-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
| Коллектив авторов
|
| Лилия Кликич
|
| Алеж Катои
|
| Мир мечты. Сборник стихов авторов литературного портала Изба-Читальня
-------
Лилия Кликич, Алеж Катои
Мир мечты
Т/О “НЕФОРМАТ” Издат-во Accent Graphics Communications, Montreal, 2013
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
1. Эльдар Ахадов [1 - http://www.chitalnya.ru/users/eaakhadov/]
1.1. Снег идёт
Не помню в день какой и год
Из детства раннего, в котором
«А снег идёт! А снег идёт!» —
Мы у окна кричали хором:
Шёл снег, стояли холода,
От ветра что-то дребезжало.
Ты на руках меня тогда
С улыбкой бережно держала.
И мы кричали: «Снег идёт!»
Так радостно и простодушно,
Что он с тех пор который год
Всё так же падает послушно.
И всякий раз в канун зимы
Едва ветра затянут вьюгу,
Мне снова чудится, что мы
Кричим с тобой на всю округу…
Был тихим нынешний рассвет,
Лишь сердце с полночи щемило…
«Её на свете больше нет» —
Сестра мне утром сообщила.
Но только телефон умолк,
Как снег пошёл повсюду снова.
…Хотел я крикнуть… и не смог.
И выдохнуть не смог ни слова!
Летит, летит весёлый снег,
Кружит и падает, как эхо…
Неправда, что тебя здесь нет.
Смотри, родная: сколько снега!
1.2. Сын
Сложная, разная, грешная,
Жизнь моя, гасни и стынь:
Плачет жена безутешная,
Болен мой сын.
Ужас по клетке, по лестничной —
Шествует, хрипло дыша,
Плачет мой сын пятимесячный,
Криком исходит душа.
Кашляет долго, кровиночка.
Стонет родимый – во сне.
Сын мой, сыночек мой, сыночка!..
Рученьки тянет ко мне.
Мой дорогой, мой единственный,
Как тебе, милый, помочь?"
Выстрадай хворушку, выстонай
Эту проклятую ночь!
Завтра сквозь окна больничные
Солнышко бросит лучи.
Здесь, мой хороший, отличные,
Здесь золотые врачи.
Ты же бесёнок отъявленный!
Ты же, мой мальчик, силач!..
С мамой в больницу отправленный, —
Спи, успокойся, не плачь…
В дом возвращаюсь покинутый
И… обжигает всего:
Там. на полу, опрокинутый,
Плачет тигрёнок его.
1.3. Молитва о тебе
Прошу Тебя, Господи,
дай тому самому человеку,
который читает сейчас эти строки,
всё, о чём он Тебя просит!
Дай ему это полной мерой,
как умеешь давать только Ты один!
И пусть он будет счастлив
во все его дни,
а если невозможно такое,
то хотя бы сколько-нибудь.
Даруй ему
крепкое здоровье
и любовь ближних,
понимание и сочувствие…
Сделай так,
чтобы душа его
всегда светилась
одной лишь любовью
ко всему сущему,
огради его от дурнословия,
от обид и зависти,
от войн и смертей,
от боли физической и душевной,
если же всё это неизбежно, —
не покинь его и тогда,
дай утешение.
Спаси для него всё,
что дорого ему на земле.
Если же поздно просить об этом, —
не лишай его памяти…
Не знаю – верит ли в Тебя
читающий сейчас
эту молитву о нем,
но даже если и не верит:
помоги ему!
Пусть он чувствует,
что – не одинок,
что нужен и любим…
Милостивый и добрый мой Господь!
Исполни это моё желание!
Исполни его так,
чтобы прежде,
чем закроются глаза мои,
я мог сказать:
«Благодарю Тебя, Господи!
Ты слышишь меня…»
1.4. На посошок
Хозяева! На посошок – вина!
Всё было вкусно, чинно, благородно.
Я не смотрю: целуйтесь, что угодно…
Ах, да! Я – рад, что ты – его жена.
Что эта речь нелепа и смешна,
Что роль моя, бесспорно, неуместна,
Не объясняй, я знаю, если честно,
Но чашу пью, как водится, до дна.
И что теперь? На посошок? Вина?
Нет. Покурю сначала – у окошка.
Что странного? Ну, выпил я немножко.
Случаются такие времена.
И все же чашу надо пить до дна,
До дна – чтобы текло по подбородку.
О, сколько нужно на такую глотку,
Чтобы забыть, что ты теперь – жена!..
«Хозяева! На посошок – вина!»
И хлопнет дверь. И вздрогнешь ты невольно.
Не притворяйся, что тебе не больно.
Уже темно. И дует от окна.
1.5. Дорога
Гонимые ветром, томимые жаждой,
Палимые солнцем и жгучим песком,
Идут они вечно, и, страждуя, каждый
О милости молит сухим языком.
И кажется каждому: здесь он случайно,
И нужно спасать непременно его,
И путь этот – чья-то жестокая тайна,
Поскольку не будет в конце ничего,
И кажется: стоит помыслить немного,
Как тут же найдется иная стезя,
А эта – дана для народа другого,
Такого, какой и представить нельзя!..
…………………………….
…Но нет никакого другого народа.
И нет никакого иного пути.
Есть только дорога, дорога, дорога,
Дорога, которую нужно пройти.
1.6. Из детства
За воздухом звонким, как песня,
В край светом объятых берёз,
К бабуле в деревню под Пензой
Мой дед меня в детстве привёз.
Я помню тот сказочный поезд
И розвальни-сани, и снег,
Сугробы по грудь и по пояс,
И конский размеренный бег,
Синичек под тёплой застрехой,
С геранью и печкою дом…
Куда бы я после ни ехал,
А помню всё время о том.
1.7. Там, где радость и покой
Там, где радость и покой,
За молочною рекой —
Льётся мёд из облаков
На детей и стариков.
Тихо плещется река,
Сны плывут издалека.
Улыбаюсь каждый миг:
То ребёнок, то старик…
1.8. Не взяли
Играют в космос дети —
Сто первый детский сад.
В раскрашенной ракете
Куда-то там летят.
И лишь, надувши губы,
В сторонке, как всегда,
Малыш из младшей группы,
Не взятый никуда.
Стоит и чуть не плачет:
Эх, не берут с собой!..
А он – хороший мальчик,
Он, может быть, герой!
Испачканы штанишки,
Кругом – один песок:
Вот как тебя – мальчишки,
А ты молчишь, дружок.
А в космосе открытом,
Опасностей не счесть!
И ждут людей они там,
Где только люди есть!
Скажу о тайне важной,
О той, что ты молчишь:
Весь мир спасёт однажды
Вот этот вот малыш!
Он всех храбрей на свете!
Он – гордость всей страны!
Возьмите парня, дети.
Возьмите, пацаны…
1.9. День чист и светел
День чист и светел, как слеза,
Как ветер за плечом.
И улыбаются глаза
Так просто, ни о чём.
И улыбается она,
И шутит он в ответ.
Они идут. Кругом весна.
Повсюду тает снег.
И пусть сосульки бьются вдрызг,
Нога скользит по льду.
Они, смеясь, идут на риск,
Целуясь на ходу.
Нет, не губами, – только взгляд,
Но как звенят сердца!
И так сто тысяч раз подряд —
До самого конца!..
И вот стоят лицом к лицу —
Почти уже ничьи.
А по бульварному кольцу
Текут, бегут ручьи.
И жизни радужная нить
Поёт что было сил…
Она просила не звонить.
И он не позвонил.
1.10. Вкусный снег
Да что же ты наделала!
Ну, как тебе помочь?!
В детсаде снега белого
Опять наелась дочь.
Компрессы, ингаляции,
Микстуры, капли в нос —
В подобной ситуации
Попали под вопрос.
Глядит она доверчиво,
Увы, ей всё – игра.
Над нею бьёшься с вечера,
Спасаешь до утра…
Но лишь народ детсадовский
Во двор пойдёт гулять, —
Снежок с великой радостью
Куснёт она опять!
…………………………..
Сверкая, с неба целого
Нисходит волшебство…
И слаще снега белого
Нет в мире ничего!
2. Владимир Безладнов [2 - http://www.chitalnya.ru/users/besladnov/]
2.1. Откровения сетевого поэта
(Из иронического цикла «Сеть»)
Когда порой бессонными ночами
Накатит вдруг томление души,
И Муза (с обнаженными плечами)
Начнет зудить: садись, мол, и пиши…
– О чем? – спрошу.
– Да разве это важно?
Пиши, о чем захочешь… C′est la vie!..
О чем трындят в поэзии «бумажной»?
О дружбе… о возвышенной любви…
О подвигах… о доблести… о славе…
О странностях загадочной души…
О пышных прелестях соседки Клавы,
Что так тебя волнуют, напиши!..
– Да что ты… что ты?!.. Бог с тобой, родная!
К чему чужие повторять грехи?..
Смешно писать о том, чего не знаешь!..
Не все, что зарифмовано – стихи!..
Но, хоть я Музу и считаю… дурой,
Хоть я сопротивляюсь ей… пока…
Моя неугомонная рука
Уже ползет… чтобы включить ПК…
Мгновение – и, в ритме гопака,
Порхают пальцы над клавиатурой.
За словом слово, и за фразой фраза —
Звенят, как колокольчик под дугой…
Одна строка несется за другой,
Как кисть художника, опережая разум…
За часом час, мелькают, как мгновенья,
И, наконец, – к рассвету – рождено
В счастливом пароксизме вдохновенья…
Большое!.. эпохального значенья!..
Да-да, вы правы… – именно оно.
Мне говорят – не всем писать дано…
Но я, прекрасно это понимая,
И бесконечной критике внимая,
Плюю на все!.. и, Музу обнимая,
Писать не перестану все равно!
2.2. Дорога к «Раю»
Судьба бережет кого-то… другому – хоть в гроб ложись!
И с ней ничего не поделать: не зря же, с дремучих веков,
Не только свою работу – всю свою горькую жизнь
На три категории делят смотрители маяков.
Материковые будни для нас – смотрителей – «Рай»!
Хозяйство… семья… порядок… – привычный, устойчивый быт…
Неважно, что «завтра» будет такое же, как «вчера», —
Ты знаешь, что люди рядом… что ты не совсем забыт…
Что дети учатся в школе, хотя, до нее и не близко…
Что можно смотаться в город – с друзьями попить пивка…
Что доктор придет – если болен… что здесь у тебя – прописка,
И ты называешься – гордо! – «Хозяином маяка».
Но «Рая» достичь непросто: сначала – «Чистилища» годы —
Гнетущая безотрадность… тоски ожиданья юдоль…
«Чистилище» – это остров. Безлюдный клочок природы,
Исхоженный тысячекратно – что поперек, что вдоль.
«Чистилище» – робинзонада… отшельничий скит далекий…
Тюрьма, покрепче бастилий… отказ от житейских услад…
Но мы и «Чистилищам» рады, хотя в них так одиноко…
Ведь каждый из нас, до «Чистилищ», прошел прижизненный «Ад»,
Который тебя стирает, как карандашный грифель…
В котором, себя забывая, вдали от любых земель,
Вдали от «Чистилищ» и «Рая», на голом каменном рифе,
А то и вовсе – на сваях, вколоченных в чертову мель,
Ты ждешь окончания вахты… порой – по полгода… без связи…
А в море – снова и снова – на долгие месяцы шторм…
И бред становится фактом… и мысль в этом бреде вязнет…
И ты, к суициду готовый, с судьбой начинаешь торг…
Ты напрочь теряешь стойкость… тебя навещают глюки,
И это – отчетливый признак того, что сходишь с ума…
И ты зарываешься в койку, задраив двери и люки,
А свет зажигает… призрак… когда подступает тьма…
Не верь, читатель, поэтам!.. и их романтическим бредням!
Не верь идиллическим сказкам о нашей «завидной» судьбе!
Дорогу к «райскому свету» осилим мы… если не сбрендим…
Не дай тебе Бог, все это хоть раз испытать на себе!
2.3. Листья жгут
День по-летнему ясен и светел…
Теплый воздух пропитан озоном…
Листопад!.. – и счастливые дети
С визгом носятся по газону…
Сквозь верхушки деревьев голых
Солнце жаркое так и брызжет!..
Полыхает земля под ногою
Влажным пламенем огненно-рыжим…
Карапуз – двухлетний мальчишка
В ослепительно яркой бандане —
Босиком, в трикотажных трусишках,
Удирает от старенькой няни…
Ах, какая, должно быть, радость —
По листве топотать что есть мочи!..
Няня – шариком – катится сзади…
Догоняет… – и оба хохочут!..
Что ж… картинка – предельно живая…
Но сегодня, я должен признаться,
Листопад у меня вызывает
Мрачноватые ассоциации:
Люди – в желтом – метут аллеи…
Листья палые в кучи сгребают…
Поджигают… – и листья тлеют
Серым дымом костров… погребальных.
Потому-то и воздух чистый —
Для меня – на полыни настоян,
И сверкает ковер из листьев
Умирающей красотою.
Ведь и мы – как и всякая живность,
Как и листья – подвержены тлению…
Осыпаются с дерева жизни
Поколение за поколением.
Из Канады – печальная новость:
Друг, оторванный от России,
Лег на землю листом кленовым,
Багровея апоплексией…
Время вовсе не романтично:
Пишет жизнь не стихами – прозою…
Вот – другой отлетел… мучительно…
Пожелтев, словно лист березовый…
Правда, третий – редчайший случай —
Был засушен в гербарий истории…
Остальные сгребаются в кучи…
И сжигаются… в крематориях…
Сколько их – отлетевших бесславно?..
Унесенных осенним ветром?!..
Я еще черенком ослабленным
Кое-как цепляюсь за ветку…
Я еще держусь – желто-красный!..
Я смотрю на детей… – О, Боже!..
До чего же они прекрасны!..
До чего же на нас похожи!..
Здравствуй, детство мое лучистое!..
Голоштанное!.. босоногое!..
Подождите!.. Не жгите листья!..
Пусть еще полежат… хоть немного.
2.4. Исход
Николаю Туроверову, Арсению Несмелому, Ивану Савину и другим – гораздо менее известным, а то и не известным вовсе поэтам-белогвардейцам посвящается.
Не отход, а исход! Бредем на восток,
Ноги, стертые в кровь, волоча.
Половина пути – по колено песок,
Половина пути – солончак.
От колодца к колодцу – палящий зной:
Вот уж месяц, как нет дождей…
Были б кони!.. но – нет!.. Кони пали давно.
Люди все же сильней лошадей.
Прошлой ночью сбежали проводники
(Вот и верь сволочам-басмачам!..),
А на пятках – какого-то Фрунзе полки…
Облепили, как саранча.
Налетают, под вечер… внезапно… вдруг…
Не давая остыть ногам.
Хорошо, что есть ты, мой проверенный друг —
Револьвер системы «Наган»!
Три часа назад был последний бой.
Ты был скор!.. – и упал с коня,
Рядом с тем, кто меня заслонил собой,
Тот, который стрелял в меня.
Вот – лежат они… рядом… щека к щеке —
Враг приник, в смертный миг, к врагу…
Пятна крови на белом солончаке,
Словно гроздья рябины в снегу.
Мы черствы: по погибшим уже не скорбим —
Нынче впору скорбеть по живым.
Что нас ждет впереди?.. Синьцзян и Харбин?..
«Новой жизни» поспешные швы?..
Перспектива черна, как монаший клобук:
Вместо дома – чужая земля,
Вместо белых берез – арча и бамбук,
Вместо ржи на полях – гаолян…
Не за это дрались мы, Россию любя!
Так на скрипке рвется струна…
Ты прости, что пришлось нам оставить тебя,
Изнасилованная страна!..
Что тебя – нашу Мать, Жену и Сестру —
Мы омыли кровавым дождем!..
Уходить, чтоб вернуться – порочный круг!
Ты не верь! – мы уже не придем.
Будут, медленной болью, тянуться года
Над какой-нибудь Желтой рекой,
И не будет покоя нам никогда,
Разве только – Вечный покой.
Кто там врет, что мы жизнь прожили не зря?!
Чем дышать прикажете мне,
Если больше ни Бога нет, ни царя?..
Если даже Отечества нет?!..
Если попрано все!.. и в моей стране
Правит бал торжествующий хам!..
Чем прикажете жить, если места в ней
Нет ни мне, ни моим стихам?!
Если сердце мое – как гноящийся струп,
А душа – больна и нага!
Ты теперь – мой последний… единственный друг —
Револьвер системы «Наган».
Мне вручили тебя в девяносто восьмом.
В день присяги. И с этого дня,
Двадцать, с лишним, лет, ты, товарищ мой,
Сотни раз выручал меня.
Я давно поборол и сомненья, и страх
Перед самым последним грехом.
Я пишу эти строки в свете костра
Из моих остальных стихов.
Напишу их стволом на песке – и все!
Их никто не прочтет? – так что ж!..
Пусть их ветер к утру по степи разнесет,
Или смоет нахлынувший дождь.
А когда свой последний катрен допишу —
Вытру ствол… крутану барабан…
И поставить в нем точку тебя попрошу,
Револьвер системы «Наган».
2.5. Сказка о Юки-онна [3 - Юки-онна – Снежная женщина.]
Я не люблю скоморошества
И пустословия праздного —
Дутых историй, умело
Яркими красками крашенных.
Сказок на свете множество.
Сказки бывают разными.
Я расскажу черно-белую —
Страшную:
«Небо беззвездно-черное
Тучами занавешено.
Воет метель февральская,
С редкими промежутками.
Вечно бродить обреченная
Страшная Снежная Женщина —
Грозная и прекрасная,
Жуткая —
Мрачно кружит по Японии
В белом метельном облаке,
Входит в рыбачьи хижины,
Входит в дома богатые…
Грозная и спокойная:
Холод в бесстрастном облике,
Взгляд – на весь мир обиженной
Статуи.
Сила её сокрушительна:
Ни при случайной встрече вам,
Ни за засовами прочными
Не уберечься от демона.
Жизнь или смерть – решит она
(И не дано вам третьего!) —
Хищница полуночная…
Где она
Рыщет ночами холодными,
С ликом, белее извести?
Может, стократно размножена,
Всюду за нами охотится?
Где она, вечно голодная?
Может, она поблизости?
Этого знать мы не можем, но…
Хочется.
Из темноты базальтовой
Слышится вьюги пение…
По потолку расползаются
Тонкие белые линии…
Словно водою залитый,
Гаснет огонь, с шипением…
Стены и пол покрываются
Инеем…
Думаете, вам блазнится?..
Дальше, мол, груз своих бед нести?..
Нет! Ваша смерть приближается —
Грозно… не зная усталости…
И для нее нет разницы
Между богатством и бедностью,
Юностью и уважаемой
Старостью.
С ней невозможно справиться.
Вы беззащитны – помните!
Раз уж судьбой так назначено —
Сопротивляться не нужно вам.
Миг – и она появится
Из ниоткуда в комнате —
Белая… полупрозрачная…
Вьюжная…
Пассами рук леденящими
Вас превратит в изваяния —
Снулые… безответные…
Новые жертвы выберет
И, наклонившись над спящими,
Чтобы забрать их дыхание,
Лица их бледностью смертною
Выбелит…»
Это простая история
Тысячелетней давности,
Но сохраненная в вечности —
Сказка о странной нежити —
О Юки-онна, которая
Видно устала от данности,
Вдруг захотев человеческой
Нежности.
Я рассказал бы в подробностях,
Будь я поэтом лирическим,
Как она, без разрешения
Древних богов Японии,
К людям, с опаской и робостью,
Вышла в людском обличии…
Как предрекали лишения
Они [4 - Они – общее название японских демонов.] ей…
Как, поборов искусственность
Собственного поведения
И позабыв о скитаниях,
Женщиной стала обычною…
Как научилась чувствовать…
Как к ней пришли сновидения…
Как появились желания
Личные…
Как познавала трепетно
Наши людские истины…
Как, не увидев в ней прежнюю,
Люди смогли понимать её…
Как свое счастье встретила…
Как полюбила искренне,
Стала женой и нежною
Матерью…
Стал бы рассказ мой обещанный
Приторной сентиментальностью —
Годной в любом издательстве
Пошленькой розовой повестью.
Только столкнулась женщина
С нашей людской ментальностью —
Жадностью, злобой, предательством,
Похотью.
