-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
| Александр Радьевич Андреев
|
| Евромайдан: начало или Удивительная история о хохлах, кацапах и украинцах, приснившаяся историку Максиму 14 октября 2014 года в Великом Городе
-------
Александр Радьевич Андреев
Евромайдан: начало или Удивительная история о хохлах, кацапах и украинцах, приснившаяся историку Максиму 14 октября 2014 года в Великом Городе
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
//-- * * * --//
– Вы що, бовдуры, с глузду зъихалы?! Да вы там, часом, нэ почадилы з пэрэляку?! От же босота, от босва! Кугуты чертовы, хай бог простыть!
Максим успокоено прикрыл глаза. Так могли ругаться только проводники «Укржелезяки», всегда недовольные уставшими от бесконечного ремонта Киевского вокзала затюканными пассажирами, а значит, он, наконец, ехал домой, в Великий Город, хотя это и была только командировка на две недели.
За окном вагона было четыре градуса тепла, в самом вагоне на пять градусов больше, но никто из пассажиров не возмущался. На поездах «Укржелезяки» испокон веков были свои порядки, несовместимые ни с комфортом пассажиров, ни с ценой за билет, какой бы высокой она не была. Проводники все равно скажут, что уголь не дает начальство, хотя при этом в главном тамбуре в вагонной стенке его навалом, даже полведра рассыпано и неубрано. Не нравится, иди пешком семьсот километров или лети на какой-нибудь развалине, или телепайся в автомобиле по никаким однополосным дорогам вслед за бесконечными фурами и гуляй сутками на погранпереходах. Дело хозяйское. И вообще, куда тебя черты несут, сидел бы дома и смотрел сериалы.
Проводники с трудом собрали у пассажиров билеты и дружно засели в служебном купе обсуждать свои дорожные проблемы, которых, в общем-то не было, если не считать всегда скользких ступенек на выходе из вагона и постоянно закрытых на несуществующие остановки туалетов, несмотря на это ухитрявшихся быть очень грязными, поскольку убирать проводникам их было лень. Максим взял у них казавшееся теплым одеяло и попросил чай, который вообще-то стоил три гривны, но для московских пассажиров продавался по двадцать пять рублей, потому что птичка, ведь, по зернышку клюет, а тринадцать рублей с каждой чайной порции деньги немалые и негоже их упускать, а то еще люди подумают, что их везет вовсе не «Укржелезяка». Хотелось согреться, да и чай в серебряных подстаканниках навевал приятные воспоминания. Навевать-то, он, может, и навевал, но только не в этот раз.
Вместо стакана в привычном серебряном подстаканнике проводница принесла какую-то темную стеклянную кружку, в которой в горячей воде сиротливо плавал пакетик с заваркой, и предупредила, что она уже положила сахар в чашку. Максим про лимон напоминать не стал, молча размешал воду с пакетиком, выпил глоток и ничего не понял. Вроде чай, но вроде и не чай, какое-то странное пойло. По вагонам бесконечной вереницей с самого отправления то брели, то неслись какие-то никому не нужные и мешавшие всем коробейники, предлагая какую-то торговую чушь, и главной задачей вымотанных неудобной посадкой пассажиров был сберечь карманы и сумки.
В Сухиничах Максим решил выйти на перрон, на котором происходило какое-то невообразимое скопление торговцев огромными мягкими игрушками и поддельными меховыми женскими кацавейками. Товар был страшный и Максим с прокуренного до отвращения перрона вернулся в такой же прокуренный насмерть вагон и на входе его взгляд случайно упал на титан с кипятком напротив купе проводников. Градусник на титане показывал температуру горячей воды всего в семьдесят градусов, и Максим понял загадку чая. Как всегда, оказался прав Булгаков, прав и по поводу второй свежести и по поводу чая, который, правда, не разбавляли сырой водой, а просто не кипятили. Максим мысленно плюнул и прошел на свое место, твердо решив ехать в следующий раз на Украину не на поезде «Укржелезяки», а на машине, как бы неудобно это для него не было.
Билетов на первые два поезда с таможней и границей в Брянске и Киеве, не было и ночью их пришлось проходить в Суземке и Зерновом. Максим ненадолго уснул и привычно проснулся за час до прихода этого так и не натопленного поезда в Великий Город и также привычно перевел время на два часа назад.
Поезд прошелестел по мосту через Днепр и наконец втянулся на длиннющий вокзальный перрон. Вместе с немногочисленными пассажирами Максим осторожно, чтобы не убиться, спустился по очень скользким и нечищеным вагонным ступенькам, все-таки уделался об грязные поручни и сразу же был атакован не дававшими прохода автомобильными хамами, без перерыва громко гундевшими «такси, недорого, такси», при этом «недорого» означало, что тебя за двести гривен довезут от выхода из вокзала до стоявшего рядом вокзального метро.
Пройдя через частокол автомобильных хамов, специально закрывавших спинами дверь, ведущую в надземный переход на главное здание вокзала, Максим осторожно пошел вверх по скользким до невозможности ступенькам. Ни о каком эскалаторе в переходе не было и речи, и пассажиры, старики и женщины с детьми, корячились на ступеньках с вещами, преодолевая четыре переходных пролета, при этом чудом не ломая себе руки и ноги.
По главному туннелю Максим двинулся к выходу. Вдоль всего перехода у окон сплошной линией стояли измученные пассажиры с детьми и сумками, а в центре на предназначенных для них сиденьях рядами полусидели-полулежали уделанные в хлам и завонянные в дым бомжи, которых никто не трогал. Максим остановился, затем не спеша прошел туда и назад по обеим сторонам длиннющего перехода, и везде по его центру сидели, выпивали и варнякали груды тел без определенного места жительства, а по всему вокзальному туннелю густо висел насквозь пропитанный дешевым алкоголем и одеколоном бывший когда-то воздухом полупрозрачный туман, которым пытались дышать стоявшие у окон пассажиры, но у них это получалось совсем плохо.
Наконец, ошарашенный увиденным и унюханным Максим рассмотрел вереницу из восьми вокзальных сторожей, которые почему-то цепочкой маршировали к началу бомжиного царства, оттуда раздался какой-то почти рев, очень вежливо увещевавший бомжей встать и уйти с насиженных мест, но они никак на этот рев не реагировали. Наконец, через пять минут сторожевого ора они все-таки встали и отошли к окнам, от которых шарахнулись находившиеся там настоящие пассажиры. Удовлетворенная достигнутым сторожевая гусеница двинулась дальше по переходу, и вскоре от следующего отсека раздался такой же оглушительный рев, увещевавший следующую партию бомжей. Согнанные ранее бомжи спокойно вернулись на свои старые места, а разбежавшиеся отъезжающие опять заняли свои стойла у окон. Некоторые иностранные пассажиры, ошарашенные увиденным, снимали вокзальный позор для дальнейших публикаций в социальных сетях своих стран, и это было очень плохо для имиджа страны.
Максим решил «просмотреть» вокзал до конца. Обменные пункты, если и были открыты, меняли только доллары на гривны и никак по-другому. При покупке стакана кофе бесчисленные продавцы жидкости требовали отдельную плату за воду в размере тридцати копеек, если наливали ее больше шестидесяти граммов, а при просьбе покупателей продать им традиционное кофе латте не клали в него сахара, стараясь выгадать хоть что-то. Пирожки с капустой, картошкой и под названием «с мясом», продаваемые людям, были ровно в два раза меньше их образцов на витрине и прилавке и часто вообще без начинки. Максим с интересом попросил продать ему пирожок-образец, но продавщица спокойно ответила, что образцы не продаются, а торговля вообще невозможна без обмана, и Максим не стал объяснять, что в мире вообще-т можно жить и честно… Многие продавцы от справедливых вопросов покупателей сразу же приходили в ярость, после чего при продаже, например, газеты, не могли отнять восемь гривен от двадцати даже с помощью калькулятора. Жри, гад, то, что продают тебе по нашим ценам и правилам, если не смог из-за большого количества вещей взять еду из дома, или катись голодным в долгую дорогу к чертовой матери. Максим окончательно понял, почему злые люди делили население этой великолепной страны с необъятным черноземом пятнадцатиметровой глубины на украинцев и хохлов, и, расстроенный тем, что вместо красавца Великого Города его встретило какое-то неудобоваримое рыло вокзала-урода, молча пошел к его выходу.
