Катенок и Семеныч
Семеныч и Катенок

Часть первая
Катенок и Семеныч

   «Как и большинство остальных, не нашедших себя, ты стал отрицательным примером того, каким быть не следует… Для тех, кто себя еще ищет…»

   Этот роман получился из событий, в которых оказались главные герои. Он и Она. Семеныч и Катенок. Они и записали эту историю. Историю жизни, историю своей любви и не только… Писали вместе, перекидывая части романа друг другу по электронной почте. Ссорились, спорили… Ведь даже одно и тоже событие виделось им, как участникам оного – по-разному. В результате получилось то, что получилось.
   Семеныч подбирает на улице котенка… За этим, казалось бы, обычным событием следует цепь уже не совсем обычных событий. Привычный физический мир не заканчивается, но значительно потесняется другим миром… или другими мирами. Реальность становится не единственной. Понимание происходящего затрудняется тем, что ранее принятые основы уже не являются опорными точками существования человечества.
   Но вопросы, которые всегда задавало человечество, тем не менее, остаются. И ответить на них, становится еще менее возможным, поскольку кто-то поменял правила, теорию, аксиомы, да и, вообще, всю жизнь. Рушится мироздание, как трескаются литосферные плиты при столкновении для того, чтобы найти более удобное положение под действием неизвестных могущественных сил.
   Мир становится другим, абсолютно другим… хотя и прежний мир тоже остается. Мир окружает нас, управляет нами и одновременно подчиняется нам. Нам… Кто мы? Мы – всего лишь одна из ступеней развития мира под названием «человек». Зачем Бог создал людей? Для любви, конечно. Для чего же еще? Бог есть любовь… Красивая фраза. Итак, о чем этот роман? О любви и Боге.

Семеныч & Катенок

Посвящается: Тебе…

Глава 1. Как все начиналось

   Жил-был котенок. Звали его Катенок. Именно КАтенок, а не КОтенок. Понято, что слово «котенок» пишется через «О», потому что от слов «кОт» или «кОшка». Но это пишется так, а произносится именно «кАтенок». А ведь звали его так, как произносится, а не так как пишется. Поэтому и КАтенок.
   Был Катенок маленький, хорошенький, пушистенький, шустренький и, как все кошки, своенравный и гуляющий сам по себе… Но это было не главное. Главное было то, что Катенок был… как бы это получше объяснить… очень необычным котенком. Можно сказать, что Катенок был волшебным. Или не волшебным, а обладающим скрытыми (и не очень скрытыми) сверхъестественными способностями. Например, Катенок понимал человеческий язык. Любой язык. Не важно, на каком языке говорил человек, Катенок его понимал. И не просто понимал, а мог даже разговаривать с ним. Иногда Катенок понимал даже то, что человек думал, но не говорил. Можно сказать, что иногда Катенок мог читать мысли людей. Иногда. Он еще сам не всегда понимал, когда именно он может читать мысли, но… он же ведь был еще котенком, маленьким, хорошеньким, пушистеньким, шустреньким и, как все кошки, своенравным и гуляющим сам по себе… Его все очень любили. Его и нельзя было не любить. А он не всех любил. Многих, но не всех. Но все равно он был очень добрым котенком, только немного несчастным.
   Да. Вот еще. Это была все-таки кошка, поэтому в дальнейшем повествовании этого удивительного романа Катенок будет упоминаться в женском лице, то есть «она», а не «он».
   А был еще «он». Он был человек. Люди звали его Семеныч. Простой, обычный, среднестатистический, ничем не выдающийся человек. Вроде бы простой. А может и не совсем простой, но… Ладно, смотрите сами. Ведь роман еще только начинается…
//-- * * * --//
   «Нет! Нет! Нет!» – возразила бы Катенок, это был не простой человек, не совсем простой, вернее, совсем не простой человек. Семеныч это был мир! Катенок не помнила, откуда она взялась, была ли у нее мать, вылизывающая ее в детстве, был ли у нее дом, да и было ли у нее вообще что либо…
   Катенок помнила, что был какой-то мир. Была она сама, и был мир. Большой, настолько большой, что Катенок ощущала себя где-то в ногах этого мира, постоянно путаясь между кем-то и чем-то. Она так старалась ничему не мешать, что запуталась вконец в этом «подножии».
   Особого голода и холода Катенок не помнила, наверное, она родилась летом, и осенние заморозки еще не успели дать продрогнуть ее подушечкам на вечно, куда-то несущихся, лапках. В то еще время этот маленький комок не умел ни плакать, ни смеяться. А может поводов для радости или, напротив, грусти просто не случилось в ее еще недолгой, но так неудачно начавшейся, жизни. Но, не умея испытывать эмоции и чувства, она умела смотреть по сторонам и наблюдать. Или прислушиваться, когда наблюдать не удавалось. Страх еще тоже был одним из непознанных чувств. Поэтому, осмотрению мира снизу ничто не мешало. Правильному познанию или не совсем правильному. Одним и пока единственным способом, которого – оставалось наблюдение.
   И тут появился Семеныч. Откуда он взялся, когда? Не помнит Катенок. Взялся просто. Однажды. Что произошло? Ничего. Но мир стал другим.
   У мира появились светлые глаза и ласковые руки. На мир можно было посмотреть теперь не только снизу. Катенок увидела его на уровне своих глазенок. Иногда мир становился снизу. В чем дело? А-а… Это Семеныч брал ее в руки и поднимал высоко над головой… «Смотри вверх!» – улыбался Семеныч в расширившиеся глаза Катенка, которая с удивлением смотрела вниз на увеличивающееся расстояние между миром и ей самой. Вверх? Ого! Да мир не снизу с высоты рук Семеныча, мир-то еще и не начался… Небо!!! Почему такое прозрачное, почему глубокое и нетвердое? И ничем не пахнет. Зачем же столько места выше, где никого нет, и почему внизу нельзя пройти так, чтобы тебя не задели, или ты не перешел кому-то дорогу? Но Семеныч спускал ее вниз, и мир опять становился твердым асфальтом, то есть тем, что можно было ощутить ногами, руками, тьфу, лапами. Мир привычно пах мокрой грязью после дождя, и зрелой темно-зеленой листвой.
//-- * * * --//
   Катенок теперь, прежде чем оценить настроение мира, смотрела на Семеныча. Если тот замечал ее – мир был в порядке. Скользящий быстрый взгляд – тревожный мир.
   Хуже было, когда Семеныч, словно не видел ее. Мир тогда просто исчезал. Катенок, затаиваясь где-то рядом, наблюдала за ним. Как тяжело видеть эти светлые глаза, которые смотрят мимо. Заглядывай, не заглядывай – мир не появлялся. Где был Семеныч в такие минуты, а чаще часы? О чем он думал? Был-то он, конечно, на месте, что-то делал, говорил, мог даже улыбаться. Но не хватало в этом отсутствующем Семеныче, самого Семеныча. Он уходил, и Катенок тревожно шла за ним, провожая. Нет, не оборачивался Семеныч, как будто и не существовало Катенка, которая несмело шла за ним какое-то время, пока Семеныч не исчезал за углом.
   В такие дни Катенок бесцельно слонялась по знакомым окрестным дворам, не замечая ни цвета, ни запаха, ни людей, ни машин…
   Бывало, заходила так далеко, что очнувшись от мыслей, обнаруживала себя неизвестно где. Приходилось немало постараться, чтобы найти дорогу обратно. Придя на знакомую улицу, она полуложилась на какой-нибудь нагретый выступ дома, или забиралась на дерево, всматриваясь в тот поворот, за которым исчезал Семеныч и ждала.
   Она ждал его. Просто ждала. Вслушивалась в шаги, принюхивалась и смотрела.
   Появлялся Семеныч! Теперь глаза. Куда смотрят его глаза? Если они, что-то ища, окидывают двор – счастье!!! Можно бежать навстречу! Семеныч улыбнется, и Катенок будет бежать впереди, оборачиваясь, или сбоку, пытаясь догнать его шаги, сбиваясь всеми четырьмя лапами. Если Семеныч просто шел и смотрел вперед, в ту сторону, куда идут ноги (это было нередко), Катенок не двигалась, она видела, как за Семенычем захлопывается дверь в подъезде, и не шевелилась. За ним она не шла. Она оставалась там, где сидела, иногда засыпая, иногда опять куда-то шла, смотрела, как машины несутся по дороге, как стоят на светофоре.
   Люди, спешащие домой, тоже становились нейтрально безынтересны, постепенно все движение сходило на нет. Темнело. Опускалась ночь. Во дворе становилось тише и чернее. На дороге, наоборот – все загоралось яркими красками рекламных плакатов, фарами машин, которые сливались с нисходящим светом фонарей, разноцветными буквами магазинов, зажженными окнами домов. Можно было забраться повыше и смотреть в окна.
   Повеселевшая Катенок так и делала, становилось хорошо. Она с надеждой забегала во двор, и смотрела на те, любимые окна. Нет, не видно было Семеныча. Не курил он на балконе. Да и окна его быстро гасли. Хорошо, ночи были еще теплые. В такие дни Катенок оставалась на улице.
   Ладно! Утром Семеныч обязательно выйдет чуть раньше, и внимательно осмотрит двор. И глаза будут теплыми. И Катенок подойдет к нему, чтобы проводить те несчастные несколько метров до знакомого угла. Зато Семеныч обернется! И день будет замечательный! Будет интересно во дворе! А вечером, вечером Катенок побежит за ним, и дома Семеныч побудет с ней, возьмет на руки. Катенок очень любила, когда они были вдвоем. Семеныч с ней мог и поговорить, и рассказать, и поразмышлять. Не все еще слова понимала Катенок, но слушала. Жадно слушала. Чтобы было потом о чем думать, спорить, размышлять… когда Семеныч вновь скроется за углом.
   Ей так хотелось пойти с ним. Нельзя. Семеныч оборачивался и взглядом останавливал ее. На улице Семеныч практически никогда не выражал какого-то отношения к Катенку. Не говорил с ней. Не звал ее. Только дома, держа одну руку в лапах Котенка, другая вечно чем-то была занята, говорил ей: «Что ты, я взрослый мужик, а тут ты – пушистая мелочь, смешно же». Катенок постепенно привыкала. Ей нравилось находиться рядом, когда Семеныч сидел, или лежал. Из озорства, она могла и начать покусывать руки на запястьях, хотя это больше от радости. Или переступая лапами, балансировать на его ногах, непременно Семеныч резко их шевельнет так, чтобы Катенок не удержалась…
   Еще нравилось Катенку смотреть на то, что читал или писал Семеныч. Поначалу Семеныч отпихивал ее, потом перестал, даже устраиваясь так, чтобы Катенку было всё видно. Иногда, отрываясь на пару мгновений от дел, он ласково смотрел на Катенка. Иногда смотрел дольше и тяжелее сквозь Катенка.
   Разные были утра, разные вечера. Хорошие и плохие. Радостные и грустные. Только дни были – без. Без Семеныча. Его не хватало. Сильно. Нужно было о чем-то постоянно думать, чтобы этот недостаток не проявлял себя так явно.
   Были и еще редкие неприятные вечера. Катенок толком не понимала, что в них было такого ужасного, но оно было. Хотя Семеныч и приходил вовремя, и глаза его искали Катенка во дворе. Даже нагибался Семеныч, бросал несколько веселых полуфраз-полуутверждений, брал ее и нес домой в руках. Но запах… Был посторонний запах. Не машиной пах Семеныч, ни летней пылью, ни работой, ни усталостью, ни грустью, ни дождем. Он пах чем-то другим… или кем-то. Катенку не хотелось чувствовать этот запах, эти запахи, они бывали разные, иногда повторялись в течение какого-то времени, но общее у них было – они были чужие. И Семеныч становился чужим, веселым, с хорошим аппетитом и быстрозасыпающим. А в глазах у него стояло то чужое, чем он пах. В такие вечера Катенок убегала на улицу.
//-- * * * --//
   Казалось бы, ну что Семенычу до Катенка? Подумаешь котенок. Конечно, хорошенький котенок, но… мало ли таких котят по дворам бегает? Вернемся к тому, что Катенок была не простым котенком. Катенок была все-таки, хоть еще и маленькой, но уже волшебной.
   Это волшебство не было явным. Его никто никогда не замечал. Обычный котенок. С первого взгляда. А со второго…
   Взглянув на Катенка первый раз, никто ничего особенного не видел. Но почему-то хотелось еще раз посмотреть на Катенка. Повнимательнее посмотреть. Подольше. Что-то в глазах Катенка было такое… завораживающее… из далекого детства, из светлых снов, из бабушкиных сказок. Приходило смутное ощущение того, что не все еще потеряно, что, может быть, жизнь и не совсем напрасная штука. Катенок обладала уникальной способностью вызывать симпатию и неосознанное желание чем-то ей помочь. Утешить, погладить, приласкать…
   Покормить пытались неоднократно. Но, как ни странно, Катенок, не ела предлагаемую ей пищу. А что только ей не предлагали! Специальные суперкормы для котят, свежее молоко… да много чего. Чем вообще питалась Катенок, было непонятно. Чем-то, наверное, питалась, но чем именно, когда, и где она брала пищу – никто не видел.
   Семеныч за ужином все по привычке протягивал ей куски. С каких-то пор Катенок неожиданно стала есть. Не всегда. Но ела. Только из его рук. Катенок за ужином чаще нетерпеливо ждала вечера, вернее того, когда Семеныч придет в себя после дня. И они останутся вдвоем. Она любила, когда Семеныч курил. Вдыхала запах сигаретного дыма. И смотрела на разгорающийся уголек. Семеныч мягко выпускал дым на Катенка. Она даже не фыркала. Прикрывала глазенки и опять также внимательно смотрела, как часть сигареты превращается в пепел. Как пальцы Семеныча стряхивают отмерший табак вниз.
//-- * * * --//
   Катенок постепенно начинала осознавать, что оказывает какое-то особое влияние на людей… а особенно, почему-то, на мужчин. Мужчины души не чаяли в Катенке. Они ее ласкали, гладили, носили на руках… но все это как-то ничем большим не заканчивалось. Катенок все-таки была дворовым котенком, поэтому отношение к ней по большей части и было такое, какое испытывает нормальный человек к симпатичному дворовому котенку.
   Когда Семеныч первый раз увидел Катенка, он тоже, как и все, увидел обычного красивого котенка. Котенок и котенок. Вроде бы.
   – Кис, кис, кис! – позвал Семеныч.
   Катенок, подняв хвост трубой, подбежала к Семенычу и потерлась спинкой о его ногу. Семеныч погладил Катенка, сказал еще что-то ласковое и пошел по своим делам.
   Потом Семеныч второй раз увидел Катенка. Он не случайно ее увидел. Они как будто договорились встретиться вечером во дворе. Сложно это понять, но именно так и было. Не особо отдавая себе в этом отчета, Семеныч, когда возвращался вечером домой, зашел во двор и тут же начал искать глазами Катенка. И Катенок ждала Семеныча…
   – Какая хорошенькая кошечка! – сказал Семеныч, когда наклонившись, бережно гладил пушистую спинку.
   Он взял Катенка на руки. Отпустить уже не смог. Взял и забрал. Это тогда у Катенка появился мир.
   «Ты прелесть!» – услышал Семеныч, как если бы с ним заговорили. Он услышал это явно, как мысль и неявно, как слова. То есть совсем наоборот. Человек неявно слышит мысли, свои мысли. Но четко слышит слова и звуки. Это было удивительно. Но Семеныч был вообще несколько странноватый человек, он это почему-то сразу принял.
   – Знаешь, мужчинам так не говорят! – возразил Семеныч.
   «Кто не говорит?» – спросила Катенок.
   – Никто так не говорит. Мужчина может быть сильным, умным… ну, не знаю… разным, но мужчину так не называют! – ответил Семеныч.
   «А я называю. Тебя называю», – опять упрямо ответила Катенок.
   – А почему? – опешил Семеныч.
   – Потому, что это правда!» – смеясь, завершила разговор Катенок.
//-- * * * --//
   Вербер в «Империи ангелов» писал, что кошки живут одновременно в двух мирах, в нашем, материальном, и в астральном мире. Существует или не существует астральный мир, сказать, конечно, несколько трудновато… Но что-то в этом все-таки есть. Что-то, касающееся хотя бы Катенка.
   Семеныч, можно сказать, несколько «охренел» от разговора с Катенком. Озадачился. Даже не необычностью общения с кошкой, а результатами этого общения. Никто Семеныча не называл так. Говорили, конечно, ему хорошие слова (и за дело, и из лести – для получения каких-либо результатов) не один раз, но тут было что-то, что сбивало с толку. «Странная кошка», – подумал Семеныч. «Кошка… кошка. Да и кошка ли это? Котеночек-то не простой. Но какой славный! Даже не то, чтобы славный… а завораживающий какой-то. То есть, какая-то… Кошечка…»
//-- * * * --//
   Постепенно все вошло в свою колею. У каждого события, когда оно начинается, и если оно не заканчивается там, где возникла система отсчета, есть свое направление. Своя колея. Так и у Семеныча с Катенком. Теперь они были вместе. Они были необходимы и нужны друг другу. Или их союз, если можно это было так назвать, был необходим им. Как ни крути, но по отдельности, они уже не могли.
   Вечерами Катенок ждала Семеныча. Семеныч ждал вечера, который все чаще и чаще начинался со встречи Катенка, которая ждала его перед домом. Дальше было их время. Время мыслей, путешествий, споров, обид, время их сосуществования, которое с завидным постоянством истекало утром, как только Семеныч поворачивал за угол и уходил.
   Катенку именно по этой причине утра и не нравились. Разбудив Семеныча как обычно, Катенок спросила: «Ты любишь утро?» Семеныч открыл глаза, еще не проснувшись, соображая где он. Присутствие радостного и вечнонеспящего котенка, означало дом, и кучу времени еще до начала рабочего дня. Семеныч задумался: «Раньше бы я, безусловно, ответил: «Да, я люблю утро! Потому что начинается новый день! Потому что новый день может дать что-то новое, что-то хорошее и интересное!» …а сейчас? А сейчас я не люблю утро, потому что мне приходится расставаться с Катенком! Да… глуповато, однако… Но, вроде бы, так и есть».
   «Какая глупость, Семеныч!» – Катенок не слыша слов, ответила на его мысли. – «Не расставайся со мной, если не хочешь. Возьми меня с собой! Или останься со мной! Ведь если ты знаешь причину, по которой тебе не нравится то или иное событие – устрани ее!»
   Семеныч уставился на Катенка. Долго смотрел, сначала растерянно, потом внимательно. Потом, наконец, как-то хрипло, будто с трудом выдавливая из себя слова, сказал:
   – Ты читаешь мои мысли? – Катенок слегка смутилась. И тут же спросила опять:
   «Однажды ты сказал, что новый день по определению ничего с собой хорошего не может принести. Это как? Чего бы ты хотел, чтобы приносил тебе день? Хороший день – он какой для тебя? А плохой?»
   – Я тебе этого не говорил. Но это не означает, что я так не думал. Ты опять подслушала мои мысли?
//-- * * * --//
   Потом они на кухне пили кофе. Семеныч пил, Катенок ходила возле горячей чашки, вдыхая аромат и морща нос. Семеныч засмеялся:
   – Сигаретный дым вдыхаешь как родной, от кофе фыркаешь.
   «Кому – что нравится», – обиделась на его смех Катенок. Семеныч смотрел на нее. Он уже смотрел дольше, и тех взглядов, которые были раньше, сквозь и мимо – почти не случалось. Это означало, что один вошел в жизнь другого, и хорошо так вписался, что уходить не было смысла, поскольку жизнь наполнялась присутствием.
   Присутствием. Присутствием чего-то очень непонятного, чего-то неизведанного ранее, чего-то иррационального… того, чего не бывает вообще. Не бывает никогда. Не бывает ни с кем. А вот с Семенычем почему-то случилось. Что случилось? Кошка понравилась? Мало ли людей любят кошек? Много. Но Катенок не просто кошка, и Семенычу она не просто понравилась… Катенок как будто стала составной частью Семеныча, при том, что, как Семеныч чувствовал, он сам стал составной частью Катенка. Это было безумно, абсурдно, но то было именно так. Так, а не иначе. Потому что иначе было всегда. Всегда до встречи с Катенком.
//-- * * * --//
   Вот и утро, его точка расставания. Угол. Поворот. Катенок не остановилась, шагает рядом. Дошли молча до машины.
   – Всё. Ты домой.
   «Нет».
   – Что значит, нет?! Ты идешь домой, я иду на работу. Ты – кошка. Я человек. Что непонятного?! – Семеныч стал заводиться. Этого еще не хватало. Портить день с утра – дурной тон. Так можно испортить весь день. А еще не дай бог – вечер, на который Семеныч сегодня имел виды, тщательно бреясь с утра, и придирчиво выбирая рубашку.
   «Я с тобой», – невозмутимо продолжила Катенок. Подняла непоколебимые и наивные глаза на Семеныча.
   Ссориться с таким слабейшим существом совсем не хотелось. Но это существо так сильно было упрямо, что наводило на мысль – а так уж ли слаб тот, который кажется слабым?
   Иногда Семенычу казалось, что Катенок имеет над ним какую-то непостижимую власть. Как будто Катенок может при желании его в любой момент уничтожить. Стереть с лица земли. Распылить на молекулы. Как будто Катенок, имея внешний вид кошки, фактически является каким-то другим, неземным… или не совсем материальным существом.
   Семеныч сел в машину, завел ее. Катенок упорно стояла. Хлопнула дверь. Сцепление, задняя передача, газ, движение, сцепление, тормоз, сцепление, первая передача, газ, движение.
   Сцепление, тормоз, остановка. Хлопнула дверь. Семеныч вернулся, встал перед Катенком, которая так и не двигалась последние две минуты, глядя, как пытается уехать машина.
   – Ты не можешь со мной поехать, – как можно мягче и примирительнее, устало сказал Семеныч.
   «Я хочу!»
   – Пойми, желание и возможность…
   «Я есть у тебя? Почему я не могу сегодня быть рядом?»
   – Это ненормально для общества, чтобы я разъезжал по делам с каким-то котенком.
   «То, что ты с ним делишься всем, что есть у тебя, то, что ты с ним разговариваешь – это нормально, пока об этом никто не знает? Значит, нормальность определяется тем, видима ли она для общества? Так объясни, почему ненормальность становится несуществующей, если о ней никто не знает, она ведь все равно есть, видит ли ее один человек или несколько. Или не так? Что за нормы вашего общества, которые сходятся в одной – если никто не знает, то желание становится возможностью?»
   Семеныч не знал, что на это ответить. Естественно, он мог сказать какую-нибудь банальность, типа: «Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя», или что-то подобное… Но ведь Семеныч по сути своей никогда не был приверженцем ханжеской морали и слепым последователем сложившихся в социуме стереотипов. Он понимал правоту Катенка, но… Он не мог ее принять. Потому что, тогда полностью рушилось все его восприятие мира, весь его мир, вся его жизнь, предыдущая жизнь. Которую Семеныч вовсе не считал такой уж плохой… Так, разве, бессмысленной немного. Или много бессмысленной. То есть полностью.
   Дверь. Машина сердито завелась и уехала. Катенок постояла, пожалела сразу же, что Семеныч сердит, разозлилась на себя, потом на Семеныча, потом на себя… Вздохнула и поплелась по дневному маршруту, который становился известным с каждым сделанным шагом ровно на один следующий шаг. Солнце пекло, было слишком жарко для осени. Катенок старалась идти в тени. Она шла в такт своим мыслям.
   «Ну что за человек, Семеныч!» – внутренне негодовала Катенок, «Хотя, что с него взять. Человек ведь. Всего лишь. Наставить ограничений и тайком их раздвигать – норма. Норма общества? Или норма сохранения спокойствия этого общества, чтобы оно не сошло с ума?».
   Если бы Семеныч слышал Катенка, он бы ответил так:
   – Ограничения сами выстраиваются. Эволюционно. Человек их или принимает или не принимает. Когда человек принимает те или иные ограничения, он не предполагает их раздвигать. А если потом, ограничения становятся кому-то тесны, то раздвижение ограничений одним человеком может негативно влиять на других людей. Хороших людей, которые не заслуживают такого к себе отношения.
   Но Семеныч не слышал Катенка, поэтому ничего и не ответил.
   Катенок соответственно не могла знать ответа Семеныча на незаданный вопрос. Сначала она злилась, потом смирилась, потом отвлеклась. Листья от ветра падали на землю, доказывая закон всемирного тяготения.
   «Сколько еще этих законов, которые сами себя доказывают, и сколько других, которые сами себя оправдывают и существуют только для того, чтобы видимость была узаконена, ни капли не доказывая ее реального отображения?» – мысль была перебита запахом свежего и горячего хлеба из магазина. Хотелось есть. Все-таки кофейным ароматом сыта не будешь.
//-- * * * --//
   Время, так или иначе, прошло. И приблизилась та часть суток, которая сама по себе уже вызывала радость у Катенка. Она побежала во двор, залезла на дерево. Залезла высоко, она так еще не забиралась. Но все течет и изменяется, лапы становятся крепче, когти острее, ловкость оттачивается. Отсюда был виден поворот. И можно было уже не ждать шагов Семеныча, а видеть, как подъедет его машина.
   Но Семеныча не было. Час, другой… машины не было. Стало не по себе. Пространство наполнялось тревогой так же быстро и неотвратимо, как одна секунда сменяется другой.
   Катенок напряженно смотрела на дорогу, синяя машина, красная, белая… где же Семеныч? Слезла с дерева, побежала к окнам. Нет. Мертвая тишина, приоткрытое с утра окно. Полезла опять на дерево. Шелест шин, еще не видя, Катенок стала спускаться обратно. Знакомый звук подъезжающей машины. Катенок неслась вперед. Точно. Такой родной звук захлопывающейся двери машины. Шаги, любимые шаги. Угол. Семеныч!!!!!!!!!!!!
//-- * * * --//
   Семеныч веселый и довольный, видит, как Катенок в радости бежит и делает пару кругов вокруг больших ног. Надо стоять на месте, чтобы не наступить на эту радость. Оба уже давно забыли об утре. Их память быстро и глубоко прячет неприятности, чтобы достать их потом в самый неподходящий момент.
   И, как будто, ничего не было. Как будто не было утра, с его непонятками. Как будто не было дня, с его разъединяющей их сущностью. Как будто все стало на свои места. Как будто все стало именно так, как и должно было быть. Для Катенка была только одна радость – Семеныч, а для Семеныча была только одна радость – Катенок. И эта радость должна быть в свой, отведенный ей момент, чтобы она была полноценной. Сейчас и момент, и радость совпали. Как ни парадоксально, но понятие «бесконечность» не распространяется ни на постоянное хорошее, ни на постоянное плохое. Постоянно плохо или постоянно хорошо не бывает. Никогда не бывает. Ни у кого. «Хорошо» или «плохо» – это, как разность потенциалов, дающая энергию жизни. Если бы этой «разности потенциалов» не существовало, то и жизни бы не было… Или была бы? Но это была бы уже другая жизнь. Люди так не живут. Хотя живут некоторые… Издревле на Руси сумасшедших звали блаженными. Вот только у них все всегда могло быть хорошо. Но именно в настоящий момент у Семеныча радость была…
   Радость Семеныча успокоилась и понеслась во двор к подъезду. Семеныч не торопится, садится на лавку, оглядывает двор, детскую площадку с присутствующими детьми, листья на земле, листья на ветках, глубоко и удовлетворенно вдыхает осенний теплый вечер. Закуривает. Катенок, не обнаруживая идущего Семеныча, оборачивается и несется к нему.
   Катенок всегда смотрит туда, куда смотрит Семеныч. Сейчас они затихли, и взгляд их уперся в детей.
   – Почему ты не любишь детей?
   «А ты любишь?»
   – Да.
   Для Семеныча было удивительно, как это можно было не любить детей. Дети ведь были маленькими, еще не испорченными обществом людьми, такими непосредственными, милыми, забавными и трогательно беспомощными.
   «Бред. Что хорошего в этих слюнявых мелких отнимателей времени и здоровья? Ты смотрел только что на небо. Ты его любишь. Ты перевел взгляд на детей и с той же любовью. Но это разные вещи. Нельзя детей любить как картинку».
   Катенок искренне не понимала Семеныча в этом вопросе. Впрочем, она не считала эту любовь Семеныча к детям таким уж существенным недостатком.
   «Пойдем домой?» – Катенок уже хотела есть, совсем не по-кошачьи, и забраться к Семенычу на колени. На колени она прыгнула сейчас же, хотелось вдохнуть знакомый запах. Но там было присутствие «редкого вечера» и «чужого Семеныча». Вот почему, его не было так долго. Вот почему, он был весел и приветлив. Катенок попятилась. Это стало так больно, что ушли мысли и чувства, было одно желание – прочь, прочь отсюда!
   Семеныч не понял, что произошло. Почему глаза Катенка обратились в две грусти и разочарования, и она медленно стала слезать с коленей.
//-- * * * --//
   Прошло несколько дней. Катенка не было с тех пор, как она слезла с ног и умчалась. Семеныч не понимал, что произошло. Утром выходил, топтался во дворе, нарочито медленно заводил машину, обходил ее несколько раз, оглядывая. Вечером так же. Курил на лавочке. Медленно шел к подъезду. Ночами плохо спал. Приоткрывал окно, вдруг услышит знакомый звук.
   Как-то вечером Семеныч шел домой, все еще оглядывая по привычке, двор. Катенок стояла перед ним. Худая, усталая. Это был не радостный пушистый комок, бросавшийся так недавно в ноги. Это была, не обиженная по всякой мелочи, маленькая упрямая Катенок.
   Перед ним стояла молодая кошка. Просто стояла и смотрела. Смотрела больно, жестко, умоляюще, ласково, любя.
   Такое ощущение, что она еле держалась на ногах. Семеныч взял ее на руки, понес домой. Есть не стала. Уснула в его руках. Аккуратно положив ее на постель, Семеныч смотрел на нее:
   – Где ты была, Катенок? Что произошло?
   Семеныч ничего не понимал. То есть он понимал, что с Катенком что-то не так. Что-то сильно не так. Но что именно… Чувства Семеныча словно парализовало. Он тупо бессмысленно сидел и смотрел на Катенка, ничего не соображая и ощущая только тяжелую необъяснимую тревогу, убивающую его способность думать и что-либо ощущать кроме нее самой.
//-- * * * --//
   Катенок спала долго – ночь, утро, день, вечер, ночь. Семеныч был рядом две ночи, прислушивался к дыханию. Тревожно было видеть Катенка, которая всегда спала мало, в таком долгом сне.
   «Вставай Семеныч, уже утро!» – Семеныч проснулся от мокрого носа, радостных глаз и еще не начавшегося рассвета. Как всегда! Всё на своих местах! Семеныч был рад, что Катенок «вернулась», даже не злился, что опять она его подняла ни свет, ни заря. Пошли привычно на кухню. Кофе. Катенок фыркает. Семеныч улыбается.
   – Объяснишь?
   «Нет», – промелькнуло что-то в кошачьих глазах и спряталось вновь, – «Я скучала»
   – Иди ешь, в чем душа-то еще держится?
   Странно это было. Мужчина и Кошка. Катенок и Семеныч.
   Она и Он… Он и Она? Что за бред! Человек и животное не могут быть Он и Она… А может быть, Катенок и не животное вовсе?
   Семеныч смотрел, как она с аппетитом ест, не особо вникая, что проглатывает.
   Катенка с виду, конечно, можно было принять за животное. Но ведь, если проанализировать эти их странные «взаимоотношения», то какое же это животное? В каком-то отношении, Катенок была даже больше человеком, чем Семеныч. Или ни животным, ни человеком, а чем-то стоящим по эволюционной лестнице выше человека.
   «Ну и придет же в голову всякая чушь!», – встряхнулся Семеныч. Но в том-то и дело, что Семенычу в голову никакая чушь сроду никогда не приходила. Или он сошел с ума, или мир сошел с ума. Или мир открылся ему с той стороны, которую Семеныч, как и большинство людей, прежде не знал…
   Утро становилось более привычным, совместная дорога до угла.
   – Пока, до вечера? – глаза Семеныча смотрели напряженно.
   «Да!» – глаза Катенка смотрели ласково.
//-- * * * --//
   Катенок пошла обратно, идя походкой, которая уверена в своем существовании, в существовании мира, любви. Когда все становится прекрасным, незыблемым, прочным, когда появляется место, и ты вливаешься в него, чувствуя, что это место в жизни только твое, и ты начинаешь с удовольствием просыпаться и засыпать, когда уходят тревоги и появляется уверенность, что все так и должно быть, что все прекрасно.
   Катенок забралась на дерево, там уже было много удобных веток. Заняв положение поудобнее, Катенок прикрыла глаза.
   Что-то образовалось и «уселось» рядом. Что-то светлое и легкое. Оно возникло рядом среди листьев, не шелохнув ни единого.
   – Привет!
   «Иди отсюда», – Катенок не открыла глаза, она и так знала, кто это.
   – Долго это будет продолжаться? Ты находишься здесь не за тем, чем ты занята сейчас. Если ты не желаешь ничего делать, не пора ли тебе вернуться обратно и пересмотреть цели твоих задач? – кто-то говорил спокойно тоном учителя в нормальном расположении духа.
   «Моих задач? Кто сказал, что это мои задачи? У меня здесь образовались действительно свои задачи, мне стало комфортно и хорошо. Больше я ничего не хочу», – тон Катенка был как копирование собеседника, то же спокойствие и невозмутимость.
   – Ты забыла, кто ты?
   «Да!» – Катенок расхохоталась. – «Я стерла все прошлое до рождения Катенка, я взяла и удалила постоянную память за ненадобностью, оставив временную для нахождения еды, дороги домой, и знаний о том, что зима сменяется весной, а Семеныч, приходя вечером, берет меня на руки. Это всё».
   – Так дело не пойдет. Тебе придется вернуться, в таком случае, обратно, – голос еще был в пределах спокойствия, но пределы уже натягивались, грозясь лопнуть.
   «Не угадал. Я и с места не сдвинусь. Я остаюсь», – Катенок открыла упрямые глаза, и стала смотреть вниз, на землю. Можно было посмотреть на собеседника. Но сейчас он был абсолютно невидим, как внутренний голос. Однако, внутренний голос никогда бы такого не сказал.
   – Это не в твоей власти. Мы заберем тебя, если ты не сделаешь это по своей воле, – слова становились тверже.
   «Ну, попробуйте. Что вы сделаете? Пожар с моим сожжением, наезд на меня автомобиля, или я захлебнусь в водах Черного моря, отправившись на прогулку на собственной яхте? А может, я шлепнусь с этого самого дерева на голову какого-нибудь ребенка, сдохну от ушиба внутренних органов, а ребенок получит черепно-мозговую травму, несовместимую с нормальной психической жизнью? Вот горе родителям! На их чадо упала кошка, жалко, я не черного цвета, все можно было обставить мистически трагично!» – Катенок смеялась, представляя себе возможные кончины.
   – Ты знаешь, что мы сделаем это. Не важно – как, – собеседник явно морщился от такого откровенного сарказма.
   «Давай, давай! Светлый ангел! Подумай хорошенько, как убрать ни в чем не повинную кошку», – зверела от смеха Катенок. – «Делай это много-много раз, потому что с первого раза у тебя ничего не получится. Я вернусь обратно, другим котенком, или собакой, а может женщиной? Опять окажусь тут, и буду ходить за Семенычем по пятам. Или стану вообще деревом под его окном, и он все равно будет со мной разговаривать, а я буду протягивать ветки в его окно».
   Женщиной… Катенок это сказала в пылу дискуссии. Не думая. Но сама мысль стать женщиной, и не просто женщиной, а женщиной Семеныча, глубоко запала в ее сознание. Ведь, став женщиной Семеныча, они могли бы не только разговаривать… Они смогли бы еще, и обмениваться энергией. Причем, очень приятным, самым приятным для человека (и не только для человека), исключительно приятным способом! И чужих запахов у Семеныча она тогда бы просто не допустила. У Семеныча тогда был бы только один не его запах. У него тогда было бы всего два запаха: его собственный и ее, Катенка! …но диалог тем временем продолжался…
   – Ну, посмотри, во что ты превратилась. Тебе нравится так проводить время? Бесцельно? – ситуация стала немного упрашивающей и примирительней.
   «Я не превратилась, вы сами меня засунули в кошачье тело. Да, нравится. Я нашла много радостей в физическом мире, здесь на земле. Время все равно бесконечно, так что мне абсолютно некуда торопиться. Мне нравится этот двор, мне нравится Семеныч, мне нравится есть, спать, и нежится возле его коленей. А цели пусть ставит кто-нибудь другой, еще лучше, пусть он сам их и выполняет», – Катенку опять становилось весело.
   – Как с тобой бороться? Кто создал тебя? Как достучаться до тебя? голос был озадачен и зол. Разговора не вышло. И результата разговора, естественно тоже. Того результата, за которым и явилась эта тень, это существо, этот «светлый ангел» или это нечто, не являющееся жителем нашего физического 3-х мерного мира.
   «Не ты меня создал. Не тебе меня пугать и соблазнять. Иди, выполняй свои задачи, спасай человечество, пока оно не утопило само себя в собственных экскрементах лжи, войн, болезней, умственной и психической недоразвитости. Я в этом дерьме копаться не собираюсь. Это бесполезно. Я буду жить ради своего удовольствия. Попрошу не навязывать мне чужие цели и ставить кому-то нужные задачи на их выполнение», – Катенок отвернулась.
   Существо молчало. А что тут скажешь? Нужно было что-то более умное и сильное, чтобы остановить это упрямство и непослушание. Только что? Если эта кошка потеряла напрочь страх? Пригрозить тем, что ей дорого? Семенычем? Надо хорошо подумать над этим, а то если и так ничего не получается, кто знает, что она натворит, разозлившись. Уничтожит землю? Но это еще полбеды. Ладно, надо идти дальше, дел еще много. Пусть это упрямство висит на ветке дальше.
   …а с Семенычем надо все равно что-то решать. Просто устроить ему смертельный несчастный случай? Это самое простое. Но это было бы поступком неразумным, глупым и опасным, хотя… если ничего другого не останется, то все-таки вполне приемлемым. Но много и иных способов существует для исправления ситуации. Можно устроить несмертельный несчастный случай. Можно сделать Семеныча инвалидом, растением, сумасшедшим. Можно обойтись и без «внешнего» несчастного случая. Можно сделать так, чтобы это изменение было вызвано как будто бы им самим. Много люди придумали всяких полезных для этого вещей: алкоголь, наркотики, психологическая зависимость от привязанности к какому-нибудь сообществу, преступному или религиозному, не так и важно… Но дело ведь не в Семеныче. Да и вообще не в физическом мире. Дело ведь в Катенке, которая, при желании и в сочетании с необузданностью своего характера вполне могла не только «уничтожить землю», но и внести достаточно серьезные возмущения в относительно спокойный сейчас мир этого сверхъестественного (как это называют люди) существа, мир ангелов, мир грез, мир эгрегоров, ощущений, чувств… Другой мир. А вот этого допустить уже никак нельзя. Но, в любом случае, как бы дело с Катенком не завершилось, Семеныч свое получит. Обязательно получит. Да так сильно получит, как еще никто из людей не получал! Правда, у существа иногда возникало чувство, что Семеныч тоже не такой уж и простой человек… Или не только человек. Или не человек вовсе. Что было не так с Семенычем, Существо не могло полностью понять, и это непонимание его очень тревожило, т. к. проявляло собственную ограниченность существа в возможности понимании мироздания.
   «Людей в чистом виде не существует», – ответила бы на это непонимание Семеныча существом Катенок. Если бы слышала, конечно, это непонимание. А если бы Катенок полностью слышала мысли существа, то она бы его уничтожила моментально. Но сверхъестественные существа могут слышать только мысли людей, а свои собственные мысли они могут «прятать» друг от друга… хотя и не от всех. Есть парочка, вернее три сущности, от которых нет секретов ни в чем, но сейчас речь не о них. В общем, то, что Катенок полностью не слышала мысли существа, было для существа очень хорошо, так как существо оказалось пока избавлено от возможных неприятностей.
   Оно ушло, просто растворившись в своем исчезновении. Пространство вновь затихло. Катенок лежала и думала.
   Конечно, она не могла не подозревать, что они могут натворить что-то с Семенычем. Отняв у нее самое дорогое, что появилось. Кто придумал, что он (тот, кого люди называют Богом) являет собой вечную любовь? Она прекрасно знала, что тот, кто имеет абсолютную власть, имеет и все нехорошие последствия этой власти.
   «Пусть только попробуют, я натворю таких дел, что им их не разгрести в этой вечности», – Катенок спрыгнула с дерева, грациозно попав на кучу листьев. Время обеда, – «пойти, до Семеныча дойти? Подождать его возле работы?»
   Без него было неспокойно. Захотелось увидеть его, удивленный ее присутствием на другом конце города, взгляд. Можно было бы, и проникнуть к его существу. Он-то удивится еще больше, когда на рабочем месте обнаружит бестелесную энергию Катенка. «Ладно, мир все-таки физический, не буду его пока рушить», – Катенок помотала головой, желая растрясти все лишние мысли, и побежала к Семенычу.
//-- * * * --//
   Вот и здание. Семеныча нет. Надо вызволить его. Катенок сильно позвала его, передавая энергию ожидания в пространство. Оно оказалось сегодня на редкость милостивым. В дверях появился он. Облокотившись на косяк двери, он огляделся. Глаза как небо. Губы сомкнуты. О чем-то думает. Одна рука в кармане, что-то ищет. Катенок откровенно любовалась им. Совсем не по-кошачьи. Заметил ее, пошел на встречу, как-то по-мальчишески спрыгнув со ступени. На их счастье рядом было полуденно тихо. Молча пошли мимо здания, свернув в какой-то двор. Нашли сваленное дерево. Оба были так рады присутствию друг друга, что не нужно было слов. Молчание нарушил Семеныч:
   – Что, неймется? От безделья прискакала?… Сегодня шину проколол, обнаружил только на полдороге, пришлось в шиномонтаж заезжать, на работу к одиннадцати добрался.
   «Я люблю тебя!» – Катенок посмотрела на него прямо в глаза. Это надо говорить, глядя в глаза.
   – Что? – удивленно посмотрел на нее Семеныч.
   Но Катенок была уже в плену собственных размышлений… Слушая его, Катенок лихорадочно смотала время назад. Вот он прокол шины. Остановка машины. А зачем? Надо посмотреть дальше… да вот оно. Через две улицы ехала ремонтная машина, большая и тяжелая. Что там с ней? Водителю плохо, он не управляет машиной. Проезжая по инерции маленький перекресток, упирается в бетонную стену и останавливается. Да, если бы Семеныч не остановился из-за прокола, он выехал бы с прилежащей дороги, и эта «дура» протаранила бы его, смяв в стену. Катенка прошиб пот.
   «Глупый ты, Семеныч! Ты опоздал на свое рождение в этом мире, недоволен опозданием на работу, что немного подвел людей, и не знаешь, как опоздал на собственное несчастье. Как это важно бывает опоздать на ненужное мероприятие. Наверное, они все-таки там делают и хорошие дела. Пока я выводила из себя собеседника своими глупыми разговорами, они позаботились о моем человеке».
   Семеныч поднялся.
   – Домой пойдешь? Или тут покрутишься? Я освобожусь скоро.
   «Не знаю еще», – Катенок понимала, что для сегодняшнего дня событий уже приключилось достаточно. Захотелось побыть одной. Она не торопясь, стала удаляться.
//-- * * * --//
   Сегодня оба изрядно устали. Устало встретились возле подъезда и пошли домой. Молча поужинали и нашли место на диване. Друг возле друга. Вернее, Катенок была возле. Возле него. Стало хорошо. Уютно. Со многими ли людьми мы испытываем такое? В каждой ли семье есть комфорт? Конечно, нет. Это счастье – если он есть. Отчего он зависит? От многих причин. От близости людей. От их чуткости. От личного пространства, которое не должно мешать другому, и не ограничивать само себя. От любви, от дружбы, от понимания.
   «Сколько всяких слов и определений, нужных и не очень, а все сводится к двум – хорошо и плохо. Да, Семеныч?» – мысли Катенка были такие уставшие и медленные, как и вечер. Она уткнулась в ладонь Семеныча. Не хотелось двигаться. Это мы можем не двигаться. А время не может. Оно идет, бежит, летит. Замедляется в горе, убыстряется в счастье.
   «Что дальше, Семеныч?» – Она подняла голову. – «Что будет дальше?»
   Семеныч очень внимательно посмотрел на Катенка. И грустно ответил:
   – Я не знаю, маленькая.
//-- * * * --//
   Утром Катенка уже ждали. Они не стали рушить пространство и ждали, когда Катенок проводит Семеныча.
   Это были старые знакомые Катенка. Не плохие, не хорошие, просто знакомые. Не светлые, не темные – бесцветные.
   – Неплохо устроилась! – очевидно, это было приветствие.
   «Я бы на вас посмотрела, жрущих кошачий корм, лакающих из миски, когда залпом охота выпить стакан воды, и вылизывающих собственную шерсть вместо принятия хорошей горячей ванны», констатировала она свою теперешнюю жизнь, – «Что нового?»
   – Да, полно. Я нечаянно просмотрел, как утопился теплоход, потому что капитан валялся пьяный, а его помощник с какой-то девицей развлекался в каюте. Честно говоря, я на них и засмотрелся, ну и пропустил какие-то механические поломки. Полторы сотни жертв, а мне теперь еще смотреть за их оставшимися в живых детьми, немощными родителями, неутешными половинками.
   «Как дорого тебе обошлись пару часов эротики», – засмеялась Катенок. – «И что дальше, отвечать будешь по полной?»
   – То был качественный порнофильм, ты не представляешь, они…
   «Стоп, хватит! Остановись, высоконравственный ангел! Мне эти подробности без надобности сейчас. Я в такой ж…, в смысле в кошачьем теле, не кота же мне искать», – Катенок была им, все-таки, рада. Давно она уже ни с кем не общалась. Весь мир замкнулся на Семеныче, словно до него ничего не было.
   – Извини, не подумал. Ну, короче, что делать. Надо разделаться с этой кучей, если я сделаю это быстро, пока их мысли-молитвы от сильного горя не дошли до него, то все обойдется. Но, мы вдвоем не справимся, может, поможешь, все равно ведь ничем не занята?
   «А ты что, тоже не у дел, или по доброте душевной помогать прешься?» – Катенок уставилась на второго собеседника с любопытством, насколько она его знала, он не отличался тем, что мог подставить дружеское плечо вовремя, но повеселиться или подурачиться всегда был рад. Однако, как только приходилось отвечать, его и след простывал. Катенок не любила таких. Ну, уж если вместе побезобразничали, почему не отработать вместе. А этот нет. Хитрый он, но без особой подлости. Просто хитрый трусоватый малый.
   – Да на мне племя в дебрях Африки. Самобытные, первозданные, одежды нет, соседних племен нет. Прогресса ноль. Там засуха сейчас. Сезон дождей через месяц. Мрут животные от нехватки влаги. Эти их жрут, так что едой они обеспечены. Со скуки сдохнешь. Пару недель насмотрелся на их ритуалы и праздники – надоело. Что там у них случится? Никто и не узнает, что меня там нет, – засмеялся Второй. – Если только эти аборигены зря будут жертвы приносить. Хотя знали бы они, что мне их жертвы до лампочки. Не ем я их быков. Дождя все просят, идиоты. Сколько веков у них одна погода из года в год, сезон засухи сменяется сезоном дождей. Так они обвешаются крокодильими зубами и прыгают по ночам вокруг огня, и думают, что дожди приходят в ответ на их шаманьи танцы.
   «Так мы за месяц не управимся. Смотрите сами. Одним надо найти любимых, или тех, кто ими станет. Детей, оставшимися сиротами, распихать по родственникам или детдомам, со скорейшим усыновлением, а со старыми что? Проинфарктить поголовно?» – Катенок смотрела на них, уже по-деловому подсчитывая время без Семеныча, чувствуя, что отказать в помощи не вправе.
   – Да не, там меньше. Я уже все подсчитал. Мне только что срочное, со стариками – их пять. Пара невест неутешных. С детьми – я сам, – Первый явно занижал численность от семей полторы сотни утопших, чтобы только заманить в свое дело еще одного помощника, сейчас пара рук была, ох, как не лишней.
   «Ладно, ладно», – мысли Катенка уже загорелись, заработали в рабочем режиме, – «Пойдемте, хотя, нет! Идите, я догоню!»
   – Мы здесь тебя подождем. Что у тебя там еще?
   «Я сейчас!» – Катенок помчалась к Семенычу. Она бежала быстрее ветра, могла бы и перенестись, но впопыхах об этом забыла. Странно было видеть кошку, несущуюся по улицам города со скоростью лани. Она неслась через перекрестки, не боясь машин, неслась по тротуарам, не боясь людей.
   Она прибежала. Забралась на дерево. Не видно. На другое. Выше. Тоже не то. По трубе лезть? Заметно. Вот еще какое-то. Вверх, вверх. «Семеныч, миленький, подойди к окну, родной мой, на две секундочки», просила она. Вот оно – окно. Вот и он. Уткнулся в компьютер, а мысли не там.
   «Эх, какой красивый! Самый лучший! Пока, Семеныч, я скоро буду!» – Катенок смотрела на него. Семеныч был так погружен во что-то, что даже не пошевелился. На мгновение надо зафиксировать его образ, чтобы с легкостью его воспроизводить. Всё! Надо бежать обратно.
   Семеныч, тем временем, не смотря на то, что был сильно занят, что-то почувствовал. Что-то смутно тревожное. Как будто в сердце у него образовалась дырка, в которую постепенно стала уходить жизненная энергия…
//-- * * * --//
   Вечером Семеныч не обнаружил Катенка. Он ждал, долго ждал. Вроде и тревоги, как таковой не было, не как в тот раз, когда она пропала. Подсознательно тревоги не было (это Катенок постаралась, чтобы он не волновался). Но человеческий разум – наиглупейший затемнитель, нагонял как тучи, противные мысли, их было много, но каждая сводилась к одной: «Где она, что случилось?» Так было не один день, не один вечер, не одно утро. Человек привыкает к отсутствию радости, к появлению грусти, он вообще ко всему быстро привыкает. Это защитная реакция, стабилизатор – привычка нейтрализует все. И боль. И счастье.
   А Катенок со своими товарищами трудились в поте лица, чтобы убрать следы того, что один недоглядел. Обошлось все здорово. Все по плану шло. Детей пораздавали родственникам. Сделав на их имена счета в банке, так что все родственники с превеликим удовольствием их взяли, да плюс квартиры. Сколько раз Катенок удивлялась мелочности и жадности людей, но что поделаешь, дети пристроены, и не в самые плохие условия. Родственников всех просмотрели, люди добрые, не злые, в общем. Не обидят. Стариков тоже утешили, как могли, одной подарили через соцзащиту ремонт в квартире, та загорелась со своей дотошностью к любым процессам и увлеклась им. Другому подкинули долгожданную беременность старшей дочери, что он принял за переселение души умершего сына…и т. д. Оставалась одна невеста, у которой на пароходе погиб жених. Та обещала своей бедой испортить все, она ходила в церковь и молилась, молилась день и ночь. Об этом мог узнать он. Не по походам в церковь, а по силе ее горя, оно так сильно возмущало пространство, что могло быть услышано.
   Подсовывали ей женихов – бесполезно. Хотели беременность подсунуть. Да поздно мысль эта пришла. Катенок уже злилась. Знала бы эта «невеста», что там делал ее жених, замучилась бы отплевываться от мыслей о нем. Он и был тем самым помощником капитана, на которого засмотрелся тот, кому велено было сопроводить в безопасности теплоход. А выход нашелся с самой неожиданной стороны. Бродячая собака с перебитыми лапами – сработало! Да так удачно! У собаки дом и хозяйка. У убитой горем женщины – теперь куча забот по ее лечению. Всё! Можно возвращаться. Усталая была неделя. Веселая. Обошлось без смертей и бед. Посидели втроем. Еще раз все пересмотрели, посмеялись над некоторыми мелочами и стали собираться по своим делам.
   К Семенычу Катенок мысленно не ходила, не было сил, и энергия уходила вся подчистую.
   Домой! Домой! В середине дня Катенок была в городе. Побежала к его работе. Вот машина его. Повалилась на капот. Он был еще теплый, значит, Семеныч в обед куда-то ездил. Глаза закрывались, как в тот последний вечер перед вынужденной этой «прогулкой». Катенок уснула.
   Проснулась от взгляда. Семеныч стоял и смотрел. Да с такой обидой и злостью. Ни капельки любви не было. Ой, как стыдно стало Катенку. А как рассказать, где она была? Или попробовать? Или не стоит?
   Это Катенку так показалось, что во взгляде Семеныча не было любви. Любовь пожирала Семеныча и полностью меняла его сущность. Любовь к Катенку у него уже проявлялась во всем… А во взгляде? Что во взгляде… Была, конечно, и обида, и злость… Но главное, во взгляде Семеныча любовь выражала свою боль и свое непонимание.
//-- * * * --//
   Эпизод с уходом Катенка забылся, но не скоро. Но, прошлое имеет свойство возвращаться. И Катенкино прошлое стало приходить все чаще. У нее были дела днем. По утрам она стала порой уходить раньше Семеныча. Но вечерами старалась ждать в том же месте. Изредка бывало, пропадала на день-два. Семеныч воспринимал уже это как данность. Кошка ведь.
   Он понимал, что он – главное в ее жизни. Но есть и что-то еще. У Катенка было действительно что-то еще, помимо ожидания Семеныча. Были люди. Их было много. Они были неразумны. За ними надо было присматривать. Как за детьми. Даже хуже. Взрослые хуже детей, они извращенней в своих желаниях, испорчены жизнью. И все время просили и жаловались. Практически не было людей радостных, довольных, самодостаточных, таких, чтобы не тревожили Его, а помогали Ему в развитии общества, в его правильном развитии. Людей были миллиарды, и каждому что-то было нужно.
   Катенок возникала в церкви и слушала. Никакой благодати она там не чувствовала. Но желания там были более конкретные и оформленные, а значит, более слышимые.
   Вот женщина на маленьком сроке ждет ребенка и просит доносить его здоровым. Смотрит Катенок ребенка, там будущий уголовник, подлейшее существо, которое кроме горя матери ничего не принесет, а мать слезно просит за его здоровье и жизнь, еще нерожденную жизнь. Так мать-то хорошая, жизненно стабильно положительная. Что делать? Нужен ей такой крест? Нет, жаль ее. Принимает Катенок решение не быть этому ребенку. Это – уродливая, больная душа, случайно очутившаяся в теле человека. Лучше этой душе родиться в теле крысы. Начинает Катенок работать – мешают. Кто? Стоит наисветлейший хранитель: «Не трожь, не распоряжайся душами, которые не ты вложила в тела».
   «Молчи глупый ангел, я сильнее тебя, я умнее и дальновиднее. Души попадают часто также случайно, как если бы их вкладывал человек, и совсем не туда, где их место. Они портят себя и окружающих. Нельзя быть сплошной доброте и любви, она может породить такое зло, которое убьет своего родителя», – трудно быть хирургом Катенку в такие моменты, но не отрезать гангренозную часть нельзя, сгниет еще больше.
   Вот дальше, ребенок – инвалид. Физически и психически неполноценный. Генное заболевание. Мать стоит, молится о здоровье и выздоровлении. Очнись, мать! Чудес не будет. Ну, есть они, но не в такой же степени! Опять недосмотр при его зачатии и вкладывания души растения в заведомо негодное для жизни тело. Что они там наверху, то ли слепы, то ли пьяны? Слишком тяжелы их последствия. Тут проще и ангела рядом нет, негоже ему на такого время тратить, ускакал уже куда подальше, как увидел, что получилось. Поражают некоторые ангелы и люди. Главное жив, все будет хорошо. Плеваться охота на это. Смотрит Катенок его. Жизнь подле матери на пенсию инвалида. Мать уходит рано. Ребенок не доживает и до двадцати. Чахнет в своем инвалидном кресле на седьмой день в закрытой квартире. Ну и ну… не лучше ли избавить его от ожидания «такого» конца раньше?
   Вот старуха просит снижения квартплаты и доброй смерти. А старуха-то какая черная, всю жизнь в зависти и подлости прожила. Дети хорошие у нее, помогают. «Живи старуха, помирай своей смертью, не буду тебя трогать. А квартплату повысят, и соседи зальют тебя пусть сверху, чтоб обои отошли и твой белый потолок в желтых разводах действовал тебе на нервы каждую ночь», – вредничает Катенок.
   Вот мужчина, убитый горем. Потерял любимую женщину. Ничего не просит. Что просить-то, коли уже отняли. Отняли случайно, зацепив с кем-то. Не хотели. Стоит в горе мужик. Жалко его, до слез жалко. «А что было бы, останься она в живых? Ну-ка посмотрим» – Катенок любит играть с возможностями и невозможностями, – «Как ни удивительно, ничего хорошего. Прекрасная работа. Деньги, женщины, алчность, зависть, жадность. Что ж, женщину избавили от лишних страданий, его – от гибели души».
   Вот ребенок, стоит. Погреться зашел. Денег просит. Несчастный пацаненок. Семья алкашей. Вырастет – быстро в гору пойдет, за любую работу вгрызется, лишь бы кров заиметь. Будет и жилье и деньги. Правда с семьей не повезет. Жена – гулящая. Но дети – хороши, отрадой будут. В них и счастье свое найдет. «Будут тебе деньги, пацан. Иди в магазин через две улицы, понадейся оброненный кусок найти, там кошелек под ящиком. Иди, мальчишка, беги. Я тебе туда положила много, на полгода хватит», улыбается Катенок.
   Вот и день пролетел. Устала Катенок. Наработалась. К Семенычу пора. К его рукам. Ласковым, нежным, любимым рукам. Идет по улице. Что-то не то… Ангел этот наисветлейший, решил того нерожденного спасти. Женщина уже час в больнице. Кровотечение остановили. Плод сохранен. «Да что же это такое?!» – возмущается Катенок. – «Пошел за женщиной и помог. Ну и услугу ты ей оказал. Надо выше идти, просить теперь за нее. Или не надо? Оставить все как есть, пусть этот ангел потом очаровывается своим подопечным? Нет, надо. Не попасть сегодня домой. Не доделала дела».
   Вернулась к вечеру. Пока еще до больницы донеслась, убедилась, что дело доведено до конца. Ей в голову долго пришлось вкладывать надежду на другого ребенка, которого никогда не будет. Но она сможет этой надеждой продержаться довольно длительное время. Еще в больнице пришлось задержаться – кому-то мысли вложить, у кого-то тревогу отнять. Доктору мозги вправить, чтоб не пил на дежурстве, когда у него операции экстренные могут быть. Правда, одну все-таки его руками пришлось доделывать, он уже был настолько пьян, что желудок чуть не пропорол.
//-- * * * --//
   Ну вот, вроде все на сегодня. Домой скорей! На улице холодно. Зима. Темнеет рано. Можно и так перенестись. Никто не заметит.
   Вот они окна.
   «Семеныч! Погляди в окно, вот я!» – Семеныч как слышит. Подходит к окну. Взгляд на Катенка. Радости нет. Выражение нарочитого равнодушия. Отводит глаза, как будто не видел, не заметил. Но ведь видел!
   У Катенка все опустилось. Пропало желание идти домой. Вообще пропало желание. Даже холод на улице словно исчез. Ну и пусть. Залезла на дерево. Свернулась, уткнулась в шерсть, грея холодный нос. Зачем он так? Пусть. Не пойду домой сегодня. Там не будет хорошего вечера. Вечера с ним. Гаснут его окна. Видно синеватое мелькание в окне – телевизор. И он погас через несколько минут. Стало тихо в душе. Тихо-тихо. В глазах защипало. А, ерунда…это снег попал. Всего лишь снег. Белый и холодный. Как Семеныч сегодня.
   Холодно на улице, еще холоднее в душе. Катенок чувствует холод, сначала с кончиков лап, потом во всем теле. Холод подбирается к сердцу. Тяжело. Ветки становятся холоднее, шерсть от снега слипается, на глазах лед от слез. Не хочется спать, не хочется есть. Просто лежит Катенок и смотрит широкими глазами, и ничего не видит. На окна, на родные, любимые окна, за которыми он – смотреть плохо. Лучше закрыть глаза и смотреть в ничего. Горе – у него нет видимости, оно черное. Закроешь глаза и пустота, чернота, горе.
   Почему он так сделал? У Катенка был трудный день, она торопилась домой, где ее никто не ждал.
//-- * * * --//
   Утро пришло в той же темноте неба, что и вечер, и ночь. Даже непонятно такое утро. Семеныч вышел. Ежится от легкого мороза. Идет к машине. Двор оглядывает. Замечает Катенка. Встретились взглядами. Глаза соприкоснулись. Души вздрогнули. Глаза опустились, Семеныч уходит дальше. Угол, поворот. Тот поворот, который их разлучал раньше на время. Хлопание двери. Звук заведенной машины, ровный, сильнее, сильнее. Машина уезжает. Не остановится Семеныч, как тогда. Не подойдет к Катенку.
   Что-то рушиться стало между ними. Неотвратимо. Медленно. «Что происходит с нами, Семеныч? Тоже, что и со всеми? Нет желания понять, которое толкало их раньше друг к другу. Нет желания быть вместе. Стерлось то ощущение потрясающего комфорта быть рядом. Стало обычно, привычно. Исчезла необходимость быть рядом. Неужели так всегда было и так всегда будет? Когда восторг сменяется холодом. Как день ночью. Скажи, Семеныч! Так это?» – Катенок не знает. Это первый холод в ее жизни, первая зима в ее любви. Это больно и страшно. Жаль, не смертельно. Катенку, как никому, известно это, что смерти нет. И все чувства останутся при тебе. Спасение в одном – надо их просто прожить, чтобы болело не так сильно.
   …Но, ошибалась Катенок. Она, хотя и была сверхъестественным существом, способным читать мысли людей, но не могла читать чувства человеческие. Была любовь. И очень сильная. Но не слышала ее Катенок. Не воспринимала и не понимала, что любовь есть. И от этого непонимания Катенок придумывала себе всякие глупости. А вот это уже было очень плохо, потому что мысли Катенка материализовывались в многочисленные психологически ледяные стрелы, которые вонзались прямо в сердце Семеныча. Сама того не понимаю, любя и тревожась за свою любовь, Катенок медленно убивала его.
   Она смотрела туда, куда ушел он. Нет! Катенок не отдаст любовь, свою любовь, если она ему еще нужна, Катенок сделает все возможное, чтобы любовь не ушла. Если можно еще хоть что-то спасти, она спасет. Спрыгнув на негнущиеся от холода лапы, она побежала. Она побежала за ним, она вырвет эту любовь, она не даст ей уйти. Она бежала быстро, пульс стучал в висках, дыхание становилось сухим и жарким. Катенок бежала. По сугробам, по скользкой дороге, мимо машин на перекрестках, мимо домов, они просто неслись сбоку, сливаясь в одну линию. Она бежала из последних сил, не спавши и не евши второй день, но силы еще были. Их давала любовь. Их давал страх потерять ее.
//-- * * * --//
   С разбегу вспрыгнув на капот его машины, дыхание и Катенок остановились. Семеныч не выходил из машины, он сидел и смотрел на панель приборов. Он поднял глаза и увидел ее. Они не двигались и смотрели друг на друга. Между ними было только стекло машины. Они смотрели долго, пока, наконец, не растаяла зима между ними. И любовь, собравшаяся с разочарованием и грустью уйти, вновь вернулась… Они не сказали друг другу ни слова, Катенок ушла раньше, чем Семеныч вышел из машины. Но обоим было ясно, что всё вернулось назад. Он и Она. Семеныч и Катенок. Они вместе.
//-- * * * --//
   Наступила та пора, когда счастье становится полным. Исчезает страх его потерять, тревожность, осторожность. Потому что все чувства, все мысли утопают в этом самом счастье.
   Именно в такое время приходит беда.
   Катенок больше никогда не пропадала, не задерживалась, не уходила раньше Семеныча. Они были вместе, лишь на некоторое время, разделяясь на дневные заботы, которые были у каждого свои.
   Одно было неизменно. Вечер, когда Семеныч подъезжал на машине, Катенок сидящая на ветке. Ночь. Утро, разделявшее их на время дня.
//-- * * * --//
   Так было долго. Так было привычно. Так было хорошо. Мужчина и кошка.
//-- * * * --//
   Катенок днем бегала, по одной ей известным делам, не по чьим-то поручениям, а по своим. Надо же было хоть чем-то занимать себя до вечера. Под чьим-то руководством она никогда не работала, слишком была для этого дотошна, справедлива, упряма и «вовсёвлезаема», никто ее долго не выдерживал.
   Все время она не переставала удивляться людям. Выходила, бывало, на улицу и слышала, как одно их общее дыхание: «Хочу, дай, хочу….». Это была как большая грозовая туча, и молниями, разряжающими ее – были ангелы и нейтральные существа, которые пытались удовлетворить хоть сотые доли процента этой кучи. Они – бедные, мотались и метались без отдыха, потому что невозможно угодить всем и вся, не попадая при этом впросак с выполнениями этих самых желаний, и не вредя другим. Это настолько трудно. И, если бы люди знали об этом, они никогда ни о чем не просили.
   Катенок понимала всю бесполезность этого процесса, всю его никчемность и ненужность. Сейчас ее это мало трогало. У нее появился стержень – Семеныч. Но как только появляется день, появляется и ночь. Страх потерять его по любой из причин, которой могло быть и простое разочарование, не давал наслаждению быть наиболее полным.
   Жить сегодняшним днем? Но что такое счастье без будущего – несчастье. Также как и беда без будущего – не беда. Получается, что всё, не имеющего продолжения – всего лишь точка. Стоит ли о ней беспокоиться…
   Хотелось бы, чтобы любая неприятность оставалась этой точкой, а счастье было лучами, уходящими в бесконечность…
   Она ходила по городу, наблюдала, изредка помогала, чем могла, иногда к ней приходили знакомые и друзья из прошлой жизни. Надолго она с ними не убегала больше, но с удовольствием общалась и скучала порой без них, если они пропадали.
   Катенок была довольно вредно-веселой, и подурачиться была не прочь всегда. Наверное, она слишком нашалила и там… Оказавшись здесь, в теле кошки, это явно была уже не случайность, а выполнение наказанного урока… в назидание… так сказать.
   В хорошем настроении Катенок любила поиграть. Просматривая людей, шалила беззлобно. Вытаскивая ключи из кармана мужчины, который утром несправедливо накричал на жену, пусть после работы подождет ее в подъезде пару часов. Какой-то начальник застревал в лифте, а телефон Катенок заставляла забыть его на работе, потому что он слишком нагрубил уборщице, которая за ним же, в том числе, и туалет убирала. В общем, и лифт-то останавливала сама Катенок. Жалела какого-то мальчика, заигравшегося до ночи во дворе, и сваливала с гриппом его учительницу, только потому, что этот мальчик не выучил ее урок. Подсовывала в магазине испорченные продукты какой-то женщине, потому что она очень завистливая, и больно горазда всех осуждать. Не любила Катенок жадных, она подкидывала им непредвиденные и бесполезные траты с неистовым упорством.
   Так, иногда беззаботно, иногда слишком серьезно, проходили ее дни.
   Единственное, что удивляло Катенка – то, что никогда не встретила она настоящего человека, довольного, честного, справедливого, спокойного… Ну, настоящего. Человека с большой буквы. Неужели таких нет? В этом мире, наверное, и не может быть… Одно притворство с разной степенью количественной стороны. У кого-то больше, у кого-то меньше.
//-- * * * --//
   В один из почти весенних дней, когда он еще похож на ледяную и ветреную зиму, но все знают, что это уже конец одной поры и начало другой… когда это витает в воздухе, как ощущение, но невидимо еще снаружи…
   Катенок пришла к работе Семеныча. Забралась на дерево и стала смотреть в ту сторону, откуда должен был появиться Семеныч. Почему-то, именно сегодня, во дворе ей не ждалось.
   Семеныч вышел не один. Он был с хорошей особью женского пола. Они шли к машине. Катенок затаила дыхание, вернее оно затаилось само, потому что нормально не дышалось.
   Они, разговаривая, сели в машину, которая резко тронулась с места и уехала. Катенок, не чувствуя шевеления ни единой мысли в голове, медленно слезла и пошла в сторону дома.
   Через пару улиц она наткнулась на его машину. Она шла, опустив голову, и подняв ее, уперлась в его машину. Сбоку была гостиница. Большие, освещенные изнутри, окна ресторана. За ними картина стала ужасней.
   За столиком сидел он и она. Они сидели боком к окну, пили, разговаривали и смотрели друг на друга. Катенок не двигалась, она смотрела на его глаза, в которых был смех, радость, лукавство и кое-что еще… то, как Семеныч никогда не смотрел на Катенка. Это было желание и вожделение мужчины к женщине. Оно пылало такими буквами, что и слепой бы смог прочитать.
   Кошка. Женщина. Мужчина. Любовь. Двое стали лишними в этот момент времени. Катенок медленно повернулась и пошла, быстрее, еще быстрее, бегом сменился ее шаг. Беги Катенок, убегай прочь! Есть то, чего ты не сможешь взять или отдать. Есть то, что взяв, не сможешь сберечь. Это мир, жестокий физический мир. Беги отсюда, Катенок. Ты не сможешь здесь находиться, у тебя слишком большое сердце и глубокая душа. Уходи Катенок! Скорее.
   Она помчалась, то был не бег за любовью. То был бег от нее.
//-- * * * --//
   Катенок не знала, что Семеныч, напившись, останется один сидеть за столом, даже взглядом не проводив ту женщину, с которой пришел, и которую прогнал. В его глазах не будет ничего, кроме алкоголя, его большого количества.
//-- * * * --//
   Посидев какое-то время, подозвав официанта и расплатившись купюрами, которые неловко сминались его красивыми пальцами, Семеныч встал и, пошатнувшись, пошел к выходу. Остановился на пороге. Осмотрелся, нашел к чему прислониться, стал рыться в поисках сигарет в кармане. Они валились из его пьяных рук, ломались и падали. Наконец, ему удалось закурить, последнюю. В душе была тоска, которую не затмил пьяный угар. Пошел снег, превращаясь в дождь. Покурив не более половины, выбросил. Захотелось придти домой, уткнуться в кошачью шерсть лицом и замереть. Семеныч пошел, медленно и сильно шатаясь, к дому.
//-- * * * --//
   Семеныч не знал, что через несколько улиц, в сугробе лежит растерзанное и раздавленное машиной, тело его Катенка, что на одном колесе какой-то из машин еще крутится кровь, перемешанная с кошачьей шерстью…

