Аркадий Евдокимов
Принцип причинности, или Мойрагет, вершитель судеб

   Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.



   Что такое время?
   Если никто меня об этом не спрашивает, я знаю, что такое время.
   Если бы я захотел объяснить спрашивающему – нет, не знаю.
Августин Блаженный Аврелий

1. Профессор

   2 июля 2007 года я сошёл с ума. С утра всё было как обычно: я побрился, позавтракал яйцом в мешочек, выпил кофе, забыл почистить зубы и обнаружил, что левый носок порван: из кривой дыры бесстыдно торчит большой палец. Я посмотрел на него осуждающе и строго, минуты три раздумывал, менять носок или сойдёт и так. Решил, что сойдёт. Набросил пиджак, натянул ботинки и вышел на улицу. Завёл машину, закурил и поехал – по знакомой, изученной до последней выбоинки дорожке. Вырулил из двора на проспект, с привычной дерзостью вклинился перед «Икарусом» и тут же перебрался в ползущий кое-как в пробке средний ряд, пристроившись за старенькой «Волгой» с фигуркой оленя на капоте.
   Но сегодня мой – средний – ряд неожиданно поехал. Сначала тридцать, потом сорок, а потом и все шестьдесят, и машины из соседних рядов, и слева, и справа, слились в сплошную массу. Мне было интересно – что там происходит впереди, почему мы вдруг так шустро поехали, но разглядеть никак не удавалось – широкая корма «Волги» с весёленькими, в оборочках, занавесками за задним стеклом, загораживала обзор. В зеркале я видел, что сзади творится полнейший кавардак: машины из соседних рядов, оранжево мигая поворотниками, пытаются перестроиться, сигналят, дёргаются, толкаются, напирают. Время от времени им удаётся затереть машину, следующую за мной, и она моментально растворяется в потоке, где-то далеко позади. Я решил не отставать от лидера, прорваться за ним, пролететь на одном дыхании. Вцепившись в руль, я приблизился к «Волге» и поехал за ней бампер в бампер. Если б её водитель вздумал резко затормозить, я не успел бы среагировать и влетел бы в покатый бежевый багажник. Но он не затормозил. Удивительное дело – все светофоры я проскочил, не сбавляя скорости – каждый светился зелёным. Так и домчался до самой работы.
   Мест для парковки – хоть завались, это ж надо, и тут повезло. Впрочем, обычно в час пик дорога до института занимает часа полтора, а сегодня я добрался за пятнадцать минут. Стало быть, я просто приехал раньше всех. В приподнятом настроении я вышел из машины, забросил сумку на плечо, квакнул сигнализацией и не спеша побрел к остановке, за сигаретами.
   Надо же! «Винстон» подешевел, на целых пятьдесят копеек. Ещё вчера продавали по двадцать четыре рубля за пачку, а сегодня – по двадцать три пятьдесят. Я купил целый блок, а потом, уже отойдя от табачного киоска, запоздало подумал: вдруг ещё подешевеет? Но мысль эту немедленно отогнал – маловероятно.
   В газетном киоске не оказалось журнала «НЛО», хотя сегодня должен был выйти очередной номер. Удивительно, что продавец (новенький, раньше я его не видел, молоденький мальчишка, наверное, студент) даже не знал о его существовании. Я купил свежий «Вокруг Света» и, не глядя, положил его в сумку.
//-- * * * --//
   Гардеробщик, Игорь Матвеевич, был какой-то странный сегодня, будто затаил обиду – не поздоровался. Принимая плащ, он молча сунул номерок, отвернулся, пожевав губами, и уставился в окно. За окном были видны голые ветви засохшей берёзы и стена соседнего корпуса из красного кирпича. Наверное, он изучил эту стену до последнего кирпичика, а поди ж ты – рассматривал с нескрываемым любопытством. Ну да бог с ним, с гардеробщиком. Мало ли, что у человека стряслось. Может, дома неприятности…
   Начальник АХО, Семён Семёнович Коловаев, прошёл с отсутствующим видом мимо, не протянул, как обычно, руки, не поинтересовался, как дела, не стал заглядывать в глаза и улыбаться. Ну, ясно. Опять интриги, опять тайны мадридского двора. Интересно, кто на этот раз затеял подковёрную возню? Ладейко? Гусев? Или Либерзон?
   На третьем этаже, в коридоре, возле двери с табличкой «307» напряжённой стайкой, нахохлившись, как мокрые воробьи, ждали абитуриенты. Я прошёл мимо них, важно кивнув в ответ на нестройный хор приветствий, распахнул дверь и зашёл в аудиторию. Бог ты мой! Вместо старого скрипучего стула с гнутыми ножками – роскошное чёрное кресло на колёсиках, вместо довоенного ещё облезлого стола грандиозных размеров – стоит новёхонький, полированного дерева, с двумя тумбами. На окнах – настоящие шторы, а подоконники уставлены цветами в горшках. Я даже подумал было, что ошибся дверью или даже корпусом, а может, и институтом. Сомнения развеяла лохматая голова, просунувшаяся в дверь. Вежливо поздоровавшись, и назвав меня по имени-отчеству, голова осведомилась, скоро ли начнётся экзамен. Ну раз уж абитуриенты тут торчат, подумал я, значит, и я не ошибся. Не могли же мы одновременно все перепутать! В ответ я благосклонно повёл рукой, входите, мол, уже можно, билеты разложены.
//-- * * * --//
   Этот тип положительно меня раздражает. Сидит за столом с самым беспечным видом и, похоже, абсолютно уверен в успехе. То почешет за ухом, то начнёт разглядывать ногти, то потеребит серьгу в ухе, то, подперев щёку кулаком, примется глазеть через окно на улицу. Бесстыжая, неприкрытая беззаботность его казалась вызовом. Я встал из-за стола, прошёлся между рядов, проверяя, как абитуриенты справляются с заданиями. Лохматый парнишка на галёрке, тот, что заглядывал в дверь, переменился в лице, засуетился, засучил руками. Ага, шпаргалку прячет. Ну, это мы проходили, знаем. Придётся задать парочку неприятных дополнительных вопросов. А этот, в галстуке, что-то самозабвенно пишет. Отвлечётся на секунду, глянет на потолок и строчит дальше. Ясно, вопросом владеет, это хорошо. Девчонка, тургеневская барышня, коричневая кофточка застёгнута под воротник, длинная юбка, коса. Вид – самый разнесчастный, того и гляди разревётся, уж и слёзы навернулись. Переволновалась, забыла что-то. Тэк-с, что тут у нас? Ага, ага, ну вы всё правильно решаете, смелей. Здесь не сходится? Где именно? Ну, это же просто: вы знак потеряли, всего-навсего. Ну вот, приободрилась девица, и слава богу. А что же мой тип с кольцом в ухе? Сидит, в ус не дует. А листок-то у него – девственно-белый, не запятнанный. Ни одной мыслью. И ведь улыбается, уверенно и даже высокомерно. Ишь, самодовольный какой, шею себе наел.
   – Что ж вы, мил друг, не пишете ничего?
   – А что, надо? – искренне удивился он. – Мне ничего такого не говорили.
   – Надо, надо, а как же иначе?
   – А что писать-то?
   – А вот что знаете, то и пишите. Мы потом разберёмся.
   Решив, что должное впечатление произвести удалось, я развернулся и не спеша проследовал к своему месту, по пути обнаружив ещё одного любителя шпаргалок. Вернее, любительницу. С чего это тип с кольцом решил, что писать ничего не надо? Интересно, кто ему такое сказал?
   Нет, не впечатлил. Тип с кольцом был всё так же самоуверен, всем своим видом излучая довольство и сытость. Наверное, и часы у него многие тысячи стоят, и приехал он сюда не на автобусе, а на чёрном «Лэндкрузере». Рожает же земля таких наглых бездарей! И ведь все дороги ему открыты наверняка. Завалит здесь – попадет в другой ВУЗ. Протащат. А когда выучится, вернее, когда отбудет пять лет, получит диплом и сразу станет начальником. И ничего в нем не изменится, таким же равнодушным, самовлюблённым и недалёким останется. Разве что кольцо из уха уберёт. Ну да, молодым везде у нас дорога. Особенно если у них папы при связях и с деньгами. Я достал из сумки «Вокруг Света», рассеянно полистал, не нашёл, что можно было бы почитать. Посмотрел на часы. Ещё минут пятнадцать, и можно начать вызывать. Если не найдётся добровольцев. А интересно, рискнёт ли кто-нибудь пойти первым? Я оглядел аудиторию. Пожалуй, этот, который в галстуке. Писать он уже перестал, сидит, губами шевелит, наверное, формулировки повторяет. Или – тип с кольцом? Может ведь и вызваться. Может! Даже интересно стало, кто из них решится. Я посмотрел на них повнимательней, пытаясь разрешить эту задачку. А может, я зря так плохо думаю об этом типе? Может, он хороший, весёлый, добрый, бесхитростный человек? Может, он настолько хорошо знает тему, что ему записывать и повторять нечего, а задачи он решил в уме? Тогда его уверенность объяснима. А самодовольство мне просто показалось. Может, у них мода такая сейчас – выглядеть самодовольными, кто их разберёт, молодёжь… В любом случае, тип с кольцом волнуется меньше всех. И, скорее всего, первым пойдёт именно он. Я так решил. И ошибся. Тип с кольцом пошёл сдаваться последним.
   Отвечал он быстро и чётко, без запинки, не задумываясь ни на миг. Да он, наверное, просто не умел задумываться… Как не умел и сомневаться.
   – Скажите, молодой человек, каким образом здесь у вас получилась одна пятая?
   – Где?
   – Ну вот же! Вы складываете одну вторую с одной третьей и получаете одну пятую.
   – Да. Действительно. – Он ведёт пальцем по листку, где написано 1/2 + 1/3 =1/5. – А что, неправильно? А сколько должно быть?
   – Нет, это вы мне скажите, сколько должно быть! Вы что-нибудь слышали про общий знаменатель?
   По его виду было ясно, что про общий знаменатель он никогда в жизни не слышал. И точно так же было ясно, что его это обстоятельство совершенно не смущает.
   – И вообще. Почему знаменатели вы сложили, а числители перемножили? Ведь если бы вы сложили то и другое, у вас получилось бы две пятых. А если б перемножили – одна шестая.
   – Правда? – искренне удивился тип. – А как правильно?
   – Ну подумайте сами! У вас пол-яблока да ещё треть яблока. А вместе сложить – одна пятая получается. Так разве может быть?
   – Н-нет…
   – Ну а сколько будет?
   – Две шестых?
   – Ох… Ну ладно. Давайте вторую задачу. Что у вас там?
   В задании надо было вычислить площадь равнобедренного треугольника с углом сто двадцать градусов. На листе бумаги красовался равносторонний треугольник, живо напоминающий дорожный знак, с расставленными по углам буквами А, В и С. Ну хоть что-то помнит. Однако задача решена неверно.
   – Знаете, вы неправильно нарисовали треугольник, тут по условию задачи угол сто двадцать градусов, а у Вас всего только шестьдесят.
   – Ну и что?
   – Как что? Как это – что? Это значит, задача решена неверно. Ну нарисуйте мне угол сто двадцать градусов. Вы меня, видимо, не понимаете, – теряя терпение, сказал я, умудрившись при этом сохранить спокойные интонации. – Вы нарисовали слишком маленький угол. А надо было побольше.
   Он смотрел на меня, напряженно и непривычно думая.
   – Ну нарисуйте мне угол, вот здесь.
   Он нарисовал угол, градусов этак в шестьдесят, такой же, как в треугольнике, разве что поровнее.
   – Хорошо. Только он маленький. А теперь нарисуйте угол больше.
   Он нарисовал угол больше. Раза в три. В полстраницы. Градусов примерно шестьдесят.
   – Нет, так не пойдет. Вы все время рисуете острый угол. А надо тупой. Нарисуйте мне тупой угол.
   И он нарисовал ещё один угол. Градусов в шестьдесят. Большой. С сильно скруглённым, овальным кончиком. Отчего у меня просто пропал дар речи. Подумав немного, я молча вывел в углу листа «двойку». Красной пастой. Жирную. Маленькую. Аккуратную.
   – А чё так мало? – возмутился он.
   – Хорошо. Можно и побольше, – согласился я. И нарисовал новую двойку. Большую, в пол-листа. Пойдёт?
//-- * * * --//
   Ошибся я на том экзамене не раз. Прилежный «галстук» едва вытянул на четвёрку, а лохматый разгильдяй – на твёрдое «отлично», несмотря на то, что я гонял его за шпаргалки. Математику он знал и, главное, понимал. Перепуганная девчонка неожиданно заработала пять с минусом. Да и вообще, чтобы я не разобрался – редкий случай, обычно удавалось угадывать загодя, кто на что способен. И двоек случилось всего только две, много меньше против ожидаемого. Старею я что, ли? Так ошибаться в людях, а в типе с кольцом – даже дважды, непростительно.
   После обеда я взялся разбирать скользкое место в работе Бори Веремьёва и поручил двум аспирантам просчитать невырожденную матрицу по двум векторам размерности методом Зейделя, чтобы выяснить, симметрична она или нет. А примерно через час, когда мы по уши увязли в расчётах, в лабораторию припёрся Рэм Львович. Заглянув через плечо аспирантам (Чем это вы тут заняты? Хорошо, молодцы) и одарив каждого ласковым взглядом, он жестом вызвал меня в коридор. Там, приблизившись по своему обыкновению так, что животы наши соприкоснулись, он яростно зашипел:
   – Почему вы вдруг занялись работой Веремьёва? Ведь Вам ещё на той неделе приказали заняться проработкой темы Светлова!
   – Но Рэм Львович, вам ли не знать, что работа Светлова сырая, над ней ещё работать и работать, да и тема сама по себе выеденного яйца не стоит, у работы же Веремьёва огромные перспективы.
   – Ничего не знаю. Учёный совет постановил именно так. Извольте исполнять! А всё, что наработали с темой Веремьёва, отнесите шефу. Он лично хотел ознакомиться и, возможно, дать ряд дельных советов.
   – Знаю я его дельные советы… Все лавры себе отнимет – и вся недолга. Не в первый раз уже, – пробурчал я под нос.
   Рэм Львович одарил меня негодующим взглядом и зловеще произнёс:
   – Вы что, бунтовать вздумали? И с экзаменами – тоже? Загорский был в списке, как вы посмели влепить ему неуд?
   – В каком списке? – не понял я.
   – Ну, знаете, – возмущённо засипел Рэм Львович, – деньги брать вы не забываете, а о списке – запамятовали? И почему, скажите, Матвея Игоревича вы назвали Игорь Матвеевич? Вы же знаете, как он щепетилен по этому поводу.
   – Какого такого Матвея Игоревича?
   – Гардеробщика нашего, в профессорском гардеробе, какого же ещё! Вы смотрите, любезный, доиграетесь!
   С этими словами Рэм Львович отодвинулся от меня, развернулся и направился по коридору в сторону деканата. Пройдя шага четыре, он обернулся и сказал:
   – И передайте своим лоботрясам, чтоб прекратили являться на работу в футболках. Пусть носят рубашки и галстуки, как все. И ботинки пусть чистят!
   На этих словах разговор и закончился. Рэм Львович гордо, с сознанием собственного достоинства, удалился, а я, совершенно сбитый с толку, вернулся в лабораторию. Когда это был Учёный совет, где решили дать ход работе Светлова, а не Веремьёва, почему не знаю? Что за список такой, абитуриентский? Он что – с оценками?! Почему я никакого списка не видел и даже ничего о нём не слышал? О каких деньгах говорил сейчас Рэм? Ничего не понимаю…
   – Ребята, а когда был Учёный совет, на котором решали судьбу работы Светлова? – спросил я у своих орлов.
   – Так две недели назад, профессор, – отозвался Серёжа, не поднимая головы от стола.
   Ну вот, дожили. Совсем не помню. Склероз, что ли, начинается? Я посмотрел на Серёжин ботинок, носок которого выставлялся из-под стола. Ботинок действительно был ужасно грязный, пожалуй, не чищеный с мая. Не исключено, что с мая прошлого года.
   – Ты бы, Серёжа, ботинки б свои хоть почистил, что ли. Смотреть страшно.
   – А зачем? – Серёжа втянул ногу под стол и осмотрел ботинок. – И так ходить удобно.
   – А затем! Вот Рэм уже мне за вас, олухов, замечание сделал.
   – Да? А нам ничего не сказал…
   – И не скажет! Он субординацию блюдёт, советское воспитание. Все шишки – мне, а вам только пряники.
   – Ладно, почищу, – буркнул недовольно Серёжа и снова склонился над столом.
//-- * * * --//
   Остаток дня тоже не задался. И дорога назад без неразберихи не обошлась. На привычном левом повороте убрали секцию светофора со стрелкой, пришлось делать крюк. Вчера она вовсю работала. Кому понадобилось её снимать? А возле магазина повесили новый светофор для пешеходов. Ещё утром его здесь не было…
   В подъезде не сработала «таблетка» – не открылась дверь. Хорошо, сосед оказался рядом, возвращался с собакой с прогулки, он мне дверь и открыл. Я уж думал – и ключ не подойдёт. Но ничего, открылся замок. И дома мне что-то не понравилось, а что именно – никак не мог понять. Вроде всё как всегда, всё на месте, часы тикают, кошка трётся о ноги, телевизор бубнит, стрелка на барометре уткнулась в «ясно», не шелохнётся. Но тревожное чувство, что что-то не так, не покидало меня. И Маша сегодня странная – интонации не те, жесты резкие. Скрывает что-то от меня, что ли? Опять, наверное, втихаря обнову себе прикупила, а теперь нервничает, готовая сорваться и затеять скандальчик. Знаю я её – лучшая оборона, говорит, нападение. Вот и нападает по делу и без. А может, любовник у неё появился? Нет, вряд ли, да и некогда ей. Работа, дом, дача, продохнуть некогда.
   За столом на кухне, управляясь с ужином, пригляделся к ней повнимательней. Да нет, вроде и жесты обыкновенные, и слова привычные, всегдашние. Про гада-начальника да про неприятности в школе… Мать честная, да у неё глаза не серо-голубые, а зелёные! Оттого неживыми кажутся, чужими. Лицо родное, знакомое до каждой морщинки, разрез глаз, волосы, подбородок, губы – всё домашнее, своё, а глаза – посторонние, будто и неживые вовсе. Ты что, мать, контактные линзы, что ли, купила? Глаза вон как цвет изменили! Вспыхнула в ответ. Не помнишь, какие у меня глаза, говорит. А голос обиженный, губы трясутся. Женщина, что с неё возьмёшь. Попробовал успокоить, ласковых слов наговорить, да куда там… Ходит, пыхтит, недовольство выказывает всем своим видом, кастрюлями брякает, аж в ушах звенит. Ну и чёрт с тобой, дура, думаю, злись себе дальше. Эка важность – цвет глаз перепутал. И ушёл в комнату.
   Завалился я на диван, включил ящик, прибавил звук. Давлю кнопки на пульте – включается не то. Да что за напасть сегодня! Я посмотрел на пульт – а кнопки на нём стоят неправильно! Не так, как в телефоне, когда «1» слева вверху, а как на калькуляторе – вместо единицы – семёрка. Всё перепутано. Я – ругаться к Машке – кто, мол, пульт сломал, а она в слёзы – он, дескать, всегда такой был, ты уж не знаешь, к чему придраться, кнопки, видишь ли, не понравились.
   Я с досадой выключил телевизор и пошёл в ванную, успокоиться и заодно душ принять. И не увидел над раковиной зеркала. Его не разбили, не сняли, его там просто не было – огромного, высотой полтора метра чешского зеркала. Причём не было НИКОГДА, потому что кафельные плитки, в которых я сам сверлил отверстия и отколол от одной уголок, обе эти плитки были девственно чисты. Без сколов, без царапин и, само собой, без отверстий. А на месте зеркала висел шкафчик. С зеркальной дверью. И тогда я понял, что сошёл с ума.

2. Профессор

   Две недели прошли словно в кошмарном сне, до сих пор вспоминаю их с содроганием. Неудивительно: одни только серьёзные сомнения в собственной нормальности способны пошатнуть рассудок. Целый набор событий, вещей и фактов в моей памяти подменился новыми. Поэтому на работе все шло наперекосяк, я всё делал не так – с меня требовали задания, которые, я не сомневался, давно были отменены, а нужные, насущные, на которые я нацеливал лабораторию, оказывались невостребованными. Мне всегда и всюду приходилось играть одну и ту же роль – новичка, который корчит из себя старожила, дилетанта, который лезет из кожи вон, чтобы показать, что он профессионал экстра-класса. С Рэмом я из-за всяческих мелких накладок всё-таки разругался в пух и прах, пришлось выяснять отношения в кабинете у Брабандера, впрочем, безрезультатно. А ещё я не мог отделаться от ощущения, что вокруг витало что-то неуловимо-чуждое, необычное, отдающее безразличной жутью. Вроде бы все привычное, а присмотришься – будто подделку тебе подсунули, почти неотличимую от оригинала. И в чём разница – не поймёшь. То ли запахи не те, то ли звуки. Неуловимый враждебный флёр исподволь, незаметно покрывал всё окружающее. Взять то же зеркало в ванной. Нетронутая победитовым сверлом кафельная плитка недвусмысленно доказывала, что его никогда не было и быть не могло. А тот факт, что я сверлил отверстия, мог и присниться. Но ведь я отчётливо помнил, как возился с перфоратором, как делал разметку, как ругался, когда от неловкого движения откололся кусок плитки, как передвигал потом крепёж на зеркале, чтобы поднять его чуть выше и спрятать скол. Ясно помнил, как хотел прилепить отколотый кусок и ничего у меня не вышло, и что плитка на сломе была густого кирпичного цвета, а стена под ней – серая, шершавая. Неужели это сон?
   Конечно, я пытался разобраться в себе, найти причины сдвигов памяти, понять, что послужило толчком, пробовал анализировать – что помню правильно, а что – нет. Я даже занялся математической моделью памяти, чтобы нащупать хоть какую-то систему в её странных провалах. Я расписал на листках те моменты сбоев, о которых знал (а я подозревал и, скорей всего, небезосновательно, что знаю не обо всех сбоях, с некоторыми я просто не успел ещё столкнуться), составил таблицы атрибутивных и вариационных рядов распределения, попытался прикинуть частотные характеристики рядов. Однако сведений удалось собрать немного, наполненность и насыщенность групп оказалась непозволительно низкой. Не вышла математическая эквилибристика и с относительной плотностью. Помучившись несколько дней, идею математической модели памяти я забросил как не имеющую решения – слишком много вариантов, слишком мало данных, да и сама задача более чем непроста, на неё можно не один год угробить.
   Я даже собрался идти к психотерапевту, записался на приём, на неделю вперёд. А между тем, время шло, и я потихоньку вживался в этот фальшивый мир. В конце концов, я привык, приспособился, хоть от чувства, что я живу не своей, а чьей-то чужой жизнью, я так и не избавился.
//-- * * * --//
   Однажды утром, когда я вырулил из двора на проспект, вклинившись в бесконечные ряды ползущих в пробке машин, мой, средний ряд поехал. Точно так же, как и две недели назад, сначала тридцать, потом сорок, а потом шестьдесят. Соседние ряды, как и в прошлый раз, едва плелись. И опять невозможно было разглядеть, что происходит впереди. И снова, проскочив все светофоры на «зелёный», я мигом долетел до работы.
   «Винстон» подорожал на пятьдесят копеек, и почему-то это меня обрадовало. Охваченный смутным предчувствием, я завернул в газетный киоск. Вместо молоденького мальчишки прессой торговала старая знакомая – грузная дама неопределённого возраста. Я купил свежий «НЛО».
   Гардеробщик поздоровался со мной угрюмо, хотя номерок всё же не стал бросать на столешницу, а подал в руки.
   – Доброе утро, Игорь Матвеевич!
   – Здравствуйте, профессор.
   – Как внучка ваша, выздоровела?
   – Варька? А она и не болела, Вы что-то путаете.
   – Может быть, может быть… Это же замечательно!
   Всё же странности продолжались – ещё позавчера при мне Либерзон звонил в институт Склифосовского, знакомому врачу, справиться насчёт Вари Буториной. Впрочем, к подобным накладкам я привык и особо на них внимания не обращал. Но «неправильная новость» меня насторожила. Сигареты подорожали. А может, это просто старая цена? В газетный киоск вернулся прежний продавец. Появился в продаже журнал «НЛО». Гардеробщик никак не прореагировал на моё обращение, хотя я опять перепутал его имя-отчество. Смутная догадка мелькнула и исчезла. Ах ты, чёрт! Не люблю, когда мысль появляется и убегает, не люблю ловить её за хвост, ловишь-ловишь и никак поймать не можешь. Что-то не так вокруг, что-то изменилось снова. Я поднялся в триста седьмую аудиторию. Ну, так и знал! Вот он, скрипучий стул с гнутыми ножками, а вот и древний облезлый стол. И никаких тебе цветов на подоконниках! Выходит, что же? Выходит, всё вернулось на свои места? Память заработала нормально? Значит, и болезнь Варькина – лишь плод моей фантазии? Хорошо, если так. Надо проверить ещё, убедиться, скажем, в лаборатории. Ну да, всё правильно – ребята вовсю пропахивают работу Веремьёва, вон и график на стене пришпилен.
//-- * * * --//
   На «моём» повороте снова появилась секция светофора со стрелкой, я был настолько уверен, что она есть, что заранее перестроился в левый ряд. А возле магазина светофора для пешеходов словно и не бывало. И дома всё как прежде – знакомые серо-голубые глаза, и зеркало висит себе в ванной на своём законном месте, и скол есть, я специально снимал зеркало, чтобы убедиться в этом. Выходит, что же, выздоровел я? Ну и пусть Машка требует сходить в ОВИР, как обещал, хоть разговора я и не помню. Мелочи это всё. Главное – всё вокруг стало снова родным и привычным. Своим. Я сидел на диване и тихо радовался, любовно держа в руках пульт от телевизора. «Единица» в левом верхнем углу, где и положено ей быть.
   Вечером я вышел на балкон – люблю посидеть в шезлонге с чашечкой кофе и с сигаретой, есть у меня такая барская привычка. Этаж невысокий – третий, сидишь себе, из чашки отхлёбываешь, дым пускаешь, сверху вниз на прохожих смотришь, а сам в домашних тапочках и в трико. Сделал шаг – и ты дома. Уютно тут…
   Жара на улице спала, но от горячего асфальта ещё тянет зноем, шумит едва-едва берёзка через дорогу, под ней мужики с треском забивают «козла», бранятся вполголоса. Обрывки фраз долетают и до моих ушей.
   – А я часто думаю! В июне вон целых два раза думал!
   – О бренности всего сущего?
   – Нет, о бренности я думал в прошлом году.
   – Ну и как?
   – Сущее оказалось бренным.
   – Да… Жалко. А в июне о чём думал, опять о великом?
   – Нет, всё было куда проще. Первый раз думал – куда девяносто рублей спрятать, чтоб жена не нашла. А второй раз – куда я их умудрился спрятать.
   – Ну уж, второй раз ты не думал, а вспоминал. Это разные вещи! И первый раз не думал, а придумывал! Тоже мне мыслитель!
   – Да фиг там! Мы в тот раз так с Коляном надрались, что вспомнить я не мог ну никак… Потому – думал. Размышлял – куда я мог их затырить, ведь была уже пятница!
   – Не закипели мозги-то?
   – Да ладно, мужики, нечего возвращаться ко всяким грустностям… Неизвестно, что там ещё грядёт… Кто это сказал, что о неприятностях надо переживать в порядке их поступления, ни раньше, ни позже?
   – Не я.
   – И не я. Но, по-моему, очень мудро.
   – Не-а. Мудро так: неприятности не надо переживать даже по мере поступления.
   – Да… Это супер мудро. Но так не получается…
   Забавные они, мужики эти, с улыбкой подумал я. Из комнаты, через раскрытую балконную дверь, забубнил телевизор – жена в сотый раз включила «Дневник Бриджет Джонс». Я закинул ногу на ногу. Глотнул кофе, затянулся. Посмотрел на кота на соседнем балконе, весь белый, синеглазый, красавец этакий. Стоит напружиненный, сосредоточенный, уши прижаты, хвост подрагивает. Воробьёв на берёзе увидел, что ли, ишь как волнуется… Интересно, а какие у него были глаза вчера? Синие? Или зелёные? Ах ты, чёрт, опять! Теперь всё время буду думать и сомневаться. И бояться, что память снова выкинет фортель. Остаётся лишь надеяться, что этот кошмар не повторится. А всё же интересно, что со мной такое было? Ложная память? Надо узнать бывает ли такое вообще. И почему все перевернулось в одночасье и стало на места – тоже враз? И откуда взялись новые накладки – про Варю и про ОВИР? Так, так, так… Тут где-то рядом истина маячит… Тут непонятки, там непонятки… Значит, всё стало как прежде, кроме тех событий, пока это самое «всё» было неправильным и чужим. Правильно? Правильно. Так, будто я уезжал, скажем, на симпозиум, вернулся, а тут что-то поменялось. Значит, возможно, дело вовсе не в моей памяти! Может, это я переместился куда-то, в очень похожее место? Тогда всё сходится. Потому что там, в том месте, у Матвея Игоревича, который здесь Игорь Матвеевич, внучка заболела, а в этом – нет. А с ОВИРом наоборот – пока я торчал неизвестно где, моя жена и говорила про загранпаспорт! И говорила не со мной, именно поэтому разговора я не помню. Так, стоп. А с КЕМ она тогда разговаривала? Хм… Загадка. Очевидно, всё же со мной, но с другим мной? Ладно, над этим подумаем потом. А ведь в остальном всё, похоже, сходится. Причём до мелочей, начиная с горшков на подоконнике и заканчивая скандалом с Рэмом. Замечательно! А с чего всё началось? И когда? Ну ясно, с того дня, когда я принимал экзамены. Это было второе, кажется, июля. А закончилось – сегодня… Любопытно, что и в тот раз, и сегодня я не ехал в пробке – летел. Ах, дьявол! Ведь и машина-то передо мной была та же самая, бежевая «Волга»! Тут должна быть какая-то связь.
   От предчувствия близкой разгадки задёргалась жилка на виске. Нет, надо успокоиться. Я уселся поудобнее, пригубил ещё кофе, уже изрядно подостывшего, достал новую сигарету, щёлкнул зажигалкой. Снизу звонко ударило, потом посыпалось, запрыгало по твёрдому. «Рыба!» – неожиданно зычно констатировал низкий голос. Я посмотрел вниз. Вот счастливые люди, беззаботные. И время у них есть, играют себе под березкой, в ус не дуют. Будто дома их не ждут… Хотя, может, и не ждут. Тогда вдвойне счастливые. Я подался вперед, пытаясь рассмотреть мужиков получше. Видно из-за ветвей было только двоих, усатого, с выдающихся размеров носом, в профиль, а второго и вовсе со спины, могучая такая спина, в линялой фиолетовой футболке, и широченные плечи. Плечи шевелились – видимо их обладатель перемешивал костяшки. «Нос» нервно отслеживал невидимые мне круговые движения рук. На деньги, что ли, играют? Мне стало интересно, я встал с шезлонга, облокотился о перила балкона и – увидел старенькую «Волгу», бежевую, с оленем на капоте, с весёленькими, в оборочках, занавесками за задним стеклом и длинной ржавой царапиной на правом переднем крыле. Вне всякого сомнения – ту самую, за которой я мчался через пробки. Ошибиться я не мог. «Волга» стояла под тополем, водительское стекло было опущено.
//-- * * * --//
   Я выбежал на улицу как был – в старом трико с вытянутыми коленками, в мягких домашних тапочках и с кружкой кофе в руке. Подошёл к машине и остановился, не зная, что делать.
   – Добрый вечер, профессор. Я вас жду, – раздался негромкий голос у меня за спиной. Я развернулся. Передо мной стоял обладатель могучей спины в линялой футболке, тот, что забивал «козла». Он протянул мне руку:
   – Будем знакомы. Меня зовут Владимир.
   – Добрый вечер. А меня зовут…
   – Я знаю.
   – Ах, ну да. Как-то я не сообразил… Может, поднимемся ко мне?
   – Нет, здесь удобнее. Да и времени у меня в обрез, если честно. Надо закончить кучу дел, отдать распоряжения…
   – Ну хорошо, здесь – так здесь. Итак, слушаю вас, Владимир. Чем обязан?
   – Забавно вы строите разговор. А вы сами ничего не хотите спросить? Впрочем, это не важно. А нужны вы мне вот по какому вопросу… Скажите, ведь это вы занимались числами Демона?
   – Ну да, я. А откуда вы знаете?
   – Не важно, мелочи это все. Давайте о главном?
   – Давайте.
   – Вот у меня кое-какие документы, работы (он залез по пояс в окно «Волги» и вытащил из недр салона папку серого картона, пухлую и сильно потрёпанную)… Здесь и о стреле времени, и о сингулярности, и о монополе Дирака, и о связи между ними… Посмотрите?
   И он протянул мне папку. Я машинально сделал полшага назад и спрятал руки за спину. Ещё чего! Не хватало мне математиков-изобретателей-самоучек! Уж сколько их на моей памяти было. Один с вечным двигателем, другой с инерцоидом, третий с единой формулой Вселенной… Вот попал-то! Хуже нет, чем с непонятым гением общаться. Несёт свою чушь и никаких возражений слышать не хочет. Володя посмотрел на меня внимательно и, видимо, прочёл по глазам, что я думаю.
   – Я предполагал подобную реакцию, – с мягкой улыбкой произнёс он, – именно поэтому и устроил вам маленькое путешествие. Чтобы вы мне поверили. Труднее всего оказались гонки по пробкам. Вам понравилось?
   – Не то слово… – слегка опешил я. – До сих прийти в себя не могу.
   – Ну сейчас-то, я надеюсь, всё вернулось на круги своя? Всё стало, как было раньше?
   – Стало… Да откуда вы знаете? Хотя, конечно, раз вы сами всё и устроили, вам ли не знать… Скажите, КАК вы это делаете?
   – Ну так а я вам о чём толкую? Вот здесь, в папке, всё и изложено. Держите! Да смотрите… не потеряйте. Тут вся моя жизнь.
   – Но почему я? Почему мне это всё?
   – Знаете, мне рекомендовали вас как хорошего учёного и исключительно порядочного человека.
   – Да? И кто посмел?
   Владимир лишь мягко улыбнулся в ответ.
   – Вы знаете, профессор, я спешу. У меня, правда, много дел, надо везде успеть. Вы посмотрите мою писанину, не откладывайте надолго, хорошо? А мне пора.
   – Хорошо.
   Владимир кивнул, распахнул дверь, уселся за руль и завёл мотор.
   – Скажите, Владимир, вы нарочно сюда приехали?
   – Ну конечно. Я же вам сказал, что жду вас.
   – И долго вы ждали?
   – Минут пятнадцать… Я позволил себе расслабиться, сыграть с мужиками в домино. Напоследок.
   – Вы что же, знали, когда я выйду на улицу?
   – Конечно знал, профессор.
   – И об этом в вашей папке?
   – Да. Вы удивительно догадливы. И ещё я хотел вам сказать, только пусть это останется между нами… Рыжий карлик – это Роман.
   – Какой Роман?
   – Да-да, Роман. Ваш аспирант. Не удивляйтесь.
   – Хорошо…
   Владимир дал задний ход, развернулся, и, проезжая мимо меня, остановился, высунул голову в окно:
   – Там на последней странице мой мобильник. Будут вопросы – звоните. Только не по пустякам, сначала прочтите. И ещё, очень попрошу, все вопросы до послезавтра, до вечера.
   – Почему до послезавтра? Слишком мало времени вы даёте. Надо вникнуть, осмыслить, просчитать…
   – А потому что послезавтра я умру, – спокойно сказал Владимир и нажал на «газ».

3. Профессор

   По лестнице я поднимался сам не свой, ошеломлённый, подавленный и одновременно возмущённый. Надо ж такое придумать! Послезавтра умрет! Он что – задумал броситься с моста или пустить себе пулю в лоб? Глупости! Он совсем не похож на самоубийцу – спокоен и рассудителен, даже весел. Может, он просто дурачится? Набивает себе цену, чтобы я посмотрел его рукопись, не откладывая в долгий ящик? Нет, тоже ерунда, он и без того заинтриговал меня, зачем ему ломиться в уже распахнутую дверь? А может, за ним охотятся? Киллеры там, бандиты или спецслужбы – сейчас это модно. А что если он смертельно болен? Нет, чушь. Невозможно знать наперёд, с точностью до дня, когда загнёшься от болезни. Тем более, выглядит он здоровяком. По крайней мере, здоровей меня. Я шагал по ступенькам и гадал про себя, а где-то на самом краю сознания жила и царапала душу уверенность, что нет, не кокетничал он, а говорил правду, словно и в самом деле знал точную дату своей смерти. От этого становилось неуютно и страшно, и я гнал от себя крамольную мысль. Буду считать, что он просто сморозил глупость. Почему? А нипочему, просто эта версия ничуть не хуже любой другой и позволяет не ломать голову. Посмотрим, что будет, нечего зря гадать.
   Я до того увлёкся, размышляя о Владимире, что не заметил, как оказался на балконе. Поднялся на третий этаж, отрыл дверь, прошёл через квартиру – всего этого будто и не было! Надо же было так задуматься… Или это опять у меня с головой нелады? Да нет, ерунда. Такое со мной и раньше не раз бывало, задумаешься, глядь – свою станцию метро проскочил. Или вовсе не туда уехал. Проклятая рассеянность… Я уселся в кресло, закинул ногу на ногу, поставил наконец чашку на столик (я так с ней и ходил, оказывается), достал сигарету, чиркнул зажигалкой. Ну-с, посмотрим, что тут у нас? Я положил папку на колени. Старая папка сладко пахла картоном и пылью. Ни имени автора, ни названия на ней не значилось, а было выведено каллиграфическим почерком «Дело № 176». Надпись, сделанная фиолетовыми чёрнилами, сильно выцвела. Почесав в затылке (причём тут «Дело»?), я аккуратно развязал захватанные, некогда белые, а теперь грязные тесемки и медленно, боясь дышать, раскрыл папку.
   Ну что там опять? Посидеть не дадут спокойно! Ну ни минуты покоя… Оказывается, к жене пришла какая-то дальняя родственница, и они меня давным-давно ждут – пить чай. С кухни послышался голос Машки. Сколько можно? Меня, оказывается, звали уже три раза. Совесть надо иметь или нет? Совесть иметь, конечно, надо, особенно когда гости, особенно когда гости у жены. Пришлось идти на кухню, развлекать дам.
   Родственница была мне незнакомая, звали её Влада. На первый взгляд она показалось мне хитрой, беспринципной, неумной, что, впрочем, не мешало ей быть весьма миловидной. Этакая ухоженная дамочка лет двадцати пяти, из тех, кто «знает себе цену». Она разругалась с мужем и пришла к Машке делиться обидой. Узнав это, я хотел было тихо сбежать из-за стола, но Машка меня не пустила. Сиди, дескать, и не дергайся, не нарушай атмосферу застолья. Хотел отмолчаться – тоже не получилось. Машка недвусмысленно показала глазами, мол, не молчи, поддерживай. Что надо было поддерживать – беседу или несчастную женщину, я, правда, не очень понял. Да и как её, дуру, поддержишь? Только поддакивая. Ведь она, как мне показалось, привыкла считать себя правой всегда. Кроме того, сел за стол я поздно, а слушал вполуха, думая о своём, и многое пропустил. Поэтому всё время путался. Поди пойми этих женщин! Муж Влады в её устах оказывался то мямлей, то хамом, то богатым, то нищим, даже разного роста и комплекции – сухой, жилистый, поджарый оборачивался рыхлым мужичком с гладким животиком. Наслушавшись жалоб, я решил внести в разговор каплю смысла, а заодно разобраться, в чём, собственно, суть конфликта. И, пользуясь ленинским принципом «Главное – ввязаться в драку, а там поглядим», сказал первое, что пришло в голову:
   – Влада, мне кажется, тот, кто умнее, должен уступить.
   – Знаю! Только как… И где? Такое не лечится!.. Дурь попёрла просто… Всё наперекосяк. И с мужем… Грузчик-лимита, разве он ровня мне, с высшим-то образованием?
   – Сходите к врачу – психотерапевту. Сейчас полно всяких там «служб семьи». Только вдвоём надо идти.
   – Тогда уж – втроем, а лучше вчетвером – он ведь тоже женат!
   – Кто женат? Психотерапевт?!
   – Нет, я ни одного психотерапевта, к своему счастью, не знаю.
   – Тогда кто женат? Ваш муж?
   – Не издевайтесь! Он! Он женат же, Он!!!
   – Грузчик-лимита?
   – Да…
   – А я думал, ваш муж – и есть грузчик-лимита…
   – Ещё чего! Стану я выходить замуж за грузчика! Наверное, брошу его всё же, потому что козёл он.
   – Грузчик козёл?
   – Муж! Муж козёл!
   – Да? Никак не мог такого подумать. Ну ладно, пусть он козёл. Наверное, он не всегда был козлом, правда? Вот скажите, Влада, почему женщины выходят замуж за принцев, а разводятся с козлами?
   – Это вопрос к вам, почему вы сначала принцы, а потом становитесь козлами!
   – Не из-за вас ли?
   – Может быть.
   – Что же вы такое делаете с принцами, что они превращаются в козлов? Колдуете? Мучаете? Или пытаетесь воспитать по собственному разумению?
   – Лично я никогда никого не переделывала и не собираюсь, я принимаю человека таким, какой он есть. И хочу, чтобы ко мне относились так же.
   – Вы молодец. Редкое качество.
   – Просто я живу с идиотом! Ну точно, надо разбегаться.
   – Скажите, а зачем вы замуж выходили за идиота?
   – Не знаю я! Может, мы все бабы – дуры, и когда любим – слепы, как котята.
   – И что, вы выйдете за грузчика?
   – Ещё чего! Стану я выходить за грузчика!
   – Вот это номер! Вы ж его любите.
   – Да нет, не люблю.
   – Ничего не понимаю… Тогда что? Теперь вы будете искать нового принца, а потом ждать его превращения в козла?
   Влада посмотрела на меня долгим злым взглядом, выдержала внушительную паузу и ответила:
   – Надеюсь, вы меня не хотите унизить? Я не столкнусь с оскорблениями? В жизни всякое бывает. Не знаешь, что в подтексте вы имели в виду…
   – Я? Нет, ни боже мой!
   – А то хамов я, знаете, не люблю, особенно когда они меня оскорбляют.
   – Ну если человек хам, стоит ли на него обращать внимание? Несчастный, богом обиженный, убогий, слабый человек. Ведь хамит он от бессилия и, значит, от слабости. Неприятен он вам – пожмите плечами и идите себе дальше, беззаботно и весело. Можно насвистывать на ходу. Не слушайте его, и всё. А он пусть себе хамит в пространство. Молчаливое безразличие всегда приведёт в ярость дурака. А хам – он всегда дурак.
   – Да? Отец меня также учил реагировать на хамство, улыбкой, и быть сильной тоже он учил. Вот только иногда хочется, чтобы дурак сам признал себя дураком, но понимаешь в конце концов, что лучше было промолчать. А то сама станешь дурой.
   – А зачем вам надо чтобы он признал? Будьте выше этого. Он вам всё равно неинтересен, и пусть идёт своей дорогой. Ну а если вы заставите его признать себя дураком, так ведь в душе он всё равно не будет себя им считать. Дурак – он себя любит. И не выносит, когда его дураком называют, он от этого гневается.
   – А знаете, дураки бывают и женского рода, и мне, как женщине, намного сложнее с такой дурой общаться на работе. И тем более подчиняться. Я стараюсь больше молчать, но не получается. Мне друзья говорят: не лезь на рожон, не порть свою репутацию; а сотрудники просят: скажи, а то мы не можем, не хватает храбрости. А когда я говорю правду, меня никто не поддерживает, молчат. Обидно. Я же отстаиваю их интересы. Но сейчас я сменила тактику, решила отстаивать только свою позицию. А сотрудницам сказала, молчите – значит, вас всё устраивает, только не жалуйтесь мне на нашу дуру, и если будет стоять вопрос о вашем переводе или увольнении, я поддержу дуру, но за вас не заступлюсь, потому что вы меня первые и предадите. Не знаю, правильно или неправильно я поступаю. Устаешь бороться и делать ошибки.
   – А за что Вы боретесь-то? За справедливость? Так её нет.
   – Как нет? Вы что! Не говорите такого. Справедливость должна восторжествовать. Или я не в то время родилась?
   – Справедливость должна? Кому она должна? Никому. И не в то время родились, это точно. Вашего времени в истории планеты ещё не было.
   – Тогда точно, надо мне разводиться.
   Вот пойми этих женщин! Начинают за здравие… С этой Владой я постоянно терял нить разговора, и это меня злило. Надо же уметь так мастерски сбивать с толку! Впрочем, разговор я всё равно запомнил плохо, потому что к тому времени шампанское закончилось, коньяк и водка – тоже. Голова гудела, мысли разбегались по закоулкам, и читать рукопись мне уже не хотелось, да и поздно было. И я отложил её на завтра.
//-- * * * --//
   Машка подняла меня ни свет ни заря, часов в шесть утра. В выходной-то день! Бодрым голосом она объявила, что мы едем за город. Тётя Глаша отправилась в гости к сыну, в Питер, и её дача пустует. Возражения не принимаются, тётя Глаша слёзно просила помочь, посадить кусты и поправить сарайчик. Так что чем быстрее соберёмся, тем лучше! И Влада пусть развеется на свежем воздухе, тяжко ей сейчас.
   Барахло, распиханное по корзинам, сумкам и пакетам, уже дожидалось в прихожей. Я прихватил самую здоровенную сумку и понёс её на улицу. Сумка была набита пустыми трёхлитровыми банками и звонко дзынькала.
   Мы тащились за город по пробкам, в жару. Я боялся, что мотор закипит, и с тревогой следил за датчиком температуры – стрелка злорадно маячила возле тревожной красной черты. А дамы беззаботно щебетали себе на заднем сидении, про тряпки, про актёров, сплетничали про звёзд. И, конечно, обсуждали насущные вопросы. Из их разговоров я узнал, что есть такая певица, Шер, и что она сделала себе операцию: врачи выпилили ей два ребра, чтобы талия стала тоньше. Узнал, что другая певица, Мелани Браун из группы «Спайс Гёрлз», подала в суд на актёра Эдди Мэрфи, чтобы он признал отцовство её дочери. Узнал я ещё много чего занимательного про известных личностей. А заодно выяснилось, что Влада родом из райцентра, заштатного городишки в Красноярском крае, что по образованию она – педагог младших классов, что в провинции ей надоело, захотелось красивой и лёгкой жизни, и за ней она и приехала в Москву. Что дома у неё осталась пожилая мама. Что Влада удачно устроилась флористом в цветочный магазин и так же удачно вышла замуж. Впрочем, брак был гражданским, без ЗАГСа. Что она нашла любовника и быстро в нём разочаровалась, а заодно разочаровалась в муже – он застукал её дома с любовником и выпер на улицу, козёл этакий, никакой в нём благодарности. Она обиделась и ушла из дома насовсем. Дамы пришли к выводу, что теперь ей надо найти недотёпу, чтобы женить его на себе и прописаться в Москве. Лучше с большой квартирой. Лучше богатого. А нет – любой сойдёт, лишь бы был с жильём да покладистый. Пока же надо как-то перекантоваться, женщины согласились, что лучше всего ей пожить у нас дома, тем более Гришки пока нет. Заодно и регистрацию можно сделать. Родственники же, не чужие люди.
   Ничего себе, – подумал я, – ещё квартирантов нам не хватало! Плакали мои вечёрние посиделки на балконе, в халате, с чашечкой кофе. Две недели… Знаю я эти недели! Где неделя – там и месяц. Ах Машка, Машка! Опять всё сама решила, меня не спросив. И ведь выходит, что с моего молчаливого согласия. Ох, дождётся она у меня…
   Так, за разговорами, мы выбрались из пробки и помчались по шоссе. На душе сразу полегчало – температура двигателя быстро опустилась до нормальной. Шум ветра заглушил женские голоса, что они там обсуждали ещё целый час, чьи косточки перемывали и какие планы строили, я не знаю.
   На даче Машка окунулась в родную стихию – в сапогах, в старых-престарых драных джинсах, в линялой кофточке неопределённого цвета, в резиновых перчатках, вся перемазанная землёй, счастливая и задорная, улыбается, глаза сияют, радостно ковыряет что-то лопатой. Любит она это дело – посадить, полить, прополоть, проредить, выкопать и снова посадить. Влада на правах гостьи обстоятельно приступила к безделью – улеглась с журналом в шезлонге, в одном купальнике – загорать. Я хотел было тихонько смыться и залечь на второй этаж с рукописью, но Машка безжалостно погнала меня во двор, заниматься столярными работами.
   Уж если браться за что-то, пусть через неохоту, скулить глупо. Куда лучше найти прелесть даже в нелюбимой работе. Ну разве не удовольствие взять в руки рубанок и всласть пройтись им по досочкам, с наслаждением вдыхая запах свежей стружки? А потом аккуратно отпилить их в размер, и так точно, чтоб комар носа не подточил. И наконец, разве не здорово отодрав старое гнильё, ровнёхонько пришить свежеструганные доски и полюбоваться на сделанную работу? Здорово! И я засучил рукава, и пошло дело, и полетели опилки. В каких-то четыре часа я обработал рубанком целых пять досок и прибил их, трижды угодил по пальцу молотком, порезал мизинец, ободрал в кровь локоть и порвал джинсы на колене. Доски, правда, получились кривые и короткие, не в размер, зато прибил я их насмерть – не оторвёшь. Тёте Глаше ни за что бы не суметь прибить их так крепко. По крайней мере, оторвать точно не сможет, не важно, захочет или нет. Я критически осмотрел своё произведение и решил, что оторвать всё же захочет.
   Я слазил в багажник за аптечкой, забинтовал раненый палец, намазал зелёнкой саднящий локоть и хотел снова попытаться смыться на второй этаж, теперь уже на законных основаниях, с чувством выполненного долга. Но не тут-то было! Когда желанное крыльцо уже было рядом, меня окликнул сосед. Он стоял за рабицей на своём участке, опершись на лопату, и задумчиво смотрел на меня. Соседа я знал, это был отставной военный врач, крепко сбитый, жизнерадостный, очень подвижный неунывающий мужчина. Звали его Юрий Васильевич.
   Возьму на себя смелость остановиться на его, бесспорно, интересной личности подробнее. Дядька он весёлый, балагур, настоящий мастер розыгрышей. Однажды, дело было в начале мая, он привез из магазина искусственные цветы, пионы. Да так хорошо сделанные, что с двух шагов от настоящих, живых, не отличить. Рано утром он повтыкал эти пионы в клумбу перед домом. А как увидел, что мимо идёт Галина Егоровна, соседка, лейку схватил и давай их поливать. Соседка шла себе спокойно, но как заметила пионы, во всей красе распустившиеся, шикарные, аж споткнулась. Как же это у вас уже пионы распуститься успели, говорит, а у нас только-только ростки пошли. Завистливо говорит и растерянно – надо знать дачников, они к успехам друг друга ой как ревнивы. До исступления. Пашут, бывает, вкалывают все лето, спины не разгибая, зарплату чуть не целиком на благоустройство тратят, а все ради того, чтоб перед соседом участком своим блеснуть. При этом, естественно, каждому из них на участок соседа плевать. Странная психология. Так вот. Соседка остановилась и давай про цветы расспрашивать, что, мол, да как. А Юрий Васильевич, не будь дурак, со знанием дела объясняет, дескать, надо навозом поливать, и обязательно жидким. И удобрять химикатами. И мочевины подсыпать, но непременно в ночь, когда полнолуние. К обеду почти все дачники садового товарищества обзавелись точным рецептом, переписанным у Галины Егоровны. Так вот.
   Я понял, что рукопись опять придётся отодвинуть «на потом», теперь уже на завтра – на меня с неотвратимостью разогнавшегося локомотива надвигались шашлык, пиво (возможно с водкой), шахматы или домино (в зависимости от того, сколько будет пива) и долгие разговоры об устройстве мира, о гадах-соседях и других гадах, чиновниках. Отказать соседу никак невозможно, вдруг обиду затаит. Потом тёте Глаше выскажет. А та – Машке…
   Когда я подошёл к забору, Юрий Васильевич критически осмотрел меня с головы до ног, хмыкнул и сказал:
   – Ты знаешь что, приходи через часок, в шахматы сыграем, я тебе фору дам, коня. Пиво есть. И форель, сам коптил. Зайдёшь?
   – А как же, зайду.
   И, конечно, зашёл. И мы, разумеется, посидели за шахматной доской. И, само собой, поговорили. Сперва поностальгировали по брежневским временам, вспомнили профсоюзные путёвки, бесплатную медицину и жигулёвское пиво, потом плавно переехали на философские темы. Разговор зашёл о том, что цель – ничто, интересно лишь движение к ней. Юрий Васильевич рассуждал так:
   – Вот мечтаешь купить шкаф, мечтаешь, думаешь о нём денно и нощно, куда ты его поставишь да что в него положишь, и как красиво он будет смотреться в твоей квартире, и как ты будешь его беречь от царапин, смахивать пыль и надраивать полиролью. Одним словом – предвкушаешь. Копишь деньги, ездишь в магазин, смотришь – не разобрали ли их? Так проходит месяц, другой. И, наконец, мечта сбылась! Оплатил покупку, отстегнул грузчикам. Полированного красавца доставили домой, в тот самый угол, куда и мечтал. И что же? Смотришь ты на него и думаешь: ну и нафига я его купил?
   – А в самом деле, нафига?
   – Загадка…
   Мы немного подумали о загадочной русской душе. Действительно, ну зачем ей шкаф? Особенно, если складывать в него особо и нечего.
   – И ведь так случается не только со шкафом, – продолжил мысль Юрий Васильевич, – куда ни кинь, всюду одно и то же. Бьёшься-бьёшься, стремишься к чему-то, а как добрался – так пшик. Куда бежал? Зачем?
   Мы ещё раз подумали о русской душе. А потом ещё раз. И пиво закончилось. Вместе с рыбой. Юрий Васильевич не растерялся и выставил на стол коньяк и хороший шмат сала – на закуску.
   – Коньяк без сала – напиток для эстетов, – заявил он, – они делают вид, что коньяк и без сала вкусный. Врут, негодяи, по себе знаю. Вот взять того же Палыча. Ведь он что говорит? Я, говорит, никогда не вру. А когда мне говорят эти слова – «я никогда не вру», я понимаю, что человек врёт, причём прямо в тот момент, когда это говорит. Чем позорит славное звание прапорщика!
   – А он коньяк без сала пьёт?
   – Он его вообще не пьёт.
   – Почему? Коньяк – напиток благородный.
   – А он ничего не пьёт. Вообще.
   – Погоди, ты ж говорил, он на машине не ездит, потому что пьёт!
   – Это он сначала на ней не ездил, потому что пил, а потом не ездил, потому что не заводилась. А пить он бросил, раз и навсегда.
   – Как же это ему удалось?
   – А никому не скажешь?
   – Не скажу.
   – Точно?
   – Могила.
   – Ну гляди. А то узнает – вдруг опять пить начнёт? Мне тогда его Наташка последние волосы повыдёргивает. Ведь знаем только я, моя половина да жена Палыча.
   – Ну ладно, не томи.
   – Хорошо. Дело было под Новый год. Палычевой дочурке, Катьке, подарили ёлку. То ли корейскую, то ли китайскую, не знаю. Искусственная ёлка с вражеской песенкой «Дингл Белл». Хлопнешь в ладоши – прямо на ёлке открываются глаза и рот, и она начинает петь. Глаза белые, огромные, зрачки – чёрные. А рот – ярко-красный. Споёт – глаза обратно закрывает. Палыч в тот день, когда ёлку эту подарили, пришёл домой поздно, совсем пьяный, на ногах еле стоял. Как в комнату вошёл – стал свет включать, а выключателя найти не может. Ну и хлопнул ладошкой в сердцах по стене, и угадал – включилась люстра. Смотрит Палыч – ёлочка стоит на столе, прямо напротив него. И тут ёлочка открыла глаза и запела. Он, видимо, здорово по выключателю шлёпнул, так что она заработала. Тогда Палыч решил, что всё, допился до белой горячки. Так и бросил. А ёлочку ту Наташка спрятала подальше, чтоб он утром не увидел и не понял, что к чему. И бережёт она её как зеницу ока. На всякий случай. А Палыч, как протрезвел – так и домик подлатал, и на участке порядок навёл. Как тут не радоваться ей, ну скажи?
   Очнулся я только в полдень. Ночью снились кошмары – я пилил доски и приколачивал их на рабицу, а свежепосаженый куст смородины открывал глаза и пел похабные песенки гнусавым голосом. И я решил больше не злоупотреблять.
   А на улице – солнце, зной стоит влажный, душный, ошалело стрекочут кузнечики и пахнет свежескошенной травой. Машка разошлась не на шутку, пересадила несколько цветов и кустов так, как ей показалось лучше. Я подумал, что тёте Глаше вряд ли понравятся Машкины нововведения, но она, конечно, виду не подаст, а только всплеснёт руками и похвалит: «Батюшки, баско-то как стало!» А когда мы уедем, будет пересаживать все на привычные ей места. Реактивная Машка справилась за день, тёте Глаше для восстановления «статуса кво» понадобится как минимум неделя. А может, и не пересадит, поленится и оставит, как есть. А что? Красиво… Так я Машке и сказал. Длинный комплимент придумал. И сразу отпросился до вечера, мол, поработать надо. И был благосклонно отпущен. И не мешкая спрятался на втором этаже. Устроившись на древнем плюшевом кресле, я аккуратно развязал тесёмки и раскрыл наконец старую серую папку с фиолетовой выцветшей каллиграфической надписью «Дело № 176».
   Содержимое оказалось более чем разнородным – тут были и старые, пожелтевшие от времени листки, исписанные чёрными и фиолетовыми чёрнилами, и листки посвежее, исчерканные шариковой ручкой, и совсем новые, белые до хруста, с надписями, сделанными шариковой и гелевой ручками. Повозившись с час, я разделил содержимое папки на три части. Одна представляла собой эскизы каких-то аппаратов, её я отложил на потом, чтобы показать Ивану Фёдоровичу, машиноведу и большому специалисту по деталям всевозможных механизмов, чертежи – это по его ведомству, мне они всё равно непонятны. Другая часть была мне ближе – голимая математика. Ещё пару часов я пытался разобраться, какой проблемой занимался автор. Работа показалась мне очень странной, как будто кто-то неумелой рукой пытался наудачу применить математический аппарат, чтобы описать какой-то процесс. Вот он работает с теоремой Лопиталя, не заметив, что в знаменателе явно недифференцируемая функция – а это явная ошибка. А здесь он зачем-то пробует преобразование Лапласа. А вот и матрица Якоби с непонятным детерминантом… С наскоку здесь не разобраться, придётся долго биться, а порой и гадать, что именно хотел описать автор. Ведь для математики всё равно что описывать – систему авторегулирования ракеты или бачок унитаза – формулы будут одни и те же. Вот и гадай, что он хотел получить, над чем бился. Хоть бы сказал…
   Пришлось отложить «на потом» и математику… Я взялся за третью, самую объёмную часть рукописи. Это были разнокалиберные листки, исписанные разными ручками, но одним и тем же аккуратным убористым почерком. Больше всего она походила на дневник, а скорее даже на воспоминания. Страницы были пронумерованы и, к сожалению, части их не хватало. Но восстановить последовательность событий не представляло труда. Я взялся читать, и чем дальше углублялся в рукопись, тем становилось интереснее.
   Когда в тексте замелькали знакомые с детства названия – Серебровка, Кадочниково, я не придал этому значения – мало ли Серебровок в России. Хотя две соседние деревни с названиями, знакомыми с детства – редкость. Но когда автор упомянул Суханку, у меня неприятно засосало под ложечкой, три знакомые деревни показались мне перебором, тем более одна из них с довольно редким названием. Но оказывается, это были ещё цветочки. На двенадцатой, кажется, странице мне попалась гувернантка Шапокляк! Это простым совпадением быть уже не могло. Ведь прозвище «Шапокляк» придумал Эльвире Георгиевне я! Вот тебе раз! Выходит, Владимир (если, конечно, это писал он) бывал в тех же местах, что и я? И тоже в детстве. А детство-то, судя по его возрасту, у нас с ним проходило в одно и то же время. Прозвище «Шапокляк» так взволновало меня, что я схватился за телефон, чтобы позвонить Владимиру (его мобильный и домашний телефоны были написаны на внутренней стороне папки), забыв, что на даче нет покрытия сети. И звонок пришлось отложить на потом.
   От рукописи я не мог оторваться до вечера, даже на обед не пошёл, сказавшись больным после вчерашнего. Вместе с Владимиром я переживал и собственное детство, вспоминая давно забытые эпизоды. Прервался только тогда, когда Машка засобиралась домой. Пришлось и мне срочно сворачиваться.
   Добрались быстро, за каких-то два часа, шоссе оказалось свободным, даже в местах традиционных заторов обошлось без пробок. Машка с Владой шушукались на заднем сидении, а я всю дорогу пытался понять, как связаны эскизы и формулы с текстом. И, разумеется, безрезультатно. Едва мы добрались до места и подняли в квартиру барахло, я позвонил Владимиру. Мобильник не отвечал – был вне зоны доступа. И я позвонил на домашний. Трубку сняла женщина, судя по голосу, пожилая, видимо, его мама. Я спросил Володю.
   – А его нет, – ответила она ледяным тоном.
   – А когда будет?
   – Никогда, – ровно, чеканя слова, сказала она. – Сегодня днем у Володи оторвался тромб. Сейчас он в морге.
   И она положила трубку.

4. Рукопись

   У Васьки были густые жёсткие кудри, как у Пушкина. Но он в свои шесть лет ещё не знал, кто такой Пушкин, и не понимал, что с шевелюрой ему повезло, а лишь жутко злился, когда дети дразнили его кудрявым. Злился и на взрослых, когда те говорили о его волосах. Кудри были настолько густы и мелко скручены, что их не брала ни одна расчёска. Однажды в садике дети так довели Ваську, что он вылил себе на голову кисель и попытался разгладить волосы. Не вышло. Может быть, поэтому он рано начал сквернословить. Знал он два ругательства – «японский городовой» и «насрать под рыло». Детские издевательства настолько глубоко въелись в его душу, что разговоров о кудрях он не терпел и тогда, когда стал взрослым. Славка прекрасно знал о его слабости и запретной темы не касался. Наверное, поэтому они крепко дружили. Третьим в компании хороводился Андрюшка, мальчик щуплый, тонкий душой и ранимый. Приезжал в деревню он только на каникулы, к бабушке, а всё остальное время жил в городе с родителями.
   Ну а лето дружная компания проводила вместе. У обычных мальчишек и шалости обычные – пострелять из рогатки по пустым консервным банкам, а то и по бутылкам, стырить гороха или огурцов с соседнего огорода (они отчего-то всегда вкуснее своих), попускать кораблики из щепок по ручьям, построить песочные крепости, покатать машинки и тому подобное. Времени было много, раздолья – тоже.
   Деревня Кадочниково состояла из пяти улиц с добротными деревянными домами и ещё одной – из трёх кирпичных трёхэтажек и одной пятиэтажки. Место это было тихое, с речкой, прудом и маленьким, ещё при царе построенным заводом, который выпускал примусы, поварёшки и швейные иглы. Из инфраструктуры имелись колхозный рынок, два магазина и клуб. В клубе ежедневно крутили кино – в двенадцать дня и в шесть вечера, и ребятишки бегали смотреть, выклянчив у родителей или бабушек десять копеек. Про Чингачгука, неуловимых мстителей и трёх мушкетёров, а на Фантомаса – старались сходить дважды, и днём, и вечером. Кому не удавалось раздобыть денег, рвали в огороде лук и торговали им на рынке, по десять копеек за пучок. Бывало, в клуб приходили чужие ребята, из Серебровки, деревни с той стороны пруда. Мальчишки сторонились и побаивались их – чужаки всё же. Серебровские, похоже, сами боялись местных и потому держались вызывающе. Однако до столкновений дело не доходило. После вечёрнего сеанса в клубе устраивали танцы, и пацаны, встав на цыпочки, заглядывали в окна. На танцы приходили взрослые ребята – лет семнадцати, а то и больше, и из Серебровки, и из дальней деревни, Суханки, что лежала где-то за Плешивой горой. Изредка бывали драки, «по правилам» – до первой крови. Пожалуй, драки на танцах были единственными криминальными событиями, которые случались в этом патриархальном сонном местечке. Размеренная неспешная жизнь в Кадочниково может и была скучна, но пацаны от этого только выигрывали, потому что во многом благодаря этому им была предоставлена полная свобода – бегай, где хочешь, только будь дома к обеду и к ужину. Обедали все в одно и то же время – по заводскому гудку. Вечером дозволялось гулять до захода солнца.
   Безоблачную жизнь мальчишек сильно омрачала Эльвира Георгиевна, пенсионерка, бывшая учительница начальных классов. Андрюшкина мама наняла её в качестве репетиторши, чтобы он при поступлении в школу попал в хороший класс. Эльвира Георгиевна была тучной и краснолицей, ярко красилась и ярко одевалась, причём абсолютно безвкусно. Но самое ужасное, что она была чрезвычайно исполнительна, невероятно активна и не терпела возражений. Ни от кого. А особенно – от сопливых пацанов. Поэтому на орехи доставалось всем – Эльвира решила на общественных началах подтянуть и Ваську со Славкой. Впрочем, Васька от неё быстро избавился. Мальчик вдумчивый и любознательный, он пытался вникнуть во всё и отвечал на вопросы не так, как учили, а как думал сам. Чем постоянно сбивал Эльвиру Георгиевну с толку, а то и доводил до тихого бешенства. Забавно, что Славке и Андрюхе его ответы совсем не казались странными, скорее они были очевидными. Во всяком случае, понятными – это точно. К примеру, экзаменует она их, спрашивает:
   – А теперь ты, Василий, скажи нам, сколько месяцев в году?
   – А в каком? – не задумываясь ни на миг уточняет Васька.
   Ребятам-то ясно, что в этом году, текущем, месяцев осталось только половина, в том году, который будет их двенадцать, а в том, что прошёл, ни одного не осталось. Но Эльвиру Георгиевну такой ответ вводил в состояние ступора – она надолго замолкала, хлопая глазами, и пыталась понять, что Васька имел в виду.
   Или в другой раз спросила (поиздеваться что ли?):
   – Вася, ты не устал писать палочки?
   – Да, – ответил Вася.
   И Эльвира Георгиевна опять сошла с рельсов.
   И как она не понимала, что он отвечал правильно, мол, да, не устал я. Словом, не любила она его. И он её тоже не любил. Потому что она каждый день отпускала сочные комплименты Васькиным кудрям, чем его страшно бесила. Взаимная нелюбовь позволила ему полностью отлынить от занятий, и устных, и письменных. Андрюхе же приходилось честно и терпеливо высиживать с ней дома по два часа. Ежедневные муки он выдерживал героически и даже ни разу не пожаловался на нелёгкую жизнь. Пару раз в неделю попадался и Славка, если оказывался в урочный час в поле зрения Эльвиры Георгиевны. Обоих она усаживала за стол и заставляла выводить чёрнилами палочки. Если строчка получалась неровной, приходилось переписывать. Славка моментально присвоил ей кличку Шапокляк. И хоть Эльвира внешне совсем не походила на старушку Шапокляк, а совсем даже наоборот, была полной её противоположностью, кличка к ней приросла насмерть. Очевидно, из-за её вредности и въедливости.
   Самым же плохим было то, что она не только учила мальчишек писать и читать, она считала своим долгом воспитывать их. Делала она это с убийственным однообразием, приводя в пример некоего мальчика Вову из Серебровки. Стоило что-то сделать не так, как Эльвира-Шапокляк включалась и словно граммофонная пластинка повторяла одни те же слова. Даже наперед было известно, что именно она скажет. Звучало это примерно так:
   – Ну как ты пишешь! Неужели не видишь, что криво получается? Вот Вова из Серебровки старается, и у него всегда получается ровно. Поэтому уроки он делает быстро и идёт себе гулять.
   Или так:
   – Почему у тебя рубаха грязная? Вот у Вовы из Серебровки рубаха всегда чистая и выглаженная.
   Или:
   – Что у тебя в карманах? Зачем тебе эта гадость? Камешки, пружинки, железки какие-то… Вот у Вовы из Серебровки карманы всегда пустые, он не набивает их всяким ненужным хламом, и поэтому выглядит всегда опрятно.
   Начало причитаний бывало разным (Опять коленку разодрал! Не смей ковырять в носу! Не болтай ногами за столом! Где пуговицу потерял? Почему руки не вымыл?), а конец одинаковым – вот мальчик Вова из Серебровки…
   Андрюша сносил это брюзжание стойко, терпеливо ждал, когда Шапокляк договорит и можно будет продолжить писать. А про себя думал: зачем вообще нужны карманы, если в них ничего нельзя положить? Ведь наверняка их изобрели специально для того, чтобы нужные вещи можно было носить с собой…
   В результате педагогических упражнений Эльвиры Георгиевны и Славка, и Андрюша так люто возненавидели серебровского Вовку, что их горячими чувствами проникся и Васька. Спрятавшись в тёмном сарае, за поленницей, они поклялись побить пай-мальчика, как только встретят. После очередной головомойки Шапокляк они даже решили пойти войной на Серебровку. Дважды они собирались в поход, но оба раза экспедиция проваливалась. В первый раз потому, что у Славки отобрали штаны в стирку, и пришлось всем троим сидеть у него дома. А во второй раз Васька сломал ногу. Они втроём прыгали по очереди с сарая. И все уже благополучно приземлились раз по пять, когда Васька решил усовершенствовать процесс. Он стырил с кухни половик, повязал его на шею и прыгнул с ним, как с парашютом. И сломал ногу. Славка с Андрюшкой не сразу поняли, что дело неладно. Славка успокаивал, мол, чего ревёшь? Вот я в прошлом году так треснулся об косяк – ещё больней было, и то не ревел. Но Васька ступить на ногу не мог, пришлось идти с повинной к родителям. Ваську отец увёз в больницу, на мотоцикле.
   Вернулся он в гипсе, героем. Ходил с настоящими костылями, деревянными, покрытыми лаком, с резиновыми наконечниками, прям как взрослый. Андрюшка со Славкой страшно завидовали ему. Целых три дня. Потом – привыкли. Это выдающееся событие и отодвинуло экспедицию возмездия на неопределённый срок. Ребята ограничились тем, что ещё раз тайком собрались в сарае и снова дали жаркую клятву побить ненавистного Вову во что бы то ни стало. До этого у мальчишек был только один секрет и заключался он в том, что наши ученые изобрели новую бомбу – электрическую, и об этой страшной тайне знали только в детском саду, куда ходил Васька, а больше нигде. Второй секрет – клятва – был куда секретнее, потому что о нём знали только трое. Если, конечно, не считать Андрюшкиной бабушки и Васькиной младшей сестры. И Славкиных родителей.
   В те годы повсеместно деревенские детишки бегали оборванцами, часто донашивали одежду старших братьев. А если учесть, что у старших тоже часто бывали старшие, и особой опрятностью ни те, ни другие не отличались, становилось ясно, что плачевное состояние штанов и курток было нормой. На этом фоне мальчик Вова, каким его описала Шапокляк, выглядел белой вороной. Он представлялся гладко причёсанным, упитанным, всегда чистым, отутюженным, застёгнутым все пуговицы. Не бегающим, а только степенно шествующим. Словом, натуральный Мальчиш-Плохиш из кино «Военная тайна», того самого, про Мальчиша-Кибальчиша, где надо только день простоять да ночь продержаться. Вечерами мальчишки мечтали, какой сладкой будет месть. Оторвать все пуговицы! И все карманы! Извалять в пыли! И дать разок по носу. И пендаля под зад. Чтоб знал, как быть образцовым! Но судьба распорядилась по-своему.
//-- * * * --//
   Как-то раз, аккурат после обеда, Андрюшка вышел на улицу один. Он шёл к Славке, чтобы обсудить важнейший вопрос. Какой именно – он забыл на полпути, потому что увидел на деревянном тротуаре великолепнейшего жука – огромного, чёрного с зелёным отливом и с рогом на носу. Жук уверенно полз по доскам, часто перебирая ногами. Андрюшка затаил дыхание и стал подкрадываться к нему, согнув ноги в коленях и изо всех сил стараясь не раскачивать доски тротуара. И едва он подобрался на расстояние вытянутой руки, как жук, будто почувствовав опасность, скользнул в щель и исчез в траве. Вот незадача! Андрюшка в сердцах топнул ногой по доске. Он заглянул в щель. Нет, не видно. Сбежал. И ведь не поверят, вот обида!
   Он выпрямился и зашагал по тротуару, засунув руки в карманы. Навстречу ему, по улице, пылил милицейский УАЗик с синей полосой на борту. Досада так глубоко сидела у Андрюшки в сердце, что он взял да и показал машине язык. Показал выразительно, скорчив рожу и наклонившись вперед. УАЗик немедленно остановился, из него выскочил щуплый сержант и побежал к Андрюшке. Тот постоял немного в нерешительности, чего это он ко мне бежит? Потом нервы не выдержали, развернулся и дал дёру. Но сержант нагнал его в три шага, схватил за руку и потащил к машине. Андрюшка не сопротивлялся – не вырывался и не кричал, а шёл спокойно. И также безропотно дал посадить себя в машину. Он не думал о том, что с ним сделают, он наблюдал за соседскими пацанами, которые выглядывали из-за кустов напротив. И чувствовал, что становится героем, затмевая не только Васькины костыли, но и драку взрослых ребят возле клуба в прошлый вторник. Шутка сказать – милиция за ним гонялась и увезла на машине! Уж теперь-то его зауважают и перестанут дразнить городским, а то и бояться будут. Гулко хлопнула дверь с решётчатым окном, сержант забрался вперед, к водителю. Рыкнул, прокашлялся мотор, и машина, набирая ход, поехала по улице.
   Андрюшка выглянул в окно. Машина доехала до конца улицы, миновала клуб и свернула направо, на плотину. Через несколько минут УАЗик был уже на другом берегу. Там он ещё раз повернул направо и въехал в Серебровку. Проехав немного вдоль улицы, машина остановилась. Хлопнула дверка. Через несколько секунд распахнулась задняя дверь. Яркое солнце брызнуло внутрь, Андрюшка от неожиданности зажмурился.
   – Вылезай, – послышался голос сержанта.
   Только теперь Андрюшка испугался. Он спрыгнул на дорогу и предстал перед милиционером, всем своим видом выражая раскаяние. Руки из карманов он вынул, голову опустил и с тоской рассматривал свои видавшие виды сандалии.
   – Ну что, понял, кому можно показывать язык, а кому не строит? – осведомился сержант.
   – Понял, – тихо, одними губами ответил Андрюшка.
   – Ну то-то же, – удовлетворенно резюмировал сержант. – А чтоб наука не забылась, домой пойдёшь пешком. Тут километра три, не больше.
   И уехал. Андрюшка провожал машину глазами до тех пор, пока она не скрылась за поворотом. Потом глубоко вздохнул и пошёл домой. Он развернулся, занося в повороте ногу, и замер. На пыльной дороге стоял мальчишка лет семи. С ёршиком непослушных волос, в драных сандалиях, рваных штанах на единственной лямке, в восхитительно грязной, некогда клетчатой рубашке. На острой коленке, выглядывавшей сквозь выдающихся размеров прореху в штанах, бесстыдно красовалась великолепная, ещё свежая, припухшая царапина. Сразу видно – свой человек!
   С деловым видом ковыряя в носу длинным грязным пальцем, мальчишка во все глаза смотрел на Андрюшку – изучал. Андрюшка смерил его взглядом и засунул руки в карманы. Парнишка шикарно сплюнул сквозь зубы и спросил:
   – Ты что, знакомый им?
   – Кому? – не понял Андрюшка.
   – Ну, мельтонам.
   – Не-а.
   – А что ж они тебя пйивезли? – этот «свой человек», как оказалось, не выговаривал букву «р», заменяя её то на «л», то на «я», а то на «й», в зависимости от слова и обстоятельств.
   – А я в них кирпич кинул, – соврал Андрюшка.
   – А почему тогда отпустили?
   – А я не попал.
   – Ясно… Ты из Кадочниково?
   – Ага.
   – А не знаешь там такого мальчика Андлюшу?
   – Ну я Андрюха.
   – Нет, дйугого. У котойого штаны не йваные.
   – Ну знаю я ещё двух Андрюх… Но, вроде у обоих рваные были.
   – А ещё там у вас есть Андйюхи?
   – Не знаю… А что?
   – Да есть там у вас один гад. Не кйичит, не йугается и всё вйемя йуки моет.
   – Нет, таких не знаю, – признался Андрюшка.
   – Эх, жаль. А я мечтал найти этого гада и хоёсенько вздуть!
   – Слушай, – вспомнил вдруг клятву Андрюшка, – а у вас тут в Серебровке есть такой мальчик Вова? Который тоже всегда чистый и всегда причёсанный?
   – На этой стойоне, в Сейебйовке, только один Вова – я, – заявил парнишка и в подтверждение своих слов ткнул себя в грудь оттопыренным большим пальцем.
   – Точно?
   – Да чтоб мне сдохнуть!
   – Ну, значит, врёт она.
   – Кто?
   – Шапокляк врёт.
   – Кто-кто?
   – Ну, Эльвира. Георгиевна. Это же она тебе сказала про мальчика Андрюшу?
   – Ну да. Она. А ты откуда знаешь?
   – Да потому что мне она всё время говорит про мальчика Вову из Серебровки. Вот мальчик Вова, говорит, из Серебровки, старается. И у него, говорит, всегда получается ровно.
   – А мне то же самое – пйо мальчика Андйюшу из Кадочниково!
   И они крепко пожали друг другу руки. Через какие-то полчаса Вовка был уже в курсе всех Андрюшкиных дел, и уже заочно проникся симпатией и к Славке, и к Ваське, и изъявил желание прийти, потрогать гипс на ноге. Само собой, после такой встречи и после того, как налицо выяснилась явная и неоспоримая общность интересов, Вовка стал четвёртым в неразлучной команде, несмотря на то, что он из Серебровки. Вот так и рождается настоящая мужская дружба.
   Однако время было уже позднее, и Андрюшка заторопился домой.
   – Я пойду, – сказал он, – а то попадёт.
   – Давай, – понимающе ответил Вовка, тем более сколо всё йавно кино по телевизолу начнётся…
   – А двадцать четвёртого июля я буду своей кошке устраивать день рождения. Если конечно она не успеет спрятаться. Так ты приходи. Я живу на улице Королёва, дом двенадцать.
   – Пйиду, – серьёзно пообещал Вовка.
   И счастливый приобретением нового друга, Андрюшка зашагал домой. Уже издалека он услышал за спиной голоса. Один – Вовкин, другой – незнакомый.
   – Вовка, айда в прятки играть, – позвал незнакомый голос.
   – Не, Саска, не пойду. Я уже посол! – отвечал важно Вовка.
   – Какой посол? Чьей страны?
   – Да не посол, а посол! Домой я посол, кино смотлеть.
   – Какое?
   – Пло спионов, Ссыт и месь!
   И Андрюшка припустил бегом. Он тоже хотел посмотреть кино про шпионов. Кроме того, дома его ждала бабушка и, наверное, уже беспокоилась. Когда он миновал плотину и свернул на улицу Королёва, его обогнал милицейский УАЗик, тот самый. И Андрюшка помахал ему рукой.
   Бабушка действительно его ждала. Поскольку слухи по деревне распространяются со скоростью мысли, бабушка давно знала про милицию. И поэтому ждала его не просто так, а с ремнём. Неудивительно – ведь она любила своего внука.
   Наутро Васька со Славкой пришли к Андрюшке – того в наказание за вчерашнее не пустили гулять на весь день. И они до вечера обсуждали вчерашние события, возмущались враньем Шапокляк и тем, как здорово Андрюшке удалось её отшить. Когда она завела свою песню про пай-мальчика, мол, почему у тебя пуговицы нет, вот у мальчика Вовы из Серебровки все пуговицы на месте, Андрюшка ядовито осведомился: уж не Мишин ли фамилия того мальчика? И Шапокляк ничего не смогла ответить, только стала пунцовой от негодования и стыда. А ещё мальчишки возмущались по поводу несправедливости и строгости наказания.
   – Сильно болит? – участливо спросил Славка.
   – Сильно. Ремнём же пороли-то… Но сидеть могу.
   – Ну ничего, пройдёт, – пожалел его сердобольный Васька. – Она ведь почему тебя выпорола? Потому что любит. Японский городовой…
   Они немного помолчали, думая о жизненных трудностях. А потом Андрюшка глубокомысленно произнёс:
   – Дельфины любят людей, они их спасают. Акулы тоже любят людей, они их едят.
   – Да, – согласился Васька, – любовь бывает разной.
   А Славка ничего не сказал, только вздохнул.