И, не стерпев унижения,
Вспомнив былое величие,
Опыт убийства вспомнила
(Видно, он выгорел в ней не весь),
И появилась – для мщения —
В прежнем своем обличии.
Только жестокость дополнила
Ненависть!
К тем, кто нас «кормит» эрзацами…
К тем, кто обогащается,
Строя на наших несчастиях
Личное благополучие…
Вместе с другими мерзавцами,
С легкостью расправляется
В подлом обмане участвуя,
С лучшими…
К наглой «элите топовой»
В князи из грязи вышедшей…
Я бы хотел, чтоб вы поняли:
В черной работе – честная,
Нежить, как прежде, топает
В грязи эпохи нынешней,
Только сегодня в Японии
Тесно ей.
Сопками сахалинскими,
Льдами пролива Татарского,
Тропами дальневосточными
К нам она приближается
Через просторы сибирские,
Через отроги уральские…
Вряд ли она над порочными
Сжалится!
Бойтесь ночами холодными
Те, кто других обидели!
Те, чье существование
Подлою ложью опутано!
Нынче её – голодную —
Уж на Рублевке видели…
Бойтесь её дыхания!
Тут она!
2.6. Извините, достали!.
Вот, казалось, должно быть мне «до лампочки» это,
Но, однако, достали!.. Три недели подряд…
Ежедневно… я утром открываю газету —
Снова «лишние люди» в заголовках пестрят.
Телевизор включаю – депутат сытомордый
В многодневном ток-шоу (сто бы лет не глядел!)
Рассуждает с апломбом, убежденно и гордо,
О засилии жутком этих «лишних людей».
Господа – Добролюбов, Чернышевский, Белинский!..
Риторический Герцен и ехидный Щедрин!
Это вы умудрились – совершенно по-свински —
Этот термин попсовый нам в сознанье внедрить!
Я скажу от души вам – может, резко и грубо…
Может, даже чрезмерно откровенно и зло:
Вы меня извините, господин Добролюбов, —
Ваши «лишние люди» – это просто фуфло!
Индивиды-дворяне – в злой тоске от бессилья:
«Ах! – эпохой не понят!»… «Ах! – отстал от нее!»… —
По сегодняшним меркам, просто с жиру бесились,
Притворяясь, что ищут назначенье свое.
Их бы в нашу эпоху! В наш отстойник столичный! —
Покопаться сегодня в нашем русском г…не!
Здесь становится лишней не отдельная личность —
Поколения «лишних» вымирают в стране.
Это ж страшно подумать, вспомнив школьный их список,
Кем бы стали… бедняги… угодив в нашу жизнь?
Как бы жил здесь Онегин? – Да, наверное, спился б.
Что бы делал Обломов? – Да слинял бы в бомжи.
Как бы гордый Печорин на привычном Кавказе
Подставлялся под пули, с дедовщиной смирясь?..
Правда, Чацкий… вот тот бы приспособился сразу
И, витийствуя в Думе, власть бы «втаптывал в грязь».
Это нас – тех, кто верил беззаветно и слепо —
Поджидал на трибунах злобный топот и свист.
Нынче совесть – всего лишь глупый вздор и нелепость,
Ну, а честность – как хвостик – лишь смешной атавизм.
Это нам – для себя-то – нужно было немного:
Право думать свободно и свободно творить.
Это мы – недоумки – проложили дорогу
Тем, кто, нас отодвинув, выдал лозунг: «Бери!».
Но сегодня есть выбор. Он для каждого – личный.
С кем пойдешь ты и дальше – в нашу мрачную жуть?
Я себя причисляю к поколению «лишних».
И, конечно, я этим бесконечно горжусь!
2.7. Дантес
(Из цикла «Монологи»)
Старею… и ходить уже тяжеловато…
Ну, что за глупость – жизнь! И грустно, и смешно.
Вот, скажем, я – барон, пожизненный сенатор,
Мэр Сульца, кавалер французских орденов,
Почетный гражданин Эльзаса и Парижа,
Честнейший человек, прославленный в боях…
А в русском далеке меня зовут бесстыжим
Убийцей… подлецом… Да!.. облик мой двояк.
«Беспутный бонвиван, авантюрист, повеса,
Любимец зрелых дам, смазливый негодяй,
Жуир, бисексуал, ценитель политеса…
И тут же – карьерист, сквалыга, скупердяй…».
Ах, как легко быть тем, кого хотят в нас видеть!
Подыгрывать, смеясь, безнравственной толпе
И презирать – в душе… и даже ненавидеть…
Но – соответствовать, стараясь быть… тупей!
Вы думаете, я пришёл с душой открытой
В Россию, чтобы в ней решать свои дела?
Вы думаете, встреча двух иезуитов
В германском городке случайною была?
Да! Я – иезуит. И даже – коадъютор:
Я принят в Орден был уже в семнадцать лет.
И это Орден нам определил маршруты
И точный пункт назвал для встречи tete a tete.
Я – якобы больной (несчастный, но красивый)
И будущий «mon père» (родному не чета!)…
Вы думаете, мне нужна была Россия?
Вы думаете, я всю жизнь о ней мечтал?
Но… делать нечего. Мы – в северной столице.
А там – «Cherchez la femme!» – помог прекрасный пол,
И я представлен был самой императрице…
И вмиг зачислен был в её гвардейский полк,
Который, à propos, был развращён… повально:
Любой, в кого ни ткни – распутный содомит…
И мнимая моя, pardon, бисексуальность
Была, как пропуск к ним, – не греет, но дымит.
Я – в свите… на балах… флиртую, без опаски,
В гвардейские цвета, как шлюха, разодет…
Легко получен был, в те дни, Престолом папским
В России – при дворе! – удобный резидент.
«Mon diplomate-papa» был выдан мне «в аренду»
Для помощи, как связь, надёжная всегда.
Всё остальное – вздор!.. красивая легенда
Для умилённых душ сентиментальных дам:
«Красавец-инсургент, преследуемый властью,
Бежавший, чтоб спастись, в российские снега,
И благородный друг, в судьбе его участье
Принявший, как отец»… Пошлейший балаган!
Мой скромный тайный труд потомки не оценят:
Им не ясны мои падения и взлёт.
Я – лишь звено в цепи, кующейся для цели,
К которой Орден наш столетия идёт.
Какие там любовь и страсть – вблизи от трона —
К родившей трех детей красавице пустой!..
Вы думаете, мне нужна была матрона,
Беременная вновь, на месяце шестом?
К чему бы мне молва?.. и ярость рогоносца?
Но ясен был приказ, а это – не пустяк!
И я прикрыл собой интрижку венценосца,
Скандалом скрыв скандал – внебрачное дитя.
Интриги… вызов… брак… – всё это изменить бы!..
Кричали, что я трус… хотя, не в этом суть.
Вы думаете, мне нужна была женитьба,
Чтоб с глупой клушей жить в своём именье Сульц?
Но я – иезуит, и права не имею
Опасности – любой! – свою подвергнуть жизнь
Без разрешенья тех, кто рангом покрупнее,
Поскольку жизнь моя не мне принадлежит.
Но уж когда вконец зарвавшимся штафиркой
Был нагло оскорблён приемный мой отец,
Я право получил в штафирке сделать дырку,
Ему, как дворянин, ответив, наконец.
Иезуит иметь стальные должен нервы
И должен сделать всё, чтобы остаться жить.
А раз уж должен жить – стрелять обязан первым.
Спокойно. На ходу нахала уложив.
Пройти пяток шагов – не так уж это много.
И в несколько секунд конфликт был разрешен.
Я не хотел убить: стрелял не в грудь, а в ногу.
Проклятая судьба!.. он слишком быстро шёл.
Я понимал, куда ревнивец будет метить —
Он целился в меня, на грязный снег упав —
И, ощущая взгляд, дуэльным пистолетом
Я прикрывал не грудь, я прикрывал свой пах.
Он – неплохой стрелок. Меня он ранил. В руку.
И недоволен был. Но, честно говоря,
Я думаю – с лицом, скривившимся от муки,
Он не в меня стрелял: он целился в царя.
И что же? Мне теперь раскаиваться в этом?
Подумаешь – поэт! Да что мне до того?!
Достаточно вполне, что я свою карету
Данзасу предложил, чтоб увезти его.
Конечно же, арест с дознанием – не праздник:
Дуэли со времён Петра запрещены, —
Но вам не странно ли, что вместо смертной казни,
Я был освобождён и выслан из страны?
Уехал д’Аршиак, меняя службы место,
А секундант Данзас – бесхитростный сапог —
Спокойно отсидев два месяца ареста,
Без наказания в родной вернулся полк.
Забавные судьба отмачивает шутки!
Я знаю, что меня в России не простят:
История всегда юлит, как проститутка,
И пишут её так, как выгодно властям.
Давайте, господа, представим, для примера,
Оставив в стороне всю эту канитель,
Как развернулась бы тогда моя карьера,
Не состоись в тот день злосчастная дуэль?
Обременён семьёй, в безденежье и грусти,
Мечтая обрести заслуженный покой,
В каком-нибудь глухом российском захолустье
Командовал бы я задрипанным полком.
А здесь – во Франции – мне все кричали: «Браво!», —
Я, как двойной агент, политик, дипломат,
Работая на две великие державы,
Помог им, в трудный миг, их дружбу не сломать.
Я был полезен им в большой игре без правил.
И нужен был всегда! – я честно говорю.
Ведь именно меня Луи-Филипп направил
Посредником в Потсдам к российскому царю.
И я был принят им. И выслушан… с вниманьем.
И мой визит весьма достойно протекал.
Я убедил его. И выполнил заданье.
И был доволен мной далекий Ватикан.
И Орден, как всегда, следил за мной исправно
И направлял меня уверенной рукой,
Я тружеником был, и лишь совсем недавно,
Как некогда «mon père», отправлен на покой.
Нет!.. вы в моей душе сомнений не найдёте —
Прекрасную судьбу мне случай подарил,
И я живу теперь в достатке и почёте…
А, впрочем, я уже об этом говорил.
Вот видите – забыл. И, значит, – заболтался:
С годами, mille pardon, мы многословны… все.
А Пушкин… Пушкин – что ж… Он где-то там остался.
У речки. На снегу. Невидимый совсем.
Хотя, вот, дочь моя, в дурные книжки глядя,
«Прозрела», и теперь его боготворит,
И, чуть ли не молясь на «дорогого дядю»,
Уже который год со мной не говорит.
Её разубеждать – бессмысленно и скучно.
Как говорил в стихах мой незабвенный враг?
«Хвалу и клевету приемли равнодушно
И не оспоривай…»? Ну, что ж: да будет так!
2.8. Имам
Воздух густ и горяч, словно плавят в котлах карамель.
Громко бьется в стекло залетевший откуда-то шмель.
Он натужно жужжит. И следит за борьбою шмеля
Пара серых, как пепел, измученных глаз Шамиля.
«…Летний зной – а такого не помнят в Калуге сто лет —
Даже ночью вонзается в горло, как острый стилет,
И, с рассветом, бросает сознание в черный провал —
В полусон-полуявь:…отступление… бой… перевал…
Горстка верных мюридов… измена наибов… огни… —
Имамат, как старик, доживает последние дни…
– Разбудите меня!.. Пусть закончится этот кошмар!..
Этот сон!.. – Но черна от холодного пота кошма,
На которой имаму гораздо пристойнее спать,
Чем на мягкой перине, ложась, как неверный, в кровать.
– Просыпайся, имам!.. Эти черные мысли гони!.. —
Но и утром – в глазах – окруженный врагами Гуниб,
И сидящий на камне насмешливый русский сардар…
Я – как шмель – в западне, нанести не способный удар…
Я сдаюсь… я унижен… мне стыдно своей седины!..
Враг мой рад окончанию тридцатилетней войны.
Он берет мою саблю… командует: «На караул!»… —
И мюриды – с оружием! – могут покинуть аул.
Может, эту «почетную» сдачу вменят мне в вину,
И потомки мюридов за «трусость» меня проклянут —
Только не было в сердце имама такого греха:
Не всегда идентичны слова «газават» и «джихад».
Это просто – погибнуть шахидом, в смертельном огне.
Быть политиком – мудрым и хитрым – гораздо трудней.
Христианство с исламом нельзя до конца примирить.
Я – как прежде – суровый имам, я – как прежде – мюрид.
Я спасал свой народ! Я хотел сохранить имамат!
Был мой сын аманатом, теперь я и сам – аманат.
Десять лет я вдали от прохладных кавказских вершин…
Белый царь не дает разрешения хадж совершить…
– Поднимайся, имам!.. Ты – старик… твои дни сочтены…
Мусульманин не должен рассказывать черные сны!
Мусульманину должно с рассветом вставать на намаз!..».
Не кричит муэдзин… нет мечети… Калуга нема…
Бьется шмель о стекло… и следит за борьбою шмеля
Пара серых, как пепел, измученных глаз Шамиля.
2.9. Слушай тишину!.
Моим аргентинским друзьям и коллегам – Веронике Санчес и Раулю Косме Эстевесу, убитым, в числе других противников режима Рейнальдо Биньоне, в мае 1979 года на поле поло-клуба «Коронел Суаррес».
Полночь. Поле для игры в поло.
Лёжа навзничь, разбросав руки,
Ты вдыхаешь тишину, Косме.
Воздух – горькая полынь с перцем.
Не бывает тишина «полной» —
Тишина всегда полна звуков:
Даже если попадешь в космос —
Будешь слышать гулкий стук сердца.
Принесет, прошелестев, ветер
Запах скошенной травы прелой,
Да в конюшне, что в густой роще,
Беспокойная заржет лошадь.
Прошуршит в траве змея где-то,
Заведет сверчок свои трели… —
Тишина звенит в ушах громче,
Чем ревущая толпой площадь.
В черном небе – над тобой, Косме —
Безмятежность и покой… трезвость.
Волопас повел гулять свору,
Добродушных звездных псов гончих.
Вероника расплела косы,
Чтобы волосы опять срезать:
Птолемей вернется к ней… скоро…
Это твой последний день кончен.
Здесь – внизу – травили вас псами
После сыгранного днем матча.
Сняв мундиры – веселы, ражи —
Для потехи, натянув стринги,
Добивали тех, кто жив, сами
Перепившиеся, в хлам, «мачо»,
И насиловали жен ваших,
И машинкой для овец стригли.
Ах, как весело скакать голым,
По живым мячам лупя клюшкой!
А потом надеть мундир важно
И отбыть к своей семье – в город…
Слушай, Косме, тишины голос
(Скоро будут говорить пушки),
И вбирай в себя спиной влажной
Остывающей земли холод.
Этот холод, пополам с болью,
В небе звездные зажег свечи.
Неотпетую твою душу
Не услышат в городском шуме.
Ты не свидишься с женой больше —
Вероника будет ждать вечно.
Слушай, Косме, тишину!.. Слушай!
Ты еще не до конца умер.
2.10. Калигула
«…Так давно это было, что черные вороны даже
Сколько ни вспоминали – не вспомнили, в точности, дату…»
Виктор Соснора
Как давно это было! – почти невозможно представить…
Отложив «на потом» всю сегодняшнюю дребедень,
Я, из старости в юность минувшие годы листая,
Вспоминаю свой первый – счастливейший – творческий день.
Ленинград… Тишина в переполненном зрительном зале…
(Впрочем… «зал» – это громко… – всего лишь, холодный подвал)…
Мы играли Камю… Ах, как мы вдохновенно играли!..
Зритель плакал, смеялся, сочувствовал, негодовал…
И неважно нам было, что вместо портала и рампы
Между «залом» и «сценой» протянут был шнур бельевой…
Что светили нам в лица лишь две самодельные лампы,
И что зрители стулья, в тот день, приносили с собой… —
Ведь под Брубека с Монком, ревущих из магнитофона —
Под джазменов, в которых мы были тогда влюблены,
Да под собственный скрежет и лязг шумовых какофоний,
Мы творили Искусство!.. на фоне кирпичной стены.
И не важно, что не было «звезд» в нашем братстве студийном —
Каждый мог засиять, как начищенный медный пятак!
Потому что, в тот день, мы и зрители были едины,
Создавая, как радостный праздник, наш общий спектакль!
В нем был бунт!.. был протест, прорывающийся сквозь завесу;
Он был неосязаем… невнятен… незрим… невесом…
Мы играли Камю!.. и его запрещенная пьеса
Заставляла, в тот день, наши души звучать в унисон.
И на «сцене»… из ночи… рассветное солнце вставало!..
И мы жили на ней!.. ненавидя… страдая… любя…
И метался Калигула в тесном пространстве подвала,
Разрушая!.. вконец опостылевший мир… и себя!..
И кордон добровольцев – а их было множество, к счастью —
Плотной группой стоял у подъезда, мешая жильцам,
И в подвал не пускал представителей власти мордастых,
Чтобы дать нам возможность спектакль доиграть до конца.
Вот уж скоро полвека со дня этой нашей премьеры.
Сколько было потом их – за длинную-длинную жизнь!.. —
Поражений… побед… компромиссов… халтуры, к примеру…
Признаюсь, очень трудно по полочкам всё разложить.
Меркантильность и пошлость растут и растут, год от года.
Жизнь, как прежде, груба. А актерская гордость – слаба…
Я сегодня тоскую по тем «временам несвободы»,
Когда «Творчество» было синонимом слова «Борьба».
3. Саша Бесt [5 - http://www.chitalnya.ru/users/julber/]
3.1. Стокгольмский синдром
Желтое солнце застыло в горячем паркуре —
Хмурый художник мазками рисует закат.
В этом закате мой Ангел задумчиво курит.
Надо завязывать, только не бросит никак.
Волей судьбы мы безжалостно-близкие люди.
Волей небес мы, бунтуя, творим беспредел.
Ты меня так же, как прежде, болезненно любишь,
Зная, что я уже жизнь, как к тебе охладел.
Ходишь за мной по пятам, обнимаешь, как душишь.
Этот Стокгольмский синдром пожирает, растет.
Я тебе нужен. Зачем-то отчаянно нужен.
Ставлю диагноз – «негласно виновен во всем».
Я принимаю тебя как привычную данность,
Как одного из безликой безмастной толпы.
Как же иначе? Ведь кем для тебя тогда стану,
Если умерю свой гордый безжалостный пыл?
Я насыщаюсь тобой, если чувствую жажду.
Но отчего я порой повторяю во сне? —
«Как я смогу отпустить тебя, если однажды…
Если однажды ты вдруг охладеешь ко мне?»
3.2. Кукла наследника Тутти
Ты играешь со мной,
Ты пугаешь весной.
Я не сплю уже целые сутки.
Я смотрю из окна
Как колдует весна,
Как к фонтану слетаются утки.
Я смеюсь невпопад,
И волос водопад
По спине грациозно струится.
В этой клетке теней
Я любуюсь своей.
Я невольная вольная птица.
Я твой старый каприз —
Заводной механизм
В ярком платье, но тусклый, по сути.
Сон, похожий на рок:
Я – циркачка Суок,
А не кукла наследника Тутти.
Ты ревнуешь меня
Каждый вздох мой и взгляд,
Каждый шаг мой к распахнутой двери.
Я останусь собой.
Я не стану другой,
Если ты перестанешь мне верить.
Мы сегодня вдвоем.
На запястье моем
Незаметные капельки ртути.
Я танцую до слез,
Я играю всерьез.
Я ведь кукла наследника Тутти.
3.3. Если зима вдруг приходится на июль
Если зима вдруг приходится на июль,
Если проснулся в кровати, но весь в снегу,
Губы мгновенно замерзли на слове «лю…»
Значит, солгу тебе правду. Опять солгу.
Я расскажу, что ты принц из другой страны.
Я промолчу, что страны твоей больше нет.
Той, где под солнцем и звездами все равны,
Той, по которой ты плакал сейчас во сне.
Я расскажу, что глаза у тебя в отца.
Я промолчу, что он был от рожденья слеп,
Помня его волевые черты лица,
Теплые руки, дающие теплый хлеб.
Я расскажу про родную твою сестру.
Смуглую девочку, шуструю, как лиса.
Я промолчу, как тащили ее к костру.
Богу Дождя не хотелось ее спасать.
В доме натоплено. Ночь и горит камин.
Ты улыбаешься, веря моим словам.
А за окном, осыпаясь, цветет жасмин
А под окном, зеленея, растет трава.