Глава 2. Она

   Снегодождь шел все сильнее, Семеныч шел все медленнее. Внимание его было сосредоточено на том, как бы, не повалиться вовсе. Тяжело ходить, когда к твоему пьяному телу так и подбирается земля. Он остановился и… увидел Свет.
   Свет был не от фар автомобиля. Свет был не от фонаря и не из окна… Свет был не от чего-то. Свет был везде. Семеныч огляделся по сторонам. Сквозь свет едва-едва виднелись очертания домов, проходящих мимо людей, проезжающих автомобилей. Потом эти очертания становились все менее заметными… Пока не пропали совсем. Вместе с очертаниями привычного окружающего мира пропал и звук.
   Вернее Звук был, но это был не привычный уличный шум. Звук был мягким, убаюкивающим, но не усыпляющим, а как бы наоборот… Звук напоминал одновременно и музыку, и шум моря, и шелест листвы, и свист ветра. И в то же время Звук был ни на что не похож. Но это было и не важно. Звук был, но в то же время ни с чем не идентифицировался. Звук был… таким, каким и должен был бы быть звук до того, как кто-то придумал, что звук должен быть следствием чего-то, следствием какого-то физического действия.
   Свет и Звук были такими, какими они были изначально. Такими, какими они были до того, как появилось Слово. Такими, какими они были до того, как появился Мир.
   Семеныч стоял и смотрел широко открытыми глазами. Но ничего не видел. Был только Свет. Семеныч также ничего не слышал. Был только Звук.
   Так пропал мир…
//-- * * * --//
   И появился вновь…
   Он стоял на перекрестке. Был зеленый свет, но сил перейти дорогу не хватало. Семеныч привалился к светофору и стоял, тяжело дыша и глядя на идущих людей.
   Машины стояли на линии, их заведенные моторы сливались в один многоголосый шум дороги. Взгляд Семеныча уперся в крайнюю машину, стекло пассажирского места было наполовину опущено.
   На него смотрели. Неотрывно, пристально, пронизывающее. Был бы он трезв, его разделил бы пополам этот взгляд, такой силы он был, он бы его просто разрезал, и края были бы ровного среза с точностью до многих миллионных миллиметра, как от лазера. Но Семеныч был пьян, и пьян изрядно, душа его была смята еще более. Он смотрел и не понимал, кто на него смотрит. Это была Она. Девочка, девушка, женщина. Семеныч плохо соображал сейчас своим разумом в такой алкогольной заливке. Он смог определить пол, но больше ничего, ни возраста, ни внешности, ни цвета волос, кожи, глаз. Только видел, как сжигают его до самого сознания такие же светлые глаза, с каким напряжением они смотрят на него.
   Всё замерло и исчезло на это мгновение, которое длилось безвременно вечно, как показалось Семенычу, и вечность эта была не более полутора минут, как показалось миру, из которого Семеныч вдруг выпал.
//-- * * * --//
   Он перестал ощущать себя в этом мире. Он не слышал звуков, словно оглох; он не чувствовал мокрого снега и пронизывающе-холодного вечера, словно умер; он не чувствовал никакого вкуса, его вдруг перестала мучить жажда, словно вкус тоже исчез, вместе с миром; он не чувствовал запаха машин и весенней зимы, которыми бил его ветер в лицо; он не видел и не различал сейчас ни людей, ни машин, ни домов, ни ночной темноты сверху, перебитой огнями снизу. Исчезли все пять признаков мира вместе с самим миром.
   Осталась одна прямая, начало которой было в этой машине, в этой паре Ее глаз, и конец которой упирался в его глаза.
   Вечность кончилась внезапно, совпав с прекращением зеленого света для пешеходов и началом зеленого света для движения. Машины трогались, словно в замедленной съемке, и эта машина тоже. Но это происходило как обычно, а не медленно, как ему казалось, казалось так реально, что он словно прочувствовал, как начинается любое движение ближайших одушевленных и неодушевленных трехмерных предметов. Это так возвращался мир в сознание Семеныча.
   Ее взгляд так и был устремлен на него, до тех пор, пока это было возможно, и пока машина не исчезла, прямая растянулась в пространстве невообразимо, но Семеныч смотря уже в направлении уехавшей машины, чувствовал, что она осталась так же точно, как и неожиданно возникла.
   Мир возник полностью обратно. Дорога шумела, красный человек напротив, мигал ногами, мокрая одежда давила на тело, снег пах сыростью, горлу захотелось вновь обжигающего вкуса водки.
   Зеленый свет неприятно намекнул на продолжение движения в пространстве, тогда как неожиданно вдруг захотелось его прекратить.
   Семеныч перешел дорогу, вкус горячего и снимающего тревогу, привел его к какому-то бару, где он выпил еще и еще, рассчитывая, наверное, на еще большее исчезновение всего вокруг. Но голова стала отдельным элементом, при большем пьянении тела, она стала лучше соображать. Бессмысленно стало дальше пить, заливать то, что оказалось не заливаемо. Семеныч вызвал такси и вскоре добрался до дома.
//-- * * * --//
   Во дворе Катенка не могло быть, но Семеныч этого не знал, поэтому эта фраза звучала для него иначе. Во дворе Катенка не было.
   Семеныч вошел в квартиру, скидывая на ходу вещи, упал на постель и забылся тем избавлением, которое присуще только этому миру и доступно каждому, бедному ли, богатому, подлецу, или праведнику – сном. Это наркотик, естественный и необходимый любому человеку. Он смягчает беды и горе, немного нейтрализует радость, чтобы не рвать разум и сердце, недостаток его действует как ломка, и это второе, после дыхания, без чего человек жизнь человека может оборваться, потом идут, вода, еда и прочее. Разница в этой естественной зависимости от сна, только в том, что она приносит пользу, а передозировка ничем не грозит.
   Поэтому Семеныч спал долго, очень долго. Его никто не будил в следующее утро, день и вечер. Во время своего странного и долгого сна Семеныч был нужен многим. Очень многим. Он был нужен по важным делам и не по очень важным. Он был нужен по срочным вопросам и по вопросам, не очень срочным. Он был нужен начальникам и подчиненным, просто знакомым, родственникам и родителям. Многие хотели было позвонить Семенычу… Но никто не смог этого сделать. Как только у кого-нибудь появлялось желание позвонить Семенычу, как только чья-то рука тянулась к телефону, или как только открывался рот, чтобы дать задание немедленно соединить с Семенычем, как сразу же… У всех моментально находились какие-то более важные, не терпящие отлагательств, абсолютно срочные дела. Мысль о Семеныче сразу же исчезала… и в результате никто из тех, кому Семеныч был нужен, так и не потревожил его странного и долгого сна.
//-- * * * --//
   Когда Семеныч проснулся, он понял, что что-то изменилось. Даже не что-то, а… почти все. Это было не внешнее изменение. Все, что окружало Семеныча, осталось таким же, каким и было до этого долгого странного сна. Изменилось не внешнее. Изменился сам Семеныч. Изменилось его восприятие мира. Семеныч вдруг понял, что того маленького котенка, который непонятным образом вошел в жизнь Семеныча уже нет и не будет больше. Но тот котенок, который так сильно любил Семеныча и которого так сильно любил сам Семеныч, не исчез, а даже как будто и наоборот… Та, любимая Семенычем, Катенок где-то совсем рядом, и стала кем-то значительно больше подходящей для любви мужчины.
   Семеныч не понимал того, что произошло, но чувствовал, что то, что произошло, не было трагедией. Семеныч не знал, что Катенок, понимая, что кошкой не сможет дать Семенычу всей полноты своей любви… просто изменила форму своего существования.
   Догадки, предположения, размышления….в них, может, есть зернышко реальности, а, может, и пустой орешек… не узнаешь, пока не расколешь.
//-- * * * --//
   Домашние все легли спать, ну, а Семеныч выспался. Стараясь не потревожить жену, тихо достал телефон из кармана одежды, уже аккуратно повешенной на вешалку, прошел на кухню. Налил себе кофе и, включив телефон и прочие, связующие с миром коммуникации, с каждым горячим глотком стал всё более возвращаться в привычные рамки себя.
   Взглянул в окно – Катенка не видно во дворе. Вроде по привычке посмотрел, вроде и не ждал. Что-то успокоилось пространство вокруг Семеныча. Вроде и прошло не более суток, а как будто он уезжал очень надолго, и вот вернувшись, соображает, кто, где, зачем…
   Как будто проснулся. И всё сном казалось. И Катенок. И жизнь до нее. С последним глотком вспомнил Семеныч ту странную машину и ту, что смотрела на него. Вдруг он явно ощутил, что волосы у нее темные, глаза светлые, возраст средний, одежда светлая, машина черная. Странно, что вчера он этого не видел.
   На улице мело, дуло и завывало. Семеныч приоткрыл окно, закурил на кухне, замерцал экран стартовой страницы, означая успешное подключение к интернету. Был двенадцатый час ночи. Скоро полночь. Ноль часов, ноль минут, ноль секунд. Это продлится секунду…и вновь пойдет отсчет дальше.
//-- * * * --//
   Вернее, должен был пойти дальше. По всем законам физического мира – должен. Но не пошел. Часы остановились. Все. На стене, в компьютере, в телефоне, на дисплее микроволновой печи… Отсчета времени больше не было. Но Семеныч почему-то нисколько этому не удивился. Он как будто знал, что ничего необычного не произошло. Он как будто знал, что время ждало его. Время ждало, когда Семеныч позволит ему пойти дальше и покорно стояло на месте.
   А Семеныч вспоминал ту Женщину, что смотрела на него из машины. Ее можно было назвать красивой, но… красивых не так уж и мало. Что-то в ней было большее, чем красота. Что-то в ней было такое, что напоминало Семенычу жизнь. То есть не вообще жизнь, а его собственную жизнь. Даже не саму жизнь, а… Женщина каким-то абсолютно непостижимым образом напоминала Семенычу все, к чему он когда-либо в жизни стремился, что искал и… не находил. А вот теперь нашел.
   Вдруг резко дунул ветер в открытое окно, открытая створка окна хлопнула, мигнули дружно все электронные устройства… и отсчет времени возобновился.
//-- * * * --//
   Она сидела также в трех километрах от него. Сидела на кухне, пила чай и смотрела, не глядя на экран.
   Она вспоминала вчерашний вечер. Того Мужчину. Она ехала домой с таким нежеланием попасть туда, с такой тоской и болью существования в этом мире, с такой усталостью таща на себе груз необходимости здесь находиться. По дороге видела, как впереди идущая машина сбила какую-то кошку, не было ни жалости, ни сожаления, когда она увидела, как тело кошки отлетело от колес на обочину и упало в снег, окрашиваясь красным цветом. Она не любила животных. И сейчас была на таком этапе жизненного пути, когда уже все равно, что происходит вокруг него, да и сам этот этап, похоже, был отрицательной направленности. На нее навалилась такая усталость, что физически в теле ее можно было почувствовать и в глазах увидеть. Взглядом, проводив дугу, описываемую кошкой, равнодушно пожалела, что не Она на ее месте оказалась и искренне ей позавидовала.
   Потом был перекресток, где она увидела все свои чувства и ощущения бренности и ничтожности мира в глазах того Мужчины, который пьяно стоял, опираясь на столб светофора.
   Мужчина был хорошо одет, красивой внешности. Это был именно Мужчина. Их усталости и еще что-то встретились в ту минуту. Встретились… и расстались. Не было мыслей в голове ни у Нее, ни у него. Один передал другому свою душу, другой ее принял и в ответ отдал свою. Так просто. И так сложно.
   Дети и муж спали, а Она думала. Без мыслей. Одна. Она любила быть одна, Ей было хорошо в одиночестве. Хотя одна, она бывала только в редкие ночные часы, в остальное время Она была женой, матерью, любовницей, сотрудником, другом, подругой – всем, кем положено быть в тридцать один год, только в этом всем, чаще всего было отсутствие Ее самой…
   Был двенадцатый час ночи. Скоро полночь. Ноль часов, ноль минут, ноль секунд. Это продлится секунду…и вновь пойдет отсчет дальше.
//-- * * * --//
   …но так же, как и у Семеныча, отсчет времени дальше не пошел. Время ждало, когда Она позволит ему пойти дальше и покорно стояло на месте. Она. Женщина. Или не женщина? Она вдруг поняла, что не может себя однозначно идентифицировать. Она почувствовала, что как будто с той, сбитой машиной кошкой, что-то в ней оборвалось, что-то исчезло. И что-то появилось. Она перестала быть той, которой была до этого нелепого неприятного происшествия. Она почему-то вдруг изменилась. И это изменение было непостижимым образом связано и с погибшей кошкой, и с пьяным мужчиной, который опираясь на столб светофора, посмотрел на нее и передал ей свою душу.
   Как только Она это поняла, отсчет времени возобновился. Но это было уже другое, это было уже новое время.
//-- * * * --//
   К утру Семеныч прилег на пару часов перед рабочим днем. Только стал проваливаться в сон, как кто-то коснулся его привычной мягкой шерстью.
   – Катенок!
   «Здравствуй, Семеныч! Здравствуй, как ты тут?»
   Семеныч открыл глаза, но в комнате Катенка не было, вроде не было, но Семеныч его ощущал. Смутная тревога подкралась к его сердцу. И Катенок незамедлительно подтвердила ее.
   «Я не приду к тебе больше. В том виде, в котором ты меня помнишь. Но я смогу приходить к тебе иногда и так, пока ты не забудешь меня», Семеныч даже чувствовал мокрый нос Катенка, но ее по-прежнему не было, если напрячь ум и посмотреть туда, где плечо ощущало тепло.
   – Почему? Что произошло? – извечно-глупый вопрос мужчины заставил Катенка улыбнуться.
   «Меня больше нет», – рассмеялась Катенок.
   – Ты умерла? Когда? Как? – Семеныч уже ничего не понимал.
   «Смерти не существует, Семеныч, не расстраивайся, у меня была другая жизнь до тебя, у меня есть другая жизнь и сейчас, я все равно не могла бы с тобой долго находиться. Но я была с тобой столько, сколько тебе это было нужно. И я еще буду приходить к тебе, но недолго», – у Катенка был совсем не грустный голос, он был спокойный, он был утешающий. Как ребенку объясняют труднодоступное его пониманию, боясь испугать, так и Катенок сейчас разговаривала с ним. Ласково и любя, как и раньше.
   Он молчал. Он не знал, что сказать. Задержать? Попросить остаться? Что это за решения, кто их принял в одиночку, не беря в расчет Семеныча?
   – Катенок, останься со мной, почему ты ушла? Ведь я любил тебя. Я совсем не хочу, чтобы ты исчезала. Ты нужна мне, необходима. Какими словами еще просить тебя? Почему ты говоришь, что будешь приходить недолго, приходи ко мне каждый день, каждую ночь, ну и пусть, что тебя нет, для меня ты есть, я слышу и чувствую тебя. Мне плохо без тебя.
   «Тише, тише, что ты?» – Катенок согревала его своим теплом, успокаивала, убаюкивала, – «Ты любил совсем не меня, и скоро ты об этом догадаешься, и меня, как таковой и не было в твоей жизни, я не могу сейчас тебе этого рассказать, ты не поймешь. Мне нужно уйти было, и тебе это было нужно. Не воспринимай это как плохой факт. Вот увидишь, дальше все пойдет как нельзя лучше. Тебе будет хорошо так, что вскоре забудешь меня. Ты сейчас не сможешь воспринимать мои слова, да и вспомнить их – у тебя не получится, потому что ты человек. Ты только поверь мне. Ведь ты мне всегда верил. Поверь в то, что так надо. И так произошло. Я не могла дать всего того, что нужно тебе. В этом никто не виноват. Так иногда происходит. Скоро рассвет, спи, Семеныч, закрывай глаза. Сегодня у тебя будет чудесный день, поверь мне. Спи, пожалуйста, я очень тебя люблю, когда тебе будет плохо, если тебе будет плохо – я обязательно буду рядом, но этого не должно случиться, я буду стараться, чтобы тебе не требовалось мое присутствие. Спи».
   Последние ее слова Семеныч не слышал, он крепко спал.
   Очень крепко. Семеныч редко когда не видел снов. Но сейчас не видел. Во сне Семеныч ничего не видел. Совсем ничего. Но слышал. Он слышал какие-то хлесткие звуки. Не видя, что является их источником, тем не менее, Семеныч понимал, что это звуки бича, опускающегося на истерзанные тела рабов. Рабов, окровавленными ладонями из последних сил гребущих по бокам греческой галеры… Семеныч слышал шум морских волн, крики чаек, злую хриплую ругань на непонятном для Семеныча языке. Много разных непривычных Семенычу звуков слышал он в этом сне. Но все эти звуки неожиданно были сметены, заглушены, заменены, смяты и стерты из памяти единственным волшебным звуком… Мягким, мощным, красивым и настораживающим одновременно. Звуком, заставляющим спокойно вздохнуть и тут же беспокойно забиться сердце от предчувствия неизведанного ранее восхитительного блаженства. Звук уносил Семеныча из сна в чудесную страну чувственных наслаждений… Семеныч испытал настоящий восторг, тело его резко напряглось и… как будто опало, расслабившись до изнеможения. И, проваливаясь в наступающую тишину, Семеныч краем затухающего сознания понял, что это была песня сирены…
//-- * * * --//
   Можно было бы предположить, что утро для него будет неожиданным, приятным. Но нет, он проснулся раздраженный. Проснулся поздно, позднее, чем всегда, но достаточно рано для начала рабочего дня.
   Проглотив обычный утренний кофе, подумал, что машина его так и осталась возле той гостиницы. Прошло всего два дня вечности. Стал собираться без особого энтузиазма, да вообще без всего. Просто оделся и вышел. На улице, тем не менее, было превосходно, тихо и не холодно. Угол. Поворот. Никто не бежит рядом. Все-таки есть неизменные вещи в этом мире, доказывающие его существование. И есть – появляющиеся ниоткуда и исчезающие в никуда, ничего не доказывающие.
   Город показался каким-то тихим, Семеныч шел, смотря вперед себе под ноги, наблюдая, как одна нога меняет в шаге другую и как слаженно они работают.
   Семеныч будто бы увлекся этим малоинтеллектуальным занятием. Он ни о чем не думал. Вообще ни о чем. Он просто шел и смотрел себе под ноги. Семеныч шел не спеша. Он не торопился, чувствуя, что это последние шаги в той жизни, которая с каждым шагом близилась к завершению.
//-- * * * --//
   Она встала с постели. Заваривая чай, обжигаясь им, глотая, размышляла, что лучше, то, что она не особо выспалась перед работой, проснувшись раньше обычного, или то, что можно прийти на работу быстрее и сделать кое-какие дела, пока еще никого там не было. Допив чай, она проснулась окончательно, решив, что второе все-таки лучше, быстро оделась и выскочила из дома. Это неудивительно, насколько медленно Она к нему приближалась, настолько же и быстро оттуда выбегала.
   На улице хорошо, но зябко. Хотя, вроде тихо. Пошарила в карманах, где денег как всегда, не было. Сейчас Она почувствовала себя очень несчастной. Когда не было денег на такси, Она чувствовала себя очень бедно. И беднее Она чувствовала себя, если на улице было холоднее. Для Нее это почему-то было связано. Пришлось бежать на остановку. Надо было бы еще купить краску для печати, на нее денег хватало, и Она свернула во дворы, раздумывая уже о том, работает ли уже союзпечать, и что вообще было бы хорошо, если бы вся торговля круглосуточно…
   Это совпало с поворотом на улицу, и мысль Ее остановилась. Впереди шел он. Не быстро шел. Она замедлила шаг. Это был тот мужчина, которого она видела на светофоре в тот вечер, и про которого думала ночью. Как Она узнала его со спины, было неясно. Но дыхание сперло, и Она шла за ним, в двух шагах. Шла и смотрела, как красиво он идет. Он был высокий, и походка его завораживала.
//-- * * * --//
   Семеныч услышал стук шагов сзади, они были не какими-то спешащими или идущими по своим делам. Он шел и слушал Ее шаги. Они шли точно за ним, в такт. Иногда сбиваясь, но опять, как дыхание, восстанавливались в ритме шагов Семеныча. Это ему напомнило идущую рядом Катенка. Он этой мысли он остановился и резко обернулся. Перед ним стояла Она. Они улыбнулись друг другу. И не знали, что сказать. Они обрадовались друг другу. И узнали друг друга.
   Но узнали не так, как люди узнают своих знакомых. Не так, как узнают кого-то давно потерявшегося и случайно встретившегося… Они узнали друг друга так… Как будто в тяжелом сумрачном сне, когда тусклые тени мечутся и совершают какие-то малопонятные действия… Когда среди этих тусклых теней вдруг обнаруживаешь себя.
   У Нее потемнело в глазах и стало тяжело дышать. Семеныч услышал песню сирены из своего странного сна. Их сердца запульсировали одновременно и начали входить в резонанс… а потом резко и очень сильно упругая волна неведомой энергии их буквально отбросила друг от друга. Но было поздно. Это уже ничего не изменило. В мире стало лучше. Они уже познакомились.
//-- * * * --//
   Они встретились второй раз на том же перекрестке. Ночью в одно и то же время они думали друг о друге. Это было бы странно для кого-нибудь, но они не успели подумать об этом. Потому что, напряженно стали выискивать тему для беседы, чтобы не улыбаться друг другу, как идиоты. Не сговариваясь, пошли дальше рядом. Разговор вроде немного пошел, но они не слышали, что говорили друг другу. От волнения так бывает, говоришь и не понимаешь, о чем говоришь, слышишь, и не понимаешь того, что слышишь. Но тут было не волнение, а занятость мыслями друг о друге. Мысли были беспорядочны и хаотичны у обоих.
   «У нее кольцо на пальце», – отметил Семеныч.
   «У него улыбка замечательная, и стоит ему посмотреть на меня, как она тут же появляется, застенчивая, извиняющая улыбка», – отметила Она.
   «Она смотрит исподлобья, а если суметь все-таки взглянуть Ей в глаза, то все меняется. Как будто открывается бездна», – подумал он.
   «Смотрит как странно… Как будто снизу пытается заглянуть в глаза», – Она их нарочно опустила.
   «Какая милая», – заметил про себя Семеныч. И вновь невольно улыбнулся.
   «Какой же он красивый…»
   «Такая лапочка… Как будто маленькая… И в то же время – взрослая. Ее так хочется потрогать и обнять. И в то же время погладить и успокоить…»
   «Какой нежный все-таки взгляд у него, если он так смотрит на всех женщин, они должны быть все сражены, побеждены, короче, они должны сдаться», – Она улыбнулась своим мыслям и ему.
   «А улыбка меняет ее полностью. Делает другой. Преображает. Улыбка превращает Ее в сирену», – Семеныч вновь улыбнулся Ей.
   Они дошли до его машины. Сели в нее, он завел, чтобы прогреть. Они сидели и смотрели друг на друга. О чем-то говорили. Она невзначай коснулась его рук, взяла их в свои, трогая и перебирая его пальцы.
   Он вздрогнул и посмотрел на Ее руки, перебирающие его пальцы. Она как будто сильно увлеклась каким-то полезным занятием. Иногда посматривая на него, Она полностью ушла в это… «перебирание». Как будто его ладони, его пальцы отвечали Ей на задаваемые Ею вопросы. Как будто они беседовали между собой, оставляя Семеныча немым свидетелем этой беседы.
   «Какой все-таки классный мужчина», – подумала Она, глядя вслед уезжающей машине.
   «А до работы не подвез», – тут же горько усмехнулась.
   «Да мало ли их было, классных и не очень, все одно, чуть хуже, чуть лучше, ни к чему мне это все», – отогнала от себя все мысли о нем и пошла на работу.
//-- * * * --//
   Загрустил днем Семеныч, почти естественное состояние, если не было особо важных дел. Вспомнил про Катенка, про ее обещание приходить, когда ему будет не совсем, скажем, комфортно. Подошел к окну. И, неожиданно для себя, спросил:
   – Ну и где же ты?
   «Здесь», – это было похоже на детскую игру в прятки, когда говоришь, сдаюсь, и все появляются оттуда, где искались и не нашлись. Семеныч резко обернулся, в кабинете никого не было, кроме Катенка, которая была относительно не видна, но абсолютно ощущаема рядом. – «Что опять распустился? Я рядом».
   Все погасло внезапно, как будто кто-то закрыл Семенычу глаза. Он открыл их. Перед глазами монитор рабочего компьютера. Его кабинет. Телефон разрывается…
   – Да, я слушаю! – Семеныч поднял трубку, но услышал только короткие гудки. Кто-то, видимо, не дождался.
//-- * * * --//
   Вечером он ехал домой. Пробки. Но Семеныч не злился на пробки. Глядя на грязный борт замызганного грузовичка, стоящего перед ним, Семеныч думал о Ней. Вернее не думал. Так… мимолетное ощущение чего-то приятного… и одновременно страшного, чего-то нового… и одновременно давно знакомого. Семеныч пытался придать мыслям нечто вроде русла, в котором они могли бы «течь» более «продуктивно»… Но ничего не получалось. А потом вроде бы начало получаться…
   Семеныч очнулся от громких истеричных звуков автомобилей, сигналивших ему сзади. Грязный борт замызганного грузовичка был уже довольно далеко впереди… Семеныч, чертыхнувшись про себя, быстро отжал сцепление и резко тронулся с места.
   Вечером Она шла домой и плакала, от усталости или еще от чего. Никому не было дела до Ее слез. Ну, кому-то было, только до того, кому было, Ей не было дела. Перед домом задержалась, надо было успокоиться, нельзя же в таком виде являться домой. Там дети и муж. Как им объяснить, что жизнь оказалась дерьмом…
   «Утром надо проснуться пораньше и пойти той же дорогой, может встречу его», – на этой мысли утешилась и вошла в подъезд.
//-- * * * --//
   «Странная девушка», – думал Семеныч, ворочаясь в своей постели, перед тем как заснуть, – «Вроде и обычная, а вроде и не совсем обычная. Вроде и ничего особенного. А с другой стороны, вроде и вообще ни на что не похожая… В глаза, если удастся взглянуть, голова начинает куда-то уплывать…»
   Что-то тревожило Семеныча. Не сильно, но настойчиво. Он не мог понять, что его тревожило. И от этого слегка злился… И слегка радовался. Одновременно. Семеныч никогда еще одновременно не злился и не радовался. Тем более по одной и той же причине.
   «Надо бы с Ней как-то встретиться. Чтобы сбросить это наваждение. Чтобы убедиться в том, что Она обыкновенная. Что Она такая же, как и все», – с этой успокаивающей мыслью Семеныч и заснул. Но перед тем, как окончательно отключиться, первым сновидением прилетела к Семенычу в полусне еще огромная черная птица и, сильно ударив его огромным клювом по голове, сказала: «Ну, и дурак же ты!»
   – Катенок! – позвал Семеныч.
   «Ну?» – нескоро отозвалась она.
   – Что это было? Кто Она?
   «Жизнь. Спи», – исчезла Катенок. А Семеныч спал и не спал. Его злило то, что он не мог понять. Он злился на Катенка. Ему показалось, что говоря отгадку, Катенок в ней прячет еще тысячу загадок.
   Как матрешки эти загадки. Как только откроешь одну, так тут же видишь… Не-ет, это еще не все. Это еще не конец. Дальше еще одна матрешка. А дальше еще… И, правда, жизнь. В жизни можно никогда до отгадки и не добраться. Это только в книгах и в фильмах на любой вопрос обязательно будет ответ. А в жизни не всегда так бывает.
//-- * * * --//
   Было утро. Семеныч поехал на машине. Остановил ее, вылез и стал ходить по той дороге, где вчера они увиделись. Он ждал Ее. Она торопилась к нему. И вновь была встреча. Было меньше слов и больше мыслей. Меньше друг друга и больше одного. Одного его. Одной Ее… и еще одного чего-то общего. Того, для чего нет слов, потому что словами можно объяснить только то, что имеет название.
   Но все-таки это были мужчина и женщина. И у Семеныча все еще было желание убедиться, что ему все это показалось, что Она такая же, как и тысячи других, окружавших его в его жизни, и с этим желанием было еще одно. Вполне обычное, впрочем, желание, которое нормальный мужчина испытывает к красивой и волнующей женщине. «Как бы спросить Ее про вечер…чтобы не обидеть», – подумал Семеныч.
   «Здесь нет ничего обидного, я вечером около семи буду идти обратно, и мы можем увидеться», – улыбнулась Она. Но Она ничего вслух не произносила, как и он. Она услышала его мысли и ответила ему так же. И он понял Ее!
   Он понял Ее без слов. И он явно осознал также, что и Она почувствовала это! Или прочитала. В мыслях… Семенычу стало не по себе, посмотрел на Нее, Она улыбалась. Она понимала, что происходит, а он нет. Он стал злиться на себя, а злость эта сразу же начинала переходить на все вокруг.
   И это Она поняла, и поспешила попрощаться. Семеныч просто почувствовал себя раскрытой книгой, где можно все прочесть. Ему это не понравилось.
   – До вечера? – спросил он, пока Она не захлопнула дверь его машины, чтобы убедиться еще раз в том, что Она слышала его мысли.
   – До вечера! – рассмеялась Она.
   «Я не знаю как себя с Ней вести! Как будто, все в первый раз… Глупость какая-то!» – Он был растерян как маленький ребенок, впервые столкнувшийся с неразрешимой задачкой по математике. Он еще злился на Нее, и злость, мужская злость толкнула его на другую мысль: «На ночь останешься?» … и тут же моментально вспотел, ожидая резкого и вполне ожидаемого отказа, а то и разрыва еще не начавшихся отношений.
   Она уже уходила вперед по дороге. «Останусь!» – с вызовом донеслось до него, зло и упрямо. Он не мог тронуться и смотрел, как Она уходит. Он смотрел Ей вслед. Смотрел во все глаза. Он не мог оторвать взгляд от Нее. Но вдруг между ними что-то пронеслось. Или кто-то. Как будто кто-то пробежал, маленький и не очень заметный. На самом ли деле или показалось? Что-то похожее на кошку, на его кошку, на Катенка. Семеныч смотрел Ей в спину и понимал, кто это, возможно, пронесся между ними. Внезапно Она остановилась, обернулась и с такой ненавистью посмотрела на возможную траекторию кого-то, возможно, пробежавшего по ней. И тут же, резко, быстрыми шагами пошла вперед.
   «Я сошел с ума!» – мысленно застонал Семеныч, завел машину и тронулся.
//-- * * * --//
   Семеныч не думал о Ней весь день. Он работал. Достаточно успешно у него сложился рабочий день. Он много успел сделать из того, что раньше как-то не получалось завершить. Он провел долгие, трудные, нудные переговоры тоже, достаточно успешно. Во всяком случае, лучше, чем ожидалось. Семеныч не думал о Ней весь день. Она весь этот день просто не выходила у него из головы. И не только из головы…
//-- * * * --//
   Вот и вечер. Обычный вечер для всех. Только двое на этом свете с волнением ждали его. Смотрели в течение дня на часы и желали одновременно, чтобы время так не летело. Оба понимали всю скоропалительность принятого решения. Боялись разочарования и хотели вечера.
   «Что я так нервничаю? Вроде бы ничего особенного. Ну, встретились двое, понравились друг другу… Мы же взрослые люди… Но что я так нервничаю?» – думал Семеныч.
   «Ну, и дура же я», – думала Она.
   Семеныч ходил по тротуару возле гостиницы взад-вперед, ожидая Ее. Он понимал, что еще рано, что Она все равно раньше не придет, но… Семенычу было приятно ждать Ее. Он ходил и курил, слегка нервничал, но это было приятное волнение. Он ходил по улице, туда и обратно, и в это время как будто стирался у него из памяти весь прошедший день… работа… и семья… дома он сказал, что уезжает в командировку.
   Она вскоре показалась вдалеке. Она пришла раньше. Она шла сначала быстрым шагом, потом медленнее, заметила его и пошла еще медленнее.
   Волновались, боялись…и дальше пошли вместе, улыбаясь друг другу. Хотя улыбки были несколько натянутые.
   Поднимались наверх по лестнице. О чем-то говорили.
   «Зачем я согласилась?»
   «Почему мне так напряженно? Она прелестна. А у меня даже язык, как будто, с трудом поворачивается».
   «Надо отдать ему должное, ведет себя вежливо, достойно. Знал бы он, как мне страшно. Что я наделала? Передо мной чужой незнакомый мужчина, уверенный в себе. Зачем я здесь? Может уйти, пока не поздно?» – подумала Она, посмотрела испытующе на Семеныча.
   Семеныч поглядел на Ее, слегка зарумянившееся от волнения, лицо, на закушенную нижнюю губу и, не желание обладать женщиной возникло в нем, а желание погладить, утешить, поцеловать это милое существо, обнять и успокоить… Она немного, совсем еле заметно, но все-таки тревожно смотрела на Семеныча.
   Они уже поднялись в маленький номер, сели у столика, и довольно уже беззаботно разговаривали, горели две ночных лампы, одна возле них, другая возле постели. Большой свет не зажигали. Был создан маленький уютный мир двоих. Никто из них даже не догадывался о том, что этот мир двоих был создан не только на эту ночь, о том, что этот мир двоих будет дальше расширяться самостоятельно, поглощая тот мир, который был раньше. Так, наверное, наступила первая ночь после создания мира. Нового мира. Мира двоих.
   Семеныч осторожно посмотрел на Нее:
   – Иди ко мне?
   От него веяло нежностью. Мужчиной. Ласковым мужчиной. Сильным мужчиной. Она встала со стула, подошла к нему. Он притянул Ее к себе на колени. Сердце билось отчаянно. Он обнял и поцеловал Ее… Он целовал Ее долго и бережно, вдыхая Ее почти неощутимый трогательно нежный аромат. Он ощущал Ее дыхание на своих губах. Он целовал Ее губы, Ее щеки, Ее шею. Он дышал Ей и не мог надышаться…
   Она целовала его, словно, поцелуй был первый в Ее жизни. Она пробовала губами его губы, уголки губ, крылья носа, глаза, брови, то сильнее, то еле касаясь. Она знакомилась с его запахом, кожей, ощущениями. Быть в таких сильных руках, которые с такой нежностью касались Ее, казалось волшебством.
   До постели было не более метра, который все-таки пришел к ним навстречу, или они незаметно перебрались на постель. Он разделся. Такого красивого тела не было на свете. Его просто не могло быть, настолько он был совершенен. Она смотрела на него. Теперь Она смотрела на всего него. Она боялась. Страх был до невозможности приятен, это был страх перед мужчиной, перед таким мужчиной. Он приблизился к Ней.
   Приблизил свое лицо к Ее лицу. Внимательно посмотрел в Ее почему-то печальные глаза. Обвил руками. Медленно, чуть-чуть неуверенно поцеловал. Бережно положил Ее на спину и все продолжал целовать и целовать… Он гладил Ее как котенка. Он обнимал Ее и не мог оторваться. Он испытывал к Ней такую странную и необъяснимую, вдруг вырвавшуюся из глубины души нежность, что… Ему этого было бы вполне достаточно, но… мужчина. А мужчина должен соответствовать принятым стереотипам. Если уж пригласил даму, и она согласилась, то отсутствие стремления к близости может быть расценено как нерешительность или того хуже, как мужская несостоятельность.
   Семеныч медленно начал расстегивать пуговицы у Нее на блузке. Она дотянулась и выключила лампу. Она стеснялась света, ей хотелось полностью насытиться им, его запахом, его таким божественным телом, чтобы свет не вскрывал Ее наслаждения процессом, чтобы темнота дала то расслабление, которое никого свидетелем не сделает. Ему хотелось видеть Ее лицо, такое милое и невыразимо приятное. Не хотелось ему выключать свет. Но он, конечно же, ничего не сказал.
   Теперь они полностью обнажены, полумрак комнаты был их одеждой, их миром, их любовью, в котором они постепенно исчезали. Ощущение поцелуя как будто передалось всему телу Семеныча. Как будто все его тело, целиком… целовало Ее тело, тело его Катенка… такого маленького и хорошенького, такого независимого и строптивого.
   Возник тот самый момент, когда мужчина становится обладателем, когда он входит в Нее, и Она с готовностью и желанием поддается его первому проникновению. Это произошло неспешно и восхитительно, Она сдалась полностью, Она отдалась его силе, его власти, его красоте. Его руки гладили Ее лицо, блуждали по Ее телу, пальцы касались Ее губ, и тут же губы его закрывали Ее поцелуями вновь и вновь, и все его тело любило Ее. Ей казалось невероятным такое растворение в нем, Она не чувствовала уже границ двух тел, словно оно было одно. И имя ему было желание и страсть. Желание близости еще и еще. Не останавливаясь, но замирая ненадолго, словно растягивая момент наслаждения.
   Ему было настолько хорошо и удобно с ней! Каждое его движение как будто отражалось Ее телом, подхватывалось и удесятерялось в своей нежности. Он целовал Ее и гладил, гладил все Ее упругое, упоительное тело, моментально ласково отзывавшееся на любое его мимолетное прикосновение. Она трепетно отвечала на все его движения прерывистым дыханием, нежной судорогой раскинутых рук и ног… И опять эти страстные обоюдные поцелуи, которые не прекращались ни на минуту во время всего этого восхитительного слияния.
   Она скользила руками по нему. Трогать его было также приятно, как и смотреть. Хотелось запомнить его руками, ногами, пальцами, губами, кожей. Хотелось запомнить это наслаждение надолго, сохранить эти мгновения в памяти, настолько это было здорово… Ее руки подскользнули под его ладони, и он сжал Ее пальцы своими, словно говоря в ответ, что ему также хорошо. Он будто понимал все Ее движения. То он приникал к Ней с силой, то отстранялся, оглядывая это наслаждающееся в неге тело.
   Они никак не могли остановиться. И их тела, и простыня под ними были полностью мокрыми. Они как будто обезумели. Как будто они оба превращались в единое сверхъестественное существо. Как будто они его образовывали своим желанием и укрепляли своей энергией, а оно было им благодарно за свое появление, и в благодарность дарило такое наслаждение, которого прежде не довелось им испытывать…
   Но им пришлось остановиться, их остановил тот самый сладкий момент разрыва всех нервных окончаний, когда исчезает мир, когда исчезают мысли, сердце гулко стучит, отдаваясь в теле вибрацией, дыхание становится глубоким, полным, и невозможно отдышаться. Когда два тела перестают двигаться и замирают, слившись. Она столкнула его руки так, чтобы он полностью лег на Нее. Он поцеловал Ее. Она поцеловала его. Это уже был другой поцелуй, не первый поцелуй знакомства, это был первый поцелуй любви. Ее любви. Его любви. Это был поцелуй наслаждения. Это был первый поцелуй их странного союза, который начавшись, как все подобные отношения обычно и начинаются, в результате изменил не только их самих, но и все, что их окружало. Ни один из них, желая эту встречу, не ожидал того, что произошло.
   Его дыхание приходило в норму. Она смотрела в полутемную комнату и неосознанно прижала его к себе. Еще не приобретя его, Она впервые побоялась его потерять. Такое наслаждение подарил он Ей, что Ей стало страшно. Как такое могло случиться и что теперь делать? Забыть это уже невозможно. Но как жить дальше… А будет ли дальше? Наслаждение сменилось нехорошей тревогой, Она скользнула в ванную.
//-- * * * --//
   Потом, после первого, ни с чем несопоставимого восторга, Она еще долго не давала ему спать, поднимая его на новые волны нежности. Это были другие ласки. Она ласкала Семеныча и от его возбуждения загоралась желанием сама и еще, и еще… Пока вновь не разрезало ступни током пополам, колени сводило, что Она соскальзывала с него и легонько отталкивала на несколько секунд, пытаясь пересохшими губами снова прильнуть к нему, вдыхая его удивительный запах мужского тела и чувствуя вкус его разгоряченной кожи, с которой стекали струйки пота, смешиваясь с каплями на Ее влажном теле, когда вот-вот близится то самое… Теперь Она скользила по его телу, целуя, заставляя закрывать глаза, трогая пальцами все его черточки, изгибы, мышцы, руки, плечи, предплечья, грудную клетку, спускаясь ниже и поднимаясь вновь. Касаясь его руками, губами, кожей, телом, ощущениями, чувствами. Любя его. Приникая к нему. Наслаждаясь им. В результате Она выпила его до капли в последний раз, уже на рассвете…
//-- * * * --//
   С рассветом, одевшись и умывшись, Она вызвала такси.
   – Я провожу, – начал одеваться Семеныч.
   – Не надо, ложись, отдохни, – слегка нахмурилась.
   – Почему не надо?
   – Не надо.
   – Ты по какой-то причине не хочешь, чтобы я проводил тебя до машины? – Семеныч подумал, что Она, являясь замужней женщиной, может иметь все основания для того, чтобы не появляться вместе с ним ранним утром из гостиничных дверей.
   У Семеныча в жизни было много женщин. Он любил женщин, но не ставил целью их «коллекционировать», поэтому не считал. Несколько десятков, наверное. Она это почувствовала, и это провожание показалось Ей завершающим актом вежливости, после которого, он вряд ли Ей позвонит. Она вполне могла обойтись без него, если это был последний час, когда они были вместе.
   – Нет никакой причины. Если хочешь, провожай.
   Семеныч проводил Ее вниз, они покурили у входа, Семеныч поцеловал Ее на прощание, Она села в такси и уехала.
   Он поднимался назад в номер и вспоминал Ее мокрое тело. Он ведь трогал Ее везде, и там, где трогать было особенно приятно, Она была очень влажная. Не просто влажная, а как будто только что вынырнула из волшебной влаги любви.
   «Всё?» – спросила Она сама себя – «Доигралась? Не ожидала? Отдалась в первую ночь мужчине, которому отдавались все до тебя и будут после. Ты лишь была очередной. Но как это забыть теперь? Зачем я это сделала? Я жила спокойно и уверено. Всё было и все были. Никому не отдавая сердца, просто жила по инерции, ничего уже не ожидая хорошего от этой жизни, питаясь иногда маленькими радостями и не очень огорчаясь по мелочам. Только душа была похожа на мертвеца, ждала, пока тело состарится и помрет вслед за ней. Любви ведь нет, а если и бывает ее подобие, только до нового интересного объекта, которого он пригласит в номер и будет жадно целовать. Ой, дура…»
   В Ее душе было смятение, в коленках дрожь, глаза предательски защипало. Она прикрыла глаза.
   – Девушка, Вам плохо? – таксист посмотрел на Нее.
   – Нет, – рассмеялась Она, – мне очень хорошо.
   – Было, – подумав, прибавила Она, и, достав из кармана телефон, включила музыку в наушниках, задала вопрос: «Что это было?», и отправила смс Семенычу, и снова закрыла глаза.
//-- * * * --//
   Он заснул. Заснул так, как должен был засыпать каждую ночь Мужчина. Рукам только кое-кого не хватало, но сон быстро перекрыл эту нехватку.
   Тут же появилась Катенок и увлекла его за собой. Не было солнечного синего дня. Но это был день. Просто, другой день. Просто, другая жизнь.
   Сначала был лес, не такой, какой у нас возникает в памяти, где мы прогуливаемся в поисках грибов, или ездим на охоту. Это был какой-то вечный лес. Как будто он был и будет всегда. Большие высокие мрачные темные деревья, загораживающие небо. Некоторые деревья были как голые мертвецы. Старая скрюченная кора, кривые ветки и стволы. Мягкий темно-зеленый мох проваливается под ногами до незаметного хлюпания, как будто под ним намекается на болото или приближение к нему. Все заросшее местами. Местами были пространства. Было тихо. Но слово «тихо» не подходит для этого места. Было мрачно-спокойно-пусто. Место завораживало, не отпускало, не пугало, но находиться здесь было бестревожно-жутко.
   Время не текло. Оно было как сердцебиение в замедленном темпе. Оно физически неспешно и сильно било секундами по всему живому и неживому, по внутреннему и внешнему.
   Как изображения накладываются друг на друга в компьютерной программе режимом растворения. Так и здесь, наложилось другое место. Место проживания людей. Мегаполис или глухая деревня, крайний север или уютная прибрежная морская местность. Этого определить однозначно было нельзя. Семеныч их видел, но видел не как видят людей, а видел то, что они ощущают, он чувствовал сознание каждого, эмоции каждого, как свои. Это было крайне неприятно. Но это пришлось ощущать, потому что не ощущать было нельзя. Он попробовал сосредоточиться на людях. Умом. Потому что душой и телом он все чувствовал.
   Это была физическая боль в разных частях тела, то тут, то там, то острее, то тише. Были муки неразделенной любви. Предательство чье-то стискивало горло. Горе от потери близкого сжимало сердце. Ощущение голода и холода попеременно физически некомфортно возникало в теле. Ощущение собственной неполноценности выжимало душу, как хозяйка выкручивает выполосканное белье. Тяжелая тоска безысходности давила на грудную клетку. Неприятно сильные эмоции несостоятельности и неудовлетворенности человеческой сущности ощущались в руках, которые тянулись к горлу для удушения. Мозг высыхал как у спившегося алкоголика, руки становились грязными, больными, черными и дрожащими. Все желания были абсолютно невыполнимы, но достаточно сильны, чтобы заставлять сворачиваться кровь. Страх был подобен эритроцитам в крови, и пульсировал по всему кругу кровообращения, заставляя чернеть и гнить все органы, которые он питал и насыщал. Мысли судорожно бегали по нервным клеткам, заставляя их тут же передавать сигналы дальше, от которых опять сжимался, и тошно болел внутренний мир человека.
   Хорошо, Катенок была рядом, иначе Семеныч бы рехнулся. Но он вдруг почувствовал, не только присутствие Катенка. Где-то рядом иллюзией возник кто-то родной. На доли момента времени. Остро захотелось к… Ней. Семеныч понял, что это была Она. И что Она была здесь только что, как будто заглянула в эту дверь и тут же захлопнула.
   Тягостное чувство потери вдруг появилось. Как будто Она не промелькнула, а ушла. Ушла… Она ушла. Она ушла от него. Она не захотела остаться с ним. Она не захотела ему помочь всего лишь своим присутствием….
   Вдруг Семеныч увидел надвигающуюся тень огромной черной птицы. Движение тени было стремительным. Жуткий холод сопровождал это движение. Но… Тут же моментально пропал страх, как только его источник идентифицировался. И появилась злость. Злость. Злость была настолько огромной и всепоглощающей, что казалось, все окружающее пространство в испуге замерло. Замерло даже не от силы возникшей Злости, а от ее резкости и неадекватности. Злость одним только фактом своего внезапного появления заставила покрыться серым туманом все окружающее пространство. В этом сером тумане начали мучительно извиваться силуэты деревьев, зданий, силуэты непонятных существ, которых до появления Злости видно не было, но чье незримое присутствие и вызывало тот неосознанный страх. Злость агрессивным хозяином поднялась над этим странным местом, мгновенно и полностью разрушило и смяло в лепешку все, что на нем было.
   Черная птица прекратила движение. Она больше не приближалась к Семенычу. Она как будто с удивлением и с нескрываемым беспокойством смотрела на происходящее. Злость не уничтожила черную птицу только потому, что черной птицы не было. Черная птица была лишь предвестником того, что должно было бы произойти, если бы не появилась Злость.
   А Она не бросила его. Если бы Она осталась, то они с Семенычем погибли бы вместе. Она ушла специально. Она знала, что только с Ее уходом появится Злость. И уничтожит зло.
   Черная птица еще какое-то время будто висела в воздухе, а потом медленно исчезла…
//-- * * * --//
   Она пришла домой, не зажигая света, забралась под одеяло, заснула. Сон был настолько тяжелым. Она попала в жуткое до боли место. На войне, на передовой страх был бы в тысячу раз меньше от несущейся на тебя пули. Она отстранилась от страха, огляделась, увидела его. Он был растерян и ошеломлен тем, где он находился. Захотелось подойти, поцеловать, взять за руку и… показать, где выход. Преграда оказалась совсем рядом с ним, в виде кошки. Она рассердилась и сердито исчезла оттуда.
//-- * * * --//
   Семеныч хотел посмотреть на Катенка и спросить, он повернул голову и увидел белую мятую подушку, край тумбочки с лежавшим на ней его телефоном, часть стены гостиничного номера.
   – Катенок? – позвал Семеныч.
   «Это была смерть. Спи».
   Семеныч стал падать в сон, как его тут же вытащил за шиворот тяжелой рукой сигнал будильника в телефоне.
//-- * * * --//
   Утро пришло для обоих. Оба открыли глаза одновременно. Он и Она. Всё было на месте. У него. У Нее.
   После нехорошего сна открываешь глаза, и некоторое время смотришь вверх, немного приходя в себя. Начинаешь прокручивать сон, то, что можешь вспомнить, потом медленно осознаешь, что это лишь сон. Плавно закрадывается следующая мысль: «К чему бы это?». И вновь становится тревожно.
   Удивительная вещь – настроение. Меняется от какой-то мелочи, до которой не сразу и докопаешься. А может это не такая уж и мелочь, если она изменила настроение? Но если подумать, и понять то, от чего оно изменилось, то все-таки, это чаще всего оказывается мелочью, просто видится в ней очень много, как сквозь увеличительное стекло, хотя на самом деле предмет может быть очень незначительным.
   Связали ли они эту ночь и последующий после нее сон, один на двоих? …Конечно же, нет!
   Людям вообще не свойственно пытаться объяснить необъяснимое, узнавать неузнаваемое, раскрывать нераскрываемое… Люди хотят гарантии, что получится. Что их «труды не пропадут даром». Несмотря на декларативные утверждения, люди никогда не стремились и не стремятся познать непознанные закономерности. Они только делают вид, что стремятся к новому. Люди подобны страусу, прячущему голову в песок. Сытыми и невозмутимыми обывателями, якобы все знающими и на все имеющими свое мнение, люди удобно прячутся среди гладких теплых стен сформированных стереотипов восприятия действительности. На самом деле, люди не хотят ничего узнавать, не хотят ничего менять и не хотят никуда уходить от того, что уже имеют. С точки зрения способности к восприятию нового, люди, подобно дебилам, зацикливаются на том, что уже попало «в голову» и всячески «пережевывают» это.
   Если бы Семеныч не был человеком… Если бы Она не была человеком…
   Но они были людьми. Поэтому ни хрена умного им в голову и не пришло.
   Но все-таки Семеныч был не совсем обычным человеком. Но все-таки Она была совсем не обычным человеком… или не только человеком. Поэтому «ни хрена умного им в голову не пришло» только в этот, первый раз. Только в этот, первый… Только в этот…
   Только…
//-- * * * --//
   Только утром они не встретились. Он поехал на работу сразу, хотя мог бы заехать на ту улицу, где они уже были. Но он не поехал. Она могла бы опять идти той дорогой. Но Она не пошла.
   Рабочий день встретил их приветливо. Они встретили его враждебно. Они не думали друг о друге. Все казалось, что это был сон. Хороший сон, перед плохим. Они очень старались не думать друг о друге. И у них получалось. Ровно на долю секунды из каждой минуты.
   Он позвонил в обед. Она от волнения толком не слышала, что он говорит. И в свою очередь что-то говорила сама, почти бессвязно.
   Возникло чувство, что все идет правильно, что все идет так, как надо… туда, куда надо… и с тем, с кем надо… Хотя, если бы кто-нибудь случайно подслушал этот их телефонный разговор, то очень бы удивился бессмысленности его содержания. Это если бы случайно подслушал. Тогда да. Но никто их разговор случайно не подслушивал. После того, неожиданно мощного энергетического возмущения, которое возникло во время их первой ночи, их случайно уже никто не мог подслушать. Этого бы не допустили те, кто их стал подслушивать специально…
   А вечером все-таки они пошли той улицей. Она шла медленно, присматриваясь к прохожим. Ее настигли его быстрые шаги. Она обернулась и попала в его руки, обнявшие Ее. Они стояли. Он посмотрел на Нее. Она уткнулась в него.
   Стало тихо и светло. Свет проник везде и он шел от них, непрекращающимся потоком в стороны и вверх, как будто распахивал небо, как окна. Сначала Она очутилась внутри, и тут же рядом появился он, касаясь ее, оберегая, защищая, любя.
   Она была такая хрупкая и беззащитная, такая… маленькая, такая милая, что сердце Семеныча наполнилось, ранее не встречавшейся, нежностью. Глодавшая Семеныча тревога стала потихонечку отступать. Странное чувство сопровождало его последнее время. Как будто в груди у Семеныча образовалась «дырка», куда неторопливо, но неизбежно, вытекала его жизненная энергия. Но когда Она попала в руки Семеныча, когда он обнял Ее, прижал к себе и начал дышать Ее дыханием… «Дырка» в груди Семеныча начала потихонечку уменьшаться в размерах.
   Но Семеныч был более человеком, чем Она. И, как большинство людей, он не верил в то, что чувствовал. Не верил упрямо. Как баран. Как человек.
   Визг тормозов, неподалеку от них, вернул мир обратно. Они все также стояли. Трудно было сказать, ощущали ли они что-нибудь, кроме друг друга. Вновь взгляд. Упрямый с одной стороны, нежный – с другой. Но взгляд один. Из одной пары глаз в другую.
   Они пошли каждый своей дорогой. Они пошли по домам. Его ждала дома жена. Ее ждала дома семья. У них были разные дороги. Он уходил по своей. Она приостановилась и посмотрела ему вслед, прижимая руки к губам, которые еще пахли им.
//-- * * * --//
   Он шел к дому и думал: «Что происходит? Как будто первая любовь… или первая женщина. Все вроде бы и как обычно, но почему-то, во много раз сильнее, и от этого совсем даже и не как обычно. Ладно, я, но как Она так легко может уходить от своей семьи на целую ночь? Для чего Ей это надо и зачем именно я Ей нужен?»
   Семеныч этого не понимал. Он вообще много чего не понимал. Если взглянуть шире, Семеныч вообще ничего не понимал. Он не понимал главного. Он не понимал, как жить дальше.
   Зато Семеныч прекрасно знал, что ничего просто так не бывает. Но во всем, что касалось Ее, все происходило как-то иррационально, без логики, спонтанно… само по себе. Казалось бы, что само по себе. Но ведь естественно, что это «само по себе» было чем-то обусловлено. Но Семеныч не мог понять, чем именно. Пока не мог понять. И злился от этой своей временной неопределенности.
//-- * * * --//
   Она ничего лучше не придумала, чем зайти в магазин и взять себе то, что делает боль не такой острой. От чего сразу становится горячо, теплеют и исчезают проблемы и не кажутся такими уж глобальными. На улице было совсем тепло. Вечер совсем опустился на город. Она чуть повеселела. Стояла и смотрела на темное-темное небо. На витрины, на магазины, на людей, на машины. Было странно, что все двигалось, а Она – нет. Ей показалось, что Она смотрит кинофильм, только не с начала, а с середины, плавное движение кадров, где не понимаешь уже смысла, потому что не видела того, с чего всё начиналось.
   Стало тоскливо и грустно. Потому, что он ушел. Не обернувшись. Она отхлебнула из горлышка. Приятно обожгло. Глубоко задышала, напиток все-таки был крепкий. Еще глоток, еще. Уже не жгло. Вечерний город стал казаться не таким одиноким. Достала телефон, чтобы позвонить подруге. Потом подумала, что общаться сейчас не в силах, потому что что-то незнакомое поселилось в Ее сердце, о таком не расскажешь, а говорить о чем-то другом, это незнакомое, которое заполнило всю Ее, не позволит. Еще глоток. Фонарь Ей уже приветливо поклонился. «Пора домой», улыбнулась Она. – «А то нехорошо выйдет, если я напьюсь тут с фонарем и приду домой с ним же». Она рассмеялась сама себе и пошла к дому. Город уже был совсем весел.
   Пройдя, стараясь не задеть двери и косяки в коридоре, тихо скинула сапоги, прислушалась. Муж в детской укладывал детей, оттуда доносился его ровный голос, читающий какую-то сказку. Она не любила сказки. Достав недопитую бутылку, прошмыгнув к холодильнику, похватав какую-то еду на тарелку, медленно прошла мимо прикрытой комнаты в ванную. Включила воду, скинула с себя одежду. Залезла с ногами на стиральную машинку, прислонившись спиной к стене, стала отпивать из бутылки. Вскоре воды стало достаточно, и Она почти спрыгнула в ванную, блаженно растянувшись в горячей воде. Ей было хорошо, Она глядела на льющуюся воду, подставляя под нее ноги. Еда и питье кончились. Пора было пробираться к постели. Она вышла из ванной, было уже темно. На кухне горел свет.
   – Привет.
   – Привет, устала?
   – Спят?
   – Да, уснули.
   – Я пойду, устала.
   Прошла в комнату и нырнула под одеяло. Это самый сладкий момент, когда голова касается подушки, ноги вытягиваются, одеяло уютно укрывает тело. «Как же хорошо!» – Подумала Она и тут же уснула.
   Во сне она увидела тьму. Это было странно, потому что все видится на фоне чего-то. Светлое видится на фоне темного, темное видится на фоне светлого… Тьма, которую она увидела во сне, не была ни на каком фоне. Тьма была сама по себе. Тьма была полной и самодостаточной. Ей уже не хотелось делать то, что она делала, но тьма не давала ей прекратить начатое…
//-- * * * --//
   Они стали встречаться, что неожиданно стало, прежде всего, для них обоих. У Семеныча вновь утро вошло в хорошую привычку, состоящую из дороги и любимого провожатого. Только теперь не Катенок бежала до угла, а он ехал на машине два квартала для того, чтобы подождать Ее на той улице, пройти с Нею некоторое расстояние, затем вернуться, сесть в машину и уехать на работу. Для Нее же утро начиналось с его силуэта, ждавшего Ее. Смысла, нормального человеческого смысла, в этих десяти минутах, конечно же, не было. Для кого-то другого, только не для них. Это было начало их дня. Оно становилось необходимым.
   В любом деле есть начало, неважно какое, хорошее или плохое, желанное или вынужденное, но оно должно быть, просто потому, что без него ничего не получится.
//-- * * * --//
   Семеныч любил выходные, потому что в выходные не надо было работать. Не то чтобы Семеныч был таким уж отъявленным лентяем. Лентяем он, конечно же, не был, но… ленивым, конечно же, был. Семеныч не то, чтобы не любил вообще что-то делать… трудиться. Он не любил именно работать. Причем, не сам процесс работы ему не нравился, как таковой. Ему не нравилась необходимость работать, для того чтобы жить. Впрочем, это было вполне объяснимо. Если Семеныч не понимал, зачем вообще жить, то очевидно, что необходимость работы, обеспечивающая возможность неизвестно для чего нужного существования, вызывала в нем почти постоянное раздражение.
   А в выходные можно было не работать. В выходные можно было заниматься чем-то другим, или, значительно реже, ничем не заниматься. Просто «валять дурака». В выходные можно было не ходить на работу, а остаться дома или заниматься какими-то другими, не обязательными и не регламентированными делами.
   Она не любила выходные, потому что нужно было находиться дома, не нужно было ходить на работу, которую Она, в принципе, любила, больше не из-за самой работы, а из-за коллектива, дружного и веселого, это был Ее второй дом, а может и первый. Для кого-то дом означает удобную комфортную квартиру, дом, то есть буквально, дом. Для Нее же домом являлось не место, а скорее окружение друзей, которых у Нее было много, где можно было быть самой собой и не быть обязанной кому-либо той же нужной домашней работой, к примеру. Где можно повеселиться и не чувствовать себя в чем-то виноватой.
   Еще один неприятный фактор добавился к выходным. Утро не начиналось так, как она хотела. Семеныча не было. Она раздражалась и с нетерпением ждала понедельника, когда можно было повиснуть у него на шее при встрече и поцеловать в губы.
//-- * * * --//
   В одни выходные Она встретилась с друзьями в каком-то кафе. Только теперь не чувствовала особого веселья, того, какое было раньше. Немного ушла беззаботность. Напрягало то, что впереди воскресенье, утро опять без него. Раздражала эта зависимость от него. И с каждым бокалом этого вечера Она сердилась все сильнее, поскольку не могла определить ни ее источник, ни решить, как от нее избавиться. А перспектива ждать всю жизнь его каждое утро, совсем Ее не радовала. Однако, выхода из ситуации, Она пока не видела. И сильно не нравилось то, что вместо субботнего хорошего вечера Она не может расслабиться и продолжает думать о нем.
   «Скорей бы понедельник», – вздохнула Она.
   Впрочем, он не заставил себя долго ждать, после воскресной головной боли, новая рабочая неделя наступила, не задерживаясь. Она проснулась рано, скорее стала собираться на работу, выскочила из дома, застегивая куртку уже на улице.
   Вот и видит его уже, ровно меряющего шагами длину тротуара. Захотелось тихо подойти, пока он был спиной и не видел Ее. Но тут впереди идущий человек остановился возле него и они стали о чем-то разговаривать, удаляясь. Она замедлила шаги, но продолжала двигаться за ними. Они остановились, Семеныч закурил. Он обернулся в тот момент, когда Она почти подходила к нему. Она робко улыбнулась и осеклась.
   Семеныч явно сделал вид, что не знает Ее. Очевидно, рядом стоящий, был его знакомый. Ее бросило в жар. Тут Она поняла всю низость ситуации, всю ничтожность встреч женатого мужчины. Она резко повернула и пошла через дорогу.
   Минут через семь Ее опередила машина. Он остановился, вышел и стал догонять Ее. Он звал Ее. Она не оборачивалась, идя вперед. Обогнал, возник перед Ней, заставив Ее остановиться. Смотрел ласково, извиняющее, попытался поцеловать. «Он не виноват, это такая жизнь, он женат, я замужем, город небольшой. Но что же так гадко стало? Ведь раньше я воспринимала это, как само собой разумеющееся?» – Она оттолкнула его. То ли измотана была выходными, то ли обида, как над ребенком взяла верх, то ли Ее натура, бесстрашная, безответственная, как уточнил бы Семеныч, не смогла вынести этого ледяного незнакомого взгляда.
   – Отойди от меня, – чуть не плача, произнесла Она.
   – Ну что ты? Из-за ерунды…
   – Я не могу играть в прятки, я уже выросла!
   – Что ты хотела, чтобы я сделал? Надо было подбежать и расцеловать тебя при нем, он хороший знакомый нашей семьи?
   – Вот и не буду тревожить вашу семью. Мог бы хотя бы просто поздороваться со мной и с ним распрощаться. Ну, можно это было сделать как-нибудь по-другому, а не так?
   – Перестань, пожалуйста. Я несвободный человек. Не сердись.
   – Твоя свобода начинается с порога гостиницы? – Она с издевкой посмотрела на него – Да иди ты!
   – Знаешь что?! – Семеныч внимательно поглядел на Нее. – Не порти всё.
   Он отступил на шаг, пропуская Ее. И злость заклокотала в нем. Он разозлился, сильно.
//-- * * * --//
   Семеныч пришел на работу, мысли бешено скакали: «А ведь и, правда! Какая же я свинья! Разве трудно было хотя бы поздороваться? Ну что же я делаю?»
   Хотя подсознательно Семеныч прекрасно понимал, что по существу это ничего бы не изменило. Случай был частный, но ситуация была вполне прогнозируемая. И эта осознанность неизбежности поднимала в душе Семеныча плохо контролируемую злость.
   Подошел к окну, уставившись в него невидящими глазами. Дома за окном расплылись и исчезли. Остались деревья. Да и они, почему-то, превратились в осенние голые стволы. Небо посерело и опустилось. Семеныч смотрел за окно и не очень понимал, что творится там. Весна превратилась в осень. Город стал безлюдной местностью.
   Внезапно увидел Ее, уходящую. Что-то похожее на звук шороха листьев неслось за Ней. Семеныч насторожился и увидел, как это что-то бежит на нее и приобретает очертания, похожие на собаку…нет…волка! Большого волка, остервенело догоняющего Ее. Он не знал, что предпринять, попробовал открыть окно, но что он мог сделать? Позвать? Закричать? Что? Как помочь? Это секунды длилось… Тот волчара догнал Ее и стал бросаться на Нее, цепляясь зубами за Ее руки, пытаясь укусить или повалить Ее. Она, молча, старательно пыталась отбиться. Она не кричала и не паниковала, не пыталась убежать, Она только бесполезно пыталась увернуться от укусов дурного волка.
   Семеныч заметался, он распахнул окно, но …не выпрыгивать же из него. Он кинулся к двери, но она почему-то оказалось заперта, опять к окну. Он уже не в силах был видеть эту картину, то как Она упорно пытается убрать от него руки, загородить лицо, и волк продолжает остервенело на Нее бросаться.
   Семеныч испугался за Нее. Он был бессилен сейчас, и это увеличивало страх. Страх неизбежного, страх неизвестного. Страх беспомощности был настолько явен, что Семеныч уже ощущал его материализацию. Он полз изнутри и, отделившись от Семеныча, стал сжимать горло, удушающее жутко. Он стал похож на сильную змею, которая обхватила всего его и сдавливала, обхватывая.
   Это было невыносимо. Ведь был обычный рабочий день. Его кабинет. Окно. То есть жизнь, обычная жизнь. Откуда взялась осень с пожухлыми листьями, покрывающая землю. Куда все исчезло? Она, в одиночку, отбивающаяся от волка. Змея, которую он пытается сбросить с себя, но не может. Ум не мог все это сопоставлять. И не мог принять никакого решения. И не мог проснуться, как от страшного сна. Неужели ничего нельзя сделать? Вечность кончилась внезапно, хотя Она и не длилась более четырех-пяти минут, но все было медленнее, чем на самом деле, потому что это было за гранью понимания, за гранью времени. Семеныч уже не мог дышать и сдерживать возле шеи змею, настолько сильна она становилась.
   Она вдруг обернулась и, подняв глаза, увидела его. Как только Семеныч встретился с ней глазами, страх и змея исчезли, как их и не было, только пальцы были слегка бледными, как будто пытались недавно разжать неведомую силу.
   – Катенок! – Семеныч не позвал, а просто взмолился к тому единственному посреднику с другим миром. Миром, который сейчас был враждебен и страшен, – Катенок, что мне сделать? Помоги Ей!
   «Что? Как я помогу, если ты сам это сделал. Это твоя злость рвет Ее на части», – Катенок зевнула. – «Ты не представляешь порой истинных размеров своих чувств, а зря. Ты сейчас лишь увидел их реальное отображение, какое было бы понятнее для человека».
   – Что мне сделать? Что?! Он же разорвет Ее на части!!!
   «Ну и что с того? Она разве нужна тебе?»
   – Помоги….
   «Найди в себе более сильное чувство, чем та злость, чтобы оно победило, если оно есть. Направь к Ней. Я не могу здесь помочь. Я не делаю чудес, из тех гадостей, которые люди так необдуманно вышвыривают в пространство. Думая, что оно святое и мстить не будет. Оно, окружая вас, становится таким же человечным, а значит, несовершенным».
   Семеныч смотрел в окно. «Остановись!!!» – закричало его оцепенелое молчание животному. «Я с тобой! Я рядом», – шепнул он Ей. Он тотчас же почувствовал на мгновение боль от царапин и укусов волка на своих руках и с этим моментом, волк в секунду сжался, заскулил, взвизгивая, и… исчез. Она остановилась, опускаясь на колени, и… пропала тоже. Небо стало принимать утренние голубые весенние цвета. Появились дома, дороги, машины, люди. Все то, что должно быть за окном, проявилось. Семеныч продолжал стоять, вглядываясь, все ли встало на свои места. Набрал Ее номер телефона.
   «Аппарат абонента выключен или наход…» – сбросил.
//-- * * * --//
   Она пришла на работу, не очень еще понимая, как реагировать на его поведение утром. Вроде все верно. Ведь так всегда было, когда Она встречалась с другими. И сама делала вид, не замечающий человека, если рядом оказывались знакомые. Но почему сейчас так больно? Как унять в себе эту дикую обиду? Как справиться с ней, если она сильнее тебя? Как вообще справиться с тем, что сильнее тебя?
   «Надо найти какую-нибудь хитрость, надо брать не силой, если ей победить не можешь. Но чем?!» – Она думала и не придумывала. Такого еще не бывало, чтобы она не могла ничего придумать. Она стала складывать документы для архива в коробки и упаковывать их, заклеивая скотчем. Это работа не особо приятная, но раз в полгода и ее надо сделать. Лучшего момента для выполнения этого и придумать было нельзя. Часть документов положила не так как нужно, пришлось все вытаскивать и перекладывать заново. Бумаги резали Ей руки острыми краями, ножиком разрезала скотч, сильно порезалась и им. Заметив кровь на руках, выбежала в туалет, включила воду, подставив руки, не посмотрев, что сейчас пойдет не просто горячая вода. И полился почти кипяток на Ее изрезанные, и исцарапанные листами и пыльными коробками, руки. Она отдернула ошпаренные руки. Замерла на несколько мгновений, пока боль от ожогов не проникла вглубь царапин до самых костей. Молча включила прохладную воду, и опустила руки, глядя, как маленькие струйки крови стекали в раковину. Все стихло. И обида, и боль. Она вытерла руки, бережно их промокая.
//-- * * * --//
   Семеныч слушал музыку. Он ничего не делал, просто лежал, иногда ходил по квартире в наушниках и слушал музыку. Тяжелую музыку. Он не любил ничего делать в это время. Любое дело отвлекало его. Тяжелая музыка отвлекала его от пустоты, которая постепенно заполняла его душу. Музыка не препятствовала этой пустоте, а именно отвлекала. Музыка создавала всего лишь иллюзию энергии, но эта иллюзия помогала Семенычу не сойти с ума. Ум отказывался дать ему совет. Ум не знал, что ему делать. Ум был бессмысленным для данного случая инструментом.
   Много можно рассуждать о целесообразности тех или иных действий. Можно что-то предпринимать или наоборот, «пустить на самотек»… куда «кривая вывезет». По-разному можно было поступать. И в большинстве случаев, Семеныч умел, если и не сразу, но принять правильное решение о том, что делать или о том, чего не делать. Но в данном случае он не мог принять никакого решения. Семеныч находился в «патовой» ситуации.
   Обычные объективные или субъективные критерии, на основании которых можно было бы попытаться хотя бы проанализировать то, что происходит, здесь не подходили.
   – Катенок! – позвал Семеныч. – Что теперь делать-то?
   «Ничего не делай!»
   – Почему?
   «Потому что нельзя делать того, в чем ты не уверен».
   – А почему это происходит? Это любовь?
   «Любовь – это всего лишь слово, которое придумали вы, люди. Оно ничего не объясняет. Что происходит, то и происходит. Тут от тебя не так уж много и зависит. Это больше, чем ты. Это больше, чем Она. Вы слишком «подошли». Ваше «соединение» дает очень сильный эффект. Я не могу тебе понятнее объяснить, потому что для объяснения этому явлению, вы слов еще не придумали».
   – Может быть, нам лучше расстаться?
   «Глупый ты, Семеныч! Вы, люди, иногда оказываетесь такими глупыми…»
   – Почему, Катенок?
   «Потому что для тебя теперь Она. Хотя, может быть, Она еще и не полностью это осознает. Потому что ты и Она… Это еще сложнее объяснить. Вы не сможете теперь сами расстаться. Неважно, захотите этого вы сами или нет. Образно говоря, вы стали камнем, на котором начало строиться новое здание, и вытащить этот камень из фундамента у вас не получится».
   – Что ж теперь ни от меня, ни от Нее ничего вообще не зависит?
   «Зависит. Но не многое. Так, по мелочам. Не мучьте друг друга понапрасну. Вы ничего по существу, изменить уже не сможете… Ну, как тебе объяснить-то? Например, ты или Она можете поцарапать себе руку, но серьезно повредить ее вам не дадут. Вы не сможете теперь сами даже умереть, я уж не говорю о том, чтобы расстаться. Ваши жизни теперь полностью вам не принадлежат. Вы вольны еще в ограниченных пределах действовать самостоятельно, но ничего существенного от вас уже не зависит».
   – Мне это не нравится! Нас будут вести как скотину на бойню?
   «Нравится, не нравится…. А почему ты не возражаешь против принятых людьми физических законов? А нравится ли тебе, например, гравитация?»
   – Катенок! Ну, причем тут гравитация?
   «Как гравитация ограничивает ваши передвижения, так и другие, неосознаваемые вами, законы мироздания ограничивают ваши другие возможности. Никто вас не собирается и не будет «вести как скотину на бойню». Вам будут всего лишь ставить препятствия там, куда вам идти не следует».
   Нестерпимо захотелось к Ней. Просто увидеть. Убедиться, что все хорошо. Но уже поздний вечер. Да и прошедшее утро, похоже, поставило большую помарку на этом вольном сочинении. Семеныч выключил музыку. Сердце как-то неспокойно стучало. Дома стало тесно и душно, он решил спуститься и пройтись, заодно и купить сигарет. Он вышел на улицу. Чтобы спокойно еще раз осознать или стряхнуть все навеянные и пришедшие мысли, каждая из которых мешала другой, и образовывался целый клубок, беспорядочно скомканный, без начала и конца.
//-- * * * --//
   Вечером Она возвращалась домой. Подходя к подъезду, заметила до боли знакомую последние года полтора машину. Стекла были тонированы, ничего не было видно за ними. Ей это было не нужно. Она знала, кто там сидит. Думая, что Ее еще можно было не заметить, хотела каким-то невообразимым способом попасть домой, минуя эту машину. Постояла, подумала. Встречаться с тем, кто находился там, Ей совершенно не хотелось. Во всяком случае, сегодня. Она быстрыми шагами стремительно дошла до подъезда, намереваясь проскользнуть внутрь. Взявшись за ручку двери, дернула ее на себя. В два шага Ее настиг кто-то и ногой прижал дверь. Она стояла спиной. Сзади стоял и дышал человек. Можно было не оборачиваться. Слишком родным был запах мужского одеколона.
   Он склонился к Ее уху. Приятно защекотала воспоминаниями знакомая щетина.
   – Надо поговорить. Тебе не кажется, что это уже не смешно? На звонки не отвечаешь, у друзей не появляешься. Что произошло? – голос был тревожный.
   – Нет, все хорошо, – с тоской ответила Она, и, развернувшись, пошла к его машине, понимая, что разговора не избежать.
   – Я уже испугался, третий день пытаюсь выловить тебя здесь.
   – Нормально всё, я же сказала! У меня много работы, да и так замоталась совсем, некогда было, – Она захлопнула дверцу машины, поеживаясь от вечерней прохлады.
   – Дурака-то из меня не делай. Оставь эти сказки для своих малолетних детей и мужа. Со мной такие номера не пройдут, – устало усмехнулся он и, приблизившись к ней, отодвинул ласково прядь волос, обнажая шею, – ну что с тобой?
   – Ничего, я сказала, всё в порядке, – Она отодвинулась, легонько высвобождаясь от его рук.
   – Ничего, так ничего, – он завел машину, они тронулись.
   Ехали молча. Она, отвернувшись, смотрела в окно. Он больше смотрел на Нее, чем на дорогу. Больше всего Она не любила таких моментов, когда надо было бы сказать, но ложь, как верная спутница, не давала ни единому словечку сказаться.
   Припарковались возле его дома. Он вынул ключи из машины, доставая сигарету.
   – Я есть хочу, – капризно протянула Она, думая, что ресторан будет лучше, чем его дом, в котором сейчас придется остаться наедине. На уловку он не поддался.
   – Сейчас что-нибудь приготовлю. Пойдем, – он уже распахнул двери машины.
   Она со вздохом выбралась из нее. Поднялись пешком. Звякнул ключами, открыл перед Нею дверь. Она прошла, стала раздеваться, привычно поставила сумку, повесила верхнюю одежду, прошла в зал, опустилась на диван, прикрыла глаза, прислонилась затылком на спинку.
   Он ушел на кухню, вскоре оттуда уже щекотали нос приятные запахи еды. Она открыла глаза. Он стоял в дверях зала, мня полотенце в руках и наблюдая за Ней. Она поднялась, отводя взгляд. На кухне уже стоял ужин на столе с хорошей бутылкой вина.
   – Я не хочу вино.
   Он открыл бар, выискивая что-либо еще.
   – Я не хочу пить совсем, – Она прошла к окну, прижавшись лбом к холодному стеклу. Он обнял Ее.
   Мысли Ее вертелись, Она торопилась придать им словесную форму, но ничего не получалось. Взгляд скользнул на его кота, который терся об Ее ноги. Она от всей души ненавидела этого толстого, темно-серого кота, из-за его шерсти, или еще почему. Он это знал, поэтому, подхватив его, унес и закрыл в другой комнате. Вернулся, развернул Ее к себе.
   – Ну?
   «Вот, что я должна сейчас ему сказать, что у меня… а что, собственно, у меня? Если подумать, что у меня произошло за эти дни?» Она вспомнила ласки Семеныча, его глаза, которые проникли слишком глубоко. Захотелось убежать отсюда немедленно, и на ходу выпалить все это. Но это были ощущения, словесно никак не облачаясь. Тут же льдом обжег утренний его взгляд.
   «Боже, какая глупость! Ведь он просто искал очередную женщину для вполне понятных мужских утех. И всё!!! Всё остальное ведь мне показалось! У нас была одна ночь и несколько встреч на улице, я его совершенно не знаю, да через месяц мы, может, и не вспомним друг друга. Подумаешь глаза, просто они у него такие необыкновенные, но также они будут смотреть и на других женщин. И трогать он их будет также, а я буду его ждать раз в месяц, думая о нем? Еще чего! Мне это все показалось… Я придумала себе чудо, которого нет и быть не может».
   Мысли метались от полюса к полюсу. Она действительно была в растерянности. Прошла к столу и стала уплетать ужин. Он сел рядом и засмеялся. Взял вилку, налил себе вина, пригубил. Подложил Ей еще еды. Она встала, налила себе воды, выключила телевизор и стоя спиной медленно произнесла:
   – Я встретила…Мужчину, извини.
   Вилка упала на тарелку, неприятно стукнувшись. Он вскочил, стал целовать Ее.
   – Перестань, что ты говоришь такое, когда ты это успеваешь делать. Ты хочешь повредничать? Ты устала? – он торопливо говорил, желая повернуть Ее к себе. Она напряглась, – даже если это и так, мы ведь проходили уже это, не в первый ведь раз. Все пройдет у тебя. И это пройдет. Тебе показалось. Какого мужчину?! Нет мужчин на этом свете. Есть самцы, которые перед тобой устоять не могут, а говорить и делать они могут всё, что ты захочешь, лишь бы довести тебя до постели и снять с тебя одежду. Ты еще глупая, сопливая девчонка. Не верь ничему и никому. Это все обман, красивый сладкий обман.
   Она медленно обернулась и смотрела на него широко открытыми глазами.
   – Нет! Это совсем не так! Не так! Ты ничего не понял. Ты не можешь этого понять!
   – Да, как раз, это я всё понял! А вот ты ничего не понимаешь! Напридумывала себе черт знает что!
   Она молчала, думая над его словами: «Возможно, он прав? Нет! Нет! Нет! Он не может быть прав, ну просто не может. А если это действительно так, как он говорит?»
   Она смотрела в его глаза, пытаясь найти подтверждение. Он никогда Ее не обманывал. Всегда всё происходило так, как он говорил. Неужели, он и здесь прав?
   Она подошла к столу, взяла его бокал с недопитым вином. Он обнял Ее.
   – Успокойся. Просто успокойся. Похоже, ты и правда очень устала. Давай уедем на несколько дней? Отдохнешь, накупаешься, все как рукой снимет! Давай? Хочешь, на следующей неделе я возьму билеты? Тебе просто надо сменить обстановку, – он, не дожидаясь Ее ответа, пошел за ежедневником. Вернувшись, нашел Ее в коридоре, одевающуюся.
   – Куда ты?
   – Домой. Извини, мне нужно остаться одной, – Ей не хотелось здесь больше находиться. Все стало другим, хоть и прошло немного времени с того, когда Ее здесь все радовало.
   «А может и не одной», – подумала Она, – «Я хочу остаться с ним. С Семенычем. Не может он быть таким же, как и все на свете. Я не хочу думать о том, что он говорит мне. Пусть мне все это и показалось, пусть.
   Время всё раскроет. И если это ненастоящее, зачем тогда всё? Вся жизнь? Зачем какие-то встречи? Кому это все нужно? Вся эта ничтожная жизнь, состоящая из еды и сна? Я не хочу больше ничего тогда. Вот бы уснуть и не проснуться…»
   – Еще раз извини, я хочу уйти.
   – То, что ты замужем, тебе не приходило никогда в голову? Как ты умудряешься жить подобным образом? О чем ты вообще думаешь? Вот сейчас, например?
   – Мне это приходит в голову каждый вечер, когда я прихожу домой. И уходит из головы, когда я выхожу из той самой двери, – Она засмеялась, чувствуя всю стервозность этих слов. Но это была правда.
   «А думаю я сейчас о том человеке, которому, может, и вовсе не нужна…» – продолжила Она мысленно.
   – Я поражаюсь тебе, – ответил он.
   – Я тоже, – и это была правда. Она, наконец, оделась. Посмотрела на него. Обвела взглядом коридор, прощаясь. Она больше не хотела здесь находиться ни сейчас, ни потом. Это вдруг стало прошлым, пусть и хорошим, но прошлым, к которому нет желания возвращаться. Однако, сказать это всё, Она не смогла.
   Он подал Ей сумку. Достал бумажник, вытащил деньги на такси. Он еще воспринимал все это, как Ее очередной каприз, каких было тысячи. Нужно было просто переждать, пока у Нее «дурное» настроение, которое, впрочем, не бывает долгим.
   – Давай, может, довезу?
   – Нет, еще не поздно. Хочу пройтись.
//-- * * * --//
   Вышла из подъезда, глубоко вздохнула. До чего же хорошо на улице! Стало очень легко, так легко. Так здорово не бывает, когда с кем-нибудь прощаешься, так хорошо становится, когда ты сбрасываешь с себя что-то ненужное.
   «Завтра будет утро! Я его увижу и просто прижмусь к нему, и всё пройдет. Абсолютно всё проходит, когда он смотрит на меня перед поцелуем», – Она вспомнила эти поцелуи, улыбнулась будущему утру… и вспомнила его невидящий взгляд утром. Как будто вновь все обожгло.
   Всплыли опять обрывки слов: «Я не свободен… из-за ерунды… мужчин нет… любви нет…»
   Тоскливо заныло сердце. Стало слишком больно дышать. Волшебство рассеялось.
   «Ведь ничего и не было!» – осенило Ее. «Просто встретились два человека. Такие встречи происходят регулярно. Они имеют хорошее продолжение, или не очень, а иногда они не имеют продолжения вовсе. Почему же я не могу перестать думать о нем? С той самой встречи, когда после погибшей на дороге кошки, я увидела его. Да, и потом, кто просил меня, обрезать сложившиеся отношения? Он вообще ничего не просил, не говорил, не обещал. Стоп. Но, тогда логически, это и доказывает легкость и необязательность именно таких отношений. С его стороны. Значит, он хотел именно этого? Именно так. Ничего не сходится. Кроме того, что я и правда что-то придумала себе. Того, чего нет».
   Она остановилась. Пока думала, зашла в какой-то двор. Не туда, куда нужно. Она огляделась, прикинула маршрут и пошла. Идти было тяжело, мешала не одежда, но мысли, которые вдруг оказались неверными, оттого и неудобными. Она все продолжала вспоминать этот его взгляд, и другой, уже позже, извиняющийся, говорящий очень по-мужски: «Да ладно тебе. Ерунда какая. Расслабься».
   «Надо остановиться. В таком случае надо остановиться. Если нет другого выхода. Он ведь есть обязательно. Есть один, он есть всегда. Там же, где и вход. Нужно выйти. Надо просто перестать встречаться с ним. Постепенно и мысли о нем оставят», – так Она думала, становясь грустнее и грустнее от такой перспективы, от очевидной ошибки в человеке, которую обнаружила.
   Бывает такая сильная тоска, которую ничем не снять, она полностью проникает в тебя и заполняет кровь. Короче, становится очень плохо. И ей стало. Очень плохо.
//-- * * * --//
   Она вдруг приостановилась, услышав шаги. Его шаги, настигающие Ее. «Это невозможно!» – успела промелькнуть мысль до того, как шаги ускорились, и он сграбастал Ее в охапку и крепко прижал к себе, целуя в глаза, нос, губы, щеки, брови, пока, наконец, не осталось ни сантиметра грусти на Ее лице, ни тени сомнений в мыслях. Она обхватила его руками. Посмотрела на него.
   «Я люблю тебя! Как же я люблю тебя!» – сердце билось, и давлением, заставляющим его работать, стали отныне эти, еще пока несказанные Ею, слова.
   Все стало на свои места! Город, поздний вечер, жизнь, он, любовь, желание. Все оказалось теперь на месте. И его руки, трогающие Ее волосы и спускающиеся к Ее губам, которые она с улыбкой целовала. И Ее руки, которые он нежно прижимал к прохладным щекам. И никто не мог теперь сказать, что это все обычно. Она теперь знала, что в принципе, глубоко пропала теперь в этом человеке. И выбираться отсюда нет никакого желания!!! Он пошел Ее проводить, они улыбались и были очень рады насколько желанной, насколько неожиданной встрече. Любовь, пришедшая чуть ранее, уже раскрыла Ей свои карты. Она это поняла. И, пока этот человек шел рядом, бережно сжимая Ее изрезанные и холодные пальцы в своих, Она испытывала огромное блаженство!
   Вот и Ее двор. Надо прощаться. Остановились. Пришлось немного вернуться в реальность. Ему проще, он большой и сильный, он умеет. Ей труднее, Она несдержанна, нетерпелива и горяча. Он понимал это. Смотрел на Нее и улыбался, стараясь приободрить немного от предстоящего расставания.
   – Мы не сказали ни слова, – Семеныч, улыбаясь, держал Ее руки, леча нежностью каждую царапину на них.
   – Они нам не нужны! – уверенно и весело заключила Она.
   Он поцеловал Ее, развернул к дому и слабо подтолкнул в направлении. Это означало, что их мир, хрупкий и надежный, временно прерывается. Физически становится прерывистым, но линия уже есть. Стоял, закуривая, и смотрел Ей вслед. Ее походка выражала абсолютное счастье. И глаза, которые обернувшись, скользнули по нему в темноте, еще раз произнесли: «Я люблю тебя!»
   Семеныч улыбнулся. Он понял Ее. Он понял Ее любовь. Он принял Ее. Он принял Ее любовь.
//-- * * * --//
   «…вам будут всего лишь ставить препятствия там, куда вам идти не следует», – вспоминал Семеныч слова Катенка, на обратном пути. Но общение с Катенком после того, как появилась Она, уже не было для Семеныча чем-то, вроде абсолютной истины. После встречи с Ней слова призрачного Катенка становились как будто глуше, тише, как будто звучали откуда-то издалека… С каждым разом Катенок отвечала все неохотнее, как будто уже не было такой необходимости в этих ответах ни для Семеныча, ни для Катенка… Как будто встретился старый друг, давным-давно уехавший в далекую страну… вроде бы и есть о чем поговорить, но необходимости особой уже нет. Появились разные интересы, новые знакомые и не пересекающиеся дела. После встречи с Ней, все остальное стало отходить на второй план, постепенно теряя свою насыщенность в жизни Семеныча.
   Семеныч уже не воспринимал слова Катенка как абсолютную истину. Теперь он их воспринимал как одну из версий объяснения того, что происходит…
   Дорогу прервал телефон.
   – Почему ты мне ничего не пишешь, не звонишь? Почему мы не встречаемся? – спросил женский голос «прошлого».
   Возникла недолгая пауза, Семеныч решал, что ответить. Потому что сейчас в нем боролся мужчина, и желания неплохих отношений с красивыми женщинами, которые уже были более-менее поставлены, и Мужчина, и его желание быть рядом с тем непослушным, маленьким, капризным человечком, которого нельзя оставить, обмануть, предать, и постоянно требуется быть сильным защитником, и чьи глаза с любовью смотрели на него несколько минут назад, и чьи ласки сводили с ума той ночью.
   – Я не хочу тебе мешать. Ты ведь сама говорила, что хочешь второго ребенка, что тебе нужно кого-то любить постоянно. Тебе лучше найти мужа.
   – Но может быть этого никогда и не будет?
   – Будет. Обязательно будет. Ты очень красивая. Все у тебя получится именно так, как ты хочешь! – Семеныч услышал короткие гудки в ответ и убрал телефон.
   «Препятствия мне будут ставить…», – вертелись у него в голове слова Катенка. – «Какие препятствия? Кто будет ставить? Зачем?»
   Никто никаких препятствий Семенычу не ставил. Или ему так это казалось. Или еще не было причины для того, чтобы ставить препятствия. Или видеть препятствия. Или понимать, какие из складывающихся обстоятельств, являются на самом деле препятствиями.
   «Откуда все это?» – думал Семеныч. Откуда появились эти странные сны, эти странные мысли? Откуда появилась говорящая Катенок? Откуда появилась Она? Она не была такой, как все те, кто был у Семеныча до Нее. Она не была какой-то особенной, но Она казалась такой же странной, как странные мысли и сны Семеныча. Она казалась такой же мудрой, как Катенок. Она была собой. И этого было достаточно для того, чтобы все остальные остались в прошлом.
   В прошлом. А Она – в настоящем? А в будущем? Или будущего нет? Или есть, но не для всех. Или есть, но не для тех, кто находится вне времени, потому что для них и прошлое и настоящее и будущее являются одним и тем же. Ничем. Или всем. Или ничем и всем одновременно. Да и есть ли Она вообще? Или это воспаленный мозг Семеныча придумывает себе то, чего в реальной жизни не бывает и быть не может?
   «Наверное, это последствия того, что я «завязал» с пьянками», вдруг пришла в голову Семенычу спасительная мысль. И ведь действительно, это многое объясняло бы. Сознанию Семеныча невыносимо тоскливо было в объективной реальности, поэтому он и туманил его алкоголем. А когда, эта привычка стала мешать, и от нее пришлось отказаться, то взамен нее пришел другой способ «затуманивания сознания».
   «Все очень просто, в сказке обман. Солнечный остров скрылся в туман. Замков воздушных не носит земля… Кто-то ошибся. Ты или я?» всплыли из подсознания слова старой песни «Машины времени».
   … машины времени. Времени. Опять время. Куда ни кинь – всюду время. Вот оно главное зло и причина всех бед! Вот он – инструмент дьявола!
   Семеныч не знал, что ему делать дальше. Но он прекрасно знал, что мешает ему жить. И не только ему. Вообще мешает. Всем.
   И тогда Семеныч решил уничтожить время.

Глава 3. Исчезновение

   – А он не так уж и далек от понимания, – сказал Первый из тех, кому поручено было прослушивать мысли Семеныча.
   – Он вообще не так уж и далек, – туманно согласился Второй.
   – Как это?
   – Ну, далек… недалек, какая разница. Все относительно. Мне он не нравится. Мутный какой-то. Лезет всюду своими мыслями. Может, Катенку дать поручение «вывести его на путь истинный»?
   – Да? Интересно было бы посмотреть, на того, кто бы ей смог дать такое задание, – от Первого разошлись потоки энергетического смеха.
   – А что тут такого?
   – Она же вообще никогда никого не слушает!
   – А меня послушает!
   – Ну, ну… Попробуй, если хочешь. Но не советую.
   – Почему?
   – Много энергии впустую потратишь.
   Второй задумался. Тратить много энергии впустую ему не хотелось. За нерациональное использование энергии можно было и наказание заслужить в виде понижения ранга и получения менее престижной и более хлопотной «работы». Но оставить эту тему он тоже уже не мог:
   – Я все равно попробую!
   – Пробуй! Твой риск, твои проблемы!
   – А если не получится, я его сотру…
   – Не получится.
   – Почему это?
   – У них возник великий эгрегор. Он не даст никого из них убить. А если убьешь, он их вернет, а из тебя выкачает в себя в два раза больше энергии, чем ты на это потратишь.
   – Так это их – новый великий эгрегор? Мика?
   – Ну да. А то ты не знал?
   – Ну, говорили что-то. Я, честно сказать, не обратил тогда особого внимания. Но ведь Мика же еще совсем маленький?
   – Он очень быстро растет. Он и сейчас уже многократно превышает нас с тобой вместе взятых. К тому же он зачем-то нужен Хозяину.
   – А почему имя такое странное – Мика?
   – По их именам назвали.
   – Новость. Великого эгрегора назвать по именам людей! Кто это додумался?
   – Он сам и додумался.
   – Кто он? Семеныч?
   Первый внимательно посмотрел на Второго:
   – Ну-у. Ты что-то совсем уже. Какой Семеныч? Сам Мика и додумался!
   – Мика… Имя-то какое-то дурацкое.
   «Эх, была – не была. Скучно что-то просто слушать мысли. Все-таки я этого Семеныча изведу. Пока Мика маленький… Через нее изведу!» – уже про себя додумал свою мысль Второй.
//-- * * * --//
   Она пришла домой. Теперь ей стало хорошо, после того, как увидела его. Мысли успокоились. Успокоилось и пространство. Прошла на кухню, поставила чайник.
   «Удивительно, как с ним все пришло в порядок. Кто же он такой? Как человек может вернуть меня в жизнь? Или сделать так, чтобы эта самая жизнь уже казалась почти прелестной?» – Достала распечатку из сумки, намереваясь углубиться в чтение. Заметила мужа, и вновь опустила глаза на бумагу, потому что сейчас Ее больше интересовало действие электромагнитного излучения, которое генерируется трубкой телефона, о котором Она начала читать. Она полностью была поглощена, размышляя о том, вредно ли это для организма.
   – Привет, что так поздно? Что у тебя с руками? Мясо погреть? У сына увеличилась какая-то венка, не знаю от чего, вроде не ударялся, пространство напоминало неприятно, что есть какие-то люди, окружавшие Ее в этой жизни, в которой Она была вынужденным участником, сколько бы часто не пыталась сойти с дистанции. Что было всегда не очень приятным событием, для Нее. Постоянно вдруг обнаруживать себя в каком-то месте, не чувствуя его своим.
   – Это не ко мне, это к хирургу. Есть не буду. Включи воду в ванной, – отмахнулась Она, не отрывая головы и мысли от читаемых Ею строк.
   Воцарилась и, все-таки, заставила Ее оторваться, зловещая тишина. Удивительно, как физически Она чувствовала пространство. Она поняла, что что-то сказала, и совсем не то. Но что? Она посмотрела на мужа, еще продолжая думать о том, что частота создаваемая телефоном почти совпадает с естественным излучением, которое создается живыми клетками. И вызывает ли эта интерференция стабильность клеток организма. А если бы можно было его уменьшить, и как? Она пустыми глазами смотрела на него. Это было уже наработано. Просто смотреть, чтобы люди думали, что ты внимательно их слушаешь.
   – Ты себя слышишь?
   – Да, – кивнула она. – «А вот интересно, если слушать разговор в наушниках, или через беспроводную гарнитуру, насколько меньше вред излучения, расстояние-то все равно ничтожно малое, какая разница, 2 сантиметра или 52, хотя разница, наверное, есть. Может, порыться сейчас в поисках учебника по физике и вникнуть в это электромагнитное излучение? Дети спят, а книга там где-то, жаль».
   – Я говорю, что у него вена расширилась. У сына. У твоего сына.
   – Я не глухая. К хирургу надо. Я-то здесь причем? – раздраженно отхлебывая чай, сказала Она.
   – Мне иногда кажется, что ты стала бесчувственной.
   – Я ей и была всегда.
   – Ты похожа на дьявола. У тебя хоть что-то человеческое осталось?
   – С каких пор переживания за вену ребенка стали божественны? – Она вымыла чашку и подумала, как бы прекратить этот разговор и улизнуть в ванную, для чего вполне миролюбиво уже произнесла, сходите к врачу. Чего гадать-то сейчас.
   Муж вздохнул, повернулся и пошел в комнату, думая о том, что с Ней стало, о том, какая Она была раньше, когда они только поженились.
   А она подумала совсем о других венах, которые набухают и пульсируют, совершенно на других местах, и у совершенно другого человека. Ее человека. Ее мужчины. То была страсть. Неукротимая, необузданная, неконтролируемая страсть. Она собрала листы со стола и подумала, что лучше вернуться к излучению телефона… до поры, до времени, когда они останутся вдвоем. А сейчас лучше поваляться в ванной и спать.
//-- * * * --//
   …Бред какой-то, сумасшествие, патология. Разве такое бывает? Разве кто-нибудь когда-нибудь так поступал по отношению к своему ребенку? Разве любая мать не побежала бы тотчас же к своему сыну, чтобы посмотреть, что же случилось? Или Она не была матерью, а действительно была бесчувственным порождением дьявола? Разве то, что происходило у Нее в семье, было нормально для человека? Для человека это было бы ненормально. Это было бы ненормально и для Нее. Раньше. Но после того как Ее жизнь «висела на волоске»… После того, как жизнь Ее ненадолго, но все-таки оборвалась, а потом быстро, очень быстро, почти моментально жизнь Ее возобновилась…
   Это было бы ненормально для человека. Но дело в том, что после того, когда жизнь Ее возобновилась, Она уже не была только человеком.
   Человеком внешне Она осталась, может и немного внутри. Но то, что Она стала другая, можно было сказать, совершенно определенно. Ее не волновали больше некоторые вещи, такие как сон, еда, одежда, насморк ребенка и прочее. Да, по сути, они Ее и раньше не волновали, только сейчас Она перестала делать вид, для себя тоже, что обеспокоена этим. Конечно, если что-то серьезное, или срочное, или важное, или опасное, Она действовала, думала, решала безотлагательно, полностью стараясь вникнуть в проблему, решение которой зависело от Нее прямо или косвенно. Но если проблема была неважная, преходящая, решающаяся с помощью других, то есть без Нее, Она не видела необходимости вбивать себе в голову и сердце ее содержание.
//-- * * * --//
   Наверное, наше повествование подошло к такому моменту, когда все-таки следует хотя бы попытаться что-нибудь объяснить. Это же все-таки не сюрреалистический роман, хотя…
   Люди всегда находили причины любым событиям и явлениям. А если не находили, то придумывали. Люди не могли себя комфортно чувствовать в состоянии неопределенности. В отличие от животных люди, всегда пытались узнать, почему происходит что-то. События, обусловленные действиями других людей, они воспринимали как дружеские, враждебные или нейтральные. События, причины которых не могли быть четко идентифицированы, относились к категории непознанных закономерностей. «Случайности – язык Бога» – фраза, достаточно хорошо отражающая человеческое стремление везде и во всем расставить «точки над i». Не получалось везде и во всем. Тогда на помощь приходила религия. Или атеизм с его категоричностью во всем, что не поддается воспроизведению в лабораторных условиях.
   Сущности, стоящие «над людьми», прекрасно ориентировались в этих человеческих особенностях восприятия мира и «подбрасывали» им «подтверждения». Люди, верящие в Бога, получали подтверждения этой веры. Люди, не верящие в Бога, тоже получали подтверждения своего неверия. «Каждому по вере его» – была не просто одной из фраз, придуманных человеком. Это было правилом для «работы» с людьми. Собственно, эта «работа» и заключалась в том, чтобы «подбрасывать» людям требуемые подтверждения.
   Сложнее было с агностиками. Но агностицизм тоже, своего рода, вера. Людям, не верящим, но допускающим существование Бога, «подбрасывали» разные «подтверждения». Одно подтверждение подтверждало существование Бога, другое подтверждение его опровергало. Так и «болтались» агностики между двумя крайностями.
   Есть Бог или нет Бога? А есть любовь или нет любви? А что такое «любовь»? А что такое «Бог»? Слова…
   Существа, которых люди, любящие все называть словами, называли «ангелами», получали энергетическую подпитку от положительных эмоций, которые испытывали люди. Существа, которых люди называли «демонами», получали энергетическую подпитку от отрицательных эмоций человека.
   Есть люди, которые «лучше» умеют радоваться, чем огорчаться. Такие люди радуются «более продуктивно», чем огорчаются. Такие люди выражают больше положительных эмоций от радости и гораздо меньше отрицательных эмоций от горя. Таким людям «ангелы» подстраивают благоприятные события, чтобы они могли чаще радоваться. Есть люди, которые «лучше» умеют огорчаться. Таким людям «демоны» подстраивают неблагоприятные и трагические события, чтобы они могли чаще огорчаться.
   Но что есть эмоции? Будь то положительные или отрицательные эмоции, все это является выбросом энергии. Все есть энергия, и масса, и время, и секс, и любовь… На самом ли деле существуют «ангелы» и «демоны»? А бывают ли абсолютно хорошие или абсолютно плохие люди? А что есть «хорошо» и что есть «плохо»?

   Не было ни ангелов, ни демонов. Катенок как-то сказала Семенычу: «Людей в чистом виде не существует». Ни ангелов, ни демонов «в чистом виде» также не существовало. И «ангелы», и «демоны», это всего лишь слова, отражающие разные состояние одних и тех же существ. Как один и тот же человек может быть и «хорошим» и «плохим», так и эти существа, стоящие «над людьми» могли быть и ангелами и демонами одновременно.
   Кроме того, эти существа наибольшую энергетическую подпитку получали не от отдельных личностей, а от совокупности личностей, объединенных чем-то общим. За счет синергетического эффекта, энергия, исходящая от совокупности таких личностей, многократно превышала суммарную энергию, которую могли бы генерировать эти личности по отдельности. Пары любящих (или считающих себя таковыми) людей, семьи, группы людей, объединенных по интересам… банды преступников, спортивные команды, коллективы организаций, военные отряды, нации, народы… все это являлось совокупностями таких личностей. Группами «излучателей» энергии. И около таких групп постоянно «паслись» эти существа… Эгрегоры.
//-- * * * --//
   Семеныч не был верующим или атеистом. Семеныч не был и агностиком. Это абсурдно и не логично, ведь, казалось бы, или одно, или другое, или третье должно же быть… Но Семенычу в таких «эзотерических» вопросах было наплевать на логику, ему логика была «по барабану».
   Она также не была ни верующей, ни атеистом, ни агностиком. Ей также было многое «по барабану», но совсем не то, что было «по барабану» Семенычу. Вроде бы у них должно было быть много общего… Но у них не было общего почти НИЧЕГО. Они были почти абсолютными противоположностями.
   ПОЧТИ. Но не совсем. Что конкретно у них было общего, нельзя сказать, потому что для этого не существовало слов. И вот это общее, что все-таки у них было, давало такой мощный синергетический эффект увеличения выделяемой ими энергии, что во время первой близости этой странной пары возник необыкновенной силы эгрегор. Эгрегор, по имени Мика.
   Или Мика возник раньше, а их только соединил для «официального» своего объявления в мире эгрегоров… Это и не важно, и это не противоречит одно другому, потому что в мире эгрегоров время не является таким неизбежным, как в мире людей. Там нет времени. Но в то же время и есть. «В то же время» есть время… Тавтология. Неважно, есть там время или его нет. Оно и есть, и нет одновременно. Оно не такое. Пока этого знать достаточно.
   То, что эгрегор Мика был «великим эгрегором» стало известно в мире эгрегоров сразу. Сразу с момента его появления. Потому что, только появившись, Мика моментально уничтожил несколько десятков других эгрегоров. Эти эгрегоры, уничтоженные Микой, не были такими уж слабыми существами. Часть из них были достаточно «взрослыми» и существующими достаточно долго. Это были эгрегоры, образованные Семенычем и его предыдущими женщинами, образованные Ею и Ее предыдущими мужчинами… Это были частично эгрегоры по интересам, эгрегоры родственных связей. Некоторые из них остались все же. Можно было бы и не уничтожать так много…
   Но, как говорят люди, «лес рубят – щепки летят», а Мика все же был еще маленьким, можно сказать, несмышленышем. Он их уничтожил на всякий случай. Чтоб не мешались. Может быть, Мика и не хотел уничтожать всех тех, кого уничтожил. Но он их особо и не «фильтровал». Ведь Мике, как и его «создателям», также очень многое было «по барабану». Хотя, кто кого «создал» не так уж и очевидно. Мика их создал, или они создали Мику. Это можно было бы более подробнее обсудить… Но не сейчас.
   Короче говоря, когда Мика появился на свет, мир эгрегоров вздрогнул, и вдруг пришло всеобщее смутное понимание неизбежности того, что в прежнем мире эгрегоров наступают значительные изменения.
   Мика был мал, в меру упрям, весел, беззаботен и осторожен. Была у него еще одна черта, он всем нравился. При этом Мику, конечно, же и немного и побаивались, вспоминая то, что при своем появлении он все-таки уничтожил несколько десятков эгрегоров… Но не сильно побаивались. В мире эгрегоров уничтожение кого-либо не воспринимается как трагедия, как это принято в мире людей. Появление одних сущностей и исчезновений других в мире эгрегоров является достаточно распространенным явлением. Тем более, что суммарная энергия мира от этого не сокращалась, а Мика был «чертовски обаятелен»… если попытаться, хоть как-то, это объяснить человеческими словами. То, что Мика всем нравился, не всегда приносило пользу для его правильного развития, так как многое ему прощалось, а еще более – иногда доставалось без особого труда. Некоторая безнаказанность и вседозволенность немного портила его. Это вырабатывало привычку, чтобы желания его исполнялись быстро и полностью, иногда забрасывая исполнения их, он увлекался уже следующим. Он легко мог не довести начатое до конца, но в то же время мог и достаточно легко и быстро сделать то, что другие эгрегоры делали бы долго, или вообще бы не смогли сделать. Например, Мика мог моментально сконцентрировать всю свою энергию на выполнении своего одного желания, в то время как другие эгрегоры полностью сконцентрироваться на чем-то одном не умели.
   Питался и рос он этими двумя, и вся эта троица (Семеныч, Она и Мика) друг друга стоила. Своей горячностью, упрямством и вредностью. Кто из них начинал, что распространялось на двух других – неизвестно. То ли баловался Мика, в силу своей «великовозрастности», то ли Она упрямилась, то ли Семеныч злился.
   Несмотря на то, что Мика, в принципе, образовался от их любви, ссориться они стали нередко. Но эгрегор не может расти, не подпитываясь. Мике приходилось самому порой вмешиваться и толкать их навстречу друг другу, далее делать уже ничего не нужно было, поскольку тяга их друг к другу пересиливала любую из ссор. Но подтолкнуть их иногда было необходимо. Иначе они могли зайти слишком далеко. Нередко, Мика думал о том, что когда-нибудь придется уничтожить весь мир, чтобы оставить их двоих, чтобы у них не осталось поводов ругаться.
   Зато, когда между ними было все хорошо, были миролюбивые дни и страстные ночи, Мика рос очень быстро, он становился сильнее, хитрее, умнее, веселее. И вскоре забывал о них, увлекаясь новыми возможностями своей силы и энергии.
   Они зависели теперь друг от друга, любое изменение в ком-то одном мгновенно отражалось на другом, и ударом получал третий.
//-- * * * --//
   Эгрегоры не могли влиять на людей непосредственно. Им всегда был нужен «инструмент»… человек или обстоятельства, которые могли бы, или вывести из себя «субъекта управления», или подбрасывать ему ложные идеи, уводящие «в сторону», нужную эгрегору.
   То есть для управления кем-то достаточно сделать его зависимым от кого-либо или чего либо, и изменять эту зависимость на свое усмотрение… Тогда «цепочкой» пойдет желаемое воздействие на объект, и его можно считать управляемым. В какой-то степени, конечно. Можно сказать «условно управляемым». Человек все-таки достаточно самостоятельное существо, у которого всегда есть возможность выбора.
   Второй захотел их рассоединить, чтобы Мика не рос. Чтобы они не имели той силы, которую дает любовь, Чтобы они не имели той энергии, которую дает страсть, основанная на любви. Ему «в голову», так бы сказали о человеке, пришла замечательная идея. Второй внимательно наблюдал за тем, что держит их друг возле друга. Чтобы устранить причину связи. Тогда и связь порвется. Смотря на людей, на них, Второй сделал такие выводы – они неплохи собой, они физически друг друга устроили, возможно, у них физическое влечение или страсть, которая зависит от их внешних данных. Смотря, с каким упоением Семеныч ласкает Ее тело, Второй решил его отобрать, дело ведь нехитрое. И проблема их союза, их эгрегора, будет почти решена. Почти… Потому что пока, это еще было возможно. Пока Мика еще не мог обходиться без них.
//-- * * * --//
   Ранним утром, когда они в спешке выбегали из гостиницы, что не было редкостью, когда они до последнего валялись в постели, оставаясь максимально долго, что уже нужно было срочно одеваться и бежать на работу каждому из них, Второй неотступно был рядом. Она что-то почувствовала, в последние минуты слишком долго прижимала руки Семеныча к себе, слишком нежно целовала, и совершенно не торопилась уходить, уже собирая время по секундам.
   Выйдя из здания, Семеныч спохватился о намеченном совещании, которое уже минут пять, как шло без него. Она разозлилась на то, что он не собирается подвезти Ее на работу, что совещание вдруг после любовных утех заняло первое место в его сознании, хотя еще некоторое время назад он всецело принадлежал Ей. В общем, вместо ласкового взгляда и поцелуя на прощанье он получил порцию женской истерики, что вполне вызвало его агрессию. Он стал выезжать на машине, Она пошла пешком, на перекрестке они были почти одновременно.
   Зеленый свет. Она пошла по пешеходному переходу, смотря вниз на белые полосы. Перешла половину дороги, обернулась к нему и, заметив Семеныча, вдруг улыбнулась. Злость его тут же прошла, он увидел, как Она достала телефон и включила музыку в наушниках, открыл окно, захотел Ее позвать, и… послать это совещание к «чертовой матери». Мощный порыв ветра, ворвавшийся в открытое окно, заставил так глубоко вздохнуть, что Семеныч только приоткрыл рот, но произнести слов не смог. Слишком сильным был поток воздуха, льющийся в машину. Пришлось прикрыть глаза. Ветер быль пыльный, холодный, сухой, с песком.
   Слева, оттуда, откуда дул ветер, неслась машина. Неслась на красный свет. Семеныч заметил машину, впрочем, Она уже почти перешла эту часть дороги, но машина неслась с громадной скоростью.
   Второй уже торжествовал, представляя, как будет обезображено Ее тело.
//-- * * * --//
   Семеныч, как будто, услышал его смех и резко рванул вперед…
   Удар, визг тормозов, замирание сердца, внезапная головная боль, Ее испуганное лицо, ветер, поднявший пелену пыли…
//-- * * * --//
   Мика возник сверху невидимой стрелой и образовался между машинами, сдерживая эти железные чудовища. Семеныч обернулся, Она в ужасе стояла там же. Водитель машины, полулежал, обронив лицо на руки, в судороге сжавшие руль. Она, увидев, что Семеныч в полном порядке, побежала к водителю машины, пытаясь открыть примятую дверь. Водитель, молодой еще совсем паренек, не двигался. Семеныч тоже подошел. Дверь не поддавалась. Им стало жутко, что худенькое тело водителя не шевелилось.
   Семеныч ударил по окну, паренек медленно оторвал голову и посмотрел на них остекленевшими глазами, словно это был мертвец. Безумное лицо его исказила злорадная гримаса усмешки. На вид водитель был молод, но его лицо было лицом дряхлого старика. Машина рванула с места, и с той же бешеной скоростью умчалась, Мика отступил и исчез…
   Они мало, что поняли, но испугались оба здорово. Страх был толчками, один сильнее другого. Страхов было много. Сначала за Нее. Потом за бешеную машину. За столкновение. За возможные увечья паренька. За его взгляд и губы, растянувшиеся в жуткой улыбке, как будто это смеялся не человек… Как будто это смеялась смерть.
   Семеныч посадил Ее в машину. Сдал назад и повернул налево. Они отметили про себя, что ни люди, проходившие мимо, ни проезжающие автомобили, ничто и никто не остановился, не обратил внимания на происшествие…. Словно, его не было. Эта догадка поразила их обоих, они переглянулись. Ехали молча. Сказать было нечего. Или не о чем. Но, двоим это не могло показаться?
   Когда он остановил машину, Она вышла, Семеныч наклонился к Ее уху и торопливо заговорил:
   – У этой машины была смята дверь от удара… а моя машина цела целехонька. Как будто ничего и не было.
   Она внимательно посмотрела на Семеныча. Нежно погладила по щеке и осторожно спросила:
   – Ты о чем, маленький?
//-- * * * --//
   Второго «наверху» уже ждали. Первый ждал.
   – Ты что, сдурел?
   Второй хитро глянул и отмахнулся:
   – Да ладно тебе. Я же говорил, что попробую.
   – А если Мика узнает, что это твоих рук дело?
   – Мика на меня не подумает. Он наверняка посчитал, что это случайное происшествие.
   – Случайностей не бывает.
   – Это мы знаем. А Мика еще в игрушки играет.
   – Когда-то он прекратит играть в игрушки…
   – Не переживай за меня. Мика не успеет повзрослеть.
   – Мика быстро растет.
   – Я потороплюсь.
   Второй нашел себе хороший «инструмент». Водитель «бешеной машины» был вполне нормальным современным молодым человеком, только что устроившимся на работу в автоколонну. Но была у него некоторая отличительная черта. Он никогда не смеялся. И фамилия у него была какая-то странная – Ребенок. И лицо и него было… вроде бы и молодое, но в тоже время и старое. Морщин, впрочем, на лице не было, но глаза… Это были глаза уставшего от жизни человека. Полупустые, полубессмысленные. Как будто засохшие колодцы в заброшенной деревне.
   Ребенок еще с детства был странным ребенком. Еще маленьким мальчиком в детском саду воспитатели обращали внимание на его какую-то недетскую смиренность, характерную больше для монаха в монастыре… Уже в детстве и взрослые, и дети не любили смотреть в его глаза. Уже в детстве глаза Ребенка были старыми.
   Второй вошел в Ребенка в самом младенчестве. Ребенок очень сильно заболел и был при смерти. Врачи не верили в выздоровление и были очень сильно удивлены, когда однажды при утреннем обходе обнаружили, что Ребенок абсолютно здоров. Причем, последствий пережитой болезни у него не наблюдалось. Разве только глаза, сердце и душа… стали другими.
   После своей страшной болезни в младенчестве, Ребенок вообще никогда больше не болел. Родители не обращали на него особенного внимания и поэтому не сопоставляли с тем, как росли дети у знакомых. Другие дети болели, дрались, плакали, смеялись… а Ребенок смотрел на них своими старыми глазами и… молчал. Он почти всегда молчал, если у него что-нибудь не спрашивали или если ему не нужно было что-то сказать. Ребенок никогда ни во что не играл. Он вообще ничего не делал без крайней на то необходимости.
   Такое впечатление, что он ждал того момента, когда возникнут распоряжения, и их надо будет выполнить. Как снайпер, получит задание и начинает к нему тщательно готовиться, изучать, чтобы с блеском его выполнить. По окончании спокойно ждет следующего. И весь его смысл – в приготовлении и выполнении. Его больше ничего не интересует. Возможно, так и Ребенок. Его мало интересовала жизнь обычных людей, у него не было чувств и эмоций, желаний и мыслей. Он ждал «работы». И с охотой ее делал. Такому, как он нужен хозяин, он робот выполнения. Преданный, холодный, расчетливый. Идеальный исполнитель. Который исполнит все, даже ценой последнего вздоха.
//-- * * * --//
   Мика догадывался чьих «рук» было неслучившееся несчастье. Но делать пока ничего не стал. Он все-таки стал значительно рассудительнее, чем в первые дни, после своего появления на свет, когда он уничтожал десятками других эгрегоров. В мире эгрегоров тоже есть свои «воспитатели». С Микой один из них побеседовал. Осторожно, весьма тактично и аккуратно. Он объяснил Мике, что уничтожение эгрегоров без крайней на то необходимости не приветствуется, и за это Мика может быть наказан.
   Те эгрегоры, которых Мика уничтожил вначале, были «мелкими» эгрегорами… Типа, насекомых, если брать аналогию из мира людей. За их уничтожение наказания не предусматривалось. А вот уничтожать «более крупных» эгрегоров было чревато временным ограничением свободы передвижения или ограничением возможностей… типа, тюрьмы по человеческим понятиям. Мика вначале разозлился на «воспитателя»:
   – Да кто ты такой, чтобы мне указывать? – несмотря на краткость своего пребывания в мире эгрегоров, Мика видел, что он «больше» воспитателя, т. е. его энергетический потенциал значительно сильнее. И воспитатель первый раз столкнулся с таким «крупным» малышом. Он слегка интерферировал поле (люди бы сказали «покачал головой») и ласково сказал:
   – Мика! Я тебе не указываю. Но как иначе бы мы жили, если бы все, кому что-то или кто-то не понравилось, уничтожали бы друг друга? Знаешь, сколько времени и энергии идет на развитие «среднего» эгрегора?
   Мика задумался. На секунду… Или как там у них называется минимальный интервал времени. А может быть, и надолго задумался Мика.
   Но потом сжал это время раздумий до секунды.
   – Хорошо! Я не буду их трогать без необходимости. До тех пор пока, совокупность всех существующих в мире кроме меня эгрегоров не будет энергетически меньше меня!
   Воспитатель опять «покачал головой», но ничего не сказал. «Детки, таблетки… Стулья табуретки… Кто на них рассердится, Тот с престола свергнется!» – пронеслось у него в «голове» абсолютно идиотское четверостишие, вероятно «залетевшее» в мир эгрегоров из мира людей. …ибо, никого глупее людей во вселенной не существовало…
   С тех пор, Мика никогда не поступал необдуманно, кроме мелких «шалостей». Большое дело надо было делать с холодной головой и полностью быть уверенным в своей правоте. А пока, Мика до конца не разобрался в ситуации, он не считал нужным ее разрешать, однако ставил ее под наблюдение. Он решил присмотреться ко Второму…
   Надо было узнать, кого чаще использует Второй, и какими методами пользуется. Для всего этого необходимо много энергии, надо расти. Можно расти безопасно, за счет того, кто явился причиной образования. Можно расти за счет присвоения чужой энергии других эгрегоров, уничтожая их. Но в каждом из них все равно могло быть такое, чего Мика уничтожать не хотел. А для подчинения их себе он был еще мал. К тому же он думал, что безопаснее быть одному. Предательство возможно только от того, кого сам и допустил слишком близко. Получается, виноват не предавший, а тот, кого предали. С одной стороны это абсурдно, с другой, не хочешь предательства – не допусти обстоятельств и приближения, в которых или с которыми предательство становится вероятностью.
//-- * * * --//
   Второй не останавливался. Мешал встречам, как мог. Семенычу кидал командировку за командировкой. Ей бросал кучу работы и семейные проблемы. Подкидывал мысли ревности, хотел привычкой остудить. Старался Второй. И эти двое не подводили. На каждое обстоятельство реагировали бурно и деятельно, не жалея слов и взаимных упреков. Ссоры были одна глупее другой, острота их не снижалась. Мика нервничал.
   Ситуации изматывали. Приходилось ни на минуту их не оставлять, потому что Второй словно приклеился к ним.
   Иной раз доходило до комичности. Семеныч в командировке, вроде вылет скоро, все нормально. Второй мутит атмосферу, да так сильно, что самолет садится неизвестно где из-за погодных условий. Мика еле выравнивает, но встреча, их долгожданная встреча срывается, Она со злости что-то по телефону говорит Семенычу, не имеющее отношение к делу, тот незамедлительно реагирует и продолжение неминуемо… То у Нее отключит все коммуникации, чтобы они связаться не смогли и ни звонок, ни нужное сообщение от Семеныча не проходят. Пока Мика наладит, Второй уже новую пакость подсовывает. Идет вечером Она с работы с коллегой, скользко, под руку взяла, идут, темно уже. Второй срочно Семеныча на машине по делам отправляет, и рассчитывает, ведь гад, чтоб по минутам всё было. Даже светофор так зажег, чтобы Семеныч встал первым, и минуты полторы наблюдал, как Она дорогу переходит с мужчиной. Мика метнулся, увидел, охренел. Пришлось второго апреля метель внезапную нагнать, и сиденье в его машине прожечь. В общем, вроде удалось, Семеныч не увидел.
   Сколько Мика не пытался в их головы мысли о ненужности и глупости ссор вложить, столько и терпел поражение. Получалось, но на время. Опять до…слова, его или Ее, и как маятник один другого били. Пока сами не начали подозревать, что здесь нечисто что-то было. Сопоставили, прикинули. Разговор был смешной с точки зрения человеческой логики, а Мика радостно улыбался, слушая их. Вроде додумались они до того, что живут в физическом мире, где есть рамки, которые даже при большом желании перескочить не получится. Решили в этих границах пока «бардака» не устраивать. А осмотреться спокойно, и подумать об их расширении или исчезновении.
   Другими словами, они поняли. То, что с ними происходит, не является следствием их желаний или других причин… естественных причин. Вернее, является следствием и их желаний тоже, конечно, но не полностью. А вот что является сверхъестественными причинами того, что с ними происходит, они не знали… Но справедливо решили, что главное принять существование этого сверхъестественного. А уж потом, потихонечку попытаться понять, что с этим можно сделать и как этим можно воспользоваться…
   Сошли на нет пакости Второго. Вернее, они остались, но Семеныч с Ней как-то «выкарабкиваться» из них стали достойно. Но совсем спокойно не получалось. Оба упрямы. Как ослы… или бараны… люди ведь, чего с них взять. Семеныч что-то говорит Ей. Она думает также… Но нет! Все «перевернет» в обратную сторону! Семеныч злится, но… уже не долго. Да и Она вскоре… исправляется. Опять приходит понимание – сглупили.
   Любили они друг друга. Сильно. Страстно. Остро. До боли. И находиться друг без друга долго не могли. Эту тягу разорвать было невозможно. И понемногу, Мика стал приобретать необходимую для развития энергию. Хотя ее и приходилось тратить на нейтрализацию Второго, и иногда достаточно много.
   Относительно много, конечно. Ведь все-таки Мика был великим эгрегором. Хотя само понятие «великий» применительно к эгрегору раньше, до появления Мики, не существовало. Его придумали, чтобы как-то отличить Мику, и ему подобных, которые теоретически тоже могли ведь появиться, от обычных, «средних», как их теперь стали называть эгрегоров.
   Эту идею, ввести классификацию в мире эгрегоров, предложила Катенок, которая сама являлась очень сильным, одним из самых сильных эгрегоров. Катенок просто захотела назвать Мику «великим», вот и назвала. Он обманула всех, предложив использовать термин «великий» для эгрегоров типа Мики. Катенок знала, что эгрегоров «типа Мики» больше не будет, что это исключение из правил. Она знала, что Мика не был рожден вследствие слияния двух людей.
   Во-первых, сами эти люди, Он и Она, не были «чистыми людьми».
   Катенок как-то сказала, что людей в чистом виде не существует. Это она тоже слукавила. Существуют такие люди. Большинство людей и существуют именно в таком, «в чистом» виде. Но не все.
   Например, Он. Семеныч. Семеныч тоже ведь не был только человеком. Но Катенок не знала, кто в нем был еще. Она этого не понимала. Это было выше ее понимания. Именно это и было истинной причиной ее необъяснимой тяги к Семенычу.
//-- * * * --//
   Ребенок изменился. Он как будто проснулся после долгого сна. Его цель, обозначенная Вторым, была четко видна. Ребенок следил за ними и днем и ночью. Ребенок прослушивал их разговоры, составлял хронологию их встреч, места встреч, места, которые они вообще посещали. Ребенок был полностью готов. Но не спешил. Теперь он ждал приказа Второго. Образно говоря, цель была на мушке, оставалось только нажать курок.
   С помощью Второго, он стал жить в одном доме с Семенычем, работать неподалеку, и потихоньку искать с ним контакты. Вторая встреча состоялась утром, когда Семеныч безуспешно пытался завести машину. Ребенок внезапно возник рядом. Семеныч его вспомнил, стоял, оторопевший, не зная, что и сказать. Ребенок поздоровался, как будто видел Семеныча впервые, деловито спросил, что с машиной. Вместе они открыли капот, и Ребенок моментально устранил неполадку. У Семеныча в голове вертелось то происшествие. Но, поскольку Ребенок вел себя совершенно обычно, Семеныч не стал развивать тему.
   Ребенок часто теперь стал оказываться рядом с Семенычем, при всяких обстоятельствах. В магазине, на стоянке, вечером во дворе. Поскольку он оказал Семенычу услугу, приходилось с Ребенком здороваться и из вежливости перекидываться парой фраз. Постепенно они становились добрыми соседями-приятелями. Ребенок все больше помогал Семенычу, то с компьютером вдвоем копаются, то расскажет Семенычу что-нибудь интересное, да мало ли какие общие интересы могли бы найтись у двух живущих рядом мужчин…
   Частенько стали после работы заходить в бар возле дома, где их и увидела Она. Подошла к ним, ошалело глядя на эту идиллию. Видя, как Ее глаза становятся злыми, и сейчас Она не смолчит, Семеныч умоляюще посмотрел на Нее. Она, молча села с ними, пила кофе и за вечер не проронила ни слова.
   – Ты что?! – спросила Она Семеныча, когда Ребенок, попрощавшись, покинул столик.
   – И что я? – в тон Ей ответил Семеныч.
   – Ты забыл, что было тогда?
   – А что было? Он ехал с неположенной скоростью на красный свет. Я сам выскочил наперерез ему. Мне показалось, что он… – Семеныч оборвал фразу, – в общем, он оказался нормальным хорошим парнем, живет и работает рядом.
   – Ты посмотри на него, на его лицо, на его мертвые глаза, на его хромоногую походку!
   – Браво! Это все твои доводы? Глаза, как глаза, мутноватые, правда. Ну, хромает, может с ногой чего, – засмеялся Семеныч.
   – Не общайся с ним? – просительно сказала Она.
   – Да ну что ты? Так, видимся иногда, что ты в самом деле, глупости говоришь?
   – У него волосы черные!
   – Весомый аргумент! – Семеныча совсем развеселило это доказательство.
   – Ты же видишь, что что-то происходит!
   Семеныч резко замолчал, стал собираться. Она не могла четко сформулировать, что именно Ей не нравилось в Ребенке. Это и нельзя было сформулировать внятно. Не было объективных факторов. Всего лишь смутное тревожное ощущение.
   Семеныч ощутил вдруг прилив нежности к Ней.
   – Пойдем домой, уже поздно, – обычным тоном сказал он, помогая одеться.
   Она мгновенно среагировала, обвила его шею, зашептала:
   – Совсем, совсем, не поздно еще! Давай сбежим?
   Ее дыхание коснулось Семеныча, и он замер на полуслове, как будто уплывая из окружающей действительности. Но еще не до конца ушедший ум уточнил:
   – До полуночи обернемся?
   – Да! Конечно! – искренне соврала Она. До утра мысли о Ребенке их уже не беспокоили, как впрочем, и все остальные мысли. Когда они были вместе, похоже, и, конец света бы их не потревожил, если бы случился.
//-- * * * --//
   Мика видел, что Ребенок упорно и изобретательно входит в доверие к Семенычу. Мика пытался найти Второго, чувствуя, что пришло время для откровенного разговора. А уж, если поговорить не получится, то… придется все-таки Мике уничтожить Второго, приведя другим эгрегорам аргументы «крайней на то необходимости». Но Второй, словно исчез. Мика нигде не мог его найти. Второго нигде не было.
   Однако, это не было для мира эгрегоров чем-то необычным. Чаще всего такие «пропадания» эгрегора были обусловлены тем, что он излишне «глубоко погружался» в решение каких-либо проблем своих «подопечных» в мире людей. Достаточно часто эгрегору приходилось для этого бывать в разных местах одновременно, что вынуждало его рассредотачивать свою энергию. В таких случаях, эгрегор как будто делился на несколько абсолютно таких же эгрегоров. Общая энергия от этого не изменялась, но теряла свою плотность. Поэтому такого эгрегора было достаточно трудно обнаружить.
//-- * * * --//
   Утром Семеныч отправился на работу, Она отпросилась и пошла домой. На работе у Семеныча всё шло своим чередом. Она пришла домой, намереваясь забежать в магазин и приготовить обед и сделать еще кое-какие дела, обязательные для замужней женщины.
   Второй был одновременно и там, и там. Он незримо присутствовал на работе Семеныча. В тоже время «тенью» следовал за Ней. Второй внимательно наблюдал за обоими.
//-- * * * --//
   Она прибралась и стала готовить, думая о Нем. Тяжело всегда от него уходить. И возвращаться к «своей» жизни. Очень тяжело. Такая тоска, наверное, бывает у каждого любящего человека при невозможности будущего. Смириться? Не думать о будущем? Довольствоваться тем, что имеется? Да, все верно. Но больно.
   Доставая зелень из холодильника, заметила, что там темно. Щелкнула выключателем – света нет.
//-- * * * --//
   В обед Семеныч решил прогуляться к соседнему ресторану. После бурной ночи есть хотелось. Спать хотелось еще больше. А еще тоска накрывала сильнее обычной, так что мысли просто напросто выли.
   Семеныч глубоко вздохнул и резко выдохнул: «Стоп!»
   Тут же погас свет и запищал источник бесперебойного питания, уведомляя об отсутствии электричества.
   Семеныч захотел позвонить Ей, может, заехать, пообедать вместе. Взял телефон в руки – сети не было.
   «Странно», – подумал он, подходя к двери, – «света не было в офисе, но причем тут сеть мобильного оператора? Ну и хорошо, обед будет на полчаса раньше».
   Он вышел из кабинета. Нигде никого не было. Стояла гробовая тишина. Семеныч просто отметил про себя, что как-то пустовато, но поскольку мысли были заняты Ей, особо акцентировать внимания на этом не стал.
   На улице была ранняя весна. Это было здорово. Стало немного легче. Он улыбнулся весне и своей любви. Огляделся. Тишина окружала его. Он смотрел по сторонам. Нигде не души. Всё как обычно. Ничего нигде не изменилось. Всё преспокойненько стоит на своих местах. Только нет света, не работает связь, и люди, похоже… исчезли. Семеныч быстрым шагом пошел к машине, стараясь ни о чем не думать, только бы скорее добраться до Ее дома. О том, что Ее могло тоже не быть нигде, Семеныч не хотел думать. Иначе можно было бы умереть от такой мысли тут же на месте.
//-- * * * --//
   «Прекрасно, в единственный отгул остаться без света. Ну что за подлость на свете происходит?» – Она подошла к раковине, ополоснуть руки и ножик, прежде чем нарезать зелень. Воды не было, – «Ну, это уже слишком!»
   Позлилась минуты две, и вдруг рассмеялась: «Еще газ отключили бы, было бы хорошо! Можно ничего не делать, потому что сделать ничего нельзя!»
   Смех оборвался – комфорка, под сковородкой приготовленного мяса, не горела.
   «Что же это такое?» – вспомнились обрывки детских мыслей: «когда исчезнут люди…» Она достала из заначки сигарету, открыла окно, закурила. На улице никого не было. Шума жизни тоже. «Здорово! Это мне не снится? А в магазинах тоже никого нет?» Выбросив сигарету в окно, ополоснула руки водой из чайника и побежала одеваться.
//-- * * * --//
   Семеныч подъехал быстро. Светофоры не работали. Машины ни одной не было. Почти бегом он настиг Ее двери, благо домофон не работал. Он ногой затарабанил в дверь, тишина стояла в ответ. Все та же гробовая тишина.
   С отчаянием он бил в дверь сильнее. Затем опустился на ступеньку лестницы, обхватил голову руками. Какое-то время он сидел, не двигаясь, без мыслей, Семеныч не пускал ни одной, чтобы вместе с нормальными не проскочили ужасные.
   «Что за херня!» – пытался он позже рассуждать логически, – «Вообще нет нигде ни одного человека. В обеденное время на улицах города нет ни одной машины. Только те, которые стоят на обочинах… Этого не может быть! Если бы произошла какая-то катастрофа или конец света… то почему это не коснулось меня? Значит, не катастрофа. Значит, это сон. Выходит, я заснул на работе? Неудобняк. Зайдет кто-нибудь, а я тут за столом сплю. Ладно, еще свой кто-нибудь. А чужой? Да черт с ней, с работой! Где же Она?»
   Семеныч читал как-то про осознанные сновидения. В этих книгах утверждалось, что во сне можно передвигаться силой мысли. Представил только место или человека, к которому хотел бы переместиться… Раз, и уже там!
   Семеныч резко и сильно представил Ее. Представил. Но никакого: «Раз, и уже там!» – не произошло. И никакой серебряной нити он у себя не заметил, как не рассматривал.
   «Значит, это не осознанное сновидение, а обычный сон, во время которого мне снится, что я думаю о том, что это не сон. Бред какой-то».
//-- * * * --//
   Она с восторгом шла по пустым улицам, заходя во все открытые двери. Зашла в ресторан, поела. А потом и налила себе вина. Сначала захотела напитка покрепче. Потом подумала, что так недолго и напиться. А в таком странном состоянии города лучше оставаться с соображающей головой. Никакого страха не испытывала. Чуть-чуть было не по себе, но и это утопилось в первой половине бокала вина. Теперь можно было спокойно посидеть и подумать о том, что произошло. «Телефон!» – Она вытащила из сумки, нет связи. Попробовала включить радио – все тихо. Не работало ничего. Сытый обед и бокал вина сделали свое дело после бессонной ночи. Она встала, сдернула скатерть с соседнего столика и, уютно закутавшись в нее, опустила голову на спинку диванчика. Веки стали тяжелыми, Она закрыла глаза и крепко уснула.
//-- * * * --//
   Семеныч встал, вышел из подъезда, походил, вокруг машины, покурил, подогнал машину ближе к подъезду, на тот случай если Она все-таки придет. Сел в машину, откинулся на сиденье. Ее он собирался ждать до самого конца, хотя и не знал, будет ли конец этому «безобразию». В общем, он решил не двигаться с места до самого последнего. Потому что рано или поздно, если Она «осталась», домой Она должна прийти, или хотя бы заглянуть.
   «А вдруг Она также ждет меня? Хотя если я сорвусь туда, мы можем разминуться, хотя можно записку оставить», – так он и сделал, написал записку, воткнул ее в дверь, на всякий случай еще на подъездной двери нацарапал камнем: «Жди меня здесь!»
   Это все-таки не было похоже на сон. Семеныч переключил в машине музыку на радиоприем. Ни одна станция не работала. Ровное пустое шипение.
   «Е… твою мать!» – вспомнил Семеныч народное заклинание на все случаи жизни. «Но все же не могли исчезнуть!!!!! А почему тогда остался я?»
   Семеныч вдруг понял, видимо народное заклинание произвело над его умом свое волшебное действие: «Если все исчезнуть не могли, а никого здесь нет, то, значит, из того мира, где есть все, исчез я».
   «Если исчез я», – продолжал рассуждать Семеныч, уже находясь за рулем своего форда по дороге на работу, – «значит, надо определить ту «точку» выхода оттуда и входа сюда, которую и можно будет использовать для обратного «перехода» …или проснуться». Семеныч решил вернуться на работу, зайти в свой кабинет и, находясь в знакомой обстановке, попытаться еще раз прочувствовать тот самый последний момент своего пребывания в «нормальном» мире.
   Посидев в кабинете с полчаса, видя, что ничего не меняется, встал. Решил съездить к дому. Ее нигде не было. Вернулся на исходную, записка была нетронута. Сердце тоскливо сжалось, пришли мысли, которые он не хотел пускать раньше: «Ее тоже нет». Однако, он все равно оставался Ее еще ждать. Ждать безнадежно. Но пока надо было собираться с мыслями и определиться, что делать дальше.
//-- * * * --//
   Она проснулась от пронзительной боли в сердце. «Семеныч! Где ты? Где я? Где мир? Где люди?» – Она попила воды, судорожно соображая, сколько времени, если по естественному освещению на улице – около пяти вечера. Она пошла к его работе, и, наконец, до Нее дошел весь ужас сложившегося положения. Она где-то оказалась не там. Или все куда-то ушли.
   «Только бы он был, только бы Семеныч остался! Пусть все скорее вернется, пусть этот кошмар остановится. Что, если это конец света? Хотя солнце на месте. Но я не могла одна остаться? Ну, хорошо, я готова остаться и выживать теперь без всяких условий, но как мне без него? Я не буду без него. Я напьюсь и сброшусь с 9-тиэтажного дома. Нет, лучше с 20-тиэтажного, а то вдруг еще выживу и буду подыхать в увечьях. Но пока я поищу его, или подожду, пока этот кошмар кончится. Не может ведь он быть вечным. Когда-нибудь он кончится? Воды в магазинах хватит надолго, еды впрочем, тоже. А потом? Вот потом и подумаю об этом. А может это только в этом городе такая ерунда, может где-то еще осталось все по-прежнему? Да нет, слишком тихо, само небо говорит, что никого не осталось. Вот бред! Все-таки или это кончится, или остался кто-то еще. Где же ты, Семеныч, ведь ты не мог уйти и оставить меня?»
   На его работе было тихо, Она побрела к его дому. И там никого. Разревелась. Села на качели. Закрыла глаза. Перед глазами был он, как увидела его в первый раз, как встречались по утрам, как любил он Ее ночами, вспомнила и ту, первую. Как ругались и мирились. Неужели это всё закончилось? Да, можно было предполагать, что это закончится и в той жизни, всё ведь проходит, всё заканчивается, тем более, что их ничего не связывало. Разные дороги, разные семьи. Но чтобы так все произошло?
   «Семеныч! Ведь ты обещал быть всегда рядом!» – Она встала с качелей. Пошла к дому. Скоро вечер. Вспоминая, были ли свечки дома, ужасаясь, что скоро стемнеет, и Она останется одна. Зашла в магазин, взяла себе виски, сок, свечки, и пошла готовиться к первой ночи одинокого мира. Зашла в книжный, там немного отвлеклась, выбирая себе спутников на ночь, потом вспомнила, что воды нет, надо было взять еще и воды. Но рук не хватало, тогда придется зайти домой и вернуться за водой. Она медленно шла, глотая виски, и плакала. Не от того, что осталась одна, а от того, что его нет. А без него смысла оставаться – нет.
   Подходя к дому, увидела его машину, побежала. Он! Дверь в машину открыта, он спит, развалившись на сиденье.
   «Господи спасибо! Спасибо!!!» – Остановилась, положила то, что было в руках, на нагретый уходящим солнцем, капот. Тихо наклонилась к нему, поцеловала в губы, руки его тотчас же прижали Ее к себе, губы поцелуями собирали слезы с Ее уже счастливых глаз.
   Вот и всё. Он и Она. Разве еще что-то нужно для счастья, кроме Ее поцелуев, кроме Его глаз?
   – Пойдем ко мне? – радостно тянула его за руки.
   – Нет, давай в гостиницу, – все-таки, Ее дом был чужим для него.
   Семеныч встал, разминая затекшие ноги.
   – Где Ты была?
   – Спала в ресторане, потом искала тебя!
   – Нашла? – Семеныч улыбался.
   – Нашла! – Она улыбалась.
   – Сейчас я, погоди, – Семеныч хотел отойти в сторону.
   – Куда ты?
   – В туалет, – засмеялся он.
   – Я с тобой, – испугалась она.
   – Ну что ты, – но Она вцепилась в его руку, намереваясь больше ни на шаг не отпускать его от себя.
   Они заехали по пустой дороге в магазин, набрали еды. Их уже мало волновало то, что случилось, потому что приближалась ночь. Где они будут вместе. Веселились, как дети.
   – Воды возьми!
   – Я пепси-колы взял.
   – А умываться чем?
   – А воды нет? – удивился Семеныч.
   – Нет, и газа нет! – радостно помахала головой Она.
   – Ты зачем молоток с ножами берешь?
   – А как ты собираешься открыть двери номера, или думаешь, они распахнутые, нас ждут? Пойдем в самый люкс! – заглядывая в его любимые-любимейшие глаза, предлагала Она.
   – Пойдем! Свечки возьми! – соглашался он.
   – Взяла! Я еще и деньги из кассы выгребла, пусть будут на всякий случай. А дальше что будем делать?
   – Пока не знаю. Мы похожи на мародеров.
   – Ага. Где все люди?
   – Не знаю. А где мы?
   – Не знаю.
   Пришли к гостинице, разломали с трудом несколько номеров, выбрали самый лучший. Расстелили покрывало на полу, зажгли свечи, разложили еду. Ужин плавно переходил в более приятное занятие. Она встала, чтобы раздеться, подошла к окну, чтобы задернуть шторы, вскрикнула и отшатнулась.
   – Что? – Семеныч встревожился.
   – Я видела его!
   – Кого?
   – Того парня с дороги, с которым ты вчера был, ну этот хромой, старый-молодой, с глазами. – Знаешь, как у него фамилия? Ребенок.
   – Я видела его сейчас, он смотрел на нас! – Семеныч подошел к окну, посмотрел, там никого не было.
   – Тебе показалось, на улице темнеет, вот тебе и привиделось.
   – Да нет же! Я видела. Он стоял и смотрел! Я боюсь.
   – Давай бояться вместе! – Семеныч увлек Ее на постель… Заснули, как обычно, в предрассветные часы. Довольные и счастливые. Семеныч сгреб Ее в охапку и заснул. Она еще смотрела в кромешную тьму, засыпая.
//-- * * * --//
   В дверь тактично постучали. Она окаменела. Сказать, что Она испугалась – это не сказать ничего. Ей показалось, что Она умерла от страха, но судя по тому, что робкий стук повторился, Она еще осталась жива.
   «Раз стучат, значит, хотят не войны, иначе бы выбили эту хлипкую дверь, значит – хотят договориться, а может, кто-то еще остался? И видел свет от свечей? А если это Ребенок? Тогда я сама прогоню его, а то Семеныч опять скажет, что он нормальный, а мне он таким не кажется, вот сейчас я ему все и скажу», – торопливо думала Она, попутно выкарабкиваясь из цепких объятий своего Мужчины. Это было сложно, поскольку каждое Ее движение могло разбудить Семеныча. Наконец удалось. Она подбежала к двери, негромко сказала:
   – Сейчас, минуту.
   Наощупь, нашла свои вещи, которые были раскиданы там, где снимались, быстро натянув на себя, подошла к двери и опустила дрожащей рукой ручку двери вниз. Перед ней в темноте стоял Ребенок, только его мертвые глаза светились. Страх сковывал Ее сильнее. Она придерживала дверь, как будто она могла Ее спасти.
   – Уходи, – зловеще прошептала Она, – Я не знаю, кто ты. Но я всё помню. Это ты хотел сбить меня на машине. Не приближайся к нам, не приближайся к нему.
   – Вы неправильно поняли, – шептал быстрым миролюбивым тоном Ребенок, – я просто был пьян тогда и спешил куда-то, я не хотел вас убивать. Я обычный человек, никого нет в городе. Я видел вас вечером, в окне. Не стал мешать. Надо обсудить, что произошло.
   – Я ведь не говорила, что ты не человек, значит всё это… – Она на секунду умолкла и решительно продолжила, – уходи прочь отсюда. Если ты хоть что-нибудь еще захочешь сделать, я… я… убью тебя.
   Она уже привыкла к темноте, и видела, насколько зловеще выглядит он. Ей было страшно, Она дрожала вся, все также цепляясь за ручку двери. Она медленно стала закрывать дверь, он придерживал ее ногой и стал наступать.
   «Он не хочет разбудить Семеныча!» – догадка внезапно осенила Ее, но закричать Она не успела, потому что его ледяные жилистые пальцы сдавили Ей горло.
//-- * * * --//
   Распахнулось окно, было такое ощущение, что в него влетел ветер, сила которого была безумна. Это больше походило на смерч, который оторвал Ребенка и унес с собой…
   Она закрыла дверь. Ее трясло от страха. Стучали даже зубы. Она крадучись, подошла к окну, посмотрела вниз. Все тихо, даже ветра, похоже, нет. Хотела растолкать Семеныча и рассказать, но Она и говорить сейчас не могла от ужаса. Забралась обратно в постель, уткнулась ему в грудь, пытаясь справиться со страхом, с сердцем, которое выскакивало. Захотелось пить. Но дойти одной до бутылки на столике не решилась больше.
   «Пусть выспится, утром все расскажу», – подумала Она. Семеныч во сне обнял Ее поудобнее, страх начал отступать, глаза уже закрывались в дреме.
//-- * * * --//
   Мика нашел Второго. Второй был также «увлечен» миром людей и не стал проявляться более сильно, но… Мика набирался опыта. Выбросив Ребенка из гостиницы, Мика почувствовал в Ребенке Второго и, как будто, разматывая невесомую призрачную ниточку, вышел все-таки на Второго.
   – Эй ты! – Мика не счел нужным поздороваться, хотя в мире эгрегоров это и не было так распространено, как у людей, но все же при первом обращении к собеседнику считалось признаком «хорошего тона».
   Второй удивленно посмотрел на Мику. Он не ожидал, что Мика его обнаружит.
   – Что это у тебя за имя такое дурацкой – Второй? – Мика явно издевался.
   – А ты, малыш, вежливо разговаривать со взрослыми еще не научился?
   «Щщууууууиить!» – раздался резкий звук энергетического удара Мики. Второго подбросило вверх, и на прежнее место он опустился уже значительно медленнее, потому что потерял четверть своей энергии и массы.
   – Тттты что ддделаешь? – испуганно вскрикнул Второй.
   – А ты не догадываешься? Я тебя убиваю!
   – Нельзя убивать эгрегоров!
   – А это смотря кому и смотря кого. Тебя мне убивать можно!
   «Щщууууууиить!» – раздался еще один энергетический удар Мики.
   Второй потерял еще четверть своей энергии и отчетливо понял, что Мика его сейчас уничтожит, если срочно его не остановить.
   – Постой, Мика! Не надо! Пожалуйста, не надо!
   – Да? А я думаю – надо!
   – Не надо! Я тебе все объясню!
   – Объясни! Но, если мне не понравится твои объяснения…
   – Подожди!!!! Я ведь не знал, что эта странная человеческая пара имеет к тебе отношение!
   – Теперь узнал?
   – Теперь да. Я только что узнал, когда ты по следу от Ребенка вышел на меня. Теперь понял, а раньше мне и невдомек было.
   – Что тебе от них надо?
   – Что? …ну как обычно – использовать для себя их энергию. Что тут особенного?
   В общем-то, в этом действительно не было ничего особенного. Было обычной практикой для эгрегоров использовать людей для энергетической подпитки. Бывает, что эгрегоры и враждовали друг с другом из-за этого. А «свободные» совокупности людей сами создавали своих эгрегоров.
   Мика понимал, что, если Второй действительно не знал, что Семеныч и Она – «его люди», то ему и «предъявить-то», особенно, нечего будет. Мика не очень-то верил Второму, но и абсолютной уверенности в лживости Второго у него тоже не было. К тому же Мика, как это не характерно для эгрегоров, был добрый и отходчивый.
   – Ладно, Второй! Считай, что тебе не повезло. Или повезло. Как хочешь, так и считай. Но, сам понимаешь…
   – Конечно, Мика! Все! Больше никогда я на них даже не посмотрю!
   – Не забудь, что сказал! – Мика глянул на Второго, будто запоминая его в его новом «облегченном» состоянии, и… ушел.
   «Надо действовать иначе», – Второй еще сильнее возненавидел и Мику, и Семеныча с Ней, но понимал, что действовать дальше ему придется уже иными способами, не так явно указывающими на его участие.
//-- * * * --//
   Она резко проснулась, поняв, что находится в кровати одна. В комнате никого не было. Окно было приоткрыто с ночи. Весь ужас ночи подобрался к Ней. Она закричала.
   Шум шагов, бежавших по лестнице вверх, заставил Ее заткнуться. Ей показалось, что сейчас лопнет сердце.
   Распахнулась дверь, Семеныч подбежал, руками схватил Ее лицо, прижал к своим губам.
   – Что?! Что?
   – Где ты был? Где? – начиная реветь, закричала Она, – ты оставил меня одну! Куда ты ходил?
   – Тише, тише, успокойся, ну что ты? – целуя Ее, говорил Семеныч, – я проснулся, окно открыто, вспомнил, что ты любишь горячий чай, а где взять горячую воду без света. Я пошел разводить костер! И разбудить тебя горячим чаем, ловко я придумал? Я был возле входа, внизу. Чего ты испугалась, мы одни ведь на целом свете. Кого теперь бояться?
   – Мы не одни, послушай, что было ночью… – Она сбивчиво стала излагать события ночи. Семеныч отпрянул от Нее, стал мерить комнату шагами.
   – Как ты могла меня не разбудить и пойти открывать двери кому бы то ни было? Мы вдвоем остались, это уже за гранью разумного. Как в твою голову приходит одной что-то делать? – обернулся на Нее. Она продолжала рассказывать про Ребенка. Семеныч подошел к Ней ближе и внимательно посмотрел Ей в глаза.
   – Может тебе приснилось всё это? Это ведь чертовщина какая-то откровенная. Ну… ну, может, приснилось, так бывает, что сон кажется явью? Успокойся, пожалуйста, успокойся. Я рядом, я не отойду больше от тебя ни на сантиметр. Вставай! Пойдем делать завтрак на костре.
   – А окно?
   – Может, мы забыли закрыть его вечером?
   – Нам надо найти оружие, – твердо сказала Она. – Поехали, найдем магазины или что-нибудь, где есть оружие.
   Семеныч, подавая Ей одежду, понимал, что легче дать Ей пистолет и научить им пользоваться, чем объяснять, что это опасно.
   Позавтракав возле костра на улице, немного пришли в себя. Объездили весь город и окрестности, убедившись, что нигде никого по-прежнему нет. Нашли оружие. К немалому удивлению Семеныча, Она неплохо с ним управлялась. Настрелялись на пустыре вволю. Меткость у Нее хромала довольно сильно.
   – Меня ни пристрели, – смеялся Семеныч, находясь в пяти метрах от построенной ими цели из камней.
   – Не смешно. В себя бы не попасть, – тщательно прицеливаясь, сказала Она.
   – Не смешно, – перестал улыбаться Семеныч. – Мимо!
   К вечеру у Нее меткость заметно улучшилась, но все еще оставляла желать лучшего. Заехали в супермаркет, искали еду, которая была пригодна, все-таки второй день не было света, и многие продукты стали портиться. Пока Она нашла полку с колготками, стоя и меряя их тут же, Семеныч отошел к мясному отделу, выбирая что-нибудь подходящее. Он читал на этикетках различных нарезок сроки хранения и температурные режимы. Поскольку этикетки делались для людей, у которых вместо глаз были увеличительные стекла, Семеныч углубился в чтение, с трудом разбирая маленькие буквы при отсутствии нормального света.
   В торговом зале был полумрак, окон ведь не было, свет поступал из коридора и открытой двери. Стояла тишина. Семеныч оглянулся на Нее, которая раскрывала, наверное, уже десятую пачку, улыбнулся, кинул в тележку выбранный продукт, и стал выбирать дальше.
   Внезапно раздался хлопок, звон стекла, звук падающих стекляшек с высоты на плитку пола. Семеныч оглянулся, Ее не было, распакованные пачки колготок валялись возле полки. Сердце его остановилось…
   И вновь застучало, услышав Ее торжествующий крик.
   – Семеныч, я попала! Я попала в лампочку! – у него не хватило сил даже рассердиться на Нее. Но то, что глаз с Нее спускать нельзя, он теперь окончательно понял.
   Заехали в книжный. Она выбрала что-то. Семеныч заглянул, толстенная книжка, что-то про самолеты.
   – Это тебе зачем?
   – Не мне, а тебе. Мы поедем в аэропорт. Ты будешь учиться управлять самолетами. Полетим в теплые страны, будем там жить… как в Раю. И Ребенок нас не достанет! Здорово я придумала? – Она вопросительно заглянула в его глаза.
   Семеныч смотрел на Нее и улыбался. Даже возражать не стал, бесполезно! Дальше поехали домой. Вернее в то место, которое стало их «домом» в той жизни и было «домом» в этой. Номер выбрали другой.
   – Семеныч, давай воды нагреем на костре, а то холодной не очень приятно мыться.
   – Давай, там, где-то в хозблоке я видел эмалированное ведро. Сейчас принесу, – Семеныч встал, отряхнул брюки.
   – Я с тобой! – с готовностью вскочила Она на ноги и повиснув на нем, целуя щеки, нос, глаза.
   – Куда я теперь без тебя, – усмехнулся Семеныч, бесполезно пытаясь стряхнуть Ее с себя. Улыбнулся, целуя, прижал Ее к себе.
   Уже темнело, когда они поднялись в комнату. Долго валялись на постели, обнимая и целуя друг друга. И не только целуя… Вода, конечно, остыла.
   К полуночи Она прошла в душ, мыло закончилось. Накинув халат, Она приоткрыла дверь, чтобы сказать об этом Семенычу. Но его не было в комнате.
//-- * * * --//
   Ей вдруг стало тяжело дышать, и за своим дыханием Она услышала глухие удары в коридоре. Достала пистолет из-под подушки. И на негнущихся ногах пошла в неизвестность, медленно и обреченно. Бесшумно открыла дверь, и тихо замерла, стараясь не дышать. В коридоре была абсолютная темнота и двое, молча дерущихся людей. Через секунду Она могла различить движения Семеныча. Его Она бы узнала не только в темноте, но и, если бы глаза Ее были слепы. Потому что видела его и сердцем тоже. Приглядываясь, поняла, что вторым был… Ребенок! Семеныч, несомненно, превосходил его физически. Но в руках у Ребенка было что-то.
   «Что же ему от нас надо? Неужели просто убить? Но за что?» думала Она, по миллиметру придвигаясь к ним, – «Надо быть очень аккуратной, потому что ничего не видно, я могу промахнуться. Я сейчас убью человека? Но это не человек! И как ко мне будет после всего этого относиться Семеныч? Он против насилия, в принципе. Но это вынужденная оборона. А вдруг он скажет, что справился бы сам? Скажет, зачем влезла…»
   Она подошла близко, они были в двух метрах. Дрались остервенело, быстро перемещаясь от одной стены до другой. Она прижалась к стене, присела и прицелилась, не дыша, не сводя глаз, Она ждала момента.
   Выстрел. Яркий слепящий свет. Семеныч в рваной рубашке. Она испуганно сидящая в том же положении. Свет. Много света. Он был между Ним и Ей, так, что они уже не видели друг друга. Света становилось больше. Он становился шире и, стало закладывать уши, как в самолете. Потом уже, ярче. Она видела, как Семеныч по-прежнему стоит. Ребенка не было! «Значит, я не убила его?» – обрадовано подумала Она. Свет убрался воронкой в потолок и, вновь стало темно. Семеныч подошел к ней, сел рядом, прижал Ее голову к себе, и забрал пистолет из Ее рук.
   – Я не убила его? Он убежал?
   – Нет, он не убегал. Я только его держал в руках, как выстрел, свет… и… он просто исчез, он не убегал, не уходил, не падал. Он как будто растворился.
   – Я больше ничего не понимаю. Он не убиваемый? Зачем он охотится на нас? С чего вы стали драться?
   – Ты пошла в душ, я задремал и, вдруг открыв глаза, увидел, что он крадется к двери ванной комнаты.
   – Как он попал в номер? Ведь дверь была закрыта.
   – Либо он прошел сквозь дверь, либо влетел в окно, либо…
   – Либо что?
   – Либо он все время был в номере. Мы же пришли, было темно. Свечки еле освещали метра два постели из двадцати метров комнаты.
   – Он что-нибудь говорил?
   – Нет. Я подскочил сразу, схватил его за руку, и мы стали драться.
   – Мне становится жутко. Может, это маньяк? – Она целовала его царапины. Отодвигая лохмотья рубашки, испачканные кровью, – поехали тебе за новой рубашкой, эта поизносилась что-то.
   Она засмеялась. Семеныч, слыша Ее смех, тоже пришел в себя. С удовольствием поцеловал Ее в губы.
   – Тебе лишь бы не спать! Утром съездим, пойдем умываться. Только вдвоем. Похоже, нам нельзя быть вне зоны видимости друг друга.
   – Холодной водой…? – заныла Она, – может, погреем ведро еще раз?
   – А спать мы не ляжем сегодня? Пока костер опять разожжем… поддразнил Ее тон Семеныч.
   – Ну, пойдем, пойдем! Я сама тебя вымою. И перекусим заодно.
   – А я тебя! Условия принимаются!
   Семеныч бросил в разожженный костер остатки рубахи. Поднялись в номер, помылись, в полной темноте, потому что, как только Семеныч зажигал свечки, Она плескала на них воду, и они гасли. Семеныч в отместку окатил Ее холодной водой с ног до головы. Она насупилась. Он закутал Ее в полотенце и бережно понес на постель.
   Сколько можно было поражаться его силе и нежности, смотря на него, Она всегда удивлялась заново, насколько же он красив. Она им любовалась. Сейчас эта красоту можно было трогать, ласкать, целовать, любить, обнимать, пить… Сейчас это совершенство было только Ее. Полностью. Всецело.
   Он засыпал всегда раньше. Но сейчас, уже у Нее закрывались глаза. Он бережно Ее прижимал к себе, целуя в висок, и гладя волосы.
   Это было счастье. Когда он держал Ее в своих руках. Весь ужас предыдущей и сегодняшней ночи стал каким-то далеким. Она уснула.
   Семеныч еще долго думал, глядя в темноту, которая потихоньку начинала светлеть, означая рассвет.
//-- * * * --//
   Семеныч проснулся от ее крика, Она смотрела в открытое окно, за которым доносился шум… обычный городской шум. Машины, люди, ветер…
   Она оглянулась и улыбнулась:
   – Всё на месте!
   – А… – Семеныч не знал, что сказать. Она метнулась к выключателю был свет. К телефону, все работало, как прежде. В ванную – вода была. К телевизору – все каналы работали, – сколько времени?
   – Без пятнадцати семь. А день? День тот, как будто мы вчера вечером зашли, – Она залезла к нему под одеяло, целуя плечи, – у нас еще есть два часа! Все это был сон!
   За два часа они не успели. Встали с постели через часа три. Умылись, стали одеваться, рубашки его не было. Брюки были мятые и в крови. Выходя из номера, увидели в коридоре пятна крови на ковре. Значит, все-таки, это был не сон. И возле гостиницы был потухший костер.