5. Рукопись

   …потому что на носу уже был Новый год. Ваське подарили клюшку, настоящую, детскую, а вовсе не взрослую с укороченной батиной ножовкой ручкой. Каток возле клуба только сегодня днём залили горячей водой из шланга. Значит, можно уже! В хоккей! Васька, конечно, усвистал на улицу – играть. И не столько погонять шайбу, сколько похвастаться клюшкой. В декабре темнеет рано, но маленький каток возле клуба освещается яркой лампой, подвешенной над входом, и ещё прожектором. Поэтому гулять разрешалось допоздна. А ещё Ваське повезло в том, что его дом был совсем недалеко от клуба – он стол на той же улице, и клуб даже было видно из окна, если прислониться лбом к стеклу.
   Мама позвала его домой полдесятого. Вышла из ворот и закричала: «Вася! Ва-а-а-а-ася! Домой!». Вася – мальчик послушный, поэтому через каких-нибудь двадцать, от силы тридцать минут он явился. Весь в снегу, от валенок до макушки, со свежей дыркой на колене, распаренный, румяный и весёлый.
   – Мам, мам, я пришёл, – закричал он, на ходу сбрасывая шубку и избавляясь, дрыгая по очередности ногами, от валенок. Шубку, шапку на белой бельевой резинке, валенки и драные штаны с начёсом он раскидал по полу в коридоре, и с шумом ворвался в кухню. Причём ворвался не один – он тащил за собой закутанное серой шалью по самые глаза существо. Существо было ощутимо меньше Васьки, шло вперевалку, валенки были ему велики, а шаль в том месте, где должен находиться рот, была украшена мелкими бусинками льда. Существо покорно следовало за Васькой и молча хлопало огромными синими глазами.
   – Это ты кого к нам в гости привёл? – поинтересовалась мама, ловко мешая шипящую на сковороде картошку.
   – Это не в гости, мам. Это Нинка, Серёги Катугина сестрёнка. Она будет теперь с нами жить!
   – Почему с нами?
   – Она теперь наша – я её у Серёги на клюшку сменял!
   Мама выронила нож. Папа отложил газету. А дедушка полез в платяной шкаф, туда он заглядывал за парадным пиджаком с медалями или за ремнём. Васька здраво рассудил, что сегодня пиджак ему ну никак не нужен, тем более вечер на дворе.
   Словом, пришлось отцу одеваться и вместе с Васькой идти искать Серёгу, чтобы выменять обратно клюшку. Нинку вернули родителям, и жила она с ними вместе ещё много лет, согласно прописке. Ваську, как ему ни было удивительно, не выпоро-…

6. Рукопись

   После окончания четвёртого класса Вовка из Серебровки научился наконец выговаривать букву «р». В остальном мало что изменилось, Андрюшка, Васька и Славка всё так же беззаветно дружили друг с другом, всё так же приходила Шапокляк – подтягивать троечников. Команда неразлейвода приносила немало хлопот деревенским жителям. Ну никак не сиделось им спокойно, вечно они изобретали что-нибудь этакое, вечно придумывали «научные эксперименты».
   Ну вот, к примеру. Как-то раз Ваське достался метеорологический воздушный шар – за то, что он помог синоптикам собрать оборудование перед грозой. Огромный красный шар, надутый водородом. Васька поначалу даже боялся брать шнур в руки – а ну как унесёт в небо? Но шар его поднять, конечно, не смог, да и тянул-то вверх не очень сильно. Осмелев, Васька припустил с горки, где стояла метеостанция, вниз, в деревню, да и там мчался во весь дух – чтобы никто не отобрал и не подбил шар из рогатки. Отдышался он только в своём дворе. Привязал шар покрепче к торчащей из земли трубе и понесся к Славке – чтобы тот объявил общий сбор.
   Через четверть часа Васька, Славка и Андрюшка держали военный совет – что делать с внезапно обрушившимся на них сокровищем. Вовку позвать не успели – очень уж далеко за ним бежать, а дело не терпело отлагательств. Пока шар не сдулся, пока его не испортили, надо было торопиться. Предложение, собственно, было только одно: что бы такое поднять на шаре, чтобы было интересно. Бутылку с запиской отмели сразу – улетит в тайгу, кто её там найдёт? Да и что писать? После недолгих споров мальчишки решили запустить стратонавта, живого пилота. Тем более кандидат имелся – пойманный позавчера суслик, которому даже не успели придумать имя. Суслика хотели выдрессировать и показывать в цирке. Но он дрессироваться отказывался, а только злобно пищал, пытался цапнуть за палец, поедал пшеницу и гадил. Сидел он в пустом аквариуме, прикрытом сверху фанеркой. Васька всегда оставлял щель, закрывая аквариум, для доступа воздуха. А на фанерку укладывал кирпич – чтобы суслика не утащил кот Мишка. Рассудили пацаны так: суслику всё равно тут не жить – родители запрещают его держать, если они его не выкинут, так Мишка доберётся. А отпускать его в чистое поле – тоже верная гибель. Вот если запустить в небо – то улетит далеко. Шар сдуется со временем и посадит суслика на землю. Только надо, чтобы он мог сбежать после приземления. Хотели запустить его в корзине, но та, которую нашли, оказалась слишком тяжёлой. Оставалась ещё опасность, что суслик сиганёт через борт и разобьётся. Поэтому поступили так: из широкой тесёмки соорудили петлю и закинули её суслику за шею через подмышки. Получилось здорово – пока тянешь за тесёмку, суслик подвисает в воздухе, как заправский парашютист, отпускаешь её – спокойно освобождается.
   В шестнадцать часов тридцать минут местного времени воздушный шар ВВАС-1 с сусликом на борту благополучно стартовал с Васькиного двора, несмотря на то, что суслик лететь не хотел – негодующе пищал, плевался и вырывался изо всех сил, чем едва не сорвал важное мероприятие. Пуск произошёл в торжественной обстановке. Васька, Андрюшка и Славка вытянулись по стойке «смирно» и отдали честь. Славка произнёс короткую речь:
   – Сегодня мы запускаем первого кадочкинского стратонавта, ему предстоят нелёгкие испытания, но мы верим, что он справится с возложенным на него партией и правительством заданием! Ура, товарищи!
   Васька с Андрюшкой не поняли, причём тут партия и правительство и какое задание было у суслика, но всё равно дружно закричали «Ура!», и Васька перерезал тесёмку.
   Шар покачнулся и плавно, чуть накренясь начал подниматься. Суслик задергался и запищал громче. «Ура!» – закричали мальчишки в три глотки. Суслик то ли из вредности, то ли с испуга обгадился, но ни в кого не попал. Шар поднялся над двором, и, подхваченный ветром, степенно поплыл в сторону пруда, причём суслик едва не ударился о печную трубу. Мальчишки выскочили со двора – наблюдать. Шар, никем не замеченный, миновал улицу Королёва, пролетел над двором дяди Миши, и скрылся за кронами тополей. Мальчишки побежали вокруг, на берег пруда, на плотик, где женщины обычно стирают бельё. К счастью, плотик оказался пуст, и им не пришлось на всякий случай прятаться в кустах, в неизбывном страхе – а вдруг попадёт? С плотика было прекрасно видно, как величаво проплывал по небу красный шар, даже суслик был виден – маленькое плюшевое тельце под казавшейся огромной рядом с ним тушей шара. Ветер посвежел, и шар прибавил ход. Он миновал Долгий мост, пролетел над Страшным мысом, а потом, круто повернув, направился в сторону Серебровки. Вскоре он превратился малюсенький шарик, не больше чем от пинг-понга, а спустя несколько минут и вовсе исчез. Мальчишки, затаив дыхание, следили за всеми его эволюциями до тех самых пор, пока он не растаял в небе. Вернувшись во двор, они принялись живо обсуждать событие. Спор шёл о двух вещах: на какую высоту поднимется шар и когда он спустится на землю. Спорили долго, до хрипоты, но к согласию так и не пришли. Поэтому решили сходить к синоптикам и спросить у них.
   Едва затих спор, как во двор ворвался Вовка. Запыхавшийся, краснолицый, взволнованный, даже возбуждённый: глаза выпучены, рот перекошен, размахивает руками, а сказать ничего не может.
   – Чего случилось-то? – спросил его Славка, – ты откуда такой взбаламученный?
   – Там, там, там… – тяжело дыша пытался произнёсти Вовка.
   – Что там?
   – Там, в Серебровке… Над моим домом – воздушный шар с лётчиком! – выпалил наконец Вовка.
   Что тут началось! Мальчишки хохотали, сгибались пополам, держась за животы, падали на спину, дрыгая ногами, стукали друг друга по плечам и куда попало. Вовка решил, что ему не верят, и, сердясь всё сильнее, начал истово убеждать, что шар на самом деле был. И был красный и большой. А под ним висел лётчик! Серьезность его слов, а пуще того – возмущённое выражение лица только подливали масла в огонь: мальчишки хохотали так, что им не хватало воздуха, чтоб вздохнуть. Вовка уже надул губы, намереваясь обидёться на всю жизнь, и повернулся было лицом к воротам, как его остановил Васька. Он вытер слёзы грязными кулаками и севшим голосом объявил:
   – Не сердись, Вовка. Дело в том, что это был наш шар, ВВАС-1.
   – Как это – ваш?
   – Ну так. Мне синоптики подарили.
   – А почему ВВАС?
   – Ну как почему? – перебил Славка, – потому что Васька, Вовка, Андрюшка и Славка!
   – Здорово! А лётчиком кто?
   – Суслик!
   – Да? А мне показалось – человек.
   – Да какой там человек… Шар даже Ваську поднять не может.
   – Ясно. Ну, может и так. Он далеко был. И высоко. Я мог ошибиться. А почему вы меня не позвали на старт? – И Вовка уставился на Славку.
   – Понимаешь, – начал мямлить тот, – бежать до тебя далеко… А тебя могло дома не оказаться, как в прошлый раз. А времени у нас не было – шар могли и стырить.
   – Так ведь и вас фиг найдёшь, – парировал Вовка. – В Серебровке-то найти легче, я или в кузнице, или на лесопилке, или у магазина. А вас где искать? Пропадаете неизвестно где. Вот вчера днем, где были?
   – На пекарне…
   – Вот видите! Откуда я знаю, где вас искать. Хоть бы записку оставляли, что ли.
   – А точно! – загорелся Андрюшка, – Давайте устроим тайник! И будем все туда записки складывать, кто, мол, куда пошёл и зачем. И где его искать. А?
   – Здорово! – поддержал Славка, – Только не просто так, а будем писать секретные записки с указанием места и времени встречи.
   – А если перехватит кто? – засомневался Андрюшка.
   – Кто?
   – Ну те же браться Бусыгины.
   – Да… Это может быть. Вот что! Тут нужна конспирация. Чтобы если кто найдет записку – не понял, о ком идёт речь, – заявил Славка.
   – Я придумал как нам зашифроваться! Я поменяю имя с фамилией, и стану Мишкой Володиным, – выпалил Вовка Мишин.
   – Классно! А я тогда стану Левкой Славиным! – поддержал идею Славка Львов.
   – А я – Петькой Васиным, – с энтузиазмом заявил Васька Петров.
   – А я, пожалуй, не буду менять имя с фамилией, – грустно сказал Андрюшка Козлов.
   Пацаны с жалостью посмотрели на него.
   – Да, – сказал Славка, – Могут понять не так. Ну, тогда будешь ты Казимир Андреев.
   На том порешили.
   – А все-таки зря не позвали на пуск. Обидно, – вздохнул Вовка.
   – Ничего, ещё шар заработаем. Уж без тебя не запустим, – уверил его Васька.
   Тайник мальчишки устроили в укромном месте – заброшенном силовом щите, который висел на фонарном столбе, ночами освещавшем водосброс на плотине. Место удобное, людей мало, а мальчишек – того меньше, и просматривается хорошо, посторонний незамеченным не подойдет, не подсмотрит. Опять же – на полдороги от Кадочниково до Серебровки – никому не обидно. Кривой гвоздь, которым открывали замок, спрятали тут же, возле столба, под камнем. И секретная почта заработала.
   Однако первая же депеша едва не перечеркнула саму идею переписки. Согласно договорённости, Андрюшка прибежал к тайнику на следующий же день, сразу после обеда. И обнаружил сложенный вчетверо тетрадный листок в линейку. Записка была лаконичной. Она гласила: «Срочно принесите ЁТ! Михаил Володин». Андрюшка запер щит и побежал домой. В дедушкиной столярке его ждали Васька со Славкой.
   – Ну что, принёс?
   – Ага, принес. Только я не понял ничего.
   – Ну-ка, дай мне, я прочту, – авторитетно заявил Славка.
   – На.
   Славка прочитал записку, почесал затылок.
   – М-да… Ясно вот что. Писал это Вовка – раз. Ему понадобился ЁТ – два. Нужен он ему срочно – три. Осталось узнать, что такое этот самый ЁТ.
   – Ишь, умник! Это и без тебя ясно. А вот что за ЁТ такой – загадка…
   – У тебя словарь какой есть?
   – Есть.
   – Тащи. Сейчас разберёмся.
   Но они не разобрались и со словарём. Версий получилось всего три: ёлочная трость, ёмкостной тиристор и ёхорный танец. Все остальные слова на букву «ё» не подходили вовсе. В большей степени оттого, что это были фамилии. Впрочем, бурятский народный танец тоже отпадал, потому что принести его не было никакой возможности. А зачем Вовке понадобилась трость или тиристор – тоже непонятно. Ломали головы мальчишки долго, но кроме Ёшкина коТа ничего не придумали. Кот, впрочем, тоже не подходил, даже по буквам… Писать же, что они не знают, что такое «ЁТ» им показалось недостойным себя и даже стыдным. Поэтому они сочинили такую записку: «ЁТ найти нигде не можем. Принесём позже. Лев Славин». Ответное послание получили на следующий день: «ЁТ больше не нужен. Обошлись зелёнкой. Михаил Володин».
   Неразбериха с записками вынудила друзей зауважать русский язык, а заодно Шапокляк, которая знала правила этого языка. Поэтому в среду, на общем сборе Вовке попало за то, что он пишет «лутьше» и «Нюй-Орк». Заодно ему растолковали, что ёт – вовсе не ёт, а йод. Непонятно почему, но пишется именно так. Урок этот Вовка усвоил так хорошо, что с тех пор писал «лучше», «Нью-Йорк» и «йод». А заодно и «йожик». И «йолка». Даже когда стал взрослым.
   Ну хорошо, с этими словами разобрались. А что делать с другими? Не учить же правила, в самом деле! Они нудные и длинные и их ужасно много. Вышли из положения они с блеском: решили просто писать поподробнее. И в самом деле, напиши Вовка «принеси ЁТ царапину замазать», они б обо всём догадались. Вовка с доводами согласился и обещал писать подробнее, хоть и очень не любил выводить буквы.
   Поскольку первый вопрос сбора так изящно разрешился, мальчишки не мешкая перешли ко второму, не менее важному. Состоял он из двух подпунктов: как раздобыть второй шар и кого на нем запускать. Добычу поручили Ваське – он всё равно возле синоптиков всё время крутится, они к нему давно привыкли, ему первей и дадут. А насчёт кандидата в пилоты спорили до самого обеда, чуть не подрались. Сначала хотели запустить ещё одного суслика, но потом решили, что интересней другого пилота, мол, к чему эксперимент второй раз повторять? Рассматривали кандидатуры лягушки и ящерицы – они прельщали малым весом и лёгкостью поимки. Однако слабые умственные способности пресмыкающихся поставили крест на затее – отправлять их в полёт было скучно, они скорей всего и не поняли бы ничего. Хомяк и морская свинка тоже отпали – тот и другой были в деревне в единственном экземпляре, в школьном живом уголке, выкрасть их откуда было непросто. Да и кто хочет идти в школу летом?! Ещё поймают и дадут задание… Наконец, родилась замечательная идея – запустить кота. И не просто запустить, а сбросить его с парашютом с высоты метров этак в пятьсот. Чтобы кот не потерялся и не пропал, а благополучно вернулся домой. Но Васька категорически отказался жертвовать ради науки своего кота Мишку. Не дам, говорит, и всё, японский городовой! Он и суслика-то с неохотой разрешил запулить в небо, да и только лишь после того, как убедился, что тот после приземления легко выпутывается из тесёмки. И тогда Славка вспомнил про Тихона. Того самого, что жил на улице Рабочей молодёжи в трёхэтажном доме. Неприлично толстый, ленивый до изумления, чёрный с белыми пятнами кот подходил как нельзя лучше. Потому что он был ничей, подъездный.
   Для Тихона они сшили парашют, сперев у матерей простыни, бельевые верёвки и старую холщовую сумку. Парашют получился как настоящий: круглый, с ранцем, с вытяжным парашютиком, с застёжками на ремнях. Площадь его пересчитывали трижды, по настоящим формулам, которые Славка раздобыл в школьной библиотеке. И укладывать учились долго и терпеливо – у дяди Пети, бывшего в войну десантником. Научившись, мальчишки приступили к испытаниям – отлавливали кота, надевали рюкзак и сбрасывали его с крыши. И всё получилось замечательно, за исключением одной мелочи: Тихон никак не мог привыкнуть. Каждый раз, спускаясь во двор с пятиэтажки, он летел вздыбленный, с прямыми как палки ногами, выпученными, полными ужаса глазами, и орал благим матом. Один из испытателей дежурил внизу, чтобы вовремя успеть поймать кота, пока тот не смылся в кусты вместе с парашютом. Ему же приходилось выслушивать возмущённые крики соседей, привлечённых к окнам кошачьими воплями. Из-за этих соседей каждый раз после запуска Тишки ребята вынуждены были прятаться на заднем дворе. Там они отстёгивали парашют и аккуратно, по всем правилам, складывали его – для следующего пуска. Тихон, кот от природы добродушный, нелюбопытный и ласковый, а благодаря сытной жизни – обленившийся, после этих экспериментов обрел ловкость и научился мастерски лазить по деревьям. Характер кота, мирно продремавшего половину сознательной жизни на лавочке, благосклонно позволявшего себя погладить любому жильцу и уже давно ставшего привычной частью дворового ландшафта, резко переменился. Стал кот настороженным и чутким и, едва завидев ребят со знакомым рюкзаком, бросался наутёк. Впрочем, удрать ему удавалось редко.
   Неделя ушла на расчёты и изготовление парашюта, ещё неделя – на испытания. Дней десять – на изобретение устройства, которое бы отсоединяло кота-парашютиста на нужной высоте. Остановились на самой простой конструкции – длинной ленте из пропитанной селитрой бумаги. Тлела она медленно, и несложно оказалось отмерить нужной длины кусок, чтобы минут через десять после старта она пережгла тесёмку, соединявшую пилота и шар. А чтобы Тихон с парашютом не упал в пруд и не утонул, решено было ждать нужного ветра.
   Наконец долгожданный час настал – Васька притащил воздушный шар! Погода, как на заказ, стояла летная – и солнце, и ветер от пруда в сторону Мертвяцкой горы. Парашют, селитрованная бумажная лента, скрученная в жгут – всё было готово, не хватало только кота. За ним отправились втроём, оставив Ваську охранять шар. Тихона они поймали легко, когда он дремал на любимой лавочке. Окружили с трёх сторон, подкрались и схватили! Он хотел было дёрнуться, убежать, но было уже поздно. Тихона засунули в заготовленную заранее хозяйственную сумку – чтобы взрослые лишних вопросов не задавали – и побежали к Ваське во двор. Там кот вёл себя на удивление спокойно, дал себя вытащить из сумки и мирно сидел у Андрюшки на коленях. До тех самых пор, пока Вовка не достал парашют. Увидев рюкзак, Тихон дёрнулся изо всех сил и умудрился вырваться, больно поцарапав Андрюшке ногу, после чего заметался по двору, возмущённо мяукая. Однако поймали его быстро – в незнакомом месте Тихон неправильно сориентировался, свернул не туда и попал в тупик без щелей и отдушин, куда можно было бы ушмыгнуть. На орущего и отчаянно брыкающегося кота надели парашют. Славка подпалил селитрованный жгут, и Васька отпустил бечёвку. Но шар не поднялся. Славка подбежал, ухватил кота за шкирку и что есть силы подбросил вверх. Шар подлетел, закачался. Тихон на длинной бечёвке стал описывать круги. Он орал дурным голосом и летел, широко расставив лапы. Очевидно, кот никак не мог понять, почему он не падает вниз. От тлевшего над Тихоном жгута длинным каракулем потянулся шлейф белого дыма, словно кто-то расписывал ручку. Резко запахло горящей селитрой. Шар перемахнул ворота и, оказавшись на улице, начал медленно опускаться. Друзья выскочили вслед за ним. И тут нервы у Тихона сдали: на мальчишек пролился вонючий золотой дождь. Они бросились врассыпную, но отбежать всё же не успели, досталось всем. Меж тем, полегчавший шар замедлил падение, остановился и подался вверх. Так он и поплыл над тротуаром, с белым дымным зловонным следом и орущим, замершим в смертельном напряжении котом. Пролетев метров пятнадцать, шар снова начал опускаться. Ребята бросились к нему. Но шар, едва миновав верхушку молодого клёна, остановился. Мальчишки подбежали поближе и увидели, что не перестающий орать Тихон накрепко уцепился когтями за ветку клёна. На улице стали появляться любопытствующие – из соседних домов вышли люди, посмотреть, что за шум на улице, братья Бусыгины подбежали, прохожие остановились. В этот момент жгут пережёг шнур, и шар всплыл вверх. Видимо, мальчишки что-то недорассчитали, потому что через секунду шар с оглушительным хлопком взорвался! Возможно, шнур загорелся… Резиновая оболочка шара шлёпнулась на дорогу. Тихон взвыл громче, спрыгнул с клёна и сиганул в ближайшую подворотню. Но опять ошибся – протиснуться в щель ему помешал рюкзак с парашютом. Сердобольные прохожие поймали его, освободили от экипировки и отпустили. С этих пор Тихон не подпускал к себе детей. Никаких и никогда. Даже если у них не было с собой парашюта.
   Так бесславно кончил свою жизнь ВВАС-2. Третий шар Ваське синоптики так не дали, хотя шаров у них было полно, водорода – тоже. Но после случая с Тихоном они стали осмотрительней – вдруг пожар кто устроит или ещё какое ЧП?
   Мальчишки, после того как всех четверых выпороли и все четверо отсидели в тоске положенные дни дома, начали строить новые планы. Переписка через тайник возобновилась. Откуда им было знать, что заводское начальство велело исправить освещение водосброса? И что пришёл электрик и часа полтора возился в щите с приборами и контрольной лампочкой, что-то скручивал и привинчивал? В том самом щите, что находился в укромном месте, на фонарном столбе, ночами освещавшем водосброс на плотине. В удобном месте, где и людей мало, и мальчишек, на полдороги от Кадочниково до Серебровки. Не могли они этого знать и не знали. Поэтому Вовка смело полез в тайник за запиской. День был дождливый, промозглый, Вовка промочил ноги, да и куртка у него промокла насквозь. Знакомым кривым гвоздём он ловко открыл замок, распахнул железную дверку щита и заглянул внутрь. Записка внутри была, она лежала себе в дальнем углу, за проводами. Вовка потянулся за ней – не хватило роста достать. Тогда он подтащил старое оцинкованное ведро, что валялось неподалеку, перевернул вверх дном и встал на него, как на пьедестал. Ну вот, совсем другое дело! Он потянулся за запиской, опершись второй рукой на железный край щита, и поскользнулся на мокром дне ведра, потерял равновесие. Он ударился головой в оголённую медную шину. С треском сыпанули жёлтые искры, и Вовка провалился в темноту.

7. Профессор

   Я не мог не прийти к нему на похороны. Бросил дела, отпросился с работы – и поехал. И конечно опоздал. Когда я добрался до места, автобусы с чёрной полосой вдоль борта уже выезжали из арки. Пришлось пристраиваться в хвост колонны и тащиться за ней до самого кладбища, а там идти пешком за гробом, надев на себя маску скорби.
   Когда гроб установили на свежий холмик земли, чтобы попрощаться с покойным, я узнал его. Мёртвый, осунувшийся, со впалыми щеками он стал похож на Вовку из Серебровки. Да чего там – похож… Он и был!.. Надо же, как в жизни бывает. Друг детства объявился. И сразу ушёл. Обидно. Жалко и обидно.
   Над могилой тучный краснолицый мужчина долго и нудно произносил речь и никак не мог закруглиться. Наконец он смолк, и гроб в полной тишине – ни оркестра, ни рыданий родственников – опустили в могилу, и я бросил свою горсть земли. Могильщики взялись за лопаты. Я подошёл к вдове и матери, произнёс слова утешения. Мне они казались пустыми и никчёмными. Представляться я не стал, момент не тот, пусть думают, что я сослуживец. Его мама, седая сгорбленная старушка с добрым лицом, посмотрела на меня и сказала удивительно спокойным голосом:
   – Спасибо, что пришёл, Слава.
   Весь вечер я ходил сам не свой, на меня с поразительной, пугающей яркостью обрушились воспоминания далекого прошлого. И Володина смерть, и рукопись всколыхнули память, и я вспомнил в мельчайших подробностях, будто это было вчера, мальчишку в драных сандалиях, рваных штанах, в линялой клетчатой рубашке. Всплыла в памяти и столярка, в низкие маленькие окна которой бил косыми лучами яркий солнечный свет, и в его лучах всегда весело плясали мириады пылинок, и вкусно пахло воском и свежеструганным деревом. Я не спал полночи, ворочался в постели с боку на бок и вспоминал, вспоминал, вспоминал. Эх, Вовка-Вовка, ссыт и месь… И как это его мама меня вспомнила и назвала по имени? Как узнала? И почему она была так убийственно спокойна, будто и не её сына хоронили? И жена была спокойна. Странно это… Забылся я только перед рассветом.
   А утром… Утром жизнь напористо ломилась вместе с ярким солнцем через окно, через открытую балконную дверь, с улицы врывалось беззаботное пение птиц, свежий ветерок колыхал тяжёлые портьеры. С кухни доносились не менее жизнерадостные звуки – Машка гремела посудой и весело переругивалась с Владой, включённое радио надрывалось: «А я всё летала…». Жизнь ликует, жизнь – продолжается. Подъём! Я бодро вскочил на ноги, несколькими движениями обозначил зарядку, накинул халат (а как же, теперь у нас живёт гостья) и пошёл в ванную – бриться и чистить зубы.
   Через четверть часа я предстал перед дамами свежим, причёсанным и умытым. У них шёл важный разговор, они даже радио сделали потише. Я уселся на свое место, ухватил бутерброд с ветчиной. Машка, наливая мне кофе, мудро вещала:
   – Да ладно тебе, Влада! Никогда не поверю, что мужчина водил тебя в театр просто так, по дружбе. Сколько вы уже знакомы?
   – Неделю! – с вызовом ответила Влада.
   – Всего-то? Да он за тобой ухаживает.
   – Он же сам говорил, что и в мыслях у него нет ухаживать! К тому же он женат.
   – А ты и поверила, наивная! Да у мужчин мозги – между ног.
   – Пардон, сударыни! – вмешался я, – Я, между прочим, тоже мужчина. Выходит, и у меня мозги между ног?
   – Да какой ты мужчина? – удивилась Машка.
   – Обыкновенный, – весело заявил я, – Можно подумать, у женщин мозг в другом месте.
   – Мозг у женщины между ног?!
   – Ну само собой.
   – У женщины там вообще ничего нет!
   – Хм… этим она и думает?
   – Ну, знаешь! – возмутилась Машка. И тут же не выдержала, рассмеялась.
   – А по большому счёту ты, конечно, права, Машка. И Владе надо знать, что мужчина, заговаривая с женщиной, всегда надеется на продолжение отношений вплоть до постели. И женщина не может этого не чувствовать. А достаточно долго удерживать его рядом возможно только одним способом: постоянно подогревая эти надежды. Если же постель ей изначально неинтересна, выходит, она сознательно идёт на обман.
   – Какой обман? – сделала непонимающие глаза Влада. – Какие надежды? Мы просто общаемся! Мне с ним интересно, ведь он – настоящий актёр!
   – Ну и подумай сама, – встряла Машка, – зачем ты ему, актёру, да ещё женатому, нужна? Ну зачем?
   – Не знаю. Просто. Может, ему со мной интересно.
   – Знаю я, что ему интересно! Да и ты знаешь, и нечего мне невинные глазки строить. Смотри, его жена тебя найдет и глаза выцарапает.
   – Не найдет. И вообще, у него душа тонкая, ранимая, а она такая стерва! Всё время деньги требует.
   – Ну откуда ты знаешь?
   – Знаю! Ему просто не везёт, и дома и на работе. А он талантливый, только ему режиссёр проходу не даёт, наверное, таланту его завидует! И жизнь у них такая интересная, у актёров! Куча поклонников. Всё ярко, всё возвышенно, какие они все замечательные, какие красивые, благородные!
   – Ты что же, серьёзно так думаешь? – перебил я Владу.
   – Ну конечно! Они ж артисты! – с жаром ответила она.
   – Эта богемная жизнь тебе нравится, покуда ты далека от неё. А стоит приблизиться – таким смрадом понесёт! Чего там только нет: интриги, обиды, взаимные обвинения, шантаж – и всё это круто замешано на всеобщей ревности всех ко всем. Кроме того, все эти писаные красавицы без должного света и макияжа, по полтонны пудры на каждого, обыкновенные простушки, на улице пройдёшь мимо – не заметишь. С писаными красавцами та же история. Это только в кино героини не кряхтят, поноса у них не бывает, прыщей с бородавками, мозолей, перхоти, и зубы все как на подбор будто фаянсовые. Что же, Ассоль за всю жизнь вообще ни разу не ходила на горшок? Ей, похоже, незачем. Да и нечем… Иной мужчина, когда увлечётся кем-нибудь, первое время даже не может предположить, что у предмета его страсти бывают месячные или насморк, или сварливый характер… Всегда – «Леди Совершенство». А потом такое горькое разочарование его постигает, что жалко смотреть. Вот скажи, Влада, у совершенной леди и понос, должно быть, совершенный? А герои-мужчины? Секс-символы с мускулатурой Геркулеса, сердцем Данко и мозгами Эйнштейна? Ты думаешь, они и в жизни такие сияющие и благородные? Да что там артисты! Судьбы настоящих героев переписывают. Ну в самом деле, не умирать же бравому гусару от раны в задний проход! Это не эстетично. Или, предположим, ему при обороне Шевардинского редута яйца (пардон, дамы) ядром оторвало, а он не знал, как ему с этим жить дальше, сел на корабль, поплыл в туретчину и евнухом в гарем определился. Влюбился в прелестную невольницу, а поскольку ему оторвало причиндалы в зрелом возрасте, то он смог с ней согрешить, поскольку эректильная функция осталась. Увидел это другой евнух, завистливый. Ну, в общем, голову гусару всё ж отрубили. А в кино ему прямо на редуте ядром голову снесёт, потому что он благородный герой. Нет, театр и кино, всё это искусство – красивая ложь. Фальшь. По ту сторону экрана. А мы все живём по эту сторону. Кинозвёзды включительно.
   Высказал я это всё и зло принялся за бутерброд. А Машка посмотрела на меня и сказала тихо:
   – Какой же ты умный…
   – Я не умный, – ответил я, – я лишь умело притворяюсь умным.
   И я, доев в тишине бутерброд, с гордым видом удалился.
//-- * * * --//
   После лекций я заперся в кабинете и снова взялся за рукопись, в который раз пытаясь сопоставить текст с формулами. Может быть, воспоминаниями Володя просто даёт понять, что мы друзья детства? Нет, вряд ли, это можно было сделать проще. Может, хотел разволновать, душу взбудоражить? Тоже нет – она б и так встревожилась. Тогда что? Какая связь? Почему выделены именно эти моменты? Ведь я помнил, что мы делали и взрывпакеты, пытались построить двигатель, который ездил бы не на бензине, а на порохе, и чёрт знает что ещё… Наверное, Володя выбрал самые важные для него события. Так-так-так, уже теплее. Когда он подрос, он отделился от нас, стал чужим, непохожим на остальных подростков. Возможно, он почувствовал какие-то изменения в себе самом, понял, что он становится не таким как мы, не таким как все. А потом, по прошествии многих лет, он наверняка не раз пытался анализировать свою жизнь и найти факторы, которые сделали его таким. Не исключено, что он страдал от этой своей непохожести. И очень даже вероятно, что пытался описать жизненные события математикой, чтобы с её помощью выделить решающий фактор. Или несколько факторов. Если так, то ничего у него не вышло, да и подход был явно дилетантский. Видно, что он что-то читал, что-то умел, но системы знаний нет, вот и тыкался как слепой котёнок. Впрочем, с подобной задачей никто бы не справился – слишком много субъективного в оценке каждого события. Баллы он им, что ли, присваивал? Если так, то исходя из чего? От фонаря разве что. Тут уж ни о какой точности, ни о каких выводах и речи быть не может, сплошное гадание на кофейной гуще.
   Ещё я догадался, что писалась рукопись по воспоминаниям всех троих друзей. То ли Володя с ними созванивался, то ли переписывался, не знаю, но какая-то связь была. Потому что местами рассказывалось о тех событиях, о которых он не мог знать. Ну, например, о моем визите к Андрюхе перед отъездом в Москву.
   И ещё – я нашёл новый лист! Даже не лист – обрывок. Поначалу я его не заметил, потому что он завалился за клапан папки, а сейчас вот вывалился. На этом клочке той же рукой, что трудилась над рукописью, было написано: «ААндрюшка Козлов – инженер, где-то в недрах ВПК, то ли у Сухого, то ли у Грушина, проверить, найти телефон, показать чертежи 14, 17. Васька Петров – так и осел в Кадочниково, занят разведением пчёл и неплохо живёт, созвониться, обещал приехать на рыбалку, привезти прополису для мамы. Славка Львов – профессор математики. Найти обязательно. Числа Демона!»
   Слово «найти» против моей фамилии было трижды зачёркнуто красным жирным карандашом, и тем же карандашом неряшливо написано Рыж. Кар. с тремя восклицательными знаками.
   Так! Стоп-стоп-стоп! Ведь он мне говорил про Рыжего Карлика! Я кинулся в угол, за портьеру, и достал из дальнего шкафа старую папку. Вот они – Числа Демона. Может, здесь собака зарыта?
//-- * * * --//
   Этой идеей я увлёкся, после шапочного знакомства с «Диалектикой природы» Ф. Энгельса, ещё когда сдавал экзамены кандидатского минимума. Энгельс писал: «Оттого что нуль есть отрицание всякого определённого количества, он не лишён содержания. Наоборот, нуль имеет весьма определённое содержание… Более того, нуль богаче содержанием, чем всякое иное число». При этом он ссылался на безусловный философский авторитет Гегеля: «Ничто, противополагаемое [какому-нибудь] нечто, ничто какого-либо нечто, есть некое определённое ничто». Следуя этой логике, можно потеснить с пьедестала незыблемое правило арифметики, утверждающее, что деление на ноль невозможно, и взять да и разделить, скажем, единицу на ноль. В результате получится конечное число. Не безразмерная бесконечность, а именно число, пусть невероятно большое, но конечное. Копнув поглубже, я с удивлением обнаружил, что получается не просто число, а целый класс чисел. Я назвал их числами Демона. Квинтэссенция интриги заключалась в возведении этих чисел в отрицательную степень, когда они описывают структуру ноля. Получалось, что в нуле спрятано бесконечно много чисел Демона отрицательной степени. Причём не просто чисел, а классов чисел!
   Задача упиралась в интегрирование бесконечно глубокой пустоты нуля. А это ничто иное, как математическая форма описания космологической сингулярности или, если хотите, Большого Взрыва Вселенной. И я попытался её решить. В цепочке формул передо мной вставала величественная картина зарождения Мира с того момента, когда ни времени, ни пространства ещё не было. И выходило из формул так, что в сингулярности спрятано бесконечно много Вселенных. От такого поворота событий захватывало дух. Ведь если отбросить сухой язык формул и взглянуть на открывающуюся картину с философской точки зрения… Верный ленинец увидел бы подтверждение материалистичности мира, поскольку «материя» не исчезает. Ни в нуле, ни в бесконечности. А идеалист, напротив, подтверждение первичности идеи, или Бога, поскольку мир рождается из ничего и уходит в необозримость. Всё вместе это подтверждало дуализм мироздания, в котором идея порождает материю, а материя становится источником идеи.
   А примерно год назад появился Рыжий Карлик – он вступил со мной в электронную переписку после того, как я опубликовал материалы о числах Демона в Интернете. Он сыпал идеями, которые решить было не под силу не только мне, а и всему институту. А может, и всем институтам планеты. После того как он предложил интерпретировать числа Демона векторно, да ещё с нецелыми степенями, количество существующих параллельно вселенных возросло неимоверно. А новые числа засияли созвездием в континууме координат. Если же соединить их с началом координат, получался векторный ёж, я так их и назвал – «Ёжик». И тогда я попал в порочный круг: упомянув начало координат, я увяз в проблеме – под началом-то я понимаю ноль, а ведь он состоит из бесконечного количества чисел Демона! Причём неизмеримо более бесконечного, чем сами векторы. Я бодрым шагом зашёл в тупик. Или меня завел туда Рыжий Карлик?
   Если вникнуть в физический смысл получаемых результатов, картина складывалась следующая. Согласно популярной гипотезе, время состоит из мельчайших неделимых отрезков – квантов. Меньше, чем квант, отрезка времени быть не может. Но если признать свойства чисел Демона, кванты получаются трансцендентными, то есть не описываемыми алгебраическим уравнением числами, бесконечной дробью, вроде числа «Пи». Чтобы существовать физически, реально, в каждой Вселенной квант должен самоокруглиться до некоторого рационального значения. Это самоокругление заставляло Вселенные ветвиться, то есть – множиться! А раз так, то параллельные миры существуют рядом с нами, отличаясь исчезающе малой разницей в размерности кванта времени. Так и лезет в голову мысль, что округлением ведает если не сам Абсолют, то кто-то из его аппарата, этакий менеджер на побегушках.
   Я прекрасно понимал, что Числа Демона могут принести немало открытий, но и отдавал себе отчёт в том, что на решение этой проблемы едва ли хватит жизни, нет, не моей, а всего человечества. И поэтому потихоньку работу забросил. Дела насущные, неотложные только помогли мне в этом.
//-- * * * --//
   И эту старую свою работу, «Ёжика», я тоже не смог связать с рукописью, как ни прикидывал. То ли я устал, то ли отупел, то ли связи действительно никакой нет… Я налил чаю, подвинул к себе жестяную коробку с любимыми конфетами «Мишка на Севере»… А что если поручить эту работу Роману? Он у нас молодой, подающий надежды. Опять же с числами Демона, судя по словам Володи, знаком не понаслышке. Ишь какой нашёлся мастер розыгрыша, прикинулся Рыжим Карликом! Сидел, небось, в кулак смехом давился, на меня глядя, паразит этакий. А ведь талантливый, засранец, ничего не скажешь! Надо бы уточнить, он ли это был… Вдруг Володя напутал? И я позвонил по внутреннему.
   Роман явился минут через пять, взъерошенный, улыбчивый, с неизменной своей лукавинкой в глазах. И конечно в грязных кроссовках, это у них с Серёжей такой особый шик – нечищеная обувь. Пижоны. Едва увидев меня, Роман заявил:
   – А я думал, вы уже ушли, профессор.
   – Да я тоже думал, что я ушёл. А потом смотрю – нет, на месте сижу!
   Роман не нашёлся что ответить – редкий случай, обычно он за словом в карман не лезет. И эта маленькая победа воодушевила меня.
   – Твоих рук дело? – спросил я, извлекая на свет божий отпечатанную на принтере записку. Короткая записка гласила:

//-- «Объявление --//
   Пишу грамоты. Недорого.
Филька.
Тел. 312»

   – Ну почему непременно моя, профессор? Мало ли кто мог так пошутить…
   – Предположим. А это тоже не твое художество? – И я предъявил другую записку:

//-- «Объявление --//
   Потерян паспорт на имя Львова Вячеслава. Кто найдёт – прошу позвонить по телефону 312 или занести в аудиторию 203. Нашедший вправе утверждать, что 500 рублей в паспорте не лежали»

   – Ну кто кроме тебя, Роман, догадается дать мой телефон? И повесить эти писульки на институтскую доску объявлений? А ты знаешь, что может подумать Рэм? Скажем, что я взятки собираю.
   – Из-за этого-то объявления? Хотя… Рэм, конечно, может. С него станется. Не подумал я, профессор. Хотел просто пошутить. Грешен. Пойду посыпать голову пеплом. И буду впредь заниматься только добродетельными делами, во искупление и в противоположность греху.
   – Понятие, противоположное греху, Роман, есть не добродетель, а вера.
   – Вера во что?
   – В Бога. Наверное…
   – А он есть, бог-то? Чего в него верить, если, скажем, его нет?
   – На то она и вера. Она же не Истина. Одно с другим никак не связано. Например, можно верить в Бога, а можно в привидений или в то, что на Луне есть пивной ларёк. Это не значит, что Всевышний есть на самом деле, или что на Луне торгуют «Невским»…
   Роман тяжко вздохнул, плечи его опустились, взгляд потух, и всем своим видом он выражал раскаяние. Посмотрев на него, я решил, что изрядную долю заносчивости сбить с него удалось, и что он сожалеет о содеянном вполне искренне.
   – А теперь иди, Рыжий Карлик.
   Роман потушил взгляд окончательно. И только тихо спросил:
   – Вы и это знаете? Что я – Рыжий Карлик?…
   – А как же!
   – Но профессор, я не хотел, розыгрыш получился случайно. Дело в том, что вы не первый, кто додумался до чисел Демона, идея-то оказалась старой.
   – Вот как? Что ж, это неудивительно, ведь она витает в воздухе. И кто меня опередил?
   – Профессор Лебедев, а он в свою очередь случайно наткнулся на неё у Эйлера. [1 - Имеется в виду работа Леонарда Эйлера «О разных способах исчисления простых количеств», где в главе V «О дробях вообще» утверждается, что «1 разделённая на 0 означает бесконечно великое число».]
   – Что за Лебедев?
   – Не знаю…
   – Откуда тогда знаешь подробности про Эйлера?
   – В книжке прочитал… У меня как раз в то время совершенно случайно оказалась на руках его книжка, там и про числа Демона есть. [2 - Имеется в виду книга Лебедева Ю.А. «Неоднозначное мироздание», Кострома, 2000, авт. изд., 320 с., изданная тиражом 192 экземпляра.]
   – И где эта книжка?
   – Пропала… Потерял где-то.
   – Поищи, интересно было бы взглянуть…
   – Искал уж…
   – Ну в библиотеке поищи.
   – Нет её в нашей библиотеке, она вышла совсем смешным тиражом, сто или двести штук.
   – Так ты из неё черпал мысли, чтоб меня поддеть?
   – Да…
   – Но зачем?
   – Сначала просто баловался. А оно само как-то постепенно закрутилось… И потом, ведь вам так понравилась эта интрига… Я и подыграл…
   – Но почему вдруг Рыжий Карлик?
   – Да тут вообще детектив, с этим карликом. Во-первых, после того как Лебедев опубликовал свою книгу, а получилось у него почти то же самое, что у вас, только числа Демона он называл k-числами, так вот, едва он напечатал книжку, как с ним связался некто, представившийся как РК. И Лебедев тут же назвал его «рыжим карликом», ну, помните такую сущность из Стругацких? Так вот. Этот РК накидал Лебедеву кучу ценных идей, чем загнал его в тупик. Мне так понравился такой поворот событий, от него так разило мистикой, что я решил пойти по стопам того, лебедевского РК. Извините, профессор…
   – Ясно… А что это за Лебедев? Из МИФИ?
   – Нет. Не знаю я… Книжка вообще не в Москве отпечатана. То ли в Калуге, то ли в Костроме, не помню.
   – Ладно уж, чего там. Дело прошлое. Забыто. Но на будущее смотри у меня! – И погрозил пальцем.
   – Я больше не буду…
   – Как дитё, ей богу! Знаю, что не будешь. Но я, собственно, по другому делу тебя позвал.
   Роман вопросительно посмотрел на меня.
   – Вот, – я передал ему папку с «Делом», – тут рукопись, чертежи и какие-то выкладки. Попробуй увязать одно с другим. А заодно, возможно, и с числами Демона.
   – А чьё это всё?
   – Владимира.
   – Мишина?!
   – Мишина.
   – Но, профессор, что мог написать слесарь, пусть даже высшего разряда, пусть даже работающий в закрытом НИИ?
   – Ты не рассуждай, Роман, а делай. И будет лучше, если эту папку увидит поменьше глаз.
   – Ясно. А может, у него у самого спросить?
   – У кого?
   – У Владимира же!
   – Интересно, как? Ты будешь покойнику вопросы задавать?
   – Почему покойнику?
   – А ты не знал?
   – Что?
   – Что Владимир Мишин скоропостижно скончался.
   – Нет… Я дома давно не был…
   – Теперь, значит, знаешь.
   – Теперь знаю… Так вот почему он так странно на меня смотрел… Хорошо, профессор, я займусь этой работой в первую голову.
   И Роман ушёл, прижимая к груди папку. Плечи его так и остались опущенными. А я так и не спросил – что значит «странно смотрел».

8. Рукопись

   В прошлом году, в самом конце каникул, Андрюшка изобрёл вечный двигатель. Он раздобыл старую-престарую книгу с самыми разными его конструкциями, долго с ней сидел вечерами, разглядывая картинки, и в конце концов понял, в чём ошибались авторы. Само собой, он изобрёл собственный вариант. Но построить и даже обсудить его толком с друзьями не успел. Во-первых, заканчивались каникулы, и Андрюшка должен был уехать в город. Во-вторых, Вовка из Серебровки угодил в больницу, и это событие затмило собой все остальные. А дело вышло так. Он полез в тайник, устроенный в заброшенном электрощите, за запиской. В тот день, как назло, лил дождь, Вовка был весь промокший. От дождя он поскользнулся и угодил темечком прямо в провода. Током его шибануло так, что он отлетел от щита метра на полтора. И тут же потерял сознание. Какие-то прохожие подняли его и отнесли домой. На руках. Бабка закопала его в землю, одна голова наружу – чтоб, дескать, электричество из него ушло. И давай поливать! К счастью, какой-то парнишка, оказавшийся рядом, догадался сбегать за врачом. Когда врач увидел, как бабка поливает бесчувственную Вовкину голову из лейки… Оказывается, доктора владеют ненормативной лексикой в совершенстве. И голос умеют повышать. Словом, выкопали пацана, вымыли – и увезли больницу, уложили в сухую тёплую постель. Ребята прибегали к нему каждый день, разговаривали через окошко, повиснув втроём на оконном отливе, приносили гостинцы: печенье, конфеты, варенье и мёд. И завидовали.
   Но это всё было прошлым летом. А в нынешнем году новой идеей увлёк друзей Васька – он загорелся завести рыбок в старом аквариуме, где когда-то он держал суслика-стратонавта. И они с энтузиазмом, свойственным только десятилетним мальчишкам, взялись за дело. Перво-наперво надо было заменить треснутое стекло. Старое с горем пополам удалили, Вовка при этом порезал два пальца и локоть. Потом дедовской стамеской долго счищали остатки клея. Новое стекло вырезали трижды – первое не влезало в аквариум – оказалось слишком длинным, а второе вставало на место с сантиметровой щелью. В размер получилось только третье. Посадили стекло на оконную замазку – Вовка нашёл огромный кусок у себя дома. Когда аквариум был готов, мальчишки притащили четыре ведра воды из пруда. Ведро песка они поздно вечером стырили у строителей, что неподалеку возводили двухэтажное здание заводоуправления. От песка в аквариуме поднялась такая невообразимая муть, что нечего было и думать разглядеть в ней не только рыбок, но и целого бегемота. Никого, впрочем, такая мелочь не смутила. Мальчишки мудро решили, что утро вечера мудреней, и разошлись по домам.
   Наутро аквариум оказался кристально прозрачным, вот чудеса! Ликование испортил Вовка. Он взял да помешал веточкой воду, и вода помутнела снова.
   – Надо песок промыть, – заявил он. Подумал и добавил, – А можно и не возиться, пескари всё равно передохнут.
   – Почему вдруг пескари? – не понял Андрюшка.
   – Да какая разница, – перебил его Славка, – промывать надо песок.
   Четырнадцать раз они меняли воду, заливали чистую, колодезную, перемешивали в восемь рук песок. Аквариум перестал мутнеть от взбаламученной воды только где-то между обедом и ужином. Обрадованные друзья сбегали на речку за водорослями, а заодно наловили улиток, чтобы они чистили изнутри стекло. Осталось запустить в аквариум рыбок. Но, увы, взять их оказалось негде – любителя аквариума в Кадочниково не было, в школьном живом уголке последний меченосец сдох ещё в мае. Можно конечно заказать рыбок в городе. Но когда ещё туда поедут знакомые, да и довезут ли в сохранности – неизвестно. Ждать же мальчишки не умели. Поэтому они вооружились мелкой сетью, сделанной из старого тюля, закрепленного на пчелиной рамке, и побежали на водосброс. Там, в быстрой чистой воде наловили пескарей и гольянов и притащили их в трёхлитровой банке домой.
   Радовались рыбкам они недолго – через пару дней пескари передохли. Васька сильно расстроился, выудил их самодельным сачком и похоронил в огороде. Утешил его Славка:
   – Ладно горевать-то! Подумаешь, рыбки! Сколько раз мы таких твоему коту скармливали!
   – Ну да, – упавшим голосом возражал Васька, – эти-то были ручные, я их опарышами кормил.
   – Какие ручные? Они ж безмозглые!
   – Всё равно, жалко.
   – Ну жалко. И мне жалко. Только надоели они. Это ж сколько возни! Давайте лучше чем-нибудь другим займемся!
   – Опять воздушными шарами что ли?
   – Зачем шарами? Придумаем что-нибудь…
   – А давайте птиц изучать, – предложил Андрюшка. Ему было жалко Ваську, и он решил отвлечь его от аквариума новой затеей, – А что? Наделаем колец и будем на лапу надевать!
   – Каких птиц? – парировал Васька, – У нас в Кадочниково только воробьи да малиновки. Да ещё гуси, утки, куры, и все домашние. И ещё один индюк, у Бусыгиных. Их что ли окольцовывать, насрать им под рыло? Неинтересно.
   – А я знаю что делать, – встрял в разговор молчавший до того Вовка.
   – Что? – спросили хором друзья.
   – Летучих мышей изучать. Их на Плешивой горке, в пещере, ужас сколько живет. Я где-то вычитал, что они слепые, и что у них есть встроенный радар, они им будто бы комаров и мух видят ночью.
   – Ну и что же? – спросил Андрюшка. – Как мы радар будем проверять?
   – А радар и не будем, и так ясно, что он есть. Ведь они слепые, а комаров и мотыльков на лету ловят.
   – Что же будем проверять?
   – Память.
   – Какую память?
   – А вроде как они помнят, где деревья стоят, где ветки, где столбы, и радар на них не тратят.
   – Ну да! Быть этого не может! Разве упомнишь все ветки и столбы с проводами?
   – Вот это я и хочу проверить, – серьёзно сказал Вовка.
   – А как?
   – Не знаю.
   – Все, ребя, – вмешался Славка. – Решено! Проверяем мышей. Это ж здорово! Вы только подумайте! Во-первых, страшно, во-вторых, ночью!
   Против столь сильных аргументов возражений не нашлось. Мальчишки сразу представили ночную вылазку, и маленькие сердечки сладко сжались от предчувствия страшных приключений.
   – Только как мы будем память проверять? – после всеобщей паузы подал голос Славка, – Не заставлять же летучую мышь учить «Буря мглою небо кроет»!
   – Ну да, – отозвался Андрюшка. – И ещё надо как-то ночью из дома сбежать…
   – А надо, пацаны, поймать мышь, окольцевать, увезти подальше, отпустить и ждать – поделился догадкой Васька.
   – И что? – парировал Андрюшка. – Как я узнаю, пользовалась она радаром по дороге или нет?
   – Да. Не выходит… А если ей заткнуть уши и завязать глаза? – не унимался Васька.
   – Ну а толку? Дальше-то что?
   – Как что? Она же полетит… И полетит на ветки или в пещеру… если не видит – не слышит и всё равно летит в нужную сторону, то это значит что?
   – А ничего. Радар ты не заткнёшь тряпкой-то!
   – А может, одно дерево, где они летают, спилить? – задумчиво произнёс Славка.
   – И что?
   – И смотреть, будут они его облетать или нет.
   – Чего облетать, если дерева нету? – не понял Андрюшка.
   – Нет, не так, – перебил Славка, – надо не спилить, а посадить. И смотреть, врежется какая мышь в ствол или в ветку, или не врежется.
   – Ну да! Жди сто лет, пока дерево вырастет! – резонно возразил Андрюшка. – А потом ещё сто лет, пока она именно к этому дереву подлетит!
   – Я знаю как надо, – объявил Вовка.
   – Как? – хором спросили Васька, Андрюшка и Славка.
   – А надо заколотить вход в пещеру. И оставить маленькую дырочку, с форточку размером. Если летучая мышь в загородку ударится, значит она ни фига локатором свои не пользуется, а дорогу по памяти знает.
   – Здорово! Так и сделаем! – резюмировал Славка. И никто ему не возразил.
   Друзья сбегали к пещере, верёвочкой замерили размеры входа. Собрали кто откуда смог старые листы фанеры, брезент, доски. Долго и трудно волокли их на место и прятали в кустах, чтоб никто не спёр. А вечером сколотили каркас из досок, прибили к нему фанеру, а широченные щели забрали кусками брезента. Получился вполне приличный щит с неровной дыркой посередине, размером с большую форточку.
   Ближе к ночи из дома удалось улизнуть всем, и в назначенный час четверка собралась на краю деревни. Через четверть часа, когда совсем стемнело, они уже сидели у входа в пещеру. И ждали. Сидеть оказалось холодно – на улице заметно посвежело. И – страшно. Темно и тихо, только шумит листвой невидимая, но близкая берёзовая роща. Далеко внизу, у деревни, лежит зеркалом чёрный провал пруда, а в нём отражаются фонари длинными рябыми дорожками. Скрипнула несмазанными петлями калитка и тут же залаяла, заливаясь, собака. Её подхватили другие. Спустя пару минут всё стихло. С чёрного бездонного неба навалилась оглушительная тишина, даже роща умолкла. Правее деревни, совсем рядом, на склоне горы, угольно чёрнеет, видимый даже в темноте, лес. Там – кладбище. Кто-то кашлянул с той стороны, завозился, и затих. И – совсем рядом У-ух! – прокричала сова. Фррр – захлопали крылья, и невидимая, а только ощущаемая тень мелькнула над головами. И опять всё стихло. Замерло. Будто в ожидании. Мальчишки сидели, боясь дышать, и вслушивались в звенящую тишину, и всматривались в темноту. Но видна была только нависающая стена горы, в темноте она казалась зыбкой, нереальной, с неясными, расплывчатыми контурами. Снова захлопали крылья, на этот раз жёстким, резким звуком. Звук шел из пещеры, явно приближаясь. Бац! Мягко ударило о фанерку щита. Летучая мышь! А вот, слышно ещё одна. И ещё. Бац, бац! Обе ударились о щит. Не видят! Огромного щита, перегородившего весь выход из пещеры, они не видят! Потом, впрочем, летучие мыши разобрались, в чём дело, и вылетели на охоту, через форточку. Но сперва-то они ударились! Выяснив этот важный научный факт, мальчишки с чувством выполненного долга побежали в деревню – находиться в компании летучих мышей им показалось малоприятным. Они знали, что вслед за первыми мышами к выходу потянутся остальные, а их в пещере не одна сотня.
   Через неделю у Андрюшки случился день рождения, и ему подарили фонарик. Настоящий фонарик, блестящий и тяжёлый, на двух круглых батарейках. Ребята запирались в чулане, чтобы посветить им, потом спускались в погреб – наводили жёлтый луч на пыльные банки с вареньем и солёными огурцами. И быстро сошлись во мнении, что погреб для фонарика – испытание ненастоящее. Надо бы испробовать его ночью. И тут Вовка предложил:
   – А давайте щит из пещеры уберём и посмотрим, что будет? Там и фонарик испытаем!
   – А что будет? – удивился Славка. – Мыши будут летать, как и раньше, ведь мы щит уберём!
   – Не скажи, – не согласился Вовка, – если они помнят всё вокруг себя, они полетят через то место, где дырка! Даже если щита нет.
   – Точно. Айда проверять!
   И опять поздно вечером всеми правдами и неправдами сбежав из дома, мальчишки собрались у входа в пещеру. Они быстро разобрали щит и начали ждать. Сидеть с фонариком оказалось совсем не так страшно – можно было посветить куда угодно и посмотреть, что там вздыхает, шебуршит и охает. Светил фонарик ярко, бил далеко, луч его был виден даже если посветить прямо в небо. Когда все четверо уже вволю нащёлкались выключателем, намигались кнопкой и раз по пять установили «правильную фокусировку», из глубины пещеры с треском выпорхнула первая летучая мышь. А за ней вторая, третья, десятая… Через минуту мыши полетели косяком. Андрюшка посветил фонариком: поток нёсся точно через то место, где недавно было отверстие! Словно ручей сужается… Выходит, они и на самом деле просто помнят место, где была форточка.
   На следующий день мальчишки хотели продолжить эксперимент с летучими мышами (особенно настаивал Васька), но Андрюшка неожиданно вспомнил про вечный двигатель, который он изобрёл ещё в прошлом году. Он приволок из столярки старую потрепанную книгу и стал показывать друзьям картинки с разными конструкциями. А потом торжественно объяснил, в чем ошибались авторы.
   – Вот смотрите, – убеждал Андрюшка, – видите треугольник? Левая сторона у него пологая, и на неё умещаются шесть роликов, а правая сторона покруче, и потому короче, на неё умещаются только три ролика. Шесть роликов тяжелее, чем три, и поэтому вся цепочка должна поехать налево, в пологую сторону. Правильно?
   Ребята промолчали, и молчание их было пропитано согласием.
   – Так вот, – с воодушевлением продолжал ораторствовать Андрюшка, – они не покатятся налево! Потому что три ролика опираются на треугольник не с такой силой как шесть, а сильнее. Ну, потому что угол другой. Поняли?
   Мальчишки кивнули головами, мол, да, поняли, чего ж тут непонятного, но ясно было, что ничегошеньки до них не дошло про силы. Впрочем, Андрюшка сам не очень понимал, что тут к чему, хоть и книжку читал прилежно, а этот ключевой момент – даже трижды. Но он интуитивно чувствовал, что ошибка – именно в этих самых треклятых силах.
   – Так вот. Чтоб этих сил не было, мы правую сторону треугольника уберём! Совсем. И тогда на левой стороне останется шесть роликов, а на правой не будет ни одного, им же не на что будет опираться! И, значит, силы не будет.
   – Здорово! – подхватил Славка, – и как это раньше до этого никто не догадался? Давайте построим!
   Идея построить вечный двигатель захватила друзей настолько, что они не стали даже писать письмо в Академию Наук по поводу памяти летучих мышей. Но с первых же шагов возникли проблемы. Треугольник сколотить из досок не проблема – они справились бы с этим в какие-то полчаса. А где взять полтора десятка одинаковых роликов? Хотели выточить их из дерева – не вышло. Ролики получались кривые и разного размера. Разве на таких двигатель заработает? Пытались сделать их из колёс игрушечных машин – тоже не получилось. Ролики должны быть круглые, одинакового размера, тяжёлые, и непременно с отверстием ровно посередине. Как ни ломали мальчишки головы – ничего не смогли придумать. Только однажды в среду ворвался в столярку сияющий Славка и прокричал:
   – Я знаю, где их взять!
   – Где? – спросил Андрюшка.
   – У нас в магазине!
   – А что там? Вроде мы были недавно.
   – А вот! – ликующе выпалил Славка и положил на верстак колёсико от кровати. Колёсико было стальное, тяжёлое, сверкало хромом, и отверстие в нём было ровно посередине. Правда, было оно вместе с крепежом – железной осью и железной же широкой вилкой, которая заканчивалась короткой трубой. Но ведь ось легко выбить, каких-то пара ударов молотком…
   – Сколько стоит? – спросил хозяйственный Васька.
   – Рубль семьдесят три копейки за штуку.
   – Ого! Значит, нам надо двадцать пять штук… По рубль семьдесят три это будет, – Васька схватил бумажку с карандашом, – сорок три рубля двадцать пять копеек.
   – Да…, – уныло потянул Андрюшка, – таких огромных денег мы ни за что не раздобудем…
   Ребята приуныли – сумма действительно была неподъемной. Славка начал задумчиво отколупывать пальцем замазку от стекла. Андрюшка качал ногой. Васька рассматривал щели на потолке, ковыряя пальцем в носу. А Вовка просто глядел в окошко. Так, в тягостном молчании, прошло минут пять, а может, даже и шесть. Первым тишину нарушил Васька:
   – А что если натырить огурцов и продать?
   – Это на сорок-то рублей? – ехидно спросил Вовка.
   – Да. Столько не стырить, – согласился Васька.
   – А что если траву в аптеку сдать? Лечебную? – подал идею Андрюшка. – Ведь траву принимают.
   – Ну да! А ты знаешь, какая из них лечебная? – осведомился Славка.
   Андрюшка умолк.
   – Все правильно, – поддержал его Вовка, – в аптеку надо сдавать. Только не траву. А пчелиный яд! Пчёл-то у вас вон сколько – восемь ульев!
   – Здорово! – поддержал Славка – Только как его добыть?
   – Я знаю, я! – оживился Васька, – я читал в журнале «Пчеловодство». Там, значит, на пчелиный лоток кладут одно стекло, а над ним – второе, да так, чтобы между стёклами пчела могла проползти. На стёкла приклеивают провода и подают на них ток. Пчела ползёт, её током бьёт, и она жалом ударяет стекло. Потом надо этот яд только со стекла соскрести – и всё.
   – Как соскрести? Он что, твёрдый? – не понял Андрюшка.
   – Не знаю, как, так было написано. Может, капелька высыхает?
   – Наверное… А он дорого стоит?
   – Рублей двадцать или двадцать пять вроде.
   – За килограмм?
   – За грамм! Где ж ты килограмм яду наберёшь?
   – Двадцать рублей за грамм? – встрял Славка. – Всё! Решено: добываем яд. Значит, нам надо провода и стёкла. Провода я знаю, где валяются. А стёкла… У нас аквариум где-то был.
   – Аквариум не отдам! – живо отреагировал Васька. – Я рыбок буду заводить. Я лучше стёкла найду.
   – Ладно. Ищи тогда стёкла. Сегодня и приступим!
   Работа пошла споро. Славка убежал за проводами, а Вовка – на завод, за клеем. Васька тем временем притащил с чердака старое оконное стекло и на пару с Андрюшкой стеклорезом сделал из него два маленьких, в размер. Потом они обточили рубанком пару деревянных реечек, примерили. Всё вроде получилось – между стёклами с проложенными по краям рейками получалась щель как раз под пчелу. А тут и Вовка со Славкой вернулись. Тонкие телефонные провода, моток которых они нашли в радиоузле, ребята очистили от изоляции и приклеили к стеклу длинной извивающейся ленточкой, получилось что-то вроде тетрадного листа в линейку. Потом уложили стёкла проводами друг к другу на реечки, обильно смазав их клеем, и обвязали всю конструкцию шпагатом. Не забыли они и вывести два оголённых проводка наружу, один – от верхнего стекла, другой – от нижнего. Теперь осталось только подождать, пока схватится клей. Ждать надо было сутки. Но мальчишки выдержали только до утра.
   Устанавливал ядосборник Васька – во-первых, у него был накомарник и перчатки, во-вторых, ребята считали, что пчёлы к нему давно привыкли. Стёкла Васька уложил прямо на лоток, прилепив его для надежности куском воска. Постоял немного рядом, наблюдая. Пчёлы сначала вроде забеспокоились вмешательству и новым запахам (клей, похоже, ещё вонял), но быстро успокоились и полезли в улей между стёклами – другого пути у них теперь не было. Удовлетворенный результатом Васька подсоединил провода и отошёл от улья.
   – Ну что? Ползут? – спросил его Славка.
   – Ползут, – ответил он. – Включай!
   Славка воткнул вилку в розетку.
   – А теперь пошли купаться! – заявил Славка. – Яду всё равно долго ждать. Час. Или два.
   – Какой час? Неделю!
   – Тогда тем более пошли!
   И они убежали купаться.
   Однако неделю прождать им не удалось. Даже суток не прошло. Да каких там суток! Часа через два с дымарём и в накомарнике вышел во двор Васькин дед – проведать ульи. И заметил горку пчелиных трупов возле одного из них. Обеспокоенный дед подошёл поближе – узнать, что стряслось. И тут, как назло, сыпанул весёлый летний дождь. Дед увидел, как ползущую меж стекол пчелу ударило током. Она дёрнулась, скрючилась и замерла.
   – Ах, паразиты, чего удумали, – пробормотал дед и начал откручивать провода. Тут и его шибануло электричеством, да так, что он подпрыгнул, и накомарник слетел у него с головы.
//-- * * * --//
   Когда гонимые дождём мальчишки ворвались с хохотом в столярку, там их ждал сюрприз. На высоком табурете, возле верстака, сидел Васькин дед, нетерпеливо постукивая ногой по полу. Седая борода его остро топорщилась, а левый глаз и щека раздулись от пчелиного укуса. Впрочем, и правая щека тоже, кажется, опухла. Глаза его быстро пробежали по лицам пацанов. Ну, мол, кто придумал смертоубийство, признавайтесь. Васька, тяжко вздохнув, сказал:
   – Мы яду хотели добыть.
   – Кто придумал стёклышки с проводами? – грозно спросил дед.
   – Я, – совсем тихо ответил Васька. – Я в твоём журнале прочитал, честное пионерское! Там всё написано было, и с рисунками. Мы по науке делали!
   – По науке? Пчёл губить по науке?! Меня самого чуть не пришибло! А ну, тащи сюда свой журнал, японский городовой!
   Васька пулей вылетел из столярки, промчался по двору и скрылся в доме. А через минуту уже скакал, перепрыгивая лужи, назад. В руке он держал толстый журнал «Пчеловодство».
   – Ну и где твоя статья? – полюбопытствовал дед.
   – Щас, щас, – Васька лихорадочно листал страницы, – точно этот номер, я помню… Вот!
   Васька протянул деду журнал, раскрытый на нужной странице. Тот глянул, пожевал губами, посмотрел на картинки, перекинул страницу… Потом протянул журнал Ваське и сказал коротко:
   – Читай.
   Васька набрал воздуха в лёгкие, прокашлялся и начал читать:
   – В настоящее время известно много устройств для сбора пчелиного яда. По принципу раздражения пчел они разделяются на…
   – Нет, не здесь, – перебил дед, – вот здесь читай! – И ткнул пальцем в абзац.
   – …прибор разработан в НИИ пчеловодства при Горьковском университете. Технология получения яда позволяет взять от пчелиной семьи за весенне-летний сезон без ущерба для её продуктивности 2 г яда. Прибор состоит из ядоприёмной рамки и прерывателя электрического тока…
   – Дальше, дальше читай, другой абзац!
   Васька вздрогнул и быстро стал читать:
   – … на прибор подаётся напряжение 6 В от аккумулятора. Электрический ток раздража…
   – Стой! – приказал дед. – Вот оно! Понял?
   – Что?
   – Какое напряжение подаётся!
   – Понял…
   – И какое?
   – Электрическое…
   – Ясно, что электрическое. Размера какого?
   – Кто какого размера?
   – Ток!
   – Обыкновенного… Какой в провода поместится.
   – Какого обыкновенного?! Это что у тебя написано тут? Вот тут! Читай!
   – Шесть Вэ.
   – И что это значит?
   – Не знаю. Я не понял, что это, и пропустил.
   – Вы тоже не знаете? – спросил дед, обратившись к замершим в страхе мальчишкам.
   – Это шесть вольт, – тихо сказал Андрюшка.
   – Правильно. А в розетке сколько вольт?
   – Двести двадцать…
   – Так какого лешего?!
   – Я не зна-а-а-ал, – потянул Васька и скривил губу.
   – Вот за незнание тебе сейчас и влетит, – ровным голосом объявил дед, – запомнишь, что прежде чем начать что-то делать, надо сперва хорошенько разобраться, а не бежать, сломя голову. А вы, олухи царя небесного, смотрите!
   И дед снял с гвоздя широкий кожаный ремень.
   Понятное дело, подходить к ульям мальчишкам запретили раз и навсегда. Стало быть, план с пчелиным ядом бесславно провалился. Но уже в пятницу родился новый. После обеда Славка пришёл в столярку и объявил:
   – Между прочим, за сто грамм сушёных комаров в аптеке платят сорок рублей!
   И беспокойные головы тут же включились в работу. Комаров в округе хватало, за этим дело не станет. Только как их насушить? И как наловить? Вряд ли аптекарша, тётя Зина, примет расплющенных комаров, тех, что остаются после шлепка ладошкой. Сколько мальчишки ни думали, сколько ни изобретали, но ничего лучше ловли сачком изобрести не смогли. Решили ловить комаров и живыми запихивать их в трехлитровую банку. Там и держать, пока с голоду не сдохнут. Вечером того же дня, когда жара спала, и первые комары начали противно пищать в ушах, друзья приступили к делу. Сачок был всего один, поэтому гонялись за комарами по очереди. Славка сидел с банкой, ему вменили в обязанность открывать и закрывать крышку. Ловля протекала с воплями и толчеёй, Ваське даже досталось в глаз черенком сачка, слава богу, без синяка, и, значит, без последствий со стороны родителей. Часа через два азартной беготни мальчишки решили узнать результат. Банку внесли с освещённую столярку и принялись считать комаров. Дело шло туго, потому что комары не хотели спокойно сидеть на месте, а норовили полетать. И только когда банку поставили на верстак, они потихоньку успокоились и расселись по стеклу. Начитали тридцать шесть живых-здоровых и двоих раненых. Раненые плохо передвигались – хромали. Да и летали как-то косо.
   – Интересно, сколько грамм мы уже поймали? – спросил Васька.
   – Грамм сорок, – авторитетно заявил Славка.
   – Откуда ты знаешь?
   – Ну не может же комар весить меньше грамма!
   – А сушеный?
   – Не знаю. Может, и меньше.
   – Кстати! А как мы будем их сушить? Это ж не рыба, в глаз веревку не проденешь, на улице не повесишь.
   – Ничего, придумаем. Наловить бы только побольше.
   В тот вечер они поймали ещё двадцать четыре комара. Всего, выходит, в банке дожидались своей участи шестьдесят два пленника. Банку плотно закрыли капроновой крышкой и оставили на ночь. А на следующий день, когда вспомнили про неё и пришли проверить, оказалось, что все комары сдохли.
   – Задохнулись, – авторитетно заявил Славка, – крышка-то плотная, воздух у них кончился.
   – Да ладно, – не поверил Андрюшка, – воздуха им там на неделю хватит. Или на год. Они с голоду передохли.
   – Бросьте вы ерунду-то говорить, – перебил его Вовка, – банка стояла на самом солнцепёке, они просто перегрелись. Температура-то в банке огромная.
   – Да какая разница, отчего они сдохли? – подал голос рассудительный Васька. – Главное, что они передохли, насрать им под рыло. Значит, так можно каждый день их морить!
   – Точно, – поддержал его Славка, – И тут же можно сушить. Крышку снял, марлечку надел, и они прямо в банке высохнут!
   Энтузиазм улетучился на четвертый день, когда мальчишки взвесили весь свой улов. Славка принес бабушкины весы. Аптечные. Правда, без гирек. Не беда, вместо гирек сойдут и монеты. Кто ж не знает, что одна копейка весит ровно грамм, две копейки – два грамма, а пятак – пять? Кучка высохших комаров, с величайшей осторожностью высыпанная на бумажку, потянула всего на два грамма. А было там почти четыреста комаров! Выходило, что сто грамм можно набрать в лучшем случае за месяц. Ещё к тому же неизвестно, насколько хорошо они высушены. Вдруг ещё вдвое усохнут? И мальчишки собрали совет.
   – Надо делать ловушку, – провозгласил Славка, – автоматическую. Пусть сама ловит.
   – Правильно, – горячо поддержал его Васька (ему больше всех надоело ловить комаров), – а как?
   – Как обычно. Приманка и сама ловушка. На что летят комары?
   – На свет, – ответил Васька.
   – И на тепло, – дополнил Вовка.
   – Ну вот. Значит, надо что-то светлое и тёплое. Что это может быть?
   – Лампочка! – выпалил Андрюшка, – Она и светит, и греет.
   – Ну точно, вокруг лампочек всегда мошкара вьется, и комары тоже. Остаётся их поймать.
   И тут друзья замолчали. Они живо себе представили, как комары вьются вокруг лампочки, и никак не могли придумать, как же их ловить. Кроме того же сачка в голову ничего не приходило. Затянувшуюся паузу нарушил Вовка. Спокойным голосом он сказал:
   – Я знаю, как поймать. Только зря всё это.
   – Что зря? – но понял Славка.
   – А все зря. И комары, и ролики. Не получится у нас ничего.
   – Ты давай, не болтай зря, получится – не получится, выкладывай лучше, как комаров ловить!
   – Да просто. Нужен сачок…
   – Эх, изобретатель! Сачок! Мы и так с ним носимся как угорелые!
   – Нужен сачок, – тем же ровным голосом повторил Вовка, будто его и не перебивали, – и вентилятор.
   – Зачем вентилятор-то? – удивился Андрюшка.
   – Правда, зачем? – произнёс вслед за ним Славка.
   А Васька ничего не спросил, он только удивленно-вопрошающе уставился на Вовку.
   – Да все просто. Мы поставим вентилятор так, чтобы он дул прямо в сачок. А перед ним приделаем лампу. Комары будут слетаться к лампе, вентилятор будет их засасывать и задувать прямо в сачок.
   – Здорово! – обрадовался Славка.
   – Ещё как здорово, – поддержал его Андрюшка. И добавил: – А ещё надо лампочку наполовину опустить в плошку с водой, чтоб пар получался. Тогда комары лучше слетаться будут.
   – А ещё лучше, если в этой воде наши носки прополоскать, – серьёзно добавил Васька, – я читал, что комаров запах пота привлекает.