Ты засыпаешь и видишь свои снега.
Я научу, и ты сможешь сказать «люблю».
Знаешь, как трудно бывает тебе солгать,
Если зима вдруг приходится на июль?
3.4. Вставай-ка, царевна, пора собирать тряпье
Вставай-ка, царевна, пора собирать тряпье.
Тебе восемнадцать, погода прекрасна для мая.
Прощаться с отцом? Да он даже тебя не узнает…
Он несколько весен подряд беспробудно пьет.
Бери все, что ценно: игрушки, кота, пальто,
Цветные фломастеры, книгу, бумажного змея.
Все важное сердце подскажет, а я не сумею.
Про паспорт и деньги забудь – заберешь потом.
Запомни одно: как пойдешь – не смотри назад,
Чтоб встретиться взглядом с одним яснооким эмиром,
Который, склонив пред собою три четверти мира,
Полюбит тебя за свободу в твоих глазах.
Захочешь родить ему сына, родится дочь.
Пророчество как полнолуние – четко по плану.
Любовь – это то, что наносит душевные раны.
И ты, обернувшись волчицей, уходишь в ночь.
Супруг твой от горя уж несколько весен пьет.
А дочь твоя словно прекрасный цветок подрастает
И я, как вожак нашей серой породистой стаи
Велю ей: «Царевна, пора собирать тряпье»
3.5. Хаски
Если я – дежавю, то
Скажи мне об этом сразу.
Я признАюсь, порою
Мне тоже бывает тошно.
Жизнь как паззл, она лишь
Дурацкий картонный паззл.
Мир – горошина в горсти
Таких же других горошин.
Принц по радио что-то
Вещал о Большом Потопе
Нам не страшно, ведь в море
Есть очень добрые рыбы.
Мир из клеток, где ясно
Что в этой грязи утопий
Мы лишь пешки, которым
Придется однажды выбыть
Ты призналась сегодня,
Что я не из этой сказки.
Это значит, что… в общем,
Пора нам с тобой прощаться.
Для кого-то другого
Я стану Сибирским хаски.
Лунным псом, что сегодня
Теряет Кусочек счастья.
Плачет девочка в мире,
Который меня не принял.
Снег искрится, роняя
На землю колючие стразы.
Что-то воет в груди, но
Наверное, это иней.
Если я – дежавю, то
Скажи мне об этом сразу.
3.6. Странные люди
– Татуировку на сердце можно?
Чтоб не забыть…
– Сердце ведь мышца – не кожа.
Поэтому будет болезненно – сложно.
– Пусть будет сложно
Главное, чтоб навсегда.
– Так… Вы согласны?
– Да!
– Мне вас немного жалко…
– Как вы сказали…? Жарко?
Да-да! Вы правы!
Сегодня особенно жарко!
Ведь лето же…
– …поздняя осень.
– В восемь? Да! Несомненно, в восемь!
В восемь мне надо уйти.
Чтобы забыть по пути…
– Все. Я закончил.
– Уже?
Мне было вовсе не больно…
– Будет. Когда захотите свести.
Или попросту… попросту выжечь…
– Выжить?
Ах, да… остается лишь выжить.
Завтра всего лишь суббота
День, а потом на работу.
… боль утопить в заботах.
Что это я вдруг? Мне пора!
Лето ведь. Солнце. Жара…
Вдруг разрыдалась. Ушла.
Боль собирать по крупицам.
Странные люди птицы.
3.7. Смотри, мой сеньор
Смотри, мой сеньор, твои розы
Опять зацветают.
Та женщина снова и снова
Приходит сюда…
А снег, мой сеньор, на ресницах
Предательски тает…
Вода на ресницах… ведь снег —
Это просто вода.
Печальный итог, мой сеньор,
Я, конечно же, знаю…
Здесь мир, где ромашкой колышется
Жизнь на ветру.
Здесь мир, где под взглядом твоим
Я всегда замираю.
И если умрешь, я с тобой,
Несомненно, умру.
Здесь небо, смотри, мой сеньор,
На закате алеет.
Здесь медленно, будто бы в сказке,
Плывут корабли.
И встретившись взглядом с тобой,
Твои слуги бледнеют.
И руку целуют твою,
Мой сеньор, короли.
И только в апреле седом
Мне на миг показалось:
Есть мир, где смиренно колышется
Снег на ветру.
Где гордость простая украдкой
За мной увязалась…
Есть мир, где ты сдохнешь. А я…
Без тебя не умру!
3.8. Не выросли птицами
В тот век, когда небо хлестало плетьми
И тучи вязало крылатыми спицами,
Все птицы мечтали, что станут людьми,
А люди мечтали, что вырастут птицами.
Но в день, когда небо осело на лед,
И камни на сердце небесном растаяли,
Все люди вдруг кинулись в первый полет
И ночь бороздили пернатыми стаями.
Но утром они вдруг попадали вниз
Такими бескрылыми, странными, голыми,
Корили себя за проклятый каприз
И бились о камни, хватались за головы
А небо звало всех крылатых детьми
Их судьбы вязало огромными спицами.
– Поэтому птицы не стали людьми?
– Нет-нет, это люди не выросли птицами.
3.9. Сказка о снежной королеве
В детстве я в сказочной книжке увидел картину:
Маленький мальчик выкладывал что-то из льдинок,
И восседала на мраморном троне, что слева,
Бледная женщина Снежная как Королева
Я вдруг подумал – тоскует по мальчику Каю
Теплая, нежная, добрая… в общем – ДРУГАЯ
Кто-то сказал ей: «Нельзя быть такой, доррогая»
Кто-то поддакнул: «А Кларра пррава, доррогая!»
Герда отправилась в путь в тот же пасмурный вечер
Чтобы узнать – что такое морозная вечность.
Слухи ходили, что Герду украли вороны,
Те, что служили на благо Холодной Короны
Годы спустя я случайно увидел картину:
Мальчик все так же выкладывал вечность из льдинок.
И восседала на мраморном троне, что слева,
Девочка, ставшая ради него Королевой
3.10. Я запомню тебя, чтоб найти через сотни лет
Я запомню тебя, чтоб найти через сотни лет,
Чтоб когда-нибудь вместе камин растопить стихами,
С головой завернуться в коричневый мягкий плед
И заполнить разлуку известными нам штрихами.
Я запомню тебя, чтоб при встрече тепло обнять,
Чтоб насквозь пропитаться твоей пеленой прохлады,
Чтоб за все эти годы друг друга простить… понять,
Чтобы взять кочергу и собрать угольки баллады
Я запомню тебя, чтоб при встрече легко солгать:
«Я совсем не скучал в этом обществе светских пташек
И вообще, ты прости, мне к другой пора убегать»
А в ответ: «Посмотри! Изумительна роспись чашек»
Я запомню тебя, чтоб больнее было терять,
Чтоб кому-то сказать: «Извини, я влюблен в другую»,
Чтобы ночью тайком целовать золотую прядь
И отчаянно-больно унизить тебя нагую…
4. Ген (Геннадий Бульдин) [6 - http://www.chitalnya.ru/users/gen54/]
4.1. Зима, неустроенность, вьюга…
Зима, неустроенность, вьюга,
Рука в переплете окна.
Она – продолжение друга,
Она – притяжение дна.
Шаги по линейкам тетради,
Журчание смеха, долги,
Смятение памяти ради
И памяти ради круги.
Широты, высоты, красоты,
Поля, синева, облака,
Бесшумность полета без квоты,
Доверчивость дурака.
Дрожание, скрип половицы,
Рассвет, угасанье свечи.
Страница, спокойствия птица,
Свечение, крылья, лучи
4.2. Оригами
Утро
Утро. Свежий воздух чистый
Как прозрачная вода.
И синички как горнисты
Созывают всех сюда.
Их фанфары чуть похожи
На судейские свистки.
Ну и что же, что похожи?
Ведь они не велики.
Ведь на ветке эта птичка
Чуть побольше, чем блесна.
Но зато я знаю лично,
Что вернулась к нам весна.
______________________________
Рассвет
Морозный воздух чист и свеж,
Блестит как новенький пергамент.
И для несбывшихся надежд
Рассвет дает начало в гамме.
Он не спешит о всем узнать,
Спуститься к нашим оригами,
Как будто эта новизна
Всегда бывает с берегами.
И, разливая по земле
Добро огромными кругами,
Он через сотни тысяч лет
Идет спокойными шагами.
4.3. Жен'е
Она выходит из подъезда
С привычной сумочкой в руке,
В которой маленькая бездна
Лежит в укромном уголке.
Она выходит как царица.
Трепещет шарф на ветерке.
И он безудержно стремится
Сейчас прильнуть к ее щеке.
Никто о ней сейчас не скажет,
Что эта женщина несет
Неповоротливую тяжесть
Тревог, волнений и забот.
И, если птица не вернется
В гнездо родное через час,
На дне холодного колодца
Вы через день найдете нас.
4.4. Разве лето фиолетовое?
Разве лето фиолетовое? – Нет!
Лето бирюзовое.
А скажите, сколько ему лет?
Да оно же новое!
Принесло на небо синеву
На веселой ниточке,
Я на ней за речку уплыву.
Поднимусь на цыпочки…
А какие у тебя глаза?
Мамины и папины.
А откуда в небе бирюза?
Ласточки наплакали.
Это Колька! Выпустил стрелу
В гнездышко под стрехою.
Мы за ним гонялись по селу.
А они уехали.
4.5. В каждой встрече
В каждой встрече с тобой я не то говорю,
Будто чьё выполняю задание.
И при этом впустую, как пух на ветру,
Пролетают минуты свидания.
В предыдущем на шаг, всё не то и не так
Вызревало в ладонях молчания.
Но его колыбель оказалась пуста,
На секунду лишившись внимания.
Я смотрю на тебя и не то говорю,
Утопая в подробных деталях,
Не про то, как тебя безнадежно люблю,
Не про то, как увидел тебя на углу,
А несу чепуху, что опять к декабрю
Снегопады упасть опоздали.
4.6. Судьбы
Белая пушистая ворона
Строчки вышивает на снегу.
Ты не бойся, я тебя не трону.
И забыть уж точно не смогу.
Видно потому, что ясно помню
Злую свиристящую пургу,
Где земля в ударах смерти тонет
На отлогом нашем берегу.
Мы ползли, толкая автоматы
Впереди, как клювы у ворон.
Алым расцветали маскхалаты
Под разрывы мин со всех сторон.
Поле становилось полосатым
На проклятом нашем берегу.
Все, что оставалось от солдата —
Красные пунктиры на снегу.
Утыкались лбами в снег измятый,
Скошенные пулей на бегу…
Эти незаметные ребята
Нас живых и нынче берегут
4.7. Anno Domini [7 - Anno Domini – От рождества Христова.]
Я утверждаю, что магнит
Отнюдь не как химера
Известен был и знаменит
В начале нашей эры.
Уже тогда, как и сейчас,
Не больше и не меньше,
Всегда притягивала глаз
Необъяснимость женщин.
Тогда не знали их мужья
Ни Максвелла, ни Тесла,
И забывали всё, как я,
Увидев взгляд невесты.
Их неземная красота
Внезапно появлялась
Из ничего. И сила та
Надолго оставалась.
Та сила женщин ожила
Не с доброй кружкой эля,
И только четкость обрела
Под кистью Рафаэля.
Тогда решил научный мир
По нити Ариадны
Найти ее, и вдоль, и вширь
Исследовав Элладу.
Потом мужья про эту нить
Бумаг испишут тонны,
Но не сумеют объяснить
Загадочность мадонны.
А я скажу вам как пиит
С натурой инженера,
Что виноват во всем магнит,
Присвоенный Венерой.
Она внутри его хранит
С достоинством туманным
И держит Anno Domini
Под сердцем постоянно
4.8. А мы с тобой по-прежнему не спим
Не спал, когда на скатерти окна
Зима перезаписывала крестики.
Все ждал: вот перебесится она,
И снова, как и прежде, будем вместе мы.
Не спал, когда ручьями прорвались
Снегами заколдованные шалости
Да так, что поменялись верх и низ.
Порой так не хватает этой малости.
И промелькнула в небе в этот миг
Та нить, что нас связала пуповиною.
В ответ мне улыбался целый мир
И не казались дни такими длинными.
Рассветный луч, пройдя сквозь белый дым,
Старательно взбирается по лестнице.
А мы с тобой по-прежнему не спим.
Не спим вдвоем уже четыре месяца.
4.9. Зимние сумерки
На морозе сумерки —
Упокой души.
Словно тихо умер ты,
Важное свершив.
Опускаясь, кружится
Невесомый снег.
И спешат по улице
Люди как во сне.
Смолкли звуки бранные,
Таинство храня.
И заря багряная
Смотрит на меня.
Мне под ноги стелется
Робкий огонек.
Посреди метелицы
Я не одинок.
На морозе сумерки
Замерли в тиши.
В нарожденном сумраке
Некуда спешить.
………………….
Будет ночь-скиталица
Жаться в уголок,
Тишина-страдалица
Дуть на уголек.
Огонек затеплится
Чисто и светло,
Ветерком смахнет с лица
То, что раньше жгло
4.10. Концерт на передовой
Звонкий голос исполняет,
Слышится окрест:
«В городском саду играет
Духовой оркестр».
И в эти ноты не встревает
Падающий свист —
Свой артобстрел не начинает
Замерший фашист.
В строю солдатском каждый знал,
Что под прицелом этот «зал».
И сразу дать ответный залп
Готов был этот полк.
На небе тучка вдаль летит.
Здесь каждый может быть убит.
Но голос теплый не забыт,
Хоть он давно умолк.
И полк оставит этот лес,
Где будет литься смерть с небес.
И в голом поле, без границ,
Как листья падать ниц.
Они пройдут и дзот возьмут,
Преодолев врага.
И в той атаке не соврут,
Как песня дорога.
А после смерти злой войны
Вдруг скажет тихий лес
Как выдох ласковой волны:
Здесь нет свободных мест.
5. Александр Дмитровский [8 - http://www.chitalnya.ru/users/alxboris/]
5.1. Спаси меня, и я тебя спасу…
Опять одолевают злые мысли.
Печальный дождь зашёл на полосу,
Где радуга повисла коромыслом.
Спаси меня, и я тебя спасу…
По сути – малость нужно в этом мире:
Увидеть, как ладонями росу
Ты собираешь… А потом всё шире
Навстречу солнцу – губы нарастяг —
Твоя улыбка. Что её милее?!
Когда-нибудь и дети мне простят…
Поймут, что я всегда тобой болею.
Восходы и закаты нам двоим
Уже не суждены. Мы все там будем.
А город жив, не мой Ершалаим…
Зачем любовь вы там казнили, люди?!
Вы не её убили, а себя…
Пилат рыдал среди житейской скверны?
Когда-нибудь, кого-то там простят…
Когда-нибудь, кого-то там, наверно.
5.2. Я с тобой в разлуку не играю
Я с тобой в разлуку не играю,
Выпало прощаться навсегда.
Боже, как секунды замирают…
Медленно уходят, кто куда.
Память сохранит минуты эти
Пленкой черно-белого кино…
Как же жить теперь на белом свете,
Если вместе быть не суждено?!
И дожди осенние заплачут —
Вышел у любви последний срок.
Нам с тобой уже нельзя иначе,
Каждый без другого – одинок.
Груз обид навалится на плечи,
Вкус непонимания горчит…
Я уйду один в холодный вечер,
Молча положив на стол ключи.
Шаг последний станет шагом первым
К новому, что где-то впереди…
На колки натянутые нервы,
В унисон – осенние дожди.
5.3. Снегопадное
Снегопады, как мокрую птицу,
Ветром злым в этот день закружат.
Захотелось поехать в столицу…
Навестить бы вчерашних солдат.
Посидеть, при′нять вместе по сотке
И стакан черным хлебом накрыть…
Вспомнить всех, кто погиб на высотке.
Да откуда зимой эта прыть?!
Мне-то рядом, часок в электричке.
Посидел, подремал – и в Москве…
Письма ваши зовут меня в «личке»,
Только вы-то в литве и в мордве.
А другие в предгорьях Кавказа…
Тот, кто спас, гастарбайтер сейчас.
Снегопад, ты утихнешь, зараза?!
Нет, так нет… Я же выпью за нас.
Жизнь идёт, словно та электричка
По прямой. Там, на главном пути,
Ждет напрасно погибших москвичка.
Вот и я не приехал, прости…
5.4. Метельное
Вчера ты хотел застрелиться…
Будь прокляты эти снега.
Метель, что завыла волчицей,
Сулила, что жизнь недолга.
А ты в ней не путник, изгнанник
И душу проклятие ждёт…
Считаешь, ты божий избранник,
Стихами потешишь народ?!
Напрасно ты смотришь уныло
На белый, как поле, экран…
Тебе же давно всё постыло,
Ты свой переплыл океан.
Звенит серебром подстаканник.
Чай крепкий и кислый лимон…
Иди-ка в холодный предбанник,
Один в барабане патрон.
Ну, что тебя держит на свете?
Что мог – ты уже написал…
Сиротские строки, как дети!
Шаг…
Выстрел…
Финал, так финал.
5.5. Я обелиск
не помню, как рассвет полощет
край неба алым языком…
перед глазами тускло площадь
горит огнями, тут знаком
мне каждый куст и каждый камень
на спящей ночью мостовой…
я каждый раз держу экзамен,
когда затихнет мир живой.
опять с тревогой жду рассвета,
хотя давно мне суждено
быть вечным пламенем согретым,
мне с 41-го темно…
вот показался над домами
дождём умытый солнца диск.
теперь война осталась с нами:
я памятник, ты – обелиск.
5.6. Семицвет-тоска в небе радугой
Я приду к тебе, но не на′долго.
Отвлекают земные дела…
Семицвет-тоска в небе радугой
Вопреки всему – ожила.
Думы горькие, думы странные,
Почему-то уместные тут.
И кресты молчат деревянные,
Охраняя покой ваш, уют…
Вот и мне теперь много надо ли?
Тишина, чтоб писались стихи…
Я смотрел вчера – звёзды падали,
Догорая над кроной ольхи.
А моя – горит, но лампадою.
Фитилёк на одном волоске…
Мне стихи ещё душу радуют,
Почитал бы, но дело в тоске.
Позитив пропал, взбудоражена
Тишина и небесная высь…
Семицвет-тоска дозаряжена —
Скоро выстрелит в цель, берегись.
Только чёрта с два, пусть не целится.
Я погиб давно, на войне…
Вот и ты ушла. Как не верится,
Что подобное выпало мне.
5.7. Поверь, тебя я не предам…
Поверь, тебя я не предам…
Ты не жалей меня, не надо.
В душе своей я строил храм,
Но в нём живет твоя прохлада.
Не отчуждение меня…
Прости, об этом я не мыслю.
Пусть в этом храме нет огня,
Там даже шорохи зависли
Под куполами, в вышине…
Как мышь летучая без глаз
Ты мало знаешь обо мне:
Размытый образ – парафраз…
И тень чужую на стене.
Судьба украсит потолок
Святыми ликами любви…
Моя любовь и есть мой Бог.
Шепчу на вздохе: позови…!
5.8. Мама, мама…
Мама, мама…
я с тобой прощаюсь.
как потяжелели облака.
мама, мама…
к ним ли прикасаясь —
холодна родная мне рука.
Мёртвые…
они не знают срама.
смерть…
она у каждого своя.
как мне без тебя на свете, мама,
жить, печали-грусти не тая?!
Ты бы не одобрила, я знаю,
цвета преждевременных седин.
мама, я на Бога уповаю…
Он поможет.
Спи, я не один.
5.9. Сны
Вереница дождливых дней…
Боль уйдет или станет глуше.
И дышать научусь ровней,
И услышу чужие души.
Попрошу для своей огня…
Капля влаги, что камень точит,
Отзвучит, серебром звеня,
И замрёт, успокоясь к ночи.
Мне приснится под утро сон,
Как всегда он тревожно-зыбкий.
Наберу себе легион —
Сны – мечты о твоей улыбке.
И тогда мы рванёмся в бой…
Подадут мне коня и латы,
Меч разящий возьму с собой
И вперёд, мои сны – солдаты!
Через время и тьму веков
Мы прорвёмся могучей силой.
И тогда я найду альков,
Где наградой мне встреча с милой.
Но однажды случится сон,
Это будет мой сон – убийца.