Слева и справа от ведущего в главный вокзальный зал эскалатора Максим увидел два зала ожидания «повышенного комфорта», вход в который преграждали турникеты. Повышенный комфорт стоил 18 и 32 гривны в час с пассажира соответственно, при этом Максим с удивлением увидел, что эти два почти пустых зала закрывались ровно в 23 часа, хотя поезда приходили и уходили с вокзала всю ночь. Вокзальные лампы горели в полнакала, везде было полутемно, и пассажиры осторожно бродили тут и там, стараясь не повредить свои конечности.
В главном холле, несмотря на ранний час, было людно. Слева в огромном кассовом зале, забитым по центру и двум сторонам никому не нужными торговыми лавочками, работали всего две кассы, к которым змеились небольшие очереди. Справа в таком же огромном зале ожидания, где для пассажиров были выделены аж два небольших и постоянно занятых рядка сидений, все остальное пространство зала занимали какие-то непонятные буфеты с невменяемыми ценами на все, и где-то между ними сиротливо прятался малюсенький, на несколько мест зал ожидания «для пассажиров с детьми и инвалидов». Выйдя из этого общеевропейского позора страны, Максим обратил внимание, что на его фасаде даже не было названия, а просто чуть-чуть зеленели буквы «Вокзал» без добавления, например, слов «дальнего следования», хотя рядом находились еще Южный и Пригородный вокзалы, и неопытные пассажиры путались в трех непоименованных зданиях, опаздывая на свои поезда. Да не «Вокзал поездов дальнего следования», подумал Максим, а просто «Кошмар на помацках в темряве» должно быть название этого места, заслуживающего только матерных комментариев. Боже, что новая власть успела сделать с Великим Городом только за последние три года…
Взяв в метро несколько жетонов по две гривны, предусмотрительно оставленные им с прошлой поездки в Черкассы, Максим по глубокому эскалатору спустился к поездам, пытаясь немного успокоиться, но у него опять ничего не получилось. В вестибюле метро в нескольких местах мерзко орала радостная реклама, впаривавшая усталым от нее пассажирам просроченные фальсификаты по невменяемой цене под прикрытием чиновничьей монополии и при полном отсутствии конкуренции во всех отраслях экономики. Ехать надо было всего ничего по прямой до станции «Левобережная», где жили родственники его жены, но даже эта короткая поездка в метро чуть опять не вывела немного успокоившегося Максима из себя.
Уже на станции «Университет» в вагон метро ввалился помятый в хлам коробейник и гнусавым голосом долго и нудно начал рекламировать свое никому не нужное барахло. На «Театральной», «Крещатике» и «Арсенальной» количество торгашей все увеличивалось, а на наземных «Днепре» и «Гидропарке» коробейники уже шли рядами, по три на каждый вагон, в которых стоял мерзкий непрекращающийся ор торгашей, навязывавших свой хлам замученным ими пассажирам, спасавшимся от корабейниковых воплей шнурками в ушах от мобильных телефонов и устройств, создававших виртуальную иллюзию нормальной жизни. Пятивагонные составы метро Великого Города всегда были забиты почти до отказа, потому что даже в часы пик ходили с двухминутными интервалами, а днем и поздно вечером и с шестиминутными перерывами.
Выдравшись, кажется без потерь, из вагона метро на «Левобережной», Максим не удержался и подошел к дежурной по станции, у которой спросил, почему торговая сволочь безнаказанно носится по вагонам и издевается над пассажирами, а при этом везде на станциях и в самих вагонах говорится, что за подобные действия полагается задержание и очень солидный штраф. Выслушав Максима, дежурная странно на него посмотрела и почему-то спросила, не приезжий ли он. Максим понял, что другого ответа не дождется, и спустился по скользкой лестнице в зал станции, забитый торговыми лавочками. У газетной раскладки он остановился, чтобы купить газеты «День», «2000», «Украину молодую» и «Зеркало недели», но продавщица только как-то странно посмотрела на него и сказала, чтобы он не морочил ей голову, а просто показал, какую ему газету нужно, «чи з программой, чи з рекламой». Максим опустил взгляд на прилавок, заваленный таблоидами, вышел из «Левобережной» на площадку перед станцией, превращенную лавчонками в большой и замызганный курятник, и с трудом сориентировался, определяя, где останавливаются автобусы, идущие до улицы Кибальчича.
Небольшая площадка вдоль проезжей части была забита народом до отказа. Со второго раза Максим все-таки втиснулся в нужный ему автобус 46-го маршрута, водитель которого угрюмо ждал, пока штурмовавшие его пассажиры трамбовались в три ряда, по которым неутомимо перемещался спокойный как скала кондуктор, продавая всем билеты по две гривны пятьдесят копеек, которые еще надо было как-то закомпостировать под угрозой штрафа в 30 или 600 гривен. Позже Максим узнал, что городские службы, оставив за собой только несколько автобусных и троллейбусных маршрутов, просто передали остановки городского транспорта в аренду частным перевозчикам, которым было глубоко наплевать на миллионы киевлян, потому что они ездили по Великому Городу не по расписанию, а по заполнению своих железных уродцев. Максим сам потом часто видел, как на конечных остановках желтые маршрутки набивались до полного караула, а за ними спокойно стояли пустые автобусики тех же маршрутов, ждавшие своей очереди набиться до полного и не раз отодвинутого упора.
Переполненный автобус, наконец, отвалился от «Левобережной», и Максим в очередной раз пришел в ужас. Набитое до отказа транспортное средство было без рессор, как простой селянский воз образца XIX века. Его рвало и кидало в разные стороны, и люди оставались без переломов только потому, что не могли пошевелить ни рукой, ни ногой. Сконструированные так, чтобы их стоимость была как можно дешевле за счет удобств пассажиров, желтые невменяемые коробки управлялись всегда недовольными водителями, без ума слушавшими громко орущий шансон и не объявлявшими остановки даже тогда, когда их об этом просили. Само собой, они не предупреждали, что пассажирам во время поездки надо держаться за поручни не только двумя руками, но и еще за что-то зацепляться ногой, в то время когда они будут без конца дергать свою железяку в разные стороны, как попало швыряя его человеческое содержимое по всему псевдосалону.
Промучившись до бульвара Перова, Максим, наконец, успешно вывалился на улице Кибальчича. Подойдя к аккуратному дому, в котором жила его родня, он поднялся на второй этаж и отпер своим ключом дверь светлой двухкомнатной и кристально чистой квартиры. Родные предупредили его, что на несколько дней задержится по делам в Черкассах, и Максим, раздевшись в прихожей, привычно прошел в дальнюю комнату, поставив свою дорожную сумку у знакомого и удобного дивана. Поняв, что сегодня по делам уже никуда не поедет, он быстро сбегал на ближний небольшой базарчик, на котором купил отличное, хоть и не очень толстое сало по тридцать гривен за килограмм, изумительный житный хлеб за 6 гривен, улыбающиеся огромные яблоки по пять гривен, прекрасные сливы по двенадцать гривен, баллон Моршинской воды и, конечно, любимый пирог с маком. Все продукты были свежие, домашние и как всегда очень вкусные. Максим спокойно поужинал и затем попытался посмотреть телевизор, чтобы определить, чем и как живет самая лучшая страна в мире для тех, кто ее любит. Большинство аналитических передач были очень поверхностными и болтливыми, и Максим, выключив телевизор, еще раз продумал, чем он будет заниматься ближайшие две недели.