   Сказано – сделано. Уже к вечеру устройство из вентилятора, сачка, лампы и плошки, собранное на раме из сосновой рейки, было готово к работе. Назвали его «комарилка», по предложению Андрюшки, сложившего слова «комар» и «морить». Испытания назначили на восемь вечера, в час, когда комары вылетают на охоту. Поставили комарилку недалеко от крыльца, чтобы хватило длины провода, принесли воду, в которой полдня вымачивали самые вонючие носки, какие смогли найти – Васькиного деда. Воды налили в плошку столько, чтобы погрузилось примерно треть колбы лампы.
   В начале девятого, с первым комариным жужжанием, Васька воткнул вилку в розетку. Лампочка вспыхнула, вентилятор закрутился, раздувая сачок. Мальчишки подошли поближе – посмотреть. Вот один комар направился к лампочке, соблазнённый то ли светом, то ли теплом, то ли запахом. И – не долетел. Подхваченный мощным потоком воздуха, он оказался в сачке. Следом за ним последовал второй, третий… Ура, заработало!
   Комарилка жужжала ночь напролёт, Васькин дед выключил её только утром, после восхода. Дед относился с уважением к Васькиным начинаниям, поэтому не мешал мальчишкам заниматься изобретательством, конечно, когда это было не опасно для жизни, здоровья и хозяйства, и аппараты зря не трогал.
   После завтрака мальчишки собрались – проверить улов. Комаров насобиралась целая куча – почти полсачка было плотно набито ими. Сачок отнесли в столярку, где нет ветра, и драгоценную добычу не сдует в траву. Высыпали содержимое на газету. Вместе с комарами в ловушке оказались мошки, ночные мотыльки и прочие насекомые. Все они были уже сухие – вентилятор высушил их начисто. Ребята заточили палочки и быстренько отсортировали ими добычу. Комаров оказалось много – двадцать девять грамм! А уж сколько штук – никто не знает. Наверное, целая тысяча.
   За четыре ночи комаров набралось две полных трёхлитровых банки, а по весу – сто двадцать три грамма. Норму, считай, выполнили, можно идти сдавать… Банки закрыли и пошли с ними в аптеку. Шагали медленно, банки несли как драгоценность, осторожно, чуть дыша. Дело в том, что любое неосторожное, резкое движение превращало часть комариных трупиков в труху. А труху могли и не принять… Поэтому дорога оказалась непривычно долгой.
//-- * * * --//
   Тётя Зина, аптекарша, долго не могла понять, чего хотят он неё четверо голоногих пацанов. А уж когда до неё дошло, что они жаждут получить целых сорок рублей за две банки сушёных комаров, она засмеялась так, что всё её необъятное тело заколыхалось, будто гигантское желе. Казалось, она просто сметёт стеклянные полочки и шкафчики с лекарствами, которыми была уставлена крохотная аптека. Мальчишки пулей вскочили на улицу, но и там им был слышен её заливающийся, заходящийся хохот. Васька, к примеру, помнит его до сих пор. И до сих пор побаивается заходить в аптеку.
   Вернувшись к Ваське во двор, мальчишки освободили банки от ненужных больше комаров и поставили их на место, в погреб. Как глупо всё вышло. Стыдно теперь будет, соседские пацаны станут дразнить, мол, сильно обогатились на комарах или не очень. Да и взрослые найдутся, которые шпильку вставят. Славка хотел было даже в сердцах комарилку разломать, но друзья его удержали. Переживали душевную трагедию они недолго – уже через полчаса они лакомились горохом, который притащил с огорода Васька, сидели на бревне, болтали ногами и молчали. Горох был сладкий, сахарный, и было его много. А день стоял тихий, безветренный, солнце вовсю поливало жаром с небес. Чего расстраиваться по мелочам? Ведь можно сбегать на мостки, искупаться, а можно взять удочки, накопать червей и сходить на рыбалку, на Страшный мыс. А то и с плотины поудить, у водосброса. А можно выследить Саньку из Суханки и дать ему в глаз, давно ведь собирались. Сегодня в клубе «Виннету – вождь апачей», а значит, Санька вполне может прийти. Если конечно раздобудет десять копеек.
   – А знаете что, – прервал коллективные размышления Андрюшка, – пёс с ними, с роликами. Можно сделать совсем другой вечный двигатель, без них.
   – Какой? – вяло поинтересовался Славка.
   – А из вентилятора, – всё больше оживляясь, ответил Андрюшка, – Вот, смотри!
   Он подобрал короткую ветку и начал чертить ею на земле.
   – Значит, так, вот у нас вентилятор. Напротив него ставим другой такой же, только не с мотором, с генератором. Вентилятор будет гнать воздух на этот пропеллер, он раскрутится, и генератор начнет вырабатывать ток. Этот ток мы и подадим на вентилятор! Так и выйдет, что вентилятор будет крутить генератор и от него же брать электричество. А? Ну как?
   – Здорово! – поддержал его воспрянувший духом Славка. – Только где мы возьмём генератор? И пропеллер?
   – Пропеллер не нужен, – вмешался Вовка.
   – Почему это? – не без ревности к своей идее спросил Андрюшка.
   – Потому что можно просто соединить электромотор с электрогенератором, свинтить валы вместе, и всё. Мотор будет крутить генератор, а генератор выдавать ток для мотора. Только работать это не будет.
   – Почему?
   – Не будет, и всё, – рассердился Вовка, – а если заработает, то его фиг остановишь, только не заработает он.
   – Ну почему?
   – Почему-почему… По науке! Давайте лучше строить машину времени!
   – А ты знаешь, как её строить?
   – Знать – не знаю. Но предполагаю.
   – Ну и как?
   – А вот как, – Вовка отобрал у Андрюшки палочку и начал рисовать на земле новый чертёж.

9. Профессор

   Роман явился ко мне через неделю. Как человек, получивший изрядное воспитание, сначала позвонил, испросив разрешения зайти, и только потом вошёл в кабинет. Впрочем, не вошёл, а ввалился, расхристанный, с развязанным шнурком на левом ботинке и по обыкновению радостный, с идиотской своей улыбочкой.
   Роман уселся без приглашения и молча уставился на меня, всё так же улыбаясь. Пальцы его беззаботно отбивали какой-то ритм по крышке стола.
   – Итак, с чем пожаловал? – спросил я.
   – С рукописью.
   – Нашёл что-нибудь интересное?
   – Кое-что нашёл, – Роман ахнул рукопись на столешницу, – Он действительно пытался математикой описать какие-то жизненные события, но у него ничего не вышло. Собственно, этому посвящены только первые две странички. Они явно заброшены, писал он их давно, очевидно, бросил это дело и больше к нему не возвращался. А в папку эти листки попали только потому, что на обратной их стороне есть расчёты. Полагаю, он хотел вычислить, какие из событий изменили его психику, сделали его необычным человеком. А между тем, тут и вычислять нечего, всё и так ясно. Куда интереснее те расчёты, что на обороте. Как раз этой теме и посвящена почти вся математика. Я думаю…
   – Постой-постой. Что тебе «и так ясно»? Ну-ка поделись.
   – Очевидно, какое событие перевернуло всю жизнь Владимира.
   – Какое же?
   – Ну конечно удар током! Известно, что повреждённый мозг может восстановиться за счёт нетронутых частей, причём зачастую после такого восстановления он начинает работать не совсем так, как работал до электрошока. Случается, у людей после удара молнией появляются всякие экстрасенсорные способности. Мне это знакомый доктор из «Склифосовского» рассказал. Вот у Владимира необычные способности и появились.
   – Да? Какие же?
   – Смотрите сами, – Роман стал загибать пальцы, – он предугадал про пескарей – и что это будут именно они, и что они сдохнут. Это раз. Он догадался убрать щит у летучих мышей, словно видел наперёд, что будет. Это два. А с проектом вечного двигателя? Он с лёгкостью отбросил детские заблуждения, и опять будто видел результат наперёд, будто предчувствовал. Знал, что не получился, но не мог объяснить, почему. Это три. Ну а почему знахарки боялись Вовку? За что? Что он такое страшное знал или умел? За эти самые экстрасенсорные способности! Это четыре. Наконец, проявляться они стали как раз после удара током. Это пять. Сам же он не мог увидеть собственные странности, потому что ему они казались естественными. Ну не видел он ничего необычного в том, что догадался, что караси сдохнут.
   – Пескари.
   – Ну да, пескари. А знаете, почему его боялись знахарки?
   – Почему?
   – Он предсказывал будущее. Он его просто видел. И думал, что другие тоже видят.
   – Да, похоже на то… Судя по рукописи, он нередко просто знал, что будет.
   – А я что говорю?
   – Ну хорошо. Предположим, что это так. А что там за другие выкладки?
   – А! – оживился Роман, – Это прелюбопытнейшая вещь. Насколько я успел разобраться, математическая модель некого аппарата. Или двигателя, если хотите. Да тут и чертёжики имеются… (он зашуршал листами, роясь в папке). Вот смотрите! На первый взгляд – классический инерцоид. По крайней мере, похож.
   – Да, похож, – согласился я. И подумал, чёрт его знает, похож или нет, я ж в чертежах не смыслю ничего. Но виду не подал и уставился на лист с какой-то чудной проекцией.
   – Но только похож! – ликующе объявил Роман. – На самом деле тут сразу три псевдоинерцоида с перпендикулярными осями вращения. Понимаете, как в декартовой системе координат!
   – Понимаю, – ответил я, ничего не понимая.
   – А здесь, видите, они синхронизированы! И углы наклона осей регулируются, видите?
   Я кивнул.
   – И на что это похоже?
   – И на что?
   – Похоже, Владимир изобрёл принципиально новый тип двигателя! – торжественно заявил Роман. – Скорее всего, для летательных аппаратов, наподобие тарелок.
   – Ты уверен?
   – Ну… Наполовину.
   – Ясно. Давай сюда папку, я потом ещё раз посмотрю.
   Роман со вздохом подтолкнул папку по столешнице ко мне.
   – Никому не показывал?
   – Обижаете! Обещал же…
   – Ну ладно, ладно… А связи с числами Демона ты не узрел?
   – Нет.
   – Понятненько… Что ж, спасибо за работу. Можешь быть свободен.
   Роман кивнул и молча ретировался из кабинета. Эх, Рома, Рома! Ты просто не знаешь, что проблему векторного представления L-чисел все же можно решить. По крайней мере, попытаться. Меня осенило сегодня утром – можно попытаться использовать геометрическую интерпретацию чисел как сети эллипсоидов в n-мерном пространстве. Ту самую сеть, что придумал сам Минковский задолго до того, как занялся пространством-временем. И я попробую, непременно попробую. И всё у меня получится с числами Демона.
   Вечером, когда я вернулся домой, Машка с Владой вовсю чаёвничали на кухне, причём добрые три четверти бутылки джина они уже оприходовали. Джин был настоящий, английский, мне его привезли в подарок из Лондона в прошлом году. Ну как было не присоединиться к теплой компании? Тем более под такую славную закуску? Тут тебе и лимон, порезанный крошечными ломтиками-полумесяцами, и чёрные маслины с влажными боками, и маслянистые зелёные оливки, и невесомый, тонкий до прозрачности карбонад, и мягкий, душистый, в круглых дырочках, сыр. Они пили джин без тоника, обсуждая всё тот же вопрос – как Владе поскорей найти мужа. Лучше чтоб с квартирой. Но едва я уселся с ними за стол, дамы тут же заговорили о высоком. Вернее, заговорила Влада. А Машка больше слушала.
   – Мне, – сказала Влада, – как и любому нормальному человеку всегда хочется совершенства. Но понимаешь, что это нереально, ведь гармония – она или есть, или её нет.
   – Ты полагаешь, Влада, любой человек хочет совершенства? А ведь несовершенство – оно тоже совершенно в своём несовершенстве.
   – Не понимаю. Как это несовершенное может быть совершенным?
   – Не страшно, бывает, – улыбнулся я, – А гармонию чего ты ищешь?
   – Прежде всего, я хочу гармонии и уважения.
   – Уважение просто так получить нельзя, его придётся заслуживать. И всё же – гармонии в чём ты так жаждешь? Она бывает разная. Или ты про гармонию души и тела?
   – Конечно же да!
   – Ну не знаю… Возможно ли это даже в самом принципе. У меня вот не получается слитности: душа рвётся к светлому, скажем, к водке с солеными огурцами, а тело требует низменного, прозы. Жареной картошки с молоком. А разве можно совмещать соленые огурцы с молоком? Нет. Вот и получается, что гармонии в жизни нет.
   – Словом, Влада, мужа тебе надо искать, – подвела неожиданный итог беседе Машка, – и чем раньше, тем лучше. А я пока спать пошла. Чао!
   Я тоже засобирался ко сну – джин всё равно уже закончился, закуска тоже. И тут зазвонил телефон. Я снял трубку сказал раздражённо:
   – Слушаю.
   – Алло! Это Владимир.
   – Какой Владимир, ночь на дворе!
   – Какой-какой… Вовка Мишин!

10. Рукопись

   …встречал на вокзале. Славка и Васька выбрались из вагона – рослые, краснолицые, широкоплечие, загорелые. Андрюшка тут же позавидовал им – он, худой до субтильности и бледный, на их фоне казался заморышем. Одно слово – городской. Ребята легко подхватили свои огромные (и наверняка тяжёлые) пожитки – чемоданы и мешки, и бодрой походкой двинулись вперёд. Андрюшке доверили авоську с бумажным свёртком – до обидного невесомую.
   – Куда идем? – жизнерадостно осведомился Славка.
   – На троллейбус, направо, – ответил Андрюшка. – А Вовка почему не приехал?
   – Не захотел, наверное, – ответил Славка.
   – Вы что, не знаете, захотел или нет?
   – Не-а. Мы года три вообще его не видели.
   – Ну и что же. Меня тоже два года не видели.
   – С тобой-то мы хоть общаемся. То позвоним, то напишем. То родственники гостинец передадут. А с ним как-то перестали потихоньку встречаться, и всё. Странный он стал в последнее время. И невесёлый.
   – А я слышал от бабы Нюры, что он уехал с матерью в Невьянск жить, – объявил Васька.
   – А где это?
   – Не знаю. Далеко, наверное.
   Они подошли к остановке. Троллейбус, видимо, только что ушёл, потому что под навесом было всего два человека – седой сгорбленный старик в очках на резиночке, с тростью и с авоськой, и плотного сложения жизнерадостная дама лет сорока. На даме надето было белое, в крупных красных цветах, платье с глубоким декольте, и дорогие лаковые туфли на высоком каблуке. В руках она держала замшевый ридикюль. Дама была явно в хорошем расположении духа – улыбка не сходила с её круглого лица, а две кокетливые ямочки только добавляли задора. Увидев Ваську, она весело воскликнула, будто умиляясь:
   – Ой, какой кудрявый мальчик!
   Так умиляются трёхмесячному ребёнку, намочившему пелёнки. Ну откуда ей было знать, что Васька с детства не переносит упоминаний о кудрях? Он хмуро посмотрел ей в лицо, будто взвешивая что-то в уме, и медленно, с расстановкой, ответил:
   – А насрать тебе под рыло!
   Дама охнула, переменилась в лице, но тут же взяла себя в руки, величественно отвернулась, пробормотав под нос что-то вроде «ну, знаете», и, гордо вскинув голову, с важным видом покинула остановку.
   – Васька, ты чего? – удивленно спросил Андрюшка. – Незнакомая женщина. Она, может, тебе в матери годится…
   – А чего она?! – возмущённо заявил Васька. – Я её трогал?
   И тут подошёл троллейбус.
   В квартире ребята распаковывали чемоданы и, смущаясь, вручали Андрюшкиной маме гостинцы. Васька – трёхлитровую банку меда с дедовой пасеки, а Славка – домашнее облепиховое масло, варенье из калины, от давления, и черёмуховую настойку. Мама усадила всех троих за стол, чаёвничать, и начала расспрашивать, кто как поживает в Кадочниково и куда собрались поступать ребята. Из этих разговоров Андрюшка узнал, что все его (а больше, конечно, мамины) родственники живы-здоровы, что дед, хоть ему и под девяносто, ещё бодр, только стал хуже слышать, что комарилка до сих пор действует и исправно истребляет насекомых, уже в трех метрах от неё комары не кусаются, и можно спокойно читать газету, и что Славка отправил письмо в Москву, в патентное бюро, чтобы получить на неё Авторское Свидётельство. Ещё выяснилось, что Васька приехал поступать в горный, на геолога, и что первый экзамен у него уже через неделю. А Славка здесь проездом, он навострил лыжи в Москву, собрался попытать счастья в МГУ, на математика. Или на журналиста, как получится. А про Андрюшку мама рассказала сама, что он будет поступать в политехнический, на радиофак. И что он три месяца ходил на подготовительные курсы и теперь наверняка вступительные экзамены сдаст. Ему стало неудобно, он даже зарделся от стыда, показалось, что по отношению к друзьям он поступает нечестно с этими курсами, но они похвалили его совершенно искренне, молодец, мол, так и надо, мы бы, если смогли, тоже бы на курсы пошли.
   Так, за разговорами, они просидели за столом до вечера. А потом мама захлопотала, начала доставать подушки, широко взмахивать простынями – стелить для мальчишек в Андрюшкиной комнате. Она проследила, чтобы они все умылись и улеглись, ну в самом деле, как с маленькими, а потом выключила свет и ушла на кухню. Ребята, само собой, зашептались, время от времени переходя на приглушённый басок. Неудивительно, ведь они не виделись уже три года. Вернее, не видели Андрюшку. И совершенно естественно, что разговор зашёл о Вовке.
   – Ты понимаешь, Андрюха, он стал в последнее время совсем странный, – объяснял Васька.
   – А что в нем странного-то?
   – Ну как что… Вот в церковь стал ходить, к примеру. А ведь он комсомолец, атеист!
   – Ну и что с того? Подумаешь, в церковь!
   – Нелюдимый он стал, мрачный, молчаливый, – добавил Славка.
   – Ага, – поддержал Васька, – И по бабкам стал ходить.
   – По каким таким бабкам? – не понял Андрюшка.
   – Да по знахаркам, же, ну! По каким ещё бабкам можно ходить? К Дарье Федотовне, знаешь, Славка, такую? (Славка согласно кивнул, чего, впрочем, в темноте видно не было) Ну, которая Пашке Бусыгину свела бородавки жёлтой обезьяной, к ней ходил.
   – Он что, болел чем-то? – спросил Андрюшка.
   – В том и дело, что нет! По каким-то своим делам ходил. В народе говорят, он с ними советовался, что ли…
   – Ну и что же?
   – А то! Понимаешь, дело в том, что они его БОЯЛИСЬ. Все. Даже Макарониха.
   – Та самая?
   – Ага.
   – Вот эта страшная носатая старуха, которая умела кого хочешь заставить споткнуться?
   – Эта. У нас одна Макарониха.
   – А правда, что она наводила порчу за деньги? И что умеетнасылать смерть?
   – Не знаю. Говорят – наводила.
   – И она – боялась Вовки?!
   – Боялась.
   Друзья замолчали, проникшись моментом. Сразу стало слышно, как звонко цокают капли о дно нержавеющей мойки на кухне. И как ровно и весомо тикают огромные напольные часы в гостиной. И как жужжит где-то в недрах дома лифт.
   – А сейчас что, не боится? – прервал паузу Андрюшка.
   – Нет, – ответил Славка.
   – Почему?
   – А потому что Вовка вместе с родителями уехал.
   – Уехал? И адреса не оставил?
   – Нет, мы ж с ним не общались последние годы.
   – Жалко… Ну да ладно, нет – и нет. Захочет – сам напишет, он-то наши адреса знает… Слушайте, а что за история с жёлтой обезьяной?
   – Это Васька лучше знает.
   – Васька, что за история?
   – Да обычная история, – нехотя ответил Васька, – как Федотовна свела бородавки.
   – А причём тут обезьяна? Да ещё жёлтая? У неё что, зверинец дома?
   – Да нет, причём тут зверинец… – Васька вздохнул, поняв, что рассказывать придётся подробно, – У Пашки Бусыгина были на руках бородавки, и он очень переживал из-за этого, руки всё время прятал, то за спиной, то в карманах. Лечить пытались всяко, и в нашей больнице, и в районной, и даже в областной. Чем-то мазали, прижигали, и ещё чего-то делали, я толком не знаю. Знаю только, что лечили долго, и всё без толку. Ну и в конце концов повели его к знахарке, то бишь – к Федотовне. Федотовна взяла с него денег и велела жить при себе десять дней, и чтоб со двора – ни ногой. Он и остался. А Федотовна замотала ему руки бинтами и велела сидеть в летнем домике. И ещё сказала, думай, говорит, о чем хочешь, только не думай о бородавках. И бинты крепко-накрепко запретила ему разматывать. Чем уж она его поила, какими травами – не знаю. Но через десять дней бинты сняли – а руки чистые! С тех пор у него бородавок и нет.
   – Ясно. А причём тут обезьяна-то?
   – Как причём? Скажу я тебе – не думай о жёлтой обезьяне, да запру для верности, подальше от телевизора и книг. А ты постарайся о ней не думать! И не сможешь! Ну хотя бы одну минуту.
   Андрюшка попробовал. Он пытался подумать о дне рождения, о скорых экзаменах, о Ленке из второго подъезда, но мысль действительно сама собой сползала на жёлтую обезьяну. Вот гадость какая!
   – Нет, не получается, – сообщил он, – всё равно на глаза лезет.
   – Ну вот. А у Пашки так же было с бородавками. Не мог он о них не думать. Значит, только и делал, что о них думал. Да ещё и не видел под бинтами. Поэтому, видать, и сошли они.
   – Здоровски! А откуда ты про жёлтую обезьяну знаешь? Федотовна сказала?
   – Да прям! – не выдержал Славка. – Дед сказал. Он у меня умный.
   – Ой, хвастун! – съязвил Васька. – Много твой дед понимает! Тоже нашёл авторитет!
   – А вот много! Если хочешь знать, он до революции был штабс-капитаном! И знал телеграф и рацию, её тогда беспроволочным телеграфом называли. Азбуку Морзе до сих пор помнит.
   – Что-то не шибко он похож на белогвардейского офицера. Они вон какие все – обходительные, лощёные. А он – крестьянин.
   – Во-первых, не белый, а царский! За белых он не воевал. А только против Германии, в Первую мировую. А во-вторых, много ты живых царских офицеров-то видал?
   – Да какая разница, белый, царский… Главное – не красный!
   – А шашка наградная? От Будённого? Его ж за храбрость наградили. С гравировкой!
   – А за кого он воевал-то? В Гражданскую?
   – А за всех… И за Колчака две недели, и в Забайкалье, в банде Семёнова писарем служил. А потом попал в Первую конную, там и воевал.
   Андрюшка тоже хотел было похвастать дедом, но к позору своему понял, что ничего рассказать про него не может. Его дед всю войну проработал на заводе, счетоводом. И завод-то был не военный, не танки выпускал, не снаряды и не порох. А всего-навсего валенки. Что тут интересного?
   Так проболтали они до поздней ночи. А утром снова отправились на вокзал – провожать Славку. Андрюшка с Васькой посадили его в вагон, пожали прощанье руку и ушли, не дожидаясь отправления поезда. С тех самых пор они его не видели. Больше того, они потеряли с ним всякую связь, как раньше с Вовкой, потому что вскоре, через год или полтора, Славкины родители перебрались то ли на Север, то ли куда-то на Волгу.
   Через две недели, в один и тот же день и Андрюшка, и Васька отравились сдавать вступительный экзамен. Андрюшка – физику, Васька – математику. Вернулись домой они почти одновременно, около двух часов дня, Андрюшка – счастливый, сияющий, с пятёркой, Васька – тихий и хмурый. Экзамен он завалил. И не просто завалил, а, как оказалось, даже не пытался сдавать, положил билет на стол и отправился забирать документы.
   – Как же так? – недоумевал Андрюшка, – Ты же прекрасно знаешь математику! Что тебе попалось, какой вопрос?
   – Да вопрос-то простой, теорема косинусов, задачка плёвая…
   – Ну! А в чём дело? Переволновался что ли?
   – Ещё чего! Ни капельки.
   – А что тогда? – настаивал Андрюшка. И мама его выглядывала из кухни, и взгляд её казался Ваське вопросительно-осуждающим.
   – Понимаешь… Там тётка оказалась, ну, которая экзамен принимала, преподаватель…
   – Ну?
   – Та самая.
   – Какая та самая? Ты чего загадками говоришь?
   – Ну та, в платье с красными цветами, с остановки.
   – С какой ещё остановки?
   – А с троллейбусной. Помнишь, как только мы приехали, она про кудри мои говорила? А я ей ответил. Вот она и была. Не повезло мне. Эх, японский городовой… – только и смог объяснить он.
   Вечером Васька собрал пожитки и, пока дома никого не было, ушёл на вокзал. Один. Оставив короткую записку «Я уехал. Пётр Васин». Андрюшка сдал все экзамены, прошёл по конкурсу на радиофак и уехал с другими такими же, как он, новоиспечёнными студентами, в колхоз – на картошку. По возвращении в город он начал переписываться с Васькой. И, хотя новая жизнь, яркая, насыщенная, захватила его, закружила, на старого друга он всегда находил несколько свободных минут. А по весне Ваську забрали в армию, и как-то так потихоньку вышло, что стал всё сильней отдаляться от Андрюшки, а через год переписка и вовсе прекра-…
   На этом рукопись обрывалась.

11. Роман

   – Вон-вон, глянь в окно, Анатоль из второго корпуса пошёл. Идёт, гад, жопой виляет. Платочек на шею повязал, фуфырла! Одно слово – голубой. Щас ему в окошечко-то и спою. Что б такое пообиднее? Ага!

     Там живут, и песня в том порукой
     Нерушимой, крепкою семьёй
     Три танкиста – три весёлых друга,
     экипа-а-аж машины боевой!

   О! Услыхал, услыхал, ишь, как засеменил. У, змей!
   – Ромка, хорош в форточку кричать! Да и вообще, слезь оттуда. Или накинь на себя хоть что-нибудь, а то высунулся из окна, а у самого, как у бушмена, из одежды – одно только копьё.
   – Как это? А трусы? А майка?!
   – Истинный джентльмен не может орать в форточку без смокинга и бабочки. Так что кыш с подоконника!
   – Ладно, Серёга, не ной, уже слезаю.
   Роман стал слезать с подоконника, неловко двинул ногой и зацепил пяткой глиняный горшок со столетником. Горшок покачнулся и грохнулся на пол, разлетевшись черепками и комьями сухой, как пыль, земли.
   – Ты чё делаешь, чё делаешь? – возмутился Серёжа, – Это столетник мне мама подарила!
   – Серёга, ну я ж нечаянно, – извиняющимся голосом ответил Роман и развёл руками, – сейчас подмету.
   – Подмету-подмету… Может, он мне был дорог как память, цветок этот! И горшок…
   – Да? А чего ж ты тогда его ни разу не поливал?
   – А не твоё дело! Не хотел – и не поливал. Ну вот зачем ты это сделал? Зачем разбил?
   Роман выдержал паузу и язвительно сказал в ответ, – Сижу, значит, я на подоконнике и думаю. Дай, думаю, разобью…
   – Гад!
   – Сам ты… Нарочно я, что ли? Нашёл из-за чего ругаться – из-за черепков! Тоже мне, друг называется!
   – Ладно. Забыто. А столетник я и правда не поливал, смотри, скукожился весь. Ну и чёрт с ним.
   – Другой разговор! – повеселел Роман, – Давай лучше думать, что мы Ирке на день рождения придумаем.
   – В подарок?
   – Подарок есть уже, номер какой-нибудь хорошо бы сделать. Или розыгрыш.
   – Хм… А давай их напугаем? Свет отрубим на этаже, а в окно страшную морду сунем. С подсветкой. У одного моего приятеля есть. Резиновая.
   – Не, не пойдет. Семён Семёныч если узнает – выселит нас из общежития. И так уже мы его до ручки довели. И потом: как ты сунешь морду в окно на девятом этаже?
   – Тоже правильно, – согласился Серёжа, ловко ссыпая землю из совка в ведро. – А что тогда?
   – Ну не знаю… Может, песню разучить? Слова сочиним, а ты сыграешь, ты ж у нас с музыкальным образованием.
   – А что, это идея! На популярный мотив, а? Давай! Только аккомпаниатор из меня никакой, я ж всего три года в музыкалке отучился.
   – Подумаешь. А вообще нот не знаю.
   – Нет, не смогу. Да и инструмента нет.
   – Ладно, найдём инструмент. И музыканта найдём. Давай слова сочинять!
   – Давай. Только сначала рифмы придумаем.
   – Ирка – копирка.
   – Ирка – дырка.
   – Иринка – кретинка.
   – Ирина – субмарина.
   – Нет, лучше Ирина – балерина.
   – Ты что! На балерину ещё обидится.
   – Да, может… С её-то задницей…
   – Ладно, давай сядем за стол. Где тут у нас бумага была? Будем думать.
   Думали они минут пятнадцать. За это время ни одна строчка не легла на клетчатый тетрадный лист. Роман смотрел в угол, на тумбочку, морщил лоб и шевелил губами. Серёжа с мечтательным видом разглядывал пейзаж за окном и грыз карандаш. Тишину нарушил Роман:
   – А на какую мелодию стихи-то?
   – Не знаю… Я сам сочинить хотел.
   – Ну и как?
   – Странное дело: нот всего семь, и я все их знаю, а музыка не выходит.
   – Как же, а всякие диезы с бемолями? Меццо форте? И восемь октав? Тут фиг угадаешь, в какое время какую клавишу нажать! Сто одна клавиша на рояле, я посчитал.
   – Я тоже считал.
   – Тоже 101 получилось?
   – Каждый раз получались разные результаты, я разными способами считал.
   – А просто клавиши подряд пересчитать? По одной пассатижами выдёргивать и при этом считать?
   – С пассатижами в голову не приходило… Но зато я продал этот гроб с музыкой без ведома взрослых! Хорошо стало. Стал читать книжки.
   – Не прибили?
   – Не-а, были так ошарашены, что не прибили…
   – А деньги пропил?
   – В тринадцать-то лет пропил? Нет. Как хороший мальчик, отдал маме с папой.
   – Вот как ловко они привили у тебя любовь к книжкам – через ненависть к пианине!
   – Ладно, не отвлекай, давай сочинять.
   Так они и просидели целый час с девственно чистой страницей, до тех самых пор, пока не пришёл Мишка, лаборант с физтеха, который жил тут же, в общаге, этажом ниже. Тот самый, что в позапрошлом году, будучи в командировке где-то в Курганской области, фотографировал колхозников теодолитом. Накинув на голову чёрную тряпку, он всего за десять рублей нацеливал на клиента объектив минуты на полторы. И каждому выписывал квитанцию на стандартном листочке лабораторных данных. С Мишкой было весело, он всегда что-нибудь придумывал, а вдвоём с Романом они и вовсе составляли гремучую смесь.
   Например, в апреле они начудили… Роман тогда ухаживал за Юлькой и зашёл к ней в гости. А чтоб сильно не робеть, позвал с собой Мишку. Посидели, чаю с её родителями попили, поболтали о том о сём, Мишка тогда прозрачно намекнул, что собирается завести гарем. Потом, уже после того, как Юлькин отец поперхнулся кипятком, уточнил, что гарем этот будет из одной жены. Так вот. На обратном пути они увидели на лестничной клетке брошенную ванну. И тут же решили скинуть её с крыши. Интересно же, как она будет лететь – спланирует или начнёт кувыркаться.
   Ванна оказалась тяжеленной, из толстого чугуна, и поэтому они ужасно измучились, пока пёрли её до лифта и запихивали в узкие двери, Роман измазался и сильно поцарапал палец, а Мишка порвал рукав. В конце концов, в лифт ванну они затолкали. А когда доехали до верхнего, семнадцатого этажа, увидели, что на крышу её не поднять: в окошко она не пройдет, а дверь оказалась заперта на висячий замок незыблемых размеров. Так с ванной они и спустились вниз, стоя прямо в ней, чем сильно удивили жильцов дома, которые ждали лифт на первом этаже. Представляете, отрывается дверь, а в кабинке по колено в ванне стоят два молодых человека. Юлька говорила, ванна каталась в лифте целый месяц.
   Когда Роман собирался с Мишкой вместе, они любили не только пошутить, но и, как говорил Мишка «употреблять в пищу самогон, водку, перцовку и другие молочные продукты». Вот и сегодня он пришёл не с пустыми руками: на столе красовалась бутылка «Кедровой». Роман, как самый одетый из всей компании вызвался сбегать за закуской. Только надо поскрести по сусекам, а то у него карманы пустые, а зарплата только послезавтра. В сусеках нашлось сорок семь рублей – как раз на банку солёных огурцов. Засунув деньги в задний карман, Роман выскочил на улицу.
   Путь ему предстоял хорошо известный – триста метров до магазина, через крохотную площадь, мимо клумб и скамеек, по асфальтовой дорожке. Он шёл, насвистывая, и радовался жизни. До тех самых пор, пока его не окликнула дама в чёрном.
   Она сидела на деревянной скамейке, надменно-стройная, в чёрном приталенном платье с глухим воротничком, в чёрных облегающих перчатках, в чёрной шляпке, чёрных чулках, чёрных туфлях на высоком каблуке и с чёрной лакированной сумочкой. Бледное лицо её казалось неестественно вытянутым, возможно, от излишней худобы, а руки – до хрупкости тонкими. Глубокие синие глаза смотрели пронзительно и устало.
   – Здравствуйте, Роман.
   – Здравствуйте… Вот не думал, что мы увидимся опять.
   – Обстоятельства вынуждают.
   – Зачем я понадобился вам на этот раз, сеньора?
   – В прошлый раз вы поработали хорошо с профессором, Вам удалось запутать его достаточно быстро.
   – Это Вам удалось с моей помощью. Я бы не сообразил насчёт чисел Демона сам.
   – Тем не менее, нам важен результат. А он налицо – профессор забросил эту работу.
   – Да. А я чувствую себя Иудой.
   – Не льстите себе, Роман. Честно отрабатывая деньги, вы никого не предали, а лишь разыграли.
   – А на душе всё равно гадко, фройляйн.
   – Не стоит терзаться по мелочам. С профессором ничего не случилось, он жив, здоров и даже счастлив.
   – Хорошо, проехали. Так чем же обязан на этот раз, мадемуазель?
   – Вы должны воспрепятствовать встрече Владимира Мишина с Вячеславом Львовым. Любым способом.
   – Зачем?
   – Вы опять задаёте лишние вопросы…
   – Извините. Хорошо, я попытаюсь. Но я не могу обещать, мон шер ами…
   – Не «попытаюсь», а должны.
   – Я никому ничего не должен, княжна. Я могу лишь попробовать, не более того. А если вы ответите на несколько вопросов, накопились, знаете ли, с прошлой нашей встречи, я буду стараться изо всех сил.
   – Вы должны во имя мира.
   – Мира во всём мире? Это задачка мне не по плечу, герцогиня.
   – Но последствия этой встречи могут быть ужасны.
   – А могут и не быть ужасны? Мне лично они чем-то грозят, баронесса?
   – Вам лично – нет…
   – Тогда ради чего я должен стараться, графиня?
   – Во имя…
   – Это я уже слышал, маркиза. Если я откажусь, что вы сделаете со мной? Грядёт расплата, возмездие?
   – Нет, Вы не представляете опасности.
   – Тогда ради чего я должен стараться, виконтесса?
   Дама в чёрном задумалась ненадолго, положив острый подбородок на изящно изогнутую ручку зонта. Роман заметил, что её холёные ногти были покрыты чёрным лаком.
   – Чёрт с вами, Роман, задавайте свои вопросы. Только учтите, я оставляю за собой право отвечать не на все. И перестаньте награждать меня титулами.
   – Но я же должен как-то вас называть…
   – Можете называть меня Мойра.
   – Договорились. Скажите, Мойра, кто за вами стоит?
   – Это должно быть ясно из моего имени.
   – Мне не ясно.
   – Можете считать, что высшие силы.
   – Вы это серьёзно?
   – Вполне.
   – Что – сам Лучезарный?
   – Ну не сам. Считайте, что его канцелярия.
   – У Светоносного есть канцелярия?
   – Сарказм здесь неуместен. Имена – тоже. В конце концов, Люцифер лишь одна из ипостасей Самого. А мы служим им всем.
   – У Вас своя религия? Или вы служите у него в штате?
   – У нас мало времени. Другие вопросы у Вас есть?
   – Есть. Насколько я понял, Вы много знаете о свойствах времени и активно ими пользуетесь. Так вот. Меня давно мучает один вопрос… Некто Минковский, учитель Эйнштейна, говорил, что будущее уже существует, и прошлое существует тоже, а время неподвижно. Мы всего лишь перемещаемся по оси времени и сталкиваемся с событиями в своём настоящем. Не поэтому ли встречаются прорицатели?
   – Да, это так.
   – Вы пытаетесь изменить прошлое, чтобы исправить будущее?
   – Нет, мы лишь пытаемся не допустить изменений прошлого.
   – И для этого вмешиваетесь в него? Разве это логично?
   – Это очень долго объяснять. Скажу только, что возможности наши ограничены. Кстати, именно поэтому мы прибегаем к вашей помощи.
   – Ладно. Если я продамся вам, я согрешу. Как посмотрит на это ваш шеф? Ведь я попаду в ад.
   – Когда ОН судит, то не приглашает ни свидётелей, ни адвоката, ни прокурора, ОН не подгоняет действия подсудимого под имеющийся кодекс с готовыми статьями. ОН просто ВЗВЕШИВАЕТ СЕРДЦА. И если человек согрешил, но искренне считал себя правым при этом, такой грех не считается преступлением.
   – Так можно и убивать?
   – Можно. Если считаете себя абсолютно правым. Причём считаете искренне, всей душой. Например, если вы солдат и идёт война, и вы защищаете свою землю.
   – Ясно. А вы считаете себя сейчас правой?
   – Да.
   – Но вы можете ошибаться?
   – Можем. Но наши заблуждения будут искренними.
   – С вами тяжело говорить, вы упрямы.
   – Нет, я просто чувствую себя правой.
   – Ну хорошо. Ещё вопрос…
   – Моё время истекло, Роман, мне пора возвращаться. Я была откровенна с вами, даже излишне откровенна. Надеюсь, вы пойдете мне навстречу и воспрепятствуете встрече.
   – В этом больше нет необходимости. Дело в том, что Владимир скончался.
   – Когда? – быстро спросила она.
   – На днях… Позавчера.
   – Не может быть, – она закрыла глаза, лицо её стало отстранённым. Помедлив с полминуты, он тихо произнесла: – Нет, он жив. Кажется… Не пойму никак… Странное состояние. Во всяком случае, был жив сегодня утром.
   Помолчав ещё немного, дама в чёрном продолжила как ни в чём не бывало:
   – Помните, что вы мне пообещали. Вот здесь (она достала из сумки газетный свёрток, перетянутый тонкой резинкой) тридцать тысяч рублей. Прощайте.
   Пружинисто поднявшись, она быстрым, лёгким шагом пошла по тротуару и вскоре скрылась за поворотом. Роман проследил за ней взглядом, потом взвесил на руке свёрток и прошептал:
   – Как тридцать серебряников!

12. Профессор

   В тот день Машка убежала на работу рано утром, а мне торопиться было некуда, и я с наслаждением вкусил запретный плод. А именно – повалялся всласть в постели, включил Роберта Планта и покурил натощак. После чего накинул халат и в прекрасном расположении духа отправился завтракать. Едва я согрел кофе, как в кухне появилась Влада и принялась хлопотать у плиты. Я понял по запаху – вместо дежурной докторской колбасы будет моя любимая яичница с тушёными помидорами. Да сегодня не утро, а просто праздник какой-то! Я налил кофе в две чашки, порезал хлеб и уселся за стол, глотая слюнки. И только теперь заметил, что Влада была в коротеньком прозрачном халатике, под которым – и об этом можно было догадаться – ничего не было. Ну что за дела! Нельзя же забывать, что в доме есть мужчина! Это, в конце концов, просто невежливо. Влада между тем непринуждённо улыбалась и длинно щебетала о какой-то ерунде. Меня так и подмывало сбежать, но это выглядело бы неэтично, и я терпеливо (но сидя как на иголках) ждал, когда же яичница наконец поджарится. Через несколько томительных минут Влада выключила плиту и поставила тарелки на стол. При этом она низко наклонилась, продемонстрировав через роскошный вырез грудь, причём виден был и слегка оттопырившийся живот, да и всё – почти до самых колен, на ней в самом деле ничего не было. Совсем. Я чуть не обжёгся кофе, но быстро справился с собой и сделал вид, что ничего не заметил, будто бы сильно заинтересовался чашкой с кофе. Влада повторила манёвр с наклоном, поставив на стол сахарницу, и с вызовом заглянула мне в глаза. Но я уже успел взять себя в руки. Скользнув по её лицу безразличным взглядом, я холодно осведомился:
   – И что значит сия демонстрация?
   – Ты мне нравишься, – пролепетала она, стараясь изо всех сил выглядеть томной. И сделала глаза с поволокой.
   – Чем же? – не поверил я. – Неужели брюшком? Или, может быть, сединой?
   – Ты умный, – шёпотом произнесла Влада и, наклонившись ещё сильнее, упёрлась локтями в стол.
   – Откуда ты знаешь? Неужели ты в состоянии оценить мои работы?
   – Нет. Я это чувствую.
   – Чем? – меня уже начал разбирать смех и я едва сдерживался, чтобы не улыбнуться.
   – Сердцем.
   – И поэтому демонстрируешь себя?
   – Да-а, – потянула Влада и подвинулась ближе.
   – Слушай, девочка. Я уже старый и никому не нужный импотент. И меня твои фокусы никак задеть не могут. К счастью. Или к сожалению. Так что на халатик ты потратилась зря, увы и ах. А теперь извини, мне пора на работу.
   Эффект получился ожидаемый – Влада растерялась, даже смутилась. И я преспокойно улизнул. Нет, не улизнул, а с достоинством прошёл или даже прошествовал в ванную – чистить зубы и бриться.
   Я с досадой хлопнул дверцей машины и завёл мотор. Вот чёртова девица! Придумала на что меня ловить, соплячка! И что это вдруг взбрело ей в голову? Нашла тоже мне красавца писанного! Умный… Надо ж такое придумать! Прижало её, что ли… Я посмотрел на себя в зеркало заднего вида. М-да… Морщины. Седина. Лысина вроде проглядывает… Мешки под глазами. Ни тебе волевого подбородка, ни коварного таинственного взгляда, ни мужской суровости, ни молодецкой груди, ни могучих мускулов. Шея – и та тонкая (я машинально поправил галстук). Мягкий славный человечек, и только. Не мачо, нет, не мачо.
   Надо Машке позвонить, сказать. Или не звонить? Скандал ведь будет. Может, тихой сапой всё замять? Хм… нет, надо звонить. Мало ли как оно повернётся, потом не отмоешься. Скажу: так, мол, и так, – Влада почти голая дома расхаживает. То ли меня хочет соблазнить, то ли квартиру оттяпать, то ли денег ей надо, то ли все сразу. Стоп! Ну конечно, квартиру! Недаром же они столько болтали на эту тему, мужа тебе надо, мужа с квартирой. Вот и нашла мужа. Вот стерва какая. Пригрел, понимаешь, на груди… Я полез в карман за телефоном. А чёрт – дома забыл, на зарядку поставил и забыл. Ладно, с работы позвоню, не возвращаться же. И я включил передачу.
   На работе я, конечно, забегался, и позвонить Машке забыл. Сперва лекция, потом кафедра, потом консультация, словом, обычная и привычная суета. После обеда у меня случилось небольшое окошко, и я забежал к Ивану Фёдоровичу в соседний корпус, на чашку чая. Мне жутко интересно было узнать, что он скажет по поводу чертежей из папки с «Делом».
   – День добрый, Иван Фёдорович. Как поживаешь?
   – А-а-а-а, Владислав Сергеевич! Приветствую. Вашими молитвами.
   – Ну и славно. Как студенты твои, детали машин сдают?
   – Плохонько, но сдают. В наши времена я б всем «неуды» влепил.
   – В какие это – в наши?
   – Да когда мы с тобой студентами были.
   – Ну, вспомнил! То были другие времена.
   – Знаю, знаю, раньше и кипяток, говорят, горячее был, – улыбнулся Иван Фёдорович.
   – А дома как? Дочка учится?
   – Учится.
   – Видел её недавно, совсем невестой стала. Красавица растёт.
   – Да, годы бегут… Ты по поводу зашёл или так?
   – По поводу. Что там с чертежами?
   – А, ну конечно, чертежи! Вернее, эскизы. Где ты их раздобыл? Что за Кулибин у тебя в знакомых ходит?
   – Ходил. Умер он. А что – там что-то интересное? Насколько я мог разобраться, там двигатель вроде инерцоида.
   – С каких это пор ты, Владислав Сергеич, стал чертежи-то читать? – заулыбался Иван Фёдорович, – сколько тебя помню, всегда был в них ни в зуб ногой.
   – Врать не стану. Консультировался у своего аспиранта.
   – И что сказал твой аспирант?
   – Сказал что это двигатель для летающей тарелки.
   – Дилетант твой аспирант. Чайник.
   – А что?
   – Ты не суетись. Не дёргай меня. И не перебивай. Ага?
   – Ага.
   – Дело в том, что нечто подобное я уже видел, у профессора Козырева. [3 - Профессору астрономии Н. А. Козыреву удалось добиться изменения времени в ничтожные доли секунды на созданных им лабораторных установках, где он использовал гироскопы внутри вибрационных систем.] Он давным-давно построил лабораторные установки и смог повлиять на ход Времени. Знаешь, очень, очень похоже.
   – Как это? И что же, он менял ход времени? И об этом молчат?
   – Да как сказать… Совсем незначительного изменения скорости Времени ему добиться всё же удалось. Ничтожные доли секунды. Я слышал, в конце восьмидесятых японцам удалось повторить его опыт. [4 - В 1989 году опыт профессора Козырева повторили японские физики Х. Хаясака и С. Такеучи.]
   – И с тех пор всё заброшено – забыто?
   – После Козырева этим занимался Вейник из Белоруссии. [5 - Некоторые из опытов профессора Козырева повторил и доработал член-корреспондент АН Белоруссии А. И. Вейник и московский физик А. Ф. Охатрин.] Я слышал, краем уха, что ему удалось достигнуть внушительных результатов, после чего он сжёг все расчеты и чертежи и ушёл из науки.
   – Заставили?
   – Не знаю. Он мог поступить как Тесла, когда понял, что его открытие можно использовать во зло, – решил его уничтожить.
   – Причём тут Тесла?
   – Да есть версия, что Тунгусский метеорит устроил он своим супергенератором. Не очень убедительная версия, надо сказать. Но если и не Тесла устроил этот взрыв, он мог вполне решить, что это его рук дело, уж очень много совпадений. Ну, понял он, какое мощное оружие изобрел, вот и уничтожил, а то вдруг попадет не в те руки?
   – Ты думаешь, твой Вейник отрыл сверхоружие?
   – Запросто. Или ещё что пострашней.
   – Что может быть страшней?
   – Не знаю. Но он не просто ушёл из науки, он ушёл в монастырь. Уж что он там открыл или с кем столкнулся – одному богу известно. Очень может быть, что он узнал что-то такое, что могло оказаться опасным для человечества. [6 - После успешно проведенных экспериментов Альберт Вейник и сжёг свои научные работы и книги, в том числе по физике времени, сжёг во дворе академии. Он постригся в монахи, взял себе имя Виктор и стал послушником монастыря. Весь остаток жизни Виктор Вейник опровергал работы Альберта Вейника.]
   – Ты меня пугаешь?
   – В смысле?
   – Этот твой Вейник нашёл что-то страшное… Не тем ли самым я сейчас занят?
   – Не обольщайся. Вейника решил переплюнуть. Ты думаешь, это так просто?
   – Ничего я не думаю… Так что там с чертежами?
   – Так я и говорю, схема похожа Козыревскую. Хотя конечно покруче будет. Мощность другая, понимаешь?
   – Больше или меньше?
   – Намного больше. Опять же куча электромагнитов непонятного мне назначения. Полагаю, они должны по задумке усиливать эффект. Но в электромагнитных машинах я мало смыслю.
   – И что, эту хрень можно построить?
   – Почему ж нет? Можно.
   – И переместиться во времени?
   – А как же. На тысячную долю секунды. И не переместиться, а переместить. Скажем, полграмма.
   – И только-то?
   – А ты что хотел? Тысячу лет?
   – А может, и не сработает.
   – Скорее всего.
   – Ладно… Спасибо. Без тебя бы я и не разобрался. И откуда ты это всё знаешь, Иван Фёдорович?
   – Интересуюсь… Отслеживаю.
   – Зачем?
   – А просто так, Владислав Сергеич, проблема уж очень занятная.
   – Это да. Тут не поспоришь. Спасибо ещё раз, я пойду. Успехов!
   – И тебе того же и в то же место!
   Я никак не ожидал, что на чертежах окажется машина времени. Думал, там что-то более приземленное, практичное, и, значит, реальное, а вовсе не устройство из фантастических романов. Правда, после короткой беседы с Иваном Фёдоровичем в душе у меня поселился червь сомнения. Ну не мог я подумать, даже предположить, что машинами времени занимаются серьёзные ученые и серьёзные институты. Выходит, зерно смысла в этой возне всё же есть, не зря же они гробят силы. Не-е-ет, тут всё не так просто, это дело надо хорошенько обмозговать. Вдруг и правда что-то стоящее, ну чем чёрт не шутит? Вот что надо сделать – поговорить со знающим человеком, кто там про машины времени может знать. А может разве что доцент Сабирзянов. И заодно откопировать чертежи.
   Я поднялся на второй этаж и снял ксерокопии со всех эскизов и листков с расчётами. Хотел было откатать и рукопись, мне вдруг пришло в голову, что в ней в зашифрованном виде хранится какая-то информация или ключ к разгадке. Но я тут же отогнал эту мысль по причине полной её несостоятельности. До встречи с Владимиром оставалось ещё несколько часов. И я отправился на кафедру общей физики, к известному в институте своими причудами Сабирзянову. Причуды Кирилла Митрофановича заключались в его страсти ко всякого рода уфологическим происшествиям и прочей ереси. Вот я и подумал – кому, как не ему, знать про машины времени?
   Нашёл Кирилла Митрофановича я быстро. И тут же выяснилось, что мы с ним давно и неплохо знакомы, по прежним ещё институтским вылазкам на картошку. Вместе сидели вечерами у костра, вместе тайком от студентов пили водку и вместе гоняли студентов, которые пили водку тайком от нас. Он полысел и обзавёлся животиком, но в остальном был прежним – пылким и восторженным как юноша, суетливым и смущающимся по поводу и без. К моему вопросу о машинах времени он отнесся более чем скептически и в разговоре излил на меня не один ушат яда.
   – Да, да, я слышал краем уха и про проект «Ловондатр». [7 - Машина времени «Ловондатр» заработала 8 апреля 1988 года. В ее создании участвовали специалисты Московского авиационного института (МАИ), завода им. Хруничёва, НПО «Салют» и «Энергия». Первый репортаж о работе машины опубликован в газете МАИ. За пять лет собрано четыре варианта машины. В чечевицеобразном корпусе собрана замкнутая пространственная конструкция с уникальными электромагнитными свойствами. Особая электромагнитная рабочая поверхность (ЭРП) создавала сложную конфигурацию электромагнитных полей. ЭРП представляла собой вложенные друг в друга вроде матрёшек наборы плоских электромагнитов, скрученных эллипсоидами. Для каждой модели можно было подобрать целые области благоприятных соотношений частот, напряжённости и режима переключения. Уход времени измеряли разнесённой парой кварцевых генераторов. На первой модели он составлял до половины секунды в час, а на поздних модификациях – до 40 секунд в час.]
   – А что это за проект?
   – Да лет двадцать назад в МАИ собрали вроде как Машину Времени, этакую черепаху с кучей вложенных друг в друга электромагнитов. И вроде как наблюдалось замедление времени на секунду в час или около того. Между прочим, во время испытаний машины над лабораторией повис НЛО. [8 - 18 марта 1990 года во время испытаний улучшенной модификации «Ловондатра» в небе над лабораторией появился объект с тремя огнями. Съёмочной бригаде передачи «Добрый вечер, Москва» удалось зафиксировать его на видеоплёнку.] Больше он не появлялся, хотя эксперимент повторяли не раз. Я думаю, НЛО реагирует только на первый эксперимент, так уже не раз бывало. Тарелочки объявлялись при испытаниях новых ракет, самолётов, радаров, рядом «Аполлоном», который летел на Луну, тоже возник НЛО.
   – Я про тарелки понял, но сейчас меня интересует машина времени.
   – МВ невозможна. Чего о ней говорить?
   – Как же это? Вы только что говорили про испытания!
   – Ну и что с того? Удалось лишь замедлить ход времени, а не перемещаться в нём! Дело в том, что Земля ведь не стоит на месте, она летит вокруг Солнца. Сейчас она здесь, через секунду – фьють, только и видели. Правильно? А ещё нужно учитывать движение Земли вокруг своей оси, Солнца вокруг центра Галактики. Мало того: наша Галактика летит во Вселенной, причём так быстро, что несчастными тридцатью километрами в секунду, скорости движения Земли вокруг Солнца, можно запросто пренебречь. Значит, чтобы попасть всего на секунду в прошлое, надо точно рассчитать, где была эту секунду назад Земля, а это многие десятки тысяч километров! И это только один аргумент.
   – А какие есть ещё?
   – Ну вот, к примеру. Если путешествия во времени возможны, значит люди будущего наверняка умеют путешествовать. А раз так, они должны быть и среди нас, и в нашем прошлом. И не должны были допустить самых страшных катаклизмов, к примеру, той же ядерной войны.
   – Но ядерной войны и не было!
   – А две мировые? А бомбардировка Хиросимы?
   – Они могли сознательно допустить эту бомбардировку, чтобы люди ужаснулись и не посмели начинать полномасштабную войну.
   – Хорошо, допустим, что Хиросима сыграла роль пугала, и из-за неё в том числе никто не решился на ядерную войну. Но почему они прячутся? Почему им не объявиться среди нас? – пожал плечами Сабирзянов.
   – Не знаю. А почему НЛО тоже не идут на контакт? Очевидно, тому есть свои причины. Мы просто не знаем этих причин.
   – С НЛО другая история, Владислав Сергеевич. У меня своя версия на этот счет. Я думаю, там скорее всего просто автоматы, роботы. Они работают по строго предписанной программе, в их электронных, или какие они у них там, мозгах накрепко прошито: ни с кем в контакт не вступать и не стрелять.
   – А почему бы не представить, дорогой Кирилл Митрофанович, – я решил подыграть ему и поговорить про аномалии, хоть мне было неинтересно, – что все эти НЛО запущены из будущего, они изучают нас, и только. А может быть, просто снимают документальные фильмы для канала «Дискавери». Вы сами говорили, что тарелочки появляются только перед первым экспериментом. Чтобы точно спрогнозировать время и место испытаний, надо слишком хорошо знать обо всем, что происходит на Земле, перелопачивать кучу информации. Такую кучу, что задача мне видится невыполнимой. Но ведь можно просто знать историю! Представляете? Вы знаете дату, когда братья Монгольфье впервые поднялись в небо на своём воздушном шаре, и посылаете тарелочку в прошлое как раз к старту. То же самое с Куликовской битвой и стартом Гагарина.
   – Да, зерно логики в ваших доводах есть. Но, увы, более пристальное изучение проблемы не оставит камня на камне от вашей гипотезы. Начать хотя бы с того, что нам известны координаты некоторых пришёльцев.
   – Вот даже как? Откуда?
   – Странная история. В начале двадцатого века каждый раз, когда связисты пробовали работать в новом радиодиапазоне, в приёмниках появлялись странные послания. Так вот. Если расположить по осям графика номера сигналов и величину запаздывания эха, то получатся звёздные карты, причём на них была выделена звезда Тэта Льва.
   – Ну ладно, пёс с ними, с НЛО, пусть это будут пришёльцы. А как же эксперименты Козырева? Я слышал, он зарегистрировал фотоны, которые перемещаются быстрее скорости света. [9 - Профессор Козырев обнаружил, что помимо обычных фотонов, движущихся со скоростью света от звёзд, приходят и «незаконные» частицы, перемещающиеся мгновенно или даже быстрее, чем мгновенно, то есть против хода времени. Известно, что обычные фотоны приходят к нам из тех точек, где звёзды находились много лет назад, а Козырев регистрировал «незаконные» фотоны там, где они находятся в настоящий момент и даже там, где только будут. А это означает только одно: во Вселенной есть участки, где время течёт вспять.]
   – Ну да. Во Вселенной полно машин времени. Та же чёрная дыра после коллапса просто уходит за горизонт событий, и понятие времени на ней теряет всякий смысл. Но время на ней не течёт вспять, а только останавливается, точнее, рвётся на кусочки. Чёрная дыра в прошлое попасть не может, в будущее тоже. Она просто замерла там, внутри себя.
   – Почти убедили.
   – Мало того, – разошёлся Сабирзянов, – самый главный аргумент – в принципе причинности. Вот классический пример: Вы отправляетесь в прошлое и расстраиваете брак своего дедушки со своей бабушкой. Или даже убиваете дедушку в младенческом возрасте. Ясное дело, что детей у него не будет, а его дети и есть ваши родители. Ну, если быть точным, один из родителей. А не будет отца или матери, значит, не будет и вас! Но вы есть! Значит, дедушка останется жив в любом случае.
   – Логично. Ну а если предположить, что машина, улетая назад во времени, удаляется от точки старта со скоростью света? Тогда вернуться обратно можно только к моменту старта и ни секундой раньше?
   – Ну да, есть такая версия у физиков.
   – Значит, мы получаем великолепный звездолёт!
   – Получаем. Но только летящий в одну сторону.
   – Почему в одну?
   – Потому что прыгнуть обратно в точку старта он не может. По вашей логике, чем дальше назад во времени – тем дальше и от места старта.
   – Да. Выходит, куда ни кинь – всюду клин?
   – Выходит… Говорил же вам – машина времени невозможна.
   Когда я вышел из кабинета Кирилла Митрофановича, до встречи с Володей оставался час с небольшим.

13. Роман

   Роман вернулся в общагу, изрядно нагруженный закуской и выпивкой.
   – Ну живём, мужики! – обрадовался Мишка. – И сыр, и колбаса, и пельмени! А торт зачем?
   – У Ирки же день рождения. Забыл?
   – А огурцы солёные где?
   – Вот блин, забыл!
   – Эх, раззява. Посылай тебя за закуской…
   – Ладно, грибочками закусим, я солёных опят купил. И ещё водки, шесть бутылок. И вина.
   – Отлично. Сейчас девчонок позовём… И ребят с этажа. Хорошо, что сегодня пятница. Повеселимся. Слушай, Ромка, а на какие шиши ты это всё приволок? Ограбил кого?
   – Да так, перепало по случаю…
   – А с кем ты беседовал так задушевно? Что за дама в чёрном? Стройненькая. Мы Серегой все глаза проглядели.
   – Шапочная знакомая, не знаю кто она, то ли из ФСБ, то ли из ЦРУ, то ли с масонской ложи, то ли из сумасшедшего дома. Странная.
   – А звать как?
   – Мойра.
   – Еврейка что ли?
   – А пёс её знает. Вроде не похожа.
   – Да вы что, мужики, не знаете? – удивился Серёжа. – Мойры – это ж из древнегреческой мифологии. Три сестры – богини. Беспощадные властительницы судьбы.
   – Нет, не слышал, – ответил Мишка. – И что они умеют?
   – Да так, по мелочи. Одна прядёт нить человеческой жизни, и на эту нить нанизывает события, которые должны случиться с человеком. Другая пропускает нить сквозь все невзгоды и вроде как следит, чтобы все заложенные первой Мойрой события произошли на самом деле. А третья, самая крутая, перерезает ножницами нить жизни.
   – Вот тебе раз. Ничего себе имечко! Интересно, с какой из трёх ты ворковал у скамейки, Ромка?
   – Богини судьбы, говоришь? – задумчиво спросил Роман. – Ну точно, она не из ФСБ, она скорее всего из Кащенко.
   – Слышь, Ромка, – полупросительно сказал Мишка, – Познакомь меня с ней. Люблю таких – с чертовщинкой, стройных и высокомерных.
   – А ты откуда знаешь, что она высокомерная?
   – Так видно же, даже отсюда, из окошка. Идёт, будто лом проглотила. И сидит так же.
   – Нет, не советую с ней знакомиться.
   – Почему?
   – Странная она какая-то, нервная, все время озирается. А если судить по разговору, то с головой у неё не лады.
   – А что не так?
   – Ну как что? Во-первых, она назвалась Мойрой. Может она и правда считает себя богиней?
   – А может, родители назвали!
   – Не исключено. Но это значит, что у родителей с головой нелады, а это наследственное.
   – Ну ладно. А во вторых?
   – А во вторых, она несла полную чушь. И дала мне денег.
   – И что она от тебя хочет?
   – А я так и не понял.
   – Он понравился ей как мужчина, – ввернул Серёжа.
   – И за это она ему платит? – удивился Мишка. – Вот бы мне такую работу!
   – Не паясничай, тебе не идёт, – приструнил его Серёжа. – А ты, Ромка, всё же подумай, чего она хочет от тебя.
   – А зачем?
   – Как зачем? Познав суть, становишься сильнее. И умнее. И начинаешь отличать поводы от причин. Старайся докопаться до истоков. И тогда будешь понимать, что от тебя хотят, независимо от того, что тебе говорят. Кроме всего прочего, это интересно. Вот о чем вы говорили?
   – Ты не поверишь. О боге. Вот и скажи, чего она хочет.
   – Бога нет! – провозгласил Мишка. – Чего о нем говорить?
   – Куда это он девался? – язвительно поинтересовался Серёжа.
   – А его и не было!
   – Ну ты дал! А откуда всё?
   – Что всё?
   – Ну хотя бы жизнь на Земле. Вон сколько разных тварей живёт!
   – А ты про Дарвина что-нибудь слышал?
   – А ты знаешь, что теория Дарвина не работает?
   – Ага, не работает! Скажешь тоже! Её в школе проходят.
   – Ну и что! Нэш давно её по брёвнышкам раскатал.
   – Кто таков?
   – Математик один, из Америки.
   – Ну, в математике я не силён.
   – Да всё просто. Ну давай я на пальцах объясню. Вот возьмём электрического ската. У него есть особая железа, которая вырабатывает напряжение в тысячи вольт. Это железой он и глушит рыбу, как ты динамитом. Если верить Дарвину, то в ходе эволюции когда-то давным-давно у ската случайно появилась электрическая клетка, и потом она постепенно, за тысячи лет развилась в железу. Потому что все полезные изменения по Дарвину со сменой поколений развиваются, а бесполезные – исчезают. Так?
   – Ну так, – согласился Мишка. – И что?
   – А то, – с воодушевлением продолжил Серёжа, – что одна клетка не может принести никакой пользы, толку от неё – ноль. То напряжение, которое она может дать, и рачка планктонного не потревожит, что уж тут говорить о рыбах. А что это значит?
   – А что значит?
   – А это значит, что железа либо сразу появилась в готовом виде, либо развивалась из этой клетки под чьим-то наблюдением и по чьей-то воле. Точно так же появился глаз. И много всяких других органов. Стало быть, всё многообразие жизни ПРИДУМАНО. Придумано и СДЕЛАНО.
   – Что-то аж спине холодно от твоих слов. Да как же можно это всё придумать? И рыб, и птиц, и лягушек, и деревья всякие. Да ещё так ловко их между собой увязать, чтобы они жили и друг друга не уничтожали. А заодно предусмотреть всю эволюцию?
   – Не знаю. На то он и Абсолют, сверхмощный разум.
   – Какой же он сверхмощный, если создал нас по образу и подобию своему?
   – Ну что ж ты как ребёнок… Вроде взрослый уже. Нельзя ж понимать буквально, что по подобию, мол, пара рук, пара ног, голова и всё прочее. Он по духовному образу и подобию своему нас сделал. Мы ж все знаем, что такое добро и что – зло. А объяснить этого никто не может. То ли Гегель, то ли Кант ещё подметил, что понятия эти просто есть в нас, и всё. Будто мы запрограммированы.
   – А причём тут Ромкина Мойра? Ты что, впрямь думаешь, что она работает в аппарате господа Бога? Типа у него своя небесная канцелярия имеется, с клерками, начальниками отделов, замами и секретаршами? Зам Самого – хорошо звучит!
   – Ерунда, конечно.
   – А зачем нужно такое разнообразие видов животных на Земле? Не проще обойтись десятком?
   – А я знаю? Могу только предположить.
   – Ну. Предполагай.
   – Идея проста. Если хочешь посеять жизнь везде, где только можно, логично поместить все звезды и планеты Вселенной в этакий бульон, нашпигованный первокирпичиками жизни. Из этих первокирпичиков можно построить формы жизни, приспособленные для самых разных условий существования. Кидай везде разные семена, что-нибудь да вырастет.
   – Это вроде мне дали поле «где-то на Земле», чтоб я что-нибудь вырастил, не важно что, лишь бы росло? И я тогда возьму с собой всех семян по горсти, и для тропиков, и для тундры.
   – Ну вроде того. Окажется место благодатным – вырастет много растений, а нет – один только ягель.
   – Ну да. Только ведь все эти семена надо иметь.
   – А он их и имеет. Для разных планет.
   – Выходит, на Земле такое разнообразие жизни только потому, что условия подошли?
   – Скорее всего.
   – Забавно. Только не верится. Откуда в космосе твои кирпичики, откуда бульон?
   – У астрономов спроси. Бульон и есть. Углеродистые соединения в облаках космической пыли уже давно нашли. А из них образуются органические вещества. Вот тебе и кирпичики.
   – А жизнь не нашли этих твоих облаках?
   – Нет.
   – А на планетах?
   – Нет.
   – Ну и не найдут.
   – Почему это?
   – Далеко.
   – Знаешь что, вот Огюст Конт как-то съязвил, что человек, мол, никогда не узнает, из чего состоят звёзды. И через пару лет Кирхгоф с Бунзеном открыли спектральный анализ.
   – И что?
   – И человек узнал, из чего они состоят.
   – А кто такой это твой Конт?
   – Философ какой-то. Вроде, француз.
   – Слушай, Серёга, ну его в задницу, твоего француза. Смотри, Ромка у нас загрустил. Ромка! Эй, Ромка! Чего молчишь? Задумался… Влюбился что ли? Продукты пропадают, водка киснет, вино протухает. Давай уже народ звать!
   Роман в ответ только промычал что-то нечленораздельное, дескать, отстань, делай что хочешь, и повернулся лицом к окну. Ему отчётливо вспомнилась та, первая встреча с дамой в чёрном, вспомнилось потрясение, которое он тогда пережил. И то, с какой точностью она рассказала несколько эпизодов из его прошлого, тех, которые мало кто мог знать. Роман только теперь сообразил, что тогда она безошибочно предсказала будущее. Начиная с того момента, когда он, Роман, попадёт в милицию по недоразумению и кончая мировыми катаклизмами вроде обрушения моста в Миннесоте. А ещё она дала ему курсы валют по датам. Наверное, чтобы он смог заработать на их колебаниях. А он, дурак, эту бумажку потерял. Кто же она такая, эта Мойра, чёрт её дери? И откуда она знала про k-числа? И вообще про то, что профессор ими занимается? С такими мыслями того и гляди, крыша совсем уедет. Роман ощутил, что его трясут за плечо, причём трясут уже давно. Он поднял рассеянный взгляд на Мишу, мол, чего надо?
   – Так что, я пошёл за девчонками? – спрашивал Мишка, заглядывая в глаза.
//-- * * * --//
   Погуляли ребята хорошо, большой весёлой компанией. Про Иркин день рождения, конечно, забыли, и праздновать не пошли. А у Романа и вовсе после пятницы сразу наступил понедельник. Он кое-как отбыл положенные часы на работе и с трудом доковылял до дому. В голове с гулким грохотом перекатывались чугунным шары, ударялись о череп, и каждый удар отдавался беспощадной болью. Роман с кряхтением, осторожно, чтобы не расплескать боль, улёгся на свою кровать. И попросил у Серёжи рассолу. Но рассолу не было. Вообще ничего не было – всё съели и выпили. Как оказалось, не было и денег.
   – Серёж, – тихо спросил Роман, – а мы что, все деньги прогуляли? До копейки?
   – Все.
   – Неужели тридцать тысяч? За два дня?
   – А кто заказывал финскую водку с лобстерами из ресторана?
   – А кто?
   – Ты, Ромка!
   – М-да… Самое обидное, что вспомнить нечего. Как отшибло. А хоть что-нибудь пожрать есть?
   – Не-а.
   – Отлично. На что жить будем до получки?
   Серёжа в ответ только пожал плечами. Роман ещё не успел проникнуться постигшим их несчастьем, как в дверь просунулась Мишкина голова.
   – Мужики, есть халтурка, – весело проговорила голова.
   – Да ну тебя с твоей халтуркой. Ах, башка раскалывается… – пробормотал Роман.
   – И много платят? – полюбопытствовал Серёжа.
   – Сколько ни заплатят – все наши. Другой работы пока всё равно нет, – мудро изрек Мишка и вошёл в комнату.
   – Излагай, – благосклонно разрешил Роман.
   – Дело простое. Есть тут одна бабка. Строчит в милицию жалобы, дескать, соседи, что живут этажом выше, её облучают. От соседей этих она совсем шизанулась: чтобы волны ей не вредили, она придумала резиновую шапочку – разрезала грелку и соорудила из неё пилотку. В ней и ходит.
   – А толку от резины? – не понял Серёжа. – Шлем надо металлический, с заземлением.
   – Она говорит – резина от тока защищает, электромонтер вон в резиновых перчатках ходит, значит, защитит и от лучей, – пояснил Мишка.
   – В дурдом её надо, – решил Роман.
   – Надо, – согласился Мишка, – только она готова заплатить, чтоб облучать перестали.
   – А с какого перепуга она решила, что её облучают?
   – Да над ней Илюха Дынин живёт, с радиофака, знаешь его?
   – Ну.
   – Ну-ну… Он радиолюбитель – коротковолновик. У него дома аппаратура стоит. Бабка, небось, её видела. И решила, что Илюха её облучает. Жалуется, что, мол, как переехала, начались у неё нелады со здоровьем: голова болит вечерами, бессонница, радикулит разыгрался. И ещё говорит, что её зомбируют.
   – А как мы добьёмся, чтоб Илюха перестал рацию врубать?
   – Этого и не надо. Придём к ней домой с приборами, дадим справку.
   – Заманчиво. Далеко она живёт-то?
   Мишка странно, как на идиота посмотрел как на Романа и заявил:
   – Так этажом ниже Илюхи…
   – А, ну да… Так это совсем рядом.
   – Так чего мы ждём? – засуетился Серёжа, – Пошли!
   – Пошли, – не стал спорить Мишка, – Я только бабке сперва позвоню, предупрежу. И одолжу в лаборатории приборы.
//-- * * * --//
   Через час с небольшим команда в белых халатах стояла перед дверью, обитой изрядно пошарпанным дерматином. Роман нажал на звонок.
   – Кто там? – послышался голос из-за двери. Голос был старческим, дребезжаще-сварливым и подозрительным.
   – Лаборатория по излучениям, из института волновой физики, – бодро отрапортовал Мишка. – Вызывали?
   Щёлкнул замок, скрипнули петли. Открылась щёлочка. Минуты три из темноты коридора молча изучали прибывших. Потом звякнула цепочка, дверь распахнулась, и бабка пропустила бригаду в квартиру.
   В квартире кисло пахло стоялым воздухом, кипячёным молоком и ещё чем-то неуловимым, чем всегда пахнет в квартирах одиноких старух. В комнате царил образцовый порядок – на вымытом полу лежали половики, стол был убран чистой белой скатертью, а на нём красовалась хрустальная ваза на длинной ножке. В вазе горкой лежали шоколадные конфеты, купленные, по всей видимости, года два назад. Или три. Роман сразу догадался об этом – по лежалому виду и характерному запаху старого шоколада. От жаркой духоты и обилия запахов ему стало дурно. Он подошёл к маленькому столику, что стоял возле стены, поближе к форточке, уселся на стул и стал разглядывать чёрно-белые старые фотографии, которым была увешана стена.
   Ребята мигом развернули аппаратуру, Мишка врубил многодиапазонный измеритель напряжённости поля и сразу защёлкал тумблерами. По дисплею побежали оранжевые цифры. Серёжа взялся за радиометр и пошёл с ним по комнатам. Роман поставил перед собой осциллограф, включил питание и принялся крутить верньеры настройки, с вялым интересом рассматривая пляшущую зелёную змейку на экране. Минут через пять Мишка напряжённым голосом осведомился:
   – Сколько?
   – Восемь, – отозвался Серёжа.
   – А у меня одиннадцать, – объявил Роман.
   – Да… – задумчиво проговорил Мишка, теребя подбородок. – Плохо…
   Бабка, сидевшая, чтоб не мешать, в уголке, напряглась, встревожено поправила грелку на голове. А взгляд её ликовал, она всем своим видом будто бы давала понять: «Вот! Я же говорила! Облучают!»
   Ребята баловались с аппаратурой минут двадцать. Бабка уважительно следила за их действиями из своего угла, поглядывала искоса на оранжевые циферки и зелёную змейку. Старый венский стул под ней время от времени одобрительно поскрипывал. Наконец, Мишка выключил прибор. Роман с Серёжей – тоже повырубали аппараты.
   – Итак? – спросил Серёжа.
   – Итак, мы имеем несимметричное поле напряжённостью девятнадцать Гауссов, – объявил Мишка. – Источник локализуется в трёх-пяти метрах сверху, примерно над этим комодом.
   Бабка согласно закивала, мол, именно там и имеется, и скрипнула стулом.
   – К сожалению, – продолжил Мишка, – мы не можем устроить обыск в квартире сверху, времена не те. И облучение законом не запрещено.
   – Что же мне делать? – всполошилась бабка.
   – Есть одна штука… Абсорбирующий всеволновый фазированный экран с Доплер-эффектом. Поглощает абсолютно все вредные излучения, вырабатывает из них электроэнергию и подаёт её в бытовую сеть, – сказал Мишка и достал пирамиду, которую соорудил полчаса назад из алюминиевой проволоки, – Ставить будем?
   – Сколько стоит? – быстро спросила бабка.
   – Тысячу семьсот тридцать два рубля сорок копеек, – объявил Мишка. – Пенсионерам – скидка. У Вас пенсионное удостоверение имеется?
   Удостоверение имелось. Бабка ловким движением выудила его из комода, заодно достав на всякий случай паспорт и полис медицинского страхования.
   – Это излишне, – одобрительно качнув головой, объяснил Мишка и отодвинул паспорт и полис. – Итого с вас, как с пенсионера, девятьсот сорок один рубль. Распишитесь в получении. И дату поставьте. Так, ага… И здесь подпись. Спасибо.
   – А гарантия? – подозрительно спросила бабка. – Гарантия есть?
   – А как же! – успокоил её Мишка. – Десять лет с даты покупки.
   Бабка ушла шуршать бумажками на кухне, отсчитывая деньги, а Серёжа с Мишкой принялись водружать хлипкую конструкцию на люстру. Через четверть часа пирамида красовалась под потолком, надежно примотанная к люстре синей изолентой. Мишка ещё раз включил измеритель напряжённости, поколдовал с клавишами. На табло загорелись оранжевые нули.
   – Ну вот, теперь излучения нет, – удовлетворенно произнёс он и принялся пересчитывать деньги. А пересчитав, посмотрел на бабку и добавил. – Грелку можно снять с головы, больше она не нужна.
//-- * * * --//
   На свежем воздухе Роман немного ожил. И сразу начал возмущаться:
   – У тебя, Мишка, совсем совести нет! Надул бабку, небось последние деньги отнял. И как у тебя рука не отсохла деньги с неё брать!
   – Не канючь, Ромка, всё по-божески.
   – Как же по-божески? Ты знаешь, какая у неё пенсия?
   – Догадываюсь. Но! Во-первых, у любой бабки есть сбережения, тысяч тридцать-сорок, на похороны. А во-вторых… Скажи, во сколько ты оценишь её душевный комфорт? А ненужную больше шляпу из грелки? А бессонницу? А вечные мнимые недомогания? Ведь здоровье у неё сейчас поправится, потому что она нам поверила. Мало того, у неё появится чувство превосходства над ненавистными соседями. Дескать, облучайте себе на здоровье, у меня от этого защита стоит, и весь вред от вашего излучения только в том, что счёт за электричество уменьшается.
   – Ну да. И всё же. Деньги-то зачем было брать?
   – А как же иначе? Иначе она б нам не поверила. А тут – заплатила и живи спокойно! Чем дороже – тем надежнее.
   – Ну да. Логично… Слушай, а Илюхина рация на самом деле вреда не приносит? Вдруг у неё правда от радиоволн голова болит?
   – Издеваешься? У него трансивер двадцативаттный, муху не покалечит, не то, что такую бабку. И, кроме того, всё экранировано, до самой антенны. А антенна – на крыше.
   – Ясно… Может, ты и прав.
   – Да все отлично, мужики, – влез в разговор Серёжа, – у нас целая тысяча есть, это ж неделю втроём можно жить! А всеволновая пирамида пусть себе висит на радость бабке. Толк-то от неё хоть какой есть, Мишка?
   – Не-а, – весело ответил тот, – нету.
   Мишка с Серёжей рассмеялись. И тут Роман понял, что ему так не понравилось у бабки дома, что напрягло, и от чего мороз пробежал между лопатками. Там, на стене, увешанной пожелтевшими фотографиями, был один женский портрет с неуловимо знакомыми чертами лица. Только теперь он узнал её. Это была дама в чёрном.