Глава 4. Ребенок

   Второй «отозвал» Ребенка из безлюдного мира. Это было последнее, что он мог сделать с использованием своих «сверхъестественных», как назвали бы люди, способностей.
   «Дальше тебе придется действовать самому! Постарайся разлучить их! Это главное. Только, если не получится разлучить – убей. Но не обоих сразу. Только одного. Того, кто в тот момент будет любить сильнее, оставь жить. А другого – убей», – сказал Второй Ребенку на прощание и ушел в мир эгрегоров.
   Второй не зря надеялся на Ребенка. Ребенок мог быть медлительным, несообразительным, «заторможенным»… Но только тогда, когда не имел цели. Сейчас цель у него была…
   Ребенок встретил Ее, когда Она выходила с работы.
   – Привет! – как ни в чем не бывало, сказал Ребенок и протянул ей букет из роз.
   Она в ужасе шарахнулась от Ребенка, поскользнувшись, на мокром снегу, и едва не упала.
   – Что ты? – Ребенок поддержал Ее за локоть.
   – Не прикасайся ко мне!!! – Она резко выдернула свою руку и отбежала на другую сторону тротуара, испуганными глазами глядя на Ребенка.
   – Что случилось? Чего ты так перепугалась?
   – Не подходи ко мне, тварь!!! – закричала Она.
   На них стали обращать внимание люди, коллеги, которые работали с Ней вместе.
   – Ты кто такой, чего тебе от нее надо? – надвинулся на Ребенка Толик, высокий парень в светлой куртке, работающий вместе с Ней в соседнем отделе.
   – Ничего! Цветы вот хотел подарить, до дому подвезти. Скользко на улице, – Ребенок пожал плечами и вопросительно посмотрел на Нее.
   Толик тоже посмотрел на Нее. Она, испуганно глядя на Ребенка, взяла Толика под руку. Толик посмотрел на Ребенка:
   – Иди парень! Видишь, девушке твои цветы не нужны.
   – А ты чего лезешь? – огрызнулся Ребенок.
   Толик резко схватил Ребенка за шиворот:
   – Ну ты! Херово меня понимаешь?
   Ребенок пытался вырваться, но… Толик был крепким парнем. Он подержал Ребенка несколько секунд и, притянув к себе, вдруг сильно отбросил в сторону. Ребенок не удержался на ногах и свалился в кучу снега на краю дороги, выронив из руки букет, который сразу же рассыпался, и розы разлетелись в разные стороны.
   Толик с Ней пошли к автобусной остановке, а Ребенок молча смотрел им вслед. Он не сильно рассердился на Толика, но… придумал хороший повод встретиться с Нею еще один раз. Тем более, что Толик для этой встречи весьма бы пригодился. Тем более, что насчет Толика никаких ограничивающих пожеланий Ребенок от Второго не получал.
   А ведь действительно скользко было на улице в эту весну. Прохожие осторожничали, но все равно часто подскальзывались, падали, ушибались, получали растяжения связок, переломы. Особенно много пострадавших было среди тех, кто возвращался из бара или ресторана. Был даже такой трагический случай, когда один молодой мужчина в сильно нетрезвом состоянии, поскользнувшись, съехал с тротуара на дорогу и попал под проезжавший и не успевший затормозить грузовик…
   Через неделю, когда состоялись похороны Толика, Ребенок подошел к Ней:
   – Если ты не будешь делать то, что я скажу, кое-кто тоже может найти свою скользкую дорогу. Все поняла?
   Она в ужасе посмотрела на Ребенка. Она еще никак не могла поверить, что Толика, всегда веселого, всегда всем помогающего, иногда шебутного, но всегда очень доброго и отзывчивого, больше нет. Она сквозь слезы спросила:
   – Что ты хочешь?
   – Пока я хочу, чтобы ты въехала, что тут дело нечисто. Что Семеныч влез в такое дело, за что может сильно поплатиться. Если желаешь ему добра, перестань дергаться и поверь, что я спасаю вас. Я лишь пешка в большой игре. Но, строптивая девочка, твоих силенок не хватит играть «против». Вместо меня мог быть кто-то другой, который не стал бы церемониться.
   Она еще не могла до конца осознать, что вот так вот можно играть с человеческой жизнью и просто, убивая ни в чем не повинного, чтобы привести Ей доказательства того, что страшная игра затянулась, а Она теперь выйти из этой игры не может. Она слабо спросила:
   – Ты зачем нас преследовал в гостинице?
   – В какой гостинице? Кого я преследовал? Я вообще последний раз в гостинице был года три назад. Я же не езжу по командировкам, я в городе работаю. Это официальная версия. Неофициальная – то, что я выполняю свою работу, и специально не довожу ее до конца, создавая вам иллюзию того, что вы что-то можете. Но я хочу вам помочь, чтобы вы без жертв сделали то, что нужно. Садись в машину сейчас же!
   Она молча покачала головой: «Нет!» Ребенок вздохнул:
   – Я хотел тебе кое-что сказать, но… здесь не совсем удобно.
   – Говори, я готова тебя слушать, – Она начала постепенно «выходить» из своего подавленного состояния. Ребенок раздражал Ее. Сильно раздражал. До ненависти.
   – Ты знаешь, Семеныч тебе изменяет.
   Она словно бы поперхнулась на полуслове. Эти слова были как неожиданный удар под солнечное сплетение. Дыхание Ее замерло, и дикая боль пронзила сердце, затрепетавшее как воробушек на веточке. Он все еще по инерции сопротивлялась:
   – Что ты несешь, придурок!
   – Он тебе изменяет со всеми подряд! Он ни одной юбки не пропускает! Я ведь его неплохо знаю! Ты ему веришь, думаешь, ты у него одна… А у него таких, как ты… Эх! – Ребенок развернулся и пошел к машине.
   Она долго стояла и смотрела ему вслед. Она смотрела и смотрела и… ничего не видела. Слезы застилали Ей глаза. Семеныч, Ее любимый, единственный Мужчина… убил Ее. Убил просто так. Мимоходом. Не заметив, что убивает.
   Она перевела взгляд на серое небо и решительно двинулась к Семенычу. «Сейчас я только взгляну ему в глаза и все пойму!!! Я увижу это по его виновато-опущенному взгляду, а если он начнет оправдываться, значит это правда! Я знала это, я всегда знала, что он не изменится! Что он играет в любовь», – думала Она по дороге, все остальное померкло, угрозы Ребенка, те две страшные ночи без людей, фраза о том, что Семеныч куда-то влез. Всё, кроме жгучей боли от того, что их любовь оказалась с односторонним движением.
//-- * * * --//
   – Все, все, маленькая моя! Ну что ты себе напридумывала! Ну, зачем же ты поверила в такую глупость? И кому ты поверила? Ребенку? Но ведь ты же сама говорила, что он наш враг? – Семеныч гладил Ее по голове, целовал Ее мокрые глаза, мокрые щеки, мокрые губы. Она плакала навзрыд, выливая из себя со слезами всю свою горечь на неустроенную жизнь, на временами черствого и невнимательного Семеныча, на свою тяжкую, неподъемную для Ее хрупких плеч любовь.
   – Хочешь, я тебе песенку спою? – спросил Семеныч.
   – Спой! – Она едва улыбнулась сквозь слезы.
   – Союз нерушимый республик свободных! – затянул Семеныч торжественным голосом.
   – Перестань! – Она от неожиданности засмеялась и приложила свою ладонь к губам Семеныча. Семеныч тут же прекратил петь и начал нежно целовать Ее ладошку, тоже мокрую от слез…
   Они снова были в гостинице, и снова, как это неоднократно бывало и раньше, возможность молча прижаться друг к другу так, что сами сердца говорят им про любовь их и помирила и успокоила…
   – И вряд ли он убил Толика, скорее это совпадение, а он просто решил воспользоваться этим, чтобы напугать тебя. Понимаешь? Он, наверное, просто ненормальный, – уже засыпая, сказал Ей, чтобы успокоить, – не поддавайся ему и не обращай внимания, он отстанет. А то, что было в те два дня, которых не было, мы подумаем позже, может это был какой-то сон…
   – Мне кажется, тогда что-то произошло с миром, или со временем, засыпая, пробормотала Она. – Надо вспомнить хорошо, с чего все началось тогда, может, ты и правда, что-то не то сделал…
   Когда Семеныч проснулся, он прямо смотрел в абсолютную темноту, не шевелился и ничего не понимал. Нелепость причины ссоры была для него очевидна. Для него. Он не мог представить рядом с собою никого. Кроме Нее. Он не то, чтобы каким-то образом пытался изменить свои привычки в части взаимоотношений с прекрасным полом… Не пытался. Зато сам изменился. Это было трудно объяснить вразумительно, но это было именно так.
   Семеныч шевельнул пальцами. Его обдало волной нежности, потому что пальцы ощутили Ее. Она, не просыпаясь, но ощутив это легкое прикосновение, тотчас же обняла Семеныча теплой ласковой рукой и сильно прижала к себе, как будто боясь, что он потеряется.
//-- * * * --//
   Не получилось у Ребенка. Сейчас не получилось. Ребенок понял это, когда увидел их, выходящими утром из гостиницы. «Ну ладно. Так не получилось. Значит, по-другому получится. Семеныч – мужик-то попроще. Поболтаем с ним. Поговорим о том, о сем. Я ему фотографию одну подкину, где Она в обнаженном виде позирует… Посмотрим, как он на это отреагирует».
//-- * * * --//
   Эту фотографию Семеныч уже видел… Она сама как-то ему ее скинула в виде ммс-ки в пылу очередной, неразгоревшейся до конца, ссоры… Потом попросила удалить. Семеныч удалил. Она рассказала какой-то бред про фотографа, но, так и не пояснив, как же получилось так, что Она снималась вообще без всего …не только без верхней одежды, но и без нижнего белья.
   «Рассказала бы лучше, как снимала трусы, например. При фотографе, или сначала сняла под покрывалом, а потом открыла покрывало для фотографирования», – зло подумал Семеныч. Он курил уже пятую сигарету подряд. У него болела голова, во рту было горько и мерзко, но на душе было хуже, – «а трусы при этом куда, интересно, дела? Оставила под покрывалом или вытащила наружу и бросила на пол? …или положила на кресло?» – мысли Семеныча были не менее бредовыми, чем Ее объяснения по происхождению этой фотографии.
   Фотография как фотография. Не было в ней ничего особенного. На фотографии не было видно лица, она была достаточно темная, складки постели подчеркивали и иногда скрывали изгибы обнаженного тела, не показывая почти никаких интимных подробностей. Ничего особенного. Кроме того, что сфотографирована была Она. И фотографировал Ее посторонний мужчина. Без трусиков. А Она послала эту фотографию Семенычу.
   Все-таки Она была дура. Нельзя было посылать эту фотографию Семенычу. Нельзя. А Она послала. Он не захотел Ее убить. Он не захотел Ее больше знать. Никогда. А потом передумал. Но навсегда запомнил. Такие вещи не забываются.
   Все-таки Семеныч был дурак. Он ведь знал, что Она замужняя женщина, что имеет двоих детей. С самого начала их знакомства, Она не скрывала, что и кроме мужа у Нее были мужчины. Все это Семеныч знал, но одно дело знать, а другое дело – видеть. При этом, Семеныч не злился на Нее, он злился на себя, а Она… она для него стала просто очередной…
   «Сука ты все-таки!» – набрал Семеныч текст смс-ки и нажал «Отправить». Тогда смс-ка не дошла до Нее. Случился какой-то сбой… Или Мика не дал этой смс-ке дойти до адресата. Впрочем, неважно. Важно то, что Она эту смс-ку не получила.
   Семеныч очень любил Ее. Полюбив Ее, он понял, что по-настоящему никогда никого не любил раньше. Ему было все равно, с кем были его предыдущие женщины, фотографировались они или нет. Какие позы они знали и практиковали в своих предыдущих «отношениях». Относительно других женщин, Семеныча это совсем не волновало. Относительно Нее, все было совершенно не так. Относительно Нее, все было совершенно по-другому. Семенычу было больно. Ему было очень больно, он не находил себе места и не знал, что ему делать.
   …а Она… Она периодически, будто специально, напоминала ему о своем предыдущем опыте. То, с упреком, про разнообразие поз скажет мимолетно. Весело… С воодушевлением и радостным блеском своих восхитительных милых глаз. То, про непонятное нечто «такое» вспомнит…
   Бесился Семеныч! Ох, как бесился. Молча бесился, только изредка прорвется у него по отношению к Ней что-то укоризненное. Она уверенно отбивала все его упреки, но спустя какое-то время снова и снова что-то такое «подбрасывала», будто намереваясь растоптать Семеныча, унизить, добить… в тоже время, говоря при этом, что лучше его якобы никого не было…
   А теперь еще и Ребенок… На одной из мимолетных встреч он как-то невзначай сказал Семенычу, что он и сейчас у Нее не один. Что Она продолжает и сейчас встречаться не только с Семенычем… Семеныч и верил, и не верил Ребенку. Он, конечно же, рассвирепел, схватил Ребенка за горло: «Замолчи, падла!»
   …но потом отпустил и, развернувшись, ушел, понимая, что Ребенок вполне мог сказать правду. А правда, любая правда, мало бы взволновала Семеныча. Но только не та правда, которая имела отношение к Ней, к его единственной в жизни любимой женщине. Он представлял, как Она с таким же восторженным выражением своего прекрасного лица смотрит на другого мужчину, как Она снимает перед ним свою одежду, как Она…
//-- * * * --//
   Семеныч начал сходить с ума. Начался какой-то безумный период. Он не говорил Ей, в чем дело. Она чувствовала, что с ним что-то происходит. То он переставал Ей звонить, то грубил, то откладывал встречу под незначительными предлогами, то, после встречи и не думал подвозить Ее. Когда у Нее было плохое настроение, уже не утешал Ее как прежде, а говорил такое, что Ей становилось хуже. Ночами сразу засыпал, не гладил, не целовал, как прежде. То, вдруг выдернул с утра на пару часов, после чего не позвонил, не написал, то есть всё стало походить на встречи двух несвободных людей, которых связывает лишь постель и ничего кроме.
   Она поняла, что это все закономерно. Прошел у него к Ней интерес. Она просто ему была удобна по времени и месторасположению встреч. А в любовь он поиграл от скуки, как играл изредка в компьютерные игры, а сейчас все стало на свои места. У него есть жена, ребенок, дом, работа. Вся его жизнь уже построена и спокойна, а Она была небольшим развлечением, каким бывали девушки до Нее. Просто Она была чуть дольше, ввиду некоторых вещей, которые были несколько необычны для обычного мира.
   Она грустнела день ото дня, и понимала, что приходит конец их любви. И надо бы достойно его завершить, пока Она еще не растеряла всю себя. Но, когда видела Семеныча, ничего не могла с собой поделать. Прижималась к нему, глубоко дыша, чтобы слезы не выдали. Слезы отчаяния и боли о том, что все то, что было, утекает сквозь пальцы.
   Она слишком сильно впустила его в свое сердце, Она была с ним откровенна, искренна. Она его безумно любила. Его. Только Его. Если бы у нее что-то потребовали за него, Она не задумываясь, всё бы отдала. Но никто ничего не требовал, мало того, не отнимал у Нее Семеныча. Он, постепенно удаляясь, уходил от Нее сам.
   Финалом был их разговор.
   – Что происходит? Что с тобой происходит? – наиглупейшие вопросы мужчине. Она это понимала, но задала их уже от бессилия, не ожидая вразумительного ответа.
   Если бы они говорили с глазу на глаз… Если бы они могли увидеть, что происходит. Но они не видели. Этот диалог был по телефону. Тем хуже было для них.
   – Ничего, любуюсь на твою фотографию, – зло отвечал Семеныч.
   – Какую фотографию, что ты несешь? – в голове пронеслись все те, что он видел. «Неужели та? Но это ведь была глупая фотография, он обещал, что о прошлом говорить не будем… Вроде, тогда забылось всё. Да и имеет ли значение какая-то фотография старой давности, там толком и не видно ничего, я уже тогда пожалела, что он увидел ее. Зачем я ее послала ему? Но у него было прошлое похлеще, ведь я стараюсь о нем не думать, хотя оно призраком стоит между нами», – Мы ведь забыли уже то…
   – Перестань… – уже тише проговорила Она.
   – Перестать? А я думал разнообразить секс… расширить, так сказать, твои желания и свои возможности.
   – Прекрати… – Она уже умоляла. «Я ведь просто хотела узнать, как ему со мной, неудобно было спрашивать в открытую, решила намекнуть, очевидно, та фраза… Он совершенно не так меня понял тогда… и сейчас».
   – Ты просто придумала меня, и все твои ссоры, лишь поводы расстаться или подкинуть адреналина в ненужные уже отношения, они от разочарования, что я оказался не таким, кого ты хотела, богатого, красивого, умеющего делать в постели всё, – бессмысленно и упрямо продолжал Семеныч.
   В голове у Нее промелькнули фразы Ребенка о Семеныче.
   – Всё, остановись, я поняла тебя, – грустно сказала Она. «Дальше, не надо, спасибо. Знаем мы эти песенки… Я такой плохой, я тебя предупреждал, а ты меня придумала, я желаю тебе счастья, я тебя не достоин, я говорил, что у меня семья, я ничего тебе не обещал изначально…»
   – Я не хочу с тобой больше разговаривать, – отрезал Семеныч и повесил трубку.
   Злость душила его. Он не находил себе места, сначала метался по комнатам, потом пошел на улицу курить, потом вернулся, потом… Потом злость исчезла и появился страх. Страх, что все закончилось. Страх, что они больше не увидятся, не будут разговаривать. Страх того, что он Ее потерял.
   Семеныч пытался вернуть злость, ведь злость и страх не совместимы. Он пытался вызвать у себя мысли: «Ну и ладно! Подумаешь! Итак, что-то очень все сильно и долго и мучительно, все как-то не так»… Пытался Семеныч вызвать у себя такие мысли. Почти получилось у него. Страх пропал… но злость не пришла.
   А пришла тоска. Такая тоска, какую еще никогда раньше он не испытывал. Такая тоска, против которой Семеныч уже ничего не мог сделать.
//-- * * * --//
   Гудки. Она положила телефон в карман. «Так глупо. А жизнь всегда оказывается жизнью. Как мне теперь без него жить? Как вставать по утрам, как работать, как ходить, как есть… Как быть дальше? Да никак! Умереть легче, а дети… Тогда можно пить, пить, пить, пока это не пройдет», – Она шла домой, не разбирая дороги.
   Небо было темное. Дул ветер, достаточно еще холодный. Как-то Семеныч говорил Ей, что не бывает уж совсем плохо, ну вот совсем-совсем, когда невозможно жить.
   «Бывает, Семеныч! Ты обманул. Бывает так плохо, что удивительна сама жизнь становится, что она не кончается тотчас же», – мысленно ответила Она ему.
   Рядом притормозила машина. Ребенок приветливо толкнул изнутри дверь пассажирского сиденья. Пропиликала смс-ка, она все-таки дошла до адресата непостижимым образом. Она медленно достала телефон, ожидая хотя бы вопросительного: «Мир?». Хотя бы!!! Но сердце стучало гулко, оно уже чувствовало то, что было написано.
   «С… ты все-таки!» – прочитали глаза. Это было похоже на закрывающуюся крышку гроба. Зато она успокоилась: «Сама виновата».
   Она спокойно посмотрела на Ребенка. Подошла к машине. Больше Она его не боялась. Больше Она не боялась ничего. Потому что единственный ее страх – потерять Его любовь – взял и сбылся. Так вот просто обычным вечером. Теперь не страшно, но очень больно. То чем жила она последнее время, вдруг забрали.
   Конечно, любой бы другой сказал, какие мелочи, у Нее ведь есть семья, дети, друзья, работа. Но это был бы любой другой. У Нее теперь не было мира. Семеныча.
//-- * * * --//
   Села, захлопнула дверь со всей злостью. Посмотрела на Ребенка, который чуть не потерял управление, когда увидел Ее пустые, жуткие, мертвые глаза. У Нее была некоторая особенность взгляда, он отражал то, что видела Она. Злость, ненависть, любовь, грусть, синее небо, усталость, нежность, любовь. Поэтому Ребенок, увидев себя в Ней, поспешно отвел глаза и уставился на дорогу. Ему стало не по себе, когда Она весело усмехнулась, поняв это.
   – Я слушаю тебя внимательно. Говори по делу и быстро, – льдом обжигали Ее слова.
   – Ты убедилась, что была для него лишь для отвода глаз в той игре, о которой ты не знаешь? – без прелюдий начал Ребенок.
   – Да, дальше.
   – Ты по-прежнему будешь за него, отдавая сердце и жизнь тому, кто растопчет, не задумываясь?
   – Нет.
   – Мне нужна твоя помощь, чтобы не пустить его туда, куда он лезет.
   – Конкретнее.
   – Он проникает в то, куда человеку вход воспрещен. За это поплатятся все. Он сам, его семья, ты, твоя семья. Поскольку он умело создал видимость того, что ты – самое дорогое, что есть у него, поэтому действовать на него будут через тебя. Будешь безропотным проводником или обесточишь его? – продолжал Ребенок.
   – Что ты конкретно предлагаешь? Хватит нести мне какую-то ахинею!
   – раздраженно проговорила Она.
   – Слушай. Нужно у него отобрать все, чтобы у него не было сил бороться, и сама борьба потеряла смысл для него, – Ребенок загнул большой палец левой руки:
   – Во-первых, это работа. У него есть доступ к некоторым документам, когда они будут у него, я скажу тебе, ты с ним встретишься, возьмешь, передашь мне, я постараюсь их обратно передать его начальству, с доказательствами того, что он продает свою компанию.
   – Во-вторых, – Ребенок загнул указательный палец, – это семья. Тут я все сделаю сам. Компромат по всем его похождениям в прошлом у меня имеется – это не составит труда.
   – В-третьих… – Ребенок несколько замялся, пытаясь сформулировать, потом поморщился и продолжил, – Даже не знаю как назвать… В общем, ты должна убедить его в том, что тех двух дней не было. Он должен поверить, что это было его больное воображение. Пусть начинает думать, что сходит с ума. С тобой мы будем встречаться, как очень близкие люди, чтобы никто ничего не заподозрил. Дальнейшие указания будут по ситуации.
   Ребенок, конечно же, Ей не сказал о том, что у него был компромат и на Ее «похождения», о том, что у него был и для Нее специальный план. Ребенок действительно хорошо поработал. Он и Ее не собирался оставлять в покое, но… не сразу. Потом. Сначала надо было разобраться с Семенычем. А вот когда Семеныч «выйдет из игры» и начнет сходить с ума… или «с дистанции», тогда и Ее очередь наступит.
   – Как я буду с ним видеться, по-моему, он со мной расстался минут 13 назад… – вслух подумала Она, – «Что ж, если он считает, что я сука, пусть убедится в этом в действительности. Я постараюсь не опровергнуть его утверждение».
   – Это несложно. Он мужчина. Ему с тобой слишком хорошо в постели. Перед этим он не устоит. Поверь мне.
   – Что я буду с этого иметь?
   – …ммм, – растерялся Ребенок, – отомстишь ему.
   – Я не мстительная, извини.
   – Что ты хочешь?
   – Хорошую работу.
   – Договоримся.
   Они уже подъехали. Ребенок открыл Ей дверь и подал руку. Она вышла. Ребенок кивнул Ей. Она без эмоций развернулась и пошла к дому. Пока считала ступени в темном подъезде, в голове также стучали, как шаги, написанные Семенычем строки:

     «Выходит, я пришел к себе домой?
     Мне здесь известно все до волоска.
     В багровых окнах новый день встречается с ночною мглой,
     А на душе тоска».

   Открыла ключами дверь, села в коридоре, зажав голову руками, словно хотела сдавить ее в тисках. Подбежал сын, обнял Ее крепко маленькими, но уже мужскими ручками. Он был уже в пижаме, от него пахло молоком и тем, чем пахнут все дети, когда их обнимает мать. Она разделась, подхватила его на руки и отнесла в кровать.
   – Сказку! – потребовало детское засыпание.
//-- * * * --//
   Сын уже крепко спал. А Она вспомнила другие сказки, которые Семеныч шептал Ей, засыпая. Вспоминала, как они ездили за город, еще сыпал с неба частой ветряной крупой снег, они поужинали и вышли на крыльцо, он стоял на ступеньку ниже и что-то увлеченно Ей говорил. Она не слышала. Она просто смотрела на него. Возможно, в тот момент Ее любовь обозначила свое присутствие в Ее сердце… Это трудно описать, что было в те минуты, пока Она смотрела на него. Осознание того, что перед Ней уже стоит не человек, но любимый Мужчина, раскрылось и пробралось в Ее сердце. А часом позже Ее любовь обнажила мужские сильные, красивые плечи, скинув рубашку, и обняла Ее.
   Она обреченно вздохнула и подумала: «Казалось, что когда Семеныч уйдет, уйдет мир и придет смерть. Но мир остался, а смерть не пришла».
//-- * * * --//
   Семеныч, после телефонного разговора как будто частично умер… или не умер, а стал частично функционирующим, заторможенным, эмоционально парализованным. Семеныч вроде бы и что-то делал, но как будто бы наполовину спал.
   Он часто смотрел на людей и… не видел. Он часто слушал, что ему говорят, и… не слышал. Он иногда вообще переставал понимать, что происходит. Он стал периодически «выпадать» из реальности.
   Те рабочие вопросы, которые раньше его волновали и которые он считал достаточно важными, теперь были… никакими. Ну, были и были. Можно было их решать, а можно и нет. Так… разве что для того, чтобы «время убить». А вот время-то и не убивалось. Время так медленно тянулось, что создавалось иногда впечатление, что оно вообще не движется. Стоит на месте.
   Семеныч как будто потерял что-то такое, что неосознанно позволяло ему «держаться на плаву». Семеныч стал медленно «тонуть». На него стали обращать внимание:
   – Семеныч! Что с тобой? У тебя что-то случилось? Ты не заболел?
   – Да нет. Все нормально – отвечал Семеныч.
   Но было заметно, что с Семенычем не было ничего нормального. Хотя бы потому, что он вообще перестал улыбаться.
//-- * * * --//
   Через несколько дней пришла смс от Нее. Семеныч открыл: «Я жду тебя вечером. Скучаю»…
   Вечером уже он ждал Ее, ходя, как обычно, взад-вперед возле входа в гостиницу… Вот и Она.
   Хотел кинуться к Ней, так сильно сжималось сердце от тоски нескольких дней без Нее, от боязни того, что слишком обидел Ее, от радости, что Она прервала эту глупость. Но… что-то остановило Семеныча. Это была не та Она. У Нее были холодные глаза и руки. Она бросила дежурное, бесчувственное:
   – Привет.
   …Номер. Неяркий свет лампы. Мятая постель. Секс хорош, как и всегда. Только Она не жмется к Нему. Не целует грудь, не тормошит, чтобы не засыпал. Всё не то! Убрала Его руку со своего живота, встала.
   Вышла из душа, замотавшись полотенцем, налила себе кофе. Включила телевизор, с интересом уставившись в экран. Села на диван, вытянув ноги на журнальный столик, как будто его не было тут.
   – Ты чего такая? Что-то случилось? – Семеныч подошел к Ней.
   – Все хорошо, все, правда, хорошо, – Она натянуто улыбнулась первый раз за ночь. Семеныч не заметил неискренности, и обрадовался, сел рядом, зашептал, гладя Ее по волосам:
   – Помнишь те два дня, как мы ели у костра и грели воду? Как ты прострелила лампочку в супермаркете? Я тогда подумал, что в тебя выстрелили! – Семеныч хотел как-то растопить этот лед.
   – О чем ты? – Она отодвинулась и, оторвав взгляд от телевизора, внимательно посмотрела на Него.
   – Ну, тогда, когда людей не было. Я тут думал, о том, с чего все началось. С тоски по тебе. Я хотел остановить ее. Сказал резко: «Стоп!» и погас свет… Я остановил тоску, но, похоже, я остановил кое-что еще… – Семеныч осекся, Она смотрела на него с таким удивлением, как на безумного. Настолько искренно было Ее недоумение его словами, что даже холод в Ее глазах исчез на секунды.
   – Ты, вероятно, задремал, пока я была в душе, – засмеялась Она. – Я вообще не понимаю, о чем ты сейчас говоришь. Тебе приснился сон? Сейчас, погоди, я допью кофе и лягу, ты расскажешь мне эту сказку.
   Семеныч смотрел на Нее, ища шутки, подвоха, смеха в Ее глазах. Но ничего такого не было. Она все также холодно смотрела телевизор, привычно отхлебывая горячий кофе. Это было настолько неожиданно, но… уж очень было похоже на правду. Поскольку время уже подбиралось к четырем утра, уставший, невыспавшийся, измотанный разлукой мозг подал спасительную мысль: «Может, и не было ничего… или было… или не было…»
   Он взял Ее на руки, понес на постель, прижимая к себе, почувствовал на мгновение, как лед ушел, как сжался этот комочек, как Ее тело прильнуло к нему. Но только на мгновение. Как только голова Ее коснулась подушки, Она отстранилась от Семеныча и закрыла глаза. Дыхание Ее стало ровным. Семеныч растерянно смотрел на Ее спящее лицо. Провел пальцами по губам, отодвинул прядь. Она не шевельнулась.
   «Устала. Она очень устала. Работает целыми днями, спит мало. Да и я с этой глупой ссорой, обидел Ее, сильно обидел. Такая Она еще маленькая, беззащитная, как я мог?».
   Придвинул Ее к себе. Укрыл одеялом поплотнее.
   – Спи, маленькая. Спи. Я расскажу тебе сказку. Ты проснешься и поймешь, как сильно я люблю тебя. А глупость, которая никак не оставит нас, это временное явление. Но я прогоню ее. Я никогда больше не обижу тебя.
   Она изо всех сил пыталась не выдать сейчас того, как плачет Ее сердце. Как больно Ей сейчас, когда слышат Его слова.
//-- * * * --//
   Когда Семеныч уснул, Она долго-долго смотрела на него. И неслышно, в поцелуе касалась его руки.
   Утром все тот же холод. Немного был теплым лишь секс, но он уже не принес той радости Ему. Это была не Она. Хотя и постель была такой же влажной, как обычно. Она мысленно поблагодарила темные шторы, непроходящий из-за которых свет, не обнажил Ее лицо, полностью мокрое от слез. А после стремительно выскочила в душ, где тщательно умыла глаза, и вышла уже в обычном состоянии.
   Она, душ, кофе. Ни улыбки, ни объятий, ничего. Семеныч чувствовал, как от такой атмосферы скоро закипит злостью. На все вопросы Она отвечала холодно-приветливо, как с чужим человеком.
   – Может, увидимся сегодня вечером снова? Ты как? – Семеныч уже стал заводиться. Но ссориться вновь ему крайне не хотелось. С другой стороны «эта Она» никак не устраивала его.
   – Отлично! Я смогу, – застегивая сапоги, равнодушно сказала Она.
   Семеныч недоверчиво посмотрел на нее. Ни радости, ни улыбки. «Как будто за деньги» – мелькнула у него мысль, – «слишком по-деловому у нее это прозвучало».
   – Да я просто так спросил, не напрягайся.
   – Я не напрягаюсь. С чего ты взял? – Она удивленно взглянула на Семеныча.
   – Да так че то… – у Семеныча в голове завертелись мысли: «А почему она соглашается? Ведь, судя по настроению, с которым она со мной разговаривает, особого желания она не испытывает… Или испытывает, но не желание встретиться именно со мной, а желание встретиться с мужчиной. Неважно каким, но с мужчиной. С мужчиной для секса». Он задумчиво продолжил:
   – Знаешь, пожалуй, у меня сегодня может не получиться…
   – Позвони, когда определишься, – также равнодушно сказала Она.
   «Что-то мне и определяться с тобой уже не хочется», – злость начинала подниматься в Семеныче, но он решил закончить этот диалог, который, в случае своего продолжения, неизбежно привел бы к ссоре. «Что же с Ней происходит? Может быть, вечером удастся хоть как-нибудь Ее «растопить!» – подумал Семеныч и сказал:
   – Да ладно, решу как-нибудь.
//-- * * * --//
   Днем подъехал Ребенок, сообщил, что у Семеныча с собой вечером будет требуемый пакет документов, прошитый и скрепленный печатью.
   Она должна будет вечером забрать этот пакет, втайне от Семеныча, и передать Ребенку.
   – Ночью, когда он уснет, оденься и уйди незаметно. Карточку от номера передашь мне. Ты всё поняла? – Ребенок вопросительно поглядел на Нее, уж слишком отсутствующе Она его слушала.
   – Не тупая.
   – Запиши мой номер телефона. Когда документы будут у тебя, позвони, я буду в гостинице, сразу подойду – передашь.
   Вечер прошел так же, как и предыдущий. Безрадостно и холодно. Семеныч, выходя из душа заметил, что Она отскочила от шкафа, где лежала его сумка и торопливо закрыла шкаф.
   – Что? – спросил Семеныч.
   – Ничего, телефон достала, – соврала Она.
   Семеныч притянул Ее на постель:
   – Поговорим?
   – Помолчим! – рассмеялась Она, сдергивая с него одеяло.
   – Ты какая-то другая.
   – А такую ты меня не любишь? – и, не дав ему ответить, поцеловала его в губы. – Хочу сказку!
   Семеныч не хотел Ее целовать, такую чужую.
   – Я вчера тебе рассказывал, когда ты спала.
   – А теперь расскажи, когда я еще не сплю, только не ту, где людей не было, я не люблю неправдашние сказки, – Семеныч с удивлением вновь глянул на Нее. Она была серьезна. Семеныч больше не стал ничего спрашивать. «Неужели Она не помнит тех дней? Что случилось? Может, ничего не было? Ни тех дней, ни любви, ни Ее?»
   – Расскажи мне сказку, которая есть на самом деле, – продолжила Она, утыкаясь в подушку поудобнее и закрывая глаза.
   Семеныча осенила догадка: «Она настолько чужая. А может Она никогда моей и не была? Что, если Она перестала притворяться? Ведь мне всегда не верилось в это Ее объяснение, типа: «ты такой красивый!»… А зачем тогда притворялась раньше? А почему именно сейчас перестала?»
   Он встал, походил по комнате, взбудораженный. Посмотрел на Нее. Она глядела на зашторенное окно и молчала, словно, подтверждая его мысли. Он вновь лег рядом, и стал рассказывать…
//-- * * * --//
   «Жил-был Катер. Маленький такой катер… катерок, катерочек. Но очень трудолюбивый. Катер выполнял очень тщательно и ответственно огромное количество работы. Тяжелой работы, нудной, скучной, однообразной иногда… но необходимой. Кому-то. Катеру было не так уж важно, что эта работа была необходима не ему лично. Он любил работать. Он полностью погружался в работу и делал ее тщательно, забывая про необходимость отдыха, ремонта и дозаправки.
   Катер буксировал большие баржи с огромным количеством разнообразного груза, перевозил людей. Когда не было свободных барж, его нагружали «под завязку» и он, многократно повторяя ходки, перевозил груз на своем борту. Катер был безотказным и очень упорным в выполнении поставленных задач. Он был идеальным исполнителем и хорошим организатором, когда вынужден был работать с кем-то вместе. Катер все очень любили и старались беречь. Но как-то не получалось его беречь, потому что надо было делать много работы, а лучше Катера эту работу никто не мог сделать. Катер работал и днем и ночью, и для производственных потребностей и для личных обязанностей. Катер выкраивал время и для того, чтобы помогать тем, с кем был дружен и привязан общими интересами, основную часть из которых работа и составляла. Катер изнашивался от работы, но не обращал на это внимание. Чем больше было работы, тем более комфортно чувствовал себя Катер. Потому что, постоянно работая, у него не оставалось мыслей больше ни о чем. Он гнал от себя мысли, не относящиеся к работе. И у него вполне успешно это получалось, потому что Катер работал всегда, даже тогда, когда отдыхал. Катер был рабочей лошадкой… и постепенно превращался в загнанную лошадь. Хотя он был очень работоспособен, и никому ничего подобного просто не приходило в голову.
   Жила-была На. Это было странное и страшное существо. На была очень красивая и очень сильная. На обладала рядом выдающихся сверхъестественных способностей, которая максимально использовала… во вред людям. На входила в доверие к человеку, ошеломляла его своей красотой и потрясающей чувственностью, граничащей с волшебством. Полностью войдя в доверие и изучив человека, доверившегося ей, На выявляла его самую слабую сторону и, выждав наиболее подходящий для нее (и наиболее неподходящий для человека) момент, била этого человека максимально сильно в самое болезненное место с диким выкриком: «На!».
   Человек, получивший неожиданный удар иногда вскрикивал «о, На!», не понимая что происходит… а На, моментально превратившись из самой прекрасной любовницы в отстраненно смотрящую на погибающего человека постороннюю женщину, спокойно оставляла его погибать, бросая на произвол судьбы. Она… «О, На!»
   Женщина… Самая прекрасная женщина, с которой мужчина получал самое большое наслаждение, которое только может испытать мужчина. Суперженщина… дьявол в человеческом обличье. Если быть справедливым, то На не всегда наносила смертельный удар. То есть человек не всегда умирал сразу… но он быстро старел. Очень быстро, потому что после того, как На его бросала, жить ему становилось просто незачем. Выкрик: «На!», который использовала На, был древним магическим заклинанием, используемым для уничтожения эзотерических последователей (т. н. «колдунов») во времена святой инквизиции. В Алгебре Слова об этом написано так:
   «И стало вдруг темно на душе. Не грустно, не тоскливо, а именно темно. Не смутная тревога терзала мою душу, а тьма беспроглядная. Не боязно стало, а смертельно страшно. Не звери окружали меня, а существа, для которых причинять страдания являлось смыслом существования. Не злые были эти существа. Они просто были именно такими, какими им было быть предначертано. Такими, какими их создали. Создал. Не тот создатель, который создал ВСЕ, но не их, а тот создатель, который создал только их, но больше НИЧЕГО. Вдруг, с резким хриплым криком «На!», кто-то из них неожиданно сунул мне факел в лицо… И прежде чем сгорели мои глаза, я мельком увидел, что меня окружали ЛЮДИ, стоящие под дождем. Они думали, что сжигая колдуна, они совершают добрый поступок. Но на самом деле, люди стояли не под дождем. Под дождем факел бы не разгорелся. На самом деле, люди сами стояли в огне…»
   Катер. …и На. Казалось бы, чуть ли не прямые противоположности. Но, единство и борьба противоположностей, однако… Катер и На были единым целым… КАТЕРИНА… Катерина именно поэтому никогда и не применяла своего полного имени. Буква "Е" искажала ее сущность, как ей казалось. Но фактически буква "Е" указывала именно на то, что Едины были и КАТЕР и НА…
   Не стоило об этом говорить. Эти знания не должны быть сказаны словом. Это скрытые знания, они не должны быть доступны людям. Не успела еще Катерина убить автора этой сказки. Ну, ничего. Успеет еще, все к тому идет».
//-- * * * --//
   Семеныч через несколько минут, уснул. Она посмотрела на него, выбралась из-под одеяла. Остановилась. Посмотрела на него и набрала номер. Тихо открыла дверь и сунула пакет в щель. Написав две записки, сунула одну Семенычу во внутренний карман пиджака, другую положила на столик, прижав чашкой и, одевшись, выскользнула из номера.
   – Давай карточку, – Ее ждал уже Ребенок в конце коридора.
   – Ой, я забыла про нее, – Она умоляюще посмотрела на него.
   – Дура!!! – Ребенок, захромал вперед.
   Семеныч проснулся, в комнате было смертельно холодно. Потому что жизни не было. На столе белела записка: «Увидимся вечером? Мне нужно было срочно уйти. Будить не стала. Пока».
   Такое ощущение, что ему все снилось. Снилась Она. Она и не Она. Она, но не такая, какою Она была раньше. Семеныч понимал, что с Ней, такой новой, он встречаться больше не сможет. Ему будет невыносимо тяжело с Ней встречаться, потому что он все время будет Ее сравнивать с той Ней, которой Она была раньше… Надо было собираться на работу. Сегодня были важные переговоры с представителями одного из потенциальным заказчиков. А настроение ни к черту.
   Переговоры были назначены на семнадцать. Семеныч вошел в переговорную. За столом сидели Генеральный директор компании, в которой работал Семеныч, и… Ребенок. У Семеныча помутнело в глазах. Ребенка представили, как заместителя Генерального директора потенциального заказчика. Семеныч уставился на Ребенка, тот, не отрываясь, смотрел на него своим мертвецким взглядом. И как бы Она не уверяла Семеныча в отсутствии памяти о тех днях, Семеныч понял сейчас, что они были, что Ребенок довольно серьезный противник. Вошли юристы. Ребенок поднялся, попросил выйти Семеныча вместе с ним.
   Они вышли. Семеныча так и распирало убить его тут же на месте. Он еле сдерживался от злости.
   – Ты здесь… Как… Что нужно тебе?
   – Я уничтожу тебя. Первое. Она – моя.
   Семеныч помотал головой. Слабое отрицание осознания этой фразы, которая еще полностью не дошла до него.
   – Вот смотри, – Ребенок вытащил несколько фотографий, сделанных кем-то, где Ребенок и Она. То Она садится к нему в машину, то они сидят в кафе, мирно беседуя… Семеныч вновь и вновь перебирал их в руках и ничего не понимал, – Она всегда была моей. Она стала для тебя приманкой и ты повелся. Блестяще Она играет? Моя школа.
   – Нет…
   – Второе – твоя семья. Сейчас, а может, полчаса назад твоя жена, идя домой, достанет копию этого из почтового ящика, – с этими словами Ребенок вытащил еще увесистую пачку. На них Семеныч взглянул мельком. Он тут же узнал себя и еще много кого на не очень приличных фотографиях. В них была отражена не совсем семейная жизнь за последние лет восемь-десять.
   Семеныч почувствовал, что сердце его уже не бьется, оно кровоточит. Он молча ждал следующего удара.
   – А здесь, – показывая на дипломат, – Договора и проекты, расчеты, сметы, которые должны быть сейчас у тебя. Можешь проверить, твоя сумка пуста, и сейчас твоя компания узнает от меня, что ты продал ее, а я придумаю сумму предательства, пока есть время.
   Ребенок невозмутимо остановился:
   – А теперь пройдемте в кабинет – нас ожидают.
   Семеныч, как в тумане прошел за Ребенком. Сел на свое место и смотрел прямо перед собой. Он ничего не слышал. Земля ушла из-под ног.
   Он не слышал, что говорил Ребенок, он только смутно видел, что он, говоря, достает тот самый запечатанный бумажный пакет документов. Потом был смех, шум, разговоры. Один из юристов что-то Семенычу говорил, но тот не слышал, не видел. Тогда юрист, придерживая Семеныча за локоть, вывел его из кабинета, помог ему одеться и зачем-то спросил:
   – Вас отвезти домой?
   – Домой? – удивился Семеныч, словно очнувшись, – пожалуй, я меньше всего хочу туда попасть, сегодня. Спасибо, я пройдусь.
   Он вышел из кабинета, прошел по коридору, вышел на улицу и зашагал решительно в сторону гостиницы, сминая в руке какой-то кусок бумаги. Посмотрел на мятый, оставшийся клочок и поплыли Ее буквы: «Увидимся веч». Выбросил его, вздохнул и стремительно побежал туда, где ждал его автор этих строк. Карточку от номера он не сдавал. Влетел в номер. Она спала на постели, в одежде. Он с силой захлопнул дверь. Он хотел Ее убить сейчас этой дверью. Она открыла глаза, медленно поднялась, пошла навстречу. Он с силой оттолкнул Ее. Она уперлась спиной в стену. Он подошел и потряс Ее за плечи. Она тихо сползла по стенке вниз, глядя на него испуганными глазами.
   – Как ты могла? – закричал Семеныч.
   – Я… – начала Она.
   – Я же ведь любил тебя!
   – Пойми…
   – Ты с самого начала все делала по указанию Ребенка, – не давал Ей вымолвить слова Семеныч, – Ты с самого начала все специально делала…
   Он ходил по комнате, кругами, свирепея с каждым кругом. Она молча сидела на корточках возле стены, не спуская глаз. Он говорил, говорил:
   – Я ведь всегда подозревал, что тут что-то не так. Я чуял, что неправда! Все эти твои чувства, все эти твои слова, вся эта твоя любовь. Я знал, что все это не может быть правдой! Ведь я знал! Знал! Но не верил. Не хотел верить. А хотел верить, что как раз наоборот, может быть все-таки и есть она – Любовь, может быть, ты и есть – посланная Богом любимая женщина! Я ведь догадывался! Я всегда догадывался, что тебе что-то от меня нужно. Только вот никак не мог понять, что именно! А теперь стало ясно, что тебе, как и всем нужны были просто деньги! Деньги, которые тебе платил Ребенок!
   Семеныч вдруг остановился, как будто у него вдруг кончился завод, и с удивлением устало произнес:
   – Хотя это я и сейчас не понимаю. Что ему-то от меня нужно… – потом он сел на край постели. Тут же привстал, отогнул одеяло, там был пистолет.
   – Ты пришла меня убить? Убивай! – с этими словами Семеныч швырнул ей оружие.
//-- * * * --//
   Она подошла к нему. Повернула его лицо к себе. И быстро-быстро заговорила:
   – Я слышала твою сказку вчера. Я расскажу, что происходит на самом деле. Послушай меня, пожалуйста, – Она хотела заглянуть ему в глаза, но Семеныч сидел, опустив голову, не реагируя на Нее.
   Она обняла его и стала негромко говорить на ухо:
   …Пришла легкость, оказавшаяся тяжелее всего на свете. По-моему, любовь ее зовут. Пока легко было (но очень недолго), На была счастлива!
   Какой он был!!! Он был красив, мужественен, умен, обаятелен! Он был ласков с нею! Он дарил ей удовольствие и наслаждение! Он дал ей то, чего никто не смог – желание жить! Перед Ним хотелось стоять на коленях и смотреть в Его глаза, а Он улыбался ей своей очаровательной улыбкой, и поднимал ее. Она так любила Его! Всей собой любила. Всю бы отдала себя. Все поцелуи предназначались только Ему, и ей казалось, что она никогда не целовала Мужчину раньше. Все касания кожей Его тела были прекрасны, она с удивлением обнаружила, что у нее никогда и не было Мужчины. Все мысли были для Него, о Нем. Это было прекрасно.
   Она уже не искала смысл и не скучала… она любила. И имя отображало ее в этой любви… «На!» – это не удар, это отдача! «Возьми, пожалуйста, это Тебе! Это только для Тебя! Я хочу это отдать Тебе! Я дарю Тебе всё, что у меня есть, а если этого у меня нет, я добуду, украду и… отдам Тебе!» Имея сердце, тело, и душу, Она подошла к Нему, держа все это на вытянутых ладонях, и протянула ему…
   Он засмеялся….
   – Что ты, глупая? Ночи с тобой прекрасны, а днем ты мне не нужна. Приятно любить твое тело, а душа и сердце мне без надобности. У меня есть главная женщина, более того у меня было много неглавных, ты не первая, не последняя, не худшая, не лучшая, ты очередная. Мне скучно и грустно жить порой, ты лишь внесла немного разнообразия. Ни для чего более ты не годна. Пока ночи с тобой доставляют удовольствие мне и пересиливают скуку и совесть, я буду рядом.
   У Него не было смелости сказать ей это. Он и не сказал. Он просто посмотрел на нее смеющимися любимыми глазами, и она прочла это. Она смотрела чуть дольше, чем обычно, тысячу раз перечитывая эти строки в Его глазах.
   А буква "Е" – это давно-давно осталась от первой женщины, от первого мужчины, от их любви. Это шрам, который всегда будет напоминанием о том, что, чтобы не происходило в жизни, это имеет две стороны – необходимую для одного и ненужную для другого…»
   Семеныч внимательно посмотрел на Нее:
   – В твоем представлении я такая сволочь? И поэтому ты решила мне отомстить?
   Она странно посмотрела на него и нежно погладила теплой рукой по щеке:
   – Ну что ты? Это же просто сказка. Ты меня просто любишь и всё. А иногда говоришь, что любви нет. Лежа на диване. Это ведь я – сволочь. Преднамеренная, по твоим словам…
//-- * * * --//
   Она поцеловала Семеныча, глаза, нос, губы. Он резко обнял Ее, прижал к себе и стал жадно срывать одежду, пока не освободил всё Ее тело. Он стал целовать Ее и медленно остановился. Отстранил от себя, на расстоянии вытянутых рук, посмотрел внимательно и глухо сказал:
   – Уходи.
   Она встала, не одеваясь, отошла к столику, который стоял возле стены. Она стояла спиной к Семенычу, Ее пальцы касались края стола.
   В комнате сразу же образовалась энергия, она сосредотачивалась возле Нее и становилась более плотной и серой. Семеныч это видел. Что-то ему это напомнило, но он не мог вспомнить что. Энергия тягуче стягивалась к центру своего образования. Семеныч внимательно смотрел на это и на Ее обнаженное тело. Она все также стояла, спиной к нему, не шевелясь.
   Он вспомнил! Волк! В ту же секунду это животное полуобрело свои очертания и прыгнуло Ей на спину. Несколько кровавых полос протянусь по Ее спине. Она вздрогнула. Не обернулась, не закричала. Только Ее пальцы, водившие по столу, вдруг вцепились в его край и побелели от напряжения. Как тогда, Она покорно приняла удар, не пытаясь бороться. Это так не похоже на Нее. Такая беззащитность и стойкость совершенно не могли сочетаться. Семеныч хотел вскочить, но не мог встать, все тело стало ватным.
   Семеныч вспомнил, как тогда победил его. Катенок сказала, что нужно более сильное чувство, которое преодолеет это чудовище. Тогда у него это получилось. Сейчас в его душе была пустота и смятение. Волк был сильнее.
   Когда человек… идти сам не в силах, появляется кто-то свыше и несет его на руках.
   Мика выдернул волка так же, как тогда убрал Ребенка из рук Семеныча. Воронкой энергии и света, которая расширяясь, забирала в себя часть пространства, сжигая его и всё, что в нем было, ярчайшим светом. Несколько мгновений и сожженное пространство уносится воронкой вверх, а оставшееся смыкается, закрывая пустоту. Без следов и памяти.
//-- * * * --//
   Она продолжала стоять. Семеныч продолжал на Нее смотреть. Она заговорила.
   – Твои документы остались у тебя сумке. Я отдала Ребенку какие-то левые бумаги, прошив их в подобный пакет. Он оказался настолько глуп, что не удосужился проверить. Подозреваю, как он оплошал, когда их вскрыл. Я подложила туда еще несколько детских рисунков, для полного идиотизма ситуации, – Семеныч вспомнил, что был какой-то смех на той встрече, когда туманом был окутан его разум, и юрист открыл сумку, доставая оттуда что-то, а потом бережно вывел Семеныча из кабинета.
   – Фотографии, предназначенные для твоей семьи, лежат в тумбочке, возле кровати. Я вытащила их из почтового ящика, поскольку не спускала глаз со вчерашней ночи с Ребенка. Поэтому и ушла ночью, чтобы знать и видеть всё, что он собирается сделать. Извини, не вытерпела, посмотрела, что там. Больше трех снимков не осилила, было неприятно. Твое прошлое приносит мне огромную боль в настоящем, – Семеныч отодвинул ящик, там действительно лежала пачка, копию которой, он уже видел сегодня в руках у Ребенка. Он с отвращением пнул по ящику ногой.
   – Записка во внутреннем кармане пиджака. Я писала две записки. Наверное, вторую ты не прочитал, – Семеныч тут же достал сложенный аккуратно листок: «Я очень Тебя люблю. Верь мне. Чтобы не происходило, я всегда буду с Тобой».
   – Ну, а пистолет я не знаю куда девать, с тех дней и ношу его с собой. Выбросить не могу, это хоть какая-нибудь безопасность, пока Ребенок еще ходит в человеческом теле. Очень хотелось несколько раз пристрелить его. Или перестрелять весь белый свет, боюсь, только не хватит пуль, там осталось только три. Ты знаешь, мне кажется, что он и не человек вовсе.
   Семеныч смотрел на Ее напряженную спину и слушал, пока Она все это говорила ему. Полосы на Ее спине заметно бледнели.
   – Почему ты была так холодна?
   – Я боялась, что за нами смотрели. Если бы я выдала, что веду двойную игру, они или он, стали бы играть не с моей помощью. А так, я контролировала ситуацию, – Она обернулась к нему. Подошла и присела на пол возле ног Семеныча и уткнулась в его колени, – Поверь, даже если бы мы расстались, даже если бы ты ушел от меня, я никогда бы не причинила тебе боли. Я все сделала бы от меня зависящее, всё возможное и невозможное, чтобы помочь тебе. И если бы для этого потребовалось бы уйти, я бы ушла, только чтобы тебе было хорошо. Потому что, я очень тебя люблю. Мне не важно, прав ты или виноват, я всегда буду на твоей стороне…
   – Вот, вроде и всё. Еще один раунд с Ребенком закончен, – Она засмеялась, – Мы ведем в этом счете!
   Семеныч, наконец-то, схватил Ее в охапку, посадил на колени, сдернул одеяло и закутал Ее продрогшее тело. Крепко-крепко прижал к себе, нежно прислонился к Ее волосам щекой, вдыхая Ее запах.
   – Только я очень устала. Когда это сумасшествие кончится? – Она вопросительно посмотрела на него.
   Семеныч покачивал Ее на руках и сопоставлял произошедшие события.
   – Ребенок показывал еще фотографии, где была ты и он, – задумчиво произнес.
   – Может, кто и нас сфотографировал, мы же виделись с ним несколько раз. Для обсуждения некоторых пунктов этого лжедоговора. Видишь, у меня тоже были переговоры и сделка! – Она улыбнулась, – Я у тебя молодец?
   – Хочешь, я тебя сейчас искупаю и положу под одеяло и буду всю ночь рассказывать тебе сказки? – Семеныч скользнул рукой под плед. Полос на Ее спине вроде не ощутил.
   – Не надо. Я уже боюсь сказок. Вся жизнь сейчас идет, как страшная сказка. Пусть она кончится?
   – А ты придумала конец?
   – Да!!! Ребенок утопился, сжегся, сварился и… его сожрал волк, разжевал и проглотил всё до косточки!!! И тщательно переварил!!!
   – Какая ты милосердная!
//-- * * * --//
   Первый внимательно слушал Второго. Второй торопливо говорил:
   – Мика очень опасен! Его нужно уничтожить, или изолировать, или уменьшить. Он слишком большой. Он слишком сильный. А при этом, очень глупый и своенравный. Он может причинить очень много неприятностей!!
   Несмотря на то, что и Первый, и Второй были эгрегорами одной и той же группы людей, они все-таки были очень разными. Такое встречалось в мире эгрегоров. Причем, не так уж и редко встречалось. Как братья и сестры в мире людей.
   Первый был эгрегором коллектива одного специального военного подразделения, объединенных общим интересом своих основных обязанностей по обеспечению правопорядка на охраняемой территории. Немногим позже Первого, возник Второй. Он был эгрегором того же специального военного подразделения, но объединенного другим общим интересом, – спортом, которым были действительно все солдаты и офицеры поголовно увлечены. Команды этого подразделения постоянно занимали первые места на войсковых соревнованиях по различным видам спорта. Можно сказать, что Второй был более сильным, но все-таки «младшим братом» Первого.
   Это все, конечно, весьма условно. Ведь прямых аналогий между миром людей и миром эгрегоров не существует. К тому же «любое сравнение хромает», но данное сравнение все-таки было весьма похожим и вполне приемлемым для первого представления о разных эгрегорах одной и той же группы людей.
   – Мика еще маленький! Но он быстро учится. По-моему, твои опасения, мягко говоря преувеличены, – Первый, в отличие от Второго, был значительно более рассудителен и осторожен и в оценках, и тем более в принятии решений.
   – Ну и что, что маленький! Ты посмотри, что он со мной сделал…
   – Сам виноват! Не лез бы к нему, и не получил бы от него.
   – Ну ладно! Лез, не лез… теперь-то чего. Ты меня поддержишь?
   – В чем поддержишь?
   – Я хочу поговорить с эгрегорами, чтобы как-то воздействовать на Мику.
   – Как воздействовать?
   – Можно ограничить возможности его перемещений и действий. Можно уменьшить. Лучше и то, и то. Хотя самое лучшее, конечно, уничтожить полностью. Но сразу это вряд ли получится. Общество сразу не разрешит. Надо действовать постепенно…
   – Хлопотное какое-то дело ты придумал. Надо многих убедить, чтобы такое получилось.
   – Это мое дело. Ты главное, меня поддержи, в случае чего.
   – Чем поддержать?
   – Ну, подтверди, что Мика опасен.
   – Да? А я так не считаю. Зачем мне это подтверждать?
   Второй задумался. Взывать к «братским чувствам», как это иногда принято у людей, в мире эгрегоров было бессмысленно. Значит, надо заинтересовать:
   – Ладно, возьмешь часть его энергии.
   – Ты собираешься стать пересмешником?
   «Пересмешником» в мире эгрегоров именовали назначенного руководителя группы эгрегоров, объединенной каким-то заданием, которое давало Общество. Для координации группы руководители применяли краткие междометия, чем-то напоминающие лай собаки или резкие звуки, похожие на смех людей. Например, звук «Ха!» был чем-то вроде категорического отрицания и давал команду о переходе из нападения в защиту, или из защиты в нападение. «Обществом» в мире эгрегоров называли собрание сущностей, что-то наподобие новгородского вече… Или нечто аналогичное конференции трудового коллектива у человеческих организаций. Кстати, люди тоже использовали слово «общество» достаточно по-разному. Например, как совокупность людей вообще и как название отдельного предприятия. Вроде бы было нечто общее у людей и у эгрегоров. Да и как могло не быть, если они были энергетически связанными друг с другом, невзирая на то, что подавляющее большинство людей об этом и не догадывалось.
   – Ну да, а кто же еще. Если моя инициатива будет поддержана Обществом, а никого более заинтересованного в решении этой проблемы больше не найдется… То кому же быть пересмешником, как не мне?
   – Ты слабый. Тебя Мика чуть не убил. Слабый не может командовать сильными.
   Второй с усмешкой посмотрел на Первого.
   – Может. Слабые очень часто командуют сильными. Ну, так поддержишь?
   – Если без проблем, то поддержу. А если с проблемами, то смотреть надо…
   – Ладно! Я тебя понял, – Второй знал, что Первому не хочется ссориться с Микой только в том случае, если Мика окажется прав, и Общество не поддержит Второго. А если поддержит, то и Первый поддержит. Второй хорошо знал Первого. Недаром же Второй был вторым эгрегором группы людей, в которой первым эгрегором был Первый.
   – Кстати, ты бы все-таки попытался выяснить, почему Мика такой сильный. Мало ли, на всякий случай, – посоветовал на прощание Первый.
   – Как я выясню?
   – Прозондируй как следует его людей!
   – Мне сейчас это трудно сделать. Я Мике обещал к ним не приближаться. Может, ты поможешь? Ты ведь как будто тут не причем?
   – А договоримся?
   Второй поморщился, вздохнул и сплюнул одновременно (эгрегор все-таки, а не человек):
   – Меркантильный ты все-таки, старшенький. Ладно, договоримся. Но ты особо не тяни.
   – Не буду я тянуть. У меня сейчас до завтрашнего утра время свободное, я сейчас их и прозондирую…
//-- * * * --//
   Ребенок наблюдал за Ее домом. Он несколько часов сидел в машине, ел бутерброды, запивая кофе из термоса. Можно было подумать, что Ребенок подражает полицейским из американских фильмов… Но Ребенок никому никогда не подражал. Он вообще не любил кино. Да и книги он тоже не любил. Ребенок не любил цирк, спорт, музыку, живопись. Он не любил детей, не любил животных. У него никогда не было женщины. У него никогда не было друзей. Ребенок вообще никого и ничего не любил за исключением одного. Ребенок любил причинять зло.
   «С Семенычем не получилось, значит, с Ней получится», отстраненно думал Ребенок, внимательно наблюдая за автомобилями, подъезжающими к дому, и прохожими, входящими и выходящими из ее подъезда…
   Вот и Она. С дочерью и с сыном. Остановились, пока сын побежал на качели. Муж Ее подъехал, припарковал машину. Подошел к ним, улыбается. Девочка домой побежала. Она качели раскачивает. Муж приобнял.
   «Надо же какая идеальная с виду семья», – усмехнулся про себя Ребенок. – «Не прицепишься. Чего бы у Нее отобрать? Семью или работу? Или Семеныча? А как?»
   Пока он думал, стал накрапывать дождь. Муж накрыл Ее пиджаком и они вскоре скрылись в подъезде. Стало смеркаться постепенно.
   Хотел уже отъехать, как услышал радостный звук Ее шагов, преодолевающих последние ступеньки. Раз-два-три. Вот Она. Стоит, дождику улыбается. На телефон посмотрела. Колечко на пальце покрутила. Машина подъехала, за рулем девчонка тоже. Подружка, очевидно. Уехали.
   Ребенок за ними. Остановились у ресторана, там еще какие-то знакомые подошли к ним. Смеялись, шутили. Зашли внутрь. Ребенок облокотился на руль, глядя на вход. Несколько раз Она выходила, то с той же подружкой, то с мужчиной, судя по тому, как он вежливо открывал перед ней двери, только познакомились. Она стояла разгоряченная, после танцев, очевидно. Что-то рассказывала, размахивая руками и смеясь.
   К утру вроде расходиться все стали. Стало подъезжать такси, разбирая подвыпивших людей. Она не с подружкой села, а с тем мужчиной, с которым выходила пару раз.
   Подъехали к дому, Она вышла. Мужчина за ней. Пару минут постояли и мужчина уехал. Она зашла в подъезд, где Ее уже ждал Ребенок.
   В пролете между лестницами прижал Ее к стене.
   – Думала, все прошло? Меня обманула. Что делать-то теперь с тобой? Сразу прибить или изуродовать сначала, чтобы по танцулькам бегать охота отпала? Или детишек твоих попугать? Пугливые они у тебя? Или поласкать тебя здесь, ты ведь не будешь кричать, а то муж выбежит, – он давил на Нее своим телом все сильнее. Его губы уже почти были рядом с Ее губами.
   Она захохотала так, что Ребенок опешил, опустил руки. Она, смеясь, сползла по стене на корточки. Ребенок подумал, что Она пьяна и не соображает уже ничего. Ведь ничего смешного он не сказал. Ее смех словно парализовал Ребенка. Она сделала попытку встать, сумка выпала, она подняла ее, медленно собирая выпавший телефон, кошелек, косметичку.
   «Хороша», – подумал Ребенок, с ненавистью глядя на Нее, – «допилась, всё валится, как Она в таком виде домой собирается идти?»
   В следующую секунду Она резко выпрямилась, толкнула Ребенка к стене, прижав что-то прохладно-тяжелое к его ребрам.
   – А теперь поговорим, может? Пока я не испачкалась еще твоими кишками? Что ты там мне говорил? – Она вполне трезвейшим голосом тихо зашипела ему в ухо, словно змея, – ты ласки хотел? Это твое последнее желание было?
   С этими словами она коснулась его губ горячим дыханием и легким прикосновением своих. Ребенка забила дрожь. Она прижалась бедрами к его ногам.
   – Нравится? Хочешь женщину? Ты хоть раз это испытывал, хромоножка? Испугать хотел? А сам не боишься умереть сейчас? Я выстрелю один раз, ты будешь здесь загибаться от боли, – Она отстранилась от него немного, – я ничего не боюсь, понял? Тебя, тем более. Я сильнее.
   Послышались чьи-то шаги по лестнице. Ребенок оттолкнул Ее и захромал поспешно вниз.
   «Жалко, что Семеныч отобрал у меня тогда пистолет, я бы его сейчас прикончила», – подумала Она, убирая в сумку телефон, – «А может и хорошо, что отобрал, села бы еще лет на двадцать за убийство. Или не на двадцать, если бы это как за самооборону засчитали».
//-- * * * --//
   Первый пораженно наблюдал за Ней весь вечер. Несомненно, он бы вмешался, и вступился бы за Нее. Но его помощь не потребовалась.
   «Как робот, у Нее есть хоть что-то человеческое?» – думал он, когда Она поднималась по лестнице, – «Ее ничего не тревожит, это же надо телефоном прижать потенциального убийцу и целовать его, дразня женским телом. И спокойно сейчас придти домой. Дьявол».
   – Ну и что тут сделаешь? – спросил он Второго.
   – Не знаю. Должно же у Нее быть слабое место? Давай бить по всем фронтам.
   – Из пушки по воробьям? Попробуй. Мне уже самому интересно. Хотя и жалко Ее.
//-- * * * --//
   Она пришла домой. Дома был жесточайший скандал с мужем. Он видел, что Она зашла в подъезд. Что следом зашел мужчина. Он приоткрыл дверь, но слышал лишь возню и Ее смех. А минут через пятнадцать и сама поднялась. Припомнил Ей всё. Молча выслушав мужа, Она не особо возражала, устало глядя в пол. Пошла в ванную, закрылась. Понежилась в горячей воде, помылась, привела себя в порядок. Надо детей уже будить и на работу собираться. Она не знала, что фитиль к Ней уже подожжен.
   Скандалы с мужем участились, он требовал нормальной семьи, любви и, не добившись, вымещал мужскую злость на детях. Дети стали болеть один за другим. На работе творилось нечто невообразимое, лишили ежемесячной премии. А на оклад можно было прокормить, разве что котенка. Она замкнулась. Семеныч не понимал, не вникал, часто стал уезжать в командировки. Она просила быть с Ней чаще, а он только все сильнее злился на Нее. Считая, Ее усталость и раздражительность намеренными капризами. Придирался к словам.
   У Нее что-то рушилось. То, чего и не было. Она не пыталась понять, склеить, построить. Она просто наблюдала, спокойно сметая «осколки», чем всё это закончится, и когда. Как в те моменты хотелось всё бросить и уйти. Можно было бы и остаться. Очень хотелось поддержки от Семеныча. Как никогда. Ни от одного мужчины она не хотела. А он был важен. Сильно.
   Как-то вечером придя с работы, села на лавочку возле дома. Посмотрела на небо. Оно еще синело.
   «Семеныч любит такое небо. Где ты, бог? Скажи, что тебя нет. Ведь нет, правда? Ты забыл меня совсем? Зачем ты накрыл меня каменным колпаком, ведь ты знаешь, что у меня нет сил его поднять?» – домой идти не хотелось. Там не дом, там какая-то клетка.
   Вспомнила, как Семеныч песенку прислал: «А мне бы в небо…», из-за которой они даже переругаться успели, как обычно.
   Засмеялась: «А мне бы в землю! Вот бы сейчас пришел кто-нибудь и увел бы меня. Нет, лучше пусть бы украл, тогда бы я не была виновата в том, что ушла».
   Посмотрела на колечко, которое Семеныч подарил. Сегодня девчонки с работы поспорили о стоимости. Она решила спор разрешить и спросила у него. Спросила. Оказалось, по мнению Семеныча, переборщила… и оказалась злой и…, по его же мнению. Так грустно стало. Вдруг. Или не вдруг. А всегда так было. С Семенычем стало хорошо на какое-то время.
   «А сейчас опять грустно. И он не понимает меня. Плохо мне, маленький, плохо. Ты как-то спросил, в чем дело, а как я скажу? Имею ли я право делить с тобой свои проблемы? Ведь они мои и решать я их должна сама. Нельзя раскрывать их кому-то еще. Этому кому-то будет неудобно. А я не хочу, чтобы тебе было неудобно. И ты не хочешь. Не будет поддержки от тебя. Все банально. Ты женат. Я замужем. У нас разные дороги. Ты будешь любить ночами. Но днем никогда не приедешь. Может, только позвонишь в обеденный перерыв, когда поешь и отдохнешь несколько минут, ну а по дороге можно и мне позвонить, чтобы время зря не тратить. В будни утром подвезешь на работу, а в выходные тебя нет, а вдруг у меня беда?» – Ей стало нестерпимо тошно. Такую тоску нагнали эти самоползущие мысли, что почернело небо. Конечно, оно не почернело, это пришел вечер.
   Она подняла голову. И посмотрела в небо. А там невидимо сидели Первый и Второй и ждали, когда же Она сломается?
   Пропиликала смс от Семеныча: «Я скоро уезжаю дней на десять. Очень интересная поездка, но дорогая. Приеду, расскажу».
   Следом от мужа: «Что с тобой происходит? Ты не забыла, что у тебя есть муж? Напомнить?»
   И еще зарплата упала на карточку, суммой отобразившись в смс, торжествуя: «Я опять без премии!»
   Дочка: «Мамочка, ты когда придешь? У меня по английскому не получается».
   Подруга: «У меня интернет не идет, заедешь, пожалуйста?»
   Вторая: «Я квартиру купила! Сделка сегодня была! Надо отметить! Зайдешь?»
   Давний знакомый: «Как дела? Приезжай!»
   Ребенок: «Я тебя уничтожу…»
   «Да пошли вы все!» – Она посмотрела на небо. Оно нахмурилось, и отвернулось от Нее.
//-- * * * --//
   В голове стучало: «Ты мать, подумай о детях. Ты жена, подумай о муже. Подумай о любви, не зли его. У тебя мало денег, подумай о будущем. Подумай о друзьях, им надо помочь, или составить компанию. Ты и только ты, виновата в своих бедах. Ты теряешь любовь, дом, мужа, детей, работу, друзей. Зачем ты смотришь на черное небо, открыв глаза и опустив руки, из которых всё падает? Собери то, что упало. Это должно быть в твоих руках. Это должно радовать тебя! Что ты делаешь? Неужели ты хочешь остаться одна?»
   «Хочу! Мне никто не нужен! Никто из вас мне не нужен. Я всегда у вас не права! Никто из вас не любит меня. Один любит и жаждет только, чтобы я приветливо ему улыбалась и исполняла супружеские обязанности, грозя тем, что я не выживу без него. Другие любят только потому, что я их мать, забочусь о них, и они боятся остаться без меня, причиняя мне только душевные тревоги и бытовые заботы. Третьи любят, потому что на работе я слишком много делаю того, в чем они не желают копаться, и всегда всем поднимаю настроение. Четвертые любят, что я поддержу любую компанию и всегда веселая. Пятые любят за то, что я могу быть подушкой для их слез. Шестые любят за то, что я никогда не откажу им в помощи. Седьмые любят за то, что телесно могут быть ублажены без мозговых заморочек и обязательств. Никто не любит меня просто так! Мне не нужна ваша помощь! Потому что вы все никогда не протянете просто так руку. Только за что-то! За деньги, работу, внимание, хорошее настроение, услуги, секс, заботу… Протянув руку, вы открываете тут же ладонь второй и ждете сначала, что я туда положу!»
   Она встала и пошла прочь. Недалеко есть речка. «Ну и пусть, что никакой дурак еще не купается. А я буду». Вода такая же, как и небо – черная! Она разделась и вбежала в воду. Вода, и, правда, холодная еще. Как здорово она обжигает все тело! Ледяная вода кажется горячей.
   Вылезла на берег. «Вот дура, а вытираться-то чем?» – с трудом натягивая джинсы на влажное тело, – «и, вообще, время к десяти подбирается, а я тут в полном одиночестве. Хотя, кого мне бояться? Мне давно уже не страшно. Не, страшно всё-таки. Деревья, во-о-он какие зловещие. И как через парк назад одной идти? Сюда-то летела, не замечая страха. Всё? Сдулось мое бесстрашие? Ага…»
   За деревом щелкнула сухая ветка, как если бы кто-нибудь наступил на нее. Она вздрогнула и вернулась в себя. Стала вглядываться в темноту. От дерева отделилась тень и пошла на Нее. Она бессмысленно замерла. И ждала. Как всегда. Когда приближается ситуация, она замирает и ждет, чем кончится. Это был Ребенок. Он подошел близко к Ней, так близко, что Она вдруг поняла, как же зря Она дразнила его тогда в подъезде. Перед Ней стоял оскобленный мужчина, который теперь больше всего на свете хотел упиться Ею. Его дыхание было частым и тяжелым. Он толкнул Ее, рассчитывая, что Она упадет. Не упала. Отпрыгнула. И толкнула в ответ. После чего Ребенок уже церемониться не стал, схватил Ее за руки, загнув их за спину. Она стояла сейчас лицом к нему, он держал Ее руки за спиной, перехватив их уже одной рукой, вторая тянулась к нежной кожи Ее груди.
//-- * * * --//
   На секунду Она замерла, наклонила голову чуть назад… и с силой, с Ее силой, не мышц и страха, а с силой духа ударила головой вперед. Этого хватило, чтобы Ребенок отпустил свои руки и отшатнулся. Она наклонилась, подняла мокрую ветку и ударила с размаху по лицу Ребенка.
   – Не подходи! – азартно крикнула Она, схватив сумку, – я достану пистолет и выстрелю!
   – Которого у тебя нет? – Держась еще одной рукой за глаз, спокойно сказал Ребенок, доставая что-то из кармана брюк, – он у меня.
   Он прицелился в Нее.
   – Подойти теперь сюда. Игра твоя кончилась, сдавайся.
   – Черта с два! Стреляй! Я не сдамся! Никогда-никогда!
   – Тебе ножку отстрелить или ручку? С чего начнем?
   – С тебя, – раздался сзади знакомый голос. Ребенок вздрогнул, обернулся. Этого момента было достаточно, чтобы стоящий сзади сильным ударом вышиб пистолет. А вторым ударом сшиб Ребенка с ног. Когда Ребенок оказался на земле, в ход пошли остервенелые, злые пинки куда попало. Семеныч убил бы его сейчас, но сам чуть не упал. От того, что Она с радостным визгом набросилась на него и повисла, держась руками за шею. Пока он расслаблял Ее объятия и уворачивался от поцелуев и восторженного Ее крика, Ребенок отползал дальше, где вскоре смог встать и, хромая, попытаться уйти. Ему никто не помешал этого сделать.
   Семеныч подхватил Ее на руки и опустился на землю. Они молчали, мешая молчание с поцелуями. Он прижал Ее к себе со всей силы и ослабил руки. И вновь прижал.
   – Я купалась!
   – Даже не сомневался. Это было бы странно, чтобы ночью, одна, на речке, при плюс семи Ты бы не искупалась. Было бы очень странно, – Семеныч был серьезен. Но Она знала уже такую его серьезность, в которой ни грамма серьезности и нет.
   – Как ты меня нашел? – заглядывая в его любимые глаза, доверчиво спросила Она.
   – Шел-шел и нашел, – Семеныч достал сигарету, закурил.
   – И мне! – Она забрала из его рук сигарету.
   – А тебе вредно! – Семеныч щелчком вышиб ее из пальцев. Она вскочила на ноги, добежав до воды, схватила пригоршню воды и плеснула на него.
   – Тогда и у тебя пусть вся пачка намокнет!
   – Остановись! Я ведь тебя сейчас с головой окуну.
   – Догони сначала! – Она отбежала на несколько шагов. Догнал, схватил в охапку и понес к воде. Остановился.
   – Мне кажется, что ты мало искупалась, – усмехнулся Семеныч, – не наплавалась, как следует…
   – Не надо, пожалуйста! Как я домой пойду в мокрой одежде? – безуспешно пытаясь высвободиться, просила Она.
   – Во-первых, почему в мокрой? Я ее прежде сниму с тебя! А во-вторых, домой ты сегодня не пойдешь, – Семеныч стал расстегивать ремень на Ее джинсах.
   Но на одной руке такую юлу не удержишь. Они оба оказались в воде. Чуть позже в его машине. А через полчаса в гостинице. И еще через пять минут, минуя удивленные взгляды девушек на ресепшене их мокрым, грязным, счастливым видом, на одной большой кровати, покрывая друг друга поцелуями. Пришла их полночь.
//-- * * * --//
   Когда утром они расстались, Семенычу стало как обычно плохо. Ему всегда становилось плохо, когда они расставались. Это было похоже на похмелье. Только голова не болела, а… казалось, пыталась взорваться изнутри. После их встреч в гостинице, Она очень часто не разрешала отвезти Ее на работу, чтобы Семеныч не опоздал на свою, из-за «пробок». Так Она ему говорила.
   Он маялся на работе. Писал Ей смс-ки. Если Она отвечала ему хорошо, состояние его постепенно приходило в норму. Не сразу. Но приходило. Если Она отвечала ему хорошо, Семеныч был Ей очень благодарен. Отвечая ему хорошо, Она как будто спасала его от смерти.
   А если Она ему отвечала «плохо», с упреками за что-то… Например, за то, что он не подвез Ее на работу, то ему становилось еще хуже. В таких случаях Семенычу было так плохо, что он не находил себе места. Практически не мог работать. Смотрел и не видел. Слушал и не слышал. Он подозревал, вернее, был почти уверен, что Она это делала специально, прекрасно понимая, что делает… Но зачем Она это делает, Семеныч не понимал.
   Семеныч очень любил Ее. Полюбив Ее, он вдруг осознал, что никогда не любил раньше. Хотя раньше ему казалось, что любил. Но такого сильного чувства, которое Семеныч испытывал к Ней, он не испытывал никогда.
   При этом Семеныч Ей не верил. Он не верил Ей вообще. В принципе не верил. Он не верил в то, что Она его любит. Да и вообще, он не верил ничему, что Она ему говорила. Семеныч не считал, что все, что Она ему говорила, являлось ложью. Что-то, может быть, и было правдой. Но это «что-то» было совсем незначительным, пренебрежимо малым, по отношению ко всему остальному. Семеныч понимал всю странность таких отношений, но… Семеныч очень любил Ее. Несмотря на то, что не верил.
   «Каждому по вере его». Мудрое изречение, которое раньше Семеныч достаточно часто цитировал по поводу и без повода. Уж очень ему оно нравилось. Подходило к его внутренней философии. Раньше подходило. До встречи с Ней. Теперь его жизненная философия рушилась. Размывалась во времени. Как песочный замок, построенный детскими руками на берегу моря, размывается набегающими волнами. Не сразу. Постепенно. Но неизбежно.
   «Каждому по вере его» означало, что то, во что веришь, реализуется. Чем сильнее веришь, тем вероятнее реализация. Но Семеныч не верил Ей. Не верил. И при этом любил все сильнее и сильнее. Если бы неверие Семеныча соответствовало этому мудрому изречению, то Ее не было бы в его жизни. Но Она была. И становилась все больше и больше, иногда вообще все собой затмевая. Это нельзя было объяснить обычным влечением мужчины к женщине. Это вообще нельзя было никак объяснить.
   «Бред какой-то, – часто думалось Семенычу, – ну подумаешь, красивая девушка, молодая женщина. Что в ней такого, что заставляет сходить с ума? Ничего? Или все? Все или ничего? А это разве не одно и то же?» Мысли Семеныча путались, настроение падало. Тем сильнее падало, чем длительнее были паузы в их взаимоотношениях. Он почти постоянно думал о Ней. Мысли эти не давали ему покоя, но… ни к чему не приводили. Он просто думал о Ней. И ничего не понимал.
   Зато, когда они встречались, мысли Семеныча почти полностью исчезали. Он целовал и обнимал Ее… и боль отступала. Он дышал Ее дыханием… и ему становилось спокойно. Не сразу, но становилось. Он смотрел в Ее глаза… и видел вечность. Ему иногда казалось, что Она удивляется, почему он так на Нее смотрит, но не спрашивает. Потому что не хочет от него получить ответ. Ведь тогда и самой Ей пришлось бы рассказать что-то о своем отношении к нему. А в такие минуты, наверное, Ей не хотелось говорить неправду.
   Все Ее попытки объяснить свое отношение к нему, Семеныч не принимал. Он знал, что восторженные слова Ее в его отношении не могут быть правдивыми. Семеныч подсознательно ощущал Ее неискренность. Но какая правда скрывалась за этой ложью, он понять не мог.
   – Кто ты? – неоднократно спрашивал у Нее Семеныч, но Она не отвечала или «уходила» от ответа, очаровательно придумывая какую-нибудь ерунду. «А человек ли Она вообще?» – достаточно часто приходила к Семенычу беспокойная мысль…
//-- * * * --//
   – Надо отдать ему должное, он чувствует правильно, – восхитился Первый, слушая мысли Семеныча, когда тот прикрыв глаза, пытался в очередной раз хотя бы приблизиться к пониманию того, что происходит, но на те вопросы, которые он задает, человеку ответов знать не положено!
   – Достал он уже своими мыслями и чувствами! – раздраженно ответил Второй.
   – Тут уж ничего не поделаешь. Ни он, ни она не являются обычными людьми. Иначе бы Мика не был великим эгрегором!
   – Мика, Мика… И эти два уникума! Как же я их ненавижу!!! Давай, посмотрим, кто у него внутри, если он не просто человек?
   Первый кивнул. Они со Вторым объединили периферийные энергии (люди бы сказали – «взялись за руки») и направили объединенный луч на Семеныча…
   Сначала все было все как обычно. Человеческие чувства, мысли… Вот мысли начали уплотняться. Вот-вот… Еще чуть-чуть… Еще немного… Нет. Не получается. Что-то мешает. Как будто луч фонарика вязнет в туманной дымке и не проникает на нужное расстояние. Но ведь для эгрегора сознание человека не является чем-то сложным. Что происходит?
   «Щщщууууиииить!» вдруг неожиданно раздался резкий звук энергетического удара, и объединенный луч Первого и Второго, исчез в сознании Семеныча.
   – Что это? – Второй резко отпрянул и начал озираться, – Мика?
   – Нет. Это не Мика, – сумрачно ответил Первый и указал на Семеныча, – это он сделал!
   – Как он это сделал? Он ведь нас даже не заметил?
   – Он сам не заметил, а то, что в нем кроме человека, заметило…
   – Да я его! – замахнулся в порыве злобы Второй…
   «Щщщууууиииить!» – снова раздался звук энергетического удара, и та часть энергетического «тела» Второго, которой он замахнулся на Семеныча, бесследно исчезла.
   Семеныч медленно открыл глаза. Первый и Второй моментально отшатнулись. Человек не может видеть эгрегоров! Это общеизвестно. Но казалось, что Семеныч их видит. И знает. Очень хорошо знает. И это знание в его глазах преобразовывалось в злобу. В лютую злобу, которая начинала выходить из его взгляда и медленно парализовывать эгрегоров…
   Семеныч не был мстительным. А его злоба была. То знание, которое было внутри его, прекрасно знало, от чего его женщине было плохо последнее время, и чьих это рук дело.
   Семеныч был миром, тем и этим. Мужчина в нем желал их боли за каждую Ее слезу. Сознание в нем желало их уничтожения за все Ее неприятности. Энергия Семеныча желала их бессилия за всё то, что они причинили Ей просто так, из интереса. Его правда искала справедливости за их неаккуратное вмешательство в жизнь Семеныча, в жизнь его любви, в его мир.
   Семеныч стоял перед ними. И рядом стоял его друг. Уже не маленький Мика. Верный друг.
   У одного из них были возможности, о которых тот не знал. У другого были возможности, о которых он знал, но еще не мог ими воспользоваться в силу еще неполного своего образования. Союз их был непобедимым. Сила безгранична. Энергия бесконечна. Время не властно. Они могли уничтожить любой мир. Они могли создать любой мир. Только они еще не подозревали об этом. Даже не думали.
   А Первый и Второй это на миг ощутили. И ужаснулись тому, насколько Великая Сила была сейчас перед ними.
   Эгрегоры они были немолодые и опытные, они прекрасно поняли, что еще есть время отступить, пока не случилось страшного. Они осознали то, что эта сила в союзе, стоящих напротив, еще не понимает насколько она сильна. Когда Семеныч и Мика всё узнают, они станут непобедимы. Сейчас еще они действуют вслепую, иногда удивляясь тому, что получается.
   Первый понимал, что нужно либо немедленно уйти, либо сейчас и срочно уничтожить по одному этих двоих, вернее троих. Про Нее тоже нельзя забывать. У Нее нет таких сил. Но Она удивительным образом дает то, чего не имеет, этим двоим.
   Второй не особо понимал, он хотел только лишь обрести назад свою энергию, отомстить отобравшим, и уничтожить этих неуничтожаемых. Второму была нужна победа любой ценой.
   Всё вдруг исчезло.
   Эгрегоров как будто отключили от Семеныча. Это было хуже всего. Потому что отключить эгрегора от человека не мог ни сам Семеныч, ни Мика, ни они вместе. Отключить эгрегора от человека мог только тот, кто стоит НАД эгрегорами. Ни Первый, ни Второй не знали кто это. Никто из эгрегоров толком не знал того, кто стоит «над ними», подобно тому, как они стояли над людьми. Эгрегоры не знали кто это, но подобно людям они также называли неопознанное словами. Отключить эгрегоров от человека мог только Хозяин.
   Хозяин… весьма условное название. Отключить эгрегоров от человека мог только ОН. Кто был ОН: Высшая Сила, Энергия, Хозяин, Бог, Материя, Дух, Разум, Сознание, Власть – никто не знал. Был ли ОН единым, добрым, злым, справедливым, жестоким, милосердным – на этот вопрос также никто не мог ответить. ОН был, наблюдал, присутствовал, участвовал. Везде и во всем. ЕГО дела были видны, заметны, ощутимы. ЕМУ молились, ЕГО просили, у НЕГО искали защиты, и… ЕГО боялись. Люди, и эгрегоры. Живые, и мертвые. Существующие, и уничтоженные. Бывшие и будущие.
   Эгрегоры звали ЕГО «Хозяином». Это был странный хозяин, не особенно и заботящийся о тех, кому хозяином являлся… но все-таки эпизодически проявляющий свои хозяйские права.
   Первый сумрачно посмотрел на Второго:
   – Ну что, доигрались?
   – А что мы такого сделали? Мысли человека читали? Подумаешь!
   – Выходит, не человека.
   – А кого тогда?
   – Не знаю кого. Но не человека…
   Второй задумался. Первый был прав. Семеныч не был человеком, или был не только человеком. Иначе бы Хозяин не отключил их от него. Второму пришла в голову очень мудрая мысль:
   – Знаешь, кто нам может помочь?
   – Кто?
   – Катенок!
   Первый с удивлением посмотрел на Второго. Он никак не ожидал от своего «младшенького» такого оригинального «хода». А ведь действительно, Катенок была, пожалуй, единственной из эгрегоров, которой было абсолютно наплевать практически на все, и которая обладала непонятными, но очень большими и странными возможностями… Точно! Катенок могла бы им помочь решить эту проблему с Семенычем. Главное, было убедить Катенка, уговорить… Ведь она никогда ничего не делала, если не была в этом каким-то образом заинтересована. Катенок могла «горы свернуть» просто так, а могла и «пальцем не пошевелить» за огромное вознаграждение. Она была очень не предсказуема, но в случае своего согласия ввязаться в какую-нибудь авантюру, более преданного товарища и более сильного «бойца» трудно было себе представить.
   – А где Катенок? Что-то я давно ее не видел… – задумчиво спросил Первый.
   – Я тоже давно не видел. Но ничего! Найдем! – Второй несколько повеселел. Мысль о привлечении Катенка была действительно очень своевременной.
   – Ну, так поищи. Поговорим с ней. Она любит всякие загадки. Ввяжется, если грамотно «разведем»…
   На том и порешили.