Наконец для Максима пришло время написать книгу о казацких героях и подвигах времен Богдана Великого, и для сбора нужных документов и материалов ему надо было поработать в Музее истории Украины, Музее гетманства, Институте Национальной Памяти, двух знаменитых архивах на Соломенке и на улице Мельникова, а также в библиотеках имени Вернадского, Исторической, Киево-Могилянской академии и Нацинального Университета имени Шевченко. Завтра же он собирался накупить огромное количество билетов в любимые им театры Великого Города, и заранее радовался, что его уже ждут Национальная опера Украины с ее прекрасными «Запорожцем за Дунаем» и «Наталкой-Полтавкой», выверенные временем и очень эффектные «Кайдашева семья», «Мартын Боруля», «Назар Стодоля» и конечно хостикоевский Швейк в театре имени Ивана Франко, изумительные «Каменный властелин» и «Любовное безумие» с великолепными актерами в театре имени Леси Украинки, «Сорочинская ярмарка» и «За двумя зайцами» в театре Оперетты, и конечно органные и симфонические концерты в располагавшемся недалеко от нее Костеле и в намоленном здании Филармонии на Европейской площади. Максиму очень нравилось, что тонко чувствовавшие настоящее искусство киевляне всегда подолгу хлопали после окончания прекрасных спектаклей и никогда не ломились раньше времени к театральным гардеробам. Совсем не малочисленный культурный Киев, его чудесные музеи, театры, библиотеки, ботанические сады, несмотря ни на что спасали образованных киевлян, зарабатывавших на жизнь умственным трудом, от постоянного давления окружавших хамства и тупости и не давали деградировать склонной к этому части населения страны, показывая, что жизнь может быть прекрасной и удивительной, а для собственной реализации у желающего этого человека есть множество путей, а не только, например, стояние и гнусавое орание на ужасной Вокзальной площади об отъезжающем «на Ривно» или «на Кременчук» чудо-юдо автобуса без рессор.
Еще надо было обязательно съездить в Вышгород, где в свое время Максим искал остатки дворца великого князя Киевской Руси Владимира Святославича, не нашел, но зато оказалось, что в древнем киевском пригороде в элегантном салоне красоты «Жемчужина», не очень, правда удобно расположенном на высоком третьем этаже торгового центра, работали две лучшие парихматерши Великого Города, у которых он стригся каждый приезд, так и не понимая, как из минимума волос они создают произведение искусства. Максим любил Великий Город и кроме посещения спектаклей и концертов всегда бывал в обеих ботанических и городском садах, Мариинском парке и на круче за Киево-Печерской лаврой, откуда, столица огромной страны смотрелась как на ладони, ездил в белоцерковскую Александрию и, конечно, в Субботов своего кумира Богдана Великого.
Бессонная ночь в неотапливаемом поезде, усталость и стресс от увиденного на вокзале и в транспорте Великого Города давали о себе знать, и Максим, расположившийся на привычном и удобном диване, неожиданно для себя провалился в глубокий сон, быстро перешедший в ужасный кошмар, в котором украинцы наотмашь дрались с хохлами, и привычные ему культура и разум в дребезги сцепились с только что увиденными тупостью и ленью.
Великий Город горел уже в четырех местах. На юге на Голосеевской страшно полыхала Библиотека Вернадского, из которой отчаянные студенты, прикрываемые от нападавших вандалов и мародеров казацким отрядом и боевой группой «Воли», выносили и выносили бесценные раритеты и инкунабулы. Над полностью сгоревшими старинными деревянными хатами Музея народной архитектуры и быта, свезенными со всей Украины в столичное Пирогово, еще сильно курился черный дым, но огню уже нечего было делать на этой полностью опустошенной им территории. Широко пылал восточный Академгородок, а на автостанции «Дачная» у метро «Житомирская» один за одним останавливались все новые и новые автобусы с прибывающими вандалами, сразу же бросавшимися на осаду недалеко располагавшегося здания редакции газеты «День». На севере столицы полыхал в пень разграбленный завод «Оболонь», и бешеный огонь успешно скрывал все следы безалаберного, но тотального алкогольного разбоя.
Очень грамотно объединенные немногочисленные войсковые группы украинцев уверенно удерживали только исторический центр Великого Города, отчаянно отбиваясь по всему его не такому уж и короткому периметру.
Как каменные стены стояли защитники улицы Богдана Хмельницкого, Киевского университета с парком Тараса Шевченко и монументом Великому Кобзарю, Национальной оперы, Золотых Ворот и Софийской площади с памятником ураганному Гетману, Музея истории Украины, удерживающего стратегический Андреевский спуск, Музея гетманства и Киево-Могилянской академии с каменным Григорием Сковородой на Контрактовой площади, и Владимирской Горки, прикрывавшей Майдан Незалежности и Крещатик от атаковавших от Речного вокзала и Паркового пешеходного моста вандалов.
Тяжелая ситуация складывалась на Бессарабской площади, на которой были сосредоточены основные силы атакующих, но украинцы успели взорвать подземный переход на перекрестке улицы Богдана Хмельницкого и Крещатика, и огромный ров, топорщившийся в разные стороны длинными кусками бетона и арматуры, на некоторое время остановил смертельно опасную атаку.
Большие силы нападавших оттягивали на себя дравшиеся в окружении украинская застава у метро «Герои Днепра» со штабом в гостинке на Приреченской улице, поддержанная отрядом вышгородских казаков, улица Кибальчича, ощетинившаяся профессионально выстроенными баррикадами, которые занимали многие жители киевского левобережья, квартал жилых домов на улице Архитектора Вербицкого у метро «Харьковская», в котором жили инженеры бывших оборонных заводов, и комплекс архивных зданий на Соломенской улице. Невменяемую Вокзальную площадь, территории за ней и внутригородской аэропорт с говорящим названием «Жуляны» полностью контролировали вандалы и мародеры.
Умные бориспольские авиадиспетчеры в последний момент на несколько часов успели безопасно для прилетавших гражданских самолетов вывести из строя навигационные системы аэропорта, и дали отдышаться атакуемой со всех сторон столице, потому что именно в Борисполе вот-вот должны были садиться целые отряды самолетов с группами наемников, особенно опасных для украинцев своим высоким профессиональным мастерством, вооружением и количеством. Еще ничего не было окончательно решено, и Великий Город в очередной раз спасал всю огромную страну, положение которой этой дождливой осенью было отчаянным.
