу своего короля выступить против него; его войска заставляют герцога снять осаду Ниццы. При появлении войск Испании герцог Савойский извещает маркиза о том, что не желает воевать против испанцев, и удаляется.
   Весть об этих событиях в Италии огорчает Королеву; она понимает, что они не останутся без последствий, и оценивает их как самые крупные события изо всех произошедших вне Королевства с начала ее регентства; она не рискует принять какое-либо решение, не посоветовавшись со всеми важными людьми в Королевстве. Маркиз д’Анкр, выжидавший удобного случая, решает воспользоваться этим, чтобы вернуть принцев, которые, за исключением г-на де Невера, втянутого в события в Италии, желали этого.
   Г-н де Буйон едва успевает вернуться ко двору, как маркиз д’Анкр приглашает его к себе и рассказывает ему обо всем, что произошло с ним и г-ном де Вильруа, о чем тот еще не знал, ибо все держалось в строгой тайне. Он вовсе не отговаривает его от этого, а, напротив, поддерживает его планы, обещает ему строго хранить все в секрете и слово свое держит; так что об этом деле никто ничего не узнает, пока оно не будет доведено до конца.
   Однако случилось два неприятных происшествия, которые задержали выполнение их планов. Некто Магнас, постоянный участник Совета, в мае был взят под стражу в Фонтенбло; его обвинили в том, что он был нанят неким Ла Рошем из Дофинэ как осведомитель герцога Савойского: он частенько наведывался к Доле, которого, как показалось маркизу д’Анкру, министры тоже чуть не скомпрометировали. Того это так возмутило, что в последний день месяца Магнас был лишен жизни, при этом никакого упоминания о каких-либо тайных связях с Доле не было.
   С другой стороны, г-н де Вильруа настаивал на том, чтобы до подписания свадебного контракта должность первого камер-юнкера, которая принадлежала г-ну де Сувре, была бы заранее предназначена его сыну, г-ну де Куртанво, который женился на одной из внучек г-на де Вильруа; маркиз д’Анкр не захотел согласиться с этим, намереваясь передать эту должность после смерти престарелого г-на де Сувре другому лицу. Имея немалое влияние на Королеву, которой предоставлял ложные сведения, он с помощью своей жены мог надеяться помешать этому: в результате самые влиятельные министры, упрекая Королеву за слишком тесный союз с Принцем и его сторонниками, посоветовали ей приказать ему не появляться более при дворе и удалиться в Амьен.
   Королева, следуя другим советам, решилась защитить герцога Мантуанского и велела направить часть армии в Италию, чтобы помочь ему.
   Испания, желавшая сохранить свои интересы в Италии и быть арбитром всего, что там происходит, предупреждает об этом Королеву и приказывает маркизу Линочозе заключить мир; он выполняет это с такой поспешностью, что у представителя герцога Мантуанского, который находится в Милане, нет времени, чтобы предупредить своего господина о договоре и получить необходимые полномочия для его подписания.
   Они договорились о том, что по просьбе Его Святейшества и во имя послушания Императору и его Католическому Величеству герцог Савойский должен в течение шести дней передать в руки посланников Императора и короля Испании крепости, которые он захватил в Монферрате, чтобы те могли вернуть их герцогу Мантуанскому, что и было исполнено.
   В то время как в Италии дошло до военных действий, в Англии торжественно праздновали свадьбу английской принцессы с принцем Фредериком, ставшим недавно, после смерти отца, курфюрстом Пфальцским. Они обвенчались, как мы говорили, в конце прошлого года; их свадьба состоялась 18 февраля этого года, а после обычных в подобных случаях торжеств уехали в Голландию, где их роскошно приняли, 28 мая прибыли в Гаагу, а оттуда отправились в свои владения, где и были бы счастливы, если бы, соизмеряя свои желания со своими возможностями – а принцесса еще и помня о том, что она более не принадлежит к роду, в котором рождена, опустившись до рода своего мужа, – они не лелеяли необоснованных и неумеренных надежд, которые завершились для них позором.
   Как знать, не предпочли бы они умереть уже тогда, чтобы не ждать столько лет, пока на них не обрушатся все возможные несчастья.
   В неменьшей степени это относится и к Сигизмунду Баторию -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, который, наверное, предпочел бы покинуть этот мир до того, как довериться Императору и лишиться в наказание за свою доверчивость не только своих обширных и прекрасных владений и земель, но и самой славы и, наконец, свободы.
   Этот владыка, избранный в молодости королем Трансильвании, вел войну против турок и одержал знатные победы над ними; но со временем, поскольку силы его были недостаточны, а армии, которые турецкий султан посылал одну за другой против него, причинили непоправимый ущерб его стране, он позволил убедить себя в необходимости передать свое государство в руки императора Рудольфа, который мог более выгодно распорядиться им как своего рода защитным валом для христианского мира. Император же обязывался предоставлять силы для охраны этого вала и уничтожения общего врага. За это Баторию обещали большое княжество в Германии; он согласился, но был обманут. С ним стали обращаться как с простым не очень знатным дворянином; за каждым его шагом следили, как бы держа под надзором. Он раскаялся в своей ошибке, скрылся и возвратился в Трансильванию, где его ждала восторженная встреча. Императора здесь ненавидели из-за необычайной жестокости его правления. Против него послали Георга Батория; он отважно защищался – на его стороне была не менее мощная армия и любовь народа, к тому же еще не были забыты его прошлые подвиги. Но священнослужители корили его за ущерб, который он якобы причинял всему христианскому миру, проливая христианскую кровь так близко от турецкого султана, который, завоевывая страны, разделывался с их населением, хотя и потерял уже три четверти своих воинов с начала войны в Венгрии. После этого Баторий снова отдал себя во власть Императора, требуя к себе лучшего обхождения, но на деле с ним обращались как никогда плохо. Его держали пленником в его пражском доме, обвинили в сговоре с султаном, все его бумаги конфисковали; и даже не найдя ничего, что могло бы подтвердить его виновность, ему не предоставили большей свободы. В таком жалком состоянии он пребывал до самой смерти, которая наступила 27 марта сего года вследствие апоплексического удара.

   Вот вам наглядный пример того, что единственный выход из суверенной власти – бездна, что власть слагают только с жизнью, что безумие – дать убедить себя, что можно переложить власть на другого, какие бы обещания вам ни были даны. И все же бесчеловечность, проявленная против этого государя, не может быть оправдана ничем, хотим ли мы ее приписать нации или императорскому дому. Король аллеманов Марободуус, теснимый своими врагами, доверился Тиберию, который принял его и обращался с ним покоролевски; а вот с Сигизмундом, который доверился великому государству во главе с императором-христианином, обращались так, как даже враг не обращался бы с тем, кого рок войны бросил в его руки.
   Итак, мы оставили маркиза д’Анкра в Амьене, куда его сослала Королева. Он отчетливо понимает, откуда дует ветер, и вместо того, чтобы бесполезно терзаться, пользуясь отсутствием г-на де Вильруа, с еще большей свободой и в еще большей тайне (и следовательно, с меньшими помехами) стремится завершить дело со свадьбой. Собираясь вернуться и опасаясь, как бы тайная связь, которую он поддерживал с Принцем и его соратниками, не подала бы его врагам нового предлога навредить ему, он добился у них слова, что любые внешние проявления их особой дружбы прекратятся с обеих сторон до тех пор, пока не будет подписан контракт и г-н де Вильруа не будет больше нарушать его. Г-н де Буйон советует ему переговорить с г-ном дю Мэном, который находится в Суассоне, и уговорить его согласиться на это; что он и делает, а уж оттуда возвращается в Париж, где, вскоре после отъезда Королевы в сентябре в Фонтенбло, тайна брака открыта и в ее присутствии подписан контракт, чем герцоги де Гиз и д’Эпернон, желавшие и верившие в поражение маркиза д’Анкра, были убиты, одновременно удивляясь, как это обошлось без них и как это им не удалось помешать.
   Их разочарование еще возрастает, когда всего через несколько дней после смерти маркиза де Нуармутье Господин Принц, вернувшийся ко двору и не отходивший от маркиза д’Анкра и г-на де Вильруа, добился того, чтобы его фаворит де Рошфор получил губернаторство в Пуату, принадлежавшее покойному Нуармутье. Все связанные с ним в то же время и по разным случаям ощутили его благосклонность и были вознаграждены.
   В это же время скончался маршал де Фервак; маркиз д’Анкр занял его место и передал г-ну де Куртанво должность первого камер-юнкера, принадлежавшую г-ну де Сувре, который до этого не мог добиться разрешения Королевы оставить ее и передать в его руки.
   Г-н д’Эпернон хотел использовать это время, чтобы как бы заново пережить времена короля Генриха III, прошедшие для него без всякой компенсации; однако его положение при дворе не шло ни в какое сравнение с положением других. Его надменность, при которой не только слегка жесткие, но даже вполне справедливые вещи казались ему труднопереносимыми, способствовала тому, что справедливый отказ, полученный им, был воспринят как оскорбление, и он принял решение удалиться в Мец.
   По возвращении из своей поездки по Италии герцог де Лонгвиль поссорился со своим дядей графом де Сен-Полем из-за Пикардии, которую покойный Король передал графу после кончины отца герцога, чтобы тот в свое время передал ее сыну де Лонгвиля. Герцог потребовал, чтобы граф исполнил свои обязательства; но слепая алчность, неподвластная разуму, заставляла графа считать своим то, что издавна принадлежало другим, и он отрицал право своего племянника на то, что было передано ему лишь на хранение. Однако Королева рассудила этот спор в пользу племянника и передала ему также Орлеан и Блэ.
   Но не успел этот молодой губернатор обосноваться в Пикардии, как, забыв о тесном союзе с маркизом д’Анкром и о его поддержке, которой он совсем недавно воспользовался, он вступил с ним в пустяковый спор, который рос изо дня в день и дошел до того, что превратился в одну из главных причин ссоры между принцами в начале следующего года.
   Все эти раздоры между придворной знатью придавали гугенотам в провинциях больше смелости, особенно в Лангедоке, где они подняли народ в Ниме против Ферьера, еще недавно одного из их министров, обладавшего незапятнанной репутацией, который был смещен на немногочисленной ассамблее, созванной по собственной инициативе ими в Прива́, поскольку его сочли недостаточно смелым на Сомюрской ассамблее. Король же удостоил его чести занять пост советника президиального суда Нима. Оскорбленные тем, что его поощрили за то зло, которое он им причинил, его подстерегли у выхода из зала суда, забросали камнями, а когда ему удалось бежать – разрушили его дом, сожгли его книги, уничтожили его виноградники. Когда же судьи захотели покарать виновных, мятежники напали на них и заставили отдать им ключи от тюрем. При этом они насмехались: «Король в Париже, а мы в Ниме». Не в силах стерпеть такую пощечину королевской власти, сочтя, что самым строгим для этого города было бы лишение его права иметь президиальный суд, Королева направила в конце августа королевские грамоты, в которых содержался приказ перевести его из Нима в Бокэр, что и было исполнено.
   Стремясь удерживать еретиков в рамках их обязанностей, Королева укрепляла католическую религию еще и тем, что учредила несколько конгрегаций и реформатских церквей в Париже. Босоногие кармелиты обосновались в предместье Сен-Жермен, якобинцы – в предместье СентОноре, дом для послушников капуцинов и монастырь урсулинок – в предместье Сен-Жак; словом, можно было сказать, что вернулся век Святого Людовика, который приветствовал появление в королевстве монашеских орденов.
   А так как истинная набожность неотрывна от сострадания к бедным, Королева позаботилась и о них и, дабы снискать благословение Божье, учредила в предместьях СенМарсо, Сен-Виктор и Сен-Жермен три приюта для неимущих инвалидов.
   Но эти благородные заботы не мешали ей думать об украшении Парижа. Она приобрела Люксембургский дворец в предместье Сен-Жермен и несколько соседних садов и домов, чтобы заложить там прекрасный дворец. Для начала там посадили фруктовые деревья, поскольку для их роста требуется время, строительство же зданий зависит от положения и богатства того, кто их строит. Чтобы обеспечить дворец водой, она велела провести туда воду из источников Ронжи в четырех лье от Парижа; это была стройка, достойная королевской особы. Для себя она оставила меньшую часть водных запасов, а остальное направила на общественные нужды, отведя часть воды в Королевский коллеж и некоторые другие университетские постройки.
   В то же время в правительстве возникла идея связать оба моря реками Уш и Армансон, берущими начало в Бургундии. По реке Уш можно доплыть почти до Дижона, затем спуститься в Сону, затем в Рону, а оттуда – в Средиземное море; река Армансон, судоходная ближе к Монбару, впадает в Ионну, та – в Сену, и вместе они текут в океан. Для того времени замысел был воистину великим, однако во Франции не было никого, кто мог бы поддержать его, и потому он так и не был реализован.
   А тем временем в отношениях между маркизом д’Анкром и г-ном де Вильруа пробегает холодок: первый недостаточно уважительно относится к союзу со вторым, считая, что тот не вполне отвечает его надеждам. Подлил масло в огонь Доле, оскорбленный тем, что его обманули: г-н д’Аленкур пообещал передать ему контроль за всеми финансами, которыми распоряжался президент Жанен. Г-н де Вильруа ничего об этом не ведал, но канцлер, беззастенчиво утверждая противное, тайком склонял Доле стать его помощником, что еще больше настраивало того против Вильруа, которого он обвинял в недостойном отношении к себе: тот якобы бросил его после того, как он оказал ему услугу. Одновременно Вильруа стал пользоваться поддержкой канцлера, чего можно было ожидать меньше всего.
   Вскоре, приблизительно в ноябре, умерла от холеры г-жа де Пюизьё: эта смерть не только разрушила остатки союза или хотя бы видимость его между тестем и свекром, но и породила между ними разлад в связи с наследством этой дамы, что привело к разорению обоих и причинило множество бед государству.
   После того как итальянские дела в спешке были улажены губернатором Милана, о чем мы уже говорили, военные стычки между герцогами Савойским и Мантуанским прекратились, хотя они и не замирились. Герцог Савойский, вернув крепости, отнятые у герцога Мантуанского, не распускал армию под тем предлогом, что это заставит его противника строже соблюдать условия, на которых был решен их спор, к тому же он утверждал, что губернатор Милана обещал ему, что принцесса Мария будет передана матери.
   Эти доводы были хороши для него, но не для герцога Мантуанского: ему было мало того, что он вернул свое, он желал освободиться от страха, что тот же враг снова все похитит, а потому убеждал наместника Милана заставить герцога Савойского распустить свою армию.
   А тот, напротив, отказывался, послал своих детей в Испанию, чтобы добиться своего от Его Католического Величества или по крайней мере выиграть время.
   Наконец все эти проволочки заставили Ее Величество направить к ним в Италию маркиза де Кёвра, который пустился в путь 22 декабря с особым приказом добиться того, чтобы герцог Мантуанский согласился передать г-ну де Галигаю, брату маркизы д’Анкр, свою кардинальскую шапочку.
   Прежде чем перейти к рассказу о следующем годе, уместно упомянуть здесь о смерти Габриэля Батория, короля Трансильвании, и избрании на его место Габора Бетлена -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, который громко заявит о себе в последующем.
   Габриэль Баторий обладал фантастической физической силой, о которой в Трансильвании рассказывали немыслимые вещи; обладал он и неменьшей дерзостью и доказал ее в нескольких войнах против своих соседей; однако его обвинили также в варварской жестокости, в том, что он был рабом своих пороков и предавался всем видам сладострастия. Он влюбился в жену Габора Бетлена и хотел расправиться с ее мужем, который скрылся в Турцию, а затем вторгся в Трансильванию с двумя армиями: одна шла через Валахию, вторая – через Троянский мост. Изгнав Батория, он заставил избрать себя на его трон. Баторий бежал в Вараден, бросился в ноги к Императору, и тот прислал ему немногочисленный отряд во главе с г-ном Абафи, губернатором Токая, которому он поручил отделаться от него, опасаясь, как бы, обнаружив такую слабую поддержку, он не переметнулся бы к туркам и не передал бы им оставшиеся у него крепости. Абафи исполнил приказ и, не осмеливаясь открыто расправиться с ним по причине феноменальной силы того, воспользовался случаем, когда тот, ничего не подозревая, отправился на прогулку с небольшой охраной: послал две сотни всадников, которые выстрелами из мушкетов прикончили его прямо в карете.
   Таким образом, Габор Бетлен утвердился в своем княжестве благодаря смерти своего противника, в расправе с которым не участвовал. Австрийский королевский дом взял на себя это преступление, словно жаждал плохой репутации; своим вмешательством в судьбу этих двух трансильванских королей из дома Баториев австрийские короли доказали, насколько опасной была их поддержка: вместо признательности они держали в рабстве и обрекли на жалкое существование Сигизмунда, добровольно отдавшего императору Рудольфу свое княжество. Брат Рудольфа – Матиас – в ущерб своей собственной чести и попирая права людей, обязывавших его защищать того, кто прибег к его помощи, повелел жестоко расправиться с ним, да еще тому, кого якобы послал ему на выручку.

1614

   Подарки, сделанные Королевой по совету президента Жанена придворным в начале ее регентства, в большой степени утолили их корыстолюбие и все же не совсем; им всегда было мало, но продолжать делать им подобные подношения было невозможно – казна и сундуки Бастилии были пусты; а когда для этого и представлялся случай, они все равно были недовольны, поскольку первые немыслимо щедрые дары настолько возвысили их в собственных глазах, что все, что сначала было верхом их мечтаний, теперь казалось малозначительным, и они загадывали уже о таком, чего королевская власть не в силах была им дать, ведь теперь они требовали самой власти. Наихудшим было то, что исчезла боязнь проявить неуважение к священному величию монарха. Речь шла только о том, как подороже продаться Королю, и это уже не было неким дивом; ведь если можно, используя все честные способы, сохранить скромность и искренность между обычными людьми, то как сделать это посреди разгула пороков, когда перед испорченностью и алчностью распахнуты двери, когда самым высоким уважением пользуются те, кто продавал свою верность по самой высокой цене? Купить верность, раздавая направо-налево должности и деньги, – неплохое средство обеспечить себе спокойствие: все равно что осложнить болезнь лекарством.
   Мне могут возразить, что это задержало, пусть на несколько лет, войну, однако она становилась оттого еще более опасной. Нет слов, Королева извлекла из этого выгоду, она выиграла время, оставшееся до совершеннолетия Короля, когда он уже мог самостоятельно урезонить тех, кто захотел бы покинуть его.
   Принцы и знать, понимая, что приближалось время совершеннолетия Короля, испугались, что не успеют добиться своих целей, осуществить свои замыслы при дворе, несмотря на предоставленную им свободу действий и королевскую щедрость, и решились получить свое с помощью военной силы. Чтобы найти предлог для ссоры, в начале года они удалились от двора. Первым уехал Господин Принц: попрощавшись с Королем и пообещав ему возвратиться ко двору по его первому зову, он отбыл в Шатору.
   То же сделал г-н дю Мэн, отбывший в Суассон, и, наконец, г-н де Невер отправился к себе в Шампань.
   Герцог Буйонский еще некоторое время после их отъезда оставался при дворе и убедил министров и Королеву, что их верность Ее Величеству остается неизменной, что причина их недовольства – непорядок в делах, что они считают своим долгом указать на это Ее Величеству, что у них созрел план собраться по этому поводу тесным кружком в Мезьере.
   Кардинал де Жуайёз был послан к герцогу Буйонскому, чтобы убедить его не дать разгореться смуте; но герцог, понимая, что не уполномочен вести переговоры об их требованиях, не желал ничего слышать. Спустя некоторое время он отправился на встречу с принцами под тем предлогом, что желал напомнить им об их долге, а на самом деле стремясь еще более отдалить их от двора: при отъезде он распустил слух о том, что уезжает, опасаясь ареста.
   Господин де Лонгвиль уехал вскоре после этого, даже не простившись с Их Величествами, которые, будучи предупреждены, что герцог Вандомский, остававшийся еще в Париже, тоже принадлежал к заговорщикам, приказали арестовать его в Лувре 11 февраля.
   В то же время множество подстрекательских бумаг передавалось из рук в руки; альманахи с самого начала года говорили лишь о войне; особенно выделялось своей зловредностью одно издание некоего Моргара. Этот человек был не только невеждой в науках, но и откровенным распутником, за что был уже не раз осужден судом; предсказывать беды его подстрекали те, кто был их зачинщиками. Он понес справедливое наказание: попал на галеры.
   Тогда же Королева послала герцога Вантадурского и г-на де Буассиза к Принцу в Шатору, но, не обнаружив его там – он уже уехал в Мезьер – и не получив ответа ни на одно из своих писем, они вернулись в Париж.
   С начала этих событий Королева решила вернуть г-на д’Эпернона из Меца, куда он удалился, будучи недовольным в конце прошлого года; а чтобы его задобрить, она восстановила в лице г-на де Кандала должность так называемого первого камер-юнкера, которая ему принадлежала со времен Генриха III. Она предоставила также господину де Терму право занять должность камер-юнкера, принадлежавшую г-ну де Бельгарду, кроме того, дала надежду г-ну де Гизу на то, что он встанет во главе армии.
   Все это не нравилось маршалу д’Анкру, который был отнюдь не расположен к этим господам, сохранив привязанность к Принцу и его людям, хотя на этот раз они покинули двор, не предложив ему принять участие в их замыслах.
   Г-н де Вандом, которого спустя рукава охраняли в Лувре, 19 февраля бежал из комнаты, где его держали под арестом, и добрался до Бретани, где герцог де Рец присоединился к нему со своим войском. Вандом начал укреплять Блаве и овладел Ламбалем.
   Королева велела запретить всем губернаторам принимать его у себя, приказала парламенту не допустить восстаний в провинциях.
   В день побега Вандома Королева получила известие о том, что замок в Мезьере был передан герцогу Неверскому, который, видя, что Декюроль, лейтенант маркиза де Ла Вьёвиля, который был губернатором Мезьера, не желает открыть ему ворота и зная о том, что крепость слабо подготовлена к обороне, послал за двумя пушками в Ла Кассин и еще две велел доставить из Седана. При виде пушек Декюроль сдался.
   Герцог Неверский, сообщивший об этом Королеве, держал себя с ней дерзко, утверждая, что счел своим долгом захватить эту крепость, а Декюроль имел право запретить ему войти в нее лишь в том случае, если бы он замыслил какой-нибудь заговор против Государства. Он заявил, что, будучи губернатором провинции, он олицетворял собой власть Короля и что Мезьер был его вотчиной. Он требовал также, чтобы маркиз де Ла Вьёвиль был наказан за то, что дал такие распоряжения Декюролю.
   Не осмелившись открыто осудить его, Королева довольствовалась тем, что послала к нему г-на де Праслена с письмом, в котором приказала ему принять в этой крепости ее посланца – лейтенанта гвардейцев.
   Очень обеспокоенная мятежами в королевстве, Королева даже подумывала отречься от регентства, с каковой целью обратилась в парламент. Маршал и его супруга были настолько удивлены угрозами в свой адрес со стороны принцев и других знатных людей, что не осмелились ей перечить. Один лишь Барбен, ее интендант, которому Королева доверяла, оказался человеком здравомыслящим и принялся отговаривать ее, приводя в качестве главного довода опасность, которой она подвергла бы в этом случае своего сына, Короля.
   Она ответила, что получила предупреждение из Бретани: кое-кто распространял слухи о том, что она хотела отравить Короля, чтобы навеки сохранить регентство. Это была ужасная клевета, и она поклялась, что предпочла бы смерть продолжению столь невыносимой обязанности. Она добавила, что знала о всех зловредных слухах, направленных против нее и ее репутации: уже не впервой было ей слышать и о маркизе д’Анкре. Всякий раз, когда у мятежников ничего не выходило, они выступали публично против нее лично и против правительства. И все же она была полна решимости нести свою ношу, считая своей главной целью служение Королю. По ее словам, ее отношения с Королем складывались лучше некуда и это придавало ей храбрости. Ей стало известно, что королева Екатерина Медичи в свое время досрочно провозгласила короля Карла совершеннолетним, чтобы избавиться от зависти и располагать еще более полной властью от имени своего сына.
   В Совете был явный раскол по вопросу о том, сторону какой из двух партий должна была принять Королева: либо прямо выступить против принцев со всей королевской армией, либо решить это дело переговорами.
   Кардинал де Жуайёз, г-н де Вильруа и президент Жанен считали, что нужно немедленно дать отпор принцам, пока они не собрали войско и еще не были в состоянии защищаться, пока они настолько слабы, что достаточно одного гвардейского полка и кавалерийской части, чтобы привести их в чувство.
   По крайней мере Королева должна была напугать их, для чего требовалось выехать из Парижа в Реймс: это заставило бы их либо незамедлительно явиться, без всяких условий, к Их Величествам, либо покинуть Королевство, которое обрело бы покой и в котором каждому была бы предоставлена возможность отойти от партии принцев и вернуться к своим обязанностям. Кроме того, она освободила бы захваченный Мезьер, всю территорию Шампани и Иль-де-Франса, которые оказались под властью подозрительных личностей.
   Г-н де Вильруа добавлял, что если Королева поступит иначе, она совершит ту же ошибку, которую допустили при первом вооруженном выступлении Лиги: если бы тогда последовали совету выступить против г-на де Гиза и его сторонников, вооруженных в большей степени злобой, чем солдатами, число которых было очень незначительным, не создалось бы и нынешней ситуации.
   Канцлер, который при всех обстоятельствах был склонен искать компромиссы и принимать решение, которое устраивало бы обе стороны – Цезарь говорил: когда речь идет о больших делах, не может быть средних решений, – так вот канцлер придерживался иного мнения и считал, что следовало пойти навстречу принцам в их требованиях. Ему казалось, что почти все без исключения знатные люди королевства объединились с Принцем против королевской власти, что Королеву поддерживали лишь г-да де Гиз и д’Эпернон, так ревниво относившиеся друг к другу в связи с претензией обоих на одну и ту же должность коннетабля, что смертельно ненавидели друг друга, что партия гугенотов очень усилилась, что они стремились потрясти королевство до основ и воспользоваться этим, не скрывая желания возвыситься, пока Король не достиг совершеннолетия, что, знай они свои истинные силы, едва ли они пошли бы на то, что приведет их однажды к полному поражению, что поскольку власть – в руках женщины, а Королю всего двенадцать – тринадцать лет, осторожность требовала, чтобы ничего не пускалось на волю случая, и обязывала предпочесть худой мир доброй ссоре.
   Маршал д’Анкр, который находился в Амьене и, как ему казалось, был в немилости у Королевы, без конца посылал письма своей жене, чтобы заставить ее присоединиться к мнению канцлера и сделать все, что было в ее силах, ради мира. Она исполнила его поручение. Во время этих споров Королева была вынуждена уважать мнения многих сторон, и потому маршальша пользовалась большей доступностью к Королеве и ее большим расположением: она склонила ту неправильно истолковывать все доводы г-на де Вильруа – он-де обязал г-на де Гиза, навязал ему командование армией, а сам Вильруа не любит канцлера и маршала д’Анкра, которых желает убрать со своего пути с помощью войны, а затем приписал ему решение мягко урегулировать дела, что, впрочем, не помешало тому послать своих агентов в Швейцарию, чтобы поднять там в ружье шесть тысяч человек.
   21 февраля Королеве передали от Господина Принца манифест в виде письма, в котором он пытался оправдать восстание, поднятое им и его людьми, а также представить его как результат преступной наивности Королевы и ее правительства. Он движим лишь одним, говорилось в письме, искоренить беспорядки, царящие в Государстве, причем добиться этого легально: при помощи парламентских ремонстраций и прошений, к сочинению которых он уже приступил, не прибегая к оружию, которое он предполагал использовать лишь в том случае, если его принудят к этому, например, чтобы достойно ответить на оскорбления в адрес Короля.
   Не в силах указать ни на одну ошибку, ни на один промах, в которых было бы виновато регентство Королевы, он скорбел по поводу всех надуманных бед в государстве. Так, он жаловался, что Церковь недостаточно уважаема, что ее не используют больше в посольствах, что в Сорбонне царит раздор, дворянство бедно, народу не поднять головы, так тяжко ему живется, судейские должности слишком дороги, парламенты не обладают свободой в отправлении своих обязанностей, министры тщеславны и, чтобы остаться у власти, без колебаний погубят Государство. Но верхом всего было то, что он жаловался по поводу щедрых подачек из королевской казны, как будто все они не предназначались ему и его друзьям, как будто Королеву не вынуждали к этому. Наконец, он требовал созыва свободной ассамблеи Генеральных Штатов, что до сих пор откладывалось по причине матримониальных забот.
   Отвечавшие на этот манифест от имени Королевы должны удостоиться скорее чести, чем укора, так как приводимые ими доводы были убедительны и лежали на поверхности: Принц был не прав, самолично не изложив все это Королеве в течение четырех лет, не предупредив ее о растратах казны, которые он положил в основу своих жалоб, не следовало покидать двор и использовать в качестве предлога свадебные контракты, которые он сам одобрил и подписал. Кроме того, ни Церковь, ни дворянство, ни народ не жалуются, как и Сорбонна, с которой Ее Величество постаралась сохранить взаимопонимание. Все жалобщики на нее ежедневно пытаются нарушить эти добрые отношения злонамеренными поступками в ущерб королевской власти и мира в государстве. Что касается разорения дворянства – она, напротив, либерально распределила имущество и почести, так что оно получило то, чего не имело и во времена покойного Короля. Судебные должности продажны, но не она это придумала и не давала поводов повышать их стоимость. Народ был спокоен, число обычных выступлений уменьшилось, несмотря на большие расходы, на которые пришлось пойти. У парламентов полная свобода, никто над ними не довлеет. Для тех, кто выступает против своего суверена, привычно делать вид, что нападают не на него, а на его министров, и таким образом, не указывая на бумаге его имени, перекладывать все упреки именно на суверена. Те, чьими услугами она пользуется, постарели на государственной службе, но все они готовы передать свои должности молодым, если это необходимо для блага Государства, однако они заслуживают скорее поощрения, чем наказания. Сделанные ею щедрые подарки, о которых он ей напоминает, пошли на то, чтобы удержать в рамках их обязанностей тех, кто теперь же и жалуется и кто извлек из этого выгоду. Если же эти поощрения не произвели ожидаемого действия, можно лишь похвалить Королеву за ее доброту и обвинить в неблагодарности получателей. У нее всегда было желание собрать Генеральные Штаты по случаю совершеннолетия Короля, чтобы дать отчет о своей деятельности. Однако требование Принца сделать их свободными свидетельствует о том, что он заранее настроен на трудности, которые придется преодолевать, а это означает испортить плод еще до его созревания. Его заверения в том, что он желал бы приступить к реформированию государства законными способами, а не силой оружия, – остается лишь желать этого, поскольку его связь с недовольными дворянами привела к созданию партии, которая не может быть легитимной, не получив одобрения королевской власти, а значит, ведет к войне, служит боевым кличем для нарушителей общественного спокойствия, заставляет Короля всеми средствами противиться этому.
   Принц направил всем парламентам Франции копию своего манифеста, сопроводив текст письмом, призывающим их помочь ему, – ни один из них не ответил ему. Он обратился письменно к нескольким кардиналам, принцам, дворянам, большинство из которых переслали полученные послания нераспечатанными Королю.
   Чтобы не упустить ни одного средства смягчить обстановку, Королева направила к нему в Мезьер президента де Ту, чтобы договориться о месте, где они могли бы переговорить. Президент добрался до Седана, где встретился с герцогом Буйонским, который, разыграв перед де Ту некую комедию или, точнее, сатиру на правительство, предложил в качестве места встречи город Суассон. Договорились о начале апреля.
   В это время скончался престарелый коннетабль де Монморанси; никто так не держался в седле, как он, кроме того, он имел репутацию очень здравомыслящего человека, хотя и не получил никакого образования и едва ли мог написать свое имя.
   Преследуемый домом Гизов, дабы спастись, он примкнул к гугенотам Лангедока, противиться которым обязывала его королевская власть, однако он как мог удерживал их, дабы существовало равновесие, у него всегда был предлог не выпускать из рук оружия. Генрих Великий, чтобы с честью вывести его из провинции, где он жил почти королем, дал ему должность коннетабля, в которой у него было трое предшественников. Когда он появился при дворе, его репутация заметно померкла: то ли его солидный возраст сказывался на живости его ума, то ли отсутствующие обычно воспринимаются крупнее, нежели на самом деле, и не соответствуют нашим ожиданиям, то ли Король был не в восторге от его прошлых деяний, то ли зависть сыграла с ним злую шутку, то ли всеобщее уважение к маршалу де Бирону, бывшему на взлете, помешало ему занять достойное место, но звезда его явно закатилась. После смерти Короля от коннетабля осталась лишь тень того, кем он был; он вернулся обратно в Лангедок, где в начале апреля нынешнего года скончался, отрешившись незадолго до этого от земных вещей ради небесных.
   6 апреля Королева отправила герцога де Вантадура, президентов Жанена и де Ту, г-д де Буассиза и де Бюльона из Парижа в Суассон, дабы они прибыли туда ко времени, согласованному с Принцем. После нескольких совместных совещаний, первое из которых состоялось 14 апреля, и нескольких других – с герцогом Буйонским, который был душой собрания, договорились о трех вещах. Первое – желаемый ими брак был отсрочен до окончания Генеральных Штатов, которые должны были собраться до достижения совершеннолетия Королем; второе – свободные провинции, необходимые якобы для реформирования государства, а на деле – чтобы унизить Королеву и министров; третье – разоружение Короля, которое должно было свершиться одновременно с их собственным разоружением, с оговоркой, что первыми должны это сделать они.
   Во время всех этих переговоров между Парижем и Суассоном в Шампани постоянно усиливалась королевская армия, туда же прибыло шесть тысяч швейцарцев, что насторожило Принца; написав Королеве, что он оставил г-д дю Мэна и де Буйона для окончательной доработки договора, он уехал с герцогом Неверским и небольшой армией, которую держал в Сент-Менеуд, чей губернатор и жители, сперва отказав ему в приеме, на следующий день все же позволили ему войти в город.
   Эта новость, дойдя до двора, укрепила в их мнении тех, кто отговаривал Королеву соглашаться с доставленными ей условиями мира. Поговаривали о том, чтобы собрать королевские войска в армейский корпус, доверив командование им г-ну де Гизу. Но Королева захотела вновь связаться с Принцем и выбрала для этого г-на Винье, управляющего ее канцелярией, который вернулся с пожеланиями Принца, чтобы депутаты переместились в Ретель. Королева отправила к ним 5 мая своих посланцев; в результате все закончилось обсуждением разных частных интересов, которые остались в тени трех генеральных соглашений с Суассоном, заключенных якобы для пользы общества.
   Вот что представляли собой принятые решения: Принц получил Амбуаз; он желал стать губернатором этого города пожизненно, утверждая, что это необходимо для обеспечения его безопасности. Ему же отдавали его лишь во временное управление, до созыва Генеральных Штатов; помимо этого, ему было обещано и выплачено наличными 450 000 ливров серебром.
   Г-н дю Мэн получил 300 000 ливров серебром на свадьбу и право занять по освобождении должность губернатора Парижа, чтобы укрепить свои позиции в Иль-де-Франсе. Г-н де Невер получил Мезьер и коадъюторство в архиепископстве д’Ош. Г-н де Лонгвиль – 100 000 ливров пенсиона. Г-да де Роан и де Вандом – должности прокуроров. Г-н де Буйон – право удвоить число своих солдат, а также собирать дополнительную подать в качестве первого маршала Франции.
   После того как все эти условия были согласованы между посланцами Короля и принцами, г-ну де Бюльону было поручено доставить их ко двору, где он обнаружил совсем не то, что предполагал. Ибо кардинал де Жуайёз, герцоги де Гиз и д’Эпернон, г-н де Вильруа, собравшись вместе, чтобы помешать достижению согласия, так постарались воздействовать на Королеву через принцессу де Конти, приверженную интересам герцога де Гиза, который добивался поста коннетабля во время войны, что хотя канцлер, маршал с супругой и командор Де Сийери делали все ради мира, склонить на свою сторону Королеву им не удалось.
   Г-н де Вильруа и президент Жанен особенно возражали против передачи Амбуаза Принцу, указывая на последствия, к которым привела бы передача этого города, расположенного на большой реке, неподалеку от важных религиозных центров.
   Это противостояние между самыми могущественными людьми в королевстве продолжалось еще некоторое время.
   Герцог д’Эпернон захотел даже поссориться из-за пустяка с г-ном де Бюльоном, к которому обратился с грубостью, желая сбить с его позиций; но напрасно, де Бюльон устоял, пожаловавшись Королеве на то, что герцог и его сообщники действовали так коварно и грубо потому, что не в силах были привести нужных доводов.
   Наконец, г-н де Вильруа, который вначале стоял за войну, видя, что его предложение Королеве изгнать канцлера, от которого он отошел после смерти г-жи де Пюизьё, его внучки, не получило поддержки, перешел на противоположную позицию, объединившись с маршалом д’Анкром, также выступавшим за него.
   С другой стороны, после того, как принцесса де Конти и супруга маршала д’Анкра обменялись обидными словами по поводу состояния дел, последняя, оскорбленная наглостью принцессы, так убедительно сумела объяснить Королеве, что в случае войны она полностью попадает под тиранию дома Гизов, что Королева выбрала мир.
   Чтобы заключить мир со всеми требуемыми формальностями, собрали первых президентов и самых важных персон города, прево и министров, и они единодушно одобрили вынесенные на их суд условия. Г-н де Бюльон вернулся в Сент-Менеуд, где находились принцы, и 15 мая мир был подписан.
   10 мая ко двору прибыл маркиз де Кёвр, посланный в прошлом году в Италию. Проезжая через Милан, он встретился с его губернатором, который оказал ему внешне хороший прием, внушающий доверие в деле, по которому он был послан. Однако не успел маркиз де Кёвр добраться до Мантуи, как губернатор осознал, что испытывает ревность к участию Их Величеств в делах Италии с целью их урегулирования; в то же время он направил секретно монахафранцисканца убедить герцога Мантуанского не прислушиваться к предложениям, которые сделает ему маркиз от имени Короля, и, опасаясь, что доводы монаха окажутся малоубедительными, он послал вдогон принца Кастийонского, императорского комиссара, чтобы тот также попытался убедить герцога от имени Императора; а чтобы его не обнаружили, комиссар затаился в одном из домов герцога неподалеку от Мантуи.
   Но все эти хитрости не оказались способными воздействовать на герцога и заставить его с подозрением отнестись к любому совету, который воспоследует от имени Ее Величества. Он простил графа Ги де Сен-Жоржа и всех остальных мятежных подданных из Монферрата, отказался от всех претензий, которые он сам и его подданные могли иметь по причине ущерба, нанесенного им несправедливой войной, навязанной ему герцогом Савойским, пообещал взять в жены принцессу Маргариту и подчиниться нотариусам, которые возьмутся уладить все пункты будущего брачного контракта. Он послал ко двору курьера с депешей, испрашивая у Их Величеств, как ему поступить: отправиться ли в Испанию либо поступить в распоряжение Королевы, если на то будет ее воля, чтобы она могла через него воздействовать на испанцев.
   Исполнив поручение, маркиз де Кёвр собрался в обратный путь. Герцог Савойский сказал ему, что согласен со всеми условиями договора, но боится, что испанцы переступят через соглашение между ним и герцогом Мантуанским, и воспользовался этим предлогом, чтобы не разоружаться.
   Маркиз де Кёвр прибыл в Париж 10 мая, и весьма кстати, поскольку уже вскоре был отправлен к г-ну де Вандому посоветовать тому вновь приступить к выполнению своих обязанностей. Получилось так, что по условиям этого мирового соглашения враги Короля получили прощение без заглаживания вины, а также вновь были осыпаны благодеяниями. Выходило, что они добились своего если не по причине, то по крайней мере по случаю причиненного им вреда, а также благодаря страху, что принесут еще больший ущерб. Они и не собирались перестать вредить королевской власти, напротив – еще больше утвердились в своих намерениях, вдохновленные безнаказанностью. Несмотря на все клятвенные заверения принцев и де Буйона, данных президенту Жанену в том, что в будущем они будут блюсти верность королевской власти, ни один и ни другой не вернулись ко двору, хотя и давали понять, что поступят именно так; ничуть не бывало – де Буйон направился в Седан, а Принц лишь слегка приблизился к Парижу: он написал Королеве из Валери, она направила к нему Декюра, губернатора Амбуаза, который передал ему город; приняв его, он тут же удалился. Герцог Неверский отправился в Невер; герцог Вандомский находился в Бретани; г-н де Лонгвиль явился приветствовать Короля, но остался возле него лишь на несколько дней; г-н дю Мэн тоже приехал и пробыл у Короля чуть дольше, чем вызвал расположение к себе Их Величеств.
   Один лишь герцог Вандомский не скрывал своего недовольства замирением; герцог де Рец и он, заявляя, что к их интересам не проявлено должного уважения, попытались урвать для себя еще какие-нибудь выгоды. Герцог Вандомский не только не считал себя обязанным снести Ламбаль и Кемпер, согласно обязательствам, но еще и захватил город и замок Ван благодаря сметливости Арадона, который был там губернатором, и нанес этой провинции немало зла.
   Королева не сочла возможным послать к нему кого-нибудь, кто мог бы воздействовать на него более успешно, чем маркиз де Кёвр, а тот вернулся от него с весьма скромными результатами; Королева была вынуждена еще раз отправить к нему маркиза де Кёвра с угрозой, что Король прибегнет к крайним мерам, если тот добровольно не прислушается к голосу разума.
   Королева изменила свое предписание лишь в части, касавшейся уничтожения Блаве, приказав заменить имевшийся там гарнизон гарнизоном швейцарцев. Боязнь заставила г-на де Вандома принять все условия, но, подписав их, он вовсе не торопился их выполнять.
   Дом Гизов торжествовал, особенно на фоне других, но его постигла большая беда – смерть шевалье де Гиза, которая случилась первого июня. Это был великодушный и многообещающий юноша, но герцог де Гиз, используя его так, как использовал бы шпагу, воспитал его на крови и поручил осуществить две худые затеи: одну против маркиза де Кёвра, другую против барона де Люза – последняя оказалась для него фатальной, ибо Всевышний, не терпящий убийства и пролития невинной крови, наказал его, заставив пролить свою собственную, по своей же ошибке. Случилось это в Бо в Провансе: он вознамерился произвести выстрел из пушки, пушку разорвало, один из осколков ранил его, и через два часа его не стало. Перед смертью он признал, что заслужил эту жестокую кару.
   Приблизительно в это же время парламент приговорил к сожжению книгу иезуита Суареса -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

«Защита апостольской католической веры против ошибок англиканской секты» за проповедь права подданных и чужеземцев покушаться на венценосцев. Речь шла о только что опубликованной, несмотря на декларацию и декрет богословов от 1610 года, и привезенной во Францию книге. Суд призвал иезуитских монахов Игнатия -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, Армана Фронтона Ле Дюка -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, Жака Сирмона -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

и зачитал постановление в их присутствии, предписывая им воздействовать на главу ордена с тем, чтобы он подтвердил и опубликовал вышеупомянутый декрет, запрещающий сбивать народ своими проповедями с толку. Это постановление суда получило в Риме плохой прием из-за его фальсификации теми, кто был в этом заинтересован, Его Святейшество был готов отлучить от Церкви парламент и поступить с постановлением так же, как он поступил с книгой Суареса. Но когда посланник Короля сообщил ему истинные обстоятельства дела, Его Святейшество не только не осудил это постановление, но и издал декрет, подтверждающий позицию Констанцского Собора по этому вопросу, которой парламент и руководствовался в своем постановлении.
   Пока парламент боролся в Париже с отцами-иезуитами, Господин Принц занимался тем же в Пуатье, только против епископа -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. В этом городе была традиция выбирать мэра на следующий день после Иванова дня. Было замечено, что Принц что-то затеял: сформировал некую партию, в которую вошли генерал-лейтенант Сент-Март и несколько других высших офицерских чинов. 22 июня горожане напали и ранили из карабина некоего Латри, человека Принца, после чего укрылись на архиерейском подворье. Принц покинул Амбуаз и приблизился к городским воротам Пуатье, но епископ (которому Королева с самого начала этих событий письменно приказала не впускать в город ни одного вельможу) не позволил ему войти. Принц изъявил желание вступить в переговоры, явился некто Берлан и подтвердил, что вход в город ему запрещен; на вопрос, от чьего имени последовал этот запрет, тот ответил: от имени десяти тысяч вооруженных солдат, находящихся в городе и предпочитающих скорее умереть, чем впустить его. Берлан просил Принца удалиться, угрожая ему расправой.
   Герцог де Руанэ, губернатор города, сообщник Принца, отправился туда 25 июня, но был принужден искать спасение в доме епископа; через два дня после того, как горожане отказались подчиниться ему и заявили, что признают только епископа, он покинул город.
   Принц укрылся в Шательро, откуда послал Королеве письмо с жалобами, требуя управы на епископа и тех, кто ему противился; затем, собрав группу дворян, к которым добавился полк, приведенный маркизом де Бонниве, он отправился в Диссе, заняв там дом епископа, а его люди – в другие места под Пуатье. Епископ обратился за помощью к Королеве, умоляя ее освободить их от Принца.
   Королева пообещала ему, что рассудит ситуацию и поставит в известность парламент; чтобы не подать ни одного повода для неисполнения договора, заключенного в СентМенеуд, 4 июля она подтвердила декларацию, в которой указывалось: Ее Величество хорошо информирована о том, что Принц и все, кто составляет его партию, не имеют никаких злых намерений против королевской власти. То есть декларация признавала, что ими было содеяно, и одновременно подтверждала, что их не будут преследовать. Однако и это не заставило Принца отказаться от занятого им города, тем более что трусость губернатора позволяла ему не очень беспокоиться о будущем.
   Г-н де Вильруа, как всегда, настаивал на том, что Королю и Королеве придется самим отправиться на место действия, к тому же г-н де Вандом, находившийся в Бретани, также не подчинялся условиям договора, словно и не подписывал его.
   Г-н канцлер придерживался противоположной точки зрения, которую разделяли и маршал д’Анкр с супругой; обсуждение с обеих сторон носило весьма острый характер, в запальчивости было произнесено немало резких слов.
   Наконец Королева, уже не в первый раз оказавшаяся в трудной ситуации благодаря канцлеру и не желавшая пойти ко дну, отдавшись на волю случая, на сей раз последовала совету г-на де Вильруа, несмотря на все старания маршала и его супруги, и решила сопротивляться непогоде, то есть везти Короля в Пуатье и в Бретань. 5 июля двинулись в путь. Маршал и его супруга, считая себя проигравшими, не осмелились сопровождать Их Величества в этой поездке и остались в Париже.
   Прибыв в Орлеан, Королева отправила г-на дю Мэна к Господину Принцу, надеясь, что, принадлежа к его партии, тот имеет больше шансов повлиять на него; но единственным результатом его поездки было то, что Принц, узнав о приезде Короля, заявил, что отбывает в Шатору, где намерен дожидаться сатисфакции за нанесенное ему оскорбление, а проездом навестит господина де Сюлли под предлогом потребовать от него исполнения своих обязанностей, но на деле совсем с иной целью.
   Из Орлеана же Королева в третий раз послала маркиза де Кёвра к герцогу Вандомскому, а 14 июля направила в этот город декларацию в пользу вышеозначенного герцога: этой декларацией Король восстанавливал его в должности губернатора Бретани и приказывал городам принимать его, как это было принято прежде.
   Господин Принц убедился тогда, сколь малое значение имело губернаторство в Амбуазе, которого он так страстно добивался: другие губернаторы тут же приносили Их Величествам ключи от своих городов.
   Когда по прибытии в Тур Их Королевские Величества узнали об отъезде Принца, те, кто отговаривал от этой поездки, попытались убедить их вернуться в Париж; но прибытие епископа Пуатье с двумя сотнями горожан, рассказавших о бедственном положении города из-за бегства главных его чиновников, подозреваемых в антикоролевских настроениях, заставило Их Величества отправиться в Пуатье, где они были встречены аплодисментами простого люда. Они навели там порядок, отстранив Рошфора от должности королевского наместника в Пуатье и отдав ее графу де Ларошфуко.
   А тем временем в столице всем заправляли г-да де Гиз, д’Эпернон и де Вильруа, дожидаясь момента изгнания канцлера; если бы г-н де Вильруа добился этого тогда, он бы предохранил себя от многих бед, причиной которых был канцлер.
   Командор Де Сийери настолько поверил в то, что его брат и он сам погублены, что стал продавать свою должность первого шталмейстера Королевы г-ну де Ла Трусу, они уже почти ударили по рукам, но тут вмешался Барбен, заявивший, что честь обязывала Сийери сперва поговорить с маршалом д’Анкром, благодаря которому он получил эту должность.
   Несмотря на приближение Короля, герцог Вандомский по-прежнему упорствовал, не разоружаясь и не снося фортификации Ламбаля и Кемпера, не впуская швейцарский гарнизон в Блаве, и так до тех пор, пока не узнал о прибытии Их Величеств в Нант, куда, для его собственной безопасности, ему отправили 13 августа предписание, похожее на то, которое было ему отправлено из Орлеана; только после этого он опомнился.
   Когда Король проводил заседания Штатов в Нанте, то был немало удивлен крайностями и насилием, проявленными войсками г-на де Вандома, о чем от имени местных Штатов ему поступили жалобы. Ее Величество умоляли не прощать преступлений тех, кто выкупал жен у мужей, дочерей и сыновей – у отцов и матерей, засеянные поля – у владельцев, тех, что, требуя денег, подвергали людей пыткам разной тяжести, вешали или иным путем умерщвляли людей, требовали выкупа под угрозой спалить дома либо труды их жизни. Все это привело Их Величества в такой ужас, что они заявили о том, что ранее, предпочитая предать забвению, а не мстить за оскорбления, нанесенные им лично, они вовсе не имели в виду, что преступления по отношению к простым людям не должны быть наказаны по всей строгости закона.
   После того как эти две провинции – Пуату и Бретань – были успокоены, Король вернулся в Париж, где был уже 16 сентября.
   Во время этой поездки в Париже 13 августа скончался принц де Конти. Он не оставил наследников, у него была лишь дочь от второго брака с м-ль де Гиз. Это был принц без страха и упрека, он сопровождал Генриха Великого во время сражения в Иври и потом отличился еще не раз; но он так заикался, что был почти немым, да и разум его был невелик.
   Тринадцать дней спустя в Париж прибыл Принц, чтобы сопровождать Его Величество в парламент, где тот 2 октября должен был быть объявлен совершеннолетним, согласно ордонансу короля Карла V -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, которым французские короли признаются совершеннолетними по достижении тринадцати лет.
   Накануне Ее Величество велела разослать декларацию, в которой она подтверждала эдикт примирения, вновь запрещала дуэли и богохульство.
   На следующий день церемония признания Короля совершеннолетним прошла при всеобщем ликовании. После того как Королева передала Королю управление его правительством, Его Величество, поблагодарив ее за помощь в годы несовершеннолетия, попросил ее продолжать править Королевством, подтвердив ее последнюю декларацию, разосланную накануне.
   13 сентября он заложил с Королевой-матерью первый камень в основание моста, который Их Величества сочли необходимым построить для украшения и удобства города, чтобы соединить дворцы Ла Турнель и Сен-Поль. Строительство было поручено Кристофу Мари, парижскому буржуа; чтобы покрыть его расходы на мост, Их Величества купили оба острова Нотр-Дам и передали их ему в собственность.
   С тех пор главной их заботой стали Штаты: 9 июня их созыв был намечен на 10 сентября в городе Сансе; но события в Пуату и в Бретани заставили перенести его на 10 октября, затем, за несколько дней до этой даты, Король перенес их из Санса в Париж.
   Королева еще не успела принять решение относительно Штатов, как Принц тайком сказал ей, что, захоти она того, он бы не стал настаивать на созыве Штатов и что те, кто требовал их проведения, поступили бы так же. Но весьма проницательный совет, предвидя, что, что бы сейчас ни говорили принцы, впоследствии они же будут жаловаться и получат благовидный предлог, чтобы восстановить народ против правительства и оправдать свой первый мятеж и второй, которые они еще поднимут, окончательно утвердился во мнении созвать Штаты. Пример Бланки, матери Святого Людовика, которая велела созвать подобную ассамблею по случаю совершеннолетия сына, служил Королеве подспорьем: по совету ассамблеи Бланка так пеклась о делах своего государства, что ее царствование заслужило благословение народа.
   Когда принцы убедились в решимости Королевы, они занялись происками где только можно, чтобы заполучить преданных им депутатов провинций и заполнить их наказы вымышленными жалобами; однако вышло все наоборот, несмотря на то что на время этих Штатов в Париж прибыли все смутьяны, желавшие поддержать Принца; дошло до того, что Принц пожелал открыто принести жалобу на правительство Королевы и сделал бы это, если бы Сен-Жеран не явился к нему утром и не запретил этого от имени Ее Величества.
   Открытие этого знаменитого собрания состоялось 27 октября в соборе Августинцев. Оно было с самого начала нарушено спором среди церковного сословия относительно порядка мест, при этом аббаты претендовали на то, чтобы сидеть впереди деканов и других важных лиц, представленных на ассамблее. Им было приказано рассаживаться и высказываться без особого порядка, но чтобы аббаты Сито и Клерво, как самые почтенные по своему положению, имели бы все же предпочтение.
   Герольды потребовали тишины, Король провозгласил, что собрал Штаты, чтобы выслушать жалобы своих подданных и способствовать их разрешению. Затем слово взял канцлер и заявил, что Его Величество разрешил трем сословиям представить свои наказы и обещал ответить им положительно.
   Барон де Пон-Сен-Пьер, архиепископ Лионский, и президент Мирон выразили, один за другим, от имени Церкви, второго сословия – дворянства и третьего сословия – народа нижайшую благодарность Королю за его доброту и заботу о его подданных, заверили Его Величество в своем повиновении и нерушимой верности, готовности как можно скорее представить ему свои заявления о злоупотреблениях – ремонстрации. После этого депутаты разошлись, и в течение оставшегося до конца года времени каждая из трех палат работала над подготовкой этих документов.
   Принц, получивший управление над городом и замком Амбуаз лишь до созыва Генеральных Штатов, прознав о том, что те решили настаивать, чтобы он передал их в руки Короля, предупредил их и сам отдал город, к великому сожалению маршала д’Анкра, который подозревал, что тот уступил, чтобы заставить своим примером и его отдать города, которыми он располагал. Замок Амбуаз был отдан Люиню, который все больше входил в милость у Короля, потому что умел делить с ним его увеселения.
   Маршал д’Анкр, который давно уже с недоверием присматривался к г-дам де Сувре, отцу и сыну, завидуя им и опасаясь, как бы они не завоевали слишком большого доверия у Короля, вознамерился возвысить Люиня -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, чтобы противопоставить его им, и с этим обратился к Королеве, чтобы выпросить у нее для Люиня губернаторство в Амбуазе, уверяя ее, что Король будет очень доволен, а она сама получит в его лице преданного слугу.
   Это было первым днем, с которого пошло возрастать то величие, до какого Люинь дорос сегодня, – заря будущего расцвета. Небезынтересно заметить, с чего он начал.
   Его отец – капитан Люинь – был сыном мэтра Гийома Сегюра, каноника кафедрального собора в Марселе. Он прозывался Люинем по названию дома, принадлежавшего этому канонику и расположенному между Эксом и Марселем, на берегу реки Люинь. Он взял себе имя Альбер – по матери, горничной каноника.
   Все свое скудное имущество его отец оставил его старшему брату, ему же досталось немного денег, он пошел в солдаты и стал стрелком в отряде охраны при дворе, зарекомендовал себя малым неробкого десятка, дрался на дуэли в Венсенском лесу, что принесло ему известность, со временем получил губернаторское место в Пон-Сент-Эспри, где женился на девушке из дома Сен-Поле́, владевшего землями в Морна. Они приобрели там домик президента д’Ардайона, из Экс-ан-Прованса, которого называли также г-ном де Монмиралем, – поместье Брант, весьма скромное, расположенное на скале, где разбили виноградник, а также остров Кадене, почти затопленный Роной, вместо которого всегда указывают на другой – Лимен, поскольку Кадене почти не показывается из воды. Все их имущество и их доходы оценивались приблизительно в 1200 ливров ренты. Им пришлось вскоре покинуть Пон-Сент-Эспри, так как его жена весьма задолжала мяснику: как-то раз они послали за мясом, но мясник не удовольствовался простым отказом, а в грубой форме потребовал в качестве оплаты поместье, предлагая семье ограничиться другим. Причем потребовал, чтобы они сделали это по доброй воле, ничего за это не требуя. Мужественная гордячка встретила оскорбление с таким негодованием, что отправилась убивать того, кто нанес ей его, что и осуществила посреди мясобойни четырьмя или пятью ударами кинжала. Затем чета удалилась в Тараскон.
   От этого брака на свет появились три сына и четыре дочери: старшего звали Люинь, второго – Кадене, третьего – Брант. Старший был пажом графа дю Люда, а затем остался при нем и следовал за ним некоторое время с двумя своими братьями. Они отличались ловкостью, преуспевали в игре в мяч как в поле, так и в закрытом помещении, а также в надувной мяч. Г-н де Ла Варенн, который их знал, поскольку дом Люда находился в Анжу, его родной провинции, а он сам был губернатором столицы, взял их на службу еще при покойном Короле, положив старшему брату 400 экю содержания, на которые они жили втроем; позже это содержание увеличилось до 1200 экю. Их тесный союз вызывал всеобщее уважение; Король определил их на службу к дофину, и тот проникся к ним доверием за их старательность и ловкость, с которой они дрессировали птиц.
   Король рос, росло и его расположение к старшему из братьев, тот становился уже фигурой при дворе. Маршал д’Анкр, видя симпатию к нему Короля и желая достичь сразу двух целей – сделать Люиня зависимым от себя и доставить удовольствие Королю, – назначил его губернатором Амбуаза, который Принц сдал Его Величеству, надеясь, что, оценив этот жест доброй воли, тот перестанет прислушиваться к плохим слухам о нем. Это свидетельствует о том, насколько велико заблуждение того, кто основывает свои надежды на том, что должно внушать ему опасения: маршал получит удар с той стороны, с которой он его не ожидает, – Люинь, в котором он видел одну из главных опор своего величия, не только собьет его с ног, но и построит свое богатство на обломках маршальского.
   Не без труда убедили в необходимости сделать Люиня губернатором Амбуаза Королеву: маршал рассказал ей о том, что юный Король явно благоволил к Люиню, и она сочла целесообразным иметь его при себе в качестве слуги и приобрела для него город и замок Амбуаз за сумму, превышающую 100 000 экю. Тем самым она совершила довольно обычную среди людей ошибку, помогая подняться кому-то в большей степени, чем это требуется, не осмеливаясь открыто воспротивиться своим недругам, надеясь завоевать их благодеяниями, не остерегаясь того, что в дальнейшем они будут рассматривать это возвышение как доказательство своей силы, что еще более подогреет их чрезмерное честолюбие, не позволяющее им делить с кем-либо власть. А онато желала распоряжаться ею сама и не зависеть при этом ни от кого.
   Принц отдал Амбуаз Королю, согласно условиям, на которых получил его, не дожидаясь, когда его об этом попросят, со всеми возможными почтениями, а вот герцог д’Эпернон не последовал за ним, проявив по отношению к парламенту неслыханную дерзость на виду у Генеральных Штатов.
   Один солдат полка дворцовой охраны был арестован в предместье Сен-Жермен за то, что убил на дуэли одного из своих товарищей. Будучи генерал-полковником от инфантерии, герцог счел себя вправе выступить в роли судьи и велел вызвать солдата. Получив отказ в этом, он отобрал нескольких солдат одной из рот, охранявших Лувр, и приказал им вызволить солдата из тюрьмы.
   15 ноября судья предместья Сен-Жермен подает об этом жалобу Судебной палате; двум членам палаты поручают представить информацию об этом деле. Герцог д’Эпернон, взбешенный этим, направляется 19 ноября во Дворец правосудия, причем с таким сопровождением, что не опасается получить отпор, и после закрытия заседания палаты его сторонники, собравшись в Большом зале и на галерее Торговцев, начинают издеваться над членами парламента, выходящими из зала заседаний, при этом сопровождая слова и жесты презрения ударами шпор, рвущими судейские мантии, так что кое-кто предпочитает вернуться назад, а те, кто не успел выйти, оказываются заблокированными в зале до окончания грозной шутки. Каждый судья воспринял ее как личное оскорбление. Палата собралась 24 ноября, то есть в день открытия парламента, чтобы обсудить, как наказать это преступление: разгромом тюрьмы в Сен-Жермен была нарушена законность, охрана Короля была ослаблена снятием с караула нескольких солдат, отправленных участвовать в неблаговидном покушении на судей, больше того, оскорбления, которым подвергся королевский парламент, попрали саму королевскую особу, да еще на глазах депутатов Генеральных Штатов.
   В настроениях Королевы не было никакого прекраснодушия; она не доверяла полностью ни одному из министров, да и ни один из них не настолько верил в ее покровительство, чтобы осмелиться дать ей совет, который вызвал бы ненависть какого-нибудь вельможи; не доверяла она и Принцу со всеми его сторонниками, откуда следует, что в определенной степени она доверяла герцогам де Гизу и д’Эпернону; потому она направила парламенту г-на де Праслена с письмом от имени Короля, в котором он им повелевал отложить на два дня продолжение этого дела, хотя и намеревался принять решение в пользу потерпевших. Судейские уже поставили вопрос на обсуждение, когда прибыл гонец; не оставив его сообщение без внимания, они тем не менее постановили, что парламент приостанавливает работу до его решения.
   Единственное удовлетворение, полученное парламентом, заключалось в том, что солдат был водворен в тюрьму Сен-Жермен. Герцог д’Эпернон явился в палату 29 ноября, ни словом не обмолвившись об оскорблении, нанесенном им палате, лишь ограничился объяснением, что явился в тот день во Дворец правосудия, намереваясь изложить палате мотивы похищения солдата, но, к несчастью, ее заседание было уже закрыто, что было неправильно расценено недоброжелателями; он умолял палату навсегда предать случившееся забвению, заверяя, что уважает членов палаты и готов служить им.
   Насколько герцог д’Эпернон мало считался с Королем и его парламентом, настолько же маршал д’Анкр не уважал ассамблею Генеральных Штатов, провозгласившую своей целью положить конец беспорядкам в королевстве и прежде всего хаосу в финансах, лежавшему в основе многих из них; в то время, когда говорилось о необходимости умерить расходы Короля, он беззастенчиво велел создать казначейство пенсионов, из которого извлек 1 800 000 ливров.
   В городе Мило накануне Рождества восстали гугеноты, изгнали католиков из города, ворвались в церковь, поломали распятие, кресты, алтари, раки и – об этом нельзя писать без содрогания – пинали ногами Тело Господне, бесчинствуя и святотатствуя.
   Так обстояло дело во Франции; пока Королева, с одной стороны, старалась предохранить королевство от происков принцев крови, а с другой – вела себя малодушно, приходилось опасаться усиления могущества Испании в Италии, а также укрепления ее позиций в Германии. Несмотря на то что маркизу де Кёвру удалось навести в Италии порядок, неуемное честолюбие герцога Савойского не только продлило смуты, но еще и усилило их в том смысле, что испанцы, приняв согласованные статьи, о которых уже говорилось выше, стали давить на герцога, чтобы добиться от него разоружения, а он отказывался. Больше того, он принялся жаловаться на них, требуя, выплаты 60 000 ливров в год, которые Филипп II, его тесть, предоставил, согласно брачному контракту, своей жене-инфанте, из которых он ему был должен сумму недоимки за восемь лет, а также 8000 экю годовых из суммы, которая ему была, судя по всему, обещана, из которой ему тоже причитались суммы недоимок. Король Испании от имени Императора, чтобы выгоднее представить свой ответ, передал ему 8 июля распоряжение Его Императорского Величества распустить войска; герцог Савойский не подчинился, и губернатор Милана вступил в Пьемонт со своей армией и приказал построить форт возле Версея.
   С другой стороны, маркиз де Сент-Круа, поддерживаемый генуэзцами, высадился со своим флотом на Генуэзском побережье, вступил в провинции герцога Савойского и захватил Оней и Пьерелат.
   Известие об этом достигло Франции, и Ее Величество, не желая поражения герцога, направила 20 сентября маркиза де Рамбуйе с чрезвычайным посольством в Италию, однако он не справился с этой миссией до конца года; нунций Его Святейшества и он уговорились о соглашении в Версее, которое было подписано герцогом Савойским, но от которого наотрез отказался губернатор Милана; было достигнуто еще одно соглашение – в Асте, которое губернатор принял, но которое отказался ратифицировать король Испании, и слушать не желая ни о каком ином предложении об урегулировании, кроме тех, которые он принял ранее. Чтобы сохранить свою репутацию в Италии, король настаивал, чтобы герцог выполнил то, что он от него требовал; тот отнекивался в надежде, что Франция в собственных интересах возьмет его под защиту. В Германии Австрийский королевский дом овладел частью наследственных владений Жюлье в результате противоречий между владетельными принцами.
   После того как герцог Нейбургский женился на принцессе из Баварии, курфюрст Бранденбурга стал подозревать его; в результате герцог Нейбургский, желая разместиться в марте этого года в замке Жюлье, оказался перед запертой дверью; курфюрст Бранденбургский, решив, что герцог хотел стать хозяином замка, посягнул на Дюссельдорф.
   Это недопонимание привело к тому, что Нейбург решился перейти в католическую веру, оба несколько раз поднимали на свою защиту войска. Эрцгерцог Альберт и Штаты -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

пытались их примирить, но поскольку их главной целью было извлечь выгоду из своих распрей, и тот и другой завладели крепостями, бывшими наиболее подходящими для них, а голландцы – Жюлье и Эммериком, прекрасным и большим городом, раскинувшимся на Рейне, а также Реесом, расположенным между Везелем и Эммериком, и рядом других крепостей.
   Маркиз де Спинола -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

начал с захвата Экс-ла-Шапель, из-за распрей между ними оказавшегося за пределами Империи; осуществить это было поручено курфюрсту Кёльна и эрцгерцогу. Спинола в качестве помощника комиссара Императора атаковал эту крепость 21 августа, а 24-го захватил ее. Оттуда он направился в Мюльцхайм, захватил его и разрушил его укрепления, взял хорошо укрепленный Везельна-Рейне в Нижней Вестфалии, а также другие менее крупные крепости.
   Короли Англии и Дании и некоторые другие суверены, опасаясь, что от этой искры разгорится большой пожар, отправили своих послов, чтобы попытаться уладить спор. С этой целью в городе Сантен, остававшемся нейтральным, была организована встреча, на которой владетельные принцы совершили сделку между собой, которая должна была соблюдаться до заключения окончательного соглашения, но Спинола помешал этому под предлогом, что голландцы обещали в будущем более не вмешиваться в дела Империи и что он со своей стороны не выведет свой гарнизон из Везеля впредь до особого распоряжения Их Величеств – Императорского и Католического. Так голландцы и испанцы поделили между собой Провинции, принадлежавшие на бумаге принцам крови. В то время Король был так занят усмирением смут в своем королевстве, что не смог предложить им свою помощь, как то было после смерти Короля.

1615

   Генеральные Штаты, открывшись 27 октября предыдущего года, продлились до 23 февраля сего года. Первый конфликт, вспыхнувший на них, касался порядка, в котором депутаты должны были выражать свое мнение в палатах. Король приказал, чтобы они высказывались по губернаторствам. Королевство было поделено на двенадцать губерний, в которые вошли все более мелкие отдельные провинции.
   Когда дело дошло до обсуждения проблемы искоренения злоупотреблений в Государстве, возникли другие споры, уладить которые было совсем непросто. Палата дворян призвала палату церковнослужителей поддержать ее обращение к Королю с просьбой отсрочить до следующего года уплату годового налога, пока ассамблея не обсудит вопрос о продолжении или отмене полетты -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, которая делала должности во Франции наследственными.
   Духовенство, сочтя, что через ежегодную чиновничью подать – полетту – правосудие, неотъемлемое право королевского достоинства, отделяется от Короля, передается частным лицам и становится их наследственной собственностью; что через эту подать двери судейского корпуса открываются малолетним, от которых начинают зависеть имущество, жизни и честь подданных Короля; что из-за нее проистекает продажность судопроизводства, стоимость которого возрастает настолько, что порой позволяет сохранить свое имущество лишь ценой самого имущества, так что уже не может идти речь о порядочности при исполнении должностей, ставших собственностью некоторых семей, у которых их можно отнять, лишь взяв на пожизненное содержание, что приводит к тирании должностных лиц, главным образом наместников провинций, содержание которых при покойном Короле никогда не включалось в состав годового налогообложения, – словом, учитывая все это, палата духовенства сочла полезным поддержать первое предложение дворянства. Что касается второго, она присоединилась к нему в силу собственного интереса.
   Палата третьего сословия, депутаты которой были уполномочены одной из важнейших статей их наказа потребовать покончить с вышеуказанной податью, согласилась присоединиться к этим требованиям. Но поскольку большинство депутатов были чиновниками, а значит, лицами, заинтересованными совсем не в том, что им было приказано, то, чтобы помешать этой резолюции, они включили в нее дополнительную статью, обращенную к духовенству и дворянству, – поддержать их в том, что касается их собственных обращений к Его Величеству: первое – соблаговолить, с учетом бедности народа, отложить посылку комиссии по податям до момента, когда Его Величество выслушает их жалобы по этому поводу, или, уже с этого момента, уменьшить эти подати на четверть; второе – учитывая, что вследствие отсрочек, о которых они просят, финансы Короля неизбежно значительно уменьшатся, просили отложить уплату пенсионов и вознаграждений, включенных в бюджет.
   Палаты духовенства и дворянства, рассудив справедливо, что этот ответ третьего сословия был в действительности отказом под формальным предлогом согласиться с их мнением, принялись было обсуждать вопрос о представлении их обращений Королю без третьей палаты, когда Саварон и пять остальных депутатов третьей палаты явились в палату духовенства, чтобы объяснить им, что отсрочка годового налога обогатит всех чиновников, которых было немало в их палате; что Король мог бы получить большие деньги с годового налога; что, если налог будет отменен, страна снова вернется к смутным временам, когда Король раздавал должности по рекомендациям знати, в результате чего чиновники оставались верными ей, а не Королю; что, для того чтобы искоренить зло, нужно было покончить с продажностью. Затем они подали специальную жалобу по поводу ордонанса о сорока днях -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, убеждая духовенство поддержать их требование отмены оного.
   Этот второй визит заставил палату духовенства утвердиться в своем мнении, и она не сочла достаточными доводы, приведенные в пользу чиновничьей подати. Согласились со следующими положениями: не все, что полезно для казны Короля, полезно для благосостояния и сохранения государства; обогащает не столько доход, сколько умеренность в расходах, если же должным образом не следить за ними, не хватит и дохода всего мира; прошлый опыт способен прибавить мудрости в будущем, и Его Величеству следовало бы распределять должности по заслугам, а не рекомендациям приближенных.
   Что касается предложения покончить с продажностью, тут не было двух мнений. Во-первых, это увеличивало число привилегированных, живущих за счет бедных: поборы были таковы, что народ не в состоянии был платить подати и пополнять тем казну.
   Во-вторых, это приводило к увеличению взяток судьям, что разоряло угнетенных и уничтожало само правосудие, при этом у тех, кто подкупает, есть причина думать лишь о делопроизводстве, чтобы выиграть и вернуть толпе частных лиц в розницу то, что они купили оптом.
   В-третьих, в результате золото и серебро отнимали у добродетели честь – единственное вознаграждение, которого она требует. В качестве примера привели карфагенскую республику, где все должности продавались, да и римская монархия не вполне была свободна от этого. Это не столько довод, сколько свидетельство древности коррупции в Государстве, той самой коррупции в карфагенской республике, которую Аристотель бичует в своей «Политике» и которую самые мудрые и добродетельные римские императоры не желали терпеть. Да и нам нет нужды приводить иного доказательства того, что коррупция противоречит основным законам монархии. Судьи издавна приносили клятву в том, что не платили за должность, каковой акт Святой Людовик называл симонией. Это явление появилось из простой необходимости наполнить деньгами казну Короля, опустошенную войнами, а не потому, что его считали справедливым или полезным для государства.
   Людовик XII -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

начал по примеру венецианцев. Франциск I, в еще большей степени страдавший от войны, создал институт случайных государственных доходов; Генрих IV, который познал ее беды больше всех, подтвердил эту подать открыто, приказав освободить судей от принесения старой присяги -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

и усугубив продажность полеттой. Приводился аргумент, согласно которому должности достаются лишь богачам, которые тем самым становятся менее склонными к коррупции, и нет оснований опасаться, что они не отличаются требуемыми порядочностью и честностью, ведь должности продаются лишь после сбора сведений об их жизни и нравах, и если те ведут себя неподобающим образом, то подлежат отстранению. У римлян требовалось обладать определенным имущественным цензом, чтобы получить должность, однако это не повод оправдывать продажность, Король, имеющий возможность выбрать, выберет лишь достойных, тех, кто ничего не заплатит за должность. Это вернее любых сведений о жизни и нравах. Но хотя это предложение вызывало одобрение, все же палата не сочла возможным согласиться с ним, тем более что время торопило подать Королю свои представления о злоупотреблениях в связи с отсрочкой уплаты ежегодного налога. В конце концов депутаты духовенства и дворянства вместе направились к Королю с вышеуказанными представлениями, а также представлениями относительно отмены комиссии по дознанию, на что получили удовлетворительный ответ от Его Величества.
   Депутаты третьего сословия, в свою очередь, также отправились к Королю со своими представлениями, в которых отпустили несколько оскорбительных слов по адресу дворянства, что еще больше отдалило эти два сословия.
   Было выдвинуто другое предложение, как обойтись без продажи должностей: предлагалось за двенадцать лет возместить затраты королевской казны как на должности, так и на подати и налоги, после чего эти должности должны были перейти к Королю, Его Величеству предлагалось сократить их до старого числа, при этом увеличивая вознаграждения чиновников, чтобы они больше не брали взяток.
   Духовенство и дворянство приняли это предложение в отличие от третьего сословия; но все согласились просить Короля учредить Судебную палату для поиска финансирования, умоляя Его Величество, чтобы деньги, которые могли быть получены таким образом, были направлены на возмещение расходов на сверхоплачиваемые должности либо на выкуп собственности; и Его Величество дал им добро на поиск того, что не было отменено покойным Королем.
   Было и другое расхождение между ними по поводу Тридентского Собора: палата духовенства и палата дворянства требовали его обнародования без нанесения ущерба правам Короля и привилегиям галликанской Церкви. Но палата третьего сословия наотрез отказывалась согласиться на это, утверждая, что на этом Соборе было немало вещей, относившихся к вопросам правопорядка и внешней политики, заслуживавших более широкого обсуждения, на которое не было времени, кроме того, там были положения, затрагивавшие власть Короля и покой частных граждан.
   Палата третьего сословия утверждала также, что часть духовенства теряла свои льготы, бюджеты были в руках епископов, владения павших на дуэлях переходили к Церкви, привилегии парламента были отменены, правомочия судей по отношению к духовенству были ослаблены, испанская инквизиция проникла во Францию; словом, что в королевстве никогда ранее не публиковались материалы Соборов и что теперь не след менять такое положение вещей.
   Но самое большое противоречие между палатой третьего сословия и двумя другими касалось одной статьи, которую третье сословие вставило в свой сборник наказов: оно настаивало на том, чтобы просить Его Величество установить на ассамблее Генеральных Штатов основной закон королевства, согласно которому на земле нет силы, как духовной, так и светской, которая могла бы посягать на его королевство и пытаться лишить священную особу прав либо освобождать подданных от подчинения ей, какими бы ни были предлог или причина; настоятели приходов, богословы и проповедники обязаны учить послушанию, а противное мнение должно восприниматься как нечестивое, возмутительное и ложное, и ежели появится какая-нибудь книга либо речь, прямо или косвенно содержащая противоположное учение, духовенство обязано опровергнуть и оспорить его.
   Духовенство обратилось в палату третьего сословия с просьбой сообщить им, что именно они представили Королю относительно веры, религии, иерархии и церковной дисциплины, в свою очередь, обязуясь изложить той все, что собирались представить Его Величеству относительно их собственного положения. Поскольку палата третьего сословия не согласилась на это, а духовенство сочло, что предложение третьего сословия имело целью спровоцировать некую раскольническую ересь, она послала в вышеуказанную палату епископа Монпелье с просьбой сообщить содержание вышеназванной статьи; та сделала это, но заявила, что не поменяет в ней ни слова.
   Духовенство изучило статью и решило, что та не будет ни принята, ни внесена в наказы, то бишь отклонена. Дворянство с этим согласилось и выделило двенадцать дворян сопровождать кардинала дю Перрона, направленного от имени палаты духовенства в палату третьего сословия.
   Кардинал первым делом поблагодарил их за рвение, с которым они заботились о безопасности и жизни наших королей, заверив их, что духовенство разделяет его.
   Но он просил иметь в виду, что лишь законы Церкви способны пресечь вероломство чудовищ, которые осмеливаются совершать бесчеловечные покушения, как и то, что страх временных страданий – слишком слабое средство для борьбы с этим злом, проистекающим из ложных религиозных убеждений, тем более что эти несчастные страдают от мучений, мечтая о лаврах мучеников. Если их и сдерживает что-то, то лишь запреты Церкви, чьи строгость и суровость проявляются после смерти оных. Но для этого следует, чтобы эти законы и запреты исходили от твердой и непогрешимой церковной власти, то есть универсальной и не содержащей ничего, кроме того, с чем была бы согласна вся католическая Церковь; если же они проистекают от власти сомнительной и разделенной и содержат вещи, в отношении которых часть Церкви исповедует одно, а руководство и иные ее составляющие – другое, те, на кого она должна воздействовать, вместо испуга и страха перед законами и запретами станут насмехаться над ними и презирать их.
   Затем кардинал сказал им, что в их статье, которой они дали имя основного закона, есть три положения.
   Первое: нет причин, позволяющих убивать королей; с этим согласна вся Церковь, больше того, она предает анафеме тех, кто утверждает противное. Второе: наши короли наделены полной суверенностью; это второе положение считается верным и не подлежащим сомнению, хотя и не обладает той же убедительностью, что и первое, являющееся догматом веры. Третье: подданные ни в каком случае не могут быть освобождены от клятвы верности, которую принесли своему государю; это третье положение спорно и обсуждается внутри Церкви, так как все остальные части галликанской Церкви и даже все галликанское сообщество, с того момента, когда в нем были созданы школы теологии, и до появления Кальвина, полагают, что есть несколько случаев, при которых подданные могут быть освобождены от клятвы верности: а именно, когда некий государь нарушает клятву, данную Богу и своим подданным, прожить и умереть в католической вере, – например, становится еретиком или магометанином, но при этом не доходит до того, чтобы принудить своих подданных смириться с его ошибкой и неверностью, – в этом случае он может быть лишен своих прав, будучи виновен в вероломстве по отношению к тому, кому он принес клятву, то есть по отношению к Иисусу Христу, а его подданные могут быть освобождены церковным трибуналом от принесенной ему клятвы верности.
   Отсюда следует, что с этой точки зрения вышеуказанная статья бесполезна и недейственна, поскольку законы предания анафеме и церковных запретов совсем не действуют на души, если их не рассматривать как части непогрешимой власти, с которой согласна вся Церковь; статья эта, мало сказать, бесполезна – она даже опасна, поскольку вся Церковь считает, что непозволительно убивать королей, если же добавить это положение к другому спорному, можно лишить первого его силы в сознании вероломных убийц, извращая то, что считается догматом веры, подобным смешиванием со спорным положением.
   Само название, данное ими этой статье – основной закон, – оскорбительно для государства, ведь, приняв ее, следовало бы признать, что основы его шатки. Кроме всего прочего, эта статья приводит к расколу в Христовой Церкви: так как мы не можем утверждать, что Папа и все остальные составляющие католической Церкви придерживаются учения, противоположного слову Божьему, учения неверного и, следовательно, еретического, если же мы утверждаем это, то ведем к расколу и отделяемся от всего христианского сообщества; наконец, эта статья дает мирянам власть судить о религиозных делах и решать, какое учение соответствует слову Божьему, она дает им даже власть заставлять духовные лица приносить клятву, проповедовать и объявлять одно, оспаривать под присягой и письменно другое, что является святотатством, запросто обращаться с авторитетом Иисуса Христа и его апостолов, подрывать авторитет его Церкви.
   А посему кардинал просил господ из третьего сословия исключить эту статью из своих наказов и доверить представителям духовенства переработать ее и распорядиться ею, как они сочтут необходимым.
   Упрямство не позволило внять голосу разума: поскольку с самого начала они были настроены против палат духовенства и дворянства, то и не пожелали отказаться от своих предложений, побуждаемые тщеславным и казавшимся им благовидным предлогом заботы о королевских особах, отказываясь при этом признать, что вместо сохранения единства в Государстве они способствуют расколу, вместо того чтобы печься о жизни королей, они отдают их на волю случая, лишая их подлинной безопасности, данной им Богом.
   Вмешался парламентский суд и вместо того, чтобы навести порядок, лишь увеличил раскол; но последнее слово было за Королем: он подтвердил, что не только его правительство, но и он лично наблюдал за спором и решил удалить эту статью из наказов третьего сословия.
   Во время работы Генеральных Штатов произошло столько дуэлей, что палата духовенства сочла себя обязанной направить к Королю епископа Монпелье, чтобы выразить ему свое сожаление по поводу того, что кровь его подданных проливается ради ссор, а их души, выкупленные невинно пролитой кровью Иисуса Христа, попадают в ад, и заявить, что это равнозначно возобновлению варварского обычая жертвоприношений у язычников, которые сжигали людей, считавшихся злыми духами; что Франция – их храм, поле битвы – алтарь, честь – их идол, дуэлянты – священники и жертвы; что следует опасаться, как бы это не стало дурным предзнаменованием для королевства, потому как простые кровавые раны, падающие с неба без всякого преступления со стороны людей, не позволяют предсказать ужасные катастрофы, идущие за ними следом; что они обязаны предупредить об этом Их Величества, дабы они своей осторожностью и строгим соблюдением эдиктов нашли лекарство от этого бедствия, тогда и Бог не оставит их своими милостями, имея в виду, что не только все права народов переходят в особу их государей, но также и их ошибки, если их скрывать или терпеть.
   Ее Величество милостиво приняла их прошение и продемонстрировала свою решимость пресечь беспорядки.
   Но между палатами дворянства и третьего сословия возник новый повод к недовольству, оказавшийся посильнее всех предыдущих: дело в том, что один из депутатов дворянства из Верхнего Лимузена побил палкой наместника Юзерша, депутата третьего сословия от Нижнего Лимузена. Эта палата направила жалобу Королю, а тот переадресовал это дело парламенту; как ни упрашивали духовенство и дворянство Ее Величество лично рассмотреть это конфузное происшествие либо передать дело Генеральным Штатам, она не пожелала уступать, так как все чиновники посчитали себя оскорбленными. Парламент заочно приговорил дворянина к смерти через отсечение головы; приговор был приведен в действие над его изображением.
   Словно на глазах Генеральных Штатов каждому хотелось превзойти остальных в наглости и пренебрежении законом, Рошфор побил палкой Марийака якобы за то, что тот оскорбил Принца и высказывался против Королевы, – Рошфор привел несколько конкретных деталей его замыслов против Королевы, которые тот ему якобы выдал. Сен-Жеран и кое-кто еще советовали Королеве поверить Рошфору; но г-н де Бюльон убедил ее не делать этого и продолжить расследование в судебном порядке. Сперва она отказала, сказав, что г-н канцлер замял бы дело, как он уже поступил с делом барона де Люза; парламенту было дано соответствующее поручение.
   Будучи предупрежден об этом, Принц направил в первую палату парламента и затем во все палаты по гражданским делам следующую жалобу:
   Во исполнение своего обещания он сделал все, что мог, чтобы выразить всю свою преданность как Королю, так и Королеве, признавая ее власть, переданную ей Королем, и желает вернуть все, что должен Их Величествам, дабы подать всем пример повиновения. С этой целью он привлек королеву Маргариту -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

и г-жу графиню, соотнесся с г-ном канцлером, чтобы иметь средства, которые могли бы понадобиться. Следуя советам его врагов, Король и Королева, о которых он никогда не говорил плохо, были настроены против него, в результате он обнаружил, что ему был закрыт доступ к Их Величествам. Он был в курсе того, что произошло за день до того, однако не пристало отдавать его на суд министров. По своему положению и происхождению он должен был бы предстать перед судом пэров, в котором Король окружен герцогами и пэрами. Фавориты, злоба и жестокость – причина всех несправедливостей, имевших место в государстве, – помешали ему добиться того, чего он желал. А поскольку ему было отказано в справедливости, его обида, с которой совпали интересы других несправедливо обвиненных, позволяла им, как он надеялся и о чем умолял, рассчитывать на понимание, чтобы смягчить и сгладить остроту и напряженность в их отношениях. Он хотел взять обратно свои жалобы и выжидал удобного случая сказать это в присутствии всех представителей Штатов.
   Члены парламента ответили ему, что не уполномочены обсуждать государственные дела без распоряжения Короля и выслушивать жалобы его подданных, частных лиц.
   Несмотря ни на что, г-н де Бюльон, продолжая расследование этого дела по поручению Королевы, дал распоряжение об аресте.
   Следует заметить, что Принц представил свое прошение парламенту, в котором он поддержал насильственные действия Рошфора, утверждая, что принцы крови имеют право на безнаказанное применение таких действий. Но после, получив предупреждение о том, что его поддержка вовсе не окажется полезной для Рошфора и что парламент мог использовать его признание против него, сославшись на то, что принцы крови не имеют права на применение насилия и должны отвечать за это по суду, он отозвал свое прошение.
   Дело закончилось тем, что после издания распоряжения об аресте Рошфора Господин Принц потребовал отмены этого распоряжения.
   Другое покушение было совершено на особу г-на де Риберпре: оно не наделало столько шума, хотя и было не менее странным. Маршал д’Анкр, у которого были напряженные отношения с г-ном де Лонгвилем из-за их должностей – мы рассказывали об этом выше, – не доверяя Риберпре, которого он назначил в цитадель Амьена, сделал его губернатором Корби и тем самым отделался от него.
   Обиженный недоверием Риберпре перешел вместе с крепостью Корби на сторону г-на де Лонгвиля; некоторое время спустя, в Париже, где еще проходили заседания Генеральных Штатов, на него напали средь бела дня три или четыре неизвестных человека, от которых он отважно отбивался. Все были уверены, что нападение – дело рук маршала д’Анкра; это тем более возмутило и восстановило Штаты против маршала, что убийства не дозволены и вызывают ужас в королевстве.
   Когда наступило время закрытия Генеральных Штатов, три палаты стали опасаться, что, если все государственные советники Короля станут рассматривать просьбы Генеральных Штатов или если после представления наказов им будет отказано в праве собираться на свои заседания, дело застопорится. Церковь и дворянство решили просить Его Величество согласиться с тем, чтобы принцы и коронные чины сами решали вопросы своих наказов или, если Король сочтет нужным, чтобы им помогали в этом несколько представителей его кабинета. Они просили ограничить их число пятью или шестью лицами по их выбору и чтобы три или четыре депутата от каждой палаты присутствовали на заседаниях кабинета, когда станут рассматриваться их дела, да еще чтобы Генеральные Штаты были распущены лишь после того, как Его Величество ответит на их прошения.
   Узнав об этом, Его Величество дал им знать, что ему это не по нраву, в результате они ограничились последней просьбой, а также тем, чтобы шесть старейшин его правительства вместе с принцами и коронными чинами докладывали Его Величеству по их наказам.
   Король объявил им через герцога Вантадурского, что удовлетворение их просьб было бы весьма вредным нововведением, что он мог дать им лишь право выбрать из своей среды депутатов, готовых объяснить Его Величеству и его министрам суть своих наказов с тем, чтобы его ответы были бы переданы непосредственно представителям трех сословий, которые остались бы в Париже.
   Получив этот ответ, все три палаты вновь обратились к Королю, чтобы Его Величество согласился на то, чтобы после представления ими своих наказов они могли собраться вновь и не расходиться до получения его ответа.
   Его Величество вторично отказал им в этой просьбе, указав, однако, что, если после представления их наказов случится нечто такое, что заставит их снова собраться, он даст на это разрешение. Полностью положась на волю Короля, они представили 23 февраля свои наказы. Главными их пунктами были следующие: восстановление католичества в Жексе и в Беарне, в частности передача доходов епархий Беарна, который со времен королевы Жанны -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, матери покойного Короля, контролировался королевскими чиновниками, епископам вместо пенсионов, которые Король им назначал, чтобы поддерживать их достоинство, – это обещание им было дано покойным Королем, а после его смерти подтверждено Королевой-матерью, но исполнение отложено до совершеннолетия Короля; присоединение Наварры и Беарна к короне; нижайшая просьба к Королеве согласиться на брак Короля с наследницей испанской короны; согласие ввести в правительство четырех прелатов, четырех дворян и четырех чиновников на каждый квартал года, не считая принцев и коронных чинов; запрет парламенту на любое вмешательство в дела духовные, как в области веры, так и в церковных таинствах, монашеских правилах и других подобных вещах; реформирование Университета и восстановление в нем позиций иезуитов; в дальнейшем предоставление соответствующих льгот и пенсионов только духовным лицам, без права занятия вакантных должностей; направление каждые два года комиссаров в провинции для принятия жалоб подданных, составление соответствующих протоколов; ликвидация института должностей, наместничеств и иных постов; отмена годового налога, пенсионов, приведение в порядок финансов, создание палаты правосудия для расследований в финансовых областях.
   Я был выбран духовенством, чтобы донести послание до сведения Короля и передать Его Величеству наказы своего сословия. Я сформулировал доводы этих наказов в следующей речи, которая мало чем отличается от подобных речей дворянства и третьего сословия, поскольку все три речи были об одном и том же. Я постарался высказаться в своей речи по всем вопросам, обсуждавшимся в Генеральных Штатах, кратко и четко, и мне показалось, что я представил эти вопросы в своей речи наилучшим образом; было бы ошибочно поместить здесь целиком всю речь, вместо того чтобы ограничиться главными положениями. Уверен, справедливый читатель меня извинит, тем более что мне хотелось изложить с точки зрения историка все то, что я произнес в качестве оратора -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

.

   Сир!
   В старину в Риме отмечали ежегодный праздник, во время которого в продолжение нескольких дней слугам позволялось говорить все, что угодно, своим господам, даже упрекать их без боязни за дурное отношение к ним, а также за муки, которые им пришлось претерпеть в течение всего года.
   Ваше Величество, собрав всех своих подданных в столице своего Королевства – Риме Франции, – традиционном месте расположения ее королей, и не только позволив, но и приказав им, отбросив всякий страх и вооружившись прямодушием, поведать о всех бедах, которые их гнетут и унижают, Вы подали надежду, что намерены ввести подобный праздник в своем Государстве.
   Но это лишь на первый взгляд; на самом деле Ваш замысел гораздо смелее, и этот день намного превосходит праздник римлян.
   В Риме праздник был пожалован слугам, дабы они обрели передышку, а не для того, чтобы избавить их от бед, поскольку сразу после окончания празднеств они возвращались к своему зависимому положению.
   Эти дни давали им возможность высказать свои жалобы без надежды на исцеление, тогда как у нас этот знаменитый день имеет целью полное освобождение от наших бед. К тому же вы требуете от нас и рецептов для избавления от наших страданий, советов, что лучше для нашего излечения; больше того, Вы обязуетесь выслушивать наши советы, следовать им в той мере, в какой сочтете их полезными для улучшения нашего положения и для общего блага монархии.
   Поистине велики сии привилегии; кроме того, велика разница между римскими господами и Вашим Величеством – единственным нашим господином, которому все мы служим.
   Римские господа были язычниками; Вы же, Ваше Величество, – первый из христианских королей.
   Их слуги были рабами; те же, кто рождается Вашим подданным, не рабы: их название – залог их свободы.
   Они не рабы, Ваше Величество, и все же рабы: они свободны и не носят оков, но они добровольные рабы, оковы заменяет им любовь, неразрывно связывая со службой Вам.
   Это различие, благодаря которому Ваше Величество относится сегодня к нам гораздо лучше, чем римские господа к своим слугам, обязывает нас вести себя в условиях предоставленной нам Вами свободы иначе, чем римляне в условиях их свободы. Они одновременно и жаловались на своих господ, и восхваляли их; жаловались, приписывая им часть бед, обрушившихся на них за год, и восхваляли – за несколько дней передышки.
   Сегодня в адрес Вашего Величества направлены одни хвалы и благословения; а ежели избыток наших печалей заставит нас жаловаться, мы обратимся к Вам лишь для того, чтобы найти в Вашей власти и снискать в Вашей доброте снадобье для наших ран, причины которых мы приписываем бедам времени, нашим собственным грехам и ошибкам, а вовсе не Вам, Ваше Величество, поскольку искренне считаем, что Вы не можете быть их виновником.
   Вот так, без прикрас и без словесных уловок (нам хочется проявить себя не на словах, а в делах), мы используем данную Вами свободу, и в этом уважение, которое мы проявляем и будем проявлять.
   Теперь же, чтобы не терять даром времени, не откладывая более, перейдем к нашим жалобам, откровенно расскажем о своих невзгодах, дабы дать Вашему Величеству возможность осуществить свои замыслы, изыскав средства, необходимые для нашего исцеления.
   Цель достигается лишь средствами, которые к ней ведут, – и потому тот, кто призван излечить болезнь, должен познать ее причину, мы же начнем с того, что покажем, откуда берут начало наши болезни, дабы Вы смогли искоренить их и пресечь их дальнейший рост.
   Нет ничего более приличествующего и необходимого для государя, чем быть щедрым, ведь дар – самое подходящее оружие для завоевания сердец -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, в чем так нуждаются короли, и великий государственный деятель -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

вовсе не страшится признать, что тот, кто низвергается с королевского трона, терпит поражение скорее из-за отсутствия преданных ему людей, чем из-за отсутствия денег. Однако необходимо, чтобы существовала некая соразмерность между тем, что дается, и тем, что можно дать на законных основаниях; иначе дарения скорее вредят, чем идут на пользу. И следует признать, что бо́льшая часть зол всех сообществ в мире, и в частности – в нашем Государстве, проистекает из чрезмерных расходов и безмерных дарений без правил и без меры.
   Если мы обратим свой взор на народ, о котором должна заботиться Церковь – мать сирых, обездоленных и скорбящих, мы сразу поймем, что его нищета определяется главным образом вышеуказанной причиной; в самом деле ясно, что увеличение ставок неизбежно ведет к росту доходов; чем больше расходуется, тем больше необходимо выкачать из народа – единственного источника богатств Франции. Если задаться вопросом, где кроется изначальная причина недостатков, которые дают о себе знать в правосудии, чрезмерных расходов, на которые приходится идти, чтобы получить то, что государи должны дать своим подданным, разве не станет ясно, что главная причина этих бед – продажность должностей и мест, которые выставлены на торги лишь для того, чтобы удовлетворить нуждам государства, отягощенного чрезмерными расходами?
   А поскольку чем больше должностей, тем больше и приток денег, то они размножились как грибы. И пока зло следовало одно за другим и вытекало одно из другого, продажность должностей порождала еще большее их число, невыносимым грузом ложившееся на народ, увеличивая навязанное ему бремя, ведь именно ему приходится содержать всех этих чиновников, истощая его силы, которые ему так нужны, чтобы нести на себе этот груз; отсюда вытекает, что чем больше чиновников, освобожденных от податей и сборов, тем меньше подданных, способных их платить; заметим к тому же, что эти последние все поголовно бедны, богатые же фактически избегают налогового бремени, расплачиваясь деньгами, которые им дают их должности.
   Кто-то может подумать, что большие расходы, крупные дары и вознаграждения, раздаваемые Государем, выгодны дворянству, ближе всех стоящему к трону и подбирающему все, что сыплется из рук государевых; но и здесь обогащается лишь кучка самых приближенных, а в целом дворянство также от этого страдает, разделяя беды, из этого проистекающие, в частности – от продажи должностей, поскольку, будучи так же бедны деньгами, как богаты почестями и отвагой, они не могут иметь ни должностей в правительстве, ни судейских должностей, ведь доступ к этим почестям достигается лишь средствами, которых они лишены.
   Все это причиняет ущерб Церкви; поскольку невозможно уже заставить дворянство служить обычными методами, присущими их званию, дошло до того, что им стали передавать церковное имущество, поощрять их за счет Церкви, на злоупотреблениях которой я остановлюсь подробнее, как это подобает моему сану; получив несколько ран, разумно заняться прежде всего лечением тех из них, что затронули наиболее важные органы, ведь они самые опасные.
   Точно известно, что в ходе прошлых веков во всех нациях мира, и когда они исповедовали культ ложных божеств, и когда они стали служить истинному Богу, лица, избравшие для себя это поприще, стояли в одном ряду с государями (если те сами не были ими) не только в области духовной, но и в том, что касается гражданского и политического управления; я мог бы легко показать это на примере всего хода истории, если бы только, не желая злоупотреблять терпением Вашего Величества, оказавшего мне честь этой аудиенцией, я не ограничился нашей Францией, довольствуясь тем кратким рассказом о том, как было у нас организовано управление в прошлом.
   В то время как заблуждения язычников затуманивали взор этого королевства, оно настолько доверилось друидам, служившим его богам, что ничего не делалось без их согласия.
   С момента, когда королевство получило сокровище подлинной веры, те, кому положено печься о ее таинствах, до определенного времени пользовались таким влиянием, что ничто не делалось без их совета и согласия; это походит на старинную форму патентов наших королей, которые предусматривали их согласие как залог силы этих документов.
   Шла ли речь о браках королей, о мире между ними или каком-либо ином деле из числа самых важных и неотложных, без них не обходилось. Управление финансами, руководство делами также были переданы им. Мы находим в истории немало канцлеров из их числа: один автор -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

приводит цифру тридцать пять. Мы видим их среди крестных отцов королей; им поручают их воспитание, опеку над ними, регентство в их государстве. Уверенность в том, что религия, связывающая их с Богом и сообщающая их вере неприступный характер, делает их слово своего рода залогом обещаний их господ: к ним обращаются с просьбами, их принимают в качестве заложников королей вместе с их детьми, как если бы само их достоинство не делало их уже королевскими особами. Наконец, оказанная им честь простирается до того, что их собственные государи делают их арбитрами в своих спорах, отдаются на их суд, хотя те и находятся под их властью. И, что особенно важно, самыми великими среди наших королей были те, которые больше пользовались их услугами, что полностью подтверждается тем, что великий государь -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, первым соединивший в своей особе венец Империи с короной Франции, ничего не делал, как во времена мира, так и войны, без мнения епископов, которые, по этой причине и по некоторым другим, собирали Синоды почти каждый год.
   С тех пор прелаты стали служить своим государям; галликанская Церковь была исполнена величия; сегодня же ее не узнать, до такой степени она потеряла свой былой блеск; ибо в делах государственных не только не идут за советом к священнослужителям, но честь служить Богу словно делает их неспособными служить Королю, чья власть божественного происхождения.
   Если они и входят в совет, то лишь формально: их встречают там с таким презрением, что достаточно быть мирянином, чтобы рассчитывать на старшинство перед ними, тогда как в былые времена их звание, дававшее им преимущество перед всеми остальными, обеспечивало им преимущество и в совете. Таким образом, принижается достоинство тех, кто служит святым алтарям; больше того, хотя они воздают Королю то, что каждый воздает Богу, добровольно отдавая ему десятину своего имущества, нельзя у священнослужителей изымать остальное в пользу людей, либо совершенно не способных распоряжаться средствами, либо отдающих их на мирские дела, а не Богу, либо врагам Церкви. Впрочем, временными благами, не участвуя в духовной жизни, можно воспользоваться, лишь совершая святотатство.
   Хотя они и освобождены от всех налогов, найдется мало налогов, которые не захотели бы навязать им. Их лишают прав, поносят, когда враги веры своими погребениями ежедневно и безнаказанно оскверняют самые священные места. И это еще не все: вопреки эдиктам и разуму их храмы удерживаются грубой силой, препятствующей донести до народа глас Божий, предпочитающей ему глас людей.
   Исходя из этого можно с уверенностью сказать, что Церковь одновременно лишена почестей, ограблена, пренебрежена, осквернена и настолько унижена, что у нее просто не хватило бы сил жаловаться, если бы, сплотившись из последних сил и видя перед собой лекаря, который только и может спасти ее, она не обратилась к нему, надеясь тронуть его сердце, чтобы, движимый состраданием, верой и разумом, он вернул бы ей все разом: жизнь, блага и почести.
   Однако, дабы Его Величество оценил справедливость ее жалоб и ее нижайших посланий о злоупотреблениях, Церковь рассмотрит, если Вы пожелаете, причины попыток лишить священнослужителей чести пользоваться Вашими советами, держать Вас в курсе ее дел, ведь именно их призвание во многом предназначает их для этого, поскольку обязывает их действовать строго по закону, быть всегда честными, вести себя осмотрительно – единственные условия, необходимые, чтобы достойно служить государству; к тому же они и впрямь больше, чем кто-либо, лишены частных интересов, от которых часто страдают государственные дела, так как, храня обет безбрачия, они оставляют по себе лишь свои души, которым богатства ни к чему, а потому думают здесь, на земле, лишь о службе своему Королю и своей родине, чтобы обрести там, на Небесах – и навсегда, – славное и полное вознаграждение.
   Напрасно прежние Соборы -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, осуждая распущенность епископов, оставляющих свою паству, дабы следовать за государевым двором, разрешили пребывать при дворе тем, кто к этому был призван некими поручениями и государственными нуждами.
   Какова вероятность того, что добро, принадлежащее Церкви, не попадет в руки людей светских? Разве не против правил справедливости давать миру то, что принадлежит Богу, вместо того, чтобы жертвовать Богу то, что принадлежит миру?
   Предоставить аббатство светскому дворянину или передать его в руки иноверца – казалось бы, что тут такого? В чем ущерб Церкви? Однако ясно: ее разорение и погибель проистекают именно отсюда, ибо большая часть приходов Франции присоединена к аббатствам. И потому, когда они находятся в распоряжении недобросовестных лиц, нечего и говорить о пастырях, достойно исполняющих свои обязанности (а ведь именно они – прочная основа Церкви, залог ее чести). Придворный или кто-то другой, связанный скорее с землей, чем с небом, вряд ли будет озабочен выбором пастырей, живущих по Божьему слову, вот враг нашей веры и постарается ее обесславить, подсовывая нам людей невежественных и безнравственных.
   Ваше Величество, соблаговолите знать, что неправомерно передавать церковное добро подобным людям, как и людям нашей профессии, недостойным обладать им в силу своей безнравственности и невежества. Да, Ваше Величество, это большое злоупотребление; злоупотребление, которое влечет за собой потерю бесконечного числа душ, а они, в том числе и Ваша, должны будут однажды предстать перед Всевышним.
   В мире считают, что право раздавать благодеяния весьма выгодно государям; но Великий Святой среди наших королей -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, имя которого носите и Вы, Ваше Величество, не разделял такого мнения, поскольку он не захотел воспользоваться буллой, которой Папа предоставлял ему власть. А если тот из его наследников -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, который, не следуя его примеру, и согласился с тем, что тот в свое время отклонил, уверовав в это на определенное время, он потерял ее, когда на смертном одре, готовясь предстать перед Богом, который судит равно и королей, и их подданных, заявил своему сыну, что ничто так не печалит его, как отчет, который он должен представить Небу, о том, как он выполнял свою обязанность распределять льготы, устранив выборы. Если святой Грегуар уже унес одну из наших королев только за то, что она сносила злоупотребления в распределении льгот, если несколько принцев крови были наказаны в этой связи, чего еще до́лжно опасаться? И как до́лжно поступать нам? Следует опасаться десницы Божьей, ничего не оставляющей безнаказанным. Наш долг – добросовестно предупреждать об этом, как мы и делаем, тех, кто способен остановить подобные бесчинства.
   Хотя и создавалась видимость назначения мирянам пенсионов вместо вручения им соответствующих титулов, либо на их имя, либо на третье лицо по доверенности, нет никакого смысла – поскольку это несправедливо – одаривать того, кто не участвует в трудах; на больших должностях нельзя исполнить своего долга без больших расходов. И наоборот, опыт убеждает нас в том, что лишить человека того, что ему принадлежит по праву, означает побудить его взять себе то, что ему не принадлежит.
   Если от пенсионов мы перейдем к обязательным долям наследства, кто сочтет справедливым назначение наследника при жизни человека, ведь этим жизнь этого человека отдается на милость того, кому выгодна его смерть? Соборы осудили эту практику как очень опасную -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, король Генрих III на своих последних Генеральных Штатах принес торжественную клятву отменить ее и объявил недействительными все решения по наследству и праву преемственности, принятые при его царствовании. Уместно и необходимо сделать то же самое теперь, и не только в отношении бенефиций, но и в отношении всех должностей в Королевстве: в силу того, что в ином случае, Ваше Величество, Сир, у Вас будут связаны руки и Вы надолго станете королем, лишенным права распоряжаться, а также и в силу того, что, будучи не в состоянии оделить в достаточной степени своими благодеяниями каждого, важно сохранить по крайней мере надежду в тех, кого нельзя одарить еще больше. Этого не добиться, если бенефиции остаются обещанными и обеспеченными детям, которые, достигнув вершин заслуг и возраста, не посмели бы, возможно, думать о том, как заполучить почести и чины, предназначенные им с колыбели.
   Что касается обид, нанесенных некоторым из священнослужителей при сборе податей, которые хотели навязать им косвенным путем, исходя из недворянского имущества, находящегося в их распоряжении, разве не бессовестно требовать от лиц, посвятивших себя Богу, того, что язычники никогда не требовали от тех, кто был предназначен служить их идолам? Конституции императоров и соборные установления недвусмысленны в том, что касается этих льгот. В прошлом всегда признавали -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, что истинный налог, которым следует обложить Церковь, – молитва; иные язычники были до такой степени религиозны, что считали необходимым больше доверять молитвам и слезам, чем деньгам, которые отнимают у народа, и оружию, которое носит дворянство. Несмотря на все это, мы платим добровольную подать, однако нам навязывают все новые и новые, хотят нас принудить к ним, словно мы и впрямь обязаны их платить.
   Что касается утеснений, причиняемых нам в наших правах, легко убедиться в невозможности исполнения нами наших обязанностей, если судьи во всех случаях будут против нас и будут так ограничивать власть, данную нам Богом, что даже при наилучших намерениях с нашей стороны мы не сможем воспользоваться ею.
   Следует отметить: Собор в Халкидоне -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

– один из четырех первых Вселенских Соборов, которым галликанская Церковь подчинила свои свободы. Если третий Собор в Карфагене -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, на котором присутствовал святой Августин – великий светоч Церкви, если первый Собор в Маконе, состоявшийся во Франции свыше тысячи лет тому назад, если третий Собор в Толедо, собиравшийся почти в то же время в шестом веке, если ряд других запрещают мирянам знание того, что относится к служителям Церкви -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, если все христианские императоры считали священным все, что исходило от епископов; если великий Константин не пожелал и слышать о спорах между ними, если он приказал следовать тому, что было рассмотрено и решено ими, всем, в том числе и остальным судьям -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, если Карл Великий подтвердил этот приказ в своих эдиктах -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, если он создал большое число установлений, чтобы сохранить наши льготы, – какой смысл, какая необходимость терпеть сегодня, чтобы те, кто обязан повиноваться Церкви, командовали ею и принимали решения по вопросам, которые они должны выслушивать из уст самой Церкви?
   Духовная власть настолько отличается от власти мирских судей, что святой Киприан -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

осмеливается свидетельствовать, что покушения на Церковь и пренебрежение судом епископов порождают расколы, разрывают нить, связующую всех детей Иисуса Христа в лоне Церкви. Не овцам пасти пастухов, говорит святой Григорий Богослов -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, не сторонам судить судей, не субъектам законов предписывать их законодателям: Бог не является Богом смуты, но мира и порядка.
   Что касается веры и Церкви, лишь тот вправе судить их, кто сам из числа священнослужителей, говорит святой Амвросий. А потому он упрекает -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

некоторых священников, которые вместо того, чтобы доверить спорные вопросы судам Церкви, обращались к авторитету императоров, которым сам он отважно сопротивлялся, когда те захотели взять на себя то, что надлежит решать лишь тем, кому Бог доверил руководить душами.
   В первые столетия своего существования Церковь настолько полно осуществляла свои полномочия, что великий святой Мартин -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, неотъемлемая гордость Франции, в разговоре с императором Максимом категорично заявил, что, когда мирской судья судит о делах Церкви, это – новое и неслыханное преступление.
   Хорошие императоры, хорошие короли, Сир, всегда стремились поддерживать и служить этой святой супруге суверенного властелина поднебесной империи; Ваше Величество не преминет заметить, что все суверены строго подчиняются ему и по совести, и из государственных соображений, поскольку не приходится доказывать, что ничто не научит его подданных пренебрегать его собственной властью лучше, чем смирение перед нападками на власть Вседержителя, от которого он получил свою. Сказанного вполне достаточно, ни к чему продолжать эту тему.
   Печаль по поводу профанации святых мест и справедливая обида на узурпацию церквей заставляют меня не оставаться в стороне и возвысить свой голос против этих святотатств.
   Иисус Христос указал в качестве предзнаменования, возвещающего конец света -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, на разочарование, которое испытают, согласно Даниилу, в храме: мы имеем все основания опасаться того, как бы разочарование, которое ежедневно ощущается в наших церквах, не стало предзнаменованием конца этой монархии!
   Несказанно горько, что там, где должно возвещать об истине, проповедуется ложь, что целые страны из числа тех, что находятся под Вашей властью, подобно Беарну, заражены смутой, что храмы, призванные служить Богу, используются не по назначению!
   Больно слышать, что святые места оскверняются подобным образом; у меня волосы встают дыбом, меня охватывает ужас, голос мой пресекается, когда я пытаюсь выразить недостойность такого чудовищного преступления: трудно поверить, что оно могло бы свершиться и в самой варварской стране в мире.
   А ведь это Франция, некогда не знавшая чудовищ, виновников столь страшного преступления; я бледнею, я дрожу, говоря об этом! О несказанное терпение Неба! Почему твердь земная не разверзлась, чтобы поглотить их еще при рождении! В Вашем Государстве, Ваше Величество, посреди мира, попирается драгоценное и священное тело, очищающее наши тела, спасающее наши души, – тело великого Бога, который по собственному желанию опустился до креста, чтобы возвысить нас до собственной славы.
   Это случилось всего несколько дней тому назад, я смело говорю об этом; а ежели б я промолчал, то провинился бы перед Богом и стал сообщником мерзкого святотатства.
   У нас есть все основания сказать вместе с Иеремией -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, что мы сгораем от стыда и позора, так как пришельцы оскверняют и заражают освященные святыми храмы, и не меньше оснований опасаться для этого королевства страшного наказания, которым Он угрожает тем, кто наполняет мерзостью то, что Он избрал в качестве Своего достояния -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

.
   Когда-то те, кто бросил собакам хлеб ангелов, были ими же разорваны; пусть же чудовища, которые всего несколько дней назад бросили его еще более худшим зверям, знают, что, если в этом мире их не разорвали, не колесовали, не превратили в пепел, придет их час: они будут поглощены исчадиями ада, навсегда распяты, испытают все мыслимые страдания и пытки, будут преданы геенне огненной.
   Но я говорю, Сир, лишь о тех, кто совершил этот варварский поступок, что до остальных, введенных в заблуждение, мирно живущих под Вашей властью, мы желаем лишь их обращения с помощью нашего примера, наших поучений, наших молитв – единственного оружия, которым мы собираемся сражаться. Мы нисколько не сомневаемся, что они сами ненавидят свершенное беззаконие, которое, осмелюсь сказать, должно быть немедленно наказано, ибо в противном случае потворство в подобных делах заставит наконец Всевышнего вознегодовать и отомстить за нанесенные ему оскорбления, да так, что перед лицом грозных последствий придется признать, что даже если он и отсрочит свое наказание, то усилит его строгость.
   Вот, Ваше Величество, то, что касается наших бед и наших жалоб, которые мы представляем на Ваше рассмотрение, список их я сократил до минимума, суть их постарался изложить наиболее кратко, чтобы не досаждать Вам излишне и позволить тем, кто будет говорить после меня, остановиться на тех вопросах, которые я лишь затронул, для них же являющихся первоочередными, ибо, в конце концов, даже в том, что имеет отношение к Церкви, достаточно и уместно показать здесь безобразия лишь в целом. Все это есть в наших наказах, изложены и способы преодоления этих безобразий, Ваше Величество, которые нельзя игнорировать, ибо в противном случае следует опасаться, и для Вас, и для Вашего государства, совсем не тех событий, которых мы с Вами желали бы: подобно тому, как набожность и религия лежат в основе процветания государей и республик, неуважение к святым символам ведет к их гибели -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. Истинность этого подтверждена угрозами, которые Бог адресует не желающим считаться с его законом и его священными заповедями и наказаниями, следующими вслед за угрозами. Падение Восточной империи -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, древней Галлии, исчезновение нескольких государств, которые погибли, едва успев народиться, подтверждают это; несколько показательных наказаний, полученных Францией в прошлом, когда ею правили первые поколения ее королей, не оставляют нам никаких сомнений на сей счет.
   Однако, как и в случае болезни, если врач прописывает то, что уже было рекомендовано другим врачом и от чего нет облегчения, мы умоляем Вас согласиться с тем, что для облегчения наших страданий речь идет не столько о новых ордонансах, сколько о необходимости обратиться к стародавним, которые заставят их признать свои прегрешения, что выразилось в пренебрежении к священным установлениям. Может, хоть в этом французы докажут свое преимущество: проявят ум или осознают свои недостатки и способы их преодоления. Потому-то о них говорят, и небезосновательно, то, что в древности говорили о жителях Афин: они знают много хорошего, но не применяют это в жизни.
   Ваше Величество, Сир, свято исполняя то, что было предписано Вам Вашими предшественниками, Вы превзойдете их своими добрыми деяниями, больше того, Вы сможете улучшить положение всех сословий Вашего королевства, поскольку усиление монархий зависит от соблюдения и исполнения законов: исходя из этого мы нижайше просим Ваше Величество соблаговолить принять наше полное уважения заверение, что мы не можем получить какого-либо удовлетворения наших жалоб, даже если будут даны новые или подтверждены старые ордонансы, ежели таковые не будут ежедневно претворяться в жизнь, ежели они не будут действовать вечно.
   Если же это будет осуществляться, всякое дело будет делаться надежно и соразмерно. Воспрянет царство разума; правосудие вновь обретет свою целостность; тирании придет конец в семьях; государства избавятся от вредной выдумки – годовой подати; продажа должностей, из-за чего само управление становится продажным, прекратится (в древности это привело к упадку и разрушению империй), чрезмерные налоги будут отменены, будут воздавать по заслугам, пусть даже предпочтение одним и сохранится в какой-то степени; зло будет наказано, добро не останется без вознаграждения; литература и искусства станут процветать; финансы – истинный нерв Государства – будут использоваться экономно; расходы сократятся; пенсионы будут урезаны, как мы того просим, до размеров, установленных Генрихом Великим, – благоразумие требует, чтобы в этом деле его осторожность служила для нас правилом, ибо справедливость не позволяет давать больше, чем собирается податей, иначе разорится большинство подданных Франции ради обогащения небольшой кучки.
   Религия вновь познает расцвет. Те, кто обязан нести ее в народ, в будущем должны будут лучше заботиться о душах, доверенных их непосредственному руководству, пусть в прошлом они и исполняли свой долг неудовлетворительно, причиняя ущерб Церкви, подрывая ее авторитет, забывая о стыде и поступаясь своей совестью. Вернув себе авторитет, имущество и почести, Церковь вновь обретет свой блеск. Всякая дьявольщина, секретность, грязь и пороки будут изгнаны из нее, одна лишь добродетель пребудет в ней.
   Дворянство вновь обретет права и почести, которые сыскало своими заслугами. После запрещения дуэлей кровь (которую оно всегда готово пролить, служа Богу, Королю и стране) не будет проливаться напрасно; благодаря этому путь к его спасению станет легче, а Король снимет большую тяжесть со своей души, уверенный в том, что князья – ответчики пред Богом за все души, потерянные столь нечеловеческим образом. И ничто более не помешает дворянству отождествлять себя с подвигом самопожертвования, явленным нам Иисусом Христом.
   Народ будет освобожден от угнетения, которое он испытывает по вине недобросовестных чиновников, предохранен от оскорблений, которые ему наносят сильные мира сего, будет облегчено его налоговое бремя по мере все более ощутимого процветания государства. Одним словом, Франция обретет былое величие, куда бы мы ни бросили взгляд. Преобразование это будет облегчено тем, что оно будет справедливым, необходимым и принесет славу Вашему Величеству.
   Оно не так уж недостижимо, Ваше Величество, так как в большинстве добрых дел королям помогает Бог, для которого хотеть – значит делать.
   Оно будет справедливым, поскольку разум и справедливость требуют, чтобы любые расстроенные дела были приведены в порядок.
   Оно будет необходимым, поскольку от этого зависит долголетие государства: подобно телу, пораженному гниением и хандрой, оно не выживет без очищения.
   Оно будет славным, ибо если Иосия -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, начавший свое царствование с восстановления храма и святых церквей, заслужил честь, которую мне трудно передать словами, какую же славу заслужите Вы, Ваше Величество, если только, вступив в совершеннолетний возраст, Вы возвысите владычество Бога, восстановите его церкви, вернете жизнь (если можно только так сказать о бессмертной Церкви) той, которая Вам ее дала; если, словом, Вы восстановите во всех отношениях это Государство.
   Слава – иголка, которая больно жалит великодушных. В нас нет сомнений, что Вы осуществите эту славную реформу. Наглядные свидетельства Вашей склонности к добрым делам, Вашей набожности, Вашей любви к подданным убеждают нас в этом; более того, эта убежденность подкреплена благородным поступком, предпринятым Вашим Величеством со вступлением в совершеннолетие, когда, взяв в свои руки рычаги власти в этой великой империи, Вы передали ее в руки Вашей матери Королевы, чтобы под Вашей властью она держала в течение нескольких лет бразды правления Государством. Мы можем сказать о наших королях то, что было отмечено в отношении некоего народа в Индии, у которого дети рождаются седыми -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, то есть мудрыми, что особенно верно в Вашем случае, ведь Вам свойственны удивительные для Вашего возраста мудрость и осмотрительность. Правительство великого Королевства сталкивается с множеством трудностей, порождаемых ежедневно разными обстоятельствами и столкновениями человеческой жизни, и наука управления может быть усвоена лишь в течение некоторого времени – счастлив Король, которого Бог награждает матерью, горячо любящей его, заботящейся о его Государстве и имеющей опыт управления его делами.
   Между нескончаемыми милостями, которыми Небо осыпало Ваше Величество, одна из самых больших – мать, которой оно Вас одарило; из всех Ваших дел самое достойное и полезное для восстановления Вашего государства – передача ей руководства им.
   Ибо разве нет у Вас причин верить в нее при счастливых обстоятельствах Вашего совершеннолетия, после того, как, в годы Вашего младенчества, она все же сумела счастливо привести корабль Государства среди множества бурь и рифов в гавань мира, где и передала его в Ваши руки?
   Вся Франция признательна Вам, Государыня, и готова оказать Вам все почести, которые когда-то оказывались хранителям мира и общественного спокойствия.
   Франция считает себя обязанной Вам не только потому, что Вы сумели так замечательно сохранить для нас до настоящего времени мир, добытый непобедимым Генрихом Великим; но еще и потому, что Вы пожелали навсегда сочетать Ваше Государство с миром узами самыми нежными и сильными, какие только можно себе вообразить, – священными узами двойного брака (свершения которого мы желаем), соединившего два самых больших королевства мира, которым нечего бояться, так как они могли ожидать беды лишь друг от друга, покуда были врозь.
   Вы много свершили, Государыня, но не стоит останавливаться на достигнутом: не продвигаться и не побеждать на пути чести и славы означает отступать и терпеть поражение. Мы надеемся, что после стольких замечательных успехов вы соблаговолите смело содействовать тому, чтобы Ваше Королевство пожинало плоды, которых Вы ждете от ассамблеи. Примите же бесконечную благодарность и множество благословений по адресу Короля за то, что он поручил Вам вести его дела; а также по Вашему – за то, что Вы так достойно с этим справились; по нашему – за то, что мы нижайше и горячо просим Его Величество о продолжении Вами этого руководства. Ваши заслуги добавляют венки славы к короне, украшающей Вашу главу, а высшей наградой Вам будет то, что Король добавит к Вашему славному званию матери Короля звание матери его Королевства, дабы потомки, прочитав или услышав, как произносят Ваше имя, увидели и признали в этом свидетельство Вашей милости по отношению к своему государству и его по отношению к Вам, убедились в том, что даже Ваше ревностное служение Франции не сравнится с его сыновьей любовью.
   Государыня, мы верим, что Вы сделаете все, чтобы ассамблея, открытая с Вашей помощью, удалась на славу: осаждающие нас беды побуждают к этому; Ваша любовь к нам служит в этом залогом; Ваша честь и честь Короля (которая Вам так дорога) требуют этого, Его и Ваша совесть обязывают Вас к этому.
   Именно в силу этого обстоятельства, Сир, мы заклинаем Вас не распускать нас после ассамблеи, с тем чтобы мы могли вернуться в свои провинции, неся им то, что способно утешить их в их бедах.
   Но что это я? Прошу о том, что и так нам дано в полной мере, поскольку уже несколько раз Вы нам это обещали, а Ваши слова всегда совпадают с Вашими делами, будучи нерушимы и святы, как и Ваша особа.
   Вы обещали это; больше того, с этой целью Вы позволяете нам направить нескольких депутатов в помощь тем, кто уже завтра, не теряя времени, возьмется за подготовку Вашего ответа на наши наказы, благодаря чему это не займет много времени, а мирное сотрудничество Ваших комиссаров и депутатов от Ваших Генеральных Штатов приведет к лучшему ознакомлению с нашими интересами и нашими справедливыми жалобами.
   Подобно тому как не все времена года способствуют излечению болезней, короли могут искренне терпеть какое-то время беспорядки в Государстве по примеру Господа Бога, позволяя таким образом злу проявить себя; но даже если нельзя их обвинять в таком потворстве, невозможно и оправдать их, если они не примутся наконец лечить болезнь.
   Ваше Величество, Сир, это – Ваш долг; поразмыслите над этим; время позволяет тотчас приступить к этому, особенно в отношении Церкви, возврат которой к жизни никоим образом не затрагивает иные текущие потребности. Можно не откладывая приняться за дело, прежде всего потому что дело это верное и потому что единственный способ счастливо царствовать на земле – позволить царствовать на ней великому Государю, живущему на небесах.
   Знаю, могут сказать, что падение нравов – главная причина наших невзгод, что, следовательно, наше выздоровление зависит от нас самих больше, чем от кого-либо другого: мы исповедуем это со слезами на глазах; но следует принять во внимание, что беды Церкви многочисленны, у них двойная природа: одни проистекают из наших ошибок, а другие – извне. Последние можете изменить только Вы, Ваше Величество, а с нашими мы постараемся справиться сами. Мы решительно настроены восстановить свою изначальную чистоту, это желание заставляет нас нижайше просить Ваше Величество дать нам стимул еще активнее бороться за это, дать нам пример того, как следует действовать: уважать тех, кто выполняет свой долг, презирать тех, кто своей халатностью демонстрирует всем свой позор. Вместо одной причины работать во благо у нас теперь есть две: слава Господа нашего и честь мира – таков закон, данный нам святым и священным Тридентским Собором, полезным для перемены нравов.
   Я мог бы и дальше распространяться на эту тему и хотел этого; но, подгоняемый временем, ограничусь тем, что в нескольких словах покажу Вашему Величеству, что по иным соображениям Вам стоило бы получить и опубликовать документы этого Собора: справедливость дела, важность его, святость цели, к которым ведут его установления, вред, который нам причиняет отсрочка его принятия, исключение христианских государей и слова покойного Короля – Вашего отца.
   Справедливость дела заставляет нас утверждать, что в установлениях этого Собора нет ничего, что не было бы совершенно святым.
   Важность его заключается уже в том, что он созван Всемирной Церковью, чей авторитет настолько велик, что без нее святой Августин отказывается верить Евангелию.
   Святость ее цели, поскольку она не что иное, как сохранение религии и установление настоящей дисциплины в Церкви.
   Плоды его установлений проявляются в том, что во всех странах, которые их соблюдали, Церковь действует согласно правилам.
   Зло, которое нам причиняет отсрочка его установлений, – речь идет о том, что многие неправильно думают о нашем доверии, считая, что, не признавая этот Собор, мы тем самым отвергаем учение, которое мы обязаны проповедовать, чтобы не впасть в ересь.
   Пример христианских государей, признавших его, перед нами: Испания, Италия, Польша, Фландрия и большая часть Германии.
   Слово покойного Короля-отца, поскольку это было одним из условий, которые он торжественно обязался соблюдать, когда Церковь приняла его в свои объятия.
   Малейшего из этих соображений достаточно, чтобы убедить Ваше Величество удовлетворить нашу просьбу, тем более разумную, что если в решениях Собора имеется несколько статей, которые, будучи хороши сами по себе, кажутся менее полезными для нашего Королевства и неприемлемыми с точки зрения его обычаев, то мы охотно будем просить об их изменении.
   Мы надеемся, Сир, на эту Вашу милость, необходимую для излечения нас от недуга. Перед тем как закончить, осмелюсь сказать, что если можно что-то получить любовью, мы заслуживаем это своей исключительной преданностью на службе Вашего Величества: преданностью, свидетельством которой будут наши дела; клянемся перед Богом, в присутствии Вашего Величества, перед всей Францией, что по мере продвижения славы Всемогущего нашей самой большой заботой будет внушать больше, чем когда-либо, сердцам Ваших подданных, получающим поучение от нас, – уважение, повиновение, которые они обязаны оказывать Вам; непрерывными молитвами просить небо пролить дождь благословений на Ваше Величество; умолять того, от кого это зависит, отвратить свой гнев от этого Государства; в случае же, если он захотел бы наказать его, дать нам силы перенести в этом мире огнь его молний, чтобы предохранить от него Вас, кому мы желаем всех благ. Никогда, какие бы беды нас ни преследовали, мы не сможем возжелать больше, чем мы того желаем сегодня, видеть королевское достоинство утвердившимся, подобным твердой скале, о которую разбивается любая волна.
   Таковы, Ваше Величество, пожелания Ваших скромнейших и наивернейших слуг – священнослужителей Вашего королевства, пожелания, которые они передают Богу, умоляя Его своим Провидением помочь делам Вашего Величества, подогреть Его доброту, вооружить Его десницу, чтобы Вы могли царствовать мудро, долго и со славой, будучи законом для своего Государства, утешением для своих подданных, устрашением для его врагов.

   После того как я высказал все это Королю, барон де Сенесе представил наказы дворянства, а президент Мирон – третьего сословия. Чтобы быстрее дать ответы на наказы, Его Величество распорядился, чтобы по каждому вопросу, изложенному в трех наказах, было составлено резюме, а также приказал нескольким из самых опытных членов своего совета изучить проблемы, которые могли интересовать Церковь, маршалам Франции и г-ну де Вильруа – проблемы дворянства и войны, президентам Жанену и де Ту, интендантам, – вопросы финансов, другим – остальные вопросы, поднятые в наказах.
   Однако несколько депутатов Генеральных Штатов из числа гугенотов были возмущены предложением, сделанным несколькими католиками Королю сохранить католическую религию согласно клятве, принесенной им на короновании 12 марта; Его Величество сделал тогда декларацию, подтверждавшую эдикты примирения; в связи с тем, что пришло время собирать ассамблею представителей этой якобы религии для избрания новых представителей, Король разрешил ее проведение в Жержо, хотя с тех пор и изменил это место на Гренобль.
   Каково бы ни было давление в отношении рассмотрения наказов сословий, все немыслимо затянулось; Ее Величество сочла разумным распустить депутатов Генеральных Штатов и отослать их обратно в провинции; чтобы как-то смягчить приказ, им было предписано, чтобы главы трех сословий явились к Королю 24 марта в Лувр, где он их заверил, что был решительно настроен положить конец продаже должностей, урегулировать все, что с этим было связано, восстановить судейскую палату и отменить пенсионы. Что касается дополнительных просьб, Ее Величество была готова также рассмотреть их, как только представится возможность.
   Этим ответом с полеттой было покончено, но не надолго, ибо третье сословие, заинтересованное в этом, подало по этому поводу большую жалобу, на основании которой 13 мая Король постановлением своего совета восстановил годовой налог, заявив, что решение, принятое Его Величеством в пользу сокращения чиновников до числа, указанного в ордонансе Блуа, отмена годового налога и запрет продажи мест будут введены в действие с первого дня 1618 года, однако в интересах дела до тех пор будут действовать.
   Таким образом, эти Генеральные Штаты закончились, как и начались. Собрались они под благовидными предлогами, без какого-либо намерения извлечь выгоду для Короля и народа, работа их оказалась бесплодной, вся эта ассамблея имела следствием лишь обременение провинции податью, которую следовало платить ее депутатам, а также показала всем, что недостаточно знать болезнь, если отсутствует воля излечить от нее, которую дает Бог, когда ему угодно видеть королевство процветающим, – тогда и слишком разросшаяся вековая коррупция не может помешать.
   27 марта, три дня спустя после роспуска Королем депутатов Генеральных Штатов, королева Маргарита рассталась с этой жизнью. Она была самой известной королевой своего времени, дочерью, сестрой и женой великих королей, но, несмотря на это преимущество, была игрушкой в руках фортуны, познала презрение народов, которые должны были ей подчиняться, увидела, как другая заняла место, предназначенное ей. Она была дочерью Генриха II и Екатерины Медичи, была в интересах государства выдана за покойного Короля, который был королем Наварры и которого тогда она не любила из-за его религиозных пристрастий. Их свадьба, вызвавшая, казалось, народное торжество и бывшая причиной соединения двух партий, которые раскалывали Королевство, стала, напротив, поводом для всеобщего траура и возобновления еще более жестокой войны, чем та, что велась ранее; ее апофеозом стал день святого Варфоломея, крики и стоны ее отозвались по всей Европе, праздничным вином ее стала кровь жертв, мясом – изуродованные тела невинных, перемешанные с телами виновных; все это торжество было с радостью отмечено лишь домом Гизов, который сжег в этом пожаре во славу своей мести и славы, под маской набожности тех, кого не мог даже надеяться победить силой оружия.
   Если эта свадьба оказалась настолько ужасающей для всей Франции, она оказалась не менее ужасной и для ее личной судьбы. Ее муж подвергался смертельной опасности, шел спор о том, следует ли его уничтожить, она спасла его. В разгар этой опасной ситуации он покинул ее и возвратился в свои провинции; он стал врагом ее брата-Короля; она колебалась, к кому из них примкнуть: с одной стороны – муж, с другой – брат, Король и религия. Наконец любовь взяла верх в ее сердце; она пошла за тем, с кем была неразрывно связана. Рознь то кончалась, то вспыхивала вновь подобно лихорадке, у которой бывают спады и вспышки. Трудно предположить, что при столь сложных обстоятельствах они не испытали непонимания; подозрения, подогреваемые со стороны, как это бывает при дворе, поводы, которые она ему подавала для них, разрушили единение их сердец, как время разрушило единение их тел. Три ее брата умирают один за другим, канут в этих войнах -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. Ее муж оказывается на троне; но поскольку ей нет места среди его друзей, нет ей места и в его сердце. Государственный интерес легко убеждает его обзавестись другой женщиной, чтобы иметь от нее детей. Она была задета не столько превращением королевы Франции в простую герцогиню де Валуа, сколько тем, что, будучи преданной и желающей добра как государству, так и мужу, она ни в чем не сопротивлялась желаниям мужа, была достаточно благоразумной, чтобы добровольно уступать тому, кто оседлал фортуну. И в отличие от самых простых женщин, пылающих завистью и ненавистью к тем, кто занимает место, которое они считают своим, не желающих видеть на нем ни их самих, ни тем более их детей, которыми Бог благословляет их браки, она преподнесла все свое имущество наследнику, которого Бог дал Марии Медичи и которого она сделала и своим наследником, как если бы он был ее собственным сыном, приехала ко двору, поселилась напротив Лувра и не только часто наносила визиты Королеве, но и до конца своих дней оказывала ей все почести и знаки уважения, которые та могла ожидать от самой незнатной из придворных. Ухудшение ее положения было настолько уравновешено добротой и королевскими добродетелями, которыми она обладала, что презрение просто не коснулось ее. Истинная наследница дома Валуа, она никогда не одаривала кого-либо, не выразив сожаление, что не может дать больше, подарок никогда не был настолько большим, чтобы у нее не оставалось желания дать больше, если только это было в ее власти; если же порой казалось, что она распределяет свои щедроты не слишком разборчиво, то это потому, что она предпочитала бы одарить недостойного человека, чем забыть одарить того, кто это заслужил. Она была покровительницей литераторов, любила слушать их, приглашала к себе, в общении с ними она узнала немало, а потому ее речь была гораздо грамотней, чем у других женщин ее времени, слог же ее был более изящен. Так как благотворительность – королева добродетелей, эта великая Королева увенчала свои добродетели готовностью к подаянию, которое она раздавала так щедро всем нуждающимся, что в Париже не было ни одной церкви или приюта, которые не ощутили бы этого, не было ни одного бедняка, который не получил бы от нее то, что просил. Так Бог вознаградил ее с лихвой, дав ей чувство милосердия и благодать такого христианского конца, что, если у нее и могла при жизни появиться зависть к другим, такое же чувство испытали многие по отношению к ней в момент ее кончины.

   Когда Принц и люди из его партии потребовали созыва Генеральных Штатов, это было сделано, чтобы подстроить ловушку для Королевы, надеясь спровоцировать таким образом множество трудностей и распрей, которые посеяли бы смуту в Королевстве. Но когда они убедились, что, напротив, все происходило как нельзя лучше, что даже если и возникали порой разногласия среди депутатов, намерение у них было единое и все они действовали во благо Государства, а противоречия их касались лишь выбора средств для достижения этой цели, то обратились к парламенту и попытались произвести там впечатление, которое не смогли произвести в Генеральных Штатах. Им удалось посеять в его рядах ревность по отношению к правительству, убедив его членов, что после того, как их использовали для достижения регентства, к ним относятся с презрением, не предоставив того, что им полагалось в великих делах, о которых тогда столько говорилось. Им обещали помочь поддержать свой авторитет и возможные обращения к Их Величествам.
   Эти аргументы, преподнесенные людям, убежденным в том, что они заслуживают немалое уважение, обладали достаточным весом, чтобы добиться того, чтобы 24 марта, четыре дня спустя после того, как депутаты Генеральных Штатов были отосланы, суд собрал все свои палаты; Король ответил на наказы Генеральных Штатов, не выслушав суд и то, что тот должен был ему сообщить, несмотря на недавно данное им обещание; суд постановил, что, дабы доставить удовольствие Королю, принцы, герцоги, пэры и чиновники королевства будут приглашены в суд, чтобы вместе с канцлером и собранными вместе палатами подумать о предложениях, которые можно было бы сделать Королю по поводу облегчения положения его подданных и блага его государства.
   Это постановление было тут же отменено постановлением совета, Король послал за прокурорами палаты и кассационного суда, выказал им свое неудовольствие: в то время, как он находился в Париже, парламент осмелился без его приказа собраться, чтобы обсудить государственные дела; при том, что он стал совершеннолетним и полностью взял в руки власть, они осмелились созвать принцев, чтобы давать ему советы; канцлера было возможно вызвать туда лишь по прямому приказу Его Величества. В свое оправдание они заявили, что сделали это, лишь чтобы доставить удовольствие Королю, вовсе не желая посягнуть на его власть; но он не принял таких оправданий. Им было заявлено, что хорошо известно об их истинных недобрых намерениях; что слова о Короле оказались в документе не по решению парламента, а будучи поставлены секретарем, составлявшим бумагу, и все равно их недостаточно, чтобы снять с них вину; Его Величество приказал доставить ему постановление трибунала и запретил исполнять его. После того как это было выполнено, 9 апреля Король призвал к себе президентов и некоторых старейшин трибунала и сделал им выговор: мол, они еще вспомнят, как поступали в подобных случаях его предшественники-короли; им надлежит как его первому парламенту употребить полученную от Короля власть, чтобы укреплять ее, а не принижать ее, тем более в его присутствии, он запрещает им продолжать дебаты по этому поводу.
   Но они не отказались от своих планов, решив между собой составить ремонстрации. Его Величество снова вызывает их, снова говорит о том же, снова повторяет свои запреты, но, не считаясь с ними, они составляют свои ремонстрации и передают их Королю 22 мая.
   Они начали с попыток оправдать свое постановление от 28 марта, затем привели несколько несерьезных аргументов и примеров, чтобы доказать, что во все времена парламент участвовал в делах Государства, что короли даже привыкли посылать им на отзыв проекты мирных договоров.
   После этого они принялись опровергать то, что кардинал дю Перрон говорил в свое время относительно третьего сословия, умолять Его Величество сохранить старые союзы, оставить в совете лишь опытных людей, не позволять продажу должностей при дворе, не допускать к ним иностранцев, запретить любое общение с иностранными государями; не допускать каких-либо покушений на свободы галликанской Церкви, сократить число предоставляемых им пенсионов до того, каким оно было во времена покойного Короля, принять меры против беспорядка и разбазаривания его финансов, допускать к ним лишь тех, кто дешево скупает старые значительные долги, которые они полностью покрыли; не предоставлять больших скидок и незаконных компенсаций убытков, не создавать должности, доходы от которых полностью поступают в руки частных лиц, а финансы Короля навсегда остаются обремененными обязательствами, связанными с этими должностями; создать судебную палату; сохранять и не разрешать осквернения золотой и серебряной посуды, вплоть до малейших предметов кухонной утвари; не отменять и не откладывать постановлений парламента, не приказывать выполнение каких-либо эдиктов, деклараций и поручений, не прошедших проверки в верховных судах, и, главное, разрешить исполнение их постановления от 28 марта, благодаря которому Его Величество смог бы узнать о своем государстве то, что от него скрывают. Если же Его Величество не предоставит им этого, они грозятся назвать впоследствии имена тех, кто провоцировал беспорядки в Государстве.
   Эти ремонстрации встретили холодный прием; Король ответил им, что все это ему очень не по душе; Королева, хотя и более мягко, добавила: ей понятно, что они нападают на ее регентство, и она желала бы, чтобы каждый знал, что до сих пор не было более счастливого регентства, чем ее.
   От имени Короля канцлер ответил им, что не их дело контролировать правительство Его Величества, что короли учитывали иногда мнение парламента в крупных делах, но по своему разумению, и это вовсе не означало, что они сами могли вмешиваться в них; что мирные договоры никогда не обсуждались в парламенте, но после того, как договор заключен, его оглашали под звуки труб и только потом отсылали зарегистрировать в парламент; что покойный Король именно так поступал при заключении Вервенского мира. Более того, они не только плохо показали себя в своих ремонстрациях, они представили их не вовремя; если бы они подождали, пока Король составит ответ на наказы сословий и пошлет его им на рассмотрение, то смогли бы подготовить свои замечания, коли у них на то были действительно причины и если бы Король забыл о чем-либо.
   Уже на следующий день, 23 мая, Король на заседании совета дал приказ, которым он снова отменял их постановление от 28 марта и отклонял их ремонстрации, представленные накануне; при этом он заявил, что они своим актом превысили полномочия, а также приказал, дабы было забыто об этой попытке призвать к неповиновению, чтобы вышеуказанные постановление и ремонстрации были вычеркнуты и исключены из регистров, а также приказал секретарю представлять их Его Величеству сразу после получения им уведомления об этом распоряжении.
   Затем 27 мая в Лувр были созваны главный прокурор и адвокаты; им было зачитано распоряжение Короля и приказано доставить его в парламент, огласить и зарегистрировать. Вопреки их возражениям им пришлось взять на себя это поручение, а парламенту после дискуссий пришлось заслушать это распоряжение; но они так никогда и не решились ни зарегистрировать его, ни передать свои регистры Королю, чтобы тот вычеркнул их постановление и ремонстрации. Однако они приняли другое постановление от 23 июня, в котором было о том, что первый президент и другие чиновники суда должны посетить Короля, чтобы заверить его в своих преданнейших чувствах и умолять Его Величество учесть ущерб, причиненный первым постановлением Совета его авторитету, что их ремонстрации отражают истинное положение дел. Дело на этом и закончилось; упрямство парламента взяло верх над волей Короля.
   В течение всех этих размолвок с парламентом Принц держался вне Парижа, чтобы не дать повода обвинить его в чем-либо, он находился в Сен-Море, откуда он тем не менее вернулся к концу мая, когда появилось последнее постановление совета; Королева опасалась, что он пожелает присутствовать на заседании парламента, и послала Сен-Жерана к его выезду, чтобы передать ему запрет Короля делать это; он использовал этот запрет как предлог, который он долго искал, удалиться от двора, оправдывая это тем, что не была обеспечена его безопасность.
   Принц отправился в Крей, крепость, зависевшую от его графства Клермон, замок которой достаточно силен, чтобы защищаться от неожиданного нападения.
   Их Величества, в планы которых входило отправиться, сразу же после окончания Генеральных Штатов, в Гиенну, чтобы представить друг другу принцесс Франции и Испании, неоднократно просили Принца и других придворных быть готовыми сопровождать их. Они особенно настаивали на этом после того, как Генеральные Штаты потребовали заключения этих браков, утверждая, что их перенос причинил бы ущерб достоинству Короля, поскольку испанский король мог бы неправильно истолковать отсрочку, что сделало бы его нашим врагом либо дало ему причину презирать нас.
   С самого начала, остерегаясь дать понять, что не желает следовать за Их Величествами, Принц пытался, однако, убедить их отложить решение на некоторое время под тем предлогом, что в силу чрезвычайной важности его он считал поспешность излишней. Но как только он вместе с другими принцами оставил двор и прибыл в Крей, он открыто заявил, что не даст согласия на эту поездку и вовсе не намерен сопровождать Короля, если только поездка не будет отложена до тех пор, пока он не станет по-настоящему дееспособным, его подданные – более довольными, соседи – более спокойными, а все вместе, включая его самого, расположены к браку.
   Мнения министров разделились. Г-н де Вильруа и президент Жанен были за то, чтобы перенести поездку; напротив, канцлер настаивал на отъезде. Г-н де Вильруа уже не был в таких хороших отношениях с Королевой, как в предыдущем году, хотя супруга маршала д’Анкра сумела снова завоевать расположение Ее Величества после ее возвращения из Нанта и расположить ее к канцлеру. Вследствие этого г-н де Вильруа советовал отложить поездку, он сожалел, что Королева дала поручение в ходе Генеральных Штатов командору Де Сийери передать от имени Короля браслет, который Ее Величество посылала инфанте. Де Вильруа хотел, чтобы это было поручено господину де Пюизьё.
   Маршал д’Анкр, бывший не в лучших отношениях с г-ном де Вильруа, тем более после заключения мира в Мезь ере, против которого он был решительно настроен, особенно после ряда событий в провинциях, с удовольствием сообщил ему эту неприятную новость, не имея возможности сделать большего; ибо, видя, что в Генеральных Штатах делалось много предложений против него, что друзья г-на де Вильруа вовсе не противились им, а сам он их провоцировал, сговариваясь для этого с Рибье, а также зная, что потерял доверие у Королевы из-за интриг канцлера, который убедил ее, что он был в сговоре с Принцем и встречался тайно с ним без ведома Ее Величества, не опасаясь более, что он может навредить ему, вознамерился отомстить ему, оскорбив его разрывом заключенного меж ними свадебного контракта.
   Но маркиз де Кёвр отсоветовал ему делать это, боясь, как бы его не обвинили в трусости; по крайней мере он хотел доставить ему эту неприятность – предпочесть командора Де Сийери – он знал, что он его ненавидел, – г-ну де Пюизьё, к которому тот испытывал симпатию.
   Это в такой мере обидело его, что он делал все, чтобы отсрочить свершение этого союза, вплоть до вовлечения в дело дона Иниго де Карденаса, посла Испании, который дал понять Королеве, что его повелитель-король сам хотел этой отсрочки.
   Чтобы избежать войны, которой он боялся, считая ее гибельной для своей карьеры, маршал д’Анкр присоединился к г-ну де Вильруа и из друга канцлера превратился в друга последнего, своим авторитетом усиливая влияние его на Королеву; что он и делал до этого, неизменно выступая за мир, будучи постоянным противником того, кто рекомендовал войну, мало заботясь о том, какое из двух мнений – война или мир – было наиболее выгодным для государства, но стараясь лишь о себе и своем положении при дворе.
   Теперь же новые обстоятельства заставляли его взять сторону мира и отсрочки поездки Ее Величества, тем более что он надеялся на то, что г-да Принц и де Буйон убедят г-на де Лонгвиля передать ему губернаторство в Пикардии, которого он желал, в обмен на губернаторство в Нормандии. Но ни доводы г-на де Вильруа и президента Жанена, ни покровительство маршала не смогли изменить отношение Королевы к их советам, так дорог был для нее этот брак: ей казалось, что от этого зависит ее честь и авторитет Короля; к тому же г-н канцлер нашел средство преодолеть сопротивление маршала д’Анкра; г-да д’Эпернон и он пообещали, что Королева поручит ему командование армией, которую она оставит по эту сторону провинций, чтобы противостоять армии принцев. Тогда она принялась открыто жаловаться на г-на де Вильруа, на то, что он вел переговоры с послом Испании, чтобы затормозить дело, и все это в своих собственных интересах, с намерением выиграть время и прежде обеспечить доверие Короля себе и утвердить позиции г-на де Сувре и маркиза де Куртанво, с тем чтобы после заключения браков благодарности Короля целиком достались им.
   Эти жалобы Королевы и давление со стороны короля Испании в пользу заключения этих браков, которое усиливалось день ото дня по мере того, как усиливались его подозрения, что ему хотят помешать, привели к тому, что г-н де Вильруа, дабы избежать недовольства Испании, написал туда, что не он задерживает исполнение этого плана, а Королева, которая полностью находится под влиянием маршала и его супруги. Но поскольку все тайное становится явным, эта уловка была раскрыта графом Орсо, первым министром Флоренции, которому из Испании прислали копию письма г-на де Вильруа, который, узнав об этом, попросил прощения у Королевы, умоляя ее принять во внимание оказанные им прежде услуги и соблаговолить простить ему этот промах; при этом добавил, что если бы он и впрямь захотел избавиться от зависти, то сделал бы это в ущерб не ей, а маршалу и его супруге.
   Прежде чем отправиться в путь, Их Величества посчитали необходимым использовать все средства, имеющиеся в их распоряжении, чтобы убедить недовольных принцев сопровождать их в этой поездке, напоминая им об их долге, объясняя им, какую ошибку они совершат, отказавшись сделать это. Она послала в Крей к Принцу г-на де Вильруа, сочтя, что тот должен быть ему приятен. Ничего не добившись от Принца, Королева снова послала его к нему, на этот раз в Клермон, и, наконец, в третий раз вместе с президентом Жаненом – в Куси, где он собрал принцев своей партии, чтобы выработать, как они говорили, общее мнение по поводу ремонстраций парламента.
   В ходе этой третьей поездки, когда казалось, что дело вновь не выгорит, Королева утомилась от столь долгого ожидания, будучи предупрежденной о том, что принцы вовсю вооружались, чтобы силой добиться того, чего не могли получить требованиями. Канцлер, чтобы окончательно погубить г-на де Вильруа, доказав бесполезность его переговоров, способствовал этому как мог, убеждая Королеву в том, что президент Жанен и Вильруа нарочно затягивали переговоры, чтобы задержать ее отъезд, и что они пытались незаметно склонить ее пообещать вещи, от которых ей было бы трудно отказаться, что послужило бы принцам предлогом еще более активно интриговать; не говоря уж о том, что он был уверен: г-н де Вильруа объединился с принцами и служит им советником вместо того, чтобы отвратить их от их плана. В результате 26 июля Королева послала г-на де Поншартрена с письмами от Короля к Принцу, в которых он сообщал ему, что твердо намерен тронуться в путь 1 августа, и просил его сопровождать его или сказать в присутствии вышеупомянутого Поншартрена, не хотел ли он против его ожиданий отказать ему в этом удовольствии.
   Принц ответил Его Величеству, что его отъезд слишком поспешен; что сперва надобно отдать приказания по управлению Государством, принять меры против беспорядков, о которых говорено было Генеральными Штатами и его парламентом и главными виновниками которых были маршал д’Анкр, командор Де Сийери, Буйон и Доле; что он умолял Его Величество извинить его за то, что он не может сопровождать его.
   Жалуясь на беспорядки, он одновременно пытался спекулировать на выступлениях против Короля в городе Амьене.
   Прувиль, городовой этого города, не был человеком маршала д’Анкра, как и многие другие в этом городе, за что был нелюбим и маршалом, и его людьми. В день святой Магдалины -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, прогуливаясь вдоль рва, он повстречался с итальянским солдатом из крепости, тот убил его двумя или тремя ударами кинжала и скрылся за крепостными стенами – командир ее не только укрыл его, но и отказался выдать его правосудию, больше того, он лично сопроводил его верхом во Фландрию в безопасное место.
   Событие это очень взволновало все население; принцы, надеясь, что оно могло бы помочь им завладеть крепостью, под предлогом изгнать оттуда маршала д’Анкра, посылают солдат в обход города, собирают местных дворян, г-н де Лонгвиль отправляется непосредственно в город, чтобы руководить ими на месте. Но из-за королевского распоряжения, запрещавшего пропускать г-на де Лонгвиля с войсками в город и ставшего известным некоторым из знатных особ, ни один из горожан не присоединился к нему, Лонгвиль был вынужден удалиться и отправился в Корби, испугавшись, как бы люди в крепости не арестовали его.
   В ходе этих раздоров пламя войны, которое с ранее не виданной силой вспыхнуло в начале этого года в Италии, несколько поубавилось благодаря посредничеству Его Величества. Испанцы, дабы заставить герцога Савойского разоружиться, вошли с большой армией в Пьемонт; герцог Савойский защищался, имея такую же по численности армию, которая постоянно пополнялась прибывавшими отовсюду французами, несмотря на запреты Короля. Усилия маркиза де Рамбуйе не оказали заметного влияния на герцога, который утверждал, что не осмеливается разоружаться первым, опасаясь, как бы испанские министры, в слово которых он не верил, не использовали это время, чтобы захватить его провинции; но он признался, что это было лишь предлогом, чтобы продолжить войну, тем более чтобы обнаружить его тайное намерение – ему были предложены очень выгодные для него условия, если он разоружится первым, и он согласился на это; именно об этом маркиз предупредил Их Величества с тем, чтобы они условились с испанским королем о справедливых и разумных условиях, на основе которых они заставили бы его разоружиться первым. Командор Де Сийери вел переговоры об этом в Мадриде, сумев добиться согласия испанского правительства. Получив об этом известие, герцог решил не повиноваться, в чем он был поддержан послами Англии и Венеции, которые были при нем, и многими грандами, писавшими ему из Франции о том, что, что бы ни говорил маркиз де Рамбуйе, Король не покинет его.
   Маркиз постарался исправить положение, сделав так, что Их Величества написали в Англию и Венецию, чтобы узнать, не будут ли там поддерживать герцога Савойского, если он отклонит справедливые и разумные условия, на которых он мог бы разоружиться первым, при том, что Его Величество обещал ему защищать его всеми силами в случае, если бы после разоружения ему кто-нибудь угрожал. Английский король и Венецианская республика ответили отрицательно и поручили своим послам заявить об этом герцогу Савойскому. С другой стороны, Король просил маршала де Ледигьера приказать французским войскам, большая часть которых зависела от него, доверять маркизу, который советовал им держаться вместе и не допустить, чтобы герцог Савойский разделил их, как он намеревался, чтобы тем самым подчинить их своей воле, не платить им содержание, навязать им такое плохое обхождение, какое они могли получить только от своих врагов. Герцог Савойский, который тут же захотел разъединить их, не смог добиться этой цели, признав тем самым, что против воли Короля он слаб, к тому же, продолжай он неразумно упорствовать, его покинули бы и другие принцы. Словом, ему пришлось принять и подписать 21 июня в лагере около Аста статьи соглашения между двумя монархами, согласованные маркизом де Рамбуйе.
   Суть этого соглашения состояла в том, что герцогу Савойскому надлежит разоружиться в течение месяца, оставив себе некое количество солдат, необходимое для обеспечения безопасности своего края; не нападать более на провинции герцога Мантуанского, а если и действовать против него, то лишь в рамках закона; крепости и пленных, захваченные в ходе этой войны, до́лжно возвратить обеими сторонами; герцогу Мантуанскому предписывалось простить своих подданных, выступавших против него; Его Величество прощает всех своих подданных, которые, несмотря на его запреты, пришли на помощь герцогу Савойскому; если же испанцы нарушат слово, данное Его Величеству, прямо или косвенно нанесут урон самому герцогу Савойскому или его провинциям, Его Величество будет помогать и защищать его, прикажет маршалу де Ледигьеру и всем губернаторам провинций-соседей герцога Савойского также прийти ему на помощь, не только не ожидая новых приказов двора, но даже вопреки им, если б они противоречили этому приказу. Такие же обещания были сделаны герцогу Савойскому послами Англии и Светлейшей от имени их властителей.
   Этим договором мир в Италии был, казалось, упрочен, и не было ничего, что могло бы поколебать его; но оплошность, допущенная в этом договоре и состоящая в том, что испанский король не был призван разоружиться со своей стороны, станет причиной новых и более опасных событий, как мы убедимся ниже.
   Раз уж мы заговорили об Италии, не будет лишним рассказать здесь об одной странной вещи, случившейся в Неаполе. Некая монахиня Джулия, имевшая такую репутацию святости, что ее называли блаженной, состоявшая в более близких отношениях с одним монахом ордена, чем это позволяет церковный устав, перешла от духовной близости к любви; но она не ограничилась тем, что согрешила с ним, а уверовала в то, что это было делом законным. А так как уважение к набожности, в которой она пребывала, приводило к ней честнейших женщин и девушек, у нее была возможность заронить в их души семена своего нового верования, остальное сделала природная склонность к греху. Словом, немалое количество дев последовало ее примеру. Это зло разрасталось, пока не было обнаружено неким духовником, который предупредил инквизицию: блаженная и ее друг-монах были отправлены в Рим, где их и покарали.
   В то же время другой итальянец по имени Ком, аббат Сен-Мае в Бретани, который пользовался расположением королевы Екатерины Медичи и маршала д’Анкра, неоднократно использовавшего его, прожив всю свою жизнь в полном распутстве, умер, так и не признав в качестве искупителя того, на суд которого он должен был предстать. Маршал д’Анкр немало хлопотал, чтобы его предали земле по католическому обряду; но епископ Парижский отважно воспротивился этому и приказал бросить его на живодерню.
   Это заставило Короля новым эдиктом изгнать всех евреев, которые, пользуясь покровительством жены маршала д’Анкра, в течение нескольких лет просачивались в Париж.
   Но поспешность, с которой Король должен отправиться в поездку, не позволяет нам продолжать это отступление.
   Принц передал через г-на де Поншартрена письмо Королю с отказом сопровождать его. Его Величество приказал всем городам его Королевства, чтобы они были настороже и не разрешали въезд никому из вельмож, связанных с Принцем.
   Узнав об этом, Принц отправил 9 августа манифест в виде письма, в котором он пожаловался на недобросовестных людей, которые окружают и вводят в заблуждение Короля, настраивают его против него. Короля якобы уговорили собрать войска, чтобы травить и угнетать его, что заставило его также собрать своих друзей и образовать войско – он-де продемонстрировал свои добрые намерения, оставив оружие и собрав тотчас после того, как ему это поручили, в Сент-Менеуд Генеральные Штаты королевства, призванные покончить с беспорядками, происходящими в нем; но едва он это сделал, как его захотели отстранить. Когда же честь заставляла держать данное слово, прибегали к интригам, приказывая записать в наказы то-то и то-то, хотя это дошло не до всех городов. Когда Генеральные Штаты завершили свою работу и наказы были представлены, не на все их статьи был получен ответ, ни по одному из наказов ничего не было выполнено.
   Было отклонено предложение третьего сословия, столь важное для обеспечения безопасности наших королей; из наказов была вычеркнута статья, осуждающая отвратительное убийство Короля. Принц получил запрет на участие в Генеральных Штатах, что помешало ему предложить там то, что он считал необходимым в интересах Короля; ремонстрации парламента были осмеяны. На его жизнь и на жизнь остальных принцев покушались, тогда как маршал д’Анкр за различного вида услуги получает крупные суммы: после смерти покойного Короля он присвоил себе 6 000 000 ливров; должность можно получить только через него, он распоряжается всем по своей воле, а во время Генеральных Штатов хотел устранить Риберпре; совсем недавно приказал убить Прувиля, городового Амьена; гугеноты жалуются, что торопятся с монаршими свадьбами, чтобы разделаться с ними, пока Король еще не вошел в совершеннолетие, что распространяются книги, которые приписывают беды Франции предоставляемым в ней свободам, а также покровительству, которое в ней получают из Женевы и Седана; что духовенство, собранное в Париже в присутствии Короля, торжественно поклялось соблюдать решения Тридентского Собора без разрешения Его Величества, что заставило его просить Его Величество соблаговолить отложить свой отъезд до тех пор, пока его подданные не получат облегчение, которого ожидают от ассамблеи Генеральных Штатов, а также засвидетельствовать его брачный контракт в парламенте, тем более что правила парламента обязывают его к этому, заявить, что ни один иностранец не получит доступа к королевским должностям даже в домашних службах будущей Королевы; наконец, что он заявляет, что, если будут продолжать отказывать ему во всех средствах, необходимых для борьбы с беспорядками, он будет вынужден прибегнуть к крайним мерам.
   Принц сопроводил это письмо, или манифест, Королю другими письмами аналогичного содержания в парламент, но поскольку было сочтено, что они не идут от чистого сердца и расположенности к Королю, то их оставили без ответа.
   Вскоре после того, как это письмо было послано Принцем Их Величествам, герцог Буйонский отправился в пригород Лаона и попросил маркиза де Кёвра, губернатора этого города, оказать ему честь и нанести ему визит. Он горько жаловался маркизу на жестокость герцога д’Эпернона и канцлера, советам которых следовала Королева; что его заставили защищаться при помощи манифеста; что против его воли была подана жалоба конкретно на маршала д’Анкра, но что г-н де Лонгвиль отказался подписать эту бумагу и что маршал совершил ошибку, поддавшись на увещевания людей, которые его никогда не любили и в привязанность которых у него не было оснований верить.
   Все были уверены в том, что маршал и его супруга крутят Королевой, как хотят, а потому не верили, что что-нибудь могло произойти помимо них. И впрямь, в том, что касалось их высокого положения, Ее Величество ни в чем им не отказывала, но в том, что касалось государственных дел – в которых Королева мало что смыслила, не желая слишком напрягать ум и стараясь избегать трудностей в любых обстоятельствах, будучи весьма нерешительной, – она доверялась тому, кто давал ей лучший, на ее взгляд, совет; и то ли потому, что она не была способна распознать того, кто действительно мог стать ее лучшим советчиком, то ли потому, что вследствие особенностей, свойственных ее полу, она легко отдавалась подозрениям и верила тому, что говорили друг о друге, но она поддавалась влиянию то одного, то другого министра, в зависимости от того, насколько удачным ей казался последний полученный ею совет: в этом причина того, что ее поведение не было ни ровным, ни последовательным – а это большой недостаток, наихудший в политике, где целостность и последовательность позволяют сохранить репутацию, вселяют надежду в тех, кто занимается государственными делами, внушают ужас врагу, помогают более уверенно и быстро идти к намеченной цели. Когда же общая линия не соответствует отдельным ее частям, когда налицо колебания, то хоть и много сил кладут, но не продвигаются к намеченной цели. А поскольку Королева управляла именно так, маршал д’Анкр с неудовольствием убеждался, что она не следовала его мнению относительно государственных дел, и при этом вся зависть падала на него – его ненавидели все, кто был недоволен правлением, ему приписывали причину плохого с ними обращения; впрочем, он и сам этому способствовал, из тщеславия стремясь внушить всем вокруг, что все делалось только с его подачи.
   После встречи с г-ном де Буйоном маркиз де Кёвр послал гонца к маршалу д’Анкру, чтобы поставить в известность о том, что ему сказал г-н де Буйон; но тот обнаружил, что маршал впал в немилость у Королевы, которая так досадовала на него за то, что он был за отсрочку поездки, что приказала ему удалиться в Амьен. Он отбыл туда, пылая ненавистью к канцлеру и господину д’Эпернону еще и оттого, что канцлер дал ему понять, что именно ему будет поручено командовать армией, которую Король собирал в Париже против принцев. С тех пор, ссылаясь на то, что парижане ненавидят маршала, он отсоветовал Королеве это назначение.
   За несколько дней до этого командор Де Сийери посмеялся над маршалом и сделал при этом вид, что вовсе не оскорбил его тем, что просил Монгла, который собирался посетить маршала в Амьене, передать ему привет. Маршал поручил Монгла передать ему в ответ, что вернется ко двору лишь тогда, когда командор и его брат будут повешены.
   Перед отъездом Их Величеств аббат де Сен-Виктор, помощник епископа Руана, явился к ним, чтобы умолять их от имени духовенства Франции принять решения Тридентского Собора, о чем договорились на ассамблее Генеральных Штатов и что было скреплено клятвой духовенства, примеру которого вскоре должны были последовать Соборы провинций, а также просили Его Святейшество согласиться с доводами, которые должны были ему изложить в том, что касалось прав Франции.
   Но Их Величества холодно встретили обращение к ним по этому вопросу, г-н канцлер заявил аббату, что Его Величество, будучи заинтересован в принятии решений Собора в вопросах, касавшихся внешнего благочиния в Церкви, считал, что эти вопросы не могли и не должны были решаться без самой Церкви.
   Поскольку аббат напечатал свое обращение, оно было запрещено, типограф был оштрафован на 400 ливров и выслан, было приказано, чтобы аббат представил объяснения по содержанию обращения.
   Так же плохо была встречена ремонстрация, которую посол Англии представил Королю по поручению своего короля, по поводу поездки Короля, которая должна была быть, по его мнению, отложена в связи с недовольством знати, с ее возможными последствиями, с неудовольствием парламента, с настроением народа, к тому же, если бы этот двойной союз с Испанией возбудил некоторую ревность у бывших союзников короны, его несвоевременное и поспешное осуществление еще более укрепило бы их в этом отношении.
   Посол сказал также, что побужден привлечь внимание Их Величеств к этим вопросам взаимным обещанием покойного Короля и его государя, суть которого была в том, что тот из них, кто последним останется живым, возьмет под свою защиту детей другого; сверх того, его государь был заинтересован в том, чтобы Король продолжал делать то, что он делал, тем более что он смог бы опереться на поддержку старых друзей, которые почувствовали бы себя в противном случае покинутыми, но его государь оставался верным своему долгу укреплять союз с Францией и впредь не откажется от него, если только внешние изменения не принудят его к этому.
   Но все это нисколько не повлияло на решение Королевы, не заставило ее отложить хотя бы на день свою поездку. После праздника середины августа в Париже Их Величества отправились в путь 17 августа, приказав расположить множество пушек в Венсенском лесу, чтобы они могли в случае необходимости помешать возникновению беспорядков вокруг Парижа, но на самом деле – чтобы воспользоваться ими в случае мятежа в самом Париже по наущению принцев; всем городам было предписано сохранять бдительность и закрыть доступ в них вооруженным людям.
   В день своего отъезда они послали двух офицеров полиции и пятнадцать полицейских стражей арестовать президента Ле Жэ у него дома, заставили его подняться в карету с опущенными портьерами и следовать за Королем до Амбуаза, где он был заключен в замок. Трибунал сообщил об этом канцлеру; не получив у него желаемого удовлетворения, они выделили из своего числа нескольких советников и послали их непосредственно к Королю; но от Короля им дан был ответ, что лишь по его возвращении трибунал узнает причину ареста президента. Причина, по которой Их Величества не хотели оставлять его в Париже на время их отсутствия, заключалась в том, что они рассматривали его как человека, пользующегося доверием в народе в силу его должности гражданского судьи, а также в том, что он поддерживал связь с Принцем, свидетельством чего были их частые встречи в Шароне и в Сен-Море.
   С Королем отправились г-н де Гиз, канцлер и г-н д’Эпернон, который пользовался тогда таким доверием Королевы, что она полностью полагалась на него как с точки зрения поведения Короля и ее собственного в этой поездке, так и с точки зрения вооруженной силы, которую следовало противопоставить принцам.
   Герцоги Неверский и Вандомский сопровождали Короля при выезде из Парижа и в тот же день вернулись обратно; первый – чтобы собрать несколько отрядов и последовать с ними к Его Величеству, однако он этого не сделал, а поступил совсем наоборот, в чем убедимся далее.
   Супруга маршала д’Анкра, и без того расположенная к меланхолии, была в полной растерянности от того, что Королева решила отправиться в эту поездку, не посчитавшись с ее мнением, и от того, что ей казалось, что Королева стала к ней хуже относиться, и из-за вечного раздражения, в котором пребывают люди ее склада; но г-н де Вильруа и президент Жанен (первый сказал, что был согласен с принцами: им надо взяться за оружие, и заверил их в том, что, будучи рядом с Королевой, он окажет им посильную помощь), а также многочисленные письма, которые она получала от своего мужа, ей убедительно доказали, что она сама нанесла себе последний удар, не согласившись сопровождать Королеву в этой поездке, и что отсутствие, пагубно сказывающееся на дружбе, особенно на дружбе среди людей влиятельных, настолько удалит ее от Королевы и даст такую длительную передышку ее врагам, чтобы укрепить свое положение при Королеве, что она полностью утратила покой и в конце концов изменила свое первоначальное решение и отправилась вслед за Королевой, сговорившись с г-ном де Вильруа на итальянский манер, то есть чтобы извлечь из этого пользу и иметь возможность своевременно действовать заодно с ним против канцлера и его братии.
   Их Величества при отъезде передали командование армией, которая должна была оставаться в окрестностях Парижа, маршалу де Буа-Дофину; тот принялся сосредоточивать ее возле Даммартена. Перед поездкой Их Величества велели снести крепости в Манте и в Мелене, чтобы усилить положение Парижа.
   20 августа они прибыли в Орлеан, 30 августа – в Тур, где депутаты ассамблеи Гренобля передали Королю письмо ассамблеи и иные из своих прошений: главная их просьба заключалась в следующем – удовлетворить первую статью прошений третьего сословия относительно независимости короны и неприкасаемости королевской особы, осудить противоположную доктрину в соответствии с ремонстрациями парламента; углубить расследование убийства покойного Короля, категорически отвергнуть, в ответ на наказы духовенства и дворянства, решения Тридентского Собора, объявить, что клятва, приносимая при короновании, не должна причинять ущерб соблюдению эдиктов примирения, выпущенных в их интересах, обеспечить безопасность города Седана и приказать платить вознаграждения, выделенные для этого; наконец, в ответ на письмо, адресованное им Принцем и призывающее разделить его справедливые претензии, они умоляли Его Величество отложить его поездку с целью совершения брака Принца, как об этом просила его судейская палата; однако депутаты вышеназванной ассамблеи, узнав, что прежде, чем их представители прибыли в Париж, Король уже уехал оттуда, направили к нему советника дю Бюиссона, через которого с большей настойчивостью, чем раньше, просили не пренебрегать их просьбами во время поездки. Причем они были в этом заинтересованы не только как представители реформированной религии, но и как порядочные французы; они надеялись, что Его Величество удовлетворит их просьбы, исходя из того, что Бог, требующий от подданных верности к государю, и от государя требует любви к своим подданным. На что Его Величество, стремясь противопоставить последние средства крайностям и открытому мятежу принца Конде и его сторонников, объявил их 17 августа в Пуатье виновными в оскорблении особы Короля; это обвинение было зарегистрировано 18 августа Парижским парламентом.
   Узнав об этом, Господин Принц выступил со своим заявлением, в котором объявлял заявление Короля недействительным, поскольку оно сделано без всяких законных оснований и к тому же людьми, которые неправомочно узурпировали титул советников Короля. То же относилось, по его словам, к постановлению суда о регистрации королевского заявления, которая также объявлялась им ложной и противоречащей заключению суда; он призывал всех, кто заявлял о готовности служить Королю под руководством иных лиц, а не Принца, раскаяться не позже одного месяца, в противном случае он обвинит их в оскорблении Его Королевского Величества.
   Пока совершались все эти события, маршал де БуаДофин собрал армию в десять тысяч пехотинцев и две тысячи конных, дабы противостоять армии принцев и помешать их переправе через реки.
   Если бы Королева захотела последовать хорошему совету, который ей давали, отсрочить по крайней мере недели на две-три свою поездку и завернуть в Лаон и в СенКантен, она привлекла бы все эти провинции на сторону Короля, очистила бы их ото всех сторонников принцев, помешала их жителям присоединиться к мятежам и создать армию; но упрямство, упорное желание настоять на своем, нетерпение исполнить свою волю и ее удаление развязали им руки.
   Маршал де Буа-Дофин, вместо того чтобы выбрать в качестве плацдарма Креси-сюр-Сер, чье расположение позволяло пресечь связь провинций Нормандия и Пикардия с Шампанью, и в связи с тем, что г-н де Невер еще не был объявлен сторонником принцев, заставлял тех отступить еще дальше – к Седану, чтобы собрать войска, сосредоточил свою армию под Даммартеном, возможно, и с добрыми намерениями, опасаясь, что в случае большего удаления от Парижа там может вспыхнуть восстание; но принцы воспользовались его отсутствием, чтобы укрепиться в Креси, так как это место весьма способствовало их плану.
   Герцог Буйонский немедля послал своего секретаря Жюстеля в Лаон, чтобы попытаться завоевать на свою сторону маркиза де Кёвра; из этого ничего не получилось, и тогда он сделал ему некоторые предложения, но так как маршал де Буа-Дофин не имел никаких полномочий решать, он послал их в суд, прибывший 4 сентября в Пуатье; но, обратившись к г-ну де Вильруа, он не получил на это никакого иного ответа, если не считать того, что Вильруа сказал посланцу, что до сих пор управляли с помощью денег и умения, но что будет теперь, когда исчерпано и то и другое, он не знает. Он находился в крайней немилости, как и супруга маршала д’Анкра, – тронувшись в путь против своей воли, она желала вернуться в Париж, настолько обращение с ней Королевы было невыносимым.
   Барбен, интендант дома Королевы, помог ей отказаться от этого намерения, заверив, что Королева любит ее больше, чем когда-либо, и что если охлаждение и произошло, то не в ее сердце, а в делах: ему это известно из разговоров с Королевой – стоит зайти речи об имуществе жены маршала, как Королева тут же проявляет заботу.
   Королева была вынуждена остаться в Пуатье дольше, чем предполагала, и уехала оттуда лишь 27 сентября: и потому, что у принцессы там случилась оспа, и потому, что она и сама заболела – у нее образовался нарыв на руке и по всему телу пошла чесотка.
   Болезнь Королевы стала причиной расстройства здоровья супруги маршала, ибо, будучи обязанной ежедневно находиться в спальне Королевы, она вернула утраченную было дружбу. Ее болезни способствовал ее врач-еврей, которому и Королева также доверяла: он убедил маршальшу в том, что ее околдовал командор Де Сийери. Она пользовалась указаниями г-на де Вильруа и президента Жанена, которые благосклонно приняли ее появление, и старалась укрепить доверие к ним со стороны Королевы, чему отнюдь не способствовала плохая новость, сообщенная теми, кому было поручено противостоять принцам: они сумели 29 сентября с ничтожной армией, не составлявшей и трети от числа королевской, захватить под носом противника ШатоТьери, а затем, используя эту крепость, обеспечили себе переправу через Марну, оттуда по Сене дошли до Брэ, после чего им осталось лишь форсировать Луару под Пуату и присоединиться к поджидавшим их сторонникам протестантской религии.
   Выехав из Пуатье, Королева прибыла 1 октября в Ангулем. Графиня де Сен-Поль навестила ее, чтобы заверить в верности ее мужа, а также крепостей Фронзак и Комон; но герцог Кандальский поспешил уехать оттуда, чтобы присоединиться к г-ну де Роану, встать на сторону оппозиции и исповедовать протестантизм; что он и сделал немного спустя, вознамерившись передать Ангулем в руки гугенотов и захватить Королеву и совет.
   Эти злокозненные планы не помешали Их Величествам прибыть 7 октября в Бордо, где 28 октября состоялось обручение принцессы и испанского принца, обручение же Короля и инфанты должно было произойти в тот же день в Бургосе.
   Было замечено, что в тот день в церкви читали из Евангелия историю некоего царя -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, который женил своего сына: приглашенные отказались явиться на свадьбу, больше того, они надругались над теми, кто пришел пригласить их на церемонию, и убили их, что, к несчастью, заставило этого великого царя погубить их всех.
   Казалось, что это произошло не столько случайно, сколько по тайному повелению божественного Провидения, посчитавшего необходимым покарать неверных подданных, которые воспротивились женитьбе Его Величества.
   Зная о том, что герцог Роанский, г-н де Ла Форс и другие гугеноты взялись за оружие, Король послал к ним Ла Бросса, командира своей охраны, чтобы полюбопытствовать, с какой целью и по чьему распоряжению они это сделали.
   Те ответили, что ассамблея Гренобля призвала их быть в состоянии готовности к обороне, если не будут удовлетворены просьбы их депутатов, хотя им хорошо было известно, что они уже были отклонены: Его Величество не согласился с ремонстрациями Принца и парламента.
   Этот дерзкий ответ вынудил Короля послать все свои войска сопровождать принцессу в Испанию и обеспечить безопасное прибытие к нему его будущей супруги.
   Принцесса пустилась в путь 21 октября. Герцог Роанский не осмелился помешать ее проезду; она благополучно добралась до Байонны в последний день октября. А оттуда 6 ноября направилась в Сен-Жан-де-Люз, в то же время испанский король прибыл в Фонтараби: 9 ноября состоялся обмен двумя принцессами при полном соблюдении равенства между двумя нациями.
   Молодая Королева -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

прибыла в Байонну 11 ноября, куда в тот же день явился посланец Короля г-н де Люинь с письмом от Его Величества, в котором тот предоставлял ей равные с ним самим права в своем Королевстве, а также сообщал, что с нетерпением ждет ее в Бордо, куда она и прибыла 21 ноября; на следующий день состоялось венчание, к несказанному удовольствию Короля и всего народа.
   За четыре дня до этого кардинал де Сурди совершил поступок, свидетельствующий либо о малом уважении, которым пользовалась тогда королевская власть, либо об необдуманной храбрости того, кто затеял ее.
   Некий гугенот по имени Окастель, совершивший несколько преступлений со смертельным исходом, сам явился в тюрьму, заручившись словом вышеназванного кардинала, который считал, что добьется у Королевы обещания помиловать его, но был тут же приговорен парламентом к казни прямо в тюрьме еще до отправления просьбы о помиловании; кардинал, получив известие об этом, отправился туда под предлогом убедить его перейти в католичество, а оказавшись в тюрьме, освободил того с помощью нескольких вооруженных людей, которых привел с собой; тюремщик, бывший в сговоре с кардиналом, должен был показно сопротивляться, но был убит своими, которых никто не предупредил об этом заранее.
   Этот поступок кардинала и архиепископа, совершенный в полдневный час прямо напротив трибунала и самого Короля, в ходе которого был вызволен убийца и еретик, а ни в чем не повинный католик погиб, был настолько вызывающим, что Король по жалобе парламента счел нужным, чтобы суд издал постановление, сообщавшее об этом, и другое – о задержании преступников. Однако дело не сдвинулось с мертвой точки: набожный Король не мог пойти против Церкви.
   Однако ассамблея представителей протестантской религии в Гренобле, узнав о том, что Король обвинил, проездом в Пуатье, Принца и его сторонников в оскорблении Его Королевского Величества, и видя, что обстановка накаляется, а армия Принца уже форсировала часть рек и подбиралась к Пуату, решила перенести свою ассамблею в Ним, где им было бы спокойней.
   Маршал де Ледигьер, мнение которого по этому делу запросили, отсоветовал им делать это, объяснив, что они не могли своей властью перевести ассамблею, не нарушив статей Нантского эдикта, кроме того, они не имели права делать это, не доведя сначала свое решение до сведения провинций; к тому же не время было думать об отсрочке свадьбы, поскольку дело зашло далеко и Король в данном случае выиграл. Раз уж нельзя было помешать этому, он обещал сговориться с Принцем.
   Маршала заподозрили в неискренности, в том, что он отстаивает интересы Короля, а не их партии.
   Они все же отправились в Ним, где их ожидали новости о том, что стало с армией Принца, которая, провалив 20 октября операцию в Сансе, форсировала 29 ноября Луару в Бони.
   Маршал де Буа-Дофин получил выговор за то, что не разгромил оппозиционеров, но он оправдывался тем, что получил приказ не вступать в сражение.
   Вскоре после того, как новости об этом достигли Нима, ассамблея направила письменные послания всем протестантским приходам о том, что признавала вооруженное восстание герцога Роанского и других гугенотов, призывала все провинции поддержать их. Ассамблея сочла уместным ответить на уговоры Принца примкнуть к нему и пообещать друг другу не вступать ни в какие сепаратные переговоры.
   Узнав об этом, Королева выступила 20 ноября с заявлением, в котором она пригрозила объявить всех гугенотов, выступивших против нее с оружием в руках, виновными в оскорблении королевского достоинства, если только в течение месяца они не раскаются в содеянном.
   Господин Принц, форсировав Луару, в короткий срок дошел со своей армией через Берри и Турень до Пуату, грабя и громя все места, по которым он проходил.
   Депутаты ассамблеи явились встретить его 27 ноября в Партенэ, где они пришли к совместному соглашению относительно нескольких положений, касающихся безопасности и неприкосновенности особы и жизни Короля, как если бы они сами не подвергали сомнению своим восстанием и то и другое.
   Они высказались против решений Тридентского Собора, предостерегали против последствий совершенных бракосочетаний, обязывались защищать Нантский договор, создать Совет на основе ремонстраций парламента, не покидать друг друга и не соглашаться ни на один договор без взаимного согласия.
   Со своей стороны Король, чтобы противостоять им, в тот же день провозгласил герцога де Гиза командующим обеих своих армий, которые он хотел слить в одну.
   Все эти успехи армии Принца, которая, несмотря на более сильную армию Короля, дошла до Пуату и вдохновила всех гугенотов королевства на восстания и поддержку Принца, стали последним доводом в пользу восстановления положения г-на де Вильруа и дискредитации канцлера, тем более что канцлер скрыл от Королевы весть о переходе Луары армией Принца; о чем, естественно, не преминули донести Королеве, представив ей зло в больших размерах, чем на самом деле, и подначивая ее удалить канцлера от двора, чтобы она не потеряла Государство, поскольку у канцлера была привычка скрывать от нее множество важных вещей.
   Сознавая шаткость своего положения, канцлер постарался договориться с ними. Они пошли на это, будучи ловкими придворными и не боясь быть обманутыми тем, кому они вовсе не собирались доверять. Супруга маршала д’Анкра не желала примириться с ним, заявляя, что он так часто обманывал ее, что она просто не знала, в чем еще можно было ему довериться. Граф Орсо, представитель Великого герцога при испанском короле, прибывший, чтобы сопровождать правящую Королеву в Бордо, открыл Королеве-матери многие вещи, которые произошли в чрезвычайной миссии командора Де Сийери в Испании, и вызвал сильное недовольство им со стороны Королевы. Супруга маршала воспользовалась этим случаем, чтобы еще больше дискредитировать и его, и его брата; со своей стороны господин де Вильруа и президент Жанен также приложили к этому свою руку, несмотря на договоренность между ними и канцлером. Лишив канцлера власти, г-ну де Вильруа не составляло большого труда подтолкнуть Королеву к союзу с Принцем.
   Случай представился благодаря герцогу Неверскому. Хотя он и помог Принцу переправиться через Луару, но открыто не поддержал его. Он явился в Бордо в начале декабря и предложил Его Величеству свое посредничество для установления мира; то же самое сделал от имени своего короля английский посол, который сообщил, что английский король отказал Принцу в помощи людьми и деньгами, которые тот просил у него через маркиза де Бонниве. Получив согласие Его Величества, они оба отправились на встречу с Принцем в Сен-Жан-д’Анжели.
   В то же время Совтер ощутил немилость канцлера или скорее последствия зависти господина де Люиня, который, испытывая ревность к расположению, которое ему выказывал Король, не захотел терпеть его более при Короле. В это время Люинь был в дружбе с супругой маршала. Благодаря ей и ее супругу, как мы об этом уже говорили, он получил губернаторство в Амбуазе и затем, в ходе последней поездки, должность капитана гвардейцев для своего третьего брата Бранта и иные поощрения, которые супруга маршала заботливо выпрашивала для них.
   Люинь как верный слуга явился предупредить ее, что Совтер был тесно связан с канцлером и во время тайных свиданий информировал его о том, что происходило у Королевы. Он же сказал ей, что Совтер плохо отзывался о Королеве в разговоре с Королем, чем очень расстроил ее. Он подстроил все так, что сам Король рассказал Королеве, что она лучше относится к его брату, что в этом легко убедиться, посмотрев на выражение ее лица, когда оба они входят в ее покои, что невероятно трудно бывает добиться у нее того, что нужно для Его Величества.
   Королева послала за Совтером и обрушила на него свой гнев. Он оправдывался до того момента, покуда Королева не сказала ему, что сам Король предупредил ее; тогда он сознался во всем и стал умолять ее предоставить ему какуюнибудь компенсацию взамен должности старшего камердинера Короля, что она и сделала.
   27 декабря Их Величества покинули наконец Бордо, а 29-го прибыли в Ла-Рошфуко, где и провели первый день нового года.
   В этом году кардинал де Жуайёз скончался в Авиньоне у монсеньора де Бани, вице-легата Авиньона: задолго до этого его предупреждали, чтобы он остерегался принимать ванны, он так и не связал это предостережение с именем хозяина, у которого ему суждено было умереть.
   В юности он был свидетелем того, в какой большой милости у Короля был его брат, Король сделал его своим зятем; кардинал был молод и богат; принял участие в выборе двух Пап; был старейшиной кардиналов, защитником интересов Франции; имел честь провозглашать в качестве легата и от имени Папы Короля вступившим на престол, а его наследником – единственного брата Короля; был главным посредником при разрешении противоречий между Его Святейшеством и Венецианской республикой; короновал Королеву в Сен-Дени и Короля – в Реймсе, видел, как его племянница, наследница всего его состояния, вышла замуж за принца крови, единственная дочь от этого брака была обещана г-ну д’Орлеану, а после его смерти – г-ну д’Анжу, оставшемуся после смерти того единственным братом Короля, который потом женился на ней в 1626 году. Но прославился он не столько всеми этими отличиями, сколько тщеславием и непостоянством в отношении к нему фортуны, характерными для всей его семьи, – из пяти братьев, среди которых лишь он один служил Церкви, трое погибли в сражениях и на дуэлях; четвертый умер капуцином, все четверо не оставили после себя потомства, тот же, кто жил в месте, где начиналось его возвышение, угас в доме Гизов.