Глава 5. Противостояние

   Семеныч вышел из оцепенения. Вернулось человеческое сознание, немного прикрыв остальное. Он пытался понять, что произошло. Но человек возвращался в него быстро и затуманивал произошедшее.
   – Катенок… – забыто и слабо позвал Семеныч. Никто не отозвался. Проскользнуло лишь слабое ощущение в пальцах правой руки, небольшой теплоты. Настолько слабое, что можно было бы подумать, что ему показалось. И всё.
   Семеныч понял, что дальше он в состоянии идти один. Странно так понял. Пришло понимание. То есть вроде он сам эту мысль и подумал, раз она возникла в его голове. Как вдруг сам себе стал задавать вопросы:
   «Куда идти? Почему один? Куда дальше? В каком состоянии? Что вообще происходит со мной? Не бред ли это?» – мысли прервали рабочие звонки и входящие в кабинет люди. Продолжался рабочий день. Семенычу пришлось побыстрее стать человеком и включиться в производственный процесс.
   «У тебя все хорошо?» – пришла смс от Нее.
   «Да… как сказать…», – подумал Семеныч, а в ответ отправил только первое слово. Все-таки он был Мужчина, оберегающий от лишних волнений свою женщину. Вот только подозрение закралось, что Она чувствует его на расстоянии, – «всё, надо работать».
   А Она в тот момент неявно почувствовала что-то. Стоило только подумать о Семеныче, как обдавало жаром, который чаще опускался к низу живота и концентрировался там.
   «Какая уж тут работа», – со вздохом подумала Она, отложив бумаги в сторону, – «надо срочно взять себя в руки».
   Встала, пошла набирать воду в чайник, чтобы попить кофе. Тут сразу вспомнила, что Он пьет кофе с лимоном. Нелегко, когда каждая мысль так или иначе касается того человека, которого любишь. Любишь так, что теряешь себя. Любишь, не веря, что существует это чувство. Она сделала первый глоток горячего кофе. В ту же секунду Семеныч последним глотком допил свой, уже остывший. Синхронно взялись за мышку. В разных местах. Одним движением. Как если бы это был один человек. Или не человек. Но что-то одно. Неделимое никем, никогда. Кроме времени, расстояния и всего того, что присутствовало в том мире, в котором они оказались. Чисто случайно.
   «Если бы Ты знала, как я Тебя люблю в тот момент, когда на пике своего чувственного блаженства в постели, Ты меня вдруг резко отталкиваешь», – тупо уставившись в монитор, думал Семеныч, вместо того, чтобы хотя бы проверить рабочую почту, – «Если бы Ты знала, какая Ты прекрасная в этот момент! Как божественно приятно Тебя в этот момент ощущать всем своим телом… Если бы Ты знала, какое это наслаждение видеть Тебя такой и обнимать и целовать именно в это время… Если бы Ты знала».
   И вдруг Она почувствовала Семеныча. Она ощутила его эмоции, и тут же пришло понимание того, насколько он любит Ее. Она вздрогнула от неожиданности. Такого еще никогда не было. Она как будто чувствовала и любовь Семеныча к себе и свою любовь к нему одновременно. И от этой одновременности сила Ее любви к нему многократно возросла и, достигнув своей высшей точки, вдруг соединилась с силой его любви к Ней… Соединенная любовь замерла на какой-то миг, превратившись в единое, общее на двоих чувство… И затем резко взмыла вверх, опровергая законы мира людей, законы мира эгрегоров и вообще любые когда-либо и где-либо существующие законы…
//-- * * * --//
   Вечером Семеныч заехал за Ней на работу, чтобы довезти до дома. Обходя машину, краем глаза увидал в отдалении машину Ребенка, она была пуста. Разозлился мгновенно. Его злость распространялась очень быстро. На моросящий дождь, на проезжающие машины, из-под колес которых разлетались грязные брызги воды. На Нее, задерживающуюся некстати, когда ему еще на дачу ехать, на время, которое подбиралась к часу пробок в городе.
   Вот и Она. Какая-то отстраненная, села в машину, отвернулась, смотрит в окно. Зачем-то им надо увидеться, хоть помолчать, но увидеть друг друга. Убедиться, что есть Он, что есть Она. Что есть Они. Вместе. Все остальное – такие мелочи в большом мире. Посмотрели – улыбнулись. На светофоре коснулся Ее руки. Поцеловал. Мир стал маленьким. Счастье большим.
   Она поцеловала его руку и откинулась на сиденье, закрыла глаза. Стало спокойно в этом маленьком мире. Семеныч ехал, не торопясь. Дорога мокрая, дождь. Он ехал и вспоминал начало тех двух дней, начало отсутствия людей. Как он выдохнул тогда тоску. Он хотел воспроизвести сейчас, то ощущение. Посмотрел в зеркало заднего вида. Увидел машину Ребенка, она ехала за ними.
   «Что он хочет, что еще ему нужно? Для чего это бессмысленное преследование? Остановиться? – посмотрел на Нее. Похоже, задремала, глаза прикрыты, голова повернута к окну. Такая беззащитная Она сейчас была. Семеныча это беспокоило, ему уезжать скоро, как Она тут одна будет? Ребенок так и ходит следом. Такую тревогу Семеныч ощутил внезапно. И та сила эмоции, которая заставила исчезнуть часть мира, вернулась. Он почувствовал ее с кончиков пальцев руки, лениво держащей руль. Он сосредоточенно позволил ей войти в него. И с такой же силой Семеныч попробовал выпустить ее в пространство обратно.
   Семеныч увидел, как в движении рядом едущие машины стали растворяться до исчезновения. И вот уже пустая дорога. На тротуарах тоже пусто. А в зеркале заднего вида по-прежнему виднеется машина Ребенка. Она не догоняет, не отстает, она следует неотступно рядом. Как беда. Она ходит за человеком и ждет момента для нанесения своего удара. Они ехали вдвоем по пустой дороге. Фонари не горели, электричества исчезло. Шел дождь, смеркалось, пренеприятная погода. Семеныч злился, снижал, завышал скорость. Этот гад в точности повторял так, что расстояние между ними оставалось неизменно.
   Семеныч чувствовал, что ему чего-то не хватает для перетягивания ситуации на свою сторону. Вот только чего?
   «Надо это как-то прекратить, чего доброго, Она проснется сейчас, испугается», – Семеныч мельком глянул на Нее, – «как его остановить?»
   «Стань свободным, отпусти», – Семеныч услышал Ее мысли.
   – Что? Что отпустить?
   «Всё, что мешает Тебе принять сложившееся положение вещей. Ты не можешь действовать, потому что не даешь ситуации дойти до Тебя. Для этого нужно сначала впустить «действующее лицо», тогда появится вероятность решения. Нельзя на расстоянии точно просчитать опасность, силу, возможности противника. Отпусти всё, что мешает ему подойти к тебе: злость, страх, тревогу, будущее. Не думай о результате. Сосредоточься на самом действии. Стань для него свободным. Пусть оно работает на результат», – поразительно, но Семеныч как будто слышал от Нее все эти слова.
   Семеныч вдруг успокоился. Ушла злость. Даже дождь перестал идти, оставив после себя плотную взвесь влажного воздуха. Его спокойствие передалось пространству. Он «уступил» Ребенку. Снизил скорость и остановился на обочине. Аккуратно, стараясь не разбудить Ее, открыл дверь и вышел на середину дороги, остановился и встал лицом к подъезжающей машине Ребенка. Ребенок полз медленно, видя, что Семеныч притормаживает. И еще медленнее, когда увидел, что он вышел из машины, и стоит навстречу Ребенку, ожидая его. Ребенок, медленно приближаясь, внезапно повысил скорость и, огибая Семеныча, пронесся мимо. Как только машина исчезла вдалеке, тут же зажглись фонари, дома, стали проявляться, из ниоткуда, едущие машины и идущие люди. Такого Семеныч еще не видел. Когда предметы сгущаясь, возникали в своем движении. Он усмехнулся и сел в машину, Она сидела, приложив ладони к губам.
   – Что ты делаешь? – торопливо целуя его глаза, горестно прошептала Она.
   – Ты сказала – отпусти, – Семеныч внимательно посмотрел на Нее.
   – Да, но я не сказала – иди навстречу сам.
   – Ладно, всё, – Семеныч провел по Ее щеке рукой, – поехали?
   Она обняла Его и, заглядывая в глаза, говорила, чуть не плача:
   – Не уезжай, пожалуйста, не уезжай! Не уходи?
   – Не грусти, маленькая, не плачь! Поездка, как поездка. Я вернусь очень скоро! И буду рассказывать тебе на ночь про то, что я видел и слышал там. Я всё для тебя буду запоминать, чтобы всё передать. Я никуда не ухожу от тебя. Считай, что это обычная командировка, – Семеныч гладил Ее по волосам.
   – Не уезжай… – еле слышно повторила.
   – Не могу. Я не могу не поехать, – глухо произнес, убрал руку, завел машину, включил передачу.
//-- * * * --//
   Семенычу никогда не нравилось то, что его окружает. Он никогда ни в чем не добивался результатов, которые устраивали бы его самого. Коллегами, родственниками, знакомыми Семеныч воспринимался как достаточно успешный человек… или пусть не успешный, но и не неудачник, это точно. Так уж сложилась жизнь, что Семеныч всерьез никогда не интересовался тем, чем вынужден был профессионально заниматься. Не интересовался. Но занимался. Работал. Всеобщий эквивалент зарабатывал.
   Зато Семеныч с удовольствием воспринимал всякую странную информацию, не поддающуюся количественному измерению и фактическому подтверждению. Это могли быть статьи об НЛО, рассказы об осознанных сновидениях, мистические произведения, различные псевдорелигиозные школы, эзотерические группы и вообще все, что с точки зрения здравомыслящего человека было шарлатанством. Но Семенычу было наплевать на мнение «здравомыслящего человека». Ведь не более убедительной с его точки зрения являлась и теологическая тавтология церкви, которая, однако, воспринималось обществом, чуть ли не как одно из направлений официальной науки. Не любил Семеныч церковь. Именно за ее официальный статус, за ее ханжескую мораль, за попытку монополизации пути духовного развития человека.
   Так случилось, что за годы свей жизни, Семеныч ни разу не убедился в том, что материалистическое мировоззрение или какое-нибудь религиозное направление могло внятно объяснить смысл человеческого существования. Но вот подвернулась Семенычу возможность поучаствовать в мероприятии, проводимом… то ли сектой, то ли просто группой последователей одного из новоявленных мессий. Да, и что есть «секта»? Чем она принципиально от церкви отличается? Количеством последователей? Отсутствием установленных взаимоотношений с представителями государственной власти?
   Для участия в «мероприятии» Семенычу необходимо было уехать на несколько дней в одну далекую восточную страну. Размышляя ехать или не ехать, Семеныч советовался с Ней. «Езжай, если хочешь», – ответила Она, пока Семеныч думал, – «к тебе ничего не пристанет!».
   А вот теперь, когда решение было принято, Она просила его не уезжать. Но Семеныч уже не мог не поехать. Если бы он не поехал, он подвел бы людей… Да и вообще, отступать от принятого решения было не в характере Семеныча. Невыполнение принятого решения для него могло произойти исключительно из-за форс-мажорных обстоятельств.
//-- * * * --//
   А Второй тем временем организовывал «фракцию» эгрегоров, недовольных появлением Мики.
   – Кто он такой? – ораторствовал Второй среди эгрегоров, слушающих его сначала «вполуха», а потом все более и более заинтересовано.
   – Он только появился, а уже был энергетически настолько большим, что его размер даже не поддается определению. Вот можно сказать, сколько мы «весим». Я и вы. Вместе взятые. А сколько «весит» Мика, никто до сих пор сказать не может. Он неизмеряем. Он непонятен и опасен. Великий эгрегор! Надо же какой, вдруг, выискался! А мы, что? Мы по сравнению с ним, какие? Мелочь, которой он и внимания не удосуживается уделить?
   В этом Второй был вроде бы и прав. Мика действительно не уделял должного внимания «обществу». Мике, подобно Семенычу, было во многом наплевать на то, что другие считали, чуть ли не основными ценностями своей жизни. В отличие от других эгрегоров, Мика никогда не подзаряжался энергией от «своих» людей, за исключением тех случаев, когда они сами отдавали Мике свою энергию. Эта отдача энергии происходила во время их близости. В кульминационные моменты близости Семеныча и Ее выделялось такое огромное количество энергии, что если бы ее не забирал Мика, то эта энергия разорвала бы их в клочья. Они бы просто взорвались, заодно разрушив окружающий их мир.
   – Я предлагаю создать группу для того, чтобы объединить всех нормальных эгрегоров и положить конец этому наглому выскочке!
   – Ты будешь пересмешником? – спросил один из слушавших Второго эгрегор.
   – Я! Если вы, конечно, не возражаете…
   – Не возражаем!.. Давай!.. Хорошо! – вразнобой подтвердили свое согласие эгрегоры.
//-- * * * --//
   Мика их слышал. Всё это никчемное собрание. «Вот тараканы, блин, которые вылезают по ночам, чтобы вести свой паразитарный и бесполезный образ жизни», – злился Мика. – «Сейчас выверну их наизнанку и свяжу в единый комок энергии, пусть барахтаются. Почему они думают, что имеют право влезать в чужие дела, вместо того, чтобы заниматься своими? И при этом свято верят, что творят добро?»
   Он уже приготовился это сделать. Стал подтягивать свою энергию для сокрушительного удара, который смешает все их энергии так, что они очень и очень долго будут по молекуле отделять свое от чужого.
   – Мика! …Не балуйся, Мика! – услышал он насмешливый спокойный голос, обращающийся к нему тоном заботливого отца.
   – Да пусть! Им будет, чем заняться! Им от безделья всякая ерунда в голову лезет. Я им подкину дел-то. Чтоб не скучно было.
   – Не используй силу против неравных тебе. Ты же понимаешь, что это запрещено. Будь справедливым, Мика!
   – Кто это учит меня справедливости? Тот, кто сам ею редко пользуется?
   – Тот, кто ее имеет! А когда я ею пользуюсь – сугубо мое личное дело. Ты, Мика, остынь. Заговорился ты что-то, – голос стал железным, но доброта и расположенность к Мике еще сохранялись.
   Мика замолчал. Расхотелось сразу с этими эгрегорами связываться.
   – Пойду вот к Семенычу, в образе человека, и всё ему расскажу! пригрозил Мика, с любопытством ожидая ответа. Эта мысль возникла у него сейчас же и завладела им.
   – Я тебе пойду! – говоривший окончательно разозлился и исчез, незаметно и ощутимо забрав у Мики порядочную часть энергии.
   Мика вздохнул и успокоился окончательно.
//-- * * * --//
   Она пришла домой после этой странной поездки. Она не спала в машине. Она все видела, что произошло. Но обсуждать с Семенычем ничего не стала. Потому что не знала, что происходит. Что вообще стало происходить после знакомства с этим странным человеком, который полностью завладел Ее душой и телом.
   Вечером все были дома, и муж и дети. Она наскоро приготовила ужин, есть не стала, соврав мужу, что ела на работе. Легла на диван и уставилась в телевизор. Это очень удобно. Смотреть в телевизор и думать, отключаясь от всего. Тогда люди не видят, что Она уходит в себя. Можно это делать и при чтении. Но если внимательно посмотреть, заметно, что зрачки не двигаются по строчкам и не читают. Поэтому Она нашла более безопасный способ «смотрения телевизора». Правда, муж однажды с любопытством долго наблюдал за Ней, стоя в дверях, как внимательно Она просмотрела весь футбольный матч, и был очень удивлен ответом, когда на вопрос:
   – Кто выиграл?
   – Хороший фильм, – ответила Она.
   Так и сейчас. Она лежала, закутавшись одеялом, и смотрела телевизор.
   «Да пусть едет за своим смыслом жизни», – злилась Она. – «Можно подумать, что этот смысл существует. Что искать несуществующее? Неужели не ясно, что его нет? Помчался вон на свою дачу, даже поцеловать забыл, потому что опаздывал. Как хорошо было, когда люди исчезли. Зачем он вернул все назад? Пожили бы вдвоем, может и смысл бы пришел. Какой вообще смысл может быть, когда человек жрет, спит, работает, покупает вещи и отдыхает один-два раза в год. И так всю жизнь. Некоторые говорят – смысл в детях. Допустим. Но если дети вырастают убийцами, наркоманами, алкоголиками – тогда что? А если человек бездетный, то заведомо бессмысленный? Или в таланте – а если я, и еще миллионы людей – бесталанные? Тогда? И когда можно отдать себя какому-нибудь любимому занятию, если с утра уже надо бегом чистить зубы, готовить есть и бежать на работу, и вечером такая же катавасия».
   Она налила себе чай и вернулась обратно, сжимая в руках горячую чашку, которая приятно обжигала пальцы.
   «Все религии, все секты, и прочее чему учат? Вот по большому счету – чему? Тому, чтобы внешнее не влияло на человека, на его внутренний мир. Чтобы он был совершенным. Независимо от внешних богатств, чтобы человек имел радость, покой и счастье внутри себя. В принципе правильно», – рассуждала Она, – «только все объединения или отдельные во все времена лидеры, провидцы, шарлатаны, медиумы понимают, что человеку недостаточно знания того, что он должен и будет счастлив, если примкнет к ним. Вот они и подкрепляют самое большое желание человеком счастья пустыми обещаниями. Церковь обещает – вечный рай после смерти, кто-то еще обещает настроить внутренний мир человека так, что он, научившись этому, будет управлять внешним. Все, все говорят об одном и том же! Независимо от того, кто ты, ты будешь счастлив, если пойдешь за нами. А если ты не становишься счастлив, то, наверное, неправильно идешь, или не дошел еще, но обязательно дойдешь, а если не дойдешь – прими это как испытания, в которых ты же и очистишься. Только изобретают разные средства достижения этого. Православная церковь – молитву, праведный образ жизни и кучу обрядов. Кто-то еще – призывает к медитациям, кто-то к силе духа, кто-то к успокоению. Вообщем, кто во что горазд!!! Люди очень ведомы, они, как бараны, ведь хотят счастья и ведутся за каждым «пастухом», который им это убедительно обещает и показывает примером. И каждому хочется верить во что-то вечно-высшеесветлое. Ну и верят, кто во что. Кто в бога, кто в себя, кто в подсознание, кто в отрицание, кто в другие миры. Кто-то сильно верит во что-то одно, кто-то не сильно, но во все понемногу. И все хотят правды. Это похоже на эффект плацебо – пустышки. Проще говоря, у каждого свои таблеточки, начиненные разноцветной пустотой, которую выдают за счастье и гармонию».
   Пошла в ванную, так и не выпив чай, набирая воду, вспомнила, как Семеныч сказал: «Я пустой».
   «Да нет, не пустой ты. Ты глубокий. Если у каждого есть душа», возразила Она ему мысленно, – «у нее есть объем и содержание. Содержание бывает прекрасным и ужасным. Отсюда подонки и великие люди. Объем лежит между нулем и бесконечностью. Кто-то минимумом заполнил, семьей, делом, детьми, верой. И она полная. А у тебя, маленький, много места еще осталось. Ты пробуешь заполнять еще и еще, читая, узнавая, веря, а она словно растягивается и становится бездонной. Что-то ненужное, положив и найдя противоречия, отбрасываешь и опять ищешь, чем еще наполнить. А места становится еще больше. Не грусти, если глубина твоя несоизмеримо превышает содержание. Не расстраивайся, что не участник ты, а наблюдатель».
//-- * * * --//
   Залезла в полупустую ванну, посмотрела на белый потолок. Бывает небо всё белое-белое. Неровно белое. Ослепительно сияющие густые белоснежные облака как будто лежат на нем. Как снег. Только они прекраснее. Они не намекают на холод, они всем своим видом обещают тепло и бесконечность, а с ней и свободу.
   Представилась ей картинка, как будто перевернулось это небо и стало опорой для ног. Иди куда хочешь, везде все одно. А бог поставил каждого человека и дал ему, к примеру, лопату. Копай, делай свой путь. И все расчищают. Кто-то много места себе сделал ровным, кто-то меньше. У кого-то глубже тропа, у кого-то шире дорога. У кого-то маленький кружок, вмещающий только пару стоящих собственных ног, у кого-то преогромная площадка. Кто-то один увлеченно расчищает, кто-то, объединившись, вместе расширяют территорию, делая ее своей. «Все должны быть счастливы», – думает бог, – «места я им дал бесконечно много, глубина безмерна. Лопаты у каждого равны». Но нет, не у всех получилось радоваться. Кто-то на другие пути смотрит и со своим недовольно сравнивает. Кто-то вообще ни на йоту не продвинулся, оправдывая себя непомерной тяжестью невесомых облаков. Кому-то кажется, что если бы он расчищал себе путь в другом месте, то у него вышло бы ровнее и больше, не принимая во внимание, что здесь одно место, одно для всех…
   Она не заметила, как заснула или не заснула, а… как будто Ее отключили. Очнулась вдруг, когда вода, переливаясь через край, текла на пол.
   «Вот как! Вместо снежных облаков мыслей теперь придется воду тряпкой с пола собирать», – Она засмеялась, – «Семеныч ведь ненадолго уедет, и вернется, ко мне вернется, что я, в самом деле? Всё равно страшно без него оставаться здесь, когда он так далеко уезжает. Уедет, напьюсь до чертиков, и не будет мне страшно. Я ведь ничего не боюсь? Ничего. Потому что ничего нет, кроме него. А его не будет десять дней. Это маленькая смерть. Это страшно. Каждая наша встреча начинается со страха. Что все это придумано, что нет такого между нами, что это показалось, что желаемое стало мнимой действительностью. Только увидев его глаза, только коснувшись губ, только обняв обнаженное тело, начинаешь постепенно приходить в себя, и ощущать в себе всю его любовь, которая наполняет всю меня. А вдруг он вернется, но уже не ко мне, а вдруг вернется, но уже не моим? А он говорил, что я сильная. Ну и где же вы силы? Что-то разбежались все. Кто вас разогнал?».
//-- * * * --//
   Никто не «разгонял» Ее сил. Но и отключилась Она в ванной все же не самостоятельно…
   Когда эгрегорам требовалось найти кого-нибудь из своих «собратьев», они это делали совсем не так, как это делают люди. Почти всегда эгрегору было достаточно просто «подумать», и он тотчас оказывался около того, кого ищет. Конечно, «думали» эгрегоры иначе, чем люди. Этот процесс, по большом счету, не был абсолютно похож на логические умозаключения, производимые людьми. У эгрегоров мышление было в основном образное. «Думание» при поиске заключалось в представлении образа того, кого требовалось найти. Так было всегда. Почти всегда. Но на этот раз «классический» способ дал нулевой результат.
   Захотел Второй найти Катенка. Представил ее образ и… И ничего. Захотел и захотел. Захотел, представил и не нашел. Пришел, увидел и… не победил.
   Следует сказать, что эгрегоры в отличие от людей не имели строго определенных форм существования. Они могли существовать в таких формах, какие были им наиболее удобны. Образ эгрегора, в отличие от его формы был индивидуален и зависел от их энергетической наполненности и от своеобразных характеристик этой энергии. Описать человеческими словами образ эгрегора практически невозможно. Это все равно, что попытаться рассказать слепому от рождения про цвет неба. Но зрячие легко отличают цвета. Так и эгрегоры легко отличали и идентифицировали друг друга.
   Катенок была, если так можно было выразиться, эгрегором-непоседой. Она имела очень сильный энергетический потенциал и могла бы очень многого добиться в мире эгрегоров. Да и в мире людей тоже. Могла бы, но… если бы захотела. А она не хотела.
   Катенок была увлекающейся «натурой». Настолько увлекающейся, что порою ради своего какого-нибудь небольшого увлечения могла потратить на него кучу времени и энергии. Времени-то ладно еще. Время в мире эгрегоров не имеет того фатального значения, как в мире людей. Все, что касалось времени, было у них делом решаемым, обратимым.
   Все в мире эгрегоров зависело от энергии. Это была их главная ценность. Это являлось смыслом их существования. Всеобщим эквивалентом. Не с точки зрения оценки, а с точки зрения единого источника возникновения и существования чего-либо вообще. Если проводить аналогию между миром людей и миром эгрегоров, то:
   …в мире людей деньги являются всеобщим эквивалентом. Всеобщим, но относительным. Относительным того, что купить можно. А купить в мире людей можно было все, за исключением времени. Время в мире людей было неуправляемым и, соответственно, сделать с ним было ничего нельзя, в том числе и купить.
   …в мире эгрегоров время было управляемым. В мире эгрегоров все было управляемым. За исключением энергии. Энергия являлась тем, что определяло весь смысл существования эгрегоров. По степени неуправляемости энергия являлась в мире эгрегоров чем-то подобным времени в мире людей. Это была не та энергия, которую вырабатывают электростанции в мире людей. Это была энергия, которую «вырабатывают» люди своими чувствами, эмоциями, радостью и грустью, страхом и гневом, болью и наслаждением. Чем сильнее чувства и эмоции, тем больше энергии. Но эта энергия все же не оставалась неизменной. Эта энергия тоже расходовалась на поддержание жизни эгрегоров, которые по этой причине вынуждены были ее пополнять. Как и люди, вынужденные жить в рамках временных ограничений, так и эгрегоры были вынуждены жить в рамках энергетических ограничений.
   Все эгрегоры очень тщательно сберегали свою энергию и, при возможности, всячески ее накапливали, причем почти любыми способами. Все… но не Катенок.
   Люди стараются беречь время. А для эгрегоров время не является определяющим фактором. Эгрегоры стараются беречь энергию. Вероятно, те (или тот), кто стоит «над» эгрегорами относятся к энергии так же, как эгрегоры относятся к времени… Катенок не берегла энергию. Она, конечно, не стояла «над» миром эгрегоров в явном виде. Но… энергию не берегла.
   Возможно в связи с тем, что Катенок была каким-то «неправильным» эгрегором, «классический» способ ее поиска ничего Второму и не принес. Но были еще и другие способы. Можно было случайно или специально встретить того, кого ищешь, путем осознанного или неосознанного перемещения в какое-нибудь место. Можно было порасспрашивать других эгрегоров. Но о Катенке в последнее время никто ничего не слышал. Второму было непонятно, где или рядом с кем ее можно искать.
   Был еще один способ. Нужно было сосредоточиться, представить образ того, кого ищешь, прочувствовать специфические особенности этого образа (что-то типа «энергетического запаха») и, говоря человеческими терминами «взять след», по которому медленно продвигаясь, можно было выйти на источник этого «запаха». Этот способ был более долгий и, что самое главное, более энергетически затратный. Не очень затратный, но все же более затратный по сравнению с моментальным перемещением в «классическом» варианте.
   Второму очень не хотелось тратить и без того уже изрядно потраченную энергию, но… Катенок, в случае своего согласия помочь разобраться с Микой, могла явиться решающим фактором в этой «битве». Так думал Второй. Не очень хорошо у него это получалось, однако.
   Потратив некоторое количество времени и энергии, Второй «взял след» Катенка. И пошел по этому следу. Недолго шел, потому что Катенок и была недалеко. Но лучше бы она была далеко. Лучше для Второго. Потому что, когда он пришел по этому «следу» то увидел, что след Катенка ведет к Ней.
   Как только Второй это увидел, так сразу и его увидела Катенок и… отключив Ее сознание, вышла навстречу Второму.
   – Тебе чего, придурок? – вежливо поздоровалась Катенок.
   – Ты? Ты что здесь делаешь? – растерянный Второй лихорадочно соображал как бы поправдоподобнее объяснить ей свое здесь появление, ведь привлечь Катенка в борьбу против Мики теперь было бы весьма маловероятно.
   – А я должна перед тобою отчитываться? Вот новость! Ты не заболел, случайно? Что-то вид у тебя не очень здоровый, – усмехнулась Катенок.
   – Да так… Приболел немного.
   – А что ж Мика тебя сразу не убил? Пожалел что ли? – Катенок никогда не отличалась особенной тактичностью.
   – Да недоразумение вышло… – мямлил Второй, не понимая как ему «вывернуться» из создавшегося положения.
   – А хочешь, я тебя сейчас уничтожу? Чего тебе мучится-то?
   Это было весьма в духе Катенка. Второй нисколько не сомневался в том, что Катенок легко может это сделать, проигнорировав возможные последствия и осуждение Общества. Так и не придумав ничего умного, Второй без слов прощания ретировался восвояси.
   …а Катенок вернулась к Ней, включив отключенное на время сознание. Можно было Ее сознание и не отключать на время этого диалога. Но в таком случае, Она испытывала бы странные ощущения, которые людьми принято называть галлюцинациями, а Катенок не хотела Ее тревожить.
//-- * * * --//
   Семеныч провалился в сон после поездки. «Опять все странно и непонятно», – думал он, засыпая, – «Я уверен сейчас только в одном, что тогда, когда исчезли люди, и сейчас, когда за нами ехал Ребенок, это сделал я. Силой? Сознанием? Усилием воли? Тогда это было неосознанно, спонтанно, похоже, что тогда это просто произошло. Что это за сила или энергия, оказавшаяся во мне, вышла наружу и парализовала пространство до полуисчезновения? Я не осознавал, но сделал. Как тогда встало всё на свои места, я тоже не понял. Мы проснулись, и все было уже прежним. Сейчас я сделал это намеренно, и вернулся на исходную сам. Или не сам? Ведь я уже ничего не делал, Ребенок миновал меня, и всё стало возвращаться. Как я мог слышать то, что говорила Она, если Она спала?»
   Он вдруг открыл глаза, глядя в темноту комнаты. Следующая мысль остановила все предыдущие, и думаться не могла, а стала крутиться в голове, как заезженная пластинка. «Когда исчезли люди. Люди… Остался я, Она, Ребенок. Значит мы…», – дальше мысль шла сначала. Он с силой сжал пальцы в кулак, и сразу почувствовал Ее руку на своей. Улыбнулся, с удовольствием расслабил руку и мгновенно заснул крепким сном. Долго ему спать не пришлось. Кто-то призывно окликнул его, побуждая проснуться. Он снова открыл глаза. На этот раз это были не его мысли. Семеныч прислушался. Ровное дыхание жены. Тихая ночная комната. Спокойный уличный свет фонарей полоской сквозь не полностью зашторенное окно.
   «Семеныч!» – вновь позвала его.
   – Катенок! – обрадовался он. – «Как давно я не… Не… что? А давно ли?»
   «Пойдем, я покажу тебе кое-что. Перестань думать столько», насмешливо сказала Катенок, – «твой ум не выдержит этого марафона и сойдет с дистанции».
   – А что мне делать? – совсем недоуменно спросил Семеныч.
   – Пока просто посмотри. Пойдем.
   Очень трудно сказать, как и куда они пошли. Несуществующий Катенок и Семеныч без того человеческого тела, которое спало сейчас в постели, положив одну руку под подушку.
//-- * * * --//
   «Помнишь, мы говорили о внутреннем мире человека?» – спрашивала Катенок, пока они перемещались или трансформировались в пространстве. Семеныч был не очень внимательным. И не догадался заострить свое внимание на том, как сейчас он это делает.
   Она бы сказала: «Ну что же ты?»
   Катенок улыбнулась Семенычу. Так, как если бы Она сказала: «Ну что же ты?». Семеныч это почувствовал, но опять внимания не обратил.
   – Помню, Катенок, помню.
   «Есть внутренний и внешний мир. Так? Что там надо совершенствовать? Что на что влияет? Напомни мне? Что с чем объединять?»
   – Есть такая фраза Конфуция: «Человек расширяет Путь, а не Путь расширяет человека». Трудно однозначно сказать, что конкретно имел ввиду Конфуций, но если под «Путем» понимать «фарватер» или «полосу» жизни (или «колею», по выражению Высоцкого), в пределах которой человек может двигаться, то получается, что ширина этого «Пути» не является незыблемой, и от человека зависит возможность расширения «Пути». Другими словами, кардинально изменить свой «Путь» человек не может, но может его сделать более инвариантным. В принципе, ничего особенно нового.
   Но это только первая часть фразы – «Человек расширяет Путь…».
   Вторая часть фразы «…а не Путь расширяет человека» несколько необычная. Если я правильно понял, то она означает, что человек не изменяется в зависимости от того, как складывается его судьба. Т. е. внешние обстоятельства («внешний мир») на истинную сущность человека (на «внутренний мир») не влияют. Никогда бы мне этого раньше в голову не пришло. Казалось бы, разные люди и становятся разными именно из-за того, как у них складывается жизнь. Например, человек, прошедший войну и много выстрадавший, отличается от человека, который всю жизнь прожил «у Христа за пазухой» и не испытывал никаких сильных потрясений. Но кто знает, что является истинной сущностью человека.
   «Помнишь такую фразу – героями не рождаются, героями становятся. Значит, можно с уверенностью, сказать наоборот?» – спросила Катенок, – «значит, личность человека предопределена, неизменна, постоянна и независимо от того, какой путь ей уготован, она будет именно такой, какой она является? И не ее заслуга в пройденном пути? Путь ей уже дан. Как и координаты?»
   – Героями рождаются. Но проявить себя как герой или не проявить, зависит уже от внешних обстоятельств. Получается, что «героями становятся» для внешнего восприятия. До этого герой не идентифицируется, не потому что он не герой, а потому что он не проявил себя как герой… – Семеныч задумался…
   И продолжил:
   – Однако, Конфуций тоже ведь был человек, так что это тоже всего лишь слова. Хотя (как пишут в мистической литературе) слова, словосочетания, фразы и предложения слабо воздействуют на энергетические поля предметов и существ, а также на химические реакции организмов. А если слова подобраны особенным образом, то они влияют сильно… потому что являются заклинаниями. Если все это так, то получается, что в первую очередь надо совершенствовать «внутренний», а не «внешний» мир. А что объединять? Их и объединять.
   Семеныч слегка нахмурился своим мыслям:
   – Понимаешь, проблемы человека идут от его эго, от того, что человек идентифицирует свою личность, как отдельную сущность от всего окружающего мира. Другими словами, человек ПРОТИВОПОСТАВЛЯЕТ свой внутренний мир с миром внешним. Человек представляет, что есть «я», а есть то, что не «я». Все проблемы и опасности идут от «чужого», от внешнего, от того, что не «я». На самом деле, это разграничение искусственно. Все едино. «Я», внутренний мир человека является в то же время и внешним миром. Если ощутить это единство, то не будет опасностей, т. к. «я» (или внутренний мир) будет восприниматься не как составная часть внешнего мира, а как весь мир. Единый мир.
   «Ну, теперь просто смотри, что будет происходить дальше. Я хочу услышать твое мнение после того, что ты увидишь сейчас», – сказала Катенок и резко спросила, – «Семеныч! Ты почему не обулся? Холодно ведь ночью».
   Он тут же глянул на ноги, и Катенок расхохоталась. Семеныч не увидел своих ног. Себя, впрочем, тоже. А вот ощущение того, что ноги действительно замерзли, незамедлительно пришло после слов Катенка о прохладной ночи.
   Вместе с тем, как он опустил глаза вниз, они стали снижаться. Оказались в… Семеныч присмотревшись, понял, что это заключение. Тюрьма.
   «Входи в любого! Или во всех сразу! Как хочешь!» – беззаботным тоном предложила Катенок.
   – Во всех.
   «Чувствуй! Их внутренний и внешний мир! Ну?!»
   – Внешний. Тюрьма, кусок неба, бетонные стены, проволока, двери, замки, засовы, охрана, страх унижений, невозможность выбраться из ситуации, побои, злость от каждого. Давит. Внутренний, – Семеныч замолчал ненадолго, – почти то же самое… Почти. Но не у всех. Есть единицы, у которых внутренний мир абсолютно противоположен внешнему миру. Они как будто… не знаю даже как сказать… они как будто цари тут.
   «Это авторитеты и воры в законе, – пояснила Катенок, поморщившись, – но речь не о них. Для подавляющего большинства ведь внутренний мир соответствует внешнему?»
   – Для большинства соответствует, – согласился Семеныч и тут же упрямо сказал – Но не для всех! А если не для всех, значит, не соответствует!!!
   «Выходи. Следующее», – они не перемещались. Семеныч огляделся. Тут было еще ужасней. Тюрьма-больница? Больница для сумасшедших, – «что здесь?»
   – Да…тоже…только еще много безумства, которое страшнее разумного в тюрьме. Плюс галлюцинации, слуховые, зрительные. Ужас. Паника. Страх, – Семеныч сосредоточенно озирался вокруг, – Внутренний. То же. ….. Но опять не для всех!!! Есть другие. Их мало, но есть!!! У них все в порядке с разумом! Они не сумасшедшие!!! Они просто притворяются ими!!!
   «Это симулянты, – опять поморщившись, нехотя пояснила Катенок, Семеныч, ну зачем ты все время выискиваешь к чему прицепиться?»
   – Я не выискиваю, я только констатирую факты, – возразил Семеныч.
   «Дальше. Семеныч, не задерживайся!» – Катенок торопила его, не давая размышлениям проникнуть. Сознание только успевало коснуться всего этого. Ум не успевал. Больница. Просто больница, небогатая, скорее бедная. Смертельно неизлечимые люди, они умирают в болях испражнениях, муках.
   – Пойдем отсюда, Катенок. Довольно с меня, – устало произнес Семеныч.
   «Почему же? Почему тебе неприятно?» – возразила Катенок. – «Ладно, еще последний раз»
   Перемещение. Свалка. Огромная. Семеныч не был еще на таких залежах. Это просто мир свалки. Свалочный, помоечный мир. Но и тут есть зловонная жизнь. Здесь даже живут. Какие-то спившиеся, деградированные люди-бомжи. Они тут и кормятся, и живут. Радуются и плачут. Ругаются и мирятся. Едят и спят. Любят и ненавидят. Есть простор бескрайнего неба над головой.
   – Я сказал, хватит с меня! Ты совсем с ума сошла? – Семеныч уже был крайне возмущен.
   «Войди в них! Почувствуй их», – не слыша его, продолжала Катенок без эмоций.
   – Да ты озверела совсем что ли? Может, мне тут и остаться еще?
   «Не злись. Давай теперь немножко поговорим. О внутреннем мире всего того, что ты успел почувствовать в этих четырех ступеньках. Внешний, понятно, отвратителен, обсуждать его нечего. Давай о внутреннем поговорим?»
   – Да не буду я ни о чем тут разговаривать!
   «Тогда мы останемся тут до тех пор, пока ты не объяснишь мне».
   – Что?
   «Как может быть совершенным, гармоничным, радостным любой человек. Любой! Ведь нет избранных, все равны. Как можно менять свой внутренний мир? Как можно влиять на внешний? Как можно быть счастливым? Как осознать себя единым, частью всего этого? Что такое свобода? Счастье… Что такое желание, становящееся реальным воплощением? Вернись к тому, с чего мы начали! Расскажи мне опять о внутреннем и внешнем мире. Ты расскажешь мне то же самое, или это будет НАПРОТИВ, другое?»
   Семеныч задумался. Вообще, неприятно тут было, на свалке, рассуждать о душе и сознании. Об этом было здорово читать в книгах, размышлять, имея чистую постель и здоровое тело. А тут… Как тут? Но поскольку они небом зависли над этой свалкой, пришлось ему говорить:
   – Везде одно и то же. И здесь, на свалке есть разные люди. Есть те, чей внутренний мир соответствует внешнему… Их внутренний мир помойка!
   – Есть те, чей внутренний мир ничем не отличается от внутреннего мира… какого-нибудь работяги… или клерка… или врача в больнице… неважно кого именно, но того, кто занимается чем-то только ради добывания куска хлеба… или только ради денег, что в принципе одно и то же. Его внутренний мир – Работа! И не важно, какая именно работа! Работа на помойке или в офисе… Внутренний мир примерно одинаков.
   – Но и тут есть свои «цари», свои «олигархи», свои «пастухи». У них внутренний мир совершенно другой!!! Их внутренний мир – Власть!
   Семеныч закончил свою речь.
   – Да что ты прицепился к различным иерархиям? Я не об этом. Я о том, о чем твердят все вокруг. Что счастье в руках самого человека. Как им, тем, кого мы видели сейчас, обрести счастье, покой, радость, свободу в мыслях и действиях? Что им может помочь: молитва, медитация, изменение отношения к себе и внешнему, что?! Им тоже надо ощутить это единство внутреннего и внешнего, чтобы не было опасностей в едином мире, как ты говоришь? Разве у них от изменения «я» поменяется внешний? Нет. Получается, что не каждый человек создан для счастья и жизни? Не он творец пути? Ему уже дали личность, физическую оболочку и «путь». По каким принципам это было распределено?
   – «Весь мир комплекс моих ощущений», слышала такую фразу? При всей ее кажущейся декларативной напыщенности, она, по сути, очень умная фраза-то. Человек не знает мира, он знает только собственное его восприятие. Если изменится внутреннее «я», то изменится и восприятие внешнего мира. Если смотреть со стороны на человека, у которого внутреннее «я» изменилось, то изменений его внешнего мира видно не будет. Но для стороннего человека! Для него самого будет!!! А от внутреннего восприятия внешнего мира зависит человеческое мироощущение, настроение и, в конечном итоге зависит и сам путь!
   «Бытие определяет сознание? Или сознание его направляет? А если сознание ограничено бытием, какие возможности ему изыскать для развития? Что толку менять внутреннее отношение к внешнему миру? Это будет изменение внешнего? Нет. Это будет маска ощущений и чувств. Заметь, искусственно созданная. Но ее можно плотно-плотно прилепить, так что и сам потом не почувствуешь собственного «лица». Вот чему учат те, кто обещает тебе счастье. Поддельное счастье».
   Семеныч вдруг вспылил:
   – Теперь мы можем уйти отсюда? Для чего ты вообще все это затеяла?
   «Так уходи! Разве я держала тебя здесь?» – Катенок исчезла.
   Семеныч настолько возмутился, он был так раздражен всем происходящим и тем, что вынудившая его на размышления, взяла и испарилась, оставив его с этими самыми размышлениями в таком месте. Вновь он обрел энергию, похожую на ту, которая была вечером, позволившая ему остаться один на один с Ребенком.
   Все происходящее было настолько омерзительно, что захотелось окунуться во что-то привычное и приятное. Словно умыться от всего этого. Так сильно, что закрыв глаза, Семеныч не открывал их, находясь во тьме. Он почувствовал свое тело. Чистые свежие простыни под ним. И… блаженство! Руки ощущали Ее в том положении, как она всегда засыпала с ним. Он чувствовал запах Ее тела. Чистого, женского, любимого. Семеныч еще не открывал глаза, недоумевая, что произошло, и где он оказался. Прижал Ее к себе крепче. Она незамедлительно перевернулась и губами коснулась плеча. Он открыл глаза. Вот Она – рядом. Желанная, сонная. Как, чертовски приятно, сейчас ощущать желание, которое можно исполнить! Как свободно лежать на просторной постели в еще не начавшейся ночи! Как отзывается на Ее ласки все его здоровое тело! Как великолепна стала жизнь в этот момент, и находилась она в его руках! Ушли мысли… Они сейчас не нужны! Для счастья!
   – Расскажи мне, маленький, скажи мне!
   – Что ты хочешь услышать, – целуя, смотрел на Нее Семеныч.
   – Расскажи про то, как сделать внутренний мир совершенным и гармоничным, расскажи, что такое свобода и счастье!
   Семеныч удивленно посмотрел на Нее. Сначала промолчал, а потом улыбнулся и сказал:
   – Это… ты – Катенок?
   – Я, – Она нежно улыбнулась.
   – Ты – Катенок? – еще раз удивленно переспросил Семеныч.
   – Я, Я, Я – Катенок!!! Но я не только Катенок!
   – А кто тогда ты еще?
   – Я твоя женщина! Понимаешь? Не просто женщина. А ТВОЯ!!! Для тебя предназначенная!!! Только для тебя! И только я! Я – твоя жизнь…
   Семеныч зачарованно смотрел на Ее, раскрасневшуюся от волнения и такую особенно милую, что у него дух захватывало от волнения и нежности.
   – А ты – мой мужчина! – продолжала Она, улыбаясь и с любовью глядя на его озадаченное лицо, – Только мой! И только ты! Понимаешь? Ты только для меня специально предназначен, персонально создан, сконструирован богом и всей своей предыдущей жизнью! Также как и я для тебя! Ты – мой Мир.
   Глаза Ее светились волшебным синим светом. От Ее улыбки у Семеныча пропали мысли, и он, схватив Ее в охапку, стал прерывисто целовать, отрываясь и внимательно смотря на Ее лицо, будто пытаясь в Ее любимом лице увидеть отгадку на самый главный вопрос, который он в последнее время постоянно задавал сам себе…
   – Ну что же ты? – смеясь, слегка толкнула Она Семеныча.
   – Что? Что я?
   – Ты будешь мне рассказывать, что такое счастье?
   Семеныч растеряно смотрел на Нее:
   – Если ты Катенок, то, что я могу тебе рассказать?
   – Катенок во мне меньше того, что есть в тебе, – Ее любящие глаза посерьезнели.
   – А что есть во мне?
   – Ты еще маленький. Но ты быстро растешь и скоро узнаешь… Ну что, расскажешь про мир, свободу и гармонию, имея великолепное, здоровое тело, светлый разум, лежа сейчас на чистых простынях в дорогом номере, и обнимая любимую женщину? И почему другие это не имеют? В чем твоя заслуга перед ними?
   Семеныч много мог чего рассказать, он никогда особенно «не лез за словом в карман»… Он и сейчас было открыл рот, чтобы в чем-то серьезно, в чем-то прикалываясь, порассуждать о смысле жизни, о приоритете «комплекса моих ощущений», о свободе как об осознанной и не осознанной необходимости… Но вдруг совершенно неожиданно Семеныч понял, что сказать ему особенно и нечего:
   – Счастье? Для меня, ты – счастье! – И он вдруг понял, что совершенно неожиданно для себя вдруг сказал абсолютную истину. Семеныч растеряно посмотрел на Нее и понял, что больше никаких мыслей у него не осталось, – а больше я ничего и не знаю…
   Она, наклонившись, обняла его и прильнула к губам долгим поцелуем, уносящим прочь и его, и Ее мысли совсем в другую сторону….
//-- * * * --//
   Проснулись они, каждый в своей постели. Всё случившееся было сном или другим миром, который у этих двоих так тесно переплелся с настоящим, что не особо они уже удивлялись этому факту. Семеныч, наливая свой обычный утренний кофе, думал об этом. Что живет уже еще какой-то жизнью.
   «Интересно, если это был сон. Видела ли Она его тоже, раз так реально была в моем?» – Семеныч вспомнил, как Она ударилась о деревяшку кровати рукой в совсем неприличный момент, и сразу получился небольшой синяк. По-мальчишески захотелось посмотреть сейчас, осталось ли это доказательство сна на Ее руке. Потому что когда в первый раз на Нее напал волк и расцарапал руки, Она утверждала, что изрезалась коробками на работе, а про волка и слушать не стала. А во второй раз, когда были в гостинице, он сам видел, как полосы на Ее спине исчезли. Их появление и исчезновение он с Ней не обсуждал. Ум всё ещё думал о том, что это: другая реальность или материализованное мышление. Не допив кофе, скинув смс, поехал к Ней.
   Ждал в машине возле подъезда. Только два идиота на свете могли встречаться в 6 утра. Но им самим это так не казалось. Вот погас свет в Ее окне, и вскоре Она появилась рядом. Села в машину, скинув пиджак на заднее сиденье. Семеныч, целуя, развернул руку, синяк был.
   – Откуда?
   – Я хотела выбросить жизнь с земли и зацепилась за луну локтем, жизнь выпала из моих рук и опустилась опять на землю, – серьезно сказала Она.
   – Ты хорошо спала сегодня? Что снилось? – Семеныч посмотрел Ей в глаза, ожидая увидеть хоть тень усмешки. Но глаза были уставшие, словно и не закрывались всю ночь.
   – Спала хорошо, – Она вновь поцеловала его, – счастьем укрывалась, свобода была под головой, а гармония, как простыня, распласталась на кровати. Поехали скорее, а то увидят нас здесь.
   – Я к тебе приходил.
   – Не заметила. Ты был в маске ночи? Или, запутался в складках одеяла, не дошедши?
   – Ты можешь нормально разговаривать? – разозлился Семеныч.
   – Нет! Мой язык предназначен не для речи. А знаешь для чего… – Она стала расстегивать ему рубашку.
   – Откуда синяк, я тебя спрашиваю?
   – Меня толкнул кирпич, он был синий, – рубашка тем временем расстегнулась совсем. Поскольку они так и не отъехали от Ее дома и окон, Семеныч отпихнул Ее, застегнулся и завел машину, рассерженный.
   – Поговорили, называется, – сам себе сказал он.
   – Молчать-то приятнее будет, если есть где, – вторила Она, и стала разбирать бумаги в сумке, уткнувшись в них. Минут через пять добавила, – и полезнее.
   Проехали пару светофоров. Семеныч поглядывал на Нее. Если Она говорить о чем-то не хотела, ничего не добьешься. Она все также вчитывалась в бумаги, сортируя их на коленях.
   – Я ведь уезжаю послезавтра, – сказал.
   – Помню. Счастливого пути, искатель, нам с тобой не по пути, – не подняв головы, продолжала Она, – смотри за дорогой.
   – Что с тобой?
   – Жизнь вскрыла карты, оказалось, у меня нет козырей. Эта партия мною проиграна. Блефовать не охота, – тут Она подняла глаза на него. Семеныч оторопел, они были полны слез.
   Он быстро припарковал машину у края дороги:
   – Что с тобой, маленькая? – Семеныч быстро и нежно целовал Ее глаза, Ее щеки, осушая от выкатившихся слезинок, – что с тобой? Что это за бумаги? Какие карты тебе вскрыла жизнь?
   – А зачем тебе знать? Ты ведь все равно ничем помочь не сможешь!
   – Скажи, я ведь не знаю, о чем идет речь. Может и не смогу, но даже если партия и проиграна, то это всего лишь одна партия!
   – Эта партия была главной, – печально ответила Она.
   – Ты мне не скажешь, что случилось?
   Она внимательно посмотрела на Семеныча и медленно покачала головой из стороны в сторону: «Н Е Т».
   – Ну, как знаешь, – Семеныч разозлился. Не поцеловал на прощанье. И разозлилась Она.
//-- * * * --//
   – Так, так, таааааак! – радостно протянул Второй, наблюдая за ними издалека, не «подключаясь». Второй опасался читать мысли Семеныча или Ее. Кто знает, что можно ожидать от Катенка, от того, кто находится в Семеныче, от Мики или от Хозяина. Второму очень хотелось подключиться, но… собственная безопасность была для него важнее любопытства.
   «Как же узнать-то?» – лихорадочно думал Второй. – «Может, все-таки посмотреть мысли? …опасно! Может, через Ребенка попробовать узнать? Не скажет ведь! А может, и скажет? Ведь она ненормальная! Семенычу, вот почему-то не сказала…»
//-- * * * --//
   Ребенок встретил Ее возле здания офиса.
   – Привет! – как ни в чем не бывало, как будто ничего особенного раньше не произошло, сказал Ребенок.
   Она остановилась и недоуменно посмотрела на Ребенка.
   – Ты считаешь возможным говорить мне: «Привет?» Ты маньяк? Мне крикнуть охрану? – Ее заплаканные глаза моментально высохли от разгорающейся злости.
   – Извини за то, что было. Нашло что-то. Просто, ты мне очень сильно нравишься. Извини, пожалуйста. Я тебе помогу. Правда, помогу!
   – В чем ты мне поможешь?
   – В том, что у тебя случилось. Я знаю, как это исправить. Я помогу тебе. Я не хочу, чтобы ты считала меня плохим. Мне ничего от тебя не надо. Я просто помогу тебе и все!
   – Ты знаешь, о чем говоришь? Ты знаешь, что у меня случилось?
   «Или я Ее разговорю, или Она сама скажет. Или я вырву у Нее сумку с бумагами и убегу… потом посмотрю что там. А дальше видно будет. Но надо Ее отвести от здания. Нельзя вырывать сумку прямо перед входом. Тут видеокамеры стоят, и охрана может быстро выбежать и «повязать», мозг Ребенка четко перебирал возможные варианты развития событий.
   – Поверь мне. У тебя нет причин, чтобы верить мне… но ты поверь. Кроме меня тебе никто не поможет. Я много могу. Очень много. Я хочу доказать тебе, что я не враг. Это сложно объяснить. Я был вынужден поступать так раньше. Но мне это не нравилось самому. А теперь я поступаю так, как хочу сам. Кое-что изменилось. Пойдем, отойдем на минутку, я тебе объясню. Что мы тут стоим перед дверьми… – Ребенок сделал приглашающий жест рукой.
   Она растерянно смотрела на Ребенка. Ее злость постепенно уходила и заменялась горечью разочарования. У Нее бессильно опустились плечи. «Какая теперь разница», – обреченно подумала Она и медленно пошла в направлении, указанном Ребенком…
//-- * * * --//
   – Ну, что у тебя произошло? – по-товарищески спросил Ребенок.
   – Кто ты? Что тебе нужно от меня и его? Зачем ты нас преследуешь? И еще раз – кто ты?! Ты не человек ведь.
   – И да, и нет, как и ты, – Ребенок закурил, предложил ей сигарету. – Я игрушка, я пешка в чужой игре. Признаю, немного заигрался. Больше не хочу. Я довольно самостоятельная единица, и не хочу больше поддаваться управлению. Я хочу взаимодействовать, но один не могу. Мне нужна еще помощь.
   – Ты оригинальным способом предлагаешь мне решение моих проблем, прося о сотрудничестве, – усмехнулась Она, – да ведь ты чуть не убил меня!
   – Ну, это спорный вопрос, кто кого убить мог. Не ты ли в меня стреляла? – Ребенок посмотрел на Нее. Сквозь мертвые глаза там проглянула жизнь. Та самая, которая издевалась над Ней, – что у тебя там с бумагами?
   – Брачный контракт, – вздохнула Она, – я хочу уйти от мужа. Но я должна выплатить такую компенсацию за непрожитые годы, что мне вовек не собрать такую сумму.
   – Деньги – это самая ничтожная вещь в этом мире. Назови сумму и ты получишь ее.
   – А взамен?
   – Я помогу тебе просто так. В качестве морального ущерба за причиненные неудобства с моей стороны. Считай это авансом нашей будущей дружбы.
   – Я подумаю, – признательно кивнула Она.
   – Постарайся сделать это в течение ближайших дней. Телефон у тебя мой остался? – Не дожидаясь ответа, Ребенок пошел к своей машине.
   «Идиот», – мысленно попрощалась Она, – «какие же вы все идиоты! Вы так верите во всё, что вам скажут, что, честное слово, мне доставляет удовольствие, говорить вам всякую ерунду!»
   ….. Некоторое время назад…
//-- * * * --//
   – Тебе пора уходить отсюда.
   – Я не хочу, – Катенок смотрела расширенными глазами.
   – Ты больше не нужна там. У тебя другие дела, и они устали ждать. Тебе там нечего делать.
   – Семеныч… – слабо заикнулась Катенок.
   – У него своя дорога. У тебя – своя. Не все желания исполняются. Потому что не все они верные. Этот твой каприз и так затянулся до невозможности. Я дал тебе время. Считаю, что уже достаточно. Еще раз повторяю – тебе там делать больше нечего. Надо работать, довольно уже развлекаться.
   – Я хочу остаться, – твердо сказала Катенок, – я остаюсь.
   – Ради чего?
   – Ради кого, – неуверенно поправила.
   – Эта жертва никому не нужна, поэтому она бесполезна.
   – Она нужна мне, – так же неуверенно.
   – Она не принесет тебе ничего хорошего.
   – Я остаюсь, – решительно.
   – Ты уйдешь потом сама, но уже на других условиях. Ты будешь просить об этом. Запоздалая просьба после упущенного предложения. Хуже не придумаешь.
   – Я не уйду, – спокойно.
   – Оставайся… но сможешь ли? Человеческие условия жизни для другого существа подобны пожизненному заключению в одиночной камере. Ты будешь один на один со своими проблемами, а их будет очень много, решений которых в этом мире нет. Эти проблемы несущественны, глупы и ничтожны, но они съедят тебя всю. Все сознание, всю энергию, весь дух. Тебе не выжить в этом мире.
   «Не выживу в этом, выживу в другом», – тайно (чтобы не услышал Хозяин) подумала Катенок, – «я помогу Семенычу создать другой мир. Тот мир, который нам нужен!»
//-- * * * --//
   Сидя в машине Семеныча утром, Она рассортировывала свою горькую плату за сделанный выбор, изредка поглядывая тайком на Семеныча. Ну, а на коленях лежали обещанные Ей проблемы. Сомнительный диагноз болезни сына на 10 листах, исписанных мудреными терминами, которые еле понимала через слово. Зато хорошо поняла, что это на всю жизнь и дорого. Долговые уведомления банка о просроченных платежах по кредиту и коммунальным услугам. Та несчастная собственность на имя мужа, который даже не думал Ей уступать, чтобы Она не сбежала от него. Квитанции о зарплате, где вычерки и лишения составляли более половины. История болезни мужа, которая ничего хорошего не предвещала. Куча бумаг по работе, которые нужно было срочно освоить, но времени на них не было, сил и желания тоже. Несколько распечатанных листов книги о компьютерной программе, которую хотелось бы прочитать и попробовать, но не было ни программы, ни времени на ее освоение. Пару фотографий, которые нашел у Нее муж, и теперь просто превратился в монстра, подозрительно глядевшего даже на то, как Она подавала ужин на стол…
   Она чувствовала, что уже проиграла. «Надолго ли меня хватит при таких условиях?» – размышляла Она, быстро взглянув на него, – «Хватит… Хуже будет, не страшно. Если не долго. Я могу не выдержать лишь одного, времени продолжения. Они словно обрезают крылья по сантиметру и заставляют лететь. Я ведь так рухну, в конце концов. И ради чего, действительно? Ну не могу я пока от него уйти, хоть убей, не могу! А всегда счастье в этом мире стоит так дорого?»
   На глаза навернулись слезы, и ничего Она ему сказать не смогла, только лишь мотнула головой.
   Семеныч уехал, довезя Ее до работы. Она зло смотрела ему вслед. Больше Она его не увидит. Долгих десять дней, а может и больше.
//-- * * * --//
   Пришла на работу после разговора с Ребенком, как в тумане. Все стало чужим. Ничто не радовало. И никто не радовал. «Так странно, я выбрала любовь без жизни. Почему мне предоставили именно такой выбор?» Пыталась отвлечься работой. Не получалось. Не замечая, выпила много чашек кофе, пытаясь сосредоточиться. Трудно порой любить. Тяжело и горько. Когда любовь запретная. Когда у твоей любви тоже нет жизни, только моменты.
   Ребенок позвонил вечером:
   – Сколько?
   – Четыреста тридцать.
   – Хорошо, я заеду за тобой?
   – Добро.
   Вечером подъехал, показался вполне вежливым и приличным. Передал деньги. Подъехали к дому. Долго сидели в машине. Он рассказывал про то, как он жил, про детство. Она просто слушала. Потом с интересом. Почему-то не хотелось уходить.
   – Мы не могли бы куда-нибудь поехать? Я не хочу домой, – вопросительно обратилась к нему.
   – Вполне. Хочешь, ко мне?
   – Куда угодно.
   С ним хотя бы можно было погрустить, и не разговаривать, и он не задавал идиотских вопросов: «что с тобой?» А дома бы сейчас обязательно заметили, что с Ней что-то не так. И стали бы спрашивать. А Она бы разозлилась. Злиться не хотелось. Вообще ничего не хотелось. Поставили машину. Он открыл перед Ней дверь, как будто случайно коснувшись Ее руки. Прошли в зал, не зажигая света, сели на диван.
   – Как ты думаешь, почему нет счастья? – медленно, словно рассуждая, спросил Ребенок.
   – У кого нет? – уточнила Она.
   – У кого-нибудь, у меня, у тебя, например.
   – Есть. Только предложенное счастье мне неинтересно. Я хочу другого. У меня данность не совпала с желаемым. А желаемое не совпало с данным. Я не умею их превращать одно в другое.
   – Ты не права. Не поэтому нет счастья.
   – Да? – Она удивленно посмотрела на Ребенка, – а почему же, по-твоему, нет?
   – Потому что счастье подразумевает отсутствие дальнейшего движения. Если допустить, что счастье вдруг есть и настало, например, у тебя, то тебе ничего уже будет не нужно… Не будет разности потенциалов для течения электрического тока. Не будет противоречия, которое требует устранения. Не будет потенциальной энергии, она не перейдет в кинетическую… А если не будет дальнейшего движения, то не будет и жизни. Ведь жизнь, это и есть движение. Поэтому у того, кто живет, счастья не бывает.
   Она еще более удивленно посмотрела на Ребенка. Аналогичные мысли, только в другой интерпретации, Она уже слышала от Семеныча… Она не знала, что и Ребенок это тоже слышал от Семеныча как-то, а теперь просто повторял то, что слышал.
   – А зачем же тогда жить? – Она внимательно смотрела на Ребенка.
   – Смысл жизни в достижении состояния психологического комфорта, в очередной раз повторил Ребенок мысли Семеныча, – только этого состояния никому никогда полностью достигнуть не получается. Это как морковка, которую вешают перед мордой осла, чтобы он двигался вперед.
   – Кто же нам эту морковку вешает?
   – Тот, кто все это придумал и создал… Бог, типа.
   – А почему «типа»?
   – Потому что нет его, как такового, Бога. Есть условное понятие, характеризующее неспособность человека воспринимать жизнь такой, какая она есть.
   – А ты жизнь воспринимаешь такой, какая она есть?
   – Частично. В той части, в которой я являюсь человеком, не воспринимаю. Как и ты, впрочем, – Ребенок рассмеялся. Она посмотрела в его пустые, мертвые глаза, где не было веселья. Его глаза были подобны смерти, которая не умеет смеяться.
   – Кто ты? – Она отшатнулась. – Ты не человек!
   – Людей в чистом виде не существует.
   Она вздрогнула. Эта фраза не была для нее новой, но услышать ее от Ребенка Она не ожидала никак. Ребенок тем временем продолжил:
   – В нас с тобой намного больше общего, чем в тебе с Семенычем!
   – И что же в нас общего?
   Ребенок задумчиво посмотрел на Нее:
   – Как тебе сказать. Если пользоваться этими неуклюжими терминами… Семеныч от Бога, а ты… и я – наоборот.
   – Что наоборот?
   – Ну вот… Семеныч, например, любит солнечный ясный день… А ты любишь ночь или пасмурный день.
   – И что?
   – Это мелочь… Но это показатель.
   – Показатель чего?
   – Это показатель… – Ребенок вздохнул, – это показатель всего. У вас во всем так.
   – Но мы же любим друг друга! Скажешь, нет?
   Ребенок поморщился и нехотя медленно произнес:
   – Не скажу, что нет. Вы и, правда, любите друг друга. И это очень мне непонятно. Это парадоксально. Это не укладывается ни в какую концепцию.
   Катенок что-то сказала Ей и Она, широко открыв глаза и почти не осознавая, слово в слово повторила:
   – Я знаю, почему так. Бог и Дьявол всего лишь термины, которыми обозначают разные проявления одного и того же. И в Семеныче, и во мне, есть обе составляющие. Он пользуется одним, я пользуюсь другим.
   Теперь уже Ребенок потрясенно смотрел на Нее…
   «Ребенок!! Что же ты медлишь?» – раздались в голове Ребенка мысли Второго, наблюдающего за этой сценой, – «Она же у тебя дома! Неужели ты упустишь такой момент! Ты же мужчина!»
   «Иди отсюда!» – Ребенок быстро и четко выбросил эту мысль, как будто резко и неожиданно ударил Второго под дых, – «ты тут уже не при делах!»
   «А кто при делах?» – оторопел Второй, никак не ожидающий от прежде легко управляемого Ребенка таких слов и такой решительности в разговоре с ним.
   «Я не знаю кто, но ты по сравнению с ним – вошь!» – Ребенок ухмыльнулся и… полностью получил свободу от влияния Второго, которого тут же как будто ураганом вышвырнуло из контакта с человеком.
   – Ты чего? – Она смотрела на Ребенка недоумевающее, – Ты о чем-то задумался?
   – Да, извини. Поздно уже. Давай, я тебя домой отвезу?
   – Не надо. Я лучше такси закажу, к подруге заеду. Это далеко. До свидания.
   – Пойдем, я тебя провожу?
   – Не стоит. Действительно не надо. Я хочу немного побыть одна… Ты что боишься за меня?
   Ребенок внимательно посмотрел на Нее:
   – Нет. Я за тебя не боюсь. Пока.
   – Пока.
   Она вышла за дверь, дождалась, когда за дверью стихнут его шаги и тихонько стала подниматься наверх по ступенькам.
   «Семеныч, значит от бога, а я от… Весело получается. Надеюсь, Семеныча это не смутит. Да не такая я уж и плохая. Жизнь, жизнь…» – думала Она. – «Обычный необходимый физиологический акт. Как сон, еда, дыхание и прочее. Никто же особо не задумывается о том, зачем, почему и как он ходит в туалет, к примеру. Так надо, для поддержания здоровых функций организма. Это исследованная область. Физиология. Может и жизнь так? Для души, надо. Это акт для души. А, может, это просто школа? Никто не любит учить азбуку, но без нее невозможно будет уметь читать. И жизнь, возможно так же. Просто для получений знаний, умений, ощущений, чувств. Чтобы позже уже не тратиться на базовые основы. Хочется это кому или нет, нравится или нет».
   Она, нисколько не занимаясь чтением различных теологических учений, попала почти «в самую точку» относительно эзотерических представлений о жизни. Действительно, с точки зрения многочисленных религий, сект, гуру и т. п. жизнь и является своеобразной «школой» для души.
   Она поднялась на последний девятый этаж, толкнула дверь подъездного балкона. Вышла, посмотрела вниз. Весна никак не хотела приходить в этом году. Вроде уже тепло подбиралось к городу, как опять по ночам все вымерзало.
   Достала телефон и деньги, которые дал Ребенок. Позвонила ему.
   – Извини, еще раз. Все номера такси либо не доступны, либо не отвечают. Ты не мог бы всё-таки отвезти меня домой? Если нетрудно.
   – Да, конечно, сейчас спущусь.
   Ребенок вышел из подъезда и, озираясь, подошел к машине. Открыл дверцу и набрал Ее номер. Шли продолжительные гудки. Внезапно посыпалось что-то с неба. Он поднял голову. Сверху пошел бумажный снег из тысяч купюр и рваных бумаг. Они, кружась, словно снежинки вертелись на ветру, опускались на балконы, потом вновь потоками воздуха гнались то вверх, то вниз, описывая дом беспорядочными траекториями.
   – Алло, – беспечным голосом откликнулась Она.
   – Ты, – пришел в себя Ребенок, заикаясь, – дур-ра, что ли, совсем?
   – Это не я! – убежденно сказала Она, и перешла на шепот, словно поверяя ему самый дорогой секрет, – это зима прощается со всеми. А Семеныч поехал за весной. Скоро он приедет, развесит ее на деревьях, домах, земле, небе, пока я буду спать. Он меня разбудит и скажет: «Просыпайся, это все для тебя!».
   Короткие гудки оборвали Ее голос. Она, крадучись, выскочила из подъезда и тенью промелькнула за угол дома, пока ошарашенный Ребенок смотрел на черное небо, где белели искусственные снежинки.
   Поймала машину и поехала домой. Ее нежелание ехать туда росло вместе с уменьшающимся расстоянием. Расплатилась, вышла. Пошла медленно.
   «Почему это место не является для меня домом? Почему, если там живет человек, которого я любила когда-то и уважаю до сих пор, если там мои дети? Где же мой дом? Есть ли на этой планете мое место? Вот если в любое дело вложить душу, оно становится твоим. Значит и сюда надо вложить душу? Ясно, тогда дело осталось за малым, нужно отыскать ее».
   Звякнула ключами. Темно. Тихо скинув одежду, юркнула под холодное одеяло. Закрыв глаза, из-под которых сочились слезы, делая подушку мокрой. В ту же минуту Семеныч поднялся в самолет, сел на холодное кресло, пристегнулся, и закрыл глаза.
//-- * * * --//
   Утро. Дом не стал домом, душа так и не явилась. Она встала рано, по той привычке, которая быстро и прочно вросла вместе со знакомством с Семенычем. Любимый, крепкий, горячий чай больше не вызывал радости. Сделала несколько глотков воды и стала собираться на работу. Некому сегодня написать: «Доброе утро». И не стоит ждать ответа.
   На улице было ветрено и холодно. Как снаружи, так и изнутри. Ветер гулял внутри Нее, как будто там было пусто. Или сердце так замерзло, или его вовсе не стало.
   Забежала в теплый кабинет, включила компьютер, разложила перед собой документы, а проще говоря, сделала вид глубоко занятого человека, чтобы никто не лез. Аккуратным движением выдернула провод из телефона. Разговаривать, делать, думать Она сейчас не могла совершенно. Встала сделать кофе, потому что уже знобило все тело. Сотовый молчал темным экраном. Он не напишет, не позвонит, потому что его нет ни в городе, ни в стране. Кто сказал, что безответная любовь бывает тяжелой… Взаимная, оказывается, порой болит еще сильнее.
   Сидела, тупо уставившись в монитор. Проблемы ушли. Сын выздоровел, диагноз не подтвердился. На работе со сменой собственника сделали перерасчет, его с лихвой хватило на Ее денежные разногласия. С мужем всё встало на круги своя, о чем он известил Ее телефонным звонком. Она не радовалась. Ее только несколько удивила скорость, с которой эти проблемы, как только она вчера выкинула их из сознания, а заодно и с подъездного балкона, прошли…мимо Нее. Проблемы всегда быстро уходят, когда теряют того, кому они предназначались, потому что ничто их больше задерживать не может. Она вчера отказалась от них, отдав их единственному вечному владельцу, который никогда ни от чего не отказывается – времени. Оно тоже не стало долго с ними возиться и отдало следующему – небытию. Налила себе горячий кофе, закрыла жалюзи, поморщившись от яркого солнечного дня. Постепенно мир приобретал цвета, звуки, запахи. Но оставался еще очень безжизненным. Еще бы! Мир был сейчас очень далеко от Нее. И, возможно, тоже скучал по Ней. В далекой восточной стране.
   Прибежала подружка из соседнего отдела, стала горячо шептать на ухо, тормоша и теребя Ее, пока Она не стала улыбаться, сначала неуверенно, потом уже смеясь.
   – Ну, скажи – да! Да? Поедем?
   – Л-ладно, – еще неуверенно сказала Она.
   – Будет здорово, не пожалеешь, а то ты совсем раскисла в последнее время.
   «Это точно», – промелькнула мысль. Она сделала над собой усилие, чтобы хоть что-то посетило Ее голову, кроме НЕГО. Вроде получилось, – «сама себя извела. Это никуда не годится».
//-- * * * --//
   Мика не знал, что делать с группой Второго. Они ему не то, чтобы мешали, но как-то раздражали, типа, надоедливых насекомых. По аналогии с миром людей это было что-то наподобие игрушечной оппозиции, не имеющей возможности навредить действующей власти, но назойливо отвлекая от других, более важных занятий. Можно, конечно, их было уничтожить, но это было бы… не этично что ли.
   Он нашел приличный способ. Мика стал раздражать их, порой намеренно. У них образовывалось много отрицательной энергии, которая помимо их воли, перетекала мгновенно к самому раздражителю, делая его еще сильнее. Ему это понравилось. Еще и потому, что его никто не мог в этом уличить. И он вроде бы и ни при чем. А энергии много.
   Эгрегоры группы Второго распускали слухи о том, что Мика никакой не «великий эгрегор», а что он просто изначально очень сильный эгрегор, не соблюдающий правила игры, принятые в Обществе, и незаконно отбирающий энергию у других эгрегоров. Они говорили, что Мика «цепляется» к практически любым группам людей, независимо от вырабатываемой ими энергии, и использует людей в качестве «доноров», ничего не давая взамен. Они предлагали рассмотреть на собрании Общества вопрос о принудительном лишении Мики возможности свободного перемещения и о насильственном изъятии у него большего количества имеющейся энергии, чтобы Мика по уровню был не сильнее обычного «среднего» эгрегора. Они много чего говорили и предлагали, но… они кое-чего не знали.
   Мика в силу своего чистого образования был очень недоволен такими заявлениями. Он вообще недолюбливал несправедливость. Он не ставил себя выше их. Но своей глупостью они сами себя спускали на порядок ниже. У Мики хватало разума закрывать на это глаза. И не хватало терпения и опыта, чтобы не реагировать.
   Эгрегоры, хотя и являлись существами относительно самостоятельными, но все же зависели от своих людей. Большинство эгрегоров зависели. Но не все. Некоторые эгрегоры не были привязаны исключительно к определенной группе людей. Изначально они, конечно, появлялись от определенной группы, но поскольку «питались» особыми видами энергии, то потом искали эту энергию уже самостоятельно. Например, такими были эгрегоры творчества, эгрегоры власти, эгрегоры чревоугодия и т. п. Такие «блуждающие» эгрегоры не имели своих постоянных групп. Они находили людей, вырабатывающих специфические чувства, входили с ними в энергетическую связь, подпитывались от них и подпитывали их…
   Мика, хотя и был тесно связан с Семенычем и с Ней, но все же эта связь была скорее осознанной и желанной, чем вызванной необходимостью. Мика мог бы вступать в энергетический контакт и с другими людьми, но со «своими» ему было это делать комфортнее, приятнее, естественнее и качественнее что ли… Они были ему роднее и желаннее, и во всем устраивали. Поэтому мысли о взаимосвязи с кем-то еще даже не возникало. Даже, когда бывали неприятности.
   Мике не составляло труда найти людей, энергии которых были в чем-то сходны с энергиями чувств Ее и Семеныча. Таких людей было не так уж и много, но все-таки и совсем не мало. С учетом способности эгрегоров моментально находить желаемое, с отсутствием необходимости тратить время на преодоление расстояний… да и вообще с отсутствием времени в мире эгрегоров, это было сделать легко. Но… Мика именно их любил.
   Дело в том, что Мика был не просто «великим эгрегором». Мика был эгрегором Любви. Любовь – одно из абсолютных, многогранных энергетических состояний. Оно всегда желаемо и желанно. Когда настоящее. Но везде и всегда, помимо настоящего зачем-то создается искусственная имитация. Это оправдано, если вещества, к примеру, недостаточно для удовлетворения всех нужд.
   Но тут ситуация Мике была неясна. Энергии у него было много, и дарить он мог бы ее бесконечно. Это был возобновляемый и неиссякаемый источник. Мика научился практически любые виды энергии трансформировать в свою. Пока не знал, куда девать избыток, стал спускать его на Землю. В мир людей. И оставался недоволен, когда встречал там откровенные подделки.
   Но не терял надежды искоренить ненатуральность. Максимализм Мики вызывал отеческую усмешку Хозяина над этой горячностью.
   – Молодость, – сказал Хозяин, когда опять обнаружил Микину энергию в неподходящих и подходящих для этого местах, – Мика! Нужно очень тщательно все взвешивать, прежде чем что-то сделать. Понимаешь, Мика? Ты посмотри на иные последствия. Слишком много распространил в ненужное место, что из этого получилось? Небольшая война между кланами, к которым стали подключаться другие, образовывая все большие группы. Погляди! Образовалась противовесная энергия ненависти, по силе, равной той любви, которую ты оставил там. Я верю, что у тебя были благие побуждения. Но последствия ужасны.
   – А что теперь делать? – спросил Мика.
   – Думать прежде! – раздраженно сказал Хозяин. – Не мешай эмоции с умом, не зная пропорций. Иначе получается термоядерная смесь, способная не только на прекрасное созидание, но и на разрушительные взрывы. Вот лезешь везде, где попало. Думаешь, у меня других дел нет?
   – Я не специально. Я думал, лучше будет, если они будут любить друг друга и вообще все на свете.
   – Уйди с глаз моих, миротворец хренов!
   Мика обреченно побрел. Он, в самом деле, еще не мог понять всего происходящего в мире, том и этом, а так хотелось. Расстроился.
   Где-то в большой тундре произошла преогромная гроза. Сверкали молнии с такой силой, что казалось, доберутся до самого ядра земли, разложив его на мелкие части. Люди с удивлением отмечали, как светилось ночное небо на много сотен километров от переизбытка разрядов молний. Как содрогалась земля.
   Это Мика был расстроен. Сидел один и переживал. Нашел безопасное место и изливал на него свою огорченность. Чуть плохо ему не стало, когда Хозяин вновь оказался рядом, резко остановив Мику.
   – Что ты творишь?! – В бешенстве закричал он.
   Мика молча опустил глаза и ему стало еще хуже: там, внизу тундра просто горела. Она пылала пожарами. Все верно, про дождь Мика и не вспомнил, не учел множества сухих деревьев и приличный ветер, разносящий огонь.
   – Утешился, Илья-пророк?! Одни ведь беды от тебя. Хоть няньку к тебе приставляй…
//-- * * * --//
   Она скучала, работала, жила и привыкала быть без Семеныча. Искала, чем заменить эту головную боль. Первый день все раздражало и злило. Второй день было грустно. Третий – тошно. В четвертом – неопределенно… Не спасали ни друзья, ни музыка, ни книги. Такую глубину ничем не затопишь. Нарушено было главное желание любви – нахождение рядом ее объекта.
   Мика и без того был обессилен гневом Хозяина, самоуничижениями своей непригодности, склоками Второго, и Она еще тянула из него энергию. И тогда Мика решил немного развлечься.
   Он расслабился и настроился на поиск своей энергии. Это было одно из любимых занятий «блуждающих» эгрегоров. Они знали «свои» группы, но им было интересно также и привлечение новых «излучателей» аналогичных видов энергий. Мика, естественно, настроился на поиск энергии любви. Сначала его сбивала Она, перебивая своим излучением любые другие проявления аналогичного чувства. Мике даже стало Ее жалко: «Ну как же сильно Она его любит!»
   Можно было игнорировать Ее излучение любви, чтобы не отдавать энергию, а можно было отключить. Правда, если отключить, то и любовь сама отключилась бы. «Игнорировать или отключить?» – думал Мика, – «а отключу! Пусть хоть отдохнет немного!» И отключил. И занялся поиском другой любви… Но мелкие попадались, по сравнению с Ее любовью, вовсе какие-то миниатюрные… Поискал-поискал Мика, но ничего достойного так и не нашел. «Че то «не клюет» сегодня», – подумал он и отключил поиск. А излучение их любви не включил. Забыл. Эгрегоры тоже имеют такую способность.
//-- * * * --//
   Она резко проснулась и села в постели. Что-то изменилось. Она прислушалась. Тикали часы, за окном где-то далеко проехала машина, где-то еще дальше, совсем еле слышно залаяла собака… Ночь. Дома все спали. Она посмотрела на телефон. Ни пропущенных звонков, ни пришедших сообщений не было. Она положила телефон обратно на тумбочку. Встала с кровати и пошла на кухню. «Странно», – подумала Она, наливая себе стакан воды, – «как будто что-то произошло». Но все было спокойно. Даже чересчур спокойно.
   Она задумалась. Ставшее обычным за последние несколько месяцев, беспокойство куда-то пропало. Она нахмурилось, Она не любила неопределенности и всегда считала, что плохая определенность лучше неопределенности. С плохой определенностью можно что-то делать. Можно прогнозировать варианты развитий событий, можно пытаться минимизировать негативные последствия, можно бороться… А с неопределенностью было непонятно что делать.
   Тут Она вспомнила, как рассуждал о неопределенности Семеныч:
   «Не любим мы неопределенности… а напрасно. Человек, когда начинает себя осознавать, сразу же попадает под самую большую неопределенность. Он знает, что когда-нибудь умрет, но не знает когда именно. В то же время мы значительно лучше себя чувствуем, если можем сколько-нибудь реально спрогнозировать события на предстоящий день, месяц, год. Хотя весьма маловероятно их реально спрогнозировать полностью. Получается, что мы, так или иначе, живем в неопределенности. Но неопределенность нас раздражает и тревожит. Мы злимся, если что-то идет не так, как планировалось, и беспокоимся, когда даже запланировать ничего не получается. Выходит, сознание надо перестраивать. Но как это сделать? Не знаю. Возможно, нужно абстрагироваться от понятия «стабильность» и принять его за частный случай, иногда встречающийся, но совсем не обязательный. В таком случае, неопределенность будет нами восприниматься как «норма жизни», а «островок» стабильности – как приятная неожиданность».
   «Да. Исчез какой-то островок стабильности? Вроде бы ничего не случилось», – а вообще-то, все верно говорил Семеныч, он вообще очень здорово все преподносил Ей. Не всегда понятное в книгах, из его уст Она понимала. А если не сразу понимала, просила объяснить еще и еще, пока Семенычу не надоедало… и он не начинал злиться.
   Тут Ее пронзила внезапная мысль: «Как же далеко он сейчас. Что происходит? Почему сейчас я не чувствую его?»
   Она подошла к темному окну и посмотрела в него. Тусклый свет фонарей. Унылый мокрый снег. Ни движения. Как застывшая картинка… И вдруг!!! Ее яростная мысль, раскаляя пространство и время, пронеслась бешеным смерчем во все стороны, сминая и распыляя все остальные мысли и чувства людей. Остановилась. И тихо вернулась в сердце дикой болью, заставив его молчать.
   «Так. Если все по порядку. Семеныч, что-то связанное с ним. Что? Мало ли у меня было таких Семенычей? Да ни одного такого не было! А если бы я знала, что он появится в моей жизни и остальных бы не было», Она прислушалась к себе. Ничего в душе у Нее не шевельнулось. Ничего. Совсем ничего, – «Странно. Обычно стоило сердцу позвать Семеныча, как его любовь отзывалась тут же пронзительным тоскливым, тревожным сердцебиением, несмотря на любые расстояния. Почему сейчас так тихо? Зачем тогда были все эти слова, что поездка ничего не изменит в их отношениях? Я ведь просила не уезжать, я чувствовала! Неужели он думал, что найдет то, чего уже имеет, но не видит?»
   Она прислушалась к себе. Молчание.
//-- * * * --//
   Второй был в восторге! Такого идиотского хода от Мики он не мог и ожидать. Тот практически вырыл себе могилу. Если не уничтожением источника энергии, то саморазрушением последствий. Второй активизировал свою группу, чтобы отвлечь Мику. Чтобы Мика не успел вовремя предотвратить то, что натворил.
   Мика терял энергию стремительно. И списывал потери на Ее тоску, пакости Второго, и недовольство Хозяина. Про отключение он и не вспомнил. Эгрегоры Второго не оставляли его совсем. Поначалу просто вертелись рядом, по-соседски почти беззлобно, заставляя суетой терять драгоценную энергию.
   Позже пошла клевета и провокации, Мике было обидно за лживо приписанные ему действия. Из чувства справедливости и равновесия, старался оправдаться перед одними, но перед другими выходило, что он еще больший гад. Ему претило казаться подлым, жестоким, агрессивным, глупым, самонадеянным, тщеславным, гордым. Он не любил доказывать ничего никому. Но тут приходилось, потому что у болота есть свойство засасывать. А здесь именно оно и было. Энергетическое болото. Точки опоры нет. Ни опереться, ни схватиться не за что. К тому же все более количество эгрегоров становилось свидетелями, слушателями Второго и созданной им компании, которая нашла себе цель – довести Мику до самоуничтожения, но так, чтобы все вокруг стали думать, будто он сам такой плохой и получает по заслугам. А общество, будь то человеческое, или из другого мира, ох, как любит в коллективном порядке превозносить не всегда достойного или порицать не всегда виноватого. Поодиночке никому бы из них и в голову не пришло то, до чего может додуматься толпа, если одиночек больше двух, а идея одна. Она (толпа) формируется в единую карающую руку, этим дышит и этим живет, этим растет и… этим гниет. Это судейское болото, становится еще больше и от своей значимости просто лопается от гордости за «правое дело». Пока не доведет дело до конца. А потом, потеряв цель, и не найдя другого объекта, они могут взять и оправдать невиновно убиенного ими же. Или низвергнуть того, кого сами превозносили до небес. И в обратную сторону забурлит болото… Такое ощущение, что оно становится вечным. Превращая любые попадающие в него капли чистой воды в свою трясину. До той поры, пока из этого болота не выделится маленькая, но сильная идея следующего болотца, которое перерастет своего создателя. И пойдет новый цикл роста и гниения.
   Позже Они агрессивно задевали Мику, вынуждая его просто напросто защищать себя. Как толпа подростков, когда упадет тот, которого ударили, начинает бить с азартом лежащего. Мике было плохо. Он погибал, и все меньше понимал, как добраться до конца или остановить это безобразие. У него не хватало энергии даже на обычное существование, не говоря о том, чтобы защищаться. О нападении уже и не думалось.
//-- * * * --//
   Она поняла внезапно. На окне Ее дыхание оставило след. Она рукой медленно провела по холодному стеклу и: «Он больше не любит меня. Вот почему тишина! Если бы с ним что-то случилось, я бы почувствовала это. Я не чувствую его любовь. Он больше не любит меня. Он просто больше не является моим. Вот это да…. Так скоро… Так быстро… Так неожиданно…»
   Она распахнула окно и глубоко вдохнула воздух. Ей срочно надо было выйти, становилось больно дышать, воздуха не хватало. Бегом! Неслышно в коридоре оделась. Затаилась. Вроде все спят. Ключ поворачивала по десятым миллиметра. Щелчок, и Она на свободе! По лестнице просто сбежала вниз. Почему-то было желание забраться на дерево. Она не стала, просто прислонилась к нему. Говорят, все живое имеет энергетику. Если в это веришь, имеет. Но Она не верила, что эта биомасса может иметь энергию.
   Она подняла глаза вверх. Облака. Выше. Звезды. Выше. Небо. Выше. Еще Выше. Стоп.
   Пораженно смотрела ему в глаза.
   «Зачем?»
   «Я сказал, что ты уйдешь, убежишь отсюда сама! Говорил? Вот оставайся и живи теперь без того, ради чего ты жила. Здорово я сказал? У тебя теперь жизнь без жизни. И смерть без смерти. Новый мир уничтожения человека. Ты сильная, выправишься как-нибудь. А я на тебе попробую, как оно в действии. Это хороший способ разложения личности. Ее убийства, за которое никто не несет ответственности, кроме нее самой. Ведь она сама себя уничтожает. Неважно, что под давлением чьих-то сил. Прежде всего, она не ломается под ним, а ломает сама себя. Ты не думай, что я плохой. Это уже существует у людей, они сами это сделали, этот яд уже есть, и мне надо изучить его свойства и действие, чтобы я смог найти противоядие или лекарство».
   «Так это ты сделал так, что у меня нет больше жизни, нет больше его любви?»
   Словно недоуменно поднялись его «руки», показав «ладони»: «О, нет. Эти ваши детские шалости мне без надобности. Я давно вырос, и стал взрослым. Я не играю в игры: «ломать – строить». Я лишь стараюсь убрать у вас игрушки, в которые вы не умеете играть. Но стоит мне запретить одну небезопасную, как тут же люди изобретают новую с мутированными свойствами. Разум человека – удивительная штука. Ты знаешь, даже мне эту головоломку не под силу разгадать».
   Он рассмеялся: «Будто кубик-рубик. Я так его перекрутил, что в первоначальный порядок его не восстановить. Не расстраивайся. Разлюбил? Да разве это беда? Глупа ты еще девчонка. Не надо было на любовь свою жизнь ставить. Ну, потеряла. Поплачешь, успокоишься. Мелочи все это. Даже если это вся твоя жизнь. Это миг. Хочешь, прекрати мучиться, сама прекрати, способ остановки живого известен, хватит духу?»
   «Хватит. Не тебе указывать на размеры моего духа. Потому что он мой. И ты ни в силах ни дать мне его, ни забрать. А еще у меня хватит ума этого не делать. И тебе не в силах этого даже понять. Кто назвал тебя всемогущим? По-человечески хочется послать тебя куда подальше».
   «Попробуй. Я бы и сам ушел куда подальше от всех вас. Подустал я», – он с легкой грустью, не торопясь, отошел.
//-- * * * --//
   «Чего я, действительно прицепилась к нему. Я забыла. Семеныч ведь человек. А у них все конечно и недолго. Любовь в том числе. Мелко. Они ненавидят сильнее, чем любят. Они презирают дольше, чем симпатизируют. Они привыкают быстрее, чем день сменяет ночь. Они едят больше, чем радуются», – думала Она, неслышно шагая по ночному городу, шарахаясь от посторонних звуков. Здесь в мире людей было теперь страшно. Она осталась одна.
   Ребенка разбудил звонок и стук в дверь. Это было шумно, сильно и одновременно. Подумалось – акустический конец света.
   – Ну, почти угадал, – улыбнулся он Ей, открывая дверь, – не спится?
   – Мне в Индию надо.
   – Куда, прости? Прямо сейчас? А зачем, извини?
   – Сейчас! Мне надо к Семенычу и хватит разговаривать со мной, как с сумасшедшей! Ты обещал мне помочь, если мне потребуется помощь!
   – Один раз помог устлать деньгами землю. Помню. Ты извини, денег больше нет.
   – Я хочу в Индию сегодня!
   – Я сейчас поставлю кофе. Пойдем, я объясню тебе кое-что, – они прошли на кухню. – Ответь только на один вопрос – зачем?
   – Чай, – Она огорченно уставилась на него, – мне надо его увидеть на несколько минут. У меня нет денег на самолет!
   – Где ж им взяться, как не с неба. Спустила полмиллиона на ветер, Ребенок наклонился к ней, близко, почти касаясь Ее уха губами, и тихо сказал, – не надо для этого там быть, я научу тебя делать это без преодоления таких расстояний.
   – Нет! – вскочила и вскричала Она, что Ребенок еле успел отстраниться, – это я умею. Хочу увидеть его своими глазами, хочу потрогать его своими руками, безтелесное касание его сознания мне не нужно.
   – Это всё, что я могу тебе предложить. Ну и чай, конечно. Зеленый, черный?
   – Черный, покрепче и горячее. Интернет есть?
   – А не лучше узнать сначала, есть ли у меня компьютер?
   – Ну?!
   – В спальне, – лукаво произнес он.
   Она включила компьютер, сбегала на кухню за чаем и стала быстро щелкать по клавиатуре. Ребенок прилег на кровать, наблюдая за ней. Она узнала рейсы в Индию, какие компании возят, сделала распечатку сегодняшних рейсов. Списки сотрудников. Пилотов. Перешла в социальные сети, стала по одному набирать имена и фамилии. Писала, похоже, одно сообщение всем. Ребенок не видел, что она там написала. Она сделала это быстро, затем просто вставляя его двумя клавишами, быстро закрывала вкладку сообщений и вновь набирала имя, фамилию. Так было минут сорок, может час, может два. Ребенок задремал. Когда проснулся, Ее уже не было. Компьютер был выключен, а сам Ребенок прикрыт пледом. Только недопитый чай стоял на полу, напоминая, что бедствие этой ночью всё-таки было и унеслось в утро.
//-- * * * --//
   Она уже была в аэропорту. Мило сидела в кафе за маленьким столиком с молодым красивым человеком в летной форме. Слишком мило. Она чувствовала, что переигрывает, это от волнения, когда проиграть нельзя. Хотя мужчина не замечал этой тревоги. Он видел только блеск на Ее губах. Она знала, что Ее тело нравится мужчинам. Да, деньги, конечно, всеобщий эквивалент счастья, но есть и другие, с успехом его заменяющие.
   Через несколько часов Она уже была в другой стране. Обратно только к обеду на следующий день. Времени предостаточно. Любезный пилот незаметно позволил Ей воспользоваться комнатой отдыха…
   К вечеру Она проснулась. Умылась. Заказала машину и еле объяснила, куда Ей надо, с помощью отвратительного английского, беспокойного русского, тревожных жестов, и горящих глаз. Темнело по дороге. Ехать долго.
   Вот и место. Светлый забор в темной ночи выше Нее в два раза. Это уже не проблема. Несколько метров в высоту не стоят тысяч километров расстояния. Правда, руки ободрала немного, цепляясь за выступы камня. Подтянулась… колючая проволока. Неужели все-таки без привлечения сверхъестественных способностей не получится? Она спрыгнула вниз и начала обходить огражденную забором территорию по периметру.
   На бетонном заборе сверху везде была колючая проволока. Везде… Стоп! Вот забор кончается, въезд, металлические ворота, будка охранника, Она притаилась в тени густых деревьев, стала ждать. Подъехал микроавтобус, посигналил. Ворота открылись, к кабине автомобиля вышел охранник. Проверил документы, открыл ворота.
   Она поискала руками на земле какой-нибудь камень. Нет никакого камня. Ничего такого, что можно было бы с шумом бросить. Она открыла сумочку и вынула складное зеркальце. Машина проехала, охранник взялся за створку ворот… Тут Она, сильно размахнувшись, что было сил, бросила зеркальце вглубь площадки за будкой охранника. Получилось удачно. Громко. Охранник, оставив дверь, бросился на поиски источника шума. Она быстро шмыгнула через ворота и спряталась за синим баком с водой, стоявшим уже на территории. Охранник с недоумением разглядывал разбившееся женское складное зеркальце. «Зеркало разбилось. Плохая примета» – мелькнула некстати нелепая мысль…
   Семеныча почему-то нашла без труда. Как по следу.
   Пробралась и в номер. Каким образом дверь оказалась не заперта? Скорее, самым чудесным для Нее. Вот и он, спящий. Одеяло почти на полу. Он часто скидывал его с себя в теплой ночи. Подходя на цыпочках к кровати, молила о том, чтобы он не проснулся. Только позже поняла, что молиться-то и некому. Опустилась на колени, возле постели, поправила одеяло, не касаясь его тела. Нет. Она не ошиблась. Семеныч не шелохнулся. Не было больше любви. Иначе он бы почувствовал Ее присутствие.
   Мика отключил любовь. Его любовь. Но не Ее. Все то, что могли эгрегоры делать с людьми, мог делать и Мика. Но все то, что действовало на людей, не действовало на Нее.
   Она тихо смотрела на спящее лицо Ее любви. Просто смотрела, запоминала каждую черточку дорогого лица. Каждую ресничку сомкнутых бесконечно любимых глаз. Как в первую ночь, которая была такой счастливой. Которая была началом любви. И тогда Она запоминала лицо, тело, запах, запоминала губами, глазами, кожей.
   «Маленький мой. Как я люблю тебя. Спи, не просыпайся. Живи, не пробуждайся. Ничего нет на этом свете. И на том. Ничего плохого. Ничего хорошего. Не считай этот мир плохим. Потому что тот еще хуже. Отсутствием всего того, что есть здесь. Если бы ты только смог понять это. Не считай этот мир хорошим, потому что тот еще лучше. Присутствием того, чего нет здесь. Они разные, как ты и я. Они похожи, как ты и я. Но мы не будем никогда едины. И эти миры тоже. В двух нельзя быть. Можно быть только в одном. В том или этом. Это единственный выбор, который человеку можно сделать, и который можно не делать. Это единственный выбор, в котором два варианта верные. Как мне жаль, что любовь твоя оказалась мигом. Какими бесконечными были ночи этой любви. Какими короткими были дни этой любви. И каким большим счастьем она была для меня. Спи, маленький. Я люблю тебя».
   Она не коснулась его. Исчезла тише, чем проникла. Просто прошла мимо будки, ничего не говоря охраннику, подошла к воротам, подтянулась и перемахнула на другую сторону. На дороге машина стояла, ждала Ее.
   Через несколько часов, Она была в городе, в аэропорту. Сидела на кресле в зале ожидания. Осталось минут сорок до регистрации. Это недолго. Вообще, в этой жизни удивительно быстро всё проходит, а сама жизнь пролетает еще быстрее. Несмотря на духоту в зале, Она замерзла.
   Самолет приземлялся в Москве. Ее никто не встречал, может потому, что никто не провожал. Это Ее не беспокоило. Подождала, пока пилот освободится. Взяла его за руку, как ребенок держится за руку взрослого, когда впервые может делать самостоятельные шаги и больше не боится падения, потому что оно не страшно. Поехали вместе. По дороге он уже не любовался блеском Ее губ, они уже не блестели. Глаза не светились. Только внимательно и доверчиво смотрели по сторонам. Тело не вызывало возбуждения, потому что оно любило и принадлежало другому.
   – Сколько я буду еще должна за поездку? Я смогу отдать всю сумму месяца через полтора. Если будут сверхурочные, может, в месяц уложусь. Спасибо тебе. Ты так мне помог, – машина припарковалась. Человек, сидящий в ней, не произнес ни слова за всю поездку. Но также внимательно смотрел на Нее, особенно на Ее губы. Он достал листок бумаги и стал писать. У него был красивый почерк, как и сердце. У него были красивые, загорелые, сильные руки, как и душа: «Я бы обязательно сказал человеку, что люблю его, глядя на его губы, чтобы прочитать по ним ответ и не ошибиться… Если бы я только мог говорить… Почему ты не разбудила его?» «Я ошиблась» – приписала Она ниже.
//-- * * * --//
   Семеныч последние три дня провел не очень удачно. Он не мог сосредоточиться. Он слишком много думал о Ней. В первый день примерно треть времени, во второй – примерно половину, а в третий день почти постоянно. Они обменивались сообщениями по электронной почте. В одном из сообщений, Семеныч по врожденной привычке ко всяческим необдуманным поступкам что-то не так Ей написал. Она разозлилась и все «перевернула», Он моментально разозлился на Нее… В общем, нашла коса на камень. Ссора стремительно развивалась. «Любовь», – думал Семеныч, тупо глядя на человека, который ему что-то настойчиво говорил, и при этом, не понимая ни слова, так как думал абсолютно о другом. «Почему же страдания от любви превышают радость от того, что Она есть? Какая же это Любовь? Да и Любовь ли это вообще? Я не хочу Ее знать! Видеть Ее не хочу и слышать Ее не хочу, и переписываться с Ней больше не буду, и встречаться тоже не буду!!!» – злился Семеныч и тут же через секунду, – «маленькая моя! Как я тебя люблю! Лапочка милая, ну как мне тебя успокоить?» А потом, прочитав Ее нехорошие сообщения, снова сам злился, а потом снова вспоминал, жалел, и не находил себе места.
   И вдруг ночью, он только лег было спать… все пропало. Пропала злость. Пропала жалость. Пропала нежность. Пропала нежность? Как только эта мысль мелькнула, даже не мелькнула, а как только краешек этой мысли слегка обозначился, как Семеныч сам пропал. Исчез. Не было больше Семеныча. Когда Она видела его спящим и решила, что он Ее не любит, раз не почувствовал Ее появление, Она ошиблась!!! Она не видела спящего Семеныча. Его там не было. На кровати лежало только тело, а душа…
   То, что было в Семеныче второй, нечеловеческой его частью, взяло его душу и выбросило в бесконечность со словами: «Иди, придурок! Иди и разбирайся! Пока не разберешься, я тебя назад не пущу! Не разберешься сдохнешь!!!» Душа Семеныча рванула вверх… или вниз, или в какое-то другое направление, но направление не имеет смысла в том мире, где обитают сверхъестественные существа.
//-- * * * --//
   Эгрегоры из группы Второго были очень довольны и веселы. Эгрегоры тоже умеют веселиться, когда поток питающей их энергии увеличивается. Они окружили Мику плотным кольцом.
   Душа Семеныча вспомнила Ее капризы. Ссоры на пустом месте. Обычно они случались тогда, когда Семеныч не мог с Ней увидеться в силу каких-то обстоятельств, которые, так или иначе, сопутствуют обычному миру людей, людей несвободных. Сколько бы он Ей не объяснял, Она злилась и отказывалась что-либо понимать. Кроме того, что он не может, а в Ее понимании – не хочет – встретиться с Нею. Для Нее – «хочу» равнялось «могу». А «не могу», значит «не хочу».
   Семеныч был более рассудителен и ответственен, хотя не считал нужным уговорить Ее, пожалеть. Почему-то он требовал с Нее того же. И понимал ведь при этом, что сдержанности от Нее дождаться все равно, что снега на экваторе. Он думал, что Ей нужны встречи с мужчиной. Что Ей движет желание мужчины.
   Она думала: «Я хочу к тебе. Сейчас. Хоть на минуту. Мне нужно услышать твой голос, увидеть твои глаза. Мне плохо без тебя».
   «Если ты не будешь со мной часто встречаться, я буду встречаться с другими мужчинами, более свободными!» – неправильно интерпретировала душа Семеныча оглушительно острую и неотвратимую Ее мысль о желании встретиться, и мгновенно резко прореагировала, – «Встречайся с кем хочешь! Это твой выбор! Я тебе себя навязывать не собираюсь!» и ринулась в бой. Его душа из состояния почти постоянной депрессии перешла в блокирующее страх состояние бешенства. На глазах эгрегоров полупрозрачное нечто скользнуло в энергетическое тело Мики, и Мика тут же зловеще засветился страшным испепеляющим светом.
   – МИ… – начал Семеныч.
   – ХА! – раздался крик пересмешника, не дав договорить Семенычу фразу: «Мир будет мой».
   – ИЛлюзия этот твой мир! – хором поддержали эгрегоры своего предводителя. – оставлять?
   Семеныч набрал вдохом энергетический поток чувств, испытываемых одновременно всеми людьми (чего не мог сделать ни один эгрегор), преобразовал все чувства исключительно в отрицательные (что иногда умела делать только Катенок), и мощным фонтаном негативного заряда выплеснул на группу Второго. «Щуууууииииить!» – послышался звук энергетического удара и половина их энергии моментально перешла к Мике.
   – Вы что, демоны? – насмешливо спросил Мика.
   – Демоны – злобно огрызнулись эгрегоры, отступая.
   Демонами в мире эгрегоров называли тех, кто питается исключительно отрицательными эмоциями людей. Обществом это не приветствовалось.
   – Уходите! – заискрился бриллиантовым блеском смех Мики и… «Щуууууииииить!» – энергия эгрегоров стала переходить потоком к Мике, как к магниту…
   На этом группа Второго прекратила свое существование. Эгрегоры моментально растворились в своем метафизическом пространстве, не желая рисковать своими сущностями ради исполнения навязчивого желания Второго уничтожить или искалечить Мику. Что им, в самом-то деле, до какого-то там Второго и до великого эгрегора, если дальнейшее разворачивание событий ставило под угрозу их собственные жизни и возможности нормального функционирования.
   Мика не стал их добивать. Мика очень сильно повзрослел во время этой энергетической «заварушки». Он вернулся было, чтобы включить Любовь, но теперь он уже не мог этого сделать. Теперь эта возможность для ИХ ЛЮБВИ была заблокирована. Теперь их Любовь зависела только от них самих и никакие сверхъестественные силы повлиять на это уже не могли.
   …а они не торопились. Ни в одну, ни в другую сторону не торопились. Люди ведь. Как будто.