Еще яростно дрался никогда и никого не предававший величественный Львов, который прикрывали Стрый и Калуш, но защитники Тернополя, Ивано-Франковска и Черновцов, не сумевшие отступить к городу Льва, уже были отброшены к самым Карпатам. Украинцы из Луцка, Ровно, Хмельницкого и Винницы пробивались к Великому Городу, но у Коростеня, Радомышля, Житомира и Белой Церкви были остановлены перед наглухо заблокированными узловыми железнодорожными станциями и развязками автодорог. Держалась Одесса, которая не могла сдаться просто по своей природе, но сильнейшее давление из Крымского полуострова не давало ей никакой возможности оказать помощь своей столице. Черкасские казаки отчаянным рывком сумели прорваться через закрытый Днепр у Золотоноши и поддержанные украинцами Переяслава-Хмельницкого чуть ли не зубами удерживали Бориспольский аэропорт, не давая садиться на нем самолетам с наемниками, которые были вынуждены уходить к восточным аэродромам. Казацкая войсковая группа все-таки оставила бешено защищаемое Запорожье и через Днепропетровск сумела прорваться на Полтавщину, пока еще прикрывавшую Великий Город со стороны чиновно-бандитского Харькова, усиленно расправлявшегося со всеми мемориальными досками на своих традиционно плохо убираемых улицах и не забывшего, как в 1918 году он с удовольствием ударил Великий Город в спину, безнадежно стараясь занять его место. Стоял и держался всегда спокойный Чернигов, и на казавшемся непробиваемым востоке вдруг взорвались интеллигентные Сумы, поддержанные таким же умным Белопольем, не забывшие, что они были созданы героями Ивана Богуна, и это стало большой неожиданностью для нападавших на собственную столицу вандалов, быстро получивших в народе прозвание хохлы. Их руководители пока боялись пускать наемников в дело, хорошо понимая, что в случае своего поражения будут отправлены разъяренными украинцами на Луну без космического корабля. Колоссальный поначалу перевес напавших на собственную столицу вандалов – хохлов уже не был столь очевидным, ситуация в стране складывалась совсем не простой и однозначной, и вся сопровождавшаяся начавшимися переговорами борьба была еще впереди.
Музейщики, архивисты и библиотекари, прокрываемые местными казачьими отрядами и группами «Воли», изо всех сил спасали культурное достояние древней страны, твердо удерживая от вандализма и мародерства Андреевскую церковь, Владимирский собор и Выдубицкий монастырь в Киеве, Чигирин и Ильинскую церковь в Субботове, Гетманский дворец и парк в Батурине, Замок Любарта в Луцке, замки и дворцы в Остроге, Збараже, Бережанах, Микулинцах, Теребовле, Черткове, Каменец-Подольске, Самчиках, Подгайцах, Шполе, Тальном, Казацком, дивную ратушу в Бучаче, Музейный комплекс на Хортице, университет в Черновцах и многие сотни и сотни культурных центров украинской славы, поддерживая духовное единство знаменитой в старину европейской страны, и это вдруг сразу стало видно и понятно и атакующим и защищающимся.
Противостояние украинцев и хохлов в этом кошмарном сне пока не было кровавым. Убитых, слава богу, не случилось, но количество побитых исчислялось уже многими и многими сотнями. Еще можно было разговаривать и договариваться, и переговоры шли не прекращаясь, при этом обе стороны понимали, что должны иметь за спиной как можно большие плацдармы, которые обеспечивали противникам выполнение уже заявленных, но совсем разных целей. Правда, переговоры быстро зашли в тупик, ограничившись навязанным украинцам хохлами спором, был ли в 1920-х годах Верховный Украинский Хохол полностью или хотя бы частично зависим от Верховного Советского Кацапа, как будто это было главной переговорной проблемой. Впрочем, строгое и логичное украинское доказательство того, что лучше немного дружно потерпеть в союзе со всем товариществом и создать долгую и счастливую жизнь для всех, с конкурентноспособной везде, а не только в одном месте экономикой, чем продолжать втюхивать своим дорогим братьям пальмовое масло во всех видах продуктов, что в любом случае кончится плачевно, постепенно оказывало благотворное действие на измученные бесконечными сериалами мозги многих и многих хохлов. Казалось, что уже совсем недолго осталось хотя бы до объявления официального перемирия, но тут ситуация в столице, державшей на себе весь груз братского противостояния, резко изменилась. На вокзалы Великого Города один за одним стали прибывать и быстро разгружаться эшелоны с симферопольскими кацапами, и время до прорыва оборонительных рубежей украинцев стало измеряться даже не днями, а часами, и допустить этого украинцы, которых по общему счету было трое против семи хохлов и примкнувших к ним собственных кацапов, ни в коем случае не могли.
Слово «ка цап» в переводе с древнеукраинского означало «старый козел» и этот перевод полностью соответствовал его внутреннему содержанию. Руководители хохлов хотели ударить симферопольскими кацапами по Крещатику и Майдану со стороны Вокзальной площади и после отвлечения защитников на оборону Прорезной улицы прорваться основными силами за украинский периметр со стороны Бессарабской площади. Однако, слава богу, все пошло совсем не так, как планировалось.
Собранные со всего Крымского полуострова отбросы тут же после выгрузки на Вокзальной бросились повсюду выискивать, где бы надыбать гривны, и еще гривны и ничего, кроме гривен, и неожиданно судьба сыграла с уже почуявшими пиррову победу хохлами злую шутку. Часть кацапов, увидев, что от Вокзальной к Владимирской их собирались подвозить на желтых маршрутках, на которых было написано, что стоимость проезда две гривны, возбудилась необычайно, захватила автобусы и тут же начала возить пассажиров за привычные две гривны семьдесят пять копеек, само собой никому не давая сдачу с трех гривен, так, как привыкли это делать в Симферополе с его жителями. На Вокзальной и в ее округе начался непредсказуемый хаос, и другие группы кацапов, обиженные и обозленные, видя, как оттопыриваются их товарищи, с урчанием понеслись шакалить по Великому Городу всеми привычными им способами.
Хохлам пришлось выделить значительные силы, чтобы унять и собрать до кучи разбежавшихся защитников немеркнущих идеалов хохлизма и кацапства. Время было потеряно, и Майдан уже был готов к неожиданному прорыву Прорезной, которого так и не произошло, потому что Крым, эта природная жемчужина Европы, с древнейших времен был заселен не только симферопольскими кацапами.
Не выдержала и взорвалась сквозь зубы державшая нейтралитет морская пехота Черноморского флота, которую симферопольские отбросы безнаказанно пытались дразнить уже несколько лет, само собой при этом хорошо понимая, что слон с моськами не воюет. Мгновенно объявив через социальные сети, что на Украине испокон веков в подобных случаях действовало правило «двое в драку – третий в ср…», колонны морских пехотинцев, пройдя у Перекопа кацапско-хохлиный заслон как несуществующий, вынеслись на оперативный простор и, прикрытые с флангов запорожскими партизанскими отрядами, ураганом пошли прямо по географической карте вверх и направо, объявив, что если симферопольских кацапов немедленно не отправят домой из Великого Города, потом ничего уже исправить будет нельзя. Черноморцев даже не пытались останавливать, хорошо понимая, что любые тормоза будут тут же поставлены раком, потому что «ты сначала завоюй нашу славу, а потом выстебывайся». Выстебываться, конечно, никто не захотел, и это было совершенно правильно.
Симферопольских кацапов спешно грузили на поезда и отправляли домой, но очередная стратегическая ошибка руководителями хохлов была уже сделана. За отправляемыми на юг кацапами присматривала также возвращавшаяся на базы морская пехота Черноморского флота, но тут официальное заявление сделала Одесса, объявив, что она ни в чем не может уступить героическому Севастополю, потому что она и сама не менее героическая, и это было совершенно справедливо.
Город у Черного моря стремительно сформировал совсем не маленькую ударную группу из специалистов по катакомбным и контрабандным проблемам и их прикрытия, которая как острый нож через холодное коровье масло пронеслась к войсковой группе, созданной из украинцев Луцка, Ровно, Хмельницкого и Винницы и блокированной у Белой Церкви и Житомира. По неведомым дорожкам одесские мастера провели хлопцев через Ирпень, Гостомель и Мостище к самому Великому Городу, и руководителям хохлов стало ясно, что проблему Майдана надо решать немедленно, пока Майдан сам не решил проблему хохлов и примкнувших к ним кацапов. Между противоборствующими сторонами были возобновлены переговоры, на которых, впрочем, сразу же началось обсуждение совсем не главного.