И предаст меня легион,
Вавилон открыв ассирийцам.
6. Надежда Доний [9 - http://www.chitalnya.ru/users/alexia/]
6.1 Последняя просьба
Приходит срок и, замкнутая в круге,
Жизнь прекращает бег.
Пробьет мой час – и вскину к небу руки
С мольбою о тебе.
Слова, что сроду не произносила,
Вдруг вырвутся из уст,
Гонимые неодолимой силой
Нашедших выход чувств.
Сама отдам оскалившейся бездне
Все то, чем я была:
И сердце, источающее песни,
Не помнящее зла,
И голову, что мыслью не хотела
Течь по чужим следам,
И жаждой ласки мучимое тело —
Я всю себя отдам!
Взамен же попрошу не так уж много,
Склонившись у черты:
Чтобы легла перед тобой дорога —
Стезя твоей мечты.
И чтобы под крылом чужого неба,
Молясь богам иным,
Насущного ты не лишен был хлеба,
Их милостью храним.
А прежде чем уснуть по воле свыше
В пути к небытию,
Мне только знать бы, что Господь услышит
Печаль мою…
6.2. Не уходи
Не уходи! Так много в жизни злого…
А ты во тьме кромешной вдруг возник,
Как радости нежданной Супернова.
Как чистоты живительный родник.
Как мудрости немеркнущей светило
И совести блистательный урок.
Недуги душ ты исцеляешь силой
Кровоточащих откровеньем строк.
Сквозь многотонный слой словесной пыли
На бренных благах суеты сует,
Сквозь дымку небылиц и серость были
Бьет слова твоего горячий свет.
Не уходи…
6.3. Грядущее и мечты
Взойдет едва ли будущего семя
В пыли непреходящей суеты.
Я знаю, что грядущее за теми,
Кто верит в красоту своей мечты.
Кто видит нераскрывшегося дали,
Пронзенные лучами новизны.
Кто в рёве вьюги слышит хруст проталин,
Предвосхищая музыку весны.
В который раз, бросая взгляд в былое
С достигнутой сегодня высоты,
Мы видим свет звезды того героя,
Кто верил в торжество своей мечты.
6.4. Зависть
При рожденьи над ней не склонялись волшебницы-феи.
Овевая теплом шелк пеленок, испачканных ею,
Ни красы, ни ума, ни богатства, ни славы лучей
Не пророчили ей.
Уродилась травой, да и выросла мышкою серой,
Не блистая ничем. Дал Господь ей лишь полною мерой
Милосердия. Нищим последний кусок отдаёт.
И блаженной слывёт.
Среди молодцев добрых не много девице вниманья —
Не по летам серьёзна. Заботами взор отуманен.
Неприметна, нескладна, тиха и не в меру скромна,
Глаз не грела она.
Так за что же, взглянув лишь один только раз в ее очи,
Ты, единственный, с кем я желала делить свои ночи,
Выбрал в жёны, мои совершенства из сердца гоня,
Эту мышь?! Не меня!
6.5. Юность
О, юность! Глупое, слепое счастье.
Доверчиво раскрытый клюв птенца.
Не ведая клыков, о хищной пасти
Ты судишь разумением яйца.
Твои цвета дерзки, ярки и звонки,
Как впившиеся в ночь прожектора.
В ушах почти что рвутся перепонки
В раскатах грома твоего «Ура!».
Ты – гимн весне. Ты – вера в честь и совесть.
Надеждой обогретый непокой.
Ты – гордых целей пламенная повесть,
Написанная смелою рукой.
Несешься ты вперед, срывая стремя,
Сбивая в кровь коленки и бока.
Скорей, скорей! Уходит твое время —
Ты так неумолимо коротка!
6.6. Быть богом
Пред Высшим Судией мы все – жалки.
Все равно бессловесны и убоги.
Но жизнь свою хотим прожить как боги,
А не как безответные быки.
О, смелый смертный! Не в пример быку,
Что пашет, ты свободным быть желаешь
И риск паденья к черту посылаешь,
Танцуя на подрубленном суку.
Но, прежде чем взойти на гордый трон,
Величия Юпитера взалкавши,
И, бросив черни чашку жидкой каши,
Дать пир под сенью царственных хором,
Спроси себя, готов ли ты к тому,
Чтобы в графе друзей поставить прочерк?
Взять приз турнира горьких одиночеств,
Разрушив храм любви в своем дому?
Готов, страдая от душевных ран
В аду неисправимого решенья,
Подвергнуть клевете и униженью
Тех лучших, кто судьбой тебе был дан?
Готов, как к воздуху, привыкнуть ты
К каменьям зависти, к тискам сомнений,
К грязи несправедливых обвинений,
К паденью в пропасть с тронной высоты,
И за смертельный бой с армадой зла
Принять смиренно грозную расплату?
Готов ли ты к тому, чтоб быть распяту
За добрые и мудрые дела?
Заслышав славы сладкий благовест,
Не забывай о том, какую цену
Назначил Он за то, чтобы на сцену
Голгофы Бога ты вознес свой крест.
Зубами в искушении скрипя,
Сперва спроси себя…
6.7. Мечта
Алмазом восторга выточена,
Как нежный родник, чиста,
На волос близка, но – несбыточна
Обжегшая мозг мечта.
Ворота в неразрешимое,
Сорвавшиеся с петель
Ударом света души моей.
Недостижимая цель.
6.8. Тот, кто брал меня в жены
Тот, кто брал меня в жены,
Знал ответ на вопрос,
Чем клинок обнаженный
Притягательней роз,
Чем молчанье страшнее
Пары злых кулаков,
Чем рубище ценнее
Сребротканых шелков.
Тот, кто брал меня в жены,
Верным рыцарем был.
Не слегка был влюбленным,
А любил – так любил!
За меня – хоть на плаху,
Хоть сквозь стену огня.
Головой, не рубахой,
Рисковал за меня.
Тот, кто брал меня в жены,
Не тебе был чета.
Взор – как с древней иконы.
Золотые уста.
Деликатен и тонок,
Кремнем был он в огне.
Рядом с ним ты – ребенок.
И – забудь обо мне.
6.9. Тебе, кто пули на лету ловил…
Тебе, кто пули на лету
Ловил, страшней нет кары
Чем то, когда невмоготу
Держать судьбы удары.
Когда, замкнув собою круг,
Предаст и друг.
Когда последний бастион
Падет, поставив точку,
Ты – хруст костей, ты – хрип, ты – стон,
Ты – нерв без оболочки!
И жизнь, твой кредитор, грозит
Закрыть кредит.
Но, если на пределе сил,
На острие надлома,
Утробным рыком, вздутьем жил
Ты вспыхнешь как солома,
Чтоб хоть на миг возникший жар
Сдержал удар,
То пусть не будет на тебе
От ран живого места —
Ты в этой выстоишь борьбе!
Ты – из другого теста.
И бросит недруг тяжело:
Что ж, повезло…
6.10. Я помню вечер в ресторане
Я помню вечер в ресторане.
Полупустой и мрачный зал.
Ты вдоль измученной герани
Паркет шагами нарезал.
Я помню – сел со мною рядом,
Сказал, что веришь в чудеса
И дерзким, чуть звериным, взглядом
Мне в сердце самое впился —
И вспыхнул космос перед нами,
Открыв сокровища свои,
И светоносными волнами
Повлек нас к берегу любви.
В параличе сладчайшей муки
Мы плыли в райские сады,
И восхитительные звуки
С ближайшей падали звезды.
Но ты внезапно взор свой жадный
Прочь от моих безумных глаз
Отвел – и купол неоглядный
Свернулся, скорчился, погас…
Ты поднялся – и все померкло.
Ни звука больше, ни луча.
Лишь в глубине большого зеркала
Рыдала белая свеча.
7. Михаил Куренный [10 - http://www.chitalnya.ru/users/radiohead1/]
7.1. Мимо кассы
Любовь…
Когда ее престиж в душе
Важней, чем сам ты со своим престижем,
Причудливо сплетается сюжет,
Как громкость слов с неоднозначной тишью.
Рифмуешь, надрываешься взахлеб.
Летишь, как рифмотворная машина
Дорога бесполосная. Лоб-в-лоб.
Любовь – недостижимая вершина…
Лавины ждешь для чистоты листа.
Сметаешь все ненужные перила…
Святая правда девственно чиста.
А сердце… что б оно ни говорило,
Спокойствию вернуться не дано.
Любовь теперь твой персональный призрак.
Но воды слов – реальное вино.
Их сердце генерирует так быстро,
И так легко слагается строка…
Пускай обычно слог прямолинеен,
Циничен, чужда легкость мотылька.
Но чувство разжигает все сильнее!
И нужен самый мощный приворот:
Безлунный сплин в прохладе горних братин,
Немножко «ниже пояса» острот…
Романтики и крыл? Да Бога ради!
Смешать до состоянья «комильфо» —
Дай Бог, чтоб пригубить его решила,
Восстановив любовный статус-кво
От краски до трясущихся поджилок.
Все здесь, в стихах – пастельные тона,
Семирамиды перголы и рощи,
В которых бесконечная весна…
Перо слабеет, попадает в ощип.
Желанья увлекают, словно спрут.
В горячке чувств бездонность океана.
Простые строчки, но зато не врут,
Когда звучит любовная осанна.
Когда душа пиликает припев,
Талант твоей улыбкой приумножен.
В кромсанье правды-матки отупев,
Устав от прозаичных будней-ножен,
Я заточусь лиричным оселком,
Я вдохновлюсь улыбками твоими.
Лишь о тебе и больше ни о ком
Все мысли. На губах – такое имя,
В котором и молитва, и приказ,
И вой, и «если б только полюбила»
Жаль, часто улетают мимо касс
Слова любви из битых душ-копилок.
7.2. Раз уж мы судьбу не выбираем
Не сложилось. Что с того? Бывает.
Жизнь-то продолжается, ведь так?
И мятется вновь душа живая.
Вправо, влево, вверх, туда-сюда —
Та же несудьба, да только в профиль,
Сколько б ни имел ее в виду.
Если бы ошибки смылись кровью,
Если б мылом вывелось тату…
Если б взять и выкорчевать разом
Силами порывов в голове
Въевшуюся намертво заразу,
Отыскав на всю беду ответ.
У любви не выпросишь пощады —
Потому и сам себе не дашь…
У души трудов – край непочатый:
Маскарад, бравада, эпатаж.
Лучше снова напороть ошибок,
Лишь бы горький опыт был забыт…
Вариант влюбленного пошиба —
За судьбою бегать от судьбы.
Сколько из души ни строй чужую —
Вновь ведется на любовь она.
Если море нежности бушует,
То страшней стихии тишина.
Столько незалатанных пробоин —
Толку, что на время шторм утих.
Проще отпустить-простить обоих,
Не терзаясь дурью за двоих.
Только вот былое не забыто,
Сколько бы ни втаптывалось в грязь.
Чаще губит нас любви избыток,
Чем усталость, зависть, неприязнь…
И когда уже не светит рая,
Выбор – лечь на камень или в пух.
Раз уж мы судьбу не выбираем,
Остается выбрать несудьбу.
7.3. Тебе
кто знал, что все так сложится, заранее?
казалось, чувство – слабое звено,
поскольку между «жизнь» и «умирание»
судьба ему проставила «равно».
стихи увяли. низко о возвышенном.
скептически о мареве любви
а искренне… о чем? что сердце выжжено?
осталось, все, что можно, искривив,
писать, что пресловутая изюмина —
зеленый виноград. и так во всем.
перекосилась норма, став безумием.
но
мы с тобой – искрящийся разъем,
в котором напряженье вдохновения,
накал, телепатическая связь.
я снова, все нежнее, откровеннее
пишу, непониманий не боясь.
благодаря тебе опять чувствителен
настолько, что шокирован и сам.
немного тех людей, что в жизни видели
таким меня… не день, не полчаса —
секунду – тем, каким с тобою в Питере
бываю…
ну а где б сейчас я был?
неважно – все равно уже не вытереть
тебя мне из истории
судьбы?
болезни?
жизнь мудрее – волей случая
мы получаем самый главный дар.
не всем дано понять, что рядом лучшее.
и не бежать неведомо куда
на поиски любви к другим, нелюбящим.
все не случайно, это неспроста —
что я тебя упорно видел будущим.
хотя уже, казалось, бывшим стал.
7.4. Искусство не вернуться
Несложные истины столь не просты
А. Даге
а был ли смысл в житейской рокировке,
загнавшей в запатованный уют?
летают низко души-полукровки,
без фальши из-за прутьев не поют.
нет, иногда в глазах мерцает пламя,
жизнь дразнит кривью нового витка.
выходит и с врагами, и друзьми
с улыбкой – тем привет, а тем пока.
хозяева судьбы своей – отчасти.
возможно было – в этом и тоска.
но если на роду не пишут счастья,
то чем поможет наглый суррогат?
что может быть по жизни тяжелее,
чем видеть грань чужогосвоего,
жить дальше, делать вид, что не жалея,
не обвинять ни в чем и никого?
и, еженощно снова отпуская,
упрямо веру в лучшее хранить…
знать – жизнь там у тебя совсем другая
не обрывать, не дергать эту нить.
мы медленно меняемся, но судьбы
расходятся все дальше, все скорей…
понять бы смысл всего, пощупать суть бы.
но тяжко это, сколько ни мудрей.
прекрасно понимать, что в кои веки
нашлось родное-близкое вполне…
когда так много смуты в человеке,
он ищет нужный ход в ушедшем дне.
не держат тихой нежности глоточки
не опьяняют, словно страстный залп.
когда уже расставлены все точки,
он чувствует, как много не сказал…
а после этих слов обычно вкус твой
чужие ласки не сгоняют с губ.
уйти – характер, отпустить – искусство.
я сам не мог подумать, что смогу.
7.5. Дефиле
Жжет глаза, обманывает ноздри
Жареным запахший черный дым.
Вот когда почувствовалось остро,
Как хреново быть немолодым.
Зажимает огненные клещи
Старый лес – взбесившийся капкан…
А матерый скоростью не блещет —
Опытностью жив еще пока.
Не придушен волк угарным ядом,
Кровь не запекается в желе.
Он тревожным и горящим взглядом
Рыскает по выжженной земле.
Круговерть проплешин и подпалин,
Факелы живые, крик и вой.
Дожились – и вот куда попали:
В этакое пекло с головой!
Смерти все едино – масть, порода…
Так что, варианты перебрав,
Вижу я лазейку, вроде брода
Среди ложных, гиблых переправ.
Волк есть волк, хоть шерсть и пролиняла,
Но душа зверюги еще та.
Правда вся в ногах, нужда за малым —
Каждое движенье просчитать…
Лес, прощай! ты был ко мне враждебен.
Клык среди ушатанных резцов
Выживет, найдя иные степи,
Где еще непугано мясцо…
Грустновато все же, как ни глупо —
Я ни с кем здесь шибко не дружу,
Выделяясь серостью тулупа
Среди пухов, прахов, перьев, шуб…
Догорай, лесок! и все былое…
В огненном капкане дефиле
Отыскав, откашляюсь золою…
И – вперед!
По выжженной земле.
7.6. Пилотажи
Ivi fra lor, che il terzo cerchio serra
La rividi, piu bella e meno altera
Там, среди блаженных, в третьем круге неба
Я увидел ее вновь более прекрасной и менее гордо
Petrarc
наверное, неправильно, нелепо,
уйдя в окно, цепляться за карниз.
ты на земле – душа стремится в небо.
взлетаешь ты – она стремится вниз.
а счастье, как хорошая синица
клюет тех самых лучших журавлей.
ночь просит их вернуться и присниться,
но утро добивает: не жалей!
хотим лететь, но слишком мягко стелем.
уколы общей правды потеряв,
вращаемся в привычной канители,
где каждый в чем-то прав, но и неправ.
жизнь – сплошь театры одного актера:
ночных кукушек воспевают дни,
а фальшь сочится едко и матеро —
не верит тот, кто скрыт в своей тени.
помазывая маслом, зная цену
любых крестов – на смерть и на живот —
он правит поворотным кругом сцены,
когда молчит суфлер, спит кукловод…
в любовь играть вообще довольно просто.
вот нелюбовь – повыше пилотаж.
но в небе есть трехмерный перекресток,
где ты крыло однажды мне подашь.
пусть жизнь идет, смеется скотный дворик
потугам всяких гаденьких утят:
горит запрет на солнце-светофоре —
наверное, не смогут, не взлетят.
что остается? строить глазки бездне,
идти сквозь строй набычившихся кур.
таки уйдя, стекать закатной песней.
лезть в петлю ради вычурных фигур.
тогда в ужимках, хрипах, пенном звуке
сплошное откровение трубит.
мир тает, исчезая в центрифуге
ввиду соприкоснувшихся орбит…
там больше нет обыденных реалий,
но отчего-то хочется земли,
где мы с тобой так много потеряли,
где наших перекрестков не нашли.
7.7. Русь многоликая
Тебя судить я вовсе не берусь.
Я сам не понимаю, что ты, кто ты —
Святая или проклятая Русь.
Герой и жития, и анекдота.
И башни вавилонистых хором,
И нищие развалины-руины.
Пророчащий безоблачности гром,
Безмозглое молчание скотины.
Готова с чистым сердцем на убой,
Ты враг живых и святцы убиенных.
Сама себе и пламя, и брандспойт,
И огненные воды после пенных.
Гноящиеся раны лагерей,
Простор для прокуроров-телепатов.
Убежище для тыловых хмырей.
И золотые роты, и штрафбаты.
Могучий твой язык проел иврит,
Ворьем любой устой перекосячен.
Ты незаконнорожденный гибрид
Припудренных европ и азиатчин
Снаружи напомаженный парик,
Внутри неукротимый монголоид.
Удел коммунических расстриг,
Пытающихся выжечь все былое.
Танцпол, который вымощен костьми.
Землица, что удобрена телами.
А что ты есть – поди тебя пойми!
То пепелище, то сплошное пламя.
То пышная транжира из транжир,
То снова бродишь нищенкой-каликой.
Тебя как будто бесит сытый жир.
Твоя судьба – всегда быть многоликой.
7.8. Здравствуй, мама! Я приехал все же
Здравствуй, мама! Я приехал все же.
Голос в дрожь… Кресты всему виной.
Много их над нами. И несешь их
По какой-то жиже торфяной.
Увязает в жизненном болоте
Духа огрубевшая кирза…
Прешь куда-то на автопилоте,
Если не откажут тормоза.
То открытка в праздничном конверте,
То какой-то денег перевод.
Вырваться из этой круговерти
Некогда все было мне. И вот…
Прибыл. На душе зудят щербины.
Вот такая надпись на роду.
Как когда-то в детстве от рябины,
Привкус терпкой горести во рту.
Да, сейчас не выживешь в глубинке.
Вот и прихватила кутерьма.
Запетляли долгие тропинки,
Потрепали бури и шторма.
Ну, а ты ждала меня все годы,
Как солдат на боевом посту.
Отпуска я ждал, потом погоды.
И приехал к свежему кресту.
А на нем – просохшая олифа
И таблички временной металл.
Вороны закаркали визгливо,
Словно издеваясь: «опоздал!»
Капают слезинки с мягких лапищ.
Налетела туча. Плачет клен…
Тяжко мне теперь при виде кладбищ,
Словно сединою убелен.
7.9. Одноклассница
изменилась
сильно
порча?
колдовство?
только взгляд остался детским, как в 6-м
я-то? знаешь, на контрасте – ничего
а земля танцует-вертится с шестом
взапуски недели ветрено летят,
вот и жизнь уже растрепана твоя
вырастает из хорошеньких утят
вечно партия доступного бабья
все быстрей неумолимый хоровод
водят ночи и невыспанные дни
вот и головокружения до рвот
не о том я что-то
ладно
извини
нет, не мне кого-то в чем-то упрекать
я тебе опять же собственно никто
знали б прикуп – по болоту жизни гать
проложить бы постарались от и до
но зачем все так сложилось, нафига?
жалко, нет машины времени с собой
чтобы сделать оборот маховика —
из ковша (Большой!) медведицы запой
шест-панель – тонка невидимая грань
скоро каждый снова в жизнь свою шагнем,
но пока послеобеденная рань
выпьем, что ли – и гори оно огнем
черти все обозревают с колеса,
прячась в омуте усталой тошноты,
чтоб, разорванные раны зализав,
с безнадегой, как положено, на ты
вот такой вот получается спецкласс
на вторую жизнь оставят ли нас тут?
