Сесил Скотт Форестер
Лейтенант Хорнблауэр

   © Cassette Productions Ltd, 1952
   © Доброхотова-Майкова Е.М., перевод на русский язык, 2014
   © ООО «Издательство «Вече», 2017
//-- * * * --//

   Я нашел «Хорнблауэра» восхитительным и чрезвычайно увлекательным.
Уинстон Черчилль

   «Хорнблауэр» – величайшая из серий в жанре военно-исторической прозы. Прекрасное путешествие, описанное удивительным языком, в обществе лучшего из спутников – Горацио Хорнблауэра.
Бернард Корнуэлл, автор книг о стрелке Шарпе

   Хорнблауэр – это Гамлет на боевом корабле.
New York Times

Глава I

   Лейтенант Уильям Буш прибыл на борт «Славы», когда та стояла на якоре в устье реки Теймар, неподалеку от Плимута. Он доложился вахтенному офицеру – высокому и довольно нескладному молодому человеку со впалыми щеками и меланхолическим выражением лица. Мундир на нем сидел так, словно он оделся в темноте и больше об этом не вспоминал.
   – Рад видеть вас на борту, сэр, – сказал вахтенный. – Меня зовут Хорнблауэр. Капитан на берегу. Первый лейтенант десять минут назад ушел с боцманом на бак.
   – Спасибо, – ответил Буш.
   Он внимательно огляделся, примечая, как ведутся бесчисленные работы по подготовке корабля к долгому плаванию в отдаленных морях.
   – Эй, вы! На сей-талях! [1 - См. краткий морской словарь в конце книги.] Помалу! Помалу! – кричал Хорнблауэр через плечо Буша. – Мистер Хоббс! Следите, что делают ваши люди!
   – Есть, сэр, – последовал унылый ответ.
   – Мистер Хоббс! Пройдите сюда!
   Жирный мужчина с толстой седой косичкой вразвалку приблизился к стоящим на шкафуте Хорнблауэру и Бушу. Яркий свет слепил ему глаза, и он заморгал, глядя на Хорнблауэра; солнце осветило седую щетину на многочисленных подбородках.
   – Мистер Хоббс! – Хорнблауэр говорил тихо, но прозвучавший в его словах напор удивил Буша. – Порох нужно загрузить дотемна, и вы об этом знаете. Так что не отвечайте на приказы подобным тоном. В следующий раз отвечайте бодро. Как вы заставите матросов работать, если сами скулите? Идите на бак и не забудьте, что я сказал.
   Говоря, Хорнблауэр немного наклонился вперед. Сцепленные за спиной руки, вероятно, служили противовесом выставленному вперед подбородку, но в целом небрежная поза не соответствовала яростному напору его слов. При этом говорил он так тихо, что никто, кроме них троих, ничего не слышал.
   – Есть, сэр, – сказал Хоббс, поворачиваясь, чтобы идти на бак.
   Буш отметил про себя, что этот Хорнблауэр – горячая голова. Тут он встретился с ним взглядом и с изумлением увидел, как меланхолический глаз легонько ему подмигивает. Внутренним чутьем он понял, что свирепый молодой лейтенант совсем не так свиреп, и жар, с которым он говорил, – напускной, почти как если бы Хорнблауэр практиковался в иностранном языке.
   – Только позволь им скулить, и они совсем разболтаются, – объяснил Хорнблауэр. – А Хоббс еще хуже других. Исполняющий обязанности артиллериста, причем очень плохой. Вконец обленился.
   Двоедушие молодого лейтенанта покоробило Буша. Человеку, который может напустить на себя притворный гнев и тут же легко его отбросить, доверять нельзя. Однако карий глаз щурился так заразительно, что честный голубой глаз Буша тоже подмигнул, почти помимо его воли. Буш почувствовал прилив неожиданной приязни к Хорнблауэру, но природная осторожность взяла верх над внезапным чувством. Впереди долгое плавание, и времени, чтобы составить взвешенное суждение, будет предостаточно. Пока Буш видел, что молодой офицер пристально его разглядывает, явно намереваясь спросить – о чем, мог догадаться даже Буш. В следующую секунду оказалось, что он не ошибся.
   – Когда вы были назначены? – спросил Хорнблауэр.
   – В июле девяносто шестого, – сказал Буш.
   – Спасибо.
   Ровный тон Хорнблауэра ничего не сообщил Бушу, и тому пришлось в свою очередь спросить:
   – А вы?
   – В августе девяносто седьмого, – сказал Хорнблауэр. – Вы старше меня. И Смита тоже – у него январь девяносто седьмого.
   – Так вы, значит, младший лейтенант?
   – Да, – ответил Хорнблауэр.
   Судя по голосу, он ничуть не огорчился, что новоприбывший оказался старше, однако Буш без труда угадывал его чувства. Буш сам недавно был младшим лейтенантом на линейном корабле и прекрасно знал, что это такое.
   – Вы будете третьим, – продолжал Хорнблауэр. – Смит – четвертый, я – пятый.
   – Я буду третьим? – задумчиво, как бы самому себе, сказал Буш.
   Каждый лейтенант имеет право помечтать, даже если он, подобно Бушу, начисто лишен воображения. Возможность повышения существует, хотя бы теоретически: от гусеницы-лейтенанта до бабочки-капитана, иногда даже минуя стадию куколки – капитан-лейтенанта. Без сомнения, лейтенантов иногда продвигают по службе; по большей части, естественно, тех, у кого есть друзья при дворе или в парламенте, или тех, кому повезло привлечь внимание адмирала как раз тогда, когда открылась вакансия. Большинство капитанов в капитанском списке обязаны своим возвышением тому или иному из этих обстоятельств. Но иногда лейтенанта повышали за боевые заслуги – вернее сказать, при удачном стечении благоприятных обстоятельств и боевых заслуг, а это, как известно, дело случая. Если корабль исключительно отличился в некой исторической операции, первый лейтенант мог продвинуться в звании (как ни странно, это считалось комплиментом капитану). В случае же гибели капитана заменивший его лейтенант (старший из оставшихся в живых) иногда получал чин даже за небольшой успех. С другой стороны, лихая шлюпочная операция, блестящий успех наземного десанта могут привести к повышению командовавшего ими лейтенанта – старшего, разумеется. Честно говоря, шансы ничтожны, но все-таки они есть.
   Однако даже эти малые шансы по большей части относятся к первому лейтенанту; для младшего они и того меньше. Так что лейтенант, мечтающий о капитанском чине с его почетом, неплохим жалованьем и призовыми деньгами, вскоре вновь мысленно возвращался к теме своего старшинства. Если «Слава» окажется в далеких краях, где адмирал не сможет назначать на нее лейтенантами своих любимчиков, то всего две жизни будут отделять Буша от места первого лейтенанта с вытекающими отсюда шансами на повышение. Естественно, он думал об этом. Столь же естественно, он не думал о том, что стоящего перед ним человека отделяют от этого положения четыре жизни.
   – Впереди Вест-Индия, – философски заметил Хорнблауэр. – Желтая лихорадка. Малярия. Ядовитые змеи. Плохая вода. Тропическая жара. Сыпной тиф. И в десять раз больше шансов на боевые действия, чем в Ламаншском флоте.
   – Верно, – признательно согласился Буш. Оба молодых человека с их двумя-тремя годами лейтенантской выслуги (и свойственной молодости верой в свое бессмертие) могли с удовлетворением обсуждать опасности вест-индской службы.
   – Капитан приближается, сэр, – торопливо доложил вахтенный мичман.
   Хорнблауэр молниеносно поднес к глазу подзорную трубу и устремил ее на движущуюся к ним шлюпку.
   – Совершенно верно, – сказал он. – Бегите на нос и доложите мистеру Бакленду. Боцманматы! Фалрепные! Поживей!
   Капитан Сойер поднялся через входной порт, приложил руку к полям треуголки, приветствуя офицеров, и подозрительно огляделся. На корабле царил полный хаос, как всегда перед дальним плаванием, но это едва ли оправдывало косые быстрые взгляды, которые бросал по сторонам Сойер.
   У капитана было крупное лицо и длинный крючковатый нос, которым он, стоя на шканцах, поводил из стороны в сторону. Сойер заметил Буша; тот подошел и доложился.
   – Вы поднялись на борт в мое отсутствие, так ведь? – спросил Сойер.
   – Да, сэр. – Буш несколько удивился.
   – Кто сказал вам, что я на берегу?
   – Никто, сэр.
   – Тогда как вы об этом догадались?
   – Я не догадывался об этом, сэр. Я не знал, что вы на берегу, пока мне не сказал мистер Хорнблауэр.
   – Мистер Хорнблауэр? Так вы знакомы?
   – Нет, сэр. Я доложился ему по прибытии на борт.
   – Значит, вы втайне от меня успели перекинуться несколькими словами с глазу на глаз?
   – Нет, сэр.
   Буш собирался было добавить «конечно, нет», но смолчал. Пройдя суровую жизненную школу, Буш научился не произносить лишних слов в разговоре со старшим офицером, склонным к раздражительности, что старшим офицерам вообще свойственно. В данном случае раздражительность казалась еще более неоправданной, чем обычно.
   – Извольте запомнить, я не позволю никому сговариваться у меня за спиной, мистер… э… Буш, – сказал капитан.
   – Есть, сэр.
   Буш встретил испытующий взгляд капитана со спокойствием ни в чем неповинного человека, но при этом изо всех сил постарался скрыть изумление, а так как актер он был никудышный, борьба эта отразилась на его лице.
   – Ваша вина написана у вас на физиономии, мистер Буш, – сказал капитан. – Я это запомню.
   Он повернулся и пошел вниз, а Буш, стоявший до этого навытяжку, расслабился и обернулся к Хорнблауэру, чтобы выразить свое изумление. Ему очень хотелось порасспросить о необычном поведении капитана, но слова застряли у него в горле при виде деревянного, ничего не выражающего лица молодого офицера. Буш отвернулся, удивленный и немного обиженный. Он уже готов был записать Хорнблауэра в капитанские прихлебатели – или вместе с капитаном в безумцы, – когда краем глаза увидел, что голова Сойера вновь появилась над палубой. Видимо, у основания трапа тот решил вернуться, чтобы захватить врасплох обсуждающих его офицеров, – и Хорнблауэр знал привычки своего капитана лучше, чем Буш. Последний усилием воли заставил себя выглядеть естественно.
   – Можно мне попросить у вас матросов, чтобы отнести вниз мой рундук? – спросил он, надеясь, что слова его не покажутся капитану такими вымученными, какими они прозвучали в его собственных ушах.
   – Конечно, мистер Буш, – отвечал Хорнблауэр совершенно официально. – Позаботьтесь об этом, пожалуйста, мистер Джеймс.
   – Ха! – фыркнул капитан, снова сбегая по трапу.
   Хорнблауэр, глядя в сторону Буша, слегка приподнял бровь, но это был единственный знак, что поведение капитана несколько необычно. Буш, спускаясь за своим рундуком в каюту, с отчаянием осознал, что на этом корабле никто не решается открыто высказывать собственное мнение. Но «Слава» среди свиста и сутолоки готовилась к выходу в море, и Буш был на борту, по закону – один из ее офицеров. Оставалось лишь философски покориться судьбе. Придется пережить это плавание, если одна из тех причин, которые Хорнблауэр перечислил в первом разговоре, не избавит его от дальнейших хлопот.

Глава II

   «Слава» лавировала к зюйду под зарифленными марселями. Западный ветер кренил ее на бок. Она шла в те широты, где ее подхватит северо-восточный пассат и понесет прямо к Вест-Индии. Ветер пел в туго натянутом такелаже, ревел в ушах балансирующего на палубе с правой стороны шканцев Буша. Один за одним огромные серые валы набегали на судно; сначала волну встречал правый борт, медленно поднимался, устремляя в небо бушприт, но не успевал закончиться килевой крен, как начинался бортовой. Корабль медленно-медленно наклонялся вбок, бушприт вставал все круче и круче. Бортовой крен еще продолжался, а нос уже соскальзывал с дальнего края волны, вспенивая воду; бушприт начинал двигаться по дуге вниз, и корабль тяжеловесно возвращался в горизонтальное положение. Тут ветер наклонял его, и тотчас же волна, уходя, поднимала корму, нос опускался, завершая штопор с тяжелым достоинством, какого и следует ожидать от громадного сооружения, несущего на палубах пятьсот тонн артиллерии. Крен на корму, на борт, подъем, крен на другой борт; это было чудесно, ритмично, это завораживало. Буш балансировал на палубе с легкостью, какую дает десятилетний опыт, и был бы почти счастлив, если бы крепчающий ветер не нес с собой необходимость взять еще один риф. По действующему на корабле постоянному приказу-инструкции это означало, что следует поставить в известность капитана.
   Однако впереди оставались несколько благословенных секунд, пока можно стоять на качающейся палубе, предаваясь вольному полету мыслей. Не то чтобы Буш находил необходимость в размышлениях – он бы только улыбнулся, скажи ему кто-нибудь такое. Однако последние три дня пронеслись в сплошном круговороте, с того момента как пришел письменный приказ, получив который, Буш сразу простился с сестрами и матерью (он провел с ними три недели, после того как «Завоеватель» списал команду на берег) и поспешил в Плимут, подсчитывая по дороге оставшиеся в кармане деньги – точно ли хватит заплатить за почтовую карету. На «Славе», готовящейся к отплытию в Вест-Индию, царила спешка, и в прошедшие тридцать часов Буш не успел не то что поспать, а даже присесть. Первый раз ему удалось нормально отдохнуть ночью, когда «Слава» уже лавировала через залив. Но с самого прибытия на судно он был озабочен фантастическими настроениями капитана – то безумно подозрительного, то по-глупому беспечного. Буш никогда не был чувствителен к моральному климату – человек стойкий, он философски относился к необходимости исполнять свой долг в тяжелейших морских условиях, – однако подспудно ощущал напряженность и страх, пронизывающие жизнь «Славы». Он испытывал смутные недовольство и беспокойство, не зная, что это – свойственные ему формы напряженности и страха. За три дня в море Буш почти ничего не узнал о товарищах; он предполагал, что Бакленд – первый лейтенант – знает свое дело и уверен в себе, что второй лейтенант, Робертс, добр и беспечен; Хорнблауэр казался сообразительным и бойким, Смит – немного нерешительным. Но все это были только догадки. Все в кают-компании – лейтенанты, штурман, врач и баталер – держались замкнуто. В каком-то смысле это было правильно – Буш и сам не любил лишней болтовни, но в данном случае доходило до того, что разговоры ограничивались несколькими словами, и то строго по делу. Многое о корабле и его команде Буш быстро узнал бы, если бы другие офицеры решили поделиться своими наблюдениями за проведенный на «Славе» год. Однако за исключением Хорнблауэра, подавшего ему один-единственный намек в день прибытия, никто не проронил ни слова. Будь у Буша романтическое настроение, он представил бы себя призраком в обществе других призраков, отрезанных от людей и друг от друга, с неведомой целью бороздящих бескрайние моря. Как он догадывался, скрытность офицеров проистекала от странных настроений капитана. Это вернуло его мысли к тому, что ветер все усиливается и нужен второй риф. Он прислушался к пению такелажа, почувствовал наклон палубы под ногами и грустно тряхнул головой. Ничего не поделаешь.
   – Мистер Уэллард, – сказал Буш стоявшему рядом волонтеру. – Доложите капитану, я думаю, нужен второй риф.
   – Есть, сэр.
   Через несколько секунд Уэллард снова появился на палубе.
   – Капитан поднимется сам, сэр.
   – Очень хорошо, – ответил Буш.
   Произнося эти ничего не значащие слова, он не смотрел волонтеру в глаза – не хотел, чтобы Уэллард видел, как он воспринял эту новость, и не хотел знать, что выражает лицо Уэлларда. Вот появился капитан. Его спутанные длинные волосы развевались на ветру, крючковатый нос по обыкновению двигался из стороны в сторону.
   – Вы хотите взять еще риф, мистер Буш?
   – Да, сэр, – сказал Буш, ожидая язвительного замечания. К его приятному удивлению, замечания не последовало. Капитан казался почти добродушным.
   – Очень хорошо, мистер Буш. Свистать всех наверх!
   По всей палубе засвистели дудки.
   – Все наверх! Все наверх брать рифы на марселях! Все наверх!
   Матросы, выбегали на палубу; команда «Свистать всех наверх!» заставила офицеров покинуть кают-компанию и мичманскую каюту. С расписанием постов в карманах они спешили убедиться, что недавно реорганизованная команда заняла свои места. В шуме ветра слышались приказы капитана. Матросы встали к фалам и риф-талям. Корабль качался в сером море под серым небом, и неморяк удивился бы, как в такую погоду вообще можно устоять на палубе, не то что карабкаться по вантам. В самый разгар маневра капитанский приказ прервал юный, срывающийся от возбуждения голос:
   – Стой! Стой выбирать!
   В голосе звучала такая убежденность, что матросы послушно остановились. Капитан закричал с полуюта:
   – Кто отменяет мой приказ?
   – Это я, Уэллард, сэр.
   Молодой волонтер повернулся к корме и громко кричал, чтоб его было слышно против ветра. Со своего места Буш видел, как капитан подошел к леерному ограждению полуюта. Его трясло от гнева, нос указывал вперед, словно ища жертву.
   – Вы об этом пожалеете, мистер Уэллард. О да, вы пожалеете.
   Рядом с Уэллардом появился Хорнблауэр. С самого отплытия из Плимутской бухты он был зелен от морской болезни.
   – Риф-сезень зацепился за блок риф-талей, сэр, с наветренной стороны! – крикнул он.
   Буш, отойдя немного, увидел, что так оно и есть. Если бы матросы продолжали тянуть за трос, порвался бы парус.
   – Как вы смеете вставать между мной и ослушником?! – закричал капитан. – Бессмысленно его выгораживать!
   – Здесь мой пост, сэр, – отвечал Хорнблауэр. – Мистер Уэллард исполнял свой долг.
   – Заговор! – произнес капитан. – Вы с ним стакнулись!
   В ответ на это невероятное обвинение Хорнблауэр только застыл навытяжку, обратив к капитану бледное лицо.
   – Отправляйтесь вниз, мистер Уэллард! – заревел капитан, поняв, что ответа не последует. – И вы тоже, мистер Хорнблауэр. Я разберусь с вами через несколько минут. Слышите меня? Вниз! Я вас научу, как строить козни!
   Это был приказ, и надо было подчиняться. Хорнблауэр и Уэллард медленно двинулись к корме. Было заметно, что Хорнблауэр не смотрит в сторону мичмана, чтоб нечаянно не обменяться с ним взглядом и не навлечь на себя новое обвинение в сговоре. Под пристальным наблюдением капитана оба спустились вниз. Когда они сошли по трапу, капитан вновь поднял свой большой нос.
   – Пошлите матроса освободить риф-таль, – приказал он, повысив голос лишь настолько, чтобы перекрыть ветер. – Выбирай!
   Второй риф на марселях был взят, и матросы начали слезать с реев. Капитан совершенно спокойно стоял у ограждения полуюта.
   – Ветер отходит, – сказал он Бакленду. – Эй, наверху, пошлите матроса прижать стень-фордуны к обечайке! Команду к брасам с наветренной стороны! Ютовая команда! Нажать на грота-брас с наветренной стороны! Дружней нажимай, ребята! Хорошо, фока-рей! Хорошо, грота-рей! Ни дюйма больше!
   Приказы отдавались разумно и здраво. Вскоре матросы уже стояли в ожидании, когда отпустят подвахтенных.
   – Боцманмат! Передайте мои приветствия мистеру Ломаксу и скажите, что я желал бы видеть его на палубе.
   Мистер Ломакс был баталером. Офицеры на шканцах невольно обменялись взглядами: невозможно было вообразить, зачем он понадобился на палубе.
   – Вы посылали за мной, сэр? – спросил запыхавшийся Ломакс, поднимаясь на шканцы.
   – Да, мистер Ломакс. Матросы выбирали грота-брас с наветренной стороны.
   – Да, сэр.
   – Теперь мы хотим наложить на него сплесень.
   – Что, сэр?
   – Что слышали. Мы собираемся наложить сплесень на грота-брас [2 - «Наложить сплесень на грота-брас» на морском жаргоне означает выдать матросам по чарке рома. (Здесь и далее примечания переводчика)]. Каждому матросу по глоточку рома. Да, и каждому юнге.
   – Что, сэр?
   – Что слышали. Я сказал, по глоточку рома. Я что, должен повторять свои приказы дважды? Каждому матросу по глоточку рома. Даю вам пять минут, мистер Ломакс, и ни секундой больше.
   Капитан вынул часы и выразительно на них посмотрел.
   – Есть, сэр, – ответил Ломакс. Ничего другого он сказать не мог. Однако секунду или две он стоял, глядя то на капитана, то на часы, пока длинный нос не поднялся в его сторону, а кустистые брови не начали сходиться. Тогда он повернулся и бежал: пяти минут, отведенных на исполнение невероятного приказа, ему едва хватало на то, чтобы собрать свою команду, отпереть кладовую, где хранилось спиртное, и вынести ром. Разговор между капитаном и баталером вряд ли могли слышать больше пяти-шести матросов, но наблюдали его все, и теперь переглядывались, не веря своему счастью. На некоторых лицах появились ухмылки, которые Бушу страстно хотелось стереть.
   – Боцманмат! Бегите и скажите мистеру Ломаксу, что две минуты прошли. Мистер Бакленд! Попрошу вас собрать матросов!
   Матросы столпились на шкафуте. Быть может, у Буша разыгралось воображение, но ему показалось, что они ведут себя расхлябанно. Капитан подошел к ограждению шканцев. Его лицо лучилось улыбкой, так не похожей на прежний оскал.
   – Я знаю, где искать верность, ребята! – крикнул он. – Я видел ее. Я вижу ее сейчас. Я вижу ваши верные сердца. Я вижу ваш неустанный труд. Я вижу его, как вижу все, что творится на корабле. Все, я сказал. Предатели понесут наказание, а верность будет вознаграждена. Ура, ребята!
   Матросы крикнули «Ура!», кто неохотно, кто с излишним воодушевлением. Из грота-люка появился Ломакс, за ним – четверо матросов, каждый с двухгаллонным бочонком в руках.
   – Еле-еле успели, мистер Ломакс. Если бы вы опоздали, вам пришлось бы очень сильно пожалеть. Смотрите, чтобы при раздаче не случалось несправедливости, как на других кораблях. Мистер Бут! Идите сюда.
   Толстый коротконогий боцман засеменил к нему.
   – Надеюсь, ваша трость при вас?
   – Да, сэр.
   Бут продемонстрировал длинную, оправленную серебром трость из ротанговой пальмы. Через каждые два дюйма на дереве шли толстые узловатые сочленения. Все лентяи в команде знали эту трость, да и не только лентяи – в пылу возбуждения Бут имел обыкновение лупить ею направо и налево без разбору.
   – Выберите двух самых крепких ваших помощников. Правосудие должно свершиться.
   Теперь капитан не лучился и не скалился. На его крупных губах играла усмешка, но она ничего не означала и не отражалась в его глазах.
   – За мной, – сказал капитан Буту и его помощникам. С этим он покинул палубу, оставив Буша уныло созерцать нарушение привычного корабельного распорядка и дисциплины, вызванное странным капризом капитана.
   После того как ром был роздан и выпит, Буш смог отпустить подвахтенных и заняться тем, чтобы вновь заставить вахтенных работать, горькими словами ругая их за леность и безразличие. Он не испытывал никакого удовольствия, стоя на качающейся палубе, наблюдая движение корабля и бегущие атлантические валы, следя за поворотом парусов и рулевым у штурвала. Буш так и не осознал, что в этих повседневных делах можно находить удовольствие, но он чувствовал: что-то ушло из его жизни.
   Бут и его помощники вернулись на бак, вот на шканцах появился Уэллард.
   – Явился в наряд, сэр, – сказал он.
   Лицо мальчика было белым и напряженным. Буш, пристально разглядывая, заметил, что глаза его чуть влажноваты. Шел Уэллард прямо и не сгибался. Возможно, гордость заставила его расправить плечи и поднять подбородок, но была и другая причина, по которой он не сгибал ноги в бедре.
   – Очень хорошо, мистер Уэллард, – сказал Буш. Он вспомнил узлы на трости Бута. Он часто видел несправедливость. Не только мальчиков, но и взрослых мужчин иногда били незаслуженно. Когда это случалось, Буш мудро кивал: он считал, что встреча с несправедливостью жестокого мира необходимо входит в воспитание каждого. Взрослые мужчины переглядывались с улыбкой, когда мальчишек пороли. Они твердо знали, что это пойдет на пользу обеим сторонам; мальчиков били с начала времен и, если когда-нибудь, невероятным образом, мальчиков перестанут бить, это будет черный день для всего мира. Все так, и тем не менее Буш жалел Уэлларда. К счастью, надо было сделать одно дело, подходящее для настроения и состояния юного волонтера.
   – Надо сверить песочные часы, мистер Уэллард, – сказал Буш, кивая в сторону нактоуза. – Как только в семь склянок перевернут получасовые часы, проверьте их минутными.
   – Есть, сэр.
   – Отмечайте каждую минуту на доске, если не хотите сбиться со счета, – добавил Буш.
   – Есть, сэр.
   Смотреть, как бежит песок в минутных склянках, быстро их переворачивать, отмечать на доске и снова смотреть – все это поможет Уэлларду отвлечься от своих неприятностей, не требуя в то же время физических усилий. Буш сомневался в получасовых склянках, и проверить их будет невредно. Уэллард, не сгибая ног, подошел к нактоузу и начал готовиться к наблюдениям.
   Поводя носом из стороны в сторону, на палубе появился капитан. Настроение его снова изменилось: беспокойная суетливость улетучилась, он выглядел как человек, который хорошо пообедал. В соответствии с требованиями этикета, Буш при его появлении отошел на подветренную сторону шканцев, и капитан начал медленно прохаживаться с наветренной стороны, по многолетней привычке приноравливая шаг к бортовой и килевой качке. Уэллард взглянул на него и всецело погрузился в работу: только что пробили семь склянок и перевернули получасовые часы. Некоторое время капитан прохаживался взад-вперед. Остановившись, он изучил состояние атмосферы с наветренной стороны, почувствовал щекой ветер, внимательно посмотрел на колдунчик и вверх на марсели, убедился, что реи обрасоплены правильно, подошел к нактоузу, проверил, как рулевой держит курс. Все это было совершенно нормально, любой капитан любого корабля вел бы себя на палубе точно так же. Уэллард знал, что капитан близко и старался не выдавать беспокойства; он перевернул минутные склянки и сделал на доске пометку.
   – Мистер Уэллард работает? – спросил капитан. Говорил он сбивчиво и невразумительно, совсем не тем озабоченным тоном, что за несколько минут до того.
   Уэллард, смотревший на склянки, ответил не сразу. Буш догадывался, что он придумывает самый безопасный и в то же время точный ответ.
   – Так точно, сэр.
   На флоте никогда сильно не ошибешься, отвечая так старшему.
   – «Так точно, сэр», – передразнил капитан. – Мистер Уэллард понял, что значит интриговать против капитана, против своего законного начальника, поставленного над ним его всемилостивейшим величеством королем Георгом II?
   На это было не так-то просто ответить. В склянках бежали последние песчинки, и Уэллард ждал, пока они пересыплются; «да» и «нет» могли оказаться равно роковыми.
   – Мистер Уэллард невесел, – говорил капитан. – Быть может, мистер Уэллард размышляет о том, что ждет его впереди. «На реках Вавилонских мы сидели и плакали». Но мистер Уэллард горд и не плачет. И сидеть он тоже не будет. Нет, он постарается не садиться. Постыдная часть его тела расплатилась за его постыдное поведение. Взрослых мужчин за их вину бьют кошками по спине, но мальчишек, гадких испорченных мальчишек, наказывают иначе. Так ведь, мистер Уэллард?
   – Да, сэр, – пробормотал несчастный. Ничего другого он сказать не мог, а отвечать было надо.
   – Для такого случая как раз годится трость мистера Бута. Она знает свое дело. Согнутый над пушкой злоумышленник может поразмыслить о своих деяниях.
   Уэллард перевернул склянки, а капитан, видимо, удовлетворившись, к огромному облегчению Буша, пару раз прошелся по палубе. Однако, проходя мимо Уэлларда, капитан остановился на полушаге и снова заговорил; теперь голос его стал пронзительным.
   – Так вы вступили в сговор против меня? – спросил он. – Вы хотели выставить меня на посмешище перед матросами?
   – Нет, сэр. – Уэллард встревожился. – Нет, сэр, конечно, нет, сэр.
   – Вы и этот щенок Хорнблауэр. Мистер Хорнблауэр. Вы замышляли принизить мою законную власть.
   – Нет, сэр!
   – Только матросы верны мне на этом корабле, где все остальные сговорились против меня. И вы коварно искали способ уменьшить мое влияние на них. Выставить меня смешным в их глазах. Сознайтесь!
   – Нет, сэр. Я этого не делал, сэр.
   – Зачем отрицать? Это ясно, это логично. Кто придумал зацепить риф-сезень за блок риф-талей?
   – Никто, сэр. Он…
   – Кто отменил мой приказ? Кто опозорил меня перед обеими вахтами, когда все матросы были на палубе? По всем признакам это детально продуманный план.
   Капитан стоял, сцепив за спиной руки и легко балансируя на палубе. Ветер хлопал полами его сюртука и отдувал волосы на щеки, но Буш видел, что капитан трясется от гнева, если не от страха. Уэллард вновь перевернул минутные склянки и сделал пометку на доске.
   – Так вы потому прячете лицо, что на нем написана ваша вина, – неожиданно заорал капитан. – Вы делаете вид, будто заняты, думаете меня обмануть! Лицемер!
   – Я приказал мистеру Уэлларду сверить часы, сэр, – сказал Буш.
   Ему не хотелось вмешиваться, но вмешаться было все-таки легче, чем просто стоять и слушать. Капитан посмотрел на него так, словно впервые увидел.
   – Вы, мистер Буш? Вы прискорбно заблуждаетесь, если полагаете, что в этом молодом человеке есть хоть капля хорошего. Разве что… – лицо капитана на мгновение исказил страх, – разве что вы сами замешаны в этом позорном деле. Но ведь это не так, мистер Буш? Я всегда был о вас лучшего мнения, мистер Буш.
   Испуганное выражение сменилось чарующим благодушием.
   – Да, сэр, – ответил Буш.
   – Весь мир ополчился против меня, но я всегда полагался на вас, мистер Буш, – продолжал капитан, бросая беспокойные взгляды из-под бровей. – Так что вы должны радоваться, когда это дьявольское отродье получает по заслугам. Мы добьемся от него правды.
   Буш чувствовал: быстрый на язык сообразительный человек мог бы использовать новое настроение капитана, чтобы вызволить Уэлларда из беды – разыграть верного друга, высмеять в то же время мысль о заговоре, успокоить страхи капитана. Так он чувствовал, но не полагался на себя.
   – Он ничего не знал, сэр, – сказал Буш, выдавив ухмылку. – Он не отличит гик от ватерштага.
   – Вы так думаете? – с сомнением произнес капитан, качаясь на каблуках вместе с кренящимся судном. Казалось, он поверил, но тут ему в голову пришли новые соображения.
   – Нет, мистер Буш. Вы слишком честны. Я это понял, как только вас увидел. Вы не знаете, в какую пучину зла может погрузиться человек. Этот негодяй вас обманул. Обманул вас!
   Голос капитана перешел в хриплый визг. Уэллард повернул к Бушу побелевшее, искаженное от страха лицо.
   – Право, сэр… – начал Буш, снова выдавливая ухмылку, похожую на оскал черепа.
   – Нет, нет, нет! – орал капитан. – Правосудие должно совершиться! Правда должна выйти на свет! Я ее от него добьюсь! Старшина-рулевой! Бегите на нос и скажите мистеру Буту идти сюда. И его помощникам.
   Капитан заходил по палубе, как если бы открыл выпускной клапан, сбрасывая лишнее давление. Неожиданно он обернулся:
   – Я от него добьюсь! Или он за борт выпрыгнет! Вы меня слышите? Где боцман?
   – Мистер Уэллард не закончил проверять часы, сэр. – Буш предпринял последнюю слабую попытку оттянуть дело.
   – И не закончит, – сказал капитан.
   Вот и боцман, семенит короткими ногами, за ним два помощника.
   – Мистер Бут! – сказал капитан. Его настроение опять изменилось, на губах играла невеселая улыбка. – Возьмите этого негодяя. Справедливость требует, чтобы вы снова занялись им. Еще дюжина ударов тростью, да как следует. Еще дюжина – и он запоет как миленький.
   – Есть, сэр, – ответил боцман, но он колебался.
   Это походило на живую картину: капитан в хлопающем сюртуке, боцман просительно глядит на Буша, дородные боцманматы стоят за ним, словно истуканы; рулевой, внешне безразличный ко всему, держит штурвал, глядя на марсели, несчастный мальчик сжался возле нактоуза – все это под серым небом, а кругом, до горизонта, безжалостное серое море.
   – Отведите его на главную палубу, мистер Бут, – сказал капитан.
   Это было неизбежно; за словами капитана стояла власть парламента и освященная веками традиция. Поделать ничего было нельзя.
   Уэллард положил руки на нактоуз, словно собирался вцепиться в него и держать, пока его не утащат силой. Однако он опустил руки по швам и последовал за боцманом. Капитан, улыбаясь, проводил его взглядом.
   Буш был рад, когда его отвлек старшина-рулевой, доложивший:
   – Десять минут до восьми склянок, сэр.
   – Очень хорошо. Будите подвахтенных.
   Хорнблауэр появился на шканцах и подошел к Бушу.
   – Не вы должны меня сменять, – сказал тот.
   – Нет, я. Приказ капитана.
   Хорнблауэр говорил без всякого выражения. Буш уже привык, что офицеры на корабле держатся скрытно, и знал, по какой причине. Однако любопытство заставило еще спросить:
   – Почему?
   – Мне назначено двухвахтное дежурство, – бесстрастно ответил Хорнблауэр. – До дальнейших распоряжений.
   Говоря это, он смотрел на горизонт, лицо его не выражало никаких чувств.
   – Плохо дело, – сказал Буш и тут же засомневался: не слишком ли далеко зашел, выразив таким образом сочувствие? Однако поблизости никого не было.
   – В кают-компании не давать мне спиртного, – продолжал Хорнблауэр, – до дальнейших распоряжений. Ни моего, ни чьего-либо еще.
   Для некоторых офицеров это было наказание похлеще двухвахтного дежурства – четыре часа на посту и четыре часа отдыха, – но Буш слишком мало знал о привычках Хорнблауэра, чтобы судить, так ли это в его случае. Он собирался еще раз сказать «плохо дело», когда завывания ветра прорезал дикий вопль. Через мгновение он повторился громче. Хорнблауэр, не меняясь в лице, смотрел на горизонт. Буш, глядя на него, решил не обращать внимания на крики.
   – Плохо дело, – сказал он.
   – Могло быть хуже, – ответил Хорнблауэр.

Глава III

   Было воскресное утро. «Слава», подхватив северо-восточный пассат, стремительно неслась через Атлантику. С обеих сторон были поставлены лиселя. Ревущий ветер ритмично кренил судно, под высоко поднятым носом корабля то и дело взвивался фонтан брызг, и в нем на мгновение возникала радуга. Громко и чисто пели натянутые тросы, сплетая свои дискант и тенор с баритоном и басом скрипящей древесины, – симфония морей. Несколько ослепительно белых облаков плыли по небу, меж ними светило животворное солнце, отражаясь в бесчисленных гранях лазурного моря.
   В этом изысканном обрамлении корабль был утонченно красив, его высоко поднятый нос и ряды пушек дополняли картину. То был великолепный боевой механизм, повелитель волн, по которым он сейчас летел в гордом одиночестве. Само это одиночество говорило о многом: военно-морские силы противников закупорены в портах, заблокированы стоящими на страже эскадрами, и «Слава» может держать свой курс, никого не страшась. Ни одно тайком прорвавшее блокаду судно не сравнится с ней силой; в море нет ни одной вражеской эскадры, способной ее атаковать. «Слава» может насмехаться над неприятельскими берегами: все враги заперты и бессильны, она может нанести свой могучий удар там, где сочтет нужным. И сейчас она неслась по волнам, чтобы нанести такой удар по слову лордов Адмиралтейства.
   На главной палубе выстроилась вся корабельная команда, люди, занятые бесконечным трудом по поддержанию этого механизма в рабочем состоянии, устранением постоянных неполадок, причиняемых морем, погодой и даже просто течением времени. Снежно-белые палубы, яркая краска, точное и правильное расположение рангоута и такелажа – все свидетельствовало о прилежности их работы. А когда «Славе» придет время высказать последний аргумент в споре о морском владычестве, именно они встанут к пушкам. Да, «Слава» – великолепная боевая машина, но своей мощью она обязана усилиям слабых человеческих созданий. Они, как и сама «Слава», служат лишь крошечными винтиками еще большей машины – королевского флота. В большинстве своем привыкшие к освященным временем флотским традициям и дисциплине, они вполне удовлетворялись ролью винтиков, необходимостью мыть палубу и ставить паруса, направлять пушки или обрушиваться с абордажными саблями на вражеский фальшборт. Они не задумывались, указывает нос судна на север или на юг, француз ли, испанец ли, немец рухнет под их ударом. На сегодня только капитан знал, с какой целью и куда лорды Адмиралтейства (очевидно, после обсуждения с кабинетом министров) направляют «Славу». Известно было только, что она держит курс в Вест-Индию, но куда именно и зачем – знал лишь один человек из семисот сорока на палубах «Славы».
   В то воскресное утро на палубу выгнали всех, кого можно: не только обе вахты, но и «бездельников», не несших вахт – трюмных, работавших так глубоко внизу, что многие из них неделями в буквальном смысле слова не видели белого света, купора и его помощников, парусного мастера, кока и вестовых. Все были в лучшей одежде. Офицеры в треуголках и при шпагах стояли рядом со своими отделениями. Лишь вахтенный офицер с помогавшим ему мичманом, старшина-рулевой у штурвала, впередсмотрящие да еще с десяток матросов, необходимых для управления судном в случае совершенно непредвиденных обстоятельств, не стояли на шкафуте по стойке «смирно» в покачивающихся вместе с палубой рядах.
   Утро было воскресное, и вся команда стояла с непокрытыми головами, слушая капитана. Однако их собрали не для церковной службы. Эти люди обнажили головы не для того, чтоб поклониться своему Творцу. Богослужению отводились три воскресенья в месяц, но тогда корабль не обыскивали так тщательно, добиваясь присутствия всех членов команды. Веротерпимое Адмиралтейство недавно освободило католиков, иудеев и даже диссентеров от обязанности присутствовать на корабельных службах. Сегодня было четвертое воскресенье, когда поклонение Богу отменялось ради более строгой, более торжественной церемонии, требовавшей тех же чистых рубашек и обнаженных голов, но не опущенных глаз. Напротив, каждый прямо смотрел вперед. Шляпы все держали перед собой, и ветер трепал им волосы: они слушали закон, всеохватывающий, как Десять Заповедей, кодекс, строгий, как Книга Левит, – каждое четвертое воскресенье месяца капитан вслух читал команде Свод законов военного времени, чтобы даже неграмотные не смогли потом оправдаться своим незнанием. Религиозный капитан мог втиснуть перед этим небольшое богослужение, но чтение Свода законов было обязательно.
   Капитан перевернул страницу.
   – Статья девятая, – читал он. – «Если кто-либо на флоте созовет или попытается созвать мятежную сходку с любой противоправной целью, лица, повинные в этом преступлении и признанные таковыми трибуналом, подлежат смерти».
   Буш, стоявший рядом со своим отделением, слушал эти слова, как слушал их десятки раз до того. Он слышал их так часто, что обычно оставлял без внимания; вот и слова предыдущих восьми статей он пропустил мимо ушей. Но девятую статью он услышал отчетливо. Возможно, капитан читал ее с особым ударением; кроме того, Буш, поднявший в ярком солнечном свете глаза, увидел Хорнблауэра, несшего вахту. Тот тоже слушал, стоя у ограждения шканцев. И это слово «смерть». Оно прозвучало как всплеск упавшего в колодец камня, и это было странно, потому что и в первых статьях, которые читал капитан, это слово повторялось часто – смерть уклонившемуся от опасности, смерть заснувшему при несении вахты.
   Капитан продолжал читать:
   – «Всякий, подстрекающий к мятежу, повинен смерти… Если офицер, морской пехотинец или нижний чин проявит непочтительность по отношению к старшему по званию офицеру…»
   Сейчас, когда Хорнблауэр смотрел на Буша, эти слова значили гораздо больше; он почувствовал какое-то беспокойство. Буш глянул на капитана, нечесаного, неряшливо одетого, и вспомнил события последних нескольких дней. Если был в мире человек, абсолютно не способный к исполнению своих обязанностей, то это был капитан, однако его неограниченную власть утверждал тот самый Свод законов, который он сейчас читал. Буш снова поглядел на Хорнблауэра; он чувствовал, что знает наверняка, о чем тот думает, стоя у ограждения шканцев. Странно было жалеть этого неуклюжего, угловатого молодого лейтенанта, с которым он так мало знаком.
   – «Если офицер, морской пехотинец, нижний чин или другое лицо на флоте, – капитан дошел до XXII статьи, – осмелится вступить в ссору с кем-нибудь из старших по званию офицеров либо не подчинится законному приказанию, таковое лицо подлежит смерти».
   Буш до сих пор не обращал внимания, как настойчиво Свод законов возвращается к этой теме. Буш всегда спокойно подчинялся дисциплине, философски убеждая себя, что несправедливость и некомпетентность начальства можно стерпеть. Теперь он четко видел, почему их надо терпеть. И как бы для того, чтобы забить последний гвоздь, капитан читал последнюю статью, восполняющую последние пробелы.
   – «Все другие преступления, совершенные лицом или лицами на флоте, не упомянутые в настоящем документе…»
   Буш вспомнил эту статью. С ее помощью офицер может добить подчиненного, у которого хватило ума не подпасть под действие предыдущих статей.
   Капитан прочел последние мрачные слова и оторвал взгляд от страницы. Словно наводимая пушка, двинулся из стороны в сторону длинный нос, указывая на каждого офицера по очереди; небритое лицо выражало злобное торжество. Казалось, читая эти статьи, капитан на время победил страх. Он расправил грудь и даже встал на цыпочки, готовясь произнести заключительные слова.
   – Вы должны знать, что все эти статьи относятся к моим офицерам точно так же, как и ко всем остальным.
   Буш не поверил своим ушам. Невероятно, чтобы капитан говорил команде такие слова. Невозможно представить более губительную для дисциплины речь. Дальше капитан продолжал, как обычно:
   – Приступайте, мистер Бакленд.
   – Есть, сэр. – Бакленд выступил вперед, цепляясь за привычный ход дела. – Шляпы надеть!
   Церемониал закончен; офицеры и матросы покрыли головы.
   – Дивизионные офицеры, прикажите дивизионам разойтись!
   Оркестр морской пехоты ждал этого мгновения. Тамбур-сержант взмахнул палочкой, и барабаны гулко зарокотали. Пронзительно и мелодично засвистели дудки. «Ирландская прачка» – отрывистая и бодрая. Щелк-щелк – морские пехотинцы взяли ружья на плечо. По приказу своего командира, Уайтинга, красные ряды пехотинцев двинулись в обе стороны по шканцам. Капитан Сойер смотрел, как течет нормальная корабельная жизнь. Теперь он заговорил громче:
   – Мистер Бакленд!
   – Сэр!
   Капитан поднялся на две ступеньки по шканцевому трапу, так что всем его было видно, и заговорил нарочито громко, чтобы слышало как можно больше народу.
   – Сегодня каболкино воскресенье.
   – Есть, сэр.
   – И двойная порция рома моим славным ребятам.
   – Есть, сэр.
   Бакленд изо всех сил пытался скрыть недовольство. Вместе с предыдущими словами капитана это было уже слишком. Каболкино воскресенье означает, что матросы проведут остаток дня в праздности. Двойной ром в таком случае почти наверняка вызовет ссоры и драки между матросами.
   Буш, идущий по главной палубе в сторону кормы, отчетливо видел, как в команде, избалованной капитаном, нарастает беспорядок. Невозможно поддерживать дисциплину, когда капитан игнорирует любой неблагоприятный рапорт со стороны офицеров. Задиры и скандалисты оставались безнаказанными; хорошие матросы начали отлынивать от работы, а плохие сделались и вовсе неуправляемы. «Славные ребята», – сказал капитан. Матросы прекрасно знают, как вели себя последнюю неделю. Раз капитан после этого назвал их «славными ребятами», в следующую неделю они будут вести себя еще хуже. Кроме того, все матросы прекрасно видели, как капитан обращается с лейтенантами, как грубо им выговаривает, как жестоко их наказывает. Пословица гласит: «что сегодня в кают-компании на жаркое, завтра будет нижней палубе на похлебку» – все, происходящее на шканцах, в искаженном виде обсуждается на баке. Трудно ожидать, что матросы станут подчиняться офицерам, которых откровенно презирает капитан. Буш, поднимавшийся на шканцы, был обеспокоен.
   Капитан ушел к себе. Бакленд и Робертс стояли возле коечных сеток. Они были погружены в разговор, и Буш присоединился к ним.
   – Эти статьи относятся к моим офицерам, – сказал Бакленд, когда он подошел.
   – Каболкино воскресенье и двойной ром, – добавил Робертс. – Все для этих славных ребят.
   Прежде чем продолжить, Бакленд украдкой огляделся. Жалко было видеть, как первый лейтенант линейного корабля озирается, боясь, что его подслушают. Но Хорнблауэр и Уэллард стояли по другую сторону штурвала. На полуюте штурман вел занятия по навигации: мичманы с секстанами проводили полуденные наблюдения.
   – Он сумасшедший, – сказал Бакленд так тихо, как позволял северо-восточный ветер.
   – Мы все это знаем, – ответил Робертс.
   Буш ничего не сказал. Он не хотел себя компрометировать.
   – Клайв пальцем не шевельнет, – сказал Бакленд. – Дурак набитый.
   Клайв был судовым врачом.
   – Вы его спрашивали? – поинтересовался Робертс.
   – Пытался. Но он не скажет ни слова. Он боится.
   – Ни с места, джентльмены, – вмешался резкий голос – хорошо знакомый голос капитана. Он раздавался на уровне палубы у самых их ног. Все три офицера вздрогнули от изумления.
   – Налицо все признаки вины! – гремел голос. – Вы свидетель, мистер Хоббс.
   Офицеры оглянулись. Световой люк капитанской каюты был приоткрыт, и капитан глядел на них в щелку; видны были только его нос и глаза. Росту он был высокого и, став на что-нибудь, на книги или на скамеечку, сумел заглянуть за комингс светового люка. Замерев, офицеры ждали. Еще одна пара глаз выглянула из светового люка. Они принадлежали Хоббсу, исполняющему обязанности артиллериста.
   – Ждите, пока я подойду к вам, джентльмены. – После слова «джентльмены» капитан фыркнул. – Очень хорошо, мистер Хоббс.
   Оба лица исчезли из светового люка. Офицеры едва успели обменяться отчаянными взглядами, как капитан уже поднялся по трапу.
   – Я полагаю, это мятежная сходка, – сказал капитан.
   – Нет, сэр, – отвечал Бакленд. Все, кроме категорического отрицания, было бы признанием вины – вины, способной затянуть веревки на их шеях.
   – Вы лжете мне на моих же шканцах! – заорал капитан. – Я был прав, когда подозревал своих офицеров. Они интригуют. Шепчутся. Сговариваются. Замышляют мятеж. А теперь проявляют ко мне величайшее неуважение. Я сделаю все, чтобы вы об этом пожалели, мистер Бакленд.
   – Я не хотел вас обидеть, сэр, – запротестовал Бакленд.
   – Вы лжете мне прямо в лицо! А вы двое подстрекали его! Вы ему поддакивали! До сих пор я был о вас лучшего мнения, мистер Буш.
   Буш решил, что разумнее не отвечать.
   – Молчаливая наглость, да? – продолжал капитан. – Тем не менее вы не прочь посудачить, когда думаете, что я вас не вижу.
   Капитан пристальным взглядом обвел шканцы.
   – А вы, мистер Хорнблауэр, – произнес он, – не сочли нужным доложить мне об этой сходке. Тоже мне вахтенный офицер! Конечно, и мистер Уэллард здесь. Этого следовало ожидать. Боюсь, мистер Уэллард, у вас будут неприятности из-за этих джентльменов. Плоховато вы следили, чтобы их никто не заметил. Вы в очень неприятном положении, мистер Уэллард. У вас нет на этом корабле ни единого друга, кроме дочки артиллериста, которую вам вскоре предстоит целовать.
   Капитан высился над шканцами, его взгляд был устремлен на несчастного Уэлларда, который заметно съежился под этим взглядом. Целовать дочку артиллериста означало быть битым на пушке.
   – Но у меня будет вдоволь времени разобраться с вами мистер Уэллард. Сперва лейтенанты, как требует их высокий чин.
   Капитан оглядел лейтенантов. Страх и торжество поочередно сменялись на его лице.
   – Мистер Хорнблауэр уже несет двухвахтное дежурство, – сказал он. – Вследствие этого вы наслаждались бездельем, а леность, как известно, мать всех пороков. Мистер Бакленд не стоит на вахте. Могущественный и честолюбивый первый лейтенант…
   – Сэр… – начал Бакленд и тут же прикусил язык. Слово «честолюбивый», без сомнения, означало, что он помышлял захватить власть на корабле, однако трибунал не усмотрит такого смысла. Само собой, каждый офицер честолюбив, и сказать ему это – не оскорбление.
   – Сэр! – передразнил капитан. – Сэр! Так у вас хватает ума или хитрости придерживать язык. Но вы не уйдете от расплаты за ваши дела. Мистер Хорнблауэр может оставаться на двухвахтном дежурстве. Но эти два джентльмена будут докладываться вам при каждой смене вахт, а также в две, в четыре и в шесть склянок каждой вахты. Докладывая, они должны быть одеты по форме, а вы должны выслушивать их полностью проснувшимся. Ясно?
   Все трое от изумления лишились дара речи.
   – Отвечайте!
   – Есть, сэр, – вымолвил Бакленд.
   – Есть, сэр, – сказали Робертс и Буш, когда капитан посмотрел на них.
   – Попробуйте только позволить себе поблажки в исполнении моего приказа, – произнес капитан. – У меня есть способы проверить, слушаются меня или нет.
   – Есть, сэр, – сказал Бакленд. Приговор капитана обрекал его, Робертса и Буша просыпаться и вставать через каждый час, днем и ночью.