Ангажированные хохлы тут же попытались заявить, что вина всего происходящего в Великом Городе лежит на Москве, но вежливые украинцы тут же ответили, что любителями оккупации с человеческими жертвами в истории Москвы после Ивана Четвертого Ужасного были только резвившиеся в Европе Николай Первый и Сталин, и уж сейчас никто ни у кого над душой с гранатометом не стоит, и вообще необходимо различать русское и кацапское царство. Украинцы напомнили хохлам блестящие афоризмы Богдана Великого, не раз говорившего – «бачили очи, шо куповали, а то плыли, плыли и на берегу утонули». В итоге все вместе почти пришли к выводу, что «нечего на зеркало пенять, коли дитя без глазу, что в принципе и неудивительно при семи няньках с такими кривыми рожами». При этом везде обсуждалась знаменитая фраза великого российского историка Василия Ключевского, ровно сто лет назад в сердцах сказавшего, что «Москва как всегда – впереди живот и кулак, а голова в ж…» При этом раздавались совсем не одинокие голоса о том, что русским и украинцам нужно объединиться, чтобы унять неунимаемых кацапов и хохлов, уже двадцать лет почти безнаказанно достававших всех по обе стороны Днепра и Волги, потому что иначе место слабой цивилизации займет другая, более сильная, и случится это совсем скоро.
Народное Вече Великого Города решило, что все население великолепной страны должно за государственный счет хоть раз съездить за западный рубеж, чтобы увидеть все своими глазами. Руководство хохлов тут же заволновалось, понимая, что произойдет в том случае, когда, например, люди увидят, что в европейских магазинах нет позорных камер хранения и сторожей, незаслуженно именовавших себя охранниками, потому что это оскорбительно для покупателей. Переговоры, усилиями представителей настоящей украинской элиты, тем не менее и несмотря ни на что, со скрипом вошли в ведущую в светлое будущее правильную колею, и привычно заболтать главную тему, а уж тем более представить черное белым и добро злом стало проблематичным.
Нападавшие объявили, что еще Великий Хохол не раз говорил, что хохлизм – самое древнее социально-философское учение, произошедшее от кацапства, потому что еще Великий Кацап говорил, что оно всесильно, потому что верно. И вообще, дружба Верховных Хохлов с Верховными Кацапами на началах холуйства – это хорошо не только для холуев, но и для всех остальных, потому что в этом случае меньшая часть населения до веку будет издеваться над большей, и обоим частям это будет нравится, а значит, это прекрасно для всей страны.
Украинцы спокойно, но уже сквозь зубы, ответили, что особенно хорошо семи миллионам людей стало в 1932 году, и то, что эти погибшие страшной смертью люди уже не могут за себя постоять, совсем не значит, что дело закончено. Переговоры привычно ушли далеко от стоящей у всех на виду сегодняшней проблемы, и украинцы громко заявили, что никто не должен уподобляться Центральной Раде образца 1918 года, уверенно проср… суверенитет возродившейся державы.
Наконец хохлы гордо объявили, что все население страны должно стать хохлами, потому, что это прекрасно – лениться, ничего не делать, жить на бабушкину пенсию, ежедневно впаривать друг другу фуфло, а в перерывах между впариванием и просмотром сериалов, наблюдать, как жены и матери без перерыва пораются в саду и на огороде.
Успокоившиеся украинцы ответили словами выдающегося украинца, что не допустят этого никогда, потому что человек рожден для счастья как птица для полета. Что касается счастливой лени ничегонеделания, то еще в библии сказано, что цель и смысл человеческой жизни – «работати Господу», и эти слова с церковного на светский язык перевел еще великий писатель Чехов как «сеять разумное, доброе, вечное», и для себя и для будущих поколений.
Хохлы гордо ответили, что сеять не хотят, а желают только жать, при этом чужими руками и не свое, и украинцы прервали переговоры, заявив, что колхоз, конечно, дело добровольное, но колхозов на многострадальной Украине больше не будет никогда, потому что рабство рождено для скотов скотами, и добровольно превращаться в животных люди не должны. Человек, созданный по образу и подобию Вседержителя, должен жить долго и счастливо, трудясь и пожиная результаты своего труда. Народное Вече Великого Города объявило, что в школьную программу немедленно вводится новый предмет под длинным, но необходимым названием «Чувство собственного достоинства у государств и народов за последние три тысячи лет».
Хохлы, рассерженные даже теоретической возможностью самим сеять, зло заявили, что этих горбатых только могилы исправят. Могилы, так могилы, резко ответил Майдан и тут же ощетинился новыми баррикадами. За переговорами хохлов и украинцев с огромным напряжением следила огромная страна, и уже большая ее часть склонилась на сторону украинцев. Понимая, что тянуть больше нельзя, руководители хохлов заявили, что на следующий день готовы согласовать все спорные проблемы, и в доказательство этого на рассвете напали на украинский периметр Великого Города со всех сторон для последующего главного удара по Майдану Независимости и Крещатику со стороны Бессарабской площади.
Все. Началось.
Первыми атаковали украинский оборонительный периметр боевики хохлов, еще ночью собранные для этого на Рыбачьем острове. По Рыбацкому мосту, который пожалели взорвать украинцы, они ворвались на днепровскую набережную, заняв ее от Луговой до Крещатицкой улиц, и первым же ударом взяли Музей гетманства, в минуты разграбив элегантное и ухоженное двухэтажное здание в пыль. Тут же со Спасской, Итальянской и Ильинской улиц боевиками были атакованы все корпуса древнейшей Киево-Могилянской академии. Защищавшие ее студенты, еще две недели назад первыми с товарищами из Киевского и Львовского университетов вышедшие на Майдан Незалежности протестовать против хохлиного засилья и невменяемо за это избитые, отступать не собирались ни за что, успев спрятать в глубоких академических подвалах бесценные манускрипты и наглухо заделать входы и окна первых этажей своей альма матер.
Выполняя приказ Майдана во что бы то ни стало спасать украинских студентов – ум, честь и совесть независимого государства, отдельный казацкий отряд и усиленная боевая группа «Воли», встав каменной стеной перед нападавшими, чуть ли не силой все-таки успели вывести студентов на Владимирскую Горку. Стратегическая Контрактовая площадь была потеряна украинцами, но боевики хохлов вместо того, чтобы тут же ворваться на Майдан монолитной колонной по одному главному направлению, ринулись на него по Владимирскому и Андреевскому спускам и через урочище Гончары. Через несколько минут они были жестко остановлены на Десятинной улице, у Филармонии, у памятника княгине Ольге и обесточенного фуникулера, и уж конечно, у памятника Богдану Великому на перекрестке Большой Житомирской и Владимирской улиц.
Преследуя свои личные цели, хохлиные боевики разграбили и разнесли Детский музыкальный, Подольский театры, «Колесо», музеи Аптечный, Пчеловодства, Кавалеридзе, и конечно Старого Киева и истории Украины. Чертов дом-музей Михаила Булгакова на Андреевском спуске суеверные боевики не тронули, рассказывая потом, что перед ним двумя ровными рядами прямо как в строю сидели огромные черные коты, показывавшие лапами нападавшим на принесенный черт его знает откуда длинный трамвайный рельс, почему-то обильно политый подсолнечным маслом, и мерзко улыбавшиеся при этом.
На Контрактовой и Почтовой площадях начался хохлиный шабаш, и с этим ничего нельзя было сделать. В первую очередь хохлы торжественно отломали и отнесли в металлолом тяжелейший бронзовый памятник гетману Сагайдачному, по дороге пытаясь расколоть его булаву в поисках кажется спрятанных в ней драгоценных камней, при этом один уже не молодой хохол непрерывно кричал: «Пилите его, босота, пилите, он точно отлит из чистого золота». Сделать то же самое с памятником великого Григория Сковороды, презрительно смотревшего на них сверху вниз, боевики не посмели.