14. Профессор

   Владимир появился минута в минуту, серый, смертельно уставший и какой-то затравленный, что ли… Он сел за столик напротив и протянул мне руку:
   – Ну, здорово, Славка!
   – Здорово, Вовка… С тобой не соскучишься. Разве не тебя похоронили на днях?
   – Меня, меня похоронили. Только сейчас не об этом, у меня очень мало времени.
   – А, догадываюсь, у тебя был близнец?
   – Да не было у меня близнеца.
   – А кто в гробу лежал?
   – Я. Слушай, у меня мало времени, – нетерпеливо ответил Владимир и оглянулся.
   – Это что, инсценировка? Тебя похоронили, а потом выкопали?
   – Нет же, я умер. Ты можешь в конце концов меня выслушать и не перебивать?
   – Могу.
   – Так слушай. Молча. У меня очень мало времени.
   – Это я уже слышал.
   – Опять перебиваешь?
   – Извини.
   – Так вот. Я прибыл из того времени, когда ещё был жив. И мне нужна твоя помощь.
   Владимир оглянулся снова.
   – Как это? Из прошлого? Ты шутишь? Какая помощь?
   – Из прошлого, из прошлого… Мне надо понять, как оно работает.
   – Что – оно?
   – Моя машина.
   – Какая машина?
   – Та самая, на которой я прибыл! Ты дурочку-то не включай, ладно?
   – Ты хочешь сказать, у тебя есть машина времени?
   – Дошло наконец…
   – А где ты её взял?
   – Сам сделал!
   – Сам сделал – и не понимаешь, как она работает?!
   – Именно так. Понимаю очень мало, есть только смутные догадки, но боюсь, они неверные.
   – Ясно. Бывает и так. А я что могу сделать?
   – Разобраться. Придумать теорию. И уже на её основе построить новую машину, помощней.
   – Но я не физик.
   – Ты – учёный. Профессор.
   – Какой учёный? Я больше преподаватель, чем учёный.
   – Ну и что. У тебя – связи. Разберёшься. Главная твоя задача – узнать, как именно надо перемещаться.
   – Ты и этого не знаешь?
   – Толком – нет. Только в пределах нескольких секунд научился более-менее точно перемещаться, да и то по наитию.
   – Не понял.
   – Дело в том, что попадаешь в какой-то параллельный мир или что-то вроде того. Он вроде и такой же как наш, да только не такой. Всякие мелочи отличаются.
   – Да, я помню, как у Машки глаза другого цвета стали.
   – Вот. А почему так происходит – не понимаю. Я когда по времени двигаюсь, порой возвращаюсь в другой мир.
   – Так может это не мир другой? Может, наш так меняется? Вот, кажется, у Бредбери, есть рассказ про путешественников во времени. Так там один мужик в далёком прошлом раздавил бабочку, а когда вернулся в своё время – увидел, что весь мир немного изменился.
   – Из-за бабочки?
   – Ну да. Бредбери полагает так. Если убить бабочку в прошлом, то не будет всех её будущих потомков. Значит, уничтожается не одна и не десяток, а миллиарды бабочек. Не хватит бабочек – умрёт с голоду стрекоза или кто там ими питается. Сдохнет стрекоза – помрёт стриж. Словом, погибнут насекомые и стервятники, птицы и звери. И пещерный человек умрёт от голода. А этот человек – тоже не просто один человек, а целый будущий народ, целая цивилизация. Может быть, Рима не будет, пирамид не будет. В таком духе что-то.
   – Ну так то за тысячи лет, а я ж дальше месяца не заглядывал. А зачастую вообще на несколько секунд туда-сюда, и сделать-то ничего не успеваю… – Володя задумался ненадолго, – Да нет, не так это всё. Не меняется мир, это я в другой попадаю. Понимаешь, их, миров, несколько, и они сами по себе живут и не меняются, вот в чём дело. Можно с моей машиной перемещаться вдоль оси времени, а можно – между мирами. Почему так происходит, я не понимаю.
   – Что-то ты меня запутал, братец.
   – Да я и сам запутался, – задумчиво проговорил Владимир. И оглянулся.
   – Слышь, Вовка, а чего ты поминутно озираешься? Ждёшь кого-то?
   – Нет, не жду. Тут такое дело… В последнее время со мной стали случаться странные вещи. То тормоза в машине отказали, то горшок упал с балкона прямо передо мной, то выключатель начал током быть, то ещё чего. Может, конечно мне кажется, а может, нарочно кто устраивает.
   – А ты палку не перегибаешь? Велика птица – слежку за тобой организовывать, покушения…
   – Может… Не знаю я! Но кажется, что… следят, – и он снова оглянулся.
   – Да брось ты, нет никакой слежки. Скажи лучше, зачем в той папке, что ты мне дал, история детства? Что это за знак? Я всю голову сломал.
   – Ух ты, вот она где, а я её потерял! – обрадовался Владимир. – Значит, записки в этой папке оказались?
   – Ну да. Я пытался увязать все эти детские истории с твоими формулами, думал, что ты свою жизнь хочешь описать математикой.
   – А что, разве так можно? Жизнь? Интегралами? Вот не знал.
   – Можно…
   – Это, Славка, просто история нашего детства. Для внуков, на память. Чтоб была. Я давно её начал собирать, а потом потерял почти половину страниц… Давай сюда папку, ты всё принес, чертежи отксерил, как я просил?
   – Да.
   Владимир бегло пролистал странички, остановился на записках о детстве и сунул все листки обратно в папку. Потом взглянул на меня и произнёс:
   – И всё-таки мне уже пора.
   – Куда ты так торопишься?
   – Да на встречу с тобой! Мне надо успеть передать тебе эту папку. А потом ещё другие дела…
   – Но я же здесь!
   – На встречу с тобой у твоего подъезда, ты скоро уже выйдешь на балкон.
   – На ту встречу, что была?
   – Ну да! Как до тебя медленно доходит…
   – Понял. Погоди ещё минутку, у меня вопросы по делу.
   – Давай.
   – Скажи, как ты додумался до схемы машины?
   – Никак. Не знаю. Я просто её увидел, ещё в детстве. Разом. Готовую.
   – Ясно. Значит, тут ты мне не поможешь. А как ты учитываешь движение Земли?
   – Чего?
   – Ну, понимаешь, Земля движется в пространстве с огромной скоростью. Сейчас она здесь, а секунду назад была за многие тысячи километров отсюда. А ещё через секунду будет чёрт те где. Так вот – если прыгать на секунду назад, надо знать, где Земля находилась.
   – Что, серьёзно? А я и не знал… Вот ты и разберись!
   – И этого не знаешь…
   – Не знаю. Я и не думал об этом, – пожал плечами Владимир. Он помедлил секунду и сказал, – Пойду я всё же, терпеть не могу дохлых кошек.
   – Каких таких дохлых кошек?
   – Да минуты через три кота раздавят. Рыжего.
   – Какого кота? С чего ты взял?
   – Из-за того дома, – вздохнув, терпеливо объяснил Владимир, – скоро выскочит ЗИЛ и переедет кота.
   И он показал рукой на старую пятиэтажку.
   – О как! Значит, ты правда владеешь проскопией и ретрокогницией?
   – Чем-чем?
   – Проскопия – предугадывание будущего, ретрокогниция – прошлого.
   – Ага. Только не предугадываю, а вижу. Или чувствую. Или, скорее, просто знаю. С тобой так бывало, что ты знаешь, что сейчас произойдёт, кто что скажет и сделает, со всеми мелочами, включая запахи и дуновения ветра?
   – Бывало пару раз.
   – Вот. А у меня так всегда. Понимаешь, я просто знаю, что это будет. Только почему-то будущее – оно размыто. Как будто на стёклах нарисовали картинки, они все почти совсем одинаковые, с маленькими отличиями. И эти стёкла сложили в один пакет. Что-то видно чётко, а что-то – там, где есть изменения – размыто. И чем дальше в будущее, тем сильнее расплывается. Иные люди и вовсе исчезают, а другие как бы полупрозрачные.
   – А прошлое?
   – Прошлое всегда чёткое и ясное.
   – Почему такая разница?
   – Ну не знаю я! Говорю как есть. А почему так – ты и разбирайся. И разбирайся побыстрей, чтобы ещё успеть мне помочь.
   – Как же я тебе помогу, если ты умер?
   – Вернёшься в прошлое, найдёшь меня. Самое главное – привези лекарство от тромбоза. Наверняка его скоро изобретут.
   – Так пойдём сейчас в аптеке купим, к чему такие сложности?
   – Сейчас таких лекарств нет, он у меня какой-то необычный и сильно прогрессирующий. Я и в больнице лежал – не помогло. Так что найди меня. И привези лекарство.
   – Ну найду, предположим. Но ведь ты не можешь ожить? Могила твоя на кладбище, и там покоится твой прах. Она что – исчезнет?
   – Не знаю я, не знаю… Как и что действует во времени – не пойму, только там всё очень неоднозначно и запутанно. За тем ты мне и нужен, чтобы разобраться во всей этой каше пространств и времён. И чтобы ты сделал так, чтобы стало можно путешествовать подальше, чем на пару месяцев.
   – Почему на пару?
   – Потому что дальше у меня не получается. То ли мощности не хватает, то ли ещё чего. Вся надежда на тебя. Мне уже пора, – улыбнулся Владимир. – Вот тебе ключи от моей «Волги», она стоит у тебя во дворе, за гаражами. Найдёшь… А я побежал!
   – А как там пользоваться-то?
   – А ты пока не пользуйся, пока только изучай, – менторским тоном заявил Владимир, поднимаясь из-за столика. И, словно спохватившись, добавил, – документы на машину – в противосолнечном козырьке, сигнализация включается-выключается большой кнопкой. Я ещё объявлюсь. Пока!
   Он замешкался, и вроде даже стушевался, а потом посмотрел мне прямо в глаза и сказал:
   – Разберись, прошу тебя, разберись. И привези мне лекарство. Я тебя заклинаю.
   И он ушёл. Просто так – засунув руки в карманы брюк, придерживая подмышкой папку. Взял и ушёл, как будто не воскресал он с того света. Как будто не прижимал локтем к боку Нобелевскую премию. Да что там премию! Переворот в науке! И, конечно, власть, безграничную и неуязвимую. Я же вместо того, чтобы проникнуться торжественностью момента, с досадой подумал, что зря оплатил два кофе – Вовка свой так и не пригубил. А ещё меня не покидало чувство, что я стал жертвой мастерского розыгрыша, чудовищной мистификации. И если б я сам не был свидетелем его похорон и чудесного воскрешения, если б не столкнулся со странным Рэмом, новым светофором и позеленевшими Машкиными глазами, я б решил, что Вовка шутит. Или бредит. Неспроста ж у него словечки такие пошли – «заклинаю»… А может, в самом деле, шутит? Нет, не может быть. Жить захочешь – и не так заговоришь. И что за шутки – с похоронами. Там ведь и жена его была, и мать, и ещё какие-то люди. Не могли же они все валять дурака! Постой-постой… А не присутствовал ли на своих похоронах и Вовка? Вполне может быть! Тогда неудивительно спокойствие его матери. И понятно, почему она меня узнала – Вовка наверняка говорил ей, что я приду. Да, чёрт побери, мать наверняка знала, что он появится после смерти, и не раз. И жена знала. Поэтому и горе у них было не горе, а так, полгоря только. Ну и чехарда, право слово, аж голова закружилась.
   Я поднялся, положил ключи от «Волги» в карман, оплатил счёт и пошёл к своей машине. Усевшись за руль, я вдруг вспомнил, что Вовка по рассеянности сунул историю детства в папку. Стало быть, прямо с ней и передаст мне материалы. Это значит, я потом буду ломать голову над этими листками! Впрочем, о чём это я? Голову я уже ломал, это всё в прошлом! Или все же только буду ломать? Ведь он поехал передавать папку тому мне, который ещё не в курсе событий… Вот чертовщина! А, ладно! Потом разберусь.
   Я запустил двигатель и взялся за селектор коробки передач, чтобы включить «драйв», но рука замерла на полпути: я вздрогнул от жуткого визга шин. Я поднял глаза и увидел, как отчаянно тормозил ЗИЛ, и как из-под его колёс с диким воем убегал гигантскими скачками рыжий кот. Сейчас раздавит! Но кот сделал крутой поворот, рванул в сторону и в феноменальном, прямо-таки в виртуозном прыжке взмыл на ветку каштана. ЗИЛ, пролетев по инерции метра три, встал. Шофёр, матерясь, вылез из кабины и стал заглядывать под машину, присев на корточки. Запахло жжёной резиной. Взъерошенный котяра – хвост трубой, глаза полные ужаса, шерсть дыбом – противным голосом мяргнул с каштана. В свой протяжный вопль он вложил и страх, и обиду, и радость счастливого избавления, и жалобу на нелёгкую кошачью судьбу. Шофёр поднял голову, разглядел в листве рыжее пятно, выматерился, теперь уже облегчённо, сплюнул, и полез в кабину.
   Я щёлкнул левым поворотником, включил передачу и, глянув в наружное зеркало, отвалил от обочины. Надо же как интересно, – подумал я, сворачивая на проспект, – почти всё получилось, как Вовка предсказал. И ЗИЛ, и кот, старая пятиэтажка. Причём кот на самом деле рыжий. Выходит, Вовка в самом деле ясновидящий… Так-то оно так, только почему кот остался жив? Ведь Вовка говорил, что терпеть не может дохлых кошек. Дохлых! Выходит, он угадывает, да не всегда точно? Ну да, он что-то говорил про пакет стёкол, мол, будущее размыто, и только прошлое четко и ясно. Интересно, почему? Значит так. Если он видит будущее и путешествует в будущее, значит, оно уже есть. Как есть, и никуда не исчезло, не пропало прошлое. Только если он видит будущее не совсем таким, какое оно случается, это значит…
   Но тут меня подрезал вглухую тонированный «Гелендваген», я едва успел ударить по тормозам. Вот пропасть, чтоб ему! Едва в бок ему не влетел, паразиту, аж холодным потом покрылся. Так, спокойно, всё обошлось. О чём это я тут думал? О Веремьёве, что ли? Или о Рэме? А! О Машке! Позвонить ей надо с работы, про Владу рассказать. Нет, ну это ж надо же, а! Какова стерва эта Влада! А ещё подругой себя называет. Хотя какие у женщин могут быть подруги? Они подруги лишь до тех пор, пока мужика делить не вздумают. Впрочем, причём тут Машка, если я думал о Вовке и ясновидении? И ведь мысль была, едва её за хвост не ухватил. Важная какая-то мысль. Очень важная. Ч-чёрт, теперь не вспомнить…
   Ехать до работы мне оставалось минут пятнадцать.
//-- * * * --//
   Ну и денёк сегодня – сплошные бега! И в институте, как в сумасшедшем доме, гвалт и суета. После совещания у проректора – заседание Учёного совета, после заседания – кафедра. Ладно бы все эти мероприятия были формальными, как в советские времена, так нет же! Страсти кипят нешуточные, Рэм едва голос не сорвал, перешёл на фальцет. А всё потому, что деньги делят, кому сколько и на какие работы. Я смертельно устал от этих словесных баталий, а потому шёл с обеда совершенно опустошённый. Тут-то меня и поймал Кирилл Митрофанович. Захватил врасплох – ухватил за пуговицу на пиджаке и утащил в свой кабинет, возмущаясь по дороге современной молодёжью:
   – Представляете, Владислав Сергеевич, вчера на вступительном экзамене попалась мне этакая выпускница средней школы – в короткой юбчонке, с огромными синими глазами, и чёлка выбелена перекисью. Уж не помню, какой билет ей попал, помню, она заявила, что температура нити лампы накаливания четыре градуса. По Цельсию! Плавает – безбожно, я и решил поддержать её, и задал ей наводящий вопрос. Ну хорошо, говорю, смотрите. Вот ядро водорода, оно состоит из одного протона. А вот здесь, вокруг него, летает электрон. Ясно? Она отвечает, мол, ясно. Я и спрашиваю, а между ядром и электроном – что? И знаете, что она отвечает? Как что, говорит, воздух! И ведь не задумалась ни на секунду, только ресницами хлопает. Я подумал: «Ну и дура же ты!» А она ответила, мысленно, конечно, что, дескать, хоть и дура, зато красивая. И поправила причёску. Ну скажите, зачем ей квантовая механика? Ей бы замуж выскочить за какого-нибудь греческого толстосума – и будет счастье.
   Зачем нужна девице квантовая механика, я не знал. И собрался было сообщить об этом Кириллу Митрофановичу, но он нырнул в кабинет, затащил меня за собой и там, закрыв дверь, приглушённо объявил:
   – Дело в том, Владислав Сергеевич, что после нашего сегодняшнего разговора об инопланетном разуме мне пришла в голову идея.
   Выглядел он странно: непрерывно делал глотательные движения, суетился, то вскакивая с кресла, то усаживаясь на него снова. Руки его жили своей, самостоятельной жизнью – то пуговицу застегнут, то расстегнут, то галстук поправят, то карманы исследуют, то схватят со стола ручку или карандаш, то бросят обратно. Признаться, мне стало немного не по себе поначалу. Но прислушавшись к его словам, я понял, что причины для волнений у него есть. А если учесть, что человек он увлекающийся и эмоциональный, возбуждение его вполне объяснимо. Бросив на меня внимательный взгляд, он продолжил:
   – Вы слышали что-нибудь о скандале с полковником Годли?
   – Нет.
   – А о гибели Броквея?
   – Тоже нет.
   – Тогда я расскажу подробно, эта история стоит того. Настоящий детектив…
   И он начал рассказывать. А я подумал, что зря сегодня обратился к нему, потому что во мне он, похоже, нашёл-таки благодарного слушателя. Не исключено, что единственного. Делать нечего – пришлось, изобразив интерес, слушать. И даже задавать уточняющие вопросы. Однако очень скоро притворный интерес сменился искренним.
   – Так вот. Некий полковник Годли, разведчик, в середине восьмидесятых сбежал из Англии в Союз. [10 - Речь идёт о сотруднике британской разведки МИ-5, руководителе группы «кометного оружия» Э. Годли, который, опасаясь за свою жизнь, тайно перебрался в Советский Союз в апреле 1985 года.] Причина проста – за ним охотились и хотели убить. У нас он сдался властям и немедленно выложил секреты, какие знал.
   – Откуда вы знаете такие подробности?
   – Дело в том, что как раз тогда меня вызывали на Лубянку, в качестве консультанта. Поэтому знаю, что и как было, доподлинно, из первых рук.
   – Ясно. А это ничего, что вы секретные сведения разглашаете?
   – Да какой уже сейчас-то секрет… Был скандал, была политическая буря, да только слишком много воды утекло с тех пор. Да и информация эта давно перестала быть секретной, кое-что даже попало в печать. Так я продолжу?
   – Конечно, конечно. Английский шпион – это интересно.
   – Дело в том, что он никакой не шпион. Он просто работал в аппарате британской разведки, в одном из подразделений, то ли в МИ-5, то ли в МИ-6. А обязанность его была – курировать разработки учёных, связанные с кометным оружием.
   – С чем?
   – Вот видите! Вы даже о таком не слышали. Сейчас объясню. По популярной версии, тунгусский метеорит был не метеоритом, а кометой. Мощность его взрыва оценивается сейчас мегатонн этак в двадцать – сорок. То есть в тысячу раз больше, чем мощность сброшенной на Хиросиму бомбы! Представляете, как здорово? Определить, что комета, упавшая на город противника, была управляемой, технической возможности просто нет. Значит, можно, сбросив комету, сделать невинные глаза, сочувственно повздыхать мол, ай, как вам сильно не повезло. Действительно, обижаться в этом случае не на кого, кроме слепых сил природы.
   – Похоже на фантастику.
   – Я сначала тоже так думал. Но Годли озвучил множество подробностей, придумать их все просто невозможно. Например, о том, как предполагалось кометами управлять. И как наносить удар. По плану, управляемая комета должна зайти к Земле со стороны Солнца. В этом случае даже если её и увидят астрономы, будет уже поздно. В атмосфере её не сбить, а чтобы как-то воздействовать на неё в космосе, надо готовиться несколько месяцев. Выходит, комета может уничтожить самую защищённую цель на нашей территории. Рассказал он и о самих целях, причём в деталях. Собственно, их и было-то всего две – Москва или Ленинград. Рассказал он и про то, как долго выбирали цель. Дескать, Москва – единственный в мире город с развернутой системой противоракетной обороны, столица «империи зла». А Ленинград – крупная военно-морская база на Балтике. По словам Годли, споры были долгие, причём американцы настаивали на Москве. Однако выбран был всё же Ленинград.
   – Почему?
   – Полагаю потому, что проект разрабатывали всё же англичане, а им выгоднее ликвидировать морскую базу.
   – А причём тут Штаты вообще?
   – А притом, что НАТО – одна контора. Ну и, кроме того, кометное оружие входило в рамки проекта СОИ.
   – Ну предположим. Но разве возможно управлять кометой?
   – Как ни странно, но посадить космический зонд на комету хоть и очень трудно, но возможно. А после посадки управлять движением кометы может, скажем, изотопный генератор, небольшой ядерный реактор. Он будет выделять тепло и плавить кометный лёд. Начнётся анизотропное истечение пара, чем вам не реактивная тяга? Вот так и можно изменить траекторию кометы. Здесь самое сложное – точно рассчитать время и место падения.
   – Что-то мне не верится в это, Кирилл Митрофанович.
   – А ведь и мне не верилось. Я сказал нашим чекистам, что всё это вздор и очень уж похоже на сказку.
   – И что чекисты?
   – Вы же знаете, там не школьники работают, они допросы умеют проводить. И сведения проверять умеют, этому их учить не надо.
   – Проверили?
   – Проверили… Годли назвал множество фамилий из аппарата английской и американской разведок, подопечных учёных, которые были заняты разработкой… Всё подтвердилось. По крайней мере, наши особисты были уверены, что он не врёт.
   – Ну хорошо. Предположим, что это так. Однако поскольку эта авантюра с новым оружием вскрылась и не представляет больше секрета, работы над ним больше не ведут?
   – Не знаю. Думаю, что всё же ведут.
   – Почему вы так думаете?
   – Я ещё не всю историю вам рассказал. Ягодки-то впереди. Как вы думаете, почему преуспевающий военный чин перебежал в стан противника?
   – Ну мало ли, разные могут быть причины… Постойте! Вы ж сами говорили, что его хотели убить!
   – Именно! А за что?
   – Откуда я знаю?
   – Вот тут, Владислав Сергеевич, и начинаются загадки. Тут на сцену выходит Броквей, руководитель группы астрономов, работающих на проект. Так вот, когда группа вплотную занялась поиском комет с подходящими орбитами, выяснилась странная вещь. Оказалось, что подходящие по параметрам кометы уже заняты! [11 - К примеру, по расчётам Броквея, кометы Вольфа и Джакобини-Циннера были ничем иным, как осколками некогда единой кометы. Работа двигателя привела к расколу рыхлого кометного ядра. Двигатель, продолжая работать, перевёл один фрагмент на орбиту кометы Джакобини-Циннера и выключился. Теперь эта комета вращается вокруг Солнца по законам классической небесной механики. А второй осколок остался на орбите разделения, и называется теперь кометой Вольфа. В спектре другой кометы, 1882 II, были обнаружены железо, хром, никель, то есть элементы, присутствующие в спектрах реактивных струй ракетного двигателя. Комета Энзора 1926 III не придерживалась расчётной траектории. Отклонение от нее можно объяснить лишь значительной тягой, развиваемой ядром кометы. Изучив данные по целому ряду комет, Броквей пришёл к выводу, что кометами уже давно управляет неземная цивилизация.]
   – Мы их опередили?
   – Если бы… Я не знаю, мог ли СССР запустить подобный спутник в те времена, дало не в этом. А в том, что неизвестные зонды работают на кометах давно! Например, в брошюре Бурдакова упоминается одна комета, обнаруженная в пятьдесят шестом году! Мало того, что она была управляемая, мало того, что астрономы увидели факел раскалённых газов, на ней ещё и радиопередатчик был! [12 - Имеется в виду брошюра докторов технических наук В. Бурдакова и Ю. Данилова «Ракеты будущего», вышедшая в 1980 г. В ней даны описания непонятного с точки зрения законов Кеплера поведения комет. Например, в 1956 году была обнаружена комета Аренда-Ролана с необычным хвостом. Наперекор всем законам физики, он был направлен к Солнцу, а не от него. Примечательно, что появился и исчез он внезапно. Мало того. Радиоастрономы обнаружили на комете радиоисточник, излучающий на длинах волн 0,5 и 11 м. Бурдаков и Данилов пришли к выводу, что неоднократно наблюдаемые случаи произвольного изменения орбит и не подчиняющихся солнечному ветру хвостов можно объяснить только деятельностью внеземных цивилизаций.]
   – А этот Бурдаков не ошибся?
   – Нет. И факел, и радиосигналы принимали астрономы в разных странах. И их отчёты опубликованы.
   – М-да… Мне что-то зябко даже стало…
   – Вот видите, – торжествующе произнёс Кирилл Митрофанович, – я же говорил, что будет интересно! Но и это ещё цветочки. Дальше происходят совсем уж странные вещи. Вскоре после секретного доклада Броквея, где он заявил, что кометы уже заняты, его находят мёртвым. Сам ли он пустил себе пулю в лоб, или кто-то ему помог, неизвестно. [13 - По официальной версии У. Броквей застрелился. В газете «Сан» даже было опубликовано его предсмертное письмо, где он жаловался на угрожавших ему людей в чёрном.]
   Кирилл Митрофанович выдержал эффектную паузу и, насладившись произведённым эффектом, продолжил:
   – После его смерти поднял скандал некто Дранкуотер, известный астроном и специалист по поиску внеземных цивилизаций. Он не верил в самоубийство Броквея, и напомнил о трагической гибели других астрономов, занимавшихся кометами. [14 - Имеется в виду скоропостижная смерть двух ведущих специалистов группы Мотлиса.] Дранкуотер заявил, что охоту на учёных ведут представители инопланетных цивилизаций. И вроде даже представил какие-то доказательства, но какие именно, я не знаю. А всего несколько месяцев после злополучного доклада нашли мёртвыми одиннадцать ведущих учёных, и все они были связаны с проектом СОИ, и, значит, с темой Броквея, пусть даже косвенно.
   – Зачем инопланетянам убивать учёных? Вот глупость…
   – В том и дело. Полковник Годли тоже не поверил в самоубийство Броквея, но он, будучи человеком прагматичным, не поверил и в инопланетян. Он публично обвинил в убийстве родную спецслужбу. После чего, опасаясь уже за собственную жизнь, сбежал в Советский Союз. После того, как Годли раскрыл карты, на Западе поднялась шумиха. В противовес словам полковника выступил Астен Гофман. [15 - Астен Гофман – швейцарский астрофизик, известный специалист по кометам, который заявил: «Первенство в создании боевых космических кораблей, замаскированных под кометы, конечно же не принадлежит нам, землянам. Это продукт внеземлян…» Погиб. По словам следователя, «Гофман решил побриться и, к несчастью, упустил электробритву прямо в ванну. Вот его и ударило электрическим током…»] Он заявил через газеты, что кометы действительно можно использовать как оружие, но управляют ими не земляне. Вскорости его нашли мёртвым в собственной ванне. Полиция утверждала, что это был несчастный случай.
   – Ужас какой. Видимо, не всё чисто с этими кометами?
   – А я что говорю!
   – Это всё очень интересно, Кирилл Митрофанович, только я никак не пойму: я-то здесь при чём? Я же кометами не занимаюсь, – сказал я. И подумал: и слава богу, что не занимаюсь, кирпич на голову не упадет. А вслух сказал:
   – Вам, конечно, большое спасибо, информация более чем впечатляющая… Но сейчас я не готов ничего сказать вам в ответ, мне нужно время, чтобы всё переварить.
   – Конечно-конечно… А вот ещё в 1881 году астроном Деннинг открыл интересную комету, которая вошла во…
   – Ой, простите, Кирилл Митрофанович, – перебил его я, – у меня, к сожалению, дела. Весьма важные дела, увы. Извините…
   – Да, да, конечно, – засуетился он, – дела, я понимаю. Это вы извините, что я так бесцеремонно…
   – Что вы, что вы! Это на самом деле чрезвычайно интересно. И версия ваша заслуживает серьезного анализа. Просто мне сейчас некогда.
   Кирилл Митрофанович посветлел лицом и спросил с надеждой:
   – Вы действительно так считаете?
   – Конечно же!
   Я поднялся и, церемонно раскланявшись, поблагодарил за чай и за интересный разговор. И пообещал всенепременно его продолжить. В ближайшее же время. Кирилл Митрофанович тряс мою руку и заглядывал в глаза. Да, ему явно не хватало единомышленников. Пожалуй, даже просто заинтересованных собеседников. Надо будет зайти пару раз, неудобно рушить надежды. И не затягивать. На следующей неделе, во вторник у меня как раз будет время.
   Я, конечно, зашёл к нему. И не раз, и не два. А много-много раз. Но все это было позже, осенью и зимой. А сейчас я торопился домой, Машка заждалась уже. Я глянул на часы. Ой, как заждалась! Опять будет головомойка.
//-- * * * --//
   О том, что я собирался позвонить домой и доложить о развратном поведении Влады, я вспомнил уже в подъезде, поднимаясь по лестнице домой. Проклятье! Надо было успеть первым, а то ведь эта зараза догадается позвонить Машке и напеть, что я, дескать, её домогался. А то я женщин не знаю! Лучшая защита у них – нападение. А защищаются они постоянно и от всех подряд, по делу и без. Чаще – без.
   Ключ заело… Никак не отрывается дверь. Что за чертовщина? Я нажал на кнопку звонка. Через секунду за дверью послышалась возня, тихонько стукнула крышка дверного глазка. Щёлкнул замок, скрипнули петли. Машка отступила назад, впуская меня в прихожую. Не бросилась, как обычно, на шею, не чмокнула в щёку. Отступила на шаг назад и смотрит, внимательно и настороженно, даже изучающе, будто видит меня впервые.
   – Что-то не так? – спросил я, стараясь вложить в голос побольше мягкости.
   – Да нет, все так…
   – Значит, мне показалось, – задумчиво сказал я, снимая туфли.
   – Ты почему не позвонил, что задерживаешься?
   – Да я мобильник дома забыл…
   – Знаю. Но у тебя на работе есть телефон.
   – Понимаешь, забегался. Заседания, совещания, кафедра… Суета сует.
   – Ладно, иди ужинать.
   Ага, подобрела вроде… Ладно, разберёмся. Я пошёл на кухню, по коридору, мимо Гришкиной комнаты. И тут внутри у меня ёкнуло. Дверь в комнату была распахнута настежь, и я увидел, что Влады дома нет. Она исчезла вместе с кучей мелких вещей, разбросанных на столе и спинке стула, и вместе с чемоданами. А это значило только одно: разговор у неё с Машкой состоялся. Насчёт моего поведения. Надо полагать, развратного и наглого. Успела, стало быть, опередила. Вот зар-р-раза…
   Что было дальше, и вспоминать не хочется. Диалог у меня с Машкой состоялся отвратительный. Сначала только напряжение витало под потолком, но выдержки у Машки хватило ненадолго. Суть её тирады заключалась в том, что я самым коварным образом у неё за спиной домогался Влады, и что именно поэтому она вынуждена была её выселить. Возражений слушать она не хотела, да и не услышала бы – негодование оглушило её, обидные слова выплескивались на меня ушатами. Какие уж тут призывы к спокойствию и разумные доводы? Бурю надо просто переждать, и аргументы выложить потом, когда настанет штиль. Я и молчал, даже не пытаясь возражать.
   – Скажи спасибо, что не тебя выгнала, кобеля старого! – выпалила Машка и вышла с кухни, полная праведного гнева.
   Спать она улеглась раньше обычного, в начале десятого. Залезла под теплое одеяло и уставилась в телевизор. Я сидел у её изголовья, за столом, писал на компьютере пространное письмо Брабандеру. Дописать его надо было кровь из носу, иначе не видать моей лаборатории денег, с таким трудом выбитых сегодня днём. Машка засопела, выключила телевизор и накрылась одеялом с головой. Свет, что ли мешает? Я поднялся и, стараясь не скрипеть половицами, добрался до выключателя и погасил свет, оставив гореть только настольную лампу. Минут через пять Машка завозилась и попросила повернуть лампу, чтоб не била в глаза. Я опустил колпак лампы пониже и постарался нажимать на клавиши как можно тише, чтоб не щёлкали. Не помогло. Машка скинула одеяло, зло посмотрела на меня и заявила:
   – Что это соседи за стеной расшумелись? Телевизор у них на полную, что ли, орёт?
   Я набрал воздуха, чтобы ответить, что, мол, не так уж и шумят, едва слышно, но Машка меня опередила:
   – Фонарь этот гадский в окошко светит, простынь вся сбуровлена, в диване пружины торчат, подушка вся в комках! Да ещё душно! И жарко! И вообще – хватит клацать клавишами, мне твоя лампа мешает! И ещё холодно, я замёрзла, а тут окно открыто! Я пойду спать к Гришке в комнату!
   – Погоди ещё две минуты, видишь, я уже компьютер выключаю.
   – Не надо ничего выключать, у меня всё равно уже сон убежал! А ты сейчас уляжешься и захрапишь! Нет, я пойду.
   И ушла в Гришкину комнату.
   Идти вслед за ней было сейчас бесполезно, и я улегся в постель, закинул руки за голову, и уставился в потолок. Мысли мои вертелись вокруг Машки, потом плавно перетекли к Володе и вынесли к Роману, ко всей этой дурацкой истории с Рыжим Карликом. Как же это он мастерски умудрился меня запутать… Так ведь и я не так уж прост, меня голыми руками не возьмёшь. Ты, Роман, друг любезный, не знаешь, что я придумал. Не решить, говоришь, проблему чисел Демона? О нет, успех вполне возможен. Я намерен использовать ту самую сеть, что придумал Минковский. Это будет красиво – красиво и изящно. Завтра же и начну.
   А потом я уснул. И снилась мне комета с длиннющим хвостом, а на ней верхом, как на мотоцикле, сидела Влада в прозрачном халатике, и дико хохотала.

15. Роман

   Роман озадаченно почесал затылок и спросил:
   – А ты что слышишь, Серёга?
   – Ничего.
   – Вот и я ничего. Ни звука. Странно…
   Они взглянули на колонку – было отчётливо видно, что огромный диффузор бас-динамика колеблется, причём с приличной амплитудой. Роман протянул ладонь к прямоугольному зеву фазоинвертора и задумчиво произнёс:
   – Удивительно. С нескольких сантиметров чувствуется, как ходит воздух, значит, громкость большая включена, а звука нет. А ты ничего не ощущаешь? Страха нет? Сердце болит?
   – Не-а.
   – Может, мы что-то не так прицепили?
   – Да вроде все так…
   Они снова, затаив дыхание и прислушиваясь к своим ощущениям, уставились на колонку. Беззвучные дёрганья динамика завораживали – они выглядели как же дико, как немой крик. Роман с тревогой трогал то живот, то сердце. Сергей, глядя на него, тоже ощупывал себя. Но внутри ничего не болело, не ёкало и не подпрыгивало. Напряжённую тишину прервал хлопок двери. Ребята вздрогнули и одновременно повернули головы: кого там ещё черт несёт?
   Чёрт принёс соседа Мишку, лаборанта с физтеха. Он посмотрел на две скрюченные фигуры и спросил:
   – Чего это вы тут делаете, а?
   – Инфразвук, – ответил Роман.
   – И что?
   – Да ничего не получается. Серёга вот притаранил генератор звуковых частот, мы его к усилителю подключили… Видишь – динамик ходит, а толку никакого! Ни тебе ужаса, ни селезёнкиных дёрганий!
   – Да? А какая частота установлена?
   – Семь Герц, как положено.
   – Ну да, семь – самая опасная, от неё сердце может остановиться. И что, никакого эффекта нет?
   – Не-а.
   – Слушай, Ромка, а ведь инфранизкий звук можно услышать только снаружи комнаты, длина-то волны большая! Может, всё наслаждение досталось соседям?
   – Может. Серёга, посмотри в окно, на прохожих. Никто там не разбегается, в конвульсиях не бьётся?
   – Не-а, тишина и покой, – ответил Сергей, выглянув в окно, – вон и Илюха Дынин, стоит себе, курит.
   – Значит, не работает ваша система, – резюмировал Мишка.
   – Да уж догадались, – съязвил Роман, – а вот почему не работает? Ведь по идее должна!
   – Нет, не должна.
   – Почему?
   – Как тебе объяснить? Любой источник звука есть ни что иное, как фильтр высоких частот. А его частота среза напрямую зависит от объёма источника, стало быть, чем больше объём – тем ниже частота. Значит, чтобы получить настоящую инфразвуковую волну, ваш динамик маловат. Вот если превратить в сабвуфер стену квартиры или хотя бы дверь…
   – То есть все дело просто в размере динамика?
   – Нет конечно. Звук всё равно идёт, хоть и слабый. Но звуковое давление вашего диффузора слишком маленькое. Мне смутно помнится цифра децибел в восемьдесят, вроде как именно при такой громкости и начинаются всякие ужасы, паника и пляска селезёнки. А у ваших колонок к двадцати Герцам будет спад децибел этак до двадцати. А если частота ниже – то спад ещё сильнее.
   – Не понял.
   – Что тут непонятного? Диффузор динамика двигается пропорционально идущему через него току. А колебания воздуха, которые создает этот диффузор, пропорциональны его, диффузора, колебаниям. То есть он создает колеблющийся поток воздуха. Но мы слышим не поток воздуха, а его давление, иными словами, скорость изменения потока. Оно-то как раз и получается маленькое. Значит, надо поддать мощности сигналу.
   – Насколько?
   – А пёс его знает. Но, во всяком случае, усилителем с колонками не вытянуть, точно. Кишка тонка.
   – Хм… А если сделать механический генератор инфразвука? Вот ты говорил про дверь… Так вот если к ней прицепить моторчик да открывать-закрывать с частотой семь Герц? Или лист железа присобачить вместо окна, и к нему двигатель с кривошипом прицепить?
   – Теоретически можно. Только сложно сделать такую штуку. Куда проще соорудить генератор Рейнике.
   – Слушай, а если по типу органной трубы сделать генератор?
   – Вот, светлая мысль тебе пришла. Надо найти большую трубу и подобрать к ней источник-возбудитель, и инфразвук у нас в кармане! Мы получим инфразвуковую пушку Гавро. Только, боюсь, в комнату она не влезет.
   – Что такая здоровая?
   – А посчитаем. При частоте семь Герц длина волны получается… так… делим на три… Примерно пятьдесят метров. Значит, длина трубы – метров двадцать пять.
   – Ого!
   – Да вы что, с Луны свалились? Пушку Гавро сделали в Первую мировую войну. Только не пошла она никуда, потому что слишком громоздкая и уязвимая. И ещё, думаю, своим солдатам от неё больше достанется, чем противнику… Мужики, а зачем вам инфразвук?
   – Да мы хотели девок напугать. Я слышал, от инфразвука появляется чувство ужаса, и селезёнка с печенью прыгают внутри, и массовая паника может быть.
   – Ну да, так оно… А вдруг у кого сердце не выдержит? Или в панике кого-нибудь затопчут?
   – Можно же не так круто, и мощность поменьше, и частоту другую. Вот при девятнадцати Герцах сердцу с почками хоть бы хны, зато глазные яблоки входят в резонанс. И у людей возникают видения.
   – Какие?
   – Вроде привидений, смутные пятна, которые колышутся, движутся.
   – Забавно… А наверное, так люди и видят привидения в старинных замках – там инфразвук запросто может генерироваться ветром, ведь в этих замках полно длинных коридоров и вечные сквозняки.
   – Наверняка! Надо же, а я об этом и не подумал…
   – Только придётся в любом случае сухари сушить.
   – Что, так всё серьёзно?
   – Думаю, да… А зачем вам вообще их пугать?
   – Серёжка разревновался, потому что хочет отомстить.
   – Кому?
   – Инночке.
   – Секретарше? – спросил Мишка и уставился на Сергея.
   Серёжа тяжко вздохнул, опустил голову и пожал плечами, мол, что я могу поделать, что есть – то есть.
   – Ты чего, Серёга, совсем крышей двинулся? Нужен ты Инночке, как же! За ней ухажеры то на «Порше», то на «Лексусе» приезжают, а то и вовсе на «Феррари». Брильянты дарят! А ты кто? Аспирантишка с зарплатой аккурат чтоб ноги не протянуть. Ей же богатый нужен, как это сейчас говорят-то… блин… успешный, во! Чтоб у папика счёт в банке был и вилла на Лазурном берегу.
   – Да знаю я, Мишка… А что делать?
   – Плюнуть на неё, на дуру. Совсем!
   – Легко сказать. Она вон какая… невесомая.
   – Может и невесомая, а дура восхитительная.
   – Дура, может, и дура, а какой успех! «Феррари» с «Поршами».
   – А может, потому и успех, что дура? – подал голос Роман.
   – Скорее всего, – согласился Мишка, – дуры, они ж привлекательные. Да вы, мужики, зря с инфразвуком колдуете, Инночке сойдет простыня на голове или тыква с глазами. Если отомстить охота.
   – Что Вы всё дура да дура, – обиженно пробубнил Сергей.
   – Ну а кто? – с вызовом спросил Мишка.
   – Девушка!
   – Одно другому не мешает. Другое дело, если девушка умная. С глазами. Вот как Ромкина знакомая, та, что в чёрном. От такой можно голову потерять. Как глянет – так мороз по спине. А эта Инночка только умеет, что ресницами шлёпать да глупо хихикать.
   – Между прочим, – заявил Сергей, – бывает два вида дураков: те, что глупее нас и те, что умнее.
   – Это как?
   – Ну как… Иногда мы просто не можем понять тех, кто умней. Нам кажется, ответ на вопрос очевиден, мы его видим. А они видят несколько ответов, и поэтому задумываются. Ну как в анекдоте – чего думать – трясти надо!
   – Забавно, – ухмыльнулся Роман, – Инночка тебя считает дураком, Серёга!
   – Скорей недотёпой, – не согласился с ним Мишка, – ботаником, не заслуживающим внимания. В любом случае, ты её как мужчина не интересуешь. Совсем. Так что выкинь ты её из головы. Найдешь другую, покладистую и умную. Ну нафига тебе дура с амбициями?
   – Не знаю.
   – Ну вот! Ты приглядись к ней на работе, увидишь, какая она тупая, всё само и пройдёт. Не-е-ет, мужики, женщина должна быть с изюминкой, а ещё лучше – с чертовщинкой, чтоб в глаза страшно было смотреть. Ну вроде ведьмы, чтоб глянула – и ни сесть, ни встать. Вот это я понимаю! Вот от Ромкиной чёрной дамы за версту жутью веет. А она знает про свои чары, и потому независимая и надменная. Такую завоёвывать надо, такую на «Порше» не возьмёшь – не клюнет!
   – Может, ты и прав, – неуверенно обронил Сергей, – Чёрт его знает.
   – Слышь, Ромка, – без перехода заявил Мишка, – Познакомь меня с ней. Люблю таких – стройных и высокомерных. И чтоб с чертовщинкой.
   – Да не могу я! – вспылил Роман. – Я её не знаю. Ни кто она, ни где живёт, ни телефона, ничего! И ещё – боюсь.
   – Ну да, такой взгляд, я б тоже сдрейфил.
   – Да взгляд-то тут при чём… Она… Она говорит жуткие вещи – вот что страшно.
   – Какие жуткие? Про то, какой ты умный и красивый? Или какой дурак?
   – Не смешно. Говорит она так, будто знает, что будет.
   – С тобой что будет?
   – И со мной тоже. Со всеми нами.
   – Подумаешь. Начиталась прогнозов учёных мужей, а скорей – ясновидящих.
   – Нет, не в этом дело. Ясновидящие, а тем более учёные – они предполагают. А она именно знает. Ну представь, что нам дали решать задачу в школе, так она сразу знает ответ. И знает, кто решит первым.
   – А может, тебе просто кажется?
   – Нет. Дело в том, что она перечислила мне несколько событий, которые со мной произойдут. И все они сбылись, до одного. Даже про то, что я попаду под ливень, промокну и слягу в больницу с воспалением лёгких.
   – Что ж тут страшного? Она просто умеет предвидеть, бывает такое.
   – Страшно то, что она знает это обо всех. И знает, к чему приведёт, к примеру, случайная встреча двух людей. Или мне так кажется.
   – Ну, братец, это уже перебор. С чего ты взял?
   – Так ведь она и познакомилась со мной из-за этого, Мишка. Ещё давно. Я стоял в скверике возле Грибоедова, жевал мороженое и смотрел на голубей. А она подошла и спрашивает: вы, говорит, молодой человек, знаете, когда умрёте?
   Мишка поперхнулся и вытаращил глаза. А Сергей никак не прореагировал – он ушёл в себя, уставился в окно невидящим взглядом и думал о своём. Наверное, об Инночке.
   – Что, прямо так и спросила? – ошарашено осведомился Мишка.
   – Прямо так. Я мороженое едва не уронил. А она сказала, что может узнать дату. И назвала меня по имени. И ещё заявила, что я не смогу просчитать по Лопиталю работу Веремьёва. Потом она рассказала, что случится в ближайшее время со мной и с моими знакомыми, развернулась, и ушла. Я хотел догнать, но ко мне пристал какой-то парень, просил закурить. Отвертеться я не смог, настырный он был очень, а пока доставал сигареты, она свернула за угол. Так что когда я добежал и заглянул в переулок, её уже не было там. Прям мистика. Я вот сейчас думаю, этот парень, что закурить, не случайный был, он дал ей время уйти, нарочно задержал меня. А за углом её ждала машина.
   – Ты подумай, какие сложности! Да кто ты такой, чтобы машину держать, девицу нанимать, да ещё парня, и все ради того, чтобы задать дурацкий вопрос и озвучить дурацкие же предсказания? Очень надо!
   – Предсказания не дурацкие, и они все сбылись. А я был ей нужен, потому что она появилась через пару недель снова. С поручением.
   – С каким?
   – Знаешь, Мишка, я думаю, это целая организация. Огромная. Мощная. Дама в чёрном, или как она называет себя, Мойра, как-то проговорилась, случайно или нет, не знаю, что они отслеживают ситуацию в США и Китае. А в другой раз проговорилась про Индию. Что за ситуацию они отслеживают – не знаю. Но явно интересуются наукой. Или учёными. Скорее, учёными.
   – Да ладно тебе пугать-то. Скажи лучше, что за поручение она тебе давала?
   – Я вот что думаю, – продолжал Роман, – они тормозят некие проекты, чтоб не создали что-нибудь похлеще атомной бомбы.
   – Этого не может быть. Потому что надо знать, что именно тормозить. Ведь никому в голову не пришло секретить работы ядерщиков, покуда не сообразили, что можно сделать атомную бомбу. То есть тот, кто секретил, уже знал, что бомба возможна. Значит, засекречивать и тем более тормозить работы на стадии теоретических проработок, когда сам учёный ещё не подозревает, что у него может получиться, может только тот, кто этот путь уже прошёл. Стало быть, они знают, к чему приводят эти разработки! А ведь ясно, что невозможно знать, к чему могут привести все работы всех учёных! Ну и отслеживать всех – тоже невозможно. Я понимаю, притормозить одну тему, ну даже остановить целый институт, ещё куда ни шло. Но отслеживать всех – кому это по силам?
   – В том и дело, Мишка. Из людей – никому…
   – Ты знаешь, Ромка, я человек прагматичный, в чертей не верю. В инопланетян – тоже. Напридумывал ты всяких глупостей, и все дела. А может, тебя просто разыграл кто-то?
   – Нет. Я тоже думал сперва, что розыгрыш. Но, поверь, Мишка, слишком много они знают. И кто я такой, и кто мои сослуживцы, в подробностях. И чем профессор Львов занимается. Кто мои родители, откуда родом моя девушка, её знакомых и родственников. И так далее.
   – Разве это так трудно узнать?
   – По отдельности не очень трудно, узнать можно, если постараться, но знать это всё – совсем другое дело! Они, Мишка, запутывают человека напрочь, а нет – так могут и запугать, и даже убить, мне так кажется. Может, это спецслужба какая, а может, ещё круче, тайная сверхорганизация.
   – А что за поручение-то она тебе давала?
   – Да погоди ты, не перебивай. Дело в том, что я то и дело чувствую, что они меня отслеживают. Бывает, я только соберусь куда-то, а там уже знак, мол, мы знаем, что ты сюда собрался.
   – Да быть этого не может!
   – Зуб даю!
   – На кой мне твой зуб, ты на примере докажи.
   – Да пожалуйста! Чего далеко ходить? Помнишь, к бабке мы ходили, которая под Дыниным живёт? Ещё на тысячу рублей её развели, помнишь?
   – Ну.
   – Так вот! На стене у бабки висят разные фотографии, а среди них – она, Мойра! Ты понимаешь, что это значит? Мол, мы знаем, что ты, Роман, здесь будешь! Знак такой.
   – Да откуда ж они могли знать, дурашка? Ведь вы и сами не знали, что там окажетесь, это ж я пришёл к вам и позвал! И пошли мы сразу, никто не успел бы настучать. Да тут умудриться надо – настучать и за четверть часа успеть фотографию найти и к бабке в квартиру попасть…
   – В том и дело! Выходит, я не знаю, где буду, а они знают! И даже знают, в каком углу комнаты буду находиться.
   – Сдаётся мне, ты палку перегибаешь. Не такая уж она всесильная. Не заметила же она, что я за ней в бинокль смотрю из окошка, не почувствовала. Значит, не всё может, не всё видит, правильно? А что до фото – это может быть случайным совпадением.
   – Вряд ли.
   – Человек больше всего боится неизвестности. А чтоб её ликвидировать, надо просто проверить, случайность это, или нет!
   – Как?
   – Элементарно. Сходим к бабке, скажем, мол, гарантийная проверка аппаратуры. Заодно и разведаем. Ты говоришь, там много фотографий? Про всех и расспросим, она бабка одинокая, у неё дефицит общения, всё расскажет, а повезёт – так и телефон с адресом раздобудем. Не верю я, что эта дама ей совсем незнакома. А верю – что знакома. То есть фото – просто совпадение.
   – А что, – задумался Роман, – это мысль. Почему бы и нет?
   – Давай, Ромка! Возьмём этот ваш генератор частот с собой, всё равно инфразвук у вас не получится. А там в розетку воткнём, циферки у него побегут, самое то, что надо. Ну а ты калькулятором в люстру прицелься, кнопки понажимай, да рожу поумней состряпай. А у бабки я сам всё узнаю, я со старушками умею обращаться, они меня любят. Так, где тут у вас были белые халаты? Серёга, пошли с нами!
//-- * * * --//
   – Кто там? – прозвучал старческий голос из-за двери.
   – Здравствуйте, бабушка, это мы, из лаборатории по излучениям, из института волновой физики, – отрапортовал Мишка, – Гарантийная проверка. Вы на нас помните?
   Щёлкнул замок, звякнула цепочка, дверь распахнулась, и бабка впустила ребят. Роман поначалу даже не узнал её – выглядела она намного лучше, не охала, не щурила подозрительно глаза, не причитала и вообще держалась молодцом, бодро и даже весело. Грелки на голове у неё не было.

16. Профессор

   Владимир появился вовремя, минута в минуту, как и обещал. Даже не поздоровавшись со мной, он прошмыгнул мимо, устроился за рулём и высунул голову в окошко:
   – Ну, чего спишь на ходу? Садись!
   – Ты что как чумовой, Вовка, летишь мимо, даже не здороваешься?
   – Извини, мне опять некогда.
   – Тебе всегда некогда.
   – Ну что я могу сделать, если у меня совсем нет времени? Давай не будем отвлекаться на мелочи. Ты уже пробовал запускать Машину?
   – Нет.
   – А инструкцию мою читал?
   – Читал…
   – Ну, хоть что-то понял?
   – Кое-что, – ответил я, устраиваясь рядом с ним на пассажирском сидении.
   – Ладно. На самом деле всё просто. Сама машина смонтирована в багажнике, управление – здесь, вот эти ручки и тумблеры. Но прежде, чем её включать, надо запустить двигатель, чтобы не посадить аккумулятор.
   Он повернул ключ зажигания, стартёр нехотя шевельнулся, и двигатель старой «Волги» с готовностью заработал. Владимир посидел несколько секунд, сосредоточенно глядя на прозрачную полусферу спидометра, видимо, собираясь с мыслями, потом вздохнул глубоко и протяжно, бросил на меня короткий взгляд, и монотонно, стараясь не сбиться и ничего не упустить, начал рассказывать. Он обстоятельно объяснял, какой рычажок за что отвечает и зачем нужны кнопки и лампочки. Мотор «Волги» уютно бормотал, а я неотвязно думал о своём. Назойливой мухой одна и та же мысль в голове крутится, крутится, крутится, ни прогонишь её, ни прибьешь. Как же так? Я запросто разговариваю с ним, а ведь он уже давно похоронен. И я не удивляюсь этому! Сидит себе, бубнит, как ни в чем не бывало, благоухает копчёной колбасой, селедкой и луком, чешет за ухом, морщится. Щека вон плохо побрита, пуговица на рубашке не застёгнута… Наверное, я просто не верю, что он мёртв, поскольку вижу его живёхоньким. И бодрым. И упитанным.
   – Да ты слышишь ли меня? – спросил Володя.
   – Слышу. Конечно, слышу, – бодро ответил я и отвел глаза. Смотреть на него мне стало отчего-то тягостно. К тому же меня охватило ощущение нереальности происходящего, будто не явь это, а сон, кошмар, и я никак не могу проснуться. Стараюсь – а не могу. Не получается. Владимир изучающе и вроде бы даже с укором смотрел на меня, а я смотрел на круглый циферблат часов на «торпедо». Стрелки, тускло отсвечивая медью, показывали половину двенадцатого. Я откашлялся в кулак и, прерывая затянувшуюся паузу, спросил:
   – Вовка, а почему такое ограничение – месяц?
   – Где ограничение? – не понял он.
   – Ну ты же сам говорил, что далеко во времени перемещаться не можешь.
   – Ах, это… Понимаешь, дело в том, что перемещение во времени происходит не мгновенно, это процесс долгий. Для того чтобы переместиться на сутки, мне приходится тратить минут восемь-десять.
   – Погоди! Но ведь ты можешь прибыть к любому моменту времени! Что тебе десять минут? Прилетишь чуть раньше – делов-то!
   – Так-то оно так, да только мои часы тикают всю дорогу… Я не могу потратить часы на путешествие, мне просто некогда! Подумай сам: путешествие на месяц отнимет у меня около пяти часов. А ведь ещё надо вернуться назад, это ещё столько же. У меня просто нет в запасе такого количества времени. К тому же, если далеко улететь в прошлое, то можно и заблудиться – будешь плутать часами, а то и вовсе обратно дороги не найдёшь.
   – Не понял. Как это – заблудиться? Где?
   – А пёс его знает, где. Но когда возвращаешься из прошлого, запросто можно попасть… в другой мир, что ли. Не знаю, как сказать. Да я ж тебе рассказывал уже! Про другой цвет глаз. Ну, ты знаешь…
   – А из будущего?
   – И это я рассказывал. Из будущего всегда возвращаешься на место.
   – Интересно, почему такая вилка? Из прошлого можешь промахнуться, а из будущего – нет, в чем разница?
   – Понятия не имею.
   – Хм… А может быть, так? Смотри. Изменив что-то в прошлом, мы попадаем в измененное настоящее, поэтому и глаза оказываются не того цвета, и светофор не там.
   – Может быть.
   – Но с другой стороны, ты же умудряешься вернуться в неизмененный мир, тот самый, откуда вылетел, так?
   – Ну так.
   – Выходит, ты то, что изменил в прошлом, восстанавливаешь.
   – Растоптанную бабочку, например, оживляю снова?
   – Да, смешно. Бабочку ты, конечно, не оживишь, но ведь сможешь прилететь в прошлое и не дать самому себе раздавить её?
   – Смочь-то я, наверное, смог бы, да только не делаю я ничего такого. Я, чтоб вернуться точно на место, двигаюсь по времени назад-вперёд и подкручиваю эту ручку.
   – А что она делает, эта ручка?
   – Кольцо наклоняет.
   – Какое кольцо?
   – Какое-какое… Железное, с магнитами… От Машины, что в багажнике!
   – Нечего так орать, я ничего криминального не спросил. Ведь мне надо изучать твою Машину? Надо. Вот я и задаю вопросы.
   – Ладно, извини. Нервничаю я.
   – Ничего. И что это даёт? В смысле, что даёт поворот кольца?
   – А вот то и даёт – мир начинает меняться.
   – Но каким образом это действует?
   – Не знаю.
   – Не понял. Ты не знаешь, как действует твоя Машина?
   – Как вращаются и поворачиваются кольца, я, конечно, знаю. Как меняется работа электромагнитов – тоже знаю. Но что при этом происходит со временем и пространством – ума не приложу. Я ж рассказывал: я Машину просто увидел, ещё в детстве. Осенило меня.
   – Странно это…
   – Странно.
   – Так ты говоришь, специально не пытаешься восстановить то, что изменил в прошлом, а только мотаешься вперед-назад?
   – Именно.
   – И далеко мотаешься?
   – По-разному бывает.
   – А от чего это зависит?
   – А, это просто. Чем сильней похож мир на твой, тем на более короткий отрезок надо прыгать назад. Ну а по возвращении этот верньер крути, тогда и сместишься. Ясно? Только давай ты свои теории потом будешь изобретать, а пока поучись водить. Сделаем пробное путешествие, коротенькое, на час, в будущее.
   Владимир щёлкнул тумблером. Сзади, из багажника, послышался гул, «Волга» едва заметно вздрогнула. Мир за окном дёрнулся, покачнулся, вроде бы даже немного накренился, очертания деревьев расплылись, пешеходы рванулись, как в ускоренной съёмке, и тут же превратились в неясные полупрозрачные полосы, словно их размазали кистью по полотну. Впечатление было такое, будто из-под меня выдернули на долю секунды кресло, даже слегка замутило.
   – Ну вот, прибыли, – объявил Владимир и щёлкнул тумблером, – Всего-то прошло двадцать пять секунд, а Солнце смотри уже где. Всё просто, и ребёнок справится. А теперь сгоняем во вчерашний день.
   – Зачем? Я понял, как управлять.
   – Понять-то ты, конечно понял, да только не всё. Летать в прошлое – совсем другое дело. Поехали!
   Переключатели клацнули, в багажнике завыло, «Волгу» снова качнуло, дёрнулось сиденье. Мне опять обнесло голову, и я, чтоб не завалиться на бок, ухватился рукой за поручень над окошком. Вот тебе раз! Если меня так будет колбасить, как же я смогу управлять этой штукой?
   – Ерунда, это только поначалу укачивает, потом пройдёт, нормально будешь рулить, – заявил Владимир, словно прочёл мои мысли, – Вот видишь, ты уже привыкаешь. Потерпи немного, ещё минут пять – и мы на месте.
   Приехали? Ну и что? Двор как двор… Те же деревья, та же лавочка с выломанной доской, та же облезлая дверь в подъезд, и прохожие такие же точно. И что – это вчера? То есть – вторник? Который уже закончился? Значит, я сейчас на совещании у Брабандера ругаюсь с Рэмом, так что ли? Забавно было бы посмотреть со стороны. Великое событие свершилось, я переместился в прошлое, а как всё буднично, даже обидно. Да точно ли мы во вчерашнем дне?
   – Ну что, насладился моментом? – поинтересовался Владимир. – А теперь прекращай свои пафосные мысли, пора обратно. Может, сам порулишь?
   – Н-нет, пожалуй, – растерялся я, – мне надо ещё поизучать… инструкцию. И посмотрю, как ты управляешься.
   – А-а, ну ладно, настаивать не буду.
   А мутить меня и в самом деле стало меньше, я даже смог проследить за Володиными манипуляциями с рычажками и кнопками. Может быть, поэтому обратное путешествие показалось мне ощутимо короче – вроде бы только разогнались, а уж и приехали. Я взялся за дверную ручку, собираясь выйти на улицу, но Владимир остановил меня:
   – Погоди-ка, тут что-то не так.
   – Что не так?
   – Не пойму ещё… А, понял! Вот бельё висит на балконе, на третьем этаже – видишь?
   – Ну. Вижу.
   – Там четыре деревянные прищепки!
   – Ну и что?
   – А должно быть три деревянных и одна пластмассовая, красненькая такая…
   – Почему должно?
   – Потому что когда мы уезжали, было так. Не понимаешь, что ли? Промахнулись мы.
   У меня ёкнуло внутри:
   – И что теперь?
   – Да ничего страшного. Отмотаем чуть назад, и снова вернёмся. Ты, главное, не забудь этот верньер покрутить, тонкой настройки.
   Возвращаться пришлось не раз и не два, а целых пять. И всё потому, что Владимиру вечно что-то не нравилось. Прищепки вернулись на место, но оказалась сломанной ветка на дереве. Ветка цела, с прищепками порядок – не то радио поёт на улице. Должен быть «Маяк», а слышно «Бест-ФМ». В другой раз на дальней лавочке не было старичка с тростью. Ну и так далее, подбирались домой по крошечным шагам, всё ближе и ближе. Наконец, Владимир перестал крутить верньер, высунул голову в окно, шумно втянул ноздрями воздух и объявил:
   – А теперь всё на месте. И жареной картошкой пахнет, как положено.
   Он повернулся ко мне и нарочито бодро спросил:
   – Ну что, профессор, разберёшься?
   – Да управлять-то не сложно… Ты вот что скажи мне: а если на этом месте, куда мы перемещаемся, уже что-то есть, что тогда? Скажем, припаркована другая машина?
   – А ты не ставь машину туда, где кто-то есть в прошлом или будущем.
   – Откуда ж я узнаю, что там кто-то есть? Это ты видишь вперёд… А как мне перемещаться?
   – Не знаю. Но мне как-то ни разу ни попадалось.
   – Это ж не аргумент! Сто раз не попадался, а на сто первый непременно попадется!
   – Не знаю я! Но, думаю, ты это решишь. Ведь главное – действующая машина – у тебя имеется. Разберёшься что к чему…
   – Ну да! Легко сказать…
   – Знаю, что не легко это. Однако другого пути всё равно нет.
   Владимир посмотрел на меня внимательно, словно изучая. Я уж было подумал, что он снова сорвётся на мольбы, но ему хватило сил взять себя в руки. Он помедлил немного, проигрывая в уме, всё ли он рассказал, что хотел, не упустил ли чего, потом кивнул головой, будто соглашаясь с самим собой, и сказал:
   – Ну вот и всё. Больше я не появлюсь, теперь мне остаётся только ждать тебя.
   Он крепко пожал мне руку и сделал странное движение, вроде как порываясь обняться, но в последний момент передумал – что, мол, мелодраму тут устраивать. А потом, прерывая неловкость момента, произнёс самым будничным голосом, какой только смог изобразить:
   – Мне пора возвращаться, моя «Волга» стоит за углом.
   – Как за углом? – не понял я, – у тебя что, две Машины Времени?
   – Да нет, эта самая «Волга», только из прошлого. Сейчас я сяду в неё, вернусь в свое время, пригоню её сюда и оставлю.
   – Ага… – ответил я, потому что просто не нашёл других слов.
   Владимир выбрался из машины, хлопнул дверцей и пошёл, насвистывая легкомысленный мотивчик. Я проводил его взглядом до самого поворота – он так и не оглянулся, шёл себе и шёл легкой беззаботной походкой, беспечно засунув руки в карманы брюк. И со спины я вдруг узнал в нём того самого Вовку, с которым мы когда-то давным-давно запускали воздушный шар и строили вечный двигатель. Он так не оглянулся, не махнул рукой, он просто скрылся за углом дома. А я остался сидеть в машине, на месте пассажира, и отчаянно кусал нижнюю губу. Мне было немыслимо, чудовищно жаль Вовку. Вдвойне сильней жаль оттого, что он хорохорится изо всех сил, не желая показывать, как ему страшно. А ещё потому, что я знал, что не буду запускать Машину. Когда Владимир крутил ручки настройки, пытаясь вернуться из прошлого, и объяснял, как перемещаться, я с пугающей чёткостью осознал, что не смогу вернуться в свой мир, потому что просто не сумею запомнить всё – и расположение камешков на тропинке, и веток на деревьях, а также оттенков, запахов, звуков и т. д. А раз не смогу – то и не полечу.
   С тяжёлым сердцем я вылез из машины, запер её на ключ и пошёл к проспекту – мне уже пора было идти на работу. «Волги» за домом не было.
//-- * * * --//
   – Да и не это главное! – горячо объявил Сабирзянов.
   – А что же?
   – Понимаешь… Законы природы от нас не зависят. Мы от них зависим, а они от нас – нет. Мы их не придумали, эти самые законы, а всего-навсего открыли. Ну вот взять тот же Плутон. Ведь он летал по своей орбите миллионы лет задолго до того, как его нашли. Так?
   – Так. Ну и что?
   – А то, что летал он строго по своей орбите, которую можно вычислить. Просто люди о нём ещё не знали.
   – Не пойму… К чему это ты, Кирилл Митрофаныч?
   – А к тому, Владислав Сергеич, что законы природы или, если хочешь, законы физики, были задолго до того, как их открыли! И формулы, которыми мы их описываем, тоже были. Иными словами, законы эти всегда были математичны! Может быть, они были и до того, как возникла Вселенная.
   – Ты хочешь сказать, что Создатель, если он есть – математик?
   – Возможно. Я полагаю, что сам факт возникновения Вселенной уже предполагает наличие законов, по которым она будет развиваться.
   – А вот если б ты был математиком, ты бы понимал, что все твои законы физики не более чем математические модели. И конструируем их мы – люди. А модели так уж устроены, что всегда упрощают реальность. И все твои законы – они не абсолютно точны, а всегда приблизительны.
   – Знаешь, что я тебе отвечу? Для абсолютной точности нам просто не хватает вычислительной мощности. И никогда не хватит. Тем не менее, физика в состоянии предсказывать кое-какие события. Я, к примеру, могу точно вычислить, через сколько секунд упадёт на землю кирпич, если мы бросим его в окно с нашего четвёртого этажа. Скажу больше: сколько бы раз ты его ни бросал, он всегда будет лететь одно и то же время, ни больше, и ни меньше. Физика, мне кажется, нужна для того, чтобы доказать, что случайностей на свете не бывает! Мы просто ещё мало знаем. А вот когда откроют «формулу всего», тогда и вопросы отпадут. Может, тяпнем чайку, Владислав Сергеевич, ты как?
   – М-м-м-м… Не откажусь, пожалуй. Только лучше кофейку.
   – У меня только растворимый.
   – А, – махнул я рукой, – сойдёт и растворимый. Только без сахара.
   Он поднялся из-за стола и забрякал посудой в шкафу, продолжая говорить:
   – Я не буду спорить. Тот же кирпич будет падать каждый раз за разное время, с ничтожной разницей в тысячные доли микросекунды. Но это не будет следствием неточности, как ты говоришь, математической модели закона. Просто скорость падения зависит, кроме прочего, от ветра, температуры воздуха, даже от расположения Луны и Солнца. А если учесть все это и тысячи других факторов, то можно рассчитать время падения абсолютно точно. И это значит только одно: законы кто-то установил и строго за ними наблюдает. И законы эти – математические и никакие другие.
   – Ну, предположим. Пусть ваши модели очень точны. Но с чего вы решили, что их кто-то установил? Разве они не могли оказаться такими, какие есть, сами? Случайно?
   Кирилл Митрофанович перестал наконец звенеть посудой. Теперь он, ухмыляясь, возвышался над столом. В каждой руке он держал чашечку тончайшего китайского фарфора. Чашечки были с блюдцами, с изящными ручками и иероглифами, похожими на домики. Кирилл Митрофанович уселся напротив меня, плеснул себе заварки, а мне пододвинул банку «Якобса».
   – Вот даже ты, Владислав Сергеич, умный мужик, математик, профессор, веришь в случайности, – сказал он, разливая по чашкам кипяток, – Сигарету?
   – Нет, я свои, – покачал головой я и полез в карман.
   – Ты ведь теорией вероятности владеешь, насколько я понимаю? – спросил он и длинно посмотрел на меня, выставляя на середину стола пепельницу. Я заметил, как в глазах его вспыхнул на миг и пропал весёлый чертёнок.
   – Вообще-то это не мой конёк, – ответил я, – так, немного, в пределах курса лекций.
   – Этого более чем достаточно, в тонкости углубляться не обязательно.
   Он чиркнул зажигалкой и закурил, привычно прикрывая огонёк ладонью:
   – Вот скажи мне, если усадить за пишущую машинку шимпанзе и научить её стукать по клавишам, сколько лет понадобится для того, чтобы она напечатала, ну, скажем, «Я вас любил»?
   – Случайно ударяя по буквам?
   – Само собой, случайно.
   – Полагаю, получится не одна тысяча лет.
   – А если мы посадим за машинки тысячи шимпанзе. Тогда за год-два?
   – Ну, вроде того.
   – Значит ли это, что через несколько лет на одном из листков будет стихотворение Пушкина?
   – Конечно нет! Его не будет и не может быть!
   – А почему?
   – Как почему? Разве ты сам не знаешь?
   – Я знаю, но все же ответь.
   – Хм… Хорошо. У теории вероятности нет обратного хода. С её помощью можно только оценить возможность какого-нибудь события, и не более. Для того чтобы оценить, насколько оно вероятно. И, скажем, сравнить, какое из двух событий вероятнее. А ещё – узнать, возможно ли событие вообще или нет. Расчет с шимпанзе, если его провести, будет значить только одно: вероятность напечатать осмысленный текст чрезвычайно мала.
   – Но ведь это будет некоторая цифра?
   – Да. Но её, эту цифру, нельзя понимать буквально, она не означает, что по прошествии тысячи лет стихотворение обязательно будет напечатано. Эта цифра – лишь оценка вероятности события, а не точная дата написания. Ну, скажем, «Я вас любил» будет более вероятным, чем «Капитанская дочка» просто потому, что оно короче. Что опять же не значит, что творение Пушкина будет напечатано вообще.
   – Замечательно. А с какого значения вероятности можно считать, что событие невыполнимо в принципе?
   – Ну не знаю… Скажем, десять в минус тридцатой.
   – То есть миллиардная часть миллиардной части от миллиардной части?
   – Примерно.
   – Ага! – торжествующе объявил Кирилл Митрофанович, – Вот тут мы и подобрались к самому главному вопросу науки.
   Он затянулся, выпустил длинную струю дыма, стряхнул пепел, постучав указательным пальцем по сигарете, и задумчиво уставился в окно. Я отхлебнул кофе и тоже стряхнул пепел. Кирилл Митрофанович затушил сигарету и наклонился над столом, подавшись ко мне.
   – А главный вопрос науки, – приглушённо сказал он, – в том, создан кем-то наш мир или появился сам собой.
   – Хм… А причём тут теория вероятности?
   – А при том. Ты же назвал число. Если вероятность окажется ещё меньше, значит, случайно событие произойти не может никогда, правильно?
   – Ну да, так и есть, не может. А о каких именно событиях речь?
   – А речь о константах!
   – В смысле?
   – О фундаментальных константах, основе основ теоретической физики. [16 - Физические константы, или фундаментальные постоянные – численные коэффициенты, входящие в уравнения физических законов и являющиеся в ряде случаев масштабными характеристиками физических процессов и микрообъектов. К ним относятся: скорость света, постоянная Планка, заряд электрона, постоянные Авогадро, Ридберга и т. д. Например:Скорость света в вакууме, с = 299792458 м/cПостоянная Планка (квант действия) h = 6,626176(36) * 10-34Дж*сПостоянная Авогадро NA = 6,022045(31) *1023моль-1]
   – Ты меня удивляешь, Кирилл Митрофаныч. Разве константа – это событие?
   – Конечно, нет. Но событие – её возникновение. Ведь когда-то она появилась!
   – Ну и что? Ну появилась.
   – Дело в том, что констант много, и если хоть одна из них была бы немного другой, в нашей Вселенной не смогла бы появиться жизнь, а то и вовсе было бы невозможно существование материи. Мир похож на башню, построенную из детских кубиков. Вытащи один – и всё рухнет.
   – Много – это сколько?
   – В макрофизике одиннадцать, да ещё в квантовой механике двадцать шесть. Полагаю, они ещё не все найдены.
   – Значит, всего тридцать семь?
   – Да. Причём каждая из них почему-то приняла единственно верное, с точностью до миллионной доли, значение, при котором возможна материя, а, значит, и жизнь. Юстировка просто немыслимая! Ты можешь представить, что такая подгонка – просто случайное совпадение?
   – Нет, это исключено. Причём исключено абсолютно, вероятность на многие порядки меньше, чем десять в минус тридцатой степени, даже меньше, чем десять в минус сотой.
   – Выходит, они не случайны!
   – Погоди. Но ведь могут быть другие версии такого набора констант.
   – Например?
   – Ну… Скажем, можно представить себе, что все законы Вселенной изначально предопределены некой мировой формулой, ещё не открытому закону обо всём. Он-то и диктует константам их значения.
   – Не вижу разницы между Творцом и этим законом.
   – Хорошо. Можно допустить, что после Большого Взрыва образовалось сразу много параллельных вселенных, и у каждой – собственные параметры и специфические константы. Наша Вселенная – лишь одна из них.
   – Десять в сотой вселенных?
   – Не хуже, чем твой Творец.
   – Ну да, не хуже. Если не думать о том, что столько вселенных логично придётся создать, чтобы хотя бы в одной из них получить нужные свойства.
   – Ну почему именно создать? А если на самом деле природа породила множество миров? И наша Вселенная оказалась приспособленной для жизни только потому, что есть прорва миров, в которых жизни быть не может?
   – Да, тебя с толку так просто не собьёшь, – улыбнулся Кирилл Митрофанович, и закурил вторую сигарету, – На самом деле, твоя версия вписывается в модную сейчас теорию струн. Один американский физик [17 - Леонард Зускинд из Стэнфордского университета, Калифорния, США.] не так давно подсчитал, что число решений этой теории – от десяти в сотой до десяти в тысяча пятисотой степени. Это значит, что количество возможных вселенных с разными законами и разными константами – такое же. Сколько у нас нулей в миллионе, шесть? А в миллиарде – девять? А здесь – полторы тысячи нулей.
   Я промолчал.
   – Заметь, неизвестно, существуют ли этот сонм миров или наша Вселенная – единственная и у неё именно такие параметры, с которыми возможна жизнь.
   – Да, тут случайность исключена. Выходит, либо есть Творец, Абсолют, или, если угодно, Унивёрсум, или вселенных много. Мне больше нравится вторая версия, со множеством миров. Хотя бы потому, что уж совсем слабо верится, что можно так всё точно подогнать, предусмотреть все заранее.
   – Что – всё?
   – Ну там период полураспада, например, термоядерную реакцию – ведь без неё невозможны звёзды, а, значит, свет и тепло. Возможность существования ДНК и связь молекул – ведь и здесь надо предусмотреть всё заранее. Эволюция, выходит, тоже запрограммирована? Нет, слишком всё сложно, невероятно сложно, просто немыслимо сложно. Пусть будет множество миров, возникших при Большом Взрыве.
   – Что, страшно, когда открывается краешек Великого Замысла?
   – Страшно… А ты вот что скажи. Если бы у тебя была машина для перемещения между вселенными, как бы ты находил свой мир среди других, похожих?
   – Интересный вопрос. Ну начать с того, что в некоторых мирах я бы вместе с машиной просто распался на атомы. Представим гипотетически, что не распадусь. Тогда, чтобы найти свой мир, я бы измерял константы. Как только нашёл собственный набор – значит, ты дома.
   – Это можно сделать технически?
   – А ты собрался в иные миры, боишься заблудиться? – улыбнулся Кирилл Митрофанович. – Технически – вполне возможно.
   – Каким же образом? Что, все константы измерять? Это же ужасно долго и сложно.
   – Нет, как раз все не обязательно. Тут есть один нюанс. И называется он «постоянная тонкой структуры», физики обозначают её буквой «альфа». Это безразмерное число, и образовано оно из трёх самых важных, пожалуй, универсальных постоянных – заряда электрона, постоянной Планка и скорости света. Численно «альфа» равна единице, делённой на 137. Так вот, если одна универсальная постоянная примет новое значение, скажем, заряд электрона вырастет вдвое, а другая постоянная, например, скорость света или постоянная Планка станет такой, что «альфа» всё равно останется одной сто тридцать седьмой, то и мир останется прежним. Но если эта «альфа» изменится хоть на йоту, скажем, на одну миллионную, то мир станет другим, скорее всего, безжизненным. [18 - Постоянная тонкой структуры α = e2/hc, где е – заряд электрона, h – постоянная Планка, с – скорость света. Значение «альфа» равно 1/137. Оберхаммер, Счет и Шлатл рассчитали, что изменения «альфа» всего на 4 % или постоянной ядерных сил всего на 0,4 % могут изменить скорость образования углерода или кислорода в 1000 раз, что делает невозможным белковую жизнь.]
   – Значит, может быть множество вселенных с правильной «альфой», где есть жизнь?
   – Скорее всего.
   – А как же другие постоянные?
   – А с другими фундаментальными постоянными дело обстоит похуже. Взять, к примеру, «бету», это отношение массы электрона к массе протона. Так вот, малейшее их изменение ведёт к катастрофе. И если ты со своей машиной залетишь в мир с другой «бетой», то мгновенно рассеешься, и измерять будет некому, да и, скорее всего, нечем. С остальными константами дело обстоит не лучше.
   – То есть надо измерить только три из них?
   – Достаточно и одной.
   – Почему?
   – Потому что если одна из них «правильная», то и остальные две – тоже. Меняться они могут только одновременно. И знаешь, что я по этому поводу думаю?
   – Что же?
   – Что все НЛО как раз из тех параллельных миров, где «альфа» такая же, как у нас.
   И Кирилл Митрофанович, доцент кафедры общей физики, опять закурил и упёрся в меня пронзительным взглядом:
   – И знаешь, зачем?
   – Зачем?
   – Они ищут… Следы деятельности. Доказательства существования.
   – Деятельности кого? Доказательства существования кого?
   – Создателя.
//-- * * * --//
   Я включил чайник и распахнул дверцу холодильника. Тэк-с, что тут у нас имеется? Колбаса, сыр, котлеты с лапшой… И всё же – что меня так насторожило в разговоре с Сабирзяновым? Была же мысль, мелькнул краешек и исчез. О чём же я тогда подумал? О чём-то важном. Вот блин! Пропадают идеи ни за грош средь бела дня! Что-то о параллельных мирах, о константах и о чём-то ещё?
   – И долго ты будешь любоваться содержимым? Дверцу закрой! – возмущённый Машкин голос вывел меня из оцепенения. Она стояла в дверях и недобро смотрела на меня. Пожалуй нет, не недобро, а как-то… брезгливо, что ли.
   – Ты чего такая сердитая? – спросил я, закрывая холодильник.
   – Я не сердитая.
   – Случилось чего?
   – Нет, всё нормально.
   – Но я же вижу, что случилось.
   – Тебе кажется.
   – Ну не хочешь – не говори.
   Она пожала плечами, отодвинула меня в сторону и поставила котлеты на медленный огонь. Я уселся за стол, рассеянно разминая сигарету в руке.
   – Не кури дома! – властно объявила Машка.
   Я чиркнул зажигалкой. Машка хоть и стояла ко мне спиной, но я совершенно отчётливо почувствовал, как она досадливо зыркнула глазом, распаляясь. Какая-то она напряжённая, натянутая… как тетива. Сейчас выскажет… Но она ничего не сказала, совсем. Промолчала. Ну и ладно. Так что же за мысль у меня была? Не про Бога – точно, ерунда все эти разговоры о Всевышнем, он если и был в начале начал, то сейчас его нет. Спит он. Или вообще – умер. Законов напридумывал – и исчез.
   – Ты знаешь, сколько сейчас времени? – с напором спросила Машка, повернувшись ко мне.
   Ну конечно! Время! Вот осёл, как же я мог забыть! Параллельные миры, константы и время! Миров много, я в этом убедился воочию. Вот чем меня осенило! Одинаково ли течёт время в разных вселенных? Ведь если скорость света там иная, то и течение времени тоже должно быть другим! А может, Машина переносила нас с Вовкой не во времени, а закидывала в параллельные пространства? Если предположить, что в других пространствах время идёт чуть медленнее или чуть быстрее? Тогда и будет казаться, что ты движешься во времени, а на самом деле – летишь в пространствах. Эх! Узнать бы, какие там константы! И как течёт время…
   – Алё! Эй! Ты где вообще витаешь? – Машкино лицо уже начало багроветь, – Я разве не к тебе обращаюсь?
   – Ну что случилось? Говори, я слушаю.
   – Ты почему так поздно пришёл?
   – Я ж тебе говорил, у Сабирзянова завис, по делам, у Кирилл Митрофаныча, доцента с кафедры общей физики.
   – Да? А почему от тебя женскими духами пахнет?
   – Разве? – искренне удивился я. – Не знаю… Может, в метро? Да ты что, Машка, ревнуешь? С каких это пор?
   – А с таких! Вот это – что такое? – И она одним движением выдернула из кармана халата нежно-розовый бюстгальтер. – Ну? Что это?
   – Как что? – опешил я. – Лифчик.
   – Сама знаю. А вот чей он?
   – Твой? – наугад предположил я.
   – Как же! У меня отродясь таких не было, жутко-розовых. Да ты на размер, на размер посмотри! Это же «бэ-восемьдесят», а у меня «а-семьдесят»! Совсем другой размер!
   – Может, мамин? – сделал я вторую попытку.
   – Нет, маме он будет маловат, у моей мамы «дэ-сто».
   – Ну, тогда не знаю. Сдаюсь. Говори – чей он?
   – Ты ещё и издеваешься?
   – И не думал. Ну откуда я знаю? Я вообще не ношу лифчики!
   – Я так и думала! – торжествующе объявила Машка.
   – Так и думала, что не ношу?
   – Так и думала, что будешь отпираться!
   – Да причём тут отпираться? Я впервые в жизни вижу эту тряпку!
   – Да? А как тогда она туда попала?
   – Куда – туда?
   – Ты прекрасно знаешь, куда!
   – Нет, не знаю. Представления не имею.
   – Я нашла это, – она брезгливо, двумя пальцами, помахала бюстгальтером у меня перед носом, – в нашем платяном шкафу!