Глава IV

   В трюме стояла абсолютная, беспросветная тьма. Ночь над морем была безлунная, под тремя палубами, ниже уровня моря, сквозь дубовую обшивку слышался плеск воды, удары разрезаемых волн, ворчание и жалобы сжимаемой то бортовым, то килевым креном древесины. Буш спускался в темноте с крутого трапа, шаря ногой в поисках опоры. Нащупав ее, он шагнул вниз и оказался меж бочонков с водой. Пискнула и юркнула крыса, но здесь, в трюме, крыс следовало ожидать, и Буш без колебаний двинулся на ощупь к корме. Из темноты перед ним в многоголосом корабельном шуме послышался тихий свист. Буш остановился и зашипел в ответ. Его не смущала вся эта конспирация. Любые предосторожности были нелишни, ибо речь буквально шла о жизни и смерти.
   – Буш, – послышался шепот Бакленда.
   – Да.
   – Остальные здесь.
   Десятью минутами раньше, в две склянки ночной вахты, Буш и Робертс по приказу капитана докладывались Бакленду в его каюте. Перемигнуться, сделать знак рукой, пошептаться было делом нескольких секунд – и вот они уже договорились встретиться. Абсолютно невероятно, чтобы лейтенантам королевского судна приходилось вести себя подобным образом из страха перед шпионами и соглядатаями, но это было необходимо. Они двинулись окольными путями и через разные люки. Хорнблауэр, которого Смит сменил на вахте, был уже здесь.
   – Мы не должны тут надолго задерживаться, – прошептал Робертс.
   Даже по шепоту, даже в темноте, чувствовалось, как он взволнован. Уж это, без сомнения, мятежная сходка, за которую их всех можно повесить.
   – Что если мы объявим его не пригодным к командованию? – прошептал Бакленд. – Наденем на него наручники?
   – Тогда нам придется действовать быстро и решительно, – сказал Хорнблауэр. – Иначе он позовет матросов, они могут его поддержать. И тогда…
   Хорнблауэр мог не продолжать. Все присутствующие мысленно представили себя раскачивающимися на реях.
   – Положим, мы будем действовать быстро и решительно, – согласился Бакленд. – Положим, мы наденем на него наручники. Что дальше?
   – Тогда мы должны будем идти на Антигуа, – сказал Робертс.
   – А там под трибунал, – произнес Буш, впервые заглядывая так далеко вперед.
   – Да, – прошептал Бакленд.
   В одном этом слоге слились волнение и отчаяние, безысходность и неверие.
   – В том-то и дело, – прошептал Хорнблауэр. – Он даст показания. В суде все будет звучать иначе. Мы были наказаны, двухвахтное дежурство, не получали спиртного. Такое может случиться с каждым. Это не повод для мятежа.
   – Но он портит матросов.
   – Двойная порция рома. Время поштопать одежду, в суде это будет звучать совершенно нормально. Не наше дело – обсуждать методы капитана – так подумает суд.
   – Но они его увидят.
   – Он хитер. И он не буйнопомешанный. Он может говорить, у него на все найдутся объяснения. Вы его слышали. Он будет красноречив.
   – Но он унижал нас перед матросами. Поручил Хоббсу за нами шпионить.
   – Это будет лишним свидетельством того, в какой безвыходной ситуации он находился, окруженный такими преступниками, как мы. Если мы его арестуем, мы будем виновны, пока не докажем обратного. Любой трибунал примет сторону капитана. За мятеж вешают.
   Хорнблауэр вложил в свою речь все сомнения, которые Буш чувствовал нутром, но не мог выразить словами.
   – Верно, – пробормотал Буш.
   – А как же Уэллард? – прошептал Робертс. – Вы слышали, как он кричал в последний раз?
   – Он всего-навсего волонтер. Даже не мичман. Ни друзей. Ни родственников. Что скажут судьи, когда узнают, что капитан приказал раз шесть выпороть мальчишку? Они рассмеются. И мы бы посмеялись, если б не знали. Пойдет ему на пользу, скажут они, как пошло на пользу всем нам.
   За этими непреложными словами последовала тишина, которую наконец прервал Бакленд, прошептавший несколько грязных ругательств. Однако они не принесли ему облегчения.
   – Он обвинит нас, – прошептал Робертс. – Как только мы встретимся с другими кораблями. Я абсолютно уверен.
   – Двадцать два года я служу лейтенантом, – сказал Бакленд. – Теперь он меня погубит. Он погубит всех вас.
   Офицеры, которых капитан обвинит перед трибуналом в непочтительном и подрывающем дисциплину поведении, обречены. Все они это знали. Их отчаяние достигло предела. Обвинения, выдвинутые капитаном с его безумной злобой и хитростью, могут привести не только к увольнению со службы – они могут привести к тюрьме и веревке.
   – До Антигуа дней десять, – сказал Робертс. – Если ветер останется попутным, а он останется.
   – Неизвестно, на Антигуа ли мы идем, – возразил Хорнблауэр. – Это все наши домыслы. Могут пройти недели – даже месяцы.
   – Господи, помилуй! – вымолвил Бакленд.
   В отдалении послышались тихие быстрые шаги – звук совершенно отличный от шумов движущегося судна. Все вздрогнули. Буш сжал волосатые кулаки. Но всех успокоил голос, тихо окликнувший:
   – Мистер Бакленд… Мистер Хорнблауэр… Сэр!
   – Господи, Уэллард, – сказал Робертс.
   Они слушали, как Уэллард пробирается к ним.
   – Капитан, сэр! – сообщил Уэллард. – Он идет.
   – Господи!
   – Откуда? – быстро спросил Хорнблауэр.
   – От рулевого люка. Я спустился в кокпит и пробрался сюда. Он послал Хоббса…
   – Вы трое, идите к носу, – оборвал его объяснения Хорнблауэр. – К носу, и как только будете на палубе, расходитесь по одному. Быстро!
   Никто не заметил, что Хорнблауэр отдает приказы офицерам, которые несравненно его старше. Каждая минута была драгоценна, нельзя было тратить время на колебания или глупые ругательства. Это стало ясно, как только Хорнблауэр заговорил. Буш повернулся к носу. Споткнувшись о невидимое препятствие, он больно расшиб подбородок и, убегая, слышал, как Хорнблауэр произнес: «Уэллард, за мной!»
   Канатная кладовая – трап – и, наконец, невероятная безопасность нижней пушечной палубы. После полной темноты трюма здесь казалось даже светло. Бакленд и Робертс продолжали подниматься на главную палубу. Буш повернулся и двинулся к корме. Подвахтенные уже давно были в койках и спали крепко; их храп мешался с корабельными шумами. Ряды плотно прижатых друг к другу гамаков сплошной массой раскачивались вместе с кренящимся судном. Далеко между рядами Буш различил огонек. Он приближался. Это был рожок со свечой, а нес его и.о. артиллериста Хоббс в сопровождении двух матросов. Он торопился. Увидев Буша, матросы переглянулись. Хоббс заколебался, и стало ясно, что ему очень хотелось бы спросить у Буша, как тот очутился на нижней пушечной палубе. Но есть вещи, которые и.о. уорент-офицера, будь он сто раз капитанским любимчиком, у лейтенанта спросить не может. На лице Хоббса отразилось разочарование. Очевидно, он спешил перекрыть все выходы из трюма, и теперь был в отчаянии, что Буш ускользнул. Матросы явно недоумевали, что это за кутерьма, да еще во время полуночной вахты. Хоббс посторонился, давая дорогу старшему по званию, и Буш, не глядя, прошествовал мимо. Удивительно, насколько уверенней он чувствовал себя, вырвавшись из трюма и отмежевавшись от мятежной сходки. Он решил идти в свою каюту – скоро четыре склянки и надо будет снова докладываться Бакленду. Сейчас вахтенный офицер отправит матроса его будить – к этому времени надо быть в койке. Однако, добравшись до грот-мачты, Буш застал там невероятную сумятицу. Ни в чем не замешанный офицер не оставил бы ее без внимания. Следовательно, он должен (так сказал себе Буш) спросить, что тут происходит. Здесь располагались морские пехотинцы, и все они поспешно одевались в своих койках. Те, кто надел уже штаны и рубаху, застегивали портупею.
   – Что происходит? – спросил Буш, делая вид, будто не знает, что на корабле творится нечто необычное.
   – Не могу знать, сэр, – ответил рядовой, к которому он обратился. – Сказали нам выходить. С ружьями, тесаками и боевыми патронами.
   Сержант морской пехоты выглянул из-за перегородки, отделявшей помещение для унтер-офицеров от остальной палубы.
   – Приказ капитана, сэр, – сказал он и заорал на пехотинцев: – Быстрее!
   – А где капитан? – Буш изо всех сил пытался изобразить полную непричастность.
   – Где-то на корме. Послал за корабельной полицией, а мне велел будить людей.
   Четверо рядовых пехотинцев вместе с капралом составляли судовую полицию. Круглые сутки полиция несла дозор у капитанской каюты. Капитану достаточно было одного слова, чтобы поднять на ноги охрану и окружить себя хотя бы несколькими вооруженными и дисциплинированными людьми.
   – Очень хорошо, сержант, – сказал Буш. Он постарался принять озабоченный вид и заспешил на корму, словно желая узнать, что там происходит. Однако ему было страшно. Он чувствовал, что готов на все, лишь бы не продолжать свой путь навстречу неизвестности. Появился Уайтинг, капитан морской пехоты, небритый и сонный, пристегивая шпагу поверх рубашки.
   – Какого черта?.. – начал он, увидев Буша.
   – Спросите кого-нибудь другого! – ответил Буш, подражая естественному поведению Уайтинга. Нервы Буша были на пределе, и обычно бездеятельное воображение разыгралось. Он представил себе, как в обманчивой тишине трибунала прокурор спрашивает Уайтинга: «Было ли поведение мистера Буша вполне обычным?» Жизненно важно, чтобы Уайтинг смог ответить: «Да». Буш даже ощутил шершавое прикосновение веревки к своей шее. Однако в следующий миг ему уже не пришлось разыгрывать изумление. Он и впрямь удивился.
   – Доктора! – раздался крик. – Позовите доктора!
   Прибежал побледневший Уэллард:
   – Позовите доктора Клайва!
   – Кто заболел, Уэллард?
   – К-капитан, сэр.
   Уэллард был в смятении, но вот следом за ним появился Хорнблауэр. Он тоже был бледен и тяжело дышал, однако, по-видимому, уже взял себя в руки. Взгляд, которым он обвел полутемное помещение, скользнул по Бушу, словно не замечая его.
   – Приведите доктора Клайва! – крикнул Хорнблауэр высунувшемуся из каюты мичману, потом другому: – А вы бегите за первым лейтенантом. Попросите его спуститься сюда. Ну, бегом!
   Задержавшись на Уайтинге, взгляд Хорнблауэра скользнул дальше, туда, где пехотинцы разбирали со стоек ружья.
   – Почему поднялись ваши люди, капитан Уайтинг?
   – Приказ капитана.
   – Тогда вы можете их построить. Но я не думаю, чтобы в этом была надобность. – Только сейчас Хорнблауэр заметил Буша. – О, мистер Буш. Раз вы здесь, я передаю вам руководство. Я послал за первым лейтенантом. Капитан расшибся – боюсь, очень сильно, сэр.
   – Но что случилось? – спросил Буш.
   – Капитан упал в люк, сэр.
   В неярком свете Хорнблауэр смотрел прямо на Буша, но тот ничего не мог прочесть в его глазах. В кормовой части нижней пушечной палубы собралась толпа, и сообщение Хорнблауэра, первое определенное сообщение за это время, было встречено возбужденным гулом. Недисциплинированный шум, к счастью, вызвал у Буша естественную реакцию.
   – Молчать! – заорал Буш. – Занимайтесь своими делами!
   Он обвел взглядом толпу, и она смолкла.
   – Я спущусь вниз, с вашего разрешения, сэр, – сказал Хорнблауэр. – Нужно посмотреть, как там капитан.
   – Очень хорошо, мистер Хорнблауэр. – Буш столько раз произносил эту стандартную фразу, что она прозвучала вполне обычно.
   – Идите со мной, Уэллард, – сказал Хорнблауэр и повернулся.
   Тут появились еще несколько человек – Бакленд с бледным напряженным лицом, рядом с ним Робертс, из каюты вышел заспанный Клайв в рубашке и штанах. Все они чуть вздрогнули при виде пехотинцев, строящихся в шеренгу на палубе. Ружейные дула отсвечивали в слабом свете фонарей.
   – Вы прямо сейчас идете, сэр? – спросил Хорнблауэр, оборачиваясь к Бакленду.
   – Иду, – ответил тот.
   – Ради бога, что тут происходит? – спросил Клайв.
   – Капитан расшибся, – коротко отвечал Хорнблауэр. – Поспешите. Вам понадобится свет.
   – Капитан… – Клайв заморгал, стряхивая с себя сон. – Где он? Эй, дайте мне фонарь. Где мои помощники? Бегите, разбудите моих помощников. Их койки в лазарете.
   Так что в конце концов по трапу двинулась процессия из шести человек с фонарями – четыре лейтенанта, Клайв и Уэллард. Ожидая у трапа, Буш украдкой взглянул на Бакленда: лицо первого лейтенанта подергивалось от волнения. Бакленд неизмеримо охотней ступал бы под градом картечи по изуродованной снарядами палубе. Он вопросительно посмотрел на Буша, но Клайв был совсем близко, и Буш не осмелился ничего сказать. Кстати, знал он не больше Бакленда. Они не ведали, что ждет их внизу: арест, позор, может быть – смерть.
   Фонарь осветил красный мундир с капральскими нашивками и белую портупею стоявшего у люка морского пехотинца.
   – Есть что доложить? – спросил Хорнблауэр.
   – Нет, сэр. Нечего, сэр.
   – Капитан лежит внизу без сознания. Его охраняют два пехотинца, – сказал Хорнблауэр Клайву, указывая вниз.
   Врач с трудом протиснул в люк свое массивное тело и исчез.
   – Теперь, капрал, – произнес Хорнблауэр, – расскажите первому лейтенанту, что вы об этом знаете.
   Капрал стоял по стойке «смирно», заметно нервничая под взорами четырех лейтенантов. По опыту службы он, вероятно, знал, что неприятности среди верхних чинов запросто могут выйти боком простому капралу, которого угораздило, пусть и невинно, впутаться в это дело. Он стоял навытяжку, стараясь никому не смотреть в глаза.
   – Говорите же! – резко произнес Бакленд. Он тоже нервничал, но это было вполне естественно для первого лейтенанта, чей капитан только что получил серьезную травму.
   – Я, значит, караульный капрал, сэр. В две склянки я сменил часового у капитанской каюты.
   – Да?
   – И… и… снова пошел спать.
   – Черт! – сказал Робертс. – Докладывайте же!
   – Меня разбудил один из джентльменов, сэр, – продолжал капрал. – По-моему, он артиллерист.
   – Мистер Хоббс?
   – Кажись, его так звать, сэр. Он говорит: «Приказ капитана, выводите караул». Я, значит, вывожу караул, вижу, капитан с Уэйдом, часовым, то есть, я его поставил, значит. В руках он держал пистолеты, сэр.
   – Кто, Уэйд?
   – Нет, сэр, капитан, сэр.
   – Как он себя вел? – спросил Хорнблауэр.
   – Ну, сэр… – Капрал не хотел говорить ничего дурного о капитане, даже обращаясь к лейтенанту.
   – Ладно, отставить. Продолжайте.
   – Капитан сказал, сэр, сказал он, значит, сказал, сэр: «Идите за мной», и тому джентльмену он сказал: «Выполняйте свой долг, мистер Хоббс». Мистер Хоббс, значит, пошел в одну сторону, сэр, а мы с капитаном, значит, сюда, сэр. «Затевается мятеж, – сказал он. – Гнусный кровавый мятеж. Мы должны захватить мятежников. Поймать их с поличным». Так сказал капитан.
   Из люка высунулась голова доктора.
   – Дайте еще фонарь, – сказал он.
   – Как капитан? – спросил Бакленд.
   – Похоже, что у него сотрясение мозга и несколько переломов.
   – Сильно расшибся?
   – Пока не знаю. Где мои помощники? А, вот и вы, Коулмен. Тащите лубки и бинты, да поживей. Еще прихватите доску для переноски раненых, парусину и веревки. Ну, бегом! Вы, Пирс, спускайтесь, поможете мне.
   Так что лекарские помощники исчезли, не успев появиться.
   – Продолжайте, капрал, – сказал Бакленд.
   – Я не помню, чего говорил, сэр.
   – Капитан привел вас сюда.
   – Да, сэр. Значит, в руках у него были пистолеты, я уже говорил, сэр. Одну шеренгу он послал вперед. «Заткните каждую щель», – сказал он, и еще он, значит, сказал: «Вы капрал, берите двоих караульных и идите на поиски». Он… он, орал, как… У него пистолеты были в руках.
   Говоря, капрал испуганно посмотрел на Бакленда.
   – Все в порядке, капрал, – произнес тот. – Говорите правду.
   Известие о том, что капитан без сознания и, возможно, сильно расшибся, успокоило его, как успокоило оно Буша.
   – Я повел свою шеренгу по трапу, сэр, – сказал капрал. – Иду, значит, впереди с фонарем, ружья-то при мне нет. Спускаемся мы к подножию трапа, сюда, где мешки, сэр, а капитан нам через люк: «Быстрее! Не дайте им уйти! Быстрее же!» Вот мы, значит, и полезли через припасы, сэр.
   Приближаясь к развязке, капрал смолк. Возможно, он добивался дешевого театрального эффекта, однако, скорее всего просто боялся впутаться в историю, способную повредить ему, несмотря на полную непричастность.
   – И что же дальше? – спросил Бакленд.
   Тут вновь появился Коулмен, нагруженный разнообразными приспособлениями; на плече он нес шестифутовую доску. Лекарский помощник взглянул на Бакленда, испрашивая разрешения пройти. Получив это разрешение, он положил на палубу доску, парусину и веревки, а со всем остальным спустился по трапу.
   – Ну? – сказал Бакленд капралу.
   – Я не знаю, что случилось, сэр.
   – Расскажите, что знаете.
   – Я услышал крик, сэр. И грохот. Я всего-то отошел ярдов на десять, не больше. Я, значит, вернулся с фонарем.
   – И что же вы увидели?
   – Капитан, сэр. Он лежал у подножия трапа как мертвый, сэр. Он упал в люк, сэр.
   – И что вы сделали?
   – Я попробовал перевернуть его, сэр. Все его лицо было в крови, сэр. Я думал, может, он мертвый, но почувствовал, что сердце бьется.
   – Да?
   – Я не знал, что мне делать, сэр. Я не знал ни про какой такой мятеж, сэр.
   – И что же вы все-таки сделали?
   – Я оставил двух моих людей с капитаном, сэр, и пошел наверх, поднять тревогу. Я не знал, кому это доверить, сэр.
   Была своя ирония в этой ситуации: капрал боялся, что его заставят отвечать за такой пустяк – надо ли было послать гонца или идти самому. В то же время четыре лейтенанта рисковали головой.
   – Ну?
   – Я увидел мистера Хорнблауэра, сэр. – Облегчение в голосе капрала прозвучало эхом того облегчения, которое он испытал, увидев наконец, на кого переложить свою непомерную ответственность, – Он был с молодым джентльменом, кажись его Уэллард звать. Я ему сказал, что с капитаном. Мистер Хорнблауэр, значит, велел мне стоять здесь, сэр.
   – Вы поступили правильно, капрал, – произнес Бакленд тоном судьи.
   – Спасибо, сэр. Спасибо, сэр.
   По трапу вскарабкался Коулмен. Снова взглядом испросив разрешения у Бакленда, он передал сложенное у люка снаряжение кому-то, стоящему внизу. Потом опять полез по трапу. Буш глядел на капрала. Закончив рассказ, тот вновь ощутил себя неловко под взглядами четырех лейтенантов.
   – Итак, капрал, – неожиданно заговорил Хорнблауэр, – вы не знаете, как капитан упал в люк?
   – Нет, сэр. Конечно нет, сэр.
   Хорнблауэр один раз взглянул на своих коллег. Всего один раз. Слова капрала и взгляд Хорнблауэра несказанно успокаивали.
   – Он был возбужден, вы сказали? Ну, отвечайте же.
   – Ну… да, сэр. – Капрал вспомнил, что совсем недавно так неосторожно сболтнул, и вдруг сделался словоохотлив. – Он кричал нам в люк, сэр. Я думаю, он перегнулся вниз. Он, наверное, упал, когда корабль накренило. Думаю, зацепился ногой за комингс и полетел головой вниз.
   – Так оно, наверное, и было, – сказал Хорнблауэр.
   Клайв поднялся по трапу и встал над комингсом.
   – Сейчас я буду его выносить. – Посмотрев на четырех лейтенантов, доктор сунул руку за пазуху рубашки и вытащил пистолет. – Это лежало рядом с капитаном.
   – Я заберу, – сказал Бакленд.
   – Там еще один должен быть, судя по тому, что мы только что слышали, – сказал Робертс. До этого он молчал и сейчас заговорил слишком громко. Он был возбужден, и поведение его могло показаться подозрительным всякому, кто имел основания подозревать. Буш почувствовал приступ раздражения и страха.
   – После того как мы поднимем капитана, я прикажу поискать, – сказал Клайв, потом позвал, наклонившись к люку: – Поднимайтесь.
   Первым появился Коулмен с двумя веревками в руке, за ним пехотинец: одной рукой он цеплялся за трап, а другой придерживал ношу.
   – Давайте потихоньку, – сказал Клайв.
   Коулмен с пехотинцем вылезли из люка и вытащили верхний край доски. К ней было привязано спеленатое, как мумия, тело. Это наилучший способ вносить по трапу человека с переломанными костями. Пирс, другой лекарский помощник, карабкался сзади, придерживая нижний край доски. Когда она приподнялась над комингсом, офицеры столпились у люка, помогая ее вытащить. В свете фонарей Буш видел над парусиной лицо капитана. Насколько можно было разглядеть (бинты закрывали нос и один глаз), лицо это было спокойным и ничего не выражало. На одном виске запеклась кровь.
   – Отнесите его в каюту, – распорядился Бакленд.
   Момент был важный: если капитан выбывает из строя, долг первого лейтенанта – взять на себя командование, и четыре слова, произнесенные Баклендом, показывали, что он это сделал. Приняв командование, он мог отдавать приказы даже в отношении капитана. Однако этот важный шаг был вполне в рамках заведенного порядка: Бакленд десятки раз принимал временное командование кораблем в отсутствие капитана. Заведенный порядок помог ему пройти через критическую ситуацию, а привычки, сформировавшиеся за тридцать лет службы на флоте – сначала мичманом, потом лейтенантом, – позволили вести себя с подчиненными и действовать как обычно, несмотря на неопределенность его ближайшего будущего.
   И все же Буш, внимательно за ним наблюдавший, не был уверен, что привычки хватит надолго. Бакленд был явно потрясен. Это можно было бы объяснить естественным состоянием офицера, на которого в таких поразительных обстоятельствах свалилась огромная ответственность. Так мог бы решить ни о чем не подозревавший человек. Но Буш, с ужасом гадавший, как поведет себя капитан, придя в сознание, видел, что Бакленд разделяет его страхи. Кандалы, трибунал, веревка палача – мысль о расплате лишала Бакленда воли к действию. А жизнь или, во всяком случае, будущее всех офицеров на корабле, зависели от него.
   – Простите, сэр, – сказал Хорнблауэр.
   – Да? – отозвался Бакленд и с усилием добавил: – Да, мистер Хорнблауэр?
   – Можно мне записать показания капрала, пока события еще свежи в его памяти?
   – Очень хорошо, мистер Хорнблауэр.
   – Спасибо, сэр, – сказал Хорнблауэр. На его лице нельзя было прочесть ничего, кроме почтительного усердия. Он повернулся к капралу: – Доложитесь мне в моей каюте, после того как вновь поставите караул.
   – Да, сэр.
   Доктор и его помощники давно унесли капитана. Бакленд не двигался с места – казалось, он парализован.
   – Надо еще разобраться со вторым пистолетом капитана, – сказал Хорнблауэр все так же почтительно.
   – Ах, да. – Бакленд огляделся по сторонам.
   – Здесь есть Уэллард, сэр.
   – Ах, да. Он подойдет.
   – Мистер Уэллард, – сказал Хорнблауэр, – спуститесь с фонарем и поищите пистолет. Принесете его первому лейтенанту на шканцы.
   – Есть, сэр.
   Уэллард почти успокоился; уже некоторое время он не сводил глаз с Хорнблауэра. Теперь он поднял фонарь и спустился по трапу. То, что Хорнблауэр сказал про шканцы, проникло в сознание Бакленда – он медленно двинулся к выходу, остальные за ним. На нижней пушечной палубе Бакленду отсалютовал капитан Уайтинг.
   – Будут приказания, сэр?
   Значит, весть о том, что капитан выбыл из строя и первый лейтенант принял командование, разнеслась по кораблю с быстротой молнии. Бакленду потребовались минута или две, чтобы собраться с мыслями.
   – Нет, капитан, – сказал он наконец и добавил: – Прикажите своим людям разойтись.
   Когда они поднялись на шканцы, ветер по-прежнему дул с правой раковины и «Слава» летела над зачарованным морем. Над головами вздымались пирамиды парусов, выше, выше, выше, к бесчисленным звездам, корабль качался, и верхушки мачт описывали в небе большие круги. С левого борта только что вынырнул из моря месяц и висел над горизонтом, как маленькое чудо, отбрасывая к кораблю длинную серебристую дорожку. На белых досках палубы отчетливо выделялись черные фигуры людей.
   Стоявший на вахте Смит бросился к ним, как только они поднялись по трапу. Больше часа расхаживал он, как в лихорадке, слыша доносившиеся снизу шум и возню, ловя расползающиеся по кораблю слухи, не вправе покинуть пост и разузнать, что происходит на самом деле.
   – Что случилось, сэр? – спросил он.
   Смит не был посвящен в тайну встречи четырех лейтенантов. Кроме того, капитан не так его притеснял. Однако он не мог не чувствовать всеобщего недовольства, он должен был догадываться, что капитан не в себе. И все же Бакленд был не готов к его вопросу и не приготовил ответ. Наконец заговорил Хорнблауэр.
   – Капитан упал в трюм, – сказал он спокойно и без особого выражения. – Его только что в бессознательном состоянии отнесли в каюту.
   – Как его угораздило? – изумленно спросил Смит.
   – Он искал заговорщиков, – ответил Хорнблауэр все тем же ровным тоном.
   – Ясно, – сказал Смит. – Но…
   Он прикусил язык. Ровный тон Хорнблауэра предупредил его, что дело деликатное – если продолжать расспросы, придется обсуждать умственное здоровье капитана, а Смиту не хотелось высказывать свое мнение по этому поводу. В таком случае он не хотел больше ничего спрашивать.
   – Шесть склянок, сэр, – доложил ему старшина-рулевой.
   – Очень хорошо, – машинально ответил Смит.
   – Мне нужно записать показания капрала, – сказал Хорнблауэр. – Я заступаю на вахту в восемь склянок.
   Раз Бакленд принял командование, он мог отменить нелепый приказ, по которому Буш с Робертсом ежечасно являлись к нему, а Хорнблауэр нес двухвахтное дежурство. Наступила неловкая пауза. Никто не знал, сколько капитан пролежит без сознания и в каком состоянии будет, придя в себя. На шканцы вбежал Уэллард.
   – Вот второй пистолет, сэр, – сказал он, вручая оружие Бакленду. Тот взял пистолет и достал из кармана другой. Так он и стоял беспомощно, с двумя пистолетами в руках.
   – Мне забрать их у вас, сэр? – спросил Хорнблауэр, беря пистолеты у него из рук. – А Уэллард может помочь мне записать показания капрала. Можно я возьму его с собой, сэр?
   – Да, – отвечал Бакленд.
   Хорнблауэр повернулся, чтобы уйти, Уэллард за ним.
   – Мистер Хорнблауэр… – начал Бакленд.
   – Сэр?
   – Ничего, – сказал Бакленд. В его голосе прозвучала нерешительность.
   – Простите, сэр, но на вашем месте я бы немного отдохнул, – заметил Хорнблауэр, останавливаясь у трапа. – У вас была тяжелая ночь.
   Буш внутренне согласился с Хорнблауэром: не то чтобы его заботило, тяжелая ли ночь была у Бакленда, просто, если Бакленд уйдет в каюту, меньше шансов, что он неосторожным словом выдаст себя – и своих сообщников. Тут только до Буша дошло, что именно это Хорнблауэр имел в виду. В то же время он пожалел, что Хорнблауэр от них уходит, и понял, что Бакленд тоже об этом жалеет: Хорнблауэр хладнокровен и быстро соображает, невзирая на опасность. Это он подал всем пример естественного поведения, когда внизу поднялась тревога. Может быть, Хорнблауэр что-то от них скрывал, может быть, он лучше знает, как же капитана угораздило свалиться в люк. Это смущало и волновало Буша, но даже если он был прав, Хорнблауэр ничем себя не выдал.
   – Когда, черт возьми, доложится этот проклятый доктор? – произнес Бакленд, ни к кому не обращаясь.
   – Почему бы вам не подождать его у себя в каюте, сэр? – сказал Буш.
   – Хорошо. – Бакленд заколебался, прежде чем продолжить: – Вам, джентльмены, лучше по-прежнему докладываться мне ежечасно, как приказал капитан.
   – Есть, сэр, – отвечали Робертс и Буш.
   Как понял Буш, это означает, что Бакленд решил не рисковать: капитан, придя в себя, узнает, как выполнялись его приказы. В тоске и тревоге Буш спустился вниз, чтобы хоть полчасика отдохнуть, прежде чем снова идти докладываться. Поспать он не надеялся. Через тонкую перегородку, отделявшую его каюту от соседней, доносились приглушенные голоса – Хорнблауэр записывал показания капрала.

Глава V

   В кают-компании накрывали к завтраку. Этот завтрак был еще молчаливей и печальней, чем обычно. Штурман, баталер, капитан морской пехоты – все произнесли традиционное «доброе утро» и без дальнейших разговоров принялись за еду. Они слышали (как и все остальные на корабле), что капитан пришел в сознание.
   Узкие столбы света из люков освещали тесное помещение, «Слава» слегка покачивалась, и лучи двигались по каюте взад и вперед. Через открытую дверь внутрь проникал восхитительно свежий воздух. Кофе был горячий, сухари, пробывшие на борту меньше трех недель, до того пролежали не больше пары месяцев на складе, судя по тому, что в них почти не было жучков. Офицерский кок разумно воспользовался хорошей погодой, чтоб зажарить остатки вчерашней солонины с луком из быстро тающего запаса. Жаркое из солонины, горячий кофе и хорошие сухари, свежий воздух, солнце, ясная погода – в кают-компании должно было быть весело. Вместо этого в ней царили озабоченность, дурные предчувствия, напряженное беспокойство. Буш посмотрел через стол на осунувшегося, бледного и усталого Хорнблауэра. Бушу многое хотелось бы ему сказать, но пока тень капитанского безумия лежала на корабле, следовало молчать.
   Бакленд вошел в кают-компанию вместе с доктором. Все вопрошающе посмотрели на них; почти все встали, чтобы выслушать новости.
   – Он в сознании, – сказал Бакленд и глянул на Клайва, чтобы тот рассказал подробнее.
   – У него слабость, – произнес Клайв.
   Буш посмотрел на Хорнблауэра, надеясь, что тот задаст вопрос, который хотелось задать ему самому. Лицо Хорнблауэра казалось ничего не выражающей маской. Он, не отрываясь, смотрел на Клайва, но рта не раскрывал. В конце концов этот вопрос задал Ломакс, баталер.
   – Он что-нибудь соображает?
   – Ну… – начал Клайв, искоса поглядывая на Бакленда. Было ясно, что меньше всего на свете доктор хочет определенно высказываться по поводу умственного здоровья капитана. – Пока он для этого слишком слаб.
   Ломакс, к счастью, был достаточно любопытен и достаточно упрям, чтобы не смутиться уклончивостью врача.
   – А сотрясение мозга, – спросил он. – Как оно на нем сказалось?
   – Череп не поврежден, – ответил Клайв. – Множественные разрывы кожной ткани. Нос сломан. Сломана клавикула – ключица, то есть, и пара ребер. Он упал головой вперед, что естественно, раз он споткнулся о комингс.
   – Как же его угораздило? – спросил Ломакс.
   – Он не сказал, – ответил Клайв. – Я думаю, он не помнит.
   – Как это?
   – Обычное дело, – произнес Клайв. – Можно даже сказать, это симптоматично. После сильного сотрясения мозга у пациента обычно наблюдаются провалы в памяти, охватывающие несколько часов до травмы.
   Буш снова взглянул на Хорнблауэра. Лицо младшего лейтенанта было по-прежнему непроницаемо, и Буш решил последовать его примеру, то есть не выдавать своих чувств и оставить другим задавать вопросы. Однако весть была великая, славная, чудесная, и, на вкус Буша, никакие подробности о ней не могли быть излишними.
   – Он знает, где он находится? – продолжал Ломакс.
   – Он знает, что он на этом корабле, – осторожно сказал Клайв.
   Теперь к Клайву повернулся Бакленд; он осунулся, был небрит и выглядел усталым. Однако он видел капитана и вследствие этого был чуть понастойчивее.
   – Может ли капитан исполнять свои обязанности? – спросил он.
   – Ну… – начал Клайв.
   – Ну?
   – Временно, наверное, нет.
   Ответ был явно неудовлетворительный, но Бакленд, добиваясь его, истратил всю свою решимость. Хорнблауэр поднял бесстрастное лицо и посмотрел прямо на Клайва.
   – Вы хотите сказать, что сейчас он не в состоянии командовать кораблем?
   Остальные одобряюще загудели, требуя точного ответа. Клайв, оглядев настойчивые лица, вынужден был сдаться:
   – Сейчас да.
   – Теперь мы хоть знаем, что к чему, – сказал Ломакс. В голосе его звучало удовлетворение, которое разделяли в кают-компании все, кроме Бакленда и Клайва.
   Отстранить капитана от командования было необходимо и одновременно очень непросто. Король и парламент совместно назначили Сойера командовать «Славой», и его смещение попахивало изменой. Все, кто имел хоть малейшее касательство к этой истории, до конца жизни будут нести несмываемое пятно неподчинения и мятежа. Последний штурманский помощник рискует не получить в будущем нового назначения только из-за того, что служил на «Славе», когда Сойера отстранили от командования. Поэтому следовало соблюсти видимость законности в деле, которое при ближайшем рассмотрении никогда не будет вполне законным.
   – Здесь у меня показания капрала Гринвуда, сэр, – сказал Хорнблауэр, – с его крестиком, засвидетельствованные мной и мистером Уэллардом.
   – Спасибо, – сказал Бакленд, беря бумагу. В его движении была какая-то неуверенность, словно документ – шутиха, способная взорваться в любой момент, но только Буш, искавший этих колебаний, их заметил. Всего несколько часов назад Бакленд вынужден был бежать, спасая свою жизнь, пробираться по внутренностям корабля, уходя от погони. Имена Уэлларда и Гринвуда напомнили ему об этом, вызвав легкий шок. И тут же, словно вызвали демона, в дверях кают-компании появился легкий на помине Уэллард.
   – Мистер Робертс послал меня узнать, какие будут распоряжения, сэр, – сказал он.
   Робертс нес вахту и весь извелся от желания узнать, что происходит внизу. Бакленд замер в нерешительности.
   – Сейчас обе вахты на палубе, сэр, – почтительно напомнил Хорнблауэр.
   Бакленд вопросительно посмотрел на него.
   – Вы можете сообщить новость матросам, сэр, – продолжал Хорнблауэр.
   Он лез к старшему офицеру с непрошеным советом и тем самым напрашивался на обидное замечание. Однако весь его вид выражал глубочайшее почтение и ничего, кроме желания уберечь старшего от любых возможных хлопот.
   – Спасибо, – сказал Бакленд.
   На его лице ясно читалась внутренняя борьба. Он по-прежнему боялся слишком сильно себя скомпрометировать – как будто он себя еще не скомпрометировал! Тем более ему не хотелось напрямую говорить с матросами, хотя он уже понял, что сделать это придется. А чем дольше он думал, тем насущнее становилась эта необходимость – по нижней палубе слухи расползаются быстро, и команда, уже прежде выбитая капитаном из колеи, от полной неопределенности становилась все более беспокойной. Нужно, жизненно необходимо было сделать твердое, определенное заявление. Однако чем больше необходимость, тем больше и ответственность. Бакленд явно колебался меж двух огней.
   – Общий сбор? – мягко предположил Хорнблауэр.
   – Да. – Бакленд в отчаянии ринулся навстречу опасности.
   – Очень хорошо. Мистер Уэллард! – сказал Хорнблауэр.
   Буш заметил, каким выразительным взглядом тот сопроводил свои слова. Выразительность эта была естественна в ситуации, когда один младший офицер советует другому поторопиться, пока старший не передумал. Непосвященный так бы и подумал, но Бушу, которого усталость и тревога сделали проницательным, в этом взгляде почудилось нечто иное. Уэллард был бледен, измотан и встревожен, Хорнблауэр его ободрил. Возможно, сообщил ему, что тайна еще не раскрыта.
   – Есть, сэр, – сказал Уэллард и вышел.
   По всему кораблю засвистели дудки.
   – Все наверх! Все наверх! – кричали боцманматы. – Всей команде строиться за грот-мачтой! Все наверх!
   Бакленд нервничал, поднимаясь на палубу, но к началу испытания он более или менее взял себя в руки. Срывающимся бесцветным голосом первый лейтенант сообщил матросам, что из-за несчастного случая, о котором все они могли слышать, капитан в настоящее время не способен командовать судном.
   – Но все мы продолжим исполнять свои обязанности, – закончил Бакленд, пристально глядя на ровный ряд поднятых голов.
   Буш, смотревший в ту же сторону, приметил седую голову и жирное тело Хоббса, и.о. артиллериста, капитанского любимчика и соглядатая. В будущем дела мистера Хоббса могут пойти по-иному – по крайней мере, пока продлится недееспособность капитана. В том-то все и дело – пока продлится недееспособность капитана. Буш смотрел на Хоббса и гадал, сколько тот знает, и о скольком догадывается – в скольком он присягнет перед трибуналом. Буш попытался прочесть свое будущее на толстом лице старика, но проницательность оставила его. Он не мог догадаться ни о чем.
   Матросам приказали расходиться, и на несколько минут воцарились шум и суматоха, пока вахтенные не занялись своими обязанностями, а свободные от дел не спустились под палубу. Именно сейчас, в шуме и суматохе, легче всего было ненадолго остаться с глазу на глаз и избежать постороннего наблюдения. Буш поймал Хорнблауэра у кнехтов бизань-мачты и задал наконец вопрос, мучивший его уже несколько часов; вопрос, от которого столько зависело.
   – Как это случилось? – спросил Буш.
   Боцманматы выкрикивали приказы, матросы сновали туда-сюда, вокруг двух офицеров царила организованная суматоха, множество людей занималось своими делами. Они стояли обособленные от всех, лицом к лицу. Благодатный солнечный свет озарил напряженное лицо, которое Хорнблауэр обратил к своему собеседнику.
   – Что именно, мистер Буш? – сказал Хорнблауэр.
   – Как капитан свалился в люк?
   Произнеся эти слова, Буш оглянулся через плечо, вдруг испугавшись: не услышал ли его кто. За такие слова могут повесить. Повернувшись обратно, он увидел, что лицо Хорнблауэра ничего не выражает.
   – Думаю, он потерял равновесие, – ровно произнес тот, глядя прямо в глаза Бушу, и тут же добавил: – С вашего позволения, сэр, у меня есть спешные дела.
   Позже всех старших офицеров по очереди пригласили в капитанскую каюту своими глазами убедиться, что за развалина там лежит. Буш увидел в полутьме каюты слабого инвалида с лицом, наполовину закрытым бинтами. Пальцы одной руки поминутно двигались, другая рука была в лубке.
   – Он под наркозом, – объяснил в кают-компании Клайв. – Я должен был дать ему большую дозу опиумной настойки, чтобы попытаться исправить сломанный нос.
   – Я думаю, он размазался по всему лицу, – жестоко сказал Ломакс. – Он был достаточно велик.
   – Обширный осколочный перелом, – согласился Клайв.
   На следующее утро из капитанской каюты раздались крики: в них звучала не только боль, но и страх. Потом оттуда появились Клайв и его помощники, потные и взволнованные. Клайв тут же отправился конфиденциально доложить Бакленду, но все на корабле слышали вопли, а кто не слышал, узнал про них от тех, кто слышал. Лекарские помощники, которых другие уорент-офицеры забросали вопросами, не смогли держаться с такой важной таинственностью, которую проявлял в кают-компании Клайв. Несчастный инвалид, без сомнения, сумасшедший: когда врач с помощниками попытались осмотреть его сломанный нос, он впал в пароксизм страха, вырывался с безумной силой, так что они, боясь повредить другие сломанные кости, вынуждены были замотать его в парусину, словно в смирительную рубашку, оставив снаружи одну левую руку. Лауданум и кровопускание наконец довели капитана до бесчувствия, но когда вечером Буш его увидел, тот вновь был в сознании. Капитан Сойер съеживался при виде каждого входящего, пугался теней, рыдал. Страшно было видеть, как этот крупный мужчина по-детски оплакивает свои горести и прячет лицо от мира, в котором его измученному сознанию мерещилась одна только мрачная враждебность.
   – Часто случается, – менторским тоном говорил Клайв (чем дольше длилась капитанская болезнь, тем охотнее он ее обсуждал), – что травма, падение, ожог или перелом полностью выводят из равновесия и прежде несколько неустойчивый мозг.
   – Несколько неустойчивый! – фыркнул Ломакс. – Разве он не поднял среди ночи морских пехотинцев, чтобы ловить в трюме заговорщиков?! Спросите мистера Хорнблауэра, спросите мистера Буша, считают ли они его немного неустойчивым. Он заставил Хорнблауэра нести двухвахтное дежурство, а Буша, Робертса и самого Бакленда вскакивать с постели каждый час, днем и ночью. Да он давным-давно сбрендил!
   Удивительно, как у всех развязались языки, стоило им избавиться от страха перед капитанскими шпионами.
   – По крайней мере теперь мы сделаем из команды моряков, – сказал Карберри, штурман. В его голосе звучало удовлетворение, которое разделяла вся кают-компания. Парусные и артиллерийские учения, строгая дисциплина и тяжелый труд сплачивали развалившуюся было команду. Бакленд явно наслаждался – об этом он мечтал с тех пор, как они миновали Эддистоун. Тренируя команду, он на время забывал о других заботах.
   А заботило первого лейтенанта новое ответственное решение, которое вовсю обсуждалось кают-компанией за его спиной. Бакленд уже замкнулся в тишине, приличествующей капитану военного судна. Никто за него решить не мог, и кают-компания наблюдала за ним, как наблюдала бы за боксером на ринге. Они даже заключали пари, предпримет ли Бакленд последний бесповоротный шаг к тому, чтобы объявить себя командиром «Славы», а капитана – неизлечимым.
   В капитанском столе были заперты бумаги, а среди них – секретные инструкции, адресованные ему лордами Адмиралтейства. Никто, кроме капитана, этих инструкций не видел, ни одна душа на судне не догадывалась, что в них. Это могли быть самые обычные приказы, например, они могли предписывать «Славе» присоединиться к эскадре адмирала Бискертона, а могли содержать дипломатические тайны, не предназначенные для глаз простого лейтенанта. Бакленд мог по-прежнему держать курс на Антигуа, там сложить с себя ответственность и передать ее старшему морскому офицеру на острове. На Антигуа наверняка найдется какой-нибудь молодой капитан, которого переведут на «Славу» – он прочтет приказы и поведет корабль по назначению. С другой стороны, Бакленд мог прочитать приказы сейчас: вдруг в них что-то чрезвычайно спешное? Антигуа – удобная цель для идущих из Англии кораблей, однако с военной точки зрения, она не столь желательна, ибо расположена с подветренной стороны от большинства стратегически важных пунктов.
   Если Бакленд приведет «Славу» на Антигуа, а потом вынужден будет лавировать против ветра обратно, он может изрядно схлопотать по рукам от лордов Адмиралтейства; если же он прочтет секретные приказы, то может получить выговор за свою самодеятельность. Вся кают-компания догадывалась о его положении, и каждый офицер в отдельности поздравлял себя с тем, что его лично это не касается, и в то же время гадал, что же предпримет Бакленд.
   Буш и Хорнблауэр бок о бок стояли на юте, широко расставив ноги на качающейся палубе. Встав поустойчивее, они посмотрели на горизонт в свои секстаны. Сквозь темное стекло Буш видел отраженное зеркалом изображение солнца. Медленно-медленно он начал совмещать нижнюю кромку светила с горизонтом. «Слава» качалась на длинных синих валах, и это мешало Бушу, но он упорно продолжал. Наконец он решил, что изображение солнца село на горизонт, и закрепил секстан. Теперь можно было снять и записать показания. Уступая новомодным предрассудкам, Буш решил последовать примеру Хорнблауэра и замерить широту еще и с противоположной стороны горизонта. Он повернулся кругом и произвел замер. Записав результат, попытался вспомнить, что же надо делать с половиной разницы между двумя показаниями. И с поправкой индекса, и с наклонением. Буш огляделся и обнаружил, что Хорнблауэр уже закончил наблюдения и ждет его.
   – Самая большая широта, какую я когда-либо замерял, – заметил Хорнблауэр. – Никогда не был так далеко на юге. Какой у вас результат?
   Они сравнили показания.
   – Неплохо совпадают, – сказал Хорнблауэр. – В чем затруднение?
   – Высоту солнца я взять могу, – ответил Буш. – Это без проблем. Меня смущают расчеты – эти чертовы поправки.
   Хорнблауэр на мгновение поднял бровь. Он привык каждый раз в полдень проводить замеры и самостоятельно рассчитывать положение корабля, чтобы не разучиться. Он знал, что технически сложно точно замерить высоту солнца на качающейся палубе, но все никак не мог поверить, что кто-то находит трудными последующие математические расчеты (хотя и знал много тому примеров). Для него они были настолько просты, что, когда Буш выразил желание присоединиться к его полуденным наблюдениям с целью усовершенствоваться, Хорнблауэр счел само собой разумеющимся, что Буша беспокоит только техника работы с секстаном. Однако он вежливо скрыл свое изумление.
   – Они несложны, – сказал он и добавил: – сэр.
   Умный офицер не станет кичиться перед старшим своим умственным превосходством. Хорнблауэр осторожно подобрал слова для следующей фразы.
   – Если бы вы спустились вниз, сэр, вы могли бы просмотреть мои расчеты.
   Буш терпеливо выслушал объяснения Хорнблауэра. На мгновение они полностью прояснили ему проблему (лишь поспешное чтение в последнюю минуту позволило Бушу сдать лейтенантские экзамены, хотя помогла ему в этом морская практика, а не знание навигации), но он по горькому опыту знал, что завтра все будет так же туманно.
   – Теперь мы можем отметить наши координаты, – сказал Хорнблауэр, склоняясь над картой.
   Буш смотрел, как ловкие пальцы Хорнблауэра двигают по карте параллельную линейку. У Хорнблауэра были длинные, худые, довольно красивые руки. Их умелые и точные движения завораживали Буша. Хорнблауэр сильными пальцами взял карандаш и прочертил линию.
   – Вот точка пересечения, – сказал он. – Теперь мы можем проверить себя по счислению пути.
   Даже Буш мог понять простые действия, нужные чтобы проложить курс корабля по счислению пути со вчерашнего полдня. Твердые пальцы нанесли на карту маленький крестик.
   – Видите, мы по-прежнему сдвигаемся к югу, – сказал Хорнблауэр. – Мы еще недостаточно продвинулись на восток, чтобы Гольфстрим начал сносить нас к северу.
   – Вы говорили, что никогда не были в этих водах? – спросил Буш.
   – Да.
   – Тогда как же… Ох, понятно, вы читали.
   Буша так же удивляло, что человек может прочитать заранее и таким образом подготовиться к новым условиям, как удивляло Хорнблауэра, что кого-то смущает математика.
   – В любом случае мы здесь. – Хорнблауэр постучал по карте карандашом.
   – Да, – ответил Буш.
   Оба посмотрели на карту, думая об одном и том же.
   – Как вы думаете, что сделает первый? – спросил Буш. Пусть Бакленд и законный командир судна, но говорить о нем как о капитане еще рано – «капитаном» оставалось жалкое рыдающее существо, спеленатое парусиной на койке в своей каюте.
   – Не знаю, – отвечал Хорнблауэр. – Но он решится сейчас или никогда. Вы же видите, с этого дня нас все время будет сносить в подветренную сторону.
   – Что бы сделали вы? – Буша интересовал этот младший лейтенант, такой находчивый в действиях и такой сдержанный в словах.
   – Я прочел бы приказы, – тут же ответил Хорнблауэр. – Пусть лучше меня накажут за действия, чем за бездействие.
   – Не знаю… – протянул Буш.
   С другой стороны, конкретные действия гораздо скорее могли стать поводом для трибунала, чем их отсутствие. Буш это чувствовал, но ему не хватало слов, чтобы выразить свое ощущение.
   – Эти приказы могут направлять нас в отдельное плавание, – продолжал Хорнблауэр. – Господи, какой шанс для Бакленда!
   – Тоже верно, – сказал Буш.
   В голосе Хорнблауэра прозвучало страстное желание. Если кто и жаждал самостоятельного командования с вытекающими из него возможностями отличиться, так это Хорнблауэр. Буш не знал, хотел бы он сам командовать линейным кораблем в опасных водах или нет. Он смотрел на Хорнблауэра с растущим интересом. Хорнблауэр всегда готов к смелым решениям, он, безусловно, предпочитает действие бездействию, он широко начитан и притом хороший практик – в этом Буш не раз имел возможность убедиться. Образованный и в то же время деятельный человек; пылкий и в то же время скрытный – Буш вспомнил, как тактично он вел себя во время чрезвычайного происшествия с капитаном и как ловко он управлял Баклендом.
   И… и… что же на самом деле произошло с капитаном? Думая об этом, Буш вновь бросил на Хорнблауэра испытующий взгляд. Он не употреблял сознательно слов «мотив» и «возможность» – это было не в его духе, – но двинулся по пути логических рассуждений, указанному именно этими словами. Он хотел повторить вопрос, который уже задавал, но сделать это значило напроситься на резкий отпор, причем заслуженно. Положение Хорнблауэра было достаточно выгодным, и Буш знал – он не откажется от этого положения по неосторожности или от волнения. Буш посмотрел на худое, пылкое лицо, на длинные пальцы, барабанившие по карте. Неправильно, недолжно, негоже ему восхищаться Хорнблауэром, который не только на два года младше его по возрасту (это не имело значения), но и младше его как лейтенант. Значение имели только даты их назначения – по традициям службы к младшему невозможно испытывать уважение. Иное было бы неестественно и даже попахивало бы французским эгалитаризмом, тем самым, против которого они сражались. Мысль о том, что он заразился революционными идеями, смутила Буша. Он заерзал на стуле, но так и не смог избавиться от странного чувства.
   – Я все это убираю, – сказал Хорнблауэр, вставая из-за стола. – После того как матросы пообедают, я провожу учения орудийных расчетов нижней палубы. А после этого у меня первая собачья вахта.

Глава VI

   Закрепив пушки нижней палубы, потные матросы высыпали наверх. «Слава» достигла уже тридцати градусов северной широты, и на гондеке, несмотря на открытые для учения порты, было жарко, а ворочать пушки – работа горячая. Хорнблауэр изрядно погонял свою команду, сто восемнадцать человек, и теперь, высыпав на палубу, на солнечный свет и свежий воздух, они слышали добродушные насмешки других матросов, которым не пришлось работать так тяжело, но которые знали, что скоро придет их черед.
   Пушкари вытирали потные лбы и бросали шутки – корявые и грубые, как комья земли, на которой они взросли, – обратно своим мучителям. Офицерам отрадно было видеть бодрых матросов и знать, что преобладает хорошее настроение, что за прошедшие со смены командования три дня атмосфера на корабле значительно улучшилась. Исчезли подозрительность и страх; после краткого неудовольствия матросы обнаружили, что учения и постоянный труд поднимают дух и приносят удовлетворение.
   Хорнблауэр, весь в поту, прошел на корму и отдал честь стоявшему на вахте Робертсу. Тот болтал с Бушем возле полуюта. Просьба Хорнблауэра была настолько необычна, что Робертс и Буш с изумлением уставились на него.
   – А как же палуба, мистер Хорнблауэр? – спросил Робертс.
   – Матросы вытрут ее шваброй за две минуты, сэр, – сказал Хорнблауэр, смахивая пот и с нескрываемым вожделением глядя на синее море за бортом. – Еще пятнадцать минут до того, как мне вас сменять – времени довольно.
   – Э… очень хорошо, мистер Хорнблауэр.
   – Спасибо, сэр. – Хорнблауэр, снова козырнув, нетерпеливо повернулся.
   Робертс и Буш обменялись взглядами, в которых веселости было не меньше, чем изумления. Они смотрели, как Хорнблауэр отдает приказания.
   – Шкафутный старшина! Эй, шкафутный старшина!
   – Сэр?
   – Немедленно вооружить помпу для мытья палубы!
   – Вооружить помпу для мытья палубы?
   – Да. Четырех матросов к рукояткам. Одного к шлангу. Ну-ка быстрее! Я буду здесь через две минуты.
   Шкафутный старшина, проводив Хорнблауэра взглядом, принялся исполнять необычный приказ. Хорнблауэр был точен: через две минуты он вернулся, совершенно голый, если не считать намотанного вокруг бедер полотенца. Все это было очень странно.
   – Ну, давайте! – крикнул он матросам у помпы.
   Они сомневались, но приказ исполнили, по двое бросая свой вес на рукояти: вверх-вниз, вверх-вниз, кланк-кланк. Шланг зашевелился, наполняясь, и в следующий миг из него хлынула струя чистой воды.
   – Направьте ее на меня, – сказал Хорнблауэр, сбрасывая полотенце. Теперь он стоял в солнечном свете совершенно голый.
   Матрос у шланга заколебался.
   – Ну, быстрей!
   Все с тем же сомнением матрос подчинился приказу и направил струю на своего офицера, тот закрутился под ней сначала в одну, потом в другую сторону. Зрители явно забавлялись представлением.
   – Качайте, сукины дети! – крикнул Хорнблауэр.
   Широко ухмыляясь, матросы с таким энтузиазмом налегли на рукояти, что их ноги отрывались от палубы. Вода с силой хлынула из шланга. Хорнблауэр завертелся под жгучей струей, лицо его изображало мучительный восторг.
   Бакленд стоял у гакаборта, задумчиво глядя на пенистый след корабля, но стук помпы привлек его внимание. Он зашагал к Робертсу и Бушу взглянуть на странное зрелище.
   – Ну и причуды у мистера Хорнблауэра, – заметил он с улыбкой. Улыбка эта была грустная, ибо лицо Бакленда омрачали заботы.
   – По-видимому, ему это нравится, – сказал Буш. Глядя, как прыгает под сверкающей струей Хорнблауэр, он в своем тяжелом мундире ощутил покалывание под рубашкой и подумал даже, что приятно позволить себе такой душ, как бы вредно это ни было для здоровья.
   – Стой! – завопил Хорнблауэр. – Стой же!
   Матросы за помпой прекратили работу, и струя превратилась в струйку, потом исчезла.
   – Шкафутный старшина! Уберите помпу. Прикажите вытереть палубу.
   – Есть, сэр.
   Хорнблауэр схватил полотенце и затрусил по главной палубе. Он взглянул на старших офицеров с ухмылкой, в которой отразились его восторг и хорошее настроение.
   – Не знаю, полезно ли это для дисциплины, – заметил Робертс, когда Хорнблауэр исчез. И добавил с запоздалой проницательностью: – Думаю, с этим все в порядке.
   – Думаю, да, – согласился Бакленд. – Будем надеяться, он не простудится. Он был такой распаренный.
   – По-моему, ему хорошо, сэр, – промолвил Буш. Перед его глазами все еще стояла ухмылка Хорнблауэра. В памяти она слилась с пылким лицом младшего лейтенанта, рассуждавшего, как бы он поступил на месте Бакленда.
   – Десять минут до восьми склянок, сэр, – доложил старшина-рулевой.
   – Очень хорошо, – сказал Робертс.
   Мокрое пятно на палубе почти высохло. На него падали лучи солнца, все еще жаркого в четыре часа пополудни, и с палубы поднимался пар.
   – Свистать вахту, – сказал Робертс.
   Хорнблауэр с подзорной трубой выбежал на шканцы; похоже, он натянул одежду с той же быстротой, с которой делал все остальное. Он отдал честь, собираясь сменить Робертса.
   – Вы хорошо освежились под душем? – спросил Бакленд.
   – Да, сэр, спасибо.
   Буш посмотрел на этих двоих: пожилой, снедаемый заботами первый и молодой пятый лейтенант, старший с грустью завидует молодости младшего. Буш кое-что знал о людях. Они никогда не смог бы свести результаты своих наблюдений в таблицы, просто накапливал знания; опыт и наблюдательность вкупе с природной смекалкой формировали его суждения, даже когда он сам не замечал, что рассуждает. Буш чувствовал, что флотские офицеры (про сухопутную часть человечества он не знал почти ничего) делятся на предприимчивых и безынициативных, на тех, кто жаждет действий и тех, кто предпочитает ждать, пока их к этим действиям принудят. Еще раньше он узнал простейшие вещи – что офицеры делятся на толковых и бестолковых, а также на умных и тупых, – последняя классификация почти совпадала с предыдущей, но не всегда. Были офицеры, которые в минуту опасности действовали быстро и разумно, и те, кто этого не умел, – и тут черта проходила не совсем так, как в предыдущем случае. Были офицеры благоразумные и нет, спокойные и беспокойные, с крепкими нервами и слабонервные. В некоторых случаях оценки Буша входили в противоречие с его предрассудками: он склонен был опасаться неординарного мышления и жажды деятельности, тем более что при отсутствии прочих желательных качеств они могли доставить немало хлопот. Окончательным и самым заметным различием из всех, что Буш наблюдал за десять лет непрерывной войны, было различие между теми, кто может вести за собой, и теми, кого надо вести. Это различие Буш ощущал, хотя и не мог бы выразить словами, тем более такими ясными и определенными.
   Именно это различие невольно пришло ему на ум, пока он глядел, как разговаривают на шканцах Хорнблауэр и Бакленд. Послеполуденная вахта закончилась, началась первая собачья вахта – ее должен был нести Хорнблауэр. Традиционное время отдыха: дневной жар спадает, матросы собираются на баке, поглядывая на резвящихся вокруг судна дельфинов. Офицеры, днем дремавшие в своих каютах, поднимаются на шканцы подышать воздухом, размять ноги, поговорить.
   На военном корабле в походе негде упасть яблоку – такой тесноты не знают самые мрачные лондонские трущобы, где ютится беднота. Однако долгий и трудный опыт научил его обитателей применяться к этим нелегким условиям. На баке одни чинили одежду, весело переговариваясь между собой, другие, освободив себе квадратный ярд палубы, уселись, скрестив ноги, разложили инструменты, материалы и, не обращая внимания на шум и толкотню, занялись ювелирной работой: резали по кости, вышивали, мастерили крошечные модели. Ближе к корме офицеры гуляли по двое, по трое на тесных шканцах, переговариваясь и не мешая другим гуляющим.
   В соответствии с флотской традицией они оставляли наветренную сторону Бакленду, пока тот находился на палубе, а в этот вечер, похоже, Бакленд решил задержаться надолго. Он глубоко ушел в разговор с Хорнблауэром. Они прохаживались вдоль шканцевых каронад, восемь ярдов туда, восемь ярдов обратно; на флоте давно убедились, что, когда пространство для прогулки ограничено, разговор не должен прерываться на поворотах. Каждая пара офицеров, упершись в ограждение, поворачивала обратно. На мгновение они оказывались лицом друг к другу и продолжали разговор без малейшей паузы. Все ходили, сцепив руки за спиной – еще мичманами их начисто отучили держать руки в карманах.
   Так ходили и Бакленд с Хорнблауэром. Остальные бросали на них любопытные взгляды, ибо даже в этот золотой вечер, когда солнце садилось с правого борта в эмалево-синее море, обещая великолепный закат, все знали, что под ними в каюте лежит несчастный больной, наполовину замотанный в смирительную рубашку, и Бакленд должен решить, что же с ним делать. Взад и вперед, взад и вперед ходили Бакленд с Хорнблауэром. Последний по обыкновению держался почтительно, а Бакленд, по видимости, задавал вопросы. Некоторые ответы явно были для него неожиданны: Бакленд не раз останавливался посреди поворота, глядел Хорнблауэру в лицо и, видимо, переспрашивал. Хорнблауэр, судя по всему, твердо, но с почтением стоял на своем. Солнце освещало изможденное лицо Бакленда.
   Может быть, счастливая судьба надоумила Хорнблауэра искупаться под помпой – именно с этого начался разговор.
   – Военный совет? – спросил Смит Буша, глядя на двух офицеров.
   – Вряд ли, – ответил Буш.
   Первый лейтенант не станет напрямую просить совета или даже спрашивать мнение у офицера настолько младше себя. И все же… все же это возможно, если начать малозначащий разговор о чем-то другом.
   – Только не говорите мне, что они обсуждают католическую эмансипацию [3 - Движение за предоставление католикам равных прав с англиканами. Этот вопрос оставался одним из самых животрепещущих в политической жизни Британии до начала тридцатых годов XIX века, когда Веллингтон, в то время премьер-министр, продавил закон, позволивший католикам избираться в парламент.], – сказал Ломакс.
   «Вполне возможно, – виновато подумал Буш, – что они обсуждают нечто иное – например, как же капитан свалился в люк». При этой мысли Буш поймал себя на том, что машинально ищет глазами Уэлларда. Тот беззаботно болтал на грота-вантах с мичманами и подштурманами. Но, может быть, Бакленд и Хорнблауэр говорят совсем о другом. Судя по их поведению, темой разговора были теории, а не факты.
   – Во всяком случае, до чего-то они договорились, – сказал Смит.
   Хорнблауэр отдал честь, и Бакленд повернулся, чтобы идти вниз. Несколько пар любопытных глаз устремились на оставшегося в одиночестве Хорнблауэра. Заметив эти взгляды, он шагнул к офицерам.
   – Государственные дела? – Ломакс задал вопрос, который хотелось задать всем.
   Хорнблауэр спокойно встретил его взгляд.
   – Нет, – улыбнулся он.
   – Было похоже, вы обсуждаете что-то важное, – заметил Смит.
   – Смотря что подразумевать под этим словом, – ответил Хорнблауэр.
   Он все еще улыбался, но улыбка не давала ни малейшего ключа к его мыслям. Настаивать дальше было бы грубо: может быть, они с Баклендом обсуждали что-нибудь личное. По их виду ни о чем нельзя было догадаться.
   – Ну-ка слезьте с этих гамаков! – крикнул Хорнблауэр. Болтающие мичманы не нарушали ни одного из корабельных предписаний, но это был повод сменить разговор.
   Пробили три склянки: прошло три четверти первой собачьей вахты.
   – Мистер Робертс, сэр! – выкрикнул из люка часовой, охранявший огнепроводные шнуры дымовых шашек. – Позовите мистера Робертса.
   Робертс обернулся.
   – Кто меня зовет? – спросил он, хотя, учитывая, что капитан болен, лишь один человек на корабле мог позвать второго лейтенанта.
   – Мистер Бакленд, сэр. Мистер Бакленд зовет мистера Робертса.
   – Очень хорошо, – сказал Робертс, сбегая по трапу.
   Остальные переглянулись. Возможно, решающий миг наступил. С другой стороны, Бакленд мог позвать Робертса по самому заурядному делу. Хорнблауэр воспользовался тем, что все отвлеклись, отошел и продолжил прогулку по наветренной стороне судна. Он ходил, подбородком почти касаясь груди, уравновешивая наклон головы сцепленными за спиной руками.
   Снизу снова раздался крик, подхваченный часовым у люка.
   – Мистер Клайв! Позовите мистера Клайва! Мистер Бакленд зовет мистера Клайва.
   – О-хо-хо! – многозначительно произнес Ломакс, глядя на спешащего по трапу доктора.
   – Что-то случилось, – сказал Карберри, штурман. Время шло, ни второй лейтенант, ни врач не возвращались. Смит, держа под мышкой подзорную трубу как символ своих временных полномочий, отдал Хорнблауэру честь, готовясь сменить его с началом второй собачьей вахты. Небо на востоке почернело, а с правого борта садящееся солнце окрасило его в великолепие алых и золотых тонов. От корабля до солнца все море сверкало золотом, постепенно переходившим в пурпур. Летучая рыбка разорвала поверхность воды и взмыла вверх, оставив на воде мимолетную борозду, словно царапину на эмали.
   – Посмотрите! – воскликнул Хорнблауэр, обращаясь к Бушу.
   – Летучая рыба, – безразлично ответил Буш.
   – Да! А вот еще!
   Хорнблауэр перегнулся через борт, чтобы разглядеть получше.
   – Вы их еще насмотритесь в этом плавании, – сказал Буш.
   – Я никогда их прежде не видел.
   Удивительная игра выражений прошла по лицу Хорнблауэра: он надел на жгучее любопытство маску полного безразличия, как другой натягивает на руку перчатку. Как ни разнообразна была его прошлая служба, она ограничивалась европейскими морями – несколько лет опасных боевых действий вблизи французских и испанских берегов, два года на «Славе» в Ламаншском флоте. Хорнблауэр пылко стремился ко всему новому и необычному, ожидающему его в тропических водах. Однако его собеседнику все это было не в новинку, и он не выразил ни малейшего восторга при виде первой в их плавании летучей рыбки. Хорнблауэр не собирался уступать кому-либо в бесстрастности и самообладании: раз чудеса глубин не трогают Буша, они тем более не должны вызывать детского восторга у него самого, по крайней мере явного восторга. Он ветеран, а не новобранец.
   Буш поднял голову и увидел, что Робертс с Клайвом поднимаются по трапу в сгущающуюся ночь. Он живо повернулся к ним. Офицеры сошлись теснее, послушать, что же те скажут.
   – Ну, сэр? – спросил Ломакс.
   – Он это сделал, – сказал Робертс.
   – Он прочитал секретные приказы? – спросил Смит.
   – Насколько я понял, да.
   – Ох!
   Наступила пауза, пока кто-то не задал неизбежный глупый вопрос:
   – И что в них?
   – Инструкции секретные, – сказал Робертс. В голосе его звучала важность – то ли он отыгрывался таким образом за неведение, то ли, став вторым по старшинству, острее ощутил свою значимость. – Если бы мистер Бакленд и доверил мне их содержимое, я все равно ничего не смог бы вам сообщить.
   – Верно, – согласился Карберри.
   – А как это воспринял капитан? – спросил Ломакс.
   – Бедняга! – Теперь, когда все взгляды устремились на него, Клайв раздулся от важности. – Похоже, он принял нас за исчадия ада. Вы бы видели, как он сжался, когда мы вошли. Эти болезненные страхи становятся все острее.
   Клайв ждал, что его попросят говорить дальше, и, хотя таковой просьбы не последовало, продолжил рассказ:
   – Нам надо было найти ключи от стола. Можно было подумать, мы собираемся перерезать ему горло, так он плакал и пытался спрятаться. Все горести мира – все страхи ада – мучают этого несчастного.
   – Но ключ-то вы нашли? – перебил его Ломакс.
   – Нашли. И открыли стол.
   – И что дальше?
   – Мистер Бакленд нашел приказы. Обычный полотняный пакет с адмиралтейской печатью. Пакет был уже вскрыт.
   – Естественно, – сказал Ломакс. – И что потом?
   – А теперь, я полагаю, – продолжал Клайв, чувствуя общее напряжение, – он их читает.
   – А мы так ничего и не знаем.
   Все разочарованно замолчали.
   – Господи! – воскликнул Карберри. – Мы воюем с девяносто третьего. Почти десять лет. И вы хотите знать, что вас ждет?! Сегодня Вест-Индия – завтра Галлифакс. Мы исполняем приказы. Руль под ветер – отдавай и выбирай. Может – угостят картечью, может – шампанским с захваченного флагмана. Наше дело маленькое. Мы зарабатываем свои четыре шиллинга в день, независимо от погоды.
   – Мистер Карберри! – послышалось снизу. – Мистер Бакленд зовет мистера Карберри.
   – Господи! – повторил Карберри.
   – Теперь вы сможете отработать свои четыре шиллинга в день, – сказал Ломакс.
   Замечание адресовалось удаляющейся спине Карберри, который уже сбегал вниз.
   – Сейчас мы будем менять курс, – сказал Смит. – Спорю на недельное жалованье.
   – Дураков нет, – ответил Робертс.
   В предстоящем можно было не сомневаться, ибо Карберри, штурман, отвечал на корабле за навигацию.
   Наступила ночь, и лица говорящих были неразличимы в темноте, хотя на западе еще алела узкая полоса и бледная красноватая дорожка пролегла по черной воде к «Славе». Зажгли нактоузные огни; самые яркие звезды уже проступили на черном небе. Верхушки мачт, казалось, задевали их, покачиваясь вместе с кораблем, бесконечно высоко над головами. Пробил судовой колокол, но офицеры не собирались расходиться. Нетерпение росло. Вот Бакленд и Карберри поднялись по трапу. Остальные собрались на другой стороне шканцев, освобождая им место.
   – Вахтенный офицер! – позвал Бакленд.
   – Сэр! – Смит в темноте выступил вперед.
   – Мы меняем курс на два румба. Курс зюйд-вест.
   – Есть, сэр. Курс зюйд-вест. Мистер Эббот, свистать всех к брасам!
   Паруса развернули, и «Слава» легла на новый курс. Теперь она шла в полный бакштаг с ветром на правой раковине. Карберри подошел к нактоузу убедиться, что рулевой точно выполнил его приказ.
   – Эй! Еще разок нажать на фока-брас с наветренной стороны! – крикнул Смит. – Стой!
   Свистки, сопровождавшие перемену курса, стихли.
   – Курс зюйд-вест, сэр, – доложил Смит.
   – Очень хорошо, мистер Смит, – сказал Бакленд, стоявший у ограждения.
   – Простите, сэр, – осмелился спросить Робертс у маячившего в темноте Бакленда. – Вы можете сказать нам наше задание?
   – Задание не могу. Это все еще секрет, мистер Робертс.
   – Ясно, сэр.
   – Но скажу вам, куда мы направляемся. Мистер Карберри уже знает.
   – Куда, сэр?
   – Санто-Доминго. Бухта Шотландца.
   Последовала пауза. Всем надо было переварить полученное сообщение.
   – Санто-Доминго… – повторил кто-то задумчиво.
   – Эспаньола, – пояснил Карберри.
   – Гаити, – произнес Хорнблауэр.
   – Санто-Доминго, Гаити, Эспаньола, – сказал Карберри. – Три названия одного острова.
   – Гаити! – воскликнул Робертс. Это название задело какую-то струну в его памяти. – Это там, где взбунтовались негры.
   – Да, – согласился Бакленд.
   Все заметили, что он постарался произнести это слово без всякого выражения, возможно, по причине сложной дипломатической ситуации, касающейся негров, а возможно потому, что страх перед капитаном все еще витал над «Славой».