Глава 6. Неизвестность

   Она вернулась домой. Как живет тот, который потерял любовь? Плохо? Да нет, он просто не живет. Она ходила, спала, ела, но не жила. Можно было обрисовать эти действия одним признаком – больно. Больно не жить. Больно дышать, когда дышать им уже было «нельзя». Это отвратительное слово, которое для Нее никогда не существовало ранее, Она сказала сама себе. Ее любовь никуда не делась, не прошла. Она ходила тенью. Только не за ней, а находилась внутри Нее. Выгнать не было никакой возможности.
   Стало очень гадко засыпать, стоило только закрыть глаза и расслабиться, как всё тело вспоминало ласки и объятия Семеныча, его кожу, его поцелуи. И думать о том, что больше этого не будет, было страшно. Внутри всё съеживалось от тоски. Сколько раз по утрам Она бежала на работу, высматривая в прохожих знакомый силуэт. На дороге смотрела знакомую машину. Тщетно. Да Она и не хотела бы с ним встречаться. Это была привычка, от которой надо было избавляться. Это Она тоже себе приказала. А стоило заснуть, как снился он. Родной, прежний, любимый.
//-- * * * --//
   Она проснулась, вся вспотев, тяжело дыша, еще ощущая его. И дикое, необузданное желание. Пошла на кухню. Ноги и руки дрожали. Выпила стакан воды. Затем прошла в душ и включила холодную воду. Через минуту замерзла вся окончательно. То ли от воды, то ли от разлуки, которая так нелегко переносилась. Согревшись под одеялом, она заснула вновь.
   «Я очень любила его», – подумалось Ей, но у Нее не получилось даже мысленно произнести слово «любить» в прошедшем времени. Это слово перестало иметь прошедшее время. Прозвучало: «Я очень люблю его, поэтому, наверное, многое вижу и чувствую, что происходит с ним. Я бы хотела знать все, что происходит с ним. Абсолютно все. Чтобы забирать плохое – себе».
//-- * * * --//
   Она все чаще стала проводить время с тем летчиком. Он ни о чем не спрашивал. Она ему уже все-все рассказала сама. Он молчал, но был рядом. Здорово иметь такого друга. Который ни просит, ни обязывает. Который ни сверху, ни снизу. Он на равных, он равен. Говорить он не мог, только кивками головы, жестами, или записками. Но Она умудрялась его понимать и так. О себе он ничего не рассказывал. Как будто прошлого у него не было. Ей нравилось, когда он приезжал к Ней и уступал Ей руль. Они уезжали за город, где Она скользила по дорогам, где было меньше машин и больше простора. Он легким касанием иногда придерживал Ей руль, когда Она увеличивала слишком сильно скорость. От него исходила какая-то уверенность, что-то спокойное, вечное. А иногда Она просто сидела в машине и, отвернувшись, смотрела в окно, уже не плача. Она больше не плакала. Он держал Ее в те минуты за руку. Ее удивляло, что не было ощущения мужской руки. Но было ощущение поддержки. Как будто кто-то говорит: «Держись, терпи». Не обещал, не обнадеживал. Но очень хорошо понимал, насколько бывает плохо.
   «Позвони ему», – написал он в одной из записок.
   – Он не звонит, – Она неуверенно улыбнулась, – я справлюсь!
   «Он бы обязательно понравился Семенычу», – думала Она, – «вроде он обычный. Голова, руки, ноги. А как будто и не отсюда вовсе».
   Семеныч вернулся в город. У Нее бешено колотилось сердце. В ту ночь Она практически не спала. Смотрела в темное окно, где рваной простыней чуть светлели облака в черном небе. Задремав на рассвете, к утру стало немного легче. Минут на пять. Не успев обрадоваться, Она почувствовала, как тоска опять подбирается к горлу.
   Летчик кого-то Ей напоминал, но Она не могла понять кого. Он был настолько светлым, как день. Она вспомнила Ребенка. Поставить их рядом – две абсолютные противоположности. Зло и добро. Плохое и хорошее. Прошлое и будущее.
   Она получала от летчика то, что не могла получить от Семеныча. Она получала от него молчаливое постоянное участие. Он готов был проводить с Ней все свое свободное время, чего Семеныч сделать не мог. Он готов был по первому зову, бросив все и отложив все дела, приехать к Ней… чего опять же Семеныч сделать не мог. Она как-то у него спросила:
   – Почему ты это делаешь?
   Он долго смотрел на Нее. Внимательно смотрел. Смотрел, будто запоминая каждую черточку Ее лица. Смотрел, как будто видел в последний раз. Он грустно пожал плечами, вытащил листок бумаги и быстрым ровным почерком написал: «Пока это тебе требуется, я буду рядом».
   Потом он подождал, когда Она прочитает, что он написал и добавил: «Вот ты любишь ночь. Но ты ведь не пытаешься ее поцеловать. Не думай, что я ничего не получаю от тебя. Получаю. Я учусь у тебя любви. Ты меня учишь, что это такое. Ты меня учишь тому, как надо любить и как отличить любовь, от чего-то другого».
   – Честно говоря, я, наверное, и сама это испытываю в первый раз. С Семенычем. Раньше, возможно что-то было. Я любила, как все люди. Сейчас его любит мое сердце. Если вспомнить все мои отношения до него, любви я не знала. Это он раскрыл мне ее, как только я внимательно заглянула в его глаза. Выбраться обратно я уже не смогла. Я помню тот день. Я ехала домой. А он стоял у светофора. Шел мокрый снег. Это случилось уже тогда и не могло остановиться.
//-- * * * --//
   Как-то вечером уже приехав в город, после одной из прогулок, Она не стала останавливаться у своего дома, поехала дальше. К дому Семеныча. Было уже темно, хотелось посмотреть в его окна. Да просто тянуло к нему поближе.
   «Я только проеду по двору», – сама себе говорила Она, – «только круг, и назад». Во дворе был Ребенок. Она хотела остановиться и выйти, поздороваться.
   – Ну, здравствуй, что, как там Восток? – Ребенок настороженно всматривался на того, кто оставался в машине. А парень так не вылез из машины. Что было странно, он был достаточно дружелюбным и приветливым.
   – Пробуждается, зовет за собой весь свет.
   – Как Семеныч? Весну не довез? – плохая была эта шутка, недобрая. В голосе чувствовалась неприязнь.
   – Нормально, – настороженно посмотрела на Ребенка.
   – А что врозь-то гуляете? Закончилась любовь? Этот из гостиницы не вылезает с малолеткой какой-то. Он и сегодня там. А дома у него все командировка продолжается. Да и ты, не скучаешь, – Ребенок кивнул на машину.
   В глазах резануло так, что на миг Она перестала видеть от чудовищной боли. Взяла и пнула со злости Ребенка. Ну, надо ведь было кому-то ответить за все, что с Ней происходит. Еще пнула, толкнула. Ребенок сузил глаза и стремительно ударил Ее, оставив краснеющую линию на шее.
   Только линию. Даже не царапину. Хотя Ребенок ударил Ее лезвием бритвы, зажатым между средним и безымянным пальцем правой руки, его рука была сведена судорогой и не могла причинить Ей вред. Но эта судорога была не случайной. И это не Мика вмешался. Это вмешался Второй.
   Если бы Ребенок убил или ранил Ее, то Мика все равно Ее бы оставил целой и невредимой, вернувшись во времени назад и убив Ребенка, а заодно и Второго. Второму нельзя было рисковать. Он был ослаблен. Группа его разбежалась, он больше не был пересмешником и не мог консолидировать энергию своей группы эгрегоров.
   Второму нужно было разрушить отношения Семеныча с ней так, чтобы при этом никакого подозрения на него не падало. Он решил отправить Ее в поездку. В отпуск. Не надолго. На неделю всего. Но, имея достаточно долгий опыт «работы» с людьми, Второй прекрасно знал, что недели вполне хватит, чтобы разрушить отношения, если «взять в союзники» обычные химические вещества… например, алкоголь или наркотики.
   А поскольку Ребенок был Второму больше не нужен, Второй решил принести Ребенка «в жертву», тем самым продемонстрировав Обществу свою лояльность к Мике, как к великому эгрегору. Это было просто. Совсем просто. Это Второй отложил на потом. Сначала Она.
   Ребенка словно отшвырнуло от Нее. Она быстро села в машину обратно и резко тронулась вперед.
   Вывернув из двора, проехав пару кварталов, остановилась. И подняла глаза на здание со знакомой надписью. То здание, которое Она хорошо знала. «Семеныч не может этого делать. Не может!!! Нет!» – стучало у Нее в висках.
   Летчик вышел из машины, открыл Ей дверь и твердым жестом приказал выходить. Она вышла, но назад не села.
   – Я пойду пешком. Уезжай.
   Он внимательно посмотрел на Нее. С глазами, полными сочувствия. Понимающе кивнул. И уехал.
   Она еще долго стояла, бесполезно смотря на начинавшиеся светиться окна гостиницы. Пока не хлопнула входная дверь, и… Это был Семеныч! Поправив воротник рубашки, не смотря по сторонам, он неторопливо пошел в сторону дома. Она стояла в нескольких метрах от него, но он Ее не видел.
   «Значит, Ребенок не солгал», – Она бессильно привалилась спиной к дереву, – «как же это произошло? Мне казалась, что такая прочность нашей любви никогда не подвергнется даже растяжению. А получается, что она и не была соединена?»
   Больше думать было нельзя. Иначе можно было сойти с ума. Она быстро набрала телефон подруги.
   – Я согласна. Мы уезжаем, – сказала Она, и подумала: «Мне надо забыть это всё не в этом городе. Я вернусь другой».
   Второй удовлетворенно наблюдал за Ней. Его план, похоже, обещал сбыться.
   …Она уехала. А если бы Она окликнула Семеныча, то он бы Ей очень обрадовался и познакомил бы Ее со своим товарищем, который по работе часто приезжал в их город и останавливался именно в этой гостинице. Все бы моментально разрешилось. Не было бы слез и отчаяния. Все было бы ясно и правильно, не было бы недосказанности, сомнений, невысказанных упреков, ревности и боли. Огромной боли, заполняющей все Ее существо до самого края, не было бы… Но Она ушла, не окликнув Семеныча. Она поверила своему врагу, а не своей любви. Все-таки, Она очень в значительной степени была самым противоречивым изобретением Бога, под названием человек.
//-- * * * --//
   Первая доза алкоголя была уже в аэропорту. Ликер. Пиво. А для самолета были припасены бутылочки от детского питья, заполненные водкой…
   Ей было весело! Так весело и хорошо не было уже давно. С подружкой они были знакомы лет с пятнадцати. Вернулись те беззаботные и бесшабашные пятнадцать лет. Заселение прошло незамеченным для двух пьяных девчонок. Которые больше переживали не за багаж, а за, крепко сжимаемые и радостно звенящие стеклом, пакеты из дьюти-фри. Поплавав в холодном бассейне, поспав пару часов, спустились вниз. В холле сели на мягкие диваны, оглядываясь вокруг. Надо же было веселиться и ночью. А для хорошей ночи подруги и алкоголя недостаточно.
   Она почувствовала, что на Нее кто-то смотрит. Обернулась – какой-то араб. Внешность нетрезвыми глазами определить трудно. Вроде, симпатичный, только глаза показались знакомыми. Он приветливо Ей улыбнулся, кивком приглашая за свой столик. Она нетвердой походкой подошла к нему. Почему-то он хорошо говорил по-русски. Но Она не стала задумываться об этом. Еще коктейль, сигарета, коктейль еще. Спустились вниз, где было темно, и стучала музыка дискотеки.
   Араб обнял Ее за талию. Заказав еще Ей вина. Все уже туманилось у Нее перед глазами. А его глаза были так близко. Она, смеясь и высвободившись, пошла танцевать. Это Она любила. Вышла чуть позже в туалет, наткнувшись на дверь интернет кафе. Зашла туда, набрав пароль, вошла в почту. Были сообщения. Удалила, не читая. Желанных сообщений не было. Но руки сами тянулись к клавиатуре. Писала сосредоточенно бессмысленное, пьяное выражение своей боли, которая начинала давить опять сильнее, после того, как алкоголь ослабил свое действие после танцев. Абсолютно забыв о том, что собиралась забыть все, что связывало Ее и Семеныча, торопливо писала ему о том, как здесь хорошо и весело. Она любила ему всегда все рассказывать раньше. И сейчас, по привычке или в пьяном угаре писала о том, что у Нее на душе и около нее, как будто между ними все по-прежнему. Отправив письмо, вернулась танцевать. Вспомнился Семеныч, выходящий из гостиницы. Погасила очередным бокалом. И игривым взглядом на внимательно смотрящего на Нее араба.
   Семеныч читал Ее сообщения и …вначале радовался, – пусть отдохнет любимая… вначале. Потом он почувствовал Ее боль. Потом он почувствовал свою боль от того, что Она испытывает боль. Семеныч не понимал, что происходит. Он же не знал про клевету Ребенка о гостинице, где он якобы встречался с другой женщиной. Семеныч легко бы развеял Ее сомнения, но ведь Она же ему ничего не сказала… Разве можно дать ответ на невысказанный вопрос? Разве можно осушить поцелуем слезы, если от тебя отворачивают лицо, и этих слез не видно?
   Проснулась утром с дикой головной болью. Такой безумной, что еле хвалило сил глотать целебную жидкость виски. После пятого глотка голова болеть перестала. А еще после двух, Она радостно сдернула одеяло со спящей подруги:
   – Пошли в баню! А то сил принять ванну, увы, нет! Пусть нас вымоют! Будем как мойдодыры.
   Смеясь, столкнула ее на пол. За что получила веселый удар подушкой по мягкому месту и, не удержавшись на ногах, повалилась рядом.
//-- * * * --//
   Куда уходит любовь? Если это такое сильное чувство, почему оно разрушаемо такими ничтожными вещами, как слова, действия, расстояние, время? Если это вечное чувство, почему оно так бренно в этом мире? Дано ли испытывать его каждому, или нет? Почему радости от него меньше, чем боли и тоски. И… почему оно все-таки проходит? Как сохранить его? Почему страх всегда идет рядом? И как только он исчезает, вместе с ним, почему-то уходит и любовь. Как сделать так, чтобы она приносила счастье? Может, тогда, это вовсе не светлое чувство? Любовь мужчины и женщины? Когда она сильная? Когда необходима близость души и тела, сознания и бытия. Эта необходимость кажется определяющей жизни любви. Редко бывает, когда все четыре компонента присутствуют и действуют согласованно, желанно и желаемо. Еще реже, когда они взаимны. И почти никогда – одинаково сильны и продолжительны.
   Так, если это чудо произошло, почему хочется не лететь от счастья, а сдохнуть от тоски?
   …если бы Семеныч слышал эти Ее невысказанные вопросы, то он бы ответил примерно так:
   – «Любовь», это просто слово, которым люди обозначают сильные положительные чувства, испытываемые одним человеком по отношению к другому. Но люди все разные. И чувства у всех разные. Как можно, одним словом называть разное? Если убрать это слово, то все встает на свои места. Знаешь, в чем принципиальная разница? Вот в чем:
   Они (те, кто не мы): Им хорошо друг с другом. И это главное. Потом по какой-то причине становится хуже, и возникает вопрос, а почему не так хорошо, как было раньше. Этот вопрос не должен иметь ответа, потому что, отвечая на него, чувства постепенно исчезают.
   Мы (Ты и я): Нам хорошо друг с другом. Но это НЕ главное. Главное то, что мы не можем друг без друга вне зависимости от того, хорошо нам вместе или плохо!!!
   …Семеныч не слышал Ее невысказанных вопросов и поэтому, естественно, ничего Ей ответить не мог.
//-- * * * --//
   Но, к Ее глубочайшему удивлению, Семеныч Ей ответил. Она читала и перечитывала смс и не могла понять. Между ними все по-прежнему, или какой-то ход уже нарушен? Но за такими дозами алкоголя трудно вообще думать. И одна доза тянула за собой другую. Бассейн, море, прогулки, пейзажи, бары, коктейли, взгляды, дискотеки, общение, веселье – все тянулось сплошным потоком, не давая Ей опомнится…
   После обеда, Она пошла к морю. Одна. Хоть немного встряхнуться и придти в себя. Семеныч прислал Ей очередное сообщение. После звонка, в котором желал удачи и успехов в веселье и алкоголе. Сообщение было малоприятное. Для человека, который тосковал и любил.
   Море было шумное, билось о берег. Дул ветер, погода была прохладной. Зато там никого не было, на берегу.
   «Прекрасное место для прощания», – подумала Она, – «для оставления тяжести на этих просторах. Морю не будет трудно развеять все по ветру и растворить в своих бесконечных волнах. Только как мне вырвать всё это из души и выбросить? Тут одним вечером не обойдешься. Но тут легче, чем, если бы я была сейчас дома».
   Она ходила по берегу. Галька резала и колола ноги. Она думала о нем. О мужчине, который продолжал сводить Ее с ума. И злилась на это сумасшествие. И опять тосковала. Села на камни. Огляделась. Расчистила небольшое местечко и стала камушками выкладывать те слова, которые мы все говорим тому, кого любим. Немного увлеклась своим письмом. Вот так вот, пришла прощаться, а писала вновь о своей любви. Запищал телефон.
   «Я тебя люблю», – это было от того, кому Она сейчас писала на песке абсолютно те же слова. Радостно забилось сердце. Она стала выравнивать свои буквы, но они никак не поддавались и не хотели быть на одной линии. Похоже, они были тоже пьяны, как и Она.
   – Привет! – подошел к Ней кто-то, – Помочь?
   – Нет, – улыбнулась Она, – Теперь я и сама справлюсь.
   – Это для кого такие строки со слезами на глазах?
   – Я уже не плачу! Все хорошо! Для него. Для кого ж еще. Есть в мире человек. Который моим не будет и не был. Но любовь, пришедши, это не приняла во внимание. Ей неведомы любые обстоятельства, делающие ее невозможной. Может, она слишком глупа?
   – Нет, скорее для нее не существует ничего. Только два человека. Все, что кроме них, уже ее не интересует.
   Она удовлетворенно оглядела свое творение. Руки устали и зудели от грязного песка и мелких острых камней. Обтерев их о брюки. Щелкнула на телефон и отправила Семенычу. Погода стала не холодной. Ветер – не пронизывающим. Море стало не забирателем грусти, а наполнителем вечного чувства, которое так же беспокойно бурлило у Нее в груди.
   – У меня есть небольшая яхта, хочешь, могу предложить покататься.
   – С удовольствием!
   Они пошли вдоль берега. Она с тревогой взглянула на почерневшее небо, но тут же отмахнулась. Если Семеныч Ее любит, плохого уже ничего произойти не может.
   Человек, идущий рядом, излучал спокойствие и уверенность. Подобную той, какую излучают люди, которые нашли себя в этой жизни, у которых все получается, которые на все вопросы знают ответы, и которые, как говорится «находятся на своем месте».
   – Что ты думаешь о море. Нравится оно тебе? – спросил он Ее.
   – Как и жизнь. В целом ничего. Местами красиво, местами грязно. Но слишком бесполезно.
   – Так уж ли бесполезна твоя жизнь?
   – Думаю, да. Ничтожна в размерах вселенной, противна в размерах души. Может быть, желанна в размерах семьи, и невозможна в размерах моего «я». Я не очень понимаю, зачем я здесь и что делать. Как скоро конец, и с чем я должна к нему придти. А у тебя все нормально? Ешь, пьешь, живешь и любуешься на море? Все здорово, как у всех?
   – Ни да, ни нет. Я богат. Успешен. Всего добился, – заметив Ее ироническую усмешку, продолжил, – спокойствия и удовлетворенности тоже. Жизнь надо делать своими руками.
   – Я это слышала, не помогает. Все слова. Дурацкие слова. Не объясняющие, не доказывающие, не опровергающие.
   – Не нравятся слова? Не произноси их. Не слушай их. Пока не сможешь понять то, что для тебя окажется правдой. Только учти, что она будет только твоей. И работать и действовать она будет только на тебя. Когда ты попытаешься раскрыть ее еще кому-либо, тебе точно так же скажут с ухмылкой: «Это все слова». Когда я сказал – своими руками, я сказал это буквально, – улыбнулся он, – я до сих пор работаю своими руками, хотя не нуждаюсь в этом, ни я, ни моя семья. Это мне нравится. Я делаю изделия из кожи, сумки, ремни и прочее. Мне это нравится. Когда утром я перебираю в мастерской кусочки разноцветной кожи, трогаю ее на ощупь, вдыхаю запах, и уже начинаю видеть будущее изделие, время для меня останавливается на час, на день, на два. Мир перестает существовать. До тех пор, пока готовая вещь не оказывается у меня в руках. Немного отдыха, час, день или неделя, и руки и голова вновь просят этот наркотик создания, наркотик процесса, который поглощает всего меня. Дело вовсе не в результате, не в признании. А только в том, что я умираю внешне на период работы и живу внутренне мыслью, руками, глазами, творением. Когда я живу внутри. Я жив. Я научился отключать внешнее, чтобы оно мне не мешало, когда я внутри. И я научился отключать себя, пока я живу во внешнем мире. Ну, вот мы и пришли, поднимайся, аккуратнее, ступеньки скользкие.
   Она взобралась наверх. Все было мокрым. Внизу копошился человек, вроде того, который был матросом. Отвязывал какие-то веревки, что-то еще делал. Она оглянулась в поисках чего-то алкогольного. Усталость накопилась за время прогулки. Захотелось ее снять быстро и приятно. Человек удивительным образом понял Ее блуждающий взгляд и принес на выбор пару бутылок. Она выбрала более крепкий напиток. Еще раз достала телефон, перечитала последнее сообщение, счастливо вздохнула и стала наблюдать, как яхта удаляется от берега.
   Не зря чернело небо. Море всё больше становилось беспокойным. Ветер сильным. Вот уже и берег становился узкой полосой, исчезающей в сумерках вечера.
   – Давай повернем назад, погода портится? – попросила Она, яхту сильно раскачивало. Стоять, не держась, было уже нельзя. Темнело стремительно так, что Она не могла определить, где берег.
   – Ты разве боишься? Чего? Если жизнь твоя так бесполезна?
   – Как-то, смерти от попадания воды в легкие, не хочется. Неприятно захлебываться.
   Человек рассмеялся. Прижал Ее за плечо.
   – Ну, вот… Ты жизнь выбрать не смогла. Теперь созрела для выбора способа ее прекращения?
   – Да! Во-первых, я ее пока прекращать не собираюсь. Но в принципе, можно. Тут все равно ничего хорошего для меня нет. А во-вторых, не таким способом. Я не люблю тонуть. Как-нибудь по-другому, пожалуйста!
   Яхту накренило, они вжались в бортик.
   – То есть, ты хочешь сказать, что не против умереть, но легко и быстро?
   – Ага!
   – А семья, близкие?
   – Что ты говоришь?! Тысячи людей гибнут и умирают каждую секунду, и что-то им никто в вину это не ставит и не спрашивает в предсмертный момент, а как же семья и дети, – теперь веселиться стала Она, – а как же твои сумки? Если нас сейчас поглотит море, и ты останешься без всего?
   – Если я умею себя занимать сам, значит, я сумею это сделать и в другом мире. И не важно, если это будут не сумки, а что-то еще. А вот ты, боюсь, нет. Ты и там будешь болтаться как ветер. Глупо надеяться, что с переходом из одной комнаты в другую изменится микроклимат в доме.
   Она насупилась. Яхту сильно раскачивало. Стемнело совсем. Одежда Ее промокла от брызг волн. Но бутылка еще была наполовину полна, и Она с удовольствием делала по глотку. И пьянела от стихии. Ночной, морской, ветреной. Крепко, крепко надо было держаться за поручни, находящиеся вдоль бортиков. Она смотрела на море. Внезапно вскрикнула:
   – Там человек!
   Яхту уже бросало из стороны в сторону. Они с трудом отвязали мокрыми, замерзшими руками веревки, на которых были привязаны спасательные круги и стали их кидать в море. Отключили двигатель. Никак не могли добросить до человека круги. Она боялась, что яхту качнет на него и убьет совсем. Спустя какое-то время, все-таки удалось. Оставалась одна проблема – втащить его на борт, нашли трубы, лестницу, и стали поднимать веревку, соорудив что-то вроде подъемного крана.
   Они подняли его на борт. Это был большой сильный мужчина. Когда его положили на палубу, он был как будто без сознания. У него было удивительно ясное и отдаленно знакомое лицо. Кого-то он Ей напоминал. Хозяин яхты легонько похлопал его по щекам, и мужчина тут же открыл глаза, словно, не он только что был без сознания. Словно он ждал, когда можно будет открыть глаза. Глаза…
   Глаза у него были светло серые, отливающие голубым небом и изумрудным морем одновременно. Но не цвет глаз был главным. Главное в его глазах было то, что они были… очень глубокие, почти бездонные. Как небо. Как открытое море.
   Как только Она посмотрела ему в глаза, а точнее, это сделал он. Нарочно, внимательно заглянул Ей в глаза. У Нее внезапно возникло ощущение, что этот человек либо часть Семеныча, либо Семеныч его часть. Такое ощущение встречи призрака. На мгновение у Нее остановилось сердце, обдало жаром мозг, стало страшно.
   Она даже встряхнула головой. «Что за бред! Или я совсем пьяна, или меня укачало?» – мелькнула у Нее мысль.
   Мужчина пристально посмотрел на Нее и сказал:
   – Это не бред.
   Она была близка к панике.
   – Успокойтесь, я не причиню вам вреда, – мужчина присел и посмотрел на Нее своими удивительными глазами теперь уже очень дружелюбно и весело.
   Хозяин яхты наклонился к мужчине:
   – Как вы себя чувствуете? Может быть виски?
   – Виски? – мужчина встал и потянулся. Он был высокого роста и атлетического телосложения, – не нужно. Спасибо, что вытащили меня из моря!
   – А как вы там оказались?
   – Я плавал на взятой напрокат лодке. Заснул. Лодку унесло в открытое море. А лодка оказалась с пробитым дном. В ней появилась течь и, когда я проснулся, было уже поздно вычерпывать. Лодка затонула, – мужчина улыбнулся. – На мое счастье в эту так скоро испортившуюся погоду вы оказались рядом. Погода для прогулки явно не соответствовала. Вы-то что делаете в море в такой час?
   Она и хозяин яхты переглянулись, но ничего не сказали. Они только сейчас осознали, что, действительно, для прогулки ни время суток, ни погода не располагали. Но они почему-то оказались в море, в эту погоду, в это время.
   Человек приветливо улыбался, но… у Нее оставалось какое-то непонятное впечатление, что это не совсем так, как он говорил. Она не сомневалась, что мужчина действительно взял напрокат лодку, и что лодка эта затонула… Но было очень непохоже, что все это произошло случайно. Это трудно было объяснить, но это явно чувствовалось.
   – Конечно, не случайно! – мужчина смотрел на Нее и улыбался.
   – Что не случайно? – спросил хозяин яхты.
   – Все не случайно. Случайностей ведь вообще не бывает!
   – Случайности бывают случайностями для того, кто не понимает закономерность их возникновения, – ответил хозяин яхты, – а чем вы занимаетесь? Отдыхаете здесь или по делам?
   – Дела я могу делать в любой точке мира, имея под рукой телефон и доступ к интернету. Мир очень изменился за последние годы. Я сумел этим воспользоваться. Здесь я проездом. Ностальгия. Потянуло к морю, решил задержаться на несколько дней. Разрешите представиться, Доместик Год.
   Хозяин яхты и Она тоже представились.
   За это непродолжительное время, Она заметила, что ночь успокоилась, стихло море, и замолчал ветер. Когда они пристали к берегу, ничего не напоминало о непогоде, как будто и не было ничего. Они высадились на берег, мужчина со всеми распрощался и ушел, не оборачиваясь. Что-то странно знакомое было в его имени: «Доместик Год… Домашний? Внутренний Бог? Так что ли? Эти слова в таком сочетании обычно не употребляются. Смешно. Ну и имечко. Вроде бы Семеныч как-то рассказывал, что каждый человек может создать своего внутреннего Бога, который будет ему помогать и сопровождать по жизни… Вернее, Бог и так есть у каждого, в том виде, в каком есть. У кого-то Бог, соответствующий принятой религии. У кого-то бог – это свое я… Но, тем не менее, каждый человек обращается именно к тому Богу, какого он представляет себе сам. Богом для человека может являться высшая сила, разум, существо, энергия, дело, и… человек. Несмотря на не такое уж и большое различие религий в мире, в каждой душе живет свой Бог. Во всяком случае, этот Доместик Год больше и, правда, похож на бога, чем на человека…».
   Он удалялся в направлении Ее отеля, и Она второпях поблагодарила хозяина яхты, спешно пошла за этим странным человеком.
   Доместик действительно дошел до Ее отеля, поднимаясь на террасу бара. Она шла в отдалении за ним, не приближаясь и не удаляясь.
   Она шла в номер и думала о странном Доместике Годе: «Интересно, чей же ты Бог?». И тут Она поняла, на кого был похож незнакомец. Он был похож на Семеныча. И он не был похож на Семеныча. Скорее можно сказать, что Доместик Год был похож на идеал Семеныча. Семеныч никогда Ей не говорил о своем представлении идеала, но Она сейчас очень четко понимала, что Доместик Год выглядел именно таким, каким Семеныч хотел бы стать. Это было очень непонятное ощущение, но очень четкое, стопроцентное. Это было ощущение истины.
   Доместик Год не договаривался с Ней встретиться. Он, в отличие от многих мужчин, даже не делал никаких попыток познакомиться поближе и продолжить, а то и развить, это знакомство. Он просто с Ней познакомился. И все. Тем не менее, у Нее было твердое убеждение, что они еще встретятся, и что эта встреча в море на яхте была обусловлена совсем не взятой напрокат лодкой с дырявым днищем…
   Она переоделась и спустилась в холл, в надежде опять его увидеть. Он был в дальнем баре. Сидел один и пил кофе. Заметил Ее, кивнул и быстро перевел взгляд на бассейны, располагавшиеся во внутренней территории отеля. Подходить к нему Она не стала, хотя хотелось. Чувствовалось, что он не желал сейчас этого. Села в отдалении.
   Потом пришла Ее подруга, с двумя бокалами в руках. Она потягивала смешанную, вязкую жидкость и не сводила глаз с Доместика. Он все больше и больше казался Ей похожим на Семеныча. Движения, взгляд – все, как у него. Даже кружку с кофе он держал так же. Это больше походило на сон. Там все бывает так же туманно и расплывчато.
   – На кого ты так уставилась? – подружка обернулась на Доместика, – ничего так. Один сидит, нравится? Иди, познакомься.
   – Да мы познакомились…
   – Как-то ты неуверенно это сказала, судя по всему неудачно, засмеялась подружка. – На дискотеку идем?
   – Давай еще по коктейлю, и пойдем, – Ей не хотелось уходить. Она тянула время.
   – Ну, иди, принеси, я покурю здесь.
   Пока Она дошла до стойки бара и выбирала напиток, за их столик подсели двое парней и стали весело знакомиться с Ее подружкой. Она вернулась, села. Доместик недовольно взглянул на Нее, поднялся и ушел.
   До номера добрались к утру, когда уже стало светать. Она подошла задернуть шторы, чтобы рассвет не мешал заснуть. Посмотрела вниз, увидела его. Доместик бегал по дорожкам. Спать тут же расхотелось. Натянув брюки, которые уже успела снять, мельком взглянув в зеркало, спустилась вниз. Здесь его было видно лучше. Взяла себе кофе и, подумав, взяла виски. Чтобы согреться. Утро было прохладным. Она смотрела на него долго. После пробежки, он окунулся в бассейн, сделал два заплыва, вылез. Глаза у Нее закрывались от бессонной ночи и горячего кофе. Она чувствовала, как все стало исчезать. Ее подхватили руки и бережно понесли куда-то.
   Проснувшись от духоты, посмотрела по сторонам. Вышла из ванной подружка.
   – Очнулась? Я чего-то не понимаю, пришли мы вместе, но пока я была в ванной, ты куда-то ушла, через какое-то время тебя принес на руках тот мужчина, которого мы видели вчера ночью. Не понимаю, как он дверь открыл. Ты ему карточку дала? Ты к нему ходила? Конспиратор, блин, предупредила бы хоть, я чуть не закричала, когда он вошел с тобою на руках. А кто он? У вас что-то было?
   – А дальше?
   – Дальше, он, по-моему, раздел тебя, укрыл и ушел. Я пока соображала в чем дело, он уже вышел, я и пикнуть не успела. Так ты у него была?
   – Тише, сорока! У нас таблетки от головы есть?
   – Таблетки тебе уже не помогут, пойдем, поедим и поплаваем, может, полегчает, у меня у самой голова чугунная.
   – Я не встану. Тащи джин.
   – С утра?
   – К обеду! И пойдем есть.
   Зазвонил телефон. Семеныч. Она смотрела на экран, но на звонок не отвечала. Ей хотелось рассказать про Доместика, но представив свою речь о нем, Она побоялась, что Семеныч сочтет Ее сумасшедшей.
   «Не скажу же я ему: «Кажется, я встретила твою тень». Или: «Кажется, я допилась до белой горячки, и ты находишься рядом, но это не ты, а другой человек, похожий на Бога, но он слишком похож на тебя, а имя у него…», – какое же у него имя? Забыла… – «и фамилия бога. И встает он с рассветом, как и ты, и кофе пьет, как ты, и ходит как ты. И глаза как у тебя, и руки, и запах твой…», – телефон замолчал.
   – На, пей, закусывать нечем. Вставай скорее, я тут познакомилась вчера, пока ты вечером у моря шлялась, приглашают в город, пойдем?
   – Может, ты сама? Я не в состоянии. Сходи сама? Я пока поваляюсь?
   – Опять бросаешь? Ладно, пойдем, поедим, и я гулять пойду, а ты отсыпайся, черепашка-алкоголик!
   Подружка ушла после обеда. Она бродила по отелю, ища его. Он был в летней беседке. Она подошла, поздоровалась и села рядом. Он закрыл ноутбук и посмотрел на Нее. Глаза были точно Семеныча. У Нее закружилась голова.
   Доместик внимательно разглядывал Ее с каким-то, очень бережным вниманием и в тоже время немного осуждающе. Неожиданно он поднял руку и поправил Ее непослушный локон, спавший на глаза. Потом еще раз внимательно посмотрел, как будто что-то ища в Ее взгляде, который Она поспешно опустила вниз. Он приподнялся к Ней и тихо спросил:
   – Выспалась? Прогуляемся?
   – Да.
   – Я схожу, переоденусь, оставлю компьютер и вернусь.
   Он был сейчас очень красив в светлых брюках и рубашке. Когда он встал, небо было в его глазах.
   – Я с тобой, – Ей не захотелось с ним расставаться ни на минуту.
   – Я быстро. Посиди здесь?
   – Я с тобой, – упрямо произнесла Она, – я хочу с тобой.
   – Делай, что хочется, – сказал он словами Семеныча и улыбнулся.
   В номере был совершенный порядок, даже вещи на плечиках висели в приоткрытом шкафу на одинаковом расстоянии друг от друга. Доместику кто-то позвонил, и он вышел на балкон, прикрыв за собой дверь. Она смотрела на него сквозь прозрачную дверь. Он стоял спиной к Ней. Точно как Семеныч. Так никто не стоит, только он. Как будто на одной ноге, а вторая лишь служит опорой для равновесия. И голову склонил, как Семеныч. И оглянулся на Нее с той же улыбкой.
   «Да что это происходит? Кто он?» – в смятении думала Она, – «когда кончится это сумасшествие? Как только я познакомилась с Семенычем, началась какая-то другая жизнь, все-все перемешалось и продолжает переворачиваться. Мне снятся идиотские сны, исчезают люди, Ребенок, словно дьявол, бродящий все время около, немой летчик, как добрый ангел, теперь вот вообще какой-то бог оказался рядом. А все началось с той кошки, которую сбили на дороге»…
   Доместик вернулся. Переодел майку, шорты.
   – Воды?
   Она кивнула. Он нагнулся к бару, взял бокал, открыл бутылку воды. Она подошла и обняла его. Прижалась и уткнулась. Он выпрямился и замер. Так замерев, они и стояли. Она вдыхала знакомый запах Семеныча и, закрыв глаза, представляла, будто не в Доместика Она уткнулась, в Семеныча. Будто это Семеныч стоит перед Ней. Но Семеныч бы не стоял, замерев. Он бы уже гладил, и обнимал, и целовал бы Ее уже. А Доместик просто стоял. Но он не стоял отстраненно от Нее. Он словно понимал насколько Ей тяжело. И все так же, не оборачиваясь, Доместик сказал:
   – Вы не просто так встретились.
   Она отстранилась и посмотрела на Доместика вопросительно. Он налил из бутылки воды в бокал и протянул Ей. Она, молча, взяла и выпила воду до дна. Она протянула ему пустой бокал:
   – Еще хочу.
   Доместик налил еще. Она отпила два глотка и спросила:
   – Ты что-то знаешь? Про меня? Про него? Про нас?
   – Я? Что-то? – Он рассмеялся. Но это был не обидный смех. Смех Доместика был хорошим, добрым смехом большого сильного взрослого человека, услышавшего милую нелепость, сказанную маленькой несмышленой девочкой. Он весело и как-то очень проникновенно посмотрел на Нее.
   – Извини! – он опять рассмеялся.
   – Что ты все время смеешься? – Она слегка нахмурилась, хотя смех Доместика не был ей неприятен, наоборот, его смех дал Ей какое-то странное успокоение. Его смех дал Ей чувство беззаботности и защищенности. Причем, не только Ее личной защищенности, а защищенности «вообще». От Доместика исходила непонятная, но абсолютная уверенность. Эта уверенность не казалась категоричной, потому что не требовала доказательств. Эта уверенность была уверенностью хозяина. Эта была такая уверенность, как будто Доместик и на самом деле был Богом.
   – Ты такая хорошенькая! – он весело смотрел на Нее и улыбался улыбкой Семеныча.
   – Я тебе нравлюсь?
   – Конечно, нравишься! Разве ты можешь не нравиться?
   – Почему же ты тогда надо мной смеешься?
   – Я совсем не над тобой смеюсь, – возразил Доместик, удивленно подняв брови.
   – А над кем тогда?
   – Почему «тогда»? Разве надо смеяться только над кем-то?
   – Ну… не знаю. Люди всегда смеются или над кем-то или над чем-то.
   – А люди разучились смеяться просто так? Смеяться, когда им весело и хорошо? Смеяться, как дети?
   – Но взрослые люди ведь не дети! У них много забот, им не до смеха. Вернее, они смеются, конечно, но они не смеются без причины!
   – Бедные взрослые люди! – и Доместик рассмеялся опять. Она не удержалась и тоже прыснула от смеха. Так они и хохотали несколько минут, пока Она не почувствовала, что больше не может:
   – Хватит, Доместик. Пожалуйста, хватит!
   – Все-все! Я больше не буду.
   Доместик действительно перестал хохотать, но продолжал смотреть на Нее весело и доброжелательно.
   – Кто ты? – неожиданно для себя Она задала вопрос, который не давал Ей покоя, – Почему мне кажется, что я тебя знаю, и ты мне очень близок, хотя мы только вчера познакомились? Почему меня к тебе тянет?
   – А тебе не кажется, что я тебе кого-то напоминаю?
   Она серьезно посмотрела на Доместика.
   – У меня иногда возникает опасение, что ты читаешь мои мысли.
   – Я знаю.
   – И???
   – Я не читаю твои мысли. Как тебе объяснить… Я их вижу до того, как они возникнут у тебя. Их у тебя еще нет, мыслей. А я уже знаю, что ты подумаешь.
   – Так… Значит мысли предопределены? Если ты уже знаешь, получается, что я обязательно об этом подумаю. Или ты только предполагаешь то, о чем могу подумать я? Ты гипнотизер… Нет. Ты фокусник? Ты сказочник? Ты экстрасенс или еще какой-то такой… непонятный?
   – Я не фокусник, не экстрасенс. Больше всего тут подходит слово «волшебник». Мысли не предопределены. Но они есть всегда, и я вижу, какие из них ты рассматриваешь в данный момент времени. Зная тебя, я действительно не знаю, а предполагаю, какие из мыслей ты выберешь. То есть, какую мысль ты подумаешь. Но это предположение очень близко к стопроцентному знанию. Ведь волшебники знают все!
   – Но волшебников же не бывает! Не бывает. Я знаю. Нет волшебства. Нет!!! – и тут же добавила про себя: «хотя чертовщина какая-то все-таки присутствует на свете».
   Доместик молчал.
   – Ты молчишь? Не бывает ведь?
   Доместик неохотно произнес, подбирая слова:
   – Волшебники бывают, но их мало, и они мало чего могут.
   – Ой, здорово! Зачем же они тогда маломощные? Этак, и я за волшебника сойду? А ты? А что можешь ты?
   – Я могу все. – Доместик произнес эти слова так, как человек сказал бы о своем очевидном профессиональном навыке. Без пафоса, без хвастовства. Он просто ответил на вопрос. Он просто сказал правду.
   – Ты всемогущий? – Она улыбнулась.
   – Да, – он пожал плечами, оставаясь абсолютно серьезным.
   – Ты имеешь какое-то отношению к тому, кого я люблю больше жизни?
   – Да. Я имею к нему отношение.
   – Какое?
   – Прямое. Самое прямое, – Доместик опять улыбался, глядя на Нее.
   – Почему ты мне не отвечаешь? Почему ты опять веселишься, глядя на меня?
   – Потому что ты мне нравишься!
   – Ты мне не отвечаешь, потому что я тебе нравлюсь?
   – Я тебе отвечаю. Разве я тебе на что-нибудь не ответил?
   – Кто ты? Ты ведь не случайно появился в моей жизни?
   – Будь внимательнее. Я ведь сказал тебе уже.
   – Когда сказал? – Она озадаченно посмотрела на Доместика.
   – Я сказал это тебе, когда представлялся.
   Она ошеломленно посмотрела на Доместика и медленно по слогам сказала:
   – ДО-МЕС-ТИК ГОД, – она вопросительно смотрела на него. Доместик кивнул Ей головой, подтверждая. Она закусила нижнюю губу, задумалась и быстро выпалила:
   – Бог… Внутренний… Его Бог… Бог Семеныча?!
   Доместик уважительно посмотрел на Нее:
   – Таких, как ты – единицы. Ты даже не понимаешь своих способностей и своих возможностей!
   – Я тоже всемогуща, как и ты?
   Он усмехнулся и погладил ее по волосам:
   – Нет, маленькая. Пока нет.
   Она задумалась. Бог… Вот те раз… Человек-Бог-Человек. Она вспомнила кое-что.
   – Доместик! Ты знаешь, ко мне приезжал Бог. Мой Бог. Это был… Это было утро. Мое утро. С глазами неба и запахом весны, той которую любит он и я. Он очень красивый… Мне уже привычно целовать это чудо. Мое чудо. И трогать счастье руками. Мое счастье. Бог мне улыбался! И утро в нем распахнуло свои объятия его руками. Знаешь… Он немного поглотил моей любви в поцелуе, и мне стало легче. Эта любовь растет всё время. Она меня разорвала бы на части, если бы он не возникал, и не забирал бы себе эту разрушительную часть. Я дышу его дыханием, хотя он думает, что это происходит наоборот. Этот мир, похоже, любит меня. Мне нравится смотреть на этот мир. Он сильный и ласковый. Мир называется именно так, как звучит начало его имени. Только упрямая «р» прицепилась к концу, это моя «р». Но мой Бог очень мудрый, он никогда не называет меня так, чтобы в моем имени звучало это упрямство. И оно скоро совсем исчезнет. Он зовет меня с нежностью и любовью, которую я испытываю к нему. И он сам, как начало любви и счастья, только начало…! Это начало было тогда на велосипеде, в шортах и майке. И оно пришло ко мне, подарить мне жизнь… Бог удивительно разный в проявлении своем. Удивительно, но мне кажется, что Семеныч еще не знает тебя, – Она, наконец, пришла в себя, и вроде осознала информацию, – Почему же ты пришел ко мне, а не к нему? А Ребенок? Ты знаешь про него? Ты, вообще в курсе, что с нами творится? Как давно ты появился? Или ты был все время?
   Она стала заводиться:
   – Если ты был всегда-всегда, почему мы с Семенычем не встретились раньше? Когда не созданы были семьи? Почему сейчас? Когда все это невозможно, запретно, нельзя и непонятно? А теперь ты говоришь, что это не просто так… Интересно все у Богов получается!!! Или ты настолько внутренний, что забыл вылезти наружу и посмотреть, что творится там? Или тебе наплевать на меня, хотя, что я говорю, ведь ты не мой Бог. И сидишь сейчас тут, довольный и беззаботный. Лучше бы тут Семеныч сидел сейчас! Что ты можешь? Что?!
   – Зря ты так. Мне не наплевать на тебя. Но, пойми, вы не могли встретиться раньше, чем прошли каждый свой собственный путь. Если бы вы встретились раньше, то вы бы просто «прошли мимо». Или не прошли бы мимо, но быстро бы расстались. То, что произошло, произошло не случайно. Ничего не происходит случайно.
   Она уткнулась лицом в подушку и всхлипывала, медленно и глухо говоря:
   – Более дурацких планов я еще не встречала. Это все, на что ты способен? Ходишь его походкой, с его глазами и улыбкой, и пахнешь как он! А он где? Где сейчас Семеныч? Где? Что он делает? Как он живет? Тебя интересует это, под ласковыми лучами на морском побережье? Я поняла. Ты смог создать неизвестность. В которой, конечно же, можно всё. И… ничего нельзя!!!
   Она вскочила на ноги и подошла к Доместику, смотря на него заплаканными глазами. Никакого преклонения перед Богом, естественно для Нее, Она не испытывала. Но раз уж кто-то назвался ответственным, Она вознамерилась спросить за всю безответственность, с которой пришла любовь и все остальные события, рушащие все и вся под собой, за ту неизвестность в которой оказалась Она. Она внимательно посмотрела на него. Доместик все это время спокойно не сводил с Нее глаз, когда Она смеялась, вспоминала, говорила, злилась, обвиняла, ревела за эти минуты. И увидела внимательный взгляд. Она увидела глаза Семеныча, его душу, его любовь и тоску. И со вздохом бессилия опять упала на кровать и уткнулась в подушку.
   – Не беспокойся, пожалуйста. С Семенычем все в порядке. Я ведь не только здесь с тобой. Одновременно, я и там с ним.
   – А что он сейчас делает? – Она оторвала голову от подушки и заинтересованно посмотрела на Доместика.
   – Он на работе. Совещание проводит.
   – Как он себя чувствует?
   – Нормально. Злится.
   – Почему он все время злится?
   – Он так живет.
   – Как это «так живет»? Я не понимаю. Объясни? – Она умоляюще посмотрела на Доместика. Он вздохнул:
   – Ему нужна злость. Пока нужна. Она заглушает страх, и дает ему жизненные силы.
   – Ты сказал «пока». Что ты имел ввиду? Он не всегда будет таким?
   – Не всегда. Когда у него не будет страха, тогда ему не понадобится и злость.
   – А когда у него не будет страха?
   – Когда он создаст меня. Я, вообще-то, появился здесь по делу. По делу к тебе. Послушай меня, пожалуйста… Любой человек может создать своего Бога, мало того, он ведь есть, есть у каждого, – Доместик задумался, подбирая слова, – Бог, навязываемый религиями… или сектами… может не соответствовать потребностям конкретного человека. А если Бога создаст сам человек, то он создаст Бога для себя, под себя… Он создаст Бога именно таким, каким ему и нужен Бог. Такого, какого хочет, такого какой нравится, такого, который будет ему помогать… Если это получается, то человек проявляется как подобие Божье. У него появляются силы, возможности… Такой человек сам создает свой мир. И создает этот мир таким, каким именно ему он нужен.
   Доместик замолчал, потом встал, подошел к окну:
   – Вот смотри. Видишь, небо.
   Она встала и тоже подошла к окну:
   – Вижу. Небо. Небо как небо. Ну и что?
   – Небо, это часть мира. Твоего мира. Таким, каким ты его видишь.
   Какое небо сейчас?
   – Голубое. Безоблачное. Лучше бы было пасмурное…
   – Почему?
   – Не знаю. Сложно объяснить. Мне нравится пасмурное небо, но без дождя. Пасмурное небо какое-то … Как будто насыщенное! Оно бесконечное! Оно тянет меня к себе. Как вечность.
   – Да? – Доместик с удивлением посмотрел на нее. Потом потер переносицу знакомым жестом Семеныча и усмехнулся:
   – Ладно, смотри.
   – Куда смотреть?
   – В окно смотри. На небо.
   Она посмотрела в окно. И небо стремительно стало затягиваться, невесть откуда взявшимися, облаками. Облака были… разные. Небо заполнялось маленькими легкими белыми облаками, облаками серыми и расплывчатыми, облаками сине-черными, тучами со сверкающими в них грозовыми разрядами. Среди этой пестрой мешанины местами проглядывало солнце, лучи которого освещали края облаков, делая их фиолетовыми, золотыми, ярко-красными и темно багровыми… А потом все соединилось, и образовалась ровная бесконечность неба, теплого бело-серого неба, именно такого, какое она любила. Она зачарованно смотрела на это чудо, оно происходило на Ее глазах, как будто Она сама раскрашивала небо той краской, какой хотела. Она от неожиданности схватилась за плечо Доместика:
   – Что это?
   Доместик улыбнулся:
   – Это всего лишь небо.
   – Всего лишь? Но ведь только что оно было абсолютно безоблачным. А сейчас?
   – А сейчас небо стало таким, каким бы ты хотела, чтобы оно стало.
   – Это ты сделал? Как это ты сделал?
   – Маленькая, это не я, это ты его таким сделала!
   – Я?! Но как?
   – Ты вообразила небо таким. А я чуть-чуть «подтолкнул» реальность к твоему воображению.
   – Стой! Тогда я хочу обратно! Пусть теперь будет голубым!
   – Ну, пусть, – улыбался Доместик. Он смотрел на Нее с такой теплотой и добротой, как смотрят на новорожденного долгожданного ребенка. Он отошел от окна и сел на кровать. Она в восторге смотрела на небо. Эта пелена белого и серого цвета рвалась как старая ткань и растворялась на глазах. Через минуту, а точнее 49 секунд, Она засекла, чем вызвала опять смех Доместика, небо полностью стало голубым. Ее глаза загорелись. Она подсела к Доместику, восхищенно глядя на него.
   – Ты и, правда, волшебник!
   – Не я. Ты – волшебница!
   – Но ведь не я «подтолкнула» реальность к воображению.
   – Поверь, что «подтолкнуть» реальность к воображению не так сложно. Это «дело техники». Это всего лишь умение… Что-то типа профессионального навыка. Главное не это.
   – А что тогда главное?
   Доместик еще раз поправил Ее непокорный локон, упавший Ей на глаза:
   – Главное, это как раз воображение. Воображение самое главное в человеке. Воображение, это то, что является общим у человека… и у Бога. Проявлением воображения является творчество. Но творчество… Доместик опять делал паузы, подбирая слова – Творчество, это, как бы, производное от воображения, это вторичное. А практическая деятельность по преобразованию реальности, это… ну, как работа. Тяжело объяснять человеческими словами то, что не имеет точных формулировок!
   Она задумалась. Семеныч тоже что-то такое предполагал, но… Он предполагал как-то не очень уверенно. Не так четко и лаконично. Как будто «путался» в словах. Как будто пытался объяснить то, что не имеет возможности быть объясненным существующими в мире людей словами.
   – Ну, давай, к делу! – энергично сказала Она, – такие дела мне понравились!
   – Мне надо было для начала хотя бы познакомиться с тобой.
   – Ну, ладно, ладно. Мне не очень понятно, зачем со мной, и для какого начала. Давай дело! – нетерпеливо закивала Она, чем опять вызвала искренний смех Доместика. Ему пришлось встать и походить по комнате, чтобы немного успокоиться. Он вновь отошел к окну, и отвернулся, потому что, иногда, было невозможно говорить с Ней о серьезных и важных вещах даже для бога. Она вызывала умиление и смех своей искренностью. Слишком Она была живая. Как будто бы став молодой красивой женщиной, Она в то же время оставалась маленькой непосредственной девочкой.
   – Это из-за Семеныча. Понимаешь, Семеныч знает, что нужно создать собственного Бога. Но не создает он Бога. Из-за тебя не создает. Ты слишком много места занимаешь в его мыслях. Он слишком много думает о тебе.
   – Ого! Ты хочешь предложить мне исчезнуть из его жизни и мыслей? Какое дело ты придумал! Вот так бог… – Она помрачнела, – А если я создам себе бога, сильнее тебя? Он придет и уничтожит тебя за такие предложения!!! Я никуда не уйду от Семеныча! И пусть думает обо мне еще больше.
   – Да нет же! – Доместик обернулся. – Не перебивай!
   – Ну, дальше, – милостиво замолчала Она.
   – В этом ты можешь ему помочь. Вернее, не помочь… По-настоящему человеку никто не может помочь, кроме него самого. В этом ты можешь ему оказать содействие.
   – Содействие?! У нас с ним только одно содействие получается, в перерывах между ссорами. А ссоры, происходят, как раз из-за невозможности нашего содействия! – Она опять засмеялась.
   Потом замолчала и посмотрела на Доместика. Серьезно посмотрела. Глазами, наполненными тревоги за Ее любовь и преогромнейшим желанием сделать для своего счастья, которого звали Семеныч, все возможное и… невозможное. Доместик даже головой мотнул. От сменяющегося настроения и эмоций, которыми Она являлась вся полностью.
   – Расскажи ему обо мне, и о том, что я расскажу Тебе дальше.
   – Не смеши меня. Может, еще, сфотографировать тебя? Нарисовать? Да он озвереет! Ну, представь. Он прекрасно знает, что я тут пью и отдыхаю. Он как-то звонил в обед, я старательно делала трезвым голос, чтобы хоть как-то попадать ответами на его вопросы. Но он потом написал… такое!!! Что я алкоголичка и убиваю себя и его, заодно… в общем, сказал, что такие женщины ему не нужны. От чего я еще больше напилась. Больше пары часов не прошло, как он написал вновь, что безумно любит. Я с радости уже напилась еще больше… Короче, если я еще после этого буду рассказывать, рисовать и показывать ему мужчину, это будет… Не надо так делать… Мы еще не встречались с ним после его той поездки… а я его ведь видела. Он выходил из гостин… – тут Она резко замолчала, сглотнула подступивший к горлу комок, – Плохой способ.
   – Второй способ… Даже мысли человека, которые я вижу, все равно должны быть им сформулированы. Если мысли или слова, даже лучше слова, сформулированы нечетко, то я могу их неправильно интерпретировать и соответственно неправильно исполнить.
   – Это я знаю, – довольно улыбнулась Она, и доверительно произнесла. – Я редко чего-либо желаю, именно по этой причине. Сбывается все. Но из-за плохих формулировок совершенно в неприемлемом варианте. Нужно учесть абсолютно все, и главное, нужно просчитать будет ли это желание являться им же через день или год. Потому что сроки выполнения различны и непредсказуемы. Это трудно. Поэтому лучше все пусть происходит как-нибудь само. Я узнала это еще до знакомства с Семенычем. И смотри, какой подарок мне дала жизнь в виде этой любви. А я ведь сама никогда бы такого мужчину и пожелать не смогла. И такую любовь. И такую страсть. Я пыталась рассказать ему об этом, но мне иногда кажется, что я слишком глупа, он не всегда меня понимает. Как будто мне не хватает слов рассказать ему. Объяснить.
   – Да, дослушай же ты меня! – Доместик протестующе замахал рукой.
   – Послушай ты меня, – перебила Она его твердо, – Я не могу рассказать ему все свои мысли. Ты, считаешь, что он сможет мне все рассказать? Все? Ты, понимаешь, какая штука. Человек иногда и сам себе всего не расскажет. А ты хочешь, чтобы Семеныч взял меня к себе в сознание. Нет! Не сможет он, даже если результата он будет очень хотеть. Мы находимся на территории режимного объекта. Имя которому – человеческая жизнь. У нее есть стены с колючей проволокой. Возможно в другом мире, не здесь, не в этих условиях. Если отбросить все это волшебство: я замужем, привязана к детям, несчастной работе, квартире. А он – хуже. Он привязан ко всему этому еще совестью. У которой одна функция – изводить душу. Пойми меня. Наведем мы порядок у него внутри. Для него. Так, как он хочет. Но жизнь его останется, работа, дом, совесть… Он не принимает внешний мир! И не примет его. Представь заключенного в тюрьме, предложи ему выйти и покататься на американских горках полчасика, а потом пусть он досиживает свой срок. Ну что это? Не получится ни-че-го! Сколько ни пытайся.
   – Не переживай. Получится – не получится… Все равно, «что-то» ведь у тебя получится, если ты попытаешься, а любое «что-то» лучше, чем ничего. Самое главное сейчас то, чтобы Семеныч как можно скорее создал меня!
   Она озадаченно посмотрела на Доместика:
   – Но ведь ты есть уже. Если ты Бог Семеныча, а он тебя еще не создал, то… тебя, выходит, нет на самом деле! Ты галлюцинация?
   – Как тебе сказать. Если упрощенно, то меня можно назвать и галлюцинацией, но кто бы я ни был, я есть.
   – Доместик, может ты моя галлюцинация? Может, я слишком много выпила вчера, а сегодня еще сплю? – застонала Она, взявшись за голову.
   – Семеныч меня не создал еще. То есть в настоящем и прошлом он меня не создал, но в будущем он меня создаст, поэтому я и есть.
   – Но как же ты есть, если он тебя создаст только в будущем?
   Она ничего не понимала, у нее вдруг сильно разболелась голова. Она чувствовала, что находится где-то на грани понимания, но эту грань перейти, никак не удается. И Ей от этого становилось невыносимо плохо. Доместик подошел к Ней и положил руку на Ее голову. Головная боль моментально стихла. Она вопросительно посмотрела на него.
   – Я существую вне зависимости от того, спишь ли ты или видишь наяву, от того, что Семеныч меня создаст только в будущем. Я ведь не человек. Для меня время не является чем-то непреложным. Для меня нет особой разницы между прошлым, будущим и настоящим.
   – Ты можешь перемещаться во времени? Как-то глупо.
   – Это не глупость! Ты просто сказала то, что сказал бы любой человек. Вернее, не любой. Любой человек вообще бы не смог продолжать этот разговор. Понимаешь, можно сказать и так… что я перемещаюсь во времени. Это с вашей, человеческой, точки зрения будет приемлемым сравнением. Но точнее было бы сказать, что я одновременно живу и в прошлом, и в будущем, и в настоящем. Для меня нет времени в вашем понимании. Оно есть, но не такое. Оно… нечто типа оси координат, по которой можно идти в одну сторону, в другую, можно идти перпендикулярно, тем самым, оставаясь относительно этой оси, в одном положении.
   – А зачем тебе Семеныч?
   – Семеныч человек… физически человек. Он подчиняется ограничениям, в которых человек существует. И для него время имеет значение. Я не хочу, чтобы он это время терял. Оно ему еще пригодится.
   – Зачем? Если времени нет потом, у Семеныча его будет куча! Зачем ему экономить его сейчас? Может пусть время пройдет скорее. И наступит потом. Где его не будет. Там и поработаете?
   – Затем, чтобы жить! Сейчас! Здесь!
   Она засмеялась: – Тебе нечем больше заняться?
   Доместик улыбнулся:
   – Нет. Совсем нет. Я такой же ленивый, как и Семеныч!
   – Тогда к чему такая спешка?
   – Потому что Семеныч имеет самое главное, что делает человека Богом. И он имеет это в неограниченном количестве. Он практически не имеет никаких ограничений в этом главном.
   – О каком главном ты говоришь?
   – Дети имеют эти безграничные способности до тех пор, пока они не могут результаты своего воображения четко сформулировать. Воспитание, учеба, установка стереотипов общества… позволяют им научиться формулировать свои мысли, но ограничивают способности воображения. Несмотря на то, что ты и Семеныч очень разные, вы составные части единого целого. У вас общий… великий… эгрегор. Эгрегор любви.
   Она задумалась. Во всем, что говорил Доместик, была какая-то странная логика, но это логика была настолько неожиданной, что «не укладывалась в голове».
   – Мика? – Она задала этот вопрос и сама удивилась, так как не понимала, откуда у Нее вдруг взялось это странное и какое-то очень знакомое имя.
   Доместик удивлено посмотрел на Нее.
   – Мы с ним такие два идиота на этом свете? Или еще кто имеется? – продолжила Она.
   – Вообще-то есть люди с большим воображением. Часть из них являются великими артистами, художниками, музыкантами, изобретателями. Это те, кто нашел себя в творчестве. Но большое воображение, это не воображение без ограничений.
   – А есть еще люди с безграничным воображением?
   – Есть и такие, но их еще меньше. Это так называемые «аватары». Они же мессии, пророки, создатели религиозных конфессий. Есть еще люди, воображение которых близко к безграничному… их воображение больше, чем у творческих личностей, но меньше, чем у «аватаров».
   Она слушала, уже скучая, как будто в школе пошла нудная теория, а Ей больше не терпелось скорее решать задачи, теорию она улавливала моментально. После чего, без практики применения, она Ее не интересовала.
   – А Ребенок? Кто он? – неожиданно спросила Она.
   – Да так, ни то… ни се… больше художника, но меньше «аватара». Больше ребенка, но меньше взрослого. Мы вроде прогуляться собирались?
   – Доместик решил прервать разговор. – Я вижу, ты устала сегодня. И… хватит пить…
   Она с вызовом посмотрела на Доместика. Он укоризненно посмотрел на Нее и устало махнул рукой:
   – Что толку тебе что-нибудь говорить. Ты все равно всегда все будешь делать по-своему… Пойдем, я тебя провожу, – Доместик бережно взял Ее под руку:
   Она кивнула, но вдруг остановилась.
   – А я? У всех что-то есть. А мне? Что он дал мне? Почему он у меня все отбирает? А у меня тоже, получается, есть «внутренний бог»? Ты его не встречал? – Она рассмеялась – Есть бог. Вернее «она». Богиня, – спокойно сказал Доместик. И, наклонившись, быстро-быстро прошептал Ей на ухо, – Эгрегор-ангел-демон-человек-бог-Катенок.
   Она переменилась в лице, выдернула руку. Привстав на цыпочки, поцеловала Доместика в щеку (которая на удивление оказалась небритой, что несколько странно для Бога, пусть и внутреннего), отступила на шаг и сердито сказала:
   – Нет у меня никого. Я сама себе хозяйка! Понятно? И не нужен мне никто! Никто из вас! Вы ни на что не годны! И я не пойду спать сейчас. Я гулять пойду! И провожать меня не нужно! – глаза Ее сверкнули. Совсем по-кошачьи.
//-- * * * --//
   Созвонилась с подружкой, сходили к бассейну. Доместик был на балконе и задумчиво наблюдал за Ней. Она плавала долго, купаясь в воде с таким удовольствием, словно вода дарила наслаждение Ее телу. Вылезала много раз к подружке, которая загорала рядом, они пили коктейли, затем Она вновь прыгала в воду… И так до самого вечера.
   Вечером, уже переодевшиеся и посвежевшие, они сидели на летней террасе. И опять пили. Играла музыка, люди отдыхали. Обычная, приятная, вечерняя атмосфера курортного отеля. Доместик прогуливался внизу, возле бассейна. Поднял голову – Ее не оказалось на месте.
   – Что ты здесь один ходишь? – Она, как будто возникла смехом из вечернего неба, – Найди себе богиню! Хочешь мою возьми?
   Доместик молчал.
   – Пойдем к нам? Пойдем? – Она обняла его за шею. – Давай сделаем грозу! Или…снег!
   Он снял Ее руки с себя.
   – Тебе надо поспать. Ты уже в каком-то бешенстве. Сколько можно пить? Это весь твой отдых?
   – Да! – с удовольствием кивнула Она, – а мне нравится! Сейчас дискотека начнется.
   – А дальше что?
   – Дальше? Ближе? Где? Что? – дурачилась Она.
   Доместик внимательно посмотрел в Ее глаза и увидел глубокую тоску по Семенычу. Она опустила взгляд.
   – Ладно, скучай тут один, – сказала Она и пошла назад. Обернулась и крикнула. – Ты очень правильный бог. Слишком. Ты не мой бог! Зачем ты так похож на него? Ты испортил мне весь отдых! Я из-за него пью! Из-за того, что он появился в моей жизни, но не может со мной быть! Он приехал из командировки и не нашел меня! А еще я видела его в гостинице, Ребенок сказал, что он там был не один! Он не любит меня! Он все время говорит мне гадости! Я ему не нужна! А он мне очень нужен! Я жить без него не могу! А еще… еще… он женат!!! А я буду всю жизнь ждать его «очередной командировки»? А мне так хочется быть с ним рядом каждую минуту! Видеть, как он просыпается, как он ест, как умывается, и держать его руку во сне!!! Здорово вы все сделали, боги? А знаешь, как он на меня злится? И долго-долго со мной не разговаривает, иногда ночь или день. Представляешь, как я проживаю каждый час, как я боюсь, что он больше не…
   Она ушла. Доместик нервно ходил по дорожкам парка, в одну сторону, в другую. Как Семеныч.
   На дискотеке было хорошо и весело. Ей, по крайней мере. Как всегда. Она увидела того араба, которого Она видела в первый вечер. Он заметил Ее, танцующую и привлек к себе. Он опять подливал Ей вино в бокал. Потом предложил прогуляться. Прошли через внутреннюю территорию. Араб тянул Ее все дальше и дальше от отеля, рассказывая по дороге смешные истории. Она, смеясь, шла за ним, босоножки скинула и шла босиком, держа в одной руке бокал, стараясь его не расплескать, и все удивлялась, почему так темно, и куда делись все лавочки, и почему трава мокрая.
   Они зашли довольно далеко, где уже не светили фонари. Араб остановился и посмотрел на Нее своими безжизненными глазами.
   – Ребенок! – ахнула Она.
//-- * * * --//
   – Долго же ты меня узнавала. Я так изменился?
   Она стояла в растерянности и не знала, что Ей сейчас надо делать: бежать, нападать, защищаться? Она закричала. Ребенок зажал Ей рот и тут же отдернул руки. Шум бегущих еле слышимых шагов настиг их. Ребенок хотел рвануть прочь и не смог. Он остановился в десяти шагах, словно каменел и прирастал к земле. Она попятилась назад и резко наткнулась спиной на человека. Отпрянула и от него и вновь закричала, пока обернувшись, не узнала в нем Доместика. Он схватил Ее в охапку и руками закрыл глаза. Она с силой пыталась опустить его руки и убрать их от лица. Не Ей удалось это сделать, а Доместик сам ослабил, прижав Ее к себе.
   – Сделай что-нибудь! Убей его! Он и досюда добрался!
   – Тише… – Доместик руками держал Ее крепко, как будто всю Ее обнял сейчас. Его руки были горячие. Она прильнула к нему. Поднялся сильный ветер, деревья в темноте зловеще гнулись к земле. Ребенок обескураженный стоял на том же месте, и его тело шатало из стороны в сторону, как соседние деревья. Она стояла лицом к Ребенку, а спиной плотно прижалась к Доместику, который держал Ее. Внезапно сверкнула молния, разрезав черное небо, озарив искаженное ужасом лицо Ребенка, темно-зеленые шевелящиеся деревья, и погасло все на миг. Следом раскаты грома, и опять молния, сильнее, ярче… Она видела, как скручивает Ребенка неведомая сила, как извивается его тело от боли. Она быстро обернулась на Доместика, выражение его лица было спокойно, словно он смотрел на море. Пошел дождь крупными редкими каплями, которые превращались в более мелкие и частые. Ветер шевелил все вокруг, и все шумело, нагоняя страх. Доместик высвободил одну руку, а второй лишь крепче прижал Ее к себе. Он поднял руку ладонью вверх, сжал пальцы в кулак и резко дернул вниз, на себя. Ей показалось, что он ухватился за небо и быстрым, точным движением стянул его вниз, как если бы сдернул простыню с постели. Дождь прекратился. Небо открылось бездонной чернотой, которая стала опускаться над Ребенком. Она смотрела внимательно, сжимая руку Доместика, которая не ослабляла объятия. Чернота спускалась ниже. Уже можно было почувствовать ее липкость, вязкость, противность, ужасность. Постепенно чернота стала заворачиваться вокруг Ребенка, приобретая какие-то черты.
   – Почему он стоит на месте? Его тело бьется от ветра, а ноги, как фундамент вкопаны.
   – Это страх. Он парализует все на свете. Ты чувствуешь пространство? И у него есть своя энергия, и ощущения. Сейчас оно каменеет от ужаса. Это похоже на сильный испуг, только испуг – короткий, а этот страх нет, у него нет конца, – Доместик шептал Ей на ухо. – Смотри!
   Чернота, закрутившись, приобрела еле видимые границы и немного сгустилась, она стала размером большой фуры, ветер все также колебал ее очертания. Удивительно было в кромешной тьме различать движение тьмы. Она вздрогнула – чернота походила на преогромного волка, который медленно приближался к земле, пытаясь ухватить Ребенка.
   Она замерла, некоторые части этой большой спиралью опускавшейся тьмы, касались их с Доместиком, словно мягкой скользкой мерзкой тканью. Она старалась не дышать. Ей было страшно.
   – Не бойся, – тихо шепнул Доместик, – все хорошо, не бойся.
   – Что это? – из-за порывов ветра Ее голоса было почти не слышно.
   – Злость, это его Злость, вот она какая. Она сильнее страха. Она сильнее всего. Она уничтожит Зло. Ведь ты видела это? Ты же помнишь волка? Свои руки, спину, помнишь? У Семеныча огромная глубина чувств. Посмотри, как они материализуются, как они самостоятельно существуют в пространстве. У него столько энергии, что она выходит из него и живет самостоятельно дальше, – Доместик говорил Ей почти в ухо. Из-за ветра было плохо слышно.
   Она видела сейчас, как эта чернота все-таки накрыла Ребенка, не сразу, в несколько приемов, паря над ним, то опускаясь, то поднимаясь. Чернота, очень похожая на гигантского волка, как Ей показалась, почти легла на землю, она теперь была не выше колен, но Ребенка уже не было.
   В ту же секунду это черное облако стало вновь подниматься, и… взмахнуло крыльями, размером с крылья самолета, и черной зловещей птицей стремительно взмыло вверх, где вместо неба была бездна. Доместик в это же время поднял руку, разжал ладонь с раскрытыми пальцами, бездна закрылась небом, которое стало светиться от сверкающих молний, словно это были нитки хирурга, который зашивал рану. Пошел дождь мелкой стеной, ветер как будто упал на землю под стеной дождя. Раскаты грома становились глуше. Доместик взял Ее на руки, словно котенка и понес обратно. Они зашли в отель с внутреннего входа. Она крепко обвила его шею испуганными руками. Он принес Ее к себе в номер, стащил мокрую одежду, закутал в одеяло, и все это почти не спуская Ее с рук. Прижался губами к Ее глазам, так, что поцелуем заставил закрыть веки, из которых струились слезы. И стал укачивать, шепча:
   – Почему люди грустят? Потому что они люди. Потому что они уже не животные, но еще и не новые существа, эволюционно стоящие выше людей. Потому что люди пока не научились управлять ни неподвластным им временем, ни своими, собственными мыслями. Вот когда они научатся управлять хотя бы чем-нибудь одним, тогда они и перестанут грустить.
   … и людьми тоже быть перестанут…