1616

   Этот високосный год, отмеченный чрезвычайными атмосферными явлениями, запомнился еще более благодаря тем удивительным событиям, которые происходили в Королевстве; в этот год людские души оказались столь подвержены действию мятежного духа, что, несмотря на мир, который принес им успокоение, и обретя все желаемое, остались преисполненными злобой и готовыми на крайне гибельные предприятия, ввергнувшие их, к величайшему сожалению, в страх и смятение.
   Кое-кто советовал Королю продолжать преследование принцев, убеждая, что тех можно с легкостью разгромить, поскольку их войска ни по численности, ни по вооружению не могли сравниться с войсками Его Величества, кроме того, он уже несколько раз имел возможность убедиться, что принцы столь озлоблены, что ненависть их только увеличивается, если к ним относиться мягко, а королевское благорасположение делает их еще более дерзкими.
   Однако верх одержали те, кто давал советы иного рода, более приятные: не преследовать принцев, сосредоточиться на других важных делах, а не на войне с собственными подданными, да и то правда, одно дело – победить справедливостью, действуя в рамках правосудия и закона, и другое – с помощью оружия, проливая кровь.
   Со своей стороны принцы также были настроены поразному. Господин Принц, герцоги Майенский и Буйонский желали мира; первый надеялся укрепить свои позиции в советах, чтобы впоследствии возглавить их и влиять на их решения.
   Герцог Майенский опасался, что партия гугенотов, обладавшая определенным влиянием в областях, губернатором коих он являлся, станет еще сильнее и получит выгоды вследствие возникших разногласий.
   Что до третьего, то годы его уже были не те: он хотел приберечь Седан для сына и боялся разных случайностей, уповая на то, что в условиях мира Король пригласит его участвовать в государственных делах. В этом было слабое место его положения, ведь, обладая величием и опытностью, он не мог запретить себе грезить о желанном, хотя со дня установления регентства у него было уже достаточно оснований распроститься со своими иллюзиями.
   Герцог де Лонгвиль придерживался противоположного мнения, опасаясь, что, если воцарится мир, маршал д’Анкр подорвет доверие к нему в его землях.
   Однако герцоги де Сюлли, Роанский и Вандомский, как и вся партия гугенотов, не желали даже слышать о мире, разве только их противники согласились бы на условия столь унизительные, что никто из членов совета попросту не отважился бы предложить их Его Величеству.
   Не было таких ухищрений, к которым они не прибегли бы, и доводов, которых не привели бы Господину Принцу, чтобы склонить его на свою сторону. Они убеждали его, что он делит власть с Королем, лишь пока держит в руках оружие, и что он легко может сохранить свое могущество, оставаясь в своем наместничестве и будучи окруженным гугенотами. Они напоминали ему, что он не сможет чувствовать себя в безопасности при дворе, что такому человеку, как он, либо никогда не должно браться за оружие, либо никогда не должно обращать его против своего Государя и что после того, как он все-таки дважды взялся за оружие, верить обещаниям Их Величеств было бы легкомыслием; что в делах подобной важности можно проиграть лишь раз и что если ради каких-либо финансовых выгод он расстанется со своими союзниками, то будет ими порицаем и поставит под угрозу как свою жизнь, так и их жизни.
   Их доводы были достаточно сильны, но собственное честолюбие управляло им куда сильнее; кроме того, слуги Господина Принца, полагавшие, что сделать блестящую карьеру можно только при дворе, поддерживали его. Ободрял его и маршал Буйонский, понимавший, что не сможет одновременно находиться с Принцем в Гиени и в Седане, и потому приводивший ему всевозможные резоны, которые подсказывал ему его изворотливый ум. Таким образом, Господин Принц, подпав под ложное очарование двора, распаляемый собственным честолюбием, советами слуг и друзей, которые внушали ему все, что угодно, преследуя собственные интересы, согласился заключить мир, чем доставил удовольствие Его Величеству.
   В первый же день этого года герцог Неверский и английский посол Эдмонд вновь отправились с дозволения Его Величества к Принцу, дабы напомнить ему о его долге. Обратно они вернулись вместе с бароном де Тианжем, который привез Королю письмо от Принца, в коем, прикрываясь как щитом наказами, сделанными на заседаниях Генеральных Штатов и парламента, он свидетельствовал, что желает лишь одного: чтобы Его Величество обратил на них внимание в интересах его собственной священной особы и Государства. Он умолял Его Величество даровать мир своим подданным, выслать своих депутатов для переговоров с ним и с членами Нимской ассамблеи, которую он просил перевести поближе к Парижу, и соблаговолить сообщить ему имена своих депутатов; он приглашал английского посла присутствовать на ассамблее в качестве свидетеля.
   Его Величество согласился с тем, чтобы Нимская ассамблея была переведена в Ла-Рошель, и на следующее утро, 2 января, отправил г-на де Невера уточнить все условия проведения переговоров.
   В тот же день Его Величество покинул Ла-Рошфуко и 7 января прибыл в Пуатье, в тот самый момент, когда попытка пленить всех принцев в Сен-Мексане, где они должны были собраться, провалилась: если бы их не предупредили – а считают, что они были предупреждены самим герцогом де Гизом, – они все оказались бы в руках Короля.
   8 января Его Величество снова отправил к Господину Принцу барона де Тианжа, действовавшего сугубо от его имени, а также маршала де Бриссака и г-на де Вильруа, которые договорились с ним выбрать в качестве места проведения переговоров город Лудан, а также назначить их на 10 февраля при условии, что до 1 марта с обеих сторон будет объявлено о перемирии. Ордонанс Его Величества, устанавливавший сие перемирие, был опубликован 23 января.
   Их Величества прибыли в Тур 25 января, и там случилось странное и зловещее происшествие: 29 января пол комнаты в особняке Ла-Бурдезьер, в котором поселилась Королева, провалился, а вместе с ним провалились и большинство вельмож и офицеров; одна лишь Королева и придворные, находившиеся возле нее, не пострадали. А в Париже ночью того же дня на Сене растрескался лед, начался ледоход и несколько груженых кораблей затонули, при этом была снесена часть моста Сен-Мишель, а другая часть обвалилась некоторое время спустя.
   Герцог Вандомский, которому было доверено командование и выделены средства для создания войска, до этого присоединился к армии Короля, но не выступал против него, что привело, несмотря на перемирие, к столь большому количеству столкновений, что герцогу приказали разоружить войско; однако вместо того, чтобы подчиниться приказу, он отступил к Бретани, где Реннский парламент 26 января обратился к жителям городов и деревень с вердиктом атаковать его войска под звуки набата, Король же отправил к нему герольда с приказом сложить оружие под угрозой обвинения в оскорблении чести монарха.
   Тогда герцог Вандомский сбросил маску и 18 февраля объявил, что принадлежит к партии Господина Принца, с которым он виделся в Лудане; это заставило Его Величество воздержаться от его дальнейшего преследования.
   Предложения принцев, как обычно, излагались чрезвычайно пышно и под девизом служения Королю и благу Государства. Они требовали продолжить поиск виновных в смерти покойного Короля и настаивали на создании парламентской комиссии; на том, чтобы приоритет галликанской Церкви был подтвержден; чтобы постановления Тридентского Собора были отвергнуты; чтобы влияние и достоинство независимых судов не оказались подорванными; чтобы полностью соблюдались эдикты о перемирии; чтобы через определенное время были удовлетворены наказы парламента и Генеральных Штатов; чтобы сохранялись старые союзы; чтобы дары и пенсионы не были излишни, особенно в отношении тех, кто их не заслужил. На все это Король без труда согласился. Далее они потребовали принятия первой статьи наказов третьего сословия. На это Его Величество не мог согласиться и пообещал, что рассмотрит их требование с учетом мнения своих главных советников, когда будут рассматриваться наказы Генеральных Штатов. Они настояли, чтобы постановление совета относительно наказов парламента было отозвано. Его Величество был вынужден пойти на то, чтобы это постановление не было пущено в ход.
   Самый большой ущерб королевской власти нанесло согласие Его Величества на то, чтобы все эдикты, патентные грамоты, постановления, решения, приговоры, вердикты и декреты, направленные против принцев и их сторонников, были отменены и удалены из реестров; то же самое – в отношении декларации, принятой в Пуатье в сентябре минувшего года, дабы она не послужила в будущем примером того, как нужно относиться к достоинству принцев крови. Своим поступком Его Величество как бы признал, что данная декларация противоречит справедливости. Он пообещал также загладить оскорбления, якобы нанесенные Господину Принцу епископом и жителями Пуатье, а также вернуть в город всех тех, кто был изгнан оттуда за приверженность Принцу. Пообещал король объявить недействительными и принятые против них меры, а кроме того, лично распоряжаться назначениями на должности в гвардейском полку, хотя этого делать и не стоило, поскольку Господин Принц, кажется, выдвинул это требование из ненависти к герцогу д’Эпернону. Это послужило поводом приверженцам мятежа заявить, что королевских слуг вознаграждают злом, а те, кто служит принцам, получают настоящие награды.
   Королева с большим трудом согласилась на настойчивую просьбу Господина Принца возглавить совет Его Величества и подписывать все постановления, которые в дальнейшем оный совет принимал бы. Однако она не видела причин отказать ему в его просьбе, тем более что была еще одна просьба принцев к Королю: она касалась Амьенской крепости. Тут принцы были неумолимы, что вынудило Их Величества продлить перемирие до пятого мая.
   Зная, что этот вопрос напрямую связан с маршалом д’Анкром, Их Величества предпочли скорее лишить его этой крепости, чем позволить снести ее, поскольку она являлась важным укрепленным пунктом. Оставалось лишь решить вопрос об управлении названной крепостью.
   Г-н де Вильруа, прознав о том, что Королева недовольна им из-за двух последних положений, словно он не сделал всего, что было в его силах, дабы помешать принцам настаивать на них, или же ослабил их преследование, отправился к Королеве в Тур и, пытаясь оправдаться, заявил, что для блага королевской власти даже выгодно предоставить Господину Принцу все желаемое, чтобы тот снова мог появиться при дворе, и что предосудительно держать его на отдалении, в его наместничестве, где заговорщики могут воздействовать на него, постоянно подстрекая на все новые мятежи; что предоставленное ему право подписывать постановления никоим образом не уменьшит власть Королевы, поскольку если он будет исправно служить Его Величеству, то документы приобретут больший вес, а если он будет вредить, то это поправимо, ведь он будет целиком в руках Их Величеств. Что же касается маршала д’Анкра, то ему пристало, во имя своего долга и служения Королеве, а также во имя самого себя, не навлекать на себя, а это значит – и на Королеву, зависть всего королевства, что помешало бы усмирению волнений и не позволило бы восторжествовать общественному благу. В крайнем случае, если бы Королева пожелала сохранить за маршалом это место, она могла бы отдать его ему позже, когда принцы оказались бы разобщенными, а их армии распущенными, и сделать это было бы еще легче с помощью обмена Пикардии на Нормандию – герцог Лонгвильский также получит свое и не станет больше цепляться за Амьенскую крепость.
   Королева согласилась или сделала вид, что согласилась. Тем временем Король отправился в Блуа, куда несколько дней спустя прибыла и Королева; в то же время Господин Принц слег в приступе хронической лихорадки, и по этой причине мир был подписан только в начале мая.
   4 мая Его Величество велел опубликовать два ордонанса: один касающийся отставки военных, бывших сторонниками Господина Принца, а другой – о прекращении смут, в ожидании, пока отправленный им в парламент эдикт будет опубликован, что и случилось 8 июня.
   Так появился Луданский эдикт; однако принятие секретных статей, которые и являлись главными, а также тех статей, на которых особенно настаивали принцы, привело к тому, что каждый из них лично получил значительные подарки и компенсации от Короля вместо наказания, которого они заслуживали. Продав очень дорого Королю свою верность, они вскоре вновь нарушили данное ему слово.
   Господин Принц получил город и замок Шинон, и за то, что вернул наместничество в Гиени – что он предложил сделать лишь для видимости, желая показать, будто хочет пресечь любую попытку посеять смуту, но от чего на самом деле отказался, следуя советам своего фаворита, чьи земли находились вдали от Гиени и который предпочитал свои интересы интересам хозяина, – ему предложили наместничество в провинции Берри, башню и город Бурж, а также несколько других населенных пунктов в этой провинции, большую часть домена и полтора миллиона ливров наличными на покрытие расходов, которые он якобы понес во время войны.
   Не остались внакладе и все остальные принцы и вельможи, последовавшие за ним, так что в итоге Король купил мир за шесть с лишним миллионов ливров.
   Государь даровал мир своему народу и двору, а также всем, кто был настроен против канцлера; тому было велено вернуть печати, после чего они были вручены г-ну дю Веру, главному судье Прованса, чья репутация заставила всех с уважением отнестись к выбору Его Величества.
   В течение долгого времени г-н де Вильруа убеждал Королеву и супругу маршала в том, что, если Его Величество не удалит канцлера от двора, все будет потеряно, не упуская ни одной возможности снова при любом удобном случае заговорить с ними об этом, каждый раз нанося канцлеру удар в спину. Говорил он Королеве и о том, что парламент и народ с большим удовлетворением отнеслись бы к удалению канцлера от дел, поскольку этот человек, обладая многими прекрасными качествами, имел несчастье прослыть в глазах народа дурным деятелем. Королеве было тяжело расстаться с министром в летах, к которому она испытывала некоторую симпатию и в отношении которого уверяла окружающих, что он – добрая душа и лишен задних мыслей. Г-н де Вильруа выдвинул кандидатуру дю Вера как человека, обладающего определенными добродетелями, что могло рассеять сожаления, испытываемые некоторыми после отставки канцлера.
   Однако канцлер заметил, что г-н де Вильруа и президент Жанен стали обретать в глазах Королевы все бо́льший вес, и не было таких хитростей, к которым бы он не прибегнул, и не было таких знаков почтения, которых бы он не оказал, стремясь помириться с ними. Все это привело к тому, что г-н де Вильруа, хорошо знакомый с г-ном дю Вером и знавший, что это человек слишком прямолинейный и не отличающийся учтивостью, как того требует двор и высокий ранг, а кроме того, и тщеславный, что может привести к желанию узурпировать всю власть в государстве, попытался отыграть ситуацию назад и сделать так, чтобы, продолжая пользоваться услугами канцлера, Королева удовлетворилась отставкой командора Де Сийери и г-на де Бюльона.
   Королева изгнала обоих из Тура и по-прежнему хотела поступить подобным образом и с канцлером; в этом намерении ее поддерживала супруга маршала, недовольная тем, что г-н де Вильруа и президент Жанен так легко меняли мнения.
   Г-н де Вильруа попытался добиться своего иным способом: он написал президенту дю Веру, с которым его связывала давняя дружба, что не советует ему в это бурное время, когда в делах так мало надежности, соглашаться принять печати, если ему их предложат; что он не был бы истинным другом, если бы не дал ему подобный совет; что должность эта сомнительна и основная трудность состоит в том, что занявшему ее будет трудно потрафить всем, но, напротив, можно легко нажить себе множество врагов и едва ли стоит ожидать защиты от тех, кто владеет ключевыми постами в Государстве.
   Испугавшись, президент дю Вер отказался принять сделанное ему предложение. Супруга маршала, удивленная его отказом и подозревавшая, что что-то здесь не так, послала за его племянником Рибье, который признался, что поступок дяди объясняется полученными от г-на де Вильруа письмами, в коих тот не советовал ему соглашаться, и сказал, что мог бы, если бы она сочла сие возможным, отправиться к дяде лично, что тут же и сделал.
   Отъезд г-на дю Вера стал важным общественным событием, ибо большое число людей разного рода и звания пожелали явиться к нему, дабы проститься. Об этом тотчас донесли канцлеру. Чтобы не выглядеть постыдно перед всем двором, он решил уехать из Тура, где все еще находился, и отправиться в Блуа искать аудиенции у Королевы, с тем чтобы просить у нее разрешения удалиться от дел. Президент дю Вер также не хотел по приезде видеть того по-прежнему при дворе, то ли руководствуясь уважением к их дружбе, длившейся долгое время, то ли опасаясь какой-либо накладки, и потому через своего племянника Рибье просил супругу маршала избавить его от их встречи.
   Уже находясь в пути, канцлер поделился своими планами с президентом Жаненом и, поскольку надежда всегда умирает последней, особенно при дворе, попросил того (ввиду отсутствия г-на де Вильруа, находящегося на переговорах в Лудане) побывать прежде него у Королевы и узнать у нее, истинным ли был слух о скором прибытии г-на дю Вера, и, раз уж представляется такая возможность, предложить ей свои последние услуги, учитывая, что она совсем скоро могла разделить его судьбу.
   Президент Жанен был принят Королевой, и она рассказала ему о том, как обстоят дела. Он убеждал ее отложить принятие решений, а видя, что Королева чрезвычайно взволнована его словами, напомнил ей о совете, некогда данном ей им и г-ном де Вильруа. Теперь они не считали более необходимым его исполнение. Вместо ответа Королева ограничилась вопросом, неужто он всегда так управлял делами Короля, преследуя собственные цели, и назавтра приказала канцлеру вернуть королевские печати, что он и сделал, после чего удалился от двора.
   Удаление президента Жанена и г-на де Вильруа также было делом решенным, но об этом пока помалкивали; Барбен, которому Королева намеревалась отдать должность Де Сийери, посчитал своим долгом отложить вступление в эту должность до того момента, когда Их Величества вернутся в Париж, то есть до установления прочного мира.
   Их Величества прибыли в столицу 16 мая и передали печати г-ну дю Веру; президент Ле Жэ был выпущен на свободу и вернулся к исполнению своих обязанностей в парламенте. Однако более дорогая и менее ожидаемая свобода была возвращена графу Овернскому -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, которого Их Величества, не зная более, кому из принцев можно доверять, освободили, тем самым даруя новую жизнь тому, кто уже ни на что не надеялся. Покойный Король дважды заключал его в Бастилию за попытку мятежа и выступления против Его Величества, на чьей службе он никогда не вел себя как подобало. Первый арест не сделал его умнее, и не было никаких оснований надеяться, что и нынешний арест станет последним; однако того, чего не позволяло ему совершать его собственное достоинство, он достиг благодаря хитрости других, надеявшихся, что признательность пересилит в нем дурные наклонности, и, чтобы милость была полной, Его Величество возвестил ему через герцога Неверского о возвращении звания полковника легкой кавалерии, которое он получил еще до заключения в тюрьму.
   Их Величества вознаградили также и тех, кто управлял крепостями и королевским доменом в Берри, стремясь выполнить обещание, данное Господину Принцу.
   Маршал д’Анкр сдал Амьенскую крепость герцогу де Монбазону, которому, кроме того, Король даровал наместничество в Пикардии вместо прежнего – в Нормандии. И дабы маршал д’Анкр ничего не лишился в результате такого обмена, а, напротив, возвысился в понижении, ему было даровано королевское наместничество в Нормандии и губернаторство Каена, за исключением городов Бельфон, Пон-де-л’Арш и несколько позже Кийбёф.
   Несмотря на то что Их Величества таким образом подтвердили свое намерение в точности выполнять все свои обещания, принцы отнюдь не торопились вернуться в Париж, каждый из них тянул время, чтобы понять, какой оборот примут события.
   Тем не менее они расстались друг с другом достаточно враждебно: это обычно случается с людьми, каждый из которых полагает, что заслуживает большего, и не довольствуется причитающейся ему частью общего вознаграждения. Все они жаловались, что Господин Принц захватил себе бо́льшую часть. Герцоги Роанский и де Сюлли, утверждавшие, что именно они переманили на свою сторону партию гугенотов, заявляли, что их интересы почти не были учтены. Г-н де Лонгвиль был доволен не больше остальных, понимая, что его вернули в его собственный дом, и не отваживался возвращаться в Пикардию, несмотря на то что маршал д’Анкр отказался от Амьенской крепости, поскольку был убежден, что ничего не выиграл, перейдя от маршала д’Анкра к герцогу де Монбазону. Между г-ном де Буйоном и Принцем доверия было так мало, что последний, которого Королева с нетерпением ожидала при дворе, внушал первому, что очень желал бы не встретиться с ним: таким образом, тесный союз принцев против Короля, державшийся лишь на надеждах каждого обрести в результате войны какие-либо выгоды, очень быстро развалился после заключения мирного договора.
   И только герцоги Майенский и Буйонский продолжали договариваться. Последний, желая уехать в Лимузен и Негрепелис, недавно приобретенные им, изменил свои планы по настойчивой просьбе Королевы, которая оказала ему честь, собственноручно написав приглашение как можно скорее явиться к Его Величеству; так он и поступил, да к тому же привез с собой герцога Майенского; и хотя Королева оказала им великолепный прием, они раскаялись в том, что поспешили, опередив других и узнав, что Королева полностью сменила всех министров.
   Г-н де Вильруа и президент Жанен к тому времени уже исчерпали запас доверия, первый вскоре удалился в свой дом в Конфлане; должность второго была отдана Барбену, а должность государственного секретаря, которую занимал г-н де Пюизьё, – г-ну Манго. Было вполне резонным, отняв печати у г-на канцлера, не оставлять в должности первого государственного секретаря в столь бурное время и его сына; однако доброта Королевы, вынужденной удалить отца только по причине его нерадивости, привела к тому, что ей было сложно удалить и сына, который не успел еще совершить серьезных ошибок. Г-н дю Вер, не чувствовавший себя уверенно, видя при дворе человека, близкого тому, чье место он занял, и начисто забыв о том, что именно г-н де Вильруа предложил покойному Королю назначить его первым президентом Прованса и поддерживал его на этом посту, так уговаривал Королеву отправить Вильруа в отставку, что вынудил ее наконец принять такое решение. Однако далее все пошло не так, как он надеялся, ибо вместо того, чтобы назначить на освободившееся место его племянника Рибье, который уже хвастался этим, Королева отдала его г-ну Манго, чуть ранее назначенному первым президентом Бордо. Так почести в одно мгновение портят нравы. Г-н дю Вер, всего лишь несколькими днями прежде заявлявший, что исповедует воззрения философа-стоика и писавший об этом книги, едва появившись при дворе, тут же изменил свое мировоззрение, обнаружив доселе скрытые качества, и не только явил себя честолюбцем, но и утопил в непомерных амбициях и благопристойность, и дружеские чувства, поведя себя столь неблагодарно, что простой, далекий от двора человек и то бы устыдился.
   В то же время Королева, предупрежденная слугами об ухищрениях и ловкости, которые использовал г-н де Люинь, чтобы убедить Короля в том, что она ведет себя недостойно, умалить ее заслуги и раздуть ошибки, предложила Королю сложить с нее полномочия, рассудив, что он не примет ее отставку, но расположится к ней и не поверит, что она желает править, движимая честолюбием, и действует не для блага государства и не из соображений общественной пользы.
   Она обратилась к Королю с просьбой объявить, когда он явится в парламент, где она могла бы доказать ему отсутствие у нее подобных стремлений и освободиться от государственных забот; она хотела, чтобы он понял, что в прошлом было невозможно управлять лучше и что она сделала все должное, дабы упрочить его власть, и было бы резонно, если бы он взял на себя труд обеспечить ее уход на покой; что после стольких славных доказательств в пользу ее заслуг перед Государством ей обидно защищаться от наветов тайных завистников.
   Королева могла не опасаться свойств характера Короля, но у нее были основания не доверять его возрасту; она также предугадывала, что если у недругов достало дерзости атаковать его по столь священному поводу, то со временем он падет жертвой насилия с их стороны.
   Она рассудила, что, обеспечив себе вопреки опасностям и преградам добрую репутацию, необходимо, повинуясь соображениям осторожности, подумать о благопристойной отставке, дабы не лишиться сложившегося в людских сердцах мнения.
   Она знала, что хуже всего воспринимаются людьми ее общественные поступки и что одно-единственное дурное деяние может развеять славу всех предыдущих.
   Однако, несмотря на все ее усилия, Король отнюдь не желал согласиться с ее самоустранением от государственных забот. Она сама того не желала и не опасалась, что Король поймает ее на слове; но доводы, которые она ему приводила, казались ему настолько надуманными, что он понял: они были ей скорее подсказаны, нежели зародились в ее собственной голове. Он начал испытывать недовольство в связи с удивительным возвышением маршала д’Анкра, однако знал, что она захочет что-то изменить в этой ситуации. Он уверил ее, что весьма доволен ее управлением и что ни от кого не слышал о ней неподобающих слов.
   Г-н де Люинь отзывался о ней сдержанно и сопровождал слова жестами, клятвами и всем, что помогает человеку скрыть двуличность. Тем не менее он был не настолько искушен в лицемерии, чтобы Королева ничего не заметила. Потому-то она и решила удалить его от Короля и задумалась о почетной отставке в том случае, если Король не внемлет ее словам. А поскольку она начала править королевством во время несовершеннолетия Короля и не желала терпеть над собой чью бы то ни было власть, то начала переговоры по поводу княжества Мирандольского и отправила Андре Люманя в Италию, дабы условиться о цене. Но испанский король помешал осуществлению этого замысла и воспротивился тому, чтобы французы вновь вторглись туда, откуда он с невероятным трудом изгнал их, потратив на это целые годы.
   Г-н де Буйон, умевший все оборачивать в свою пользу, попытался использовать отсутствие Господина Принца, дабы весьма ловко извлечь выгоду из немилости, в которую волею случая впал г-н де Вильруа – рассудив, что г-н де Вильруа, желая быть необходимым, умело играя на новых ссорах и столкновениях, выполнит любую его просьбу, даже самую неразумную, – не видел препятствий к тому, чтобы добиться от Королевы некоторых совсем уж из ряда вон выходящих милостей за пределами того, что предписывали условия Луданского договора, однако он осмеливался утверждать, что это необходимо как для безопасности Господина Принца, так и тех, кто был рядом с ним.
   Помимо всего прочего, принцы рьяно настаивали на реформировании совета, который желали свести к нескольким избранным. Это было невероятно сложно осуществить, поскольку, во-первых, избранным стали бы завидовать, а во-вторых, им трудно было угодить.
   Все это было слишком хлопотно для Королевы, ибо хранитель печатей дю Вер только приступил к делам и был не способен помогать ей; любое затруднение удивляло его и ставило в тупик, а г-н де Буйон так сильно влиял на него, что дю Вер делал все, что тот хотел, так что однажды он даже сказал Королеве в присутствии г-на де Буйона, что она не должна прислушиваться к совету, который ей дали, а именно: не доверять г-дам де Буйону и де Майену; Королева, не пожелавшая отвечать сразу, позднее упрекнула его: перечислив все причины, которые вынуждали ее не доверять им, она добавила, что, даже если бы все это было неправдой, он не должен был упоминать об этом в их присутствии.
   Все это вынуждало Королеву в еще большей степени желать приезда Господина Принца, отправившегося в Берри, дабы принять наместничество, и со своей стороны стремившегося вернуться ко двору в надежде полностью подчинить себе совет; однако герцоги Буйонский и Майенский делали все возможное, дабы задержать его приезд; это привело к тому, что Королева отправила к Господину Принцу одного за другим нескольких курьеров, в свою очередь, он сделал то же самое, и каждый из его гонцов хвастался, что пользуется его наибольшим доверием. И впрямь все сочиненные им письма, переданные через курьеров, являлись свидетельством такого доверия, причем большинство писем противоречили друг другу: это привело к тому, что, стремясь внести ясность, Королева приказала отправиться к Господину Принцу мне, не сомневаясь, что у меня достанет верности и ловкости, дабы рассеять тучи недоверия; мне, хотя и не без некоторого труда, удалось внушить Господину Принцу, что его присутствие будет полезно Королеве, сделает прочнее заключенный мирный договор, придаст вес решениям совета, лишит интриганов надежды и успокоит сердце Ее Величества, которая не в силах более постоянно пребывать в опасениях и заботах. Я заверял его, что она отнесется к его присутствию благосклонно и сделает для него все, дабы удержать его возле Короля, в знак уважения его заслуг и достоинства, убеждал его от имени супруги маршала, что ее муж и она используют все свое влияние на Королеву, дабы обеспечить ему ее милость, и если до сих пор они делали сие – свидетелем чему он был, – то и в будущем не оставят подобных усилий, поскольку принесли торжественную клятву.
   Ему внушили зависть к барону де Ла Шатру, находившемуся в Бурже. Ему все еще не дали разъяснений по поводу случившегося в Пуатье, что свидетельствовало о недостаточной искренности желавших его возвращения.
   Я доложил об этом Королеве, которая приказала немедленно вернуть барона де Ла Шатра в Париж и вручила ему 60 000 ливров и чин маршала Франции в обмен на отставку с поста губернатора Берри, которое в результате подобного маневра стало без обсуждений принадлежать Господину Принцу, а также отправила в Пуатье маршала де Бриссака, дабы выполнить условия Луданского договора. Принц согласился с изменением состава министров и назначением Манго и Барбена, настаивая лишь на том, чтобы было удовлетворено желание г-на де Вильруа в отношении должности, занимаемой г-ном Пюизьё. Со своей стороны он пообещал: раз уж Королева оказала ему честь своим доверием, он не станет ничего рассказывать о тайных советах – кроме тех, о которых она сама изволит поведать; он признал разумным и то, что при желании его имя могли бы использовать, дабы ускорить или задержать формирование совета, которым занимались принцы.
   Эта поездка, совершенная мною по приказу Королевы, к разочарованию господ де Майена и де Буйона, внушила им столь великую зависть, что они немедленно отправились к Господину Принцу, дабы узнать, что именно я сказал ему, и отговорить его от возвращения ко двору, однако все это оказалось напрасным. По моем возвращении маршал де Буйон неожиданно спросил, не нашел ли я Господина Принца готовым служить Их Величествам; я ответил ему, что он не только настаивал на своей преданности им, но и заверил их в том же самом в отношении г-д де Майена и де Буйона.
   Однако имелась очень важная причина личного свойства, которая мешала им желать его скорейшего возвращения. Она заключалась в их намерении избавиться от маршала д’Анкра, и они боялись, что Господин Принц проболтается или спасует.
   Спустя некоторое время после их возвращения в Париж маршал д’Анкр, опираясь на давние распри между герцогами Майенским и Буйонским, с одной стороны, и герцогами д’Эперноном и де Бельгардом – с другой, предложил последним погубить соперников. Однако те испытывали к своим противникам меньшее отвращение, чем к нему, ибо он был иностранцем, происходил из низов, получил все, что имел, благодаря счастливой путеводной звезде, коей они завидовали, кроме того, они приписывали ему все те невзгоды, которые испытали при дворе и из-за которых им пришлось взяться за оружие. Они воспользовались представившимся случаем, чтобы составить новый заговор, уничтожить маршала и избавить от него королевство вместо того, чтобы погубить двух соперников.
   Они открылись г-ну де Гизу, он присоединился к их замыслу благодаря г-ну дю Перрону, брату кардинала, который долгое время был привязан к герцогам д’Эпернону и де Бельгарду и сам не любил маршала, который, как ему казалось, не относится к нему с должным почтением. Все вместе они решили объединить вокруг себя прочих врагов маршала д’Анкра, какие только существовали, и не только при дворе, но и в парламенте, а также в народе, на который маршал наводил ужас.
   Со своей стороны, поступая неосторожно, маршал сам невольно помогал им, не отказываясь ни от одного из своих пристрастий.
   Пока длились переговоры в Лудане и стражникам, охранявшим ворота столицы, было запрещено выпускать кого бы то ни было без предъявления удостоверения личности, некий сапожник из Пикардии, квартальный надзиратель с улицы де ла Арп, в пасхальную субботу остановил карету маршала у заставы де Бюсси, не разрешив ему выехать без предъявления документа. Во время происшествия случились некоторые вещи и были сказаны слова, кои французский дворянин, рожденный в более благоприятном климате, забыл бы, но которые запали в душу маршала; желая отомстить, он отложил это до того времени, когда Король вернется в Париж и он почувствует себя более уверенно. Он приказал одному из своих конюших выбрать удобный момент и подстеречь сапожника вне городских стен, дабы наказать его за нанесенное ему оскорбление. Конюший встретил того 19 июня в Сен-Жерменском предместье и приказал двум слугам так жестоко бить его, что те остановились, лишь сочтя его мертвым.
   Случившееся заставило вспомнить происшествие с Риберпре, которого маршал чуть не убил в минувшем году, а также происшествие со старшим сержантом Прувилем, которого он приказал прикончить в Амьене; расследовать нынешнее дело принялись столь рьяно, что он не отважился признаться, а его слуги по приговору суда были повешены второго июля перед домом Пикара. Конюший маршала спасся бегством. Однако вместо того, чтобы смягчить народный гнев, наказание лишь способствовало его умножению.
   В то же самое время г-н де Лонгвиль, испытывавший недовольство от пребывания в своем доме в Три оттого, что, пока он находился там, дела его не продвигались, пожелал отправиться в Пикардию, дабы учинить там небольшую смуту. Он поделился своими планами с господами де Майеном и де Буйоном, одобрившими его поездку как часть замысла, направленного против маршала, и обещавшими ему как свою помощь, так и помощь г-на де Гиза. Г-н де Лонгвиль выехал и добрался до Аббевиля, население которого оказало ему теплый прием.
   Тем временем Господин Принц отправился ко двору. Проезжая через Вильбон и заглянув к г-ну де Сюлли, он узнал о заговоре против маршала д’Анкра и, не желая ни обидеть Королеву, ни участвовать в новом волнении, ни бросить принцев, стал искать какой-нибудь предлог отложить свое прибытие на некоторое время; однако опасение, что Королева начнет подозревать его, заставило Господина Принца поступить иначе, и 20 июля он прибыл в Париж. Направившись прямо в Лувр, он встретил у Их Величеств такой теплый прием, на который только мог рассчитывать; парижане встретили его еще более радостно, что было нежелательно для двора и могло помешать ему.
   На следующий день по прибытии Господина Принца Барбен, говоря маркизу де Кёвру, сколь желательным было, чтобы Господин Принц и г-н де Буйон нашли с Королевой общий язык и сошлись в твердом намерении служить Государству, позабыв все прошлые разногласия и обиды, добавил, что в отношении Господина Принца можно не сомневаться: он прибыл ко двору не из желания угодить, ведь нет такого влияния, могущества, доверия, которые гарантировали бы, что человек, входящий в Лувр, делает это с добрыми намерениями и полностью подчиняется Их Величествам.
   Что касается г-на де Буйона, то он также мог надеяться на добрый прием при условии, что откажется от намерения противиться с помощью нового совета королевской власти. Маркиз де Кёвр поведал ему все, что знал: и не только то, что касалось его лично, но также и касавшееся Господина Принца. Де Буйон пропустил мимо ушей то, что касалось его, поскольку его заботило только, как уничтожить маршала д’Анкра, однако его удивила смелость высказываний в адрес Господина Принца.
   Господин Принц также не особенно тревожился, поскольку маршал и его супруга сразу после заключения Луданского перемирия изъявили желание обрести с ним взаимопонимание, о чем – по их словам – они мечтали и раньше, и уверяли его в своем стремлении сделать для него все возможное.
   Маршал и его супруга видели его значительную роль в происходивших событиях и думали, что, заручившись его дружбой, смогут оградить себя от бед; а Господин Принц, знавший, что их заступничество перед Королевой многого стоит, делал вид, что от души рад им. Это настолько успокоило их, что они не только почти не считались с г-дами де Гизом и д’Эперноном, с которыми во время последней смуты установили дружеские отношения, но и полностью забросили их, как и всех, кто служил вместе с ними Королю во время последних столкновений. Поступив так, они уподобились слепым баловням судьбы, возвысившимся скорее благодаря случайному стечению обстоятельств, нежели собственным достоинствам: видя, что судьба вознесла их на такую недосягаемую высоту, они легко теряли связь с действительностью, не замечали очевидных вещей и не понимали, что творится вокруг них.
   Во-первых, они разрушили служебный аппарат Их Величеств, бывший некогда основой всего их существования. Кроме того, каждый мог убедиться, что служить Королю – значило действовать, не ожидая ни почестей, ни вознаграждения, и что, напротив, вредить Государству – значило удостоиться ласки и милостей. Обида на дурное обращение, усиленная примером благосклонности к другим, подрывала верность тех, кого собственные интересы или желание получить какие-либо выгоды до сих пор еще не отвратили от выполнения долга. Наиболее осторожные не желали ни за что обрекать себя на немилость принцев, ненавидевших тех, кто не принадлежал к их партии, Король же совсем не заботился о тех, кто ему служил.
   Во-вторых, они не торопились поверить в то, что Господин Принц может благоволить к ним, разве только его собственные дела и воля случая – а сей предмет невероятно переменчив в делах придворных – побудят его проникнуться к ним любовью; при этом они прекрасно сознавали, сколь тесная связь установилась между ними и Господином Принцем и постоянно довлеет над ними во всех возможных случаях, когда речь идет о них или о нем, когда нужно о чем-либо попросить Королеву. Кроме прочего, эти просьбы могли привести к тому, что Королева охладеет к ним, почувствуй она себя оскорбленной, в чем они уже имели возможность, к своему огромному несчастью, убедиться, когда помогали ему достичь желаемого, а он снова обращался к ним уже на следующий день. Сколько ни оказывали они ему в прошлом услуг, если бы они вдруг один-единственный раз оставили его просьбу без внимания, он мгновенно позабыл бы обо всех прошлых услугах и они нажили бы себе врага, как они уже убедились на примере Шато-Тромпета и Перрона, когда, не сумев преодолеть влияние министров на Королеву, Господин Принц объявил тех своими врагами, несмотря на все, что они сделали для него; и это помимо того, что их положение в обществе – а ведь они были иностранцами и фаворитами Королевы, что обычно делает человека объектом народной ненависти, – послужило для Господина Принца чуть ли не единственным предлогом восстать против королевской власти.
   Но то ли они слабо разбирались в происходящем, то ли их предупредили, то ли они были направляемы несчастливой судьбой к падению и не замечали своих ошибок, только вместо того, чтобы занять позицию между Господином Принцем и противоположной стороной, выполняя роль связующего звена между обеими партиями, не присоединяясь ни к одной и ни к другой, они целиком предались Господину Принцу, который, со своей стороны, остался независим, и при этом они лишились уважения всех прочих, которые, будучи слабыми, нуждались в них и желали быть заодно с ними. Они дошли даже до того, что поверили, будто им достаточно заручиться лишь дружбой Господина Принца, а на всех остальных, кто принадлежал к его партии, не обращать внимания; герцог Буйонский не мог не пожаловаться на это Барбену, который, будучи здравомыслящим человеком, высказал им свое мнение, но впустую.
   Между тем Господин Принц получил все, что хотел: теперь он разделял власть, которой Королева, к великому удовольствию ее сына – Короля, обладала во всех делах. Лувр опустел, Принц поселился в старом здании Лувра; к дверям его покоев было чрезвычайно сложно пробиться из-за большого скопления народа, толпившегося там. Все обращались к нему за решением своих вопросов; в совете он появлялся с пачками прошений в руках. Он поступал с ними, как ему заблагорассудится, – настолько мало он считался с другими или позабыл предостережение, данное ему мною и заключавшееся в том, чтобы умеренно использовать ту власть, коей он был наделен Королевой.
   Итак, он был весьма доволен своим положением и, несмотря на некоторые амбиции, имел на то причины. Этого нельзя было сказать о г-дах де Майене и де Буйоне, рассчитывавших получить часть благ, доставшихся Господину Принцу, и негодующих при виде того, что в результате последних событий выгадал лишь он один. Недовольные происходящим, они постоянно давили на него, вынуждая осаждать Королеву требованиями соблюдения условий последнего договора; но когда они поняли, что им не отказывают ни в чем из того, что было обещано, то все свое внимание сосредоточили на просьбе, которую полагали наиболее важной, а именно: на формировании совета.
   Эта задача смущала Королеву; выборы тех, кто должен был войти в совет, оказались трудным делом, поскольку составить его из людей, которые нравились бы всем, было столь же непросто, как и образовать его из тех, к кому Король питал полное доверие; тем более что нужно было отказать большому числу вельмож, чего никак нельзя было допустить. Барбен предложил средство, которое всеми было признано недурным и которое сама Королева сочла уместным: пусть претенденты сами сделают свой выбор, а Королева согласится с ним; в таком случае вельможи брали на себя всю ответственность, и каждый считал бы, что Их Величества оскорблены мыслью, будто кто-то недоволен результатами выборов.
   Господин Принц и г-н де Майен собрались у г-на де Буйона, ожидая резолюции Королевы по поводу выборов; Барбен принес им ожидаемое известие, чему они несказанно удивились, так что даже начали переглядываться между собой. Господин Принц, очень скорый на подъем, вскочил с кресла, засмеялся и, потирая руки, обратился к г-ну де Буйону с такими словами: «Ничего не скажешь, мы должны быть довольны», – чем дал понять, что ход событий соответствовал его намерениям. Г-н де Буйон, почесав голову, ничего не ответил; однако, когда Барбен удалился, он заявил собравшимся, что этот человек сдал им тридцать в трех и взял себе тридцать одно -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, то есть ловко провел их. Подобное соображение заставило их поторопиться с исполнением замысла, направленного против маршала д’Анкра, к которому довольно неохотно, почти вопреки собственному желанию – ведь он обещал свою дружбу маршалу, – присоединился и Господин Принц; лишь боязнь потерять дружбу названных господ пересилила в нем все остальные соображения.
   Чтобы окончательно сговориться, они решили собраться ночью, дабы сохранить все в тайне, хотя подобные ночные собрания не могли остаться незамеченными и не вызвать подозрений; прибытие ко двору милорда Хея, чрезвычайного английского посла, оказалось весьма кстати – они могли обсуждать задуманное под видом торжественного застолья.
   Господин Принц, герцог де Гиз, герцоги Майенский и Буйонский и стали главными заговорщиками. Герцог Неверский знал о заговоре лишь в общих чертах, ибо они не рискнули полностью утаить от него все, но и не делились с ним самыми секретными планами, так как боялись, что он может предать их в надежде увеличить свой вес в глазах Королевы и увенчать успехом свою идею учреждения рыцарского ордена Гроба Господня -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

– таким образом он мечтал сделаться повелителем всего Леванта.
   Он хотел вычленить из ордена Святого Иоанна Иерусалимского орден Гроба Господня, стать Великим магистром последнего и надеялся при помощи нескольких единомышленников в Греции и симпатии к нему множества греков – ибо он уверял, что ведет свое происхождение от Палеологов, – изыскать достаточное число кораблей, дабы захватить несколько укрепленных пунктов на Пелопоннесе, обороняться в них в течение длительного времени, ожидая помощи от христиан, и при их поддержке продвигаться далее.
   Несмотря на то что это предприятие выглядело плохо подготовленным и не обнаруживало какой-либо связи с теми, кто был хотя бы некоторым образом посвящен в дела, происходившие на Ближнем Востоке, некоторые вещи порой удаются самым непостижимым образом, а великие мира сего часто уделяют пристальное внимание незначительному по сравнению с другими делу, которое занимает все их мысли и поступки; Великий магистр Мальты стал опасаться, что герцог обретет, при поддержке Короля, желаемое, и отправил полномочное посольство во Францию с целью убедить Короля в неправедности этой просьбы. Он рассказал Его Величеству, что орден уже в течение ста двадцати лет присоединен к их ордену и что если Его Величество будет помогать герцогу Неверскому в его стремлениях, то военные ордены Испании и Италии могут возобновить давние тяжбы и попытаются отнять у них все принадлежащее Гробу Господню, – все, чем они обладают; что хотя приношение герцога Неверского было искренним, тем не менее трудно было представить, что он удовольствуется в будущем одним лишь титулом Великого магистра этого ордена, не претендуя на имущество, неотделимое от ордена Святого Иоанна Иерусалимского, что это было бы совсем неразумно, поскольку оно являлось частью сана Великого магистра, сохранять которую было в интересах Его Величества, ибо основу Мальтийского ордена составляют семь языков, а большинство великих магистров – французы; что не только Великий магистр окажется ущемленным в своем величии, но и весь орден будет заинтересован в том, чтобы французские дворяне, имея в своем королевстве Великого магистра, могли бы приносить ему обеты даже вне условий ведения войны, и это было бы лучше, нежели отправиться в поход на Мальту – чрезвычайно затруднительный и требующий немалых средств; к тому же перед глазами у всех был пример Тевтонского ордена, члены коего отказались признать немецкий язык, некогда самый красивый из семи; кроме того, подобная перемена оказалась бы не на пользу королевской власти, ибо его подданный, Принц, обрел бы столь влиятельное средство собрать под своими знаменами остальных дворян, что короли Испании, будучи опытными в государственных делах, объединили бы под своей властью все духовно-рыцарские ордены, находившиеся на территории их владений.
   Его Величество ласково переговорил с послом и пообещал ему не чинить препятствий их ордену, напротив, решил наказать своему послу в Риме споспешествовать урегулированию данного вопроса с Его Святейшеством.
   В то же самое время Королю доставили известие о взятии Перонна, который г-н де Лонгвиль отнял у маршала д’Анкра, воспользовавшись ложным предлогом, будто бы маршал собирается расположить там гарнизон; эта новость настолько взволновала народ, что горожане решили обратиться к Королю с напоминанием обещания, данного им покойным Королем, отцом нынешнего, когда во времена Лиги они вернулись под его власть: чужеземец никогда не будет править ими. Пока они обращались к Его Величеству с этой просьбой, г-н де Лонгвиль был уже у ворот города, которые ему отворили, и немного времени спустя те, кто находился в замке, передали его от имени маршала д’Анкра под власть герцога.
   Эта новость огорчила Королеву, ибо она ясно понимала, что принцы в своих недобрых намерениях не остановятся ни перед чем, что мягкость, с коей она относится к ним, бесполезна, что они злоупотребляют ею, ловко извлекают выгоду из прошлых столкновений, что ее надежда своим терпением вернуть им здравый ум и повлиять на них доброжелательностью напрасна и что, наконец, она вынуждена противопоставить их дурным замыслам силу оружия, хотя сама мысль об этом ей ужасна.
   Господин Принц, получивший известие об этом деле прежде Королевы – впрочем, начато оно было не без его согласия, – тотчас удалился в земли, приобретенные им возле Мелена, дабы его отсутствие задержало созыв совета, неизбежный в сложившихся обстоятельствах, а возможно, и для того, чтобы позволить улечься первым вспышкам гнева Королевы и случайно не обронить слов, могущих зародить подозрения, будто он участвовал в этом деле; однако Королева тотчас направила к нему делегацию, и у него не нашлось ни единого предлога остаться в своих землях. Как бы то ни было, вернувшись, он совершил еще одну ошибку; поскольку один из сообщников предупредил его, что г-н де Буйон ожидает его у г-на де Майена, то он – прежде чем отправиться в Лувр – заехал к ним, несмотря на разумные доводы, высказываемые вокруг него в пользу того, чтобы ехать прямиком к Королеве.
   Заговорщики говорили об этом деле не скрываясь, так что сомнений в их участии в нем не оставалось. Королева сочла, что, согласно общеизвестной мудрости, совершающие ошибки лучше всего знают, как их исправить, и потому наилучшее решение – отправить к г-ну де Лонгвилю г-на де Буйона, являвшегося оракулом их партии, дабы заставить г-на де Лонгвиля признать, что он нанес Ее Величеству оскорбление, и принудить его искать прощения, рассказав ей без утайки обо всем случившемся. Г-н де Буйон отправился в путь неохотно и так мало верил в успех своей миссии, что, хотя Их Величества и напутствовали его словами, способными тронуть любое другое сердце, его сердце осталось холодно; знавшие его понимали, что он откажется внимать им, и не ошиблись в своем мнении. Герцог Майенский послал туда по собственному желанию солдат из гарнизонов Суассона, Нуайона и Шони, которые под бой барабанов и с развернутыми знаменами, под командованием капитанов и военных инженеров отправились защищать крепость, что шло вразрез с его обещанием передать ее в подчинение Королю. Этот поступок в конце концов вынудил Королеву послать туда же графа Овернского с частью полка гвардейцев и несколькими ротами кавалерии, чтобы занять крепость.
   Все понимали, что этих сил было недостаточно, чтобы овладеть крепостью, однако целью экспедиции было, во-первых, желание выяснить, не намерены ли принцы снова развязать войну, и кроме того, показать им, что Король чувствовал себя вправе противостоять им более решительно, нежели раньше, а также подумывал об удалении их из Парижа, где они не давали ему покоя, – прибегнув к данному средству, он избавил бы себя от значительной части военных, постоянно сопровождавших его, и в этом случае они бы еще скорее обнаружили свои дурные намерения, ежели таковые были у них на самом деле; Его Величество подозревал, что подобные замыслы действительно имеют место, и постепенно готовился оградить себя от них, причем сделать это так, чтобы они не всполошились, впрочем, они не слишком уважали его, считая слабым, в чем доселе убеждались, присутствуя на заседаниях совета.
   Королева, поняв на примере недавних волнений, что во время смуты самые ложные слухи часто оказываются самыми если уж не истинными, то правдоподобными и что словам в защиту мятежников верят легче, нежели фразам в пользу Государя, решила проявить терпение до конца, чтобы не дать им ни единой возможности уверить народ – не важно, захотел бы кто-нибудь слушать их или нет, – что им пришлось взяться за оружие, дабы защитить себя от Короля.
   В определенной мере все это, конечно, наносило ущерб мнению, которое должно было сложиться у людей в отношении королевской власти; она и впрямь пользовалась в народе все меньшим уважением, и многие напрямую отзывались о делах Короля крайне нелестно, разочаровавшись в нем; но с другой стороны, это приносило Королю гораздо большую выгоду, состоявшую в том, что принцы настолько уверовали в свои силы, что не желали более оставить двор, убежденные, что смогут воплотить все задуманное против Его Величества, не зная, что он мог незаметно добиться успеха в своих делах, и не догадываясь также, что среди них были такие, кто время от времени доносил Королю об их замыслах – причем из тех, кому они доверяли больше всего.
   Видя сей обширный и злобный умысел принцев, приводивший всякого в изумление, Королева пожелала воспользоваться случаем и вновь, как и прежде, поговорить с Королем; она призналась Барбену, что положение дел выглядит настолько отчаянным, что она почитает за лучшее для своей честной репутации полностью передать управление делами в руки Короля. Однако Барбен красноречиво объяснил ей, что она должна заботиться не только о своем уходе на покой, но и использовать любые возможности, чтобы помешать вельможам силой и с позором отстранить Короля от государственных дел; что ей в первую очередь нужно обеспечить передачу власти своим детям, а не думать об отдыхе; что вся Европа обвинит ее в недостаточной твердости характера, если она отойдет от дел в тот момент, когда над страной вотвот должна разразиться гроза.
   Эти доводы убедили ее, но она все же настояла на разговоре с Королем, что и сделала в присутствии г-д Барбена, Манго и де Люиня: она упрашивала его взвалить на себя бремя власти, говорила, что он уже достаточно зрелый и ему свойственны качества, необходимые для счастливого правления; что у него под рукой – совет, составленный из людей, которые будут беззаветно бороться за упрочение его власти, а в том случае, если он захочет внести какие-либо изменения в сложившийся порядок, то недостатка в нужных людях в государстве нет; что если бы, едва выйдя из детского возраста, он начал управлять народом, то стяжал бы себе бессмертную славу, равно как и в том случае, если бы в том возрасте, когда другие стремятся к запретным удовольствиям, он поступился бы даже приличными и дозволенными ради того, чтобы постоянно внушать уважение к власти, данной ему Господом.
   Люинь, которому Король уже всецело доверял, умолял ее оставить мысль, столь явно противоречащую общественному благу и соображениям безопасности Государя; он убеждал ее также, что она слишком заинтересована в сохранении и того и другого, чтобы отказаться от этого в тот момент, когда ничто не мешает людям творить зло, разве что уважение, внушаемое ее именем, и благоразумие ее решений.
   Быть может, беды, которые, казалось, готовы были разразиться в стране, вынуждали его поверить в необходимость правления Королевы, особенно потому, что у него было слишком мало опыта в государственных делах; может быть, он и впрямь не хотел, чтобы она удалилась на покой именно в это время, поскольку, оставаясь возле Короля и далее, она все равно обладала бы властью большей, чем он мог пожелать для себя.
   В любом случае, независимо от того, что он говорил ей, Королева согласилась с просьбой Короля и заявила, что не может скрыть от него того, что ничто так не возмущает ее, как ревность, которую ему пытаются внушить к ее правлению, равно как и попытки выставить ее решения в нелицеприятном свете; если бы он пожелал, чтобы она с удовольствием исполняла все то, что ей придется исполнять вынужденно, то она предпочитает и в будущем делить с ним все тяготы власти, а именно: оставив ему славу и честь раздавать милости, возложить на себя тяжкую обязанность отказывать людям в чем-либо; что она просит его, раз уж так получилось, по его собственному усмотрению распоряжаться должностями, которые должны вскоре освободиться, и наградить ими тех, чья верность и преданность были ей известны; что если, среди прочих, он желает отблагодарить г-на де Люиня, то ему нужно только отдать необходимый приказ, и все будет исполнено, тем более что подобное решение лишний раз доказывает, насколько Король доволен тем, как она распоряжалась государственными делами; что какое бы мнение относительно ее правления ни внушали Королю, она ни на мгновение не перестанет делать того, что требуется в подобных случаях от Королевы, являющейся подданной своего Государя и матерью, пекущейся о благополучии собственных детей.
   Люинь, выказывая, что искренне верит в ее слова, обращенные к Королю, поблагодарил ее от себя, заявив, что желает полностью зависеть от ее воли. Однако даже если он и поверил в искренность ее заверений, это не сделало его лучше. Королева, напротив, выказала меньшую, чем это было необходимо, прозорливость. Вместо того чтобы пристально наблюдать за его действиями, она доверилась его обещаниям, решив, что добилась его расположения своей милостью, хотя ей следовало бы из соображений предосторожности удалить его. Словом, она подумала, что ей удалось привязать его к себе, вознаградив за верность долгу и назвав благородным человеком – на эту тему есть поговорка о злодеях, – тем не менее дожить до старости, пребывая в этой уверенности, ей не пришлось, как мы убедимся дальше.
   Вернемся к принцам: собираясь по ночам и замышляя против Его Величества, они не могли добиться единодушия; каждый из них был по-своему требователен и настойчив, в большей или меньшей степени утерял страх перед Господом и уважение к королевской власти, а посему их предложения сильно отличались одно от другого.
   Некоторые из них были умеренными и полагали, что арестовывать маршала д’Анкра, чтобы выдать его парламенту, который вынес бы решение о начале судебного разбирательства по его делу, не обязательно.
   Другие готовы были идти на большее и, опасаясь, что неприязнь парламента к маршалу окажется слабее желания Короля вырвать маршала из рук чиновников, желали, чтобы тот был арестован, вывезен из Парижа и помещен под стражу в одной из крепостей или в одном из населенных пунктов, находившихся в их управлении. Но были среди них и такие, кто утверждал, что не нужно дважды возвращаться к одному и тому же делу и что мертвый человек не сможет никому навредить, а потому от маршала необходимо избавиться раз и навсегда.
   Все это они обсуждали с рвением, несмотря на то что Господин Принц клятвенно заверял маршала, что оградит его от любых возможных опасностей: вот доказательство того, что не стоит верить людям, которые не властны сами над собой и являются рабами собственного честолюбия. Тем не менее, давая обещания, он действовал достаточно искренне, исходя из собственной слабости и страха исполнить то, что намеревался.
   Однажды, когда он устроил торжественный прием в честь чрезвычайного посла Англии, маршал д’Анкр как ни в чем не бывало присоединился к нему, среди собравшихся находились и принцы крови, причем их было так много, что они могли захватить его и сделать с ним все, что угодно. Они насели на Господина Принца, требуя принять решение, говоря ему, что случай выдался как нельзя более удачный; однако им не удалось убедить его, и он отложил все задуманное до другого раза.
   Барбен, который тогда пользовался доверием Королевы, видя, что среди принцев созрел некий дурной замысел, который они и не думали скрывать, посоветовал своей госпоже попытаться удалить от них г-на де Гиза и сохранить за ним должность: де Гиз считал, что у него были причины быть недовольным в связи с тем, что маршал перекинулся от него к Принцу.
   Он отправился к нему самостоятельно и сказал, что Ее Величество помнит о тех заслугах, которые он оказывал ей даже в самых крайних случаях, и если она умела забывать о вреде, наносимом теми, кто сбился с праведного пути ради мира, который она желала сохранить любой ценой, она никогда не забудет, что г-н де Гиз был чуть ли не единственным из принцев, кто остался верен своему долгу; что ей известно, насколько резко он расходился с остальными в решении разных вопросов; что она просит его относиться к происходящему по возможности мягко и терпеливо, однако если речь зайдет о разрыве, то он должен быть уверен: она ни при каких обстоятельствах не оставит его.
   Герцог де Гиз выслушал все это с большим недовольством, пожаловавшись на то, что когда все остальные принцы подняли оружие против Короля, он остался верен ему, а как только мир был заключен, его больше не замечали; остальные же, напротив, пользовались всей полнотой власти и поскольку спорили с ним из-за своих и его рангов, то в один прекрасный день все равно, придравшись к какому-нибудь пустяку, устроили бы ссору, расставив ему ловушки. Однако на следующий день он отправился к Королеве и многократно подтвердил, что останется верен ей, несмотря ни на что.
   Это не избавило его от дурного отношения к маршалу д’Анкру, и если он не мог приписать Королеве поступки маршала и его супруги, будучи недоволен Ее Величеством, то по крайней мере стал питать еще большую злобу против маршала.
   Несколькими днями раньше Господин Принц встретился со своими сообщниками и предложил им поторопиться исполнить задуманное, вызвавшись сделать это лично; однако добавил, что поскольку это дело будет иметь очевидные последствия, то необходимо заранее продумать все детали и определить, каким образом они станут оправдываться перед Королевой, которая окажется в сем случае настолько оскорбленной, что непременно станет мстить им, располагая всей полнотой королевской власти и обладая достаточным количеством слуг, которые посоветуют ей поступить именно так и – если назреет подобная необходимость – укрепят ее в этом решении; сам же Господин Принц видел во всем этом способ удалить маршала от Короля. Похожим было и мнение тех, кто не рискнул изменить своему слову, как это сделал он; некоторые сочли подобное положение странным, и все – вместо того, чтобы отвечать, – почтительно молчали. Один герцог де Гиз держал слово и заявил, что большая разница заключается в том, чтобы направить удар против маршала д’Анкра, являвшегося ничтожеством, позором и мишенью для всей Франции, и в том, чтобы, забыв уважение, которое должно оказывать Королеве, матери Государя, составлять заговор против нее; что касается его самого, то он относится к маршалу с ненавистью и при этом остается преданным слугой Ее Величества.
   Сей ответ показал, что герцог де Гиз действительно является слугой Королевы; однако его ненависть к маршалу внушила другим доверие к нему, и они не скрывали от него своих замыслов. Только Господин Принц чуть охладел к герцогу, опасаясь, что, когда с маршалом будет покончено, де Гиз один извлечет из всего дела пользу и выгоды, по-прежнему располагая доверием Королевы, ненавидевшей и презиравшей принцев. Однако он продолжал плести заговор, и его дерзость, равно как и дерзость его сообщников, изо дня в день только увеличивалась; Королева все чаще слышала от него и его приспешников резкие слова, причем однажды дошло до того, что один из них заявил ей, что она, мол, благосклонна к некоторым придворным и ему не нравится, что она переманивает на свою сторону его друзей; в другой же раз, говоря о герцоге де Гизе, он потребовал, чтобы она знала: и он сам, и его братья столь тесно связаны с ним, что не в ее власти разделить их.
   Но если слуги Господина Принца дерзали разговаривать с Государыней подобным образом, то были также и многие другие – из числа тех, коим он более всего не доверял, – которые рассказывали Королеве обо всем, что происходило вокруг; среди прочих ей с величайшей тщательностью доносили, делая это под покровом ночи, дабы их не узнали, архиепископ Буржский и г-н де Гиз. В конце концов они стали убеждать Королеву, что дела складываются настолько не в пользу Короля, что вряд ли найдется средство исправить положение.
   Г-н де Сюлли испросил у Королевы аудиенции, чтобы поговорить с ней с глазу на глаз о том, что он полагал жизненно важным для Их Величеств. Королеве нездоровилось, однако речь шла о столь важном деле, что она сочла своим долгом принять его; волею случая на этом свидании оказались Король и г-да Манго и Барбен. Г-н де Сюлли произнес длинную речь о дурных намерениях принцев и тех неизбежных бедах, которые из них вытекали. Г-да Манго и Барбен ответили ему, что слов недостаточно и нужно, чтобы он уточнил, каким образом можно всего этого избежать; в ответ он произнес только одно: риск очень велик и пагубные последствия не замедлят проявиться. Уже выходя из кабинета, он остановился и сказал следующее: «Ваше Величество и Вы, госпожа, умоляю Вас задуматься над тем, что я только что сказал, совесть моя чиста. Пусть с Божьей помощью у Вас наберется хотя бы тысяча двести всадников, другого выхода я не вижу». И удалился.
   Королева, не желавшая прибегать к крайностям, если речь не шла об исключительных случаях, прослезилась от того, что ее почти вынудили применить силу, ведь она с самого начала пыталась поступать мягко, желая явить народу стремление править великодушно, равно как и доказать принцам, что они зашли слишком далеко и большинство из тех, кто обещал им поддержку, в глубине души остаются верными слугами Короля, которые, дойди дело до осуществления дерзких замыслов, сразу же отойдут от заговорщиков.
   Она побеседовала с каждым из придворных в отдельности, объясняя, каким образом намеревается управлять далее, насколько ей пришлось ослабить королевскую власть, дабы сохранить мир, сколь сильно завистники искажают цели всех ее начинаний. И не было почти никого из тех, с кем она говорила, в ком не возникло бы желания с чистым сердцем служить Королю и кто не заверил бы Королеву в своей преданности вопреки любым обстоятельствам.
   Все это получило довольно большую огласку и не могло быть утаено от Господина Принца и его сообщников; но дело зашло так далеко и они считали себя настолько сильными, что не пожелали отказаться от своих замыслов, и даже решимость Королевы отнюдь не внушала им страх.
   Как известно, основной трудностью всех заговоров является сохранение самообладания в момент их осуществления, поскольку, замышляя недоброе, не берут во внимание возможный испуг; именно так и произошло с Господином Принцем, утратившим присутствие духа, оказавшимся нерешительным и слабым. Когда наступило время осуществить все, что он обещал своим сторонникам, он в одиночестве удалился в Сен-Мартен и послал за Барбеном, которому открылся, что попал в чрезвычайно затруднительное положение и что в течение трех часов он не переставал проливать слезы, ибо все принцы торопили его, угрожая оставить; если бы он поступил так, как они требовали, Королева – он прекрасно это понимал – стала бы презирать его; он отдавал себе отчет, что на самом деле ему не оставалось ничего, кроме как требовать отречения Короля и претендовать на его место, что было для него слишком, однако ему было невмоготу и презрительное отношение к его персоне, к тому же он понимал: заговор принцев против Короля принял такой оборот, что он не верит – даже если бы он переметнулся на сторону Его Величества, – что Король окажется сильнее.
   Барбен ответил ему, что его происхождение и положение защищают его от презрения, что Королева доказала ему свое уважение и что она готова сделать все, дабы увеличить, а не уменьшить его могущество.
   Что же касается партии Короля, то она не является настолько слабой, насколько он себе это представляет, что не все, кто, как он полагает, связан с принцами, на самом деле являются их сообщниками и что имя Короля обладает такой силой, что любое направленное против него действие вызовет мгновенную вспышку народного недовольства.
   Когда Господин Принц немного пришел в себя, то заявил Барбену, что Королеве следует удалить от двора герцога Буйонского, который смущал его рассудок и внушал ему крамольные мысли, и что он не может не признать его сильное влияние на себя, и что даже если он сам выйдет из игры, тот будет крутить принцами как хочет. Барбен, не знавший, с каким намерением Господин Принц сообщил ему это, ответил, что Королева относится к ним всем с большой привязанностью, что она желает им всем добра и сохранения мира в королевстве. Что касается г-на де Буйона, то если бы на его счет имелось какое-либо почетное решение и он был бы достоин удаления от двора, то Королева охотно согласилась бы на это и ей бы потребовалась в этом деле помощь Господина Принца.
   На том они расстались. Господин Принц, вернувшись к себе, обнаружил там г-на де Буйона, дожидавшегося его и сумевшего так околдовать его своими речами, что мысли его пошли в совершенно ином направлении. Господин Принц, учитывая состояние, в котором он находился, был расположен к таким переменам; ибо те, кто теряет рассудок от страха, обычно полагают, что каждый новый совет лучше прежнего, что их положение непрочно и все, что им предлагают, придаст им больше уверенности, чем они могли предположить раньше. Г-н де Буйон подтолкнул Господина Принца к крайним мерам – решиться порвать с маршалом д’Анкром, и он послал сказать ему, бросая вызов, что более не хочет быть ему другом. Одной из главных причин, по которой герцог Буйонский убедил его в необходимости сделать это, были его слова о том, что маршал насмехался над ним по поводу развода с Госпожой Принцессой, а также то, что он подогревал его надежду многого добиться от Рима, но ничего не сделал для этого.
   Господин Принц дал соответствующее поручение архиепископу Буржскому, который, будучи расторопным слугой, тут же бросился к маршалу д’Анкру, где встретил Барбена, за коим маршал посылал, а также аббата д’Омаля. Он сказал и тому и другому, что они могут присутствовать при разговоре; когда они уселись, он обратился к маршалу и заявил ему, что прибыл по поручению Господина Принца, который более не является его другом, ибо маршал не выполнил свое обещание. Он заявил то же самое и Барбену, ответившему следующее: «Что же я такого совершил за те два часа, которые истекли с тех пор, как он уверял меня совершенно в обратном?» Что касается маршала, тот добавил, что поистине несчастен от сознания того, что лишился доброго отношения Принца, но утешает себя тем, что не дал к этому никакого повода.
   Слово взял аббат д’Омаль и обратился к архиепископу: «Я понимаю, вы хотите напомнить, что именно я был послан к Господину Принцу господином маршалом, дабы заверить его в том, что он будет всячески помогать ему в его разводе; в любом случае я пытался убедить его, что сделать это невозможно, что я всегда выступал против ваших советов».
   Архиепископ сконфузился; обратившись к Барбену, он попросил его отправиться к Господину Принцу, на что тот ответил отказом; но пообещал, что на следующий день, прежде чем отправиться на заседание совета, будет ждать архиепископа у себя.
   Маршал привел Барбена к своей больной жене и сказал ему, что они пребывают в отчаянии и хотят удалиться в Каен, а оттуда морем в Италию; что они прекрасно понимают: все потеряно и для Короля, и для них; и если позволит Господь, они смогут вернуться на корабле во Флоренцию. Барбен ответил, что времена действительно смутные, однако дела не настолько безнадежны, как они полагают; что он надеется, что власть Их Величеств является намного более сильной, чем во времена регентства; что им не следует внять дурному совету и уехать, дабы не дать повода ни принцам, ни народу обвинять их.
   Супруги возражали в том духе, что, вернувшись ко двору, не станут более вмешиваться ни в какие дела и будут довольствоваться незначительной властью, дабы обеспечить безопасность своих богатств, не пытаясь вновь снискать то могущество, которое навлекает на них всеобщую ненависть.
   Они намеревались уехать на следующее утро; но злой гений помешал супруге маршала поправиться: попытавшись добраться до своих носилок, она дважды, по причине невероятной слабости, падала на руки своих слуг. Будучи не в состоянии уехать, она решила любой ценой задержать своего мужа; на рассвете он послал за Барбеном, который, явившись к ним, нашел их испуганными и совершенно потерявшими голову. Маршал сказал ему, что ему грозит гибель, если он не убедит жену позволить ему уехать; Барбен пришел ему на помощь, доказывая супруге маршала, что в отсутствие мужа ей ничего не угрожает, особенно если она переберется в Лувр, где будет в большей безопасности, нежели в Италии.
   После отъезда маршала Барбен возвратился к себе домой, куда некоторое время спустя прибыл архиепископ Буржский, как было условлено заранее; от имени Господина Принца он объявил Барбену, что все, чего тот желает от маршала и от него, – избавиться от герцога Буйонского, который склонял его исполнить задуманное, и что, избавившись от присутствия герцога, Господин Принц тотчас спохватился.
   Барбен ответил ему, что маршал уехал и поступил так отнюдь не потому, что этого хотел Господин Принц, а потому, что давно собирался это сделать.
   Вскоре после того, как архиепископ Буржский уехал, появился Вире, первый секретарь Господина Принца, повторивший то же самое и добавивший множество дурных слов в адрес архиепископа, обвиняя того в нерасторопности, опрометчивости в выполнении поручения, данного ему Господином Принцем в присутствии человека, о котором было прекрасно известно, что именно управляет его рассудком. Узнав об отъезде маршала, Вире разразился длинной красноречивой тирадой, то ли потому, что своим отъездом маршал оскорбил его хозяина и он как настоящий слуга переживал по этому поводу, то ли потому, что действительно имел более веские причины негодовать: ведь если бы маршал остался в Париже, никто не отважился бы предпринять что-либо против Господина Принца, боясь неизбежного наказания; а народный гнев помешал бы ему выполнить то, о чем он доверительно сообщил Барбену.
   Дела приняли следующий оборот: союз принцев все более укреплялся и стал фактом общественной жизни; Королева была предупреждена относительно их попыток возмутить толпу в городе и привлечь на свою сторону полковников и городских старшин, отвечавших за оружие в своих кварталах; она знала о том, что принцы ведут переговоры с представителями всех сословий и хотят переманить на свою сторону военных, находящихся в Париже, настраивают кюре и проповедников против Короля и ее самой; что их сторонники хвастаются, что лишь Господь может помешать им сменить правительство; даже Господин Принц признался ей, что присутствовал на одном из их сборищ, где речь шла об объединении всех сил, и что у Их Величеств есть все основания подозревать его, однако они должны быть ему признательны более, чем собственным родителям, давшим им жизнь; несмотря на это признание, сделанное лишь для вида, он не замедлил присоединиться к злоумышленникам и подталкивал их к осуществлению их дурных замыслов, вплоть до похода в парламент с требованием к его членам выполнить распоряжение суда, принятое в минувшем году и предписывавшее всем принцам, пэрам и офицерам короны собраться вместе для обсуждения состава правительства и вопросов управления Государством, а также о передаче власти из рук Ее Величества в иные руки.
   Все это делалось настолько открыто, что послы иностранных государей, находившиеся при дворе, писали своим монархам, что в условиях публичных волнений в Париже все происходящее можно описать одной фразой: «Долой!»
   С другой стороны, ни для кого не было секретом, что в провинциях собирались вооруженные люди, что, наконец, из Парижа было вывезено оружие, достаточное для вооружения трех тысяч человек, и это, конечно, не могло укрыться от внимания Их Величеств; Королева посчитала, что если она будет ожидать дальнейшего развития событий, то уже не сможет вовремя найти средство, которое окажется действенным; предупрежденная г-ном де Гизом, г-жой де Лонгвиль, герцогами де Сюлли и де Роаном о том, что замышляется принцами, она не могла не прислушаться; даже архиепископ Буржский, бывший главным орудием Господина Принца, рассказал ей обо всем, что знал; выходило, что злоумышленники хотят сослать ее в монастырь, дабы, лишив Короля ее защиты и покровительства, овладеть его разумом и его душой, чтобы управлять им и укрепиться в провинциях королевства, несмотря на все их сладкие речи о верности Его Величеству и благу Государства; впрочем, подобные разговоры являются обычными предлогами во время любых гражданских войн; на самом же деле они стремились разрушить и уничтожить и то и другое; Королева поверила, что Король будет нуждаться в ней и потому она окажется более виновной, нежели истинные виновники ее падения, если только не прибегнет к единственному способу, остававшемуся у нее, дабы разрушить основы мятежа: этим средством был арест Господина Принца, вождя восстания, а вместе с ним и других главарей мятежа. Она поделилась своими планами с маршалом де Темином, на коего обратила свой взор по причине его верности и мужества и которого решила избрать для осуществления своего замысла.
   Стоило маршалу узнать о сути ее планов, как он проявил к ним живейший интерес. Ее Величество выбрала его еще и потому, что покойный Король, ее Государь, неоднократно любивший рассказывать ей о настроениях вельмож в своем королевстве, отзывался о нем как о человеке, который при любых обстоятельствах останется верен королевской власти; что он и подтвердил в данном случае, хотя замысел Королевы казался невероятно опасным, и не только из-за положения Господина Принца, но главным образом из-за большого числа принцев и вельмож, составлявших его партию. Однако де Темин был верным слугой и полагал, что поступает правильно; хотя впоследствии был не совсем доволен, несмотря на награды, полученные им от Королевы. Она сделала его маршалом Франции, выплатила ему наличными более ста тысяч экю, наградила его старшего сына чином гвардейского капитана и пожаловала Лозьеру, его второму сыну, должность первого конюшего Государя; при всем этом он еще жаловался и сетовал: вот так люди дорого продают те небольшие заслуги, которые способны оказать, и питают мало уважения к милости своих господ.
   Барбен, бывший самым рьяным сторонником Королевы на этом совете и выразителем основных идей по поводу сего дела, спросил его от имени Королевы, на какое количество людей он может рассчитывать для достижения столь важной цели. Маршал ответил, что располагает двумя собственными сыновьями и семью или восемью дворянами из числа своих сторонников, в смелости и верности коих не сомневается. Поскольку для выполнения замысла Королевы этих людей было явно недостаточно – ведь все должно было быть исполнено безупречно и с великой осторожностью, – он принялся размышлять, есть ли еще кто-нибудь из тех, кому Королева могла бы полностью доверять; он вспомнил о д’Эльбене, итальянце, и счел, что именно ему Королева может доверять более, чем кому бы то ни было, к тому же храбрость последнего была известна еще покойному Королю. Он послал за ним и от имени Королевы спросил д’Эльбена, способен ли тот выполнить любой приказ, не важно, против кого он направлен; убедившись в желаемом, он поручил ему в течение нескольких дней находиться неотлучно возле него вместе с семью или восемью товарищами в ожидании приказа; оставалось лишь заняться подготовкой оружия; основная трудность заключалась в том, что нужно было пронести его в Лувр незаметно.
   Г-н Темин вызвался купить алебарды, которые он посчитал самым подходящим оружием, а затем, спрятав в ящик, отправил их под видом шелковых итальянских тканей Барбену; Барбен на следующий день велел доставить оружие в Лувр, распорядившись поставить у дверей королевских покоев одного из слуг, дабы убедить охрану, что это действительно итальянский шелк для Ее Величества, в противном случае они бы захотели посмотреть, что находится внутри ящика.
   Исполнение замысла Королевы было намечено на следующий день, приходившийся на среду, последний день августа; все складывалось в их пользу, и Королева была так удивлена этому, что вечером приказала подождать еще один день, надеясь, что заговор окончится неудачей. Ведь любое большое дело невозможно осуществить втайне, избежав подозрений и намеков, хотя число участников заговора обычно оказывается очень небольшим; и тем не менее неизбежно наступает момент, когда нужно отдавать непосредственный приказ, раскрывая таким образом суть всего задуманного. Д’Эльбен, вопреки своему обыкновению в течение нескольких дней неотлучно находился в Лувре со своими сторонниками; отряд, охранявший Королеву, был возвращен в Лувр из Перонна, где находился до этого; Королева заставила принести себе новую клятву в верности господ де Креки, де Бассомпьера, де Сен-Жерана, де Ла Кюре и других вельмож, коих называли «семнадцать сеньоров» -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

; все это, равно как и некоторые иные признаки, открыло наиболее прозорливым очевидное; и в тот же день после обеда Королева приказала д’Эльбену отправиться к Барбену и заявить, что не знает, что нужно делать; однако Линье, его пасынок, лейтенант роты рейтаров г-на де Майена, явился к нему от лица своего сеньора, дабы заверить его, что тот считает Барбена человеком слова и умоляет его ничего не делать сгоряча.
   Герцог Майенский отправился к г-ну де Буйону, несколькими днями раньше запершемуся в своем собственном доме то ли по причине недомогания, то ли оттого, что чувствовал себя там более уверенно; они решили, что герцог Майенский должен просить Господина Принца не являться на завтрашнее заседание Совета. Однако его просьба оказалась напрасной, поскольку Господину Принцу казалось, что ни один человек не рискнет предпринять против него что-либо; он был уверен также, что если и случится что-нибудь, то это будет заговор, направленный скорее против г-на де Буйона, нежели против него самого. Когда наступила ночь, господа де Темин, Манго и Барбен собрались у Королевы, чтобы обсудить планы и в последний раз попытаться помешать ей отложить задуманное; они убеждали ее, что, промедлив, они рискуют обнаружить свои замыслы и что они уже упустили подходящий случай, ибо все принцы, за исключением г-на де Буйона, утром прибыли в Лувр.
   Барбен также объявил Королеве, что она не должна ничему удивляться и не должна готовиться к худшему; он не верил, что Париж восстанет ради Господина Принца; г-н Мирон, купеческий голова и офицер, возглавлявший охрану, сообщил ему о настроениях городских старшин; большинства из них не следовало опасаться. Тем не менее все было возможно, и Королеве нужно было решить, что для нее лучше: отказаться от заговора и предоставить событиям развиваться по опасному для Короля сценарию или арестовать Господина Принца, который не сможет оказать ей сопротивления, и увезти его из Парижа, часть населения которого, вероятно, будет охвачена волнением. Королева выбрала второе, и исполнение приказа было назначено на следующий день.
   Господин Принц явился в Лувр очень рано и пришел на заседание совета, проходившее за три часа до совещания, которое будет описано далее; узнав, что Барбен уже долгое время находится в Лувре, Господин Принц позвал Фейдо, сказал ему, что Барбен приехал туда в столь ранний час неспроста, и приказал разузнать, где именно он находится. Барбен попросил, чтобы его оставили в покое, поскольку он крайне огорчен состоянием супруги маршала, находящейся при смерти; и это развеяло подозрения Господина Принца.
   Их Величества послали за г-ном де Креки, командиром полка гвардейцев, и г-ном де Бассомпьером, который был генерал-полковником отряда швейцарцев Ее Величества. Королева предупредила их о замысле, созревшем у Короля и у нее: они должны были занять позиции у ворот Лувра, приведя своих солдат в боевую готовность, чтобы воспрепятствовать любым беспорядкам и арестовать Господина Принца, если бы тот, волею случая, собрался оставить Лувр; они высказали все свои возражения, пытаясь помешать Королеве осуществить ее план, преувеличивали трудности, которые могли бы иметь место, а затем потребовали грамоты, скрепленные большой печатью, предписывающие выполнить сей приказ.
   В ответ на это Королева спросила их, неужели, учитывая чрезвычайную обстановку, в которой Король не мог предоставить им желаемое, им мало приказа, исходящего лично от Короля; тогда они принялись умолять ее по крайней мере отправить вместе с ними часть королевских телохранителей, с помощью коих они бы исполнили все приказанное Ее Величеством. После долгого размышления о том, кого можно отправить вместе с ними, Король объявил Королеве, что нужно поручить сие Лоне, коему однажды доверили арестовать президента Ле Жэ и который был, без сомнения, храбрым человеком. За ним немедленно послали. Когда он явился, Ее Величество приказала ему отправиться с господами де Креки и де Бассомпьером, дабы занять свой пост, и если принцы и вельможи, имена которых она ему назвала, захотели бы удалиться из Лувра, он должен был приказать господам де Креки и де Бассомпьеру помешать им. Они вышли вместе и отправились туда.
   Уходя, г-н де Креки обратился к Королеве с вопросом, нужно ли помешать уехать также и г-ну де Гизу. Она ответила отрицательно, заявив, что уверена в нем и его братьях. Гвардейцы встали наготове перед Лувром, и, чтобы не вызвать подозрений, королевский экипаж подъехал к подъезду, словно Король собирался уезжать.
   Несмотря на это, сторонники принцев, терзаемые угрызениями совести, чувствовали опасность. Тианж, лейтенант отряда, охранявшего г-на де Майена, сказал Ла Ферте, находившемуся у герцога де Роана, что затевается нечто, что он видел господ де Креки и де Бассомпьера, проследовавших с некоторым количеством телохранителей на новые посты – они были бледны, а стража держала алебарды наготове; что он видел королевскую карету, однако боялся, что происходит нечто таинственное, ибо при всем том пока царит тишина; поэтому он немедленно обратился к дворянину, бывшему при нем, и послал его предупредить г-на де Майена, который этим же утром отправился посетить г-на нунция. Другой дворянин пошел на заседание совета предупредить Господина Принца, который слегка изменился в лице и тут же прервал заседание.
   Тем временем Король и Монсеньор были у Королевы в кабинете: Ее Величество только что вошла в свои покои и разговаривала с дворянами, сопровождавшими господ де Темина и д’Эльбена, уверяя, что не забудет об их услуге. Сен-Жеран явился испросить аудиенции у Их Величеств и поведал им, что только что на мосту Нотр-Дам встретил г-на де Буйона, который в великой спешке промчался мимо в карете, запряженной шестеркой лошадей, в сопровождении всадников, вооруженных пистолетами, и что г-н де Ла Тримуй скакал рядом с ними. Они не заметили его, но им доложили, что видели его направляющимся в Лувр; герцог Буйонский не желал возвращаться туда и повторить ошибку, на которую, как он прекрасно понимал, обрек себя Господин Принц, и воспользовался случаем, чтобы отправиться утром в Шарантон с многочисленными друзьями и несколькими солдатами охраны.
   Их Величествам донесли также, что г-н де Майен скрылся, однако это было неправдой, поскольку он уехал лишь час спустя. Тем не менее этот слух стал причиной, подтолкнувшей к действию, ведь были все основания полагать, что они не вернутся.
   Выйдя с заседания совета, Тианж начал шептать на ухо Господину Принцу, что его назначили на место г-на де Майена и что он не мог сказать ему об этом раньше, ибо появился в тот момент, когда заседание совета уже началось. Господин Принц, услышав сию новость, побледнел как полотно и ответил, что если против него что-либо замышляется, то он не сможет никоим образом помешать исполнению замысла, и продолжил свой путь через нижний зал швейцарцев, намереваясь подняться по маленькой лестнице в покои Королевы, дабы присутствовать на заседании еще одного совета, которое обыкновенно начиналось в одиннадцать часов. Он обнаружил, что у дверей стоят двое телохранителей, удивился и уверился в том, во что не хотел верить, однако было слишком поздно. Как только он вошел, то принялся звать Короля и Королеву, находившихся неподалеку, в помещении, которое служило Королеве кабинетом. Их Величества, зная, что он пришел, и полагая, что все остальные скрылись, сочли невозможным более медлить и приказали г-ну де Темину арестовать Господина Принца, что и было исполнено без всякого сопротивления с его стороны – он оказался в полном одиночестве; лишь когда у него потребовали отдать шпагу, он вдруг отказался и обратился к г-ну де Роану, однако последний ничего ему не ответил.
   Когда его вели в приготовленную для него комнату, он заметил д’Эльбена с некоторыми из его единомышленников, все они были вооружены алебардами; Господин Принц поверил, что это конец; однако д’Эльбен ответил ему, что не получал приказа причинить ему какой-либо вред и что все они – благородные люди.
   Об аресте Принца сразу же узнал весь город, ибо всем, кто находился в Лувре, приказали немедленно покинуть его. Первые известия о случившемся были сообщены принцам заинтересованными людьми; некоторые из них собрались у г-на де Гиза, другие – у герцога Майенского, возвращавшегося после визита к нунцию. Маркиз де Кёвр оказался первым, кто явился в Лувр; чуть позже прибыл Аржанкур, посланец г-на де Гиза, который, не зная о замысле Короля, опасался, что окажется схваченным вместе с другими – общая угроза должна была объединить их; он отправил Аржанкура узнать у маркиза, не желает ли тот видеть г-на де Гиза, что он оказал бы г-ну де Гизу честь, прибыв в его особняк, дабы они смогли принять общее решение; герцог Майенский, располагавший отрядом в сто или двести дворян, отправил к ним человека с просьбой дождаться его, чтобы они смогли тотчас отправиться к де Гизу.
   Как только маркиз де Кёвр передал ему это известие, трое или четверо дворян отбыли, дабы предупредить герцога Буйонского, удалившегося в Шарантон; маркиз, не теряя времени, отправился напрямик к Сент-Антуанской заставе и послал Шамбре к г-ну де Майену, умоляя его явиться для разговора – он ожидал его в двухстах шагах от ворот. Г-н де Майен сразу же отправился туда и сказал, что обратился к г-ну де Гизу с просьбой дождаться его. Они решили поехать к нему вдвоем, чтобы собрать вокруг себя всех дворян, всех друзей и двинуться по парижским улицам, пытаясь поднять толпу и пробудить в ней решимость снова сооружать баррикады. Однако когда они уже намеревались войти в город, то подумали, что им нелегко будет овладеть воротами Сент-Антуан, дабы – если их план окажется неудачным – свободно скрыться, и что лучше захватить ворота дю Тампль, ибо их проще удержать. Они уже двигались туда, когда им встретился Аржанкур, направлявшийся с поручением от г-на де Гиза: он хотел помешать им, заявив, что г-н де Прален приезжал к г-ну де Гизу от имени Их Величеств, чтобы приказать ему явиться к ним; однако он извинился перед ними и скрылся, чтобы в тот же вечер встретиться с заговорщиками в Суассоне, который считал подходящим для отступления местом.
   Сие известие охладило их пыл, они решили, что г-н де Гиз поступил крайне дурно, и, видя, что он отделился от них, не отважились вступить в город, но направились по дороге к Бонди, послав в Париж узнать, что именно там происходит, и особенно о состоянии г-на де Вандома; они также уведомили сапожника Пикара, что готовы войти в Париж с пятью сотнями всадников и что со своей стороны он должен попытаться сопровождать их, поднимая народ на улицах, как он умеет это делать.
   Сразу после ареста Господина Принца большая толпа дворян явилась в Лувр, стараясь попасться на глаза Их Величествам и засвидетельствовать им свою верность. Кто-то поступал искренне, кто-то – исходя из совершенно иных намерений, однако не было ни одного человека, кто не одобрил бы поступка Ее Величества; многие уверяли, что завидуют счастливой судьбе г-на де Темина, коему довелось принять участие в осуществлении сего замысла; однако на самом деле двор был настолько развращен, что трудно было найти кого-то, действительно готового спасти Государство своей верностью и мужеством.
   Ни герцог де Гиз, ни его брат, кардинал, не осмелились явиться туда, но отправили в Лувр принца де Жуанвиля -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, чтобы заявить о своем почтении и убедить Их Величества, что не относятся к тем, кого необходимо арестовать. Он не упустил случая всячески заверить Их Величества в отношении своих братьев и себя самого. Королева, будучи по складу натуры довольно серьезным человеком, мало расположенным к ласковым жестам, к тому же устав от суеты, царившей в Лувре, и накала страстей, причиной коих она была, ничего не ответила и держалась холодно. По всей видимости, подобное обращение должно было встревожить пославших его, посему Ее Величество отправила сказать г-ну де Пралену, что знает его как близкого друга г-на де Гиза и поручает ему отправиться к герцогу и заверить и его, и братьев г-на де Гиза, что Король не сомневается в них, считая их своими верными слугами. Это известие привело герцога де Гиза в его обыкновенное состояние нерешительности и помешало окончательно встать на сторону остальных принцев, а также отправить к ним человека с просьбой собраться у него; теперь он хотел, чтобы принцы действовали без его участия. Однако то, о чем он просил их, нарушило их замысел вступить в Париж, где, если бы их план удался, они, вероятно, смогли бы разжечь народное недовольство: не хватало только главаря, готового подать сигнал к действию.
   Г-жа Принцесса де Конде, мать Господина Принца, пожелала уехать из своего особняка и добралась до моста Нотр-Дам, призывая людей браться за оружие и крича, что маршал д’Анкр приказал убить принца де Конде, ее сына. Все внимали ее словам с удивлением и жалостью; однако она была одна и потому не сумела внушить народу смелость подняться в поддержку Принца. Сапожник Пикар, ободренный словами принцев, достиг некоторых результатов и попытался устроить волнение в своем собственном квартале; но поскольку не нашлось ни одного знатного человека, готового возглавить толпу, буря, которую он поднял, обрушилась только на особняк маршала д’Анкра и на дом его секретаря Корбинелли, подвергшиеся яростному нападению и разграблению: от них осталась лишь груда камней и бревен; грабеж продолжался весь следующий день; несмотря на это, в Париже был наведен порядок, огонь мятежа потушен, и к людям вернулось здравомыслие; ибо, во-первых, Королева отправила в парламент известие о случившемся, а также послала от имени Короля нескольких дворян с тем, чтобы они проехали по улицам Парижа, предотвращая беспорядки; гражданскому судье было приказано усмирить толпу, убедив людей, что Господину Принцу ничего не угрожает, что ему не собираются чинить зло и что в его отношении приняты лишь некоторые необходимые меры.
   Несмотря на то что г-н де Гиз отказал господам де Майену и де Буйону в их желании собраться у него, дабы обсудить положение, он тем не менее решил в тот же день покинуть Париж и отправился в Суассон так быстро, что прибыл туда самым первым.
   При дворе подумали, что г-н де Прален поступил вопреки отданному приказу и вместо того, чтобы от лица Их Величеств уверить г-на де Гиза, что тот может быть совершенно спокоен, г-н де Прален, напротив, посоветовал ему скрыться, досадуя, что не ему, а г-ну де Темину поручили арестовать Господина Принца. Большее основание думать так давало вопреки обычной зависти придворных, всегда неискренних, то обстоятельство, что г-да де Гизы уехали сразу же после того, как г-н де Прален поговорил с ними, а также то, что обе г-жи де Гиз, мать и супруга, а также Принцесса де Конти заявляли, что бежали только из опасения, что против них плетутся сети; одна из них раскрыла Барбену, что однажды наступит день, когда она назовет того, кто дал им совет удалиться, и что он поверит ей больше, чем кому бы то ни было.
   Г-н де Вандом скрылся еще раньше. Королеве сообщили, что, как только Господин Принц был арестован, тот организовал у себя несколько собраний. Сен-Жеран оказался одним из тех, кто рассказал это Королеве, некоторые другие, самые доверенные лица, также вызвались лично участвовать в аресте; им был отдан приказ, но г-н де Вандом опередил их, уйдя через заднюю дверь, и удалился в большой спешке. Его некоторое время преследовали; однако его желание спастись оказалось сильнее, поэтому преследователи не смогли его схватить; он добрался до Вернея в Перше, принадлежавшего ему, и оттуда отправился в Ла-Фер. Некоторые подозревали, что отправленный за ним вдогонку Сен-Жеран подсказал ему, что нужно выйти с другой стороны дома, который был окружен.
   Он был единственным, кого отправила Королева, поверив, что г-да де Майен и де Буйон спаслись бегством слишком быстро, чтобы оказаться раненными. А что касается г-на де Гиза, то поскольку она не имела ни малейшего намерения арестовывать его, то не стала и преследовать, ибо он был одним из сообщивших Их Величествам об опасности, а также потому, что она не хотела нападать сразу на многих и хорошо знала, что если ветреность этого принца и заставляет его прислушиваться к дурным советам других, то она же является препятствием к заключению с ними союзов: многие из влиятельных людей, несмотря на свое любопытство, тем не менее служили Королю.
   Г-жа Графиня -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

заставила уехать и своего сына -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, поэтому двор опустел, лишившись многих вельмож, а вокруг Короля почти не оказалось принцев.
   Рошфор, фаворит Господина Принца, призвал к себе Ле Менийе и удалился в Шинон, дабы затвориться там со слугами Господина Принца, способными защищать этот замок от Короля. Сансерские гугеноты воспользовались этим случаем и овладели замком, в который несколько лет назад вернулся с помощью кюре и католиков граф Сансер; с тех пор замок был в их руках с позволения Короля, не желавшего дать им предлог восстать против него. Ла-рошельские гугеноты захватили Рошфора в Шаранте, однако герцог д’Эпернон, в свою очередь, собрал войско и использовал гарнизоны Сюржера и Тоннэ-Шаранта, дабы воспрепятствовать их дурным намерениям.
   Однако вернемся к Господину Принцу, которого мы оставили в руках г-на де Темина; г-н де Темин привел его в специально предназначенное для него помещение; когда наступило время ужина, Господин Принц раскапризничался и попросил, чтобы его слуги сами приготовили ему мясо; сия просьба была выполнена. Король отправил к нему г-на де Люиня, дабы укрепить его и уверить, что с ним будут хорошо обращаться; Королева-мать также отправила к нему своего человека. Господин Принц потребовал встречи с Барбеном. Как только тот вошел к нему, он сразу же принялся говорить о нескольких предметах одновременно, ибо был вне себя и его поглощали сильные эмоции, соединившиеся отныне в желании освободиться. Он спросил, схвачен ли г-н де Буйон; узнав, что нет, несколько раз заявил, что с его арестом промедлили, и приказал в течение двадцати четырех часов свернуть ему шею; в нем говорили бешенство и возмущение; вот уж поистине слова отражают всю злую природу человеческой натуры: нам хочется, чтобы весь мир погиб вместе с нами, мы ненавидим тех, кто не разделяет с нами нашей беды.
   В то же время Господин Принц стал умолять Барбена уговорить Королеву выпустить его на свободу, а маршальшу – упасть к ее ногам с той же просьбой: вот насколько велика уверенность сильных мира сего, что, как бы дурно они ни поступали, все им обязаны.
   Господин Принц заявил, что в том случае, если его захотят подвергнуть публичному процессу, он ничего не скажет; в другой раз он заявил то же самое; и добавил, что, если бы Королева захотела передать ему весть об освобождении через маршала д’Анкра и г-на де Темина, он открыл бы ей как собственные низкие умыслы, так и планы своих сторонников, замышлявших против Короля: это отнюдь не свидетельствовало о благородстве и смелости, которой должен обладать человек его положения.
   Королева ответила мудро и достойно: что она не желает знать более того, что знает, и предпочитает скорее забыть о прошлом, чем снова ворошить его.
   Потом он заявил маршалу де Темину, что, если бы Королева промедлила, Король лишился бы короны: это свидетельствовало о его былой дерзости, а также о подлых планах его сторонников; все это было примером того, какие разноречивые мысли обуревают сильных мира сего, когда они, совершенно того не ожидая, оказываются загнанными в угол, и об отсутствии благородства, характерном для тех, кто не сумел обуздать себя, будучи обласканным судьбой.
   В день, когда он был взят под стражу, г-н дю Вер, хранитель печати, Вильруа и президент Жанен испросили аудиенции у Королевы, у которой в тот момент находился г-н де Сюлли, и повели с ней речь о том, что дело зашло так далеко, что, если Господина Принца не освободят, страна будет в опасности; они говорили об этом то ли по своей неопытности, как г-н дю Вер, то ли по причине врожденной робости души, как г-н де Вильруа, которому вообще было присуще подчиняться обстоятельствам и скорее отдаваться на их волю, чем самому руководить ими, то ли по причине привязанности к принцам, как президент Жанен, постоянно ждавший от каждого из них милостей. Г-н де Сюлли, резкий и недостаточно осмотрительный, пламя ума коего, не озаряя прошлого и не освещая будущего, распространялось только на настоящее, добавил вслед за остальными, что тот, кто посоветовал Королеве взять Господина Принца под стражу, сослужил плохую службу Государству. Королева, видя, как было воспринято ее решение, отданное после тщательных раздумий, отвечала, что удивлена дерзостью его речей и что, должно быть, он лишился рассудка, если спустя три дня после того, что он сказал Королю, он уже все забыл; услышав это, он сконфузился и покинул собравшихся, к немалому их удивлению. Спустя какое-то время его супруга попыталась извиниться за него, объяснив его поведение страхом, связанным с тем, что незадолго до того его предупредили, будто принцы и вельможи, сторонники Господина Принца, приняли решение убить его, уверенные, что он – инициатор ареста Господина Принца.
   Королева, заверенная своими слугами и огромным количеством знати в преданности Королю, не изменила своего решения и лишь предприняла ряд мер, чтобы еще упрочить его и обезопасить от возможных случайностей.
   3 сентября она велела перевести Господина Принца в хорошо охраняемое и защищенное решетками помещение Лувра. А 6 сентября Король был в парламенте, где сделал заявление о взятии Господина Принца под стражу; он пояснил, что ради спокойствия в Государстве и следуя Луданскому договору, он передал во владение Господина Принца губернаторство и города в провинции Берри, большую сумму денег одному из примыкавших к его партии вельмож, право талиона другому и непомерные, незаслуженные выгоды всем его сторонникам, без чего нельзя было заручиться их спокойствием, для чего, собственно – в том не было сомнений, – они и брались за оружие.
   Но, несмотря на все это, они нарушили договор и, не оценив того, на что он пошел ради них, наступив на свою гордость, покусились на свободу Его Величества. И вот все эти происки вынудили его не только ради собственного спасения, но и ради государства арестовать Господина Принца, чтобы таким образом вырвать его из-под власти тех, кто окончательно завел бы его в тупик и погубил, и ограничить этим арестом не столько его свободу, сколько действия пользующихся его покладистостью и его именем злоумышленников.
   Тем не менее Король объявил, что прощает всех причастных к этому заговору, примкнувших к нему советами или делами, при условии, что они явятся в течение двух недель просить прощения у Его Величества; также он заявил, что тот, кто будет упорствовать в дурных замыслах, понесет наказание в соответствии с королевскими ордонансами и будет обвинен в оскорблении королевской власти.
   По прошествии недолгого времени было объявлено под звуки фанфар, что все слуги и приближенные вышеупомянутых принцев в течение двадцати четырех часов должны покинуть Париж, если ими не будут сделаны заявления о верности Его Королевскому Величеству. И дабы не упустить ничего, что вело бы к миру в стране, он известил собравшихся в Суассоне г-д де Шанвалона, де Буассиза и маркиза де Виллара, деверя г-на де Майена, что предлагает им все, чем королевская власть может поступиться ради того, чтобы они вернулись к своим обязанностям.
   Эти принцы собрались в Суассоне 2 сентября. Г-да де Гиз и де Шеврёз прибыли туда первыми, г-н де Френ, губернатор города, находившегося во владениях г-на де Майена, отказался отворить им ворота до прибытия самого г-на де Майена, и хотя г-н де Гиз пытался поспорить с ним, все одобрили подобное поведение.
   В первый же день они отправили к герцогу Вандомскому, бывшему в это время в Ла-Фере, и герцогу де Лонгвилю, находившемуся в Перонне, просьбу в течение трех дней прибыть в Куси, чтобы там обсудить положение дел. Кардинал де Гиз, прибывший в Суассон 3 сентября, также оказался в Куси. Г-н де Гиз был очень опечален и растерян: то ли вспомнил о случившемся некогда с его отцом и ужаснулся тому, что оказался замешанным в заговоре, то ли оттого, что впервые вот так открыто примкнул к антикоролевской партии и растрачивал славу, которой так кичился – славу человека, всегда твердо следующего решениям Короля, – то ли оттого, что не считал их Лигу жизнеспособной, учитывая, что Господин Принц находился под арестом, то ли сожалел, видя, как теряет честь командовать армиями Его Величества, будучи сведенным до уровня других принцев, оспаривавших его право на такое положение.
   Его поведение было непонятно принцам, и они перестали ему доверять. Дабы полностью привлечь его на свою сторону, они воздавали ему всевозможные почести и дали ему понять, что он будет признан ими своим главой, что вызвало протест со стороны лишь г-на де Лонгвиля. Это, однако, не помешало им принять план действий, по которому каждый обязывался набрать как можно большее число сторонников и через двенадцать дней съехаться в окрестности Нуайона, где был назначен главный сбор; они рассчитывали на восемь-девять тысяч пеших воинов и на полторы-две тысячи конных, с тем чтобы вести их прямо на Париж и там сразиться с королевскими войсками, если те окажутся у них на пути, а заодно и понять, как их поход повлияет на недовольные умы Парижа.
   Столь хорошо выработанный план не возымел того успеха, на который они рассчитывали, так как, хотя они разделились, отправившись собирать войска: г-н де Гиз – в Гиз, г-н де Майен – в Суассон, г-н де Буйон – в Седан, г-н де Лонгвиль – в Перонн, маркиз де Кёвр – в Лан, г-н де Вандом – в Ла-Фер, – некоторые из них вели двойную игру, как это и бывает в любом союзе, в котором каждый старается блюсти собственные интересы, не зависящие от других, и отделяется от общего дела, которое превращается таким образом лишь в предлог.
   Первым нарушил свое обещание г-н де Гиз. Тотчас по приезде в Гиз он отправил одного дворянина к г-ну де Лоррену, чтобы уговорить его присоединиться к партии, а другого дворянина – к г-дам д’Эпернону и де Бельгарду; маршал де Ледигьер был насильно удерживаем в Италии и потому не участвовал в названных событиях. Однако, получив через три дня известие от супруги – переданное с аббатом де Фуа – о том, что Король, желая договориться с ними, распорядился выслать к ним парламентеров, как мы говорили выше, он бросил всех, кого успел собрать под свои знамена в Гизе, и отправился в Льесс, где поручил маркизу де Кёвру передать г-ну де Майену, что назавтра он прибудет в Суассон.
   Г-ну де Майену не понравилось, что он бросил тех, кто отозвался на его призыв. Тем не менее по требованию парламентеров Короля они попросили всех лигистов собраться в Суассоне, что те и сделали, кроме г-на де Лонгвиля, который благодаря посредничеству г-на Манго единолично помирился с Королем, несмотря на то что был вожаком, горячо настроенным против маршала д’Анкра, – он действовал отдельно от других, хотя был одним из главных зачинщиков, а некоторое время спустя передал Перонн под власть Короля, который назначил губернатором города г-на де Блеранкура, а самому г-ну де Лонгвилю отдал Ам. Пока оба находились в этих городах, г-н де Терм, один из приближенных г-на де Бельгарда, явился, чтобы встретиться с г-ном де Гизом для беседы на предмет того, о чем он уже сообщал ему ранее через своего дворянина. Находясь в Льессе, он получил ответ от г-на де Лоррена – ответ доставил граф де Булэ, от г-на д’Эпернона также вернулся посланный к нему дворянин, доставивший лишь красивые слова, правда, у г-на д’Эпернона вырвалось, что если г-н де Гиз так легко покинул двор, то вернется туда еще скорее.
   То ли г-н де Гиз и впрямь еще не принял никакого решения, то ли делал вид, что не принял, только он рассмотрел несколько возможностей, как то: отправиться в Жуанвиль, самый близкий к Лотарингии город, чтобы собрать там отряды и попытаться вырвать свою супругу из Парижа у двора, где она была всячески обласкана; двинуться в Прованс, чтобы там вести подрывную работу. Однако принцы, зная о том, что его намерения зачастую расходятся со словами, не поверили ему и не поддались на его предложения.
   Поскольку кардинал де Гиз осудил поведение брата, принцы пообещали, что подчинятся ему в том случае, если сравнятся с ним в званиях и дальнейшим спорам относительно степеней благородства будет положен конец.
   Г-на де Невера не было в Париже, когда арестовали Господина Принца, и ничто не связывало его со сторонниками последнего; в свою очередь, и они не возлагали на него никаких надежд и были немало удивлены, когда от него прибыл дворянин с заявлением, что г-н де Невер хочет присоединиться к ним. Вот каким легкомыслием и недальновидностью он отличался.
   После заключения Луданского договора, с отвращением взирая на распри, в коих погрязли вельможи, он пожелал служить вне Королевства; он был одержим борьбой с турками и умолял Королеву написать об этом Папе и испанскому королю. Рассчитывая также на участие немецких принцев, он пожелал ехать с чрезвычайным посольством к Императору и приветствовать того от имени и под знаменами Его Величества. Перед отъездом он явился к Королеве с книгой, в которую надеялся собрать подписи всех тех, кто сочувствует его намерениям и желал бы участвовать в них деньгами, умолял ее поставить свое имя первой, указав сумму в четыреста тысяч экю. Добившись от нее желаемого, в начале августа он отправился в путь.
   Весть об аресте Принца застала его на границе Шампани, он не только остановился, но и дерзнул обратиться к Королеве с письмами весьма неучтивого свойства. Королева умело скрыла то недовольство, которое испытала, получив эти письма, и отдала приказ не принимать г-на де Невера ни в одном из городов, находившихся под ее властью. Шалон, куда он собирался войти, закрыл перед ним ворота, чем вызвал его сильнейшее негодование, после чего он перестал скрываться и послал к принцам в Суассон сказать, что желает примкнуть к ним.
   Тем временем послы Короля прибыли в Виллер-Котре и, не имея приказа продолжать путь до Суассона, встретились с принцами на ферме Кравоссон, отстоящей от Суассона на одно лье: на этой ферме принцы встречались впервые.
   Парламентеры начали с того, что отделили г-на де Гиза от остальных, надеясь, что это поможет им повлиять на тех. Г-н де Шанвалон, уполномоченный вести переговоры и служивший г-ну де Лоррену для связи с Его Величеством, пользовался его доверием, однако секретарь герцога Монтелеонского, испанского посла, убедил его от имени хозяина, что будет порукой слову, которое получит, понимая, что верить маршалу д’Анкру трудно.
   Неплохим козырем в переговорах оказалась сильная армия Короля, подошедшая тем временем к Виллер-Котре и готовая споспешествовать тому, чтобы они перестали спорить и выдвигать свои условия. И все же принцы представили множество требований – больше для вида, не желая уронить своего лица, чем надеясь что-либо получить; при этом основные их требования сводились к следующему: не быть обязанными являться зимой ко двору и получить от Короля средства на содержание собственных гарнизонов.
   Они просили также о том, чтобы условия Луданского договора остались в силе, чтобы королевские войска ушли из Шинона и Буржской крепости, а их командующие перешли в их подчинение; чтобы гарнизоны крепостей, принадлежащих герцогу Майенскому, были усилены двумя сотнями пехотинцев; чтобы во время общего съезда в Суассоне была удовлетворена их просьба выплаты жалованья рядовым, кавалеристам и всем остальным; чтобы герцогу Вандомскому было поручено проведение Генеральных Штатов в Бретани; чтобы его рейтары были закреплены за ним приказом; чтобы ему были приданы сто пехотинцев для удержания гарнизона в Ла-Фере; чтобы Его Величество приказал срыть укрепления в Блаве и убрать гарнизоны из тех мест, в которые он направил их во время ареста Господина Принца, приведя свою армию в полную боевую готовность.
   Г-н де Гиз, желавший только одного – увидеться с Их Величествами, – просил принцев одобрить его поездку ко двору, заверяя их, что будет способствовать удовлетворению их требований. Он прибыл ко двору 24-го числа вместе со своими братьями, ему был оказан прекрасный прием, после чего он вернулся к принцам, дабы изложить им волю Короля, а 29-го уже вновь был при дворе. Его Величество согласился усилить гарнизон г-на де Майена в Суассоне на двести солдат и гарнизон г-на де Вандома в Ла-Фере на сто солдат, однако не пожелал даровать им никакого денежного вознаграждения.
   Что касается Луданского договора, Король обещал не нарушать его условия. Больше он не пошел ни на какие уступки, так как пожелал действовать не по чьей-то указке, а по собственной воле.
   Г-н де Буассиз доставил принцам ответ на их требования; ответ их не устроил, они лишь расписались в его получении 6 октября.
   16 октября Его Величество подписал декларацию, в коей говорилось, что, отдав приказ об аресте Господина Принца, он не считает виновными принцев, сеньоров и прочих своих офицеров, покинувших Париж первого сентября; напротив, он объявлял их своими верными слугами и желал, чтобы они снова пользовались его милостью и по-прежнему служили ему. Он приказал составить и другую декларацию, частного характера – относительно г-на де Лонгвиля, – весьма благожелательного содержания.
   Благодаря всем этим мерам конфликт, по крайней мере на некоторое время, был улажен. Крепости, удерживаемые в Берри Господином Принцем, были переданы под командование г-на де Монтиньи, назначенного маршалом Франции вместе с г-ном де Темином вскоре после ареста Господина Принца; Шинон, где укрылся Рошфор, также был приведен в повиновение Королю; а сам Рошфор покинул город: не из-за писем, полученных от Господина Принца, а скорее из-за боязни осады со стороны маршала де Сувре, занявшего позиции напротив города; губернатором города стал д’Эльбен. Все вернулось в прежнее состояние и вокруг Ла-Рошели: не подчиняющийся власти Короля замок Рошфор был захвачен, герцог д’Эпернон отозвал свои гарнизоны из Сюржера и Тоннэ-Шаранта. Благодаря последнему принцы были возвращены на путь исполнения своего долга хотя бы внешне. Единственным, кто никак не успокаивался, был г-н де Невер: он подбивал военных на мятеж, заручался поддержкой друзей, не раз наведывался в Седан, чтобы держать совет с демоном мятежников, и повсюду – в Мезьере, Ретеле, Ла-Кассине, Шато-Портьене, Ришкуре и других городах, находившихся в его власти, без позволения Короля насадил военных, однако самые мудрые, не разделявшие его мыслей, были удивлены, зная, какими силами располагает Король, и понимая, что г-ну де Неверу их не одолеть.
   Королева использовала все средства, бывшие в ее распоряжении, чтобы довести до его сведения, как он не прав: отправила к нему г-на Мареско, а когда тот не смог ничего добиться, оказала честь мне, послав к нему от своего лица, веря, что мне достанет ловкости вразумить его; однако все было напрасно: г-н де Невер был не способен внять доводам разума. Он продолжал плести интриги; об этом было известно от губернаторов, просивших усилить их гарнизоны и заявлявших, что они снимают с себя ответственность за их возможную потерю в случае, если тот их захватит.
   Дабы не давать им повода вновь выдвинуть их обычные требования и не вооружать их чрезмерно, Королева предприняла следующее: в Шампань были направлены комиссары с целью уведомлять ее о происходящем; она не пожелала усилить гарнизоны в указанных городах и удовлетворилась тем, что отправила их губернаторам и населению распоряжение быть начеку, чтобы при этом г-н де Невер не смог заявить, что против него замышляли.
   Г-н де Невер вознамерился овладеть Реймсом. Король отправил туда маркиза де Ла Вьёвиля, своего генерал-лейтенанта в этой части Шампани, однако приказал взять с собой лишь своих родственников. Спустя некоторое время г-жа де Невер подъехала к городским воротам, желая попасть внутрь; это произошло 14 ноября; маркиз, разузнав об обстановке и о ее связях в городе, самым почтительным тоном, на который только был способен, отказал ей, и ей пришлось провести ночь в предместье. Герцог Неверский, разгневанный этим, отправил вооруженный отряд захватить замок де Сиж, принадлежавший маркизу де Ла Вьёвилю и расположенный в Ретлуа, а немного времени спустя отправил письмо своему фискальному прокурору в герцогстве Ретлуа, прося его оформить эту землю на себя под предлогом того, что маркиз со времени кончины своего отца не занимался ею должным образом.
   Маркиз де Ла Вьёвиль пожаловался Королю, и Его Величество отправил к нему Барантона, одного из своих телохранителей; 21-го числа того же месяца Барантон приказал людям, захватившим замок маркиза, оставить его и уверил г-на де Невера, что в Реймсе все было сделано согласно приказу Короля. Г-н де Невер ответил ему в очень дерзких выражениях, например, что те, кто при дворе, находятся под палкой, его же это ничуть не касается, и что через три месяца все будут так же откровенны, как он, и что он с двадцатью тысячами войска выступит навстречу г-ну де Пралену, командующему армиями Его Величества в провинции. Барантон составил протокол, который отправил Его Величеству, приказавшему хранителю печатей дать заключение по результатам рассмотрения сего протокола и рапорта г-д де Комартена и д’Ормессона, государственных советников, – их рапорт также был отправлен Королю, дабы поставить его в известность о восстаниях военных и замыслах вышеозначенного герцога, равно как и учитывая мнения губернаторов городов этой провинции и выдвигаемые ими протесты. Это заключение следовало сделать относительно того, как лучше поступить в подобных обстоятельствах, исходя из соображений необходимости мира в государстве.
   Вопрос был вынесен на обсуждение, хранитель печатей высказался за то, чтобы отправить его на решение в парламент. Г-н де Вильруа, хотя его подозревали в благосклонности к принцам, ответил, что это не входит в компетенцию парламента, а президент Жанен дал совет разделить дело и отправить в парламент ту его часть, которая касалась захвата земельной собственности; ему смело возразили, что это означало бы затеять процесс дворянина с принцем за службу Королю. Г-н Манго, государственный секретарь, взял слово и выступил в защиту маркиза де Ла Вьёвиля; г-н Барбен заявил ему, что тот забыл одну вещь, явно свидетельствующую о виновности г-на де Невера, а именно: что захват земельной собственности был сделан лишь спустя несколько дней после захвата имения.
   Хранитель печатей, с неохотой вынесший это дело на всеобщее обсуждение и находившийся в состоянии раздумья, прямо-таки взорвался и заявил Барбену, что тот ошибается, если думает сделать его посредником в своих жестоких планах. Тот возразил ему, что всего лишь высказывает свое мнение, ради коего все и собрались тут, и что теперь нужно выслушать мнение остальных. На что хранитель печатей отвечал, что не собирается делать этого до тех пор, пока не соберутся сведущие люди. Барбен поднялся и ответил ему: «Я единственный человек, кто, возможно, не сведущий, остальные же собравшиеся здесь господа весьма и весьма сведущи и были ими тогда, когда вас и на свете-то не было»; и, сказав сие, он отправился в Лувр, где поведал о случившемся Их Величествам.
   Между тем наступило время совета, и хранитель печатей явился в Лувр. Королева попросила его зачитать протокол об освобождении перед всеми принцами и сеньорами – в том случае, если таковой при нем. Хранитель печатей на мгновение замялся, и Барбен настоял, чтобы протокол был зачитан, дабы все узнали об оскорбительном поступке герцога Неверского. И не было никого, кто не осудил бы герцога и не признал бы, что Их Величества никак не могут испытывать к нему приязни. Королева обратилась к хранителю печатей, желая узнать, что тот думает по этому поводу; он молча отступил на шаг назад; Королева, удивившись, переспросила еще два раза, и оба раза, как и в самый первый, хранитель печатей промолчал. Король посчитал это чрезвычайной неучтивостью – он и до того был недоволен неуступчивостью и неопытностью хранителя печатей; кроме того, на него жаловалась и наиболее здравомыслящая часть духовенства – он имел у нее репутацию человека слабого в вере. Его Величество попросил Королеву уволить его. Вечером того же дня у него были отобраны и переданы г-ну Манго печати. Мне же была оказана честь стать государственным секретарем, коим до сего момента был г-н Манго. Несколькими днями ранее мне поручили отправиться в Испанию с тайным посольством, дабы завершить некоторые из наших тамошних дел. В списке членов посольства после меня был записан граф де Ларошфуко. Я попросил разрешения довести свою миссию до конца, поскольку она была лишь временной, а поручение довольно обычным. Однако мне не было это позволено, и я не мог не подчиниться воле своего государя; признаюсь, что немногие молодые люди отказались бы от выполнения столь блестящего поручения, которое являет собой путь к славе и большим должностям одновременно. Я узнал о просьбе Королевы, переданной через маршала д’Анкра, к тому же Барбен был моим другом и очень уговаривал меня согласиться, что я и сделал.
   Поскольку я получил должность, маршал стал оказывать на меня давление, чтобы я отказался от своего епископства, которое он желал отдать дю Веру. Однако, приняв во внимание непостоянство придворной жизни и переменчивость натуры этого вельможи, а также превратности, которыми была чревата его судьба, я не дал своего согласия, чем вызвал его недовольство совершенно безосновательно. Я пытался объяснить ему, что не стремлюсь ничего выгадать, взявшись за предложенную мне обязанность, и могу потерять все.
   Кроме того, отказ от епископства мог выглядеть так, словно я купил должность, а это не составило бы чести ни ему, ни мне. Но ни один из этих доводов не показался ему весомым, и г-н Барбен, чей склад ума был более практическим, нежели мой, сказал мне, что, как бы я ни поступил, маршал все одно не будет доволен, поскольку подлинная его цель состоит в том, чтобы лишить меня всего и сделать зависимым от его прихотей. Так мой друг укрепил меня в решении не отказываться от епископства.
   Что касается г-на дю Вера, то ни один человек до него не вступал в должность с такой прекрасной репутацией, как он, и никто не оставлял ее, настолько лишившись уважения и доверия, хотя его назначение служило цели показать различия, существующие между дворцом -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

и двором, между частным правосудием и управлением общественными делами. В своих высказываниях он был груб, терялся при малейших затруднениях и не обладал должной ответственностью.
   Господа де Буйон и де Майен имели на него такое сильное влияние, что он, не стесняясь, представлял их интересы. Однажды – как мы уже рассказывали – он упрекнул Королеву в присутствии сих господ в том, что она мало доверяет им, и что если она будет подозревать их и дальше, то даст им повод искать поддержки на стороне, и что, оказавшись в отчаянном положении, они будут вынуждены найти себе другого покровителя, ославив ее поступки. Удвоив с самого начала регентства жалованье этим господам и осыпав их милостями, она тем самым хотела удержать их, напоминая им о долге; они же воспользовались ее добротой ей во зло, стали устраивать заговоры, взялись за оружие в провинции, потеряли уважение к Государю, возмутили общественное спокойствие. Все благонамеренные подданные желали, чтобы они были наказаны, они же, как ни странно, лишь выиграли от мятежа, который должен был повергнуть их в прах, – Королева обратилась к Королю с просьбой вознаградить их за их ошибки. Однако доброта Королевы не исправила их, воцарившийся мир был не прочен, они вынашивали новые планы по возмущению спокойствия в государстве. Заговорили о женитьбе Короля – они стали угрожать, что помешают этому событию; Король поступил как считал нужным – они взялись за оружие. Их преступления дали повод Королю наказать их – они были в тот момент слабы, – но Королева воспротивилась. С ними было заключено соглашение, и вместо того, чтобы поступить как карающий судья, Король обошелся с ними по-отечески. Но и после всего этого, едва сблизившись с двором, они сразу стали отдаляться от него. Королева проявила большую неосторожность, доверившись им и отговорив Короля от наказания этих господ.
   Еще не стихли возмущение и удивление, вызванные арестом Господина Принца, как маршал д’Анкр вернулся ко двору. Его возвращение не сулило ни малейшей надежды на то, что он будет править хоть немного лучше.
   Его супруга была так напугана – об этом мы говорили выше – и пребывала в такой меланхолии, что отчасти даже повредилась рассудком: перестала выходить из своей комнаты, отказывалась видеть кого-либо, вообразив, что всякий, кто смотрит на нее, насылает на нее чары – даже Барбен, которого она умоляла не приходить больше.
   По прибытии маршал спросил Барбена, грозит ли ему чем-нибудь участие в государственных делах. Барбен, уже зная о решении допустить маршала до дел и понимая: что бы он ему ни посоветовал, тот все равно не удержится в стороне, сказал, что он может заниматься делами и он не видит к тому препятствий. Однако это стало началом конца маршала, вызвав по отношению к нему ненависть общества, дав повод Люиню порочить его в глазах Королевы и Короля и готовить тем самым бурю, которая – как мы увидим – разразится год спустя. Люинь твердил Королю, что маршал сосредоточил в своих руках власть, считает Его Величество пустым местом и, укрепляясь в своих дурных замыслах, сеет раздор между ним и Королевой-матерью.
   На праздник Всех Святых король слег – у него случился обморок; Королева, находившаяся в Фёйане, тотчас вернулась в Лувр: в течение последующих трех или четырех дней Король поправился. Королева постоянно заговаривала об этой болезни, и дю Вер, в то время еще занимавший пост хранителя печатей, подумал, что недуг Короля гораздо серьезнее и может повториться весной. Оттого и Королева, советуясь с г-ном Эруаром, первым медиком двора, делилась с ним своими опасениями, что Его Величество весной снова может слечь. Люинь не преминул воспользоваться случаем и сообщил Королю, что против него что-то замышляется и это что-то должно произойти весной. Он то и дело давал Королю понять, что принцы понесли наказание из-за маршала д’Анкра, что они очень привержены Его Величеству и несказанно огорчены его болезнью.
   Эти слова запали Королю в душу, и по его приказу – но как бы от собственного имени – г-н де Жевр отправил г-ну де Майену депешу в Суассон, оповещая о благожелательном отношении к нему Короля, о зародившейся у Его Величества мысли удалиться от Королевы-матери в Компьень, где все принцы могли бы с ним повидаться.
   Сие известие воодушевило принцев, и они отдали кардиналу де Гизу приказ всячески помогать г-ну де Люиню, дабы извлечь из этого дела наибольшую выгоду. События приняли такой очевидный оборот, что Ла Шене, прислуживавший Королю дворянин, приближенный одновременно и к г-ну де Люиню, выслал к ним Женье, через коего передал, что Король недоволен маршалом д’Анкром и призывает всех держаться вместе и ни в коем случае не мириться с маршалом.
   Несмотря на все это, назначение министров оказалось для принцев неожиданным; они были уверены, что без таких умов, какими обладали они, государство будет вынуждено снова обратиться к ним, и возгордились чрезмерно. Тем не менее они ни на йоту не приблизились к выполнению своих обязанностей, напротив, усилили бунт, особенно это касалось герцога Неверского, делавшего это в открытую; г-н де Буйон интриговал незаметно, возводя хулу на собственное правительство перед иностранными правительствами: он отправил в Голландию, в Льеж, и в различные города Германии послания, в коих ругал правительство. Так, г-н дю Пеше из Льежа говорил о Короле в неподобающих выражениях. И один льежский дворянин, несогласный с подобными заявлениями, осудил его за предательство, дело дошло до рукоприкладства, и дю Пеше был убит. Были и иные случаи ущемления королевской власти, приведшие к конфликтам и появлению огромного числа вооруженных людей – в Седане, в Шампани, где герцог Неверский собирал их и направлял в покорные ему города. Узнав об этом, Король был вынужден отправить в эту провинцию вооруженные отряды под командованием маршала де Пралена, дабы поддержать своих полномочных представителей, извещающих Его Величество о нарушениях принятых им ордонансов, судить виновных и готовых в любую минуту представлять его интересы.
   Прошло совсем немного времени, и эти войска весьма пригодились, поскольку в ночь на первое декабря герцог Неверский неожиданно вступил в город Сент-Менеуд, закрепился там и расположил в замке гарнизон из пятисот человек. Этот город был важным пунктом, защищающим Седан и Мезьер и перекрывающим путь на Верден. Маршал де Прален вступил туда во главе королевских отрядов, пообещав десять тысяч экю Буконвилю, наместнику замка, и стал хозяином положения, изгнав гарнизон де Невера 26 декабря и препроводив его в Ретель.
   Несмотря на все дурные поступки герцогов Неверского и Буйонского, последний, действовавший более скрытно, имел мужество написать Королю, жалуясь, что войска, коими располагает Его Величество в Шампани, притесняют его, а посол Короля в Брюсселе препятствует свободной торговле с Седаном, которому, по мнению де Буйона, Его Величество отказал в протекции; а также о том, что ему придется помочь самому себе теми способами, которые имеются в распоряжении каждого.
   Его Величество ответил ему 27-го числа с необычайной твердостью, указав герцогу на его недостойное поведение и на то, что отправленная им жалоба имела целью упредить порицание, которое он, Король, намеревался выказать ему, а также держать народ в ложном убеждении, будто с ним плохо обращаются. По поводу упрека в отношении торговли, якобы не развивающейся, Король ответил, что дело было в том, что королевский посланник действительно чинил ей препятствия при проходе войск, враждебных Королю. Далее он писал, что, будь герцог умным человеком, вместо угроз применить те или иные способы защиты ему следовало попросить дать объяснения, и они были бы даны ему от лица королевской власти, которой он обязан всем, что имеет. Ответ, твердый и дышащий величием и зрелостью, несвойственными Королю прежде, не возымел тем не менее должного действия по вине маршала д’Анкра: питаемая к нему ненависть сослужила плохую службу – все, что исходило от него, смущало и народ, и вельмож, и самого Короля.
   Мы уже сказали, что через три дня после своего ареста Господин Принц был переведен в другое помещение, более охраняемое; его не оставляла надежда оказаться вскоре на свободе, однако ситуация изменилась: и ему, и тем, кто принадлежал к числу его сторонников в Париже, перестали доверять.
   Один из его рейтаров по имени Бурсье в конце октября был обвинен женщиной дурного поведения в том, что будто бы, находясь в одном довольно сомнительном месте, он рассказывал, как чуть было не убил Королеву-мать в ее собственном люксембургском доме, куда она часто приезжала, но ему помешали – в первый раз кардинал де Гиз и Бассомпьер в другой раз. Барбен немедля отправил эту женщину к хранителю печатей дю Веру на допрос; протокол допроса подтверждал, что доверять словам этой потаскухи нельзя. Барбену показалось, что не стоит пренебрегать делом, в котором речь идет о жизни Королевы, и сделал так, чтобы Его Величество распорядился снять с г-на дю Вера выполнение других обязанностей и вместе с г-ном де Мемом, лейтенантом гражданской службы, заняться разбирательством этого дела чрезвычайной важности. 4 ноября Бурсье был почти единогласно приговорен к смерти, однако сперва ему предстояло пройти пристрастный допрос. Все советники захотели присутствовать при допросе, хотя это и не было принято, – то ли для того, чтобы показать свое рвение и желание угодить, то ли потому, что улики оказались столь серьезными и советники вознамерились узнать что-либо, подтверждающее справедливость их решения. Обвиняемый снова признался в преступных намерениях, изложив все подробности в соответствии с обвинением.
   Еще двое, принадлежавших к страже Господина Принца, были схвачены, будучи замеченными с Бурсье, однако, не обнаружив за ними никакой вины, их освободили. Один из них, по имени Вогрэ, удалился в Суассон, надеясь быть там хорошо принятым, где он заявил, что был послан убить герцога Майенского, как мы в этом убедимся спустя год.
   Дело Бурсье повысило недоверие к Господину Принцу и привело к тому, что с подозрением стали относиться и к его офицерам, готовящим ему пищу и прислуживающим ему во время трапезы, – они будто бы передали ему несколько писем в паштете; их прогнали и приставили к Господину Принцу королевских слуг. Позже, 24 ноября, он был посажен в карету и отвезен в Бастилию; 19 декабря граф де Лозьер, сын маршала де Темина, под охраной которого находился Господин Принц, был сменен, а охрана его была поручена дю Тьеру, командующему легковооруженными всадниками Королевы-матери.
   Заканчивая разговор о событиях этого года, нельзя не вспомнить о том, что произошло в Италии со времени заключения договора в Асте: почему его условия не исполнялись, а также о помощи, оказанной герцогу Савойскому со стороны Франции, и о том, что предприняли Их Величества, дабы направить дела в благоприятное русло.
   После заключения договора в Асте Испания отозвала маркиза Линочозу из Милана и отправила туда дона Педро Толедского, который, основываясь на том, что по упомянутому договору Король формально не был обязан разоружаться, не только не сложил оружие, хотя герцог Савойский и распустил свою армию, но и вооружил новые отряды, подав герцогу Савойскому справедливый повод к ревности.
   В то время венецианцы были в состоянии войны с эрцгерцогом Фердинандом из-за его подданных в Хорватии, в конце предыдущего года совершивших ряд краж, – венецианцы, отчаявшись добиться от эрцгерцога разумного ответа, вступили с ним в войну.
   Армия дона Педро Толедского не могла быть использована против них таким же образом, как против герцога Савойского, и они подписали договор. Стороны обещали друг другу помощь в войне против испанцев, после чего союзники начали формировать дополнительные войска.
   Король, получив известие о новом очаге, разгорающемся в Италии, отправил туда в качестве своего чрезвычайного посла г-на де Бетюна вместо маркиза де Рамбуйе и поручил ему добиться согласия сторон.
   Возникло брожение умов; испанцы отличаются заносчивым нравом и уверенностью в своих силах; герцог Савойский вел себя отважно, а венецианцы – опасливо. Делались различные предложения по улаживанию конфликта, но из-за пустяков дело застряло, разрешить спор пригласили Короля; герцог Савойский обещал защищать его, согласно договору, заключенному в Асте, и торопил маршала де Ледигьера, не дожидаясь приказа Его Величества, прислать ему войска, как тот и обещал. Маршал де Ледигьер прибыл в Турин, вооружил отряд, переправил его через горы, и герцог Савойский оказался во главе армии в тринадцать-четырнадцать тысяч пехотинцев, из которых десять тысяч были французами, – армии, способной противостоять превосходящей ее по численности вдвое армии дона Педро Толедского. Гораздо больше забот ему доставил герцог Немурский: отправленный собирать отряды в Фоссиньи и Женевуа, он повернул армию против герцога Савойского, но не потому, что обнаружились какие-то новые причины для недовольства, просто язва, долгое время терзавшая его сердце, дала о себе знать: в 1611 году ему помешали жениться на мадемуазель д’Омаль, а затем хитрым обманом герцог пытался женить его на одной из своих дочерей, чем обрек его на холостяцкое существование. Де Немур вошел в союз с Испанией, двинулся во Франш-Конте, где вооружил отряды и просил пропустить его через французские территории в Савойю, что не было ему позволено, разве что его люди стали бы пробираться в Савойю поодиночке – как делали те, кто находился на службе герцога Савойского, а это было равнозначно отказу: поскольку те, кто попадал поодиночке к герцогу, перемещались по дружественной земле, непосредственно из Франции в Савойю, тогда как его людям предстояло пересекать французскую территорию как враждебную, и потому их судьба была предрешена: поодиночке их убивали бы. Герцог Монтелеонский проявил столько настойчивости и так убеждал, что войска герцога Немурского почти полностью рассеялись и что это разрешение, просимое им от имени его повелителя, нужно лишь для репутации их союзничества, что в конце концов добился того, чего просил. Некто Лассе, государственный казначей в Бурже, был выбран для того, чтобы отвезти герцогу де Бельгарду приказ, разрешавший войскам де Немура свободный проход через Бресс, и тайком сообщить де Бельгарду, что де Немур не сможет причинить никакого ущерба герцогу Савойскому, ибо его войска настолько слабы, что не рискнут пройти по французской территории. Однако Лассе, подпав под влияние посла Савойи, не стал передавать де Бельгарду тайного сообщения, и де Бельгард ослушался приказа, что вынудило де Немура попытаться пройти по долине Сизери, где его войска разбежались при виде полка барона де Санси и некоторых других французских полков, отправленных герцогом Савойским. Вскоре последовало заключение договора между герцогом Немурским и герцогом Савойским, разрешившего все противоречия; это произошло 14 декабря.
   Тем временем испанский король направил во Францию жалобу в связи с помощью, оказываемой герцогу Савойскому. Испанский посол заявил, что герцог должен с одинаковой почтительностью относиться к обеим коронам, но не делает этого; что он, посол, готов обсудить все претензии герцога, которые король желает поддержать, не будучи принужденным к тому герцогом; уезжая обратно, он высказал просьбу, чтобы Его Величество направил в Мадрид чрезвычайного посла, который получит там все необходимые разъяснения и удовлетворение.
   Их Величества сочли сию позицию не лишенной здравого смысла и обратили свои взгляды на меня. Я был готов выехать и припас множество приятных вещиц, которые есть во Франции, для того, чтобы дарить их в Испании, уложил свой багаж, но тут меня вызвали к Королю, и я был назначен на должность государственного секретаря вместо г-на Манго.
   Было решено послать вместо меня графа де Ларошфуко; однако чрезмерная обходительность, свойственная ему, помешала ему выехать в то время, которое указала Королева, кроме того, граф был занят в балете и в конце концов не выехал вовсе. Тут возобновились происки принцев против Короля, и заботы о делах собственной страны отвлекли нас.
   В этом же году скончался первый президент де Арлэ, уроженец самого старинного из четырех баронских родов Франш-Конте; не менее, чем происхождением, прославился он и своей добродетелью, впервые отмеченной еще Генрихом III. Он поставил ее на службу Королю сперва в Пуатье, а затем в Парижском парламенте, будучи первым президентом, который председательствовал таким образом, что его имя до сих пор славят. Он был столь значительной персоной, что один его взгляд напоминал каждому о долге перед отечеством. Если дело поручалось ему от имени влиятельного лица, он старательно изучал его, боясь подвоха, раз ему оказано столько внимания; если же во время частного визита кто-либо заговаривал о деле, он становился непроницаемым и не допускал фамильярности. Как-то раз г-н де Гиз пришел к нему в день баррикад, чтобы извиниться за случившееся, и он откровенно ответил ему, что ничего не знает, однако признался, что плохо, когда слуга прогоняет своего господина из его дома. Когда Ле Клерк в дни мятежа, поднятого Лигой, привез его с остатками двора в Бастилию, то многие из вельмож подали жалобы, а де Арлэ не проронил ни слова, но вошел в тюрьму с тем же важным видом, с каким обычно входил в здание парламента: в его чертах читались угрозы, гордое мужество и печаль, и это был его ответ на презрение и оскорбительные слова мятежников.
   Примером присущих ему неподкупности и непреклонного мужества в отправлении справедливости служит следующий: как-то раз Король отправил на проверку в парламент эдикт, который показался де Арлэ не слишком соответствующим законам, и он стал всеми силами бороться против его одобрения; Король взялся упрекать его в том, что он поступает дурно, поскольку незадолго до этого получил большой участок земли на острове Пале под строительство дома; де Арлэ тут же вернул Королю патент, однако Его Величество, покоренный честностью президента, не взял его. В семьдесят пять лет де Арлэ ослеп, и Король позволил ему оставить свой пост и назначил 200 000 франков вознаграждения. В восемьдесят лет де Арлэ скончался, обремененный более годами и почестями, нежели благами: образ его жизни не позволил ему оставить детям намного больше того, что он получил в наследство от своего отца.
   В том же году скончался и кардинал де Гонди, брат герцога де Реца; оба они были ставленниками королевы Екатерины Медичи, сделавшей их, людей самого низкого происхождения, первыми лицами Государства и Церкви. Де Гонди был сначала лангрским епископом, затем епископом Парижа и, наконец, стал кардиналом; человек не слишком образованный, он был здравомыслящим и показал на собственном примере, насколько сложно сердцу иностранца быть верным владыке, коему обязан всем, что имеет его обладатель. Его благодетель Генрих III был смертельно ранен, он в тот же час покинул его и удалился в свое поместье в Нуази, отказавшись присутствовать при кончине Короля и отдать ему последний долг, хотя и получил от Короля милостей сверх меры; он подтвердил своим поступком справедливость старинной поговорки: чем любовью испытывать иностранца, лучше уж его испытать, а потом полюбить. Он умер в возрасте восьмидесяти четырех лет и был погребен в соборе Парижской Богоматери, в часовне, где можно видеть могилы его брата и его самого, с надписями скорее напыщенными, чем искренними.