Глава VII

   Лейтенант Бакленд, исполняющий обязанности командующего семидесятипушечным кораблем его величества «Слава», стоял на шканцах, разглядывая в подзорную трубу низкие горы Санто-Доминго. «Слава» неприятно и неестественно кренилась. Она лежала в дрейфе под обстененным крюйселем. Легкий бриз понемногу стихал по мере того, как жаркое солнце прогревало остров. Длинные атлантические валы, гонимые пассатом, проходили под килем, пушечные порты нижней палубы оказывались над водой то с одной, то с другой стороны. Корабль кренился на один борт, пока пушечные тали не начинали скрипеть под тяжестью пушек, и на круто наклоненной палубе становилось почти невозможно удержаться. Тут он замирал на несколько мучительных секунд, медленно выпрямлялся и, не задерживаясь в этом положении, продолжал, под грохот блоков и скрип такелажа, тошнотворное падение, пока не оказывался на другом борту. Пушечные тали скрипели, неосторожные люди скользили и падали, а корабль вновь замирал, но тут волна прокатывалась под ним и все начиналось сначала.
   – Господи, – сказал Хорнблауэр, цепляясь за кофель-нагель в кофель-планке бизани, чтобы не скатиться с палубы в шпигат, – неужели он никак не может решиться?
   Что-то во взгляде Хорнблауэра заставило Буша взглянуть на него повнимательней.
   – Укачало? – удивился он.
   – Еще бы не укачало, – ответил Хорнблауэр. – Как она кренится!
   Железный желудок Буша ни разу его не побеспокоил, однако Буш знал, что другие, менее везучие люди, страдают морской болезнью даже после нескольких недель плавания, особенно когда движение корабля изменяется. Эта похоронная качка не имела ничего общего со свободным полетом идущей под парусами «Славы».
   – Бакленд должен разглядеть побережье, – сказал он, чтоб подбодрить Хорнблауэра.
   – Что тут еще разглядывать? – проворчал Хорнблауэр. – Над фортом развевается испанский флаг. Теперь все на берегу узнают, что у них под носом рыщет линейный корабль, и донам не понадобится много ума, чтобы догадаться: это не увеселительная прогулка. Теперь у них будет вдоволь времени на подготовку к встрече.
   – Но что ему оставалось делать?
   – Он мог подойти ночью с морским бризом. Подготовить десант. Высадить его на заре. Взять форт штурмом, прежде чем испанцы догадаются об опасности. О, Господи!
   Последнее восклицание не имело отношения к сказанному. Оно относилось к состоянию желудка Хорнблауэра. Несмотря на сильный загар, щеки молодого лейтенанта болезненно позеленели.
   – Плохо дело, – заметил Буш.
   Бакленд по-прежнему стоял, силясь, несмотря на качку, разглядеть берег. Это была бухта Шотландца, Байа Эскосеса, как называли ее испанские карты. К западу берег был пологий; огромные валы разбивались на подходе к нему и, слабея, растекались кипенно-белой пеной. С востока к морю спускались плоские, поросшие лесом холмы, волны ударялись об их подножье, пелена брызг взлетала высоко к обрывам и обрушивалась густым дождем. Холмы тянулись на тридцать миль вдоль берега, почти с запада на восток, и составляли полуостров Самана, оканчивающийся Саманским мысом. По карте полуостров был не шире десяти миль. Дальше, за Саманским мысом, лежала бухта Самана, открывающаяся в пролив Мона. Здесь была самая удобная стоянка для каперов и мелких военных судов. Тут они могли бросить якорь под защитой форта на полуострове Самана, готовые в любую минуту выскользнуть и напасть на Вест-Индский конвой, идущий проливом Мона. «Славе» было приказано очистить логово разбойников, прежде чем двинуться в наветренную сторону, к Ямайке – об этом уже все на корабле догадались. Бакленд, столкнувшись с этой задачей, не знал, как к ней подступиться. Его колебания были очевидны всем наблюдателям, столпившимся на палубе «Славы».
   Грот неожиданно громко хлопнул, и корабль начал медленно разворачиваться носом к морю: береговой бриз ослаб, и пассат, постоянно дующий через Атлантику, постепенно забирал власть. Бакленд с облегчением опустил подзорную трубу. По крайней мере, это повод отложить боевые действия на потом.
   – Мистер Робертс!
   – Сэр!
   – Положите ее на левый галс! Руль круто к ветру!
   – Есть, сэр.
   Ютовые матросы бросились к бизань-брасам, и корабль медленно увалился под ветер. Марсели постепенно надувались, «Слава» кренилась, одновременно набирая скорость. Следующую волну смело встретил левый борт, разбивши ее в бесчисленные мелкие брызги. Натянутый такелаж запел повеселее, вплетая свой голос в музыку рассекаемой воды. Корабль снова ожил, а не болтался в подошве волны, как труп. Ревущий пассат подхватил его. «Слава» понеслась, радостно подпрыгивая на волнах, оставляя на синей воде пенистый след, море ревело под ее носом.
   – Лучше? – спросил Хорнблауэра Буш.
   – В одном смысле лучше, – последовал ответ. Хорнблауэр смотрел на удаляющиеся холмы Санто-Доминго. – Я хотел бы, чтобы мы шли в бой, а не убегали, дабы о нем поразмыслить.
   – Вот вояка какой! – сказал Буш.
   – Кто, я? Вояка? Да ничего подобного – совсем наоборот. Я хотел бы… полагаю, я хотел бы слишком многого.
   «Некоторых людей не поймешь», – философски подумал Буш. Сам он с удовольствием грелся на солнышке: теперь, когда корабль летел по волнам, ветер продувал палубу и жар ощущался не так сильно. Если в будущем предстоят опасные боевые действия, что ж, можно подождать их со стоической выдержкой. И уж точно Буш мог поздравить себя с тем, что ответственность за семидесятипушечный линейный корабль лежит не на нем. Близость боя по крайней мере отвлекала от того ужасного факта, что внизу заключен безумный капитан.
   За обедом в кают-компании Буш посмотрел на Хорнблауэра: тот ерзал и нервничал. Бакленд объявил, что намерен на следующий день взять быка за рога, обойти мыс Самана и пробиться прямо в залив. «Славе» потребуется всего несколько бортовых залпов, чтобы смести все корабли, стоящие здесь на якоре. Буш всецело одобрил план. Смести каперов, сжечь и потопить, а потом будет время подумать, что делать дальше и делать ли вообще. Бакленд спросил, есть ли у офицеров вопросы. Смит вполне разумно спросил про приливы: Карберри ответил. Робертс задал один-два вопроса о ситуации на южном берегу бухты, но Хорнблауэр, сидевший в конце стола, ни разу не раскрыл рта, однако внимательно смотрел на каждого говорившего по очереди.
   Пока продолжались собачьи вахты, Хорнблауэр в одиночестве бродил по палубе и размышлял, низко склонив голову. Буш заметил, что его сцепленные за спиной пальцы нервно сжимаются и разжимаются. Он вдруг засомневался. Возможно ли, чтобы этому энергичному молодому офицеру не доставало личного мужества? Эта фраза не принадлежала Бушу. Он слышал ее по чьему-то поводу несколько лет назад. Сейчас лучше было употребить ее, чем прямо сказать себе, что он подозревает Хорнблауэра в трусости. Буш был не слишком терпим к чужим слабостям: с трусами он не желал иметь ничего общего.
   На рассвете по палубам засвистели дудки, барабаны морских пехотинцев отбивали бодрый ритм.
   – Готовить палубы к бою! Все по местам! Корабль к бою!
   Буш спустился на нижний гондек, где располагался его боевой пост. Он командовал всей палубой и семнадцатью двадцатичетырехфунтовками правой батареи, Хорнблауэр под его началом распоряжался пушками левого борта. Матросы уже снимали перегородки и убирали препятствия. Небольшая докторская команда прошла по палубе: они несли примотанного к доске человека в смирительной рубашке. Несмотря на рубашку и веревки тот извивался и жалобно скулил – капитана несли в безопасную канатную кладовую, а его каюту тем временем готовили к бою. Один или два матроса нашли время, несмотря на суматоху, сочувственно покачать головой ему вслед, но Буш тут же их одернул. Он хотел достаточно быстро доложить, что нижний гондек готов к бою.
   Появился Хорнблауэр, отдал Бушу честь и встал рядом, присматривая за работой. Большая часть гондека была погружена в полумрак; столбы света, падавшие из люков, почти не освещали дальние углы покрашенной в темно-красный цвет палубы. Пробежали человек шесть юнг, каждый нес по корзине с песком, который они тут же принялись горстями рассыпать по палубе. Буш внимательно наблюдал за ними: от них зависело, будет ли у пушкарей хорошая опора для ног. Ведра, стоявшие у каждой пушки, наполнили водой; они служили двоякой цели: мочить банники, которыми прочищают пушки, и быстро заливать огонь. Вокруг грот-мачты кольцом стояли запасные пожарные ведра, в кадках по обоим бортам тлели огнепроводные шнуры, от которых канониры могли при необходимости поджигать фитильные пальники. Огонь и вода. По палубе, стуча башмаками, промаршировала судовая полиция в красных мундирах с белыми портупеями; верхушки киверов задевали о палубные бимсы. Капрал Гринвуд поставил у каждого люка солдат с примкнутыми штыками и заряженными ружьями. Делом полиции было следить, чтоб никто без разрешения не спрятался бы в безопасной части корабля ниже ватерлинии. Мистер Хоббс, исполняющий обязанности артиллериста, направился со своими помощниками и подручными в пороховой погреб. Все они были в матерчатых тапочках, чтобы порох, который в пылу битвы неизбежно просыплется на дно погреба, не загорелся от трения подошв.
   Побежали подносчики пороха с зарядными картузами. Орудийные брюки были отцеплены, и матросы взялись за тали, ожидая приказа открыть порты и выдвинуть пушки. Буш быстро оглядел оба борта. Канониры на местах. Возле каждой пушки правого борта стоит по десять человек, возле каждой пушки левого – по пять; соответственно максимальный и минимальный орудийный расчет для двадцатичетырехфунтовки. Буш должен был в числе прочего следить за расстановкой людей у пушек. Если надо будет стрелять с обоих бортов, он поделит людей поровну, когда же появятся убитые и раненые, а пушки начнут выходить из строя, он будет перераспределять орудийные расчеты. Унтер-офицеры и уорент-офицеры доложили о готовности своих подразделений, и Буш повернулся к стоявшему рядом мичману, в чьи обязанности входило передавать сообщения.
   – Мистер Эббот, доложите, что нижний гондек готов к бою. Спросите, надо ли выдвигать пушки.
   – Есть, сэр.
   Только что корабль гудел от шума и суматохи, и вот уже все тихо, только слышно, как скрипит древесина. «Слава» ритмично покачивалась на волнах – стоящий возле грот-мачты Буш покачивался вместе с ней. Юный Эббот снова сбежал по трапу.
   – Мистер Бакленд передает вам свои приветствия и просит пока не выдвигать пушки.
   – Очень хорошо.
   Хорнблауэр, стоявший чуть дальше к корме, в ряд с рым-болтами задних пушечных талей, обернулся послушать, что скажет Эббот, а теперь повернулся обратно. Ноги его были широко расставлены, и Буш заметил, что руки он сцепил за спиной и крепко сжал. Напряженность позы, разворот плеч и наклон головы можно было толковать как угодно – и как горячее желание сражаться, и как прямо противоположное. Канонир обратился к Хорнблауэру, и Буш наблюдал, как тот повернулся, чтобы ответить. Даже в полумраке нижней палубы было заметно, что лицо у Хорнблауэра напряженное, а улыбка вымученная. Ну ладно, решил Буш, собрав всю свою снисходительность, многие выглядят так перед боем.
   Было тихо, даже Буш навострил уши, пытаясь услышать, что творится наверху, и сделать выводы касательно ситуации. Через люк негромко донеслось:
   – Дна нет!
   Значит, на руслене бросают лот, а следовательно, корабль приближается к берегу. На нижней палубе все пришли к тому же умозаключению и принялись его обсуждать.
   – Молчать! – прикрикнул Буш.
   Новый крик лотового, затем громкий приказ. Вся нижняя палуба, казалось, заполнилась гулом. Выдвигали пушки верхней палубы; в замкнутом пространстве нижней каждый звук отдавался, многократно отражаясь от дерева, так что катящиеся по доскам пушечные катки производили громоподобный шум. Все смотрели на Буша в ожидании приказа; но тот стоял спокойно – он еще никаких приказов не получал. Вот по трапу спустился мичман.
   – Мистер Бакленд передает вам свои приветствия и просит выдвинуть пушки.
   Он выкрикнул сообщение, даже не вступив на палубу, и все его слышали. Вся палуба загудела, а самые нетерпеливые потянулись к пушечным портам.
   – Тихо! – заорал Буш. Все движение виновато прекратилось.
   – Открыть порты!
   Как только порты открыли, полумрак пушечной палубы сменился солнечным светом, маленькие яркие прямоугольники забегали по палубе вдоль правого борта, расширяясь и сужаясь при движении корабля.
   – Выдвигай!
   При открытых портах шум был не такой сильный. Матросы всем телом налегли на тали, катки заскрипели, дула пушек высунулись наружу. Буш подошел к ближайшему орудию и выглянул в открытый порт. На расстоянии выстрела лежали зеленые холмы; здесь обрывы были поположе, и у их подножия расстилалась заросшая джунглями отмель.
   – К повороту!
   Буш узнал голос Робертса. Палуба под ногами встала горизонтально, далекие холмы качнулись. Заскрипели мачты, повернулись реи. Видимо, «Слава» огибает Саманский мыс. Движение корабля изменилось сильнее, чем от простой перемены курса. Он не просто шел на ровном киле, он скользил по спокойной воде бухты. Буш присел на корточки возле пушечного дула и посмотрел на берег. Он видел южную сторону полуострова, внутренняя сторона, выходившая в бухту, была почти такой же крутой, как и обращенная к морю. Вот и форт на гребне водораздела, над ним развевается испанский флаг. Взволнованный мичман, словно белка, скатился по трапу.
   – Сэр! Сэр! Вы попробуете пристрелочный выстрел по батареям, как только можно будет навести пушки?
   Буш холодно посмотрел на него.
   – Чей приказ? – спросил он.
   – М-мистера Бакленда, сэр.
   – Тогда так и говорите. Очень хорошо. Мое почтение мистеру Бакленду, но мои пушки еще нескоро будут на расстоянии выстрела.
   – Есть, сэр.
   Над фортом поднимался дым, и не только пороховой. Буш с опасением подумал, что это дымят печи для разогрева ядер, и его чуть не затрясло: скоро форт начнет осыпать их раскаленными докрасна ядрами, и нет никакой возможности ему ответить. Буш не сможет поднять пушки достаточно высоко, чтобы дострелить до форта, а из форта, расположенного на возвышении, проще простого дострелить до «Славы». Он встал и прошелся к левому борту, где Хорнблауэр, тоже на корточках, выглядывал из порта рядом с пушкой.
   – Здесь коса, – сказал Хорнблауэр. – Видите мели? Пролив их огибает. А на косе батарея – посмотрите на дым. Они греют ядра.
   – Да уж, – сказал Буш.
   Скоро они окажутся под перекрестным огнем. На палубе зазвучали громкие команды, заскрипели мачты, повернулись реи: «Слава» огибала выступ.
   – Форт открыл огонь, сэр, – доложил подштурман, командовавший носовыми пушками правого борта.
   – Очень хорошо, мистер Первис. – Буш перешел палубу и огляделся. – Вы видели, куда упало ядро?
   – Нет, сэр.
   – С этой стороны тоже стреляют, сэр, – доложил Хорнблауэр.
   – Очень хорошо.
   Буш увидел, как форт окутался белым дымом. Прямо между ним и фортом, в пятидесяти ярдах от «Славы» из золотистого моря поднялся столб воды, и в то же мгновение что-то ударило в борт прямо над головой Буша. Ядро рикошетом отлетело от воды и застряло в восемнадцатидюймовой дубовой обшивке судна. Тут послышался стук, словно великанские пальцы забарабанили по палубе: умело наведенный залп поразил корабль.
   – Я могу дострелить до батареи по этому борту, сэр, – сказал Хорнблауэр.
   – Попробуйте, если можете.
   Вот и сам Бакленд, раздраженно окликает в люк:
   – Когда вы начнете стрелять, мистер Буш?
   – Сию минуту, сэр.
   Хорнблауэр стоял у центральной двадцатичетырехфунтовки. Канонир просунул длинный рычаг – правило – под лафет пушки и налег на него всем телом. Два матроса с обеих сторон потянули тали, направляя пушку. Из-под казенной части вынули все подъемные клинья, так что пушка теперь была поднята на максимальный угол. Канонир со щелчком откинул железную пластину, закрывавшую запальное отверстие, проследил, как туда забили порох, и с криком «Разойдись!» сунул в него дымящийся пальник. Грохот пушки раскатился в замкнутом пространстве, через порт обратно вплывали облачка дыма.
   – Низковато, сэр, – доложил Хорнблауэр, стоявший у соседнего порта. – Когда пушки нагреются, мы его достанем.
   – Хорошо, продолжайте.
   – Первое отделение, пли! – крикнул Хорнблауэр. Четыре носовых пушки громыхнули почти одновременно.
   – Второе отделение!
   Палуба под ногами сотрясалась от выстрелов и отдачи. Дым набивался в закрытое пространство, горький, едкий, грохот мешал соображать.
   – Еще раз, ребята! – кричал Хорнблауэр. – Канониры, следите за наводкой.
   Рядом с Бушем послышался ужасающий грохот, что-то с шумом пронеслось мимо него и врезалось в палубный бимс над головой. Что-то, влетевшее в открытый порт, ударило в казенную часть пушки. Два матроса упали возле нее: один лежал тихо, другой бился в агонии. Буш собирался распорядиться насчет них, однако его внимание привлекло нечто более важное. В палубном бимсе над головой образовалась глубокая дыра, из нее клубами валил дым. Раскаленное ядро, ударившись в пушку, разлетелось на части. Большая часть застряла в палубном бимсе, и дерево уже тлело.
   – Пожарные ведра сюда! – заорал Буш. Десять фунтов раскаленного докрасна металла, застряв в сухой древесине, могут в несколько секунд поджечь корабль. Сверху послышался топот ног, лязг передвигаемых механизмов, а затем стук помпы. Значит, на главной палубе тоже сражаются с огнем. С левого борта гремели пушки Хорнблауэра, громыхали по доскам пушечные катки. Это был ад, и адский дым окутывал их.
   Снова поворачивались реи, заставляя мачты скрипеть. Несмотря ни на что, надо было вести судно по извилистому фарватеру. Буш выглянул в порт, но, заставив себя спокойно оценить расстояние, убедился, что форт на гребне по-прежнему недосягаем. Нет смысла тратить боеприпасы. Он выпрямился и оглядел окутанную дымом палубу. Что-то было не так. Чтоб проверить свое дикое подозрение, он приподнялся на носки и почувствовал едва ощутимый наклон палубы – она была непривычно неподвижной. О, Господи! Хорнблауэр оглянулся на него и указал вниз, подтверждая страшное подозрение. «Слава» села на мель. Она так плавно въехала на глинистую отмель, что потеряла скорость без малейшего толчка. Однако нос, видимо, достаточно далеко продвинулся на мель, раз наклон палубы ощутим. Ядра с душераздирающим грохотом ударяли о дерево, слышно было, как суетятся пожарные отряды. Корабль на мели и обречен медленно разваливаться на куски под обстрелом проклятых батарей, если прежде не возникнет пожар и они все не зажарятся живьем на глинистой отмели. Хорнблауэр стоял рядом с Бушем, держа в руках часы.
   – Прилив еще не кончился, – сказал он. – Самая высокая вода через час. Но, боюсь, мы сели крепко.
   Буш поглядел на него и грязно выругался, пытаясь таким образом облегчить свои чувства.
   – Спокойно, Даф! – крикнул Хорнблауэр, оглядываясь на орудийный расчет у пушки. – Ну-ка баньте как следует! Вы что, хотите чтобы вам руки поотрывало, когда заряжать будете?
   К тому времени как Хорнблауэр снова повернулся к Бушу, тот уже взял себя в руки.
   – Вы говорите, до высокой воды час? – спросил он.
   – Да, сэр. По расчетам Карберри.
   – О, Господи!
   – Мои пушки достреливают до батареи на косе. Если я буду держать под огнем амбразуры, то заставлю их если не замолчать, то хотя бы стрелять пореже.
   Снова с грохотом ударило ядро, потом еще одно.
   – Но та, что за проливом, для нас недосягаема.
   – Да, – сказал Хорнблауэр.
   В шуме и суматохе бежали подносчики пороха с новыми картузами. Между ними пробирался посыльный мичман.
   – Мистер Буш, сэр! Будьте так добры, доложитесь мистеру Бакленду. И мы на мели, под огнем.
   – Заткнитесь. Я оставляю батарею на вас, мистер Хорнблауэр.
   – Есть, сэр.
   Солнечный свет на палубе ослепил Буша. Бакленд без шляпы стоял у ограждения, пытаясь сдержать нервное подергивание лица. Повалил пар – кто-то направил струю из шланга на раскаленные обломки, застрявшие в переборке. Убитые в шпигатах; раненых уносят прочь. Ядром или полетевшими от удара щепками убило рулевого, и «Слава», на мгновение потеряв управление, села на мель.
   – Нам придется верповать корабль, – сказал Бакленд.
   – Есть, сэр.
   Это значило завезти верп и выбирать канат шпилем, чтобы силой стащить корабль с мели. Буш огляделся по сторонам: хотел убедиться в том, что успел заключить по ограниченному обзору снизу. Нос «Славы» был на мели, ее придется тащить кормой вперед. Совсем близко просвистело ядро; Бушу пришлось собрать всю свою волю, чтобы не подпрыгнуть.
   – Вам надо будет пропустить якорный канат через кормовой порт.
   – Есть, сэр.
   – Робертс завезет стоп-анкер на баркасе.
   – Есть, сэр.
   То, что Бакленд пропустил формальное «мистер», свидетельствовало о крайнем напряжении и спешке.
   – Я сниму матросов с моих пушек, сэр, – сказал Буш.
   – Очень хорошо.
   Теперь пришла пора дисциплине и выучке матросов проявить себя. К счастью, команда «Славы» больше чем наполовину состояла из бывалых моряков, прошедших выучку за время блокады Бреста. В Плимуте ее только дополнили завербованными новичками. То, что в Ламаншском флоте было простыми учениями, маневром, то, что выполнялось наперегонки со всей эскадрой, теперь стало делом жизни и смерти. Буш собрал вокруг себя орудийные расчеты, велел им поднимать якорный канат и тащить на корму. Над их головами люди Робертса вставали к сей– и рей-талям, чтобы спустить на воду баркас.
   Внизу было еще жарче, чем на раскаленной солнцем верхней палубе. Дым от Хорнблауэровых пушек клубился под палубными бимсами; сам Хорнблауэр держал шляпу в руке и вытирал платком потное лицо. Он кивнул Бушу; тому не было необходимости объяснять свои действия. В грохоте пушек, в клубах дыма, среди беготни подносчиков пороха с картузами, среди суетящихся с ведрами пожарных отрядов, люди Буша тащили якорный канат. Сто саженей каната весили больше двух тонн, чтобы протащить эту громадину на корму, требовалось четкое и умелое руководство, но когда нужно было сосредоточиться на одном-единственном деле, Буш оказывался на высоте. К тому времени как тендер оказался под кормой, готовый принять конец, Буш уже размотал канат и уложил его в бухту на палубе. Теперь он наблюдал, как огромная змея без единого рывка скользит через кормовой порт. В поле его зрения появился баркас с раскачивающимся за кормой тяжелым стоп-анкером, Буш порадовался, что сложная операция по погрузке якоря завершилась благополучно. Второй тендер тащил через клюз шпринг. Робертс командовал: Буш слышал, как он окликает тендер. Наконец все три шлюпки отошли от кормы. Вдруг между ними поднялся фонтан брызг: одна из береговых батарей, если не обе, сменили цель. Если они попадут в баркас, это будет катастрофа, если в один из тендеров – серьезная задержка.
   – Извините, сэр, – раздался рядом голос Хорнблауэра, и Буш оторвал взгляд от сверкающей воды.
   – Да?
   – Я могу откатить на корму часть носовых пушек, – сказал Хорнблауэр. – Это поможет сместить центр тяжести.
   – Верно, – согласился Буш; размышляя, можно ли отдать приказ под свою ответственность, он заметил, что Хорнблауэр, вытирая пот, измазал себе сажей все лицо. – Лучше получить разрешение Бакленда. Если хотите, спросите его от моего имени.
   – Есть, сэр.
   Двадцатичетырехфунтовки нижнего гондека весили по две с лишним тонны каждая; если часть их перетащить с носа на корму, легче будет снять нос с мели. Буш снова выглянул в порт. Джеймс, мичман на первом тендере, обернулся, проверяя, чтобы канат шел точно в направлении удлинения корабля. Если канат от якоря пойдет к шпилю под углом, значительная часть усилий будет затрачена впустую. Баркас и тендер шли рядом, готовясь бросить якорь. Вдруг вода вокруг них закипела: еще один залп с берега. Судя по фонтанам, поднятым отскакивающими рикошетом ядрами, стрелял форт – хорошая стрельба для такого большого расстояния. На корме баркаса блеснуло лезвие топора: это отдали якорь, висевший за кормой на рострах. Слава богу.
   Пушки Хорнблауэра по-прежнему гремели; судно вздрагивало от их отдачи. В то же время треск над головой говорил Бушу, что вторая батарея по-прежнему обстреливает «Славу» и ядра по-прежнему достигают цели. По-прежнему все делалось одновременно: Хорнблауэр послал часть матросов перетаскивать на корму передние двадцатичетырехфунтовки с правого борта. Дело было хитрое: приходилось под транцы лафетов подсовывать правила. Устрашающе визжали катки, матросы с усилием поворачивали громоздкие махины и тащили их по людной палубе. Но Бушу некогда было глядеть на Хорнблауэра: он побежал на главную палубу, своими глазами посмотреть, что творится у шпиля.
   Матросы под руководством Смита и Бута уже встали к вымбовкам; чтобы набрать достаточно народа, пришлось снять последних людей с пушек главной палубы. Обнаженные по пояс матросы поплевывали на ладони и покрепче упирались ногами в палубу: им не надо было объяснять, насколько серьезна ситуация, не нужна была и узловатая трость Бута.
   – Пошел шпиль! – крикнул Бакленд со шканцев.
   – Пошел шпиль! – заорал Бут. – Пошел, чтоб небу стало жарко!
   Матросы всем телом навалились на вымбовки, и шпиль начал поворачиваться, выбирая слабину, быстро защелкали палы. Юнгам, стоявшим с сезнями у кабаляринга, пришлось поторапливаться, чтобы поспеть за шпилем. Но вот интервалы между щелчками стали больше, шпиль вращался медленнее. Еще медленнее… щелк… щелк… щелк… Канат натянулся, кнехты потрескивали. Щелк… щелк… Канат новый и может немного растягиваться.
   Просвистело ядро – какая злая судьба направила его именно сюда, в это самое место? Летящие щепки, простертые тела – ядро угодило прямо в сплошную человеческую массу у шпиля. Красные струйки крови потекли по освещенной солнцем палубе; люди в понятном замешательстве отступили от покалеченных тел.
   – По местам стоять! – заорал Смит. – Эй, юнги! Уберите этих с дороги! Новую вымбовку на шпиль! Ну, давай дружно!
   Ядро, произведшее эти ужасные разрушения, не потеряло свою силу, пройдя через человеческие тела; оно полетело дальше, разбило станину пушечного лафета и застряло в борту. И кровь не остудила его; в следующую минуту из того места, где оно застряло, повалил дым. Буш собственноручно схватил пожарное ведро и выплеснул его содержимое на пышущее жаром ядро. Одним ведром не остудить двадцать четыре фунта раскаленного докрасна железа, но пожарные уже спешили залить дымящуюся угрозу.
   Мертвых и раненых оттащили в сторону. Матросы вновь встали к вымбовкам.
   – Пошел! – крикнул Бут.
   Щелк… щелк… щелк… все медленней вращался шпиль. Наконец он остановился совсем. Кнехты стонали от напряжения.
   – Пошел! Пошел!
   Щелк! Неохотно, после долгого перерыва, щелк! И все. Безжалостное солнце жгло напряженные спины матросов; их мозолистые ноги упирались в палубные доски, тела налегали на вымбовки. Оставив их надрываться, Буш спустился вниз. Он мог послать снизу еще людей, чтобы утроить команду у шпиля. Так он и сделал. В дымном полумраке матросы с трудом тащили на корму последнее из носовых орудий. Хорнблауэр стоял у пушек, руководя наводкой. Буш поставил ногу на канат. Он был тверд не как натянутая веревка, а как деревянная жердь. Тут через подошву башмака Буш почувствовал легкое, очень легкое вздрагивание; у шпиля утроенная команда налегла на вымбовки. Щелчок еще одного отвоеванного пала отдался в древесине корабля. Канат вздрогнул чуть посильнее и снова замер, твердый и неподвижный. Он не сдвинулся под ногой Буша и на дюйм, хотя, как тот знал, у шпиля сто пятьдесят человек со всей мочи налегают на вымбовки. Через люк слабо доносились подбадривающие крики Смита и Бута, но канат не двигался. Подошел Хорнблауэр и отдал Бушу честь.
   – Заметно движение, когда я стреляю из пушки, сэр? – с этими словами он повернулся и махнул канониру среднего орудия. Оно было уже заряжено и выдвинуто. Канонир поднес пальник к запальному отверстию, пушка громыхнула и в дыму откатилась назад. Буш, стоявший на канате ногой, ощутил легкое движение.
   – Так, вибрация… нет… да! – Буша осенило. Задавая вопрос, он уже знал ответ. – Что вы предлагаете?
   – Я могу выстрелить из всех пушек сразу, чтобы корабль встряхнуло. Тогда глина может его отпустить.
   Да, конечно. «Слава» лежала на глине, которая засасывала ее и не пускала. Если корабль сильно встряхнуть, натягивая в то же время канат, может быть, удастся его вытащить.
   – Я думаю, стоит попытаться, клянусь Богом, – сказал Буш.
   – Очень хорошо. Я заряжу и подготовлю пушки через три минуты, сэр. – Хорнблауэр повернулся к батарее и сложил руки рупором. – Прекратите огонь! Прекратите огонь, все.
   – Я пойду, скажу на шпиле, – произнес Буш.
   – Очень хорошо, сэр. – Хорнблауэр продолжал отдавать приказы. – Двойные заряды. Выдвигай.
   Это было последнее, что Буш услышал, поднимаясь на главную палубу. Он сообщил о своем решении Смиту, тот сразу одобрительно кивнул.
   – Стой! – закричал Смит, и потные люди у вымбовок расслабили усталые спины.
   Пришлось объяснять Бакленду. Он тоже согласился, Несчастный принужден был наблюдать крах своего первого независимого командования. Этот человек, чей корабль находился в смертельной опасности, цеплялся руками за ограждение, сжимая его так, словно хотел свернуть в штопор. Посреди всего этого Смит сообщил чрезвычайно важную новость.
   – Робертс погиб, – сказал он, почти не разжимая губ.
   – Нет!
   – Его разорвало ядром на баркасе.
   – Господи…
   К чести Буша надо сказать, что он прежде пожалел о смерти Робертса и лишь потом отметил про себя, что стал первым лейтенантом линейного корабля. Однако сейчас не было времени ни скорбеть, ни радоваться. «Слава» была на мели под неприятельским огнем. Буш крикнул в люк:
   – Эй, внизу! Мистер Хорнблауэр!
   – Сэр!
   – Готовы пушки?
   – Еще минуточку, сэр.
   – Лучше заранее натянуть канат, – сказал Буш Смиту, потом, громче, в люк: – Ждите моего приказа, мистер Хорнблауэр.
   – Есть, сэр.
   Матросы встали к вымбовкам, уперлись ногами и телами.
   – Пошел! – закричал Бут. – Пошел!
   С тем же успехом матросы могли бы толкать стену собора, так мало продвинулись вымбовки после первого дюйма.
   – Пошел!
   Буш оставил их и побежал вниз. Он поставил ногу на жесткий канат и кивнул Хорнблауэру. Пятнадцать пушек – две с левого борта оттащили на корму – были выдвинуты, орудийные расчеты ждали приказа.
   – Канониры, взять пальники! – крикнул Хорнблауэр. – Остальным отойти! Я буду считать «раз, два, три». На счет «три» опускаете пальники. Ясно?
   Послышался согласный гул.
   – Все готовы? Все пальники горят? – Канониры помахали пальниками, чтоб те разгорелись поярче. – Тогда раз… два… три!
   Пальники опустились в отверстия, и пушки громыхнули почти одновременно. Несмотря на неизбежные вариации количества пороха в запальных отверстиях все пятнадцать выстрелов прогремели в течение секунды. Буш, державший ногу на канате, почувствовал, как отдача тряхнула корабль – двойной заряд усилил эффект. Дым клубился в одуряюще жарком воздухе, но Буш не обращал внимания. Когда корабль тряхнуло, канат вздрогнул. Он движется! Бушу пришлось переставить ногу. Все отчетливо услышали щелчок пала на лебедке. Щелк… щелк… Кто-то в дыму крикнул «ура!», остальные подхватили.
   – Молчать! – заорал Хорнблауэр.
   Щелк… щелк… щелк… Щелчки шли с неохотой, но корабль двигался. Канат скользил медленно, словно смертельно раненое животное. Промежутки между щелчками становились короче, это должен был признать даже Буш. Канат скользил все быстрее и быстрее.
   – Оставляю вас здесь за старшего, мистер Хорнблауэр, – сказал Буш и бросился на главную палубу. Раз корабль снялся с мели, дел у первого лейтенанта будет по горло. Шпиль крутился так быстро, что палы, казалось, выстукивали веселую мелодию.
   Дел на палубе было и впрямь по горло. Надо было немедленно решать, что делать дальше. Буш отсалютовал Бакленду.
   – Будут приказания, сэр?
   Бакленд обратил к нему несчастный взор.
   – Мы пропустили прилив, – сказал он.
   Сейчас прилив достиг максимальной отметки. Если они еще раз сядут на мель, верповать судно будет еще труднее.
   – Да, сэр, – сказал Буш.
   Решать предстояло Бакленду и только Бакленду – вся ответственность лежала на нем. Но как тяжело человеку признать провал своей первой операции! Бакленд оглядел бухту, словно ища вдохновения. Над окутанной дымом батареей развевался испанский флаг – ничто тут не вдохновляло.
   – Мы можем выбраться из бухты только с береговым бризом, – сказал Бакленд.
   – Да, сэр.
   «Береговому бризу дуть недолго», – подумал Буш; Бакленд знал это не хуже него. В этот миг ядро, пущенное из форта, ударило в грот-руслень; послышался грохот, корабль вздрогнул, полетели щепки. Кто-то закричал, зовя пожарных, и Бакленд принял наконец горькое решение.
   – Надо выбирать шпринг, – сказал он. – Разверните корабль носом к морю.
   – Есть, сэр.
   Отступление… поражение… вот что означал приказ. Но и поражение нужно встречать стойко: даже после этого приказа требовалась масса работы, чтобы увести корабль от непосредственной опасности. Буш повернулся, чтоб отдать команду:
   – Эй, на шпиле! Стой!
   Щелканье прекратилось, и «Слава» свободно двинулась по мутной, вспененной воде бухты. Чтобы отступить, она должна развернуться в ограниченном пространстве бухты и выбираться в море. К счастью, все для этого было готово: выбирая носовой швартов, до того без дела висевший между клюзом и якорем, корабль можно быстро развернуть.
   – Отцепить кабаляринг от кормового каната!
   Приказы отдавались быстро и четко, дело было привычное, хотя выполнять его приходилось под градом каленых ядер. Шлюпки все еще были на воде: если капризный ветер утихнет, они отбуксируют потрепанный корабль в безопасность. Шпиль потянул носовой швартов, и нос «Славы» повернулся кругом. Хотя бриз уже сменился удушающим безветрием, корабль заметно продвигался – но горечь поражения и вид треклятой батареи! Пока шпиль подтягивал «Славу» к якорю, Буш обдумывал, что делать дальше. Он вновь отсалютовал Бакленду.
   – Мне верповать ее из бухты, сэр?
   Бакленд стоял у нактоуза, бессмысленно уставясь на форт. Не трусость – это очевидно, – но потрясение и неуверенность в будущем временно отняли у него способность мыслить логически. Вопрос Буша вернул его на землю.
   – Да, – сказал он, и Буш повернулся, радуясь, что может сделать что-то полезное, и знает, как это делается.
   Нужно было с левого борта подвесить на кат еще один якорь и вытащить еще один канат. Буш окликнул Джеймса, принявшего командование шлюпками после гибели Робертса, сообщил ему о предстоящем маневре и велел подойти к корме, чтобы принять якорь – это была самая трудная часть всей операции. Потом команда баркаса налегла на весла, и шлюпка двинулась вперед, заваливаясь от тяжести болтавшегося за кормой якоря. Монотонно вращался шпиль, и «Слава» ярд за ярдом подползала к первому якорю. Когда канат встал вертикально, Джеймсу, отошедшему на баркасе далеко вперед, подали сигнал бросить якорь, который везла его шлюпка, и вернуться к стоп-анкеру, чтобы поднять его. Ненужный больше кормовой канат надо было отцепить и выбрать, а усилия шпиля перенести с одного каната на другой. Двум тендерам спустили буксирные концы, чтобы они добавили к общему делу свои слабые усилия. Нельзя было пренебрегать любой, даже самой малой, возможностью хоть немного ускорить движение «Славы» и поскорее вывести ее из-под огня.
   Внизу Хорнблауэр перетаскивал на нос пушки, которые недавно перетаскивал на корму. Грохот и визг катящихся по доскам катков отдавался по всему кораблю, перекрывая монотонное щелканье палов. Над головой палило безжалостное солнце, размягчая смолу в палубных пазах. Мучительно, ярд за ярдом, кабельтов за кабельтовым, «Слава» ползла из бухты, подальше от каленых ядер, по гладкой, сверкающей воде. Наконец она оказалась за пределами досягаемости батареи. Теперь можно было передохнуть. Прежде чем вернуться к работе, матросы выпили по скудной полупинте тепловатой, затхлой воды. Оставалось похоронить мертвых, устранить повреждения, осознать мысль о поражении. Может быть, поразмыслить, не тяготеет ли над ними зловещее влияние капитана, пусть безумного и беспомощного.

Глава VIII

   Когда тропическая ночь сгустилась над «Славой» (она небыстро шла под малыми парусами, и атлантические валы, подгоняемые пассатом и морским бризом, прокатывались под ее носом), Бакленд в своей каюте озабоченно обсуждал сложившуюся ситуацию с новым первым лейтенантом. Несмотря на бриз, в крохотной каюте было жарко, как в печке: два фонаря, свисавшие с палубного бимса и освещавшие разложенную на столе карту, казалось, нестерпимо нагревают воздух. Буш чувствовал, как выступает под тяжелым мундиром пот, а галстук так туго обхватил его мощную шею, что приходилось то и дело запускать под него два пальца и тянуть, впрочем, без всякого облегчения. Проще всего было бы снять мундир и распустить галстук, но это ему и в голову не приходило. Телесный дискомфорт надо сносить безропотно, а Бушу в этом помогали привычка и гордость.
   – Так вы думаете, нам надо брать курс на Ямайку?
   – Я не взял бы на себя смелость это советовать, – осторожно сказал Буш.
   По законам флота ответственность целиком и полностью лежала на Бакленде; Буш был слегка раздосадован, что тот пытается ее с ним разделить.
   – Но что нам остается делать? – спросил Бакленд. – Что вы предлагаете?
   Буш вспомнил план кампании, который набросал Хорнблауэр, но не стал сразу его предлагать. Он еще недостаточно взвесил замысел, даже не знал, верит ли сам в его осуществимость, а потому решил оттянуть время.
   – Если мы сейчас придем на Ямайку, – сказал он, – мы явимся туда с поджатым хвостом.
   – Совершенно верно. – Бакленд безнадежно махнул рукой. – И еще капитан…
   – Да, – повторил Буш. – Капитан.
   Если бы Бакленд смог явиться к адмиралу в Кингстон с вестями о значительном успехе, тот, возможно, не стал бы слишком копаться в прошлом; но если «Слава» приползет побитой и потрепанной, куда вероятнее, что начнется расследование: почему отстранили капитана, почему Бакленд прочел секретные приказы и почему взял на себя ответственность атаковать Саману.
   – То же самое сказал мне молодой Хорнблауэр, – мелочно пожаловался Бакленд. – Лучше бы я его не слушал.
   – О чем вы его спрашивали? – поинтересовался Буш.
   – Ох, я даже не могу сказать, чтобы о чем-нибудь его спрашивал, – так же обиженно продолжал Бакленд. – Мы просто чесали языками как-то вечером на шканцах. Это была его вахта.
   – Помню, сэр, – сказал Буш.
   – Мы разговаривали. Чертов молокосос сказал то же самое, что и вы сейчас – не помню, с чего все началось. Но тогда был вопрос, идти ли нам на Антигуа. Хорнблауэр сказал, что нам бы лучше попытаться чего-нибудь достичь, прежде чем предстать перед следствием по делу о капитане. Он сказал, передо мной открывается блестящая возможность. По-моему, он так и сказал. Блестящая возможность отличиться. Но когда этот Хорнблауэр говорил, можно было подумать, что меня завтра же назначат капитаном. А теперь…
   Бакленд махнул рукой, показывая, как мало у него теперь шансов хоть когда-нибудь сделаться капитаном.
   Буш подумал, какое донесение придется представить Бакленду: девять убитых и двадцать раненых, атака «Славы» позорно отбита, а Саманская бухта – все такое же надежное прибежище для каперов. Буш был рад, что он – не Бакленд, но осознавал в то же время серьезную опасность загреметь с ним заодно. Теперь он первый лейтенант; он был в числе тех, кто молчаливо поддержал смещение капитана, и только победа может его обелить.
   – Черт побери! – жалобно оправдывался Бакленд, – мы старались как лучше. Любой мог бы сесть на мель в этом проливе. Мы не виноваты, что убило рулевого. Никто не прошел бы в бухту под перекрестным огнем.
   – Хорнблауэр предлагает высадить десант со стороны моря. В бухте Шотландца, сэр. – Буш говорил со всей возможной осторожностью.
   – Опять его затеи? – фыркнул Бакленд.
   – Я полагаю, он думал об этом с самого начала, сэр. Высадить десант и неожиданно напасть на форт.
   Может, оттого, что их попытка провалилась, Буш теперь отчетливо видел, как глупо было подставлять деревянный корабль под раскаленные докрасна ядра.
   – А вы что думаете?
   – Ну, сэр… – Буш был не настолько уверен в своих мыслях, чтобы изложить их четко и ясно. Но коль скоро они один раз дали маху, можно промахнуться еще разок. Семь бед – один ответ. Буш был крепок духом; в тяжелых условиях зарабатывал он свой хлеб, и мысль о том, чтобы покорно повернуть назад после первой же неудачи, его раздражала. Самое трудное – придумать альтернативный план кампании. Он попытался высказать все это Бакленду и так увлекся, что потерял осторожность.
   – Ясно, – сказал Бакленд. В свете качающихся ламп тени бегали по его лицу, подчеркивая отражавшуюся на нем внутреннюю борьбу. Наконец он решился. – Послушаем, что он сам скажет.
   – Есть, сэр. Сейчас на вахте Смит. Хорнблауэр дежурит ночью – думаю, сейчас он у себя внизу.
   Бакленд устал не меньше других на корабле – скорее даже больше. Мысль о том, что Хорнблауэр разлегся на койке, в то время как его начальство сидит и ломает голову, подтолкнула Бакленда к решению, которое он иначе мог бы и не принять: немедленно, не дожидаясь завтрашнего утра, вызвать Хорнблауэра.
   – Пошлите за ним, – приказал он.
   Хорнблауэр появился в каюте с похвальной быстротой; волосы были взъерошены, а одежда явно надета в спешке. Войдя, он нервно огляделся; видимо, его мучили небеспочвенные сомнения, зачем это он понадобился начальству.
   – О каком таком плане я сейчас услышал? – спросил Бакленд. – Насколько я понял, у вас есть какие-то предложения по штурму форта.
   Хорнблауэр ответил не сразу: он выстраивал аргументы и пересматривал свой план в свете новых обстоятельств. Буш подумал, что едва ли честно заставлять Хорнблауэра излагать свой план сейчас, после того как «Слава» сделала первую неудачную попытку и потеряла преимущества, которые давало неожиданное нападение. Но Буш видел, что Хорнблауэр перестраивает свой план.
   – Я думал, десант мог бы быть успешнее, сэр, – сказал Хорнблауэр. – Но это было до того, как доны узнали, что поблизости есть линейный корабль.
   – А теперь вы так не думаете?
   В тоне Бакленда облегчение мешалось с разочарованием – облегчение, что не надо снова принимать решения, и разочарование, что ему не предложили простого пути к успеху. Однако Хорнблауэр уже успел привести свои мысли в порядок, подумать о времени и расстояниях.
   – Думаю, можно кое-что попробовать, сэр, только если сделать это немедленно.
   – Немедленно? – Была ночь, команда устала, и в голосе Бакленда прозвучало удивление. – Вы же не хотите сказать, этой ночью?
   – Этой ночью будет лучше всего, сэр. Доны видели, как мы уползли, поджав хвост, простите меня, сэр, но по крайней мере они так подумали. Последний раз они видели нас на закате, когда мы выбирались из бухты Самана. Они ликуют. Вы их знаете, сэр. Меньше всего они ожидают атаки на заре, с другой стороны, с суши.
   Бушу это показалось разумным, и он отважился издать односложное одобрительное восклицание – наибольшее, что мог себе позволить.
   – Как бы вы организовали эту атаку, мистер Хорнблауэр? – спросил Бакленд.
   Хорнблауэр был готов отвечать, усталость исчезла с его лица, уступив место энтузиазму.
   – Ветер попутный, сэр, и мы доберемся до бухты Шотландца за два часа до полуночи. К этому времени мы назначим людей в десант и подготовим их. Сто матросов и пехотинцы. Там есть хорошее место для высадки – я вчера приметил. Дальше в глубь острова, до начала холмов – болота, но мы можем высадиться с другой стороны от них, на полуострове.
   – И дальше?
   Хорнблауэру пришлось молча проглотить тот факт, что кто-то неспособен продолжать с этого места сам, прыжком воображения.
   – Десант без труда взберется на гребень, сэр. Тут не заблудишься – с одной стороны море, с другой – бухта Самана. Дальше они двинутся по гребню. А на заре можно штурмовать форт. Я думаю, испанцы вряд ли внимательно следят за той стороной, где болота и обрывы.
   – У вас все звучит очень просто, мистер Хорнблауэр. Но… сто восемьдесят человек?
   – Я думаю, этого довольно, сэр.
   – Почему вы так думаете?
   – Из форта по нам стреляли шесть пушек. От силы девяносто человек, а скорее – шестьдесят. Подносчики боеприпасов. Люди, которые греют снаряды. Вместе человек сто пятьдесят, может даже сто.
   – Но почему вы думаете, что это все?
   – Донам нечего бояться с той стороны. Они обороняются от негров, от французов, может быть, от англичан с Ямайки. Негры через болота не пойдут. Значит, главная опасность для донов – с юга, от бухты Самана. Там они наверняка и собрали всех, кто может держать ружье. Именно оттуда и угрожает им этот самый Туссен [4 - Туссен-Лувертюр, Франсуа Доминик (1743–1803) – лидер Гаитянской революции. В 1793 году, когда началась война между Францией и Испанией, восставшие чернокожие встали на сторону Испании, обещавшей им свободу. В 1794-м Конвент провозгласил отмену рабства, и Туссен со своими сторонниками перешел на сторону французского губернатора. К январю 1801-го он полностью захватил испанскую часть острова и освободил всех находящихся там рабов.], или как его там зовут.
   Последние слова были придуманы весьма кстати. Хорнблауэр не хотел слишком явно поучать старшего офицера. А Буш видел, как недовольно скривился Бакленд, когда Хорнблауэр мимоходом упомянул французов и негров. Секретные приказы, которые Бушу прочитать не дали, могли содержать строгие инструкции касательно сложной политической ситуации на Санто-Доминго, где взбунтовавшиеся рабы, французы и испанцы (формально – союзники) боролись за господство над островом.
   – Не будем про французов и негров, – сказал Бакленд, подтверждая подозрения Буша.
   – Да, сэр. Но испанцы все равно про них думают, – сказал Хорнблауэр, которого не так-то просто было сбить с толку. – Доны сейчас боятся негров больше, чем нас.
   – Так вы думаете, атака может увенчаться успехом? – Бакленд старался перевести разговор на другую тему.
   – Думаю, да. Но время не ждет.
   Бакленд в мучительной нерешительности смотрел на двух младших офицеров, и Буш посочувствовал ему. Еще одно кровавое поражение, а возможно, даже захват и пленение всего десанта, будет для Бакленда полным крахом.
   – Захватив форт, – сказал Хорнблауэр, – мы легко расправимся с каперами в бухте. Они никогда больше не смогут использовать его в качестве стоянки.
   – Верно, – согласился Бакленд. Такое точное и экономное исполнение полученных приказов восстановило бы его репутацию.
   Ритмично поскрипывала древесина, ветер задувал в каюту, уменьшая духоту, и освежал потное лицо Буша.
   – Черт возьми! – воскликнул Бакленд с неожиданной беспечностью. – Я попробую это сделать!
   – Очень хорошо, сэр, – сказал Хорнблауэр.
   Бушу пришлось сдержать себя, чтобы не выказать чрезмерного удовольствия. Хорнблауэр не зря говорил в нейтральном тоне. Слишком явно подталкивать Бакленда опасно – это может возыметь обратное действие.
   И хотя выбор был сделан, оставалось еще одно решение – такое же важное и не менее спешное.
   – Кто будет командовать десантом? – спросил Бакленд. Вопрос был чисто риторический: никто, кроме самого Бакленда, не мог на него ответить. И Буш, и Хорнблауэр это знали. Им оставалось только ждать.
   – Будь бедный Робертс жив, это было бы его делом, – сказал Бакленд. Потом он повернулся и поглядел на Буша. – Командовать будете вы, мистер Буш.
   – Есть, сэр.
   Буш встал со стула и стоял, неловко склонив голову под палубными досками наверху.
   – Кого вы хотите взять с собой?
   Хорнблауэр стоял в течение всего разговора и теперь смущенно переминался с ноги на ногу.
   – Я еще нужен вам, сэр? – спросил он Бакленда.
   Глядя на Хорнблауэра, Буш не мог сказать, что тот испытывает: у него был вид почтительного и внимательного офицера. Буш подумал про Смита, еще одного лейтенанта, про Уайтинга, капитана морской пехоты, который, несомненно, примет участие в вылазке. В качестве подручных офицеров можно будет использовать мичманов и подштурманов. Буш отправлялся в опасную, ответственную и рискованную вылазку, от которой зависела не только репутация Бакленда, но и его собственная. Кого хотел бы он видеть рядом с собой в этот решительный для своей карьеры момент? Если он попросит еще одного лейтенанта, тот будет его заместителем и может ждать, что и его мнение учтут при выработке решений.
   – Мистер Хорнблауэр нам еще нужен, мистер Буш? – спросил Бакленд.
   Хорнблауэр будет деятельным подчиненным. Говоря иначе, беспокойным. Он будет склонен к критике, хотя бы мысленно. Бушу совсем не улыбалось отдавать приказы на глазах у Хорнблауэра. Идущий в душе Буша спор не оформился отчетливо, с аргументами за и против; скорее это был конфликт между интуицией и предрассудками, результат многолетнего опыта, который Буш никогда не смог бы выразить словами. Наконец он решил, что ни Смит, ни Хорнблауэр ему не нужны, и вновь посмотрел на Хорнблауэра. Тот пытался остаться безучастным, однако Буш внутренним чутьем понял, как отчаянно ему хочется участвовать в вылазке. Конечно, любой офицер хотел бы этого, жаждал бы такой возможности отличиться, но Хорнблауэр с его неугомонным характером имел на то особые причины. Молодой лейтенант стоял по стойке «смирно», держа руки по швам, и все же Буш заметил, как постукивают по бедрам длинные пальцы, как Хорнблауэр останавливает их усилием воли, и как они, выходя из подчинения, вновь принимаются барабанить. Не холодное размышление привело Буша к решению, а нечто прямо противоположное. Это можно было назвать добротой, даже нежностью. Он привязался к этому переменчивому юнцу и не сомневался больше в его смелости.
   – Я хотел бы взять с собой мистера Хорнблауэра, – произнес Буш. Казалось, эти слова вырвались помимо его воли. Так мог бы сказать уступчивый старший брат, собирающийся развлекаться с друзьями и, по доброте сердечной, связавший себя присутствием младшего.
   Ответный взгляд Хорнблауэра убил в зародыше всякие сожаления, которые могли бы возникнуть из-за того, что он позволил чувствам повлиять на свое решение. Столько облегчения, столько благодарности было в этом взгляде, что Буш испытал приятное тепло великодушия: ему показалось, что он стал больше и лучше. Естественно, Буш не увидел ничего странного в том, что Хорнблауэр благодарит за решение, подвергающее опасности его жизнь.
   – Очень хорошо, мистер Буш, – сказал Бакленд. Характерно, что, приняв решение, он тут же заколебался: – Тогда у меня останется только один лейтенант.
   – Вахту может нести Карберри, сэр, – ответил Буш. – Кое-кто из подштурманов тоже неплохо с этим справится.
   Для Буша было так же естественно отстаивать принятое решение, как для рыбы – глубже заглатывать наживку.
   – Очень хорошо, – повторил Бакленд со вздохом. – Что вас беспокоит, мистер Хорнблауэр?
   – Ничего, сэр.
   – Вы что-то хотели сказать. Выкладывайте.
   – Ничего серьезного. Это может подождать. Я думал, не стоит ли нам изменить курс. Мы могли бы не теряя времени взять курс на бухту Шотландца.
   – Думаю, можно. – Бакленд не хуже других офицеров на флоте знал, как непредсказуемы капризы погоды и как важно исполнять любое решение безотлагательно, но, если его не подталкивать, вполне мог об этом и не вспомнить. – Э, очень хорошо.
   После того как «Слава» развернулась и свистки утихли, Бакленд повел двух лейтенантов в каюту и опять устало опустился на стул. Чтобы скрыть вернувшуюся тревогу, он напустил на себя игривый тон.
   – Мистера Хорнблауэра мы на какое-то время удовлетворили, – сказал он. – Теперь давайте послушаем, чего хочет мистер Буш.
   Обсуждение намеченной вылазки шло заведенным порядком: кого взять из матросов, какое им выдать снаряжение, как связаться на следующее утро. Пока обсуждались эти вопросы, Хорнблауэр намеренно держался в тени.
   – Вы хотите что-нибудь добавить, мистер Хорнблауэр? – спросил под конец Буш. Вопрос был продиктован вежливостью, а может, и благоразумием.
   – Только одно, сэр. Мы могли бы захватить с собой шлюпочные кошки с привязанными линями. Они могут пригодиться, если надо будет взбираться на стену форта.
   – Верно, – согласился Буш. – Проследите, чтоб их выдали матросам.
   – Есть, сэр.
   – Вам нужен будет связной, мистер Хорнблауэр? – спросил Бакленд.
   – Наверное, это было бы нелишним, сэр.
   – Кто-нибудь определенный?
   – Если вы не возражаете, я предпочел бы взять мистера Уэлларда, сэр. Он сообразителен и выдержан.
   – Очень хорошо. – При имени Уэлларда Бакленд пристально посмотрел на Хорнблауэра, но пока ничего по этому поводу не сказал. – Что-нибудь еще? Нет? Мистер Буш? Решено?
   – Да, сэр, – сказал Буш.
   Бакленд постучал пальцами по столу. Недавняя перемена курса еще не была решительным моментом; она ни к чему его не обязывала. Однако следующий приказ обяжет. Если поднять матросов, раздать им оружие, проинструктировать, путь назад будет отрезан. Новая попытка, которая может закончиться новым поражением, даже крахом. Успех – не в его власти, но в его власти предотвратить неудачу, попросту не рискуя. Он поднял голову и встретил безжалостные взгляды двух подчиненных. Нет, он ошибался, когда думал, что не поздно еще пойти на попятную. Поздно.
   – Тогда остается только отдать приказы, – сказал он. – Будьте так любезны, позаботьтесь об этом, мистер Буш.
   – Есть, сэр, – отвечал Буш.
   Они с Хорнблауэром собирались покинуть каюту, когда Бакленд задал давным-давно мучивший его вопрос. Надо было сказать что-нибудь, дабы сменить разговор, а упоминание Уэлларда разбудило в Бакленде любопытство. Исполненный законной гордостью за свою решимость, он достаточно осмелел, все были на подъеме, и откровенность была бы естественна.
   – Кстати, мистер Хорнблауэр, – сказал он, и Хорнблауэр замер в дверях, – как капитан ухитрился свалиться в люк?
   Буш увидел, как энтузиазм на лице Хорнблауэра сменился маской полной безучастности. Прошла минута или две, прежде чем он ответил.
   – Я думаю, он потерял равновесие, сэр. – В его голосе звучало глубокое почтение и полнейшее отсутствие чувств. – Корабль сильно качало в ту ночь, вы помните, сэр.
   – Помню, – сказал Бакленд. В его тоне отчетливо сквозили разочарование и растерянность. Он пристально посмотрел на Хорнблауэра: ничегошеньки нельзя было прочесть на этом лице. – Ну ладно, очень хорошо. Приступайте.
   – Есть, сэр.