Одновременно с ударом от Рыбачьего острова по Контрактовой площади другие мобильные отряды хохлиных боевиков от метро «Житомирская» рванулись вперед по проспекту Победы, по дороге угробив памятники Довженко и Параджанову и заср… по колено парк Александра Пушкина, но получив отпор от четвероногих обитателей зоопарка и цирка, не пожелавших принять хохлов в свой животный мир. У Вокзальной площади количество боевиков резко возросло, и от памятника Щорсу и по улице Льва Толстого двумя большими шоблами хохлы атаковали улицу Богдана Хмельницкого и Киевский Университет.
Аккуратно отделившаяся от основных сил боевиков спецгруппа наемников быстро и тихо двинулась к Майдану, имея своей задачей захватить его руководителей, не понимая, что там руководителями были все. У Музея Медицины она была остановлена и почти блокирована защищавшими свою штаб-квартиру бойцами «Воли», и с трудом сумела проскочить на улицу Ивана Франко, успев, правда, заметить, что общая картина тотального мордобоя быстро начала меняться в их пользу.
Положение защитников Национального университета было критическим. Державшиеся только у входа в Университет и у памятника неистовому Тарасу студенты и казаки вот-вот должны были лечь под дубинами хохлов все, и боевые группы «Воли», оставив у своего штаба прикрытие и временно плюнув на наемников, по улице Пирогова и ботаническому саду имени Фомина молниями вылетели на улицу Льва Толстого и прямо на Владимирской уделали в пень избивавших студентов хохлиных боевиков, успев вынести и вывести защитников КГУ на Крещатик. Подоспевшие с Красноармейской отряды хохлов быстро заполняли парк Шевченко, и трехэтажно обкладывал их сверху каменный Тарас, но хохлам это было все равно, потому что они давно забыли, кто же этот так мощно изображенный в камне огромный человек.
Воспользовавшись шумной атакой Университета, спецгруппа наемников по улицам Франко и Ярославову Валу, успев взорвать памятники Ярославу Мудрому и Николаю Лысенко и заминировав Золотые Ворота, как шило прошла мощную баррикаду на Прорезной у Молодого театра, но наперерез ей от Майдана по улице Пушкина уже вышла особая группа афганских ветеранов из Неприкосновенного Запаса Обороны центра Великого Города. Два железных ежа внимательно посмотрели друг на друга через прицелы и наемники аккуратно и быстро откатились по длинной Пушкинской к перекрестку улиц Красноармейской и Льва Толстого, где в здании Бессарабского рынка находился полевой штаб атаковавших Крещатик и Майдан хохлов, охраняемый почти тысячей наемников.
Боевики хохлов с налету прорваться в наглухо забаррикадированный Киевский университет не смогли, но зато успешно разнесли музей искусств с памятником Репину, естественнонаучный и педагогический музеи с памятником Грушевского, музеи литературы, Шевченко и Тычины, и были остановлены только у укреплений перед театром русской драмы имени Леси Украинки, на углу улиц Пушкинской и Хмельницкого.
Одновременно с атакой Контрактовой площади, улицы Хмельницкого и Университета, отряды хохлов от Мариинского парка и изуродованного очередной стройкой Городского сада по улице Михаила Грушевского, уделав само собой Художественный музей, начали прорыв на Европейскую площадь, но были остановлены прямо напротив входа в Крещатый парк. Хохлы были остановлены и на перекрестке Институтской и Ольгинской улиц, где перед входом в метро был насыпан огромный вал.
Отдельный хохлиный отряд, взорвав на Липской Институт Национальной Памяти, через Шелковичную, Лютеранскую и Банковую улицу от дома с химерами попытался захватить стратегическую площадь Ивана Франко, но защитники первого украинского театра аккуратно обвалили все пролеты высокой лестницы и поставив у памятника Яковченко ряд грузовиков. Теперь на площадь Франко с Банковой можно было только сползти или скатиться и ни о какой быстрой и массированной атаки Майдана с этой стороны уже не могло быть и речи.
Великий Город как скала стоял под ударами хохлов и земля дрожала под ним. Поезда метро на центральных станциях стояли прямо у перронов, эскалаторы были заблокированы и атака Майдана и Крещатика из-под земли была невозможна. Жители Пушкинской, Паторжинского, Малоподвальной, Софийской, Михайловской, Трехсвятительской, Институтской, Городецкого, Заньковецкой, Лютеранской, Круглоуниверситетской улиц, Шевченковского и Михайловского переулков с самого начала Майдана сделали свои кварталы непроходимыми для хохлиных боевиков и постоянно сообщали в украинский штаб обороны обо всех их передвижениях. Именно с помощью их мобильных звонков и была перехвачена на Прорезной шедшая к Крещатику спецгруппа наемников.
Прорыв на Майдан Незалежности и Крещатик был возможен только с улицы Грушевского и Бессарабской площади. Воспользовавшись общим штурмом украинского периметра, заранее собранные хохлами за рынком грузовики с щебенкой и песком успели вывалить свой груз в ров у улицы Хмельницкого и утащить за сбой торчавшие оттуда куски бетона и арматуры, и преграды для массированной атаки с этого направления больше не существовало. На улице Грушевского у Европейской площади появилось несколько экскаваторов, и было ясно, что защитникам намного уменьшевшегося украинского периметра не устоять при одновременном двойном ударе с севера и юга. Две братские части населения великолепной страны стояли и смотрели друг на друга на расстоянии около пятидесяти метров.
Укрепления украинцев на Владимирском спуске у Филармонии и на улице Грушевского даже экскаваторами раздолбать было совсем не быстро и не просто, но со стороны просто заваленного по краю Крещатого парка существовала реальная опасность прорыва. Внезапно над всей Европейской площадью, а затем над Майданом и Крещатиком поднялась и раскатилась стотысячная «Слава». На глазах у защищающихся и атакующих в парк один за одним влетали отряды украинской заставы, долго державшиеся у метро «Герои Днепра», которые несмотря ни на что сумели от гостинки на Приреченской улице через Оболонь, Петровку и разграбленную Контрактовую площадь прорваться к своим товарищам по оружию. В минуты весь Крещатый парк был заполнен измученными, но воодушевленными украинцами из северных районов Великого Города и опасность прорыва хохлов через улицу Грушевского стала только теоретической. Все взоры обратились в сторону Бессарабской площади, на которой уже были выстроены все готовые к штурму Крещатика и Майдана хохлы. Их руководство, боясь привлечения к международной ответственности, не стало сразу пускать в атаку наемников, которые и без приказа могли использовать огнестрельное оружие, а попыталось победить украинцев с помощью своих многочисленных сторонников, которых любовно называло своим ядерным электоратом. Атакующие почему-то были построены не ударными колоннами, а длинными двойными шеренгами, и это безусловно значительно уменьшало их шансы на прорыв.
Первыми гордо стояли три шеренги собранных со всей страны кугутов, называвших свое сборище Железным полком имени Великого Хохла. На белой повязке на лбу у каждого кугута была хорошо видна четкая надпись «Удавлюсь за гривну», а на стоящем почему-то слева, а не справа полковом штандарте яркого желтого цвета густыми коричневыми буквами чуть ли не светилась четко сделанная надпись: «Высер… и оглянемся, чи не можна шось ще раз зъисты!» В случае победы им разрешили два месяца не платить налоги и в течение часа резвиться в Центральном универмаге и Пассаже, поэтому у кугутов кроме огромных дубинок были и не менее огромные торбы.
За кугутами стояла шеренга автомобильных хамов и маршруточников, которым за прорыв разрешили пять недель ездить на красный свет, парковаться без последствий где попало, курить в автобусах во время движения и обещали сквозь пальцы смотреть на их игры с оплатой проезда пассажирами.