1617

   Герцог Неверский настолько от души одним из первых влился в мятеж, длившийся весь предыдущий год, а принцы и дворяне, удалившись от двора и действуя какое-то время тайком, тем не менее были так связаны с ним и с такой страстью помогали ему, что даже не стали дожидаться наступления весны и начали военные действия в первые числа года, в самый разгар зимних холодов.
   Король, желая предупредить беды, уже не раз проистекавшие в его королевстве от мятежников, получавших помощь от иностранных государей, представлявших их собственного в неверном свете, отправил с чрезвычайным посольством барона де Тура к королю Великобритании -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, который любил барона, бывшего послом при его дворе еще тогда, когда король управлял Шотландией; в Голландию был послан г-н де Ла Ну, там его имя и вероисповедание производили хорошее впечатление; а граф де Шомберг отправился в Германию, где прежде послом в составе нескольких посольств покойного Короля был его отец, что давало ему больше возможностей послужить Его Величеству.
   Им было поручено развеять ложные слухи, распускаемые с целью оклеветать Короля: информировать эти государства об истинном положении дел, о справедливости задержания принца де Конде, о терпении Его Величества, доведенного до крайности упрямством и дерзостью вельмож, которые, играя на его милосердии, получали от Короля все новые блага, не переставая совершать все новые преступления; о том, что, будучи недостойными прощения, которое они получили за свои первые проступки, они еще и высказывали обиду, и вновь брались за старое, обижаясь на предосторожности, которые Его Величество предпринимал, дабы удержать их в рамках долга.
   Я взялся за составление инструкции для графа де Шомберга, объясняющей суть полученного им приказа и политики правительства со времени гибели прежнего Короля и до этих дней, где учел, что немецкие принцы не преминули бы помочь мятежникам. Я счел за лучшее поместить ее не здесь, где она показалась бы несколько скучной, но в конце книги.
   Герцог Неверский тем временем отдал распоряжение собирать легковооруженные отряды конницы на своих землях, а также вооружить отряды в Нивернэ, впустил иностранных солдат и разместил их в Мезьере; в Ретель он ввел гарнизон численностью в тысячу человек, выставив их на всеобщее обозрение и приказав возводить укрепления в Шато-Портьене и Ришкуре, а также запасаться лестницами, канатами, кирками, пороховыми зарядами и всем остальным, что необходимо для взятия городов; кроме того, набрал и добровольцев – и все это без приказа и дозволения Короля.
   Он посылал хулящие правительство письма в различные города, приказал разрушить одно из предместий Мезьера, дабы приготовиться к защите на случай осады, захватил провинциального прево Ретлуа с несколькими лучниками, сидевшими в темнице, а также одного жителя Мезьера по имени Шарло, которого убедил написать сыну, бывшему в числе судей в Мондежу и угодившему за решетку за то, что выступил с оружием против Его Величества, о том, что в цитадели Мезьера ему придется ничуть не хуже, чем в Мондежу.
   Господа дю Мэн и де Буйон, желая дать знак, что они на его стороне, выразили Королю свое недовольство в письмах. Герцог Буйонский сделал вид, что испугался того, что Его Величество перестанет покровительствовать ему, и заявил, что не намерен пустить в ход ради своей защиты ни свое влияние, ни влияние своих родных. Герцог Майенский, заручившись ходатайством Вогре, о котором речь шла выше, написал, что его нарочно выслали из Парижа, чтобы убить, и жаловался, что к нему подсылают убийц, преувеличивал незавидность своего положения, утверждая, что его хотят удалить из королевства под предлогом почетной должности в Италию; также он напоминал о заслугах своего отца, помогшего государству сохраниться в целости во время гражданских войн, и его верности престолу, никогда ничем не запятнанной. Король послал ему ответ с бароном де Линьером, в котором было следующее: он не считает, будто на жизнь герцога покушались, поскольку он приказал своему парламенту, чтобы процесс над Вогре состоялся в Суассоне, где тот был у него в руках, с тем чтобы наказать его со всей строгостью, соответствующей дерзости покушения, если бы Вогре действительно был виновен. Относительно генеральского чина в венецианской армии, о котором тот упоминал, Король сообщал, что он прекрасно помнит об этом и что герцог сам умолял назначить его на этот пост, королевская же власть настолько сильна, что ему ни к чему выдворять кого бы то ни было за пределы страны, и что Его Величество достаточно могуществен, чтобы воспрепятствовать преследованию любого его подданного со стороны других.
   Что касается поступков его отца, то совокупность последних заставила Его Величество позабыть о предыдущих, а что касается собственных действий герцога, то просто непонятно, как можно называть себя невиновным после отказа генерал-лейтенанту Суассона в отправлении правосудия или после всех тех попыток поднять вооруженное восстание и усилить гарнизоны не только без разрешения Его Величества, но и вопреки его приказам. Его Величество не понимал, что же можно назвать преступлением, если эти свои поступки он называет безобидными, ведь любой беспристрастный человек счел бы их противоречащими Божьим и людским законам.
   Однако все послания Короля оказались бесполезны, поскольку он имел дело с людьми, которым недоставало ни сознания своей вины, ни желания повиниться, и потому Их Величества решились на весьма сильные меры по пресечению зла. Это был уже четвертый случай, когда в Государстве пытались поднять бучу, при том, что после заключения Луданского договора у заговорщиков не было ни единого повода для недовольства, и все же те не успокаивались и после подписания соглашения в Суассоне, хотя предлоги, на которых основывались их действия, были воображаемыми, а вот финансы страны – истощенными из-за тех непомерных даров, которые были сделаны Их Величествами со времени кончины прежнего Короля и до сего дня.
   Далее говорилось, что Господин Принц за шесть лет получил 3 665 990 ливров; граф Суассонский, а после его смерти его сын и супруга – более 1 600 000 ливров; Господин Принц и Госпожа Принцесса де Конти – более 1 400 000 ливров; г-н де Лонгвиль – 1 200 000 ливров; отец и сын герцоги Майенские – 2 000 000 ливров; г-н де Вандом – около 600 000 ливров; г-н д’Эпернон и его дети – около 700 000 ливров; г-н де Буйон – около 1 000 000 ливров; при этом не учитывались суммы погашенных за них залогов и жалованье, выплачиваемое им на государственных постах, деньги, выданные их охране, чрезвычайные суммы, выплачиваемые в период войн гарнизонам их городов, а также пенсионы и подарки их друзьям и слугам.
   Что все эти многочисленные дары ничему не послужили, напротив, давали новый повод к мятежам, после которых вновь появлялась возможность получить выгоду. Что головокружительные траты, сделанные ради недопущения мятежей, обошлись казне в двадцать миллионов; что вельможи надеялись таким образом вконец истощить королевскую казну, дабы Король более не мог воспрепятствовать им поделить меж собой его Королевство.
   Что все их речи имеют целью застать его врасплох, а также заставить простаков поверить, что они прибегают к оружию по крайней необходимости; что Его Величество, повинуясь собственной осторожности, оградил себя от неожиданностей; что же касается народа, то его обманывают, и что в Королевстве более нет никого, кто бы не знал, что принцы, на словах пекущиеся о благе государства, делают все возможное, чтобы навредить ему.
   Приняв во внимание все вышеизложенное, Их Величества поняли, что во времена, когда несчастье эпохи и нации внушает подданным презрение к Государю, когда его власть недостаточно почитается, а осторожность великодушного государя заставляет его выказать бо́льшую строгость, чем ему хотелось бы, необходимо объявить принцев и их приближенных виновными в оскорблении Их Величеств. Прежде всего Король издал отдельный указ против г-на де Невера и всех, кто был с ним, объявляя их виновными в вышеуказанном преступлении в том случае, если в течение двух недель после опубликования указа герцог не осознает свою вину и не явится лично просить прощение у Короля, а также не отправит за пределы королевства тех иностранцев, которых он нанял, не распустит вооруженные отряды и расставленные им и его приближенными без позволения и приказания Его Величества гарнизоны и если последние не появятся в указанное время перед бальи тех городов, где они проживали.
   Декларация была утверждена парламентом 17 января. Герцог Майенский, ознакомившись с ней, запретил ее печатать и распространять в тех городах, которые находились под его властью, и вырвал ее из рук королевских офицеров, которым было поручено опубликовать ее. Несколькими днями позже герцоги Неверский, Вандомский, Буйонский, маркиз де Кёвр, президент Ле Жэ и другие сторонники их партии встретились с герцогом Майенским в Суассоне, где устроили своего рода ассамблею и составили датированное последним числом января послание за подписью герцога Неверского Королю, в котором говорилось, что, заявляя о своей поддержке Его Величества, он утверждает, что положения, легшие в основу декларации, являются ложными, что он удалился от двора под давлением всесильного маршала д’Анкра, устроившего облаву на бывших государственных советников и хранителя печатей дю Вера; герцог также писал, что готов лично явиться к Королю, чтобы засвидетельствовать ему свое почтение, если Его Величество соизволит предоставить ему в качестве судей принцев, герцогов, пэров, офицеров короны и государственных советников, которые преданно служили еще предыдущему Королю – его отцу.
   Все эти заверения не вызвали никакого доверия у тех, кто был в курсе происходящего; поскольку, во-первых, герцог вызвался лично явиться ко двору, но так и не явился, по-прежнему враждебно относясь к власти и подстрекая к мятежу: он заявлял, что не добился от Его Величества обещания в собственной безопасности, что свидетельствовало о его нежелании выполнять обещанное. Более того, он жаловался на удаление от двора старых советников, тогда как сам был недоволен ими в свой первый мятеж, называя их тиранами и заявляя, что им по вкусу править в условиях смуты. Кроме того, он ставил своим условием подчинения воле Короля суд принцев, виновных в совершенных преступлениях не меньше его самого.
   После того как было составлено это послание Королю от имени герцога Неверского, собравшиеся открыто постановили объявить войну и принялись укреплять свои города, присваивать королевские деньги, а затем разъехались кто куда.
   Подобные действия вынудили Короля выпустить против них еще одну декларацию, схожую с той, которая была принята против герцога Неверского; она была утверждена парламентом 13 февраля.
   Итак, обвинив в послании Королю во всех бедах, происходящих в государстве, маршала д’Анкра и его супругу, они продолжали выдвигать вымышленные причины своего недовольства, а Его Величество, дабы показать весь свой христианский нрав, милосердие и терпение по отношению к ним и их упорству в совершении преступлений, приказал опубликовать декларацию по поводу новых волнений в Королевстве, которая хоть и была несколько пространной, но содержала очевидное доказательство его правоты; в ней были изложены причины тех или иных действий Короля; я не стал приводить ее здесь же, дабы не прерывать нить повествования, но поместил в конце книги.
   Впрочем, слова, не поддержанные силой оружия, часто оказываются бессильными перед бунтом, а закон и правосудие превращаются в бессильные угрозы. Оттого Его Величество решил подкрепить свои слова делом. И так как отсрочка придавала врагам смелости, а быстрые поступки, напротив, внушали страх, он распорядился в спешном порядке поднять войска, известил графа де Шомберга, чтобы тот оставил место службы и выступил с четырьмя сотнями рейтаров и четырьмя тысячами ландскнехтов, составил из них три армии, дабы атаковать врага одновременно повсюду, где он сосредоточил свои силы, – одна армия отправилась в Шампань, где укрепился г-н де Невер; другая – в Берри и Нивернэ, находившиеся под опекой супруги герцога; третья – в Иль-де-Франс против г-на де Майена. Командование армией в Шампани было поручено г-ну де Гизу, непосредственно ею управлял г-н де Темин, а полевым командиром был г-н де Прален; армию, посланную в Нивернэ, возглавлял маршал де Монтиньи, полевым же командиром там был мой брат, г-н де Ришелье -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

; третьей армией командовал граф Овернский, который для начала захватил Перш и Мен, чтобы очистить обе эти провинции и заставить Сенонш, принадлежавший герцогу де Неверу, присягнуть на верность Королю, равно как и Ла-Ферте, принадлежавший видаму Шартрскому, и Вернёй, принимавший участие во всех мятежах, где губернатором был Медави, и Ножан-ле-Ротру, принадлежавший Господину Принцу, и Ла-Ферте-Бернар, принадлежавший г-ну де Майену, и Ле-Манс, замок которого был в руках принцев и который граф разрушил, а гарнизон развел по иным местам; таким образом он напугал принцев, устрашив мощью королевских войск.
   Гугеноты, никогда не упускавшие случая выступить против Короля, стоило им только заметить малейшую смуту в королевстве, и примкнуть к партии тех, кто собирал отряды против Его Величества, так же поступили и в этот раз, испросив позволения Короля собраться в Ла-Рошели; когда же им было отказано, они захватили город и составили декларацию, в которой объясняли причины, побудившие их поступить таким образом. Однако герцоги де Роан и дю Плесси-Морнэ приостановили исполнение сих дурных замыслов; маршал де Ледигьер остался верен Королю, прося за это место губернатора в одной из провинций, желая, чтобы эта провинция не относилась к склоняющимся на сторону кого-либо из принцев или сторонников Лиги, и намекая, что хотел бы получить Гиень, хотя был согласен и на Шампань; отбрасываемая его именем тень помешала принцам возмутить народ в Севеннах.
   10 марта герцог Неверский написал Папе письмо как принц королевской крови, а не простой слуга Короля; в нем он дал Папе отчет в своих действиях, но так, что представил Его Величество в невыгодном свете. Письмо это нисколько не тронуло Папу. Декларация принцев, сочиненная в Ретеле 5-го числа сего месяца, никак не возмутила общественного спокойствия, хотя в ней и перечислялись все застарелые распри, упреки в адрес Короля, упоминался Луданский договор, якобы нарушенный пленением Господина Принца. В декларации речь шла об убийцах, отравителях, посланных, дабы разделаться с принцами, после того как не удалось их всех арестовать. Декларация, в соответствии с коей их объявили виновными в оскорблении особы Государя, утверждали они, принята несправедливо. Так, используя множество неправедных ложных доводов, они взывали к справедливости Его Величества; считая, что он находится во власти врагов государства, называли имена его министров.
   Перечислив все вышеуказанные обстоятельства, они обращались к Папе с просьбой, чтобы население городов, занятых маршалом д’Анкром или его союзниками, войска, в коих служили многие верные Королю люди, а также покорные Королю города тотчас же отступили, чтобы не подвергнуться наказанию, и объявили всем провинциям, городам, общинам и всем сословиям, что те должны порвать любые связи с маршалом д’Анкром и его приверженцами, если не желают изведать силу их оружия.
   Доказательство их былых преступлений рассеяло мрак, окутывавший их доселе, и скорее раздражило народ, чем расположило к ним; Его Величество сделал последний решающий шаг: объявил о присоединении их имущества к короне.
   Репутация Короля ничуть не страдала от их клеветы за границей. Угнетаемые своими соседями иностранцы искали убежища у королевской власти: барон де Бюёй, чьи земли находились возле Ниццы в Провансе, попросил покровительства у Его Величества и получил в марте все необходимые патенты.
   Барон дю Тур, отправленный Королем в Англию для создания благоприятного отношения к Франции, заслужил добрые слова Короля; даже то, что барон согласился вооружить некоторое количество кораблей, не было воспринято как поступок против собственной страны.
   Граф де Шомберг обеспечивал в Германии, со стороны курфюрста Палатинского, на коего принцы особенно надеялись, дружеское отношение к Королю.
   И в Голландии все обстояло как нельзя лучше, так что Король озаботился теми силами, которыми располагали мятежники внутри королевства; однако этих сил было недостаточно, чтобы разбить его войска. Герцог де Гиз выехал 17 февраля и 1 марта подступил к замку Ришкур-сюр-Эн, 15 марта захватил его и приказал снести. Оттуда он отправился в Розуа в трех лье от Вервена. Герцоги Вандомский, Майенский и маркиз де Кёвр, желая помочь ему, подошли со своими отрядами к Сиссону; герцог де Гиз и маршал де Темин вышли им навстречу и отвели в Лаон. Розуа сдался 10 марта.
   В тот же день Король издал указ, по которому все имущество и добро мятежников подлежало конфискации в пользу Короля.
   Герцог де Гиз, продолжая свой поход, 15 марта приступил к Шато-Портьену. Г-н де Невер, находившийся в Ретеле, то есть на расстоянии всего двух лье оттуда, сделал все, чтобы прийти городу на выручку, однако не смог перекрыть де Гизу путь, и тот вступил туда 29-го числа, а 31-го он был в замке; двигаясь дальше, он 3 апреля захватил Сизиньи. 8 апреля он осадил Ретель, откуда г-н де Невер, смелый лишь на словах, сбежал в Мезьер, беспрерывно отступая перед королевской армией: видя, что Ретелю также не устоять, Невер отправил к герцогу де Гизу Мароля с просьбой позволить ему войти в город и дать срок до двенадцати часов следующего дня, 16 апреля, после чего обязался сдать ему город.
   Герцог де Гиз получил от Короля приказ взять Мезьер в кольцо осады и был готов исполнить приказ, когда Его Величество узнал, что тысяча двести рейтаров и восемьсот стрелков, вооруженные в Германии на деньги г-на де Буйона для помощи принцам, выступили в поход и уже вошли в Лотарингию. Де Гизу было приказано отправиться туда и остановить их, используя рейтаров и ландскнехтов, которые имелись в распоряжении графа де Шомберга.
   Пока королевская армия под руководством герцога де Гиза столь успешно воевала против герцога Неверского в Шампани, еще одна армия, находившаяся в Берри и Нивернэ под командованием маршала де Монтиньи, сражалась ничуть не менее удачно. Был взят Кюффи, затем Кламси, Донзи и Антрен; в одном из этих городов был пленен второй сын герцога Неверского; потом маршал осадил Сен-Пьерле-Мутье и Невер, действуя так умело, что г-жа де Невер, запертая в родном городе мужа, начала переговоры о капитуляции. Король приказал соглашаться на капитуляцию, только если она лично явится просить прощения – в этом случае он обещал забыть прошлое, оставляя за собой право быть милосердным по отношению к заблудшим подданным.
   Граф Овернский, командовавший королевской армией в Иль-де-Франсе, преследовал герцога Майенского и его сторонников. Во главе армии он подступил к окрестностям Крепи в Валуа, осадил Пьерфон 24 марта и 2 апреля взял город.
   Оттуда он отправился к Суассону, городу, который был как кость в горле у Парижа, дошел до его ворот, по дороге захватив Нуайон, Куси и Шони, три городка, находившиеся ранее в области, коей он управлял, – вплоть до реки Эн; эти города не только не оказали сопротивления, но, напротив, с нетерпением ожидали армию Короля.
   Герцог Майенский заперся в Суассоне с тысячью двумястами пеших солдат и тремя сотнями кавалеристов. Город был окружен 12-го числа, а 13-го числа был обстрелян из пушек и подвергнут такому мощному штурму, что герцогу не оставалось ничего иного, как умереть, если он не хотел попасть в плен.
   Так обстояли дела; партия принцев пала во всех отношениях столь низко, что ее существование не имело смысла, однако ситуация резко изменилась со смертью маршала д’Анкра, убитого 24 апреля по приказу Короля.
   В течение долгого времени маршал сам копал себе могилу, причиняя самому себе больше зла, нежели его враги. Он был настолько неразумен, что не удовольствовался властью и могуществом, позволявшими вершить любые дела; он претендовал на то, чтобы быть властителем дум Королевы и ее главным советчиком во всем, из чего король Генрих Великий сделал кое-какие выводы и отправил его в Италию. Но после смерти Короля ситуация усугубилась: Королева получила власть, и дерзость маршала стала невероятной – он захотел, чтобы все общество считало, будто управление государством полностью зависит от его воли.
   Королева, знавшая за ним этот грех, тем не менее не стала отдалять от себя маршала, то ли желая сохранить репутацию беспристрастной хозяйки своих слуг, то ли из уважения к жене маршала, с которой они вместе выросли. Однако это не мешало Королеве порой обрывать маршала на полуслове, выставляя его перед всеми в неприглядном виде, когда его просьбы не отвечали заботам о благе Государства. И впрямь он был настолько неучтив и необходителен, что высказывал Королеве все мысли, что только приходили ему в голову, не заботясь о том, чтобы сперва обдумать их хорошенько. Так же поступал он и в отношении просьб своих друзей, не утруждая ум размышлениями, обычными для людей осторожных.
   Однако поступай он иначе, что порой случалось, когда в дело вступала его более хитрая жена, Королева все равно не могла следовать его советам, поскольку отдавала предпочтение другим, выбранным ею в качестве своих помощников.
   Командор Де Сийери признался мне, что несколько раз получал от Королевы указание предупредить придворных о том, что не следует доверять тому, что скажет маршал по поводу государственных дел, и что она даст знать о своей воле через министров; однако г-н де Вильруа препятствовал ей и ее брату из ревности, предпочитая разделить власть с иностранцем, нежели с родными.
   Желание внушить окружающим мысль о своей незаменимости ничуть не препятствовало росту благосостояния маршала д’Анкра, но вызывало зависть и ненависть всех вельмож, рассматривавших его в качестве человека, занявшего место, по праву принадлежащее им. Если с его помощью они и добивались некоторого расположения и милостей Королевы, это отнюдь не возвышало его в их глазах, поскольку они считали, что вред от него гораздо больший, нежели польза. Обида глубже оседает в сердце человека, чем благодарность, человек по природе своей более склонен к отмщению, чем к признательности, ведь во втором случае он доставляет удовольствие другому, а в первом – самому себе. Если маршал делал что-либо ради людей меньшего достоинства, чем он сам, то полагали, что он мог и лучше постараться для них, и не испытывали по отношению к нему благодарности; а те, кто не обретал желаемого – таких немало при дворе, где аппетиты особенно сильны, – видели причину отказа в нем и ненавидели его.
   Миньё обратился к маршалу с просьбой помочь получить бенефиции для своих детей, маршал сделал все, что мог, но то, о чем просил Миньё, оказалось уже розданным или же предназначалось другим. Миньё так и умер, уверенный, что маршал ничем ему не помог. Или вот другой случай: несколько лет подряд он ходатайствовал за маркиза д’Аневаля, чтобы последнего назначили первым оруженосцем Короля, маркиз был уверен, что маршал в состоянии это сделать, однако так ничего и не получил: Королева отдала должность Лозьеру; узнав об этом, маршал впал в сильнейшее отчаяние, говоря родственникам, что Королева уничтожила его, ибо д’Аневаль не поверит, что он не смог выполнить его просьбу. Также он добивался назначения первым метрдотелем царствующей Королевы г-на д’Окенкура; когда Королева отправилась в Испанию для совершения браков, маршал послал Барбена умолять ее выполнить его просьбу, но она отвечала, что должность обещана маркизу де Руйаку, за которого просит герцог д’Эпернон, коему она не может отказать, так как он обеспечивает охрану Короля в этом путешествии. Барбен продолжал ей докучать, и она дала согласие, хотя и разгневалась. Частенько маршалу мешала достичь желаемого его собственная жена, она говорила, что делает это, дабы смирить его гордыню, коей у него было в избытке, и воспрепятствовать тому, чтобы он стал презирать ее; но он не желал, чтобы окружающие поняли, что его могущество зависит от других.
   Вместо того чтобы, следуя примеру умных людей, избегать зависти окружающих, довольствуясь умеренной властью либо скрывая свои возможности, маршал хотел властвовать над всеми и заставить окружающих поверить в то, что в его силах даже невозможное, даже такое, на что никто не отваживается из страха быть наказанным. Маршал был человеком рассудительным, однако дерзким в своих поступках, стремящимся во что бы то ни стало добиться своего, порой не имея на то достаточных средств, и получить результат, не останавливаясь на полпути.
   Он отличался подозрительностью, нрав имел легкий и изменчивый, думая, что неприятен окружающим, поскольку является чужестранцем: тут он судил о других по себе – будучи человеком амбициозным, он терпеть не мог мысли, что обязан кому бы то ни было, и полагал, что стоит ему сделать что-нибудь важное для любого из своих друзей, как тот начинает способствовать его падению, чтобы не быть ему ничем обязанным. По его мнению, его положение было таково, что обращать на чье-то недовольство внимание было ниже его достоинства, при этом он сам не скрывал своих предпочтений и настроений, так что терял преданных ему людей, а это было причиной многих его бед; поскольку дворы полны льстецов и человек с положением не останется там в одиночестве, он был окружен многими, дававшими ему поводы ненавидеть своих друзей.
   Но еще большим злом была его подозрительность: думая, что он никем не любим, он пожелал править посредством устрашения – весьма заурядный прием в стране, так ненавидящей раболепство; и то, что он опирался на него, выстраивая свою судьбу, явилось причиной его падения; он пытался упрочить свою власть за счет того, что на деле разрушало ее.
   Можно утверждать, что все его устремления были направлены на благо государства и службу Государю, как и обеспечение своей семьи, однако любые его проекты, даже неплохие, дурно исполнялись, и хотя его неосторожность и была его единственным преступлением, те, кто не был осведомлен о его намерениях, сомневались в его могуществе.
   Ни одному государю не понравится видеть возле себя всесильного правителя, который не был бы обязан этим ему и вел себя независимо, – это в гораздо меньшей степени верно, если государь молод, то есть пребывает в том возрасте, когда слабость и отсутствие опыта в делах сказываются, и весьма серьезно.
   В самом деле, как было бы хорошо, чтобы маршал умерил свои аппетиты, и не столько в своих собственных интересах, сколько в интересах своей госпожи – поистине: будь он менее амбициозен, она была бы более счастливой.
   Однако Господь пожелал, чтобы та, которая никак не была замешана в его грехах, разделила его немилость, в которую он впал: так добродетель, словно солнце, подвержена затмениям. Однако не будь она страстотерпицею, не быть бы ей такой величественной – подобно тому как есть добродетели, которые могут засиять лишь в великом, есть и такие, что могут обнаружиться лишь в малом и ничтожном.
   Этот человек старался внушить всякому веру в свое могущество, а министров удивить видимостью расположения к нему Королевы, дабы полностью распоряжаться их волей и заставить действовать по его указке, а не согласно приказам Королевы. Однако нужно отдать им должное – они шли, твердо ступая по этим терниям, следуя своей совести и стараясь скрыть его промахи. Понимая все же, что его могущество было из разряда скорее губительных, чем плодоносных, они никогда не считали его достаточно большим, чтобы принудить себя к низким, противоречащим долгу поступкам.
   Однажды г-н де Вильруа, благодаря предполагавшемуся браку между его внуком и дочерью маршала более близкий к нему, получил от Королевы, никогда не отказывавшей в милостях, кроме тех случаев, когда они противоречили благу Государства, вознаграждение, а маршал д’Анкр попросил его секретаря о двух вещах: ни в коем случае не выдавать этого вознаграждения и объявить Королеву виновницей отказа, обратив весь гнев на нее.
   Секретарем этим был я. Я попросил его извинить меня за то, что не могу исполнить его просьбы, поскольку знал, что Королева не в состоянии отозвать милость, да и ему самому не пристало бросать на повелительницу тень подозрения в ошибке, которой она не совершала.
   Эти доводы не удовлетворили маршала, но я не отступился от своего и не повиновался его приказам задержать патенты, предпочитая утратить его расположение, чем действовать во вред Королеве. Этот поступок сделал меня его непримиримым врагом, и он думал теперь только о мести. Досадно иметь дело с тем, кто жаждет слышать лишь речи льстецов, как и с тем, кому нельзя служить, не обманывая, и кто предпочитает, чтобы его гладили по шерстке, нежели говорили правду, однако это чрезвычайное зло не назовешь обычным. В эпоху правления фаворитов у любого, кто поднимается так высоко, непременно закружится голова, и он пожелает превратить слугу в раба, а государственного советника в заложника собственных страстей, попытается располагать как своим не только сердцем, но и честью подчиненного.
   Итак, поскольку месть кует свое оружие из того, что находится под рукой, маршал попытался убедить Королеву, будто я пристрастно отношусь к ее дочери, якобы моей любовнице, что я нахожусь в тайном соглашении с принцами, а также что однажды я будто бы сказал ему по поводу восстания вельмож под руководством Господина Принца следующее: недурно было бы Королю, явив свою власть и усмирив слишком заносчивых, выступить и в роли отца, призрев нуждавшихся в жалости.
   Продолжая подобным образом нападать на меня, он не прекращал попыток использовать меня и Барбена для того, чтоб выпрашивать для себя Суассон, который вот-вот должен был пасть. Мы чинили ему препятствия из опасения, что он через Королеву насоветует Королю воевать, дабы обогатиться на ссорах и распрях.
   Чтобы лишить нас возможности предупредить Их Величеств, он поспешил переговорить на эту тему с Королевой, однако Государыня сочла его просьбу нескромной и отказала ему, так отчитав его в нашем присутствии, что он не смог даже скрыть, до какой степени уязвлен. Однако, не совладав со своим лицом, не удержавшись от упреков, он был обижен не столько самим отказом, сколько обстоятельствами, в которых это случилось, то есть при свидетелях.
   Ему было досадно, что кто-то увидел, что его влияние на Королеву лишь видимость и что он действует наглостью, не имея ее настоящего доверия. Доказательством тому служит последовавшая затем сцена: Королева в гневе удалилась в свои покои, и он последовал за ней, но тотчас появился вновь и стал уверять нас, что добился желаемого, хотя было ясно, что он не успел произнести ни слова; мы ему не поверили и оказались правы, в чем убедились позже, когда Королева сама высказала нам свое возмущение его наглостью и заверила, что ни за что на свете не согласится на его просьбу. Вместо того чтобы заручиться нашей поддержкой, он все более укреплялся в мысли удалить нас от Государыни.
   Единственным нашим прегрешением была репутация людей, ревностно служащих Королю, некоторые льстецы представили это таким образом, что будто бы, когда разговор касался Франции, о маршале речь и не заходила, а вся слава принадлежала нам, и этим играли на его слабостях: он бывал обескуражен и заявлял, что не станет больше вмешиваться в дела, когда же дела шли хорошо, желал вести их сам.
   Его супруга так сильно повредилась умом, что не доверяла никому и таким образом способствовала осуществлению вынашиваемого им замысла: заменить нас Русслэ, де Мемом и Барантеном.
   Впервые я узнал об этом от аббата Мармутье -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

; он поведал мне конфиденциально, что маршал замышляет против Барбена; из иного источника я узнал, что речь идет не только о Барбене, но и о г-не Манго и обо мне. Я сказал Барбену, что с течением времени маршалу, используя постоянные ухищрения, удастся убедить Их Величеств и что мое мнение таково: нужно поставить их в известность и отойти от дел самим. Мы вместе отправились к Королеве. Я стал говорить о том, что дела Короля налаживаются, все принцы, сражавшиеся против него, протягивают к нему руки, моля о пощаде, и потому никто не сможет упрекнуть нас в трусости, если при столь благоприятных обстоятельствах мы удалимся от дел, что мы собирались сделать уже давно, но не считали возможным, пока государству грозила опасность.
   Королева была удивлена и спросила, чем мы недовольны. Барбен ответил ей, что нами недовольны маршал и его супруга. Королева рассердилась и заявила, что не позволит крутить собой, как им вздумается. Я вновь взял слово и стал настаивать на отставке, но она продолжала уверять нас, что довольна нашей службой Его Величеству.
   Маршал был поставлен супругой в известность относительно случившегося и немедленно прибыл в Париж, дабы увидеться с Королевой, которая выбранила его, да так, что, выйдя от Королевы, маршал бросился к Барбену и вместе с ним явился ко мне, где начал сетовать на то, что, просясь в отставку, мы тем самым доказываем, что он ни с кем не в состоянии ужиться. После этого я обрисовал ему, что заставило нас поступить так, на что он стал твердить одно – что является нашим другом и умоляет нас сказать Королеве, что мы не думаем оставить службу.
   Это не помешало ему и дальше строить нам козни, придумывая для Королевы множество оправданий, вплоть до того, что мы – я, Манго и Барбен – предаем ее, хотим отравить. Вся эта черная злоба, которой было заполнено его сердце, делала его беспокойным, и оттого он то и дело переезжал с места на место: из Каена в Париж и обратно, что и ускорило его смерть, как мы увидим далее.
   В последний раз он вернулся из Каена по вызову Королевы: она запрещала ему преследовать далее г-на де Монбазона, чьи земли маршал хотел пустить с торгов в уплату за хранение нескольких ружей, которые тот оставил в амьенской крепости; эти земли маршал продал герцогу ранее за 50 000 экю, получив от герцога обещание, что за него заплатит Король. Итак, маршал вернулся из Каена и начал метать громы и молнии против Барбена, считая, что Королева написала письмо по наущению последнего, и полный решимости разделаться с нами – Барбеном, Манго и мной. Я получил от него послание, выдержанное в столь странных выражениях, что счел своим долгом привести его здесь частично. Начиналось оно так:
   «Во имя Господа, сударь, я вынужден жаловаться Вам на Вас же – Вы дурно обходитесь со мной, договариваетесь за моей спиной; Вы сделали так, что Королева написала мне, чтобы, из любви к ней, я оставил г-на де Монбазона в покое. Что, черт побери, Вы с Королевой вообразили! Я взбешен». И далее в том же духе.
   Тем не менее на людях он был с нами столь любезен и так скрывал свои чувства, что никому бы и в голову не пришло, как он нас ненавидел. Однако его показная доброта не смогла обмануть меня, я был предупрежден, что ему почти удалось обратить мысли Королевы против нас, и принял бесповоротное решение уйти в отставку. Барбен явился ко мне, умоляя выпросить отставку и для него тоже, опасаясь – как он говорил, – что у него не хватит духу настоять на своем в присутствии Королевы.
   Г-н Манго также был уверен, что Королеву настроили против него, и знал, что на его место уже прочили Барантена, – он полагал это вполне возможным; однако семья и дети мешали ему занять твердую позицию, и он решил выждать, чтобы время само расставило все по своим местам.
   Я явился в Лувр, говорил с Королевой, изложил ей нашу настойчивую просьбу уйти в отставку. Королева признала, что ее настраивали против нас, и пообещала в течение недели разобраться с нашим делом, а до тех пор просила потерпеть. Ее обещание остановило меня, помешав обратиться в течение этой недели к Королю, однако, прежде чем срок истек, маршал был убит.
   В жестоком преследовании маршалом министров, в использовании им подчас вероломных средств проглядывает хитрость, основанная на честолюбии, которое он не мог одолеть. Королева же, то ли устав от его поступков, которые она более не могла оправдывать, то ли боясь, что с ним что-нибудь случится, настойчиво советовала ему ехать в Италию, последовав примеру супруги; он же никак не мог смириться, заявив кому-то из своих людей, что желал узнать, насколько высоко может подняться человек, делая карьеру. Маршал не мог не знать, что во всех требованиях и жалобах принцев и народа фигурирует он, и тем не менее, когда за месяц до смерти кто-то из находившихся в крепости людей намекнул ему, что она может быть передана в его руки, он тут же стал строить планы и обратился к Барбену. Тот ответил, что это пагубно сказалось бы на королевских начинаниях и репутации Королевы, означало бы оправдание действий принцев в глазах народа и даже Короля. Однако, вместо того чтобы принять эти разумные доводы, маршал счел их свидетельством злонамеренности Барбена в отношении себя и продолжал упорствовать. Барбен предупредил Королеву, она послала за герцогом де Монбазоном и велела ему охранять свои земли. Этого было достаточно для того, чтобы остановить маршала: на пути его желаниям была воздвигнута преграда.
   Так своим нравом и поступками маршал всех настроил против себя. Люинь не любил его не оттого, что тот когда-то помог ему стать другом Короля, а оттого, что завидовал его состоянию, это была ненависть, основанная на зависти, – самая страшная из всех. Каждый из поступков маршала он представлял Королю в черном свете, убеждал Короля, что маршал наделен непомерной властью, противостоит воле Его Величества и участвует в борьбе с принцами только для того, чтобы прибрать к рукам их власть и уж тогда располагать короной монарха, не встречая сопротивления ни с чьей стороны; что маршал владеет мыслями Королевы-матери, что он втерся в доверие к Монсеньору, брату Короля; что он обращался к астрологам и колдунам; что совет подпал под его влияние и действует только в его интересах; что когда у совета просят деньги на мелкие удовольствия Короля, их обычно не находят. Якобы у совета просили шесть тысяч ливров, дабы меблировать дом, который Король купил под именем Бюиссона, и получили отказ.
   Люинь наговаривал Королю не только на маршала д’Анкра, но и на Королеву, вызывая в Короле ревность к той власти, которую она может получить, когда будут усмирены принцы. Словно для вероломного Люиня было мало того, что он поднялся до таких высот, он стал бороться и с Королевой, невзирая на то что именно она заложила основы его карьеры, осыпав и его самого, и его братьев почестями.
   Как правило, самые недостойные отличаются невероятным честолюбием и, не имея никакого отношения к добродетели, тем не менее желают получить вознаграждение, которое положено ей. От тех, кто писал об искусстве обманывать, мы узнаем, что для преуспеяния в нем необходимо порой быть правдивым, что и сделал этот негодяй, стараясь воплотить свой дурной замысел.
   Плетя свой заговор, Люинь часто говорил Королеве, что многие склоняют Короля сбросить иго повиновения ей, но что не стоит придавать этому значения, поскольку его господин слишком доверяет своей матери. Он открыл ей, что г-н де Ледигьер предложил Королю свои услуги, чтобы освободить его от ее опеки, что означало преступить законы природного и христианского милосердия. Когда пошли слухи, что Король недоволен своей матерью, он явился к ней вместе с Тронсоном и Марсийаком, дабы уверить ее в противном, и заверил ее, что не предпримет ничего, не поставив ее в известность в самых мельчайших подробностях; в знак своей преданности он сказал, что привел с собой верных друзей, Тронсона и Марсийака, которые смогут упрекнуть его перед Богом и светом, если он нарушит слово.
   Однако друзья Короля вовсе не пользовались доверием его матери. Один из них предал своего господина, а другой покрыл бесчестием свое имя ради обогащения; у первого на плече была отметина, свидетельствующая о совершенном предательстве -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, а поведение сестер второго было явным доказательством его подлости.
   Выбор Короля был столь нелепым, что Королева осознала суть происходящего и решила предупредить зло, отправившись в добровольную ссылку и оставив другим рычаги государственного управления.
   Незадолго перед этим, не имея возможности довести до конца Мирандольский договор, как мы уже сказали об этом выше, она захотела добиться от Папы Павла V пожизненного права распоряжаться герцогством Феррарским, однако не успела, поскольку рвение, с которым маршал д’Анкр взялся за министров, ускорило его кончину, а также ее отстранение от дел королевства.
   Еще до того, как мы узнали о желании Люиня навредить нам, мы стали предпринимать все меры предосторожности, дабы никто преждевременно не узнал о нашей отставке. Однако Люинь, бывший от природы очень робким и подозрительным – эти свойства натуры хорошо дополняют друг друга, – легко дал уговорить себя, что маршал злился на него.
   В первую очередь он стал искать способы обезопасить себя от начавшейся бури. Он послал сказать маршалу, чтобы тот дал ему в жены одну из своих племянниц, которая жила во Флоренции; однако супруга маршала не согласилась на это, маршал же, зная по опыту, что спорить с ней означает попусту терять время, и не желая показать свою зависимость от нее, подал свой отказ как исходящий от него лично.
   Получив отказ, де Люинь обратился к Барбену и, вероятно, просил у последнего через Марсийи в жены своему брату, г-ну де Бранту, одну из его племянниц; Барбен ответил, что не может дать за ней ничего в приданое, на что Люинь сообщил, что этого брака желает Король, а значит, сам позаботится о приданом. Барбен был не против, я тоже советовал ему согласиться; однако все уперлось в его нерешительность – он не мог отважиться на разговор с Королевой, уверенный, что маршал и его супруга не преминут воспользоваться случаем и найдут средство убедить Королеву, что Барбен обманывает ее. Думая, что он отвергнут всеми, он уверил себя, что все случившееся – это сигнал начала охоты на него и что Король желает того же.
   Он вероломно преподнес Королю один из поступков Королевы, направленный как раз на благо Его Величества. В самом начале волнения принцев в Суассоне Королева отправила все силы, коими располагал Король, в окрестности этого города, и среди прочих – его гвардейцев и рейтаров; она поступила так, чтобы помешать суассонским мятежникам дойти до ворот Парижа и потревожить столицу; а также чтобы помешать принцам получить помощь извне, для чего королевская армия и осадила Суассон. Король, лишившись своей кавалерии, тем не менее продолжал ездить на охоту в леса под Парижем; Королева опасалась, что с ним может что-нибудь случиться, и остановила отряд рейтаров, отправлявшихся в действующую армию, чтобы вернуть их с целью охраны Короля и ее самой. Люинь воспользовался этим случаем, чтобы попытаться посеять в Короле недовольство к матери, отославшей его собственную охрану и заменившей ее своей собственной. Он добавил также, что маршал д’Анкр желал испытать в деле окружение Монсеньора и Господина Графа.
   Король, уже давно неприязненно относившийся к маршалу д’Анкру, распорядился арестовать его. Люинь, который мог чувствовать себя уверенно только в случае смерти маршала и думая, что примирение между сыном и матерью – Королем и Королевой – легкодостижимо, поскольку обида не сильна, настаивал на убийстве маршала: Король соглашался на это только в том случае, если маршал окажет сопротивление.
   Дабы выполнить задуманное, Люинь и его приспешники обратили свои взоры на барона де Витри, желая сделать его исполнителем их воли. С этой целью они добились того, что Король стал осыпать его милостями сверх меры, затем Люинь открыл де Витри, что Его Величество очень доверяет ему и желает, чтобы он служил ему так же преданно, как мог бы служить брат. В другой раз он сказал барону, что Король настолько ценит его, что считает его способным на великие деяния.
   Барон де Витри, не сомневаясь в том, что его хотят использовать, всячески выражал свою признательность, умоляя Люиня подтвердить Королю, что Его Величество не ошибается в нем и что он готов слепо выполнять все, что тот только пожелает. В следующий раз Люинь сказал барону, что уверил Короля в преданности барона и что Его Величество был настолько тронут, что велел передать де Витри, что настало время доказать свою преданность на деле. Люинь взял с него слово, что он никому не проговорится о предстоящем деле.
   Г-н де Витри пообещал г-ну де Люиню сделать все, о чем ни попросит Король. Де Люинь, опасавшийся, что возникнут подозрения – ибо его и барона часто видели вместе, – назначил барону встречу в ночное время, передав приказ Короля выслушать тех, кого он найдет на месте встречи, словно это будет сам Его Величество. Когда наступил час встречи, де Витри был в назначенном месте и с удивлением увидел там господ Тронсона и Марсийака, чья репутация была ему известна, а также Деажана и садовника Тюильри. Позже барон говорил, что вряд ли кто-либо удивлялся так, как он, выслушав приказ Короля из уст тех, кого он увидел в ту ночь перед собой.
   Убедившись же в том, что в курсе дела были не только эти господа, де Витри удивился еще сильнее. Однако чаяния стать обладателем большого состояния подвигли его согласиться, а Господь попустил тому, чтобы тайна вкупе с верностью, присущей негодяю, пересилили порядочность; причем верность сих негодяев своему замыслу была настолько великой, что, несмотря на посвященность в заговор некоторых других людей, никто в течение трех недель не выдал секрет, ожидая дня, в который можно было бы исполнить задуманное; этот день настал 24 апреля. Г-н де Витри в сопровождении двадцати дворян, невозмутимо следовавших за ним, догнал маршала д’Анкра на мосту, когда тот входил в Лувр. Маршал был настолько возбужден, а может, и удивлен происходящим, что не поприветствовал барона: один из людей де Витри, догнав маршала, попенял ему за это, тот обернулся, и тут ему было объявлено, что он арестован по приказу Короля. Маршал не нашел что ответить и лишь воскликнул: «Я пленник?» Люди барона трижды выстрелили в маршала из пистолетов, он упал замертво. Один из нападавших хотел вложить ему в руку шпагу, однако другие крикнули, что такова воля Короля и в том нет нужды. В то же самое время Король выглянул из окна, и весь Лувр разразился криком: «Да здравствует Король!»
   Г-н де Витри поднялся в покои Его Величества и сказал ему, что маршал не хотел сдаться живым и его пришлось убить. Тело было перенесено в зал для привратников, потом в зал для игры в мяч, а в девять часов вечера маршал был погребен в соборе Сен-Жермен-л’Оксерруа. В течение всей жизни маршал питал к де Витри некое отвращение, и когда барона назначили, вместо его отца, капитаном гвардейцев, маршал произнес: «Per Dio [9 - Богом клянусь (ит.).], мне вовсе не по нраву, что этот Витри стал хозяином Лувра». Витри, в свою очередь, никогда не приветствовал маршала, чем похвалялся; подобно тому как волки чуют борзых, которых нужно опасаться больше всего, маршал боялся де Витри и частенько поговаривал, что тот способен на решительный поступок.
   Одновременно из Лувра были удалены гвардейцы стражи Королевы-матери, поскольку сочли, что стража Короля не менее надежна. Королеве дали в качестве охраны гвардейцев Короля и заделали несколько дверей, ведущих в ее покои, дабы помешать проникновению злодеев в комнату Ее Величества.
   Между тем по городу разнесся слух, будто Король ранен в Лувре и ранил его маршал д’Анкр. Стали закрываться лавки, народ начал стекаться к Лувру; к народу был выслан Лианкур, заверивший, что Король в безопасности и что маршал д’Анкр умер. Полковник д’Орнано отправился известить парламент, а чтобы ложные слухи не возмутили провинции, Король письменно сообщил туда о случившемся, добавив, что его власть была узурпирована, так что он потерял даже возможность видеться с кем-то наедине и обсуждать дела королевства, это вынудило его пойти на задержание маршала д’Анкра, который оказал сопротивление и был убит, что отныне вся полнота власти в его руках и со всеми просьбами и жалобами следует обращаться к нему, а не к Королеве-матери.
   Когда случилось все вышеизложенное, я находился у одного из ректоров Сорбонны, эту новость принес его собрат, вернувшийся из Лувра; я был немало удивлен, ибо и вообразить не мог, что приближенные Его Величества способны на подобное. Я тут же распрощался с доктором, известным как благодаря своей учености, так и своей добродетели, который, как и подобало человеку, обладающему огромными познаниями, не преминул заметить мне кое-что по поводу превратностей судьбы и непостоянства человеческого удела.
   На Новом мосту я встретился с Ле Трамбле, поведавшим мне о случившемся и известившим, что Король желает видеть меня и что ему поручено передать мне это, если он меня встретит. Как только я приблизился к Лувру, я узнал, что господа Манго и Барбен находились у г-на де Брессьё, первого конюшего Королевы; я поднялся к ним, и они поведали мне то, что я уже знал от Ле Трамбле.
   Мы обменялись мнениями, стоит ли идти в Лувр всем вместе, и решили, что лучше отправиться туда по очереди, а мне первому пройти к Королю. По дороге в Лувр я встречал людей, еще два часа назад ласково смотревших на меня, а теперь не замечавших вовсе.
   Когда я вошел в галерею Лувра, Король, стоя на возвышении, играл в бильярд и был хорошо виден со всех сторон. Он позвал меня и сказал, что ему известно, что я никогда не был среди советчиков маршала д’Анкра, что я всегда любил своего Короля (так он выразился), и потому он хорошо ко мне относится.
   Г-н де Люинь, находившийся рядом с Королем, сказал Королю, что я несколько раз убеждал Королеву дать мне отставку и что я неоднократно ссорился с маршалом по поводу того, что касалось Его Величества. Король заверил меня в своем дружеском расположении. Я ответил ему то, что он ожидал от меня услышать при подобных обстоятельствах, а именно: что он не ошибся на мой счет и что я скорее умру, чем оставлю без внимания его просьбы.
   Я добавил, что замечал неосторожность маршала д’Анкра и опрометчивость его поступков, однако никогда не мог себе представить, что он замышляет что-то дурное против Его Величества; что я благодарю Бога за то, что маршал недостаточно доверял мне, чтобы поделится подобными соображениями, если б они и были; что я действительно несколько раз обращался к Королеве, прося дать мне отставку, однако причиной тому было отнюдь не ее плохое отношение ко мне; напротив, я всегда пользовался расположением со стороны Ее Величества, несмотря на подозрительность маршала и дурное впечатление, которое могло у нее создаться относительно меня под его влиянием. Я добавил, что Манго и Барбен тоже хотели уйти в отставку, что я сам просил об этом у Королевы за одного и за другого. После чего я подошел к г-ну де Люиню и поблагодарил его за его добрые отзывы обо мне при Короле, уверив его в своем почтении и готовности служить.
   После того я постарался заверить его и в преданности Барбена. В ответ он выражением лица, жестами и словами дал мне понять, что его раздражает то, что я говорю по сему поводу. Тогда со всей ловкостью, на которую я только был способен, я стал говорить, что Барбен ничем не заслужил порицания. В ответ он заявил мне: «Ради Бога, не вмешивайтесь не в свое дело, лучше отправляйтесь туда, где собираются члены совета, чтобы стала видна разница, с коей Король относится к людям, похожим на вас, и к другим». И тут же прибавил: «Пусть кто-нибудь сопровождает вас, иначе вам не разрешат войти». Подозвав г-на де Виньоля, находившегося неподалеку, он попросил его составить мне компанию. Я колебался, размышляя, достоин ли я подобной чести, однако счел, что следует ценить расположение ко мне Короля в такой момент, а позже своими поступками доказать ему, что я был его достоин и не имел никакого отношения к тем, кто явился причиной гибели маршала д’Анкра.
   Откланявшись, я попросил у де Люиня, стараясь как можно менее рассердить его, дозволения увидеться с Королевой, чтобы смягчить ее гнев. Он ответил мне, что сейчас не время испрашивать на это позволения Короля, но что если такие встречи будут позволены, он вспомнит о моей просьбе.
   Я вышел из дворца в сопровождении де Виньоля и направился в совет, где собрались дю Вер, Вильруа, президент Жанен, Деажан, государственные секретари и некоторые другие. Г-н де Вильруа, которому я беззаветно служил до тех пор, решив, видно, что я – причина смерти маршала, попытался воспрепятствовать мне войти, спросив, в каком качестве я явился. Г-н де Виньоль смешался, рассказал о возникшем затруднении; я же попросил его передать им, что пришел исключительно из повиновения Королю, отдавшему мне такой приказ.
   После моего ответа собравшиеся члены Совета продолжили рассылать во все провинции и за пределы Королевства повеления Короля.
   Пока я находился там, я успел переговорить с разными людьми, однако остерегаясь общения с теми, кто был душой Совета. Пробыв в этом месте время, достаточное для того, чтобы сказать, что я сумел войти туда, я потихоньку удалился. По дороге я встретил г-на Манго, шедшего во дворец на встречу с Королем; кратко поведав ему о случившемся, я продолжал свой путь, а г-н Манго – свой. Я не провел и получаса в своей комнате, как узнал, что он был арестован в прихожей королевских покоев, что у него отобрали печати и отправили его домой, не применив к нему никаких иных мер. Я также узнал, что дома у г-на Барбена находится стража и ему запрещено разговаривать с кем-либо.
   Барбен узнал о случившемся с маршалом в одиннадцать часов, когда спустился из кабинета, чтобы отправиться в Лувр на деловое заседание. Депорт Бодуэн, секретарь совета, подошел к нему и сообщил, что в Лувре суматоха; видя, что Барбен как раз собирается идти туда, он поведал ему, что маршал д’Анкр убит, а затем добавил, что убить маршала приказал Король; Бодуэн надеялся таким образом отговорить Барбена от посещения Лувра. Однако последний заявил, что даже если бы он отсутствовал, то, получив сие известие, немедленно приехал бы в город на почтовых, и что он не совершил ничего, что могло бы бросить на него тень; говоря так, он двинулся к Лувру. Но, видя, что не может попасть внутрь, поскольку ворота заперты, направился к первому конюшему Королевы – там-то я и нашел его. Барбен не желал возвращаться к себе, хотя Депорт торопил его, стремясь навести порядок в бумагах, на что Барбен ответил, что служил так, что может открыть ему не только бумаги, но и сердце. В эту минуту кто-то сообщил ему, что на другом берегу реки ждет карета, запряженная шестеркой лошадей и готовая отвезти его туда, куда ему будет угодно; но он отвечал, что желает ехать только в Лувр, и намеревался сделать это. Однако внезапно появившийся отряд стражников и стрелков препроводил Барбена обратно в дом, куда немедленно явились два комиссара, дабы арестовать его бумаги, а именно: Кастиль, интендант финансов, и Обри, мэтр по ходатайствам и президент большого совета. Они начали спорить еще у дверей за право первому войти в дом, руководствуясь в своем поведении то ли любовью к возложенным на них обязанностям, то ли возникшим от осознания ими собственной значимости апломбом. Они нашли большое количество писем маршала д’Анкра, но вовсе не таких, как ожидали, да и ни один иной документ никак не компрометировал Барбена, напротив, свидетельствовал в пользу его порядочности.
   Сразу после того, как маршал был убит, г-н де Витри прошел в комнату супруги маршала, располагавшуюся возле покоев Королевы, и арестовал ее, забрав все, что у нее было, в частности деньги, драгоценности и мебель. На ней были надеты драгоценности короны, ибо она находилась в постоянном страхе, как бы не случилось какое-нибудь несчастье, и так боялась, что считала себя в безопасности, только если при ней были сокровища, коими можно было бы откупиться; однако она не имела права носить их, поскольку, хотя она и делала вид, что эти сокровища принадлежат ей, вещи такого рода должны храниться в каком-то определенном и надежном месте, ведь с человеком может случиться все, что угодно.
   Барон де Витри заставил ее снять драгоценности и отправил супругу маршала в комнаты, где содержался арестованный Господин Принц. В то же время в покои маршала послали людей, дабы вынести оттуда всю мебель и бумаги; однако самое драгоценное, что у него было, нашли на нем, и это стоило 1 900 000 ливров. Часть его дома была разграблена, и среди прочих – комната сына маршала, которого де Витри приказал взять под стражу до решения Короля. Отец приказывал называть сына графом де Ла Пене: якобы он происходил из этого почтенного итальянского рода. Это был мальчик двенадцати лет, воспитанный, многообещающий, достойный лучшей судьбы; что до дочери маршала, о которой речь шла выше, она скончалась первого января этого года. Господь пожелал избавить ее от переживания того, чему ей пришлось бы стать свидетельницей, доживи она до описываемого дня.
   За совершенный поступок барон де Витри был немедленно возведен в ранг маршала Франции. Его должность капитана гвардейцев отдали г-ну дю Алье, его брату, получившему духовное звание и служившему в аббатстве Сент-Женевьев и надеявшемуся стать, как один из его родственников, аббатом; несмотря на то что ему нелегко было вернуться в мир, с помощью своей отваги и добродетели вкупе с репутацией, коей отличались при дворе его отец и брат, он смог снискать себе репутацию бравого и мудрого дворянина, и всякий при дворе счел, что он вполне достоин должности, на которую его назначили.
   Персен, деверь де Витри, получил командование Бастилией. Ему доверили охранять Господина Принца вместо шевалье Коншина.
   Во второй половине того дня представители всех цехов и орденов явились приветствовать Короля, аплодируя ему за то, что было сделано. Они увидели Его Величество за игрой в бильярд – г-н де Люинь нарочно сделал так, чтобы народ мог отовсюду видеть Короля. Это было похоже на возрождение старинного обычая, когда французы при вступлении монарха на престол носили его на руках, чтобы вся армия могла приветствовать его изъявлениями радости: подобный пример есть и в Священном Писании, там, где рассказывается о вступлении на престол царей богоизбранного народа. Его Величество пребывал до сего дня в нежном возрасте, потому Люинь занимался лишь тем, что прислуживал ему да свистел, подражая коноплянке; однако в описываемый день стало ясно, что он ищет себе иной судьбы, вознамерившись занять место, которое до него занимал маршал д’Анкр; как будто дерзость перешла от маршала к нему, согласно поговорке, которой воспользовался маршал де Буйон: таверна всегда одна и та же, меняются лишь глотки.
   По поводу совета, который он дал Королю, говорили разное: одни хвалили его как наилучший в наихудших обстоятельствах, считая, что в нем нет ничего противозаконного, поскольку все законы сосредоточены в самом Короле: он может менять их по своему пожеланию, в зависимости от государственных интересов и безопасности собственной особы. Однако это мнение не слишком отличается от того, которое выразил льстец Анаксарх -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, сказавший Александру, что справедливость и закон – суть два лика Юпитера, чтобы показать, что любая воля Короля законна. Есть и другое мнение, которое персидскому монарху высказали его советники: нет закона, позволившего бы инцест, на который он желает пойти, но есть один закон, по которому правителю позволено все, что он пожелает. Это мнение отличается от того, что утверждали античные мудрецы: что поступки королей справедливы не потому, что они их совершают, а потому, что, будучи примером для подданных, они правят согласно закону и справедливости, слушаются разума – луча, исходящего от Божества и от завета Иисуса Христа, который научает нас, что Господь – тоже первый из царей и что другие цари лишь служители в его царстве, обязанные давать ему отчет, и подлежат его суду с большей строгостью, чем народы, подчиняющиеся им -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. Король мог арестовать маршала в Лувре, как Господина Принца, ведь за Королем были и двор, и народ, и все государственные учреждения. Королева давно хотела отправить его в Италию. Совет расправиться с маршалом был не достоин Его Королевского Величества, да он и не последовал ему, отдав лишь приказ взять маршала под стражу.
   В тот же день я через Роже, лакея Королевы, дал ей знать о том, сколь сильно я сочувствую случившемуся несчастью и что я сделаю все, дабы проявить свое усердие, служа ей.
   На следующее утро тело маршала д’Анкра, без траурной церемонии погребенное под хорами в соборе Сен-Жерменл’Оксерруа, было вырыто при большом стечении народа под крики и оскорбительные слова толпы, которая отволокла его к Новому мосту и повесила вниз головой в знак устрашения тем, кто чинит народу зло. Маршалу отрезали нос, уши и срамные места, а внутренности швырнули в воду, глумясь над трупом любыми возможными способами. В это время я был там для того, чтобы увидеться с нунцием, г-ном Убальдини -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, но столкнулся с трудностями: проезжая по Новому мосту, я попал в толпу, волочившую по городу останки маршала и бурно изъявлявшую свое негодование перед статуей покойного Короля. Новый мост был переполнен народом, увлеченно наблюдавшим за происходящим и опьяненным своей яростью, и ни одна карета не могла проехать по нему. Кучеры были растерянны, мой с кем-то сцепился; в то же мгновение я понял, что нахожусь в опасности, ведь если бы кто-нибудь из толпы в эту минуту крикнул, что я – один из сторонников маршала д’Анкра, бешенство народа обратилось бы на меня как одного из тех, кто, относясь к маршалу сносно, как к человеку, не принимал его дела; однако в глазах толпы и то и другое выглядело бы единым.
   Дабы предупредить подобное развитие событий, я отругал кучера и спросил, что они делают; услышав их ответ, полный ненависти к маршалу д’Анкру, я ответил им: «Воистину вот люди, готовые умереть за Короля; кричите же «Да здравствует Король!». Я закричал первым, и таким образом мне удалось проехать; обратно возвращаться тем же путем я поостерегся и пересек реку по мосту Нотр-Дам.
   От Нового моста толпа поволокла тело по улицам в сторону Бастилии, а оттуда по всем городским площадям и жгла его перед его домом в предместье Сен-Жермен; затем то, что осталось от тела, опять отволокли на Новый мост, сожгли, а кости сбросили в реку.
   Все это было предсказано маршалу д’Анкру многочисленными колдунами и астрологами, к советам коих он охотно прислушивался, однако они рассказывали маршалу его судьбу в своей обычной манере, и он не смог ничего как следует понять; одни говорили, что он умрет от пистолетного выстрела, другие – что будет сожжен, третьи – что его сбросят в воду, четвертые – что он будет повешен, и все предсказания сбылись; однако маршал, который не мог понять, что его ждет и то, и другое, и третье, считал, что все они ошибаются, и по-своему презирал их.
   До Королевы дошли слухи о случившемся, и хотя Государыня всегда была против злословий, на сей раз она была задета за живое: и впрямь, если требуется определенная добродетель, чтобы вынести клевету, какова же должна быть добродетель, чтобы вынести клевету вкупе с презрением и насмешками толпы.
   В тот же день под звуки фанфар был оглашен указ всем слугам маршала покинуть Париж. Брат жены маршала, обучавшийся в коллеже Мармутье, бежал в монастырь, опасаясь народного гнева, а граф де Ла Пене был перевезен в Лувр, где к нему приставили охрану; Его Величество приказал отправить в парламент письма, в коих объявил, что все сделанное г-ном де Витри совершено по его приказу, а также другие письма, содержавшие просьбу назначить его советником в парламент.
   Король вернул на должности тех офицеров, которые были изгнаны Королевой. Президент Жанен вернулся на пост суперинтенданта финансов; Деажан, порученец Барбена, назначенный его главным контролером, из-за своей неверности был понижен до интенданта; печати отдали дю Веру, причем с большими почестями: Король даже направил в парламент декларацию, провозглашая, что печати были отобраны у него без согласия Короля; г-н де Вильруа вернулся на пост государственного секретаря вместе с г-ном де Пюизьё.
   Министры, ревностно служившие Королеве, были дискредитированы: как здания, заминированные у подножия, разрушаются целиком, так и власть Королевы оказалась подорвана полностью; все, кто существовал с ее помощью, пали вместе с ней. Я был единственным из тех, кого Люинь пощадил и кому он предложил остаться в Совете, но, видя, как дурно стали относиться к Королеве, я не согласился на это, предпочитая честь следовать за ней всевозможным выгодам, которые мог бы получить.
   Господа новые министры – или скорее г-н де Люинь – начали с того, что разрушили все созданное их предшественниками, и вознамерились напомнить Королю о тех, кого они считали врагами Королевы. Они отправили Сов тера в отдаленный угол Гаскони, надеясь, что он будет служить мощным орудием воздействия на сознание Короля, хотя сам Люинь с помощью искусственно созданных тайн заставил услать его подальше. Однако это было не столь важно, как то, что они заставили Короля милостиво отнестись к принцам, которые выступали против Его Величества; от имени Короля новые министры направили сразу после смерти маршала депеши к герцогу де Лонгвилю в Амьен, герцогу Вандомскому в Ла-Фер и к г-ну де Майену в Суассон, приглашая их немедленно вернуться ко двору и уверяя их, что они встретят доброжелательный прием.
   Г-н дю Мэн отправил графа де Ла Сюза, своего шурина, с ключами от Суассона к Королю; граф был принят 27 апреля так, как если бы принадлежал к королевской партии, а граф Овернский – к противоположной. В тот же самый день прибыл герцог де Лонгвиль, также встретивший радушный прием. Герцог Неверский, который всегда шел своим путем в политике, медлил более иных, желая выставить Королю свои условия; тем не менее, видя, что ему этого не позволят, он вспомнил о своем долге и вернулся ко двору вместе с г-дином дю Мэном и герцогом Вандомским в день Вознесения.
   Однако эти господа вскоре поняли, что ошиблись, и начали раскаиваться; г-н де Вильруа несколько раз повторил, что если бы они следовали по стопам тех, кто служил Королеве, то им бы удалось установить в королевстве мир на сто лет вперед. И в самом деле, изменения в их поведении, их переход от белого к черному, основывались на обычной практике тех, кто заступает на чужое место.
   Тем временем Люинь решил, что необходимо удалить Королеву, и все они стали уговаривать Короля пойти на это; и хотя среди них высказывались различные мнения относительно того, куда ее следует отправить, они пришли к единому мнению, что пока ее лучше отвезти в Блуа. Королева, за несколько дней до этого увидевшая свое падение во сне, рассказала своим врачам этот сон; этот сон помог ей смириться со своим удалением и осознать, что противопоставить себя ярости водоворота все равно что погибнуть.
   День ее отъезда был назначен на 3 мая: она была готова ехать, но ее заклинали не делать этого именно в этот день, чтобы не пасть жертвой заговора. Сперва она решила, что слухи о заговоре недостоверны, но изменила мнение, узнав от г-на де Брессьё, своего первого конюшего, что один из тех, кто желал смерти маршала, и был автором этого дурного предприятия. Тем не менее ее первая мысль была верной: ей нечего было опасаться в отличие от Люиня, нарушившего свое слово, торжественно данное участникам заговора.
   Таков обычай, существующий среди негодяев: делить шкуру неубитого медведя. Подражая им, Люинь, не успев еще пролить кровь маршала, начал делить то, что маршалу принадлежало, а именно: пытаясь урвать лучший кусок, он надеялся сделать Травайля архиепископом Турским. Этот несчастный, посягая на воображаемое добро, приближал собственную погибель, давая знать своим врагам, какой барыш ожидает их.
   Но как правило, другие пользуются плодами того, что совершили злоумышленники, и Господь сделал так, что награду за ошибку Люиня получил епископ Байоннский.
   Не буду распространяться о средствах, которые он использовал, чтобы получить это место; достаточно сказать, что был утеснен человек, не совершивший никакого преступления: его запугали до такой меры, что он был вынужден уйти в отставку; сие противоречило божественным и человеческим законам, духовному и светскому праву.
   Травайль, понимая, что кто-то другой извлекает выгоду из его злодейства и что Люинь оплатил его службу клятвопреступлением, решил посягнуть на чужую жизнь, дабы сделаться хозяином собственной. Он полагал таким образом скрыть свой позорный поступок; он был уверен, что смерть этого второго тирана сгладит все, что он сотворил, оскорбляя мать Короля, ее добродетель и ее законную власть.
   Для достижения цели он предпочел скрыть свое собственное истинное недовольство Люинем и давать ему советы относительно того, как нужно править, с той же искренностью, с коей советовал ему устроить заговор против маршала: тогда малейшие детали, любые беседы, даже несерьезные, казались подозрительными. У него вошло в привычку беседовать с Люинем у привратницы Тюильри, в потаенном месте; он продолжал вести себя как прежде, сохранял прежнее выражение лица, однако в душе полностью переменился; дабы укрепить доверие к себе со стороны Люиня, он предоставлял ему необходимые уверения в своем почтении к репутации и удачной судьбе последнего. Когда он убедился, что Люинь спокоен и далек от подозрений, он запасся лошадью, которую приобрел при посредничестве де Броте и де Монпенсона, купил шпагу шириной в четыре пальца, короткую настолько, что она умещалась под сутаной, решив лишить Люиня жизни в том же месте, где был убит маршал.
   Пока он намеревался осуществить свой замысел, Королева послала ему известие, что ее воля совпадает с его целью; он пожелал дать ей понять, что готов отважиться на сей крайний шаг исключительно из сочувствия к незавидному положению, в коем она оказалась. Из этих же соображений он открылся г-ну де Брессьё, первому конюшему Его Величества, дворянину знатного рода, с которым он часто беседовал и который выслушивал его жалобы.
   Брессьё укрепил его мужество, призывая исполнить задуманное и обещая полную поддержку; однако, вместо того чтобы сдержать слово, он вообразил, будто ему представился прекрасный случай сделать свою судьбу; он рассказал все г-ну де Люиню, столь обласкавшему его, что Брессьё даже начал сомневаться, хватит ли ему мужества достойно перенести эту ласку.
   Таков стиль поведения провансальцев, которые легки на обещания, но с трудом держат свое слово; однако де Люинь превзошел всех провансальцев, вместе взятых. Он обсудил дело с Деажаном и другими персонами, заинтересованными в укреплении его власти; результатом переговоров стало решение умертвить того, кто сам замыслил преступление.
   Травайль был тут же схвачен и обвинен в покушении на жизнь Королевы – почтенный предлог, дабы расправиться с опасным врагом, успокоить народ, разозленный бесчеловечными деяниями против живых и мертвых, предлог, который давал понять, что это направлено не против правления Королевы, а против тех, кто во вред Государству творит беззакония, испытывая терпение и добродушие людей.
   Люинь и Брессьё вопреки истине и оказанному им доверию предложили себя в качестве свидетелей против Травайля; оба сделали это в своих интересах; один – с целью защитить свою жизнь, а другой – веря, что, потеряв одного близкого человека, он взамен приобретал двоих, а именно: фаворита и его любовницу.
   Пролив кровь несчастного, эти господа, словно язычники, скреплявшие свои союзы смертью жертв, заверили друг друга в вечной верности. Люинь полностью овладел разумом Короля, Брессьё стремился завоевать рассудок его любовницы, и оба, играя на пользу друг другу, играли судьбой государства.
   Невозможно выразить чувства Государыни, когда она узнала, что один из тех, кто способствовал ее падению, на самом деле хотел освободить ее; что один из ее слуг своим вероломством помешал успешному исполнению замысла; что ее главный враг злоупотребил ее почтенным именем, дабы отомстить за свои собственные обиды. Невозможно сомневаться, что она с радостью приняла бы свободу, коей была лишена, и то, что она получила бы ее из грязных рук, не очень умерило бы ее радость; она не могла видеть без удивления, что три человека стали причиной ее падения; однако то, что один из ее слуг помешал ей подняться вновь, вызвало у нее невыразимую боль.
   Смерть Травайля могла быть лишь приятна для Государыни, которая одновременно была еще и итальянкой, оскорбленной до глубины души; однако, когда она узнала, что он умер ради будущего, а не ради прошлого, став жертвой мести, а не правосудия, и что она явилась оправданием расправы над ним, а де Люинь – непосредственным исполнителем, это было для нее поводом перестать радоваться и начать страдать, сожалея, что ее имя стало причиной столь дурного дела. Но бывают времена, когда все вокруг словно сговорились, чтобы увеличить зло и уменьшить действенность целебных средств, когда судьба начинает, но не может закончить начатое, когда надежда обретает некоторую свободу, но лишь для того, чтобы сделать пребывание в темнице еще более горьким.
   Сей несчастный принадлежал к сословию военных и в молодости был гугенотом; затем он стал католиком, даже капуцином, однако религия не смогла обуздать его резкий ум, и пыл первого порыва со временем поугас; он стал причинять столько бед своим учителям, что они были вынуждены прибегнуть к строгости; обозленный и язвительный, в 1607 году он отправился в Рим жаловаться Его Святейшеству; там, имея в качестве противника кардинала Монополи, горячо любившего учение капуцинов, в котором он был воспитан, а также получил свой сан, он выдвинул против себя самого жестокие обвинения перед Его Святейшеством и поддержал их с таким вопиющим бесстыдством, что сей добрый пастырь, который скончался тогда же, по мнению окружающих, умер от огорчения. Наконец он получил от Его Святейшества отпущение грехов, разрешение жить так, как ему хотелось, и позволение быть священником в миру; он стал носить сутану, однако дух его был далек от духа священнослужителя, скорее он внутренне тяготел к своему первому призванию, пока в конце концов Господь, истинный судия, не выбрал для него удел быть обвиненным в смерти другого человека; в результате навета он был постыдно возведен на эшафот и колесован за грехи, коих не совершал; его тело и протокол процесса были сожжены после его смерти как недостойные упоминания впредь. Он умер раскаявшимся, однако нимало не переживая из-за бед, в коих очутился; слушая, как ему читают приговор, он протянул руку одному из помощников палача, дабы тот мог прощупать его пульс и убедиться, что он ничуть не взволнован происходящим.
   Но оставим этого несчастного и вернемся к Королеве, которая, проведя взаперти девять дней, 4 мая покинула Париж, чтобы снова быть запертой в другом месте, хотя и более просторном, чем то, которое она занимала в столице. Все утро ей наносили визиты: слезы навещавших были красноречивее, нежели их уста; все жалели ее, хвалили ее осторожность, столь великую, что ахи и охи принцев и принцесс не могли вызвать ее слез на глазах или иных слов, кроме как: «Если мои поступки не понравились Королю, моему сыну, они разонравились и мне самой; но однажды, я уверена, он поймет, что они были направлены на его благо. Что касается маршала д’Анкра, мне жаль его душу, я сожалею о том, что пришлось сделать Королю, дабы эту душу освободить. Вы огорчаетесь из-за меня, судя обо мне по себе, но я уже давно просила Короля избавить меня от участия в его делах».
   После обеда Король пришел к ней попрощаться. Когда она увидела его, сердце ее, обычно далекое от любых волнений, так сильно забилось, что слезы брызнули из ее глаз; затем она обратилась к Королю со словами, прерывавшимися рыданиями: «Господин мой сын, нежная забота, которую я проявляла о Вас, пока Вы были малы, трудности, которые я преодолевала, чтобы сохранить Ваше государство, перед Богом и людьми оправдывают меня и свидетельствуют, что у меня не было иной цели, кроме соблюдения Ваших собственных интересов. Я не раз просила Вас принять на себя заботу о Государстве, но вы считали, что мои усилия небесполезны, и просили меня продолжать править; я повиновалась из уважения к Вашей воле, а также потому, что было бы низостью покинуть Вас в беде. Если Вы сочтете, что, оставив дела, я недостойна места, куда могла бы с почетом удалиться, то Вы все равно увидите, что я всегда стремилась обрести покой лишь в Вашем сердце и славе своих дел. Знаю, что мои враги превратно истолковали Вам мои намерения и мысли; однако дай Бог, чтобы после того, как они воспользовались Вашим малолетством, чтобы изгнать меня, они не постарались воспользоваться моим отсутствием, дабы причинить Вам зло. Лишь бы они не тронули Вас, а я охотно забуду, что они сделали против меня».
   Король, уведомленный Люинем о том, что может сказать Королева, и наученный, как отвечать, только и ответил, что для него настал час править своим Государством самостоятельно и что он всегда и везде останется ее преданным сыном.
   Он разрешил всем желающим попрощаться с Королевой перед ее отъездом; двери были открыты для всех; выражения лиц и манеры поведения у пришедших попрощаться с ней были различными. Кое-кто вовсе не пришел. Всех, кто явился, она встречала ровно, оставаясь почти неподвижной, и выглядела так, будто собралась на прогулку в один из своих отдаленных замков.
   Она уехала четвертого числа, сопровождаемая дочерьми и всеми принцессами, провожавшими ее. При прощании с ними она так и не заплакала. Это объясняли по-разному, в зависимости от того, как к ней относились: одни тем, что она была потрясена обрушившимся на нее ударом, иссушившим слезы; другие – свойствами нации, к коей она принадлежала; те, кто хорошо к ней относился, – добродетелью и силой ума.
   Некоторые утверждали, будто она была сама бесчувственность; а Люинь счел, что пламя мести сжигало ее сердце до такой степени, что вытеснило чувство жалости даже к самой себе; это утвердило его во мнении, что она никогда не простит его, а потому он постарался приложить все усилия, дабы помешать ей когда-нибудь вернуться к Его Величеству.
   Она уезжала без внешних признаков сожаления, а большинство отнеслось к ее отъезду с радостью, поскольку маршал д’Анкр вызывал такую неприязнь у народа, что никакие беды Королевы не могли смягчить этой неприязни. Она вышла из Лувра, одетая просто, в сопровождении всех своих слуг с печатью грусти на лицах; и не было никого, кого бы эта скорбь, сродни похоронной, не потрясла бы. Видеть Государыню, незадолго до этого полновластно правившую большим Королевством, оставившей трон и следующей среди бела дня – а отнюдь не ночью, когда темнота могла бы скрыть ее несчастье, – через толпу, на виду у всего народа, через сердце ее столицы, было поистине удивительно. Однако отвращение, испытываемое народом к ее правлению, было столь стойким, что в толпе даже слышались непочтительные слова, и это было солью для ее душевных ран.
   Четырьмя днями ранее супругу маршала д’Анкра препроводили из Лувра в Бастилию, а некоторое время спустя, по решению парламента, – в Консьержери; парламент опирался на письма Короля, адресованные двору, в которых он желал, чтобы ее, как и ее соучастников, судили в память о ее муже. Когда она вошла ночью в Бастилию, ее прибытие наделало столько шуму, что Господин Принц проснулся и, узнав, в чем дело, почувствовал облегчение от того, что избавился от такого врага, как она. Однако когда ее увезли, чтобы предать суду, Господин Принц устрашился столь кровожадного начала нового царствования.
   12 мая Король приказал опубликовать указ, в коем объявлял, что министры, давшие Его Величеству дурной совет, поступили против совести; в тексте было много противоречий. С одной стороны, указ признавал верность принцев и утверждал, что они и не могли поступить иначе ввиду злобных замыслов маршала д’Анкра, использовавшего армию Его Величества, чтобы притеснять их; с другой стороны, указ свидетельствовал, что принцы вооружались незаконно и что они не должны были искать иной защиты, кроме как в справедливости Его Величества.
   Его Величество прощал все деяния, совершенные принцами, возвращал им и их людям свое доброе расположение, отменял все указы, направленные против них, заключенные со времени подписания Луданского договора, и восстанавливал всех в их званиях и должностях.
   Его Величество направил также послание к собранию Ла-Рошели, в котором прощал членов собрания за все, что они сделали против королевской власти, и дозволял каждому из них вернуться в свою провинцию.
   Депутаты национального синода Витре явились к Королю 27 мая, чтобы засвидетельствовать радость, с которой они встретили смерть маршала д’Анкра и начало правления Его Величества. Однако их спокойствие было недолгим: 2 июня епископ Макона на открытии Генеральной ассамблеи французского духовенства, проходившей в монастыре августинцев, сделал Королю замечание о нищете беарнской епархии, а также сказал, что справедливость и милосердие не могут существовать друг без друга и что, начав свое правление с деяния, которое позволило ему заслужить прозвище Справедливого, он должен теперь обратить свое милосердие к этой бедной провинции, в которой множество городков и приходов, населенных по преимуществу католиками, до сих пор не имеют священников, дабы совершать таинства; и что церковные пожертвования оказались в руках у гугенотов и были использованы на содержание министров и их коллегий.
   Сие замечание привело в замешательство всех представителей так называемой религии [10 - Автор имеет в виду гугенотов. – Примеч. пер.], постаравшихся умолить Короля оставить положение вещей таким, каковым оно являлось, и подтвердили все это еще раз в присутствии марки́за де Ла Форса, губернатора Беарна. Однако это не помешало Его Величеству постановлением от 25 июня установить католические службы по всей территории Беарна и запретить гонения на католических священников и использование церковных пожертвований; тем не менее он выделил из доходов государства более значительную часть на содержание министров, регентов, послушников, заключенных и всех остальных, кого прежде содержали на церковные средства; во исполнение этого постановления Его Величество отправил к названным беарнским церквам послание с просьбой делегировать к нему депутатов, которые будут наблюдать за исполнением указа.
   Вышеназванные собрались в Ортезе, откуда отправили Королю письмо с упреком, однако упрек сей был напрасным; ибо, несмотря на все противодействие, в сентябре следующего года Король издал эдикт относительно распоряжений церковными средствами в Беарне; как мы увидим, весь последующий год исполнение этого эдикта будет сопряжено с трудностями и приведет к падению во Франции партии гугенотов.
   Если епископ Макона достиг цели, то и епископ Эрский добился неменьшего успеха в отношении запрета дуэлей: он так расписал этот грех и полагающуюся за него кару Господню, что Его Величество распорядился – дабы показать, что и данный эдикт будет строго выполняться, – отвезти тела дворян, незадолго до этого погибших во время поединков, в Монфокон.
   Тем временем начался процесс над вдовой маршала д’Анкра; причем устроители процесса твердо решили приговорить ее к суровому наказанию. Хотели, во-первых, свести вдову маршала лицом к лицу с Барбеном, надеясь извлечь из этого какой-либо толк; ибо когда Королева, уезжая, настоятельно просила Короля и г-на де Люиня освободить Барбена, Люинь не нашелся что ответить, кроме того, что прежде надо устроить Барбену очную ставку с вдовой маршала. Однако Моден отправился к Барбену в Бастилию, и Барбен ответил ему, что, хотя вдова маршала замышляла дурное против него и желала ему зла, теперь он готов пролить свою кровь, дабы выручить ее из положения, в коем она оказалась; и поскольку положение обоих было незавидным, он хотел бы увидеться с ней, чтобы спросить, какие свидетельства она желает привести против него, утверждая, будто он хотел отравить Королеву, как мы говорили выше.
   Этот ответ, свидетельствующий об искреннем расположении Барбена к ней, заставил их испугаться, что очная ставка между ними будет способствовать скорее доказательству в пользу необоснованности обвинения, нежели увеличит груз преступлений, который приписывали им; поэтому дело рассматривали без него; Барбен прослышал об этом и язвительно заметил Модену, часто навещавшему его с целью разузнать что-либо из разговоров с ним, что ему хватило разума не встречаться с вдовой маршала, так как в ответ на ее фантазии, направленные против него, он не сможет ответить ей ничем, кроме уверения в совершеннейшем почтении. Наконец, то, что она женщина, и то положение, в коем она оказалась, не могут гарантировать ей защиту от оголтелого желания покончить с нею; в постановлении от 8 июля уже объявили ее мужа и ее саму преступниками, совершившими тягчайшие преступления против божественной и земной власти, в связи с чем предали память о ее супруге вечному забвению, а ее саму приговорили к отсечению головы на эшафоте с последующим сожжением тела и головы; их дом возле Лувра подлежал сносу, а все их движимое и недвижимое имущество и драгоценности были конфискованы в пользу Короля; все, чем они обладали в Риме и Флоренции, также отходило Королю. Однако это постановление было исполнено только в части, касающейся персоны супруги маршала д’Анкра, ибо имущество, принадлежавшее этой семье, перешло к их врагам, которые в знак своего продвижения по службе решили присвоить себе все, а именно: то, что, к величайшему неудовольствию народа, зависти вельмож, ущербу королевской казны, жалобам Люиня, маршал и его супруга собирали в течение семи лет, пока Королева покровительствовала им. То ли жадность ослепила врагов маршала и заставила их забыть о том, каким образом они пытались навредить ему, то ли их неосторожность достигла высшей степени, только они не озаботились даже тем, чтобы скрыть свое мошенничество.
   Всем стало ясно: эту бедную страдалицу преследовали только для того, чтобы за счет ее богатств выйти из бедности; более того, некоторые судьи покривили душой, но потом осознали, что в ущерб своей совести и доверяясь обещаниям фаворита не следует отправлять неправедный суд; главный адвокат Ле Бре сказал мне, что обвинения, выдвинутые против маршальши, столь призрачны, а доказательства столь слабы, что, когда его попросили ради чести и безопасности Короля приговорить ее к смерти, он не пожелал сделать это; однако Люинь лично заявил ему, что, если она будет приговорена к смерти, Король дарует ей жизнь; если Ле Бре обманом заставили согласиться на это, то, вероятно, и некоторых других судей также. Однако один из докладчиков, Деланд, порядочный человек, остался верен закону и даже отказался присутствовать на заседании суда, как ни просил его об этом Люинь.
   Основные статьи, по которым ее приговорили к смерти, были следующие: она была еврейкой и колдуньей, основным доказательством чего было то, что она принесла в жертву петуха, а также то, что родословная Короля и его братьев хранилась у нее в шкатулках.
   Она действительно была взята с поличным с родословной своей Государыни и детей, коих той дал Господь. Против нее свидетельствовало то, что она прибегала к колдовству с помощью петухов и голубей.
   Будет справедливым сказать, что невозможно быть уверенным в невиновности в то время, когда все ищут виновного; ибо, хотя из двух обвинений последнее достойно похвалы, так как опирается на примеры из Священного Писания, а первое вызывает сострадание, ее хотели уличить в преступлении против власти, объявив при этом колдуньей.
   Известно также, что в Италии принято составлять гороскоп для новорожденных благородного происхождения, а жизнь и дела соотносятся с расположением звезд, изучаемым столь тщательно, словно Господь начертал в небесах имена тех, кому Он желает доверить управление миром. Этот обычай, скорее курьезный, тем не менее кажется им полезным как в отношении собственных судеб, так и в отношении безопасности их правителей, ибо открывает возможность войти в доверие к своим владыкам, узнав об их пристрастиях, а также характере. Это как в медицине, когда понять причину болезни означает приступить к излечению больного. Давними законами запрещено справляться у астрологов по поводу жизни государей; однако запрет сей распространялся лишь на тех, кто имел право наследования, или на тех, кто приобретал власть управлять народами. Но во всех остальных случаях подобные заблуждения в наше время являются широко распространенными и никак не наказываются, поскольку если уж и самые святые законы постоянно нарушаются и нарушать их становится привычным делом, то что уж говорить о прочих.
   Что касается супруги маршала, то она была скорее набожной.
   Христианину пристало черпать нравственное здоровье в делах милосердия.
   Откуда появился обычай, предписывающий здоровым благословлять продукты питания и запрещающий больным освящать лекарства? Крестным знамением осеняют корабли, чтобы они противостояли врагам и бурям, благословляют воду, чтобы лишить яд его силы, в деревнях устраивают крестные ходы, чтобы собрать богатый урожай.
   Таким образом, вдову маршала уличили в воображаемых преступлениях. Будь она менее богатой, ее судьба была бы не столь страшной; если бы она служила менее снисходительной Государыне, она прослужила бы гораздо дольше: ее богатство привлекало к ней взгляды врагов и негодяев, эти люди, полностью располагая мыслями Короля, отправили к судьям г-на Бельгарда, который поговорил с каждым в отдельности и внушил им, что они должны приговорить ее к смерти, не думая, что ошибаются, забыв о сострадании и добродетели ее госпожи.
   Когда ей прочитали приговор, она удивилась и воскликнула: «Oime poveretta!» [11 - «Горе мне, бедняжке!» (ит.)] – ибо, уверенная в своей невиновности, она менее всего ожидала смерти, поскольку не ведала, что любой человек, попавший в немилость к Государю, уязвим и для закона. Тем не менее она твердо встретила смерть, совершенно покорившись Божьей воле.
   С той минуты, когда она оказалась в тюрьме, ее ум, который и прежде был изранен меланхолией воображения настолько, что никто, да и она сама, не мог переносить ее настроений, вдруг прояснился и стал таким здравым, каким никогда не бывал прежде; таким ее рассудок остался до конца, и она смогла понять слова из Священного Писания о том, что горе является самым целебным средством для ума. В эти дни, когда ее несчастная судьба завершалась столь ужасно, Господь излил на нее столько благодати, что она, возвысившись над естественным чувством нетерпеливости, которое было свойственно ей в течение всей жизни, проявила мужество, словно смерть была для нее неким приятным возмездием, а жизнь стала жестокой мукой.
   Выйдя из тюрьмы и увидев огромную толпу народа, собравшегося, дабы посмотреть на нее, она сказала: «Сколько людей собрались, чтобы лицезреть одну страдалицу!» Немного погодя, заметив человека, которому она сослужила плохую службу при Королеве, она попросила у него прощения: столь истинным был ее стыд перед Господом, что стыда перед людьми она уже не ведала. Казалось, что Господь благословил ее чудесным образом, поскольку неожиданно все, кто собрался на казнь, стали совсем другими людьми: плакали от жалости к этой несчастной вместо того, чтобы тешить свои сердца видом жестоких мук – зрелищем, которого они сначала так желали; вместо загнанной в угол львицы толпа узрела овцу, ведомую на заклание; люди готовы были выкупить ее ценой собственной крови. Даже г-жа де Невер и ее муж, доведенные ее усилиями до края пропасти, обычно надменные, озлобленные, и те не могли сдержать слез. Вот уж поистине: она была столь же оплакана после смерти, сколь и ненавидима при жизни. Только желание соблюсти истину побудило меня сделать сие замечание, а вовсе не забота о прославлении имени женщины, одинаково несчастной и невиновной; заканчивая свои дни прилюдно со спокойствием и простотой, она заставила лить слезы тех, кто прежде жаждал ее крови.
   Та роль, которую ее супруг и она сама играли в государстве, расположение, которым она пользовалась со стороны Королевы, их состояние, их помпезная судьба в том театре, который называется королевством, различные суждения о них в народе и в других государствах Европы – все это обязывает нас коротко рассказать об их происхождении, недостатках, добродетелях, их жизни и смерти, стараясь как можно меньше повторять то, что уже было сказано о них выше.
   Кончино Кончини принадлежал к одной из лучших аристократических семей Флоренции, как следует из книги «Прославленных родов» Сципиона Аминирато. Его отец был наставником Франческо Медичи, отца Королевы-матери.
   Юность Кончино была бурной: он сидел в тюрьме, был сослан и даже одно время сделался стольником кардинала Лотарингского.
   Незадолго до женитьбы Короля он вернулся во Флоренцию, не снискав себе никаких благ, ибо являлся третьим сыном в семье, обладавшей десятью тысячами дукатов ренты; и потому легко согласился отправиться в путь вместе с принцессой Марией. Леонора Галигай уже тогда благосклонно посматривала в его сторону и помогла ему деньгами – на две тысячи он приобрел лошадь, окрестил ее di rispeto [12 - про запас (ит.).] и преподнес в дар Королю.
   Спустя некоторое время по прибытии во Францию он женился на Леоноре и превратился в супруга фаворитки Ее Величества. Он был первым метрдотелем Королевы, а затем ее первым конюшим. После нескольких досадных случаев, произошедших по вине его супруги, не умевшей в силу язвительности своего ума говорить с Королем почтительно, когда речь заходила о его любовных похождениях, Кончино наконец расположил к себе Его Величество, ибо был сметлив, любил игру, отличался изысканным юмором, был насмешником и умел развлекать, а кроме того, ловко прикрывал интрижки Короля и успокаивал вспышки ревности, которыми Королева изводила своего супруга.
   После смерти Короля его карьера продолжала складываться удачно, и он все меньше зависел от своей жены, так что в последний год был обязан своими успехами только самому себе. Он был по природе своей подозрителен, но отнюдь не такой шарлатан, какими обычно бывают итальянцы и флорентийцы, предприимчив, смел, и даже злопыхатели, которые всегда найдутся, когда речь идет о первых лицах государства, говорили, что в деле Катле и при осаде Клермона невозможно было держаться лучше.
   Его обычные шутки, направленные на своих соплеменников и слуг, которых он называл cogleone [13 - олухи (ит.).], подверглись осуждению света, который охотно отыгрывается на подобных персонах, дай только повод.
   Главной его целью было взлететь так высоко, как только позволено дворянину; второй – величие Короля и Государства; третьей – снижение влияния вельмож королевства, и прежде всего Лотарингского дома. Он говорил своим доверенным лицам, что принцы крови причиняют меньше вреда открытым мятежом, нежели интригами при дворе.
   Он узнал, что его супруга стала впадать в слабоумие, года за два до своей смерти, не мог не быть в курсе того, что говорили о других ее недостатках. Он вознамерился отправить ее в Кайенский замок как сумасшедшую; однако Монтальто, их врач, отговорил его, посоветовав обходиться с ней мягко, удовлетворяя ее жадность маленькими, но приятными подарками и другими способами, не прибегая к крайним мерам.
   Он страстно хотел сочетаться браком с м-ль де Вандом, которая узнала об этом через доверенное лицо маршала и выказала ему свою безусловную симпатию.
   Он питал к министрам отвращение и среди них к канцлеру г-ну де Вильруа, командующему Де Сийери, президенту Жанену, однако не смог покончить с ними, они платили ему тем же. Он был разочарован в хранителе печатей дю Вере, обвинил его в невежестве и неблагодарности.
   Я завоевал его расположение с первой же встречи. Он сказал тогда же кому-то из своих близких, что теперь у него под рукой есть молодой человек, способный преподать урок tutti barboni [14 - всем бородачам (ит.).]. Он продолжал уважать меня, однако его расположение полностью сошло на нет, во-первых, потому, что в моем лице он встретил отпор, коего не ожидал, а во-вторых, потому, что заметил, как доверие Королевы склоняется в мою сторону; в-третьих же, оттого, что Рюслэ сослужил мне плохую службу, не упуская случая очернить меня и Барбена.
   Он понял, что отношение Королевы к нему изменилось, судя по тому, как она восприняла те два предложения, которые он донес до нее через Рюслэ: он был уверен, что она откажет в обоих случаях, но она согласилась. В первый раз он попросил назначить его пожизненным послом при Его Святейшестве; во второй – чтобы ему отказали в первой просьбе и дали Феррарскую инвеституру.
   То, что Ее Величество согласилась на обе просьбы, заставило его призадуматься и настаивать на моем удалении, равно как и удалении Манго и Барбена.
   Со временем накапливалось его раздражение по отношению к супруге, особенно когда не стало рядом еврея Монтальто, умершего незадолго перед этим; порой он скатывался до брани, и требовалось вмешательство Королевы.
   Его супруга хотела покинуть Францию, он ни за что на это не соглашался, часто повторяя, что после того, как он был всем во Франции, ему будет лучше только в casa di domino [15 - дом Господень (ит.).], где он сможет жить в свое удовольствие. Он почти не заботился о своих родителях и соотечественниках; Франция занимала все его помыслы.
   Королева и его супруга боялись, что их сглазят или отравят. Их мания достигла такой степени, что они опасались показываться на людях и избегали чужих взглядов.
   Страсть к игре была его единственным развлечением в последние годы жизни; любовь оставляла его равнодушным; он мучился грыжей, так что невольно воздерживался от греха. По природе своей он был свободолюбив, обходителен, снискал привязанность со стороны немногочисленных друзей; его слуги всегда видели в нем своего господина, он достиг такой степени величия, которая обеспечивала ему постоянную любовь окружающих, а также их верность.
   Пороки, отличающие представителей его нации, не проявились в нем; убийство Прувиля было скорее вынужденным, ибо сей вопрос не представлялось возможным решить полюбовно.
   Что касается супруги маршала, ее звали Леонора Гай; дабы скрыть свое низкое происхождение, она изменила фамилию. Отец ее был столяром, мать – кормилицей Королевы; таким образом, она являлась молочной сестрой Ее Величества, старше той месяцев на пятнадцать или двадцать. Они росли вместе, с годами их дружба крепла: ее верность, заботливость, стремление услужить госпоже не знали себе равных; та платила ей нежной привязанностью, к тому же она так хорошо разбиралась в том, что увеличивает красоту девиц – нарядах и украшениях, что ее госпоже казалось, будто другой такой же не сыскать в мире и что если она потеряет эту, замены ей не найдется.
   Это привело к тому, что она знала все секреты своей повелительницы. Великий Герцог ничуть не сожалел о том, что рядом с его племянницей находится такая девушка; ответы Марии принцам, желавшим побеседовать с ней, были подсказаны ей Леонорой, а Леонора внушала ей именно то, что желал услышать Великий Герцог, который таким образом направлял мысли племянницы. Наконец, в течение долгого времени храня ее, как сокровище, которое он обещал всем, но никому не отдавал, он понял, что далее удерживать девицу без ущерба для ее репутации нельзя – она достигла двадцати семи лет, – и тут представился самый благоприятный случай устроить ее судьбу: ей сделал предложение Генрих IV, искавший мира в своем Королевстве после одержанных побед. Леонора отправилась вместе с ней и стала приближенной Ее Величества Королевы Франции, храня достоинство королевы в сердце: бедный мотылек, не убоявшийся огня, который неизбежно должен был опалить его крылья, поскольку был неотделим от того сияния, которое сопутствовало новому положению ее госпожи.
   Прибыв во Францию, Леонора немедленно была признана фавориткой Королевы, которой без особого труда удалось добиться согласия на это у Короля. Склонность к Кончино, зародившаяся в душе Леоноры еще во Флоренции, вкупе с недоверчивостью к французам привели к тому, что она вышла замуж за Кончино, ставшего первым метрдотелем Королевы; сама же Леонора была ее фрейлиной.
   Во всех огорчениях, испытываемых Королевой из-за любовных связей Короля, она оставалась так тесно связанной с нею дружескими узами, что ни Королю, ни ее супругу не удавалось заставить ее смолчать или помешать с издевкой обо всем рассказать Королеве, когда они невольно своим поведением оскорбляли ее; несколько раз ее чуть было не отправляли обратно в Италию – вместе с супругом. Это отнюдь не вредило ей в глазах ее госпожи, которая после смерти покойного Короля стала в качестве регентши распоряжаться огромным Королевством; вследствие чего и Леонора, и ее супруг взлетели на вершину власти, заняв такие должности, которые до них и не снились чужестранцам.
   Она держалась на вершине славы с такой простотой, что не заботилась о том, будут ли считать основным действующим лицом ее или ее супруга, хотя именно она была главной причиной и основой их удачного продвижения вверх, и потому, что именно ее любила Королева, и потому, что пламя честолюбия ее супруга заставляло его поступать столь рьяно и неосторожно по отношению к Королеве, что порой маршалу не хватало необходимой ловкости, дабы достичь чегото желаемого, она же легко доводила дело до конца; она не сообщала Королеве о своих замыслах, не подготовив ее заранее, не подослав к ней одного за другим нескольких бывших на ее стороне лиц; кроме того, она использовала и министров, что нередко оборачивалось против них самих.
   С самых первых своих шагов, скорее по причине низменности своего ума, которая определялась незнатностью ее происхождения, чем умеренностью ее добродетелей, она более стремилась к богатству, нежели к почестям, и какое-то время сопротивлялась неумеренным аппетитам супруга – помимо указанной причины, она еще опасалась, как бы он не стал презирать ее.
   Величие Королевы, желавшей, чтобы роль ее ставленников в государственных делах была соотносима с ее собственными могуществом и свободолюбием, а может, и злая судьба, устилавшая розами их путь, ведущий к падению, привели к тому, что их желания были полностью удовлетворены и они получили все, о чем могли мечтать, – богатство, титулы, должности.
   Однако росло недовольство ими: принцы, вельможи, министры, народ ненавидели их и завидовали им. Первой лишилась былой смелости и стала подумывать о возвращении в Италию Леонора; ее супруг не желал сего, однако вынужден был пойти на это как на крайнюю меру – когда понял, что Господин Принц оставил его; однако и он отрекся от Господина Принца после его ареста в отличие от своей жены, которая и впредь сохраняла ему преданность.
   Разногласия и домашние ссоры с супругом, чьи устремления были противоположны ее собственным и пожеланиям окружающих, так подействовали на нее, что она лишилась здоровья, разум же ее пошатнулся: ей стало казаться, что все, кто смотрит на нее, желают ее сглазить; она впала в такую тоску, что не только отказывалась беседовать с кем-либо, но и почти не виделась со своей госпожой; когда же встречались, то Леонора разражалась бранью, называя ее despietata, ingrata [16 - безжалостная, неблагодарная (ит.).], и когда ей случалось разговаривать с ней, она чаще всего называла ее глупой.
   Известие, что супруг решил отделаться от нее и уже подумывает о новой женитьбе на м-ль де Вандом, добило ее окончательно. Поначалу маршал скрывал свои намерения, нанося ей краткие визиты по вечерам, одаривая маленькими подарками и даже позволяя, как говорили, некоему синьору Андреа, неаполитанцу, находиться возле нее и развлекать ее своим пением и игрой на музыкальных инструментах. Однако в конце концов он почти совсем перестал ее навещать, тем более что уже не зависел от нее, и оба они воспылали такой ненавистью по отношению друг к другу, что общались не иначе, как взаимными проклятиями – скрытый знак несчастья, которое должно было свалиться на их головы.
   Они были бы счастливы, если б прожили в согласии и любви, если б супруг благосклонно внимал советам жены, внушающей ему, что он поднял слишком большой парус для их маленького суденышка, и был бы способен спуститься с небес, куда взлетел из самых низов, – или же если б жена, толкуя со всей простотой желания своего супруга, не угадывала в них дурных намерений против себя и смирилась, что ее племянница должна выйти замуж за Люиня, чем бросила бы священный якорь блуждающей судьбы в порту благоденствия.
   Однако Господь, узревший в их поступках соблюдение ими собственных интересов вместо службы Государыне, пожелал, чтобы эти тщания стали причиной того, что их общее благо оказалось разрушено, а жизнь обоих оборвалась.
   Думали, что преследование вдовы маршала должно было завершиться вместе с гибелью несчастной; однако сколь сложно измерить незаконно приобретенную власть, столь же трудно развеять злобу по отношению к той, которая превратилась из служанки в госпожу.
   Известие о ее кончине повергло Королеву, находившуюся в Блуа, в глубокую скорбь, а по злу, причиненному фаворитке, можно было судить об отношении к ней Короля.
   Слуги, оставшиеся при дворе, говорили теперь о ней только плохое, но их слова мало кто выслушивал со вниманием. Те, кто поторопился завладеть ее богатствами, получили ее долги; если кто-либо, движимый состраданием к ее участи, произносил несколько слов в ее защиту, их отзвук доходил до ушей опасавшихся ее и они начинали сравнивать сии слова с преступлением и противлением королевской воле, заявляя, что она обладает таинственным даром привлекать на свою сторону умы и сердца, просто жалевшие ее, повинуясь голосу разума.
   Я сопровождал Королеву на выезде из Парижа, сострадая ее печалям, и не мог принять того, чем ее враги хотели одарить меня. Мне требовалось письменное разрешение Короля ехать вместе с Государыней, поскольку я опасался, что завистники сочтут меня виновным в пристрастии к ней и то, что я сделал по собственной воле, будет свидетельствовать против меня. Я хорошо знал, сколь сложно удержаться от порицаний и зависти окружающих, находясь возле Королевы, однако надеялся вести себя искренне и простодушно, дабы рассеять злобу, которую вызвал своим поступком; для достижения сего я обратился напрямую к Королеве, прося ее послать за отцом Сюффраном, далеким от происков и интриг, человеком жалостливым и простым, не позволявшим себе высказываться перед Королевой без крайней необходимости. Тем не менее добрый священник явился не тотчас, как его позвали, а лишь спустя несколько месяцев.
   Как только мы добрались до Блуа, я поспешил уверить г-на Люиня, что он не будет иметь поводов быть недовольным Ее Величеством и что все ее помыслы лишь о благе Государя, что случившееся больше не занимает ее мысли и что она совершенно оправилась от потрясения. Позже я время от времени отправлял ему отчеты о поступках Королевы, чтобы у него не было никаких сомнений в ее лояльности.
   Королева поставила меня во главе своего совета, однако я не желал соглашаться на эту должность без позволения Его Величества.
   Я призвал г-на де Ла Кюре в свидетели, объявив ему, что принял на себя честь служить Королеве и не соглашусь теперь ни на какую должность, предлагаемую мне Королем; что г-н де Люинь имеет возможность убедиться в этом; и что если он рассмотрит мое поведение сам, не уповая на суждения пристрастных людей, то не сможет ни в чем меня обвинить; что поступки Королевы так чисты, что если ей будет приписан некий дурной поступок, то его нужно скорее отнести не к ней, но к ее былому окружению; что я уверен: Король доволен ее правлением, равно как и действиями тех, кто находится возле нее; и что для себя я не желаю иного удела, кроме как быть в ее тени, открывая глаза лишь для того, чтобы видеть светлые поступки Ее Величества и тех, кто, служа Королю, служит и ей, закрывая свои уши перед любыми наговорами.
   Однако эти предосторожности не могли помешать дурному отношению ко мне, недостаток искренности пугал вельмож во мне менее всего: их страх произрастал из их собственных преступлений, и они опасались, что им не хватит ума в той степени, в которой им меня наделил Господь. Из писем я узнавал, что они наговаривают Королю на меня; они уведомляли меня, что в любую минуту перестанут доверять мне, считая меня интриганом; что г-н де Люинь попытался доказать лживость этих обвинений, заставив замолчать обманщиков и распространителей сих слухов, однако я узнавал также, что он не может достичь цели; в другой раз до меня дошли слухи, что в окружении Королевы возникли происки и дурные замыслы, однако слухам этим Король и Люинь не поверили; все это заставляло меня быть начеку – из опасения, что именно так к нам придет несчастье.
   Я отвечал, что обязан Королю головой, умоляя пресечь любые сплетни и наговоры, и если бы я не смог убедить его, то тем не менее постарался бы изыскать средство доказать это; что я хочу от них только одного: чтобы они полностью доверяли мне, пока я нахожусь возле Королевы; и постепенно мои враги отступились от меня; я говорил им, что и речи быть не может о заговоре против Короля; что я отвечаю жизнью за свои слова; что не в моих силах предотвратить проклятия со стороны, однако мои действия доказывали г-ну де Люиню, что он судил обо мне справедливо и должно пристыдить тех, кто против совести свидетельствовал, будто я приношу вред; что я был атакован со всех сторон, но, вооруженный своей невиновностью, вынес все с терпением; что я сильно уязвлен тем, что мне приходится повсюду защищаться от различных влиятельных лиц; что подобное отношение раздражает благородных людей, не видящих иной цели, кроме цели служения своему Государю, притом его честь постоянно оказывается предметом соглашения; но меня утешает то, что я знаю мнение Его Величества и г-на де Люиня обо мне и уверен, что конец венчает достойное дело; что, возвысив меня, Королева таким образом наделила меня завистниками и врагами; что намерения, которые я использую ради служения Королю, рождают и иные подобные, и если сильные мира сего желают добиться того расположения, коего я добился у Королевы, то делают это с целью использовать его иначе, нежели я, хотя это не представляется возможным, поскольку разум Ее Величества настолько склоняется в сторону спокойствия и желания служить Королю, что ни один человек не сможет этому препятствовать.
   Маршальша отправила к Королеве капитана Бенша, долгое время находившегося при маршале; однако, испугавшись разгневать всех вышеназванных господ, Ее Величество не ответила. Затем герцог Монтелеонский пожелал, чтобы императорский посол, видевшийся с Королем, навестил Королеву в Блуа и написал об этом; Королева сказалась больной и не стала встречаться с ним.
   Все это не удовлетворило их; любой ценой они желали удалить меня от Государыни; однако их робость и неизобретательность, вызванные страхом, помешали им принять решение приказать мне устами Его Величества оставить Государыню. Все их ухищрения прибавили к их недостаткам еще и дерзость; они решили отправить моему брату гонца, дабы он тут же отписал мне, прося уехать. Так он и поступил; я поверил ему и рассудил, что лучше будет опередить их, и отпросился у Королевы на некоторое время в Курсэ – приход, который был у меня возле Мирбо; они нашли повод отправить мне туда 15 июня письмо от Короля, в коем Его Величество заявлял, что доволен моим решением удалиться в свое епископство, и велел оставаться там или в одном из моих бенефициев до тех пор, пока он снова не призовет меня.
   Я ответил, что не имею иных намерений, кроме службы Его Величеству и повиновения его приказам и мне нечего добавить, кроме того, что я со священным трепетом повинуюсь его желаниям; что я рад дать Его Величеству доказательства своей привязанности и верности, ибо это всегда являлось целью моего служения ему; что я прекрасно знаю: некоторые люди убеждают его в противоположном, однако Его Величество изволит понимать мои поступки, и недоброжелателям никогда не добиться исполнения дурных замыслов; что я верю: поступая так, как я поступал, я избегну порицаний, а мои действия будут одобрены даже теми, кто желал мне зла; и что, не достигнув пока сего счастья, я буду пытаться стяжать его, продолжая с прежним рвением совершать благие дела, дабы обвиняющие меня в дурных деяниях невольно закрыли рты; и что я умоляю Господа не относиться ко мне милосердно, если я хотя бы однажды помыслил или сделал что-либо вопреки своему долгу.
   Когда Королева узнала о моем удалении, она отправила к Королю епископа Безьерского с поручением передать следующее: она не может смириться с тем, что меня удалили от нее только для того, чтобы сделать ей неприятное и вопреки ее пожеланиям удержать меня; она заявила, что очень удивлена, ибо знала: в течение всего этого времени я не давал повод быть удаленным; что ее окружают подозрительные люди, уверенные, будто в мыслях матери есть нечто против ее сына; что если Его Величество желает показать, что не доверяет этим наговорам и не стремится умножать их, то она умоляет его не поступаться его собственной славой и вернуть меня к ней; что эта просьба – одна из самых больших, с коими она только могла к нему обратиться: выполнив ее, он явит себя послушным сыном, а его враги не смогут оскорбить ее, заявив, что она лучше умрет, нежели станет терпеть, и ее разум сможет отдохнуть – а именно отдыха она желает всеми силами, ибо после того, как она правила во всеобщее благо, она более ни в чем не нуждается в этом мире.
   Она посылала письмо за письмом и к г-ну де Люиню, убеждая его, что его поведение доказывает одно: он не доверяет – и даже не мне, но ей самой; что он поступает как человек, воображающий, будто она намеревается использовать меня, дабы смущать умы, а в подобном случае мое отсутствие будет даже полезнее, нежели мое присутствие; что, желая навести порядок в своих собственных делах, она хотела бы видеть меня рядом с собой, зная, что я буду ей полезен, и не усматривая в моем присутствии ничего, что может дать повод тем, кто, руководствуясь злобой, измыслил нечто подобное, хотя и уверен в обратном; и если окажется правдой, что я задумывал что-либо дурное, находясь возле нее, она лично ответит за мои поступки, предав себя в руки Короля тогда, когда он этого пожелает; что никому не пристало судить о ее будущих намерениях и наказывать кого-то до совершения преступления; что не должно предпочитать чье-то злобное отношение ее верности, иначе она будет вынуждена поверить, что ей не на что надеяться, кроме беспристрастного закона; что она убедится, будто все это время он относился к ней предвзято, веря ложным слухам, и тогда она, в свою очередь, будет вынуждена выразить свое недовольство и решится просить у Короля позволения уехать из королевства, дабы не давать повода слухам, будто она плела заговоры, в чем ее хотят обвинить; что поскольку Король имеет честь доверять ей, он обязан показать, что не смущается верить некоторым неприятным ему персонам ради спокойствия собственной матери, нуждающейся в отдыхе и покое, предпочитая их всему остальному; однако она не может получить ни то ни другое, пока Король внезапно меняет свои решения; что, наконец, если он не может избавиться от сомнений, что я якобы подготавливаю почву для смуты, она даст ответ Королю сама, и что ответа Королевы вполне достаточно, дабы спасти преступника, и что она, не желая отпускать меня домой без какого-либо предлога, тем не менее предоставила мне отпуск на неделю и теперь посылает ко мне с тем, чтобы я вернулся к ней уже завтра.
   Эти страстные и одновременно полные разумных доводов письма не привели ни к чему: она не получила прямого отказа, но дело затянулось, и Люинь передал ей, что Королю наговорили про меня столько дурных слов, что он не может согласиться на мое присутствие возле нее; что с цепи спустили всех собак, причем это были не пустые угрозы; что Король не верит ничему из услышанного, но тем не менее многие сошлись во мнениях, что Королю необходимо дать отдохнуть.
   Похожей монетой де Люинь отплатил и мне за те письма, которые я посылал ему: он отвечал, что многим обязан мне, обещал помочь, сетовал, что враги причинили мне столько зла, печалился, что не может рассеять тучи, сгустившиеся надо мной, однако обещал, что сделает это и вымолит для меня у Короля позволение вернуться. То же самое мне писал Деажан и его приближенные, одновременно отправляя к Королеве просьбы поговорить обо мне с Королем; однако они советовали ей не настаивать на том, что она горячо желает вернуть меня, ибо со мной поступят так же, как и в прошлый раз.
   Королева со своей стороны торопила меня увидеться с ней, дабы убедиться, что подозрения Короля, высказываемые им в письмах, были ложными; однако я не желал делать сего, ибо знал, что мои действия могут повредить ей, и хотел явить пример безусловного повиновения, чтобы заставить поверить всех, что мои предыдущие поступки были искренними.
   В течение шести оставшихся месяцев этого года я постоянно защищался от клеветы и ложных обвинений в свой адрес, и наконец меня вынудили удалиться в мое епископство.
   Я надеялся, что во время моей встречи с Королевой будет присутствовать маршал де Витри, которого я просил об этом через две недели после смерти маршала д’Анкра: он обещал мне выполнить мою просьбу. Однако оказалось, что г-н де Люинь собирался сам назначить коменданта Бастилии, что было прерогативой Королевы; де Витри претендовал на это место, ибо, являясь лейтенантом, он уже занес ногу для шага вверх; я решил, что он желал таким образом служить Королеве, которая, уступив, доверила назначение на этот пост Люиню. Де Витри оказался решительно настроен против меня; он не только перестал быть моим другом, но – как будто я нанес ему великую обиду – проявил явный интерес, пытаясь овладеть теми средствами, которые использовались для ускорения моего падения.
   Пока я был в Курсэ, случилось так, что отец Арну произносил проповедь перед Королем, направленную против символа веры гугенотов; четыре министра Шарантона обратились к Королю с неким текстом, в котором, якобы защищаясь от слов отца Арну, обращенных против их ереси, они говорили с Королем неподобающим образом и множество раз повторили ругательства и наветы против Божьей Церкви. Светское правосудие приняло некоторые меры, и Король своим повелением от 5 августа отверг это письмо, а также запретил своим министрам в будущем, без особого на то позволения, принимать подобные послания.
   Однако, видя, что в духовном плане не сделано ничего, дабы найти средство против зла, зароненного в души после чтения сего вредного текста, на что гугеноты очень надеялись, хвастаясь, что католики не смогут защититься, я использовал свое пребывание в одиночестве, дабы сочинить им ответ, а поскольку в течение долгого времени я был отвлечен от исполнения своих обязанностей пастыря, то взялся за работу с таким рвением, что через шесть недель закончил сочинять его.
   Сей поступок вызвал у окружающих уважение ко мне, а у иных – даже зависть; и хотя стало ясно, что никакие дурные помыслы не занимают мою душу, мои враги тем не менее не переставали опасаться меня и старались помешать моему возвращению.
   Самым печальным в положении Королевы было то, что большинство тех, на кого она более всего надеялась, осыпая их в период своего могущества деньгами, должностями, титулами и почестями, теперь крайне резко выступали против нее – из опасения, что их лишат всего того, чем она пожаловала их: среди людей, низких душой, такое поведение является обычным, однако недостойным истинного мужества.
   Ее лишили пользования частью того, что она имела; если вдруг оказывалась вакантной какая-либо должность, ей не позволялось награждать ею своих слуг; если освобождался какой-либо пост в областях, коими она распоряжалась, то его отдавали тем, кого она любила менее всего, стремясь как можно сильнее оскорбить ее.
   Мало того, вместо меня к ней приставили г-на де Руасси, одного из тех, кто желал падения преследуемых министров. Это было сделано против ее воли, дабы он шпионил за всеми ее делами.
   Он отмечал всех, кто входил к ней; никто не мог побеседовать с ней без того, чтобы он не осведомился о теме беседы; он приставлял к ней ненавистных ей слуг; таковы были заслуги г-на де Руасси, делавшего все ради славы недругов Государыни; те, кого мы более всего уважаем, чаще всего способны втереться к нам в доверие, и те, кого мы считаем лучшими друзьями, могут служить орудием чужих низменных страстей. Он вознамерился окружить Королеву людьми, коим она была безразлична; то, что они были бесстрастны по отношению к ней – от природы или по приказанию, – в какой-то мере делало их преступниками. Желание добиться многого на этом пути толкало разных людей свидетельствовать против нее; они получали требуемое, использовали любые средства; предпринималось многое, чтобы обесславить ее и даже объявить преступницей; находились скверные слуги, которые вместо нее заботились лишь о себе: осведомившись о ее самочувствии, они сразу же покидали эту добрую и великую Государыню – вот преступление, которое нельзя простить; если кто-то из слуг желал оставить должность, занимаемую при ней, другие вовсе не собирались страдать от этого, если только подобное намерение не исходило от одного из них.
   Барон де Темин пожелал уволиться с поста капитана ее гвардейцев; барон дю Тур, верный и преданный человек, согласился с ним в необходимости получить награду за службу; они не отважились говорить прямо, в обход г-на де Руасси, и напомнили ему о пенсии в две тысячи экю, соответствовавшей этой должности, на которую, впрочем, они не соглашались, и дали ему понять через президента Жанена, что хотят переговорить с ним по этому поводу; барону ответили, что он слишком явно служит Королеве-матери, на что тот смело возразил, что до самой смерти останется ее верным слугой, даже если узнает о том, что все обвинения, выдвигаемые против нее, справедливы.
   Монсеньора лишили присутствия г-на де Брева только потому, что последний выражал свою преданность Королеве, доверившей ему образование Монсеньора, о чем распорядился сам покойный Король. Г-н дю Вер, следуя королевской воле, заявил г-ну де Бреву, что желание удалить его исходит от Монсеньора, и вовсе не потому, что Король чем-либо недоволен, но в силу причин, объяснять которые он не намерен.
   Короли действительно не обязаны разъяснять решения, которые принимают; в сей привилегии и заключается их величие; в те времена, однако, этим злоупотребляли.
   Королева узнала об этой отставке и тут же рассудила, что от ее сына хотят удалить человека, отмеченного самим покойным Королем; она опасалась последствий произошедшего, но тем не менее говорила о случившемся столь спокойно, что ответ, который она дала г-ну де Бреву, попытавшемуся оправдаться перед ней, был таким: Король хотел только одного – облегчить его старость, избавить от забот в столь дряхлом возрасте, в коем находился г-н де Брев. Однако от нее добивались только одного: признания, будто она плохо справлялась с ведением государственных дел и растеряла то, что должна была сохранить.
   Самые разные люди приходили к ней, чтобы убедить ее написать Королю письма с подобными признаниями. Моден был выбран в силу своего красноречия; прежде чем поехать к Королеве, он отправился к Барбену и сказал ему, что Люинь желает примириться с ней и, дабы начать примирение, отправляет к ней его от лица Короля, однако он сам не отваживается предпринять эту поездку, поскольку незадолго перед этим Королева заявила, что есть четыре человека, которых она никогда не простит: Люинь, Витри, Орнано и он.
   Барбен, уверенный в том, что ему говорят правду, принялся убеждать того совершить эту поездку, рассказывая, с какой легкостью, идущей от природного великодушия, Королева прощает своих недругов и что он сам рад тому, что г-н де Люинь озаботился его собственным положением и отправил к нему, ожидавшему милости от Короля, посла; что Королю надоело дурное обращение с его матерью и нет места на земле, где такое бы допускалось; ибо хотя Королева и не была чувствительна к оскорблениям, которые слышала в свой адрес, ее притесняли; если же, напротив, к ней стали бы теперь относиться иначе, она перед лицом всего мира не рискнула бы явить свои дурные замыслы, ежели, конечно, таковые у нее были.
   Моден сделал вид, будто принял его доводы. Через несколько дней после этого разговора он сказал ему, что принял решение ехать, и попросил у него рекомендательное письмо к Королеве, которое и получил. Королева приняла его со всевозможной благосклонностью – была приветлива и оказала ему почет, он же в награду, настолько, насколько мог, развратил ее слуг и сделал большинство из них подчиненными Люиня, получавшими от него жалованье и шпионившими за Королевой; но хотя он пустил в ход перед Королевой все свое красноречие, он не смог убедить ее сделать что-то недостойное ее мужества, или признать, что она плохо служила Королю; он упирал на ложное примирение, которое должно было выставить ее виновной.
   По возвращении Модена перед Господином Принцем блеснул лучик надежды на освобождение; 15 сентября он был переведен из Бастилии в Венсенский замок, в коем лучше дышалось; помещение, где его теперь содержали, было не таким тесным; однако у пленивших его и в мыслях не было освобождать его – напротив, они полагали, что могут чувствовать себя спокойно, только отделив Королеву от него.
   Моден однажды поведал Барбену в Бастилии, что Господин Принц рассказал ему, будто Королева хотела освободить его вскоре после ареста, однако на таких постыдных условиях, что он не согласился на это. Моден прямо заявил Барбену, что из всех деяний, коими замечательно правление Королевы, сей поступок является наиболее важным и что не нужно было и препятствовать его исполнению. Принца же переводили из одного места в другое для того, чтобы не повторить ошибку, едва не совершенную в самом начале, когда, еще не уверенные в том, что будут властвовать, они доверили охранять его Персану.
   Итак, они сделали вид, что доверили надзирать за ним барону де Персану, коего поместили в донжоне Венсенского замка, тогда как на самом деле стерегли его сами с помощью полка г-на де Кадене.
   Госпожа Принцесса, которая с позволения Короля находилась возле супруга с начала июня, переехала вместе с ним, надеясь благополучно разрешиться от бремени; однако судьба распорядилась так, что роды начались раньше положенного срока.
   Пока одних переводили из тюрьмы в тюрьму, другие получали все новые почести и звания; ибо в том же самом месяце г-н де Люинь сочетался браком с дочерью герцога де Монбазона и получил должность королевского лейтенанта в Нормандии – должность, ранее принадлежавшую маршалу д’Анкру, – а также все его недвижимое имущество, сосредоточение которого под властью Короля только ускорило его попадание в руки Люиня. Все вокруг превозносили его; однако поскольку ему было нечем подкрепить хвалебные отзывы, его сравнивали с иудейским царем Агриппой -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, бывшим фаворитом императора Калигулы, преемника Тиберия, принимая во внимание бесславный конец сего царя, которого Господь покарал, ему таким образом прочили быстрый закат его звезды.
   Тем временем Барбену, находившемуся в Бастилии, отвели очень тесную камеру под тем предлогом, что, если дать ему более просторную камеру, того же потребует и Господин Принц. Он же просил перевести его в другое помещение. Ему ответили согласием и позволили его слуге навещать своего господина в любое время. Персан и Бурнонвиль, замещавший первого в его отсутствие, относились к нему весьма бережно, надеясь таким образом несколько смягчить гнев Королевы, которая – как они считали – негодует; однако Барбен попал в западню, расставленную ему несчастливой судьбой и приведшую к краю пропасти, от чего его уберегло лишь Божье милосердие и чудо, как мы увидим в описании событий следующего года. Ибо, увидев, что ему предоставили больше свободы, и узнав, что Королева постоянно обращается к Королю, прося за него, Барбен отправил ей письмо с благодарностью за оказанную доброту.
   Ему позволили сделать это, запретив многое другое; а сами тем временем связались со своими сторонниками в окружении Королевы и предупредили их о необходимости быть начеку и внимательно следить за получением писем.
   Барбен отправлял письма со слугой; их перехватывали и доставляли г-ну де Люиню, который снимал с них копии, снова запечатывал и переправлял Королеве; с ее ответами он поступал точно так же; из того, что Государыня открывала Барбену, он узнавал многое о ней самой.
   Лишь первое письмо Барбена Королеве было честно передано слугой в ее руки. Она ответила, что ей тяжко пребывать в таком жалком состоянии; что она решила умолять Короля позволить ей вернуться; но прежде хотела бы знать его мнение, но рядом с ней нет никого, кому бы она могла доверять. Барбен не советовал ей делать это теперь, поскольку в это самое время, 4 октября, были отправлены грамоты для созыва 24 ноября в Руане ассамблеи дворян; и если бы Королева передала свою просьбу в эти дни, ее враги, большинство из которых должны были собраться там, заявили бы, что она сделала это намеренно, дабы воспользоваться ситуацией и возбудить смуту в государстве.
   Пока все это происходило во Франции, в июне император Матиас приказал назначить своим преемником в королевстве Богемия собственного шурина, эрцгерцога Фердинанда, к коему немецкие протестанты относились с большим страхом из-за того, что он изгнал их из принадлежащих ему территорий. Его назначение стало причиной созыва ассамблеи в Эльбрунне, на которой они объединились против католиков, несмотря на то что император Матиас пытался отговорить их от такого шага.
   Папа приказал опубликовать в Риме юбилярий о том, что необходимо Церкви, о преследовании еретиков, о согласии и союзе принцев-католиков.
   Курфюрст Саксонии, то ли под впечатлением этого юбилярия, то ли давно дожидаясь случая, приказал с 31 октября по 2 ноября отпраздновать столетнюю годовщину опубликования Лютером в Вюртемберге первых тезисов против индульгенций Его Святейшества -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

; по этому случаю были отчеканены золотые и серебряные памятные монеты с соответствующими надписями.
   Так же поступили и остальные лютеранские города Германии, а также гейдельбергские кальвинисты, отмечавшие в этот день свой собственный праздник.
   В Италии тем временем шла жестокая война между испанским королем и герцогом Савойским; а в Далмации – между венецианцами и эрцгерцогом Фердинандом.
   В начале описываемого года маршал де Ледигьер вступил с войсками в Пьемонт и взял сначала города Сен-Дамьен и Альбу со стороны Монферрата, тогда как со стороны Наварры принц Пьемонтский отвоевал у принца де Мажерана, союзника Испании, города Мажеран и Кревкёр – в последнем находился большой отряд испанцев. В этих столкновениях был убит дон Санче де Луна, наместник миланского замка, – событие, повергшее в изумление всю испанскую армию, а также всех ее союзников в Италии. Однако внутренние волнения во Франции, заставившие маршала де Ледигьера возвратиться в Дофинэ, подрезали крылья сему блестящему начинанию и вынудили принца Пьемонтского перейти к обороне; он защищался столь неудачно, что его город Версей, осаждаемый с конца мая доном Педро Толедским, 25 июля был вынужден сдаться и открыть ворота перед испанцами, заполонившими Пьемонт.
   Хотя этот город был вскоре взят, ему легко можно было бы помочь, если бы герцог Монтелеонский не раструбил на две страны, что город взят, и этим пробудил гордость в герцоге Савойском, пожелавшем отправиться туда, обещая, что Король возвратит город. Но когда стало ясно, что они желают не вернуть город, а захватить новые земли и готовятся к осаде Аста, Король приказал маршалу де Ледигьеру немедленно оставить город; он отправил туда герцога де Роана и графа де Шомберга с полком ландскнехтов, воевавшего против принцев; таким образом, там собрался весь цвет французской знати, насчитывавшей вместе с войсками герцога Савойского десять тысяч пеших воинов и две тысячи всадников. Они вступили в Аст, вознамерившись согнать испанскую армию с насиженных мест, которые она занимала в окрестностях города.
   Первого сентября они атаковали Фелизан, где находились две тысячи трентцев, и на следующий же день взяли город благодаря мужеству французов, которые, опасаясь, что их захотят опередить, не дожидаясь приказа, преодолели ров, взобрались на вал, доблестно сражаясь со всеми, кто оказывался у них на пути, и захватили город, в коем им досталось одиннадцать вражеских знамен. На следующий день они продолжили наступление, захватили еще два знамени, а 4 сентября осадили Нон, в котором засели две тысячи человек из армии неприятеля, и 7 сентября взяли его; они гнали вражескую армию прочь от Аста к Танаро.
   Все эти подвиги немного охладили дерзкие поползновения дона Педро и дали повод заключить 9 октября договор при Павии, статьи коего были предложены Мадридом и одобрены Парижем. По этому договору состоялась реституция пленников и захваченных до и после заключения договора в Асте городов, герцогу Савойскому предложили разоружиться, что он и сделал, вернув все захваченные им города. Дон Педро должен был снова ввести туда свои войска в течение ноября, согласно условиям договора в Асте. Тогда же было объявлено о прекращении боевых действий в Пьемонте и Миланской области. Однако выполнение всех взаимных обязательств и примирение было делом будущего, о чем мы скажем в свое время.
   Распря между венецианцами и эрцгерцогом Фердинандом завершилась, эрцгерцог пообещал изгнать из своих земель тех ускоков, которые оказались замешанными в последних волнениях, а также тех, кто занимался пиратством, обещая отправить их в город Сенью под присмотр немецкого губернатора – человека достойного, который мог бы удержать их в повиновении. Их корабли были преданы огню. Впрочем, война продолжалась вплоть до начала следующего года.
   Тем временем 4 октября ассамблея дворян открылась; Король и все депутаты собрались в Руане. Продлилась ассамблея до 26 декабря. На ней было сделано множество отменных предложений по обустройству государства; однако толку никакого все равно не вышло, поскольку цель ассамблеи была иной, к тому же все было организовано таким образом, что не имелось никакой возможности принимать мудрые и обдуманные решения.
   Основным замыслом де Люиня было обрести поддержку у депутатов данному им Королю совету убить маршала д’Анкра и удалить Королеву-мать. Его заботы не простирались далее.
   И все же одна замечательная вещь на ассамблее случилась: парламентарии заявили о своем желании опережать дворянское собрание по важности своего положения, дабы вместе с принцами, герцогами, пэрами и офицерами короны давать Королю советы, необходимые для блага государства.
   Г-н де Люинь, не желавший ссориться с парламентариями, нашел способ примирить стороны: поставить дворян возле Короля и Монсеньора означало уступить свои места членам парламента.
   Во время ассамблеи в возрасте семидесяти четырех лет скончался г-н де Вильруа, которого судьба несколько раз пыталась удалить от двора и которому всегда удавалось удержаться благодаря своей мудрости. Последние годы, желая обратить его к себе, Господь также пытался отъять его от государственных дел, но так и не победил его честолюбия, пока наконец не наслал на него болезнь, уничтожившую его в течение тридцати часов и исторгшую из его уст слова, свидетельствующие скорее в пользу его заблуждений, чем мудрости: «О мир, как ты обманчив!»
   Он стал государственным секретарем в 1566 году, в правление короля Карла IX, и со славой сохранял за собой эту должность до дня Баррикад, после которого король Генрих III отправил его в отставку. Генрих IV вернул его по совету г-на де Санси, пользовавшегося доверием и милостью Его Величества. Дабы еще больше подчеркнуть свою верность, он отдал одну из своих дочерей в жены сыну г-на д’Аленкура и пользовался большим уважением Короля до самой его смерти. Случилось, однако, и ему пережить период немилости. Один из его людей, Л’Ост, выполнявший его поручения и бывший в курсе его переписки, шпионил в пользу Испании. Г-н де Вильруа велел изловить Л’Оста, но тот утопился в Марне. И все же Король так хорошо относился к нему, что простил его и не желал согласиться с его отставкой.
   Он же ввел в окружение Короля г-на Де Сийери и президента Жанена, которые относились к нему с большим уважением. Первый из них был связан союзом своего сына, г-на де Пюизьё, со старшей дочерью г-на д’Аленкура, давшего за ней помимо значительного приданого еще и должность государственного секретаря, которую занимал г-н де Вильруа; таким образом, они стали занимать сей пост par indivis [17 - нераздельно, сообща (лат.).].
   Сразу после смерти Короля канцлер вознесся, и г-н де Вильруа, дабы удержаться наверху, начал заискивать перед ним. Они оба, и президент Жанен, и фаворит, коим был тогда маршал д’Анкр, держались вместе, легко сопротивляясь вельможам, заботившимся только о своих делах, а отнюдь не государственных. Хотя и ценой больших усилий, они долго действовали сообща, до тех пор, пока между ними и фаворитом не возникли противоречия. Когда канцлер по смерти невестки порвал с ними в связи с тем, что вырос авторитет занимаемой им должности, а также должности его брата при Королеве, г-н де Вильруа также уперся, и между ними началась вражда, позволившая фавориту отомстить и тому и другому, стравив их, что привело к падению и фаворитов, и самой Королевы, крушение судьбы которой они подготовили.
   Тем не менее во всех волнениях г-н де Вильруа продолжал пользоваться уважением, по смерти маршала д’Анкра вновь вернулся на свою должность и до самого конца служил, хотя силы его уже были не те.
   Он был человеком здравомыслящим, малосведущим, доверявшим больше своему опыту. Он искусно скрывал свою необразованность, стараясь больше молчать, что создало ему определенную репутацию: так, односложно изъясняясь на заседаниях Совета, он создавал видимость человека знающего. Он был робок как от природы, так и от воспитания, полученного им при дворе в те времена, когда королевская власть была слабой и происходили всякого рода распри. Его считали человеком искренним, умеющим держать слово, которое он, впрочем, давал с большим трудом. Более памятный на оскорбления, чем на обязательства, к исполнению коих он не являл особого рвения, подозрительный и завистливый, он всегда старался умыть руки, и после пятидесяти одного года службы, неизменно сохраняя благоволение своих господ, он скончался, не нажив состояния большего, чем то, которым обладали его родители, разве что умножив его на две тысячи ливров ренты.
   В этом же году умер г-н де Ту, более изощренный в знании, чем в благочестии. Его жизненный путь свидетельствует о том, что знание – совершенно иная стезя, нежели действие, и что наука властвования требует определенных качеств ума, которые не всегда соответствуют ей. Не слишком образованный г-н де Вильруа был хорош на своем месте, чего не скажешь о многознающем г-не де Ту.

1618

   В прошедшем году мы стали очевидцами того, какое негодование порождает в сердце народном величие, полученное из чужих рук и ненадлежащим образом, с предельным своеволием пущенное в ход; в этом году мы, напротив, убедились в том, как то же величие, поруганное и уничиженное низкими людьми, склоняет сердца к состраданию, превосходящему по силе былое негодование.
   Когда Королева отбыла из Парижа -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, никто не сочувствовал ее горю, кроме заинтересованных лиц; однако дурное обращение, которому она подвергается в Блуа, растет день ото дня, доходя наконец до такой недопустимой отметки, что все начинают сочувствовать ей. Ее Величество подымается во мнении окружающих по причине своего несчастья, и те вельможи, что были к ней наиболее враждебны, и даже те, что ближе всех стояли к г-ну де Люиню то ли из соображений выгоды, то ли будучи связанными с ним какими-либо обязательствами, сострадают ей и намереваются содействовать в возвращении ко двору, дабы она заняла там прежнее место.
   В предыдущей книге я рассказывал о ее замысле явиться к Королю и высказать ему свое недовольство тем, что ей досаждали люди, подосланные к ней против ее воли и ведущие постоянное наблюдение за всеми ее действиями, а также тем, что большинство ее собственных слуг были подкуплены и не верны ей. Барбен отсоветовал ей так поступать ввиду проведения ассамблеи нотаблей, считая ее решение явиться туда неразумным и страшась, что она нарочно желает воспользоваться этой возможностью, дабы во всеуслышание объявить о своих жалобах. Однако к концу того года ассамблея завершила свою работу, а в начале этого года Королева вновь вспомнила о своем замысле, о чем написала Барбену; тот ей ответил.
   Она была не прочь выждать некоторое время, то ли в силу свойственной женщинам нерешительности, проистекающей из страха, удерживающего их на пороге исполнения задуманного, то ли оттого, что г-н де Люинь поговаривал о присылке к ней от имени Короля г-на де Кадене, и она надеялась получить от него какое-либо средство, способное поправить положение.
   Надежда ее покоилась на сильнейшем желании, отчего самообман был неизбежен, но она все одно надеялась, даже тогда, когда узнала о бесстыдном заявлении Деажана, что он скорее погубит себя, чем позволит ей вернуться к Королю.
   Барбен написал ей, что мешкать далее, равно как и дожидаться Кадене, негоже, ибо подобные люди истолковывают слова Его Величества на свой лад, донося до адресата лишь то, что им вздумается, и не передавая сполна то, что она желала бы ему сообщить, при этом вольно, к своей выгоде толкуя ее мысли, а вот письма, которые она могла бы направить Его Величеству, переиначить, подобно словесному посланию, не удастся и помешать ему прочесть их будет нелегко; еще он добавил: прозвучавшее из уст Деажана заставляет его думать, что час действовать настал.
   Г-н де Роан служил ей в этом весьма преданно и сносился с г-ном де Монбазоном, тестем де Люиня, который брался устранить недоверие, внушенное фавориту в отношении Королевы, и настроить его на снисходительный лад и примирение с нею; г-н де Монбазон брался за это отчасти потому, что был недоволен г-ном де Люинем, который был столь сосредоточен на себе, что не выказывал должного внимания к интересам близкого родственника; и тот и другой уведомляли Барбена обо всем, что ими предпринималось в этом направлении. Первый поторапливал Барбена уговорить Королеву действовать как можно быстрее, считая, что в противном случае ей грозит надолго застрять в изгнании.
   Герцог Эпернонский и г-н де Бельгард также выражали сильную привязанность к Королеве и подумывали о том, чтобы самим переговорить с Королем, дабы указать ему на несправедливость, свершаемую в отношении его матери. В свое время им от нее досталось, из-за происков маршала д’Анкра она удалила их от двора, оттого они и не присутствовали при кончине последнего; но поскольку и ныне им приходилось несладко, а нынешняя обида всегда горше прежней, да и сносить оскорбление от лица более высокого достоинства легче, чем от лица, стоящего ниже, то, недовольные своим теперешним положением, они благожелательно повернулись к Королеве.
   Эти четверо были главными, кто посредничал в делах Королевы, причем одни не знали о действиях других, и все сносились с Барбеном, он же извещал ее относительно происходящего. Это становилось известно де Люиню, поскольку и письма, и ответы на них поступали к нему; и вот однажды ему показалось, что накопилось довольно всего, чтобы иметь предлог взяться за Барбена, Персена и его брата; де Люинь не хотел, чтобы дело зашло еще дальше, и, дивясь тому, что его собственные люди склоняются в пользу Королевы, пожелал прервать эти сношения и лишить Королеву малейшей надежды на сближение с Королем.
   Начал же он с того, что положил конец всяческому сообщению между мною и Королевой, считавшей, что уберечь меня можно, лишь отослав подальше от себя; мне направили послание Короля от 7 апреля, в котором до моего сведения доводилось, что в связи с достигающими его слух известиями о различных передвижениях и событиях в тех местах, где я находился – каковые порождали подозрения и сомнения, могущие нанести вред покою его подданных и их служению ему, – мне рекомендовано как можно скорее выехать в Авиньон, где и пребывать до тех пор, пока не воспоследует иное распоряжение; в случае исполнения высочайшего повеления мне и впредь было обещано благорасположение Его Величества, в случае же неисполнения оного я вынудил бы его прибегнуть к мерам иного рода.
   Получив депешу подобного содержания, я ничуть не удивился, всегда ожидая от трусливых власть предержащих всяческих несправедливостей, равно как и варварского, лишенного разумных оснований обращения. Но как бы то ни было, самый день, в который мне доставили сию депешу, послужил мне утешением – то была середа на Страстной неделе. Я заверил Его Величество в том, что, ежели мне и было весьма неприятно удостовериться в дурных услугах, кои мне продолжало оказывать его окружение, я был чрезвычайно рад выпавшему на мою долю счастью засвидетельствовать ему свою полную готовность подчиниться его воле; что я уже в пятницу снимусь с места, дабы исполнить повеление, которое ему угодно было отдать мне, и буду держать путь в Авиньон, где я мог бы пребывать в полном довольстве, если бы мои недоброжелатели оставили меня в покое, избавив от подозрений в той же степени, в коей я избавлен от вины. Однако раз уж меня обвиняли в происках, которые я якобы затеял в этих краях против Его Величества, я нижайше молил его соизволить прислать кого-либо сюда, дабы сия персона без пристрастия разобралась, как обстоят дела, – будучи уверен, что это позволит Его Величеству убедиться в моей полной невиновности.
   Г-н Ришелье, мой брат, и г-н де Пон-де-Курлэ, муж моей сестры, получили такой же приказ, им было назначено то же место ссылки; большим утешением было для нас, что не приходилось расставаться, хотя теми, кто отдавал приказ, принималось в расчет отнюдь не это соображение, а совсем другое: иметь возможность держать всех нас вместе под наблюдением.
   Королева громко сетовала по поводу моего изгнания, но получила резкую отповедь, к тому же у нее было довольно поводов пожалеть саму себя, и я отошел на второй план. Могу заявить по совести и не ущемляя своей скромности: как они ни старались, они так же мало нашли упоминаний обо мне в бумагах тех, кто заправлял делами, как и в документах казначейства, среди тех, кто получал вознаграждение за какие-либо услуги.
   Я был послушен Королеве, когда она правила, да и от кого, как не от нее, исходила в то время воля Короля? Всякий знает: настоящий слуга должен направлять волю хозяина к своей выгоде. Но если он не в силах того сделать, надлежит исполнять ее. Я так и поступал, находясь на службе у маршала; однако где это слыхано, чтобы учтивость являлась преступлением? А ежели это преступление, то кто его не совершал? Кто из занимающих видное положение не повинен в этом преступлении? Г-н де Вильруа и тот не отказывался действовать заодно с маршалом; сей персонаж имел во врагах лишь тех, кого не пожелал иметь в слугах, или же тех, кто, побывав во врагах, захотел быть осыпанным его благодеяниями, позабыв, из чьих рук их получает.
   Если поразмыслить, в какое время обогатился маршал, поневоле придешь к выводу: это то самое время, в кое г-да Брюляр, де Вильруа и Жанен были у дел, и с момента их удаления сам он не получил ни титула, ни какой-либо должности. Те, что укоренились в годы правления почившего Короля и держали тогда бразды правления, никак не помешали возрастанию сей поросли; учитывая, что они давно пришли к власти, когда его там еще и в помине не было, да и почивший государь держал его в узде, им не составило бы труда удалить сей сорняк.
   Коль скоро быть призванным управлять делами – преступление, как быть с невиновностью г-на дю Вера? И ежели вынужденное оставление своего поста дает ему это преимущество – быть невиновным, то разве не заслуживаю того же и я, раз пять пожелавший поступить таким же образом, настоятельно и по собственному почину?
   Коль скоро взяться за оружие с целью помешать дурным замыслам принцев, объединивших свои усилия против Государства, означает нарушить закон, так отчего же не понесут наказание те, кто являлся советчиками принцев в последнем мятеже? Разве не хранитель печатей дю Вер составил первую декларацию о заточении Господина Принца, направленную против него и его сторонников?
   А не говорил ли частенько г-н де Вильруа Королеве по поводу продвижения королевских войск, что не остается ничего иного, как преследовать их, и что его советам недостает одного – быть осуществленными на практике? С самого отложения Королевы от власти он не скрывал, что этим обязаны ему, а его новым министрам – тем, что они открыли путь к спасению Государства и прекращению мятежей, и не находил ничего предосудительного в их действиях, разве что в том, как они были введены в дело.
   Обвинять меня и моих сотоварищей в сочувствии испанцам оттого лишь, что мы пеклись о взаимопонимании, – возможно ли такое без убеждения в том ратующих за союз с ними и работающих на него; кто на противодействие принцев этому намерению всегда отвечал, что союз необходим для благополучия нашего Государства и спокойствия наших соседей?
   И разве не высказал я прямо своих чувств по этому поводу маршалу, когда того потребовало от меня служение Королю? Да хоть тогда, когда речь шла об испанцах: разве в бумагах маршала д’Анкра не нашли моего письма, являющегося ответом на его послание, в коем он по случаю союза, заключенного принцами в Суассоне, сообщал мне о своем мнении: дабы укреплять власть Короля, приходится прибегать к помощи иностранцев, раз французы столь нерадивы, и потому настало время воспользоваться испанцами, мол, это даст нам возможность ощутить выгоду от союза двух корон; так вот, я отвечал ему, что надобно поостеречься прибегать к средству, которое сделает его, маршала, ненавистным в глазах всех французов, могущих воспользоваться этим как предлогом и заявить, что, будучи сам чужеземцем, он желает протаскивать во Францию и других чужеземцев с целью завладеть браздами правления и подчинить себе персону Короля; что добросовестных французов имеется достаточно, чтобы противостоять другим, позабывшим о своем долге, и что в общем-то вся помощь Испании всегда была в большей степени иллюзорной, чем действительной, а посему в ней нет никакой необходимости, а если б и воззвать к ней, проку от нее будет мало.
   Г-н Сервен, под влиянием настроения, а также памятуя, что я не удовлетворил кое-какие его запросы, с коими он обратился ко мне, когда я был у кормила власти, истолковал это письмо и некоторые другие в дурном смысле. Однако справедливость господ придворных, посчитавших предосудительным тот факт, что он потребовал вызова меня в подобных обстоятельствах в суд, и посмеявшихся над его умозаключениями, была для меня подлинным свидетельством одобрения, которое они желали выказать в отношении моего поведения. Всем известна ссора, вышедшая у меня с ним по поводу его решения послать в Суассон гвардию и оставить Короля без всякой защиты в столь трудную для него минуту; я тогда отвращал его от этого решения, убеждая, что подобный поступок способен вызвать у Короля раздражение против него и внушить народу мысль, что он желает заполучить его с потрохами, что могло бы много повредить ему во мнении окружающих. Поскольку принцы были доведены до крайности, я всегда считал вразрез ему: Король довольно покарал их уж тем, что показал, что способен на это.
   Какие советы дал я Королеве с тех пор, когда был удален от двора, как не те, что ей не следует сожалеть о происшедшем и что маршал с его женой навлекли на себя беды своим дурным поведением, а вовсе не преступными деяниями; что все, что от нее требуется, – это держать себя таким образом, чтобы ее поступки в настоящем оправдали ее поступки в прошлом, показав огромную разницу между нею, одержимой маршальшей д’Анкр, и ею свободной, дабы стало ясно: все, что было замечено в ее поведении ужасного тогда, происходило под влиянием той?
   Однако все это не помешало тому, чтобы из ненависти, всегда слепой и неподвластной доводам разума, а также под влиянием мучительного страха, в коем они пребывали, они ни за что на свете не пожелали видеть меня вдали от королевства, в ущерб службе, которую я был обязан исполнять в отношении народа, порученного мне Господом, подобно тому как они уже помешали мне служить Королю, которому я был предан.
   Целый год я провел в ссылке; за это время овдовел мой брат, и я молил их позволить ему побывать в своем доме, чтобы навести в делах порядок, а мне предписать поселиться в любом месте по их выбору, поближе к родным, где я мог бы оставаться в качестве поручителя как за его поступки, так и за мои собственные, с приставленным Его Величеством к моей особе лицом, которое он соблаговолит назначить, дабы приглядывать за нами. Но все было напрасно.
   Одновременно с моей ссылкой в Авиньон они еще больше притеснили Барбена, лишив его всяческого подобия свободы, которое имелось у него в Бастилии, заявив, что он ею злоупотреблял и что вместо того, чтобы посылать Королеве простые письма с приветствиями и любезностями, он затевал с нею происки предосудительного свойства, несовместимые со службой Королю. На следующий день после того, как арестант был заключен еще теснее, они прислали к нему г-на де Байёля и еще одного государственного советника для допроса. Барбен отказался отвечать им, думая, что г-н де Байёль все еще является рекетмейстером и опасаясь слишком скорого суда королевских комиссаров; но когда посланцы объяснили ему, что являются государственными советниками, не имеют отношения к судебным процессам и пришли только лишь для того, чтобы послушать и записать с помощью г-на д’Андийи, именно с этой целью направленного сюда вместе с ними, что ему будет угодно сказать по поводу некоторых писем и записок, которые ему предъявят, и что речь идет не более чем о домашнем разбирательстве, о ходе которого Король хотел бы знать, Барбен согласился отвечать.
   Тогда они предъявили ему копии писем, писанных им Королеве и полученных им от нее, и желали представить его на основании этих писем преступником, истолковывая те в нужном им свете; среди прочего они истолковывали слова Королевы относительно Деажана – о чем мы упоминали – в том духе, что не было иного выхода и что его устранение было ей на руку. Когда же Барбен дал разъяснения, их сомнения по этому вопросу, как и по прочим, развеялись, и ему удалось доказать, что намерение Королевы состояло лишь в том, чтобы видеть короля благодаря милости де Люиня и что она использовала для этого г-на де Монбазона, его тестя, и г-на де Роана, его родственника.
   Несколько дней подряд являлись они допрашивать его, а по выходе направлялись к канцлеру и хранителю печатей дю Веру, где их поджидали несколько человек из совета для того, чтобы обсудить полученные от него признания. Обвинения были смехотворными, объяснения убедительными: канцлер и хранитель печатей, пусть и его недруги, не стояли, как, впрочем, и президент Жаннен, за то, чтобы заходить далеко в этом деле, которое, по их убеждению, могло закончиться лишь в его пользу. Пристрастный Люинь, надеявшийся обернуть это дело в свою пользу и добиться обвинительного приговора, пожелал, чтобы разбирательство продолжалось. Когда ему казалось, что достаточное число судей на его стороне, он оказывал давление, когда же считал, что исход дела неясен, притормаживал его.
   Покуда он так разнузданно вел себя, ему пришлось иными средствами зарабатывать себе добрую репутацию. Он выпустил постановление королевского совета об отмене с начала года полетты, продолжая поощрять взяточничество, чтобы, как он говорил, отблагодарить чиновников и дать им возможность устроить свои дела.
   В феврале он издал другое постановление совета в пользу отцов-иезуитов, по которому им дозволялось открыть школы при Клермонском коллеже, что отвечало их желанию, которое они питали с тех пор, как их восстановили в правах; они домогались этого со времени смерти предыдущего Короля, так и не сумев преодолеть огромных трудностей, встретившихся им на пути, и главным образом противления Университета, который и в данном случае не сдал своих позиций и, видя, что решение по поводу коллежа состоялось и назад ничего вернуть не удастся, выпустил два декрета, согласно которым школьникам запрещалось посещать этот коллеж. Иезуиты обратились в совет с жалобой, и постановлением от 26 апреля университетские декреты были отменены.
   Король твердо стоял за исполнение постановления, выпущенного его советом в пользу священнослужителей Беарна, восстанавливающего их в праве получать бенефиции и мало-помалу заменять ими доходы от имеющихся в их распоряжении владений; ибо священнослужители, принадлежащие к так называемой реформированной церкви, получившие некогда наказ прислать депутатов, чтобы продумать процедуру замены церковных доходов, не в силах одобрить того, что их лишают имеющейся у них подлинной собственности и переводят на государственный счет, пожелали собраться в Беарне на ассамблею, состоящую из представителей трех штатов данного края и депутаций от реформированных церквей верхнего Лангедока и нижней Гиени, дабы вовлечь в это дело всю гугенотскую партию. Узнав об этом, Его Величество велел Лескену, явившемуся к нему с просьбой соблаговолить одобрить проведение ассамблеи, убираться и передать зачинщикам, что он запрещает проведение оной: это привело к тому, что гугеноты порешили открыть ассамблею в городе Кастель-Жалу 1 мая. Король отдал распоряжение парламенту Бордо и палате указов Нерака принять меры против тех, кто посмел бы там заседать, как против нарушителей общественного покоя; торговые консулы этого города, как и прочие должностные лица Гиени, отказались предоставить место для проведения ассамблеи, так же поступили и в городе Тоннене, куда после отказа, полученного в Кастель-Жалу, они подумывали направиться. Таким образом, они были принуждены возвернуться в Беарн, дабы находиться вне сферы влияния Бордо, и выбрали Ортез, где и назначили на 15 мая открытие своей ассамблеи. Король сделал заявление, в котором объявил преступниками, виновными в оскорблении особы Его Королевского Величества, всех тех, кто туда явится, и все же, несмотря на это, они не отступили, так как парламент края был им предан.
   Королевский комиссар прибыл туда для исполнения воли Его Величества и произведения замен высших должностных лиц, но был встречен как враг, в частности получил множество оскорблений от школьников Ортеза, которых подучили поступать таким образом, при этом ни парламент, ни г-н де Ла Форс, губернатор, не подумали призвать детей к порядку; вышеозначенный парламент своим постановлением от 29 июня отказался регистрировать данный эдикт и постановил о нижайшей передаче наказов Его Величеству с мольбами оставить все как есть. Извещенный о том Король послал парламенту свое высочайшее повеление, на которое теми было дано лишь предварительное заключение вкупе с мольбами, адресованными Его Величеству, о сохранении прав своих подданных, принадлежащих к так называемой реформированной церкви.
   Король озаботился также тем, как обстоят дела в Италии, из страха, как бы обвинение против Королевы и министров, правивших под ее началом, в том, что они слишком благоволили Испании, не обернулось против него самого. Он послал Модена на помощь г-ну Бетюну – способствовать исполнению договоров, заключенных в Павии и Асте; а поскольку испанцам было обидно и непривычно отдавать Версёй и дон Педро медлил с исполнением обещанного, Король был принужден вызвать к себе испанского посланника и решительно заявить ему, что, какие бы смуты ни происходили внутри его королевства, он не преминет перейти горы, дабы заставить сдержать данное ему слово; это возымело такие последствия, что 15 июня Версёй был возвращен и взаимные обещания исполнены обеими сторонами.
   Подобным образом были выполнены и все пункты договора, заключенного между венецианцами и эрцгерцогом Фердинандом для прекращения бывших меж ними раздоров.
   Все это свидетельствовало о приверженности Короля к справедливости, истинной вере и прославлению отечества, внушало народам и тем, кто не знал о тайне государственного совета, уважение к правительству и заставляло желать, чтобы правление оставалось в прежних руках.
   Меж тем Люинь не терял времени даром и трудился над приумножением собственного величия, как и величия своего рода. Он обменял генеральное наместничество в Нормандии, которое принял в прошлом году лишь для того, чтобы иметь больше весу на ассамблее знати в Руане, на наместничество в Иль-де-Франсе и городах Суассон, Нойон, Шони, Куси и других, бывших до того под управлением герцога Майенского, и передал последнему Гиень и ШатоТромпет вместе с несколькими крепостями в Борделэ, подчинявшимися полковнику д’Орнано, которого вознаградили должностью маршала Франции и вышеозначенным генеральным наместничеством в Нормандии.
   Получил он также Ла-Фер и Лаон, прежде управляемые герцогом Вандомским и маркизом де Кёвром. Столь же неуклонно, как его возвеличение и укрепление, шло разорение и падение людей, противостоящих ему, – Барбена и Королевы. Судебное разбирательство наделало при дворе много шуму; создалось впечатление, что затеянные ранее происки грозили пошатнуть всю Францию: на судей оказывалось давление со стороны Короля, как было и в деле с маршальшей д’Анкр, от них требовали выиграть тяжбу, а не разбираться по существу.
   К делу привлекли нескольких персон, которые по неосторожности оставили маловразумительные письменные свидетельства по поводу Люиня и текущих событий. Взяли под стражу Дюрана и некоего Сити, флорентийца, бывшего когда-то секретарем архиепископа Тура, брата маршальши д’Анкр. Обоим было вменено в вину сочинение одной книги, обоих ждало одно наказание: колесование и сожжение вместе с их сочинениями на Гревской площади, а брат того Сити, который всего-то и сделал, что изготовил копию сочинения своего брата, был повешен. Этими обвинениями пытались очернить Барбена и некоторых других частных лиц, связанных с ним кровными узами, путая обвинения разного плана. Были взяты под стражу и иные лица: одних поместили в Бастилию, других – в Фор-л’Эвек, и всех с намерением приговорить к смертной казни. Бурнонвиль и Персен были в их числе, превратившись таким образом из стражников, коими они являлись, когда стерегли других, в узников. Семейство Люиней давно намеревалось отобрать у Бурнонвиля Бастилию, а у Персена – охрану Господина Принца. С тех пор они и замыслили против них недоброе, а все оттого, что к ним в руки попали письма Барбена и Королевы, из которых явствовало: Бурнонвиль благосклонно относился к Барбену, а Королева благоволила к Бурнонвилю.
   Прежде всего они попытались по доброй воле вытащить Персена из Венсенского замка, предложив ему деньги и представив дело следующим образом: поскольку создалось впечатление, что он в ответе за все происки Барбена, они не желают усугублять его вину, однако и поручать Господина Принца заботам того, на ком лежит подозрение, неразумно. Ответ его был заносчивым, что и привело к тому, что его схватили и бросили в Бастилию, как и Бурнонвиля, а на его место назначили г-на дю Вера, родственника г-на де Люиня. При этом сделали вид, будто те хотели освободить Господина Принца и тем самым устроить государственный переворот, поскольку его освобождение равносильно угрозе царящему в стране спокойствию. Несмотря на то что они немало способствовали падению Королевы, их обвинили в желании видеть ее снова подле Короля и обошлись с ними как с преступниками.
   Задерживают и г-жу дю Тийе, женщину с положением, по простому подозрению; заполняют Бастилию священниками, словно это монастырь, наводняют ее людом разного роду-племени; ни положение, ни заслуги не способны защитить тех, кого сочли сочувствующими Королеве, ни для кого не делается исключения. Те, кто в фаворе, подозревают герцога де Монбазона, тестя де Люиня, и не без оснований, ведь большинство виновных не отягощены иным преступлением, кроме того, что обсуждали с г-ном Монбазоном способы повлиять через его зятя на Короля и способствовать свершению им славного деяния – возвращения ко двору собственной матери, к великой чести своего Государства и своих фаворитов.
   Деажан собрал все признания, сделанные Барбеном, Бурнонвилем, Ла Фертэ, бывшим у герцога де Роана, двумя слугами Барбена и одним сержантом Бастилии, и передал их г-ну Ланье, советнику, входящему в большой совет, а тот, рассмотрев их и сообщив о них кое-кому из своих друзей, пообещал ему, что выпустит постановление о приговоре их всех к смертной казни. Люинь, прознав про его добрые намерения, назначил комиссию большого совета для ведения судебного разбирательства. Ланье и Ла Грельер выступали докладчиками по делу; Барбен просил, чтобы его дело как секретаря Короля рассматривалось в парламенте – ему было отказано и предписано предстать перед комиссией большого совета. Люинь самолично напутствовал одного за другим всех судей. Ланье ежевечерне являлся к нему с отчетом о ходе разбирательства, дабы исполнить поскорее свое обещание, желал судить Барбена по его ответам государственным советникам, о чем мы говорили выше; Барбен возражал в том духе, что отвечал государственным советникам не как людям, уполномоченным судить его, и что ответы его были бы иными, будь перед ним судьи. Он так настаивал, чтобы его просьба быть услышанным более широким кругом лиц была доведена до большого совета, что ее удовлетворили.
   Он без конца сетовал, что ему вовсе не объяснили, за что заключили под стражу; что он состоял в королевском совете в то время, когда правила Королева, тогда же получил и должность, связанную с финансами, которыми распоряжался безраздельно, и что, если бы он преступил закон, его бы обвинили и допросили тогда же; что стыдно должно быть тем, кто посадил его за решетку и обходит молчанием, за что именно его постигла такая участь, и что на самом деле вчиняют ему судебный иск лишь за то, чего он желал с тех пор, как оказался в Бастилии. Хотя того желал бы и самый набожный капуцин, а именно: примирить Короля с Королевой, которой вменялось в вину оскорбление Его Королевского Величества. Да мыслимое ли дело обвинять в подобном Королеву?
   Были вызваны в суд и некоторые слуги Королевы: Шантелуб, Кодони и Сельваж, причем без двух последних она была как без рук. Правда, устыдившись необоснованности выдвинутых против них обвинений, их отправили обратно. Целей своих обвинители все же достигли, ведь им только и нужно было, что заморочить народу голову и создать видимость, что затевалось какое-то грандиозное преступление, раз столько людей с положением и даже самые близкие к Королеве оказались в нем замешаны.
   Наказуемыми становятся не только действия, изучаются слова, разгадываются мысли, строятся предположения относительно намерений. Если подследственный говорит, цеп ляются к самым невинным словам, усматривают заранее предустановленный смысл в ничего не значащих замечаниях. Если он молчит, молчание вменяют ему в вину, полагая, что за недосказанным что-то кроется. Плачевное время, когда и говорить, и молчать одинаково губительно! Любое передвижение подвергается дурному истолкованию, предатели и шпионы следуют за своими жертвами по пятам, стремясь добыть какие-либо компрометирующие подробности. Всех задержанных подвергают допросу и – неслыханная вещь, ужас берет, стоит лишь об этом подумать – всеми правдами и неправдами выбивают показания, с тем чтобы имя Королевы непременно звучало на судебных разбирательствах, цель же всего этого – сделать ее виновной в гибели других.
   По тому, как держатся судьи, видно: они заседают не для того, чтобы выслушивать тех, кто предстает перед ними, а для вынесения им приговора, не для выяснения правды, а для определения меры наказания. Наконец перед судом предстали все.
   Писавшие противное нынешним хозяевам приговорены к смерти, служившие Королеве осуждены; отпущены самые безобидные, все прочие признаны виновными.
   Барбен находился на исключительном положении. Он вызвал особую неприязнь тем, что истово, как они считали, служил своей государыне и остался неколебимо предан ей. Было сделано все возможное, чтобы приговорить его к смерти: не было судьи, с которым бы не переговорили, но Господь рассудил по-своему – достойнейшие из судей, признав его невиновным и желая его освобождения, признали за лучшее приговорить его к простому изгнанию, опасаясь какой-либо еще большей жестокости со стороны де Люиня. Однако число других, подпавших под влияние фаворита, было так велико, что смертный приговор чуть было не прошел с перевесом в один голос, да только один из судей потерял сознание; его вынесли из зала заседаний и дождались, когда он придет в себя. Видимо, считали, что он непременно должен проголосовать за смертную казнь; однако, вернувшись, этот судья произнес следующее: «Судари, вы видели, что со мной сделалось. Господь дал мне узреть смерть – вещь столь ужасную и страшную, что я не в силах осудить на нее невиновного, каковым является тот, о ком идет речь. Я слышал мнение тех, кто стоит за изгнание; если есть какоелибо более щадящее наказание, прошу известить меня о нем, чтобы я голосовал за него». И тотчас почти все советники младых лет взяли сторону тех, кто голосовал за изгнание. Все председательствующие, за исключением г-на де Берси, и почти все бывшие советники, с которыми до того переговорили и которых направили в Лувр, поддались на уговоры.
   Тем же постановлением от 30 августа Бурнонвиль был приговорен как виновный в оскорблении особы Его Королевского Величества к отсечению головы; Персен и г-жа дю Тийе – к отлучению от двора и Парижского превотства сроком на пять лет. Из королевства были высланы на такой же срок г-н де Ла Фертэ и один из слуг Барбена, другого отпустили, а вот сержанта Бастилии, служившего Барбену почтальоном, приговорили к повешению. Последнее являлось показательным актом расправы в назидание Барбену, прочих помиловали; приговором же Барбену они желали оправдать его заключение под стражу и покрыть все те несправедливости и жестокости, которые были применены к нему.
   И все же приговор в отношении Барбена показался им слишком мягким. Судьи проголосовали за его изгнание больше ради того, чтобы вырвать его из рук недругов, чем с намерением потрафить тем. Но это наказание не удовлетворило его врагов; страх перед несчастным смертным заставил их изменить меру наказания на тюрьму строгого режима – вещь, противная природе помилования, при котором наказание должно уменьшаться, а не увеличиваться.
   Когда слух об этом достиг ушей Королевы, сердце ее пронзила боль; кроме того, она узнала, что во время суда канцлер, хранитель печатей и президент Жанен, договорившиеся заявить, что надобно перестать раздувать это дело и доводить его до крайности, услышали от Люиня в ответ, что он никогда бы не подумал, что г-н канцлер, первый министр Государства, станет потакать личности, которую можно назвать единственным врагом Государства.
   Тот возразил, что желал бы знать, о ком именно идет речь, на что ему было сказано: тут и понимать нечего – имеется в виду Королева-мать, которую должно рассматривать как самую главную и даже единственную причину беспорядков.
   Эти страшные оскорбления, ранящие Ее Величество, и подлые ухищрения, к которым прибегали, чтобы лишить ее привязанности Короля, удвоили тоску, которую она испытывала в разлуке с ним, и заставили ее воспользоваться копиями писем, когда-то отправленных ею через посредничество Барбена Королю, де Люиню и герцогу де Монбазону, в которых она жаловалась Его Величеству на дурное с ней обращение и умоляла его позволить ей вернуться в Париж, чтобы легче было отдавать ему отчет в своих поступках, а также просила Люиня посодействовать ей в столь праведном желании и освободить ее от рабского положения, а герцога де Монбазона – повлиять на своего зятя. Король был тронут этими письмами, но его отвратили от желания удовлетворить ее просьбу с помощью множества уловок, представив дело так, что, если она вернется, он не только утратит власть, но и сама жизнь его будет в опасности; желание властвовать было в них так велико, что его не могли пресечь ни доводы крови, ни доводы справедливости.
   С одной стороны, они соизмеряли опасность, могущую проистечь от присутствия при дворе Королевы, с силой тех оскорблений, какие были ей нанесены, и потому не были способны поверить ей, какие бы клятвы она им ни давала; с другой стороны, считая ее своим врагом, хотели иметь возможность выставлять ее в том виде, в каком это было желательно им, – потому-то так важно было держать ее на удалении, ведь издалека все предстает в ином свете, не таким, каким является на самом деле. Так, они подают Королю как нечто важное для его Государства то, что важно для них самих; опасаясь, что все их хитрости окажутся недостаточно действенными, чтобы стать преградой на пути подлинных природных чувств, и что Королева, убедившись в исконной доброте Короля, ненароком нагрянет, они выслали в Блуа войска и окружили город, чтобы перекрыть все выезды из него.
   Мало того, ей запретили появляться вне Блуа. Она была ограничена в прогулках и общении – разговаривать дозволялось лишь с узким кругом подосланных к ней лиц; никто не мог с ней видеться, даже если путь его и лежал в те края, без особого на то разрешения; испрашивающий подобное разрешение тотчас попадал под подозрение в преступных замыслах; бахвалящийся тем, что не виделся с нею, хотя и был проездом в Блуа, оценивался как человек, испытанный на верность и достойный вознаграждения.
   К ней подсылают людей, чтобы изгнать из ее головы саму мысль о свидании с Королем, чтобы помешать ей в этом не только путем насильного воздействия, но и путем добровольного отказа. С этой целью к ней несколько раз наведываются, отдельно друг о друга, Моден и отец Арну, старательно уговаривают ее отказаться от своего намерения, один – выдвигая соображения государственного порядка, другой – показывая, каким злом это чревато. Среди прочих доводов фигурирует и такой: если все же это случится, то есть если она явится к Королю, Франция погибнет, ведь в таком случае придется выпустить на свободу Господина Принца, дабы он мог противостоять ей, а подобное противостояние станет началом конца Государства. Ей угрожают еще худшим обхождением с нею, изгнанием и, наконец, запугивают до того, что ее уста вынуждены выговорить то, к чему вовсе не лежит ее сердце, – клятву, что она никогда не будет искать встреч с Королем, если за ней не пришлют, и что, если ее пригласят вернуться, она не станет давать советов и вмешиваться в дела, каковая клятва была дана ею на Евангелии, предоставленном для такого случая отцом Арну.
   Несмотря на то что требования к ней, являясь беспримерными, перешли все мыслимые границы, а клятвы, данные в ответ на них, вкупе с силой, которой обладали ее враги, делали напрасными дальнейшие попытки добиваться от нее чего-то еще, сознание собственных неправомерных деяний – боязнь является спутницей преступного лица, ни в чем не способного обрести надежной опоры, – заставило их перейти и эту грань и принудить ее составить следующее написанное и заверенное подписью заявление отцу Арну в очередной его приезд, нарочно предпринятый им с этой целью.
   «Мария, милостию Божией Королева Франции и Наварры, мать Короля. Господь, ведающий нашими потаенными помыслами, пожелал в силу своего Божественного провидения, дабы явить каждому чистоту наших намерений и избавить нас от сомнения, в коем мы пребывали и кое было использовано злонамеренными людьми в их наветах против нас, для того чтобы Король сделался нами недоволен, пожелал, чтобы Король, наш государь и сын, повинуясь своей природной доброте, довел до нас, подтвердив то своими письмами и устами своего исповедника, почтенного отца Арну из ордена Иезуитов, чистоту своей души, как и осторожность в управлении Государством, а также особую привязанность в отношении нас: мы, сообразно нашим чаяниям, ощутили явленные нам доказательства оной привязанности, дающие нам надежду на всяческое благорасположение со стороны Короля, нашего государя и сына, твердого в своих обещаниях, дабы выразить испытываемую нами радость и донести до всех и каждого наши искренние намерения, по доброй воле и добросовестно представляем Королю, нашему государю и сыну, перед лицом Господа и его ангелов, следующие нижайшие уверения, свидетельства и обещания: не иметь ни в настоящем, ни в будущем, подобно тому как это случалось в прошлом, ни поползновения, ни помысла, которое не было бы направлено к процветанию и продвижению его дел, к благополучию, покою и величию его Государства. Относиться к нашему Королю и суверенному государю с должным послушанием, безропотно предав в его руки все наши прихоти. Ни внутри, ни за пределами Королевства не состоять в переписке, чреватой причинением вреда его деяниям, отвергая общение со всяким лицом, какого бы рода и звания оно ни было, кое под нашим именем и от нашего лица помыслило бы помешать своими поступками и происками или как-либо еще проявлению воли Короля, нашего государя и сына, как и нашей собственной. Тотчас предупреждать Короля, нашего государя и сына, о предложениях, сделанных нам противу его, равно и о тех, кто нам их сделал, в случае ежели бы нашлись таковые смельчаки, доносить и выявлять дурно намеренных, вплоть до того, что в случае необходимости примкнуть к преследованию оных, дабы затем повелеть назидательно покарать их. Не иметь ни малейшего желания вернуться ко двору, разве что Король, наш государь и сын, прикажет нам это, свято почитая как в этом, так и во всем другом его волю. А если бы мы и воспылали страстным желанием совершить путешествие ко двору, так для того лишь, чтобы иметь честь лицезреть его и нашим полным почтительности и смирения поведением дать ему понять, что на нас возвели напраслину, а не для того, чтобы вмешиваться в дела, как уверяли Короля, нашего государя и сына, не обязанного делить с кем-либо власть и способного своими осторожными мерами в большей степени, нежели посредничеством кого бы то ни было, управлять своим Государством справедливо и согласно той репутации, которая уже им завоевана, признавая, что добрые черты и наклонности, проявившиеся в нем с младых ногтей, были обещанием тех свершений, коих он достиг благодаря своему осторожному поведению. Закончим же правдой, почерпнутой в нашем сердце и состоящей в том, что, ежели бы спасение Короля, нашего государя и сына, зависело от нашей гибели, мы бы согласились и на это, дабы доказать ему, что почитание, кое мы к нему питаем, превосходит нашу любовь к самим себе. Дабы сие заявление было донесено до каждого, мы согласны, чтобы с него было снято и обнародовано несколько копий, если такова будет воля нашего государя и сына. Составлено в Блуа третьего дня ноября 1618 года».
   Но и этого было недостаточно; пожелали еще больше утеснить ее и вознамерились перевести ее на жительство в Амбуазский замок. Потребовали отказаться от наместничества в Нормандии, которой она владела; поговаривали о заключении ее в монастырь, и г-н де Вильзавен из ее окружения, удостоенный милости сделать такое предложение, посоветовал ей по собственному почину проситься туда.
   Столь дурное обхождение, которого она и вообразить себе не могла, заставляет ее ожидать худшего и считать, что присущая им хитрость всякий день будет находить новые способы причинить ей зло, коль скоро столько всего недоброго, чего никогда еще не бывало в отношении другого лица ее положения, уже предпринято.
   В печальном ожидании еще больших бед провела она остаток года, один на один со своими слезами и вздохами.
   Под конец года во Францию прибыл кардинал Савойский благодарить Короля за помощь, оказанную его отцу-герцогу, и просить для принца Пьемонтского руки Мадам, второй сестры Его Величества, которая и была ему обещана без испрашивания согласия на то Королевы-матери; Ее Величество сочла сие более жестоким, чем все, что выпало на ее долю прежде, поскольку это касалось такой личной области, как замужество ее дочери.
   В этом году император Матвей, год назад назначивший своим преемником Фердинанда Штирийского -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

и посадивший его на трон Богемии с условием, что тот не станет вмешиваться в дела королевства до самой его, Матвея, смерти, то же самое сделал и с венгерским троном. Однако Фердинанд тотчас после этого велел схватить кардинала Клезеля, возглавлявшего совет при Императоре, как говорили, в приступе ярости от того, что кардинал, как мог, противился данному решению Императора отойти от дел, но под тем предлогом, будто Клезель готовил восстание, случившееся в Богемии, народ которой весь как один восстал против Императора под предводительством графа де Турна из-за нескольких церквей, которые евангелисты собирались выстроить на монастырских землях, в чем были поддержаны Императором.
   Мятеж этот зашел так далеко, что в мае они собрались против воли Его Императорского Величества, отправились в Пражский замок, где заседали советники, и выбросили их из окон -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, затем вооружились, выставили войско и принялись защищаться от рати, присланной для их подавления Императором, овладели Богемией, Силезией и Моравией, заручились обещанием помощи со стороны протестантов Германии и Республики Соединенных провинций.
   Король Фердинанд и Максимилиан Баварский, полагая, что кардинал Клезель потворствовал инсургентам, задержали его в Вене 20 июля, когда он возвращался из Пресбурга, где служил вышеназванному королю при его восшествии на венгерский престол. Дабы сохранить в подобных обстоятельствах хотя бы видимость почтения, с коим должно относиться к персоне его ранга при задержании, его заставили облачиться во все черное, посадили в карету и на перекладных отправили в Тироль. А сами поспешили к Императору, ничего о том не ведавшему и с исключительной привязанностью относившемуся к этому кардиналу, и заявили ему, что задержали того в связи с намерением нарушить заключенный ими меж собой союз, что было им воспринято с таким неудовольствием, что даже при его слабости и болезненном состоянии он выразил им свое порицание. Так к нему вернулась малая толика горя, причиненного им самим своему брату Рудольфу, горя, которое и свело того в могилу -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

.
   Смерть кардинала дю Перрона, имевшая место в сентябре, явилась достойным завершением этого года, поскольку как его жизнь, так и его смерть заслуживают того, чтобы быть упомянутыми. Он происходил из дворянского рода нижней Нормандии, чем гордился, ведь нормандцы славятся своей верностью, хотя на свет появился в Швейцарии. Отец его, министр, умер, когда он был подростком. Малое время спустя он пришел к постижению истины и сподобился благословения привести в лоно Церкви свою мать. С возраста двадцати лет проявляя чудеса ума и учености, был замечен королем Генрихом III и приглашен им в чтецы, а также держать перед ним речь на заданную тему, в чем так преуспел, что не было ему равных. После смерти Генриха III и воцарения Генриха IV, когда верх одерживала ересь, он не оставил от нее камня на камне в духовной беседе со священнослужителем Ротаном, человеком заметным среди еретиков; произошло это в Манте в 1592 году, с тех пор еретики избегали вступать с ним в прения и не осмеливались появляться там, где находился он; это возбудило в Короле охоту склонить его в сторону католической веры. Он был послан Его Величеством в Рим, дабы Его Святейшество отпустил ему грехи, связанные с его прежними верованиями. По возвращении он был назначен епископом Эврё; в 1601 году имела место знаменитая духовная беседа в Фонтенбло, в которой он одержал над ересью такую победу, что Король, до тех пор еще колебавшийся, утвердился в истинной вере, а вредная книга дю Плесси-Морнэ против мессы утратила всю свою убедительность, даже среди еретиков. Немного погодя он был возведен в кардинальский сан и послан в Рим, дабы там служить Королю, где и стал архиепископом Санса и высшим духовным лицом при особе Короля. Вернувшись во Францию в 1607 году, он отдался сочинению трудов, которые со времени его кончины увидели свет. Это был мягкий, незлобивый человек, легкий, благодетельный и свободомыслящий, хладнокровный и неохотно вступающий в разговор; однако стоило ему увлечься, поток его красноречия был неиссякаем, и в этом он был сыном Франции, первой своей родины, и Швейцарии, где появился на свет. Он умер от задержки мочи, в присутствии епископа Нантского и отца Берюля, настоятеля Оратории, вполне по-христиански, не сожалея ни о чем ином, кроме как о том, что смерть застала его вдали от его архиепископства.