Глава IX

   Берег остыл и морской бриз стих; наступила безветренная ночная пора, когда давление воздуха над сушей и над морем почти одинаково. Всего в нескольких милях мористее по-прежнему дул пассат, как дует он вечно, но на берегу стояло влажное безветрие. Длинный атлантический вал разбивался о далеко уходящую в море отмель, однако он еще жил, словно могучий некогда человек, ослабевший от долгой болезни, и ритмично вздымался, окатывая пеной берег. Здесь, в самой восточной оконечности побережья, начинались известняковые обрывы полуострова Самана, здесь же располагалось укрытое от ветра и волн место, где маленькая речушка пробила в обрыве глубокое ущелье. Море, полоску прибоя и прибрежный песок, казалось, охватил огонь. Ярко фосфоресцировала вода, вздымавшаяся прибоем и набегавшая на берег, светились весла идущих к берегу шлюпок. Шлюпки плыли как будто по жидкому огню, который от их касания вспыхивал с новой силой; за каждой шлюпкой тянулся светящийся след, окаймленный двумя огненными полосками там, где били о воду весла.
   В устье ущелья было удобно и высаживаться, и подниматься. Шлюпки зарылись носом в песок. Чтобы выбраться на берег, надо было просто перелезть через борт, сразу очутившись по пояс в воде – по пояс в жидком огне, – и брести к полоске песка, держа оружие и патронташи над головой, чтобы не намочить. Даже на опытных моряков произвело впечатление это свечение, новобранцев же оно настолько возбудило, что они принялись болтать и смеяться – пришлось на них резко прикрикнуть. Буш одним из первых выбрался из шлюпки; он прошел по воде и теперь стоял на непривычно твердой земле, поджидая остальных. Вода ручьями текла с насквозь промокших штанин.
   От другой шлюпки отделилась черная фигура и приблизилась к нему.
   – Мой отряд на берегу.
   – Очень хорошо, мистер Хорнблауэр.
   – Тогда я двинусь по ущелью с авангардом, да, сэр?
   – Да, мистер Хорнблауэр. Действуйте, как вам предписано.
   Буш был взволнован и напряжен, насколько позволяла его железная закалка и флегматичный темперамент; ему хотелось очертя голову ринуться в бой, но тщательно составленный план, который разработали они с Хорнблауэром, этого не допускал. Он стоял и ждал, пока построится его отряд, Хорнблауэр приказывал другому подразделению:
   – Матросы первой вахты! Следуйте за мной. Каждый должен идти вплотную за тем, кто впереди. Помните, ваши ружья не заряжены, так что не щелкайте курками, если встретитесь с неприятелем. Только холодная сталь. Если среди вас найдется такой болван, который зарядит и выстрелит, завтра утром он получит четыре дюжины горячих. Это я вам обещаю. Уолтон!
   – Сэр!
   – Пойдете замыкающим. Теперь за мной, ребята, начиная с правой стороны строя.
   Отряд Хорнблауэра исчез в темноте. Морские пехотинцы уже сходили на берег, их красные мундиры казались черными на фоне светящейся воды, белые портупеи едва различались в темноте. Пехотинцы строились в два ряда, унтер-офицеры тихо отдавали приказы. Не снимая левой руки с эфеса, Буш правой еще раз проверил пистолет за поясом и патроны в кармане. Темная фигура остановилась перед ним, по-военному щелкнув каблуками.
   – Все налицо, сэр. Готовы выступить, – сообщил голос Уайтинга.
   – Спасибо. Можно двигаться. Мистер Эббот!
   – Сэр!
   – Вы знаете свои обязанности. Оставляю вас с отрядом морской пехоты. Двигайтесь за нами.
   – Есть, сэр.
   Подъем по ущелью был длинный и трудный. Песок вскоре сменился плоскими известняковыми плитами, но даже и среди них пробивалась растительность; здесь, на северном склоне, обильно орошаемом тропическими ливнями, она была особенно буйной. Только вдоль русла пересохшей речушки (вся вода ушла в известняк) оставался свободный проход, если позволительно назвать его свободным: он был извилист, неровен и загроможден плитами известняка, на которые приходилось карабкаться. Уже через несколько минут Буш весь обливался потом, но упорно лез вверх. За ним неуклюже двигались морские пехотинцы, стуча башмаками, звякая оружием и снаряжением. Казалось, их слышно за милю. Кто-то поскользнулся и выругался.
   – Придержи язык! – рявкнул капрал.
   – Молчать! – прорычал Уайтинг через плечо.
   Все дальше и вверх. Кое-где кусты были такие высокие, что скрывали слабый свет звезд, и Бушу приходилось пробираться среди камней на ощупь. Несмотря на крепкое сложение, он тяжело дышал. Поднимаясь, Буш то и дело замечал жуков-светляков; последний раз он видел их много лет назад, но сейчас не обращал на них внимания. Впрочем, идущие сзади пехотинцы не смогли сдержать возбужденных возгласов. Буш страшно разозлился на несдержанных идиотов, которые своим глупым поведением подвергают опасности не только успех операции, но и свою жизнь.
   – Я с ними разберусь, сэр, – сказал Уайтинг и остановился, пропуская колонну вперед.
   Из темноты наверху Буша окликнул пронзительный шепот:
   – Мистер Буш, сэр?
   – Да.
   – Это Уэллард, сэр. Мистер Хорнблауэр послал меня вас проводить. Сразу над вами начинается луг.
   – Очень хорошо, – сказал Буш.
   Он ненадолго остановился, вытер рукавом потный лоб и подождал, пока колонна подтянется. После этого взбираться было уже недолго. Уэллард подвел их к кучке отдельно стоящих деревьев, едва различимых в темноте. Буш почувствовал под ногами траву. Хотя склон по-прежнему поднимался вверх, идти стало гораздо легче.
   Впереди раздался тихий окрик.
   – Свои, – сказал Уэллард. – Это мистер Буш.
   – Рад вас видеть, сэр, – произнес другой голос. Голос Хорнблауэра.
   Хорнблауэр отделился от темноты и подошел к ним, чтобы доложить:
   – Мой отряд расположился чуть впереди, сэр. Я послал Сэдлера и двух надежных матросов на разведку.
   – Очень хорошо, – искренно одобрил Буш.
   Сержант морской пехоты докладывал Уайтингу:
   – Все в сборе, сэр, окромя Чэпмана, сэр. Он лодыжку вывихнул, сэр, или говорит, что вывихнул. Оставили его там внизу, сэр.
   – Надо дать людям отдохнуть, капитан Уайтинг, – сказал Буш.
   Жизнь на тесном линейном корабле – плохая подготовка к лазанию по скалам в тропиках, особенно если этому предшествовал выматывающий день. Пехотинцы повалились на землю, кое-кто с облегчением застонал, за что немедленно получил от сержанта сильнейший пинок башмаком.
   – Сейчас мы на гребне, сэр, – сказал Хорнблауэр. – Вон оттуда, с той стороны, можно видеть бухту.
   – Мили три до форта, как вы думаете?
   Буш не собирался задавать вопросов, ибо командовал он, но Хорнблауэр докладывал так охотно и быстро, что невозможно было удержаться.
   – Наверное. В любом случае меньше четырех. Рассвет через четыре часа, а луна взойдет через полчаса.
   – Да.
   – Как и следовало ожидать, по гребню идет что-то вроде дороги. Она должна вести к форту.
   Ничего не скажешь, Хорнблауэр – хороший подчиненный. Сейчас Буш понял: по гребню полуострова, естественно, должна идти дорога – это совершенно очевидно, но до сих пор такая мысль не приходила ему в голову.
   – С вашего разрешения, сэр, – продолжал Хорнблауэр, – я оставил бы Джеймса с моим отрядом, а сам прошел бы вперед с Сэдлером и Уэллардом, посмотреть, куда ведет дорога.
   – Очень хорошо, мистер Хорнблауэр.
   Не успел тот отойти, как Буш почувствовал сильную досаду. Что-то Хорнблауэр слишком много на себя берет. Буш был не из тех, кто станет терпеть посягательства на свой авторитет. Однако от этой мысли его отвлекло появление второго дивизиона матросов, потных и задыхающихся. Недавняя усталость была еще свежа в памяти Буша, и он позволил им немного отдохнуть, прежде чем вести их дальше. Даже в темноте тучи насекомых быстро обнаружили потных людей; несметные полчища их запели вокруг Буша, больно кусаясь при первой возможности. Команда «Славы» после долгого пребывания в море оказалась нежной и вкусной. Буш хлопнул себя ладонью и выругался; все его подчиненные делали то же самое.
   – Мистер Буш, сэр?
   – Да?
   – Это действительно дорога. Впереди она пересекает овраг, но он вполне проходим.
   – Спасибо, мистер Хорнблауэр. Мы тронемся вперед. Попрошу вас с вашим отрядом двинуться первыми.
   – Есть, сэр.
   Наступление началось. Плоская известняковая вершина полуострова поросла высокой травой и редкими деревьями. Без дороги идти было трудновато из-за неравномерно разбросанных жестких пучков высокой травы, но по дороге двигаться было довольно легко. Матросы и пехотинцы шли плотно сомкнутой массой. Глаза постепенно привыкли к темноте, и в свете звезд они без особого труда различали дорогу. Овраг, о котором докладывал Хорнблауэр, оказался неглубокой промоиной с пологими бортами, и перейти его не составило труда.
   Буш шел во главе морских пехотинцев вместе с Уайтингом, и темнота, как теплое одеяло, окутывала его. Все было как во сне, возможно, из-за того что Буш не спал уже двадцать четыре часа, а усталость от всего пережитого привела его в полное отупение. Дорога полого поднималась вверх – естественно, раз она ведет к самой высокой точке полуострова, где расположен форт.
   – Ах! – неожиданно произнес Уайтинг.
   Дорога свернула вправо, прочь от моря, в сторону бухты. Они пересекли водораздел; им открылся вид на залив. Справа отчетливо виднелась бухта и море за ней: оно было не совсем темным, ибо лунный свет уже пробивался сквозь низкие облака над горизонтом.
   – Мистер Буш, сэр?
   Это была самая опасная часть операции: надо было спустить людей в овраг и развернуть их, готовя к штурму. Уайтинг прошептал вопрос, который заставил Буша на несколько секунд задуматься.
   – Можно заряжать?
   – Нет, – ответил Буш наконец. – Холодная сталь.
   Слишком рискованно заряжать столько ружей в темноте. Во-первых, шомпола наделают много шума, во-вторых, есть опасность, что какой-нибудь болван нажмет-таки на спуск. Хорнблауэр ушел налево, Уайтинг со своими пехотинцами – направо, Буш лег на землю посреди своего дивизиона, в центре. Ноги болели от непривычной нагрузки; стоило положить голову, как она закружилась от усталости и недосыпа. Он стряхнул сон и сел. Если не считать усталости, ожидание не доставляло ему неудобств; годы морской жизни с ее бесчисленными однообразными вахтами, годы войны с бесконечными периодами бездействия приучили его ждать. Некоторые матросы запросто заснули на каменистом дне оврага; не раз Буш слышал, как кто-то всхрапывал и тут же стихал, получив от соседей пинок.
   Но вот наконец впереди, за фортом небо вроде бы немного посветлело. Или просто луна вышла из-за облаков? Остальное небо было бархатно-фиолетовым, звезды по-прежнему сияли. Но вот… вот, без сомнения, небо стало бледнее. Буш заерзал и почувствовал за поясом мешающие ему пистолеты. Они на предохранителе, надо не забыть взвести курок. На горизонте едва-едва угадывался намек, подозрение на красноту, окрасившую лиловый бархат.
   – Передайте по цепочке, – сказал Буш, – чтобы готовились к атаке.
   Он ждал, пока приказание обойдет всех, но, хотя по времени оно еще никак не могло достичь флангов, в овраге поднялась суматоха. Чертовы идиоты, которые всегда найдутся в любом отряде, повскакивали с мест, едва команда дошла до них, возможно, даже не потрудившись передать ее дальше. По крайней мере, пример их оказался заразительным: начиная с флангов шли как бы две волны, люди вскакивали на ноги. Буш тоже поднялся. Он вытащил шпагу, ухватил ее покрепче, левой рукой выхватил пистолет и взвел курок. Справа послышалось лязганье металла: это морские пехотинцы примкнули штыки. Сейчас Буш уже различал лица стоящих справа и слева.
   – Вперед! – приказал он, и строй выплеснулся из оврага. – Эй, помедленнее!
   Последние слова он произнес почти громко. Рано или поздно какие-нибудь горячие головы кинутся бежать, и лучше, если это произойдет позже. Буш хотел, чтобы его люди достигли форта единой волной, а не поодиночке и не запыхавшись. Он слышал, что и Хорнблауэр слева приказывает своим людям: «Помедленнее!» Сейчас шум наступления наверняка достиг форта и привлек внимание даже сонных, беспечных испанских часовых. Вскоре часовой побежит к сержанту, сержант придет, секунду поколеблется и поднимет тревогу. Громада форта высилась перед Бушем, черная на фоне розовеющего неба; он помимо воли ускорил шаг, и строй поспешил вперед вместе с ним. Кто-то закричал, самые горячие подхватили его крик, все побежали. Буш побежал вместе с ними.
   Словно по волшебству, они очутились на краю рва, у почти вертикально прорезанного в известняке шестифутового эскарпа.
   – Вперед! – крикнул Буш.
   Даже со шпагой в руке и пистолетом в другой он смог быстро спуститься в ров, повернувшись спиной к форту и цепляясь локтями за уступ, прежде чем спрыгнуть вниз. Дно сухого рва было скользкое и неровное, но Буш добрался по нему до противоположного эскарпа. Орущие люди сгрудились возле уступа, подтягиваясь наверх.
   – Поднимите меня! – крикнул Буш.
   Матросы с двух сторон подхватили его и практически подбросили вверх. Буш оказался плашмя на узкой площадке между рвом и крепостным валом. В нескольких ярдах от него матрос пытался закинуть на вал кошку. Она со скрежетом упала меньше чем в ярде от Буша, но матрос, не глядя на него, тут же подтянул кошку к себе, размахнулся и закинул ее на крепостной вал. Кошка зацепилась, и матрос, упираясь ногами в стену, а руками цепляясь за веревку, полез наверх, как безумный. Не успел он вскарабкаться до середины, как другой матрос уже ухватился за веревку и полез вслед за ним. Рядом собралась толпа орущих, возбужденных людей, каждый хотел лезть следующим. Послышались громкие ружейные выстрелы, в ноздри Бушу ударил пороховой дым, так не похожий на чистый ночной воздух.
   Справа, с другой стороны форта, морские пехотинцы пытались прорваться через пушечные амбразуры; Буш повернул налево, поглядеть, что можно сделать здесь. Почти сразу он нашел, что искал, – здесь располагались ворота для вылазок: широкая, окованная железом дверь, укрытая небольшим выступающим бастионом на углу форта. Два идиота-матроса стреляли не по двери, а по головам, появившимся над ней. Обычному матросу бессмысленно давать в руки ружье. Буш закричал так, что его голос, подобно трубному гласу, перекрыл шум:
   – С топорами сюда! Топоры! Топоры!
   Во рву еще оставалось множество людей, не успевших взобраться на эскарп; один из них, размахивая топором, пробился сквозь толпу и начал взбираться на уступ. Силк, неимоверно могучий боцманмат, командовавший взводом в дивизионе Буша, подбежал по площадке и вырвал у него топор. Мощными, размеренными ударами врубился он в дверь, отклоняясь назад всем телом, а потом изо всех сил обрушивая топор на дерево. Появился еще один матрос с топором, оттолкнул Буша локтем и тоже принялся рубить дверь, но у него не было ни такой силы, ни такой сноровки. Громко отдавались удары их топоров. В двери открылось окошко с железным засовом, за ним блеснула сталь. Буш навел пистолет и выстрелил. Силк пробил дверь насквозь и с усилием вытащил лезвие, потом, сменив цель, начал рубить поперечину в центральной части двери. Три могучих удара, и он остановился, чтобы показать второму матросу, куда бить. Раз и еще раз ударил Силк, потом отбросил топор, просунул пальцы в образовавшуюся рваную дыру, уперся ногой в дверь и одним могучим усилием оторвал несколько досок. Поперек образовавшейся дыры лежал деревянный брус; Силк обрушил на него топор… еще раз… С хриплым криком, размахивая топором, Силк ринулся в дыру.
   – За мной ребята! – что есть мочи заорал Буш и бросился за ним.
   Они оказались во дворе форта. Буш споткнулся о мертвое тело и, подняв глаза, увидел перед собой несколько человек: они были в рубашках или неодеты, лица кофейного цвета, всклокоченные усы. Силк, как безумный, бросился на них, размахивая топором. Испанец рухнул под его ударом. Буш видел, как полетел на землю отрубленный палец: испанец безрезультатно пытался закрыться от топора. Щелкали пистолеты, клубился дым. Буш бросился вперед. Его шпага звякнула о чью-то саблю, и тут испанцы побежали. Буш всадил шпагу в голое плечо бегущего перед ним человека, увидел, как открылась кровавая рана, услышал крик. Тот, кого он преследовал, исчез, как призрак, и Буш, торопясь за другими, наткнулся на пехотинца в красном мундире, без шляпы, с всклокоченными волосами и безумными глазами, орущего, как демон. Бушу пришлось парировать направленный на него штык.
   – Осторожней, болван! – закричал Буш. Только произнеся эти слова, он понял, что орет во всю глотку.
   В безумных глазах пехотинца мелькнул проблеск сознания; кажется, он узнал Буша, повернулся, держа штык наперевес, и бросился дальше. За ним бежали другие пехотинцы – видимо, они прорвались через амбразуры. Все орали, опьяненные битвой. Толпой бежали матросы, перелезшие через крепостной вал. Чуть подальше располагались несколько деревянных строений; матросы толпой окружили их, раздались стрельба и крики. Видимо, это казармы и склады, и здесь укрылся перепуганный гарнизон.
   Появился Уайтинг в перепачканном красном мундире, с болтающейся в руке шпагой. Глаза у него были мутные.
   – Отзовите их, – сказал Буш, отчаянно пытаясь прийти в себя.
   Прошло некоторое время, прежде чем Уайтинг узнал его и понял приказ.
   – Да, сэр, – выговорил он.
   Из-за построек появились еще матросы; видимо, Хорнблауэр со своим дивизионом проник в форт с другой стороны. Буш огляделся и подозвал своих людей, находившихся поблизости.
   – За мной, – сказал он и двинулся вперед.
   С внутренней стороны на крепостной вал вел некрутой скат. На середине ската лежал убитый, но Буш обратил на труп не больше внимания, чем тот заслуживал. Наверху располагалась главная батарея, шесть громадных пушек выглядывали в амбразуры. За ними виднелось кроваво-красное рассветное небо. На треть до зенита окрасилось оно в этот зловещий цвет, но пока Буш смотрел на золотистый солнечный луч, пробивающийся сквозь облака над горизонтом, краснота заметно поблекла. Теперь небо стало синим, а облака – белыми. Вот сколько времени занял штурм: всего несколько минут от первых проблесков зари до тропического восхода. Буш стоял, пытаясь осознать этот поразительный факт – ему казалось, должно быть далеко за полдень.
   С орудийной платформы открывался вид на залив. Вот и другой берег, мель, на которую села «Слава» (неужели это было только вчера?), пересеченная местность, переходящая в холмы, резко очерченный силуэт другой батареи на косе. Слева полуостров переходил в серию изрезанных мысов, которые, словно пальцы, тянулись к синему, синему океану, за ними – сапфировые воды бухты Шотландца, а там сверкает на солнце обстененным крюйселем «Слава». С такого расстояния она казалась прелестной игрушкой. У Буша перехватило дыхание, но не от красоты картины, а от облегчения. Вид корабля и связанные с ним воспоминания помогли ему прийти в чувство: впереди еще куча неотложных дел.
   По другому скату поднялся Хорнблауэр: одежда его была в беспорядке, и он походил на огородное пугало. Как и Буш, в одной руке он держал шпагу, в другой – пистолет. Рядом с ним шел Уэллард, с непропорционально большой для него абордажной саблей, а сзади – десятка два матросов, вполне организованных. Они держали наперевес ружья с примкнутыми штыками.
   – Доброе утро, сэр, – сказал Хорнблауэр. Потрепанная треуголка все еще сидела у него на голове, и он попытался было коснуться ее, но остановился, заметив в руке шпагу.
   – Доброе утро, – машинально ответил Буш.
   – Поздравляю вас, сэр, – сказал Хорнблауэр. Лицо его было бледно, а улыбка напоминала мертвецкий оскал. Верхнюю губу и подбородок покрывала щетина.
   – Спасибо, – ответил Буш.
   Хорнблауэр сунул за пояс пистолет, шпагу убрал в ножны.
   – Я овладел всей этой стороной, сэр. – Он махнул рукой назад. – Мне продолжать?
   – Да, продолжайте, мистер Хорнблауэр.
   – Есть, сэр.
   На сей раз Хорнблауэр коснулся рукой шляпы. Он быстро поставил у пушек нескольких матросов и унтер-офицера.
   – Видите, сэр, – сказал он, указывая рукой, – несколько человек сбежали.
   Буш посмотрел вниз, на круто спускающийся к заливу склон, и увидел там бегущие фигурки.
   – Их так немного, что не стоит из-за них беспокоиться, – сказал Буш. Он только-только начал приходить в себя.
   – Да, сэр. Я взял в плен сорок человек у главных ворот, они под охраной. Я вижу, Уайтинг отлавливает остальных. С вашего разрешения, я пойду, сэр.
   – Очень хорошо, мистер Хорнблауэр.
   Хоть кто-то сохранил ясную голову в повальном помешательстве штурма. Буш спустился по дальнему скату. Здесь стояли на часах двое матросов и унтер-офицер; при виде Буша они вытянулись во фрунт.
   – Что вы тут делаете? – спросил Буш.
   – Здесь пороховой погреб, сэр, – сказал унтер-офицер. Это был Амброз, фок-марсовый старшина, за долгие годы на флоте не утративший девонширского акцента. – Мы его охраняем.
   – Приказ мистера Хорнблауэра?
   – Да, сэр.
   На корточках возле главного входа сидели несчастные пленники, о которых докладывал Хорнблауэр. Но неподалеку Буш увидел нескольких часовых, о которых Хорнблауэр ему не докладывал: матрос у колодца, караульные у ворот. Уолтон, самый надежный из унтер-офицеров, с шестью матросами охранял длинное деревянное строение возле самых ворот.
   – Что вам поручено? – спросил Буш.
   – Охранять провиантский склад, сэр. Здесь спиртное.
   – Очень хорошо.
   Если безумцы, совершившие штурм, – к примеру, тот же морской пехотинец, от которого Бушу пришлось отбиваться, – доберутся до спиртного, с ними не совладать никакими силами.
   К Бушу подбежал Эббот, подчиненный ему дивизионный мичман.
   – Где вас черти носили? – раздраженно поинтересовался Буш. – Я остался без вас с первых минут атаки.
   – Простите, сэр, – извинился Эббот. Естественно, безумие битвы увлекло его, но это не оправдание, конечно, не оправдание, особенно если вспомнить Уэлларда, не отстающего от Хорнблауэра ни на шаг и готового исполнить каждый его приказ.
   – Приготовьтесь подать сигнал кораблю, – сказал Буш. – Вы должны были быть готовы к этому пять минут назад. Подготовьте три пушки. Кто нес флаг? Найдите его и поднимите наш флаг над испанским. Быстрее же, черт возьми!
   Победа, может быть, и сладка, но настроение Буша она не улучшила; напротив, у него наступила реакция. Буш не спал и не ел, и хотя со времени взятия форта прошло всего десять минут, жестоко корил себя за упущенное время: за эти десять минут он столько должен был успеть. К счастью, ему пришлось отвлечься от неприятных мыслей, чтобы вместе с Уайтингом заняться пленными. К тому времени всех их выгнали из казарм: сотню полуголых мужчин и десятка два простоволосых, едва прикрытых одеждой женщин, закрывавшихся руками. В более спокойное время Буш с удовольствием посмотрел бы на этих женщин, но сейчас его раздражала мысль о дополнительных сложностях, возникающих в связи с ними, и ничего другого он в них не видел.
   Среди мужчин встречались негры и мулаты, но в основном это были испанцы. Почти все валявшиеся тут и там убитые были в белых мундирах с синими отворотам – видимо, часовые и главный караул, жестоко поплатившиеся за небрежение своими обязанностями.
   – Кто тут у них старший? – спросил Буш Уайтинга.
   – Не могу сказать, сэр.
   – Тогда спросите у них.
   Буш не знал ни одного языка, кроме родного, Уайтинг, судя по его несчастному виду, тоже.
   – Простите, сэр. – Пирс, лекарский помощник, пытался привлечь внимание Буша. – Можно мне взять матросов, чтобы унести раненых в тень?
   Не успел Буш ответить, как его окликнул Эббот с орудийной платформы:
   – Пушки готовы, сэр. Можно мне взять порох с порохового склада?
   И вновь, прежде чем Буш успел ответить согласием, появился юный Уэллард, пытающийся локтем оттеснить Пирса и привлечь внимание Буша.
   – Простите, сэр. Простите, сэр. Мистер Хорнблауэр свидетельствует вам свое почтение, сэр, и спрашивает, не могли бы вы подняться на башню, сэр. Мистер Хорнблауэр говорит, это очень срочно, сэр.
   Буш почувствовал, что если его еще раз отвлекут, то сердце его разорвется.

Глава Х

   С каждого угла форта располагалось по бастиону, предназначенному для фланкирующего огня вдоль стен, а над юго-западным бастионом высилась сторожевая башенка с флагштоком. Буш и Хорнблауэр стояли на башенке, перед ними лежал Атлантический океан, сзади – бухта Самана. Над головой реяли два флага: британский военно-морской наверху, красно-золотой испанский – внизу. Со «Славы» цветов могут не различить, но два флага увидят наверняка. А услышав три пушечных выстрела, направят подзорные трубы на форт и увидят, как флаги медленно приспускаются и снова взлетают, опять приспускаются и опять взлетают. Три пушечных выстрела, два флага дважды приспущены – сигнал, что форт в руках англичан. Сигнал этот был замечен: на «Славе» обрасопили крюйсель, и корабль начал медленно лавировать вдоль берега. У Буша с Хорнблауэром была на двоих одна подзорная труба, найденная при поспешном обыске форта. Когда один подносил трубу к глазу, другой едва сдерживался, чтобы не вцепиться в нее. Сейчас в подзорную трубу смотрел Буш, направляя ее на противоположный берег залива, а Хорнблауэр тыкал указательным пальцем туда, куда сам только что смотрел.
   – Видите, сэр? – спрашивал он. – Дальше в бухте батарея. Там город – Сабана называется. А еще дальше стоят корабли. Они в любую минуту могут сняться с якоря.
   – Вижу, – сказал Буш, не отрывая трубу от глаза. – Четыре маленьких суденышка. Паруса не поставлены, трудно определить, кто они.
   – Зато легко догадаться, сэр.
   – Да, верно, – согласился Буш.
   Здесь, у самого пролива Мона, нет необходимости держать большие военные корабли. Половина торговых путей Карибского бассейна проходит через это место, в тридцати милях от бухты Самана. Быстрое, маневренное суденышко с парой длинных пушек и большой командой может выскользнуть из бухты, захватить призы и убраться под защиту батарей, чей перекрестный огонь не пропустит врагов в бухту, как показали вчерашние события. Нападающим едва ли придется провести в море даже ночь.
   – Сейчас они наверняка поймут, что мы взяли форт, – сказал Хорнблауэр. – Они догадаются, что «Слава» огибает мыс, чтобы напасть на них. Они могут идти на веслах, на буксире или верповаться. Не успеем мы охнуть, как они выберутся из бухты. А от мыса Энганьо им попутный ветер на Мартинику.
   – Очень правдоподобно, – согласился Буш. С одной и той же мыслью оба повернулись и посмотрели на «Славу». Она была обращена к ним кормой. С круто обрасопленными на правом галсе парусами, она шла в море; нескоро еще она отойдет достаточно далеко, чтобы, сделав поворот оверштаг, наверняка пройти на ветре Саманский мыс. Отсюда ее белые паруса великолепно смотрелись на фоне морской синевы, но ей потребуется несколько часов, чтобы обогнуть мыс и перекрыть выход из мышеловки. Буш повернулся назад и оценивающе оглядел бухту.
   – Надо поставить команду к пушкам и приготовиться открыть огонь, – сказал он.
   – Да, сэр, – согласился Хорнблауэр. Он замялся. – Мы недолго сможем держать их под огнем. Осадка у них неглубокая. Они смогут пройти гораздо ближе к косе, чем «Слава».
   – С другой стороны, их и потопить проще, – заметил Буш. – А, я понял, о чем вы.
   – Раскаленные ядра могли бы изменить дело, сэр, – сказал Хорнблауэр.
   – Отплатить им их же монетой, – с довольной ухмылкой произнес Буш. Вчера «Слава» выдержала адский обстрел раскаленными ядрами. Мысль о том, чтобы зажарить нескольких даго, показалась Бушу восхитительной.
   – Верно, сэр.
   В отличие от Буша, Хорнблауэр не ухмылялся. Лицо его нахмурилось. Мысль о том, что каперы могут ускользнуть и продолжить свой разбой в другом месте, угнетала его. Он готов был на все, чтобы этого не допустить.
   – Но как вам это удастся? – спросил вдруг Буш. – Вы знаете, как греть ядра?
   – Я узнаю, сэр.
   – Готов поспорить, никто из наших не знает.
   Калить ядра можно только на береговой батарее, на корабле это чересчур рискованно. Французы в начале Революционной войны провели несколько неудачных опытов, пытаясь хоть как-то сравняться силами с англичанами, но, после того как несколько кораблей сгорели, бросили эту затею. К настоящему времени моряки оставили использование каленых ядер береговым артиллеристам.
   – Я попробую сам это выяснить, сэр. Печь и все снаряжение внизу.
   Хорнблауэр стоял на солнцепеке. На бледном, заросшем щетиной лице боролись усталость и энтузиазм.
   – Вы завтракали? – спросил Буш.
   – Нет, сэр. – Хорнблауэр посмотрел прямо на него. – Вы тоже не завтракали, сэр.
   – Верно, – ухмыльнулся Буш.
   Ни на что такое у него не хватило времени: надо было организовать всю оборону форта. Сам он мог выдержать усталость, голод и жажду, но не знал, выдержит ли Хорнблауэр.
   – Я попью воды из колодца, – сказал тот. Стоило ему произнести эти слова и осознать их смысл, выражение его лица резко изменилось. Он облизнул губы: они пересохли и потрескались, и от того, что он их облизал, лучше им не стало. Этот человек ничего не пил уже двенадцать часов – двенадцать изматывающих часов в тропическом климате.
   – Обязательно попейте, мистер Хорнблауэр, – сказал Буш. – Это приказ.
   – Есть, сэр.
   Буш обнаружил, что подзорная труба перекочевала из его руки в руку Хорнблауэра.
   – Можно мне еще раз глянуть, сэр, прежде чем я спущусь? Клянусь, так я и думал. Вон то двухмачтовое судно верпуется, сэр. Меньше чем через час оно будет в пределах нашей досягаемости. Я поставлю команду к пушкам. Посмотрите сами, сэр.
   Хорнблауэр стремглав бросился по ступенькам, но на полдороге остановился.
   – Не забудьте позавтракать, сэр, – сказал он, глядя на Буша снизу вверх. – У вас будет достаточно времени.
   Буш взглянул в подзорную трубу и убедился в том, о чем говорил Хорнблауэр. Одно судно уже двигалось. Буш еще раз внимательным взглядом обвел сушу и море, потом вручил трубу Эбботу. Тот во все время разговора стоял рядом, храня почтительное молчание.
   – Внимательно наблюдайте за всем, – сказал Буш.
   Внизу, в главной части форта, Хорнблауэр уже отдавал быстрые приказы, гоняя матросов туда и сюда. На орудийной платформе откатили остальные пушки. Спускаясь с платформы, Буш увидел, как Хорнблауэр распоряжается работами, сопровождая приказы энергичными жестами. Увидев Буша, тот виновато повернулся и двинулся к колодцу. Морской пехотинец воротом поднял ведро, и Хорнблауэр схватил его, поднес к губам, отклоняясь назад для равновесия. Он пил и пил, пока ведро не опорожнилось, а вода ручьями текла по его груди и по лицу. Когда Хорнблауэр поставил ведро и улыбнулся Бушу, по его лицу все еще текла вода. От этого зрелища у Буша, успевшего попить из колодца прежде, вновь разыгралась жажда.
   Пока Буш пил, вокруг него собралась обычная уже толпа, требовавшая внимания, приказаний, сведений. К тому времени как Буш разобрался с ними, над печью, расположенной в углу двора, уже поднимался дымок, а изнутри доносилось громкое потрескивание. Буш подошел. Матрос, стоя на коленях, раздувал огонь кузнечными мехами, двое других носили дрова из штабеля возле крепостного вала. Открыли дверцу в печи, и на Буша так дыхнуло жаром, что ему пришлось отступить. Подошел Хорнблауэр, своим по обыкновению быстрым шагом.
   – Как ядра, Сэдлер? – спросил он.
   Унтер-офицер обмотал руки тряпьем и ухватился за длинные рукоятки, торчавшие с задней стороны печи, напротив двух других, торчавших спереди. Как только он потянул за них, стало видно, что все четыре рукоятки составляют часть большой железной решетки, центр которой располагался в печи над самым огнем. На решетке рядами лежали ядра, все еще черные в солнечном свете. Сэдлер переложил за щеку табак, который жевал, набрал слюны и мастерски плюнул на ближайшее ядро. Плевок зашипел, но несильно.
   – Еще не нагрелись, – сказал Сэдлер.
   – Мы их, чертей, поджарим, – неожиданно вставил матрос, который, стоя на коленях, раздувал мехи. Мысль о том, чтобы сжечь врагов заживо, явно его воодушевляла.
   Хорнблауэр не обратил на него внимания.
   – Эй, подносчики, – сказал он, – посмотрим, что вы будете делать.
   За Хорнблауэром рядком шли матросы, попарно неся несложные приспособления – два железных бруса, соединенных железными же перекладинами. Первая пара подошла. Сэдлер взял клещи и осторожно переложил горячее ядро на носилки.
   – Вы двое, отходите, – приказал Хорнблауэр. – Следующие.
   Когда все носилки были заполнены, Хорнблауэр повел своих людей прочь.
   – Теперь попробуем засунуть их в пушки, – сказал он.
   Буш, снедаемый любопытством, пошел следом. Процессия по скату поднялась на платформу. Орудийные расчеты уже стояли у пушек. Орудия были откачены назад, от амбразур. Между каждыми двумя пушками стояло по кадке с водой.
   – Прибойничие, – сказал Хорнблауэр, – сухие пыжи забили? Тогда давайте мокрые.
   Из кадок матросы вынули плоские, круглые куски мочала. С них текла вода.
   – По два на пушку, – скомандовал Хорнблауэр.
   Мокрые пыжи сунули в пушечные дула, потом забили прибойниками с круглой головкой.
   – Забили? – спросил Хорнблауэр. – Ну, подносчики, давайте ядра.
   Сделать это было не так-то просто. Нужно было приставить край носилок к дулу, а потом наклонять их так, чтобы ядро скатилось в отверстие.
   – Доны тренировались с этими пушками лучше, чем мы могли от них ждать, – сказал Хорнблауэр, – судя по тому, как они стреляли вчера. Прибойничие!
   Прибойники дослали ядра на место, послышалось громкое шипение: это горячие ядра коснулись мокрых пыжей.
   – Выдвигай!
   Матросы ухватились за тали и налегли на них, пушки тяжело покатились вперед и высунули дула в амбразуры.
   – Прицельтесь в сторону той косы и стреляйте!
   По приказу канониров правила просунули под задние оси пушек и повернули их. Запальные трубки были уже в запальных отверстиях, и каждая пушка выпалила, как только ее навели. Грохот выстрела звучал на каменной площадке иначе, чем в замкнутом пространстве корабля. Легкий ветерок относил дым в сторону.
   – Неплохо! – сказал Хорнблауэр, глядя из-под руки, куда упали ядра. Потом, повернувшись к Бушу, добавил: – Задам я загадку джентльменам с той стороны. Они будут ломать голову, куда это мы стреляем?
   – За какое время, – спросил Буш, с завороженным ужасом наблюдавший за происходящим, – горячее ядро прожжет пыжи и пушка выстрелит сама по себе?
   – Вот этого я не знаю, сэр, – ответил Хорнблауэр с ухмылкой. – Меня не удивит, если мы узнаем это сегодня же.
   – Да уж, – сказал Буш, но Хорнблауэр уже повернулся и преградил путь матросу, бегущему к платформе.
   – Что ты тут делаешь?
   – Несу новые заряды, – удивился матрос, показывая ящик для переноски картузов.
   – Тогда вернись назад и жди приказа. Ну-ка, все назад!
   Подносчики боеприпасов, видя его гнев, мгновенно улетучились.
   – Банить пушки! – приказал Хорнблауэр орудийной прислуге и, когда те запихнули мокрые банники в дула, вновь повернулся к Бушу. – Лишняя осторожность не помешает, сэр. Нельзя допустить, чтоб порох и раскаленные ядра принесли на платформу одновременно.
   – Конечно, – согласился Буш. То, как лихо Хорнблауэр организовал работу батареи, одновременно восхищало и раздражало его.
   – Новые заряды! – крикнул Хорнблауэр, и подносчики пороха, которых он только что отослал, рысью взбежали по скату. – Готов поспорить, сэр, что это английские картузы.
   – Почему вы так думаете?
   – Саржа из Западных графств, прошиты и набиты в точности как наши, сэр. Я полагаю, трофейные, с наших кораблей.
   Это очень походило на правду. Испанские войска, удерживающие от повстанцев восточную часть острова, скорее всего, вынуждены были пополнять боеприпасы добычей с захваченных в проливе Мона английских судов. Ну, если все пойдет хорошо, больше они призов не захватят. Мысль эта, возникшая у Буша несмотря на множество других забот, взволновала его, и он, стоя со сцепленными за спиной руками под палящим солнцем, беспокойно переступил с ноги на ногу. Донам придется плохо, если они лишатся источника боеприпасов. Им не продержаться долго против взбунтовавшихся негров, обложивших их в восточной части Санто-Доминго.
   – Забивай эти пыжи аккуратно, Крэй, – сказал Хорнблауэр. – Если в канале окажется порох, придется нам записать в судовой книге «Крэй, С.У.».
   Раздался смех – «С.У.» в судовой книге означало «списан, убит», – но Буш не обратил внимания. Он вскарабкался на парапет и смотрел на бухту.
   – Они близко, – сказал он. – Приготовьтесь, мистер Хорнблауэр.
   – Есть, сэр.
   Буш напрягал глаза, пытаясь разглядеть четыре суденышка, медленно двигавшиеся по фарватеру. Пока он смотрел, первое из них подняло паруса на обеих мачтах. Оно, очевидно, пыталось воспользоваться порывами переменчивого ветра, дувшего над нагретыми водами бухты, чтобы как можно быстрее добраться до моря и оказаться в безопасности.
   – Мистер Эббот, принесите подзорную трубу! – крикнул Хорнблауэр.
   Пока Эббот спускался по ступенькам, Хорнблауэр продолжал разговаривать с Бушем.
   – Раз они дали деру, как только узнали, что мы взяли форт, значит, они не чувствуют себя здесь в безопасности.
   – Я думаю, да.
   – Можно было бы ожидать, что они попробуют так или иначе отбить форт. Могли бы высадиться на полуострове и атаковать нас. Я пытаюсь понять, почему они этого не делают? Почему они сразу сорвались с места и бросились наутек?
   – Что с даго взять, – сказал Буш. Он отказывался умозрительно рассуждать о мотивах неприятельских действий, особенно сейчас, непосредственно перед боем. Он выхватил подзорную трубу из рук Эббота.
   Теперь можно было разглядеть все подробности. Две большие шхуны с несколькими пушками, большой люгер и еще одно судно, оснастку которого определить пока было трудно: оно сильно отставало от других и еще не поставило парусов, а двигалось на буксире за шлюпками.
   – Дистанция будет большая, мистер Хорнблауэр, – предупредил Буш.
   – Да, сэр. Но они попадали в нас вчера из этих же самых пушек.
   – Цельтесь как следует. Они недолго будут под огнем.
   – Есть, сэр.
   Суденышки шли на значительном расстоянии друг от друга. Если бы они держались вместе, шансов у них было бы побольше, так как из форта могли стрелять только по одному из них. Но паническое чувство «каждый за себя» погнало каждое поодиночке, как только оно было готово к отплытию. А может, узкий фарватер не позволял идти всем сразу. Первая шхуна убрала паруса: если здесь и был ветер, он дул ей навстречу. Быстро спустили две шлюпки, чтобы тянуть ее на буксире. Буш в подзорную трубу отчетливо различал все подробности.
   – Остается еще немного времени до того, как она окажется в пределах досягаемости, сэр, – заметил Хорнблауэр. – С вашего разрешения, я пойду взгляну на печь.
   – Я с вами, – сказал Буш.
   Возле печи по-прежнему работали мехи, и жар стоял невыносимый. Но когда Сэдлер вытащил решетку с раскаленными ядрами, стало еще жарче. Даже на солнце было видно, как светятся раскаленные шары; воздух над ними дрожал, размывая их очертания. Сцена была адская. Сэдлер плюнул на ближайшее ядро, плевок с шипением отскочил от гладкой поверхности, упал вниз, заплясал на решетке и, зашипев, исчез совсем. Сэдлер плюнул снова – тот же результат.
   – Достаточно горячие, сэр? – спросил он.
   – Да, – ответил Хорнблауэр.
   Буш еще мичманом часто носил греть на камбуз утюг, чтобы прогладить рубашку или шейный платок. Он вспомнил, что так же проверял температуру утюга. Если плевок отскакивает от металла, значит, утюг опасно перегрелся, но ядра были еще горячее, гораздо горячее.
   Сэдлер затолкал решетку обратно в печь и тряпками, которыми защищал руки, вытер со лба пот.
   – Подносчики, приготовьтесь, – сказал Хорнблауэр. – Сейчас вам будет работа.
   Взглядом испросив у Буша разрешение, он снова умчался на батарею, широкими, дергаными шагами. Буш пошел за ним, но не так быстро: сказывалась усталость. Глядя, как Хорнблауэр взбегает по скату, он вдруг подумал, что тот, не будучи так крепок физически, потрудился, пожалуй, поболее него. К тому времени как Буш поднялся на платформу, Хорнблауэр уже вновь наблюдал за первой шхуной.
   – Палубы и переборки у нее, должно быть, жиденькие, – сказал тот. – Двадцатичетырехфунтовое ядро даже с такого расстояния должно пробить ее насквозь.
   – Навесный выстрел, – добавил Буш, – может пробить ей дно.
   – Может, – согласился Хорнблауэр и добавил: – сэр.
   Даже после стольких лет службы на флоте он склонен был, если сильно задумается, пропускать это короткое, но такое важное слово.
   – Она вновь ставит паруса! – сказал Буш. – Собирается поворачивать.
   – Буксирные концы они уже отцепили, – добавил Хорнблауэр. – Теперь скоро.
   Он посмотрел на стоящие в ряд орудия. Все заряжены порохом, запальные трубки вставлены. Клинья вынуты, так что угол подъема максимальный, дула смотрят ввысь, словно ожидая, когда в них закатят ядра. Шхуна заметно приближалась. Хорнблауэр прошел вдоль пушек; руки у него за спиной беспокойно цеплялись одна за другую. Он прошел назад, повернулся и неровной походкой двинулся вдоль ряда – казалось, он не может стоять на месте. Однако, заметив, что Буш наблюдает за ним, молодой лейтенант виновато остановился и заметным усилием принудил себя стоять так же спокойно, как и начальник. Шхуна ползла вперед, на целых полмили опережая второе судно.
   – Можете сделать пристрелочный выстрел, – сказал наконец Буш.
   – Есть, сэр, – тут же согласился Хорнблауэр. Казалось, река ринулась через прорванную плотину. Похоже, он заставлял себя ждать, пока Буш заговорит.
   – Эй, у печи! – крикнул Хорнблауэр. – Сэдлер. Пришлите одно ядро.
   По скату поднялись подносчики, осторожно неся на носилках светящееся ядро. Оно было ярко-красное, чувствовался даже исходящий от него жар. В канал ближайшей пушки забили мокрые пыжи, носилки с ядром установили вровень с дулом. Подталкивая пыжовником и прибойником, раскаленное ядро закатили внутрь. Послышалось шипение, повалил пар. Буш снова подумал, за сколько времени ядро прожжет пыжи и войдет в соприкосновение с порохом; несладко тогда придется тем, кто будет в это время наводить пушку.
   – Выдвигай! – скомандовал Хорнблауэр. Матросы налегли на тали, и орудие прогромыхало вперед.
   Хорнблауэр встал за пушкой, присел на корточки, сощурился и посмотрел вдоль нее.
   – Правее!
   Тали и рычаги повернули пушку.
   – Еще чуть-чуть! Довольно! Нет, чуть левее. Довольно!
   К облегчению Буша, Хорнблауэр наконец выпрямился и отошел от пушки. С обычной своей несдержанной живостью он вспрыгнул на парапет и ладонью прикрыл глаза от солнца. Буш, со своей стороны, навел на шхуну подзорную трубу.
   – Пли! – скомандовал Хорнблауэр.
   Шипение запала утонуло в грохоте пушки. Буш увидел в синем небе черную траекторию ядра. За то время, которое требуется для вдоха, она достигла наивысшей точки и пошла вниз. Странная это была линия. Казалось, она около дюйма длинной, постоянно убавляется сзади и постоянно прибавляется впереди, устремляясь точно к шхуне. Она все еще указывала на корабль (настолько скорость ядра опережает реакцию глазной сетчатки и мозга), когда Буш увидел всплеск, точно по курсу шхуны. Вода вновь стала гладкой. Он оторвал глаз от подзорной трубы и увидел, что Хорнблауэр смотрит на него.
   – В кабельтове, – сказал Буш, и Хорнблауэр согласно кивнул.
   – Можно открывать огонь, сэр? – спросил он.
   – Да, приступайте, мистер Хорнблауэр.
   Не успел он закончить, как Хорнблауэр снова закричал:
   – Эй, у печи! Еще пять ядер!
   Бушу потребовалось несколько секунд, чтобы понять смысл этого приказа. Вот оно что: неразумно одновременно приносить на платформу картузы с порохом и раскаленные ядра. Выстрелившая пушка должна оставаться незаряженной, пока не выстрелят остальные пять. Хорнблауэр спрыгнул с парапета и встал рядом с Бушем.
   – Я вчера не мог понять, почему они все время стреляют по нам залпами, – сказал он. – Это снижает скорость огня до скорости самой медленной пушки. Теперь мне ясно.
   – Мне тоже, – ответил Буш.
   – Все пыжи на месте? – спросил Хорнблауэр у орудийной прислуги. – Точно? Тогда давайте дальше.
   Ядра закатили в пушечные дула, они зашипели, снова повалил пар.
   – Выдвигай. Цельсь. Канониры, цельтесь как следует.
   Шипели ядра, пар валил из поворачиваемых пушек.
   – Палите, как только наведете!
   Хорнблауэр снова оказался на парапете, Бушу все было видно сквозь амбразуру бездействующей пушки. Пять пушек выстрелили с интервалом не более двух секунд, Буш в подзорную трубу видел траектории их ядер.
   – Банить пушки! – приказал Хорнблауэр, потом громко: – Шесть зарядов!
   Он спустился к Бушу.
   – Одно упало совсем близко, – сообщил тот.
   – Два довольно близко, – сказал Хорнблауэр. – Одно совсем далеко справа. Я знаю, кто это стрелял, и я с ним разберусь.
   – Одного всплеска я не видел, – заметил Буш.
   – Я тоже. Может, большой перелет. А может, и попали.
   Матросы с картузами взбежали на платформу. Стоявшие у пушек с энтузиазмом схватили их, забили в пушки заряды, потом сухие пыжи.
   – Шесть ядер! – крикнул Хорнблауэр Сэдлеру, потом канонирам: – Вставьте запальные трубки. Забейте мокрые пыжи.
   – Она изменила курс, – сказал Буш. – Расстояние изменилось несильно.
   – Да, сэр. Заряжай и выдвигай! Простите меня, сэр.
   Хорнблауэр поспешно подбежал к самой левой пушке – очевидно, она-то прошлый раз и стреляла плохо.
   – Цельтесь как следует! – крикнул он со своего нового места. – Как наведете, стреляйте.
   Буш видел, как Хорнблауэр присел на корточки возле пушки, а сам приготовился следить, куда упадут ядра.
   Все повторилось: взревели пушки, прибежали подносчики с новыми картузами, тут же принесли раскаленные ядра. Только после того как ядра закатили в жерла, Хорнблауэр вернулся к Бушу.
   – Я думаю, вы попали, – сказал Буш. Он снова посмотрел в подзорную трубу. – Я думаю… Господи, так оно я есть! Дым! Дым!
   Между мачтами шхуны появилось черное облачко. Оно быстро рассеялось, и Буш засомневался. Выстрелила ближайшая пушка, порыв ветра понес на него дым, закрывший на время шхуну.
   – Черт побери! – сказал Буш, беспокойно ища, откуда было бы видно.
   Остальные пушки выстрелили почти одновременно, дым стал еще гуще.
   – Принесите свежие заряды! – крикнул Хорнблауэр, стоя в дыму. – Баньте тщательно.
   Дым рассеялся, шхуна, целая и невредимая, ползла вдоль залива. Буш разочарованно выругался.
   – Расстояние уменьшилось, а пушки прогрелись, – сказал Хорнблауэр, потом громче: – Канониры! Вставить клинья!
   Он поспешил к пушкам, лично проследить, как меняют угол наклона, и прошло несколько секунд, прежде чем он вновь приказал нести ядра. В это время Буш заметил, что шлюпки, шедшие впереди шхуны, подошли к ней вплотную. Это могло означать следующее: капитан шхуны уверен, что сумеет на ветре обогнуть мыс и благополучно выбраться из бухты. Нестройно громыхнули пушки. Буш увидел три всплеска возле ближнего борта шхуны.
   – Новые заряды! – кричал Хорнблауэр.
   И тут Буш увидел, как шхуна развернулась, обратив корму к батарее, а нос – прямо к мелям противоположного берега.
   – Какого черта… – сказал Буш сам себе. Тут он увидел, как из палубы шхуны столбом повалил дым, и, пока он радовался этому зрелищу, гики шхуны дернулись – она села на мель. Над ее корпусом сгустился дым, и Буш видел в подзорную трубу, как возвышавшийся над дымом большой белый грот разделился на части и исчез: пламя охватило его и одним махом уничтожило. Буш оторвал от глаза трубу и взглядом поискал Хорнблауэра. Тот опять стоял на парапете. Его лицо, покрытое темной щетиной, еще сильнее почернело от порохового дыма. Он широко улыбнулся, обнажив ослепительно белые, по контрасту, зубы. Матросы у пушек кричали «ура!», им вторили стоящие во дворе.
   Хорнблауэр жестами велел прекратить шум, чтобы в форте слышали, как он отменяет приказ нести новые ядра.
   – Сэдлер, отставить! Подносчики, несите ядра обратно!
   Он спрыгнул с парапета и подошел к Бушу.
   – Дело сделано, – сказал тот.
   – По крайней мере, первое.
   С горящего судна поднялся мощный столб дыма, взвиваясь все выше и выше между мачт. Оба лейтенанта видели, как упала грот-мачта, и тут же их ушей достиг гул взрыва – огонь добрался до порохового погреба. Когда дым немного рассеялся, они увидели, что шхуну разорвало надвое, прямо посередине. Фок-мачта еще мгновение стояла, но и она рухнула у них на глазах. Нос и корма пылали, шлюпки с командой на веслах шли через мели.
   – Неприятное зрелище, – сказал Хорнблауэр. Но Буш не видел ничего неприятного в зрелище горящего врага. Он ликовал.
   – Половина команды была в шлюпках, и, когда мы попали, некому было тушить огонь, – сказал он.
   – Ядро могло пробить палубу и застрять в трюме, – отозвался Хорнблауэр.
   Он говорил сбивчиво, заплетающимся языком, как пьяный. Буш быстро взглянул на него. Пьяным он быть не мог, хотя заросшее грязное лицо и налитые кровью глаза и наводили на такую мысль. Этот человек смертельно устал. Потом в осоловелом взгляде Хорнблауэра блеснуло оживление, и заговорил он вполне нормально:
   – Вот и следующая, – сказал он. – Скоро подойдет на расстояние выстрела.
   Вторая шхуна шла под парусами вдоль фарватера, рядом с ней шли шлюпки, готовые взять ее на буксир. Хорнблауэр повернулся к пушкам.
   – Видите следующий корабль? – крикнул он. Услышав утвердительный гул, он повернулся и заорал в сторону Сэдлера: – Подносчики, несите ядра!
   На скате появилась цепочка подносчиков с раскаленными ядрами. Ядра были пугающе горячи; жар от каждого проносимого мимо ядра – двадцати четырех фунтов раскаленного докрасна железа, – окатывал волной. По заведенному порядку ядра начали закатывать в дула пушек. Тут послышались громкие восклицания, и одно из ядер с грохотом упало на каменные плиты орудийной платформы. Оно лежало, ярко светясь. Две пушки стояли незаряженными.
   – В чем дело? – спросил Хорнблауэр.
   – Простите, сэр…
   Хорнблауэр уже шагал к пушкам посмотреть, что случилось. Над дулом одной из заряженных пушек столбом стоял пар; все три яростно шипели.
   – Выкатывайте, наводите и стреляйте! – приказал Хорнблауэр. – А вы что стоите? Откатите это ядро.
   – Ядра не входят, сэр, – произнесли сразу несколько голосов, в то время как кто-то пыжовником откатывал упавшее ядро к парапету. Подносчики с двумя другими ядрами ждали, обливаясь потом. Ответ Хорнблауэра потонул в реве одной из пушек – матросы стояли у талей, выкатывая ее, и она выстрелила сама собой. Один из матросов, сидя, кричал от боли – лафет при отдаче ударил его по ноге, и кровь уже текла на каменные плиты. Канониры двух других заряженных орудий даже не стали делать вид, что наводят их: как только пушки были выдвинуты, они крикнули «Разойдись!» и выстрелили.
   – Отнесите его вниз, к мистеру Пирсу, – сказал Хорнблауэр, указывая на пострадавшего. – Дайте-ка я гляну на это ядро.
   Вернулся Хорнблауэр удрученным и встревоженным.
   – В чем дело? – спросил Буш.
   – Ядра перекалились, – объяснил Хорнблауэр. – Черт, я об этом не подумал. Они начали плавиться в печи, потеряли форму и потому не проходили в канал. Какой я дурак, что не подумал об этом!
   Буш как старший офицер не счел нужным признать, что и сам об этом не подумал. Он промолчал.
   – А то, что не потеряло формы, было все равно слишком горячим, – продолжал Хорнблауэр. – Я самый распроклятый дурак из всех проклятых дураков. Я совсем рехнулся. Видели, как пушка выстрелила сама по себе? Теперь матросы напуганы. Они не будут наводить как следует – постараются выпалить побыстрее, чтобы не попасть под отдачу. Господи, я безмозглый сукин сын!
   – Легче, легче, – сказал Буш. Его раздирали противоречивые чувства.
   Хорнблауэр, в порыве самообвинения молотивший правым кулаком левую руку, был очень комичен. Буш не смог сдержать смеха, но при этом отлично знал, что Хорнблауэр до сих пор действовал превосходно, действительно превосходно, так быстро освоив технику стрельбы калеными ядрами. Более того, нужно сознаться, за время операции Буша неоднократно задевало то, что Хорнблауэр каждый раз смело берет ответственность на себя. Самолюбие его, возможно, страдало еще по одной причине – он завидовал тому, как умело Хорнблауэр поступает в любой обстановке. Чувство недостойное, и Буш с отвращением отбросил бы его, если бы осознал. Однако оно делало теперешнее замешательство Хорнблауэра еще более забавным.
   – Не принимайте так близко к сердцу, – сказал Буш с широкой улыбкой.
   – Но меня бесит, что я такой… – Хорнблауэр оборвал себя на полуслове. Буш видел, как тот собрал все свое самообладание и взял себя в руки, видел, как раздосадован он своей несдержанностью, видел, как маска опытного и невозмутимого воина скрыла бушевавшие в нем чувства.
   – Вы поруководите здесь, сэр? – Казалось, это говорил другой человек. – Если можно, я спущусь вниз и посмотрю, что там с печкой. Надо будет им не так налегать на мехи.
   – Очень хорошо, мистер Хорнблауэр. Пришлите сюда боеприпасы, а я поруковожу обстрелом шхуны.
   – Есть, сэр. Я пришлю ядра, которые убрали в печь последними. Они не могли еще перегреться, сэр.
   Хорнблауэр стремглав побежал по скату, а Буш прошелся вдоль пушек. Принесли и забили свежие заряды, потом сухие пыжи, потом мокрые. Наконец появились носилки с ядрами.
   – Спокойно, спокойно, – говорил Буш. – Они не такие горячие, как предыдущие. Цельтесь тщательно.
   Но когда Буш взобрался на парапет и направил подзорную трубу на вторую шхуну, стало ясно, что ее капитан изменил намерения. Он взял фок на гитовы и убрал кливер, шлюпки располагались теперь под углом к курсу шхуны и тянули ее нос, как жуки. Они разворачивали ее – шхуна предпочла лучше вернуться в залив, чем идти под градом раскаленных докрасна ядер. Видимо, ее напугал обугленный остов ее товарки.
   – Они пустились наутек! – громко сказал Буш. – Стреляйте по ней, ребята, пока можете.
   Ядро описало в воздухе дугу, на воде появились всплески. Буш вспомнил, как вчера ядро, пущенное из этих самых пушек, рикошетом отскочило от воды и ударило в борт «Славы». Сейчас, судя по всплеску, одно ядро могло рикошетом попасть в шхуну.
   – Новые заряды! – закричал Буш, повернувшись, чтобы его слышали на пороховом складе. – Банить пушки!
   Но к тому времени как заряды забили в пушки, шхуна полностью развернулась, расправила фок и пошла обратно в бухту. По всплескам Буш видел, что она будет вне досягаемости раньше, чем пушки подготовят к следующему залпу.
   – Мистер Хорнблауэр!
   – Сэр!
   – Не присылайте больше ядер.
   – Есть, сэр.
   Когда Хорнблауэр вновь поднялся на батарею, Буш указал на удалявшуюся шхуну.
   – Они передумали? – сказал Хорнблауэр. – Да. А те двое, что ли, встали на якорь?
   Пальцы его снова тянулись к единственной подзорной трубе, которую Буш ему и протянул.
   – По крайней мере, они не двигаются. – Хорнблауэр направил подзорную трубу в сторону моря. – «Слава» повернула оверштаг. Она поймала ветер. Шесть миль? Семь миль? Через час она обойдет мыс.
   Теперь пришел черед Бушу выхватывать подзорную трубу. Разворот марселей не вызывал сомнений. Со «Славы» Буш перевел взгляд на противоположный берег бухты. Испанский флаг над другой батареей то повисал, то лениво похлопывал на легком ветерке. Буш не заметил нигде никаких приготовлений, и в том, как он сложил подзорную трубу и посмотрел на своего заместителя, чувствовалась некоторая завершенность.
   – Все тихо, – сказал он. – Пока не придет «Слава», делать нечего.
   – Верно, – согласился Хорнблауэр.
   Занятно было наблюдать, как оживление исчезло с его лица. На какое-то мгновение он перестал себя контролировать, и стало видно, как бесконечно он устал.
   – Мы можем покормить людей, – сказал Буш. – Я хотел бы навестить раненых. Надо разобраться с этими чертовыми пленными – Уайтинг всех их затолкал в каземат, женщин и мужчин, офицеров и барабанщиков. Бог весть, сколько у нас тут провианта. Это надо проверить. Потом назначим вахту, отпустим подвахтенных, и кто-то из нас сможет отдохнуть.
   – Верно, – сказал Хорнблауэр. Как только Буш напомнил ему, что дел еще предстоит много, он вновь принял бесстрастное выражение. – Прикажете мне спуститься вниз и заняться этим, сэр?

Глава XI

   Над фортом Самана стояло полуденное солнце. Отражаясь от стен, жар достигал убийственной силы, и даже в тех уголках, где лежала тень, было нестерпимо жарко. Морской бриз еще не поднялся, и английский военно-морской флаг безвольно повис на флагштоке, до половины закрывая поникший испанский. Однако дисциплина сохранялась. На каждом бастионе стоял под палящим солнцем впередсмотрящий. Судовая полиция, как предписывал устав, размеренным шагом «обходила дозором отведенные для охраны участки с видом бравым и подтянутым»: ружья на плечо, красные мундиры застегнуты на все пуговицы, портупеи строго на месте. Когда один из них доходил до конца своего участка, он останавливался, щелкал каблуками, в три проворных движения ставил ружье к ноге, потом, отведя вперед правую руку и отставив левую ногу, принимал положение «вольно». Однако жара и мухи снова гнали его вперед, он сводил пятки вместе, поднимал ружье на плечо и еще раз проходил тот же маршрут. Возле пушек дремали на жестких камнях орудийные расчеты. Счастливчики устроились в тени пушек, остальные – в узкой полоске тени под парапетом; двое матросов сидели и бодрствовали – они постоянно следили, чтоб не погасли тлевшие в кадке огнепроводные шнуры. Это делалось для того, чтобы при необходимости, не теряя времени, открыть огонь по кораблям в заливе или отразить атаку с суши. За мысом Самана корабль его величества «Слава» ждал первых порывов морского бриза, чтобы войти в бухту.
   Возле главного провиантского склада сидел на скамейке лейтенант Буш. Он боролся со сном, проклинал жару, проклинал свое добросердечие, из-за которого позволил младшим офицерам отдохнуть первыми, а обязанности вахтенного офицера взвалил на себя, завидовал храпевшим вокруг морским пехотинцам. Время от времени он вытягивал ноющие от усталости ноги. Он вытер лоб и подумал, не ослабить ли шейный платок.
   Из-за угла выбежал посыльный.
   – Мистер Буш, сэр. Простите, сэр, от батареи за бухтой отошла лодка.
   Буш осоловело посмотрел на посыльного.
   – Куда направляется?
   – Прямо к нам, сэр. На ней флаг – похоже, белый.
   – Я пойду посмотрю. Никакой пощады нечестивцам.
   Буш и с трудом оторвал себя от скамейки. Все тело его сопротивлялось. Он проковылял по скату и поднялся на батарею. Вахтенный унтер-офицер спустился с башни ждал с подзорной трубой в руках. Буш выхватил трубу и посмотрел. Как и сказал посыльный, к ним двигалась шестивесельная лодка, черная на синеве залива. С флагштока свисал флаг, возможно, что и белый: не было ветра, чтобы его расправить. Однако на лодке всего человек десять, в любом случае, непосредственной опасности она не представляет. Через бухту грести долго. Буш наблюдал, как лодка упорно движется к форту. Низкие обрывы, спускавшиеся к воде с этой стороны Саманского полуострова, переходили недалеко от форта в пологий склон; наискосок через склон шла дорога к пристани, которая, как уже заметил Буш, легко простреливалась из двух пушек в правом конце орудийной платформы. Но пока нет необходимости ставить команду к этим пушкам – на атаку не похоже. Словно в подтверждение его мыслям, порыв ветра расправил на лодке флаг. Он был белый.
   Лодка неуклонно двигалась к пристани и наконец подошла к ней. Ярко блеснуло что-то металлическое, и тут же горячий воздух огласился звуками трубы. Высокие и чистые, они были отчетливо слышны гарнизону. Из лодки на пристань вылезли двое. Они были в синих с белым мундирах, один – со шпагой на боку, другой – со сверкающей трубой; он снова поднес ее к губам и протрубил. Пронзительный и нежный звук эхом прокатился над обрывами. Дремавшие на припеке птицы с жалобными криками поднялись в воздух – утром их потревожил грохот артиллерийского обстрела, теперь – звуки трубы. Офицер со шпагой развернул белый флаг и вместе с трубачом пошел по крутой дороге вверх к форту. Это – переговоры в соответствии с установленным военным этикетом. Громкие звуки трубы означали, что испанцы не пытаются подкрасться неожиданно, а белый флаг удостоверял их мирные намерения.
   Буш, наблюдая за приближающимися испанцами, размышлял, вправе ли он вести переговоры с неприятелем, а так же обдумывал трудности, с которыми эти переговоры столкнутся из-за различия языков.
   – Постройте судовую полицию, – сказал он унтер-офицеру, потом обратился к посыльному: – Передайте мистеру Хорнблауэру мои приветствия и попросите его возможно скорее прийти сюда.
   На дороге снова вновь прокатилась труба. Кое-кто из спящих завозился, остальные устали так сильно, что продолжали спать. Во дворе слышались топот и отрывистые приказы – это строились морские пехотинцы. Белый флаг был уже на краю рва; офицер остановился и посмотрел вверх, а трубач протрубил в последний раз, разбудив всех, кто еще спал.
   – Я здесь, сэр, – доложил Хорнблауэр. Шляпа, которую он держал в руках, была помята, и сам он в потрепанном мундире походил на огородное пугало. Лицо, хоть и чистое, покрывала густая щетина.
   – Вы говорите по-испански? Объясниться с ними можете? – спросил Буш, большим пальцем указывая на парламентариев.
   – Ну, сэр… да.
   Последнее слово Хорнблауэр произнес как бы против воли. Сперва он хотел потянуть время, а потом ответил четко, по-военному.
   – Тогда давайте.
   – Есть, сэр.
   Хорнблауэр встал на парапет. При виде его испанский офицер снял шляпу и изысканно поклонился, Хорнблауэр ответил тем же. Они обменялись несколькими фразами, видимо – вежливыми приветствиями. Затем Хорнблауэр повернулся к Бушу.
   – Вы пустите его в форт, сэр? – спросил он. – По его словам, ему много что надо с вами обсудить.
   – Нет, – без колебаний ответил Буш. – Не хочу, чтобы он тут вынюхивал.
   Буш не знал, что именно может выведать испанец, но подозрительность и осторожность были у него в крови.
   – Очень хорошо, сэр.
   – Вам придется спуститься к нему, мистер Хорнблауэр. Я с морскими пехотинцами прикрою вас отсюда.
   – Есть, сэр.
   После нового обмена любезностями Хорнблауэр слез с парапета и спустился по скату, в то время как судовая полиция, вызванная Бушем, поднималась по другому. Буш через амбразуру видел, как изменилось лицо испанца, когда в соседних амбразурах появились кивера и красные мундиры морских пехотинцев. Сразу же после этого из-за угла форта появился Хорнблауэр – он перешел ров по узенькой дамбе, идущей от главных ворот. Хорнблауэр с испанцем вновь сняли шляпы и обменялись поклонами на нелепый европейский манер – неуклюже приседая и сгибаясь. Испанец вытащил бумагу, очевидно, подтверждающую его полномочия, Хорнблауэр просмотрел ее и вернул обратно, потом махнул рукой в сторону Буша – мои, мол, полномочия оттуда. Дальше Буш видел, как испанец что-то взволнованно спрашивает, а Хорнблауэр отвечает. По тому, как Хорнблауэр кивал, Буш догадался, что тот отвечает положительно, и на какое-то мгновение засомневался, не превышает ли Хорнблауэр свою власть. При этом Буш вовсе не досадовал, что принужден полагаться на кого-то в ведении переговоров. Мысль о том, что он сам мог бы говорить по-испански, была ему совершенно чужда, и он так же мирился с необходимостью полагаться в этом деле на переводчика, как мирился с необходимостью полагаться на канат, чтобы бросить якорь, или на ветер, чтобы доставить корабль по назначению.
   Он следил за ходом переговоров: наблюдая внимательно, он заметил, что тема их переменилась. В какой-то момент Хорнблауэр указал рукой на залив, испанец, повернувшись, глянул на «Славу», только что вышедшую из-за мыса. Смотрел он долго и пристально, прежде чем повернулся и продолжил разговор. Оба долго стояли под палящим солнцем – трубач отошел в сторону, чтобы не слышать, – и наконец Хорнблауэр повернулся к Бушу:
   – Если можно, я вернусь и доложу, сэр! – крикнул он.
   – Очень хорошо, мистер Хорнблауэр.
   Буш спустился во двор, навстречу ему. Хорнблауэр отдал честь и ждал, пока его спросят.
   – Его зовут полковник Ортега, – сообщил он в ответ на нетерпеливое «ну?» Буша. – Его полномочия исходят от главнокомандующего Виллануэвы, который, должно быть, сразу на той стороне бухты.
   – Чего он хочет? – спросил Буш, пытаясь усвоить эту довольно неудобоваримую информацию.
   – Во-первых, он хочет знать про пленных, сэр, – сказал Хорнблауэр, – особенно про женщин.
   – И вы сказали ему, что они не пострадали.
   – Да, сэр. Он очень волновался за них. Я сказал, что спрошу вашего разрешения отправить их с ним обратно.
   – Ясно, – сказал Буш.
   – Я подумал, это облегчит нам дело, сэр. Он еще много чего хотел сказать, и я подумал, что он будет говорить свободней, если я покажусь ему уступчивым.
   – Да, – сказал Буш.
   – Потом он захотел узнать про остальных пленных, сэр. Про мужчин. Он хотел знать, есть ли убитые, и когда я сказал, что есть, он спросил, кто. Этого я не мог сказать, сэр – я не знал. Но я сказал, что вы, без сомнения, предоставите ему список. Он сказал, у большинства из них жены там, – Хорнблауэр указал рукой на другую сторону бухты, – и они очень переживают.
   – Это я сделаю, – сказал Буш.
   – Думаю, он мог бы забрать и раненых вместе с женщинами. Нам бы это немного развязало руки, а тем более мы все равно не сможем обеспечить им надлежащего ухода.
   – Это я должен сперва обдумать, – сказал Буш.
   – Кстати, сэр, можно было бы избавиться от всех пленных. Я думаю, нетрудно будет взамен получить от него обещание, что они не будут сражаться, пока «Слава» находится в этих водах.
   – Это мне кажется подозрительным, – сказал Буш; он не доверял иностранцам.
   – Я думаю, он сдержит слово, сэр. Он испанский джентльмен. Тогда нам не придется их охранять и кормить. А когда мы оставим это место, что с ними будем делать? Погрузим на «Славу»?
   Сотня пленных будет для «Славы» больший обузой: им потребуется двадцать галлонов питьевой воды в день, их придется сторожить круглые сутки. Однако Буш не любил, когда его подталкивают к решению, к тому же ему не понравилось, что Хорнблауэр считает очевидным то, к чему сам Буш пришел по некотором размышлении.
   – Это я тоже должен обдумать, – сказал он.
   – Есть еще одно, на что он только намекает, сэр. Он не стал делать каких-либо определенных предложений, а я счел за лучшее не расспрашивать.
   – В чем дело?
   Прежде чем ответить, Хорнблауэр сделал паузу, и это само по себе предупредило Буша, что дело деликатное.
   – Это гораздо важнее, чем вопрос о пленных, сэр.
   – Ну?
   – Не исключено, что можно будет договориться о капитуляции, сэр.
   – Что это значит?
   – Сдача, сэр. Доны очистят весь этот конец острова.
   – Господи!
   Предложение было ошеломляющим. Буш мысленно пустился по открывающемуся им пути. Это было бы событие международного значения, выдающаяся победа. Не один абзац в «Вестнике», а целая страница. Наверняка – награды, отличия, возможно даже, повышение в звании. И тут Буш в панике отступил, ибо путь, которым он мысленно следовал, вел в пропасть. Чем значительнее успех, тем пристальнее к нему внимание, тем сильнее его будут критиковать те, кто останется недоволен. Буш знал, что политическая ситуация на Санто-Доминго запутанная, хотя никогда не пытался что-нибудь разузнать о ней, тем более ее анализировать. Он знал только самое общее: что на острове столкнулись интересы французов и испанцев и что взбунтовавшиеся негры, почти уже победившие, сражались и против тех, и против других. Он даже слышал краем уха, что в парламенте существует сильное течение противников рабства, и что они постоянно привлекают внимание к событиям на острове. Мысль о том, что парламент, кабинет и сам король внимательно изучают его донесения, повергла Буша в ужас. Вполне реальная опасность заслонила воображаемые награды. Если переговоры, в которые он вступит, доставят правительству затруднения, его же первого принесут в жертву – никто не пожалеет бедного лейтенанта, без связей, без гроша в кармане. Он вспомнил, как испугался Бакленд при одном намеке на это: секретные приказы, видимо, очень строги на сей счет.
   – И не заикайтесь об этом, – сказал Буш.
   – Есть, сэр. Значит, если он заговорит о капитуляции, мне его не слушать?
   – Ну… – Это уже смахивало на уклонение от своих обязанностей. – В любом случае решать Бакленду.
   – Есть, сэр. Тогда я могу кое-что предложить, сэр.
   – Что еще? – Буш не знал, сердиться ему или радоваться, что у Хорнблауэра опять новое предложение. Однако в своих способностях вести переговоры он сомневался, зная, что крючкотворство и лицемерие ему чужды.
   – Если вы договоритесь насчет пленных, сэр, это займет какое-то время. Возникнет вопрос о честном слове. Я могу поспорить о том, как оно будет сформулировано. Потом потребуется время, чтобы перевезти пленных. Вы можете настоять, чтобы к причалу подходило не больше одной лодки – вполне понятная предосторожность. За это время «Слава» успеет войти в бухту и встанет на якорь вне досягаемости той батареи, сэр. Тогда выход из бухты будет заперт, а мы сохраним связь с донами, так что Бакленд, если захочет, сможет взять руководство переговорами на себя.
   – В этом что-то есть, – сказал Буш. Без сомнения, это снимет с него ответственность. Приятно было подумать о том, чтобы протянуть время, пока «Слава» своим присутствием не усилит позиции англичан.
   – Так вы уполномочиваете меня вести переговоры о возвращении пленных под честное слово? – спросил Хорнблауэр.
   – Да, – неожиданно решился Буш. – Но ни о чем другом, запомните, мистер Хорнблауэр. Ни о чем другом, если вы дорожите своим местом.
   – Есть, сэр. И боевые действия временно приостанавливаются на период передачи пленных?
   – Да, – нехотя согласился Буш. Это неизбежно вытекало из предыдущего, однако звучало подозрительно, как бы намекая на возможность дальнейших переговоров.
   Так день постепенно перешел в вечер. Целый час ушел на препирательства по поводу честного слова, под которое отпускают пленных. К двум часам соглашение еще не было достигнуто. Чуть позже Буш, стоя у главных ворот, наблюдал, как из них толпой выходят женщины, неся узлы со своими пожитками. Лодка не могла взять их всех, пришлось ей сделать второй заход, и только после этого дело дошло до пленных мужчин, начиная с раненых. Тут, к радости Буша, из-за мыса появилась наконец «Слава». С поднявшимся морским бризом она гордо вступила в бухту.
   Вот и Хорнблауэр опять еле переставляет ноги от усталости.
   – На «Славе» ничего не знают о прекращении боевых действий, сэр, – сказал он. – Они увидят лодку, полную испанских солдат и, ясное дело, откроют по ней огонь.
   – Как же дать им знать?
   – Мы обсудили это с Ортегой, сэр. Он одолжит нам лодку, чтобы мы смогли передать сообщение на «Славу».
   Отсутствие сна и крайнее изнеможение взяли верх над терпением Буша. Этой последней капли его обессиленное от усталости сознание уже не вынесло.
   – Вы слишком много на себя берете, мистер Хорнблауэр, – сказал он. – Черт возьми, я здесь командую.
   – Да, сэр, – ответил Хорнблауэр, вытягиваясь по струнке.
   Буш смотрел на него и пытался привести свои мысли в порядок после вспышки раздражения. Нельзя отрицать, что «Славу» нужно поставить в известность. Если она откроет огонь, это будет нарушением достигнутого соглашения, одной из сторон которого был он сам.
   – Тысяча чертей! – сказал Буш. – Поступайте, как знаете. Кого вы пошлете?
   – Я могу отправиться сам, сэр. Тогда я смогу передать Бакленду все необходимое.
   – Вы имеете в виду о… о… – Бушу решительно не хотелось касаться опасной темы.
   – О возможности дальнейших переговоров, – бесстрастно произнес Хорнблауэр. – Рано или поздно он должен будет узнать. А пока Ортега здесь…
   Смысл был очевиден, а предложение разумно.
   – Хорошо. Я думаю, лучше отправиться вам. И запомните мои слова, мистер Хорнблауэр, вы должны четко сказать, что я не уполномочивал вас вести никаких переговоров по тому вопросу, который вы имеете в виду. Никаких. Я тут ни при чем. Вы поняли?
   – Есть, сэр.