17. Роман

   – Эх, морозец на улице, хорошо! – весело заявил Роман, вваливаясь в комнату. – Снег скрипучий, пар изо рта! Мороз и солнце, словом. О! Привет, Мишка!
   Он снял вязаную шапку и куртку, жизнерадостно потёр руки и, широко улыбаясь, спросил:
   – А Серёга где?
   – Ушёл. Убежал, наверное, на свидание. В галстуке.
   – Ясно. А ты что тут делаешь?
   – Тебя жду, – произнёс Мишка.
   – Ну? Вот он я. Говори.
   – Я по поводу Таньки.
   – А чем я тебе могу помочь по поводу Таньки? Я её в жизни ни разу не видел даже.
   – Видел. И даже разговаривал. По меньшей мере два раза.
   – Значит, я не знал, что это твоя Танька, – улыбнулся Роман.
   – Скажу больше: ты не знал, что её зовут Танькой.
   – Ну-ну, давай, вещай, – заявил Роман и уселся на стул, закинув ногу на ногу.
   Мишка прокашлялся, посмотрел на потолок, собираясь с мыслями, поёрзал на стуле. Потом кашлянул в кулак ещё раз и, уставившись на Романа в упор, спросил:
   – Ты помнишь, мы ходили к бабке узнавать про Мойру, ещё летом?
   – Ну, как не помнить, – подался вперёд Роман. – А что?
   – Помнишь, что разговорили мы бабку, узнали, что эту даму в чёрном, то есть Мойру, она знает. Потому что она – её племянница. Узнали, что она не замужем и что живет-работает в Королёве. Даже телефон выклянчили, домашний. А разузнать всё ты поручил мне.
   – Помню. Только ведь ты её не нашёл тогда. Я и решил, что никакая она не племянница, а бабку загипнотизировали.
   – Одни у тебя заговоры на уме, ничего больше.
   – Так ты говори, не томи, нашёл её?
   – Узнал адрес, по базе данных через телефон пробил, и нашёл.
   – А чего молчишь? Сразу с этого и надо было начинать!
   – Да я её ещё летом нашёл.
   – И ничего не сказал?!
   – Не сказал. Потому что ты ж вопросами замучаешь.
   – Ну ты жук!
   – Минуточку! Никакой я не жук. Я ж к тебе сам пришёл, разве не так?
   – Ну так…
   – Тогда давай договоримся: я излагаю суть, ты меня не перебиваешь, а все вопросы потом. Лады?
   – Лады. Рассказывай.
   – Так вот. Я нашёл её через две недели после визита к бабке. И не просто нашёл, а познакомился. Живёт и работает она действительно в Королёве, только не на секретном объекте, ни в каком не в «почтовом ящике», а в парикмахерской, мастером в мужском зале. Зовут её Татьяна, по фамилии – Леонова.
   – Так это что же… Она и есть твоя подруга Танька?!
   – Договаривались же – не перебивать, собьёшь с мысли! А меня сбивать не надо, я сам собьюсь.
   – Всё-всё, молчу.
   – Значит, едва я всё это разузнал, то сразу с ней познакомился, само собой, прямо в парикмахерской, пришёл постричься. Домой проводил вечером, потом ещё раз. И начался у нас роман, но про него я рассказывать не буду, ни к чему это. Скажу только, что все было у нас хорошо, даже замечательно, встречались, гуляли, ходили в кино, в театр. Намерения у меня были самые серьезные, я даже с её мамой познакомился. Вот мама-то мне и рассказала, что раньше, дескать, Таня была открытая, веселая, все ей рассказывала, а в последние два года стала странная, замкнутая, все больше молчит, будто боится чего-то. И ещё мама её пожаловалась, что Танька, мол, пропадает время от времени подолгу, иногда на несколько дней, и на вопросы, где была, не отвечает, а только отшучивается. И что подозревает мама, не баптисты ли её окрутили, не мормоны ли или ещё какие-нибудь сектанты. Кто-то, говорит, ей крепко голову заморочил. А ещё она рассказала, что бабушка, мамина мама, знахарка, вещунья. И что с ней она опасениями делилась, только та сказала, что, дескать, все нормально с Танькой, сердце по ней не ноет, значит, плохого и нет ничего. Только мама Танькина всё равно беспокоится, вот со мной поделилась опасениями.
   Мишка помолчал секунду, пожевал губами, вздохнул глубоко и продолжил:
   – Мама Танькина волнуется, и меня беспокойство разобрало, и мне непонятно, где она пропадает. Уже после нашего знакомства два раза исчезала, правда, ненадолго, на вечер. Где, думаю, она до ночи пропадает? И – ты не поверишь, Ромка – ревновать я начал. Ну и узнал я потихоньку, через маму, когда Танька исчезнет в очередной раз. Трудное это оказалось дело – она обычно маму не предупреждала заранее, но позавчера все получилось. Приехал я к Таньке на работу, хоть мы и не договаривались о встрече. Она и давай извиняться, я, мол, сегодня никак не могу с тобой никуда пойти, а я отвечаю, мол, нет – так нет, не страшно. А сам плеер свой ей в сумку подбросил, включенный в режиме записи. У меня плеер-то совсем крохотный, с наручные часы размером, а места в нем много, на восемь часов музыки. Проводил я Таньку до автобуса, а сам домой к ней двинул. Там мы с мамой её покалякали про то про се, чаем она меня поила, фотографии старые показывала. Нравлюсь я ей, что ли, не знаю. Во-о-о-от. Танька заявилась ближе к полуночи, мрачная, хмурая, я бы даже сказал, подавленная. Разговаривать с нами не стала – сразу пошла умываться и спать, устала, говорит, сильно. Сумочку, естественно, в прихожей оставила, на крючке висеть. Ну и я домой засобирался, мол, время позднее, пора и честь знать. И пока с ботинками возился, момент улучил и плеер свой из сумки вытащил.
   Роман слушал внимательно и напряженно, он больше не вертел в пальцах огрызок карандаша, он сжал его так, что побелели костяшки. Мишка, однако, не видел его рук, он вообще не смотрел на Романа:
   – Там все получилось, Ромка, все записалось! И дорога в автобусе и все, что было. Только слышно плохо, иногда слова трудно разобрать, потому что плеер записывал из сумки. Но кое-что я все же понял. У них, Ромка, какая-то секта. Жутко засекреченная, с паролями и кличками, ну или не с кличками, а с псевдонимами. Таньку, например, они зовут мойра Клото. Вообще там собралась странная публика – медиумы всякие, экстрасенсы, ясновидящие и тому подобное. Заправляет этим сборищем мужик с противным высоким голосом, его называют почему-то Иллюминатор. Я прослушал запись четыре раза. Это, Ромка, контора, и контора серьезная, большая, у них свои люди в разных городах, а может даже и странах. Так вот что я тебе скажу. Они обсуждали учёных, а больше того – открытия.
   – Не понял я, Мишка, а что, открытия нельзя обсуждать?
   – Опять перебиваешь!
   – Так ты ерунду говоришь. Подумаешь, ученым косточки перемывают! Да мы только этим и заняты… Ладно, ладно, молчу.
   – Так вот значит. На том совещании, а верней сказать, шабаше, их начальник как раз проводил что-то вроде оперативки и спрашивал у магистров и пфальцграфов, какие меры приняты, пофамильно по разным ученым из разных городов, я разобрал Казань, Новосибирск и Екатеринбург. Судя по мерам, Ромка, прессингуют профессуру они ой как серьезно! А цель у них одна: затормозить тему.
   – Своих хотят продвинуть что ли?
   – В смысле?
   – Ну, на свой счет открытие приписать? Чтоб нобелевских нахапать.
   – В том и дело, что нет. Они эти открытия тормозят! Причём любыми средствами. Насколько я понял, вплоть до фабрикации сильнейшего компромата, а то и до физического устранения.
   Они замолчали. Стало слышно, как спорят девчонки этажом ниже, и как ругается дворник на улице, и как тикает старый будильник на подоконнике. Роман повернулся к окну и тихо сказал:
   – Снег повалил.
   – Ага, – Мишка поднялся и прислонился лбом к холодному стеклу, – как в детстве.
   – Что как в детстве?
   – Снег. Пушистый. Почему-то помню именно снег, он падал точно так же.
   – А причём тут детство?
   – Да ни при чем. Просто вспомнилось.
   – Ясно. А с чего ты взял, что они там все медиумы?
   – Это как раз понятно из их разговоров. Они, похоже, предвидят будущее и людей видят, в смысле, что у них на уме. Кстати, Ромка, а с каким поручением к тебе приходила Танька? Ведь ты так и не сказал…
   – А причём тут поручение?
   – Ты давай не жмись, выкладывай. А то я не скажу главного.
   – А что главное?
   – Главное, Ромка, в том, что они, кроме прочих, говорили про профессора Львова!
   – Серьезно?!
   – Так что колись. А то не скажу самого главного.
   – М-да… Хм… Ты меня в угол загнал.
   – Всё равно придётся, Ромка, мы теперь повязаны одной веревочкой. По имени Танька. Нам придётся вместе решать и вместе действовать. Так что скрывать друг от друга ничего нельзя.
   – Да, наверное, ты прав…
   – Не «наверное», а точно! Мне видней, потому что я знаю самое главное, а ты – нет.
   – Хорошо, скажу. Дама в чёрном, то есть Танька, при первой встрече поручила мне вступить в переписку с профом и научила, как именно себя вести. Она дала мне книгу профессора Лебедева, называлась она «Неоднозначное мироздание». Книжка малоизвестная, издана смешным тиражом в сотню экземпляров, очень интересная. Лебедев пишет о свойствах времени, там куча оригинальных мыслей. Однако самое интересное – в приложении, оно было подчеркнуто в оглавлении красным фломастером, полагаю, специально для меня. Речь в нем – о k-числах. Лебедев пишет, что с ним вступил в контакт некто с инициалами «РК». Причём при очень загадочных обстоятельствах. Этот РК засыпал Лебедева кучей идей и в итоге просто запутал. Между прочим, Лебедев назвал про себя этого РК Рыжим Карликом, по аналогии с посланцем Мироздания из романа Стругацких «За миллиард лет до конца света». Рыжий Карлик в романе был просто квантом некоего поля, которое взаимодействовало с разумом землян, останавливая их исследования.
   – Значит, тебе поручили разыграть твоего шефа по тому же сценарию?
   – Именно так.
   – А почему именно тебе? По Интернету они могли сами с ним списаться.
   – Могли бы, только я-то под боком, всегда вижу, чем он занят и письма шлю в нужный момент.
   – Логично. Так тебе удалось его сбить с толку или запутать?
   – Частично. Вернее, сперва удалось, а потом он меня раскусил.
   – Ясно. А кто об этом знает?
   – Я знаю. Профессор знает. Ты. И ещё Танька.
   – И все?
   – И все.
   – Ясно. А вот скажи, какая связь между k-числами Лебедева и работой Львова?
   – Да самая прямая! Числа Демона Львова и k-числа Лебедева – одно и то же, только названо по-разному.
   – Вот даже как? Любопытно. А сейчас Львов работает над своими числами Демона?
   – Не знаю. Думаю, нет. Это очень сложная задача, на её решение может уйти не одна жизнь.
   – Ты уверен?
   – Абсолютно – нет, конечно. Но мне так кажется.
   – А мне кажется, что ты недооцениваешь Львова. И что она вовсю работает, и даже преуспел.
   – Ты-то откуда можешь знать? Ты ж не разбираешься в этом.
   – Знать не могу, а предполагать – вполне. Из той же самой записи.
   – Ну говори.
   – Вот ведь как выходит, смотри. Ты вник в проблему чисел Демона, но не знаешь, к чему может привести решение. Львов, похоже, тоже не догадывается. А эти сектанты – знают… Больше того, они в курсе, что Львов не бросил работать. Откуда?
   – Оттуда! Они, Мишка, всемогущие.
   – Всемогущий только Создатель.
   – Ты ж атеист, какой Создатель?
   – С недавних пор я перестал быть атеистом.
   – Ага, и тебя в мистику потянуло!
   – Немного. Трезвость ума я все ж сохранил. Надеюсь…
   – Ну ладно, Мишка, я догадываюсь, что про Львова ты узнал из своей записи. Это и есть твое самое главное?
   – Нет. Самое главное в том, что на собрании решался вопрос его физического устранения.
   Карандаш в руках Романа хрустнул, одна его половинка звонко упала на стол и запрыгала по нему. Роман быстро прижал её ладонью и посмотрел на Мишку – не увидел ли? А то ещё подумает, что испугался. Но Мишка не обратил внимания, он смотрел на безмолвное кружение снежинок за окном.
   – Это шутка такая? – спросил Роман. Он изо всех сил старался, чтобы голос звучал спокойно, но всё равно не получилось, на слове «такая» голос все же позорно дрогнул. Но Мишка не заметил фальшивой ноты, а может, только сделал вид. Он серьезно посмотрел на Романа и ответил, медленно выговаривая слова:
   – Если бы. К сожалению, совсем не шутка.
   – А может, они просто хотят напугать нас? Заметили диктофон и наговорили ерунды, нарочно.
   – Нет, Ромка, нет. Они совсем не склонны шутить, там все серьезно.
   – Это ты по голосам определил?
   – Нет, по информации. Дело в том, что в качестве примера хорошо проведенных операций они назвали несколько фамилий.
   – Ну и что?
   – А то, что эти люди мертвы.
   – Че ты мелешь, ты что, их лично знал?
   – Одного знал, профессора Вовка. Других двоих нашёл.
   – Профессора Вовки?
   – Нет, Вовк – это фамилия. Я когда услышал «Сергей Вовк», так и сердце екнуло. Так вот что скажу я тебе. Он умер летом две тысячи пятого, на железнодорожном вокзале, в Екатеринбурге. Его траванули ядом. [19 - Известный уральский ученый, лауреат Госпремии РФ, доктор технических наук, профессор Сергей Вовк скончался 13 июля 2005 г. на железнодорожном вокзале Екатеринбурга от отравления клофелином.]
   – Он тоже математик?
   – Нет. Он технарь, занимался ксеноном, пытался состроить из него защиту от радиации. [20 - Имеется в виду труд профессора Вовка «Использование ксенона в качестве радиопротектора».] Шумное было дело, к расследованию подключили московских сыщиков, но убийц так и не нашли.
   – Ты его знал?
   – Видел несколько раз, он к моему шефу захаживал, когда приезжал в командировку.
   – Ясно. А может, его обманутый муж отравил? Или любовница? Или ещё какой междусобойчик случился?
   – Ага. После чего наши медиумы произносят его фамилию? Нет, не может. Они тут руку приложили, я уверен.
   – Мало ли что ты уверен, уверенность к делу не пришьешь.
   – Это так, конечно. А как тогда ты объяснишь ещё две фамилии? Ведь кроме Вовка они назвали Глебова и Федорова. [21 - Член-корреспондент РАН, директор НИИ электромашиностроения Игорь Глебов убит 4 января 2002 г. в Санкт-Петербурге. Профессор кафедры исследования матопераций факультета вычислительной математики и кибернетики МГУ Вячеслав Федоров убит 20 апреля 2004 г. в Москве. Оба убийства не раскрыты.] Я порылся нашёл обоих. Не слишком ли много для совпадений, а, математик?
   – Да, много, это совпадением быть не может… Возможно… Так они что, всю ученую Россию контролируют? Один математик, другой химик…
   – Не исключено. А может, и не только Россию.
   – И что делать-то теперь? Я ж ещё когда говорил – сильная контора, безгранично могучая. Блин, во попали…
   – Ну не безгранично… что-то всегда можно предпринять, глупее всего сложить руки и ждать, пока придут по твою душу.
   – Глаза-то разуй, Мишка, они всю Россию прижали, может, у них филиал в каждом городе, в каждом университете?
   – Не думаю, с такой разветвленной сетью трудно сохранить секретность. Они скорее всего посылают своих людей в разные места.
   – Ну если даже так. Но не забывай, что там экстрасенсы, они ж могут просчитать все твои ходы вперед!
   – Нет, Ромка, не могут. Слабо им. Сил не хватит на всех распыляться.
   – Откуда ты знаешь, хватит или нет?
   – Это ж понятно: нам удалось записать их шабаш на диктофон, а это сильный компромат. Заметь: вся их всесильная, как ты говоришь, контора, все медиумы-экстрасенсы не обнаружила диктофон. Это раз. Таньку я нашёл по фото, стало быть, и другого можно найти как-нибудь, любой человек оставляет следы у знакомых и родственников. Это два. Танька хоть и чувствует многое, и всегда сама первая звонит, если у меня что-то случилось, но ведь и она диктофон не заметила. Это три. Значит, не так и могучи они. Значит, и против них можно бороться.
   – Может ты и прав, Мишка, не знаю… А если они заодно с ФСБ?
   – Да кто ж их разберет? Может… Только зачем ФСБ своих же учёных уничтожать? Они их посадить могут, если надо.
   – Ну не ФСБ, так ЦРУ. Или, скажем, масоны. А что? Похоже. У масонов тоже магистры есть, и наукой, я слышал, они интересуются. Запретными знаниями. Вдруг это просто масонская ложа?
   – Тоже не похоже. Про масонов все знают, какая уж тут секретность? Я полагаю, это масонство с дутой секретностью одна только ширма, внимание журналистов отвлекать…
   – От чего отвлекать?
   – Да хотя бы от этих… медиумов. Скорее всего, связь со спецслужбами у них есть, так легче добывать информацию. Причём связь эта может быть с какой угодно конторой от ФСБ до ЦРУ, или с теми же масонами. И совсем непонятно, то ли они под крышей у спецслужбы, то ли сами крышуют.
   – М-да… И что нам делать?
   – В любом случае выход один: рассказать все профу. И дать ему послушать запись. А там видно будет.
   – Когда рассказать?
   – Завтра же. А того лучше – сегодня.
   – Вот так сразу? Нет, я того… Боязно.
   – Ты в своем уме или как? Его же просто шлепнуть могут. Или уже…
   – Ну да, ну да… Ты прав, другого выхода нет. Тогда завтра, прямо с утра. А пока, чтоб время не терять… Давай сюда свой диктофон, запись на компьютер скинем.
   Роман посмотрел в окно. Снег шел все сильнее.

18. Профессор

   …Дома меня ждал Андрей Козлов, он зашел по делу, на пять минут. Ну на полчаса, не больше. В крайнем случае, на час-полтора, от силы два. Просто так, поболтать за жизнь и выпить пива. Или водки. Или пива с водкой. У него жена с детишками в отъезде, так что немного расслабиться сам бог велел. Он нашёл меня месяца три назад, и мы начали встречаться при каждой возможности – мне нравилось вспоминать детские годы, ему, по всей видимости, тоже. Жил он недалеко – добираться минут сорок, если без пробок. Так что Андрею я, конечно же, обрадовался.
   Посидеть толком, увы, не получалось – Машкины сестрица с племянницей, с сыном и дочкой не давали. Племянница-то ладно, не страшно – повертелась перед зеркалом, набросала эскиз помадой, тушью, румянами и ещё тем, чем они обычно себя разрисовывают, спрыснулась духами и смылась. Гулять, наверное. Или по магазинам. А сестрица с чадами уходить не собиралась, у них какие-то дела, то ли экзамен, то ли собеседование. Хоть убей – не пойму, какое может быть собеседование с человеком, если ему всего шесть лет? Впрочем, пусть собеседуют на здоровье, их дела. Неудобство заключалось в том, что Машкина сестрица готовилась к этому собеседованию. Вернее, готовила детишек. Не знаю, получалось ли у неё, но шума было много. Разве пиво полезет в глотку в таком бедламе? Нет, не полезет.
   Просидели мы с Андреем на кухне минут двадцать, я вяло ковырял вилкой позавчерашний оливье, а он чистил вяленую воблу. Четвертую. Три очищенных и нетронутых уже лежали неряшливой горкой на блюдце. Говорить было решительно невозможно, да я бы даже и не смог перекричать вопли, которые доносились из соседней комнаты.
   – Ну кто так пишет, кто пишет! – возмущенно звенел женский голос, – у тебя ж все кривое! Остолоп! Ты завтра это будешь показывать? Это?!!! Позорище… И как тебе совести хватает в глаза матери смотреть! А ну, пиши снова. И не вой! Нечего тут нюни распускать, ишь!
   Последовала секундная пауза тишины. А потом – все повторилось. Ну кто так пишет! И – трах! Оплеуха. Потом – вторая. И в два голоса протяжно завыли, как пароходы на реке, детские голоса. Один совсем тоненький, как у прогулочного катера, другой с баском, посолиднее. Трехпалубный теплоход, не меньше. Или сухогруз.
   – Третий день так живут, – крикнул я в ухо Андрею, – ещё два осталось.
   И для верности, чтоб он понял, показал пальцами знак Виктории, мол, два, а не три и не четыре, а два. Андрей молча посочувствовал. Бесконечный пароходный рев снизил ноту на полтона, истощился и затих. Я живо представил, как детишки, выдав первый вопль, набирают воздух, чтобы выдать следующий с новой силой. Андрей воспользовался секундной паузой.
   – Славка, – быстро спросил он, – а эта, твоя родственница, она пиво пьет?
   Договорить он не успел, слово «пьет» утонуло в слаженном дуэте, но я все понял. Какой же он умница – Андрей.
   Вскоре Машкина сестра, звали её Лена, потягивала «Невское светлое», с аппетитом закусывая его чищеной воблой. Выбирала она только длинные кусочки спинки. Андрей не возражал, он наслаждался тишиной. А я сидел с детишками в соседней комнате.
   Оказывается, надо было всего-навсего написать букву «А». У Сережки никак не получались косые палочки. Он со страхом, перемешанным с обидой, показывал листочки с корявой буквой, нарисованной зеленым карандашом. Ах мамашка, разве ж он так научится писать, криком да побоями?
   – Хорошая у тебя буква получилась, Сережка, – сказал я, – правильная.
   Он недоверчиво посмотрел на меня. И было видно, как страх постепенно тает в его широко раскрытых глазах.
   – Конечно, хорошо, – повторил я, – ведь я смог прочитать твою букву. Я её узнал. Значит, ты написал правильно. Молодец!
   Сережка повел плечом и уставился на листок. Сомнений, что написана именно буква «А» у него тоже не было.
   – Конечно молодец, – продолжил я, – вот только косые линии у тебя получились не совсем прямыми. Давай мы с тобой сделаем так. Сначала возьмем правильно карандаш…
   Через четверть часа я вернулся на кухню, налил себе пива и выхватил перед носом в Лены последнюю спинку воблы. Андрей подмигнул мне, я подмигнул Андрею. И он достал из холодильника ещё три банки «Невского». И мы с ним начали беседовать. За жизнь. Спустя полчаса, как только мы добрались до воров и взяточников, нас прервала Лена. Чего это, говорит, детишки примолкли, подозрительно это. На что я ответил, что ничего тут подозрительного нет, они пишут букву. Лена не поверила. Как это, говорит, пишут? Сами? Оба?! Ага, сами, и скоро принесут результат, ты сиди пока, отдыхай. Она встрепенулась, дернулась – хотела было пойти, проверить, но мы её не пустили. Подождем, сказали, ещё немного, интересно, что будет.
   Ждать пришлось недолго. Дверь в прокуренную кухню вскоре отворилась и нам предстали Сережка с Юлькой. Они гордо передали маме листки с буквой «А». Один листок – с зеленой, другой – с синей. Все палочки были ровные. Относительно конечно, но все же – ровные. Лена выронила вилку.
   – Славка, у тебя было пирожное, я видел, – сказал Андрей.
   – Ага… Понял.
   Я выудил из холодильника эклер на блюдечке и отправил детишек обратно в комнату, мол, тут накурено, там съедите, я вам сейчас принесу. Уговаривать их не пришлось – они мгновенно убежали в «свою» комнату. Андрей, прихватив пирожное и нож, ушёл вслед за ними, и через мгновение вернулся. Наливай, говорит, мы про аппетиты Америки не договорили. Я, разумеется, налил, по полной, в три бокала. А Лена подозрительно посмотрела на Андрея и спросила:
   – А где нож? Ты что, оставил им нож?!
   – Ага.
   – Они ж поранятся!
   – Ничего не будет, Сережка уже большой. Да и нож не острый, только пирожные им и резать.
   – Ты не понимаешь! Они ничего поделить не могут, всегда с криком. А тут ещё нож! Передерутся. Поранятся!
   И Лена вскочила, готовая ринуться в комнату к детям. Но Андрей положил ей на плечо тяжелую руку, усадил на стул:
   – Не передерутся, я им слово волшебное сказал. Слышишь – тихо? Подожди немного, имей терпение. Так что ты говоришь про Корею?
   Последние слова были обращены, разумеется, ко мне. И я поделился насчёт Кореи. И только начал развивать мысль про их ракеты и наших конструкторов, как в кухню прошествовали Сережка с Юлькой, чумазые, все мордочки в эклере, и довольные. Юлька несла пустое блюдце, Сережка – грязный нож. Они торжественно сложили свою поклажу в мойку, сказали «спасибо» и удалились.
   Немую сцену прервала Лена:
   – Что ты им сказал? Почему они не поссорились? Почему вообще у них тишина? Запугал?
   – А они выглядели запуганными? – рассмеялся Андрей, – Говорю же: слово волшебное знаю, только тебе его не скажу. Ты мать, ты должна знать.
   – Ну и не надо! Тоже мне, кудесник… – вспылила Лена. Она выстрельнула щелчком сигарету из пачки, нервно прикурила и отвернулась к окну.
   Больше в тот вечер Сережка с Юлькой нас не тревожили, и мы вволю потрепались и про Корею, и про Грузию, и про Украину, и про футбол, и про многое другое. Волшебные же слова Андрей Лене так и не сказал. Не сказал и мне. Но я их и так знал. Чтоб дети не ссорились и всегда делились по справедливости, надо научить их простому правилу: «Один режет, другой выбирает». И все! Само собой, тот, кто режет, будет изо всех сил стараться делить ровно пополам. Потому что ему всегда достанется меньший кусок.
   А Лена сделала собственный вывод – она решила снова выйти замуж.
//-- * * * --//
   Первым же делом Лена поинтересовалась семейным положением Андрея. И немедленно была разочарована – увы, женат, и дети в наличии.
   – Что ж Вы не носите обручальное кольцо? – едко спросила она, – вводите честных девушек в заблуждение.
   – Однако! – улыбнулся Андрей. – Вы так говорите, Лена, как будто я пытаюсь за вами ухаживать. Не думаю, что кольцо что-то значит, и холостяк может оказаться с кольцом, потому, скажем, что привык к нему или оно попросту не снимается. По большому счету, совершенно неважно, носит человек кольцо или нет. Лично мне оно просто мешает, как чужеродный предмет.
   – Да, – глубокомысленно заметила Лена, – для меня кольцо – знак, которому объяснения не нужны, ни за что его не надену, пока не замужем.
   – А все же интересно получается. Я кольцо не ношу, Владислав вот – тоже, хоть и женат. И Васька Петров не носит. К чему бы это?
   – Какой Васька? – вмешался я. – Тот самый?
   – Ага. Тот. Тот, который выменял на клюшку Нинку Калугину, когда ему было шесть лет. Или пять…
   – Хм… А ты его давно видел?
   – Прошлым летом имел удовольствие.
   – Да? И как он?
   – Потолстел. Постарел. Поседел. А в остальном – все тот же Васька.
   – И как живет?
   – Да как сейчас можно жить в деревне? Пчел разводит… Хотя дом у него неплохой, ничего не скажешь, новая «Нива», дети… Трое. Наверное, счастлив… А знаешь кто у него жена? Нинка Калугина! Правда, это она давно была Калугина, а сейчас – Петрова. Видел я её, глазищи все такие же огромные и такие же синие, не выцвели. И ещё видел клюшку, ту самую, детскую, всю побитую и исцарапанную в ледовых боях. Так эта клюшка висит на стене, на самом видном месте, любовно зачищенная наждачкой и покрытая бесцветным лаком. Вот это, скажу я вам, любовь! С самого детства.
   – Погодите, – вмешалась Лена, – как это так – сменял на клюшку?
   – А так вот, – ответил Андрей, – привел однажды её домой с улицы, зимой, всю укутанную, и объявил родителям, что теперь не втроем, а вчетвером будем жить, что он её, Нинку то есть, у её брата Кольки на клюшку выменял. Конечно Нинку вернули родителям, а новенькую клюшку вернули законному владельцу, Ваське. Ну а годы прошли, он ней, на Нинке, и женился.
   – Вот бы мне такого, с клюшкой, – мечтательно произнёсла Лена, – чтоб на всю жизнь.
   Она подумала немного и добавила:
   – Только не деревенского. И обеспеченного. И успешного. И доброго. И чтоб детей моих любил. И чтоб элегантный и серьезный был, без вредных привычек и – чтоб по бабам не ходок…
   – Вот тебе раз! – возмутился Андрей. – Добрый, чтоб любил – и богатый? Это же нонсенс. Оксюморон.
   – Что такое оксюморон?
   – То – чего не может быть, вроде горячего снега… Вы уж выберите что-то одно, или богатый, или добрый и любящий.
   – А что, богатые не любят?
   – Ну почему? Смотря что… Деньги, например, они очень даже любят. Себя тоже любят. Но деньги любят больше.
   – Эх, не понимаете вы нас, женщин. Хочется же всего.
   – И по возможности сразу? Знаете что, Лена… Самая большая глупость женщин – наивные мечты и богатая фантазия. Они часто придумывают то, чего не бывает. Ждут от жизни того, что она и не думает им давать. Требуют того, чего не достойны. А может, и достойны, но в силу объективных причин – это получит кто-то другой. Они ждут, надеются, верят, а между тем, что-то отдаленно напоминающее нашу мечту, пробегает мимо, а они равнодушно смотрят вслед, упорно следуя мечте… Так проходит жизнь.
   Андрей сел на любимого конька. Он мог бы убеждать Лену и дальше и, в конце концов, ему бы это удалось, но все карты смешало появление Машки – она легко перехватила инициативу в свои руки, и разговор перетек в другое русло. Удивительное дело: Машка вопросом поиска жениха владела в совершенстве, будто только тем и занималась, что ежемесячно выходила замуж. Или ей только казалось, что владела… Словом, с этой секунды у нас с Андреем остался только совещательный голос, да и тот душился на корню.
   – Ну правильно, Лена, тебе срочно надо найти жениха, – заявила Машка таким тоном, будто речь идёт об очевидной, понятной даже ребенку, вещи.
   – Как же мне его найти, Маш? На работе их нет, в ночные бары ходят только бабники, а в театре знакомиться как-то неловко, да и редко удается сходить.
   – Ну кто ж ищет жениха в театре? Ты ещё в музей сходи!
   – А что, надо в музей?
   – Ни в коем случае! Разве молодой жизнерадостный холостяк добровольно пойдет в музей или в театр? Туда только женатики ходят, да и то под конвоем.
   – Да? А куда ходит молодой жизнерадостный?
   – Ну подумай!
   – Не знаю…
   – Ну подумай, подумай! О чем говорят мужики?
   – О нас!
   – Это само собой. А ещё?
   – О политике.
   – А ещё, ещё?
   – О футболе.
   – Вот!
   – Это что же, ты предлагаешь мне переться на футбол, слушать ужасные вопли и, не бай бог, мат?
   – Не нравится?
   – Нет.
   – Тогда ходи в театр с такими же дурами! А одинокие мужики будут орать на стадионе.
   – Но на футболе ужасно скучно…
   – Хорошо. Не хочешь футбол – займись спортом. Скажем, горными лыжами. Или виндсерфингом. Там тоже одиноких хватает.
   – Но я не умею кататься на лыжах! И на доске – тоже.
   – Ну и замечательно! Уметь как раз не надо! Ты ж не кататься будешь, а знакомиться! Знаешь, сколько добровольных учителей найдется! Успевай только выбирать!
   – Может быть… Только это все дорого, и времени много отнимает.
   – А как ты хотела? Любишь кататься – люби и саночки возить.
   – Все-таки хотелось бы попроще…
   – Хм… А в метро не пробовала?
   – В метро ездят одни нищие, а мне нужен успешный, – капризно заявила Лена.
   – Так тебе жених нужен или деньги?
   – Жених! Конечно, жених! Но… непременно с деньгами.
   – Такие тоже в метро попадаются, правда не в любую погоду.
   – А в какую погоду? И как их вычислить?
   – Ты слушай меня, я тебя научу. Значит, ждешь снегопада. В снегопад пробки на дорогах ужасные, и те мужчины, что всегда ездят на машинах, то есть как раз успешные, косяком ломятся в метро! Там их и отлавливай.
   – Как же я его отличу?
   – Да очень просто! Во-первых, он должен быть в дорогом пальто. Во-вторых – в ботиночках на тонкой подошве, потому что у него просто нет теплых ботинок, ведь он всегда на машине. А главное – он должен плохо ориентироваться под землей, ведь спускается в метро он редко! Так вот. Как только увидишь мужика, который стоит с растерянным видом перед указателем и не знает, куда ему идти, смотришь на пальто и на ботинки. Если все как надо – бери его!
   – Но как? Подойду, мол, здрасьте, я Ваша тетя?
   – Да просто же, ну! Надо перед ним рассыпать сумочку, все содержимое – на пол! Он, как джентльмен, ведь люди в дорогих пальто сплошь хорошо воспитаны, станет помогать собирать твое барахло. А дальше – дело техники, слово за слово…
   – А если он не станет помогать?
   – Ну не станет – значит не джентльмен, такой тебе и самой не нужен.
   – А если он женатый?
   – Это уже детали. Главное – подцепить мужика. У него, может, друзья есть… Ты меня слушай, только так и найдешь богатого, воспитанного и умного.
   – А почему он умным должен оказаться?
   – Потому что все дураки в снегопад в пробках стоят!
   – Отличный способ, я запомню. А ещё где можно познакомиться?
   – Сейчас ещё много сайтов знакомств появилось, там можно поискать.
   – А давай поищем? Ты умеешь?
   – Умею, чего ж тут не уметь?
   И они ушли в комнату, включать компьютер. А мы с Андреем остались.
//-- * * * --//
   – Напористая она у тебя, – помолчав немного, сказал Андрей, – Как жизнь-то вообще, налаживается, или не очень? Мне кажется, что не очень.
   – Правильно кажется, чем дальше – тем хуже. Помнишь, я тебе рассказывал, она лифчик нашла в шкафу? До сих пор забыть не может.
   – А чей он – не выяснили?
   – Не-а. Ума не приложу.
   – Не тещин?
   – Нет, у неё размер другой.
   – А может он после стирки сел?
   – Издеваешься? Впрочем, черт его знает. Да что там лифчик! Тут она недавно похлещё нашла компромат, за диваном в большой комнате.
   – Что же?
   – Заколку для волос!
   – Может быть, Машкина, старая?
   – Нет, Машкина быть не может, у неё же стрижка короткая. Будь её, пусть даже старая, узнала бы.
   – Это да. А может, кто из гостей потерял?
   – Может. Только она говорит, что гостей у нас сто лет не было, а уборку она недавно делала.
   – Ну и что? Завалялась где-нибудь эта заколка, а потом возьми да объявись на белый свет. Сам говоришь – за диваном. Часто она его отодвигает?
   – Нет, конечно, он тяжелый. Может, раз в год… Самое плохое, что Машка, похоже, перестала мне доверять. Ходит сердится, холодная… Подозрительная стала… Чужие волосы на одежде ищет, принюхивается, не пахнет ли духами. Словом – кошмар.
   – Ревнует, значит.
   – Значит, – вздохнул я. – Однако хватит о грустном, давай лучше о делах.
   – Думаешь, о делах не грустно?
   – И все же. Как у тебя там, подвижки есть?
   – Не-а, нету особых, все как-то по мелочи. Уж лучше ты первым расскажи, я из телефонного разговора понял, что ты что-то нарыл.
   – Да где там… Топчусь на месте.
   – Ясно. А над чем сейчас трудишься? Только поподробнее.
   – Хорошо, – хмыкнул я, – тогда внимай. Я сейчас бьюсь над описанием инвариантов топологических пространств. Причём под инвариантами подразумеваю свойства пространства, которые не меняются при деформировании. В частности, меня интересуют фундаментальные группы гомологий и когомологий. Иными словами, я копаюсь с гармоническим анализом.
   – Ясно, – не моргнув глазом, заявил Андрей, – а то же самое по-русски ты объяснить можешь?
   – Теория групп… Раздел абстрактной алгебры, который изучает алгебраические структуры. Я ковыряю алгебру Ли, это смесь теории групп и математического анализа. Она служит для изучения дифуравнений и многообразий… А в физике – для описания симметрий. Этим симметриям подчиняются физические законы. Группы Ли часто указывают путь к возможным физическим теориям.
   – Не пойму. Ты в какие-то дебри влез… Ты что, хочешь написать суперформулу, с помощью которой можно открывать законы физики, из которой истекают все законы природы?
   – Нет, конечно. Я пытаюсь ПОНЯТЬ эту, как ты говоришь, суперформулу. Для этого и пришлось влезать в теорию групп.
   – Да разве такая суперформула есть?!
   – Ну да. Ещё в ноябре появилась… Всеобщая теория всего. [22 - В начале ноября 2007 года американский учёный Энтони Гэррет Лизи опубликовал 31-страничную статью, которая, как утверждается, объединяет все известные физические законы. Называется она «Единая теория», или «Всеобщая теория всего». http://arxiv.org/PS_cache/arxiv/pdf/0711/0711.0770v1.pdf] А ты не слышал?
   – Нет… Ну и о чем она?
   – Ну если в общих словах, то она описывает все четыре вида взаимодействий в природе – и гравитационные, и сильные, и слабые, и электромагнитные. Причём эти четыре взаимодействия не просто втискиваются с натяжками, а тютелька в тютельку вписываются в структуру этой алгебры, просто мистика какая-то. Мало того: все известные частицы тоже ровнехонько располагаются по местам и самым загадочным образом сами собой объединяются в тройки, поколения, и так далее. Скажу больше: теория объединяет две других теории, глобальных для физики – квантовую механику и общую теорию относительности. Так вот, в этой Всеобщей Теории Всего используется как раз алгебра Ли, а частности, группа E -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

одна из исключительных простых групп. Алгебру эту я порядком подзабыл, вот и пришлось вспоминать. А если честно, я её и не знал толком никогда, так что штудировал с нуля.
   – Разобрался?
   – Более-менее.
   – Ты бы хоть показал, как она выглядит.
   – Кто?!
   – Ну эта… Суперформула твоя. Не очень длинная?
   – Боюсь, это слишком сложно.
   – А сам говорил – исключительно простые группы.
   – Да не исключительно простые, а исключительные простые! Совсем не одно и то же. Собственно, формулы как таковой нет, есть матрицы. Там таблицы, картинки…
   – Понял. Ну а ко Времени какое это все отношение имеет?
   – Не знаю.
   – А зачем тогда влез в эти матрицы?
   – Хм… Не могу сказать. Может, интуитивно чувствую, что там надо копать.
   – Ну, если интуитивно… – потянул Андрей. – Хотя я всё равно в этом не понимаю, так что тебе видней. Ты лучше скажи – много ли тебе осталось до победы?
   – Не знаю. Может, неделя, может, год, а может, и сто.
   – Нечего сказать – обнадежил.
   – А что я могу? Я ж тебе не Лагранж и не Гаусс. Вон Эйнштейн – и тот не смог.
   – Ладно… Остаётся только надеяться.
   – Надейся – надейся. У самого-то как движется?
   – Да у меня без перемен практически, – вздохнул Андрей, – Со схемой я, конечно, разобрался, даже малость усовершенствовал, чтоб стабильнее работала, с приводами – тоже, понял что к чему. А толку? Что она там вытворяет, эта Машина, всё равно непонятно. Там черт ногу сломит. Какие-то колеса с ободьями, увешанными кучей электромагнитов, коммутация – сложнейшая. Разве поймешь, какие там поля закручиваются, и, главное, как?
   – Ну да. Мы с тобой, Андрюха, похожи на двух дикарей-бушменов, которым в руки попал телевизор. Они вроде и видели такой, но как включать – не знают, и жмут кнопки наугад, даже не подумав, что его надо в розетку воткнуть и антенну подсоединить.
   – Ну почему сразу бушменов? Ведь как управлять мы все же знаем, какой кнопкой что именно запускается и каким рычажком регулируется. Вот если б её в наше КБ загнать, да на стенд, да поля промерить…
   – А что, это возможно?
   – Нет, конечно.
   – Сейчас за деньги многое доступно. Может, платные какие услуги есть?
   – Только не в нашей конторе. Кроме того, что ты объяснишь инженерам-лаборантам, если спросят, что это за хреновина?
   – Совру что-нибудь.
   – Раскусят… Настучат… Потом разбирайся с начальством! Нет, это чревато. А вообще, знаешь, эта Машина очень походит на огромный допотопный гироскоп, только увешанный электромагнитами. Вернее, сразу на три гироскопа. Разница в том, что там оси подвешены свободно, а тут – движутся принудительно.
   – И что это нам дает?
   – Ничего… Разве что предположение, что общее поле, которое складывается из полей электромагнитов, как-то меняется из-за изменения взаимного расположения колес или маховиков – не знаю, как их назвать.
   – Эх, Андрюха, да это и так ясно. Нам надо знать, как именно меняется, и главное, зачем меняется и что это дает. Ну ладно… Ты вот что скажи… Если Машина сломается, починить её сможешь?
   – Думаю, смогу.
   – Уже хорошо. А летать в прошлое-будущее не пробовал?
   – Нет, побоялся, страшно не вернуться, уж больно ты мне жуткую картинку рассказал. Кроме того, мы же договаривались…
   – Ладно-ладно, не горячись. Давай наметим с тобой план действий…
   Но наметить не удалось, потому что к нам на кухню ворвались Машка с Леной. Возбужденные, разгоряченные, глаза горят. Не иначе, женихов нашли. Ну точно, у Лены в руке листок с почеркушками. Наверняка там номера телефонов с именами. Сейчас держись – начнется обсуждение достоинств, а это надолго. Андрей быстро смекнул, что к чему, и моментально ретировался. Мол, время позднее, дорога дальняя, да и вообще… засиделся я тут. И убежал домой, на прощанье поцеловав дамам ручки.
   А они, проводив галантного гостя, немедленно принялись с азартом обсуждать интернетовских женихов. Мне вовсе и не хотелось их слушать, и я удалился в Гришкину комнату, где давным-давно дрыхли Ленины детишки.
//-- * * * --//
   В комнате стояла тишина, пахло детским сном и покоем. Я нащупал в темноте настольную лампу, щелкнул выключателем, и приглушенный свет заполнил комнату теплым уютом. Сережка с Юлькой сопели себе в два носа на Гришкиной кровати, раскрыв рты. Юлька свернулась калачиком, сложенные вместе ладошки – под щекой. А Сережка раскинулся, руки вразлет, одна нога свисает с кровати. Мне вспомнились и трудности написания буквы, и дележ пирожного. Да, впечатлений они получили немало. Я тихонько перевернул на бок Сережку, чтоб он не свалился с кровати, поправил одеяло, и полез за шкаф, где у нас живет раскладушка.
   Когда постель была готова, а брюки и рубашка висели на спинке стула, когда я уже потянулся к лампе, чтоб выключить её, я увидел три бумажных самолетика на столе. Два из них были сделаны из листков, на которых красовалась неровная буква «А», на одном синяя, на другом – зеленая. А третий самолетик – с тоненькими, ажурными, как паутинка, линиями матрицы Лизи. На этот самый третий самолетик я уставился, не мигая, даже дыхание перехватило. Вот это да! Легким движением руки матрица получила третье измерение, превратилась из плоской в объемную. И связи между узлами не разрушились! Значит, так можно выйти за пределы плоскости этой матрицы… А что если… Ч-черт! И тут до меня дошло. И я как был, в трусах и в майке, схватился за карандаш, чтобы проверить догадку немедленно. Зеленый карандаш оказался совершенно тупым и страшно крошился, но меня это заботило мало – я встраивал своего «ежика» в матрицу. И, надо сказать, встроил его идеально, вписался, будто тут и был. Да-да, все складывается, все получается, все вписывается в Единую теорию, если… Если время трехмерно.

19. Профессор

   Дверь открыл Сабирзянов. Он был в махровом халате и в тапочках на босу ногу. В руке он держал недоеденный бутерброд с бужениной. Осмотрев меня с головы до ног, Кирилл Митрофанович отступил вглубь квартиры и сделал приглашающий жест. Я шагнул в полутемный коридор. Кирилл Митрофанович молча подождал, пока я сниму пальто, молча проводил меня на кухню, так же молча налил кофе. И только когда я отхлебнул из дымящейся чашки, он спросил:
   – Итак, Владислав Сергеевич, случилось нечто экстраординарное, я полагаю?
   – Возможно. По крайней мере, мне просто необходимо с тобой поговорить, причём немедленно.
   – Прямо сейчас, в выходной?
   – Да, прямо сейчас, я кое-как до утра дотерпел.
   – Хорошо, – согласился Кирилл Митрофанович, положив ногу на ногу, и откинулся на спинку стула, – излагай.
   Я сделал ещё глоток кофе и начал рассказывать. Про числа Демона, про получившегося из них «ежика», про Всеобщую теорию Всего, про то, как мистически мой «ежик» вписался в Матрицу, про то, что время у меня получается трехмерным, и что это заставляло вселенные множиться.
   Кирилл Митрофанович выслушал мой монолог, не перебивая. А когда я замолчал, он выдержал долгую паузу, собираясь с мыслями, а потом, сложив руки на груди, медленно произнёс:
   – А ведь ты не первый, кто выдвигает подобную теорию. Я имею в виду идею ветвления миров, я уж не говорю про их множественность. Скажем, теория Калуцы-Клайна, [23 - Теория Калуцы-Клейна – модель, позволяющая объединить два фундаментальных физических взаимодействия: гравитацию и электромагнетизм. Опубликована в 1921 году математиком Теодором Калуцей, который расширил пространство Минковского до пятимерного и получил из уравнений общей теории относительности классические уравнения Максвелла. В 1926 г физик Оскар Клейн обосновал эффект ненаблюдаемости пятого измерения (его компактности). Эта первая успешная теория объединения, непротиворечивая внутренне и не противоречащая эксперименту. Дальнейшее развитие теория Калуцы-Клейна получила в теории струн.] она появилась в двадцатые годы. Сейчас даже своя терминология сложилась. К примеру, совокупность вселенных получила название Мультивселенная или Мультиуниверсум, а гипотеза о существовании этих миров – М-гипотеза. Наша Вселенная – не одна-единственная, а всего лишь одна в бесконечной череде других. Что в этом такого? Но твое волнение я, конечно, понимаю.
   – А трехмерное время?
   – И это не ново. Мне помнится, одним из первых трехмерное время предложил Бартини, ещё в начале шестидесятых. [24 - Роберто Ороса ди Бартини, известный советский авиаконструктор и учёный, крупный специалист по аэродинамике, разработчик экспериментальных самолётов. Известен более под именем Роберт Людвигович Бартини. В годы репрессий Бартини работал в «шарашке», под крылом Л. П. Берии. Любопытно, что в качестве подчинённого в те времена у него работал С. П. Королёв. Работа о шестимерности пространства была напечатана в журнале ДАН (Доклады Академии Наук) в 1962 году. Представлял её в журнал академик Б. М. Понтекорво.] Он утверждал, что Вселенная существует в шестимерном пространстве-времени, и что путешествовать во времени можно, перемещаясь в пространстве, и – наоборот, перемещаться в пространстве, используя время.
   – Что-то я не понимаю.
   – Не все сразу, давай уж по порядку. Более всего твои идеи и математические выкладки сильно перекликаются с идеями Эверетта, им, кстати, тоже уже полвека. [25 - В июльском номере за 1957 год в журнале «Reviews of Modern Physics» вышла статья физика из Принстонского университета Хью Эверетта III под названием «Формулировка квантовой теории в терминах соотносительных состояний». Согласно принципу неопределённости Гейзенберга, чем точнее мы знаем месторасположение элементарной частицы, тем меньше известно о её скорости, и наоборот. По этому принципу электрон, который вращается вокруг ядра – не точка, а размытое облачко, причём облачко сферическое. Это облачко для наблюдателя – область возможных местонахождений электрона. По Эверетту, в момент измерения или наблюдения, Вселенная расщепляется на множество других, отличающихся друг от друга только местонахождением именно этого электрона. Причём реально существуют ВСЕ мыслимые варианты этого местонахождения, и для каждого из них есть собственная Вселенная. Эверетт предположил, что в момент измерения из множества миров выделяется только один, причём именно тот, где электрон и наблюдается. Таким образом, в теорию вводился наблюдатель, субъективные переживания которого Эверетт трактовал как физическую систему, воздействующую на наблюдаемый электрон. Следовательно, всякое наблюдение изменяет состояние микрочастицы, заставляя вселенную ветвиться.] Так вот, если ему верить, то всякий раз, как только делается выбор из нескольких возможных состояний, наша Вселенная расщепляется на несколько параллельных вселенных, очень похожих друг на друга. Понимаешь? Есть Вселенная, в которой мы с тобой сейчас пьем кофе, есть – где пьем чай, есть, где просто курим. И каждая из них развивается по-своему, у каждой с момента расщепления свой путь, своя история. Так что, твоя жизнь – один лишь частный случай множества разных судеб, которые проживут твои двойники, причём всех судеб, какие только могут быть, все возможные варианты, все – до одного.
   – Грандиозно…
   – Забавно вот что. Недавно открытые свойства Времени противоречат законам физики, и, главное, принципу причинности! Ты помнишь, что это за принцип? Грубо говоря, есть событие, а есть причина, породившая его. Например, причина – твоя неловкость, а событие – разбитая чашка. Событие же причину породить не может. Вот если ты двинул локтем и случайно смахнул чашку на пол, она расколется на кусочки. Но не наоборот – ты не можешь двинуть локтем оттого, что появились осколки, не так ли? Это и есть фундаментальный принцип причинности. Значит, ни одно событие не происходит само по себе, без причины, кроме того, события происходят всегда позже причин. Однако этот принцип выполняется только для нашего бытового времени, однонаправленного, постоянного в скорости течения и непрерывного. Теоретики уже разрушили эту идиллическую картину мира. Вспомни хотя бы работы Козырева. Сейчас известно, что время может течь и из Будущего в Прошлое, причём с разной скоростью. Мало того: оказывается, нет принципиальных запретов на постройку машины времени. А это полностью нарушает принцип причинности.
   – Погоди! А как же дедушка?
   – Чей дедушка?
   – Да ничей. Гипотетический. Если отправиться в прошлое, встретить там своего дедушку в нежном ещё возрасте, и убить его? Он не женится, не будет у него детей, и внуков, и, стало быть, не родишься ты сам. Но если ты не родился, значит, не попал в прошлое и не убил дедушку, и не расстроил его свадьбу. Стало быть, ты родишься! Получается замкнутый круг.
   – А-а, парадокс дедушки, вот о чем ты. Ну да, замкнутый круг и получается, причём любой вариант развития нарушает принцип причинности, ты это точно подметил. Но ты забыл о том, с чем пришёл ко мне.
   – О чём же?
   – Ты же сам сказал, что время трёхмерно.
   – Это же только гипотеза, мне с трёхмерным временем оказалось проще оперировать математически, только и всего.
   – Это как раз может говорить о правильности твоей догадки, ведь у тебя всё срослось, и результаты твоей работы не противоречат физике. Очень вероятно, что они попросту верны.
   – Предположим. Но всё же…
   – С твоего позволения, я продолжу, – нетерпеливо перебил меня Кирилл Митрофанович, – представим, что твоя теория верна, не будем ломать копья на тему её правдоподобия, а то спор затянется до ночи и кончится ничем. До дедушки мы, само собой, уже не доберёмся.
   – Хорошо, – согласился я.
   – Так вот. Если время трёхмерно, что это за измерения? Может быть, оно объёмно, с собственными длиной, шириной и высотой?
   – У меня получается не так. Не могу сформулировать… Тут завязка на конкретные события и его …скорость, что ли. Или насыщенность. Словом, есть что-то вроде величины потока времени через заданную точку, как напора воды.
   – Правильно, ты на верном пути, думаешь как Эверетт.
   – Какие же измерения времени по Эверетту?
   – Давай считать. Первое измерение – то, к которому мы все привыкли, – сказал Кирилл Митрофанович и загнул палец, – Это длительность. Показывает, как долго длится событие.
   – Второе измерение, – Кирилл Митрофанович загнул второй палец, – это скорость Времени, или по Козыреву – плотность Времени. Именно его ты назвал насыщенностью.
   – Наконец, третье измерение, – Кирилл Митрофанович загнул третий палец и выразительно посмотрел на меня, – это вероятность, того, что событие случится.
   – Точно! Как я сам не догадался, это ж прямо просится из выкладок!
   – Именно. А ведь это самое третье измерение по сути своей ни что иное, как углубление работы Бартини.
   – Кто-нибудь ещё писал об этом?
   – Естественно! Поищи на досуге… М-м-м-м… Лучше всего теорию Брюса Де Витта и Нейла Грэхэма о множественности миров. [26 - Речь идёт о сборнике Брайса Де Витта и Нейла Грэхема «Многомировая интерпретация квантовой механики», изданном 1973 году.] Тебе будет интересно.
   – И как по их версии это измерение выглядит?
   – Да просто. Ясно, что в любой момент настоящего имеется множество вариантов развития Будущего. Эти варианты можно условно разбить на самые вероятные, просто вероятные, маловероятные и невероятные.
   – Значит, я как богатырь на распутье, дорог? Вперёд пойдёшь – богатым станешь, налево пойдёшь – коня потеряешь, и так далее. А путь назад, то есть в прошлое, один?
   – Именно так. Видишь, как красиво получается? Время – оно как дерево, ствол и крона с кучей веток, которые, как им и положено, ветвятся. Причём каждый новый отросток ветвится тоже, и так до бесконечности.
   – Значит… Значит в прошлое, по дороге в сторону ствола дерева, один путь, а в будущее – множество, – сказал я. А сам подумал: «Так вот почему при возвращении из будущего Володина «Волга» всегда попадает в свою вселенную! Потому что возвращение из будущего – это же дорога вниз, к стволу дерева! А дорога к стволу всегда одна. Значит, если всё так ветвится, можно попасть в разные варианты будущего и благополучно вернуться. Постой-постой…». Я понял, что ухватил настоящую Мысль с большой буквы, блестящую мысль: «А при движении из настоящего в прошлое? Когда я возвращаюсь в настоящее, я двигаюсь вверх, к кроне, и неизбежно заплутаю среди множества вариантов… Володя находил нужный ему мир по куче деталей, постепенно приближаясь к нему. Ясно, что чем ближе ветка к твоей, тем меньше между ними различий! Всё сходится… Мало того: ясно, что Володя видел будущее размытым, будто из множества почти одинаковых картинок, наложенных одна на другую, потому, что у будущего много вариантов, он видел их все!» Мне вспомнились прищепки на балконе и рыжий кот, которого чуть не раздавил грузовик. Мысли эти промелькнули в голове мгновенно, яркой отчётливой вспышкой, короткой слитной очередью. Даже, пожалуй, не очередью: они пришли ко мне одновременно, все сразу, единым озарением. И сразу хаос сменился порядком, всё само собой разложилось по полочкам, я будто перестал плутать в потёмках лабиринта, поднялся над ним и охватил взглядом сразу все хитросплетения коридоров. Ощущение было столь острым, что я чуть не проговорился Кириллу Митрофановичу про действующую Машину времени… Вслух я сказал совсем не то, что так хотелось, а брякнул первое, что пришло в голову:
   – Вселенные, выходит, не параллельны, коли они расходятся.
   – Строго говоря, да, – ответил Кирилл Митрофанович, и удивлённо посмотрел на меня, то ли он не ожидал столь глупого утверждения, то ли удивился тому, как зазвенел мой голос, – но параллельными их можно называть, просто отдавая дань сложившейся традиции.
   – Ну да, согласен, не стоит нарушать традиции.
   – Значит, вернуться из будущего в точку старта можно всегда, независимо от того, в какую именно ветвь ты попадёшь, дорога неизбежно приведёт к стволу. А вот из прошлого возвращение вообще не всегда возможно.
   – Потому что можно заблудиться?
   – Нет, я о другом, может статься так, что дороги домой не будет вообще, в принципе, как таковой, она закроется.
   – Почему?
   – А вот здесь-то мы и добрались до парадокса дедушки. Убив его, ты создаешь новую реальность, новую ветку, новый путь развития истории. В нём нет дедушки и его потомков, но есть ты, попавший в этот мир сразу взрослым. В другой реальности, откуда ты и отправился в путь, всё остаётся, как было: дедушка жив, рождаются его дети, рождаешься ты – его внук, чтобы рано или поздно отправиться в прошлое… Выходит, что никакого парадокса нет!
   – В прошлом, – продолжал он, – ты попадаёшь в прошедшее уже настоящее, живое настоящее, только год на календаре другой. И там, само собой, есть ветви будущего, по одной из них ты и прибыл. После убийства дедушки появится новая ветвь, только и всего. Скажу больше: эта якобы новая ветвь, с убитым дедушкой, тоже уже существует! Уж если вероятность убийства дедушки есть – то и вероятностная ветвь просто обязана быть! Вообще все возможные варианты развития событий в этом древе времён уже имеются, есть миры и с живущим дедушкой, и с убитым.
   – Я понял, понял, – перебил я, – в полном комплекте мирозданий имеются все возможные варианты моей жизни.
   – Именно так. И каждый раз, когда делаешь какой-то выбор, ты попадаешь на развилку и фактически раздваиваешься. Стало быть, с тобой произойдёт всё, что только может произойти, только неизвестно, в каком из миров. Вывод прост: настоящее время – это момент, когда возможен выбор ветвей развития будущего.
   – То есть ветвление – результат выбора?! Моего в том числе?
   – В некотором роде – да.
   – Не верится.
   – Я лишь излагаю теорию Эверетта. Твои же формулы и идеи с ней перекликаются, причём очень тесно.
   – Но как же так? Зачем, кому это надо – чтобы целые вселенные размножались из-за выбора одного человека? А ведь только на Земле нас живет шесть миллиардов! И каждый человек ежеминутно делает выбор.
   – Во-первых, не только человек, ты забыл про животных, которые тоже умеют делать осознанный выбор, ну и, кроме того, ветвление может происходить и без выбора. А во-вторых, вселенные не только ветвятся, но и склеиваются! Ветвление может быть обыденное, например, ты выбираешь, какую конфету взять из вазочки, «Белочку» или «Трюфель». Конечно, может случиться так, что «Трюфель» окажется последним, а через миг именно он очень кому-то понадобится, и потянется цепочка событий с какими-то последствиями, ну, скажем, семейная ссора, развод и в результате – нерождение гения, а то и будущий диктатор, который развяжет мировую войну. Но ведь очевидно, что скорее всего выбор конфеты никаких последствий иметь не будет. Другое дело, если выбор гарантировано приводит к последствиям, которые затрагивают многих. Ну, скажем, решение оператора Чёрнобыльской АЭС выдвинуть стержни привело к катастрофе. Не выведи он стержни – ничего бы не было. Так вот, по Де Витту, [27 - Брюс Де Витт, физик-теоретик, почётный профессор физики Техасского университета в Остине, автор многих книг, одна из которых – «Общий подход к теории квантованных полей» (2003)] если последствия выбора практически никак не сказываются на жизни вселенной, если, как я говорил, ветвление обыденное, то пара вселенных, отличающихся только тем, что в одной из них вместо «Белочки» имеется «Трюфель», с большой вероятностью скоро склеятся в одну. Миллиарды ветвлений, но ведь и миллиарды склеек! Рискну предположить, что если во вселенной нет разумного наблюдателя и, значит, нет его выбора, то число ветвлений будет равно числу склеек.
   – Погоди-погоди… Но это значит, что мы влияем на прошлое! Которое, ты говорил, изменить нельзя! Ведь совершая поступки сегодня, мы допускаем или не допускаем склейку вселенных в прошлом! Взять те же конфеты. Можно сделать так, что выбор «трюфеля» никак не скажется ни на чем, а можно искусственно устроить скандал, к примеру, заявить, что ты его украл, или пожалел, неважно что. А скандал закончить ссорой и враждой. Тогда склейки не будет?
   – Правильно. Прошлое живёт и меняется, оно влияет на настоящее и, стало быть, на будущее. Прошлое по Эверетту изменить нельзя только целенаправленно. А само по себе оно меняется постоянно, из-за склеек.
   – Стоп! Запутался. Так смогу я убить собственного дедушку или нет?
   – Сможешь.
   – Но ты ж говорил, прошлое целенаправленно не изменить!
   – А кто тебе сказал, что ты его изменишь? Если ты стрельнёшь в дедушку, значит, этот выстрел уже был в одном из вариантов вселенной, все просто. Тут скорей наоборот – не выстрелить ты не сможешь.
   – А если я нарочно не стану?
   – Значит, выстрелит твой двойник, такой же, скажем, как ты, только не седой, а лысый.
   – М-да… Сложно это всё. Надо обдумать на досуге.
   – Кто ж не даёт? Давай обдумаем, пиво у меня есть.
   – Я ж говорю, на досуге… Ты мне лучше вот что скажи: если теория Эверетта известна давно, почему никто не попытался рассчитать машину времени?
   – Пытались… Из последних, помнится, Боннор сочинил петли времени, да только это сплошная теория. [28 - Британский физик Уильям Боннор в 2003 году вывел уравнения, описывающие, каким образом электрические и магнитные феномены общей теории относительности могут образовать «петли времени», ведущие из настоящего в прошлое. Сам Боннор считает эти петли нарушением канонов физики.]
   – А как практически можно перемещаться?
   – Хм… А совсем просто. Фейнман, утверждал, что сложение скоростей двух инерциальных систем эквивалентно формулам вращения на мнимый угол. [29 - Ричард Фейнман – выдающийся американский физик. Один из основателей квантовой электродинамики. Входил в число разработчиков атомной бомбы в Лос-Аламосе. Разработал метод интегрирования по траекториям в квантовой механике (1938), а также метод диаграмм Фейнмана в квантовой теории поля, с помощью которых можно объяснять превращения элементарных частиц. Предложил модель нуклона, теорию квантованных вихрей. Лауреат Нобелевской премии по физике в 1965 году.] Профессор Лебедев интерпретировал его так: среди параллельных пространств обязательно найдутся пространства с мнимыми измерениями. Стало быть, твоя Машина должна перейти в мнимое пространство, повернуться там на некоторый угол, и вернуться в реальное пространство совсем в другом месте. Или в другом времени. Скорость может быть любой! Если такие параллельные пространства реальны, то остаётся сущий пустяк: выявить условия перехода в мнимое пространство.
   – Всего-то и делов… На это могут уйти годы, а то и десятилетия…
   – Да. А может и вовсе не быть никаких параллельных миров, и Эверетт просто ошибся.
   – Выходит, и я ошибся?
   – Не исключено. Но если ты прав, тогда твои выкладки могут найти практическое применение.
   – Какое же?
   – Например, постройка Машины Времени.
   – Каким же это образом? – с замиранием сердца спросил я.
   – Ну вот же, смотри, вот здесь… Дивергенция векторного поля… по замкнутому контуру… поток вихря… Видишь? А о физическом его смысле ты подумал? Нет? Одно слово – математик. Вот тут и есть взаимодействие, только не знаю, чего с чем. Ясно лишь, что поле очень уж хитро закручено и что оно вращается… Но по большому счёту всё это, конечно, домыслы, пустые гадания. Ведь мы не знаем ни частот, ни мощностей, ни спектра, ни, главное, конфигурации этого поля! Даже природа его неизвестна…
//-- * * * --//
   Я нервно шагал я по снежно-солёной каше, ошеломлённый грандиозной картиной множества миров. Они ветвились, разрастались и гибли прямо перед моими глазами. Миллиарды галактик возникали из ниоткуда и обращались в прах из-за блажи капризной красотки, а то и вовсе из-за взбалмошного характера непокорного жеребца. Подумать только! Нет, это слишком похоже на фантастику. Впрочем, все другие попытки объяснить тот же принцип неопределённости, не менее фантастичны. А у меня на руках имеется образец Машины, который прямо подтверждает множественность миров, причём миров очень похожих. М-да… Мою идею насчёт параллельных пространств с разной скоростью течения времени, конечно, надо выкинуть на свалку, бредовая она. И по масштабам против эвереттовской не тянет, мелковата. Каков размах, чёрт побери! Творец, если он есть, экономить не привык…
   А ещё беспокоила, смущала меня одна неясность, логическая неувязка в рассуждениях Сабирзянова. По всему выходило, что путешествовать можно только в прошлое, дескать, будущее сейчас только формируется, его ещё нет. Потому и вселенные расщепляются, а потом склеиваются, мол, процесс идёт, и будущее прорисовывается в деталях прямо на ходу. Но если я, к примеру, прилечу в прошлое, то попаду хоть и в прошедшее, но настоящее! Оно и есть настоящее для всех людей, кроме хронопутешественника. Стало быть, для них для всех будущее только формируется. Но я-то знаю, что оно уже есть! И чем настоящее моих предков отличается от моего настоящего? А ничем… В моём настоящем тоже может быть зевака из трёхтысячного года. Где тогда найти истинное настоящее, эту отправную точку расщепления миров? Она в прошлом или настоящем? Или её нет? Ерунда полная, так быть не может. Скорее всего, будущее уже есть. Причём во всех возможных вариантах, какие только можно себе представить.
   Хм… Занятно… Выходит, что же? Выходит, всё это расщепление, ветвление, которое происходит у нас на глазах, на самом деле уже было, с самого начала времён? Так… Тут главное – не запутать самого себя, того и гляди, крыша съедет. Наверное… Наверное, время похоже на реку. Ну да, не просто на реку, а на дельту. Скажем, дельту Волги. Так-так-так, я где-то рядом… В чём главная разница между деревом времён и дельтой времен? Дерево – РАСТЁТ. А дельта реки статична, она не меняется. Вот! Точно… Что же получается? Время, оно как вода в Волге, оно течет мимо берегов, по всем рукавам, и то место, где бросишь щепку – оно и будет настоящим, отправной точкой расщепления миров! В совершенно любом месте. Плывущему на щепке муравью только кажется, что за поворотом появляются все новые рукава, на самом деле они были и есть. И это прекрасно видно, если подняться над рекой на самолете – увидишь всю дельту одним взором. Вот если б было возможно подняться так же над Мультивселенной! Тогда бы я увидел раз и навсегда застывшую картину дельты миров с миллиардами рукавов. Покуда нас несёт течение времени, мы видим склейки и разветвления, а могли б взглянуть со стороны – увидели бы РЕЗУЛЬТАТ. Это значит – быть во всех временах сразу. А может, Создатель так и видит, всё сразу? Тогда ясно, что означает «вездесущ» и «всевидящ».
   А, ч-чёрт, вляпался в грязищу. Я выпростал ботинок из чёрной лужи и потряс ногой. Ну конечно, вода попала внутрь! Теперь, того и гляди, простыну. И как это я не заметил лужи… Я посмотрел на мутный, в серых пузырьках ручеёк, стекающий неровной дорожкой вниз. Там, возле поребрика, он изгибался размашистой петлёй и исчезал в люке ливнёвки. По поверхности мутной воды плыли мини-воронки, этакие крохотные вихри, их закручивало и бросало из стороны в сторону течение ручейка, они исчезали и появлялись вновь, заставляя серые пузырьки бежать то быстрее, то медленнее. Я уставился на грязный ручеёк, и никак не мог оторвать глаз. В нём, в его грязных струях и недолговечных воронках я увидел, как работает Володина Машина. Увидел, как она захватывает, затягивает в себя пространство, как пытается скрутить время, и в итоге сама проваливается в другое измерение. Так человек, стоя в лодке, тянет к себе за трос берег, и в итоге перемещается сам. Я чётко представил, как закручивается в тугой жгут спираль электромагнитного поля, как свитый жгут сворачивается в другую спираль, диаметром побольше, как замыкается в бублик эта спираль, как бешено вращается она вместе с тяжёлым ободом, и как входит под углом и сливается с другими полями, с другими свитыми бубликами, сгенерированными обмотками двух других ободов.
   Да, да! Ну конечно! Поле надо свернуть несколько раз спиралью, закольцевать и раскрутить. Таких колец должно быть три, перпендикулярных друг другу, по количеству осей координат. От их взаимодействия и появится переход в мнимое пространство. Я тряхнул головой, выходя из оцепенения, и медленно пошёл к подъезду. Забавно как… Из формул выходит, что скорость перемещения зависит от момента импульса, то есть от скорости вращения поля, а размер кокона – того пузыря в пространстве, который будет перемещаться – от геометрических размеров вращающегося поля. Значит можно сделать машину компактнее и быстрее. И ещё у Володиной Машины должен быть чудовищный разброс… Скорость вращения поля задаётся механически… о какой производительности может идти речь? Это ж паровая машина, КПД ни к чёрту. Нет, надо делать иначе…
   И я распахнул дверь в подъезд.
//-- * * * --//
   Конечно же, Машка объявила, что оставит меня на весь вечер дома, посидеть с детишками, а ей надо сходить вместе с Леной – понаблюдать за тем, как будет проходить свидание. Я только пожал плечами в ответ и прошёл в детскую.
   …Проснулся я от того, что кто-то настойчиво дёргал меня за рукав. Я открыл глаза. Передо мной стояла Юлька и хлопала ясными глазами. Увидев, что я проснулся, она спросила:
   – Дядя Слава, а что такое Липопасть?
   Я глянул на экран – Том с ножом в лапе несся за Джерри (или наоборот?) по кухне под оглушительный грохот падающей посуды. И на часы – они показывали 21:00. И на Юльку, она стояла, всем своим существом являя вопрос. Серёжка выглядывал у неё из-за спины и ковырял пальцем в носу.
   – Щас скажу, – пообещал я и пошёл стелить им постель. Дети молча наблюдали за мной и ждали.
   – А перед сном что надо сделать? – спросил я.
   – Зубки почистить, – хором ответили они.
   – Молодцы, знаете! Так идите, чистите.
   – Мы уже почистили.
   – Тогда вдвойне молодцы. А что ещё надо сделать?
   – Книжку почитать.
   – Ну так почитайте.
   – Мы ещё не умеем, мы только три буквы выучили. Ты нам почитай.
   – Ладно. Какую?
   – А вот эту! – Серёжка протянул мне яркую книжку. – Нам вчера её читали и не дочитали.
   – Ага! А откуда?
   – Да ты что, не видишь? – удивилась Юлька. – Там же закладка втырена, красинькая!
   – Действительно… Ну, ложись, почитаю. Так, что тут у нас? Ага…
   Я набрал побольше воздуха в лёгкие и принялся с выражением читать:
   – Вдоль по Африке гуляют.

     Фиги-финики срывают, —
     Ну и Африка, вот так Африка,
     Оседлали носорога, покаталися немного.
     Со слонами на ходу поиграли в чехарду.
     Ну и Африка, вот так Африка,
     Выходила к ним горилла, им горилла говорила,
     Говорила им горилла, приговаривала:
     «Вон акула Каракула распахнула злую пасть.
     Вы к акуле Каракуле не хотите ли попасть,
     Вы к акуле Каракуле не хотите ли попасть
     Прямо в пасть?

   – Так что такое Липопасть? – требовательно повторил Серёжка, пристально глядя мне в глаза.
   – Где? – не понял я и попытался перевернуть страницу.
   – Ну ты же сам прочитал. Вы к акуле Каракуле не хотите Липопасть. А? Что такое Липопасть?
//-- * * * --//
   Через полчаса они уснули, а ещё через полчаса вернулись Лена и Машка, сердитые, даже обозлённые. Как оказалось, мои дамы успели сбегать не на одно, а на целых два свидания, и, конечно, безрезультатно. Мне с обидой объяснили, что все интернетные женихи оказались липовыми – обычные похотливые самцы в поисках разовых приключений, один даже женатый, причём без кольца (тут Машка подарила мне испепеляющий взгляд), а замужеством они лишь манили, искали повод для встречи. Выяснилось, что все мужики – сволочи, и всем им надо только одно. Занятно… Как будто женщинам надо что-то другое… Да, другое, заявили мне дамы хором, впрочем, не объясняя, что именно другое. Мне просто дали понять, что «ничего-то я не понимаю», и только. Я лишь пожал плечами в ответ.
   Удивительно другое: Лена, едва сняв сапоги, натянула их снова и, глядя в сторону, попросила меня посидеть с детишками, а сама умотала из дома в неизвестном направлении. Одна. Я посмотрел на улицу – за окном густо валил снег. Ах вот, в чём дело! План охмурения в действии… И я подумал, что ни за что не скажу Лене, что такое Липопасть.
   Мысли мои прервала телефонная трель. Я машинально глянул на часы – стрелки показывали без четверти одиннадцать. Кто может звонить так поздно? А звонил Андрей. Совершенно спокойным, ровным голосом он сказал:
   – Славка, у меня машину угнали!
   – Что? Кому нужна твоя ржавая «девятка»?
   – Да нет… Угнали «Волгу», прямо из гаража.
   – Вместе с Машиной времени?
   – Вместе, естественно.
   – А как же охрана? – спросил я. Ничего глупее этого вопроса, конечно, придумать было нельзя, – ты ж уверял, что гараж хорошо охраняется.
   – Да. Охранник в коме, он сейчас в реанимации.