1619

   Затяжные беды, которые не только подрывают наикрепчайшее терпение, но и подстегивают к действиям самых нечувствительных, вынудили наконец Королеву, невзирая на принятое ею решение утопить несчастье в страдании, прибегнуть к самым радикальным мерам, чтобы вырваться из зависимого положения, в которое она была несправедливо поставлена, после того как все остальные средства, более легкие, не возымели действия. Вначале она отказывалась верить в получаемые ею угрозы выслать ее за пределы Королевства или заключить в монастырь, считая, что удаление от двора уже само по себе является весьма обидным родом изгнания; замок Блуа, в котором она проживала не только под охраной вооруженных людей, но и имея дело с теми, кто лишь на словах был ее слугами, казался ей узилищем, которого, думалось ей, достаточно, чтобы утолить жажду мести ее ненавистников. Но наконец, оценив по опыту прошлого, что никакая мера пресечения ее свободы не будет сочтена достаточно суровой теми, кто держит на нее зло, она отбрасывает сомнения и решается выбраться из Блуа и того жалкого состояния, до которого низведена и которое охотно перенесла бы, судя по тому, что она неоднократно мне говорила, если б не опасалась худшего.
   Шантелуб, явившийся к ней две недели спустя после того, как я покинул Блуа, взялся за осуществление этой задачи. Придворная знать, недовольная положением дел, не преминула выдвинуть ряд предложений, всяк согласно своему темпераменту, однако действительно разумных было мало; многие подогревали недовольство Королевы и ее окружения, мало кто излагал действенные меры. Наконец, терпеливо выслушав всех и среди прочих герцога Майенского, принца Жуанвильского, кардинала де Гиза, герцога Бельгардского и других частных лиц и даже посоветовавшись с герцогом Буйонским, считавшимся в подобных делах оракулом, почли за лучшее обратиться к герцогу Эпернонскому, как по причине того, что в его наместничество легче всего было бы доставить Королеву после ее вызволения, так и по причине его храброго, более упорного в достижении своих целей по сравнению с другими нрава.
   Шантелуб тайно совершил несколько поездок из Блуа в Париж, обговаривая детали с теми, кто скорее был пригоден для того, чтобы воодушевить Королеву, нежели помочь ей.
   Рюслэ, по прошествии некоторого времени после смерти маршала д’Анкра получивший разрешение остаться при дворе, после того как открыл Люиню, что усопший держал деньги в Риме, и обещал сослужить ему службу в добывании их для него, также со своей стороны взялся за дело, хотя никто ему этого не поручал, и вел себя настолько бесцеремонно, что оскорбленные его наглостью фавориты изгнали его от двора; это подвигло его не только еще больше усердствовать, но и предоставило условия преуспеть в замысленном ввиду того, что он удалился в принадлежащее ему аббатство в Шампани, расположенное неподалеку от мест пребывания герцогов: Эпернонского – в Меце и Буйонского – в Седане, что облегчало ему сношения с ними.
   Герцог Буйонский рассудил, что в сложившихся обстоятельствах никто не послужит Королеве лучше герцога Эпернонского, поскольку ему сподручнее других вызволить ее из Блуа и принять в Лоше, расположенном в тринадцати лье от места ее заточения, а оттуда препроводить в Ангулем; кроме того, никто лучше его не осуществил бы мощную поддержку ей со стороны Шампани, где у него имелась прекрасная крепость и возможность призвать на помощь из Голландии либо из Германии своих союзников – курфюрста Пфальцского и принца Оранского, либо из Льежа, чьи земли прилегали к землям его княжества.
   Однако были и большие препятствия в осуществлении плана по вызволению Королевы. Герцоги Эпернонский и Буйонский так плохо ладили друг с другом, что не доверяли друг другу, и при этом оба были столь дурного мнения о Рюслэ – как из-за его иностранного происхождения, так и из-за легкомыслия, тщеславия и недолжного поведения, коими он отличался, где бы ни был и за что бы ни брался, – что не желали ему верить. С другой стороны, герцог Буйонский никогда ничего не делал задаром, да и оба они, и герцог Эпернонский, и он, и впрямь нуждались в деньгах для совершения такого рода предприятия, у Королевы же средств не было, потому как во время своего регентства она не слишком заботилась об их накоплении, а кроме того, доверила то немногое, что скопила, великой герцогине Флорентийской, управлявшей тогда государством своего несовершеннолетнего сына, а та, мало того что находилась слишком далеко, чтобы помочь Королеве, так еще и не желала возвращать ей двести тысяч экю, данные ей на хранение с тем, чтобы в нужное время можно было ими воспользоваться.
   Ежели герцоги Буйонский и Эпернонский не доверяли Рюслэ, то Королева не доверяла ему еще больше, и это побудило ее предупредить их ни в коем случае не полагаться на этого человека.
   Ее Величество поступила так не только затем, чтобы предотвратить неприятное впечатление, которое эти господа могли получить от общения с Рюслэ, но и потому, что герцог Бельгардский, бывший при дворе, сообщил ей в письме, что их общий знакомый настолько неосторожно вел себя при дворе и так нескромно вмешивался в дела Королевы, что, продлись это чуть дольше, он бы всех их непременно погубил; это послужило Ее Величеству поводом передать принцу Жуанвильскому и тем, кому она доверяла в Париже, держаться подальше от этого не в меру кипучего ума.
   Несмотря на отвращение, испытываемое герцогом Эпернонским к Рюслэ, и предупреждение Королевы, стоило герцогу встретиться с ним в Меце, куда он отправился по собственному желанию, как, впав из одной крайности в другую, он полностью открыл ему план вызволения Королевы из Блуа. Несколько дней спустя он совершил тайную поездку в Седан, не имея при этом никакого особого поручения, как и во время поездки в Мец, и заручился там если не доверием герцога Буйонского, которое не так легко было завоевать, то по крайней мере попущением с его стороны этому начинанию, которое в конце концов в результате многих хлопот и при посредничестве разных лиц, и среди них некоего Венсанса – секретаря почившего маршала д’Анкра, – которого Королева прислала к герцогу Эпернонскому, удалось на славу, к великому удовольствию Ее Величества.
   Много препон возникло в этом деле. Этот Венсанс, отправившись к герцогу Эпернонскому с письмом от Королевы, в котором та заклинала памятью покойного Короля споспешествовать ей в освобождении и называла побудительные причины, подвигшие ее на подобное предприятие, был задержан в Труа и, будучи узнанным, подвергся такому пристрастному обыску, что вся его одежда была распорота, кроме того места, где он спрятал письмо; ничего не найдя и видя твердость, с которой он заявил, что отправляется в Германию через Граубюнден, его отпустили и дали возможность продолжить путь.
   А дальше случилось вот что: когда герцог Эпернонский решил направиться из Меца в Блуа к Королеве, Рюслэ выказал присущее ему безрассудство, отправив своего пажа к графу Бренскому в Блуа, чтобы известить его письмом о дне отправления герцога Эпернонского и заверить Королеву в решимости того вызволить ее из неволи. Зная, что он везет какую-то ценную бумагу, этот паж – неверный слуга и предатель – намеренно отправился в Париж, с тем чтобы вручить депешу герцогу де Люиню; однако г-н Олье, придворный советник, бывший на стороне Королевы, будучи предупрежден о прибытии пажа, выведал у него все, заплатил ему за депешу триста экю и некоторое время продержал в своем доме.
   Герцог Бельгардский, догадываясь, что для вызволения Королевы предпринимаются некие действия и что герцог Эпернонский в них замешан, отправил Ее Величеству послание на шести страницах, в котором, живо расписав личность герцога Эпернонского, заключил, что ежели она ему доверится, то станет еще большей узницей, нежели теперь, подтверждением чему служит тиранический нрав герцога, так что тут не требуется доказательств. И дабы отвратить ее от замысленного, предложил ей свои услуги по переезду в Бургундию, но Ее Величество не прислушалась к его мнению: ей была слишком известна зависть к славе другого, одолевавшая герцога Бельгардского всю его жизнь, даже если он и не мог равняться с этим другим. Правду сказать, она побаивалась крутого нрава герцога Эпернонского, но состояние, в котором она находилась, было таковым, что любая перемена в нем могла быть только к лучшему, к тому же она понимала: если герцог Бельгардский и способен предложить ей надежное место для проживания, он все одно не решится на это и еще менее способен осуществить подобную затею, даже если б и захотел.
   Точно так же, как ничто не смогло отвратить Королеву от договора, в который она вступила с герцогом Эпернонским и предметом которого было ее бегство в Ангулем, так и герцога ничто не разубедило сдержать данное слово. Он приступил к выполнению условий договора уже с прошлого года, якобы под влиянием некоего воображаемого недовольства, но на самом деле повинуясь беспокойному нраву, для которого непереносимо хоть в чем-то уступать другим; он не раз рассказывал, как незадолго до описываемых событий, повстречав на лестнице Лувра де Люиня, сказал ему:
   «Вы, судари, все вверх, а мы все вниз».
   Чуть только получив в свое распоряжение Мец, он уже показал себя: так жестко повел себя в отношении судейских, что сам председательствующий был вынужден покинуть зал заседаний суда. Г-н Фавье, докладчик, был послан для установления порядка, а вместе с тем для того, чтобы донести до герцога запрет покидать Мец до особого распоряжения Его Величества, который, воспользовавшись волнениями в Богемии в качестве предлога, заявил о своей нужде в услугах герцога на границе с мятежным государством.
   Герцог соотнесся с Его Величеством, умоляя одобрить его возврат домой, куда призывали его дела, представив дело так, что он не считает себя столь жалким и недостойным уважения Его Величества, чтобы он пожелал воспользоваться его услугами для передачи в Германию секретных пакетов, и это в его-то годы. Сперва его просьбу удовлетворили, но затем передумали; в конце концов благодаря посредничеству кого-то из своих друзей, имеющих влияние при дворе, он добился того, что после месячной отсрочки ему обещали позволить ретироваться в свои владения.
   По истечении этого срока, снабдив цитадель Меца всем необходимым, он оставил там вместо себя герцога де Ла Валетта, а сам выехал, причем за несколько дней до этого приказал запереть городские ворота, а открыть их через несколько дней после отъезда; благодаря этому при дворе о его отъезде узнали только из его письма, отправленного на имя Короля с моста в Виши 7 февраля, когда уже позади остались Лотарингия и Бургундия, между Десизом и Роаном была перейдена Луара, а также по мосту в Виши река Алье.
   Его отъезд из Меца страшно удивил приближенных Короля, которые ничуть не успокоились, узнав, что, вместо того чтобы направить свои стопы в Блуа, как они предполагали, он прямиком двинулся в Ангулем. Это было сделано им намеренно, дабы ввести их в заблуждение относительно цели своей поездки и преуспеть в ней наверняка; когда он был на подъезде к Ангулему, он повернул на Лош, чтобы там принять под свое покровительство Королеву, которую доставили туда точно в назначенное место г-н Тулуз, ныне кардинал де Ла Валетт, и г-н дю Плесси, сержант, слуга и доверенное лицо герцога Эпернонского.
   Решившись бежать и видя, что войска, словно крепостные стены, вставшие на пути ее свободы, взяли Блуа в кольцо, что губернатор Блуа граф де Шеверни пообещал воспротивиться любым ее поползновениям ступить за городскую черту, что даже кое-кто из слуг больше ей не подчиняется, Королева была принуждена воспользоваться ночным временем и выйти не через дверь, а через окно, к которому была приставлена лестница. Она спустилась с высоты шесть раз по двадцать футов с одной из своих компаньонок и в сопровождении графа Бренского, своего первого шталмейстера, а также двух ефрейторов из числа охранников добралась до кареты, которая находилась по ту сторону замкового моста; всего беглецов, помимо нее, было восемь человек; они отправились в Монришар в шести лье от Блуа, а там их поджидал кардинал де Ла Валетт, в то время архиепископ Тулузский, с тремя или четырьмя десятками дворян; они препроводили Королеву в Лош, по пути повстречавшись с герцогом Эпернонским, с которым было двести конных воинов.
   Г-ну де Люиню доставили письма герцога Эпернонского, из которых узналось об отбытии того из Меца, а вскоре и письма Королевы из Лоша, из которых явствовало: Ее Величество находится вне Блуа; новость сия сильно поубавила радость, испытываемую им от свадьбы принца Пьемонтского и г-жи Кристины, состоявшейся 10 февраля, которую он наладил без получения согласия на брак со стороны Королевы-матери, надеясь этим новым союзом усилить свои позиции в борьбе с нею.
   Письмо, отписанное Королевой своему сыну из Лоша, было датировано 23 февраля, и в нем она перво-наперво обосновывала совершенный ею поступок, называя в качестве главных причин долгое подавление ее чести и свободы, а также опасение за свою жизнь, но более всего – дурное ведение ее дел и опасность, в которой находилось ее Государство, о чем она и желала известить его, сперва укрывшись в надежном месте, дабы иметь более свободы, поскольку надвигавшаяся на нее опасность была уже так ощутима, что отсрочка сделала бы бесполезными все средства, пока еще действенные и приличествующие ее положению. Далее она писала, что избрала герцога Эпернонского для осуществления своего замысла, следуя в этом выборе тому, что усопший Король в последние дни своей жизни советовал ей полностью полагаться на честность того, проявленную в наиважнейших делах; умоляла Его Величество дать ей предписание относительно угодных ему способа и формы получать от нее предупреждения о том, что она сочтет необходимым довести до его сведения, намереваясь делать это без пристрастия и не ради собственного честолюбия, поскольку отказывается принимать какое-либо участие в управлении Государством, в свое время стоившем ей многих неприятных и полных опасности минут, когда в годы его малолетства ей пришлось взвалить на себя это бремя согласно лежащей на ней обязанности; теперь же она уповает лишь на то, чтобы видеть, как он самостоятельно управляется со своим Королевством, и слышать, как каждый подданный благодарит его и превозносит его добродетели, находясь там, где он позволит ей окончить свой земной путь.
   Еще одно письмо примерно в том же духе адресовала она принцу Пьемонтскому.
   Герцог де Люинь и его приспешники, узнав об уходе Королевы из-под их опеки, безмерно дивились тому.
   Они уже прежде приняли решение – мне о том несколько раз с тех пор говорил герцог де Шон – наведаться с Королем в Блуа под предлогом посещения Королевы и препроводить ее в находящийся под надежной охраной амбуазский замок, который они определили ей местом проживания, либо отправить ее в Мулен, если не удастся избежать ревностного отношения со стороны Лоша и Ангулема.
   Королева еще только-только вырвалась из Блуа, а уж королевский совет, под впечатлением от случившегося, взялся обдумывать возможные меры, которыми надлежало обезопасить себя от бури, кстати сказать, вовсе не такой сокрушительной, как они полагали. Приближенные рвали и метали по поводу Рюслэ, считая его автором освобождения Королевы, и от имени Короля разослали по всем провинциям, губернаторам и комендантам городов распоряжение быть начеку, отдали множество поручений относительно боевой готовности в войсках и постановили покончить с этим вооруженной рукой.
   Тем временем Король, дабы узнать настроение герцога Буйонского и в некотором роде обязать его, написал ему, испрашивая совета по данному вопросу; тот мудро посоветовал ему унять недовольство с помощью безобидных мер и не нарушать мира в своем Королевстве, покуда он царит в нем и благословляется подданными, помня, что всегда найдутся такие, что предлагают свои услуги, но от которых потом проистекает немало бед; а также спокойно отнестись к тому, что сообщит ему Королева, имея в виду благо его Государства; беспристрастно судить об искренности и важности ее мнений и раздавать награды и наказания согласно заслугам каждого. Полных две недели оставляя ее письмо без ответа, держа ее в неведении относительно своей воли и хорошенько обдумав, каким должен быть ответ, Король 12 марта послал сказать ей, что готов был выехать, чтобы свидеться с нею, как до него дошли ее письма; что он покарает за оскорбление, нанесенное Их Величествам актом ее похищения из Блуа теми, кто ищет для себя выгод в угнетении народов и преуменьшении его власти; что он отдает себе отчет: письмо, полученное им, продиктовано герцогом Эпернонским, а то, что она сообщает ему о напутствии, оставленном ей почившим Королем, противоречит тому, что она несколько раз говорила ему, и тому, что она сама испытала; что осуждать его ближнее окружение все равно что осуждать его самого, поскольку решения, принимаемые его советом, исходят от него, после того как он выслушает тех же людей, что советовали и покойному Королю; что он помнит, как она часто говаривала ему, что возносила хвалы Господу за разумное и счастливое правление Государством и была даже довольна тем отношением, которое видела; что даже если по какой-либо причине проживание в Блуа ей неприятно, она вольна выбрать любое другое из своих владений или владений Его Величества, которое придется ей по нраву, и тогда все ее суждения будут благосклонно выслушаны, но не теперь, из места, где она ныне пребывает, внушающего, на его взгляд, подозрение.
   Доставил это письмо г-н де Бетюн, которому было также поручено настроить Королеву на более сговорчивый лад и попробовать заставить ее подчиниться воле Короля. Принц Пьемонтский написал ей в тот же день в тех же выражениях, что и Король, добавив, что его отец герцог и он сам всеми силами будут служить Королеве, дабы образумить врагов покоя в ее Королевстве и вернуть ей свободу, коей она лишилась, будучи похищена из Блуа.
   Прежде чем эти письма дошли до нее, она отписала Королю 10 марта, жалуясь на неопределенность, в которой пребывала относительно его воли, заявляя, что прокричит о своем недовольстве на всю Европу, что она не совершила ничего порочащего ее и нет на свете закона, запрещающего узникам пытаться выйти на свободу и позаботиться о собственной безопасности, к тому же вся ее вина только в том и состоит, что для блага Государства она желает донести до Короля нечто важное; доказывала, что была вынуждена защищаться, видя, как вокруг нее сгущаются тучи.
   Это письмо было составлено одновременно с тремя другими – канцлеру, хранителю печатей и президенту Жанену. Король ответил 16 марта в том духе, что она пребывает не в таком месте, из которого могла бы обращаться к нему с идущими от сердца думами об управлении его Государства, осуждать которое означает осуждать по преимуществу его, Короля; что мало того что ему вменили в вину дурное ведение дел, так еще пытаются внушить неприязнь к служивому люду, который он использует для поддержания своей власти и общественного спокойствия, а также дабы противостоять замышлениям тех, кто от имени Королевы поднял военный мятеж как внутри Королевства, так и за его пределами; что он всегда сумеет отличить интересы Королевы от интересов этих людей, не имея иных намерений, кроме как любить ее и почитать как свою мать, и наказать их как мятежных и враждебных его Государству подданных; что услуги, оказанные прежде и оказываемые ныне его персоне теми, кто его окружает, столь значительны, что обязывают его защищать их разумно и справедливо; что ежели она думает, будто Королевству чего-то недостает, она вольна сказать ему об этом, когда пожелает, но не во всеуслышание, поскольку на подобный путь всегда встают те, кто в большей степени желает уронить правителя во мнении, чем способствовать реформе правления; что он ей написал и передал, через г-на де Бетюна, что она может выбирать то из мест проживания, которое ей по душе, как из своих, так и из его владений, и пребывать там на свободе.
   Канцлер, хранитель печатей и президент Жанен сопроводили свои послания Королеве теми же пожеланиями и советовали ей сдаться на милость Его Величества, после чего она получит все, чего пожелает.
   Во все время этих демаршей с обеих сторон один из Бутийе, обычный священнослужитель, окончивший впоследствии свои дни епископом Эра, человек сердечный и неглупый, столь же хитрый, сколь и верный, вместе с отцом Жозефом, капуцином, весьма недовольные моим изгнанием и искренне желавшие моего восстановления на службе Королеве, в разговоре с Деажаном о проистекших бедах способствовали тому, чтобы все как один сочли: лучшее, что может сделать Король, – это отправить меня к Ее Величеству, с тем чтобы настроить ее на более миролюбивый лад и удержать от крайностей, в которые ее способны завести Рюслэ и другие!
   Этот совет был оценен г-ном де Люинем и Его Величеством, и г-н дю Трамблэ был прислан ко мне с приказом от Его Величества отправляться к Королеве при условии, что, оказывая эту услугу, я не погрешу против общественного блага и верности ему.
   Получив от Его Величества депешу, я тотчас пустился в путь на перекладных в направлении Авиньона, несмотря на мерзкую погоду, снегопад и крайний холод, дабы исполнить предписанное мне в соответствии с моей собственной склонностью и долгом. Однако мое быстрое продвижение вскоре застопорилось, поскольку в рощице вблизи Вьенна моей карете преградили путь тридцать вооруженных гвардейцев г-на д’Аленкура во главе с капитаном, который заявил, что у него предписание задержать меня. Я умолял капитана показать мне предписание поступать со мной подобным образом, но такового не оказалось. Он утверждал, что действовал от лица г-на д’Аленкура, получившего высочайший приказ; я отвечал, что по собственной воле подчиняюсь ему, потому лишь, что на его стороне сила, а не потому, что он явил мне доказательства того, что имеет право задержать меня в соответствии с волей вышестоящего.
   В это же время г-н дю Трамблэ отправился к г-ну д’Аленкуру для подтверждения того, что он послан Его Величеством за мной, а также чтобы воочию убедиться в наличии предписания и сравнить с другим, более поздним по времени. Оказалось, что у г-на д’Аленкура вовсе такового не имелось, при этом выяснилось следующее: его сын, тотчас после того, как новость о бегстве Королевы достигла Парижа, услышал от г-на де Люиня: «Ах, если бы ваш отец мог задержать епископа Люсона, он доставил бы нам большое удовольствие». После чего он направил в Авиньон шпионов, чтобы знать, когда я отправлюсь в путь, и осуществить немудреную операцию по захвату меня, человека, едущего в одиночестве в почтовой карете.
   Стоило г-ну д’Аленкуру увидеть приказ Короля, доставленный мне г-ном дю Трамблэ, как он тотчас сменил гнев на милость и весьма расстроился из-за того, что поспешил и позволил своему рвению бежать впереди покорности, ведь приказа-то у него не было. Он выслал мне карету, которая дожидалась меня в трех лье от Лиона, написал записку своему капитану, прочтя которую тот устыдился своего обращения со мной во Вьенне, явив всем и злонамеренность своего хозяина, и хитрость, и недоумие: мало того что он доставил меня во Вьенн как преступника и кичился этим, вместо того чтобы избежать огласки, как сделал бы умный человек, он еще и изрядно попортил мне нервы.
   К десяти вечера, располагаясь на ночлег на постоялом дворе, я услышал, как три или четыре десятка подосланных вооруженных людей явились к моей двери и сделали вид, что дерутся на шпагах с гвардейцами вышеуказанного г-на д’Аленкура; шум, гвалт, скрежет шпаг, сопровождаемые выстрелами из ружей, были такие, что мне подумалось: на месте уложено никак не меньше двух или трех десятков человек. Я позвал капитана и попросил его объяснить, что сие означает, на что он мне с ходу ответил, что мне лучше знать и что это люди, явившиеся меня освободить. Я ответил ему, что в таком городе, в каком я оказался, то бишь полностью подчиняющемся Королю, никак не могло остаться на воле такого количества мятежников, и попросил его как можно скорее послать за стражами порядка, дабы известить их об инциденте, в котором я оказался замешан. Он ответил, что нет надобности ставить кого-либо в известность об этом, что с него было довольно распознать намерение этих людей и помешать ему осуществиться. Тогда я попросил его хотя бы позволить мне в его присутствии переговорить с ранеными, дабы мы оба могли доискаться до причин происшедшего, на что получил ответ, что раненых нет, поскольку его подручные стреляли в воздух, желая напугать злоумышленников. Я возразил: «А те удары шпаг, которые мы слышали, остались ли они без последствий?» И снова в ответ прозвучало, что, слава Богу, никто не пострадал. Признаюсь, что состояние, в котором я тогда находился, не помешало мне сказать ему: «Когда вы меня задержали без всяких на то оснований, я думал, вы поступаете так по неведению, но теперь вижу: по меньшей мере тут не обошлось без умысла».
   Прошла ночь, наутро этот порядочный человек был весьма удивлен, узнав, что его хозяин просчитался. И тогда, ни в чем его не упрекая – это могло ему не понравиться, – я заговорил с ним учтиво, думая лишь о том, как бы поскорее вырваться из лап его и его хозяина.
   Г-н д’Аленкур представил мне свои извинения, я принял их в качестве платы за то, что пришлось пережить; отобедав с ним, я продолжил путь, все так же на перекладных, как и до того. И беспрепятственно добрался до Лиможа; однако в связи с тем, что г-н де Шомберг прибыл туда в тот же день, когда и мне предстояло проехать по городу, я, опасаясь повторения случившегося, изменил маршрут, а позже убедился в том, как правильно поступил: г-н де Шомберг не раз поведал мне впоследствии о том, как гнался за мной всю ночь, думая, что я – это г-н де Тулуз.
   На следующий день – в середу на Страстной неделе – я был в Ангулеме. Я глубоко заблуждался, думая, что добрался до тихой гавани, здесь-то меня и настигла настоящая буря; герцог Эпернонский, Рюслэ, Шантелуб и некоторые другие, до того мало в чем согласные друг с другом, объединились в противостоянии мне. Никто в доме не смел даже дружелюбно взглянуть на меня, кроме разве что г-жи де Гершевиль.
   Сперва Королева была настолько во власти тех, кто был рядом с нею все это время, что, хотя ей и доложили, что я нахожусь в отведенных ей покоях, она не посмела пригласить меня на совет, который держала как раз в это время. Наконец сами эти господа доложили ей о моем прибытии – о чем ей было известно не хуже, чем им, – подтвердили ей, что я явился от имени Короля с письмами от г-на де Люиня, о чем она также была извещена, учитывая, что г-н Бутийе выехал к ней из Парижа, в то время как королевский приказ был послан мне через г-на дю Трамблэ с требованием дать отчет обо всем, что произошло. Они попытались определить, как восприняла мой приезд Королева, но им это не удалось, поскольку она прекрасно умела скрывать свои чувства, когда ей это было на руку.
   Сдержанность, проявленная ею в отношении меня, заставила их поверить, что Королева не слишком мне благоволит, и внушила им смелость посоветовать ей опасаться меня; она выслушала их, но и только. Они добавили, что было бы опасно вводить меня в ее совет теперь же, оттого что при дворе решат, будто я автор примирительного соглашения, ежели таковое появится.
   Королева ответила полным неприятием их предложения, вплоть до того, что удостоила меня чести поведать мне все, что со мной произошло, после чего я стал умолять ее сказать им на следующий день: поинтересовавшись у меня, каким образом я желаю служить ей, она получила ответ, что я полностью на их стороне; однако если она позволит мне изложить, что я думаю на самом деле, я скажу, что мне вовсе не следует вмешиваться в дело, о котором идет речь, поскольку разумнее дать довести его до конца тем, кто начал.
   Как только эта шайка соумышленников услыхала мой ответ, она впала в изумление, какого свет еще не видывал. Посовещавшись меж собою, они заявили Королеве, что, видно, у меня составилось дурное мнение о ее положении, раз нет охоты вступать с ними в переговоры. Ее Величество ответила, что они ошибаются, и я охотно исполню все, что она пожелает, однако ей известно: я не хочу ни в ком возбуждать подозрений. Тогда они принялись молить Королеву позволить мне со следующего дня войти в ее совет и повелеть мне изложить свой взгляд на сложившееся положение; они считали, что боязнь перед придворными помешает мне смело заявить о правах Королевы и таким образом они дискредитируют меня в ее глазах.
   Королева оказала мне честь, предупредив об изменении в их настроении, и я присоединился к ее решению пойти на следующий день у них на поводу. Я говорю так оттого, что, удостоившись чести служить тогда Королеве, взамен пользовался таким ее участием во мне, что она считала возможным советовать мне, что для меня лучше.
   На следующий день, когда настал час совета, я появился на нем, но, дабы выказать скромность, постарался как можно меньше говорить в ходе заседания. Когда же наконец эти господа дали знать о чрезвычайном желании услышать мои мысли относительно текущих дел, я взял слово и сказал, что им не следует считать странным то, сколь неловки мои суждения по данному вопросу, ведь мне не известны ни частности происшедшего, ни какие сведения поступали Ее Величеству как изнутри королевства, так и из-за его рубежей, но я простодушно докажу им свою честность, признавшись, что с меня довольно и того, что я знаю, чтобы заявить: дабы направить дела Ее Величества Королевы в доброе русло, я бы желал, чтобы впредь совершалось нечто прямо противоположное тому, что делалось до сих пор; что мне пришлось видеть письма, отправленные Королевой придворным, весьма резкие и неприятные; что я вижу вокруг нее слишком мало вооруженных людей, чтобы защитить ее, и узнал, что не было предпринято почти ничего для увеличения численности ее охраны; что, на мой взгляд, дабы успокоить придворные умы, писать требуется учтиво, не опускаясь до оскорблений, а также, насколько это возможно, вооружиться, чтобы быть в состоянии дать отпор в случае нападения. Моя речь, не содержавшая ничего, что могло бы вызвать противление с их стороны, лишила их возможности перечить мне, однако не повлияла на их желание мне навредить.
   Два дня спустя герцог Эпернонский явился к Королеве, чтобы заявить: Рюслэ, прознав, что Ее Величество вручила мне свои печати (что было не так, хотя она и собиралась сделать это еще в Блуа), решил покинуть ее, если она и дальше станет совершать подобные поступки. Королева ответила ему, что решение отдать мне печати не ново, было принято ею в Блуа и Рюслэ это не касается, поскольку ему она их в любом случае не отдала бы. Узнав об этом, я умолил Королеву пока не показывать так открыто доброту, которую ей угодно проявлять в отношении меня, и сказать этим господам, что, узнав о том, что проистекло из желания передать печати, я просил ее не передавать их мне.
   Когда до них дошел мой ответ, они сочли, что я чего-то опасаюсь, и герцог Эпернонский через посредников передал мне: лучше бы мне убраться в мое епископство, чем находиться при Королеве и навлекать на нее столько бед.
   Сдобрив свой ответ такой же учтивостью, с какой и мне преподнесли мнение герцога, я велел передать ему: где бы ни находилась Королева, распоряжения отдает она; герцогу Эпернонскому не помешало бы это понимать; я явился к Королеве в Ангулем, не желая ничего, что было бы противно ее желаниям, и намерен оставаться там, покуда она того хочет, не переча при этом тем, кому прихожусь не по нраву; буду я полезен и тем, кто мне благоволит.
   Минуло два дня, до меня не дошло ни одной вести о новых заговорах; но на третий день Королеве было вновь сделано предложение исключить меня из числа своих советников. Она этому воспротивилась, находя предложение тем более скверным, что я вошел в совет по их же просьбе; однако я счел, что лучше пока продолжать следовать смене их настроения, до чего Ее Величество, хотя и с большим трудом, соблаговолила снизойти.
   Покуда продолжались все эти дрязги, граф Шомберг, прибывший, как я сказал выше, в Лимож, собрал рать, чтобы идти воевать Юзерш, где стоял гарнизон герцога Эпернонского. Он оценивал форпост в Ангулеме как чрезвычайно важный, который необходимо было сохранить во что бы то ни стало.
   Он посоветовал Королеве написать Королю, так она и поступила, умоляя его не атаковать эту крепость, необходимую для ее безопасности, до тех пор, пока она не сообщит ему всего того, о чем ей необходимо ему поведать и о чем шла речь в ее предыдущих посланиях.
   Ле Брёй, капитан Пьемонтского полка, человек большого сердца и такой же верности, находился в аббатстве, служившем укрепленным местом, с тремя или четырьмя десятками солдат, не более того. Многие вызвались атаковать город. И среди прочих Шамбрэ, гугенот, приобретший известность добрыми делами, свершенными им при жизни покойного Короля, человек безоглядный, в совершенстве владевший искусством ведения боя; он попросил пятьсот пеших и сотню конных воинов для атаки и удержания завоеванной крепости ввиду превосходящих сил графа де Шомберга.
   Герцог Эпернонский, раздираемый внутренними противоречиями, не мог решиться ни передать инициативу комуто другому, ни возглавить атаку самому и внезапно напасть на противника, когда тот этого не ожидает. Он так долго раздумывал, что в день, когда все же выступил с пятьюстами конниками и двумя тысячами пехотинцев, отправляясь на бой с графом де Шомбергом, последний нагрянул в Юзерш, воспользовавшись помощью жителей, взял город, а затем и аббатство при посредничестве одного храброго священника из соседнего прихода, подсказавшего ему взобраться на холм с одной стороны и произвести подкоп с другой, после чего открылся проход в подвалы, через которые трое солдат проникли во двор.
   Ле Брёй проявил чудеса храбрости и дрался до тех пор, пока аббатство не было полностью захвачено, после чего вместе с одиннадцатью товарищами, вооруженными лишь пиками и шпагами, укрылся в небольшой часовне, где его и вынудили сдаться на одиннадцатый день апреля.
   Таким образом, герцог Эпернонский, подойдя к Юзершу, остался ни с чем и был весьма недоволен провалом предпринятого им броска, хотя и вызволил Ле Брёя и воздал ему по заслугам.
   В то же время была получена весть о переходе верхней Булони под управление Короля, а нижняя Булонь принудила наместника, ставленника герцога Эпернонского, и его гарнизон покинуть городские пределы, о чем Королева была извещена 11 апреля письмом, полным к тому же жалоб на то, что покуда г-н де Бетюн дает ей всякие обещания, у нее из-под носа уводятся принадлежащие ей города.
   Король ответил на оба ее письма 23 апреля следующим образом: он-де понимает, что ее рукой водит кто-то другой, поскольку письма ее лишены той искренности и правдивости, которые ей присущи, и хотя они полны заверений в приверженности благу его Государства и сохранению его власти, как и в ее верноподданнических чувствах, ее именем задолго до ее отъезда из Блуа прикрывались и продолжают прикрываться желающие восстановить против него все, что можно, как внутри, так и за рубежами Королевства, и не только вооружая и поднимая на борьбу с ним многочисленное войско, но и налагая руку на королевские финансы, подчиняя себе его подданных, нападая на его крепости и на графа де Шомберга, его генерального наместника в Лимузене; город Юзерш не принадлежит герцогу Эпернонскому, он самоуправно завладел им против королевской воли. Что касается Булони, Король объяснил ей, что жители, видя, что к ним стекается большое количество военного люда, стали протестовать, да ведь ни это укрепленное место и никакое другое не предназначены для того, чтобы она там укрывалась, поскольку ей вообще нет в том нужды, раз она в своем Государстве; в остальном он расположен внять всему, что она пожелает ему изложить, для чего подле нее находится г-н де Бетюн, готовый выслушать ее и обо всем доложить ему, но так и не сумевший вытянуть из нее ни словечка, какие бы усилия он к тому ни прилагал, что воспринимается им, Королем, как очевидное доказательство злонамеренности тех, кто диктует ей письма, предназначенные для него.
   Королева была предупреждена о происходящем в цитадели Ангулема, в которой г-н Дантон, под чьим началом она находилась, благосклонно отнесся к переговорам с графом де Ларошфуко, не имея, однако, ни малейшего намерения что-либо предпринимать.
   Поступили сведения о коварном поступке графа де Шомберга, который подкупил порохового мастера Ангулема с намерением взорвать запасы пороха ангулемской цитадели, что было вовсе не трудно, поскольку мастер в любое время имел доступ в пороховые склады для проверки состояния хранящегося там вещества; в результате мастер во время взрыва погиб по причине близости места проживания к складам.
   Королева сетует, вопрошает, по какому праву, открыто обсуждая с ней условия соглашения, за ее спиной применяют силу, что идет вразрез с данным ей словом; но все тщетно.
   Между тем герцог Эпернонский, не успев вернуться из Юзерша в Ангулем, узнает, что герцог Майенский подобрался со стороны Гиени к Шатонёфу, большому населенному пункту в трех лье от Ангулема, который герцог с самого начала намеревался защищать.
   Поскольку у Королевы не вышло договориться с Королем, каждый начал смекать: кто-то из рук вон плохо заправляет ее делами. Рюслэ в открытую высказывался против герцога, и это снова так рассердило последнего, что их отношения достигли крайней степени обостренности; однажды Рюслэ, упершись рукой в бок, задел герцога, когда тот входил в кабинет Королевы.
   Я бы не поверил в подобную наглость, если бы не услышал об этом из уст самого герцога; подобную выходку мог себе позволить только сумасшедший либо человек, намеренно стремившийся навстречу собственной погибели, ведь герцог находился в собственных владениях, имел преданных ему вооруженных людей и к тому же всей своей жизнью доказал, что не умеет сносить обиды.
   Самонадеянность этого чужака основывалась на том, что дворянство, окружавшее Королеву из любви к ней, было на его стороне, а кроме того, маркиз де Мони, его близкий друг, командовал полком Королевы, и несколько рот этого полка располагались в городе. Рюслэ и правда держал весьма оскорбительные речи в отношении герцога Эпернонского, вне зависимости от того, совершил тот или нет подобную дерзость.
   Отсутствие согласия в совете Королевы вкупе с пониманием всеми, что дела ее идут хуже некуда, привело к тому, что герцог Эпернонский вновь предложил Королеве призвать меня на совет и доверять мне, сказав, что, ежели вместо Рюслэ, человека неосмотрительного, до сих пор руководившего делами Королевы, руководство возьмет на себя человек с достойной репутацией, глядишь, все и изменится к лучшему.
   Г-н кардинал де Ларошфуко, за несколько дней до того прибывший в Ангулем, чтобы посмотреть, удастся ли ему привести стороны к согласию, то есть возложить на себя начатое г-ном де Бетюном, счел это дело более легким, чем ему представлялось раньше; в итоге в три дня появился текст соглашения, с которым г-н де Берюль принялся разъезжать от одной договаривающейся стороны к другой, разрешая возникающие трудности. Суть соглашения сводилась прежде всего к тому, чтобы предать прошлое забвению; к гарантиям Короля в отношении лиц, находящихся как в силу личных привязанностей, так и в силу должностных обязанностей подле Королевы; к 50 000 экю вознаграждения герцогу Эпернонскому за то, что он поступится Булонью; к обмену Нормандии, принадлежавшей Королеве, на Анжу, Анжерский замок, Пон-де-Сэ и Шинон; к 600 000 экю, пожалованных Ее Величеству за понесенный в связи с этим убыток.
   Соглашение было заключено в последний день апреля; Король получил его в Сен-Жермен-ан-Лэ 2 мая, а пять дней спустя отправился в Турень, чтобы быть поближе к Ангулему и способствовать исполнению обещаний.
   Губернаторство в Нормандии, которым обладала Королева, было особенно желанным для г-на де Люиня, намеревавшегося обменять его на принадлежащее герцогу де Гизу губернаторство в Провансе; но у него ничего не вышло, и он попытался обменять его на губернаторство в Бретани, что также не получилось; в конце концов он выменял его на Пикардию, в которой ему уже принадлежало немало городов; все это перестанет казаться странным, когда узнаешь, что в то же время он предложил заплатить из королевских средств больше миллиона с половиной ливров за некоторые города и крепости такой важности, что их смело можно назвать вратами Франции, через которые в нее попадали все чужеземцы.
   Никогда еще соглашение не было настолько своевременным, ведь Ганнибал уже стоял у ворот, королевские войска были на подходе, еще немного – и Королева была бы вынуждена, дабы не сидеть взаперти в городе, коего осада была вполне предсказуема, отправиться в Ксент и либо оставаться там, либо перебраться оттуда в Бруаж, что означало бы ее несомненное поражение, ибо с тех пор подтвердилось полученное ею предупреждение о неверности губернатора Ксента, в которое поначалу так мало верилось, ведь сей губернатор, будучи племянником г-на дю Плесси, доверенного лица герцога Эпернонского, был когда-то воспитан герцогом, в силу одной лишь милости, оказанной ему покровителем, сделал очень выгодную партию, когда задумал жениться, был из уважения к герцогу назначен на пост губернатора и служил тому как своему господину; избежать этой ловушки было невозможно, коль скоро дошло до того, что г-н де Бетюн имел соответствующий приказ заставить этого губернатора выполнить обещание, данное им когда-то и состоявшее в том, чтобы задержать Королеву и герцога Эпернонского, если они прибудут в Ксент, за что ему полагалось вознаграждение; близкие г-ну де Люиню люди, задумавшие сей план, впоследствии не отрицали всего этого в разговоре со мной.
   Рюслэ, как мог, препятствовал заключению соглашения; но, поскольку веры ему не было, усилия его оставались втуне. Он сделал ряд весьма необычных предложений Королеве, имевших целью только удовлетворение собственного желания мести. Однажды, сильно преувеличив свои заслуги перед нею и потребовав от нее клятв держать все в тайне, он ей сказал, что знает один очень выгодный способ вызволить ее из скверного положения, в котором она оказалась. Кроме того, он внушил ей, что Королеве не следует слишком полагаться на герцога Эпернонского и что ненависть, с которой относятся к нему Король и его фавориты, такова, что, если она предоставит им случай отомстить герцогу, нет ничего, в чем ей было бы отказано двором; что открыто вредить герцогу – значит покрыть себя позором, но он сможет подсказать ей такую уловку, что и самые ясновидящие ничего не прознают, а она останется в выигрыше.
   Уловка состояла в том, чтобы Королева сделала вид, будто хочет отправиться на смотр полка своих гвардейцев под началом маркиза де Мони, стоящего в одном лье от Ангулема. Там будут присутствовать три или четыре приданные Рюслэ роты легкой кавалерии, Королева попросит герцога Эпернонского не счесть дурным ее желание отправиться в Бруаж, где г-н де Сен-Люк принял бы ее под свое покровительство; тотчас после отъезда Королевы Король выдвинется со своим войском в Ангулем и без труда овладеет им и Ксентом, отобрав их у герцога, и, коль скоро она поможет Королю наказать человека, ослушавшегося Его Величество, Король будет милостив к ней.
   Это предложение показалось Королеве не только сумасбродным, но и настолько подлым, что она отбросила его, повинуясь собственному внутреннему позыву, в чем я поддержал ее после того, как имел честь быть поставленным в известность, подтвердив ей, что все лукавство ада не смогло бы подсказать ей худшего способа наверняка погубить себя.
   Рюслэ, эта безнадежно пропащая личность, видя, что ему отказано, подправил свое предложение, умоляя Королеву об одном – вырваться из-под власти герцога Эпернонского и перебраться в Бруаж. Королева попросила дать ей время, чтобы обдумать это предложение, которое было расценено как из рук вон плохое ее ближайшим окружением: во-первых, Бруаж был в то время в столь плачевном состоянии, что не мог бы устоять и двух недель под натиском королевских сил; во-вторых, верность г-на де Сен-Люка Королеве внушала сомнения, так как Комменж уже несколько раз наведался к нему из Парижа с заманчивыми предложениями, и это произвело на него такое впечатление, что немного погодя он согласился на сделку, выторговав себе 20 000 экю и кое-какие привилегии, не спросив Ее Величество, что, на мой взгляд, имело последствием только то, что он лишился чести принимать ее у себя, а заодно и возможности предать ее в случае, если бы она переехала к нему; в-третьих, если бы Королева послушалась совета Рюслэ, хотя и не была согласна с замысленной фаворитами гибелью герцога Эпернонского, как того желал Рюслэ, делая ей первое предложение, герцог был бы, без сомнений, погублен, поскольку, стоило Ангулему остаться без Королевы, внушающей почтительное отношение, его взяли бы в двухнедельный срок; и наконец, если уж ее стали бы утеснять в Бруаже, ей оставалось бы только одно – положиться на волю ветров в каком-нибудь утлом суденышке, поскольку надежного корабля у нее не было. Ее Величество выслушала все эти доводы и, представив последнее соображение Рюслэ, услышала от него в ответ, что для нее оставалась возможность поселиться в Риме, в его собственном дворце, каковой ответ был верхом бесстыдства.
   За всеми этими нелепыми предложениями, все более раскрывающими безумную и хитрую сущность Рюслэ, последовало еще одно, не менее вздорное. Он предложил Королеве выйти замуж за английского короля, о чем обещал договориться, покуда будет в Бруаже, для чего вывезти ее из Франции на английских кораблях, и, отдавая себе отчет, что все это спорно с религиозной точки зрения, он считал, что не стоит в столь важном деле сосредоточиваться на мелочах, главное, чтобы ей была предоставлена свобода вероисповедания и никто не притеснял бы ее в данном вопросе.
   Это последнее предложение показалось ей такой бестактностью, что, не в силах сносить далее выходки этого человека, она решила изгнать его, от чего я не без труда отговорил ее. Я представил ей дело следующим образом: ей прекрасно известно, что Рюслэ мне не по душе, как и то, что, терпя его подле себя, она наносит себе вред, и что вопрос не в том, стоит ли от него избавиться, а в том, как это сделать.
   Если Ее Величество его прогонит, многие обвинят ее в неблагодарности, ведь внешне все выглядит так, будто он оказал ей немалые услуги, а вовсе не навредил, но дальше так продолжаться не может, и этот во всем неумеренный человек никогда не находился бы рядом с нею, если бы не считал, что пользуется ее безраздельным доверием; следовательно, если Королева станет выражать ему свое недоверие, он, конечно, удалится, в каковом случае, по моему мнению, надлежит вымостить ему дорогу золотом, то бишь предложить выгодные условия, отблагодарив за якобы оказанные услуги, дабы Ее Величеству самой выглядеть лучшим образом и не уронить себя во мнении окружающих.
   Герцог Эпернонский весьма противился тому и часто говорил Королеве, что нечего пригревать змею на груди и следует избавляться от нее как можно скорее. Теперь же он до такой степени был объят недовольством, что пожелал поколотить Рюслэ. Я, как мог, отвращал его от этой затеи, но Рюслэ продолжал высказываться о герцоге в таком тоне, что тот однажды прислал ко мне г-на де Тулуза с просьбой: пусть я и не одобряю то, что он собирается сделать с Рюслэ, но после того, как это будет сделано, успокоить Королеву и убедить ее не осуждать его за это.
   Я ответил г-ну де Тулузу, что ежели герцог совершит нечто подобное, он погиб; что фавориты, до последней степени ненавидящие его, только и ждут, когда он оступится, чтобы воспользоваться этим как предлогом и расправиться с ним, заставив весь свет поверить, будто это делается в интересах Королевы; что они публично заявят о том, что Королева, находясь у него, не свободна в своих действиях, и докажут это обществу, не ведающему истинного положения дел с Рюслэ, что они могут даже отказаться выполнять условия только вступившей в силу договоренности; что сам он приобретет репутацию человека непримиримого с тем большей легкостью, что многие уже и сейчас находят его общество не слишком приятным; что этим он погубит и Королеву, и себя, а выиграет только в том, что ускорит выход из игры Рюслэ – и без того неминуемый.
   Эти доводы были так замечательно изложены герцогу г-ном архиепископом Тулузским, его сыном, что он снизошел до них как сам по себе, так и выслушав мнение г-на дю Плесси, которому доверял. А Рюслэ знай себе продолжал клеветать, и не только по поводу герцога, но и Королевы.
   Он предложил одной из камеристок Королевы 30 000 ливров за то, чтобы она передавала ему все слова, извещала обо всех поступках Королевы, которые сочтет важными. Он обвинил Королеву в неблагодарности по отношению к себе, заявил, что без него она все еще томилась бы в Блуа, что герцог Буйонский, кардинал де Гиз, принц Жуанвильский служили ей лишь из уважения к нему. И даже позволил себе наглость заявить в разговоре с Шантелубом, что некогда Тоскана, принадлежавшая роду, из которого происходила Королева, была собственностью его предков.
   Шантелуб доложил об этом Королеве, и стало ясно: недовольство назрело со всех сторон; в конце концов однажды мне сообщили, что Рюслэ, в результате неких закулисных действий убедившийся, что будет принят при дворе, попросил Королеву об отставке и получил ее. Я тотчас выехал в Ангулем и по приезде обнаружил в своих покоях Сардини, который обратился ко мне с просьбой помирить Рюслэ с Королевой, чем я якобы мог превратить врага в друга, верного мне по гроб жизни. Я ответил ему, что почитал бы за честь сослужить тому службу, но не в ущерб своей Государыне; что же касается дружбы Рюслэ, то я уверен, что не смогу заручиться ею на приемлемых условиях и что я не сошел с ума, чтобы желать приобрести ее непомерной ценой, то бишь потерей расположения Королевы, но употреблю все свое влияние на нее, дабы она обращалась с ним так, чтобы каждый признал: ему есть за что благодарить ее.
   После чего я тут же отправился к Королеве с предложением выдать Рюслэ 100 000 ливров в качестве компенсации за все то, что, по его мнению, он сделал для ее блага; Ее Величество сочла мой совет мудрым и послала к Рюслэ г-на де Сардини, дабы тот заверил Рюслэ, что в Париже ему выдадут означенную сумму. Рюслэ был так озадачен подобной щедростью, которой никак не ожидал, что не мог сразу решить, брать ли ему деньги; он попросил Сардини и других, подтвердивших ему это предложение, отвечать Королеве, что примет окончательное решение в Париже.
   Получив его ответ, мы поняли: он поступает так, чтобы ничего не решать самому, а во всем следовать советам г-на де Люиня, опасаясь, как бы вознаграждение, полученное от Королевы, не навредило ему в глазах фаворита. Так Рюслэ исчез из ближнего круга Королевы; однако, вместо того чтобы удалиться в свои владения – будь он человеком чести, он бы не преминул поступить именно так, – он отправился ко двору, будто желал доказать всему миру, в каких дружеских отношениях не переставал находиться с де Люинем, бывшим тогда врагом Королевы.
   За две недели до того покинул нас и маркиз де Мони, состоявший в заговоре с Рюслэ, воспользовавшись в качестве предлога отказом Королевы отдать ему в управление Анжер; еще несколько человек, не имевших большого веса, отбыли вслед за Рюслэ.
   Никогда ни в одном уме не замышлялось столько всего недоброго, как в уме этого бедолаги. Он был секретарем Королевы, надеялся стать ее канцлером; затем, сменив перо на шпагу, пожелал быть ее придворным кавалером и стал посмешищем для всех, кто об этом прознал.
   Он сделал все, что было в его силах, чтобы и сам город Анжер, и управление им перешли к маркизу де Мони – в этом союзе Мони был телом, а Рюслэ душой, – стараясь ради того, чтобы в случае если Королева поселится там, воспользоваться своим влиянием на нее и, принудив ее исполнять требования фаворитов, получать от них то вознаграждение, какое пожелает. Королева распознала его намерения и потому не смогла дольше терпеть его возле себя: если бы он не ушел по доброй воле, никак нельзя было бы удержать ее от того, чтобы расстаться с ним.
   Уведя с собой кое-кого из своих сообщников, лишив ее преданных людей, он оставил иных в Ангулеме, причем с одной целью – вредить Ее Величеству; выходило, что она пригрела на своей груди целый змеиный выводок. Среди прочих были там некая дама де Монтандр и некий аббат де Морей, который в смуте всех этих событий пристроился к свите Королевы помимо ее желания, – эти две персоны состояли в переписке с Рюслэ и скрупулезно доносили ему обо всем, что узнавали; вскоре было перехвачено несколько писем аббата, тем более омерзительных, что, помимо всякого рода злоречивых клевет, они содержали сведения, полученные по меньшей мере путем нарушения тайны исповеди; наглость аббата дошла до того, что он писал Рюслэ: не может быть, чтобы у того не было вестей, ведь он исповедует большую часть женских особ из окружения Королевы.
   Маркиз де Темин, капитан гвардейцев Королевы, пропитавшись настроениями Рюслэ, тотчас после того, как маркиз де Мони перестал претендовать на губернаторство Анжера, вбил себе в голову, что это губернаторство должно перепасть ему. Однако поскольку Королева отдала упомянутое губернаторство моему, теперь уже покойному, брату, Шинон – Шантелубу, Пон-де-Сэ – Бетанкуру, маркиз повсюду растрезвонил, что выбор ее неудачен и что он более других заслужил быть награжденным, из чего произошло немало ссор. Первая ссора случилась между Шантелубом и означенным выше маркизом, при этом у них дошло до поединка. Эта ссора открыла моему брату, что говорил о нем маркиз де Темин, и он дал тому знать, что также желает сразиться с ним. С этой целью они удалились за город, но поединок так и не состоялся из-за множества заступников с одной и другой стороны; дуэль была отложена.
   Узнав о произошедшем, Королева приняла все меры, чтобы примирить их; однако, поскольку зараза очень прилипчива и так просто от нее не отделаешься, ссора не осталась без последствий: мой брат все силы прикладывал к тому, чтобы дуэль состоялась. С этой целью он объезжал город в сопровождении одного только пажа, и не прошло и трех дней, как он встретил обидчика возле цитадели. Завидев друг друга, оба спешились и стали биться на шпагах. После ряда выпадов маркиз де Темин отступил и, прикрываясь своей лошадью, нанес удар, который обрубил завязанный узлом хвост лошади и пришелся прямо в сердце моему брату, что не помешало ему, смертельно раненному, вцепиться в ворот противника; подоспевшие свидетели разняли их, и тут моего брата настигла смерть, хотя случайно оказавшийся поблизости г-н де Берюль и успел, судя по стонам, которые издавал несчастный, отпустить ему грехи.
   Я не вправе утверждать, что поединок закончился так в силу какого-либо обмана, и, по совести говоря, не думаю, что Темин желал подобного исхода; однако неоспоримым является тот факт, что, когда мой брат и он схватились за шпаги, поблизости оказалось еще два человека, державших шпаги наготове, – они следовали за маркизом, что, безусловно, является уже само по себе огромным преимуществом одной стороны перед другой. Я не в силах описать состояние, в которое впал после случившегося, и то безмерное горе, которое испытывал, – оно таково, что моему перу не под силу описать его; я давно бы вышел из игры, если бы интересы Королевы были мне столь же безразличны, как и мои собственные дела.
   Самые высокопоставленные персоны, оставшиеся при Королеве, видя, что моего брата не стало, а маркиз де Темин удалился, вознамерились заполучить губернаторство Анжера. Однако Ее Величество, сочтя, что раз уж так все непросто в наше время и ей надлежит удерживать меня возле себя не только доверием, но и привязанностью к месту проживания и к месту в ее собственном доме, без чего я не смогу оказать ей должных услуг, по собственному желанию посадила на губернаторство в Анжере моего дядю, командора де Ла Порта, а некоторое время спустя передала должность капитана гвардейцев маркизу де Брезе, моему родственнику, за 30 000 экю, которые я уплатил маркизу де Темину, прекрасно принятому Королем.
   Когда миновали все эти горькие события, Королева послала меня в Тур, чтобы подготовить встречу с Королем. Ей было нелегко решиться на это путешествие: то, как с ней обращались прежде и продолжали обращаться теперь, та нерасположенность к ней при дворе, которая проявлялась во всем, боязнь угодить к врагам – все это удерживало ее в большой нерешительности.
   Люинь, тотчас после того, как Король прибыл в Тур, написал Королеве послание, которое передал с принцем Пьемонтским, намеревавшимся увидеться с ней в Ангулеме; послание было следующего содержания: он-де отваживается нижайше умолять ее принять его уверения в почтительном желании услужить ей и передать предназначенные ей дары, которые Король не только позволил, но и повелел преподнести ей, и, если это доставит ей удовольствие, он готов пожертвовать ради нее своей жизнью, как в силу того положения, которое она занимает, так и в силу того, что она положила начало его состоянию и много продвинула его, что накладывает на него обязательство не забывать о том никогда; о самом же важном он поручал переговорить с ней отцу Берюлю.
   Королева не преминула откликнуться на столь учтивые предложения и велела передать ему, что с тем большей охотой принимает его уверение в почтении к ней, что им движет намерение подтвердить оное своими поступками на придворном посту; что очень рада тому, что он признал ее давнюю склонность к заботе о его благосостоянии, коей он может ожидать от нее и впредь, как и доброжелательности, вновь ею подтверждаемой; что ему следует пребывать в этой уверенности, ведь она исходит от той, чье слово нерушимо; а также что ей всегда будет дорого то, что почтит своим добрым вниманием Король.
   Некоторое время спустя ей пишет Король, прося ее приехать свидеться с ним, и высылает к ней в связи с этим герцога де Монбазона. Г-н де Люинь со своей стороны заверяет ее в наилучшем обхождении. Она благодарит Короля за милость, которую он соизволил выказать ей, пожелав встретиться с нею, и пишет о своем желании видеть его, но умоляет не счесть непозволительной нижайшую просьбу, переданную ему чрез г-на де Монбазона, состоящую в том, чтобы Королю было угодно позаботиться о тех, кто ей помогал, как он ей обещал и как его обязывают поступить его совесть и честь.
   Ответ этот был сочтен не только достойным, но и похвальным. Г-н де Люинь свидетельствует Королеве чрезвычайное удовлетворение, полученное им от переданных г-ном де Монбазоном новых заверений с ее стороны в желании поддерживать с ним доверительные отношения и благосклонно принимать его услуги; выражает радость, доставленную ему ее решением явиться ко двору после данного им слова; уверяет, что ее ожидает там приятное обхождение, что, помимо Короля и двора, она осчастливит и лично его, позволив преданно служить ей, что он и сделает с превеликим удовольствием в соответствии с тем, что было ей обещано через посредничество г-на кардинала де Ларошфуко и г-на де Бетюна относительно тех, кто служил ей при известных обстоятельствах; обещает ей свободу распоряжения своим домом, который будет ей сохранен, причем не боится давать ей в том заверения, поскольку извещен о добрых намерениях Короля в отношении этого, в чем ручается своей честью, а касаясь вопроса ее появления при дворе, уверяет: она вольна оставаться там столь малое время, какое ей только заблагорассудится, и дает ей в этом слово; убеждает ее не страшиться – как она страшится теперь, судя по тому, о чем сообщил ему г-н де Монбазон, – что ей окажут дурные услуги в отношении Короля; клянется, что, если кто и донесет до нее некие ложные вести, он будет рад развеять недоразумение.
   И дабы придать больше весу своим словам, он подтверждает ей через отца Арну все сказанное прежде и настоятельно приглашает ко двору, уверяя, что ей будет оказан достойный прием; что он с тем большей охотой дает ей это заверение, что не сомневается: все обещанное ей будет выполнено, и порукой тому его честь.
   В конце концов всякого рода клятвами, не исключая и письменных, та сторона подтвердила свои обязательства по отношению к Королеве. Она со своей стороны обещала им нерушимую дружбу, передав сие обещание через г-на де Монбазона.
   А между тем шел захват городов и крепостей, находившихся под управлением сторонников Королевы. Дабы изгнать маркиза де Ла Валетта из Меца, подстрекают восстать против него жителей города, у которых достает смелости на такой отчаянный и неблаговидный поступок, подающий дурной пример. На подмогу жителям даже высылают войска, однако маркиз де Ла Валетт опережает их, вводит в Мец вооруженный отряд, подчиняющийся его отцу, обезоруживает жителей и пресекает зло.
   Пытаются склонить на свою сторону губернатора Ксента; делают заманчивые предложения губернатору Лоша; плетут интриги вокруг Анжера, где губернаторское место еще не освободилось; оставляют безнаказанными ряд проступков гугенотов в качестве вознаграждения за мнимую верность короне, в силу коей они якобы отказались служить Королеве, при том что она их о том и не просила, великодушно отклонив их предложение о помощи. Все, вплоть до Деажана, одного из самых преданных им исполнителей, ощутили злонамеренность, все еще вынашиваемую по отношению к Королеве; он был удален ими от Королевы, поскольку им померещилось, что он раскаивается в своей ошибке.
   Ревностно пытаясь лишить Королеву изначально присущего ей влияния на Короля, они совсем забросили вопрос о поддержании королевского авторитета в среде его союзников.
   Барнефелт -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, должностное лицо, дольше других находящееся на своем посту в Соединенных Провинциях, более других способствовавший становлению республики и как никто радевший о поддержании доброго согласия между Его Наихристианнейшим Величеством и Провинциями, был приговорен к смертной казни – приговор был приведен в исполнение, невзирая на многократные попытки Его Величества спасти его, осуществляемые через своих посланников. Главной, лежащей на поверхности причиной его немилости был обозначившийся в Голландии в 1611 году раскол Церкви по вопросу о предопределении: пастор Арминий -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, умерший за несколько лет до этого, стал проповедовать свое учение, не следовавшее доктринам Лютера и Кальвина, более близким основополагающим постулатам католической Церкви.
   В том же 1611 году пастор по имени Ворстий, воспринявший это новое учение, с большим пылом проповедовал его. Новшество, как известно, всегда пользующееся благосклонностью народов, было воспринято и некоторое время спустя овладело умами большого числа людей. Английский король, в силу своих титулов защитника закона и главы англиканской церкви претендующий на роль часового, стоящего на страже заблуждений, зарождающихся среди протестантов, безотлагательно указал властям Соединенных Провинций на серьезность нового течения, способного расколоть народ, и не только в вопросах веры. Небрежение властей Соединенных Провинций его мнением привело к тому, что новшество в краткий срок овладело почти всей Голландией, Утрехтом, Фрисландией и Оверэйсселом, и все это при покровительстве Барнефелта, великого пенсионария, набравшегося новых взглядов в Гейдельберге три десятка лет назад. Под его покровительством они так осмелели, что создали в городах военизированные отряды, членов которых называли ожидающими в знак того, что те не дремлют и готовы в случае нападения встать на их защиту.
   Все это пришлось очень не по душе их противникам, и, в частности, статхаудеру Морицу, воспринявшему это как посягательство на свою власть, которой надлежало быть абсолютной в области вооружения и содержания войска, к тому же отряды отказались использовать в своем обмундировании цвет Морица Нассауского – оранжевый. До тех пор относившийся к власти Барнефелта без зависти и подозрений и использующий его влияние для поддержания и приумножения собственной власти в Провинциях, Мориц, стоило ему узнать, что Барнефелт выходит из подчинения и действует на свой страх и риск, а зачастую и против него, стал пристрастно относиться к бывшему соратнику.
   Против Барнефелта в народе начали распространять книжки, в которых его обвиняли в пособничестве иностранцам, в обогащении на службе в результате подозрительных дел. Он оправдывался, но обвинения в его адрес перевешивали – благосклонность народа переменчива по отношению к тому, кто был до тех пор его любимцем, стоит фортуне перестать благоволить ему. Генеральные штаты и Мориц отдают городам приказ покончить с военизированными дружинами; те отказываются выполнить приказ; Мориц смело, с опасностью для жизни, идет в эти дружины, говорит с рядовыми, завоевывает их сердца, заставляет сложить оружие и отправляет в отставку всех городских магистратов. Сторонники учения Арминия сетуют, подают прошение с тем, чтобы в судебном порядке решить спор, возникший на религиозной почве; противники требуют созыва синода и настаивают на том, что это дело не подлежит решению в гражданском суде.
   Барнефелт, чья партия утратила власть, предупрежден, что над ним нависла опасность, но не желает уходить в тень, полагаясь на свою невиновность и заслуги на государственном поприще, появляется на публике и в совете, согласно заведенному порядку. 24 августа 1618 года его задерживают и отправляют в тюрьму. Созывают синод, на котором так и не будет принято никакого решения относительно разногласий по вопросам веры, а вскоре против него затевают судебный процесс, представляющий собой поистине жалкое зрелище: старик семидесяти одного года, долгожитель на государственной службе, тридцать три года отдавший стране, один из создателей Республики Соединенных провинций – и, что самое примечательное, тот, кому удалось выслать в Англию графа Лестера, с 1585 года являвшегося губернатором Нидерландов, – человек, выдвинувший в первые ряды принца Морица и бывший пружиной его взлета и величия, поддерживавший его на всех встречах с депутатами Провинций, когда возникали разногласия, больше тридцати раз посылаемый ими к нему с войсками, человек, потративший всю свою жизнь на служение государственным интересам, в качестве награды посажен в тюрьму тем, кто более других деятелей Государства является его должником.
   Наш Король проявил к этому делу интерес из уважения к Республике Соединенных Провинций и самому Барнефелту, а также потому, что среди вменяемых тому в вину преступлений было и такое, как соумышление с посланниками Его Величества. Чрезвычайным послом туда был направлен г-н де Буасиз; 12 декабря он изложил правительству Соединенных Провинций причины своего приезда и стал убеждать его в том, что если Барнефелт и другие узники и впрямь виновны в измене и сговоре с врагами, то правомерно подвергнуть их наказанию согласно закону; однако следует принять во внимание, что подобные преступления настолько ужасны сами по себе, что государства, где царит гражданский порядок, сводят их к определенному набору фактов, за пределы которого не следует выходить, как не следует путать их с фактами иного толка; таким образом, разногласия, соперничество и стремление возвыситься, сопутствующие людям, наделенным властью, и нередко являющиеся причинами затруднений, возникающих в ходе государственных дел, не могут вменяться в вину в качестве измены, оттого что судить, измена ли тот или иной факт, до́лжно исходя из намерений, а не самого события. Барнефелт столько раз доказывал свою верность, что трудно поверить, будто после всего этого он стал бы строить ковы собственной родине; важно, чтобы судили его люди безупречные и делали это не на основе догадок – ясно ведь, на свете много неистинного, хоть и имеющего соответствующий истине вид, и много истинного, не выглядящего таковым. Наконец, Его Величество Король Франции советовал обойтись с ним милостиво, согласно доброму обычаю свободных республик, кои даже при свершении злостных проступков с трудом шли на пролитие крови своих граждан, сохраняя как отличительную особенность свободы уважение к человеческой жизни; и доводил до их сведения: если Провинции подойдут с осторожностью к решению данного вопроса, Его Величество будет им за то особенно признателен, и, напротив, почтет за оскорбление, если дело зайдет слишком далеко.
   Провинции дали ответ 19 декабря: они проявят осторожность и милосердие, к чему их склоняют сами основы их государственного устройства, однако лишь до тех пор, покуда им позволит безопасность их государства; они считают, что, каким бы ни был исход дела, Его Величество, пекущееся об интересах частных лиц в большей степени, нежели о сохранности их страны, не должно считать себя оскорбленным. И присовокупили серьезную жалобу на то, что Его Величество запретило их гугенотам присутствовать на созванном синоде; тем временем в Гааге полным ходом шел суд над Барнефелтом и другими лицами, бывшими с ним заодно, для чего из числа всех судей семи Соединенных Провинций было избрано двадцать шесть, которые и приговорили его к смерти в начале мая текущего года, свершив тем самым самую черную неблагодарность, когда-либо имевшую место; прежде они бы не осмелились так поступить, однако после того, как своими мудрыми советами этот человек привел их к благосостоянию, при котором они в нем более не нуждались, и открыл им широкий путь к процветанию в делах, они отплатили своему вожатому за добро завистью и смертным приговором.
   Посол Короля, узнав о приговоре и дате, на которую назначено приведение его в исполнение – 13-е, – попросил аудиенцию у правительства Республики Соединенных Провинций, но, не получив ее, письменно известил их, что Его Величество уполномочил его поставить их в известность: по праву, коим он обладает согласно месту, занимаемому им среди друзей и союзников, Его Величество, не входя в причины вынесения такого приговора, упорствует в своем желании убедить их сохранить жизнь самому давнему должностному лицу Республики исходя из того соображения, что ежели он и нанес ущерб ее безопасности, этого все одно не поправить, отняв жизнь у несчастного старика и без того, в силу естественного хода вещей, стоящего на краю могилы; она же, Республика, покроет себя славой, помиловав того, кто положил свою жизнь на алтарь служения ей, а ежели надобно по каким-то причинам заставить его страдать, лучше переменить высшую меру наказания на более мягкую и сослать его доживать свой век в одно из его имений.
   Ходатайство Короля ни к чему не привело – до такой степени народ этот был настроен против Барнефелта, что служит неоспоримым доказательством того, что в государствах, где управление осуществляется от имени народа, величие и власть чаще всего вредны тому, кто ими обладает, и, как правило, являются причиной его несчастья. Потому как в таком обществе посты получают, заигрывая с народом, а потом зависть вручивших над собой власть с такой беззаконной силой овладевает ими, что, движимым против своего же избранника, им не довольно унизить его и вернуть в то состояние, в коем он пребывал до своего избрания на ответственный пост, им еще надобно, злоупотребив имеющимися у них правами, приговорить его к самой суровой каре, какая только существует, стоит только злодейке-судьбе предоставить им такой случай. Обязательства в отношении Короля не были приняты во внимание, и главной причиной этого была ссора принца Морица и Барнефелта, носившая в некотором смысле личный характер, отчего принц счел себя обиженным в связи с вмешательством французского Короля, вставшего на защиту его противника.
   Бывшие у власти г-да де Люини почти не обратили внимания на этот эпизод, думая только о том, как уцелеть самим и с помощью всех доступных ухищрений держать Королеву на отдалении, из страха, как бы блеск, присущий особе Ее Величества, не затмил ложный свет, исходящий от них.
   Хотя все их действия заставляют ее усомниться в искренности даваемых ими обещаний, она закрывает глаза на то, что подсказывает ей сердце, и принимает жар от пепла за огонь, желаемое за действительное, а посему велит мне отправляться в Тур для приуготовления ее свидания с Королем; прибыв туда, я не преминул заверить г-на де Люиня, что для сохранения благожелательности Королевы, которую он найдет искренне настроенной на доброе отношение к нему, надлежит выказывать ей свою привязанность при каждом удобном случае; что мне, безусловно, известна ее приверженность интересам Короля и ее исключительное стремление к миру и спокойствию в Государстве; что он может быть уверен: и ему лично принадлежит частичка ее любви к Королю, и ежели кто-то уверяет его в обратном, то явно с целью навредить.
   По прошествии пяти дней с моего отъезда пустилась в путь и Королева и вскоре прибыла на встречу с Королем. Вся Франция исполнилась восхищения при виде соединения двух людей, нераздельно связанных друг с другом от природы и разлученных ужасными происками. Кузье лишает Тур счастья быть местом этого свидания. Королева явилась туда вечером, Король – утром; при этом случилось такое огромное скопление народа, что место для первого свидания нашлось лишь в саду. На лице Короля написана огромная радость, лицо Королевы залито слезами, она бессчетное число раз целует своего сына, так что и его лицо вскоре становится мокрым от ее слез; мало кто из собравшихся удерживается от того, чтобы не заплакать: радость, подлинная причина этих слез, царит повсюду. Чуть позже к Королеве-матери подходит в окружении принцесс правящая Королева. В послеобеденный час все отправляются в Тур, где проводят несколько дней: мать и сын выказывают друг другу много любви. Это не слишком по душе фаворитам, которые в собственных шкурных интересах хотели бы нарушить установившееся взаимопонимание, так необходимое для блага Государства. Насколько это в их силах, они не спускают глаз с Короля: если он направляется к Королеве-матери, один из них устремляется за ним, если он приближается к ней, они под любым предлогом тут как тут. Весь двор за этим наблюдает, считает это оскорбительным и порицает, ведь каждому известно: в ее намерениях нет ничего дурного. Ее пытаются разлучить с герцогом Эпернонским, делают множество выгодных предложений, однако честь удерживает ее от их принятия, и она смело их отклоняет.
   Наступает минута расставанья. Король отправляется в Компьень, Королева-мать – в Шинон, чтобы оттуда ехать в Анжер и вступить во владение своим губернаторством, после чего соединиться с Королем, когда тот вернется в Париж. Однако не успевает она покинуть Тур, как видит новые доказательства злонамеренности по отношению к себе: те, кто помогал ей и верно служил, не допущены к обещанным им должностям; но и это не все – после того как в Туре от краснухи умер граф дю Люд, его должность воспитателя королевского наследника была без согласования с нею передана маршалу д’Орнано. Она затаила обиду как из-за выбора кандидатуры, так и из-за формы, в которой это было сделано, но еще больше ее оскорбляет то, что вопрос об освобождении Господина Принца уже решен, при том, что с ней он обсуждался как вопрос отдаленного будущего.
   Все это задерживает ее в Шиноне и дает повод письменно обратиться к Королю с жалобой. В ответ он настоятельно советует ей поскорее добраться до Анжера, поскольку беспокоится, как бы только что улаженный конфликт не вспыхнул снова, если она не вступит во владение своим губернаторством. Она извиняется и, не смея заявить о том, что ее более всего беспокоит, сообщает ему, что главная причина ее остановки в пути – известие о том, что ее людям не удалось получить обещанного им и что ее честь и совесть обязывают ее не трогаться с того места, где она теперь находится, до тех пор, пока положение не изменится, поскольку она обязана думать прежде всего о благе своего окружения, а затем уже о своем собственном. Наконец с новыми заверениями от имени Короля к ней прибывает г-н де Брант, и она решается выехать из Шинона, что и делает 14-го, а 16-го добирается до Анжера, недовольная изложенными ей де Брантом причинами освобождения Господина Принца, ведь ей хорошо известно: они освободили его лишь с целью противопоставить ей, а первейшим их намерением издавна было взятие под стражу их обоих, дабы уже никто в Королевстве не помыслил предпринять что-либо против их воли. Как только пришла весть о ее вызволении из Блуа и фаворитов покинула надежда удерживать ее под стражей, как им того хотелось, они, испугавшись, что сторонники Господина Принца переметнутся на ее сторону, немедля заверили его в том, что, как только уладится дело с Королевой, он будет выпущен на свободу, и огласили обещание на все Королевство; это было все равно что внушить Господину Принцу ненависть к матери Короля и даже заставить его не только полюбить их, но и усердно служить им во всех их неправедных делах против нее. Тем не менее она не выказала своего недовольства по этому поводу, разве что снеслась с ними и с советом при Короле и просила рассудить, верно ли принятое ими решение, при этом оговорилась: негоже столь далеким от государственных дел персонам, как она, что-либо советовать по столь важному вопросу, при обсуждении которого надлежит пунктуально изучить состояние всех дел как внутри, так и за пределами Королевства, что не в ее силах.
   Кроме того, она высказала мысль о том, что принятые ранее решения могут быть пересмотрены – конечно же, с осторожностью и с уважением к заинтересованным лицам.
   Господин Принц был освобожден 20 октября и явился приветствовать Короля в Шантийи. Поскольку г-да де Люини дали ему наконец свободу, почему бы и Королеве не попытать счастья и не походатайствовать за Барбена, вот уже год с невероятной строгостью содержавшегося в Бастилии, несмотря на то что по приговору, вынесенному ему год назад, ему надлежало быть высланным. Они признавали за этим человеком такое ревностное служение Королеве, такую неподкупность на государевой службе, такую храбрость и свободу в выражении своих мыслей, такую затаенную злость на несправедливости, совершенные в отношении его, что постановили сгноить его в Бастилии. Однако и Королева со своей стороны проявила в этом вопросе такую настойчивость, что у них недостало сил противостоять ей, и было решено еще раз зачитать ему постановление суда и выпустить на свободу.
   Барбен жаловался на дурное обхожденье, которому подвергся в тюрьме; Майак, под чьим началом находилась Бастилия, показал ему письмо г-на де Бранта, в котором ему, Барбену, было позволено изложить свои претензии и в котором говорилось: это все, что г-н де Люинь и он смогли для него сделать, но что вскоре он ощутит их дружеское расположение к нему; эта подлость вынудила Барбена, невзирая на место, в котором он находился, заявить Майаку, что, каким бы униженным ни было его положение, он отказывается от их дружбы, которая все равно не может быть крепкой при столь варварской жестокости, проявленной ими по отношению к нему; что лить елей на душу того, чью смерть они замыслили, – большая трусость; что, несмотря на то что они настраивали против него всех судей, от того же Бранта ему известно: суд над ним был затеян лишь с целью использовать в дальнейшем его показания в процессах против других лиц.
   В тот же день его отвели в караульное помещение, где он провел два дня и получил несколько посланий от г-на де Люиня, в которых тот поторапливал его с отъездом за пределы Королевства – так велик был их страх, что они боялись даже несчастного узника. Я велел одному человеку вручить Барбену от имени Королевы денег на дорогу; но отъезд его состоялся в таком срочном порядке, что он был вынужден занять; однако по долгу его тотчас рассчитались.
   Тем временем Королева готовится осуществить свое давнее желание увидеться со своим сыном Королем; она предупреждает его об этом и призывает к себе г-на де Монбазона, которому надлежит сопровождать ее. Люинь со своей стороны просит ее приехать и посылает к ней от имени Короля господина де Мароссана с тем, чтобы просить ее быть в Париже к возвращению Короля из путешествия в Компьень, дабы между ними вновь завязались тесные отношения. Но это было ничто по сравнению с письмами, которые доставлял ей епископ Эрский, письмами, исполненными любви и нетерпеливого желания видеть ее. Эти два посланника, столь же различные внутренне, сколь похожие на словах, один из которых был неискренен и обманывал, а другой был обманут, сделали, что было в их силах – один для видимости, другой по-настоящему, – чтобы расположить ее к этой поездке.
   Епископ Люсонский, предвидя, что Люинь обещает то, чего исполнять не намерен, и что, получив отказ Королевы, обернет свои предложения себе же на пользу, настроил Королеву на благосклонное восприятие просьб со стороны сына. Однако когда она уж была близка к этому, ей втайне шепнули, что Королю будет неприятен ее приезд и что ей стоит от него отказаться.
   В то же время Господин Принц, освобожденный из-под стражи, держит речи, направленные против Королевы, и пишет письма, далекие от того почтения, с коим должно относиться к Королю и к Королеве-матери. 9 ноября он распространяет декларацию, в выгодном свете представляющую его собственные деяния и порочащую честь тех, кто посоветовал поместить его под стражу, а также неблагожелательную в отношении Его Величества: из оной следует, что Король приписывал задержание Принца лицам, которые тогда были близки к трону и занимали в его Королевстве высокие посты, и что они так злоупотребили его именем и своей властью, что если б Господь не дал ему силу и храбрость прогнать их от себя и наказать, они бы привели все дела в Государстве в расстройство; а также что Его Величество, в подробностях осведомившись о причинах, послуживших поводом для задержания Принца, нашел, что за ними кроется не что иное, как дурнонамеренность тех, кто желал погубить как само Государство, так и Принца, поступки коего всегда были направлены на упрочение королевского авторитета и величия. А посему Его Величество объявлял его неповинным и свободным от того, чем желали отяготить его честь и репутацию и сообразуясь с чем его задержали; этим Его Величество пресекал все письма, аннулировал все заявления, отзывал все суждения, не служащие к пользе Принца со времени его задержания и по сей день.
   Декларация едва только появилась, а уж была подана на проверку в парламент при пустующих палатах, а также рассылалась в Провинции.
   Королева пишет Королю, скромно замечая ему о том, какой вред наносит ему эта декларация, и не только в связи с тем участием, которое он принимает в ней, повинуясь своей природной доброте, но и главным образом в связи с тем, что продолжительное, в течение двух лет, содержание Господина Принца под стражей не может не быть в таком случае несправедливым; и что нельзя не осуждать деяния, не осуждая его самого, Короля, поскольку совершено оно было с его ведома незадолго до того, как он взял бразды правления в свои руки.
   Король отвечает, что огорчен в связи с доставленной ей неприятностью, однако не стоит принимать так близко к сердцу этого дела, поскольку, будучи в долгу перед ней за те усилия, которые она предприняла, и беды, которые перенесла, взвалив на себя ношу управления его Королевством, он публично признает это и во всеуслышание возносит ей хвалы за радение о государственном благе, будучи уверен: никто не вправе думать иначе; это дает ему повод считать, что и Господин Принц не имеет никакого намерения сделать ей неприятное; ему слишком хорошо известно уважение, с коим тот к ней относится, и ему отрадно сознавать, что их чувства по отношению к ней одинаковы.
   В этом ответе Король настолько очевидно выказал свою благожелательность, что не оставалось желать ничего лучшего, разве что того, чтобы он публично, а не только в личном послании к ней заявил об этом. Хотя примирение и не равнозначно обиде, она чувствует, что Король сердечно расположен к ней.
   Я воспользовался случаем убедить ее в том, насколько назрела необходимость ее присутствия при дворе, насколько ее удаление от двора играет на руку ее противникам, как и в том, что Король настроен к ней по-доброму, и потому в случае их свидания недоброжелатели будут вынуждены смириться с законами природы. Однако как ни хорош был мой совет, ему все одно не последовали.
   Шантелуб, отнюдь не бывший мне другом и в открытую враждебный моему мнению относительно доброго настроя Короля в данном вопросе, задал мне работы. Под его началом была канцелярия, в которую стекались вести, и все, даже незначительные, представляли Короля непримиримым в отношении Королевы, ставили под сомнение ее свободу и убеждали: двор ее презирает, а спасение ее – в армии.
   Эти доводы, весьма правдоподобные, не были лишены основания; их поддерживала знать, надеявшаяся воспользоваться раздором, вылившимся наружу, а также мои недруги, рассчитывавшие таким способом лишить меня доверия моей Государыни, так что я из осторожности был вынужден примкнуть к их мнению и, подобно умным кормчим, уступить буре: не будучи в состоянии дать совета настолько здравого, чтобы его ожидал добрый прием, часто бываешь вынужден следовать мнениям, наименее тобою разделяемым. Я понимал: Королеве есть на что надеяться при дворе и не на что рассчитывать вне двора; но, поскольку приходилось опасаться фаворитов, я примкнул к стану тех, кто отсоветовал ей встречаться с Королем, и перестал приводить собственные доводы, однако умолил Королеву собрать мнения людей, ревностно ей служащих, а уж потом принимать окончательное решение.
   В это же время происходит церемония производства в рыцари ордена Святого Духа, и Королеве не сообщают, что еще есть возможность предлагать кандидатуры; 7 декабря ей присылают г-на де Таражэ, чтобы тот известил ее, кто именно вошел в число кандидатов; не только ни один не принят по ее рекомендации, но из списка удалены все те, кто еще не утратил окончательно почтение, с коим должно относиться к матери своего Государя; не приняты к рассмотрению даже те, кто был предложен покойным Королем, хотя их никак не зачислишь в недруги Королевы; таким образом, получалось, что проклинать ее означало дать лучшее доказательство благонамеренности, сделать себе имя и состояние.
   После этой демонстрации презрения перед ней извиняются; но извинения эти более искусственны, чем искренни, ибо вслед за тем двое из назначенных оказались больны, на их место избрали двух других – а именно г-на де Валансэ и г-на де Сен-Шомона, – не предоставив Королеве ни возможности, ни времени самой назвать какие-либо имена.
   Она сетует на подобное обхожденье тем, кто заправляет делами, обижается на то, что, получив от нее заверения в дружбе, ей не дают возможности подтвердить ее. Она многократно выражает им свое недовольство, дабы они приняли какие-то меры; указывает им, что они совсем забыли о деньгах, обещанных ей для уплаты ее долгов, и она вынуждена занимать, чтобы жить, что дурно обращаются с лицами, последовавшими за нею, что Миньё за преданность ей лишили наместничества в Монтрё, что маркиз де Ла Валетт испытывает затруднения при отправлении власти, поскольку его город наводнили люди в военной форме, что вовсе не выполняется обещанное ей, всего-то и состоящее в восстановлении ее положения в обществе, оплате ее штата и назначенных ею пенсионов; жалуется на то, что достаточно плохо о ней отозваться, чтобы получить одобрение из их уст и помощь в делах, что гувернера ее сыну подобрали вопреки ей, и, одобряя само лицо, она не может одобрить того, в какой форме свершилось назначение, что декларация, сделанная в связи с освобождением Господина Принца, оттого так переживается ею, что тут затронута честь Короля, что от него зависит выпустить новую декларацию, которая, никому не нанося вреда, дала бы всем знать: декларацией, сделанной в пользу Господина Принца, Король не собирался порицать ее действия по управлению его делами, будучи ею весьма довольным и признавая, как она была ему полезна.
   Вместо того чтобы пойти навстречу ее разумной просьбе, ей отказывают, ясно давая понять, что желают возвысить того, кого она принизила во имя величия Государства. К ней посылают г-на де Бранта с поручением известить ее, что Король намерен устроить брак Господина Принца с м-ль де Монпансье и брак г-жи Генриетты с г-ном графом Суассонским.
   Королева отвечает, что ей не пристало перечить Королю, но что, поскольку речь идет о ее детях, ей по праву, данному природой, полагается принимать участие в подобного рода делах.
   Предполагается заключить еще три брака: м-ль Бурбонской со старшим сыном герцога де Гиза, м-ль де Люинь с его вторым сыном и г-на де Меркёра, сына герцога Вандомского, с дочерью герцога де Гиза.
   Королева терпеливо выслушивает Бранта и заявляет о готовности терпеть то, чему она не в силах помешать.
   Со своей стороны она просит его поспособствовать тому, чтобы она получила обещанные ей суммы, дабы пенсионы, согласованные ею с Королем, выплачивались ее людям; чтобы маркизу де Ла Валетту не чинили препятствий в Меце ни в его должности губернатора, ни в отправлении правосудия; но главное – чтоб было обнародовано заявление, из которого бы следовало: декларация, выпущенная после освобождения Господина Принца, ни в коей мере не направлена против ее персоны.
   И при таком множестве доказательств своей злонамеренности по отношению к ней г-н де Люинь продолжает клясться ей в верности и заверять в радении об ее интересах.
   В это время в Париж прибывает граф Фюрстембергский, чрезвычайный посол императора Фердинанда, вновь возведенного в высокое достоинство; он прислан умолять Его Королевское Величество помочь ему справиться с восстанием большей части его подданных, взбунтовавшихся не столько против него, сколько против католической Церкви.
   После кончины императора Матвея, почившего 10 марта, Фердинанд встал во главе двух королевств – Богемии и Венгрии, королем которых был избран в два предыдущих года, а также, кажется, Австрии – от имени и с согласия эрцгерцога Альбрехта, бывшего наследником престола и вручившего ему бразды правления.
   Дабы усмирить волнения в Богемии, Фердинанд обнародовал указ о прекращении военных действий армией под командованием графа де Бюкуа, вслед за чем подтвердил привилегии, обещая соблюдать все эдикты, появившиеся ранее в Богемии и касающиеся религии. Однако это не охладило пыл инсургентов, не убедило их образумиться; напротив, продолжая противостоять ему, они обратились к герцогу Саксонскому и маркизу Бранденбургскому за помощью. Восставшие в Верхней Австрии присоединились к ним, так же поступили их сторонники в Силезии и Моравии: пленили кардинала Дифристейна, своего губернатора, погнали от себя всех иезуитов, разграбили церковные ценности и причинили много зла католикам.
   Граф де Ла Турн выказал себя храбрецом и 2 июня дошел до Вены, чтобы поднять на борьбу лютеран, которых там большое количество; однако Императору удалось их обезоружить, и вскоре графу де Ла Турну, по получении известия о поражении кавалерийских частей под предводительством Мансфельда -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, пришлось убраться восвояси и вернуться в Прагу.
   Курфюрст Майенский созвал 23 июля ассамблею курфюрстов во Франкфурте для выборов Императора. Жители Богемии направили туда своих депутатов, чтобы помешать избранию на трон короля Фердинанда, жалуясь на то, что его имя было названо на ассамблее, при том что он не имел на то права, поскольку не заручился мандатом богемского курфюршества. Однако, невзирая на все противодействие, он был избран 8 августа по старому стилю и коронован 30-го; 19 августа Богемия постановила никогда не признавать его своим правителем и способствовать избранию нового короля; 26 августа в короли был избран курфюрст Пфальцский и наречен Фридрихом V -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

.
   А тем временем Габор Бетлен, князь Трансильвании, видя, что ставки в игре высоки, и не желая упустить своего шанса, завладел всей территорией, принадлежавшей австрийскому дому в Венгрии, от реки Тиссы до города Пресбурга, который был им взят 26 октября.
   Курфюрст Пфальцский, избранный королем Богемии, не пожелал принимать предложенного ему достоинства, не заручившись согласием протестантских земель и государей Германии, которых попросил явиться лично либо прислать своих уполномоченных в Ротенбург, где бы имел с ними беседу. Курфюрст Саксонский неодобрительно отнесся к этому; однако он пошел на поводу других, советовавших ему, все как один, поступить таким образом, и выехал из Гейдельберга с женой 17 октября, в Прагу он въехал 31-го, а 4 ноября был коронован.
   Новый король Богемии и протестантские государи в этом месяце собрались на ассамблею в Нюрнберге, на которой еще крепче сплотились, отказали в удовлетворении запроса графу Гогенцоллерну, которого прислал к ним Император, отправили депутатов к герцогу Баварскому -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

с просьбой сложить оружие и заставить то же самое сделать католических государей, а также способствовать тому, чтобы в Империи была создана палата, которая ведала бы делами лиц лютеранского вероисповедания; прозвучало там и много других неразумных заявлений, на что герцог Баварский бесстрашно отвечал им, чтобы они обращались к ассамблее католических государей, заседавшей в то же время в Вюрбурге.
   Император направил к Его Величеству графа Фюрстембергского просить помощи ввиду такого скопления недругов.
   Герцог Буйонский, имевший в этом деле свои интересы – и в силу слишком поспешных советов, данных им курфюрсту Пфальцскому, и в силу существующего между ними союза, – тотчас написал Его Величеству, что в ответ на его просьбу высказаться относительно событий государственной важности он считает себя обязанным умолять его не доверять тому, что скажет ему посланник Императора, которому бы хотелось превратить дело частного порядка своего государя в дело общественного звучания с религиозной подоплекой, дабы вынудить Его Величество помогать тому во вред собственному Государству, благо коего состояло и состоит в поддержке тех, кого желает подавить Австрийский дом – в данный момент это богемские земли и король Фридрих, – и просит Его Величество проявить мудрость и не ратовать за созыв сейма, на котором незаинтересованные государи и представители земель будут приглашены высказаться через своих посланников, дабы по обоюдному согласию избрать наиболее подходящие средства для снятия напряженности.
   Однако Его Величество, сострадая приверженцам религии, над которой нависла опасность быть изгнанной со всей германской территории, счел необходимым не идти таким долгим путем в этом деле, а снарядить в краткие сроки торжественные посольства, дабы своим посредничеством и влиянием на заинтересованных государей привести оное к справедливому завершению.
   В этот год скончалась королева Великобритании, которая тайно принадлежала к католическому вероисповеданию, часто слушала мессу и говела, при этом ее супруг, знавший о том, не препятствовал ей. И тем не менее Господь не снизошел до того, чтобы дать ей возможность покаяться перед одним из его посланцев на земле, хотя она и предвидела свой конец и была в состоянии это сделать; посчитав себя достаточно сильной, чтобы в несколько дней добраться из Гринвича в Лондон, она была опережена смертью. То была бесстрашная государыня, и ежели б она пожила еще, она бы с большим удовольствием узнала о восхождении своей дочери на престол, но с еще большим огорчением – о скверном конце ее правления.

1620

   Если обращение, которому подверглась Королева в прошлом году со стороны господ де Люиней, было недостойным занимаемого ею положения и несносным, какие бы доводы и предлоги они ни приводили, дабы оправдать или скрыть свое к ней отношение, то в этом году оно не стало более разумным, напротив, день ото дня все ухудшалось, и чем большую боль испытывала она от бесконечной череды несчастий, тем больше иссякало ее терпение. Они довели ее до того, что она была принуждена, как мы увидим, прибегнуть к средству, которым немало гнушалась и на которое ничто, кроме крайней необходимости, не могло ее подвигнуть.
   После соглашения, подписанного в Ангулеме, она надеялась на спокойное житье-бытье, полагая, что сердце фаворита забьется наконец в унисон с сердцем его господина; но никогда не прощает тот, кто сам обижает другого. Они мягко стелили, да больно жестко было Королеве спать. Когда она обосновалась в Анжере, они сделали вид, будто желают видеть ее при дворе; она уж было выехала, но они отвратили ее от этого намерения и дали понять, что приезд ее нежелателен. Сами же не исполняли ничего из того, что обещали, словно обещания Короля, да тем паче данные своей матери, являлись ловушками, в которые ее заманивали, а не уверениями, в которых нельзя усомниться, не свершив мысленного преступления. Всех, кто относился к ней с почтением, преследовали, самые ее искренние и полезные как для Государя, так и для Государства поступки, которые невозможно открыто порицать хотя бы с малейшей долей правоты, в дальнейшем косвенно подвергались осуждению, подобно тому как было сделано в декларации от имени Короля по поводу освобождения Господина Принца.
   Она не раз обращалась к ним с жалобами, в ответ они красиво извинялись, но и только, будучи ей неверны – что в своих действиях, что на словах.
   Они слали письма, полные клятв в привязанности и подчинении ее желаниям, будто и нет на небесах Господа, наказывающего за клятвопреступления. Так они продолжали поступать, несмотря на то что она беспрестанно указывала им на недостойное обращение с ней, что было противно чувствам Короля – в этом она не сомневалась, – и жаловалась на то, что в декларацию в отношении Господина Принца не вносились изменения, как ей было обещано, равно как и не появлялось новой, в которой бы речь шла о том, с какой честью держала она в свое время бразды правления в своих руках.
   13 января она посылает к ним Шантелуба с наказом довести до сведения г-на де Люиня, что она не соизволила направиться в Париж прежде всего потому, что не сочла, что там расположены дать ей удовлетворение, не имея возможности почерпнуть уверенность в этом либо из декларации, либо из писем Господина Принца и шевалье, либо на основании каких-либо иных поступков;
   что она заверяет его в том, что ей вовсе нечего делать при дворе в том случае, если ее не ждет там удовлетворение ее просьб;
   что она была чрезвычайно оскорблена слухами, дошедшими до нее, будто она заодно с гугенотами, хотя она столько раз высказывалась по этому поводу;
   что ей доставили огромную неприятность два приказания, отданные Королем маркизу де Ла Валетту: одно – перевезти в Верден все запасы селитры, имеющиеся в Меце, и другое – отсрочить отправление правосудия, свершающееся каждый год и находящееся в ведении губернатора с тех пор, как Мец подчинился Королю.
   Она также велела Шантелубу потребовать исполнения обещанного как ей, так и всему ее окружению, а именно – выдать деньги на содержание гарнизонов Анжера, Шинона и Пон-де-Сэ, ходатайствовать о выплате положенного г-дам Ла Кошеру и д’Аргужу;
   просить г-на де Люиня сдержать данное ей слово выплатить ей шестьсот тысяч ливров, дабы освободить ее от долгов, в которые она вынуждена была влезть после отъезда из Блуа;
   выполнить данное ей обещание относительно роты легкой кавалерии;
   уплатить пенсионы г-д Пон Курлэ, Сардини, Шармеля и прочих;
   удовлетворить просьбу г-на де Марийака относительно его пенсиона и должности, которыми наделила его Ее Величество, будучи у власти.
   В ответ герцог де Люинь прислал ей г-на Бранта, своего медоточивого брата.
   Королева просила его, когда он отправлялся 26 января в обратную дорогу, передать брату, что она ждет дел, а не слов, а также выполнения хотя бы части обязательств, о которых у него был разговор с Шантелубом и относительно которых он подал ей надежду.
   Все было тщетно: последовала череда обманов. Наконец, в ответ на бесчисленные жалобы Королевы, они от имени Короля выслали ей Мароссана с письмом Его Величества от 26 февраля, в котором он доводил до ее сведения, что недоволен тем, что первое впечатление, произведенное на нее декларацией в связи с освобождением Господина Принца, до сих пор не стерлось под действием сильнейших доводов и соображений, ранее представленных им ей; что если бы он только вообразил, что могут быть какие-то сомнительные слова, способные настроить более тонкие умы на недолжное толкование, он бы скорее совсем отказал Принцу в составлении декларации, чем согласился заронить в нее страшное подозрение, и что если бы он счел, что та декларация, о которой она его просит, была ей не только необходима, но и полезна, он бы не стал медлить и обнародовал ее; что на свете нет никого ни более заинтересованного в ее делах, чем он, ни более расположенного довести их до славного и почетного конца; он только умоляет ее осознать, как вредна ей подобная декларация, способная подстрекнуть к мыслям, которые ныне беспочвенны, ибо любое публичное заявление предполагает сомнительное намерение, и это лишь приблизит ее к дурным суждениям, коих она желает избежать. Да и само будущее сохранило бы об этой декларации нечто противоположное намерениям Короля, хорошо известным Королеве, как, впрочем, и всем, к тому же он самолично пишет ей, что является самым убедительным доказательством его верности ей; словом, подобное заявление не в ее интересах, и он молит ее успокоиться, ведь если недоброжелатели и злоупотребляют презрением к Королеве, еще более они злоупотребляют презрением к знати, принцам, окружению Короля, народу и всему Государству.
   Может, и найдутся такие злодеи, которые станут оправдывать зло, причиненное Королеве-матери, на том основании, что она непримирима к фаворитам и гнев ее равносилен их преступлению; но не существует такой варварской души, что смогла бы оправдать зло, причиняемое правящей Королеве, супруге Короля, и состоящее в отвлечении его от исполнения супружеских обязанностей в ущерб государственным интересам. Нет никого, кто не счел бы, что жена Люиня превратилась в надзирательницу не только дома Королевы, но и ее самой.
   Если Королева получает письмо, первой его читает она, если Королева пишет письмо, той надобно знать его содержание, даже своему отцу Королева не может написать без ее ведома.
   Что бы ни пожелала Королева купить, ежели это не нравится г-же надзирательнице, денег не выдается, пусть даже их имеется в изобилии.
   Если Королева хочет выйти подышать воздухом, а надзирательница нет, Королеве приходится сидеть взаперти.
   Дерзкая наглость этих господ достигла такой степени, что, не довольствуясь отсутствием уважения к монархине в самих себе, они не терпят его и в других; так, например, г-жа Люинь была недовольна супругой Кадене, своей родственницей, обученной оказывать почтение особам королевских кровей в школе добродетели, в которой она обучалась.
   Все это причиняет Королеве столько горя, что новая неприятность – боязнь, что собираются прогнать ее лекаря, необходимого ей, – доводит ее, в силу долго накапливаемого уныния, до болезни, причем настолько серьезной, что опасаются за саму ее жизнь.
   Ради денег они вознамерились провести ряд указов, бесславных для Короля и попирающих его народ. Г-да де Вильруа и президент Жанен пытаются воспрепятствовать этому.
   Им закрывают рты, заявляя, что Король посылал за ними, чтобы выразить им свою волю, а не спрашивать их мнение.
   К их удивлению, их ведут в парламент, опасаясь, что, если у них будет возможность узнать, чего от них ждут, они не пожелают это исполнить.
   Король самолично является в парламент, дабы устранить самим своим присутствием трудности, которые почтенное собрание вознамерилось чинить его указам.
   Парламент же, хотя и обязанный относиться с полным послушанием к королевской воле – не могущей все же переступать разумных пределов, – признавая, что наносит вред королевскому авторитету, превращает свои заседания в череду сплошных стенаний, свободно обращается к Его Величеству и молит Бога образумить его в отношении порочных постановлений, вынесенных его советами, и обратить свой гнев против тех, кто является их авторами.
   Они заклинают Его Величество заблагорассудить и не попустить к тому, чтобы их имена, производящие страх на добронамеренных граждан, вошли такими в анналы истории.
   Вместо того чтобы воспринять здравые мнения, фавориты настраивают Короля отнестись к ним неодобрительно и посрамить оные.
   Первый президент и люди Короля призваны в Лувр, где им оказан холодный прием.
   Но в разговоре с Королем они настаивают на своем, повторяя ему то, что уже прозвучало публично, и убеждают его, что высказываться так их побуждает одна только сила истины и напасти его Государства.
   Что до министров, то их мнения вообще не берутся в расчет; большая доля решений принимается без согласования с ними.
   Королеве становится известно: министрам велят исполнять принятые решения, а не обсуждать, что и как делать. Мало того, вообще обходятся без их точки зрения во всех случаях, хотя их мудрость пошла бы на пользу Государству.
   Если президент Жанен, чье суждение всегда отличалось самостоятельностью и знанием дела, озабочен возможным уроном для Государства и высказывается хоть сколько-нибудь свободно, его называют выдумщиком.
   Если министры жалуются на безмерную расточительность, вызванную протекцией, им угрожают отлучением от должностей.
   Ропщет Шомберг: из двух частей, получаемых от откупщиков, собирающих косвенные налоги, меньшая отдается Королю – так выгодно фаворитам.
   Словом, складывается впечатление, что они нарочно вознамерились облечь величие в форму своеволия, которое только тем и хорошо, что его можно сдержать, когда есть полная возможность его проявить.
   Вольно вам считать, что Франция принадлежит им одним, что для них она неиссякаемый источник всяких богатств и что для одного лишь утоления их алчности Господь создал Испанию, данницу, обладающую золотом Индий.
   Наместничества и крепости, о которых шла речь в прошлом году, теперь кажутся им несоизмеримыми с их аппетитами, они выставляют их все на торги, назначая за них, в ущерб Королю, двойную цену; если же какими-то из них не удается завладеть с помощью денег, они силой отнимают их, и таким образом в их власти оказывается восемнадцать наиважнейших.
   Они держат там – и это в мирное-то время – мощные гарнизоны, удваивают содержимое арсеналов, пополняя их снарядами, пригодными для ведения боевых действий, возводят фортификационные сооружения.
   Они укрепляют свои позиции, окружая себя военными, состоящими на иждивении казны, содержат в Нормандии полк под началом г-на де Шона, сформированный нарочно для него в Венсенском лесу, приобретают как можно больше рот в полку, охраняющем особу Короля, королевскую роту легкой кавалерии и от имени г-на де Бранта торгуют ротой солдат Его Величества.
   На эти траты частного порядка идут средства, взимаемые с народа на общественные нужды.
   Словом, ежели бы вся Франция была выставлена на торги, они купили бы ее у самой Франции.
   И посреди этого разгула, безумного расточительства не выплачиваются пенсионы, назначенные усопшим Королем дворянам, заработавшим их ценой собственной крови.
   Распущенность их доходит до того, что Люинь осмеливается заявить Марийаку: его оскорбляет молва, будто он желает заручиться поддержкой Господина Принца, он ни в ком не нуждается и, коль скоро ему будет недоставать опоры в Короле, обопрется на самого себя. А его младший брат повсюду раструбил, будто наведался в Анжер предложить Королеве самой решить, возвращаться ли к Королю, что было неправдой и чего Королева не пожелала стерпеть; он заявил своим слугам: мол, он желает, чтобы все знали – он ей не слуга и ему безразлично ее отношение к нему.
   Королева-мать, уставшая от дурного обхожденья, но терпеливо сносившая его, знала обо всех беспорядках, происходивших в Государстве; ее ушей достигали жалобы, раздававшиеся по всей Франции. И вот наконец материнская природа берет верх, монарший долг движет ею: она опасается за Короля, оплакивает разорение Государства. Приняв во внимание всеобщее недовольство, назревшее во всех уголках Королевства, исходящее от всей французской знати, и в первую очередь от Парижского парламента, бесстрашно отстаивающего свои взгляды, ощутив возрождающуюся в людях благонамеренных надежду, ей советуют воспользоваться этим моментом и высказаться.
   Однако дабы не подумали, будто то, что она делает по зрелом размышлении, является крамолой, она на время отсрочила свое обращение, до тех пор, пока не сочтет, что его никак не примешь за злонамеренный поступок.
   Она советуется, отправляться ли ей в Париж и доверять ли тем, на кого она рассчитывала положиться, простив им былые ошибки.
   Мнения советников Королевы разделились: одни настаивают на поездке в Париж, другие считают ее бесполезной и даже небезопасной для нее; ее здравый смысл выбирает второе.
   Знание того, в каком ослеплении пребывают ее противники, подсказывает ей: тут ничего не докажешь, а только даром погубишь себя.
   Это соображение заставляет ее оставаться вдали от места, где бы ей хотелось находиться более всего на свете.
   Ее предупреждают: готовится посягательство на Мец, а также утеснение ее друзей с целью ее дискредитации.
   Ей хорошо известно: право на стороне обороны, вызванной необходимостью.
   Понимает она и значение того, какую роль играет в подобных обстоятельствах то, что она имеет честь быть матерью Короля, и на какую помощь может рассчитывать в связи с этим; однако, гнушаясь любыми насильственными мерами, боится не уберечь себя от них, свершив нечто, что будет использовано против нее.
   Она все еще медлит, не давая волю своим чувствам.
   Франция с сожалением взирает на справедливые доводы, что удерживают ее вдали от двора.
   Гугеноты предлагают ей свои услуги. Видам Шартрский, бывший председателем на генеральной ассамблее, на которую они тогда собрались, посылает к ней г-жу де Ментенон, чтобы склонить ее принять их помощь; но все напрасно, она предпочитает страдать, но не прибегать к их методам в искоренении зла.
   Фавориты, видя опасность, к которой привело их дурное поведение, решились на последнее средство, задержав тех, чьей храбрости они имели основания опасаться.
   Г-н дю Мэн был предупрежден, что состоялось решение арестовать его. Он смеялся над этой вестью, как и над самой нависшей над ним опасностью, ровно до тех пор, пока ему не донесли: один из их советов изрыгнул постановление о его задержании, письменно изложив причины оного, способ, коим стоит произвести это насильное деяние, и даже указав место.
   Причина же была в том, что г-н дю Мэн публично заявил: позорно вручать пост коннетабля г-ну де Люиню, человеку, ни разу не обнажившему шпагу; задержать же его собирались в Пикпюсе, по пути в церковь к вечерне, с последующим препровождением в Венсенский замок.
   Эта весть, пролившая свет на задуманное фаворитами, дойдя до него, способствовала тому, что к середине марта он покинул двор без разрешения на то Короля и отбыл в свое наместничество, откуда прислал извинение за скоропалительный отъезд, основанный на праве каждого действовать в интересах собственной безопасности.
   Будучи проездом у маркиза де Виллара, г-н дю Мэн дает знать Королеве, что репутация быть ее слугой чуть не стоила ему свободы и что ей следует позаботиться о собственной безопасности; он предлагает ей свою жизнь и жизнь своих друзей, дабы она могла воспользоваться ими для осуществления своих замыслов; а также сообщает, что немедленно отправляется на встречу с друзьями, дабы быть в состоянии боевой готовности, и молит ее дать ему знать о своих намерениях.
   Шантелуб, находившийся с ним в тесных отношениях, был послан к нему, получил от него ряд предложений и дал ему обещание защищать его от произвола де Люиня.
   Фавориты отправили во все наместничества, находящиеся по соседству с владениями герцога дю Мэна, депеши, предписывающие остерегаться его действий, такие же предписания были получены несколькими городами, находящимися под управлением Королевы, причем она не была поставлена об этом в известность; кое-кто, не дожидаясь ее приказа, взялся за оружие.
   Это ни в ком не вызвало одобрения, было расценено как выражение крайнего пренебрежения к Королеве и вынудило ее пожаловаться Королю на дурное качество даваемых ему советов.
   Услышав об этом, Люинь отдал поручение не разглашать эту жалобу; не найдя ничего лучшего, он всю вину свалил на государственного секретаря, а тем временем вывез Короля из Фонтенбло, не спрашивая мнения совета, и направил его, по просьбе Господина Принца, в Орлеан; оттуда послал г-на де Монбазона к Королеве, не предупредив ее, с приглашением явиться к Королю.
   Столь поспешное изменение в расстановке сил заставило ее поверить, что они желали того ради ее погибели.
   Поговаривали о том, чтобы пригласить ее в Бурж или в Пикардию. Она была предупреждена об их недобрых планах. И все же согласилась встретиться с Королем, лишь бы эта встреча была назначена не в подозрительном месте, а там, где несколько человек могли быть свидетелями ее честного поведения.
   Она сама предложила Париж, сердце Франции, ей было отказано, говорили в открытую, что Люинь люто ненавидим парижанами и не может на них положиться.
   Герцог де Монбазон, то ли по простоте душевной, то ли, напротив, с определенной целью, не скрывавший, что пропитан предубеждением Люиня против Королевы и его желанием раз и навсегда одержать над ней верх, прибыл к нам с наказом, как себя вести с Королевой, и угрозами, адресованными мне, ведущему ее дела.
   Все это было облечено в красивые фразы. Монбазону надлежало передать Королеве: Его Величеству не терпится свидеться с нею, ему нежелательно в чем бы то ни было ущемлять ее, а дабы она могла в том удостовериться, да так, чтобы у нее не закралось и тени сомнения в чистоте помыслов Короля, Его Величество предлагает ей прибыть для свидания с ним в Блуа либо в Тур, там он узнает от нее, угодно ли ей вернуться с ним в Париж и более не расставаться. Ежели ей это угодно, Его Величество будет доволен; ежели она не расположена так скоро следовать за ним, ей будет позволено отбыть в Анжер; ежели она по какой-либо причине намерена остаться в Анжере и ей будет затруднительно встречаться с Королем, он тотчас проследует в Фонтенбло, дабы дать знать всем, что он выезжал на встречу с ней согласно собственному желанию и что ни за что на свете не станет принуждать ее к чему бы то ни было.
   Король передал через своего посланника и кое-что для меня, а именно:
   он находит весьма странным поведение Королевы;
   он предупрежден о том, в каком свете видит Королева его отношение к ней, чего Его Величество не может перенести, как и того, что его природная доброта в таком святом деле превратно истолковывается, меж тем как он ни сном ни духом не виноват в том, что ему приписывают распространители дурных слухов, не испытывающие к нему признательности, и что, ежели так пойдет дальше, Его Величеством будут приняты меры;
   у Королевы только два способа оправдаться перед Королем: либо в скором времени появиться при дворе, либо обнародовать как внутри Королевства, так и за его пределами заявление, противоположное тому, что делается ныне от ее имени;
   она не должна счесть за худое, что герцог Монбазонский выехал к ней без ее ведома, поскольку, узнай она о его приезде, она стала бы испытывать напрасный страх, как и от известия об отъезде Короля в Орлеан, доставившего неприятные минуты тем, кто боялся полного примирения Их Величеств;
   Королеве следует дождаться встречи с Королем для высказывания всех своих просьб, ибо только при встрече она разом получит столько, сколько ей не получить и в десять лет;
   именно мне поручается рассказать ей обо всем этом и убедить ее принимать на веру слова г-на де Люиня, заинтересованного в том, чтобы в Государстве царило спокойствие, и радеющего об искреннем взаимопонимании Их Величеств;
   исполняя волю Его Величества, я вправе ожидать от него всего, и нет такой почести на избранном мною поприще, которой я бы не мог достичь;
   ежели в дальнейшем дело примет иной оборот, нежелательный для Его Величества, меня лишат всего, учитывая то доверие, с коим относится ко мне Королева и коему способствовал г-н де Люинь, уговорив Короля позволить мне вернуться из Авиньона и занять место подле Королевы, а также учитывая доброту Королевы, не способной иметь иных устремлений, нежели те, что движут Королем; если же это не так и она настроена против Его Величества – значит, это внушено ей доверенными лицами, в дурном виде представляющими ей добрые и справедливые намерения Его Величества.
   Мой ответ состоял в выражении уверенности, что, служа Королеве, я удостоюсь лишь похвалы, с коей должно относиться к человеку, свято выполняющему свой долг; мне неведомо, могу ли я оградить себя от зла, делая добро, но я могу заверить, что угрозы не страшат меня и не будут иметь на меня иного действия, кроме как возбуждения удвоенного желания делать добро.
   Королева со своей стороны отвечала Монбазону, что негоже применять силу, когда речь идет о том, чтобы убедить ее отправиться на встречу с Королем, и что если ей не внемлют, она будет вынуждена прибегнуть к иным законным способам, дабы обезопасить себя от дурнонамеренности его зятя, верить которому на слово она никак не может, поскольку он обманывал ее всякий раз, давая обещания, даже когда отвечать за них приходилось принцу Пьемонтскому.
   Г-н де Монбазон предложил ей тогда вариант, при котором Король отправлялся в Фонтенбло, что должно было избавить ее от подозрений.
   С чем она согласилась, однако – для того чтобы ее воля была верно передана – послала ко двору г-на Бутийе.
   Воля ее состояла в следующем:
   неукоснительное исполнение Ангулемского договора;
   доведение до сведения Короля ее жалобы на то, в каком свете без ее ведома было выставлено ее правление;
   доведение до его сведения ее пожелания либо быть в чести подле него в Париже, либо проживать у себя, не подвергаясь преследованию и презрительному отношению;
   она не станет предпринимать ничего, что могло бы ему не понравиться, в связи со слухом о бегстве от двора г-на дю Мэна, но при условии, что ей не будет причинено зло;
   что поначалу она желала числить г-на де Люиня среди своих друзей, затем не числить его среди своих недругов и что, упорствуя в этом втором своем желании, она будет терпелива, однако не прочь и заручиться в будущем его дружбой.
   Г-н де Люинь, заботившийся лишь о сохранении видимости, будто он способствует их сближению, советует Королю вернуться в Париж, откуда посылает к ней в середине мая г-на де Бленвиля, прося ее верить, как самой себе, договоренному с ним ранее. Одновременно он отправляет посланников, назначенных Королем, дабы споспешествовать успокоению беспорядков, о коих мы упоминали в прошлом году. В посланники были назначены господин Ангулемский и сопровождающие его г-да де Бетюн и де ПреоШатонёф.
   Вспыхнула война, все германские князья взялись за оружие; Кёльн и Трир собрали довольно большое войско на подмогу герцогу Баварскому, служившему Императору, но оно смогло пройти по пфальцграфству лишь после обоюдного обещания, данного епископами Вюрцбургским и Бамбергским: позволить проследовать войскам, которые будут посланы из Голландии и иных мест на подмогу протестантам.
   Герцог Саксонский, видя, что все вокруг него вооружаются, тоже, в свою очередь, вооружился; жители Богемии поинтересовались причиной этого и просили его помощи, он ответил, что ни помощи, ни совета в их делах он им давать не станет в силу того, что они затеяли все это, не спросив его мнения и против желания Императора – их государя, признанного ими таковым; что он отчитывается в своих поступках лишь перед Императором; однако соблаговолил пояснить им, что вооружился с тем, чтобы защитить свой край от замышляющих против него.
   Его Императорское Величество издал 17 февраля указ, в котором пресек коронование курфюрста Пфальцского в Богемии, призвал его отказаться от покушения на власть, своих поданных – вернуться под его власть, курфюрстов – оказать ему помощь, а королей и государей иностранных держав – оказать содействие в его правом деле, непосредственно касающемся каждого из них.
   В следующем месяце в Мюльхаузене состоялась ассамблея курфюрстов и князей Империи, как католических, так и выбравших иное вероисповедание, согласно религиозному миру, заключенному на Аугсбургском рейхстаге -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, но оставшихся в подчинении Императору; рассмотрев беды, надвигающиеся на них в связи с богемским восстанием и безумным и амбициозным поступком курфюрста Пфальцского, ассамблея обратилась с посланием к нему, не награждая его титулом Короля, а также к богемским землям и ко всем государям, краям и знатным людям, приверженным общему делу, представив произошедшее как неправое дело и призвав повстанцев вернуться к исполнению своего долга, вспомнив о собственной чести и осознав, что восстанием они открывают доступ в страну туркам, способным без труда овладеть Германией; а также с посланием к курфюрсту Пфальцскому с просьбой вспомнить, что он принял корону, которая отнюдь не была свободной, против их воли, поскольку уже имелся избранный и коронованный Король – что выглядело недостойным еще и оттого, что он сам же признал его королем, – и что Император вынужден прибегнуть к чрезвычайным мерам, в результате чего он первый потеряет больше, чем думает.
   Он ответил на эти послания в том духе, что действовал правильно и сумеет защитить себя.
   Протестантские государи, в то же самое время собравшиеся на свою ассамблею в Ульме, ответили ему так же. Вслед за чем Император обнародовал увещательные письма против так называемого короля Богемии, повелевая тому сложить оружие и отречься от каких-либо претензий на богемский трон в первый день июня; в случае неисполнения Его Императорское Величество обещало принять против него меры в соответствии со строгими законами Империи.
   Подобные письма с такими же угрозами были отправлены всем государям, владетельным князьям и землям Империи, поддержавшим его.
   В таком состоянии пребывали дела в Германии, когда наши посланники отправились в путь в почтовой карете, держа курс на Ульм, где проходила ассамблея протестантских государей.
   Герцог де Люинь воспользовался этим путешествием для того, чтобы в выгодном свете представить Королеве способ ведения дел, присущий Королю, бывшему в таком почете в христианском мире, что, если бы прозналось о несогласии между Их Величествами, вина полностью пала бы на Королеву.
   Бленвиль не преминул подчеркнуть это по приезде в Брейзах, где была в то время Королева, вручая ей послание от Короля, в коем говорилось о желании повидаться, подвигшем его двинуться навстречу ей, и о решении повернуть, согласно ее желанию, обратно, а также о том, что он будет ждать ее слова и что г-ну де Бленвилю поручено заверить ее в его привязанности, в необходимости довериться тому, что она услышит из уст посланца как по поводу одного, так и по поводу другого дела.
   Бленвиль сделал Королеве несколько предложений как общего, так и частного порядка, чтобы убедить ее отказаться в собственных же интересах от своих друзей.
   Среди предложений частного порядка были такие, по которым Король обязывался полностью выплатить ей все недополученное ею жалованье, а также и прочие имевшиеся перед нею долги;
   соглашался с тем, чтобы рота легкой кавалерии, принадлежавшая ей, была на ходу; с тем чтобы продолжалась выплата пенсионов, назначенных ею ее окружению;
   считал справедливым, чтобы защитники Анжера не подпадали под указ об укрывателях.
   А среди предложений общего порядка были такие:
   достижение полного согласия и совершенного взаимопонимания между ним, Королем, его матерью, Королевой, и г-ном де Люинем;
   позволение сохранить подле себя г-на д’Эпернона, служившего ей, но запрет сделать то же в отношении г-на дю Мэна и прочих, кто захотел бы последовать по его стопам.
   Помимо этого, он предложил ей губернаторство в Нанте, при этом епископу Люсонскому, дабы облегчить дело, пришлось бы взять Нант на свое имя, что было отвергнуто.
   Королева дала ответ следующего содержания:
   обращая к ней подобные предложения, Король более печется о себе, чем о ней, поскольку, отказывая ей в должном, рискует поплатиться своей репутацией, она же – только своей собственностью;
   она никогда ничего так не желала, как этого соглашения о достижении полного взаимопонимания;
   нет ничего, чего бы она не сделала ради этого;
   две вещи внушают ей подозрение: одна – стремясь вернуться к Королю и несколько раз обращаясь с просьбой, чтобы ей прислали г-на де Монбазона, она не только не дождалась его, но и убедилась, что было предпринято все, чтобы отвратить ее от этого намерения и все важные решения принимать без учета ее мнения – просто не ставить ее в известность; кроме того, терпимо относились к тому, что Господин Принц без всяких на то оснований выказывал ей пренебрежение;
   и вторая – ей долгое время отказывали в том, к чему она так пылко стремилась, а потом разом предложили все при таком стечении обстоятельств, которое способно бросить тень на данное предложение и удивить самые стойкие умы.
   Что же до г-на дю Мэна, то она понятия не имела о его намерении покинуть двор; но ежели взглянуть на то положение, в котором он теперь находится, становится очевидно: любой, оказавшись на его месте, поступил бы так же, а кроме того, его пример заставляет и ее бояться, как бы и с ней ее недруги не стали обращаться подобным образом; при нынешнем положении дел лучше было бы не оборачиваться назад и прийти к соглашению, покоящемуся на разумных гарантиях;
   дабы показать, что она желает неукоснительно соблюдать данное ею слово, она готова предоставить гарантов – парламенты Королевства, ежели Король заблагорассудит согласиться с этим;
   она также желает, чтобы по приказу Короля они отвечали перед ней за сказанное г-ном де Люинем; чтобы на них было возложено, не дожидаясь новых приказов, делать то, что они сочтут необходимым в случае, если одна из сторон нарушит свое слово;
   ежели отыщутся другие, лучшие способы, она расположена рассмотреть их, умоляя Короля принять во внимание, что она не просит ничего иного, кроме как быть подле него и ничего не опасаться, как и должно матери подле своего сына.
   После отъезда Бленвиля Королева отправила к Королю г-на де Броте, своего шталмейстера, дабы он передал Его Величеству то же самое, что было наказано передать г-ну де Бленвилю, с той лишь разницей, что начать следовало с вопросов общего, а не частного порядка и выразить Королю ее неодолимое желание видеть его и рассказать обо всем, что она сделала для этого, так и не преуспев;
   что Его Величество сделал ей через посредничество де Бленвиля предложения, способные разрушить стену недоверия;
   что ежели найдутся лучшие и более разумные способы сделать это, она готова их рассмотреть; ничего не желая так страстно, как быть рядом с ним и под его защитой от недоброжелателей, она полагается на доброе природное начало своего сына – Короля.
   Она велела передать ему также, чтобы он во всеуслышание заявил о неправдоподобии пущенного слуха, будто Королева желает войны и вооружается. Лонгеваль, присланный по этому поводу в Анжер, удостоверился в ложности этого слуха. Как и в том, что Ее Величество дала довольно доказательств того, как пеклась о всеобщем покое, будучи у кормила власти, и что подобные слухи – ухищрения тех, кто, желая войны, идет на все, чтобы вынудить Ее Величество заботиться не только о личной безопасности, но и предпринять что-либо из страха перед злом, в неизбежности которого ее желают убедить, тем самым переложив вину на нее;
   чтобы, если с ним заговорят о тех, кто разделяет ее интересы, он отвечал им теми же словами, которые было поручено передать г-ну Бленвилю: Королева никогда ничего без них не предпримет.
   В вопросах частного порядка – ежели обещания, доставленные Бленвилем, будут исполнены, пусть он даст знать, тогда она примет это как добрый знак, дающий надежду на осуществление и всех прочих ее чаяний; ежели обещания выполнены не будут, пусть он поторопит исполнителей и те покончат с этим совершенно правым делом.
   Броте выполнил то, что ему было поручено, Бленвиль вернулся с письмом от Короля, в котором говорилось: миссию свою Бленвиль выполнил успешно, доставив ему приятное сообщение о том, в каком добром расположении духа застал ее, что заставляет надеяться на лучшее, и теперь он в другой раз отсылает его к ней с просьбой так же верить его посланнику, как она поверила бы ему самому.
   Король давал Королеве возможность подумать столько, сколько надобно, для принятия решения и обещал выполнить его.
   И впрямь часть вопросов частного порядка была решена: ей выплатили пятьдесят с чем-то тысяч экю жалованья, которое задолжали со времен Ангулема, позволили держать роту легкой кавалерии. Что касается гарнизонов Анжера и Пон-де-Сэ, как и пенсионов для ее придворной знати, то по этому вопросу было дано лишь письменное подтверждение, но не деньги; в отношении ее предложения, касающегося парламента, ей дали знать, что оно не на пользу королевской власти. Король предлагал нечто более подходящее и надежное: самому потрудиться над тем, чтобы ей были возвращены уважение и почет со стороны г-на де Люиня.
   Королева ответила, что, поскольку парламенты получили власть из королевских рук, ничего предосудительного и обидного в ее предложении нет, при том, что в данном случае они действовали бы не в силу своих должностных обязанностей, а лишь по особому поручению Короля;
   что ей невмоготу расставаться со своими друзьями, как потому, что она предпочтет скорее умереть, чем совершить столь недостойный поступок, так и потому, что никто не верен Королю так, как ее верные друзья, и раз злопыхатели желают ей добра, было бы большой неосторожностью с ее стороны расстаться с друзьями.
   Однако Бленвиль так давил на нее, прося довериться слову Короля и решению Люиня служить ей, что она испросила три недели, чтобы иметь время посоветоваться с друзьями и вместе с ними подумать, достаточно ли этого.
   Г-н де Бленвиль задержался в Анжере на три-четыре дня, чтобы убедить Королеву в том, что никто не собирается нарушать договоренности; в эти дни было решено передать Королю следующее: было бы желательно, чтобы он соблаговолил позволить Королеве поселиться в своем губернаторстве, а ее друзьям и преданным людям – в своих до тех пор, пока станут осуществляться обещания, данные ей и им, при этом связь между нею и ними не должна нарушаться, так чтобы, если обещания останутся лишь на бумаге, друзья и преданные люди могли присоединиться к ней для ее защиты; г-н де Бленвиль озаботился передать это.
   Нерасположенность де Люиней к герцогу Эпернонскому из-за его привязанности к Королеве привела к тому, что они собрали в Шампани войско для облегчения задачи, поставленной ими в отношении Меца, жители которого вооружились, с тем чтобы овладеть городом и цитаделью и прогнать оттуда г-на де Ла Валетта; Люинь опередил их и разоружил; от войска, проходившего вблизи города, отделились семнадцать пехотных рот и с развернутыми знаменами перешли на сторону герцога Эпернонского.
   Бленвиль посетовал на это Королеве, которая ответила, что снесется с г-ном де Ла Валеттом, дабы узнать подробности дела и известить о нем Короля;
   что она уверена: действия де Ла Валетта не направлены против Короля, к которому он очень привержен;
   что есть большая разница между тем, что предпринимается с дурными намерениями и направлено против покоя в Государстве, и тем, что предпринимается для собственной безопасности и ограждения себя от чужого гнета; первое – преступно и наказуемо в любые времена, второе – если и небезгрешно, то уж по крайней мере простительно в некоторых обстоятельствах, когда насилие отдельных частных лиц непомерно.
   Королева посылает к Королю виконта де Шармеля, чтобы известить его о том же самом и умолять его не поддаваться на уговоры дурнонамеренных людей, которые, в ужасном свете истолковывая поступки других, желают, используя это как предлог, довести дело до войны; она молит Господа не допустить до того и не позволить Королевству расколоться и погрузиться в пучину отчаяния.
   Все это время ее неоднократно призывают ко двору, однако из-за того, что во время поездки в Тур ей ни разу не удалось поговорить с Королем с глазу на глаз по вине тех, кто постоянно вертелся подле них, она полагает, что ее присутствие там будет бесполезно для обуздания беспорядков.
   Она боится, что большинство, которое судит о происходящем скорее по последствиям, чем исходя из доводов рассудка, убедившись, что ее присутствие не приведет к какой-либо отсрочке беспорядков, о которых всем известно, и не ведая о том страшном горе, которое причиняют они ей, утратит доброе мнение о ней и будет числить и ее среди зачинщиков столь неприглядных событий.
   Словом, Люини приглашали Королеву ко двору и при этом чрезвычайно ее боялись. Королева же выказывала желание отправиться ко двору, но лелеяла прямо противоположное.
   Люинь считал, что Королеве легко удастся погубить его, ежели она будет при дворе; она понимала, что не может чувствовать себя в безопасности там, где у нее столько сильных недругов, – и тот и другой напоказ выставляли одно, а помышляли о другом.
   Она боялась, что, вернувшись ко двору, станет беспричинно возбуждать недоверие, подозрение в том, что плетет заговор с теми, кто водит с ней дружбу, что ее друзьям будут приписывать злые умыслы, как это уже случалось, чтобы погубить их и тем самым иметь предлог расправиться с нею.
   Наличие в Шампани войска заставляет ее опасаться, что посягательство на Мец свершается с тем большей охотой, что, овладев им, пленят и ту, которая должна и могла испытывать от этого чувство досады.
   Все эти соображения вынуждают ее отложить поездку и послать к принцу Пьемонтскому человека с просьбой служить поручителем за Люиня.
   По получении письма он отправляет ко двору графа дю Вера, дабы тот представил г-ну де Люиню от его лица нарушения, допущенные против соглашений, коих по поручению Короля и по долгу службы он сделался гарантом, и дабы убедил оного не допустить того, чтобы совершенное им для собственного возвышения смогло сослужить дурную службу его репутации, которой он так дорожит, что скорее расстался бы с жизнью, чем стерпел позор невыполненного обязательства.
   Во время этих переговоров Королева надеется на лучшее и поручает мне всесторонне обдумать создавшееся положение, при котором на кон поставлено ее будущее.
   Я высказываюсь в том духе, что нужно быть слепым, чтобы не видеть всего зла, которое причиняют Франции дурные поступки фаворитов;
   что велика ненависть, которую их дерзость навлекает на особу Короля, и, в частности, в отношении ее, лишенной чести пользоваться свободой и привилегиями, данными ей по праву рождения и в силу услуг, оказанных ею Государству;
   что сложность не в том, чтобы распознать зло, но чтобы найти лекарство, не столь опасное, как сама болезнь;
   что должно не только руководствоваться доброй целью, но и использовать достойные средства;
   что есть лишь два выхода из создавшегося положения, которые разнятся и даже прямо противоположны одно другому: одно требует ее присутствия при дворе, другое – ее удаления от него;
   первый состоит в сближении с Королем, в открытом заявлении коннетаблю о своих правах пещись о благе Государства и своем неприятии, но не фаворитов как таковых, а их действий; в изложении при любом представившемся случае пусть даже и нелицеприятной истины; в отказе от каких-либо личных выгод и в том, чтобы убедить Короля в необходимости придерживаться такой линии поведения, какой требует от него его собственное благо и благо его Государства;
   второй же состоит в укреплении собственных позиций с помощью друзей, денежных средств, вооруженных людей и уж затем, после принятия всех этих мер, в усилении предосторожности, в требовании удаления от двора коннетабля и иже с ним как врагов Государства;
   первый покажется ей предпочтительнее второго, оттого что он потребует со стороны Ее Величества лишь смелости и ума, способен праведными и законными путями привести к добрым последствиям и не способен породить зло;
   правду сказать, в осуществлении этого совета таится некая опасность больше для ее подчиненных, которые ради нее охотно пошли бы на риск, чем для нее самой, защищенной уже самим своим положением, поскольку непреложно: камни и те оживут, дабы защитить ее от посягательств тех, кто захотел бы лишить свободы или жизни ее, так часто встававшую на защиту этой самой свободы, дабы та не иссякала в Государстве;
   со вторым дело обстоит сложнее, из него может проистечь много бед, одна из которых – война, само по себе величайшее зло, вызывающее в народах такой ужас, что, не разбирая, кто прав, кто виноват, они проклинают затеявших ее, словно они и есть ее причина;
   Люинь, как бы он себя ни вел, имеет то преимущество, что находится в тени королевской власти, а это заставит народы оправдывать войну, которую он станет вести против Королевы, в той же мере, в какой она будет на самом деле несправедлива;
   разум бесполезен без силы; сила же является производным от трех вещей: денег, крепостей и солдат;
   что касается денег: те суммы, которые считались бы крупными в делах частного порядка, ничтожны, стоит зайти речи о непомерных расходах, предвидимых в делах иного рода;
   что до крепостей, пригодные для мирного времени, они в военном отношении вообще не могут браться в расчет, поскольку не оснащены так, чтобы выстоять под натиском королевского войска;
   что до солдат, будь то французы или наемники, – французы легкомысленны и легко меняют хозяев, у наемников не будет иной цели, кроме как собственные интересы во Франции, и кроме того, их усилия будут направлены на то, чтобы по возможности раздирать страну, к которой они не принадлежат, – словом, и те и другие станут преследовать свои выгоды, пусть и разные, либо следовать своим убеждениям; движимых добродетельными побуждениями будет меньшинство, прочих – большинство, но способов удержать их слишком мало, учитывая, что помрачение умов таково, что то, чем прежде довольствовался бы князь, теперь не устроит и его пажа;
   это может привести к тому, что сразиться придется не только с теми, кто является ее явными врагами, но и с теми, кто числится среди ее сторонников;
   гугеноты, несмотря на ее всегдашний отказ принять их помощь, все равно возьмутся за оружие – либо за нее, либо против; ежели это произойдет, она прослывет их соратницей и пособницей их мощи, что несовместимо ни в коей мере с рвением, явленным ею в делах подлинной веры и ее заинтересованностью в их ослаблении и возвеличении Короля, своего сына;
   если они будут против нее после того, как множество раз добивались ее соучастия в своих дурных намерениях, они не преминут извлечь моральные выгоды из того, что, исполняя волю Короля, выступили против нее;
   Люинь всеми ненавидим, она всеми любима; есть опасение, как бы война не изменила существующее положение вещей и не стала подыгрывать ее противнику, в таком случае она больше проиграет, чем выиграет, ведь в любви к ней народов и состоит ее главная сила;
   она по-прежнему будет пользоваться большими преимуществами во мнении по поводу ее сил, в которых оружие играет преходящую роль; если ее военные действия закончатся неудачей, как того следует опасаться, она навсегда лишится какого-либо запаса доверия; часто весьма благоразумно бывает воздержаться от демонстрации всей своей силы, главным образом тогда, когда есть сомнение относительно последствий этой демонстрации;
   сила ее зависит от ее друзей, связанных с нею либо недовольством фаворитами, либо любовью к ее персоне;
   друзей последнего рода немного, поскольку голая добродетель встречается редко;
   не стоит слишком рассчитывать на друзей первого рода, поскольку стоит исчезнуть причине их преданности ей, то бишь их недовольству коннетаблем, как поведение их тотчас переменится, а ведь всемогущий фаворит, преследуя одну лишь цель – погубить Ее Величество, ничего не пожалеет для того, чтобы переманить их на свою сторону;
   в войне может быть только два исхода: либо поражение, либо победа; ежели поражение, то навсегда, поскольку невозможно умерить победу тех, кто настроен так воинственно и низко;
   если в случае победы и представится возможность легитимным путем добиться низложения Люиня, то следует опасаться неприятного осадка, который останется у Короля, и того, что горе, испытанное им, не заслонит навсегда размеры преступлений его фаворита;
   в том случае, если силы будут равны и удастся прийти к миру, мир должен быть обеспечен либо словом Короля, либо крепостями и людскими ресурсами; ежели порукой ему послужит слово Короля – народу предстоит выдержать еще немало всего, а Королеве понести большие убытки без какого-либо улучшения в ее положении; ежели крепостями и людскими ресурсами – придется всем сторонникам Королевы собраться в одном месте, окопаться и держать оборону против Люиня, что будет выглядеть так, будто лагерь Королевы действует против своего Государя;
   многие из ее приверженцев не способны ни воевать, ни оставаться в покое; будучи вдали от врагов, они грозятся, но, коль скоро дело дойдет до штыков, у них душа уйдет в пятки;
   горе тому вождю, чья власть временна; дабы избавиться от тирана в лице де Люиня, ей придется столкнуться с двумя десятками тиранов, поскольку не подлежит сомнению: всякий, кто стал бы воевать за нее, был бы не только ее соратником, но и хозяином над ней;
   в любом деле прежде чем во что-то ввязаться, нужно заранее представлять, как из этого выйти.
   Королева вняла этим доводам и погрузилась в раздумья, не зная, какой из двух выходов предпочесть; однако, видя, что у первого было только два или три защитника – Марийак, отец Сюфрен и я, и что все тяготели ко второму по причине явной силы, имевшейся на ее стороне, она склонилась в пользу второго. Ей посоветовали действовать не вдруг, а постепенно: вооружить повсюду друзей, дабы повысить боеспособность своих сил, подать Королю советы, которые она считает необходимыми, напугать врагов вооруженной силой и терпеть до последнего.
   Таковое решение было уже принято, но осуществить его не представлялось возможным по причине свалившихся на нашу голову бед.
   Герцоги Вандомский и Лонгвильский, опасаясь ареста, удалились от двора: один выехал по дороге на Ане и оттуда на Вандом, другой – в направлении Нормандии. Так же поступил и герцог Немурский, а граф Суассонский и г-жа его мать вскоре после того последовали их примеру и двинулись в Дрё. Последний, кому удалось спастись, был шевалье де Вандом.
   Главная причина, по которой граф Суассонский примкнул к партии Королевы, помимо застарелой ссоры между Господином Принцем и почившим графом Суассонским, крылась в глубоком взаимопонимании между Господином Принцем и герцогом де Люинем, на которого Господин Принц взирал как на своего освободителя, а также союзника, из-за предполагаемого брачного союза дочери герцога де Люиня и второго сына герцога де Гиза, чей старший сын должен был жениться на мадемуазель де Бурбон; способствовала тому и новая ссора, возникшая между Господином Принцем и графом Суассонским по поводу того, кому за обедом подавать Королю салфетку: Господин Принц утверждал, что эта честь принадлежит ему, а граф Суассонский настаивал, что это обязанность церемониймейстера, который к тому же еще и принц крови. Король, не желавший никак разрешить этот спор, поручил обязанность г-ну… В этой ссоре Господина Принца поддерживали герцог де Гиз и все друзья герцога де Люиня, а графа Суассонского – г-н дю Мэн и все те, кто был недоволен фаворитом. Каковая ссора и привела Господина Графа к Королеве-матери, отчего ее партия усилилась, но ненамного.
   И все они, исключая герцога Лонгвильского, нагрянули в Анжер, что было страшно неосмотрительно с их стороны, ведь они не посчитали нужным предусмотреть, к чему это может привести, – довольно обычный недостаток, присущий молодым дворянам и принцам крови. Их появление у Королевы в Анжере обременило ее и доставило ей неудобства, поскольку было противно ее намерениям: не желая открытого военного противостояния с Королем, а только лишь ограничения власти Люиня, она с большой охотой восприняла бы известие о том, что они направили свои стопы в Нормандию, дабы сложилось впечатление, что силы их велики и раскиданы по всей стране.
   Когда же они все явились в Анжер, совет Королевы раскололся, а вновь пришедшие пожелали в нем верховодить. Герцог Вандомский подначивал Господина Графа возглавить совет и убедил Госпожу Графиню в этом смысле влиять на сына. При этом все как один восстали против того, чтобы позвать в Анжер г-на дю Мэна, поскольку пришлось бы уступить ему пальму первенства.
   Одни требовали написания манифеста воинственного содержания, исключающего возможность примирения, и при этом были против подготовки к военным действиям; другие отказывались подписываться под таким манифестом под предлогом уважения к Королеве-матери, на самом же деле желая лишь того, чтобы она одна поставила под ним свою подпись, дабы в случае чего им легче было найти общий язык с противной стороной.
   Все требовали денег и не скупились на обещания; первое они получили, обещаний же своих не сдержали, чем никого не обманули, поскольку никто на них никаких надежд и не возлагал.
   Самым постыдным обманом, которому подверглась Королева, был обман со стороны герцога Флорентийского; Королева послала к нему капитана Гамозино, наказав передать ее справедливые жалобы на Люиня, поведать о помощи, оказываемой ей принцами и сеньорами, что давало надежду на достижение разумного соглашения между двором и ею, и просить герцога вернуть ей ее деньги, бывшие у него на сохранении, на что герцог Флорентийский ответил тем, что доложил обо всем г-ну де Люиню, после чего отдал лишь часть ее средств.
   Королева находилась в стесненных обстоятельствах, а появление в Анжере высокопоставленных господ привело чуть позже к тому, что Люинь от имени Короля выслал к нам войска, тогда как ни защитников, ни провианта у нас не прибавилось, зато перерасходовались собственные финансы Королевы.
   С момента их приезда мое участие в принятии важных решений свелось к минимуму, не потому, что государыня стала мне меньше доверять, а потому, что она сама была вынуждена приноравливаться к мнениям г-на де Вандома, который сплотил вокруг себя единомышленников, чтобы числом влиять на то, на что не мог повлиять силой своих доводов.
   Господин Принц, предупрежденный об этих мятежных настроениях и испытавший мощь воздействия монаршего имени и монаршего присутствия на всякого рода бунты, а также понимая, как нелегко собрать войска под эгидой частных лиц, советует Королю не мешкая послать в Анжер войска, а г-ну де Люиню объясняет, какую опасность таит в себе отсрочка действий и как важна быстрота в подобных случаях.
   Однако доводы Господина Принца не тотчас проложили себе дорогу в голове де Люиня, оттого что он боялся своих врагов и не доверял своим друзьям.
   Он понимал: все благоволили Королеве и были настроены против него, никогда еще партия Королевы не отличалась такой силой, и дело тут не в деньгах – Королева никак не могла удовлетворить запросы даже малой части своих сторонников, – а в сострадании к особе ее ранга, находящейся в столь плачевных обстоятельствах из-за дурного с нею обращения, а также в том отвращении, которое вызывал он, Люинь, и предпринимаемые им действия.
   Согласие между собой крупных и мелких конспираторов, упреки совести, Государство, из-за его ненадлежащего поведения подвергающееся угрозе, – все это внушало де Люиню страх, что фортуна обернется к нему другой стороной.
   Он никак не мог ни на что решиться, более расположенный бежать и увезти Короля в Амьен (об этом меня известили тамошние священнослужители), чем защищаться, и тут ему донесли, что г-н де Лонгвиль, находившийся в Нормандии, собирается покинуть Руан, едва заслышав о приезде туда Короля.
   Г-ну де Рувилю, человеку храброму, все не удавалось заставить его принять какое-нибудь смелое решение или, лучше сказать, вообще какое бы то ни было решение. Он посоветовал ему заручиться поддержкой старшего председателя кассационного и апелляционного суда Руана, не слишком расположенного к нему и пользующегося большим влиянием в городе;
   поведал о том, что старый замок у него в руках, хотя губернатор на стороне Королевы-матери; сказал, что, овладев и самим этим местом, и губернатором, он станет хозяином города;
   что ежели у него недостает храбрости для этого, следует побыстрее убраться оттуда и укрепиться в Кане, куда шевалье де Вандом послал лишь наставника Прюдана, оценив скорее его верность, нежели соответствие поставленной задаче, но герцог Лонгвильский так и не смог принять сторону ни одной из партий и при первом же сообщении о приезде Короля решил покинуть Руан.
   Это его решение внушило Люиню смелое намерение повезти в Руан Короля, которого он первым делом повел в парламент, где в ином свете представил все то дурное обращение, которому подвергал Королеву против воли Короля, сделав вид, будто от нее одной зависело прибыть ко двору ко всеобщему удовольствию, а также заставил нунция написать ей письмо, в котором, по-прежнему исходя из того, что она не права, ее заклинали не давать еретикам возможность укрепить во Франции свои позиции за счет истинной религии, и послал г-на дю Перрона, архиепископа Санса, герцогов Монбазонского, Бельгардского и президента Жанена в качестве депутатов от Его Величества с письмом, писанным монаршей рукой, в котором было следующее: он-де неприятно поражен – вместо того чтобы узнать, что она пошла ему навстречу в те временные рамки, которые испросила у него через г-на де Бленвиля, он извещен о происках, которые творятся в Провинциях от ее имени; он заклинает ее не следовать за теми, кто желает нажиться на крамоле, но содействовать общественному спокойствию; и дабы побудить ее к тому и подтвердить обещания, которые были им даны, а также развеять внушенные ей подозрения, он высылает к ней герцогов Монбазонского и Бельгардского, а также господ архиепископа Сансского и президента Жанена, с тем чтобы угодить ей, и молит ее верить им, как ему самому.
   Они пустились в путь 3 июля, после того как г-н Ле Гран днем раньше был утвержден герцогом и пэром в парламенте.
   Эта депутация, снаряженная под предлогом примирения и достижения договоренности, на самом деле имела целью вызвать ревность у друзей Королевы, которые были вдалеке, застать ее врасплох обещаниями или же удалить от Короля людей, чья честность и приверженность благу Государства внушали Люиню подозрение.
   Весть об этой депутации достигла Анжера, и мнения относительно того, стоит ли ее принимать, разделились. Епископ Люсона считал крупной ошибкой недопущение их к Королеве; г-н де Вандом – преступлением открыть им ворота и большой неосторожностью оставить их на свободе; выслушав все мнения и подсчитав голоса, выслали курьера, чтобы велеть им возвращаться назад, однако Королевамать, обладавшая непререкаемым авторитетом, тотчас отменила это приказание, не желая наносить оскорбление высокопоставленным особам, а тем паче своему сыну Королю, назначившему их депутатами.
   За их приездом последовало возвращение великого приора и большого количества курьеров с вестью о взятии Кана, а также об опасном состоянии дел.
   Король выехал из Парижа 7-го, направился в Руан, заночевал в Понтуазе, где депутаты Кана явились к нему, заверили в преданности горожан и извинились за то, что не пожелали войти в открытое столкновение с замком, как того желал г-н де Бельфон, присланный к ним Его Величеством, поскольку на них было направлено жерло пушки и разумнее было рассеяться и дожидаться подкрепления военной силой, которая могла бы защитить их от угрозы, исходящей от замка; а между тем они добились преимущества: ключи от городских ворот с позволения Прюдана оказались в их руках.
   Его Величество поблагодарил их за преданность и выслал к ним маркиза де Мони, тот появился у них уже на следующий день, 8 июля, и заверил в том, что маршал де Праслен через шесть дней будет у стен их города с двумя тысячами единиц французской пехоты и пятьюстами швейцарцами, дабы противостоять губернатору.
   Указанного 8 июля Король выехал из Понтуаза и переночевал в Маньи; однако его гоффурьеры отправились в Руан, чем настолько поразили герцога де Лонгвильского, что он тотчас покинул этот город и поспешил в Дьеп, правда, по пути, во второй половине этого дня, завернул в парламент, где произнес речь, чтобы расшевелить парламентариев и принести извинение за содеянное, кое он объяснил тем, что его оболгали перед Королем и, дабы не угодить в тюрьму, он был вынужден покинуть двор.
   В тот же день полковник д’Орнано прибыл туда же и был принят с большим воодушевлением. Его первой заботой, после того как он заглянул в парламент и к эшевенам, было дать слово губернатору старого замка, что Король рассчитывает на него как на своего слугу в связи с тем, что он не вошел ни в какие сношения со своей дурнонамеренной родней – президентом Бутрудом и Сент-Обеном, покинувшими город и ослушавшимися Его Величества, повелевшего им явиться к нему. Вышеназванный губернатор дал слово служить Королю и на следующий день, 9 июля, подстегиваемый лишь своей совестью, никем не замеченный, удалился; это явилось причиной того, что г-н полковник овладел старым дворцом, согласно приказу Господина Принца, прибывшего туда двумя часами ранее, при этом дворец покинуло полторы сотни человек, находившихся там сверх положенного гарнизона.
   Король получил известие об этом в Экуи и, удостоверившись, что Руан находится полностью в его подчинении, а река Сена свободна, приказал маршалу де Праслену и г-ну де Креки выдвигаться в Кан с наибольшим количеством войск и как можно быстрее.
   На следующий день, 10 июля, Король прибыл в Руан и вошел в него без всякой торжественности, однако его появление в городе приветствовал весь народ. Парламент также вышел встречать Его Величество и королевские роты.
   В субботу Его Величество отправился в парламент и по просьбе оного назначил новых эшевенов и городских глав – из числа членов парламента, счетной палаты и суда по спорным делам о сборах и налогах, кои вручили клятву верности в руки Его Величества.
   С пятницы, когда Король приехал, и по воскресенье, когда он отбыл, он получил несколько известий от жителей Кана и поторопился с отъездом.
   Парламент и провинция обратились к нему с челобитными; Его Величество был вынужден поспешить туда, главным образом в связи с получением известия о том, что великий приор, будучи предуведомлен Прюданом, что войска Его Величества продвигаются с целью окружить город, который заранее можно считать обреченным – а скоро то же самое ожидает и замок, ежели ему не оказать срочной помощи, – решил напасть на крепость, но, дойдя до нее, не посмел этого сделать и повернул обратно.
   По правде говоря, это было постыдным, поскольку великий приор, хорошо понимавший, насколько сохранение этой крепости важно для Королевы, возвратился с того самого места, где принял гонца с просьбой Королевы совершить нападение на крепость; однако он еще не достиг ворот, как Сенетер, искавший в военных предприятиях скорее выгоду, нежели возможность послужить, убедил его, что негоже принцу рисковать своей свободой, как и держать в осаде крепость.
   Маркиз де Бёврон, видя, что предоставляется случай отличиться, предложил услуги свои и своих друзей, но тщетно: тот же, кто одного отвратил от нападения из соображений трусости, отказал в этом и другим из соображений зависти.
   Его Величество выехал из Руана 22-го и узнал, что кардинал де Гиз отправился к Королеве; принц Жуанвильский доставил эту весть, выразив ему глубочайшее сожаление.
   Как только Королева узнала, что принцу Лонгвильскому изменила храбрость и что он не осмеливается защищать Руан, она решилась написать Королю, дабы остановить продвижение войск своих недругов либо дать понять всем истинные мотивы действий собственных войск.
   По ее повелению составили два письма; в одном содержался лишь совет, направленный не на погибель г-на де Люиня, а на ограничение его власти таким образом, чтобы он не смог более так сильно вредить благу Королевства; по сути, это письмо нужно было, чтобы подготовить почву для соглашения и урегулирования спорных вопросов.
   Королева в нем писала, что, видя продолжающиеся в стране беспорядки и принимая участие в происходящем во имя любви к Его Величеству, имея честь являться его матерью, она нижайше просит соблаговолить позволить ей изложить ему средства, кои считает наиболее подходящими для достижения порядка: беды происходят оттого, что Король не ведает о них, и потому она умоляет его не только позволить, но и повелеть знатным вельможам Королевства, своим подданным и общинам поставить его в известность о том, что они считают должным довести до его сведения; а поскольку дела делаются хорошо лишь коллегиально, она считает, что было бы кстати учредить четыре совета: первый – для решения дел, касающихся Государства и благочиния церковного; второй – для решения всего, касающегося до войны; третий – для управления финансами, при условии, что решения, принимаемые этими тремя советами, представляются затем Королю на утверждение; четвертый – для решения дел, имеющих отношение к партиям; а поскольку учредить совет недостаточно, надобно еще, чтобы звенья общественного устройства получали необходимые распоряжения, она умоляет Его Величество постановить на совете, что первая статья ордонанса Блуа станет соблюдаться в отношении назначения бенефиций, как папские буллы – Пия Пятого и Сикса Пятого – в отношении симонии, отозванных коадьюторств, обязанности епископов проживать по месту службы, имущества, не подлежащего ни дарению, ни завещанию. Что до знати, да заблагорассудит Его Величество самолично назначать ее на высшие посты в своем Королевстве, на большинство должностей в своем доме и избавить ее от взяточничества и права на преемничество, а также ввести в основной закон, что лица, возвышенные милостью и благосклонностью их господина, а не благодаря своим заслугам и отменным качествам либо оказанным ими услугам, не смогут обладать военными силами и крепостями, а если смогут, то в столь малых размерах, чтобы они не послужили главной силой, представляющей угрозу для их господ и Государства, поскольку это не более чем простые последствия проявленной к ним милости; в отношении правосудия – да соблаговолит Его Величество заставить соблюдать ордонансы; а также согласиться с тем, что никакое повеление не может быть отправлено для исполнения в Провинциях без предварительной проверки в парламентах, и вынуждать их своим присутствием проверять те или иные указы только в том случае, если любая отсрочка будет представлять угрозу.
   Что до финансов, то должна быть пресечена практика выплаты наличными; умерены пенсионы и дарения; лица, превысившие в расходах сумму в три тысячи ливров, подлежат проверке в счетной палате; да будет совершено дознание в отношении лихоимства, дабы чиновники финансовых служб могли выдавать авансы и займы Его Величеству только после проверки в счетной палате расходов фондов, находящихся в их распоряжении; для успокоения народа да будет введено постановление о запрете на притеснения со стороны городских старшин, стражей порядка и прочих чиновников, заведующих солью; прекратить практику взимания податей в пользу откупщиков шесть месяцев спустя после их смерти; и все советчики народной толпе да будут наказаны; да будут посредством действия этого постановления все служители Короля довольны, и да восславит Королева доброту Господа, давшего ей возможность лицезреть Его Величество стоящим с благословения Божия во главе своего Государства, любимым народом, уважаемым чужестранцами и внушающим страх врагам.
   Второе послание имело форму манифеста, в нем описывалось недостойное обращение, коему она подвергалась с тех пор, как удалилась от двора и от дел; плачевное состояние, до которого доведена Франция в силу необузданных амбиций лиц, полагающих разруху в Государстве необходимою для упрочения своего благосостояния; говорилось о ее долге как можно скорее прийти на выручку Королю, способствуя удалению от него ответственных за подобное состояние дел, либо лично взяться за решение насущных вопросов вместе с теми, кто в силу родства заинтересован в сохранении Королевства.
   Последнее послание слишком длинное, чтобы можно было воспроизвести его здесь полностью, а поскольку давать его в выдержках никак нельзя из-за необыкновенной сжатости его стиля, мы ограничимся тем, что поместим его в конец этого года. [Данный документ в рукописи отсутствует. – Примеч. фр. издателя.]
   Я не счел полезным для Королевы тотчас посылать второе послание, представлявшее собою законченный манифест, вольный и резкий дух которого нуждался в подкреплении большей силой, чем обладала на тот момент наша партия.
   Мне слишком хорошо известно, что самое справедливое оружие не всегда самое действенное, я не мог допустить, чтобы Королева поставила себя в такое положение, при котором примирение ее с людьми, коих я считал безжалостными, стало бы невозможным, и это при отсутствии у нас сил, достаточных для сокрушения этих людей. Я отдавал себе отчет в том, что мы имели дело с лицами, облеченными властью не меньшей, чем их злая воля, лицами которые, будучи не в состоянии забыть оскорбления, безосновательно нанесенные ими противной стороне, еще меньше были склонны прощать оскорбления, которые с полным правом могли бы нанести им.
   И хотя это письмо являлось не более чем простым описанием бед, перенесенных ею лично в качестве лица, ответственного за Государство, Королева поддалась на мои доводы, оставив без внимания советы всех тех, кто ее окружал, исключая Марийака, бывшего на моей стороне, и не стала отправлять его из страха сделать примирение еще более трудным после обнародования сей жалобы.
   Ей доказывали, что число людей, стоящих на ее стороне, так велико, что заставит преследователей задрожать.
   Однако только ослепленный страстью мог не видеть, что не было настолько дурного мира, который все-таки не был бы лучше, чем гражданская война.
   Ей указывали на то, что ее заинтересованность в сохранении Короля и короны неизбежно заставила бы большинство французов воспринять ее вооруженные действия как нечто не заслуживающее доверия; что таковые действия были бы даже сочтены правильными теми, кто признал бы их необходимыми, как это и было на самом деле.
   Ей внушали к тому же, что служить Королю не значит обязательно находиться подле него и что, когда какой-нибудь государь попадает в плен к врагам, можно сражаться против его воли за восстановление его свободы и не прослыть при том мятежником.
   Выдвигались и такие доводы: в подобных обстоятельствах нет нужды дожидаться его поручений и приказов, поскольку у него связаны руки, не стоит и страшиться его имени, ведь вместо того, чтобы быть выразителем его воли, это имя является лишь инструментом в игре тех, кто завладел ею.
   Ей льстили, изображая дело так, что, освободив Францию от тиранов, она прославится не меньше, чем дав ей законных наследников короны.
   На это имелись возражения следующего рода: даже если принять за должное все эти аргументы и таким образом обрести надежные основания для спокойной совести, все равно пренебрежение правилами общего порядка поставит Государство в гибельную ситуацию, а потому нельзя и браться за подобное.
   К тому же следовало учесть, что все те, кто присоединился бы к ней в подобном предприятии, не имели бы одинаковых намерений и что, если бы успех был на ее стороне и фавориты были бы отложены от суверена, их амбиции могли бы привести к нарушению чередования в праве наследования власти между ее детьми, среди коих Король, хотя и ее сын, все же является ее Государем; что ее пример смог бы в будущем послужить тем, кто ищет лишь предлогов для причинения зла и сокрытия своего непослушания.
   И потому лучше было бы написать спокойное, без желчи, послание, умерить резкость слов и избежать необходимости прибегнуть к оружию.
   Доставить послание доверили Сардини, он взялся за поручение с тем большей охотой, что написано оно было в спокойной и уважительной манере; вместе с ним послано было и другое, в котором Королева объясняла появление первого: мол, не рассчитывая на честь лично увидеться с Королем и поговорить, оттого что его настраивали против нее приближенные, удалившие ее в срочном порядке из Парижа, предварительно представив в парламенте ее действия в искаженном виде, она молит его одобрить представляемый ею на его суд в письменном виде наказ, который она желала бы изложить ему изустно ради его славы и успокоения народа, моля не отказывать самому себе в справедливости, которой он оделяет всех.
   Король со дня отъезда из Руана получил уведомление о том, что Сардини послан к нему с письмом, – что свидетельствовало о наличии среди нас предателей; в связи с этим несколько депеш были разосланы по провинциям; было поднято в ружье до двадцати тысяч пеших и до двух тысяч конных воинов. Герцог д’Эльбёф был послан командующим в Нормандию с семью тысячами пеших и тысячей конных; войска в Шампани получили приказ срочно прибыть к Королю, Господин Принц получил разрешение командовать армиями.
   Так тот, кого Королева одолела некогда ради спасения Короля, теперь поднялся, чтобы восторжествовать над нею, и к тому же от имени самого Короля.
   Сардини прибыл к Королю в Див 14-го, но ему запретили вручать что-либо Его Величеству; он был даже лишен возможности видеть его, хотя и заявил, что при нем нет ничего, что могло бы обидеть г-на де Люиня. Ему дали понять, что оказали большую милость уже тем, что не лишили свободы и позволили вернуться к Королеве. Так г-н де Люинь, вместо того чтобы выслушать ее жалобы, упросил Короля оказать на нее давление.
   Если бы г-н де Сардини доставил настоящий манифест, направленный против Люиня, тот имел бы причину помешать ему предстать пред Королем; однако, удостоверившись, что послание скорее служило началу переговоров между сторонами, чем объявлению ультиматума, все сочли действия Люиня достойными порицания.
   Сардини еще не вернулся, а уж стало известно, что продолжение истории с вооружением похоже на ее начало.
   Люинь не встретил почти никакого сопротивления в Кане; сын каменщика, взявшийся защищать город, был более привычен к ударам молотка, чем к стрельбе из пушки, одна лишь тень которой до того его удивила, что он трусливо сдался 17-го. Это заставило всех говорить, что осторожность только вредит при защите крепостей и что тут более подойдут сорвиголовы.
   Королева, узнав, что королевские войска выдвигаются на Ле-Ману, получила совет тех, кто пекся о ее защите, выступать в Ла-Флеш, дабы собственной персоной помешать продвижению королевских войск с такой быстротой, при которой г-да дю Мэн и д’Эпернон не сумеют вовремя подоспеть.
   Думали, что ее выступление навстречу вражеским силам лишит их храбрости, появившейся у них при бегстве ее друзей; что оставаться в Анжере – означает бросить на произвол судьбы города в Нормандии и провинции Мэн; что это лишит многих преданных ей людей в той и другой провинциях возможности объединить свои усилия с ее усилиями и присоединиться к ее войскам; что, ежели она повелит делать разъезды и собирать сведения о неприятеле, преданные ей люди тотчас поспешат ей на помощь ввиду грозящей ей опасности; что, в конце концов, в этом выступлении на ЛаФлеш нет ничего страшного, ведь если бы она была вынуждена под напором обстоятельств пережидать в Пуату, путь на Ла-Флеш от этого не стал бы легче.
   Однако хотя это решение и было весьма здравомыслящим, надежд на успех было мало. Вернёй, Вандом и Дрё тут же сдались, хотя и имели все необходимое для обороны, да и командующим военными действиями было предоставлено достаточно времени, чтобы подготовиться.
   Не было никакой возможности выманить г-на дю Мэна из его провинции, он считал, что, покинув ее, он утратит ее окончательно, и не предвидел того, что ежели он там останется, то Королеве грозит гибель.
   Г-н д’Эпернон был еще не готов. Средства, запрошенные на подкрепление Господину Графу и г-ну де Вандому, были им выделены, но само подкрепление еще не подоспело; таким образом, у Королевы для защиты оказалось вооружение, некогда собранное Люинем, плюс пятнадцать сотен солдат, принадлежащих герцогу де Рецу, да несколько отрядов, сформированных в ее губернаторстве преданными ей людьми.
   Так что она была принуждена оставить Ла-Флеш и вернуться в Анжер – более надежное убежище, покинутое ею ради другого.
   Король одерживал успех за успехом и 28 июля, проходя Мортань, сделал заявление, в котором объявлялись преступниками, виновными в оскорблении особы Его Королевского Величества, все те, кто продолжит служить Королеве и через месяц не вернется к нему.
   В Пон-де-Сэ вознамерились построить фортификации, дабы остановить войска Люиня и обеспечить проход войск, ожидаемых из Сентонжа и Гиени, но они остались лишь в воображении задумавших их людей.
   Те, кто намеревался осуществить это, грезили чудесами, однако им недостало храбрости воплотить собственные обещания в жизнь.
   Приходит известие, что армия находится между Понде-Сэ и Анжером.
   Многие военачальники и солдаты полны решимости исполнить свой долг и защитить Королеву от угрожающего ей притеснения; однако среди знати царит великая растерянность.
   Под стать этому настроению и сама кампания: 7-го почти без всякого сопротивления все ретраншементы преодолены, редуты сметены и город взят, кроме замка – он продержался до следующего дня, после чего также капитулировал.
   В душе все были на стороне Королевы; столько влиятельных лиц объявило себя ее сторонниками, что скорее можно было назвать тех, кто не стал ими.
   И тем не менее все было напрасно и это всеобщее участие не произвело того действия, на которое уповало человеческое благоразумие.
   На то было Божье соизволение: на мой взгляд, Господь показал, что покой Государства оберегается Им настолько, что Он частенько лишает успеха те предприятия, которые способны нарушить его, пусть даже они носят справедливый и законный характер.
   Королева уже почти оказалась в руках своих недругов и с полным основанием могла сказать, что, хотя этого и не произошло, она все равно погибла.
   Весь неуспех был приписан генерал-майору Марийаку, но, по правде сказать, он не заслужил порицания, поскольку проявил себя лучше многих других.
   Поражение имело несколько причин.
   В первую очередь разобщенность, обыкновенно царящая в стане партий, где каждый претендует на лидерство и тянет одеяло на себя, не считаясь с общим интересом.
   Так повелось, что подле Королевы нет никого способного возглавить армию и имеющего авторитет среди военных.
   Правду сказать, Господин Граф подавал большие надежды; он был столь же отважен, сколь и знатен, но отсутствие опыта – ему было тогда семнадцать или восемнадцать лет – и забота о сохранении его персоны привели к тому, что осуждать его за неумелое командование было нельзя, хоть и следовало бы; вдобавок неразумно было подвергать его опасностям, в которые его наверняка увлекли бы присущие ему честолюбие и смелость.
   Под его началом находились герцоги Вандомский и Немурский, маршал де Буадофен и Сенетер, граф де СентЭньян и Марийак, два последних – генерал-майоры.
   Герцог Вандомский был человеком большого ума, но такой трусливый, что никому не приходило в голову, что наличие первого способно как-то компенсировать отсутствие второго.
   Герцог Немурский, на мой взгляд, не был лишен храбрости, отличавшей весь его род; однако его телесная и умственная слабость были настолько всем хорошо известны, что, не имея авторитета среди военных, он никак не мог стать во главе такого дела.
   Хотя маршал де Буадофен во времена Лиги и выказал некоторую силу, с тех пор он пал духом и стал немощен телом, возможно, ему недоставало и рвения; во времена регентства он дал возможность Господину Принцу преодолеть несколько водных препятствий, хотя был способен помешать этому, имея в своем распоряжении королевскую армию, и теперь никто не верил, что он помешает королевским войскам и персоне Его Королевского Величества преодолеть анжуйские реки.
   Великий приор Франции, брат герцога Вандомского, командовавший его кавалерией, был человеком, у которого всего было вдосталь – и ума, и храбрости, и приверженности делу Королевы, насколько я могу судить; но он так скверно повел себя во всей этой истории, что тоже не мог претендовать на роль главнокомандующего.
   Он допустил очень важный промах, оставив Кан без помощи; а в день разгрома в Пон-де-Сэ сутки провел с кавалерией вблизи контрэскарпа у рва Анжера, ожидая приказа вступить в бой, да так и не дождался его ни от герцога Вандомского, ни от Буадофена.
   Не верили, что в сложившейся обстановке достаточно опытности и доброй воли проявят Сенетер и Сент-Эньян, также генерал-майор.
   Нельзя отрицать, что Марийак был человеком способным, однако каждому приходило в голову, что его деятельность не идет ни в какое сравнение с его красноречием.
   Предвидя то, что могло случиться и случилось, пожелали пригласить г-на дю Мэна, чтобы он подчинялся Господину Графу. Однако герцога Вандомского, который опекал Господина Графа и его мать, охватила ревность, и он стал всячески препятствовать этому.
   Герцог Вандомский и Марийак, возложившие на себя ответственность за возведение фортификаций, в которых была острая нужда, совместно возымели дурное намерение: вместо того чтобы как-то укрепить подступы к предместьям Анжера, дабы они были способны послужить хоть малым препятствием на пути неприятеля и предотвратить внезапное взятие города, вместо того чтобы возвести у моста Понде-Сэ ретраншемент, способный закрыть войскам проход, – что было вовсе не трудно, – они взялись проложить другой ретраншемент, который связал бы Анжер с Пон-деСэ длиной в целых два лье, и не только не успели справиться с этим до прихода Короля, но даже и не начертали-то его как следует, так что, когда он был-таки проложен, то оказался ненужным, к тому же требовалось двадцать тысяч солдат для его охраны на протяжении этих двух лье, а таким контингентом Королева не располагала.
   Могу утверждать положа руку на сердце, что я множество раз предупреждал их о том, что может проистечь из подобного предприятия; однако их самонадеянность и недоверие ко мне были таковы, что я не посмел настаивать на своем, хотя меня и поддержали некоторые военачальники.
   Я не преминул указать им на то, что потребуется двадцать тысяч солдат для защиты этого ретраншемента; что я не считаю, что Королева смогла бы получить их вовремя для того, чтобы противостоять силам Короля, принимая во внимание тот факт, что войска герцога д’Эпернона и дю Мэна, численностью то ли в десять, то ли в двенадцать тысяч человек, не были готовы, а у самих герцогов отсутствовала решимость наступать; что при таком количестве войск речь шла не о том, чтобы запереть их там, где было бы трудно их содержать, поскольку казна Королевы была истощена набором рекрутов, а о том, чтобы просто выстоять.
   Однако поскольку каждому собственные мысли всего дороже, ничто не могло переубедить их.
   Тем временем Король приближался; не встретив никакого сопротивления в Руане и почти никакого в Кане, он вскоре продвинулся до Мана, а затем до Пон-де-Сэ, где распорядился встать лагерем в полулье от нас и не двигаться дальше, дав возможность герцогу Бельгардскому, архиепископу Сансскому и президенту Жанену завершить начатый ранее процесс заключения договора.
   Все, что мы смогли сделать со своей стороны, – это выставить на подступах к мосту в незавершенном ретраншементе подоспевшие восемь или десять рот полка Ее Величества, полк герцога Реца, полк де Ла Жуселиньера, полк дю Беле и полк барона де Ла Флосельера.
   Все вместе это составляло около четырех тысяч солдат, которые могли бы удерживать натиск большой армии в течение двух недель, кабы они должным образом окопались; на деле они не удержались на позициях ни минуты и оставили их, стоило им завидеть появившийся вдали авангард противника.
   Как только доложили, что войска Короля на подходе, герцога Реца взяла охота отличиться. Он отобрал у первого встречного лошадь и выехал на рекогносцировку; отправлялся он туда в весьма боевом расположении духа, а вернулся в бешенстве, кляня всех и вся и возмущаясь, что всех хотят принести в жертву, когда речь идет о заключении мирного соглашения, и заявил, что лично он в этом участвовать не желает.
   Вначале думали, что он шутит, однако он показал всем своим дальнейшим поведением, что это не так, приказав своему полку и полку де Ла Жуселиньера, также находившемуся под его командованием, отступать; после этого он прошел через весь город Пон-де-Сэ, приняв меры предосторожности, как будто канал был единственной преградой, способной уберечь его от неминуемой смерти.
   Некоторые из его друзей, удивленные его поступком, предприняли все возможное, чтобы вразумить его; однако на полпути им вновь овладела его болезнь, и он поворотил назад.
   Измена этого герцога, повлекшая за собой уход с поля брани пятнадцати сотен солдат, когда ничто ее не предвещало, имела последствием то, что каждому человеку в здравом уме стало ясно: подобное нанесет урон любой армии в мире и ее поражение будет предопределено.
   Некоторые королевские военачальники, издалека наблюдая за смятением в наших рядах, осторожно выехали вперед, чтобы попытаться понять, что происходит.
   Их взорам представилась передняя часть ретраншемента, прежде заполненная солдатами, – теперь там никого не было.
   Увидели они и хвост удаляющейся колонны пехотинцев.
   Они сочли, что мы решили покинуть позицию и, таким образом, преимущество уже на их стороне. Они предупредили маршала де Креки, который рассчитывал закрепиться и осторожно продвигаться вперед, однако не успели его войска показаться, как герцог Вандомский, в тот день принявший на себя командование войсками Королевы, пришел в изумление, причем до такой степени, что вслед за храбростью ему изменил и ум. Вместо того чтобы собрать подчинявшиеся ему войска и заполнить ими опустевший ретраншемент, все еще способный задержать королевское войско, он вознамерился отступать, что и сделал с таким проворством, что стал первым человеком, объявившим Королеве о ее поражении.
   Он вошел к ней страшно перепуганный и заявил: «Сударыня, я хотел бы быть мертвым». На что одна из ее камеристок, острая на язычок, ответила ему как нельзя кстати: «Имей вы такое желание, вы бы не покинули поле боя, где всего сподручнее осуществить его».
   Вскоре примеру герцога Вандомского последовали и все прочие военачальники, кроме графа Сент-Эньяна, угодившего в плен.
   На это президент Жанен, в отчаянии от того, что подобная трусость лишала его и его коллег возможности заключить справедливый мир, не удержавшись, сказал коекому из своего окружения: ему-де доводилось читать и слышать, что у военачальников после понесенного поражения обычно возникает желание наверстать упущенное, но чтобы они более всего заботились о доставлении дурных вестей – о таком он не слыхивал.
   В данном случае увидеть и победить означало одно и то же; и впрямь, произошедшие события внушили такой ужас войскам Королевы-матери, что они не оказали никакого сопротивления; солдаты – те просто бежали, а офицерские чины с достоинством удалялись.
   Граф де Сент-Эньян, не пожелавший следовать их примеру, был пленен после того, как вступил в бой с неприятелем в составе отряда гвардейцев Королевы под началом Ла Мазюра, нижнего чина, взявшего на себя в таких обстоятельствах командование.
   Маркиз де Ла Флосельер вел себя весьма достойно: он не покинул своего передового поста во главе двойного ряда мушкетеров, причинивших-таки неприятности противнику, но также был взят в плен.
   Буа-Герен, возглавлявший полк, доказал, что он настоящий солдат, однако также не избежал плена.
   Барон де Пон-Шато, под началом которого была рота кавалерии с двадцатью пятью ротными, поступил так, как и подобает настоящему воину, и, потеряв не то десяток, не то дюжину своих товарищей, полегших на поле брани, удалился в Анжер, уводя оставшихся в живых.
   Виконт де Бетанкур, губернатор Пон-де-Сэ, вел себя как нельзя лучше. Получив удар пикой в ляжку на подступах к мосту, он удалился в замок, который в оборонительном отношении ничего из себя не представляет, и защищал его вместе с десятью другими смельчаками, отражая атаки неприятеля до следующего дня, после чего капитулировал.
   Всего же на поле брани полегло четыре или пять десятков дворян и военачальников, три или четыре сотни рядовых со стороны Королевы, из них несколько человек утонули, а прочие были убиты, уже когда покинули поле боя, причем впереди них бежал страх.
   Со стороны Короля погибло всего несколько солдат.
   Г-н де Нерестан, генерал-майор, умер некоторое время спустя от перелома бедреной кости, полученного в тот день.
   Г-н Демаре, родственник герцога де Сюлли, был убит. Малиси, поручик первой роты гвардейского полка, получил серьезное ранение.
   Некоторые другие унесли с поля боя отметины, свидетельствующие о том, что они побывали в сече, однако в целом сопротивление было столь незначительным, а разгром такой сокрушительный, что не приходится удивляться тому, что число мертвых и раненых со стороны Короля столь невелико.
   В сложившихся обстоятельствах я пришел к выводу, что всякая партия, составившаяся из нескольких частей, не связанных между собою ничем иным, кроме как легкомыслием, которое побуждает их, постоянно выказывая неодобрение власти, непонятно зачем желать перемен, нежизнеспособна; что то, что держится лишь на временной власти, недолговечно; что те, кто сражается против законной силы, наполовину терпят поражение уже в своем воображении; что одолевающие их мысли о том, что они не только подвержены превратностям военных действий, но, что еще важнее, в случае пленения им грозит суровая кара согласно законам, делают открытое столкновение таким неравным, что мало найдется смельчаков, способных решительно отбросить эти соображения и действовать так, как если бы этих соображений не было вовсе.
   Г-н де Вандом и некоторые другие военачальники доставили Королеве весть о разгроме.
   Тогда-то они и вспомнили, что я предупреждал их: лиги и союзы тем неустойчивей, чем они больше; хотя не бывает дыма без огня, в них, этих союзах и лигах, дыма больше, чем огня; они на то только и хороши, чтобы наводить страх; вся их действенность сводится к видимости.
   Но они мне не поверили, и поток понес меня с такой силой, при которой желание убеждать кого-то в своей правоте не могло привести ни к чему иному, кроме как погибнуть самому, не продвинув дел Королевы и общественного благополучия, что является одним и тем же.
   Однако последние события подтвердили мою правоту, ибо вся огромная подготовительная работа съела за неделю два миллиона ливров Королевы, но не принесла никакой пользы.
   Теперь же было открыто заявлено, что надобно было слушать меня; каждый клял себя за то, что не согласился на мирное решение конфликта. Кое-кто из самых высокопоставленных сторонников Королевы умывался слезами, вместо того чтобы искать пути выхода из тупика, в котором все мы оказались.
   Я сказал Королеве, что нет нужды предаваться пустым разговорам о произошедшем и надобно прежде подумать, что делать, а затем исполнить задуманное; что остается только одно – переправиться через реку на судах, имевшихся в нашем распоряжении, и добираться до Ангулема; что это вполне осуществимо, поскольку Король не силен кавалерией, а Королева ею располагает в достаточном количестве, притом кавалерия Короля измотана, а кавалерия Королевы полна свежих сил и боеготовна, к тому же все время находилась на контрэскарпе Анжера и не побывала в бою у Пон-де-Сэ, от чего удержал ее командующего – великого приора – маршал де Буадофен.
   Королева тотчас решилась на предложенное мною, надела на себя часть драгоценностей, часть из них раздала тем, кому больше всего доверяла, а еще часть передала Ла Порту, командующему от ее имени в Анжере, дабы он добыл для нее денег, и сделала ввиду наступления ночи необходимые распоряжения.
   Началась подготовка к отъезду; два часа спустя все было готово, но тут явились Госпожа Графиня и г-н де Вандом и стали просить Королеву согласиться на заключение мира, каким бы он ни был, что, по их мнению, было лучше, нежели подвергать себя риску.
   Я просил их в присутствии Королевы принять в соображение, что нет никакого риска в осуществлении нашего намерения, что дорога безопасна и нетрудна, что Королева будет уже в десяти лье отсюда, когда об ее отъезде прознают; что у нее в наличии имеется шесть сотен единиц легкой кавалерии, причем уставших разве что от нахождения в течение целого дня на солнцепеке в ожидании приказов, которых так и не поступило; что на довольно большом удалении отсюда имеются укрытия, и поэтому можно не спешить и останавливаться, когда нужно, что на той стороне реки стоят войска, не сумевшие прибыть к Королеве вовремя, до того, как ее постигло несчастье, и они послужат ей сопровождением; среди прочих был там и г-н де Руане; что лучший способ прийти к мирному договору – дать понять Люиню, что нас ничто к этому не вынуждает; что одна только новость о нашем переходе через реку заставит его выдвинуть чрезвычайно выгодные для Королевы условия, при том, что, оставшись, она с трудом сможет получить и посредственные.
   Как их ни уговаривали, как бы стойко ни держалась Королева, переубедить их не удавалось.
   Страх настолько безраздельно завладел сердцами, что для разума в них вовсе не осталось места. Госпожа Графиня боялась, что г-н дю Мэн, похвалявшийся надеждой жениться на ней, принудит ее к этому, коль скоро она окажется в его власти, а г-н де Вандом вообще не мог терпеть, чтобы кто-нибудь довлел над ним.
   Эти настоятельные уговоры подействовали на Королеву, и она согласилась на мир на худших условиях, чем те, которые могла получить.
   Г-да де Бельгард, де Санс и президент Жанен заключили мирный договор; г-на де Монбазона уже не было в этих краях, он подобру-поздорову убрался еще раньше, охваченный паническим страхом, овладевшим и г-ном де Вандомом. Потому-то мир заключали только оставшиеся г-да де Бельгард, де Санс и президент Жанен. К чести г-на де Люиня, стоит сказать, что он повел себя необычно: не воспользовался преимуществом, которое было на его стороне, а предложил все те же условия, что и незадолго до того.
   Кардинал де Сурди и я были делегированы подписать статьи договора.
   Король благосклонно принял нас, мы были обласканы г-ном де Люинем, равно как и Господином Принцем.
   Однако даже и в самых ясных делах всегда найдется какая-нибудь загвоздка, и потому мы, хотя и были уполномочены подписать статьи договора, сочли, что негоже сразу же соглашаться на предложенные условия, надобно несколько повременить и сообщить о них Ее Величеству и ее окружению, заверив другую сторону, однако, что задержка с подписанием вызвана отнюдь не намерением привести к разрыву, но лишь желанием не злоупотребить данной нам властью.
   Эти господа сочли наше предложение разумным, одобрила его и Королева; однако ее окружение, все еще насмерть перепуганное, упрекнуло нас в большой неосторожности.
   Получив отчет, Королева постановила на следующий день послать нас обратно.
   Нам было поручено – причем не большинством голосов, а единодушно – срочно заключить договор. Однако, оказавшись на месте, мы вновь не сочли это разумным, стремясь добиться кое-каких уступок; при этом мы учитывали, что обстоятельства таковы, что полного разрыва между сторонами опасаться не следует. Мы вновь вернулись с пустыми руками, что было одобрено Королевой, но не ее окружением.
   На следующий день договор был подписан. Это произошло 10 августа, в него вошли условия Королевы: не лишать служивших ей людей ни должностей, ни званий, ни достоинства, а ее саму – свободы общения с Королем, ее сыном.
   По заключении мирного договора было решено устроить свидание Их Величествам в Брейзахе, которое благополучно состоялось там шесть дней спустя.
   Король отправил туда 26 августа декларацию, в которой признавал отсутствие вины Королевы и искренность… ее намерений и поступков.
   В остальном те немногие дни, которые она там провела, прошли в бесконечном обмене любезностями; Король не упускал возможности засвидетельствовать ей свою любовь, она ему – свою радость по поводу окончания конфликта, в котором дело дошло до того, что стороны взялись за оружие.
   Г-н де Люинь много раз заявлял там о своей приверженности Королеве. В качестве доказательства своей всегдашней доброй воли в отношении нее он подтвердил то, что было передано ей от его лица Бленвилем, а затем еще раз заверил ее в этом, послав к ней архиепископа Сансского.
   Двор радовался примирению этих двоих, долгое время разделенных к великому вреду для Государства; Король же был вынужден выехать в Пуату, дабы своим присутствием положить конец назревавшим там волнениям. Королева договорилась с ним о дне, когда ей следовало прибыть туда вслед за ним, желая сперва позаботиться о разоружении своих войск, вознаграждении тех, кто служил ей, и возмещении ущерба, нанесенного военными действиями некоторым частным лицам. Она отправилась в Пуатье точно в назначенный срок, и могу сказать, что в первое время Люинь еще пытался завязать с ней какие-то отношения, однако его отвратили от этого желания, убедив измерить ту неприязнь, которую испытывала к нему Королева по причине нанесенных ей оскорблений.
   Дабы утвердить его в этой мысли, я несколько раз ему говорил: ему достаточно добиться взаимопонимания с Королевой, которого она заслуживает как своим положением, так и примерным поведением, а уж я постараюсь об остальном – нет ничего, чего бы я для нее не сделал;
   Королева не требует того, что могло бы нанести вред его благосостоянию либо положению при дворе; во взаимном понимании он может обрести и честь, и надежность;
   и наконец, для того чтобы некое явление было прочным и долговременным, важно, чтобы каждая часть находилась на своем, назначенном ей природой месте;
   удовлетворение народов было бы велико, когда бы они узрели, что долженствующие пребывать на главных государственных постах занимают их;
   весьма неосторожно думать лишь о настоящем, когда благополучие Государства зависит от доброй воли Короля и его могущества; гораздо осмотрительней поступать так, чтобы его будущность зависела от доброго поведения сейчас – это так обязало бы и знать, и простой люд, что их сердца стали бы основным источником его силы;
   ежели он станет относиться к Королеве с презрением, она наберется терпения и преисполнится еще большей решимости переносить невзгоды, но не делать зла; однако другие смогут воспользоваться этим как предлогом, чтобы обесславить его правление.
   Дав ему эти ответы, я полагал, что он в них нуждается; однако его последующие действия показали, что надеяться не на что.
   И все-таки, чтобы создать видимость, будто он старается примириться с Королевой, он предложил мне поженить своего племянника де Комбале и мою племянницу м-ль де Пон.
   Королева одобрила сие предложение, посчитав, что это было бы способом установить хоть сколько-нибудь доверительные отношения.
   Однако, предвидя, что сей брак увеличит количество моих недругов, я сделал все, что мог, дабы защититься от него, в то же время сохранив уважение к волеизъявлению моей Государыни.
   Я изложил ей дело в том ключе, что г-н де Люинь желал лишь внешнего, но не подлинного дружеского взаимодействия с ней, что соединением наших семейств он подал бы моим друзьям повод к зависти, сделал бы мою персону подозрительной для ее собственных давних сторонников, служащих ей с усердием, и одиозной для всего Королевства; что ежели во время моего пребывания в Анжере он в каких только тайных сношениях меня не подозревал, дабы внушить знати недоверие к ней, то каких ухищрений следует ожидать от него под прикрытием нового альянса?!
   что я уверен в своей невиновности и в правильности суждения обо мне Ее Величества; прекрасно понимаю, что любые его наветы не повлияют на ее мнение обо мне и не сделают меня подозрительным в ее глазах; однако они могут произвести впечатление на слабые умы других, и мне будет трудно поддерживать в них веру в меня, как того требует искренность моих намерений.
   Хотя Королева и одобрила эти доводы, она все же велела мне со вниманием отнестись к сватовству, боясь, как бы Люинь, будучи от нас вдалеке, не составил себе какого-нибудь ненадлежащего мнения о наших намерениях и наша боязнь не подвигла бы его на новые дурные поступки.
   Воля Королевы была исполнена, но далее все пошло так, как я и предвидел: сватовство еще ничем не увенчалось, а он уже попытался ославить меня как лицо своекорыстное и действующее в своих интересах. Сила де Люиня была так велика, что при его жизни не представлялось возможным сопротивляться ему, следовательно, до́лжно оправдаться после его смерти.
   Свадьба была отложена до возвращения в Париж, потому я желаю отнести на то же время разговор о преимуществах, кои он желал хитростью извлечь из этого брака; а пока последуем за Королем, направляющимся из Пуатье в Гиень, дабы проверить в парламенте города По постановление совета в пользу здешних епископов.
   А раз уж из этого проистекли беды, которые навлекли на себя гугеноты в качестве заслуженной Божьей кары, неплохо бы пролить свет на это событие, дабы показать справедливость вооруженных действий Короля.
   Король Генрих Великий, восстановив Нантским эдиктом гугенотов в их владениях, также счел себя обязанным восстановить католическую веру в Беарне и в связи с этим получил отпущение грехов от Папы Римского. Он послал в беарнский край епископов и назначил им пенсионы со своего Наваррского домена в ожидании случая сделать большее.
   Штаты, собравшиеся в Париже после его кончины, через Динэ, епископа Макона, потребовали от католиков вернуть собственность; заслушав в Фонтенбло стороны, Король, как мы о том рассказывали в разделах, посвященных предыдущим годам, издал постановление в пользу священнослужителей, назначив выплатить им 7800 ливров.
   Вместо того чтобы согласиться с этим постановлением, они стали обсуждать на заседаниях Штатов, как помешать его исполнению; предлагали созвать ассамблеи, а поскольку от двора поступил запрет на собрания, они отправились в Кастель-Жалу, а оттуда в Тоннен. Парламент Бордо велел им убираться прочь. Они двинулись в Ортез в Беарне, откуда направили Королю письма о том, что они не желают, чтобы ассамблеи считались мятежными. Господин Ренар был послан туда для проверки эдикта о снятии запрета – на него натравили школьников и жителей Ортеза, те явились к дому в По, в котором он остановился, и всячески ему досаждали. Парламент По воспротивился проверке эдикта и повелел направить Королю ремонстрации.
   Со всех сторон идет подстрекательство к бунту; перехватывают письма у переодетого стряпчего, его самого арестовывают в Бордо.
   Король направляет им одно, второе повеление о принятии эдикта к исполнению – все напрасно.
   Наконец, в прошлом году, когда пришло время назначать депутатов, они просят позволения собраться в Лудене. Им позволяют; первый вопрос, о котором заходит речь, – снятие запрета. Они посылают Королю различные предложения и среди прочих – о дальнейшем удержании залоговых крепостей, жалуются на неисполнение других эдиктов и принимают решение не расходиться вплоть до исполнения оных.
   Король не желает принимать от них наказы в разрозненном виде, а только собранными воедино, в одном документе.
   Эта ассамблея запрещает во всех городах, удерживаемых ими в залог, проповедовать иезуитам или иным священнослужителям, посланцам епископов.
   Этому противится парламент, с начала этого года он запрещает, чтобы губернаторы, магистраты и должностные лица препятствовали епархиальным епископам отправлять службу под страхом быть обвиненными в оскорблении особы Его Королевского Величества.
   В то же время Король посылает к ним Шабана и Мареско с требованием прекратить работу ассамблеи и свидетельствовать о том, что ему было нанесено оскорбление; требует, чтобы они назначили шестерых депутатов, дабы выбрать из них двоих, согласно положению; повелевает им разойтись в течение двух недель. Они присылают новых депутатов, направляют в провинции письма, в которых заявляют, что не разойдутся, пока не добьются справедливости.
   Когда минуло время, отведенное Королем на исполнение его повелений, парламент объявил: ежели через три недели они не разойдутся, считать их преступниками, виновными в оскорблении особы Его Королевского Величества; это же время было определено и для назначения их депутатов.
   Герцог Ледигьер и маршал де Шатийон вступили в переговоры об этом с Люинем.
   Их просьбы преследовали четыре цели: продолжать удерживать крепости под залогом; восстановить губернаторство в Лектуре, утраченное в результате обращения в другую веру Фонтрайя; получить два места советника в парламенте; отменить беарнское снятие запрета.
   Король соглашается с тем, что, ежели они самораспустятся в конце февраля, через три месяца будет дано удовлетворение по первым трем пунктам;
   будет направлена грамота с пожалованием на четыре года крепостей, удержанных ими за собой; Лектур будет передан в руки дворянина, исповедующего их религию, внесен в роспись; два советника войдут в парламент; что же касается Беарна, то о нем позаботятся месяц спустя.
   Поставленная об этом в известность ассамблея подчиняется, однако просит дать возможность собраться вновь в случае неисполнения обещанного. Первые три просьбы исполняются, что до последней – тут от них требуют подчинения Королю.
   С этой целью Король тотчас после свидания с Королевой направился в Пуатье, туда же тотчас направилась и Королева.
   Она послала в Гиень человека предупредить г-на дю Мэна о том, что ему надлежит разоружиться; почти вся провинция находилась у него в подчинении либо была ему обещана, по крайней мере он так считал.
   Весть достигла его вскоре после воссоединения его войск в четырех лье от Ажана на земле Брассака; а поскольку он не получил более никаких известий о том, что произошло в Пон-де-Сэ, то и был чрезвычайно удивлен предписанию разоружиться вместо прямо противоположного – о выступлении в путь. Он собрал свой совет, в который входили Боэс де Пардайан и Панизо в качестве генерал-майоров его армии и прочие знатные персоны. На обсуждение был поставлен вопрос о разоружении: мнения высказывались различные, но мнения тех, кому было что терять и кто чувствовал, что защищен договором, заключенным в Пон-де-Сэ, перевесили мнения других, желавших продолжения смуты с целью извлечения выгоды для себя.
   Почти в это же время прибыл г-н де Ла Салюди, доставивший от Короля приказ о разоружении и о явке г-на дю Мэна ко двору. Если уж состоялся большой совет по поводу разоружения, то что и говорить – еще более продолжительными были дебаты по вопросу, стоит ли подчиняться последнему требованию; хотя Ла Салюди был не слишком ловок и изобретателен в исполнении данного поручения, все же дю Мэн подчинился королевскому приказу. Он отправился в путь с маркизом д’Обтерром, его сторонником, получившим такой же приказ.
   Они застают Короля в Пуатье, им оказан холодный, на их взгляд, прием; нет нужды быть физиономистом, чтобы понять, как им не хочется там быть: они собирались уж поворотить обратно и так бы и поступили, если бы г-н дю Мэн не получил весьма любезного письма от Люиня.
   Король, будучи в Пуатье, был извещен, что Фонтрай, которому он поручил отдать Лектур в руки ефрейтора, посланного им туда, отказался сделать это, о чем Фавас, один из депутатов-гугенотов, заявил во всеуслышание, добавив, что гугенотская партия скорее отважилась бы потерять все, но только не этот город.
   Эти неотложные дела дали Королю новый и благовидный предлог отправиться в Гиень.
   В первый день г-да де Роан и де Субиз прибыли в ЛаМот-Сент-Эрэ, где приветствовали Его Величество.
   Король проследовал через Сен-Жан-д’Анжели, жители которого приняли его с таким восторгом, что и г-н де Субиз, явившийся туда вслед за ним, имел возможность оценить это.
   То, что вскоре случилось, навело меня на мысль, что Блэ был в такой же степени целью поездки, как и Лектур; ибо с того самого вечера, как Король въехал в город, маркизу д’Обтерру было предложено принять 100 000 экю и пост маршала Франции взамен отставки с поста губернатора города.
   Не было возможности ни посовещаться, ни оспорить предложение, и он не торгуясь согласился на него. Гарнизон сменили, а крепость передали в руки г-на де Люксембурга, брата г-на де Люиня.
   Состоялось обсуждение, стоит ли задержать г-на дю Мэна, однако Король, давши слово, был против этого.
   Фавас тем не менее продолжал возмущаться; поспешили отправиться в Бордо.
   Фонтрай, увидев там Короля, решил подчиниться и явился к нему.
   Его Величество, пожелав удовлетворить приверженцев реформированной Церкви, передал губернаторский пост в Лектуре г-ну де Бленвилю-старшему.
   Следует отметить, что, когда священнослужители Беарна увидали в Пуатье Его Величество, полного решимости продвигаться в деле с Лектурома, они, воспользовавшись случаем, стали нижайше умолять Короля о том, чтобы он точно так же, как согласно эдиктам о примирении, исполнял все требования сторонников реформированной религии, позаботился и о реституции их собственности, вступить во владение коей они так и не смогли со времен договора 1597 года, хотя это и было одним из основных его пунктов, ратифицированных множеством постановлений совета.
   Прошение было слишком справедливым, чтобы можно было его отклонить. Г-н де Ла Салюди был послан к г-ну де Ла Форсу, губернатору Беарна, с приказом явиться к Королю в Бордо и сделать так, чтобы парламент По послал своих депутатов, способных получить от Короля поручения относительно реституции означенной выше церковной собственности.
   Правда, тут вышло затруднение, поскольку полагали, что, дабы вручить собственность в руки законных владельцев, нужно завоевать Беарн и вести военные действия либо, отказавшись от этого, признать преимущество, имевшееся у гугенотов в том, что касалось соблюдения их интересов, тем самым выказать слабость и неспособность двигаться дальше и оставить епископов без их собственности, что было явной несправедливостью.
   Г-н де Ла Форс прибыл в Бордо, но без депутатов, которых ему было велено привести с собой; он заявил, что сделал все, что было в его силах, для того, чтобы парламент назначил их.
   Положение было щекотливым, решили делать хорошую мину при плохой игре и послать парламенту Беарна поручение проверить эдикт о замирении, а затем ввести священнослужителей в подлинное владение их собственностью, в противном случае (так было добавлено) Король лично явится туда, дабы навести порядок.
   Немногочисленные силы, имевшиеся в распоряжении Его Величества, и состояние дел, не располагавшее к началу боевых действий, заставляли поверить, что выбор между взаимоисключающими решениями дался с большим трудом, подтверждением чему служит тот факт, что однажды вечером г-н де Люинь позвал к себе г-д де Парабера и де Брассака и попросил их повидаться с г-ном де Ла Форсом и, не показывая, что это исходит от него, разъяснить тому, какой удобный случай угодить Королю ему предоставляется, а также открыть своим детям доступ ко двору и к любым должностям – такого случая у него не было уже два года. А кроме того, довести до его сведения: то, чего от него ждут, не заставит его соратников косо смотреть на него; напротив, мол, он убедится, что его хотят сделать инструментом для осуществления воли Короля, при этом не нанося вреда решениям, которые принимались ассамблеями в отношении Беарна. Они выполняют это поручение и уверяют Ла Форса, будто им известно из надежных источников, что Король по исполнении этого поручения, то есть после проверки эдикта парламентом Беарна, удовольствуется проявленным послушанием и вернется в Париж, поручив проследить за исполнением эдикта комиссарам, которые будут назначены. Под конец г-н де Парабер, добрая душа, добавил: он-де не боится сказать ему о том, что и так нетрудно заметить: Король желает ради поддержания своего авторитета лишь проявления внешнего уважения, пусть и неискреннего, и, ежели подлинной реституции собственности и не произойдет, епископам все равно не удастся добиться в парламенте проверки; однако, ежели Король встретит решительный отказ, он двинется дальше и, чего бы ему это ни стоило, вступит в невооруженный Беарн, дабы потребовать исполнения тех мер, о видимости которых пока только просит.
   Г-н де Ла Форс отвечает, что ему вполне понятны эти доводы, и дает почувствовать свою добрую волю, чего от него и ждут. А Его Величество, дабы доказать, что он не оставил своего намерения в случае неповиновения идти дальше, выдвигается из Бордо на десять лье, останавливается в маленьком городке под названием Приньяк, по дороге в По, идущей вдоль моря, – нарочно, чтобы в дальнейшем можно было выбирать между сухопутным и морским путем, в зависимости от обстоятельств.
   Ла Шене, дворянин, исповедующий реформаторскую религию, но преданный Его Величеству и свято исполняющий свои обязанности при нем, послан в Беарн, дабы держать Короля в курсе происходящего.
   Должно думать, что г-н де Ла Форс, добравшись до По, не забыл ни одного довода, способного склонить парламент к так долго откладываемой проверке; два дня спустя Ла Шене послал курьера с донесением Его Величеству, что все идет как по маслу и вскоре состоится заседание, на котором и будет принято решение, которого он так ждет.
   Те, кто был близок к г-ну де Люиню в то время, знают, как любил он свою жену, как томился вдали от нее и как ему не терпелось вернуться в Париж, куда она отправилась в качестве фрейлины Королевы.
   Это чрезвычайное нетерпение проявилось в момент получения известия от Ла Шене, и не только в тех словах, которые у него вырвались, но и в отданном им приказе, предназначаемом отрядам конных латников королевской легкой кавалерии, полку охраны, вплоть до пажей: разворачиваться и идти прямиком в Блэ, дабы он сам, тотчас по получении новости о состоявшейся в парламенте проверке, мог посоветовать Королю возвращаться в Париж.
   Фавас, прекрасно зная, что парламент еще не приступил к работе, а уже отдан такой приказ, и представить себе не мог, что́ именно явилось причиной столь поспешного ухода войск; напротив, судя обо всем согласно давним понятиям гугенотов, он немедля сделал вывод, что произошло нечто важное либо в Париже, либо на порубежных территориях Франции, вследствие чего, поверив в это, срочно передал своим друзьям в парламенте По: не подлежит сомнению, что ситуация изменилась, и он увещевает их проявить твердость, не праздновать труса и не подтверждать статьи, ведь, как ему известно, они предпочли бы скорее умереть, чем способствовать осуществлению того, о чем шла речь в этих статьях.
   Он добавил, что на доходы с церковной собственности содержатся их пасторы и семинарии – основа их веры.
   Сей совет как нельзя лучше пришелся людям, не оченьто рвущимся подчиняться, что привело к тому, что они собрались на заседание, да и отказали в проверке присланного акта.
   Г-н де Ла Форс и г-н де Ла Шене тотчас послали сказать Королю, что парламент, вразрез с их надеждами, категорически отказался принять на проверку представленный документ; однако, поскольку ни тот ни другой (или по крайней мере последний) не знали, с чем это было связано, в их известии Королю звучало крайнее удивление.
   Новость эта несказанно огорчила г-на де Люиня – очевидцы свидетельствуют: едва лишь г-н де Ла Виль-о-Клер кончил читать донесение, Король обернулся к г-ну де Люиню и молвил: «Нужно идти туда».
   Вся ночь ушла на отдание приказов войскам возвращаться назад; Король понемногу перемещался в сторону Гранады, туда, где и надлежало быть войскам.
   При дворе с изумлением восприняли новость об отказе парламента, с не меньшим удивлением отнеслись и к продвижению войска Его Величества по направлению к По. Наиболее мятежно настроенные пытались поправить положение; срочно собрался парламент, проверили представленный на его рассмотрение акт и выслали его с депутатами к Королю.
   Те сообщили ему, что проверке-де мешал шум бряцающего оружия, что было ложью.
   Его Величество подошел совсем близко и узнал, какая суматоха царит в этой провинции в связи с его неожиданным появлением; так что уж никак не мог ни отступить, ни проявить испуг.
   Король решает самолично туда явиться; добравшись до Гранады, удаленной от тех краев на расстояние двух дней пути, он посылает акт обратно. Г-н де Ла Форс является к нему и пытается убедить его проследовать мимо, однако ему это не удается.
   Жители По рады приветствовать августейшего гостя, но Король отвечает, что вошел бы в их город как суверен, если бы имелась хоть одна церковь, в которой он мог бы обратиться к Богу, а поскольку таковой нет, то не нужно ему ничего – ни торжественного приема, ни места, где преклонить голову: не пристало, мол, его благочестивой особе получать почести там, где он никогда еще не бывал и не воздав должного Господу, чьим помазанником является.
   На следующий день Король приказал убрать соответствующим образом большой храм и вернул его законным владельцам.
   По принял его восторженными приветствиями, а все другие города прислали туда своих градоначальников, дабы порадоваться его счастливому явлению в их края.
   Всего этого не добились бы, если бы Наваррен – цитадель Беарна, со всеми его пушками и складами, не находился под охраной королевских солдат. Вот отчего безотлагательно посылают к г-ну де Салю, губернатору, и поторапливают его; он ведет переговоры и в конце концов сдает крепость Королю: г-н де Ла Виль-о-Клер без проволочек вступает в нее.
   Его Величество направляет свои стопы в крепость, меняет гарнизон, назначает губернатором г-на де Пуайана, возвращается в По и уже тогда спокойно и уверенно воздает должное своим католическим подданным, не нарушая при этом прав прочих, согласно уступкам, оговоренным в эдикте покойного Короля, своего отца.
   Его Величество восстанавливает епископов и аббатов Беарна в совете По, дабы они имели доступ туда, как в прежние времена; восстанавливает всех церковнослужителей в их собственности и прерогативах и возвращает католикам большой храм.
   Позаботившись, таким образом, о Церкви Господней, он пожелал сделать то же и в отношении государственных интересов и издал эдикт о присоединении нижней Наварры и суверенного Беарна к французской короне, а также об объединении советов означенных выше провинций в единый парламент, по примеру других парламентов Франции. Г-н Обри, государственный советник, 20 октября представил данный эдикт в совете По, и он был в тот же день зарегистрирован. Однако, отправившись с ним в Сен-Палэ и представив его на рассмотрение в канцелярии и при дворе нижней Наварры, он столкнулся с тем, что мнения разделились, хотя и не по поводу присоединения Наварры к Франции, но по поводу объединения двух корон; дабы рассудить означенное постановление, обе стороны послали депутатов в совет, а уж окончательно дело решилось только на будущий год.
   Совершив все это, Его Величество оставляет г-на де Ла Форса в прежней должности, и его дети приступают к исполнению своих обязанностей.
   После счастливого завершения всех этих дел Король спешно возвращается в Париж, немного погодя г-н де Саль, бывший прежде губернатором Наваррена, под каким-то неубедительным предлогом овладевает важным и очень удачно расположенным местечком под названием Монжискар. Г-н де Пуайан внезапно из ревности входит туда, предупреждает двор и готовится атаковать другое местечко, не прекратившее начатое возведение фортификационных сооружений, как то было предписано. Одновременно он посылает сказать г-ну де Ла Форсу в По, что ему требуется подмога людьми.
   Тот принимает это известие благосклонно и отвечает, что поможет, словно речь идет о месте, находящемся в его подчинении, поскольку желает одного – служить Королю. Однако, воспользовавшись предлогом, вооружает всех, кого может, так что даже Пуайан считает, что, будь это какое другое место, а не Монжискар, так много и не потребовалось бы; Пуайан теснит Саля, ведет с ним переговоры и заставляет вернуть Монжискар; однако после этого г-н де Ла Форс и не думает разоружаться. Пуайан предупреждает об этом Короля, который принимает решение заставить Ла Форса разоружиться.
   Для этого снова выслан Ла Салюди; а поскольку можно было предположить, что возникнут затруднения, коль скоро речь идет о г-не де Ла Форсе, тому же Ла Салюди была вручена депеша для г-на д’Эпернона, в коей ему предписывалось в срочном порядке выступать с вооруженным отрядом на Беарн.
   Такая альтернатива не была излишней, ведь после того как де Ла Форс высказал свои соображения Ла Салюди, его действия не соответствовали тому, чего от него ожидали. Ла Салюди отправился к г-ну д’Эпернону, тот с воодушевлением принял приказ, быстро снарядился и выступил в направлении Беарна.
   Г-н де Ла Форс, предвидя надвигающуюся на него бурю, уступает, распускает всех, кого можно, по домам и с несколькими самыми верными ему людьми – примерно человек двести – отходит к Бержераку, Сент-Фуа и Клераку, где закладывает основы успеха, речь о котором впереди.
   В открытую говорили, что как только король удалится, жители Наваррена нарушат установленный им порядок; Королю посоветовали предупредить эти беды и завладеть городом, как он и поступил, лично явившись туда.
   Вслед за тем, 7 ноября, Король на перекладных возвращается в Париж, покрытый славой и с трофеями, объединив мирным договором, заключенным в Пон-де-Сэ, умы, разошедшиеся было в разные стороны, и одержав победу на религиозном поприще там, откуда религия вот уже шесть десятков лет как была изгнана.
   Почти в это же время в Париж прибыла и Королевамать.
   Что до королевского войска, то оно расположилось в гарнизонах провинций Пуату и Гиени.
   Тотчас после того, как Его Величество усмирил и подчинил себе Беарн, только и разговоров было что об ассамблеях гугенотов в различных городах королевства. Они собирались в Алэ, Мило, Монтобане, а на 26 ноября была назначена генеральная ассамблея в Ла-Рошели.
   Его Величество, будучи об этом предупрежден, выпустил 22 октября в Гранаде декларацию против тех, кто прибудет на ассамблею, объявив их преступниками, виновными в оскорблении особы Его Королевского Величества, и повелев, чтобы против них в качестве таковых были предприняты действия, однако в связи с тем, что это был период парламентских каникул, декларация была проверена лишь 14 ноября. Градоначальник Ла-Рошели, которому она была направлена, в качестве ответа сержанту только и сказал, что тот выполнил свое поручение и может идти.
   Однако в Монтобане 17 ноября все католики были взяты в плен, а затем отпущены с предписанием покинуть город на неопределенный срок. Парламент Тулузы очень мудро решил, что католикам не пристало прибегать к репрессиям, и заверил своих протестантов в том, что им ничто не грозит.
   Они предприняли несколько подобных безрассудных выходок в других городах реформаторской веры; но самой смелой и бунтовщической была предпринятая ими попытка, в соответствии с постановлением ассамблеи Мило, овладеть Наварреном и изгнать из него губернатора, посаженного на это место Королем. Однако Всевышний, благословляющий дело и войско Его Величества, сделал так, что их замысел был раскрыт 8 декабря стараниями г-на де Пуайана, который, зная, что несколько гугенотов с этим намерением тайно проникли в названный город и нашли убежище у его жителей – сплошь гугенотов, провел успешную операцию по их поимке и велел повесить некоторых из них; остальные ночью перелезли через городские стены и бежали.
   Плохо приходилось гугенотам во Франции, но еще хуже в Германии, месть Господняя преследовала их повсюду.
   Мы уже говорили, что посланники Короля отправились в Ульм на съезд протестантских князей. Это было очень кстати, ибо, благодаря вмешательству и влиянию Короля, 3 июля там было постановлено между всеми католическими государями и государствами Германии – за которых поставил подпись герцог Баварский, выславший в Ульм своего депутата, – а также всеми протестантскими государями и государствами Германии – за которых подписался Бранденбургский курфюрст, – что ни один из означенных государей и ни одно из означенных государств ни той ни другой партии не станет захватывать другие государства, причинять им вред, но все они станут поживать в добром согласии друг с другом, перемещая вооруженные войска на территории соседей лишь с их позволения, за исключением одного только Богемского государства и входящих в его состав провинций.
   Сие соглашение имело большие последствия, ведь вся тяжесть войны падала на отношения Короля Богемии и Императора; Император имел то преимущество, что протестанты, бывшие тогда наиболее сильными в Германии, могли помешать, из зависти либо враждебности, католическим государям оказать ему помощь, а соглашение дало ему возможность получать эту помощь и собрать такие значительные военные силы, которые способны не только напугать врага, но и сокрушить его.
   Когда состоялось подписание соглашения, армия герцога Баварского насчитывала двадцать пять тысяч человек в Ведене, а армия маркиза д’Анспаха, стоявшего во главе протестантских сил, насчитывала пятнадцать тысяч человек в Ангенау близ Ульма. По заключении соглашения армии снялись с места; курфюрст прямиком отправился в Австрию, а маркиз – в Пфальц, дабы защищать его от Спинолы, собравшего войско для нападения на него.
   Армия герцога Баварского действовала весьма успешно, заставила всю верхнюю Австрию отказаться от помощи Богемской конфедерации и подавила крестьянские мятежи.
   Курфюрст Саксонский, всегда боявшийся дурного исхода сего замысла для протестантов, тут испугался не на шутку; он был назначен Императором привести в исполнение указ о подавлении подданных, восставших в Богемии, посланникам которых он заявил о невозможности сохранять нейтралитет, а также о том, что раз они ослушались его и предприняли свои действия, то и речи не может идти о том, чтобы им прибегнуть к его помощи.
   Эрцгерцог Альбрехт получил со своей стороны задание выполнить императорский указ в отношении Пфальца. Все протестанты письменно известили об этом курфюрста Саксонского, который не пожелал в это вмешиваться. Король Великобритании отправил к эрцгерцогу своего посланника, но не получил от Спинолы иного ответа, кроме того что, поскольку его миссия в Испании закончена, он вновь принимается за дело на предписанном ему плацдарме.
   Спинола выступил 8 августа с войском в двадцать шесть тысяч пехотинцев и четыре тысячи конников, сорока пушками, тремястами пятьюдесятью повозками, груженными всякого рода боевыми припасами, мельницами, лодками для переправы через реки; с этим войском, несмотря на противодействие врагов, к коим примкнули голландские войска под началом графа Хенрика, с того года он добился большого успеха и захватил многие крепости в Пфальце, стоящие по берегам Рейна.
   Курфюрст Саксонский между тем вторгся со своим войском в Лужицу и овладел ею. Обе армии Императора, одна под командованием герцога Баварского, другая под командованием графа де Бюкуа, соединившись, двинулись на Богемию, выслав гонцов с тем, чтобы объявить жителям этой страны, что им надлежит принять милость, оказываемую им Императором, в противном случае он повелит предать все огню и мечу.
   30 августа Богемия отказалась от предложенной ей милости, войска Спинолы вошли в нее, овладели городами Хорн, Вортмиц, Баденак, Риска и прямиком двинулись на Прагу, захватывая все встречающиеся на их пути крепости – вражеские силы были не столь сильны, чтобы осмеливаться дожидаться их: они не пожелали осаждать Пльзень, но прямиком направились к Праге, остановились в полулье от нее и 8 ноября дали бой, в котором так называемый король Богемии был на голову разбит, бежал из Праги в Брандес, а затем в Силезию. Стоит отметить, что место, где была проиграна битва, было тем же самым, где годом раньше встречали они своего нового Короля. Число павших и плененных было велико; но самое замечательное состоит в том, что эта битва положила конец распре и вернула в подчинение Императору всех его подданных, населяющих Богемию.