Глава XII

   Три офицера сидели в командирском помещении форта Самана. Действительно, раз Буш теперь командовал фортом, это помещение по-прежнему можно было называть командирским. В углу стояла кровать с москитной сеткой, в другом конце комнаты сидели на кожаных креслах Бакленд, Буш и Хорнблауэр. Свисавшая с потолочной балки лампа наполняла комнату едким запахом и освещала их потные лица. Было жарче и более душно, чем на корабле, зато здесь, в форте не мучило гнетущее сознание того, что за переборкой лежит безумный капитан.
   – Я и ни минуты не сомневался, – сказал Хорнблауэр, – что, когда Виллануэва послал сюда Ортегу начать переговоры о пленных, он велел ему прощупать почву на предмет вывода войск.
   – Вы не можете знать этого наверняка, – возразил Бакленд.
   – Ну, сэр, поставьте себя на место Ортеги. Стали бы вы хотя бы намекать на такое важное дело, если бы вас на это не уполномочили? Если бы не получили на сей счет конкретных распоряжений?
   В этом никто, знавший Бакленда, не усомнился бы, и для него самого такой довод был наиболее убедителен.
   – Значит, Виллануэва думал о капитуляции с тех самых пор, как узнал, что мы взяли форт и «Слава» сможет встать на якорь в бухте?
   – Полагаю, так, – нехотя согласился Бакленд.
   – А раз он готов капитулировать, он либо отъявленный трус, либо в серьезной опасности, сэр.
   – Ну…
   – Нам, чтобы вести с ним переговоры, неважно, как на самом деле обстоят дела, реальная это опасность или мнимая.
   – Вы говорите, как крючкотвор, – сказал Бакленд. Его пытались логическими рассуждениями принудить к быстрому решению, а он этого не хотел и, обороняясь, употребил одно из самых оскорбительных слов, какие знал.
   – Простите, сэр. Я не хотел проявить непочтение. Я позволил себе разболтаться. Конечно, ваше дело – решать, в чем состоит ваш долг, сэр.
   Буш заметил, что слово «долг» заставило Бакленда напрячься.
   – Ну ладно, как вы думаете, что за всем этим скрывается? – Бакленд просто тянул время, но его вопрос позволил Хорнблауэру излагать свои взгляды дальше.
   – Виллануэва уже несколько месяцев удерживает от восставших этот конец острова, сэр. Мы не знаем, какая территория у него осталась, но можем догадаться, что маленькая, – возможно, до того хребта на противоположной стороне бухты. Порох… пули… кремни… обувь – всего этого ему наверняка не хватает.
   – Судя по тем пленным, которых мы взяли, это верно, – вставил Буш. Он затруднился бы объяснить, что заставило его внести в разговор свою лепту. Возможно, его интересовала истина сама по себе.
   – Может, и так, – протянул Бакленд.
   – И тут появляемся мы, сэр, и отрезаем его от моря. Он не знает, сколько мы тут пробудем. Не знает, каковы ваши инструкции, сэр.
   Хорнблауэр тоже не знает, заметил про себя Буш. Бакленд при упоминании инструкций беспокойно заерзал.
   – Это к делу не относится, – сказал он.
   – Он видит, что отрезан от моря, а припасы тают. Если положение не изменится, он вынужден будет сдаться. Он предпочтет начать переговоры сейчас, пока еще может торговаться, не дожидаясь последней крайности, когда вынужден будет капитулировать безоговорочно, сэр.
   – Ясно, – сказал Бакленд.
   – И он предпочтет сдаться нам, а не неграм, сэр, – заключил Хорнблауэр.
   – Да, конечно, – вставил Буш.
   Все хоть немного да слышали о зверствах, творимых восставшими рабами, которые за восемь лет залили остров кровью и выжгли огнем. Все трое некоторое время молчали, обдумывая смысл последнего замечания.
   – Ну что ж, очень хорошо, – сказал наконец Бакленд, – Давайте послушаем, что он предложит.
   – Привести его сюда, сэр? Он уже давно ждет. Я могу завязать ему глаза.
   – Делайте что хотите, – покорно ответил Бакленд.
   При ближайшем рассмотрении, когда с него сняли повязку, полковник Ортега оказался моложе, чем могло показаться издалека. Он был очень строен и носил свой потрепанный мундир с претензией на элегантность. Мускул на его левой щеке непрерывно подергивался. Бакленд и Буш медленно поднялись. Хорнблауэр представил офицеров друг другу.
   – Полковник Ортега говорит, что не знает английского.
   Хорнблауэр лишь слегка нажал на слово «говорит» и лишь слегка задержал взгляд на старших офицерах, но предупреждение было ясно.
   – Хорошо, спросите, чего он хочет, – сказал Бакленд.
   Были произнесены первые церемонные фразы на испанском; каждый из говоривших, очевидно, прощупывал слабые места противника, пытаясь в то же время скрыть свои. И даже Буш уловил момент, когда кончились общие фразы и начались конкретные предложения. Ортега вел себя так, словно делает одолжение, Хорнблауэр – так, как если бы в этом одолжении не нуждался. Наконец он повернулся к Бакленду и заговорил по-английски.
   – Он предлагает вполне сносные условия капитуляции.
   – И какие же?
   – Пожалуйста, не показывайте ему, что вы думаете сэр. Но он хочет свободного перемещения для гарнизона – военные – штатские – корабли. Пропуска для судов на проход в испанские владения – иными словами, на Кубу или на Пуэрто-Рико, сэр. В обмен он передает нам все остальное нетронутым. Боеприпасы. Батарею на той стороне бухты. Все.
   – Но… – Бакленд отчаянно пытался не выдать своих чувств.
   – Я не сказал ему ничего существенного, сэр, – произнес Хорнблауэр.
   Ортега внимательно наблюдал за их мимикой. Голова его была высоко поднята, плечи расправлены. Он снова заговорил с Хорнблауэром. Голос испанца звучал страстно, однако, хотя это мало вязалось с его достойной манерой держаться, одну из фраз он сопроводил странным жестом: резким движением руки изобразил, что его рвет.
   – Он говорит, иначе они будут драться до последнего, – переводил Хорнблауэр. – Он говорит, на испанских солдат можно положиться, они скорее умрут, чем примут бесчестие. Он говорит, больше, чем мы сделали, мы уже не сделаем, это, так сказать, предел наших возможностей, сэр. И что мы не решимся долго остаться на острове, чтобы взять их измором, из-за желтой лихорадки – vomito negro [5 - Черная рвота (лат.).], сэр.
   В водовороте прошлых дней Буш начисто забыл о желтой лихорадке. Он понял, что при ее упоминании сделал озабоченное лицо, и попытался поскорей изобразить безразличие. Глядя на Бакленда, он увидел на его лице в точности такую же смену выражений.
   – Ясно, – сказал Бакленд.
   Это было ужасно. Если вспыхнет желтая лихорадка, через неделю на «Славе» не хватит матросов, чтоб управлять парусами.
   Ортега вновь разразился страстной речью.
   – Он говорит, его солдаты прожили здесь всю жизнь. Они не подхватят желтую лихорадку так легко, как наши. А многие уже ею переболели. Он говорит, он сам ее перенес, сэр…
   Буш вспомнил, как выразительно Ортега ударял себя в грудь.
   – … И что негры считают нас врагами после того, что произошло на Доминике, сэр, так он говорит. Он может заключить с ними союз против нас. Тогда они атакуют форт завтра же. Пожалуйста, не показывайте вида, будто вы ему верите, сэр.
   – Ко всем чертям, – обессиленно проговорил Бакленд. Буш про себя гадал, что же произошло на Доминике [6 - На Доминике, как и на Гаити, существовали большие общины беглых рабов – маронов, живших преимущественно разбоем. В 1785–1786 годах между ними и британцами, владевшими в то время островом, началась война. Вожаки маронов были схвачены и казнены.]. В истории – даже в новейшей – он был несилен.
   Снова заговорил Ортега.
   – Он говорит, это его последние слова, сэр. Он говорит, это благородное предложение, и, по его словам, он не отступит ни на йоту. Теперь, когда вы его выслушали, можете отослать его и сказать, что ответ дадите завтра утром.
   – Очень хорошо.
   Оставалось еще произнести церемонные прощания. Ортега поклонился так вежливо, что пришлось Бакленду и Бушу неохотно подняться и снизойти до ответных поклонов. Хорнблауэр вновь завязал Ортеге глаза и вывел его из комнаты.
   – Что вы об этом думаете? – спросил Бакленд у Буша.
   – Я хотел бы обмозговать это, сэр, – ответил Буш.
   Когда вернулся Хорнблауэр, они все еще обсуждали этот вопрос. Прежде чем обратиться к Бакленду, Хорнблауэр глянул на них обоих.
   – Я еще понадоблюсь вам этой ночью, сэр?
   – Ох, черт возьми, лучше вам остаться. Вы знаете об этих донах больше нас. Что вы об этом думаете?
   – Его аргументы довольно убедительны, сэр.
   – Я тоже так подумал, – с явным облегчением произнес Бакленд.
   – Не можем ли мы их как-нибудь прищучить, сэр? – спросил Буш.
   Хотя сам он не мог предложить ничего конкретного, ему не хотелось так легко соглашаться на условия, предложенные иностранцем, пусть и самые заманчивые.
   – Мы можем провести корабль в глубь бухты, – сказал Бакленд. – Но фарватер опасный – вы это вчера видели.
   Господи! Только вчера «Слава» пыталась пробиться в бухту под градом каленых ядер. Бакленд, проведший относительно спокойный день, не заметил ничего странного в этом «вчера».
   – Хотя форт в наших руках, батарея за бухтой все равно будет нас обстреливать, – продолжал Бакленд.
   – Мы наверняка сможем обойти ее, – возразил Буш. – Надо будет держаться ближе к этому берегу.
   – Ну обойдем мы ее. Они отверповали свои суда обратно вглубь бухты. Осадка у них на шесть футов меньше, чем у нас. А если они не полные идиоты, они облегчат свои суда и отверпуют их еще дальше на мелководье. Ну и дураки же мы будем, если окажется, что они вне досягаемости, и нам придется выбираться обратно под огнем. Тогда они смогут упереться и не согласиться даже на те условия, которые предлагают сегодня.
   При мысли о том, что придется докладывать о двух кровавых неудачах, Бакленд явно запаниковал.
   – Понятно, – подавленно ответил Буш.
   – Если мы согласимся, – вернулся Бакленд к своей теме, – негры захватят эту часть острова. Тогда каперы не смогут использовать бухту. Кораблей у негров нет, а и были бы, им с ними не справиться. Мы выполним наши приказы. Вы не согласны, мистер Хорнблауэр?
   Буш перевел взгляд на младшего лейтенанта. Утром Хорнблауэр выглядел усталым, а днем почти не отдохнул. Лицо его осунулось, глаза покраснели.
   – Мы могли бы… могли бы прищучить их, сэр, – сказал он.
   – Как?
   – Опасно вести «Славу» дальше в бухту. Но мы могли бы достать их с полуострова, сэр, если вы прикажете.
   – Верно, черт побери! – вырвалось у Буша.
   – Что я прикажу? – спросил Бакленд.
   – Мы могли бы установить пушку на дальнем конце полуострова, откуда простреливается та часть залива, сэр. Каленые ядра нам не понадобятся – в нашем распоряжении будет целый день, чтобы разнести их в куски, даже если они будут менять стоянку.
   – Так мы и сделаем, клянусь Богом, – сказал Бакленд. Лицо его оживилось. – Сможете вы перетащить туда одну из здешних пушек?
   – Я думал об этом, сэр, и боюсь, что не сможем. По крайней мере, не сможем быстро. Двадцатичетырехфунтовки по две с половиной тонны каждая. Гарнизонные лафеты. Лошадей у нас нет. Сто человек не перетащат их через эти овраги – там больше четырех миль.
   – Тогда к чему весь этот разговор? – спросил Бакленд.
   – Нам не придется тащить пушку отсюда, сэр, – сказал Хорнблауэр. – Мы сможем воспользоваться одной из корабельных пушек. Длинной девятифунтовкой, которая служит у нас погонным орудием. У девятифунтовок дальность почти такая же, как у двадцатичетырехфунтовок.
   – Но как мы ее туда доставим?
   Ответ забрезжил перед Бушем раньше, чем Хорнблауэр ответил:
   – Отвезем на баркасе, сэр, с талями и канатами, примерно туда, где вчера высаживались. Обрыв там крутой, и на нем растут большие деревья, за которые можно привязать канат. Довольно легко втянуть туда пушку. Девятифунтовки весят всего по тонне.
   – Это я знаю, – сухо заметил Бакленд.
   Одно дело – предлагать неожиданные решения, и совсем другое – напоминать опытному офицеру о том, что тот прекрасно знает.
   – Да, конечно, сэр. Но с вершины обрыва девятифунтовку уже нетрудно будет перетащить через перешеек, и тогда мы сможем держать бухту под обстрелом. Овраги пересекать не придется. Полмили – вверх, но не круто – и дело будет сделано.
   – И что потом?
   – Их корабли окажутся под огнем. Всего-навсего девятифунтовка, но я думаю, им и этого хватит. За двенадцать часов непрерывного обстрела мы разнесем их в щепки. Может даже быстрее. Я думаю, при необходимости мы могли бы греть ядра, но это ни к чему. Думаю, сэр, довольно будет открыть огонь.
   – Почему?
   – Доны побоятся потерять свои корабли, сэр. Ортега утверждал, что может заключить с неграми перемирие, но это пустое бахвальство, сэр. Дай неграм такую возможность, и они всем им перережут глотки. И я их не виню – простите, сэр.
   – Ну?
   – Корабли для донов – единственный шанс на спасение. Если доны увидят, что мы вот-вот их потопим, они испугаются. Для них это будет значить, что придется сдаваться неграм. Негры перережут всех до единого. А у них женщины. Они лучше сдадутся нам.
   – Сдадутся, клянусь Богом! – воскликнул Буш.
   – Думаете, они пойдут на уступки?
   – Да. То есть я так думаю, сэр. Тогда вы сможете назначить свои условия. Безоговорочная капитуляция для солдат.
   – То есть то, с чего мы и начали, – сказал Буш. – Раз им придется сдаваться, они лучше сдадутся нам, чем неграм.
   – Чтобы пощадить их гордость, сэр, вы сможете согласиться на некоторые послабления, – продолжал Хорнблауэр. – Позволить, чтоб женщин, если они захотят, отправили на Кубу или на Пуэрто-Рико. Но ничего серьезного. Их корабли станут нашими призами, сэр.
   – Призами, клянусь Богом! – вырвалось у Бакленда.
   Призы означали призовые деньги, и Бакленд в качестве командующего офицера получит львиную долю. И не только это – возможно, деньги волновали его меньше всего, – но призы, с триумфом приведенные в порт, произведут куда большее впечатление, чем суда, потопленные вдали от глаз начальства. А безусловная капитуляция придаст всему завершенность – большего достигнуть уже нельзя.
   – Что вы сказали, мистер Буш? – спросил Бакленд.
   – Я думаю, стоит попробовать, сэр, – сказал Буш.
   Он смирился с Хорнблауэром. Раздражение, вызванное его неутомимой изобретательностью, достигло пресыщения и умерло само собой. В отношении Буша к Хорнблауэру было что-то от покорности судьбе, но присутствовало в нем и восхищение. Буш был великодушен и не стыдился этого. От него не ускользнуло, как ловко Хорнблауэр управляется со старшими, и он по-хорошему завидовал его такту. Буш честно признался себе, что, как ни мало хотелось ему принимать условия Ортеги, он не мог ничего придумать, чтобы их изменить, а Хорнблауэр смог. Хорнблауэр – блестящий молодой офицер, решил про себя Буш. Сам он не претендовал на такое определение. Наконец он перешагнул через свое недоверие к умникам, заставил себя отбросить осторожность и высказался определенно:
   – Я считаю, мистер Хорнблауэр заслуживает полного доверия, – сказал Буш.
   – Конечно, – ответил Бакленд. Некоторое удивление, прозвучавшее в его голосе, показывало, что сам он так не считает. Чтобы не говорить об этом больше, он переменил тему. – Приступим завтра же. Как только матросы позавтракают, я спущу оба баркаса. К полудню… в чем дело, мистер Хорнблауэр?
   – Ну, сэр…
   – Давайте, выкладывайте.
   – Завтра утром Ортега явится выслушать наши условия, сэр. Думаю, он встанет на заре или чуть позже. Позавтракает. Затем переговорит с Виллануэвой. Потом он будет идти на веслах через залив. Здесь его можно ждать в восемь склянок. Может, немного позже…
   – Какое нам дело, во сколько Ортега завтракает? К чему вся эта чушь?
   – Ортега будет здесь в две склянки дополуденной вахты. Если он узнает, что мы не теряли ни минуты, если вы скажете, что начисто отметаете его условия, сэр, и более того, если вы продемонстрируете установленную пушку и объявите: не сдадитесь без всяких условий, мы через час откроем огонь, – впечатление будет гораздо сильнее.
   – Верно, сэр, – сказал Буш.
   – В противном случае все будет куда сложнее, сэр. Вам придется либо тянуть время, пока установят пушку, либо прибегнуть к угрозам. Мне придется сказать ему: если вы не согласитесь, мы начнем поднимать пушку. В обоих случаях вы дадите ему время, сэр. Он сможет придумать какой-нибудь выход. Погода может испортиться – может даже подняться ураган. Однако если он увидит, что мы шутить не намерены, сэр…
   – Так с ним и надо обращаться, – вставил Буш.
   – Но даже если мы начнем на заре… – начал Бакленд. Произнося эти слова, он увидел другую возможность: – Вы хотите сказать, мы можем начать прямо сейчас?
   – У нас впереди вся ночь, сэр. Вы можете спустить на воду оба баркаса и погрузить в один пушку. Приготовить тросы, стропы и что-то вроде люльки для переноски. Назначить матросов…
   – И начать на заре!
   – На заре шлюпки могут быть уже за полуостровом. Вы можете послать сюда с корабля матросов со стосаженным линем. Тогда они двинутся по дороге еще до рассвета. Это сэкономит время.
   – Так оно и будет, клянусь Богом! – воскликнул Буш. Он без труда представил себе, и как придется втаскивать на обрыв пушку, и какие сложности при этом возникнут.
   – На корабле и так не хватает матросов, – проговорил Бакленд. – Мне придется задействовать обе вахты.
   – Им это не повредит, – заметил Буш. Он не спал уже две ночи кряду и намеревался не спать третью.
   – Кого я пошлю? Руководить должен ответственный офицер. И хороший моряк.
   – Если хотите, могу я, сэр, – предложил Хорнблауэр.
   – Нет. Вы нужны здесь, чтобы разговаривать с Ортегой. Если я пошлю Смита, на корабле не останется ни одного лейтенанта.
   – Вы можете послать меня, сэр, – сказал Буш. – Тогда вам придется оставить руководство фортом на мистера Хорнблауэра.
   – М-м… – проговорил Бакленд, – другого выхода я не вижу. Могу я положиться на вас, мистер Хорнблауэр?
   – Я приложу все усилия, сэр.
   – Надо подумать… – протянул Бакленд.
   – Я мог бы вернуться на судно вместе с вами, сэр, вашей гичке, – сказал Буш.
   Бушу никогда прежде не случалось побуждать старшего по званию к действиям, но он быстро учился этому искусству. То, что не так давно все трое были заговорщиками, облегчало дело, а как только лед был сломан, как только Бакленд позволил младшим давать советы, это с каждым разом становилось все легче и легче.
   – Да, думаю, вам лучше так и сделать, – сказал Бакленд, и Буш тут же вскочил на ноги. Пришлось Бакленду последовать его примеру.
   Буш оглядел изрядно помятого Хорнблауэра.
   – Теперь послушайте меня, мистер Хорнблауэр, – сказал он. – Вы должны поспать. Вам это необходимо.
   – В полночь я сменяю Уайтинга на вахте, сэр, – ответил Хорнблауэр. – Я должен буду сделать обход.
   – Что ж, в любом случае до полуночи еще два часа. Идите и спите. И пусть Уайтинг сменит вас в восемь склянок.
   – Есть, сэр.
   При одной мысли о вожделенном сне Хорнблауэр зашатался от усталости.
   – Вы можете приказать это, сэр, – предложил Буш Бакленду.
   – Что это? Ах да, отдохните, пока есть время, мистер Хорнблауэр.
   – Есть, сэр.
   Буш, следуя за Баклендом по пятам, спустился по крутой дороге к пристани и уселся рядом с ним на кормовое сиденье гички.
   – Никак я этого Хорнблауэра не раскушу, – не без сварливости произнес Бакленд, когда гичка на веслах шла к стоявшей на якоре «Славе».
   – Он хороший офицер, сэр, – рассеянно ответил Буш. Он уже обдумывал, как поднять длинную девятифунтовку на обрыв, мысленно отбирал необходимые приспособления, продумывал необходимые приказы. Чтобы надежно закрепить шлюпки, мало будет кошек, понадобятся два тяжелых якоря. Надо будет подпереть банки, иначе они не выдержат вес пушки. Подвижный блок. Стропы… надежнее всего будет зацепить пушку за цапфы и винград.
   Буш не принадлежал к тому типу людей, которые находят удовольствие в теоретических рассуждениях. Спланировать кампанию, мысленно поставить себя на место противника, найти неожиданное решение – все это значительно превосходило его умственные способности. А вот иметь дело с отдельной, конкретной задачей, с веревками, талями – опыт всей жизни укрепил в нем природную к этому склонность.

Глава XIII

   – Выбирайте трос, – скомандовал Буш, стоя на краю обрыва и глядя туда, где далеко внизу покачивался привязанный к бую баркас. Спущенный за кормой якорь удерживал шлюпку на месте. Над головой Буша тянулись почти вертикально два троса, шедшие к бую, черные на фоне атлантической синевы. Поэт увидел бы нечто прекрасно-трагическое в этих паутинках, разрезающих воздух, однако Буш видел только два троса и белый флажок на баркасе, означавший, что все готово к подъему. Матросы выбирали слабину, блоки поскрипывали.
   – Ну, помалу! – крикнул Буш. Работа была слишком ответственная, чтобы доверить ее стоявшему рядом мичману Джеймсу. – Подымай помалу!
   Теперь, когда к блокам был приложен вес, они заскрипели по-иному. Пушка оторвалась от банок, и пологий изгиб несущих тросов сменился более угловатой фигурой. Буш в подзорную трубу видел, как пушка шевелится и медленно (это-то он и назвал на морском языке «помалу») отрывается от баркаса. Она, как Буш и представлял себе заранее, висела на стропах, обвязанных вкруг цапф и пропущенных под винград. Если бы стропы вдруг соскользнули, пушка проломила бы дно баркаса, однако надежная обвязка это практически исключала. Пропущенный через дуло трос удерживал ее, чтобы она не раскачивалась слишком сильно.
   – Подымай, – снова сказал Буш, и трос с висящей под ним пушкой пошел вверх. Это был следующий сложный момент – тянуть приходилось почти поперек. Однако все держалось крепко.
   – Подымай.
   Теперь пушка взбиралась по тросу. За кормой она опустилась, едва не задев воду, так растянулся и провис державший ее канат, но тали продолжали выбираться, и она поднималась над морем, все выше, выше, выше. Матросы тянули трос, шкивы в блоках ритмично жужжали. Встающее солнце освещало людей, на неровном плато их тени, как и тени деревьев, протянулись неимоверно далеко.
   – Помалу, – приказал Буш. – Стой!
   Пушка достигла края обрыва.
   – Подтащите люльку на несколько футов сюда. Заносите. Спускайте. Хорошо. Отцепите тросы.
   Восемь футов тусклой бронзы лежало на люльке из множества тесно переплетенных веревок, еще несколько десятков веревок, привязанных в ее центральной части, отходили по сторонам. Все они по отдельности были разложены на земле.
   – Сначала мы понесем пушку. Морские пехотинцы, беритесь каждый за свою веревку.
   Тридцать пехотинцев в красных мундирах, присланные Хорнблауэром из форта, встали у люльки. Унтер-офицеры под присмотром Буша подталкивали их к своим местам.
   – Беритесь.
   Лучше затратить некоторые усилия вначале и проследить, чтобы все было как следует уравновешено, чем рисковать, что неуправляемая металлическая махина выкатится из люльки и ее придется с огромным трудом закатывать обратно.
   – Теперь, по моей команде, все вместе. Подымай!
   Пехотинцы напрягли все силы, и пушка оторвалась от земли.
   – Марш! Отставить, сержант.
   Сержант начал было отсчитывать шаг, но на неровной земле людям, которые тащат восемьсот фунтов металла, лучше не пытаться идти в ногу.
   – Стой! Опускай!
   Пушка переместилась на двадцать ярдов к намеченному Бушем месту.
   – Продолжайте, сержант. Пусть несут. Не торопитесь.
   Морские пехотинцы – всего-навсего бессловесные животные, даже не машины, они могут устать. Лучше не переоценивать их силы. Но пока они тащат пушку полмили до гребня, матросы успеют поднять из баркаса остальные боеприпасы. Это уже гораздо проще. По сравнению с пушкой, лафет был совсем легонький. Несложно было поднять даже сетки, в каждой из которых лежало по двадцать девятифунтовых ядер. Прибойники, банники, пыжовники, на всякий случай всего по два, потом картузы. В каждом из них было всего по полфунта пороха, они казались крошечными в сравнении с восьмифунтовыми зарядами, которые Буш привык видеть на нижней пушечной палубе. Под конец поднять тяжелые бревна, предназначенные для настила, на котором будет установлена пушка. Вещь очень неудобная для переноски, но матросы, по четверо на каждое бревно, взвалили их на плечи и довольно быстро пошли вверх по склону. Они обогнали несчастных пехотинцев, которые, обливаясь потом, поднимали и тащили, поднимали и тащили свою непомерную ношу.
   Буш постоял немного на краю обрыва, проверяя вместе с Джеймсом боеприпасы. Пальники и огнепроводные шнуры; запальные трубки и фитили, бочонки с водой, правила, молотки, гвозди – все, что нужно, решил он. От того, чтобы ничего не забыть, зависела не только его профессиональная репутация, но и его самоуважение. Он помахал флажком и получил с баркаса ответ. Второй баркас отдал швартовы и, подняв якорь, отошел со своим напарником от берега. Им предстояло грести вокруг мыса Самана навстречу «Славе» – на корабле будет отчаянно не хватать матросов, пока не вернутся баркасы. Привязанный над головой Буша трос тянулся к бую – его пока оставили на случай, если он еще понадобится. Буш уже не обращал на него внимания. Теперь он мог идти на гребень и готовиться: взглянув на солнце, он удостоверился, что после восхода прошло меньше трех часов.
   Он организовал последний отряд носильщиков и двинулся к гребню. Оттуда открывался вид на бухту. Буш поднес к глазу подзорную трубу: три суденышка стояли на якоре – отсюда легко будет до них дострелить. Слева он едва различал вдалеке развевающиеся над фортом флаги – сам форт был скрыт от него гребнем. Буш сложил трубу и занялся поисками ровного участка земли, где можно будет уложить бревна для орудийной платформы. Те матросы, чья ноша была полегче, собрались вокруг него, оживленно болтая и тыча пальцами. Он рявкнул на них, и они замолчали.
   Застучали молотки, прибивая поперечины к брусьям. Только покончили с этим, как полдюжины матросов могучим усилием водрузили на платформу лафет. Они привязали тали и убедились, что катки движутся свободно, потом подложили под них клинья. Появились морские пехотинцы, потные, задыхающиеся под своей чудовищной ношей. Сейчас предстояла самая сложная часть намеченной на утро работы. Буш расставил самых сильных матросов у веревок и по надежному унтер-офицеру с каждой стороны – следить, чтобы точно сохранялось равновесие.
   – Подымайте и несите.
   Пушку положили на платформу рядом с лафетом.
   – Подымай. Подымай. Еще. Подымай, ребята!
   Судорожно глотая воздух, матросы поднимали пушку.
   – Так держать! Правая сторона, заходи назад. Левая сторона, за ними. Подымай! Заноси! Так!
   Пушка в своей люльке покачивалась над лафетом.
   – Теперь на меня! Так! Ниже! Помедленней, черт возьми! Так! Чуть-чуть вперед! Спускайте!
   Пушка легла на лафет, но ее цапфы не попали точно в гнезда, а казенная часть – на ложе.
   – Держите пока! Бэрри! Чэпмен! Правила под цапфы. Поправьте ее.
   Тонна металла с дребезжанием скользнула на свое место, цапфы точно вошли в гнезда, казенная часть легла на ложе. Двое матросов принялись развязывать узлы, чтобы вытащить люльку из-под пушки, а Бэрри, помощник артиллериста, уже защелкнул на цапфах горбыли. Теперь пушка вновь стала пушкой, живым боевым орудием, а не бездушной металлической болванкой. Ядра горкой сложили на краю платформы.
   – Заряды вот сюда! – указал Буш.
   Никто в здравом рассудке не положит взрывчатые вещества ближе к пушке, чем это необходимо. Бэрри, стоя на коленях, возился с кремнем и огнивом, выбивая искру, чтобы поджечь трут, а от него – огнепроводный шнур. Буш вытер пот, заливавший лицо и шею. Хотя сам он тяжестей не таскал, сказывалась общая усталость. Он снова посмотрел на солнце, чтобы прикинуть время – отдыхать было некогда.
   – Построиться орудийному расчету! Заряжай и выдвигай! – Он посмотрел в подзорную трубу. – Цельтесь в шхуну. Цельтесь тщательно.
   Взвизгнули катки: правила поворачивали пушку.
   – Пушка наведена, сэр, – доложил канонир.
   – Пли!
   Четко и резко громыхнула пушка; по сравнению с оглушительным ревом двадцатичетырехфунтовки звук ее казался пронзительным. Этот грохот должен быть слышен по всей бухте. Даже если первое ядро и не попадет в цель, на кораблях поймут, что попадет второе или третье. Поспешно наведя подзорные трубы на высокий берег, они увидят плывущий над обрывом пороховой дым и поймут, что обречены. На южном берегу Виллануэва узнает, что пути к бегству перерезаны и для солдат, которыми он командует, и для женщин, которых обязан защитить. И все же Буш, глядя в подзорную трубу, не увидел, куда упало ядро.
   – Заряжайте и стреляйте снова. Цельтесь тщательнее.
   Пока они целились, Буш в подзорную трубу разглядывал развевающиеся над фортом флаги. Канонир крикнул, что орудие заряжено. Пушка громыхнула, и Буш вроде бы различил черточку летящего ядра.
   – Перелет. Вставьте клинья и уменьшите угол подъема. Еще раз!
   Он вновь посмотрел на флаги. Они медленно опускались, потом скрылись из виду. Вот они опять медленно поднялись, затрепетали на верхушке флагштока и еще раз поползли вниз. Потом снова поднялись и замерли. Это был условленный сигнал. Дважды приспущенные флаги означали, что пушку услышали в форте и что все в порядке. Теперь Буш должен был не торопясь закончить серию из десяти выстрелов. Он внимательно наблюдал за каждым ядром; похоже, они попадали. Летящие девятифунтовые железные шары крушили хрупкие надстройки, ломая все на своем пути, поднимая в воздух град щепок.
   Когда пушка стреляла в восьмой раз, что-то пролетело в двух ярдах над головой Буша, визжа, как привидение, и приземлилось у него за спиной.
   – Что за черт? – спросил Буш.
   – Втулка вылетела, сэр, – сказал Бэрри.
   – Бога душу… – неподконтрольно, почти в истерике, Буш разразился потоком брани. Вот он, финал дней и ночей неусыпных трудов, горчайший удар, какой только можно вообразить. Победа, казалось, уже в руках, и вот она упущена. Он продолжал страшно браниться, потом пришел в себя: нехорошо, чтобы матросы видели, насколько сбит с толку их офицер. Прекратив ругаться, Буш взял себя в руки и подошел осмотреть пушку.
   Поломка была очевидна. Запальное отверстие – Ахиллесова пята всякой пушки, особенно бронзовой. При каждом выстреле через отверстие вырывается немного горячего газа с остатками несгоревшего пороха, разрушая стенки отверстия, расширяя его. Со временем увеличение размеров отверстия начинает сказываться на качестве стрельбы. Тогда в пушку вставляют «втулку» – конусообразную затычку с высверленным по длине отверстием и с фланцем по краю, которую засовывают в отверстие изнутри пушки, узким концом веред. Дырка в затычке служит новым запальным отверстием, а сама затычка с каждым выстрелом загоняется все прочнее, пока наконец сама затычка не начинает разрушаться, пролезая все дальше вверх, по мере того как в яростном жаре взрыва обгорает фланец. В конце концов она вылетает, что и случилось только что.
   Буш посмотрел на огромную, дюймовую дыру в казне: если сейчас выстрелить из пушки, через эту дыру вылетит половина пороха. Дальность уменьшится по меньшей мере вдвое, и с каждым выстрелом дыра будет увеличиваться.
   – Запасная втулка есть? – спросил он.
   – Ну, сэр… – Бэрри неторопливо принялся рыться в карманах, перебирая их разнообразное содержимое. При этом он с отсутствующим видом смотрел на небо, а Буш сгорал от нетерпения. – Да, сэр.
   Казалось, прошла целая вечность, прежде чем Бэрри вытащил из кармана бесценную чугунную затычку.
   – Ваше счастье, – мрачно произнес Буш. – Вставляйте ее и не тратьте времени даром.
   – Есть, сэр. Мне придется подогнать ее по размеру. Потом мне надо будет вставить ее на место.
   – Кончайте болтать и начинайте работать. Мистер Джеймс!
   – Сэр!
   – Бегите в форт, – говоря это, Буш отошел на несколько шагов от пушки, чтобы матросы его не слышали. – Скажите мистеру Хорнблауэру, что у пушки вылетела втулка. Пройдет не меньше часа, пока мы снова сможем открыть огонь. Скажите ему, что, когда пушка будет готова, я выстрелю три раза. Попросите его подтвердить, что он слышал выстрелы, как прошлый раз.
   – Есть, сэр.
   В последний миг Буш кое-что вспомнил.
   – Мистер Джеймс! Докладывайте так, чтобы никто посторонний вас не услышал. Ни в коем случае не допускайте, чтоб вас услышал этот испанец, как его там. Пожалейте свою задницу.
   – Есть, сэр.
   – Бегом.
   Долго же придется бежать мистеру Джеймсу. Буш приводил его взглядом и повернулся к пушке. Бэрри выбрал из набора инструментов напильник и теперь обтачивал пробку. Буш сел на край платформы: разочарование по поводу вышедшей из строя пушки померкло рядом с тем удовлетворением, которое он испытывал как дипломат. Он был рад, что предупредил Джеймса, чтобы тот не посвящал Ортегу в тайну. Матросы и пехотинцы начали болтать и дурачиться – еще немного, и они разбредутся по всему полуострову. Буш поднял голову и прикрикнул:
   – Ну-ка молчать! Сержант!
   – Сэр?
   – Назначьте четырех часовых. Пусть ходят с четырех сторон. Никто не должен ни за чем отходить.
   – Есть, сэр.
   – Остальным всем сесть. Вы орудийный расчет! Сядьте не болтайте, словно португальские маркитанты в лодке.
   Солнце палило, и мерный скрежет напильника навевал сон. Едва Буш замолчал, как усталость и бессонные ночи взяли свое: глаза его закрылись, подбородок опустился на грудь. Через секунду он уже спал, через три – проснулся: перед глазами плыло, и он чуть не упал. Буш моргнул: все было каким-то нереальным. Он снова уснул и снова чуть не свалился. Сейчас, наверное, он отдал бы все в этом мире и в следующем, лишь бы тихо прилечь на бочок и погрузиться в сон. Надо было превозмочь искушение – он тут единственный офицер, и могут возникнуть непредвиденные обстоятельства. Выпрямив спину, Буш осоловело поглядел вокруг, да так, с выпрямленной спиной, и уснул. Оставалось одно. Он встал, преодолевая сопротивление усталого тела, и заходил вдоль платформы, взад и вперед, взад и вперед под палящим солнцем, обливаясь потом, в то время как орудийная прислуга с завидной скоростью погрузилась в сон. Они спали, словно свиньи в хлеву, кто как лег, а напильник Бэрри все так же скрежетал по затычке. Минута тянулась за минутой, солнце поднималось все выше. Бэрри прервался, чтобы примерить пробку к отверстию, и снова принялся скрести, опять прервался, чтобы почистить напильник. Всякий раз Буш пристально смотрел на него, и всякий раз разочарованно возвращался к мыслям о том, как же ему хочется спать.
   – Я подогнал ее по размеру, сэр, – объявил наконец Бэрри.
   – Тогда загоните ее на место, черт возьми, – произнес Буш. – Эй, орудийный расчет, просыпайтесь! Вставайте! Эй, просыпайтесь!
   Пока Буш пинками расталкивал сонных матросов, Бэрри извлек из кармана кусок шпагата. С бесившей Буша медлительностью он завязал на одном конце петлю и пропустил ее в запальное отверстие. Потом взял пыжовник и, обойдя пушку, присел на корточки у дула. Медленно просунул пыжовник в восьмифутовый канал, пошуровал им, пытаясь зацепить петлю, и потянул на себя. Шпагат, свисавший из отверстия наружу, не шевельнулся. Наконец Бэрри удалось его зацепить. Он потянул пыжовник, шпагат заскользил через отверстие. Вытащил пыжовник: из дула свисала петля. Все так же медленно Бэрри развязал петлю, пропустил шпагат в отверстие втулки, а затем привязал к его концу маленький клевант, который вытащил из кармана, вложил затычку в дуло, подошел к казенной части и потянул за шпагат. Пробка загремела по дулу и с громким стуком вошла в отверстие. Даже после этого Бэрри еще несколько минут возился с ней, прилаживая на место. Наконец он удовлетворился результатом и жестом велел канониру придерживать затычку шпагатом. Потом взял прибойник, очень осторожно просунул в дуло, ощупывая им канал, и, наконец, найдя нужное положение, прижал рукоятку прибойника. По его жесту матрос принес молоток и ударил по рукоятке, которую держал Бэрри. С каждым ударом затычка все дальше входила в отверстие, продвигаясь на десятую долю дюйма, пока не встала намертво.
   – Готово? – спросил Буш у Бэрри, когда тот жестом отпустил матроса.
   – Еще не совсем, сэр.
   Бэрри вытащил прибойник и неторопливо подошел к казне. Он посмотрел на затычку, наклоняя голову сначала на один, потом на другой бок, словно терьер, заглядывающий в крысиную нору. Казалось, он удовлетворился, однако он вновь пошел к дулу и взялся за пыжовник. Чтобы унять нетерпение, Буш поглядел на горизонт и увидел, что со стороны форта к ним приближается крошечная фигурка. Буш поспешно поднес к глазу подзорную трубу. Это был кто-то в белых штанах, он то бежал, то шел, размахивая руками, очевидно, желая привлечь к себе внимание. Это мог быть Уэллард; Буш уже почти не сомневался в этом. Тем временем Бэрри вновь зацепил шпагат пыжовником и вытащил его наружу. Охотничьим ножом он отрезал клевант и убрал его в карман. Затем снова, будто у него море времени, подошел к казне и вытянул из отверстия шпагат.
   – Два выстрела с зарядами по одной третьей завершат дело, сэр, – объявил он. – Тогда она сядет…
   – Она может подождать еще несколько секунд, – оборвал его Буш. Приятно было показать этому самодовольному умельцу, что его слова – не божественное откровение.
   Уэллард был уже виден всем. Он то шел, то бежал, спотыкаясь о кочки. Задыхаясь, он добежал до пушки; пот градом катился с его лица.
   – Простите, сэр… – начал он. Буш собрался уже обрушиться на него за неподобающий вид, но Уэллард упредил его. Он одернул сюртук, надел свою дурацкую шапчонку и приосанился, насколько позволяли разрывающиеся легкие.
   – Мистер Хорнблауэр свидетельствует свое почтение, сэр, – сказал он, отдавая честь.
   – Ну, мистер Уэллард?
   – Пожалуйста, сэр, не открывайте больше огонь.
   Грудь Уэлларда вздымалась, и это было все, что он успел выговорить между двумя вздохами. Он стоял по стойке «смирно», мужественно не обращая внимания на заливающий глаза пот.
   – Почему, скажите на милость, мистер Уэллард?
   Даже Буш мог угадать ответ, но вопрос все же задал – этот мальчуган заслужил, чтобы его принимали всерьез.
   – Доны согласились на капитуляцию, сэр.
   – Хорошо. И эти корабли?..
   – Будут нашими призами, сэр.
   – Уррра! – завопил Бэрри, вскидывая руки над головой. Пятьсот фунтов Бакленду, пять шиллингов Бэрри, но призовые деньги всегда приятны. И это победа: гнездилище каперов разорено, испанский полк сдался в плен, конвои, идущие проливом Мона, будут в безопасности. Чтобы привести донов в чувство, понадобилось всего-навсего установить пушку и обстрелять якорную стоянку.
   – Очень хорошо, мистер Уэллард, спасибо, – сказал Буш.
   Теперь Уэллард смог отступить назад и вытереть заливающий глаза пот, а Буш – подумать, какой новый пункт в соглашении о капитуляции оставит его без сна еще на одну ночь.

Глава XIV

   Буш стоял на шканцах «Славы» рядом с Баклендом, глядя на форт в подзорную трубу.
   – Отряд вышел, сэр, – сказал он, потом, через некоторое время, добавил: – Шлюпка отвалила от пристани.
   «Слава» качалась на якоре в устье Саманского залива, а рядом покачивались три ее приза. Все четыре судна были под завязку набиты пленными. Матросы были готовы по сигналу со «Славы» отдать паруса.
   – Шлюпка отошла достаточно далеко, – сказал Буш. – Хотел бы я знать… ах!
   Форт взорвался фонтаном дыма, в небо взлетели обломки каменной кладки. Через мгновение прогремел взрыв. Подрывники, покидая форт, подожгли огнепроводный шнур, и теперь две тонны пороха, взорвавшись, сделали свое дело. Крепостной вал и бастионы, сторожевая башня и орудийная платформа – все превратилось в руины. Под крутым склоном, у кромки воды, уже лежало то, что осталось от пушек, – цапфы взорваны, дула расколоты, в запальные отверстия забиты клинья. Когда повстанцы вступят в форт, они не смогут восстановить оборону бухты – батарея на косе тоже взорвана.
   – Похоже, что все разрушено окончательно, сэр, – сказал Буш.
   – Да, – ответил Бакленд. Он в подзорную трубу рассматривал руины, постепенно проступавшие сквозь дым и оседавшую пыль. – Будьте любезны, подготовьтесь выбирать, якорь, как только поднимут шлюпку.
   – Есть, сэр, – сказал Буш.
   Опустив шлюпку на ростр-блоки, матросы встали к шпилю и с трудом подтащили корабль к якорю, затем паруса были отданы, якорь поднят. С обстененным грот-марселем «Слава» немного продвинулась кормой вперед, потом руль положили на борт, матросы выбрали кливер– и фока-шкоты, и она повернулась. Рулевой поспешно крутанул штурвал, марсели надулись ветром, и корабль легко двинулся по волнам, слегка кренясь под ветром и вспенивая море водорезом. Он шел в крутой бейдевинд, чтобы пройти на ветре мыс Энганьо. Кто-то на баке закричал «ура!», и через мгновение вся команда уже вопила что есть мочи – «Слава» покидала арену своего торжества. Призы подняли якоря вместе с ней, их команда тоже кричала «ура!». Буш в подзорную трубу различил Хорнблауэра на палубе «Гадитаны», большого приза с полной корабельной оснасткой. Хорнблауэр махал шляпой.
   – Я спущусь вниз, сэр, проверю, все ли в порядке, – сказал Буш.
   Возле мичманской каюты стояли часовые-пехотинцы с примкнутыми штыками и заряженными ружьями. Изнутри до Буша донесся дикий гомон. Туда загнали пятьдесят женщин и почти столько же детей. Это плохо, но пока корабль не тронется, их придется держать взаперти. Позже можно будет выпустить их на палубу, возможно, партиями, – размяться и подышать воздухом. Люки нижней пушечной палубы были закрыты решетками, возле каждой решетки дежурил часовой. Сквозь решетчатые люки шел запах человеческих тел: внизу были заперты четыреста испанских солдат в условиях ненамного лучших, чем на невольничьем судне. Они там всего с рассвета, а вонь уже чувствуется. Надо будет устроить, чтобы мужчины, как и женщины, партиями выходили подышать. Это означало бесконечные хлопоты и предосторожности. Буш и так уже потратил немало времени, чтобы наладить снабжение пленных едой и питьем. Все емкости для воды были заполнены, и с берега на судно привезли две полных шлюпки ямса. Если ветер, как ожидалось будет дуть постоянно, путь до Кингстона займет меньше недели. Тогда все сложности останутся позади и пленных можно будет сдать военным властям – наверное, пленные будут рады не меньше Буша.
   На палубе Буш вновь поглядел на зеленые холмы Санто-Доминго с правого борта. «Слава» шла вдоль них в крутой бейдевинд, здесь же, с подветренной стороны от нее, согласно приказу, Хорнблауэр вел под малыми парусами три приза. Несмотря на то, что дул свежий семиузловый ветер и «Слава» несла все паруса, три суденышка при желании легко могли бы ее обогнать. Способность каперов настигать добычу и уходить от врагов зависела от того, насколько быстро они могут идти против ветра. Хорнблауэр мог бы быстро оставить «Славу» за кормой, но ему было предписано держаться в пределах видимости с подветренной стороны, чтобы «Слава» в случае нападения неприятеля могла прийти на выручку. Призовые команды были немногочисленны, и, так же, как на «Славе», у Хорнблауэра было задраено внизу столько пленных, сколько он мог охранять.
   Как только Бакленд поднялся на шканцы, Буш отдал честь.
   – С вашего разрешения, сэр, я бы начал выводить пленных, – сказал он.
   – Пожалуйста, мистер Буш, делайте что сочтете нужным.
   Женщин – на шканцы, мужчин – на главную палубу. Очень сложно было объяснить им, что они будут гулять по очереди. Те женщины, которых выводили на палубу, вообразили, будто их навсегда разлучают с остальными; их вой никак не вязался с чинным порядком, приличествующим шканцам линейного корабля. А дети и вовсе не понимали, что такое дисциплина, – они с визгом разбегались во все стороны, смущенные матросы ловили их и возвращали матерям. Другие матросы были заняты тем, что носили пленным воду и еду. Буш, разрешая одну за другой валившиеся на него проблемы, счел, что жизнь первого лейтенанта, прежде казавшаяся ему недостижимым раем, – хуже собачьей.
   Помещение для младших офицеров было набито битком. Туда загнали тридцать испанских офицеров – от элегантного Виллануэвы до второго помощника с «Гадитаны». Они доставляли Бушу почти столько же хлопот, сколько все остальные пленные, вместе взятые. Они прогуливались на полуюте; с этой командной высоты они пытались переговариваться со своими женами на шканцах. Кормить их приходилось из кают-компанейских припасов, не рассчитанных на зверские испанские аппетиты. Буш все больше и больше мечтал о прибытии в Кингстон. У него не было ни времени, ни желания гадать, какой его там ожидает прием. Это было неплохо, ибо их, возможно, ждало не только поощрение за победу на Санто-Доминго, но и расследование по поводу обстоятельств, приведших к отстранению капитана Сойера от командования.
   День за днем дул попутный ветер, день за днем неслась «Слава» по синему морю, а левее, с подветренной стороны неслись три ее приза. Пленные, даже женщины, начали понемногу оправляться от морской болезни. Кормить и охранять их вошло в привычку и требовало все меньше хлопот. Миновали мыс Беата и взяли прямой курс на Кингстон. Не считая этого, им почти не приходилось заниматься парусами, ибо ветер дул ровно, а ежечасно бросаемый лаг показывал все те же восемь узлов. Каждое утро они наблюдали великолепный восход, каждый вечер бушприт указывал на пылающий закат. Днем ярко светило солнце, и лишь изредка дождевые шквалы ненадолго скрывали небо и море; ночью корабль вздымался и опускался на волнах под усеянным звездами небесным сводом.
   Была прелестная темная ночь, когда Буш завершил вечерний обход и явился доложить Бакленду. Часовые расставлены, подвахтенные спят, огни потушены, вахтенные убрали бом-брамсели на случай, если в темноте неожиданно налетит дождевой шквал, курс ост-тень-норд, Карберри несет вахту, призы видны в миле по левому борту. Судовая полиция стоит у капитанской каюты. Все это по освященной временем флотской традиции Буш докладывал Бакленду, а тот выслушивал с освященным временем флотским терпением.
   – Спасибо, мистер Буш.
   – Спасибо, сэр. Доброй ночи.
   – Доброй ночи, мистер Буш.
   Каюта Буша выходила на полупалубу, тропическая ночь была жаркой и душной, но Буша это не беспокоило. Оставалось шесть часов для сна – его ждала утренняя вахта, – и он был не тот человек, чтобы упустить это время. Он сбросил верхнюю одежду и, стоя в рубашке, последний раз окинул взглядом каюту, прежде чем потушить свет. Штаны и башмаки на рундуке, в случае необходимости их можно будет натянуть за одну секунду. Шпага и пистолеты в штертах на переборке. Посыльный, придя будить его, принесет лампу. Буш задул огонек, рухнул на койку, широко раскинул руки и ноги, чтобы пот по возможности испарялся, и закрыл глаза. Благодаря своей счастливой невозмутимости он вскоре уснул. В полночь он проснулся, дослушал, как меняется вахта, и блаженно сказал себе, что можно спать дальше. Он еще не настолько вспотел, чтоб лежать в койке стало неприятно.
   Позже Буш снова проснулся и, ничего не понимая, уставился в темноту. Слух говорил ему, что не все в порядке. Слышались громкие крики, над головой раздавался топот ног. Может, неожиданно налетел дождевой шквал? Но звуки были какие-то неправильные. Неужели кто-то кричит от боли? Кажется, крики женские. Неужели эти чертовки опять передрались? Снова топот ног, дикие крики. Буш вскочил с койки. Он распахнул дверь каюты и услышал ружейный выстрел. Сомнений не оставалось. Он схватил шпагу и пистолеты. В следующий миг корабль огласился дикими воплями. Люки казались вратами преисподней: из них валила адская сила, победно крича в полутемном пространстве судна.
   Когда Буш выскочил, часовой под фонарем как раз выстрелил из ружья. Фонарь и ружейная вспышка осветили волну человеческих тел, хлынувшую на часового и тут же поглотившую его. Перед Бушем мелькнула женщина, возглавлявшая атаку, красавица-мулатка, жена одного из офицеров с каперских судов: ее рот разверзся в крике, глаза были широко открыты. Буш навел пистолет и выстрелил, но волна уже накатила на него. Он отступил в низкий дверной проем. Руки нападавших ухватили лезвие его шпаги, но он вырвал ее. С силой ударил он незаряженным пистолетом, брыкаясь босыми ногами, чтобы отбиться от ухвативших его рук. Сверху вниз шпагой Буш колол и колол в наседавшую на него массу. Дважды он ударялся головой о палубный бимс, однако ударов не чувствовал. Потом людской поток пронесся мимо него. Дальше впереди раздавались крики, удары и стоны, рядом не осталось никого, кроме нескольких стонущих людей, – его босые ноги скользили в их горячей крови.
   Первым делом Буш подумал о Бакленде, но, взглянув в сторону кормы, сразу понял, что ничем не может ему помочь. Раз так, его место на шканцах. Туда он и побежал, сжимая в руке шпагу. У основания трапа тоже вопили испанцы, выше раздавались крики отбивавшихся матросов. Ближе к носу тоже шел бой: звезды освещали белые рубахи отчаянно дерущихся людей. Сам того не замечая, Буш орал вместе со всеми. Несколько человек накинулись на него, и тяжелый кофель-нагель обрушился на его шпагу. Однако Буш, обезумевший от битвы, был опасным противником: неимоверная сила сочеталась в нем с быстротой реакции. Он ничего не знал, ни о чем не думал в эти минуты – лишь о том, чтобы сразиться с врагом, в одиночку освободить корабль. Пронзив одного из нападавших испанцев, он пришел в себя. Надо собрать вокруг себя команду, подать пример, сплотить людей в единое целое. Он возвысил голос:
   – «Слава»! «Слава»! Эй, «Слава»! Ко мне!
   На главной палубе поднялась еще большая суматоха. Жгучая боль обожгла Бушу лопатку, инстинктивно он обернулся и левой рукой схватил кого-то за горло, потом напрягся и со всей силой рывком швырнул нападавшего на палубу.
   – «Слава»! – закричал он снова.
   Послышался топот ног, подбежали несколько матросов.
   – Вперед!
   Но его атака наткнулась на стену наседавших с кормы людей. Буша вместе с его маленьким отрядом отбросили назад, через всю палубу, и прижали к фальшборту. Кто-то кричал им в лицо по-испански, толпа все прибывала, раздался выстрел. Вспышка осветила смуглые лица нападавших, осветила штык и ружейное дуло; рядом с Бушем вскрикнул и повалился на палубу матрос. Буш чувствовал, как бьется тот у его ног. Кто-то из испанцев раздобыл огнестрельное оружие – со стоек или захваченное у пехотинцев – и ухитрился перезарядить его. Если они будут стоять, их всех перестреляют.
   – За мной! – крикнул Буш и ринулся вперед. Однако перепуганные матросы не двинулись с места, и кольцо нападавших отбросило Буша назад. Снова выстрелило ружье, еще один матрос упал. Кто-то громко обратился к ним на испанском. Слов Буш не понял, но догадался, что им предлагают сдаться.
   – Не дождетесь, сволочи!
   Он едва не рыдал от злости. Мысль, что его великолепный корабль и впрямь может достаться неприятелю, пронзала до глубины души. Линейный корабль захвачен и отведен в какой-то кубинский порт – что скажут в Англии? Что скажут на флоте? Жить дальше, чтобы это узнать, Бушу не хотелось. Его охватило отчаяние. Лучше умереть.
   На сей раз он бросился вперед не с разумным призывом к своим людям, а с диким звериным воем: он помешался от ярости и в боевом безумии обрел безумную силу. Буш прорвался сквозь кольцо врагов, разя направо и налево, но это удалось ему одному. Он стоял посреди палубы, сзади кипел бой.
   Однако безумие схлынуло. Буш прислонился к одной из восьмифунтовок главной палубы – можно сказать, почти спрятался за ней, по-прежнему сжимая в руках шпагу, пытаясь заставить свой медлительный рассудок разобраться в ситуации. Воображаемые картины медленно проплывали перед его мысленным взором. Он не сомневался, что кто-то из команды рискнул безопасностью судна ради своей похоти. Торгов не было: ни одна из испанок не продалась в обмен на предательство. Надо думать, женщины притворялись доступными, и некоторые часовые оставили свои посты, чтобы воспользоваться такой возможностью. Потом пленные медленно просачивались из трюма, офицеры выбирались из мичманской каюты, а затем неожиданно и согласованно напали на команду. Пленные потоком хлынули наружу, смели часовых, захватили оружие. Подвахтенные спали и не смогли оказать сопротивление. Их, словно овец, согнали в кучу возле переборки и поставили возле них вооруженную охрану. Другие отряды захватили офицеров на корме и, вырвавшись на главную палубу, убили или взяли в плен всех, кто там находился. По всему кораблю должны оставаться незахваченные матросы и морские пехотинцы, но они безоружны и деморализованы. Когда станет светло, испанцы прочешут судно и всех переловят. Невероятно, что такое могло случиться, но это так. Четыре сотни дисциплинированных людей, которым нечего терять, ведомые смелыми офицерами, способны на многое.
   На палубе раздавались приказы – испанские приказы. Когда напали на рулевого, корабль резко привелся к ветру и теперь качался на волнах, то приводясь, то уваливаясь под ветер. На борту есть испанские морские офицеры – с каперов. Они в несколько минут возьмут «Славу» под контроль. Даже с командой из неморяков они обрасопят реи, поставят человека к штурвалу и в бейдевинд двинутся к Ямайскому проливу. А там, всего в дне пути, Сантьяго. Небо слегка побледнело. Наступало утро. Буш крепче сжал рукоятку шпаги. Он провел ладонью по лицу, пытаясь смахнуть паутину, казалось, прилипшую к его глазам.
   И тут на фоне ночного неба возник марсель еще одного корабля. Мачты, реи, такелаж медленно приближались, марсель плавно разворачивался. На «Славе» дико заорали, корабли со скрежетом сошлись бортами. Мучительная пауза, словно перед тем, как волна разобьется о берег. А потом над фальшбортом «Славы» появились головы и плечи матросов, кивера морских пехотинцев, холодный блеск штыков и абордажных сабель. Хорнблауэр, без шляпы, перекинув ногу через фальшборт, спрыгнул на палубу; в руке у него была шпага. По обе стороны от него прыгали остальные. Несмотря на обморочную слабость, Буш понял: Хорнблауэр собрал команду со всех трех призов и на «Гадитане» подошел к «Славе». По расчетам Буша, он мог набрать для атаки тридцать матросов и тридцать морских пехотинцев. Но пока одна часть сознания Буша мыслила ясно и четко, другая была как в тумане, и все перед его глазами разворачивалось с кошмарной неторопливостью. Медленно-медленно, как на учениях, атакующие перелезли на палубу. Крики испанцев казались визгом играющих детей. Буш увидел, как англичане навели ружья и выстрелили, но беспорядочные залпы прозвучали в его ушах не громче игрушечных пугачей. Атакующие бежали по палубе. Буш хотел присоединиться к ним, однако ноги не слушались. Он лежал на палубе, не в силах подняться.
   Он наблюдал жестокую, кровавую битву, такую же беспорядочную, как та, что ей предшествовала. Невесть откуда появлялись маленькие отряды и включались в борьбу то с той, то с другой стороны. Вот на палубу хлынули полуголые матросы с Силком во главе. Силк размахивал прибойником. Этим громоздким и мощным оружием он разил направо и налево. Испанцы расступались перед ним. Битва кипела. Испанский солдат попытался бежать, припадая на раненую ногу, его преследовал британский моряк с абордажной пикой. Догнав несчастного, он вонзил пику ему под ребра и оставил свою жертву слабо подергиваться в луже крови.
   На главной палубе никого не осталось, только грудами лежали трупы, однако Буш слышал, что под палубами бой продолжается, раздаются крики, вопли, треск. Потом все как будто утихло. Слабость была какая-то неприятная. Бушу ужасно хотелось положить голову на руки и забыться, позабыть о своей ответственности, но на горизонте сознания подстерегали какие-то огромные, кошмарные существа, готовые на него наброситься. Буш их боялся и в борьбе с ними слабел все сильнее. Голова опустилась на руки, и он с огромным усилием поднял ее. Второй раз это было еще труднее, но он принуждал себя. Надо было встать и заняться всем тем, что нужно сделать. В ушах раздался резкий, мучительный голос.
   – Мистер Буш здесь, сэр! Он здесь!
   Чьи-то руки приподняли его голову. Солнечный свет, хлынувший в глаза, причинял боль. Чтобы спрятаться от него, Буш плотно прикрыл веки.
   – Буш! Буш! – Голос у Хорнблауэра был нежный и умоляющий. – Буш, пожалуйста, ответьте мне.
   Две мягкие руки держали его голову. Буш с трудом разлепил веки и увидел склонившегося над ним Хорнблауэра, но сил говорить не было. Он чуть-чуть тряхнул головой и улыбнулся – такое чувство уюта и безопасности исходило от рук Хорнблауэра.