20. Роман

   Роман спешил, как только мог. Он ворвался в подъезд, ударив дверь тяжелым башмаком. Тишина на лестничной площадке вмиг рассыпалась, гадкий скрип петель и тяжкий вздох пружины отдались невнятным эхом где-то наверху и затихли. Роман взлетел на шесть ступенек в два прыжка и – не успел. Двери лифта ехидно захлопнулись прямо у него перед носом, и кабина с тихим гулом, поскрипывая, поплыла наверх.
   «Ах, блин, вот не повезло! А, ладно, пешком добегу», – решил Роман и легко поскакал по лестнице, перепрыгивая через ступеньку.
   Он застал лифт на площадке третьего этажа, и, проходя мимо, успел увидеть уголок кабинки со старым мутным зеркалом и жёлтой слепой лампой в потолке, прежде чем закрылись двери. Лифт был пуст – значит, кто-то сюда поднялся. Роман заскочил в предбанник, куда выходили двери четырех квартир. Так и есть! Перед квартирой профессора Львова стоял незнакомец в тёмном длинном пальто. Правая рука его пряталась в кармане, а левая, в чёрной кожаной перчатке, тянулась к кнопке звонка. Сомнений быть не могло – это киллер!
   Роман начал бесшумно, не дыша, подкрадываться сзади, прикидывая в уме, чем бы ударить незнакомца по голове – пока он находился у киллера за спиной, справиться с ним было проще. Тут главное – эффект неожиданности. Испугать, удивить, ошеломить – и ты хозяин положения. Роман приметил обрезок водопроводной трубы возле старого шкафа, и беззвучно взял его в руку. Но ударить он не успел: до широкой спины осталось всего-то пара шагов, когда входная дверь распахнулась. Что там впереди, Роман увидеть не мог, весь обзор закрывало тёмное пальто незнакомца, зато он услышал. Это был голос жены профессора Львова.
   – Андрюша! – удивленно сказала она, – Ты чего такую рань? Случилось чего?
   Что ответил таинственный Андрюша, Роман не расслышал. Но он сообразил, что это никакой не киллер, и осторожно, чтоб не звякнуло железо, положил трубу на пол. Незнакомец прошёл в прихожую. Маша, собиравшаяся было закрыть дверь, увидела Романа:
   – Рома, и ты здесь! Вы что, вместе пришли? Вот не знала, что вы знакомы…
   Роман стеснительно пожал плечами, ну да мол, здесь, пробормотал невнятно «здравствуйте…». Маша скользнула в сторону, давая ему дорогу, и Роман бочком, чтоб не задеть её ненароком, протиснулся в квартиру.
   – Проходите, проходите, – захлопотала Маша, – Слава на кухне. Чаю попьём…
//-- * * * --//
   – Роман, – представил профессор Львов, – это Андрей, друг детства. Андрей, это Роман, мой аспирант. Прошу прощения за мою супругу, у неё гостит двоюродная сестра, поэтому уделить внимания она нам не может, – он замолчал на секунду, разливая кофе, а потом спросил:
   – Чем обязан столь ранним визитом? – и уставился на Романа: последняя фраза была адресована ему.
   Ага, – смекнул Роман, – значит, меня он не ждал, потому что другу детства он вопроса «зачем припёрся» не задал. Но как, чёрт побери, рассказать, что на него открыли охоту? При этом Андрее наверняка не стоит. Ну да! А вдруг он всё же киллер и есть? Что – друг детства не может быть убийцей? Может! Ишь как на меня этот Андрей вытаращился, ждёт, что скажу… Вот блин, а я и дежурной версии не заготовил!
   – Понимаете, профессор, – произнёс он неуверенно и почесал в затылке, – одна штука никак у меня из головы не выходит.
   – Какая штука?
   – Помните, вы мне про кометы рассказывали? – неожиданно для себя нашёлся Роман. – Говорили, Сабирзянов вас в курс дела ввёл…
   – Помню, отчего ж.
   – Так вот. Я вчера залез в Интернет, на «Астрофорум», и совершенно случайно наткнулся на комету Холмса. [30 - Комета 17P/Holmes открыта 6 ноября 1892 года британским астрономом Эдвином Холмсом, её блеск оценен в 4–5 m, он постоянно возрастал и концу ноября достиг 3m. Диаметр комы также увеличивался. У кометы наблюдался небольшой слабый хвост, который на снимках выдающегося американского астронома Эдуарда Барнарда достигал полградуса. На расстоянии 1 градус от ядра наблюдалась изолированная диффузная масса. В декабре комета значительно потускнела, её блеск упал до 11 m. 16 января 1893 года вновь отмечена мощная вспышка, блеск возрос до 5–6m. В январе комета снова ослабла до 11–12m, а в феврале австрийский астроном И. Голечек заметил ещё одну небольшую вспышку.] Ну, конечно, не на саму комету, а на информацию о ней. Это слабенькая такая, ничем не примечательная комета. Знают о ней только профессиональные астрономы. Так вот. Оказывается, 24 октября 2007 года она взорвалась! Причём так сильно, что светимость увеличилась почти на четырнадцать звёздных величин, то есть примерно в двенадцать тысяч раз!
   Роман видел, что профессор слушает его невнимательно, рассеянно, думая о чём-то своём, видел, что Андрей и вовсе ждет, пока он закончит, причём ждёт нетерпеливо, разве что на стуле не елозит. Но поделать с собой ничего не мог – чем дальше он рассказывал, тем больше вдохновлялся, тем убедительней и ярче звучала речь.
   – Комету сфотографировали испанцы и француз, и все они заявили, что она стала звездообразной формы, а серединка другого цвета – жёлтая. Яркость сперва резко подскочила, а потом начала медленно слабеть. [31 - Речь идёт о Рамоне Навесе и Монтсе Кампасе из Барселоны и Франсуа Кугеле из Верхнего Прованса. Астрономы отметили, что комета имеет почти звездообразную кому. Фотографии кометы можно увидеть здесь: http://elementy.ru/news/430619]
   – Похоже на взрыв, – равнодушно вставил Андрей.
   – Да, похоже, – горячо ответил Роман, – кто-то даже заметил, что она вроде бы распалась на куски, но это не подтвердилось.
   – Что с того? – вмешался профессор. – Комета могла столкнуться с каким-нибудь метеором, при больших встречных скоростях взрыв закономерен, ничего этакого тут нет.
   Профессор произнёс «этакого» таким тоном, что Роман мигом смекнул, что он имел в виду «ничего этакого, из-за чего стоило бежать к нему сломя голову ни свет ни заря и отрывать от дел». Роман хмыкнул и ядовито спросил:
   – Если комета столкнулась и взорвалась, значит, она рассыпалась на куски?
   – Разумеется, – пожал плечами профессор.
   – Если даже предположить, что комета взорвалась сама по себе, она всё равно должна разрушиться?
   – Должна, – нетерпеливо ответил Львов, – что с того?
   – А то, – торжествующе объявил Роман, – что однажды она уже взрывалась!
   – Так не бывает, как она может взорваться дважды?
   – Она взрывалась больше, чем дважды, профессор.
   – Так. Рассказывай.
   – Эту комету обнаружили больше ста лет назад и тоже как раз в момент, когда она ярко засверкала. Астрономы видели слабый хвост и голову, и, что особенно интересно, какую-то диффузную массу, скорее всего – плотное облако газов. Потихоньку комета потускнела, и её было видно только в хороший телескоп. Спустя примерно месяц – ещё одна мощнейшая вспышка, комета вновь засияла, но к концу января побледнела и стала едва заметной. Вроде была и третья вспышка, поменьше, но тут полной ясности нет…
   Выдав эту тираду, Роман победно посмотрел на профессора, а потом – на Андрея, и, выждав эффектную паузу, медленно произнёс:
   – Ясно, что одна и та же комета несколько раз взорваться не могла. Значит, это был не взрыв. Вопрос: что могло так сильно и так быстро повысить светимость? Ответ: раскалённые газы, которые вырываются из сопла. Комета корректирует свою орбиту! И если факел окажется направленным точно в сторону Земли, он будет очень ярким, а формой, возможно, будет напоминать звезду с размытыми краями. Как раз такую штуку и наблюдали – диффузную массу.
   – Что ты говоришь, светится? Истекающие газы? – переспросил Андрей.
   – Да. Очень вероятно, что это работа двигателя! – отчеканил Роман.
   За столом повисла тишина. И тут, в этот самый момент скрипнула дверь, и на кухню танцующим шагом вплыла Лена в махровом халатике и мягких домашних тапочках. Она обвела присутствующих долгим взглядом, зевнула, прикрыв рот ладошкой, и пробормотала:
   – Мужчины, как всегда, если не про рыбалку, так про двигатели, про моторы. Мне вчера по ушам ездили-ездили, ездили-ездили, про клапаны, вкладыши, поршни и какие-то там распредвалы, я чуть с ума не сошла.
   Профессор поднялся из-за стола:
   – Роман, имею честь представить, Елена, двоюродная сестра моей супруги, из посёлка Рассудово.
   Роман встал и поклонился, да так рьяно боднул при этом головой, что едва не разлил кофе. Лена в ответ сделала книксен.
   – Вчера Елена проводила эксперимент по поиску жениха по алгоритму Маши, – продолжил профессор, – и, судя по тому, что явилась она лишь под утро, определенных успехов добиться удалось. Не так ли, Лена?
   – Да какое там, – ответила та, усаживаясь за стол со своей чашкой, – ерунда это, полная туфта. Несмотря на то, что я всё сделала правильно – и в снегопад, и в метро… Вообще всё как положено: стоит мужчина, озирается, пальто приличное, дорогое, ботиночки на тонкой подошве… Вот только, как потом оказалось, всего имущества у него – это самое пальто да ботиночки. И вообще он иногородний, потому и в метро плутал. Вот и доверяйся после этого опытным женщинам – такого насоветуют, не приведи господь! Только время зря потеряла… Куда лучше в Интернете искать, мне понравилось.
   Лена отхлебнула кофе и, резко сменив тон на ласковый до приторности, сказала:
   – А, Машенька, и ты пришла кофею попить!
   Мужчины разом повернули головы. В дверях стояла Маша и сверлила профессора Львова убийственным взглядом. Роман подумал, что если б на него посмотрели с такой смесью возмущения, гнева и брезгливости, от него осталась бы только кучка пепла.
   – В чём дело, Машка, – спокойно спросил профессор, – случилось что-то?
   – Случилось! – отчеканила Маша. – На этот раз – случилось! Я нашла твою анкету на сайте знакомств.
   – И что с того? – не дрогнувшим голосом ответил профессор. – Наверное, это чья-то дурацкая шутка. Я анкет нигде не вывешивал.
   – Шутка? С твоим портретом?
   – Почему бы и нет? Не велика проблема мой портрет найти. Можно, скажем, на кафедре взять.
   – Да, но это я тебя фотографировала! Причём тут кафедра? Я знала, я догадывалась, что ты такой, только снаружи весь из себя благородный, а сам втихаря любовницу ищешь!
   – Говорю же тебе: я не в курсе, это кто-то балуется. Может, студент…
   – Скажи лучше – студентка!
   – Нет, так не пойдет, – устало вздохнул профессор. – Разве так дела делаются? Ты бы вышла на контакт, назначила свидание, а уж потом закатывала бы скандал. После того, как поймала. А сейчас разговор пустой, беспредметный, ни о чём. Ты ничего не в состоянии доказать, а у меня нет ни малейшего желания оправдываться. Можешь поверить мне на слово: я об этой анкете слышу впервые. А лучше – пусти Романа покопаться в компьютере, может, он чего интересного нароет.
   Профессор повернулся к Роману и спросил:
   – Ну что, выручишь своего шефа, разберёшься, что к чему?
   – Попробую… – И Роман вслед за Машей и Леной вышел из кухни.
//-- * * * --//
   – Дёрнуло же их именно сейчас по сайту лазить, ни позже, ни раньше!.. Всё как-то наперекосяк у меня в последнее время, Андрюха.
   – Да ладно, не переживай, образуется. Чёрная полоса всегда сменяется белой.
   – Дай-то бог, чтоб сменилась раньше, чем мы с Машкой разведёмся…
   – Что, так всё серьёзно?
   – Не знаю я… Но хорошего мало, мы почти не разговариваем… Однако давай к делу. Рассказывай – с чем пришёл.
   – Собственно, разговор у меня короткий, но не телефонный.
   – Да я уж догадался.
   – Ага. Дело в том, что в Володину «Волгу» вмонтирован самоликвидатор.
   – Это что за штука такая?
   – Это, Славка, заряд взрывчатки. Двести граммов гексогена в багажнике, спрятано прямо в каркасе Машины Времени.
   – Так… Ситуация ухудшается. Ты ничего не путаешь?
   – Как я могу напутать, если я сам его и установил!
   – Ты с ума сошёл! Зачем?
   – А вот на такой случай, чтоб врагам не досталось. Достаточно нажать на кнопку – и от «Волги» останется только воспоминание.
   – А от людей в этой «Волге»?
   – И от людей.
   – Но ты же не собираешься эту кнопку нажимать?
   – Пока нет. Но ведь она нам не мешает, не так ли? Пусть будет… Похоже, началась игра без правил, а в такой игре лишний козырь нам не повредит. А возможность уничтожения Машины – согласись, аргумент сильный.
   – Да. Ты всегда был предусмотрительным…
   – Теперь нам остаётся только вычислить местоположение «Волги» и вступить с похитителями в переговоры. Время у нас есть. Думаю, копаться они будут долго, месяцев пять-семь. Скорее всего, они пойдут по моему пути: сперва попытаются разобраться со схемой и понять принцип действия, а это совсем не просто, особенно если прятать её от специалистов. Они же будут работать в условиях секретности. А ещё они не знают, как ей управлять.
   – Да, наверное, ты прав. Скажу больше: возможно, они вообще не знают, что именно заполучили.
   – Тем лучше. Значит, теперь нам остаётся только ждать, когда они включат Машину, тогда мы их и обнаружим!
   – Так. Чувствую, меня ждет ещё один сюрприз. Каким образом обнаружим?
   – Я ж не только самоликвидатор установил, а ещё и радиомаяк. Причём достаточно хитро – я встроил его прямо в блок управления Машины, и не всякий инженер сообразит, что тут к чему, а скорей всего примет его за часть схемы. Одно плохо: работает он только тогда, когда на Машину подано питание.
   – Нет, Андрей, ты не предусмотрителен, ты суперпредусмотрителен. Полагаю, пробного пуска долго ждать не придётся, по всей логике, они должны проверить работоспособность Машины, пока без намёка на путешествия.
   – Уже! Сегодня, в час ночи… Я засёк сигнал.
   – Да? Быстро… Торопятся, значит. Долго работал твой радиомаяк?
   – Пять минут.
   – Интересно… А какой у него радиус действия?
   – Километров тридцать-сорок.
   – Следовательно, нам известно, что они где-то поблизости.
   – Нет. Нам известно их примерное местоположение.
   – Каким образом?
   – Элементарно! Приёмников у меня два, один дома, другой в гараже. При срабатывании маяка приёмник определяет и записывает в память направление – с какой стороны пришёл радиосигнал. Координаты приёмников известны. Дальше просто. Берёшь карту и из каждой точки, где расположен приёмник, чертишь прямую по направлению радиосигнала. Там, где эти прямые пересекутся, и находится маяк. Способ простой и очень эффективный, называется триангуляция.
   – Да, я что-то об этом слышал. И откуда был сигнал? Где спрятана Машина?
   – Где-то в восточной части Королёва, точней пока сказать не могу.
   – А можно как-то узнать точней?
   – Можно, но надо перенести приёмники поближе и ждать следующего включения маяка.
   – Скажи, а могли они засечь работу твоего маяка?
   – Случайно? Не думаю. Его надо специально искать, особым приёмником или пеленгатором. Нет, вряд ли.
   – А ты можешь уничтожить Машину прямо сейчас, сию секунду?
   – Нет. Надо подъехать поближе, радиус действия пульта около километра, ведь я его сделал из обычной автомобильной сигнализации, дальность задаётся брелоком. Хотел сделать, чтоб можно было с мобильника самоликвидатор активировать, но не успел. А ты что, уже хочешь взорвать?
   – Нет, я хочу знать наши возможности.
   – Ясно… – Андрей отхлебнул кофе и отставил чашку. – Слушай, Славка, а я у тебя вот что хотел спросить… Этот твой аспирант, Роман, он кто? Что за человек?
   – Шалопай он, разгильдяй и редкостный пакостник. Не удивлюсь, если узнаю, что именно он сделал мою анкету на сайте знакомств, он на дурацкие шутки горазд. А ещё он весьма талантливый математик. А что?
   – А часто он у тебя бывает?
   – Не скажу, что очень уж часто, но случается. Да! Он ведь с Володей был хорошо знаком! Причём знаком давно.
   – С Мишиным?
   – Ну да.
   – Вот это поворот! То-то он мне не понравился.
   – Какой поворот, объясни.
   – Ты смотри что получается. Ты мне рассказывал, что Володю преследовали, всякие гадости ему устраивали, угрожали. В конце концов, он умер, и неизвестно, почему. Верней, неизвестно, откуда у него взялся тромб. Есть вероятность, что всё подстроено, сейчас чуть не каждый продвинутый фармацевт может запросто приготовить препарат, чтобы спровоцировать такую болячку. Это раз. У тебя всякие нелады дома и неприятности на работе – это два. Роман был знаком с Володей, он появляется здесь и в курсе всех твоих дел на работе – это три. Мог он подкинуть лифчик, например? Улучить момент?
   – Теоретически, конечно, мог, только не такой он человек. Шутки у него бывают жёсткие, но всегда беззлобные. Да и не догадался бы он с лифчиком-то.
   – Его могли и подучить.
   – Ну да. Сейчас ты начнёшь рассказывать в мировом заговоре. Я, конечно, доказать ничего не могу, но только скажу, что Роман на такие гадости не способен, я его неплохо знаю.
   – Не многовато ли совпадений?
   – Многовато. Но всё же это могут быть лишь совпадения. Мы проверим. Можно даже прямо спросить, я по глазам увижу, он врать совсем не умеет.
   – Ладно… Теперь скажи – какой у нас будет план действий?
   – План один – ждать, пока заработает радиомаяк, и постараться определить его координаты как можно точнее. Ну и… строить новую машину времени.
   – Ты знаешь, как строить?!
   – Теперь знаю. Скажу больше: её можно сделать очень компактную и мощную, нужно только что-то вроде гироскопа с очень большой скоростью вращения. Ты разбираешься в этом?
   – Да я ж на гироскопах собаку съел! Можно и с большой скоростью, и с очень большой. Сто тысяч оборотов в минуту пойдёт? Астатический или позиционный – какой тебе нужен? Можно даже пьезокерамический или лазерный. Причём недорого и быстро.
   – Пока не знаю, какой именно, я в них ничего не понимаю. А может, обойдёмся и без волчков-гироскопов. Все, что нам надо – это хитро закрутить поля. Вот смотри…
//-- * * * --//
   Роман вернулся на кухню гораздо раньше, чем ожидали профессор Львов и Андрей, и застал их врасплох и разговор прервался на полуслове. Стало очевидно, что от него что-то скрывают. Пытаясь рассеять неловкость, Роман затянул длиннющую тираду, бурно жестикулируя, то и дело расплываясь виноватой улыбкой:
   – Ужас что делается на этом сайте, профессор! Женщины – они посходили с ума – носятся гигантскими косяками, как сельдь, и в буквальном смысле охотятся на мужей. А мужчины – они ищут разовых приключений.
   – Ясно. Только неинтересно. Ты скажи, разобрался ты с моей анкетой или нет?
   – Само собой. Фотография – из «одноклассников», там и логотип имеется, стащить её оттуда – пара пустяков.
   – Машке объяснил?
   – Естественно. Только она всё равно не верит. Я даже смог пробить местоположение владельца анкеты: он работает из другого города. Говорю Маше: ну ладно, мол, не верите, что фото краденое – ваше дело. Но то, что сейчас профессор сидит на кухне и поэтому не может находиться в «он лайне» и вещать из города Королёва, вы понимаете? Кивает головой, соглашается, но, чувствую, всё равно не верит. Вид у неё такой, будто она догадывается, что я её обманываю, только никак не может понять, в чём именно.
   – Откуда-откуда вещает? – насторожился Андрей. – Из Королёва?
   – Да… – тихо ответил Роман. И весёлость вдруг слетела с него, и стало видно, что он напряжён и подавлен и что беззаботным только старался казаться.
   Повисла тяжёлая пауза. Профессор посмотрел на Андрея, Андрей на Романа, а Роман уставился на чашку с остывшим кофе. Он готов был провалиться сквозь землю от неловкости. Так они и сидели молча, смотрели, как профессор помешивает густой кофе, тихо позвякивая ложечкой. Андрей ждал, пока уйдёт Роман, а Роман – пока уберётся Андрей. Профессор наверное ждал, пока они оба оставят его в покое. А может, ничего не ждал, а просто думал о чём-то. Наконец он решительным жестом отодвинул от себя чашку и, глядя на Романа в упор, чётко произнёс:
   – Ладно, Роман, колись. Рассказывай, зачем пришёл.
   Роман поднял было глаза на профессора, но тут же отвел их и покосился на Андрея.
   – Ничего, при нём можно, – спокойно сказал профессор.
   – Вы уверены?
   – Более чем.
   – Но вопрос касается лично вас.
   – Ну и что с того? Чай я не барышня, не о любовных секретах речь…
   – Нет, не о любовных… Покруче будет. О вашей жизни.
   – Вот даже как? Тогда тем более. Говори.
   – Хорошо… Дело в том, что вас хотят убить.
   – И только-то? – улыбнулся профессор.
   – Это совсем не шутки и никакие не глупости. Мы наткнулись на серьёзную организацию, у них там действительно планируются покушения. И не только планируются, но, похоже, и осуществляются.
   – Роман, ну что за детский лепет? Кто наткнулся, кто это – «мы»? Контрразведка или МВД? Или ты с приятелями?
   – Я с Мишкой…
   – Это который лаборант с физтеха?
   – Да…
   – Вы с Мишкой вдвоём раскрыли законспирированную организацию? Вот так – за здорово живёшь, между делом, походя?
   – Это произошло случайно… Верней, не совсем случайно, сперва они на меня вышли, а уж потом – случайно.
   – Роман, пора тебе взрослеть уже. И заодно учиться думать самостоятельно. Ну посуди сам: с уголовным миром я не связан, значит, мне с ними делить нечего. Счетов в банках у меня нет. Ты, Роман, где-то напутал опять…
   – Дело в том, что эта организация охотится на учёных.
   – Ещё не легче! Ты веришь в сказки?
   – Какие сказки! – Роман уже начал терять душевное равновесие. – У меня есть доказательства. Правда, косвенные… Да понимаете ли вы, что речь идёт о вашей жизни?
   – Понимаю. Но не верю.
   – Да ладно, Слава, – вмешался Андрей, – пусть расскажет.
   – Думаешь? – спросил профессор. Поразмыслив немного, он благосклонно махнул Роману рукой.
   – Что ж, – сказал Роман, – поскольку высочайшее дозволение у меня есть, я позволю себе начать с самого начала… Только давайте договоримся: не перебивать! Все вопросы – потом.

21. Роман

   Это было года два с половиной назад. Я тогда поссорился со своей девушкой и сильно переживал. Особенно обидно было, что причина раздора была совсем уж мелкая – я не ответил на её звонок. В тот вечер я хотел с ней помириться, рассказать, что не мог снять трубку лишь потому, что забыл мобильник дома. Я ждал её в кафе, смотрел на улицу, на прохожих. Просидел с полчаса или больше. За окном шёл мелкий дождь, весьма гадкий, и мне полезли в голову всякие философские мысли, мол, в такую погоду люди кажутся на одно лицо, застёгнутые под самый подбородок, и под одинаковыми зонтами. Я смотрел в окно и думал. И тут со мной заговорили.
   – Марина не придёт, не ждите.
   Я чуть не подпрыгнул от неожиданности. Оказывается, за моим столиком сидела женщина. Сидела и рассматривала меня. Такая… сухая, надменная и вся в чёрном. Чёрное платье и пальто, чёрная шляпка, печатки туфли и зонт. Лицо – худое и бледное. Помню, что на темном фоне одежды оно казалось неестественно белым. Было в этой даме этакое что-то, не от мира сего, страшное. Нет, не страшное, но такое, от чего озноб по спине. Как будто бы она владела тайными знаниями. По крайней мере, мне тогда так показалось. Так вот. Она сидела, откинувшись на спинку стула, и изучала меня взглядом. Даже не изучала, а словно заглядывала прямо внутрь. Я даже поёжился тогда. Потом она пустила в потолок дым и глядя на него сказала снова:
   – Вы напрасно ждёте, Роман. Марина не придёт.
   Говорила она очень даже надменно, верней, не говорила, а выглядела, и я обозлился. Ишь, думаю, фифа какая, вырядилась в чёрное и командует тут. Тогда посмотрел я ей прямо в глаза и спросил:
   – А вы, собственно, кто? Вас случайно не Марина сюда прислала? Вы её подруга?
   – Нет. Мы с ней и не знакомы, я даже не знаю, как она выглядит.
   – Но об этом кафе я говорил только Марине. Вы, стало быть, могли узнать, что я здесь, только от неё.
   И тогда она посмотрела на меня снисходительно, сверху вниз, и говорит:
   – Это простой смертный мог получить информацию только от Марины… Я – другое дело, я много чего знаю. Знаю, например, что неотвеченный звонок – это не причина вашей ссоры, а только повод. Причина же в том, что у Марины появился новый молодой человек.
   Я возмутился: что, говорю, за чушь, какой такой молодой человек! А она спокойно так, не моргнув глазом, отвечает. Высокий, говорит, в плечах широк, строен, носит бороду, глаза серые, работает с землей, звать на букву «П». Только зря она строит планы, говорит, он на ней не женится.
   И, знаете, спустя полгода я узнал, что у Марины действительно был роман с одним археологом, Павлом, и он как раз такой, как мне описала эта дама. И кончился этот роман ничем. Но тогда, в кафе, я поверил. Пусть не сразу, но поверил. Да и как тут не поверить, если она мне рассказала такие подробности обо мне же, которых никто не знает и знать не может. Например, в каком месте я в детстве устроил тайник и что туда спрятал. Это были две хрустальные подвески со старой люстры, серебряная чайная ложечка и пятак времён Петра Первого. Поверил я ей, и испугался по-настоящему. С ней вообще рядом находиться жутковато, если честно. Хотел я было слинять оттуда, но она меня задержала.
   – Вы, – сказала она, – Роман, не думаете же, что я пришла сюда только для того, чтобы вас предупредить, чтобы вы не ждали Марину? У меня к вам поручение. И касается оно вашей работы. А если точнее – профессора Львова.
   Вот так. Она коротко и весьма, надо сказать, невнятно рассказала про ваши работы, профессор, в частности, о числах Демона. И велела вступить с вами в переписку. Там же, в кафе, она передала мне весьма увесистый сверток. Раскрыл я его только в общежитии, там оказалось несколько листков – инструкции, что и как вам писать, и деньги. Сорок тысяч рублей. Поверьте, профессор, у меня не было выхода! Ведь она, кроме прочего, недвусмысленно намекала на мою маму, что, дескать, все мы не вечные, а вы знаете, что она у меня больная. А про деньги я не знал, пока не раскрыл пакет. И потом долго их не тратил – всё хотел вернуть при случае. Но случая никак не было и не было, и деньги потихоньку потратились, сами собой. Так что вот… Рыжий Карлик появился именно так, с подачи незнакомки.
   Я назвал её Дама в чёрном, или Чёрная Дама. А подпись РК придумал не я, и саму идею запутать с числами – тоже. Зато я узнал, откуда у неё взялись эти идеи, они – из книжки профессора Лебедева, помните, я рассказывал. Его как раз сбивал с толку некто РК, которого он назвал, вы помните наверное, Рыжим Карликом. Я воспользовался его мыслями и его подписью…
   А потом была ещё одна встреча, она перехватила меня возле общежития, сидела на лавочке, будто знала, что я пойду по тропинке мимо неё. В тот раз она потребовала, чтобы я не дал вам встретиться с Владимиром Мишиным, и снова заплатила. И вот что странно… Дело в том, что Владимира тогда уже не было с нами, а она сказала, что этого не может быть, что он вроде как жив, а вроде и мертв. Заявила совершенно убежденно. А ведь его уже похоронили к тому времени… Словом, насторожил меня этот момент, я сразу вспомнил, как она мои мозги сканировала, как рентгеном, и не ошиблась ни разу. Думаю, и с Владимиром не ошибалась. Но это так, к слову, введение, чтобы рассказать о главном.
   Так вот. Я узнал, что эту даму в чёрном зовут Мойра, и у них целая организация. Они боятся открытий, которые могут уничтожить человечество, а то и вовсе жизнь на Земле. Каким образом они находят учёных и изобретателей, которые открывают что-то опасное – загадка. Как они определяют, что конкретная разработка может привести к открытию, чреватому крупными неприятностями для людей – тоже непонятно. Но как-то определяют! Ведь они нашли вас. И Лебедева. И многих других. А вот тех, кто копается с адронным коллайдером – не трогают.
   Дальше в дело включился Мишка Полевой… Тот самый, лаборант с физтеха, ну, который атеист и материалист. Он-то и нашёл Мойру. Её зовут Татьяна Леонова, она работает парикмахером. Мишке удалось подсунуть ей в сумочку диктофон и записать собрание, на которое она ходила. Когда я услышал, о чём они говорят, то сразу и помчался к вам.
   Нам жутко повезло с записью – у них там шло что-то вроде отчётного собрания, подводили итоги за несколько лет. Так вот. На их счету, оказывается не один десяток трупов и калек, людей со стертой памятью. Они называли фамилии, должности! Некоторых из погибших вы могли знать лично… Чтобы не быть голословным, я назову несколько имен. Вот, например. Тема – психологическое воздействие… Я тут записал на листочке… Вот, пожалуйста, отчёт по нейтрализации, как они говорят.
   Роман откашлялся и принялся читать:
   – Директор НИИ психологии РАН Андрей Брушлинский, руководитель исследований по борьбе с терроризмом пси-методами, в январе 2002 г. забит битами насмерть. Организация завладела его трудами по новым методам поиска террористов. Эти материалы он должен был отправить в Пентагон. Его заместитель, профессор Валерий Дружинин, убит чуть раньше. А через несколько дней после гибели Брушлинского насмерть забит битами заведующий кафедрой микробиологии РГМУ профессор Валерий Коршунов, крупный специалист по биооружию и пси-воздействию. [32 - С полным списком погибших при невыясненных обстоятельствах учёных можно ознакомиться здесь: http://www.za-nauku.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=129&Itemid=29]
   Убит военный учёный-психолог Михаил Ионов, его материалы тоже доставлены в организацию.
   Летом 2005 года убит директор НИИ антимикробной химиотерапии, эксперт Всемирной организации здравоохранения, профессор Леонид Страчунский. Его ноутбук доставлен руководству организации.
   Академик Смирнов, «отец» психотронного оружия, скоропостижно скончался при загадочных обстоятельствах. Он занимался нейролингвистическим программированием.
   Да вот, сами читайте дальше:

   «4 января 2002 г. член-корреспондент РАН, директор НИИ электромашиностроения Игорь Глебов.
   3 июня 2003 г. – академик РАН, генерал-майор авиации Александр Красовский.
   22 января 2003 г. – проректор Московской государственной академии тонких химических технологий имени М.В. Ломоносова Виктор Французов.
   28 декабря 2005 г. – заместитель директора по научной работе института истории, археологии и этнографии ДВО РАН, доктор исторических наук Александр Артемьев.
   19 августа 2006 г. – член-корреспондент РАН, генетик Леонид Корочкин».

   – Ну а этот кусочек я хочу проиграть живьём.
   Роман выудил из внутреннего кармана пиджака плеер и включил его. В плеере что-то щёлкнуло, из крохотного динамика послышался высокий звенящий голос:
   – Как движется ваша тема, пфальцграф?
   Ему ответил бас, глухой, размеренный и совсем неживой:
   – С переменным успехом, Иллюминат. Мишина от дел отстранить удалось, но его машина перемещения исчезла. Пока не можем найти. Львов, похоже, копает в правильном направлении, по крайней мере, так видится магистру Тамму.
   – Плохо. Плохо работаете, пфальцграф, медленно.
   – Сил не хватает… Прикажите кастеляну Мишелю просканировать местонахождение машины перемещения. Или хотя бы баннерету Анатолю. У нас своих поисковиков нет.
   – Хорошо. Можете обратиться к кастеляну, передайте ему, что это моё распоряжение. Что намерены делать со Львовым?
   – Полагаю, если он будет упрямиться и продолжать работать в том же направлении, его придётся отправить той же дорогой, что и Мишина.
   – Хорошо. Форсируйте оба направления, пфальцграф, они крайне важны. Можете смело обращаться за помощью, прямо ко мне. Действуйте!
   – Слушаюсь, Иллю…
   Роман остановил плеер и объявил:
   – Дам послушать полностью или, если хотите, скопирую на ваш компьютер, там целых четыре часа записи. Но с самым интересным вы уже ознакомились… Что вы теперь скажете, профессор? Теперь-то вы убедились, что они отправят вас вслед за Мишиным? Если вы не будете сговорчивы, конечно. И ещё они хотят завладеть какой-то машиной перемещения. У вас есть такая машина?
   – Есть, – ответил за профессора Андрей, – вернее, была.
   – Что значит «была»?
   – Её украли.
   – Вот видите! Они действуют!
   – Да, похоже на то… Если, конечно, это не чудовищная мистификация.
   – Господь с Вами! Это утопия. Шутка слишком уж затратная получается, и потом – я не мог знать про машину перемещения.
   – Могли, Роман, ведь вы были хорошо знакомы с Владимиром.
   – Ах, так это он построил…
   – Нет, не думаю, что это шутка, – подал голос профессор, – слишком много совпадений.
   – Вот! – торжествующе произнёс Роман. – А смеялись надо мной… Теперь, после того как истина восторжествовала, я готов понести наказание за содеянное, в особенности – за игру Рыжим Карликом. Буду рад посыпать голову пеплом. Готов также искупить. Кровью. Трёх литров хватит?
   – Ожил-таки, лоботряс, – брюзгливо пробурчал профессор, – осмелел. Тебе бы все паясничать. Я подумаю насчёт наказания. Кровь и пепел, а также выдёргивание волос отменяются, мне их девать некуда. А вот на вопросы неплохо бы ответить, появились они у меня.
   – Давайте свои вопросы.
   – Вот ты говоришь, вмешался Миша Полевой. Как он мог вмешаться и какой у него вообще интерес к происходящему?
   – Это просто. Он на Таню запал. Влюбился. Узнал от её мамы, что она иногда пропадает вечерами, и решил проверить.
   – Ясно. А как он её нашёл?
   – Случайно… Были мы у одной старушки дома, там я Танину фотографию на стене увидел, она этой бабуле оказалась племянницей.
   – Случайно ли?
   – Абсолютно, профессор, я в этом уверен. У меня тоже сомнения были поначалу, но потом я понял: всё же случайно.
   – Многовато случайностей. И фотография на стене, и запись как раз с отчётно-выборного собрания…
   – Бывает…
   – Допустим. А что за дурацкие клички? Пфальцграф, Иллюминат, магистр, кастелян? Кто там ещё был? Баннерет?
   – Да, клички странные. Я запомнил, ещё были эрл и инфант. Думаю, это издержки конспирации. Ну и параллельно некий табель о рангах и ещё – профиль деятельности, специализация. Насколько можно догадаться, Иллюминат – это местный начальник, или наблюдатель. Кастелян – экстрасенс, который умеет находить предметы или людей, настраиваясь на их волну. А Мойра – видящая судьбу человека и, возможно, управляющая ею. Про остальных не знаю, можно предложить много версий.
   – Занятно… Да, логично звучит… Интересно, а есть у них в штатном расписании Мойрагет?
   – Это кто ещё?
   – Как кто? Повелитель Мойр. Тот, кто управляет правительницами судеб.
   – Хм… Об этом я как-то и не подумал.
   – Неудивительно, – улыбнулся профессор. – А как ты полагаешь, насколько велика эта организация?
   – В записи упоминались Казань, Новосибирск, Красноярск, Петербург, Иркутск… А ещё можно догадаться, что они присутствуют в Европе и в США.
   – М-да… Мощная контора. А штаб-квартира где?
   – Не знаю. Могу только предположить, что не у нас. Мелькают в разговорах такие нотки… Знаете, вроде «нас за это по головке не погладят». Напрашивается вывод, что есть руководство рангом повыше.
   – А насколько велики их возможности, как ты полагаешь?
   – Очень велики. У них есть консультанты и эксперты во многих областях науки и во властных структурах. Скорее всего, эти эксперты сами состоят в организации. Думаю, у них есть доступ в разные лаборатории и НИИ, только не совсем официальный. Но, к примеру, сделать препарат, вызывающий у совершенно здорового человека сердечную недостаточность, или, скажем, тромбоз, они могут.
   – Это ты на Володю намекаешь?
   – На Володю. И на вас.
   – А сам не боишься?
   – Нет. Со мной они возиться не станут, я им неинтересен, мне об этом Мойра прямо сказала.
   – Понятно…И все же – как же такая огромная организация остаётся не раскрытой?
   – А может она потому и не раскрыта, что такая огромная? Опять же железная дисциплина, неминуемая кара в случае нарушения секретности, связи в структурах МВД, ФСБ и правительства? Может, они тайно сотрудничают?
   – Всё может быть… Только больше всего это похоже на бред… Ладно, вопросов у меня больше нет. А у тебя, Андрей?
   Андрей отрицательно мотнул головой.
   – А можно я задам вопрос? – поинтересовался Роман.
   – Нет! – хором ответили профессор и Андрей.
   – Нет – так нет… Вы хотели что-то уточнить, профессор?
   – Да. Первое замечание. Ты удивлялся, каким образом они находят учёных и изобретателей, которые открывают что-то опасное или только находятся на пути к открытию. Тут, полагаю, всё дело во внечувственном восприятии. У них в организации мощные экстрасенсы, они и пытаются просто почувствовать. Значит, коллайдер, по мнению этих экстрасенсов, не опасен. Вот здесь, Роман, и есть их слабое место. Не разбираясь в проблеме, а пытаясь только ощутить её, они запросто могут ошибиться. Полагаю, такое уже бывало. Наверняка они что-то прозевали, хотя бы раз, наверняка и тратили силы напрасно, следуя ложным путём. И они должны учитывать возможность ошибки. На этом можно попытаться сыграть. Второе, – продолжил профессор, – можно предположить, что сверхзадача организации – тормозить часть открытий, чтобы направить науку по ложному пути. В средствах они не стесняются. Возможен, к примеру, сбор и даже фабрикация компромата на учёного, давление на его семью, а то и уничтожение памяти. Убийство – скорее всего, случай крайний. Значит, прежде чем перейти к устранению, они по логике должны выйти на прямой контакт с учёным и что-то ему предложить. Логично перед этим организовать прессинг, скажем, на работе и дома, чтобы на встречу идти не с пустыми руками. Вот, мол, что мы можем. Можем снять этот прессинг, а можем нажать посильней. Значит, мне следует ждать гостей, а до тех пор особой опасности нет.
   – Послушайте, профессор… Если всё именно так, то список убитых учёных – это лишь капля в море! А сколько их согласилось бросить свои изыскания? Ведь о них мы ничего не знаем!
   – Не так много, Роман. Бросить свою тему так же просто, как бросить ребёнка, учёному трудно согласиться на такой шаг. Часто эта работа – дело всей его жизни.
   – И всё же…
   – Ну конечно, всегда найдутся те, кто отступит. Но – повторю – их не так много. Однако ты меня перебил.
   – Извините.
   – Ничего страшного. Итак, вернёмся к нашим баранам. Третье уточнение. Ты говорил, что уже после похорон Владимира Мойра сказала, что он вроде как жив, а вроде мёртв. Так вот. Я его видел. И даже разговаривал с ним. С живым. Но после смерти. Все вопросы потом, Роман. Хорошо?
   Роман пожал плечами, мол, моё дело маленькое. Но видно было по глазам, что любопытство раздирает его на части.
   – Хорошо, – произнёс Роман, стараясь изо всех сил выглядеть безразличным, – я всё равно догадываюсь, о чём идёт речь.
   – Ну-ну?
   – Сложить два плюс два не трудно. Охота за машиной перемещения, разговор с живым покойным Владимиром, ну и ещё кое-какие мелочи… Полагаю, это Машина Времени.
   – Полагать можно что угодно, – улыбнулся профессор, ты лучше вот что скажи: к чему ты комету приплел? Просто так?
   – Может, и просто так. А может, связь есть, я пока не знаю. Странные совпадения случаются между этими кометами и событиями на Земле. Убийства учёных тоже в эти странности вписываются. Если хорошенько пофантазировать, можно предположить, что руководят организацией пфальцграфов и мойр не с Земли. Тогда становится понятным, откуда на комете двигатель.
   …Клацнул дверной замок, и на кухне объявилась Лена, всё в том же халатике и тапочках. В руках она держала кофейную чашку. Одарив мужчин скучающим взглядом, Лена произнесла:
   – Ох, и нудный же вы народ, мужчины, только отвернёшься, как вы начинаете говорить про двигатели. И как вам не надоедает?
   – Как же они могут надоесть? – нашёлся Роман. – Клапаны и распредвалы – это же жутко интересно! По крайней мере, не уступает обсуждению тряпок.
   – Язвите, молодой человек? Ну-ну… А мы с Машей разговорили профессора Львова в сети, – ответила Лена и повернулась к профессору. – Вы и правда живёте в Королёве, как оказалось. Вот бы никогда не подумала.
   – Но я здесь живу! – опешил профессор. – И вообще, я не могу быть одновременно на кухне и в сети, тем более в другом городе.
   – Это уже не важно, – отмахнулась Лена и налила в чашку кофе, – это уже несущественные мелочи.
   И она вышла из кухни. Роман, проводив Лену взглядом, задумчиво сказал в пространство:
   – Кстати, господа. А знаете, где живет Мойра? И где проходят шабаши пфальцграфов? В городе Королёве!

22. Андрей

   Гараж Андрея похож то ли на жилую комнату в коммуналке, то ли на мастерскую по ремонту бытовой техники. А скорее, на мастерскую, где живут. Или на квартиру, в которой полным ходом идёт ремонт. Автомобиля в гараже нет, хотя место для него имеется. Зато есть древний диван с подлокотниками красного дерева. Бархатная обивка, некогда малиновая, а ныне неопределённого цвета, давным-давно ободрана кошками. Есть старый холодильник ЗИЛ с облезшей местами краской. Холодильник временами издаёт странные клокочущие звуки, словно жалуясь на судьбу, временами его лихорадит, и тогда с его гладкой крыши с покатыми краями падают на пол забытые там ключи, отвёртки и прочая мелочь. Есть здесь шаткий складной стол. Сейчас он, накрытый выцветшей клеёнкой с малиновыми цветами, стоит возле верстака. Здесь чисто, светло и сухо, на дальней стене развешаны в строгом порядке, по размеру, гаечные ключи, в многочисленных ящиках разложены по ранжиру гайки, шайбы, винты, шпильки и прочий крепёж и инструмент. Полки, висящие под самым потолком, забраны плотными занавесками. Есть и отопление – тепловентилятор, он негромко урчит и гонит по гаражу горячий воздух. А на верстаке, на маленькой электроплите, варится в алюминиевой кастрюльке картошка. Крышка чуть сдвинута набок, и из-под неё поднимаются к потолку ароматные клубы пара.
   – Хорошо тут у тебя, – оценил профессор, – видно, что с любовью устраивал помещение.
   – Да, это в прошлом всё, Слава. В советские времена я тут каждый день торчал, компания была своя… А сейчас – одна видимость осталась, я и соседей-то своих не знаю. Приедут, машину поставят – и исчезают, за жизнь поговорить не с кем. Скучно тут стало, одиноко.
   – Однако же пригодился сегодня твой гараж, где бы мы ещё собрались?
   – Собраться нашли б где, это я поностальгировать решил, наверное, по былым временам. Просто мне здесь нравится.
   – Ещё бы! Мне тоже нравится.
   – Роман что-то опаздывает… Слушай, Славка, а не зря мы его посвятили?
   – А что делать? Он всё равно б догадался, а там, глядишь, начал бы копать, да и проболтался б… А так будет под рукой, под контролем. Кроме того, нам всё равно нужен хороший программист.
   – Ну да, ну да… – Андрей приподнял крышку, попробовал вилкой картошку. – Нет, ещё не готова.
   Он закрыл кастрюльку и повернулся к профессору:
   – Я вот что ещё хотел сказать. Эти подставы кажутся мне какими-то неубедительными. Ну лифчик подкинули, ну шпильку, теперь эта анкета… Лифчик – как у Стругацких в «Миллиарде лет до конца света». Там жене Малянова тюбик от губной помады попался… Они же не идиоты, чтобы не понимать, что Львов не может быть в онлайне, находясь дома на глазах у всех и особенно у жены. Они ж должны каждый его шаг просчитывать.
   – И у меня большие подозрения насчёт лифчика. И насчёт остального – тоже. Но лифчик с анкетой совсем не вписываются, детские шалости, ей-богу. Или мы с тобой чего-то недопонимаем, или тут все сложнее, чем кажется. Словом, тёмное это дело.
   – А с другой стороны, если их цель не обогащение или там вселенское господство, а спасение человечества от опасных изобретений, то так ли плоха эта организация? Правда, методы у них ещё те… Забили бейсбольными битами… Тромбоз как-то гуманней, а, главное, не вызывает криминальных расследований. Ну нафига секретной организации какие-то там уголовные дела?
   – Не знаю, Андрей. Впечатление такое, что либо ими руководит параноик, либо организация не имеет ко всем этим смертям отношения, либо наняла бестолковых исполнителей.
   – Да! Либо преследует цели, нам неизвестные и непонятные, а поступают логично.
   – Ладно, разберёмся… Ты мне вот что скажи. Ну ладно приятель Романа хочет свою Таньку вытащить из дурных рук, а самому Роману что надо, его какой интерес во всей этой истории?
   – Не знаю, может быть, любопытство?
   – Может. А может и что другое. Ясно, что Машина даёт огромную власть и огромные деньги. Может, это его привлекает?
   – Вряд ли, Андрей, он человек увлекающийся, по натуре бессребреник. Нет, не думаю… Хотя, конечно, глаз за ним нужен.
//-- * * * --//
   В железную дверь гулко постучали, и знакомый голос бодро произнёс из коридора:
   – Есть кто живой?
   – Входите, не заперто, – отозвался Андрей.
   – Это я! – просунув голову в дверь, объявил Роман. – Не опоздал?
   – Нет, в самый раз.
   – Ну и замечательно, – сказал Роман, проходя в гараж. – Как у вас тут уютно… И оборудование имеется. О, осциллограф! Неплохой… А машина где?
   – У подъезда. Здесь стояла Володина «Волга». Знаком с осциллографом? Дверь за собой закрывай, тепло выпустишь!
   – Да так, – засмущался Роман, усаживая за стол, – знаю, как он выглядит. А я всю ночь думал. И вот что вспомнил. Когда я встречался с Мойрой и ещё не знал, что она Таня, она мне сказала странные слова. Я спросил тогда у неё, не пытаются ли они изменить прошлое, чтобы исправить будущее, просто пошутил, хотел малость посмеяться над ней. А она мне ответила совершенно серьезно, что они лишь пытаются не допустить изменений прошлого. Вот… Тогда я, признаться, не понял. И решил даже, что она либо сумасшедшая, либо выступает посредником между людьми и самим Демиургом. Ведь говорила она убеждённо, без тени сомнения, и при этом – о вещах, ей хорошо знакомых, обыденных, будто бы вмешиваться в прошлое для неё – обычное дело. Вернее, не для неё, а для них. А теперь я думаю, может, у них уже давно есть Машина Времени? Не Володина, а своя собственная?
   – Любопытно… А почему ты подумал про Демиурга?
   – Так сложился разговор, профессор – волей-неволей подумаешь, что её хозяева всесильны. Может быть, дело в том, что она сама искренне верит в их всемогущество.
   – Может быть… Что она ещё говорила?
   – Что их возможности не безграничны и что они оставляют за собой право убивать людей, если считают себя правыми.
   – Вот как! Забавно. Проговорилась девица-то, о таких вещах не положено распространяться. Узнай об этих словах её начальство, ей бы не поздоровилось. С другой стороны, фактов она не назвала, а без них её слова – не более чем просто слова, в случае чего можно просто отшутиться. А своей Машины Времени у них нет, Роман.
   – Откуда вы знаете?
   – Оттуда. Будь у них Машина, они бы знали, что прошлое изменить НЕЛЬЗЯ. Менять можно, изменить – нет.
   – Не понял, как это?
   – И я не понял, Славка. Объясни, – подал голос Андрей.
   – Что, прямо сейчас объяснять? – недовольно спросил профессор.
   – Неплохо бы. А то держишь нас в неведении. Нехорошо это.
   – Хм… Ну ладно, – ответил после недолгого раздумья профессор, – уговорил.
   Он потёр переносицу, собираясь с мыслями, и заговорил:
   – Древние греки считали, что прошлого нет, потому что оно уже миновало, а будущего нет, потому что оно ещё не пришло. По их логике, реально существует только краткий миг настоящего и больше ничего. На самом деле всё обстоит иначе. Прошлое существует. Там есть все: люди, дома, леса, животные, солнце встаёт по утрам, идут дожди и снегопады. Люди там живут, не подозревая, что они в прошлом. И будущее тоже есть. Я сильно подозреваю, что эта картина тянется с начала времен, то бишь Большого Взрыва, и до полного умирания Вселенной. Каждый момент времени равноправен и существует точно в таких же условиях, как любой другой. То есть, для нас с вами есть одно настоящее, для наших прадедушек – другое, а для правнуков – третье. Все эти три Настоящих существуют, и в каждой из этих точек время течёт из прошлого в будущее. Прадед ещё не знает, что будем мы, а правнук уже забыл нас. Нас будто несёт в лодке по реке, только правнук плывёт ниже нас по течению, а прадед – выше. Если представить наблюдателя на берегу, ну скажем, стоящего на пристани, то он увидит сначала проплывающего правнука, потом нас, и только после нас – прадеда. В тот момент, когда наша лодка поравняется с пристанью, правнук будет где-то далеко, за горизонтом, но он – будет. Теперь представьте, что наша пристань называется «2008 год». Тогда пристань прадеда будет «1948», а правнука – «2068». Это – их Настоящее, и оно по законам физики так же реально, как наше с вами Настоящее. То есть точка времени, где мы находимся, не исключительная, а такая же, как миллиарды других точек. Так же не исключительна вода в реке, просто нам досталась лодка, проплывающая мимо пристани «2008».
   – Ты хочешь сказать, что мой прадед, который давно лежит в могиле, живёт себе в прошлом прямо сейчас?
   – Ну да, живёт. Я бы не стал утверждать, что «прямо сейчас», но – живёт. И если мы сможем перебраться к нему, то рядом с ним поплывём вниз вместе с течением мимо 1949, 1950 года и так далее. А иначе и путешествия во времени были бы невозможны, если бы не существовало прошлого и будущего – тогда мы попадали бы в никуда.
   – Предположим. Что же, если я убью своего прадеда, я исчезну?
   – Это старый парадокс, он так и называется, «дедушкин». Нет, не исчезнешь. Вообще ничего не случится, если ты его убьёшь. Предположим, у нас есть рация и мы можем связаться со всеми пристанями. Тогда и 1949, и 1950, и 1951-ый нам сообщат, что прадед как раз проплывает мимо. Понимаешь, он УЖЕ проплывает.
   – Не понял. Один и тот же прадед мимо нескольких пристаней одновременно?
   – Это не совсем один и тот же прадед, на каждой пристани он на год старше.
   – Но я же выстрелил в него из ружья, наповал!
   – Вот тут и начинается путаница. Дело в том, что наша река разветвляется на множество рукавов, постоянно дробится. И в каждом рукаве есть своя пристань «1948». И прадед проплывает сразу мимо нескольких, с табличкой «1948».
   – Опять несколько прадедов! Откуда взялись двойники?
   – Не перебивай. Река разделяется на рукава каждый раз, когда происходит Событие. Ты выстрелил в прадеда – произошло Событие, и появился дополнительный рукав. Исходов у этого События возможно два: либо ты промахнулся, или, скажем, только ранил прадеда, или ружьё дало осечку, или ты просто передумал, либо прадеда ты всё же убил. Именно здесь и произойдёт расщепление! Вода потечёт по обоим рукавам, и вместе с ней поплывут уже две лодки с прадедом, вернее, с двумя прадедами. В одной лодке он будет жив, в другой – мёртв. И лодка с убитым прадедом поплывёт в новый рукав, туда, где тебя, Андрей, нет и никогда не было. Там ты не родился. Мы с Романом есть, а тебя – нет. Иными словами, появится Вселенная почти такая же, как наша, только без Андрея.
   – Что, из-за одного выстрела появится целая Вселенная?
   – С нашей точки зрения – да.
   – Что значит «с нашей точки зрения»? А не с нашей?
   – Понимаешь, мы вынуждены всегда плыть по течению времени, даже если будем уметь перемещаться в прошлое и будущее. Для примера с рекой – мы вынуждены плыть со скоростью течения, неважно, в каком году находимся. А если б мы могли окинуть взглядом всю дельту реки, скажем, с воздушного шара, мы бы увидели, что появление новых рукавов снизу, с поверхности воды, нам только кажется. На самом деле все рукава уже есть! И всегда были.
   – То есть я только думаю, где взять ружьё, и уже известно, чем стрельба кончится?
   – Ну конечно! Если будущее уже есть, значит, всё уже сделано! Для нашего случая – выстрел произведен, мир расщепился надвое, и в нашей Вселенной твой прадед остался жив, а в другой тебя нет.
   – Значит, изменить прошлое нельзя?
   – Изменить нельзя ничего. Ни прошлое, ни будущее.
   – Значит, судьба всё же есть? Что ни делай – всё предопределено?
   – Тоже не так. Каждый раз, когда ты принимаешь решение, ты попадаешь в тот мир, которого, грубо говоря, заслуживаешь. А твой двойник – в другой мир.
   – Сложно это всё, и на правду совсем не походит.
   – Это всё истекает из моей теории.
   – Может, ты ошибаешься?
   – Может… Только ведь я уже БЫЛ в других Вселенных, с Володей.
   – Нет, ребята, не для моих мозгов такие упражнения, – вздохнул Андрей, – так можно и умом тронуться. Я предпочитаю просто поверить профессору Львову на слово и перейти к делу. Тем более, картошка уже сварилась. Роман, помоги-ка мне накрыть на стол…
   Роман взялся выуживать ложкой картофелины из кастрюльки, а Андрей тем временем выставил поллитровую банку крепких солёных груздей, достал из морозилки и вытряхнул в глубокую тарелку квашеную капусту с кристалликами льда, посыпал её мелко порезанной луковицей, водрузил на стол соль в глиняной плошке, а рядом положил на сложенную вчетверо газету порезанный крупными ломтями чёрный хлеб. Рассыпчатую картошку полил подсолнечным маслом и припушил сверху укропом. Во главу стола Андрей поставил запотевшую бутылку «Кедровой».
   – Ну вот, – сказал, крякнув, Роман, и поставил стакан на стол, – истину я познал и теперь хочу закусить.
   Андрей пододвинул к нему плошку с квашеной капустой и, повернувшись к профессору, продолжил:
   – Поскольку Машину Времени они уже украли, то, по идее, должны оставить тебя в покое, хотя бы на несколько месяцев. А нам не надо сидеть сложа руки, мы же можем принять контрмеры… Они не в курсе, что мы о них знаем, они вообще считают себя полными хозяевами положения. Этим нужно воспользоваться. По крайней мере, эффект неожиданности на нашей стороне.
   – Ребята, а может нам в милицию обратиться? – спросил, жуя капусту, Роман. – Или там в ФСБ?
   Капуста хрустела на зубах солеными льдинками и обжигала горло.
   – Нельзя, Роман, – ответил профессор. – Эти бойкие ребята первым делом отберут Машину и не видать нам её как своих ушей, а нас самих засунут в какую-нибудь секретную шарашку и будут выпытывать все, что мы знаем. Нет, лучше подождать.
   – Чего?
   – Они уже запускали Машину один раз, запустят и ещё – будут пробовать управление, само собой, методом тыка. И непременно наткнутся на проблемы, в первую очередь связанные с возвращением из прошлого. А когда столкнутся – приостановят опыты. И попытаются узнать у нас – в чём тут секрет. Пока же, думаю, они будут разбирать Машину по винтикам, чтобы понять, как она работает. Значит, сейчас они нас не тронут.
   – Резонно, – заметил Андрей, – а мы пока будем работать и параллельно следить за ними.
   – А я вот что подумал… – задумчиво произнёс Андрей, – Не подключить ли нам Ваську Петрова к делу? Он может взять на себя всю эту пфальцграфскую контору.
   – Ваську? – удивился профессор. – Из Кадочниково?
   – Ну да. Звонил он недавно, на рыбалку звал, а ещё обещал приехать, привезти немного прополису для мамы.
   – А зачем он нам? – не понял профессор.
   – Пчелами будем мойр гонять, – ввернул Роман.
   – Да ты что, Славка, он же десять лет в спецназе отслужил, через все горячие точки прошёл. И потом ещё три года в частном детективном агентстве работал, сыщиком. У него ж всё – знания, опыт! Аппаратуру, если надо, найдёт, для подслушивания там, «жучков» всяких. А?
   – Да? Это интересно… – пробурчал профессор, – Заманчивая кандидатура, надо будет подумать… Однако мы делом займёмся сегодня или весь день болтовней будем заниматься? Время идёт…
   – Всё-всё, молчу, – согласился Андрей. – У меня только одно предложение: давайте по второй разольём? Дело – делом, а посидеть здесь с мужиками очень уж редко доводится. В конце концов, по тридцать грамм на нос – это не солидно, пусть будет по шестьдесят.
   По шестьдесят – так по шестьдесят… Роман вскочил с места, и, прихватив бутылку, ловко разлил. А потом, подняв свой стаканчик, произнёс тост:
   – Поскольку мы знаем, что Машина Времени возможна, значит, в будущем её всё равно сделают. А раз сделают – будут летать. Стало быть, где-то среди нас бродят путешественники из будущего. Ну а если они есть, мудрые и знающие, то вполне возможно, что они следят за нами. Так давайте выпьем за помощь с неожиданной стороны!
   – И за отсутствие палок в колёсах с той же стороны, – добавил Андрей.
   А профессор ничего не ответил, он выпил молча. И закусил крепким солёным груздочком. Паузу, наполненную активным позвякиванием вилок, нарушил Роман.
   – Есть у меня одна задумка, – заговорщически произнёс он, – как напугать до полусмерти всех пфальцграфов вместе эрлами. Я возьму у Мишки генератор ужаса, ГУ-1.
   Профессор так красноречиво взглянул на Романа, что тот осёкся и зажал рот руками, мол, больше ни слова. В две минуты они освободили стол от тарелок и разложили на нём бумаги.
   – Теперь слушайте меня внимательно и не перебивайте, – заявил профессор. – Наша задача – создать вращающееся электромагнитное поле, и не просто поле, а свернутое в двойную спираль, примерно вот таким макаром.
   И он развернул листок с эскизом.

23. Василий

   Дорога ужас какая гадкая – снежная каша вперемешку с грязью, как иногда бывает в апреле. Ни черта не видно, свет фар отражается от мокрого асфальта, только обочина и белеет едва-едва. Прах побери этот «Текстильщик», что за район? Хоть бы фонари нормальные поставили, что ли…
   Василий вздохнул и ещё раз нажал рычажок омывателя. На ветровое стекло прыснули две чахлые струйки, «дворники» дёрнулись, нехотя счистили грязь. Всё равно не видно дороги, одни блики на стекле. Ага, вот она, улица Советская, наконец-то. Василий включил левый «поворотник», миновал перекресток, проехал ещё немного уже по Советской и завернул во двор.
   «Интересно, и сегодня в квартире никого? – подумал он, вытаскивая из «Нивы» небольшой рюкзак. – Если так, значит, опять зря ехал». Он поднялся на третий этаж и распахнул окно на лестничной площадке. Нужное ему окошко в доме напротив горело. Отлично! Хоть здесь повезло… Василий привычным движением расстегнул «молнию» рюкзака и выудил из него фотоаппарат с огромным, сверхдлиннофокусным объективом. Крепко опершись локтями на подоконник, он нацелил камеру на окно.
   В превосходную «сигмовскую» оптику комната была видна как на ладони: и старенький платяной шкаф, и стоявший в углу телевизор, и красный туркменский ковёр на стене, и – главное – письменный стол с компьютером и настольной лампой. Компьютер был включён, даже можно было различить иконки на мониторе. Василий опустил камеру и перевел дыхание. Пока в комнате никого нет, лучше понаблюдать так, невооруженным глазом, чтобы руки не затекли и не начали дрожать. Василий закурил и прислонился к оконной раме, не выпуская из виду ярко освещённую комнату. Потом, будто спохватившись, взял камеру и выставил максимальное ISO, чтобы выдержка при съёмке была покороче и не смазалось изображение.
   Минут через пять в комнате появилась стройная женщина в длинном, до пола, синем халате. Василий выщелкнул окурок в слякотную темень за окном и взялся за камеру. Тихо запел стабилизатор в объективе, моргнул зелёный глазок готовности в окуляре. Василий повёл плечами, устраиваясь поудобнее. Женщина пересекла комнату и уселась за компьютер, спиной к окну. Василий только крякнул и крепче упёрся локтями в подоконник.
   Ждать пришлось недолго: не прошло и четверти часа, как в комнату вошла ещё одна женщина в пёстром халате жёлтых тонов. Она была чуть более округлых форм и, пожалуй, пониже ростом. Василий подобрался и замер, положив палец на спусковую кнопку. Женщины, видимо, заспорили, по крайней мере жестикулировали они весьма эмоционально. Та, что сидела за столом, наконец, отвернулась от компьютера, с азартом что-то объясняя, и Василий, задержав дыхание, несколько раз подряд нажал на спуск. А тут и вторая дама попала в кадр. Женщины заходили по комнате кругами, пытаясь убедить одна другую, и по очереди оказывались лицом к камере. Василий так увлёкся, снимая сцену, что не сразу услышал шаги. А когда обернулся – было уже поздно: его застукали.
   По лестнице поднимались двое: молодая, лет тридцати пяти, весьма миловидная, стройная женщина и полная дама в возрасте. Обе смотрели на него, молодая – с любопытством, пожилая – с подозрительностью. Василий отвернулся и сделал ещё несколько кадров, прятаться теперь уже не имело смысла.
   – Чем это вы тут заняты, мужчина? – с напором спросила пожилая, поднявшись на площадку, – Уж не квартиру ли выискиваете?
   – Для чего квартиру? – опешил Василий. – У меня есть квартира…
   – Известно для чего, – заявила пожилая, сверля его взглядом. – Вон в третьем подъезде совсем недавно квартиру обчистили.
   – Ну что ты, мама, – подала голос молодая, – неудобно. Да и не похож он на грабителя, и одет хорошо.
   – Они все непохожи, – возразила пожилая, – а потом домой придёшь, а там пусто. Ты, чем спорить, поднимись-ка домой, да проверь, всё ли цело. А если что не так – сразу звони в милицию, а я его пока задержу. Да! И Лешку с Игорь Андреичем из сорок седьмой позови на всякий случай, пусть выйдут, подежурят.
   И она подвинулась, перегораживая собой проход к лестнице. Молодая бочком проскользнула мимо Василия (простите, простите, позвольте пройти) и лёгкими шагами побежала по лестнице. Пожилая же, устремив пронзительный взгляд на Василия, грозно спросила:
   – Ну так и что вы тут делаете? С милицией будем разбираться или своими силами обойдёмся?
   – Своими, – ответил Василий и очень натурально сыграл смущение. – Понимаете, в чем дело… У меня там жена… С этим, как его…
   – С хахалем?
   – Ну да, с воздыхателем. А я отсюда наблюдаю.
   – Так что ж ты стоишь-то? Беги туда! – мгновенно приняла решение пожилая и тут же, без остановки, крикнула зычно на весь подъезд: – Ольга! Не надо Игорь Андреича с Лёшкой, и милицию не надо. Свой он, пострадавший…
   Частые шаги наверху сменились мерным стуком каблучков, значит, женщина развернулась и начала спускаться.
   – Что ж ты не бежишь? – спросила Василия пожилая дама. – Гляди, поздно будет!
   Голос у неё стал гораздо мягче, в нём даже мелькнули нотки жалости. Он пожал плечами и ответил:
   – А толку? Всё равно мне с ней теперь не жить уже.
   Он вздохнул и отвернулся. Пожилая дама подошла к нему и положила руку на плечо.
   – Ты сильно-то не расстраивайся, – тихо сказала она, – это хорошо, что ты узнал вовремя. А иначе ходил бы рогатым. Правда?
   Василий кивнул. Пока дама говорила ему утешительные слова, он складывал в рюкзак камеру, не забывая посматривать в окно. Женщины в халатах перестали выяснять отношения. Та, что в синем, снова уселась за компьютер, а та, что в пестро-жёлтом, полезла в шкаф.
   Безошибочно находит… Что там? Полотенце? Тряпка? Неважно. Главное, что безошибочно. И быстро. Значит, давно здесь живут. И Интернет имеется. Стало быть, это они на связь выходили на сайте знакомств. А не было их почему долго? Ну, почему-почему… Командировка. Длительная. Или отпуск. В конце концов, вечерами они могут пропадать где угодно, дело молодое, да и я не каждый вечер сюда наведывался, просто наткнуться не мог…
   Василий с треском закрыл молнию и повернулся к пожилой даме:
   – Спасибо вам.
   – За что? – искренне удивилась та.
   – За совет. За доброе слово. Да просто – за участие.
   Дама растрогалась, и Василий понял, что чинить препятствий она не станет, и ему удастся уйти спокойно, без ненужного шума. Он закинул рюкзак на плечо и сделал уже шаг к лестничному маршу. Остановил его голос молодой женщины, Ольги. Оказывается, она успела уже вернуться.
   – Что тут у вас происходит? – спросила она, а глаза её так и горели любопытством.
   – Да вот, – ответила ей пожилая, – жена у него гуляет с любовником.
   – Фи, как банально, – разочарованно произнёсла Ольга.
   – Но банально всё на свете, мадам, – возразил ей Василий.
   – Но я не люблю банальностей и боюсь их говорить.
   – Всё, что можно сказать, уже сказано тысячи раз, всё, что можно сделать – сделано. Если мы с вами не знаем, что какая-то тема уже сто раз пережёвана, а значит, банальна, то она и становится откровением для нас. Очевидно, что чем умнее человек, тем больше для него банальностей. Так что не бойтесь их. Потому что по большому счёту или говоришь банальность, или молчишь. Что тоже банально.
   – Вы полагаете? – спросила она и посмотрела на Василия с нескрываемым интересом. А я думала, тут чуть ли не шпионские дела… Скажите, а откуда у вас такой дорогой фотоаппарат?
   – Я работаю фотографом, – не моргнув глазом, соврал Василий.
   – Где?
   – Да так… В одном глянцевом журнале.
   Она не нашлась что ответить, и Василий, закинув рюкзак на плечо, двинулся вниз.
   – Окно закрой, холодно! – крикнула ему вслед пожилая дама.
   Он вернулся, плотно закрыл окно, и, посмотрев на женщин в упор, сказал:
   – Я ещё появлюсь здесь. Возможно.
//-- * * * --//
   Полчаса спустя Василий был уже на другом краю города Королёва, на улице Горького. Он сидел в машине, время от времени посматривая на часы. Василий поёрзал в кресле, устраиваясь поудобнее, проверил фотоаппарат и закурил. По старой, выработанной годами привычке, прикуривая, он прятал огонёк зажигалки в ладонях, чтобы его нельзя было увидеть со стороны, да и тлеющую сигарету умело скрывал в кулаке.
   Позицию он выбрал удобную, между двух гаражей в тёмном тупичке, куда прохожие не заглядывают. Двор, все три подъезда дома и асфальтированная дорожка, щедро освещённые дугоразрядными фонарями, были как на ладони, незамеченным тут не пройдёшь.
   В куртке, с правой стороны, беззвучно забился зуммером телефон. Василий, шёпотом чертыхнувшись, полез за ним. Сидя за рулём, было жутко неудобно расстегивать молнию и шарить в глубинах кармана. Наконец мобильник оказался в руке. Мельком глянув на светящийся экран, Василий приложил трубку к уху:
   – Слушаю тебя, Слава.
   – Васька! Я из метро. Тут жуть что творится! Меня, похоже, хотели убить!
   – Так. Успокойся. Вдохни. Выдохни. Ты на какой станции?
   – На «Театральной».
   – И что там случилось? Только чётко, внятно, без истерик.
   – Я и так без истерик, – обиженно произнёс профессор, – тут человека под поезд столкнули. Совсем рядом со мной.
   – Ты уверен, что он не сам? Он мог упасть или прыгнуть специально. Его толпа могла вытолкнуть…
   – Уверен, я видел своими глазами. Его толкнули, сильно. Это было страшно. Страшно. А толпы в это время уже нет. Нет толпы.
   – Ясно. А почему ты решил, что хотели столкнуть тебя?
   – Потому что похож. Примерно такого же роста, тоже в сером пальто и примерно с таким же портфелем, как у меня.
   – Это ещё ничего не доказывает. Может быть, столкнули того, кого и планировали.
   – Может… Что теперь делать, а? – в голосе профессора появились жалобные нотки.
   – Поезжай домой по другой ветке, здесь поезда пока ходить не будут.
   – А может, ты приедешь сюда? Вместе домой доберёмся.
   – Успокойся. Соберись. Ты же понимаешь, мне до тебя часа два ехать, если не больше. А за это время всё что угодно может случиться.
   – Ну да…
   – Сто к одному, что ты здесь ни при чём. По крайней мере, я не в курсе, чтобы тебя «заказали».
   – Ты мог и проморгать.
   – Вряд ли… Сейчас я знаю много. Брабандер тебе нового сотрудника сегодня сватал?
   – Сватал…
   – Вот видишь, я в курсе. Кстати, не бери его.
   – А я и не взял. Полная бездарность.
   – Молодец. А теперь соберись с духом и поезжай домой. Страхи – долой.
   – А если всё же это меня хотели столкнуть?
   – Да если даже и так, сегодня ты в безопасности.
   – Почему?
   – Если покушение по какой-то причине сорвалось, его не могут снова повторить сразу. Нужно время на подготовку. Так что поезжай. На всякий случай соблюдай правила безопасности.
   – Какие?
   – Элементарные. Ты что, забыл? Я ж тебя инструктировал… Держись всегда на виду, не лезь в толпу, стой подальше от края платформы и всегда там, где останавливается первый вагон поезда, не разгова…
   – Да помню я! Ладно, поеду… Страшно – а надо. Машке – ни слова! Пока!
   – Пока. Домой доберёшься – позвони!
   – Хорошо.
   Василий засунул телефон в карман. Вот ещё проблем не хватало… Что же это происходит-то? Неужели они сменили план? А может, они втёмную играют? Знают, кто я такой и зачем, и посылают по ложному следу? Нет, не может быть. Это ж как надо уметь всем играть тогда! Нет-нет, слишком много сил надо потратить, слишком много умения, а результат – копеечный. Конечно это случайность. А, ладно, потом будем думать, всякому делу свой черед. Василий посмотрел на часы. Пора бы уже…
   Во время разговора с профессором он отслеживал всё, что происходило во дворе, не выпуская из виду ни одного прохожего. Да их и было всего двое, и обе – женщины. А он ждал мужчину.

   Баннерет Августин появился настолько неожиданно, что Василий даже растерялся. Только что его не было – и вот идёт размашистой походкой по ярко освещённому тротуару. Момент, когда он вынырнул из тени, был бездарно пропущен. Как это могло случиться – Василий так и не смог понять, даже позже, когда анализировал ход событий. Ни прежде, ни потом с ним подобного не случалось.
   Однако терять время Василий намерен не был. Отработанным движением он вскинул камеру и сделал серию снимков. Вроде, должно получиться, и лицо попало в кадр, и дом…
   На полпути к нужному подъезду баннерет вдруг повернул голову и посмотрел на Василия. Прямо в глаза. Хотя видеть его никак не мог: машина стояла в тени, в темноте, да ещё за кустами, над которыми выступала только часть кабины, а баннерету прямо в глаза бил свет уличного фонаря. Но факт остаётся фактом – он оглянулся, будто его окликнули, и упёрся взглядом в Василия. Впрочем, уже спустя мгновение, он шагал дальше как ни в чем не бывало. Что за чертовщина такая… У Василия озноб пробежал между лопаток, и он непроизвольно передернул плечами. Но тут же совладал с собой и снова прильнул к окуляру.
   Удивительное дело: баннерет прошёл мимо второго подъезда, где живёт профессор Симонов. «Неужели заметил слежку? – подумал Василий. – А не заметил – так почуял… Пёс раздери этих экстрасенсов, не угадаешь, что им в голову взбредёт. А может, он просто выбирает позицию для наблюдения? Тогда понятно, почему он смотрел в мою сторону, тогда ему прямой смысл идти сюда, ко мне». Василий взялся было за ручку двери, чтобы неслышно выйти из машины и спрятаться, но тут же отдернул руку. Потому что баннерет неожиданно зашёл в третий подъезд.
   Вот это номер! Оттуда же, из третьего, никакого обзора! Глупый ход. Недальновидный. Бессмысленный. Василий надел наушники, включил приёмник. Тишина. Значит, профессор Симонов ещё далеко, «жучок» не берет с такого расстояния. Наверное, в автобусе едет. Подумав немного, Василий решил подождать, не торопить события. Один наушник он оставил в ухе, чтобы знать загодя, когда появится профессор.
   Хлопнула дверь. Из третьего подъезда вышел человек. Василий подумал было, что это вышел баннерет, сообразив, что перепутал подъезд, и навёл на него камеру. Но нет – это оказался маленького роста, широкоплечий, коренастый мужик, и было на нём не дорогое длинное пальто, а старая потрёпанная куртка. Шёл мужик странно, Василий подумал, что он пьян до изумления. Но нет, не пьян вовсе. А будто головой ушибленный – идёт как автомат, ноги высоко задирает и ставит на землю, словно по команде. И поворачивает странно. Останавливается, приставляет ногу, потом – напра-во, раз, два! И снова вперёд: шагом марш! Только руками не размахивает, руки у него в карманах, и голова втянута в плечи. Мужик дошёл до второго подъезда и скрылся за дверью. Странный тип… Василий поскреб пятерней затылок: «Где ж я его видел? Ведь видел, точно…»
   Снова железно лязгнула дверь третьего подъезда, на этот раз во двор вышел баннерет. Василий вскинул камеру, но снять смог только спину. Баннерет, вопреки ожиданиям, повернул в другую сторону и быстро пошёл прочь. Василий заметил, что походка у него сменилась с уверенно-размашистой на несмелую, семенящую, да и вообще стал он какой-то скукоженный, вроде бы даже ссутулился. Вскорости баннерет растаял в темноте. Что бы это значило? Василий хотел было пройти за ним следом, посмотреть, в какую сторону он направился, но в последний момент передумал – побоялся спугнуть.
   Следующие полчаса протекли в пустом ожидании, по дорожке прошли две громкоголосые девицы, влюбленная парочка и спешивший по своим делам мужчина, все – мимо дома. На улице стремительно холодало, Василий зябко поёжился, потёр замёрзшие руки. Он начал уже беспокоиться о Симонове, но тут в наушнике щёлкнуло, затрещало, зажужжало, и женский голос объявил остановку. Ага, значит уже рядом, недолго осталось. Василий услышал, как с шипением открылись двери автобуса, как застучали ноги по железным ступеням, услышал, как профессор Симонов попрощался с кем-то, как пообещал что-то «непременно выяснить завтра же». Потом звуки отдалились, исчезли, и остались слышны только монотонные шаги – профессор шел домой. Василий включил запись и бросил наушник на сиденье.
   Спустя пять минут профессор появился на тротуаре. Василий сделал несколько кадров и отложил камеру, следя за происходящим. Профессор подошёл к подъезду легким скорым шагом, видно было, что он в прекрасном расположении духа. Он тихонько насвистывал какую-то мелодию. Василий машинально посмотрел выше, в окно подъезда. Там виден был лестничный марш, ядовито-зелёная стена и такая же зелёная колонна мусоропровода. Рядом с мусоропроводом неподвижно стоял мужик в старой потрёпанной куртке. А вот и профессор поднимается, лысина его видна. Забавно как, с улицы мужик виден, а профессору Симонову – нет, мусоропровод загораживает.
   И тут Василий вспомнил, где его видел. Это ж балагур и весельчак, отчаянный пьяница и дебошир, вечно улыбающийся и всегда подвижный, как ртуть, здешний дворник Фёдор Звонкий! Ах, ты чёрт! Ах, проклятье! Василий выскочил из машины и метнулся к подъезду. Он бы был у двери через несколько секунд, но в потёмках он налетел на кусты, потом споткнулся о железяку, торчавшую из земли, и чуть не упал, потом поскользнулся на льду, перепрыгивая через ограждение, и опять потерял равновесие. Словом, несколько драгоценных мгновений он потерял. Василий рванул на себя дверь, влетел в подъезд и нос к носу столкнулся с Фёдором. Тот шёл прямо на Василия, мощно и неудержимо, как паровоз. Василий едва успел отшатнуться в сторону, пропуская его. Фёдор вышел на улицу, достал что-то кривое и несуразное из-за пазухи и бросил в мусорный бак. Там громыхнуло, звякнуло, посыпалось. Василий зло сплюнул и рванулся наверх.
   Там, на площадке второго этажа, на грязном кафеле лежал профессор Симонов. Череп его был раскроен пополам, почти до основания.

24. Андрей

   Уютный гараж Андрея оказался замечательным местом для встреч: и тебе тепло, и сухо, и перекусить можно, и – главное – никто не мешает. Неудивительно, что собираться наши друзья стали именно там. Облезлый холодильник ЗИЛ постепенно заполнился, в основном сырокопчёной колбасой, вяленой рыбой и пивом, а в морозилке прописалось копчёное сало. Хозяйничал в гараже всегда Андрей. Сегодня он нарезал толстыми ломтями свежий хлеб, выставил на стол лук, порезанный колечками, посыпал его крупной солью, вместе с тончайшими, как бумага, прозрачными кусочками замёрзшего сала на холодном, только что из морозилки, блюдечке. Критически осмотрев стол, он добавил к получившемуся натюрморту две полулитровые банки пива и четыре граненых стакана. Теперь вроде всё.
   – Ну и зачем это? – недовольно пробурчал профессор. – Мы ж не пить тут собрались, а работать.
   – Да ну тебя, ей-богу, – возмутился Андрей, – почему сразу пить? Во-первых, это не водка, а всего-навсего пиво. Во-вторых, литр на четвёрых. В-третьих, есть повод: сегодня же седьмое мая, день радио.
   – В четвёртых, – поддержал его Роман, – оно безалкогольное. Так, для вкуса. Чтоб всухомятку не жевать.
   – Ну если безалкогольное… – потянул профессор, – а причём тут день радио?
   – Как при чём? – возмутился Андрей. – Я ж радист по образованию. Радиофак как-никак закончил. Уже сколько лет собираюсь отметить, и каждый раз не выходит. Хоть сегодня, хоть безалкогольным…
   – Ладно, уговорил, – милостиво согласился профессор, – а пока ждем Василия, давай прогоним ещё разок.
   – Сало согреется, невкусным станет.
   – Ничего, ты его пока засунь обратно в морозилку. Не ленись, нам время дорого.
   – Эх, – мечтательно произнёс Роман, следя глазами за блюдцем с салом, – скорей бы Василий пришёл. И скорей бы выходной, день Победы.
   – Да-да, – передразнил его профессор, – скорей бы вечер. Скорей бы утро. Скорей бы выходной. Скорей бы лето. Скорей бы состариться и умереть.
   – Зачем же умереть, профессор?
   – Затем. Не торопись жить, Роман, цени каждый миг, не подгоняй время. Этот миг – он один, и больше не вернётся. Даже если он скучен или просто тебе неприятен, всё равно цени его. Кто торопит время – торопит и свою смерть.
   – Что это тебя на философию потянуло, Славка? – спросил Андрей, – Случилось чего?
   – Да так… Сам не знаю. Навеяло. А может, просто не люблю, когда подгоняют. Ладно, проехали. Ты лучше расскажи, что у нас с измерением?
   – Ничего утешительного, никак мне не удается точность, сложно это очень, слишком скорость большая. Тут нужен большой и сложный агрегат, и куча денег.
   – О чём речь? – заинтересовался Роман. – Что измеряете, почему я не в курсе?
   – Скорость света, Роман, – ответил Андрей.
   – Зачем?
   – Чтобы можно было вернуться назад, – ответил профессор.
   – Не понял.
   – А, ну да, мы тебе не говорили… Видишь ли, дело в том, что при путешествии на Машине Времени есть вероятность попасть в параллельную вселенную, и немаленькая. Само по себе это не страшно, потому что всегда можно сделать несколько попыток прыжка и, в конце концов, найти свой мир. Вопрос в том, как определить, что именно этот мир – твой. И поэтому, чтобы не заблудиться в мирах, я решил измерять константы.
   – Какие константы?
   – Фундаментальные. Как только нашёл собственный набор – значит, ты дома.
   – И много их надо измерять?
   – Нет, всего одну. Легче всего измерить скорость света. Загвоздка в том, что нужна очень большая точность, скажем, до ста знаков после запятой.
   – Понял… И что?
   – Ничего… Пока не получается.
   – Да… А время идёт.
   – А я что говорил? Время летит!
   – Значит, именно поэтому вы и тянете с пуском модели?
   – Ну да. Модель не вернётся сюда, она наверняка залетит в другой мир.
   – Откуда такая уверенность?
   – Из опыта, Роман. Я уже попадал не туда. Володя мне специально показывал, как попасть в свой мир. Тогда мы долго мотались по ветвям. Но никто из нас так не сможет так, как он.
   – Эх, жаль, что я этого всего не видел.
   – А что бы это изменило?
   – Да хотя бы посмотрел, как он делает точную настройку.
   – Я знаю, как сделать настройку, Роман, представляю, что для этого надо сотворить с полями. Но что толку с этого, если я не знаю, где мир, в который надо попасть. Поэтому не буду знать, в какую сторону подстраивать. Это всё равно, что искать улицу в незнакомом городе наугад, без карты. Пока мы в тупике.
   Они немного помолчали.
   – Что там у нас нового с «Волгой», Андрей? – спросил профессор.
   – Да ничего нового. Как было три пуска и подряд, по одному каждую ночь, так и тишина с тех пор, как отрезало. Координаты я узнал точные, передал, как договаривались, Василию.
   – А они не могли ее просто отогнать подальше, где радио не берёт?
   – Я сперва тоже так подумал, но Василий проверял, говорит, что как стояла она, так и стоит на месте, на автобазе. Не понимаю, чего они застопорились. Может, разобрали ее, да и сломали?
   – А я догадываюсь, в чём дело. Они как раз заблудились в мирах. Слетали в прошлое и вернулись не в свою вселенную.
   – Постойте, профессор, – вмешался Роман, – но машина-то стоит на месте! Значит, они прилетели обратно.
   – Нет, Роман, не значит, в том-то и дело. Вместо них здесь оказался кто-то другой, двойник. И «Волга» – тоже двойник. А как вернуть всех на место, они не знают.
   – Не понял, – заявил Роман.
   – И я не понял, – эхом отозвался Андрей, – объясни.
   – Хм… Хорошо. Дай листок бумаги. Вот смотрите…
   Профессор достал ручку из кармана и нарисовал дерево.

   – Вот оно, Дерево Времени, вернее, Дельта реки Времени, или просто Дельта.