За автомобильными хамами построились две шеренги базарных баб, все как одна с раззявленными вершами, которым обещали шесть недель не брать плату на рынке за их торговые места, а также законодательно запретить жителям Великого Города называть их перекупщицами, блокирующими свободную конкуренцию и мешавшими развитию прибыльной для всех торговли. Довольные общим хохлиным вниманием, базарные бабы гордо называли себя Женским батальоном, и самоуверенно поглядывали на стоявшие за ними многочисленные шеренги с морем других торгашей и просто затюканных, под угрозой увольнения согнанных бандитами с государственными удостоверениями на Бессарабскую площадь. Совсем сзади стояли спокойные как заборы наемники, основной задачей которых была охрана руководства хохлов и которые уже поняли, что у этого стоящего перед ними сброда если и выйдет что, то только случайно. Вокруг этой громадной толпы стояли немногочисленные холуи, спешившие доложить своим патронам, как будут развиваться события, и не такие уж многочисленные продажные журналюги, привыкшие за жалованье профессионально называть черное белым и зло добром.
С другой стороны засыпанного рва спокойно стоял четкий прямоугольник защитников Майдана и Крешатика с выдвинутым вперед ударным треугольником. Люди стояли не по группам и интересам, а только по наличию у них чувства собственного достоинства, и воодушевленные студенты, съехавшиеся в Великий Город со всей великолепной страны уже давно перемешались со спортсменами-мастерами рукопашного мордобоя, многочисленными киевлянами и приезжими из всех двадцати пяти украинских областей. По обоим краям прямоугольника жесткими крыльями стояли казацкие отряды и боевые группы «Воли», а чуть сзади расположились усиленные одесскими катакомбными мастерами особые группы афганских ветеранов, у которых была своя, очень важная задача.
Внезапно по шеренге автомобильных хамов прошло какое-то волнение, она стала разваливаться на глазах и над Бессарабской площадью явственно запахло гов…. Позднее выяснилось, что поставлявшие хохлам продукты торгаши, и так поднявшие цены на все съестное в Великом Городе до небес, само собой, втюхали им за невменяемые деньги ароматизированную тухлятину, которую без меры на шару в первую очередь жрали автомобильные хамы, на которых в самый ответственный момент напали и понос и дри…. Местные хохлы, узнав об участи автомобильных хамов, по всему городу тут же ринулись сдавать в металлолом их неправильно припаркованные автомобили, чем внесли еще большее напряжение в создавшуюся ситуацию. Опасаясь, что распадающаяся хамская шеренга внесет хаос в ряды атакующих, руководство хохлов скомандовало штурм.
Над завонянной Бессарабской площадью загремел торжественный марш кугутов: «Эй, куме, не журись, будут гроши, не уср…» и их Железный полк сунулся в атаку, которую уже давно ждали подготовившиеся к ней украинцы. Справа от Крещатика тут же были включены театральные ветродуи, которые от театра имени Леси Украинки погнали на кугутов заранее приготовленный смерч из банкнот достоинством в одну гривну. Одновременно на левой стороне главной столичной улицы мгновенно разгрузился огромный самосвал с собранным в зоопарке дерьмом, в котором ярко блестели так похожие на золото и платину медь и олово. «Золото! Гроши!» – загремело над Бессарабской площадью, и ряды Железного полка сразу сломались. Бросившие дубины кугуты с выпученными от небывалого напряжения глазами ринулись в разные стороны ловить гривны из воздуха и хватать из гов… олово и медь.
Стоявшие сразу же за кугутами базарные бабы, уже заведенные только что обоср… автомобильными хамами, сразу же схватились за мобильные телефоны, еще больше раззявили свои и так необъятные верши и быстро-быстро начали трендеть своим бесчисленным подругам о том, что происходило на базарной площади, начисто забыв о том, зачем их собрали здесь в Женский батальон.
В минуты Бессарабская площадь, с которой сначала ручейками, а потом толпами в разные стороны побежали согнанные под угрозой увольнения запуганные, превратилась в черт знает что. Опасаясь вмешательства наемников, на флангах аккуратно выдвинулись вперед казацкие отряды и боевые группы «Воли», показывая, что незваных гостей уже ждут и над Крещатиком откуда-то появились и запорхали слова «украинские Канны». Афганские группы из Неприкосновенного Запаса Обороны Майдана, ведомые одесскими катакомбными мастерами, у которых, само собой, давно были планы подземелий Великого Города, в самый опасный момент прошли под историческим центром и появились на улицах Саксаганского, Красноармейской, Шота Руставели и Эспланадной, намеренно показав себя, но не перекрывая хохлам пути отхода. Всем уже было ясно, что вместо грозного генерального штурма получился пшик, и умные украинские головы тут же принялись унимать разгоревшиеся страсти.
Самые уважаемые люди Великого Города в разных местах Бессарабской площади начали читать одобренный Майданом проект решения объединенного Народного Веча украинцев и хохлов о принятии в великолепной стране договора о долгой, счастливой и реализованной жизни для всех, именно жизни, а не существования, единственным смыслом которого было беспокойство о том, сколько стоят крышки для консервирования и какое количество закатанных банок с огурцами осталось до нового урожая. Тут же на Крещатике и площади в парламент был внесен проект закона о том, что если хоть одна чиновная сволочь откроет свой поганый рот для того, чтобы под угрозой увольнения заставить своих подчиненных добровольно голосовать за идеалы хохлизма, ее тут же ждет мгновенная конфискация неправедно нажитого движимого и недвижимого мотлоха с занесением в общенациональную «Книгу позора Украины». В качестве акта доброй воли обе стороны тут же приняли общее решение о том, что все виновные в избиении безоружных людей бандиты с государственными удостоверениями были для начала посажены в железную клетку с надписью «Позор державы», которую брались за ночь изготовить в музее «Арсенала» местные кузнецы, и провезены по всем двадцати пяти областям обновленного государства. Вдруг выяснилось, что…
Максим проснулся мгновенно. Под окном истошно орали возбужденные горилкой голоса. Черт! Неужели хохлы прорвались и на улицу Кибальчича! Он посмотрел на часы, которые показывали половину четвертого утра, и потряс тяжелой от прерванного кошмара головой. Вопли и визги под окнами повторились, тут же раздался звон разбитой посуды. Остатки тяжелого сна улетучились полностью, и Максим наконец сообразил, что сегодня, 14 октября 2014 года, он находится в Великом Городе, в котором как в Багдаде все спокойно.
За окном опять зашумели. Ну да, вчера же была пятница, которую многие почему-то называли днем освобождения, и люди доступными им способами оттопыривались за всю рабочую неделю. Максим умылся, сел и начал записывать свой небывалый кошмарный сон.
Две недели в Великом Городе с его великолепными музеями, библиотеками и блестящими театрами пролетели совсем незаметно. Собранные копии архивных материалов радовали глаз, и Максим уже мысленно распределял их по своим новым книгам «Богдан Хмельницкий в поисках Переяславской Рады» и «Степан Бандера в писках Богдана Великого», в которых он хотел внятно и просто объяснить себе и читателям, что же все-таки, почему и как именно происходило с Великолепной Украиной за последнюю половину тысячелетия. Почти все книги Максима были не столько о каком-то историческом персонаже или событии, а об использовании в истории приемов информационно-психологического противодействия, контрпровокации и искусства политической интриги. Он уже знал, какими словами начнет свою уже почти сложившуюся в голове работу.