может быть, за красоту опухших глаз
в лучший мир однажды всех переведут.
7.10. Не бойся, не верь, не проси
Ты не бойся, не верь, не проси.
Пусть идет все ни шатко, ни валко.
ВСЕ дороги у нас на Руси
Проходимы лишь для катафалка.
Не проси и не бойся, не трусь…
Но для встреч закажи себе платье.
Дураками ведь держится Русь.
Им не писан закон – лишь понятья.
Не ходи по успешным стопам.
Не проси – лучше честно работать,
Чтобы бросить царям и попам
Их налог, десятину и подать.
Не сдавайся, не плачь, не стони.
Хоть непросто бывает частенько —
Масть пойдет. Будут светлые дни…
Но не кланяйся титулам, дЕньгам.
Не ломай перед ними убор.
Не склоняйся, не будь подхалимом.
Не жалей для судьбы острых шпор.
И барьер твой окажется мнимым.
А споткнулся – не бойся опять,
Встав, идти за счастливой звездою.
Счастье есть. Пусть хотя бы и пядь.
Но за самой тяжелой верстою.
8. Дина Лебедева [11 - http://www.chitalnya.ru/users/dzina/]
8.1. Я – прошлое твое…
Я – прошлое твое…
не трону, не встревожу…
не удивлю намеком на него,
испить вино до капли невозможно,
забыть меня, я знаю, нелегко…
Я – прошлое твое…
сегодня – в этом ветре,
в больной зиме, где все уже не так,
в письме моем без даты и конверта,
где все слова, прости, уже пустяк…
Я – прошлое твое…
не внять и не исправить,
не доказать моей…, твоей вины…
январский снег, увы, как в марте тает,
и по ночам другие снятся сны…
Я – прошлое твое…
в свиданье и разлуке,
в касаньях губ, и в выпитом вине…
в веселье напоказ, и в неизбежной скуке,
Я – прошлое твое, теперь уже – вдвойне…
8.2. Сбегу в осенний листопад
Сбегу в осенний листопад,
и потеряюсь безвозвратно
среди имен чужих и дат —
рябинкой тонкою и ладной…
Под шорох листьев и дождя
чуть погрущу о ярком лете,
– могучем дубе, что ждала,
а он меня и не приметил…
Встряхну кудрявой головой
и зафлиртую с ветерками.
роняя лист, их – наготой
сведу с ума и одурманю…
Оставлю на устах следы
от ягод – терпкою оскомой,
и в осень разошлю плоды,
чтобы весной явиться новой.
8.3. Отпусти…
Мне пора уходить,
чтоб смешаться с белесым рассветом.
Раствориться в тумане
тревожных, волнующих снов…
Тонкой нитью дождя
вышить имя свое на манжетах
уходящих иллюзий,
пустых, недосказанных слов…
Заплестись ветерком
в буйной кипени белых ромашек.
Пожалев лепестки, не гадать,
и оставить цвести…
Над озерною гладью взлететь
белой чайкой, свободною пташкой.
Стать самою собой…
Отпусти ты меня. Отпусти…
8.4. Не отмолить любовь стихами…
Теперь уж поздно говорить
о том, что летом было с нами…
Не отмолить любовь стихами,
ушедший день не повторить…
Не разобраться нам с тобой
кто виноват был, кто не очень.
Дуэт наш мирный не закончить
ни оправданьем, ни мольбой.
И не загладить той вины,
и не дойти до прежних истин…
Без прошлого наш день немыслим,
мы нашей памятью пьяны…
Воображением хмельным,
в ночах бессонных с лихорадкой,
где чувства были без оглядки…
но мы, увы, обречены.
Не льется, – истекает боль…
Той пытки время не залечит…
Ты одинок, ты жаждешь встречи,
но я храню в душе покой…
Оберегаю и холю…
Я вновь боюсь волны желаний…
И лишь во сне шепчу губами
признанье прежнее: «люблю»…
И умоляю, пощади…
Оставь надежду на свободу!
Мне выстоять тогда помогут —
порывы ветра и дожди…
Я устою, такая малость…
Не будут в тяжесть жар и плен!
И грусть стихов моих взамен —
не вызовут былую жалость…
Ты ни при чем, – виновна я!
Мне трудно будет в настоящем.
Но мне положено участье…
Прости, пожалуйста, меня…
8.5. Одноклассникам
Сыплет белый черемуха цвет,
Из окна горькой вязью – дурман.
Мы не будем считать, сколько лет
Продолжается школьный роман.
Зайчик солнечный пляшет фокстрот,
На доске классной чье-то «ура».
Пусть тому, кто писал, повезет.
И наступит соцветий пора.
Парта станет большим кораблем,
И счастливым окажется путь.
Крылья будут легки на подъем,
Май наполнит надеждами грудь.
Мир раскроется сотней дорог
От тропинки, что к школе вела.
И прощальный последний звонок
Отзовется волною тепла.
Чтоб однажды, вернувшись назад,
В этот тихий, задумчивый класс
Вновь увидеть родные глаза,
Вспомнить школьный волнующий вальс.
….
Теперь какая разница,
Что раньше мы не встретились…
Я – та же одноклассница,
Всех вспоминаю с нежностью…
8.6. Когда кончается печаль
Когда кончается печаль,
И остается светлой память,
Воспоминания не ранят…
Они уютны, словно шаль.
И оборачиваться в них
Со временем теплей и проще…
Душа в смирении не ропщет,
Она живее всех живых.
Кто рядом был, не позабыт.
Любовь грустинкою осталась.
Но остается в сердце жалость.
А от нее в груди… щемит…
8.7. В лучах белизны…
Отложены краски в преддверии чуда.
Метель замела все дорожки-пути…
И снег белоснежный отныне повсюду!
Порой не проехать, порой не пройти…
Вчера еще в тучах барахталось солнце,
Румянца не виделось в бледности дня…
Сегодня мне слышится звон колокольцев,
Снежинки, танцуя, летят на меня…
Ловлю их губами, лицо подставляю…
Не надо мне буйной, цветущей весны!
Я спрятала краски до яркого мая,
Сейчас же купаюсь в лучах белизны…
8.8. А мне бы…
Мужу…
А мне бы в прошлое на миг,
По снегу черному – разутой
На полчаса, на полминуты,
Бежать к тебе, срываясь в крик.
А мне бы прошлого чуть-чуть,
Чтоб обещать тебе бессмертье.
И, отмолив у страшной смерти,
К живым губам успеть прильнуть.
А мне бы прошлого – глоток….
Всего глоток, одну лишь малость.
Чтоб дорожить тем, что осталось,
И отодвинуть смерти срок.
А мне бы… Поздно. Девять дней.
Могилы холм под стылым ветром.
Рак не бывает милосердным.
И от того душе больней…
8.9. Рябиновые серьги января
Клубочком – кошка, на душе покой.
Дремоты тень на цыпочках крадется.
А за окном в рябинах мерзнет солнце:
Пейзаж январский жизни городской.
Когда ты рядом – на душе уют.
А за стеклом мороз сковал деревья.
Не слышно гама птичьего и пенья…
Здесь обреченным честь не отдают.
Рябиновые серьги января
Пронизаны насквозь янтарным светом.
Надтреснуто бренча под силой ветра,
Фонариками алыми горят.
В них отблески осенние – пожарищ.
В них терпкость многолетнего вина,
Которым не напиться допьяна.
И не извлечь мелодии из клавиш.
Сорву с ветвей рябиновую гроздь,
И отогрею теплою ладошкой.
Для счастья надо мне совсем немножко:
Рябины мерзлой маленькую горсть…
8.10. Предзимье…
Где нас нет, —
еще радует взор золотистая осень
и сплетаются в косы
от зноя пожухшие травы…
Где мы есть, —
день ноябрьский порою не сносен…
Он въедается ржой,
незаметно и как-то устало…
…холодит сквозняком,
отбирает часы и минуты,
серым снегом
бинтует земли оголенные нервы…
Здесь рассветы с закатом
единою цепью сомкнуты,
и не ясно порой,
кто из них был на финише первым.
Равнодушно к живому —
немое, глухое предзимье…
Бессердечно срывает
остатки осеннего платья…..
Рассыпается льдом
чье-то теплое, нежное имя,
оказавшись в стальных,
неизбежных зимою, объятьях…
9. Виталий Мамай [12 - http://www.chitalnya.ru/users/mamay/]
9.1. Все было б невинно
Все было б невинно, когда бы не
аспект обнаженности персонажей.
Он лишь прикасался к ее спине
едва ощутимо рукой… Она же
дышала чуть чаще, пока рука
слетала все ниже с рельефа плоти,
и выпуклость каждого позвонка
небрежно ласкала в немом полете.
И лунный квадрат из окна на ней,
покорной и тихой, держал в прицеле,
подсвечивал мертвенней и бледней
почти целомудрие в мизансцене.
Там локон послушных ее волос
лежал у виска завитком барочным,
и… Все, что для них в эту ночь сбылось,
казалось практически непорочным.
Да, пальцы, что замерли на крестце,
сомненья и робость не побороли,
но губы… Нет, губы не знали сцен,
а чресла не заучили роли…
…К утру, провалившись в объятья сна,
они были счастливы, точно зная,
что краем их судеб прошла она.
Почти что небесная. Но земная.
9.2. NN
День умирает… Новый не рожден.
Ты гонишь свой видавший виды «Плимут».
В душе ноябрь. Этот гадкий климат…
Все дрянь, а тут еще и снег с дождем.
…Промозгло. Пробирает до костей.
Совсем взбесились Фаренгейт и Цельсий.
Скучает милый мальчик-полицейский.
Не затащить ли мальчика в постель?
…Мотель. Кровать. Распятие… Три «ха»!
Нет, этот мир определенно спятил.
Какого черта вешают распятья
В обителях дорожного греха?
…Однако… Время предъявляет счет,
Между бровей морщинкою ложится.
Но то, что скрыто тонкой тканью джинсов,
Довольно привлекательно еще.
…Смерч торопливых ласк. Шнурок. Торшер.
Привычная динамика постели.
Ты вовремя подумала о теле.
Пожалуй, поздно думать о душе.
…Изучен код теней на потолке.
Сосчитаны овечки и барашки.
И мальчик в синей форменной фуражке
Давно исчез, шепнув тебе: «Take care…»
…И только тот, который на кресте,
Молчит. О да, он все сказал когда-то…
…Ноябрь. День без времени и даты.
Сырое утро. «Плимут». Интерстейт.
9.3. Если твои корабли
Если твои корабли были на рейде и вдруг пропали,
если все шло к роману, но вы ни строчки не накропали,
если слова Петра о несчастном Павле
более говорят о самом Петре,
помни – волки и овцы в равной степени звери,
тот, кто истово крестится, пятясь к церковной двери,
не обязательно искренне в это верит —
чаще он потребитель церковных треб.
Если подкралась осень ближе любой из бывших,
преданных и предавших, любивших и разлюбивших,
и пожалевших нежности из кубышек —
доставай из кармана ручку и выписывай молча чек.
Осень не скоро, но, если душа в Непале,
сердце в Бхопале и голова в опале,
если вы долго-долго падали, но не пали,
Ной не для вас достраивает ковчег.
9.4. Джонни
У меня есть стена, Джонни, из темного красного кирпича,
и на ней два довольно ржавых стальных пролета.
Если я субмарина, Джонни, то нынешний мой причал
есть не худший исход для бездарного рифмоплета.
У меня есть вертушка, Джонни, и вечная «Let It Be»
просто въелась мне в кожу, как угольный грим в забое.
Если по NBC объявят, Джонни, что ты убит,
обо мне не забудут тоже, само собою.
У меня есть немного солнца, но к десяти утра
мой причал погружается в сумерки. Торквемада,
то есть, страх сжигает меня на своих кострах,
обращая в легкий воздушный пепел… Когда громада
ночи медленно-медленно валится на Нью-Йорк,
город так же горит, как в руках у Свободы факел
и для тех из нас, кто давно положил на нее,
и для тех, кто ее никогда не видел… Fuck′em…
Fuck′em′all… У меня есть бутылка скотча, китайский джанк,
на экране ты в чем-то белом и эта… Йоко.
И глухая ночь покрывает, как черная паранджа,
ненасытно-зловонную пасть Нью-Йорка.
9.5. Торопиться
Остаются и эти громады-тучи,
этот воздух, прозрачней слезы невесты,
остается свет, остается случай,
зачастую еще остается место,
но не время… Значит, оставим прочерк
в категории «время» и будем правы.
Говорить, что время живет меж строчек,
слишком амбициозно, право.
Остаются звезды со дна колодца,
остается пыль на могилах предков.
Память тоже, собственно, остается,
только долгой, к счастью, бывает редко.
Даже то, что вечной любовью звали,
не бесследно кончится и внезапно —
слишком часто дольше иных развалин
остаются руины воздушных замков.
Остаются улицы и поместья,
океаны, палубы, дни и ночи,
но уходим мы… Те ли мы, что вместе,
или прежние, те, что поодиночке.
Мы придумали время в своей гордыне,
это ясно теперь даже мне, тупице…
И стучит набатно в виски седые
неизбежно внятное: «Торопиться…»
9.6. Перечитывая Бродского
Мы будем жить с тобой на берег
отгородившись высоченной дамбой..
Иосиф Бродский
Мы будем жить с тобой на берегу
отгородившись высоченной дамбой
От всех на свете. Волн неровный гул
В ушах когда-то выученной гаммой,
Где ясно различим кларнет, гобой…
Звучать нам будет постоянным фоном.
Мы будем жить на берегу с тобой
По нами лишь придуманным законам.
Под серым небом, на клочке земли,
Где хилая растительность и блёкло,
Неясным эхом слышатся вдали
Мелодии прекрасного далёка.
Простой уклад, нехитрый сельский быт.
Поскрипывают ставни, рдеет пламя
В печи. И мы, два баловня судьбы,
Друг другом не насытимся часами…
Пускай на темном пыльном чердаке
Порочно и призывно стонет ветер —
Твоя рука лежит в моей руке
Как нежное письмо в большом конверте…
Холодным утром кофе аромат
Острее, чем клинок дамасской стали.
И если здесь, за дамбою, тюрьма —
Свободы мне захочется едва ли.
9.7. Стиви
В Западном Дарэме ночь наступает часам к восьми,
будто безумный маляр кроет улицы черной краской.
Прогрохотав на разбитом пикапе, стекольщик Смит
хрипло зовет жену: «Где ты, Мизери, черт возьми…»,
и тишина становится вовсе глухой и вязкой.
Дом очень стар, ощущается к ночи совсем чужим.
Мать экономит каждый истертый пенни.
Нищий всегда бережливостью одержим,
если не ищет работу, но истово любит джин…
Ночью домом владеют шорохи, скрипы, тени.
Если тебе одиннадцать, ты не ахти спортсмен,
ушлый папаша сбежал с подружкой, по слухам, в Брисбен,
если тебя угораздило вырасти в штате Мэн,
если лучшая новость – отсутствие перемен,
Кеннеди жив, и даже еще не избран,
если по радио только и говорят,
что Эйзенхауэр сможет отделать commies,
если все безнадежно в календарях —
на этажерке выстраиваются в ряд
комикс за комиксом. И под подушкой комикс.
В полночь за окнами жирно чернеет тьма,
страхи становятся страстью, да что там – даром.
Осень, тебе одиннадцать, дом для тебя – тюрьма,
небо – и то повернулось спиною к таким домам,
и вообще к столь унылым местам, как Дарэм…
Дарэм… В округе леса на десятки миль,
ветер под крышей воет и просит, чтоб отпустили…
Где-то в Нью-Йорке яркие русла улиц полны людьми,
здесь же мрак смотрит в окна, и, как его ни корми,
ветер срывается на леденящий шепот: «Стиви…»
9.8. Обрывок письма. Луций
…как море бьет валы о скорбный брег,
Так наша жизнь, увы, любезный Луций,
Бессмысленна и суетлива… Грех…
Грех жаловаться. Пусть же волны бьются
Холодным утром с проливным дождем,
Обычным в здешнем месяце адаре…
Стихии неподвластны нам. Мы ждем.
Вдруг повезет? И чем-то жизнь одарит,
Как друг Тиберий с царского плеча…
Но воды точат камень, пусть незримо,
С годами собирается печаль,
И трижды – если вдалеке от Рима.
Да, изучил язык, но не людей.
Да, почернел, как шнур из кожи бычьей.
И я – рожденный в Риме иудей.
Я близок им по крови, но обычай…
Обычай ли столь странен и суров,
Я стал ли стар, и мне не до науки…
Ты спрашивал про Понтия. Здоров.
Вершит суды да строит акведуки…
Плетет интриги. Скользкая пора.
Тиберий слаб. И в мартовские иды
Всегда потоком слухи от двора.
Вот старый Понтий и имеет виды,
Размытые, как маска без лица…
Мне, кстати, рассказал намедни Флавий,
Что в Галилее бродит некий царь,
Вещает, лечит, водит к вящей славе
Их бога за собою рыбаков,
Блудниц и люд подобный разный…
О, сколько самозванцев (мир таков!)
В Ерушалаим явятся на праздник…
Что ж, приезжай. Фалернское рекой.
Хитрец Тиберий псов своих лелеет,
Тем более, что псы в глуши такой…
Да… Кажется, гроза из Галилеи
Идет через пустыню в стольный град,
Смывая пыльный шепот смрадных улиц…
Ты знаешь, Луций, как я буду рад.
Нет, чтоб лета прошедшие вернулись,
Не хватит ни задора, ни вина,
И юность, сколь веревочке ни виться…
Но с пьяных глаз и старость не видна,
Конечно, если не глядеть на лица…!
9.9. И нечего сказать
И нечего сказать. И, видит бог,
Ни аргументов нет, ни оправданий.
Хотя, казалось, не было преданий,
В которые еще я верить мог.
Я долго строил храм. И я искал
Ливанский кедр и эфесский мрамор,
Я выбирал проект, достойный храма…
Но мрамор не устойчивей песка,
И кедр не вечен. Вечно только зло.
Такая, видно, у него программа.
И, как сказал один строитель храмов,
«Пройдет и это». Он был прав. Прошло.
Я строил храм из отношений с ней.
Мне не тягаться с Соломоном в славе,
Но мой черед придет. И мой Тит Флавий
Разрушит храм. А с ним и «Песнь песней».
Весна, капель… Но мне уже пора.
Неотвратимо и неоспоримо,
И Пятый легион владыки Рима
Ворвется в мой опустошенный храм…
9.10. Гусарский романс
Июль, мадам. Хмельные губы зноя
Вот-вот за дверью жадно к вам прильнут.
Останьтесь же… Останьтесь же со мною.
Останьтесь хоть на несколько минут…
И, веер положа на подоконник,
Переступите юбок пышный крой.
И пусть сегодня ваш супруг-полковник
Задержится за карточной игрой.
Июль, мадам. Как быстро время мчится,
Сметая день, как след с песка волна.
Как скоро ненасытною волчицей
Нас с вами снова разлучит война.
И время этой раны не залечит,
В отличие от многих прочих ран…
Но… Я, мадам, целую ваши плечи,
Забыв про все хотя бы до утра.
Июль, мадам. Таких ночей короче
Бывает только вихрь иных атак.
Как шепот ваш невинен и порочен…
Как ваша прядь изящно завита…
Что может быть нежнее и покорней
Атласной кожи вашего бедра?
Июль, мадам. И пусть ваш муж-полковник
Не явится с рассветом в номера…
10. Людмила Мигунова [13 - http://www.chitalnya.ru/users/ermachek/]
10.1. Это просто небо
нет, я не грущу,
это просто небо
под веками туч затаило слёзы
и долгих дождей затяжные стебли
непрошенным холодом в день мой вмерзли…
нет, я не забыла,
как счастьем взорван
был западный ветер медовым утром
и нежности кружевом легкоперым
был каждый наш выдох и вдох окутан…
держу отрицание отрицаний
на пульсе любви… нелюбовь зачем мне?
и звёздно дождинки в траве мерцают,
и мир – отречение отречений…
10.2. Отпусти моё сердце
«…Почему ты меня изводишь?
– Потому, что ты мне нравишься»
«Отпусти моё сердце!»