Глава 7. Семеныч

   – Спи, маленькая, спи. Хватит плакать. Теперь все будет хорошо. Пусть спит твое упрямство. Твое недоверие. Хватит бороться с тем, что победить невозможно. Только ты знаешь бессмысленность бесполезной борьбы. В ней окажутся только проигравшие. Измени противостояние, поддайся. Не надо уничтожать силы противника. Просто забери их и сделай своими…
   Она мотнула головой в ответ.
   – Теперь, ты веришь, что я существую? И могу? Что я не галлюцинация, и не больное воображение?
   Кивнула.
   – То, что я хотел предложить тебе, не является непреложным и обязательным, нужным и правильным. Я хочу, чтобы ты поняла смысл моих слов. Самую суть. А после – накручивай на него то, что будет верным для тебя. Вы ведь не все можете сами сделать? А иногда, кажется – ничего не можете. Я предлагаю помощь. Я протягиваю ее вам. Тебе не нравится, что я назвал себя Богом?
   Она смотрела на него сквозь приоткрытые веки, наполовину во сне, Она слушала его. Как Ее тело сейчас не шевелилось от усталости на коленях Доместика. Так и Ее сознание сейчас, не смеялось, не возражало, а старалось так же спокойно впустить в себя то, что предлагал Бог, держа Ее на руках.
   – Не называй это так. Называй как угодно. Как хочется тебе. Это слово, образ. То, что помогает человеку и является для него Богом.
   Мелькнуло подобие соглашающейся улыбки. Последнее предложение сказал Семеныч.
   – Я хочу одного. Чтобы ему и тебе было хорошо. Хорошо в этом мире…
   – Если он не видит хорошего в этом мире, то ничего хорошего не будет, только потому, что он этого не увидит, – прошептала Она.
   – Ты – его зрение, душа, сознание. Он увидит это через тебя. Если ты не закроешь глаза.
   – А если я не хочу смотреть? На этот мир – не хочу. Но и изменить его так, чтобы он мне нравился, тоже не могу. Что делать?
   – Ты хочешь изменить внешний мир, но даже, если ты начнешь его переделывать, то, внутренний мир, оставшийся без изменений в том же виде, в котором был, вернет тебя к прежнему, неизмененному внешнему миру.
   – Оригинально… и что это получится? – Она вопросительно посмотрела на Доместика.
   – Допустим, вы начали изменять обстоятельства своего внешнего мира. Но ведь этот внешний мир… вернее его восприятие вами, сформировалось на основании ваших убеждений, представлений, опыта предыдущей жизни и прочих субъективных факторов. Не изменив своего отношения к внешнему миру, то есть, не изменив своего восприятия этого внешнего мира, вы не сможете сделать так, чтобы измененный внешний мир стал вас устраивать. У вас ничего не получится из-за психологического дискомфорта, возникающего между изменениями во внешнем мире и отсутствием изменений во внутреннем мире. Непонятно? Ну вот, например, ты хочешь с ним быть. Постоянно. Без запретов.
   – Хочу… – прошептала Она.
   – Смотри, что получается. Вы перестаете встречаться тайно и делаете шаги для легализации ваших отношений. Но, будучи связанными семейными узами, вы начнете испытывать давление совести, жалости, сложности во взаимоотношениях со своими близкими. В конечном счете, такое изменение внешнего мира столкнется с «сопротивлением» внутреннего мира, который не захочет принимать всех этих негативных явлений, а захочет вернуть «статус кво». К примеру, вы настойчиво преодолеваете все внешние трудности, но ожидаемый результат не получится. Изменив только внешний мир при неизмененном внутреннем мире, вы окажетесь в более тяжелой психологической ситуации, и изменения внешнего мира не принесут ни спокойствия, ни удовлетворения.
   – Я так и знала. Все бесполезно.
   – Внешний мир зависит от внутреннего мира. Это сложно объяснить, но это так. На примере с небом я тебе это показал. Первичными всегда должны быть изменения внутренние. Вы в первую очередь должны измениться сами. И только тогда, изменения внешних обстоятельств будут происходить естественно и безболезненно для вашей психики.
   – Семеныч ничего делать не хочет, Он хочет, чтобы волшебным образом все произошло само собой. Но так не будет! Изменить внутренний мир… Придется думать по-другому, придется жить по-другому, а он не готов! Пусть хоть что-нибудь захочет сам. И начнет делать… Что-нибудь отличное от обычного.
   – Не обязательно сразу захотеть чего-то конкретного. Для этого нужно сначала научиться… Ну как бы поточнее выразиться… Надо научиться корректно формулировать свои желания. Это не для всех так просто, как тебе кажется. Вот ты с таким сарказмом сказала: «Он хочет, чтобы волшебным образом все произошло само собой». А ты считаешь, что это невозможно? Еще как возможно! Жизнь, это не чудо. Это способ существования биологических объектов. Всего лишь. Чудо, это то, что идет вразрез с этим способом. Чудо проистекает из внутреннего мира человека, из того в человеке, что делает его подобием Бога. Изменение внутреннего мира нужно не для принятия, а для изменения внешнего мира. А пробуждение этого подобия Бога в человеке и есть появление внутреннего Бога! Это уже и есть начало изменений внутреннего мира!
   – Доместик, – Она ласково заглянула в его глаза. – У каждого человека есть кто-то или что-то, к кому он обращается в трудные моменты. Он делает это неосознанно или сознательно… но у многих ничего не получается. Все равно все остается на своих местах. Почему?
   – А к кому обращается человек в трудные минуты? К тому, кого он считает действительно всемогущим, или к тому, кто гипотетически может ему помочь… а может и не помочь? А если может помочь, то ставит какие-то трудновыполнимые условия для этой помощи? Так или иначе, но человек обращается отнюдь не к своему другу, готовому ему помочь безусловно, а к тому образу Бога, который культивируется религиозными учреждениями! У этих учреждений иная цель. Так называемый «Бог» этих учреждений всего лишь способ манипулирования сознанием индивидуумов якобы во благо общества. Изменение внутреннего мира возможно только при создании того Бога, который именно тебе нужен, который именно для тебя будет всемогущим… А не для всех! Представь, раньше ты жила в мире, полностью соответствующему материалистической философии. Потом вдруг в этом мире появился волшебник, который может в этом твоем мире менять все, как ему заблагорассудится, всего лишь своим желанием. Разве это будет тот же мир, что и раньше?
   – Стоп. Это какая-то утопия. Я… не понимаю, что нужно от меня. Я не готова сейчас все это принимать. Но я готова попробовать, если я буду видеть результаты. Что для этого нужно?
   – Всего лишь изменить свой внутренний мир, вслед за которым необратимо изменится и внешний. Выражение: «Внутренний мир влияет на внешний», – объясняется психологами следующим образом. Сознание человека, одержимого какой-то идеей, рассматривает все, с чем человеку приходится сталкиваться, на предмет возможности быть использованным на пользу этой идее. Таким образом, если бы раньше человек прошел мимо каких-то событий, то тот же человек, но поглощенный мыслью о реализации своей идеи, выявит и использует те события, которые можно будет использовать во благо идее, которой такой человек «одержим». То есть такой человек «не упустит свой шанс», если этот шанс у него появится. Все это объяснение чисто логическое. Но это объяснение другого выражения. Такое объяснение применимо к выражению: «Внутренний мир увеличивает вероятность возникновения желаемых изменений во внешнем мире». Это два разных выражения. Выражение: «Внутренний мир влияет на внешний» утверждает о том, что внутренний мир именно ВЛИЯЕТ на внешний мир, а не увеличивает вероятность возникновения желаемых изменений в нем. Это выражение несет мистический смысл. Этот смысл нельзя объяснить, исходя из понятий материалистического мировоззрения. Иными словами, это волшебство: захотел внутри себя – и мир снаружи изменился. Это не увеличение вероятности возникновения событий, а прямое управление реальностью.
   Она скинула плед, и стала одеваться. Одежда была еще влажной. Расчесавшись и умывшись, подошла к двери, улыбнулась, провела пальцем по ручке двери и вышла, прикрыв ее за собой. Доместик сидел на краю кровати, облокотившись на колени и неплотно держа руки сжатыми вместе.
   …Она все-таки нарисовала Доместика. Простым карандашом. На листке, вырванном из детского альбома. На рисунке Доместик был очень похож на Семеныча. Издалека похож. Чем дальше рассматривался рисунок, тем больше нарисованный Доместик был похож на Семеныча. Чем ближе рассматривался рисунок, тем более очевидным становились отличия, но и общее при этом никуда не исчезало. Это был странный рисунок. Она его нарисовала быстро. С одного раза. Ничего не подправляя. Потом долго смотрела на рисунок и так, и эдак… Ей понравилось смотреть на него издалека, Семеныч смотрел на Нее. Когда Она подходила к рисунку ближе – взгляд становился глубже. Отходишь дальше – Семеныч улыбается. Ближе – улыбка становится серьезнее. Рисунок был не вполне закончен, но Она так боялась испортить, что трогать его больше не стала. Отсканировала и послала рисунок Семенычу по электронной почте.
//-- * * * --//
   Семеныч, получив сообщение, увидел рисунок и тут же подумал: «Меня нарисовала… Зачем?» Потом он внимательнее присмотрелся к рисунку. Вроде и не он совсем. Похож. Очень похож. Особенно издалека или если взглянуть мельком. А если взглянуть более внимательно…
   Человек на рисунке полностью соответствовал Семенычу, но… выражение лица этого нарисованного человека было… было… Оно просто было! У человека на рисунке, лицо выражало смысл. Какой-то непонятный Семенычу смысл. Он не понимал, что означает выражение лица нарисованного человека, но понимал, что нарисованный человек знает, умеет делать что-то такое, чего Семеныч не знает и делать не умеет.
   «Странный рисунок», – подумал Семеныч, прошел на кухню и перезвонил Ей:
   – Кто это?
   – Бог…
   – Кого-то он мне напоминает… – Она услышала его тихую улыбку в голосе.
   – Мне тоже… – улыбнулась в ответ.
   – Так ты же сказала, что это Бог.
   – Это твой Бог. Он начинается с тебя. Найди его в себе!
   Не понравился этот ответ Семенычу. Он не мог представить образ Бога в образе себя самого. Почти себя самого. Он еще раз внимательно посмотрел на рисунок. Нет. Это был не он. Это был почти он. И в то же время совсем не он. Это был внешне очень похожий на Семеныча человек, но это был кто-то совершенно другой. И совершенно другим этого человека делало знание своего предназначения. В то время, как Семеныч именно своего предназначения никогда и не понимал, и не представлял, что оно вообще существует. Человек на рисунке сидел, чуть подавшись корпусом вперед, опираясь локтями на колени, с неплотно сжатыми вместе руками, видел смотрящего на него, спокойно и… безмятежно, с легкой улыбкой. Он ждал. Ждал, когда его позовут. Он ждал, когда его позовет тот, для кого он и был нарисован, тот, для кого он является визуализацией образа Бога. Он ждал, когда его позовет Семеныч. И Семеныч позвал его.
   Во сне…
   – Ты… и, правда, Бог? Почему ты похож на меня?
   – Ты думаешь, что есть какая-то разница, на кого похож Бог?
   – Не знаю… Просто как-то неожиданно. Я никогда не представлял Бога в таком образе…
   – А в каком? – рассмеялся Доместик.
   – Честно говоря, я Бога себе никак не представлял… – опешил Семеныч.
   – Может, надо было, хотя бы, попытаться сделать это раньше? – вновь улыбался Бог. – Не существует того, что ты себе не представляешь. Значит, и Бога не существовало раньше. Для тебя.
   – Не согласен! Много в мире существует того, что я себе не представляю…
   – Правильно! Но не в твоем мире. Твой мир – это что? Все то, что чувствуешь только ты. Когда ты это не чувствуешь, не видишь, не слышишь, не представляешь… Это существует, но отдельно от тебя. Когда ты думаешь, представляешь, хочешь… – оно начинает существование в твоем мире. Начинается движение, которое ты тянешь извне внутрь тебя. Это движение начинаешь ты сам. Изначально изнутри. Как крючок, захватывает часть внешнего мира и тянет внутрь. Бывает по-другому. Не представлял, не хотел – случилось. Пришло в твою жизнь. Это удар. Удар снаружи. Пройдет он во внутренний мир или нет, зависит только от тебя самого. Пример? Яркий – неожиданная смерть близкого. Но, это плохой пример. Есть и более приятные. Твоя любовь. Ты мог представить себе, что Она станет для тебя тем, чем стала?
   – Зря ты об этом начал… Это не твое дело! Неудачный пример ты привел – Семеныч явно разозлился: – И вообще ты не Бог! Кто ты? Демон, пришедший ко мне во сне прикрываясь именем Бога? Бог не стал бы говорить, что внешний удар проникает во внутренний мир, и делать на этом акцент. Это и так люди знают. Бог, если это конечно Бог, а не ты, пришедший ко мне под его личиной, не исходит из логики убожеств, которые суетятся по поверхности планеты, как вши в шерсти бродячей собаки, и гордо именуют себя при этом царями природы! Бог не стал бы говорить бессмысленные вещи, не дающие шанса найти выход из неприемлемой ситуации! Бог не стал бы констатировать очевидные банальности, пережевывание которых не позволяет приблизиться к пониманию того, что надо делать!
   Доместик удивленно посмотрел на Семеныча, покачал головой и спокойно продолжил:
   – Не тебе судить о Боге. Пока ты о нем ничего не знаешь. Ну да ладно, с тобой спорить – себе дороже… Так вот. Извечный вопрос. Что делать? Если брать эту ситуацию с простейшей точки зрения, то решение рисуется просто и прозрачно. Затягиваем из пространства то, что нравится, не забываем о том, что может и дарить, и отбирать. У пространства тоже есть «крючки», которыми оно может вытянуть многое и из тебя. Вам надо договориться. Пока, ты выучишь его язык – я буду рядом. Только, я хочу рассказать тебе одну вещь. Возможно, сейчас ты ее не поймешь. Но, запомни. Если оно берет тебя за руку, будь готов к тому, что это не дружеское рукопожатие, а начало броска, после которого ты окажешься на лопатках. Но, не относись к нему враждебно и настороженно, просто будь готов. Пока оно еще не доверяет тебе. И еще… бросок может оказаться поддержкой, только для того, чтобы ты не споткнулся о более худшее препятствие. Запомни и это.
   – Ты бред какой-то несешь! Мне на хрен не нужно никакое «то, что мне нравится из пространства», и я не собираюсь ничего оттуда «вытягивать»! Я сам создам себе всемогущего волшебника, который будет менять это сраное пространство, как я захочу! Я создам этого волшебника в своем внутреннем мире, и для меня он сделает внешний мир таким, каким этого хочу я!
   – Существование всего того, что окажется в твоем мире, и начинается с твоего мира. Начинается с тебя. Неважно, как это туда попало. Усилием воли или внешними обстоятельствами.
   – Воображение сильнее силы воли! Не пудри мне мозги, демон! Ты хотя бы сам послушал сейчас, что сказал! Набор слов, не несущих смысловой нагрузки! Каждое слово в отдельности имеет смысл, а совокупность твоих слов бессмысленна! Ты не умеешь пользоваться языком человека? – Семеныч вскочил и начал торопливо ходить, как дикое животное, помещенное в клетку, – о каком «моем мире» ты говоришь? В моем мире нет гармонии… Нет счастья… Нет логики…
   – В твоем мире есть все, что тебе нужно! Кстати, то, что не нужно, тоже есть, – улыбка Доместика стала грустной.
   – Ну и где же это все в моем мире?
   – Все для тебя, это Она! Ты еще этого не понял?
   – Она…
   – Она-Она! Не сомневайся. Вот представь, что Ее нет…
   – Я не могу… и не хочу…
   – Ты даже представить себе не можешь твой мир без Нее… Знаешь, почему?
   – Почему?
   – Потому что твоего мира без Нее теперь нет!
   – Раньше был ведь….
   – Раньше… А раньше тебя не было.
   – Как же не было? Я же ведь и раньше был.
   – Это не ты был.
   – А кто был раньше?
   – Другой. Все! Спи! Ты и так сегодня узнал главное.
   – И что главное из того, что я узнал?
   – То, что у тебя есть Бог… Но это не так важно, как то, что в твоем мире есть Она!!!
   …на этих словах Семеныч провалился в глубокий сон. Он хотел напоследок сказать Доместику: «Ты мне не Бог!», но не успел. Сон сморил его мгновенно. И, несмотря на крайнее возбуждение, в котором Семеныч так неожиданно заснул, спал он спокойно, без сновидений. Только светлое чувство Ее присутствия не покидало его всю ночь. И проснулся он с улыбкой… Чего не бывало с ним с раннего детства.
//-- * * * --//
   Утром, Доместик спустился вниз. Возле администратора заметил Ее подружку, которая была достаточно обеспокоена. Подошел ближе. Оказалось, Она не ночевала в номере. Доместик обошел территорию отеля. На большом балконе ресторана, заметил пару листов чистой бумаги и карандаш. Ее нигде не было.
   Только сумрачные тучи, такие неожиданные для этой теплой и светлой страны, но такие долгожданные и любимые Ею, заполняли небо. Тучи наползали с разных сторон, что также противоречили всякой логике. Как будто ветер вверху дул в разных направлениях для того, чтобы как можно скорее, закрыть небо над отелем. Тучи надвигались очень быстро, как в ускоренной съемке, пока, наконец, не закрыли все небо, и пока от их столкновения не заиграли разряды молний…
   «Куда ты убежала? От себя? От любви? – мысли Доместика шли в окружающее пространство, надеясь, что Она услышит его, – Тебе, кажется, что ты жить без него не можешь. Но разве в этом заключается любовь? Чтобы существовало влечение, необходим источник этого влечения. Как разность потенциалов необходима для электрического тока, так и для любого чувства, являющегося источником движения, необходима «разность потенциалов»! Вы почти абсолютно разные, похожи разве только тем, что имеете человеческие тела. Если бы ты умела видеть, не как люди… Вы не просто движетесь друг к другу. Вы стремительно движетесь. Так стремительно еще никто из людей не двигался друг к другу. Это высвобождает колоссальное количество энергии из окружающего вас пространства, и именно поэтому, двое людей смогли неосознанно создать великого эгрегора! Ваша разница в вас, во внешнем мире… не дает никак вам соединиться и создает между вами такое громадное расстояние, которое преодолеть быстро не получается, пока вы являетесь людьми. Ты мучаешь себя, его… Зачем? Это больше чем любовь! Он не просто любит тебя! И ты не просто любишь его! Вы не совсем уже принадлежите сами себе. В вас теперь заинтересованы гораздо большие силы, чем только вы сами. Это уже не просто желание двух любящих друг друга людей. Это уже необратимая тенденция изменения сложившегося положения вещей. Это энергетическая лавина. Камешек брошен удачно, лавина пошла. Вам ее уже не остановить. Никому ее уже не остановить. Да просто это нерационально! На то, чтобы остановить ваше сближение… на то, чтобы остановить сход этой энергетической лавины, потребуется гигантское количество энергии, которую имеет только Хозяин, и который как раз сход этой лавины и инициировал… Поэтому и останавливать ее не собирается. Вам будет легче перенести сход этой лавины, если вы сможете контролировать свое в ней движение. То есть, вы не будете плыть щепкой во всепоглощающем потоке энергии, а будете управлять этим движением. Вы – одно и то же! Не терзайте друг друга. Ты получаешь ТАКОЕ удовольствие от близости с ним… Ты думаешь, все, что было до него, было случайным? Ничего, запомни, Н-И-Ч-Е-Г-О не бывает случайным! Каждый человек имеет свой уникальный, наилучший именно для него, способ обмениваться энергией с пространством… Резвиться в разрядах молний, купаться в радуге после дождя, летать в облаках, гладя их… растворяясь в них и возникая из них вновь и вновь… видеть ночь в ее изначальном предназначении и любоваться улыбкой луны… Я не знаю, как тебе это объяснить… Где же ты? Не беги, остановись. Создайте новый мир, этот вам слишком тесен! Вытяните из пространства то, что образует подходящее вам. Все изменится! Как мне еще донести до тебя? Противишься… Попробуй… Ты только попробуй! Где же ты, девочка?»
//-- * * * --//
   …тем временем над отелем стало темно. Тучи заслонили солнечный свет. Настолько плотно, что солнечные лучи почти не проникали сквозь завесу этих, неизвестно откуда появившихся, туч. Отдыхающие высыпали на улицу и стояли, с испугом глядя на это непонятное явление. Стало тихо. Вдруг ударил разряд молнии и, на побережье отключилось электричество. Утром стало темнее, чем ночью. Подул ветер. Грянул гром. Ветер подул сильнее. Опять разряд молнии уже одновременно с раскатом оглушающего грома.
   Ветер уже был не просто ветром, он срывал головные уборы с голов людей, переворачивал пляжные зонтики, закручивал в спирали мелкие бумажки, пыль и мусор… Люди в ужасе приготовились к самому худшему.
   Но тут ветер стих. Полностью стих. И пошел ливень. Одновременно с началом ливня раздался долгий, очень долгий, невозможно долгий разряд гигантской молнии и нестерпимая глазу яркость этого разряда заполнила все пространство. Свет был ярким. Свет был ослепительно ярким. И только на его фоне выделился вдруг силуэт громадной черной птицы, которая с раскрытыми крыльями молча парила над изумленными людьми.
   Доместик ошибался, когда думал, что Она убежала. Она не убежала. Она развлекалась!
//-- * * * --//
   Семеныч сидел на обычном пятничном совещании, и злился на Доместика. «Вот чёрт! Вернее Бог! Или не Бог, а черт в обличие Бога! Не знаю, кто это или что это мне померещилось, но… Только-только начало у меня формироваться примерное представление о том, что нужно делать, так вдруг этот так называемый Бог все испортил! Все перевернул из того, что у меня как будто началось складываться! А ведь я всего лишь пытался для себя определить ЧТО надо делать, чтобы потом начать пробовать и на практике понять КАК это делать правильно. И вот я опять в неопределенности! Он сбил меня! Спутал все карты! Да и не может этот образ из Ее рисунка быть моим Богом. Это же мой откорректированный образ. Мой! Это меня ведь Она рисовала! Того меня, которым по Ее мнению я смог бы стать. Но нет в этом образе Ее! А я без Нее не хочу! Я без Нее не могу! Мой внутренний Бог не может состоять только из моего образа! В моем Боге обязательно должна быть Она. Иначе, это не Бог. Другой Бог, Бог, в котором нет Ее, мне НЕ НУЖЕН!!!»
   …и вот последняя заключительная мысль вдруг пронзила его своей простотой и очевидностью, и удивительностью того, почему это раньше ему не приходило в голову. Эта мысль также объясняла и необходимость напряженного разговора с Доместиком, и появление Доместика вообще. Причем, появление не в качестве Бога, а в качестве временного представления о Боге, на основании которого Семеныч и смог, наконец, понять то, какого он на самом деле внутреннего Бога хочет. Мысль была короткой и яркой, как вспышка: «Неважно, каким именно будет мой Бог, но он обязательно должен быть общим для меня и для Нее!»
   Он ничего не слышал в окружающем его мире сейчас. Нужно было к понедельнику подготовить проект договора. Все было готово и все было в порядке. Обсуждались незначительные мелочи. Семеныч отстраненно думал, глядя, как его коллеги беззвучно разговаривают. Он смотрел на говорящего, у которого были карие глаза. Семеныч включился на минуту, услышал, что выступающий несет какую-то чушь, выключился снова, продолжая раздумывать, и тупо смотреть на эти глаза.
   Глаза почему-то стали расширяться и менять цвет. Семеныч напрягся, глаза коллеги становились светло-серыми, отливающие голубым небом и изумрудным морем одновременно. Помимо желания Семеныча, стал включаться звук действительности. Действительность обратилась к нему, показывая пальцем на пустующее место в проекте:
   – Где подпись главного инженера? Он не подписал? В чем дело?
   Семеныч поднялся, нагнулся над бумагами – подписи не было на всех трех экземплярах! «Черт возьми! Я сам лично вчера с ним подписывал, еще долго обсуждали предстоящий отдых инженера, который уже сейчас, наверное, жарит свое толстое пузо под турецким солнцем. Вот оказия».
   – К понедельнику надо? – растерянно протянул Семеныч.
   – Да, в 9, чтобы все было у нас, – глаза моря почему-то улыбнулись небом и резко сузились, приобретя свой прежний карий цвет, – Семеныч, сгоняй к нему. Я бы сам поехал на пару деньков с удовольствием, но в выходные уезжаю с женой, уже договорились, она меня спилит тогда. Съезди ты?
   – Все равно, других вариантов нет. Поеду. Оформляй.
   Семеныч, все еще с удивлением собрал все бумаги, запечатал и пошел в свой кабинет. Прошел к окну, ожидая звонка от сотрудника о времени вылета. В окне было на редкость спокойное голубое небо, и солнце разливалось по нему. Семеныч резко вздрогнул, и медленно повернулся к своему столу, где лежал лист под клавиатурой. Как будто сама бумага позвала его.
   Семеныч поднес листок к глазам, которые сразу увидели рукописный, торопливо написанный кем-то, текст: «Сделай что-нибудь с Ней! Она неуправляема! Пока Ее не остановили!»
   Он спешно набрал номер Ее телефона, но… «Номер абонента недоступен или находится вне зоны действия сети» прозвучал информативно монотонный голос автоответчика. Тревога заставила забиться сердце чаще, Семеныч смял листок и бросил его. Дошел опять до окна, потом вернулся, поднял его, чтобы еще раз перечитать и хоть бы почувствовать то, что Она там могла натворить. Но мятый лист был абсолютно пуст. Зазвонил рабочий телефон:
   – Вылет через четыре часа. Обратно в воскресенье ночью. Машина внизу. Отель… – Семеныч скоро собрал все документы, окинул взглядом кабинет и вышел.
   Семеныч бродил в аэропорту после регистрации, ни о чем не думалось, кроме того, что же там могло случиться. То, что произошло на совещании, уже отошло на задний план. Остановился у какой-то витрины. Под товарами висели ценники с подписью продавца. Они висели в ряд, и эти подписи сложились в заглавные буквы слова: «КАТЕНОК».
   – Там, что-то творится, небо черное, гроза, все гремит, как будто кто-то украл солнце, а природа требует его вернуть. Может, успокоится все к прилету. Не знаю, разрешат ли там посадку…
   – Главное, чтобы посадка была не на том свете… – услышал Семеныч обрывок разговора, мимо проходящих него двух людей в летной форме, но не придал значения.
//-- * * * --//
   Семеныч задремал в кресле самолета. «КАТЕНОК», – Услышав, Семеныч удивленно открыл глаза. Рядом стояла бортпроводница с великолепной грудью, склоняясь над ним, она повторила, заметив замешательство пассажира:
   – Чай, вода, сок? Что будете пить?
   – Спасибо! – Семеныч улыбнулся бортпроводнице и… вдруг вспомнил, как Она просила его не улыбаться другим женщинам. Улыбка моментально исчезла с его лица. Он покачал головой, – спасибо, ничего не нужно.
   Семеныч вспомнил рекомендации, описанные в многочисленных эзотерических и психологических книгах. Там говорилось, что самым лучшим состоянием для общения со своим подсознательным (как это трактовали психологи) или для выхода в астральный мир (в формулировках мистиков) было «пограничное» состояние между сном и бодрствованием…
   Он откинулся на кресло и закрыл глаза. Темнота. Серая темнота. Постепенно серость начала чернеть, превращаясь в почти абсолютное отсутствие какого-либо цвета. «Катенок!» – позвал Семеныч. Темнота вспыхнула сначала ярким светом, потом превратилась в подобие сумрачного пасмурного неба с многочисленными тучами и разрядами молний.
   «Я здесь!» – вдруг раздался знакомый, немного забытый голос Катенка, – «Что ты хочешь? Зачем ты зовешь меня? У тебя же есть Она? Разве тебе этого мало? Разве тебе нужно что-то еще? Разве есть для тебя в этом мире что-то еще, столь желанное и любимое, как Она?»
   Семеныч изумленно осознал истинную правоту задаваемых вопросов. Действительно, в последнее время почти весь мир для него сконцентрировался именно на Ней. Даже не просто сконцентрировался. Весь его мир почти полностью и состоял из Нее! Но этот мир… сейчас молчал.
   «Катенок! Послушай меня! Ты права! У меня есть Она и никто и ничто мне больше не нужно. Но я не знаю, что с ней! Ее телефон не отвечает. Я не могу с Ней связаться! Я не понимаю, что с Ней, где Она?»
   «Не переживай. С Ней все в порядке, Она со мной… Или я с Ней… Мы вместе!»
   «Где вы! Что вы делаете?»
   «Мы… гуляем по небу!» – Катенок рассмеялась, – «Все хорошо, не волнуйся! Мы скоро вернемся».
   «Прекратите немедленно! Обе! Это опасно! Меня предупредили, что Ее могут остановить! Я не знаю, кто и как Ее может остановить, но это предупреждение не могло быть бессмысленным!»
   Пауза затянулась. Катенок не отвечала.
   «Катенок!» – Семеныч почувствовал, что состояние транса, в которое он вошел, стало пропадать, – «Катенок! Ответь мне!»
   «Да! Ты прав, мы несколько заигрались», – раздался немного виноватый голос Катенка, – «Ничего страшного бы все равно не произошло бы, но… Честно говоря, выслушивать нудные поучения о безобразности поведения в очередной раз очень бы не хотелось Ладно, погуляли! Пора закругляться. Она возвращается».
   Катенок не сказала ему главного. Она не сказала, …что это была вовсе не прогулка, а соединение того, что было кем-то умышленно или случайно разделено. …что Катенка и не существовало никогда, как Катенка, как полностью самостоятельного существа. …что это была Ее часть, Ее сознание, Ее любовь, Ее дух, Ее энергия, украденная, а может, нечаянно потерянная или выброшенная Ею самой за негодностью, когда-то очень давно, сразу после того, когда в мире еще все было хорошо, …когда еще не было людей.
   А самое главное, не было сказано ни слова о том, что на самом деле… возвращаться с этой прогулки Она не намерена, и что фраза: «Она возвращается» – была сказана только для успокоения Семеныча.
   Семеныч, выходя из транса, слабо услышал Ее слова, больше похожие на пронзительный стон:
   «Мне без тебя плохо!!!»
   Семеныча словно отпустило неосознанное напряжение, державшее его в своих цепких объятиях несколько последних часов, для того, чтобы сжать свою хватку еще сильнее. Он стал поглядывать на время, и в иллюминатор, где под самолетом темнели тучи…
   – Уважаемые пассажиры. Аэропорт не может принять нас из-за погодных условий. Наш самолет произведет посадку в… – слишком неотвратимо автоматическим был голос.
   «Гулянка по небу затянулась, очевидно», – занервничал Семеныч, «вот, бестии! Или бестия…?»
//-- * * * --//
   Самолет приземлился километрах в сорока от аэропорта назначения, сел с небольшими покачиваниями, но Семеныч не замечал ничего. Ему поскорее хотелось добраться до места. Как только по коридору он перешел в здание аэропорта, середина дня поразила в широкие окна здания своей серой тревожной зловещей моросящей темнотой. Семеныч шел быстрым шагом, миновав контроль, к стоянке такси.
   По мере того, как машина приближалась к городу, где была Она, небо чернело, ветер усиливался, дождь не шел, а бил по всему живому и не живому. Семеныч сразу понял, что это не каприз непогоды. Это была Ее истерика. Ползли медленно, машину вело сильно, как будто они ехали по гололеду. Все автомобили скользили словно улитки, вслепую. Было очень много аварий. Видимость была как зеркало в ванной комнате, после горячего душа. Многие просто стояли на обочинах.
   Мощный разряд молнии сверкнул перед глазами и ударил в капот, треснуло и осыпалось лобовое стекло, машина дернулась три раза и встала. Потом дернулась еще раз уже от толчка сзади. Таксист застенал молитвой на своем языке, закрыв ладони лицом. Семеныч чертыхнулся, вылез из машины, и мгновенно промок под стеной дождя:
   «Ну, погоди у меня!» – мысленно разозлился на Нее, как вновь гром. И молния, как змея со скоростью света, ярким мгновением стремительно ударила ему под ноги, заставив зажмурится. Видимость была не более метра. Снова громыхнуло так сильно и резко, что дождь на минуты стал бесшумным. Тут же резануло молнией под ноги. Казалось, что она разрежет землю под его ногами. Дождь не шел, он темно-серым тяжелым небом струился, падая на землю, словно водопад. Семеныч пошел вперед, растворяясь в нем.
   Дождь над ним становился чуть разреженней, появились искрящиеся бриллиантовые капли какой-то другой энергии, которая мягко, вместе с водой падала на него, опускаясь не на Семеныча, а проходя внутрь его, словно заполняя сущность и одновременно растворяя его тело. Эта другая энергия была «родственна» энергии, вызвавшей буйство погоды. Эта другая энергия включала и Ее энергию, и энергию Семеныча. Это энергия была значительно сильнее двух слагающих ее энергий за счет синергетического эффекта слияния. Это была энергия великого эгрегора по имени «Мика».
   По мере шагов Семеныча, он становился прозрачней и серее, и входил в стену льющегося потока дождя. Семеныч сливался с ним, тело его распадалось на такие же капли, приобретая ту же влажность и температуру. Он поднимался выше, и вскоре его нельзя было отделить от дождя, он стал им, с обратным движением к источнику, которым являлось содрогающееся и сверкающее небо.
   Молнии пронзали то, чем он теперь являлся. Его образование, тем не менее, чувствовало боль от каждой проходящей через него электрической линии. Но он поднимался вверх, сквозь боль. Пока не почувствовал слабое тепло, которое притягивало к себе. Оно словно ждало его. Это было неотличимо. Струящаяся вода дождя сверху вниз, и поднимающаяся энергия, схожая с ней до единой. И тепло еще одной энергии, которая была над водой, над всем. Она была тонкой, колеблющейся, нежной, притягивающей, манящей, любящей до той самой боли, которая перестала существовать, как только ее достигло то, чего она ждала. Она замерла в безмолвии, и другая энергия, которая поднималась снизу, стремительно вошла в нее, став единой и с нею. Это было похоже на легкое возбуждение, которое начиналось с поцелуя, когда Семеныч касался Ее губ, когда обнажались тела, и они замирали, прижавшись друг к другу. Он чувствовал сейчас, как полностью вошел в Ее энергию. И она стала его частью, податливой, желанной.
   Разряды молнии прекратились, лишь мягкий свет стал распространяться сквозь них вверх и вниз. Дождь высыхал от этого света, так же как Ее слезы, когда дыхание Семеныча касалось их. Она неслышно затихла в нем.
//-- * * * --//
   Семеныч тянул Ее вниз, чувствуя, как нехотя Она это делает, как не хочет Она возвращаться обратно. Атмосфера постепенно приходила в себя. Небо становилось похожим на нормальное небо, мощный ветер растерял всю свою силу, и тот свет проник до самого солнца, с трудом выжигая и осветляя эту темно-серую пелену. Солнце становилось, словно моложе, и больше походило на рассветное. Лучами, мягко ложась на землю, которая сейчас приветливо искрилась ему навстречу, и благодарно дышала густым паром, идущим с земли.
   Из прозрачности, отделяясь друг от друга и приобретая, сначала еле видимые очертания, которые наполнялись, а потом все более плотные и четкие, они возникли уже в успокоившемся мире. Ему удалось. Он вернул Ее. Мир успокоился.
   Семеныч держал Ее лицо и целовал. Она прикрывала веки под его губами и вновь открывала глаза, чтобы еще и еще раз видеть Его глаза, светлые, отливающие изумрудной синевой, бесконечно ласковые и любящие глаза…
//-- * * * --//
   – Зачем ты это сделала? – Семеныч налил Ей кофе и ждал ответа. Они сидели за столиком возле отеля. Погода стояла такая спокойная, солнечная и безветренная, как будто пару часов назад не было урагана, ливня и бешеной пляски молний. Как будто весь этот природный катаклизм приснился в тревожном кошмарном сне. Однако, перевернутые кое-где столики и зонтики, которые еще не были установлены персоналом в правильное положение, напоминали о том, что вся эта буря сном не являлась.
   – Я не специально. Так получилось. Я очень соскучилась по тебе, – Она вопросительно и трогательно нежно посмотрела на Семеныча: – Ты сердишься?
   – Нет, не сержусь, – он улыбнулся и, наклонившись, поцеловал Ее в уголок губ.
   – А как ты это остановил?
   – Не знаю, – Семеныч повторил Ее слова, – Я не специально. Так получилось. Я очень соскучился по тебе… Знаешь, это я не могу объяснить вразумительно, но это не только я тебя остановил.
   – А кто еще?
   – Как будто кто-то мне в этом помогал. Можно сказать и так, и не так. Мне помогло то, что является общим для нас… то, что является и мной и тобой одновременно. Хотя также одновременно это является и самостоятельным чем-то еще, – он, сделал глоток кофе, поморщился, т. к. кофе был слишком горячим, а Семеныч не любил очень горячее, и продолжил, – я не знаю, как более вразумительно тебе это объяснить… знаешь, мы ведь не просто так с тобой встретились и познакомились.
   Она молча водила пальцем по столу, размазывая каплю воды, и сосредоточенно ее рассматривая.
   Семеныч остановил это движение Ее руки, накрыв Ее ладонь своею:
   – Для меня, как и для тебя, наша встреча – случайность. Раньше казалась случайностью…
   – А теперь? – Что изменилось теперь?
   – Теперь… Мне кажется. Даже не кажется, а я уверен в том, что… Есть нечто, объединяющее нас. И это нечто помогает нам. Но помогает не всегда, а в тех случаях, которые это нечто считает… кардинальными что ли. Помнишь, я говорил про внутреннего Бога?
   – Помню, – Она улыбнулась и посмотрела на него, – я его нарисовала Тебе! Потому что я его видела. Он был здесь… и… он стер Ребенка. Правда, я не знаю, надолго ли… Этот гад все время где-то возникает.
   – Я видел. Спасибо. Мне понравился рисунок, но в нем я, а ты в нем как создатель… Ну, то есть ты как будто Бог моего внутреннего Бога, – Семеныч засмеялся и откинулся на спинку белого пластмассового стула.
   – Может, я не создатель, а рисователь? Может, я – поклонник твоего Бога?
   – Ну… Ты ведь его не просто нарисовала. Ведь для меня его внешнего образа раньше не было. Значит, именно ты его для меня и создала! – Семеныч наклонился и поставил локти на край стола.
   – Очень сложно!
   – Согласен. Это сложно для восприятия. Это можно выразить словами, но это не получается представить.
   – Словами тоже не ахти получается. Еще сложнее.
   – Мы должны создать Бога… общего для нас двоих. Того Бога, не навязанного обществом и различными религиями, а того, который и будет являться любовью и жизнью и миром, и для нас, и для всех на свете… Мы должны найти его…
   Она, раскрыв глаза, смотрела на Семеныча и ничего ему не отвечала. Она не знала, что ему ответить. Она раньше его пришла к такому же выводу, но не знала, как это можно сделать практически… «Мне кажется, он уже существует, – думала Она, – или не он, но какая-то сила есть, что толкает нас друг к другу, что не дает расстаться. Создать… найти… обнаружить… то, что связало нас так крепко, не объясняя причин. А если… если… он когда-нибудь разлюбит меня? Что тогда будет с этой силой… с Богом… с миром?».
//-- * * * --//
   – Пойдем, пойдем скорее, – Она встала, потянула его руку, – пойдем!
   Семеныч, встал, на ходу отхлебывая кофе, поставил недопитую чашку и поспешил за Ней. Они поднялись на второй этаж к номеру Доместика. Она постучала. Никто не открыл.
   – Добрый день! Здесь был мужчина, не знаете где он? – Она обратилась к сотруднику отеля, который оказался неподалеку.
   – Нет, этот номер закрыт уже месяц. Там протекла вода с верхнего этажа. Никак не отремонтируем еще.
   – Ну? – Семеныч, улыбаясь, нагнулся к Ней, – Не удивляйся! Ты его видела! И совсем не обязательно, чтобы его видели другие. Нужно было, чтобы именно ты с ним познакомилась. В этом был смысл его появления. Он мог бы придти к тебе во сне, но тогда бы ты не восприняла всерьез то, что он говорил. Поэтому он пришел наяву. Но он приходил только в твой мир. Он приходил только для тебя, а не для других. До других ему нет дела. К другим приходят другие… Если приходят, конечно.
   «Даже не удивительно мне. Я так и знала. Или он пропал… Может, они не могут находиться вместе со мной оба? Не зря же он так похож на него… или его и не было на самом деле? Как это можно придти наяву, но только ко мне, только в мой мир? Разве можно придти в реальный мир так, чтобы никто другой его даже и не увидел, и поселиться в номере, который уже месяц как закрыт на ремонт?» – видя, с каким несчастным видом Она думает, Семеныч легонько встряхнул Ее за плечи:
   – Ну, что загрустил мой Катенок? Пойдем ко мне! А потом мне надо будет встретиться с человеком по рабочим вопросам.
   – А я у тебя останусь?
   – Конечно, – с удовольствием поцеловал Ее в губы. И так Ей улыбнулся, что огромная энергия счастья образовалась у Нее в сердце. Она расширялась и выливалась в пространство. Она всегда была… Иногда сжималась почти до точки, и, сконцентрировавшись, оставалась в сердце такой пронзительной тоской, что Она чувствовала физически ее боль. А иногда расширялась, как сейчас, и, раскручиваясь, выходила потоками из Нее и становилась больше города, наверное, как Она чувствовала. Только Она очень боялось того момента, когда опять начнет сжиматься эта энергия. Иногда Ей казалось, что можно умереть от этого, настолько это было невыносимо сильно… Как избежать этих концентраций, Она не знала… И как с ними справляться – тоже.
   – Мы опять вместе?
   – Вместе, а как же не вместе? И почему «опять?» Разве мы расставались? Мне иногда приходит в голову, что мы всегда были вместе, даже когда не были знакомы. Даже… Даже когда я уже был здесь, а ты еще не родилась, мы все равно каким-то невообразимым образом уже тогда были вместе! Вот только не знали об этом. Если бы знали… Многое можно было бы сделать по-другому. Можно было бы совсем иначе прожить жизнь до того, как мы встретились… Хотя, наверное, в этом незнании тоже есть свой смысл. Типа, отсутствия памяти о предыдущих жизнях… Ну, как мы можем быть не вместе? – Семеныч серьезно заглядывал Ей в глаза и прижимал к себе.
   – Никак! Такого ни представить, не сказать, не подумать… нельзя! – энергично замотала головой Она, подумав, – «Да какая же сволочь разрезала нас? Разрезала так, что обнимая его, я чувствую, как каждое его движение является моим, когда любая его мысль продолжается мною…»
   Они зашли в его номер. Забрались на кровать, и почти сразу уснули.
   Почти сразу… Но, конечно, не сразу они уснули. Потому что очень долго не были вместе. Но даже, если бы и не так долго они не были вместе, то и тогда бы они уснули не сразу. И даже, если бы они все время были вместе, то они бы все равно уснули не сразу. Ведь не для того, чтобы спать вместе, делят постель мужчина и женщина. Не для того, чтобы спать. А для того, что и происходит во время этого многозначительного слова «почти»…
   Она проснулась от шума воды в ванной комнате, улыбнулась своему счастью и, не одеваясь, скользнула к нему. Выключила свет и в полной темноте прижалась к его телу под струями воды, стекавшей на них. Вода шумела, поцелуи горели… Они не слышали гул, нарастающий, тревожный, трубный звук чего-то, который распространялся где-то рядом и был похож на что-то страшное, на какое-то всемирное предупреждение…Они не слышали ничего, кроме дыхания друг друга.
//-- * * * --//
   …Мика не понимал Хозяина. Не хотел понимать. Теоретически он понимал логику его рассуждений, но в душе (или что там типа души есть у эгрегоров) не понимал.
   – Ты создал мир, создал людей… И что? Это тебе нужно было всего лишь для развлечения? Надоело, и ты забросил их? Живите дальше, как знаете? Так что ли?
   – Так. Почти так. Я сделал вещь… покрутил ее, посмотрел… дал ей жизнь… и, вернувшись к ней – понял… не удалось… Я не хочу к ней возвращаться и переделывать. Не получилось…
   Хозяин, в настоящее время, во время разговора с Микой, впрочем, как и Мика, был в образе энергетического шара с многочисленными «щупальцами-отростками». Эти «щупальца-отростки» шара могли моментально удлиняться для того, чтобы взять любой предмет, любое существо, любую мысль, любое чувство, любое… всё. Они могли даже взять, к примеру, сердце конкретного человека в качестве аргумента в споре… Взять, продемонстрировать… а потом выбросить, когда надобность в таком аргументе пропадет.
   Такая «аргументация», естественно, трагически сказывалась на человеческих судьбах, но… Это было не специальное изменение человеческих судеб, а непреднамеренное. Это было изменение человеческих судеб, обусловленное чем-то совсем другим. Например, идут два человека и разговаривают… об эволюции Дарвина. И один срывает на ходу цветок, дикорастущий на краю дороги, показывает собеседнику и выбрасывает обратно. Разве такой человек хотел причинить растению зло? Нет, конечно. Ему, в этот момент, не важно было само растение как таковое, а важно, именно как аргумент в споре. Это не значит, что ему было «наплевать» на растение. Это значит, что в данном конкретном случае, он его использовал несколько иначе, чем изначально предполагалось.
   – Они же обращаются к тебе! – продолжал Мика. – Зовут тебя! Называют Богом… Существует множество религий, большинство людей, так или иначе, верят в тебя! Даже те, кто в тебя не верит, так называемые атеисты, все равно придерживаются основных принципов, изложенных, в написанными твоими поклонниками «своде правил…», которые они называют «заповедями». Причем, заповедями «божьими!» Они любят тебя! А ты их бросил!
   – Мика! Ты странно рассуждаешь, – шар Хозяина заколыхался, временами расползаясь в пространстве, что было неким аналогом человеческого смеха… или его первоисточником, если уж придерживаться хронологической последовательности возникновения того и другого: – Ну, прям как дите! Хотя, ты ведь и есть дитя людское, ибо от них же и произошедшее. Я устал… от несовершенства того, что вышло… Можешь ты понять это? Я не хочу больше касаться этого мира. Я дал им разум. Я дал им все, что имел сам. Я подарил им мир и объяснил, как в нем жить. То, что они сделали… наполнило меня сожалением. Я не собираюсь тратить себя на исправление заведомо негодной детали.
   – Странно не я рассуждаю! Странно слышать такие рассуждения от Бога, сделавшего время инструментом ангелов для изменения первичности и вторичности возникновения событий в любой необходимой им последовательности!
   Хозяин опять «засмеялся». И продолжил:
   – Я приведу пример. Вот играет маленький человеческий детеныш в игрушки. Играет в солдатиков. А в это время в его государстве идет война.
   Он еще очень маленький и не понимает, что во время войны люди по-настоящему убивают людей. Пойми, люди убивают людей! А не враги убивают врагов. Главное, что люди – убийцы! Это их неотъемлемое свойство! А маленький человеческий детеныш в это время играет в солдатиков… Что значат детские игры во время взрослой войны?
   Мика моментально ответил:
   – Они значат всё!!!! Для человеческого детеныша эта его игра самое главное!!!! Он во взрослой войне не участвует!
   – Хорошо! Пусть так. А что эта игра означает с точки зрения взрослых?
   – Эта игра только одного человеческого детеныша! И все. Это ТОЛЬКО ЕГО ИГРА!
   – Вот и играй! Игрушки я тебе дал, правила есть. Играй! Но не проси меня подыграть тебе, потому что эта игра мне неинтересна… и я несколько вырос… из солдатиков… Я поставил над людьми тех, кто смог бы сделать игру более интересной и безопасной. Однако, никто… не старался ничего сделать. Что ты сейчас требуешь от меня? Я могу все стереть в пыль… как будто ничего и не было. Но, это было, есть… и продолжается пусть по их правилам. Пусть. У меня нет сил даже пожелать им удачи и успехов. Я не верю в них. Я создавал совершенство и создал откровенную порочность, брак. У них в руках есть все, чтобы быть абсолютным счастьем и свободой. Я учту свои ошибки, и возможно, когда-нибудь… будет новая модель. Но не сейчас… для любых действий с моей стороны… я слишком разочарован.
   – Ты сказал, что «поставил над людьми тех, кто смог бы сделать игру более интересной и безопасной»… Ты имел ввиду эгрегоров?
   – Эгрегоры… это всего лишь название, характеризующее этих существ… в качестве энергетических доноров, подпитывающихся энергией человеческих эмоций. На самом деле, изначально ничего такого не предполагалось. Они были созданы мною ангелами, а не эгрегорами. Ангелам не обязательно нужна энергетическая подпитка ни от людей, ни от кого бы то ни было… кроме меня. А мой энергетический канал неиссякаем! Но не всех ангелов создал я… Я создал только первых ангелов. Потом ангелов начали создавать люди. Это были большие образования хорошей энергии, радости, счастья, доброты… исходящие от одного человека или нескольких. Эти образования создавались людьми неосознанно, потому и помогали незримо и им, и другим. Не успел я порадоваться тому хорошему, что сумели создать люди в своем мире, как увидел, что плохая энергия тоже приобрела свойство образовываться и существовать вне человека, портя его и других… Почему-то человек огорчается и злится сильнее, чем радуется и любит. Соответственно, это плохое было сильнее, хитрее, больше…
   Мика какое-то время молчал, осознавая услышанное. Потом спросил:
   – Выходит, ангелы забыли Бога?
   – Не то, чтобы забыли… – Хозяин вспыхнул вдруг яркими лучами подавленного гнева… и продолжил, – они нашли более легкий способ существования. Люди для них легкая добыча, а на меня надо было работать. Надо было творить, надо было проявлять инициативу и развивать этот мир дальше. И развиваться самим. Они не захотели развиваться. Ангелы остановились в своем развитии. И стали всего лишь эгрегорами. Они так и остались просто образованиями сильной энергии, разной, плохой, хорошей… но очень сильной. Тех людей, которые могут наиболее сильно подпитать эти образования, ангелы, эти несовершенные ангелы используют для влияния на других людей, чтобы выкачивать энергию. Они пускают их в свой потусторонний мир, хорошие – в свой, плохие – в свой. Они дарят им возможности и силы, из этих людей появляются целители, святые, шарлатаны, маньяки, убийцы и праведники… Мир начинает делиться с дикой силой. Идет война за энергии, за души. И никто, ни плохие, ни хорошие ангелы-эгрегоры не гнушаются ничем, чтобы привлекать к себе. Они делают это с самого рождения новой души, противоречиво складываясь в причудливые узоры в человеческом сознании. Сильная душа чаще в итоге примыкает к одному из этих миров, слабая колеблется между двумя. Если исходить из человеческой терминологии, ангелы превратились в паразитов. Как жаль!
   – Значит, ты их неправильно создал! Ты неправильно создал первых ангелов и неправильно дал возможность создавать ангелов людям!
   – Мика! Ты не забывайся! Не я! Я только дал людям немного больше возможностей, а они их совершенно не так использовали… все остальное люди сделали сами.
   – А что я сказал неправильного? Мне странно от тебя, создателя всего, слышать слова о том, что ты разочаровался, о том, что тебе неинтересно…
   – Почему странно? Пусти на планету дождь, который дает влагу всему живому, от которого все растет, и питается, дай земле и миру то, что необходимо для жизни. Благие намерения? Да. Но вода не распространится равномерно, где-то стечет, не успев впитаться, где-то затопит. Это пример того, как я создал мир.
   – Ты же хозяин, создатель всего, Бог!
   – Эх, Мика…. Неужели ты думаешь, что можно создать то, чем сам не являешься? Неужели ты думаешь, что способность разочаровываться, свойственная творениям, не свойственна творцу?
   – Но ты можешь ведь все изменить…
   – Изменить? Мика! Собери теперь весь тот дождь по капле, достань из-под земли, высуши океаны и… и… после этого…пролей его опять, только уже опять по капле, точно, четко, туда, куда нужно. Следи за каждой каплей, чтобы она не оказалось недостаточной и, чтобы она не оказалось избыточной. Ты сможешь? Ты справишься лучше меня?
   – Нужно попытаться! Чтобы исправить то, что не получилось!
   – Я уже один раз исправил…
   – Ты о чем?
   – Когда я увидел, что все… и люди, и ангелы ведут себя не так, как мною предполагалось… Кстати, предваряя твой вопрос, сразу скажу, что Богу тоже присуще ошибаться, иначе он бы не смог наделить такими качествами тех, кого создал… Так вот, когда я увидел, что все получается вкривь и вкось, я наделил самого лучшего, самого сильного ангела очень большими возможностями, почти равными моим. Он был лучшим среди всех! Он единственный подавал надежды на то, что моя задумка все-таки осуществится, и что этот мир будет самостоятельно самосовершенствоваться и развиваться!
   – И что же случилось?
   – Он получил то, что я ему дал… и стал «Князем тьмы»… воплощением зла!
   – Кто это?
   – Люцифер, Вельзевул, Сатана, Дьявол… как тебе больше нравится?
   – А где он сейчас?
   – Он растворился в массе людей и демонов.
   – Его больше нет?
   – Он есть. И когда возникнет для него такая возможность, он сможет собраться в единое существо…
   – Почему ты его не уничтожишь?
   – Для этого надо уничтожить всех ангелов, питающихся исключительно отрицательными эмоциями людей… так называемых демонов. Но не только демонов надо будет уничтожить… и всех людей тоже… потому что ни один человек, не бывает абсолютно хорош и чист, хоть ничтожная доля плохого, того, что ты хочешь уничтожить, есть во всех. Придется уничтожить всех, чтобы эти ничтожные доли не излучали то, что опять приведет к образованию всего того, что сейчас есть. Ты считаешь, что это того стоит?
   Мика молчал. Он не знал, что ответить Хозяину.
//-- * * * --//
   На них лилась уже холодная вода в абсолютно темной ванной комнате. Но никто из них не замечал этого. Семеныч держал Ее, крепко прижимая к себе. Она плакала, обвив руками его за шею и шепча на ухо:
   – Помоги мне! Я не могу больше. Я не могу больше так жить. Я устала. У меня нет сил… Я никогда не просила о помощи, я всегда справлялась сама. Не справлялась, конечно, но раньше у меня хватало терпения быть здесь. Но… больше, я не могу. Сделай что-нибудь. Уничтожь этот мир… или измени его. Если ты любишь меня, помоги мне… пожалуйста… помоги… я не могу ходить, есть, спать…я … не… могу… жить…
   – Что же с тобой происходит? Почему ты так говоришь? Что случилось с тобой? Как тебе помочь? – Семеныч еще крепче прижал Ее к себе, – для того, чтобы можно было помочь, нужно знать, в чем именно следует помогать. Нужно знать причину твоего дискомфорта! Конечно, нельзя назвать этот мир таким уж прелестным местонахождением. Но в чем именно, он для тебя так уж невыносим?
   – Ты не будешь смеяться? – Она доверчиво посмотрела ему в глаза.
   – Нет, конечно! – Семеныч бережно поцеловал Ее в губы, – я не буду над тобой смеяться! Расскажи, пожалуйста, что тебя тревожит?
   – Во-первых, я так разочаровалась в человеческой жизни, во всем ее несовершенстве, что мне очень трудно ею жить. Мне ничего не хочется и ничего не радует. Мне очень тошно есть, пить, спать, работать… как это делают все люди. Мне не интересна эта игра. Она ску-у-учная, – Она смотрела на него словно маленький соскучившийся ребенок с недетской тоской и усталостью в глазах. И, неожиданно рассмеялась, – а во-вторых, я замерзла. Мы стоим под холодной водой!
   Семеныч спешно закрыл воду, подхватил Ее на руки и унес на постель. Закутал в одеяло и с нежностью посмотрел на Нее, удовлетворенный своим творением. Продолжался какой-то неясный монотонный гул. Они отвлеклись друг от друга, заметив, что мебель в комнате несколько вибрирует.
   – Может, хватит? – Семеныч улыбнулся, – ураган только что был. Теперь ты хочешь землетрясения? Сверху ты порядком поволновала небо… Теперь хочешь снизу? А потом?
   Она улыбалась, лукаво глядя на него, и подозрительно молчала. Семеныч легонько потряс Ее. Она уткнулась лицом ему в грудь и засмеялась.
   – Ну? Беспокойство продолжается?
   Она оторвалась от него, посмотрела и вновь уткнулась.
   – Смотри, что я тебе привез, – Семеныч подошел к шкафу, достал айпад, присоединил наушники.
   – Что это?
   – Твое успокоительное, – засмеялся, – это тебе, колыбельная… для духа твоего, беспокойного… Слушай.
   Она притихла, прислушиваясь к музыке: «Привет, Ка…»
   – Это мне? Это ты? – удивилась Она, – песня… моя!!! Какая классная!
   – Не кричи. Тебе. Мой подарок, – радовался Семеныч, глядя, как засияли Ее глаза, – только обещай больше не волновать природу. Слышишь меня?
   – Нет! – Она замотала головой. Семеныч посмотрел на Нее внимательно, в этот момент, стены вздрогнули, и на потолке в углу поползла узкая трещина. Он выдернул наушники:
   – Ну, перестань! Я прошу тебя!
   Она растерянно проследила взглядом за его глазами, увидевшими растущую трещину, они уже сами ощущали небольшие толчки, идущие снизу. На тумбочке упала бутылка с водой, задребезжал и, подрагивая, стал скользить стакан к краю… Она смотрела, как льется на ковер вода из упавшей бутылки. Бросилась к Семенычу, крепко обняв его и прижавшись к нему всем телом.
   – Это не я!!! Не я… – зашептала ему, – Это не я…
   Где-то в коридоре раздался грохот. Что-то упало. Стали слышны звуки открывающихся дверей, послышались взволнованные голоса гостей отеля. Раздался пронзительный звук сработавшей аварийной сигнализации. Вдруг неожиданно в номере стало сильно теплеть. Видимо, отключилось электричество, и перестали работать кондиционеры.
   – Может, и правда землетрясение? – Семеныч встал, – Давай, оденемся и выйдем на улицу на всякий случай. Не все же является последствием твоих шалостей. Бывают и обычные природные катаклизмы…
   Они быстро оделись и вышли из номера. В коридоре никого не было. Они вышли на улицу перед отелем. Практически все гости отеля с встревоженным видом стояли и ходили возле главного входа. Еще ощущались совсем еле уловимые толчки, но чувствовалось, что сейсмологическая активность стала приходить в норму.
   – Уважаемые гости! Не беспокойтесь, – раздалось объявление по громкоговорителям. Видимо, электричество включилось, – без паники! В районе произошло землетрясение мощностью ориентировочно в 5 баллов по шкале Рихтера. В настоящее время интенсивность землетрясения уменьшается. Никакой опасности для вашего здоровья и безопасности не существует. Некоторые сооружения отеля получили небольшие повреждения. Гостям, в номерах которых такие повреждения оказались существенными, будут представлены новые номера для проживания. Сохраняйте спокойствие. Об обнаруженных повреждениях сообщите, пожалуйста, на ресепшн. Надеемся, что данное происшествие не омрачит ваш отдых в нашем отеле!
   – Ну, вот видишь! – наклонился к Ней Семеныч, – обычное землетрясение. Несколько более сильное, чем рассчитывалось, если судить по трещинам в стенах… Но все же ничего сверхъестественного…
   – Ну и хорошо! – Она доверчиво прижалась к Семенычу – Значит, случайность!
   Она промолчала о том, что, отвечая Семенычу на его вопрос, что с Ней происходит, Она сказала Семенычу только часть ответа. Причем, далеко не самую важную часть. Можно сказать, что Она озвучила всего лишь преамбулу к объяснению истинной причины Ее тревоги.
   Семеныч не заметил, что отвечая на его вопрос, Она фактически ничего ему не ответила. Землетрясение помешало …или помогло уйти от ответа. Случайное совпадение? Или не случайное? Не обратил внимание Семеныч на это. Пока не обратил.
//-- * * * --//
   Это не было случайным землетрясением. Мика не дал Ей ответить на вопрос Семеныча. На это у него были свои причины, появившиеся после разговора с Хозяином. Мика решил довести то, что не довел до конца Бог.
   Он решил усовершенствовать мир… или создать новый мир, если не получится ничего сделать с теперешним. И для этого ему очень нужны были они. Оба. В нормальном состоянии и в нормальном настроении.
   Если бы Семеныч узнал подлинную причину Ее тревоги, это, скорее всего, привело бы к очередной ссоре. А Мике совсем не нужно было, чтобы они ссорились. Мике не нужно было, чтобы они ссорились вообще никогда, а уж именно в этот момент их ссора была категорически противопоказана планам Мики. Ему не нужна была их энергия, он теперь сам мог дать им энергии сколько угодно. Теперь Мика напрямую мог пользоваться энергией Хозяина для реализации своих планов. И в этих планах ключевая роль относительно того, что касалось мира людей, отводилась им. А кому же еще…
//-- * * * --//
   Они не торопясь, прошли в холл гостиницы. Ее Семеныч оставил на застекленной веранде и пошел искать номер того инженера, отсутствие подписи которого и привело Семеныча именно в этот отель. «Чисто случайно!» – усмехнулся Семеныч. Он поднялся на третий этаж, потом понял, что не в то крыло. Вернулся обратно, вновь прошел мимо веранды, где Она должна была его ждать. Он взял с Нее обещание не двигаться с того места, где Ее оставил, ни на шаг. Но как-то странно Она стояла у перил лестницы, спускающейся вниз к бассейнам. Странно. Семеныч остановился и пригляделся. Она стояла одна, но… как будто Она стояла не одна и разговаривала с кем-то. Хотя губы Ее не шевелились, но Ее напряженный взгляд, словно упирался в собеседника, которого вблизи не было. Она стала спускаться вниз, точно, как если бы рядом с Ней кто-то шел и разговаривал.
   Семеныч двумя шагами настиг стеклянные двери веранды, и рванул их на себя.
   Она продолжала спускаться… как зомби. Он схватил Ее в охапку, обнял и начал целовать. Она была очень напряженной, но постепенно в его объятиях обмякла и… как будто очнулась.
   – Ну, куда ты пошла? – Семеныч тормошил ее за плечи, – я же попросил тебя подождать меня и никуда не уходить!
   – Да… да… Я никуда не уйду. Это я… случайно. Задумалась просто.
   – О чем задумалась? Что с тобой происходит?
   – Нет, нет. Ничего. Не волнуйся. Все нормально…
   Она посмотрела на Семеныча уже своими глазами, улыбнулась. Но он не мог не заметить, как Ее взгляд скользнул за его плечо, туда, куда кто-то уходил.
   – Ты кого-то увидела? – Семеныч обернулся, но за его спиной никого не было.
   – Мне показалось… – задумчиво ответила Она. Конечно же, Ей не показалось, но Она не смогла бы объяснить Семенычу, что увидела человека, внешне напоминающего Ей одновременно и Семеныча и …Ее саму. Она бы не смогла Семенычу этого объяснить, потому что Она никогда раньше не видела Мику в человеческом воплощении…
   Он усадил Ее на диван за столиком, налив горячего кофе, со словами:
   – Если ты отсюда двинешься хоть на шаг, найду и запру в номере! Я приду через пятнадцать минут.
   Она смотрела на Семеныча, насупившись и недовольно, чем вызвала его искренний смех, и еле сдержала улыбку сама.
   – Никуда не отойду. Иди. Я буду ждать здесь. Всю жизнь!
   – Не надо всю жизнь, достаточно нескольких минут.
   Семеныч нашел номер инженера, потом вспомнил, что документы остались в номере. Сходил быстро за пакетом документов и вернулся.
   Дверь номера была не заперта, Семеныч подумав, еще раз постучал и толкнул дверь. Прошел в коридор и замер. Инженер корчился от ужасной боли, лежа на полу, чуть ли не в предсмертных судорогах. Он даже не стонал, а стискивал зубы от боли. Семеныч кинулся к внутреннему телефону, стоявшему на тумбочке, возле кровати. И стал открывать ящики тумбочки, ища телефоны ресепшена или другие экстренные номера. Нашел на задней странице буклета, лежащего в нижнем ящике. Стал набирать номер, и вспоминать какие-либо английские слова о помощи. Голос администратора прервали короткие гудки, сброшенного звонка.
   Рядом стояла Она и смотрела на него. Она забрала трубку телефона из его рук.
   – Не надо никуда звонить.
   Семеныч удивленно посмотрел на Нее:
   – Твоя жизнь уже закончилась?
   – Причем тут моя жизнь? – Она спокойно смотрела на Семеныча, держа в руках телефонную трубку.
   – Ты сказала, что будешь ждать меня там, где я тебя оставил, всю жизнь… а сама пришла сюда. Вот я и спросил.
   – А ты сказал, что подождать нужно несколько минут! Время, обозначенное тобой, истекло, и я пошла искать тебя, посчитав, что твое указание я выполнила. Ты ведь не сказал, что можешь задержаться!
   Семеныч смутился. Действительно, ведь он возвращался в номер за документами и отсутствовал несколько дольше, чем предполагал….
   – Извини, маленькая! Ты права. Но что тут происходит? Почему не надо никуда звонить?
   – Потому что ему, – Она кивнула на инженера, – уже ничем не поможешь…
   – Откуда ты знаешь?
   – Знаю… – Она продолжала покойно смотреть на Семеныча.
   – Ты играешь в какую-то странную игру…
   – Игра… это имитация желаемого действия, не имеющего необходимости на его совершение? – Она усмехнулась.
   – Игра не обязательно имитация. Прекрати! Человеку плохо…
   – Не беспокойся, пожалуйста. Это не человек! – Она устало опустилась в кресло. Семеныч присел перед инженером на колени. Тот, замерев, с непонятным ужасом смотрел на Семеныча. Семеныч осторожно попытался дотронулся рукой до его вспотевшего лба, но… Рука его не встретила никакого сопротивления, а прошла через голову «инженера» и коснулась мягкой поверхности паласа, которым был застелен пол номера. Семеныч вопросительно посмотрел на Нее:
   – Ты можешь мне нормально ответить, что тут происходит?
   – Могу. Я нашла самого плохого человека в этом отеле. Внутренне гнилого. И решила сделать одну вещь. Что если запечатать его? Чтобы плохое не выходило? Что будет, если все его мысли, чувства и действия станут работать внутри него? И вот, что из этого вышло… – Она обняла Семеныча и, смеясь, стала целовать его глаза, которые ему пришлось закрыть, – я больше не буду. Я только хотела посмотреть, можно ли уничтожить брак, не прибегая к уничтожению всего. Можно ли действовать точечно?
   – Получается, что ты его убила?
   – Нет… Когда это случилось, то оказалось, что он и не был здесь в качестве человека… Время развернулось и сделало его имитацией человека. Этот человек не приезжал сюда… Это был некий временный визуальный образ, принявший облик инженера. …ну, если так будет тебе понятнее – призрак. Так сложилось.
   – А зачем тогда все это так сложилось?
   Она молчала, явно подбирая слова. Потом, собравшись с силами, заговорила:
   – Понимаешь… вот если взять человека за ногу и потащить эту ногу в сторону… то человек… его тело и остальные конечности, что будут делать? Они также будут следовать за ногой, потому что организм человека неразрывно связан. Утащить одну ногу в сторону можно только разрушив организм…
   – Это ты к чему? – Семеныч подозрительно посмотрел на Нее.
   – Ну… мы как будто единый организм. Только не физический, а энергетический. Нам нельзя надолго расставаться и находиться на большом друг от друга расстоянии. Этот «энергетический организм» начинает сопротивляться и восстанавливает «статус кво», соединяя нас во времени и пространстве. Ему не важно, каким именно образом происходит такое соединение. Вот надо было тебя ко мне привести, и обстоятельства сложились именно таким образом, чтобы ты как можно быстрее тут оказался. Чтобы ты приехал сюда по какому-то поводу. Повод нашелся, тебе был нужен этот инженер… Но… посмотри в бумагах… разве там нет его подписи?
   Семеныч торопливо открыл пакет с документами, и действительно… подписи инженера были на месте…
   – Как же так? – он оторопело посмотрел на Нее, – Я же точно видел, что подписей не было! И не один я это видел!
   – Вы, наверное, посмотрели не тот экземпляр. Я не знаю, как именно это произошло. Пойми, энергетический организм, который мы с тобой составляем, не выбирает каких-то сложных путей для достижения своего оптимального энергетического состояния. Он инициирует необходимые передвижения по пути наименьшего сопротивления. Абстрагируйся от конкретной ситуации, пойми суть происходящего, – Она отодвинулась от Семеныча и отошла на шаг. Семеныч растерянно посмотрел было на «инженера», но в номере никого кроме них не было.
   Тут дверь номера открылась и зашла горничная, вопросительно глядя на них…Следом зашел здоровехонький инженер с женой. Он поздоровался с Семенычем за руку и удивленно уставился на Нее. Потом посмотрел на Семеныча:
   – А ты чего здесь делаешь? Отдыхать приехал?
   – Не совсем. Тебе подписать бумаги надо было…
   – Да? Я же их уже подписывал вроде бы.
   – Подписывал, – Семеныч хмыкнул, – видимо, в спешке не тот экземпляр посмотрели…
   Семеныч достал документы, и они еще раз удостоверились в том, что подписи инженера на месте.
   – Ну, вы там в офисе заработались совсем! – инженер захохотал Ничего, прокатился развеяться!
   – Ну да! Не было бы счастья… – протянул Семеныч, выходя с Ней из номера, – Пока! Они вышли и прошли несколько метров, потом Семеныч вдруг остановился, посмотрел на Нее:
   – Подожди минутку! Я сейчас!
   Он быстро вернулся к номеру, постучал, и когда инженер открыл дверь, быстро спросил у него:
   – Слушай! А почему ты так странно посмотрел на Нее?
   Инженер задумчиво глянул на Семеныча и непонятно ответил:
   – Она как будто ты…
   – Что?
   – Я не знаю.
   – Мы разве похожи?
   – Нет. Не во внешнем сходстве дело.
   – А в чем же?
   – Я не знаю, как объяснить. Вы вроде бы как одно и то же. Один взгляд, одно движение. Как будто здесь был один человек. Ты, извини, мне отдохнуть надо, мне несколько минут было очень плохо, сердце, наверное. Думал, коньки отброшу. Дали какое-то таблетки, пойду, прилягу, голова еще ватная, и внутри все болит. Завтра увидимся, если ты еще здесь будешь. А что ты здесь делал?
   – Землетрясение было, телефон не отвечал, я пришел, дверь открыта была.
   – А точно… Ладно… Пойду лягу, что-то мутно мне.
//-- * * * --//
   Вечером, поев, они решили прогуляться по городу. Шли, умиротворенные, по вечерним проспектам. Молча, улыбаясь и переглядываясь. Зашли в один из магазинов, где Она стала примерять какие-то вещи, продавец излишне любезно перед Ней крутился, то и дело поднося вещи Ей к примерочной. Семеныч, сидя на диванчике, почувствовал, что ему это сильно не нравится, недовольно забрал Ее из магазина без всяких покупок. Зашли в кафе. Там официантки расплясались возле него, улыбаясь и заглядывая ему в глаза. Тут Она взбунтовалась и они, так и не дождавшись заказа, ушли и оттуда. Молча решив про себя, что внешний мир какой-то дискомфортный этим вечером. По дороге Она стала рассказывать про Доместика.
   – Как ты думаешь, он был на самом деле? Или мне это приснилось или привиделось между пьянками?
   Семеныч внимательно и чуть-чуть насмешливо посмотрел на Нее и успокаивающе ответил:
   – Не волнуйся. Ничего тебе не привиделось. Был Доместик. Ведь и я же с ним разговаривал. Во сне. Да, и почему тебя беспокоит, был он наяву или привиделась? Согласись, встретить того, кто к нашей реальности имеет частичное отношение, наяву или во сне разницы особенной не имеет.
   Она задумчиво и так трогательно нежно посмотрела на Семеныча, что он не удержался и, обняв, поцеловал Ее в губы. После этого поцелуя, который довольно-таки длительно затянулся, им ничего не оставалось, как пойти в номер…
   Едва Семеныч лег на постель, Она его раздела и, довольная, села перед ним на пол у края кровати, счастливо решая, какой же сантиметр его тела Она будет целовать вначале. Сейчас он был только Ее. Полностью, родной и любимый. От возможности целовать и трогать свое счастье до самого утра, никуда не торопясь, Она была в полном восторге…
   – Зря мы не сменили номер, эта трещина какая-то страшная, засыпая на его руке, пробормотала Она.
   – Я с тобой. Не бойся, – Семеныч обхватил Ее второй рукой, и теперь Она была полностью в его крепких объятиях и неслышно заснула.
   Семеныч тоже прилично устал, но стоило ему закрыть глаза, как он увидел яркий свет под сомкнутыми веками. Он открывал их опять – темная ночная комната. Закрывал – опять яркий свет, как будто он смотрел на солнце. В конце концов, ему это порядком надоело, и он подумал, что уснет и с открытыми глазами, если на то пошло. Посмотрел на трещину в углу. Присмотрелся еще раз… Из нее стало что-то струиться. Вода, жидкость, похожая на нефть, какая-то черная и блестящая одновременно. Но шума никакого не было. Семеныч чуть подался в сторону и подставил руку, ничего не ощущалось, но он видел, что это что-то льется. Правда, куда исчезает, тоже неясно, ни на полу, ни на постели этого не было.
   Он опять закрыл глаза. Опять свет. Семеныч попытался через этот свет посмотреть на трещину и льющуюся из нее «жидкость». Ничего не изменилось. Вроде бы. Только какие-то искорки как будто проскакивали в том месте, где должна была быть эта трещина. Он попробовал еще раз, сначала с открытыми, потом с закрытыми глазами. «Искорок» стало немного больше. Семеныч закрывал и открывал глаза, глядя на трещину, до тех пор, пока количество «искорок» не увеличилось настолько, что сквозь яркий свет, который он видел с закрытыми глазами, явно не проступил искрящийся поток. Этот поток «вытекал» из трещины и… лился прямо к ним, обволакивая их и растворяясь в них. «Что это?» – мысли Семеныча начали лихорадочно метаться между разнообразными предположениями, – «Или я уже сплю, но мне снится, что я не сплю и вижу этот поток? Или это и действительно какой-то поток, который втекает в номер через трещину и пропадает в нас? А откуда тогда этот поток попадает в эту трещину?»
   Тут же, как по мановению волшебной палочки, перед Семенычем появился отель, и он увидел, что все небо было полностью в таких «искорках». «Искорки» собирались со всего неба и образовывали «ручеек», вливающийся в крышу отеля. Далее, пройдя через трещину в стене номера, в котором они находились, этот «ручеек» в виде потока светящихся «искорок» входил в него и в Нее.
   «Что-то в нас вливается? Мы чем-то заполняемся? Чем? Разве такое возможно?» – как только Семеныч начал осознавать то, что «искрящийся» поток с неба сквозь стену отеля проникает в них, то тут же ощутил медленное наполнение какой-то удивительно спокойной силой. Эта сила не вызывала никаких ощущений, кроме… кроме непонятного, но реально чувствовавшегося ощущения правильности происходящего.
   «Что это? Что это за искрящийся поток? Для чего это происходит?» мысли Семеныча снова беспорядочно засуетились, но разум не смог найти ни одного вразумительного предположения. Семеныч вдруг отчетливо понял, что то, что происходит, не может происходить просто так… Он понял, что этому обязательно должно быть какое-то объяснение. Он понял, что кто-то, обладающий разумом и возможностями, многократно превышающими любые возможности, которые можно только себе представить, стоит за этим искрящимся потоком и управляет его формированием и движением. И как только Семеныч все это понял, он задал свой последний вопрос: «Кто это делает?»
   Как только эта мысль возникла и пронзила пространство, как тут же Семеныч вновь увидел небо. Искорки в небе из хаотической распределенности вдруг стали собираться в сгустки, из которых постепенно сформировались буквы, складывающие слово: МИКА.
//-- * * * --//
   – Мика, ты становишься взрослым! – сказал Хозяин несколько удивленно, – но ты повторяешь мой путь. Ты хочешь создать новый мир, но не хочешь его создавать сам. Ты вливаешь в них энергию неба. Ты хочешь, чтобы этот мир создали они? Я тоже когда-то доверил создание мира ангелам и… видишь, что получилось в результате…
   Мика молчал.
   – Ты не хочешь мне отвечать? – спросил укоризненно Хозяин.
   – Извини, я думаю, как тебе объяснить… – Мика еще немного помолчал и, наконец, ответил, – понимаешь, они оба, увы, совсем не ангелы. Может быть и не «увы». Может быть, даже это и самое главное, что они не ангелы. Ангелы изначально были безгрешными. Абсолютно чистыми, добрыми. Ангелы изначально не включали в себя зла. Нисколько. Даже малой его толики. Но ведь добро должно чем-то уравновешиваться. В создаваемом ими мире неизбежно появилось зло, как последствие свободы выбора, которой ты наделил людей. Ангелы не смогли бы при всем своем желании создать мир, имеющий зло, потому что сами ангелы зла не имели. Если бы мир создавал ты, было бы иначе, потому что в тебе всё. А в ангелах было не всё. В ангелах не было зла. И именно поэтому совладать со злом в создаваемом ими мире ангелам не удалось.
   Хозяин тоже долго молчал. Затем спросил:
   – Ты думаешь, им удастся?
   – Думаю да!
   – Нелегко им придется!
   – Им и сейчас нелегко! Я их не оставлю, как ты оставил ангелов.
   Хозяин как будто «потускнел», ему был неприятен упрек Мики, но… ведь это был справедливый упрек.
   – Что ж… Попробуйте.
//-- * * * --//
   Утром они проснулись очень рано. И долго, с радостью, любовались на сонные лица друг друга.
   – Пойдем, погуляем? – предложил Семеныч.
   – Пойдем, – безропотно кивнула Она.
   – К морю, – утвердительно сказал Семеныч.
   – В горы, – согласилась, возразив, Она.
   Умылись, оделись. Пока шли по коридору отеля, наблюдали за теми, кто, загулявшись, только шел устраиваться на ночь. Часы предрассветные, сонные, зябкие, но прекрасные, если встречают их два человека, два сердца, две души, объединенные во что-то одно.
   Шли не так уж долго, и не так уж мало. Горы во всей величественной красе встали перед ними. Там было много нахоженных туристами тропок. Сначала они петляли по ним, иногда присаживаясь на какие-нибудь камни для отдыха, смотрели на низкорослые кусты, на цветы, маленькие, дикорастущие, стараясь их все понюхать, пока у Нее не стала кружиться голова. Потом поперепробовали все ягоды, которые находили. Когда после одних, горечь во рту стала нестерпимо острой, бросили и это занятие. Нашли небольшое место, вроде выемки в огромном камне. Солнце уже припекало, земля стала сухой, набросав травы, развалились в теньке. И смотрели на небо, на зеленые от растительности и серые от камней, горы. И чувствовали себя абсолютно счастливыми.
   – Я есть хочу.
   – Нет больше ничего. Бутылка воды только осталась, – Семеныч порылся в рюкзаке, – все уплели.
   – И как же мне быть? Если я есть хочу? – Она спокойно и внимательно поглядела на него, явно ожидая решения.
   – Послушай, а почему ты хочешь есть только тогда, когда еды – нет? Почему ты вчера не ела, ведь за целый день, когда еды было вдоволь, ты не прикоснулась ни к чему. Сейчас же ты чего-то требуешь! – разозлился Семеныч на Ее ожидающий взгляд.
   – Я не требую, – сникла Она, и еще тише повторила, чуть не плача, я хочу есть…
   – Ну что ты, как маленькая. Пойдем назад тогда, – Семеныч встал, отряхивая брюки от сухих травинок.
   – Я еще не нагулялась. Не хочу назад. Я есть хочу.
   Семеныч растерянно и зло посмотрел на Нее:
   – Что мне сделать? Что?! Еды нет!
   Она молчала, сидя на траве и разглядывая землю, не поднимая на Семеныча глаз. Он подсел к Ней на корточки, поднял Ее лицо и ласково, глядя в Ее несчастные глаза, спросил:
   – Может, ты что-нибудь другое хочешь? Попить, например. Вода есть, – попробовал улыбнуться Семеныч.
   – Да!
   Семеныч потянулся за рюкзаком, чтобы достать воду. Отвинтил крышку и протянул Ей. Она спрятала свои руки за спину и помотала головой:
   – Я хочу купаться!
   – Да ты что? Совсем что ли, с ума сошла?
   – Нет.
   – Что нет? Не совсем еще?
   – Я на нем и не стояла, – обиделась Она, встала. Пошла вперед.
   Семеныч шел за Ней, думая… Он иногда совсем не понимал Ее. Она вообще очень редко ела, когда они были вместе. Скорее всего, если бы у них еще оставалась еда, Она бы и не сказала о том, что хочет есть, а если бы и сказала… то передумала бы, как только Семеныч достал еду. Аналогично и с купанием. Если бы рядом вдруг открылось море… то Ее желание искупаться, скорее всего, тоже куда-то бы «испарилось».
   Если бы Семеныч знал, что едой для Нее были его поцелуи, а купанием – его объятия, то он бы с готовностью и удовольствием удовлетворил бы Ее желания… Но он знал, что все Ее желания, которые вдруг возникают, хотят мгновенно быть исполненными. Понятие «невозможность» – для Нее не существовало. Иногда это был просто каприз, и Она с любопытством ждала, как на него отреагирует Семеныч. Иногда и, правда, нестерпимое желание чего-либо завладевало Ей. Семеныч знал и это. Но отличить еще одного от другого – у него не всегда еще получалось. И именно это, непонимание того, что Ей в данный момент нужно было на самом деле, сильно злило его. Семеныч подозревал, что и Она себя плохо понимает порой… и злится на себя не меньше.
   Они поднялись на холм, а внизу открылась удивительная картина, там было небольшое озеро, больше похожее на пруд, под тенью больших камней и деревьев.
   – Семеныч? – обернулась Она, – ты видишь, оно прозрачное!
   – Ну вот, хоть одно желание твое стало выполнимо, – вздохнул Семеныч, – только мне кажется, оно слишком холодное для купания, там везде тень, и, похоже, под ним, горный родник.
   – Это уже не важно, не важно, я срочно хочу купаться… – бормотала Она, стаскивая с себя на ходу футболку, джинсы, – ой, а купальник…
   – Иди, иди… Деревья отвернутся! – засмеялся Семеныч. Он спустился, вода была ледяная. Тут было красиво. Темно, хотя был полдень, но расположение гор не пускало сюда солнечных лучей и для ветра оставалось недоступно. Вода, как тонированное стекло. И удивительная тишина. Нависшие полукамни-полускалы, тонкоствольные, кривые, разветвленные кверху деревца по краю воды. Выступающие, большие, острые, темно-серые камни в самой воде. Семеныч сел у воды и удивился, как Она вошла в Нее, как будто входила в теплое море.
   Создавалось впечатление, что для Нее температура воды не имела какого-либо существенного значения. Она плыла брасом. Плыла медленно, не торопясь, не так, как плавают люди в холодной воде. В холодной воде, как правило, плывут быстро, чтобы согреться. Она же явно наслаждалась самим процессом и водой, совершенно не обращая внимания на холод горного озера.
   – Есть хочу, – рядом раздался снова Ее голос. Семеныч открыл глаза, Она стояла перед ним и вода стекала с Ее мокрого тела. Семеныч медленно произнес:
   – Ты понимаешь, что еды нет?
   – Не понимаю. Есть хочу.
   – Ты серьезно?
   – Да, я очень хочу есть, и мне кажется, я умираю от голода. Надо найти еду.
   Семеныч поднялся и они стали выбираться наверх.
   – Ой, смотри! Там козы, бараны, может, тут кто-нибудь живет! Давай купим еды! – схватила его за руку. Семеныч посмотрел, там за небольшим холмом, чуть внизу, на поляне, паслась какая-то живность, и были следы человеческого жилья. Где-то виднелись предметы домашнего обихода, на солнце сушились вещи. Две женщины возились возле запряженной лошади.
   – Странно. Домов я не вижу. Может какие-то пастухи? И живут под небом, выгуливая летом свои стада? – Она обернулась, – а может, они живут в землянках?
   Они стали приближаться к женщинам, но те, завидев их, бросились молча бежать. Не закричали, не испугались, а быстро разбежались в разные стороны, как будто их и не было, как по учебной тревоге.
   – Куда они убежали? Куда они делись? – Она удивленно развела руками, – как же моя еда?
   – Вон пасется, иди молока надои, – кивнул на козу Семеныч.
   – Я лучше ей ногу отрежу и сделаю шашлык! – Она решительно направилась к козе.
   – Ты что?!
   – Страшно? А я есть хочу! И если еда тут ходит, то это ее проблемы, Она сверкнула на него голодными глазами.
   Семеныч, мягко говоря, оторопел:
   – Так нельзя. Это же чужие козы. Ты ведь не умираешь с голоду. Подожди, вернемся в отель, будет тебе море еды…
   – Да шучу я. Там вон, лепешки лежат на камне, я их возьму, вместо расчленения козы, – Она засмеялась.
   – Чужие ведь… – облегченно вздохнул Семеныч.
   – Что-то я хозяев, кроме коз, не вижу, – жуя лепешку и протягивая ему половину, непонятно сказала Она, – ай оы.
   – Чего?
   – Дай воды! Пить хочу!
   Они наелись и положили оставшиеся две лепешки себе в рюкзак. Семеныч не хотел их брать, ведь наелись уже, но, подумав, что Она на обратном пути может проголодаться, а лучше взять без спросу чужие пару лепешек, чем думать о том, где раздобыть для Нее пропитание среди несъедобных гор.
   Громыхнуло. Небо быстро стягивало темной тучей.
   – Побежали в укрытие, сейчас ливанет! – Семеныч потянул Ее за руку, увлекая за собой. Они добежали до больших камней, у подножья горы. И вовремя. Пошел крупный частый дождь. Они огляделись. Между этими камнями, которые были в среднем, метра три в высоту, были щели, через которые можно было пройти глубже. Семеныч стал проходить внутрь, Она, держа его за руку, за ним. Местами было узко, местами шире. Они плутали как в лабиринте, молча и упорно идя дальше. Пока не дошли до расщелья, метра два в диаметре, как маленькая пещера.
   – Как здорово! Да? Вот какой домик из камней! Давай здесь жить! – Она легла на камни и раскинула руки, смотря вверх, где сплетались разрезанные природой, каменные глыбы.
   Семеныч не отвечал, прошел дальше, исчез за камнем.
   – Тут выход! К тому озеру, где ты купалась! – вернулся через полминуты он.
   – Получается, мы прошли сквозь гору? Что же она полая?
   – Может, когда-нибудь, здесь был вырыт проход, а потом со временем, обвалились камни, или просто ими забили его.
   – Забили… да такие камни и сто человек не сдвинут с места. Иди сюда?
   – Что? – Семеныч наклонился к Ней.
   В ответ его обвили нежные руки, и губы Ее прижались к его губам. Рука Семеныча нащупала Ее ремень, и стала медленно расстегивать, так, чтобы Она не заметила.
   Но Она заметила. И ничего не сказала. Потому что совершенно не была против того, что Семеныч собирался делать…
   – Послушай! Да проснись же ты! – шептала Она, – скорее! Семеныч, просыпайся!
   Семеныч открыл глаза, оторопело глядя по сторонам. Он никак не мог понять, где находится. Обнял Ее и все еще, окончательно не проснувшись, начал нежно целовать.
   – Слушай! – Она приложила ухо к камням, на которых они лежали, Семеныч последовал Ее примеру. Внизу отчетливо слышались резкие мужские голоса на нерусском языке, – слышишь?
   – Да.
   – Под нами, под горой, еще что-то есть?
   – Вряд ли… Хотя, ведь мы и о том, что сквозь гору проход есть, тоже ничего не знали. Теоретически все может быть.
   – А вход? С виду это вообще обычная гора, или холм. И те женщины… Помнишь, как они убежали? – Она посмотрела на него.
   – Потише говори, нас может быть тоже слышно. И кто его знает, что там находится, – Семеныч стал бесшумно одеваться, кинув Ей одежду, одевайся! Что ты сидишь!
   – А я не раздевалась! Ты меня раздел, ты и одевай, – Она отшвырнула ему обратно вещи. Семеныч, ни говоря ни слова, дернул Ее за ноги, натянул джинсы и футболку. И, видя, как Ее упрямые глаза удивились его грубости, поцеловал в губы, пытаясь смягчить движения рук.
   – Тихо. Сиди здесь, я попробую выбраться и посмотреть, что происходит.
   – Нет. Один ты не пойдешь.
   – Пойду.
   – Я закричу, – пригрозила Она, – мне наплевать, что будет после этого дальше, но один ты никуда не пойдешь.
   – Я заткну тебе рот.
   – Я все равно пойду за тобой.
   – Я свяжу тебя.
   – Я поползу за тобой.
   – Тихо, и на том расстоянии, чтобы могла быстро шмыгнуть обратно в случае опасности, – сдался Семеныч.
   – Хорошо, – благодарно кивнула Она.
   Они пошли обратно, так же молча, как и пробирались сюда несколько часов назад.
   – Стой! – шепотом позвала Она Семеныча, который прошел чуть вперед, и жестом показала вниз. Семеныч вернулся, под камнями были щели, он прислушался, приложил ухо. Голоса были глуше. Очевидно, что источник их находился там, под их пещерой. Семеныч, стал убирать из-под ног камни, предварительно ощупывая и покачивая так, чтобы убрать их неслышно. Вскоре показалась полоска света. Они нагнулись и увидели внизу тонны оружия. Винтовки, пистолеты, ружья, автоматы, магазины, патроны, обоймы лежали в больших деревянных ящиках прямо под ними. Она зажала щеки обеими руками и посмотрела на Семеныча.
   – Похоже, пора сваливать отсюда! – философски подметил Семеныч. Они, еле ступая, начали медленно пробираться к выходу. В голове у Семеныча вертелись никак не подходящие к случаю мысли о том, как Она захотела есть и…. вдруг неожиданно появилась еда. Она захотела купаться, и неожиданно появилось горное озеро. Как по мановению волшебной палочки.
   Что это может быть? Первое, что приходит на ум – случайность. Совпадение. Но слишком много таких совпадений. Она скрытая волшебница, и Ее желания осуществляются? Но ведь так далеко не всегда бывает. Она интуитивно предвидит события, и Ее желания проявляются тогда, когда наступает еще не осознаваемая возможность их реализации? Но тоже не всегда так происходит… Значит все-таки случайность? Вряд ли.
   – Скажи, что ты сейчас хочешь? – шепотом спросил Семеныч.
   Она удивлено посмотрела на него и, наклонившись к уху, также шепотом ответила:
   – Убраться поскорее отсюда! И что б весь этот склад оружия оказался неправдой!
   Они подошли к выходу и едва, вышли на солнце, как в глаза им бросились яркие грузовики, небольшая группа людей, какие-то приспособления, лампы и камеры на штативах. Что-то говорили в громкоговоритель…
   – Эй! Уйдите в сторону! – крикнул им человек в громкоговоритель, – Здесь идут съемки! Вы нам мешаете!
   – Значит, это всего лишь кино снимают? – Семеныч посмотрел на Нее. Она пожала плечами:
   – Наверное!
   Вся Ее тревога, вызванная обнаружением подпольного склада с оружием, моментально исчезла. Он весело улыбнулась и поцеловала Семеныча в нос.
   «Она захотела, чтобы склад оружия оказался неправдой, и выяснилось, что это всего-навсего съемки фильма… Как Она это делает?» пронеслось в голове Семеныча.
   – Как ты это делаешь? – вырвалось у него. Она внимательно посмотрела на Семеныча и как будто поняла, о чем он хотел Ее спросить:
   – Не знаю, – Она посмотрела и слегка наклонила голову, передразнивая Семеныча, – Иногда получается. Иногда нет. Если я пойму, как этим можно управлять…
   Она не договорила. Потому что прямо на них сверху начал опускаться черный вертолет без опознавательных знаков.
   – Пойдем скорее! – закричал Семеныч, потому что из-за шума уже ничего не было слышно, – прогулка закончилась! И ясности стало еще меньше, чем было!
//-- * * * --//
   В отеле было полуденно тихо. Они переоделись и спустились вниз. То, что Она пила чай вместо того, чтобы поесть нормально и в то время, когда еда лежала прямо перед Ней, Семеныча уже абсолютно не удивило.
   Возле бассейна расстелили полотенца на газоне и прилегли на них. Она уже не капризничала, Семеныч чувствовал, что веки становятся тяжелыми после обеда, и глаза закрываются. Посмотрел на Нее, ожидая недовольства. Она улыбнулась ему, положила его голову поудобнее себе на ноги, чуть нагнулась, поцеловав, и прислонилась спиной поудобнее к дереву.
   – Спи. Вечером к морю пойдем. Спи сейчас. Закрывай глаза. Я с тобой, – Она бережно положила одну свою руку ему под голову, второй рукой, едва касаясь, гладила плечи.
   Семеныч проснулся, когда солнце клонилось к закату. Она терпеливо так и сидела, все в том же положении, держа его в руках. Улыбнулась ему.
   – Что ж ты не разбудила меня? – Семеныч улыбнулся в ответ.
   – Проснулся? Вставай, – Она легонько попыталась столкнуть его с себя. Семеныч поднялся. Она вслед за ним, с трудом пытаясь приподняться на затекшие ноги.
   – К морю?
   – К морю.
   Море мирно шумело, выплескивая волны на песок. Они стали удаляться по пляжу далеко в сторону, сняв обувь и идя по краю воды.
   – Вон его яхта! Я рассказывала тебе! Пойдем, поднимемся, я вас познакомлю, если он там, – Она показала рукой на белый предмет вдалеке.
   Семеныч вдруг резко обернулся и поднял Ее на руки. Она засмеялась и, отталкиваясь, сползла вниз. Яхта стояла на берегу, покачиваясь. Мостик лежал, одним концом на деревянном подмостке, другим к лестнице, поднимающейся на борт.
   Было тихо. Они поднялись, Семеныч крикнул:
   – Эй! Есть тут кто-нибудь? – но никто не отозвался. Дверца в каюту была не заперта. Прошли внутрь. Там были кожаные диваны возле стен, между которыми были небольшие столики. Окна были закрыты плотными, почти не пропускающими свет тканевыми жалюзи. Было темно. Она, вскрикнула и отшатнулась, чуть не наступив на лежащее что-то на полу. Это был хозяин яхты. Вернее, это было его остывшее тело. Руки уже были неестественно желтые, уши и затылок синевато-сиреневые.
   Семеныч остановился перед ним, нагнулся, присмотрелся, потрогал руки.
   – Хорошенькое знакомство получилось, однако, – Семеныч достал телефон, – а звонить-то куда теперь? Все прогулки с тобой начинены неизвестно чем.
   Она виновато посмотрела на Семеныча:
   – Ну, при чем здесь я? Или ты думаешь, я понимаю, что происходит? Иногда, я думаю тоже самое про тебя… Если бы я знала, мы бы остались купаться возле отеля, я просто предложила пройтись по берегу.
   – Ну что делать? Кому-то одному остаться здесь, а второму дойти до отеля? – Семеныч обошел тело, открыл окна.
   – Интересно… и как нам разделиться? Я с трупом тут сидеть не буду, и тебя не оставлю. Мало ли что? Он убит или умер?
   – Не знаю. Следов нет, чтобы так сказать, наверняка. Переворачивать его что-то нет желания. Крови тоже не наблюдается.
   – Не трогай тут ничего! Может нам уйти, пока не поздно? На берегу никого нет. От отеля мы далеко.
   – Да неправильно уходить-то. Надо вызвать кого-то… – Семеныч явно задумался, – как-то…
   – Ну и дела… сидим тут с мертвым человеком и не знаем, что делать, – Она опустилась на диван, отодвинув плед в сторону, под ним зашуршали бумаги, – что это?
   – Документы.
   – Вижу. Но они на английском. Погоди, я попробую посмотреть, – она стала внимательно вчитываться в бумаги.
   Семеныч вышел наверх, вернулся. Она сидела вся раскрасневшаяся и шевелила губами, пытаясь хоть что-нибудь понять, перебирая документы.
   – Ну, что, шпионка, что там пишут?
   – Помолчи, – отмахнулась, продолжая напряженно листать их.
   Семеныч ходил вокруг мертвого хозяина и вполголоса продолжал возмущаться этой ситуацией.
   – Вообщем, дело вот в чем, – Она прервала его через несколько минут, – здесь… Даже не знаю, как сказать. Это вроде завещания на предъявителя.
   – Впервые слышу о подобном. Как бы нас не сочли убийцами по факту предъявления трупа. Это будет хуже.
   Она испуганно подняла на Семеныча глаза.
   – Да… тут есть листы, написанные им, наверное, от руки. Но я в них ничего не поняла. Либо почерк ужасный, либо это не английский, но я не словечка не поняла. А тут, – Она показала на оставшуюся пачку, свидетельства собственности и еще документы на недвижимость, яхту, какой-то завод или фабрику, землю и банковский счет, в которых говорится, что они будут принадлежать после смерти этого человека тому, в чьих руках они окажутся. То есть, кто предъявит оригиналы этих бумаг в государственные службы, тот и может оформлять все, что в них указано на себя. Вот. Это в целом.
   – И тут оригиналы, несомненно? – неудивленно уточнил Семеныч.
   – Ага. Вот гербовые печати, голограммы и прочая ерунда. Вроде так получается.
   Семеныч молча стоял.
   – Что делать? – посмотрела Она на него, и медленно произнесла по слогам. – Что нам сейчас делать?
   Семеныч посмотрел на Нее и улыбнулся:
   – Когда не знаешь правильного ответа на поставленный вопрос, надо сделать звонок другу! – Он набрал телефонный номер своего приятеля-юриста на работе.
   – Здорово! Как там у нас дела? – Семеныч некоторое время выслушивал ответ и затем вкратце обрисовал ситуацию, в которой оказался. Потом выслушал, что говорил юрист, поблагодарил, выключил телефон и задумался.
   – Ну что? Что он сказал? – Она тревожно посмотрела на Семеныча. Он улыбнулся и поцеловал Ее в губы:
   – Значит так. Не волнуйся. Алгоритм рассуждений и действий таков: Если мы отсюда уйдем, то вероятность того, что при расследовании выяснят, что мы здесь были, очень высока. Обнаружив труп, полиция начнет расспрашивать всех в округе, не видел ли кто-нибудь кого-то, кто подходил к яхте, и кто-нибудь нас узнает. Тогда трудно будет объяснить, почему мы, обнаружив убитого хозяина яхты, с которым ты была, пусть и шапочно, но знакома, сбежали… Хотя можно сказать, что испугались. Но подозрение на то, что именно мы причастны к его убийству, будет вполне оправданным. Если это, конечно, убийство, а не остановка сердца или еще что-нибудь. Скорее всего, это не убийство. Ведь в таком случае, эти бумаги… это «завещание на предъявителя», при нем бы не осталось. Если мы сами сообщим в полицию, это будет логично и менее подозрительно. Но… страна чужая, а полиция и в родной стране служба достаточно недружелюбная… поэтому самый лучший вариант сообщить в наше посольство и попросить помощи в этой ситуации, пообещав естественно отблагодарить…
   Семеныча вышел со смартфона в интернет и быстро нашел телефонный номер российского посольства.
   – Ну что, звоню? – он посмотрел на Нее.
   – Звони, – Она вздохнула, – надо же нам как-то выпутываться из этой ситуации…
   Сотрудник посольства, на удивление достаточно адекватно отреагировал на несколько путаный рассказ Семеныча. Вероятно волшебные слова «Я отблагодарю за помощь» оказали свое неотвратимое для российского гражданина влияние. Он сам позвонил в полицию, в медицинскую службу, и выехал к месту. Как ни странно, все оказалось в достаточно большой близости. И представитель посольства, и «скорая помощь» (или нечто аналогичное), и полиция прибыли одновременно, где-то через полчаса.
   Первыми на борт яхты поднялись двое полицейских. Вежливо поздоровались, осмотрели труп, сделали несколько снимков фотоаппаратом. Потом старший полицейский вышел из каюты и махнул рукой людям в «скорой помощи».
   – Пойдемте на берег, мы тут все не уместимся, – сказал он Семенычу и Ей.
   Они сошли на берег и поздоровались с представителем посольства, который стоял возле большого серого микроавтобуса. На яхту поднялись четверо людей в белых халатах с носилками.
   – Надо составить протокол допроса, – старший полицейский снял фуражку, и вытер платком вспотевший лоб, – Поехали с нами, здесь жарко.
   Семеныч вопросительно посмотрел на представителя посольства.
   – Садитесь ко мне, мы поедем следом, – и приглашающим жестом открыл дверь микроавтобуса.
   Полицейский посмотрел на них, некоторое сомнение в правильности происходящего мелькнуло и него в глазах, но… жарко!
   – Хорошо! Езжайте за нами!
   Полицейские сели в машину и тронулись по дороге. Русские сели в микроавтобус и поехали за ними.
   Из-за шума двигателя они не услышали рокот вертолета. Черного вертолета без опознавательных знаков, который в момент отъезда автомобилей, неожиданно появился из-за скалы…
//-- * * * --//
   Доехали быстро и совсем не в полицейский участок. Вошли в здание. Дальше Семеныча пригласили подняться на второй этаж и войти в кабинет, где сидел седоватый подтянутый мужчина, приятной, располагающей внешностью, немного уставший. Ее попросили задержаться внизу с представителем, который был с ними в микроавтобусе.
   Семеныч с удовольствием присел на кожаный диван. В кабинете работал кондиционер, и было очень комфортно по сравнению с жарой на улице. Человек представился и неторопливо стал задавать стандартные вопросы. Семеныч понял, что это не посольство, не полиция, а что-то посерьезнее.
   – С какой целью Вы оказались в этом отеле?
   – Разве мало россиян приезжают в Турцию? Вы находите мое присутствие в отеле удивительным?
   – По моим данным, Вы приехали подписать бумаги по служебной командировке. Что Вы делали на яхте?
   – Моя спутница захотела меня познакомить с хозяином яхты. Она с ним познакомилась накануне. Он показался Ей интересным человеком… Вот мы и пришли на яхту.
   – Вы были знакомы с хозяином яхты?
   – Я – нет. Мы раньше никогда не встречались.
   – Кем Вам доводится эта девушка?
   – Это моя любимая.
   – Что вас связывает?
   – Странный вопрос… Что связывает любимых? Любовь.
   – Немного не по делу. Кроме личных отношений что-то еще вас связывает? Что Вы о ней знаете?
   Семеныч задумался. Что он о Ней знает? Все? Или ничего? Он медленно ответил:
   – Я знаю, что для меня она самая прекрасная… А так… Я знаю, кем она работает, я знаю, как она живет… Во всяком случае, мне так кажется, что знаю.
   – Она была знакома с хозяином яхты? Что Вы знаете об этом?
   – Я уже вам говорил, что Она познакомилась с хозяином яхты накануне…
   – Я имел ввиду, были ли они знакомы раньше?
   – Раньше? До поездки сюда? Не были. Когда она рассказывала мне о хозяине яхты, то не говорила о том, что они раньше встречались.
   Семеныч отвечал на вопросы, чувствуя какой-то подвох. Человек смотрел на него, внимательно и напряженно, словно изучая. Он наблюдал за малейшими изменениями в лице Семеныча, которого это, естественно, разозлило. Семенычу захотелось срочно узнать, где Она. Прошел уже час или полтора, и, по-видимому, конца еще не ожидалось этому «разговору».
   – Где Она? – неожиданно спросил Семеныч. Человек смотрел на него, и нисколько не удивился этому вопросу, только наклонил голову чуть набок, и уткнулся в бумаги, привезенные с яхты.
   Повисла пауза. Семеныч молчал. Человек перелистал и отсортировал бумаги.
   – Давайте ближе к делу, я чувствую, утомил Вас. Тут документы, которые я сейчас начну оформлять. Ваш паспорт, пожалуйста. Кем Вам приходится Доместик Год?
   Семеныч чуть не подскочил на месте.
   – Доместик Год? …внутренний бог?
   – Причем тут внутренний бог? Это не буквальный перевод имени и фамилии, а вполне реальный человек с именем «Доместик» и фамилией «Год»! Вы его знаете?
   – Ну… Она рассказывала, что встретилась с ним в отеле и познакомилась… Он Ей сказал, что является моим внутренним богом. Я лично с ним не встречался… Хотя он мне как-то приснился, – Семеныч внезапно замолчал, чувствуя, насколько абсурдно это прозвучало.
   – Владелец всего имущества именно он. Он передает всё это на предъявителя, в данном случае на первого представившего оригиналы документов. Но на определенных условиях. Человек получает землю и другое имущество в нашей стране при условии нахождения и проживания в ней не менее 9 месяцев в году, правда, кто это будет контролировать, не понятно, значит, это неявное условие, – человек прервался на телефонный звонок, правда он ничего не сказал, только выслушал того, кто разговаривал с ним, и молча положил трубку.
   – Вы состоите в браке. Регистрация собственности производится в равной долевой собственности, если иное не предусмотрено брачным контрактом. Вы с супругой заключали договор? – продолжил он.
   Семеныч уже ничего не понимал:
   – У меня с женой нет брачного контракта! Но причем здесь я? Это Она нашла документы… это завещание на предъявителя. Значит, это имущество Ей и завещается… Я не понимаю. Но ведь хозяин яхты… Он ведь не Доместик Год. Она мне не говорила, что это один и тот же человек. Да и не похожи они… Судя по описанию…, – Семеныч замолчал. Не мог же он сказанное аргументировать тем, что Доместика Года видел только на рисунке и во сне…
   – Хозяин яхты, если бы не умер, мог бы предъявить эти документы и стать также владельцем. Каким образом у него оказались все эти документы, и в чем причина его смерти, пока не установлено. Ладно. Завод по производству кожаных изделий находится в десяти километрах от города, Вам передается также, в собственность. Деньгами, находящимися на личном счету, можно распоряжаться через три года, при условии доходности производства не ниже, чем в предыдущие пять лет. В противном случае, они пойдут в резервные и иные фонды предприятия, человек подпер подбородок левой рукой и как-то уважительно смотрел на Семеныча, – у Вас в руках почти весь мир теперь, во всяком случае, этот город, точно. Удержите его достойно. Единственный конкурент – владелец отеля, где Вы остановились. Он нацелен прибрать к рукам завод… и весь город.
   Семеныч возбужденно встал.
   – Вы как будто меня не слышите! Это не я нашел это завещание на предъявителя! Это Она его нашла! Это Ей все это должно передаваться в собственность!
   – Свяжитесь с женой немедленно. Пусть приедет. Оформление займет полдня, документы все готовы. Или, она может прислать законного представителя с доверенностью. Это безотлагательно. На этом всё. Сейчас Вы сейчас подпишите часть документов, – человек улыбнулся, – что ж, поздравляю Вас с приобретением. Это большая удача. Внизу машина, наши сотрудники покажут Вам дом, земли и, если захотите, можно съездить на завод, поговорить с управляющим. Переводчика предоставим.
   Семеныч позвонил домой, спросил у жены как дела, сказал, что у него все нормально и положил трубку. Разговаривал с женой он естественно на русском, потому его собеседник (а с ним разговор велся на ломаном английском языке), вероятно, ничего из разговора не понял. Семеныч умышленно затягивал паузу, пытаясь понять, что происходит. Его собеседник явно не хотел слышать аргументы Семеныча о том, что это не он, а Она является наследницей. Его собеседник просто игнорировал эти слова Семеныча. Мысли Семеныча лихорадочно блуждали: «Он делает вид, что меня не слышит? Почему он не реагирует на то, что я говорю о том, что наследство должно достаться Ей? Да и причем тут Доместик Год? Бред какой-то…»
   Семеныч подозрительно посмотрел на своего собеседника, достал сигарету, взял пепельницу в руки, закурил. «Вот как все обернулось. А как обернулось? И что вообще за херня происходит», – размышлял Семеныч, пока человек перед ним куда-то звонил и о чем-то разговаривал. За окном поднялся и утих гул. Семеныч подошел к окну и тупо посмотрел вслед улетающему черному вертолету без опознавательных знаков.
   – Вот здесь подпишите, – человек пододвинул бумаги, – все остальное завтра или послезавтра, когда приедет Ваша супруга. Можете спускаться к машине. Вас ждут.
   – Я ничего подписывать не буду! – Семеныч вновь посмотрел на своего непонятного собеседника, – Вы что меня не слышите? Это Ее наследство! Моя жена сюда не приедет! Я с ней не разговаривал о приезде сюда! Позовите Ее немедленно! Почему вы только меня пригласили сюда для разговора? Кто вы вообще такой? Что тут происходит?
   Непонятливый собеседник странно посмотрел на Семеныча:
   – Внизу машина. Пройдемте. На сегодня мы закончили, завтра будет переводчик, разговаривать будет удобнее. Извините, я не очень хорошо разговариваю по-английски… Да и Вы тоже. Я не всегда понимаю Вас.
   Семеныч, пожав плечами, вышел на улицу, надеясь, что вместе с Ней (а Она значительно лучше Семеныча разговаривала по-английски), им все-таки удастся понять, что здесь происходит и удастся разрешить противоречия.
//-- * * * --//
   Семеныч вышел в коридор, спустился к машине. Ее нигде не было. Он вопросительно посмотрел на человека в форме:
   – Где Она?
   Молодой человек открыл ему дверцу машины:
   – Садитесь.
   – Где Она? – Семеныч обернулся к тому седовласому, с которым разговаривал в кабинете.
   Его непонятливый седовласый собеседник развел руками:
   – Ее нет. Она подписала отказ в пользу Вас. А также просила не фиксировать Ее пребывание в отеле и на яхте. Владеть этим вместе, вы бы не смогли, в документах указано, что владелец должен быть одним физическим лицом. А Она Вам юридически – никто. Она как-то странно сказала, что Вам это нужнее, что именно этого Вы и хотели, Ваше желание исполнено.
   – И где же Она?
   Человек взглянул на часы:
   – Уже, должно быть, в аэропорту.
   – Она ничего не оставила и уехала?
   – Наши сотрудники предоставили Ей транспорт. Она просила передать, чтобы Вы Ее не больше не беспокоили. И пожелала найти или увидеть того, кого Вы ищете. Пройдемте в машину, надо проехать к месту. Уже очень поздно. Присаживайтесь.
   На улице быстро темнело и становилось прохладно. Семеныч сел на заднее сиденье. Поднялись тонированные стекла. Стало темно, машина тронулась. Он прикрыл глаза. Перед ними пронеслось: Ее глаза в машине; утренняя неожиданная встреча; большое горящее сердце, выложенное Ею из маленьких зажженных свечей на полу, внутри которого Она написала заветные слова из лепестков роз; первая буква его имени из светящихся звезд на стене; улыбающаяся луна; поздравление и признание в любви, вырезанное Ее из бумаги и подсвеченное карманным фонариком так, чтобы свет букв перешел на стену; надпись мылом на зеркале; неожиданная записка на лобовом стекле машины; плакат в центре города, поздравляющий его с праздником; рисунок, где изображен он, конечно, это не Доместик был, а он – Ее Бог; и тысячи ссор и признаний в любви на обрывках бумаг, камнями на песчаном пляже, на зеркале, в сообщениях, выложенных из скрепок на Ее рабочем столе, в звонках, в письмах… и даже на асфальте возле его работы…
   «Мужчины не плачут», – услышал он, – «Мужчины строят мир… для…»
   Визг тормозов и толчок оборвали фразу.