Раз! Стрела резко ударила в ствол одиноко стоявшего берестка, но никто из лежавших под ним характерников особой группы героя Украинской революции середины XVII века полковника и походного гетмана Ивана Богуна даже не шелохнулся. Рыцари только крепче сдавили ноздри лежавших рядом с ними коней, чтобы те не выдали их своим неожиданным ржанием. Тихо было слева и справа от характерников, где на чуть заросшей бурьяном степи аккуратно и так же незаметно лежали еще два отборные отряды запорожцев из богунского резерва. Все три совсем небольших группы отчаянных до не раз отодвинутого предела хлопцев молча ждали приказа вступить в этот ужасающий бой в самый нужный для победы момент.
Две массы воинов уже рубились на середине холма, и казаки, пятясь под навалом чуть ли не в десятеро превышавших их по количеству степняков Крымской Орды, в кровавой пене медленно откатывались к двойному квадрату сцепленных насмерть возов, своей последней защите. Еще не время, нужно ждать, сжать зубы и терпеть, чтобы ударить именно тогда, когда этот удар принесет победу всему казацкому войску. Характерники молча ждали, когда наступит их время побеждать.
От холма вдруг дважды и еще дважды ударили хорошо слышные даже в грохоте этого ужасающего боя фальконеты, призывавшие резервных воинов вступить в бой, и сжавшееся время привычно замедлило свой неумолимый ход.
Крымская Орда во главе с ханом Гиреем уже переправилась через Южный Буг и тут же ринулась на Умань, чтобы через нее прорваться к Киеву с юго-востока и заодно опустошить всегда богатую Полтавщину. Хан, конечно, знал, что главное войско гетмана Богдана Великого в это время двигалось от Полонного к Дубно, чтобы прикрыть многострадальную Волынь от очередного навала шляхетных хоругвей Речи Посполитой, а значит не может ему помешать. Пятидесятитысячную Орду за Бугом встречал только вдесятеро меньший Кальницкий полк Ивана Богуна, у которого почти не было никаких шансов остановить в разы сильнейшего врага. В запасе у воевавших всю свою жизнь казаков были только полководческий гений их героя-командира и фантастическое боевое мастерство защищавших отчизну воинов. Все они знали, что сила, конечно, солому ломит, но случается это не так уж и часто, как хочется силе.
Устроив на продолговатой возвышенности табор из рядов двух поставленных друг на друга возов, полк Ивана Богуна выманил на себя всю Крымскую Орду и два дня несмотря ни на что выдерживал ее невыдерживаемые фронтальные удары. Полковник сумел подготовить все для разгрома врага и он начался.
Ранним жарким утром третьего дня неравного сражения крымское войско повел в атаку сам хан Гирей, теснивший богунцев почти на самый верх холма, прямо к возам, перед которыми в ужасной рукопашной рубке бешено рубились казацкие отряды прикрытия, погибая, но больше не отступая ни на шаг. Выждав сквозь зубы, пока вся орда втянется в эту сумасшедшую битву, Иван Богун, которого противники называли «отчаянно наглым казаком-чародеем», скрытно отправил из табора по оврагу за холмом большую часть своих воинов в тыл татарам. Теперь было совершенно необходимо хотя бы на час отвлечь внимание крымцев от казацкого табора на холме, чтобы они не успели заметить, что в нем почти не осталось защитников. Полковник характерным образом поднял руку и внимательно наблюдавшие за ним гармаши выстрелили из готовых к этому фальконетов дважды и еще дважды.
Тут же из-за горизонта вывалилась горсть всадников, которая, сразу послав своих лошадей в галоп, полетела прямо в лоб огромной Орде. Сразу же увидевшие ее татары, эти опытные степные воины, заулыбались, но улыбки быстро сползли с их обветренных лиц. Они узнали этих непобедимых характерных бойцов, никогда не проигрывавших ни одного боя. Их было совсем мало, но вдруг справа и слева от горсти появились еще два запорожских отряда, так же бешено полетевшие в атаку на бесконечную орду. Боясь, что его атакует внезапно подошедшее к Кальницкому полку подкрепление, хан развернул на него от казацкого холма свой левый фланг и отвлекся от главной атаки, решавшей судьбу сражения. По его приказу несколько тысяч татарских всадников ринулись на несколько сотен характерников и запорожцев.
Перед самой сшибкой группа характерников мгновенно выстроилась в узкий железный клин, разорвала татарские ряды, в секунды подлетела прямо к защищаемому сейменами ханскому штабу, и один из рыцарей ловким броском аркана выдернул с коня военного министра Крымского ханства Рашида-мурзу. Характерный клин с ханским любимцем в секунду развернулся на месте и вылетел из опешивших на мгновение татарских рядов. Отчаянных рыцарей с их дорогой добычей тут же прикрыли сдвоенные ряды запорожцев, и сейчас же на маленький отряд, выстроившийся характерным для круговой обороны «колесом», навалились тысячи и тысячи разъяренных крымцев во главе с ханом.
Запорожцев и характерников в секунды окружили, но, опасаясь за жизнь своего военного министра, сразу давить не стали. В начавшейся ураганной резне хлопцы дрались отчаянно, но было совершенно ясно, что совсем скоро они лягут на месте все. Спасая товарищей по оружию, прямо в бок орде с вершины холма ударил Иван Богун с отрядом, прикрывавшим табор от татарских атак, и отвлек на себя основную часть нападавших на характерников крымцев.
В этот момент в татарском тылу ниоткуда возник Кальницкий полк и бешено ударил по орде, в которой воины гибли целыми рядами. Хан с трудом смог собрать разлетевшее по степи собственное войско, которому даже после такого удара все равно не было счета. Ему уже было ясно, что сквозь Богуна и его витязей пройти не получится даже с превосходящими силами, и Гирей стал готовить обходной маневр Умани справа.
Вдруг на горизонте появилась и быстро стала расширяться бесконечная красно-синяя полоса, с какой-то неимоверной скоростью приближавшаяся к полю битвы. Уже можно было различить четкие линии казацких полков главного войска Богдана Хмельницкого, лавиной с северо-запада накатывавшихся на Крымскую орду, и хан понял, что в этот раз его планам не суждено сбыться. Всем и каждому из двух сражающихся переплетенных куп уже было хорошо видно, что во главе этого великолепного урагана мчится огромный рыцарь на белом аргамаке, в малиновом плаще-кирее и в гетманской шапке с двумя страусиными перьями. Неостановимо летело на выручку своим братьям по оружию войско Богдана Великого и земля дрожала под ним.
Слава богу, Максиму удалось взять обратный билет в Москву на пятый поезд, в котором украинскую границу и таможню пассажиры проходили прямо на киевском вокзале при отправлении. Все спокойно выспались до самого Брянска, от которого до столицы было еще шесть часов езды. Вагон отдыхал, за его окнами проносились заснеженные городки и перелески, но после Калуги во всем поезде стало явственно ощущаться какое-то непонятное напряжение. Вдруг на подъезде к древнему столичному городу в вагоне раздался какой-то странный возглас. Максим глянул в окно, за которым уже проносилось совсем подмосковное Востряково, и на его платформе во всю ее длину был растянут чудной баннер, на котором огромными буквами было написано, что «Учение Великого Кацапа всесильно, потому что оно верно». В вагоне вдруг резко запахло гарью, и при проезде поезда через Матвеевское в нем уже зашумели все, показывая на четыре могучие столба дыма, по два с каждой стороны, и черные вонючие клубы уже проносились совсем рядом с вагоном. Максим попытался хоть что-то рассмотреть в немытом с рождения окне, ничего толком не увидел, но на грязном стекле из ниоткуда вдруг появилась почему-то вызывавшая оторопь длинная надпись, быстро наливавшаяся багровым.
Дали буде продолжение следует
Александр Андреев, осень – зима,
Киев, Черкассы, Житомир, Радомышль, Симферополь, Киев, Москва