«Сколько бы ты ни прожил на земле, я хочу, чтобы ты помнил
последнее, что ты услышал от меня, – это что я люблю тебя»
Уильям Гибсон. «Двое на качелях»
не закат – покрывало алое,
вздора ворох, а боль – всерьёз…
вечер плакал водою талою,
да в предутренний иней вмёрз
можно ль нежностью грусть купировать:
полуправдами не спастись…
…отпусти моё сердце,
милый мой…
отпусти его, отпусти…
высь /так странно/ – гнедая конница,
пылью серою – облака…
ты невольник?
иль я – невольница?
чьею волей такой накал?
ни себя, ни меня на доли ты
не дели —
не песок в горсти…
ты ведь знаешь, как это больно…
и…
отпусти меня, отпусти…
10.3. Колдует вечер…
колдует вечер… сказочен и тих…
вещает теледиктор о глобальном…
ты далеко… а я опять губами
хочу коснуться милых губ твоих,
хмелея, пить вино твоей любви,
знать, что ты мой, что свет сошелся клином…
…сходить с ума… и непреодолимо
дыханием дыхание ловить…
…пусть за окном серебряная пыль,
и сон-мираж мой призрачно-обманчив,
как дым… а утром солнце-одуванчик
нырнет привычно в облако-ковыль…
как будто всё напрасно, всё не в счет,
как будто нет у нас седьмого неба…
я знаю, быль нельзя сменить на небыль,
но нечет заменить легко на чёт…
и там, где будней суетливый бег,
где время белкой мечется по кругу,
где сто дорог упрямятся упруго
…Я СНОВА БУДУ ДУМАТЬ О ТЕБЕ…
10.4. Дай воздуха…
«дай воздуха глоток…
ещё…
ещё…
мне мало…» —
молил огонь…
чуть слышно,
чуть дыша…
в нем только теплилась влюбленная душа,
а ветерок, смеясь, листвой шуршал устало…
да разыгрался так —
попробуй урезонь!
то в салки с ней играл,
то мягким опахалом
поддерживал огонь
и тихо подпевал:
«дай воздуха глоток…
ещё…
ещё…
мне мало…»
…он, в общем, дул шутя… а пламя бушевало…
10.5. Журавлики мои
Журавлики мои – смешные оригами…
…в который раз опять прочту я наизусть
Дневник твоей любви. И с нежностью губами
Не губ твоих, не глаз….а только строк коснусь…
Как уставала я искать среди прохожих —
Сквозь толщу долгих лет не выстроить мосты —
Сквозь толщу долгих лет, до черточки похожий
Промолвил мне: «вернусь…», с улыбкой, как и ты…
Журавлики мои – смешные оригами…
…синицей упорхнет назойливая грусть…
Я больше не боюсь, и с нежностью губами
Не губ твоих, не глаз….лишь имени коснусь…
10.6. Я за ним…
я совсем не та сейчас,
нет, не та,
что была души твоей маета
закружило счастье – вперед, вперед…
…я за ним – хоть посуху, да хоть вброд…
я совсем не прежняя, не она —
по костру ли, ветром ли, по волнам…
только без него мне и день, что мрак,
а за ним – хоть в праздники… да хоть так…
я, тобой не признанная теперь
ни рабой, ни вольницей – верь/не верь —
и не ветром/дождиком у ворот
…а за ним – хоть посуху… да хоть вброд…
10.7. Если хочешь, спроси
в пенном море вода —
не светла… не тепла…
мелкой крупкой
без хрупкости падает снег
пульс срывается в стук,
но я верю, что мне
никогда, никогда
ты не скажешь «была»
то ли вечер спесив,
то ли кофе остыл,
то ли зябкая мгла
за окошком ворчит,
я сжигаю дотла
все сомненья в ночи
если хочешь, спроси —
не скажу, что ты «был»
пусть блуждает печаль
то ли там, то ли здесь
безнадежно
тобою и мною греша
всё всерьёз,
но до марта дышать и дышать
а дождинки стучат
«друг-у-друга-мы-есть»…
10.8. Сон о лете
море,
волны,
солнце,
ветер.
я рисую человечка
на песке засохшей веткой,
но вода смывает след.
август.
полдень.
финиш лета.
штиля песня не допета.
а в груди, как кастаньеты,
бьется сердце в ритме бед.
будет
вечер
верить
в вечность.
снова путь поманит млечный.
вслед мне бросят про беспечность,
только что мне суд шишиг?
целовать
твои
ладони,
открывать в глазах бездонье,
и в заутреню у звонниц
пульсом колокол глушить.
не зови меня. не надо. я сама себе не рада.
у ночей моих очерчен жаром встреч порочный круг.
ты – чужой, но мой до капли. рвутся ввысь антенны-цапли
сквозь алмазный купол царский,
выход в рай вот-вот проткнут.
только жалят мыслей плети.
только мучит кто-то третий.
словно змей в раю ранетки
точит душу жгучий ток.
я рисую человечка
принесенной морем веткой.
лето,
волны,
солнце,
ветер,
ты – как счастье на глоток…
10.9. Не вини пирата за разбой
счастье – отголоском, эхом – боль,
что таится под угаром встречи:
у мгновенья промысел не вечен,
не вини пирата за разбой…
в том судьба его, а не печаль,
чтоб любить до одури мятежной
пить и жить взахлеб, его хоть режь, но
раны никому чужой не жаль…
а ему – по щиколотку шторм,
трюм его тоски прогрызли мыши…
взвыть бы на луну, да кто услышит
вой – акульим душам на прокорм…
Счастье – отголоском, эхом – боль,
Что таится под угаром встречи:
У мгновенья промысел не вечен,
Не вини пирата за разбой…
10.10. Ангел мой
ангел мой,
я от твоих цунами
думать забыла, что будет завтра
ласковой неги нектар – на завтрак,
солнцем полуденным – сонм признаний
ты – моё утро, мой свет над миром,
ветер, вселенную вскрывший настежь,
пусть говорят – не создай кумира…
я создаю тебя, моё счастье…
в тайных задумках твоих созвездий
я – периек по законам Спарты —
зыбкая сущность натальной карты —
вот она… хочешь, читай,
исследуй…
хочешь, прочти по моей ладони
жизнь мою… всю тебе брошу – властвуй!
пусть говорят…
…за тобой – в огонь я,
неугомонное моё счастье…
11. Сергей Наумов [14 - http://www.chitalnya.ru/users/slesaronr/]
11.1. Голос женщины
Из потаённых уголков,
Душой и телом,
Сквозь тьму страниц и плен веков
Она мне пела.
И незнакома и близка
И непонятна,
За ледники, за облака
Звала невнятно.
И тишина, как в первый раз,
Над миром висла,
И я ловил в обрывках фраз
Осколки смысла…
Но звук, но голос!.. Он парил
На крыльях веры,
И высшей мерою творил
Иную меру!
И Свет начала всех начал
Плыл безмятежно,
И голос женщины звучал
Светло и нежно!..
11.2. Предзимье…
Ноябрь
соприкоснётся с декабрём,
Накоротке столкуются —
а утром,
Проснувшись,
я увижу за окном
Не уходящий шёпот перламутра
Открытый очарованным глазам.
И, ощутив открытое на ощупь,
Пойду я
по холодным небесам,
Как смертник
к месту лобному
на площадь…
11.3. Для другого времени
Для другого времени —
Не дорос…
А какого племени —
Не вопрос!
Если ты не верилa —
Горе мне!..
Точно знаю – veritas —
Не в вине.
Будущее будет ли —
Где ответ?
Прилетает издали
Чаще – нет…
Вот такая пауза —
Вой, кричи!
Собирай за пазуху
Кирпичи!..
Эхо не летит с реки —
Дело – дрянь!
А слова на выкрике
Рвут гортань
Мерзлотой сугробною —
Никогда!
Надписью надгробною —
Навсегда!..
Но и там, над пропастью
Прохриплю
С бешенством и кротостью:
Я ЛЮБЛЮ!
11.4. Cен-Женевьев де Буа
Тонет в октябрьском пожарище
Несколько дней, с Покров¢а,
Старое русское кладбище
В Сен-Женевьев де Буа.
Клерки, таксисты и дворники,
Графы, бароны, князья,
Прапорщики и полковники —
Здесь и враги, и друзья…
Шло именное оружие
В ход – как топор палача.
Родине вроде ненужные —
Вот и рубили сплеча…
«Белого дела» товарищи —
Что им сегодня молва?
Сколько их, русских, на кладбище
В Сен-Женевьев де Буа?
Для православных во Франции
Не зеленее трава…
Третьей волне эмиграции
Места хватает едва,
Где над могилою Галича
Не по-французски слова…
Старое русское кладбище
В Сен-Женевьев де Буа…
11.5. Сизари
Неизбывное одиночество,
Хоть ни стен вокруг, ни границ…
Зто юность – ступай, где хочется,
И взлетай – только оттолкнись…
Там родители и ровесники,
Там свидания на заре…
Кружат голуби – в небе крестики —
Стая лет моих, сизарей…
Ларчик праздников закрывается,
Юбилеев готов мешок…
Чем ещё судьба расстарается,
Что предложит на посошок?
Да о завтрашнем дне выспрашивать —
Только нынешним зря сорить…
И смотрю я кино вчерашнее,
Там летят мои сизари…
Жизни облако всё прозрачнее,
Все отчётливей горизонт…
Это молодость всё дурачилась,
Всё надеялась – повезёт…
А сегодня и зрелость пройдена —
Вечность шаркает на дворе…
Высоко – высоко над Родиной
Стая лет моих, сизарей…
11.6. Спасибо женщине…
Спасибо женщине, ответившей мне «нет».
Благодарю ее и принимаю…
Благодарю, а сам себя ругаю,
За то, что ждал совсем другой ответ.
Спасибо другу, не сказавшему «прощай».
Благодарю и подставляю плечи
Под груз мечты о невозможной встрече.
Не надо, ничего не обещай…
Когда-нибудь придет такой момент,
Остынет в кружке позабытый чай,
Я вспомню этой женщины ответ
И друга, не сказавшего «прощай».
И я рванусь к далеким берегам,
Где море смыло все мои следы,
Где слышен будет только птичий гам,
Окрашенный предчувствием беды…
11.7. Письмо далёкому другу
А знаешь, мне всё-таки хочется счастья,
Хоть я и не знаю, что это такое.
А, может, мне хочется просто покоя —
Но он мне, увы, до сих пор неподвластен.
И хочется хлеба, да – хлеба и зрелищ!..
И в этом признаться мне вовсе не стыдно.
Боюсь только – после мне будет обидно,
Когда, мой товарищ, ты мне не поверишь.
Товарищ – какое хорошее слово!
Его затрепали в недавнее время.
Вбивали в глаза, в переносицы, в темя
Флажком для волков и для тупоголовых!
Плешивые старцы и ражие бляди
Дробили мякину с высокой трибуны!
По Третьему Риму последние гунны
Промчались галопом, под ноги не глядя.
Хватая, что ближе, давя и калеча
Резвились и выли ордынскою лавой!
Их не волновала вселенская слава,
А что нам досталось?.. Убожество речи,
Барачная «феня»… Я «ботаю» тоже,
Хоть в этой науке совсем не отличник.
Могу под еврея, могу как станичник:
Вы – таки согласны?.. Гуторим… О, Боже!
Убожество мысли с убожеством слова —
И падают в пропасть остатки культуры!
И гидроголовая номенклатура
Вчерашних идей поднимается снова!
Вчерашние – вечно политики «профи»!
Им разницы нет – лишь бы быть у «кормила».
Ведь эта кормушка неплохо кормила,
И ныне найдётся им с миру по крохе!
Недавние зеки! Лишь сроки подписки
У них истекли – лучше выбора нету!
Айда в депутаты, за иммунитетом!..
Таких – сколько хочешь в предвыборном списке!
И сколько заботы, и сколько елея —
И с правдой, и с ложью, и с лаской, и с бранью!
Нужны мы им ДО, а не ПОСЛЕ избранья!..
А нам научиться бы пить не хмелея…
А я вспоминаю сейчас Моисея,
Он долго водил свой народ по пустыне,
Чтоб дети взросли не рабы, не рабыни!..
Да сдюжит ли эту прогулку РАСЕЯ?!.
А знаешь, мне всё – таки хочется счастья!..
11.8. Стукнут оконные ставни
Стукнут оконные ставни,
Скрипнув, закроется дверь…
Чайник на печку поставлю
(Ветер в трубе словно зверь)
Вечер не в духе сегодня,
Рвет с облаков бахрому.
Ночь – эта старая сводня,
Вновь опоздала к нему.
Дама под черной вуалью
Прячет от ветра лицо.
Студит холодной печалью
Левую руку кольцо.
Несколько слов из молитвы:
Господи Боже! Поверь!..
Все остальные забыты,
Кто их подскажет теперь?..
Господи Боже! Помилуй
Нежную душу её!
Дай ей надежду и силу,
Чтоб пересилить враньё.
Дай ей осилить потерю —
Это не труд для тебя!
Я в тебя Боже, поверю —
Дай ей поверить в себя!
11.9. Две иконы
Под рушниками, за лампадкой,
Неяркий отражая свет
Икона, дым вдыхая сладкий,
Висит, Бог знает, сколько лет.
И на людей светло и строго
С иконы смотрят небеса,
Всепонимающего Бога
Глядят всезрящие глаза.
Негромко молится старуха
В надежде, что её мольба
Достигнет, хоть она слаба,
Его всеслышащего уха…
По полу кот проходит чинно.
А на стене, с иконой в ряд
На фотокарточке два сына.
Серьёзно смотрит старший брат,
А младший брат глядит с улыбкой…
Остались оба на войне…
Лампады свет ложится зыбкий
На две иконы на стене.
За Образом две похоронки
Как братья, рядышком лежат…
В окошках сумерки дрожат,
Старуха молится негромко…
11.10. Из детства…
У каждого своя река:
Кому-то – нравится Ока,
Кому-то – дорог Енисей,
А мне, не верите – ей-ей,
И мать, и бабушка, и тётка
Родная речка Черепётка.
Рыбалка, поплавок, пескарь —
Какое время было встарь!
Известно – раньше было лучше!..
Да вот себе представьте случай:
Бывало, выбежишь с утра
Из бабушкиного двора,
А речка – вот она, видна
От дома, даже из окна…
Казалось бы, какие дали?..
И не такое мы видали.
Сто метров – это не поход…
А я бегу, земля поёт,
Звенит под б¢осыми ногами
И я уже не вместе с вами,
А далеко на край земли
Меня на крыльях унесли
Две бабочки, порхая рядом,
И кошка провожает взглядом.
За это – будет ей награда —
Два пескаря, а то плотва…
О чём я?.. Вправду голова
С годами память растеряла…
А речка солнышком играла,
Слепила детские глаза
И через речку стрекоза
Летела чуть наискосок,
Сесть норовя на поплавок.
Но в это время – дёрг – поклёвка!
Лети (здесь нету остановки)
К другому берегу, кружась!
Рывок, подсечка!.. Сорвалась…
К обеду жжёт и нос, и плечи.
И это речка мне залечит:
Нырнёшь в прохладную струю
И чувствуешь, как боль твою
Уносит к низу по теченью,
И наступает облегченье…
И снова к удочке пора.
И так до вечера с утра.
А дома, у калитки, ждёт…
Не помню, кошка или кот.
Скликает бабушка цыплят,
По ним скользит кошачий взгляд.
Но я – уж вот он, у калитки,
Улов болтается на нитке!
Наградой (скажем в рифму) кошке
Две несолидные рыбёшки.
О теле – видео беде
Тогда не ведали нигде.
Обычный ужин: щи, картошка…
И Гоголь в порванной обложке:
Над «Вием» я дрожал не раз,
Читая в полунОчный час…
Но голос бабушки: «Внучок!
Давно пора бы на бочок
И свет гасить! Ведь спать пора —
Мне завтра на покос с утра!"
О, сколько было детских слёз!
Меня – не брали на покос.
Проснёшься утром – в доме тихо…
Валяется у койки книга,
Под марлей завтрак на столе:
Компот, из двух яиц омлет…
В зелёных липах на дворе
Гудит пчелиный трансформатор,
Пищат под окнами цыплята,
Пригрелась кошка на ведре,
Ведро пригрелось на заборе…
Но всю картинку застит горе —
Опять не взяли! Ведь просил!..
А я б и воду им носил,
И сено ворошить бы мог…
И, может быть, залез на стог…
А на стогу так высоко,
Оттуда видно далеко!
Со стога, там такое видно!..
Опять не взяли! Так обидно!..
Теперь я знаю, рана эта
Не доболит и до обеда…
Теперь я знаю… Но тогда
Была взаправдашней беда.
…К истокам самого себя
Мне не дано, увы, вернуться,
Где пряники и чай из блюдца,
Где смотрит бабушка любя,
Где плечи моего отца
Так высоки, как будто горы.
И праздником – поездка в город…
Где веник около крыльца,
И валенки подшиты дедом…
Где мир ещё почти не ведом,
Где мне всего ещё лет пять
И мне не надо уезжать
От этих лип и белой хаты,
Где над трубою дым крылатый.
Где утром можно вдоволь спать
А вечерами в «дурака»
Сражаться с бабушкой на кухне,
Не зная, что всё это рухнет
Через года, а не века…
Признаться не боюсь: мне жаль,
Что это всё, увы, далёко
И радость – чаще у истока,
А в устье – чаще лишь печаль!..
12. Ева Нерайская [15 - http://www.chitalnya.ru/users/catjuliet/]
12.1. В моём сердце сегодня грусть
В моём сердце сегодня грусть, этой ночью не спится мне,
Слова из медовых уст вязью в бархатном полотне.
Разгадай этот сладкий код, колдовской с поволокой взгляд,
Бело-розовою весной закипает вишневый сад…
Сколько зим у нас, сколько лет? Не считай года, не жалей.
Разольется в полях рассвет, пригуби мою грусть, испей.
Я в тебе растворюсь к утру, окунусь в переливы грез,
Не буди меня, уходя, я любила тебя не всерьёз…
12.2. Нежность
Касанием легким, соприкосновением…
Дыханием томным считываю код,
мельчайшей клеточкой до умопомрачения
атласной кожи вересковый мёд.
Слегка… губами… до щеки небритой…
Пусть каждый выдох – маленькая смерть,
под лаской рук твоих дарительно – игривых
бескрайней нежностью в глаза твои смотреть…
12.3. Первый снег…
Каждый день умирает снег,
Под ногами и тая в лужах,
Свою жизнь превращая в бег,
Поскорее дождаться стужу.
Тихо падает, бьётся душой,
О земную уснувшую твердь,
Он сердечный дарует покой,
Только больно на это смотреть.
Он летит в этот мир земной,
Прикоснуться к холодной коже,
В лунном свете блистать сединой,
Выстилая сугробы ложем.
Спрятать речку под коркою льда,
Усмиряя течение мысли,
Только снег – это та же вода,
Та же сущность, в каком-то смысле.
Обнажая причинную суть,
Оголенные мерзнут стволы,
Окунуться бы в Млечный путь,
И уснуть, как земля… до весны…
12.4. Черная кошка
Я – кошка черная, я ею рождена!
Мои повадки и мягки, и резвы,
Мои стремленья и чисты, и трезвы,
Не прогибается моя спина.
Не гладь по шерстке, ни к чему, поверь!
К тебе на грудь я больше не приду.
И не зови, чуть приоткрывши дверь,
Меня из сада, где гулять люблю.
Я – сама жизнь! Я радостью полна!
С открытым сердцем к людям подхожу.
И тает отчуждения стена,
А я их честной дружбой дорожу.
Не будем вместе коротать в ночи,
Смотреть в камин, где догорает страсть,
О прожитых мгновеньях помолчим,
Чтоб лучшее у памяти не красть.
Пусть предрассудками душа твоя полна,
Что кошки черные приносят только вред.
Ведь мой «прикид» – изнанкой для тебя,
Слова любви выслушивал, как бред!
Ну что ж поделать тут, коль холодно вдвоем,
Сияньем глаз не развести огня.
И пусть кажусь тебе я черненьким котом,
Но сердце человечье у меня.
12.5. Фрагменты брошенного мира…
Фрагменты брошенного мира —
В них часть растерзанных сердец.
В пыль рассыпается незримо
Их образ в золоте колец.