Глава XV

   Посыльный, постучав, просунул голову в каюту Буша:
   – Мистер Хорнблауэр свидетельствует свое почтение, сэр. Над мысом Москито развевается адмиральский флаг, и мы сейчас начнем салют, сэр.
   – Очень хорошо, – ответил Буш.
   Лежа на койке, он мысленно следил за всем, что происходит на «Славе». Сейчас она идет левым галсом, и все паруса, кроме марселей и кливера, взяты на гитовы. Значит, они прошли Пушечную банку. Сверху донесся голос Хорнблауэра:
   – На брасы с подветренной стороны! К повороту!
   Заскрипели тросы рулевого привода: руль положили на борт – обходят мыс Порт-Ройал, «Слава» встала на ровный киль – перед этим она шла с небольшим креном… накренилась на левый борт… так слабо, что Буш, лежа на койке, почти не почувствовал этого. Громыхнула первая пушка салюта. Несмотря на то, что Хорнблауэр любезно предупредил его, Буш все-таки был захвачен врасплох и даже вздрогнул от неожиданности. Он обругал себя, решив, что стал слабый и пугливый, как котенок. С интервалами в пять минут гремели выстрелы, Буш заново устраивался на койке. Двигаться было непросто, не столько из-за слабости, сколько из-за многочисленных швов, наложенных на его раны. Он был весь прошит, словно стеганое одеяло: каждое движение причиняло боль.
   Когда салют стих, показалось, что на корабле необычно тихо. Буш насчитал пятнадцать выстрелов; видимо, Ламберт стал вице-адмиралом. «Слава» скользила к северу по заливу Порт-Ройал. Буш попытался вспомнить, как выглядит Солт-Понд-Хилл и горы за ним – как же они называются? Лиганея или что-то в этом роде – никогда не мог он выговорить эти испанские названия. Моряки называли их просто Долгие Горы за фортом Рок.
   – Марса-шкоты, – слышался сверху голос Хорнблауэра. – Марса-гитовы!
   Значит, корабль приближается к стоянке.
   – Руль под ветер!
   Сейчас «Слава» повернется и погасит скорость.
   – Молчать, на шкафуте!
   Буш мог вообразить, как оживленно болтают матросы при входе в гавань – старики рассказывают новичкам о тавернах и притонах Кингстона.
   – Отдать якорь!
   Ни один моряк, даже такой прозаичный, как Буш, не может без душевного трепета слышать звук скользящего в клюз якорного каната. Он испытывал смешанные чувства. Это не возвращение домой, это конец одного эпизода и начало целой серии новых. Ближайшее будущее сулило крупные неприятности. Не смерть и не ранения угрожали Бушу, но он предпочел бы любую опасность предстоящему испытанию. Несмотря на слабость, тело его напряглось, когда он попытался заглянуть в будущее. Буш хотел бы двигаться, чтобы дать выход напряжению, по крайней мере, извиваться и ерзать, раз он не может ходить, однако со своими пятьюдесятью тремя швами не мог даже ерзать. Практически наверняка предстоит расследование событий на «Славе», а возможно, и трибунал – или целая серия трибуналов – по его завершении.
   Капитан Сойер мертв. Кто-то из испанцев, опьяненный кровью, ворвавшись в каюту, зарезал несчастного безумца. В аду не найдется пламени достаточно жаркого, чтобы покарать мужчину – или женщину – совершившего подобное злодеяние, хотя в каком-то смысле это было милосердным избавлением несчастной души, так долго мучимой воображаемыми страхами. По иронии судьбы в то же время, как безжалостная рука перерезала глотку безумца, кто-то из вырвавшихся на свободу пленных пощадил Бакленда, лежавшего в койке, и связал его простынями, так что все время кровавой битвы за свой корабль тот пролежал беспомощным. Бакленду немало придется объяснять на следствии.
   Буш услышал свист дудок и навострил уши, чтобы расслышать приказ.
   – Команда гички! Гичку спускать!
   Ясное дело, Бакленд отправляется доложить адмиралу. Как раз в тот миг, когда Буш пришел к этому заключению, Бакленд вошел в каюту. Естественно, одет он был крайне тщательно, в безупречно-белые штаны и лучший форменный сюртук. Лицо было гладко выбрито, аккуратность, с какой был завязан шейный платок, лишний раз свидетельствовала, что он отнесся к своему туалету весьма серьезно. Однако заговорил он не сразу, просто стоял и смотрел на Буша. Его и без того втянутые щеки ввалились от переживаний, остекленелые глаза смотрели в одну точку, губы дрожали. Так может выглядеть человек, идущий на виселицу.
   – Вы собираетесь на берег, сэр? – спросил Буш, подождав, чтобы старший заговорил первым.
   – Да, – ответил Бакленд.
   Кроме треуголки он держал в руке запечатанные донесения, над которыми немало потрудился. Он попросил Буша помочь ему составить первое, касавшееся отстранения капитана Сойера от командования; второе донесение включало часть, написанную самим Бушем. Оно дышало сознанием своих заслуг и описывало капитуляцию испанцев на Санто-Доминго. Третье донесение, касавшееся восстания пленных на борту и содержавшее признание, что Бакленда захватили в постели спящим, было составлено уже без Буша.
   – Лучше б меня убили, – сказал Бакленд.
   – Не говорите так, сэр, – ответил Буш настолько бодро, насколько позволяли его собственные тревоги и слабость.
   – Это было бы лучше, – повторил Бакленд.
   – Ваша гичка у борта, сэр, – послышался голос Хорнблауэра. – А призы только что стали на якорь у нас за кормой.
   Бакленд обратил на него остекленелый взгляд. Хорнблауэр выглядел совсем не так аккуратно, хотя и он, очевидно, потрудился над своим нарядом.
   – Спасибо, – ответил Бакленд, потом, после паузы, спросил со страстью: – Скажите мне, мистер Хорнблауэр – это последняя возможность, – как случилось, что капитан упал в люк?
   – Я решительно ничего не могу вам ответить, сэр, – произнес Хорнблауэр.
   Ни в его словах, ни на его бесстрастном лице нельзя было прочесть ни малейшего намека.
   – Мистер Хорнблауэр, – взмолился Бакленд, постукивая пальцами по донесениям. – Я хорошо обращался с вами. Вы увидите, что в этих донесениях я отдал вам должное. Я хвалю вас, как только можно, за то, что вы сделали на Санто-Доминго, и за то, как вы взяли на абордаж «Славу», когда взбунтовались пленные. Как только можно, мистер Хорнблауэр. И вы… вы не…
   – Я действительно ничего не могу добавить к тому, что вы уже знаете, сэр, – сказал Хорнблауэр.
   – Но что мне говорить, когда меня начнут спрашивать?
   – Правду, сэр. Что капитана нашли под люком, и что в ходе расследования не было получено никаких свидетельств, что он упал не случайно.
   – Хотел бы я знать… – начал Бакленд.
   – Вы знаете все, что можно узнать, сэр. Простите, сэр. – Хорнблауэр протянул руку и снял кусочек пеньки с отворота его мундира. Затем продолжил: – Адмирал будет вне себя от радости, когда узнает, что мы выбили донов из Саманы, сэр. Он небось поседел, переживая за конвои, идущие проливом Мона. И мы привели три приза. Он получит одну восьмую их стоимости. Не думаете же вы, сэр, что это его возмутит?
   – Не думаю, – сказал Бакленд.
   – Он видел, как призы вошли вместе с нами – сейчас все на флагмане смотрят на них и говорят о них. Адмирал ждет хороших вестей. Сегодня утром он будет не склонен задавать вопросы. Разве что спросит, хотите вы мадеры или хереса.
   Ни за что в жизни Буш не мог догадаться, искренно Хорнблауэр улыбается или нет, однако Бакленд явно приободрился.
   – Но потом… – снова начал Бакленд.
   – Потом будет потом. В одном мы можем не сомневаться – адмиралы не любят, когда их заставляют ждать, сэр.
   – Наверное, мне надо идти, – сдался Бакленд.
   Проследив за отправлением гички, Хорнблауэр вернулся к Бушу. На сей раз его улыбка точно была искренней: она игриво плясала в уголках рта.
   – Не вижу ничего смешного, – сказал Буш. Он поудобнее устроился под простыней. Теперь, когда «Слава» стояла на якоре, а берег закрывал ее от ветра, в каюте стало гораздо жарче. Солнце палило безжалостно, и его лучи почти вертикально падали на палубу, расположенную в ярде над лицом Буша.
   – Вы совершенно правы, сэр, – ответил Хорнблауэр, подходя и поправляя простыню. – Ничего смешного.
   – Тогда уберите свою дурацкую усмешку, – раздраженно произнес Буш. От жары и волнения голова у него снова закружилась.
   – Есть, сэр. Могу я что-нибудь еще для вас сделать?
   – Нет, – сказал Буш.
   – Очень хорошо, сэр. Тогда я займусь делами.
   Оставшись в каюте один, Буш пожалел, что Хорнблауэра с ним нет. Он хотел бы, насколько позволяла слабость, обсудить ближайшее будущее. Он лежал и гадал, а пот пропитывал его бинты. Бушу никак не удавалось привести мысли в порядок. Он слабо выругался про себя и прислушался, пытаясь понять, что происходит на корабле, однако преуспел в этом не больше, чем в прорицании будущего. Закрыл было глаза, пытаясь заснуть, и тут же открыл их – он начал гадать, о чем говорят сейчас Бакленд с адмиралом Ламбертом.
   Вошел санитар с подносом, на котором стояли кувшин и стакан. Наполнив стакан, он одной рукой приподнял Бушу голову и поднес стакан к его губам. Почувствовав во рту прохладную влагу, уловив освежающий запах, Буш вдруг понял, что ужасно хочет пить. Он жадно осушил стакан.
   – Что это? – спросил он.
   – Лимонад, сэр, с почтением от мистера Хорнблауэра.
   – От мистера Хорнблауэра?
   – Да, сэр. К нам подошла маркитантская лодка, мистер Хорнблауэр купил лимонов и велел мне выжать их для вас.
   – Передайте мистеру Хорнблауэру мою благодарность.
   – Есть, сэр. Еще стакан, сэр?
   – Да.
   Ему стало лучше. Через некоторое время он услышал целую серию необъяснимых звуков: топот башмаков по палубе, приказы, плеск весел рядом с кораблем. Потом у дверей его каюты послышались шаги. Вошел доктор Клайв и с ним незнакомец – тощий седой человечек с прищуренными голубыми глазками.
   – Меня зовут Сэнки, я врач флотского берегового госпиталя, – объявил он. – Я отвезу вас туда, где вам будет гораздо удобнее.
   – Я не хочу покидать корабль, – сказал Буш.
   – Служа на флоте, – произнес Сэнки с профессиональной жизнерадостностью, – вы должны были привыкнуть, что, как правило, приходится поступать против своих желаний.
   Он снял простыню и оценивающе разглядывал замотанное бинтами тело Буша.
   – Простите некоторую бесцеремонность, – сказал он все с той же мерзкой жизнерадостностью, – но я должен вас осмотреть. Полагаю, лейтенант, вы никогда не расписывались в получении судовых припасов, не ознакомившись предварительно с их состоянием.
   – Идите к черту! – сказал Буш.
   – Раздражительность. – Сэнки взглянул на Клайва. – Боюсь, вы не прописывали ему достаточно слабительного.
   Он взялся за Буша и с помощью Клайва ловко повернул его лицом вниз.
   – Даго изрядно вас покромсали, сэр, – продолжал Сэнки, обращаясь к беззащитной спине Буша. – Девять ран, насколько я понимаю.
   – И пятьдесят три шва, – добавил Клайв.
   – В «Вестнике» это будет выглядеть неплохо. – Сэнки хохотнул и экспромтом выдал цитату: – «Лейтенант… э… Буш в ходе героической обороны получил не менее девяти ран, однако я счастлив сообщить, что он быстро идет на поправку».
   Буш попытался повернуть голову и рявкнуть что-нибудь подходящее к случаю, но шея была одним из самых больных его мест. В результате он пробормотал нечто невразумительное, и, пока его рычания не стихли, на спину его не переворачивали.
   – А теперь мы быстренько унесем нашего ангелочка, – объявил Сэнки. – Носильщики, заходите!
   На главной палубе Буш чуть не ослеп от солнечного света. Сэнки подошел, чтобы натянуть простыню ему на глаза.
   – Отставить! – сказал Буш, угадав намерение врача. В голосе его сохранилось достаточно командирской твердости, и Сэнки помедлил. – Я хочу видеть!
   Теперь стало понятно, что за топот он слышал внизу. На шкафуте выстроился один из Вест-Индских полков: все солдаты стояли по стойке «смирно», все с примкнутыми штыками. Пленных испанцев выводили из люков, чтобы отправить на берег в стоящих у борта лихтерах. Буш узнал Ортегу. Тот хромал, опираясь на плечи двух человек. Одна штанина была обрезана, бедро замотано бинтами. Бинты и другая штанина почернели от запекшейся крови.
   – Да уж, головорезы, – заметил Сэнки. – А теперь, когда вы вдоволь на них налюбовались, мы спустим вас в лодку.
   Со шканцев поспешно подошел Хорнблауэр и встал на колени рядом с носилками.
   – Все в порядке, сэр? – озабоченно спросил он.
   – Да, спасибо, – ответил Буш.
   – Я прикажу собрать ваши вещи и отправить их следом за вами, сэр.
   – Спасибо.
   – Поосторожней со стропами, – прикрикнул Хорнблауэр на матросов, цеплявших тали к носилкам.
   – Сэр! Сэр! – Мичман Джеймс приплясывал рядом с Хорнблауэром, стараясь привлечь его внимание. – К нам направляется шлюпка с капитаном на борту.
   Новость требовала, чтоб ею занялись немедленно.
   – Всего вам наилучшего, сэр, – сказал Хорнблауэр. – До скорой встречи.
   Он повернулся. Буш не обиделся на это короткое прощание: прибывающего на борт капитана надлежало встречать соответственно его чину. Мало того, Бушу самому ужасно хотелось знать, зачем этот капитан пожаловал.
   – Пошел тали! – приказал Сэнки.
   – Отставить! – гаркнул Буш и в ответ на вопросительный взгляд Сэнки добавил: – Минуточку подождите.
   – Я сам не прочь узнать, что происходит, – заметил Сэнки.
   По палубе засвистели дудки. Подбежали фалрепные, солдаты повернулись лицом к входному порту, морские пехотинцы выстроились рядом с ними. Сверкая золотым галуном, капитан поднялся на палубу. Хорнблауэр отдал честь.
   – Вы – мистер Хорнблауэр, в настоящее время старший лейтенант на борту этого корабля?
   – Да, сэр. Лейтенант Горацио Хорнблауэр, к вашим услугам.
   – Меня зовут Когсхил. – Капитан вытащил бумагу, развернул ее и прочел: – «Приказ сэра Ричарда Ламберта, вице-адмирала Синего флага [7 - В британском флоте адмиралы делились на три категории – белого, синего и красного флага.], рыцаря ордена Бани, командующего флотом его величества на Ямайке, капитану фрегата его величества «Решительный» Джеймсу Эдварду Когсхилу. Сим предписываю вам немедленно прибыть на борт корабля его величества «Слава», находящегося в заливе Порт-Ройал, и принять под командование pro tempore [8 - Pro tempore – временно (лат.)] вышеупомянутое судно «Слава».
   Когсхил снова сложил бумагу. Принять под командование линейный корабль, даже временно, дело серьезное, и осуществлять его надо в соответствии с принятым ритуалом. Ни один приказ, отданный Когсхилом, не будет иметь законной силы до прочтения им вслух документа, дающего право отдавать приказы. Теперь, «огласив себя», он обладал необъятной властью капитана на борту судна – мог назначать и снимать уорент-офицеров, брать под стражу и наказывать кошками – и все это благодаря властным полномочиям, переданным королем в Совете через лордов Адмиралтейства и сэра Ричарда Ламберта.
   – Добро пожаловать на борт, сэр, – проговорил Хорнблауэр, вновь отдавая честь.
   – Очень интересно, – сказал Сэнки, усаживаюсь рядом с носилками, после того как Буша спустили в госпитальную шлюпку. – Давайте, рулевой. Я знал, что Когсхил – адмиральский любимец. Такое повышение – на линейный корабль с двадцативосьмипушечного фрегата. Большой шаг для нашего друга Джеймса Эдварда. Сэр Ричард не терял времени зря.
   – В приказе говорится, это только… только временно, – сказал Буш. Он не способен был достаточно уверенно выговорить слова «pro tempore».
   – У адмирала будет вдоволь времени составить приказ о постоянном назначении по всей форме, – ответил Сэнки. – С этой минуты жалованье Когсхила увеличилось с десяти шиллингов до двух фунтов в день.
   Негры-гребцы налегали на весла, и госпитальная шлюпка скользила по сверкающей воде. Сэнки повернулся и посмотрел на эскадру, стоявшую на якоре в отдалении – трехмачтовик и два фрегата.
   – Вот «Решительный», – показал он. – Когсхилу повезло, что его фрегат оказался здесь в нужный момент. Теперь адмирал сможет щедро раздавать повышения. Вы на «Славе» потеряли двух лейтенантов?
   – Да, – ответил Буш.
   Робертса разорвало ядром на баркасе в ходе первой атаки на Саману, Смит погиб на своем посту, защищая шканцы во время восстания пленных.
   – Капитан и два лейтенанта, – задумчиво произнес Сэнки. – Насколько я понял, капитан Сойер некоторое время был не в себе?
   – Да.
   – И все-таки испанцы его убили.
   – Да.
   – Цепочка случайностей. Вашему первому лейтенанту лучше было бы разделить его участь.
   Буш ничего не ответил, хотя подумал о том же. Бакленда связали в постели, и ему никогда не искупить свой позор.
   – Думаю, – рассуждал Сэнки, – повышения ему не видать. Не повезло ему, ведь он бы мог продвинуться в результате ваших успехов на Санто-Доминго, с которыми я еще вас не поздравил. Мои поздравления.
   – Спасибо, – сказал Буш.
   – Блестящая победа. Интересно, что теперь сделает сэр Ричард, да будет чтимо его имя, с этими тремя вакансиями. Когсхила на «Славу». Значит, на «Решительный» надо будет назначить капитан-лейтенанта. Несказанная радость получить капитанский чин! У нас четыре капитан-лейтенанта – кто из них пройдет во врата-жемчужины? [9 - Врата-жемчужины – вход в Царствие Небесное. См. Откр., 21:21. «А двенадцать ворот – двенадцать жемчужин; каждые ворота из одной жемчужины».] Вы ведь бывали здесь прежде?
   – Три года уже не был, – ответил Буш.
   – Тогда вам вряд ли известно, кто из офицеров какое положение занимает в глазах сэра Ричарда. Значит, лейтенант должен стать капитан-лейтенантом. Нет сомнений, кто это будет.
   Сэнки удостоил Буша взглядом, и тот задал вопрос, которого от него ждали.
   – Кто?
   – Даттон. Первый лейтенант флагмана. Вы его знаете?
   – Кажется, да. Такой долговязый, со шрамом на щеке?
   – Да. Сэр Ричард полагает, что солнце всходит и заходит по его слову. И я думаю, лейтенант Даттон – скоро он будет капитан-лейтенантом Даттоном – того же мнения.
   Бушу нечего было ответить, а если б и было, он бы все равно промолчал. Доктор Сэнки – легкомысленный старый сплетник и запросто может выболтать все, что ему скажут. Буш просто кивнул, насколько позволяли израненная шея и лежачее положение, ожидая, пока Сэнки продолжит свой монолог,
   – Значит, Даттон станет капитан-лейтенантом. Это означает три лейтенантские вакансии. Сэр Ричард сможет сделать приятное трем своим друзьям, назначив их сыновей лейтенантами. При условии, надо заметить, что у сэра Ричарда есть хотя бы три друга.
   – Весла! Баковый! – крикнул рулевой. Они подходили к причалу. Шлюпка пришвартовалась, Сэнки выбрался из нее и принялся командовать выгрузкой носилок. Ровным шагом чернокожие носильщики двинулись по дороге к госпиталю. Буш окунулся в воздух острова, как в горячую ванну.
   – Давайте разберемся, – вещал Сэнки, шагая рядом с носилками. – Мы только что назначили трех мичманов лейтенантами. Значит, есть три вакантных уорент-офицерских места. Но погодите – ведь у вас на «Славе» были убитые?
   – Много, – сказал Буш. Немало мичманов и штурманских помощников отдали жизнь, защищая «Славу».
   – Естественно. Этого следовало ожидать. Значит, вакансий гораздо больше, чем три. А значит, можно будет сделать приятное множеству вольноопределяющихся, волонтеров, всех этих несчастных, служащих без жалованья в надежде на случайное продвижение. Из чистилища, в котором они ничто, в ад, где они будут уорент-офицерами. Дорога славы… не буду ставить под сомнения ваши литературные познания, напоминая вам, что сказал поэт.
   Буш не имел ни малейшего представления, что сказал поэт, но не собирался в этом признаваться.
   – Вот мы и пришли, – сказал Сэнки. – Я провожу вас в вашу каюту.
   Оказавшись после ослепительного солнца в темном помещении, Буш сначала ничего не видел. Белые коридоры, длинное полутемное помещение, разгороженное ширмами на крошечные комнатки. Он вдруг почувствовал смертельную усталость. Хотелось одного: закрыть глаза и уснуть. Процедура перекладывания из носилок в постель чуть его не доконала. На болтовню Сэнки он уже не обращал внимания. Когда наконец над кроватью натянули москитную сетку и Буш остался один, ему показалось, что он на гребне длинной, глянцевитой, зеленой волны и скользит с нее вниз, вниз, вниз… Это было почти приятно.
   Когда он скатился к подножию волны, ему пришлось взбираться на нее снова, восстанавливая силы, ночь, день и еще ночь. За это время он узнал госпитальную жизнь – шумы, стоны из-за ширм, приглушенное и не очень приглушенное рычание сумасшедших в дальнем конце беленого коридора, утренние и вечерние обходы. К концу второго дня он начал с аппетитом прислушиваться к звукам, предшествовавшим раздаче еды.
   – Вы счастливчик, – заметил Сэнки, осматривая его прошитое тело. – Все раны резаные, ни одной достаточно глубокой колотой. Это противоречит всему моему профессиональному опыту. Обычно даго орудуют ножами более толково. Только посмотрите на эту рану.
   Рана, о которой шла речь, протянулась от плеча Буша к его позвоночнику, так что Сэнки вряд ли вкладывал в свои слова буквальный смысл.
   – Не меньше восьми дюймов в длину, – продолжал врач, – но глубиной меньше двух, хотя, я полагаю, лопатка задета. Четыре дюйма острием были бы куда действенней. Вот эта, соседняя рана – единственная, демонстрирующая желание добраться до глубины артерий. Тот, кто ее нанес, явно собирался колоть. Однако колол он сверху вниз, и рваные края раны указывают, что острие скользнуло по ребрам, рассекло несколько волокон latissimus dorsi [10 - Musculus latissimus dorsi – широчайшая мышца спины (лат.).], но в конце концов образовало простой порез. Ученический удар. Человеческие ребра открыты для удара снизу, удар сверху они не пропускают, и направленный сверху нож, как в вашем случае, без толку скользит по ребрам.
   – Я рад, что это так, – сказал Буш.
   – И все раны хорошо заживают, – продолжал Сэнки. – Признаков омертвения нет.
   Буш вдруг понял, что Сэнки водит носом у самого его тела: гангрена прежде всего проявляется запахом.
   – Хорошая чистая резаная рана, – продолжал Сэнки, – быстро зашитая и перевязанная, чаще всего заживает в два счета. Гораздо чаще, чем нет. А у вас по большей части чистые резаные раны, как я уже говорил. Ваши почетные шрамы, мистер Буш, через несколько лет станут почти незаметны. Останутся тонкие белые линии, которые вряд ли испортят ваш античный торс.
   – Хорошо, – сказал Буш. Он не совсем понял, какой у него торс, но не собирался просить у Сэнки, чтобы тот объяснил все свои анатомические термины.
   Не успел Сэнки уйти, как уже вернулся с посетителем.
   – Капитан Когсхил пришел вас проведать, – сказал врач. – Вот он, сэр.
   Когсхил посмотрел на лежащего Буша.
   – Доктор Сэнки порадовал меня, что вы быстро идете на поправку, – сказал он.
   – Я думаю, это так, сэр.
   – Адмирал назначил следственную комиссию, и я вхожу в ее состав. Естественно, потребуются ваши показания, мистер Буш, и я должен узнать, когда вы будете в состоянии их дать.
   Бушу стало не по себе. Следственная комиссия пугала его почти так же, как трибунал, к которому она могла привести. Хотя совесть его была абсолютно чиста, Буш предпочел бы… куда охотнее предпочел бы вести корабль под шквальным ветром вдоль подветренного берега, чем отвечать на вопросы, путаться в юридических формальностях, выносить свои поступки на обсуждение, при котором их вполне могут истолковать превратно. Но раз эту пилюлю придется проглотить, надо зажать нос и глотать, как бы ни было горько.
   – Я готов в любое время, сэр.
   – Завтра я снимаю сутуры, сэр, – вмешался Сэнки. – Вы сами видите, мистер Буш еще очень слаб. От этих ран у него полнейшая анемия.
   – Что вы этим хотите сказать?
   – Я хочу сказать, что он обескровлен. А процедура снятия сутур…
   – Швов, что ли?
   – Швов, сэр. Процедура снятия сутур отнимет у мистера Буша много сил. Впрочем, если следственная комиссия позволит ему давать показания, сидя в кресле…
   – Позволит.
   – Тогда через три дня он сможет отвечать на любые вопросы.
   – В пятницу, значит?
   – Да, сэр. Не раньше. Лучше позднее.
   – Собрать здесь комиссию, – с холодной вежливостью пояснил Когсхил, – не просто, ибо все суда большую часть времени отсутствуют. Следующая пятница нас устроит.
   – Есть, сэр, – ответил Сэнки.
   Буш, так долго сносивший болтовню Сэнки, с некоторым удовлетворением наблюдал, как тот бросил свои выкрутасы, обращаясь к столь высокопоставленному лицу, как капитан.
   – Очень хорошо. – Когсхил поклонился Бушу. – Желаю вам скорейшего выздоровления.
   – Спасибо, сэр, – сказал Буш.
   Даже лежа в постели, он инстинктивно попытался вернуть поклон, но, стоило ему начать сгибаться, заболели раны и не дали выставить себя смешным. Когда Когсхил вышел, у Буша осталось время подумать о будущем; оно тревожило его даже за обедом, но санитар, пришедший убрать посуду, впустил еще одного посетителя, при виде которого все мрачные мысли мгновенно улетучились. В дверях стоял Хорнблауэр с корзиной в руке. Лицо Буша осветилось.
   – Как ваше здоровье, сэр? – спросил Хорнблауэр. Оба с удовольствием пожали друг другу руки.
   – Я вас увидел, и мне сразу стало лучше, – искренно ответил Буш.
   – Я первый раз на берегу, – сказал Хорнблауэр. – Можете догадаться, как я был занят.
   Буш охотно поверил – он легко мог вообразить, сколько хлопот свалилось на Хорнблауэра. «Славу» надо было загрузить порохом и снарядами, провиантом и водой, вычистить после пленных, убрать следы недавних боев, выполнить все формальности, связанные с передачей призов, с ранеными, с больными, с личным имуществом убитых. И Буш горячо желал выслушать все подробности, словно домохозяйка, которой болезнь не позволяет следить за домом. Он закидал Хорнблауэра вопросами, и профессиональный разговор некоторое время не давал тому показать корзину, которую он принес.
   – Папайя, – сказал он. – Манго. Ананас. Это – второй ананас, который я вижу в жизни.
   – Спасибо. Вы очень добры, – ответил Буш. Однако для него было совершенно немыслимо и в малой мере проявить чувства, которые вызвали у него эти дары – после дней одинокого лежания в госпитале он узнал, что кому-то до него есть дело, что кто-то о нем подумал. Неловкие слова, которые Буш произнес, не содержали и намека на то, что он сейчас испытывал. Лишь человек тонкий и сочувствующий мог угадать то, что они скорее скрывали, чем выражали. Хорнблауэр спас его от дальнейшего смущения, быстро сменив разговор.
   – Адмирал взял «Гадитану» в эскадру, – объявил он.
   – Вот как, клянусь Богом!
   – Да. Восемнадцать пушек – шести– и девятифунтовые. Она будет считаться военным шлюпом.
   – Значит, он должен будет назначить на нее капитан-лейтенанта.
   – Да.
   – Клянусь Богом! – воскликнул Буш.
   Какой-то удачливый лейтенант получит повышение. Это мог бы быть Бакленд – еще может, если оставят без внимания тот факт, что его связали спящим в постели.
   – Ламберт дал ей новое имя – «Возмездие».
   – Неплохое имя.
   – Да.
   На мгновение наступила тишина. Каждый из них, со своей точки зрения, заново переживал те минуты, когда «Гадитана» взяла «Славу» на абордаж и испанцы падали под безжалостными ударами.
   – Про следственную комиссию вы, конечно, знаете? – спросил Буш. Мысль об этом закономерно вытекала из предыдущих слов.
   – Да. А вы как узнали?
   – Только что заходил Когсхил, предупредил, что я буду давать показания.
   – Ясно.
   Опять наступила тишина, более напряженная, чем прошлый раз: оба думали о предстоящем испытании. Хорнблауэр сознательно прервал ее.
   – Я собирался сказать вам, – произнес он, – что мне пришлось заменить на «Славе» тросы рулевого привода. Оба старых износились – очень большая нагрузка. Боюсь, они идут под слишком острым углом.
   И они углубились в технический разговор, который Хорнблауэр поддерживал, пока не пришло время уходить.

Глава XVI

   Следственная комиссия была обставлена совсем не так торжественно и пугающе, как трибунал. Ей не предшествовал пушечный выстрел, капитаны, составляющие комиссию, были в повседневной форме, а свидетели давали показания не под присягой. О последнем обстоятельстве Буш забыл и вспомнил, лишь когда его вызвали.
   – Пожалуйста, сядьте, мистер Буш, – сказал председательствующий. – Насколько мне известно, вы все еще слишком слабы от ран.
   Буш проковылял к указанному ему креслу, еле-еле добрался до него и сел. В большой каюте «Славы» (когда-то здесь лежал, дрожа и рыдая от страха, капитан Сойер) было удушающе жарко. Перед председателем лежали судовой и вахтенный журналы, а в том, что он держал в руках, Буш узнал свое собственное донесение, адресованное Бакленду и описывающее нападение на Саману.
   – Ваше донесение делает вам честь, мистер Буш, – сказал председатель. – Из него следует, что вы взяли штурмом форт, потеряв убитыми всего шесть человек, хотя он был окружен рвом, бруствером и крепостным валом и охранялся гарнизоном из семидесяти человек и двадцатичетырехфунтовыми орудиями.
   – Мы напали на них неожиданно, сэр, – сказал Буш.
   – Это и делает вам честь.
   Вряд ли атака на форт Самана была для гарнизона большей неожиданностью, чем для Буша эти слова: он готовился к чему-то гораздо более неприятному. Буш взглянул на Бакленда, которого вызвали прежде. Бакленд был бледен и несчастен. Однако Буш кое-что собирался сказать до того, как мысль о Бакленде его отвлекла.
   – Это заслуга лейтенанта Хорнблауэра, – сказал он. – План был его.
   – Это вы весьма благородно изложили в вашем донесении. Могу сразу сказать, что, по мнению нашей следственной комиссии, все обстоятельства, касающиеся атаки на Саману и последующей капитуляции, отвечают лучшим традициям флота.
   – Спасибо, сэр.
   – Переходим к следующему. К попытке пленных захватить «Славу». Вы в это время исполняли обязанности первого лейтенанта, мистер Буш?
   – Да, сэр.
   Отвечая на вопросы, Буш шаг за шагом проходил события той ночи. Он отвечал за организацию охраны и питания пленных. Пятьдесят женщин – жены пленных – находились под охраной в мичманской каюте. Да, трудно было следить за ними так же тщательно, как за мужчинами. Да, он прошел с обходом после отбоя. Да, он услышал шум. И так далее.
   – И вас нашли среди убитых, без сознания от полученных ран?
   – Да, сэр.
   Молодой капитан со свежим лицом, сидевший в конце стола, задал вопрос:
   – И все это время, до самой своей гибели, капитан Сойер был заперт в каюте?
   Председатель вмешался:
   – Капитан Хибберт, мистер Бакленд уже просветил нас касательно нездоровья капитана Сойера.
   Во взгляде, который председатель устремил на капитана Хибберта, чувствовалось раздражение. Вдруг перед Бушем забрезжил свет. У Сойера остались жена, дети, друзья, которым нисколько не хотелось привлекать внимание к тому, что он умер сумасшедшим. Председатель комиссии, видимо, действовал под строгим приказом замять эту сторону дела. Теперь, когда Сойер отдал жизнь за отечество, председатель будет приветствовать вопросы такого рода не больше, чем сам Буш. Вряд ли и Бакленда очень настойчиво об этом расспрашивали. Его несчастный вид, вероятно, проистекал от того, что ему пришлось описывать свою бесславную роль при захвате корабля.
   – Я полагаю, джентльмены, ни у кого из вас больше нет вопросов к мистеру Бушу? – спросил председатель. После этого задавать вопросы было уже невозможно. – Позовите мистера Хорнблауэра.
   Хорнблауэр поклонился следственной комиссии. У него было бесстрастное выражение лица, которое, как знал теперь Буш, скрывало бушевавшие в нем чувства. Хорнблауэру, как и Бушу, задали несколько вопросов о Самане.
   – Нам сказали, – заметил председатель, – что атака на форт и установка пушки на перешейке были вашей инициативой?
   – Не понимаю, почему вам так сказали, сэр. Всю операцию организовал мистер Бакленд.
   – Не буду настаивать, мистер Хорнблауэр. Я думаю, все мы поняли. Давайте послушаем, как вы отбили «Славу». Что привлекло ваше внимание?
   Потребовались долгие и настойчивые расспросы, чтобы вытянуть из Хорнблауэра эту историю. Он услышал ружейные выстрелы, забеспокоился, увидел, что «Слава» привелась к ветру, и понял, что произошло нечто серьезное. Тогда он собрал команды с призов и взял «Славу» на абордаж.
   – Вы не боялись потерять призы, мистер Хорнблауэр?
   – Лучше потерять призы, чем корабль. Кроме того…
   – Что кроме того, мистер Хорнблауэр?
   – Я приказал перерубить все шкоты и фалы на призах, прежде чем оставить их, сэр. Чтоб заменить их, испанцам потребовалось время, так что мы легко захватили призы обратно.
   – Похоже, вы все продумали, мистер Хорнблауэр, – сказал председатель. Послышался одобрительный гул. – И вы очень быстро провели контратаку на «Славу». Вы не стали выжидать, чтобы оценить размеры опасности? Ведь вы не знали – может быть, попытка захвата уже подавлена?
   – В таком случае не произошло бы ничего страшного, сэр, кроме ущерба, нанесенного такелажу призов. Но если пленные захватили корабль, атаковать надо было немедленно, пока они не организовали оборону.
   – Мы поняли. Спасибо, мистер Хорнблауэр.
   Следствие подошло к концу. Карберри еще не оправился от ран и не мог давать показания, Уайтинга не было в живых. Комиссия совещалась не более минуты, прежде чем огласить свои выводы.
   – Мнение данной комиссии таково, – объявил председатель. – Среди пленных испанцев следует провести тщательное расследование с целью установить, кто убил капитана Сойера. Если убийца жив, он предстанет перед судом. Дальнейшие действия в отношении оставшихся в живых офицеров корабля его величества «Слава» не представляются нам целесообразными.
   Это значило, что трибунала не будет. Буш облегченно улыбнулся и постарался встретиться взглядом с Хорнблауэром. Однако его улыбка встретила холодный прием. Буш попытался спрятать ее и принять вид человека, настолько безупречного, что весть об отмене трибунала не вызвала у него облегчения. А при взгляде на Бакленда его душевный подъем сменился жалостью. Бакленд был на грани отчаяния. После капитуляции Саманы он мог лелеять надежду на повышение: на его счету были значительные достижения, а поскольку капитан негоден к службе, у Бакленда был шанс получить чин капитан-лейтенанта, может быть – даже капитана. То, что его связали в постели спящим, означало крушение любых честолюбивых чаяний. Этого ему не забудут, и факт будут помнить долго после того, как забудутся обстоятельства. Он обречен оставаться стареющим лейтенантом.
   Буш виновато вспомнил, что сам лишь по счастливой случайности проснулся вовремя. Раны его мучительны, но они сослужили ему неоценимую службу, они отвлекли внимание от его собственной ответственности. Он сражался, пока не потерял сознание, и это, возможно, делает ему честь, но Бакленд сделал бы то же самое, сложись обстоятельства иначе. Однако Бакленд проклят, а сам он прошел через испытание, ничего не потеряв. Буш чувствовал нелогичность ситуации, хотя оказался бы в большом затруднении, заставь его выразить свои мысли словами. В любом случае логическое мышление мало применимо к теме репутаций и повышений. За долгие годы Буш все больше и больше утверждался во мнении, что служба тяжела и неблагодарна, а удача в ней еще более капризна, чем в других жизненных сферах. Везенье приходит на флоте так же непредсказуемо, как смерть выбирает свои жертвы на людной палубе под неприятельским бортовым залпом. Буш был фаталистом и сейчас не чувствовал желания предаваться глубокомысленным размышлениям.
   – А, мистер Буш, – сказал капитан Когсхил, – рад видеть вас на ногах. Надеюсь, вы останетесь на борту и пообедаете со мной. Я рассчитываю заручиться присутствием остальных лейтенантов.
   – С огромным удовольствием, сэр, – сказал Буш. Любой лейтенант ответил бы так на приглашение своего капитана.
   – Тогда через пятнадцать минут? Отлично.
   Капитаны, составлявшие следственную комиссию, покидали корабль строго по старшинству. Свист дудок эхом отдавался по палубе. Капитаны один за другим небрежно салютовали в ответ на оказанные почести. Все они по очереди спускались через входной порт в блеске золотого галуна и эполетов, счастливчики, достигшие крайней степени блаженства – капитанского чина; нарядные гички отваливали к стоявшим на якоре кораблям.
   – Вы обедаете на борту, сэр? – спросил Хорнблауэр у Буша.
   – Да.
   На палубе их корабля «сэр» звучало вполне естественно, так же как естественно оно было отброшено, когда Хорнблауэр навещал друга в госпитале на берегу. Хорнблауэр отдал честь Бакленду.
   – Можно мне оставить палубу на Харта, сэр? Меня пригласили обедать в каюту.
   – Очень хорошо, мистер Хорнблауэр. – Бакленд выдавил улыбку. – Скоро у нас будут два новых лейтенанта, и вы перестанете быть младшим.
   – Я не огорчусь, сэр.
   Эти люди, столько пережившие вместе, цеплялись за тривиальности, чтобы поддержать разговор, боясь, как бы не всплыли другие, более неприятные темы.
   – Пора идти, – сказал Бакленд.
   Капитан Когсхил оказался радушным хозяином. Теперь в большой каюте стояли цветы – видимо, на время разбирательства их спрятали в соседней каюте, чтобы не нарушать серьезности происходящего. Окна были широко открыты, и в каюту проникал слабый ветерок.
   – Перед вами салат из сухопутного краба, мистер Хорнблауэр. Сухопутный краб, вскормленный кокосовыми орехами. Некоторые предпочитают его молочной свинине. Может, вы положите его желающим?
   Стюард внес дымящееся жаркое и поставил на стол.
   – Седло молодого барашка, – сказал капитан. – Баранам несладко приходится на этом острове, и, боюсь, жаркое может оказаться несъедобным. Но, может, вы хотя бы попробуете его? Мистер Бакленд, вы разрежете? Видите, джентльмены, у меня осталось еще несколько настоящих картофелин – ямс быстро приедается. Мистер Хорнблауэр, вина?
   – С удовольствием, сэр.
   – И мистер Буш – за ваше скорейшее выздоровление, сэр.
   Буш жадно осушил бокал. Когда он оставлял госпиталь, Сэнки предупредил его, что злоупотребление спиртными напитками может вызвать воспаление ран, но так приятно было лить вино в горло и чувствовать, как теплеет в желудке. Обед продолжался.
   – Те из вас, джентльмены, кто служил здесь прежде, должно быть, знакомы с этим кушаньем, – сказал капитан, оценивающе глядя на поставленное перед ним дымящееся блюдо, – вест-индский перечник [11 - Пряное вест-индское блюдо из мяса и овощей.] – боюсь, не такой хороший, как в Тринидаде. Мистер Хорнблауэр, попробуете в первый раз? Войдите!
   Последние слова были ответом на стук в дверь. Вошел шикарно разодетый мичман. Его изящная форма и элегантный вид сразу указывали на принадлежность к классу морских офицеров, получающих из дома значительное содержание, а может, и располагающих собственными средствами. Без сомнения, это отпрыск знатного рода, отслуживающий положенный срок мичманом, пока протекция и деньги не вознесут его по служебной лестнице.
   – Меня послал адмирал, сэр.
   Конечно. Буш, от вина сделавшийся проницательным, сразу понял, что человек в такой одежде и с такими манерами принадлежит к адмиральскому окружению.
   – И что вы должны сообщить? – спросил Когсхил.
   – Адмирал шлет свои приветствия и хотел бы видеть мистера Хорнблауэра на борту флагмана, как только тому будет удобно.
   – А обед еще только начался! – заметил Когсхил, глядя на Хорнблауэра.
   Но если адмирал просит сделать что-либо, как только будет удобно, делать это надо немедленно, удобно тебе или нет. Очень вероятно, что дело какое-нибудь пустяковое.
   – С вашего разрешения, сэр, я пойду, – сказал Хорнблауэр. Он взглянул на Бакленда. – Можно мне взять шлюпку, сэр?
   – Простите, сэр, – вмешался мичман. – Адмирал сказал, что шлюпка, которая доставила меня сюда, отвезет вас на флагман.
   – Это упрощает дело, – сказал Когсхил. – Идите, мистер Хорнблауэр. Мы оставим часть перечника до вашего возвращения.
   – Спасибо, сэр, – сказал Хорнблауэр, вставая.
   Как только он вышел, капитан задал неизбежный вопрос:
   – Зачем адмиралу мог понадобиться Хорнблауэр?
   Он поглядел на собравшихся и не получил ответа. Тем не менее Буш увидел, что лицо Бакленда напряжено. Казалось, он что-то предчувствует.
   – Ладно, со временем мы узнаем, – сказал Когсхил. – Вино рядом с вами, мистер Бакленд. Не дайте ему выдохнуться.
   Обед продолжался. Перечник обжег Бушу рот и обдал жаром желудок, так что вино, которым он его запил, было вдвойне приятно. Когда унесли сыр, а затем и скатерть, стюард подал фрукты и орехи на серебряных блюдах.
   – Портвейн, – сказал капитан Когсхил. – Семьдесят девятого года. Хороший год. Про коньяк ничего не знаю, что естественно в наше время.
   Коньяк мог быть только из Франции, контрабандный, вероятно, приобретенный путем торговли с неприятелем.
   – А вот здесь, – продолжал капитан, – отличный голландский джин. Я купил его на распродаже призов после того, как мы взяли Синт-Эстатиус [12 - Богатая голландская колония на острове Синт-Эстатиус была захвачена и полностью разорена адмиралом Родни в самом начале Четвертой англо-голландской войны 3 февраля 1781 года.]. А вот еще голландский напиток – из Кюрасао, и если он, на ваш вкус, не слишком отдает апельсинами, то может вам понравиться. Шведский шнапс – горло дерет, но отличная вещь – это после захвата Сабы. Говорят, что умный не станет мешать виноград с зерном, однако, насколько я понимаю, шнапс делают из картофеля, значит, он под запрет не попадает. Мистер Бакленд?
   – Мне шнапса, – сказал Бакленд. Язык его немного заплетался.
   – Мистер Буш?
   – Я буду пить то же, что и вы, сэр.
   Это было самое простое решение.
   – Тогда пусть будет коньяк. Джентльмены, за то, чтоб Бони черти сбондили.
   Они выпили. Коньяк приятно согревал внутренности. Буш ощутил блаженную расслабленность, а два тоста спустя ему стало так хорошо, как не было с самого отплытия «Славы» из Плимута.
   – Войдите! – сказал капитан.
   Дверь медленно отворилась. В дверях стоял Хорнблауэр. Лицо его было напряжено – это Буш видел ясно, хотя фигура Хорнблауэра слегка плыла у него перед глазами (так выглядели предметы через воздух, нагретый над раскаленными ядрами в форте Самана), а черты лица были какие-то смазанные.
   – Заходите, заходите, – сказал капитан. – Тосты только начались. Садитесь на прежнее место. Героям коньяк, подставляйте стакан, как сказал мудрый Джонсон. Мистер Буш!
   – Н-неприятельской кровью з-залит океан. П-призы в изобилии, б-берег багрян. И с-славой бессмертной наш флот осиян. Ик, – сказал Буш, неимоверно гордясь, что помнил этот тост и смог при случае произнести.
   – Пейте, пейте, мистер Хорнблауэр. Мы уже далеко от вас оторвались. Погоня в кильватер – долгая погоня.
   Хорнблауэр снова поднес бокал к губам.
   – Мистер Бакленд!
   – Каждый счастлив и… счастлив и… счастлив и… и… рьян, – сказал Бакленд, вспомнив-таки последнее слово. Лицо у него было красное, как свекла, и Бушу казалось, что оно, словно садящееся солнце, наполняет всю каюту – очень забавно.
   – Вы ведь вернулись от адмирала, мистер Хорнблауэр, – вдруг вспомнил капитан.
   – Да, сэр.
   Короткий ответ явно не вязался с атмосферой всеобщего благодушия. Буш отчетливо ощутил это и отметил про себя наступившую паузу.
   – Все в порядке? – спросил капитан наконец, как бы извиняясь, что лезет в чужие дела, принужденный к этому наступившей тишиной.
   – Да, сэр. – Хорнблауэр вертел бокал длинными нервными пальцами; Бушу казалось, что каждый палец длиной в фут. – Он назначил меня капитан-лейтенантом на «Возмездие».
   Хорнблауэр сказал это тихо, но его слова в тишине каюты произвели эффект пистолетного выстрела.
   – Господи Боже мой! – воскликнул капитан. – Вот и тост. За нового капитан-лейтенанта! Трижды ура в его честь!
   Буш от души крикнул «ура!»
   – Хорнблауэр, старина! – сказал он. – Хорнблауэр, старина!
   Буш несказанно обрадовался этой новости. Он наклонился и похлопал Хорнблауэра по плечу. Он знал, что его лицо – одна сплошная улыбка, и потому склонил голову набок и лег локтем на стол, чтобы Хорнблауэр мог насладиться ею в полной мере.
   Бакленд со стуком поставил бокал на стол.
   – Будьте вы прокляты! – сказал он. – Будьте вы прокляты!
   – Полегче! – поспешно произнес капитан. – Давайте нальем бокалы. До краев, мистер Бакленд. За нашу Родину! Великая Англия! Владычица волн!
   Гнев Бакленда утонул в новом потоке вина, а позже печаль одолела его, и он тихо зарыдал, сидя за столом, и слезы катились по его щекам. Однако Буш был слишком счастлив, чтобы омрачаться горестями Бакленда. Он всегда вспоминал этот обед как один из лучших, на которых ему случалось присутствовать. Он даже помнил улыбку Хорнблауэра в конце обеда.
   – Мы не можем отправить вас в госпиталь сегодня, – сказал тот. – Лучше вам эту ночь поспать в своей койке. Позвольте мне отвести вас туда.
   Это было очень здорово. Буш двумя руками обхватил Хорнблауэра за плечи и пошел, волоча ноги. Неважно, что ноги не слушались, ведь у него была поддержка. Хорнблауэр – лучший человек в мире, что Буш и объявил, исполнив «Наш друг – малый, что надо», нетвердой походкой идя по коридору. Хорнблауэр опустил его в качающуюся койку и широко улыбнулся. Бушу пришлось уцепиться за края койки: он немного удивился, что корабль, стоящий на якоре, качает так сильно.

Глава XVII

   Так Хорнблауэр оставил «Славу». Он получил вожделенное повышение, и теперь у него было много дел: подготовить «Возмездие» к плаванию и организовать небольшую, только что набранную команду. Буш иногда видел его и смог уже на трезвую голову поздравить с эполетом. Эполет на левом плече был отличительным признаком капитан-лейтенанта, одного из тех счастливцев, для кого боцманматы свистят в дудки, когда он поднимается на борт, и кто может с надеждой глядеть в будущее, ожидая капитанского чина. Буш называл его «сэр», и даже в первый раз это не показалось ему неестественным.
   В последние несколько недель Буш увидел много такого, чего не замечал все годы службы. Эти годы прошли в море, среди морских опасностей, среди постоянно меняющихся ветра и погоды, больших глубин и мелей. Он служил на линейных кораблях, где на неделю в море приходилось лишь несколько минут боя, и постепенно утвердился в мысли, что главное требование к флотскому офицеру – опыт практического судовождения. Разбираться в бесчисленных деталях управления кораблем, не только уметь вести его под парусами, но и знать все мелкие, однако важные хитрости, касательно тросов и канатов, помп и солонины, сухой гнили и Свода законов военного времени – вот и все, что нужно. Теперь он узнал, что не менее важны и другие качества: смелая и в то же время осторожная инициатива, мужество не только физическое, но и душевное, тактичное умение заставить и начальство, и подчиненных делать, что считаешь нужным, изобретательность и сообразительность. Военный флот должен воевать, и командовать им должны воины.
   И хотя осознание всего этого примирило Буша с возвышением Хорнблауэра, сам он по иронии судьбы немедленно погрузился с головой в мелкие дела самого низменного свойства. Он вступил в борьбу с миром насекомых: пленные испанцы за шесть дней пребывания на борту заразили «Славу» всевозможными паразитами. Блохи, вши и клопы расплодились повсюду; на деревянном корабле, набитом людьми, да к тому же в тропиках, они благоденствовали. Пришлось обрить головы и прожарить койки. В отчаянной попытке одолеть клопов заново красили древесину – и всякий раз безуспешно: через два дня клопы появлялись вновь. Даже тараканы и крысы, всегда обитавшие на корабле, размножились и стали вездесущими.
   По несчастному стечению обстоятельств пик его озлобления совпал с выплатой призовых денег за взятые в Самане призы. Сто фунтов, которые надо потратить, двухдневный отпуск, предоставленный ему Когсхилом, и Хорнблауэр свободен в то же самое время. Эти два безумных дня они посвятили тому, чтобы потратить по сто фунтов на сомнительные удовольствия Кингстона. Два диких дня и две диких ночи, после которых Буш вернулся на «Славу» помятый и шатающийся, мечтая поскорее оказаться в море и прийти в себя. А когда он вернулся из первого плавания под командованием Когсхила, Хорнблауэр зашел попрощаться.
   – Я отплываю завтра утром с береговым бризом, – сказал он.
   – Куда, сэр?
   – В Англию, – ответил Хорнблауэр.
   Буш присвистнул. Некоторые в эскадре не видели Англии лет по десять.
   – Я вернусь, – сказал Хорнблауэр. – Конвой в Даунс. Депеши Адмиралтейскому совету. Забрать ответ и проследовать назад. Обычный рейс.
   Действительно, это был обычный рейс для военного шлюпа. «Возмездие» с его восемнадцатью пушками и дисциплинированной командой могло дать отпор почти любому каперу, а при своей скорости и маневренности годилось для охраны торговых судов лучше линейного корабля или даже фрегатов, сопровождавших более крупные конвои.
   – Ваше назначение будет утверждено, сэр, – сказал Буш, кидая взгляд на Хорнблауэров эполет.
   – Надеюсь, – ответил Хорнблауэр.
   Утвердить пожалованное главнокомандующим назначение было чистой формальностью.
   – Если только они не заключат мир, – заметил Хорнблауэр.
   – Это исключено, сэр, – сказал Буш.
   Судя по ухмылке Хорнблауэра, он тоже не верил в возможность мира, хотя доставленные из Англии двухмесячной давности газеты и намекали туманно на какие-то намечающиеся будто бы переговоры. Пока Бонапарт, неуемный, честолюбивый и неразборчивый в средствах, стоит у власти, пока ни один из спорных вопросов между двумя странами не разрешен, никто из военных не поверит, что переговоры могут привести даже к перемирию, не то что к постоянному миру.
   – Удачи в любом случае, сэр, – сказал Буш, и эти слова не были простой формальностью.
   Они пожали друг другу руки и расстались. О чувствах Буша к Хорнблауэру говорит то, что ранним серым утром следующего дня он встал и вышел на палубу посмотреть, как «Возмездие», похожее под своими марселями на призрак, с лотовым на русленях обогнуло мыс, подгоняемое береговым бризом.
   Буш проводил корабль взглядом: жизнь на флоте несет с собой много разлук. Сейчас нужно было воевать с клопами.
   Одиннадцать недель спустя эскадра лавировала против пассата в проливе Мона. Ламберт привел ее сюда с двоякой целью, которую преследует любой адмирал: не только сопроводить важный конвой на одном из самых опасных отрезков его путешествия, но и потренировать команду. Холмы Санто-Доминго были скрыты сейчас за горизонтом к западу, но столовая возвышенность Моны виднелась впереди. С такого расстояния она казалась скучной и однообразной. С правого борта видна была маленькая сестренка Моны, Монита, обнаруживающая сильное семейное сходство.
   Дозорный фрегат, шедший впереди, подал сигнал.
   – Поживей, мистер Трюскот! – заорал Буш на сигнального мичмана. С ними иначе нельзя.
   – «Вижу парус на норд-осте», – прочел сигнальный мичман, держа у глаза подзорную трубу.
   Это могло означать что угодно – от авангарда французской эскадры, вырвавшейся из Бреста, до торгового судна.
   Флажки пошли вниз и тут же появились новые.
   – «Вижу дружественный парус на норд-осте», – прочитал Трюскот.
   Тут налетевший дождевой шквал скрыл горизонт, и «Славе» пришлось немедленно спуститься под ветер. Дождь барабанил по кренящейся палубе корабля, потом ветер резко переменился, вышло солнце, шквал миновал. Буш занялся тем, чтобы вернуть «Славу» на ее место, ровно в двух кабельтовых за кормой идущего впереди судна. Все три корабля составляли кильватерную колонну, «Слава» – последняя, флагман – первый. Теперь парус был уже виден на горизонте. В подзорную трубу Буш сразу различил, что это военный шлюп. Он подумал было, уж не «Возмездие» ли так быстро обернулось, но со второго взгляда стало ясно, что это не оно. Трюскот прочел номер и посмотрел в списке.
   – «Клара», военный шлюп, капитан Форд, – объявил он.
   Буш знал, что «Клара» отплыла в Англию с депешами за три недели до «Возмездия».
   – «“Клара” флагу, – продолжал Трюскот. – Имею депеши».
   Она быстро приближалась.
   По фалам флагмана побежали цепочки черных шаров, которые наверху превратились во флажки.
   – «Всем кораблям, – читал Трюскот с заметным волнением в голосе. Это означало, что сейчас «Слава» получит приказ. – Лечь в дрейф».
   – Грот-марса-брасы! – закричал Буш. – Мистер Эббот! Мое почтение капитану, и эскадра ложится в дрейф.
   Эскадра привелась к ветру и мягко покачивалась на волнах. Буш наблюдал, как шлюпка с «Клары», приплясывая, двинулась к флагману.
   – Пусть команда остается у брасов, мистер Буш, – сказал капитан Когсхил. – Думаю, мы продолжил путь, как только вручат депеши.
   Однако Когсхил ошибся. Буш видел в подзорную трубу, как офицер с «Клары» поднялся на борт флагмана, но минуты шли за минутами, а флагман так и лежал в дрейфе, эскадра все так же покачивалась на волнах. Вот по фалам флагмана вновь побежали цепочки черных шаров.
   – «Всем кораблям, – прочел Трюскот. – Капитанам явиться на борт флагмана».
   – Гичку к спуску! – заорал Буш.
   Новость, из-за которой адмирал пожелал немедленно лично увидеться с капитанами, должна быть важной или, по меньшей мере, необычной. Может, французский флот прорвал блокаду, или Северный Союз опять показал норов. А может, возобновилась болезнь короля [13 - Король Георг III с 1789 года страдал от тяжелой болезни (как предполагают, порфирии), во время которой становился совершенно невменяемым. Впоследствии он окончательно сошел с ума и к тому же потерял зрение.]. Причина может быть какая угодно, ясно лишь, что это не пустяк. Ламберт не стал бы без причины терять драгоценное время, позволяя всей эскадре дрейфовать к подветренному берегу. Наконец ветер донес пронзительный свист дудок на флагмане. Буш торопливо поднес к глазу подзорную трубу.
   – Один спускается, – сказал он.
   Гички одна за другой отошли от флагмана, и теперь оба лейтенанта видели приближающуюся к ним шлюпку и своего капитана на корме. Бакленд пошел его встретить. Когсхил коснулся треуголки, вид у него был ошарашенный.
   – Мир, – сказал он.
   Ветер донес до них крики «ура» с флагмана – видимо, там новость объявили команде. Только эти крики и придавали хоть какую-то реальность словам капитана.
   – Мир, сэр? – переспросил Бакленд.
   – Да, мир. Предварительные условия подписаны. В следующем месяце послы встретятся в Париже и обсудят условия, но мир уже заключен. Все военные действия прекращаются – должны прекратиться во всех частях света сразу по прибытии новостей.
   – Мир! – повторил Буш.
   Девять лет планету сотрясала война, корабли горели и люди истекали кровью от Манилы до Панамы, на востоке и на западе. Бушу трудно было поверить, что теперь он будет жить в мире, где люди не палят друг по другу из пушек. Следующие слова Когсхила продолжили его последнюю мысль.
   – Государственные корабли Французской, Батавской и Итальянской республик надлежит приветствовать салютом, как иностранные военные суда.
   Бакленд присвистнул. Значит, Англия признала революционные республики, с которыми так долго сражалась. Еще вчера произнести слово «республика» было чуть ли не изменой, теперь капитан мимоходом употребил его в официальном сообщении.
   – А что будет с нами, сэр? – спросил Бакленд.
   – Это мы узнаем со временем, – ответил Когсхил. – Но флот будет сокращен до размеров мирного времени. То есть девять кораблей из десяти спишут команду.
   – О, Господи, – выговорил Бакленд.
   На корабле впереди них кричали «ура!»
   – Общий сбор, – скомандовал Когсхил. – Надо сообщить новость.
   Матросы «Славы», узнав о мире, обезумели от радости. Они так же неудержимо кричали «ура!», как матросы двух других кораблей. Для них новость означала близкий конец жестокой дисциплины и невероятных тягот. Свобода, возвращение домой. Буш глядел вниз на море восторженных лиц и размышлял, что же означает она для него. Свободу, может быть; но и жизнь на половинное лейтенантское жалованье. Вот этого он никогда прежде не испытывал: в ранней юности поступив на флот мичманом (мирный флот он почти не помнил), Буш за девять лет войны лишь дважды был в коротком отпуске. Новое будущее не слишком ему нравилось.
   Он глянул в сторону флагмана и заорал на сигнального мичмана.
   – Мистер Трюскот! Вы что, сигналов не видите?! Занимайтесь своим делом, не то вам худо будет, мир там или не мир!
   Несчастный Трюскот поднес трубу к глазам.
   – «Всем кораблям, – прочел он. – Построиться в кильватерную колонну на левом галсе».
   Буш взглядом испросил у капитана разрешение приступать.
   – На брасы! – закричал Буш. – Пошел грота-брасы! Живей, живей, лентяи! Мистер Коп, где ваши глаза? Еще разок нажать на грота-брасы с наветренной стороны! Черт побери! Помалу! Стоп!
   – «Всем кораблям, – читал Трюскот в подзорную трубу. «Слава» набирала скорость и пристраивалась в кильватер идущего впереди корабля. – Последовательно поворачиваться оверштаг».
   – К повороту! – закричал Буш.
   Он следил, как движется идущее впереди судно. У него оставалось еще время прикрикнуть на вахтенных, недостаточно быстро встававших на свои места.
   – Лентяи неповоротливые! Кое-кто из вас скоро попляшет на решетчатом люке!
   Корабль впереди закончил поворот, и «Слава» приближалась к его белому следу.
   – К повороту! – кричал Буш. – На кливер– и фока-шкоты! Руль под ветер!
   «Слава» тяжеловесно развернулась и легла на правый галс.
   – «Курс зюйд-вест-тень-вест», – прочел Трюскот следующий сигнал.
   Зюйд-вест-тень-вест. Адмирал взял курс на Порт-Ройал. Буш мог догадаться, что это первый шаг к сокращению флота. Солнце приятно пригревало. «Слава» шла на фордевинд по синему-синему Карибскому морю. Она точно держит позицию в строю, можно пока не заполаскивать крюйсель. Это – хорошая жизнь. Не верилось, что скоро она кончится. Буш попытался представить себе зимний день в Англии, зимний день, когда нечего делать. Нет корабля, чтобы его вести. Половинное жалованье. Сестры Буша получают половину его жалованья, значит, ему не на что будет жить, а не только нечего делать. Холодный зимний день. Нет, он просто не мог этого вообразить и бросил даже пытаться.