Глава 8. Потеря

   – Что там? – Семеныч опустил окно. Вдали, ближе к лесу горело что-то большое. Большое огненное пламя неравномерно выстреливало в уже темном вечере, и казалось, доставало до темно-синего неба. Машина поехала вновь.
   – Водитель заснул, – обернулся седовласый к Семенычу, и похлопал по плечу шофера, – Браток, ты уж давай, соберись. Нам такие приключения не нужны.
   – Там горит что-то, – Семеныч показал в сторону гор, они уже удалялись.
   – Да, что-то горит. Сейчас позвоню, сообщу, куда нужно. Мы уже почти на месте.
   Машина вскоре притормозила. Семеныч увидел железные резные ворота, где-то далеко-далеко за ними виднелся силуэт большого дома. В темноте было плохо видно.
   – Пройдемте в дом, осмотрим, и я передам вам ключи, вы можете остаться здесь, если захотите. Теперь он ваш, – седовласый отомкнул ворота, которые со скрипом разошлись в стороны. Они пошли вперед по асфальтовой широкой дороге с нависшими над ней деревьями к дому.
   Семеныч внезапно остановился. Лоб покрылся испариной. Семеныч вдруг явно увидел сейчас зрением, восстановившимся из памяти прошедших минут, то пламя. Из машины он видел огонь. А сейчас увидел эту картину вновь. Это горел упавший черный вертолет без опознавательных знаков… Семеныч видел его лопасти в огне, его силуэт, который проступал в красно-рыжем задорном пламени.
   – Что? – обернулся к нему седовласый.
   – Тот огонь…
   – И?
   – Что это может быть?
   – Пожар, – седовласый пожал плечами.
   – Поехали туда!
   – Зачем? Скоро туда приедут пожарные, потушат. Ничего страшного.
   «Ничего страшного… Ничего страшного! Ничего? А где Она? Почему Она уехала, ничего не сказав? Почему Ее телефон не отвечает?» Семеныча вдруг охватило бешенство:
   – Вы, что ль, не понимаете, когда я говорю, что все это не мое, а Ее! схватил он седовласого за воротник, – я не подписывал никаких бумаг!
   Семеныч смотрел ему в глаза, страшно смотрел, как проникал внутрь человека и выжигал все, что видел. Седовласый молчал.
   – На чем Она уехала от вашей идиотской конторы? Каким образом вы увезли Ее? На чем?!
   – На вертолете, он улетал в аэропорт, Она сама попросилась туда, сказала, что у Нее билет, – седовласый испуганно попятился.
   Семеныч не чувствовал больше своего тела и себя после слов: «на вертолете», он словно стал тем самым огнем. Внутри горело так, что странно было, что не сожглось все вокруг. Он отбросил седовласого, оттолкнул остальных, приближающихся к нему, вышел за ворота и пошел по дороге, подняв руку, чтобы остановить какую-нибудь машину.
   – Куда вы? Мне же надо передать вам ключи! Надо же до конца все оформить! – несколько ошалело, но требовательно прокричал седовласый, однако, не приближаясь к Семенычу. Семеныч обернулся и по-русски послал его по известному адресу. Рядом остановился автомобиль. Семеныч сел в кабину.
   Они быстро доехали до пылающего места, дальше машина проехать не могла, Семеныч пошел по полю один к горящему большому огню. По мере того, как он приближался, он не чувствовал жар, который исходил от огромного пламени, потому что Семеныч чувствовал не менее огромное пламя внутри. Он практически дошел до него, горел действительно тот самый черный вертолет без опознавательных знаков.
   Освещалось огнем только то, что освещалось, все остальное стало кромешной тьмой, и Семеныч шел на ощупь, не обращая внимания на то, что громе огня ничего не видит. Внутри вертолета все пылало, языки вырывались из двери и зияющих окон вверх. Там было бессмысленно кого-то искать, если кто там и остался, то давно уже стал частью огня.
   В траве валялись какие-то куски железа, еще каких-то частей, Семеныч увидел человека, лежащего лицом вниз. Лихорадочно он стал метр за метром обходить и чуть ли не руками ощупывать высокую траву. Сердце его билось, оно чувствовало, что Она здесь. Но живая Она или нет, Семеныч не чувствовал, вернее не хотел.
   «Это не Доместик, это была какая-то крупная подстава, но зачем? Кому это все было нужно? Какие к черту изменения внутреннего мира, внешнего, когда они оба перестают существовать, если Она погибла! Если Она погибла, тогда зачем ВСЁ? Тогда зачем вообще была нужна жизнь? Зачем тогда я?» – думал Семеныч.
   И тут мысли о том, что он никогда может не узнать, что же все-таки произошло… о том, кто и зачем это все подстроил, привели его в бешенство: «Ну, Бог… если ты ЭТО сделал, я убью тебя на хрен! Не знаю как, но убью!»
   Он приостановился, чтобы отдышаться. И почему-то дальше не смог сделать ни шага, медленно, перебирая каждую травинку взглядом, он всматривался по сторонам. То и дело от вертолета отлетали стреляющие и пылающие куски. Глаза Семеныча остановились, и он двинулся чуть в сторону.
//-- * * * --//
   Замер мир. Все остановилось. Только его сердце стучало тревожно громко. Умерли все звуки на свете, кроме ритмичных жутких ударов его сердца, которые в абсолютной тишине мира, раздавались на многие километры, и закладывало уши от гулкости и безысходности. Семеныч растворил вселенную на атомы, чтобы прислушаться… чтобы услышать… еще один звук, стук Ее сердца. Земля под ногами уплывала, как вода. Тело Семеныча не подчинялось ему, становясь постепенно такой же массой воды. Только эти удары содрогали все. Удары его сердца. Они стали замедляться. Они были единственными в мире. Второе сердце не билось. Оно мертво молчало в ответ.
   Семеныч увидел Ее. Бледные раскинутые руки, закрытые глаза, растрепанные волосы, полуулыбка на лице, рваные джинсы и полоска живота, виднеющаяся между ремнем и футболкой. Он опустился на землю, не в силах сделать того единственного шага, который оставался до Ее тела.
   «К черту все миры на свете, Хорошие, плохие, прекрасные, ужасные, внутренние, внешние, параллельные, те, эти… Если Ее в них не будет. К черту все! Пусть будет один, какой угодно, там… где будет Она. Она… Любимая… Единственная любимая за всю его жизнь. Она была не просто любимой, Она и была его жизнью в последнее время. Она была для него тем, что составляло само содержание его жизни», – Семеныч вдруг неожиданно понял, что он только что нашел смысл своей жизни. Только что нашел и… только что потерял. Он осознал бесполезность своего богоискательства, потому что именно Она и была его Богом. Семеныч сжал голову руками. Жить дальше ему было больше незачем.
//-- * * * --//
   Из последних сил он кинулся к Ней. И сжал в охапку. Она была прохладной, как земля, на которой Она лежала. Семеныч прижал Ее к себе, еще ничего не понимая. Он прижимал Ее к себе еще крепче, сдавливая Ее до хруста, до боли, которая расползлась по всему его существу, пока не почувствовал Ее слабое сопротивление, которое вмиг вывело его из оцепенения. Семеныч вернул мир на место, он соединил все, что разъединил пару минут назад…. Он был благодарен. Он был счастлив… Последнее желание оказалось главным, главнее и важнее всего на свете. И оно было исполнено.
   Он ослабил объятия и стал гладить Ее лицо быстрыми движениями своих вспотевших рук. Она хотела открыть глаза, но не смогла, приоткрыла немного и закрыла опять. Полуулыбка сползла, губы сжались от боли.
   – Где больно? Где у тебя болит? – Семеныч от радости не знал, что нужно говорить, ничего не чувствовал, кроме огромного счастья, – что болит? Что больно?
   – Дышать, – хотела сказать Она, но только открыла рот, и пошевелила пересохшими губами.
   – Здесь жарко от огня, сейчас, я отнесу тебя подальше, сейчас я все сделаю, сейчас будет хорошо, – Семеныч Ее понял, взял на руки и медленно и бережно пошел прочь.
   Семеныч услышал звуки идущих людей, техники, машин, сирен. Это, очевидно, ехали на пожар. Семеныч удалялся оттуда быстрее, унося Ее на руках. Когда устал, положил Ее на траву, чтобы передохнуть немного.
   – Ты двигаться можешь? У тебя сильно болит? – Семеныч заглядывал в Ее глаза.
   В ответ Она слабо кивала и мотала головой, потом попыталась приподняться к его склоненному лицу. Он наклонил ухо к Ее губам.
   – Я Тебя очень люблю, – еле слышно шепнула Она, и знакомо добавила, – и очень хочу воды. Мне кажется, я сейчас умру, если не попью воды.
   Семеныч наконец рассмеялся, приложил Ее ладони к своим губам, щекам, глазам. Она провела пальцем по его ресницам, которые были мокрые, и притянула его лицо к себе, чтобы коснуться губами той слезы, которой совсем не место в его глазах.
   – Маленькая моя! Как хорошо, что ты… – Семеныч не мог подобрать слов для продолжения. Он не мог сказать «жива», он не мог сказать «не умерла». Он вообще ничего не мог сказать. Это фразой… Это оборванной, это незавершенной фразой он уже сказал все – «Как хорошо, что ТЫ», думал Семеныч, глядя на Ее слабые движения, но уже живые и блестящие глаза.
   – Как хорошо, что ТЫ! ТЫ… – восторженно и тихо вторила Она ему.
   Уже спустилась полночь, пока они добрались до отеля. Семеныч всю дорогу нес Ее на руках.
   – К морю! – тихим, но уже голосом, сказала Она.
   – Чего? Сейчас в номер и врача вызову, – твердо сказал Семеныч, – я тебя таскать не собираюсь всю ночь.
   – Ну, я сама пойду. Я окунуться хочу. И сразу назад.
   Семеныч поставил Ее.
   – Иди! – он не убирал рук от Нее, что было очень правильно с его стороны, потому что стоять Она не смогла, тут же чуть не рухнула на землю.
   – На пять минут, очень хочу в море, – вопросительно заглянула в его глаза и улыбнулась.
   – На две! – Семеныч вздохнул, обезоруженный, – опущу тебя в воду и назад, даже раздевать не буду. Ты же пить хотела?
   – Уже не хочу. Хочу на море!
   Семеныч не доходя до отеля, повернул по дороге. Пришли к морю, Семеныч опустил Ее на лежак, разминая задревеневшие руки. Отошел, попробовать температуру воды. Она со смехом специально свалилась на песок.
   – Я упала!
   – Тебе уже не страшно, ты и так вся черная от гари, – улыбнулся Семеныч, и оглядел свою одежду, – впрочем, я уже не лучше.
   – Ну, подними меня!
   – Сама и поднимайся, песочная королева, зачем падала?
   – Случайно!
   – Специально! – Семеныч вымыл руки, снял с себя рубашку, намочив край, подошел к Ней и влажным концом стал вытирать Ее лицо и руки.
   – А не легче помочь мне раздеться и искупаться?
   – Не… – Семеныч прервался на полуслове, глядя в темноту. В ту сторону, где стоял их отель. Она с трудом повернула голову назад. Там невидимыми тенями ходили несколько человек в полицейской форме с фонариками.
   – По нашу душу? – прошептала Она.
   – Пойди, спроси, – сказал Семеныч, – пойдем-ка отсюда. Идти можешь? Болит что-нибудь?
   – Ничего не болит, вроде, ну если мышцы немного. Слабость какая-то, как будто внутри пусто-пусто. Или я есть хочу?
   – Начинается, – тихо проговорил Семеныч, поудобнее захватывая Ее, – у тебя одно желание перекрывается другим, как день сменяет ночь, и не важно, успело ли выполнится одно, как второе уже толкает его в спину.
   Ну, держись крепче, надо уходить, пока нас не обнаружили.
   – Куда?
   – В другой отель пойдем сегодня, завтра видно будет.
   – А деньги?
   – Есть у меня. Пошли?
   – Поехали! – поцеловала его в шею, и крепче ухватилась за него. Хотя Семеныч чувствовал, что у Нее совсем нет сил, Ее руки не обхватывали его, как Ей казалось, а почти безжизненно лежали на его плечах. Он, оглядываясь, стал пробираться вдоль лежаков и бунгало, дальше по берегу.
   – Знаешь, что они мне там наговорили? Что ты сказал на допросе, что знать меня не знаешь, что познакомился со мной в отеле и хотел развлечься пару ночей. И что очень сожалеешь, что так все вышло, и знать меня не хочешь. И завтра улетаешь, а на меня тебе наплевать. И что все это ты готов подписать только на себя и свою семью.
   Семеныч даже остановился, не скрывая своего удивления:
   – И ты поверила?
   – Сначала нет, конечно. А потом они включили телефон, знаешь, такой как с факсом, похож. Включили громкую связь и, я услышала все это. Твой голос я услышала, как ты это все говорил.
   – Но я не говорил ничего подобного!
   – Голос был твой, – Она внимательно заглянула ему в глаза, – я узнала бы его из миллиона. А еще они сказали, что все эти бумаги и документы, нужно подписать на меня, чтобы я одна стала собственницей всего того, что там указано. И стали пихать и требовать подписи. Я ничего не подписала, и сказала, что мне ничего не нужно, что хочу уйти немедленно. Они тут же заказали мне обратный билет и предложили довезти меня на вертолете до аэропорта, он, якобы, летит туда в ангар. Я сказала, что хочу видеть тебя, но они сказали, что ты давно уже покинул знание, не дожидаясь меня.
   – А позвонить?
   – У меня телефон в отеле остался, когда мы днем к морю пошли, я ведь ничего с собой не брала, я позвонила с их, стационарного, но там ни гудка не было, а сразу звонок срывался частыми гудками, как будто ты сбрасывал. Я хотела из аэропорта потом, когда они оставят меня в покое, все-таки вернуться в отель и узнать где ты. Но… упала, – рассмеялась Она.
   Семеныч обнял Ее за плечи и задумался. Он категорически отказывался понимать происходящее. Все, что произошло, не имело никакого, даже гипотетического объяснения. Зачем предлагать ему подписать эти бумаги? Зачем предлагать Ей их подписывать, при этом оболгав его? Подделать запись голоса Семеныча так, чтобы Она не могла его отличить от настоящего, тоже не так уж и просто сделать… Какой в этом может быть смысл? Почему они сами не забрали эти бумаги и не оформили их на кого-то из своих? Это было бы значительно проще сделать, чем все то, что с ними происходило.
   – Знаешь, – Семеныч задумчиво посмотрел на Нее, – или это снится… Или самая главная цель поссорить нас с тобой! Для них… А кто такие «они»? Зачем это вообще кому-нибудь может быть нужно?
   Она смотрела на него серьезно и встревожено, но ничего не отвечала. Семеныч медленно продолжал:
   – Они пытались отвезти тебя в аэропорт на вертолете… А вертолет упал и разбился. Это случайность?
   – Если бы они хотели убить меня, это можно было бы сделать более простым способом, – наконец ответила Она.
   – А как ты смогла выжить?
   – Не знаю… Может быть, я просто не могла умереть?
   Семеныч нежно посмотрел на Нее и как-то туманно сказал:
   – Это так. Ты не можешь умереть, потому что ты обязательная составляющая этого мира…
   – Не «этого мира», а «твоего» мира. Я обязательная составляющая часть твоего мира, а ты обязательная составляющая часть всего мира. Ты и есть – мир. В нас с тобой наши миры соприкасаются… – Она засмеялась, и образуют телепорт для перехода из одного мира в другой!
   Семеныч тоже присоединился к Ее смеху. Однако вразумительного объяснения произошедшему, все-таки не вырисовывалось.
   – Может, они и собирались оформить на своих, а нас, таким образом, устранить? Что бы мы сами от всего и отказались… А теперь мы только и думаем, как бы свалить отсюда живыми и здоровыми и забыть это все. Еще хорошо, что смерть на нас не повесили. А то сидели б сейчас. А хозяина яхты жалко… Жалко, что он умер? Да? – Она размышляла, пока Семеныч нес Ее, тяжело дыша, идя по песку.
//-- * * * --//
   Они добрались до какого-то отеля. Семеныч взял номер. Они поднялись наверх. Шла сама, стиснув зубы, еле-еле переступая. Семеныч крепко поддерживал Ее. Открыв дверь, сделав последние шаги, Она рухнула на постель. Семеныч, передохнув немного, принес Ей горячий кофе. Раздел, искупал и положил поудобнее. Лег рядом, обняв двумя руками. Она прижалась к нему всем телом. Так и лежали, изредка забываясь коротким сном, потом просыпаясь, потом снова проваливаясь в бессознательное состояние… потом снова просыпаясь. Ни сон, ни явь, какое-то среднее, промежуточное состояние, не приносящее ни отдыха, ни покоя, охватило их, как будто заставляя осмыслить вереницу малопонятных событий. Как в калейдоскопе мелькали картины прошедшего дня, но понимания произошедшего так и не приходило.
   Ей становилось хуже. Она не разговаривала, не улыбалась. К утру почти ни на что не реагировала и не открывала глаза. Семеныч вышел из отеля, прошел по городу, купив Ей и себе одежды. Дойдя до улицы, где стоял их отель, увидев, что стоят две полицейские машины, покурил, и пошел обратно.
   Позвонил домой и на работу, сообщил, что задержится еще на несколько дней, выслушав неприятную речь о том, что подводит людей, он резко вспылил:
   – Я всю жизнь старался не подвести людей, в итоге, подвел свою жизнь… но теперь я не подведу… себя. И мне это важнее.
   – Смотри, какой самостоятельный стал. Что ты сам из себя представляешь-то? Один? – услышал он голос своего начальника. Семеныч ничего не ответил и с раздражением отключил телефон, понимая правоту сказанного.
   Вернулся в отель. Она все также лежала. Он взял Ее за руку и присел рядом. Она слабо улыбнулась, не открывая глаз.
   Семеныч походил по комнате, постоял у окна, оглянулся на Нее. Она показалось еще бледнее, чем накануне. Он решительно спустился к ресепшену и попросил вызвать врача.
   Администратор уточнил:
   – А в чем дело?
   – Алкоголем отравилась, – не моргнув глазом, солгал Семеныч.
   – Пьете без меры, – укоризненно покачал головой мужчина, – видел, как Вы Ее вчера еле привели, неудивительно. Идите в номер, врач подъедет минут через пятнадцать.
   Семеныч поднялся вновь. Она лежала, наклонился к Ней: – Сейчас врач приедет. Она замотала головой. – Надо, маленькая, надо. Я с тобой буду. Не бойся, – Семеныч целовал Ее лицо. Она открыла глаза, посмотрела внимательно, с усилием протянула руку, взяла его за пальцы и кивнула.
   – Я не отойду, не бойся, я рядом буду. Хочешь попить?
   Она помотала головой.
   – Болит где-нибудь?
   – Нет, – отвернулась.
   Приехал врач, осмотрел.
   – Собирайте. В больницу надо. Поедете с нами?
   Семеныч кивнул.
   – Я сам Ее понесу.
   – Не надо. Сейчас носилки принесут, – доктор с сомнением посмотрел на Нее.
   – Я сам Ее понесу! – закричал Семеныч. Доктор пожал плечами, но спорить не стал.
   В больнице сделали все процедуры, рентген и прочее. Положили в палату. Она смотрела на Семеныча большими глазами, как будто на лице одни они и остались. Его радовало то, что они блестели и выглядели здоровыми. Он, то сидел, гладя Ее руки и ноги, то ходил по палате. Потом тихо рассказывал Ей сказку, прислонившись близко к Ее лицу, отодвигая волосы и целуя глаза. Пока Она, наконец, не уснула.
   Семеныч сидел рядом и слушал дыхание, которое было почти неслышным. Это было похоже на тот долгий и мучительный сон Катенка, когда она пропала в первый раз на несколько дней, а потом вот также долго спала. Только сейчас это было гораздо ужаснее.
   Вечером, спустился вниз, хотел поесть, однако кусок в горло не шел. Семеныч посидел в кафе перед полными тарелками и, так и пошел, не притронувшись к еде. Прошелся по дороге, покурил несколько сигарет, не чувствуя их самих, однако почувствовал головную боль и горечь во рту.
//-- * * * --//
   Вернулся в палату. Там сидел врач, Семеныч приоткрыл окно, впустив прохладный вечерний воздух, присел рядом, вопросительно взглянув на врача.
   – Что с Ней?
   – Ничего хорошего, – со вздохом сказал доктор, – это ведь не отравление?
   Семеныч помотал головой:
   – Нет.
   – Я понял, не стал ничего писать.
   – Если что-то нужно, какие-то лекарства, процедуры, давайте я заплачу… я готов дать деньги за любую помощь, которая Ее поднимет на ноги, – Семеныч видел, что Она приоткрыла глаза и смотрела на него, грустно смотрела, понимающе. В палате был полумрак, темнело вечернее небо на улице, а из окна падал, скользя на пол, мягкий свет уличных фонарей.
   – Деньги? – растерянно протянул доктор, – предложите их Богу. Ей они без надобности уже. Может, он окажет Вам платную услугу. Родным позвонили?
   – Нет, я сам с Ней буду тут. Пока есть время. Можно Ее перевезти в Москву? – Семеныч смотрел на Нее, не отрываясь, в глаза. В Ее глаза, которые смотрели на него неотрывно. Совсем так, как они увидели друг друга в самый первый раз.
   – А смысл? Только мучить Ее? Не жилец Она больше. У Нее отбиты все внутренние органы, дайте Ей долежать здесь, палата у вас отдельная, душ, туалет, никто вас не побеспокоит, вам я сам лично разрешил находиться рядом. Два-три дня, и… – он не успел договорить, как Семеныч схватил его за шкирку и потащил к двери, открыл и вытолкнул в коридор.
   – Пошел вон со своими диагнозами! С Ней все нормально, Она просто устала! Устала! Она поспит и все пройдет! Ей надо выспаться! – в бешенстве кричал Семеныч, захлопывая дверь.
   Доктор поправил халат, и направился по коридору, ничего не говоря. К нему подскочил медработник:
   – Охрану позвать?
   – Не нужно. Сейчас, он как зверь, никого к Ней не подпустит. Когда Ее не станет… вот тогда нам придется нелегко, сейчас не трогайте его. Без меня в палату не заходите. Я сам, – приглаживая волосы, сказал доктор, оглянулся на закрытую дверь палаты, вздохнул, – Передай, чтобы ему поесть принесли, аккуратнее только.
//-- * * * --//
   Семеныч не отходил от Нее всю ночь, утро, день, вечер… Когда сил не оставалось, садился рядом и, уткнувшись в Ее колени, забывался на какое-то время. Потом, очнувшись, трогал Ее руки, гладил лицо, целовал виски и сомкнутые губы, потом отходил к окну, смотрел невидящим взглядом в окно неизвестное время и опять подходил к Ней, целуя Ее ладони и прижимая их к своим щекам. Потом шел в ванную, ополаскивал лицо холодной водой, включал душ и, спохватившись, опять возвращался к Ней. Она спала. Все это время Она спала, иногда пытаясь перевернуться, тогда Семеныч подскакивал, подворачивал Ей одеяло, и вновь садился, глядя на Ее вены, которые проступали сквозь кожу, и прислушивался к Ее прерывистому дыханию.
   Иногда его становилось не слышно, У Семеныча замирало все внутри, он обхватывал Ее руками, прижимая свою голову к Ее лицу. Минута, две… ужаса… и вновь слабый вздох… выдох. Семеныч вздыхал облегченно. В палату он никого не пускал, кроме того доктора, который приходил несколько раз в день, садился рядом, и молча сидел какое-то время, предлагал поесть, на что Семеныч не реагировал.
//-- * * * --//
   Поздно вечером, ближе к полуночи, доктор зашел в очередной раз, Семеныч был свеж и, наконец, побрился.
   – Мне надо выйти, посидите с Ней. Только не отходите. Я ненадолго. У Нее день рождения завтра, мне надо Ей купить подарок. Она проснется, я хочу Ей сделать подарок. А то Она проснется ночью или утром, а тут сюрприз. Она будет рада, Она всегда рада всему, что я Ей приношу, взволнованно и, путаясь, быстро говорил Семеныч.
   Доктор внимательно посмотрел на него, как на безумного, с полным сочувствием и сожалением в глазах, спокойно сказал, поправляя Ей одеяло:
   – Идите. Я не уйду. Идите. Я посижу с Ней. Будьте спокойны.
   Семеныч открыл дверь, обернулся. Она спала. Вышел.
   Прошелся по городу, мимо витрин магазинов, не глядя. Очнулся только у входа в отель, спохватившись, что ничего так и не купил, оглянулся, полицейских машин не было, зашел внутрь. За стойкой администратора стоял сотрудник, который кивнул Семенычу. Семеныч поднялся на второй этаж к Ее номеру. Постучал, открыла подружка, она собирала вещи в разложенный на полу чемодан.
   – Где вы пропали? Я вызывала полицию, никто вас не видел второй день. Нам утром обратно улетать нужно. Телефон у Нее не отвечает. В твоем номере тоже никто не отвечал. Вы где были?!
   – Так это нас искала полиция? Мы переехали в другой отель. Он лучше. Она со мной останется еще на какое-то время.
   – Вас. Они тут все осмотрели, полночи с фонарями по территории ходили и к морю, и утром еще были, да и уехали ни с чем, сказали, что несчастных случаев не зарегистрировано. Я не писала ничего. Подумала еще, может, объявитесь. Хотела сейчас к администратору идти, и мужу Ее звонить, хорошо ты вовремя пришел. Я так понимаю, я одна полечу назад? А вы надолго еще здесь?
   – Неделя-полторы, не знаю.
   – У нас отпуск через 10 дней заканчивается. А где Она? Почему Она не пришла?
   – Отсыпается. Мы всю ночь на море были, на яхте катались, усмехнулся Семеныч, – я за вещами. Скажи мне, чтобы Она хотела в подарок получить, есть что-нибудь такое, чего у Нее нет?
   Подружка села на край дивана, складывая на коленях кофту, и оторвавшись, медленно посмотрела на Семеныча:
   – Есть… Ты.
//-- * * * --//
   Семеныч дошел до своего номера. Открыл, прошел, не зажигая света и, вздрогнул. На диване сидел Доместик.
   – Какого черта? – Семеныч вспылил, – что происходит? Это твоих рук дело?
   – Не кипятись. Я хотел… сделать…
   – Ты сделал… собака! Ты ТАК сделал!
   – Я не учел, что все обернется таким образом. Это мир. И в нем все так и получилось. Я лишь хотел вам создать условия для других дел, устроив здесь все так, чтобы не было бытовых забот и мирской суеты вроде работы, пропитания и прочей необходимой слякоти человеческой жизни, которая так раздражала тебя. Но не вышло. Потому что изменение хотя бы одно мира, влечет изменения других, которые меняют первоначальное изменение до неузнаваемости. Вмешались люди, посредством которых мне это нужно было сделать, и все испортили.
   – Что ж ты не просчитал все, прораб хренов! – Семеныч орал на него, – верни все назад! Немедленно! Сейчас же! Мне больше ничего не нужно!
   – Я не могу, ты сделал это, ты этого хотел. Я лишь подтолкнул реальность навстречу тебе.
   – Ты… Ты же убил Ее… – Семеныч осекся и вдруг понял весь смысл своих, нечаянно сказанных, слов. Он замер на долю секунды и, опять, как тогда, услышал глухие единственные удары своего сердца в полной тишине вселенной. Он развернулся и побежал обратно, предчувствуя неотвратимую беду.
//-- * * * --//
   Взлетая по лестнице больницы, большими шагами перешагивая через три ступени, Семеныч увидел, как возле открытой двери палаты стояли врачи. Завидев его, несущегося прямо на них, они спешно разошлись, остался лишь тот доктор. Семеныч задыхаясь, сменил бег на шаг. Оставалось шагов пять до двери и стоящего возле нее доктора, но Семеныч уже слышал его слова:
   – Мне жаль, мне очень жаль, но Она…
   – НЕТ! …нет …Нет!
//-- * * * --//
   Доктор подошел к дежурной сестре.
   – Не заходите туда. Я подойду сам утром. Она потеряла сознание, похоже, это конец. Сейчас час ночи. Я домой. Приеду к семи. Если что, звоните. И предупредите медперсонал. Если он начнет что-то делать, пусть вкалывают ему успокоительное. Хоть насильно, хоть как, если он выйдет, врач оглянулся на дверь, и обреченно махнул рукой, – не выйдет он. Ладно, утром решим, что делать.
   Семеныч ворвался в палату. Схватил Ее лицо и целовал, гладил, целовал… и плакал. Она без движения лежала с закрытыми глазами.
   Потом руками сильно сжал Ее ноги, выл и мычал, уткнувшись в одеяло. Как раненый зверь. Смертельно раненый. В таком положении он отключился, полууснул от усталости, горя, тоски и безысходности. Его ум пытался понять то, что не могло осознать сердце, которое билось…
//-- * * * --//
   …не одно. Неуверенным отголоском на два его удара отвечая тихим одним своим, неслышно еще ни для кого, билось еще одно сердце. Слабо, прерывисто, но упорно.
   Она с трудом открыла глаза, чувствуя, придавленные тяжестью, затекшие ноги. Семеныч их сдавил с такой силой, и не ослабляя, спал в забытье, положив голову на них. Она хотела присесть в кровати, чтобы притронуться к нему, но сил не хватало. Еще не хватало. Зажимая в кулаке простынь, Она подтянулась немного к нему, так чтобы одной рукой можно было погладить его вспотевший лоб, провести пальцем по любимым глазам, сейчас крепко сомкнутым, по губам, так же упрямо сжатым.
   Прошло полчаса или час. Она уже смогла немного присесть и даже коснулась его губами, поцеловав переносицу. Семеныч перестал хмуриться, но еще не проснулся. Она улыбнулась, откинулась опять на подушку, хотела высвободить ноги, но Семеныч держал их крепко. Захотелось пить. Она старалась дотянуться до бутылки воды, которая стояла на краю тумбочки. Почти получилось, но руки еще слабо слушались. Не получалось ее открыть, не хватало сил. Держа бутылку воды в руках, Она замерла, глядя на Семеныча, который шевельнулся.
   Он медленно оторвал немного голову от одеяла, еще не глядя на Нее. Открыл глаза и смотрел в одеяло лицом вниз.
   – Пить, – улыбнулась Она, – хочу пить, но открыть не могу.
   Семеныч еще медленнее оторвал взгляд от одеяла и еще медленнее стал поворачивать голову в Ее сторону, настолько медленно, что, пока его глаза встретились с Ее улыбкой, прошло минут семь. Улыбка сползла с Ее лица, когда Она увидела этот тяжелый, обезумевший, убийственный взгляд.
   – Что с тобой, маленький, что ты? – испуганно прошептала Она.
   Глаза Семеныча тупо смотрели на Нее. Он приподнялся весь и на руках подтянулся к Ее лицу. Медленно сдавил Ее за шею одной рукой, стянул волосы другой и резко прижал Ее к своей груди. Она пыталась освободиться, но он не отпускал.
   – Мне больно… мне больно! – Семеныч не реагировал, пока не почувствовал, как Ее слезы катятся, стекая по его груди вниз. Он немного отстранил Ее от себя. Смотрел и не верил. Страшно смотрел. Безумно смотрел.
   Наконец, ослабил хватку, Она тут же просунула руки и, держа его лицо, стала целовать эти глаза, которые медленно приобретали жизнь и цвет. И становились его глазами глубокими, почти бездонными. Как небо. Как открытое море.
   – Что с тобой?
   – Уже ничего… – прошептал Семеныч, – ничего страшного.
   – Уже? А было что? – улыбнулась Она, видя, что с ним уже все в порядке.
   – Сон. Был сон. Как ты себя чувствуешь? – спросил Семеныч, внимательно глядя на Нее.
   – Хорошо! Пить хочу, – Семеныч спохватился, открыл бутылку и смотрел, как Она жадно пьет.
   – Ты не глотай так быстро. Болит что-нибудь?
   Она энергично помотала головой в ответ, не отрываясь от воды, пока не выпила ее всю. Семеныч довольно и умиротворенно смотрел на Нее.
   – Что еще?
   – Есть!
   – Ты хочешь есть? – радостно удивился он.
   – Хочу есть! – Она кивнула.
   Семеныч кинулся к подоконнику, где стояли тарелки с принесенной ему и нетронутой им едой. И со счастливым блаженством провожал каждый кусок, отправлявшийся Ей в рот. Она осилила полтарелки и протянула ему назад.
   – Все? Наелась?
   – Да, но салат уже испорчен и картошка кислая!
   – Ну что же ты? – губы Семеныча тронула первая робкая улыбка за эти страшные дни. – не ела бы, я и забыл.
   – Есть хотелось, как наелась, так и поняла, что все давно прокисло!
   – Ты, правда, хорошо себя чувствуешь?
   – Да. Долго я спала?
   – Немного дольше, чем обычно, – Семеныч с любовью гладил Ее руку, – и самолет обратно домой ты, наверное, пропустишь через три часа.
   – А… как же… – Она так забавно растерялась, что Семеныч засмеялся.
   – Мы еще останемся тут на несколько дней, пока ты полностью не придешь в себя.
   – Мы?
   – Мы.
   – Вдвоем?
   – Вдвоем.
   – Я долго не приду в себя! – Она тут же вскочила на ноги на постели в радостном возбуждении, – долго! Очень долго!
   – Ну… сколько? – Семеныч перевернулся на спину и с удовольствием смотрел на Нее снизу вверх.
   – Неделю!!!
   – Нет проблем, – Семеныч потянул Ее за ногу вниз на себя, и прошептал на ухо, – с Днем рождения, маленькая моя…
   – Спасибо, маленький, – Она зачарованно смотрела на него, спасибо. Я люблю тебя. Оно сегодня? Так сколько же я спала?
   – Дольше, чем обычно, – целовал Ее Семеныч.
   – Я пойду в ванную.
   – Погоди, я с тобой.
   – Не надо, я сама, – Она засмущалась.
   – Пошли… пошли… – Семеныч поднял Ее на руки.
   – Пусти, я дойду уже, – Она уперлась ему в плечи.
   – Да ничего, я уже привык за последнее время носить тебя на руках, – улыбнулся он, и с тревогой заглянул в Ее глаза, – У тебя правда ничего не болит?
   – Ну да. Была слабость еще на море, той ночью. Сейчас проходит, Она спрыгнула с его рук, – вот видишь!
   И тотчас упала на пол.
   – Я же говорил! – Семеныч опять испугался.
   – У меня ноги свело, вот и все. Видишь, стою, – Она сама поднялась и сделала шаг, – иду, видишь? Все хорошо, у меня просто затекли ноги. Чего ты?
   – Пойдем в ванную.
   – Я сама!
   – Сама. Сама. Успокойся. Сама. Сама со мной.
   Потом легли на кровать, полежали.
   – Еще хочешь что-нибудь?
   – Уйти отсюда. Давай сбежим? Мне этот хосотель не нравится!
   Семеныч пару минут колебался, но Ее милое и задорное лицо, наклоненное чуть набок, так вопрошающе и умоляюще смотрело на него, что он сдался.
   – Пошли, – привычно протянул к Ней руки, чтобы взять Ее.
   – Я уже ходячая! Спасибо! Я сама.
   – Жаль, лежачая ты была прекрасна! – пошутил Семеныч.
   – Ну… пока я не оделась, я могу ею еще побыть немного. Хорошее предложение?
   – Да… – Семеныч медленно стал стаскивал с Нее одеяло. Слишком медленно, так, что Она, смеясь, ногами дотолкала его на пол сама, и скорее прижалась к нему обнаженным, еще немного слабым, а оттого нежнейшим движением тела.
//-- * * * --//
   – Дай мне, пожалуйста, расческу и зеркало, – попросила Она после.
   – Ты же ходячая, – блаженно растянувшись на спине, лукаво сказал Семеныч, глядя на Нее, – вставай и иди.
   В ответ Она спихнула его с кровати, Семеныч со смехом оказался на полу и не думал вставать.
   – Не дури, вставай! Зайдет кто-нибудь, а ты на полу.
   – Лучше бы было, если кто-нибудь зашел на полчаса раньше? Тебя бы это меньше смутило? – участливо спросил Семеныч, заботливо подкладывая себе одеяло под голову, которое так и валялось на полу. Когда в него после полетела подушка, Семеныч поднялся, подал Ей расческу и лег на живот, поближе к Ней, подпирая подбородок двумя руками и смотря умиленно на Нее. Она тронула волосы с легким стоном. Глаза Семеныча напряглись:
   – Что?
   – Ты мне чуть голову не оторвал, когда проснулся и прижал меня к себе, болит немного, – виновато сказала Она.
   – Это я так обрадовался тебе! – глаза вновь стали довольными.
   – А зеркало? Не дал.
   – Так вот же я! Смотрись в меня! – Семеныч радостно и на полном серьезе, недоуменно сказал.
   Она засмеялась, опустив руку с расческой:
   – Зеркальный мой!
   – Твой! – расплылся в улыбке Семеныч, – я Доместика видел. Это, похоже, он все закрутил.
   Она расчесывала волосы.
   – Что ты молчишь?
   – Чудненько, ты видел мою галлюцинацию. Как прошло знакомство?
   – По-моему, неудачно, – улыбнулся Семеныч.
   – Бога в нем не признал?
   – Не заметил.
   – Это ты умеешь, – утвердительно кивнула Она и с удовольствием поцеловала его, – доброе утро, маленький! Пойдем встречать новый день. Наш день. Я люблю Тебя!
   – Я заметил, – важно произнес Семеныч.
   – Прогресс! – удивленно приподняла брови, и не успела увернуться, как Семеныч вновь растрепал Ей волосы.
//-- * * * --//
   Мика был недоволен. Это было бы еще полбеды, что он был недоволен. Самое главное было в том, что Мика был недоволен собой. Очень недоволен. Он смотрел на них и злился на себя. Ну, надо же было так неудачно попытаться изменить их внутренний мир с помощью этого пресловутого «завещания на предъявителя»!
   Но если бы просто не получилось, то еще ладно. А получилось, что как-то все вдруг пошло «наперекосяк». Или что-то изначально было им неправильно понято и задумано, или кто-то вмешался. Но кто мог вмешаться? Второй и его группа? Они бесследно исчезли из его поля зрения, не только не пытаясь взять реванш, но и вообще опасаясь показываться на глаза и подавать хоть какие-то признаки существования… Кто мог помешать великому эгрегору, помощь которому был готов оказать сам Хозяин? Кто?
   Мика уже не был столь юным и наивным. Мика понимал, КТО это мог быть. Это мог быть только тот, для которого Бог не является авторитетом.
   «Не может этого быть!» – думал (или как у эгрегоров называется этот процесс мышления) Мика, – «Ведь Хозяин говорил, что его некогда лучший ангел, впоследствии ставший дьяволом, в персонифицированном виде не существует. Не существует как личность. Не существует как индивидуальность. Вся его сущность распределена между людьми. Крохотный кусочек его находится в каждом человеке. Как же он может помешать, находясь в таком «разрозненном» состоянии? А вдруг, он и в таком состоянии может действовать осознанно?»
   Мика, хоть и был великим эгрегором, но все-таки его уровень был несопоставим с уровнем того, кто являлся воплощением зла. В своем персонифицированном состоянии Дьявол уступал только Богу. Хозяину.
   Хозяин предлагал Мике помощь, но Мика не просил ее. А вмешиваться в происходящие события Хозяин не видел нужды и острой необходимости. Или не захотел видеть. Это противоречило бы свободе выбора, которой он изначально наделил и людей и ангелов. У него не было цели удовлетворения всех просящих. Наверное, на то у него тоже были свои причины, предубеждения, предпочтения… Как, например, у человека. Ибо не может создатель не обладать качествами тех, которых создал. Иначе бы и его творения такими качествами не могли бы обладать.
   Так часто бывает… закрываешь глаза, и как будто проблемы не видно. Закрываешь уши, и как будто ее нет. Закрываешь сердце… и это уже не твоя проблема, а значит, решение ее твоим быть не обязано. Только потом очень быстро надо себя убедить, что все в порядке. Так делают люди… слишком часто делают. Уже не задумываясь об этом… Очень удобно еще приплести туда Бога: не помог, не отвел, не подсказал… Значит так ОН хотел.
   Она как-то спрашивала у Семеныча о возможности влияния на мир посредством звуков. Он объяснил Ей, что каждый звук является вибрацией, а совокупность специально подобранных вибраций может существенно повлиять и на материальные объекты и на события, подобно маленькому камешку, способному инициировать сход огромной лавины. Он тогда сказал Ей: «Если бы ты была потомственной колдуньей, ты бы имела генетическую память об этом. В противном случае, такие знания могут перейти только от посвященных». Речь шла о заклинаниях. Святая инквизиция в средние века очень хорошо поработала, чтобы эти эзотерические знания перестали быть доступными «широкой общественности» и остались тайной «за семью замками», доступными лишь членам глубоко законспирированных групп, последователей древних магических сообществ.
   «Все, что делается нарочно, имеет оттенок искусственности, поддельности…и чувствуется дыхание Абсолютно Другого», – подумала Она тогда… слишком Она была настоящей… – «очень ярким является слово: «назло»…
   Правильно говорят, что Бог любит все свои создания. Не смог и не захотел Хозяин сразу полностью уничтожить своего некогда самого лучшего и самого любимого ангела. Не уничтожил, но растворил. Он просто «разложил» дьявола на мелкие составляющие и эти частицы дьявола оказались в людях. Потом Хозяин «закрыл паролем» специальную «программу» для «инсталляции» дьявола из разобщенного состояния в личностное, примерно также, как люди закрывают паролем файлы или программы, которые не желают делать доступными для других.
   Для того, что бы, не зная этого пароля, привести дьявола в нормальное состояние, требовалось… просто достать его частицы из каждого человека и… сложить их вместе. Люди, впрочем, творя намеренное зло, сами высвобождают отрицательную энергию, которая в пространстве притягивается к подобной и растет… И некоторые, сильные ее образования («демоны») намеренно формируют события, в которых люди подкармливают демонов «нехорошей» энергией, состоящей из негативных эмоций, чувств, мыслей. Они «выделяют» из черно-белого мира черноту, которой… когда-нибудь станет достаточно, чтобы «князь тьмы» смог объявить о своем «самостоятельном существовании».
   «По одной из версий», – усмехнулся бы Хозяин, услышав Ее мысли. Его усмешка была бы горькой, если бы версия являлась правдоподобной, и ироничной, если бы версия являлась очередным домыслом. Но Хозяин не выказал ничего, что означало только одно – версия имела место быть, только потому, что уже существовала.
   «Маловероятно это, конечно… хотя полностью опровергнуть все же нельзя», – сказал бы Семеныч, услышав мысли Ее и Хозяина.
   «Если ты что-то ценишь очень высоко, надо быть готовым к тому, что именно оно и сможет оказаться «дьяволом», терзающим твою душу. Будь то власть, деньги, любовь… или что-то еще… Иными словами, создав божественное, остерегайся его дьявольского влияния и своей зависимости от этого влияния…» – сказала бы Она, если бы услышала Бога и Семеныча.
   …Бог и Дьявол. Семеныч и Она.
//-- * * * --//
   – Надо доктора дождаться, отблагодарить, потом пойдем отсюда, сказал Семеныч.
   – За что?
   – Что за что?
   – Благодарить, за что? – искренне удивилась Она.
   – За предоставленную хорошую палату, – ответил Семеныч, – за Тебя благодарить надо другого.
   – Знаю. Тебя!
   Семеныч промолчал, поправил постельное белье на кровати и помог Ей одеться. Вскоре несмело приоткрыл дверь уставший доктор. Увидев, как Она, сидя и обняв Семеныча руками, что-то шепчет ему на ухо, подошел к ним. Посмотрел на Нее внимательно.
   – Мы уйти хотим. Если можно, сейчас, – вопросительно посмотрел на доктора Семеныч.
   – Идите, – соглашаясь, кивнул доктор, – я… рад за вас, идите.
   Она вышла в коридор, Семеныч задержался в палате с доктором.
   – Я вижу, Она все-таки проснулась, как Вы предрекали? – спросил доктор, – купили Ей подарок?
   – Да… – грустно произнес Семеныч, доставая бумажник, чтобы вытащить некоторое количество купюр, и протянул их доктору, – не знаю только, как Ей сказать, что подарок придется вернуть с окончанием этой поездки.
   Доктор, услышав, резко отдернул протянувшуюся за деньгами руку:
   – Не надо. Оставьте. Будьте счастливы.
   Потом резко вышел, хлопнув дверью. Семеныч вышел следом и, приобняв Ее за плечи, они стали спускаться, задержавшись на последней ступеньке на несколько секунд.
   Вышли в продрогший пустой утренний город и медленно пошли вперед.
   – В какой отель пойдем? – спросил Семеныч, прижимая Ее к себе, – у нас два варианта.
   – На экскурсию поедем! – Она заглянула в его глаза и только сейчас увидела, как он измучен, – в любой.
   – Есть хочешь?
   – Нет. Пойдем отдыхать, пойдем, – взяла его за руку и коснулась губами его плеча.
   Пару дней прошли в тихом спокойствии, купались в море, лежали на песке. Семеныч много спал. Она не ворчала, как обычно, а терпеливо ждала, пока восстановятся его силы. Семеныч не спал эти трое суток, но даже не это было главным. Это его бодрствование было ужасным. Это бодрствование не было бодрствованием в прямом смысле слова. Можно сказать, что это было промежуточное состояние между жизнью и смертью… Семеныч как будто напитывал своей энергией тот участок пространства, который занимало Ее тело. И теперь, как будто пытаясь возместить эту потерю, он чаще спал в Ее объятиях.
   Реально испытав на себе боль Ее утраты, Семеныч начал ощущать к Ней необъяснимую нежность, граничащую с обожествлением. Он целовал и обнимал Ее не только как любимую женщину, но как самое родное и самое близкое существо, такое ранимое и такое хрупкое.
   «Как же теперь жить дальше?» – неотрывно вертелась в голове у него назойливая мысль. Все больнее и больнее им становилось расставаться. Все невыносимее становились периоды между встречами. Все сильнее и резче становились их ссоры, возникающие именно от недостаточности времени, которое они могли проводить вместе.
   «Если я не могу изменить внешние обстоятельства, препятствующие тому, чтобы мы всегда были вместе… То надо изменить внутренний мир? Чтобы внутренний мир изменил внешний? Но, как это практически можно сделать? Как изменить внутренний мир? И как измененный внутренний мир изменит внешний?» – думал Семеныч, еще не просыпаясь.
   «Я, кажется, знаю, он не будет менять внешний, все его «изменение» будет состоять из того, что внешний станет устраивать или менее раздражать. Внешний не изменится кардинально и вдруг, если ты сам не толкнешь его, чтобы он покатился по какой-либо траектории, возможно движение его будет недолгим… и он остановится недалеко от начала движения. Возможно, откатится назад… Или, набирая обороты, покатится с таким ускорением… Так что менять внутренний мир нужно, не надеясь на внешние приятные сюрпризы, а изначально настраивать себя на принятие внешнего… А вот если взять и изменить внешний… внутренний может преподнести удивительные открытия, степень хорошести или плохости которого, откроется только постфактум…» – целуя его в висок, отвечала на его мысли Она своими.
   Беспокойство не отпускало Семеныча ни днем, ни ночью: «Бросить свою семью? Но это убьет его жену, с которой они вместе прожили долгие и достаточно сложные годы. И Она ведь тоже жена и мать двоих детей? Зачем же Бог дал такую любовь, если полное соединение не представляется возможным? А может быть именно поэтому и такая любовь?»
   Не понимал Семеныч, что правильным было бы сделать. Одно только он знал. Он знал, что разрыв их отношений был бы для него равносилен смерти.
   Семеныч открыл глаза и встретился с Ее взглядом, который насмешливо говорил:
   «А что делать? Не расставаться же теперь, вот так уж грустно все получилось… Может образуется все, а может – рассосется. Не знаешь, что делать, не делай абсолютно ничего, и не изводи себя напрасно. В одном я уверена. Будешь ты со мной каждую минуту, или раз в месяц, или никогда не будешь со мной – любить я буду тебя не меньше. А может и больше! Что вероятнее всего…»
   Она улыбнулась и коснулась губами его руки. Перевернула ее, и уткнулась в ладонь.
//-- * * * --//
   – Надо уезжать, – встал с постели Семеныч, – пойду, закажу билеты.
   – Ты обещал неделю! – Она растерянно посмотрела на него, – сегодня третий день…
   – Мне пришло сообщение. Надо срочно на работу. Возникла очень большая проблема, которую без меня нельзя решить.
   – Ты обещал… – совсем тихо прошептала Она, но Семеныч уже не слышал, натягивая брюки. Потом все же подошел к Ней, обнял и тихо прошептал:
   – Маленькая моя! Прости, пожалуйста! Это действительно очень сложная проблема! Они ничего не смогут без меня быстро сделать! Ну не сердись, ладно?
   Она вздохнула и отвернулась, сосредоточенно рассматривая рисунок на обоях.
   …Последняя ночь перед отъездом была тиха, неспешна и очаровательна. И как всегда, с рассветом она кончилась…
   Рано утром подъехал автобус, чтобы отвезти в аэропорт. В автобусе было спокойно, все отъезжающие мирно полуспали, солнце только поднималось, тепло согревая просыпающийся город. Она сидела, привалившись к его плечу, и рассматривала пассажиров. Семеныч держал Ее за руку и смотрел в окно на проносившуюся мимо дорогу, изредка закрывая глаза, но задремать никак не удавалось, потому что Она тут же выдергивала руку. Семеныч открывал глаза, чтобы снова взять Ее ладонь в свою. И опять его веки закрывались… и Она вновь выдергивала руку…
   – Девушка, глаза не сломайте! А то я их Вам прикрою, – Семеныч услышал Ее спокойный голос.
   – Ты чего? – спросил Семеныч, нагнувшись к Ее уху.
   – Ничего, – все также, вальяжно развалившись на его плече, сказала Она, – распахнула свои черноокие дыры и пялится в твою сторону. Мне это не нравится, я ей об этом и сказала.
   Семеныч посмотрел на ту девушку. Она была нерусской в платке, из-под которого выбивались черные волосы, и в длинной, непонятного вида одежде.
   – Так нельзя разговаривать. Может, она просто обернулась.
   – Нет, не просто. Сотый раз уже смотрит на тебя за сорок минут.
   Девушка в этот момент опять обернулась и посмотрела долгим взглядом на Семеныча.
   – Шея затекла? Разверни свою голову на дорогу и смотри вперед! – Ее голос становился заметнее раздраженным. Девушка вспыхнула и отвернулась.
   – Перестань сейчас же, как ты себя ведешь! – возмущенно прошептал Семеныч.
   – Ну, ты видел, что она смотрит?
   – Видел. Пусть смотрит. Я ведь не смотрю на нее.
   – Нет. Не будет она смотреть на тебя.
   Семеныч вздохнул. А Она вдруг засмеялась:
   – Ты как-то обреченно вздохнул.
   – С тобой все как-то обрече…
   Последнее слово он не договорил, автобус завертело, люди закричали, земля перепуталось с небом, посыпались вещи, попадали из кресел люди. Семеныч мгновенно выдернул Ее с сиденья, и крепко прижал к себе… несколько секунд гула, шума, падения, темноты, крика… Удар… еще удар… еще…Тишина…
   Семеныч, прижимая Ее к себе, держал Ее таким образом, что минимизировал возможности соприкосновения внешнего с Ее телом. Он прижимал Ее нежное тело к своему, при этом выставив свои локти и колени наружу, освобождая для Нее свободное пространство.
//-- * * * --//
   Она осмотрелась. Далеко Ее отшвырнуло от автобуса. Вероятно, удар был настолько сильный, что «замок», которым Ее держал Семеныч, раскрылся как от удара кувалдой во время падения автобуса. Кто-то поднимался, кто-то лежал. Автобус был на боку с разбитыми стеклами и перекореженными рамами. Повсюду валялись вещи.
   – Я здесь! – крикнула Она, услышав, как Семеныч Ее зовет. Приподнялась. Семеныч бежал к Ней, слегка прихрамывая. Она встала и раскинула руки навстречу ему. Семеныч Ее подхватил:
   – Жива?
   – Целая!
   – Не ударилась?
   – Вроде нет, а ты?
   – Я в порядке.
   – Лихо мы…
   Они пошли к автобусу. Люди помогали друг другу. Много было ушибов, переломов, потому что кто-то не мог встать, но, вроде бы, живые были все. Почти все были исколоты и изрезаны стеклами. Крови от порезов было много. Она и Семеныч открывали чемоданы, рвали одежды на тряпки. Доставали воду и подавали смоченные тряпки тем, кто перевязывал пострадавших.
   Семеныч был метрах в десяти от Нее. Внезапно он разогнулся и посмотрел на Нее. Она поняла его. Только у них двоих не было ни единой царапины, как будто они только подошли к автобусу, а не падали вместе со всеми. Сам автобус сорвался с дороги и перекатывался по склону вниз несколько метров. Она пожала плечами в ответ ему и подумала про аптечку, оставшуюся в автобусе, и посмотрела с этим на Семеныча. Семеныч кивнул и пошел к автобусу. Тут вдруг другая мысль пронзила Ее.
   Она оглянулась вокруг в поисках кого-то. Девушки в платке не было видно среди людей. Она стремглав помчалась за Семенычем к автобусу. Семеныч уже спрыгивал сверху внутрь через дыру окна. Она вскарабкалась на колесо и пролезла вслед за ним.
   Внутри, зажатая искривленными сидениями, лежала та девушка в платке. Она стонала, приложив руки к глазам, ее лицо было усыпано торчащими осколками стекла, из-под пальцев, прижатых к глазам, струилась кровь.
   «Нет. Не будет она смотреть на тебя», – они оба одновременно вспомнили эту фразу. Семеныч с искренним ужасом и удивлением посмотрел на Нее внимательно. Она испуганно, умоляюще замотала головой с таким же ужасом в глазах. Они оба смотрели на девушку и не знали, как ей помочь.
   Вдали послышались звуки сирены скорой помощи. Семеныч полез вверх, чтобы кого-то позвать на помощь. Вскоре показался врач, и еще какие-то люди. Девушку с трудом высвободили и вытащили наружу, положили на носилки.
   Кроме врачей, были полицейские, и еще люди… Она вылезла последней. Встала на колесо, ожидая, что Семеныч поможет Ей спуститься, но в его глазах было… Он не подал Ей руки и отошел с мужчинами курить.
   Она села на колесе, свесив ноги, и смотрела на Семеныча. Он стоял с мужчинами неподалеку, однако о чем они разговаривали, не было слышно. Ей стало не по себе, Она видела как девушке оказали первую помощь и перевязали глаза.
   Семеныч обернулся и скользнул взглядом по Ней, сидящей все также на колесе.
   «Что же все-таки произошло? Это обычная авария? Автобус перевернулся по чисто внешней причине? Это случайно получилось, что именно та девушка, которая смотрела на меня, повредила себе глаза? И Она тут совершенно ни при чем? Случайное совпадение? Или Она специально это сделала? Что за глупости в голову лезут… Как Она могла сделать это специально?» – думал он.
   «Я ни при чем ведь! Я не желала ей зла, мне только не понравилось, что она смотрела так долго на Семеныча!» – лихорадочно метались Ее мысли, руки с волнением теребили ремень на джинсах. Ну, промелькнула у Нее тогда озвученная в пространстве невольная мысль: «Не будет она смотреть на тебя». Но мало ли какие мысли у людей бывают, когда они искренне чем-то раздражены. Она ведь не желала этой девушки ничего подобного на самом деле. Она нервничала и вспоминала взгляд Семеныча, который обвинял Ее.
   Семеныч с мужчинами, гидом и водителем опять пошли к автобусу. Семеныч демонстративно прошел мимо Нее, нарочно не замечая Ее растерянного взгляда. Они забрались внутрь и стали искать багаж девушки и списки туристов. Она спрыгнула с колеса и отошла в тенек… Села на землю, и бесцельно срывала травинки, смотря, как некоторых людей провожали в машины скорой помощи, некоторых перевязывали. Остальные все больше были озабочены поисками своих сумок. Небо было чистое. А душа Ее волновалась, чувствуя свою вину за те слова, и ненавидящий взгляд Семеныча.
   Семеныч показался из автобуса. Похоже, они нашли сумку, вытащили ее, стали разбирать. Что в ней было, Она не видела за их спинами. Почувствовав, что слезы подбираются ближе, старалась глубоко дышать. Не помогало. Накатывало уже все подряд, и эта авария, девушка с перебинтованными глазами, Ее наглое поведение в автобусе, невыполненное обещание Семеныча, опоздание на самолет, неминуемое приближение к дому, когда они опять расстанутся, и опять будут метаться между встречами, если они вообще будут, слишком был жестким взгляд Семеныча…
//-- * * * --//
   – Опять ревешь? – Семеныч наклонился к Ней и поцеловал в шею, – чего на этот раз?
   Она подняла голову и обернулась, за мыслями, Она не видела, как Семеныч подошел к Ней.
   – Я не виновата!
   – Да нет! Нет! Не виновата! Ну… чего ты! Опять в слезах, – Семеныч улыбался.
   – Ты смотрел так на меня, так…! Так…
   – Слушай, что это за девушка. Вон те люди… Они из каких-то структур, я мало что понял, только то, что мне гид переводил. В общем, она в федеральном розыске. Ее ищут уже несколько лет.
   – Так вот, она, почему такая закутанная была!!! В платке и платье длинное или не платье, не пойму, что на ней было.
   – Не перебивай ты. А смотрела она не на меня, то есть на меня, но не на меня, – Семеныч торопился рассказать, из-за чего говорил сбивчиво.
   – Ничего не поняла!
   – Дай сказать!
   – Да ты непонятно говоришь!
   – Потому что ты не даешь! Под моим креслом была печка, которая зимой включается, только печку уж давно демонтировали, там просто ниша осталась, там была ее сумка, вот она и смотрела на меня, как бы я ногами ее случайно не обнаружил.
   – А там что?
   – Я рассказываю! – Семеныч чмокнул Ее в нос, – там поддельные паспорта, документы, какие-то запрещенные вещества и еще что-то, денег еще куча…
   – Да? А как же она лететь с этим собиралась?
   – Она и не собиралась, она и в отеле не была. Эта девушка потихоньку, утром, подошла к выходу, и как ни в чем не бывало, села в автобус. Ей нужно было только на территорию города заехать, где аэропорт находится, там же на границах посты ДПС, или как они тут называются, в общем, неважно. А машины все досматривают, потому что вышли на ее след. А автобусы с туристами часто так пропускают…
   – А гид, что не знает, кто у него по списку?
   – Он и у нас ничего не спрашивал, все сонные были, никому до кого дела не было.
   – И чем она опасна? – нетерпеливо перебила Она снова.
   – Я особо не понял.
   – Как всегда… – разочарованно протянула Она.
   – Так ведь не на русском они разговаривают все-таки, – резонно заметил Семеныч, – вроде, она похищала новорожденных детей, чем-то их пичкала, чтобы они молчали во время перевозки, и переправлялась с ними за границу.
   – И?
   – И… судьба детей до сих пор неизвестна. Они не найдены. Подозревают, что она работала на заказ какой-то афганистанской клиники, которая поставляет биоматериал в Соединенные Штаты, доставляла детей как доноров, костного мозга и прочего, а также для опытов…я вот тут не особо понял…
   – На органы, может еще…
   – Да может…
   – И много детей она похитила?
   – Много, там целая сеть работала. Она много лет этим занималась, и многие контакты знает. Они рады этой аварии. Если бы с глазами у нее ничего не случилось, она при аварии быстро бы убежала, да и вообще, откуда бы угодно сбежала. А тут все… закончилась ее карьера.
   – Так ведь она молодая, а ты говоришь, много лет занималась.
   – Ей около сорока.
   – О… а как выглядит здорово!
   – Ну, о чем ты сейчас думаешь?
   – Да, извини… и заметь, так серьезно, пострадала только она одна из всех. А мы-то с тобой целехонькие! – Только самолет улетел опять без нас, – с сожалением сказал Семеныч, – никак мы до дома не доберемся…
   Она счастливо улыбнулась.
   – Нам любезно заменили рейс, – продолжил Семеныч.
   Она горестно помрачнела.
   – Который будет только завтра утром!
   Она засмеялась и поцеловала его.
   – Зачем ты так на меня смотрел, как будто я виновата была в том, что случилось?
   – Извини, странно все это показалось. Извини. Конечно, нет. Ты ведь у меня хорошая?
   – Лучшая!
   – Лучшая, – согласился Семеныч.
   – Твоя?
   – Моя. Где наш багаж? Ты видела?
   – Вон валяется.
   – Пойдем, сейчас автобус пригонят.
   – Опять?
   – Надеюсь, все нормально будет. Сейчас-то мы не расставаться едем через несколько часов, а опять в отель. И на море успеем сходить. А такому будущему ты вряд ли будешь препятствовать.
   – Это не я!!! – Она испуганно заглянула ему в глаза.
   – Да пошутил я, – улыбнулся Семеныч.
//-- * * * --//
   Мика чуть не… охренел, если так можно выразиться применительно к эгрегору, когда Она злобно бросила в пространство острую, мощную, яркую и быструю как молния, мысль: «Не будет она смотреть…», направленную на черноглазую черноволосую нерусскую девушку в автобусе.
   «НЕТ!», – Мика сконцентрировался, чтобы блокировать Ее мысль, но он не смог бы при всем желании это сделать достаточно быстро. Ведь Мика сам принял именно такой способ переделки их мира, что дал способность Ее сильным мыслям влиять на окружающих людей, предметы, пространство и время. Мика долго думал с чего начать переделку мира под них и решил, что нечего тут особо придумывать, – пусть то, что они сами захотят, у них и начнет происходить. И решил начать с реализации Ее мыслей. Попробовать решил. Поэкспериментировать. И вот теперь уже не мог своевременно остановить изменения пространствено-временного континуума, обусловленные этой Ее мыслью: «Не будет она смотреть…». Проще говоря, он позволил исполняться Ее желаниям… без Ее ведома.
   Естественно, что, если бы Она знала о том, что Мика наделил Ее особенно сильные мысли способностью реализовываться, Она была бы несколько поаккуратнее в мысленных формулировках своего желания… Но Она ничего не знала.
   Отмена способности заняла бы слишком много времени, чтобы можно было бы предотвратить последствия этой разрушительной мысли, поэтому Мика выбрал другой вариант развитий. Он моментально перебрал все существующие варианты того, кем могла оказаться эта черноволосая девушка в автобусе, и принял вариант, при котором то, что с ней произошло, не оказалось таким уж страшным по сравнению с тем, чем эта девушка занималась. Мика «выхватил» из бесконечного количества вариантов развития событий тот вариант, в котором эта девушка оказалась похитительницей и убийцей маленьких детей, достойной самой жестокой кары и в мире людей… и в мире эгрегоров.
   Он справился с этим. Теперь предстояло как-то намекнуть им, что Ее мысли теперь являются очень сильным и опасным инструментом, с помощью которого можно не только сделать много хорошего, но и много плохого.
   Мика глянул на них и увидел, что они, обнявшись, сидят в автобусе, который везет их в отель. Недолго думая, Мика погрузил их обоих в сон, и вызвал одинаковое сновидение, что послужило бы предупреждением и для Семеныча, и для Нее, ведь они наверняка будут потом обсуждать, что видели во сне, а одинаковых сновидений у людей не бывает… если такие сновидения, конечно, специально кем-то не инициируются.
   А увидели они вот что:
   Тьма. Не черная, а почти черная. Серая. Неровно серая, как очень пасмурное небо. Как Ее любимое небо, стремительно меняющееся под порывами мощного ураганного ветра. Как будто огромные тучи летели с бешеной скоростью, гремел гром, сверкали молнии, на землю лил крупный сплошной дождь. И вдруг… все стихло и появился луч. Не луч солнца. Не луч прожектора. Не луч лазера. Какой-то сверкающий и рассыпающийся по краям на маленькие искорки мощный серебряный луч прорвал тьму откуда-то сверху, разделив время на прошлое и будущее, сопровождая это изумительное зрелище звоном многочисленных стеклянных колокольчиков. Разрезав тьму, луч начал медленно извиваться, рисуя в пространстве какие-то знаки… «МИ» появились две первые буквы. Под буквами тут же возник силуэт Семеныча. «КА» появились еще две буквы, под которыми возник Ее силуэт. «МИКА» – соединились две пары букв в одно…
   И еще появился звук. Этот звук постепенно сформировался из звона многочисленных стеклянных колокольчиков, сопровождавших появление серебряного луча. Звук наполнил Семеныча и Ее и превратился в голос. Необычный, очень дружелюбный высокий голос, по тембру занимающий как будто среднее положение между голосом мужчины и женщины. Этот голос полностью вошел в их сознание, поглотив все остальное и заставив воспринимать только его и больше ничего. Голос произнес:
   – Теперь вам не надо будет жаловаться на обстоятельства, на людей, на погоду, на время. Ни на что вам теперь жаловаться будет не надо… потому что бессмысленно будет жаловаться. Потому что теперь все то, что вы будете желать, станет сбываться. Будьте аккуратны со своими желаниями. Вначале вам будет трудно ограничивать и полностью прогнозировать возможные последствия своих желаний. Поэтому на начальном этапе сбываться будут только сильные желания. Управлять своими мыслями и желаниями достаточно сложно. Чтобы вы не мешали друг другу, на какой-то начальный период будут сбываться только желания Женщины. Когда вы научитесь желать одинакового, тогда и желания Мужчины начнут реализовываться. Еще раз повторяю, будьте аккуратны со своими желаниями. Последствия их реализации могут принести очень большой вред и другим людям и вообще всему окружающему. Желаю вам научиться управлять своими мыслями и желаниями. Только тогда вы сможете построить тот мир гармонии всего живого на свете, создание которого еще никому не удалось!
   А потом все исчезло, и они провалились в глубокое бессонное забытье…
   Вообще говоря, практика наделения людей способностью реализовывать свои желания сверхъестественным образом пусть нечасто, но встречалась. Однако, всегда такие способности имели достаточно много ограничений. Это могли быть ограничения скорости реализации желания. Это могли быть ограничения в силе желания. И почти всегда имелись ограничения, касающиеся того, каким образом реализация желаний могла отразиться на жизни других людей. Примером такого ограничения было, например, табу на то, что реализуемое желание может убить или покалечить какого-нибудь другого человека.
   Почти всегда ограничения существовали. Особенно, они были необходимы в начальный период, пока человек, наделенный такими возможностями, привыкал к своему новому образу жизни. Почти всегда ограничения существовали… но не в данном случае.
   Мика был великим эгрегором и частенько пренебрегал некоторыми обязательными мероприятиями, проводимыми «Обществом» эгрегоров. Некоторые такие мероприятия были своеобразными «курсами» молодых эгрегоров, на которых им объяснялись основы и особенности сверхъестественного существования. Но это только так называлось… На самом деле это было обыкновение развитие эгрегора среди других эгрегоров, когда он впитывает все накопленное до него ранее… усваивая законы существования и развития… принимая их и действуя по ним… Но Мика рос и развивался полностью самостоятельно.
//-- * * * --//
   Семеныч открыл глаза от солнца, светившего на него.
   – Почти приехали, – улыбнулась Она ему.
   – Я видел во сне… – Семеныч не договорил, автобус остановился, и им нужно было выходить и забирать вещи из багажного отсека.
   Когда они поднялись в номер, Семеныч прошел в ванную, ополоснул лицо водой и посмотрел на Нее. Она на корточках сидела возле раковины и смотрела на его любимые глаза снизу вверх.
   – Мне приснилось… – в этот момент открыла дверь сотрудница отеля, спрашивая, нужна ли им питьевая вода.
   Она встала, забрала пару бутылок воды и попросила заменить одеяло на более легкое, спросила, почему не работает кондиционер. Одновременно Она сложила купальник и обернулась к Семенычу:
   – Пойдем к морю?
   Семеныч переодел шорты, взял карточку от номера, остановился:
   – Когда я задремал в автобусе… – в этот момент в коридоре послышался невообразимый шум, и они выскочили из номера. Там, с грохотом обвалилось несколько люстр, когда рабочие на стремянках меняли лампочки. И поползло само плато, на котором крепилось несколько источников света.
   Несколько раз, как только Семеныч хотел заговорить об этом, случалось что-либо, что мешало даже договорить ему первое предложение. В конце концов, Она уже начинала смеяться на первом слове, потому что до конца предложения, либо что-то происходило, либо кто-то к ним подходил…
   Семеныча это взбесило. Он хотел Ей серьезно рассказать о том, что было во сне, но Она начинала смеяться, и он решил дождаться ночи, когда уже ничто не сможет им помешать.
   Ночью ничто и никто и не помешал. Только до самого утра, упиваясь Ее телом, Семеныч и сам не вспомнил то, о чем хотел сказать. Помешала Она… ночь… любовь… бессовестно выгнав все мысли прочь…

Глава 9. Мир

   Утром они в спешке бежали к автобусу, так как опаздывали. Сидя в автобусе, Семеныч только подумал продолжить, то есть вновь начать разговор, как вспомнил неудавшуюся дорогу вчера. И в автобусе решил не рисковать на всякий случай. Промолчал. В аэропорту, как только Семеныч снова решил вернуться к разговору, у Нее настолько резко и неожиданно сильно разболелась голова, что Она вскрикнула, приложив пальцы к вискам. Она прислонилась к его груди, выпив таблетки. Семеныч гладил Ее по волосам. Боль утихла, объявили посадку. В самолете Семеныч не стал даже вспоминать этот сон… до приземления.
   А после того, как они прошли регистрацию, Семенычу позвонили и сообщили, что его встречает рабочая машина.
   Водитель их встретил у самого выхода из аэропорта, и они достаточно быстро, счастливо избежав пробок, доехали до Ее дома. Она и Семеныч грустно попрощались, понимая, что на некоторое время им придется жить отделенной друг от друга жизнью, в которой были их семьи, их работа, их дела, несвязанные друг с другом.
   Дальше, водитель повез Семеныча на работу в офис. Глядя в окно автомобиля на мелькавшие дома и пешеходов, Семеныч вдруг неожиданно вспомнил, что ему так и не удалось поговорить с ней о том странном сне в автобусе. Он достал коммуникатор и приготовился написать Ей смс-ку. Как только экран коммуникатора засветился, так сразу же на нем появилась пришедшая смс-ка. От Нее. Семеныч привычно… уже привычно удивился: «Примерно одинаковые мысли приходят нам одновременно». И улыбнулся.
   «Тогда, в автобусе, мне приснилось… Мне приснилась сказка, обещавшая исполнение всех моих, а позже и наших желаний. Такой сон совсем не похож на мой. Он больше похож на твой. Мы могли видеть его вместе? Что снилось тебе и о чем ты так и не смог мне рассказать?»
   Семеныч чуть не выронил коммуникатор из рук.
   – Что-то случилось? – забеспокоился водитель, посмотрев на его растерянное лицо.
   – Да нет. Все нормально, – медленно ответил Семеныч и еще раз пробежал глазами текст сообщения.
   «Мне приснилось то же самое», – направил Он ответную смс-ку.
   «Что будем делать?» – моментально пришел ответ.
   «Что делать? – Семеныч мысленно усмехнулся, – типичный русский вопрос».
   И быстро набрал ответ:
   «Давай, попробуем. Только нужно начинать с чего-то небольшого и не очень существенного, чтобы затрагивалось как можно меньше интересов кого-нибудь постороннего».
   «Я так не хочу. Я не хочу учитывать интересы посторонних! Если я во всех своих желаниях попробую учесть чужие интересы, то от самого желания ничего не останется!» – строптиво ответила Она.
   Семеныч нахмурился: «Вот бестия!»
   «Мы так будем делать только для начала. Для того, чтобы попробовать. Но только обязательно эти «эксперименты нужно фиксировать», – отправил ответ.
   «Я и так запомню. У меня их не так уж и много. Или мне все-все учитывать вплоть до жажды?»
   «Нет, надо чтобы было точно зафиксировано, что именно ты пожелала»
   «Зачем?»
   «Чтобы не выдавать потом желаемое за действительное. То есть, чтобы можно было сравнить, в какой формулировке желание было зафиксировано и каким именно образом реализовалось. Также надо видеть время осуществления желаний и силу желания».
   «Ты вот это мне сейчас серьезно предлагаешь, или смеешься опять надо мной? Я, что, целыми днями и ночами буду записывать и анализировать свои желания? А я с ума не сойду, или может, уже сошла? А может, ты мне занятие, таким образом, нашел, чтобы я поменьше без тебя грустила?»
   «Мне кажется, что чем проще достигнуть желаемого, тем меньше времени пройдет до его реализации. И сила желания тоже наверняка имеет значение», – невозмутимо продолжил свою мысль Семеныч.
   «Чем сильнее желание, тем быстрее оно сбудется? Ерунда все это… Может…»
   «Я не знаю. Может быть и так, а может быть и наоборот. Это можно выявить только путем анализа статистических данных, которые будут записаны. Я набросаю таблицу, в которой надо будет записывать желания и сброшу по электронной почте».
   «Умный какой! Думаешь, я так тебе все свои желания и написала? И я похожа на того, кто будет часами скрупулезно вести сбор данных день за днем?» – написала Она последнее сообщение и смс-диалог закончился. Машина подъехала к офису.
//-- * * * --//
   Закончив дела на работе, Семеныч сел и задумался. От формы записей желаний могло зависеть качество анализа. Надо было ничего не упустить. Что теоретически надо будет записывать.
//-- * * * --//
   Она получила в итоге по электронке чистую экселевскую таблицу с шапкой, где Семеныч обозначил даты, наименования, силу, соответствие, удовлетворенность желания и прочее…
   «Вот зануда», – нахмурилась Она, увидев свой «реестр желаний».
//-- * * * --//
   Семеныч вышел на крыльцо покурить и задумался:
   «Как-то глуповато вышло. Пусть. Посмотрим, что дальше. Хотя бы ради интереса. Теоретически все в книгах написано. А мы с Ней практически попробуем».
   Вернулся к себе, подошел выключить компьютер. Но там уже висело пришедшее сообщение электронной почты. Открыл. Реестр оказался уже с заполненной первой строкой:
   «Хочу тебя поцеловать!»
   Семеныч разозлился. Не на Нее. На реестр, наверное. Ведь это желание он мог исполнить. Но нужно было ехать домой, там ждала жена, перед которой предстояло еще объясняться за неожиданно длительное отсутствие. Да и потом, Семеныч уже так привык быть с Ней рядом за эти дни и ночи, что сейчас после прочтения этих «наглых» слов, ему и самому захотелось коснуться Ее губ. А «наглость» была именно в этом: Она, прекрасно зная невозможность исполнения этого желания сейчас, просто решила сделать виноватым Семеныча за первое неисполнившееся желание. Которое, конечно, Семеныч мог бы и выполнить, если бы не тысяча «но», которыми всегда пронизаны были почти все его мысли…
   С раздражением поставив Ей «0» – в графе «соответствие», рядом с Ее десяткой в графе «сила», которая была еще и с восклицательным знаком, отправил реестр Ей обратно. Перезвонил домой, сказать, что скоро подъедет.
   А дальше был неожиданный поворот. Жена попросила, чтобы Семеныч заехал на дачу срочно, что-то там забрать. А дорога на дачу лежала прямехонько мимо Ее дома.
//-- * * * --//
   Она отошла от компьютера, когда послала ему свое первое желание.
   «Желания он записывать собрался!» – думала Она, ходя по комнате взад-вперед, не замечая, что делает это точно так же, как Семеныч, – «в волшебников поиграть захотел. Не наигрался еще, по-видимому. Думает, раз, и жизнь в сказку превратится. А сам делать ничего не собирается. Будет лежать на диване и ладони подставлять, в которые звезды посыпятся. Ну что за человек? На тебе, хитрец, первое желание. И знай, что пока сам с места не сдвинешься – ничего не случится! Вот разозлил… Покурить бы сейчас, да муж дома. И не выйти никуда, блин. Предлога не находится».
   Она остановилась посреди комнаты. С тоской обведя взглядом стены. Вздохнула. В другой комнате зазвонил телефон. Муж с кем-то поговорил и подошел:
   – Мне надо отъехать срочно. Там у знакомого кое-какие проблемы. Я буду поздно.
   «Опа… похоже, покурить я неожиданно смогу…» – подумала Она, разбирая детям постели и прислушиваясь к шагам мужа, которые затихали уже в подъезде. Велев детям ложиться, и поставив им мультфильмы на компьютере, вышла за дверь.
   Спустилась вниз, отошла к углу дома, оглянулась, щелкнула зажигалкой и тут же выронила ее. Смс пропиликала: «Иди, целуй, подъезжаю».
   Она стояла и видела, как машина Семеныча мягко шурша шинами тихо останавливается возле Нее. Ей стало стыдно.
   «Ну, зачем я его сдернула с места? Вот я противная», – Семеныч, однако, вышел и, улыбаясь, подошел к Ней.
   – Что ты стоишь? Целуй же!
   – Ты не сердишься? – спросила, удивленно заглядывая ему в глаза, ты специально приехал?
   – Нет! Как ты, маленькая, дома все в порядке?
   – Да. Обошлось.
   Семеныч погладил Ее по волосам, по щеке, провел пальцем по губам. Она крепко обняла его и поцеловала. Семеныч с силой прижал Ее к себе, чуть оторвав от земли, замер на мгновение, поставил обратно, отстранился, посмотрел.
   – Желание выполнено. Мне пора. До встречи?
   – Завтра?
   – Давай завтра, – миролюбиво согласился Семеныч и пошел к машине.
   – Семеныч! – окликнула его.
   – Что? – обернулся.
   – Я хочу твое желание! Я хочу услышать твое желание! Пусть будет по очереди!
   Семеныч уже открыл дверцу машины и, облокотившись, посмотрел на Нее. Ничего не сказал, сел в машину, включил зажигание, и стал сдавать назад. Она только увидела, как дико устали его светлые глаза.
   Вбежала в подъезд. Скинув обувь, быстро подошла к компьютеру, выключила мультфильмы.
   – Спать. Закрывайте глаза.
   Открыла пришедший полчаса назад реестр от Семеныча. Улыбнулась нулю, который он поставил в несовпадениях, и с огромным удовольствием приписала единичку слева. И такую, уже двузначную цифру поставила там, в графе «удовлетворенность». Что на данный момент было полной удовлетворенностью, которая вовсе не означала «отсутствия предпосылок для дальнейшего движения», как говорил Семеныч, а напротив, сподвигала бережно ее хранить и делать все для того, чтобы она была всегда.
   Задумавшись, Она посмотрела на темное окно, потом перевела взгляд на детей, лежащих в кроватях. Встала, выключила свет в комнате и, вспомнив взгляд Семеныча, опять открыла реестр.
   «Хочу, чтобы ты выспался сегодня, чтобы проснулся отдохнувшим, и у тебя было много-много сил утром, чтобы вся усталость, накопившаяся за лето, прошла хоть немного».
   Сохранила, отправила Семенычу, выключила компьютер. Легла в кровать под одеяло. Первая ночь дома, после отпуска. Первая ночь одиночества, после того, как тело уже привыкло засыпать в любимых мужских руках. После того, как сердце стучало, упираясь в другое, которое было уже своим, неотделимым. Слышала, как пришел муж, как он неслышно зашел к Ней в комнату. Мигом зажмурила глаза и сделала притворно сонное дыхание. Тот постоял пару минут и вышел из комнаты, притворив за собой дверь.
   Долго лежала без сна, переворачиваясь с боку на бок, то сбрасывая с себя одеяло, то наоборот тоскливо заворачиваясь в него. Зарылась лицом в подушку, и тихонько лежала, ожидая сна, и молча, терпеливо, переживая ночь без НЕГО.
   Постепенно светлело в окнах. Она выбралась из неуютной постели, заправила ее, быстро оделась и пошла на кухню. Поставила чайник, включила интернет. «Доброго утра» не было, телефон молчал. Выпила чай, приготовила завтрак детям. Тишина. Вышла из дома, медленно шла к повороту. Представляла, как он сейчас подъедет, как улыбнется, в чем будет одет, как посмотрит, и потом…
   Семеныч не отвечал. Уже как-то становилось тревожно. Но совсем растревожиться не успело, Семеныч проспал. Впервые. Проспал встречу. Она обрадовалась тому, что он просто проспал. И тут же подумала:
   «Где же ошибка желания? Ведь видеть его я хотела не менее того, чтобы он отдохнул. В чем дело? Помешала визуализация? Если вспомнить частые представления и планирования какого-либо дела. Когда, кажется и видится будущее событие, так или иначе. А оно происходит абсолютно не так, как предполагается, сколь угодно много вариантов я бы не проигрывала в своей голове. Значит лучше не представлять заранее вовсе ничего».
   А вот Семенычу было не слишком комфортно, когда он в спешке выскакивал из дома, и, торопясь, ехал к Ней, стоя в уже образовавшихся пробках. Но он недолго чувствовал себя виноватым, уже подъезжая, стоя на светофорах, он открыл реестр, где было Ее желание того, чтобы он выспался. Поставив десятку на совпадение, отправил Ей вновь.
   Времени перед работой было мало. А его всегда было мало. Для Нее. Для него. Для них. Но не урвать лишнюю минуту, секунду у времени они не могли. Оно и так слишком вольно вело себя с ними. Оно не просто пролетало, становясь совместным, оно превращалось в миг со скоростью света.
   После Семеныч спешно уехал на работу. У Нее еще продолжался отпуск. Она шла по улицам города, раздумывая, чем же заполнить эту разорванную пустоту. Походила по магазинам, зашла в кафе, выпить кофе. Отхлебывая горячий напиток, смотрела на теплый и ласковый город.
   Позвонил муж и в срочном порядке попросил собрать детей в дорогу, он достал какие-то дешевые билеты, чему Она несказанно обрадовалась и полетела домой.
   Иногда Она умела делать что-то очень быстро. Не прошло и часа, как дети и сумки были полностью собраны. Муж посадил детей в машину, вернулся.
   – Ну, мы поехали…
   – Удачи.
   – Ничего не хочешь сказать?
   – Счастливо доехать и хорошо отдохнуть.
   – Не делай глупостей. Прошу тебя.
   «Одну уже сделала, когда вышла за тебя замуж», – вздохнула Она с облегчением, когда дверь закрылась, и Она осталась в пустой квартире, счастливо вдыхая гулкий воздух тишины.
   Убрала разбросанные игрушки, вымыла полы. Подошла к бару, налила себе бокал вина. Достав недочитанную книгу, забралась на кресло, поджав ноги. Выпить не успела, Семеныч позвонил. Закончив разговор, вернулась в комнату, посмотрела на бокал, неприятно обожгло. Его глаза, сожалеющие, понимающие. То есть ни Семеныча, ни взгляда, ни его глаз сейчас не было. Но ощущение того, что он рядом, что он совершенно не хочет опустошения этого, а возможно и следующего за ним бокала – было абсолютно точным. Бокал терпкой жидкости перевернулся, и безжалостно окрасил раковину красными ручейками.
   Она оделась и вышла из дома. Шла бесцельно. Совсем как Катенок, только ждать вечера было совершенно напрасно. Семеныча в нем не будет. Гуляла долго, до самого вечера, свободного вечера, начинало темнеть. Она повернула назад к дому и столкнулась со старым знакомым.
   – Привет! Как дела? Давно тебя не видел! Как хорошо, что мы встретились!
   – Привет. Все нормально, – улыбнулась Она неожиданной встрече.
   – На кофе зайдешь?
   «Нет!» – хотела выпалить Она, но, почему-то промолчала. А, может, вспомнила чужие сообщения. Те, которые Семеныч писал другой девушке. Она увидела их переписку, когда Семеныч открыл айпад и что-то писал по работе. Она ткнула пальцем в соседние сообщения, открылась переписка его с другой. Семеныч смотрел на то, как Она читает его переписку. Он не хотел, чтобы Она читала ее, но не останавливал. Не мог.
   – Зайду. С удовольствием.
   Поднялись на третий этаж. Зашли в квартиру. Много и сбивчиво говорили. Рассказывали друг другу то, что произошло у каждого. Он вышел на балкон покурить. Она встала рядом. Коснулся Ее руки.
   – Что это у тебя?
   – Браслет! – засмеялась Она.
   – И не один.
   – Один еще с Турции не сняла, пусть сам отвалится, второй… – Она осеклась.
   – Вижу. Больше ничего не придумала получше нацепить на себя?
   – Что есть, то и ношу, – с вызовом ответила Она.
   – Давай нормальную вещь куплю.
   – Не надо. Я не ношу браслеты, – весело покачала головой Она.
   – Не поймешь тебя, – засмеялся он.
   – Почему ты не женишься? – неожиданно спросила Она.
   – Занятые попадаются, – смех вдруг пропал из его синих глаз. – Как давно я тебя не видел. Ты изменилась.
   – А ты – нет! Прошляпил ты свое счастье. Нет больше меня.
   – Как съездила, расскажи, – резко перевел он разговор.
   – Прелестно, кофе будет? А то мне домой уже пора.
   – Будет, пойдем, сейчас налью. Ты вроде чай пила всегда.
   – Теперь можно и кофе, для разнообразия, – Ей стало откровенно скучно. Все-таки лучше Семеныча на свете нет! Семеныч был Ее. Как будто для Нее. Только для Нее. Но та переписка Семеныча с другой девушкой опять всплывала горькой обидой.
   «Как же он мог? Ну как? Неужели ему еще кого-то хочется?» – Она смотрела на сидящего перед Ней мужчиной и не испытывала ничего, кроме разочарования. Кроме любви. Любви к Семенычу. Да такой острой! – «Не нужен мне никакой мужчина на свете больше, потому что их, кроме Семеныча и нет».
   – Не хочу я никакого кофе, я домой пойду. Вызови мне машину. Домой хочу! – Она отодвинула нетронутую чашку и пошла в коридор. Там было темно. Он прошел вслед, и хотел было поцеловать, но Она с силой оттолкнула его.
   – Да что ты, – пытаясь обернуть все в шутку, он хотел приобнять Ее за плечи, – ты чего?
   Ее передернуло от чужого, уже чужого мужчины, неважно, что он был когда-то в прошлом, был долго, и когда-то нравился. Прошлое стиралось, и Она с трудом уже могла вспомнить, что с этим человеком Ее связывал не один месяц. Сейчас было только настоящее. А в нем был Семеныч, и больше всего на свете Она боялась его потерять, как если бы Она потеряла свою жизнь. Она ушла.
   Нет мира, где нет Семеныча. А если Семеныч есть, то есть счастье. Есть Бог.
   Пришла домой. Ходила по пустым комнатам, обдумывая подарок для Семеныча. Впрочем, думать тут было нечего. Подарок был давно готов. Осталось только придумать, как его подарить. Подарить, чтобы он Семенычу понравился, чтобы он хоть раз в жизни был рад.
   Реестр! Она вспомнила. Открыла, посмотрела его десятку на совпадении и поставила то же на удовлетворении. И написала третью строчку:
   «Хочу, чтобы ты всегда любил меня, как сейчас, и мы были вместе», – а цифру на «силе» ставить не стала. Не хватит ни одной строки мира, чтобы вместить такое гигантское число…
   Ночью опять терпеливо уткнулась в подушку до рассвета. Лежа на животе. Как Семеныч показывал и руки под сердце прижала. Не помогло. Легче не стало. Вторая ночь прошла без НЕГО.
   Утро уже было бодрее. Она заснула. Вскочила к обеду, быстро умылась, оделась и побежала. Там, где-то в городе, на одной из небольших улиц, степенно вышагивая возле своей же надписи белой краской на асфальте, вглядываясь в выезжающие машины из-за поворота, Она ждала свою любовь.
   Вот он! Вот счастье едет в светлой рубашке и улыбается Ей.
   – Семеныч! Твоя очередь. Загадывай…
//-- * * * --//
   Мика смотрел на все это и поражался с какой, присущей, пожалуй, только людям упертостью и маниакальным стремлением к логическому обоснованию, они приступили к выполнению своего «мистического» плана. Даже то, что было им в явном виде представлено в их совместном сне, как осуществление желаний Женщины, они умудрились перевести в математическую плоскость. Чтобы потом, используя методы статистического анализа, подтвердить или опровергнуть эзотерическое откровение – «Ну и люди!»
   Мика, впрочем, несколько погорячился. Не совсем они все-таки были людьми. То есть, конечно же, и Она и Семеныч были людьми. А кем же еще? Они не были ни животными, ни эгрегорами. Людьми они были. Но… все-таки было в них что-то, заставляющее усомниться в том, что они были только людьми.
   Мика как-то спросил об этом Хозяина: «А почему они какие-то странные, необычные? У меня такое впечатление, что они не люди или люди, но не просто люди…». Бог снисходительно ответил тогда: «Люди они. Не сомневайся. Есть в них нечто, отличающее их от других людей. Но ты этого пока не поймешь. Маленький еще!» Хозяин засмеялся, а Мика обиделся, потому что маленьким себя не считал. На том и разошлись тогда.
   «Если бы уж быть последовательным в поиске математического обоснования эзотерического», – продолжал Мика свои «размышления», «то им надо бы в первую очередь начать фиксировать совпадения и случайности, которые все чаще и чаще стали происходить с ними. Они не умеют осознанно эзотерически влиять на материальный мир, потому что не знают закономерностей такого влияния. А ведь именно случайности являются проявлением этих закономерностей. Именно анализируя случайности, можно приблизиться к пониманию того, как правильно следует что-то желать, для того, чтобы вероятность реализации желаний была максимальной. Энергетические возмущения вокруг них становятся все сильнее и сильнее. До качественного «прорыва» в понимании того, что действительно нужно делать, оставалось как будто все меньше и меньше времени».
   «Времени…» – Мика схватил кусок этого странного и фатального для людей свойства материального мира, скрутил, как уборщица выжимает грязную половую тряпку, потом … растянул, наподобие того, как растягивают подростки жевательную резинку, зажатую в зубах. Время послушно принимало требуемые формы. «Дать им возможность управлять временем? Но не натворят ли они непоправимых бед, способных вообще уничтожить человечество?
   Мика с интересом наблюдал за тем, как их «реестр» пополняется.
//-- * * * --//
   Определенная тенденция в реестре прослеживалась, но записей было еще мало. На основании такого небольшого количества записей, еще нельзя было сделать выводов о том, как правильно нужно желать, чтобы желание исполнялось.
   – Знаешь, – Семеныч, как будто подслушав рассуждения Мики, говорил Ей, когда они ехали куда-то на его машине, – а ведь для того, чтобы понять неосознанную закономерность, нужно записывать случайности… совпадения.
   – Какие случайности и совпадения? – Она доверчиво и внимательно посмотрела на Семеныча, – может, мне еще видеорегистратор на лоб установить?
   – Любые, которые с тобой… или с нами происходят… Для того, чтобы представить полную картину, лучше записывать еще и совпадения или случайности… – невозмутимо продолжал Семеныч, – Вот, например, я отправлял тебе сообщения, а они не проходили… Или наоборот, отправил сообщение или позвонил, заранее не договариваясь, а это сообщение или звонок пришлись неожиданно очень своевременно… Так как-то…
   Она задумалась. У нее в жизни были события, которые Она не могла объяснить, руководствуясь только логикой. Таких событий было не то, чтобы очень много, но были все же. А если вспомнить последние месяцы… месяцы их знакомства, то таких событий становилось несколько больше. Это не было чем-то глобальным. Это были незначительные «мелочи», но… приятные «мелочи».
   – Семеныч… а ты случайно не тронулся умом? – Она подозрительно посмотрела на него.
   Семеныч рассмеялся и, наклонившись, поцеловал Ее в уголок губ:
   – Не знаю. Может и так. Ну, вот смотри, ведь происходят события, которые нельзя считать прямыми последствиями предыдущих событий. То есть, между этими событиями как будто «влезает» еще чья-то воля… или сила… или еще что-то не очень понятное. А если мы наберем и зафиксируем достаточно большое количество таких случаев, то весьма велика вероятность того, что нам удастся понять, каким именно образом, следует мыслить и поступать для того, чтобы достичь результата наиболее простым и быстрым способом.
   Она засмеялась:
   – Пословица «Без труда не вытащишь и рыбку из пруда» не про тебя сказана?
   – Эта пословица про всех. В том числе и про меня. Но… хотелось бы, конечно, не то, чтобы совсем без труда… а как-то иначе.
   – А зачем иначе?
   – Не только про рыбку пословица есть. Есть еще вот такая: «Трудом праведным не наживешь палат каменных».
   – Тебе очень нужны палаты каменные? – Она опять рассмеялась.
   – В общем-то, нет. Но эта пословица говорит о том, что сам по себе труд не является достаточным условием для достижения нужного результата… Нужно что-то еще.
   – Что еще? – Она заинтересовано смотрела на Семеныча своими прекрасными светло-синими глазами. Когда она так на него смотрела, у Семеныча замирало в груди. Он как будто переносился в детство, когда, читая сказки, мечтал о светлой жизни, которая у него непременно будет… Потом. Но это «потом», так никогда и не наступало. Когда Она на него так смотрела, Семеныч чувствовал, себя так… как будто он еще не умер.
   – Катеночек… – неожиданно вырвалась у Семеныча, – я ведь тоже не знаю. Именно для того, чтобы это узнать и нужно набрать необходимую «фактуру» для анализа.
   – И ты уверен, что сумеешь все эти случайности проанализировать и сделать правильные выводы? А несовпадения? Их тоже записывать? А если их будет больше? Что дальше, разочарование? Ты… Ты сам говорил, везде есть доказательства и опровержения! Смотря, как на них смотреть, с какой стороны. Можно видеть только одно, или только другое. Что тогда? Записывать каждую мысль, каждое желание, каждый шаг. Да знаешь ли ты, что у одного следствия может быть тысячи причин… и еще больше… последствий. Какие из них будут важные, а какие незначительные? Это… невозможно!!! Ты… собрался написать книгу жизни? Зачем? Чтобы все равно закрыть ее в один распрекрасный момент? А вот еще… Почему это я все одна писать буду? А ты? Давай писать вместе.
   – Надо понять, каким образом можно максимально приблизить получаемый результат к желаемому… Почему бы и нет?
   – Почему бы и да? – Она лукаво посмотрела на Семеныча. Он нахмурился, не понимая вопроса:
   – Как это «почему бы и да?»
   – А никак…
   – Совсем никак? – Семеныч понял, что Она посмеивается над ним и еще раз, наклонившись, поцеловал Ее в уголок губ, но уже – в другой. Отодвинулся, посмотрел внимательно и поцеловал в нос. Потом еще раз. Потом…
   – Смотри на дорогу! – Она обеспокоенно отстранилась – А то будет тебе приближение желаемого результата…
//-- * * * --//
   Когда они попрощались. Он высадил Ее около дома, а сам поехал по своим делам. Семеныч вдруг почувствовал, что это мимолетное свидание дало ему ясное понимание того, насколько ему стало тяжело с Ней расставаться. Даже ненадолго расставаться было тяжело. Больно. Он почти физически ощущал эту боль. Причем, чем дольше продолжались их отношения, тем тяжелее становились разлуки. Эти разлуки как будто рвали некую чудесную ткань, которая оборачивала их в волшебный кокон, в то время когда они были вдвоем. Он ехал дальше, небрежно управляя автомобилем, и ему становилось все хуже и хуже.
   Семеныч стоял на светофоре, взгляд упал на сиденье, где еще несколько минут назад сидела причина его тоски настоящего момента времени.
   «Вернись!» – это еще нельзя было назвать мыслью или желанием Семеныча, оно еще не приобрело никакой формы, однако содержание уже было. Скорее, это было похоже на тонкую энергию пространства. Семеныч на мгновение прикрыл и тут же открыл глаза. На сиденье белел рваный кусок бумаги. Он развернул его:
   «Мне тоже плохо! Бывает совсем плохо, бывает просто плохо. Одно точно – хорошим расставание еще не было почти никогда. За исключением того утра, когда вечер обещает быть вновь совместным», – Ее почерк был торопливым и громкоговорящим именно о той боли, которая, тоже становилась уже одной на двоих. Как и любовь.
   «Вот… совпадение. Когда Она успела написать это?» – Семеныч улыбнулся, но тут же почувствовал другую тяжесть, уже от того, что Ей плохо. Зеленый свет никак не загорался, как будто время замерло… или ждало кого-то.
   Внезапно дверь машины открылась, и Она скользнула на сиденье. Семеныч от удивления, не мог сказать ни слова и смотрел широко открытыми глазами на Нее.
   – Зеленый! – Ее голос слился с гудками, засигналивших машин, сзади. Семеныч вздрогнул и тронулся, через несколько метров остановился и прижался к обочине. Заглушил мотор и вновь вопросительно посмотрел на Нее.
   – Ну что? Мне показалось, ты меня позвал? – Она наклонила голову набок, – а если серьезно, ты забыл меня поцеловать!
   – А еще серьезней? – Семеныч улыбнулся.
   – Я соскучилась!
   – А совсем серьезно? – Семеныч наклонился к Ее лицу, касаясь губами Ее щеки.
   – Ну… – Она вдохнула его дыхание и, обвив руками его за шею, зашептала, – ты поехал, а там пробка, я смотрю она длинная, и машины не двигаются совсем. Я думаю, если через дворы наискосок, то я выйду как раз там, где ты повернешь, ты увидишь меня и удивишься! Удивился?
   – Я должен был удивиться. Но, знаешь, я вообще уже перестаю удивляться тому, что каким-то образом связано с тобой, – сказал Семеныч.
   Время шло, мигая цифрами на панели приборов. Семеныч посмотрел на Нее. Иногда им не нужно было ничего говорить друг другу. Они понимали. И, сейчас, Она прекрасно поняла, что за этот час придется еще раз попрощаться. Семеныч сказал вскользь о предстоящей командировке, что сделало прощание более, чем «совсем плохо».
   «Тебе пора домой», – уговаривающе.
   «Я не хочу!» – умоляюще.
   «Пожалуйста…» – грустно.
   «Так будет всегда?» – безнадежно.
   Семеныч в ответ промолчал. Она вышла и сердито хлопнула дверью машины.
//-- * * * --//
   Пошла к дому, глядя под ноги и появляющиеся редкие капли дождя, точечно окрашивающие асфальт, который рывками шагов перемещался под Ее ногами. Налетела на человека. Мужчина выронил сумку.
   – Извините!
   – Да, ничего, – напряженно сказал мужчина, – если поможете мне отыскать номер дома на этой улице, считайте это прощением.
   Он стряхнул с сумки пыль и поправил очки. Дождь становился сильнее.
   – Это в конце улицы, метров четыреста отсюда, там надо налево в дворы, и потом за многоэтажный дом, а потом опять налево, по тропинке, за гаражи, и упретесь в нужный.
   – Слишком много слов. Я ничего не понял. Я кружу уже более получаса с подобными указаниями.
   Они подняли головы, небо потемнело и грозило разорваться в непрерывный дождь.
   – Пойдемте в машину. Вы покажете мне этот дом, а я отвезу вас обратно, – спокойным тоном предложил мужчина, – Сергей.
   Она недоверчиво взглянула на него, потом на небо, потом опять на него.
   – Я обещаю, – повторил он.
   – Пустое действие. И слово. Я не верю больше в обещания, – в тон ему ответила Она.
   – Они сбываются или не сбываются независимо от того, верите вы или нет.
   – А от чего же?
   – От человека, от которого вы ждете их, опять же, независимо от того, произнесет он это или нет. Вы сами становитесь на путь…
   – Ты.
   – Ты, – поправился Сергей, – сама становишься на путь разочарования или удовлетворения, который называется ожидание.
   – Выход?
   – Перестать ждать.
   – Поехали.
   Они сели в машину. Она поникла, тихо указывая дорогу.
   – Чего ты? Я не сказал, перестать жить и радоваться, я сказал перестать ждать.
   – Как это сделать? Как? Если я не буду ждать завтра, то зачем мне сегодня?
   – Еще раз. Завтра все равно придет! И не обязательно оно будет хуже, или лучше, чем сегодня. Когда придет, тогда и будет видно, что с ним делать.
   – А желания? – вдруг с интересом спросила Она и тут же ответила сама себе, – тоже ожидание. Ну, есть какие-нибудь правила в этой жизни?
   – Есть, – кивнул.
   – У каждого – свои?
   – Правила одни для всех. Соблюдение или несоблюдение которых…
   – Не гарантия прихода к финишу, – закончила Она.
   – Ты молодец. Только, что за пессимистический настрой?
   – Другого нет.
   – Могу я помочь?
   – Не знаю. Куда мне деть себя? Чтобы это «себя» мне не мешало не ждать.
   – А где ты можешь себя оставить?
   – Пожалуй, в работе, – подумав, ответила Она.
   – Так это не проблема.
   – Как раз проблема! У меня нет такой работы!
   – У меня есть.
   – Дашь?
   – Дам.
   – И какая?
   – Будешь моим помощником.
   – Что я буду делать? Я ничего не умею.
   – Будешь мне давать советы. Всему можно научиться.
   – Советы! – воскликнула Она, – Какие советы? Что ты несешь? Для того, чтобы посоветовать, нужно разбираться в чем-то, а я не знаю, даже, кто ты и чем занимаешься.
   – Отказываешься? – усмехнулся Сергей.
   – Нет, но…
   – Нет никаких «но…», их не должно быть при желании. Если они появляются, значит это уже не настоящее желание! А советы… Которые смутили тебя, может дать кто угодно, даже семилетний ребенок. Если я смогу объяснить ему проблему на его уровне. Вот и весь секрет. Возможно, я не так выразился, признаю. Под советом, я понимал свежий взгляд на вещи. С другого ракурса. Это не «сделай так», а «посмотри так».
   Она молчала. Они доехали уже до того дома, который никак не мог найти Сергей.
   – Я пойду. Не надо меня отвозить обратно. Я сама.
   – Так что с потерей себя? Я второй раз предлагать не буду, и обсуждать твои «но» – тоже.
   – Я хочу!
   – Утром позвоню. Рабочий день начинается в 7.30 утра. Продиктуй мне номер своего телефона, я запишу, – Сергей держал свой телефон в руках. Она растерянно молчала. – восемь, девятьсот… Ну?
   – Сергей!
   – Что?
   – Если становится невозможным управление собой, можно потерять себя, как объект управления. Тогда и проблема управления исчезает, да? Тогда можно будет управлять чем-нибудь другим, что принесет больше радости и удовлетворения.
   – К чему ты ведешь?
   – К нему. К времени. Для того, чтобы устранить проблему управления временем, его просто не нужно иметь. И все…
   – Не нужно иметь времени?
   – Не нужно иметь свободного времени.
   Сергей озадаченно посмотрел на Нее. Затем полез в карман, вытащил визитку и протянул Ей:
   – Я так понимаю, что своего номера телефона ты мне не дашь. Возьми визитку. Если передумаешь, позвони. Мое предложение остается в силе.
   Она рассеяно смотрела вслед отъезжающему автомобилю. Пальцы Ее смяли визитку и разжались. Скомканная визитка упала на асфальт и подхваченная небольшим ветерком покатилась прочь…
//-- * * * --//
   Мысли Семеныча по поводу того, что только трудом ничего значительного добиться, вступали в противоречие со всем тем, что до этого приходилось слышать, видеть, читать… Эти мысли вступали в противоречие со всем тем, чему каждого человека с детства пыталось научить общество.
   «Работай и все у тебя будет!» – примерно так звучал бы этот девиз, делающий из ребенка взрослого человека. Однако, именно «практика – критерий истины». Жизнь вносит свои коррективы в самые благие намерения и опровергает самые, казалось бы, разумные доводы. Много ли людей, работая, получают от жизни все, что им хочется? Не так уж и много. Можно, конечно, именно людей в этом и обвинить. Мол, плохо, значит, работают, но… с другой стороны – «Взгляните на птиц небесных: они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их? (Матф.6:26)..
   Семеныч вроде бы и не был отъявленным лентяем, но не считал труд единственным, и даже главным условием достижения успеха. Естественно, если бы он занимался в жизни только тем, что ему нравилось. Если бы это занятие было его работой. Если бы все совпало так, как оно теоретически могло совпасть… То тогда…
   Если бы да кабы. Не совпало. Как и у большинства людей. Ей казалось, что Семеныч настойчиво ищет выход там, где дверь не заперта… Даже не то, чтобы не заперта. Ей казалось, что Семеныч ищет выход из помещения, которое вообще не ограничено стенами. Она его понимала, но с меркантильной стороны, и ударение в этой пословице ставила не на каменные палаты, условием приобретения которых был неправедный труд. Это пословицы для «простого народа», который занят добыванием средств к существованию, и чтобы этот самый народ не очень расстраивался по такому бренному поводу, его и утешают тем, что если у кого и есть возможность не работать от звонка до звонка и иметь каменные палаты, то это явно нечестным путем. А нечестность – это плохо. И народ скрывает зависть и желание материального благополучия под облаком своего самопризнания хорошести и честности, считала Она. А еще, Она думала, что есть удача. Но не всем она улыбается. И если успеха можно достичь трудом, то как достичь удачи – Она не знала.
   «Я не верю в то, что почти все народы мира, писавшие сказки про волшебников, одинаково фантазировали и придумывали небылицы», писал Ей Семеныч в одном из сообщений, находясь в очередной командировке, – «Не может такого быть! Раньше не было таких возможностей для коммуникаций, и эти «сказки» были не фантазиями людей. Это были описания действительных событий, которые реально происходили в их жизни. Реально существовали раньше люди, которые могли достаточно легко проявлять свои сверхъестественные способности применительно к обычным жизненным ситуациям. Потом, это стало прерогативой религиозных учреждений. Они монополизировали все то, что выходит за рамки материалистического мировоззрения. Порой, такая монополизация проходила достаточно жестоко. Например, инквизиция, сжигание ведьм и колдунов и т. п. Мистика не является вымыслом. Вымыслом ее специально сделали, чтобы никто не мог нарушить круг избранных, которые умели и могли пользоваться тем, что «простым смертным» было недоступно».
   «Ты хочешь стать волшебником?» – задала Она ему вопрос в той переписке.
   «Ну так если иначе ничего не получается, то почему бы и нет?» ответил Ей Семеныч…
   А тем временем статистика сбывающихся желаний начала показывать, что Ее желания действительно начинают сбываться. Причем, сбываться по независящим от Ее поступков причинам. Сначала Она с усмешкой и недоверием вела этот реестр желаний, считая это «тараканами в голове» Семеныча. Но постепенно начала с удивлением понимать, что осуществление желаний начинает происходить все чаще и чаще. Она постепенно начинала осознавать, что в словах Семеныча крылась может и не совсем истина, но что-то такое, от чего просто так отмахнуться уже не получится.
   Но это все несерьезные были желания, одномоментные. Ну, сбывались они, удивляя своей сбываемостью. А если бы и не сбылись, Она б не сильно и расстроилась. Семенычу очень нравилось открывать электронную почту с Ее обновленным реестром желаний, который он прочитывал, как читает взрослый письмо ребенка деду морозу. И постепенно волшебником приходилось становиться ему. Все же висели пара-тройка больших желаний с пустыми датами и графами выполнения, но либо они никак не хотели сбываться, либо время, когда они сбудутся еще не пришло. Задержалось где-то… Остальные желания были каждодневные по любой ерунде, и не очень. Большинство из них были про Семеныча, которые он с удовольствием выполнял. Вот и получалось, что Ее желания загадывались, Семеныч выполнял их, в результате чего желания «волшебным образом» сбывались. И возникла идиллия, в которой «подволшебное» существо находило общий язык со своим «волшебником».
//-- * * * --//
   – Семеныч! Дай мне наушники, – попросила Она, когда они ехали в машине.
   – Зачем они тебе?
   – Музыку буду слушать.
   – В машине играет.
   – А я хочу, чтобы мне лично играла! Только для меня.
   Семеныч одной рукой дотянулся до сумки, достал наушники, передал Ей.
   – А давай за город съездим! – неожиданно сказала Она.
   – Домой надо. Поздно уже.
   – А мы быстро! Сейчас купим поесть, приедем в лес, поедим. И назад.
   Давай?
   – Ты есть хочешь? – удивился Семеныч.
   – Нет, – мотнула Она головой, – ты хочешь.
   Семеныч действительно пообедать не удалось. Остановились у какого-то огромного супермаркета. Что-то выбрали на скорую руку, потому что торопились и встали в очередь у кассы, разглядывая журналы на витрине. Неподалеку стояла немолодая женщина, вся в черном, с головы до пят.
   – Шахидка!
   – Что?
   – Вон смотри. У нее под одеждой как будто пояс, ну, гляди Семеныч! – Она теребила его за рукав пиджака.
   Семеныч обернулся и привычно оттеснил Ее собой подальше.
   – Иди вперед, подождешь меня у выхода, – сказал Семеныч, – иди.
   – Зачем? – удивилась Она.
   – Ну, мало ли что… – уклончиво проговорил он.
   – Если будет взрыв, то кого мне тогда ждать у выхода? Я лучше останусь. Мы взорвемся вместе, или выйдем, но тоже вместе, – резонно заметила Она.
   В очереди стало нехорошо тихо. Не только Семеныч с Ней, но и многие другие стали сторониться и оглядываться на подозрительную женщину, которая спокойно стояла, глядя перед собой в тележку с товаром.
   – Семеныч! – громко сказала Она.
   – Что? – Семеныч вздрогнул одновременно со стоящими в очереди покупателями.
   – Давай уйдем! Вместе! – рассмеялась Она, – и не взорвемся.
   – Да ну, бегать еще… Есть охота, – он сказал это вполне серьезно, глядя на товар в тележке, чем вновь вызвал Ее смех. А из очереди некоторые стали выходить, побросав товар. Возле выхода стоял охранник и тоже смотрел на женщину.
   – Это твое последнее желание? – прошептала Она, приподнявшись на цыпочки, говоря ему в ухо, приятно щекоча его губами. Семеныч не улыбнулся. Поджал губы, потом важно к Ней прильнул, степенно и уверенно сказал:
   – Нет.
   Кассирша поглядывала на ту странную женщину и медленно перещелкивала товар. Вот уже все было по ту сторону прилавка. Женщина переступила на полшага вперед. Семеныч с Ней напряженно смотрели, как руки женщины потянулись, к поле одежды, собираясь Ее отогнуть.
//-- * * * --//
   Хлопок оглушительной силы все-таки потряс всех находившихся рядом. Все вздрогнули разом, как будто подпрыгнули.
   – Помогите! – раздалось где-то в центре зала. В образовавшейся тишине, после краткого шумового эффекта, люди вышли из оцепенения, и часть пошла на зов помощи, остальная часть обернулась к крику.
   Внезапно выбежал маленький пацан и, растолкав всех, убежал через кассу, минуя охранника, так резво, словно стрела. Семеныч оплатил товар, напряжение отпустило их. И даже немного разочарованно стало. Подходящие вновь люди шумели. Оказалось, пацан что-то поджег вроде хлопушек. Несколько сразу.
   На соседней кассе тут же заверещала кассирша, словно сирена. У нее пропали деньги. Семеныч мотнул головой, словно стряхнув с себя что-то, придерживая Ее за локоть, двинулся к выходу.
   Отъезжая от супермаркета, через какое-то расстояние, Семеныч дал резко по тормозам. Остановил машину… возле бегущей женщины… с тем самым мальчиком.
   – Садитесь, мы вас подвезем, – нагибаясь через Нее, крикнул им. Те, не раздумывая, юркнули в машину. Она от удивления молчала.
   – Хорошенький у вас бизнес, – поприветствовал их Семеныч.
   – Жизнь такая, – мило улыбнулась женщина вполне располагающей и приятной улыбкой, – приходится вот.
   Она изумленно глядела на женщину и ребенка, и приоткрыла рот. Семеныч в шутку коснулся легонько Ее подбородка, и засмеялся. Женщина отстегнула запах, достала пакет и стала из-за пояса выкладывать продукты в него. Потом достала деньги, тщательно пересчитав их, аккуратно сложила и убрала.
   – Поймают когда-нибудь, – с тревогой сказал Семеныч.
   – За кражу-то не посадят… – размышляла женщина, – да много раз нельзя один трюк проделывать. Выдумывать приходится.
   «Странная логика… За кражу не посадят. За все, что угодно посадить при желании могут. И ни за что тоже могут посадить», – подумал Семеныч и поинтересовался:
   – А работать не пробовали?
   – Отчего ж. Считай, я на работе и нахожусь. Отец его из бандитов в мертвяки превратился, два года назад, оставив меня с долгами и тремя детьми, один из которых не ходячий, как растение лежит пятый год, неудачно в Альпах на лыжах покатались. Не могу я отойти-то от него надолго. Так… отбегу когда по делу, привяжу его простынями к кровати. С ним младшая сидит, той уже четвертый год. Живем возле леса. Ни воды, ни газа. Все отобрали друзья его, которые всю жизнь паслись возле него, словно около дойной коровы. Так жизнь и повернулась. А детям тоже есть охота. На одном молоке и картошке сыт не будешь. Вот и жизнь… Все с небес упало. Всё! Деньги, семья, дружба, любимый муж, дети, работа хорошая. Только упало как дождь, мы вымокли в счастье, а оно возьми и кончись. И стало меньше, чем было. Вот как расплачиваться пришлось за нежданные подарки, – женщина замолчала.
   Семеныч быстро взглянул на Нее. Она тут же взяла его сумку, достала бумажник и вытащила все деньги, протянув женщине.
   – Возьмите, пожалуйста.
   Женщина со скорбью человека с большой буквы, которому тяжело принять помощь, как будто с каждой купюрой, она уничтожает все человеческое в себе, на секунду остановила взгляд на Ней. И взяла деньги, утопив все вспыхнувшее так же моментально.
   Дальше ехали молча. Она чувствовала, как Семенычу нелегко было оказаться в центре горя, пусть чужого, но горя, что для него это было впервые. Хотя самую большую беду он уже перенес, когда Она чуть не умерла, упав с вертолета. Но Она об этом не знала.
   – Приехали, – сказала женщина, ласково взглянув на сына, который за дорогу не произнес ни слова и не выказал ни одной эмоции, – не обижайте, зайдите, ужином накормлю. Хотите – ночуйте. Мы будем рады.
   Семеныч глянул на Нее и вздохнул:
   – Зайдем.
   Дом был темный и сырой, пахло плесенью и старым деревом. Двери были перекошены, окна маленькие, не пропускающие солнечного света. Вдобавок, сам дом находился в низине под разлапистыми высоченными елями. Внутри было чуть лучше, чем снаружи. Хозяйка быстро собрала на стол. Не смотря на внешнюю мрачность и убогость дома, еда была домашней и очень вкусной. Семеныч с удовольствием ел.
   – Ешьте, ешьте, все свое. Сама выращиваю, я себе у леса участок отвоевала. Эх, мы с пнями повоевали. Вы ешьте, я сейчас пойду нашего больного гляну. Отвязать надо. А непривязанному тоже нельзя, он от боли кричит и корежится весь, и упасть может. Так только когда спит, молчит и тело по струнке вытягивает. Во сне и отдыхает от боли и жизни. Уж, извините.
   В проеме двери было видно худое до безобразия мальчишеское тело, крепко обмотанное простынями. Возле него сидела маленькая девчушка. Она не встретила мать и гостей, а все также продолжала сидеть на своем посту, болтая ногами, которые со стула не доставали еще до пола.
   Женщина склонилась и стала снимать и отвязывать простыни, воркуя над подобием мальчишки. Девочка и младший пацан, бессловесно стали по-деловому подавать матери смоченную марлю и относить отвязанные простыни. Было все как обычно. Для них обычно. Обычное или необычное ведь тоже личным бывает.
   «Хорошо, что Семеныч поел», – подумала Она, – «так бы и кусок в горло не полез».
   Семеныч напряженно вглядывался туда, где лежал мальчик. Женщина вышла, потирая руки. Дети за ней, сели за стол, аккуратно взяли ложки и пододвинули тарелки, стали неторопливо есть. Мальчику было лет шесть, девчонке около четырех, но то, как они терпеливо себя вели, не делая ни одного лишнего и ненужного движения, молча, без эмоций, было совсем не похоже на детей.
   – Заночуете?
   Она умоляюще посмотрела на Семеныча.
   – Да, – ответил он. Ни Ей, ни ему почему-то уходить не хотелось. Что-то было здесь большое, от чего не сразу уйдешь. Несмотря на, казалось бы, очевидную тяжесть, которая должна была висеть в этом доме, тяжело не было. А то, как живут эти люди, восхищало своим достоинством. А от него не уходят, и, увидев его хоть раз в жизни, уже никогда ни с чем не спутаешь.
   Семеныч натаскал воды, починил замок в двери и затопил баню. Отнес больного мальчишку, чтобы женщина его вымыла, и принес его обратно, бережно закутав в простыню, и аккуратно положил на чистую кровать, и постоял возле него несколько секунд, пока не почувствовал Ее обвившие руки на своей шее. Дом заражал своим молчанием. Все понимали друг друга без слов. Это было не горестное или, чего хуже, скорбное молчание. Нет. Это было спокойствие. Когда каждый знает, что ему делать сейчас и что делать завтра. Семеныч сжал Ее руку в своей, они вышли, притворив дверь.
   – Купаться пойдете? Возьмите ребяток! А я постелю вам в зале.
   В бане дети вдруг стали детьми и после того, как степенно и неторопливо помылись, так же как и ели до этого, уселись под потолок, Семеныч плеснул пригоршню холодной воды на них. Они взвизгнули и засмеялись. Следую порцию ледяной воды из ковша получила Она, зазевавшись. Семеныч смеялся, глядя, как заразительно хохочут все. Ребяткам стало жарко и ополоснув их, Она с Семенычем с большим воодушевлением стали их закутывать в полотенца и простыни, горячо споря, чьи «одежды» выходят красивее.
   Дети довольные и нарядные ушли в дом.
   – Иди ко мне… – прошептал Семеныч, – ко мне, скорей иди… Я так скучал. Я так люблю тебя…
   – Что разрывается сердце, – продолжила Она. – Я так люблю тебя, что мира…
   – Не существует без тебя, – закончил Семеныч, целуя Ее в губы и крепко обхватывая все Ее тело.
   Когда они пришли в дом, было тихо. В зале белела разобранная постель. Они забрались под теплое одеяло. Странно, но они чувствовали себя абсолютно счастливыми сейчас. На этот раз не исчезал мир. Но он как-то по-другому повернулся, не сужаясь на двоих, как обычно. Он расширялся и эти четверо людей оказались внутри него, не нарушая его гармонию, а наоборот, придавая ей удивительную чистоту.
   Семеныч лежал без сна. Она сжалась к нему и лежала, а может быть спала. Ее дыхания он не слышал. Он слышал только звуки, обычные звуки старого дома, скрежет деревьев снаружи, мирное дыхание двух детей и неслышимые стоны третьего внутри.
   – Помоги ему, – твердо сказал Семеныч.
   – Спи, – отозвалась Она, значит, не спала.
   – Помоги.
   – Я не умею.
   – Попробуй, надо что-нибудь попытаться сделать. Надо.
   – Если не получится? Если будет хуже, что дальше?
   Семеныч замолчал.
   – Семеныч…
   – А…
   – Ты в магазине ведь сразу понял, в чем фишка. А мне не сказал, и лицо такое напряженное сделал, чтобы всем тоже от страха не по себе стало.
   – Хотел проверить, пойдешь ли ты к выходу ждать меня, – Семеныч пальцами убирал Ее непослушные волосы, которые опять упрямо падали в беспорядке.
   – Не пошла.
   – Я и не сомневался. Спи. Я сам попробую, – Семеныч высвободил из-под Нее руку, пытаясь встать.
   – Я с тобой, – тут же приподнялась Она.
   Они неслышно на цыпочках прошли в комнату к мальчику. В темноте сверкнули белые его зрачки, значит, и он не спал, он ждал. Молча ждал, лежал привязанный простыней к кровати. Семеныч наклонился близко-близко к мальчику. Так, чтобы его глаза смотрели ему в глаза. Расстояние было не более двадцати сантиметров. Она забралась на кровать к изголовью и положила голову мальчика себе между колен. Семеныч отстранился. Отошел к двери, постоял и подошел вновь. Опять склонился. Она смотрела на мальчика. Еще пару часов назад у него были огромные зрачки, такие большие, что не видно было цвета глаз. Это означало либо полнейшее сумасшествие, либо чудовищную боль. Смотрел он неосознанно. Пару часов назад.
   Сейчас она видела, слабый свет, который пошел к глазам мальчика. Она не могла понять, откуда идет этот неуверенный свет, от рук или от глаз Семеныча. Потому что Она не могла оторвать взгляда от глаз мальчишки. Тот свет, вернее еще слабая тень света шла в глаза мальчика и, утонув в нем где-то глубоко, возвращалась в Нее. Поглощалась Ее неотрывным от глаз мальчика, взглядом.
   – Ты хоть знаешь, что делаешь… – сказала Она, не произнеся ни слова.
   – Нет… – ответил Ей Семеныч своим дыханием, – я хочу помочь…
   Мальчишку стало подергивать, пошли слабые толчки по телу. Она, испугавшись, ослабила руки, и мальчишка сильно выгнулся дугой. Спохватилась, опять крепко зажала ногами его голову, а руками, прижала его руки вдоль тела. Восстановилась линия полутени света, пошли слабые бриллиантовые искорки сквозь него, очень редкие, почти невидимые. Это линия отражалась от глаз мальчика уже не так быстро, она словно входила глубже и дальше, по всему мальчишескому худому телу. Она почувствовала, как что-то мягкое и невесомое начинает отделяться от паренька.
   – Семеныч… – внезапно поняла Она, что это выходит из тела.
   – Не бойся… – Семеныч держал руки над грудью мальчика, ладонями вниз. Очень медленно он стал уменьшать расстояние между руками и грудью, как будто вдавливал, или пытался положить обратно то, что хотело выйти. Было ощущение, что Семенычу физически тяжело это делать, хотя он прекрасно был физически развит. Еще более странным было то, что Она своими руками чувствовала невесомость выходящего. Но посмотреть, что происходит, Она не могла. Как магнитом Она собирала выходящий свет из глаз мальчика. Семеныч уже почти прижал свои ладони к его груди и продолжал давить.
   – Хватит! – молча «сказала» Она.
   Семеныч продолжал давить. Ниже и ниже. Ее глазам стало больно, и стали собираться в них слезы, которые упали несколькими каплями в глаза мальчику. Зрачки его стали уменьшаться до нормальных размеров, и уже, Она смогла увидеть испуг в глазах мальчика. Больше всего, Она боялась, что пацан закричит. Но он молчал. Семеныч продолжал медленно давить.
   – Остановись, прошу тебя. Хватит, Семеныч, хватит! – Она просила его, но он словно не слышал. Она накрыла своими ладонями его руки. Свет стал пропадать, и как только Она с большим трудом оторвала глаза от мальчика и посмотрела на Семеныча, свет исчез. Семеныч посмотрел Ей в глаза и оторвал ладони от мальчишки. Мальчик сначала лежал абсолютно неподвижно. Потом вдруг резко дернулся, распрямляясь от пяток до макушки и… затих. Семеныч и Она посмотрели на мальчика, лицо которого постепенно стало приобретать розовый оттенок, как будто ребенок только что прибежал домой с мороза.
   – Все! – шепотом сказал Ей Семеныч, и приложил палец к губам, посмотрев на мальчика, – тихо, а то маму разбудишь. А теперь спи. Я доктор. Спи. Закрывай глаза.
   Он тихо отошел от кровати, и, взяв Ее за руку, потянул за собой. Они вышли, и когда прикрывали дверь, глянули на него. Мальчик улыбнулся и шевельнул рукой, вроде как махнуть хотел, но не вышло точного движения. Он лежал абсолютно спокойно, как лежит здоровый человек, у которого больше нигде не болит.
//-- * * * --//
   Семеныч поднял Ее на руки, прижимая к себе, как неведомую силу и мягко опустил на кровать, лег на Нее своим телом, тяжести которого, Она никогда не чувствовала.
   – Ты понял, что произошло? – спросила Она.
   – Нет… – неизменно ответил Семеныч, – спи, мое горе, спи.
   – Спи, мое счастье, – мгновенно отозвалась Она.
   Утро было ранним, однако, уже были слышны звяканье посуды на кухне, шум воды, наливающейся из ведра в ведро. Семеныч видел в проем мальчишку, тот спокойно сидел, обложенный подушками, пытаясь непослушной рукой поднести ложку ко рту. Мать сидела рядом, держа перед ним тарелку протертой каши. Мальчик, увидев Семеныча, улыбнулся вчерашней первой улыбкой.
   – Это гости у нас, – сказала мать, – давай помогу с ложкой справиться.
   – Это доктор, – вновь улыбнулся мальчик.
   – Ну, пусть будет для тебя доктор, – согласилась мать, обернувшись, вставайте, завтрак на столе.
   Семеныч оделся, прошел к столу, где ребята ели. Подмигнул им и сел завтракать. Тихо подошла Она, поцеловав в висок, и села рядом, быстренько стянув из его тарелки большой ломоть горячего хлеба, улыбнулась и показала язык. Все стало на свои места.
//-- * * * --//
   Мика задумался. Его люди нашли способ! Семеныч и Она все-таки нашли способ проявить свои сверхъестественные способности. Причем, такой способ, результат которого был направлен совсем не на них самих. Они, сами того не понимая, пошли именно тем путем, которым всегда шли люди, добиваясь мистического воздействия на объективную реальность.
   Волшебники, колдуны, шаманы, маги, чародеи… действительно существовали в древности в достаточно большом количестве. Для проявления своих способностей им требовались очень сильные чувства. Одним из таких чувств, для них становилось сострадание, сочувствие… Умение чувствовать и плохое и хорошее, но чувствовать внутри себя. Не делить на «мое», «не мое»… Помощь больным являлась своеобразным ключом к двери, за которой скрывались совсем другие способности. Способности, дающие возможность использования энергии нефизического мира во благо людям.
   Эти способности на начальном этапе становления мага могли проявляться только в исключительных случаях. Только для оказания помощи тем, кому никакими другими способами помочь было нельзя. Потом способности развивались. По мере своего развития, маг уже мог применять их не только для этого. Чудеса, в общепризнанном понимании этого термина, и были физическими проявлениями таких способностей. Маги не могли проявлять эти способности по отношению к самому себе. Но объединившись и помогая друг другу, маги могли влиять на физический мир значительно более существенно, чем обычными «неволшебными» способами прямого воздействия на материю.
   Это мистическое влияние на физический мир было опасно для тех, кто управлял обществом. Это принижало их роль «вождей народов». Это они с помощью «ручных» религиозных учреждений уничтожили магов в средние века.
   Причем, не все маги были уничтожены, а только «самостоятельные маги», не подчинившиеся органам государственного управления и не пожелавшие быть слугами господ, причиняющих своим народам только зло и горе. Маги, принявшие условия «службы», какое-то время еще продолжали существовать. Но их сверхъестественные способности со временем вырождались, потому что ни капли сочувствия в действиях таких «управляемых магов» уже не оставалось.
   Однако, несмотря на «массовые зачистки» всех «самостоятельных магов» уничтожить не удалось. Часть из них затаилась и разбрелась по окраинам государств, изредка исцеляя неизлечимых больных, особо это не афишируя, чтобы не быть уничтоженными. Часть перестали заниматься магией, и стала жить обычной человеческой жизнью, практически не вспоминая о своих возможностях. С годами магия превратилась в нечто выдуманное, фантастическое, ненормальное… Для большинства людей.
   Отдельные «экстрасенсы» и эзотерики, иногда появляющиеся на глазах общественности не могли изменить общей тенденции, потому что являлись, в основе своей шарлатанами… Или провокаторами, необходимыми для того, чтобы выявить людей, потенциально способных к магии. Выявляемых провокаторами «потенциальных магов» насильно заставляли поступать на службу специальным государственным или религиозным структурам («тайным обществам»), или уничтожали, или сажали на наркотики, или сводили с ума. Давно это было… Вроде бы. Но полностью не исчезло и сейчас.
   Эгрегоры пытались по мере сил оберегать своих «подопечных» от эзотерических практик. В большинстве своем это вполне удавалось. Иногда нет. Мика, в отличие от других эгрегоров, не старался уберечь Семеныча и Ее от этого опасного пути. Мика был «отмороженным», если так можно выразиться по отношению к эгрегору. К тому же Мика чувствовал поддержку Хозяина и ничего не боялся. Тем более людей. Любых.
   Семеныч никогда не был особенно «человечным человеком». Он не был полностью равнодушным, но и особенно чувствительным тоже не являлся. Ни сопереживание ближнему, ни сострадание не было его характерным качеством. А вот Она наоборот. Будучи значительно более жесткой, чем Семеныч, в обыденной жизни, Она становилась совершенно другим человеком, когда сталкивалась с теми, кто находился в безвыходном положении, а помочь себе самостоятельно не мог по каким-либо объективным обстоятельствам.
   Фактически только присутствие и влияние Ее позволило Семенычу ощутить ту степень сочувствия к больному мальчику, которая смогла «приоткрыть дверь» в мир эзотерического, и вылечить его от смертельного недуга.
//-- * * * --//
   Они стали жить обычной жизнью дальше, не вспоминая то, что произошло. Впрочем, они довольно редко вспоминали и остальные эпизоды, не очень обычные для нормальной жизни человека. То ли остерегались обсуждения и неминуемого за ним размышления о том, чего с людьми по определению происходить не могло. То ли не хотели еще это признавать… что что-то происходит… То ли боялись принятия всего этого в полной мере. В общем, для них бывало характерно такое сговорчивое молчание.
   Вдобавок, эти двое были сейчас заняты своим реестром. И искали тренд. Анализаторы хреновы. Это были два математика, и функции у них легко складывались в рифмы, любовь началась с постели и дала возможность коснуться сердца, которое диктовало свои правила и свои штрафы.
   Они пытались влиять на время. Они пытались влиять на людей, на обстоятельства и на самих себя. Они искали способ исполнения желаний. Они и в жизни руководствовались тем же: для получения от жизни удовольствия, которое заключалось в осмысленном результативном, удовлетворительном для них действии, необходимом не только им, но и всем на свете. Но по-разному.
//-- * * * --//
   Она, будучи значительно моложе Семеныча, все еще надеялась найти «удовлетворение» обычным для людей образом. Она пыталась найти себе занятие, которое Ее «поглотило» бы полностью. Не дали жизненные обстоятельства. Она пыталась найти смысл жизни в семье. Не получилось.
   При полном отчаянии часто помогал алкоголь…
   Ей казалось, что Она примитивно сходит с ума.
   Семеныч, пройдя аналогичный жизненный опыт, пришел к выводу, что обычным для большинства людей образом ему «удовлетворения» не найти. И, когда он это для себя принял, то начал активно интересоваться всякими мистическими и психологическими теориями, учениями, сектами и т. п., для чего «пищи» было вполне достаточно в виде многочисленных групп таких же неудачников, пытающихся уйти от реальной жизни в иллюзию выдуманного мира.
   При полном отчаянии иногда помогали его размышления, музыка, стихи… и сказки, которые он создавал, пытаясь взглянуть на мир с другой стороны…
   Ему казалось, что он примитивно сходит с ума.
//-- * * * --//
   Хороша получилась парочка. Любовь, типа? Любовь. Разная бывает любовь. И такая тоже.
   Они все чаще и все сильнее ругались. Вскоре Она уехала вновь с той самой подружкой отдыхать. Отдых Ее заключался в том, что Она пила. Постоянно. Они переписывались во время Ее отпуска и почти постоянно ссорились. Как-то, еще перед отъездом, в пылу ссоры, Она ответила Семенычу на пожелание хорошо отдохнуть:
   – Хорошо. И о Тебе не думать, да? Тебя это напрягает, я вижу. Ты ведь так не скучаешь, как я. Меня нет и ладно, деньги целее будут. Ну тебя на хрен!
   Семеныч тут же разозлился и ответил:
   – Ты думаешь, что ты меня любишь? Или, что тебе хочется самореализации? Или, что тебя угнетают текущие бытовые проблемы и необходимость выполнять семейные обязанности? А если бы жизнь сложилась иначе, то ты бы по-другому себя чувствовала и вела? А может быть это все не так, а ты просто больна и тебе надо лечиться, а не воевать с жизнью? Любая болезнь, это ненормальное временное промежуточное состояние. В результате болезни человек или выздоравливает или умирает. Ты задержалась в этом промежутке. Отсюда все твои проблемы.
   – А я не хочу выздоравливать! Я лучше сдохну!
   – Это не от тебя зависит.
   – Да? Это тебе так кажется, что не от меня! Уж сдохнуть-то я и сама смогу. Если не получается жить так, как хочется!
   Ей не были необходимы эти ссоры. Она не могла просто любить его. Она до сих пор, не видя его глаз и не чувствуя рук, не верила в его любовь и с каждым днем все отчаянней боялась потерять его. Ее злил этот страх, он был непривычен, он делал Ее слабой. Хотелось избавиться от этой зависимости и, не отдавая себе отчет в своих действиях, порой Она творила неизвестно что, тут же искренне сожалея и прося прощения у Семеныча.
   Семеныча эти ссоры злили, и он мысленно бросал Ее во время этих ссор. Он уже сотни раз «бросал» Ее и сотни раз возвращался назад. Как бумеранг. Когда ни за что не задевает в полете. А если бумеранг в полете ударяется о какое-нибудь препятствие, то он меняет траекторию возврата, и может уже не вернуться обратно. Единственно верный способ не потерять бумеранг, это не бросать его вообще. Но они этого не знали. Или не хотели знать.
   Мика мог бы сделать так, чтобы они не ссорились. Но это означало бы, что он вмешивается в их личные отношения и лишает их свободы выбора. Если бы Мика так поступил, то они стали бы чем-то наподобие марионеток, что Мика допустить не хотел и не имел права. Если бы Мика так поступил, то и его свобода выбора тут же была бы ограничена законами, которые установил Хозяин во время сотворения мира. Для того, чтобы исправить ситуацию, развитие которой неминуемо привело бы к краху их любви, нужно было изменить законы мироздания… или изменить их, выведя Ее и Семеныча из под действия этих законов.
   Иными словами, для того, чтобы сохранить их любовь, нужно было сделать так, чтобы они перестали быть людьми. Проще всего это было сделать, убив их. Тогда бы Она и Семеныч покинули мир людей, и в «царствии не от мира сего» продолжили бы развитие отношений более гармонично. Это было сделать совсем несложно, но что-то Мику удерживало. Он прекрасно знал, что со смертью в физическом теле жизнь личности не заканчивается. Он прекрасно знал, что после физической жизни жизнь последующая поначалу представляется прекрасным видением, напоминающим светлую детскую сказку… Сказку. Чтобы стать волшебником, необходимо написать сказку, в которой будет всё, что существует на свете!
   Что-то мешало Мике убить их. Что-то очень важное. Что-то такое, чего не могли сделать другие люди, предстояло Ей и Семенычу сделать во время жизни в физическом теле. Мика не знал, что конкретно им предстояло сделать, но он чувствовал… Только они в состоянии написать сказку, которая изменит мир людей, а они сами превратятся из сказочников, в волшебников. Только они. Вместе. А если они будут не вместе, то ничего у них не получится.
//-- * * * --//
   Но у них и вместе ничего не получалось. Как-то Во время того отпуска, Ей было мало изводить Семеныча своим состоянием, так Она еще сделала себе татуировку. Назло ему. Прекрасно осознавая его реакцию. И не преминула тут же сообщить ему об этом. Вроде бы ничего особенного, татуировки сейчас есть у многих девушек и женщин. У многих. Но у Нее не было. Раньше не было, а теперь появилась. Семенычу это было неприятно. Он не мог бы и сам объяснить, почему именно.
   – Ты ведь не будешь злиться на меня за это? Я нечаянно… – спросила Она.
   Семеныч ничего не ответил Ей. Он хотел сказать, что ему все равно. Но не сказал. Потому что это была неправда. Ему было не все равно. Пока не все равно. Но все шло к тому, что Она переставала быть для него той, которая была исключением из правил. Для него Она постепенно становилась такой же, как все. Даже хуже. Намного хуже.
   И еще, Семеныч вдруг явно почувствовал, что эта Ее татуировка была очень серьезной ошибкой. Он не понимал, как это может быть и что это может значить, но он знал, что эта татуировка окажет трагическое влияние или на Нее или на него лично, или на их отношения. Он не понимал значения татуировки, но знал, что это было плохо. Очень плохо. Смертельно плохо, хотя смерть сама по себе ничем плохим не являлась. При такой жизни. Вытатуирована была кошка и четыре буквы "МИКА".
   Когда Семеныч узнал про татуировку, ему стало плохо. Это не было физическим недомоганием. Это была тоска. Смертельная тоска по несостоявшейся мечте, которая сверкнула завораживающим светом и начала затухать. Медленно, но неотвратимо.
   «Люди не могут знать имени своего эгрегора!» – думал Мика, с ужасом наблюдая за развитием, а вернее за деградацией их отношений, – «Хотя, может быть, Она совсем не меня имела ввиду. Может быть, это просто сочетание начальных букв их имен. В любом случае, фиксация в материальном мире имени эгрегора не предвещает ничего хорошего. Для людей, которые имеют к этому отношение. Остается надеяться, что они не люди, в полном понимании этого слова». Написав на своем теле имя своего эгрегора, Она продемонстрировала его людям. Тем самым, Она бросила вызов законам, которые устанавливали хрупкую грань равновесия между миром людей и миром сверхъестественных существ. Она пересекла границу, пересечение которой людям было не дозволено. Это было все равно, что если бы Она вдруг смогла сказать Хозяину: «Ты плохо сделал мир! Ты плохой творец! Ты лажанулся, лох!» И это сыграло свою роль.
   Во время занятий водной аэробикой одна их отдыхающих женщин вдруг подошла к Ней и стала громко кричать: «В ней дьявол!» У женщины были пустые глаза. На них обращали внимание, но Она ничего не ответила этой женщине. Потому что была сильно пьяной и потому что не знала, что ей ответить.
   Наутро, они совершенно случайно встретились опять. Случайно? Слишком много случайностей во всей этой истории. Женщина с пустыми глазами сказала Ей: «Пойдем поговорим. Без свидетелей». Женщине было уже за пятьдесят, но она вела себя как агрессивный подросток, вызывающий на драку для выяснения отношений. Какие у них могли быть выяснения, и каких отношений, Она не понимала, но пошла с этой женщиной. Как только они отошли несколько шагов в сторону, как женщина на Нее напала. И тут в Нее как будто действительно вселился дьявол. Она защищалась. Она так защищалась, что изуродовала женщине с пустыми глазами лицо и выбила зубы. Служащие отеля подбежали и оттащили от Нее женщину с пустыми глазами, не дав Ей забить ее до смерти… Она была ни в чем не виновата. Женщина с пустыми глазами, сама того не ведая, пробудила в Ней дьявола, дремлющего почти в каждом человеке. Не надо было ей упоминать имя дьявола применительно к Ней. Не надо было после этого подходить к Ней с выяснением отношений. То, что произошло, уже от Нее не зависело. Тот, кто пробудился, был значительно сильнее. Мика пытался вмешаться, но как будто был парализован. Он был великим эгрегором, но даже великий эгрегор ничего не может сделать с человеком, в котором разбудили дьявола.
   Она не чувствовала никакого раскаяния, продолжая пить и веселиться с подругой в далекой и жаркой стране с лежащим полумесяцем в небе… Семеныч, находясь в городе, чувствовал Ее, как самого себя. С утра ощущал похмелье от Ее ночных гулянок, чувствовал постоянную жажду и усталость, обусловленную Ее бессонными ночами… Он страдал вместе с Ней… От разлуки… от бессмысленности жизни… от себя… от Нее…
   Их отношения стремительно катились в пропасть. Ни они сами, ни Мика не могли ничего с этим поделать. Развитие ситуации вышло из-под возможности их влияния. И тогда произошло то, что почти никогда не происходит с людьми. Разве что в исключительных случаях и для «избранных» людей. Устав наблюдать за всем, что происходит, и, понимая, что никто не может помочь их любви, Мика взмолился о помощи и как-то ночью, уже под утро… в Нее вселился Хозяин. А там, где находится Бог, дьяволу уже нет места. Дьявол мгновенно покинул Ее, как только это произошло.
   Во всех людях есть и частичка Бога, и частичка дьявола. Так уж устроены люди, что и добро и зло находятся в каждом человеке. И вся жизнь человека обусловлена вечной борьбой добра и зла. После того, как в Нее вселился Хозяин, в Ней не осталось зла. Вообще не осталось. Нисколечко. Это случалось в истории людей, но не часто. Люди с Богом в душе назывались святыми, мессиями или аватарами. Для них не было ограничений ни в чем, но свои возможности они использовали только во благо Хозяину, потому что фактически являлись воплощением Бога в мире людей.
   Она сначала ничего не почувствовала. Сначала Она просто выспалась. А когда проснулась, вдруг неожиданно поняла, что что-то изменилось… Даже не что-то, а изменилось все. Состояние Ее стало полностью спокойным и умиротворенным. Ее уже не волновало то, что так беспокоило прежде. Обстоятельства жизни Ее, еще не изменившись, но это не было для Нее важно, потому что Она приняла жизнь такой, какой она есть. Хозяин совсем не собирался делать из Нее святую или основательницу новой религии. Он просто вошел в Нее на какое-то время, а потом… или вышел или остался, нельзя сказать ничего определенного, потому что времени для Бога не существует. Одно можно сказать точно. После вхождения Хозяина в Ее измученную душу жизнь Ее стала абсолютно другой.
//-- * * * --//
   Семеныч целовал Ее усталые глаза, держа Ее лицо в своих ладонях. Он прижимал Ее к себе. И, Она, стесненно улыбаясь, робко гладила его руки, пытаясь поцеловать, когда они касались Ее лица. Ни тени злости не осталось между ними. Все стерла любовь. Как и всегда до этого и после… она незаметно уничтожала весь мир, который не содержал их вместе…
   Они молчали и радовались друг другу. О таком не говорят, но это чувствуют. Их любовь, такая же упрямая и строптивая, вспыльчивая и сильная, несмотря ни на что продолжала расти, поглощая их самих.
   Вечером, скинув с Ее обожженного солнцем тела одежду, Семеныч с нежностью и наслаждением трогал своего непослушного Катенка. И смотрел, как вновь и вновь извивается Ее тело и просит любви. Смотрел в Ее глаза, которые с бесконечной лаской обволакивали его сердце теплом, и оно отходило, таяло, сжималось и снова отдалось Ей без остатка.
   Улыбаясь, проведя пальцем по рисунку на Ее теле, Семеныч склонился и коснулся губами. Она с тревогой наблюдала за его движениями. Если это и был плохой знак, который так неосторожно Она обозначила на своем теле, то вся его плохость и трагичность исчезала на глазах под его пальцами и губами, бледнел цвет татуировки, пока не сравнялся с цветом кожи, исчезала виноватая тревога из Ее глаз, извиняющее растворялась злость в его душе. Семеныч по-прежнему безумно любит Ее. Она по-прежнему боготворит его.
   Хозяин, оторвавшись, неслышно покинул их. Мир восстановился.