Казалось, нет конца блаженству,
Как опоенные в ночи,
К тебе стремился облик женский,
Навстречу к ней стремился ты.
В объятьях страстных забывались,
Теплом делились тел и душ,
И мысли негой упивались,
Сердца отстукивали Туш!
Растрачено былое чувство,
Недолог век у сказки той.
В подлунном мире стало пусто,
Как распрощались мы с мечтой.
Зачем обмануты надежды
Великой пламенной любви?
Стерт в памяти и образ женский,
В любовь не веришь больше ты.
По всей вселенной разбросало
Осколки отлюбивших душ,
Но только сердце непрестанно,
По-прежнему, играет – Туш!
12.6. Амазонка
Как долго я тебя ждала,
В веках ушедших и пространствах,
В застольях, праздничных убранствах,
В тумане призрачном звала.
Скользил по лицам пылкий взор,
Искал, знакомые до боли,
Глаза, смотревшие в упор,
Явившие мне силу воли.
Боролся из последних сил,
Хотел ты справиться с любовью.
Меч затупился и остыл,
Лишь окроплен моею кровью.
С мечом, щитом и на коне,
Мой рыцарь, я тебя настигну,
Любви моей всю власть постигнув,
Принадлежать ты будешь мне.
Ты мой! До капли выпит будешь,
Наполнится истомой взгляд,
Любви порочной аромат
До самой смерти не забудешь.
Лишь в заколдованном лесу
Мы будем счастливы, как дети,
И амазонки красоту
Увидишь в утреннем рассвете.
Ты очарован, покорен,
Губами жадно ищешь губы,
Познать мгновенье наших судеб
И будь, что будет уж потом.
Как долго длится забытьё?
Проснешься на исходе ночи,
Обнять любимую захочешь,
Но амазонки нет давно…
12.7. Я буду бабушкой чудной…
Я буду бабушкой чудной
В пенсне, на босу ногу кеды.
Я буду песни петь весной
И пить вино на День Победы.
Я буду внуков развлекать,
Рассказывая про «былое»,
Я буду в «классики» играть,
Не соглашусь я быть «Каргою».
Ходить на танцы в летний сад,
Дедков смущать «прикидом» смелым,
Я нищим буду подавать,
Писать стихи на стенке мелом.
Люблю под РЕГГИ танцевать,
А слушать АЦЕПТ с НАЗАРЭТОМ
И мне, признаться, наплевать,
Что скажут – «бабушка с приветом».
Весной и осенью – грустить,
Зимой – каток, а летом – дача!
Судьбу за все благодарить,
Годок прошел – Жива! УДАЧА!!!
12.8. Уж лучше на костер…
Привязана к столбу, обречена,
А пламя языками лижет тело.
Я так была тобой увлечена,
Опасности в бреду не разглядела.
В глазах огонь, а в мыслях только сон,
Болезненность влеченья забывая,
Ожогов муки вырывают стон,
Но я стерплю, тихонько догорая.
Ты помнишь, после первого глотка
Вина волшебного в серебряном бокале,
Тобой как зачарована была,
Не знала, что нам яду подмешали.
Ликер тягучий сладостью прельстил,
Какая в нем опасность притаилась???
Ты с губ моих его так жадно пил…
А я твоей любовью отравилась.
Уж лучше на костер, сгореть дотла!
Душа расправит крылья, словно птица,
По всей земле развеется зола,
Любовь из клетки в вечность устремится!
12.9. Игра в любовь
Мы играем в любовь, мы играем с судьбой,
Забывая порой о сути.
И за все прегрешения заплатим с тобой,
Оказавшись на перепутье.
Нас заставят с тобой расплатиться сполна,
За ошибки, что вновь совершили.
Но до встречи случайной (случайна ль она?)
Мы с тобою как будто не жили.
Где награда за первенство в этой игре?
Кто из нас герой-победитель?
Растворяется ночь в темно-красном вине,
Здесь пристанище ей и обитель.
Гордость борется насмерть и не устоять,
Не найти ей теперь компромисса.
В этой пьесе житейской не разобрать
Всех ролей и игры закулисья.
Мы потешились вволю, смеялись до слез,
Над разбитой в осколки любовью!
Только в сердце пустом поселилась тоска
И в душе откликается болью!
Разошлись две дороги, не по пути
Оказалось случайным прохожим.
Я тебе все простила, и ты мне прости,
Я талантливо справилась с ролью!
13. Михаил Сальников [16 - http://www.chitalnya.ru/users/salnikovmish/]
13. 1. Не поются больше песни
Не поются больше песни,
Смолк гитарный перезвон,
Осень жизни с миной пресной
Объявляет свой закон.
С ней теперь веду беседы
По ночам у огонька
Про былой азарт и беды,
Молодого дурака…
Но хотя в душе порою
Поселяется печаль,
Я большие планы строю
И смотрю с улыбкой вдаль.
Пусть ночами плохо спится,
Нет запала на заре,
Но поёт про жизнь синица
И в холодном октябре!
13.2. Надоели хмарь и слякоть
На полях взошла картошка
И рябина расцвела.
Заросла травой дорожка
От речушки до села.
Дни дождливые настали.
Ночь короткая темна.
И уже с рассвета дали
Закрывает пелена.
Промочило огороды.
Вся рассада полегла.
Снова просят у природы
Люди солнца и тепла.
Надоели хмарь и слякоть
И с соседом пьяным спор.
Вечерами покалякать
Ухожу на скотный двор.
Там с Авдеичем гутаря
Про болезни лошадей,
Посидим, чаёк заварим,
Вспомним сладость прежних дней.
В костерок подбросив веток,
Станем в темноту смотреть,
Обсуждать проблемы деток
И судить про жизнь и смерть.
13.3. Метаморфозы сибирской весны
Небо нахмурилось, сыплет снежком
На загрустившие в травах фиалки.
С криком летают вороны и галки.
Холодно блещет река за леском.
Метаморфозы сибирской весны
Перед цветеньем черёмух обычны.
Вербы, как сестры в халатах больничных,
Над потускневшей водою грустны.
Снова готовы покрыться ледком
Лужицы троп с дождевыми червями.
Я, примирившись с промозглыми днями,
Жгу костерок, наслаждаясь дымком,
Слушаю крики сорок и ворон
И наблюдаю, как мрачные тучи
Сыплют снежинки, а ветер колючий
Треплет листочки берёзовых крон.
13.4. Я думаю, нам будет не до сна
Вино во льду и три бордовых розы,
Огонь свечи и ужин на двоих.
Не надо ждать ответов на вопросы.
Возьму и просто прочитаю стих…
Пусть будет он ещё одним подарком,
Признаньем Вашей женской красоты.
А за окном над потемневшим парком
Алмазы звёзд, как дивные цветы.
Сегодня ночью в этом мире лунном,
Я думаю, нам будет не до сна.
Возьму гитару и настрою струны,
И пусть цветёт в сердцах любви весна!
13.5. Осенняя зарисовка
Весёлая стайка синиц длиннохвостых
Кочует по веткам берёз.
Прибрежные ивы в халатиках пёстрых
Теряют заколки волос.
Кораблики этих янтарных заколок
Неспешно плывут по реке.
Период октябрьского бала недолог.
Сквозит холодок в ветерке.
В небесной лазури пушистою ватой
Проносятся тучки на юг.
И скоро снежинки мошкою крылатой
Закружатся вихрями вьюг.
13.6. В природе солнечно и тихо
В природе солнечно и тихо.
В искрящихся алмазах снег.
Апрель гриппует, но без чиха
Упрямо продолжает бег.
На нём мундирчик с аксельбантом,
Кушак из солнечных лучей,
Грудь украшает лента с бантом
И связкой вверенных ключей.
По ходу открывая двери,
Впускает певчих птиц весны.
Ему неведомы потери
И в даль проходы не тесны.
Он с каждым днём бежит быстрее
К полярной голубой звезде,
И дух весенней лотереи
Укореняется везде.
13.7. Утро снежное
Избы молятся
В утро снежное.
За околицей
Даль безбрежная.
Невесомый пух
С неба падает,
И морозный дух
Сердце радует.
Спит земля вокруг
Под периною.
Манит белый луг
Тропкой длинною.
Вдоль тропы лыжня
На восход ведёт,
Где в разгар огня
Льётся жёлтый мёд.
Я по той лыжне
Отправляюсь в путь,
Чтобы в зимнем дне
Груз забот стряхнуть.
13.8. Вот опять предстоит мне дорога…
Вот опять предстоит мне дорога
Из родной деревенской глуши,
Где простора и воздуха много
Для тоскующей русской души.
Где снега, где лежит по дорогам
Припорошенный конский навоз,
Где хранятся в молчании строгом
Все ответы на вечный вопрос.
Где на ветках заснеженных яблонь
Огоньками горят снегири,
Где берёзоньки голые зябнут
В алом отблеске ранней зари.
Белым пухом покрытые избы,
Стрекот бойких сорочьих ватаг,
Вечерами закатов капризы,
А в ночи перекличка собак.
На сиреневых окнах ночами
Пишет кистью картины мороз,
И луна голубыми лучами
Мою душу смущает до слёз.
13.9. Вдалеке дымит село
На лыжне скрипит снежок.
Вот опушка, вот ложок…
Всё кругом белым-бело.
Вдалеке дымит село.
Там при ярком свете дня
Ждут-пождут давно меня.
Будет чисто вымыт пол
И накрыт для гостя стол.
Мы с хозяюшкой вдвоём
Посидим и попоём.
Как прозрачную струю,
Вспомним молодость свою.
А когда взойдёт луна,
Отдохнём в объятьях сна.
На рассвете соберусь
И к себе домой вернусь…
Буду, как всегда зимой,
Бегать к ней на выходной!
13.10. Зимний вечер
Морозный воздух, как вино,
бодрит и снежное панно
лежит на всех полях окрест…
В туманной дымке дальний лес.
Вороны с карканьем летят
в багрово-золотой закат.
Плывут из труб села дымы,
а на востоке в полог тьмы
закралась звёздочка искрой.
Уже и мне пора домой
готовить ужин, пить чаёк
и написать с десяток строк.
14. Владимир Сокольский [17 - http://www.chitalnya.ru/users/VladimirSokolskiy/]
14.1.Край воспоминаний
За грехи былых скитаний,
пережив утрату близких,
сослан в край воспоминаний
я без права переписки.
И, всего, что было, ради,
у всего, что только будет,
я молю не о пощаде:
«Не смягчайте воли судей!»
14.2. Утро старого города
Утро старого города,
до чего же ты молодо!
И, в рассветной тиши —
музыка для души!
Я и сам не молоденький,
и от Родины – Родинки —
это улицы здешние,
адреса мои прежние.
Адреса наши давние,
что былого предание.
У того у предания,
к сердцу нет расстояния!
Ведь когда-то дед с бабушкой
долго жили здесь рядышком.
Были счастливы, молоды,
люди старого города.
Я войду в ту парадную —
огляжу ненаглядную.
Поброжу под окошками,
где гуляли мы крошками.
Мне от этого здания
все легли расстояния,
но осталась несношена
грусть по этому прошлому.
Утро старого города,
до чего же ты молодо!
На рассвете, в тиши —
музыка для души!
Я и сам не молоденький,
моей Родины Родинки —
пожелтевшие здания —
словно с прошлым свидания.
14.3. Хоть в конце-то концов…
Хоть в конце-то концов даже лавры отцов
на могильный сменили венок,
пусть не только друзья нас запомнят в лицо,
стремена да не выпустят ног!
Не однажды ещё за оставшийся срок
нас напоят дожди невзгод.
А удачи глоток вслед за солью дорог
выпадает не всякий год.
Даст ли кров свой чужбина, иль отчий дом,
но, нигде не дерясь в наём,
непременно вернёмся мы со щитом,
лишь потом принесут на нём.
Будет то поединок, большая резня
или заговор подлых теней,
нас безмолвно поднимут на плечи друзья,
в поводу поведут коней.
Но не раз нас враги помянут ещё
по отметинам своих лат,
да по бледности крепко запавших щёк.
И побьются они об заклад,
что мы живы, как прежде, в лихом бою,
и ни Бог нас, ни чёрт не прибрал!
И припомнят: мы в конном и пешем строю
никогда не носили забрал.
А когда незнакомец из чуждых краёв
весть им добрую принесёт,
преклонят лишь задумчиво тяжесть голов,
не устроив пиров на сей счёт…
14.4. Господи боже
Господи Боже!
Кто же поможет,
если не ты!
Мы так устали,
мы не из стали,
мы – из мечты!
В шаге от детства
некуда деться
нам от утрат.
Боже наш правый!
Не ради славы,
не на парад,
за всё, что было,
где нас убило
волей страстей,
милостью Божьей
нас подытожит
счастье детей.
14.5. Пылится наш роман
Под грифом «совершенно ни к чему»
пылится наш роман полугодичный,
не сотворивший чуда в жизни личной
и сильно сокращённый потому…
И ты опять, с него сдувая пыль,
выходишь из забвенья и молчания.
Но я-то знаю – это от отчаянья,
что жизни нашей убывает быль…
Мы не были друг другу суждены,
задуманы, ниспосланы богами,
и потому так много между нами
намешано непрошенной вины…
Поверь, мне это тоже нелегко…
И стало вдруг бессмысленно дороже
всё то, что мы вернуть уже не сможем
в роман когда-то прерванной строкой.
14.6. Мною счастье другой обещано…
Мною счастье другой обещано —
не отнять.
Где-то ходит по улицам женщина,
без меня…
Каждый день продлевая заботой,
ночь гоня,
и, наверное, рядом с ней кто-то,
но не я.
Дней поспешное убывание,
бег ночей
и извечное предначертание —
быть ничьей.
14.7. Кочевые облака
Кочевые облака!
С вами мы почти у цели!
Вы туда уже взлетели,
я – земной ещё, слегка…
Побежать, смеясь, по вам
предоставится мне случай.
И на это я везучий!..
Но останутся слова…
Мой читатель будет прав,
погружаясь в ритмы строчек,
мою душу в Небе Отчем
тихо дёрнув за рукав…
14.8. Память холодных ночей
Память холодных ночей —
ты мне теперь ни к чему!
Счастье спросило: "Ты чей?
Дай я тебя обниму!
Это время твоё на Земле
достучаться смогло в Небеса,
И тебе за бездушие лет
этой женщины светят глаза!
Ей с тобой до вершины идти!
Ей с тобой – самый верный маршрут!
Но и ты – не теряйся в пути,
ты ведь знаешь, что счастью не врут".
14.9. Люди – это печальные птицы…
Люди – это Печальные Птицы
потерявшие крылья,
упавшие больно.
Им порою всё снится
сквозь слёзы бессилья
Небесная Воля.
Их тяжёлые взгляды
хранят отраженье
паденья и страха.
И уже им не надо
подъёма круженья,
убитая птаха…
И, когда затаится
в безжизненном сне
на холодной дороге,
скажет БОГ: «Крылья Птицы
нужны были мне
для спасенья безногих…»
15. Сергей Щеглов [18 - http://www.chitalnya.ru/users/teamonit/]
15.1. Там заколдован дым…
…там заколдован дым,
с горчинкой поволока
меж временем иным
и нынешним дождём.
…был кто-то молодым
за дальнею протокой,
за всполохом ночным
и за прошедшим днём…
…за медью ивняка,
волною светлой грусти,
безмолвия туман
слегка качает плёс…
…безвременья строка
вспугнёт в сорокоусте
молитв самообман
в глазницах
птичьих
гнёзд…
15.2. Письмо…
Отправляем письмо в тот, по-прежнему преданный адрес,
и в короткой строке лягут годы, отпущенный срок.
И как в старом кино на последнем, наверное, кадре —
вдруг возникнет извне откровение, таинство, Бог…
Жизнь оплавит сургуч всепрощающим божьим запретом,
ни черней, ни белей отпечаток отправленных слов.
Только Бог всемогущ! С запоздалым, возможным ответом
мы поймём, что ценней упокоя на чашах весов…
Отправляем себя на последнюю с совестью встречу,
запоздалой строкой пишем исповедь плачущих душ
и, конечно, кляня гири чёрные простенькой речью
перед каждой судьбой разыграем прощания туш…
Жизнь, конечно, одна. Поделить неделимое сложно.
В бесконечности мы опечатаны временем звёзд.
И какого рожна всё хотелось отведать безбожно,
И, насколько грешны были в сладости выданных грёз…
Отправляем грехи, отправляем на что-то надежду,
оставляем псалтырь, вместо злата потёртую медь.
И, быть может, стихи междустрочий – иную одежду
отнесём в монастырь в освящённую буквами клеть…
Жизнь положим в конверт, здесь наклеена вечная марка.
Примет Ангел письмо, в канцелярский отправится путь.
Ожидая ответ, у свечного от жизни огарка,
Приоткроем окно, постигая конечную суть…
15.3. Рябина
…там, за окном, осыпалась рябина,
вся эта жизнь и горька и кратка.
Гроздь на снегу осколками рубина
застыла от морозного дымка…
…прости-прощай: трещат, трещат морозы,
прости-прощай: и больше не зови.
Не возвращайте белые берёзы,
не обещайте пагубной любви…
…я буду жить назло седым метелям,
я буду жить красиво и светло —
среди берёз, на зависть синим елям,
но почему ж так грустно и темно?
…зажгите свет любви, зажгите, братцы,
и дайте мне весёлого вина!
И я закончу мыслью этой, вкратце,
чья там судьба в снегу обагрена…
…там за окном осыпалась рябина.
Мне страх сжимает жилку у виска.
Гори, гори в снегу моя лучина,
погасни от морозного дымка…
15.4. Отмоли
отмоли, что вчера не случилось того, что сегодня,
отмоли, что вчера ещё было, по сути, родным,
отмоли, что случилось не только по воле господней,
отмоли, что осталось за дверью запретом ночным…
отмоли за секунду, за час, за минуту до чуда,
отмоли у себя прядь седую, как совесть в душе,
отмоли, как молился безбожно на Бога Иуда,
отмоли, чтобы нищему быть хоть чуть-чуть в барыше…
отмоли и поплачь на берёзовой скатерти ночью,
отмоли и забудь, что молилась отчаянно мне,
отмоли, разрывая, что было на части по-волчьи,
отмоли на того, кто улыбкой прощался в окне…
отмоли и испей эту горечь прошедшего ада,
отмоли эту ночь перед ночью прошедшей любви,
отмоли и исчезнет, как призрак, как тени, преграда,
отмоли эту боль, отмоли от меня, отмоли…
15.5. В той стране…
…в той стране нет теней от людей и от чёрного солнца,
там не слышно капели и вечная правит зима,
чьи-то идолы в танце горланят безмолвно, бессонно,
чьи-то призраки строят и рушат дома-терема…
…лает чёрная кошка, желая воскреснуть собакой
и верблюд за иголкою прячет зачем-то канат,
и засохший Эдем разродился зловонной клоакой,
перед тем, как с богами отправиться в чистенький ад…
…в той стране нет чудес, там всё просто, заманчиво сладко,
там нет горя, любви, нет священной за веру войны,
там и смерть не с косой, а танцует фламенко с мулаткой
и ещё там избыток воды и кусков ветчины…
…в той стране нет желания власти, оргазма и денег,
в той стране неземная родная для всех круговерть,
там свободен преступник, где он же судья и священник,
там, где жизнь бесконечна с названием простеньким смерть…
15.6. Чёрный кофе разлуки напиток у Чёрного моря
…раздели пополам это утро осеннее с чаем,
помнишь, пел саксофон в запредельной щемящей тоске,
а потом мы кормили с руки белых утренних чаек
и вдвоём оставляли следы на солёном песке…
…помнишь – вдаль и вдоль кромки воды уходящее лето,
нежный бриз, обнимающий свечи вечерних аллей,
и кружил, и кружил расставание парус билета,
безнадежно цепляясь за трости слепых фонарей…
…мы оставили тайну любви наслаждаться прибою
сохранить в обезлюдевшей осени трепет волны,
эта южная сказка слетела с каштанов листвою,
разделив пополам послевкусие чьей-то вины…
…чёрный кофе разлуки напиток у чёрного моря
и горчит, и горчит, и волнуется сердца миндаль,
на подрамнике жизнь, загрунтованный холст в ре-миноре,
в нём летит, и летит наш маяк одиночества вдаль…
…раздели пополам это утро осеннее с чаем,
и забудь саксофон в запредельной щемящей тоске,
далеко, далеко стаи белых и розовых чаек
и прибой строит замки один на солёном песке…
15.7. Сон-трава
Бреду один тропою прямо в детство
и пью, и пью безоблачную даль.