1621

   В первый день этого года г-н де Кадене, брат герцога де Люиня, отправился во главе чрезвычайного посольства в Англию будто бы уверить короля Великобритании в том, что Его Величество желает добрых и тесных взаимоотношений с ним, на самом же деле побудить этого государя просить для принца Уэльского руки Генриетты, третьей сестры Короля, и все это ради того, чтобы помешать Королю проявить интерес к делам реформаторской Церкви во Франции, при том, что ее сторонники явно вставали на путь неповиновения Королю и вынуждали его либо подчиниться их воле, либо действовать силой оружия.
   Намерение связать узами брака два королевских дома обернулось ничем: король Великобритании слишком далеко зашел в этом вопросе с королем Испании; его заинтересованность в союзе с Испанией из-за курфюрста Пфальцского, своего зятя, была велика, а его мирный нрав и боязнь войны с Испанией склонили его скорее в пользу альянса с испанцами, а не нами. Господь Бог, заключающий браки на небесах, предназначил другое время и других лиц для подготовки брака французской невесты с английским принцем.
   Г-н де Кадене был принят как нельзя лучше и сообразно с достоинством как пославшего его Короля, так и того, к кому он был направлен, а возвернувшись, доставил нашему Королю множество любезностей от тамошнего.
   Наши гугеноты, возмущенные в том году еще и тем, что Король восстановил Церковь в Беарне в ее правах, с начала этого года делались все более активными. Они собрались в Ла-Рошели на ассамблею, несмотря на запрет Короля, и проявили достаточно бесстыдства, чтобы скрыть за словами о справедливости явный мятеж, жалуясь на то, что Король в Беарне заставил провести в жизнь эдикт о снятии запрета с церковной собственности, не дав им возможности еще раз представить ему свои ремонстрации по этому поводу, как будто бы года, предоставленного им, не было достаточно.
   Маршал Буйонский написал об этом Его Величеству на второй же день нового года из Седана и сообщил, что в соответствии со своими религиозными убеждениями он вынужден послать туда кого-нибудь со своей стороны, но лишь для того, чтобы присоединиться к ним в их нижайших ремонстрациях, в коих он умоляет Его Величество соблаговолить услышать их и не допустить того, чтобы из-за обманчивой надежды объединить всех своих подданных в единой вере его власть выражала себя в обидных поступках; однако при том, что он подвигал Короля к ненасильственному разрешению затруднений, маловероятно, чтобы он советовал гугенотам быть верными и покорными своему Государю.
   Маршал Ледигьер написал им первого февраля письмо, в котором осуждал их действия и оправдывал действия Короля, считая несущественными все их жалобы, а Короля по-настоящему обиженным тем, что они собрались без его разрешения на свою ассамблею. Но их преступление не сводилось к одному лишь факту ассамблеи, на ней раздавались призывы к неповиновению и задумывались преступления против самой королевской власти.
   Там отдаются приказы вооружаться и облагать народ налогами – и все это под их собственным символом: Религия, опирающаяся на крест, с Евангелием в руке попирает старый скелет – как они говорили, римскую Церковь. Король, предупрежденный обо всем этом, в феврале отослал свои жалованные грамоты, в которых запретил сбор податей под страхом обвинения в преступлении против особы Его Королевского Величества; однако в нескольких местах они никак не желали подчиниться и даже завладели деньгами Его Величества; и, совершая все эти преступные деяния, не имели смелости послать ко двору своих депутатов и попробовать убедить Короля с помощью ремонстраций, полных обещаний верности и послушания.
   В то же время по приказу этой ассамблеи они поднимают мятеж в Прива под предлогом того, что г-н де Шамбо, их сеньор, принадлежащий к реформаторской вере, скончался, а его дочь вышла замуж за виконта де Шейлана, католика, сына виконта де Л’Эстранжа, вслед за чем в замке и в Ла-Тур-дю-Лак появились по его приказу солдаты и военачальники – католики. Гугеноты в городе заявили, что охрана названного замка и города находится в их компетенции, к тому же хотя крепость не являлась залоговой, они овладели ею во время предыдущих беспорядков и удерживали ее со своими сеньорами, исповедующими протестантизм, да и прежде всегда охраняли это место.
   Вслед за этим требованием они заняли Ла-Тур-дю-Лак, а с 24 января принялись возводить цитадель и крепость на возвышенном месте, чтобы противостоять замку, и обратились ко многим дворянам с просьбой привести к ним вооруженных людей.
   Герцог Вантадурский, королевский наместник в Лангедоке, попытался, но безуспешно, воззвать к их разуму; они презрели его увещевания, дурно обошлись с посланными им людьми и вынудили-таки герцога де Монморанси выступить с целью их осады.
   Округ Нижнего Лангедока повелел г-ну де Шатийону вооружаться, что и было им исполнено в кратчайшие сроки. Герцог де Монморанси выдвинулся со своим войском к означенному выше Прива, маршал де Ледигьер попросил его в конце февраля соизволить переговорить с ним и на этих переговорах добился обещания, что тот не станет без особого на то распоряжения Его Величества форсировать события; 6 марта от имени Его Величества прибыл г-н де Рео с приказом всех их разоружить – была создана видимость исполнения приказа, на деле же все обстояло иначе; Монморанси вывел из Валлона гарнизон, помещенный туда гугенотами, назначил своего человека и пустился в обратный путь. Но чуть только он повернулся спиной, как гугеноты Валса – крепости, находящейся во владении полковника д’Орнано и предписанной полку Мазарга в качестве места дислокации, – отказались ему повиноваться. Герцог де Монморанси осаждает крепость и берет ее. При этом известии округ посылает вооруженных людей в Валлон, те изгоняют оттуда королевского ставленника, нанеся тем большой вред власти Короля, и водворяют свой гарнизон. Герцог де Монморанси снова берет его; однако гугеноты Прива, губернатором которого является Бризон, с дюжиной сотен гарнизонных солдат совершают набеги и захватывают подданных Короля в округе, в чем им помогает и их поощряет ассамблея, собравшаяся в то время в Пуссене, на которой Бласкон назначен губернатором Виварэ, а Бризон – его наместником.
   В Беарне творились подобные же дела, однако там они натолкнулись на сопротивление всем их начинаниям со стороны г-на де Пуайана.
   Король еще недавно посетил здешние места, а они уж принялись проявлять непослушание, которое давно вынашивали. В По они отказались отдавать пушки, которые, согласно приказу Короля, следовало доставить в Наваррен, и продолжали укреплять оборону города. Они приняли гарнизон в Ортезе, но отказались впустить его в замок.
   Неудавшийся захват Наваррена, как мы сказали, случился чуть позже, и все это было увенчано невыполнением решения королевского совета о восстановлении церкви, а кроме того, поборами, которые они взимали без разрешения на то Короля. Они также собрались на ассамблею в По, на которой капитан Бензен, участвовавший в захвате Наваррена, был хорошо принят, в частности г-ном де Ла Форсом, и получил два секретных задания: в конце февраля пробраться внутрь башен Монжискара, что возле моста Беринкс. Расположены эти башни так, что к ним никак не подобраться, стены неприступны, вокруг большие рвы, а между тем само место имеет важное стратегическое значение, поскольку расположено между Наварреном и Аком и является помехой, не позволяющей г-ну де Пуайану получить помощь от Ланна, коего губернатором он является.
   Очень скоро стало ясно, что здесь может быть устроена какая-либо заварушка, поскольку первого марта были задержаны аббат де Каньот и жандарм г-на де Пуайана, которые переходили по мосту, направляясь в Наваррен. Г-н де Пуайан предупредил г-на де Ла Форса о том, что королевской власти здесь наносятся оскорбления, тот любезно отвечал ему, что полностью полагается на него, понимая при этом, что нет никакой возможности выкурить из башен засевших там гугенотов. Услышав такой ответ, г-н де Пуайан собрал всех своих друзей и весь военный люд, который был в его распоряжении, и повел их 5 марта на приступ, предварительно попросив освободить укрепленное место. На что получил ответ, что они находятся в крепости по распоряжению ассамблеи По и покинут ее только по ее приказу.
   Ассамблея, получив известие, что г-н де Пуайан так скоро и так отважно взялся за дело и вот-вот пойдет на штурм укрепленного места, перво-наперво предупреждает его, что подобная затея может навредить Королю, а вслед за тем готовит постановление о том, что под страхом быть объявленными преступниками, посягнувшими на особу Его Королевского Величества, находящимся в башнях запрещается покидать их, а г-ну де Пуайану устраивать в Беарне любые сборища людей, имеющих отношение к военному делу, без особого на то распоряжения королевского наместника.
   Г-н де Пуайан отвечает тому, кто доставил это постановление: мол, пусть он сперва обратится к тем, кто в башне, а уж потом к нему, не то он их приведет в чувство и заставит-таки убраться оттуда. Тогда г-н де Ла Форс, видя бесполезность любых уловок, собирает вооруженный отряд из беарнцев и жителей соседних провинций для защиты башен. Он оказывает некоторую поддержку защитникам крепости, но выдержать осаду, как и помешать тому, чтобы крепость перешла в подчинение Королю и была тут же разрушена, не в его силах. Удивило гугенотов то, что Король был в курсе, что предпринимаемые ими действия не противоречат постановлению ассамблеи Ла-Рошели и их собственной.
   Тотчас после этих событий Его Величество послал г-на де Ла Салюди в Беарн к г-ну де Ла Форсу с приказом немедленно сложить оружие, а в случае неповиновения выдать г-ну д’Эпернону разрешение силой принудить непокорных к повиновению, а далее жить в Беарне мирно людям с разными религиозными убеждениями.
   Г-н де Ла Форс, чтобы выиграть время, дал Ла Салюди двусмысленный ответ, и тот передал королевское постановление герцогу д’Эпернону, который, войдя 21 апреля в Беарн, объединился с г-ном де Пуайаном и его отрядом и прогнал из края Ла Форса и всех, кто ему помогал.
   Этот последний всплеск мятежа вкупе с предыдущими вынудил Его Величество отобрать у него должность губернатора Беарна и передать ее г-ну де Темину, а должность капитана гвардейцев Его Величества, перешедшую по праву преемничества его сыну – маркизу де Ла Форсу, была передана Королем маркизу де Мони не столько за его храбрость – которая все же являлась главной причиной, подвигшей на это назначение г-на де Люиня, – сколько за разлад в отношениях с Королевой; все лица, недовольные Королевой, были им обласканы. Второй сын г-на де Ла Форса – его звали Монпуйан, – находившийся на хорошем счету при дворе, был уволен.
   Королевский совет тем временем завершал дело по объединению Наваррской и Французской корон, по поводу чего в прошлом году в Сен-Палэ было издано постановление; Его Величество своим указом от 27 апреля повелел канцелярии и двору Сен-Палэ издать эдикт, посланный им в прошлом году, и отложил до поры до времени решение вопроса об объединении чиновного аппарата Сен-Палэ и По, вплоть до новых распоряжений с его стороны.
   Покуда происходили все эти события, Король сознательно готовился к войне; две первейшие задачи стояли перед ним: достать денег, чтобы создать и содержать армию, и подыскать командующего; первая задача была решена с помощью эдиктов, представленных в парламент, главным из которых был эдикт о восстановлении полетты, что и было осуществлено королевской декларацией от 2 февраля; однако эта мера была сочтена слишком суровой, чиновники стали подавать прошения об отставке, пришлось смягчить ее постановлением совета от 1 марта; Король предпочел довольствоваться частичным сбором, чем совсем ничего не получить либо получить не вовремя.
   В этом деле на Королеву возложили вину за недовольство парламента, сетовавшего на суровость эдикта; пожелали сделать так, чтобы она была замешана. Совершенно ясно, что это была ложь, однако кому до этого было дело, коль скоро решили свалить все с больной головы на здоровую.
   Вторая задача состояла в отчуждении 400 000 ливров ренты с пошлины на соль, что стало довольно-таки обычной практикой в последнее время, однако чреватой уменьшением доходов Короля в будущем; это было необходимо для получения наличных денег, которые не всегда имеются в распоряжении Его Величества для решения насущных задач в силу недолжного обращения с ними в различных инстанциях.
   Третьей задачей, более умеренной, было обратиться за помощью к духовенству; ассамблея духовенства собралась в начале июня в Париже, а затем переместилась в Пуатье, оттуда в Бордо и передала Королю на его нужды миллион золотом, лишь бы только эти средства пошли на осаду Ла-Рошели.
   Что до кандидатуры главнокомандующего, то герцог де Люинь через доверенных лиц предложил назначить на этот пост человека добродетельного, отличившегося на службе, известного своей верностью, способного дать отпор гугенотам, которому можно доверить командование вооруженными людьми, – словом, речь шла о восстановлении должности коннетабля.
   Кое-кто был за кандидатуру маршала де Ледигьера, человека шестидесяти лет, постаревшего на военной службе, сделавшего карьеру еще при покойном Короле, человека решительного и пользующегося доверием среди протестантов, под началом которого было множество крепостей, окруженного множеством друзей, от которых партия Короля усилилась бы, а партия врагов соответственно ослабла.
   Его предлагали на должность, чтобы иметь предлог восстановить ее, затем найти множество причин не утвердить его в этой должности в связи с его религиозными убеждениями, а утвердить г-на де Люиня, настолько самонадеянного, что, не имея ни опыта ведения боевых действий, ни смелости, а следовательно, недостойного такой чести, он все же рассчитывал получить ее, после того как сделал всех своих братьев герцогами и пэрами; только этой почетной должности ему и недоставало, чтобы возвыситься над ними; каждый способствовал исполнению замысла де Люиня, стараясь угодить фавориту.
   Тем не менее сделали вид, что жалованную грамоту собираются выдать г-ну де Ледигьеру, но при условии его перехода в католичество. Бюльон привез бреве маршалу, однако целью его поездки было скорее заставить того прибыть ко двору, чем обратить в католичество и возвестить о назначении коннетаблем.
   Прибыв ко двору, де Ледигьер благодарит Короля обдуманной заранее речью, на которую его настроил г-н де Бюльон, как и было им обещано де Люиню; в этой речи маршал заявляет, что один только герцог де Люинь достоин этой должности, после чего принимается решение отблагодарить его назначением на должность фельдмаршала.
   Шпага, врученная г-ну де Люиню, заставила поверить в близость военных действий, но не слишком напугала врагов. Ассамблея в Ла-Рошели, как никогда, проявила свой непокорный нрав, выпуская один за другим бунтарские листки, манифесты, диффамационные брошюры, вступая во всякого рода лиги, союзы с чужеземцами.
   Ничто не давало благочестивым людям надежды на добрый исход этой распри, разве что та истина, что Господь, как правило, выбирает самые низкие искушения, чтобы смутить самых стойких, и из подручного материала творит великие чудеса.
   Королева между тем пребывала в чрезвычайном небрежении и недовольстве: после замирения в Анжере она не делала ничего другого во все время путешествия Короля, как только славила Господа за счастье, которое сопутствовало ему в его намерениях. Однако во все время этого путешествия – и после возвращения Его Величества, и до сего дня – ее ничем не запятнанное поведение не помешало некоторым умам, которые во всякое время неустанно трудятся при дворах, дурно истолковать ее намерения и отыскать в них темные стороны.
   Одни, зная природный нрав г-на де Люиня, нерешительный и недоверчивый, пытались уверить его в том, что, поскольку она лишена возможности в открытую отделаться от него, она решила пустить в ход все тайные рычаги; предпринималось это с целью навсегда посеять вражду между ними, так чтобы не оставалось надежды на примирение.
   Другие утверждали, что она подбивает гугенотов на восстание, заверяя их в покровительстве, как своем, так и своих друзей. Королю даже нашептали следующую нелепицу: мол, она флорентийка и ни за что не простит ему скверное обращение, которому подверглась из-за него, а пороки ее нации перекрывают ее добрые человеческие качества.
   Все эти скверные услуги были оказаны Королеве в ее отсутствие при дворе. Теперь же расскажем о той клевете и презрении, которыми встретил ее двор.
   По возвращении Короля из поездки было решено, что Королеве надлежит войти в королевские советы. Этого желал Король, это было выгодно для г-на де Люиня: ведь помимо того, что она могла быть полезна, она своим присутствием придала бы более законный характер его решениям. Однако ее не только не допустили до места в совете, которого никто не мог бы оспорить у нее на законных основаниях, но держали на удалении от него способами, обижавшими ее более, чем отказ.
   Королю сказали, что она стремится войти в советы только для того, чтобы знать все секреты; что стоит ей только попасть туда, как она пожелает разделить с ним власть; что она припишет себе славу от добрых дел, а позор за дурные возложит на нерадивость его главных советчиков.
   Она была лишена не только этой чести, но – что было для нее гораздо более чувствительным ударом – возможности свободно беседовать со своими детьми.
   Сильная тяга, испытываемая Королем к своей матери, ослабляется с помощью страха, внушаемого ему ее якобы дурными намерениями. Гувернер Месье в качестве главной инструкции получил следующую: редко водить подопечного к Королеве и с точностью докладывать обо всем, о чем говорилось на встречах. Ежели Королева беседует с ним откровенно, говорят, что она подстраивается под него, чтобы завоевать его доверие; ежели она ведет себя сдержанно, говорят, что она неискренна. Бывать у нее – значит совершать преступление. Ежели вельможи отдают полагающиеся ей почести – не иначе как плетут заговор. При дворе должности находятся только для тех, кто способствовал ее краху, и для тех, кто трусливо оставил свою службу при ней.
   Среди всеобщего недовольства ею на словах все обстоит иначе; не проходит дня, чтобы г-н де Люинь не высказался за лучшие отношения в будущем, не признался, что хотя у нее и есть повод быть недовольной, стоит набраться терпения – и все наладится.
   Бракосочетание между г-ном Комбале и мадемуазель де Пон-Курлэ состоялось, появилась надежда, что это будет способствовать установлению доверительных отношений между дядями жениха и невесты.
   Однако все пошло иначе: неприязнь ко мне, верно служащему своей Государыне, превалировала над любовью де Люиня к близким. Принадлежать к числу его родных означало вытащить счастливый билет; чтобы получить то или иное назначение, лучше было быть последним в его роду, чем поседеть на государевой службе; однако его собственный племянник, питавший отвращение к союзу, к которому его подтолкнул дядя, вовсе не был обласкан фортуной. Сердце его осталось при нем, а ум противился принуждению. Де Люинь всюду растрезвонил, что я являюсь его конфидентом, что мои интересы ему столь же дороги, как и его собственные; он заявил одному высокопоставленному лицу, что я пообещал служить ему, пусть и во вред моей Государыне; что у Королевы больше не будет такой тайны, которая не станет ему известной благодаря мне.
   Узнав о его происках, я пожаловался Королеве; она мне посоветовала потерпеть и снести урон, нанесенный моей репутации, – это лучше, чем взорваться и тем навредить ее делам. Я посетовал на него ему самому и заявил, что, раз это не соответствует действительности, не стоит и делать вид; что чем больше он будет заботиться о том, чтобы произвести подобное впечатление, тем больше я буду стараться производить противоположное впечатление, верно служа Королеве; что эти ухищрения доведут меня до отчаяния; однако сила де Люиня была так велика, что защищаться в открытую не представлялось возможным.
   Вельможи, видя, какому дурному обхождению подвергается Королева и в каком плачевном состоянии пребывают верные ей слуги, советуют ей доискаться до причин, предлагают свои жизни для защиты ее от тех, кто ее угнетает.
   Королева отказывается, справедливо полагая, что может достичь своей цели лишь двумя путями: либо в открытую, взявшись за оружие, либо подспудно, действуя против того, кто является виновником такого положения дел.
   Ее материнский интерес, состоящий в том, чтобы не допустить распада Государства, во главе которого стоит ее сын, делает первое невыполнимым, а второе недостойным. Ее уверяют, что самое славное деяние, какое способен совершить любой государь, – это простить, коль скоро дело идет о частных обидах; что отомстить за нанесенное оскорбление простительно, коль скоро это согласуется с убеждениями; мстить же, во всеуслышание заявляя о себе как о стороннике иных методов, – значит оскорблять самого себя; ведь репутация человека строится на соблюдении данного им слова. Ей известно: тот, кто может, но не хочет мстить, мстит больше того, кто мстит, пуская в ход всю полноту сосредоточенной в его руках власти. Услышав из ее уст отказ вступать на этот путь, большинство доброхотов обращаются ко мне, дабы я употребил все свое влияние и настроил ее на нужный лад.
   Отвращая их от этого намерения, я пытаюсь не дать поводов к тому, чтобы сложилось впечатление, будто я действую в интересах Люиня, а не руководствуюсь соображениями блага моей Государыни.
   Дабы предохранить себя от зла, следует поставить себе на службу несгибаемую волю, дабы избежать подозрений – умение рассуждать.
   Тем, кто советует пустить в ход известные приемы, я отвечаю, что Королева не желает ничего предпринимать; прочим даю понять, что, увлекшись, они почитают видимость за саму суть, выдвигают аргументы, не имеющие под собой основания, и что ежели Королева и согласилась бы на их предложения, осуществить их было бы все равно невозможно.
   Первые мои действия, состоящие в сопротивлении волей, способны заставить заподозрить или даже поверить, что я заодно с самым близким окружением Короля.
   Вторые, состоящие в пристальном изучении того, отчего невозможно вступить на этот путь, способны внушить фаворитам, что ничто не мешает мне причинить им вред, ничто, кроме бессилия; и тем не менее, поскольку я не имею иной опоры, кроме доброй воли Королевы, в свою очередь, не обладающей никакой иной силой, кроме своего положения, мне надобно придерживаться именно такой манеры поведения, дабы не бросить тень подозрения на тех, кто в силе осуществить желаемое, при этом следить, чтобы не создавалось впечатление, идущее вразрез с верностью, с коей я служу своей Государыне.
   Во Франции – не то что в других странах. Во Франции наивернейшее средство – терпение; к тому же мы, французы, столь переменчивы, что возводимые нами сооружения недолговечны, особенно если сплошь состоят из насилия и зла; у других наций поболее нашего самоуверенности, и потому они более утверждают себя в том, что созидают, – так что время не властно над их деяниями.
   Да и вообще противостоять бедам, проистекающим из избытка милости, оказываемой королями, – верный способ увеличивать эти беды, ведь короли так ревнивы к своей власти, что не в состоянии вынести, даже если кто-то вздумает уменьшить последствия проявленной ими, вредной для них же самих силы.
   Погубить Люиня силой было бы столь скверным средством завоевать расположение Короля, что Королеве всегда советовали не прислушиваться к подобным предложениям.
   Да и действуя в этом направлении, она опорочила бы саму себя, уменьшила бы сострадание, с которым каждый относился к ней, но не избавилась бы от того жалкого положения, в котором пребывала, к тому же, глядишь, сделалась бы преступницей в глазах всего света.
   Из этих соображений она не участвует ни в каких группировках, направленных против Люиня, что, однако, не мешает ему убеждать Короля в обратном, представляя все ее помыслы в том свете, в каком ему желательно их подавать, исходя из знания поводов к недовольству, причиной коих он же и является.
   Тем временем между г-дами кардиналом де Гизом и де Невером вспыхнул спор из-за права раздавать духовные места применительно к приорству Ла-Шаритэ, которого г-н де Невер добивался из соображений благопристойности, к тому же приор является владельцем Ла-Шаритэ, а оно расположено неподалеку от города Невера и имеет важное стратегическое значение, поскольку там есть мост через Луару, а сверх того – последний владелец Ла-Шаритэ получил это место из его рук и наслаждался им от его имени.
   Кардинал де Гиз, в свою очередь, желал располагать им, чтобы передать одному из сыновей госпожи де Эссар, с которой тайно обвенчался, поддавшись страсти, более подобающей его возрасту, нежели его достоинству.
   В ходе судебного разбирательства стороны дошли до ругательств. Королева, видя, какие перемены претерпели участники спора, понимает, что, ежели не предупредить беды, потом будет трудно поправить положение; однако ее действия истолковываются в столь неверном свете, что она не осмеливается вмешаться и употребить свое влияние. Находясь в Париже, она пишет Королю и просит его запретить сторонам видеться в суде, ведь дело может дойти и до рукоприкладства. Ее мнением пренебрегают: искреннее побуждение принято за ухищрение. Люинь заявляет Королю, что она принимает участие в ссоре только из страха видеть своих друзей отлученными от двора, что поскольку интересы обоих участников тяжбы связаны с ее интересами, она боится потерять одного из них. Случилось так, как она и предвидела. Они вместе оказались у докладчика по делу, не на шутку разошлись и взялись за шпаги. Г-н де Невер, считавший себя стороной потерпевшей, стал требовать удовлетворения, а г-н кардинал отвечал на это с оружием в руках. Двор раскололся, дворянство хлынуло в провинции, стали формироваться партии.
   Разделение было велико и беспорядочно: казалось, Люинь, ослепленный своим новым достоинством, не обращал на это никакого внимания. Королева же, пусть и опальная, не могла молчать о том, что казалось ей вредным для Короля, особенно в то время; воспользовавшись этой историей как предлогом переговорить с Его Величеством, который вообще не обсуждал с ней никаких дел, она пожелала высказаться по всем вопросам, зная, что как мать обязана изложить свою точку зрения на то, что хорошо для его Государства. Она соглашается с ним: либо гугеноты подчиняются, либо потребуется насильно подчинить их себе; если они возьмутся за ум на условиях выгодных и чем-то гарантированных для Короля, это будет лучшим выходом; ежели они не желают этого делать, нужно принудить их к этому;
   для этого необходимо готовиться к войне, собирать средства и войско, ибо так он не будет застигнут врасплох, – и это лучшее, что можно придумать для сохранения мира; но прежде всего стоит подумать о том, что сейчас самое время призвать к себе знать, которую ссора кардинала де Гиза и де Невера удалила от двора; она не сомневается в чистоте их намерений, как и в их ревностной преданности его делам; но тем более устрашающе будут выглядеть его войска, чем сплоченнее и целеустремленнее будет настрой его окружения.
   Хотя Королеву и выслушали довольно прохладно, ее советы были приняты к сведению.
   Г-н де Невер в какой-то степени получил удовлетворение: Король послал в провинцию за обоими участниками ссоры кавалерийский отряд, кардинала нашли, доставили в Париж, посадили в Бастилию, а оттуда на несколько дней перевели в Венсенский замок; однако герцог де Невер всетаки не был доволен вполне, как покажут дальнейшие события.
   Новый коннетабль, достигший предела своих мечтаний, обещает Королеве дать г-ну Неверу полное удовлетворение; она принимает его обещание на веру; она нисколько не сомневается, что ему известно, как все опечалены и ужасаются тому, что он получил такую должность; в сложившихся непростых обстоятельствах он был заинтересован, чтобы Франция числила Королеву его советчиком. Его доверительный тон обманывает ее, его злонамеренность и страх перед ней заставляют его пренебречь ее доводами и оставаться твердым в своем убеждении, что Королеву следует угнетать. Из Парижа ее переводят в Фонтенбло, и она ничего не выигрывает от этого переезда.
   Тем временем дело движется к войне с гугенотами.
   Г-н де Ледигьер, с разрешения Короля, посылает СенБонне в Ла-Рошель на ассамблею, чтобы убедить ее самораспуститься, а в случае неповиновения – упрекнуть в неподчинении и пригрозить суровыми мерами. 2 апреля ассамблея дерзко отвечает ему. Депутаты Генеральных Штатов все же просят его положить конец этой смуте. Он сносится с Королем, затем отвечает Фавасу, что Король не желает терпеть, чтобы против его воли проводилась ассамблея, и требует ее роспуска в кратчайшие сроки, а также того, чтобы депутаты попросили у Короля прощение, после чего он по возможности удовлетворит все их просьбы.
   Фавас доставляет этот ответ ассамблее; ответ им не нравится, мало того, они осмеливаются отвечать Королю: он-де обязан им тем, что они посадили Генриха Великого, его отца, на трон.
   Его Величество, видя упорное сопротивление, намерен отправиться к ним; однако, чтобы показать, что недоволен только мятежниками, он 24 апреля выпускает декларацию, в которой говорится о его благосклонном отношении к тем подданным, кто, принадлежа к реформаторской церкви, остается верен своему верноподданическому долгу.
   В это же время в Туре произошло событие, идущее вразрез с намерением Его Величества обнадежить исповедующих протестантизм: воскресным днем, раньше чем обычно, они вознамерились предать земле своего покойника; народ, выходя в тот же час из церкви после вечерней службы, возроптал и поднял их на смех, дело дошло до оскорблений, а потом и до рукоприкладства; дети и кое-кто из взрослых проследовали за ними до кладбища и после оскорбительных слов с обеих сторон выкопали покойника, с тем чтобы предать его огню; тут явились стражи порядка, чтобы помешать им; на следующий день собрался народ, разгромил кладбище и сжег храм.
   Король, узнав об этом, выслал в те края рекетмейстера в сопровождении вооруженного отряда, для того чтобы быть в курсе происходящего. Народ пришел в возбуждение и стал травить стражей порядка, так что Его Величеству, уже покинувшему к этому моменту Фонтенбло – было 23 мая – и направлявшемуся в Блуа, пришлось послать туда роты своих гвардейцев, под прикрытием которых были взяты под стражу зачинщики, и пятеро из них повешены.
   До Короля дошло известие о смерти Аннибала Гримальди, графа де Бюэйя, и его сына; их владения простирались между графством Ниццким и Провансом; герцог Савойский взял графа в плен и приговорил к смерти по причине того, что граф в 1617 году перешел под протекторат Франции; герцог прекрасно понимал, что дела Его Величества находятся в таком состоянии, что он не может ответить должным образом; так и произошло, Король не посмел даже показать, что обижен, это событие вообще замолчали.
   Когда Король был в Туре, он получил, проезжая мимо, достоверное известие, что ассамблея в Ла-Рошели написала г-ну дю Плесси, чтобы тот не причинял Королю ни малейшего беспокойства и внушил ему уверенность, что подчиняется ему, дабы Его Величество прошел через город не останавливаясь, когда же Король удалится от города, можно будет дать сигнал к возведению фортификаций и обеспечению крепости всем необходимым для ведения боя; такой же приказ был отдан Арманьяку, губернатору Лудена. Это подстегнуло Его Величество поскорее миновать Тур, двинуться на Сомюр и воспользоваться представившимся случаем; он сказал об этом Вильярнулю, зятю дю Плесси-Морнэ, от чьего имени тот явился поприветствовать Короля, извинившись за то, что дю Плесси не явился лично по причине своих лет. Герцог де Люинь заверил его, что крепость как стояла, так и останется стоять. Вильярнуль решил, что Король заночует в городе, но как только подоспели маршалы, все прямиком отправились в замок. Гвардейцы, уже занявшие свои места в предместьях, и швейцарцы, расположившиеся по ту сторону реки, удержали г-на дю Плесси от каких-либо действий, а если бы не они, он без всяких сомнений взялся бы за осуществление задуманного. Его Величество, прежде чем покинуть Сомюр, держал совет: что делать с этим укрепленным местом, снимать ли с должности г-на дю Плесси или оставить его на этом посту? Знание того, на какие ухищрения способны мятежники в искусстве подавать в лучшем свете свои злонамеренные деяния и извлекать из всего пользу, заставляло его опасаться, как бы они не воспользовались случаем и не обманули тех своих адептов, которые еще пребывали в покорности и верности своему монарху, а сделать это они могли, представив в ложном свете поступок Короля – как нарушающий данное им в его декларации обещание: мол, Король не считает нужным хранить слово, данное еретикам.
   Однако, с другой стороны, важность этой крепости для той партии, в чьем ведении она находилась, большая роль, которая отводилась ей ассамблеей Ла-Рошели, невозможность доверять дю Плесси-Морнэ, который был заодно, хотя и втайне, с этой ассамблеей, а также соображение, что человека его возраста легко могут обмануть родственники, ежели он не находится с ними в одной упряжке, но самое главное то, что этот город не принадлежал к числу залоговых городов, а был отдан королем Генрихом III королю Генриху IV, тогда королю Наваррскому, – все это заставило Короля лишить дю Плесси губернаторского поста и передать город под охрану графа де Со, который в то время принадлежал к протестантам, будучи воспитанным маршалом де Ледигьером, своим дедом.
   В Сомюре Король узнал, что ассамблея Ла-Рошели постановила не пускать его в Сен-Жан-д’Анжели и что ее участники поделили меж собой все провинции Франции, в которых они были рассеяны, причем поделили не только города, которые они называли удержанными в залог, но все Королевство на восемнадцать приходов, тоже, в свою очередь, поделенных: одни – на приходы простые, другие – на приходы совмещенные, имеющие под собой более мелкие образования.
   Во главе каждого из этих приходов они поставили начальника, командующего войском, придали ему в помощь советников, наделенных правом иметь в подчинении одного или нескольких наместников и раздавать должности, однако при условии предоставления генеральной ассамблее права предварительного присуждения места выбранному лицу.
   Они также определились с губернаторами всех отдельно стоящих крепостей, составили свод полицейских и губернаторских законов – как на время мира, так и на время войны, – кои желали блюсти.
   Своим главным начальником они назначили герцога Буйонского и дали ему право командовать и распоряжаться их общим войском; однако он поостерегся забыться до такой степени и не согласился на это; в конце концов на этот пост были назначены герцог Роанский и его брат – правда, их надежды в дальнейшем не оправдались.
   Этот акт неповиновения и намерение образовать республику внутри Королевства еще больше настроили Короля против них и ничуть не удивили, только лишь укрепили его решимость образумить бунтовщиков путем применения оружия.
   Он выезжает 17 мая из Сомюра и прямиком отправляется в Сен-Жан-д’Анжели; герцог Роанский, не смея запереться в городе, оставляет там своего брата; города СенМексан, Фонтенэ, Майезэ, Маран чинят препятствия Его Величеству. Парабер, губернатор Ниора, хотя и принадлежит к гугенотам, остается ему верен. Взяли Луден, в замок послали Ла Шене, хотя и не ожидали подвоха со стороны Арманьяка, первого камердинера Короля, пусть и принадлежавшего к протестантам.
   Граф де Сен-Поль взял капитулировавший Жержо, Господин Принц – Сансер, в Бретани овладели Шатийоном и Витрэ; Понторсон отблагодарили 100 000 экю; разоружили гугенотов в Блуа, Туре, Руане, Гавре, Кане, Дьепе, Сен-Кантене, Витри и нескольких крепостях провинций; протестантов разогнали, когда они стали собираться в Босе, Вандомуа и Дюнуа; так же скоро действовали и в других местах, где они намеревались творить то же самое.
   Все это позволило Королю с большей уверенностью предпринять осаду Сен-Жана после того, как он заблаговременно в своих жалованных грамотах, данных в Ниоре 27 мая, объявил города Ла-Рошель, Сен-Жан и прочие, примкнувшие к ассамблее, преступниками, виновными в оскорблении особы Его Королевского Величества.
   Г-н де Креки в последний день мая взял разом предместье Тайебурга, окруженное рекой Бутон, которое только и удерживал противник, сжегши все остальное; граф де Монревель остался лежать там, на поле боя. После этого от Субиза потребовали сдать крепость Королю.
   Он ответил, что находится там по поручению ассамблеи и не уполномочен исполнять приказы Короля.
   Начали рыть траншеи, возводить батареи; Король послал за льежцами, и те 13 июня приступили к минированию равелина у башни Каньо; хоть башня и была взорвана 17-го, это не помешало знати пойти на приступ, и бароны Декри и Лаверден были убиты, а другие ранены; со стороны врага был убит Отфонтен, любимец де Субиза, которого он вдохновлял, о чем вскоре стало известно: город сдался накануне дня Святого Иоанна без оглашения капитуляции, но с простым обещанием в форме милости, дарованной Королем, оставить их свободными как в верованиях, так и в пользовании своим имуществом, простить им все преступления, кои они могли совершить и совершили во время осады, лишь бы они попросили у него прощения и поклялись оставаться в дальнейшем преданными ему.
   Король свято соблюдал свое обещание, чего не скажешь о Субизе, который не прекратил мятежных происков против Его Величества.
   Это укрепленное место было первым, посмевшим закрыть ворота перед Королем; было высочайше решено лишить его городских стен и укреплений, а также привилегий, пожалованных ему в 1569 году Карлом IX; сие наказание было назначено городу за его настоящие проступки, а также для того, чтобы и впредь было неповадно вести себя неподобающим образом.
   Справедливое возмездие, вместо того чтобы испугать мятежников и вернуть их на путь исполнения долга, с новой силой подстегнуло их к действиям. Они ввели гарнизон в Пон, собрались в Пуату; но Пон был отвоеван в последний день июня. Поскольку источник зла был в Ла-Рошели, Король послал герцога д’Эпернона блокировать город, а сам вознамерился ехать в Гиень, где герцог Роанский и г-н де Ла Форс поднимали всех, кого было можно, против него.
   Одновременно с осадой Сен-Жана гугеноты овладели городом Нераком – это произошло 3 июня, – изгнали оттуда верных Королю людей и ввели свой гарнизон, однако г-н дю Мэн тотчас выступил с тем количеством вооруженных людей, что у него имелось, и осадил город; покуда он был там занят, г-н де Ла Форс 23 июня нагрянул в Комон благодаря предательству одного торгового консула, впоследствии колесованного, однако захватить замок Ла Форсу не удалось. Узнав об этом, герцог дю Мэн выступил ночью из Нерака с частью своего войска, подбросил замку подкрепление в виде живой силы и боеприпасов и с такой силой атаковал город, что вынудил г-на де Ла Форса отступить; оттуда он вновь вернулся в Нерак, заставив его капитулировать 9 июля. После этой победы несколько маленьких городов, таких как Кастель-Жалу, и все герцогство Альбре сдались на милость Короля. Боэс, губернатор Монёра, остался верен Его Величеству; Король, которому было дорого время, тотчас оставил приведенный к покорности Сен-Жан и прибыл 11 июля в Кастийон, город, удерживаемый в залоге, – тот открыл ему ворота; оттуда он отправился в Сент-Фуа, где провел ночь на 12-е, в Бержерак – там он заночевал на 13-е, 20-го прибыл в Тоннен, где принял решение осадить Клерак, которым надеялся быстро овладеть в расчете на благоразумие его жителей, оставив Монтобан напоследок.
   Гугеноты выслали своих представителей просить Короля, чтобы он оставил крепостные стены в их теперешнем состоянии, и на этом условии обещали сдаться; Ледигьер и Боэс отправились к ним для переговоров и увещеваний, однако были приняты как враги и доставили Королю ответ, что тут надобно применить силу. Осада началась 23 июля с атаки, которую наши силы совершили с таким воодушевлением и бесстрашием, что быстро выгнали неприятеля из ретраншементов, как на дальних, так и на ближних подступах к городу; однако много высокородных лиц полегло в том бою, и среди прочих г-н де Терм, бесстрашный воин, чья смерть вызвала глубокую скорбь.
   25-го осажденные предприняли вылазку, но были отброшены и потеряли много своих; все последующие дни удача сопутствовала нам, так что уже 4 августа они капитулировали. Король наказал только четверку зачинщиков; гарнизону же просто не повезло, а не то чтобы с ним плохо обошлись: дело в том, что Король, боясь, как бы солдаты гарнизона не совершили чего дурного в отношении него, когда он будет следовать мимо них, и повелел, чтобы их переправили через реку на ту сторону, где Эгийон. Для этого имелись большие лодки; однако между нашими солдатами и солдатами противника вспыхнула ссора по поводу того, что кое-кто из них не пожелал расстаться с оружием, к тому же они так понабились в лодки, что многие из лодок пошли ко дну и немало их потонуло; казалось, Божье возмездие пало на них в отсутствии возмездия со стороны Короля.
   Как раз в это время умер хранитель печатей дю Вер в возрасте шестидесяти пяти лет; было в этом человеке, по природе своей суровом, что-то от философа-стоика, каким тот предстает на страницах своего писания. Он был сведущ в литературе, а главным образом во французском красноречии, так что оно стало как бы его особым ремеслом. Он оставался верным Королю во времена Лиги, являлся советником парламента; с тех пор Его Величество сделал его первым президентом Прованса по рекомендации г-на де Вильруа, которому он тем не менее не выказал должной признательности, ходатайствуя в 1616 году перед Королевой-матерью о том, чтобы лишить должности статс-секретаря г-на де Пюизьё в надежде, однако напрасной, передать ее в руки своего племянника Рибье.
   Он обзавелся в Провансе такой прочной репутацией, что Королева сочла: только он один достоин исполнять должность хранителя печатей, которой она желала лишить канцлера Де Сийери.
   Но одно дело, когда он был далеко, иное дело, когда он оказался под рукой: репутация его несколько поблекла – строгость вкупе со знанием права внушали к нему почтение, однако невежество и неопытность в делах государственных заставили презирать его и сделали несносным на этой должности, с коей он был изгнан маршалом д’Анкром; немилость эта была для него благом, поскольку стойкость, с которой он вынес свою опалу, повысила его авторитет, упавший было в связи с деятельностью, не дотягивающей до тех высот, коих от него ждали.
   После получения им епископства Лизьё поднялся было ропот; ведь он находился на должности, лишавшей его возможности проживать там, однако, пусть он и не оказал услуг какому-то одному приходу, он оказал их всей французской Церкви, удостоившись Божьей милости стать орудием восстановления истинной Церкви в Беарне: именно он подготовил необходимое для этой цели постановление и смело подвел Короля к его выполнению, первым нанес смертельный удар по гидре мятежа и заставил тех, кто прежде не хотел тому верить, убедиться воочию, что она может быть побеждена королевскими войсками.
   После взятия Клерака Король направился в Ажан, куда и добрался 10 августа. Там к нему отовсюду стекались вести о том, что гнев Божий и сила оружия пали на врагов; что г-н дю Мэн, покинувший осажденный Нерак с довольно большим числом солдат, направился в Монтобан и взял его, после чего несколько городов в округе принесли ему ключи и сдались на милость Его Величества. Альбиак, пожелавший уклониться от данного слова и отказать ему во вступлении в город, будучи под охраной гарнизона, был взят, разграблен и сожжен, а все жители, за исключением женщин и девушек, перебиты; что голландский корабль, везший боевые припасы и оружие для еретиков нижнего Лангедока, задержан и взят на абордаж в Сете 4 августа; что г-н д’Эпернон помешал еретикам Ла-Рошели пожинать плоды затеянной смуты, одерживая одну победу за другой.
   Все эти новости настроили его на бесстрашный лад и подвигли предпринять осаду Монтобана, которая и была начата 18-го со стороны Виль-Бурбона.
   При взятии Клерака коннетабль использовал солдата по имени Соваж, которого в стане неприятеля считали за своего, так что подверг честь Короля риску, доверившись слову плута.
   Ничего нет позорного в том, чтобы пускать в ход маленькие хитрости, однако опасно полагаться на них, в особенности когда речь идет о чести и достоинстве человека такого ранга, которому пристало не красть победы, а только лишь одерживать их.
   Герцог де Сюлли привел к Королю нескольких депутатов из окрестных населенных пунктов, чтобы они заверили Его Величество в верности их жителей. Авторитет, коим Сюлли пользовался среди своих сторонников-гугенотов в силу своих связей, богатства, помощи, оказанной им в годы своего величия, – все это позволило герцогу обратиться к Королю с просьбой о позволении войти в этот город и потрудиться над тем, чтобы его жители вернулись к исполнению своего долга по отношению к монарху; однако надеждам его не суждено было сбыться, поскольку оказалось, что дворянские представители не в чести у жителей города, возлагающих свои чаяния на священнослужителя Шамье, торговых консулов и шестерку самых рьяных из их среды, которые были отнюдь не таковы, чтобы их легко было сдуть ветерку, повеявшему со стороны королевского двора.
   Первого сентября стали обстреливать город из сорока пяти пушек, поделенных на девять батарей; каждые три батареи поддерживали свое направление атаки. 4-го герцог дю Мэн, слишком бесстрашный и пылкий, чтобы думать об осторожности и степенности, подобающих полководцу, после двухдневного обстрела куртины перед воротами Виль-Бурбона, не давши себе труда разведать, достаточно ли широка брешь и измотан ли противник, к тому же судя о его потерях лишь по количеству сделанных нашей батареей пушечных выстрелов, пошел на приступ. Не нашлось людей, которые убедили бы его, что дело это гиблое; честь военного мундира диктует свои правила, и говорить о каких-либо помехах на пути выполнения приказа означает проявить трусость, оттого каждый старается не ударить в грязь лицом.
   Маркиз де Темин не успел сделать и десяти шагов, выскочив из траншеи, как был убит выстрелом из мушкета; это так поразило идущих следом за ним мушкетеров, что ничто уже не могло заставить их двигаться вперед; одни лишь дворяне пошли в атаку с таким бесстрашием, что, невзирая на охваченные огнем куртины, проникли в ров, где обнаружили несколько укрытий, откуда по нашим позициям велся обстрел, выгнали оттуда неприятеля, поднялись на куртину и овладели ею, а также бастионом напротив, на который взобрались с помощью лестниц; однако, пробыв там некоторое время, были принуждены отойти в большом беспорядке и с немалыми потерями, оттого что пехота не поддержала их, а неприятель опомнился и осознал свое численное превосходство.
   Сей неуспех поверг герцога дю Мэна в глубокую печаль, он оставался безутешен и принял решение не подвергать более риску жизнь своих собратьев-дворян, которая была ему дороже собственной; правда, он ненадолго пережил это свое решение: 17-го он был убит выстрелом из мушкета, когда показывал траншеи герцогу де Гизу.
   Это был рыцарь чести, смельчак. Во всех внутриполитических разногласиях, раздиравших страну в его время, каждая из сторон старалась заполучить его. Он преданно служил Королю против Королевы в ангулемском эпизоде и потом столь же преданно служил Королеве в Анжере. О нем с полным правом можно сказать то, что говорилось об одном из самых прославленных античных правителей: он был бы величайшим полководцем Франции, если бы дожил до седин, однако Господь не попустил тому как по причине греховности его отца, возглавлявшего мятежную Лигу, так и по причине его собственной ошибки – ведь он поспешил отдать приказ; зато Господь даровал ему смерть в тот момент, когда он верой и правдой служил Королю. Его беспримерная отвага всегда хранила его в отдалении от фаворитов, он и при маршале д’Анкре держался особняком, и при нынешнем фаворите тоже – ему претило видеть того коннетаблем Франции, поскольку в этой роли он заслуженно видел лишь себя. Люиню в такой же степени приятно было узнать о его смерти, в какой это огорчило Короля и всех преданных ему людей; рядовые королевского войска оплакивали сию утрату. Коннетабль же, вместо того чтобы почтить память великого человека, погибшего ради спасения Государства, попытался очернить его честь, так дорого ему доставшуюся; он публично заявил, что хотя и считается, что несколько городов были захвачены благодаря г-ну дю Мэну, на самом деле они были возвращены короне благодаря его, Люиня, шпионам. О его смерти он говорил как о справедливой каре за прегрешения.
   Парламент Бордо, тронутый этой утратой, обратился к Королю с самой смелой речью, прозвучавшей в этом веке. Ее суть состояла в том, что понесенная ими потеря такова, что Королю теперь немыслимо трудно будет подыскать губернатора, равного по заслугам г-ну дю Мэну; что они желали бы губернатора столь же достойного и не менее высокорожденного; что они заклинают Короля самому взять бразды правления их городом и оценить на примере Монтобана, насколько опасны могут быть укрепленные места в других руках, нежели королевских. Свободная речь очень не понравилась господам фаворитам, которые уже предназначали это место младшему отпрыску их дома, а именно герцогу де Шону, который подмял под себя все захваченные в боях крепости.
   В Париже весть о смерти дю Мэна отозвалась такой болью, что ненависть к гугенотам, ставшим причиной этого, переросла 26 сентября в мятеж, в ходе которого был сожжен Шарантонский храм; казалось, павший в бою преследует своих недругов и после смерти, горько оплакиваемой народом, чьи слезы только и могли быть осушены пламенем пожарища. Парламент, опасаясь, что еретики воспользуются пожаром, чтобы поднять против Короля тех из них, кто еще оставался предан ему, доказав им, что они не могут ни в чем на него положиться, взял да и задержал несколько человек, а двоих повесил, да еще обнародовал указ, по которому католикам под страхом сурового наказания запрещалось вредить протестантам и злословить по их поводу.
   В следующем месяце случился еще один пожар, который чуть не сгубил их всех. За одну ночь сгорели два моста – Торговый и Менял, ненависть к гугенотам вынудила парижан заподозрить тех в поджоге, возникла опасность, что начнется резня, если не сдержать народного гнева – конечно, осторожно и с умом.
   Осада Монтобана была так скверно начата и так неумело проведена, что в конце концов исчезла всякая надежда овладеть им. Число защитников города было почти равно числу осаждавших его, а дорога, ведущая к городу от СентАнтонена, была свободна, и жители могли беспрепятственно пользоваться ею, так что у них имелось сообщение с герцогом де Роаном, к тому же они засылали шпионов в войско Короля, и доступ посланий от предателей Его Величества к ним также был свободен. Бофор, дворянин из Севенн, предпринял попытку ввести к ним подмогу в виде пятнадцати сотен человек и довел их беспрепятственно до Сент-Антонена, откуда две дороги шли на Монтобан: одна по лесу, наиболее удобная для пехоты, другая по открытой местности; он выбрал вторую, сочтя, что она самая опасная и никто не догадается, что он выбрал именно ее, а значит, и не станет его там поджидать. И в какой-то степени преуспел: из тех частей, на которые он разбил свой отряд, одна часть живой и невредимой добралась до города, а две другие были перебиты, сам он захвачен в плен и отправлен в Париж, в Бастилию. Когда подкрепление вошло в город, начались удачные вылазки противника на наши позиции, что не повысило дух нашего войска и без того таявшего в численном отношении из-за болезней, охвативших почти все расположение войск.
   Коннетабль прибег к ряду хитростей и стал искать встречи с герцогом де Роаном, дабы обговорить с ним условия мира, однако не был ни убедителен, ни красноречив настолько, чтобы склонить его к приемлемым для Его Величества пунктам договора. Состоялось несколько безуспешных переговоров, плохо сказавшихся на наших войсках. Герцог де Монморанси, добравшись в октябре до театра военных действий, привел с собой подкрепление – пять или шесть тысяч человек; однако и они были скошены болезнью, так что изменений к лучшему не произошло и результат был нулевой.
   В то же время Король получил известие, что в Монёре и Сент-Фуа, где Боэс оставил своего сына и зятя, много делалось против Его Величества и число его врагов росло. Он посылает туда Боэса, который действует настолько стремительно, что появляется в Монёре прежде, чем распространяется весть о его отъезде. Когда же Боэс после ужина направляется оттуда в Сент-Фуа, на него по дороге в Жансак нападает отряд из сорока мушкетеров, впоследствии хорошо принятых в Сент-Фуа, где находится его зять.
   Это был храбрый дворянин, хотя и жестокий, он участвовал в семнадцати дуэлях: в первой из них он не пожелал прикончить своего противника, однако в дальнейшем ему пришлось снова сразиться с ним в поединке, причем по тому же поводу, и он решил никогда больше не оставлять в живых противников, чему и следовал всю жизнь с поразительной кровожадностью. Господь – враг жестоких людей – заставил его собственной кровью, пролитой не без пособничества его же детей, отплатить за кровь тех, кто, оказавшись однажды в его власти, уже не мог надеяться на пощаду.
   И с другого конца поступило к Королю известие: в Дофинэ взбунтовался и напал на Гренобль Монбрен. Граф де Ла Сюз, человек беспокойного и мятежного духа, гугенот, объединил свои усилия с его усилиями, был захвачен крестьянами Дофинэ с полтора или двумя десятками своих сторонников, у которых нашли план этого города с указанием места, откуда следовало напасть на него, и времени, когда предполагалось совершить нападение, – в день Святого Люка. На 7 ноября намечалось второе нападение.
   Все это вынудило Его Величество послать маршала де Ледигьера в Дофинэ, дабы напомнить Монбрену о его долге, и послужило извинением коннетаблю, почему в начале ноября он снял осаду Монтобана, что на самом деле случилось по причинам иного рода: потеря надежды на возможность овладеть городом, малочисленность королевских войск, скверное их состояние, болезни, затяжные дожди и наступление зимы. Король оставил там только маршала Сен-Жерана с шестью тысячами пехотинцев и тысячью конных, чтобы держать город в блокаде и препятствовать поставкам в него жизненно необходимого.
   У Люиня была заблаговременно припасена еще одна, жалкая отговорка, почему не задалось дело: якобы имелась третья партия, сформированная недовольной Королевойматерью, и, дабы доказать это, он ни разу за время осады не дал аудиенции нунцию – тот сам поведал об том Королеве, – чтобы вместе с ним к нему не дай Бог не проникли курьеры с письмами из окружения Королевы, из которых стало бы ясно, что она похваляется тем, что разделяет государственные заботы своего сына, а также чтобы нунций не обязал его снестись с Римом, где могло быть высказано пожелание найти путь к сближению, ведь известно: этот человек никогда не верил в Господа и не боялся Его. Контад и тот сделал после смерти Люиня признание, что тот вовсе не считал, что составилась некая третья партия Королевы, просто ему нужно было заявлять об этом, чтобы сделать ее ответственной за мирный договор, который, как он предвидел, Король будет вынужден заключить в силу его, Люиня, неумелого командования, проволочек и упования не столько на свои собственные силы, сколько на донесения шпионов.
   Правду сказать, дальнейшее ведение военных действий уже казалось делом безнадежным: ни разу не набиралось и двенадцати тысяч единиц личного состава там, где и тридцати было бы недостаточно для выполнения намеченного. Король не позволял чрезмерно расходовать средства, но и те траты, которые производились, обогатили частных лиц, наживающихся на общественной беде.
   Для оплаты и содержания войск, участвовавших в боевых действиях с 25 апреля по 1 декабря, не требовалось больше двух миллионов, но на деле на это ушли все пятнадцать. По этому поводу можно привести разве что пример герцога д’Альбы, который, когда его спросили, на что он употребил полученные деньги, ответил, что двадцать миллионов ушли на шпионаж; то же можно сказать и в отношении этой войны: весь свет кишел шпионами, но не теми, что вели наблюдение за другими, а теми, что в самих себе отыскивали то, о чем можно было бы донести.
   Коннетабль ни разу не приблизился к городу на пушечный выстрел. Горожане называли возвышенность, на которую он смотрел, обдумывая атаки, Коннетабльша, а небольшой холм, на котором расположены крепостные стены, – Пластрон коннетабля. Пока другие шли в рукопашную, он забавлялся, ставя печать на документы. Это заставило Господина Принца сказать, что по коннетаблю можно определять, какое время на дворе, военное или мирное: ежели он хранитель печатей – военное, ежели он коннетабль – мирное.
   Трус каких мало, он не переставал рассказывать о своих ранах, о том, что покрыт с головы до ног кровью врагов. Моден ему написал, что тулузцы ропщут против него, им недоволен парламент; на что он ответил письмами, которые специально были распространены повсюду: он, мол, ищет славы в своих действиях, а не в вере в него народов; сомневаться в нем – значит прислушиваться к дурному суждению, так как замыслы его осуществились без сучка без задоринки; в обычае бездельников рассуждать о тех, кто постоянно подвергает себя опасности; ежели они продолжат оскорблять его, он перестанет понуждать их к выполнению долга, и тогда они почувствуют его силу.
   Не менее бесстрашно обращается он в письме к Господину Принцу, удалившемуся в Шатору, сообщая ему, что предупрежден: тот пытается опорочить его действия, однако тем, кто воочию их не видел, позволено в них сомневаться; он находит прекрасным, что, предаваясь удовольствиям, тот свободно разглагольствует о человеке, который всякий день ставит на кон, жертвуя собой ради спасения государства, но он надеется однажды иметь счастье дать почувствовать врагам необоснованность их жалоб на него.
   Даже Король не был избавлен от камешков в свой огород. Так, однажды коннетабль разговаривал с курьером в присутствии Марийака, Королю стало интересно, о чем шла речь, он поинтересовался об этом у Марийака, и тот признался, что коннетабль считает его скверным и осуждает его любопытство. В другой раз Король передал роту под начало одного дворянина, усердно послужившего ему, – так коннетабль опротестовал это назначение на вакантное место и высокомерно заявил, что хотел бы поставить в известность: распоряжаться воинскими назначениями – его прерогатива, а не Короля; он настолько был слаб умом, что не мог вынести свалившегося на него подарка фортуны, неизмеримо превышающего то, на что он мог надеяться, будучи незнатного рода.
   Король, все еще находясь в Монтобане, получил известие о захвате ларошельцами двух самых больших военных кораблей своего флота.
   Г-н де Сен-Люк был назначен Королем на пост командующего военно-морскими силами в звании генерал-лейтенанта. 6 октября он получил известие, что Разийи с четырнадцатью кораблями, снаряженными в Бретани, пристал к острову Ре и захватил до тридцати торговых судов, которые направил на реку Маран.
   Г-н де Сен-Люк на одном из кораблей в сопровождении трех других отправился на соединение с Разийи и там узнал, что ларошельцы отвоевали все эти суда, а также захватили один королевский корабль, присланный командующим. Тогда, сговорившись с этим шевалье отбить их, ларошельцы вернулись к берегу – чего не могли сделать королевские корабли – и там согласовали меж собой отход к Бруажу, для того чтобы обеспечить себя всеми необходимыми ресурсами – как людскими, так и боеприпасами, бывшими у них на исходе.
   Три больших судна и одно дозорное, принадлежавшее герцогу Неверскому, вооруженные в Нормандии, присоединились к ним; однако, вместо того чтобы всем отправиться на рейд Бруажа, часть из них, и в том числе два корабля герцога Неверского, бросили якорь далеко в море в надежде перехватить несколько ларошельских судов, вошедших в реку Сёдр.
   6 ноября ларошельская эскадра, состоящая из двадцати пяти судов, напала на них и завладела двумя самыми большими кораблями герцога Неверского, севшими на мель, и отвела их к Ла-Рошели; не удовольствовавшись этим, они попытались перекрыть вход в порт Бруажа, затопив его суда, однако сделать им это не удалось. И тем не менее они целый год хозяйничали на море и завладели большим количеством торговых судов, чем нанесли торговле большой урон.
   Из Монтобана Король в конце ноября отправился в Тулузу, где ему устроили торжественный прием.
   Городской люд, опечаленный тем, что Монтобан не взят, хотя он, причинив себе большие неудобства, тоже внес свою посильную лепту в его осаду, и видя, что Король возвращается в свои провинции, тем самым оставляя их на растерзание врагу, ставшему еще более непримиримым после этой осады, и перенося, как это принято у народов, причину своих бед на того, кто стоит у кормила власти – имея к тому немало поводов, – был настроен решительно против Короля.
   Парламент в своей речи, обращенной к Королю, начав с благодарности Господу за то, что он уберег Государя от гибели, сказал ему следующее: не пристало жаловаться на то, что Монтобан не взят, поскольку войска сражаются не за свободу, а за то, чтобы передать город коннетаблю, чья власть хуже, чем власть гугенотов, и они не прочь утратить не только свои сбережения, но и сами жизни, если бы им не было известно, что осада приведет лишь к возведению цитадели для господина коннетабля, как то случилось в Бержераке. Ведь не секрет, что он уже обзавелся планом Монтобана, губернатором которого назначен герцог де Шон.
   Коннетабль во всеуслышание заявил, что отомстит за нанесенное ему оскорбление, послал за тем, кто произнес речь, потребовал, чтобы он отрекся от своих слов, но тот уперся, говоря, что не в силах своей властью менять то, о чем договорились депутаты в палате. Тогда он затребовал одного из советников; однако полученный им ответ был столь же неблагоприятным, сколь неучтивым был его запрос.
   Видя, что доверие к нему в военной среде утрачено, войска его презирают, а народ ненавидит, он решился на новую осаду, надеясь этим стереть из памяти народа прошлое и избегнуть стыда, покрыв себя славой.
   Замок Монёр, неподалеку от Тулузы, после смерти де Боэса открыто взбунтовавшийся против Короля, был сочтен им за крепость, взятие которой не представляло большого труда и доставило бы Тулузе удовлетворение.
   Маршалу Рокелору был отдан приказ осадить крепость, а Его Величество, пробыв недолго в Тулузе, направился туда же, оставив отца Арну в заложниках, чему тот несказанно удивился.
   В течение некоторого времени отец Арну и г-н де Пюизьё, сговорившись, оказывали дурные услуги коннетаблю и хорошие Государству, раскрывая Королю неспособность Люиня быть ему полезным, неискренность его намерений, направленных лишь на собственное возвеличивание, дурное распоряжение королевскими финансами и беспорядок во всем Королевстве, вызывавший всеобщее недовольство.
   Отец Арну говорил с Королем обо всем этом во время мессы, делая вид, что ведет речь о божественном, а г-н де Пюизьё, в свою очередь, держал с ним подобные речи под видом чтения писем по утрам, а поскольку он не переворачивал страницы и произносил слов больше, чем могла содержать страница, было замечено, что тут что-то не так.
   Желая избавиться от досаждавших ему шипов, коннетабль начал с того, что представляло для него наибольшую опасность в силу положения в обществе данной персоны, а также благочестия Короля и одновременно легче всего подлежало искоренению благодаря месту ее в церковной иерархии.
   Перво-наперво он заявил Королю: ему, мол, стало известно, что Его Величеству оказывают дурные услуги, и он умоляет пересказать ему всю ту клевету, которую отец Арну возвел на него, дабы он смог развеять ее и представить все в истинном свете. Ему долго пришлось упрашивать Короля; когда же тот согласился, получить прощение уже не составило труда, после чего оставалось лишь удалить отца Арну от двора.
   Де Люинь позвал отца Арну к себе и упрекнул его в неблагодарности по отношению к себе, благодетелю. Отец Арну пытался смягчить его недовольство, держась почтительно и подобострастно, ниже того ранга, который он занимал, – однако тщетно. Выйдя от коннетабля, он попытался было увидеться с Королем, но кардинал де Рец, его друг, явившийся поддержать его, отсоветовал ему делать сей постыдный шаг, заведомо обреченный на провал. Его друзей и врагов напугала превратность судьбы, приключившаяся с ним, и те и другие боялись его крутого нрава и смелого суждения; самым умеренным душам и тем тяжело видеть, как человек низкого происхождения, не занимающий никакой должности, присваивает себе право участвовать в управлении Государством. А его неблагодарность по отношению к г-ну де Люиню – пример, доказывающий, что самым умным из семи греческих мудрецов был тот, что сообщил одному знатному лицу первую заповедь счастливого правления: не доверяться с легкостью никому из тех, кто его окружает, поскольку даже облаченный в ризы способен на притворство и скрытность.
   Опасное положение, в котором оказался Люинь по вине отца Арну, вкупе с недоброжелательным отношением к нему со всех сторон до крайности ожесточили его, так что у него на уме были одни смертные приговоры да заключения под стражу тех, кто мог как-то ему помешать.
   Г-н де Вик, сменивший г-на дю Вера на посту хранителя печатей, сказал, что Люинь решил по возвращении добиться моей смерти. А Королеве отец Арну передал, что для нее исключена какая-либо надежда на спасение.
   Принц Жуанвильский поведал о том, что Люинь открыл ему свое желание взять под стражу кого-нибудь из знатных лиц; он просил его возложить на себя ту же обязанность, которую исполнял маршал де Темин.
   Для Государства такой человек представляет большую опасность: у него есть все – силы, состояние, средства, монаршья милость, и при этом он никому не желает добра, а на уме у него одно только зло и возвышение за счет других.
   В таком настроении он отправился в Монёр, который по причине ненастья и упорства неприятеля, хоть и малочисленного, но ни в чем не испытывающего нужды, сопротивлялся дольше, чем рассчитывал коннетабль; как ни старались, а взяли его лишь 8 декабря.
   Между тем жители Сент-Фуа осмелились прийти Монёру на помощь; обнаружив, что подступы к нему хорошо охраняются, узнав о том, что рота жандармов коннетабля, расквартированная в Гонто, положившись на довольно крепкие крепостные стены города, отправилась спать, не расставив часовых, они разбудили их поутру стеноломом, ворвались в крепость, убили кое-кого из людей Люиня и ограбили их.
   Коннетабль, удрученный этим известием, сказал Контаду: «Моя рота перебита, Монтобан не взяли, Монёр взять не можем, гугеноты, хоть и не представляют собой никакой силы, сопротивляются воле Короля. Что это?»
   Контад отвечал ему, что непогода, хвори, дожди сделали свое дело, на что тот заметил: «Контад, друг мой, есть коечто другое, о чем я не могу говорить», – подразумевая, что Господь Бог не на его стороне.
   После этого он слег, и тут же, 12-го, был взят Монёр. Две мины, подведенные под городские бастионы, сработали; Мирамбо, старший сын Боэса, появился в образовавшейся бреши и потребовал капитулировать, в чем ему было отказано; гарнизону и жителям было позволено выйти живыми из крепости, причем дворянам – вооруженным шпагами, а солдатам – палками. Крепость была разграблена и полностью сожжена.
   Коннетабль вряд ли должным образом прочувствовал столь долгожданный успех, болезнь довела его до последней степени истощения, а смерть унесла два дня спустя, на четырнадцатый день декабря.
   Болезнь только взялась за него, а он уж понял, что ему конец, и настоятельно рекомендовал Королю кардинала де Реца и г-на де Шомберга; в самый разгар болезни он встал, чтобы сжечь ларец с бумагами, по всей видимости, имеющими отношение к колдовству, а возможно, и являющимися тайными договорами с гугенотами, если не то и другое. О том, что бумаги имели касательство к колдовству, свидетельствуют его связи с магами: известно, что некий БуаГодри и Ла Блеш были посланы в Турин за Ла Басти, дворянином из Аста, и доном Диего, пьемонтским священником – оба имели репутацию колдунов, – и те оделили его травами, которые следовало положить в туфли Короля, и пудрой, которой надлежало посыпать его одежду. БуаГодри признался в этом кардиналу де Рецу и епископу Эрскому; раскрыв это дворянину по имени Лонгерэ, дабы тот поставил в известность Королеву, Буа-Годри по приказу коннетабля был помещен в Бастилию, где и умер. Другому итальянскому колдуну по имени Гран-Кост не дали умереть своей смертью, его по приказу коннетабля задушили.
   Терзаемые мучительной тягой к скипетрам и коронам легко вступают на путь нечестия, ведь они думают о спасении своей души только в той степени, в какой этого требует предлог для достижения избранной ими цели; им может быть прописана одна лишь видимость веры, оттого что суть веры слишком дорога и слишком необходима самим народам.
   Что касается договоров с гугенотами, о них можно догадаться не только по тому, что Люинь встречался с г-ном де Роаном, но и на основании записки, найденной аббатом де Фуа в его спальне, из которой явствует, что он был тесно связан с родней де Роана, а также на основании речей, которые он держал перед Контадом, – к примеру, о том, что хотел бы договориться с гугенотами в отношении своего состояния, поскольку чувствует, как отвращается от него Король, а с Королевой он ведет себя так, что не ощущать его ненависть может только совсем уж бесчувственный человек, – и потому он считает, что единственным его прибежищем может быть стан гугенотов, чье уважение он снискал благодаря имеющимся в его распоряжении должностям и деньгам. Смерть его была предсказана, кто только о ней не говорил, и на разные лады, даже ему в лицо; однако не во власти человека удлинить хоть на мгновение нить жизни, отпущенной ему Жизнедавцем.
   Г-н де Люксембург сказывал мне, что когда Король направлялся к Клераку, намереваясь обложить его осадой, один человек приблизился к коннетаблю и сказал, что просит его не ходить в Монёр, поскольку там ему грозит какое-то несчастье, будто бы он прогневает фортуну; и что когда в Монёре он расстался с Люинем, чтобы воспрепятствовать получению помощи из Сент-Фуа, они простились так, будто им уже не суждено более свидеться, и что при первых симптомах болезни Люинь сказал Деажану, что конец его близок.
   Когда Король был проездом в Ажане, один капуцин, зарекомендовавший себя как человек великой святости, которому Всевышний оказывал особенные милости во время состояний экстаза, нередко охватывавших его, будучи спрошен о текущей войне, сказал кому-то в охране Короля, что Господь внесет большую сумятицу в войско, что многие погибнут в бою и от хвори, а тот, кому принадлежит честь быть зачинщиком сего предприятия, не доживет до его конца; двор, смеясь, интерпретировал это пророчество применительно к отцу Арну, однако жизнь показала, что речь шла о коннетабле.
   В месяцеслове мильмонского кюре было такое предсказание: с августа и до конца года большой Филоком -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

почувствует головную боль и будет принужден лечь в постель, над его жизнью нависнет угроза; однако вовсе не болезнь станет причиной его недомогания, а новости, которые он получит, – о потерях в своих войсках, обращенных в бегство; тот же месяцеслов в конце, там, где отмечены счастливые дни года, особо выделил день его смерти как счастливый для Короля и его Государства.
   Накануне дня Святого Мартина Ренуар сказал мне, что кто-то заверил президента Жанена, что коннетаблю не суждено вернуться в Париж. Правящая Королева указала ему на подъезжающего герцога де Шона: «Вот и первая ласточка, братец пожаловал, ваше предсказание не сбудется». Он не настаивал.
   Одна святая благочестивая душа сказала одному прелату и одному монаху, более чем за четыре месяца до смерти коннетабля, что он уберется на тот свет раньше, чем минет два года; а незадолго до смерти написала, что срок этот будет гораздо короче.
   Отец де Берюль -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

всегда говорил: не может такого быть, чтобы Господу угодно было расправиться с еретиками столь дурным орудием; а поскольку Королева опасалась, как бы по возвращении ей не стало хуже, чем прежде, он посмеялся, говоря, что Господь тому не попустит и что этот год – год чудес. Очевидно, что, если б Господь не прибрал его, он пролил бы немало крови, жестоко расправляясь со всеми теми, кто казался ему препятствием на пути к величию, пределов которому он не знал.
   Он мне однажды заявил, что Король назначил его коннетаблем за оказанные им услуги и что он надеется оказать ему и другие и таким образом еще больше возвыситься. А Контад после его смерти признался, что его так занесло в честолюбивых помыслах, что, будучи предупрежденным о том, что Король начинает испытывать отвращение к его поведению, он вовсе не обеспокоился и не задумался, не стоит ли умерить свои запросы.
   Отец де Берюль, бывший с ним на короткой ноге, однажды сказал ему, что настало время подумать и о благе Королевства, а не только о собственной выгоде, и посоветовал ему наметить предел, который ограничил бы его состояние, дабы, достигнув его, он мог бы целиком отдаться государственным делам. Он со слезами отвечал, что прекрасно понимает, сколь мудр сей совет, но не в его власти воплотить его в жизнь: воистину, коль скоро тщеславие овладело умом, зло неисцелимо; нет в таком уме места для советов друзей, которые лишь вызывают негодование и ненависть того, кто выслушивает их, не принимая во внимание, а самая большая неосторожность, которую способен допустить человек, обласканный великим мира сего, – это подняться до такого уровня, чтобы каждый понимал: удержание на этой головокружительной высоте чревато разрушительными последствиями для Государства, а падение означает общественное спасение, при том, что многие, желающие спастись, не боятся погибнуть ценой гибели Государства.
   У него было намерение стать королем Австразии, обратив в отдельное королевство Туль, Мец и Верден. Нет такой хитрости, к коей бы он не прибег, чтобы стать хозяином Оранжа, хотя тот, кто в действительности хозяин этого города, – государственный деятель, связанный особым образом с французской короной. Он послал полковника овладеть крепостью Оранжа, тот не смог это осуществить, тогда он поручил жителю Авиньона по имени Дориак, способному малому, так повести дело, чтобы подкупом военачальника или предательством рядового состава добиться желаемого. Сделка обошлась ему в двадцать четыре тысячи экю, однако произошла заминка в передаче денег, принц Оранский успел раскрыть заговор и поправить положение. В то время он выдвигал в качестве предлога религиозные доводы, однако вскоре показал, что, будучи тонким политиком, умел примирить имущество католической Церкви с имуществом гугенотов, ибо рядился о покупке Авиньона, что заставило тех, с кем он поделился своими мыслями, говорить: Авиньон – это куропатка, но вкус коннетабля настолько изощрен, что он не желает есть ее без апельсина [18 - Игра слов: Orange – апельсин и название города (фр.).].
   Дабы добиться заветной цели, он послал Мароссана в Рим, чтобы тот на месте оценил, кто смог бы стать понтификом после Павла V, с тем чтобы, покуда претендент на престол еще только будет лелеять честолюбивые надежды, заручиться в обмен на поддержку Францией его кандидатуры и значительную сумму денег его обещанием продать графство Авиньонское или, в случае если это невозможно, по крайней мере назначить его губернатором, а также пожизненным военачальником. Мароссан наобещал в Риме с три короба, привнеся химерические ценности туда, где умы сдержанны, опасаются чего-либо предосудительного и мастера обнаруживать и избегать его.
   На сей счет велись тайные переговоры с кардиналом Боргезе, бывшим тогда претендентом на Святой Престол.
   Обнаружилось это после смерти Мароссана, когда его заимодавцы перехватили в Лионе шкатулку, которую передали г-ну Олье, судебному интенданту, дабы тот удостоверился, что в ней не хранится бумаг, представляющих важность для Короля, поскольку Мароссан являлся государственным чиновником.
   Помимо тщеславия, выросшего до необычайных размеров, удивление вызывала и слепота Люиня, заставлявшая его поверить в то, что Папа пожелал бы нанести Святому Престолу вред, расчленив Государство, бывшее ему опорой посреди несчастий, служившее убежищем в трудное время.
   Тем, кто обласкан высоким покровительством, не до́лжно, кроме всего прочего, воображать, будто их здравый смысл поспевает за их взлетом, находится на такой же высоте над прочими смертными, что и их положение; ведь с той поры, как они теряют способность здраво оценивать происходящее, они подвержены всевозможным промахам, особенно ежели они, как тот, о ком мы ведем речь, снискали монаршую милость, не пройдя по служебной лестнице, и сразу оказались даже не в центре дел, а над ними, стали во главе советов, не поработав в них.
   Коннетабль обладал посредственными способностями, был робкого десятка, маловерный, великодушия в нем не было ни на грош, а слабость духа такая, что он никак не мог достойно выдержать испытания столь огромным состоянием и утратил последние зачатки разума, отдавшись на волю потока без малейшего удержу, не умея поставить пределов своему честолюбию, не будучи способным остановить его, не узнавая самого себя, – так бывает, когда человек, оказавшийся на башне, испытывает головокружение и теряет способность различать окружающее. Он пожелал стать принцем Оранским, графом Авиньонским, герцогом Альбрехтским, королем Австразии и не отказался бы от этих намерений, если б им суждено было воплотиться. Лесть так оплела его, что он счел, будто все, что ему говорится, – правда и что его величие ниже его заслуг; у него вырывались отдельные фразы, плохо воспринимаемые людьми здравомыслящими, как, например, среди прочих, фраза о том, что милость к нему – не то что милость к другим фаворитам, зависящая от одной лишь воли его господина, а настоятельная потребность, ведь он уберег Короля и Государство от разного рода опасностей, грозивших им погибелью. Вследствие этого он сделался таким заносчивым, что в Сомюре, когда там находилась Королева-мать, он отдал приказ квартирмейстерам тотчас после размещения монаршей четы подыскать квартиру своей жене, добавив при этом: «Слышите, что повелевает вам Король, посмейте только ослушаться, ужо я вас!» По отношению к подчиненным он вел себя с крайней нетерпимостью, не желал выслушивать никаких возражений от тех, кто занимал важные государственные посты; имел диктаторские замашки и в столь малой мере выказывал свою зависимость от Государя, что давал недругам повод говорить: тот, кто в три года прошел путь, который и предвидеть-то было невозможно, может в мгновение ока совершить нечто немыслимое, судя по взятому им разбегу; а люди бескорыстные, пекущиеся о благопристойности и благе Государства, говорили: он берет на себя королевские функции; однако чем больше он это делал, тем больше обнаруживал страстное желание быть королем, а вместе с тем и отсутствие способностей к этому; так, в послании ассамблее Лудена, которая отказывалась внимать чему бы то ни было, если за этим не стоял Король, он заявил, что его слово стоит любых патентов и грамот; когда маркиз де Кёвр в деле, касающемся кардинала Бентивольо, не исполнил предписанного ему и оправдался тем, что у него не было с собой писем Короля, Люинь возразил: «Как будто мои письма не лучше любых других». Он дошел до того, что вообще забывал упомянуть персону Короля и говорил так: «Я прикажу назначить вас маршалом Франции. Я вам повелеваю то, это» вместо: «Я похлопочу об этой милости для вас перед Его Величеством». И это настолько вошло у него в привычку, что его брат, герцог де Шон, ведя речь о роте гвардейцев, оставшейся без военачальника, сказал Королевематери: коннетабль заявил Королю, что назначит того, кого пожелает. Король будто бы позволил ему решать такие дела без своего вмешательства.
   Под конец он переступил границы дозволенного приличиями в отношении Его Величества и перестал выказывать ему покорность подданного, к тому же стольким обязанного своему Господину.
   По прибытии Короля в Амьен гарнизон не вышел из крепости, как положено при встрече Его Величества, а гвардейцы Его Величества не вошли вместе с ним в цитадель, где монарх, таким образом, был отдан на милость любого недоброжелателя и тем самым ущемлен в своем величии; коннетабль не только не отзывался о Короле с должным почтением, но даже позволял себе иногда давать оценку его действиям и подмечать недостатки, заявляя во всеуслышание, что представляет Короля, не справляющегося с ролью величайшего самодержца мира.
   Робость, вытекающая из умственной недостаточности этого человека, сопровождалась подозрительностью, хитростью и коварством, усиленными его низким происхождением, тем более что в нашей стране эти качества привычно пускаются в ход.
   Не было такой хитрости, к которой бы он не прибег, чтобы обольстить Короля и настроить его в свою пользу против всех остальных, то окружая того собственными креатурами и не позволяя никому другому приблизиться к нему, то заставляя того держать отчет перед собой во всех своих поступках, словах, во всем, что произошло, с кем он виделся и что от кого услышал, то донося ему о том, чего на самом деле не было, и клевеща на тех, кого он желал лишить возможных милостей Короля, не забывая при этом обзавестись лжесвидетелями и, как правило, держа Короля в состоянии недоверчивости по отношению ко всем, кто не принадлежал всецело к его окружению, то не позволяя, чтобы кто-нибудь пользовался благорасположением Короля, заранее сея в его уме ростки недовольства, чтобы воспользоваться ими по собственному желанию.
   Главным объектом его подозрений и ухищрений была Королева, то есть та, кто только и мог лишить его всего, ведь он считал, что это является ее целью. Он заронил в Короля бесчисленные зерна подозрений относительно нее и, по наущению Ашитопеля, вел дело к тому, чтобы Король никогда с ней не помирился, нанося ей обиды и оскорбления так, как будто это делается с разрешения Короля.
   Он вывел ее на сцене в комедии, затем в балете, в коем выступил сам в роли укротителя чудовищ, а героиню в образе Королевы заставил стоять перед ним на коленях в ангулемском эпизоде, а затем валяться на животе в эпизоде Пон-де-Сэ; затем, словно этого было мало, ее представили в образе гиганта, которого тащат два карлика.
   Если ей хочется в Париж – она непременно получает запрет; если не хочется – ею недовольны. Когда она при дворе – в ней порицается все. Если она рассчитывает побыть там какое-то время, требуют, чтобы она следовала за Королем, и приписывают ее желанию остаться злонамеренность. Если она следует за ним – демонстративно выказывают недовольство всему, что исходит от нее, и так дурно обращаются с ней, что она волей-неволей вынуждена покинуть поезд Короля. В Сомюре ее люди стали жаловаться, что выделенное ей помещение недостойно ее, и что же? Она не получила вообще никакого. Если она молча сносит оскорбления, ее молчание объясняют затаенной злобой.
   Она высказывает недовольство, над ней смеются, а то и обижаются; а самое скверное то, что когда для нее испрашиваются деньги, их не находится под тем предлогом, что даже герцоги де Шон и Люксембургский еще не получили жалованья, а посему никто не имеет права сетовать; словом, обхождение с ней такое дурное, что, кажется, Королю уж никогда с ней не помириться, как и ей не помириться с ним после стольких-то неприятных и досадных вещей, которые она не может не приписать в определенной мере и ему, ведь в его власти помешать этому, была бы только воля; и все же Люинь всегда боялся ее и никогда не был спокоен, ему не давало покоя, что не удается держать ее где-нибудь вдали от двора в уединении, разлученной со всеми теми, чья самодостаточность была выше его хитростей, а верность прошла проверку временем и не поддалась на его подкупы.
   Этот неотступно владевший им страх и недоверчивое беспокойство, в которых он постоянно находился на протяжении тех лет, что фортуна благоволила к нему, являлись серьезным противовесом его благоденствию, выходящему за все мыслимые рамки, при том, что взметнулось оно без всякого на то основания, без каких-либо заслуг мгновенно, подняв его из грязи в князи, на вершину, где он занял место сразу после того, кто выше всех; видимо, стремительность взлета и вскружила ему голову, заставив предаться несбыточным мечтам об еще большем величии, о котором, будь он человеком умным, он бы не помышлял.
   Было у него два брата, не менее заинтересованных в его благополучии, в силу чего он стал вездесущим: один из троих непременно находился возле Короля, они поделили между собой самые высокие посты в Королевстве; сиди он один сразу на трех стульях, зависти было бы меньше.
   Фортуна вывела его на авансцену сразу вслед за человеком столь ненавидимым, что долго еще подмечали в нем грехи того, другого, и был он в еще большей степени достоин ненависти; страх пред этим общественное мнение Королевства вложило в его господина, и от этого следовало ему ожидать немилости.
   Вообще же речи его были как мед, а дела как полынь; чем больше он клялся, тем меньше стоило ему верить, настолько он был бесстыдным и мерил честь личной пользой.
   Он был довольно кроток, однако тщеславие и желание удержаться на той высоте, на которую он взлетел и где у него появилось некоторое количество недругов, вынудили его преодолеть природную робость и ради самосохранения избрать путь чрезмерно жесткого поведения, позабыв о добродушии и кротости, в чем ему помог один итальянец, незнакомый с обычаями Франции и внушивший ему пагубные мысли.
   Он подходил к нашему большому Государству с мерками управления итальянскими провинциями и был в том совершенно не прав, поскольку разница огромна: легко держать в строгости небольшое количество подданных в стране невеликой по своим размерам, самые удаленные жители которой территориально близки к тому, кого им надлежит бояться, издавна привыкли подчиняться ему и не владеют крепостями.
   Не то во Франции – большой, не имеющей четко очерченных границ стране, пересекаемой различными реками, где жители провинций порой так удалены от своего Государя, что добраться к ним можно только верхом, где подданные держат в своих руках крепости, где часты и опасны мятежи, где привычнее действовать мягко, а не принуждением.
   Он же, обладая силой, не считался ни с кем, полагая, что достаточно править твердой рукою, не обращаясь к сердцам подданных; и в этом он заблуждался, ведь невозможно существование такого государства, где всякий недоволен и со всяким обращаются грубо. Строгость очень опасна, когда все недовольны; так же опасна и мягкость, если царит недовольство; единственный способ выживать государству – сочетать строгость правления с удовлетворением жизненных потребностей тех, кем управляют, наказанием дурных и неверных подданных и вознаграждением хороших и верных.
   Он обладал одной лишь добродетелью, которую можно противопоставить всем его дурным качествам, – не был жи́лой по отношению к своим родственникам и слугам, считая, что часть его богатств по праву принадлежит тем, кто ему служит или кровно с ним связан, и не скупился на то, что им требовалось для жизни, разумеется, в разумных пределах, получая удовольствие от возможности обеспечивать их по мере надобности, а не так, как Кир -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

поступал со своей родней. Смерть его можно назвать счастливой, потому как она застала его посреди полного благополучия, над которым уже начали сгущаться тучи, чреватые будущими бедами; однако она показалась ему жестокой, поскольку мало того что она, как говорит мудрец, горька сама по себе для того, кого застает в благоденствии, так он еще пристрастился ко многим удовольствиям жизни и с вожделением пользовался ее благами. Он был в самом соку, когда она явилась за ним, то есть застигла его в такую минуту, когда утехи доставляют наибольшее удовольствие; что же до богатства, то оно еще только поприветствовало его и не успело как следует у него обосноваться: было бы правильнее сказать, что оно лишь мелькнуло перед ним, подобно сверкнувшей молнии; его жизнь – это пример людской суетности, недолговечности величия, приходящего в упадок либо вместе с тем, кто им обладает, либо прежде, но в любом случае довольно скоро. Поскольку его положение не имело надежного основания, а все богатства и должности, которые он накопил, не покоились ни на чем другом, кроме самонадеянности и хитросплетений, коими он опутал Короля, то они и не пережили его. Фортификационные сооружения, возведенные им в Кийбёфе, коим он обязан своим воцарением в Руане, были разрушены. Губернаторский пост, занимаемый им в Кале, был передан г-ну де Палезо, тот же пост в Булоннэ – г-ну д’Омону, в Ла-Фере – г-ну де Бомону, первому дворецкому Короля, в Пикардии – герцогу д’Эльбёфу. Амьену также повезло бы, если б герцог де Шон не откупился суммой в 50 000 экю, за которые Господин Принц оставил ему этот город.
   У Королевы не было поводов убиваться по поводу его кончины, поскольку она уже потеряла всякую надежду на прекращение преследований с его стороны и наветов Королю; она была доведена до того, что день-деньской ожидала худшего к себе отношения, и все же решила терпеть, будь что будет, не предпринимать никаких недостойных мер, положиться во всем на Господа и ждать, что произойдет по Его Божественному соизволению. Она утверждается в этом своем решении не только потому, что только так почти непременно дождешься благополучного исхода дела, направленного на умиротворение умов, чего не добиться силой и принуждением, но и потому, что ненависть к коннетаблю была всеобщей, а причина недовольства им универсальной, и потому добрые ждали, а радеющие о справедливости рассчитывали, что такое везение не могло продолжаться бесконечно без всяких на то оснований. Покуда длилась осада Сен-Жана, Королева не осмеливалась высказываться. Если она говорила, что Король доведет войну до конца, то считали, что она желает втянуть его в нее; если она просила тысячу или дюжину сотен солдат у своих сторонников, дабы увидели, что она заодно с Королем, то думали, что это нужно ей самой; если она говорила, что охотно помогла бы теми немногими драгоценностями, кои у нее имелись, то подозревали, что это говорится нарочно, для удовлетворения собственного тщеславия; если она заявляла, что будет только для видимости принимать участие во всех советах, в которых Франции угодно видеть ее участвующей, то полагали, что она добивается этого, чтобы быть в курсе всех дел. Коннетабль запретил Месье, брату Короля, навещать ее.
   Когда завершилась осада, уставшая от пренебрежения Королева испросила у Короля позволения побывать в своих землях, а потом вернуться в Париж через Тур, Блуа, Шартр, чтобы помолиться о благоприятном исходе кампании; Его Величество одобрил ее намерение чрез посредничество г-на коннетабля, помешавшего им, однако, проститься; Королева отбыла, но невзлюбившее ее окружение Короля тотчас стало уверять его, что она под предлогом обнесения замка Анжера шестидюймовой в ширину и невысокой стеной укрепляет город и притом за счет Короля, выдавшего ей 3000 тысячи экю на необходимые ремонтные работы. Прослышав об этом, она посылает ко двору г-на де Марийака, дабы тот умолил Короля выслать в Анжер кого-либо для проверки этой напраслины.
   Посланный Марийак был захвачен по пути гугенотами. Королю стали внушать, что это подстроено, дабы иметь дополнительный козырь в переговорах с Королем.
   Не довольствуясь тем, что она находится вне опасности, и желая снять всякие подозрения, Королева, вместо того чтобы направиться в Анжер, едет в Тур, полагая, что там она будет предохранена от козней своих недругов; по приезде туда она, напротив, убеждается, что распускают слух, будто во главе с ней формируется третья партия, в которую войдут Господин Принц, в то время удалившийся в свое губернаторство, и другие принцы и знатные вельможи. Она только смеется над этим, однако те, кто приезжает к ней от имени Короля, и те, кто от ее имени находится рядом с Его Величеством, сообщают ей, что хотя этому нет полной веры, а все-таки сомнение остается.
   В это время в аббатстве Редон освободилось место настоятеля, право пожалования которого принадлежало Королеве; коннетабль послал к ней Бур-ле-Руа, чтобы лишить ее этого права. Этот человек тотчас по приезде стал распространять дурные слухи о Королеве, о том, что при дворе ей не доверяют, он-де слышал об этом от коннетабля. То он говорил, что войска г-на де Вандома вызывают у Короля подозрение, поскольку расположены слишком близко к Анжу; то говорил, что Королева, не позволявшая им пройти по ее территории, поступает так, чтобы навредить Королю. Все это вынудило ее покинуть Тур и отправиться в Париж, дабы там, будто в театре, дающем спектакли на всю Францию, ее действия были лучше видны всему свету.
   Она остановилась в Блуа и, будучи извещена там о мятеже, который вспыхнул в Париже в связи с известием о смерти г-на дю Мэна, сочла, что коль скоро отправилась в Париж в поисках покоя, неразумно являться туда в минуту возмущения. Она совершила молебен за упокой души г-на дю Мэна в Шартре и, задержавшись в пути, насколько было возможно, прибыла в Париж.
   Герцог Монбазон в качестве поздравления с благополучным прибытием запретил предсказателям изрекать что-либо о ней, боясь, как бы до нее не дошло известие о привязанности к ней народа, а также сказал одному дворянину о г-не де Буйоне: неудивительно, что он попал под подозрение, ведь Королева в Париже и всем наносит вред своим присутствием; она же отправилась туда лишь с той целью, чтобы сделать этот большой город свидетелем своей невиновности и показать, что ежели ее в чем-то обвиняют, так то доказательство ее несчастья, а не дурных поступков.
   Да и коннетабль никогда не верил в ее дурные намерения. Когда Марийак прибыл в армию, он заявил тому, что Королева вела себя так, что придраться не к чему.
   Нет такого средства поправить положение, которого бы мы не применили, однако все было тщетно, и виной всему дурная воля и нрав коннетабля; а поведение Королевы, ни в чем не виноватой, просто не могло поменяться, как и наши доводы в ее пользу. Однако, хотя и не в наших силах исправить некоторые вещи, все равно нельзя покладать рук, поскольку, ежели не делать всего, что в твоей власти, пусть даже заранее ясно, что это ни к чему не приведет, никак не выполнить собственных обязательств.
   Одной из самых больших трудностей, с которой я столкнулся, было вынести все те обвинения в предательстве, которые шли от коннетабля в мой адрес; ведь, дабы оправдаться перед людьми за скверное обхождение с Королевой, он пытался дать понять, что действует со мной заодно, и заявлял о глубоком взаимопонимании между мною и им. Я жаловался ему на это, говорил: раз этого нет, так нечего и вид делать; чем больше он будет создавать такое впечатление у знати, тем больше я буду стараться доказать противное; подобные ухищрения доведут меня до отчаяния – если служение моей госпоже позволит мне это.
   Случалось, Королева убеждала меня принять правила его игры и дать ему почувствовать, будто ему удается создать обо мне дурное впечатление, дабы в тени этой дьявольской предосторожности, в коей он, на его взгляд, преуспел, я мог бы выиграть время, которое приходилось тратить на людей, подобных ему.
   В таких страхах и горе провела Королева все то время, что коннетабль был у власти, смерть же его показалась ей освобождением от всех бед, ниспосланных Господом; Король, сообщивший ей эту новость 15 декабря, то есть на следующий день после кончины коннетабля, через курьера Дезуша передал ей, что его привязанность к ней, более сильная, чем любое другое чувство, не позволяет его разуму долее предаваться грустным размышлениям по поводу этой кончины, а возможность поделиться с нею всем, что с ним произошло, а также неприятное чувство удаленности от нее внушают ему острое желание вернуться в Париж.
   Письмо это, написанное тотчас после смерти коннетабля, позволило Королеве дышать и укрепило ее в убежденности, что все ее невзгоды происходили от этого человека, а также внушило надежду, что с его смертью они закончились. Она еще больше уверилась в этом, когда несколько дней спустя, 23 декабря, получила другое письмо от Короля, в котором он сообщал ей о своем выборе г-на де Вика на должность хранителя печатей; в письме еще говорилось, что, поскольку ему известно, что она любит его более, чем кого-либо, он постарается ее не разочаровать.
   В тот самый день, когда был взят Монёр, Король получил известие, что г-н де Субиз овладел Руайаном благодаря неверности жителей, почти сплошь протестантов: они сами позвали его, а для проформы приставили к стенам лестницы, чтобы создалось впечатление, будто их застигли врасплох, распахнув при этом перед ним ворота замка. Эта новость была Королю неприятна в силу важности укрепленного места; однако наступление зимних холодов не позволяло ему продолжать осаду. Ла Шене, губернатор города, не имевший к этому предательству никакого отношения, явился к Королю, дабы держать перед ним ответ. Он был взят под стражу городским старшиной, а когда стало ясно, что он невиновен, отпущен.
   Поступило сообщение и из Монпелье: протестанты задержали всех католических священников, которых только обнаружили в городе, изгнали всех святых отцов, разграбили и разорили церкви.
   Восторженными криками «Да здравствует Роан! Да здравствуют церкви!» приветствовали они герцога де Роана, а округ Нижний Лангедок, преисполнившись гордости в связи с неудавшейся осадой Монтобана, осмелился объявить г-на де Шатийона отлученным от его служебных обязанностей в Монпелье и Эг-Морте и вообще от любых должностей, а всех тех, кто примкнет к нему и станет повиноваться его приказам, – преступниками.
   Герцог де Ледигьер послал им г-на дю Кро, президента парламента Дофинэ – во времена правления покойного Короля он был генеральным поверенным протестантских церквей, – чтобы он вел с ними переговоры о путях примирения с Королем; однако случилось несчастье: они его убили.
   Герцог Роанский принял в связи с этим кое-какие меры, повелев повесить четверку самых гнусных личностей, виновных в этом убийстве.
   Все это были тучи военной поры, которым предстояло после многих бурь и гроз уйти с горизонта.
   Король между тем пустился в обратный путь, оставив герцога Эльбёфского с частью войск в тех краях, дабы держать неприятеля в страхе и помешать предпринять что-либо в крепостях, уже отвоеванных для короны.
   Покуда Король приводил в чувство мятежных еретиков, Император то же самое делал в Германии; поражение еретиков в сражении под Прагой -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

разобщило их и вернуло в подчинение Габсбургам. Провинции, присоединенные к Богемии, а именно Лужица, Моравия и Силезия, как самые близкие к гибели, сделали это первыми; их примеру последовали несколько имперских городов. Один лишь Габор Бетлен, трансильванский князь, выстоял и противился Императору, покрыв себя славой после того, как сразил двух главных военачальников: графа де Дампьера, француза, погибшего в битве под Пресбургом, и графа де Бюкуа, осадившего Невхаузен и павшего на поле брани.
   Курфюрст Пфальцский был вынужден покинуть Германию и отправиться в Гаагу, трусливо бросив нижний Пфальц на произвол судьбы ввиду наступающих испанских частей, которые атаковали его от имени эрцгерцога Альбрехта, а верхний Пфальц – на милость войск герцога Баварского, которым оказывал слабое сопротивление Мансфельд с войском, уцелевшим в Богемии, и другими войсками, снаряженными городом Хальберштадтом совместно с двумя курфюрстами – Веймарским и Саксонским.
   Король Великобритании вмешался в дело в качестве миротворца через своего чрезвычайного посла Дигби, которого направил к Императору, однако это не возымело никакого действия, поскольку сочли, что с его стороны не стоит опасаться каких-либо вооруженных действий; вся Германия подвергла обструкции Императора, который, поддержав самым решительным образом короля Испании, пожаловал ему в конце ноября Милан, Финал, Сенес и Пьомбино – государства, принадлежавшие ему в Италии.
   Такое скверное положение протестантов в Германии вовсе не удивило голландцев, они не только смело приняли беглого курфюрста Пфальцского, его жену и детей, но и отказались от предложения возобновить договор о перемирии 1609 года, подошедший к концу; продлив его всего на шесть недель, они по истечении этого срока вновь повели военные действия.
   Эрцгерцог Альбрехт умер прежде, чем было до конца доведено его дело, которое не прервалось с его смертью, к тому же в нем были заняты не его войска, а испанские, чего было недостаточно.
   Этот год был отмечен смертью Папы Павла V и короля Испании Филиппа III.
   Понтифик был прекрасным правителем, с юных лет жившим в большом воздержании, необычном для его возраста и его страны, имел репутацию благочестивого человека, которого не изменило восхождение на столь высокий престол. С самого начала он был весьма привержен сохранению прав Церкви и выступил, правда, несколько поспешно, с духовным запрещением, обращенным к Венецианской республике, из коего затруднения с большим трудом с помощью Короля наконец счастливо выпутался, и с тех пор был истинным миротворцем. Кардинал Лудовизио, направленный им на умиротворение раздоров между Мантуей и Савойей, возникших из-за Монферрата, наследовал престол Петра.
   Король Испании Филипп III умер в Мадриде в последний день марта, на сорок первом году жизни, не без удивления, но и не жалуясь на столь быстрый призыв перейти в мир иной, едва пройдя половину своего земного пути.
   Он долго полагался на герцога Лерму в управлении государством, не вникая даже в самые важные дела. Затем тот вышел у него из милости; такими же полномочиями был наделен герцог д’Узеда, сын герцога Лермы, который показал, насколько честолюбие сильнее, чем благочестие, нанеся последний удар по своему отцу и способствуя его опале и изгнанию.
   Сей король в час смерти, оценивая свой великий долг перед Господом и то малое старание, с коим он отнесся к управлению вверенным ему Им государством, пришел в такой страшный испуг перед Божьим судом, что с самого начала болезни перестал надеяться на выздоровление, при том что болезнь его, по оценкам докторов, не была смертельной, и часто говорил, что он очень несчастен, дрожит при мысли о совершенных им грехах и боится, что Господь откажет ему в милосердии.
   Он рекомендовал своему наследнику не делать того, что делал он сам и в чем раскаялся, то есть менять министров на новых, в чем тот его не послушался; ибо стоило отцу закрыть глаза, как его сын, Филипп IV, новый король, послал сказать кардиналу, герцогу Лерме, что запрещает ему появляться при дворе, лишил его большей части имущества, а также милости, дарованной покойным отцом, – пятнадцати тысяч грузов хлеба, которые ему дозволялось вывозить с Сицилии, приносивших ему 72 000 дукатов ежегодно; герцога Узеду лишил всех постов и заключил под стражу в доме, откуда тот бежал; взял в плен герцога д’Оссона и его ближайших сподвижников – сей герцог был креатурой помянутых выше, а также дона Родриго Кальдерона, который более других пользовался их доверием; прогнал исповедника угасшего Короля, бывшего старшим инквизитором и государственным советником, сослав его в монастырь; повелел заняться розыском денег, имевшихся, как он считал, у герцога Лермы, и изъял найденное из рук Агустино Фиески; передал все должности, занимаемые прежде опальными деятелями, тем, кого считал их врагами.
   На этом дело не закончилось; граф Оливарес, новый фаворит, довел его до конца, начав судебное разбирательство над Кальдероном, Оссоном и некоторыми другими.
   Герцог д’Узеда с горя скончался, не то герцог Лерма – он послал сказать Оливаресу, что слышал, будто он умирает от помешательства, связанного с неприятностями, и что советует ему набраться терпения, к коему он некогда призывал других; что до него самого – возраст досаждает ему гораздо сильнее, нежели враги, и он не желает доставить им удовольствие и помереть с горя, которое они ему причинили.
   Это послание в очень малой степени человечное, если не сказать жестокое и суровое, не способствует тому, чтобы привлечь к герцогу Лерме благословение неба, как мы увидим дальше.