Глава 10. Жизнь

   Она стала спокойнее, милее, ласковее, нежнее, тише. То ли от прошедшей разлуки, то ли еще от чего… Семеныч был рад и, одновременно, это тревожило его. Она больше не требовала встреч, срывая его неожиданно с работы или из дома, не капризничала, не ругалась, не ревела, не говорила гадостей. Ее становилось меньше где-то и больше в сердце Семеныча. Стало все непривычно тихо и хрупко в этом мире, прочность которого очерчивалась двумя словами, сказанными при встрече, по телефону, написанными в смс: «люблю Тебя»…
   Вечером гром прогремел восторженными словами жены о намеченном двухнедельном отпуске, что для Семеныча в этом году не принесло обычной радости. Человек в его теле может и порадовался, но сама его сущность онемела и сжалась при мысли, которую придется вскоре Ей озвучить и увидеть Ее испуганные разлукой слезы в светлых глазах бескрайнего неба…
   Семеныч вздохнул и перевернулся на другой бок, лежа без сна уже который час…
//-- * * * --//
   Вечером, придя домой, Она не обнаружила мужа и детей, которые, оставив записку, уехали на несколько дней. Вздохнула. Хотела прибраться, но ни желания, ни смысла, ни сил в себе на это дело не обнаружила. Включила компьютер, интернета не было. Выключила. Включила телевизор, терпеливо, посекундно просмотрела весь предложенный список каналов, выключила. Послала смс Семенычу. Вышла на балкон, вернулась. Подбежала к телефону. Тихо. Отчет о доставке: «Ожидает».
   «Значит, телефон у него выключен», – об остальном додумывать не стала, просто еще раз себе твердо и уверено сказала, – «у него просто отключен телефон, ничего странного. Хотя у него не было связи разве что в самолете… или в ссоре. Но и то, и другое сейчас было исключено».
   Накинула кофту, вышла на улицу. Смеркалось. Ей вдруг захотелось снова увидеть ту женщину, которая воровала в магазине и жила одна с детьми в старом деревянном доме на краю города. Ей вдруг захотелось окунуться сейчас в ту атмосферу спокойного комфорта, который царил в их доме, несмотря на больного или уже здорового ребенка. Раздумывая, Она подошла неспешным шагом к остановке. Не прошло и полминуты, как подъехал пригородный автобус, маршрут которого пролегал мимо того места, где жила женщина. С открыванием дверей раздумья оборвались, и Она заняла место у окна.
   «Поздно уже, назад-то я как доберусь? Ладно, я недолго, или может, там и заночую, все равно моих нет дома», – глядя на мелькающую полосу придорожного забора из запыленных деревьев:
   – Остановите, пожалуйста! – крикнула, заметив знакомую тропинку, ведущую в лес. Водитель, пробурчав невнятное, все же притормозил. Люди странно посмотрели на Нее, выходящую в темный лес одну.
   Она шла по тропинке до поворота, за которым ожидала увидеть покосившийся и вросший в землю дом. Поворот, но ни огонька, ни шума не было. В темноте вечера, которая уже была более густой, не видно было очертаний ни домишки, ни сарая, ни бани. Но Она упрямо шла вперед, осторожно шагая, стараясь не наступать на мокрую траву, которая неприятно холодила голые ноги в босоножках. Небольшой ветер чуть шевелил деревья, заставляя их нехотя поскрипывать в такт ему. Нормальному человеку стало бы не по себе, и Ей, спокойно шагающей в полной темноте, тоже было не по себе, но об этом никто бы никогда не узнал, кроме Нее.
   Впереди что-то темнело на утоптанной земляной дорожке, похожее на большую колею, в которой стояла вода. Она хотела достать телефон и посветить, но спохватившись, поняла, что телефон так и остался лежать на компьютерном столе, а сумка – стоять в коридоре на боковой полке.
   «Впервые замечаю у себя такую рассеянность, однако…» укоризненно подумала Она, и тут же оправдала себя, – «ах, да… я ведь просто вышла на улицу».
   Вот и дом. Но окна по-прежнему темны и тихи. Замка на двери нет. Толкнула. Перешагнула через порожек, скрипнув половицей. Запаха жизни не было. Неслышным движением и тенью кто-то настиг Ее, зажал рот, схватил в охапку и потянул обратно на улицу.
   Она не сопротивлялась, беспорядочно и быстро перешагивая в темноте по смятой траве в чьих-то сильных руках. Старалась не упасть, иначе Ее поволокли бы по земле, слишком бесцеремонны были движения. Босоножки намокли окончательно и сильно натирали ноги. Ее «дотащили» до дороги и так же грубо впихнули в машину на заднее сидение, где уже кто-то сидел. Тот, который тащил, сел к Ней с другой стороны и захлопнул дверь.
   – Поехали.
   Водитель тронулся, коротко посмотрев на Нее в зеркало заднего вида. Бородатый, жуткий. В темноте только белки глаз матово белели. Она молчала, разглаживая ладонями подол юбки на коленях. Остальные двое, ожидающие сопротивления или криков с Ее стороны, напряженно сидели наготове.
   Водитель кому-то позвонил:
   – Везем. Нет, одна. Все проверили. Молчит.
   Обернулся к Ней:
   – Где второй?
   – А первый кто? – спокойно ответила Она.
   – Ты, – зло ответил бородатый.
   – Ну, тогда я за двоих буду. Или за троих. Вам сколько надо собрать?
   – участливо спросила Она.
   – Дура.
   – Не буду спорить.
   – Ладно, это не наше дело. Пусть они сами разбираются. Мы свое сделали, – прервал их разговор тот, что сидел справа от Нее. Дальше ехали молча. Она смотрела вперед.
   Закончился город, и опять они ехали по проселочной дороге, потом по большой автостраде, потом опять по мелким небольшим дорогам, сворачивая то вправо, то влево. Мест этих Она не знала, поэтому прикрыла уставшие от встречных фар, глаза, и облокотилась затылком о спинку сиденья. Машина остановилась у больших ворот. Сидящий справа выбрался из машины, и, видя, что Она абсолютно покладисто ведет себя, стоял в смятении, не зная, хватать ли Ее опять. Она, опередив его решение, сама протянула ему руку, которую он крепко взял в свою. Водитель отомкнул ворота, впустил их, и закрыл. Судя по звукам за воротами, машина уехала. Во дворе был один большой двухэтажный дом, и еще несколько одноэтажных, разбросанных между соснами, иголки которых образовывали колючий ковер по всей территории, огороженной высоким металлическим забором.
   Они прошли мимо двухэтажного дома к самому дальнему одноэтажному. Она шла медленно. Ногам было больно ступать. Мокрые ремни босоножек сделали свое дело, там, в лесу, оставив кровавые следы на Ее ступнях. Ее сопровождающий, все также крепко держа Ее за руку, на удивление шел медленно, не торопя и сжимая Ее руку так, чтобы Она могла ее использовать в качестве опоры.
   Открыл дверь домика:
   – Заходи.
   Они вошли. Она тут же опустилась на низкий комод и скинула босоножки с ног, где набухали и кровоточили полосы.
   – Туалет там. Комнат две, выбирай любую. Окна не открываются. И не выбиваются. Не ори, не пытайся сбежать. И вообще, веди себя нормально.
   Она посмотрела снизу вверх на его совсем человеческие зелено-карие глаза, которые с жалостью смотрели на Нее.
   – Дай позвонить? – просительно прошептала Она.
   Он мотнул головой в качестве отрицания. Потом, почему-то, достал телефон и протянул Ей.
   Она набрала знакомый номер, который был недоступен.
   – Спасибо, не пригодилось, – грустно протянула телефон обратно. Мужчина ловко открыл крышку телефона, вытащил сим-карту, зубами прошелся по золотому квадрату, вставил обратно, бросил его на пол, и наступил ногой, затем поднял и убрал в карман.
   – Все равно вычислят, если надо будет, – рассмеялась Она.
   В ответ он приложил палец к губам и глазами показал на потолок.
   – В ванной есть полотенце и принадлежности, – он открыл дверь в ванную и включил там свет, стоя в дверях. Она подошла близко к нему, заглянула внутрь белой кафельной комнаты, и, одновременно, неслышно прошептала:
   – Зачем я здесь?
   – Не знаю, для работы, наверное. Как я слышал краем уха, ты… то ли лечить умеешь, то ли желания исполнять. Они еще кого-то ищут. Того, кто с тобой был, – он наклонился к Ее уху, пытаясь дотянуться до крана, – они не знают, кто ты. Это главное.
   – А если я всего этого не умею, и они ошиблись?
   – Извинения принесут, – он переключил воду на душ и обратно, посмертно. Все работает.
   Она опустила глаза. Мужчина вышел, открыл входную дверь и запер снаружи. Она села на край ванной, не раздеваясь, подставила ноги под струю воды, сидела так долго, пока не хлопнула входная дверь. Она вздрогнула, но осталась на месте. Кто-то прошел в комнату, вышел, дверь хлопнула опять. Она, не вытирая ног, прошлепала босыми ногами по дому. Две небольшие комнаты. В каждой кровать, тумбочка, шкаф. Подошла к окнам, приоткрыв шторы, увидела темные стекла, которые не пропускали взгляд изнутри. На комоде в коридоре стояла бутылка воды, принесенная очевидно неизвестным гостем. Она открыла, выпила и легла на постель, уткнувшись в подушку.
   «Где Семеныч?» – это была единственная Ее мысль перед тем, как Она заснула, укрывшись краем пледа.
   Проснулась от шагов в комнате. Перед Ней стоял мужчина с узкими глазами и черствым, как будто застывшим, «железным» лицом с полным отсутствием всяческого выражения.
   – Где тот, с которым вы были у женщины? Кто помог мальчику? Кто был с тобой? – вопросы чеканились по Ее головной боли, пришедшей к Ней, как только боль от стертых ступней стала немного стихать. Она села на кровати, протирая усталые глаза. Мужчина подошел ближе, ожидая ответов.
   – Я не знаю. Это был просто водитель машины, который меня подвозил.
   – Не ври, вы провели там ночь и совсем не как с первым встречным общались. Кто помог мальчику?
   – Мы не подходили ни к какому мальчику. Я вас не очень понимаю. Вместе со мной был водитель машины, которого я видела первый и последний раз в своей жизни. Наутро он попросил у меня номер телефона, но больше ни разу не позвонил.
   Она упала на кровать от косого скользящего удара тяжелой мужской руки.
   – Он подходил к пацану? Что он делал с ним? Назови номер машины, марку.
   – Не помню номера. Марка… иномарка. Синяя.
   Она вновь упала уже от следующего удара в лицо.
   – Черная машина была! Черная! Черная!!! – зверел и багровел мужчина. Она видела, как вены на его квадратной шее раздуваются и краснеют от злости.
   – Темно-синяя, – упрямо стояла Она на своем, садясь на кровати и подтягивая конец лежащего на краю кровати, пледа на себя, – он не подходил ни к какому мальчику. Он был со мной. Все время.
   – Как его зовут?
   – Женя. Его зовут Женя.
   – Врешь!!! – с этими словами посыпалась целая груда ударов. Она уже не успевала приподняться, и, судя по тому, что на его кулаках уже была кровь, которую Она увидела краем глаза, дело принимало совсем нешуточный оборот. Она только старалась не потеряться под этим градом ударов и увернуть лицо. Затылок, виски и вся голова уже гудели. Он вновь подтаскивал Ее к краю кровати и бил.
   – Зачем ты туда поперлась? Зачем? Для чего?
   – Женщина хорошая была. Она сама… приглашала меня в гости. Я хотела… попроситься у нее… пожить, я развожусь с мужем, и мне… некуда пойти…
   Мужчина, наконец, остановился и, вынув из кармана, дал Ей листок бумаги и ручку.
   – Пиши свои данные. Кто. Откуда. Где живешь.
   Она медленно взяла ручку. С пальцев капала кровь. Правая рука была разбита, и с трудом сгибалась. Она села, неторопливо поджала под себя ноги, вытерла пледом руку, положила листок на колени и так же неспешно стала писать, выводя буквы.
   Мужчина прошел в ванную, сполоснуть руки. Когда он вышел с полотенцем в руках, Она уже протянула ему аккуратно сложенный листок бумаги. Он бросил полотенце на кровать, выдернул листок и вышел, заперев дверь.
   Она встала, сдернула грязный, испачканный кровью плед вместе с полотенцем с кровати, и поплелась в ванную комнату. Открыла кран с холодной водой, кинула в ванну плед и полотенце. Подставив ладони под воду, прикладывала их к лицу, потом вновь остужала под холодной водой и прикладывала опять. Вывернув крышку, Она налила из флакона жидкого мыла, выстирала плед. Прополоскала. Старательно отжала. Было неудобно. Все это Она делала левой рукой, потому что правая не слушалась и странно висела. Кое-как держа плед на руке, Она донесла его до комнаты и повесила на приоткрытую дверцу шкафа, зажмурив глаза, чтобы нечаянно не увидеть себя в зеркале. Поправила одеяло, попила воды. И вновь легла, не раздеваясь, осторожно уткнувшись лицом в подушку.
   …Дверь с шумом открылась, Она не вздрогнула, потому что ждала.
   Вошли, а точнее, вбежали оба, с криками: «Сволочь!», и другими более крепкими выражениями, стащили Ее с кровати под новой порцией ударов, на пол. Выпал из рук одного листок бумаги, где Ее неровным почерком было выведено: «Ничего не скажу, хоть убейте. Я ничего не боюсь. Плевать я хотела на всех».
   На этот раз уже ничего не спрашивали, просто били. В полную силу. Руками, ногами, вернее тяжелыми ботинками, по лицу, голове, рукам, ногам, животу. Не оставили ни одной части Ее тела нетронутой. Она не кричала, не просила о помощи, и ни звука, ни стона не проронила. Вот только слез сдержать не смогла.
   Внезапно Ей на миг показалось, что все утихло, Она хотела поднять голову и посмотреть, но голова непослушно упала на руки, и Она провалилась в пустоту, в которой не осталось боли…
//-- * * * --//
   Семеныч проснулся от того, что его звала жена.
   – Вставай же скорее, рубашку и брюки я тебе приготовила. Нам пора выезжать в аэропорт, такси приехало. Вот чемоданы!
   – Куда?
   – В аэропорт. В отпуск, наконец-то, вставай, быстрее. Одевайся…
   Семеныч послушно сел на край дивана и стал натягивать брюки. Остановился в незаконченном движении. Он вдруг вспомнил, что не сказал Ей о своем предстоящем отпуске и, засыпая, думал именно о том, как об этом рассказать. И больше ничего. Сейчас он проснулся.
   «До отлета ведь оставалось дня четыре, и где же они? Куда делись четыре дня моей жизни?» – он беспомощно посмотрел на жену, которая, торопясь, подтаскивала чемодан к двери.
   – Я…
   – Что я? Ты не одет еще?
   – Я на работе был сегодня? – спросил Семеныч, глядя на часы, вчера?
   – Воду еще перекрыть надо, – спохватившись, побежала жена на кухню, не слыша его.
   Семеныч достал телефон, он не включался.
   – Машина ждет, чего ты копаешься, не пойму?
   – Где зарядка? – внезапно закричал Семеныч.
   – В чемодане, все убрала уже. Зачем она тебе, некогда уже, опаздываем, – удивленно посмотрела на него жена, – можешь отстать от телефона теперь на две недели, он тебе не нужен.
   Семеныч быстро оделся, они вышли. Когда приехали, скорее прошли регистрацию. Семеныч достал айпад, включил, но сообщений от Нее не было уже четыре дня.
   «Как же позвонить? Где эти четыре дня, что происходит?» – Семеныч бродил по торговым залам, нашел автомат, но жена ходила за ним следом, а предлога, чтобы отойти, Семеныч, как всегда, придумать не мог.
   Посадка. Все. Четыре предыдущих дня, как будто, выпали из его памяти.
//-- * * * --//
   …Она очнулась, приподнялась с трудом с холодного пола, разминая затекшие руки и ноги. Правая рука так и болталась, вдобавок еще и посинела. Она, медленно дошла до ванной комнаты, открыла кран с горячей водой, потом побрела в комнату. Воды в бутылке больше не было. Она вернулась в ванную, и, переключив воду на холодную, жадно припала к крану. Затем залезла в ванну. Тело было местами сине-багровое и жутко болело. В зеркало смотреть было по-прежнему страшно. Она вымыла волосы, распутывая их под струей воды.
   Еле отстирала вещи, повесила их на трубу. Прошла в комнату, сдернула уже давно высохший плед с двери шкафа, закуталась в него.
   – Пойду в другую комнату, эта какая-то несчастливая, – сказала Она сама себе, повернулась и прошла в другую комнату, – телевизор. …а где же пульт?
   Она огляделась, подошла к тумбочке возле кровати, затем к телевизору, но пульта нигде не было. Решив, что он куда-то завалился, Она попробовала отодвинуть тяжеленную и высокую тумбочку, на которой стоял телевизор. Было в этой тумбочке что-то странное. Когда Она заглядывала внутрь, то тумбочка оказывалась очень узкой внутри. В то же время снаружи ширина была достаточно большой. Она еще раз заглянула внутрь – узко. Смерила глазами тумбочку снаружи – широко. С большим упорством стала ее отодвигать. Левой рукой и ногами. Удалось. С внутренней стороны обнаружилась потайная ниша сантиметров в тридцать, пульт валялся на полу.
   «Какие умные тумбочки», – подумала Она и забралась в нишу, – «а как бы мне себя задвинуть? Да еще вместе с тумбочкой?»
   Она вылезла, задвинула тумбочку обратно. Легла на кровать, включила телевизор и стала думать о том, как можно использовать обнаруженную нишу в тумбочке. Можно было бы там спрятаться, но как придвинуть себя вместе с тумбочкой к стене?.
   Правая рука была совсем плоха. «Может, вывих хотя бы? Семеныч, где же ты, как мне выбраться отсюда, столько всякого было у нас, а сейчас я сижу в четырех стенах и ничего ни естественного, ни сверхъестественного сделать не могу… Да и вообще, неизвестно, выберусь ли я отсюда живой. Неужели я больше никогда не увижу тебя? Где ты? Мне так плохо, все-все – больно… И когда это кончится, я не знаю».
//-- * * * --//
   Семеныч по прилету, зарядил, наконец, свой телефон. Но дозвониться до Нее не смог. Аккумулятор в Ее телефоне, так и лежащем возле компьютера дома, давно разрядился. По электронной почте Она не отвечала, хотя Семеныч упорно заглядывал туда.
   «Может, Она опять обиделась на что-то, или просто гуляет с друзьями. Скорее всего, так и есть, чего я переживаю», – Семеныч перестал Ей звонить и смотреть электронку, как только эта мысль пришла ему в голову. Он разозлился на Нее, и тут же мысленно «бросил», как всегда.
//-- * * * --//
   Она услышала звук открывающейся двери, вскочила с постели на ковер. Замерла, стоя, укутанная в плед. Вошли какие-то представительные мужчины с каким-то то ли китайцем, то ли японцем во главе. Она встала с кровати и, держась за спинку кровати левой рукой, молча смотрела на вошедших. Японец, увидев Ее, зацокал и помотал укоризненно головой, жестом велел Ей лечь на кровать. Она легла. Японец отогнул плед и вновь противно зацокал, увидав Ее синее тело, обернулся на остальных. Потом он им приказал выйти. Сопровождавшие японца мужчины, немного помешкав, все же послушались и вышли, закрыв за собой дверь. Японец водил руками, не касаясь Ее тела и, что-то бормотал, с разной громкостью и скоростью. Если бы Ей не было так плохо и больно, Она бы засмеялась. Постепенно тело охватила сладкая истома, и боль немного отступила. Она закрыла глаза. Японец тихо отошел и подозвал кого-то из-за двери.
   Вошел мужчина, присел на край кровати и стал задавать все те же, осточертелые Ей, вопросы. Она отвечала все также, придерживаясь своей версии.
   «Они думают, что я в трансе или под гипнозом?» – пришло Ей в голову. От неожиданности, Она зажмурила глаза, чем и выдала себя. Японец выгнал того, кто задавал вопросы, и опять стал водить руками и бормотать что-то, Она открыла глаза и стала глядеть на японца с интересом, впрочем, так и не дождавшись никакого результата от его манипуляций.
   Это длилось достаточно долго, пока не зашли опять в комнату Ее мучители. Они оттащили от кровати за шкирку японца, обозвав его шарлатаном. Японец дико вращал глазами, бешено жестикулировал, показывая на Нее, и что-то кричал. Но японца уже никто не слушал, и один из «представительных» мужчин бесцеремонно вытолкал его из комнаты.
   В этой суматохе, Ее непослушная правая рука незаметно скользнула под матрац, и спрятала телефон, который Ей удалось незаметно вытащить у японца из кармана, пока тот находился около Нее.
   Ее мучители опять вернулись к Ней, с этими же вопросами, и с последующими ударами чем попало и по чему попало. Били вновь долго и упорно, пока Она не перестала подавать признаков жизни и закрыла глаза. Когда они ушли, Она с трудом залезла на кровать и старалась отдышаться. В беспамятство Она больше не впадала, и тем хуже было для Нее. Синяки кровоточили. Она лежала так очень долго, пока не нашла в себе силы встать. По стенке дошла до ванной и, забыв про зеркало, уперлась взглядом в него.
   Она улыбнулась своему отражению, на мгновение, забыв о боли.
   Лицо было почти целым, не считая чуть припухшей нижней губы, крови из носа и темной синевы на висках, хотя и, малозаметной. Она успокоилась. За лицо Она сильно переживала, впрочем, больше не за само лицо, а за то впечатление, которое оно могло бы произвести на Семеныча, если бы он Ее увидел. А тут все вполне прилично, оказалось. Конечно, тело вызывало большой ужас… а боль во всех местах была жуткой… и, когда Она выпила воды из-под крана, раковина окрасилась красным…
   Она сплюнула еще раз. Опять кровь. Кровь шла изнутри. Это было очень опасно, и Она об этом знала. Кое-как забравшись в ванну, и ополоснувшись, Она натянула на себя одежду. Вещи были еще влажными, но на Ее избитое тело легли приятной прохладой.
   Вошла в комнату, сняв простыню с кровати, застелила одеяло и плед обратно. Отодвинула тумбочку, сложила простынь в несколько раз и положила в нишу. Включила телевизор и забралась туда. Теперь осталось самое трудное – придвинуть себя вместе с тяжелой тумбочкой к стене при неработающей руке и кричащим от боли теле. Она одной рукой цепляясь за трубу, подходящую к батарее буквально по миллиметру двигала тумбочку. Очень трудно. Очень медленно… Прошло часа два, наполовину путь был пройден, как Она вспомнила про телефон японца. Пришлось все тяжелые труды начинать сначала, Она расплакалась.
   Отодвинуться было легко, уперлась ногами в стену и одним движением подвинула. Достала телефон, и залезла внутрь. Второй раз задвигание себя было еще медленнее, Она плакала, но не сдавалась. И Она справилась! Правда, отдышавшись, сильно хотелось пить, а во рту вместо слюней собиралась кровь.
   «Вот дура-то, идиотка, бестолочь, как же я не догадалась налить в ту пустую бутылку воды из-под крана, но больше я не задвинусь, и лучше сдохну от жажды, чем от побоев. Пусть ищут меня теперь! Будем играть в прятки!» – подумала Она, одновременно набирая номер Семеныча, – «хотя, если они знают об этой тумбочке, то игра будет с невеселым концом. Босоножки!!! Забыла. Да что со мной творится?»
   Гудок. Еще. Гудок.
//-- * * * --//
   Семеныч лежал после обеда в номере на огромной кровати, подвинувшись ближе к прохладному воздуху из кондиционера, и листал книгу, телефон засветился незнакомым номером.
   – Алло? – чуть вопросительно и тихо, обычно сказал Семеныч.
   – Семеныч! – неестественно из-за припухшей нижней губы, взмолилась к нему Она.
//-- * * * --//
   Короткие гудки. Он сбросил Ее. Она набрала вновь, но он больше не взял трубку, он упорно сбрасывал Ее звонок. Она тихо положила телефон рядом, обхватила колени и положила на них голову, склонив ее набок. Больше Ей было нечего ждать. Разве что конца… Слезы бесшумно покатились, щипая распухшую губу.
//-- * * * --//
   Семеныч не понимал, что случилось, почему Она не отвечала на звонки и на электронные письма. Когда он услышал Ее голос, звонок неожиданно прервался. Он попытался Ей позвонить, но соединения не было. Семеныч не мог с Ней никак связаться, но… такое уже было не в первый раз. Не так часто это случалось, но случалось. Были случаи, когда Она не выходила на связь, или отключая свой телефон или не отвечая на звонки. Семеныч нервничал, но ничего сделать не мог. Временами ему становилось трудно дышать. Он почти не спал несколько дней, пока с ней все это происходило, и когда, наконец, Семеныч уснул, то так сильно отлежал правую руку, что она несколько минут после того, как он проснулся, висела плетью, абсолютно не двигаясь…
   Она сидела долго, пить хотелось нестерпимо. Тело затекло и болело еще сильнее. Мокрая одежда неприятно уже липла к продрогшему телу.
   «Может вылезти? Прятки не удались», – не успела подумать Она, как услышала звук открываемой двери и притихла. В доме забегали мужские шаги, слышались крики, хлопание дверей, шум, – «о тумбочке, похоже, не знают. Вовремя я не вылезла, все-таки».
   – В ванной?
   – Нет нигде, если она только в канализацию не уползла.
   – Под кроватями?
   – Даже на люстре не висит!
   – Заткнись, остряк! Дверь и окна не тронуты, не растворилась же она?
   «Нет, к сожалению, в этот раз ничего необычного не произошло, хотя было бы очень кстати», – мысленно ответила Она им.
   На улице послышались выстрелы и чья-то беготня, шум, гам, крики.
   «Ничего себе, какая я шишка. Вот как меня ищут», – усмехнулась. Сидела долго, уже становилось нестерпимо в таком положении. Снизу сильно дуло, похоже, забыли закрыть дверь и вечерний воздух прохладой тянулся к Ее мокрой одежде. Она уговаривала себя:
   «Еще пять минут посижу и вылезу», – по прошествии которых, Она, глядя на телефон, вновь говорила себе эту фразу. Прошло часа три. Запахло гарью. На улице и вообще везде – все стихло. Она уперлась ногами и отодвинула тумбочку. Вылезла и пошла в ванну. Сплюнув кровь и напившись воды, умылась. Дошла до коридора. Нагнулась с чудовищной гримасой боли, и обула босоножки. Дверь действительно была открыта, на улице было темно и дымно. Она тихо вышла и между соснами поковыляла к забору. Подойдя вплотную к нему, Она, задрав голову, посмотрела на край забора. Высоко. Она пошла вдоль забора. Заметив открытые двери ворот, затаилась. Возле больших военных машин, стояли люди в форме, похожей на омоновскую, впрочем, Она плохо разбиралась в формах, с автоматами, висевшими под локтями. Они что-то обсуждали, но ветер был в их сторону и уносил разговор с собой, как бы Она не прислушивалась, доносились лишь обрывки: «облава, операция, здорово, быстро…»
   Докурив, они сели в машины и уехали. В большом доме кто-то оставался, слышались голоса, по территории кто-то ходил. Она пробиралась к выходу, но там кто-то стоял. Пришлось идти обратно. Выбрав место потемнее, стала карабкаться через забор, обливаясь слезами от бессилия. Идти на поклон к стражам порядка Ей вовсе не хотелось. Колючая проволока! Но за нее придется вцепиться руками…
   Она упала по ту сторону забора с проткнутыми насквозь ладонями. Пошла вдоль дороги, стараясь идти в паре метров от нее через пролесок. Ноги проваливались то в ломкие ветки, то в сырой мох, то в крапиву… Шла недолго до большой дороги, где уже проезжали мимо машины.
   «Как мне в таком виде и без денег ловить машину?» – недоуменно подумала Она, – «а, наплевать уже…»
   По дороге ехала старая «Волга» с багажником наверху, наполненным привязанными к нему тюками.
   «Дачник!» – обрадовалась Она и выбежала навстречу. Машина остановилась. За рулем сидел дед, одетый в защитный комбинезон, явно ему великоватый.
   – Шо, изнасиловали, что ли? – прошамкал дед, глядя на Ее мокрую, грязную одежду, синие ноги и руки, одна из которых висела плетью.
   – Да, еле сбежала, – смиренно сказала Она, подумав о том, что изнасилование возможно было бы гораздо меньшей бедой, чем то, что с Ней приключилось. Болело все, Она плакала, зажав лицо руками, дед сидел и вздыхал:
   – От жисть… от жисть… под кого ложися, а кого по башке бьеть… от жисть. Не плачь, от живая, да можа и обойдеться, а можа и нет… от жисть… кого выбираеть, кого наказываеть…
//-- * * * --//
   Мика не мог помочь Ей. Он никак не мог к Ней пробиться через некий темный полупрозрачный «купол», окружающий Ее и Ее мучителей и упруго отталкивающий его каждый раз, как только он пытался вмешаться в происходящие события. Ни сам Мика, ни его энергетические удары не проходили через этот непонятный «купол». Мика рассвирепел, бил по «куполу» снова и снова, но… все безрезультатно! Мика понимал, что создание такого «купола», который никак не реагировал на энергетические удары великого эгрегора, могло быть только делом рук того, кто многократно превосходил Мику по своим возможностям. Таковых Мика знал не так уж много. Во всяком случае, среди эгрегоров, ангелов или демонов, неважно, таких соперников у него не было. Хозяин мог такое сделать, но Хозяин бы не стал причинять Ей боли. Значит, оставался только один – Дьявол.
   Это был «купол дьявола». Особая энергетическая оболочка, которая отрезала от возможности воздействия ангелов на жертву, выбранную демонами. Этот «купол» использовался очень редко. Чрезвычайно редко. Потому что для создания «купола» требовалось заинтересованность самого Дьявола. А такая заинтересованность возникала только в исключительных случаях. Для того, чтобы преодолеть «купол дьявола» потребовалась бы консолидация усилий гигантского количества ангелов, может быть даже всех. А может быть, даже совокупной силы всех ангелов не хватило бы для преодоления «купола». Это зависело от степени заинтересованности Дьявола.
   Но у Мики не было времени для сбора ангелов. Это нельзя было сделать быстро, а он очень опасался за Ее жизнь и рассудок. И тогда он обратился к Хозяину:
   «Как ты можешь это допустить?»
   Хозяин не отвечал. Мика разозлился и послал в пространство чудовищный в своей беспомощности импульс: «Где же ты, Бог?»
   – Не шуми. Я вижу, что происходит. Она справится! – нехотя ответил Хозяин.
   – Почему ты не прекратишь Ее мучения?
   – Я всем дал свободу выбора. И людям, и ангелам, и демонам… и дьяволу.
   – И что с того? Пусть теперь он делает что хочет?
   – Да.
   – Ну ты и… Они же убьют Ее! Или искалечат! Или Она сойдет с ума от мучений!
   – Ничего с Ней не сделается, – тон «голоса» вроде улыбнулся, – Ее не убьют и не искалечат. Этого я не допущу. Если они не остановятся, я разрушу купол.
   – Но это купол дьявола! Ты отнимешь у него свободу выбора?
   – Нет. Если потребуется, я убью его.
   – Но дьявол является составной частью каждого человека! Значит, ты уничтожишь все человечество?
   – Нет. Не всё. Почти всё. Это будет завершение существующей цивилизации. Останется очень мало людей, которым придется начать все заново. Останутся лишь те люди, в которых нет дьявола. Не беспокойся, и Она, и Семеныч останутся.
   – Они такие уж хорошие, что в них нет дьявола?
   – Опять нет. Они ни хорошие, и не плохие. Но в их душах уже места для дьявола не осталось.
   – А кем заполнены их души?
   – Любовью. Они смогли почувствовать много более, что может чувствовать человек и нечеловек. Они смогли коснуться меня и «неменя». Они сами друг для друга стали и Богом и дьяволом. И еще есть кое-кто. Не задавай мне вопросов, на которые ты не услышишь ответов. Не беспокой меня больше. Ничего смертельного с Ней не произойдет. Успокойся… Нельзя повредить то, что не оказывает сопротивления. Нельзя победить того, кто не участвовал в битве… – Хозяин пропал. Как будто отключился.
   – Хозяин! – взмолился Мика, – но я же не могу ничего не делать и просто смотреть на это!!!
   …но Хозяин больше не отвечал. Мгновением позже донеслось тихой насмешливой волной: «А ты не смотри…», – и пространство затихло окончательно.
//-- * * * --//
   Тогда Мика обратился к Дьяволу:
   – Что же ты делаешь!
   Дьявол ответил сразу. Как будто ждал.
   – Мика… Что ты лезешь, куда тебя не просят?
   – А ты тварь последняя! Зачем ты установил купол? Зачем тебе Ее боль и страдания?
   – А ты такой глупенький, что не знаешь, зачем нужны боль и страдания?
   – Не знаю! Это ты все зло придумал!
   Стылым импульсом какого-то странного «ветра» мгновенно «продуло» Мику. Это была усмешка первого ангела, созданного Богом.
   – Это совсем не я так придумал. Это ваш любимый Бог создал мир таким образом, что боль и страдания нужны для того, чтобы существовали радость и счастье.
   – А разве иначе нельзя?
   Молчание. Ничего не ответил дьявол.
   – Ты боишься дать мне ответ? Ты трус! – Мика пошел ва-банк и бешенство овладело им, не давая возможности осознать с кем он сейчас разговаривает.
   – Ладно. Если так уж хочешь знать, я тебе отвечу. Но знание это не принесет тебе ничего хорошего. Хотя и плохого тоже не принесет. Это пустое знание, ни к чему не ведущее. Можно, но не обязательно. Это упрощение, принятое для большинства, которое только в таком виде могут осознать основы, заложенные в фундамент мироздания. Для большинства, это закон. Но не для всех.
   – А для них?
   – Для них… Это от них зависит. Они могут, при желании, и при определенном стечении обстоятельств обойти этот «закон для большинства». Если осознают настоящий закон мироздания…
   – Тогда зачем ты установил купол? Зачем ты позволяешь над Ней издеваться?
   – В Ней нет меня. Я не могу управлять людьми, в которых нет меня. Мне это не нравится. Для того, чтобы заставить действовать, нужно покорить… плохим, хорошим… Я подчиню себе хотя бы Ее человеческую часть, хотя этого будет слишком мало.
   – Мало?
   Опять повеяло стылым «ветром». Видимо, опять Мика чем-то рассмешил Дьявола.
   – В Ее душе человека меньше всего. Скорее уж кошки. У нее в душе… серый ангел… или светлый демон. Та сущность, которая заняла в Ее душе место ангела, демона и мое место… Эта сущность, ну как тебе сказать, равновесная что ли. Абсолютно равновесная между добром и злом. Причем, не стационарно равновесная, тогда с этим еще можно было бы справиться. Она вариационно равновесная. То есть меняющаяся со временем. …А времени не существует. Поэтому и эту сущность идентифицировать невозможно, и естественно ничего нельзя сделать с тем, что нельзя идентифицировать.
   – А кто это в Ней?
   – Когда все начиналось… В смысле, когда я ушел в «оппозицию» Богу… Ангелы разделились. Часть остались с Хозяином, их продолжали именовать ангелами. Часть пошла со мной, их стали именовать демонами. А один ангел послал всех на хер и превратился в кошку!!! Он не примкнул ни к тем, ни к другим. Вообще-то, он, скорее ангел, чем демон, но ангел, не признающий власть ни Бога, ни дьявола. Отщепенец. В мире эгрегоров его зовут Катенок. Он общается с ангелами, и иногда участвует в их «мероприятиях». Он… она… Катенок почти как я. Этому нет названия.
   – А причем тут купол?
   – Я хочу вытащить Катенка из Нее.
   – Зачем?
   – Поиграть!!! – Дьявол расхохотался, и Мику обдало мощным потоком стылого «ветра»…
   – Но у тебя ничего не получится!
   – Я знаю. Я ведь подслушал твой разговор с Хозяином. Я не люблю попусту растрачивать энергию. Я снимаю купол.
   Мика наблюдал как в физическом мире во дворе дома, где пряталась Она, разворачивались события с участием людей, одетых в омоновскую форму. Все кончилось. Мике даже не пришлось вмешиваться самому. Он только добавил в Ее измученное тело немного энергии… и почувствовал, что этого можно было и не делать. Катенок имела значительно больший энергетический потенциал.
   – Эй! Дьявол! Я хотел спросить про Семеныча…
   – Довольно интересная «сущность» – Дьявол замялся и продолжил несколько неуверенно, – Семеныч близок к понятию того, как устроен мир. А тот, кто поймет, запросто сможет изменить.
   – Близок?
   – Но даже если он и поймет закон мироздания, он не сможет его открыть для всех.
   – Почему?
   – Этот закон не имеет отношения к трехмерному физическому миру. И слова, используемые людьми для описания предметов, событий и чувств в их мире, не совсем подходят для описания того, что выходит за его рамки. Это трансцендентальное знание. Существует вероятность того, что, если Семеныч осознает закон мироздания, то он смог бы объяснить этот закон людям. Но не объяснит, естественно. Как только он откроет рот, я его убью. Несмотря на то, что потом у меня будут серьезные проблемы с Хозяином, который может за это убить меня… А заодно уничтожить и почти все человечество.
   – Тебе-то что от этого? Пусть люди знают этот основной закон мироздания…
   – Если люди будут знать, как на самом деле устроен мир… То они станут подобными Хозяину. Они смогут иметь счастье, не имея горя. Они станут хозяевами своих жизней, а в этом физическом мире пока один хозяин – я, Дьявол! Конечно, если не считать главного Хозяина – Бога… Но у Бога много миров. Этот мир – всего лишь один из них. А у меня один мир, этот. Первые люди (якобы, Адам и Ева) жили не в этом мире. Этот мир и есть ад, о котором говорилось первым людям… Но люди все перепутали. Они написали библию, в которой исказили законы мироздания. Это я им в этом помог.
   – Люди живут в аду?
   – В аду. Но одновременно и в раю. От них зависит, где жить. Они сами делают свою жизнь адом или раем… а иногда я это делаю… и не я…
   – А ты ведь знаешь закон мироздания…
   – …все кажущиеся противоположности противоположностями не являются. Как в человеческой поговорке… две стороны одной медали. Но если представить, что эта медаль вращается с немыслимо быстрой скоростью… какую только можно себе вообразить… быстрее скорости света… с абсолютно быстрой скоростью, быстрее которой ничего не бывает… То при таком быстром вращении две стороны этой медали неразличимы одна от другой. Они сливаются в шар, в единое целое. Любовь и ненависть. Добро и зло. Жизнь и смерть… Разное восприятие одного и того же. Я не могу объяснить это более понятно. Для этого не существует слов.
   – Семеныч…
   – Семеныч давно бы все сделал верно… если бы не был человеком – грубо прервал Мику Дьявол, – человеческая жизнь ему была дана именно для создания барьера, иначе остановить его было бы очень трудно.
   – Почему все так сложно?
   – Сложно… Случайно сложно оказалось, все это сложилось из простого, которое прежде безотказно работало. Переплелось, перепуталось, и …перестало работать… Семеныч как раз и понимает, что это все надо разобрать, чтобы собрать вновь. Бог создал все, но созданное им стало само развиваться. Без его участия. Это примерно как ребенок, который повзрослев, живет своей жизнью, на которую отец не может оказывать полного влияния, и которую, полностью уже может не понимать…
   – Ты сказал «случайно сложно оказалось»… Но ведь нет случайностей?
   – Нет. Но случайностей нет только для того, кто знает, в чем заключается закономерность…
//-- * * * --//
   Пока происходили все эти события, Семеныч не мог с Ней связаться. Телефон не соединял. Сбрасывал все время телефон Семеныча, или Ее телефон был выключен. Или не отвечал. По-разному, но с одним результатом. Вернее, без результата.
   Так уж сложились отношения людей и эгрегоров, что ангелы в основном развивают у людей чувства, а демоны – логику. Ангелы «двигают» искусство, а демоны – научно-технический прогресс. В связи этим, все технические устройства находятся под управлением демонов и Дьявола. Проблемы с мобильной связью были не случайными. Они были закономерными. И эта закономерность была продиктована злом. То, что делается злом, всегда имеет какую-то «неправильность».
//-- * * * --//
   Было бы очень просто написать в романе, что он до Нее дозвонился или Она дозвонилась до него. Или Семеныч вдруг непонятно каким образом понял, что с Ней беда… бросил все, приехал, победил всех врагов и спас Ее..
   Это было бы просто написать, но это не было бы правдой. Они не могли связаться. Такое было уже не первый раз. Она иногда «пропадала», не отзываясь на звонки, когда занималась какими-то своими «делами». Поэтому Семеныч ничего и не подозревал, хотя настроение у него отчего-то было ужасное. Отчего именно, он и сам понять не мог. Думал, может, акклиматизация…
   Не желая постоянно валяться на пляже, Семеныч в отпуске взял несколько экскурсий, чтобы разнообразить праздное времяпрепровождение. Как-то прохаживаясь по прохладным залам горного музея-монастыря и, разглядывая церковные атрибуты, Семенычу пришли в голову кощунственные мысли. Религия вдруг представилась ему грандиозной профанацией, мистификацией… великой пропагандистской акцией, придуманной для оболванивания человечества.
   «Все принятые религиозные базовые понятия вдруг показались достаточно «зыбкими» и надуманными… Бог любит людей? Да. Но это половина правды. Ведь Бог – всеобщий создатель. Он создал всё, и поэтому не может испытывать что-то одно, не испытывая чего-то другого… Бог как любит, так и ненавидит людей. Одновременно. Выходит, и к Богу надо относиться точно также. И любить, и ненавидеть одновременно. И к человеку нужно относиться аналогично. Тогда человек станет как Бог», – Думал Семеныч, метаясь от неопределенности, от неизвестности… к чему-то более незыбкому, за что можно зацепиться, – «Ведь все люди вместе и каждый человек в отдельности играют одну и ту же роль. Одновременно играют. Но в разных спектаклях. И количество таких спектаклей бесконечность».
//-- * * * --//
   Она подходила к дому, свет на кухне горел. Медленно поднявшись по лестнице, нагло стукнула ногой по двери. Муж открыл и в изумлении уставился на Нее. Она прошла в ванную, ни слова не говоря, и захлопнула дверь перед самым его носом. Включила горячую воду и задумалась.
   Из-за двери доносилось уничижительно-презрительное молчание мужа, которые было громче крика. Она думала долго, пока вода не полилась через край. Она думала о прошлом, о всем прошлом, о своей жизни, о людях, об их жизнях, о человеке и его роли в этом мире. Она огорченно думала о бессмысленности этого процесса, который только называется: «путь», и на самом деле является бегом на месте. И о том, почему огонь, который должен гореть в каждой душе, предположительно должен, почему-то безнадежно залит бесполезной суетой человека. О Семеныче Она не думала.
   Отмочив разбитое тело, обернувшись полотенцем, прошла на кухню, поставила чайник. Муж зло следил за каждым Ее движением, грозя в каждую секунду взорваться. Она должна была бы чувствовать себя виноватой за свою жизнь, которая не вписывалась никак в рамки установленных обществом норм и правил. Но чувствовала больше сожаление за свою непринадлежность к нему, за скуку жизни в нем, и бесполезность своего присутствия.
   – Ну?! – муж первым прервал молчание, но ответа не последовало. Ей нечего было сказать, и не было на то желания. Человек этот уже давно стал чужим и вызывал еще большее раздражение от того, что Она была вынуждена играть роль какой-то жены. Впрочем, Она ни перед кем не собиралась оправдываться за утраченные чувства, за нерадость бытия, за непривязанность к миру… и за ту любовь, которая возникла и с лихвой пока компенсировала всю эту нежеланную и надоевшую роль человека.
   Она не выдержала.
   Выключила чайник, прошла в зал и стала одеваться.
   – Ты куда? – сорвавшись с места, муж разозлился еще больше.
   – Не знаю, больше не могу. Не могу.
   – Не можешь что?
   – Ничего больше не могу, отстань, я устала.
   – От чего же?
   – От жизни. От такой жизни.
   – А что тебя в ней не устраивает? Что тебе надо?
   – Не знаю. Отсутствие любви меня не устаивает. Я хочу любимое дело, любимый дом, любимого человека. А ходить целыми днями в магазин, готовить еду, проверять уроки, смотреть телевизор – мне тошно!
   – Все так живут, никто не жалуется, а ты зажралась просто-напросто.
   – Пусть.
   – Ты и так ничего не делаешь.
   – И не буду.
   – Будешь, я тебе покажу кто в доме хозяин. Посмотришь потом, приползешь еще.
   – Показывай, только я не собираюсь присутствовать при этом показе. Надоело, – Она взяла со стола оставленный несколько дней назад телефон.
   Включила.
   – Ты зачем ковырялся в моем телефоне? Это мое.
   – У тебя ничего твоего нет.
   – Ну и ладно, – Она вышвырнула ключи из сумки, достала кошелек, он был пуст.
   – Где деньги?
   – Нету, – нагло улыбнулся муж.
   – Отдай, это мои.
   – Я тебе сказал, что ничего твоего здесь нет.
   Из спальни вышли дети, испуганно озираясь и щуря глаза от света.
   Младший прижался к Ней, держа свои штаны в руках.
   – Оставь детей. Спать идите! – закричал муж. Но они быстро стали одеваться, смекнув, что дело приняло серьезный оборот. Она загородила их. Муж подойти ближе побоялся, хотя это было странно, дунь на Нее и Она бы упала…
//-- * * * --//
   На улице шел дождь, серый ангел и две упрямо плетущие маленькие фигурки.
   «Вот почему дождю надо вечно идти так не вовремя?» – подумала Она и оглянулась, – «Как мне теперь с ними? Бедные. И не уйдешь, коли захочешь, ну что за жизнь такая дурацкая, ни остаться, ни уйти не возможно. А других вариантов и нет».
   Она достала телефон и, размахнувшись, выбросила его. «А дальше что теперь? Что же дальше? Дальше ночь и надо где-то переночевать…»
//-- * * * --//
   Дьявол, как ему это свойственно, обманул и сразу после разговора с Микой полностью не убрал купол. Но он перестал его энергетически поддерживать. И купол постепенно становился более проницаемым. Он переставал быть неприступным монолитом. Мика еще не мог его полностью преодолеть, но опосредованное влияние на то, что происходит под куполом, он вполне мог оказывать. И оказал. Чуть-чуть. Мика всего лишь направил в нужном направлении молодую женщину по имени Наташа…
   Не успела Она с детьми добрести до конца квартала, как навстречу им попалась девушка, несущая в руках огромные пакеты, наполненные продуктами. Девушка еле-еле их волочила. Пакеты, раздуваемые неизвестно откуда взявшимся ветром, сковывали ее движения и мешали идти.
   – Вам помочь? – невольно вырвалось у Нее, хотя если взглянуть со стороны, то помощь в большей степени требовалась именно Ей.
   Она подхватила часть пакетов у пошатнувшейся девушки. Та остановилась и, шумно дыша, показала рукой в направлении виднеющегося вдалеке многоэтажного дома…
   – Да… Жизнь… И чего тебе неймется… Не понимаю… А куда же вы теперь? – сказала Наташа, выслушав Ее короткий рассказ, когда они на кухне пили чай.
   – Она пожала плечами и посмотрела на детей, глаза которых уже слипались.
   – Поживите пока у меня. А там видно будет. У меня как раз сейчас комната освободилась.
   – Спасибо! – Она улыбнулась.
   Наутро Наташа, проснувшись, с удивлением обнаружила записку со словом: «Спасибо!!!» и пустую комнату. Она ушла.
   Она ушла, забрав детей. Она ушла, хотя Ей некуда было уходить. Она просто ушла. В никуда. Она шла по улице, держа детей за руки, и не знала куда идет. Но Она все равно упрямо продолжала идти. Потому что знала, что пока у Нее есть силы, Она будет идти вперед. Потому что назад возвращаться Она не могла. Потому что Она знала, что если Она вернется, то жить Ей дальше будет невыносимо.
   Промозглый рассвет застал Ее и все тех же несчастных маленьких, но упорно и слепо идущих за самым святым, имя которому: «Мама», фигурок на лесной дороге, по которой несколькими днями ранее Ее утащили в тот кошмар. «Почему у начала дня все время такое дурацкое сопровождение в виде холода и сырости?» – думала Она, зябко пряча руки в рукава, потом оглянувшись на сына, сняла с себя кофту и укутала его. Он, счастливый, зашагал бодрее.
   Они пришли к домику. Дверь была приоткрыта, навесной замок валялся на крыльце.
   – Заселяйтесь! Будем тут жить! – великодушно распахнула Она двери. Дети, озираясь, прошли внутрь. Домик еще не полностью покинула жизнь. На окнах висели занавески, пара кроватей была застелена, в шкафах была какая-то одежда, оставленная хозяевами, а на кухне в шкафчике даже остались банки с крупами. Она с надеждой полезла в подпол, и там к Ее радости, оставались незначительные запасы картошки и лука.
   Дети, видя поднимающийся дух матери, тоже засуетились, стали искать ведра, чтобы идти за водой.
   – Я пойду в сарай искать дрова, а вы за водой, понемногу только носите, по чуть-чуть наливайте, – рука у Нее не работала. Она обошла двор и осталась довольна новым жилищем.
   Посмотрела баню: «Где тут чего надо делать, интересно? С печкой в доме, я как-нибудь подружусь, а тут что…а, тоже вроде печка, только железная, ну, попробуем – чего-нибудь, да выйдет… Удивительно, как дети вжились в новое время, и даже ни единого вопроса не задали, какие-то странные дети».
   День прошел в заботах, вечером все втроем забрались на диван. Дети слушали сказку, пока не уснули, которую Она пересказывала им, про волшебный фонарик, одна из сказок Семеныча, для Нее…и про Нее.
   Тихо, стараясь не скрипнуть диваном, Она вышла на крылечко, села на холодные доски и смотрела на черное небо. Оно молчало мелким моросящим дождем, который всем своим видом, показывал, что будет идти долго. Она обняла руками колени и поняла, это конец…
//-- * * * --//
   Семеныч вернулся в город, который встречал его промокшими зданиями, сливающимися лужами, стеной мороси, такое ощущение, что небо просачивалось сквозь дождь на землю. Будто небо плакало… будто оплакивало что-то… будто оплакивало кого-то… будто оплакивало все то, что было.
   Было… Было раньше. Какое страшное слово «было». Как тяжело ставить глагол «быть» в прошедшем времени. А вот теперь не было. Еще хуже.
   Всю неделю Семеныч пытался дозвониться до Нее, пытался связаться по электронной почте, пытался встретить возле работы. Но все тщетно. Она пропала. Она не отвечала. Ее нигде не было. И тогда Семеныч понял, что в его жизни Ее никогда больше не будет. Когда он это понял, то… ему стало невыносимо пусто. Он отчетливо увидел свою дальнейшую жизнь. Или не жизнь. Остаток жизни. Доживание. Движение по инерции. До полной остановки.
//-- * * * --//
   Она позвонила на работу несколько дней спустя.
   – Можно мне отпуск оформить?
   – Две недели спустя? А чего ж не позвонила, когда пенсия подойдет, артистка? Долго мне еще тебя терпеть? Ты что за весь год вытворяла?!
   – Последний раз!!! Только можно наличными отпускные получить?
   – Еще чего удумала?
   – У меня карточка пропала, а мне срочно деньги нужны… и паспорта нет, – со вздохом сказала Она обреченно.
   – Ты отпуск уже отгуляла в таком случае…
   – Тогда за свой счет еще две, нет, месяц, пожалуй, – голос Ее уже стал тверже и уверенней, и торопливо добавила, – пожалуйста!
   – Подойди, завтра к одиннадцати, поговорим, – смилостивился начальник.
   Утром следующего дня Она была в городе, ключ не вставлялся.
   «Замки сменил, тварь», – ахнула Она и сбежала по ступенькам вниз. Найдя небольшой обломок кирпича, прицелившись, размахнулась и кинула. Стекло с веселым звоном в рассветном солнце, блестя, посыпалось вниз.
   Дождь из мелких сверкающих осколков, достиг асфальта и тут же прекратился. В окне появилось любопытное лицо соседки-старушки. Но, едва увидев Ее, соседка сочла более благоразумным скрыться от греха подальше. А вот окна Ее квартиры никак не прореагировали.
//-- * * * --//
   – Ой, извините, баб Маша! Я не туда попала! – крикнула Она снова выглянувшей соседке, увидев, что промахнулась. Затем, подняв злосчастный камень и, замахнувшись вновь, предупредила, – ну, отойдите от окна, баб Маш, вдруг, опять не туда!
   Старушка с выпученными на лоб глазами попятилась назад.
   Она упорно кидала камень еще несколько раз, но левая рука все время давала неправильную траекторию и попадала в одно и то же окно, которое обратилось в голую раму без единого осколка.
   – Стой! – баба Маша выглянула из-за железной оградки балкона и присела тут же на корточки, испугавшись неточного камня.
   – Что? – остановилась Она.
   – Перелазь через мой балкон, у вас там вон открыто! – перегнувшись вниз, махнула она головой, показывая на балкон ниже.
   Она обрадовано побежала в подъезд. Баба Маша, оказалась еще в силах держать Ее за руки, пока Она, еле ощущая поддержку одной рукой, мыском ноги нащупывала опору балкона ниже… Это трудно, когда земля, так близка…
   Семеныч в эту минуту ехал на работу и ни о чем не думал. Он все меньше и меньше думал о чем-то. Он чисто технически совершал какие-то действия, но мысли его при этом… отсутствовали почти полностью. Внешне он оставался как будто таким же. Но внутренне… Внутренне он стремительно уменьшался в размерах. Исчезал. Превращался в ничто.
//-- * * * --//
   – Ну, привет, малыш, не страшно одному-то? Поназапирался! Волка боишься?
   Муж открыл глаза и увидел Ее с взъерошенными волосами и горящими дьявольскими глазами в порванной куртке, потряс головой, зажмурился и вновь открыл глаза. Она стояла перед ним, всем видом показывая серьезные намерения…
   Семеныч вдруг резко ударил по тормозам… Неожиданно для себя он вдруг почувствовал, что что-то происходит. С Ней что-то происходит. Он почувствовал Ее злость. От Ее злости обосновавшееся было внутри у него «ничто» потеснилось, медленно и неохотно уступая место поднимающемуся чувству сначала стылой тоски, а затем бешеной ненависти ко всему миру.
//-- * * * --//
   Уже такое было, несколькими днями ранее, в дверь был стук, он не открыл, и не успел опомниться, как металлическая, достаточно прочная дверь распахнулась под чьим-то ударом, и на пороге возник высокий, красивый мужчина с единственным вопросом:
   – Где Она?
   – Не знаю… – оторопело пролепетал он.
   Мужчина нервно опустился на диван, и, мня в руках кепку, пробормотал:
   – Телефон не отвечает, где же Она?
   – Ты кто вообще? – пришел в себя он тогда, – эта дура вернулась неизвестно откуда, вся полностью синяя от побоев, как Она вообще ходить могла, неизвестно…
   После нескольких ударов он понял, что сказал что-то не так.
   – Где Она?
   – Хрен Ее знает…
   – Дети?
   – С Ней…
   – Как ты отпустил Ее?
   – Я понял… Ты… Ты… так иди, забирай Ее! Она свободна, и сюда больше шагу не ступит. А детей я заберу… А ты иди, ищи Ее по свету… и Она уйдет от тебя, когда надоест Ей играться… – утирая кровь с лица, говорил несвязно муж.
   – Что Она с собой взяла?! – Семеныч взял его за плечи и смачно, с ненавистью толкнул в стену, – я спрашиваю, что?! И когда?!
   – Да ничего Она с собой не взяла, – говорил, – дети за ней убежали, сумку взяла, но денег и документов там не было…
   – Сволочь!!! – Семеныч бил его об стену, – разве можно Ее отпускать?! Ну как Ее отпускать?! Ее надо было привязать к батарее! Прибить к стене, но только не отпускать…
   – О, я устал Ее привязывать за все эти тринадцать лет, желаю удачи. И хочу сказать, что я все равно отберу детей, а Она пусть сгниет, я приложу максимум усилий, чтоб ни работы, ни жилья у Нее не было…
   Семеныч уже не слышал, он бежал через несколько ступенек, перебирая в голове кучу вариантов, где бы Она могла бы быть.
   Но варианты не складывались. Семеныч обзвонил гостиницы города, но Ее нигде не было. Она была с детьми. Значит, место Ее пристанища не могло быть совсем уж нелепым. Она могла быть у своих друзей… Но он не знал Ее друзей. Надо было что-то делать. Но что делать, Семеныч не знал. Он всматривался в людей, когда ходил по улицам, когда ездил на машине. Но Ее не было…
//-- * * * --//
   – Слушай меня. Я сейчас заберу документы, ты встаешь и собираешь мне необходимые вещи для детей. Вставай!!! – закричала Она и сдернула одеяло.
   – Документов в доме нет, возвращай детей, а сама можешь убираться на все четыре стороны, тебе, я вижу, есть к кому пойти, – поднялся муж с постели, – и денег в доме нет. И ничего ты не получишь. Ты сама себе выбрала такую судьбу. Еще придешь проситься назад.
   – Ты ведешь себя глупо и непорядочно, – Она открыла шкаф и одной рукой перебирала вещи, ненужные швыряя на пол, – мне наплевать, что ты там задумал, можешь своей обидой и местью захлебнуться, детей буду приводить, когда мне потребуется, и если еще что-нибудь мне не понравится, я сожгу тут всё, и тебя вместе со всем, не вставай у меня на пути. Я ненавижу тебя просто за то, что вынуждена была с тобой жить и спать, а знаешь, как это неприятно: спать с тем, кого не любишь? Каким бы ты хорошим не был ранее, я тебя не люблю… и жить с тобой более не хочу и не буду…
   Муж зло молчал, пока Она сложила часть вещей. Она прошла в коридор, и ушла, с силой захлопнув дверь.
//-- * * * --//
   Потом Семеныч вспомнил про старую избушку на краю леса. Маловероятно, конечно, чтобы Она с детьми была там. Но все-таки он решил проверить. Но не получилось. Как только Семеныч решил туда съездить, как началась череда каких-то случайных малоприятных событий. Сначала у него сломались ворота, и он своевременно не мог выехать. Потом от порыва ветра треснула и упала вытяжная труба из подвала и перекрыла выезд из гаража. Потом что-то случилось с электричеством и он, чертыхаясь, менял стабилизаторы на системе отопления. Потом его срочно вызвал начальник и Семеныч вынужден был, сломя голову, мчаться на встречу. Все это мелочи. То есть каждое событие само по себе мелочь. Семеныч мог, плюнув на сломанные ворота, поехать в ту избушку на краю леса. Он бы так и сделал, если бы знал, что вслед за сломанными воротами рухнет вытяжная труба, потом начнет скакать напряжение, а потом ему нужно будет срочно уехать. Но ведь он не знал, что эти, казалось бы, никак не связанные между собою события, услужливо выстроятся в последовательную цепочку, которая, в конце концов, отберет у него время.
   Не знал. Или не хотел знать. Или не мог знать. Или мог знать, но не знал как. Не смог он туда поехать.
   Что-то не давало ему там появиться. Или кто-то не давал.
//-- * * * --//
   «Требуется бухгалтер на неполный рабочий день», – висело объявление на остановке. «Отлично, а мне требуется работа, как раз на неполный рабочий день», – в офисе тремя кварталами спустя, сидела визгливая женщина большекресловой толщины.
   – Мне нужна работа! – Подошла Она к ее столу.
   – В отдел кадров отнесите резюме и документы, и ждите звонка, и надо стучаться, прежде, чем входить! – завизжала тетка.
   – Я не могу ждать звонка, – медленно и твердо, склоняясь к женщине, произнесла Она, глядя в глаза, – у меня ведь нет телефона, и в отдел кадров я не могу идти, у меня нет документов, и ждать я не могу, у меня денег нет… так что я буду работать у Вас с сегодняшнего дня, запишите мой адрес электронной почты, вечером я жду копии всех необходимых документов, и всего того, что мне потребуется для ознакомления.
   Тетка странно замолчала и послушно записала электронную почту, подняв глаза на Нее, ожидая дальнейших указаний.
   – Я зайду к Вам через несколько дней, когда со всем ознакомлюсь, а сегодня, отправьте мне компьютер вот по этому адресу, – тетка опять склонилась над бумажкой, – техническое обеспечение рабочего места мне совершенно необходимо, и нужно, прежде всего Вам, а то как же мне работать, если у меня нет компьютера. Ведь, никак, правда?
   Тетка кивнула, спешно зажав рот руками, выбежала в туалет, где ее сильно стошнило…
   …Через час Она стояла у кабинета своего начальника, минуя секретаря, которая Ее почему-то не остановила. Постучав, Она приоткрыла дверь, в кабинете никого не было, на часах было ровно одиннадцать утра.
   – Нехорошо опаздывать, – усмехнулась Она и подошла к окну, глядя на улицу. Она задумалась, прижавшись лбом к стеклу. О том, что необходимо теперь как-то выучить бухучет с нуля, и желательно сделать это до вечера…
   У двери послышались быстрые, чересчур быстрые, нетерпеливые, торопливые, бегущие шаги, которые вбежали в кабинет.
//-- * * * --//
   Она еще раз глянула на небо, оно было серое. «Мое небо!» – только подумала Она, как увидела, что небо было не полностью серым. Небо было серым в основной своей массе. Но где-то по бокам через рваные, будто ватные края пробивалась довольно-таки яркая синева, а на востоке солнце окрашивало облака красновато-золотистым ореолом.
   «…и Семеныча небо тоже», – поправилась Она, – «Небо мое и Семеныча! Наше небо… Значит, мое!»
   – Здравствуйте! – не обернувшись, сказала Она, с трудом отрывая взгляд от неба.
   Шаги подошли ближе, и мужские руки резко развернули Ее к себе за плечи.
   – Маленькая моя, да что же ты делаешь… Что происходит? – произнес, торопливо целуя Ее. Она отшатнулась и прошла к креслу, закрыв лицо одной рукой. Он подошел и прижался к Ее коленям. Поднял болтающуюся правую кисть, и уткнулся лицом в ладонь, – где ты была? Я сошел с ума…
   Слезы закапали ему на рубашку, оставляя мгновенные темные пятна.
   – Что у тебя с рукой? Что?! – он посмотрел на Нее, отнял Ее руку от лица, заметив бледную синеву на запястьях, висках, шее… Резко встал, дернул воротник Ее рубашки, что отлетела верхняя пуговица, там тоже были видны голубые следы сходящих синяков… – кто это сделал? Кто?!
   Она помотала головой.
   – Быстро говори!!! Я жду! Говори! – закричал криком взревевшего зверя, который опять опустился к Ее ногам, – что было? Что, расскажи мне, я прошу тебя! Я их убью!
   – Не скажу, – наконец произнесла Она, и упрямый, обиженный взгляд Катенка смотрел на Семеныча, – уходи, как ты вообще меня нашел?
   – Я тебя нашел бы даже если бы ты растворилась в небе. Даже если бы стала дождем, даже если бы… короче, я нашел бы тебя…
//-- * * * --//
   – Что тут происходит? – раздался голос вошедшего в свой кабинет начальника, – что вы здесь делаете?
   Она обернулась и, приветливо улыбнулась:
   – Здравствуйте, Олег Иванович! Я привела к вам гостя. Он хочет купить наше предприятие.
   – Какое предприятие… – опешил начальник, – Ой, здравствуйте… Мммм… Я не совсем понимаю… Вы хотите купить… Склад? Филиал?
   Семеныч недоуменно смотрел на Нее. Но чего-чего, а уж в умении нести ахинею с умным непроницаемым видом, создавая впечатление продуманности высказываемого, он-то на своей работе весьма преуспел.
   Он решительно подошел и пожал протянутую руку начальнику.
   – Олег Иванович! Что вы? Какой склад? Какой филиал? Вы еще скажите фуру перекупить или газель мелкооптовую…
   – А… Я тогда не очень понимаю… – начальник растерянно посмотрел на Нее и пожал плечами, – какое тогда предприятие?
   Семеныч пристально посмотрел на Олега Ивановича и, вздохнув, не спеша проговорил:
   – Все предприятие. Всю сеть. С филиалами, магазинами, складами, техникой, базами и центральным офисом.
   Начальник тупо уставился на Семеныча и молчал. Семеныч тоже молчал и грустно смотрел на начальника.
   – Может, я пойду? – трогательно протянула Она.
   – Да-да, конечно. Иди… – отмахнулся Олег Иванович.
   – А как с отпуском?
   – Будет тебе отпуск, не мешай, пожалуйста.
   – Идти оформлять?
   – Оформляй! Что с тобой сделаешь!
   Она тихо выскользнула из кабинета, а за дверью Семеныч, неторопливо расхаживая вперед-назад, продолжал нести ахинею.
   – Я-то чем могу вам помочь? – лепетал не понимающий ничего Олег Иванович.
   – Вы можете оказать некоторое неоценимое информационное содействие, – туманно отвечал Семеныч, – при этом, поверьте, для вашей фирмы в этом будет только существенная польза. Мы настроены на значительные инвестиции…
   Далее она слушать не стала, «наводить тень на плетень» Семеныч мог абсолютно без подготовки и практически на любые темы.
//-- * * * --//
   Спустя минут двадцать Семеныч, перескакивая через несколько ступеней, бежал вниз по лестнице. Распахнув входные двери, он остановился, посмотрел во все стороны. И, с досадой – наверх.
   – Да тут я, тут, – раздался Ее спокойный голос позади него.
   Семеныч резко обернулся, облегченно вздохнул и медленно, стал к Ней подходить, словно Она могла исчезнуть. Подойдя ближе, схватил за руку:
   – А ну, быстро в машину!
   Она села, Семеныч заблокировал двери, чтобы уже Она никуда не делась.
   – Рассказывай. Теперь все мне рассказывай.
   – Я перегрелась под луной! Вот посинела даже.
   – Ладно, – Семеныч, видя, что разговор пока не выходит, – что с тобой случилось, ты можешь нормально рассказать? Куда ты пропала?
   – Я звонила тебе, ты не ответил… – прошептала Она.
   – Я звонил тебе, – тихо сказал Семеныч, – Я не знал что делать, не понимал куда ты исчезла… Телефон не отвечал, потом приехал, тебя нигде нет…
   – Я из дома ушла.
   – Уже знаю, – кивнул Семеныч и потянулся к сумке, лежащей на заднем сиденье, – вот твои документы, вот деньги, вот телефон возьми, номер только новый, но можно и ту восстановить…
   – Как ты…
   – Я заходил к тебе.
   Она долго смотрела на него. Потянулась к нему. Поцеловала.
   – Я люблю Тебя, – это надо говорить прямо в глаза. И его глаза ответили тем же.
   – Поехали, я отвезу тебя. Умоляю, сними квартиру нормальную, я дам денег, и не пропадай никогда. Это очень тяжело.
   – Не буду, не буду, – целовала Она его, – никогда больше не буду. Я обещаю!
   Семеныч засмеялся над Ее последним словом.
//-- * * * --//
   – А мы тут пока прижились, – сказала Она, открывая ссохшуюся дверь избушки. Семеныч выдернул воткнутый белый лист бумаги, развернул, читая.
   – Тут компьютер кто-то привозил. Что это? – Семеныч посмотрел на Нее вопросительно.
   – Да… я хотела что-нибудь надомное пока, ну, пока не заживет все, на работу хотела устроиться и дома работать… Из фирмы привозили, а дети, наверное, дверь не открыли.
   – Не надо пока. Придешь в себя, там видно будет. Слышишь? – Семеныч внимательно заглянул в Ее глаза, и медленно по слогам повторил, – слышишь?
   – Хорошо. Слышу, слышу, – кротко сказала Она, – заходи. Семеныч вошел. Все тут было, как и в тот день, разве только люди поменялись, а место осталось таким же, – располагайся, я сейчас что-нибудь приготовлю.
   – Привет! – на Семеныча весело смотрели детские глаза.
   – Привет, – улыбнулся Семеныч, – кто тебя подстригал-то?
   – Мама! – рассмеялся мальчик, – машинкой, только левой рукой, она теперь тоже левша. У нее правая рука висит. – Неси машинку. Сейчас сделаем тебе прическу. Крутой будешь, как я!
   – А ты кто?
   – Счастье, – улыбнулась Она, входя в комнату, – принесите воды сначала. Ведра там.
   – Давай к врачу отвезу тебя? – поднял глаза на Нее Семеныч.
   – Ты останешься сегодня? – ответила вопросом.
   – Останусь. Но к врачу все равно нужно съездить. Поехали сейчас?
   – Ночью поговорим. Идите за водой.
   – Ты даже не ответила… Ты не хочешь ехать сейчас к врачу? Почему ты тянешь? Почему не хочешь сейчас ехать?
   Она молчала. Семеныч вдруг вспомнил, как необъяснимо быстро Она пришла в норму после падения вертолета. Он внимательно посмотрел на Нее:
   – Ты думаешь, что в этом нет необходимости? Ты думаешь, все само пройдет?
   Она исподлобья коротко взглянула на Семеныча и быстро ответила:
   – Я не думаю. Я знаю. Пожалуйста, идите за водой, мне картошку надо залить, а то без ужина останетесь…
//-- * * * --//
   – Кто они были? – Семеныч задал этот вопрос сам себе, нежно обнимая Ее ночью.
   – Не знаю… я все тебе рассказала, – Она прижалась к его груди, – не знаю.
   Семеныч встал, достал сигареты, вышел на крыльцо. Стоял, глядя в черную ночь, глубоко затягиваясь дымом. Она вышла, скрипнув дверью, обняла сзади. Семеныч накинул на Нее рубашку, взял на руки и пошел по направлению к бане.
   – Они откуда-то узнали, что мы вылечили мальчика, – говорил задумчиво Семеныч – Значит, они хотели нас заставить работать на себя. Если их искала полиция и на их захват вызвали ОМОН, значит это не просто «отморозки». Тут что-то посерьезнее. Но что именно? Зачем им нужны самопальные лекари? … да и не лекари, а так… типа, шаманов что-то. Может это террористы какие-нибудь… А мы им нужны, чтобы лечить их раненых бойцов? Как-то не сходится… Не очень логично. Даже глуповато. Но ничего другого в голову не приходит…
   Семеныч говорил, Она не слушала. Она была в его руках, которые дарили, расточали целую жизнь… и много больше… проходила боль… проходило все… и восстанавливалось все под движением его губ, рук…
//-- * * * --//
   На рассвете Семеныч целовал пальцы Ее правой руки, которые уже вполне прилично трогали его губы.
   – Мне уехать надо на встречу. Самолет вечером, – Ее пальцы замерли, остановившись на полпути от его переносицы до конца брови.
   – Нет… – Она приблизилась к нему, – нет, пожалуйста… не надо. Не уезжай сейчас.
   – Я быстро. Я вернусь быстро…
   Она села в кровати, обняв колени. И опять прильнула к нему, умоляя и целуя:
   – Возьми меня? Возьми меня с собой?
   – С собой… А на кого ты детей оставишь?
   – Мужу отвезем. И пообещаем им подарков. Проблема решена!
   – Я не один ведь еду. Не совсем удобно будет…
   – Я буду тихо себя вести, тебя не выдам.
   – Ну… Не знаю даже. Я ведь все время там буду занят по работе.
   – Да ты и так все время занят, мне все равно, вечер, ночь наши будут… Пусть ты будешь спать, но рядом, в моих руках… я обещаю ничем не мешать тебе, я очень хочу быть рядом, – Она обиженно отвернулась.
   Семеныч промолчал, но крепко прижал Ее к себе, что означало согласие…
//-- * * * --//
   Вечерний самолет уносил их в небо, оставляя все на земле. Семеныч не смог отказать Ей. Самолет не мог не подняться. Небо не могло не принять самолета. Жизнь не смогла продолжаться без любви… И после смерти тоже. Жизнь ведь и после смерти продолжается. Только там она не такая, как здесь. Не хуже и не лучше. Другая. Совсем другая. Но есть одно общее в жизни до смерти и в жизни после смерти. Что общее? Любовь. Только любовь соединяет жизни, потому что только любовь и является жизнью…
//-- * * * --//
   Утром, когда они разместились в гостинице, за Семенычем приехала машина. Она, проводив его до двери, нырнула опять в нагретую их телами кровать, закуталась и уснула. После обеда проснулась, голова болела. Посмотрела телефон – тихо. Набрала номер Семеныча, который отозвался на тумбочке возле двери…
   «Забыл…», – с досадой подумала Она, положив его телефон к себе в сумку. Доев наскоро его недоеденный завтрак, оделась, спустилась вниз и вышла в город…
   По-русски тут никто не говорил, по-английски тоже. Она смотрела на улицы и запоминала их название, чтобы потом иметь возможность вернуться… Булочная, молочная, школа, больница, дом, каменная лестница в полуподвал, казино… Казино!
//-- * * * --//
   Семеныч вышел из офиса. Закурив, стоял с коллегами. Встреча состоялась, дело было сделано.
   – Билетов обратно нет на всех, кому-то придется здесь зависнуть на пару дней, – сказал один из коллег. Остальные недовольно повернулись к нему, но недовольство тут же развеял Семеныч словами:
   – Все в порядке, я останусь…
   Коллеги облегченно вздохнули и, как-то слишком уж благодарно, пожали ему руку. Семеныч тоже, в свою очередь, скрыл радость пребывания лишних пары дней и уже предвкушал, как засияют Ее глаза, когда он скажет Ей об этом.
   Семеныч вдохнул каменную пыль, которой был окутан весь этот город, и стал удаляться от здания офиса.
//-- * * * --//
   – Возможно, что Вы возмущенно воскликнете: «Так нечестно! Роман не закончен!». А роман и не может быть закончен. Он никогда не закончится. Роман не имеет завершения. Также как и настоящая любовь, он продолжается всю жизнь и не прекращается после того, как жизнь заканчивается. Другое дело, что наступает момент, когда его невозможно продолжать словами, доступными для понимания человеком…
   Итак:
   КОНЕЦ

   … или продолжение следует? – Семеныч.
   – И даже если Вы облегченно воскликнете: «Роман закончен!» Оно следует! Еще много слов и событий, кроме КОНЦА, – Катенок.
//-- * * * --//
   Семеныч хотел тут же позвонить, но обнаружил отсутствие телефона. Видимо, утром, не до него было. Глядя на вечереющее небо, и сдающееся палящее солнце в нем, Семеныч в прекрасном расположении духа пошел вперед, рассматривая улицу. Страна была чужая, и люди, и дома, и деревья, и все вокруг было похоже, и не похоже на то, что было за многие километры отсюда.
   Семеныч шел в гостиницу, по дороге высматривая место поприличнее, где можно было бы им вечером «посидеть». Ничего интересного не попадалось за исключение старого домика с остроконечной крышей и забором, украшенным резным барельефом с изображением переплетенных виноградных лоз и змей. Над калиткой в заборе была нелепая надпись на русском языке «Добро пожало». Эта была единственная надпись на русском, которую Семеныч встретил. Да и то… на русском ли? Что еще за «пожало»? Наверное, просто ошибка, и слово «пожаловать» было не дописано до конца. Домик, вероятно, небольшой ресторанчик, был закрыт, когда Семеныч, дернул ручку двери, пытаясь заглянуть в него. «Ладно, – подумал он, – потом с Ней придем, посмотрим, что это за «пожало».
   Прав был Семеныч. Недописанное было на вывеске. Но не слово «пожаловать» было не дописано. Была не дописано целое, весьма странное, выражение. Изначально эта цитата из «Алгебры Слова» была такая: «Добро пожало плечами и превратилось в зло… Вернее, не превратилось, добро изначально было и злом тоже. Ведь нет ни добра, ни зла. Есть только Бог, а все остальное всего лишь различные формы его проявления».
   Медленные полумысли, полурассуждения незаметно растворил голод, и Семеныч, хотел зайти в попавшееся на пути кафе, но обнаружив и отсутствие бумажника, вздохнул и быстрее зашагал туда, где ждали его Она, вечер вдвоем и не последняя ночь. Настроение от этого росло с каждым метром, приближающим его к гостинице. Через несколько улиц его шаги стали медленнее, а взгляд внимательнее. Сердце как-то нехорошо забилось от того, что он увидел впереди. И, подходя ближе, он отчетливо понимал, что ему, к сожалению, не показалась эта милая картина в начале улицы.
   Он присмотрелся. Там было небольшое возвышение на тротуаре, нечто типа большой ступеньки. Когда Семеныч подошел ближе, то увидел, что Она …или это не Она? Семеныч подошел еще ближе. Сидела, действительно, Она. Именно сидела. Прямо на тротуаре, по-турецки сложив ноги, перед Нею была расстелена газета, на которой лежали несколько местных банкнот, придавленных мелочью. Семеныч остановился в пятидесяти метрах до Нее, закурил, облокотившись на невысокий пыльный забор, и, пока Она не увидела его, решил хотя бы попробовать догадаться, что мог бы означать этот спектакль.
   «Она так «прикалывается»? Хочет его развеселить? Но как-то слишком странным выглядел бы такой «прикол»…. Ей очень быстро, прямо немедленно, зачем-то вдруг понадобились деньги?» – Семеныч разозлился и, тщательно растерев окурок подошвой ботинка, направился к Ней.
   Она смирно сидела, мимо проходили люди и иногда бросали Ей монеты. Вот притормозила машина, мужчина, перегнувшись через пассажирское сиденье, в окно протянул ей деньги. Она вскочила, склонила голову набок в знак благодарности, улыбнулась, спрятав деньги в задний карман джинс, и опять заняла свое место на каменном тротуаре. Она выглядела так, как будто такое занятие было для Нее вполне нормальным. «Эта ситуация… Это явление… Бедствие… Стихийное», – мысли Семеныча хаотично мелькали в голове, пока он подходил к Ней.
   Она разглядывала незнакомые буквы на лежащей газете и не обращала внимания на прохожих. Подходящего Семеныча Она не видела.
//-- * * * --//
   Возле Нее остановилась пара мужских ботинок. Тут же упали две монеты на газету.
   – Спасибо! – спокойным голосом кротко сказала Она, не оторвавшись от газеты, добавила, – скряга.
   Мужские ботинки не пошевелились. Она медленно стала поднимать голову, на уровне коленей уже узнала брюки «скряги». Поэтому, дойдя испуганным взглядом до боли знакомого ремня, Она мгновенно опустила глаза на газету. Незнакомые буквы на ней сейчас были менее страшны.
   Тишина, состоящая из недвигающихся ботинок и Ее глаз, сканирующих лист периодической прессы, постояла еще минуты четыре и ушла. Мужчина присел на корточки и взял рукой Ее за подбородок, подняв Ее лицо так, чтобы Ее бессовестные глаза не смогли смотреть на газету, и им пришлось все-таки немного приподняться и увидеть свою совесть.
   – Что мы здесь делаем?
   – Сидим, – робко пролепетала Она.
   – Видим, – согласился Семеныч, – а зачем мы здесь сидим?
   – Я… Семеныч, миленький, я нечаянно зашла в казино, и не нарочно проиграла все, что было у нас. Только не кричи, а то я умру, я понимаю, что сделала, но денег уже не вернешь. Только не кричи, – выпалив свою несвязную речь, Она быстро зажмурила глаза и закрыла уши ладонями. Потому что то, что ответил достаточно громкой и связной тирадой Семеныч, слышать было бы неприлично даже самому грубому мужику на свете.
   Чуть отняв ладони от ушей, Она поняла, что Семеныч высказал то, что думает, быстро проговорила вторую часть события:
   – Я не очень поняла, а они все на иностранном, фишки столько-то стоили, а потом оказалось, что вовсе по-другому. В общем, я подумала, что я проиграла все деньги, а на самом деле… я осталась должна. Они отобрали все мои и твои документы, вроде залога. И пропуск в гостиницу тоже у них остался. Семеныч, н-не сердись!
   Она снова зажала уши. Семеныч охнув, молчал, потому что излил уже все во всех возможных словах чуть раньше. Поторопился. Он не думал, что будет продолжение.
   – Сколько Ты должна? У меня есть карточка, можно расплатиться с карточки или снять деньги в банкомате!
   – Я спрашивала у них про карточку, но они сказали, что у них почти нигде карточки не принимают. Хочешь есть, Семеныч? Я думаю, тут на еду хватит. Посиди здесь, я сейчас что-нибудь принесу.
   – Где посидеть? – растерянно удивился Семеныч, – здесь?
   – Здесь! Я сейчас, – Она, вытащив деньги из заднего кармана, деловито их пересчитала, – не понимаю, сколько тут денег. Какой у них курс тут, не знаешь?
   – Ку-у-урс? – издевательски нарочито протянул он. Видя, что Семеныч сейчас уже придет в себя после последних десяти минут, Она поспешила скрыться в ближайшей лавке через дорогу.
   Минут через десять вышла оттуда с дымящимися лепешками и поллитровой банкой жидкости темно-оранжевого цвета.
   Семеныч еще стоял возле газеты.
   – Садись! На!
   Семеныч разодрал первую лепешку на две части, и большую протянул Ей, капая стекающим мясным соком на газету.
   – Не запятнывай мой бизнес! – жуя, произнесла Она, отодвинувшись. Семеныч доел и со смаком принялся за вторую лепешку. Оглядевшись, он все же сел прямо на каменный тротуар рядом с Нею. Насытившись, Семеныч с довольно забавным видом, которому стало уже не так дико сидение на тротуаре посредине улицы, и поедание лепешек, он вытянул ноги вперед, неторопливо покачивая мыском ботинка, солидно произнес:
   – Зачах твой бизнес. Мы банкрот, однако.
   – Ты виноват, до тебя подавали, – пожала плечами Она, – с тобой им меня не жалко.
   Люди, проходившие мимо, обходили их стороной. На нищих они не тянули, на тротуаре сидели двое, прилично одетый мужчина в пиджаке и при галстуке, который вытянув ноги, перегородил всю ширину тротуара, и Она, с веселой улыбкой на лице, целовала его в губы вместо салфетки, которые с лепешками не предусматривались.
   – Мы как-то странно выглядим здесь, не находишь? – совсем серьезно поинтересовался Семеныч.
   – Ну, совсем чуть-чуть, подумаешь. Всякое бывает, ведь, случается.
   – Действительно. Что там попить принесла?
   – Семеныч, ты меня простил?
   – Сейчас попью и прощу.
   – Коньяк, – Она подала ему банку, – сейчас зайдет солнце и будет холодно, пей.
   – Коньяк? – не удивился Семеныч.
   – Конь-як, – по слогам утвердительно кивнула головой Она.
   – Ве-ли-ко-леп-но…

Катенок и Семеныч Семеныч и Катенок

Часть первая Катенок и Семеныч