О, Русь моя, великое наследство
и светлая, и вечная печаль…
…А здесь среди берёз заблудших в поле – зелёная, зелёная трава,
…здесь каплями стекают си бемоли, и сон-травы касается листва…
Прости меня за то, что был обласкан —
чужой страной за сто морей и рек.
Я предан лишь тебе и этим сказкам —
берёзовых твоих библиотек…
…А здесь среди берёз заблудших в поле – зелёная, зелёная трава,
…здесь каплями стекают си бемоли, и сон-травы касается листва…
Живой воды напьюсь и стану пьяный,
меха тальянки старенькой сомну.
Твой цвет волос по-прежнему овсяный.
Люблю тебя с рождения одну…
…А здесь среди берёз заблудших в поле – зелёная, зелёная трава,
…здесь каплями стекают си бемоли, и сон-травы касается листва…
Усну в траве, бемолями в берёзах.
И пусть кукушка плачет обо мне.
И, может быть, её воскреснут слёзы
На этой удивительной земле…
…А здесь среди берёз заблудших в поле – зелёная, зелёная трава,
…здесь каплями стекают си бемоли, и сон-травы касается листва…
15.8. Молитва
…не звони в колокола, не звони,
синь небесная, не жги купола,
не звони в колокола, не звони,
не завешивай, не бей зеркала…
…синь небесная, водой сопряги
оба берега реки радугой,
синь небесная, услышь, помоги,
по реке пусти душу Ладогой…
…синь небесная, прошу, дай воды —
искупиться и простить помыслы,
белу простынь отложи для беды,
дай найти мне для любви промыслы…
..не звони в колокола, не звони,
синь небесная, не жги купола,
не звони в колокола, не звони,
не завешивай, не бей зеркала…
15.9. Белы лебеди
…в синь взлетели на заре белы-лебеди,
серебрилася вода в белом озере…
…расстреляли ни за что, люди-нелюди,
и разбились купола в зимней озими…
…белым пухом по воде плыли лебеди,
разделилася судьба ровно поровну…
…нелюбовью за любовь, люди-нелюди,
раскружилися вокруг, черны вороны…
…спит над озером туман, синим мороком
и вороньею бедой в гнёздах брошенных,
…а молитв самообман – срок до сороку
погибает на виду трав не скошенных…
16. Евгений Юшин [19 - http://www.chitalnya.ru/users/yushin/]
16.1. У нас тут липы пахнут медом…
У нас тут липы пахнут мёдом,
И лужа в небо влюблена,
И за соседским огородом
Растет на яблоне луна.
Ты приезжай. Забот не стоят
Увивы кухонь городских.
У нас в бору кукушка стонет
О кукушоночках своих.
А жизнь такая, жизнь сякая.
Она медова и страшна;
Ежесекундно утекая,
Прекрасна всё-таки она.
И только здесь, где поля – в волю,
Душа, страдая, познаёт
И липы голос колокольный,
И взгляд старухи у ворот.
16.2. Поплыли селенья на том берегу…
Поплыли селенья на том берегу,
Поплыли холмы и овраги.
И всё, что недавно лежало в снегу
В весенней запенилось браге.
Пустынные дали разбил ледоход,
Поплыли скуластые льдины.
У пристани старой проснулся народ,
Скользит сапогами по глине.
Выводит петух засидевшихся кур.
От облака – длинные тени.
У Любки-буфетчицы – синий прищур
И солнцами светят колени.
Анюта соседу несет молока.
Наладил сетёнку Василий…
Пока что не громко, пока что слегка,
А всё ж оживает Россия.
16.3. Из детства
Сижу у реки и ловлю облака
И лодки, как длинные тени.
Корявые ножки гнилого мостка
Озябли в воде по колени.
Ловлю облака, но они по воде
Уходят, минуя коряги.
Сопит водяной и в его бороде
Зеленые плавают ляги.
Горит костерок на другом берегу
И тихие кони пасутся…
И осами росы сидят на лугу
И жалят, когда прикоснутся.
Приду с окуньками, кота накормлю,
А утром под щебеты птичьи
Проснусь и пойму, что бессмертно люблю
Весь мир этот в звонком величье.
Томятся грушовка и белый налив
На розовом блюде щербатом.
И яблочный воздух, волною наплыв,
Скользит по щеке ароматом.
И снова – в луга, по росе молодой,
К стрекозам, к речному затону…
И бабушка тихо качнет головой:
– Никак тебе нет угомону! —
И волны по солнцу бегут босиком.
Вот так же и время промчится…
Я это узнаю не скоро, потом,
Успею еще огорчиться.
16.4. Горит звезда над синим бором…
Горит звезда над синим бором.
Луга политы молоком.
И день уходит за угором
Перепелиным говорком.
Качнётся люлькою дорога
И в лунных перьях ходит рожь.
Для счастья надо так немного,
Когда судьбу свою поймёшь.
Вот этот путь меж трав безвестных,
Цветов неброских, но родных,
В пыли дорог, в дождях небесных
И серых сёлах холстяных.
Вот этот путь в холмах и падях,
Где Русь навстречу сквозь леса
Несёт в берёзовых окладах
Озёр живые образа.
Вот этот терпкий век от века,
Но напоивший песней грудь,
В огне рябин и перьях снега
Неутолимый русский путь.
16.5. Это снег идет…
Это снег идёт, это снег идёт, это снег идёт, это снег…
На берёзах мех, на осинах мех, и по всей Руси – белый мех.
И луна идёт, и лиса идёт, обе рыжие на снегу.
В полынье густой дышит озеро. Рыбу тихую стерегу.
И шипят снега над костром моим, и шипят меха на ветру.
И уха кипит, и слеза кипит, небеса кипят на юру.
И товарищ мне льёт огня в стакан, шуба пьяная – на распах.
И лежат на льду щуки чёрные, замороженные в снегах.
И уху я пью, и огонь я пью, и метель я пью – пронеси! —
И гудит слеза: то ли дым в глаза, то ли снег идёт по Руси.
16.6. Продают и землю, и березы…
Продают и землю, и берёзы,
И огни, дрожащие во мгле.
Скоро продадут и наши слёзы.
Реки – это слёзы по земле.
Не куплю я дали за рекою,
Ни лугов ромашковую песнь,
Ни боров брусничные покои —
Потому что это я и есть.
16.7. На русской дороге
Здесь русский дух в веках произошёл…
Н. Рубцов
Меня здесь знает каждый муравей,
И каждый куст, и каждая сорока.
Задумалась о прожитом дорога
И солнце в лужах плещется по ней.
По ней – века – в туманах и крови,
И поступь уходящих поколений.
По ней струится столько сладкой лени,
Как в женщине, сомлевшей от любви!
В ней столько слёз прощальных – в дальний путь,
И в вечный путь – до ближнего погоста.
И потому она в крестах и звездах,
Встречая нас, стоит в цветах по грудь.
Гудят шмели, где каторжник прошёл,
Где проскакало пламя Чингисхана,
Где под гармошку радостно и пьяно
Мужик в избу смолистую вошёл.
Снуют, как стрелы, юркие стрижи,
Болота дышат холодом и прелью,
Боровики сутулятся под елью.
Попробуй этот мир – перескажи?!
Здесь все века и каждого из нас
Хранит, как память, русская дорога.
А это поле и река у стога —
Немеркнущий, живой иконостас.
16.8. А дома нет
А дома нет. Снесли и разнесли.
Как пусто мне – фундамент и крапива.
Мы, как ромашки в солнечной пыли
Росли наивно, вольно и счастливо.
Густела кровью вишня под окном,
И бабушка оладьи затевала.
Постель корова шила молоком
И петухи стегали одеяло.
Как валенок – котяра на печи.
Баюкал нас, о счастье напевая.
Плясали звонко «русскую» ручьи!
Взвивались зори, щёки натирая!
Так много было щебета в саду!
Так много было солнца надо мною!
…Теперь я постою и отойду,
И от людей слезу рукой прикрою.
Всё зажевали годы-жернова.
Морщинки пробиваются над бровью.
А вишня – тут, она ещё жива.
Всё светит мне и памятью, и кровью.
16.9. По нашей странной русской жизни…
По нашей странной русской жизни,
Пирам лачуг, тоске дворцов
Не осознать любовь к Отчизне,
Любовь к себе, в конце концов.
Но познаю пчелы молитву
И васильковый взгляд в овсе,
Зарю, идущую на битву,
В петушьих перьях и росе,
Тоску разгульную полыни,
Впитавшей дым, впитавшей пот,
Колосья, русский дух над ними,
Сиротство стога у ворот,
Там ладят улья медвежата,
Лесовичиха мох прядёт,
И месяц поит из ушата
Дымы русалочьих болот.
И надломив рассвета соты,
Прикрыв туманом синий взор,
Сама Россия входит в воду,
В блаженство женственных озёр.
Гусей пролётных вереница,
Густых кувшинок невода…
И каждый миг
не повторится
Ни через год и никогда.
И никогда под небом сирым
Вот так же —
в славе и красе —
Заря не воспарит над миром
В петушьих перьях и росе.
И полетят другие гуси,
И песни новые вослед,
Но так же будут пахнуть Русью
Полынь
и этот белый свет.
16.10. Скучаю по зимней деревне…
Скучаю по зимней деревне,
Где скрипом ложатся следы,
И где молодые деревья,
Как старые, так же седы.
Мне слышится скрипка метели
И голос печного огня.
Мне так города надоели,
Что в городе нету меня.
И радостно сердцу услышать
В пору воробьиных утех,
Как в холод вонзаются лыжи
И падает тетерев в снег.
Оглянешься – лето по кружке
Стучит дождевою водой.
И тлеет березовой стружкой
Над лугом туман молодой.
Зачем же за скриплою дверью
Все кличет меня соловей?
Зачем же так радостно верю
Мечтаниям жизни своей?
Все призрачно: слава, удача.
Неведом начертанный путь.
А вьюга как женщина плачет
И песней ложится на грудь.
17. Vol De Mar [20 - http://www.chitalnya.ru/users/vol_de_mar/]
17.1. Ланселот
Тридцатилетний Ланселот
За стойкой бара-ресторана…
А Круглый Стол – уже не тот.
Влюбиться – поздно, сдохнуть – рано.
На сердце – боль, в бокале – эль…
Помянем славного Артура!
Все средства оправдает цель.
Судьба – копейка, пуля – дура.
Бокал наполовину пуст,
Душа пуста наполовину.
В его стихах нет больше чувств —
Бред отставного паладина.
Перед глазами снова муть,
Жизнь распадается на хлопья,
А позади бесславный путь
И только сломанные копья.
Тридцатилетний Ланселот
За стойкой бара-ресторана.
Поизносился Камелот —
Полу-ботинок, полу-замок…
17.2. Исповедь графомана
Здравствуйте, коллеги-графоманы!
Принимайте, что ль, меня в свои ряды.
Вы простите, я слегка сегодня пьяный…
И простите, что не в «стельку» и не «в дым».
Дураков вокруг не стало меньше.
Мне вот тоже белый выписан билет…
Пьяный врач из дома сумасшедших
Нацарапал неразборчиво: «Поэт»…
Я, пожалуй, вправду очень болен
Старомодно-романтичной чепухой…
Как без женщин, сигарет и алкоголя
Этот мир мне также пресен без стихов.
Бесполезная, нелепая привычка…
Ну, кому сейчас есть дело до стихов?!
Где найдешь сейчас поэтов, – без кавычек?!
А таких как я – немало дураков.
Раньше, помню, бредил глупостью весенней
И мечталось мне и грезилось во сне
Стать великим, как Высоцкий и Есенин,
Чтоб стихи звучали эхом по стране.
Но не сбылись эти розовые планы.
Наизнанку жизнью вывернуло их.
И я стал великим… графоманом,
Голосящим на подмостках сетевых.
Вот опять наружу лезут строчки
Зарифмованный в хорее глупый бред…
И опять в конце поставлю многоточье…
Я ведь все же графоман, а не поэт.
17.3. Зрело-пубертатное
Что ж мне все-таки делать с этой напастью?!
Что ж в груди так куражится внутренний бес?!
Мне б гореть со стыда, а горю я от страсти…
И зачем с головой я во всё это влез?!
Где мои восемнадцать? В каком переулке?
Почему ж он привел в этот странный тупик?
Где всё также звучит этот звонкий и гулкий,
Не желая смолкать, моей юности крик…
Да ведь вроде уже не сопливый мальчишка…
Только что-то там щемит под левым ребром,
И так хочется, чтобы всё было «как в книжках»,
Где всегда побеждают любовь и добро.
Может быть и пора стать ментально взрослее,
Стать умней… Впрочем… Много ли проку есть в том?!
Лучше быть романтично-смешным дуралеем,
Чем серьезым и скушным прослыть дураком.
17.4. Рябина
Рябин
Рубил
Зорькою
Рябина —
Судьбин
Горькая
Рябина —
Седым
Спусками…
Рябина
Судьбин
Русская
М. Цветаев
Велик был год и страшен год по рождестве Христовом 1918…
М. Булгаков. Белая Гвардия
Полоснул по венам холод октября,
Окропились ветки каплями рябины,
В бликах осени, как в бликах янтаря,
Кумачом горят кровавые рубины.
Небо мутное пузырится дождем,
Словно кто-то в нем тоску свою полощет.
Кисти красные сбивая кистенем,
Ветер гнет к земле рябиновую рощу.
Восемнадцатый – кровавый, страшный год —
Пир ублюдков – «белых», «черных», «красных»…
Озверевший, оскотинившийся сброд
Рвет зубами человеческое мясо.
Вырастают деревянные кресты —
Дали разом всходы ненависть и злоба.
К небу вздернуты костлявые персты,
Гроздья падают с ветвей на крышку гроба.
Ствол рябиновый – под корень! Да в костер!
Веселятся мясники и дровосеки.
Обагрились соком плаха и топор,
По земле текут рябиновые реки…
Послесловие
Нашим прошлым нам прочитан страшный курс —
Болью скорбною записаны уроки:
Кровь, – она ведь не соленая на вкус, —
Этот вкус как у рябины – горький…
17.5. Черная Русь
Так молюсь за Твоей литургией
После стольких томительных дней
Чтобы туча над темной Россией
Стала облаком в славе лучей
А. Ахматова. Молитва
Может, всё это вздор… и тоска подзаборная…
Может, кто-то мне скажет, мол, – с жиру бешусь…
Может быть, я во всём вижу только лишь чёрное…
Но ты тоже мне чёрною кажешься, Русь!
Это ты для других, – златоглаво-соборная,
Я на блеск этот внешний уже не куплюсь…
А в деревне у нас так же топят «по-чёрному»…
Это здесь, а не там – настоящая Русь!
И порой за тебя мне так стыдно и больно…
Почему ж, как дурак, за тебя я держусь?!
Пусть кому-то удобней жить с маской довольной,
Только я – не такой, моя черная Русь!
Ни святым, ни блаженным не стану, наверно,
Да и в бога не верю, но все же молюсь:
Чтоб очистилась ты ото всей этой скверны,
Моя чёрная, но… дорогая мне – Русь!
17.6. Ершалаим
Пропал Ершалаим, Великий Город!
Одряхший город поглотила тьма…
Как на Голгофу – поднимусь на Воробьевы Горы.
Смотреть на старые московские дома.
Безликий город серых стен и серых френчей,
Пустых надежд, терзаний и идей.
Где краски тусклы, а избитый и извечный
Вопрос квартирный так коверкает людей.
Любой роман здесь переписывают в повесть.
Здесь каждый третий носит стигмы на руках,
Но человечность, сострадание и совесть
По прейскуранту стоят тридцать тетрадрахм.
Здесь стало душно. И гроза начнется скоро…
Весь мир вокруг – как тот кошмарный бал…
Пропал Ершалаим, Великий город!
Как будто вовсе не существовал…
17.7. Воспоминание о приезде в Москву
В суету и жужжанье вокзала
Под ворчание проводницы
Я с улыбкою провинциала
Зашагаю навстречу столице.
Замечтавшись, стою на перроне
С чемоданами, полными хлама,
Вместе с ними в плацкартном вагоне
Я привез грандиозные планы.
Улыбаюсь Москве белозубо —
Пусть кругом только хмурые лица,
Мне вдали поют медные трубы
И щебечут синие птицы.
Это юность во всем виновата:
Стали тесными старые рамки.
Позади родные пенаты…
Впереди – воздушные замки!
17.8. Сильфида и Трильби
Снег за окном – песчинки звездной пыли
Сосульки с крыш – сады Семирамиды.
В ее квартире тихо плачет бедный Трильби.
В моей – танцует па прекрасная Сильфида…
Нам часто кажется, что мы теряем крылья,
Что душит белый шарф, накинутый на плечи…
Есть в сердце каждого Сильфида… или Трильби,
Пусть в этом мире все так зыбко и невечно.
Как часто чувства настоящие мы губим,
Себя теряя в череде пустых событий…
Но нас по-прежнему так трогательно любят
Лесная фея и незримый покровитель.
Пусть больше вечной нет любви на этом свете,
А лишь пустой рефрен, что повторяют всуе.
Но кто-то дарит сны нам легкие, как ветер,
И по ночам опять украдкою целует…
Снег за окном – песчинки звездной пыли.
Сосульки с крыш – сады Семирамиды.
В твоей квартире тихо плачет бедный Трильби.
В моей – танцует па прекрасная Сильфида…
17.9. Баллада о выборе
Наверное, проще прямой дорогой идти,
И падать, заранее выбрав помягче подстилку,
Но даже на проторённом другими пути
Встречаются все же нелепые эти развилки.
От наших страстей часто плавится лёд —
Когда-то давно человеческий род
Терзаньям и мукам любви обречён был навечно,
Но кто-то всю жизнь любовь свою ждёт,
Надеясь на то, что однажды найдёт,
А кто-то готов переспать чуть не с первою встречной…
Задача проста, коль заранее знаешь ответ,
Но трудно всю жизнь нам прожить по привычным шаблонам.
И время приходит решать твердо: «да» или «нет»,
В чьи игры играть и каким подчиняться законам.
Одним глупых правил и норм скучен свод,
А каждый второй очень строго блюдет
Законы приличья – границы очерченных рамок,
Но вот кто-то с ветки запретный рвёт плод,
Что пусть и порочен, но сладок, как мёд,
А кто-то лишь пьет чай с вареньем из тех райских яблок.
В запутанных играх притворных поступков и слов,
Так сложно бывает добраться до истинной сути.
И трудно подчас различить: где добро, а где зло,
И что выбирать, оказавшись на том перепутье?
В потемках души не всегда разберёшь,
Ведь часто под правдой скрывается ложь,
И часто личина врага скрыта маскою друга,
И кто-то коварно вонзит в спину нож,
А с кем-то и в самое пекло войдёшь,
И кто за тобой в это пекло пойдёт без испуга!
А жизни напиток глотками мы жадными пьем,
Но это коварный нектар с терпким привкусом яда.
Как призрачна грань между светом и небытиём,
И как же тонка нас ведущая нить Ариадны!
И как же порой наши тщетны мечты
На фоне безвременья и пустоты,
Как давят на нас мирозданья нависшие глыбы!
И кто-то, дойдя до последней черты,
Назад повернёт, устрашась высоты,
А кто-то в ту бездну шагнёт… тоже сделав свой выбор.
17.10. Колыбельная
На подушках из ультрамарина
Под покровом алых парусов
Спит моя малышка Ангелина
Под ворчание сказочных часов.
Пусть, коль их сомнения тревожат
Короли придумывают тест.
Мне ж не нужно никаких горошин,
Чтоб понять, кто лучше всех принцесс.
Спи! Пусть сон волшебным эликсиром
Растворит усталое «вчера»,
Смолкнет суета дневного мира,
Дом уснет с тобою до утра.
Завтра вместе с новогодним утром
В комнату, распугивая тень,
Повинуясь вновь законам мудрым,
Явится к нам в гости новый день.
Новый день загадочной улыбкой
Улыбнется, как Чеширский Кот,
По-английски что-то там мурлыкнув,
Счастье нам с тобою принесет!