1622

   Стоило Королеве узнать о смерти коннетабля, весть о которой дошла до нее 14 декабря минувшего года, как она выслала г-на де Марийака к Королю, дабы выразить Его Величеству соболезнования в связи с понесенной утратой и одновременно большое удовлетворение, испытанное ею от того, что он взял бразды правления государством в свои руки, что всегда являлось единственным предметом ее чаяний и что удается ему столь счастливо, что уже по всей Франции распространяется слух об осмотрительности, с коей он руководит советом, и решительности, с коей управляет армией; она рекомендовала ему продолжать в том же духе во имя собственной славы, благополучия народа и чувства выполненного долга, желая лишь одного: самому вести свои дела; предлагала ему Анжер, Шинон и Пон-де-Сэ в случае, если ему нечем отблагодарить людей, преданно служивших ему.
   Он отвечал, что ему была хорошо известна дерзость покойного и исходивший от него вред; что, если б тот не умер, терпение его лопнуло бы; что давно пора было избавиться от тягостной зависимости от него; что он благодарит ее за проявленное терпение и заверяет: отныне не бывать ни коннетаблям, ни фаворитам при дворе и его главная забота – доказать ей, что он всегда нежно любил ее.
   Почтение, таким образом засвидетельствованное Королем Ее Величеству на виду у всего двора, заставило многих призадуматься, а не станет ли она в будущем пользоваться бо́льшим доверием Государя, нежели в прошлом; однако, хотя смерть коннетабля и положила конец правлению, основанному на ничем не прикрытой хитрости, происки по-прежнему были в ходу. Преследовались те же цели, но иными методами.
   Тотчас по получении известия о кончине Люиня министры призвали ко двору Господина Принца, а он не забыл измышлений против Королевы, подсказанных ему его богатым воображением. Целью министров было утвердиться в ущерб ей, они вознамерились увлечь Короля в три или четыре новые осады, дабы помешать ему воссоединиться с матерью, так как боялись, как бы, добрый от природы, он не растрогался при ее виде; но сколько его ни убеждали под разными предлогами подольше задержаться в Гиени, он не стал откладывать удовольствие свидеться с нею.
   Королева, узнав из писем, что по завершении дел он направляется в Париж, послала меня в Орлеан, дабы я поблагодарил его за проявленную им по отношению к ней доброту и уверил его в том, что раз он стремится выказать наилучшие сыновние чувства, то и Королева движима лишь одним – желанием угождать ему и показать каждому: никогда еще материнская любовь не достигала таких высот; она просит его продолжать самостоятельно вести дела, прислушиваясь к добрым советам; он тем более обязан сделать это, что важно дать понять всем: прежде он не вел себя так оттого, что ему мешали, а не оттого, что он на это не способен; она ни в коей мере не претендует на власть, понимая всю опасность такого положения дел, при котором власть делится с кем-то, как показал весьма неудачный опыт прошлого; заклинает его ни намеком не подавать кому бы то ни было надежд, ибо власть должна быть сосредоточена в одних руках, в нем самом; однако надлежит оказывать почести высокородным особам согласно их заслугам и титулам; все уже восхищаются его манерой править, и если он изменит ее, это снизит уважение к его уму; наиболее догадливые государи сами всегда стояли у кормила государственного корабля, не пренебрегая при этом услугами добрых кормчих. Она претендует только на получение от него свидетельств его расположения, что показало бы окружающим его доброжелательность и доверие к ней; желает своим добрым поведением внушить ему веру в нее, подчиняясь ему во всем, доставляя ему удовольствие, принимая с радостью все, что представляется ему необходимым и соответствует его интересам, единственно важным для нее; доверие, которым она хотела бы у него пользоваться, надобно ей не для того, чтобы докучать ему; она вообще отказывается поступать так, чтобы о какой-либо ее просьбе стало известно прежде, чем она осведомится о его мнении по данному вопросу, и настроена тотчас отклонять то, к чему у него не лежит душа, не соглашаться на то, безусловное одобрение чего Его Величеством вызывает у нее сомнение.
   Король воспринял эти любезные заверения столь чистосердечно, что Королева, будучи извещена о том, публично заявила о своем совершенном счастии, поскольку отныне вольна выказывать ему свои чувства и ничто более не мешает ей свидетельствовать ему свою любовь, которую она никогда не переставала к нему питать.
   Но не успел Король добраться 28 января до Парижа, как уж министры принялись за свое. Канцлер, не зная, как оно теперь повернется, уговаривал Королеву действовать с ним заодно, вплоть до того, что заявил о нежелании вести дела, если у нее не будет ведущей роли в совете, а сам примкнул к другой партии: оттого Королева придала его словам ровно столько значения, сколько подсказал ей опыт прошлого.
   Рассудив, что Королю надобно выбрать, на кого опереться в управлении Государством – на Королеву, свою мать, Господина Принца или на них, министров, по их мнению, более, чем кто-либо, благонамеренных, они сочли, что вполне могут склонить Короля к тому, чтобы внешне привлечь Королеву и Господина Принца к управлению и все свое доверие безраздельно вручить им. Они с уважением относились к обоим: к Королеве – поскольку она была матерью Короля, а к Господину Принцу – за его ум и то зло, которое он мог причинить им в силу своего беспокойного нрава; оттого и предоставили последнему больше возможностей участвовать в государственных делах, чем Королеве.
   Обсуждалось ее участие в советах; Королю сказали, что было бы неплохо доверять ей, но не стоит призывать ее к управлению делами, поскольку его любовь к ней неизбежно приведет к тому, что вскоре ему придется делить с ней власть; а вот Господина Принца можно подпустить и поближе, не опасаясь за власть как таковую, ведь его имя столь ненавистно народу, что, захоти он завоевать людские сердца, ему пришлось бы совершить чудеса.
   Сие решение было доведено до сведения Королевы; я взял на себя труд донести до сведения министров следующее: если они ставят своей целью славу Короля, всеобщее благоденствие и собственные выгоды, то им надобно побудить Его Величество предоставить Королеве место, по праву ей принадлежащее, ибо важно, чтобы Его Величество показал: в дурном обхождении, коему подверглась Королева в прошлом, повинны ухищрения коннетабля, скрывавшего от него истинное состояние дел, – а достичь этой цели возможно, лишь обходясь с нею ныне прямо противоположным образом, иначе именно ему вменят в вину прежнюю линию поведения, являвшуюся результатом люиневских происков. Всеобщее благоденствие наступит, когда с двух сторон будут явлены доказательства полного доверия и соединения сердец, ожидаемые с таким нетерпением; их собственная выгода состоит в том, чтобы не держать Королеву вдали от советов, дабы никто не подумал, что Король, проявивший к ней по смерти коннетабля добрые чувства, отвращен от нее лицами, публично порицающими деяния усопшего, а на деле следующими его дорогой и тайно использующими его же методы.
   Однако никак не удавалось подвигнуть их дать Королеве разумное удовлетворение.
   Правду сказать, они противились этому не столько из предубеждения против нее, сколько из опасения, что, будучи допущена до советов, она введет в них и меня.
   Они признавали за мной способность здравого суждения; опасались моего ума, рассудив, что стоит Королю поближе сойтись со мной, он всецело положится на меня в ведении дел.
   Для достижения своих целей они использовали несколько человек, которые изрыгали клевету против меня, чтобы внушить Его Величеству дурное впечатление обо мне и чтоб уж все мои поступки заранее казались ему подозрительными и одиозными.
   Узнав об этом и не желая, чтобы моя персона, выставленная в искаженном свете, бросала тень на мою Государыню, я попросил их не наносить Королеве оскорбления, построенного не более чем на подозрении, не имеющем под собой никаких оснований, и заверил, что не только не собираюсь входить в советы, но и охотно соглашусь навсегда быть из них исключенным.
   Но все предпринятое мною не послужило ничему, они продолжали заражать ум Короля еще большим недоверием ко мне; заметив это, Королева однажды стала его умолять не счесть за злонамеренность ее желание освободить его от камня, который, как ей кажется, лежит у него на сердце из-за нее; возможно, его уверяют, что она жаждет войти в его советы, и вот что ей хотелось бы сказать ему в связи с этим: и впрямь, во имя его славы и чести она бы желала иметь возможность войти туда, но не для того, чтобы усердно работать, а дабы показать всему свету: дурнонамеренность коннетабля по отношению к ней из-за обид, нанесенных им ей, является причиной небрежения, в коем она пребывала в прошлом, ныне же обхождение с ней совершенно иного рода, а именно доброжелательное; что ничего иного ей и не нужно; и если имеются какие-либо камни преткновения, она просит его верить: ее удовольствие зависит только от его доброго расположения к ней, и в этом, как и во всем прочем, его воля будет всегда для нее законом; она честно откроет ему, что было бы важно для нее и одновременно полезно для него.
   После чего Королева вошла в советы, где всегда приноравливалась к мнению одного из министров, избегая противоречить им, за исключением тех случаев, когда принятые ими решения были полностью противны государственным интересам; кроме того, она пыталась предугадать настрой Короля и угодить ему, беря на себя решение не слишком приятных либо непопулярных дел.
   Господин Принц, свободно разглагольствующий и не привыкший держать свои мысли при себе, позволил себе сказать, что ее включили в советы с двойной целью: во-первых – она вводится в курс только тех дел, которые желают довести до ее сведения, во-вторых – хотя она и осведомлена далеко не обо всем, это послужит тому, чтобы все дела подавались народу от ее имени.
   Королева осознает: отношение к ней настороженное, ей показывают лишь витрину, но не саму лавку; однако она не подает виду, надеясь примерным поведением преодолеть трудности, в чем и преуспевает; так что Королю советуют свободнее держать себя с нею, а ей – настойчивее действовать в советах через г-на де Шомберга; все это, по правде сказать, происходит не от того, что министры так уж стараются для Королевы, а от того, что они не в силах пережить успехов Господина Принца на общественном поприще, к чему и Король начинает относиться несколько ревностно: он пожаловался на это Королеве. Господин Принц, предугадав, что ничем не стесненное общение матери и сына неизбежно породит некоторое доверие между ними, горячо взялся помешать этому и внести в их свидания холодок.
   Он пользовался услугами Рюслэ и многих молодых людей, окружавших Короля, чтобы наговаривать Его Величеству все, что ему вздумается. И среди прочего практиковалось следующее: Король, привыкший видеть Королеву по пять-шесть раз за утро, посылает узнать, встала ли она, ему отвечают, что Королева еще почивает, хотя она давно уже проснулась. Королева пожаловалась ему на это и твердо сказала, что, поскольку ничего так не желает, как только возможно чаще бывать с ним, она всегда в его распоряжении, когда ему угодно оказать ей такую честь, и почтет за милость, если он повелит выломать двери, коль скоро по небрежению кого-либо они не окажутся открытыми. Между Королем и Королевой было условлено, что Рюслэ (не зря она недолюбливала его) не должен попадаться ей на глаза из-за дерзостей, которые тот позволил себе в отношении нее и которых она натерпелась во времена коннетабля, оказывавшего ему покровительство, невзирая на недовольство Короля. Как-то раз Рюслэ оказался в покоях правящей Королевы и, встав перед Королевой-матерью, изобразил на лице глубокое презрение; Королева-мать велела ему убираться прочь. Не было ничего более невинного, чем ее гнев, как и ничего более оправданного, чем ее поведение перед лицом обиды, и тем не менее Господин Принц и министры поддержали Рюслэ и осудили ее, сказав Королю, что ее цель – узурпировать верховную власть и навязать всем свою волю.
   Она поведала Его Величеству о своих невзгодах, признавшись, что, совладай она с собой, она бы попросила Королеву, свою дочь, прогнать Рюслэ, но не смогла сдержать своего порыва;
   она никогда бы не подумала, что могут счесть дурным, когда мать, будучи оскорбленной, свободно распоряжается в покоях своей дочери;
   если тем не менее этот ее поступок и оставляет желать лучшего, ее воля все равно безупречна, поскольку ею двигало лишь желание сделать так, чтобы ничто не нарушало почтения, с коим до́лжно относиться к королевской особе.
   С Королем она говорила уважительно, а вот с Господином Принцем более напористо и указала ему на то, что его обещания всякий день расходятся с его делами; а также, что хотела бы знать, не намерен ли он оказать поддержку Рюслэ в его помыслах против нее, и если это так, то она станет вести себя иначе, нежели до сих пор; что ему ничего не грозит, даже если он и считает ее способной доставить ему неприятности, а если бы он захотел дать понять, что его протекция способна защитить Рюслэ от нее, она доказала бы ему, что он ошибается в своих расчетах. Ей хорошо известно: ей продолжают оказывать дурные услуги при Короле; у нее хватает ума, чтобы понять, кто именно это делает, и у нее есть сердце, чтобы выразить испытываемые ею при этом чувства; она и впредь будет слепо подчиняться Королю и, несмотря ни на что, сумеет выстоять.
   Она добавила, что ей ясно: он желает пойти по пути коннетабля, а Рюслэ ему нужен в качестве камня преткновения между ними; визит же, нанесенный им тому, не имеет иной цели, кроме как дать понять – он-де его друг вопреки ее воле; если бы он захотел наладить с ней отношения (чему она поверила бы, однако не на словах), она ответила бы ему искренней признательностью; если нет – ей больше по нраву, когда он ведет с ней войну в открытую, а не тайком, и вообще ему больше пристало действовать польвиному, а не по-лисьи.
   Господин Принц выразил крайнее сожаление в связи с мнением, которое сложилось у нее о нем, и пообещал бесконечной преданностью попытаться снять с себя подозрения, пояснив, что навестил Рюслэ единственно с целью упрекнуть его, а не с тем, чтобы заверять в своей поддержке; что он слишком полагается на ее чувства и авторитет, чтобы противопоставлять себя ей.
   Однако как он ни заверял ее, в лучшую сторону он от этого не изменился, разве что стал хитрее; он думал не о том, как бы преданней служить ей, а о том, как бы половчее обманывать ее. Он предпринял кое-что, дабы возобновить военные действия, под тем предлогом, что власть Короля нуждается в упрочении, но на самом деле в надежде, что Королева-мать не сможет следовать за Его Величеством повсюду и представится удобный случай помешать ей принимать участие в управлении Государством.
   Предложение поступило, ожидали его вынесения на совет. Я советовал Королеве смело высказаться, поскольку в ее намерениях и словах ничто не противоречило интересам Короля, благу Государства и чаяниям народа.
   Мнение ее состояло в том, что прежде чем ввязываться в войну против гугенотов, надобно рассмотреть, справедлива ли она, возможна ли и какие преимущества способна доставить; что касается справедливого характера войны, тут не могло быть двух мнений, ведь суверена нельзя порицать за желание подчинить своей воле подданных, принудив их к исполнению долга; в отношении возможностей, а именно людских ресурсов и денег, она считала: людей во Франции предостаточно, иностранные города по сравнению с нашими все равно что пустыни; денег же маловато, но выигрыш авансирующих на военные нужды может быть так велик, а вера в Государя так прочна, что есть надежды на покрытие всех расходов; а вот последний вопрос: нужна ли война и не превзойдут ли опасности, с которыми она сопряжена, ожидаемые преимущества и выгоды, – не столь очевиден. Если рассуждать здраво, то необходимо принять во внимание как внутреннее состояние дел, так и внешнее положение: народ настолько нищ, что обременять его военными тяготами – значит довести души до крайности и лишиться главной силы, коей обладает государь, – любви подданных; ибо верить, что можно скоро избавиться от беспорядков в стране, – преувеличение; хвори – вещь несомненная, а средства против них – сомнительны; хвори сваливаются будто снег на голову, а исчезают не вдруг. Не следует полагаться на первоначальное улучшение, равно как и судить о будущем по прошедшему; гугеноты, длительное время пребывая в состоянии мира, могли наладить связи с нашими соседями в ущерб нашему Государству и объединить свои силы; если же бросить взгляд вовне – многое внушает опасение. Мир, заключенный в Германии, позволит протестантам перебросить силы против нас; во Фландрии ожидается передышка; разные группировки желают ее: голландцы, чтобы иметь возможность помочь своим братьям, испанцы – чтобы усилить свои позиции в Италии, потеснив нас; брачный союз, готовящийся между Англией и Испанией, также не стоит сбрасывать со счетов, ведь кто помешает государям этих двух держав, объединившись, один – для своей выгоды, другой – следуя примеру, поданному ему нами в войнах с Фландрией, помогать нашим внутренним врагам исподтишка или в открытую, если представится случай?
   Надобно сдержать слово, данное в отношении Вальтеллины -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, поскольку как для величия, так и для авторитета Короля весьма важно не находиться в Королевстве взаперти, иметь выход. Гражданская война – вовсе не способ достижения цели, как казалось во время осады Монтобана, где, вместо того чтобы следовать Мадридскому договору, испанцы, имея намерение установить неограниченную власть над всей Европой, с оружием в руках продвинулись дальше положенного; следует скорее погибнуть, чем уронить хоть в чем-то королевское достоинство; но ей кажется, что оно спасено, коль скоро протестантам даруют мир и отпущение грехов, не возвращая при этом захваченных у них крепостей.
   Королева выдвинула эти весомые доводы, дополнив их рядом других соображений.
   Однако Господин Принц пользовался таким доверием, которого хватило не только на то, чтобы помешать прислушаться к доводам Королевы, но и на то, чтобы повлиять на решение совета: Королю следует выступить в поход, дабы прекратить беспорядки, учиненные гугенотами в Пуату.
   Королева тотчас принимает решение следовать за Королем, дабы удержать его от личного участия в опасных предприятиях. Она предвидит: если пребывать вдали от театра военных действий и не принимать участия в решении военных и мирных вопросов, то в ближайшие десять месяцев обойдутся без нее и впредь обходиться без нее войдет в привычку; Королю всякий день будут клеветать на нее, придумывая все новые поводы, а ее не будет рядом, дабы отстоять свое доброе имя. Однако покуда она обдумывала, почему ей надобно следовать за Королем, Господин Принц размышлял над тем, как ей в этом помешать.
   Канцлер явился предложить ей от имени Короля, но на самом деле по наущению Господина Принца, остаться в Париже, где ее присутствие сочтено необходимым для пресечения крамолы, могущей образоваться в отсутствие двора, для чего Король желает вручить командование войсками, стоящими на этом берегу Луары ей, как человеку, заинтересованному в продвижении его дел. Если она последует за Королем, это не принесет ей большого удовлетворения, поскольку в походных условиях Король не сможет навещать ее, как здесь, по причине большой занятости;
   если она не пожелает остаться, придется оставить в Париже правящую Королеву, ее дочь, и поручить командовать войсками ей.
   Королева ответила ему, что вовсе не приневоливает Короля видеться с нею, и, если он не в силах будет оказать ей подобную честь, она отправится к нему сама; возможно, правящей Королеве и понравилось бы предложение стать военачальником, но едва ли уместно давать совет Королю, до сих пор не имеющему детей, лишать себя общества своей жены в столь продолжительном походе, принимая во внимание, что от этого зависит укрепление его власти. Зная, что Король из великодушия способен пуститься в различные рискованные предприятия, она желает, насколько ей позволяет ее пол, быть ему подспорьем в его трудах; не имея на свете никого более дорогого, чем он, она стремится уподобиться тем купцам, которые берут с собой на корабль все свое достояние, чтоб если уж утратить его, то вместе с жизнью; будучи рядом с ним, она либо предостережет его от кораблекрушения, либо пойдет с ним ко дну, дабы не пережить своего горя.
   Решение это удивило Господина Принца, пустившего в ход все ухищрения, чтобы изменить его, но, как видим, тщетно; ибо чем больше он прилагал стараний, тем больше Ее Величество утверждалась в своем намерении поступить по-своему во имя Государства и королевского дома.
   Король позволил ей следовать за ним, но тут возник второй вопрос, не менее трудный, чем первый, а именно: брать ли с собой Месье [19 - Титул брата Короля, Гастона Орлеанского.]?
   А поскольку Господин Принц настаивал на этом, то появилось подозрение, что он не прочь подвергнуть братьев опасностям, навстречу которым отправлялась королевская семья; Королева же стояла за то, чтобы разлучить их, дабы оба остались живы-здоровы.
   Она изложила свои доводы Королю: если взять Месье с собой, собственная безопасность Его Величества будет ослаблена: ведь если у кого возникнет недоброе намерение при виде их обоих, ему будет легче осуществить его; и напротив, всякий тысячу раз подумает, стоит ли отваживаться на нечто столь рискованное, понимая, что брат непременно отомстит за брата.
   Превратности войны непредсказуемы, враги способны войти в раж, узнав, что им представляется возможность разом отделаться от своих обидчиков, пусть даже правда и на стороне Короля; она не сомневается, что Господином Принцем движут чистые помыслы, однако неразумно доводить дела до такого состояния, при котором у него может возникнуть мысль о том, чтоб самому взойти на трон в результате одного-единственного несчастного случая; никогда разумный государь не станет полагаться целиком и полностью на того, кто является его преемником.
   Эти доводы привели к тому, что Господин Принц остался в Париже, а Королева-мать последовала за Королем в поход.
   Она была в курсе всех происков, пущенных в ход Господином Принцем с целью не допустить ее отъезда, и решила выяснить с ним отношения, обратившись к нему с упреками. Она сказала ему, что вопреки своим же обещаниям он не перестает причинять ей зло, часто отговаривает Короля от встреч с ней, хотел помешать ей следовать за сыном, похвалялся, что ей не видать его как своих ушей, что ее позвали в совет не для того, чтобы обсуждать с нею дела, но чтобы от ее имени ворочать ими; что ей донесли об этом такие разные источники, что она вынуждена верить этому; что, если он и правда хочет быть ее другом, она способствовала бы его продвижению на королевской службе; если же он этого не хочет – а судить она будет по делам, а не по словам, – она не станет заверять его в своей дружбе; что она не глухая и не слепая, слава Богу, не лишилась рассудка и посему в курсе происходящего.
   Ей известно много чего, что могло бы навредить ему во мнении Короля, если рассказать все как есть; он роняет себя в глазах окружающих; он не раз говорил, будто надобно довести дела до еще большего беспорядка, чтобы навести затем порядок, он не ошибся в выборе пути, чтобы сгубить коннетабля, не ошибется и впредь; она говорит ему все это не для того, чтобы причинить боль, но чтобы повлиять на него, показать – да, она мстительна и способна порассказать о нем не меньше, чем он рассказывает о ней, клевеща при этом.
   Господин Принц попросил ее забыть прошлое и верить, что дальше он будет преданно ей служить.
   Между тем до Короля со всех сторон доходили слухи о многих злоумышлениях гугенотов.
   С одной стороны, он был предупрежден, что протестанты Монтобана и Сен-Антонена, дабы сделать подходы к своим городам свободными, совершили нападение на расположенные между ними города Косад, Бурникель и Негрепелис; де Роан, безрезультатно опробовав свои секретные методы на Косаде, решил внезапно атаковать его, но не преуспел в том; монтобанцы овладели Бурникелем, однако с таким небольшим перевесом сил, что несколько дней спустя город был отбит г-ном де Темином. Жители Негрепелиса, наиболее важного в стратегическом отношении, открыли ворота и перерезали горло четырем сотням солдат Вайака, составлявшим гарнизон. Похоже, маркиз де Люзинь ян, недовольный тем, что покойный коннетабль не сдержал своего обещания вознаградить его за Пиньероль – он по собственной воле сдал его Королю и затем разрушил, – пытался любым способом отомстить за себя и был способен перейти в стан мятежников, принеся им в дар одну из крепостей; в середине февраля он посягнул на Клерак, овладел им и перебил весь его гарнизон. Это дало повод г-ну де Ла Форсу овладеть Тонненом, не встретив сопротивления, с согласия жителей, открывших ему городские ворота, при том, что гарнизон засел в замке, капитулировал и был перерезан наперекор данному слову.
   Его Величество был также извещен, что ларошельцы, возгордившись тем, что являются хозяевами моря и удерживают в порту Бруаж немногочисленную флотилию, принадлежащую Его Величеству, сподобились дважды высадить десант в устье Луары и Гаронны, поручив стеречь устье Луары Субизу, поскольку у него в Бретани и Пуату были свои люди и собственность, а устье Гаронны – Фавасу; что Фавас высадился 22 января на острове Аржантон, 5 февраля в Сулаке и возвел там форты; а Субиз, убедившись, что вскоре его войско прирастет местными жителями, высадился 14 февраля под Сен-Бенуа в нижнем Пуату с тремя тысячами пятьюстами пешими и пятьюстами конными боевыми единицами. Его рать и правда пополнилась, и он овладел Саблем, островом Олоном и замком Ла-Шом, который укрепил. Сабль сдался и уплатил ему 20 000 экю за то, чтобы не быть разграбленным, вследствие чего он не позволил учинить грабеж, извинившись перед солдатами за обещание, данное до капитуляции города.
   Несмотря на все эти новости, Королева охотно посоветовала бы Королю успокоить всплески недовольства и не вступать в открытое противоборство. Однако, уверившись в твердом намерении Короля привести мятежников себе в подчинение, она посоветовала ему перед отъездом из Парижа как можно лучше вооружить войско, боясь, как бы весть о его выступлении в поход не заставила гугенотов организовать еще более мощное сопротивление и как бы продвижение его войска не застопорилось по причине собственной слабости.
   19 марта Его Величество положил конец застарелой распре. В минувшем году г-н де Невер был оскорблен и побит на поединке кардиналом де Гизом; во время осады Сен-Жана кардинала унесла лихорадка, а поскольку перед смертью в голову приходят мысли иного рода – не такие, как тогда, когда мы полны сил и здоровья, он с большим раскаянием попросил прощения у герцога Неверского за нанесенное ему оскорбление и поручил кому-то из своего окружения передать ему это. Однако поскольку принц Жуанвильский, участвовавший в этом деле, считал себя обиженным не меньше брата, Король, дабы помирить их, придумал использовать для их общения табличку со словами, которые им надлежало произнести, что и было исполнено.
   Через два дня, 21 марта, Его Величество, не послушавшись Королевы-матери, которая желала, чтобы он тщательнее подготовился к походу, поддался нетерпению, испытываемому Господином Принцем, поскорее ввязаться в драку и выехал из Парижа в чем-то вроде охотничьего возка вместо приличествующего завоевателю экипажа и даже еще не решив, какую из дорог выбрать – на Пуату или на Лангедок.
   В Орлеане его настигла весть о сдаче Пузена и Бэ-сюр-Бэ, крепостей на Роне, приведенных ему в покорность 17 мар та усилиями маршала де Ледигьера, который, как мы видели в прошлом году, был послан из Монтобана в Дофинэ, где против Короля взбунтовался Монбрен, одним своим присутствием навел там порядок и вернул Монбрен к исполнению долга; Пузен и Бэ-сюр-Бэ, находящиеся не в Дофинэ, а в Виварэ, не сдались на милость победителя, что заставило маршала собрать войско в десять тысяч пеших воинов и сколько-то конных, осадить означенные города и взять их.
   Это доброе известие, дошедшее до Короля в самом начале похода, показалось ему предзнаменованием успеха.
   В Блуа он принял решение отправиться в Пуату; выехав 30 марта, 10 апреля он уже добрался до Нанта и тут получил весть: войско Субиза столь многочисленно, что армия графа Ларошфуко не в состоянии противостоять ему и помешать разорению нижнего Пуату. Королева отстала от Его Величества на несколько дней пути и еще не добралась до Нанта, как уж воспользовались ее отсутствием, чтобы убедить Короля в необходимости идти на выручку Ларошфуко под тем предлогом, что, мол, промедление смерти подобно: его отвага и желание успокоить народ сделали свое дело. Королеве сообщили его решение; она нашла его странным, ведь при нем было очень немногочисленное войско, написала Королю, заклиная его понять: неразумно так легко подставляться, следует ждать либо подкрепления, либо поручить командование лицу менее значительному, чем он сам.
   О том же она написала и министрам, прося их здраво взвесить все «за» и «против» и оценить, что может произойти в результате превратного случая, а также какую они взваливают на себя в случае чего вину; если уж говорить начистоту, она опасалась, что отвага Короля и хитрость его спутника доведут Его Величество до гибели там, где других могла бы спасти осторожность.
   Министры прислушались к ее мнению, засвидетельствовали Марийаку, доставившему это послание, что находят его чрезвычайно важным; однако напор Господина Принца был такой силы, что опережал любое другое движение.
   Этот ответ увеличил опасения Королевы, да и было чего испугаться.
   Король послал узнать, какую дорогу выбрал Субиз для своего войска, и получил донесение, что тот держал путь на остров Рё; он тотчас отправился по его следам и, выехав 12-го из Нанта, добрался до места 15 апреля, решил перейти водную преграду вброд, что было совсем непросто, и атаковать Субиза в местечке Рие, где тот окопался и установил пушку в выгодном для него месте; рать Его Величества была слабее и не имела пушки. 16-го Король приказал завязать бой, но тут был извещен, что Субиз не посмел дожидаться, когда подойдут королевские войска, и выступил со своими на Сен-Жиль и Круа-де-Вик, чтобы погрузиться на суда, которые он туда вызвал.
   Узнав об этом, Его Величество приказал своей кавалерии следовать как можно быстрее за неприятелем и настигнуть его в пути; однако Субиз двинулся со своей кавалерией вдоль дюн, бросив по пути инфантерию, которая хоть и погрузилась на корабли, но не смогла отплыть ввиду отлива и была предоставлена на милость королевского войска. Те, кто еще не успел сесть на корабли, были частично убиты, частично утонули, частично были взяты в плен и доставлены в Нант – тринадцать человек повесили, а пятьсот семьдесят пять 17 апреля осудили и отправили на галеры. Не лучшая доля ожидала и кавалерию Субиза: из шести или семи сотен всадников спаслось только сто сорок или сто шестьдесят ушедших с ним.
   Прочие войска, следовавшие за ним, были перебиты частично отрядами графа де Ларошфуко, а частично местными крестьянами; солдат объял такой ужас, что они просили встречных взять их в плен, дошло до того, что человек сто сдалось женщинам.
   То была славная победа Короля, хотя расстановка сил таила в себе много опасностей лично для него – ведь ему пришлось перейти водную преграду вброд и действовать с такой отвагой и столь безрассудно, что после победы и бегства неприятеля не было никого, кто не признал бы: преимущество явно было на стороне врагов Его Величества – это касалось и места боя, изрезанного природными каналами и ретраншементами, и численности неприятеля, к тому же лучше вооруженного; словом, если бы Господь не ослепил врагов Его Величества страхом в наказание за их преступления, они могли бы, добившись малейшего перевеса, наголову разбить королевское войско, а самого Короля взять в плен; а если еще принять во внимание, что короли, подобные ему, никогда не спасаются бегством, приходится признать: прилив мог помешать ему вернуться обратно.
   Королева, возблагодарив Господа за этот успех, не стала терять времени, разузнавая, чем это могло кончиться; дабы не допустить подобного в будущем, она пожелала срочно соединиться с Королем и больше с ним не расставаться, но слегла и замешкалась в Нанте. Болезнь длилась так долго и приняла такой оборот, что нельзя было и помыслить об ином путешествии, кроме как о поездке на воды в Пуг, прописанные ей лекарями; туда она и направила свои стопы, едва спала жара. Те из окружения Короля, кто старался навести тень на плетень, к несчастью Государства и в своих собственных интересах попытались внушить Его Величеству, что болезнь ее – лишь прикрытие, используемое с целью быть поближе к Пуату и вступить в заговор с гугенотами, либо быть поближе к Месье, которого она якобы любила больше Короля и желала возвеличить в ущерб Его Величеству.
   Недоброжелатели сыграли на этом подозрении, чтобы привлечь Месье на театр боевых действий; и ничто не могло им в том помешать, если бы не мнение лекарей, которые признали: путешествие вредно для здоровья Месье, слабого и часто дающего сбои, – и безбоязненно заявили, что не рекомендуют ему пускаться в путь, дабы не подвергать свою жизнь большой опасности. Между тем время и четкость действий Королевы предохранили ее от всевозможных ухищрений и происков, пущенных в ход с целью сделать ее особу подозрительной и одиозной; Господь Бог ради блага Франции сохранил Короля посреди всех тех опасностей, в которые его враги увлекли его, дабы воспользоваться смутой.
   Что до Месье, то, как бы плохо он себя ни чувствовал, ему не дали бы ни малейшей передышки, если бы не его доктор, привязанный к его персоне; он заявил: Месье не может ехать дальше, не подвергая себя опасности; а ведь они охотно прервали бы течение его жизни под предлогом продвижения его собственных интересов.
   После Рие Король прямиком отправился осаждать Руайан, принимая по пути войска, присылаемые ему отовсюду; мятежники хвастались, что крепость выдержит полугодовую осаду, однако атака была проведена столь блестяще, что шесть дней спустя крепость была взята – это случилось незадолго до Троицына дня, праздновать который Его Величество отправился в Шателар.
   Во время последней осады к Королю пришли две вести, одна из которых состояла в том, что Тоннен, уже давно осажденный нашими войсками, взят и 4 мая приведен к покорности Королю.
   Другая новость касалась бунта, вспыхнувшего 2 мая из-за нежелания подчиняться Королю в Мон-де-Марсане, во главе его находился губернатор, маркиз де Кастельно. Потеря этой крепости была большим ударом; оттого-то первый президент Тулузы, не теряя времени, послал людей на переговоры с маркизом и договорился о выплате ему 20 000 экю, за которые тот уступил крепость Его Величеству, после чего ее сей же час сровняли с землей.
   Поставив графа Суассонского во главе армии, оставленной в Пуату и Онисе, чтобы окружить Ла-Рошель кольцом блокады и удерживать гугенотов, живших на равнине, в должном почтении, Его Величество через Дордонь и Аженуа направился в Лангедок, где намеревался взять Сент-Фуа, в котором укрылся г-н де Ла Форс.
   Как только Король с войском добрался до места, г-н де Ла Форс вступил с ним в переговоры и 24 мая сдал эту крепость, а также крепость Монфланкен.
   Форт Сулак близ Блэ также сдался 29-го, будучи осажден 24-го, после того как было получено известие, что Фаваса, самого главного зачинщика, там не оказалось – он отправился в Ла-Рошель.
   Маркиз де Люзиньян, удерживавший город Клерак, также договорился с Королем о его сдаче, после чего 29 мая в него вступил от имени Его Величества герцог Вандомский.
   Из Сент-Фуа Король отправился в Ажан, где оставался 1 и 2 июня, там до него дошла весть, что крепости герцога де Сюлли в Керси подчиняются королевской власти.
   Оттуда Его Величество проследовал в Негрепелис, который окружил 7 июня, одновременно послав герцога Вандомского с частью его войск осадить Сент-Антонен.
   В три дня была пробита довольно большая брешь в стене вокруг Негрепелиса, и полк гвардейцев с такой отвагой устремился брать город, что неприятель не мог сопротивляться; город взяли, все в нем предали огню и мечу, не исключая женщин и детей. Те, кто смог уцелеть, укрывшись в замке, на следующий день сдались на волю победителя и почти все были повешены, потому как большинство из них воевали против Короля прежде, хотя, будучи тогда оставлены в живых, клялись больше не участвовать в военных действиях против Его Величества. Город был сожжен, нетронутым остался только замок, принадлежавший герцогу Буйонскому.
   Оттуда Его Величество повернул на Сент-Антонен, который уже был взят ранее посланными туда войсками. По прибытии 14-го он потребовал, чтобы город сдался, на что последовал отказ, причем по трубачу, от имени Короля объявившему монаршую волю, стреляли – настолько защитники города были ожесточены. Пушка начала палить 16-го, а 20-го Король приказал штурмовать два оборонительных сооружения, возведенных между двумя большими бастионами, обращенными в сторону единственной подъезжей дороги, по которой можно было до них добраться. Бойня была такая кровавая, что неприятеля истребили полностью, среди погибших имелись и женщины, которых в предыдущие дни видели с косами и алебардами. 22-го горожане принуждены были безусловно сдаться. Король велел повесить одиннадцать горячих голов и простил остальных.
   В ночь подошло двести человек, высланных Монтобаном в помощь Сент-Антонену и еще не знающих о поражении города. Мало кто из них вернулся после этого в родной Монтобан, почти все были убиты.
   Именно тогда Его Величество был извещен о том, что десять из его галер, в прошлом году посланных им из Марселя в Ла-Рошель, но по причине скверной погоды вынужденных зимовать в Лиссабоне, подошли к устью Гаронны, где, дожидаясь остальных судов, потребовали сдачи форта Аржантона, к чему и принудили его защитников два дня спустя, так что у ларошельцев в устье этой реки более не имелось никаких плавучих средств.
   Его Величество отправился в Тулузу, куда прибыл 27 июня, намереваясь заняться нижним Лангедоком, где упорство еретиков было ожесточеннее, чем в любом другом месте. Он оставил герцога Вандомского в окрестностях Монтобана с войском в восемь тысяч пеших и шесть сотен конных воинов и очистил Тулузу от нескольких небольших гугенотских крепостей, доставлявших ему неприятности, овладел Карменем, Ле-Мас-Сент-Пюелем, Бек-де-Риезом, Карлюсом, Ладираком, замком Ла-Трен на берегу Дордони, приказав разрушить все захваченные укрепленные места.
   Оттуда Его Величество выдвинулся в Кастельнодари и Каркассон, где герцог де Сюлли с депутатом от герцога де Роана явился приветствовать Его Величество и предлагать мир; однако Король не счел эти предложения разумными, как и те, которые герцог де Роан сделал маршалу де Ледигьеру незадолго до того в Пон-Сент-Эспри, во время их встречи, на которой обсуждались те же вопросы.
   Упрямство герцога де Роана стало причиной того, что 4 июля Король велел парламенту проверить жалованные грамоты – они были направлены туда еще в прошлом году, но их рассмотрение откладывалось, – в которых он объявлял герцога де Роана преступником, обвиняемым в оскорблении особы Его Королевского Величества.
   То же было сделано и в отношении Субиза после получения известия о том, что после своего бегства, пробыв две недели в Ла-Рошели и подогревая мятеж, тот добрался до Англии, чтобы склонить короля Великобритании оказать повстанцам помощь в борьбе с Его Величеством.
   Тут как раз узналось, что маршал Ледигьер подумывает о перемене протестантского вероисповедания на католическое и желает получить наставления. Король собрал капитул командоров ордена Святого Духа, бывших при дворе, и в их присутствии постановил выслать ему орден, как только он перейдет в католичество, а дабы понадежнее утвердить его в вере, вручить ему шпагу коннетабля Франции. Этот выбор возвел его в почетное звание, которого он прежде был лишен по воле его последнего обладателя – Люиня; Король наказал, вручая шпагу, передать ему, что это награда за его большие заслуги перед Государством и что Господь одарил его милостью: выходить всегда из всех битв победителем и никогда побежденным.
   Из Каркассона Король проследовал в Нарбон, оттуда в Безье, откуда послал Господина Принца и графа Шомберга с лучшей частью своего войска овладеть городами Монжино, Люнелем и Сомьером, нарушив, таким образом, сообщение между мятежниками Монпелье и их сообщниками в Севеннах.
   Во время его пребывания в тех краях Вильмань, Жиньяк, Пиньян, Монферье и Альсас подчинились ему.
   Герцог Монморанси, разгромив Монпелье, убив более двухсот воинов и взяв в плен большое количество жителей, присоединился к Королю, который тотчас послал его с новым заданием – взять под свое начало вдобавок к своим еще три тысячи немецких солдат, которых привел герцог д’Аллюэн. После чего он двинулся в Эмарг, который сдался без боя, едва завидев приближающуюся рать; Массилярг продержался только три дня.
   Оттуда герцог Монморанси поспешил на подмогу Господину Принцу, взявшему в кольцо осады Люнель, и хотя с нашей стороны было всего тысяча двести человек, напор был такой, что в три дня, выпустив по городу больше дюжины сотен пушечных ядер и пробив приличную брешь, его вынудили сдаться; случилось это 8 августа.
   Затем, не теряя времени, осадили Сомьер, укрепленное место, прежде долго не сдававшееся армии коннетабля Монморанси, так и не сумевшего его взять, и теперь не терявшее надежды уцелеть; но продержалось оно всего несколько дней и сдалось, выговорив сохранение жизни населению и его собственности.
   Г-н де Шатийон вернулся на службу Его Величеству, сдал ему Эг-Морт и был вознагражден за это званием маршала Франции.
   Со стороны Шампани поднялась и тотчас рассеялась буря. Граф Мансфельд, за отважным, но слабым сопротивлением которого более сильному неприятелю в Пфальце мы наблюдали, внезапно появился на этой границе, к удивлению всей провинции, с большим отрядом.
   Курфюрст Пфальцский, заслышав о его успехах в Эльзасе, присоединился к нему, и они перешли Рейн, стремясь примкнуть к войску, набранному маркграфом Дурлахским, помимо войска, собранного герцогом Христианом Брауншвейгским, епископом Гальберштадским. Противостояли им три силы: имперское войско под началом князя Ангальта; католическая лига, возглавляемая Тилли; испанское войско, во главе которого стоял Кордуа.
   Едва курфюрст Пфальцский и Мансфельд перешли Рейн, армия маркграфа Баден-Дурлахского потерпела поражение от войск Тилли и Кордуа; случилось это 6 мая. 22-го числа того же месяца досталось и войскам пфальцграфа и Мансфельда; а вот армия Христиана Гальберштадского, самая мощная, была разбита 17 июня при переходе реки Майн силами трех объединившихся войск. Курфюрст Фридрих Пфальцский был вынужден покинуть свои владения, поручив Гейдельберг, Мангейм и Франкенталь, все еще остававшиеся у него, полковнику Виэру – англичанину, которому он оставил денег и солдат – все, что было в его силах.
   Мансфельд, несмотря на все свалившиеся на него невзгоды, осмелился осадить Саверн, не сумев взять его согласно своим расчетам, и, преследуемый неприятельскими войсками, главным образом, войском Кордуа, переместился вместе с Христианом Гальберштадским в Лотарингию, где совершил много зверств, затем направился в Мёз на границе с Шампанью, в городок Музон.
   Его неожиданное появление во время войны с протестантами, при том, что Король находился за двести лье оттуда, породило у тех, кто не бог весть как разбирался в ситуации, подозрение в том, что он здесь неспроста и злонамеренные гугеноты могут, объединив свои усилия, предпринять какие-либо действия, способные принудить Короля к постыдному миру. Однако многочисленные поражения и потери, понесенные Мансфельдом, а также преследование, которому он подвергался, куда бы ни пришел, заставляли его обороняться и стремиться в Голландию, не подвергая себя риску, еще большему, чем тот, которым сопровождалось его проникновение во Францию. Тем не менее страх, легко закрадывающийся в сердца народов невежественных и неопытных, был так велик в Париже, что кое-кто, боясь осады, запасался пшеницей, а то и бежал в Орлеан, считая этот город более надежным.
   Собранный Королем в Париже совет поставил задачу скорейшего формирования войска для противостояния армии Мансфельда, и в две недели герцог Неверский уже набрал дюжину тысяч пехотинцев и пятнадцать сотен конников. До тех пор с Мансфельдом велись переговоры, ему предлагалось перейти на службу Его Величеству, который был согласен принять на себя заботу о части его армии и дать денег на выплату жалованья остальным. Однако когда герцог Неверский обзавелся войском, еще ничего не было решено, но тон переговоров изменился, так что Мансфельд, видя, как день ото дня военная мощь Франции усиливается, а его собственная ослабевает, при том, что по его пятам гонится Гонзалес, 25 августа был вынужден убраться восвояси, предварительно спалив обоз инфантерии и оставив на растерзание местных крестьян всех тех, кто был не в состоянии следовать за ним; по Тьерашской дороге он вышел на следующий день к границе с Эно, с ним было пять тысяч пеших и пять тысяч конных воинов; пройдя Эно, они двинулись к границам Льежа и Брабанта, а оттуда в Бреду, где надеялись оказаться в безопасности.
   Гонзалес преследовал его и 28-го догнал, Мансфельд дал бой, в котором, потеряв множество своих солдат и несмотря на Кордуа, он вырвался из окружения и добрался до заветной цели. Оттуда, соединившись с войсками принца Оранского, он снял осаду с Берг-оп-Зума, который ему уж было заведомо не взять без пополнения свежими силами, и отвел свое войско в Вестфалию.
   Королевские войска, после взятия Сомьера и стольких других осажденных городов, много пострадали в численном отношении. Был конец августа, шла осада Монпелье, город выказал себя непокорным, упрямым и сильным; словом, осада шла трудно.
   Коннетабль Ледигьер, находившийся в постоянном сношении с герцогом де Роаном, явился к Королю и получил у него пропуск для герцога, чтобы тот попытался образумить жителей города и они открыли ворота Его Величеству. Но, не завершив этого дела, коннетабль удалился в Дофинэ, поскольку Господин Принц весьма ревниво относился к нему как к главнокомандующему; осада Монпелье была предпринята наперекор мнению большинства в совете, не считавшем, что стоит взваливать на себя то, что возможно осуществить в иное, более благоприятное время года и с привлечением свежих сил.
   Господин Принц, которому не сиделось на месте и было не важно, чем это все обернется, приказал рыть ретраншементы и готовиться к штурму, не принимая во внимание мнение тех, кто желал полюбовно завершить противостояние, и объявляя таковых пособниками гугенотов и Королевы, которая после лечения на водах выехала в Лион, чтобы быть ближе к Королю.
   Она ломала себе голову над происходящим, стараясь не показывать этого, но ее против воли заставляли ежечасно высказываться.
   Рюслэ, дабы не мозолить ей глаза, удаленный на время от двора, вновь появился там в начале осады.
   Господин Принц счел, что тот будет ему подспорьем в борьбе с Королевой. Не было такого товара, который он не показал бы лицом благодаря этому хвастуну и вралю.
   Не было такого предательства, которого он не замыслил бы с помощью этого чужеземца.
   Не было такой клеветы, в которой не была бы запачкана Королева; все пускалось в ход, лишь бы навредить ей; все измышления принимались за чистую монету, коль скоро были против нее.
   Кардинал де Рец занемог в Люнеле и скончался 16 августа от жесточайшей лихорадки; о нем сожалели, ведь то был человек кроткого нрава, но слабый, нерешительный и необразованный. Он был возведен в кардинальское достоинство не благодаря каким-то исключительным заслугам, но в силу своих связей; г-н де Люинь назначил его главой совета, чтобы проводить свои решения, хорошо понимая, что он не способен противостоять его желаниям.
   Несколько дней спустя после его кончины почил в Бозе также г-н де Вик, хранитель печатей.
   Кардинал де Рец, г-н де Вик и граф де Шомберг сразу после ухода на тот свет де Люиня, опасаясь, как бы выдвижение моей кандидатуры на духовный сан кардинала не облегчило мне доступ к управлению делами государственной важности, сказали нунцию, что самое большое удовольствие, которое он мог бы доставить Королю, – это помешать моему возведению в кардинальское достоинство. Маркиз де Кёвр, тогдашний посланник в Риме, слышал об этом из уст Его Святейшества. Однако медвежья услуга Королю провалилась – ибо Его Святейшество признал: тут не обошлось без зависти – и не помешала Папе возвести меня в сан; новость об этом настигла меня в сентябре в Ла-Пакодьере.
   Граф де Шомберг, один из троих, желавших помешать мне, кто к тому времени здравствовал, был заодно с Господином Принцем и г-ном де Пюизьё, когда речь зашла о назначении Ларошфуко на место кардинала де Реца в совете, но не из уважения к нему, а дабы насолить мне, отобрав надежду занять это место, и Королеве, лишив ее чести участвовать в выборе члена королевского совета.
   Между тем осада, начавшаяся первого сентября, не заладилась; 2 сентября наши войска взяли форт Сен-Дени, обороняемый жителями за пределами города; с пренебрежением отнесясь с осажденным, назначили недостаточную охрану и назавтра были изгнаны оттуда, потеряв много своих, среди которых было немало высокородных особ. Г-н де Монморанси там был ранен, герцог де Фронзак, маркиз де Беврон, Окто, барон де Канийак, Монбрен, Л’Эстранж, Люссан, Комбале и несколько других военачальников убиты.
   В течение шести месяцев пытались подрывными работами и штурмом взять город, но тщетно. В армии не было порядка, царило всеобщее недовольство, распространились невообразимые хвори; эти беды тронули Короля и вынудили его принять предложения о мире, которые коннетабль де Ледигьер передал от лица г-на де Роана, обещавшего сдать Монпелье в подчинение Его Величеству, заставить покориться ему прочие мятежные города и разрушить возведенные недавно фортификационные сооружения, потратив на это двести тысяч экю, которые Король должен дать наличными, плюс вознаграждение самому герцогу и его брату.
   Его Величество решился на это прежде, чем об этом узнал Господин Принц, но, будучи поставлен в известность, тот предпринял невероятные усилия, чтобы сделка не состоялась, однако, не достигнув своей цели, взял увольнительную и отправился в Нотр-Дам-де-Лорет и в путешествие по Италии.
   Король вошел в Монпелье 20-го, сделав новое заявление, в котором подтверждались эдикты о примирении и говорилось, что все фортификационные сооружения Монпелье подлежат разрушению, Ла-Рошель и Монтобан останутся единственными залоговыми городами, в которых ничто не подлежит сносу, недавно возведенные фортификации в других укрепленных местах будут снесены, а фортификации Рё и Олерона подлежат полному уничтожению.
   Король известил Королеву-мать об отъезде Господина Принца и о своем решении заключить мир, поскольку настоящее положение не позволяло ему сделать иного выбора: она этому обрадовалась, а еще больше тому, что Король вне опасности и не подвергнется заразным заболеваниям, свирепствующим в войсках.
   И тем не менее она советует ему, дабы покончить с войной, счастливо завершенной почетным миром, до основания разрушить крепости, как предусмотрено статьями мирного договора, назначить в Дофинэ губернаторов из католиков, а форт Ла-Рошель и гарнизон Монпелье сохранить до тех пор, пока все обещанное гугенотами не будет выполнено.
   Король благосклонно отнесся к ее советам, намереваясь осуществить их, дав мир своим подданным, помиловав виновных и отправив войска на отдых.
   Новость о заключении мира, вести о неожиданном отъезде Господина Принца и моем выдвижении на кардинала, пришедшиеся на постные дни сентября, до того растрогали Рюслэ, что он не смог пережить такого счастья.
   К нему можно применить сказанное о Святом Жероме: он слишком долго прожил для блага этой нации, но слишком мало, если посмотреть с точки зрения времени, кое было необходимо, дабы искупить прегрешения, свершенные им.
   По правде сказать, вовсе не диво, что он умер во дни мира, поскольку хорошо себя чувствовал только в смутные времена.
   Рюслэ был сыном флорентийского банкира, поселившегося во Франции во времена Королевы Екатерины Медичи; обогатившись на этом поприще, он вернулся на родину, как заведено у банкиров.
   Во время своего пребывания во Франции он владел несколькими аббатствами, которые перевел на имя сына; тот, пожив некоторое время в Риме и Флоренции и вследствие тщеславия и легкомыслия впав в немилость Папы и великого герцога, прибег к помощи маршала д’Анкра, тогдашнего фаворита, и добился через его посредничество писем Королевы-матери к великому герцогу с просьбой осыпать милостями подателя сих посланий.
   Возвращение в родные пенаты было торжественным, он был юн, изящно сложен, чистоплотен; богат и щедр – два условия, чтобы стать законодателем моды, чья новизна импонирует большинству умов, главным образом дамских, столь расположенных к получению подарков; да и любезность его сыграла свою роль, он был принят в лучших домах, высокородные дамы и вельможи обращали на него благосклонный взгляд и считались с ним, будто он отпрыск знатнейшей фамилии.
   Он был смел и бесстыден до такой степени, что ему ничего не стоило вновь постучаться в дверь, уже дважды закрытую перед его носом, и, одарив привратников, все-таки проникнуть в заветный дом, закрытый для многих других. Быть при дворе, имея полный кошелек и не имея ни стыда ни совести, часто равнозначно тому, чтобы иметь заслуги, и даже большему.
   Однако он был так велеречив, так легко лгал и выказал себя столь бесчестным, что вскоре утратил уважение, которым незаслуженно пользовался.
   Едва сошел в могилу маршал д’Анкр, как, предав Королеву, Рюслэ втерся в доверие к Люиню, открыв тому, какая сумма имелась у Королевы на сохранении в Италии, и обещая похлопотать о получении денег; затем он оставил Люиня и присоединился к сторонникам Королевы, находившейся тогда в Блуа, бесцеремонно вмешиваясь в дело ее освобождения не только не имея на то ее позволения, но и против ее воли.
   Он сопровождал ее в поездке в Ангулем, где, после многих сумасбродств и дерзких выходок, как о том можно прочесть ранее, покинул Ее Величество и вернулся к Люиню, принявшему его не из уважения к его персоне, но из желания досадить Королеве.
   Его чванливость и самонадеянность были непереносимы еще оттого, что невежество его было не меньшим, чем слава, а та столь чрезмерна, что хотя он и был незнатного рода, но вел себя так, будто ровня вельможам, от которых ему доставалось: маркиз де Руйак побил его палкой на сенжерменской ярмарке, да и герцог Эпернонский поступил бы так же, если бы не вмешательство Королевы.
   Дурное поведение повсюду, где он бывал, в конце концов составило ему такую репутацию, что, кроме большого числа могущественных врагов и всеобщей немилости, доходящей до битья палками, он ничего во Франции не нажил и стал игрушкой и притчей во языцех всего двора, ведь после таких оскорблений человек, каким бы наглым он ни был, превращается во всеобщее посмешище и презираем даже теми, чья привязанность, казалось, была неколебима.
   Последним несчастьем его было то, что, когда он прожил бо́льшую часть своего состояния и кошелек его истощился, у многих спала с глаз пелена и они увидели, что таилось под показной щедростью; тогда к презрению добавилась и всеобщая ненависть.
   Мир в Монпелье был заключен, Король отправился на День Всех Святых в Арль, где до него дошло известие о поражении ларошельцев.
   В минувшем году мы стали свидетелями того, как Король снарядил несколько кораблей в Нормандии и Бретани, этого было более чем достаточно, чтобы перегородить вход и выход из порта Ла-Рошели, однако, к несчастью, ларошельцы по безрассудности своей завладели двумя большими кораблями г-на де Невера, составлявшими часть флотилии Короля, а остальные загнали в порт Бруаж и держали там в осаде. В начале этого года они вознамерились заградить вход и выход из бухты старыми затопленными судами, в чем им дважды помешал бдительный г-н де Сен-Люк, которому отважно помогал Ле Шалар, командовавший адмиральским кораблем Гиени. И тем не менее королевские корабли не отваживались пробиться, и все море принадлежало ларошельцам.
   Дабы образумить их, Король был вынужден собрать большую флотилию, состоящую из двадцати двух судов, которые в срочном порядке были снаряжены в Сен-Мало: двух кораблей, остававшихся у г-на де Невера, одного корабля водоизмещением восемьсот бочек, принадлежавшего Мальтийскому ордену, большого галиона г-на де Гиза и четырех кораблей из Марселя, самый малый из которых был водоизмещением триста бочек, восьми кораблей, приписанных к Гиени, восьми, остававшихся в порту Бруаж, и десяти галер, которым было велено прибыть из Марселя. Командовал флотилией г-н де Гиз, вице-адмиралом был г-н де Люк.
   Общий сбор был назначен на конец сентября в Порт-Луи в Бретани; однако порт этот не слишком удобный, из него не во всякую погоду можно выйти в море, до 19 октября они были вынуждены дожидаться ветра и только 27-го появились в виду ла-рошельских кораблей, числом семьдесят, стоящих на рейде острова Рё ниже Сен-Мартена. У ларошельцев было больше кораблей, чем у Короля, однако они не были ни такими большими, ни так хорошо оснащенными, к тому же держали оборону; г-ну де Гизу пришлось их атаковать, в чем ему не были подмогой ни ветер, ни отлив. Преимущество, таким образом, было на их стороне, они смело двинулись навстречу королевским кораблям, обрушились всей своей силой на передовую эскадру под началом г-на де Люка и разгромили бы ее, если бы г-н де Гиз со своим большим кораблем с Мальты не пришел ей на выручку, причем другие корабли не могли последовать за ним, потому что были под ветром как у него, так и у ларошельцев; те, стоило им завидеть адмиральский корабль, прекратили атаку на передовую эскадру и ринулись на него, ведя перед собой два связанных брандера для поджога нашего галиона.
   Ничто не могло помешать им зацепить энтер-дреками мачту галиона, связав его таким образом с брандерами, после чего он воспламенился. Герцог де Гиз показал себя отважным капитаном, отказался спастись на шлюпке, как ему советовали, и отцепил энтер-дреки; однако с брандеров огонь перекинулся на нижнюю палубу и кают-компанию, и те сгорели бы, если бы герцог не выпалил дважды из пушки вровень с водой и не попал в брандеры, чем отодвинул их от своего корабля, – это дало возможность команде погасить пожар.
   Бой был жестокий; преимущество осталось за Королем; ла-рошельская флотилия, потеряв несколько боевых единиц и понеся людские потери, рассеялась в разных направлениях.
   Адмиральский корабль остался в одиночестве, на нем засветили три фонаря, и некоторые наши корабли смогли уже ночью присоединиться к нему, прочие подошли на следующий день.
   Ларошельцы уходили, наши корабли их преследовали; в этой погоне потеряли «Пресвятую Деву», самый прекрасный из кораблей г-на де Невера, принадлежащий Королю, захваченный ими в прошлом году.
   Часть неприятельских кораблей отошла к острову Луа, преследование продолжалось, но они передали г-ну де Гизу: получено известие о мире, даруемом им Королем, каковой они принимают и умоляют герцога позволить им воспользоваться оным.
   Что до сухопутной армии, оставленной Королем на попечение г-на графа Суассонского, то она выставила оборону вокруг Фор-Луи, который в последующие годы явится для протестантов уздой, удерживающей их в рамках их обязанностей. Один итальянский инженер, по имени Помпей Таргон, придумал изготовить цепь, чтобы заградить канал и помешать входу и выходу кораблей; однако его изобретение удалось осуществить лишь на бумаге, поскольку сила морской стихии в этих местах такова, что никакая цепь не выдержит.
   Получив в Арле все эти добрые вести, Король, довольный, выехал оттуда 2 ноября и направился в Дофинэ, дабы распорядиться относительно управления этой провинцией. Я явился в Тараскон поблагодарить его за честь, которой он меня удостоил, возведя в высокое духовное звание, и заверить в том, что поскольку оно превышает все мои чаяния и заслуги, то и чувство признательности не поддается словесному выражению.
   Король признался мне: будь жив коннетабль, не видать мне этого звания никогда, на одно его письмо Его Святейшеству с рекомендацией ввести меня в это достоинство приходилось четыре письма Люиня, объясняющих, почему этого не следует делать, но теперь этому положен конец. На что я отвечал, что счастлив тем, что именно теперь, а не при г-не де Люине удостоился свидетельства высочайшей милости.
   Одному лишь г-ну де Пюизьё это не слишком пришлось по душе; он сам и его отец не могли вынести справедливых похвал, не столько из ненависти к прошлому, сколько из зависти к настоящему.
   Мне выпало на долю такое злополучие: всесильные государственные мужи всегда имели на меня зуб, но не за то, что я сделал им что-то недоброе, а за то добро, которое, по их мнению, было во мне.
   Давно уж повелось: добродетель – помеха фортуне, а добрые качества почитаются за преступления. Во все времена замечали: при слабых министрах слишком хорошая репутация столь же опасна, как и дурная, и люди прославленные всегда находились в худших условиях, чем люди преступные; но посреди моей печали мне посчастливилось сохранить уважение моего Государя при том, что недруги лишали меня порой его благорасположения.
   Даже Деажан признался: всякий раз, как являлась нужда наладить добрые отношения между Королем и мною, Государь с легким сердцем шел на это; Деажан часто повторял ему, что я никогда не предам Королеву, его мать, и при этом ничем не погрешу против службы ему самому, и вспоминал, как в бытность его статс-секретарем он обращался ко мне с некоторыми поручениями и я никогда его не подводил.
   16 ноября Король выехал из Тараскона в Авиньон, где его навестил герцог Савойский; оттуда через Валанс и Гренобль он отправился в Лион, куда прибыл уже 6 декабря, причем обе королевы – правящая и вдовствующая – встречали его там; несколько дней спустя пред его очи явились принц и принцесса Пьемонтские.
   Он был очень ласков с Королевой, своей матерью, запросто общался с нею, доверительно к ней относился, открыл ей намерения, распознанные им в Господине Принце: как тот добивался короны, сколько дурных услуг оказал ему, как старался держать его вдали от нее и ее доброжелательного участия;
   чего только тот не делал, чтобы она оставалась в Париже в начале военного похода и потом, чтобы заставить всех поверить, будто болезнь ее притворная, что она просто не хочет быть вдали от Месье и находится в соумышлении с протестантами;
   Принц не раз говорил ему, что останется стоять у двери, когда она войдет в его кабинет, дабы, если она предпримет что-либо против него, он смог бы его защитить; с тех пор как Принц убрался в Италию, он только и делает, что чернит его правление, презрительно отзывается о нем, разглашает, что он не здоров.
   Королева выразила ему всю свою признательность в связи с прямотой и откровенностью, которыми были исполнены его речи; сказала, что, раз он желает свободного общения между ними, она постарается тайно сноситься с ним; что Господин Принц неизвестными ей путями узнавал обо всем, что она ему прежде говорила; что она не удивляется проискам Господина Принца, а только лишь тому, что Король так долго ему верил; что надобно судить о чувствах других не по словам их, а по истинным намерениям, что ее кровная заинтересованность – в его процветании, а кровная заинтересованность Господина Принца – в его гибели; что ее величие зависит от его жизни, величие же Господина Принца – от его смерти; словом, что Королева-мать сильна лишь величием своего сына и только в случае его ухода из жизни первый из наследных принцев может на что-то рассчитывать; что с нее довольно и того, что он знает о намерениях Принца, она же всегда воздаст за зло добром, лишь бы злые помыслы Господина Принца были обращены на нее, а не на Государя; что она догадывалась о многом из того, что он заблагорассудил сообщить ей относительно дурных услуг, оказанных ей Принцем, но теперь она услышала об этом из его уст; что коннетабль, Рюслэ и Принц задумали погубить его, но Господь призвал к себе двух первых, и есть надежда, что он тронет сердце третьего; что слухи, распространяемые Принцем в Италии, очень опасны и самый надежный способ лишить его надежд на власть – это иметь детей, которые защитят и его самого, и его Государство; словом, что Принц попытался очернить его поступки и обрушить на него зло, задавшись целью вырвать из монарших рук успех в предприятии, затеянном лишь по его собственной опрометчивости.
   Она воспользовалась случаем поведать ему о том, какое неверное впечатление стремились создать у него о Королеве – его жене, восхваляя взаимопонимание между г-ном и госпожой Пьемонтскими, приехавшими повидаться с ними; пыталась на их примере призвать его не обращать внимание на тех, кто подталкивал его к расторжению уз, заключенных на небесах.
   Говорила она с ним и о делах, просила серьезно подумать о посягательстве короля Испании на Граубюнден в Вальтеллине и о том, как важно помешать превращению того в полновластного хозяина Италии.
   Католики Вальтеллины, подданные Граубюндена, в 1620 году убили всех протестантов, как чужеземных, так и своих, и это благодаря тайным проискам испанцев вследствие альянса, который в 1617 году дон Педро де Толедо в качестве герцога Миланского заключил от имени Короля Испании с граубюндцами.
   Вслед за резней начались распри между граубюндцами и жителями долины Вальтеллина, причем последние призвали на помощь губернатора Милана, и тот выслал к ним войска и завладел их проходами в Альпах.
   Король через своих посланников пожаловался на это Королю Испании, а затем, в марте 1621 года, отправил г-на де Бассомпьера с чрезвычайным посольством в Мадрид для восстановления положения вещей, существовавшего до последних событий.
   В апреле Его Величеством был подписан договор, которому обещал подчиниться герцог де Ферия, бывший тогда в Милане. Однако договор остался на бумаге; одни считали, что виной тому граубюндцы, другие – вальтеллинцы.
   Леопольд воспользовался этим, напал на энгадинцев, в нескольких местах расставил свои гарнизоны и заставил граубюндцев обратиться за помощью к губернатору Милана, который 29 января этого года заключил с ними договор; несмотря на договор, граубюндцы, подчинившиеся ему не по собственной воле, обратились к Королю Франции, прислали к нему послов, чтобы просить о помощи, но и сами не сидели сложа руки – подняли восстание и прогнали представителей Леопольда и испанцев со своих земель, но не из Вальтеллины. Однако успех этот длился недолго: кое-кто из граубюндцев, сторонников Испании, снова стал подстрекать к бунту, так что пришлось собираться в Линдау, где, дабы замирить все спорящие стороны, был заключен новый договор, по которому большинство депутатов дали согласие на отчуждение почти всей Лиги Десяти Юрисдикций -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

в пользу Тирольского графства и кое-какие другие вредные решения, к которым не пожелало присоединиться лишь небольшое число депутатов.
   Одни советовали Королю полностью игнорировать эту ситуацию, другие подстрекали его к войне с Испанией.
   Королева держалась середины, считая, что не стоит очертя голову ввязываться в войну со столь сильным противником, как и бояться его до такой степени, чтобы в угоду страху поступиться интересами Государства.
   Она полагала, что в этом деле надобно соблюдать договорные обязательства, ясно выразить испанцам свое желание продолжать добрососедские отношения, издавна существующие между нашими королевствами, указать им на ошибку, совершаемую в данном вопросе, и, действуя в рамках договора, заявить: мы полны решимости пресечь недопустимые действия;
   а дабы показать свою озабоченность, оставить десять тысяч единиц боеспособного войска на границе с Италией, в Бургундии, округе Бюже и Вероме, что не повлечет новых расходов из казны, ведь и без того в этих местностях надлежит держать войска, чтобы принуждать протестантов Лангедока и Дофинэ соблюдать мирный договор; по всей Пикардии на границе с Фландрией также расставить гарнизоны;
   таким образом, испанцы, видя приготовления к военным действиям и слыша, что с ними учтиво разговаривают, будут напуганы скорее, чем если бы им угрожали;
   действуя таким образом, Король не ввязывается ни в какие рискованные предприятия и свободен в выборе решения, а вот если в открытую угрожать испанцам, но ничего при этом не делать, они с презрением будут относиться к словам Короля.
   Она полагала также необходимым возобновить связи с Голландией и помочь той, как делалось во времена ее покойного супруга; помешать готовящемуся брачному союзу между Испанией и Англией как очень вредному для нашего Государства; заключить союз с князьями Италии, от которых следовало ожидать больше помощи, если дойдет до войны, чем обещаний – тем паче что все боялись разгневать Испанию, – несмотря на то что у итальянцев было мало оснований доверять нашим словам, учитывая, с каким небрежением мы относились до сих пор к нашим союзникам.
   Все ее советы были благосклонно выслушаны, но почти совсем не применены на деле.
   Министры находились в таком почтенном возрасте, что, боясь затяжных походов, в кои их могли увлечь подобные намерения, изложили точки зрения, соответствующие их возрасту.
   Но поскольку все это представляет огромную важность, Королева не успокаивается; она постоянно напоминает Королю, что, будучи первым из королей, он обязан помешать тому, чтобы король Испании отобрал у него пальму первенства, став более могущественным и внушающим страх, который более, чем любовь, подпитывает чувство уважения к монархам;
   если же он будет и дальше выжидать, испанцы вовсе перестанут бояться и сила их станет такова, что внушит ненависть и зависть всем их соседям.
   Но все эти доводы остаются втуне; министры заняты своими делами, а не делами Короля, который, не принимая никаких решений, выезжает к концу декабря из Лиона и, к величайшему удовольствию своего народа, возвращается в столицу.
   В этом году Антонио де Доминис -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, долгое время бывший иезуитом, а затем покинувший орден, был назначен епископом, затем архиепископом Спалатро, а после оставил и сан, и католическую веру и перебрался в Англию, где написал еретический труд «Христианская республика» и много других подобных сочинений; наконец, раскаявшись в стольких преступлениях, он публично, с кафедры, отрекся в Англии от всего написанного им и проповедуемого до тех пор против Церкви и Папы и отправился в Рим, где отказался от ереси и 24 ноября напечатал пространное заявление, дабы раскаяние его так же стало достоянием гласности, как и его заблуждения.

1623

   Вернувшись 10 января в Париж из похода по Лангедоку и желая утвердить мир в своем Королевстве, Король разослал по всем провинциям комиссаров для восстановления католической религии в правах, попранных в годы смуты, а также с целью дать возможность своим подданным, исповедующим протестантизм, воспользоваться привилегиями, даруемыми королевскими эдиктами, дабы ни у одной из сторон не было поводов, как истинных, так и мнимых, жаловаться.
   Между тем ларошельцы осаждали г-на Арно, которого Король оставил губернатором Фор-Луи, просьбами о разрушении оного, согласно пункту мирного договора, копию которого они ему направили. Тот отвечал им, стараясь выиграть время, а сам беспрестанно трудился над тем, чтобы его не могли ни к чему принудить. Они захватили тогда одну из его барок, груженную двумя тысячами свай, которыми он предварительно запасся, чтобы возвести фортификации, в коих можно было бы укрыться, однако неделю спустя он взял в заложники столько человек, что заставил их вернуть барку. Когда наконец комиссары прибыли в Ла-Рошель, жители стали на него жаловаться, на что Арно возражал таким образом:
   было бы неплохо, если бы они первыми взялись за ум и вернули корабли г-на де Невера, которые все еще удерживают; призвали священников, которых прогнали; сняли со стен города головы тех, кого казнили за верность Его Величеству; прекратили делать непомерные запасы пороха и боеприпасов, доставляемых из Голландии, и пшеницы, которую собирали по всей провинции Пуату, – тогда, мол, и он прекратит возводить укрепления.
   Наконец бесстрашие Арно взяло верх над слабостью министров, которые предписали ему разрушить форт. Те больше пеклись о поддержании собственного величия, чем о благе Государства и служении Королю, и думали не столько о подавлении ларошельцев, сколько о том, как бы вытеснить друг друга из совета. Канцлер и г-н де Пюизьё прилагали усилия к удалению г-на де Шомберга.
   Королю сказали, что последний был заодно с Господином Принцем и против него, дурно распоряжается финансами, а непомерные расходы – следствие его небрежения либо невежества в финансовой области. Обещали: стоит удалить причину, и зло исчезнет само собой; стоит навести порядок, и дела, пострадавшие от его нерадивости, пойдут на лад.
   Трудно понять, что именно вменялось ему в вину; известно одно – нет фактов, доказывающих, что к его рукам что-нибудь прилипло. И нужно очень уж этого хотеть или быть полным профаном, чтобы заявлять обратное.
   Введенный в курс дела Король явился в покои Королевы с канцлером и Пюизьё и говорил о г-не де Шомберге так, будто был совершенно убежден в его преступности.
   Она же понимала: нападки на Шомберга – следствие происков канцлера, жаждущего погубить собрата; но сочла, что не нужно вмешиваться в это, хотя опасалась, как бы они не убедили Короля, что ей недосуг вмешиваться в его дела.
   Было постановлено: отправить г-на де Шомберга в отставку, поручить Тронсону уведомить его об этом.
   После отставки Шомберга Король вообразил, что настанет золотой век; однако ничуть не бывало, расстройство финансов осталось прежним: канцлер отстраняется от распоряжения финансами, полагая, что это не входит в его прямые обязанности, и предлагает учредить новое управление, которое мог бы возглавить.
   Г-н де Шомберг был тем более удивлен всем этим, что канцлер и г-н де Пюизьё всегда хвастались, что находятся в особо дружеских отношениях с ним; утром того дня, когда Тронсон доставил ему уведомление об его отстранении от должности, он получил от канцлера послание, в котором тот спрашивал, как он поживает и хорошо ли ему спалось. Тем не менее он тотчас подчинился королевскому приказу и отправился в Антёй, откуда написал Его Величеству, что, учитывая верность, с которой он служил ему, и успех, с Божьей помощью сопутствующий его начинаниям, он не может взять в толк, как могло статься, что пути, ведущие к благорасположению Государя, довели его до опалы.
   Спустя несколько дней граф де Кандаль прислал за ним в связи с назначением на пост губернатора Ангулема, освободившийся после отставки герцога Эпернонского, ставшего губернатором Гиени; при этом граф де Кандаль счел себя оскорбленным, поскольку право на преемничество означенного поста принадлежало ему. Г-н де Шомберг явился к месту дуэли и одержал верх над противником, во время поединка был убит секундант графа де Кандаля.
   За изгнанием г-на де Шомберга последовала смерть хранителя печатей де Комартена; канцлер счел, что неплохо взять на себя и эту должность. Он достаточно высоко оценивал свои возможности и не сомневался, что в одиночку справится с государственными делами. Лекари вроде бы уверили его, что восковое масло, оказывающее благоприятное воздействие на нервы, вернет ему способность ходить.
   Со всех сторон Короля предупреждают: претензии канцлера велики, но это не пойдет на пользу Государству; так что ни канцлер, ни его сын не достигают желаемого с легкостью, на которую рассчитывают.
   Главной причиной затруднения, возникшего у них на пути, является г-н де Ла Вьёвиль, сильно повредивший Шомбергу в глазах Короля; он решает прибрать управление государственными финансами к своим рукам и, видя, что канцлер ему в том противодействует, идет в наступление, приводящее к тому, что Король безрассудно передает печати ему.
   Канцлер и Пюизьё, похвалявшиеся, что используют Королеву, при том, что сами никогда ни в чем не идут ей навстречу, обратились к ней с просьбой замолвить за них словечко, пообещав сдать печати по первому приказанию, будто собирались возложить на себя только честь, а не исполнение сопутствующих должности обязанностей. Королева дважды говорит об этом с Королем, в первый раз это ни к чему не приводит, во второй она все же находит нужные слова; Ла Вьёвиль открыто заявляет канцлеру, что если тот помешает ему взять на себя руководство финансами, он, в свою очередь, в долгу не останется и помешает ему получить печати; тогда они договариваются помогать друг другу при условии, что Ла Вьёвиль откажется от участия в заседаниях совета и сосредоточит все внимание на финансах.
   После чего всяк стал ждать наступления обещанного золотого века.
   Многие приходят в отчаяние, взирая на сих господ; однако понимание того, что Господь чрез малое вносит поправки в великое и что короли – яркие образчики этого, утешает в ожидании.
   Вскорости в делах начинает царить такая неразбериха, какой отродясь не бывало; поднимается ропот; в независимых компаниях недовольны; происходящее красочно описывается в одной сатирической книге.
   С Королем об этом говорят столь же открыто, как и пишут; слухи о беспорядках, распространяясь, увеличивают их, давая надежду недругам Короля осуществить свои дурные замыслы. Католичество, как ни старайся, не восстанавливается в Ла-Рошели; идет снос новых фортификационных сооружений в протестантских городах, что является несомненной низостью; даже жители Монпелье, не признающие иных законов, кроме собственной воли, и привыкшие соблюдать рамки законности, устают от гарнизона, осуществляющего надзор, ищут и как будто находят способ избавиться от него: просят герцога де Роана явиться в их город к концу февраля – времени формирования их советов. Г-н де Валансэ, губернатор крепости, отговаривает его от этого шага; герцог де Роан не внемлет ему и приезжает, г-н де Валансэ берет его под стражу. Обе стороны ставят в известность о произошедшем Его Величество; дабы не поднялась волна возмущения, Король велит г-ну де Валансэ освободить герцога из-под стражи, а герцогу – покинуть город и не возвращаться в него без высочайшего на то позволения. Сразу вслед за этим, 17 апреля, в связи с тем, что гугеноты на своих ассамблеях, где шло обсуждение правил отправления культа, принялись своевольно судить о политических вопросах, Его Величество сделал заявление, в котором исповедующим реформированную религию запрещалось собираться на какие-либо ассамблеи без предварительного назначения Его Величеством своего представителя из числа протестантов.
   Тем временем канцлер с Пюизьё, как Бог на душу положит распоряжавшиеся при дворе делами Короля, да и то от случая к случаю, сосредоточившись главным образом на обделывании собственных делишек – зная, что все это видят и на это сетуют, – испугались: а ну как и до Короля дойдет, – и прибегли к помощи Королевы, моля ее убедить Его Величество, что-де самые старательные чаще всего и навлекают на себя клеветы и что-де стоит ли тому удивляться, что позволено писать невесть что.
   Королева удовлетворяет их просьбу в присутствии сына, который, невзирая на это, не позволяет возвести преграду между собой и матерью и взваливать на нее вину за дурные дела, лишив возможности сообщать ему о добрых.
   Никогда эти господа не скорбели о том, что не имеют к ней доступа через подставных лиц; но они все еще опасались, что не знают ее. А чтобы услуги, которые она им оказывала, не вызвали у Короля подозрений, они сами оказывали ей весьма дурные услуги, чтобы убедить Его Величество: если она отзывалась о них положительно, то была принуждена к тому силой истины.
   Зная, что Люинь, не имевший иной цели, кроме как навсегда лишить ее доверия Короля, так успешно над этим потрудился, что несколько плевел – кои легко могли возрождаться к жизни и распложаться, – все равно оставалось, их главной задачей было внушать Его Величеству, что они верны ему с потрохами.
   Король по доброте душевной нередко предупреждал ее о происках, а чаще это делал Ла Вьёвиль, с которым они частично делились своими секретами и который очень неровно дышал к той власти, которую они прибрали к своим рукам.
   Королева, желая хотя бы относительного спокойствия, просила их быть более откровенными с нею, убеждая их такими доводами: когда им случалось испытывать огорчения, она не пользовалась этим, дабы усугубить их, и пусть и не отличалась шустростью Господина Принца, но была верна своим обещаниям; они в выигрыше, ведь она желает их дружбы лишь для блага Государя, интересы которого неотделимы от ее собственных; любой другой, ставя перед собой иные цели, внушает большее подозрение, чем она.
   Они выслушали ее доброжелательную речь с учтивостью и заверениями в преданности; однако очень скоро она убедилась, что заверениям этим грош цена.
   В Короле пробудили большое опасение относительно происков в стане грандов, причем Королеве, согласно ее всегдашнему везению, в них отводилось самое значительное место.
   Король беседовал об этом с г-ном де Монморанси, желая знать, кто участники, и тот признал: происки имеют место быть.
   Королева в учтивых выражениях жалуется Королю на тех, кто пускает в ход все, чтобы рассорить ее с ним, и благодарит за то, что он в это не верит. Зная, что клеветники – канцлер и Пюизьё, она до поры скрывает это.
   Однако им мало разлучить сына с матерью, они вознамерились разбить и брак Короля.
   Королю внушают недоброе в отношении его супруги. Однажды утром он является со смущенным видом в покои Королевы-матери и будит ее, чтобы поведать о своих бедах.
   Королева, не зная, откуда дует ветер и что за этим кроется, пытается развеять подозрения Короля, убеждая, что если и было что-то предосудительное в поведении Королевы – его супруги, причиной тому скорее ее легкомыслие, чем лукавство, скорее непредусмотрительность, чем преступление.
   Назавтра он вновь заводит разговор на эту тему, сознавшись, что дело зашло так далеко, что он намерен говорить с супругой через ее камеристку.
   Видя, как он взволнован, Королева просит его никому об этом не сообщать: мол, она предпочитает составить свое мнение. Король чрезвычайно обрадован и признается, что он надеялся на такую услугу с ее стороны.
   Она просит его остерегаться, как бы все это не было продиктовано намерением помешать ему иметь детей, при том, что иметь детей совершенно необходимо и для безопасности его собственной персоны, и для безопасности Государства. По его поручению она говорит с Королевой, своей дочерью, та благодарит ее за все сказанное и обещает следовать ее советам и быть более осмотрительной. Королева прикладывает усилия к тому, чтоб супруги поговорили друг с другом, и наконец дело счастливо разрешается. Она выражает им обоим свое горячее желание видеть их сердца соединенными столь же тесными узами, как и они сами.
   В это время из Италии возвращается Господин Принц. Канцлер и Пюизьё предпринимают попытки вызвать его ко двору, тайно с ним списываются, убеждая, что во имя любви, которую они к нему питают, желают видеть его при дворе, боясь, как бы Королева не прибрала к рукам все дела; одновременно замышляют тайный союз с Бассомпьером и подают ему надежду быть введенным в совет под предлогом усиления Короля в его противостоянии Господину Принцу.
   Король под их влиянием заверяет того в своей благосклонности и желании видеть его при дворе.
   Господин Принц пишет, что готов явиться пред его очи, и тайно просит канцлера и Пюизьё известить его в отношении четырех вещей: какие вознаграждения и пенсионы ему полагаются; отчего был изгнан Шомберг; не из-за него ли или просто оттого, что не смыслил в финансах; какое место он займет в совете; может ли он рассчитывать на тесную дружбу с канцлером и Пюизьё.
   К нему посылают старину Дэзэ, гувернера Монтаржиса, дабы тот доставил ему ответы на все эти вопросы и заверил во взаимопонимании.
   Дело уж было на мази, когда случилось, что г-жа де Гиз принялась добиваться брака своей дочери с Месье, говорить о том с Королем, Королевой и министрами.
   Г-жа графиня Суассонская, узнав о ее намерении, изо всех сил противится этому и заявляет: либо одновременно состоится брак Мадам и ее сына, либо за него отдадут мадемуазель де Монпансье.
   Пюизьё берет сторону г-жи де Гиз, Ла-Вьёвиль действует в интересах графини Суассонской.
   Королева, предвидя, что Ла-Вьёвиль станет тайно настраивать Короля, решается представить ему доводы с целью не допустить перемен в этом деле, решенном еще покойным Королем, о чем он не раз говаривал ей: зная, что Король, его отец, Государь мудрый и справедливый, собирался поступить так, а не иначе, нет оснований менять что-либо в данном вопросе, при том, что все причины, по которым им было принято некогда такое решение, налицо и теперь, а именно: с помощью брака привязать Принца к Франции и помешать заключить с иностранной державой союз, способный внести сумятицу в государственные дела; не дать Господину Принцу слишком усилиться и разбогатеть; опасаться того, что стоящие в этом вопросе за перемены желают, чтобы королевский дом вовсе остался без наследников; ей хорошо известно, что ранее речь шла о дочери Императора или герцога Флорентийского; это только подтверждает ее мнение, ведь обе так юны, что исполнение подобного намерения отложилось бы на годы; он сам говорил ей: Господин Принц стремится сесть на трон и распространялся в Италии относительно недолгого века, уготованного ему, Королю, и его брату, Месье; это еще больше обязывает его лишить Принца этой надежды; однако она советует ему повременить и не давать пока согласия на брак брата; первое, о чем ему следует подумать, – это обзавестись собственными детьми. Следовало бы отложить брак его брата до того времени, когда это будет наиболее подходящим с точки зрения государственных интересов, корона прочно утвердится за его домом, и угроза потерять ее минует; однако если у него самого в скором времени не появится детей, следует все же женить брата, дабы предотвратить неприятности, выпавшие Генриху III: партия Лиги основывала свои надежды на отсутствии у того детей, не боясь, что дети смогут после его смерти отомстить за преступления, свершенные против него.
   Король выслушал и оценил по достоинству ее речь, несмотря на то что полковник, бывший гувернером Месье, был заранее предупрежден – и даже сказал об этом Королю, – что Королева не одобряла этого дела из любви к Месье, который, имей он детей, приобрел бы еще больший вес; г-н де Вандом якобы сказал ему, что этот брак подвергает опасности его жизнь, учитывая, что Гизы уже сгубили одного Короля и, будучи связанными с Месье через мадемуазель де Монпансье, могут дать разыграться подобной трагедии еще раз.
   Королева догадывалась, какие мысли одолевали Короля. О первом ей стало известно от одного доверенного лица полковника, о втором – от Ла-Вьёвиля; однако она предпочла положиться на случай, чем утратить тех, кому дала жизнь.
   Читателю предоставляется самому судить, какой смелостью надобно было обладать в подобных обстоятельствах и как любить своих детей, чтобы преодолеть все эти усеянные терниями пути.
   Ла Вьёвиль, действующий в данном вопросе с большим напором, но безрассудно, сказал Королеве, что г-жа графиня с такой решимостью взялась за дело, что угрожала г-ну де Пюизьё в том случае, если тот не убедит Короля поступить так, как угодно ей.
   Королева отвечала: если той удастся добиться своего, все последуют ее примеру и станут устраивать свои дела с помощью шантажа, однако это так вредно для Государства, что она без колебаний заявит Королю: для него является делом чести не допустить этого;
   она и сама весьма предана г-же графине и ее сыну, но все же не так, как интересам собственных детей;
   точно так же, как своих детей, она постарается защитить под руководством Короля и своих министров от ненависти и зависти, которые они навлекут на себя, давая добрые советы.
   Из всех этих раздоров вышло то, что Король решил позволить Месье жениться, но отложил свадьбу до лучших времен.
   Пока судили-рядили о браке Месье и мадемуазель де Монпансье, Королева после совещания с Ла Вьёвилем удостоверилась, что канцлер намерен усилить свою позицию в совете с помощью двух своих креатур и объединиться с принцами. Поговаривали отдать надзор за каторгой г-ну де Гизу; ввести принца Жуанвильского и Бассомпьера в совет; отдать Ла Вьёвилю губернаторский пост в Пикардии; призвать в совет Господина Принца; женить г-на де Гиза и тем самым объединить губернаторства Берри, Бурбонэ, Оверни, Дофинэ и Прованса и дать этим господам возможность усилиться и рассчитывать на собственные силы. Она сочла, что с ее стороны было бы преступлением молчать в таком важном вопросе; что она слишком обязана Королю и общественности, чтобы терпеливо сносить то, что противно их интересам.
   Министры намеревались говорить с Королем на эти темы постепенно и понемногу, дабы Королева не могла опровергать их мнения. Она послала Марийака сказать Королю, что прошел слух, будто хотят воспользоваться его отсутствием в Париже, чтобы вынудить его ввести в свой совет новых людей; что это наиважнейшее из дел, поскольку от того, добрый или худой совет, зависит благополучие его Государства; что намереваются говорить с ним, покуда он вдали от нее, дабы она не высказала своего мнения; но что она не может не сказать ему: если он не введет в совет осторожных и умных людей, чьи достоинства общепризнанны, правлению его грош цена; что никогда еще дела государственные не находились в таком запущенном состоянии и не нуждались так в твердой руке; поэтому если все опять попадет в руки людей, пекущихся лишь о собственных интересах, а не об исполнении долга, трудно будет выбраться из ямы;
   что она сама никого не предлагает, его дело – хорошенько все обдумать; она лишь заметила, что, когда он дает себе труд принимать решения, выбор его безукоризнен;
   что это, в частности, то, что она хотела довести до его сведения; однако если он пожелает, она на заседании совета по его возвращении во всеуслышание заявит обо всем этом, дабы он воспользовался случаем отделаться от тех, кто пытается наглостью заполучить должности, которые надобно раздавать по заслугам и обдуманно.
   Когда он приехал, она добавила к этому следующее: было время, он стремился усилить свой совет, чтобы противостоять Господину Принцу, но ей стало известно о прямо противоположном намерении министров – быть заодно с Господином Принцем и ввести в дела его доверенных лиц;
   их обоих стремятся напугать исключительными правами Господина Принца, дабы облегчить его возвращение ко двору и ублажить, пока он не навредил министрам; ее просили поспособствовать этому, но она отказалась, считая это вредным для Короля; она не одобряет присутствия Господина Принца при дворе, но признает его авторитет в советах.
   Король признался ей, что прощупывали почву – не прочь ли он поручить печати Бельевру, а также силятся протащить в совет Бассомпьера; что от лица коннетабля и Бюльона ему предложили принца Жуанвильского; хотели внушить ему, будто она желает держать Господина Принца на удалении, дабы при малейшем неудовольствии замышлять с ним недоброе.
   Некоторое время спустя с большим удивлением узнали: принц Уэльский незамеченным пересек в почтовой карете Францию, направляясь в Испанию, дабы сочетаться браком с инфантой.
   Король Англии, государь миролюбивого склада, не мог пережить того, что его зять и дочь лишились Пфальца, и, не желая предпринимать военных действий, дабы вновь водворить их в их государстве, попытался помочь делу посредством союза с королем Испании, испросив инфанту в жены своему сыну; поскольку ему показалось, что решение этого вопроса затягивается, при том, что его подданным было известно, что Император в январе этого года объявил герцога Баварского курфюрстом Пфальцским и они осаждали его просьбами не допустить, чтобы Англии было нанесено такое оскорбление, он счел разумным, чтобы его сын отправился в путь, пересек Францию инкогнито и сам попросил руки инфанты, в чем трудно отказать, коль скоро это делается с любовью.
   Принц добрался до Парижа в начале марта, 5-го присутствовал на представлении большого балета Королевы, после чего продолжил путь до Мадрида, куда добрался 17-го; там он был с почестями принят и провел несколько месяцев, а когда папская грамота с разрешением брака в степенях родства, в которых брак не допускается, была подготовлена, вернулся в Англию, испытывая недовольство, с которым короли обыкновенно расстаются друг с другом: почти никогда не бывает, чтобы при расставании они были бы такими же добрыми друзьями, как при встрече.
   Наш Король не был предупрежден о пребывании принца во Франции, его известили лишь тогда, когда тот подъезжал к границе с Испанией. Каждый по-своему оценил поступок принца: министры – как нечто не имеющее значения.
   Королева же восприняла этот эпизод иначе – как кровное оскорбление и свидетельство того, что невнимание к делам приводит к тому, что Франция упускает случай усилить свои позиции с помощью брака и дает Испании возможность возвеличиться в ущерб нам.
   Она объяснила Королю, что мы со всех сторон буквально обложены Испанией и до происходящего в Германии нам нет дела, хотя австрийская династия подчинила ее себе почти всю из-за нашей беспечности; Вальтеллиной мы не занимаемся, швейцарцев раздражаем; стоит опасаться: если мы не окажем голландцам действенной и быстрой помощи, брак этот приведет к одному из двух – либо король Англии оставит Соединенные Провинции ради восстановления своего зятя, либо он воспользуется мирной передышкой в войне между королем Испании и Провинциями и они удовлетворят его просьбу из страха быть им покинутыми, и то и другое – на руку Испании; это вполне возможно, поскольку они мало доверяют нам, и хотя на этого государя нельзя полностью положиться, все же они не оставляют надежды на его поддержку, поскольку исповедуют одну с ним веру. Спинола несколько раз присылал в Испанию гонцов с донесением, что он больше продвинулся бы за три месяца во Франции, чем за десять лет в Голландии, и потому советовал передышку. В столь спешных делах ей сложно судить, что и как, еще и оттого, что на ее памяти покойный Король принимал решения, противоположные тем, которые принимаются ныне и из которых следует, что мы в заложниках у Испании и делаем все, чтобы она процветала, а мы угасали.
   Она могла бы добавить: в этом причина того, что у Испании дела идут хорошо, а у Франции плохо; однако, понимая, что если она скажет больше, то навредит этим себе и не поможет Королю, а также учитывая, какую власть получили персоны, окружающие трон, она не стала продолжать свою мысль.
   Разница же в том, что в Испании у министров как будто нет других забот, кроме как продвигать общие для всех дела, а во Франции королевские дела валяются у министров под ногами, а в глазах стоят только собственные; в Испании государственные советы состоят из числа людей, которые приневоливают друг друга стараться, взаимно просвещая друг друга, у нас же дела ведутся одной или двумя соумышляющими меж собой персонами, которые обращаются со своими должностями как с источниками доходов, вроде своих имений; в Испании заслуги людей, находящихся на государственной службе, щедро вознаграждаются, во Франции о них часто забывают, коль скоро они в прошлом. Настоящий министр должен мыслить лишь интересами своего государя, но и государь должен помнить о своих помощниках. Из всего этого проистекло то, что решили дать денег Соединенным Провинциям, но, стоило Королеве отойти от дел, выплаты прекратились.
   Поговорив с ним о происходящем за пределами Франции, она попросила его серьезно и без обид подумать также и о внутренних делах; не довольствоваться лишь принятием решений, но доводить оные до исполнения; накапливать деньги, укреплять границы, регулировать расходы; согласилась отказаться от роты легкой кавалерии, чтобы подать пример к порядку и сокращению личных гарнизонов.
   Она бы охотно добавила о необходимости создания достойного совета, который он бы по-настоящему возглавил, ведь, по сути, до сих пор он являлся главой совета лишь по праву рождения.
   Дела, находящиеся в полной зависимости от канцлера и его сына, были расстроены. Король увлекался охотой, считал, что, отбыв повинность, то бишь заседание в совете, уже много потрудился; если что и предпринималось, то только по побуждению самих министров; не было ни исполнительской дисциплины, ни стимулов как следует взяться за дело, ни надежных людей, ни разумного подбора лиц в совет.
   Все, чего добиваются, направлено лишь на извлечение выгоды для себя; если получается сделать что-то для всех, то случайно и только когда собственные интересы совпадают с интересами Королевства. Еще куда ни шло, если, действуя во благо всего народа, кто-то и для себя извлекает немало выгоды; хуже, когда, принося Государству малую пользу, не слишком полезны и для своего рода; но уж совсем нетерпимо, когда, приумножая свое богатство ценой доставленного Государству вреда, наживаются на неблагополучии других, ввергнутых в общественную смуту.
   Они не только прибрали к рукам допуск в члены совета, но и не желают терпеть подле Короля никого, кроме собственных ставленников, обязанных им.
   Они уговаривают Королеву быть с ними заодно и исключить из совета полковника, г-жу де Ла Валетт и Бонёйя; они убеждают ее, что полковник – ее враг. У нее и самой слишком много доказательств, чтобы сомневаться в дурнонамеренности полковника, но немало и опаски, чтобы мстить ему, тем самым помогая канцлеру и его сыну, чью власть она уравновешивает людьми, принадлежащими к противоположной партии. Она отвечает им, что она вроде одной афинской монахини: всех благословляет и никого не проклинает, умеет послужить своим друзьям и не желает вредить недругам.
   Они ревниво относятся к Туара: боятся, как бы он не завладел вниманием Короля в ущерб им; доносят Королеве, что Туара хвастает, будто пользуется особым благорасположением Его Величества, торопят ее предупредить Короля об этом как о чем-то чрезвычайно важном для него.
   Она по их просьбе советует Его Величеству благодарить преданных ему людей, но не терпеть, когда они бахвалятся тем, что имеют над ним власть, поскольку речь идет об его авторитете.
   Едва она выполнила их просьбу, как они поставили об этом в известность Туара, и он вменил ей в вину то, что́ она сделала по их же наущению, желая воспользоваться ошибкой, которую они из хитрости допустили.
   Тем не менее в похвалу им можно сказать: они поистине вернули золотой век, ведь не было ничего, что устояло бы перед этим металлом.
   Какие бы речи ни произносил президент де Шеври, чтобы удержаться на своем посту, пожелали заглянуть в его кошелек.
   Ла Вьёвилю позволили распоряжаться финансами лишь после обещания договориться за сущий пустяк с шевалье де Валансэ о месте капитана гвардейцев. Г-н де Брев предложил им значительную сумму, и они тут же одобрили его восстановление в качестве гувернера Месье, а полковника задумали удалить.
   Епископ Шартрский часто навещал Ла Уссэ, снятого с должности интенданта заодно с г-ном де Шомбергом, чтобы узнать, сколько он даст, чтобы за него замолвили словечко.
   Дабы восстановить Кастийю, его просят отдать дочь д’Эстийаку и 2000 пистолей епископу Шартрскому в придачу.
   И это было бы сделано, если бы добрая душа президент Жанен не сказал Бюльону, что канцлер и его сын – бандиты и воры, пожелавшие продать свободу его зятя ценой гибели его внучки.
   Добрый человек был так потрясен задуманным злодеянием, что прожил после этого всего несколько дней.
   Сколько ни возноси хвалы президенту Жанену, все будет мало; потому надлежит последовать примеру космографов, которые на своих картах одним росчерком пера обозначают целые области.
   Он никогда не взваливал на себя столько дел, сколько не смог бы выполнить, ничем не напоминая те жадные желудки, что, желая вобрать в себя побольше и не в силах переварить проглоченное, испражняют его в первоначальном виде.
   Он никогда не льстил своему Государю; всегда более старался о том, чтоб быть полезным, нежели понравиться; никогда не смешивал личные интересы с общественными.
   Этот честный человек был достоин жить в веке, менее развращенном, чем наш, недооценивший его. Он был первым в своем роду, выдвинувшимся по службе, и если б у него были похожие на него дети, этот род прославился бы.
   В то же время и герцог Буйонский, разительно отличающийся от президента Жанена, окончил свои дни; появление на свет этого человека принесло Франции столько же вреда, сколько пользы принесло ей появление первого. Это был человек неверующий, лишь делающий вид, что у него есть вера; с непомерно раздутым тщеславием, беспокойный и мятежный духом, не могущий ни сам жить в покое, ни оставить в покое других. Он был рожден и воспитан в католичестве; но, как только достиг лет, когда страсть к величию начинает толкать на отчаянные поступки, переменил религию, дабы иметь больше поводов баламутить и возвеличиваться. С тех пор не было в нашем Государстве ни одной смуты, в которой он не был бы застрельщиком или подстрекателем. Он преданно служил покойному Королю и до того, как он получил корону и боролся с Генрихом III, и после того, как он сел на трон. В качестве вознаграждения за оказанные услуги ему позволили жениться на наследнице княжества Седан, и, когда та умерла бездетной, он не перестал по воле Его Величества владеть этим укрепленным местом наперекор Ла Маркам, которым оно принадлежало; с тех пор Королю пришлось осаждать это место, а его хозяин причинил Государству много бед – видно, Господу не было угодно, чтобы оно перешло в другие руки. Он был храбрым, но неудачливым и так неровно дышал к чужой славе, что из чистой зависти позволил неприятелю разбить наголову адмирала де Виллара с его восемью сотнями конников, не желая прийти ему на выручку, хотя и должен был это сделать, и обещал; когда Господина Принца заключили в Бастилию, он удалился в Седан и более не смел показываться при дворе, но, потеряв возможность лично участвовать в придворных распрях, сделался консультантом; и наконец, не сумев разрушить Государство, давшее ему жизнь и с благословения Господа счастливо избежавшее всех подстраиваемых им с помощью мятежей ловушек, утратил ближайших союзников, неосторожно присоветовав курфюрсту Пфальцскому посягнуть на Богемское королевство и похваляясь среди своих тем, что пока Король делал во Франции бобовых королей, он возводил на трон Германии настоящих. Однако все обернулось иначе, и он умер, недовольный тем, что тот, кому он советовал захватить чужое государство, утратил свое, а также что все знали его как советника столь же неудачливого, как и военачальника, чья осмотрительность оставалась по большей части на словах и была скорее показной, чем подлинной.
   Однако вернемся к тому, с чего начали. Парламент, видя, что правление министров завело дела в столь плачевное состояние, счел себя обязанным высказать Королю свое мнение. Депутаты прибыли в Фонтенбло 3 мая с поручением представить Его Величеству, в какой нищете прозябает народ, как дурно ведут себя те, кто правит Государством, как мало надежды увидеть его королевское достоинство поднятым на должную высоту при сохранении теми своих постов и насколько в его интересах урезать их расходы, а не поддерживать, во всем отказывая своему народу.
   Король, с ведома своего совета, привыкшего скорее пользоваться Государем, нежели служить ему, ответил им, что их ремонстрации способствуют по большей части нанесению вреда его правлению, чем реформированию оного; что они продиктованы скорее бунтовщическими настроениями, чем рвением, и что не их дело, как обстоят дела в его Государстве.
   Из наших хроник мы узнаем: парламент Нормандии, когда туда лично с запросом признать его совершеннолетие явился Карл IX, не пожелал этого сделать, тогда Король заявил, что они ему не опекуны. Нам известно, что принц крови пожаловался раз парламенту на бесчинства, на что президент де Ла Вакри ответил: они вмешиваются, только когда речь идет об отправлении правосудия в отношении частных лиц.
   Известен и такой факт: однажды депутаты парламента взяли излишне жесткий тон в отношении покойного Короля и услышали в ответ, что его предшественники их боялись и не любили, а он их любит и не боится.
   Однако коль скоро они вмешивались в дела управления Государством не с целью перечить королевской воле, а показать, как злоупотребляют их именем, не с целью получать жалобы от частных лиц на королей, а пожаловаться Королю на частных лиц, они не только не порицались им, но и вызывали его недовольство тем, что не часто обращались к нему с подобными запросами.
   Что ж тут удивляться, что господа, о которых мы ведем речь, пользуются властью, данной им Государем, против его же правосудия.
   Те, у кого на уме недоброе, всегда нацелены на то, чтобы приговор не был вынесен; они предпочитают затянуть процесс, а не прояснить до конца суть дела, отвести судей, а не довериться им.
   Королева же не порола горячку; она им сказала, что уверена: Король будет им благодарен за ревностное служение делам его Королевства; однако надобно, чтобы они все свое старание направили на недопущение того, чтобы те, у кого в отличие от них намерения нечисты, получали желаемую выгоду.
   Канцлер посоветовал Королю провести утренние часы в покоях Королевы с полным составом своего совета, чтобы выглядело так, будто он обдумывает ответ, который на самом деле был им уже дан, – тогда вся ответственность ляжет на нее.
   И сам отправился туда дожидаться Короля; но Королева плохо провела ночь и не проснулась достаточно рано, чтобы можно было провести у нее совет. Они убедили Короля, что она прикинулась нездоровой, чтобы дать им понять: она не принимает в этом участия; тогда, чтобы отомстить ей, канцлер задумал новую ссору между членами королевского дома.
   Королева проживала тогда в Фонтенбло и была с Королем на короткой ноге, и как тут не удивляться, когда однажды она узнала, что при дворе поднялся большой переполох в связи с якобы отданном ей губернаторством Сомюра: слухи эти тем паче поразили ее, что она никогда не претендовала на Сомюр, она лишь умоляла Его Величество не назначать туда никого из ее недругов, поскольку г-н дю Плесси-Морнэ всегда оспаривал тот факт, что это укрепленное место принадлежит Анжу; соискателей на это губернаторство было несколько, и они досаждали Королю.
   Новость о пожаловании ей этого губернаторства получила такую огласку, что уж и послы стали ее поздравлять с несомненным признаком доверия, питаемого к ней Королем.
   Г-жа де Пюизьё говорила со мной об этом как о чем-то решенном; г-н де Пюизьё о том же вел беседу с г-ном де Фоссэ, желая предупредить Королеву.
   Королева, не понимая, к чему способны привести слухи, и боясь, как бы этим не напортили ей во мнении Его Величества, могущего подумать, что она ждет для себя какого-либо назначения на государственный пост, говорит с Его Величеством и признается: ей неизвестен ни источник, ни цель этих слухов, она и думать не думала о губернаторстве в Сомюре, пусть ей и небезразлично, что там делается из-за Анжу, вообще же ее мнение состоит в следующем: либо сровнять эту крепость с землей, либо назначить ефрейтора для ее охраны.
   Король одобряет ее точку зрения, называет ей имя ефрейтора, которого желает туда послать; многие выступают против этой кандидатуры. А капитан гвардейцев, расквартированных в тех краях, тот и вовсе считает, что право подобных назначений принадлежит ему.
   Король своей властью кладет конец спорам, настаивая на своем назначенце; ему предлагают других, хотят послать в Сомюр ефрейтора с ротой, не принадлежащей к числу королевских. Тогда он заявляет, что не в силах отвечать за крепость, коль скоро не свободен в выборе своего ставленника; его слова сочтены разумными.
   Но на этом трудности не заканчиваются: встает вопрос – будет ли это назначение находиться под эгидой Королевы. Королева не претендует ни на какие исключительные права и просит положиться на существующую практику. Ищут в прошлом и находят аналогичные примеры и представляют подготовленный документ, но канцлер отказывается скреплять его печатью.
   Встретив новое препятствие, Королева посылает Марийака к Его Величеству с такими словами: примеры, приведенные ею, на ее взгляд, устраняют все препятствия, но она желает во всем полагаться на его волю, а не на заведенный порядок. Король отвечает, что желал бы обращаться с нею не как с губернаторами Анжу, ведь она заслуживает много лучшего обращения, и если она подтвердит, что хотя бы один получил крепость в свое управление, то он одобрит подобное содержание официального письма.
   Королева довольствуется проявленной Королем доброй волей, не ожидая более для себя ничего, и присылает к нему ефрейтора, прося соизволить отправить того к месту назначения, боясь, как бы дело снова не застопорилось.
   Он отвечает, что не станет этого делать, и желает, чтобы это было представлено в такой форме, которая подтверждала бы доверие, питаемое им к ней.
   Королева меж тем узнает, что Пюизьё направил к Королю Бара́ для обсуждения данного вопроса.
   Она со своей стороны направляет Марийака, чтобы узнать, о чем было договорено без нее; Король отвечает, что ему надоели с этим делом, но он желает, чтобы его мать, Королева, осталась довольна его решением.
   Когда Король возвращается с охоты, с ним говорит Пюизьё; как это ни удивительно, по окончании их разговора Король меняет свою волю, а само дело приобретает иной поворот.
   Пюизьё посылает за Бутийе, делает вид, что не знает, на какой стадии находится решение вопроса, рассказывает, в каком гневе нашел Короля по возвращении с охоты.
   Бутийе ему отвечает, что не в силах в это поверить, ведь Королева-мать уже дважды – через ефрейтора и через Марийака – получила благоприятный ответ Короля. Пюизьё ему заявляет: либо они не услышали ответ Короля, либо его в неверном виде доставили; является Марийак, подтверждает сказанное ранее и убеждает его.
   Тогда становится ясно – Пюизьё движет некое злое намерение, о чем уже было известно из двух других источников: Король сам признал в разговоре с одним вельможей, что они втянули Королеву в это дело, а затем начали вставлять ей палки в колеса, и сказал отцу Сегирану, что предупрежден о том, что его мать принимает участие в судьбе Сомюра, дабы усилить Месье, его брата.
   Королева в праведном гневе заявляет Пюизьё, что находит его отношение к ней из ряда вон выходящим для человека его положения, как и его отношение к Государю для чиновника его ранга; это свидетельствует либо о его намерении показать, что Их Величества не ладят меж собой, что неправда, либо доказать, что от Короля возможно чего-либо добиться только через него, Пюизьё, а также что он доносит волю Короля в зависимости от своего настроения; отсюда следует: либо ему недостает осторожности, либо он желает поссорить ее с Королем, чего она не потерпит; она не может от него скрыть, как ей претит его поведение в этом деле.
   В тех же выражениях, по ее поручению, я говорил об этом с командором де Валансэ.
   Два дня спустя бумага о назначении была выдана ефрейтору из числа гвардейцев, согласно пожеланию Королевы.
   Король сделал это с большим удовольствием и выразил огромную радость по завершении сего дела; он сказал Королеве, что имелось несколько человек, которые одним говорили одно, а другим – другое, и что в будущем надобно устроить так, чтобы они, то есть он и Королева, больше общались друг с другом, не прибегая с услугам третьих лиц.
   В этот момент вошел Пюизьё; Король, увидев его, шепнул Королеве: «Будем молчать», – что позволяет догадаться: Пюизьё как раз из тех, кого имел в виду Король, хотя позже он называл в числе таковых Докеза.
   Королева не стала продолжать беседу, а возобновила ее два дня спустя, признавшись: ей горько от того, что его желали уверить, будто она искала какого-то места и желала усилить положение принца Анжуйского с помощью крепостей; хотя за такие измышления и стоило бы наказать их авторов, она его умоляет соизволить принять от нее и Анжу, и крепости, которые там у нее имелись, дабы не давать в будущем пищу для подобных разговоров и убедить его: ей ничего не нужно, кроме его сердечной привязанности.
   Она могла бы добавить: те, кто его окружает, в силах подтвердить, что она не слишком озабочена положением принца Анжуйского, учитывая, что Пюизьё много раз уговаривал ее вместе с ним прогнать полковника, его непримиримого врага, а на его место назначить г-на де Брева; она ни за что на это не соглашалась из боязни, как бы полковник, назначенный когда-то гувернером Месье по ее воле и теперь ею же восстановленный в своей должности, не подал повода к зависти и к подозрению, будто она желает усилить свои позиции.
   Король с нежностью отнесся к ее предложению и не принял ее отставку с поста губернатора, уверяя ее: у него самого нет ничего, кроме разве того, чем владеет она. Только они объяснились по этому поводу, как была предпринята новая попытка поссорить с Королевой ее дочь – супругу Его Величества. А дело было так: Пюизьё оговорил перед Его Величеством поведение его жены, внушив ему, что та свобода, с которой кто угодно заходит в ее спальню, недопустима для особы ее ранга и что не грех было бы запретить это, поручив переговорить с ней Королеве-матери.
   Королева просит Короля не раздувать это дело и ручается в том, что ее дочь сама деликатно исправит положение; оправдывает ее легкомыслие возрастом; напоминает, что не следует давать пищу для разговоров слугам.
   Но что бы она ни говорила, не в ее силах убедить Короля отказаться от принятого решения, а самой уклониться от тяжелой обязанности.
   Она говорит Королю, что понимает: кто-то хочет поссорить ее с дочерью, но она скорее готова навлечь на себя кривотолки, чем ослушаться его.
   Не успела она исполнить это поручение, а уж Пюизьё и его жена обвинили ее в том, что она сама затеяла все это дело и что она несправедлива по отношению к правящей Королеве.
   Словом, дочь натравливают на мать; разделяют тех, кого Господь пожелал соединить кровными узами.
   Пюизьё просит Короля отозвать свое поручение, но ничего не добивается, да и Королева уже взялась за дело, заявив ему: не стоило затевать этого, но еще хуже менять что-либо на ходу; она не могла присоветовать такого, поскольку речь идет о достоинстве Короля, но теперь отказывается мешать исполнению поручения Короля, поскольку речь идет о достоинстве ее дочери.
   При дворе всегда царит разделение в умах, одни подогревают неприязнь правящей Королевы к ее матери, другие просвещают ее относительно подоплеки дела.
   Король сам говорит со своей супругой, советует ей обращаться с их матерью с уважением, уверяя, что она привнесла в это дело лишь то, что должна была привнести в ответ на просьбы своего сына.
   После чего правящая Королева наведалась в покои Королевы-матери и просила прощения за то, что не разобралась и поверила в наветы.
   Не впервые уже члены королевского совета по собственному почину затевали подобные козни, а после отказывались от своего участия в них и сваливали вину на других: они, мол, тут ни при чем; поступая так, они алкали почета и лавров, оставляя прочим осуждение и порицание.
   В Лионе было принято решение изгнать из совета г-жу дю Вернэ из-за ее дурной репутации и несчастного случая, приключившегося с нею, хотя и не затрагивающего чести королевского дома. Но стоило ей снестись об этом с г-жой де Пюизьё в Париже, как постановление об ее удалении из совета было отменено.
   Следующей кандидатурой, намеченной к применению данной санкции, являлась госпожа де Шеврёз – правду сказать, такое решение назрело давно. Та обращается за помощью к г-же де Пюизьё, обещает ей поддержку на заседаниях, и все остается по-прежнему, если не лучше, – и все это на виду у всей Франции, к позору Короля и огорчению Королевы, чья добрая натура страдает от подобных примеров.
   Короля настраивают против г-на де Бельгарда в связи с одним щекотливым вопросом; ему дважды или трижды рекомендовано вернуться в свое губернаторство; друзья советуют ему договориться с власть предержащими. Стоило ему помириться с Отцом и Сыном, как Святой Дух тронул сердце Короля, и тот сменил гнев на милость.
   Правда, когда г-н де Бельгард пожелал узнать, одобряет ли Государь это примирение, поскольку желает полностью зависеть от него, Его Величество выразился в том духе, что неплохо, что примирение носит чисто внешний характер: этот пример служит подтверждением тому, что Король использовал их, но не слишком на них полагался, а если и следовал их советам, то не желал участвовать в их играх.
   Однако этим господам повезло в том смысле, что Король, хоть и знал об их происках, не всегда мог от них уберечься.
   Королева, видя, в каком запустении находятся дела, какое место отведено ей в принятии решений и как мало ей проку вмешиваться в них, следуя советам лекарей, подумывает отправиться в Пуг, где в прошлом году она почувствовала себя несравненно лучше.
   Как и заведено, Королю пытаются внушить опасения в связи с ее намерением, нашептывая, что она движима целью примириться с Господином Принцем и графом Суассонским.
   Разгадав их хитрость, а также понимая, что если она отправится в Пуг, Господин Принц непременно навестит ее, поскольку его владения не далее двенадцати лье от этого городка – он в это же время просил отпустить его от двора в его губернаторство, – она сочла, что встречи с ним нежелательны, и сказала Королю, что у нее на первом месте всегда дела, а уж потом здоровье, а поскольку она намерена быть полезной ему одному, то не в ее интересах ехать в Пуг, где ее, чего доброго, станет навещать Господин Принц, желая показать, что она с ним заодно, а посему она отправляется на воды в Монсо.
   Король благодарит ее за это и одобряет выбор места; однако, хотя он и оказал ей честь, заверив, что нисколько не сомневается в чистоте ее помыслов, она сделала для себя вывод: сознание Его Величества неизлечимо ранено – это явствовало из того, что сразу после их беседы Господин Принц получил разрешение отправиться в свои владения, тогда как до разговора ему такого разрешения получить не удавалось.
   Во время поездки Господину Принцу были доставлены огорчения, столь же бесполезные, сколько и бессмысленные. Она заявила об этом в открытую, высказавшись в том смысле, что не стоит попустительствовать принцам в том, что вредно для Короля и от чего его авторитет падает, но надлежит пещись о них в делах менее значительных и не сопровождающихся губительными для Его Величества последствиями.
   Король дважды навещал Королеву в Монсо, навестил бы и в третий, но министры отвратили его от сего намерения.
   Он посетовал на это кому-то из своих доверенных лиц, а г-ну де Бельгарду прямо заявил: «Ну и забавники, хотят, чтобы я никуда не отлучался, был при них либо только там, где они мне предпишут. Хотят заставить меня поверить, что мои поездки в Монсо – нечто вроде исключительного права; но мне смешно, ведь меня желают убедить, что у меня были какие-то умыслы, а мне и невдомек, какие именно». Ему были ведомы их ухищрения, хотя он с трудом от них защищался.
   Обе поездки удались на славу, так что Их Величества остались ими совершенно довольны.
   Король не умолчал о том, как хорошо был принят своей матерью, какое удовольствие доставляло ему общение с ней, а уж Королева и вовсе не могла нарадоваться.
   Он поручил Туара найти к ней подход, поскольку от нее многое зависело.
   Письма, которые он ей писал, были полны привязанности, и правильно считалось: если б не ковы министров, она заняла бы совсем иное место в его сердце и в его совете.
   Король прислал к ней в Монсо Королеву – свою супругу: недоброжелатели посоветовали той отказаться, но Король настоял на своем, и она уступила.
   И была там до того замечательно принята, что по собственной воле навестила Королеву-мать во второй раз, чтобы поприсутствовать на комедии, в которой должна была играть Мадам.
   Просто невероятно, до чего додумываются при дворе: принц Жуанвильский по возвращении из Монсо сказал Ла Вьёвилю: нужно выжить Пюизьё, Королева на их стороне и поручила ему переговорить с ним – тогда как у нее и в мыслях этого не было.
   Ла Вьёвиль признался: одновременно с разговором о том, как бы избавиться от Пюизьё, состоялась беседа принца Жуанвильского с Пюизьё о том, как избавиться от Ла Вьёвиля, и с Королевой по поводу Ла Вьёвиля – мол, он ей не друг и следует его опасаться, а Ла Вьёвилю было рекомендовано не доверяться Королеве, желавшей его погибели. Самая большая трудность при дворе состоит в том, чтобы распознать, кто есть кто.
   По прошествии некоторого времени Король пожелал, чтобы Королева вернулась ко двору.
   Многие думали, что это сделано с целью основательно ввести ее в управление делами, однако ни она сама, ни ее окружение так не считали, полагая, что ею либо хотят прикрыть свое решение пресечь претензии герцогини де Шеврёз и коннетабля Монморанси – дело это не терпело отлагательств; либо Ла Вьёвиль, тесно взаимодействующий с Королем наперекор Пюизьё, желает усилить свою партию за ее счет; либо оба желают воспользоваться ею, дабы испросить у Его Величества вознаграждений для себя.
   Ибо каким бы влиянием они ни пользовались, Король никогда не доверял им полностью; Пюизьё так и не удалось заполучить для сродственников цитадель Монпелье, как и Ла Вьёвилю, пожелавшему облагодетельствовать кого-то из своих близких.
   Не успела Королева явиться ко двору, как исполнилось одно из ее предсказаний. На рассмотрение совета было вынесено дело г-жи де Шеврёз; шесть недель, до возвращения Королевы, оно никак не решалось, из чего она сделала вывод, что ответственность за него будет возложена на нее. Ла Вьёвиль, считавший, что она состоит в заговоре с г-ном де Пюизьё, изгнал г-жу де Шеврёз из совета под тем предлогом, что честь королевского дома не может быть запятнана.
   Тотчас после того, как состоялось это решение, Прео отправился за Бассомпьером, закадычным другом г-на де Гиза, чтобы поставить его в известность: Королева испортила все дело, в открытую выступив на совете против них. Де Гизы пожелали выяснить отношения с Руасси и Бюльоном, и выяснилось: она вообще не принимала участия в обсуждении.
   Ла Вьёвиль сказал г-ну де Гизу, что граф Суассонский, уезжая, попросил министров помочь г-ну де Монморанси, и притом так настоятельно, что заверил: в случае если они это сделают, он поступится своими интересами; это делалось с целью переложить ответственность на чужие плечи.
   Королева, зная, что принц Жуанвильский, его жена и принцесса де Конти думают, будто она – причина их недовольства, видя кислые выражения их лиц, ничего не желала говорить до возвращения Короля с охоты; но, узнав, что Король заявил: тот, кто приписал авторство этого совета Королеве, солгал, – она на весь мир объявила: для нее всегда будет почетно, если ей станут приписывать советы, принятые Королем, поскольку она знает, что они хороши; и даже если она составит себе иное мнение, Король окажет ей большую честь, воспользовавшись ее именем; однако ей не понравилось бы, чтобы и другие стали пользоваться им, а поскольку Королю по душе говорить, что он автор того или иного совета, ей не остается ничего иного, кроме как подтвердить это; если и после этого они сочтут автором какого-либо совета ее, она не обязана отдавать отчет в своих действиях никому, кроме Господа Бога и Короля, а всякая клевета ее мало заботит; она считает, что ее хотели обидеть, и она была готова терпеть это, полагая, что обойдется без тех, кто пренебрегает ее дружбой; однако они получили бы от нее множество услуг, будь они с нею в ладу.
   После того как сторонники Гиза проявили недовольство, вызванное удалением из совета г-жи де Шеврёз и графа Суассонского – последнего в связи с доставленными в походе неприятностями и бунтом, поднятым простолюдинами в Руане, – министры, оказавшись перед лицом всеобщего недовольства, очень тому удивились, и, в частности, г-н де Ла Вьёвиль: он явился к Королеве предложить средство против бед – ему, мол, пришло в голову, что Ее Величество должна обзавестись собственным советом, в который вошли бы все самые высокородные особы, что потрафило бы им и удерживало бы тех, кто ниже по своему положению, в рамках долга; он-де предупреждал ее об этих беспорядках, с тем чтобы она сама подумала о средствах, и то, которое она сочтет наиболее подходящим, будет принято; а также что он просит ее сообщить об этом мне как человеку, способному помочь спасти Государство и которого чрезвычайно опасаются другие министры.
   Королева признала: Ла Вьёвиль изменил методы из опасения, что положение его шатко, и ответила ему, что находит предложенное им средство весьма опасным и вот почему: однажды она его уже опробовала, это было во время несовершеннолетия Короля, и тогда оно оказалось спасительным, поскольку возраст сына не позволял ему править, и она, на которую была возложена эта задача, привлекла к управлению Государством самых влиятельных вельмож Королевства, к тому же так ее действия получили общественную поддержку; когда период регентства подошел к концу, Король, по совету своих министров, изменил форму правления, не допустив вельмож в свой совет, желая дать понять: он достаточно силен, чтобы править самому; если теперь восстановить порядок, существовавший во время ее регентства, будет выглядеть так, будто Король вновь стал несовершеннолетним. Подлинным средством спасения было бы нечто прямо противоположное тому, что делалось до сих пор; надобно, чтобы Король и далее управлял сам, и внешне, и по сути, и при этом усилить его совет, где трудится лишь два человека, а надо бы более пяти, да чтоб, взявшись рьяно за дело, они взвалили на себя все бремя ответственности.
   Главным побудительным мотивом нынешних членов совета являются их частные интересы, а общественные интересы брошены на произвол судьбы; дела страшно запущены: то ли не внемлют вопиющим проблемам, то ли не решают их, то ли, вняв и решив, не доводят свои решения до исполнения; в совете потребны люди умные, решительные и напористые, умеющие добиваться проведения решений совета в жизнь. Она до сих пор не вмешивалась в назначения оттого, что это непременно привело бы к отстранению ее кандидатур; с тех пор как она сама вошла в совет, она не раз убеждалась: даваемые советы скроены по мерке тех людей, которые их дают, а не по сути задач и не в связи с природой вещей.
   Требуется серьезно все обдумать, приступая к делу Вальтеллины; не следует пренебрегать предложением Льежской области принять ее во Францию: устав от Испании с ее бесконечными заговорами, она желает этого; а Франция могла бы таким способом восполнить потери, понесенные в Вальтеллине; надлежит теснее, чем когда-либо, сплотиться с голландцами, подумать о бракосочетании с представителем английского королевского дома, спасти свободу Германии; состояние дел внутри Франции зависит от состояния дел за ее пределами; ведь неоспорим тот факт, что ни одна гражданская война не может продолжаться без помощи чужеземцев, и, наоборот, последние не станут помогать мятежникам в борьбе с их Королем, покуда его авторитет в стране на должной высоте.
   На следующий день Ла Вьёвиль вновь явился к Королеве и сказал, что накануне говорил с ней, опасаясь, как бы принцы не затеяли какой-либо ссоры, но с тех пор побывал у г-на де Гиза – в связи с хлопотами о назначении его брата камер-юнкером – и мнение свое изменил: следует оставить все как есть. Услышав слово «камер-юнкер», Королева заметила, что покойный Король взял за правило назначать на эту должность не принца крови, а дворянина, дабы у него были развязаны руки и он мог расстаться с тем, кто не служит ему верой и правдой, а потому тот назывался не камер-юнкером, а первым дворянином.
   Он просил ее не говорить Королю ни слова об их беседе и не противиться вынесению дела на совет. 26 ноября оно обсуждалось на совете вопреки воле канцлера и Пюизьё; а на следующий день Король сказал Королеве, что Пюизьё доложил ему по секрету, желая, видимо, сорвать решение, что ему не стоит давать этому делу ход, поскольку оно исходит от Королевы, обещавшей свою помощь Гизам с целью привлечения их на свою сторону, и добавил, что, насколько он осведомлен, это я просил вас встать на эту точку зрения [20 - Так у автора. – Примеч. пер.]. Королева воспользовалась случаем напомнить Королю, в чем состояли дурные услуги, оказываемые ей в отношении него, и просила рассудить, на чьей стороне правда.
   Днем ранее Пюизьё обронил в беседе с Королем в присутствии Королевы, что король Испании намеренно выслал к нам человека с предложением помощи, а именно: взять Ла-Рошель с моря в обмен на то, что мы перестанем оказывать поддержку голландцам.
   Королева, видя, что Пюизьё протаскивает нечто выгодное ему, взяла слово и заявила: данное предложение испанского короля – ловушка, с помощью которой их пытаются втянуть в ненужную войну, и Ла-Рошель можно скорее взять мирным путем, нежели военным.
   Король оценил ее мудрые доводы и склонился в их пользу; Пюизьё же, хотя и ратовал предать голландцев, не побрезговал их деньгами. Он получил от них 20 000 экю – из тех 200 000, что мы предоставили им в этом году. А открылось это самым необычным образом.
   Ле Морье, представитель Короля в Голландии, обидевшись на то, что эти деньги не передали через него, как было заведено, осведомился тщательным образом, как была пере́дана сумма, и узнал, что до получателя дошло лишь 180 000 экю. Он письменно сообщил об этом г-ну де Ла Вьёвилю, который, пользуясь своим высоким положением, отправился к послу Голландии за разъяснением, не добившись ничего, он заявил, что поставит в известность Его Величество; после чего сконфуженный посол, бормоча, что тот желает его погибели, признался ему под большим секретом, что передал эту сумму Пюизьё, дабы остальное попало по назначению. В прошлом году тот получил бриллиант той же стоимости от принца Пьемонтского.
   Когда Вилье-гиблое дело вернулся от герцога Савойского, которому он доставил посланных Королевой лошадей, он сообщил, что герцог и правда приобрел бриллиант стоимостью в 20 000 экю для посылки во Францию, но не знал, кому он предназначался. Ее Величество, будучи в Лионе, поинтересовалась, что же сталось с этим бриллиантом, и узнала, что он осел в руках Пюизьё.
   Де Ла Вьёвиль, предпринимавший усилия для его удаления из совета, не преминул вытащить на свет Божий все эти подробности.
   Этот год прошел в интригах и перепалках министров, в то время как по всему христианскому миру враги Его Величества продвигались в своих замыслах, а его союзники пребывали без помощи и защиты, без совета и ободряющего слова.
   Те немногие католические крепости, что еще оставались в Пфальце, подвергались захвату.
   Король Великобритании разочаровался то ли в испанцах, то ли в себе самом, то ли в их методах, то ли в своих желаниях, то ли во всем разом; но факт тот, что 25 апреля он сдал Франкенталь со всеми его фортами под видом складских помещений на срок в восемнадцать месяцев эрцгерцогу Фландрскому и вывел оттуда английский гарнизон – и все это с надеждой, что до истечения этого срока Император сменит гнев на милость и отдаст его зятю принадлежащий ему Пфальц -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. В мае он добился прекращения боевых действий в Империи между ним, его зятем и их союзниками – с одной стороны, и Императором и его сторонниками – с другой; это нанесло ему большой вред, учитывая, что герцог Гальберштадтский набрал мощное сбродное войско – шестнадцать тысяч пехотинцев и шесть тысяч конных, – которое было разгромлено в августе соединенными силами Тилли и Ангальта, из чего проистекло поражение Мансфельда, принужденного покинуть пределы Вестфалии и ретироваться в восточную Фрисландию; а в Венгрии Габор Бетлен восстал против Императора и причинил ему множество хлопот, вынудив стянуть в Венгрию бо́льшую часть его сил, дабы противостоять ему.
   Одна счастливая случайность произошла к великой пользе Короля: протестанты Монпелье, начиная терять надежду на то, что когда-нибудь освободятся от многочисленного гарнизона, расквартированного в их городе и находившегося под началом г-на де Валансэ, губернатора города, свояка г-на де Пюизьё, не в силах более терпеть постой такого непомерного количества военного люда, пришли к мысли обратиться к Королю с просьбой выстроить цитадель для размещения гарнизона. Г-н де Валансэ поддержал их, да еще и обнадежил, что им вернут имущество, которое Король отдал в виде вознаграждения католикам за подавление непокорных; он так ловко обставил это решение, что понудил их отправить к Королю депутацию с просьбой об этом, которая и была удовлетворена, после чего, не теряя времени, приступили к осуществлению задуманного.
   В этом году почил в Бозе Папа Григорий XV, это случилось 8 июля; благодушный и кроткий князь Церкви, он был лучшим человеком, чем Папой; слишком снисходительный и легко подпадающий под чужое влияние, он был не в силах противостоять родне, которая, видя, что дни его сочтены, не только жадно хваталась за любую возможность попользоваться его положением, но и рвала у него из рук все, что можно, злоупотребляя добротой Его Святейшества. По просьбе племянника, пожелавшего обладать приорством Сен-Мартен, в некотором роде принадлежавшим Господину Принцу и освободившимся по смерти господина Винье, которому оно было им пожаловано, Папа передал из церковной собственности в светскую два больших аббатства – Бур-Дьё и… [21 - Так в оригинале. – Примеч. пер.], подав этим дурной пример, и позволил присоединить эти владения к герцогству де Шатору, а всем бенефициям в будущем перейти в мирское попечительство, причем компенсация церкви за это была неравноценна и слишком мала. Все сочли это весьма странным и как бы следствием претензий Папы на власть, нежели его подлинной власти, даруемой ему Церковью, претензий, основанных скорее на злоупотреблениях римского двора, нежели на заслугах престола Святого Петра. Лишь однажды воспротивился он воле своего племянника, когда тот, видя, что дядя на пороге смерти, попросил его о назначении нескольких кардиналов; он ответил ему, что горюет, что совершил столько всего в угоду ему, и теперь самое время просить у Господа прощения за ошибки, а не совершать новые.
   На его место был избран кардинал Барберини, всегда настроенный профранцузски; он был наречен Урбаном VIII.
   Ле Плесси-Морнэ также скончался в этом году, дожив до преклонных лет, коих Господь соизволил дождаться, дабы принять его раскаяние; однако гордость ересеначальника держала его сердце закрытым для этой милости. Он был малообразован, но обладал способностью легко и остро писать; еретики воспользовались им самим и его стилем, дабы изрыгать на Церковь клеветнические книги, полные мерзостей. Он столь смело ввязался в спор, происходивший в Фонтенбло, что верится: тогда он заблуждался и был так явно переубежден кардиналом дю Перроном по всем затронутым ими пунктам, что не мог не узреть истинности католического вероучения и глубины своих заблуждений, если только слепота его сердца не погасила окончательно света его разума. Он был бы счастлив сам, а вместе с ним счастливо и все Королевство, если бы он оправдал фамилию Морнэ* и из чрева матери тотчас же был перенесен в могилу.
   В этом же году в Испании возникло братство los Alumbrados -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, которое под видом наставлений и сентенций, призывающих к набожности – разумеется, ложной, – внушало неокрепшим умам невоздержанность, которую скрывало и преподносило под именем совершенства, утверждая, что оно – свидетельство и способ соединения с Господом. Церковь всегда беспокоилась по этому поводу, наказывая членов братства по всей строгости, которую они заслуживали.
   Почти в то же время во Франции обнаружилось существование другого братства: Розенкрейцеров -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, или Невидимых, – оно зародилось в Германии, порочные взгляды его членов были описаны отцом Готье и рядом других священнослужителей: чем говорить здесь о безумных мыслях членов общества, я предпочитаю сослаться на существующие точки зрения, выдвинутые авторами трудов на эту тему.

1624 [22 - Начиная с этого года «Мемуары» написаны от третьего лица. – Примеч. пер.]