   Вилка внизу, я называю ее узлом, это точка, где вселенная расщепилась на две. Правая ветка снова заканчивается узлом с новым расщеплением, я нарисовал тут пунктиром. Но пока эта ветка нам неинтересна, потому что мы, будем так считать, находимся в левой. Она, как видите, снова делится на две, левая из которых опять расщепляется, и мы опять не видим ее, потому что мы сейчас – в правой ветке, вот в этой, вертикальной. Она разделяется снова на две ветви, эти ветви – ещё раз каждая на две. Такая вот картина расщепления вселенных. Всего мы получили их восемь, от вселенной А до вселенной Н. Само собой, каждая точка разделится ещё раз, те разделятся снова, и так далее. Понятно?
   – Пока вроде да.
   – Давайте, чтоб не путаться, назовем узлы расщепления точками, в которые они упираются. Например, узел, из которого произошли вселенная С и D – узлом CD. А узел пониже, из которого произошли миры A, B, C и D – AD. И так далее. Ближайшие вселенные отличаются очень незначительно. Ну, скажем, во вселенной А дон Педро дал в глаз дону Хуану, а во вселенной В – не успел, и потому сам получил от дона Хуана по носу. И больше эти вселенные ничем друг от друга не отличаются. Понятно?
   – Вроде бы понятно. А причём тут «Волга», которая не исчезла?
   – Не спеши, Роман. Ты усвоил, что мир А отличается от мира В только синяком дона Педро из Каракаса и больше ничем?
   – Усвоил, усвоил…
   – Значит, в обоих мирах есть профессор Львов. Абсолютно одинаковый. Больше того: он производит одни и те же действия! В одно и то же время чистит зубы, едет в машине, читает лекцию, поучает своего аспиранта по имени Роман. Так вот. Если этот профессор вдруг отправится на Машине Времени в прошлое из точки, скажем, С и при возвращении промахнется и попадет в точку D, что произойдет?
   – Он встретит в этой точке D своего двойника!
   – Двойка тебе за сообразительность! Двойник делает то же самое, что и профессор, значит, он тоже летит в прошлое и тоже промахивается при возвращении, причём все это происходит одновременно! Стало быть, горе-путешественник, который родом из точки D, окажется в точке Е! И я, профессор Львов, займу его место.
   – А на Ваше место переместится профессор Львов из вселенной В?
   – Правильно. Значит, я в параллельном пространстве займу место моего двойника, а на моем месте окажется другой двойник. В свою очередь, на его месте окажется третий и так далее, то есть происходит нечто вроде сдвига.
   – А если вселенные далеко друг от друга, например А и F?
   – Тогда профессор из вселенной В очутится во вселенной G, а из С – в Н. Наши пфальцграфы, я полагаю, как раз в такую беду и попали. Они залетели в какую-то удалённую вселенную, а вместо них прилетели другие. Думаю, и сами испытатели, и их начальство сообразили, что натворили что-то, но не поняли, что именно и как из этого всего выбраться. Думаю, они сильно напуганы.
   – Они что, так сильно отличаются? У них по шесть пальцев на руках?
   – Ценю твой юмор. Нет, пальцев вряд ли по шесть. А вот глаза могут оказаться другого цвета, волосы, характеры не такие, одежда… Может исчезнуть или, наоборот, появиться татуировка или что-нибудь в таком духе. Кроме того, они могут знать что-то такое, чего знать не должны, и не знать того, что знать обязаны. Например, не узнавать родного начальника. Полагаю, пфальцграфы не могут понять, что случилось с людьми, они могут даже подумать, что их изуродовало путешествие во времени. Хуже всего самим испытателям – они и вовсе в чужом для них мире, не исключено, что во враждебном.
   – Наверное, ты прав, – задумчиво произнёс Андрей, – если на самом деле прилетели двойники путешественников, испытания свернут и будут разбираться, что стряслось. Интересно, сколько на это понадобится времени?
   – Много, Андрей. Годы. Им надо создать теорию, без нее – никак.
   – Не стал бы загадывать. Во-первых, мы не знаем их ресурсов, во-вторых, они могут нужную информацию просто выбить.
   – Откуда выбить?
   – Из тебя…
   – М-да… Одно утешает: я им нужен живой.
   – Послушайте, профессор, – подал голос Роман, – мне вот что пришло в голову… Аппарат, который построил Владимир, чудовищно грубый. Схема аналоговая, без контроля, все эти маховики с катушками, электромоторы… Система ужасно неточная, неудивительно, что промахивается, с ней попасть труднее, чем промахнуться. Потому он и сделал ручки точной настройки, чтобы назад по шагам возвращаться, по интуиции.
   – Ты хочешь сказать… – произнёс профессор.
   – Ну да! Чем сотню раз измерять ваши константы, приближаясь раз за разом к нужному месту, не проще ли сразу получше прицелиться? У нас цифровое управление прецизионной точности, мы можем просто ЗАДАТЬ нужные координаты! Да и задавать не надо! Можно воспроизвести в обратной последовательности все поданные импульсы каждой компоненты поля, и мы автоматически вернемся в исходную точку! Для этого надо сделать так, чтобы процессор их запомнил, только и всего! И угол перемещения можно задать точнейший.
   – А ведь и правда… – произнёс Андрей.
   – Какую точность ты можешь обеспечить? – быстро спросил профессор.
   – С 64-разрядным процессором… Примерно 38 знаков.
   – А больше можешь?
   – Могу вдвое больше, 76 знаков после запятой, если задать числа двойной точности. Но считать будет медленнее. А зачем вам точнее? Вы думаете, Владимир вручную, на глаз, мог обеспечить 38 знаков?
   – Мысль дельная. Давай, пробуй сделать. Двойную точность. Много тебе времени понадобится?
   – Не знаю… Несколько часов, – ответил Роман, вытаскивая из портфеля ноутбук, – сейчас подцеплюсь к системе и скажу точнее.
//-- * * * --//
   – Есть кто живой в доме? – послышался голос из-за двери.
   – О! Василий пришёл! – объявил Андрей и полез в холодильник. – Есть, есть! Входи.
   – Хорошо тут как у вас, полжизни мечтал о таком гараже, – поделился Василий, осматриваясь, – и тепло, и светло, и сухо. Окошко даже есть.
   Василий прошёл к верстаку, оценивающе посмотрел на стол с закуской и остановился в углу, где Роман колдовал с ноутбуком.
   – Это и есть Машина? – спросил он, указывая на толстый лист фанеры с прикрученными катушками, электронными платами и с разноцветными проводами.
   – Ага, она и есть, – подтвердил Андрей, – Роман сейчас ее настраивает.
   – Маленькая, с журнальный столик всего.
   – Это опытный образец, модель. Настоящая Машина будет намного компактнее, не больше блока сигарет.
   – А где маховики? В «Волге» я видел здоровенные такие маховики…
   – Ты видел «Волгу»?
   – Ну да, я ж на автобазе покорешился с мужиками, теперь там свой человек.
   – Здорово. И как это ты везде пролез и везде успел?
   – Профессия… – пожал плечами Василий.
   – Да, мы без тебя не справились бы… А маховиков тут нет, всё без вращающихся деталей. Вместо маховиков, вот видишь, эта тороидальная катушка. На ней собраны обмотки, их здесь 720. Они подключаются по особому алгоритму, так и получается хитрой формы поле, дважды закрученная спираль, к тому же вращающаяся.
   – Вроде бегущих огней на елке?
   – Ну да. Огонёк бежит, а лампочки не перемещаются. Здесь примерно та же история.
   – Ясно. И какая у нее мощность?
   – Пока не знаем, но в любом случае намного больше, чем в «Волге».
   – У такой маленькой – больше?
   – Очень много зависит от скорости вращения поля. В Володиной Машине скорость всего около 200 оборотов в минуту, а здесь – несколько десятков тысяч, а может, и больше, мы ещё не проверяли. Многое зависит от индуктивности обмоток. Кроме того, мощность зависит от размеров «кокона», области действия Машины. У Володи он очень большой, больше десяти метров в диаметре, а здесь – только два метра.
   – Понял. А как работает – не покажете?
   – Как только Роман закончит – можно и показать. Роман, ты долго?
   – Долго, – отозвался Роман, – всё оказалось сложней, чем я думал, сегодня не закончу… А лучше вообще, завтра, на свежую голову взяться.
   – Ну хорошо, пусть будет завтра.
   – А сегодня день радио! – напомнил Андрей. – Профессиональный праздник. Давайте уже за стол, мужики.
//-- * * * --//
   – Так что я хочу сказать? – произнёс Василий, с видимым удовольствием поглощая замерзшее сало с уложенными поверх хрустящими колечками лука. – У страха глаза велики, Славка. Того мужика, что столкнул человека под поезд в метро, нашли. Он оказался маньяком, шизофреником, и сейчас отдыхает в психушке на Каширке. Это у него не первый случай. Так что никакое это не покушение, в организацию пфальцграфов он не вхож ни с какой стороны.
   – Откуда ты знаешь?
   – Профессиональная тайна, – ответил Василий и весело подмигнул. – Звонкий тоже никакого отношения к организации не имел, совсем.
   – Кто такой Звонкий?
   – Фёдор Звонкий, дворник, который зарубил топором профессора Симонова. С ним другой случай. Банальная история – ревность, он за профессором давно следил.
   – Ну а это ты откуда знаешь?
   – Да у меня ж свои люди кругом… От следователя знаю, из первых рук.
   – А у самого Фёдора нельзя спросить, или он под следствием?
   – Нельзя, он повесился в тот же день.
   – Ужас какой…
   – Да. Оставил посмертную записку.
   – Из нее и стало ясно, что дело в ревности?
   – Ага.
   – А как же пфальцграф, который приходил в тот же дом? И задание, которое он получал?
   – Не пфальцграф, а баннерет. Баннерет Августин, он же Игорь Михайлович Бочков, старший менеджер одного из магазинов сети «Эльдорадо». Это ему поручили «нивелировать» Симонова. Что значит это самое «нивелировать» я не знал, догадывался, что как-то воздействовать… Вот я и решил проверить, как именно… День, когда баннерет хотел с ним встретиться, я знал. Дальше все просто – я приехал на место, чтобы просто проследить за событиями. Ну и стал невольным свидетелем убийства.
   – Скажи, ты точно уверен, что это убийство из ревности?
   – Нет. Я не исключаю, что Фёдор Звонкий был лишь орудием убийства. Даже склоняюсь к этому.
   – Почему?
   – Объясню. Фёдора я видел и раньше пару раз, это живой, весёлый человек, очень открытый, этакий рубаха-парень. А в тот вечер он был словно машина – бесстрастный, лицо каменное, глаза оловянные. Он и шёл как механический автомат, не по-человечески. В подъезде я столкнулся с ним нос к носу, он пер навстречу и смотрел сквозь меня, будто не видел совсем, я еле успел увернуться. Может конечно у него такая реакция на спиртное, но я не могу отделаться от ощущения, что с ним сотворили что-то ужасное, запрограммировали, что ли. Или загипнотизировали. Вот он и превратился в куклу, которую дёргают за ниточки. Если так, то и команду ему дали жуткую, «убей, а потом умри сам». И дал ее тот самый баннерет Августин, который заходил в третий подъезд, возможно, к Фёдору домой. Стало быть, он не просто экстрасенс, а огромной силы гипнотизер. Вот, посмотрите.
   Василий выложил на стол пачку фотографий.
   – Вот он, Августин…
   На фотографии был худой высокий человек в длинном пальто с вытянутым птичьим лицом, на котором выделялись тёмные, близко посаженные, чуть навыкате, глаза. Человек смотрел прямо в объектив, и казалось, что он недобро усмехается, хотя лицо его было совершенно бесстрастным.
   – Ух, какой взгляд-то… пронзительный… – тихо сказал профессор.
   – Да уж, – ответил Василий, – это серьёзный дяденька. Знаете, когда он вдруг посмотрел на меня, у меня вся спина инеем покрылась. Я точно знаю, что видеть он меня не мог. Такое впечатление, что он просто ЗНАЛ, что я тут есть, и где именно нахожусь.
   – Тогда почему он прошёл мимо? Это неразумно – оставлять свидетеля. Он мог бы подойти к тебе и внушить, что ты его не видел.
   – Полагаю, – вмешался Андрей, – он не знал, а просто почувствовал, что на него смотрят. А потом решил, что ему лишь показалось.
   – Скорее всего. Василий затаился, спрятался, и Августин его потерял, – вставил слово Роман.
   – А почему ты не вмешался? Или хотя бы не предупредил Симонова? – спросил профессор.
   – Так я ж не знал, что его будут убивать. Кроме того, баннерет ушёл, бояться вроде было некого. А насчёт Фёдора я сообразил слишком поздно.
   – Да, это наш серьёзный прокол… Кто такой этот Симонов, откуда он взялся, и почему ты стал следить именно за ним?
   – Химик какой-то… Работал в Институте Удобрений и Инсектофунгицидов, ну, знаете, что по правую сторону от ФИАНА. А потом переехал в Королёв. Занимался ракетным топливом, ничего экстраординарного, почему к нему прицепились – не знаю. А следить начал я уже говорил, почему. Потому что узнал про «нивелирование». У меня же всё их гнездо в «жучках», я знаю все, о чем говорят. Вот что значит – устроиться электриком.
   – Бесценный ты человек, Васька. Вот сколько успел всего разузнать и сделать.
   – Не сбивай.
   – Извини.
   – Ага. Так вот. Я нашёл охранника гаражного кооператива, того самого, что пострадал, когда отсюда угнали «Волгу». Он вышел из комы, выздоравливает, но не помнит, что с ним было, говорит с трудом. Я принёс ему апельсинов и конфет. И невзначай показал это самое фото, с Августином. Вы бы видели, как он перепугался! Спрятался под одеяло. Стало быть – узнал.
   – Чем же он его так – до комы? – поинтересовался Роман.
   – Не знаю…
   – А это у тебя откуда? – спросил профессор. В руке он держал фотографию девиц в халатах, пёстро-жёлтом и синем.
   – Так эта те самые девицы, что сидят под твоим именем на сайте знакомств. Или та самая… Я их нашёл по ай-пи адресу, который дал мне Роман. Повозиться пришлось… Что, знакомые личности?
   – Весьма знакомые, особенно вот эта, в синем.
   – Я так и думал, что зря с ней знакомился.
   – Как? Ты и тут успел?
   – Ну да. Пришёл к ней домой, под видом сантехника. Жильё она снимает вдвоём с подружкой. Про пфальцграфов слыхом не слыхивала, даже слова такого не знает. Да и вообще – дура-дурой. Поэтому прорабатывать ее не стал, решил, что она твоя студентка или вроде того, и вся ее затея – лишь дурацкая шутка.
   – Ты почти угадал, как всегда. Это Царь.
   – Какой царь? Или ты имеешь в виду, что она из числа пфальцграфов? Царь – это кличка?
   – Да нет, это фамилия такая… Влада Царь, Машкина дальняя родственница. Значит, это она анкету мне сделала на сайте знакомств, гадит втихаря, репутацию мне портит… Вот коза какая.
   – Сильно портит?
   – Ужасно.
   – Её можно напугать.
   – Как?
   – Неважно, я найду способы и средства. Заставлю ее убрать анкету.
   – Хм… Нет уж, пусть все развивается, пусть идёт, как есть. Машке самой ума хватит ее раскусить. А если анкета сейчас исчезнет – это будет с ее, Машки, точки зрения только подозрительно.
   – Тоже верно…
   – Ну что, мужики, – встрял в разговор Андрей, – обед на столе, а строить планы по борьбе с супостатом будем потом. Сегодня у меня в меню – спагетти «болоньез»!
   – А что это такое?
   – Да макароны с тушенкой…

25. Василий

   Василий понял, что случилась неприятность, как только увидел Романа. Тот стоял на обочине, пританцовывая от нетерпения, и отчаянно махал рукой: мол, подъезжай скорей, нечего копаться, гони на «красный». Василий, зная паникёрские наклонности Романа, горячки пороть не стал, спокойно дождался «зелёного» и только тогда тронулся с места.
   Спустя пару секунд он уже стоял у обочины, а Роман пытался устроиться рядом, на пассажирском сидении. Он страшно суетился, и никак не мог закрыть дверь, то ему сумка мешала с ноутбуком, то ее ремень, то край куртки, упавший на порог. Роман пытался схватить всё сразу, но рук не хватало, и совладать с непослушными предметами не получалось. Бестолково хлопая дверкой, он смотрел на Василия и кричал:
   – Чего стоишь, чего стоишь? Давай, жми!
   Но Василий дождался, пока дверь надёжно захлопнется, и только тогда отчалил от бордюра.
   – Газу, газу добавь, упустим! – не унимался Роман.
   – Кого упустим? Что вообще стряслось?
   – Мишку Полевого упустим. Они же его убьют!
   – Так. Ясно, – прокомментировал Василий, плавно вкатываясь в поток. – И куда ехать?
   – Вперёд! За зелёным «Рено».
   – Номер знаешь?
   – Не помню. Цифры, вроде, 512… Или 215… Да не спутаешь, «Рено-19» лохматого года, сейчас таких почти нет, зелёная, светлая такая… Он в сторону области поехал, за город, я видел, как сворачивал на перекрёстке.
   – Давно?
   – Пять минут.
   – Это много, можем не догнать…
   Василий только сейчас, после того как выяснил, куда надо ехать, топнул по педали газа. Его «Нива» замелькала меж рядов, смело, а порой и нагло протискиваясь в малейшие щёлочки между машин. Водители возмущённо гудели клаксонами, иные пытались не пустить в свой ряд, но Василий виртуозно оставлял всех позади, раз за разом подставляя самым упрямым под удар задний бампер. В бампер его, конечно, не били, нервно притормаживали, моргая фарами и длинно нажимали на гудок – ругались.
   – Точно пять минут прошло или тебе так только показалось? – спросил Василий. – А то ведь знаешь, когда спешишь, время тянется медленно. Пройдёт минута, а кажется – десять.
   – Точно, по часам я засёк… – ответил, как отмахнулся, Роман, высматривая впереди знакомую машину.
   – Зря стараешься, нам ещё долго догонять.
   – Почему это долго-то? – не понял Роман. – Он же только сейчас уехал.
   – Эх ты, а ещё математик. За пять минут со скоростью потока, а это примерно 60 километров в час, он уедет на пять километров. Мы идём дай бог 70, больше в такой каше не получится, машин слишком много. Выходит, разница в скорости около десяти километров в час. Сколько времени мы будем эти несчастные пять километров нагонять?
   – Полчаса…
   – Вот то-то и оно… А уже смеркается, засветло не догнать.
   – Вот блин… Что ж теперь делать?
   – Ехать. Смотреть, – твёрдо произнёс Василий, влезая между «Вольво» и «Мерседесом». – А теперь объясни, за кем мы гонимся и зачем вообще вся эта суета?
   – А! Ну да, я ж не сказал… Дело в том, что я не только вас ждал, мы ещё и с Мишкой Полевым здесь договорились встретиться, только на 15 минут раньше. Он должен был привезти генератор ужаса, ГУ-1.
   – Кто такой Мишка Полевой?
   – Сосед по общежитию, приятель мой… Работает лаборантом на физтехе. Атеист. Материалист. Электронщик. Да я про него рассказывал…
   – Ясно. А что за генератор?
   – Мишка собрал… Специальный генератор инфразвука. Компактный. Я хотел пфальцграфов им напугать.
   – Детсад. Тебе профессор «добро» давал на твой генератор?
   – Нет…
   – А что ж лезешь?
   Роман промолчал.
   – Ладно. Рассказывай дальше.
   – А дальше… Я немного опоздал и, когда вышел из метро, увидел, как к Мишке садятся люди. Трое. Все здоровенные, в коже, в тёмных очках, шеи крепкие, стрижки короткие. Сели – и поехали.
   Роман опять замолчал, вглядываясь вперёд.
   – Это всё? – поинтересовался Василий.
   – Всё.
   – А ты не зря паникуешь? Может, он извозом занимается, твой Мишка?
   – Нет, не может, он боится извозом. Кроме того, он бы всё равно дождался меня, чтобы отдать генератор. Ну и самое главное… Он проехал мимо меня, совсем близко… И меня не узнал. А верней сказать, не увидел. Смотрит прямо на меня и не видит, будто неживой. И рулит, мне показалось, чисто механически, как автомат. Или как зомби. Вот я и запаниковал.
   – Правильно и сделал, что испугался. Неправильно, что запаниковал.
   – Да. Неправильно.
   Они замолчали. За окном мелькнул пост ДПС с ярко освещённым окошком. Рядом, под фонарём, стояла патрульная машина, возле нее скучал инспектор, в задумчивости похлопывая жезлом по ладони.
   – Может, остановимся, спросим про «Рено»? – предложил Роман.
   – Нет. Только время потеряем.
   За городом машин поубавилось, и Василий прибавил скорость. На улице стремительно темнело.
   – Ты по сторонам смотри, – тихо сказал Василий, – они могут съехать на просёлок.
   – Так не видно же ничего, темно!
   – А ты лучше смотри. Если дверь откроют – в салоне лампочка загорится. Или огонёк от зажигалки увидишь, или ещё чего. А на дороге я и сам всех вижу.
   – Хорошо…
   Дальше они ехали молча. Роман открыл окно и высунул голову наружу, чтобы лучше видеть. Но навстречу, вдоль обочины, летели только тёмные силуэты деревьев, да бежали в просветах леса огоньки дальних посёлков. Василий обогнал с десяток машин, ни одной «Рено» среди них не было. Стрелка спидометра плясала возле цифры «120».
   Минут через пятнадцать Роман увидел, как справа от дороги вспыхнул и погас красный огонёк. Вернее, два огонька.
   – Вон! – крикнул он. – Там, справа, красным моргнуло, – и показал рукой, где именно.
   – Моргнуло и погасло совсем? – спросил Василий, сбрасывая скорость.
   – Ага, совсем.
   – «Стопари», значит…
   – Кто-кто?
   – Стоп-сигналы. Кто-то на тормоз нажал. Если огни совсем погасли, значит, габаритные фонари не горят. А раз так, то и фары выключены. А что можно делать в темноте на просёлочной дороге с выключенными фарами?
   – Что?
   – Стоять можно, – сказал Василий и съехал с шоссе. – Наверное, эта дорога…
   «Нива» запрыгала по ухабам, в скачущем свете фар заметались кусты, из-под колёс брызнуло жидкой грязью. Мотор взревел злее, и машина, взобравшись на невысокий пригорок, выскочила на полянку. А там стояла видавшая виды бледно-зелёная «Рено-19». Прямо в свете фар «Нивы». Водительская дверь была распахнута настежь, наружу торчала, странно дёргаясь, нога в чёрном ботинке. Снова ярко вспыхнули и погасли стоп-сигналы. Роман с удивлением уставился на ногу, собираясь спросить, что бы это значило. А Василий уже понял, что происходит.
   – Ах, сволочи… – ровным голосом произнёс он. – Возьми из бардачка шокер – и за мной. Мои – двое справа, твой – тот, что слева. Не раздумывай, бей, потом разберёмся.
   Он заглушил мотор и, не выключая фар, выскочил из машины, Роман, выхватив шокер, побежал следом. Через три секунды Василий был у «Рено». Седоки, встревоженные светом фар, не ждали, сложа руки: передняя дверь с правой стороны уже была распахнутой, из машины выбирался здоровенный детина. Задняя дверца только начала открываться. «Что ж, это только упрощает дело, – подумал Василий, – не придётся их из машины вытаскивать».
   – Те чё надо, козёл? – поинтересовался детина, поднимаясь во весь рост. И, не успев договорить, резко, без замаха, ударил справа. Василий пригнулся, пропустил кулак над собой и, ухватив детину за куртку, чтобы добавить инерции, перебросил его через себя. Тот рухнул на щебёнку спиной, плашмя, и сильно ударился затылком. Василий, отслеживая боковым зрением, как вылезает из машины пассажир с заднего сиденья, нагнулся над пытавшимся подняться детиной, коротко ударил и, продолжая движение, оказался у задней дверцы. Со стороны можно было подумать, что он делает гимнастику или даже танцует – движения были плавные, гармоничные, самым естественным образом перетекающие из одного в другое.
   Второй противник немного замешкался, доставая нож. Он успел поставить на землю правую ногу и находился ещё в полусогнутом состоянии, вылезая из машины, когда Василий, продолжая танец, встретил его сокрушительным ударом. Детина тихо ойкнул, обмяк и, роняя нож, встал на колени, чтобы через мгновение рухнуть на дорогу лицом вниз.
   Драка (если конечно это избиение можно назвать дракой) была столь скоротечной, что Роман только и успел, что распахнуть «свою» дверь, заднюю левую. Открыл – и ахнул, застыв на мгновение в ужасе. Головорез душил Мишку, накинув на его тощую шею металлический тросик. Жертва сопротивлялась из последних сил, пытаясь оттянуть удавку пальцами. Роман слышал, как хрипит, задыхаясь, Мишка и сучит ногами, левой – по земле, а правой в салоне. Потому и зацепил педаль тормоза.
   Блестящий от пота бритый затылок убийцы и бычья шея покраснели от натуги.
   – Ах ты, гад! – закричал Роман не своим голосом и ударил шокером по ненавистной круглой макушке.
   Бандит резко обернулся, блеснул металлический тросик, намотанный на кулак. Похоже, браток только сейчас заметил, что его дверь открыта.
   – Отпусти тросик-то, ублюдок, – услышал Роман из-за спины спокойный голос Василия.
   Детина быстро бросил тросик и стал зачем-то вытирать руки о штаны, заискивающе улыбаясь.
   – Роман, – шепнул на ухо Василий, – дуй к Мишке, посмотри, что с ним.
   Роман, спохватившись, рванулся к приятелю – тот, слава богу, признаки жизни подавал: страшно кашлял, с хрипом вдыхая воздух, тёр ладонями шею и сипло матерился.
   Василий, забрав у Романа шокер, с многозначительным видом повертел его в руках и произнёс:
   – Вылазь.
   – Не вылезу, – ответил бандит, – убьёшь.
   – Если не вылезешь – точно убью, – равнодушно заявил Василий, не глядя на него, и сплюнул на землю. – Ну!
   Покряхтев, бандит заёрзал на сидении, и выбрался наружу. Ростом он оказался на полголовы выше Василия, да и в плечах пошире, а размерами живота превосходил примерно втрое. Он переминался с ноги на ногу и смотрел в землю, всё ещё вытирая ладони о штаны. Василий, незаметно ухмыльнувшись, повернулся к Роману:
   – Ну что там у нас?
   – Да ничего страшного, – ответил Роман, – обойдётся, думаю. Мы вовремя успели.
   – Ага, – удовлетворенно кивнув, резюмировал Василий. – Сейчас бы ему шею помасс…
   Договорить ему не дали: бандит воспользовался благоприятным моментом и нанёс короткий прямой удар в челюсть. Василий, однако, только этого и ждал, а может быть, даже нарочно подставился – чтобы спровоцировать нападение, просто так, забавы ради. В последний миг Василий от удара уклонился, схватил бандита за руку и, используя инерцию удара, крутанул немаленькую тушу вокруг себя. В конце траектории бандит звонко впечатался лицом в крышку багажника. Он сделал два неверных шага назад, хватая руками воздух, и с маху уселся на дорогу, широко раскорячив ноги.
   – Я говорю, – не меняя интонации, продолжил мысль Василий, – сейчас бы ему шею помассировать… Как он там? Оживает?
   А Мишка оживал, и весьма активно. Он уже выбрался из машины и стоял, опершись руками о кромку крыши. Мутный взгляд его мало-помалу прояснялся, по крайней мере, Романа он узнал. Отдышавшись, он молча, неуверенными шагами пошёл к бандиту, который его душил – тот всё ещё сидел на щебенке и монотонно мотал головой, приходя в себя. Василий посторонился, чтобы дать ему дорогу.
   – Сволочь! – страшным шёпотом прокричал Мишка и лягнул бандита в грудь.
   Тот повалился на спину, разбросав руки в стороны.
   – Гад, гад, гад! – исступлённо шипел Мишка и пинал куда придётся. Приходилось больше в левый бок. Бандит не сопротивлялся, он даже не пытался прикрыться, а просто лежал лицом вверх и смотрел в небо. Он моргал и морщился, каждый раз, когда тело его вздрагивало от удара, а из разбитого носа текла тоненькая струйка крови.
   Роман попытался было оттащить Мишку, но тот оттолкнул его и стал пинать ещё яростнее.
   – Как бы не убил, – поделился мыслью Роман.
   – Жалко стало? Он ведь только что твоего приятеля душил, и совсем не в дружеских объятьях.
   – Нет, не жалко. Сидеть за такую скотину не хочется.
   – Не бойся, не убьёт, это туловище такими ботиночками не прошибить. Пусть пар выпустит.
   – А те двое – они живые? Вы их не убили? Совсем не шевелятся…
   – Нет, очухаются минут через пять.
   – Как же вы так смогли с ними справиться, с такими бугаями?
   – Вот именно, что бугаи. Качки. Из тех, видимо, что вечерами железки в подвале тягают. Здоровья много, ума нет, они с виду только страшные, а на деле – бойцы бестолковые. Вон смотри, один уже зашевелился! Давай, оттаскивай Мишку, душу он уже отвёл, хватит, а я пока всех троих обыщу на предмет оружия.
//-- * * * --//
   Через пять минут три помятых богатыря стояли навытяжку и подобострастно поедали глазами Василия. Вернее, его силуэт, потому что свет фар «Нивы» бил им прямо в глаза. А Василий прохаживался вдоль маленькой шеренги, три шага – туда, три шага обратно. И говорил. Вернее, задавал вопросы. Отвечали ему все сразу, наперебой, с готовностью, самым подробным образом. Возможно, из простого расположения к нему, а возможно потому, что в правой руке он держал очень весомый аргумент – пистолет Макарова.
   – Как он выглядел?
   – Высокий. Худой…
   – И всё?
   – Не запомнился, извините. Как-то из головы выпал. Голос только запомнился, тихий.
   – Так. И что он вам сказал?
   – Приказал нейтрализовать человека, который должен подъехать.
   – Как вы должны были узнать этого человека?
   – Никак, он нам его показал.
   – Так. А почему он вам приказывал, на каком основании?
   – Не знаю… Не помню… Приказал – и всё. Надо было выполнить.
   – Вам что, кто угодно может приказать?
   – А! Он же денег дал, двадцать тысяч долларов!
   С этими словами самый рослый из троицы вытащил из кармана увесистую пачку и протянул Василию:
   – Вот…
   В руке он держал перехваченную резинкой пачку листов бумаги, нарезанных из тетрадей в клеточку.
   – Не фальшивые? – спросил Василий.
   Рослый встрепенулся, выдернул один листок и посмотрел его на свет.
   – Нет, – уверенно сказал он через секунду, – настоящие…
   – Ага… Ясно… – задумчиво произнёс Василий и выдержал короткую паузу. – Что ж, я узнал всё, что хотел. А теперь раздевайтесь.
   – Как это – раздеваться?
   – По возможности молча, – Василий остановился и пристально посмотрел на всех троих по очереди, – кому-то не ясно?
   Бандиты нехотя стянули с себя пиджаки и рубашки, покидав их на обочину.
   – Дальше, – стальным голосом произнёс Василий. – Все вещи в одну кучу. Ботинки, носки – тоже.
   На землю полетели брюки, носки и ботинки.
   – Так. И трусы давайте сюда.
   – Да ты что, начальник, издеваешься?
   – Желательно побыстрей, – холодно прервал ропот Василий и принялся разглядывать пистолет.
   Спустя минуту горку одежды увенчали трусы. Трое голых мужиков, белея телесами, топтались на месте, прикрывая ладонями причинные места. Переступая, они подбирались с каждым шажком все ближе к Василию. Он, однако, движение заметил и приказал отойти на десять шагов, чтоб, дескать, у них не появилось соблазна напасть, и чтоб ему по этой причине не пришлось стрелять. А сам жестом подозвал Романа и шепнул ему на ухо:
   – Хватай их одежду и кидай ко мне в багажник. А потом садись в «Рено» и уезжай. Мишу с собой забери. Встретимся через час, возле гаража.
   Роман свалил одежду в разложенный на земле пиджак, быстро связал его узлом и закинул в «Ниву». Потом завёл мотор «Рено» и, включив фары, покатился по колдобинам. Василий, проследив, как машина выбрался на шоссе, повернулся к своим пленникам.
   – Ну что, мужики, с вами делать? – задал он риторический вопрос.
   – Отпустить, – несмело предложил рослый.
   Все трое живо закивали головами.
   – Что ж, как скажете, мне всё равно, что с вами будет.
   Василий закурил, и глубоко затянувшись, ещё раз осмотрел троицу с головы до ног, удовлетворённо хмыкнул и пошёл к машине.
   – Эй, эй, командир! – закричал один из бандитов, – а одежда?
   – Бог подаст, – отрезал Василий и захлопнул дверцу. Мотор взревел, «Нива» лихо развернулась и запрыгала по выбоинам гравийки. А через минуту она уже мчалась по шоссе.
//-- * * * --//
   Через час с небольшим Василий был в гараже. Как оказалось, Роман к его приезду успел не только срочно вызвать Андрея с профессором, но и поделиться новостью, что прекрасно читалась по их лицам. «Раззвонил уже, звонарь», – с досадой подумал Василий. А вслух он, конечно же, сказал совсем другое:
   – Ты одежду всю забрал, Роман?
   – Всю. Кроме обуви.
   – Зря, обувь не надо было оставлять, босиком они бы медленнее шли.
   – Да я оставил только три ботинка, и все – левые.
   – Зачем левые?
   – Да так… Тащить всё барахло было лень, вот и подумал, что в одном ботинке далеко не убежишь, пожалуй, ещё хуже, чем босиком.
   – Возможно… Ладно, один ботинок – не страшно, – согласился Василий, – А почему ты «своего» отморозка шокером по затылку ударил? Эх ты, ботаник… бить надо было электричеством, а не прибором. Смотри, теперь трещина на корпусе…
   – Я не нарочно… Растерялся. Да не всё ли равно, обошлось ведь…
   – Могло и не обойтись, – пробрюзжал Василий, – тебе просто повезло.
   – Но повезло же! А откуда у вас оружие? – попытался сменить неприятную тему Роман.
   – Из магазина, разумеется. Электрошокер купить не трудно.
   – Я про пистолет.
   – Ах, это… Баловство одно. Смотри!
   Василий вытащил из кармана ПМ и нажал курок. Из пистолета выскочил язычок голубоватого пламени.
   – Всего-навсего зажигалка. Правда, похож на настоящий? – улыбнулся он.
   – Скажи, Василий, – вмешался в разговор профессор, – а кто они такие?
   – Братва местная, из мелкой группировки. Особо не опасны – у них свой бизнес, в чужие дела не лезут.
   – Ты что, всех бандитов в лицо знаешь?
   – Нет конечно. Они мне сами рассказали. Имена, пароли, явки – всё выложили.
   – Какие явки? – не понял профессор.
   – Да пошутил я. Назвали на кого работают, кого крышуют, в подробностях, с фамилиями.
   – Так прямо и рассказали? – не поверил профессор.
   – Куда ж им было деваться, Славка? Да и напуганы они были сильно. Думаю, не соврали.
   – Говоришь, не опасны… А Мишу чуть не задушили! Вот тебе и не лезут в чужие дела.
   – Да. Тут полезли. Но ведь и случай-то из ряда вон выходящий, необыкновенный случай. И расплатились с ними резаной бумагой.
   – Ну да, тут ты прав. А Миша что говорит, с ним что было? Ты его спрашивал? – обратился профессор к Роману.
   – Конечно. Дело в том, что у Мишки всю память отшибло напрочь. Он помнит, как парковал машину на площади, это где мы встретиться должны были. А потом сразу – лес и трос на шее. Наверное, из-за стресса, от испуга забыл всё. Я читал, такое случается.
   – Нет, Роман, – покачал головой профессор, – испуг тут ни при чём. С ними поработал гипнотизёр, но не простой, а невероятной мощи.
   – Ну конечно! – воскликнул Василий, – Конечно, гипнотизёр! Я даже догадываюсь, кто именно.
   – Тот же самый? – тихо спросил профессор.
   – Тот же, – подтвердил Василий. – Баннерет Августин, мой старый знакомый. И по описанию подходит – мне бандиты рассказали, как выглядел заказчик.
   – Что же, у Миши память отшибло, а им, выходит, хоть бы хны? – ревниво осведомился Роман.
   – Успокойся, они тоже лица не помнят, они помнят ощущения.
   – Какие ощущения? – не понял профессор.
   – Страх помнят. Страшно рядом с ним находиться. Невозможно не выполнить приказ. Велит сигануть с крыши – сиганешь как миленький… Ну и фигуру помнят – рост, комплекцию. Он хоть и остался в памяти как туманное облачко, одним силуэтом, так ведь и силуэт можно к делу пришить.
   – Да, тут многое сходится, – согласился профессор, – и главное, что в обоих случаях, и сегодня, и тогда, с профессором Симоновым, работал феноменальных способностей гипнотизёр.
   – Только вот в чём незадача, – продолжил Василий, – я на прослушке ни сном, ни духом, ни про какого Мишу…
   – Значит, ты не всё прослушиваешь.
   – Само собой, всё и невозможно. Но когда готовится подобная акция, о ней много говорят, планируют, уточняют, всё равно информация мелькнула бы, хоть какая-то, хоть косвенная. А тут – ничего.
   – И что это значит?
   – Да что угодно. Начиная от глупого недоразумения и заканчивая тем, что нам через «жучки» намеренно подсовывают дезинформацию, и это значит, что с нами играют, как кошка играет с мышкой.
   – А ты к чему склоняешься? – быстро спросил профессор.
   – Выводы делать рано, информации мало.
   – Так добудь, коли надо.
   – Добуду, всему свое время. Уверен, что это дело ещё всплывёт на их шабаше.
   – Ясно только одно, – подал голос Роман. – Началось. В смысле, они начали действовать против нас.
   – Не думаю, – ответил профессор.
   – Я тоже сомневаюсь, – поддержал его Василий.
   – Почему? – спросил Роман.
   – Слишком всё… нелепо, что ли, – произнёс профессор, сплетя пальцы рук на колене. – Непонятные бандиты, скорее всего, случайные люди, которые просто подвернулись под руку. Бумага вместо денег. Зачем бумага, если этого… Как его… Августина! Если его и так все беспрекословно слушаются? Время проведения акции тоже, по всей видимости, случайное, иначе не удалось бы Мишу выручить. Либо – точно продуманное, чтобы вы с Василием попались на удочку. Впрочем, в последнее не верится вовсе. Значит, что?
   – Что?
   – Значит, они опять ошиблись. Я же говорил, что ощущения – штука размытая, а они руководствуются в своих действиях именно ощущениями. Поэтому точность удара оставляет желать лучшего. Полагаю, они почувствовали угрозу для себя, и исходила она от Миши. Вот и решили они его… Нейтрализовать. Меньше всего эти события похожи на продуманную операцию. Думаю, они не связаны с нашими делами, простое совпадение. Чем мог им помешать Миша, не знаешь?
   – Знаю, – потупился Роман, – он вёз Генератор Ужаса.
   – Который ты хотел испытать на пфальцграфах?
   – Да… – совсем тихо ответил Роман.
   – Ну вот! Не исключено, что скоро они начнут охоту. На того, у кого будет этот Генератор. Он, кстати, где лежит?
   – В багажнике «Рено»…
   – Занятно, – задумчиво произнёс Василий, – выходит, теперь можно ловить их на владельца Генератора как на живца… Пожалуй, я сам побуду живцом, это даже интересно. А что это за Генератор-то? Объяснишь?
   Роман кивнул.
   – Да не пугайся ты так, – улыбнулся Василий, – нас они пока не трогают.
   – Почему Вы так уверены?
   – Если бы они напали на нас, тогда бы мы почувствовали сильнейшее давление, причём одновременно и дома, и на работе. Против нас играют умные взрослые люди, они отдают себе отчёт, что мы – тёртые калачи, и поэтому не ограничатся полумерами. Они прекрасно понимают, что должны нанести удар мощнейший, так нажать, чтобы загнать нас в угол, не оставить нам вариантов, чтобы мы сдались. Пока этого нет. Думаю всё, что они сейчас делают – так это следят за нами. Косвенно это подтверждает угон машины – они знали, у кого оказалась Володина машина, даже где она спрятана. А раз так, значит, они знают о нашей связи.
   – И когда ждать этого нападения? – поинтересовался Роман.
   – В любой момент.
   – Я вот что думаю, – продолжил Василий, – Пора их самих потрогать за вымя. Они начали активные действия, на днях снова запускали Машину Времени, причём за городом, в лесочке. Испытания, видимо, проводят.
   – Знаешь что, Василий, – устало произнёс профессор, – ты у нас служба безопасности – тебе и карты в руки. Что делать дальше, тебе всё равно виднее, так что действуй по своему усмотрению. А нам надо запускать свою Машину, это сейчас самое важное. И мы займёмся делом прямо сейчас.
   – Хорошо, – согласился Василий, – добро на уничтожение «Волги» даёшь?
   – Если обойдётся без жертв… Володина Машина нам больше не нужна.

26. Двойники

   Профессора настолько беспокоила возможность промаха мимо своего мира при возвращении из других времён, что он категорически отказывался начинать испытания до тех пор, пока не появится возможность опознать свою Вселенную. Все уговоры Романа насчёт высокой точности работы Машины он отметал с негодованием, аргументируя тем, что просто неизвестно, какой именно должна быть точность. Самое печальное, что он был прав.
   Именно поэтому решено было запустить опытный образец Машины в автоматическом режиме, для начала на пять минут. Роман ещё неделю назад написал программку прыжка в прошлое, и точного возвращения. Но как определить, туда ли вернулась Машина? Ведь по теории профессора, если она промахнётся и залетит в параллельную вселенную, в наш мир попадёт другая Машина, почти такая же.
   – Почти, да не такая, – утверждал на днях профессор, – какие-то мелочи должны отличаться, пусть малозаметные или совсем незаметные.
   За это и попытались зацепиться. Но как определить, настоящая Машина вернулась из прошлого или ее дубликат? Словом, пробный пуск готового уже образца Машины откладывался раз за разом. И не то, чтобы проблема была не решаемой, а как-то из-за суеты и спешки руки до нее никак не доходили. Однако способ проверки все же нашли, устроив в гараже мозговой штурм.
   – А что, если поцарапать бок Машины? – предложил Андрей. – По ней и определим. Есть царапина – значит наш аппарат.
   – Не выйдет, – тут же парировал профессор. – У дубликата тоже будет царапина и в том же месте. Может быть, на полмикрона смещённая. Не с микроскопом же ее изучать!
   – Давайте тогда напишем на бумажке число, случайное, какое в голову взбредёт, – поддержал Андрея Роман. – Пусть каждый по очереди называет цифру. Если число будет достаточно длинное, знаков сто, есть вероятность, что в дубликате оно окажется иным. А ещё лучше записать много длинных цифр на флэшку. Скажем, несколько тысяч или десятков тысяч случайных чисел. Можно упаковать их в матрицу и сравнивать с контрольными цифрами, которые будут храниться у меня в ноутбуке. Таких чисел можно получить целый вагон, если использовать генератор случайных чисел.
   – Ах, Роман, – возразил профессор, – тебе ли не знать, что генератор случайных чисел работает по известной формуле. И вся последовательность чисел у него повторяется. Сколько раз его запустишь – столько раз она и повторится. Так что никакой он не случайный, одно название. Здесь расхождений будет ещё меньше, чем на бумажке, где действительно числа случайные, какие в голову придут.
   – Но мы можем гарантировать случайность запуска генератора, если введём сами некоторые стартовые числа, – не унимался Андрей. – Пусть это будет… Ну хотя бы температура, влажность воздуха и атмосферное давление.
   – Нет, Андрей, – снова не согласился профессор, – в этом случае мы получим лишь зашифрованные по известному алгоритму значения этих самых температуры, влажности и давления – то есть те же цифры, только в другом виде… Да и не это главное. Идея с цифрами мало что даёт. Предположим, они изменились, и что с того? Что надо делать в таком случае, чтобы вернуться в свой мир? В каком направлении двигаться? Наудачу?
   – Это просто, – заявил Роман, – Если разница начнёт расти – значит, мы движемся не в ту сторону.
   – В том и дело! – раздражённо воскликнул профессор. – А как именно разница будет расти в простом наборе цифр? Важно ли тут само число, его порядок, или только количество различающихся цифр в нём? Важно ли местоположение цифры в матрице? Как мы узнаем, насколько далеко мы попали от своей вселенной? Слишком много неизвестных…
   – Но как-то можно определить? – не унимался Роман.
   – Я полагаю, можно, – задумчиво ответил профессор и, помолчав немного, продолжил. – Мы на верном пути, нужно сверять цифры. Только не случайные. Давайте возьмём за точку отсчёта точное значение скорости света. Или постоянной Планка. Сверяя не абстрактные числа, а значения физических констант, мы всегда будем знать, как далеко и в какую сторону мы удалились от своей вселенной. По теории, эти константы должны быть немного разные в разных мирах.
   – Точно! – поддержал Роман, – Здорово придумано!
   – Да, но точно скорость света измерить невозможно! – заявил Андрей. – Я с этим по работе сталкивался. Она разная по разным методикам измерений и в разных средах. Да и сложно это очень – измерять, понадобится огромный агрегат.
   – Похоже, мы упёрлись в тупик, – погрустнел Роман.
   – Нет, Роман, это не тупик! – звенящим голосом воскликнул профессор и шлёпнул ладонью по столу. – Нам не нужно ее измерять! Зачем измерять? Мы возьмём известные величины, уже измеренные, и нам не важно, какая там методика. Ведь наши двойники воспользуются такой же точно методикой! Значит, нам важна не абсолютная величина скорости света, а лишь ИЗМЕНЕНИЕ этой скорости! Тут всё просто: выросла скорость – двигайся в одну сторону, уменьшилась – в другую. Можно даже прикинуть, на сколько двигаться!
//-- * * * --//
   Этот разговор состоялся лишь вчера, а сегодня Василий с любопытством разглядывал висевший на стене лист ватмана, на котором жирным фломастером было аккуратно выведено:

   Скорость света с = 299792456,2 ± 0,8 м/сек
   Постоянная Планка h=6,62606891*10 -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Дж*с
   Расстояние от Земли до Солнца = 149597870 ± 1,6 км

   – И что, это поможет? – не без скепсиса спросил он у Романа.
   – Не знаю, – пожал плечами тот, – профессор настоял.
   – Что-то не верится мне в эти множества вселенных… – прошептал Василий.
   – Мне, признаться, тоже, – вздохнул Роман.
   – Довольно секретничать! – строго прервал их профессор. – Пора делом заняться. У тебя всё готово, Роман?
   – Кажется всё, профессор…
   – Тогда приступим!
   Роман уселся за ноутбук, запустил программу.
   – На пять минут, как договорились? – спросил он, не оборачиваясь.
   – На пять, – подтвердил профессор.
   – Один шаг?
   – Один.
   – Я готов. Запускайте камеру.
   Андрей склонился над Машиной, нажал на кнопку автоспуска фотоаппарата и сделал несколько шагов назад. Камера зажгла лампочку, запищала короткими тонкими гудками. Роман ударил по клавише ноутбука. Машина коротко хрюкнула, слепяще-ярко полыхнула фотовспышка, и все невольно зажмурились. В глазах поползли синие пятна. И снова раздался звук – будто причмокнуло и хрюкнуло.
   – Ну что там? – спросил профессор напряжённым голосом.
   – Сейчас, – суетливо отозвался Роман, – сейчас проморгаюсь…
   Часто застучали клавиши компьютера. После короткой паузы Роман изрёк:
   – Всё сходится, профессор, никаких изменений. И матрица на флэшке совпадает абсолютно.
   – Хорошо, – произнёс профессор и поставил первую галочку в журнале, – теперь заряжай на десять минут.
   – Шаг один?
   – Да.
   Андрей нажал автоспуск на камере, Роман ударил по клавише. Снова хрюкнуло и сверкнуло.
   – Ну как? – осведомился профессор.
   – Норма, – помедлив, ответил Роман, – Ставлю двадцать минут, шаг один. Готовы?
   Прошло полчаса. Роман объявлял вслух цифры и запускал программу, Андрей нажимал кнопку на фотоаппарате, профессор ставил галочки и параллельно строил график. А Василий молча наблюдал за этим священнодействием, отчаянно борясь с напавшей на него зевотой. Он то разглядывал трещину на потолке, то изучал, как сконструирован крепёж фотоаппарата (а никак он не был сконструирован, фотоаппарат попросту примотали синей изолентой к Машине), а то рассматривал собственные ботинки. Ему одному среди занятых и возбуждённых людей было скучно, потому что он не понимал, что происходит. Наконец, на пятнадцатом или шестнадцатом пуске он подошёл поближе к Андрею и тихо спросил:
   – А что вы вообще делаете?
   – Испытания идут, не видишь разве? – отмахнулся тот, нажимая кнопку.
   – Об этом я как-то догадался, – язвительно произнёс Василий, – а подробнее?
   – Хорошо, – неохотно согласился Андрей, – только не мешай. Идея такая: фотоаппарат снимает этот плакат, а мы потом сравниваем числа на фото с оригиналом. Параллельно Роман проверяет кучу случайных чисел на флэшке. Если всё совпало – значит, Машина вернулась домой, а не в другую вселенную.
   – А она может попасть в другую вселенную?
   – Она ДОЛЖНА попасть в другую вселенную, Роман специально сдвигает поле на один шаг.
   – И что это значит?
   – Значит, что Машина ныряет в прошлое, поле сдвигается примерно на одну тысячную градуса, после чего она выныривает в другой вселенной. Тут срабатывает фотоаппарат. Потом Машина снова через прошлое возвращается в нашу вселенную.
   – Я что-то не заметил, что она исчезает. Фотоаппарат, по крайней мере, снимает здесь этот самый плакат.
   – В том и дело, что наша Машина перемещается в другую вселенную, и в это самое время такая же Машина из параллельного мира выныривает у нас и фотографирует наш плакат.
   – Хм… И ты в это веришь?
   – Не очень… Но Славка утверждает, что это именно так. Да мы, собственно, сейчас это и проверяем, – объяснил Андрей и нажал кнопку автоспуска. – По идее, Машина должна попадать в соседнюю ветвь. Но мы не знаем, на какой угол надо ее поворачивать, точность шага неизвестна. И на сколько шагов надо повернуться, чтобы точно попасть в ближайшую ветвь. Может быть, их и ста не хватит, а может, и одного будет лишку. Вот мы и тыкаемся, пробуем разные интервалы времени и углы… Ещё вопросы есть?
   Василий отрицательно кивнул головой, отошёл в сторону и уселся на свободный табурет – он решил дождаться хоть каких-нибудь результатов. А результатов всё не было. Третий час кряду Машина хрюкала, причмокивала, фотоаппарат сверкал вспышкой, но постоянные раз за разом совпадали идеально, цифра в цифру. Роман менял параметры, Андрей запускал фотоаппарат, профессор заносил данные в таблицу и отмечал точки на графике. В конце концов, Василий решил прервать монотонность процесса.
   – Славка, – произнёс он, – насколько я понимаю, у этой Машины точность многократно выше, чем у Володиной. Если на той можно было перемещаться, то на этой – тем более. Ради чего тогда возиться?
   – А какая именно у нас точность? – спросил профессор, не отрывая голову от бумаг.
   – Не знаю.
   – А знать надо.
   – Зачем?
   – А затем, – профессор оторвался от графиков и посмотрел на Василия. – Дело в том, что чем глубже ныряешь в прошлое, тем выше нужна точность для правильного возвращения. Вот узнаем ее – и можно будет прикинуть границы перемещения.
   – Да может твоя Машина вовсе не работает. Ничего же не меняется! Все цифры те же самые.
   – Это ничего не значит. Скорость света мы записали с точностью до одной десятой метра в секунду, а меняться может одна миллионная или миллиардная.
   – Давайте тогда запулим Машину сразу на сто лет назад, сразу всё и увидим! Хотя бы убедимся, что она работает!
   – Нет, у нас график, всё продумано. А Машина – работает.
   – Ну откуда ты знаешь? – с напором спросил Василий.
   – Вот, смотри, – ответил профессор, после чего взял с верстака метровую линейку и, потянувшись ею, как шпагой, к Машине, кивнул Роману.
   Роман стукнул по клавише, и часть линейки со звоном грохнулась на бетонный пол. Василий, да и Роман с Андреем открыли рты от изумления: у профессора в руке осталась только половина линейки, металл сверкал свежим срезом, словно по нему прошлись алмазом или лазером.
   – Видишь, что получается, – продолжил профессор, поднимая с пола обрезок, – часть линейки улетела в прошлое, а часть осталась здесь. Значит что?
   – Что? – ошалело переспросил Василий.
   – Значит, машина функционирует.
   – Но ведь это же новый вид оружия получился!
   – Да, только неэффективный вид, с маленьким радиусом действия.
   – Но ты же можешь его увеличить!
   – Теоретически могу. Но только немного. Для большого радиуса нужна большая мощность, тут зависимость нелинейная: вдвое увеличишь радиус, надо в шестнадцать раз больше мощности, а захочешь радиус втрое больше – придётся мощность увеличивать аж в восемьдесят раз. Я прикидывал – для радиуса километр нужна мощность половины электростанций России, это притом, что нашей малышке хватает четырех батареек. Однако мы отвлеклись. Роман, что там у нас дальше по графику?
   – Двадцать минут, шаг семьдесят, – отозвался Роман.
   – Запускай.
   Роман нажал на клавишу и задумчиво спросил:
   – Скажите, профессор, а почему вы не объявились из будущего и не подсказали нам, какая у нас точность? Или хотя бы не подкинули записку? А может, нас и в живых нет в будущем?
   – Но ведь и ты, Роман, не появился из будущего, – ответил профессор, орудуя шариковой ручкой. – Почему? Значит, нельзя.
   – Почему нельзя?
   – Потому, Роман, что тогда это будет другая реальность, появится лишь новая ветвь, новая вселенная, в которой мы жить не можем, – произнёс профессор, откладывая ручку в сторону. – Я же уже объяснял. Всё, что было совершено за всю историю существования Вселенной, оно УЖЕ ЕСТЬ, уже произошло, мы просто плывём в течении времени и видим, как событие происходит на наших глазах, а на самом деле все – повторяю – все события совершены. До одного. Иначе получается ерунда.
   – А наши друзья пфальцграфы хотят с помощью Машины слетать в прошлое и изменить его, и таким образом изменить настоящее! Наивные…
   – Неважно. Продолжай. Шаг – восемьдесят.
   Ещё через полтора часа, примерно в половине двенадцатого ночи, когда все устали от нудной работы, на 255-ой попытке Роман обнаружил, что на фотографии плаката, в значении скорости света, изменился последний знак – вместо двойки там красовалась жирная тройка. Прямо так и было написано – не 2 ± 0,8, а 3 ± 0,8. Тройка! Та самая долгожданная тройка, которую он НЕ ПИСАЛ.
   – Вот тебе раз! – растерялся Роман. – А вы там откуда?
   – Где – там? – не понял профессор.
   – Где-то, не знаю где.
   – Говори внятно, – раздражённо произнёс профессор.
   – Тут вот какое дело… Получилось со скоростью света – одна цифра другая. Но на фотографии…
   – Наконец-то! А что там ещё? Чему ты удивился?
   – Там вы, профессор. И все остальные, только меня нет, в кадр не попал. Но ведь мы-то с Машиной не перемещались!
   Он повернул ноутбук, чтобы экран с фотографией был виден всем. Там стоял перед плакатом, засунув руки в карманы, Андрей, профессор грыз карандаш над своими записями, а Василий сидел в углу с отсутствующим видом, глядя прямо в объектив.
   Профессор встал из-за стола, наклонился вперёд, пытаясь получше рассмотреть изображение, потом поправил очки и торжественно произнёс:
   – Вот и первый результат. Поздравляю всех! И себя.
   – А мы там откуда? – снова спросил Роман.
   – Это не мы, Роман, а наши двойники, из той вселенной, где скорость света отличается от нашей на одну десятую. Прошу любить и жаловать. Правда, похожи?
   Андрей с Василием тоже подошли поближе и долго смотрели, затаив дыхание, каждый на своего двойника. Роман заёрзал на стуле – у него засосало под ложечкой. И от голоса профессора, необычно громко прозвучавшего в наступившей тишине, он невольно вздрогнул.
   – Ну вот, – удовлетворенно произнёс профессор, – кое-что мы уже имеем. Во-первых, я уже прикинул масштаб точности, перескок в соседнюю ветвь «весит» ровно 256 импульсов магнитного поля, что соответствует сдвигу на единицу в 38 знаке после запятой в скорости света. Мы знаем поправку! И теперь можем вычислить нужное количество шагов работы Машины и для скачка, и для гарантированного возвращения домой. Во-вторых, и это самое главное, теория подтверждается! Постоянная тонкой структуры так и остаётся равной 1/137, не меняясь. Я, признаться, сомневался в этом… В третьих, мы знаем и границы путешествий – это около двадцати лет. Впрочем, их можно увеличить, если повысить производительность процессора. Роман, мы можем ее повысить?
   – Что? – ошалело спросил Роман.
   – Нужен более мощный процессор.
   – Насколько более мощный?
   – Насколько возможно.
   – Если будут деньги, можно найти раз в тридцать производительнее, у нас старенький стоит. Конечно, при условии, что и памяти добавим.
   – Ага. Значит, точность вырастет… Так… Тут квадратная зависимость… Значит, в пределах, видимо, лет примерно шестидесяти-семидесяти можно путешествовать без страха не вернуться домой.
   Ему никто не ответил: и Роман, и Андрей, и Василий неотрывно смотрели на фотографию. Взглянув на экран, профессор положил руку Роману на плечо и произнёс:
   – Роман, нам ещё долго Машину гонять, мало ли что… Так ты возьми-ка фломастер и напиши на нашем плакате, прямо под постоянной Планка, «Владимир мёртв».

27. Василий

   Они всё же начали действовать. Очевидно, почувствовали, что профессор близок к успеху, и нанесли удар. Очень мощный и по всем направлениям сразу. На орехи досталось каждому из нашей четвёрки.
   У Василия сгорела почти половина ульев, восемнадцать штук. Колька, сосед-пасечник, уехал за продуктами всего-то на полчаса, от силы на час, а когда вернулся – ульи уже вовсю полыхали. Кое-как потушил. На пасеке были собраны ульи четырёх пчеловодов, и они дежурили по очереди. Удивительно, что горели только жёлтые ульи, те, что принадлежали Василию. То ли случайно возник пожар, то ли нет – непонятно, остаётся только гадать. Может быть, Колька бросил окурок в сухую траву, а может, кто и нарочно постарался. Василий был склонен думать, что нарочно, и в этом был свой резон. Во-первых, пожарище своим видом недвусмысленно намекало, что ждёт Василия, если он не одумается: ведь у него и дом, и баня, и летняя кухня имеются, всё может сгореть. А во-вторых, потеря половины пчелиных семей требовала присутствия Василия на пасеке – ему надо было браться за восстановление, отслеживать роение, мастерить новые ульи, запасаться рамками к ним. Если бы сгорело всё – он мог бы махнуть рукой на пчеловодство, по крайней мере, в этом году. Если б огонь уничтожил пять-семь ульев, с такой потерей Василий мог бы просто смириться. Но сгорело их ровно столько, чтобы обеспечить ему прорву работы на пасеке на ближайшие два месяца, причём работы срочной. Рассуждая так, Василий полагал, даже был почти уверен, что был всё же поджог.
   Эту догадку косвенно подтверждало и то обстоятельство, что пожар случился практически одновременно с неприятностями, которые обрушились на Андрея, профессора и Романа. Против того, что поджог был намеренный, свидетельствовало лишь то, что Василия не уволили из Дома Культуры, за ним не начали следить. И вообще, на его работе не изменилось ровным счётом ничего, что выглядело по меньшей мере странным, поскольку отдать приказ о начале «военных действий», и в том числе о поджоге, должны были именно его начальники и работодатели и никто иной. Было бы нелогично на их месте оставлять у себя под боком опасного противника. Впрочем, пфальцграфы могли и не сообразить, что пчеловод Василий и электрик Василий – одно лицо, они ж не собирают оперативную информацию, а просто ощущают. Не заметили, не прочувствовали – и вся недолга, тем более на глаза он лишний раз старался не попадаться. Как бы то ни было, но уезжать из города Василий не стал, поскольку обстановку оценивал как опасную. А на пчёл пришлось махнуть рукой.
   У Романа – свои беды. Во-первых, ему на шею стали гроздьями вешаться студентки, чего раньше никогда не наблюдалось. А во-вторых, ему предложили новую работу, не где-нибудь, а в МГУ, с хорошей зарплатой и радужной перспективой. И если девиц Роман рассматривал как досадную помеху (и откуда только они узнавали номер его мобильника?), то новая должность оказалась серьёзным аргументом в пользу ухода из команды профессора и работы над Машиной. Поразмыслив, он решил остаться – больше назло пфальцграфам, затеявшим эту игру, чем из соображений мужской солидарности. Впрочем, работа над общим делом и призрак возможной славы тоже сыграли свою роль в его решении. Кроме того, в глубине души ему было досадно, что позвали его не из-за способностей, а лишь для того, чтобы разрушить команду профессора.
   К Андрею привязалась ФСБ: вдруг припомнились забытые дела, почти десятилетней давности, тех ещё времён, когда к ним на предприятие пускали американцев, и ему приходилось с ними работать. Следователи вменили Андрею разглашение государственной тайны, а заодно и шпионаж. Обвинения, впрочем, строились на смехотворных фактах, и дело явно было шито белыми нитками. Действительно, не Андрей же запустил супостата на секретный объект, да и работал с ними он не просто так, от нечего делать, а по прямому указанию начальства, причём письменному. Словом, кончиться эта свистопляска обещала ничем, но отнимала массу времени и сил.
   Больше всего досталось профессору: кто-то наверху одним махом закрыл практически все его темы, откуда-то взялись немыслимые и не основанные ни на чём подозрения в плагиате, дескать, часть статей он написал не сам. Поползли даже слухи, что он поворовывает (а что можно украсть на кафедре математики, кроме карандашей?), что берёт взятки, что вымогает у студентов деньги и, самое неприятное, что склоняет студенток к сожительству, пользуясь служебным положением. Сразу из трёх журналов пришли отказы о публикации его работ. Примечательно, что редакции молчали несколько месяцев и вдруг проснулись. Одновременно. А дома – того не лучше – Маша совсем перестала с ним разговаривать, того и гляди соберёт чемоданы и уедет к маме. Мало того, на днях у его машины отказали тормоза. Не полностью, только один контур. Василий потом поддомкрачивал машину, проверял. Шланг оказался надрезанным. Но, как определил Василий, неумело, потому что лопнул он слишком рано, почти сразу, на маленькой скорости, что, конечно, не так опасно. Впрочем, после раздумья сказал Василий, может быть, наоборот, очень умело надрезан, если злоумышленник хотел только напугать, а не устраивать аварию.
   Поняв, что заваруха уже началась, Василий немедленно приступил к ответным действиям. Первым делом он спрятал жену, Нину, у ее брата, на территории военной части. Туда просто так, за здорово живёшь, не пробраться, всё же охрана с часовыми. Андрею и Роману Василий настоятельно посоветовал, даже потребовал, исчезнуть на неделю вместе с семьями, скажем, уехать на рыбалку, куда-нибудь подальше, километров за триста, к глухому озеру, с палатками. А профессору порекомендовал спрятать Машу, если конечно удастся ее уговорить уехать. Самого профессора Василий прятать не стал, поскольку за него особо не беспокоился, справедливо полагая, что Главный Теоретик Машины нужен пфальцграфам живым и невредимым. Кроме того, он не собирался выпускать профессора из поля зрения и надеялся, что если случится заварушка, он сможет его защитить. А самое главное, Василий полагал, и небезосновательно, что ему может понадобиться Машина, причём вместе с человеком, умеющим ею управлять.
   Лишь после того, как близкие и друзья оказались в относительной безопасности, Василий принялся за дело. И начал он с угона «Волги». Дело обошлось без горы трупов и моря крови. Он просто зашёл на автобазу, где его неплохо уже знали и доверяли как «своему мужику», завёл «Волгу» и выехал. Сторож, прежде чем открыть шлагбаум, всё же поинтересовался, куда это он собрался на чужой машине, и Василий, сделав удивленное лицо, объявил, что «Волгу» эту пригоняли сюда на ремонт по его, Василия, просьбе, а сейчас она уже починена. В доказательство своих слов он помахал перед носом у Палыча техпаспортом на свою «Ниву». Тот согласно кивнул, поднял шлагбаум и отпустил Василия с богом.
   «Волгу» Василий отогнал далеко, в Серпуховский район, в маленькую полузаброшенную деревню. Он оставил ее во дворе у знакомого, под навесом, за широкими крепкими воротами, под охраной злющего пса по кличке Агдам. Особо «Волгу» он не прятал, полагая, что вряд ли кому взбредёт в голову искать ее в такой глухомани. Впрочем, с улицы машину и не было видно – чтобы обнаружить ее, надо непременно войти во двор. Открывать же калитку мало кто рискнул бы, потому как Агдам чутко реагировал на всякого прохожего и, неистово, взахлёб лая, кидался на ворота с такой яростью, что они ходили ходуном. Знакомого своего Василий предупредил, мол, в случае чего – немедленно звонить, в любое время дня и ночи, и оставил запасной мобильник. Тот был человек бывалый, зря вопросов не задавал. Что за «Волга», откуда, почему ее надо прятать – даже не поинтересовался. Раз надо – значит надо, к чему лишние слова?
   «Молодец все же Юрий Фёдорович, – думал Василий, глядя в окно на проносящиеся мимо деревья, – надёжный мужик. И я тоже вовремя подсуетился, пора, пора нам действовать, а то будет поздно, грохнут кого-нибудь. И путь выбрал самый лучший – выкрасть «Волгу. Теперь они попытаются ее вернуть, по крайней мере, будут стараться. Хм… Ну пусть поищут! А пока не найдут, то и Славку не тронут, и меня не рискнут, иначе кто им расскажет, где она?». Электричка с грохотом въехала на мост, за окном полетели, сливаясь друг с другом, пилоны. Василий откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. Полтора часа можно было подремать.
//-- * * * --//
   Генератор Ужаса «ГУ-1» Василий испробовал в тот же вечер. Он нашёл подходящее местечко в подвале ДК и подключил аппарат к сети ещё на прошлой неделе. Сделать это было не трудно, учитывая, что он работает в этом заведении электриком. Время для запуска «ГУ-1» он выбрал удачное, у колдунов как раз был очередное собрание.
   Василий устроился на улице Дзержинского, на лавочке, возле, четырёхэтажки белого силикатного кирпича, той, где внизу расположен маленький продуктовый магазин. Отсюда кремовое здания ДК с выступающими вперёд, в сторону площади, белыми колоннами, было видно как на ладони. Василий достал пульт из нагрудного кармана и нажал кнопку, потом глянул на часы, засекая время, и развернул газету.
   Сначала ничего не происходило. Василий прислушался к своим ощущениям – никакого ужаса, даже намека на него. Странно, Роман уверял, что радиус действия Генератора большой. Василий даже подумал, что Генератор не включился. Или, может, из подвала просто не достаёт до площади? Даже если так, то в здании всё равно должно ощущаться. Сомнения развеялись через пять с половиной минут, когда двери ДК с треском распахнулись, и на улицу вывалилась объятая ужасом, истошно орущая толпа. Люди размахивали руками, метались из стороны в сторону, наталкивались друг на друга, падали, поднимались снова и – бежали, бежали, бежали. Прочь от здания, куда угодно, только подальше отсюда. Через пару минут площадь опустела. Спустя ещё минут пять из здания ДК вышел Иллюминат в сопровождении двух пфальцграфов. Оглянувшись по сторонам, они направились в сторону проезда Макаренко. Василий заметил, что Иллюминат нервничал – походка у него стала суетливая, а не вальяжно-неспешная, как обычно. Взвыла сирена, по площади промчался, мигая синими всплесками, УАЗик и лихо остановился у входа в ДК. Из него выскочили четыре милиционера и через секунду скрылись в здании.
   Василий, сложил газету, выключил Генератор, бросил окурок в урну и пошёл к своей «Ниве». Ему сегодня надо было ещё успеть к профессору.
//-- * * * --//
   – Да, это было забавно, – рассмеялся профессор. – Только я не совсем понял, зачем нужно было их пугать?
   – Что ж тут непонятного? – удивился Василий. – Ты вспомни Остапа Бендера, как он доводил гражданина Корейко. Ну? Помнишь? Дурацкие телеграммы «Грузите апельсины бочках братья Карамазовы» и «Лёд тронулся. Командовать парадом буду я». После них-то и случился с Корейко казус, когда он ошибся, умножая два числа.
   – Ну и что с того?
   – А то, что с ним такого в жизни не случалось. Никогда. Нам сейчас важно сбить противника с толку. Или, как говорил товарищ Бендер, внести смятение в лагерь, чтобы враг потерял душевное равновесие. А это сделать просто. Остап рассуждал верно – люди больше всего боятся непонятного. Пусть поволнуются, пусть побегают, поломают головы. Их надо приучить к мысли, что на них воздействуют неизвестные силы. И неплохо дать понять, что силы эти на нашей стороне, а ещё лучше – что они исходят от нас.
   – Логично. А ты не боишься, что они засуетятся и наделают непоправимых ошибок?
   – В смысле, что начнут на нас охоту? Нет. Они должны притихнуть и начать выжидать.
   – Почему?
   – Ну… Они привыкли к другому, никто и никогда против них не использовал потусторонние силы, не боролся их же средствами. А чаще всего – вообще не сопротивлялся. Потому что или не было у жертв сил и средств для такой борьбы, или просто не успевали – развязка наступала слишком быстро.
   – Возможно…
   – Да не возможно, а точно! Одно убийство я видел собственными глазами, профессор Симонов и пикнуть не успел. А вспомни, когда при тебе столкнули под поезд человека в метро!
   – Ты знаешь, а ведь мне сегодня звонили на работу, – перебил Василия профессор, – и какой-то гадкий гнусавый голос пообещал, что меня тоже столкнут под поезд.
   – Да? Хм… А может, студенты твои шалят?
   – Может. Только сказали, что, мол, со мной будет так же, как с тем человеком, которого я видел. Студенты не могут этого знать.
   – Тоже правильно.
   – Я и подумал… Выходит, они что же, специально столкнули человека, чтоб только меня напугать?
   – Как же – специально, если столкнул слабоумный, ты ж сам мне говорил?
   – А может, не слабоумный, а запрограммированный.
   – Чёрт его знает… Ты никому не рассказывал, что видел, как все было?
   – Нет… Только в милиции.
   – В какой милиции? Ты что, свидетельские показания давал?!
   – Ну конечно. А что, не надо было?
   – Так вот откуда пфальцграфы узнали, что ты всё видел. Из протокола! Что ж ты раньше про это не сказал?
   – Я не думал, что это важно…
   – Никого они, Славка, не программировали, никого не сталкивали. Они просто УЗНАЛИ, что ты был очевидцем. У них большая организация, и наверняка есть свои люди в МВД. А когда узнали, совершенно логично решили воспользоваться информацией.
   – Возможно…
   – Но пока они нас всё равно не тронут, я «Волгу» угнал.
   – Да? Это хорошо. Тогда действительно, вряд ли тронут. Я вот что хотел спросить, Василий, а откуда ты знаешь Брабандера?
   – А я его и не знаю, о нём говорили, у меня жучки кругом. Услышал. А что ты вдруг про него вспомнил?
   – Да так… Жизнь портит.
   – Мне вот тоже ульи пожгли… – вздохнул Василий.
   Они немного помолчали.
   – А что с твоей Машиной? – поинтересовался Василий. – Сейчас это самое главное. Надо форсировать работы.
   – А с моей Машиной всё замечательно, – оживился профессор, – Андрей собрал рабочий образец, компактный и мощный, работает просто отлично.
   – Покажешь?
   – Конечно, – профессор поставил на колени свой знаменитый портфель свиной кожи с металлическими уголками, щёлкнул застёжками и извлёк на свет божий чёрный параллелепипед размером с пачку сахара-рафинада. Лицевая поверхность его была усыпана кнопками и переключателями, был даже маленький ЖК-дисплей. А в левом верхнем углу красовался маленький тумблер, рядом с которым красной краской было неровно выведено: «ВКЛ».
   – Вот она, – продолжил торжественно профессор, – Машина Времени, МВ-2.
   – Почему два? – спросил Василий, потянувшись к Машине.
   – Потому что первая была Володина, – ответил профессор, отодвигая Машину от Василия. – Ты руки-то не тяни, ею надо уметь управлять, а не просто наугад кнопки тыкать.
   – Так научи, – попросил Василий, отдергивая руки.
   – Хорошо, научу, – согласился профессор. – Только сперва скажу пару слов об интересных эффектах, которые я обнаружил.
   – Ну расскажи, – без энтузиазма согласился Василий.
   – Ты зря поскучнел. Эффекты эти на самом деле интересны, и стоят того, чтобы о них рассказать отдельно. Я бы даже сказал, что они важны. Андрей даже особые кнопки сделал, чтобы ими управлять было удобнее. По моей, конечно, просьбе.
   – Ты рассказывай, нечего тут философию разводить.
   – Ага. Во-первых, обнаружилось, что в режиме холостого хода Машины получается что-то вроде просмотра или наблюдения, словом, видно, что произойдёт. Можно настроить на минуту, час, год, тут переключатель есть, на нём «проск.» написано, проскопия, значит. На год, конечно смысла нет, а вот пять минут сильно помогает. Получается вроде предвидения, можно запросто увернуться от случайного кирпича, например. Видно вроде как сквозь туман, неясными тенями. Но если приноровиться, можно научиться различать.
   – Ты серьезно?
   – Более чем.
   – Да эта штука бесценна, особенно в бою.
   – Я же говорю – эффекты интересные! Но ты перебиваешь…
   – Всё. Молчу, молчу, молчу…
   – Другой эффект возникает при прерывистом движении Машины. Если, скажем, каждую секунду запускать ее и перескакивать на полсекунды в прошлое, то всё вокруг станет происходить вдвое медленнее. И машины едва едут, и пешеходы кое-как плетутся. Я назвал этот режим работы Машины «ускорителем», потому что создаётся полное впечатление, что все вокруг происходит медленнее, а ты ускорился. Можно таким образом ускориться и в пять, и в десять, и в сто раз. Правда, ты будешь двигаться рывками, и для окружающих вроде как мерцать – появляться каждые полсекунды и исчезать. Но если сделать шаг скачка маленький, скажем, тысячную долю секунды, мерцание исчезает совершенно, и время потечет для тебя так же плавно, как всегда, только медленнее. То есть для всех прошла минута, а для тебя – две. Или пять. Или, скажем, час. Бросят в тебя, например, тот же самый кирпич, и пока он летит, ты успеешь сходить домой, чтобы найти старый мотошлем и заодно пообедать и вернуться назад. Придёшь – а кирпич так и висит в воздухе, только переместился на метр или два. А ты уже в каске! Приготовился… Получается как с кинопленкой: можешь ускорить просмотр, и тогда мир полетит мимо тебя как сумасшедший, можешь замедлить, можешь вообще остановить кадр. А захочешь – можно эту кинопленку пустить задом наперёд, причём с любой скоростью.
   – Зачем же каска? Можно просто уклониться.
   – Само собой. Это я так для ясности примера. А представь себе пешую прогулку со скоростью пятьсот километров в час для окружающих?
   – Это же практически неуязвимость…
   – Но и это ещё не всё! Если двигаться назад с такой скоростью, чтобы за секунду перемещаться назад как раз на секунду, то всё вокруг и вовсе останавливается! Вот тогда становишься на самом деле неуязвимым, и, кроме того, невидимкой! Потому что тебя просто не успеют увидеть, даже если ты будешь очень долго стоять неподвижно. Всё вокруг остановится, замрёт. Люди как памятники, кто спрыгнул, скажем, с лестницы, так и повиснет в прыжке, птицы, которые летят, тоже в воздухе зависнут. Я назвал этот режим «стоп кадр».
   – А я?
   – А ты между ними ходишь.
   – И делаю с ними что хочу?
   – Ну да.
   – Это же супер-оружие какое-то получилось, можно в одиночку целую армию перебить. Если с перекурами. Эх, была бы эта Машина раньше, я бы профессора Симонова спас, защитил бы. Мне ж тогда просто времени не хватило.
   – Возможно. Если бы сумел дверь в подъезд отрыть.
   – А почему не суметь?
   – Потому что замерло, не понимаешь? Её никакими силами не сдвинуть, это остановленное время, его нельзя изменить. Впрочем, точно утверждать не возьмусь, надо проверить…
   – Тогда бы я добежал до двери и переключился на «ускоритель». Так открою?
   – Да.
   – Здорово! А Володина Машина так может?
   – Нет. Там нельзя менять скорость перемещения во времени, она фиксированная. Да и инерция механизмов огромная, мелких шажков не сделать.
   – Понял. А это что за переключатель?
   – Это предустановка времени… Слушай, Василий, а почему именно потусторонние?
   – Кто потусторонний?
   – Ну силы. Почему сектанты должны решить, что они именно потусторонние?
   – А! Ну это я нарочно, туману нагнать, попугать. Во-первых, я разыграл сторожа, когда выкатывал с автобазы «Волгу» – сделал оловянные глаза и шагал как автомат. Ясное дело, его будут спрашивать, и ясно, что именно он расскажет. Во-вторых, здорово напугал бандитов, которые пытались задушить Мишу. Они меня разглядеть никак ее не могли, свет фар им в глаза бил. В-третьих, Генератор. Хитрая штука, он не просто вызывает чувство страха. Вернее, это у него побочный эффект… – тут у Василия зазвонил мобильник, и он полез в карман, буркнув короткое «извини».
   Разговор по телефону был короткий, всего несколько фраз, причём Василий кроме «слушаю» не произнёс ни слова – говорили на той стороне. И с каждым словом Василий мрачнел все сильнее.
   – Плохие новости? – спросил профессор, едва Василий выключил трубку.
   – Плохие. «Волгу» опять угнали.