Глава XVIII

   Был холодный зимний день в Портсмуте. Мороз пробирал до костей, и вдоль улицы, на которую Буш вышел из ворот дока, свистел пронизывающий восточный ветер. Буш поднял воротник бушлата поверх кашне, сунул руки в карманы и, склонив голову, зашагал против ветра; глаза слезились, нос подтекал, восточный ветер пробирал до костей, заставляя ныть многочисленные шрамы. Проходя мимо «Конской головы», он нарочно смотрел в другую сторону. Он знал, что там тепло и весело. Там сидят счастливые офицеры, у которых есть призовые деньги; неимоверно счастливые офицеры, нашедшие себе место в мирном флоте, – они болтают друг с другом и выпивают вместе. Вина Буш себе позволить не мог. Он с вожделением подумал о кружке пива и тут же отбросил эту мысль, хотя искушение было велико. В кармане лежало половинное жалованье за месяц – он шел от уполномоченного по делам оплаты, выдавшего ему деньги, но их надо было растянуть на четыре с половиной недели, и Буш знал, что пиво ему не по карману.
   Конечно, он пытался устроиться шкипером на торговое судно, но это было не проще, чем устроиться лейтенантом. Начав жизнь мичманом и проведя все сознательные годы на военной службе, Буш мало что знал о накладных или укладке груза. Торговые моряки искренне презирали военных, говоря, что на военном судне сто человек делают работу, с которой на торговом справляются шесть. А по мере того, как все новые корабли списывали команду, освобождались все новые партии подштурманов, обученные торговой службе и завербованные с нее. Они усиливали и без того суровую конкуренцию.
   Кто-то вышел из боковой улочки и пошел впереди против ветра – флотский офицер. Долговязая фигура, прыгающая походка – Буш узнал Хорнблауэра.
   – Сэр! Сэр! – позвал он.
   Хорнблауэр обернулся. На его лице мелькнуло было раздражение и тут же исчезло, когда он узнал Буша.
   – Рад видеть вас, – сказал он, протягивая руку.
   – Рад видеть вас, сэр, – ответил Буш.
   – Не называйте меня «сэр», – произнес Хорнблауэр.
   – Как, сэр? Почему?..
   Хорнблауэр был без шинели, и на его левом плече – куда Буш машинально посмотрел – отсутствовал капитан-лейтенантский эполет. Там, где он когда-то прикреплялся, остались следы на ткани.
   – Я не капитан-лейтенант, – сказал Хорнблауэр. – Меня не утвердили.
   – Господи!
   Лицо Хорнблауэра выглядело неестественно бледным – Буш привык видеть его сильно загорелым, – щеки втянулись, однако в глазах было все то же непроницаемое выражение, которое Буш так хорошо помнил.
   – Предварительные условия мира подписали в тот самый день, когда я привел «Возмездие» в Плимут, – продолжал Хорнблауэр.
   – Чертовское невезение! – воскликнул Буш.
   Лейтенанты всю жизнь ждут счастливого стечения обстоятельств, которое принесло бы им капитанский чин, и большая часть ждет понапрасну. Более чем вероятно, что Хорнблауэр будет ждать понапрасну всю оставшуюся жизнь.
   – Вы подавали прошение о месте лейтенанта? – спросил Буш.
   – Да. Вы, наверное, тоже?
   – Да.
   Больше тут говорить было не о чем. Мирный флот брал на службу лишь десятую часть офицеров, служивших во время войны: чтобы получить место, надо было иметь большую выслугу или влиятельных друзей.
   – Я провел месяц в Лондоне, – продолжал Хорнблауэр. – Возле Адмиралтейства и Министерства флота постоянно стоит толпа.
   – Неудивительно, – заметил Буш.
   Из-за угла со свистом налетел ветер.
   – Господи, как же холодно! – сказал Буш. Он лихорадочно соображал, как бы им продолжить разговор под крышей. Если они пойдут в «Конскую голову», ему придется заплатить за две кружки пива и Хорнблауэру сделать то же.
   – Я сейчас иду в «Длинные Комнаты», – сказал Хорнблауэр. – Идемте со мной – или вы заняты?
   – Нет. Я не занят, – ответил Буш. – Но…
   – А, с этим все в порядке, – сказал Хорнблауэр. – Идем.
   Буша успокоило, как уверенно Хорнблауэр говорит про «Длинные Комнаты», о которых сам он знал только понаслышке. Туда ходили флотские и армейские офицеры, у которых водились большие деньги. Буш немало слышал о том, что там играют по крупной и какое шикарное угощение подает владелец. Если Хорнблауэр запросто упоминает «Длинные Комнаты», значит дела его не так плохи, как кажется с первого взгляда. Они перешли улицу, Хорнблауэр открыл дверь и пропустил Буша вперед. Перед ними было длинное, обшитое дубом помещение. Утренний полумрак озаряли свечи, в камине жарко пылал огонь. В центре стояли ломберные столы и стулья, по углам – мягкие диваны. Слуга в зеленом бязевом фартуке, прибиравший в комнате, подошел, чтобы взять у них шляпы и шинель у Буша.
   – Доброе утро, сэр, – сказал он.
   – Доброе утро, Дженкинс, – ответил Хорнблауэр. Он торопливо бросился к камину и стал у огня, согреваясь. Буш заметил, что зубы у него стучат.
   – Плохо в такой день без бушлата, – заметил Буш.
   – Да, – согласился Хорнблауэр.
   Ответил он слишком коротко, и тут же стало ясно, что это не просто подтверждение сказанного Бушем. Только тут Буш понял, что Хорнблауэр не по рассеянности и не из оригинальности вышел на мороз без бушлата. Он внимательно посмотрел на Хорнблауэра и даже задал бы бестактный вопрос, если бы не отворилась внутренняя дверь. Вышел толстый, приземистый, но невероятно элегантный джентльмен; одет он был по моде и только волосы носил длинные, с косичкой и напудренные, в стиле прошлого поколения. Проницательными темными глазами он посмотрел на двух офицеров.
   – Доброе утро, маркиз, – сказал Хорнблауэр. – Имею удовольствие представить: мсье маркиз де Сент-Круа – лейтенант Буш.
   Маркиз изящно поклонился, Буш попытался сделать то же самое. Он почувствовал, что, несмотря на столь любезный поклон, маркиз внимательно его разглядывает. С таким выражением лейтенант разглядывает новобранца или фермер выбирает свинью на рынке. Буш догадался, что маркиз прикидывает, будет ли от него, Буша, прок за карточным столом. Он вдруг застеснялся своего поношенного мундира. Очевидно, маркиз пришел к тому же заключению, что и Буш, и тем не менее начал разговор.
   – Сильный ветер, – сказал он.
   – Да, – ответил Буш.
   – В Ла-Манше сейчас несладко, – продолжил маркиз, вежливо затрагивая профессиональную тему.
   – Еще бы, – согласился Буш.
   – И ни одно судно не подойдет с запада.
   – Можете в этом не сомневаться.
   Маркиз превосходно говорил по-английски. Он повернулся к Хорнблауэру.
   – Вы видели мистера Трюлава в последнее время?
   – Нет, – ответил Хорнблауэр. – Однако я видел мистера Уилсона.
   Имена Трюлава и Уилсона были Бушу знакомы – то были самые богатые призовые агенты в Англии: по крайней мере четверть флота продавала через их контору свои трофеи. Маркиз опять повернулся к Бушу.
   – Надеюсь, вам везло с призовыми деньгами, мистер Буш? – спросил он.
   – Нет, к сожалению, – ответил Буш.
   Свои сто фунтов он за два дня прокутил в Кингстоне.
   – Они ворочают сказочными суммами, просто сказочными. Я слышал, команда «Карадока» разделила между собой семьдесят тысяч фунтов.
   – Очень вероятно, – сказал Буш. Он слышал о кораблях, захваченных «Карадоком» в Бискайском заливе.
   – Но пока ветер не переменится, беднягам не удастся потратить свое богатство. Их не списали после заключения мира, как остальных, – отправили на Мальту в помощь гарнизону. Теперь их возвращения ждут со дня на день.
   Для штатского и эмигранта маркиз весьма похвально разбирался в делах флота. И он был последовательно вежлив, как показала его завершающая фраза.
   – Располагайтесь как дома, мистер Буш, – сказал он. – А теперь, надеюсь, вы простите меня, мне надо заняться делами.
   Он удалился за портьеру, оставив Буша и Хорнблауэра глядеть друг на друга.
   – Странный тип, – сказал Буш.
   – Не такой странный, если узнать его поближе, – ответил Хорнблауэр.
   Он отогрелся, и щеки его слегка порозовели.
   – Что вы тут делаете? – спросил Буш. Любопытство взяло верх над вежливостью.
   – Играю в вист, – ответил Хорнблауэр.
   – В вист?
   Буш знал о висте только, что это медленная игра для умников. Сам он предпочитал азартные игры, не требующие большого ума.
   – Многие флотские играют здесь в вист, – сказал Хорнблауэр. – Я всегда готов сесть четвертым.
   – Но я слышал…
   Буш слышал, что в «Длинных Комнатах» играют в другие игры – в кости, в двадцать одно, даже в рулетку.
   – По крупной играют там. – Хорнблауэр махнул рукой в сторону занавеса. – Я остаюсь здесь.
   – Умно, – заметил Буш. Однако он чувствовал, что Хорнблауэр чего-то не договаривает. Бушем двигало не простое любопытство. Теплые чувства, которые он испытывал к Хорнблауэру, заставили его продолжать расспросы.
   – Вы выигрываете? – спросил он.
   – Часто, – сказал Хорнблауэр. – На жизнь хватает.
   – Но ведь вы получаете половинное жалованье? – настаивал Буш,
   Перед этим напором Хорнблауэр сдался.
   – Нет, – ответил он. – Мне не положено.
   – Как «не положено»? – Буш даже немного повысил голос. – Но ведь вы лейтенант!
   – Я три месяца получал полное капитан-лейтенантское жалованье, а потом Адмиралтейство отказалось утвердить мое назначение.
   – И вам приостановили выплату?
   – Да. Пока я не погашу перерасход. – Хорнблауэр улыбался почти естественно. – Два месяца я уже прожил. Еще пять, и я начну получать половинное жалованье.
   – Господи! – вырвалось у Буша.
   Половинное жалованье означало постоянную экономию, но на него по крайней мере можно жить. У Хорнблауэра не было даже этого. Теперь Буш знал, почему Хорнблауэр без бушлата. На Буша волной накатил гнев. Перед его внутренним взором встала картина; он видел ее так же ясно, как эту уютную комнату. Он видел, как Хорнблауэр, со шпагой в руке, прыгает на палубу «Славы» и бросается он в бой с превосходящими силами противника, бой, который мог окончиться победой или смертью. Хорнблауэр, который неустанно трудился, добиваясь успеха и, наконец, поставил на карту свою жизнь, – этот Хорнблауэр, стуча зубами, греется у огня, а какой-то лягушатник, владелец игорного дома с манерами учителя танцев из милости его сюда допускает.
   – Наглость какая! – выговорил Буш – и предложил Хорнблауэру свои деньги. Предложил, хотя и знал, что ему придется голодать, а его сестрам пусть не голодать, но и есть не досыта.
   Однако Хорнблауэр мотнул головой.
   – Спасибо. Я никогда этого не забуду. И все же я не могу принять ваших денег. Вы знаете, что я не могу. Но я всегда буду вам благодарен. И не только за это. Мир посветлел для меня от ваших слов.
   Несмотря на отказ, Буш повторил свое предложение и даже пытался настаивать, но Хорнблауэр был непреклонен. Может быть, из-за того, что Буш так сильно расстроился, Хорнблауэр, чтобы его ободрить, сообщил еще кое-что:
   – Все не так плохо, как кажется, – сказал он. – Вы не поняли, я ведь получаю постоянное жалованье от нашего друга маркиза.
   – Этого я не знал, – заметил Буш.
   – Полгинеи в неделю, – объяснил Хорнблауэр. – Десять шиллингов и шесть пенсов каждое субботнее утро независимо от погоды.
   – И что вы должны за это делать? – спросил Буш. Сам он получал в два раза больше.
   – Играть в вист, – объяснил Хорнблауэр. – И больше ничего. С полудня до двух часов ночи я должен быть здесь и играть с любыми тремя гостями, которым понадобится четвертый.
   – Ясно, – сказал Буш.
   – Маркиз также любезно пускает меня в эти комнаты бесплатно. Мне не приходится платить членский взнос. Не приходится платить за карточный стол. И я оставляю себе выигрыши.
   – И платите проигрыши?
   Хорнблауэр пожал плечами.
   – Естественно. Однако я проигрываю не так часто. Причина понятна. Те игроки в вист, кому трудно заполучить партнеров, кого остальные избегают, – естественно, плохие игроки. Как ни странно, им очень хочется играть. И когда маркиз видит, что майор Джонс, адмирал Смит и мистер Робинсон ищут четвертого, а все остальные делают вид, будто страшно заняты, он ловит мой взгляд и смотрит на меня укоризненно, знаете, как жена смотрит на мужа, который слишком громко говорит за обедом. Я встаю и предлагаю сесть четвертым. Как ни странно, им лестно играть с Хорнблауэром, хотя это стоит им денег.
   – Ясно, – сказал Буш и вспомнил, как Хорнблауэр стоял у печи в форте Самана, готовясь обстрелять испанских каперов калеными ядрами.
   – Естественно, эта жизнь – тоже не сахар, – продолжал Хорнблауэр; начав говорить, он должен был теперь выговориться. – Часа через четыре игра с плохими партнерами начинает раздражать. Я не сомневаюсь, что на том свете меня в наказание за грехи заставят играть с партнером, который не помнит, какую масть я снес. Но в таком случае я играю роббер-другой с хорошими игроками. Иногда я готов лучше проиграть хорошему игроку, чем выиграть у плохого.
   – Вот и я про то же. – Буш вернулся к старой теме. – Как насчет проигрышей?
   Опыт Буша-картежника состоял в основном из проигрышей, и сейчас, принужденный экономить, он помнил былую слабость.
   – Я с ними справляюсь. – Хорнблауэр коснулся нагрудного кармана. – Здесь у меня десять фунтов. Резервный полк. Я могу выдержать серию последовательных проигрышей. Если резерв истощается, приходится идти на жертвы, чтобы его восполнить.
   «Идти на жертвы – значит отказывать себе в еде», – мрачно подумал Буш. Он выглядел таким убитым, что Хорнблауэр поспешил его успокоить.
   – Через пять месяцев, – сказал он, – я начну получать половинное жалованье. А до тех пор… кто знает. Какой-нибудь капитан может взять меня в море.
   – Тоже верно, – заметил Буш.
   Это было верно в том смысле, что возможность такая существовала. Иногда корабли заново набирали команду. Капитану может понадобиться лейтенант, капитан может пригласить Хорнблауэра на вакантное место. Но любого капитана осаждают безработные друзья, и в то же время Адмиралтейство осаждают лейтенанты с большой выслугой – или с хорошими связями, – а капитан, скорее всего, прислушается к рекомендациям высокого начальства.
   Дверь открылась, и вошли несколько человек.
   – Сейчас начнут собираться посетители, – сказал Хорнблауэр, улыбаясь Бушу. – Познакомьтесь с моими друзьями.
   Красные армейские, синие флотские мундиры, коричневые сюртуки штатских. Представив Буша, Хорнблауэр подвинулся, пропуская гостей к огню. Все столпились у камина, наклоняясь вперед, так что полы их сюртуков разошлись. Но восклицания насчет холода и первые вежливые фразы быстро смолкли.
   – Вист? – спросил кто-то из новоприбывших.
   – Не для меня. Не для нас, – объявил другой, старший из офицеров в красных мундирах. – У двадцать девятого пехотного есть дельце поважнее. У нас постоянная договоренность с нашим другом маркизом в соседней комнате. Идемте, майор, посмотрим, повезет ли нам на сей раз.
   – Тогда вы составите нам компанию, мистер Хорнблауэр? Как насчет вашего друга, мистера Буша?
   – Я не играю, – сказал Буш.
   – С удовольствием, – ответил Хорнблауэр. – Я знаю, мистер Буш, вы меня простите. Здесь на столе несколько номеров «Военно-морских хроник». На последней странице письмо, которое может привлечь ваш интерес. И еще одна заметка, которую вы можете счесть важной.
   Буш, еще не взяв в руки журнал, догадался, о каком письме идет речь, и все равно был приятно поражен, увидев свое имя напечатанным: «Честь имею, и прочая, У. Буш».
   «Военно-морские хроники» в мирные дни не знали, чем заполнить свои страницы, и потому перепечатывали старые депеши. «Копия письма вице-адмирала сэра Ричарда Ламберта Эвану Непину, эсквайру, секретарю Адмиралтейского совета». Краткое сопроводительное письмо Ламберта, за ним донесения. Вот первое – Буш со странным чувством вспомнил, как помогал Бакленду составлять его за день до восстания пленных. Это было донесение Бакленда о взятии Саманы. Для Буша самая важная строчка была: «…наилучшим образом под руководством лейтенанта Уильяма Буша, чье донесение я прилагаю». А вот и его собственный литературный труд:

   Корабль его величества «Слава»
   по пути от Санто-Доминго,
   9 января 1802 года.
   Сэр, имею честь сообщить вам…

   Перечитывая свои слова, Буш заново переживал события прошлого года: эти строчки дались ему с огромным трудом, хотя он и справлялся с чужими донесениями, подыскивая нужные обороты.

   Не могу закончить настоящее донесение, не упомянув отвагу и весьма полезные предложения лейтенанта Горацио Хорнблауэра, моего заместителя, которому мы в значительной степени обязаны своим успехом.

   А теперь Хорнблауэр играет в карты с капитаном и двумя подрядчиками.
   Буш просматривал страницы «Военно-морских хроник». Вот письмо из Плимута, ежемесячный отчет обо всех событиях в порту. «Поступили приказы следующим судам списать команду…», «Из Гибралтара прибыли “Диана”, 44 пушки, и “Тамара”, 38 пушек, для списания команды и постановки на прикол», «Цезарь», 80 пушек, отбыл в Портсмут для списания команды…», «Вчера была большая распродажа корабельных припасов с нескольких военных кораблей». Флот сокращается с каждым днем, и с каждого списавшего команду корабля поступает новая партия безработных лейтенантов. «Сегодня вечером в сильное волнение перевернулась рыбачья лодка. В результате этого прискорбного случая утонули два усердных рыбака, отцы больших семейств». И это «Военно-морские хроники», чьи страницы когда-то украшали вести о Ниле и Кампердауне! Теперь они сообщают о прискорбных случаях с усердными рыбаками. Буш был слишком занят своими мыслями, чтобы посочувствовать их большим семействам.
   В конце вновь сообщалось об утопленниках – упомянутое имя привлекло внимание Буша, и он с участившимся пульсом прочел абзац.

   Вчера ночью ялик с тендера его величества «Быстроходный», находящегося на таможенной службе, возвращаясь в тумане с сообщениями на берег, был брошен приливной волной на якорный канат торгового судна, стоящего на якоре возле Рыбачьего Носа, и перевернулся. В результате утонули два матроса и мистер Генри Уэллард, мичман. Мистер Уэллард был многообещающим молодым офицером, назначенным на «Быстроходный» после того, как отслужил волонтером на «Славе».

   Буш прочел абзац и глубоко задумался – так глубоко, что все остальное пробежал глазами, не вникая в смысл. Закрыв журнал, он с удивлением обнаружил, что надо поторапливаться, если он хочет успеть на почтовую карету в Чичестер.
   В «Комнатах» собралось уже порядочно народу; двери то и дело открывались, впуская новых посетителей. Кое с кем из флотских офицеров Буш был шапочно знаком. Все они, прежде чем садиться играть, шли прямо к камину. Хорнблауэр встал: видимо, роббер закончился. Воспользовавшись случаем, Буш поймал его взгляд и показал, что собирается уходить. Хорнблауэр подошел к нему. Они с сожалением пожали друг другу руки.
   – Когда мы встретимся снова? – спросил Хорнблауэр.
   – Я каждый месяц приезжаю за половинным жалованьем, – ответил Буш, – и обычно провожу здесь ночь из-за почтовой кареты. Может, нам удастся пообедать?..
   – Вы всегда найдете меня здесь, – сказал Хорнблауэр. – Но… вам есть где остановиться?
   – Я останавливаюсь где придется, – ответил Буш. Оба знали: это значит, что он останавливается где дешевле.
   – Я снимаю комнату на Хайбери-стрит. Я запишу вам адрес. – Хорнблауэр повернулся к стоявшему в углу столику, записал на бумажке адрес и вручил Бушу. – Может, вы разделите со мной комнату, когда приедете в следующий раз. Хозяйка у меня суровая. Она, конечно, заломит с вас за койку, но даже так…
   – …будет дешевле, – закончил Буш, убирая бумажку в карман. Он широко улыбнулся, чтобы скрыть чувства, побудившие его сказать: – Я хоть побольше с вами пообщаюсь.
   – Да, конечно, – ответил Хорнблауэр. Ничего не значащие слова.
   Бесшумно подошел Дженкинс, держа в руках бушлат. Что-то в поведении Дженкинса подсказало Бушу, что джентльмены, которым он подает пальто в «Длинных Комнатах», дают ему на чай шиллинг. Буш сначала решил про себя, что скорее умрет, чем расстанется с шиллингом, потом переменил решение. Может быть, если он не даст Дженкинсу шиллинга, это придется сделать Хорнблауэру. Он полез в карман и вытащил монетку.
   – Спасибо, сэр, – сказал Дженкинс. Он стоял близко, и Буш выжидал, не зная, как сформулировать вопрос.
   – Не повезло молодому Уэлларду, – проговорил он задумчиво.
   – Да, – согласился Хорнблауэр.
   – Как вы думаете, – с отчаянной решимостью спросил Буш, – он имел какое-то отношение к тому, что капитан свалился в люк?
   – Не берусь сказать, – ответил Хорнблауэр. – Я слишком мало об этом знаю.
   – Но… – начал Буш и тут же себя одернул. По лицу Хорнблауэра он понял, что дальше спрашивать бесполезно.
   В комнату вошел маркиз и ненавязчиво оглядывал ее. Буш заметил, как он остановил взгляд на нескольких не играющих посетителях и тут же многозначительно посмотрел на Хорнблауэра. Буш вдруг запаниковал.
   – До свидания, – поспешно сказал он.
   Пронизывающий северо-восточный ветер, встретивший его на улице, был не более жесток, чем весь остальной мир.

Глава XIX

   На стук Буша дверь открыла низенькая женщина с мрачным лицом и, когда тот спросил Хорнблауэра, посмотрела на него еще мрачнее.
   – На самом верху, – сказала она наконец и оставила Буша самого искать дорогу.
   Хорнблауэр искренне обрадовался, лицо его осветилось улыбкой. Он пожал Бушу руку и провел того в комнату: мансарду с круто скошенным потолком. Здесь стояли кровать, ночной столик и один деревянный стул. Больше ничего беглый взгляд Буша не обнаружил.
   – Как ваши дела? – спросил Буш, садясь на предложенный стул.
   Хорнблауэр сел на кровать.
   – Неплохо. – Помедлил он виновато перед ответом, или нет? В любом случае, он быстро задал контрвопрос: – А ваши?
   – Так себе, – ответил Буш.
   Они немного поболтали. Хорнблауэр расспрашивал про домик в Чичестере, где жил с сестрами Буш.
   – Надо позаботиться о вашей постели, – сказал Хорнблауэр. – Я спущусь и позову миссис Мейсон.
   – Я пойду с вами.
   Жизнь у миссис Мейсон была тяжелая, это ясно; она долго обдумывала предложение, прежде чем согласилась.
   – Шиллинг за постель, – сказала она. – Мне мыло для стирки простынь дороже станет.
   – Ладно, – согласился Буш.
   Он увидел протянутую руку миссис Мейсон и вложил в нее шиллинг – можно не сомневаться, что миссис Мейсон твердо решила заранее получить плату с Хорнблауэрова приятеля. Хорнблауэр, увидев ее жест, полез в карман, но Буш его опередил.
   – И вы будете болтать всю ночь, – сказала миссис Мейсон. – Извольте не беспокоить других джентльменов. И погасите свет, когда будете болтать, не то сала сожжете больше, чем на шиллинг.
   – Хорошо, – ответил Хорнблауэр.
   – Мария! Мария! – позвала миссис Мейсон. На крик из глубины дома вышла молодая – нет, не очень молодая женщина.
   – Да, мама.
   Мария выслушала наставления миссис Мейсон, как соорудить временную постель в комнате мистера Хорнблауэра.
   – Да, мама.
   – Вы сегодня не в школе, Мария? – любезно спросил Хорнблауэр.
   – Нет, сэр. – На ее некрасивом лице появилась улыбка – она явно обрадовалась, что к ней обращаются.
   – День восстановления монархии? Нет еще. И не день рождения короля. Почему же нет занятий?
   – Свинка, сэр, – сказала Мария. – У них у всех свинка, кроме Джонни Бристоу.
   – Это согласуется со всем, что я слышал о Джонни Бристоу, – заметил Хорнблауэр.
   – Да, сэр. – Мария снова улыбнулась. Ей явно льстило что Хорнблауэр не только шутит с ней, но и помнит, что она рассказывала об учениках.
   Вернувшись в мансарду, Хорнблауэр и Буш продолжили разговор. Теперь они беседовали о более серьезных вещах. Их занимало положение дел в Европе.
   – Этот Бонапарт, – сказал Буш, – какой-то неуемный.
   – Точнее не скажешь, – согласился Хорнблауэр.
   – Чего ему не хватает? В 96-м – я служил тогда на «Превосходном» в Средиземноморском флоте, и как раз тогда меня произвели в лейтенанты – он был простым генералом. Помню, первый раз я услышал это имя во время блокады Тулона. Тогда был его поход на Египет. Теперь он первый консул – так он себя называет?
   – Да. Но теперь он Наполеон, а не Бонапарт. Пожизненный первый консул.
   – Смешное имя. Я бы себе такого не выбрал.
   – Лейтенант Наполеон Буш, – сказал Хорнблауэр. – Звучало бы неплохо.
   Они посмеялись над этим нелепым сочетанием.
   – В «Военно-морских хрониках» пишут, что он на этом не остановится, – продолжал Хорнблауэр. – Ходят разговоры, что скоро он объявит себя императором.
   – Императором!
   Даже Буш уловил дополнительный оттенок в этом титуле, его претензию на мировое господство.
   – Он что, сумасшедший? – спросил Буш.
   – Если так, то он – самый опасный безумец в Европе.
   – Не верю я ему в этом мальтийском деле. Вот ни столечко не верю, – выразительно сказал Буш. – Попомните мои слова, скоро мы снова с ним схлестнемся. Мы его так отделаем, что он век этого не забудет. Раньше или позже. Так продолжаться не может.
   – Я думаю, вы совершенно правы, – сказал Хорнблауэр. – И скорее раньше, чем позже.
   – Тогда… – начал Буш.
   Он не мог говорить и думать одновременно, особенно теперь, когда его мысли пришли в такое смятение. Война с Францией означала, что флот будет расширен до прежних размеров, угроза вторжения и необходимость охранять торговые корабли заставит взять на действительную службу любое суденышко, способное держаться на воде и нести хотя бы одну пушку. Значит, прощай половинное жалованье: он снова будет ступать по палубе, вести корабль под парусами. Снова тяготы, опасности, заботы, однообразие – все, что несет с собой война. Мысли потоком проносились в его сознании, кружились водоворотом, в котором хорошее сменялось плохим, поочередно ускользая от внимания.
   – Война штука грязная, – мрачно сказал Хорнблауэр. – Вспомните.
   – Я думаю, вы правы, – ответил Буш. И все равно замечание было неожиданным.
   Хорнблауэр улыбнулся, снимая напряжение.
   – Ладно, – сказал он. – Бони может называть себя императором, если хочет. Я же должен отрабатывать свои полгинеи в «Длинных Комнатах».
   Буш хотел воспользоваться случаем и спросить Хорнблауэра, как идут его дела, но тут на лестнице раздался шум, и в дверь постучали.
   – Вот и ваша постель, – сказал Хорнблауэр, вставая, чтобы открыть дверь.
   Мария втащила вещи и улыбнулась.
   – Сюда или сюда? – спросила она.
   Хорнблауэр посмотрел на Буша.
   – Без разницы, – ответил Буш.
   – Тогда сюда, к стене.
   – Дайте я помогу, – предложил Хорнблауэр.
   – Ой, нет. Пожалуйста, сэр, я сама.
   Внимание смутило Марию – и Буш видел, что при ее коренастой фигуре она в помощи не нуждается. Чтобы скрыть неловкость, Мария принялась убирать подушки в наволочки.
   – Надеюсь, у вас уже была свинка, Мария? – спросил Хорнблауэр.
   – О да, сэр. В детстве, на обоих ушах.
   От работы и смущения щеки ее раскраснелись. Короткими, но ловкими пальцами она расстелила простыню. Тут она остановилась – ей почудилось, что в вопросе Хорнблауэра был еще один смысл.
   – Вам нечего беспокоиться, сэр. Я не заражу вас, даже если вы сами и не болели.
   – Я об этом не думал, – сказал Хорнблауэр.
   – Ой, сэр, – ответила Мария, с математической точностью расправляя простыню. Она постелила одеяло и только после этого вновь посмотрела на Хорнблауэра. – Вы прямо сейчас выходите?
   – Да. Я должен был уже выйти.
   – Дайте мне на минуточку ваш сюртук, сэр. Я его почищу.
   – Нет. Я не позволю вам хлопотать из-за меня, Мария.
   – Какие хлопоты, сэр! Разве это хлопоты? Пожалуйста, позвольте мне. Он так выглядит…
   – Он выглядит ужасно, – сказал Хорнблауэр, оглядывая свой сюртук. – Лекарства от старости еще не придумали.
   – Пожалуйста, дайте мне его, сэр. Внизу есть нашатырный спирт. Увидите, он поможет.
   – Но…
   – Ну пожалуйста, сэр.
   Хорнблауэр нехотя расстегнул пуговицу.
   – Я вернусь через две минуты, – сказала Мария, поспешно подходя к нему. Она протянула руку к следующей пуговице, но быстрые нервные пальцы Хорнблауэра опередили ее. Он стянул сюртук.
   – Вы сами залатали эту рубашку, – укоризненно сказала Мария.
   – Да, залатал.
   Хорнблауэр, уличенный в ношении ветхой рубашки, немного смутился. Мария изучала заплатку.
   – Если бы вы меня попросили, сэр, я бы вам зашила.
   – И гораздо лучше, без сомнения.
   – Я совсем не это хотела вам сказать. Негоже вам латать свои рубашки.
   – Чьи же я должен тогда латать?
   Мария хихикнула.
   – Мне за вами не угнаться, – сказала она. – Теперь подождите здесь и поговорите с лейтенантом, пока я почищу сюртук.
   Она стремглав выбежала из комнаты и застучала каблуками по лестнице. Хорнблауэр виновато посмотрел на Буша.
   – Как это ни странно, – сказал он, – приятно сознавать, что кому-то есть до тебя дело. Что в этом приятного – тема для философа.
   – Наверное, – сказал Буш. Он привык, что сестры постоянно его опекают, и принимал это как должное. Тут часы на церкви пробили четверть, и его мысли вернулись к делам:
   – Вы сейчас в «Длинные Комнаты»? – спросил он.
   – Да. А вы, полагаю, в док? Ежемесячный визит к уполномоченному по делам оплаты? Если хотите, до «Длинных Комнат» пойдем вместе. Как только Мария вернет мне сюртук.
   – Я так и собирался, – сказал Буш.
   Вскоре Мария опять постучала в дверь.
   – Готово, – сказала она, держа сюртук. – Он теперь совсем свежий.
   Но что-то в ней переменилось. Она казалась чуть-чуть напуганной.
   – Что с вами, Мария? – спросил Хорнблауэр, чуткий к смене настроений.
   – Ничего. Со мной ничего, – сказала Мария и тут же переменила тему. – Надевайте сюртук, не то опоздаете.
   На Хайбери-стрит Буш задал давно тревоживший его вопрос – везет ли Хорнблауэру в «Комнатах»?
   Хорнблауэр смутился.
   – Не так, как хотелось бы, – ответил он.
   – То есть плохо.
   – Довольно плохо. Если у меня короли, у противника оказываются тузы, готовые на убийство монарха. А если у меня тузы, то с королей идет противник, сидящий за мной, и его короли, рискнув выбраться из укрытия, преодолевают все опасности и берут взятки. В достаточно длинной последовательности игр шансы математически выравниваются. Однако периоды, когда они отклоняются не в ту сторону, угнетают.
   – Ясно, – сказал Буш, хотя ему было совсем не ясно. Но одно он понял: Хорнблауэр проигрывает. Он знал Хорнблауэра. Если Хорнблауэр говорит так беспечно, значит, он озабочен сильнее, чем хотел бы показать.
   Они дошли до «Длинных Комнат» и остановились у дверей.
   – Зайдете за мной на обратном пути? – спросил Хорнблауэр. – На Брод-стрит есть харчевня, там подают дежурное блюдо за четыре пенса. С пудингом – шесть пенсов. Хотите попробовать?
   – Да, конечно. Спасибо. Удачи, – сказал Буш и помедлил, прежде чем добавить. – Будьте осторожны.
   – Я буду осторожен, – сказал Хорнблауэр и вошел в дверь.
   Погода была совсем не такая, как в прошлый приезд Буша. Тогда стоял мороз, теперь в воздухе чувствовалось приближение весны. По дороге Буш увидел слева залив – мутная вода поблескивала в солнечном свете. В гавань с приливом входил шлюп, с плоской, без надстроек, палубой подгоняемый легкими порывами норд-оста. Наверное, депеши из Галифакса. Или деньги для Гибралтарского гарнизона. А может, подкрепление таможенным тендерам, у которых сейчас столько хлопот с хлынувшим после заключения мира потоком контрабанды. Как бы то ни было, там на борту счастливые лейтенанты – под ногами у них палуба, а в кают-компании ждет обед. Везет же некоторым. Буш ответил на приветствие привратника и вошел в док.
   Вышел он уже после полудня и пошел к «Длинным Комнатам». Хорнблауэр сидел за столом в углу и улыбнулся при виде Буша. Свечи освещали его лицо. Буш нашел последние «Военно-морские хроники» и устроился читать. За его спиной несколько армейских и флотских офицеров вполголоса обсуждали, как же трудно жить на одной планете с Бонапартом. В разговоре упоминались Мальта и Генуя, Санто-Доминго и испанские партизаны.
   – Попомните мои слова, – сказал один, ударяя кулаком по ладони, – скоро опять будет война.
   Послышался согласный гул.
   – Воевать будем до победного, – добавил другой. – Уж если он доведет нас до крайности, мы не остановимся, пока не повесим мистера Наполеона Бонапарта на ближайшем дереве.
   Все согласно зашумели. Это было похоже на звериный рык.
   – Джентльмены, – сказал один из сидящих с Хорнблауэром игроков, оборачиваясь через плечо. – Не изволите ли вы продолжить беседу в дальнем конце комнаты? Этот конец предназначен для самой научной и сложной из всех игр.
   Слова эти были произнесены приятным тенором, но говоривший, очевидно, не сомневался, что его немедленно послушаются.
   Буш присмотрелся и узнал говорившего, хотя видел его последний раз лет шесть назад. Это был адмирал лорд Парри, ставший пэром после Кампердауна, теперь он член Адмиралтейского совета, один из тех, кто может возвысить или погубить флотского офицера. Грива снежно-белых кудрей окаймляла лысину и гладкое старческое лицо; мягкая речь не вязалась с прозвищем «Старый чертяка», данным ему нижней палубой давным-давно во времена Американской войны. Хорнблауэр вращается в высоких кругах. Парри белой худощавой рукой подснял протянутую Хорнблауэру колоду. Судя по цвету кожи, он, как и Хорнблауэр, давно не был в море. Хорнблауэр сдал, и игра продолжалась в парализующей тишине. Карты почти беззвучно падали на зеленое сукно, и каждая взятка складывалась на место с легким, почти неслышным стуком. Цепочка взяток перед Парри вытягивалась в длинную змею, бесшумно, как переползающая через камень змея, она свернулась и снова вытянулась. Партия закончилась, карты смешали.
   – Малый шлем [14 - В вист играют колодой в 52 листа, так что общее число взяток – 13. Выигрывает та пара, которая взяла больше взяток. Если пара взяла все 13 взяток, это называется «большой шлем», если 12 – «малый шлем». Три игры составляют роббер.], – сказал Парри, и игроки в молчании занялись своими мелками.
   Два тихих слова прозвучали так же отчетливо, как две склянки полуденной вахты. Хорнблауэр подснял колоду, и следующий за ним игрок раздал карты; игра продолжалась все в той же медлительной тишине. Буш не видел в ней ничего завораживающего. Сам он предпочел бы игру, где можно горевать о проигрыше и шумно радоваться выигрышу; желательно, чтобы выигравшего определяла одна карта, а не все пятьдесят две. Нет, он неправ. Было в этом свое ядовитое очарование. Опиум? Нет. Эта молчаливая игра походила на тихий звон скрещиваемых шпаг, так не похожий на грохот ударяющих друг о друга абордажных сабель, однако не менее смертоносный. Шпага, пронзающая легкие, убивает так же – нет, вернее, чем абордажная сабля.
   – Короткий роббер, – заметил Парри. Молчание было нарушено, карты в беспорядке лежали на столе.
   – Да, милорд, – сказал Хорнблауэр.
   Буш, все примечавший внимательным взглядом, заметил, как Хорнблауэр запустил руку в нагрудный карман и вытащил тонкую пачку однофунтовых бумажек. Буш заметил также, что, когда он расплатился, в карман вернулась одна-единственная бумажка.
   – Фортуна необычайно жестока к вам, – заметил Парри, пряча выигрыш. – Те два раза, что вы сдавали, вскрытый вами козырь оказывался у вас единственным. Не припомню случая, чтобы сдающему дважды подряд доставался единственный козырь.
   – Если играть достаточно долго, милорд, – сказал Хорнблауэр, – может выпасть любая мыслимая комбинация карт.
   Он говорил с вежливым безразличием, которое заставило Буша на минуту подумать, что, может, проигрыш не так и велик. Тут он вспомнил одинокую бумажку, которую Хорнблауэр сунул в карман.
   – И все же редко приходится наблюдать такое устойчивое невезенье, – продолжал Парри. – При том что играете вы превосходно, мистер… простите, пожалуйста, но ваша фамилия ускользнула от меня, когда нас представляли.
   – Хорнблауэр, – сказал Хорнблауэр.
   – Ах да, конечно. Почему-то ваша фамилия кажется мне знакомой.
   Буш быстро взглянул на Хорнблауэра. Никогда не было у того такой прекрасной возможности напомнить члену Адмиралтейского совета, что его не утвердили в звании капитан-лейтенанта.
   – Когда я был мичманом, милорд, – сказал Хорнблауэр, – меня укачало на якорной стоянке в Спитхеде. Я полагаю, об этом говорили.
   – Мне сдается, что я слышал о вас по какому-то другому поводу, – ответил Парри. – Однако мы отвлеклись от того, что я собирался сказать. Я собирался выразить сожаление, что не могу немедленно предоставить вам возможность взять реванш, хотя был бы рад случаю вновь наблюдать вашу игру.
   – Вы слишком добры, – сказал Хорнблауэр, и Буш сморгнул. Он моргал с тех самых пор, как Хорнблауэр сознательно упустил такую блестящую возможность. В последних словах чувствовалась ироничная горечь, и Буш боялся, как бы адмирал ее не заметил. К счастью, адмирал знал Хорнблауэра не так хорошо, как Буш.
   – К сожалению, – сказал Парри, – я обедаю с адмиралом Ламбертом.
   Это совпадение заставило Хорнблауэра на минуту стать человеком.
   – С адмиралом Ламбертом, милорд?
   – Да. Вы его знаете?
   – Я имел честь служить под его началом на Ямайке. Вот мистер Буш, он командовал десантом со «Славы», добившимся капитуляции Санто-Доминго.
   – Очень приятно, мистер Буш, – сказал Парри. Было очевидно, что ему если и приятно, то не чрезмерно. Член Адмиралтейского совета может почувствовать неловкость, когда ему представляют безработного лейтенанта с выдающимся послужным списком. Парри, не теряя времени, повернулся к Хорнблауэру.
   – Я постараюсь убедить адмирала Ламберта вернуться сюда со мной после обеда, чтобы мы могли предложить вам реванш. Найдем мы вас здесь в таком случае?
   – Сочту за честь, милорд. – Хорнблауэр поклонился, но Буш заметил, что он машинально потянулся пальцами к почти опустевшему нагрудному карману.
   – Тогда не будете ли вы так любезны заключить предварительную договоренность? За адмирала Ламберта я ручаться не могу, но приложу все усилия, чтобы его убедить.
   – Я обедаю с мистером Бушем, милорд. Но я последний, кто будет возражать.
   – Значит мы, насколько можно, условились?
   – Да, милорд.
   Парри удалился в сопровождении флаг-адъютанта (тот сидел за столом четвертым) с достоинством и торжественностью, приличествующим пэру, адмиралу и члену Адмиралтейского совета. Хорнблауэр широко улыбнулся Бушу.
   – Как вы думаете, не пора ли и нам пообедать? – спросил он.
   – Пора, – ответил Буш.
   Харчевню на Брод-стрит держал одноногий моряк. Помогал ему сын-подросток. Два лейтенанта уселись на дубовые скамьи у низкого дубового стола, поставили ноги в опилки и заказали обед.
   – Эль? – спросил мальчик.
   – Нет. Эля не надо, – сказал Хорнблауэр.
   Поведение мальчика недвусмысленно показывало, что он думает о флотских джентльменах, которые едят четырехпенсовое дежурное блюдо и ничем его не запивают. Он швырнул на стол тарелки с едой: вареное мясо (мяса было немного), картошка, морковка, пастернак, перловка и пол-ложки горохового пудинга – все это плавало в жидкой подливке.
   – Но голод утоляет, – заметил Хорнблауэр.
   Может, так оно и было, но Хорнблауэр, судя по всему, уже давно не утолял голод. Он начал есть с напускным безразличием, однако с каждой ложкой аппетит его рос, а выдержка слабела. С невероятной быстротой он опорожнил тарелку, начисто вытер ее хлебом и съел хлеб. Буш и сам ел не медленно, и для него оказалось неожиданностью, что Хорнблауэр уже съел все подчистую, а его тарелка опустела только наполовину. Хорнблауэр нервно засмеялся.
   – Когда ешь один, появляются дурные привычки. – Неловкое объяснение – он был явно смущен.
   Чтобы исправить впечатление, Хорнблауэр с величественным видом откинулся на спинку скамьи и в довершение картины сунул руки в боковые карманы сюртука. Вдруг он изменился в лице. Щеки, и без того не пышущие румянцем, побелели совсем. В глазах появился испуг, даже ужас. Буш встревожился: он решил, что у Хорнблауэра удар, и только после этой первой мысли связал перемену в лице своего друга с тем, что тот сунул руки в карманы. Впрочем, даже человек, обнаруживший в кармане змею, не придет в такой дикий ужас.
   – В чем дело? – спросил Буш. – Бога ради…
   Хорнблауэр медленно вытащил из кармана правую руку. Некоторое время он держал ее зажатой, потом медленно-медленно, неохотно, будто страшась судьбы, разогнул пальцы. Ничего страшного – на ладони лежала серебряная монетка.
   – Не из-за чего переживать, – сказал Буш в полном изумлении. – Я и сам был бы не прочь найти в кармане полкроны.
   – Но… но… – запинался Хорнблауэр.
   Буш начал кое о чем догадываться.
   – Сегодня утром ее здесь не было, – сказал Хорнблауэр и улыбнулся прежней горькой улыбкой. – Я слишком хорошо знаю, какие монеты у меня в кармане.
   – Еще бы, – согласился Буш. Даже теперь, припомнив утренние события и сделав очевидные умозаключения, он не понимал, из-за чего Хорнблауэр так разволновался. – Это та девчонка подложила?
   – Да, Мария, – сказал Хорнблауэр. – Это ее деньги. Для этого она и взяла чистить мой сюртук.
   – Добрая душа, – заметил Буш.
   – О, Господи, – простонал Хорнблауэр. – Но я не могу… не могу…
   – Но почему же нет? – искренне недоумевал Буш.
   – Нет, – сказал Хорнблауэр. – Это… это… Лучше б она этого не делала. Бедная девушка.
   – «Бедная девушка», черт возьми! – воскликнул Буш. – Она просто хотела сделать вам приятное.
   Хорнблауэр некоторое время глядел на него, ничего не говоря, потом безнадежно махнул рукой, словно поняв, что никогда не заставит Буша взглянуть на дело со своей точки зрения.
   – Думать вы можете что хотите, – упрямо сказал Буш, не собираясь сдаваться, – но незачем вести себя так, будто высадились французы, из-за того, что девушка сунула вам в карман полкроны?
   – Как же вы не понимаете… – начал Хорнблауэр и бросил всякие попытки объясниться. Под изумленным взглядом Буша он взял себя в руки. Страдание исчезло с его лица, сменившись прежним непроницаемым выражением, как если бы Хорнблауэр опустил на лицо забрало.
   – Очень хорошо, – сказал он. – Мы используем эти полкроны в полной мере, клянусь Богом!
   Он постучал по столу.
   – Эй!
   – Да, сэр.
   – Пинту вина. Пусть кто-нибудь сбегает и купит ее немедленно. Пинту вина – портвейна.
   – Да, сэр.
   – Какой сегодня пудинг?
   – На нутряном жире с коринкой.
   – Хорошо. Давайте пудинг. Обоим. И полейте его вареньем.
   Чего Буш не ожидал, так это что Хорнблауэр отодвинет тарелку с большим недоеденным ломтем пудинга. И он лишь разок куснул сыр, даже не распробовав его вкус. Хорнблауэр поднял стакан, Буш последовал его примеру.
   – За прелестную леди, – сказал Хорнблауэр.
   Они выпили, и Хорнблауэр беспечно подмигнул Бушу. Это Буша обеспокоило, и он сказал себе, что устал от Хорнблауэровых вспышек. Он решил сменить тему, гордясь тем, как тактично ему это удалось.
   – За успешный вечер! – сказал он, в свою очередь поднимая стакан.
   – Своевременный тост, – заметил Хорнблауэр.
   – Вы можете еще играть? – спросил Буш.
   – Естественно.
   – И выдержите еще ряд проигрышей?
   – Еще роббер я проиграть могу, – ответил Хорнблауэр.
   – Ох.
   – С другой стороны, если я выиграю первый, я смогу позволить себе два проигрыша. А если я выиграю первый и второй, то я спокойно могу проиграть следующие три.
   – Ох.
   Это звучало не слишком обнадеживающе, а сверкающие глаза на каменном лице Хорнблауэра и вовсе выводили Буша из равновесия. Он заерзал и решил снова переменить разговор.
   – «Гастингс» снова берут на действительную службу, – сказал он. – Вы слышали?
   – Да. Три лейтенанта, все трое выбраны два месяца тому назад.
   – Боюсь, что так.
   – Но придет и наше время, – сказал Хорнблауэр. – Выпьем за это.
   – Как вы думаете, приведет Парри Ламберта в «Длинные комнаты»? – спросил Буш, отрывая от губ стакан.
   – Не сомневаюсь, – ответил Хорнблауэр. Он снова забеспокоился. – Мне скоро надо будет возвращаться. Парри может поторопить Ламберта.
   – Наверное, – согласился Буш, собираясь вставать.
   – Если вы хотите, можете со мной не ходить, – заметил Хорнблауэр. – Вам, наверное, скучно сидеть там без дела.
   – Ни за что на свете не откажусь, – сказал Буш.