   Господин де Ла Вьёвиль, предчувствуя, что падения не избежать, пытался удержаться в должности, пуская в ход всяческие ухищрения. Перво-наперво он пожелал ввести президента Ле Жэ (которого ему не удалось назначить хранителем печатей) в советы; затем он озаботился учреждением совета депеш, который состоял бы из лиц, не входящих в королевский совет и не имеющих доступа к Его Величеству, намереваясь поставить во главе этого совета кардинала де Ришелье, а в качестве одного из членов ввести графа Овернского; наконец, он склонил Короля ввести кардинала в свои советы.
   Кардинал, как мог, отбивался от этого по нескольким причинам, руководствуясь следующими соображениями: Господь наградил его, кардинала, кое-какими способностями и умом, но при этом таким немощным телом, что последнее обстоятельство мешает ему пользоваться прочими своими достоинствами в условиях шумного и беспорядочного мира; и дабы доказать, что это так, он предлагает свои услуги, как личного свойства, так и общественного, во всем, что от него требуется, но помимо совета. К примеру, он каждую неделю может у себя дома либо в доме г-на хранителя печатей рассматривать совместно с членами совета все те вопросы, которые потребуют его внимания, и таким образом будет иметь честь быть введенным в курс текущих дел, что позволит ему на досуге размышлять над происходящим и высказывать свое суждение.
   Поскольку сие делается согласно секретному повелению Короля, хранитель печатей сможет по первому требованию отвести кардинала с прочими господами-советниками к Его Величеству, дабы утвердить того в верности даваемых советов и изъяснить то, о чем им самим не хотелось бы ему говорить; таким образом, он будет полезен, но избежит неудобств, коих ему не вынести; он желал бы от всего сердца положить свою жизнь на службу Государству и своим друзьям; однако делать это впустую он не считает для себя возможным.
   Чтобы гласно стать членом совета, ему потребовалось бы выставить столько условий по слабости своей телесной конституции, о чем не всем известно, что вполне может показаться, что он выставляет их по какой-то иной причине; первое, что его убивает, – это количество визитеров, которое предполагает официальное вхождение в совет, кроме того, у него нет охоты обсуждать личные дела кого бы то ни было; и чтобы до сведения каждого было доведено: он не собирается обсуждать их личные дела с Его Величеством, выпрашивая милости, пенсионы либо что-то подобное. Он согласен служить вместе с двумя другими членами совета, занимаясь определенными общественными вопросами, которые не требуют совещания с иными лицами и которые у него тем больше будет возможности обдумать, чем меньше его станут осаждать частные лица; он желал бы, чтобы Королю не внушалось, что его частое отсутствие при подъеме Его Величества – свидетельство какой-либо дурнонамеренности; однако ничто не помешает ему быть при сем, разве что невозможность долгое время провести на ногах либо в тесноте; он согласен присутствовать на заседаниях совета в условленные часы, только чтобы никто не являлся к нему с личными просьбами.
   Ничто не может помешать ему твердо высказаться по тому или иному вопросу, если в интересах Государства потребуется, чтобы Король отказал в чем-либо кому-либо из особ королевских кровей; ибо то, что он предлагает, будет подано без прикрас, в соответствии с его немощью, а не с целью избавиться от злонамеренности всякого встречного-поперечного; надобно взвесить, могут ли такие условия соблюдаться во Франции при том беспорядке, что царит при дворе, и если нет – он подумает, стоит ли ему соглашаться на сделанное ему приглашение.
   Однако все эти доводы остались втуне, ибо этот человек был столь порывист в своих действиях и так рьяно взялся за дело, что не стало возможности сопротивляться воле Короля и Королевы, каковых он ввел в курс дела.
   И все же кардинал сумел довести до их сведения следующее: он не знает, как и благодарить г-на де Ла Вьёвиля за уважение и доброжелательность, проявленные им к его особе, и постарается оправдать его надежды; он заверяет: его собственные интересы будут ему так же близки, как и интересы г-на де Ла Вьёвиля; однако предложение, сделанное г-ну кардиналу, возможно, не пойдет на пользу ни Его Величеству, ни взаимоотношениям между ним и Королевой-матерью, а для самого кардинала будет губительным по причине малых познаний его в иностранных делах за последние несколько лет, от чего зависит, какие решения стоит принимать в дальнейшем, а также по причине слабого здоровья, что вынуждает его предпочесть столь важному государственному посту жизнь частного лица.
   Данное предложение не на пользу Королеве, поскольку ныне, что ни день, пытаются подавать Его Величеству повод быть недовольным ею, вмешивая в это и кардинала, – вот и станут истолковывать его мысли и мнения, высказываемые им от чистого сердца, в таком ключе, что возникнет подозрение в неискренности как его, так и Королевы, хотя он и желал бы до последней капли крови служить своему Государю и его Государству.
   Сие назначение губительно скажется и на самом кардинале, которого оно не без оснований страшит; поскольку, без всяких сомнений, ведение иностранных дел – самая важная для Королевства область государственной политики, если к тому же учесть то состояние, до которого она доведена; дело Вальтеллины, отношения с Германией, Испанией и Англией, нужда в Нидерландах, скверное обращение со швейцарцами, крайность, в которую впали льежцы, – все это имеет такое важное значение для Франции и пребывает в таком выгодном для Испании состоянии, что легче сказать, что было бы желательно, чем предпринять что-либо способное изменить положение вещей. Тут необходимо изыскивать такие великодушные и продуманные решения, которых следует ожидать только от Короля и совета при Его Величестве; нельзя допустить, чтобы решения принимались другими лицами, ведь может случиться, что, покуда станут принимать одно решение в совете депеш, другое, прямо противоположное, примут в королевском совете; кроме того, решения по внешнеполитическим делам зависят от состояния дел внутри Государства, из чего и вытекает сугубая важность того, кем они приняты.
   После представления вышеизложенного на суд Короля Его Величество повторно соблаговолил повелеть кардиналу войти в совет, после чего тот повиновался и довел до высочайшего сведения следующее: кардинал Ришелье, будучи готовым слепо подчиниться всем повелениям Его Величества, даже угрожающим его жизни, нижайше молит Его Величество: прежде чем утвердиться в своем намерении оказать ему честь привлечением к решению дел, рассмотреть, насколько основательны причины, понуждающие кардинала признать себя недостойным оказанного ему доверия. Хотя во Франции и найдется несколько человек, чьи способности общепризнанны, кардинал не отрицает, что Господь наделил его в некоторой степени просвещенным и сильным умом, полезным для того рода занятий, к коим Его Величество желает призвать его, однако его телесная немощь такова, что он не без оснований опасается, как бы она не помешала ему должным образом применить качества, полученные от Бога, на службе Его Величеству.
   В связи с этим, хотя управление домом Королевы-матери не слишком обременительно для него, Королева может подтвердить Его Величеству, что вот уже полгода, как кардинал беспрестанно молит ее заблагорассудить назначить на эту должность кого-либо другого, при том, что кардинал не станет снимать с себя общего руководства ее домом; общеизвестно, что при его плохом здоровье он не смог бы выдержать ведения тех дел частного порядка, что до сего дня были ему поручены, если бы не предавался отдохновению в деревне.
   Он понимает, что все это частности, не могущие иметь веса в сравнении с почитанием воли, изъявленной его господином; он не столько страшится болезней, которые способны обостриться от занятия делами, как того, что немощь сделает его служение Королю бесполезным; гораздо важнее то, что он не усматривает причин государственного порядка, которые с такой настоятельной необходимостью требовали бы выбора на эту должность его кандидатуры, и просит принять в расчет некоторые неудобства, с которыми это может быть сопряжено.
   Памятуя о том, что в прошлом находились люди, заронявшие в Короля сомнения относительно Королевы, его матери (хотя ее намерения всегда состояли лишь в служении своему сыну), есть опасения, как бы кое-кто, ревностно относясь к взаимопониманию, существующему, как тому и следует быть, меж Их Величествами, не принялся вновь за старое, подавая в неверном свете, под видом обязательств кардинала по отношению к Королеве, мысли и мнения, кои он станет излагать в согласии со своей совестью, в направлении, противоположном намерениям как Королевы, так и самого кардинала, при том, что кардинал предпочел бы умереть, нежели замыслить нечто не служащее пользе Государства, ради которого он готов пожертвовать последней каплей крови; нахождение кардинала на государевой службе часто, помимо его воли, будет вызывать неприятие в каждом встречном, и те, коим он не угодит, станут первыми, кто прибегнет к ухищрениям, стремясь лишить его доброго расположения Его Величества, кое ему желательно сохранить больше, нежели самое жизнь, и коего – он в том уверен – всегда будут заслуживать его поступки; его привлечение к решению текущих задач способно показать всему миру, какое взаимопонимание царит между Их Величествами, что весьма выгодно для образа правления Его Величества.
   Однако Король может и другими путями споспешествовать этому; его природная доброта всякий день подвигает его на изыскивание новых способов явить свое доброе расположение Королеве, вследствие чего в будущем наиболее подозрительные непременно убедятся, что это не внешние признаки взаимопонимания, а оно само.
   В том случае, если принимаемое ныне решение не увенчается успехом – может статься, придворные философы сочтут (хотя и безосновательно), что кардинал вводится в управление делами скорее для придания королевскому совету блеска в глазах общества, чтобы потрафить неким воображаемым запросам оного, нежели для подлинного разбирательства в делах, – совет будет иметь, как никогда, жалкий вид и мнение о взаимопонимании между Их Величествами ухудшится.
   Если речь идет о численном усилении совета, к участию в выработке решений может быть привлечена другая персона, это не обязательно должен быть кардинал, которому хорошо известно: все лучшие способы услужить Его Величеству уже заложены в умах тех, кто в настоящее время состоит в совете; если они непомерно загружены, кардинал готов, согласно воле Короля, каждую неделю присоединяться к их собранию в каком-либо частном доме, дабы всем вместе рассудить, что было бы к пользе Его Величества; таким образом, будучи осведомлен о предстоящем, он получит возможность обмозговать на досуге меры, кои стоит принять, а господа советники будут вольны одобрить их либо вмиг отринуть предложенное им.
   Да не покажется, что данные соображения выдвигаются с тем лишь, чтоб избежать работы; так же мало в них зависти и ненависти, обычно сопровождающих тех, кто участвует в управлении государственными делами, ведь кардинал от всего сердца предлагает свои услуги, коль скоро Его Величество приняло решение, полезное Государству – пусть это и вызывает неудовольствие отдельных лиц, – открыто заявить об оном, а главное, поддержать его.
   Если, невзирая на приведенные выше соображения, Его Величество утверждается в своем решении, кардиналу не остается ничего иного, кроме как подчиниться его воле; он только молит Его Величество соблаговолить согласиться с тем, чтобы, занимаясь вместе с другими членами совета делами его Государства, кардинал был бы освобожден от визитов и прошений частного порядка, кои, поглощая без толку время, долженствующее быть употребленным на пользу службы, окончательно разрушат его здоровье, а поскольку он входит в должность без искательства со своей стороны, но подчиняясь воле Его Величества, да будет тому известно, что у него нет и не может быть иных намерений, кроме личного процветания Короля и величия его Государства, и да будет кардинал столь же убежден в том, что никакие ухищрения не смогут помешать Его Величеству верить в искренность кардинала.
   Ла Вьёвиль, вводя его в совет не с целью служения Королю, а для собственного поддержания на плаву и думая пользоваться им, как ему заблагорассудится, был не прочь ввести кардинала в совет в унизительной для него форме, уступая просьбам коннетабля и канцлера.
   Кардинал защищал свое достоинство и одержал верх; речь об этом пойдет в другом месте, здесь лишь упомянем извлечение из протоколов совета, из коего явствует: кардиналы занимают места впереди принцев крови и иных вельмож, вслед за которыми следуют коннетабли и канцлеры; Ла Вьёвиль ответил на это новой уловкой, тайно составив акт, по которому в его власти было изгнать кардинала из совета, согласуясь лишь с собственным желанием. Из этого акта следовало, что при возникновении спора между коннетаблем и кардиналом по поводу их места на совете Король, по просьбе Королевы-матери, повелит коннетаблю уступить свое без последствий одному из кардиналов; однако этот акт не увидел свет и остался лишь на бумаге.
   В это время Король пребывал в Компьене, графы Карлейль и Холланд, чрезвычайные послы Короля Великобритании, также явились туда, дабы просить от лица своего государя руки г-жи Генриетты, сестры Его Величества, для принца Уэльского. Им был устроен необыкновенно пышный прием, как и пристало в подобных случаях. Однако прежде чем дать ответ, предстояло рассмотреть немало вопросов: на какой отступной может рассчитывать в связи с этим король Испании; отчего англичане предпочли нашу принцессу, а не испанскую; и наконец, на пользу ли Франции согласиться на этот брак.
   По этим трем пунктам кардинал представил Королю следующие соображения: у короля Испании много причин желать союза принца со своей сестрой.
   Первая состоит в том, что главная сила голландцев заключается в шести английских и шотландских полках, которые для них годны как никакие другие, поскольку более обучены, не обременительны для казны, как прочие, и состоят из отборных солдат; немцы не столь дешевы, не столь отважны и послушны, французы не столь отменны в качестве пехотинцев, не столь привычны к голландским условиям, так что, если король Англии пожелает лишить их этого подспорья, им станет очень не хватать капитанов и солдат.
   Вторая состоит в том, что король Англии способен помешать товарному движению, осуществляемому Голландией по морю, запретив ей вход в свои гавани, без чего невозможно плавать в Индию и обратно, как и ходить в Океанское и Средиземное моря; это было бы большим преимуществом для короля Испании, не только потому, что он владеет частью Барбарии и всем побережьем Африки, но и самой Индией; ведь его владения в Барбарии стоят ему больше, чем дают, поскольку он не в силах причинять неудобства маврам либо арабам, мешая им пользоваться Гибралтарским проливом либо уменьшая количество маврских и арабских корсаров; ему грозит потеря владений в Гвинее, Конго и Анголе или по меньшей мере потеря прибыли, извлекаемой из них его подданными, и все из-за могущества голландцев, которые в конце концов завладеют этими странами – настолько они изо дня в день наращивают свою силу на море; и даже товарооборот короля Испании с Индией под вопросом из-за недостатка сил, которые он держит в этих морях, при мощи англичан и голландцев и ненависти, питаемой всеми индийскими государями к надменной тирании португальцев, заставляющей тех обращаться к любым другим нациям, которые, объединив свои усилия, наносят вред его делам, против чего есть одно лишь средство – сделаться единственным государем христиан в этой стране.
   Третья состоит в том, что король Англии – глава протестантов, судья в делах Германии, Польши и Швеции, является сродственником короля Дании герцога Гольштейнского, соседа голландцев, в качестве такового могущего претендовать на часть сношений, которые имеют голландцы с ганзейскими городами -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, что весьма немаловажно: благодаря родственным связям этих двух королей в Германии, а также их единому образу мыслей король Испании выпрямил бы себе путь к удержанию Империи под эгидой своего дома и положил бы конец движениям против него, которые могли бы подняться во Франции и Германии.
   По этим причинам союз с Англией выгоден и желателен для Испании; чего нельзя сказать об Англии, для которой, напротив, более желателен союз с нами; в первую голову в связи с тем, что для короля Англии и его королевства из союза с Испанией проистекут большие неудобства; поскольку король Испании называет себя главой всех католиков, и уж не знаю благодаря какому стечению обстоятельств и уловок, но уж точно не вследствие благочестия, его интересы и впрямь тесно связаны с ними; а король Англии является главой протестантов, и союзники и вассалы не поймут последнего в связи с женитьбой его сына на испанской инфанте, к тому же будет выглядеть куда более правдоподобно, если король Испании, несравненно более могущественный, станет принуждать короля Англии снизойти до собственных интересов, нежели сам снизойдет до его интересов, из чего выйдет, что союзники и вассалы короля Англии отвратятся от него и перестанут считать его своим главой, на которого могут целиком и полностью положиться; во-вторых, данный союз повредит ему в тайных и гласных переговорах с теми, кто состоит в числе его сторонников, каждый из которых сочтет, что как он сам, так и вся партия в целом утратили в его лице своего начальника, и не сможет более доверять ему, как прежде; это может привести к опасному разделению внутри его королевства и послужить причиной прискорбных событий, которые уже наблюдались во Франции и Германии; к тому же англичане потеряют средства, вложенные в экипировку судов, направленных в Индию, их прибыли от товарного движения уменьшатся, в чем король и его королевство вовсе не заинтересованы; зато король Англии обзаводится новой дружбой, не имеющей иного основания, кроме воли принимающего ее, оставляет собственные союзы, заключенные им и необходимые для защиты протестантов и союзников, главой коих он является, и уменьшает свой авторитет внутри собственного королевства, где в настоящее время он – высший судия во всем, касающемся внутренней жизни; он вынуждает себя следовать воле другого в наиболее важных и жизненно необходимых вопросах, подобных тем, которые призывают все государства к новым основам жизни, выработанным Генрихом VIII, автором новшеств, явившихся в его нации и вероисповедании.
   Нет никого, кто бы не знал: испанец вроде язвы, пожирающей любое тело, в котором объявляется; никого, кто бы не знал: обычно он действует под предлогом религии, а сей предлог в Англии приобретает большее значение, чем в любом другом месте, из-за тамошнего разделения на католиков и протестантов, а значит, король Испании шагу не ступит в Англии без умысла и вреда для английского государства.
   Относительно того, не грозит ли подобное союзу Англии с Францией, следует принять во внимание, что французы считают свою страну такой тучной, обильной и мощной, что желают лишь одного – сохранить ее, не претендуя на завоевание иных стран, в частности Англии, на которую они не предъявляли никогда никаких прав, в отличие от Италии, и т. д.; англичане и впрямь должны испытывать отвращение к союзу с Испанией и сильнейшую склонность к союзу с Францией, и не только в силу общей нацеленности короля Испании на вторжение в Англию, но и в силу того, что у Франции и Англии общие союзы и устремления, противоречащие устремлениям испанцев.
   Оценить, стоит ли отнестись положительно к искательству короля Англии в отношении союза с нами, и состояла вся трудность; для начала следовало не спеша взвесить вопрос, рассмотрев различные точки зрения: первое – законно ли предполагаемое бракосочетание, желательно ли оно для Церкви и не будет ли душа той, что отправится в такое путешествие на корабле, подвержена риску кораблекрушения; второе зависело от первого и состояло в том, чтобы понять – выгодно ли нам в религиозных, либо в государственных целях заключение подобного союза.
   На это ничего нельзя было возразить, кроме того, что если условия его заключения будут таковы, что наша принцесса сохранит свое вероисповедание и получит свободу совести или по крайней мере не будет подвергаться преследованиям, то союз этот почетен и плодотворен для Церкви и Государства; плодотворен для Церкви, поскольку она избежит преследований, коим подвергается в этом королевстве католическое вероисповедание; плодотворен для Государства, поскольку если принцесса – католичка, она не только помешает французским гугенотам получить какую-либо помощь из Англии, но и поможет французским католикам благодаря абсолютной власти, коей будет обладать среди своих единоверцев, из чего вытекает: можно и нужно пойти на это.
   Однако если заключить брак на тех условиях, что католикам не выйдет никакой свободы или послабления и совершится посягательство на вероисповедание принцессы в чужой стороне, такой союз будет не только не плодотворен, но постыден и вреден по всем статьям; перво-наперво тем, что нельзя подвергнуть душу огромной опасности погибнуть, не совершив страшного греха, не утеряв нашей чести и достоинства, не оскорбив Папу, не утратив не только его благорасположения, но и благорасположения всех католиков христианского мира, что вовсе не шутка; второе – тем, что будь наша принцесса, сестра Короля, гугеноткой, все наши гугеноты считали бы честью подчиняться ей, а она сама почитала бы священным долгом охранять их везде и во всем, где речь зашла бы о религии, либо по внешности, либо по сути; и даже если, утратив свое вероисповедание, она и сохранила бы французское сердце и пожелала бы поддержать нас в каких-либо обстоятельствах, она была бы не в силах это сделать, поскольку, утратив вероисповедание, она утратила бы сердце католика, но не приобрела бы сердце гугенота.
   Все это заставило покойного герцога Алансонского, когда он вел переговоры о заключении брака с английским принцем, настоять на сохранении принцессой ее вероисповедания, доказывая, что с изменением оного католики много потеряют, а гугенотов все одно на свою сторону не привлекут; из чего делалось очевидным: если ее вероисповедание под вопросом, брак сей невозможен ни с точки зрения закона, ни с точки зрения государственной; что мы вправе требовать свободы совести; по крайней мере вполне разумно, что в обмен на то, что Франция предоставляет свободу совести кальвинистам – новому вероисповеданию, Англия может дать гарантии не преследовать священнослужителей и верующих древнейшего католического вероисповедания и не устраивать бесконечного кровопролития.
   Хотя английские католики обижены, важно не добавлять им скорби и помнить, что, судя по тому, сколько продержались другие ереси, срок отмерен и английской; если же мы добавим им скорби, они будут презирать нас, когда истинная вера возобладает; вот отчего король Испании придает этому исключительное значение.
   Таким образом, брак может быть заключен лишь при условии свободы католиков или их успокоения.
   Нужно признать, что теологи и государственные мужи находятся в затруднительном положении, поскольку в противном случае брак этот вовсе не плодотворен и даже весьма опасен.
   И все же, если принцессе и ее вероисповеданию ничего не грозит, если рядом с ней будут находиться добропорядочные, отличающиеся святостью наставницы, если ей будет позволено иметь при себе в качестве высшего духовного лица епископа и других ученых лиц и священных особ, если в ее распоряжение будет предоставлена церковь и свобода совести в отправлении культа, можно если не посоветовать, то уж, во всяком случае, не осуждать этот брак, учитывая, что английским католикам это послужило бы утешением в их бедах.
   И это самое малое, что могли бы обещать Франции, ведь когда-то один французский Король, выдавая свою дочь за Этельреда -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, короля Англии, еще язычника, добился от него тех же условий, если верить Бе́де; если нам не удастся добиться от нынешнего английского короля-христианина того, чего добились некогда от короля-язычника, стыд и позор англичанам; честь Франции требует извлечь из этого альянса все те преимущества для религии, которые только возможны, памятуя, что случилось восемь или девять лет назад при подобных же обстоятельствах.
   Посол Савойи, обговаривая условия заключения брака между принцем Савойским и дочерью английской короны, несколько прохладно отнесся к вопросу вероисповедания, и англичане в насмешку обнародовали, что герцог Савойский доволен тем, что их принцесса останется при своем исповедании. В то же время Пьер де Сунига, посол Испании в Англии, во весь голос заявлял, что если принц Уэльский пожелает сделаться католиком, его государь, король Испании, пришлет ему свою дочь с самыми выгодными условиями; однако если тот будет упорствовать, он не отдаст за него и самую невзрачную служанку своего королевства. Рвение испанца было оценено по достоинству, а равнодушие савойца вызвало порицание.
   Свершив сей брак необдуманно и противоправно, следует опасаться того, что на нас обрушится гнев Божий, как то случилось с Иосафатом, который, будучи богопослушным иудейским царем, прогневил Господа тем, что стал заодно с Ахавом, царем Израильским, преследовавшим слуг Божиих – пророков [23 - Третья Книга Царств: 22, 1—53.].
   Король Англии во всеуслышание заявил и подтвердил потом в разговоре с Биссо, что ему все равно, служат ли в Англии мессы, лишь бы в государстве царил покой; а если так, можно заверить его, что католики, получив от него милость, подчинятся необходимости хранить верность королю, дав клятву самую что ни на есть обязывающую, которую сочтет подобающей французское духовенство. Это должно успокоить его, если только священнослужители не станут говорить, что истинная религия не позволяет католику приневоливать свою веру в угоду государю другого вероисповедания, – я могу назвать это святотатством, которое должно и у нашего Короля возбудить подозрение в том, что он не может быть уверен в преданности гугенотов; если король Англии воображает, что при этом снизятся поступления в государственную казну – а он немало получает от католиков, – могу возразить на это следующее: Государю пристало скорее уступить что-либо из собственных прав и выгод, нежели продолжать преследовать подданных с целью нажиться на них; кроме того, католики дают ему не меньше, чем можно получить от них преследованиями.
   После всех этих вкратце изложенных доводов, учитывая важность предмета, кардинал подвел итог: он за то, чтобы принять сделанное нам предложение, главное – на вышеописанных условиях; надобно со вниманием отнестись к нему, потому как союз с Англией всегда был нам выгоден, ведь остров расположен по отношению к нашему Королевству подобно некоему заграждению; это побудило герцогов Бургундских положиться на дружбу двух государей, дабы сдерживать силы Франции.
   Испанец завоевал Наваррское королевство при Людовике XII только после того, как вступил в союз с Англичанином против нас и объединил с ним свои силы, чтобы атаковать нас с двух сторон.
   Если мы вступим в союз с королем Англии, Испания утратит возможность остановить нас в нашем наступательном движении на нее; будь с нею заодно английский король, наш близкий сосед, имеющий к нам территориальные претензии, кои он не слишком четко представляет себе, подобно тому как мы не слишком тверды в наших претензиях к королю Испании, мы от этого проиграем; от союза с английским королем мы получаем двойную выгоду: Испания остается без помощи Англии, мы усиливаем себя против нее.
   Король последовал совету кардинала и постановил не отказываться от предложения, доставленного ему посланниками: начались переговоры. Самое большое затруднение возникло в связи со свободой совести, а именно с тем, предоставят ли ее англичане будущей королеве гласно или тайно.
   О том, чтобы гласно, открыто позволить свободу совести, они не желали и слышать, утверждая, что подобное предложение означает под прикрытием союза желать гибели их государству.
   На то, чтобы тайно допустить свободу совести, они шли, хотя и с большим скрипом. Однако когда кардинал разъяснил, что Король Франции в качестве старшего сына Церкви просто не может не воспользоваться случаем, чтобы дать утешение английским католикам и заручиться разумными гарантиями обещанного их стороной, они пошли на это с тем лишь условием, чтобы не было никаких письменных заявлений и чтобы Король удовольствовался словесным обещанием короля Англии и принца Уэльского.
   В качестве доводов приводились следующие соображения: требовать большего – означает желать поссорить короля Англии со своим народом, той его частью, которая исповедует протестантизм, а принародно заявить, что католикам обещано то-то и то-то наперекор законам королевства, – означает утратить помощь своего парламента, весьма ревностно относящегося к вопросам религии; обнародовать сие намерение – значит лишить короля возможности по-доброму относиться к католикам, поскольку всякий будет начеку: что сделает король для католиков? А малейшая его милость к ним будет изучаться, взвешиваться, ей станут завидовать, тогда как, если народ останется в неведении, королю Англии сподручнее будет сделать что-либо доброе для католиков – это не бросится в глаза и его не станут осаждать требованиями соблюдать законы; наконец, и Королева по приезде будет встречена с подозрением, а не всеобщим ликованием.
   Однако кардинал все же настаивал на том, чтобы было составлено письменное обещание, потому что ему казалось: в таком важном вопросе надобно заручиться как можно большими гарантиями; если англичане, руководствуясь лживым религиозным рвением, после этого не посчитаются с данным ими словом и решат нарушить его, их удержит сила изложенного на бумаге и собственноручно ими подписанного, им станет стыдно так грубо презреть собственное обещание.
   Кардинал отвечал послам, что приведенные ими доводы не более чем предлог; что король Великобритании пользуется благорасположением своего народа и способен добиться от него того, чего желает; что он продемонстрировал это во времена искательства союза с Испанией, когда несколько раз предоставлял большую свободу всем католикам своего государства, при этом народ не стал любить его меньше и служить ему хуже; что письменное обещание не вызовет со стороны народа бо́льших нареканий к своему государю, чем обещание, данное на словах, оттого что протестанты все равно заподозрят, что он это обещал, а простое сомнение в области религиозных чувств так сильно действует, что результат будет тот же, что и при наличии явного доказательства.
   Что до Королевы, то для нее было бы таким огромным бесчестьем на виду у всего христианского мира появиться в Англии и не принести с собой хоть какого-то утешения своим единоверцам, что она не пожелала бы подобной ценой получить благорасположение другой части английского народа, с нее было бы довольно благосклонности ее мужа; да и вообще Наихристианнейший Король очень в этом заинтересован, ведь ему никак не убедить Папу в том, что обещанное будет исполнено, разве что доказав, что он не удовольствовался простым словесным заверением, а добился письменного, которое может быть предъявлено всему свету.
   Мало того, добрые отношения Короля с католическими государствами, столь необходимые не только ему самому, но и всем его союзникам, кажется, могут быть поддержаны лишь одним этим способом;
   иначе никак не стереть дурного впечатления, которое враги нашей короны всякий день пытаются внушить им (католическим государствам и народам), указывая на то, что Его Величество помогает деньгами и солдатами голландцам и прочим протестантским государям, своим союзникам, а тут еще и союз с Англией, заключенный без торжественного, во весь голос заявленного обещания со стороны англичан положить конец преследованиям католиков, стонущих под игом законов, направленных против них.
   Посланники остались непреклонны в этом пункте и не пожелали уступить; это привело к тому, что Король был вынужден отозвать графа де Тийера и послать в качестве посла в Англию маркиза д’Эффиа с поручением во что бы то ни стало добиться желаемого.
   Маркизу было велено представить королю Англии всю важность пункта, на котором Король Франции настаивал не из тщеславия или опасения, что слово не будет сдержано, но из необходимости, изложенной выше, а кроме того, чтобы добиться от Его Святейшества позволения на брак, без чего этот брак вообще не мог состояться.
   Много препон выставил английский король. Наконец, после долгих и настоятельнейших уговоров, а главным образом в связи с тем, что его послы в своих депешах доносили ему, что речь не может идти о заключении брака на иных условиях, он повелел согласиться на наше предложение. Осталось лишь договориться о форме письменного обещания: английский король согласился скрепить его лишь своей домашней подписью, не засвидетельствованной в суде, послу же было наказано добиваться, чтобы это обещание было внесено отдельной статьей в брачный контракт.
   Послы английские только диву давались, видя нашу настойчивость, при том, что Ла Вьёвиль внушал им, что Королю безразлично, как станет обращаться король Великобритании со своими католиками, а письменного заверения он требует лишь для проформы и для удовлетворения Папы и французских католиков; так что кардинал, державший перед ними речи совсем иного рода, с трудом заставил их поверить, что Король из набожности и ради своей чести возымел такое большое желание принести утешение английским католикам в результате союза, заключенного между королевскими домами, а также что не было иного, столь же важного условия, без которого этот союз не мог быть заключен.
   Для нас было выгоднее иметь отдельную статью в брачном контракте, поскольку она являлась бы более торжественным и гласным обязательством, данным всем английским католикам, которые почувствовали бы себя более обязанными Франции и всему христианскому миру, и тот еще более почитал бы нашего Короля.
   Однако английские посланники заявляли нам, что, если мы будем и дальше настаивать на своем, их государь засомневается в искренности нашего намерения, и это станет для него поводом для ревности: его подданные из числа католиков решат, что в отношении их отменены строгости благодаря вмешательству и заботе Наихристианнейшего Короля, а вовсе не по побуждению и природной доброте их собственного государя.
   С другой стороны, они доказывали: для безопасности Мадам важно, чтобы ее брачный контракт предстал пред очи и был зарегистрирован парламентом, однако королю Великобритании не удастся провести контракт с этой статьей через парламент, учитывая приверженность того законам; в Испании довольствовались тайной статьей до тех пор, пока, понимая, что договор вот-вот будет расторгнут, не сделали вид, что желают включения статьи в брачный контракт; Англия им в этом твердо отказала; но потом согласилась лишь затем, чтобы предпринять шаги для освобождения своего принца, находившегося в Испании в почетном плену, и для того, чтобы попытаться вернуть Пфальц, однако заранее была настроена не сдержать обещания; принц перед своим отбытием из Испании пообещал включить в брачный контракт данную статью, но, стоило ему сесть на корабль, тотчас передал посланнику, чтобы тот не исполнял оставленных ему инструкций и ничего не предпринимал до новых распоряжений короля, его отца.
   После того как король и принц поведали парламенту о том, что пошли навстречу испанцам лишь по вышеизложенным причинам, они взяли на себя клятвенное обязательство никогда более ни с какими целями не ввязываться в подобные обещания.
   По всем этим причинам, весьма важным и способным убедить любого непристрастного человека, кардинал посоветовал Королю снизойти до статьи частного характера, сочтя, что далее настаивать на этом вопросе было бы бессмысленным для Церкви занятием, ввиду того что чем меньше оппозиции со стороны протестантов обещаниям, тем легче королю Великобритании соблюсти их; трудности, могущие возникнуть у английского короля с обнародованием данной статьи договора – свидетельство того, что он был намерен держать его в тайне; и наконец, надежность этой статьи, как и всех остальных, попавших в контракт, зависит от слова короля и принца, его сына, и они тем охотнее будут соблюдать его, чем меньше подозрительности будет на них обращено.
   И тем не менее кардинал советовал Королю не давать своего согласия, не попробовав прежде воспользоваться ситуацией во благо католиков, в чем и преуспел; так что вместо одного храма, который пообещали Мадам в городе Лондоне, было получено согласие на то, что она выстроит во всех замках и домах, где будет проживать, большие часовни, способные вместить столько прихожан, сколько пожелает их владелица; а это было немалым выигрышем для католической религии, ведь католикам было безопаснее приходить на службу в часовни при королевских домах, являющихся священными прибежищами, чем в общественные храмы, к тому же туда можно приходить тем смелее, чем более они удалены от публики и скрыты от глаз народа; было и еще одно соображение: плоды, собираемые с одного храма, могли быть приумножены несколькими часовнями, расположенными повсюду, где проживала бы Королева.
   После согласования этих вопросов оставалось лишь запросить в Риме разрешение на брак. Отец де Берюль, генерал отцов Конгрегации Оратории -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Иисуса, по предложению кардинала был направлен Королем в Рим для проработки этого вопроса вместе с г-ном де Бетюном, тогдашним чрезвычайным послом. Ему было поручено изложить Его Святейшеству, с каким тщанием подошел Король к вопросу свободы совести Мадам и иже с нею и к облегчению положения католиков всеми возможными способами; как и уверить Его Святейшество в том, что, зная, в каком богопочитании была воспитана Мадам, нельзя подвергать сомнению ее способность повлиять на мужа так, как когда-то другая дочь Франции повлияла на Этельреда, короля Англии, которого она из язычника превратила в такого доброго христианина, что с тех пор он даже был канонизирован.
   Помимо добра, которого следовало ожидать для Англии от ревностного поведения сей принцессы, она послужила бы и для искоренения ереси во Франции, ослабив тех, кто распространяет ее, и не только помешав французским гугенотам получать помощь от протестантов Англии, но и усилив позиции французских католиков, будучи утешительницей для католиков Англии.
   Те, кто хоть в малой степени искушен в истории Церкви, знает: прогресс в области веры делается более с помощью времени, разума и лояльности, чем договорами, конвенциями и другими родами принуждения; порой, думая, что придаешь событиям желаемый ход, делаешь их более сомнительными. Валерий, епископ Гиппона, некогда предложивший послать Феликса, одного из своих диаконов, потрудиться над обращением донатистов, встретил на своем пути преграду: дабы отсрочить выполнение его миссии, ему было сказано, что это означает искушать Бога, но он не поддался, заявив, что не позволено совершать явное зло, дабы получить добро, однако не запрещено бросить кое-что к ногам фортуны, когда выигрыш более очевиден, чем потеря. Ипполит, епископ Тира, потеряв в результате происков ариев Сидония, посланного к ним для их обращения, сказал, что сожалеет о его падении, но не о своем поручении ему, ибо, утратив одного, он мог завоевать целый народ.
   Эти примеры показывали: в этом деле следует двигаться вперед, поскольку опасаться нечего, а выиграть можно многое; в предпринятом обоими епископами хоть и можно было ожидать какого-либо выигрыша, потери были немалые; польза, которую Церкви следовало ожидать от этого брака, лежит на поверхности, поскольку таким образом преследования, коим она подвергалась бы в Англии, частично уменьшатся; если же брак не состоится, католикам острова не избежать значительного ухудшения своего положения вследствие того, что принц женится на какой-нибудь немецкой протестантке и к ним в полной мере будут применены законы королевства.
   Что до государственных интересов, нет никого, кто не признал бы: для всего христианского мира полезно поумерить гонор испанцев всеми доступными средствами, среди которых этот брак не самый ничтожный; духовная мощь Святого Престола тем более возрастет, чем более уважаемой станет его временная власть; она способна обладать большой силой лишь в равенстве, долженствующем быть между главными и первыми коронами христианского мира.
   Представлялось, что Его Святейшество – один из самых приверженных католицизму Пап из всех, когда-либо бывших на престоле Святого Петра, и один из самых больших политиков – после изложения этих доводов незамедлительно даст разрешение, которого испрашивал у него Его Величество, заботящийся о своем достоинстве Наихристианнейшего Короля, если для пользы Церкви он не станет обращать внимание на некоторые внешние стороны этого дела.
   С такими наказами отец де Берюль отправляется в Рим, но, покуда он ведет там переговоры, вернемся в Компьень и посмотрим, что там делается.
   Спустя некоторое время после того, как кардинал был введен в совет, прибывают чрезвычайные послы Голландии, дабы просить помощи у Короля против австрийского королевского дома, который, губя их, губит весь христианский мир.
   В продолжение нескольких лет, к выгоде Испании и во вред Голландии, наши отношения с северным союзником были запущены, вопреки заветам усопшего Короля; религия служила прикрытием, извиняющим тех, кто был так поглощен собственными интересами, что пренебрегал обязательствами по отношению к обществу.
   Эти особы выдвигали соображения религии как пугало, дабы перестать помогать Соединенным Провинциям.
   Кардинал бесстрашно встал на защиту той точки зрения, что хотя на первый взгляд и кажется, будто Рим будет возражать против более тесного союза, который Король намеревался установить с Провинциями, он способен убедительно доказать, что союз этот не будет порицаем, поскольку в Риме более, чем где бы то ни было в мире, судят о чем-либо исходя из соображений силы и власти, нежели из соображений церковного порядка; мало того, Папа осведомлен о том, что государственные интересы частенько принуждают государей совершать поступки, идущие вразрез с их убеждениями.
   Кардинал сказал, что выражать столь непомерное опасение в отношении реакции Рима означало бы навредить самим себе, оттого что когда речь заходит о государях, уважение одного из них по отношению к другому часто расценивается как слабость, из чего следует, что великодушные решения не всегда оправдывают себя.
   Что до неприятностей, которые может нам доставить Испания, покойный Король относился к ним пренебрежительно и считал, что альянс с Голландией принесет бо́льшую надежность его Государству, оттого что способен помешать австрийской династии поссорить его с Германией, чего теперь, когда во главе Германии встал Император, следует опасаться как никогда. И в случае если в силу какого-нибудь несчастья выйдет так, что королевские дома Франции и Австрии столкнутся, страх, который испанцы будут испытывать перед голландцами, укрепит нашу границу с Нидерландами, являющуюся самыми удобными вратами для врагов Франции, через которые нам было доставлено столько хлопот.
   С другой стороны, война, которую ведет Голландия, ослабляет нашего врага, мы же ничем не рискуем, и в свете нынешних событий она нам, как никогда, выгодна. Голландцы слабее, чем когда-либо ранее; их долги растут день ото дня; вспомоществование им уменьшилось, а давление короля Испании на них увеличивается, отчего они вполне могут склониться в сторону возобновления перемирия или договора о вечном мире; при сложившейся расстановке сил это вовсе не кажется невозможным.
   Что до нового перемирия, то король Испании не пожелал бы пойти на него на условиях предыдущего; в отношении договора о мире – имеется простор для его достижения, и это удовлетворит обе стороны и, возможно, короля Англии, но не нас.
   Прежде, во времена блаженной памяти Генриха Великого, в 1608 году, благодаря посредничеству послов обоих королей – французского и английского – перемирие между Соединенными Провинциями и эрцгерцогом было заключено, и среди нескольких статей была следующая, первостепенной важности: королю Испании надлежит объявить, как он уже делал это при заключении первого перемирия, что он не претендует более ни на что в отношении Республики Соединенных Провинций; что он считает ее республикой свободного народа и согласен с тем, чтобы в будущем она почиталась членами Империи и входила в ее состав с теми же привилегиями и властью, как у государей и свободных городов, имеющих такой же статус, и признала бы Императора со столь необременительными обязанностями для самой себя, что ее свобода никоим образом не была бы ограничена; заявляя, что он ничего от республики не требует, кроме обещания взаимной помощи между Испанией и Нидерландами, включая все территории, которые входят в Провинции, и что в будущем у них будут общие друзья и недруги – под последними подразумевался король Англии, хотя это и не прозвучало, поскольку боялись оскорбить память покойного Короля Франции, который (они это понимали) не был расположен к такой постановке вопроса.
   Это было бы, собственно говоря, возобновлением старинного союза Нидерландов с Бургундским домом, всегда желанного для королей Англии и почитаемого полезным королями Испании для усиления против Франции.
   Предложение было одобрено англичанами, но неприемлемо для нас и для Провинций, которые, хотя и увидели в нем некоторую гарантию безопасности для себя, сочли ее все же иллюзорной, кроме того, слишком свежа была память о вражде, и потому все исходящее от Испании представлялось им подозрительным.
   Однако сегодня все обернулось иначе и произошло столько перемен, что они могли бы одобрить то, что отринули прежде.
   Они уже не чувствуют себя такими сильными, как тогда; разобщены и между собой. Раскол, образовавшийся в связи с появлением учения Арминия, раздирает их и преисполняет ядом друг против друга. Ничто не делает разделение внутри Провинций более опасным, чем расхождения по религиозным вопросам.
   Арминий появился на свет в 1560 году; оставшись без отца, он был воспитан одним добрым человеком, священником по имени Теодор Эмилиус; когда того не стало, он отправился в Лейден, где и завершил образование.
   От Франсуа Жюниуса он унаследовал кафедру, называемую там теологической, и получил большую известность, проповедуя с нее.
   Подружился с Барнефелтом, а немного спустя, чувствуя, что его захватило потоком, выдвинул несколько новых воззрений на предопределение.
   Голландия является наиглавнейшей из провинций, которые объединились для защиты от Испании, она одна стоит больше, чем все остальные, вместе взятые, и более других прониклась этим учением. Барнефелт, увлекший им принца Хендрика, способствовал тому, что в 1618 году протестантским проповедникам вменили в обязанность обучать народ, как жить и верить, а не забивать мозги всякими теологическими премудростями. Кальвинисты были с этим не согласны. Магистраты нескольких городов, не в силах противостоять им без риска для жизни, были вынуждены для собственной безопасности воспользоваться своим правом держать небольшие вооруженные отряды, дабы защитить свои ратуши и магистратуры от разгрома.
   Противная партия так неверно истолковала сие доброе намерение, что изустно и письменно обрушилась на власти с поношениями; для помощи властям Провинций наш Король выслал в июле этого года г-на де Буасиза, с тех пор отправившегося к праотцам; его вмешательство хотя и возымело силу, оказалось недостаточно действенным для усмирения волнений; восставшие не прекратили силовых действий, взяли под стражу великого пенсионария Голландии – Барнефелта и некоторых других представителей власти, а всех магистратов городов, создавших в целях самозащиты вооруженные отряды, низложили, что само по себе неслыханно, поскольку даже монархи себе такого не позволяли, ведь должность магистрата – пожизненная, переходящая к другому либо со смертью, либо в результате обнаружения злоупотреблений со стороны данного лица.
   Немного погодя Барнефелт был казнен, а большинство других задержанных приговорены к пожизненному заключению – многие восприняли это как месть, а не как справедливое возмездие.
   Эта распря, точно язва, раздирает их изнутри и ослабляет больше, нежели разруха – неизбежная спутница войны.
   Они и сами признают за собой эту слабость и желают покоя, в них не кипит более жгучая ненависть к испанцам, поскольку они уже ощутили благотворные последствия перемирия.
   К тому же король Англии, жаждущий возвращения Пфальца во имя собственной чести, любви к дочери и безопасности своего государства, легко сможет вернуть себе дружбу Испании, которая способна помочь ему в возврате себе на разумных условиях Пфальца; отвоевать его представляется ему непосильной задачей. Если склонить на свою сторону короля Англии, это станет мощным стимулом для того, чтобы заставить согласиться на мир голландцев, опирающихся главным образом на помощь нашего Короля – помощь ненадежную из-за неурядиц в нашем собственном Королевстве.
   Они легко пойдут на это, ведь в результате обретут дружбу с королем Англии и перестанут испытывать страх перед Испанией, которая, по всей видимости, не захочет более воевать с ними, ведь это сопряжено с немалыми расходами и трудностями. А поскольку теперь власть в Провинциях сосредоточилась в руках принца Оранского, Король Испании может согласиться на то, чтобы он стал бессменным губернатором Провинций, получал почести, вознаграждения, а также командовал войсками, если тот будет находиться с ним в доверительных отношениях.
   Вряд ли король Испании не согласится на это явно соответствующее его интересам предложение. Если они будут строить взаимообязательные отношения, договорятся помогать друг другу, иметь в будущем общих друзей и врагов, король Испании получит от этого столько же выгоды, как если бы Провинции были у него в подчинении; совершенно очевидно, что страны, входящие в Республику, очень мало платили своему бывшему сеньору, да и когда они были подданными римских императоров, в их обязанности входило лишь поставлять оружие, лошадей и обслуживать свои войска во время боевых действий, а речь о денежных сборах не шла. Одной из главных причин их бунта против Испании как раз и стало желание обложить их податями. Потому-то король Испании признал за благо сделанное ему предложение, как мы о том рассказали выше.
   Ведь если голландцев, наших соседей, завести в тупик, они станут опасны, это народ воинственный, сильный; а если страны, которыми владеет эрцгерцог, объединятся с ними, нам, как никому другому, стоит их опасаться, ибо мы научены горьким опытом: покинутый друг хуже самого непримиримого и давнего врага.
   По всем этим причинам кардинал рассудил, что нужно завязать с голландцами столь же тесные дружеские отношения, как и во времена покойного Короля Генриха, не оставлять их без помощи, заключить с ними новый договор, который взаимно обязал бы и нас, и их к искреннему общению; это было бы выгодно для них, поскольку так Король показал бы всей Европе, что заинтересован в сохранении их государства.
   И дабы не упустить ничего из того, что послужило бы Его Величеству и Франции, кардинал счел, что в подготовленные прежде статьи договора надобно добавить несколько новых, важных в государственном и религиозном отношении. Первое: они не только не станут препятствовать, но и окажут всяческую поддержку нашим негоциантам, ведущим торговлю с восточной и западной Индией; позволят им выбрать побережья, где они могли бы свободно и без опаски вести свои дела; приобщат их к своим плаваниям в эти страны; второе: они отзовут все договоры о взаимодействии с алжирскими пиратами, прикрываясь которыми кое-кто из частных лиц похищает товары и корабли подданных Его Величества и их самих и доставляет их в земли неверных; третье: кардинал, признавая тот факт, что со времени заключения нашего союза с Голландией и до сих пор там не служат обедню ни у посланника – традиционно на этот пост назначается гугенот, – ни в войсках, присланных Францией, хотя они почти сплошь состоят из католиков, из чего проистекают большие неудобства как для репутации Короля, так и для спасения душ, посоветовал Королю две вещи: первое – назначить туда посланником католика, у которого дома будут служить обедню; второе – предоставлять им помощь, в коей они нуждаются, только при условии, что войскам также будет позволено иметь полковых священников, чтобы служить обедни и приобщать святых тайн.
   Посланники долго оспаривали последний пункт, но твердость Короля вынудила их согласиться. Была подготовлена специальная статья договора, который подписали в Компьене 20 июля 1624 года.
   Пока занимались этими делами, Ла Вьёвиль из рук вон плохо исполнял свои обязанности, и дальше так продолжаться не могло.
   Едва кардинал вошел в советы, как подтвердилось все, что он предвидел: Ла Вьёвиль и не думал исправляться. Он почти не заботился о делах государственных; весь его ум был направлен только на то, как удержаться у власти; бедняга избирал пути, способные его погубить, и завидовал собственной тени.
   То он под предлогом тщедушного сложения кардинала говорил тому, что он может выполнять свои обязанности, не обременяя себя сверх меры, лишь являясь на совет два или три раза в неделю и не видясь с Королем лично; то предложил такой способ участия кардинала в заседаниях совета: когда он, Ла Вьёвиль, первым подающий мнение, выскажется по тому или иному поводу и это не найдет сочувствия, вместо того чтобы открыто вступать в дискуссию, следует ограничиться следующей формулировкой: «Это дело важное, стоит отложить его до другого раза», – и уж потом, в частном порядке, договориться, какое решение принять. После чего на первом же заседании совета дело вновь ставится на обсуждение и доводится до решения.
   Когда на совете зашла речь о сносе некоторых укрепленных мест и расходах на гарнизоны, кардинал внес на обсуждение предложение, вызвавшее всеобщее одобрение: убрать из оных все частные гарнизоны, увеличить количество боеготовных королевских войск и направлять их в частные крепости и замки, время от времени сменяя, что приведет к тому, что хотя знатные лица и останутся на своих губернаторских постах, их власть будет скорее номинальной. Кардинал уделил этому вопросу много времени и предложил от имени Королевы-матери вводить такой порядок начиная с Анжера; Ла Вьёвиль, сидевший подле кардинала и обиженный тем, что тот выдвинул предложение, признанное полезным для Его Величества, шепнул ему: «Не говорите об этом более, я сумею подобающим образом доложить в личном порядке».
   Ла Вьёвиль не поддержал предложения о том, что Королю следует укрепить свои позиции в Льеже, только потому, что оно было сделано кардиналом. Но затем отнесся к нему внимательнее, поскольку оно открывало возможность назначить командующим над тремя тысячами льежцев его свояка Жуайёза.
   Как-то раз поверенный герцога Баварского в чем-то не пошел Ла Вьёвилю навстречу, и он ни с того ни с сего отправил письмо герцогу через г-на де Невера с просьбой отозвать поверенного. Некоторое время спустя поверенный, будучи извещен об этом, постарался рассыпаться перед ним в любезностях, и Ла Вьёвиль тотчас через Невера соотнесся с герцогом Баварским, извещая, что не стоит принимать мер в соответствии с полученным ранее письмом.
   Если английские посланники хорошо отзываются о кардинале де Ришелье, Ла Вьёвиль ими недоволен; если кардинал и хранитель печатей действуют в рамках, предписанных Его Величеством, Ла Вьёвиль, желая дать понять посланникам, что все проходит через него, не только по секрету, но и от своего собственного имени обещает им, что удовольствуется получением от них простого письма, заверяющего, что католикам не грозят преследования, мало того – утверждает, что на самом деле этот вопрос не так уж и важен, разве что без его решения никак не добиться у Папы позволения на брак; этому можно верить, зная, что, обсуждая брак принца Уэльского с нашей принцессой, он заявляет англичанам: «Черт возьми, эти священники мне все портят». И с этим, без согласования с кем бы то ни было, отправляет милорда Рича в Англию, убедив его, что брак будет заключен на условиях, выдвинутых г-ном де Вильруа вскоре после смерти короля Генриха, даже не упоминая о том, что было решено выдвинуть и другие условия.
   Граф де Карлейль, один из чрезвычайных послов Англии, признался графу де Тийеру, что он с самого начала не питал к этому человеку никакого уважения из-за экстравагантности его поведения; оказывается, он велел передать: если англичане пожелают находиться с ним в доверительных отношениях и иметь дело только с ним, он им поможет, на что они пошли, узнав предварительно, что он творит при Короле все, что ему вздумается, а поскольку до этих пор переговоры велись тайно, они ни к чему хорошему не привели, в результате чего и Король, и католики, и само дело могли пострадать.
   Он не только завидовал тому, что выдвигалось или предпринималось кем-то другим – от него самого толку было чуть, – но и в своих личных интересах подавал Королю невыгодные для него идеи; если же они и бывали сносными, он все равно под шумок повертывал дело так, что выходило как раз наоборот – так, как выгодно для него.
   Ближе ко дню Святого Иоанна, всполошившись, он решил пригласить ко двору Господина Принца, чтобы навредить Королеве-матери. Не прошло и шести дней, как он поменял решение и явился к ней, чтобы узнать, не будет ли она против; а раз она ответила, что нет и ей все равно, явится ли Принц ко двору, лишь бы Король был доволен, а она будет с Принцем в тех же отношениях, что и Король, он ей заявил: было бы разумно Королеве, ее дочери, взять на себя часть общей ноши – мол, под предлогом того, что правящая Королева боится Принца, ему будет легче отказаться от сделанного приглашения, и он, мол, намерен устроить, чтобы та поговорила с Королем и с нею, Королевой-матерью, и попросила их воспротивиться приезду Принца. На что Королева еще раз заверила: в том нет надобности, поскольку она поступит так, как будет угодно Его Величеству.
   И все же, чтобы выпутаться из щекотливого положения, он велел передать Принцу через доверенных лиц, что горячо желает его возвращения ко двору, но этому препятствует Королева-мать; Королева-мать, напротив, сказала Королю, что если он желает возвращения Принца, она желает этого еще больше; Его Величество посоветовал ей не открывать своих чувств по этому поводу.
   В другой раз, чтобы войти в доверие к Месье, он велел сказать ему, что это кардинал де Ришелье прогнал от него полковника, доказательством чему служит тот факт, что это случилось именно тогда, когда кардинал был привлечен к решению дел.
   Он хвастает тем, что находится в хороших отношениях с Господином Графом, чтобы подтвердить ему, что он ему служит; говорит Барантену, что предложил министрам в присутствии Короля выдвинуть Господина Принца в командующие армией, а те, кто, по мнению Госпожи Графини, любил Господина Графа, лишь покачали головами в ответ.
   Сам он желает стать адмиралом и с этой целью по меньшей мере раз тридцать выносит на обсуждение совета, что пора подумать о том, как обстоят наши дела на море; прикидывается, что не в силах более удерживать г-д де Гиза и де Монморанси от ссор в связи с их претензиями; предлагает от имени г-на де Гиза то, что желательно ему самому, и то, на что г-н де Гиз соглашается лишь в принудительном порядке, вмешивает в это и де Монморанси; словом, накручивает одну кривду на другую столь же бесстрашно, как и правду.
   Он докладывает Королю, что брак м-ль де Монпансье с Месье представляет опасность. Однако в то же время граф Овернский, его доверенное лицо, втайне договаривается о нижеследующем: женитьбе сына графа Овернского на дочери г-на де Гиза; женитьбе графа д’Аркура на дочери г-на де Ла Вьёвиля; передаче каторги в ведение г-на де Гиза; назначении г-на де Ла Вьёвиля адмиралом; передаче должности фельдмаршала г-ну графу Овернскому, посредством чего маркиз де Ла Вьёвиль обязуется устроить брак Месье с м-ль де Монпансье.
   Он пытается ввести свои креатуры в дом Месье; видя, что это ему не по зубам, он вводит туда г-на де Брева, дабы все подумали, будто Королева прогнала полковника из воспитателей Месье, а также чтобы заронить в Короле подозрение относительно матери и брата, и наоборот. Но Королева просит их вспомнить: у нее и в мыслях никогда не было ничего подобного.
   Сперва различия между вельможами по степени знатности никак не были урегулированы; однако в какой-то момент, в связи с тем, что выходило, будто дом г-на де Невера – самый незначительный из всех, а дом г-на д’Ангулема вообще незаконный, все вельможи Королевства были уравнены между собой.
   При торге крепостями предпочтение было отдано цитадели Монпелье, предлагаемой за 100 000 экю, оттого что г-н де Валансэ дал наименьшую цену, а г-н де Монморанси привел тех, кто предложил наибольшую.
   В своем поведении он сообразуется не только со своими личными интересами, но еще и с обуревающими его страстями.
   Он на ножах с Бассомпьером – лишает его жалованья, грозит заключить в Бастилию, из-за него отзывает графа де Тийера, ставя под удар брачный контракт с английским принцем.
   Шатлэ признается кардиналу, что Ла Вьёвиль неоднократно заставлял его противоречить канцлеру по вопросам, не находящимся в его компетенции.
   И тот же Шатлэ сознался, что в известном письме некоего Лаво, якобы содержавшем высказывания против Королевы-матери, не было ничего подобного.
   Он пожелал также упечь в Бастилию Лафема: предлогом послужил некий слух, на самом деле пущенный им самим затем, чтобы поссорить кардинала с хранителем печатей. Хранитель печатей, расспрашивая об этом Лафема, нашел, что Ла Вьёвиль желал ему зла за то, что он раскрыл готовящееся мошенничество, состоявшее в том, чтобы облегчить процесс изготовления фальшивых монет.
   Его так ненавидели при дворе, что прозвали нерукотворным образом Иуды, и так презирали, что Бомон, первый дворецкий Короля, доложил коннетаблю, что Ла Вьёвиль разместил свой полк в неудобном месте, и поинтересовался, как ему стоит поступить, на что коннетабль ответил: «Передайте Королю: Ла Вьёвиль, обученный своим тестем, способен ворочать финансами, но, один или с кем-нибудь на пару, он ничего не смыслит в военном деле, так что если Король не намерен ничего менять, при том, что вокруг столько разбирающихся в данном вопросе, что ж, пусть опирается в этом на него».
   И тогда либо с целью отделаться от коннетабля и удалить его от двора, либо из опрометчивости, но он позволил ему отлучиться, а это серьезный проступок, способный привести к новой войне.
   Однако он в своем сумасбродстве пошел еще дальше: вмешивался в работу статс-секретарей, заставлял их подписывать бумаги, о которых Король не только ничего не знал, но содержание которых противоречило его распоряжениям.
   Король в росписи гарнизонов Шампани собственноручно делает пометку на полях, документ передают статс-секретарю – Ла Вьёвиль без обсуждения с Его Величеством переделывает его; секретарь говорит ему, что не вправе подменять документ с рекомендательной пометкой Короля, не поставив того в известность, ведь если об этом узнается, пострадает он; Ла Вьёвиль благодарит его и забирает бумагу.
   А спустя два дня посылает статс-секретарю переделанный на новый лад документ, из которого исчезли имена восьми не то десяти офицеров, числившихся прежде, – они были назначены к получению шести тысяч ливров; оказалось, он приписал их себе как королевскому наместнику Реймса, причем формулировка гласила: к выплате г-ну де Ла Вьёвилю до тех пор, пока его не назначат губернатором, дабы отблагодарить за губернаторство Мезьер, коего он был лишен.
   В другой раз он попросил того же секретаря отправить грамоту о пожаловании суммы г-ну де Жуайёзу, по которой тому причиталось четыре тысячи экю за лес в Шампани, деньги от продажи коего должны были поступить в казначейство. Секретарь отказался исполнить поручение без согласования с Его Величеством. Видя, что нет никакой возможности уговорить его, он согласился, чтобы тот поговорил с Королем; Король наотрез отказался и, хотя секретарь напоминал, не пожелал об этом и слышать. Жуайёз стал давить на секретаря с тем, чтобы он, невзирая на отказ Короля, отправил грамоту, тот не стал этого делать, тогда он упросил другого секретаря.
   Он пожелал перетасовать все шампанские гарнизоны ради увеличения гарнизона Музона, где начальствовал его сродственник Лонпрэ. Секретарь отказывается в этом участвовать; и все же он собственноручно вносит изменения в роспись, увеличив гарнизон Лонпрэ на пятьсот человек.
   В итоге накопилось столько сумасбродств, что они стали перечить одно другому, и, подобно пьянице, он уже не мог шагу ступить, чтобы не покачнуться.
   То он обещает испанцам, что Мансфельда у них не будет, что брак с английским принцем, как и договор с Голландией, не состоится; то просит удовольствоваться тем, что король Испании получит проходы Вальтеллины, стоит ему только попросить об этом, что тотчас возымело последствия: Папа предложил их королю Испании.
   То он убеждает их, что войны не будет; вслед за чем посол Венеции пересекает границу с Фландрией и не видит нигде ни одного солдата, что представляет большую опасность для французского Короля, при том, что неприятеля готовились поразить силой оружия.
   Он посылает сообщение в Майнц, что будут приглашены турки в количестве пяти тысяч человек; это вынуждает Императора заключить мир с Бетлемом Габором.
   Статья о мессе в войсках и в доме посланника, включенная в договор с Голландией, получила огласку, однако применяться стала лишь в отношении посланника.
   Деплан, Ботрю, Туара изгнаны в связи с неподтвердившимися подозрениями; он с глазу на глаз беседовал об этом с Его Величеством после того, как кардинал отказался от предложения участвовать в этом разговоре.
   Он настолько не заботился о сохранности тайны в отношении поручения г-на де Лонвиля, что многое становилось известно; так, например, просочилась новость о вооружении шести тысяч швейцарских наемников, из чего могло проистечь много неприятного для тех народов, ради которых это делалось.
   Все это и многое другое свидетельствовало о его непомерном честолюбии и желании править единолично, а также о неспособности справиться с возложенными на него обязанностями, о безоглядной отдаче приказов без ведома и против воли Его Величества, о легкомыслии, неискренности, неумении хранить в тайне решения совета, безрассудности, выражающейся в самовластной смене решений, хитрости в переговорах с послами, пренебрежении к Господу и вере, мстительности, прибегающей к ложным обвинениям против верных служителей Его Величества, равнодушии к персоне Короля, на которого падает тень от ненависти, питаемой обществом к нему самому, да и вообще о скверном руководстве г-на де Ла Вьёвиля как делами государственной важности, так и финансами, вызвавшем крайнее недовольство Его Величества, о чем он поведал кардиналу Ришелье и хранителю печатей, которые сперва, как могли, пытались оправдать того и предупредить, но не об отношении к нему Короля, а о том, что надобно сдерживать себя во всем. Однако человек этот не был способен упорядочить свою деятельность и продолжал, даже более прежнего, подавать поводы к неудовольствию и Королю, и обществу; и наконец дошло до того, что Его Величество, прознав, что было сделано против его воли в отношении брака с английским принцем и в Вальтеллине, а также о чрезвычайно нелестных оценках в свой адрес (об этом поведал отец Сегиран), решил расстаться с ним. Он сообщил о своем решении кардиналу и хранителю печатей, и те не стали отговаривать его от сего намерения. Явившись по повелению Его Величества вечером в покои его супруги и уединившись с Королем в отдельном кабинете, кардинал умолял Его Величество еще раз хорошенько взвесить принятое им решение, а после перечислил с наивозможнейшей полнотой все допущенные в управлении Королевством ошибки и сказал, что, если при учреждении нового совета Король еще раз допустит подобную ошибку, поправить ее будет невозможно; что разрушать легко, строить трудно; что первое – от дьявола, второе – от Бога; и что перво-наперво следует подумать о том, что он желает возвести, а уж потом окончательно разрушать что-то. Кардинал не пожелал назвать ни одного имени, только просил Его Величество загодя подумать, кого он введет в совет, чтобы в спешке не ошибиться. Он заявил, что точно знает: те, кто остался при нем, когда он удалил кое-кого из министров, постоянно подстрекали его прогнать из совета нежелательных для них самих лиц и вовсе не думали о введении новых, дабы это не помешало осуществлению их собственных планов; что желает, чтобы можно было сохранить Ла Вьёвиля в совете, но поскольку это немыслимо – тот будет всячески вредить и думать лишь о собственных интересах, как то бывало не раз и с другими, – надобно подобрать таких людей, которые оправдали бы удаление от дел Ла Вьёвиля.
   И тогда Король повелел кардиналу назвать тех, кто, по его мнению, способен служить ему; кардинал сделал все, что было в его силах, чтобы отказаться от этого, понимая, какая на него ложится ответственность; однако Его Величество неоднократно повторил ему свое повеление, и тогда он назвал ему четырех лиц и заключил, что наиболее надежным из всех является г-н де Шомберг; Король был согласен с этим мнением, однако считал, что г-н де Шомберг не годится на должность, связанную с финансами, к тому же – это было ему особенно неприятно – он связан с Господином Принцем. На что кардинал ответил следующее: действительно, в те времена, когда Пюизьё и Шомберг стояли у кормила власти и враждовали, Пюизьё искал поддержку у принца Жуанвильского и его друзей, оттого и Шомберг озаботился укрепить свои позиции дружбой с Господином Принцем, однако ничто не доказывает, что эта связь была направлена против Его Величества, поскольку невозможно, чтобы человек умный, рассудительный и прямодушный мог пойти наперекор воле Короля – ему просто не позволила бы этого его совесть, да и никакой надобности в том не было.
   Он добавил, что можно не поручать ему финансы и вообще лучше, чтобы те, кому это будет поручено в будущем, не были допущены до узкого, тайного совета и не вошли в число министров, поскольку когда власть и деньги сосредоточиваются в руках одного человека, то вместо того, чтобы отчитываться, как это положено, на заседании кабинета финансов, он, напротив, всеми повелевает и, безраздельно распоряжаясь бюджетом, кого хочет завоевывает на свою сторону как среди людей, окружающих Короля, так и прочих, и проводит свои решения. Потому целесообразнее, чтобы Король назначил трех человек, ни высокого, ни низкого положения в обществе, которые назывались бы управителями или распорядителями финансов и выполняли бы обязанности суперинтенданта без права принимать решения, не одобренные советом, не были бы при этом людьми военными, поскольку у тех слишком большие амбиции и непомерное честолюбие и они претендуют на всё новые должности и крепости, а это идет вразрез с интересами Государства; лучше назначать на эти места людей духовного звания, чьи амбиции не простираются так далеко. Не забыл он упомянуть и о том, что, возможно, такие люди не обладают достаточной смелостью, чтобы выдержать ненависть, ожидающую их вслед за отказом в деньгах, и что было бы неплохо испытать их.
   Словом, мысль кардинала состояла в том, что нельзя наделять подобной властью одного человека, надлежит распределить ее среди нескольких персон, которые благотворно воздействовали бы друг на друга, и прежде всего избирать таких, которые мало что толковые, так еще и прослыли порядочными, – их честность придаст будущему правлению иную окраску.
   Король велел кардиналу назначить таковых; тот уклонился. Наконец, сославшись на невозможность отыскать таких, каких хочется, он предложил оставить в его должности г-на де Шампиньи – генерального контролера финансов, после отставки г-на де Ла Вьёвиля главного в этой области, к тому же старейшего из членов кабинета и зарекомендовавшего себя в качестве честного и неподкупного человека.
   Точно таким же образом, по его мнению, показал себя и г-н де Марийак, человек больших способностей: можно было надеяться, что он будет бережно обращаться с финансами.
   Был назван и г-н Моле, генеральный прокурор парламента, человек поразительной честности, чьи чистые руки немало поспособствовали бы рачительному обращению с финансами.
   Король одобрил эти предложения, что весьма удивило кардинала, поскольку всякий раз, как речь заходила о подобных делах, Король самолично назначал на высокие должности, по своему выбору. Кардинал не преминул выразить Королю свое удивление, а также признался, что его беспокоит осадок, оставшийся у Короля в отношении него, и что если в дальнейшем Его Величество не избавится от этого осадка, он не осмелится высказывать ему свои мысли, направленные на изменения к лучшему, замысленные Его Величеством.
   После чего Его Величество решил призвать к участию в совете Шомберга, следуя высказанному кардиналом предложению и учтя его мнение о том, что важно обратить взор на кого-либо благонамеренного, твердого в своих взглядах, стойкого, не подверженного страстям и влияниям, а также имеющего положительную репутацию в обществе.
   Определившись с составом своего кабинета, Король занялся вопросом отлучения от дел Ла Вьёвиля. Тот уже дней пять или шесть не находил себе места, час от часу нарастала его тревога, его мучило подозрение; беседы Короля с кардиналом и хранителем печатей при закрытых дверях свидетельствовали о том, что недовольство Короля его особой не шло на спад; всеобщие ненависть и презрение были несомненным предзнаменованием его падения, а его совесть более, чем все остальное, заставляла его страшиться заслуженной кары: когда фортуна благоволила ему, всякий искал его благосклонности, он распекал и презирал окружающих; теперь же, когда она отвернулась от него, он выпрашивал у окружающих поддержку, но никто не желал протянуть ему руку помощи.
   Король отправился в Рюэль повидаться со своей матушкой, а Ла Вьёвиль тотчас бросился к хранителю печатей, пытаясь любым способом выведать, что его ждет; но тот был сдержан и ничего ему не открыл. Оттуда он поспешил к кардиналу и стал так нажимать на него, что кардинал, умеющий хранить истину, но не приученный искажать ее, не сумел заверить его в том, что ему нечего опасаться удаления от должности, и Ла Вьёвиль что-то почувствовал.
   Тогда он решил подать в отставку; сел в карету и покатил в Рюэль.
   Добравшись до места, он сказал Королю, что знает о его решении и просит оказать ему милость – позволить выйти из положения с наименьшими для его чести потерями.
   Король был полон решимости отдать его под стражу, как в связи с серьезными уликами против него, так и в связи с тем, что его болтливость вкупе со злонамеренностью, могущей возрасти от попадания в немилость, были способны подтолкнуть его огласить важные государственные замыслы, приводимые в это время в исполнение; Королю было нелегко выдержать этот разговор и не отступить от задуманного. Ла Вьёвиль, обретший некоторую надежду в той осторожности, с коей разговаривал с ним Его Величество, а также памятуя о том, что до него все удалявшиеся от дел никогда не допускались до Его Величества, стоило им получить отставку, надеялся, что если Король обещает ему самолично сказать о его отставке, то ему удастся избежать ее.
   Он заверил Короля, что охотно вернется в Сен-Жермен, если Его Величеству будет угодно пообещать ему, что, устав от его услуг, он самолично сообщит ему об отставке. Его Величество охотно ему это пообещал, тут же решив вызвать его утром следующего дня и заявить, что его действия вынудили его отказаться от его услуг, и незамедлительно взять под стражу.
   Так и вышло. Г-н Ла Вьёвиль принялся отвечать Его Величеству в той ни с чем не сообразной сумбурной манере, которая всегда была ему присуща, умоляя принять во внимание заслуги, оказанные его предками, дедами и прадедами, королям Наварры, – он пояснил, что разумеет не столько Королей Франции, предшествовавших Его Величеству на троне, сколько короля Наварры, предшествовавшего ему в роду.
   После чего он удалился из покоев Короля и был задержан во дворе замка г-ном де Тремом, а оттуда пленником доставлен в Амбуаз.
   Король тотчас велел собраться всем членам своего совета, на котором, оповестив присутствующих о главных проступках, совершенных Ла Вьёвилем, о своем недовольстве его службой – об этом довольно хорошо было известно, – выразил удивление, отчего Ла Вьёвиль раньше не был изгнан с должности; тут взял слово кардинал и сказал следующее:
   «Трудно подыскать слова, чтобы выразить наше одобрение Вашему Величеству, отказавшемуся от услуг лица, допустившего столько упущений по службе. Как не было никого, кто не удивился бы, когда вы призвали его в совет, так и теперь нет никого, кто не понимал бы, что, будучи изгнан, он получает по заслугам. Каждому известны его личные качества, заставлявшие его действовать, повинуясь лишь собственным страстям и выгоде; он не высказал ни одного независимого мнения, ни одного суждения, не основанного на личной заинтересованности, не было дня, чтобы он не переменил уже принятое решение, он вообще не был одарен ничем из того, что необходимо на занимаемом им столько времени посту.
   Все его дурные качества и недостойное поведение не оправдают так его падение, как оправдает добрый выбор, который Вы сделаете в отношении его преемника; память о его просчетах изгладится, важным будет то, как станут вести себя пришедшие ему на смену.
   Если Ваше Величество еще раз сделает выбор, подобный выбору Ла Вьёвиля, Вашим делам грозит крах и уж будет невозможно в них что-либо поправить, Ла Вьёвиль довел их до такого состояния, что трудно с уверенностью обещать Вам, что произойдут желаемые изменения к лучшему. Договор о браке французской принцессы с английским принцем без ведома Вашего Величества и против нашего совместного решения предполагается заключить на условиях, которые не могут устраивать французскую сторону.
   Дело Вальтеллины велось с таким сумасбродством и столь противоречиво, что есть опасение, как бы Вы не поплатились за это своим авторитетом и не утратили вложенных средств, ведь пока Вы вооружали войско, Ла Вьёвиль дал знать в Испании и Италии через нунция Корсини и маркиза де Мирабеля, что Вы наконец-то готовы тайно уступить им проходы, что является главным пунктом, по которому ведется спор.
   Ваше Величество охотно согласится со мной, что, приведись нам снова пользоваться услугами подобного человека, делам Государства уже ничем нельзя будет помочь; их следует вершить согласованно, а не единолично, нашептывая кому-то что-то на ухо.
   Вашему Величеству не стоит доверять ведение государственных дел одному из советников и скрывать их от остальных; те, кого Вы избрали в свои советники, должны общими усилиями, дружно служить Вам, не переча друг другу и не защищая свое мнение пристрастно. Каждый раз, когда кто-то один пожелает взвалить на себя все бремя, он вступит на путь, ведущий к падению, но, падая, он увлечет за собой Ваше Государство и Вас самих, и всякий раз, когда кто-то один узурпирует право решать с Вами дела с глазу на глаз, тайком нашептывая Вам то, что должно решаться в открытую, это неизбежно будет означать: он либо прячет от Вашей Милости свою некомпетентность, либо хитрит.
   Коль скоро кто-то станет оговаривать своих товарищей, не будучи в силах доказать их прегрешений, Вам надлежит держать его за врага Вашего покоя и Вашего Государства.
   Хотя дружба между министрами должна ограничиваться рамками их службы Вашему Величеству, она тем не менее совершенно необходима, иначе страсти помешают им договориться по многим важным вопросам.
   Хотя до сих пор и можно было упрекнуть Ваше Величество в том, что Вы слишком легко допускали до себя и выслушивали тех, кто настраивал Вас против министров, я всегда считал, что Ваше Величество должны выслушивать всех, кто захотел бы поговорить с ним, при условии, что они будут вознаграждены, коль скоро выдвинутые ими против других обвинения будут доказаны, и строжайше наказаны, коль скоро это будет откровенной клеветой; ибо принимать измышления за истину приводит к тому, что подданные, испытывая отвращение и страх, не действуют свободно, опасаясь, как бы из добрых советов не проистекло что-либо скверное».
   Затем кардинал посоветовал Его Величеству со вниманием отнестись к запросам знати и обласкать всех; руководствоваться на практике простым методом, тем более необходимым, что он понятен каждому: вознаграждать за хорошее, наказывать за дурное.
   Также кардинал распространился и по поводу того, что почти всегда бралось на вооружение правителями: положить за правило, даже если всесильные вельможи ведут себя хорошо, умалять их значение, как если бы их всесилие было столь подозрительным, что любые их поступки подлежали пристальному изучению.
   И далее кардинал стал доказывать: чем более высокопоставленным является то или иное лицо, тем больше добра надо ему делать, однако не следует и оставлять безнаказанными его ошибки; одинаково несправедливо как давать наглядный урок наказанием мелких сошек, так и плохо относиться к всемогущим, поступающим достойно, – последних скорее стоит держать в строгости.
   Кроме того, он сказал: чем в более близких отношениях будет состоять Его Величество с Королевой, своей супругой, тем лучше, и не только потому, что живущих в ладу благословляет Господь, но и потому, что для безопасности Франции и его собственной персоны требуется Дофин.
   Затем он предложил следующий порядок обращения с просьбами и ходатайствами: он ставит Его Величество в известность обо всех и берет на себя те, которые требуют отказа, а в отношении тех, что Королю угодно удовлетворить, он поступает так, будто не ознакомлен с ними, кроме того, он посоветует ходатаям самим обращаться с прошениями, дабы и милость исходила напрямую от Короля, и просители чувствовали себя обязанными Его Величеству. Под конец он стал умолять Его Величество править так, чтобы все признали: Его Величество безукоризнен.
   Король охотно с этим согласился и оказал ему честь: в присутствии всех своих советников провозгласил, что отныне поручает ему ведение своих дел и испытывает от этого удовольствие, потому как уверен: в делах будет царить порядок.
   До сих пор ему попадались в качестве министров люди столь пристрастные и корыстолюбивые, что во время аудиенций, испрашиваемых для рассмотрения его дел, говорили с ним о своих собственных и навязывали ему всякого рода несправедливые мнения, отчего ему даже приходилось таких министров избегать; раньше о нем говорили, что он суров от природы, хотя таким его вынуждали быть коннетабль, Пюизьё и Ла Вьёвиль, выливавшие на него свое дурное настроение и раздававшие просителям обещания за счет Государства; его заставляли производить впечатление, которое ему претило; причины были все те же, ему постоянно твердили, что государственная необходимость не допускает, чтобы он позволял и давал; тем же прикрывались они и отказывая ему в праве быть милостивым; а если он делал кому-либо добро, так они же и пользовались плодами его благотворительности, говоря, как много пришлось им потрудиться, чтобы добиться от него этой милости; Ла Вьёвиль жаловался на то, что он ему не доверяет и оттого, мол, невозможно ему служить; он и правда не доверял ему, мало ценя его умственные способности и видя, что тот движим лишь своей выгодой и пристрастиями; об этом ему с самого начала было известно от президента Ле Жэ, коего он желал видеть хранителем печатей; однако не будь сам Ла Вьёвиль таким, ему не пришлось бы и жаловаться.
   По поводу уважения, с коим следует относиться к знатным особам: коннетабль, Пюизьё и Ла Вьёвиль отвратили его от того, чтобы вступать в тесные взаимоотношения с ними, и теперь ему ясно – они делали это из страха, как бы те не завоевали его доверие в ущерб им самим; но дальше все будет по-иному.
   Кардинал, как мог, одобрил Его намерения и призвал соблюдать установленный порядок.
   После чего составили послания провинциям, губернаторам, парламентам и послам Короля при королевских дворах других стран, а также государям соседних государств, с тем чтобы поставить их в известность относительно изменений в королевском совете.
   В самый день отставки г-на де Ла Вьёвиля к послам иностранных держав были направлены статс-секретари с разъяснением, составленным в самых общих выражениях: Его Величество, мол, пошел на замену в совете, заботясь более о делах как частного порядка, так и государственных, чем по какой-либо иной причине, о чем со временем они будут извещены более подробно; впрочем, будучи осведомлены, в каком состоянии находятся дела, они поймут, что Его Величество по зрелом размышлении не мог поступить иначе, тем более что суперинтендант постоянно тайно вел переговоры, нанося вред репутации Его Величества и всего Королевства.
   Затем кардинал посоветовал Королю вернуть ко двору полковника и сказал, что советы, которые дают, оцениваются, как правило, по одному из двух критериев: либо по причине, побудившей их дать; либо по последствиям. С какой меркой ни подойди к совету удалить полковника, все равно совет остается дурным; Ла Вьёвиль дал сей совет исходя только из личных интересов, дабы назначить на его место кого-то, кто предан лично ему, из числа своих сторонников или родственников; он воспользовался ложными обвинениями против полковника, дабы достичь своих целей, а это свидетельствует о том, что цель и средства ее достижения неправедны.
   Последствия же оного деяния дурны со всех точек зрения: с тех пор как подле Месье не стало полковника, его гувернера, он принялся своевольничать, что сказалось и на его здоровье, и на его нраве, а более всего в том, что он забыл о своем долге – почтительно относиться к Королю и Королеве – своей матери; появилась опасность того, что он и далее будет вести себя неподобающим образом и распущенность, хоть и невинная пред Богом, приведет к лихорадке или серьезной хвори, а также к тому, что те, о ком он должен отчитываться перед своим исповедником, заразят его чем-нибудь, столь же опасным, сколь и позорным.
   Мало того, стоило опасаться, что молодые люди, завоевавшие его доверие, разделяя с ним его досуг, втянут его в заговоры, могущие нанести вред Государству. Исходя из этого необходимо вернуть Месье прежнего гувернера, и именно тогда, когда произошла отставка Ла Вьёвиля, дабы полковник, будучи освобожден из-под стражи, понял, кто является истинной причиной его бед.
   Поскольку Ла Вьёвиль обосновал необходимость удаления полковника от юноши, что являлось советом дурного свойства как по причине, так и по последствиям, тем самым он как бы обещал: тот, кого поставят на его место, будет лучшим гувернером; ввиду горячности, свойственной возрасту Месье, необходимо, чтобы возле него был человек, способный сдерживать его порывы, а это под силу только полковнику, поскольку ни у кого другого нет времени завоевать расположение Месье; к тому же если приставить к нему одного из вельмож, есть опасность, что тот воспользуется этим во вред Государству.
   Очевидно, что полковнику нет никакого расчета воспитывать Месье в духе, противоречащем его долгу, а если Месье пожелал бы уклониться от выполнения оного и задумал бы что-то, еще есть время – а именно два года, – прежде чем его замыслы могут осуществиться, в делах же государственных выигрыш во времени – великая вещь; впрочем, пока не создалось впечатления, будто Месье не желает служить Его Величеству.
   Король, одобрив эти доводы, призвал полковника и восстановил его при Месье в прежней должности; вернул он и графа Шомберга в совет; а руководство финансами возложил на г-д де Шампиньи и де Марийака, бывших государственных советников.
   Лихоимство, процветавшее при Ла Вьёвиле, жалобы на воровство из государственной казны, поданные Королю, привели к тому, что тотчас после удаления того с целью расследования было предложено учредить палату искоренения злоупотреблений, наподобие судебной палаты, созданной Генрихом Великим с той же целью, главным образом в соответствии с обещанием, данным им своему народу на ассамблее Генеральных Штатов в 1614 году.
   Обсуждение этого вопроса на совете длилось несколько дней; кардинал сообщил Королю о том, что следовало внимательно изучить три важных вопроса: надобно ли проводить расследование; результаты, к коим оно могло привести; способы доведения его до благополучного конца.
   И в связи с этим кардинал заявил следующее: у него нет сомнений в необходимости проведения такого рода расследования; многое понуждает к тому, а другое – то, что могло бы отвратить, – не идет ни в какое сравнение с первым; народ, до чрезвычайности обремененный, сочтет за благо, если пустить кровь лихоимцам; Государь и его правительство пока еще не утратили репутации, однако ныне многого ожидают от той линии, которая наметилась в управлении; если же надежды не станут оправдываться, с королевским советом перестанут считаться, его обвинят в слабости, а то еще в чем похуже, сочтя, что Его Величество ввели в заблуждение посредством клеветнических помышлений, всякий сочтет, что остается лишь одно – сопротивляться принимаемым решениям. Финансисты станут смелее, чем когда-либо, воровать, их пример покажет, что нечего опасаться наказания, и немало найдется таких, которые предпримут, и не только в этой области, но и в области государственной политики, то, что взбредет им в голову, в надежде, что это сойдет им с рук; напротив, если воры будут наказаны, мало того что народ получит удовлетворение, так еще и каждый подданный на своем месте сочтет себя обязанным соблюдать свой долг из страха перед возмездием.
   Что касается возражений, которые могли бы быть выдвинуты, то одно из них такое: время и случай обычно сами наводят порядок, и не следует предпринимать сразу много всяких мер, а в данный момент, когда ведется несколько важных иностранных дел, расследование не ко времени, поскольку главная нужда сейчас состоит в деньгах, а все французские деньги – у финансистов.
   На это можно ответить: текущие дела обеспечены средствами, и никому не нарушить королевских замыслов путем дурнонамеренных действий; и все же не только надобно взяться за расследование, но все приведенные доводы свидетельствуют в пользу оного; всегда во всех государствах подобных людей либо отжимали, как губку, либо наказывали лишением состояния, а то и самой жизни.
   Расследование, несомненно, приведет к одному из четырех возможных результатов: либо они выйдут оправданными, не понеся никакого наказания; либо все имеющие отношение к финансам в этом королевстве заплатят за них налог; либо, будучи признаны виновными, они, под давлением своей совести, страшась заслуженной кары и не желая подводить собратьев, зная, как велика доброта Его Величества, согласятся уплатить сумму, назначенную его советом, дабы избежать потери чести и жизни; либо будут приговорены к суровой и справедливой каре – лишатся как жизни, так и состояния.
   Следует, однако, избежать первых двух; первый случай будет способствовать полной утрате авторитета правительством, и воры, уйдя от наказания, в будущем натворят еще худших бед; во втором случае вопиять, взывая к Богу, станут все невинные, пострадавшие за виновных.
   Остается лишь выбрать один из двух последних вариантов, а именно: наложить денежное взыскание на самих виновных либо покарать их конфискацией имущества и телесным наказанием. Хотя народ и получил бы большое удовлетворение от показательного телесного наказания тех, кто выпивает его соки, лично он испытывает большое отвращение к тому, чтобы это дело завершилось подобным образом. К тому же не следует доводить этих людей до последней степени отчаяния; в нашем Королевстве во времена правления Генриха III был пример того, как преследуемый Видвиль бежал в Лотарингию и там уговорил своих друзей ссудить средства г-ну де Гизу, чтобы дать ход задуманному Лигой; следует опасаться, как бы злые и изобретательные умы, какими, как правило, являются люди, занимающиеся финансами, а также сеньоры, так или иначе связанные с ними либо могущие быть заинтересованными в них, не ударились во что-либо подобное; да и настоящий момент не слишком к тому располагает; приходится учитывать и корыстолюбивый нрав Господина Принца, и недовольство коронных чинов и сеньоров, лишенных пенсионов, которые они привыкли получать.
   Отсюда вытекает, что надобно так повести это дело, чтобы виновные сами пожелали наложить на себя взыскание, причем довольно значительное, дабы общины и народ удостоверились: более строгими мерами Государство не добилось бы от них компенсации в таких размерах; к тому же, избрав этот путь, можно избежать больших расходов по содержанию преступивших закон, а также невероятных проволочек. С одной стороны, общество отметит милосердие власть предержащих, с другой – их приверженность закону; провинившиеся не смогут жаловаться, общины будут довольны, Король избавлен от неприятностей, народ – от новых поборов, хотя ему и придется прийти на помощь Государству иными способами.
   Если не давать окончательного отпущения грехов ворам, те, кто окажутся самыми виноватыми, лишатся своих должностей, и это со всех точек зрения будет наиболее приемлемым; однако следует взыскивать с проштрафившихся финансистов суммы в соответствии с декларациями о доходах, собственноручно подписанными, при одном условии: если они не упомянут в них чего-либо из принадлежащего им имущества, оное подлежит конфискации, а они сами – новым преследованиям со стороны Государства.
   Если за долги самых виновных принять то, что они одалживали Королю, и эту сумму предъявить в виде взыскания, ясно, что такое расследование вызовет расспросы; чтобы другим было неповадно, нужно наказать их примерно и лишить их хотя бы должностей, коими они злоупотребили, нанеся вред Королю, Государству и народу.
   Не было ни одного управляющего финансами, который бы вместе со своими сторонниками не одалживал Королю денег, что является нарушением ордонанса Карла IX, обнародованного им во время заседаний Штатов в Блуа в 1560 году, запрещающего им действовать совместно с торговцами либо банкирами под страхом лишения имущества.
   Что до третьего пункта, касающегося способов преуспеть в расследовании, справедливом и необходимом для Его Величества, то таковые имеются; нужно учредить судейскую палату, как для того, чтобы выносить приговор виновным, так и для того, чтобы наводить страх, дабы финансисты либо сами налагали на себя взыскание, либо подчинились взысканию, наложенному на них советом; а также издать указ, согласно которому все финансовые документы подлежат передаче новому судебному органу, дабы ни финансисты, ни их посредник и помощники не уничтожили доказательств своей вины.
   Если преследование не встревожит тех, кто почувствует себя виноватым, до такой степени, чтобы они пали к ногам Его Величества и молили о спасении жизни ценой своего состояния, следует в неделю учредить такую палату и набрать в нее судей из всех парламентов, да таких, чьи имена сами по себе способны наводить страх, а также пустить слух, что Король намерен поместить всех виновных в Венсенский замок, где никому не будет позволено с ними разговаривать, разве что с разрешения совета.
   Дабы избежать проволочек, коих стоит опасаться в связи с имеющимися у отдельных лиц привилегиями, позволяющими им прибегать к помощи парламента, надобно заявить: всем предстоит держать ответ перед комиссарами, поскольку неслыханное дело, чтобы короли наделяли кого-либо привилегиями, противоречащими собственным интересам; помимо этого, надобно одновременно запретить всем управляющим финансами покидать свои дома под страхом утраты должности, а тем, кто отважится на это, повелеть вернуться в течение недели и представить все бумаги, которые они намеревались похитить; и наверняка большинство, вместо того чтобы остаться дома и тем подтвердить свою честность, убегут, доказав свою вину; а это как раз то, что нужно.
   Потребуется еще одна декларация, которую глашатай огласит под звуки трубы во всех публичных местах, дабы никто не мог утверждать, что не слышал; коей декларацией возвестить о том, что все стряпчие обязаны отыскивать в своих бумагах все контракты на приобретение недвижимости на имя управляющих финансами за последние двадцать лет – что сообразуется с ордонансом Франциска I от 1532 года; и если кто из них попадет под подозрение, его заключат под стражу, а на его имущество наложат арест до тех пор, пока он не оправдается, при этом жене и детям оставят на что жить.
   В этой же декларации заявить, что все, кто поставил свои имена под договорами о приобретении либо под простыми обещаниями, либо утаивал имущества управляющих финансами, получат шестую часть, если заявят о том комиссарам; в случае же, если они этого не сделают, а утаенное будет обнаружено, они поплатятся собственным имуществом, которое будет конфисковано в пользу Короля, – что согласуется с ордонансом Карла IX, выпущенного в Гайоне в 1566 году.
   Также можно было бы во время проповедей в парижских приходах обратиться к пастве с просьбой разоблачать виновных, обещая ту же часть имущества тем, кто донесет на них; но главное: потребуются другие кандидаты на их должности, поскольку неразумно допускать, чтобы они продолжали их занимать, ведь тогда они будут держать в страхе тех, кто до того имел с ними дело и мог бы донести о растрате ими казенных денег.
   Было бы несправедливо, чтобы во время судебного процесса над ними им выплачивалось жалованье, за исключением разве что некоторой умеренной суммы, которая пошла бы на расходы, связанные с отправлением должностных обязанностей.
   Не стоит опасаться, что все дела замрут, Шарло охотно возьмет на себя казначейство на тот срок, какой потребуется; Фэдо также не откажется помочь; многие зажиточные парижане будут рады послужить – такое уже практиковалось канцлером Л’Опиталем в 1561–1562 годах; тогда в течение восемнадцати месяцев от своих постов были отстранены чиновники, недолжным образом служившие Королю и обществу.
   Было бы кстати обещать прощение тем, кто, вступив прежде в сговор с управляющими финансами, теперь заявит о том, что́ ему известно; такое практиковалось всегда, и закон это позволяет, учитывая, что иным способом трудно узнать о совершенных преступлениях, которые хотя и известны многим, но могут быть доказаны лишь теми, кто в них замешан; трудно предположить, чтобы человек пожелал ходить с отметиной на лбу только из желания погубить ближнего; к тому же подобные обвинения не остаются без последствий; римляне освобождали рабов и передавали их другим хозяевам, для того чтобы получить подтверждение иных преступлений, в которых те были замешаны; но главное, чтобы Его Величество заблагорассудило объявить при дворе, что будет считаться преступлением, если кто-либо, в каком бы звании он ни состоял, явится умолять его либо склонять к милости в отношении обвиненных во мздоимстве.
   Таковых следует подвергнуть взысканию, причем в короткие сроки, если же они не согласятся с этим, надлежит поторопить суд применить к ним некоторые особые положения, дабы не увязнуть в проволочках, коих не терпит общественное благо, о котором печется Его Величество.
   Одно из этих положений могло бы состоять в том, чтобы оценивать имущество управляющих финансами с точки зрения того, сколько они имели при рождении и сколько нажили; каковое положение не является чем-то из ряда вон выходящим и применялось ранее в отношении Ангерана де Мариньи, осужденного за непомерное накопление имущества, как написано о том у Поля Эмиля -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, одним из вопросов которого было: und tam immensae et tam repentinat divitiae*.
   Если законы не обязывают давать отчет о происхождении имущества, так это потому, что речь в них идет о тех, кто не причастен к распределению казенных средств; причастные же к ним обязаны декларировать источники своих доходов, заявлять о сделанных им подношениях, доставшихся наследствах и долях капитала, полученных от отца и матери. И вообще самый верный способ убедить их, что они обогатились за счет Короля, – это показать им, что законные доходы и жалованья от их должностей, а также разнообразные выгоды, которые они могут извлечь для себя, никак не сопоставимы со стоимостью их личного состояния.
   Действуя таким образом, возможно одолеть финансистов, которые уже и теперь, как, например, Моран, просят прощения и ставят свое положение в зависимость от милости Короля, признавая: если судить их по всей строгости ордонансов, то и самые невинные из них будут приговорены к отстранению от должности без права жаловаться. Его Величество получит в таком случае более 12 000 000 должностей и упорядочение дел в данной области.
   Однако совершенно необходимо, чтобы Его Величество довел свое решение до конца, ибо ясно: невзирая на запрет вступаться за финансистов, ему придется отбиваться от ходатаев – родственников, подкупленных лиц, просто сострадающих, хотя чему тут сострадать; Его Величеству придется пройти испытание на прочность, ведь чего только не может произойти за время судебного разбирательства: то судья благосклонно отнесется к частному лицу, то подкупленный свидетель встанет на защиту, то улика исчезнет, то ход дела намеренно затянут, не секрет же – коль скоро речь идет о
   *Откуда такое огромное и внезапно взявшееся богатство (лат.).
   больших преобразованиях, да еще в подобного рода делах, на пути встречается немало препятствий, и почти немыслимо пойти против воли небольшого числа частных лиц во имя блага большинства, не вызвав противодействия, осилив которое только и можно испытать подлинное торжество от одержанной победы; а поскольку во Франции только запрягают скоро, если и это дело не будет доведено до конца с надлежащим упорством и финансисты заметят, что внимание к ним ослабло, они решат, что у Государства духу не хватает, чтобы справиться с ними, почувствуют себя ни в чем не повинными, обнаглеют, и та мировая, которой от них потребуют, будет уже далеко не так выгодна для Короля, как могла бы быть.
   В заключение кардинал сказал, что из всего вышеизложенного следует: если доводить до крайности расследование в области финансов опасно, то бросить его на полпути стыдно; нынешнее состояние дел требует такого расследования, оно важно и для будущего; надобно так повести дело, чтоб взять с финансистов по их мошне и повелеть: отныне не сметь наполнять ее в подобных размерах.
   В соответствии с предложенным Король издал в октябре 1624 года в Сен-Жермен-ан-Лэ декларацию об учреждении судебной палаты, а вслед за этой декларацией еще одну – о порядке ее работы.
   Палата предъявила обвинения нескольким финансистам, кое-кого взяли под стражу, кое-кто ударился в бега, и среди них Бомарше, тесть Ла Вьёвиля, – он первым бежал на остров Нуармутье. Обвинение против него было столь тяжким, что он был приговорен к повешению и удушению – казнь совершили заочно над его изображением.
   Ла Вьёвиль оказался настолько замешанным в выдвинутых обвинениях, что судебная палата, полностью признав его соучастником всех преступлений его тестя, в указе, касающемся Бомарше, определила ряд мер в отношении его самого, а именно: заслушать и расспросить Ла Вьёвиля по обвинениям, выдвинутым в отношении его тестя, а также взять под стражу Бардена, канцелярского служащего, его правую руку.
   Было доказано, что Ла Вьёвиль виновен в том, что: 1) позволил своему тестю утаить от Его Величества несколько миллионов; 2) своей властью изменял ведомости и росписи, составленные его предшественником на этой должности; 3) нанес вред финансам Его Величества и в нарушение существующих ордонансов способствовал вывозу своими сообщниками за пределы Королевства денежных средств; 4) сам и с помощью соучастников заключал незаконные сделки, давал письменные приказы о выдаче денег и приобретении патентов; 5) брал большие взятки; 6) наживался на продаже королевского леса в Шампани, неподалеку от своего имения; 7) пожелал свести дружбу с иностранцами, будучи взят под стражу. Были и другие обвинения – например, в том, что он замешан в убийстве Потренкура.
   Несмотря на тяжкие обвинения, Его Величество по своей неизреченной доброте ограничился тем, что велел содержать его под надзором, дабы он не смог навредить, и не пожелал доводить дело до обвинительного приговора.
   До отбытия в Компьень Его Величество получил второе соглашение о примирении по поводу Вальтеллины, составленное Его Святейшеством.
   Но поскольку в основе всякого правового решения лежат факты, которые надобно знать, прежде чем судить о чем-либо – то есть что было сделано и делается по тому или иному вопросу, о чем еще надлежит подумать, – вернемся к началу вальтеллинского вопроса и повторим вкратце, что произошло до сего момента.
   Вальтеллина – это долина, в которой проживает около тридцати тысяч душ; длина ее может быть оценена в двадцать часов езды верхом; ширина составляет французскую милю.
   Она принадлежит граубюндцам – народу, некогда частично завоеванному несколькими сеньорами, а позже, в силу того что те не оставили потомства, обретшему свободу; часть жителей выкупила себя, другая уклонилась от подчинения епископам Хура, еще часть – Австрийскому дому, уподобившись в том швейцарцам.
   Несколько деревень, объединившихся в один судебный округ, сформировали коммуны, несколько коммун по налоговому принципу образовали провинцию и назвали ее лигой, то есть союзом. Всего таких лиг три, первая и самая древняя – Граубюндская, на ее гербе и на изречении девиза серо-белые цвета; вторая Кадея, некогда подчинявшаяся епископу Хура, но освободившаяся из-под него, хотя у него и сохранились кое-какие права, как то: чеканить монету, взимать дорожную пошлину и ряд других привилегий; третья – лига Десяти Юрисдикций – объединила тех, кто восстал против Австрийского дома, все еще пользующегося кое-какими правами в этих местах.
   Все три составляют вместе государство, по названию первой лиги именующее себя Граубюнден.
   У них общее управление, общая судебная власть, общий военный порядок, и в каждой из них власть во всем принадлежит народу.
   В 1498 году они связали свою судьбу со Швейцарией, так что являются частью Гельветической республики, состоящей из тринадцати кантонов, кое-каких свободных народностей, пользующихся их покровительством, валисского народа и, соответственно, трех лиг Граубюндена.
   Король Людовик XII с целью возвращения себе Милана в 1509 году заключил с ними союз, по которому они ему позволяли набирать такое количество солдат, какое ему потребуется, и всякий раз, как Король станет это делать, должны были держать открытыми свои горные проходы, чиня препятствия врагам Его Величества.
   С тех пор договор нерушимо соблюдался и возобновлялся всеми нашими Королями, сменявшими друг друга на троне после Людовика XII, чем Франция и пользовалась без всяких помех до 1603 года.
   Все это время и граубюндцы под сенью союза с Францией жили и не тужили, спокойно и мирно, как между собой, так и с соседями.
   Однако так уж мы устроены: что имеем, не храним, а то, что принадлежит нам издавна, кажется нашим изначально и зависящим лишь от нашей воли, а отчего так, на самом деле забываем; вот и граубюндцы, позабыв обо всем доб ром, что вытекало для них из союза с одной лишь Францией, при том, что раньше они долгое время сопротивлялись предложениям венецианцев и губернатора Милана, в конце концов все же поддались на уговоры тех и в 1603 году, пренебрегая союзничеством с Францией, связали себя союзом с Венецией. Испания, жаждавшая этого союза в своих собственных интересах – сама она неоднократно получала от них отказ, а в 1578 и 1592 годах во время наших междо усобиц засылала к граубюндцам послов, – наконец в 1603 го ду настолько преуспела в своем продвижении на пути к заветной цели, что даже проработала статьи договора и считала, что он уже у нее в кармане, а потому не смогла стерпеть, что ей предпочли венецианцев, и попыталась угрозами и экономическими санкциями, то есть силой, заставить Граубюнден стать и ее союзником наряду с Венецией.
   Король помог граубюндцам выстоять под натиском Испании, однако даже себе не признавался в наличии у них альянса с Венецией ввиду старых и добрых связей, сложившихся с этими народами, хотя их союз с Венецией и был весьма вреден для нас, ведь, согласно договоренности с венецианцами, им был разрешен проход по территории граубюндцев в случае конфликта с кем бы то ни было, без всяких исключений, в том числе и в случае конфликта с Францией. И хотя Его Величество предвидел множество бед, могущих проистечь из подобного состояния дел, да и венецианцы действовали малопохвальными методами – например, использовали имя и авторитет Короля, убеждая коммуны согласиться на этот союз, как будто Король не только дал на него добро, но и желал этого, – он не стал наносить им оскорбления и поручать своему посланнику дезавуировать их утверждения.
   Испанцы в сентябре этого года принялись возводить форт Фуэнтес на холме, расположенном чуть ли не на территории граубюндцев, при первом удобном случае намереваясь завладеть проходами Вальтеллины и стать хозяевами этого края. У подножия холма в устье озера Комо они выстроили другой форт, поменьше, и разместили там свой гарнизон, чтобы отслеживать, какие товары доставляются из Милана и в Милан через Вальтеллину.
   Граубюндцы, видя себя зажатыми этими двумя фортами в тиски, начали, пусть и поздно, раскаиваться в своем неблагоразумии, приведшем их к ошибке – заключению еще одного союзнического договора, помимо того, который имелся у них с Францией, и отступлению от единственно возможной для их государства линии поведения – неукоснительного соблюдения нейтралитета по отношению к соседям, ведь только так и можно было остаться с теми в дружеских отношениях.
   Осознав, что вступили на гибельный путь, они в 1604 году направили к Королю Генриху Великому депутацию, умоляя избавить их от угрозы рабской зависимости, нависшей над ними.
   Его Величество ответил им на это: если венецианцы, их новые союзники, пожелают помочь им в соответствии со взятыми на себя обязательствами, он также не откажет им в поддержке, однако было бы несправедливо, чтобы он один взвалил на себя весь груз военных расходов, не являясь более их единственным союзником.
   Венецианцы, стараясь избежать расходов, заявили, что не считают возможным требовать либо добиваться с оружием в руках разрушения укрепленного места, отстроенного испанцами на собственной территории, однако пообещали, что в случае если губернатор Милана пожелает воспользоваться фортом против граубюндцев, не откажут тем в поддержке, согласно договору. Так форты с внушительным гарнизоном остались стоять, а испанцы продолжили свою политику, направленную на достижение желаемого союза, покуда наконец в 1606 и 1607 годах не были составлены некоторые статьи договора, чему способствовали первые люди этого края – Белли и Бальзельга, сторонники союза с Испанией; однако они почти тотчас были за это наказаны, а статьи договора уничтожены.
   Все эти беды, павшие на головы граубюндцев из-за альянса с Венецией, вкупе с прочими неприятностями, посыпавшимися на них со стороны Венецианской республики, привели к тому, что в 1611 году, когда истек срок данного договора, они дали знать Венеции, что не станут возобновлять с ней союзнические отношения, ограничившись добрососедскими отношениями.
   В качестве довода они привели тот факт, что, согласно обязательствам, им пришлось бы поставлять большее количество рекрутов, нежели их страна могла предложить, в случае если бы французский Король и швейцарцы одновременно обратились к ним с просьбой о помощи живой силой в соответствии с договорами; что у них не имелось иного, лучшего способа побороть или по крайней мере уменьшить ревность Габсбургов, от которых они столько натерпелись; что они и в будущем не перестанут помогать Венецианской республике солдатами, если она обратится к ним с такой просьбой, причем гораздо охотнее, поскольку без принуждения.
   Венеция, не пав духом в связи с их отказом ратифицировать договор, прислала к ним чиновника, который ранее уже служил у них, – ему подтвердили отказ.
   Она направила туда еще несколько человек, одного вслед за другим, и даже посланника, назначенного в Англию: уж он-то использовал все ухищрения, чтобы добиться своего.
   Все это привело к тому, что в марте 1617 года договор о союзничестве между ними все-таки был подтвержден.
   Когда г-н Гефье, посланник Его Величества в Граубюндене, ознакомился со статьями этого договора, он опротестовал их как наносящие урон союзу этой страны с Францией, поскольку условия и оговорки, обещанные Гефье Падавеном, представлявшим Венецию, не вошли в текст договора.
   Суть этих условий и оговорок заключалась в том, чтобы предоставить Венеции право набирать рекрутов в свои вооруженные силы только после того, как Король Франции наберет то количество рекрутов, которое сочтет необходимым; чтобы в статью договора, обязывающую их вести боевые действия против кого бы то ни было, было внесено: «кроме Короля Франции, его друзей или союзников»; чтобы в том месте договора, где речь шла о перекрытии проходов, было добавлено: «кроме сил Короля Франции, для которого они будут открыты, против кого бы он ни выступал, даже против самой Венецианской республики»; и чтобы в конце договора была добавлена особая статья, гласящая, что наряду со всем обещанным в предыдущих статьях подразумевалось, что альянс с Французской короной останется в неприкосновенности, без единого нарушения в какой бы то ни было его части.
   В том же году граубюндцы заключили еще один союз – с Испанией, от которого, как и от договора с Венецией, тотчас отказались.
   Дабы впредь жить в мире и согласии и не позволить никому из них вести секретные переговоры в пользу той или другой стороны – отчего у них было столько неприятностей и беспокойства, – граубюндцы в 1619 году определились наконец с некоторыми обязательствами в отношении друг друга.
   Новым преследованиям не было дано ходу, поскольку это перерастало в разбой и убийство; обе партии, ратовавшие одна за союз с Испанией, другая за союз с Венецией, совершали великое множество жестокостей, в зависимости от того, какая партия брала верх в тот или иной момент. В конце концов в начале июля 1620 года Помпей Планта, глава мятежников происпанской партии, приговоренный в предыдущем году к четвертованию, выступил с шестнадцатью тысячами солдат, набранных на средства испанского короля в небольших кантонах, и принялся завоевывать нижний Энгадин, который тем не менее не смог подчинить себе.
   Граубюндцы, будучи атакованы бунтовщиками, снеслись с посланником Венецианской республики, чья резиденция находилась в Цюрихе, и просили, невзирая на указ, выпущенный ими же о запрете на въезд в их земли посланнику любого чужестранного государя, явиться ввиду грозной опасности в Хур и помочь им своими добрыми советами.
   Он ухватился за эту возможность возобновить союзнические отношения, и все уже было готово для подписания нового договора, когда губернатор Милана, не имея иного повода помешать этому, призвал вальтеллинцев восстать против граубюндцев.
   Со времен заключения Граубюнденом договора с Венецией в 1603 году, как мы видели, это государство жило в бесконечных распрях и смуте, различные партии – профранцузская, провенецианская, промиланская – совершали друг против друга множество несправедливых и жестоких актов, стоило одной из них заполучить власть. А поскольку во времена гражданских усобиц до власти добираются не лучшие, граубюндские судьи и чиновники вымогали у народа все, что только можно, и главным образом у католической части населения, слабейшей, а значит – у жителей Вальтеллины, где католиков больше всего.
   Дурное обращение привело к тому, что вальтеллинцы свергли иго граубюндцев; однако, поскольку опереться им было не на кого, кроме Испании, они пошли по этому пути, но лишь тогда, когда губернатор Милана, действуя в интересах Венеции, союз с которой был, по его расчетам, уже делом решенным, посоветовал им так поступить, обещая помогать.
   Вслед за чем 19 июля 1620 года Робюстели, вальтеллинский дворянин, вошел в Граубюнден с войском, состоящим из католиков, занял несколько крепостей, перебил всех протестантов, поддержал изгнанных мятежников, которые появились там со стороны Тироля и заняли ближайшие горные проходы, по которым граубюндцам могла прийти помощь со стороны Венеции и Цюриха; так что войска из Цюриха и Берна, посланные туда, были вынуждены идти длинным путем, в обход. По прибытии в Вальтеллину они одержали верх и в неделю отвоевали всю Вальтеллину; однако губернатор Милана выслал дополнительные силы, которые без боя изгнали их оттуда и, чтобы как-то утвердиться в своей победе, велел выстроить четыре форта – в Морбеньо, Сондрио, Нова и Рива.
   Граубюндцы, пав духом, не зная, что делать, обратились к французскому Королю, своему давнему и доброму союзнику, и умоляли его не дать им погибнуть.
   Его Величество, которому было больно смотреть, как страдает этот свободолюбивый народ, и по ряду соображений заинтересованный в их спасении, обещал им помочь вооруженной рукой, если не удастся мирно разрешить конфликт.
   Его Величество обратился к королю Испании с просьбой вернуть все в прежнее состояние, и с этой целью в Испанию был направлен чрезвычайный посол, г-н де Бассомпьер, который, не имея возможности лично изложить порученное ему дело королю Филиппу III в связи с болезнью того, передал ему свою верительную грамоту и письменно изложил суть вопроса.
   Король Испании, найдя предложение справедливым, согласился с ним, к чему его понудило и настоятельное пожелание Папы, изложенное в послании, тогда же им полученном.
   Однако смерть помешала королю Испании, его намерение довелось осуществлять уже Филиппу IV, его сыну, согласно оставленному в завещании указанию; в связи с чем 25 апреля 1621 года в Мадриде был подписан договор, по которому форты надлежало снести, а все остальное привести в то состояние, в коем оно находилось ранее.
   Ожидали, когда пункты договора станут воплощаться в жизнь, однако гугенотские бунты во Франции вынуждали короля Испании со дня на день откладывать исполнение договорных обязательств; наши еретики собрались против воли Короля 26 ноября 1620 года на генеральную ассамблею в Ла-Рошели, затем в Монтобане и не пожелали расходиться, несмотря на приказ Его Величества сделать это под страхом быть объявленными преступниками, виновными в оскорблении особы Его Королевского Величества. Это вынудило Короля выдвинуться в Сомюр, который был им взят, затем в Сен-Жан, который был им осажден и взят, и в Монтобан, который также был взят им в кольцо осады, но так и не сдался.
   Испанцы, надеявшиеся, что смута во Франции затянется, откладывали исполнение пунктов договора, так что уже во время осады Монтобана в открытую говорили: судьба Вальтеллины зависит от того, возьмут или не возьмут этот город. Испанцы, задумавшие недоброе, повсюду вредили нам.
   Первое: герцог Сена принудил вальтеллинцев обратиться к Папе Григорию XV с мольбой отсрочить исполнение договора.
   Президент д’Асколи под предлогом того, будто он направляется в Нотр-Дам-де-Лорет, уехал в Рим, чтобы оказать давление на Его Святейшество.
   Испанцы устроили так, что к вальтеллинцам из Милана был выслан канцлер, уполномоченный передать жалобы эрцгерцога Леопольда на то, что вальтеллинцы ропщут, а также доводы как нравственного, так и государственного порядка в пользу неисполнения Мадридского договора.
   А когда началась осада Сен-Жан-д’Анжели, испанцы на совете уже в открытую выразили свою заинтересованность оставить Вальтеллину себе; они пожелали воспользоваться затруднениями Его Величества, заявив, что королю Испании больше никогда не представится столь удобного случая сосредоточить в своих руках все виды оружия, в том числе и духовное, и стать единственным арбитром мира.
   Изложили они и то, как важно, чтобы Папы были преданы Испании, и какую ошибку допустил Филипп II, не подчинив себе Италию во время войны лиги, ведь, став ее полновластным хозяином, он мог законно претендовать на то, чего не достиг Карл V.
   Затем, в 1622 году, в Аранхуэсе они выдвинули новые коварные предложения, надеясь, что посол Франции их выслушает и они смогут новым договором подменить существующий.
   Губернатор Милана, не считаясь с обещаниями, данными нашему Королю, своему повелителю, и что ни день заверяя его в своей доброй воле, одно за другим слал граубюндцам послания, прося их отступиться от приверженности Его Величеству и заключить новый договор с Миланом, помимо договора с Францией, а также запрещал торговать с нами, дабы вынудить пойти на то, чего не мог добиться уговорами.
   Во Франции испанцы действовали и напрямую, и в обход; напрямую: король Испании поручил своему послу маркизу де Мирабелю, сговориться с министрами Короля о неисполнении Мадридского договора, при этом в 1622 году в ход были пущены такие методы, что, когда бы это удалось, маркиз был бы дезавуирован своим господином; в обход: испанцы не забыли использовать все, что могло нанести нам урон, как внутри, так и за пределами нашего Королевства, и лишить нас возможности силой заставить их хранить верность договору.
   Тем временем в Англии стало известно о недовольстве, вспыхнувшем в Туре в связи с разрушением гугенотского храма; посол Испании постарался так раздуть это дело с помощью находящихся на содержании Испании членов обеих палат парламента, что еще немного – и пуритане открыто выступили бы в поддержку восстания.
   Парламент выделил королю Англии сумму в 800 000 фунтов для помощи курфюрсту Пфальцскому; посол Испании стал доказывать, что посредством брака Инфанты и принца Уэльского интересы Бургундии и Англии объединятся, а когда Король Франции отправится в Гиень воевать с протестантами, надобно поддержать ларошельцев, чтобы иметь морские ворота, позволяющие войти во Францию.
   Король Англии последовал бы совету вышеназванного посла, если бы парламент не воспротивился этому, заявив, что выданные деньги предназначались для помощи его детям – дочери и зятю, – которые должны быть ему ближе, чем ларошельцы.
   Однако посол Испании так осаждал короля Великобритании, что повлиял на его решение выслать двадцать кораблей на помощь ларошельцам. Отвратили его от этого, лишь указав, что сперва надобно направить к французскому Королю посланника с просьбой оставить повстанцев в покое. Прознав о том, посол Испании известил маркиза де Мирабеля, который через какого-то прелата стал воздействовать на нунция Его Святейшества, с тем чтобы посланник не был подпущен к Королю. Он подал королю Англии несколько записок по этому поводу и настаивал на своем до тех пор, пока ему не сказали, что это ни к чему не приведет и что, когда бы он увидел, каким успехом увенчается предприятие, он благословил бы Господа за то, что тот позволил допустить посланника к Королю Франции.
   Посланник английского короля прибыл во Францию, но ничего не добился в пользу повстанцев и не получил разрешения связаться с кем-либо из их вождей; таким образом, без помех со стороны Англии наш Король в шесть месяцев продвинулся далеко вперед в Пуату и Гиени. Тогда только нунций поведал Его Величеству, что он проявил большое благоразумие, допустив до себя посланника, несмотря на скорее предвзятое мнение своего священноначалия, никак не хотевшего одобрить приезд посланника и многое сделавшего, чтобы он не состоялся.
   Испанцы изрядно постарались, чтобы посеять раздор между Граубюнденом, Вальтеллиной и Швейцарией, и придумали одно ухищрение, чтобы поярче разукрасить свое коварство; им показалось, что они смогут на законных основаниях отсрочить исполнение договора, если швейцарцев удастся убедить отказаться совместно с граубюндцами от обещания, изложенного в договоре в отношении католиков Вальтеллины.
   С этой целью они стали действовать угрозами, обещаниями и подкупом и выслали в Люцерн президента де Доля, чтобы он договорился с посланником Короля и нунцием по всем этим вопросам; де Доль пожелал, чтобы его принимали в качестве посланника испанского короля, хотя по Мадридскому договору во избежание соперничества корон было решено, что он будет выступать лишь в качестве посланника эрцгерцога. На урегулирование данного вопроса ушло полгода, переговоры застопорились.
   Все это время испанцы так поработали с кантонами Ури, Швиц, Унтервальден, Цуг, Люцерн и Фрайбург, что уговорили их не ратифицировать Мадридский договор под тем предлогом, будто вальтеллинцы убеждены, что будут ущемлены в своем вероисповедании.
   Хотя посланники Короля Франции доказывали им, что Его Величество совместно с Папой станет отстаивать их права в области религии и поможет им как военными силами, так и деньгами, все же происки испанцев и раздача денег в означенных кантонах возымели действие и не было никакой возможности уговорить их ратифицировать договор.
   Кантоны Золотурн, Берн, Цюрих, Базель, Шафхаузен, Гларус, протестанты Аппенцеля дали клятву верности договору с нашим Королем.
   Его Величество, дабы не способствовать разделению их республики, продолжал вести в Испании политику, направленную на усмирение герцога Ферия и на выполнение того, о чем было некогда договорено.
   Времени не хватит описывать все уловки, наглые приемы и лицемерные ходы, пущенные в ход за те семь или восемь месяцев, покуда без толку судили да рядили в Люцерне об этом деле. Достаточно сказать, что г-н де Монтолон умер, так и не приметив в эрцгерцоге Леопольде, герцоге Ферия и президенте де Доле хоть что-то, что подало бы ему надежду сломить в ходе переговоров их упрямое стремление нарушить мир, царящий среди христиан.
   То, что это они уговорили католические кантоны не давать своего согласия, подтверждается одним фактом: г-н Казати, посланный в Баден, где проходила всешвейцарская генеральная ассамблея 1623 года, поблагодарил католические кантоны от имени губернатора Милана, а также позволил вывозить зерно и торговать им, что является еще одним красноречивым подтверждением закулисных действий Испании.
   С другой стороны, эрцгерцог Леопольд и герцог де Ферия, внушавшие граубюндцам чувство зависти, чтобы настроить их агрессивно, и день и ночь руководившие работами по возведению фортов Вальтеллины, выдвинули графа де Лодерона с его ландскнехтами на границу с Тиролем, а герцог де Ферия – отряд дона Хуана Брано и отряд из Неаполя. В Вальтеллине Джулио Чезар Чезари заявил народу, что не до́лжно рассчитывать на поддержку французского Короля, владения которого раздирает междоусобица, и предложил от имени своего господина свободу совести, торговли и всяческие привилегии в обмен на обещание не искать ни с кем дружбы и ни от кого не ждать покровительства, разве что от герцогов Миланских; он заверил, что в этом случае их страну ждет благоденствие, а Его Католическое Величество, не делая различий между людьми различных вероисповеданий, одарит коммуны деньгами и будет во всем отдавать предпочтение их нации.
   Помимо этого публичного заявления, он вручил деньги нескольким происпански настроенным деятелям, одобрившим договор с герцогом де Ферия в апреле, с тем чтобы они убедили граубюндцев единодушно одобрить Миланский договор либо подействовать на Вальтеллину силой. Сии деятели представили на местах дело так, что нужно подчиниться либо герцогу де Ферия, либо эрцгерцогу Леопольду, учитывая войска, которыми они окружены, либо попытаться с оружием в руках вернуть то, что было узурпировано и возведено испанцами в Вальтеллине, причем они будут первыми, кто положит за это свои жизни, – настолько народы этих краев трепетно относятся к свободе и авторитету своей родины; и самое дурное, что может с ними случиться, – это быть принятыми с распростертыми объятиями герцогом де Ферия. Прислушались к последнему совету; Джулио Чезар Чезари, получив об этом весть, передал ее герцогу Ферия, и тот очень этим похвалялся; ибо граубюндцы, считая, что имеют связь с Бормио, оставшимся без руководителей, без сношений с внешним миром, вошли в Вальтеллину с намерением захватить ее, но были отброшены: потери составили двести человек, остальные в смятении бежали.
   Эрцгерцог Леопольд и герцог де Ферия после этого неожиданно напали на них, да с такой силой, что долина Прагалия была предана огню, верхний и нижний Энгадин завоеван, а Кьявенна взята; все проходы в горах, откуда к граубюндцам могла подоспеть помощь и откуда исходила угроза для Вальтеллины, были перекрыты, остальная часть Реции оказалась во власти Австрийского дома; бернцы и цюрихцы, державшие кое-какие проходы в горах, покинули их; и тогда эрцгерцог Леопольд внезапно захватил Мейенфельд и всю лигу Десяти Юрисдикций. Город Хур несколько месяцев спустя получил гарнизон; это стало таким тяжелым ударом для граубюндцев, что на своем совете они постановили послать позорную просьбу о перемирии герцогу Ферия и частным порядком направили доктора Белли и Жана Боргоне к Родольфу Пьянте, врагу их родины, укрывшемуся в Милане, хоть он и был лютеранином, с тем чтобы он похлопотал за них.
   Вот какими происками Испания, нарушив свое слово, бесконечно затягивала исполнение договора, от которого зависел покой в Европе. Жгучая ненависть к Франции ослепляла испанцев даже тогда, когда речь шла об их собственных интересах, ибо для них самих нужно было, чтобы Вальтеллина успокоилась; они подвергали случайным опасностям свое собственное государство, вынуждая Короля выступить против них со своими союзниками для отвоевания того, что они незаконно себе присвоили.
   Дон Балтасар Зунига, умелый дипломат, считавшийся наиболее опытным в испанском совете, высказал свое мнение и представил доводы, показывающие, почему невозможно предпринять, как они намеревались, завоевание Италии, порвать с Францией и воевать за Пфальц; почему, если Испания пожелает овладеть Вальтеллиной, во Франции тотчас все замирятся и католики с еретиками отправятся в Германию спасать Пфальц, а Империя и страны, находящиеся под покровительством Австрийского императорского дома, окажутся под угрозой; если это произойдет, Италии придет конец, ибо она сможет устоять лишь в случае мирного договора и помощи со стороны Германии; что Папа и все про-испански настроенное общество Италии ревностно воспримут узурпацию Вальтеллины; что Франция свяжет себя союзом с Италией, и французские знамена, водруженные по ту сторону гор, более навредят Австрийскому дому, нежели Вальтеллина, граубюндцы и пять католических кантонов, которые не смогут ничем помочь, будучи полностью подчиненными; что полагать, будто исполнение параграфов Мадридского договора лишает испанского короля возможности пользоваться проходами в горах, – значит проявлять большое невежество; что кантоны, находящиеся в Альпах, и Миланский дом, так же как и граф Тирольский, всегда будут связаны между собой, ведь граубюндцы не могут обходиться без пшеницы, соли и обмена другими товарами; далее он привел несколько примеров; что помимо этого, Его Католическое Величество имеет гарнизон в Беллинцоне, месте пересечения кантонов Ури, Цуг и Ундервальден, стоящих на страже Сен-Готардского перевала; что еще у него есть гора Симплон для проникновения в Италию в случае нужды, а со стороны Тироля – проход, позволяющий добраться до герцогства Миланского, который он ни в коем случае не утратит; что оценить, что для него наиболее почетно и наименее опасно, – это прерогатива Короля, и потому решать, следовать ли договору, от которого ему не приходится ожидать никаких подвохов, или ввязаться в войну с Италией, предстоит ему; что его предшественники благоразумно считали, что не стоит наращивать силу, чтобы затем поставить ее в зависимость от случая и потерять все.
   Вся эта речь была бесполезна, дурной гений Испании не позволил внять спасительному совету и понудил их принять решение прямо противоположное: воспользовавшись нашей гражданской междоусобицей, удержать Вальтеллину, бесконечно затягивая исполнение Мадридского договора.
   Все это так долго тянулось, что граубюндцы утратили надежду на помощь от нашего Короля и в январе 1622 года подписали два очень невыгодных договора с герцогом де Ферия, губернатором Милана; по одному они обещали пропускать войска католического короля, по другому полностью отказывались от Вальтеллины, которая за это обязывалась выплачивать им ежегодно двадцать пять тысяч экю.
   Одновременно они заключили и третий договор с эрцгерцогом Леопольдом, по которому вышеназванные лиги обязывались разместить у себя гарнизон, содержавшийся за счет эрцгерцога.
   Эти позорные договоры, свидетельствующие о слабости как их самих, так и государей, их союзников, бесконечные и обидные проволочки вынудили нашего Короля в 1622 году по возвращении из Монпелье вступить в переговоры и 7 февраля 1623 года заключить союз с Венецианской республикой и г-ном герцогом Савойским, дабы вынудить испанцев вернуть захваченное и сдержать данное слово.
   Заслышав об этом союзе, испанцы опешили, а Его Святейшество перепугался, что в Италии вспыхнет новая война, чреватая последствиями для всего христианского мира, и сошлись на том, что Вальтеллину со всеми фортами надлежит передать на хранение папскому престолу, до тех пор, пока при посредничестве Его Святейшества конфликт не разрешится к обоюдному удовольствию сторон.
   Доводы передачи Вальтеллины под надзор Папы, приведенные королем Испании, состояли в следующем: учитывая, что он не готов принять этот край и защищать форты лишь из религиозного рвения, а также следуя призыву католиков долины, он охотно снисходит к тому, чтобы передать его в руки Его Святейшества, дабы доставить ему удовольствие и остаться в добрых отношениях с Королем Франции, поскольку Его Святейшество считает, что от этого зависит мир и покой Италии, а также показать всему миру, и главным образом итальянцам, насколько он, Его Католическое Величество, бескорыстен и прямодушен в данном деле, а также привержен католической Церкви; поскольку речь не идет о чем-либо ином, кроме защиты религии, то он и передаст все в руки Его Святейшества как наместника Бога на земле; тем не менее он оговорил, что солдаты и военачальники, которые будут туда введены, должны быть вассалами Святого Престола и что решению надлежит быть обоюдовыгодным и устраивающим Его Святейшество; а также что, если покой в Италии будет нарушен не по вине Испании, Его Святейшество найдет способ быстро исправить положение либо передаст форты королю Испании тем же способом, каким их получил. Это соглашение было подписано в Мадриде 4 февраля 1623 года и оттуда отправлено в Рим.
   Король, всегда желавший достижения справедливого и достойного соглашения, а не разрыва, будучи предупрежден, согласился на такой поворот и передал Его Святейшеству, что понимает: им движет забота об общественном благе и покое христиан, а также выразил надежду, что Его Святейшество добьется от испанской стороны всякого рода гарантий реституции укрепленных мест, удерживаемых ею в Вальтеллине и иных краях трех лиг, и заверил в своем полном согласии с действиями, исходящими от Святого отца, а также исключительном почтении и уважении к его отеческим советам, как и в полном приятии позиции католического короля, своего собрата по вере, но лишь на условиях: следовать статьям Мадридского договора, и не иначе; в три месяца окончить все споры, мешающие благополучному завершению данного дела; Его Величеству и его союзникам продолжать вести подготовительные работы, согласно принятому решению.
   По причинам чрезвычайной важности, которые будут представлены Его Святейшеству послом Франции в Риме, Святому отцу надлежит соблаговолить уверить французскую сторону, что через месяц все форты Вальтеллины и граубюндцев, как те, что принадлежат Испании, так и те, что принадлежат эрцгерцогу Леопольду, будут полностью разрушены, а край граубюндцев и вся долина восстановлены в первоначальном виде.
   А поскольку Его Наихристианнейшее Величество не считало, что из этого проистечет какой-либо вред и будет нанесен урон католической религии, оно обещало Его Святейшеству помогать во всем, что потребуется для продвижения идей католичества и безопасности католиков, не уступая никому в богопочитании и в верности Его Святейшеству, который во имя справедливости и свободы Италии – в том случае, если будут обнаружены иные намерения тех, кто владеет Вальтеллиной и прочими краями граубюндцев, – присоединится к Его Наихристианнейшему Величеству, дабы изыскать средства для сохранения свободы Италии и исполнения обещаний.
   В мае этого года произошла передача Вальтеллины под протекторат Ватикана.
   Тут же случилась смерть Григория XV; его наследник на престоле Петра Урбан VIII продолжил его начинание, причислив к самым неотложным делам урегулирование спорных вопросов.
   Укрепленные места, о которых шла речь, были переданы маркизу де Баньи, посланному Его Святейшеством для вступления во временное руководство ими; минуло несколько месяцев – все осталось по-прежнему. Король и его союзники жалуются на это Его Святейшеству – тот, по доброте своей надеясь, что испанцы внемлют голосу рассудка, не пускает в ход свою власть.
   Наконец, чувствуя давление и полностью разобравшись в правах сторон, в ноябре этого года Папа предлагает соглашение, способное, на его взгляд, удовлетворить стороны и внести ясность в вопросы религиозного характера.
   Однако испанский посланник, исполняющий свои обязанности в Риме, видя, что приперт к стенке, и не умея придумать правдоподобную причину, почему Испания противится соглашению, заявляет, что не обладает полномочиями, позволяющими завершить это дело, как и принять к рассмотрению предложения Его Святейшества; таким образом, дело принимает совершенно иной оборот.
   Получив столь неожиданный ответ, Его Святейшество 6 мая срочно высылает в Испанию курьера с жалобой на посланника и через своего нунция заявляет королю Испании: если тот не желает принять параграфов соглашения, составленных Его Святейшеством, он не сможет не считать его виновным во всех бедах, которые проистекут из этого отказа, и подумает с другими заинтересованными лицами, как помочь делу.
   Тогда-то испанцы и сбросили маску: видя, что отступать далее некуда и придется оставить кривду, они заговорили на другом языке и, вместо утверждения о том, что ничто, кроме религии, в этом вопросе для них не важно, обнаружили истинные причины, сподвигшие их разжечь и поддерживать этот вооруженный конфликт; надменно заявили они нунцию, что тут затронуты интересы государственной важности, причем такие, что они не намерены ни под каким видом соглашаться выполнять условия договора; что помимо религиозного фактора есть еще их обещание вальтеллинцам, что те никогда не вернутся под протекторат граубюндцев; что король Испании во многих краях христианского мира воюет с еретиками, и это будет выглядеть так, будто они возвращают граубюндцам, являющимся таковыми, края и проходы первостатейной важности; что война, которую их король вел там во имя религии, дала ему право на этот край, как ни на какой другой; что помимо этого права, государство Милан издавна имело еще более значительные права на него, равно как и Австрийский императорский дом; что австрийская династия имела право осуществлять верховную власть над лигой Десяти Юрисдикций; что вальтеллинцы могли по праву претендовать на свободу от всякого подчинения; что по всем этим причинам они не обязаны отдавать ее и, если дойдет до крайности, потребуют, прежде чем заводить об этом речь, вернуть им затраченное на нее или в любом случае предоставить возможность пользоваться горными проходами.
   Все эти не имеющие под собой никакого основания доводы, придуманные исключительно для того, чтобы подсластить пилюлю, то бишь отказ согласиться с тем, что счел разумным Папа, всему миру явили, что они настолько же несправедливы в своем отношении к другим странам, насколько лицемерны в своих религиозных воззрениях, которыми постоянно прикрываются. Они не спросили мнения вальтеллинцев относительно данного им обещания; обещали же то, что было не в их власти; раз взявши чужое добро, они были обязаны его вернуть; заинтересованные государи были готовы принудить их к этому.
   Заявление, что нецелесообразно возвращать еретикам отнятые у них крепости, – пустые слова, поскольку еретики как таковые – не враги Испании; с кем-то она состоит в союзнических отношениях, с кем-то желает добиться этого. Граубюндцы – всегдашние союзники австрийской династии, альянс этот они называют erbeinung, то есть наследственный; с миланцами у них также всегда складывались добрососедские отношения. Куда как непристойно выпотрошить своих друзей, а затем прозвать их врагами, чтобы иметь предлог не возвращать похищенного и обращаться с ними так, будто они совершили некие враждебные действия, а не просто уступили силе и неправедности более могущественного.
   Ставить же во главу угла религиозные соображения – уловка, и не более того, ведь они были согласны на любые условия граубюндцев, лишь бы те позволили им пользоваться проходами. Тут-то и зарыта собака: оскорбившись в связи с отказом, они затеяли весь этот сыр-бор.
   На заявление, будто вальтеллинцы свободны и не подчиняются граубюндцам, есть только один ответ: более века граубюндцы управляли Вальтеллиной, и все это время сей факт без каких-либо оговорок признавался всеми государями, и среди прочих – Королями Франции, доказательством чего является то, что французский Король, в 1509 году ища возможности пользоваться горными проходами Вальтеллины, вступил в переговоры не с жителями самой долины, а с граубюндцами, а ведь будь вальтеллинцы хозяевами самим себе, они бы этого не потерпели; граубюндцы с самого начала своего владычества над этим краем разделили его, с согласия самих жителей, на три части, назначив в каждую по два чиновника, называемых градоначальниками, которые с тех пор и управляют краем, имея большой круг полномочий в отношении вальтеллинцев, которые не стали бы этого терпеть, не будь они и вправду их подданными. Они из года в год дают клятву верности на bundstagz – это их генеральные ассамблеи, и повторяют ее каждые два года – срок, на который избираются чиновники, – никак не протестуя против такого положения вещей, при котором им гарантировались некоторые привилегии в рамках соглашения, заключенного с епископом Хура и тремя лигами в 1513 году. Они обязались подчиняться им и платить ежегодно тысячу тарминов, получаемых в виде налога на имущество со всех жителей долины.
   Что касается прав Миланского государства на эту долину, то о них не может идти речи, поскольку эти права принадлежат именно граубюндцам: после того как Папа Юлий и Максимилиан Сфорца в 1512 году изгнали французов из Италии, Максимилиан отдал им в качестве вознаграждения Вальтеллину.
   Губернатор Милана признал в 1612 году, что его господин не имеет на Вальтеллину прав, поскольку ее хозяином является Граубюнден, которому Вальтеллина обязалась заплатить двадцать пять тысяч экю, чтобы выкупить свою свободу.
   Относительно претензий Австрийского дома на лигу Десяти Юрисдикций и нижний Энгадин: они также не слишком обоснованны, поскольку Австрийский дом, заключив с граубюндцами вечный мир, который у них называется erbeinung, сам договаривался с лигой Десяти Юрисдикций, признавая ее суверенность, как и суверенность двух других лиг; со времени того мира и до сих пор была выплачена третья часть годового денежного пособия, обещанного трем лигам.
   А теперь по поводу требования возместить расходы испанцев на военные действия и того, что они по крайней мере заслужили права пользоваться горными проходами: это ли не доказательство того, что религия была здесь вообще ни при чем, ибо в таком случае Господь, и только Он, мог быть наградой за их усилия, если же они и свершили что-либо во славу Господа, о каком вознаграждении может идти речь?
   И что же в таком случае должен потребовать наш Король за убытки, понесенные им ради сохранения этой страны, если король Испании требует возмещения убытков, понесенных им ради ее разрушения!
   Что до перевалов и проходов в горах, это вещь настолько важная, что только от воли нашего Короля зависит, кто может пользоваться ими, ведь он один владеет ими в полной мере для себя, своих союзников и друзей – согласно параграфу договора от 1509 года.
   Ответ, полученный Его Святейшеством 25 декабря этого года, озадачил его и заставил увидеть в истинном свете Испанию, стремившуюся любой ценой расширить границы своего государства и не отдавать узурпированного, а также что дожидаться от нее в этом отношении каких-либо уступок – безрассудно и надобно применить силу.
   И тем не менее, дабы не допустить развязывания боевых действий, Его Святейшество в феврале 1624 года замыслил иное средство к примирению сторон, кое и предложил тогдашнему послу Его Величества в Ватикане – Де Сийери.
   Тот согласился передать его Королю Франции и узнать, согласится ли он на него: это произошло как раз тогда, когда канцлер Де Сийери, его брат, и г-н де Пюизьё, его племянник, были удалены от двора, а кардинал призван в совет.
   По предложенному Его Святейшеством договору проходы в горах открывались для короля Испании, а граубюндцы просили обоих королей вооруженным либо любым другим путем держать жителей Вальтеллины в узде, согласно их обязательствам.
   На Его Святейшество была возложена функция судить, как соблюдаются условия договора; в случае если Королю Франции не удастся навести порядок, королю Испании позволялось ввести войска в Вальтеллину; точно такое же разрешение было у него в случае, если бы граубюндцы вторглись на территорию Вальтеллины, хотя бы и по причине частного порядка.
   Кардинал изложил Королю свое мнение об этом втором договоре: он неприемлем, как в той части, что касается политики, так и в другой, имеющей отношение к религии.
   В отношении свободного использования проходов королем Испании дело обстояло так: причина, по которой ему было важно получить такое разрешение, – та же, по которой и для Франции, и для всего христианского мира было важно, чтобы он его не получил.
   На востоке Вальтеллина граничит с Австрией, а именно с Тирольским графством; на юге прилегает к горным местностям Бресс и Бергамо, принадлежащим Венеции; на западе ограничена миланскими областями и озером Комо; на севере соприкасается с Альпами, где живут граубюндцы, так что все долины и проходы этой части Альп, за которыми расположена Италия, ведут в Вальтеллину.
   Немудрено, что испанцы издавна прилагают так много сил, чтобы присвоить себе Вальтеллину, а присвоив, с помощью обычных для них происков полностью и безраздельно распоряжаться ею.
   Вальтеллина позволила бы им связать Австрию с миланскими областями, то есть свои итальянские владения с фландрскими, которые объединены Пфальцем в Германии; путь этот – из Вальтеллины в Тироль, оттуда в Эльзас и далее в Лотарингию и Франш-Контэ – так короток, что можно за десять дней перебросить войска из Милана в Вену, а из Милана во Фландрию – за две недели.
   С помощью граубюндцев испанцы получили бы другой, столь же короткий путь, пусть и не такой простой: из Хура через горловину Стер в Фельшир, город, принадлежащий эрцгерцогу Леопольду, затем, погрузившись на суда в Шаффхаузене на Рейне, можно спуститься до Базеля, Страсбурга, Кёльна или Льежа.
   Не приходится сомневаться: испанцы стремятся подчинить себе всю Европу, и до сих пор два самых больших, если не сказать единственных препятствия, которые встретились им на пути, – это разделение принадлежащих им территорий и нехватка людей, а благодаря проходам и то и другое было бы преодолимо.
   До сих пор королю Испании, чтобы перебросить войска из Италии во Фландрию, приходилось использовать долгий и мучительный путь в обход, через Швейцарию, просить разрешения у швейцарцев либо у герцога Савойского, и те были вправе отказать, в зависимости от того, что сочтут полезным для Италии и христианского мира.
   А имея в своем распоряжении Вальтеллину и Граубюнд, нет нужды обращаться за разрешением и можно под любыми предлогами пропускать целые армии из Германии для подавления восстаний в Италии, расчлененной и плохо вооруженной.
   То же самое ждало бы и Фландрию с Германией: под предлогом их сохранения испанцы стали бы перебрасывать туда силы из Италии, и покою в христианском мире пришел бы конец.
   Мало того, это означало бы посягнуть и на власть французской короны над некоторыми частями Неаполитанского королевства.
   Уступив маркизат Салуццо, Франция и так уж потеряла во мнении Италии; трудно представить себе, какой вред нанесет ей отказ от итальянских территорий, связанных с нею договорами; это будет означать одно – сдачу своих позиций Австрийскому дому, уступку этих территорий орлу, тогда как они могли процветать к нашей вящей славе под сенью лилий.
   Относиться к факту отдачи своего как к оборонительной мере – значит впадать в заблуждение.
   Ведь испанцы не могут быть атакованы кем бы то ни было, разве что Франция решится на это; а значит, это равноценно усилению их против нас.
   Если разрешить испанцам пользоваться проходами, почему бы тогда не позволить того же всем, ведь не откажешь же друзьям в том, в чем отказа не знают соперники.
   Позволив им это, мы сами утратим проходы, ведь, находясь ближе к ним, чем мы, испанцы станут более активно использовать их, что ни день перебрасывая войска, доставляя товары, чем понизят престиж Франции, а это неизбежно приведет к ненужности нашего союза с граубюндцами, на который мы к сегодняшнему дню потратили миллионы и который необходим нам, чтобы оставаться единственными – или вместе с испанцами – властителями Италии.
   Контролируя эти проходы, мы не дали затопить Италию людским потоком из Фландрии и Германии, как, впрочем, и Францию, и не позволили им перекрыть все дороги, по которым Италии могла бы поступать помощь, вынудив Папу превратиться в сугубо домового священника, а всех прочих владетельных итальянцев – склониться в почтительном поклоне.
   Для всего христианского мира никакой опасности не таилось в том, что Франция имеет доступ к этим проходам, будучи удалена от них на известное расстояние; а вот попав в руки испанцев, они могут превратиться в цепи и колодки для христианского мира: Филипп Македонский называл так форт Акрокоринф, находившийся у входа в Пелопоннес, с помощью которого держал Грецию в плену.
   По всем этим причинам одна из статей договора, по которому королю Испании предоставлялось право свободно пользоваться проходами, не устраивала нашего Короля. Статьи, касающиеся религии, частично были жесткими в отношении граубюндцев – например, та, по которой им запрещалось, в случае если они являются еретиками, оставаться в своих домах и наследственных имениях более двух месяцев в году, – и притом излагались в таких выражениях, что становилось ясно: столь суровое соглашение не сможет продержаться хоть сколько-нибудь длительное время. Когда Александр потребовал у скифов, чтобы они хранили некоторые наказы, данные им, те ответили, что навечно обязались бы соблюдать их, если бы те были приемлемы для них, а так обязуются исполнять их до первой возможности от них избавиться.
   С другой стороны, обстоятельства могли послужить лишь тому, чтобы благоприятствовать присвоению Испанией чужих земель, а также дать ей возможность публично заявлять, что она овладевает чем-либо по праву, хотя это вовсе не так.
   Следовало предпринять все возможные меры, дабы принудить граубюндцев – народ довольно-таки варварский и неверный – держать обещания, данные вальтеллинцам в отношении религии; позволять же королю Испании входить с войсками в Вальтеллину было не чем иным, как потаканием намерению испанцев везде и во всем прикрываться интересами религии, о которой на деле они так мало заботятся.
   Несмотря на все это, следовало так тонко повести себя в этом деле, чтобы Папа, узнав об отказе Его Величества подписать договор, признал: в его интересах, как и в интересах Церкви, именно те соображения, что мешают Его Величеству согласиться на него.
   И во имя этого надлежало оставить в покое те статьи договора, которые касались религии, из опасения, как бы испанцы не повернули против нас наши искренние намерения и, беря левой рукой то, что мы предлагаем правой, не воспользовались случаем оклеветать нас и посеять среди нас, Папы и католиков, раздор. Приходилось основываться лишь на том доводе, что Папа желает этого договора с целью не допустить открытый разрыв между двумя коронами, что таково же и намерение Короля Франции, в силу чего он не может согласиться на договор в том виде, в каком он ему представлен, поскольку из него вытекает, что немного погодя может появиться новый повод к распре, еще больший, чем нынешний.
   Одного этого достаточно, чтобы удержать Короля от подписания договора, заключения которого он так желает, почему и просит внести следующие поправки: относительно свободного распоряжения проходами Испанией надобно руководствоваться двумя соображениями: первое – королю Испании надлежит отказаться от своих притязаний по той причине, что, когда заключался Мадридский договор – это было 25 апреля 1621 года, в присутствии чрезвычайных и обычных послов Его Величества, Бассомпьера и Рошфора, скрепивших документ своими подписями, – он уже тогда так и поступил, не желая подпускать к проходам венецианцев, после чего Его Величество ратифицировал этот договор, в коем записано: Его Величество не допустит, чтобы кто-либо в будущем посягал на это право; второе – раз уж даже между частными лицами право допускает насильственный захват имущества на основании его фактического владения, то в отношениях между царствующими особами, коим особенно дорога репутация, оно, безусловно, действует с еще большим основанием; если Король Франции отступится от своих прав, он тем самым оставит без попечения тех, в отношении кого взял на себя обязательства.
   Король Испании обещал ему по Мадридскому договору вернуться к прежнему положению вещей, из чего следует: если он не держит своего обещания, значит, дорожит своей властью и дружбой в меньшей степени, чем ему пристало; таким образом, король Испании, давши слово, также заинтересован в сохранении прежнего порядка вещей; в остальном свобода пользования проходами зависит от его благорасположения к прочим, прочие же не желают зависеть от его воли.
   Его Величество чувствует себя чрезвычайно обязанным Его Святейшеству за отеческую заботу, проявленную в этом деле, и, в частности, за то, что Его Святейшество рассудил: не приличествует его сану и авторитету распоряжаться проходами – и три месяца назад выслал Испании договор, в котором не было и намека на чувство глубокой обиды Его Величества в связи с неприятием его испанцами; Его Величество не намерен противоречить почитаемому им духовному лицу, как и подобает хорошему сыну, и потому, если теперь Его Величество примет договор в том виде, в каком он ему представлен, это будет означать уступку интересам Испании, а не мнению Папы, к коему противная сторона не пожелала прислушаться.
   Помимо вышеизложенного, следовало обратиться к интересам Церкви, состоящим как раз в том, чтобы Италия не оказалась целиком и полностью под пятой Испании, и потому вопрос о проходах – какая-никакая, но все же гарантия для Италии.
   Одобрив точку зрения кардинала, Его Величество заявил нунцию, что данный договор для него неприемлем; кардинал изложил нунцию вышеприведенные доводы. Командор Де Сийери был отозван из Рима в связи с неудовольствием: мол, он не поставил Его Святейшество в известность о том, что договор не может быть одобрен Его Величеством, и не воспрепятствовал тому, чтобы он был послан во Францию на одобрение. Вместо него в качестве чрезвычайного посла был назначен г-н Бетюн с заданием умолять Его Святейшество закончить сие дело в соответствии с Мадридским договором, способствуя возвращению Вальтеллины граубюндцам, как и прочих мест, занятых эрцгерцогом Леопольдом, – лигам кантонов, в соответствии все с тем же договором.
   В отношении религии Его Святейшество был волен отдавать те распоряжения, кои считал наиболее уместными в данных обстоятельствах.
   Его Святейшество сперва ответил, что дело закончено с согласия командора Де Сийери и что не в его силах изменить что-либо в принятом совместно с Сийери решении.
   Однако, видя упорство Бетюна, Его Святейшество ответил, что ему надобно совместно с послом Испании найти решение, устраивающее обе стороны, и что, если все еще больше запутается, придется вернуть Вальтеллину и форты испанцам.
   Бетюну было приказано изложить Его Святейшеству, какими неприятностями грозит передача фортов испанцам, а именно – разрывом отношений между двумя католическими королями; а также что передача фортов граубюндцам нежелательна из-за различий вероисповедания вальтеллинцев и граубюндцев и потому их необходимо вернуть вальтеллинцам.
   Также ему было велено изложить Папе, что до сих пор он пытался примирить королей лишь в качестве арбитра, желающего полюбовно решить конфликт; и с этой целью направил проект соглашения в Испанию, ответившую отказом; затем он послал его во Францию, также не согласившуюся на него.
   Не преуспев в полюбовном примирении сторон, Его Святейшество вправе приступить к делу как отец и суверенный глава Церкви, не могущий терпеть, чтобы его любимые чада дошли до вражды. Его Святейшество, дабы избежать подобного несчастья, просит сказать последнее слово в деле, в котором любая отсрочка чревата непредсказуемыми последствиями; это слово должно содержать требование снести форты и вернуть вальтеллинцев и граубюндцев к прежнему состоянию, когда испанцы не имели доступа к проходам.
   Его Святейшество волен распоряжаться тем, что касается религии.
   Королю Испании не следует жаловаться по поводу решения, кое будет принято, ни по его содержанию, ни по его форме, причем по поводу содержания этого не следует делать по двум причинам: первое: по Мадридскому договору, подписанному им, он взял на себя определенные обязательства; второе: он всегда заявлял, что в данном вопросе им движут лишь религиозные соображения; Его Святейшество свято соблюдает их; не стоит ему жаловаться и по поводу формы процедуры, оттого что по завещанию покойного короля, его отца, он обязан следовать слову Папы.
   Таким образом, испанцы, в чьи интересы не входило затевать войну, были бы чрезвычайно признательны Его Святейшеству, вынувшему из их ноги занозу, которая могла бы навредить их сердцу; они с честью выйдут из положения, заявив, что послушание, с коим они обязаны относиться к слову Папы – применительно к данному конкретному случаю, учитывая завещание покойного короля Филиппа III, – вынуждает их подчиниться его воле; в остальном они должны быть довольны тем, что религиозные вопросы, так всегда их заботящие, находятся в ведении Папы; им следует с уважением отнестись к повелению Папы восстановить прежнее положение вещей, из коего следует, что Франция связана союзническими отношениями с граубюндцами, венецианцы же, как того и желали всегда испанцы, исключены из него согласно письму, кое они пожелали получить от г-на де Бассомпьера.
   Его Святейшество может даже пойти на то, чтобы ради еще большего удовлетворения испанцев внести в документы следующие слова: «граубюндцы и вальтеллинцы не вправе, помимо союза с Францией, вступать в какие-либо договорные отношения с венецианцами, не вступив при этом в такие же отношения с королем Испании, из-за герцогства Миланского и герцогств Австрийского дома».
   Им следует помнить, что Франция и ее союзники не смогут дать согласие на это предложение, оттого что сочтут его подготовкой к военным действиям, которая зашла слишком далеко, и потому Франция желает, чтобы Папа не только вернул все в исходное положение, но и заявил, что у короля Испании нет причин претендовать на проходы; есть только одно препятствие, могущее помешать исполнению этого спасительного для всех предложения, – нерешительность Его Святейшества, поскольку очевидно, что, лишь проявив твердость в преодолении возражений, можно продвинуться вперед.
   В связи с сопротивлением Его Святейшества этой точке зрения и нежеланием вернуть форты вальтеллинцам на совете было постановлено: попытаться вооруженным путем восстановить в Вальтеллине прежний порядок, а для этого просить Его Святейшество вернуть форты испанцам; либо, если есть смысл в дальнейших переговорах, подождать, когда время и неустанные труды нашего посла сделают свое дело.
   Хитрость и злонамеренность испанцев в этом деле неизменно проявлялись, пока длился спор; они всячески укрепляли те крепости граубюндцев, что находились в их руках; один из комиссаров герцога де Ферии и эрцгерцога Леопольда заявил ранее лицам, коим можно доверять, что, если бы им только выиграть полгода, никакие земные монархи не смогли бы вырвать у них захваченное.
   Из этого следовало: отсрочка была нам не только ни к чему, но и во вред. А вот прибегать ли к силе – зависело от многого: справедливо ли это? вправе ли мы это делать? каковы средства, коими мы должны довести это дело до счастливого финала?
   По этому поводу кардинал заявил следующее: нечего и сомневаться, что это справедливо; Король не только вправе, но и обязан защищать страну, связанную с нашей короной давними союзническими отношениями.
   Король сделал попытку решить вопрос мирным путем, противная сторона не сдержала данного ему слова; вмешательство Папы ни к чему не привело; не остается иного выхода, кроме как применить силу там, где ничто другое не действует, и наказать обидчика; Королю надлежит сделать это не только во имя своей чести и интересов своего Государства – это также не вызывает сомнений.
   Пусть граубюндцы этого не заслужили, поскольку не проявили должного уважения к Его Величеству и его посланнику, недобросовестно вели себя с ним, спелись с венецианцами и миланцами во вред Его Величеству и предоставили свои проходы тому, кто больше предложил и взвинтил цену, – отсюда разлад среди них самих, которым воспользовались испанцы, заведя дело в то состояние, которое мы теперь наблюдаем; однако раз уж они обратились к Его Величеству и умоляют его сжалиться над ними, для него дело чести протянуть им руку помощи; одно лишь название «союзники», без всяких заслуг с их стороны, гарантирует им его поддержку; состояние подчинения, в коем они оказались, несправедливо; этого достаточно, чтобы побудить Короля оказать им помощь, как то и полагается, согласно праву. Помощь эта так необходима обиженным, что им достаточно знать о ней, и уже одно это принесет им облегчение; Королевство и вся Европа в том заинтересованы; союз государств, подчиняющихся Австрийскому дому, лишает христианский мир перевеса, которым обладает Франция и который дает этому миру свободу.
   Швейцарцы, некогда подданные Австрийского дома, не будут разделены между собой всякого рода секретными соглашениями и тем самым подчинены, как и прежде.
   У Испании был повод думать, что мы ее боимся; она осознает, что наносит нам оскорбление, что француз по своей природе не охотник страдать; ей известно, в чем состоит наш интерес, да и мы настойчиво даем ей это понять, – восстановить былой порядок вещей; и тем не менее она что ни день предпринимает новые действия против нас и наших союзников, притом смело, оттого что безнаказанно. И если мы желаем сопротивляться этому, то, потеряв три лиги, мы будем менее на это способны, у нее же прибудет сил на то количество союзников, на которое убудет у нас.
   Авторитет Франции принуждает ее поступить именно так; все прочие государи, состоящие с нею в союзнических отношениях, откажутся от нее, если сочтут, что быть с нею вместе бесполезно, коли она не в силах защитить своих давних союзников; испанцы же, напротив, много выиграют и укрепят свои позиции, как это уже происходит.
   Остается рассмотреть, какие способы нам предстоит избрать, и в этом-то вся трудность. Самые серьезные заболевания те, которые врачи называют сложными, то есть состоящими из нескольких, наложившихся одно на другое, ведь средство против одного дурно воздействует на другие и противопоказано им.
   Дело Вальтеллины не стоит особняком в ряду наших иностранных дел, есть и другие – в Швейцарии, Фландрии, Германии; есть и внутренние дела: междоусобицы, затеваемые гугенотами, поиск финансистов – и то, что хорошо для одной из этих бед, смерть для прочих, ибо, послав за рубежи мощную армию и одержав победу там, мы оголим страну внутри, а этого только и ждут финансисты, гугеноты да те же испанцы, прекрасно понимающие, что могут добиться своего одной лишь подрывной работой внутри нашего Королевства.
   Надобно сыскать такие средства, которые помогут нам наилучшим образом и позволят ничем не рисковать; трудно придумать что-либо беспроигрышное; наилучшим следует считать то, что будет сопровождаться наименьшими потерями.
   Первое средство – стойкость в осуществлении начатого; ибо сопротивление умножает величие того, кому сопротивляются, только если оно сильно и постоянно до конца предпринятых мер; второе средство – надобно позаботиться и о сердце, то есть о самой Франции: разослать всю знать по губернаторствам, усилить границы, поставить под ружье значительное число солдат для охраны оных, ибо очевидно: гугеноты могут захватить нас только врасплох. Увидев же стоящий на страже армейский корпус, они призадумаются, стоит ли приводить в исполнение свои дурные замыслы.
   Также было бы кстати дать знать г-ну коннетаблю: если гугеноты начнут поднимать голову, Король не сможет предпринять то, что намеревался, я имею в виду его итальянские планы. Необходимо потребовать от Венецианской республики и герцога Савойского, ленящихся исполнять свои обязательства, сделать это в соответствии с союзническими договорами и заявить им, не вступая в новые обсуждения, что, согласно принятому ранее решению, Король собирается выставить войско; надобно, однако, поостеречься истратить на это все имеющиеся средства, а также не пойти на уступки финансистам, иначе мир станет взирать на нас как на страну, которую можно не опасаться. Важно знать, можем ли мы взять форты и предоставить Папе свободу вернуть их испанцам. Если он этого не сделает, просить его об этом. Потребуется также просить граубюндцев вооружиться и самим начать поход на Вальтеллину и другие части их государства, занятые испанцами и эрцгерцогом Леопольдом, и призвать заинтересованных в этом же швейцарцев помочь им.
   Дабы преградить путь силам поддержки, которые могут быть высланы из Милана, необходимо отвлечь внимание итальянцев, да так, чтобы это было совершено не людьми Его Величества – более всего подошла бы атака генуэзцев под знаменами герцога Савойского, а предлогом послужило бы оскорбление, полученное им от этой республики в связи с Цукарелем;
   удел Цукарель на три четверти принадлежит Сципиону Каретте, а на четверть Октавио Каретте. Герцог Савойский выкупил три четверти у Сципиона без согласия Императора, под чьим протекторатом они находятся, и в противовес договору, который Сципион заключил с Генуэзской республикой и который обязывал его не продавать Цукарель в течение двух десятков лет; к моменту продажи этот срок еще не истек. Герцог пытается вступить во владение, но безрезультатно. Октавио Каретта между тем продает принадлежащую ему четверть Генуэзской республики, которая добилась законного ввода во владение от Императора; затем Император конфискует три четверти, принадлежащие герцогу Савойскому, поскольку он пренебрег правами Императора и приобрел Цукарель inscio domino [24 - без ведома хозяина (лат.).];
   вслед за конфискацией республика выкупает эти три четверти у Императора по гораздо более высокой цене, нежели та, которую выложил герцог; герцог берется за оружие. Лучшего предлога и не придумаешь;
   Генуэзское государство, расположенное неподалеку от Миланского, из зависти обратит оружие на защиту своих собственных интересов, если на него будет совершено нападение;
   с другой стороны, эта республика, поставляющая денежные средства Испании на содержание ее войск, станет поставлять монеты неуказной пробы из опаски, что самим придется воевать;
   необходимо отсрочить взятие Бреды или вовсе помешать этому и убедить Соединенные Провинции задержать во Фландрии все находящиеся там испанские силы;
   дабы войска католической лиги, занятые в Германии, не освободились преждевременно, следует обратиться к королю Англии с просьбой выступить на отвоевание Пфальца и с той же целью оказать денежную помощь королю Дании, а также послать туда Мансфельда, чтобы он своими силами поспособствовал этому начинанию, однако поостеречься доводить до отчаяния данный союз, который пока еще не заявил о своем существовании, чтобы не вынуждать его выступить против нас;
   трудно отыскать надежное средство в сложившейся системе взаимных обязательств;
   единственное снадобье, не исцеляющее, но дающее временное облегчение, – это дать им знать, что мы скорее предпочтем разорвать договор о женитьбе английского принца на нашей принцессе, чем свяжем себя с кем-то против них в деле Пфальца;
   наши интересы в Вальтеллине требуют, чтобы во Фландрии, как и повсюду, повели наступление на испанцев с целью их ослабления;
   заверить их в том, что до января Мансфельд не окажется в Германии;
   до этого времени вести переговоры о Пфальце, прося герцога Баварского предоставить наилучшие условия, чтобы завоевать на свою сторону короля Великобритании;
   если в эти сроки договоренность не будет достигнута и король Англии откажется от данного предложения на разумных основаниях, Его Величеству не оказывать поддержку Мансфельду, предпочитая поступить так, но не упустить случай выказать католической лиге свою приверженность;
   таким образом, если герцог Баварский удовлетворится этим, мы помешаем Спиноле получить помощь Тилли, как и объединению Испании и немецкой лиги в борьбе за общие цели – этого надобно избежать; с другой стороны, следует оказать поддержку англичанам – деньгами в течение полугода (они пойдут на Мансфельда), но не солдатами;
   дабы вынудить герцога Баварского действовать в нужном нам направлении, следует разъяснить ему, что в противном случае в его землях объявится не только Мансфельд, но и армия из Шампани; поскольку не подлежит сомнению: если Король узнает, что герцог открыто вступил в союз с испанцами, он будет вынужден пойти на это; в отношении Папы следует понимать: он отец для всех христиан, его авторитет придает большой вес той партии, коей он благоволит, и потому совершенно необходимо находиться с ним в одной связке и стремиться к тому, чтобы он одобрял все наши действия. Этого возможно добиться двумя способами: всеми своими устремлениями явить ему, как мы радеем об истинной религии, – это первое; и второе: использовать тот факт, что в интересах и Папы, и всех государей – наличие между нашими коронами баланса сил;
   не стоит допускать и разрыва взаимоотношений с испанцами, доходить в них до объявления войны, поскольку из этого может произойти много неприятного, способного привести к крушению всего христианского мира. Действовать следует ловко, не разрывая тех договоров, какие имеются у нас с ними, например, выдвинув в качестве предлога помощь оружием нашим союзникам в Италии, Вальтеллине, Фландрии;
   не следует брать за основу наших с ними переговоров неисполнение ими Мадридского договора, а надобно вернуться к исходному факту, к основам: Король оказывает граубюндцам поддержку в борьбе с их мятежными подданными, о чем те просили его, – это вполне законный предлог для того, чтобы взяться за оружие; Король обязан сделать это по договору с граубюндцами, и ни Испанию, ни Австрию, ни какую другую страну это не может обидеть;
   если же кто-то обидится, это будет явная несправедливость, и тогда вооруженное вмешательство Его Величества в дела граубюндцев станет настолько оправданным и любезным каждому, что весь христианский мир будет заодно с Его Величеством, надеясь на его успех.
   Кардинал изложил свою точку зрения, вслед за чем Король послал сказать г-ну де Бетюну, чтобы он продолжал в том же духе вести себя в отношении Его Святейшества и не препятствовал передаче фортов в руки испанцев.
   А тем временем Его Величество выслал в Пикардию войска под командованием маршала де Ла Форса, а в Шампань – под командованием герцога Ангулемского, вооружил шесть тысяч пехотинцев для отправки их в Бресс, где коннетабль де Ледигьер взял их под свое крыло. Коннетабль уже от своего имени послал г-на де Беллюжона к господам из Соединенных Провинций, чтобы заключить с ними договор о поставке двадцати кораблей для нашей армии в Италии и приведении их в полную боевую готовность в марте 1625 года. Договор был заключен в Гааге 24 декабря 1624 года.
   Мареско, докладчик, отправился в Германию с заданием разведать частным образом, в каком состоянии наши дела там, дабы Его Величество в своих решениях руководствовался надежными данными.
   Маркиз де Кёвр, отправленный Королем на Швейцарскую генеральную ассамблею в Бадене с целью заручиться согласием католических кантонов быть поручителями по обещаниям, фигурирующим в Мадридском договоре, и заставить граубюндцев простить вальтеллинцев за прошлые прегрешения, добился и того и другого – правда, не без сложностей, возникших из-за происков противной стороны; вслед за чем Его Величество повелел ему упросить граубюндцев быть готовыми к тому, что им будет приказано взять в руки оружие и выступить против тех, кто их притеснял.
   Они пошли на это, хотя и с великим опасением. Все изгнанники из краев, которые оккупировал эрцгерцог Леопольд – а именно оба Энгадина, ленное владение Майнфельд и территории Десяти Юрисдикций, – были смелее в своих обещаниях выступить, когда придет час, и ради свободы не пожалеть ни жизни своей, ни состояний, надеясь на благоприятный исход предприятия и прося Его Величество лишь о небольшой поддержке деньгами и оружием.
   Так же повели себя и жители долины Мёзо, настроенные как против Леопольда, так и Миланского герцога, не позволившие оккупировать свои территории и заставить себя отказаться от союза с Францией.
   Жители Валлиса также оказались легки на подъем, коль скоро речь зашла об их братьях. А кантон Берн и некоторые другие предложили поставить солдат.
   Его Святейшество по-прежнему откладывал решение дела, видя, как тверды испанцы в своем нежелании исполнять обязательства по Мадридскому договору; г-н де Бетюн получил приказ поторопить его и предложить альтернативу: если невозможно это, то хотя бы вернуть крепости испанцам, поскольку бесконечные проволочки наносят вред авторитету Его Величества, ведь ничто уже не должно удерживать Его Святейшество от принятия решения, коль скоро Король и его союзники берут на себя обязательство исполнять то, что ему заблагорассудится постановить во благо религии.
   Его Святейшество наотрез отказался предпринимать какие-либо конкретные шаги и только заверил, что сделает все, что в его силах, ради обеих корон. Тогда Бетюн стал молить Его Святейшество вернуть форты испанцам, как уже давно не находящиеся в его власти.
   Король, потеряв всякую надежду на то, что этот вопрос когда-нибудь будет улажен, понуждаемый к действиям заботой о своем авторитете и авторитете всех замешанных в этом деле сторон, велел маркизу де Кёвру вооружить четыре тысячи швейцарцев и граубюндцев и выслал к граубюндцам пятьсот конных и три тысячи пеших французских воинов, дабы там имелись силы, достаточные, чтобы помочь граубюндцам поднять освободительное восстание.
   Тем временем маркиз де Кёвр, добившийся 25 ноября 1624 года на совете объединения граубюндских кантонов с лигой Десяти Юрисдикций, которые эрцгерцог Леопольд, граф Тирольский, подчинил себе, восстановил все три лиги в их первоначальном, издавна учрежденном статусе республики Граубюнден, подтвердил их приверженность одной французской короне, при вечном мире с Австрийским домом и конфедеративными отношениями со швейцарцами, затем уговорил граубюндцев простить всех своих мятежных подданных из Вальтеллины, Кьявенны и Бормио и 26-го того же месяца покинул город Хур с пятью или шестью тысячами конников, оставив две тысячи пеших и сотню конных на попечение г-на д’Арокура, полкового командира, для охраны как самого города Хура, так и всей округи и проходов, занятых со стороны Соединенных республик эрцгерцогом Леопольдом.
   Этими силами он овладел проходом Стерш и укрепил мост на Рейне, чтобы воздвигнуть преграду между граубюндцами и Тиролем.
   Затем, взяв курс на Вальтеллину, он пошел на Энгадин, поскольку, выбрав этот путь, пролегший по самой середине края, он одновременно возбуждал беспокойство во всех укрепленных местах, которые пожелал бы атаковать: в Кьявенне, Тирано, Бормио и Монастырской долине.
   Гарнизонный город, выстроенный эрцгерцогом в этой долине, служащей связующим звеном для государств, подчиняющихся ему в Вальтеллине, заслышав о походе г-на маркиза, сжег крепость, предварительно выведя оттуда артиллерию и забрав военные припасы.
   Узнав об этом, граубюндцы, бывшие с маркизом, не могли этому поверить, поскольку у маркиза не было пушек и он не смог бы взять ни эту, ни любую другую крепость; это заставило его продолжать свое шествие по Вальтеллине, дабы понять, не станет ли фортуна и дальше сопровождать войско Его Величества. Позаботившись об охране и защите проходов верхнего и нижнего Энгадина и долины Брегалия, где он расположил полк в тысячу пехотинцев, он приказал г-ну де Вобекуру, ведшему за собой полк Салиса в полторы тысячи человек – две роты свои и одну роту конных воинов Мобюиссона, – выдвинуться и овладеть Поскьяве, боясь, как бы его не сожгли.
   Они обнаружили посланных туда маркизом де Баньи военных, которые истребляли всех, кто попадался им под руку, а отходя, захватили башню Кузакьо, которую на следующий день предали огню.
   Подобная расправа с граубюндцами со стороны маркиза де Баньи показалась маркизу де Кёвру актом враждебным по отношению к Его Величеству.
   Добравшись до Поскьяве, он от имени Короля взял Бормио под свою опеку и, узнав, что маркиз де Баньи захватил в плен сто или сто двадцать человек и отбирал оружие у всех деревенских жителей, решил вступить в Вальтеллину.
   Вход туда был закрыт крепостью, называемой Платмай, выстроенной на скале в очень узком ущелье Королем Людовиком XII; напугавшись войска Его Величества, она сдалась без боя.
   Войско вошло в Вальтеллину и расположилось в нескольких деревнях по берегам реки Пьяве, открыто сообщаясь с венецианцами, которые должны были доставить пушки и боеприпасы.
   Маркиз де Баньи приказал разрушить все мосты вокруг города Тирано, затем поджег предместье. Маркиз де Кёвр выслушал, да и сам предложил ряд соображений по примирению; однако Баньи, который делал это только ради развлечения, поджидая помощь из Милана, прямо во время переговоров захватил городских глав, отобрал у жителей оружие и послал несколько пушечных ядер в сторону Королевской армии.
   Маркиз де Кёвр, до того не подпускавший своих людей к городу, обидевшись, решил пойти на приступ и в два дня овладел им, поскольку жители не пожелали защищаться от него, видя, что им движут добрые намерения.
   Замок, куда ретировался маркиз де Баньи, сдался спустя несколько дней. Оттуда маркиз де Кёвр выдвинулся в Сондрио, который сдался на его милость. И только другой замок, в котором засело порядочное число солдат маркиза де Баньи, держался еще три дня, после чего наша армия овладела и им; несмотря на это, маркиз де Кёвр, дабы выразить почтение Его Святейшеству от лица Его Величества, отослал знамена Его Святейшества в Морбеньо маркизу де Баньи, а губернатор, военачальники и солдаты, всего числом сто сорок, были им пленены. Он побеспокоился о том, чтобы перевязать раненых и снабдить одеждой тех, кого ограбили. Затем овладел Бормио, Морбеньо, замками, городами и прочими крепостями Вальтеллины, которую привел в подчинение Его Величеству, после чего пошел дальше в Кьявенну и Рипа́, которые находятся уже не в Вальтеллине, взял Кьявенну и осадил Рипа́ в январе 1625 года.

1625

   С самого начала этого года вспыхнул подлый мятеж еретиков, замысленный и поднятый Субизом, когда никто не ожидал такого предательства. Он уже ранее был замечен среди бунтовщиков как первый, кто посмел преградить Королю путь в один из его городов.
   По окончании осады Сен-Жан-д’Анжели, после капитуляции города, Субиз поклялся более не воевать против Его Величества. Однако вопреки данной клятве не преминул некоторое время спустя овладеть Сабль-д’Олоном, откуда под натиском королевского войска ретировался в Ла-Рошель, подобно испуганной птице, укрывающейся в скале от преследующего ее коршуна. Там Его Величество еще раз пощадил его.
   Однако благодарность предателей сродни их натуре, милость Короля так мало запала ему в душу, что от нее не осталось и следа, а мятежный дух, непобедимый, как гидра, возродился.
   Он поджег Королевство в тот миг, когда Король защищал своих союзников, подобно Герострату, поджегшему храм Дианы, пока все ее внимание было занято появлением на свет Александра.
   Осенью минувшего года, задумывая скверну, он отправился в Лангедок к герцогу де Роану, своему брату, чтобы сговориться с ним.
   Он сказал ему, что большие корабли Его Величества стоят в порту Блавэ без охраны и их легко захватить.
   Сделав вид, что собирается в далекое плавание, он снаряжает несколько кораблей с целью завладеть теми, что стоят в порту, и попытаться захватить замок, который Королю было бы трудно потом вернуть обратно.
   Нет нужды приводить здесь доводы, выдвинутые им де Роану, чтобы получить его согласие на осуществление задуманного; вероломцам достаточно внушить одну лишь мысль о возможности навредить – и они ваши.
   Герцог де Роан тотчас после разговора с ним послал свою жену в нижний Лангедок, чтобы поднимать города на восстание, покуда он сам тем же займется в верхнем Лангедоке.
   Пробыв у него несколько дней, Субиз, прикрываясь тем, что едет утешать свою мать, потерявшую дочь, поспешил в Онис для исполнения задуманного.
   Выйдя в море, он тут же завладел островом Рё. Ларошельцы, не смевшие открыто вставать в ряды его сторонников до тех пор, пока перевес не будет явно на его стороне, попросили его удалиться, чтобы на них не пал монарший гнев.
   Вняв им, он снялся с места раньше, чем намеревался, и 6 января 1625 года уже был в Блавэ с двенадцатью кораблями и целой флотилией барок и шлюпок.
   Он без боя захватил шесть кораблей, стоявших в порту, среди коих была и «Пресвятая Дева» с восьмьюдесятью пушками медного литья, овладел городом Блавэ и обложил замок, который он мог бы взять, если бы посмел атаковать его, поскольку в то время тамошний гарнизон состоял всего-навсего из шестнадцати человек.
   Несколько дней спустя наместник Керолен вошел туда с солдатами.
   Герцог Вандомский, извещенный об этом в Нанте, срочно выступил в поход с отрядом дворян, который ему удалось собрать, и заставил Субиза покинуть город и вернуться на свои корабли.
   Король узнал о затее Субиза более чем за месяц до приведения ее в исполнение и поручил Манти и шевалье де Сен-Жюльену срочно отправляться в Блавэ и защищать корабли, набрав необходимое для этого количество солдат и матросов; однако проволочка, с коей суперинтендантами были выданы деньги, выделенные на эту цель, привела к тому, что защитники прибыли на место три дня спустя.
   Из этого видно, как самые ничтожные упущения приводят к непредсказуемым последствиям и с какой неукоснительной точностью надлежит исполнять поручения и приказы, коль скоро речь идет о государственных делах, а также что к любым бедам, какими бы малыми они ни казались вначале, не до́лжно относиться легкомысленно.
   Все ведь с чего-то начинается, и большая река где-то берет начало, точно так же, как и ручеек.
   Герцог Вандомский, несмотря на всех своих соратников и имевшуюся в его распоряжении пушку, не смог или не захотел в течение десяти или двенадцати дней помешать Субизу, который на его глазах проконопатил и экипировал захваченные корабли, после чего поднял паруса и поплыл вдоль берега, по пути забирая себе в портах встречные корабли и наращивая таким образом свои силы.
   Король, узнав, что флот его захвачен, послал королю Англии просьбу помочь ему, и тот обещал прислать восемь кораблей, больше он не мог, так как готовил к отправке к берегам Испании большую флотилию.
   При этом он ответил нашему Королю, что он может рассчитывать на него; если понадобится, он лично готов явиться, хотя и посетовал на Мадам, которая не пожелала получить весточку ни от него, ни от его сына, не спросив предварительно разрешения Королевы-матери. Позже, получив оное, она загладила свою вину, поместив письмо Короля в изголовье, а письмо его сына – на груди, давая тем понять, что нуждается в поддержке Короля, а ее сын нашел место в ее сердце.
   В феврале отец де Берюль, посланный в Рим за разрешением на брак Мадам с английским принцем, преодолев все препятствия, которые чинила Испания, дабы помешать этому, добился наконец разрешения от Его Святейшества, наказавшего, однако, своему нунцию не выдавать его до тех пор, покуда статьи, начертанные им на латыни, не будут подписаны собственноручно обоими королями.
   Это внесло большую сумятицу в договоренности, поскольку король Великобритании не настроен был подписывать еще какой-либо документ, кроме того, что уже был им подписан, ибо суть латинских статей была та же, что и тех, что он подписал на французском; ему казалось: то, чего от него требуют теперь, делается с целью заставить его поставить подпись в документе, составленном в соответствии с требованиями католической Церкви, а этого он никак не желал делать, считая, что Его Наихристианнейшее Величество не вправе принуждать его к этому и что вполне достаточно того, что французский Король один поставит под ним подпись и сам договорится с Папой.
   Его Величество срочно выслал в Рим курьера, которому было поручено вернуть Его Святейшеству подписанный документ, свидетельствующий о почтении и послушании Его Величества в отношении Святого Престола, несмотря на мнение многих членов королевского совета, что он может этого не делать.
   Его Величество передал с курьером г-ну де Бетюну, своему посланнику, наказ молить Его Святейшество не задерживать хода этого дела, столь важного для христианского мира, из-за простых формальностей, не имеющих никакого значения; ведь главная секретная статья договора в пользу католиков уже была включена в него и оригинал был передан в руки нунция. Разница состояла лишь в том, что короли подписали его на французском, а Его Святейшество желал, чтобы был подписан и экземпляр на латыни.
   Нунцию также были вручены все обязательства частного порядка на латыни и в том виде, в каком предписал составить их Его Святейшество.
   Таким образом, все было исполнено в соответствии с пожеланиями Папы, за исключением одного: экземпляр договора на латыни не был подписан королем Великобритании, хотя тот же самый договор, составленный по-французски, был им подписан, а Его Величество, подписав договор на латыни, гарантировал его исполнение.
   Нельзя было допустить, чтобы столь важное для обеих стран и, возможно, для христианской религии дело так бесславно закончилось, и не по какой-то существенной причине, а из-за простой формальности.
   Трудно было предположить, что для Папы эта простая формальность значит больше, чем то, к каким катастрофическим последствиям способен привести в Англии, Франции и, возможно, в Европе разлад в этом деле.
   Ведь если бы этот брак не состоялся, протестантская религия укрепилась бы во Франции усилиями англичан, а католическая религия в Англии понесла бы невосполнимый урон, поскольку, не женившись на сестре Наихристианнейшего Короля, принц непременно женился бы на еретичке, и такой вариант уже рассматривался.
   Это было всегдашней целью пуритан, они неизменно пеклись о том, чтобы никакой брак с католиками, как испанскими, так и французскими, не состоялся.
   Напротив, при благополучном исходе католики получили бы в Англии мощную поддержку, а по французским гугенотам был бы нанесен мощный удар; ведь гугеноты своим мятежом подали Королю повод наказать их и уничтожить, и он с тем большей легкостью сделал бы это, чем меньшую помощь оказали бы им Голландия и Англия.
   Король, движимый этими важнейшими соображениями и видя, что в латинском варианте договора не было ничего, что не содержалось бы уже во французском, подписанном королем Великобритании, счел своей непременной обязанностью помешать разрыву брачного контракта; будучи совершенно уверен в отеческой привязанности к нему Его Святейшества и полностью положившись на его видение дела, поскольку ничего другого ему не оставалось, он пообещал через месяц осуществить намерение сочетать браком принца и принцессу, а этот месяц оставил на то, чтобы Его Святейшество отдал приказ своему нунцию дать разрешение на брак без какого-либо иного условия, кроме денежного вознаграждения, которое было бы вручено ему послом Его Величества, как и вознаграждения его нунцию.
   Если же Его Святейшество и тогда не удовольствовался бы сполна, Король молил его передать полномочия выдавать разрешения своим кардиналам и нунцию на тех условиях, кои они сочтут приемлемыми, с учетом того, что мнения могут разделиться – что обычно для любого обсуждения – и одному несогласному придется прислушаться к двум согласным.
   Может статься, Его Святейшество пожелал бы, чтобы для большей ясности в этом деле господа кардиналы призвали на обсуждение одного из первейших профессоров теологии Сорбонны, а также исповедника Короля и отца де Берюля, знатока всей предыстории таких дел, – Его Величество удовольствовался бы их решением, лишь бы только Его Святейшество повелел им поскорее покончить со всем этим.
   Когда все это было представлено Святому отцу под таким углом зрения, он решил дать Королю согласие на брак его сестры.
   А тем временем Яков, король Англии, скончался в марте 1625 года, на трон взошел его сын. Как только это случилось, он обратился к Его Величеству, моля поспешить с обручением. Церемония состоялась 2 мая на помосте, возведенном на паперти Собора Парижской Богоматери, и была обставлена точно так же, как некогда бракосочетание Генриха Великого, тогда принца Наваррского, с принцессой Маргаритой.
   Вслед за тем был устроен королевский пир в архиепископстве, а на улицах Парижа – фейерверк, огни которого превратили ночь в день.
   Кардинал, которому с таким трудом удалось довести это дело до счастливого завершения, проявивший столько осторожности, чувствуя настоятельную потребность выразить свою радость, превосходящую радость всех остальных, задал Их Величествам и всему двору великолепный ужин с фейерверком, достойный величия Франции.
   Однако не будем далее задерживаться в Париже; поспешим вернуться к Субизу, вышедшему в море с похищенными у Короля судами.
   Не успел он совершить свой предательский поступок, как Ла-Рошель и гугеноты, подавшие ему совет и подсказавшие средства его исполнить – ведь это Ла-Рошель снабдила его деньгами и экипировала его корабли, – дезавуировали его действия публичным актом и через депутатов Генеральных Штатов.
   Однако как только они увидели, что он захватывает все новые корабли и его эскадра увеличивается, становясь все более внушительной и мощной, они заявили об одобрении его действий, забыв о сделанных заявлениях.
   Кастр и Монтобан взбунтовались первыми. Герцог де Роан открыто взялся за оружие и объявил своей законною добычею всех верных слуг Короля.
   Дабы почувствовали его гнев и стали бояться его последующих мер, Его Величество послал герцога Эпернонского крушить и ломать все вокруг Монтобана, а г-на де Темина – вокруг Кастра.
   Этот бунт пришелся так некстати, у Короля было столько неотложных дел за пределами Королевства, что большая часть его советников пала духом и подвигала его то на постыдный мир с Испанией, то на сделку с гугенотами, предполагающую большие уступки.
   Кардинал же, напротив, глядя со спокойным сердцем на всю эту бурю, сказал Королю:
   для того чтобы принять правильное решение, нужно зрело рассмотреть, как обстоят дела во всем христианском мире;
   кажется, все теперь споспешествует тому, чтобы у Испании поубавилось гонору;
   нет никого, кто не был бы осведомлен о мощи королевского войска в Италии, такой, что ясно и без слов, кто хозяин Вальтеллины, да и Генуя вот-вот будет взята;
   как нет и никого, кто не знал бы, что делается в Нидерландах: осада Бреды нанесла испанцам такой урон, что даже если они ее и возьмут, их армия будет пребывать в жалком состоянии и во все лето будет ни на что не годна, тогда как Соединенные Провинции, помимо своей армии, располагают еще и армией Мансфельда, способной помешать в этом году продвижению армии Спинолы как в их стране, так и в прочих, разве что она прорвется к Бреде, но вряд ли поможет взять этот город, поскольку осаждающие уже давно там окопались и укрепились;
   в Германии государи нижней Саксонии избрали главой своего кружка короля Дании, хозяина Гольштейнского герцогства; этот король совместно с королем Швеции и маркграфом Бранденбургским набрали и вооружили мощнейшую армию, чтобы восстановить в правах государей, лишенных владений Австрийским домом и его сторонниками;
   они уже собрали более двадцати пяти тысяч человек пехотинцев и четыре тысячи конников; поступила также весть, что Габор вооружен и желает вступить в Венгрию; Мансфельд, закончив свой голландский поход, также собирается войти в Германию, к нему рассчитывают присоединиться со своими войсками германские, вюртембергские и другие князья;
   в Индии испанцы понесли большие потери, как в бухте Всех Святых, так и в море, и голландцам на море нет равных;
   Англия готовится спустить на воду сотню парусных кораблей, таких, каких еще не бывало за последние два столетия, с целью одолеть Испанию – настолько король Англии считает себя униженным в связи с тем, что произошло в отношении его женитьбы;
   у испанцев нет средств ни в Испании, ни во Фландрии, ни в Италии; их народ чрезвычайно недоволен правлением, военные не получают жалованья и вынуждены идти по миру, в частности, так дело обстоит во Фландрии и Италии;
   как бы испанцы ни старались сохранить Италию, трудно поверить, что им это удастся, ведь Италия всегда получала денежную поддержку от Генуи, а солдат – из Германии; теперь же этому не бывать, поскольку Генуя сама вот-вот будет захвачена, а в Германии смута;
   у Короля Франции денег много, и без всяких преувеличений он располагает фондом в двенадцать миллионов ливров на военные нужды;
   в Вальтеллине наши войска одерживают победы, авторитет Короля велик в Генуе; на границах Шампани и Пикардии у него многочисленные, внушающие страх войска;
   король Англии, с которым у него намечается новый союз – а при образовании союзов всегда что-нибудь дельное да выйдет, – желает войны с Испанией, помириться с которой ему мешают его интересы;
   герцог Савойский, обладающий сердцем монарха, хотя и не рожден таковым, рвется в бой, словно это единственное средство возвыситься за счет Испании и ее союзников;
   Венеция страшится мощи Испании и ненавидит ее, считая, что настало время дать ей окорот, страстно желает, чтобы это произошло, и боится, что, если упустить шанс, Испания возьмет реванш и отыграется на ней;
   все государи Италии, связанные с Испанией скорее страхом, чем привязанностью, ждут не дождутся случая увидеть, кто будет настолько сильным, чтобы вступить с нею в схватку, и без всяких сомнений примут сторону победителя из страха пасть его жертвой;
   Папа и тот хотел бы, чтобы испанцы покинули Италию, и не станет ввязываться в это дело, разве что позаботится о тех своих людях, кто был изгнан из Вальтеллины;
   все протестанты Германии употребят по такому случаю последнее средство и уже к тому готовы;
   герцог Баварский и тот не обратит внимания на умаление Австрийского дома, лишь бы его заверили, что не хотят лишить его курфюршества и ряда других привилегий, о которых нетрудно с ним договориться;
   Король Великобритании желает воспользоваться этим случаем для восстановления достоинства своего зятя, для чего готовит флотилию военных кораблей;
   а посему, принимая во внимание все вышеизложенное, можно сделать вывод: Королю не представится лучшего случая нарастить свою мощь и подрезать крылья врагам; однако стоит перевернуть страницу и посмотреть, какие имеются контраргументы;
   трудно принять все вышеизложенное и не согласиться, что определенный урон будет нанесен религии, хотя богопочитание Короля в конце концов сделает свое дело;
   не сказать, чтобы нам всегда везло, когда мы шли на завоевание Италии, скорее не везло, и наши лавры оборачивались кипарисами; к тому же, научившись на горьком опыте, мы поняли: главный секрет удачи в итальянских делах состоит в том, чтобы лишать испанского короля его тамошних владений и возвращать их итальянским князьям и государям, которые во имя собственной безопасности объединятся, дабы сохранить возвращенное им; и хотя мы не были так сильны, чтобы удержать завоеванное достояние, наша мощь вкупе с их осторожностью – условие более чем достаточное для достижения этой цели. Единственное, чего следовало желать Франции в ее завоевательных походах в Италии, – это потеснить Испанию, претендующую на то, чтобы быть равной нам, ослабить нас, и добивающуюся этого в последнее время;
   доведенная до крайности Испания была способна и вломиться во Францию либо со стороны своих исконных земель, либо со стороны Фландрии; на границе Пикардии и Шампани наш Король держал свежие силы, которые без дополнительных затрат можно было пополнить шестью тысячами пехотинцев и тысячью конников, кроме того, Король финансировал Мансфельда, и если бы Спинола пошел на нас, было бы кому дать отпор, а со стороны Испании в силу естественных преград большого войска для защиты нашей территории не требовалось;
   однако приходится учитывать, что во Франции часты мятежи и что, пока мы будем думать о внешних врагах, внутренний враг способен доставить нам массу хлопот;
   эти хлопоты могут проистекать только от недовольной знати либо гугенотов;
   знать ныне можно не опасаться, она бессильна, а кроме того, пусть многие и желали бы беспорядков, чтобы легче было обделывать свои делишки, но все же не найдется никого, кто возглавил бы эти беспорядки, поскольку понятно: сейчас не время тащить одеяло на себя;
   гугеноты же привыкли вредить Государству и только и дожидаются момента, когда нас начинают одолевать другие заботы, как это было во время осады Амьена, а потому надо бы опасаться, как бы они и ныне не поступили так же, не взялись за оружие и не предъявили своих требований;
   однако надобно понять, так ли уж они сильны, чтобы вынудить Короля оставить свой замысел сразиться с внешним врагом;
   очевидно, что сами по себе они вовсе не сильны, но могут получить помощь деньгами и кораблями от Испании, как уже бывало;
   если случайно они одержат верх, что могло бы произойти благодаря предательству кого-нибудь из губернаторов, продай он им свое место, нам это могло бы нанести немалый урон;
   нужно помнить: дела – что человеческие тела, так же растут, совершенствуются, клонятся к закату, и вся мудрость политика состоит в том, чтобы воспользоваться наиболее удобным моментом и осуществить задуманное;
   ныне вся земля дрожит от грохота французского оружия; до сих пор все шло как нельзя лучше; но незаметно в сбродное войско, состоящее из союзнических войск, вкрался раздор, хотя нам ли не знать, что семена его были рассеяны еще в пьемонтской армии;
   хотя Король располагает порядочными средствами, как было сказано выше, и армия пока ни в чем не нуждается, расходы Франции так велики, что никто не поручится, что хватит на все, это тем более верно в отношении войны: когда и как она начинается – известно, но сколько продлится и чем кончится – ведает один Господь, да и аппетит приходит во время еды;
   надобно, однако, давать себе и передышку, обеспечивая покой внутри Государства и снаружи; кто не знает: гнаться сразу за двумя зайцами – гиблое дело;
   лекари утверждают: внутренняя болезнь, пусть и малая сама по себе, опаснее, чем внешняя, причиняющая сильную боль; так и в делах государственных: надлежит оставить внешние заботы и печься о внутренних, поправляя их простыми очистительными средствами, не вредящими всему организму, и не следует прибегать к прочим; однако если болезнь так велика, что то или иное средство лишь усугубляет боль и не приносит облегчения, стоит прибегнуть к иным, воздействующим на причину болезни, заботясь не только о настоящем, но и о будущем;
   покуда во Франции остаются еретики, Королю не быть ее полновластным хозяином, как и не добиться славы за ее пределами;
   трудность состоит в том, чтобы заключить с Испанией надежный почетный мир, выгодный для всех наших союзников, в противном случае ничего хорошего он не сулит;
   очевидно, что, если мы сложим оружие, а мир будет ненадежен, трудно будет заставить союзников снова взяться за него, да и самим решиться на это, ведь государства что люди: ковать железо надо, пока горячо;
   верно и то, что, если допустить слабину при составлении договора, вся слава, завоеванная до сих пор, обратится в стыд;
   если мы не воспользуемся преимуществом, даваемым нам союзниками, мы не сможем делать на них ставку в будущем; а это означает: в этом деле мы больше потеряем, чем выиграем;
   весь вопрос, стало быть, в том, как заключить мир относительно Вальтеллины, Генуи и Пфальца, чтобы каждый из нас был в выигрыше и все мы остались связанными друг с другом больше, чем когда-либо;
   нужно посмотреть, чем закончатся переговоры по этому вопросу, дабы в случае если они пройдут неудачно, Его Величество задобрил гугенотов и всесторонне подготовился к войне с Испанией; продержатся испанцы недолго, если атаковать их одновременно со многих сторон; если же усилия будут маломощными, они с легкостью выстоят, а мы втянемся в затяжные военные действия, в которых преимущество будет на их стороне, поскольку у них есть выдержка, нам же привычнее полагаться на натиск.
   Тем временем Субиз вошел 11 июня в реку, протекающую через Бордо, с семьюдесятью четырьмя парусниками, поднялся до Кастийона в Медоке и захватил его; затем переправил пушки на берег, попугал всех в округе, посмотрел, желает ли кто потягаться с ним силами; маршал де Праслен, бывший неподалеку от Ла-Рошели, послал туда г-на де Туара с войском, и тот заставил его убраться на свои корабли и покинуть реку.
   Король, не в силах быстро снарядить в своем Королевстве достаточное количество кораблей, чтобы воевать с эскадрой Субиза, и не считая помощь восемью кораблями, обещанными английским королем, достаточной, попросил еще два десятка кораблей у голландцев, согласно договору о союзничестве между нашими странами, возобновленному в июне 1624 года, а также более узкому договору, который заключил с ними Беллюжон от имени коннетабля и который касался военных действий против Генуи.
   Голландцы охотно отказались бы воевать с единоверцами, но не могли; правда, одно условие все же вызвало с их стороны протест – на нем настаивал кардинал: предвидя, что в том случае, если капитанами кораблей будут голландцы и дело дойдет до рукопашной с Субизом, союзники могут не сдержать обещания Королю и не захотят драться как полагается, кардинал передал им от имени Короля: желательно поместить на дюжину их кораблей французских капитанов и солдат.
   Им это очень не понравилось, и они наотрез отказались. В отсутствие кардинала французские переговорщики отступились от этого условия, однако кардинал вовремя вмешался и доказал, что, какими бы добрыми ни были намерения Соединенных Провинций в целом, предательство одного капитана могло дорого обойтись нам и способствовать победе врага, от которой нам никогда не оправиться: стоит еретикам победить хоть раз, на их стороне будут все гугеноты и нетвердые в своей вере католики.
   Он настаивал на предоставлении нам кораблей на этом условии, нисколько не сомневаясь в том, что они никуда не денутся и согласятся, учитывая помощь деньгами и солдатами с нашей стороны, а также поддержку, оказываемую нами войску Мансфельда.
   С этой целью требовалось убедить их, насколько странным представляется Королю их желание оказать ему такую поддержку, которая более навредит ему, нежели поможет.
   Один юнга может погубить целый флот, а один капитан, получив от врагов обещание оплатить ему стоимость корабля, может взять да и сжечь всю флотилию, причем, в силу своих религиозных убеждений, с мыслью, что это угодно Господу.
   Кардинал действовал наудачу: он непререкаемо заявил Королю, что, не давая голландцам спуску и угрожая им лишением помощи с нашей стороны в случае, если они откажутся пойти нам навстречу, мы непременно добьемся своего. И все, слава Богу, произошло так, как он предсказал, и Король смог не только поставить у штурвала кораблей французских капитанов, но и придать каждому из них по сотне французских солдат.
   Однако все складывалось несчастливо: при дворе было полно людей, только того и дожидавшихся, чтобы неудача постигла какое-либо из начинаний Короля, и виртуозно причинявших неприятности тем, кто стоял на страже общественных интересов; да и государи обычно приписывают неудачи окружению.
   Возможно, Государь сам и не избрал бы тот путь, который ему посоветовали как лучший из возможных, однако каким бы хорошим ни был совет, важно и то, как он применяется на деле; зная, что первейшая заповедь того, кто участвует в руководстве Государством, – всецело заботиться об интересах общества и не думать о себе, кардинал пренебрег всеми соображениями, могущими остановить принятие жизненно важных решений, предпочитая скорее погубить себя, чем оставить без внимания хотя бы одно, направленное на спасение Государства, которое управлялось бывшими министрами столь низкими и подлыми методами, что оно потеряло присущий ему блеск.
   Та же история приключилась и с английскими кораблями. Если бы не кардинал, они бы погубили все дело, а не исполнили то, зачем их позаимствовали у англичан, ибо английские матросы, солдаты и капитаны в открытую говорили, что не станут стрелять по гугенотам, которые в том нисколько и не сомневались.
   Потребность в кораблях была столь настоятельна, что весь совет единогласно высказался за то, чтобы брать их как есть, и только один кардинал был против и доказывал: лучше уж их вовсе не иметь, чем брать такими, как есть, по причинам, которые легко понять, но долго излагать; он заявил, что нисколько не сомневается – если упорно добиваться одних кораблей без команды, король Великобритании в конечном счете не откажет, что бы он ни говорил до сих пор; что недавно заключенный брачный союз вкупе с тем, что он заинтересован во Франции по многим вопросам, не позволят ему ответить отказом;
   что, дабы достичь желаемого, нет иного средства, кроме как отправить корабли обратно и ясно дать понять королю Англии, что Его Величество предпочитает вовсе ими не пользоваться, чем пользоваться на таких условиях, при которых он им не хозяин.
   Все придерживались противоположного мнения, однако Король положился на мнение кардинала, и король Англии прислал корабли с правом распоряжаться ими по своему усмотрению.
   Время подтвердило полезность совета, данного кардиналом Королю, и не только тем, что была одержана победа в морской баталии, в которую англичане, останься они на своих кораблях, даже и не вступили бы – ради этой победы шевалье де Сен-Жюльену пришлось приставить шпагу к горлу голландского капитана, не желавшего брать на абордаж вражеский корабль, – но и тем, что англичане и голландцы, будучи огорчены нашими успехами, беспрестанно настоятельно просили вернуть им корабли; в этом им было отказано с помощью тех же доводов, коими до того от них была получена помощь.
   Непоследовательность и легкомыслие англичан позволяют судить о том, с каким трудом удалось заполучить от них корабли, а потом выстоять под градом докучливых просьб вернуть их. Невозможно и представить себе это, если не знать, что в то же самое время парламент Англии, настроенный против герцога Бэкингемского, вменил ему в вину помощь нам кораблями, квалифицировав ее как преступление, что заставило его еще более настоятельно требовать их назад.
   Пока с таким трудом добивались от англичан и голландцев кораблей на приемлемых для Его Величества условиях, единственно способных сделать эту помощь действенной, велись переговоры с гугенотами, посредником в коих был коннетабль де Ледигьер: понимая, что эти волнения способны пресечь всякие надежды на славу, кою он чаял обрести в своем итальянском походе, и призывая Короля употребить в дело корабли, предназначенные им для того, он изо всех сил старался, чтобы мятеж закончился и было заключено перемирие.
   С этой целью он с разрешения Короля послал г-на де Беллюжона, которому весьма доверял, к г-дам де Роану и де Субизу, к властям Лангедока и Ла-Рошели и упреками и угрозами заставил их согласиться на уступки Его Величеству. Однако поскольку разум их был охвачен яростью мятежа, они выдвигали все новые требования, и ему было чрезвычайно тяжело иметь с ними дело и взывать к их рассудку.
   Король, не желавший, чтобы у них создалось впечатление, будто стоит только потребовать, и все тут же исполнится согласно их желанию – ведь тогда они бы совсем обнаглели, – твердо держался своих позиций.
   Беллюжон от их имени ответил Его Величеству, что новые просьбы не входят в число тех условий, которые они желали бы видеть прописанными в договоре, а обращены к его милости; тогда Король дал Беллюжону поручение передать Субизу и ларошельцам, что они могут не откладывая послать своих депутатов – уполномоченных ими и настроенных на положительный лад – к Его Величеству и подле него прояснить и отточить кое-какие формулировки, а потом согласовать свои просьбы с намерениями Его Величества.
   Дабы облегчить посылку означенных депутатов и показать им, что сам Король приглашает их заключить надежный и вечный мир, которого он желал бы для всех своих подданных, г-н де Беллюжон добился от Его Величества необходимых пропусков, которые и были им отосланы; и если бы г-н де Субиз уже не направил кого-то из своих доверенных лиц к герцогу де Роану с пропуском от г-на де Праслена, дабы прекратить любые враждебные действия с его стороны, ему бы также был выслан пропуск от Короля, чтобы он сделал то же – послал его срочно герцогу де Роану и, вернувшись от него, поспел бы вместе с другими депутатами ко двору для обсуждения требований.
   Его Величество, считая г-на де Фэ-Сент-Орса лицом весьма благонамеренным и информированным о предстоящем обсуждении, одобрил его возвращение к г-ну де Роану с письмами от г-на де Беллюжона и депутатов, дабы поставить того в известность относительно ответов, доставленных из Ла-Рошели г-ном де Беллюжоном, и об ответе на них королевского совета.
   Беллюжон гарантировал появление при дворе депутатов от Монтобана, Кастра, Нима, Юзеса и Мило одновременно с депутатом от г-на де Роана, с тем чтобы они изложили Его Величеству свои просьбы согласно статьям договора от 7 мая; он также гарантировал:
   что из округи будут удалены войска, введенные г-ном де Роаном, дабы силы Короля не вступали с ними в бой, в противном случае это имело бы последствия, обратные соглашению сторон, коего добивался Его Величество, желающий видеть своих подданных избавленными от бед, которые несут с собой гражданские войны;
   что г-дам де Праслену и де Ларошфуко будет наказано сдерживать войска Короля, дабы по какой-либо досадной случайности не испортилось дело, уже идущее на поправку; при этом опасались, как бы, не дай Бог, корабли г-на де Субиза и ларошельцев не нанесли какой-нибудь ущерб подданным Его Величества;
   что постараются как можно быстрее доставить адмирала Хоттина, дабы он присутствовал при обмене пяти кораблей и мог судить о качестве оных, а также о том, как поступить с находящимися на их борту командами, и о прочих частностях, если не будет сочтено, что важнее послать его ко двору, раз уж он у берегов Франции, из опасения, как бы обмен не совершился без него.
   Из вышеизложенного видно: не было упущено ни одной предосторожности, ни одной спешной меры, дабы успокоить заблудшие души и склонить их к исполнению долга перед своим Государем.
   Самым сложным было требование городов сровнять с землей Фор-Луи; не менее трудным было выплатить г-дам де Роану и де Субизу то, что было им обещано по договору, заключенному в Монпелье.
   Первый из них, помимо этого, требовал назначить его командующим армейским корпусом, чтобы он посуху мог добраться до коннетабля де Ледигьера; а второй требовал возвести его в герцоги и пэры, а также использовать в Италии на кораблях Его Величества. В обмен на это Субиз обещал разрушить те фортификации, которые снова возвел на островах Рё и Олерон.
   В июле гугеноты послали в Фонтенбло депутатов с просьбой о мире.
   Его Величество удовлетворил большинство их просьб, но остался непреклонен в своем отказе разрушить Фор-Луи: на этом настаивал кардинал, а герцог де Гиз придерживался противоположного мнения, основываясь на соображениях, которые были в пух и прах разбиты кардиналом, хотя он и рисковал, ведь, случись что непредвиденное, виноватым был бы он. Он представил Королю это дело в следующем свете: хотя преступление г-на де Субиза и заслуживает поучительного наказания, а вовсе не прощения, Его Величеству надобно принять во внимание, что секрет руководства Государством состоит в том, чтобы превращать имеющееся в желаемое, а также в том, чтобы в данный момент смотреть на то или иное прегрешение сквозь пальцы и думать об удовлетворении общественного мнения, лишь бы не застопорились главные устремления, а позже можно разобраться с беспорядками и наказать кого следует;
   что просьбы г-д де Роана и де Субиза – различного рода: одни личного характера, другие имеют отношение к их религии;
   один желает получить назначение на пост командующего сухопутным отрядом в шесть тысяч пехотинцев и пятьсот конников в Италии, а также 150 000 экю, обещанные ему по договору, заключенному в Монпелье;
   другой стремится получить назначение в Италию на пост командующего морскими силами – теми самыми кораблями, которые он захватил, плюс теми, что имел до того, и теми, что смог бы вывести из Ла-Рошели;
   просьба, касающаяся положения гугенотов, у них была одна и та же: снести форт Ла-Рошель;
   можно пойти навстречу г-ну де Роану и назначить его в Италию, однако дать ему под начало не более чем полк и роту жандармов. На этом он успокоится и перестанет вредить Королю; однако большее число войск, запрашиваемое им, позволит ему почувствовать свою силу, и как знать, не вернется ли он во Францию с тем, чтобы снова нарушить общественный покой и вредить Его Величеству;
   что касается денег, Его Величество может пойти на это, не нанося урона своему авторитету, поскольку это было обещано, но не выплачено по вине тех, кто ранее управлял финансами;
   г-н де Субиз обязан вернуть Его Величеству корабли г-на де Невера, и тогда Его Величество, водворив на них капитанов и солдат, сможет одолжить их его высочеству герцогу Савойскому и одобрить их присоединение к эскадре под командой г-на де Субиза; но нельзя позволить, чтобы он просто увел их, да он и не вправе этого требовать, ведь этим он выставит напоказ перед чужеземными державами стыд Франции и трофеи победы, одержанной им лишь благодаря внезапности и предательству.
   По поводу просьб ларошельцев относительно форта все понимали: теперь Его Величество не может снести его и даже подать на то надежду, потому что это будет выглядеть так, будто у Короля силой вырвано то, что могло быть позволено лишь милостью, и потому, что те, кто воспользуется плодами этого, сочтут себя обязанными г-дам де Субизу и Роану, которые тем самым преуспеют в своих намерениях возглавить партию гугенотов;
   но Его Величество вправе позволить коннетаблю сказать ларошельцам, что Король всегда заботится об исполнении данных обещаний, чему в последнее время помехой были разного рода события, и что теперь как раз происходит нечто весьма важное, что должно заставить их воздержаться от подобной просьбы;
   что надобно дождаться, когда закончатся известные события, из-за которых Король не может проявить свою обычную доброту; но потом им будет оказана милость, однако же и они со своей стороны должны постараться и первыми исполнить то, о чем договорились с Его Величеством.
   Такое заверение могло быть дано ларошельцами без опаски по двум причинам:
   первая: исполнение их пожеланий могло растянуться на годы;
   вторая: возраст коннетабля скорее предвещал его кончину, нежели окончание этого дела, никак не могущего совершиться в короткие сроки.
   В любом случае речь шла о том, чтобы не дать мятежникам сполна явить свою злонамеренность, ведь если бы потом они стали приводить в исполнение свои замыслы, они сами неминуемо довели бы себя до гибели.
   Однако нельзя было допускать до этого дела герцога Савойского, поскольку, будучи чужеземным правителем, он мог при определенных обстоятельствах и в определенное время воспользоваться своими связями и авторитетом и вступить в некие союзы, к тому же следовало учесть его претензии на французские земли и его склад ума, толкавший его на то, чтобы его собственные земли любой ценой прирастали территориями соседей, пусть и более могущественных, чем он сам.
   Депутаты от гугенотских генеральных штатов заявили, что не могут ни принять, ни одобрить самостоятельно то, что Король предлагает им, если герцог де Роан и Ла-Рошель будут против. Были посланы гонцы; герцог ничего не пожелал одобрить без предварительного обсуждения представителей церквей верхнего и нижнего Лангедока и получения их мнения на сей счет. А ларошельцы сомневались, как им стоит поступить в связи с недовольством, вызванным нежеланием уничтожать форт.
   Было непонятно, что ждет Францию дальше: мир или продолжение междоусобицы; а поскольку обычно надеются на то, чего более всего желают, а таковым желанием был мир, герцог де Монморанси, которому предстояло взять под начало флот Короля, остался в Фонтенбло, не спеша приступить к исполнению своих обязанностей.
   Королевский флот, состоящий из тридцати французских и голландских больших кораблей, направлялся к берегам провинции Пуату, где к нему должны были присоединиться двадцать шесть кораблей из Сабль-д’Олона; Субиз послал просьбу голландскому адмиралу по имени Хауштейн ничего не предпринимать до тех пор, пока окончательно не станет ясно, что дальше – мир или война, и со своей стороны обязался поступать так же.
   Французский вице-адмирал Манти, которому не понравилось, что между Хауштейном и Субизом царит такое взаимопонимание, пытался переубедить первого, но тщетно. Они обменялись взаимными обещаниями и заложниками.
   Однако тот, кто не верен Господу и своему Государю, не может быть верен ни себе подобным, ни самому себе; Субиз воспользовался своим обещанием, чтобы совершить вероломство в отношении Хауштейна несколько дней спустя: это произошло 16 июля, тридцать девять кораблей, и больших и малых, снялись с якорей и двинулись к месту стоянки адмиральского голландского корабля, затем с помощью двух соединенных между собой и подожженных дозорных судов взяли его на абордаж и подожгли – оно сгорело менее чем в четверть часа. Хауштейн с шестью десятками человек команды спасся на «Аквилоне», он хотел, чтобы и Манти последовал его примеру, но тот воздержался от этого. После чего Субиз хотел уйти, но Манти бросился преследовать его со всем флотом; погоня продолжалась четыре часа, однако ветер заставил его вернуться через узкий пролив у Антиохии, где он соединился с двадцатью двумя олонскими кораблями и встал на рейде Олона; Субиз же воспользовался рейдами Сен-Мартен-де-Рё и Шеф-де-Буа.
   Хауштейн, будучи глубоко оскорбленным, решил заставить Субиза заплатить за свое коварство.
   Несмотря на все происходящее, переговоры о перемирии не прекращались, шел обмен посланиями и гонцами. Было очень важно, чтобы сложилось мнение, что перемирие заключено, даже если это было не так, поскольку такое мнение облегчало задачу получения дополнительной партии кораблей от Англии: надеялись, что англичане не смогут отказать Его Величеству; о партии гугенотов на совете в Англии было сказано, что с ними следует считаться более, чем с Ирландией, дабы насолить Испании, а заодно ослабить короля этой страны в случае войны с англичанами.
   Ради этой цели в ход пошло все, но ларошельцы твердо стояли на том, что форт должен быть снесен, в противном случае открыто выступали за продолжение войны.
   К ним послали Пешарнана и Нуайана, чтобы те успокоили их и заверили в миролюбивых намерениях. Переговоры длились долго, что при дворе расценивалось как недобрый для Короля знак.
   Кардинал, боясь, как бы Его Величество не оставил намерения даровать своим подданным мир из-за их слишком упорного нежелания подчиниться и стремясь избежать любопытства противников мира, советует тайно выслать навстречу переговорщикам Беллюжона, и если они будут с добрыми новостями, приказывает ему вернуться с ними, а если нет – задержать их, не допуская до двора; сам кардинал взялся написать всем, кто сопереживал Королю, и продолжил свой путь в Ла-Рошель, чтобы предпринять последнее усилие и заверить ларошельцев от имени коннетабля, что Король на самом деле настроен сровнять форт с землей, а дабы избавить их от опасения, что дело обернется иначе, предложить им следующее: Королева-мать и министры по велению Короля торжественно пообещают им просить Его Величество снести форт некоторое время спустя;
   чтобы облегчить свою задачу и заставить напуганных людей поверить и подчиниться – раздать Лудриеру, графу де Лавалю и прочим трибунам и зачинщикам сорок тысяч ливров.
   Он запасся для ларошельцев письмами коннетабля с призывом исполнить долг с пробелами для имен, а также письмами для Субиза по поводу трудностей, которые могут возникнуть у Пешарнана и Нуайана.
   Тем временем герцог де Монморанси отправляется к месту службы, прибывают корабли из Англии, на них назначают французские команды и солдат, и они присоединяются к Королевскому флоту.
   Как только соединение произошло, герцог Монморанси 14 сентября отправляется на поиски вражеской флотилии, которая стоит на рейде Фос-де-Луа, и обстреливает ее из пушек; неприятельская флотилия скрывается в небольшой губе, где с отливом садится на мель.
   Г-да де Сен-Люк, де Ларошфуко, Туара и другие причаливают к острову Рё, высаживаются на него и овладевают им, подавив сопротивление войска де Субиза, который во время боя держится с пятью или шестью конниками за спинами сражающихся, ожидая, чья возьмет.
   Как только ему становится ясно, что дело принимает для него дурной оборот и победа склоняется в сторону королевских войск, он садится в шлюпку, оставив свою шпагу и шляпу, которые, убегая, выронил, и плывет на остров Олерон. Корабли его застряли на мели в Фос-де-Луа; казалось, их уже не сдвинуть с места никакому прибою. Тогда принимается решение двигаться на Шеф-де-Буа и заморить его голодом, прервав какие-либо его связи с Ла-Рошелью.
   Каково же было их удивление, когда на следующее утро Субиз, воспользовавшись попутным ветром, со всеми своими кораблями двинулся прямо на них. Адмирал Короля не терял времени даром и воспользовался ветром, чтобы одолеть мятежников.
   Бой был жестокий, врагам нашим пришлось несладко, и они пожелали покинуть театр военных действий; ночь благоприятствовала их намерениям; за ними бросились вдогон, да так настойчиво их преследовали, что на заре следующего дня захватили восемь их кораблей.
   Во время отлива «Пресвятая Дева» и «Святой Михаил» сели на мель и не смогли дойти до Олерона, к которому пристали остальные их корабли.
   «Святой Михаил» был захвачен, «Пресвятая Дева» сопротивлялась и подожгла и себя, и еще четыре королевских корабля, пришвартованных к ней.
   Хауштейн отличился в этот день, сражаясь как лев, воздавая Субизу за нанесенное ему оскорбление и вероломное нарушение договора между ними.
   Затем капитулировал форт Сен-Мартен-де-Рё. Герцог Монморанси поднял паруса и повел эскадру в атаку, желая выбить мятежников с острова Олерон и форта, который они там возводили. Субиз бежал с двумя или тремя кораблями в Англию; Манти преследовал их вместе с несколькими кораблями под началом Хауштейна.
   Эта победа Короля над непокорными подданными, потребовавшая большого напряжения сил, ослабила наши действия в Италии, направленные на возврат Вальтеллины, которой овладели испанцы.
   Армия коннетабля и герцога Савойского, насчитывающая двадцать шесть тысяч человек, с марта находилась под Астом и ушла оттуда 9-го. Коннетабль возглавлял авангард, а герцог Савойский – армейский корпус.
   Они атаковали Аки, взяли его, Нови и несколько других укрепленных мест, которые не выдержали напора французского оружия.
   Гави оказал им сопротивление и сдался только в последний день апреля.
   Тем временем герцог Савойский со своими войсками двинулся в сторону реки Понан, чтобы подготовить путь для будущей осады Савоны. Все расступаются перед ним, среди прочих он овладевает Пьевом и Этажем, где берет в плен многих, причем знатного происхождения; тридцать знамен, захваченных в боях, он посылает Его Величеству – 24 мая состоялся их смотр.
   Генуэзцы берут Оней, но вскоре герцог изгоняет их оттуда.
   А вот войска Его Величества не дошли до Генуи по вине военно-морских сил, которые должны были доставить им провиант, но отклонились и погнались за Субизом.
   Отсрочка дала республике возможность собрать до сорока галер и армию в десять тысяч пехотинцев и пять тысяч конников, у которой имелось четырнадцать пушек.
   С этой армией республика нагрянула в Аки, гарнизон, введенный туда герцогом Савойским, не хотел вступать в бой, и губернатору пришлось сдать город.
   Весть об этом заставила коннетабля, направлявшегося в Савону, вернуться. Хотя силы были неравны, он желал в открытом бою сразиться с неприятелем, но, сочтя, что тот находится в более выигрышном положении с точки зрения диспозиции, отошел в Пьемонт, к городу Канны.
   Герцог де Ферия в то же время выступил в Нис-де-лаПай, оттуда через Гави, не пожелавший ему сдаться, соединился с генуэзской армией, затем вновь двинулся на Асти и в конце июля встал лагерем на расстоянии пушечного выстрела от него.
   Коннетабль, находившийся там три недели во время своей болезни, вышел из города, на его место 3 августа вошел г-н де Креки с четырьмя тысячами солдат королевских войск.
   Армия неприятеля уже шесть дней стояла на подступах к городу и окапывалась, когда туда прибыл г-н де Креки.
   На следующий день, 4 августа, он вышел из города с той стороны, где располагался неприятель, и вынудил его покинуть мост на речке Верс, протекающей под стенами города; герцог де Ферия, отчаявшись взять город, снял осаду. Чтобы дать своей армии поразбойничать, он осадил Верю – город, выстроенный вдоль По на скале. Замок представляет собой старинное здание, состоящее из башни и ряда построек, без рвов и вала, а весь город с предместьем насчитывает не более сорока – пятидесяти очагов. Стали обсуждать, можно ли защитить предместье, и наконец во французах заговорила их природная храбрость, и было решено, что нельзя отдавать испанцам ни одного дома. Наши выстроили мост через По между Кресантеном и Верю и встали лагерем по обе стороны реки.
   Осада началась в середине августа и продлилась до 7 ноября – в этот день коннетабль выехал из Турина в армию, куда пришло пополнение из шести полков под командованием Винёля; оглядев с высокого места вражеские укрепления, он велел их атаковать и менее чем четверть часа спустя захватил; неприятель настолько перепугался, что ввел в бой все силы, дабы вернуть утраченное, однако наши воины так его приняли, что ему удалось вновь овладеть одним из своих фортов.
   Ночью отступили даже испанцы, бросив на произвол судьбы в своем лагере мертвых, раненых и часть обоза.
   Эта победа подняла престиж Королевских войск, которые в Италии навлекли на себя хулу: мол, так мало сделано за такой большой срок, в четыре дня неприятель отбил то, что завоевывалось три месяца. Нынешняя победа была столь славной, что все недовольство как рукой сняло. Положа руку на сердце, без всякой похвальбы можно утверждать: ею мы обязаны осмотрительности и непреклонности кардинала; Королю, увязшему в итальянских делах, вынужденному заниматься мятежом гугенотов, нелегко было поддерживать армию в надлежащем состоянии. Между тем в Германии для переброски в Миланскую область готовилось мощное войско в тридцать тысяч человек для помощи Испании – оно заполонило Пьемонт и осадило Верю.
   Кардинал счел, что сейчас самое время сделать усилие ради поднятия престижа королевских войск.
   Он постоянно подчеркивал: иметь благие намерения – ничто, если тщательно не готовить успех; война, не ведущаяся с умышленной смелостью и привлечением всех сил и изобретательности, никогда не приведет к победе; отсутствие смелых решений приводит к тому, что добиваются меньшего, чем то, на что рассчитывали; необходимо, чтобы подготовка намного превосходила то, что кажется достаточным для осуществления задуманного;
   ничем не возьмешь испанцев, кроме беспримерной стойкости; именно в этом состояло до сих пор их преимущество перед нами, а значит, нужно набирать и набирать людей в войска для их обновления.
   Говорить-то он говорил, да только никто не предпринимал никаких мер, то ли из-за отсутствия способности предвидеть, то ли из-за недостаточной приверженности делу Короля, то ли из-за недостатка в средствах. Наконец кардинал так нажал, что из шампанской армии выделили шесть тысяч пехотинцев и тысячу конников и срочно перебросили в Италию под начало г-на де Винёля, генерал-майора, а также отдали распоряжение о новом срочном наборе, чтобы закрыть брешь в численном составе шампанской армии; все это были весьма своевременные действия с точки зрения того, что планировалось на этом направлении.
   Новый набор пришелся так кстати, что едва новобранцы прибыли к месту службы в Верю, коннетабль тут же послал их в бой и одержал победу, заставив испанцев дрогнуть под напором королевской армии и опровергнув их собственное высказывание: мол, только они умеют осаждать и брать укрепленные места, – ведь им оказало сопротивление такое худо укрепленное местечко, как Верю.
   Это спасло Короля от позора, который неминуемо пал бы на его голову в связи со слабостью нашего итальянского войска, проистекающей из того, что силы были отвлечены на подавление еретиков внутри страны.
   Мятеж, поднятый еретиками, помешал Королю сосредоточиться должным образом на итальянских делах, а также навредил защите крепости Бреда, которую мы хотя и не оставили полностью, но возможности отстоять все же не имели.
   Нашим Королем совместно с королем Англии было решено послать туда Мансфельда с войсками: инфантерия – английская, кавалерия – французская. Можно было бы выставить и более многочисленные силы, если бы не внутриполитическая усобица.
   Было несколько точек зрения относительно того, как перебросить туда войско. Граф Мориц упрашивал Короля использовать наземный путь, при этом предлагал четыре разных маршрута:
   первый: по Фландрии вдоль берега моря до Дюнкерка, попутно захватив два форта, не способных выстоять против мощной армии и весьма удачно расположенных: будь они в руках Мансфельда, их было бы нетрудно удержать, доставляя по морю столько провианта, сколько потребуется, благодаря каналам Шёркен и Тент;
   второй: ведя армию по Фландрии, но не вдоль берега, а между реками Лэ и Л’Эско либо в направлении городов Ипр и Брюгге, где имеются открытые и весьма богатые укрепленные населенные пункты, которые, без сомнения, были бы на стороне Спинолы;
   третий: атакуя Артуа и Эно, в которых очень сильны позиции дворянства и имеются прекрасные города, – испанцы сделали бы все, чтобы не выпустить их из рук, страшась, что этот край со славными традициями, не привыкший оставаться добычей врага, окажет сопротивление;
   четвертый: прямо на Камбрези и далее на Брюссель, в окрестностях которого и расположиться лагерем, заставить Брандшаттен платить контрибуцию, жечь и грабить всю округу; то же самое предстоит и в случае избрания трех других путей; если, несмотря на это, враг не захочет оставить Бреду, следует идти дальше, к городам Люмен, Тьенен, Хасселт и другим, добывая фураж, провиант и прочее необходимое, чтобы кормить армию, при том, что войска смогут помогать друг другу как оружием, так и советом в случае надобности.
   Первый путь до Дюнкерка казался ему самым безопасным и выгодным, поскольку являлся самым коротким, не требовал огромного количества повозок, лошадей и прочего, без чего не обойтись большой армии; этим путем можно было двигаться без опаски встретить сопротивление, в любую погоду, при любом отливе, под защитою форта, возведенного Его Величеством на границе возле Гравелина; кроме того, этот путь позволял без труда овладеть городами Дюнкерк, Бурбур и рядом крепостей по соседству, после чего вся округа, очень богатая, была бы принуждена платить контрибуцию; и наконец, взяв два форта, расположенные на канале, армия пополнила бы запасы, обзавелась недостающим, чтобы не везти ничего из Франции и не давать испанцам повод жаловаться.
   Второй путь также показался ему вполне приемлемым и довольно-таки безопасным; однако он боялся, что от него будет мало проку – как потому, что Спинола не испугался бы, что большие и богатые города могут быть взяты тотчас после взятия Бреды -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, так и потому, что его не слишком испугало бы нашествие наших войск, ибо он понимал, что затруднительно получать какую-либо помощь от Англии или Соединенных Провинций; кроме того, он мог выслать навстречу нам войска барона Ангальта и новобранцев из Артуа и Эно, не уменьшая численности своих войск под Бредой, где ему также не грозило быть атакованным армией Соединенных Провинций.
   Третий путь, через Артуа и Эно, казался ему сложнее двух первых, поскольку большинство городов там хорошо укреплено и вся равнинная округа стала бы стекаться туда и снабжать их необходимым.
   Тамошнее дворянство многочисленно и не робкого десятка, народ обучен обращаться с оружием и вместе с уже действующими отрядами местной милиции мог бы оказать такой отпор нашей армии с самого ее появления в этих краях, что продвигаться было бы ох как трудно, если, конечно, французская кавалерия не оказала бы ей поддержки; и даже если по пути она не встретила бы сопротивления, такой рейд нельзя признать действенным и способным снять осаду Бреды, которую Спинола считал делом первейшей важности; Артуа и Эно все равно не нанести такого урона, который не был бы устранен в несколько дней, если даже отправиться туда со всеми имеющимися силами после взятия укрепленного места. И все же местные жители стали бы просить нашей помощи и защиты от иноземного, испанского, правления, а это вкупе со страхом, что Его Величество пожелал бы открыто помогать Мансфельду, было бы весьма неприятно для испанцев.
   Четвертый путь казался самым рискованным, но и самым действенным после первого, но в том лишь случае, если Мансфельд получит подкрепление, и главным образом кавалерией, дабы сломить первый вражеский натиск;
   ибо все города и сам равнинный край были бы объяты смятением, видя себя застигнутыми внезапно налетевшей бурей, и каждый, ожидая еще больших потрясений, стал бы обращаться к Спиноле с просьбами о защите, а самому ему пришлось бы решать: погибать от голода под Бредой или отступать, будучи зажатым между двумя могущественными армиями, что чревато разгромом для обессиленных долгой осадой войск;
   во исполнение задуманного надобно было действовать быстро, тайно и в полном согласии с голландской армией, дабы всем делом руководил один и тот же ум, которому все бы подчинялись; это дало бы хорошие результаты, если бы дела Короля позволили ему усилить войска Мансфельда французской конницей в тысячу голов или по крайней мере послать кавалерию и пехоту на границы, далеко от того места, где Мансфельд должен был бы вступить на территорию страны, чтобы внушить врагу неуверенность и зависть.
   Эта точка зрения голландцев была хороша для них, но не для Короля, поскольку совершить такое, не порвав окончательно с королем Испании, было невозможно: тогда армия, частично состоящая из французов, вступила бы на территорию его Провинций из Франции и стала бы опустошать их.
   Вот почему кардинал предложил Его Величеству посадить армию на корабли в Голландии – что и было исполнено в марте. Инфантерия сошла на берег возле Лангестрата выше Гертруденберга, часть французской кавалерии взошла 7 марта на пятьдесят два корабля, а остальные 13 марта погрузились на пятьдесят пять кораблей, разбросанных по гаваням Голландии и Зеландии.
   Инфантерия состояла из тринадцати тысяч англичан и тысячи немцев, а кавалерия – из двух тысяч французов, двухсот англичан и трехсот немцев.
   В апреле умер граф Мориц после попытки овладеть Антверпеном, которая наверняка удалась бы, если бы осуществлялась подобающим образом. Эта неудача укоротила его дни.
   Провинции передали его должности Хейндрику, его брату, который 2 мая в последний раз отправился с армией попытать счастья и помочь Бреде – скорее ради того, чтобы не разочаровать своих сограждан, чем в надежде на успех.
   На следующий день и Мансфельд выступил со своим войском. Принц Оранский атаковал один из фортов маркиза Спинолы, но был отброшен и вернулся в свои ретраншементы, послав осажденным весть о смерти своего брата Морица, о безуспешной атаке, предпринятой в надежде помочь им, об утрате веры в возможность сделать это и с пожеланием держаться, если это в их силах.
   И все же они не собирались сдаваться, не получив предварительно подписанного им приказа, который он им тотчас отправил, повелевая сдаться без отсрочки, поскольку они были в ответе не только за укрепленное место, но и за себя, и за бывших с ними солдат. По получении этого приказа они капитулировали, 25-го город был сдан.
   В армии Мансфельда начались болезни, он потерял большую часть своей английской инфантерии; беспорядочно отступали и французы, возвращаясь во Францию кто как мог; Мансфельд повернул к Рейну с остатками войска и пятью тысячами ландскнехтов и вернулся в Вестфалию, чтобы соединиться с силами короля Дании, который в связи со своим Гольштейнским герцогством был избран наместником и собрал большое войско, расположенное на Везере, где с одной стороны Тилли с армией католической лиги, а с другой Фридланд со своими войсками противостояли ему.
   Пока Бреда защищалась и после, когда она принуждена была сдаться, маркиз де Кёвр в Вальтеллине и в графствах Кьявенна и Бормио, захватив все форты, осадил форт Рив – единственный, остававшийся в руках неприятеля.
   Папа, видя, что у испанцев недостает сил, чтобы противостоять маркизу, решает послать во Францию кардинала Барберини, своего племянника, легата, пожаловаться на урон, причиненный ему захватом фортов, которые были отданы ему на сохранение, просить о возврате их и особо настаивать на том, чтобы у граубюндцев было отобрано управление Вальтеллиной.
   Король, получив известие об этом намерении Папы, поручает г-ну де Бетюну помешать его исполнению, поскольку оно способно умалить его монаршую славу и повредить его союзникам.
   Ничего не выходит. Легат выезжает из Рима, 21 мая является в Париж, где его принимают со всеми приличествующими его сану почестями, в середине августа служит в Фонтенбло мессу, на которой приобщает Святых Тайн Короля и обеих Королев; 19-го ужинает с Его Величеством; пребывание его самого и его свиты оплачивается Королем с подобающей французскому Государству щедростью.
   Едва прибыл легат, как Бэкингем, фаворит короля Якова, а также – в силу какого-то совершенно необыкновенного везения – его сына, 24 мая появился во Франции в качестве чрезвычайного посла, под видом изъявления радости его величества короля Англии в связи с женитьбой, но на самом деле с двумя другими целями:
   первая: помешать заключению мира между нами и Испанией, о чем косвенно свидетельствовал приезд легата;
   вторая: дать ход всегдашнему, ведущему начало со времен утраты Пфальца, намерению англичан составить с нами наступательный союз.
   Он не забыл ни о чем ради успеха своего посольства, однако Королю советовали не идти ни на первое, ни на второе, ни на оборонительный, ни на наступательный союз, ни на то, чтобы связать себе руки и не иметь возможности пойти на перемирие с испанцами.
   Бэкингему дали понять, что желают возврата Пфальца, но вместе с тем не считают разумным до такой степени связывать себя, чтобы входить с кем-либо в наступательный или оборонительный союз; что заинтересованность тех, кто желал бы вернуть Пфальц, различного рода:
   первое: тот, кто утрачивает свои государства, заинтересован в этом как в прецеденте;
   второе: тот, кому стыдно выносить оскорбление, нанесенное государю, лишенному своего государства, заинтересован в его возврате из соображений чести;
   третье: все, кто желает того, чтобы христианский мир пребывал в равновесии, чтобы ни одна держава не превосходила другие и не могла их поглотить, заинтересованы в этом из соображений государственного порядка;
   король Англии руководствуется всеми этими интересами, поскольку:
   трона был лишен его брат;
   он является единственным близким лицом, которого касается это дело и в чьей власти изменить положение;
   это дело общее для всех государей; Франция же заинтересована в нем лишь в силу третьей причины, из соображений государственного порядка, и не так в нем завязана, как Англия.
   Кроме того, ему объяснили, что союз был бы нежелателен для обеих корон, поскольку дал бы повод всем католическим князьям и государям Германии объединиться с королем Испании в католическую лигу и под предлогом защиты религии работал бы на величие Испании и во вред христианскому миру;
   что Франция не питает надежд на перемирие с Испанией, но неразумно заранее отказываться от такой возможности.
   Тогда Бэкингем снизошел до более мягких по форме предложений, сказав, что не желает более вести речь о союзе, но хотел бы, чтобы между двумя коронами было заключено некое соглашение, направленное на те же цели;
   что, на его взгляд, разумно объединить дело Пфальца с делом Вальтеллины и Генуи, так чтобы не получилось, что одно решено, а два других нет.
   Ему открыто заявили: его предложения не могут быть приняты к рассмотрению; убрать название и сохранить суть союза – это не поможет при решении сложных вопросов, поскольку от названия суть не меняется; в остальном неразумно объединять дела германские с итальянскими, ведь какие-то уже почти окончены, а за другие еще и не брались, и Королю это не по силам, учитывая, что в итальянских делах у него есть соратники – Венеция и Савойя, которые, действуя с ним заодно из собственных интересов, не пожелали бы вмешиваться в дело отвоевывания Пфальца, поскольку оно их не касается.
   После чего Бэкингем предложил заключить мир с гугенотами, дабы полностью сосредоточиться на военных действиях с Испанией.
   Кардинал ему на это отвечал: Король страстно желает дать отдых своему Королевству, но интересы Короля, его Господина, не позволяют ему о том распространяться, и ни один государь не вправе помогать, даже на словах, мятежным подданным другого;
   если это общее положение верно, меньше следовало бы помогать гугенотам в силу особого рода их мятежа, осуществленного в условиях, когда они должны были бы биться до последней капли крови, поскольку речь шла не только о борьбе с чужестранцами, но и о том, чтобы возвратить свободу нашим союзникам, исповедующим ту же религию, что и они.
   Герцог принял все эти доводы и более не настаивал. Однако дабы убедить нас, он дал понять: раз Франция не принимает эти предложения, король Англии будет вынужден искать дружбы с Испанией и добиваться возврата Пфальца по договору; тогда как если бы Франция снизошла к этой просьбе, он выслал бы флот, состоящий из сотни парусников, в Испанию, чтобы сжечь все корабли, которые окажутся в ее портах, и захватить Кадис, затем ввел бы во Фландрию 15 000 английских солдат и, если бы Король пожелал присовокупить к этому 6000 конников, эта армия, соединившись с войском Мансфельда, овладела бы Артуа; он был согласен, чтобы эта область отошла французской короне.
   На это кардинал отвечал:
   посылать или нет флот в Испанию и армию во Фландрию – это их дело; Король советует им, прежде чем идти на это, хорошенько поразмыслить о том, смогут ли они таким образом вернуть Пфальц; и если они могут добиться того же с помощью договора, он советовал бы им идти именно по такому пути, наиболее предпочтительному из всех;
   в отношении Артуа, которое предлагалось ему в качестве подарка, Король заверяет: браком, заключенным между двумя королевскими домами, он вовсе не желает стяжать что-либо, надеясь лишь на союз и дружбу с королем Англии, своим братом; не для того он взялся за оружие в Италии и Граубюндене, чтобы что-то завоевать, а лишь с целью освободить от гнета своих союзников и возвратить им свободу, но если королю Англии, испробовавшему все мирные средства, не удается вернуть себе Пфальц, Его Величество, для которого интересы короля Англии – это и его интересы тоже, рассмотрит вопрос, какую помощь можно оказать ему в этом деле.
   Его Величество прибег в этом вопросе к мнению своего совета, чтобы принять окончательное решение касательно мер, необходимых для блага христианского мира. Мнения разделились: одни считали, что надобно отказаться от всех предложений англичан из опасения, как бы они не помешали заключению мира с Испанией и не втянули Короля в военные действия.
   Другие ссылались на то, что потребуется слишком многочисленная кавалерия, Король и без того много чего предпринял, не следует ввязываться в большее и тому подобное.
   По этим и ряду других причин считали: лучше, чтобы англичане остались недовольными, чем обнадеживать их.
   Кардинал так же, как и все, желая мира, не разделял этих мнений и не считал, что избранный путь способен привести к заветной цели; Король велел ему высказаться по этому поводу, на что кардинал ответил: в этом деле желательно добиться трех вещей и избежать одной, главной;
   три вещи, которых стоило добиться, были следующие: оставаться в добрых отношениях с англичанами, ввязать их в войну с испанцами и сохранить полную свободу заключения мира между нами и испанцами;
   первое необходимо, поскольку напрасен был бы союз между Францией и Англией, если бы эти две короны не имели возможности получить какую-либо взаимную выгоду; если бы мы расстались не по-доброму, нас обвинили бы в беспечности, от которой мы бы первые и пострадали: они стали бы помогать гугенотам, чье восстание взялся подавить Король, возможно, они и помогли бы им, по крайней мере тайно, если бы, ни на что не надеясь с нашей стороны, рассчитывали бы получить многое, оставив эту занозу в нашей ноге;
   второе: если бы мы находились в состоянии войны с Испанией, война англичан с испанцами была бы нам на руку и вынудила бы их поделить силы и без того уже занятые в разных местах;
   если бы мы заключили с ними мир, нам было бы необходимо то же самое, чтобы их занятость в иных местах заставила их хранить верность договору, подписанному с нами; без чего они бы не стали этого делать;
   третье: поскольку ничто не должно было нам помешать, заключив почетный и славный мир, извлечь пользу из побед королевских войск, до тех пор достойно проявивших себя в Италии, не было более удобного случая выйти из игры в выигрыше, учитывая, что Вальтеллина, служившая поводом для распри, была завоевана.
   Он добавил, что следовало избежать открытого вмешательства в дела Германии, в противном случае есть опасение, что это помешает заключению сепаратного мира с Италией;
   что пришлось бы совершенно разорвать отношения с католической лигой Германии, с которой, хотя и трудно оставаться на дружеской ноге, подспудно помогая Англии, все же можно рассчитывать на примирение и на роль полноправного арбитра в их споре. Из чего им был сделан вывод: Его Величество не должен противиться продолжению финансирования армии Мансфельда на тот период, на который Его Величество дал согласие;
   Его Величеству надобно обеспечить исполнение тайного договора, заключенного для поддержания армии Дании в Германии;
   Его Величество мог согласиться на набор кавалерийского полка в две тысячи конников, достаточного для осуществления задуманного англичанами, лишь бы погрузка на суда состоялась в Дьепе, а не в Пикардии, поскольку существует опасность, что близость границы не позволит англичанам войти в Артуа через территорию Франции, и лишь бы набор и содержание полка не осуществлялись за счет Короля; на что англичане, несомненно, согласились бы, ведь как иначе: не оказывать же им помощь на ином условии, нежели то, на котором они одалживают нам свои корабли, а именно: содержит тот, кто пользуется.
   Таким образом, продолжал он, мы оставались бы в прекрасных отношениях с англичанами, втянули бы их в войну, поскольку они могли принять нашу помощь лишь на этом условии, к тому же мы оставили бы за собой право заключить перемирие в Италии, коль скоро не стали бы связывать себя обязательством не делать этого, то есть, по сути, мы не совершили бы ничего, что помешало бы Испании договариваться с нами по поводу Италии.
   И добавил: если в начале нашего альянса англичане не могли надеяться на получение от нас помощи, то Франции не приходилось ничего ожидать от англо-французского брака, и если позволить угаснуть пылу, который их одушевлял в войне в начале царствования нового короля, когда взошедшему на престол как раз и хочется отличиться – в том числе и в деле с Пфальцем, в котором он был кровно заинтересован, – то никогда уж впредь этого пыла нам не видать, ведь порой многое свершается ради малого, но коль скоро это в прошлом, то и нечего к нему возвращаться.
   Далее он сказал: неясно, будет ли у нас заключен с Испанией мир, ведь легат ни о чем таком не заговаривал, хотя ему и дали знать – пусть и по секрету, но основываясь на заявлении авторитетных лиц, – что из уважения к Папе и приверженности христианскому миру мы пошли бы на это, дабы затем выступать с весьма привлекательными для католической веры начинаниями;
   г-н де Бетюн донес до нас ту неопределенность и изменчивость, которые сопутствуют принятию решений Его Святейшеством, находящимся под влиянием сторонников Испании;
   трудно понять настроение испанцев, главные заповеди которых – дождаться своего часа и не упустить шанса, а главное упование – успех собственных дел, к разуму же их можно призвать лишь принудительным образом;
   опыт показывает: при заключении союзов надобно действовать весьма осторожно и стараться не испугать самых слабых из союзников, ведь если испуг овладеет ими, они прибегнут к тайным соглашениям;
   учитывая все это, не было никого, кто был бы настолько смел, чтобы посоветовать Королю действовать независимо от англичан; не полагаясь на Его Величество в том, что касалось Пфальца, они могли бы войти в то или иное соглашение с Испанией либо на виду у всего мира предпринять против нее боевые действия; из чего неминуемо вытекало, что мир между нами и ею был бы невозможен или по крайней мере крайне затруднен; что наши враги, набравшись смелости, не стали бы терять время, а наши союзники разочаровались бы в нас и перестали на нас надеяться.
   Его Величество, стоило ему услышать это мнение, отверг его и согласился с тем, что осмотрительность и множество доводов перевешивают в сторону мира между нами и испанцами в делах Италии и вынуждают нас предоставить разбираться в германских делах Австрии, ее сторонникам и англичанам.
   Его Величество велел доставить сей ответ герцогу де Бэкингему, а позднее подтвердил его самолично, прося преподнести королю Англии так, чтобы тот принял помощь, которая ему предлагалась, только решившись совершить усилия, способные переломить ситуацию с Пфальцем, и чтобы он заверил его, что не предпримет ничего в Германии без нашего согласия.
   Тут подоспел и чрезвычайный посол Голландии, однако Король по тем же государственным соображениям не смог снизойти до его просьб.
   Бэкингем, явившийся под тем предлогом, что надобно ускорить отъезд из Франции новой королевы Англии, просил об этом столь настоятельно, что 11 июня сестра Его Величества выехала из Парижа в Булонь, где ее ожидали корабли ее супруга, короля Англии.
   Король сопровождал сестру до Компьеня, обе Королевы – до Амьена, а Господин Принц – до Булони. По приказу Короля во всех городах, где она появлялась, устраивались великолепные торжества, кроме того, она выпускала на свободу узников.
   Кардинал, считавший, что принцесса, отправлявшаяся на чужбину, где господствует иное вероисповедание, нуждается в добрых и мудрых советах, способных помочь ей справиться с опасностями, коими она будет непрестанно окружена, и полагая, что спасительные заповеди должны исходить от лица, уважение к коему запечатлеет их в ее сердце, сочинил пространное наставление, исполненное предостережений и напоминаний о долге, и вручил его Королеве-матери, дабы та передала его своей дочери как самый ценный и последний залог материнской любви. Передача оного сопровождалась слезами с обеих сторон.
   Королева Англии взяла его с собой и 24 июня взошла на корабль, а на следующий день вечером супруг уже встречал ее по ту сторону пролива в Дувре.
   Оставим на некоторое время молодых, наслаждающихся радостью первого свидания, однако же не станем и упускать их из виду.
   Теперь обратимся к легату и его весьма важной миссии, которая уже давно зовет нас и, будто пропасть, неодолимо тянет к себе.
   Тотчас после приезда легата к Его Величеству, до того как начались переговоры, от имени Короля у него спросили: уполномочен ли он королем Испании принимать решения. Он заверил, что со стороны Испании одобрят все, о чем он договорится с Его Величеством. Впрочем, Папа дал такое же слово и г-ну де Бетюну, послу Его Величества в Риме, и потому Его Величество не стал далее откладывать прием легата, чтобы выразить особенное доверие, питаемое им к слову Его Святейшества, а значит, и к слову его посланника, и явить свою предрасположенность к мирному договору.
   Первым предложением легата было прекращение на время боевых действий. Его Величество не мог и не должен был соглашаться на него, поскольку отсрочка не имела бы иных последствий, кроме возможности для противника собраться с силами для дальнейшей борьбы с Его Величеством и его союзниками; кроме того, было необходимо договориться о статьях мирного договора прежде, чем о передышке в военных действиях, согласно заведенному порядку, и было очевидно: условия ее выработать не менее трудно, чем условия главного пункта спора, который мог быть решен в малый срок на основе Мадридского договора, с добавлением статей религиозного содержания.
   Второе предложение имело отношение к удовлетворению интересов Папы в связи с событиями в Вальтеллине.
   Легату было сказано: Король всегда соглашался лишь на временную передачу фортов под начало Его Святейшества, а именно на тот срок, который понадобился бы Его Святейшеству для приведения сторон к исполнению Мадридского договора;
   что долгие переговоры, которые из этого проистекли, не привели к уничтожению фортов, а заявления, сделанные Папе господином де Бетюном от имени Его Величества, и различные решения, предложенные им к рассмотрению непосредственно перед восстанием граубюндцев – с целью побудить Его Святейшество найти эффективное средство против беспорядков, угрожающих спокойствию Италии, – в достаточной мере оправдали в глазах всего мира свершившееся там; при этом нельзя не вспомнить о том уважении, кое было проявлено маркизом де Кёвром ко всему, что связано с именем Его Святейшества, хотя папские войска и не давали ему покоя вплоть до Поскьяве, когда маркиз думал лишь о том, как овладеть проходом в Вальтеллине, не касаясь фортов, чтобы добраться до венецианцев и не испытывать недостатка в провианте, имея возможность запастись им в Брессане.
   Благоволение, проявленное Его Величеством к Святому Престолу, было столь велико, что легат остался доволен: никоим образом не было задето достоинство ни Его Величества, ни Его Святейшества.
   Третье предложение касалось безопасности католиков в Вальтеллине, графствах Бормио и Кьявенна и было связано с суверенитетом этих мест. Ответ звучал так: мало того что поступки Его Величества показали его беспрестанную заботу о прославлении Господа и католической Церкви, не меньшую, чем у Государя, предшествовавшего ему на троне, так он еще и в данном деле явил себя наихристианнейшим из королей и первым сыном Святой католической Церкви, согласившись на условия, более выгодные, чем даже те, кои поступили от вальтеллинцев; богопочитание его, точно алмаз чистейшей пробы, безупречно; однако он не вправе одобрить отказ вернуть Вальтеллину под управление Граубюндена, который есть ее законный правитель, в соответствии с законами божественного и человеческого права – вернуть каждому то, что ему принадлежит; отказ сей основан на вновь сформировавшемся мнении, отличном от точек зрения, ранее возобладавших в Риме; это новое мнение не может пройти проверку на прочность ни у теологов, ни у законоведцев; кроме того, в интересах государей не поощрять ни под каким видом бунт подданных против своего суверена, не позволять им по причинам религиозного характера быть изъятыми из подданства их настоящим и законным владыкам, оттого что подобные примеры и их последствия столь губительны для государей тех стран, в коих Господь (от которого они и получили свои скипетры) попустил по неисповедимым для смертных причинам разнообразие вероисповеданий; а также оттого, что это может привести к положению, при котором подданные, проникшиеся религиозными воззрениями, отличными от воззрений их государя, могут счесть себя избавленными от обязательств по отношению к нему. Его Величество, в частности, действует в данном вопросе как государь, пекущийся о своих союзниках и имеющий перед ними обязательство – не допустить лишения их суверенитета.
   По поводу статей договора и проходов легату было заявлено: это настолько важно для самой Франции, потратившей за столетие миллионы на сохранение статус-кво в Граубюндене и Вальтеллине, что Король просто не в силах оставить своим попечением ни сами народы, ни проходы и все государственные интересы вынуждают его удерживать их за своей короной. И ревность его в данном вопросе не уступает усердию, проявленному на этой ниве его предшественниками, и направлена на то, чтобы использовать оные проходы сугубо на благо католической Церкви, помощь итальянским князьям и Святому Престолу, если они будут осаждаемы или угнетаемы.
   Тут легат уперся: мол, никак нельзя посоветовать Его Святейшеству сохранить в силе договор, по которому вальтеллинцы находятся в подчинении у граубюндцев, поскольку, как глава Церкви, Его Святейшество не одобряет того, что некогда было порешено между двумя королями, и просто до поры до времени закрывал на это глаза; он, мол, делал бы это и дальше, если бы Испания желала следовать договоренностям. На что легату возразили: Его Святейшество позволял граубюндцам и вальтеллинцам самим, без вмешательства со стороны преодолевать возникающие трудности, а потом соизволил одобрять их решения, что является его прерогативой. С этим легат согласился, но просил передать все форты Вальтеллины без каких-либо условий Его Святейшеству, дабы никто не сказал, будто вальтеллинцы добились этого силой.
   Ему ответили: первое – если и могла идти речь о силе, то только применительно к граубюндцам, поскольку вальтеллинцам, согласно договору, оказывалась милость, ведь общеизвестно: тот, кто по договору получает милость и ничего не теряет, не может претендовать на то, чтобы вообще выйти из договора под предлогом применения силы;
   и второе – форты не должны быть возвращены, поскольку его Святейшество не в силах дать гарантий, что управление Вальтеллиной, которое он не желает признать за граубюндцами, останется у них по договору, который обе стороны заключили бы меж собой;
   а посему следует отказать испанцам в претензиях на проходы, а форты сровнять с землей.
   Легат не оставил попыток снова и снова возвращаться к данному вопросу, уверяя, что Его Святейшество не станет препятствовать тому, чтобы вальтеллинцы и далее оставались подданными граубюндцев;
   что Его Святейшество снесет форты; что он заручился словом испанцев, которые взамен на возвращение фортов согласились бы на требования Франции относительно проходов; однако письменного обещания он не имел, поскольку испанцы не желали в открытую признавать, что форты должны перейти к ним, а не к Папе.
   На все это ему прямо заявили: если речь заходит о договорах, тут надобны подлинные, убедительные документы; а это все слова, на них невозможно положиться; если бы речь шла только о слове Папы, Король доверился бы ему охотно и совершенно, но вальтеллинцы могут ведь и подвести, что уж говорить об испанцах, которые отличаются способностью не исполнять обещанного.
   Легат уверял: такого не случится, но что, если выйдет против воли Его Святейшества, он не отдаст форты ни испанцам, ни французам, а оставит их себе.
   Его Величество счел невозможным, чтобы, пообещав союзникам способствовать возвращению прежнего положения Вальтеллины относительно Граубюндена, Его Святейшество оставил дела в большем хаосе, нежели до того, как дело дошло до вооруженного столкновения; однако на все предложения в качестве гарантий давалось лишь слово Папы, при том, что исполнение данного слова зависело от воли вальтеллинцев и испанцев, а последним очень хотелось бы затянуть конфликт, как они поступили в отношении Мадридского договора, и заставить вальтеллинцев плясать под свою дудку.
   В случае если бы вальтеллинцы и испанцы пожелали нарушить обещание, у Папы, без сомнений, имелся способ повлиять на них; но мало того что Его Святейшество не вечен, предлагалось еще и сохранить за ним форты, а это было смерти подобно, поскольку и то и другое лишало граубюндцев их прав и свободы. Легату предложили представить себе, как по какому-нибудь недоразумению – пусть даже случайному – весь христианский мир обнимет пламя. На что последовал ответ: будь в его власти потушить оное своей кровью, он охотно отдал бы ее всю без остатка, но делать других предложений он не уполномочен.
   Кардинал, видя, что дело зашло в тупик при всех усилиях продвинуть его хотя бы на толику вперед, чтобы при этом Король не поступился своим авторитетом и интересами союзников, 3 сентября написал Королю из Лимура и посоветовал в этом чрезвычайно важном деле, в коем речь шла о покое христиан, репутации Франции и сохранении ею своих союзников, прибегнуть к предосторожности, бывшей в пору его малолетства в ходу у его матери, да и у его предшественников в подобных случаях, а именно: собрать на чрезвычайный совет первейших и наиболее сведущих людей Королевства, представить на их рассмотрение данное дело и трудности, стопорящие его, и спросить их, как быть, а уж после решать.
   Он умолял его вспомнить, как часто, стоило им случайно остаться с глазу на глаз, говорил он ему: не стоит полагаться только на его мнение, надобно принять во внимание точку зрения всех, кто имеет честь служить Его Величеству; и вот теперь он умолял руководствоваться воззрениями первейших людей Королевства;
   велеть всем принцам, герцогам, пэрам, коронным чинам, первым президентам и генеральным прокурорам парламентов, главе счетной палаты, городскому голове Парижа прибыть в назначенный день в указанное место;
   а также приказать ассамблее духовенства прислать туда четырех прелатов, дабы выслушать, что угодно сообщить священноначалию касательно предложения г-на легата.
   Кардинал считал, что:
   Его Величество нуждается в том, чтобы данное собрание оказало ему поддержку, одобрило решение совета, признало его правоту и осудило за беды, которые несет с собой военное лихолетье, только тех, кто в том повинен, а также предупредило наветы, кои враги короны с помощью своих обычных происков могли бы обнародовать, и подтвердило, что от Его Величества и его совета зависит, будет ли возвращен мир христианам;
   ассамблея знати позволит Его Величеству обрести душевный покой, потому что были изучены и всесторонне обсуждены с различными сведущими людьми соображения Его Величества по поводу данного мирного договора, затрагивающего честь как Короля, так и его Государства, а также потому, что было предотвращено зло, поскольку дурной мир – это начало новой войны, порой худшей, чем та, которой желали положить конец;
   все подданные Его Величества, имея честь высказать свое мнение через первейших людей Королевства, призванных на этот совет, прониклись бы святыми намерениями и великодушными решениями и тем более стремились бы в случае необходимости положить свой живот и достояние на алтарь служения Его Величеству; а главнейшие компании Королевства, зная о справедливой подоплеке событий, охотнее выделяли бы: одни – людей, другие – средства, могущие потребоваться в данных обстоятельствах, в коих и духовенство будет призвано подсобить Государству в его нужде; а если они и не дадут денег, то хотя бы осудят тех, кто советует г-ну легату и стал бы советовать Его Величеству даровать мир своему Королевству: это опровергало бы дурные слухи, что ни день распространяемые некоторыми особами, будто Его Величество и его совет открыто защищают еретиков;
   можно было бы выиграть время, дав понять г-ну легату, что Его Величество даст окончательный ответ лишь после общей ассамблеи, отложенной на понедельник или любой другой день, как заблагорассудится Его Величеству;
   все это вместе заставит г-на легата задуматься и не позволит ему уехать, не заключив договора о мире, поскольку авторитет Папы несовместим с продолжением войны; что же до г-на легата, то его участь предстанет в незавидном свете, вернись он в Рим ни с чем.
   Кардинал, к удовольствию Его Величества, сумел по-новому сформулировать спорные пункты, то бишь в таких выражениях, кои были желательны для этих господ, и если бы они не стали ничего предпринимать – чего быть никак не могло – и встал бы вопрос о том, чтоб подольше задержать г-на легата – последнее было необходимо, дабы успеть заключить мир с гугенотами и дождаться, пока будут введены в дело новые рекруты Его Величества и сформированы новые части, а испанцы потеряют надежду на примирение, – можно было бы ввести в игру союзный договор с Венецией и Савойей, по которому Его Величество не мог предпринимать никаких действий без согласования с ними, а поскольку их послам были неизвестны намерения их государей, Его Величество был не вправе лишить их возможности поставить тех в известность. Таким образом, Его Величество сделал бы все мыслимое, чтобы умиротворить христианский мир, и горе тому, кто отважился бы нарушить сие благое начинание.
   После этого письма Король получил еще записку, в которой кардинал молил его созвать тайный совет, тем более что через одного человека, вхожего к легату, стало известно: упорство противной стороны опиралось на мнение, что им удастся все, что они пожелают, потому что Франция любой ценой стремится к миру; этому источнику можно было доверять; противная сторона обсуждала отсутствие у Короля достаточных средств, вспыхнувшую с новой силой междоусобицу, а также непопулярность этой войны у подданных-католиков; все это еще больше укрепило кардинала в мысли о необходимости созыва ассамблеи, покуда все перечисленное не подтвердилось; кроме того, было важно, чтобы не думали, будто Его Величество желает отъезда легата.
   Король, сочтя такое мнение чрезвычайно полезным для себя, повелел как можно быстрее созвать ассамблею.
   Легат, не желая ждать, выехал на следующий день после получения вести о победе на море, одержанной над Субизом и еретиками, но обещал задержаться в Авиньоне и дождаться последней воли Короля, передавшего ему письмо для Его Святейшества, в котором излагал причину, почему мир не был заключен, а именно: на предложенные Его Святейшеством условия Его Величество согласиться никак не мог, не имея права позволить, чтобы его давние союзники граубюндцы лишились всего, чем владели; кроме того, он писал, что всегда будет твердо отстаивать свое решение, ибо оно желательно для католической Церкви; что Его Святейшество вряд ли захочет посоветовать ему иное; и что можно заверить его, что Его Величество не совершит никогда ничего, что было бы недостойно счастья быть наследником нескольких самодержцев, кои блюли верность Святому Престолу в те времена, когда он был угнетаем прочими государями; и что нет никого в мире, кто сравнялся бы с ним в почитании и подлинной любви к Его Святейшеству.
   На ассамблее, поручив канцлеру огласить повод, по которому состоялся общий сбор, кардинал говорил о желательности мира, но такого, который послужил бы росту авторитета Его Величества и был полезен всему Королевству; о том, что в намерении легата содержалось нечто противоположное этому и все, что им предлагалось, лило воду на испанскую мельницу и делалось с оглядкой на итальянские события, стоило успеху переметнуться на нашу сторону, – нас просили о мире все равно на позорных для нас условиях, а случись с нами беда, они бы первые стали презирать нас и соответствующим образом с нами обращаться; говорил он и о том, что, дабы отвратить нас от военных действий, в ход пускалось три аргумента: рассредоточение части наших войск в Италии, расстроенные финансы и мятеж наших еретиков. На все три довода имелся один ответ: репутация Государства превыше всего, без нее все войска и все золото мира нам ни к чему, а наши жизни и достояния станут добычей чужеземцев. Далее речь шла о том, что Король объявляет набор, который превратит его армию в устрашающую силу; о том, что суперинтенданты заверяют: имеются достаточные средства для четырех полных войсковых смотров, при этом нет надобности урезать текущие расходы, в случае же, если придется прибегнуть к чрезвычайным мерам, компании и добрые подданные Короля наверняка не пожалеют ничего на столь богоугодное дело;
   что до гугенотов, то победа Короля над ними так принизила их, что им уж не подняться;
   поступающих от духовенства средств должно хватить, чтобы полностью подавить мятеж, не прикасаясь к финансам Короля, предназначенным для войны с внешним врагом, к которой кардинал и подвел.
   Легат, получив решение ассамблеи, поставил в известность Его Святейшество, тот написал Королю, призывая его к заключению мирного договора, остальное поручив передать нунцию, который заявил, что Его Святейшество намеревается послать в Вальтеллину шесть тысяч солдат.
   Король в качестве ответа заверил Его Святейшество, что никогда не имел иного намерения, кроме как всеми силами способствовать успокоению христианского мира;
   что Его Святейшеству хорошо известно: подлинный способ достижения и поддержания мира – помешать тому, чтобы сильный подавлял слабого, и это единственная причина, по которой он предпринял защиту своих союзников, – в чем и Италия немало заинтересована;
   что он обещает не делать ничего, что свернуло бы его с пути, ведущего к миру, и признается: его, свято почитающего особу Папы, чрезвычайно заденет, если тот станет принуждать его к принятию решения, противоположного принятому, о коем г-н де Бетюн ему доложит подробнее.
   Тем временем, не слишком полагаясь на швейцарцев – надо сказать, что герцог де Ферия набрал в католических кантонах три полка, всего семь тысяч человек, которых выставил в своей итальянской армии против сил Короля в споре о Вальтеллине, далеком от завершения, – и дабы побудить их не щадить себя в столь решающих обстоятельствах, Его Величество решил послать в Швейцарию в качестве своего чрезвычайного посла маршала де Бассомпьера.
   Он поручил ему передать, как прошли переговоры с г-ном легатом и что Король не забыл о своей сердечной привязанности к республике Гельвеция и о своем монаршем достоинстве, несущем благополучие и покой союзникам, дабы убедить Его Святейшество, со всем полагающимся в таких случаях почтением, способствовать восстановлению прежнего положения вещей в Вальтеллине и мира в Италии;
   как настойчиво проводил Король свою политику, как все это не привело к желаемому результату и как теперь, видя, что дело затягивается, он выслал к ним посла с тем, чтобы просить их либо заключить союз с Францией, республикой Венецией и г-ном герцогом Савойским, дабы иметь возможность вернуть Вальтеллину и некоторые графства граубюндцам, либо, не заключая союза, продолжать настойчиво убеждать Папу и короля Испании вернуть граубюндцам то, что им принадлежит, либо войти в соглашение, по которому Франция, Венеция и они берут на себя охрану фортов, занятых ныне Его Величеством в Вальтеллине и Граубюндене, ради сохранения свободы в означенных краях;
   что им следует понимать: огромная разница существует в намерениях французской и испанской корон в отношении их;
   что Франция печется лишь об их благе, утверждении их прочного союза и взаимовыгодном общении; испанцы же беспрестанно трудятся над тем, чтоб разобщить их путем разжигания ненависти между людьми различных вероисповеданий, задавшись целью ослабить, а затем под всякими предлогами либо религиозного характера, либо имеющими отношение к давним претензиям Австрийского дома – по мнению которого кантоны самоустранились от его власти – напасть на них и один за другим подчинить себе их края; из чего следует: кантоны должны с тем большим недоверием относиться к Испании, чем большую выгоду видят испанцы в том, чтобы окружить их и запереть Миланским государством, Бургундией и Германией, при том что нет пределов стремлению испанцев подчинить себе всю Италию, Германию, а уж тем более их края;
   что Король ввязался в дело Вальтеллины лишь из желания не допустить расчленения Граубюндена;
   что от доброго или худого решения этого вопроса зависит их покой в будущем;
   что им надобно поставить Его Величество в известность, какие меры считали бы они наиболее подходящими для окончания нынешних бед; ему же все равно, лишь бы эти меры были полезны им и их союзникам;
   что предложение войти в союзнические отношения с Его Величеством, Венецией и Савойей весьма разумно и вряд ли им представится другой случай с таким же почетом, уверенностью и чувством справедливости участвовать в общем деле;
   помимо вышеизложенного, союз без отлагательств привел бы к покою и восстановлению Граубюндена, согласно пожеланиям его жителей, а испанцы увидели бы, что образовавшийся союз печется о католиках, и были бы вынуждены пойти на разумное соглашение, поскольку, не имея возможности противостоять столь мощной коалиции, они утратили бы и возможность пользоваться своим всегдашним предлогом – защита католической религии, тогда и Папа не смог бы неодобрительно отнестись к данному решению, ведь он желает мира; напротив, следует полагать, что он благосклонно его примет, обретя больше возможностей влиять на испанцев с тем, чтобы они не противились возврату Вальтеллины Граубюндену;
   второе решение – продолжать упрашивать Папу – безопасно и, если сами швейцарцы стали бы постоянно уделять этому внимание, могло бы к чему-то привести; католические кантоны по своей инициативе заявили в сентябре этого года на ассамблее в Люцерне, что единственный способ положить конец распре вокруг Вальтеллины – отдать ее Граубюндену, законному хозяину оной, не забыв оговорить гарантии для католиков; затем эти кантоны написали Папе, Его Величеству и королю Испании, дабы увещевать их позаботиться о мире, согласно с решением ассамблеи и письмам указанных выше кантонов;
   а третье предложение – об охране фортов Вальтеллины и сохранении свободы Граубюндена – также совершенно необходимо, если дело затянется, поскольку ясно: в противном случае швейцарцы и граубюндцы будут испытывать большие неудобства от нахождения на их территории многочисленного войска; если же они возьмут охрану фортов на себя, раздор вокруг Вальтеллины не помешает им мирно жить, и даже больше того – они стали бы хозяевами мест, которые кто-то желал узурпировать, и проходов, нужных испанцам лишь затем, чтобы завладеть Италией и Германией, что неминуемо отозвалось бы и на самих швейцарцах;
   если у них нет возможности выделить на все это средства, а только предоставить солдат, которые вместе с французскими солдатами составили бы гарнизоны фортов, находящихся на содержании Франции и Венеции, необходимо, чтобы они для надежности вошли в соглашение с означенными странами, до тех пор, пока распря между граубюндцами и вальтеллинцами не разрешится и все не вернется на круги своя ко всеобщему удовольствию, а Его Величество не возрадуется тому, что протестантские кантоны действуют заодно с католическими.
   Немного погодя после отъезда легата маршал, получив от Его Величества такое задание, в ноябре этого года отправился его исполнять. Испанцы, коих дела поторапливали установить в Италии мир и надеявшиеся, что он совершится при посредничестве легата, а они сделают вид, что ни сном ни духом о том не помышляли, и видя, что обманулись в своих ожиданиях, стали искать иные средства к заключению мирного договора.
   Для этого они обратились к Риму с просьбой прислать к ним в Испанию легата и поручили маркизу де Мирабелю, своему посланнику во Франции, поразузнать, нельзя ли, используя авторитет короля Испании, провести переговоры с государственными министрами.
   Маркиз де Мирабель встретился с маршалом де Шомбергом и начал свою речь с изъявления недовольства в связи с отъездом легата, при том, что стороны ничего не добились, далее он сказал, что государь поручил ему заявить следующее: трудности исходят не от испанского короля – и просил Шомберга передать Его Величеству и совету при нем, что его государь желает мира и для него не важно, кто первым запросит о нем; что король Испании через него либо кого другого будет убеждать Короля Франции дать ему скорый ответ, поскольку далее ждать нельзя.
   После этого он пожелал вступить в переговоры с г-ном легатом и командором Де Сийери, говоря, что надобно позаботиться об удовлетворении просьб Его Святейшества. Когда речь зашла о проходах, он настаивал, чтобы было сделано небольшое упоминание – такое, чтобы авторитет Короля Франции не был задет.
   И все это в столь благородных выражениях, что было ясно: он легко от всего этого откажется в дальнейшем.
   Более ни о чем маркиз маршала не просил, признавая даже, что было бы несправедливо, чтобы граубюндцы потеряли власть над вальтеллинцами.
   Маршал ему на это отвечал: состояние дел не позволяет заключить новый договор; если бы переговоры продлились больше месяца, все как-то утряслось бы между двумя коронами; надобно остановиться на первой статье Мадридского договора, а дабы прийти к соглашению, обоим королям следует помнить о чести и союзниках, а не о том, как бы на этом нажиться;
   если входить в трудности г-на легата, сообразовываться с Мадридским договором, дела никогда не завершить, а надобно понять, какие препоны мешают обеим коронам прийти к соглашению, а уже потом легко будет дать удовлетворение и Папе.
   Они были согласны, что их беседа должна оставаться в тайне.
   Его Величество, узнав об этом разговоре, повелел, чтобы от его имени маркизу де Мирабелю было заявлено:
   он весьма благосклонно отнесся к сделанному маркизом предложению, честному и чистосердечному, показывающему приверженность короля Испании Его Величеству, который со своей стороны сделает все, что в его силах, для взаимопонимания;
   подлинный способ заключить мир – оставить попытки получить преимущество за счет другого, поскольку обе стороны, желая сохранить честь больше, нежели жизнь, скорее пожертвуют последней, чем поступятся своим авторитетом;
   король Испании не вправе менять сложившихся отношений между граубюндцами и вальтеллинцами, иначе это возвысит Испанию и повредит чести Короля в глазах его союзников;
   единственный способ заключить мир состоял бы в том, чтобы король Испании по доброй воле отказался от своих притязаний на проходы, что является сутью спора;
   Его Величество сделал бы все возможное, что Его Святейшество сочтет необходимым для католической религии, и оба Короля во исполнение данного договора стали бы соблюдать то, что любимые чада Святого отца должны и могут свершать для его удовольствия.
   В это же самое время Фаржис, посол Короля в Испании, посылал оттуда вести о том, что испанцы, подталкиваемые настоящим положением их дел в Италии и Германии, страстно желают мира и что граф Оливарес два или три раза заговаривал с ним о мире.
   Король ответил ему 29 октября: он так опасается за собственное достоинство, что не совершит ничего, что может быть вменено ему в вину;
   разница между тем, что испанцы говорят, и тем, что они делают, и даже тем, что они говорят сегодня и завтра, настолько велика, что трудно составить определенное мнение об их намерениях;
   если мир может быть заключен на достойных и надежных условиях, так чтобы стану христиан не в чем было бы упрекнуть его, и если эти решения возымели бы силу, Его Величество охотно выполнил бы их, ведь война была им предпринята не из неприязни к Испании, а из необходимости радеть о своих союзниках;
   условия, которых он добивается, сводятся, по сути, к двум пунктам: исключительному использованию проходов и сохранению суверенитета граубюндцев;
   легат всегда настаивал лишь на невозможности второго, полагая, что о проходах Испания договорится с Францией на разумных основаниях; в отношении же суверенитета граубюндцев он настаивал лишь на том, чтобы Папа сам составлял договор и ни одна из сторон не принимала в этом участия; ему представлялось немыслимым, чтобы Святой отец принудил документом, от него одного исходящим, католиков подчиняться еретикам, из чего следует: если Испания вместе с Францией примут участие в договоре, Его Святейшеству будет вовсе не трудно присудить суверенитет тому, кому он принадлежит;
   оба короля должны совместно позаботиться о мирном договоре; речь идет лишь о том, кто первым заговорит о нем; Фаржис мог бы сказать графу Оливаресу, что легат, побывав во Франции и договорившись обо всем, кроме суверенитета, оставил Короля в недоумении: в чем же загвоздка?
   испанцы способны сказать, что они тут ни при чем, и тогда следует вмешаться и снять недоразумение;
   граф Оливарес – судя по тем речам, кои он обращал к Папе, – сможет ответить, что король Испании готов к заключению договора, лишь бы форты были отданы в руки Его Святейшества; эта трудность, по мнению Его Величества, должна быть преодолена прежде, чем будет сделано предложение, а если граф будет настаивать на этой формальности, надобно убедить его в том, что это невозможно, и коль скоро он желает мира, не до́лжно цепляться за то, что вообще не касается его господина;
   если Фаржис увидит, что преодолеть сложность, возникшую из-за фортов, не представляется возможным, не следует делать и самого предложения, с коим он послан, да и вообще надлежит вести себя сдержанно;
   если же все пойдет на лад, необходимо непосредственно заключить мир, минуя этап прекращения боевых действий, а если это будет предложено – отринуть, дав понять, что это невозможно после того, как обо всем уже договорено, мол, стоит ли судить да рядить о передышке, коль скоро перемирие – дело решенное.
   В конце разговора Его Величество посоветовал ему хранить все в тайне, скрывать переговоры, которые у него могут быть с графом на тему конфискаций имущества подданных обеих корон, дабы министры других государей не смогли ничего о них прознать и начать препятствовать; стоило ввести в курс дела разве что нунция.
   Несколько дней спустя после того, как маркиз де Мирабель беседовал с маршалом де Шомбергом, он отрекся от всего и заговорил иначе, в очень холодной манере, что заставило Короля порекомендовать Фаржису поступить так же и вести себя сдержанней, чем было велено ранее.
   Граф Оливарес составил некий документ, как бы набросок договора, в котором пытался так представить дело, будто Фаржис первый завел речь о договоре и предложил дать удовлетворение королю Испании, словно мы тому чем-то обязаны;
   Король не принял этого документа и 6 декабря наказал Фаржису следующее: он не желает выносить, чтобы граф одержал верх в пункте, касающемся авторитета его государя, короля Испании, как и по сути дела;
   что он ничего не должен королю Испании, на котором лежит вина за все происходящее.
   Поскольку конец переговоров пришелся на следующий год, не станем сейчас об этом распространяться, к тому же эта тема не столь важна в сравнении с королевой Великобритании, которую мы довели лишь до Дувра.
   Она чаяла найти в Англии великолепие по крайней мере не меньшее, чем при французском дворе, основываясь на том, что ей рассказывали послы, из слов которых она поняла: английский двор намного превосходит французский.
   Ожидала она также, что король примет ее чрезвычайно благожелательно, что она встретит в нем чувство, равное своему, и он не пожелает отказать ей ни в одной из милостей, о которых ей вздумается попросить.
   Каково же было ее удивление, когда по приезде в Дувр ее разместили в дурно меблированном замке, а ее окружение ждал скверный прием в тот самый день, когда она впервые ступила на землю королевства, отныне принадлежащего ей.
   На следующий день к обеду явился король в окружении каких-то не внушающих большого доверия людей, и во всем этом даже намека не было на величие, царившее при французском дворе.
   Но более всего ее поразило то, что вечером того дня, когда она ступила на английскую землю, английских священников и католиков поместили в тюрьму, как будто хотели нанести им обиду именно в ее присутствии, при том, что она рассчитывала своим приездом облегчить их участь; правда, их выпустили после настоятельной просьбы с ее стороны.
   Когда выезжали из Дувра, король велел ей сесть в карету с английскими дамами, дабы разлучить с французскими, прибывшими вместе с нею. Юной принцессе было нелегко перенести, что в первый же день своего появления на чужбине она оказалась в полном одиночестве среди людей иного вероисповедания, говорящих на другом языке; слезы выступили у нее на глазах.
   Однако слезы не помогли, даже когда она попросила, чтобы с нею посадили хотя бы ее статс-даму; правда, послы Короля Франции все же добились этого. Сам отказ удовлетворить ее просьбу не произвел на нее такого гнетущего впечатления, как то, что для ее мужа авторитет послов оказался важнее ее просьб.
   Все путешествие до Лондона прошло в том же духе, а по прибытии ей не было оказано никакого почета, не состоялось и торжеств, которыми обычно сопровождаются подобные события.
   В доме короля ей в качестве постели указали на парадную кровать Елизаветы, такую стародавнюю, что и старожилы, верно, не помнили, какой эпохе она принадлежала.
   Стоило ей добраться до места, как возобновилось жестокое обращение с католиками; ими заполняли тюрьмы, с молотка шел их скарб, их имущество забиралось в пользу казны. Однако Господь, желая явить свой гнев, поразил Лондон чумой, да такой, что в неделю только в столице умерло более семи тысяч человек.
   Дабы она не заразилась, король велел отвезти ее в деревню, по-прежнему обращаясь с ней так же, как и в первые дни; ее стала глодать такая тоска, что одна особа, постарше, не удержалась и дала знать на родину: что-то не заладилось.
   Бэкингем воспользовался случаем, чтобы оказать королеве дурные услуги при короле и позволил себе в ее адрес обидные слова.
   Он угрожал ей, что она станет самой несчастной королевой на свете, если не будет с большей радостью встречать короля, что быть печальной в его присутствии вовсе не означает выражать ему свою любовь.
   Он, мол, знает, что она не желает ему добра, но ему все равно, лишь бы государь относился к нему милостиво.
   Все плохое, что она сделала, заключалось в том, что она настаивала, чтобы ее статс-дамы ехали с нею в ее карете и их не заменяли на жену, сестру и племянницу Бэкингема, чье общество ей навязывали буквально силой.
   Несмотря на наглость, с которой Бэкингем говорил с королевой, словно в приступе безумия или самонадеянности считая оскорбления в ее адрес любезностями, на следующий день он явился умолять ее принять этих трех дам в качестве камер-фрейлин.
   Королева разумно отвечала, что покойная королева Англии имела только двоих камер-фрейлин; она же привезла с собой из Франции троих, и с нее довольно.
   Этот инцидент с жаром обсуждался; вмешались послы – герцог де Шеврёз и г-да де Ла Виль-о-Клерк и д’Эффиа. Мнения разделились, но наконец довод о пагубности происходящего для вероисповедания королевы перевесил.
   Чума в Лондоне привела к тому, что парламент переехал в Оксфорд. Парламентарии кипели против Бэкингема, который, думая, что делает им приятное, не ограничился тем, что вновь ввел в силу давние законы против католиков, но и предложил ряд новых, еще более суровых, а в дальнейшем и вовсе прогнать всех французов, которые прибыли с королевой.
   Но Господь, спутывающий планы злодеев, сделал так, что парламент ответил: надобно держать обещания, данные королем Англии Его Наихристианнейшему Величеству, а если в них содержится нечто идущее вразрез с правом и законами королевства – покарать тех, кто способствовал их принятию.
   Граф Карлейль – этот лжец – во всеуслышание без всякого стеснения заявил: Его Наихристианнейшее Величество со своими министрами сказал ему, что речь не шла о том, чтобы соблюдались статьи договора, касающиеся католиков, и что об этом было упомянуто лишь для Его Святейшества.
   Однако было настолько очевидно, что это неправда, и настолько не верилось, что такой Государь, как наш Король, мог с подобным пренебрежением отозваться о своих единоверцах, что парламент не внял его речам и продолжал мужественно отстаивать свою точку зрения в отношении Бэкингема; тот был принужден на время отступиться, затаив злобу на всех, кто не придерживался его мнения в парламенте.
   В это время граф де Тийер получил от Короля приказ обсудить с герцогом германские дела, передать ему заверение в своем почтении и посоветовать вернуться к обещаниям и клятвам, данным в период подготовки брачного договора, относительно католиков, подвергавшихся страшным утеснениям. Однако это словно подтолкнуло герцога к тому, чтобы навредить еще сильнее: на следующий же день он стал уговаривать короля Великобритании объявить о гонениях на католиков, еще более жестоких и бесчеловечных, чем все те, что имели место до сих пор.
   После чего они перевели королеву в Тичфил, в дом графа Саутгемптона; к середине августа король направился в Новый Лес, находящийся в трех или четырех верстах оттуда.
   Бэкингем, чтобы досадить королеве, сказал, что для нее настало время печали, с нею не будут больше обращаться как с королевой, но так, как она заслуживает. На что она скромно и мудро отвечала ему.
   Некоторое время спустя было получено известие, что г-н де Бленвиль должен явиться в Англию в качестве чрезвычайного посла с жалобами на нарушение обещаний, а затем проинформировать Его Величество об истинном положении дел – действительно ли королева так дурно ведет себя, как о том говорят англичане, прикрывая свое варварское отношение к ней.
   Было сочтено необходимым отозвать отца де Берюля во Францию, дабы Король и кардинал узнали всю правду и дали соответствующие наказы послу. Отец де Берюль прибыл вовремя.
   Герцог де Шеврёз с соумышленниками, не исполнявший должным образом своих обязанностей в Англии и для исправления допущенных им ошибок и налаживания отношений замененный другим послом, распространил в Англии слух, что следует-де поостеречься помогать новому послу;
   мол, он не пользуется уважением, и его послали как самого ловкого и хитрого при дворе человека, который обманет их, а себя покроет славой.
   Поэтому новый посол с самого приезда испытал на себе действие подготовительной работы, проведенной герцогом де Шеврёзом.
   Встречать его явился всего лишь виконт, в его спальне отсутствовал балдахин, на вторую аудиенцию его сопровождал барон.
   Изложив королю цель своего посольства, состоящую из двух пунктов: спокойствие католиков в его государстве и положение дома королевы, – он получил ответ, что против католиков предпринимается только то, что соответствует интересам государства;
   что касается дома жены, то муж желает быть его единоличным хозяином, поскольку ему видней, как его следует устроить;
   что он позволил своему родственнику, герцогу де Шеврёзу, все, что только можно было позволить, и что если другие рассчитывают на большее, они ошибаются.
   Г-н де Бленвиль отвечал ему, что прибыл в качестве посланника Короля, своего господина, а не как частное лицо и что герцог де Шеврёз мог и должен был получать что-либо лишь в этом качестве.
   И тут король бросил: Его Величество ловко обвел вокруг пальца Субиза как раз тогда, когда все решили, что военные действия закончены.
   Эти слова задели Бленвиля. Тем не менее он учтиво отвечал, что его господин не пользовался ничьим примером, а сам давал примеры тем, кто желал действовать великодушно.
   Слова короля были плохи, а дела его и вовсе удручающи.
   На следующий же день он послал за графом де Тийером и велел ему заставить двух англичан-гугенотов, которых хотели ввести в дом королевы, дать клятву.
   Граф де Тийер, Бленвиль и королева с большим трудом отразили этот удар.
   Бэкингем был еще в Племуре, куда отправился распорядиться насчет отплытия в Кадис флотилии под командованием графа де Инби, своего родственника, человека неблагоразумного и неопытного в морских делах.
   Несколько дней спустя он вернулся в Солсбэри, где находились Их Величества, увидел Бленвиля, осыпал комплиментами, не желая вступать в разговор о чем-либо конкретном и, возможно, надеясь отправиться во Францию из Голландии, куда король посылал его чрезвычайным послом.
   Бленвиль счел необходимым известить Короля Франции обо всем, что происходило, и 2 ноября послал к нему своего секретаря.
   Кардинал в ответ поручил передать Бэкингему, что больше нет веры его обещаниям, если он не только не держит данного слова, но и не считает нужным придерживаться статей брачного договора, одна из которых гласит: все слуги Королевы являются католиками; и если ей станут навязывать в качестве слуг протестантов, она сочтет, что ее хотят обратить в иное вероисповедание.
   По поводу наших отношений с гугенотами пришлось им ответить: французская сторона добивалась лишь соблюдения обещаний, данных в отношении оных королем Англии, они же требуют не того, что было обещано, не милости для невинных, но безнаказанности и вознаграждения для мятежников, что противно установлениям любого государства.
   По поводу королевских кораблей, которыми завладел Субиз: англичане не вправе поднимать этот вопрос, тут речь идет не о милости, а о том, чтобы воздать по заслугам, и никто, ни Папа римский, ни турецкий султан, не вправе что-либо возразить на это. Однако Его Величество пойдет навстречу королю, своему брату: раз тот желает возврата кораблей, Король готов вернуть ему их, хотя он и предположить не мог, что услуга будет столь кратковременной.
   В отношении шести кораблей, нанятых у английских купцов бессрочно, до тех пор, покуда надобность в них не отпадет, Его Величество полагает, что его брат король не против того, чтоб он воспользовался ими для наведения порядка в собственной стране.
   Кардинал счел необходимым присовокупить к этому благодарность королю Великобритании за то, что он не пожелал повидаться с Субизом, и сделал вывод: настрой англичан таков, что мы всегда сможем петь с ними хором – если мы запоем тихо, они непременно грянут в полный голос, а потому и нам порой не грех громоподобно заявить о себе.
   Необычайная дерзость Ла-Рошели приводит к тому, что Король, желая дать покой всем добропорядочным гугенотам своего Королевства, вынужден посрамить город и привести его к повиновению, что, однако, не повод рвать отношения с англичанами; и все же лучший способ избежать столкновения с ними – это заявить: Франция их не боится;
   холодность, с коей ларошельцы относятся ко всему, что полезно для христианского мира, и горячность, с коей примыкают ко всему, что смерть для нас и благо для гугенотов, никак не повлияют на Его Величество в исполнении задуманного;
   трудно поверить, будто король Англии получает настолько дурные советы, что вызывает своим поведением осуждение со стороны всего христианского мира, в то время как Король Франции взялся за оружие, чтобы спасти от угнетения своих союзников, и противостоит Испании, способствуя тем самым осуществлению личных планов английской короны в Германии;
   и в заключение: поскольку Бэкингем по-прежнему намерен приехать во Францию, ему следует знать – если он явится в качестве друга, его ждет достойный прием, но если он явится, отказав Королю Франции в удовлетворении по всем пунктам заключенного брачного договора, как в отношении английских католиков, так и в отношении дома королевы и возврата кораблей, на добрый прием рассчитывать не стоит;
   дабы показать ему, что лишь природа вещей обязывает великих мира сего к некоторым шагам, о коих они не вправе забывать, его заверяют: после того как он наведет порядок в означенных делах и согласует планы в отношении германских дел таким образом, что останется лишь поставить подписи под документами, он будет с распростертыми объятиями принят во Франции.
   Мало того, кардинал поручил Бленвилю говорить и действовать в соответствии с тем, что он сочтет необходимым для поддержания достоинства Его Величества, поступая так, как подскажут ему время и события;
   помнить, что Бэкингем не захочет довести дело до крайности, ведь он умный человек и не может не понимать, какое невысокое мнение сложилось у Германии и прочих стран о боеготовности Англии, а также о том, что без Франции они бессильны против Испании, и если они станут нас обижать, мы без труда сможем договориться с испанцами и найти взаимопонимание с герцогом Баварским, так что Пфальца Англии не видать;
   и тем не менее не следует забывать о слепоте и грубости англичан, выраженных в личности Бэкингема, который способен отвратить их от того, что составляет их благо, при том, что его господин, король, на все смотрит его глазами, и казалось бы, Бэкингему, наоборот, подобает на все открывать ему глаза и обо всем предупреждать.
   Бленвиль, получив такое предписание, воспользовался им со всем умением, какого только можно было от него ожидать; но чтобы он ни делал, ему не по силам было удержать Бэкингема от поездки в Голландию для заключения союза между Соединенными Провинциями, королем Дании и его господином, имеющего целью возврат Пфальца под общим предлогом свободы Германии.
   9 декабря такой союз был заключен, но не наступательно-оборонительный, как он желал, а вроде того, что Англия заключила 12 июня того же года с Провинциями, который должен был действовать до тех пор, пока Пфальцу не будет возвращен его статус и пока Австрийский дом не перестанет претендовать на Соединенные Провинции.
   По новому союзу голландцы обязывались платить 50 000 фло ринов в месяц, а англичане – 100 000 флоринов королю Дании для поддержания в хорошем состоянии его армии и создать еще одну морскую армаду для отправки к берегам Испании. Они постановили просить Короля Франции войти в союз, но наш посол указал им, что эта просьба вредна для них самих, ведь они могли бы уже теперь в полную силу использовать мощь Короля, если бы он не отвлекался на наведение порядка в своем Государстве.
   Закончив переговоры в Голландии, Бэкингем пожелал явиться во Францию, но посол Короля заявил ему: в связи с неисполнением статей договора прежде Его Величество должен получить согласие на исполнение оных. Это настолько разобидело Бэкингема, что, желая отомстить, он сделал так, что голландцы отозвали адмирала Хауштейна с голландскими кораблями, бывшими под его началом, один из которых с Манти на борту находился у входа в гавань, где они держали в осаде Субиза.
   Это было проделано под тем предлогом, будто у Короля более не осталось врагов, будто Его Величество всех их разбил, а посему они более не обязаны одалживать ему свой флот.
   Когда известие об этом достигло совета, все только руками развели, один лишь кардинал держался молодцом и заявил Королю, что англичане и голландцы таким образом заставляют его пойти на мировую с гугенотами, чего не следует делать ни в коем случае по принуждению извне, а только лишь по собственной воле и не поступаясь своим авторитетом; кроме того, он был уверен: пригрозив голландцам лишить их годовой денежной помощи, можно заставить их вернуть корабли.
   Кардинал взялся сам поговорить об этом с г-ном Арсенсом, послом Голландии, и сказал ему: если Провинции будут упорствовать в своем отказе помогать Франции кораблями, Его Величество сочтет, что они не желают споспешествовать налаживанию его дел и подвержены влиянию тех, кто желал бы препятствовать исполнению им задуманного; союз, который они скрепили подписями в Гааге, направлен не на свободу Империи и принижение Испании, а на принижение католической религии и всех государей, исповедующих ее, в частности Короля Франции;
   Его Величество не перестает удивляться этому отказу; и более всего ему обидно, что, упорствуя, они дадут знать всему миру следующее: несмотря на то что Франция всегда вставала на их защиту, они не желают помочь ей в борьбе с мятежниками, поскольку те являются их братьями по вере, хотя мятежники взялись за оружие именно тогда, когда увидели, что Король вооружился для помощи тем, кто исповедует те же религиозные взгляды, что и мятежники его страны; отсюда вывод: Его Величество не в силах далее помогать им в борьбе с католическим государем, как и войти в союз, заключенный в Гааге, и даже, наоборот, будет вынужден прибегнуть к мерам противоположного характера;
   что Королю весьма неприятно против своей воли идти на эту крайность; ему хорошо известно, что господа из Провинций все же смогут по достоинству оценить его приверженность их интересам и принять во внимание, с кем они имеют дело; в этом случае он скорее забросит все свои дела, нежели нарушит обязательства в отношении их.
   В заключение он дал ему знать, что желает добиться двух вещей:
   первое: чтобы он списался с господами из Провинций и послал к ним курьера, которого предоставит ему Его Величество, и чтобы он не позабыл включить в послание что-либо могущее подвигнуть их к удовлетворению Его Величества;
   второе: чтобы он повелел адмиралу Хауштейну терпеливо дожидаться нового приказа от своих властей.
   Тот пообещал и исполнил первое. На второе он не соглашался; но сумели так хорошо поговорить с самим Хауштейном, что он не отказался дождаться нового приказа, который пришел чуть погодя в ответ на письмо Арсенса и действия, предпринятые послом Его Величества в Голландии согласно полученным указаниям.
   Однако кардинал, понимая, что в важных делах ни на кого нельзя полагаться, кроме собственной силы, и предвидя, что голландцы, несмотря на их речи, недовольны тем, что их корабли направлены на подавление братьев по вере и не оставят их надолго на службе Его Величества, дал поручение Лонэ Рассили привести в срочном порядке шесть самых больших кораблей, которые только можно было найти в Сен-Мало; это было настолько кстати, что корабли подошли к Ла-Рошели три дня спустя после того, как голландские корабли снялись с якорей, получив секретный приказ из Голландии. Единственной незадачей можно считать то, что Манти был вынужден оставить Субиза в Портсмунде, а сам вернулся.
   Если сердце Бэкингема переполнял яд в отношении нас, когда он посетил Голландию, можно себе представить, как он кипел, возвратившись в Англию.
   Уезжая, он поручил графу де Карлейлю досаждать как только можно королеве и ее свите и готовить изгнание всех французов, о чем в открытую шла речь у короля Англии.
   Он и сам способствовал этому и не упустил ни одной из представившихся ему возможностей доставить ей неприятности.
   Бленвиль, требуя, чтобы ему выдали корабли Субиза, один из которых тот похитил в Порт-Луи, а прочие – у подданных Короля, натолкнулся на то, что под разными предлогами, лишенными каких-либо оснований, ему в этом отказывали.
   Порты были закрыты; Бленвиль хотел послать своего секретаря во Францию, но того арестовали и дурно с ним обращались.
   Король Англии отстранил одного из главных слуг королевы, и, дабы заставить мужа переменить решение, ей пришлось встать на колени и молить его.
   Граф де Карлейль несколько дней спустя надоумил короля снова обнародовать указ против католиков, на сей раз отличающийся неслыханной жестокостью, – делалось это так, словно речь шла о завоевании Империи, а не о том, чтобы без всякого повода унизить юную королеву.
   Английский флот, не преуспевший в своих действиях против Испании, вернулся в Англию в потрепанном виде, по пути встретив три или четыре наших корабля – некоторые из них также шли от берегов Испании – и захватив их под тем предлогом, будто одни не захотели приспустить паруса, а другие шли с грузом товаров, принадлежащих Испании.
   Франция настоятельно потребовала вернуть ей корабли, доказывая, что захваченное англичанами имущество принадлежит подданным Короля. Один из кораблей, приписанных к Гавру, был отпущен в обмен на англичан, задержанных губернатором города.
   Товары с прочих были проданы по низкой цене, прямо в присутствии Бленвиля, а торговцам, коим они принадлежали, не было позволено выкупать их по той цене, по которой они уходили с молотка.
   Бэкингем явился туда, сделал вид, что огорчился, что в его отсутствие творится такое, всю вину переложил на Бленвиля, присутствие которого назвал вредным для ведения дел, и заявил, что, как может, успокоит Короля, хотя французы и обошлись с ним самим в Голландии не лучшим образом.
   Но вместо этого взял да и уехал из города, чтобы в его отсутствие королева и католики подверглись дурному обращению, а его между тем нельзя было бы ни в чем обвинить.
   Хотя все это предпринималось в рамках намерения изгнать всех французов с территории Англии, он не посмел тогда осуществить его до конца, и, пока он отсутствовал, все оставалось по-прежнему, вот только у посла ничего не ладилось.
   Кардинал, предупрежденный обо всем, предвидел и худшее развитие событий, если ничего не предпринимать.
   Он счел, что послом Короля в Голландии была допущена крупная ошибка: он от имени Короля ответил категорическим отказом герцогу Бэкингемскому во въезде во Францию, сочтя, что полученная им депеша предписывала ему поступить именно так; на самом деле предписание состояло в том, чтобы в беседе с герцогом просить его по приезде во Францию доставить Королю добрые известия;
   эта ошибка тотчас обернулась отзывом голландских кораблей и, настроив Бэкингема против Франции, заставила его обещать любую поддержку гугенотам со стороны его государя;
   в государственных делах тем труднее поправить ошибку, чем легче ее совершить; а для исправления этой ошибки лучшим средством было пустить в ход особое доверие, которым пользовались у англичан г-н и г-жа де Шеврёз.
   Озадачивало кардинала лишь одно: как бы находившийся в Англии Бленвиль не возревновал к этим двоим. Однако, обдумав этот вопрос и предвидя, что необходимо либо искать выход из создавшегося положения, либо в открытую рвать с Англией – что было не ко времени, – кардинал задумал прибегнуть к помощи г-на и г-жи де Шеврёз: он сделал так, что Король, как будто устав от жалоб, доходивших до него из Англии, упрекнул герцога де Шеврёза в том, что тайные сношения, поддерживаемые им и его женой с англичанами, вредны для Франции и католической религии, и выразил желание, чтобы был найден способ поправить положение.
   Герцог в качестве оправдания согласился, чтобы Ботрю отправился от его имени в Англию и от его лица заявил королю и Бэкингему о том, что желательно для Его Величества. Ботрю отправился в Англию, имея задание простодушно заявить, что, мол, послан г-ном де Шеврёзом, которого во Франции обвиняют во всем, что случилось во взаимоотношениях между двумя странами в последнее время. Видя, что дела могут дойти до крайности, кардинал желал убедиться, что не все потеряно.
   Герцог также передавал, что его жена в отчаянии от того, что придется навсегда покинуть двор, если дела не заладятся;
   что в своих личных интересах она не стала бы давать совет, который пришелся бы не ко времени; но если бы все как-то уладилось, она получила бы тройное удовлетворение: от того, что с ней не будут обращаться дурно ее близкие; от того, что ее не станут подозревать все подряд, и от того, что ей удастся осуществить желаемое;
   герцог переговорил с министрами и узнал, что они никак не возьмут в толк, как он мог явиться во Францию, не привезя с собой никаких добрых вестей для Короля;
   если бы он явился с добрыми вестями, Король был бы весьма расстроен тем, что не может из соображений собственного достоинства и государственных интересов принять его так, как желал бы.
   Относительно жалоб, будто д’Эпесс, посол Короля в Голландии, говорил с ним в совершенно ином тоне, он уполномочен заявить: намерение Короля всегда соответствует тому, что он говорит, и г-н де Шеврёз прекрасно это знает, однако если английской стороной в ход будет пущено бахвальство, то французы могут пойти на мировую с Испанией.
   О религиозных вопросах предписывалось говорить с ним так: их осудит весь мир, если они станут поддерживать мятежников другого государства; а поскольку пример дурной, последствия не могут быть хорошими; все это способно привести к полному разрыву отношений между их странами на долгие годы.
   Герцог де Шеврёз поручил Ботрю доставить письмо герцогу де Бэкингему, в котором, помимо вышесказанного, был добавлен совет приезжать, если у него есть что сказать положительного по поводу кораблей Короля, как торговых, так и прочих, которые они удерживали, а также по поводу королевы. В противном случае он ему этого делать не советовал, так как его пребывание при французском дворе вряд ли доставит ему большое удовольствие;
   однако во Франции ведется подготовка к войне как внутри страны, так и за ее пределами, и, по правде сказать, не видно, чтобы там боялись того или другого; это заставляет думать: во Франции много средств для достижения желаемого.
   Ботрю явился в Англию с этими наказами в декабре. Переговоры имели успех; он вернулся с двумя чрезвычайными послами – графом Холландом и Карлтоном: первый, по разумению английского короля, должен был произвести приятное впечатление на французов, второй считался человеком, умеющим вести переговоры с иностранными государями.
   Их путешествие чуть не прервал неприятный случай. Один бенедиктинский монах и один английский иезуит, служившие священниками Бленвилю, были задержаны, когда прогуливались по городу. Бленвиль потребовал выпустить их, ему отказали, и так несколько раз; дело дошло до того, что он заявил, что покинет двор, если не удовлетворят его просьбу. И уже готов был привести в исполнение свою угрозу, когда тех отпустили; хотя он обрадовался, все же обида не прошла.
   Когда он узнал о решении английского короля выслать вместе с Ботрю чрезвычайных послов во Францию – он не был поставлен об этом в известность заранее, – он никак не мог взять в толк, что случилось, и боялся, как бы они не привезли Королю каких-либо известий, представляющих в дурном свете его и английскую королеву, и потому попросил епископа Менда отправиться во Францию и предупредить Короля.
   В качестве предлога он использовал намерение известить Его Величество о церемонии коронации короля Англии, которая готовилась на будущий год и которую король желал совместить с коронацией своей супруги, между тем как у той имелось стойкое предубеждение против этого, поскольку церемония должна была пройти по протестантскому обряду; она была бы очень рада, если бы Франция взяла на себя отказ от церемонии и ей не пришлось бы самой обижать своего супруга короля. Епископ Менд сказал королю Великобритании, что это важное событие, о котором необходимо уведомить Короля и кардинала.
   Бэкингем был немало удивлен, но вел себя чрезвычайно любезно, а король Великобритании подарил ему прекрасный бриллиант. Он уехал в конце декабря, за день до возвращения на родину послов и Ботрю.
   Король перед отъездом напутствовал его добрыми словами и велел передать Его Величеству и его матери, что он всячески будет заботиться о доме своей супруги; на кое-какие замечания, сделанные епископом по поводу невыполнения взятых им на себя обязательств, как словесных, так и письменных, никакого вразумительного ответа не последовало.
   Дурное обхождение с королевой, с ее придворными, с английскими католиками и послом Его Величества, оскорбление, нанесенное тому не только неисполнением торжественно данных обещаний, но и обидами, чинимыми каждодневно его подданным и особе его посланника, – все это было следствием причудливого нрава Бэкингема, его желания заставить королеву сменить вероисповедание, дабы самому приобрести в парламенте репутацию ревностного протестанта, а также поссорить ее с королем из страха, что, юная, умная и хорошенькая, она покорит сердце своего супруга и в нем уже не останется места для него, Бэкингема, а также чтобы подготовить почву для отправки во Францию всех французских подданных, а на их место назначить англичан и окружить королеву своими ставленниками.
   Он не принимал в расчет, что от этого страдают дела его господина и что Король Франции, задетый таким отношением к себе Англии, не пожелает с открытой душой помогать Дании в деле с Пфальцем, а также может пойти на сближение с Испанией, дабы избавиться от необходимости сносить от дурного союзника обиды, как и приступить к искоренению гугенотской партии во Франции, которая оттого так бравировала своим непочтительным отношением к Его Величеству, что Король Франции терпел ее из уважения к своему брату – английскому королю.
   После морского сражения, в котором были разбиты ларошельцы, мятежники Лангедока и жители Ла-Рошели прислали к Королю своих депутатов с мольбой даровать им мир, признаваясь в совершенной ошибке и прося прощения.
   На совете всесторонне обсуждался вопрос, как повести себя Его Величеству с учетом ведущихся им в Италии боевых действий: заключить соглашение с ларошельцами на любых условиях или же с Испанией, что позволит привести их в повиновение. После того как каждый высказал свое мнение, слово взял кардинал.
   Выступая последним, он изложил свою точку зрения Королю.
   Пока во Франции существует партия гугенотов, Королю не быть хозяином в своем Королевстве, не навести порядок, к чему призывает его чувство долга и о чем просит народ, не одержать верха над преисполненными гордыней вельможами, которые не желают подчиняться власти и посматривают в сторону Ла-Рошели – цитадели, в тени которой им вольно безнаказанно являть свое недовольство;
   пока существует такой порядок вещей, нечего и думать о том, чтобы браться за то или иное славное дело, как, например, дать отпор притязаниям иностранных государей на наши территории, поскольку эта партия не сломлена, как показали события в Амьене и последние боевые действия, и пытается воспользоваться случаем;
   а посему первейшей и главнейшей задачей Его Величества должно стать уничтожение внутреннего врага;
   однако следует задуматься, благоприятствуют ли этому время и события, ведь наше внимание отвлечено теперь на внешние дела, толчком к которым послужил как раз мятеж;
   чтобы дать правильную оценку, надобно взглянуть, что может послужить причиной продолжения оного и что может побудить нас отложить задуманное до следующего раза;
   весь народ, все общины и большинство независимых компаний Королевства настолько убеждены, что именно сейчас следует нанести решительный удар по гугенотам и именно сейчас их легко подавить, что даже объявляют плохими католиками тех, кто просто не разделяет этого чувства, порожденного назревшим недовольством;
   надобно опасаться, как бы с прекращением боевых действий против гугенотов в сердце народном не возникло настроение, способное породить лигу, как бывало прежде;
   беда нашего века в том, что ревностные католики, расправив со вздохом облегчения свои плечи, нанесут больше зла репутации людей с четками, чем самые мощные монархи мира ядрами своих пушек – своим неприятелям;
   не стоит без особых на то причин пренебрегать клеветой, которую подобные люди умеют изрыгать против тех, кто, ставя перед собой те же цели, изыскивает иные пути для достижения оных; следует опасаться, как бы духовенство, жаждущее принять участие в этом деле, не взялось за него по-настоящему;
   кажется, никогда еще не представлялось такого удобного случая действовать: Ла-Рошель находится в затруднительных обстоятельствах, а гугеноты во Франции и удивлены, и сражены уже тем, что их друзья за рубежами нашей страны – голландцы и англичане – не способны помочь им, поскольку отвлекаются на иные дела, да и сами нуждаются в нас. Если же дожидаться, пока представится случай, когда оба эти соображения исчезнут, есть опасность, что помощь городу извне все-таки будет оказана;
   зимнее время года снимает опасность, что предпринятое испанцами наступление может отвратить Его Величество от такого начинания; очевидно одно: если иметь два месяца и выстроить дамбу в порту Ла-Рошели, никаким иностранным государям не спасти их;
   время года способствует осуществлению замыслов против гугенотов, но грош им цена, если отложить их до следующего раза – например, пойдя с ними на мировую; если же эти замыслы осуществятся, Ла-Рошель настолько ослабеет, что будет принуждена вернуться к исполнению своего долга;
   снятие осады с Верю должно помешать нам стремиться к примирению с гугенотами, тем более что наш успех сделает и испанцев сговорчивее. Надлежит подождать, каковы будут последствия этой осады, как и последствия захвата Кадиса, не могущие не повлиять на их поведение;
   донесения, поступающие от командующих наших армий в Пьемонте и Вальтеллине, также располагают к тому, чтобы дождаться исхода боевых действий, прежде чем принимать окончательное решение относительно внутренних дел;
   страстное побуждение нас к заключению мира со стороны г-на легата, кажется, тоже требует, чтобы мы набрались терпения и посмотрели, что будет по его возвращении в Рим, и хорошо, что это произойдет одновременно с поражением Верю и теми успехами, которые мы надеемся одержать в Италии, если все получится так, как мы рассчитываем.
   Все вышеизложенное заставляет нас продолжать борьбу с гугенотами, однако следует принять во внимание и следующие факторы:
   осмотрительность не позволяет вести военные действия одновременно на двух фронтах, необходимо сперва закончить войну в Италии, а уж потом заняться гугенотами – не возвращаться же к итальянским делам снова;
   у нас имеются все средства и мирным путем покончить с гугенотами;
   мирное соглашение с ними приведет и к мирному соглашению с Испанией – не захочет же она иметь с нами дело, когда мы развязали себе руки и можем обрушиться на нее всей нашей мощью;
   войска Короля готовятся войти в Миланскую область как со стороны Пьемонта, так и со стороны Вальтеллины, а посему следует опасаться, что испанцы пожелают взять реванш на наших границах – единственный способ для них защититься от нас;
   если внутри у нас будет мир, опасаться их нечего, возможно, благоразумие удержит их от того, чтобы пойти на это; но если мы втянемся в осаду Ла-Рошели, они, конечно же, не упустят случай поквитаться с нами, и мы будем вынуждены оставить Ла-Рошель;
   мир с гугенотами возможен отныне лишь с потерей тех преимуществ, которые у нас теперь имеются и которые со временем привели бы к их поражению; заключи мы с ними мир – они, как никогда, возгордятся и поневоле станут часовыми Испании; им станет выгодно служить ей, а она решится на то, о чем они не раз ее просили, – дать денег, чтобы накормить бунтовщиков, сидящих у нас во чреве. Помимо этого, стоит опасаться, как бы Спинола с первого натиска не захватил какую-нибудь крепость, ведь потом будет нелегко отвоевать ее назад, что приведет к потере преимущества над Испанией, коего мы достигли в Италии;
   из писем, изъятых у Пиколомини, следует, что Спиноле был дан приказ предпринять наступательные действия во Франции и что армии, измотанной осадой Бреды, каковой является его армия, выгодно на зимнее время овладеть каким-нибудь укрепленным местом, чтобы с приходом весны начать мощное наступление;
   мнение коннетабля, Бюльона и их окружения склоняется в пользу мира с гугенотами, что внушает опасение, как бы этот добрый человек, но не слишком ревностный католик, видя, что во чреве Королевства разгорелся конфликт, не замедлил продвижение французских войск в Италии, которые и до сих пор не слишком продвигались вперед, делая это нарочно, дабы вынудить Короля пойти на то, что им втайне чаемо;
   боязнь того, что в борьбе с гугенотами будут участвовать лица, не слишком блюдущие свой долг – так, например, доносят, что г-н Праслен не только не создает препятствия гугенотам, но, напротив, в ущерб собственной репутации позволяет им причинять зло подданным Короля, – должна нас удерживать от участия в предприятии, от коего приходится ожидать лишь вреда и стыда;
   речи своенравного г-на де Монморанси, обещающего то горы свернуть, то при первой ничтожной обиде доставить кучу неприятностей, также должны быть приняты во внимание, хотя известно: француз хоть и поворчит, но дело сделает;
   ненадежность нашей знати, среди которой так мало военачальников, коих можно поставить во главе регулярной армии, состоящей из старой гвардии, также не стоит сбрасывать со счетов;
   нетрудно одолеть предубеждение, которое сложилось о нас у англичан и голландцев в связи с Ла-Рошелью, – заключив мир с гугенотами, можно подвигнуть их еще раз помочь Королю, ведь в их интересах, чтобы наши внутренние распри утихли теперь же; если дать им знать, что Король, наступая на собственные интересы, желает установления мира в своем Королевстве, дабы с большим вниманием относиться к их потребностям, они, несомненно, пойдут на открытую помощь Его Величеству;
   если, напротив, продолжать войну, при том, что Бэкингем отзывается на это безосновательными обидами, есть опасность, как бы он не оказал Ла-Рошели тайком поддержку, что втянет нас в затяжной конфликт с непредсказуемым исходом, ведь французы переменчивы и подвержены влияниям;
   в остальном, даже если будет заключен мир с Испанией – раньше чем через полгода ожидать этого не приходится, – испанцы не привыкли держать данное слово и соблюдать договорные обязательства, разве что в тех случаях, когда их припрет и иначе не получается;
   из чего вытекает, что мир внутри Государства просто необходим, от него зависит и мир за его пределами; конечно, испанцы не оставят своих попыток отравлять нам существование, и договор с ними будет лишь формальным;
   дела Германии в таком состоянии, что, если Король перестанет об них печься, Австрийский дом завладеет всей Германией и со всех сторон обложит Францию. Если Король станет отвлекаться на войну внутри Королевства, он будет не в состоянии помогать угнетенным германским государям; и напротив, если дома у него будет царить мир, он сможет, помогая тайком немецким государям деньгами, а англичанам – кавалерией, способствовать возврату свободы своим давним союзникам, восстановлению мира в Германии и равновесия в соотношении сил; если теперь об этом не позаботиться, Австрийский дом не позднее чем через полгода, завоевав все, что можно, в Германии, оборотится на Францию; а ведь стоит только одной крепости оказаться у австрийцев в руках, как появится опорный пункт для ведения боевых действий, и кровь они нам попортят;
   а вот клевета недолговечна; успех, который можно было бы одержать во внешних делах, заглушит ее – достаточно, будучи отвлеченным на внешние дела, поддерживать состояние внутренних дел на том уровне, на котором они находились ранее; так что если, двигаясь вперед, Король даст своим подданным мир, выиграв битву, сохранив острова и подчинив себе гугенотов, мир этот будет славным и его станут осуждать лишь те, кого ослепит зависть или пристрастное мнение; нет ни одного разумного человека, который не знал бы: предпринимать войну на два фронта – означает более довериться фортуне, чем осмотрительности;
   никогда турки, какими бы сильными они ни были, не воевали с персами, не заключив предварительно мирного договора с христианами. Император, ныне воюющий в Германии, не забыл заключить с ними мир и имеет в Порте своих агентов, дабы не позволить этому мирному договору быть нарушенным;
   если Король движим этими доводами в своем желании заключить мир, Господь, проникающий помыслы, видящий святость его намерений, откроет их всему миру и благословит на первый успех, а затем и на последующий;
   денежная помощь Королю со стороны духовенства небесполезна, Его Величество сможет с ее помощью приумножить свой авторитет, если же она до поры останется невостребованной, он распорядится пока к ней не притрагиваться, но сберечь, и, когда дурное поведение гугенотов того потребует, он ею воспользуется;
   и в заключение, приняв во внимание все вышесказанное, следует заявить: две войны сразу вести неразумно; однако Господь часто являет Франции чудеса, это может случиться и на сей раз. И дабы никто не сказал, что идет борьба с тенями, главный совет состоит в следующем – держать дела в таком состоянии, чтобы установить мир внутри по своему желанию, однако при его заключении не руководствоваться следующими соображениями:
   будто следует дождаться вестей из Италии, дабы знать, в каком состоянии дела и на что могут рассчитывать те, кто служит Королю; будто следует дождаться, покуда что-то решится в Лангедоке, хоть и нужно проворачивать тамошнее начинание возможно скорее; будто следует понять, какое действие произвел последний приказ, отправленный Бленвилю, коим ему дозволено в открытую обсуждать наболевшее, если он сочтет, что англичане упорствуют в своем нежелании дать Королю удовлетворение и расположены помогать Ла-Рошели;
   будто следует ожидать новостей от г-на де Монморанси, чтоб уж тогда судить, готовы ли голландцы сослужить службу нашему Королю и выступить против Ла-Рошели или, как считал г-н де Туара, они этого не сделают;
   будто следует ожидать, что скажут по этому поводу г-да Арсенс и Бэкингем. До приезда последнего – если таковой состоится – совершенно необходимо заставить говорить депутатов, которые направятся в Лангедок и Ла-Рошель, дабы избежать неприятностей и ходатайств в их пользу со стороны Бэкингема; а прежде расколоть ассамблею духовенства;
   если отовсюду станут поступать неплохие новости – можно продолжать вести войну, втайне договариваясь о мире; если дурные – следует заключать мир;
   поскольку весьма трудно вести дела так скоро, ныне не стоит ни заключать мирного договора, ни вести войну с гугенотами, и для этого, во избежание давления с их стороны, прибегнуть к следующему: надобно заявить депутатам Лангедока, что Король желает дать им мир, но что ради сохранения своего авторитета Его Величество не желает слышать о союзе, в который они якобы вступили с ларошельцами, поскольку это означает бунт и деление на партии;
   посему им предлагается мир без союзов; если они на то не уполномочены – пусть пришлют кого-то способного повлиять на мнение Провинций;
   надобно дать им понять, что разрыв отношений с ларошельцами, коего требует от них Король, не означает, что Его Величество не намерен дать мир и Ла-Рошели; важно, чтобы те приняли его на условиях, приемлемых для достоинства Его Величества и авторитета королевской власти, которая иначе будет оклеветана и осуждена некоторыми ревностными католиками;
   необходимо, чтобы кое-кто из министров говорил не от имени Короля, но как бы от своего имени и в большой тайне и дал знать о тех условиях, на которых настаивает противоположная сторона; надлежит подать все это под каким угодно сладким соусом, заверив, что Король желает только с виду самых суровых условий заключения мира, дабы избежать осуждения со стороны католиков;
   есть надежда добиться того, что один из депутатов от Ла-Рошели останется при дворе, а другой вернется домой с предложенными условиями и что Медиан и дю Кро отправятся в Лангедок, а Ла Милесьер и барон Лобе останутся здесь. Если дать знать Милесьеру и дю Кро, что есть желание даровать мир Ла-Рошели на сносных условиях, о которых их даже тайно оповестят, но только при непременном разрыве отношений с Лангедоком, – они несомненно удовольствуются этим.
   Таковой была точка зрения кардинала, взятая на вооружение Королем; и надо же было случиться, что своенравный ла-рошельский народ, несмотря на слабость и крайность, в которые он впал, не пожелал принимать мир на этих условиях; это привело к тому, что год закончился, а вопрос не был решен; послы Англии успели прибыть, чтобы помочь их уговорить, надеясь увеличить этим свои шансы вернуть Пфальц.
   В Италии по поводу войны в Вальтеллине вышли две скверные книги, без имени автора; дабы скрыть, откуда они появились, их распространили сперва во Фландрии, причем тайно их автором назывался Буше, но в письме к друзьям он от этого отрекся. Первая книга – «Политические тайны», а вторая – «Предостережение, коим кратко, но ярко показано, что Франция подло и постыдно создала нечестивую лигу и ведет несправедливую войну с католиками, коей будет нанесен вред религии».
   Содержание книги соответствовало ее клеветническому и лживому названию; в ней доказывалось, что помогать голландцам в борьбе с испанцами, Пфальцу в борьбе с герцогом Баварским, Савойе в борьбе с Генуей, Венеции в борьбе с Вальтеллиной означало вести войну непосредственно против католиков, нарушая все божеские и человеческие установления. Все это было изложено в язвительной манере. Автор по ходу дела осыпал чудовищными оскорблениями кардинала, которого именовал поджигателем этой войны, движущей силой англо-французского брака и создателем последней лиги с державными государями и прочими дурными католиками.
   О справедливости намерений Короля в деле Вальтеллины нетрудно судить по описанным нами выше событиям; о чистоте помыслов в отношении брака между двумя коронами свидетельствует разрешение, полученное от Его Святейшества.
   Что до правомерности борьбы за Пфальц, то она достаточно очевидна, поскольку сами германские католические государи желают возврата Пфальца, и в этом их останавливает лишь то, на каких условиях это будет сделано.
   Союз с Голландией, не менее законный, первым подвергся оклеветанию, при этом был использован наиболее лживый предлог, чтобы обмануть народ, а посему этот вопрос заслуживает того, чтобы мы задержали на нем свое внимание; однако в связи с тем, что аргументы в пользу справедливости этого союза несколько длинны, мы ограничимся тем, что включим их в рассказ о конце этого года, позволив тем, кто пожелает их прочесть, сделать вывод, что книги, осуждающие поведение Короля в деле Вальтеллины, в союзе с Голландией, при заключении франко-английского брака и союза с Венецией и Савойей, были написаны не по влечению христианского сердца, но по страстному влечению к Испании. [Этот документ в рукописи отсутствует. – Примеч. фр. издателя.]
   Вот отчего, посланные во Францию и распространенные там – подобно кометам, предвещающим бури в государствах, кои мы не раз наблюдали в прежних распрях, – они побудили докторов с богословского факультета Парижа попросить кое-кого из собратьев ознакомиться с ними, дабы затем доложить остальным, и вместе выработать отношение к ним на основе христианского учения.
   Месяц спустя – это было 26 ноября – доктора богословия заявили, что книга полна подстрекательств к бунту и под маской защиты католической религии призывает вельмож Королевства к отступничеству, а народ к восстанию;
   отвращает подданных от послушания светским властям;
   ловко манипулирует Священным Писанием, истолковывая его в искаженном свете, против воли Святого Духа;
   и наконец, содержит много всего, противоречащего подлинной церковной доктрине.
   По каковым причинам они умоляли господ священноначальников и светских судей употребить власть и запретить хождение сего труда в продаже, а также покарать авторов.
   Генеральная ассамблея духовенства, состоявшаяся в то же время, сочла необходимым подвергнуть сей зловредный труд цензуре и поручила епископу Шартрскому представить в письменном виде свои предложения по этому поводу. Что он и исполнил 3 декабря сего года, из чего вышло много шуму.

   1. Должность Главного прево была сродни современной должности министра юстиции. Также в его ведении находились полицейские службы и вопросы обеспечения личной безопасности Короля.
   2. Генрих Лотарингский, герцог де Гиз (1550–1588) – был главой Католической Лиги, основанной в 1576 г. Лига представляла собой политическое объединение, одной из основных задач которого была антипротестантская деятельность, выражавшаяся зачастую в экстремальных формах. Политическая популярность де Гиза вкупе с отсутствием у Генриха III прямых наследников делала главу Лиги возможным претендентом на трон в случае смерти короля (убийство Генриха III также связывают с деятельностью Католической Лиги). Убит в 1588 г. по приказу Генриха III.
   3. Жак Клеман (1567–1589) – доминиканский монах, убивший Генриха III. Очевидно, организаторами убийства были руководители Лиги; Клеману отводилась роль исполнителя.
   4. Короли династии Валуа правили во Франции в период с 1328 по 1589 г. С 1594 г. (год прихода к власти Генриха Наваррского) во Франции начинается период правления Бурбонов.
   5. Lettres, instructions diplomatiques et papiers d’Etat. Recueillis et publi s par M. Avenel. T. VIII, p. 5.
   6. Орден Святого Духа – рыцарский орден, учрежденный в 1578 г. Генрихом III; упразднен в 1789 г. и восстановлен в 1814–1830 гг.
   7. Hanotaux G. et La Force, duc de. Histoire du cardinal de Richelieu. T. I, p. 69.
   8. Диоцез представляет собой часть католической Церкви, образованную по территориальному принципу и находящуюся под управлением одного епископа. (В восточных Церквах аналогом диоцеза является епархия.)
   9. В апреле 1609 г. Ришелье в одном из писем к знакомым отмечал, что Люсонское епископство можно назвать самым глухим и грязным во всей Франции.
   10. G. Hanotaux. Histoire du cardinal de Richelieu. T. 1. Paris, 1932. P. 108.
   11. XIX Вселенский Собор был открыт 13 декабря 1545 г. в Триденте. Работа Собора длилась с перерывами 18 лет и завершилась в 1563 г.
   12. Люинь, Шарль д’Альбер (1578–1621) – фаворит Людовика ХIII, который ради него восстановил упраздненное звание коннетабля Франции и сделал его герцогом де Люинем. Происходил из захудалого дворянского рода тосканского происхождения (Альберти), служил пажом при дворе своего крестного отца Генриха IV. Затем его приставили к дофину, и он сумел заслужить расположение принца, выучив его дрессировать птиц. Сближала их и страсть к охоте. Историки до сих пор спорят о характере их отношений – была ли это дружба или нечто большее. Когда Людовик достиг совершеннолетия, быстрое повышение Люиня смутило маршала д’Анкра, замыслившего избавиться от опасного соперника. Предупреждая его намерения, Люинь внушил Людовику мысль покончить с властью маршала и постепенно добился от него согласия на смерть последнего. Устранив Кончини, Альбер устроил изгнание вдовствующей королевы и кардинала Ришелье, которые ограничивали его влияние на короля. Не довольствуясь присвоением огромного состояния Кончини, герцог Люинь требовал и получал новые должности и титулы для себя и своей родни. Старший его брат стал маршалом Франции и герцогом Шоном, младшего женили на наследнице герцогства Пене-Люксембург, сам фаворит взял в жены будущую герцогиню де Шеврёз из дома Роанов. Водворившись в Лувре, он монополизировал доступ к особе короля и от его имени предписывал свою волю его подданным. В этой ситуации аристократия склонялась в сторону королевы-матери, и Люинь, предвидя недоброе, решил занять короля войной против беарнских кальвинистов. Несколько небольших городов сдались Люиню, но у Монтобана счастье покинуло его, и он принужден был с позором снять осаду этого города. Падение его было предрешено, Людовик XIII не мог простить ему неудачу. Всеми покинутый временщик вскоре умер. См. также комм. 108.
   13. Richelieu Armand de. Testament politique. – Amsterdam, 1700. Part. I, p. 7.
   14. Carmona M. Richelieu. – Paris, 1983. P. 431.
   15. Последний довод короля (лат.).
   16. Кнехт Р. Ришелье. – Ростов-на-Дону, 1997, с. 96–97.
   17. Ультрамонтаны – направление внутри католической Церкви. Название образовано от латинских слов ultra (за, по ту сторону) и montes (горы). Имеется в виду местонахождение Рима – «за горами», т. е. за Альпами. В период, о котором идет речь, сторонники данного течения отстаивали приоритет духовной власти над светской во всех вопросах, включая сугубо политические, не связанные с религией аспекты; также выступали за ограничение самостоятельности национальных Церквей и против отнесения к сфере исключительного ведения последних слишком широкого круга вопросов.
   18. Исаак де Бенсерад.
   19. Наваррское королевство – историческая область Испании Наварра – место проживания басков, защищавших свою зависимость от римлян, вестготов и франков. Королевство Наварра сложилось к 830 г. Присоединено к Франции в XIV в. и принадлежало дому Альбре. В XVI в. Фердинанд Арагонский присоединил его к Испании, тогда как Нижняя Наварра окончательно перешла к Франции.
   20. Erlanger Ph. Richelieu. – Paris, 1996.
   21. Черкасов П.П. Кардинал Ришелье. – М., 1990, с. 376.
   22. Такую сцену де Виньи изображает в романе «Сен-Мар».
   23. A. Poincar. Rapports et notices sur l’ dition des M moires du cardinal de Richelieu. T. 1, Paris, 1905. Pp. 3–9.
   24. L. Batiffol. Les faux M moires du cardinal de Richelieu. «Revue de deux Mondes». Paris, 1921. Pp. 869–894.
   25. P. Bertrand. Les vraies et les faux M moires du cardinal de Richelieu. Revue historique. T. 141, Paris, 1923.
   26. M. Deloche. Les vraies M moires du cardinal de Richelieu. Revue des questions historiques. T. 109, 1928, № 3–4.
   27. Автор хронологии дает неверную оценку. Эдикт о дуэлях не встретил поддержки со стороны дворян (равно как и предшествующие запреты поединков). Ришелье хорошо знал, что данные меры не прибавят ему популярности у второго сословия. Основных мотивов издания эдикта было два. Во-первых, моральный и религиозный: дуэли неоднократно осуждались Церковью, однако этот запрет регулярно нарушался. С точки зрения христианской морали дуэль является не чем иным, как преступлением против жизни и здоровья другого человека. Такова была мотивация Ришелье как священника. Второй важный аспект – государственный. С политической точки зрения дуэли представляют собой одну из форм частного возмездия (или частного правосудия). Подобная форма защиты своих прав возникла в догосударственном состоянии социума. (Еще Джон Локк (1632–1704) полагал, что основным содержанием общественного договора о создании государства является отказ граждан от частного возмездия и передача защиты своих прав и правосудия в руки государства.) С возникновением государства и появлением публичного права и государственных судебных систем неизбежно возникает конфликт между ними и частным возмездием. Однако отношение к последнему различно на разных этапах государственного развития. Вначале государство контролирует осуществление частного возмездия, не отменяя его, а стремясь к урегулированию порядка его осуществления. (Так, к примеру, «Русская правда» устанавливала нормы, регулирующие реализацию кровной мести: институт кровной мести сохранялся, но законодатель ограничивал круг лиц, имевших право ее осуществления.) В процессе развития государственного устройства расширялась соответственно и сфера исключительной юрисдикции государства. Для создания централизованного государства (что и было одной из основных целей политики Ришелье) необходима полная замена частного возмездия государственным правосудием.
   28. Ришелье не высказывался подобным образом о себе самом. Эпиграф представляет собой несколько искаженное изложение фразы из «Политического завещания», где говорится о том, что государственные деятели вынуждены лишаться отдыха и благоденствия с тем, чтобы «видеть многих людей, могущих спать без страха в тени их бдений и жить счастливо благодаря их лишениям». (Richelieu Armand Jean du Plessis, cardinal de. Testament politique. – Amsterdam, 1700. Part II, p. 25.)
   29. Отцом Марии был Великий герцог Тосканский ФранческоМария I Медичи, матерью – эрцгерцогиня Жанна Австрийская. После смерти герцога в 1587 г. ему наследовал Фердинанд – его брат и дядя Марии, оставивший кардинальский сан и ставший Великим герцогом Тосканским под именем Фердинанда Первого. Медичи были крупными банкирами, что обеспечивало им как экономическое, так и определенное политическое влияние в Европе.
   30. В числе претендентов на брак с Марией Медичи были герцог де Браганс, наследник правившего ранее в Португалии рода; эрцгерцог Матиас, наследник и брат правящего императора Рудольфа. Предполагалась также возможность брака с принцем де Водемоном. Здесь, вероятно, идет речь о брате императора. Брак не состоялся, так как переговоры длились слишком долго и дядя Марии начал поиски других кандидатов.
   31. Брак был заключен, согласно условиям договора, 6 октября 1600 г. во Флоренции (Генриха IV представлял дядя Марии). Это было одним из пунктов брачного контракта; среди других – положение об отказе Марии от прав на наследство своих родителей и обеспечение Генрихом своей жене ежегодной ренты.
   32. Договор был подписан 17 января 1601 г. в Лионе. Причиной конфликта между Францией и Савойей было маркграфство Салюс. Война была начата с целью заставить герцога Савойского выполнить условия заключенного ранее договора, согласно которому часть территорий герцогства переходила Франции.
   33. У Генриха и Марии родилось шестеро детей: Людовик (род. 1601), Николя (1607–1611), Гастон (род. 1608), Елизавета (род. 1602), Кристина (род. 1606), Анриетта-Мария (род. 1609). Автор сравнения имеет в виду, что число детей каждого пола было таким же, как и число лилий в гербе (где было три лилии). Возможно, неясность в тексте объясняется погрешностью редактора или переписчика, написавшего «вслед за тем» вместо «всего» или «таким образом».
   34. Екатерина-Анриетта де Бальзак д’Антраг, маркиза де Вернёй (1579–1633), была матерью двоих детей Генриха IV: Генриха, герцога де Вернёй (1601–1682) и Габриэль-Анриетты (ум. 1627), ставшей впоследствии супругой Бернара де Ногаре, герцога д’Эпернона.
   35. Кончино Кончини – сын одного из министров тосканского герцога и муж Леоноры Галигай. Приехал во Францию с Марией Медичи; в 1601 г. принял французское подданство. В 1610-м стал маркизом д’Анкром. С 1614-го – маршал Франции. Был убит 24 апреля 1617 г.
   36. Леонора Галигай, супруга Кончини. Была приближенной Марии еще в Тоскане; приехала с ней во Францию. Сожжена на Гревской площади 8 июля 1617 г.
   37. Кристина Лотарингская – жена Фердинанда I Медичи, племянница Екатерины Медичи.
   38. Шарль де Гонто, герцог де Бирон, – адмирал и маршал Франции. Был казнен 31 июля 1602 г. по обвинению в заговоре. Его отец, Арман де Гонто-Бирон, маршал Франции, был крестным отцом Ришелье.
   39. Встреча состоялась 4 мая 1600 г.
   40. Жак дю Перрон (1556–1618) – епископ Эвре с 1595 г., стал кардиналом в 1604 г.
   41. Филипп дю Плесси-Морнэ (1549–1623) – губернатор Сомюра и член Государственного совета с 1587 г. Дю Перрон указал на наличие в его работе «De l’institution de l’Eucharistie (1598) нескольких сотен искаженных цитат, что и послужило причиной дебатов в Фонтенбло, начатых по инициативе автора указанного трактата.
   42. Ледигьер, Франсуа де Бон (1543–1626) – один из лучших полководцев Генриха IV. За преданность Бурбонам получил титул герцог Ледигьер. Сражался в рядах протестантов во время религиозных войн. В старости принял католичество и был удостоен звания коннетабля Франции.
   43. Шарлотта-Маргарита де Монморанси (1594–1650) – супруга Генриха II де Бурбона, принца Конде.
   44. Совет впоследствии соблюден не был. Во время регентства Марии Медичи основную роль в управлении делами государства играли супруги Кончини. Известна крайняя неприязнь к ним как французского дворянства, так и народа.
   45. Св. Фома Аквинский (ок. 1226–1274) – теолог и философ, наиболее яркий мыслитель периода высокой схоластики (или «дуэченто»). Выделял четыре вида законов: первый – вечный (lex aeterna), замысел Творца, согласно которому происходит развитие Вселенной. Второй – естественный закон (lex naturalis), общие принципы человеческого существования, основной из которых формулируется как «делай добро и избегай зла». Третий – человеческий закон (lex humana), представляющий собой правовые нормы, устанавливаемые людьми. Четвертый – Божественный закон (lex divina), являющийся данной в откровении частью вечного закона. Соответственно, право св. Фома классифицирует на естественное и позитивное (то есть установленное по воле людей). Естественный закон должен быть основой позитивного права; и во всяком случае людские законы не должны противоречить естественным. Если же это противоречие возникает, позитивный закон становится ничтожен. В том случае, когда закон, установленный государством, противоречит Божественному закону, Аквинат полагает неподчинение ему не только возможным, но и необходимым. Также, называя тиранию худшей формой правления, Фома говорит о праве восстания против тирана. Подданные не обязаны хранить верность правителю и в случае отлучения последнего от Церкви. Ранее такое же мнение высказывал и Папа Григорий VII; сходные взгляды можно встретить и у других католических теологов Средневековья и Нового времени.
   46. Елизавета Французская стала супругой Филиппа IV 18 октября 1615 г.
   47. Елизавета Французская (1545–1568) – дочь Генриха II и Екатерины Медичи, супруга Филиппа II, короля Испании. По слухам, была отравлена.
   48. Брак Анриетты Французской и Карла I состоялся в июне 1625 г.
   49. Цезарь, герцог Вандомский (1594–1665), – сын Генриха IV и Габриели д’Эстре.
   50. Палеологи – последняя императорская династия Византии (1259–1453). В 1261 г. Михаил VIII Палеолог занял никейский престол; в 1261-м захватил Константинополь. При нем в 1274 г. в Лионе была заключена уния западной и восточной Церквей. Вскоре на Востоке Осман I (1288–1326) объединил под своей властью турецкие племена; в его правлении начинается наступление турок-османов на Византию. Византийские императоры неоднократно обращались за помощью к западным правителям и Святому Престолу. Однако Крестовый поход 1396 г. потерпел неудачу. При Иоанне VIII Палеологе (1425–1448) на Ферраро-Флорентийском Соборе (1438–1439) вторично была заключена уния, предполагавшая воссоединение православной Церкви с католической; однако фактически оно так и не состоялось по вине византийской оппозиции. Помощь Византии была оказана слишком поздно; новый Крестовый поход против турок был предпринят лишь в 1443 г. В 1444 г. войска крестоносцев были разбиты при Варне. Через девять лет, 29 мая 1453 г., Константинополь был захвачен турками. Последний византийский император, Константин XI Палеолог, погиб в сражении. После падения Византии Константинополь, переименованный в Истамбул, стал столицей Османской империи.
   51. Дочь Генриха I де Гиза, супруга Франсуа де Бурбона, принца де Конти.
   52. Оба брата были арестованы в 1626 г. за участие в заговоре Шале. Цезарь после четырех лет тюремного заключения отказался от губернаторства в Бретани и уехал в Голландию. Впоследствии вернулся во Францию; в 1641 г. обвинялся в участии в подготовке убийства Ришелье. Бежал в Англию; во Францию вернулся после смерти Людовика XIII.
   53. Впоследствии был заключен брак между Людовиком XIII и Анной Австрийской, а также между Елизаветой Французской и Филиппом IV.
   54. Имеется в виду регентство Бланки Кастильской, длившееся с 1248 по 1254 г. и имевшее место во время участия ее сына, Людовика IX, в Крестовом походе.
   55. Церемония состоялась в Сен-Дени 13 мая 1610 г., накануне убийства Генриха IV.
   56. Генрих IV был убит Равайаком 14 мая 1610 г.
   57. Людовик XIII родился 27 сентября 1601 г.; на момент гибели Генриха IV ему было восемь лет.
   58. Передача регентства Марии Медичи и роль в этом Парижского парламента впоследствии получили довольно разнообразные оценки различных исследователей. По утверждению одного из них (Glasson E. Le parlement de Paris, son r le politique depuis Charles VII jusqu’а la R volution. Paris, 1901 (2 vol.) T. I,p. 118), «никогда парламент не осуществлял столь значительной власти». С точки зрения Маркса (Архив Маркса – Энгельса. Хронологические выписки. Т. VIII (хронологические выписки Маркса), с. 231), действия парламента в этом случае были обусловлены возможностью и желанием присвоить себе полномочия Генеральных Штатов. Мишель Кармона упоминает о том, что у Генриха IV были намерения утвердить Регентский совет, который возглавила бы Мария Медичи, однако вследствие его убийства такое решение не было принято. Более важную роль, чем парламент, здесь сыграло, по его мнению, окружение королевы: после принятия необходимых мер для обеспечения порядка в городе герцог д’Эпернон выступил перед парламентом, напомнив о намерении покойного короля; его заявление было одобрено председателем парламента, и последовало составление указа о передаче регентства вдовствующей королеве (Carmona M. Marie de Medicis. Paris, 1981. Pp. 174–178).
   59. С 1605 по 1621 г. Папой был Павел V (Боргезе).
   60. Жан-Рудольф Камерариус опубликовал во Франкфурте в 1607 г. книгу, где предсказывалось, что Генрих IV умрет насильственной смертью в возрасте 56 лет, 8 месяцев и двадцати одного дня.
   61. Филипп III (1578–1621) стал королем Испании в 1598 г.
   62. Это решение было вынесено не 13-го, а 20 декабря 1413 г. Теологический факультет осудил мнение Жана Пети, который, стремясь оправдать убийство Людовика Орлеанского, публично утверждал 8 марта 1407 г., что при определенных обстоятельствах позволительно убийство правителей.
   63. XV Вселенский Собор открылся 5 ноября 1414 г. в Констанце; работа Собора была завершена в 1418 г. Из решений Собора наиболее известно осуждение учений Джона Уиклифа (ум. 1384) и Яна Гуса (ок. 1370–1415); также низложение Балтазара Коссы (избранного Папой в 1410 г. в Пизе под именем Иоанна XXIII). Декрет, о котором упоминается в «Мемуарах», был принят Собором на пятнадцатой сессии 6 июля 1415 г.
   64. Хуан де Мариана (1537–1624) – испанский иезуит. Возражал против теории Макиавелли; выступал за сословную конституционную монархию и против тирании; отрицал право государства вмешиваться в дела Церкви и настаивал на разделении светской и духовной властей; полагал, что народ имеет право восстания против тирана. Упомянутый труд был издан в Толедо в 1599 г.
   65. Пьер Коттон (1564–1626) – иезуит, был духовником Генриха IV, впоследствии – духовником Людовика XIII.
   66. Клавдий Аквавива (1542–1615) стал генеральным настоятелем Общества Иисуса в 1581 г. Декрет, изданный им 6 июля 1610 г., осуждал доктрины в защиту цареубийства и запрещал иезуитам любые выступления, противоречащие положениям декрета.
   97. Роберт Беллармин (1542–1621) – философ и теолог, иезуит, кардинал с 1568 г. Известна его полемика с Яковом I, в ходе которой Беллармин доказывал, что правители получают власть не непосредственно от Бога, а лишь при посредстве общей воли, т. е. воли народа, являющегося носителем политической власти, которую он делегирует королю. Беллармин считал недопустимой тиранию, но также возражал и против цареубийства. Главной причиной несогласия с Яковом I служило утверждение Беллармина о том, что народ вправе избирать власть. В результате обращения Якова к европейским монархам книги Беллармина были осуждены и сожжены в ряде стран, в том числе и во Франции.
   68. Говоря о взглядах различных христианских мыслителей на происхождение и сущность государства и политической власти, можно выделить прежде всего два различных направления: теорию непосредственного происхождения власти от Бога («теологическую непосредственную») и теорию опосредованного происхождения власти от Бога («теологическую опосредованную»).
   «Непосредственная» теория нетипична для католической социальной мысли; как правило, она встречается у представителей отдельных от католической Церкви общин и Церквей. Наиболее распространена эта концепция в странах, где государственное устройство имеет черты цезарепапизма (когда глава государства является также и главой Церкви), либо если светская власть обладает полномочиями духовной и может влиять на решение сугубо религиозных вопросов вероучительного и доктринального характера, либо когда Церковь наделяет государство сакральным характером, при их взаимном влиянии друг на друга и отсутствии фактического (а не только закрепленного юридически) разделения светской и духовной властей. В общих чертах суть данной теории состоит в том, что государство рассматривается как Божественное установление, а правители избираются Богом и получают власть непосредственно от Него. Как правило, представители данной концепции придерживаются патриархальной теории происхождения государства, проводя аналогию между королевской и отеческой властью, и являются сторонниками абсолютной монархии. Среди сторонников такого подхода можно назвать, в частности, Роберта Филмера (Англия, ум. 1653), чей трактат под названием «Патриарх, или Естественная власть королей» был опубликован уже после его смерти, около 1680 г.; также Якова I Стюарта. Сходные теории нередко встречаются и в работах представителей восточной некатолической христианской философии, посвященных социально-политическим вопросам (в России среди первых трактатов такого рода получили популярность «Послания Филофея» (кон. XV – нач. XVI в.).
   Для католической социальной мысли характерна теория опосредованного происхождения государственной власти от Бога, согласно которой происхождение государства и политической власти не является прямым исполнением Божественной воли, но возможно вследствие попущения, отсутствия противоречия Божественному закону или запрета. Само возникновение государства происходит естественным путем; не исключаются и иные концепции – в сущности, ни одна из известных теорий не опровергает данную концепцию и не опровергается ею, так как рассматриваются две разные стороны одного явления: внешняя и внутренняя. Государство создается людьми с попущения Бога; сам этот процесс может происходить любым путем, не обязательно одним и тем же в каждом государстве.
   Положение о происхождении власти Бога не трактуется здесь как необходимость безропотного подчинения любой светской власти, при котором не допускается критическое отношение к ней.
   Фома Аквинский отмечал, что нужно различать три элемента власти: ее происхождение, употребление и сущность. Кардинал Роберт Беллармин, один из наиболее известных представителей католической реформы, также укажет на три различия в понимании термина «власть»: власть как моральное право отдельных людей, служащее общему благу; власть как строй или форма правления – то есть осуществление власти; конкретное лицо, являющееся носителем власти. С точки зрения Беллармина, власть как таковая не носит негативного характера, являясь следствием социальной природы человека; основанием служит естественное право. При этом ни форма правления, ни власть конкретного лица не устанавливаются непосредственно Богом; иначе смена форм правления в различных государствах «была бы необъяснима, если бы светская власть не проистекала из человеческой воли, а происходила непосредственно от Бога» («Responsio ad librum inscriptum Triplisi nodo triplex cuneus», таков ответ Беллармина на сочинение Якова I, в котором король пишет о Божественном происхождении власти и отрицает право народа избирать правителей).
   С позиции «опосредованной» теории форма правления возможна любая – как монархическая, так и республиканская; предпочтения, оказываемые какой-либо из них различными теологами, связаны с реально существующими общественными отношениями, с тем, какое устройство могло бы наилучшим образом способствовать разумному и эффективному управлению государством, обеспечению социальных интересов. С точки зрения основных положений христианского учения гораздо большее значение имеет политический режим, объем прав и свобод личности, признаваемых и охраняемых государством.
   Цель государства – общее благо, обеспечение жизненно необходимых условий, мира и безопасности своим гражданам. (Представителем теории общего блага, солидарности различных слоев общества и гармонии социальных интересов является и Арман де Ришелье.)
   Согласно св. Фоме Аквинскому, общее благо – это сохранение и достижение мира и обеспечение социального благополучия, распространяющегося на всех членов общества. Мир устанавливается, когда каждый занимает определенное социальное положение и посвящает себя такому роду занятий или такой профессии, к которой имеет призвание. Сословная дифференциация имеет прежде всего социально-этическое значение, определяет цели и задачи разных слоев общества, отличные друг от друга и не противоречащие общесоциальным.
   С точки зрения Ришелье, государственный и общественный интерес не могут быть отличными друг от друга понятиями; цель правления – обеспечение блага народа. Власть существует не как привилегия тех, кому принадлежит; она должна осуществляться в интересах всех граждан. Глава государства и должностные лица в большей степени наделяются обязанностями, чем правами; то же касается и социальной элиты. Первым основанием государственного благополучия кардинал называет установление Царства Божия (Teatament politoque. Part. II, ch. I). Здесь можно вспомнить противопоставление Царства Божия и царства земного (или царства дьявола) как извращенной формы правления, существующее у Августина (также считавшего, что высшая цель государства – забота о благе народа). Одновременно такое требование является и комментарием евангельского «Царство Божие – внутри нас». Речь идет прежде всего о личном примере главы государства, о следовании им самим нормам христианской нравственности: «Если Вы не будете исполнять волю Творца и покоряться Его законам, то не должны надеяться на исполнение Ваших законов и подчинение подданных» (Teatament politoque. Amsterdam, 1700. Part. I, p. 195). В сущности, можно отметить наличие определенной связи с утверждением Фомы Аквинского о праве (или скорее обязанности) граждан не подчиняться власти, действующей вопреки Божественному закону: имеется в виду недопустимость тирании и произвола; Аквинат обращается к народу, Ришелье – к правителю. Каждая социальная группа имеет свои интересы, принудительная унификация их невозможна и противоречила бы здравому смыслу; однако, по мнению кардинала, интерес одного сословия не должен наносить ущерба другим либо противоречить интересам общества в целом.
   Современное социальное учение католической Церкви также говорит о благе общества и благе личности как основных целях государства, указывая при этом на недопустимость разлада между политикой и моралью. Эти положения отражены, в частности, в энцикликах Mater et Magistra, Pacem in terris (Иоанн XXIII), Sollicitudo rei socialis (Иоанн Павел II), в документах II Ватиканского Собора.
   69. Цезарь Барониус (1532–1607) – настоятель конгрегации ораторианцев в Италии, кардинал с 1596 г. В Риме был опубликован его труд по истории Церкви в двенадцати томах; в одиннадцатом томе доказывалось, что Сицилия по праву должна принадлежать Святому Престолу.
   70. Регентство Екатерины Медичи длилось с 5 декабря 1560 г. до 17 августа 1563 г., то есть до достижения совершеннолетия Карлом IX.
   71. Матиас наследовал своему брату Рудольфу, императору Германии, в 1612 г.
   72. Имеются в виду суверенные правители (принцы), не являющиеся королями, – как, например, герцоги Савойи или Лотарингии.
   73. Речь идет о Нантском эдикте 1598 г., согласно которому протестантам принадлежало право собирать Генеральную ассамблею каждые три года.
   74. Возможно, под «пожаром в христианском мире» Ришелье подразумевает Тридцатилетнюю войну, развязанную Габсбургами. Франция открыто вступила в нее в 1635 г. Война началась в 1618 г.; очевидно, указанное место «Мемуаров» было отредактировано позже этой даты.
   75. См. примеч. 69.
   76. Даниель Шамье (1565–1621) – теолог, деятель Реформации. Убит при взятии Монтобана 17 октября 1621 г.
   77. Гаспар де Колиньи, маршал де Шатийон – племянник убитого в Варфоломеевскую ночь адмирала Колиньи.
   78. Эдмон Ришер (1559–1631) – синдик Парижского теологического факультета.
   79. Никола Кофто – доминиканец, епископ в Дордони с 1617 г.; епископ Марселя с 1621 г.
   80. Не исключается возможность существования заговора против Генриха IV с участием Марии Медичи, супругов Кончини, герцога д’Эпернона, Анриетты д’Антраг (бывшей любовницы короля) и иных лиц. Однако подобное предположение подкрепляется лишь косвенными доказательствами. По утверждению Сюлли, Генрих приблизительно за год до смерти говорил о том, что Кончини находятся в сношениях с Испанией и оказывают давление на Марию, убеждая ее короноваться. Якобы король добавил также, что их планы осуществятся только в случае его смерти и что он знает, что его могут убить. Действительно, Мария долго добивалась коронации у Генриха, который отказывал ей вплоть до последнего момента. Убийство же произошло на следующий день после коронации. Любопытна и история Равайака, который был отправлен из Ангулема в Париж д’Эперноном (губернатором Ангулема) с поручением заняться некоторыми делами герцога в столице. Равайак также привез в Париж письма от графа д’Антрага и маркизы де Вернёй. В столице он жил у Жаклин д’Эскоман, компаньонки Анриетты д’Антраг. Впоследствии д’Эскоман уверяла на процессе, что знала о намерениях Равайака и пыталась предупредить королеву; однако последняя, сперва согласившись принять ее, неожиданно покинула Париж. Тогда д’Эскоман обратилась к Маргарите де Валуа, и первая жена Генриха говорила с Марией Медичи и д’Эперноном. Впрочем, д’Эскоман не пыталась прямо обвинять Марию; организаторами заговора она называла Анриетту д’Антраг и д’Эпернона. Расследование в этом направлении не велось; д’Эпернон настаивал на казни д’Эскоман; в 1611 г. она была приговорена к пожизненному заключению. Впоследствии де Люинь распорядился перевести ее из тюрьмы в монастырь. В 1618 г. пожар во Дворце правосудия уничтожил документы этого дела. Были и иные подозрительные факты; однако подозрения в адрес Марии Медичи и прочих предполагаемых участников заговора ни подтвердить, ни опровергнуть не представляется возможным.
   81. Анри Кончини (1603–1631) – после ареста и казни родителей в 1617 г. был вынужден вернуться во Флоренцию.
   82. Никола, герцог Орлеанский, умер 17 ноября 1611 г. в возрасте четырех лет.
   83. Гастон-Жан-Батист – третий сын Генриха IV и Марии Медичи. После смерти брата получил титул герцога Орлеанского.
   84. Герцога де Сюлли.
   85. Восстание состоялось 5 июля 1611 г.
   86. Бартелеми Жакино (SJ) был духовником принцессы Марии-Анриетты, будущей английской королевы.
   87. Генрих III был убит Жаком Клеманом 1 августа 1589 г.
   88. «Смиренные братья» (Fr res Humili s) – монашеская конгрегация, основанная в XII в. Имеется в виду покушение на св. Шарля Борроме (1538–1584), кардинала и архиепископа Милана, которое предпринял 26 октября 1569 г. Жером Фарина, принадлежавший к этому ордену. Причиной, вероятно, было недовольство намерением Борроме реформировать орден. Покушение привело к упразднению ордена в феврале 1571 г. Папой Пием V.
   89. Леопольд Австрийский – двоюродный брат Рудольфа II.
   90. Карл IX Ваза (1550–1611).
   91. Сигизмунд III – король Швеции; избран королем Польши в 1587 г.
   92. Густав-Адольф (Густав III, 1594–1632) – король Швеции.
   93. Луи Доле – адвокат, доверенное лицо Кончини.
   94. Епископ-суфраган – епископ диоцеза, входящего в церковную провинцию. Церковная провинция представляет собой объединение нескольких соседствующих друг с другом диоцезов, управляемое архиепископом (митрополитом), стоящим во главе важнейшего диоцеза провинции. Епископы-суфраганы подчинены главе провинции. Суфраганами архиепископа Санса являлись семь епископов, в их числе – епископы Парижа (Анри де Гонди), Орлеана (Габриель де л’Обеспин), Шартра (Филипп де Шеверни).
   95. Согласно папской привилегии, право на пребенду (доход с церковного имущества), ставшую вакантной в январе или июле, принадлежало ученому Университета, чье имя было вписано в специальный регистр раньше остальных.
   96. Мария Кончини (род. 1608).
   97. Becanus – латинское написание фамилии Мартина Бекана (Martin Becan). Запрет книги Папой Павлом V состоялся 3 января 1613 г.
   98. Дворец Люксембург.
   99. Книги, внесенные в Индекс запрещенных книг, подразделялись на четыре категории. Ко второй относились те, что были написаны на темы политики или морали.
   100. Сигизмунд Баторий – правитель Трансильвании с 1581 г., сдал ее Императору в 1602 г. Умер в Праге в 1613 г.
   101. Бетлен, Габор (1580–1629) – руководитель антигабсбургского движения в Венгерском королевстве, князь Трансильвании в 1613–1629 гг., король Венгрии в 1620–1621 гг. Задумал воспользоваться затруднениями Габсбургов и отобрать принадлежащую им часть Венгрии; в конце 1619 г. с крупными силами двинулся на Вену. Венгерский магнат Другет Гомонаи, враг Бетлена, во главе отрядов навербованной шляхты ударил ему в тыл и заставил отойти от Вены.
   102. Франческо Суарес (1548–1617) – иезуит, философ и теолог. Преподавал в иезуитских коллегиях, в том числе с 1580 по 1585 г. – в Римской (Григорианский университет), позднее – в Саламанке. Сыграл значительную роль в развитии философии права и политической философии. В частности, его философские работы имели впоследствии определенное влияние на онтологию Мартина Хайдеггера; социально-политические взгляды были восприняты рядом мыслителей (в том числе Г. Гроцием, в основу работы которого «О праве войны и мира» лег трактат Суареса «О законах»). Основные работы: «Комментарии к «Суммам» св. Фомы» (1590), «Метафизические рассуждения» (1597), «О законах» (1612), «Защита католической апостольской веры от заблуждений англиканской секты» (1613).
   103. Игнатий Арман (1562–1638) – иезуит, ректор коллежа в Турноне, стал провинциалом Общества Иисуса во времена правления Генриха IV.
   104. Фронтон Ле Дюк (1558–1624) – иезуит, профессор теологии коллежа в Клермоне.
   105. Жак Сирмон (1559–1651) – иезуит, теолог. Стал духовником Людовика XIII в 1637 г.
   106. Анри-Луи де ла Рош-Позе (1577–1651) – епископ Пуатье с 1611 г.
   107. Имеется в виду ордонанс 1374 г.
   108. Шарль д’Альбер (1578–1621) – герцог де Люинь (с 1619). Был пажом Людовика XIII; в апреле 1621 г. стал коннетаблем Франции. Фактически управлял делами государства от имени короля после смерти Кончини. См. также комм. 12.
   109. Генеральные Штаты Соединенных Провинций (Нидерланды).
   110. Спинола, Амбросио (1569–1630) – генуэзский военачальник, служил королю Испании. Осенью 1620 г. под предлогом восстановления власти императора в Нижнем Пфальце явился на Рейн с 25 000 солдат. Овладел крепостью Бреда в 1625 г.
   111. «Годовое право» (полетта) – ежегодный взнос, составляющий -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

/ -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

от цены должности, дающий право перехода ее по наследству.
   112. Согласно ордонансам Карла IX от 1568 г. передача должности была действительна, если состоялась не позднее чем за сорок дней до смерти занимавшего ее ранее лица. Генрих IV установил, что, если платилась полетта, смерть обладателя должности не приводила к потере права ее передачи, которое могли осуществить наследники.
   113. Людовик XII (1462–1515) – король Франции (1498–1515), был союзником Фердинанда Арагонского с целью захвата Неаполитанского королевства.
   114. Речь идет о клятве, которую назначенный на должность судья давал в том, что он ничего не обещал, не давал и не платил прямо или косвенно за свою должность.
   115. Маргарита Французская (Валуа) (1553–1615) – дочь Генриха II и Екатерины Медичи. Первая жена Генриха IV; брак был аннулирован в 1599 г. по причине бесплодия супруги.
   116. Жанна д’Альбре (1528–1572) – королева Наварры, мать Генриха IV.
   117. Речь Ришелье на Генеральных Штатах была издана в 1615 г. в Париже. Далее приводится основная часть комментариев по этому изданию, принадлежащих Ришелье (дано курсивом).
   118. Аристот, кн. 4 Этики, гл. 1.
   119. Платон, 1-е письмо Дионисию.
   120. Боден в своей «Республике» (работа Бодена, издаваемая в России под титулом «Шесть книг о государственном правлении». – Е.Г.).
   121. Карл Великий.
   122. В Сардике, кан. 8 и 11; 2-й Лионский, кан. 3.
   123. Святой Людовик.
   124. Франциск I.
   125. Латеранский Собор при Александре III, кан. 8.
   126. Кн. 2 и 26 Кодекса Феодосия.
   127. Акт. 15, кан. 9.
   128. Кан. 9.
   129. Кан. 3, кан. 13.
   130. Феодосий, Аркадий, Гонорий, Юстиниан также этого придерживались.
   131. Кн. 6, гл. 281. Кн. 5, гл. 20, 21, 39, 225 etc. Кн. 6, гл. 143.
   132. Письмо 69 к Папиану.
   133. Проповедь против Юлиана Отступника.
   134. Кн. 5, письмо 32. Кн. 10, письмо 78.
   135. Кн. 2 «Истории» Сульпиция Севера.
   136. Матф., 24.
   137. Гл. 51, ст. 51.
   138. Гл. 16, ст. 18.
   139. 1 Царств, 12, 14 и 25. 3 Царств, 1, 12 и 13. Экклезиаст, 10, 8.
   140. Эжинар в «Жизни Карла Великого» причиной падения империи называл безнравственность и неверие. Сальвиан, епископ Марселя, говорил то же о Галлах, указывая, что к их краху привело пренебрежение к святыням. Павел Диакон объяснял потерю и падение королевства лангобардов той же причиной.
   141. Иосия – царь Иудеи (640–609 до н. э.). Осуществил религиозную реформу, в основу которой было положено устройство, описанное в книге Второзакония. При нем был восстановлен Храм в Иерусалиме и запрещены языческие культы.
   142. Плиний, кн. 7, гл. 2
   143. Франциск II в 1560-м, Карл IX в 1574-м, Генрих III в 1589-м.
   144. 22 июля.
   145. Мф., 22, 1—14.
   146. Анна Австрийская.
   147. Шарль Валуа (1573–1650) – сын Карла IX и Мари Туше. Впервые был заключен в тюрьму за участие в заговоре Бирона.
   148. Аллюзия к игре в «тридцать одно».
   149. Орден Гроба Господня, основанный в 1174 г. английским королем Генрихом II, прекратил свое существование после отделения англиканской Церкви. Его имущество, находившееся за границей, перешло во владение Мальтийского ордена (иоаннитов).
   150. «Семнадцатью сеньорами» называли несколько дворян, задававших тон и определявших направление моды при дворе. В их число входил и Анри дю Плесси де Ришелье, старший брат Армана де Ришелье.
   151. Клод Лотарингский (1578–1657) – принц де Жуанвиль и герцог де Шеврез (с 1612). Стал вторым мужем вдовы де Люиня – фаворитки Анны Австрийской, получившей известность благодаря участию в антиправительственных заговорах (во время правления Людовика XIII).
   152. Графиня де Суассон.
   153. Луи де Бурбон.
   154. Имеется в виду Дворец правосудия.
   155. Яков I (1603–1625).
   156. Анри дю Плесси (1580–1619).
   157. Себастьян Дори Галигай – брат маршала д’Анкра.
   158. Намек на инцидент, о котором рассказывается в тексте «Мемуаров» за 1615 г. Марсийак был побит маркизом де Рошфором за высказывания против Гастона Орлеанского.
   159. Анаксарх – греческий философ. Находился в свите Александра Македонского во время похода в Малую Азию.
   160. В «Политическом завещании» Ришелье неоднократно говорит об особой ответственности правителей – как политической, так и моральной.
   161. Здесь в тексте «Мемуаров» неточность. Роберт Убалдини покинул Францию в декабре 1616-го, его сменил Ги Бентивольо.
   162. Ирод Агриппа I – внук Ирода Великого. Умер в Кесарии в 44 г. н. э. В «Мемуарах» подразумевается описание его смерти, содержащееся в «Деяниях Апостолов»: «Но вдруг Ангел Господень поразил его за то, что он не воздал славы Богу; и он умер, будучи изъеден червями» (Деян., 12, 23).
   163. 95 тезисов, в которых осуждалось использование индульгенций в качестве финансового источника для строительства собора Св. Петра в Риме, были опубликованы Лютером в 1517 г.
   164. Когда королева отбыла из Парижа… – После провозглашения в 1614 году молодого короля совершеннолетним, Мария Медичи смогла удерживать в своих руках бразды правления до тех пор, пока Людовик, подстрекаемый Альбером де Люинем, не велел расправиться с Кончини и удалить мать в Блуа. В феврале 1619 года Мария бежала в Ангулем, помирилась с сыном и после смерти Люиня (1621) вернулась в Париж, где снова встала во главе государственного совета. Чтобы упрочить свое положение, она предоставила Ришелье место в министерстве, но вскоре была им отстранена от дел. Напрасно она приводила в движение все рычаги, чтобы удалить ненавистного ей министра от двора. 11 ноября 1630 г., в так называемый «день одураченных», противники Ришелье сочли было себя победителями. Людовик ХIII обещал матери, Гастону Орлеанскому и Анне Австрийской дать кардиналу отставку, но изменил мнение после встречи с ним в Версале и выдал ему его врагов. Мария Медичи вынуждена была признать себя побежденной и в июле 1631 г. бежала в Брюссель. Удаленная оттуда по требованию Ришелье в 1638 г., она переселилась в Англию, затем в Кёльн, где и умерла в одиночестве и бедности в доме Рубенса в Цветочном переулке.
   165. Император Матвей – преемником Фердинанда Штирийского… – Бездетный император Матвей (годы правления: 1612–1619) летом 1617 г. принудил чешский сейм признать в качестве будущего чешского короля своего племянника эрцгерцога Фердинанда Штирийского – воспитанника иезуитов, известного гонителя протестантов и приверженца идеалов абсолютной власти.
   166. Мятеж… выбросили из окон… – 23 мая 1618 г. в обстановке ширившегося в стране возмущения (в Праге закрыли протестантский храм и запретили отправление протестантского культа) оппозиционные дворяне во главе с графом Турном явились в помещение Чешской канцелярии (правительства) и выбросили из окон в ров королевских наместников Славату и Мартиница, а также их секретаря Фабриция. Так произошла так называемая «Пражская дефенестрация», с которой началась Тридцатилетняя война.
   167. …горя, которое и свело того в могилу. – Дворянскокатолическая партия в Брюсселе попыталась укрепить свои позиции, призвав в октябре 1577 г. эрцгерцога Матвея (1557–1619), честолюбца, брата императора Рудольфа (1576–1612) в качестве правителя страны. Рудольф стоял на страже католической реформы, но гарантировал и свободу отправления культа протестантам. Сместивший его Матвей II стал императором Германским, королем Венгрии и Богемии (1612–1619). Его попытки примирить католиков и протестантов закончились неудачей.
   168. Олденбарнефелт, Ян фан (1547–1619) – голландский политический деятель, великий пенсионарий, один из создателей Республики Объединенных провинций, защитивший ее от Морица Нассауского. Олденбарнефелт далеко зашел в своих связях с католическими державами, началось организационное размежевание ремонстрантов и контрремонстрантов, по-разному понимавших учение о предопределении и свободе воли. Мориц Нассауский решительно встал на сторону контрремонстрантов. Олденбарнефелт добился для ремонстрантских магистратов городов разрешения создавать свои вооруженные отряды в целях самозащиты. Мориц расценил это как посягательство на его функции главнокомандующего войсками и подготовку заговора. В августе 1618 г. Олденбарнефелт был арестован и по приговору специального трибунала 13 мая 1619 г. казнен.
   169. Арминий, Якоб (1560–1609) – голландский протестантский теолог, суть учения которого состояла в критике кальвинических догм по вопросу предопределения. В 1608 г. было назначено правительственное расследование его деятельности.
   170. Мансфельд, Эрнст фон (1580–1626) – немецкий главнокомандующий. Во главе армии наемников перешел со службы императору на службу его противнику Фридриху V. После поражения у Белой горы (1620) встретил сопротивление Тилли и был разбит испанцами под Флерюсом (1622) в Нидерландах и Валленштейном под Дессо (1626). Скончался по пути в Вену, куда отправился за денежной помощью.
   171. Фридрих V (1596–1632) – пфальцграф Рейнский, курфюрст (1610–1623) и король Богемии (1619–1620). Под влиянием своей жены Елизаветы, дочери короля Англии Якова I, возглавил протестантскую партию (Евангелическая уния) в Тридцатилетней войне. Во время восстания в Богемии был избран чешским сеймом императором. Потерпев поражение у Белой горы (1620), был низложен и вынужден бежать в Республику Соединенных Провинций.
   172. Герцог Баварский. – Бавария и Саксония обещали принять участие в подавлении восстания в Чехии. За это герцогу Максимилиану Баварскому были обещаны владения Фридриха Пфальцского и его курфюршеский сан, а также право оккупировать Верхнюю Австрию, а Саксонскому курфюрсту были обещаны Силезия и Лужица.
   173. Аугсбургский рейхстаг. – Состоялся в 1530 г. На нем была предпринята попытка согласовать конфессиональные доктрины и добиться церковного единства католиков и протестантов.
   174. Филоком – возможно, образовано от philo (греч.) – люблю и comes (лат.) – спутники, свита знатных людей.
   175. Отец де Берюль (1575–1629) – французский кардинал, основатель (1611) Оратории Иисуса и Непорочной Девы Марии по образу итальянской конгрегации [25 - См. комм. 187.].
   176. Кир II Великий – персидский царь, правивший в 559–530 гг. до н. э. Основатель персидской династии Ахеменидов.
   177. Сражение под Прагой – сражение у Белой горы, где 8 ноября 1620 г. имперские войска под предводительством Тилли разбили наголову протестантскую армию Фридриха V.
   Тилли (1559–1632) – бельгийский генерал на службе императора и Максимилиана Баварского; во главе войска Священной Лиги воевал в протестантами. При поддержке имперских войск под командованием Бюкуа пошел на Прагу. Путь им преградили силы протестантов под предводительством князя Ангальтского. Протестанты не выдержали и обратились в бегство. Король Фридрих, Ангальт, Турн бежали за границу. Начались репрессии. Это было первое сражение Тридцатилетней войны, положившее конец стремлению протестантов Богемии высвободиться из-под власти Габсбургов.
   178. Вальтеллина – ледниковая долина в итальянских Альпах. Важный стратегический пункт в Тридцатилетней войне; Ришелье безуспешно пытался помешать имперским войскам попадать через Вальтеллину в Ломбардию для поддержки испанских союзников.
   179. Лига Десяти Юрисдикций – название кантона Граубюнден (Серые Лиги) хранит память об альянсе трех лиг: Лиги Божественного Дома, Серой Лиги и Лиги Десяти Юрисдикций, изначально созданном для противостояния растущей силе дома Габсбургов. В 1524 г. три лиги объединились в Свободную Страну Трех Лиг, которая просуществовала до Наполеоновского завоевания Швейцарии.
   180. Антонио де Доминис (1566–1624) – хорватский ученый и архиепископ, крупный деятель Западной церкви. Придя к убеждению в необходимости многих реформ в управлении Церковью, вышел из ордена иезуитов, оставил сан архиепископа и удалился в Англию, где в 1617 г. появился его труд «Церковная республика» – о восстановлении единства западного христианства. Папа Павел V потребовал осуждения его теологическим факультетом. Его заточили в замок Святого Ангела и приговорили к сожжению. Был отравлен и предан земле. Затем тело его было выкопано и сожжено вместе с рукописями.
   181. Император… отдаст его зятю принадлежащий ему Пфальц… – В январе 1623 г. император торжественным актом лишил Фридриха Пфальцского его владений и передал его курфюршеский титул Максимилиану Баварскому.
   182. Los Alumbrados – религиозное общество, практикующее мистические формы христианства, существовало в XV–XVI вв. в Испании. Члены его стали одними из первых жертв испанской инквизиции. В 1525 г. инквизиторы издали указ об alumbrados, и первыми их жертвами стали Изабелла де ла Крус и Педро Руис Алькарас. Игнатий Лойола, обвиненный в сочувствии членам этого общества, бежал.
   183. Розенкрейцеры – Орден Розы и Креста – теологическое тайное мистическое общество, основанное предположительно в период позднего Средневековья в Германии Христианом Розенкрейцем. Ставили задачу всестороннего улучшения Церкви и благоденствия государств и отдельных лиц.
   184. Ганзейские города (от древненемецкого Hansa – группа) – союз немецких свободных городов в XIII–XVII вв. в Северной Европе, созданный для защиты торговли и купечества от власти феодалов и пиратства. Его членами в разное время были 200 городов, расположенных в бассейне Северного и Балтийского морей. Крупнейшие представительства и филиалы (конторы) Ганзы находились в Брюгге, Бергене, Новгороде, Лондоне.
   185. Этельред II Нерешительный (965—1016) – король Англии (978—1016), пытавшийся противостоять нападениям викингов на Англию.
   186. Конгрегация Оратории Иисуса – учрежденное в Риме в 1558 г. св. Филиппом Нери общество духовных лиц, живущих в послушании, но не приносящих монашеских обетов. Цель Конгрегации – возвращение к духу простоты апостольских времен в молитве, проповеди и совершении таинств. Эта цель должна была достигаться в молитвенной и богослужебной практике, а также в ежедневных проповедях, отличающихся от глубокомысленных философских проповедей, которые обычно произносились в те времена, простотой и общедоступностью. Французская община ораторианцев была основана в Париже в 1611 г. кардиналом де Берюлем и утверждена папской буллой в 1613 г. Была распущена во время Французской революции, но возродилась вновь в 1852 г.
   187. Поль Эмиль (Луций Эмилиус Паулюс, ум. В 216) – римский политический деятель. Консул с 219 г., в 216 г. вместе с Варроном потерпел поражение в битве при Каннах во время Второй Пунической войны, пал на поле боя.
   188. Взятие Бреды – 23 апреля 1625 г. Спинола овладел крепостью Бреда в Нидерландах, изначально резиденцией принцев Нассауских. Известно полотно Веласкеса «Сдача Бреды».

   Комментарии Е. Городилиной (1—163), Т. Чугуновой (6, 12, 18, 42, 101, 110, 113, 164–188).

Иллюстрации

Арман Жан дю Плесси, герцог Ришельё

Генрих Четвертый

Маргарита Французская (Королева Марго)

Мария Медичи

Людовик Тринадцатый

Анна Австрийская

Генриетта Мария Французская

   Людовик Тринадцатый

     Пред вами – наш Король. Се свет его лица.
     Он, победив наш мир, вознесся в небеса.
     О, смертный! ниц пади, пред высшим поклонись.
     Воздай ему хвалу – иль Господа страшись!

Перевод Наны Эристави