Глава XX

   В «Длинных комнатах» было людно. Почти за каждым столом во внешнем помещении сосредоточенно играли в серьезные игры, а из-за портьеры, отделявшей внутреннюю комнату, доносился беспрестанный гул – там играли шумно и азартно. Однако для Буша, который в тревоге стоял у огня, изредка обмениваясь рассеянными репликами с подходящими и отходящими людьми, существовал лишь один стол, тот, где сидел Хорнблауэр в чрезвычайно изысканном обществе. Он играл с двумя адмиралами и полковником от инфантерии. Последний был толстый мужчина с лицом, почти таким же красным, как его мундир. Его Парри привел вместе с Ламбертом. Флаг-адъютант, прежде игравший с Парри, был отодвинут теперь на роль наблюдателя и стоял рядом с Бушем, время от времени отпуская невразумительные замечания по ходу игры. Маркиз несколько раз заглядывал в комнату. Буш заметил, что он с одобрением останавливается взглядом на том же самом столе. Неважно, хотят ли играть другие, неважно, что правила комнаты позволяют любому из посетителей подсесть к столу по завершении роббера: компания, включавшая двух адмиралов и одного полковника, может делать что ей заблагорассудится.
   К невероятному облегчению Буша, Хорнблауэр выиграл первый роббер, хотя Буш, не понимая игры, не знал, кто выиграл, пока не смешали карты и не начали расплачиваться. Он увидел, как Хорнблауэр убирает деньги в нагрудный карман.
   – Как было бы приятно, – сказал адмирал Парри, – если бы мы вернулись к прежним деньгам, верно? Если бы страна отказалась от этих грязных бумажек и восстановила старые добрые золотые гинеи?
   – Да уж, – сказал полковник.
   – Портовые акулы, – заметил Ламберт, – поджидают каждое судно, идущее из-за границы. Двадцать три шиллинга и шесть пенсов дают они за гинею, и можете быть уверены, она стоит больше.
   Парри что-то вынул из кармана и положил на стол.
   – Видите, Бони восстановил французские деньги, – сказал он. – Теперь это называется наполеонодор, поскольку он пожизненный почетный консул. Монета в двадцать франков – раньше мы звали ее луидор.
   – «Наполеон, первый консул, – прочел полковник и с любопытством оглядел монету, прежде чем положить ее на стол. – Французская республика».
   – Сплошное лицемерие, – заметил Парри. – Со времен Нерона не было худшей тирании.
   – Мы ему покажем, – сказал Ламберт.
   – Аминь, – заключил Парри и спрятал монету в карман. – Но мы отвлеклись от дела. Боюсь, это моя вина. Давайте вытащим карты. А, на сей раз, полковник, вы мой партнер. Изволите сесть напротив меня? Забыл поблагодарить вас, мистер Хорнблауэр, вы – великолепный партнер.
   – Вы слишком добры, милорд, – сказал Хорнблауэр, садясь на стул справа от адмирала.
   Следующий роббер прошел в молчании.
   – Я рад, что карты в конце концов смилостивились над вами, мистер Хорнблауэр, – заметил Парри. – Хотя наши онеры [15 - Онеры в висте – туз, король, дама и валет. Очки за взятки с онерами, взятые проигравшей стороной, высчитываются из выигрыша их противников.] и уменьшили ваш выигрыш. Пятнадцать шиллингов, насколько я понимаю?
   – Спасибо, – сказал Хорнблауэр, забирая деньги. Буш вспомнил, как тот говорил, что сможет проиграть три роббера, если выиграет два.
   – По мне так ставки чертовски малы, – объявил полковник. – Может, увеличим?
   – Это решать обществу, – ответил Парри. – Я сам ничего не имею против. Полкроны вместо шиллинга? Давайте спросим мистера Хорнблауэра.
   Буш с новой тревогой взглянул на друга.
   – Как вам будет угодно, милорд, – произнес Хорнблауэр с напускным безразличием.
   – Сэр Ричард?
   – Не возражаю, – ответил Ламберт.
   – Значит, полкроны взятка, – сказал Парри. – Слуга, новую колоду, пожалуйста.
   Буш лихорадочно пересчитывал в уме, сколько проигрышей может позволить себе Хорнблауэр. Ставки почти утроились, и будет плохо, если Хорнблауэр проиграет хотя бы один роббер.
   – Снова мы с вами, мистер Хорнблауэр, – сказал Парри, глядя на карты. – Вы хотите остаться на прежнем месте?
   – Мне безразлично, милорд.
   – А мне нет, – сказал Парри. – Я еще не настолько стар, чтобы отказаться менять место в соответствии с выпавшей картой. Наши философы еще не доказали, что это вульгарный предрассудок.
   Он поднялся со стула и сел напротив Хорнблауэра. Игра началась по новой, и Буш наблюдал с возросшей тревогой. Сперва одна сторона взяла семь взяток, затем другая, потом он три раза кряду видел, как Хорнблауэр складывает почти взятки перед собой. Дальше Буш потерял счет, но наконец с облегчением увидел, что роббер закончен, а у полковника всего две взятки.
   – Превосходно, – сказал Парри. – Отличный роббер, мистер Хорнблауэр. Я рад, что вы перебили козырем моего червового валета. Решение было для вас непростым, но вы поступили совершенно правильно.
   – И лишили меня захода, который я мог бы неплохо использовать, – заметил Ламберт. – Наши противники играли превосходно, полковник.
   – Да, – согласился полковник без особого энтузиазма. – А мне дважды не приходило ни туза, ни короля, что позволило нашим противникам сыграть превосходно. У вас найдется сдача, мистер Хорнблауэр?
   Полковник протянул Хорнблауэру пятифунтовую бумажку, которую тот убрал в нагрудный карман.
   – По крайней мере, полковник, – сказал Парри, снимая колоду, – на сей раз вам вновь достался в партнеры мистер Хорнблауэр.
   Буш заметил, что стоящий рядом с ним флаг-адъютант наблюдает с растущим интересом.
   – На одну взятку, клянусь Богом! – воскликнул он, когда вышли последние карты.
   – Еле-еле проскочили, партнер. – К полковнику вернулось хорошее настроение. – Я надеялся, что вы придержите даму, но не мог знать наверняка.
   – Фортуна к нам благоволила, – сказал Хорнблауэр.
   Флаг-адъютант взглянул на Буша. По-видимому, он считал, что полковник, памятуя прежнюю игру Хорнблауэра, мог бы в нем не сомневаться. Теперь и Буш подумал, что Хорнблауэр думает так же – это можно было уловить в его голосе, – но благоразумно не высказывает.
   – Я проиграл роббер в пять фунтов десять шиллингов и выиграл в пятнадцать шиллингов, – сказал полковник, получая от Ламберта деньги. – Кто хотел бы увеличить ставки?
   К чести двух адмиралов оба без слов посмотрели на Хорнблауэра.
   – Как джентльменам угодно, – произнес тот.
   – В таком случае я «за», – сказал Парри.
   – Тогда пять шиллингов взятка, – объявил полковник. – С такими ставками стоит играть.
   – Играть всегда стоит, – возразил Парри.
   – Да, милорд, – согласился полковник, но к прежним ставкам вернуться не предложил.
   Теперь ставки были действительно серьезные. Буш подсчитал, что очень неудачный роббер может обойтись Хорнблауэру в двадцать фунтов, а дальнейшие расчеты привели его к выводу, что вряд ли у Хорнблауэра в нагрудном кармане больше двадцати фунтов. К его облегчению, Хорнблауэр и Ламберт легко выиграли следующий роббер.
   – Удивительно приятный вечер, – проговорил Ламберт, с улыбкой глядя на пригоршню полковничьих денег в своей руке. – Я не имею в виду меркантильную сторону.
   – Приятный и поучительный, – согласился Парри, расплачиваясь с Хорнблауэром.
   Игра шла все в том же молчании, лишь изредка прерываемом короткими замечаниями игроков между робберами. Один роббер Хорнблауэр проиграл, но, к счастью, он уже мог себе это позволить. Тем более роббер был дешевый, и Хорнблауэр тут же выиграл следующий, вернув больше, чем потерял. Выигрыш его рос, практически не убывая. Было поздно, Буш устал, но игроки не проявляли ни малейших признаков утомления, а флаг-адъютант стоял с тем философски-обреченным терпением, которое приобрел на нынешней своей должности; он знал, что никоим образом не может повлиять на решение своего адмирала, когда тому отправляться спать. Остальные посетители постепенно разошлись; позднее приоткрылся занавес, из-за него толпой вывалились игроки, одни шумные, другие притихшие. Появился маркиз. Он молча и невозмутимо наблюдал, как играются последние робберы, следил за тем, чтобы со свеч вовремя снимали нагар, чтобы без задержки приносили новые свечи, чтобы в нужный момент свежая колода оказалась наготове. Парри первым взглянул на часы.
   – Полчетвертого, – заметил он. – Может быть, джентльмены…
   – Слишком поздно ложиться спать, милорд, – ответил полковник. – Вы же знаете, нам с сэром Ричардом завтра рано вставать.
   – Мои приказы отданы, – произнес Ламберт.
   – И мои, – подхватил полковник.
   Буш отупел от долгого стояния в духоте, но ему показалось, что он заметил укоризну во взгляде, который Парри бросил на говоривших. Буш тщетно гадал, что за приказы отдали Ламберт с полковником и почему Парри так не хочет, чтобы о них упоминали. В голосе и поведении Парри чувствовался легчайший намек на поспешность, легчайший намек на желание сменить тему.
   – Очень хорошо, значит, мы можем сыграть еще роббер, если мистер Хорнблауэр не возражает.
   – Ничуть, милорд.
   Хорнблауэр был абсолютно невозмутим: если он и заметил что-то необычное в предыдущем разговоре, он этого не показывал. Хотя, возможно, он устал – Буш заподозрил это по той самой его невозмутимости. Буш теперь знал, что Хорнблауэр старательно скрывает человеческие слабости, как другие скрывают недостойное происхождение.
   Хорнблауэру вновь достался в партнеры полковник, и все в комнате почувствовали, что последний роббер играется еще более напряженно, чем предыдущие. Ни слова не произносилось между раздачами: подсчитывали, собирали взятки и опять сдавали в гробовом молчании. Счет был почти равный. Каждая взятка могла оказаться решающей, так что роббер тянулся медленно и мучительно. Флаг-адъютант и маркиз считали про себя и, когда Ламберт взял последнюю взятку, шумно выдохнули. Полковник так разволновался, что нарушил молчание.
   – Голова к голове, разрази меня гром, – сказал он. – Сейчас все решится.
   Укором ему было каменное молчание, которым остальные встретили его слова. Парри просто взял карты, лежавшие справа от полковника, и дал Хорнблауэру подснять. Потом раздал, перевернул карту, показывая козыри, – это был бубновый король. Полковник зашел. Некоторое время, упустив лишь одну взятку, Ламберт и Парри шли напролом. Шесть взяток лежало перед Парри и только одна перед Хорнблауэром. Еще одна взятка из оставшихся шести – и два адмирала выиграют роббер. Шансы – пять к одному. Буш смирился с тем, что его друг проиграет последний роббер. Но следующую взятку взял полковник. Хорнблауэр пошел с бубнового туза и тут же, не дожидаясь, пока остальные снесут, выложил последние три карты – бубновые дама и валет лежали у всех на виду.
   – Роббер! – воскликнул полковник. – Мы выиграли, партнер! Я думал, мы проиграем.
   Парри горестно оплакивал своего павшего короля.
   – Я согласен, вы должны были пойти с туза, мистер Хорнблауэр, – сказал он, – но был бы крайне обязан, если б вы сказали, откуда знали с такой точностью, что король у меня бланковый? Ведь оставались еще две бубны. Можно попросить вас, чтобы вы открыли секрет?
   Хорнблауэр поднял бровь, удивляясь, что у него спрашивают такую очевидную вещь.
   – Известно было, что у вас король, – сказал он. – Но так же известно было, что последние три трефы – у вас. Поскольку оставалось всего четыре карты, очевидно было, что король бланковый.
   – Превосходное объяснение, – сказал Парри. – Оно только подтверждает мою уверенность, что вы – великолепный игрок, мистер Хорнблауэр.
   – Спасибо, милорд.
   В загадочной улыбке адмирала угадывалась изрядная доля дружелюбия. Если все предыдущее поведение Хорнблауэра еще не завоевало симпатии Парри, это сделало последнее объяснение.
   – Я запомню вашу фамилию, мистер Хорнблауэр, – сказал он. – Сэр Ричард уже объяснил, почему она мне знакома. Прискорбно, что политика экономии, навязанная Адмиралтейству кабинетом, привела к тому, что вы не были утверждены в звании капитан-лейтенанта.
   – Я думал, я один сожалею об этом, милорд.
   Буш снова заморгал: сейчас Хорнблауэру время заискивать перед высоким начальством, а не оскорблять его нескрываемой горечью. Такая встреча с Парри – невероятное везение, за которое любой флотский офицер на половинном жалованье, не задумываясь, отдал бы два пальца. Однако, взглянув на говорящих, Буш успокоился. Хорнблауэр улыбался с заразительным легкомыслием, Парри улыбался в ответ. То ли горечь ответа ускользнула от Парри, то ли она существовала исключительно в воображении Буша.
   – Я совершенно забыл, что должен вам еще тридцать пять шиллингов, – вспомнил вдруг Парри. – Простите великодушно. Итак, с денежными долгами я расквитался, за полученный опыт остаюсь у вас в долгу.
   Хорнблауэр убрал в карман толстую пачку купюр.
   – Надеюсь, вы поостережетесь грабителей по дороге домой, мистер Хорнблауэр, – сказал Парри, провожая пачку взглядом.
   – Мистер Буш пойдет вместе со мной, милорд. Ни один грабитель не решится на него напасть.
   – Этой ночью можно не бояться грабителей, – вмешался полковник.
   Он многозначительно ухмыльнулся, двое других на мгновение нахмурились, услышав такое, на их взгляд, неосторожное высказывание, однако полковник указал на часы, и все лица тут же прояснились.
   – Наши приказы вступают в силу в четыре, милорд, – сказал Ламберт.
   – А теперь полпятого. Превосходно.
   Тут вошел флаг-адъютант – он выскользнул на улицу, когда доиграли последний роббер.
   – Экипаж у дверей, милорд, – объявил он.
   – Спасибо. Спокойной ночи, джентльмены.
   Все пошли к дверям. На улице стоял экипаж, два адмирала, полковник и флаг-адъютант забрались в него. Хорнблауэр и Буш проводили карету взглядами.
   – Что это за приказы, которые вступают в силу в четыре? – спросил Буш.
   Небо над крышами домов начинало светлеть.
   – Бог их знает, – ответил Хорнблауэр. Они шли к углу Хайбери-стрит.
   – Много вы выиграли?
   – Больше сорока фунтов. Что-то около сорока пяти, – ответил Хорнблауэр.
   – Неплохо.
   – Да. Шансы всегда со временем выравниваются. – Голос его звучал на удивление вяло. Хорнблауэр прошел несколько шагов и вдруг взорвался: – Господи, если бы это случилось на прошлой неделе! Даже вчера!
   – Но почему?
   – Девушка. Бедная девушка.
   – О Господи! – Буш совершенно забыл и про Марию, и про ее полкроны. Ему было странно, что Хорнблауэр не забыл. – Зачем тревожиться о таких пустяках?
   – Не знаю, – сказал Хорнблауэр и прошел еще два шага. – Но тревожусь.
   Буш не успел обдумать это странное признание: он услышал звук, заставивший его в волнении ухватить Хорнблауэра за локоть.
   – Послушайте!
   Впереди, на тихой улочке, слышалась тяжелая военная поступь. Звуки приближались. Брезжащий предутренний свет отражался от медных пуговиц и белых перевязей. Это военный патруль с ружьями на плече. Рядом шел сержант с нашивками и короткой пикой.
   – Что за черт… – начал Буш.
   – Стой! – скомандовал солдатам сержант, затем обратился к Хорнблауэру с Бушем. – Могу я спросить у джентльменов, кто они такие?
   – Мы флотские офицеры.
   В свете своего фонаря сержант сразу не разглядел. Теперь он вытянулся во фрунт.
   – Спасибо, сэр, – сказал он.
   – Что делает ваш патруль, сержант? – спросил Буш.
   – У меня приказ, сэр, – ответил сержант. – Прошу прощения, сэр. Левой – марш!
   Патруль зашагал дальше, и сержант, проходя мимо, отсалютовал пикой.
   – Что это значит, во имя всего святого? – дивился Буш. – Не мог же Бони неожиданно высадиться. Тогда бы все колокола звонили. Можно подумать, идет вербовка, настоящая вербовка. Но не может же этого быть!
   – Смотрите! – сказал Хорнблауэр.
   По улице двигался еще один отряд, но не в красных мундирах и без военной выправки. Клетчатые рубахи, синие штаны; впереди шагал мичман с белыми нашивками на воротнике и с кортиком на боку.
   – Это и впрямь вербовочный отряд! – воскликнул Буш. – Посмотрите на их дубинки!
   Каждый моряк держал в руке дубинку,
   – Мичман! – резко сказал Хорнблауэр. – Что тут происходит?
   Мичман остановился, услышав командирский голос и увидев мундиры.
   – Приказы, сэр, – начал он, потом, осознав, что наступает день и можно больше не таиться, тем более перед флотскими, продолжил: – Вербовочный отряд, сэр. Нам приказано завербовать всех моряков, которых мы встретим. Патруль на каждой дороге.
   – Ясно. Но из-за чего вербовка?
   – Не знаю, сэр. Приказ.
   Наверное, он и сам больше не знал.
   – Очень хорошо. Продолжайте.
   – Вербовка, разрази меня гром! – воскликнул Буш. – Что-то стряслось.
   – Думаю, вы правы, – сказал Хорнблауэр.
   Они свернули на Хайбери-стрит и подходили к дому миссис Мейсон.
   – А вот и первые результаты, – заметил Хорнблауэр. Они остановились у входа, наблюдая, как мимо них проходит не меньше сотни людей под конвоем двух десятков моряков с дубинками, возглавляемых мичманом. Часть завербованных ошалело молчала, другие что-то громко выкрикивали – шум наверняка перебудил всю улицу. Все завербованные хотя бы одну руку держали в карманах, а те, кто не жестикулировал – обе.
   – Как в старые времена, – ухмыльнулся Буш. – Им перерезали ремни.
   Раз пояса перерезаны, приходится держать руки в карманах, не то штаны спадут. В спадающих штанах далеко не убежишь.
   – Первоклассные моряки, – сказал Буш, оценивая их профессиональным взглядом.
   – Не повезло им, – заметил Хорнблауэр.
   – Не повезло? – удивился Буш.
   Разве быку не везет, когда он превращается в бифштекс? Или гинее, когда она переходит из рук в руки? Такова жизнь. Для торгового моряка оказаться на военном корабле столь же естественно, как поседеть, если он доживет до старости. А единственный способ его заполучить – напасть ночью, вытащить из постели, из-за кружки пива в таверне или из борделя и в несколько секунд превратить из свободного человека, зарабатывающего на жизнь, как ему вздумается, в завербованного, не могущего по своей воле ступить на берег без риска быть поротым на всех кораблях флота подряд. Буш не больше сочувствовал завербованным, чем жалел сменяющийся ночью день.
   Хорнблауэр по-прежнему смотрел на вербовочный отряд и на рекрутов.
   – Возможно, это война, – медленно выговорил он.
   – Война! – воскликнул Буш.
   – Мы узнаем, когда придет почта, – сказал Хорнблауэр. – Полагаю, Парри мог бы сообщить нам, если бы захотел.
   – Но… война! – повторил Буш.
   Толпа двигалась в сторону дока, шум затихал, и Хорнблауэр повернулся к двери, вынимая из кармана массивный ключ. Войдя в дом, они увидели на лестнице Марию с незажженной свечой в руке. Мария была в длинном плаще поверх ночной рубашки, видимо, чепец она надевала в спешке, ибо из-под него выбились папильотки.
   – Вы целы! – выдохнула она.
   – Конечно, мы целы, Мария, – ответил Хорнблауэр. – Что, по-вашему, могло с нами статься?
   – На улице такой шум, – сказала Мария. – Я выглянула. Это что, вербовочный отряд?
   – Он самый, – ответил Буш.
   – Это… это война?
   – Очень может быть.
   – Ох. – Мария была убита. – Ох!
   – Не стоит беспокоиться, мисс Мария, – сказал Буш. – Бони нескоро сможет привести свои плоскодонные посудины в Спитхед.
   – Не в этом дело, – ответила Мария.
   Она смотрела только на Хорнблауэра, забыв о существовании Буша.
   – Вы нас оставите! – сказала она.
   – Если потребуется, я буду исполнять свой долг, Мария, – сказал Хорнблауэр.
   Мрачная фигура поднялась по лестнице из подвального этажа – миссис Мейсон. Она была без чепца, так что каждый мог созерцать ее папильотки.
   – Этим шумом вы перебудите других моих джентльменов, – сказала она.
   – Мама, они думают, будет война, – воскликнула Мария.
   – Может, это не так и плохо, если некоторые заплатят, что задолжали.
   – Я сделаю это сию же минуту, – запальчиво произнес Хорнблауэр. – Сколько я вам должен, мистер Мейсон?
   – Пожалуйста, мама, пожалуйста, – вмешалась Мария.
   – Заткнитесь, мисс, – отрезала миссис Мейсон. – Только из-за тебя я давным-давно не выгнала этого шалопая.
   – Мама!
   – «Заплачу, сколько должен», – говорит, что твой лорд. А у самого в сундуке ни одной рубашки. Да и сундук давно был бы в ломбарде, кабы не я.
   – Раз я сказал, что я заплачу, значит, я заплачу, миссис Мейсон, – с невероятным достоинством объявил Хорнблауэр.
   – Давайте-ка посмотрим, какие у вас такие деньги, – настаивала миссис Мейсон, нимало не убежденная. – Двадцать семь шиллингов и шесть пенсов.
   Хорнблауэр извлек из кармана штанов пригоршню серебра. Но этого оказалось мало, пришлось ему вытащить банкноту из нагрудного кармана. При этом стало видно, что их там еще много.
   – Вот как! – Миссис Мейсон смотрела на деньги в своей руке, словно это чистое золото, и на ее лице боролись противоречивые чувства.
   – Я думаю так же предупредить вас, что съезжаю, – резко объявил Хорнблауэр.
   – О нет! – воскликнула Мария.
   – У вас такая хорошая комната, – сказала миссис Мейсон. – Не станете же вы от меня съезжать из-за нескольких поспешных слов?
   – Пожалуйста, не оставляйте нас, – взмолилась Мария.
   Хорнблауэр был в полном замешательстве. Бушу трудно было не улыбнуться, глядя на него. Человек, который не потерял головы, играя по крупной с двумя адмиралами, человек, который дал бортовой залп, вытащивший «Славу» из глины под огнем каленых ядер, оказался совершенно беспомощным перед двумя женщинами. Заплатить по счету и съехать было бы эффектным жестом – если понадобится, заплатить за неделю вперед, как принято в таких случаях, – и отрясти прах с ног. С другой стороны, тут ему позволяли жить в долг, и съехать, как только появились деньги, было бы черной неблагодарностью. Оставаться же в доме, где знают его секреты, тоже малоприятно. Хорнблауэр, стыдящийся любого проявления человеческих слабостей, вряд ли будет чувствовать себя уютно с людьми, знающими, что он был настолько по-человечески слаб, что оказался в долгах. Буш ощущал все, что переживал в эти минуты Хорнблауэр, его добрые чувства и его озлобление. И он любил Хорнблауэра, даже смеясь над ним, уважал, даже сознавая его слабости.
   – Когда джентльмены ужинали? – спросила миссис Мейсон.
   – Я не помню, чтобы мы ужинали, – ответил Хорнблауэр, взглянув на Буша.
   – Так вы голодные! Давайте-ка я приготовлю вам завтрак. Как насчет парочки толстых отбивных каждому?
   – Отлично, – сказал Хорнблауэр.
   – Сейчас вы пойдете наверх, – объявила миссис Мейсон, – а я пошлю вам служанку с горячей водой для бритья. Когда вы спуститесь вниз, завтрак будет готов. Мария, беги, разведи огонь.
   В мансарде Хорнблауэр со странной веселостью посмотрел на Буша.
   – Ваша постель за шиллинг стоит нетронутой. По моей вине вы за всю ночь не сомкнули глаз. Прошу простить меня.
   – Это не первая моя бессонная ночь, – ответил Буш. Он не спал в ту ночь, когда они штурмовали Саману, часто в плохую погоду ему приходилось проводить на палубе по двадцать четыре часа кряду. А проживя месяц с сестрами в чичестерском домике, не имея иных дел, кроме прополки сада, и пытаясь по этой причине спать по двенадцать часов в сутки, он находил приятными разнообразные волнения сегодняшней ночи. Буш сел на кровать, а Хорнблауэр заходил по комнате.
   – Если будет война, вам частенько придется бодрствовать по ночам, – сказал Хорнблауэр.
   Буш пожал плечами.
   Стук в дверь возвестил о приходе служанки. В каждой руке девочка несла по кружке с горячей водой. На ней было большое, не по размеру, донельзя заношенное платье, доставшееся, видимо, от миссис Мейсон или Марии; волосы были всклокочены, но и она смотрела на Хорнблауэра круглыми глазами. Эти круглые глаза были слишком велики для ее тощего личика, и они следили за ходящим по комнате Хорнблауэром, ни разу не обратившись на Буша. Ясно, что Хорнблауэр был таким же героем для этого четырнадцатилетнего заморыша, как и для Марии.
   – Спасибо, Сьюзи, – сказал Хорнблауэр.
   Сьюзи неловко присела и выбежала из комнаты, бросив последний взгляд на Хорнблауэра.
   Тот указал рукой на тазик и на горячую воду.
   – Вначале вы, – сказал Буш.
   Хорнблауэр, стащив сюртук и рубашку, приступил к бритью. Он скреб покрытые щетиной щеки, наклоняя голову то на одну, то на другую сторону. Говорить не хотелось. Хорнблауэр в молчании умылся, вылил воду в помойное ведро и отошел, пуская Буша побриться.
   – Пользуйтесь случаем, – сказал он. – Больше пинты пресной воды в неделю вы для бритья не получите.
   – Ну и что? – ответил Буш.
   Он побрился, тщательно поправил бритву и убрал вместе с остальными туалетными принадлежностями. Шрамы белели на его ребрах. Закончив одеваться, он взглянул на Хорнблауэра.
   – Отбивные, – сказал тот. – Толстые отбивные. Идемте.
   В столовой было накрыто на несколько человек, однако никто еще не спускался – очевидно, другие постояльцы миссис Мейсон завтракали позже.
   – Одну минуточку, сэр, – сказала Сьюзи, просовывая голову в дверь, и тут же побежала на кухню.
   Она вернулась с подносом, Хорнблауэр отодвинул стул и попытался помочь ей, но она остановила его оскорбленным возгласом и исхитрилась благополучно поставить поднос на стол, ничего не опрокинув.
   – Я вам подам, сэр, – сказала она.
   Сьюзи забегала между двумя столами, словно юнга с сезнями вдоль выбираемого якорного каната. Кофейник, поджаренный хлеб, масло, джем, сахар, молоко, горчица, горячие тарелки и, наконец, большое блюдо, которое она водрузила перед Хорнблауэром. Сьюзи сняла крышку: там лежали отбивные. Дивный аромат, дотоле скрываемый, заполнил комнату.
   – Ах! – сказал Хорнблауэр, беря ложку с вилкой и собираясь раскладывать. – А ты завтракала, Сьюзи?
   – Я, сэр? Нет, сэр. Нет еще, сэр.
   Хорнблауэр остановился с ложкой в руке, переводя взгляд с отбивных на Сьюзи и обратно. Потом он положил ложку и запустил правую руку в карман штанов.
   – Ты никак не можешь получить одну из этих отбивных? – спросил он.
   – Я, сэр? Конечно, нет, сэр.
   – Тогда вот тебе полкроны.
   – Полкроны, сэр!
   Это было больше, чем дневная плата рабочего.
   – А за это пообещай мне кое-что, Сьюзи.
   – Сэр… сэр?..
   Сьюзи держала руки за спиной.
   – Бери деньги и пообещай мне, что при первой возможности, как только миссис Мейсон тебя отпустит, купишь себе что-нибудь поесть. Наполнишь свой маленький несчастный желудочек. Оладьи, гороховый пудинг, свиные ножки – все, что тебе захочется. Обещай мне.
   – Но, сэр…
   Полкроны и возможность наесться от души – этого попросту не может быть.
   – Бери, – строго сказал Хорнблауэр.
   – Да, сэр.
   Сьюзи зажала монету в худеньком кулачке.
   – Не забудь, что ты обещала.
   – Да, сэр, спасибо, сэр.
   – Теперь спрячь ее и быстренько выметайся.
   – Да, сэр.
   Она выбежала из комнаты, и Хорнблауэр вновь принялся раскладывать отбивные.
   – Теперь я смогу позавтракать с удовольствием, – смущенно сказал он.
   – Не сомневаюсь, – ответил Буш, намазывая маслом хлеб и накладывая на тарелку горчицу. Привычка есть говядину с горчицей сразу выдавала в нем моряка, но он делал это, не задумываясь. Когда перед тобой стоит отличная еда, думать незачем, и он ел в молчании. Только когда Хорнблауэр заговорил, Буш понял, что тот мог расценить его молчание как осуждение.
   – Полкроны, – оправдывался Хорнблауэр, – для разных людей означает разное. Вчера…
   – Вы совершенно правы. – Буш из вежливости заполнил наступившую паузу, и только подняв глаза, обнаружил, почему Хорнблауэр замолчал.
   В дверях стояла Мария. Шляпка, перчатки и шаль показывали, что она собирается выходить, вероятно, за покупками, раз школа, где она преподает, временно закрыта.
   – Я… я… заглянула посмотреть, не нужно ли вам чего, – сказала она. Голос ее дрожал, то ли оттого, что она услышала последние слова Хорнблауэра, то ли по какой-то другой причине.
   – Спасибо. Все просто превосходно, – пробормотал Хорнблауэр.
   – Пожалуйста, не вставайте, – поспешно и даже как-то враждебно произнесла Мария, когда Хорнблауэр с Бушем начали подниматься со стульев. Глаза ее были влажны.
   Напряжение разрядил стук в наружную дверь. Мария побежала открывать. Они услышали мужской голос. Вернулась Мария, за ней возвышался капрал морской пехоты.
   – Лейтенант Хорнблауэр? – спросил он.
   – Это я.
   – От адмирала, сэр.
   Капрал держал в руке письмо и сложенную газету. Пришлось ждать, пока Хорнблауэру найдут карандаш, чтобы расписаться в получении. Щелкнув каблуками, капрал удалился. Хорнблауэр стоял с письмом в одной руке и с газетой в другой.
   – Откройте… пожалуйста, откройте, – сказала Мария.
   Хорнблауэр сломал печать и развернул письмо. Он прочел его, потом перечел, кивая, словно письмо подтверждало некую прежде сформулированную им теорию.
   – Как видите, иногда полезно играть в вист. – Он вручил Бушу письмо; улыбка его была какой-то кривой.

   «Сэр (прочел Буш), с радостью пользуюсь случаем прежде официального уведомления сообщить вам, что вы утверждены в звании капитан-лейтенанта и вскоре будете назначены на военный шлюп».

   – Клянусь Богом, сэр! – воскликнул Буш. – Поздравляю! Во второй раз, сэр. Вы это заслужили, я и прежде так говорил.
   – Спасибо, – сказал Хорнблауэр. – Дочитывайте.

   «Только что из Лондона прибыла почтовая карета (говорилось во втором абзаце), что позволяет мне известить вас об изменившейся ситуации, избегая в этом письме излишнего многословия. Из прилагающегося номера „Сан“ вы узнаете, почему в течение нашего столь приятного вечера сохранялись условия военной секретности, вследствие чего нет надобности извиняться перед вами, что я вас тогда не просветил.
Остаюсь
Ваш покорный слуга,
ПАРРИ»

   К тому времени как Буш дочитал письмо, Хорнблауэр развернул газету на нужном месте, которое и показал Бушу.

   «Послание Его Величества
   Палата общин, 8 марта 1803 года
   Канцлер казначейства зачитал следующее послание Его Величества.
   Его Величество считает необходимым уведомить Палату Общин, что поелику в портах Франции и Голландии наблюдаются активные военные приготовления, он счел нужным принять дополнительные меры к обеспечению безопасности своих владений.
Георг R» [16 - R – Rex (лат.) – король.].

   Этого Бушу было достаточно. Бони с его плоскодонными посудинами и армией, размещенной по всему побережью Ла-Манша, встретит своевременный и достойный отпор. Ночная вербовка, задуманная и проведенная в полной тайне, которую Буш целиком и полностью одобрил (он возглавлял в свое время немало вербовочных отрядов, и знал, как быстро моряки разбегаются при первом намеке на вербовку), обеспечит команду для судов, которые в свою очередь обеспечат безопасность Англии. Кораблей в достатке, в каждом английском порту, а офицеров – Буш слишком хорошо знал, сколько в стране свободных офицеров. Стоит флоту выйти в море, и Англия посмеется над любым предательским нападением, какое замыслил Бонапарт.
   – Хоть раз они сделали то, что нужно, клянусь Богом! – воскликнул Буш, хлопая по газете.
   – В чем дело? – спросила Мария. Она молча переводила взор с одного офицера на другого, пытаясь прочесть выражения их лиц. Буш вспомнил, что она заморгала, когда он разразился поздравлениями.
   – Через неделю будет война, – сказал Хорнблауэр. – Бони не стерпит смелого ответа.
   – Ох, – выговорила Мария. – А вы… что же вы?
   – Я назначен капитан-лейтенантом, – сказал Хорнблауэр, – и скоро мне дадут военный шлюп.
   – Ох, – повторила Мария.
   Секунду или две она мучительно пыталась совладать с собой, потом не выдержала. Голова ее клонилась все ниже и ниже, наконец она закрыла лицо руками в перчатках и отвернулась от мужчин. Теперь они видели под шалью лишь ее вздрагивающие от рыданий плечи.
   – Мария, – мягко позвал Хорнблауэр. – Мария, не надо, пожалуйста.
   Мария повернула к ним заплаканное лицо в скособоченной шляпке.
   – Я н-н-никогда вас больше не увижу, – рыдала она. – Я была так счастлива с этой с-с-свинкой в школе, я думала, буду стелить вам постель и убирать вашу комнату. И тут это все.
   – Но, Мария, – выговорил Хорнблауэр, беспомощно похлопывая рукой об руку. – Мой долг…
   – Лучше б я умерла! Да, лучше б я умерла! – восклицала Мария. Слезы текли по ее щекам и падали на шаль, глаза безнадежно смотрели в одну точку, большой рот скривился.
   Этого Буш вынести не мог. Он любил симпатичных, пухленьких девушек. То, что он видел сейчас, раздражало его непомерно – может, оно оскорбляло его эстетическое чувство, как ни мало вероятно, чтобы Буш таким чувством обладал. Может, его просто злила женская истерика, но если так, злила она его сверх всякой меры. Он чувствовал, что если ему придется еще минуту выносить этот рев, у него расколется голова.
   – Пошли отсюда, – сказал он Хорнблауэру.
   Ответом ему был изумленный взгляд. Хорнблауэру не приходило в голову, что он может сбежать в ситуации, за которую, в силу своего характера, был склонен винить самого себя. Буш прекрасно знал, что Марии надо дать время, и она успокоится. Он знал, что женщины, желающие себе смерти, чувствуют себя как огурчики на следующий же день, стоит другому мужчине потрепать их по щечке. В любом случае он не понимал, зачем Хорнблауэру беспокоиться из-за того, в чем виновата сама Мария.
   – Ох. – Мария шагнула вперед и оперлась руками на стол, где стояли остывший кофейник и тарелка с недоеденными отбивными. Она подняла голову и снова заголосила.
   – Бога ради… – начал Буш с отвращением. Он обернулся к Хорнблауэру: – Пошли.
   Только на лестнице Буш обнаружил, что Хорнблауэр не идет за ним и не пойдет. И Буш не собирался его вытаскивать. Хотя Буш не бросил бы друга в беде, хотя с радостью отправился бы в шлюпке спасать чужую жизнь, хотя и стоял бы плечом к плечу с Хорнблауэром в самом опасном бою и дал бы себя изрубить за него в куски – несмотря на все это он не мог вернуться назад и спасти товарища. Если Хорнблауэр решил сделать глупость, его не остановишь. И, чтобы успокоить свою совесть, он сказал себе, что, может, Хорнблауэр и не сделает этой глупости.
   В мансарде Буш сложил ночную рубашку и туалетные принадлежности. Методически перекладывая бритву, гребень и щетку, проверяя, что ничего не забыл, он немного успокоил разошедшиеся нервы. Перспектива близкого возвращения на службу и близких боевых действий встала перед ним во всей своей восхитительной определенности, отгоняя прочь всякое раздражение. Он начал беззвучно напевать про себя. Стоит еще раз зайти в док – можно даже заглянуть в «Конскую Голову», обсудить потрясающие утренние новости: и то, и другое разумно, если он хочет поскорее получить место на корабле. Держа шляпу в руке, он сунул свой маленький сверток под мышку и последний раз окинул взглядом комнату, убедиться, что ничего не забыл. Закрывая дверь мансарды, он все так же мурлыкал себе под нос. На лестнице, у входа в гостиную, Буш замер, держа одну ногу на весу, не потому что не знал, входить ему или нет, а сомневаясь, что же ему сказать, войдя.
   Мария больше не плакала. Она улыбалась, хотя ее шляпка по-прежнему была скособочена. Хорнблауэр тоже улыбался: может, он радовался, что не слышит больше женских рыданий. Он посмотрел на Буша и удивился, увидев шляпу и сверток.
   – Я снимаюсь с якоря, – сказал Буш. – Должен поблагодарить вас за гостеприимство, сэр.
   – Но… – начал Хорнблауэр. – Зачем же прямо сейчас?
   Буш снова говорил «сэр». Они столько пережили вместе и так хорошо друг друга знали. Теперь приближается война, и Хорнблауэр для Буша – старший по званию. Буш объяснил, что хочет успеть на почтовую карету до Чичестера, и Хорнблауэр кивнул.
   – Пакуйте свой рундук, – сказал он. – Скоро он вам понадобится.
   Буш прочистил горло, готовясь произнести заготовленные формальные слова.
   – Я не высказал надлежащим образом мои поздравления, – торжественно произнес он. – Я хотел сказать, что Адмиралтейство, назначая вас капитан-лейтенантом, не могло бы сделать лучшего выбора.
   – Вы слишком добры, – ответил Хорнблауэр.
   – Я уверена, мистер Буш совершенно прав, – сказала Мария.
   Она взглянула на Хорнблауэра с обожанием, а он на нее – с безграничной добротой. В ее обожании уже обозначилось что-то собственническое, а в его доброте, возможно, что-то вроде тоски.

Послесловие

   Роман «Лейтенант Хорнблауэр», второй хронологически в биографии героя, был написан седьмым и вышел 1952 году. Впервые Форестер вывел Хорнблауэра тридцатитрехлетним капитаном в 1808 году («Все по местам!», 1937), прошел вместе с ним до 1814-го («Лорд Хорнблауэр», 1946), а затем, неожиданно для себя, вернулся к тому дню, когда юный Горацио зимой 1794-го впервые поднялся на палубу военного корабля («Мичман Хорнблауэр», 1950). К тому времени Форестер был уже очень известным писателем, однако грандиозный успех «Мичмана» стал неожиданностью даже для него. Читатели заваливали письмами, знакомые не давали проходу, требуя новых подробностей из жизни героя. В автобиографическом «Спутнике Хорнблауэра» (1964) Форестер пишет, что в жизни не поддавался на читательские уговоры и всегда (исключая только работу в годы войны) писал лишь то, чего требовала душа. Однако он признает, что назойливые вопросы не дали ему забыть про Хорнблауэра. Это практическое объяснение, однако были и другие факторы.
   «Мне всегда хотелось объяснить, как получилось, что Хорнблауэр женился на Марии, – написал он двенадцать лет спустя. – В первой книге легко было оставить это без объяснений, как то, что в жизни иногда бывает, и, надеюсь, натяжки не получилось. Но вот задача описать, слово за словом, как все произошло, манила своей сложностью. ‹…› И, сознаюсь, я хотел знать, хотел сам выяснить все подробности.
   И тут в память непрошено ворвался образ другого молодого человека, очень тощего, долговязого и увлеченного, который днем писал «Возмездие в рассрочку» [17 - Первый опубликованный роман Форестера (1926).], а вечерами профессионально играл в бридж, который ел хорошо, когда ему шла карта, и плохо – когда она не шла. Я и впрямь отлично помнил этого юношу, словно друга юности, умершего годы назад. Думаю, он и впрямь умер, а мое нынешнее «я» обитает в оставленном им теле, теперь сильно изменившемся».
   Немедленно обнаружились и другие технические затруднения. Форестер сумел произвести своего героя в лейтенанты, но как случилось, что тот стал капитан-лейтенантом, обойдя сотни тех, кто служил дольше? К 1808 году он должен быть капитаном с несколькими годами выслуги, а также приобрести трезвый и горький взгляд на жизнь – как это произошло? В оставшийся промежуток предстояло втиснуть много событий, кроме того, следовало учесть Амьенский мир: два года на половинном жалованье. И не забыть, что Хорнблауэр отлично играл в вист.
   Как нередко бывало в творчестве Форестера, неожиданный толчок дала «случайная» книга, купленная в качестве чтения на ночь. «Как «Артиллерийское руководство», изданное в 1860 году, попало в сан-францисскую букинистическую лавку?» – удивленно вопрошал он. Так или иначе, книгу Форестер купил и с удовольствием прочел. В ней особое внимание уделялось защите побережья от деревянных судов, в частности, использованию каленых ядер: ему было посвящено больше половины руководства, и процесс излагался во всех подробностях.
   В то время Форестер сильно сомневался, что когда-нибудь вновь соберется писать про Хорнблауэра, но точно знал одно: период, который завершится женитьбой, необходимо показать с немного иной точки зрения. Кто-то должен был смотреть на будущую жену Хорнблауэра объективнее его самого, да и на героя уже пора было взглянуть немного со стороны. Удобнее всего это было сделать именно сейчас, когда Хорнблауэр – младший офицер, подчиненный. Еще одна задача, привлекающая своей сложностью.
   В «Спутнике Хорнблауэра» Форестер утверждает, что впервые задумался о положении младшего офицера под командованием безумного капитана во время работы над «Лордом Хорнблауэром». Можно предположить, что он просто забыл про рассказ «Рука судьбы», опубликованный еще во время войны в журнале «Кольерс», но куда вероятнее, что он, по обыкновению, лукавит. (Как написал Джон Форестер в отцовской биографии: «Он лгал всю жизнь, иногда ради собственной выгоды, иногда – просто для удовольствия от процесса».) Так или иначе, рассказ, не входящий в основной канон, предвосхищает одну из сюжетных линий «Лейтенанта», и после него не остается и малейших сомнений, кто именно столкнул капитана Сойера в люк. Тем читателям, кто не уверен, что правильно разгадал загадку, придется дождаться последнего тома серии, куда планируется включить все рассказы. Пока скажу только, что Сирил Норкот Паркинсон, который в своей исторической мистификации «Жизнь и эпоха Горацио Хорнблауэра» утверждает, будто капитана в люк столкнул сам Хорнблауэр, возводит на него поклеп.
   Вернемся, однако, к тому, как излагает события сам Форестер:
   «Итак, у нас были каленые ядра и женитьба, продвижение в чине и профессиональная карточная игра, безумный капитан и взгляд со стороны; разные элементы (не сомневаюсь, что были и другие, которые я отбросил и к теперешнему времени забыл) теснили друг друга, стараясь пробиться в общую картину. По счастью, от меня, как всегда, требовалось лишь терпение. Подробности утрясались и укладывались по порядку, а я мог каждое утро незаслуженно поздравлять себя с тем, что процесс еще немного продвинулся к завершению. Лишь под самый конец мне пришлось вмешаться лично: произвольно выбрать один из двух соперничающих вариантов и честно поработать над источниками, чтобы найти подтверждение своим теориям. И наконец это случилось. Цепочка событий была видна мне совершенно отчетливо, причем отчетливость сохранялась уже недели две; тут-то я и сделал несколько открытий касательно себя. Во-первых, всегдашнее сильнейшее нежелание погружаться в утомительный труд почти уравновешивалось желанием воплотить теории в практику, идеи – в слова на бумаге. Хуже того, я призвал себя к собственному нелицеприятному суду и признал виновным в чем-то прежде неслыханном: я заранее предвкушал удовольствие и, словно ребенок перед тарелкой с едой, оставлял лучшее напоследок, как будто в написании книги есть что-то хорошее. По счастью, я давно перестал удивляться собственному непостоянству. Приговор суда, разумеется, был: «немедленно сесть и начать писать», и, разумеется, в первые же два дня настоящей работы все глупые иллюзии развеялись. Особенно худо было в самом начале, когда вернулся страх умереть, не завершив книгу, не раскрыв главное. Это больше, чем какие-либо другие соображения, заставляло меня писать в лихорадочной спешке, чтобы показать Хорнблауэра с его несносным упрямством – когда тот не желает радоваться собственным успехам, когда не раболепствует, даже если раболепствовать сейчас выгодно, а главное, когда позволяет своему нелепому характеру втянуть себя в нелепый брак – и все это изумленными глазами его друга Буша».
   Хорнблауэр вышел из испанского плена весной 1798 года и, надо полагать, сразу попал лейтенантом на «Славу». Во всяком случае, к весне 1800-го, когда начинается действие «Лейтенанта», он успел пережить на «Славе» довольно тягостное приключение, описанное в рассказе «Хорнблауэр и вдова Маккул». Через некоторое время после этих событий лейтенант Буш поднялся на борт «Славы», и вскоре она взяла курс на Вест-Индию.
   Французские революционные войны, плавно перешедшие в Наполеоновские, захватили немалую часть земного шара – иногда говорят, что Первой мировой правильнее было бы называть их. Не миновали они и остров Гаити, к которому направлялась «Слава».
   Он был открыт Колумбом в 1492 году, назван Эспаньолой и вскоре колонизирован испанцами. Они практически уничтожили местное индейское население, но тут же стали завозить невольников-африканцев, так что через сто лет после открытия острова чернокожих рабов там было в десять раз больше, чем хозяев-испанцев. В начале XVII века западная часть Эспаньолы и соседние мелкие острова, особенно Тортуга, стали прибежищем французских буканьеров. Постепенно те захватили всю западную часть острова, а в 1677-м она была официально провозглашена французской колонией Сан-Доминго. Центральная и восточная части острова под названием Санто-Доминго (то же самое по-испански) остались у Испании. Французская часть острова богатела и процветала. К концу XVIII века ее население насчитывало примерно сорок тысяч белых, чуть больше свободных мулатов и негров, которые имели собственность, хотя и были ограничены в правах, и более четырехсот тысяч негров-рабов. В 1790 году мулаты восстали, требуя равноправия; восстание скоро подавили, но пожар было уже не остановить. В 1791-м вспыхнуло восстание рабов, во главе которого встал Франсуа Доминик Туссен по прозвищу Лувертюр, свободный чернокожий, прежде бывший рабом. Когда в 1793 году началась война между Испанией и Францией, повстанцы перешли на сторону Испании, которая стала снабжать их оружием, боеприпасами и пообещала в случае победы отменить рабство. Тем временем британцы заняли южную часть острова. Казалось, Франция уже потеряла свою колонию, но тут в феврале 1794-го якобинский конвент в Париже принял декрет об отмене рабства, и Туссен-Лувертюр с повстанческим войском перешел на сторону Франции, что сразу изменило расклад сил. «Слава» с пленными испанскими кораблями и остатками испанского гарнизона покинула остров в 1800-м (во всяком случае, в той версии истории, которую рисуют романы Форестера), а в 1801-м Туссен, назначенный главнокомандующим вооруженными силами Сан-Доминго, захватил испанскую часть острова, провозгласил отмену рабства и, согласно принятой конституции, стал пожизненным правителем Гаити. Финал истории печален – французское правительство (которое в то время возглавлял первый консул Наполеон Бонапарт) хитростью заманило Туссена в ловушку и переправило во Францию, где тот умер в заточении. Много лет спустя Хорнблауэр, оказавшись во французском плену, вспомнит Туссена-Лувертюра в числе «тех, кого убила мстительность корсиканского тирана».
   А тогда, в 1801-м, Хорнблауэр благодаря своей отваге, уму и ловкости своего автора получил наконец вожделенный капитан-лейтенантский эполет. Мысль о мире представлялась ему и Бушу совершенно невероятной, а между тем все давно к этому шло. В 1799-м году Французскую республику признала Россия, в 1801-м, после сокрушительного поражения при Маренго, – австрияки. Теперь Англия вела войну в одиночку, и силы ее, подточенные ирландским мятежом, были на исходе. В Лондоне произошли серьезные политические перемены: ушло в отставку правительство Питта-младшего. Поводом для нее стала его попытка провести через парламент крайне непопулярный билль о предоставлении католикам равных прав с протестантами. Новый премьер-министр, Генри Аддингтон, был против продолжения войны. Бонапарт тоже нуждался в передышке. 1 октября в Лондоне были подписаны условия мира, а в следующем году 25 марта в Амьене Франция, Испания и Батавская республика, с одной стороны, Англия – с другой подписали окончательный мир, который, как вскоре выяснилось, был лишь кратким перемирием. Никто не собирался исполнять взятых на себя обязательств. Бонапарт по-прежнему расширял свои владения, Англия отказывалась уходить с Мальты. Миротворческие усилия Александра I, предлагавшего ввести на Мальту русский гарнизон, были отвергнуты и Францией, и Британией.
   Восьмого марта 1803 года Хорнблауэр был утвержден в звании капитан-лейтенанта и получил корабль, а 22 мая Англия объявила войну Франции – войну, которой предстояло продолжаться еще десять с лишним лет.

Е. Доброхотова-Майкова

Карты и схемы

Встреча «Славы» и «Клары»

   1 – «Слава» садится на мель
   2 – Высадка десанта
   3 – Путь десантного отряда к форту
   4 – Стоянка испанских торговых судов
   5 – Испанские суда обстреляны калеными ядрами
   6 – Место, где выгрузили 9 фунтовую пушку
   7 – Место, где установили 9 фунтовую пушку

1 – Место, где пленные захватили «Славу», а Хорнблауэр ее отбил

Краткий морской словарь

   Ахтерлюк – отверстие в палубе позади грот-мачты для погрузки грузов в кормовой трюм корабля.
   Бак – носовая часть палубы от форштевня до фок-мачты.
   Бакштаг – 1. Одна из снастей стоячего такелажа, поддерживающих с боков рангоутные деревья. Бакштаги идут вбок и несколько назад. 2. Курс судна относительно ветра – ветер дует с кормы и в борт (диаметральная плоскость судна образует с линией ветра угол больше 90° и меньше 180°). Делится на полный бакштаг (ближе к 180°), собственно бакштаг и крутой бакштаг (ближе к 90°).
   Банка – скамья на шлюпке.
   Банник – цилиндрическая меховая щетка на длинном древке, которой тушили остатки тлеющего картуза и прочищали – банили – пушку.
   Баркас – самая большая шлюпка, имеющая от 14 до 22 весел и парусное вооружение, служила для перевозки большого числа команды, тяжелых грузов и высадки десанта.
   Баталер – начальник интендантской части.
   Бейдевинд – курс парусного судна, образующий с направлением встречного ветра угол меньше 90°.
   Бизань – косой парус, ставящийся на бизань-мачте.
   Бизань-мачта – задняя мачта у судов, имеющих три и более мачты.
   Бимс – балка, соединяющая борта корабля и служащая основанием для палубы.
   Блинд – парус, который ставили под бушпритом. Привязывался к блинда-рею.
   Бом – слово, прибавляемое ко всем парусам, снастям, рангоутным деревьям и такелажу, принадлежащим бом-брам-стеньге.
   Бом-брам-стеньга – рангоутное дерево, служащее продолжением вверх брам-стеньги.
   Боцман – старший унтер-офицер, ведающий судовыми работами.
   Боцманмат – помощник боцмана.
   Брамсель – прямой парус, поднимаемый по брам-стеньге над марселем.
   Брам-стеньга – рангоутное дерево, служащее продолжением вверх стеньги.
   Брандеры – старые, отслужившие свой век суда, которые наполняли горючим материалом и пускали с наветренной стороны на неприятельские суда.
   Брасопить рей – поворачивать его в горизонтальной плоскости с помощью брасов.
   Брасы – снасти бегучего такелажа, прикрепленные к нокам реев и служащие для поворота их, вместе с парусами, в горизонтальной плоскости.
   Брать рифы – убавить парус, зарифить его.
   Брашпиль – якорная машина с горизонтальным валом для подъема якорей.
   Бриг – двухмачтовое парусное судно.
   Бриз – ветер, дующий вследствие неравномерности нагревания суши и воды днем с моря на сушу, а ночью с суши на море.
   Брюк – толстый трос, которым пушку крепили к боковым стенкам пушечных портов.
   Булинь – снасть, которой растягивают середину наветренной стороны прямых парусов и вытягивают на ветер наветренную шкаторину. Этот маневр нужен, когда идут в крутой бейдевинд.
   Бушприт – горизонтальное или наклонное рангоутное дерево, выдающееся с носа судна.
   Бухта троса или снасти – трос или снасть, свернутые кругами.
   Ванты – части стоячего такелажа, которыми укрепляются мачты, стеньги и брам-стеньги.
   Ватерлиния – кривая, получаемая при пересечении поверхности корпуса судна горизонтальной плоскостью, соответствующей уровню воды.
   Ватерштаг – толстые железные прутья или цепи, притягивающие бушприт к форштевню.
   Вахтенная доска (траверса) – доска с высверленными отверстиями, на которой при помощи деревянных стержней каждые полчаса отмечали курс по компасу, скорость по лагу и проч.
   Верповать – тянуть судно посредством верпа, то есть небольшого вспомогательного якоря. Самый большой из верпов называется стоп-анкером.
   Вестовой – матрос, прислуживающий в кают-компании или офицеру.
   Ветер заходит – становится круче; отходит – становится попутнее.
   Винград – выступающая часть на казне орудия.
   Выбирать – тянуть, подтягивать.
   Выбленки – ступеньки вант.
   Вымбовка – деревянный рычаг, служащий для вращения шпиля.
   Гакаборт – верхняя закругленная часть кормы.
   Галеон – большое морское судно, имевшее четыре больших и одну мощную наклонную мачту. Огромные, неуклюжие, тихоходные галеоны, перевозившие сокровища из Нового Света в Испанию, были лакомой добычей для англичан со времен Фрэнсиса Дрэйка и Томаса Кавендиша.
   Галс – 1. Курс судна относительно ветра. Если ветер дует в левый борт, судно идет левым галсом, если в правый, то правым. 2. Снасти, или тали, которые растягивают нижний угол паруса к наветренному борту. Косые паруса все имеют галсы, а из прямых галсы есть только у нижних парусов, то есть у тех, нижние углы которых не растягиваются по рею. Смотря по парусу, к которому галс прикреплен, он и получает свое название; так, например, фока-галс растягивает нижний наветренный угол фока. Садить галс – значит тянуть галс.
   Галс-кламп – отверстие в фальшборте парусного судна, через которое проводится галс паруса.
   Гардаман – кожаный ремешок на руку, к которому крепится круглая металлическая пластинка, называемая парусным наперстком. Применяется при сшивании парусины.
   Гик – горизонтальное рангоутное дерево, прикрепленное к мачте на небольшой высоте над палубой и обращённое свободным концом к корме судна. К гику пришнуровывается нижняя шкаторина косого паруса.
   Гитовы – снасти бегучего такелажа, служащие для уборки парусов.
   Гичка – командирская шлюпка.
   Главная палуба – третья снизу палуба на больших кораблях.
   Горбыли – толстые широкие железные полоски, которыми покрывают цапфы орудий, чтобы последние не выскакивали при выстреле из цапфенных гнезд.
   Гордень – снасть, проходящая через неподвижный одношкивный блок.
   Грот – 1. Нижний прямой парус на грот-мачте. 2. Составная часть названий парусов, рангоута и такелажа, расположенных выше марса грот-мачты.
   Грота – составная часть названий всех парусов, рангоута и такелажа, принадлежащих грот-мачте ниже марса.
   Грот-мачта – вторая мачта, считая с носа.
   Дифферент – разность углубления носом и кормой; если разность в сторону углубления кормой, говорят, что судно имеет дифферент на корму; в противном случае судно имеет дифферент на нос.
   Дульная пробка – устройство, предохраняющее канал орудия от попадания брызг, пыли и т. п.
   Дэннаж – груз.
   Загребной – гребец, сидящий на шлюпке первым от кормы; по нему равняются все остальные.
   Запальное отверстие находится в казенной части пушки, через него зажигают порох при стрельбе.
   Зарифить – уменьшить площадь паруса с помощью завязок (риф-сезней), расположенных рядами на парусах.
   Кабаляринг – строп, сделанный из троса. Обносится (наматывается) на шпиль и к полученному таким образом бесконечному тросу присезневают выбираемый якорный канат, не обнося его на шпиль.
   Каботажное судно – судно, осуществляющее перевозки вдоль берега.
   Казенная часть, казна – задняя часть ствола.
   Камбуз – место для приготовления пищи на судне.
   Канатный ящик – помещение, в котором на судне хранится якорный канат.
   Капер – частное лицо, получившее от правительства патент на право вооружить судно и захватывать вражеские корабли и товары; капером назывался и сам корабль, и его капитан.
   Кат – тяга, которою якорь, показавшийся при подъеме его из-под воды, подымается на крамбол.
   Каронада – короткая чугунная пушка.
   Картель – зд.: соглашение об обмене пленными.
   Картуз – зд.: мешок с зарядом пороха для пушки.
   Кают-компания – общая каюта, где собираются офицеры.
   Киль-блоки – две подставки из дерева, вырезанные по форме днища шлюпки. На них устанавливаются шлюпки.
   Кильватерные строй – строй, когда корабли идут один за другим.
   Кливер – один из передних треугольных косых парусов, ставился впереди фок-мачты.
   Клюз – сквозное отверстие, служащее для пропускания тросов и якорных канатов.
   Кнехты – тумбы для крепления швартовых или буксирных концов.
   Кокпит – кормовая часть самой нижней палубы.
   Колдунчик – флюгарка для определения направления ветра: матерчатый конус со вставленным в основание обручем либо пучок перьев на штоке.
   Комингс – окаймление на палубе по периметру люка.
   Кофель-нагель – деревянный или металлический болт, на который навертывают снасти.
   Корвет – трехмачтовое военное судно с открытой батареей. Носил ту же парусность, что и фрегат, предназначался для посылок и разведок.
   Кошка – 1. Металлический крюк на веревке. 2. Девятихвостая плеть для телесных наказаний.
   Кранцы – крепкие кругляши из дерева, которые препятствуют непосредственному соприкосновению судна со стеной набережной и смягчают таким образом сильные удары.
   Крюйс – слово, означающее, что части рангоута, такелажа и паруса, перед названием которых оно стоит, принадлежат к бизань-мачте выше ее марса.
   Крюйсель – парус, поднимаемый на крюйс-стеньге.
   Купор – корабельный бочар.
   Лаг – прибор для определения скорости судна. Он представляет собой доску треугольной формы (сектор) с привязанной к ней веревкой (линем, лаглинем) и грузом. На лине на одинаковом расстоянии друг от друга завязываются узлы. Доска выбрасывается за корму и пересчитывается количество узлов, ушедших за борт за определенное время (обычно 15 секунд или 1 минуту). Отсюда пошло измерение скорости судна в узлах, 1 узел численно равен 1 морской миле в час.
   Латинский парус – треугольный парус, который пришнуровывался своей верхней шкаториной к длинному составному рейку, поднимавшемуся наклонно, то есть его задний угол был высоко поднят, а передний опущен почти к палубе. Это один из древнейших видов парусов, дошедший до наших дней почти без изменения.
   Левентик – положение парусного судна носом прямо или почти прямо против ветра, когда его паруса полощут, но не наполняются ветром.
   Леерное ограждение состоит из туго натянутого троса – леера, который проходит через отверстия в леерных стойках, укрепленных вертикально на палубе. Устанавливается на судне в местах, не имеющих фальшборта.
   Лечь в дрейф – поставить паруса в такое положение, чтобы часть их давала тягу вперед, часть назад, и судно удерживалось бы на месте.
   Ликтрос – мягкий трос, которым для прочности обшиваются кромки парусов.
   Линейный корабль – трехмачтовое военное судно, несущее от 80 до 120 пушек и предназначенное для боя в кильватерном строю.
   Линёк – короткая веревка, с палец толщиной, с узлом на конце, для наказания матросов.
   Линь – тонкий трос.
   Лисели – паруса, употребляемые в помощь прямым парусам при попутных ветрах, ставятся по бокам этих парусов на особых рангоутных деревьях – лисель-спиртах.
   Лихтер – небольшое транспортное судно.
   Лот – свинцовый груз, служащий для измерения глубины.
   Льяло – помповый колодец.
   Люгерный парус – косой парус, поднимавшийся на выдвижной стеньге – рейке.
   Люгер – быстроходное двухмачтовое судно.
   Люк – отверстие в палубе для спуска вниз.
   Марс – площадка на мачте и месте ее соединения со стеньгой.
   Марса – приставка, означающая принадлежность следующего за ней понятия к марселю или марса-рею.
   Марса-рей – второй снизу рей, к которому привязывается марсель.
   Марсель – прямой парус, ставящийся между марса-реем и нижним реем.
   Мачта – вертикальное или слегка наклоненное к корме рангоутное дерево, установленное в диаметральной плоскости судна.
   Найтовить – связывать, обвивая тросом, два или несколько предметов. Трос при этой связке называется найтов.
   Нактоуз – деревянный шкафчик, на котором установлен компас.
   Ноки – концы всех реев, задние концы гиков, верхние концы гафелей и др.
   Обрасопить рей – повернуть его так, чтоб один нок пошел вперед, другой – назад.
   Отдать паруса – распустить сезни, которыми они были привязаны.
   Обстенить парус – положить его на стеньгу, то есть повернуть так, чтобы ветер дул в его переднюю сторону. При этом судно будет иметь задний ход.
   Оплетка – конец снасти, заплетенной особым способом для предотвращения его от развивки. Обычно оплетками разделываются концы всего бегучего такелажа кроме того, оплетками покрывают сплесни на такелаже и стропах блоков, оплетают фалрепы и пр.
   Отдать рифы – отвязать риф-сезни и увеличить парусность.
   Отдать снасть – отвернуть снасть с кнехта или с нагеля, где она была завернута, или выпустить ее из рук, если она была в руке.
   Отдать якорь – опустить якорь в воду.
   Пальник – древко, на конце которого закреплялся фитиль.
   Палы – откидные стопоры, насаживаемые на нижнюю часть баллера шпиля.
   Пассаты – устойчивые восточные ветры, с составляющей, направленной к экватору, дующие в пассатной зоне между 30° с.ш. и 30° ю.ш.
   Пеленг – горизонтальный угол между северной частью меридиана наблюдателя и направлением из точки наблюдения на объект, измеряемый по часовой стрелке от 0° до 360°; то же, что азимут.
   Перты – закрепленные под реями тросы, на которых стоят работающие на реях люди.
   Переборка – всякая вертикальная перегородка на судне.
   Планширь – брус, покрывающий верхние концы шпангоутов вдоль всей шлюпки, с гнездами для уключин.
   Поворот оверштаг – поворот на парусном судне, при котором оно пересекает линию ветра носом.
   Поворот через фордевинд – поворот судна, при котором оно пересекает линию ветра кормой.
   Погонное орудие – артиллерийское орудие, могущее стрелять прямо по курсу.
   Подштурман – помощник штурмана.
   Полубак – надстройка в носовой части судна, идущая от форштевня.
   Полуют – надстройка в кормовой части судна.
   Порт – отверстие в борту судна.
   Правила – длинные рычаги, посредством которых можно было поднять казенную часть, чтоб подложить под нее деревянные подъемные клинья, а также производить незначительно боковое движение орудия.
   Прибойник – цилиндрический поршень на длинном древке, которым досылали и уплотняли картуз.
   Приводить к ветру – брать курс ближе к линии ветра, ближе к крутому бейдевинду. Если судно, изменяя свой курс, приближается к линии ветра, говорят, что оно приводится (идет круче, поднимается), а если его нос удаляется от этой линии – идет полнее, уваливается.
   Приз – военная добыча, неприятельское судно или груз его, из которого победители получали свою долю, так называемые призовые деньги.
   Путенс-ванты – связи, идущие от вант из-под марса к боковым его кромкам; служат для укрепления кромок марса и не дают ему выгибаться вверх от тяги стень-вант.
   Раздернуть снасть – полностью отпустить, ослабить снасть
   Пыжовник – длинный скребок для чистки канала ствола.
   Раковина – боковой срез в кормовой части палубы.
   Рангоут – общее название всех деревянных приспособлений для несения парусов.
   Рей – круглое рангоутное дерево, которое служит для несения парусов.
   Решетчатый люк – решетчатая рама из брусков или реек, прикрывающая сверху люк.
   Риф – горизонтальный ряд продетых сквозь парус завязок, посредством которых можно уменьшить его поверхность. У марселей бывает их четыре ряда, у нижних парусов – два.
   Рубка – всякого рода закрытые помещения на верхней или на вышележащих палубах, не доходящие до бортов судна, с окнами в переборках (в том числе жилые).
   Руль – вертикальная пластина, поворачивающаяся на оси в кормовой подводной части судна.
   Румб – одно из тридцати двух делений компаса, равное 11,25°.
   Румпель – рычаг, насаженный на голове руля. С его помощью осуществляется перекладка руля.
   Руслени – площадки по наружным бортам судна, служащие для отводки вант.
   Салинг – рама из продольных и поперечных брусьев, устанавливаемая на топе стеньги в месте соединения со следующей стеньгой.
   Сезень – снасть в виде пояса для прихватывания парусов к реям.
   Сей-тали – тали, основанные между двухшкивным и одношкивными блоками. Применяются для обтягивания стоячего такелажа и для подъема грузов.
   Склянки – 1. Удары в колокол через получасовой интервал. Счет начинается с полудня: 12:30 – один удар, 13:00 – два удара, и так до восьми ударов, тогда счет начинается сначала. 2. Песочные часы.
   Скула судна – место наиболее крутого изгиба борта, переходящего либо в носовую часть (носовая скула) – либо в кормовую часть (кормовая скула).
   Собачья вахта – полувахта с 16 до 18 часов и с 18 до 20. Полувахты были введены для того, чтобы одно и то же лицо не стояло вахту в одно и то же время.
   Сплеснить – соединить без узла два конца вместе, пропуская пряди одного в пряди другого.
   Стень – сокращение от «стеньга», составная часть всех деталей, принадлежащих стеньге.
   Стеньга – рангоутное дерево, служащее продолжением вверх мачты.
   Суши весла! – команда, по которой на шлюпке вынимают весла из воды и держат параллельно последней, выровняв их лопасти.
   Табанить – двигать весла в обратную сторону.
   Такелаж – все снасти на судне. Делится на стоячий, который поддерживает рангоутное дерево, и бегучий, который служит для подъема и разворачивания рангоутных деревьев с привязанными к ним парусами.
   Тали – система тросов и блоков для подъема тяжестей и натягивания снастей.
   Твиндек – междупалубное пространство.
   Тендер – относительно большое одномачтовое судно.
   Топенант – снасть бегучего такелажа, прикрепленная к ноку рея и служащая для его удержания в той или иной плоскости.
   Траверз – направление, перпендикулярное к курсу судна.
   Травить – ослаблять снасть.
   Трап – всякая лестница на судне.
   Трос – общее название всякой веревки на корабле.
   Трюм – самая нижняя часть внутреннего пространства судна, расположенная между днищем и нижней палубой.
   Узел – единица скорости судна, соответствующая одной морской миле в час.
   Утка – точеная деревянная планка или отливка, закрепленная неподвижно и служащая для крепления тонких тросов.
   Уорент-офицер – категория командного состава между офицером и унтер-офицером.
   Фал – снасть бегучего такелажа, служащая для подъема рангоутных деревьев (реев, гафелей), парусов, кормового флага и т. д.
   Фалреп – тросы, заменяющие поручни у входных трапов судна.
   Фалрепный – матрос из состава вахтенного отделения, назначаемый для встречи прибывающих на корабль начальствующих лиц и провода их.
   Фальконет – небольшое огнестрельное чугунное орудие с цилиндрическим каналом и конической камерой с полушарным дном.
   Фальшборт – легкое ограждение открытой палубы.
   Фок – нижний парус на первой от носа мачте.
   Фока – составная часть названия всех парусов, рангоута и такелажа, принадлежащих фок-мачте выше фор-марса.
   Фок-мачта – первая, считая от носа, мачта.
   Фордевинд – ветер, дующий прямо в корму корабля; идти на фордевинд – идти с полным ветром.
   Фордун – снасть стоячего такелажа, являющаяся креплением стеньг. Нижние концы фордунов крепятся к бортам судна, позади вант и бакштагов.
   Форштевень – продолжение киля судна спереди, образующее нос корабля.
   Фрегат – трехмачтовый военный корабль, второй по размеру после линейного. Был остойчивее линейного корабля, имел более высокие мачты, большую парусность и превосходил его по ходу, однако нес меньше артиллерии.
   Цапфы – небольшие выступы цилиндрической формы на середине орудийного ствола, вставлявшиеся в цапфенные гнезда лафета.
   Шабаш! – по этой команде гребцы вынимают весла из уключин и кладут их в лодку.
   Швартов – трос, которым судно привязывается к другому судну или к берегу.
   Шверцы – щиты в виде овальных крыльев (плавников), спускающиеся в воду и закрепляемые снаружи бортов небольших парусных судов.
   Шебека – небольшое судно с сильно выдвинутым форштевнем и далеко выступающей палубой. Использовались преимущественно корсарами северного побережья Африки.
   Шканцы – часть верхней палубы между грот– и бизань-мачтами.
   Шкафут – часть верхней палубы от фок– до грот-мачты.
   Шкив – колесо, сидящее на валу, непосредственно принимающее или передающее усилие с помощью ремня или каната. Шкивы были деревянные.
   Шкимушка – мягкая бечевка, ссученная вдвое из каболки (пряжи) ветхого каната.
   Шкоты – снасти бегучего такелажа, которые растягивают нижние углы парусов или вытягивают назад шкотовые углы треугольных парусов.
   Шлюп – маленькое судно, больше брига, но меньше корвета.
   Шпигаты – сквозные отверстия в борту или палубе судна для стока воды.
   Шпиль – якорная машина с вертикальным валом, служащая для выбирания якорей. Шпили были деревянные и вращались вручную.
   Шпринг – трос, заведенный в скобу станового якоря или взятый за якорь-цепь, другим концом проведенный на корму, для удержания судна в заданном положении.
   Штаг – снасть стоячего такелажа, поддерживающие в диаметральной плоскости вертикальные рангоутные деревья – мачты, стеньги и пр.
   Штормовые паруса – специальные косые нижние паруса, которые ставятся во время шторма.
   Шхуна – парусное судно, имеющее не менее двух мачт и несущее на всех мачтах косые паруса.
   Эзельгофт – деревянная или металлическая соединительная обойма с двумя отверстиями. Одним отверстием надевается на топ мачты или стеньги, а во второе выстреливается (пропускается) стеньга или брам-стеньга.
   Якорь плавучий – спущенный за борт парусиновый конус со стропами или парус, раскрепленный на длинном древке. Служит для уменьшения дрейфа.
   Ял – небольшая служебная судовая шлюпка.

Таблица перевода мер

   1 морская лига = 3 морских мили = 5,56 км
   1 морская миля = 10 кабельтовых = 1,852 км
   1 кабельтов = 10 морских саженей = 680 футов
   1 морская сажень = 6 футов = 2 ярда = 1,83 м
   1 ярд = 3 фута = 91,44 см
   1 фут =12 дюймов = 30,48 см
   1 дюйм = 2,54 см
   1 галлон = 4 кварты = 8 пинт = 4,546 л
   1 кварта = 2 пинты = 1,14л
   1 пинта = 0,57л
   1 фунт = 453,59 г
   1 узел = 1 миля в час или 0,514 м/сек
   1 английский центнер = 50 кг

Сесил Скотт Форестер Лейтенант Хорнблауэр