28. Василий

   – Надо было лучше прятать! – с досадой произнёс профессор.
   – Куда уж лучше-то, – обиделся Василий, – она стояла в таком захолустье… В заброшенной наполовину деревне, где всех жителей семь старух да два алкоголика.
   – Значит, кто-то знал, где она.
   – Да никто не знал. Я да Юрий Федорович, мы двое только.
   – Кто такой этот Юрий Фёдорович?
   – Мой хороший знакомый, старый друг покойного отца. Его никто, кроме меня, не знает в городе.
   – А он про пфальцграфов знал?
   – Откуда? Нет, конечно.
   – Может, за тобой следом ехали, выследили?
   – Обижаешь! Я бы заметил…
   – Как же они нашли «Волгу»?
   – Не знаю. Так же, может, как и в первый раз, когда угнали ее из Андрюхиного гаража…
   Василий замолчал и принялся рассматривать носок правого ботинка. Профессор, внимательно посмотрев на него, спросил:
   – Что, совсем плохие вести из твоей деревни?
   – Плохие. Агдам дохлый, причём без следов насильственной смерти.
   – Кто такой Агдам?
   – Да собака… Юрия Фёдоровича. Злобная такая псина, помесь ротвейлера с кем-то, никого к себе не подпускает. Верней, не подпускала. Молодая была, здоровая, полная сил. С чего бы ей сдохнуть?
   – А Юрий Фёдорович, что на этот счёт говорит?
   – В том и дело, что ничего! Он ничего не помнит. Совсем. Кроме одного – было ему очень страшно. Очень. И страх – он из окна на него навалился почему-то, хотя за окном никого не было. Говорит, теперь он боится к этому окну подходить.
   – Что рассказывает?
   – Рассказал, сидел он за столом, нож точил. А потом – чёрнота на него навалилась, провал. Очнулся на полу, долго не мог понять, где он, что с ним, и даже кто он, нож и оселок рядом валяются. И, говорит, страшно очень, такой ужас его сковал, какого никогда в жизни не было. Так он и пролежал, боясь шевельнуться, минут пять. Или десять. А потом потихоньку его отпустило, и страх ушёл. Он вышел во двор – «Волги» нет. И Агдам лежит, не шевелится…
   Василий помолчал немного и продолжил:
   – И вот что странно. Он говорит, дверь была изнутри закрыта на задвижку. И когда он во двор выходил, дверь отпирал. Окна все закрыты. А ключей от «Волги» дома нет.
   – Может, просто найти не может?
   – Нет. Он их на гвоздик повесил, когда я уехал, и с тех пор не трогал. Не терял он ключи, они исчезли.
   – Странно.
   – Да. Странно… А знаешь, что это всё означает?
   – Что?
   – Это – война, Славка. Они объявили нам войну. Теперь, после угона, всё сложилось воедино. Ну конечно! И когда они душили Мишу – это тоже был удар по нам, только они немного промахнулись.
   – Да. Скорее всего. В свете последних событий… Хорошо, что ты успел всех эвакуировать. И что теперь?
   – Остаётся одно: воевать. А это я умею. И умею хорошо.
   – А мне что делать? Я-то воевать не умею.
   – Не боись, прорвёмся. Ты будешь кнопки нажимать. Так… Медлить нам нельзя. Приступим прямо сейчас. И начнём с «Волги».
   – Почему с «Волги»? Её же только что угнали, ещё и спрятать не успели, там же куча народу возле нее сейчас вертится. Может быть, лучше подождать, пока всё успокоится?
   – Нет. Как ты не поймешь? Сейчас нельзя давать слабину. Напали на Мишку – отбить, отняли машину – отобрать, и немедленно. Мы должны своими действиями показать, что отныне не дадим спуску ни на йоту. На каждое их действие против нас мы будем немедленно отвечать противодействием. Так. Где у нас был Андрюхин пеленгатор? Сейчас мы ее триангуляцией найдём…
   Василий залез в багажник «Нивы», долго там перекладывал какие-то пакеты и коробки, гремел железками. Наконец, выудил со дна два приёмника.
   – Как им пользоваться помнишь?
   Профессор кивнул.
   – Хорошо, – продолжил Василий, – я отъеду подальше, чтобы было проще засечь. Через полчаса созвонимся.
//-- * * * --//
   «Волгу» они обнаружили быстро. Конечно же, на автобазу сектанты ее возвращать не стали, а загнали на территорию недостроенной больницы. Возводить ее бетонные корпуса начали давно, лет пятнадцать назад, а то и больше, но потом бросили. Обычный долгострой. По правде говоря, больницы здесь никогда и не было, а был пустырь, поросший густой полынью, крапивой и лебедой, с торчащими остовами бесхозных зданий. Железобетонный забор, впрочем, имелся, и был он незыблемо прочен, чист и целёхонек, будто его поставили только вчера.
   Василий припарковал «Ниву» подальше от ворот, за углом в кустах, и оставил ее под охраной профессора, а сам, оглянувшись, перелез через забор и спрятался в густом кустарнике. «Волгу» он увидел сразу. Её припарковали на пыльной площадке, возле трёхэтажного здания красного кирпича с выбитыми окнами. Салон «Волги» был пуст. А рядом с ней стоял громадный чёрный джип – «Линкольн Навигатор» с наглухо тонированными стёклами. Сидел ли кто-нибудь в нём, было непонятно. Василий, оценив обстановку, проскочил под прикрытием зарослей к длинному изогнутому бетонному строению. Очевидно, это был недостроенный главный корпус. Подобравшись к оконному проёму, он достал из сумки бинокль и начал наблюдать.
   Людей было пятеро, все широкоплечие, крепкие, коротко стриженые, в почти одинаковых чёрных кожаных пиджаках. Они оживленно разговаривали, размахивая руками – видимо, о чём-то спорили. Особенно энергично жестикулировали двое, те, что стояли к Василию спиной.
   «Ого, а вот и знакомые лица! – подумал Василий, глядя на двоих, вышедших из красного здания. – Баннерет Августин пожаловал. А второй… Как там его зовут… Кастелян Мишель, кажется…»
   Баннерет с ходу начал отдавать распоряжения, наверное, он был здесь главным. По крайней мере, вид он имел уверенный, а жестикуляцию энергичную и властную. Люди в кожаных пиджаках прекратили споры и начали внимать. Время от времени то один, то другой из них согласно кивал головой. Очевидно, баннерет распределял задания.
   И вдруг опять, как в прошлый раз, баннерет неожиданно оглянулся и посмотрел на Василия. Или только в его сторону? Но Василию в бинокль показалось, что баннерет смотрел прямо ему в глаза. От цепкого колючего взгляда стало не по себе, а по спине будто пробрало морозом. Василий зажмурился и попытался сосредоточиться, отгоняя наваждение и ползущий от желудка страх. Он попытался успокоить себя. В конце концов, неясно увидел его баннерет или нет. Василий надеялся, что нет, он всё же прятался в плотной тени, а баннерет смотрел в его сторону против солнца, трудно разглядеть что-нибудь в таких условиях. Василий несколько раз глубоко вздохнул, втянув ноздрями пыльный жаркий воздух, и открыл глаза. Баннерет, оказывается, уже повернулся к нему спиной. Судя по активной игре рук, он вовсю продолжал распоряжаться. Не заметил… Спустя пару минут баннерет замер. Он стоял, засунув руки в карманы, и только правая нога носком выбивала такт по асфальту, вздымая пыльные облачка. Широкоплечие детины разом бросились врассыпную, кто куда – видимо, исполнять поручения. Вот это дисциплина, – подумал Василий, – как в армии.
   Баннерет неожиданно развернулся на пятках, оказавшись лицом к убежищу Василия, и снова взглянул на него. Теперь сомнений не осталось: смотрел он прямо в глаза, щурясь от яркого солнца. Видеть он Василия не мог, но все же смотрел. Смотрел не отрываясь и, кажется, даже не мигая. У Василия опять пробежал по спине холодок, сверху вниз, тугой немеющей волной, и он почувствовал, как начали цепенеть ноги. И откуда-то из глубины пополз страх, медленно и неумолимо, ширясь, разрастаясь, заполняя собой руки и ноги, и грудь, сжимая неистово сердце. Василий снова закрыл глаза и попытался сосредоточиться, отрешиться от происходящего – так когда-то давно его учили сопротивляться гипнозу. Сопротивляться получалось плохо, сознание ускользало, уходило от него, растворялось в растущей пучине оцепенения и страха, и он, собрав остатки воли, схватился зубами за фалангу согнутого пальца. Резкая боль словно протрезвила его, и страх отступил, но не рассеялся, а съёжился и затих, притаился в дальнем уголке души. Василий осторожно перекатился, отодвинувшись от оконного проёма, и вытер холодный пот со лба. Вроде отпустило…
   Василий перевел дух и попытался собраться с мыслями. Так вот, значит, каково это – оказаться под ударом баннерета. Сильно. Неудивительно, что Юрий Фёдорович ничего не помнит, кроме страха. А ведь наверняка удар мне достался ослабленный – все-таки далеко, метров сто, и не было визуального контакта, баннерет скорее догадывался о моём присутствии, чем видел меня. По позвоночнику ещё раз прошла волна холода. Василий вздрогнул, ожидая нового наплыва страха, сконцентрировался, замер. Но ничего не произошло, не обрушилось, не скрутило. И тут Василию почудилось то ли движение за спиной, то ли шорох. Он оглянулся, неслышно скользнул в угол и осторожно выглянул в дверной проём. По коридору крадучись шли двое, один с пистолетом Макарова, другой – с помповым ружьём. Они шли медленно, стараясь не хрустеть кирпичной крошкой, и заглядывали во все помещения. Сомнений не было – искали его. Василий оглянулся – спрятаться некуда. Тогда он встал рядом с дверным проёмом, впритирку к стене и затаился.
   Когда тот детина, что сунулся в дверной проём, падал, схватившись руками за горло, Василий успел мягко придержать его и одновременно перехватил ружьё, чтобы не наделать шума. Но, как назло, именно в этот момент из помещения напротив вышел в коридор второй бандит, тот, что с пистолетом. Он увидел склонившегося над бездыханным телом напарника Василия и, не раздумывая ни секунды, начал стрелять.
   Василий оказался быстрее – он отпрянул и прижался спиной к стене. Василий успел вытащить у первого из кармана куртки патроны. Он подвинул ближе к себе сумку, чтобы ее случайно не зацепило пулей. Судя по тому, с какой частотой опустошался магазин ПМ, и с каким разбросом влеплялись в бетон пули, стрелок был неопытный, и к тому же нервничал. Василий понимал, что медлить нельзя – к стрелявшему уже наверняка спешила подмога, минута-другая, и его обложат в комнате, как медведя в берлоге, тогда живым не уйти. Поэтому Василий, отсчитав восьмой выстрел, выскочил в коридор. Бандит, увидев его, нажал на курок, но выстрела не последовало. Он растерялся на миг, не сразу сообразив, что кончились патроны. Этого мига Василию было достаточно. Короткий удар – и бандит кулём рухнул на пол. Василий нагнулся, чтобы забрать пистолет и запасную обойму, и в этот момент над головой у него просвистела пуля. Он резко метнулся в сторону, снова спрятавшись за спасительную стену. Потом, пригнувшись, заглянул в комнату. Пусто. Василий приподнялся, всматриваясь. Ага! Бьют из красной трёхэтажки, больше неоткуда. Снайпер, значит… Хорошо. Василий под прикрытием стены перебежал к «своей» комнате, где лежал уже начинавший приходить в себя первый бандит, сделал быстрый шаг в комнату, схватил свою сумку и снова юркнул в коридор. Спустя мгновение в стену, разбрызгивая крошки бетона, глухо ударила пуля.
   «Хорошо стреляет, – подумал Василий. – Метко. И расторопно. Он-то и будет мне мешать больше всех». Василий вставил свежий магазин в ПМ, передернул затвор и сунул пистолет за пояс. Взял ружьё, взвесил его в руке. Из него в снайпера не попадёшь, далеко. Можно только напугать и заставить спрятаться. Тоже, впрочем, немало: пока он прячется – стрелять не может.
   Бандит, лежавший рядом, застонал и с трудом сел, медленно приходя в себя. Грохнул выстрел, следом – второй. Пуля снайпера вошла ему в затылок, вторая – в шею. Так ничего и не поняв, бандит обмяк и, уже мёртвый, завалился набок. Василий матюгнулся сквозь зубы – трупы в его план не входили, с трупами дело принимало совсем другой оборот. Причём совсем не важно, кто наделал трупов, важно, с чьей они стороны. Он сплюнул с досады на пол. Одно хорошо – успел приметить, в каком окне засел снайпер.
   Внизу, на первом этаже, что-то с жестяным шумом упало, покатилось, послышался мат, звон бьющегося стекла. Василий высунулся в окно и несколько раз выстрелил по снайперу. Окинул быстрым взглядом площадь. Бандитов оказалось вовсе не пятеро: из «Навигатора» выбрались ещё четверо с автоматами, трое из них теперь бежали через площадь в сторону Василия, четвертый занял позицию у машины. Баннерета видно не было. Василий пальнул по ним, заставив всех троих метнуться врассыпную и дальше бежать уже с опаской, зигзагами, и помчался по коридору. Снайпер долго не прятался и снова начал активно стрелять по мелькавшему в оконных проёмах Василию. Попасть ему не удалось, слишком быстро проскакивал Василий каждый проём и слишком неожиданно каждый раз появлялся, совсем не в тот момент, когда ожидал снайпер. Наконец, лестничный марш. Василий скатился вниз.
   Ему стало весело – старые навыки всплыли из памяти сами собой, и он действовал как автомат, споро и привычно. Стрелял, перемещался, уклонялся, снова стрелял, успевая занимать позиции, недоступные для снайпера, отмечать, у кого сколько осталось патронов и насколько далеко та троица, что бежит к зданию. Противников было двое, они продвигались по коридору, щедро поливая свинцом пространство перед собой. Подпустив их поближе, Василий уложил обоих, прострелив одному плечо, а другому – кисть. И пока они корчились на полу, воя от боли, он успел подобрать их автоматы и забежать в комнату, из которой открывался отличный сектор обстрела. Там его и встретил баннерет Августин.

29. Василий

   Баннерет стоял, широко расставив ноги и чуть наклонив голову вперёд. Руки его были засунуты в карманы, тонкогубый рот решительно сжат, ноздри раздуты, будто он пытался уловить запах противника, а широко распахнутые чёрные глаза смотрели в упор на Василия, зло и властно.
   – Брось ружьё, – произнёс баннерет, не меняя позы.
   Василий, чувствуя, как цепенеют пальцы, отпустил ружьё и сделал шаг вперёд. Горло его сдавил страх, такой же тягучий и чёрный, как пять минут назад, но всё же не такой всесокрушающий. Что-то помешало баннерету ударить во всю силу – то ли неожиданное превращение крепких и наглых бойцов в беспомощно вопящих людишек, то ли то, что Василий в пылу схватки не поддался гипнозу – он пытался не упустить никого из поля зрения, и был слишком сосредоточен на этом. А может быть, баннерет просто испугался. Или всё это сработало одновременно.
   Как бы то ни было, но баннерет впервые в жизни столкнулся с волей, способной противостоять ему, его собственной воле. Увидев в глазах Василия решимость и презрение к смерти вместо привычного ужаса и покорности, он растерялся, а это только ослабило давление. Василий, опасаясь, что баннерет может держать в кармане пистолет и выстрелить прямо сквозь плащ, неуловимым движением скользнул чуть в сторону и вперёд, и, оказавшись ближе, коротко и мощно ударил кулаком в челюсть. Баннерет, охнув, повалился на пол, так и не успев вынуть руки из карманов.
   Василий метнулся к оконному проёму. Бандиты миновали уже половину площади и теперь разделились. Один бежал зигзагами прямо на него, а двое других повернули в стороны. «Умело действуют, профессионально, – отметил Василий. – Окружают». Он дал короткую очередь из «калашникова» по левому и тут же получил мощный отпор: из своего окна выстрелил снайпер, а из-за «Навигатора», прикрывшись капотом, добавил очередь четвёртый бандит. Да уж, мастера, не то, что первые двое, и не высунешься.
   Ясно, что здесь не выстоять, надо сменить позицию, чтобы выйти из-под обстрела снайпера и того, который возле «Навигатора». Василий откатился от окна. Но прежде чем уйти, он подполз к баннерету, чтобы проверить карманы. Никакого пистолета там не оказалось, там лежала записная книжка и мобильник. Да и зачем, в самом деле, такому человеку пистолет, когда он и одним взглядом стирает в порошок? Так, а что это шея у него так неестественно вывернута? Василий приподнял веко баннерета. Чёрт, ещё один труп! Неудачно упал – виском прямо на торчащую арматурину. Зар-р-раза! Раздосадованный Василий тяжко вздохнул. Прощай, баннерет Августин, он же Игорь Михайлович Бочков, старший менеджер магазина «Эльдорадо». Руки у тебя в крови по самую шею, но всё равно – пусть земля тебе будет пухом.
//-- * * * --//
   Василий пополз к двери, но почувствовал, что обстановка на улице резко изменилась. Он выглянул в окно. Проклятье! На площадь со стороны ворот с криком: «Василий, держись!», выбежал профессор, держа в высоко поднятой руке пистолет. Дальше события развивались стремительно, а мысли мелькали в голове со скоростью света. Василий видел, как разворачивается в сторону профессора лысый, как оглядываются на него трое бегущих, видел движение в кирпичной трёхэтажке – значит, снайпер перемещается, чтобы взять на прицел новую мишень. Что же делать? Мозг лихорадочно искал выход из положения – и не находил. От профессора до «Навигатора» всего-то шагов 40–45, до трёхэтажки – чуть больше. С такого расстояния не промахнёшься. Выскочить на площадь, отвлекая внимания на себя? Из трёх стволов на открытой местности завалят сразу. Выстрелить по лысому? Немедленно ответит снайпер. Дать очередь по снайперу – тут же откроет огонь лысый. Не получается…
   Размышления мелькнули в голове Василия единой вспышкой. Мгновенной. Он одним взглядом оценил обстановку и понял, что помочь не в состоянии. И уже в следующий миг нашёл выход.
   Молниеносным движением Василий выдернул из сумки Машину Времени, щёлкнул тумблером «ВКЛ» и со всей силы нажал на кнопку «стоп кадр». Только бы сработало! Только бы успеть!
//-- * * * --//
   Сначала исчезли звуки и стих ветер. Василий осторожно выглянул в окно. А там… Трое штурмующих замерли на месте, лица их сосредоточены и спокойны, а один, тот, что слева, видимо, начал поворачивать голову в сторону центральных ворот. Пыль неподвижно висела в воздухе, даже не думая падать. Василий высунулся в окно – сначала по пояс, а потом и вовсе выпрыгнул на улицу. Он увидел застывшую в полёте муху. Крылышки ее были раскрыты во весь размах, и казалось, что она парит в застывшем густом воздухе. Василий вышел на площадь и приблизился к одному из замерших бандитов. Обошёл его кругом, потрогал. Одежда на ощупь походила на толстую фольгу и не хотела шевелиться под давлением руки, а кожа была похожа на камень. Василий заглянул ему в лицо, проследил за направлением взгляда. Смотрел тот в правильном направлении – туда, где только что прятался Василий.
   Почесав в затылке, Василий хмыкнул и отправился изучать обстановку дальше, в сторону «Навигатора». К нему вернулась бесшабашная весёлость, и он почувствовал себя всемогущим. Что стоило ему, к примеру, вбить гвоздь в затылок каждому из этой великолепной пятёрки? И тем троим, что бежали, и лысому возле «Навигатора», и снайперу? А потом пусть думают, что тут было, откуда гвозди в бандитских головах. Однако множить покойников в его планы не входило и он, оставив бегуна в покое, подошёл к «Навигатору». Лысый успел нажать на курок. Василий увидел висящую пулю и ее расходящийся в воздухе след, похожий на застывшее марево, будто воздух задрожал и замер. Василий потрогал след рукой, ощутил упругость, потом провёл пальцами по пуле и едва не обжёгся – она была горячей. Проследил траекторию полёта. Выходило, что она летела профессору в живот.
   Василий поднял голову и, заметив ещё один след в воздухе, обнаружил вторую пулю, размером побольше. Значит, снайпер тоже успел выстрелить. И, судя по тому, что его пуля оказалась ближе к профессору, раньше лысого. Действительно, хороший стрелок. Профессионал. Василий посмотрел на профессора. Тот висел в воздухе с перекошенным в отчаянном крике ртом, глаза его были наполнены ужасом. Видимо, он увидел, что в него стреляют.
   Однако надо что-то делать… Василий попробовал сдвинуть пулю – и не смог. Что ж, если нельзя отклонить удар, значит надо его погасить. Он вернулся к «Линкольну» – посмотреть, что есть в салоне, и вдруг боковым зрением увидел что-то странное, продолговатое и как-то неправильно, косо висящее в воздухе. Василий повернулся к загадочному объекту. Гильза! Он посмотрел на автомат лысого. Судя по тому, в каком положении находился затвор, второй патрон уже досылался в патронник. Очередью, значит, лупит… Ладно. Василий заглянул в «Навигатор» через распахнутую дверцу. На заднем сидении лежали два бронежилета, самое то, что надо. Василий ухватился за край бронежилета, но сдвинуть его не смог. Дёрнул посильнее. Как приклеено! Василий взялся двумя руками и рванул что есть силы. Не помогло. Он достал сигарету, не спеша, закурил. Рассеянный взгляд его скользнул по замершему лысому и комично висящему профессору. Что же, выходит могущество – липовое, если ничего нельзя изменить, а можно только наблюдать? Даже одуванчик в раскрытый Славкин рот не засунуть? Он ещё раз взглянул на профессора и – вспомнил. Недавний разговор про Симонова и про дворника. Что тогда Славка говорил? Не открыть дверь в подъезд, потому что время замерло, остановленное время статично, в нём ничего не изменить. Так. А менять можно, пустив его малым ходом. Где тут кнопка «ускоритель»?
   Василий ускорился в тысячу раз, чтобы можно было догнать пулю скорым шагом. Поначалу изменений в окружающем мире он не уловил, за исключением того, что он смог взять бронежилет. Но спустя пару секунд он обнаружил, что появились звуки, хоть и странные: тягучие, низкие. И что движение тоже появилось. Только увидеть можно было перемещение лишь самых быстрых предметов, вроде летящей пули, а всё остальное так и оставалось неподвижным.
   Дальше дело пошло как по маслу. Обе пули, уже не висевшие на месте, а медленно, со скоростью пешехода, летевшие в профессора, Василий просто собрал бронежилетом. Надел его сперва на пулю снайпера. Пуля бешено нажимала на кевлар, отталкивая жилет с неодолимой силой. Василий упирался в него ладонями, налегая всем телом. Впечатление было такое, что он пытается остановить ползущий на него тепловоз. Но всё же пуля тормозила, нехотя ослабляя напор с каждым пройденным миллиметром и, в конце концов, совсем затихла. Василий облегчённо вздохнул, оглянулся на профессора, всё так же висевшего с перекошенным лицом, и принялся усмирять вторую пулю. Справившись и с ней, он бросил взгляд на автомат лысого – судя по затвору, вот-вот раздастся новый выстрел. Возиться с пулями больше не хотелось, да и руки уже начали ныть от напряжения. Василий решил выбить автомат из рук лысого. Он подобрал ломик, который валялся тут же, возле входа, и крепко ударил им по стволу. Выбить автомат ему не удалось. Он ударил второй раз, потом третий. Ломик отскакивал с басовитым звоном, и только, словно он лупит по бронзовому памятнику. Василий размахнулся ещё раз, но не ударил, а опустил руки. Он заметил, что ствол всё же сместился в сторону, и пули теперь не заденут профессора.
   Потом Василий зашёл в трёхэтажку, побродил немного по коридорам и вскоре нашёл что искал – груду битого кирпича. Он выбрал пять осколков поувесистей, поднялся на второй этаж и вошёл в комнату, где засел снайпер. Потом переключил ускоритель на цифру «200», подошёл к снайперу сзади и тихонько бросил ему кирпич в голову. Полюбовавшись, как грациозно и чудовищно медленно, едва заметно, описывает плавную кривую кирпич, Василий вышел на улицу и обошёл всех бандитов, одарив каждого своим обломком кирпича. Оглядев картину сражения единым взором, и оставшись довольным ею, он вернулся к профессору. Теперь бояться вроде было нечего. Василий осмотрелся ещё раз и выключил Машину Времени.
   Мир взорвался шумом, ветром, всё вокруг завертелось, словно на бешеной карусели, понеслось, полетело, побежало, зажужжало, загудело. Василий навалился на профессора, сбил его с ног и, обняв, упал вместе с ним на землю. Короткой очередью – в два выстрела – рявкнул автомат лысого и замолк. Над головой, далеко в стороне просвистели пули. Пролетела, басовито жужжа, муха. Клацнув, ударилась об асфальт винтовка с оптическим прицелом – ее выронил снайпер. Василий откатился от профессора, держа автомат наизготовку. Но отстреливаться было не от кого – все пятеро лежали на земле без сознания. Василий поднялся, и, отряхивая брюки, произнёс:
   – Вставай, Славка, некогда разлёживаться, у нас мало времени.
   Профессор тяжело встал, потрясённо посмотрел вокруг и тихо спросил:
   – Как ты это сделал?
   – В спецназе и не такому научат, – раздражённо ответил Василий. – Идём, нам надо торопиться, скоро они очухаются.
   Профессор развернулся и покорно побрёл к «Ниве», всё ещё держа пистолет в правой руке.
   – Ты подожди меня у машины, – крикнул ему вдогонку Василий, – я тебя догоню, только кирпичи соберу.
   – Какие ещё кирпичи? – не оборачиваясь, тихо спросил профессор и прибавил шаг.
   Но Василий его не услышал.
//-- * * * --//
   – Ну что, очухался? – спросил Василий профессора, захлопывая дверцу машины.
   – Почти.
   – Ага. Отлично. Тогда поехали. А то скоро милиция сюда нагрянет.
   Василий завёл «Ниву» и, не включая передачу, полез в сумку.
   – Сейчас… Ещё одно дельце. Куда же он запропастился? Ага! Нашёл! Вот он, пультик!
   Он помедлил мгновение, что-то взвешивая в уме, и решительно нажал на кнопку. За забором бабахнуло. И с такой силой, что у профессора заложило уши. Высоко над головой пролетели какие-то мелкие железки, следом за ними – искорёженная, вырванная с мясом крышка багажника. Она была объята пламенем и медленно вращалась в полёте. Василий проследил за ней взглядом и, включив первую передачу, нажал на педаль «газа».
   – Всё, – произнёс он, выезжая с пустыря на дорогу, – «Волги» больше нет, Володиной Машины Времени – тоже.
   Они припарковали «Ниву» во дворе напротив ДК, спрятав ее за густым кустарником. Заглушив мотор, Василий вытащил из сумки коробочку, пощёлкал кнопками и подключил к ней портативные наушники. После чего, вставив один из них в ухо, второй протянул профессору:
   – Прослушка. Интересно, что сейчас будет. Переполох поднимется…
   Они посидели минут пять – ничего стоящего не происходило. Василий пощёлкал каналами – везде пустые разговоры: то женщины обсуждают кофточки, то мужчины – рыбалку. Он достал сигарету, щёлкнул зажигалкой и, не поворачиваясь к профессору, произнёс:
   – Ты, Славка, вот что… Если будет ещё заваруха – не высовывайся. Один я всегда справлюсь, в худшем случае уйду. А если придётся прикрывать и тебя – дело может кончиться плохо. Не надо бросаться мне на выручку, только хуже сделаешь.
   – Понял, – после минутной паузы ответил профессор, – я как-то сразу не сообразил. А как стрельба началась – выскочил… Больше не буду.
   – Ты хоть стрелять-то умеешь?
   – Не очень.
   – Ясно. А откуда у тебя пистолет?
   – Да он газовый…
   – Вдвойне дурак. Спрячь его дома и не доставай.
   – Почему?
   – Потому что им только подростков в подворотне пугать. А серьёзные дяденьки не дрогнут. Увидят пистолет у тебя в руках – начнут стрелять на поражение. Безоружного тебя бы просто скрутили, я б тебя потом отбил, а с оружием – ранят или, того хуже, убьют.
   – Да понял я, понял, – недовольно сказал профессор, – Ну хорошо, я – дилетант, согласен. А ты-то зачем полез в это логово? Взорвал бы «Волгу» сразу – и дело с концом.
   – Ишь ты, как всё у тебя просто. А если б в ней были люди? Об этом ты подумал? Ну и потом – разведка никогда не бывает лишней.
   – Так это разведка с такой мясорубкой была? – не без ехидства спросил профессор.
   – Я пошёл в разведку, – начиная кипятиться, объяснял Василий, – но меня обнаружили и начали охоту. Что мне оставалось делать?
   – А я слышал, вас в спецназе учат маскироваться.
   – Да я хорошо замаскировался, меня этот баннерет почуял…. Покойный.
   – Ты что, его убил?!
   – Случайно. Я его только обездвижил, а он упал – и прямо виском на арматурину.
   – М-да… Плохо дело… А как тебе удалось с ним справиться?
   – Не знаю сам. Наверное, он просто растерялся. Понимаешь, он меня не раз видел в ДК, только не обращал внимания, да и чего приглядываться к электрику. А тут – понял, что лицо знакомое, а откуда – не знает… Ну и неожиданно слишком всё случилось, быстро. Не успел он…
   – Ясно. Значит, труп есть.
   – Два.
   – Ещё кто?
   – Бандит один. Снайпер шлёпнул, перепутал со мной.
   – Хреново. Два трупа они нам не простят.
   – Хорошо, что не три, – язвительно прокомментировал Василий и стряхнул пепел за окно. Профессор, догадавшись, что под третьим подразумевался он, только крякнул с досады.
   – Я думаю, эти бандиты для сектантов – пушечное мясо, сильно переживать по их поводу они не станут. А вот баннерет – настоящая потеря. Причём потеря, по всей видимости, крупная.
   – Да. Судя по твоим рассказам, могучий был гипнотизёр. Может быть, самый мощный из всех сектантов.
   – Нет, самый мощный – Иллюминат. Он – психократ, то есть умеет подчинять себе чужую психику.
   – Ох ты, незадача, – вздохнул профессор, – вечно что-нибудь да не так, наперекосяк.
   – Бывает, – философски заметил Василий, – зато мы ликвидировали «Волгу» и заодно показали зубы. Теперь они призадумаются. Ведь они толком ничего про нас не знают – ни сколько нас, ни кто мы, и уж совсем не знают, на что мы способны. Знают только, что мы не будем сидеть сложа руки, а будем огрызаться. Пусть подумают, стоит ли вообще связываться с нами.
   – Не знаю, – задумчиво ответил профессор, – может, ты и прав. Мне, честно говоря, без этого Августина спокойнее, как ни цинично это звучит.
   – Мне тоже…
   – Вот ты прослушиваешь их разговоры, наверное, много знаешь.
   Василий в ответ пожал плечами.
   – Тогда скажи, – продолжил профессор, – почему они выкрали «Волгу», а не отняли у нас нашу Машину? Ведь она намного лучше.
   – Думаю, они про нее просто не знают.
   – Про Володину знали, а про нашу – нет?
   – Они и про Володину могли не знать толком, чувствовали, что он нечто слепил – и только. А узнали, когда машину угнали или перед этим.
   – Всё равно – с такой силой они б давно нас переловили.
   – Да они ж не только нами заняты! У них куча «клиентов», и силы всё время распылены. Собрать сектантов вместе получается редко. Вот сейчас у них очередной переполох, собираются на Урал ехать, в Екатеринбург, в музей каслинского литья, кого-то там искать, аж впятером. Взволновались не на шутку.
   – А кто тогда на собрания ходит?
   – В большинстве шушера всякая, слабенькие экстрасенсы, крупные всё больше в разъездах.
   – Хм… Тоже забюрократизированная организация? Командировки?
   – Ага.
   – Как бы то ни было, Славка, а два трупа есть. И взорванная машина. Теперь жди ответный удар. Войну мы проиграем, силы слишком неравные. Их много, у них связи и экстрасенсы, и всех их возможностей мы не знаем. У нас только один выход – войну прекратить.
   – Капитулировать?
   – Не поможет… Надо нажать на руководство, на самый центр их змеюшника, нажать так, чтоб напугать, сбить с толку и отвадить соваться к нам раз и навсегда. Ударить туда, куда они не ждут.
   – А куда не ждут?
   – Я в одной прослушке наткнулся на любопытную вещь. Узнал, кому они служат.
   – Да? И кому?
   – Они, Славка, религиозные фанатики. Идеология такая: они верят, что человечество ошибочно пошло по техногенному пути развития, что создание всё более совершенных машин и всяких устройств только губит нас. По их доктрине, люди должны расти духовно, в сторону развития всяких там экстрасенсорных способностей. Дескать, Бог создал людей для того, чтоб они росли именно духовно. Поэтому в секте – одни экстрасенсы. Вот они и пытаются тормозить технический прогресс. Само собой, они понимают, что остановить его не смогут, но миссию свою видят в его замедлении и, главное, служении этому делу.
   – Ну и что с того?
   – А то, что они не просто верят в своего Бога, они не сомневаются в его существовании! И вроде как даже лет сто назад у них был контакт с Его эмиссаром, в Америке. И вроде как этот эмиссар велел им оставить в покое не кого-нибудь, а Николу Тесла.
   – Вот тебе раз! Тесла? – переспросил профессор и добавил. – Что – общество такое старое?
   – Да, ему лет триста или больше.
   – Ясно. И что ты предлагаешь?
   – Хочу на этом сыграть, по крайней мере, попытаться. Сотворим эмиссара, чтоб велел им не трогать нас.
   – Не выйдет. Нас вмиг раскусят.
   – Не раскусят. Ты забываешь, что у нас есть Машина со сказочными свойствами. Думаю, хватит одной демонстрации. Они не знают, что можно исчезать в одном месте и появляться в другом. Или перемещаться со скоростью мысли, как дух. Должно впечатлить. Надо постараться убедить их, что наш эмиссар круче Далай-ламы.
   – Неубедительный у тебя план.
   – Уж какой есть. А пока нам надо исчезнуть.
   – Найдут, как «Волгу».
   – Не факт. Чтобы найти, им нужен след. Собаке дают понюхать предмет преступника, чтобы взяла след, так и они, без предмета – никуда. Кроме того, можно перемещаться, это сбивает их с толку.
   – А семьи наши?
   – Искать будут именно нас, двоих. Или только тебя.
   – Откуда ты знаешь?
   – Знаю.
   – Хм… А я знаю как исчезнуть так, чтоб никто не нашёл, – улыбнулся профессор.
   – Уже без трех минут, – перебил профессора Василий, посмотрев на часы, и заявил – скоро включится генератор.
   – Какой ещё генератор? – не понял профессор.
   – Тот самый Генератор Ужаса, ГУ-1, я запустил его в автоматическом режиме, он теперь каждый день в это время сам будет включаться. Нечего давать расслабляться этим сектантам.
   Василий поправил наушник, сел поудобнее и, показав глазами на ДК, сказал заговорщически:
   – Смотри что сейчас будет!

30. Иллюминат

   – Что значит – его нигде нет? – раздраженно спросил Иллюминат.
   – Это значит, – терпеливо повторил кастелян Бальтазар, – что его нет ни среди живых, ни среди мёртвых. Это значит – его нет на планете.
   – Но это невозможно, Вы это понимаете, я надеюсь?
   – Невозможно, – спокойно согласился Бальтазар, – Тем не менее, его нет. Я перепроверил. Три наших лучших кастеляна заявили то же самое, независимо друг от друга. Кроме того, я посылал фотографию в Париж.
   – Самому мсье Клоду?
   – Да. Ведь ситуация, как я понимаю, чрезвычайная. Вот я воспользовался правом… А что, не надо было?
   – Что сказал Клод? – нетерпеливо перебил кастеляна Иллюминат.
   – Я послал ему электронной почтой письмо с фотографией. В письме указал, что мы разыскиваем этого человека и что по нашим данным, он может скрываться в Париже или пригородах…
   – Что сказал Клод? – холодно, чеканя слова, повторил Иллюминат.
   – То же самое – его нет. Землю он не покидал, но на планете его нет. Несколько дней назад он был, а сейчас его нет.
   – Это всё?
   – Нет. Ещё он говорил, что видит его в 1900 году в Париже. Вернее, только его следы. Правда, он в этом не очень уверен.
   – В чём – в этом? В следах?
   – В том, что следы – именно его.
   – Что за следы?
   – Этого он определить не смог, очень размыто…
   – Ясно… Что ещё?
   – Это всё, Иллюминат.
   – Спасибо, Вы свободны.
   Кастелян Бальтазар моргнул белёсыми глазами, поклонился и медленным шагом, сохраняя достоинство, вышел за дверь. Иллюминат брезгливо посмотрел ему вслед. «Экий петух, – подумал он, усаживаясь за стол. – Надо же так разодеться… Как барышня, право. И ещё этот длинный хвостик волос на затылке… И начищенные ботинки, и запонки с бриллиантами, и дорогие духи, и стильный галстук». Он недовольно поморщился и, скрипнув широким креслом, обитым малиновым плюшем, достал из стола чистый лист бумаги. Потом достал второй лист, положил его на стол рядом с первым и рассеянно посмотрел в окно. Мысли набегали одна на другую, путались, сливались в ком и рассыпались снова. Чёрт знает что. От одной только идиотской фотографии с Урала можно лишиться рассудка. А теперь его ещё и нет на планете, как вам это нравится? Где же он? И – кто он? Час от часу не легче…
   Иллюминат поиграл карандашом и принялся рисовать на листке чёртика. Когда же это началось? Наверное, ещё зимой… Да-да, как раз тогда баннерет Августин ездил к профессору Самойлову, на акцию. Что же он мне говорил? Нечто странное, на что я не обратил внимания. Что же? Иллюминат снова посмотрел в окно, словно ответ был там, за портьерами. Ну конечно! Он говорил, что за ним следят. И говорил со страхом, потому что никого не смог увидеть, как ни старался. Да, так и было. Я тогда отмахнулся – мало ли, что может показаться. И, видимо, зря.
   Иллюминат достал из кармана «Паркер» с золотым пером и вывел на листе жирную единицу. А напротив нее – каллиграфически написал: «Баннерет Августин. Ощущение слежки – проф. Самойлов». Ниже он поставил двойку. Так. Что же было ещё, потом?
   А потом была осечка Августина. Вернее, не его самого, а вокзальных отморозков. Тогда я отправил его с заданием отнять опасный аппарат, а владельца запугать и отпустить. Августин перестарался, в итоге ребята вместо того, чтобы дать пару оплеух изобретателю, принялись его душить. Тогда-то и появилась впервые безликая тень, которая разметала их и оставила на дороге нагишом. Причём, по рассказам отморозков можно было понять, что с ними не дрались, их не избивали, как избивает отборная шпана примерных школьников, их буднично и методично обездвиживали и укладывали на землю. А ведь один их этих бугаев боксер в прошлом, кандидат в мастера. В любом случае, у всех троих богатый опыт потасовок, и в драке каждый стоит двух. Однако этот некто устоял в одиночку против трёх опытных бойцов… Двигался он с такой невероятной скоростью, что они не успели даже разглядеть его. А с ним вместе был этот мальчишка, Клюев. Роман Клюев, с которым работала мойра Клото… Аспирант профессора Львова. Интересно, что он там делал? Вот у него и неплохо бы узнать, кто был этой самой тенью и – главное – откуда им стало известно про акцию. А ведь и в самом деле, откуда? Даже Августин не знал места, куда отвезут изобретателя, а тень, выходит, знала?
   Иллюминат задумчиво поскрёб подбородок и написал: «2. Появление Тени и срыв акции. Роман Клюев. Откуда известны время, место?». Он откинулся на спинку кресла, глядя прямо перед собой, вздохнул, подвинул листок к себе и дописал: «Возможно, тенью был Львов». Потом трижды зачеркнул последнюю строку, но чуть погодя, написал ее снова.
   Над третьим пунктом Иллюминат долго не думал: «3. Водитель, который угнал «Волгу» с автобазы, возможно, был зомбирован». По крайней мере, – подумал он, сторож, который хорошо его разглядел, утверждал, что глаза у водителя были стеклянные, и вёл он себя как заведённая кукла. До кражи сторож видел этого человека часто, а после – ни разу. Не исключено, что его просто использовали. Как бы то ни было, а угон, вне всякого сомнения, связан со Львовым – это его команда занималась «Волгой». Только вот совсем неясно, откуда взялся экстрасенс, способный проводить такое непростое зомбирование.
   Иллюминат побарабанил пальцами по столу, собираясь с мыслями. Следующим пунктом будет быстрота, с которой они вышли на отнятую нами «Волгу». Мы после угона не могли ее обнаружить, привлекли к поиску сразу нескольких кастелянов. А они взяли и нашли. Запросто. Выходит, искать они умеют лучше нас. Нашли – и взорвали. Эксперты говорят – гексогеном, и настаивают на том, что взрыв был тщательно подготовлен. Несмотря на то, что времени для того, чтобы толком заминировать машину, у них не было. Загадка. Зачем вообще ее взорвали? И откуда гексаген? Его в ларьке не купишь. Почему такая возня вокруг «Волги» – понятно, им либо самим нужна Машина, которая в ней смонтирована, либо они очень не хотели, чтобы эта Машина попала к нам. Поскольку взорвали – вероятнее второе. Жаль что наши спецы не смогли понять принцип ее действия… Теперь уж и не поймут. И неясно, куда она перемещалась. Во времени и в пространствах одновременно или в ней были две Машины – одна Времени, другая перемещения между мирами? И тут сплошные головоломки. Ладно, не будем отвлекаться, чёрт с ней, с «Волгой», ее всё равно уже нет. «4. Скорость, с которой обнаружена «Волга». Скорость, с которой она заминир.»
   Сюда же можно приплюсовать и схватку на стройплощадке, там тоже странностей хватает. Что мне известно? Августин снова чувствовал взгляд, как и в случае с профессором Самойловым. И в обоих случаях баннерет не видел того, кто за ним следит. Только на этот раз человека им обнаружить удалось. Дальше. Непонятно как, но этот самый рембо сумел справиться с Августином. Много бы я отдал, чтобы узнать, как ему это удалось. Запишем пятый пункт. Как он мог воевать один сразу против десятерых, причём двоих из них убить, а троих – ранить? Ну ладно, те, что столкнулись с ним в здании – они, допустим, просто бандиты, умеют убивать, но не умеют сражаться. Но те, что атаковали с улицы – все пятеро – профессионалы с опытом войны за плечами… Впрочем, против них он мог бы и не устоять, его уже начали зажимать в клещи. Если, конечно, эти орлы не врут. Хотя, пёс с ним, с этим суперменом, самое главное в этой истории – профессор Львов. Каким образом он смог переломить ход сражения, ну каким? Едва он ворвался на территорию, как все пятеро бойцов лишились сознания. Нетрудно сообразить, что уложил их именно он. Едва его боец попал в настоящий переплёт, как он вмешался. Выходит, это его рук дело. Но одновременно отключить пятерых… На такое даже Августин не был способен, сильнейший из известных нам гипнотизёров. Ещё более невероятен тот факт, что воздействие было таким мощным, что у людей случились гематомы, у двоих – сотрясение мозга, а у одного к тому же – трещина в черепе. Можно убедить человека, что он болен, и он заболеет. Но на это нужно время. Здесь же воздействие практически мгновенное… Никак, никак не должно быть гематомы. Либо сила внушения была настолько велика – до шишки, до сотрясения? До – трещины? Что он за экстрасенс, какой немыслимой силы? Хотя, конечно, трещина могла появиться от удара о землю при падении, как и гематомы. Только тогда придётся признать, что все пятеро, падая, ушибли одни и те же места. Это будет пункт шесть.
   Дальше. Снайпер, кажется, его зовут Игорь, рассказывал, что видел, как начали стрелять в Львова всего-то с тридцати шагов. С такого расстояния промахнуться опытный боец не может. Рассказывал он и о том, как стрелял сам. И уверен, что пуля вошла Львову точно в переносицу. Значит, профессор мёртв? Но кастеляны утверждают, что не видят его среди мёртвых. Впрочем, как он падал, всё равно никто не видел, все уже были без сознания. Трупа Львова не было, да и крови тоже. Чертовщина какая-то… Ладно, запишем. «7. Куда девался Львов? Ранен ли он? Почему нет крови?»
   А этот идиотский групповой фотопортрет с Урала? Датирован 1898 годом, а на нём среди рабочих и инженеров – профессор Львов, собственной персоной. Причём кастелян Бенедикт абсолютно уверен, что это именно он, а не родственник и не похожий человек. Он и нашёл-то эту фотографию именно потому, что учуял Львова. Иллюминат достал из верхнего ящика стола лупу и начал рассматривать фотографию. Что он хотел найти – и сам бы не мог сказать, пожалуй. Возможно, что-нибудь опровергающее или подтверждающее, что на портрете человек из будущего, вроде чехла от мобильника на брючном ремне. Или обнаружить следы монтажа. Хотя какой может быть монтаж, если Бенедикт нашёл негатив, старую фотопластинку. Но – ничего особенного Иллюминат не нашёл. Косоворотка, подпоясанная тонким кожаным ремешком, фуражка-семиклинка… Одет по тогдашней моде, как и остальные люди на фотографии. Вон их сколько тут, человек сто, и дети тут же… А это что, на втором плане? Какая-то вязь на плите, буквы… Старославянским, что ли написано… Кыш… Кышты… Ерунда какая-то. Кыштымские горные заводы. Ага! И дата – 1900. Хм… что-то знакомое, где-то я это слышал. Ну-ка, что нам скажет Яндекс по этому поводу… Вот тебе раз! Всемирная выставка в Париже. Каслинский чугунный павильон. И картинка, вот она, эта самая надпись, фрагмент виден. Так вот откуда Клод учуял следы Львова в Париже в 1900-ом… Ничего себе! Это следующий, восьмой пункт. «8. Фотография 1900 года, Львов в Париже? Или его работа в Париже?»
   Наконец, сейчас профессора Львова нет на Земле. Это просто не укладывается в голове. Разве что он сумел исчезнуть только для нас, замёл следы, спрятался так, что кастеляны не могут на него настроиться? А сам сидит себе где-нибудь под боком и посмеивается. Непостижимо. Может быть, за ним стоит большая сила? Нет, не спецслужбы, сильнее. Могучая, запредельная сила. Или он сам и есть эта сила? Иллюминат поёжился. Нет, уж лучше считать, что его нет на Земле, не так страшно. Иллюминат никак не хотел признать за противником могущества почти сверхъестественного. Или не почти. Такое признание ставило крест на борьбе – нет смысла ловить того, кто может просто исчезать и появляться где и когда вздумается, в любом месте, в любом веке. Или исчезать с лица Земли. Нет уж, пусть он будет человек. «9. Исчезновение чел. Львова с Земл.»
   Иллюминат отложил ручку и, взяв листок двумя руками, перечитал список.
   – Что ж, – произнёс он вслух, – приходится констатировать пренеприятный факт. Мы впервые столкнулись со столь мощным противником. Не исключено, что он сильнее нас.
   Он закинул ногу на ногу, достал сигарету, чиркнул зажигалкой, и, посмотрев на пляшущий огонёк, продолжил:
   – Значит, все ниточки ведут в одно место. Практически во всех странностях и неприятностях, во всех сбоях прослеживается рука Львова или его людей. И теперь перед нами встаёт классический вопрос: что делать?
   Иллюминат в задумчивости прошёлся по кабинету, пять шагов к окну, пять шагов обратно, стряхнул пепел, посмотрел на часы. Скоро Он уже явится, осталось пятнадцать минут. Иллюминат вернулся к столу и снова уселся в красное кресло.
   В дверь постучали ровно через две минуты.
   – Войдите!
   Дверь широко распахнулась, и в кабинет стремительно вошёл высокий стройный человек в чёрном.
   – Ну что у вас? – спросил, не вынимая сигареты изо рта, Иллюминат.
   – Всё готово, все на местах.
   – Хорошо. На этот раз постарайтесь не прозевать. Посторонних вывели?
   – Да. Сегодня их было особенно много, ваш Дом Культуры становится популярным у молодёжи.
   – Вот как? Почему?
   – У них стало модным глазеть на Него.
   – Любопытно, – прищурился Иллюминат. – Они что же, тоже Его видят?
   – Да.
   – Они не боятся?
   – Боятся, а как же. Но и это вошло в моду.
   – Хорошо. До появления осталось четверть часа. Надеюсь, сегодня у вас всё получится. Приступайте, эрл Георг.
   Высокий человек в чёрном поклонился и вышел из кабинета.
   «Интересно, – подумал Иллюминат, глядя ему вслед, – получится у них хоть что-нибудь? Почему-то кажется, что нет. И все усилия двух десятков экстрасенсов пойдут прахом, даром что собрать их вместе было непросто… А ещё интереснее, связано как-нибудь Он со Львовым? Вот бы это узнать… Вероятно, все же связан, по крайней мере, по срокам совпадает, Он появился как раз, когда Львов начал активно действовать. Вряд ли это совпадение. Было бы очень странно, если бы оказалось совпадением».
   Первый раз Он объявился с неделю назад, в холле, на первом этаже. И с тех пор не было ни дня, чтобы Он не разгуливал там. Появлялся Он всегда в одно и то же время, минута в минуту, и в одно и то же время исчезал. Те, кто Его видели, охотно описывали, как Он выглядит, и неохотно – что они чувствовали, находясь рядом. Странно, что экстрасенсы никак не могут Его идентифицировать – просто ничего. Пустота.
   Иллюминат прекрасно знал, почему очевидцы не любят говорить о том, что они чувствовали при встрече с Ним – он и сам однажды смог проверить на себе Его воздействие. И тоже не любил говорить об этом. Не любил даже вспоминать. Потому что ему в тот раз стало страшно. Не оттого, что эта сущность никак не считывается, впечатление было такое, будто Он явился из бездны, из другого, перевёрнутого, искажённого мира. Он казался немыслимо чужеродным, живым и мёртвым одновременно. И ещё казалось, что Он излучает враждебность и наполняет всё вокруг себя яростью и злобой. И хочется спрятаться в платяной шкаф и не вылезать оттуда. Никогда. Он вспомнил как это было – холл, наполненный воплями страха, боли, отчаяния, страшная, невообразимая толкотня. Вокруг него – белые перекошенные лица, наполненные ужасом глаза, искривлённые в крике рты и десятки острых локтей. Он тоже бежал, спотыкался, натыкался на людей, на колонны, на стены, а вокруг – слитый воедино, исторгнутый из самой глубины животный крик. Ужас был повсюду: спереди сзади, вокруг и внутри него. И над всей этой обезумевшей толпой, в самом центре холла, висел, едва колышась, Белый Призрак. Хотелось любой ценой вырваться на волю, на улицу и бежать, покуда хватит сил. И он бежал, вместе со всеми. Правда, на следующий день, когда Призрак явился снова, Иллюминат смог совладать с собой, не поддаться бешеному желанию убежать, ему удалось остаться на месте и даже сохранить бесстрастное выражение лица. Но никто не знает, каких неимоверных усилий воли ему это стоило.
   Иллюминат снова посмотрел на часы. Осталось десять минут. Интересно, что сегодня получится у сборной команды экстрасенсов, вынесут ли они испытание страхом? Интересно, что зафиксирует фотопленка и видеокамеры. Иллюминат поёжился, передёрнул плечами, прогоняя противно-липкий озноб подкрадывающегося страха. Он закрыл глаза, собираясь внутренне. Осталось две минуты. Он сжал покрепче подлокотники кресла в ожидании, когда на него навалится ужас, первозданный, всеобъемлющий, беспощадный и нелепый.
   – Не ждите, Иллюминат, – неожиданно раздался из-за спины спокойный голос, – сегодня Он не придёт.
   – Почему? – машинально спросил Иллюминат. Он не сразу сообразил, что за спиной у него никого нет и быть не может, ведь он в кабинете один и сидит лицом к двери – незаметно не прошмыгнёшь. Обернувшись, он увидел темную фигуру, силуэт на фоне оконных портьер. Он прищурился, пытаясь рассмотреть пришельца, но лица разобрать не смог.
   – Потому, дорогой Эдуард Карлович, – ответила тёмная фигура, – что сегодня я явился к Вам во плоти.

31 Иллюминат

   – Кто Вы? – спросил Иллюминат. Он сжал подлокотники кресла так, что побелели костяшки пальцев, и судорожно сглотнул.
   – Профессор Львов, к вашим услугам.
   Иллюминат привстал было с кресла, но опустился снова. Он зачем-то достал «Паркер» и положил его на стол. Схватился за телефонную трубку, но тут же вернул ее на рычаг. Выщелкнул из пачки сигарету, уронил ее и, спохватившись, перевернул листок со списком лицом вниз.
   – Впрочем, если хотите, – продолжил профессор, выходя на свет, – можете называть меня, скажем, Мойрагетом. Как раз впишется в вашу табель о рангах.
   – Мойрагет – повелитель мойр? – спросил Иллюминат. Он отчаянно пытался взять себя в руки.
   – Да. Повелителем мойр, которые, в свою очередь, являются повелительницами судеб. Ведь у вас есть мойры?
   – Есть, – подтвердил Иллюминат уже гораздо более спокойным голосом. Он быстро приходил в себя и лихорадочно пытался оценить обстановку.
   – И не только мойр, – продолжил профессор, – я заодно повелеваю кастелянами, эрлами, баннеретами и всякими другими пфальцграфами, включая иллюминатов. Только они об этом не догадываются.
   – Хорошая шутка, – оценил Иллюминат. – Чем обязан?
   – Я давно хотел к вам наведаться, знаете ли, да всё никак не получалось. Суета… Приходилось присутствовать опосредованно, не целиком. Иногда мне надо быть в нескольких местах одновременно, не успеваю. Надеюсь, большого переполоха не было?
   – От привидения?
   – Ну да.
   – Был, – неохотно проговорил Иллюминат, – но нам удалось справиться. Однако Вы не ответили…
   – Вы уж простите меня великодушно, – промолвил профессор, усаживаясь в кресло напротив Иллюмината, – у меня выхода другого не было. Каюсь, что устроил панику, помешал вам работать… А вы, я смотрю, нашли мои следы в девятнадцатом веке. Поздравляю.
   – Как Вы сюда попали?
   – А если бы вы искали получше, нашли бы и другие фотографии. Например, в музее Булгакова, в архиве, их целых две. Причём на одной я вместе с мастером. И с Нельсоном. Это мой любимый кот, чёрный.
   – Что вы хотите? – спросил Иллюминат, убирая список и фотографию с каслинскими мастерами в ящик стола.
   – Поговорить, – ответил профессор уже из другого кресла.
   Иллюминат удивлённо поднял глаза. Он не ошибся – профессор действительно пересел. «Интересно, как ему удалось? Я только на мгновение отвел взгляд. Демонстрирует, значит… Что ж, я тоже могу… Продемонстрировать». – Он втянул носом воздух и сосредоточился, пытаясь наладить с профессором ментальный контакт.
   – Вы перемещались в прошлое? – спросил он, прислушиваясь к своим ощущениям.
   – Нет, я там просто присутствовал. Если хотите – жил.
   – Где – там? – спросил Иллюминат, сосредотачиваясь всё сильнее.
   – В данном случае – в прошлом.
   – Сколько же вам лет?
   Профессор заметил что-то на ногте и начал рассматривать его с нескрываемым интересом. Продолжалось это не меньше минуты. Потом, словно очнувшись, поднял глаза и произнёс:
   – Впрочем, правильнее сказать, не жил, а живу. И не только в прошлом.
   – Ну да, и в настоящем – одновременно.
   – Вы удивительно догадливы, Иллюминат. Правильно. И в настоящем. А ещё – в будущем.
   Они замолчали. Профессор, закинув самым беспечным образом, нога на ногу, с откровенным любопытством разглядывал Иллюмината. А тот, уже вполне совладав с собой, всё пытался нащупать ментальный контакт, не забывая вежливо улыбаться и кивать головой.
   – Я вижу, вы мне не верите, – заговорил профессор, – а зря. Я могу, к примеру, сказать, что через пять минут в дверь постучит секретарь, она будет просить отгул на завтра. Потому что скоро она узнает, что у нее заболел сын. Корью.
   Иллюминат промолчал в ответ, продолжая всеми силами излучать любезность.
   – А хотите узнать, когда вы умрёте? – спросил профессор, подаваясь вперёд. – Я назову Вам точную дату.
   – Нет, – поспешно ответил Иллюминат.
   – Почему? – полюбопытствовал профессор, откидываясь на спинку кресла.
   – На моих людей напали, – ровным голосом ответил Иллюминат, – и двое из них убиты.
   – Нет, это на моих людей напали, – не согласился профессор, – и они вынуждены были защищаться. Да и первую попытку убийства предприняли вы. Разве не ваш человек пытался нейтрализовать Михаила?
   – Он представлял потенциальную угрозу. Кроме того, удушения не планировалось, произошла досадная ошибка.
   – Досадная, говорите? И часто у вас такие ошибки случаются? Между прочим, вы тоже несёте угрозу, причём совсем не потенциальную.
   – Но факт есть факт: Августин убит, застрелен ещё один наш человек, с этим нельзя не считаться.
   – Августин погиб случайно, он споткнулся и упал, и при падении ударился виском. Я думал, Вы знаете. А другого человека застрелил ваш же снайпер. Очевидно, это тоже досадная ошибка. Так что в причинах обоих смертей мы не виноваты.
   – Мы потеряли «Волгу».
   – Вашу «Волгу»?
   Иллюминат не ответил. Контакт никак не получался. Такое было с ним впервые. Перед ним словно стояла глухая стена, без щелочки, без отдушины. Будто и нет никого рядом, будто не живой человек сидит напротив, а восковая кукла. Или он, в самом деле, не человек?
   – Нашу, – твердо ответил он, – ее владелец, Владимир Мишин, был один из нас, и Машину разрабатывал вместе с нами.
   – Ложь, – коротко ответил профессор.
   – Вы не можете знать точно, вы не можете проверить, правда это или нет.
   – Вы плохо знаете мои возможности. Я могу спросить у него.
   – Не можете, он мертв.
   – Это не важно. Я МОГУ спросить. Я могу даже вызвать его сюда.
   – Не надо, – вздохнул Иллюминат, – вы правы. Но всё равно Машина уничтожена, это большая потеря для нас. И уничтожена она вами.
   – Вы в этом уверены?
   – Да. Её взорвали гексогеном сразу после вашего появления на стройплощадке, это выяснили наши эксперты.
   – Машина, уважаемый Иллюминат, разрушилась при неправильном переходе через кривизну времени третьего порядка, ваши люди забыли выключить генератор, и он работал на холостом ходу. Когда в сферу его действия попала быстро летящая пуля, возникла флуктуация поля, которая и вызвала эффект Казимира. Взрыв мог быть гораздо сильнее. А ваши эксперты – дерьмо, фантазия у них убогая, дальше гексогена ничего не видят.
   – Пусть так. Но всё равно – баннерет Августин – очень большая потеря для нас.
   – Я что-то не понимаю… Вы хотите ещё потерь? Что вы тут качаете права? Вы напали на нас первыми. Вы стреляли в меня, и одна пуля вошла мне в переносицу, другая – в печень. Обе раны смертельны. Вам этого мало?
   – Но ведь вы живы, – вяло попытался отбиться Иллюминат. Он уже понял, что стену ему не пробить, и ментального контакта не будет, а без контакта он бессилен.
   – Неважно. Важно, что меня пытались убить. Вы!
   – Хорошо. Что Вы хотите?
   – Мне плевать на вашу деятельность, можете и дальше третировать учёных. Но я приказываю объявить мораторий на убийства. И оставить в покое моих людей.
   – Это не в моих силах, я решаю не всё, я лишь местный руководитель.
   – Ну так объявите своему шефу, то есть – сенешалю, инфанту Вильгельму Иерониму фон Гледель-Вальденбургу, что вам приказано.
   – Кем, простите, приказано?
   – Мойрагетом! Тем, кто уже бывал однажды в роли эмиссара, чтобы заступиться за Николу Тесла. Или вы не в курсе?
   – …В курсе… Но мне могут не поверить.
   – Это уже ваша беда. Сделайте так, чтоб поверили.
   – Но я не могу…
   – Послушайте, господин Бах, – произнёс профессор, – дорогой Эдуард Карлович, до вас всё ещё не дошло, с кем вы имеете дело? Неужели мало того, что уже произошло? Перечитайте свой список, освежите память. Да-да, тот самый, что вы спрятали в стол. Хотя бы четвёртый пункт. Это вам нужны были усилия, чтобы найти «Волгу», а я просто знал, где ее спрятали. Или второй пункт. Я также точно знаю, где и когда ваши люди станут душить ни в чём не повинного лаборанта. Сегодня или через год. Или через сто лет. Потому что я нахожусь и здесь, и там.
   Иллюминат молчал. Он втянул голову в плечи и смотрел прямо перед собой.
   – Или, может быть, вам напомнить шестой пункт вашего списка, где вы говорите о «страшном ударе профессора Львова»? А может быть, показать его в действии?
   – Нет, не надо, – тихо произнёс Иллюминат, – я постараюсь.
   – Постараться мало. Надо сделать.
   – Да. Хорошо. Я сделаю…
   – Ну и славно, – весело заявил профессор. – Будем считать, что мы договорились. Я не трогаю вас, вы не трогаете меня и живете спокойно.
   – Откуда вы знаете, что перечислено в списке? Откуда вам известен инфант, великий магистр и навигатор, сенешаль фон Гледель-Вальденбург? Кто вы?
   – Мойрагет, – рассмеялся профессор, поднимаясь с кресла, – вершитель судеб. Наместник на Земле.
   Он подошёл к окну и выглянул на улицу.
   – Наместник… Сатаны? – спросил Иллюминат и осёкся, наткнувшись на ледяной взгляд профессора.
   – Ну почему сразу Сатаны? – холодно отчеканил профессор. – Я Хранитель Времён, моя задача – не допустить фатальных изменений в настоящем, чтобы будущее не изменилось. В некоторых случаях приходится вмешиваться…
   Профессор повернулся лицом к двери, явно ожидая чего-то. Иллюминат тоже непроизвольно посмотрел на дверь. И она распахнулась. И в проёме показалась Серафима.
   – Эдуард Карлович, – просительно произнесла она, – мне только что мама позвонила. Вы знаете, у меня Борька приболел, сынок. Корью. Можно я на завтра отгул возьму?
   – М-можно… – едва слышно ответил Иллюминат.
   – Что вы говорите?
   – Да-да, конечно, возьмите.
   – Спасибо, Эдуард Карлович, – проворковала Серафима и исчезла за дверью.
   Иллюминат оглянулся. Позади него, у окна, никого не было.

32. Владимир

   – Ну профессор жжот! – восхищенно произнёс Роман и выключил звук.
   – Что жжёт? – не понял Владимир.
   – Да не жжёт, а жжот, через «о», – нетерпеливо объяснил Роман, – Ну, шалит, значит. Да и вообще. Не каждая птица долетит до середины Днепра.
   – Редкая. Редкая птица долетит до середины Днепра, – поправил Владимир.
   – Редкая птица – это кто?
   – Ну какая птица на Украине редкая?
   – Страус?
   – Страус точно не долетит, он не умеет, – констатировал Владимир.
   – Тогда попугай?
   – Да ты не понял. Здесь редкая в смысле – не всякая, а особо одарённая летать.
   Роман задумался, помолчал немного, и спросил:
   – Хм… Они что, до середины-то вдоль Днепра летят, что ли?
   – Не знаю, – растерялся Владимир, – А ты что, эту запись раньше не слышал?
   – Нет, первый раз. Я же уезжал.
   – А, ну да, мне Славка говорил… Слушай, Роман, а год-то сейчас какой?
   – Две тысячи восьмой.
   – Ясно. Ага. Ты мне объясни кое-что, а то я запутался.
   – Это пожалуйста. Что смогу – объясню.
   – Ага. Как Славка появился в кабинете этого Иллюмината Баха, я догадываюсь – он нажал режим «стоп кадр», правильно?
   Роман кивнул в ответ.
   – Прыгал между кресел он тоже с помощью этой кнопки, – продолжил Владимир, – и список его прочёл сразу, как вошёл. Так?
   – Ага.
   – Эффектно у него получилось. А о каком таком привидении они говорили?
   – Привидение – это мощная штука. Его Мишка Полевой сконструировал. Генератор Ужаса, ГУ-1. Выдает инфразвук частотой девятнадцать Герц.
   – Я слышал, что ужас бывает от семи Герц.
   – От семи – просто страх у людей. А тут – при девятнадцати, резонансная частота глазных яблок.
   – Ого! Глаза начинают вибрировать?
   – Да пёс его знает, что там вибрирует, то ли с сетчаткой что-то творится, то ли хрусталик трясёт. Но что видения от этого появляются – факт. [33 - В НАСА после войны велись активные исследования в области инфразвука, ученые изучали, как он воздействуют на астронавтов. Выяснилось, что звуковые колебания с частотой 19 Герц воздействуют на глазные яблоки, вызывая расстройство зрения и видения. Инженеру Вику Тэнди даже удалось создать «серого призрака», которого не раз видели сотрудники в лаборатории. Призрак был ни чем иным, как результатом работы излучателя инфразвука с частотой 18,9 герц. Вик Тэнди предположил, что призраки старых замков – тоже результат инфразвука, который появляется из-за сквозняков в протяжённых помещениях с многочисленными окнами и дверями.]
   – Ясно. Именно поэтому пфальцграфы привидение видели, а опознать не могли. И на видео ничего не записалось. Ещё побочно и страх от инфразвука. А Славка, значит, заявил, что это он был привидением. Здорово придумано!
   – А то! Не всякий может так сыграть, – провозгласил Роман. И, подумав, добавил: – Только редкая птица.
   – Да уж. Тут и атеист в демонов поверит, а что уж о сектантах говорить, у них и без того голова мистикой забита. А что за фотография из девятнадцатого века?
   – Фотографии, Владимир Николаевич, настоящие. Профессор с Андреем зачем-то в Касли мотались, в 1890 год вроде, или около того. Андрей там родственников своих искал. А профессор по ходу дела разработал какой-то метод вычислений для литья, я точно не в курсе, вот и попал в групповое фото. Ну а потом, разумеется, это фото сдали в музей, практически, подсунули пфальцграфам. Профессор подшутил над ними таким образом.
   – Да уж, хороши шуточки, тут с непривычки крыша съедет. Ещё, говорит, и с Булгаковым фотографировался?
   – Не знаю, не видел. Очень может быть, – пожал плечами Роман.
   – А почему «Волга» взорвалась? Что, на самом деле при неправильном переходе через кривизну времени третьего порядка? Что это вообще за кривизна такая?
   – Да это профессор опять жжот, – улыбнулся Роман, – несёт с умным видом полную чушь про флуктуационные колебания поля и про эффект Казимира.
   – Что за эффект такой?
   – Уф-ф, – почесал затылок Роман. – Если верить квантовой теории поля, то вакуум – это вовсе не пустота. Он напичкан виртуальными частицами и античастицами, и время от времени они в нем рождаются. Парами. И тут же исчезают, всё равно как маленькие пузырьки в готовом закипеть чайнике. Это бурление и есть флуктуации полей. А что такое эффект Казимира, я толком не помню. Помню только, что он как-то связан с флуктуациями. Да зачем тебе? Профессор тут явно прикалывался, ведь «Волгу» взорвал Василий. Обыкновенным гексогеном.
   Владимир достал сигарету, повертел ее между пальцев.
   – Роман, а что, пули правда попали в Славку?
   – Попали бы, только Василий вовремя успел, он их в режиме «ускорителя» остановил. А летели, говорит, точно. Одна в переносицу, другая – в печень.
   – Ему любой бы хватило.
   – Да уж…
   – Опасные игры вы затеяли.
   – Это они затеяли-то, Владимир Николаевич.
   – Тоже верно. А откуда Славка знает про этого… как его… Вильгельма фон Вальденбурга?
   – Так из прослушки же.
   – Кто такой этот фон?
   – Не знаю, у профессора спросите.
   – Лихо, лихо всё же он по списку Иллюмината прошёлся, напугал его здорово. И с привидением – тоже. А про какой «страшный удар» там говорили?
   – Да это Василий, он каждому боевику кирпичом по затылку треснул. Треснул, а кирпичи спрятал. Вот они и решили, что подверглись ментальному удару.
   – Неудивительно. Что же они могли ещё решить! – улыбнулся Владимир. – А вот ещё мне скажи: как Славка узнал про то, что секретарша должна в дверь постучать?
   – Секретарша-то? – задумался Роман. – Хм… А! Ну так Машина Времени, на холостом ходу когда работает, то видно будущее, минут на пять вперёд. Как сквозь туман, размазано, но – видно. Это я обнаружил! И назвал «эффект Клюева».
   – Скромно.
   – Ну да, – зарделся, смущаясь, Роман.
   – И вообще – здорово вы рассчитали время визита к Иллюминату.
   – Да. Василий говорил, что напугать его получилось даже сильнее, чем рассчитывали. Ещё и потому, что он не смог просканировать профессора.
   – Как это?
   – Этот Иллюминат – какой-то суперэкстрасенс, он в мозгах людей шарится за милую душу, просто так, за здорово живешь. И все, что угодно может из головы выудить. А заодно и волю подавить, подчинить себе.
   – Гипнотизёр?
   – Нет, тут что-то другое, круче. Словом, он кого хочешь может в овощ превратить, раз – и всё! И нет человека. А есть зомби.
   – А как же Славка против него устоял?
   – Потому что редкая птица…
   – Хорош уже паясничать, а?
   – Ладно, ладно… Профессор включил Машину Времени в режим «ускоритель» на одну пятисотую, поэтому Иллюминат и не мог настроиться.
   – Не понял.
   – Да всё просто, Владимир Николаевич. В Машине есть режим ускорения, когда время вокруг нее замедляется, а в ней самой, разумеется, наоборот – ускоряется. Можно замедлить окружающий мир в десять, в двадцать, в сто раз или больше. И тогда люди почти замирают, движения совсем не заметно. Это понятно?
   – Да.
   – Ну вот. А в этот раз профессор ускорился совсем чуть-чуть. В течение одной земной секунды на часах профессора проходила секунда и ещё одна пятисотая секунды. То есть практически то же самое время, разница неощутима.
   – А смысл?
   – Ну как же! Контакт с ним прерывался пятьсот раз в секунду, Иллюминат поэтому и не смог настроиться на мозг профессора, и воздействовать на него не смог.
   Владимир скрипнул табуретом.
   – Да уж, мощная штука. И Славка молодец, действительно, как ты говоришь, жжот. И насчёт Мойрагета, и насчёт того, что живёт во многих временах и пространствах одновременно. Это он сильно задвинул.
   Роман просиял.
   – Ну-ка, покажи листочек. Ты говоришь, у тебя есть.
   – Есть, профессор его на телефон сфотографировал, – ответил Роман, роясь в компьютере. – Сейчас найду… Вот!
   Роман щёлкнул мышкой, и на экране появилась записка, написанная каллиграфическим почерком Иллюмината:

   1. Баннерет Августин. Ощущение слежки – проф. Самойлов
   2. Появление Тени и срыв акции. Роман Клюев. Откуда известны время, место? Возможно, тенью был Львов
   3. Водитель, который угнал «Волгу» с автобазы, возможно, был зомбирован.
   4. Скорость, с которой обнаружена «Волга». Скорость, с которой она заминир.
   5. Как удалось уб. Августина
   6. Удар Львова огр. силы, сотрясение мозга
   7. Куда девался Львов на стройплощадке? Ранен ли он? Почему нет даже крови?
   8. Львов на фото 1898 г. с раб. Каслинского завода. Львов в Париже?
   9. Исчезновение чел. Львова с Земл.

   Владимир долго разглядывал короткий список, теребил подбородок, скрипел табуретом, морщил лоб.
   – Заметь, Роман, пункт 4. Его удивляет скорость, с которой найдена «Волга». Воистину, всяк думает в меру своих возможностей и собственных заблуждений. Иллюминату и в голову не пришло, что у вас есть пеленгатор, он уверен, что вы действуете теми же методами, что и он сам.
   – Да, мы с таким их подходом сталкивались не раз, эти сектанты всё время на одни и те же грабли наступают.
   – А мы на свои.
   – А мы на свои, не без этого, – согласился Роман.
   – В пункте 9 странное сокращение, написано «чел.». Безусловно, это означает «человек».
   – Что с того?
   – Да то, Роман, что раз он указал «человек Львов», значит, у него были сомнения, что он человек. А если учесть, что записку он написал до визита Славки, стало быть, сомнения эти были у него давно.
   – Действительно. А я и внимания не обратил.
   – Скажи, а как Славке удалось перехитрить их, чтобы они подумали, что его нет на Земле?
   – Это очень просто. Его не было на Земле.
   – Так. Я что-то не пойму. Он в космос слетал?
   – Нет. Его не было во Вселенной.
   Владимир оторвался от экрана и повернулся к Роману.
   – Где же он был?
   – А его не было.
   – Да, хорошая у вас Машина, – догадался Владимир, – взял и перепрыгнул на три дня вперёд, и нет тебя на Земле.
   – Хорошая – повторил он, – и тебе «стоп кадр», и ускоритель, и перемещается она быстро, и сама в нужный мир возвращается, и маленькая. А моя – и здоровенная, неповоротливая…
   – Да ладно Вам, Владимир Николаевич, не будь вашей Машины, профессор не сделал бы сво…
   Роман замолчал. Он уже смотрел не на Владимира, а поверх его головы. Владимир обернулся. В дверях гаража стоял, широко улыбаясь, профессор, а из-за его спины выглядывал Василий.
   Немая сцена была короткой – уже спустя десяток секунд Василий, профессор и Владимир обменивались рукопожатиями, дружескими тычками кулаком в грудь, звонкими похлопываниями по плечу, сопровождая их нечленораздельными междометиями, ну прямо как много лет назад, в детстве.
   Профессор радостно объявил, что он пришёл не с пустыми руками и помахал перед носом Владимира яркой коробочкой.
   – Достаточно одной таблэтки, – голосом Папанова заговорщически заявил он. – Пей, Вовка! Через двенадцать часов тромбов не останется.
   – Спасибо… – растрогался Владимир. – Я верил, что вы добудете.
   – Да ладно, пустяки, – отмахнулся профессор. – Как добрался до нас? Роман тебя хорошо доставил?
   – Замечательно добрался – охотно поделился Владимир. – Машина ваша – блеск!
   – Мы старались, – засмущался профессор. – Запись слушали?
   Владимир кивнул в ответ.
   – Вот видишь, что тут творится…
   – Настоящая война, – вставил словечко Роман.
   И тогда все трое уставились на Романа с таким удивлением, будто впервые в жизни его увидели – встреча так их обрадовала, что они просто забыли, где они и зачем собрались.
   – Я вот что думаю, – произнёс Владимир, – А не рано ли сдались кастеляны с кастеляншами? Очень уж быстро, очень уж просто всё.
   – Не переживай, – улыбнулся Василий, – они у нас крепко сидят на крючке, всё будет тип-топ, не сорвутся.
   – Почему ты так уверен? – не унимался Владимир.
   – Ну во-первых, – загнул палец Василий, – Славка всё же здорово напугал этого их Иллюмината, да ещё и сбил с толку.
   – Да, – вмешался профессор, – может ты и не заметил, но разговор был построен весьма хитро, мы хорошо его продумали, советовались со знающими людьми. Так вот. Я заронил Иллюминату зёрнышко сомнения. Полагаю, даже уверен, ему хватит ума догадаться. Дело в том, что у них время от времени случаются накладки – иногда они сами умудряются спровоцировать нежелательные им же действия. Потому что исходят из неясного ощущения опасности, действуют порой чуть ли не вслепую. А потом, разгребая результаты своей работы, после долгого анализа, понимают странную вещь. Оказывается, опасность всё же они определили, это верно, но не догадались, что она была связана именно с их действиями, и ни с чем больше. То есть они сами и становились детонатором, запускавшим процесс. А заодно и катализатором… А не вмешайся они – и не было б этой самой опасности.
   – Ты хочешь сказать, они решат, что зря полезли к нам?
   Профессор согласно кивнул.
   – Не стал бы я на это надеяться, – засомневался Владимир.
   – И правильно! – бодрым голосом произнёс Василий. – Я тоже не стал. Заметь, что я загнул только один палец.
   – Загибай дальше, – разрешил Владимир.
   – У нас, – загнул второй палец Василий, – есть прослушка!
   – Это я знаю.
   – Не перебивай! Ещё у нас есть Привидение, Генератор Ужаса, который я могу запустить в любое время с мобильника, стоит только отправить эсэмэс.
   – А не найдут ваш генератор?
   – Не-а, – беспечно махнул рукой Василий, – там, в подвале, такой раскардаш, фиг разберешься, что откуда и какая железяка для чего нужна. Я месяц пытался понять, потом бросил. Но есть у меня ещё один палец, самый главный.
   Он выдержал эффектную паузу, и, загнув четвёртый палец, торжественно произнёс:
   – Я завербовал человека, ни кого-нибудь, а зама самого Иллюмината. Он у меня, как у Мюллера, под колпаком, в случае чего стукнет непременно.
   – Вот это номер! – удивился профессор. Похоже, «четвёртый палец» был новостью и для него. – Как тебе удалось?
   – Обижаешь, – улыбнулся Василий. – Я же профи, у меня свои методы.
   – И всё же?
   – Да всё просто, мужики. Нашёл компромат. Рыльце у него оказалось малость в пушку.
   – Нашёл чем пугать… Да у них у всех рыльце того… И всё с рук сходит – милиция не вмешивается. Там всё схвачено.
   – Ты, Славка, видимо, не понял, с кем имеешь дело, держишь меня за наивного школьника. Ясное дело, что компромат не простой, помощничек этот нагадил не кому-нибудь, а самому Иллюминату и всей их конторе. Если они про его делишки узнают – не простят. Так что мы всегда узнаем, если против нас начнут готовить акцию.
   Володя кивнул в знак согласия – ответ его вполне устраивал.
   – Профессор, – подал голос Роман, – если все так хорошо, можно мне воспользоваться Машиной?
   – Опять клянчить начал… – недовольно пробурчал профессор. – Сколько можно? Сейчас не до этого, потом поговорим.
   Он повернулся к Владимиру, положил руку нему на плечо.
   – Тебе пора, Володя.
   Владимир вздохнул, обвёл взглядом друзей, посмотрел на Машину Времени.
   – Я понимаю, – произнёс профессор, что тебе не хочется обратно, что тебе интереснее здесь. Но там у тебя семья. Жена, мать, они ведь ждут тебя, верят, что вернёшься. Обещал им? Обещал. Так что иди. А мы с тобой там встретимся, куда нам деваться? Ведь мы и там есть.
   Владимир молча кивнул.
   – Садись на этот табурет, Машина сработает автоматически. Как только переместишься – сразу уходи из гаража.
   – Ладно.
   – Дверь не забудь захлопнуть, – озабоченно произнёс Андрей.
   – Не забуду.
   – А Машина вернётся сюда сама, через три минуты она стартует, тебе за это время надо непременно от нее отойти.
   – Да понял я, понял, – отмахнулся Владимир, усаживаясь на табурет.
   – Не забудь таблетку съесть! – напомнил профессор.
   – Издеваешься? – улыбнулся Владимир. – Уж это ни за что не забуду.
   – Тогда давай, пока! До встречи! Скоро увидимся. Сгоняем вместе в детство, я давно об этом мечтал.
   – Сгоняем – согласился Владимир, устраиваясь поудобнее. – Ну, скоро там?
   Профессор кивнул Роману. Роман ударил по клавише ноутбука. Машина коротко хрюкнула и исчезла. Владимир исчез тоже. Через секунду Машина появилась снова, на том же месте. Запахло озоном.
   – Улетел, – печально сказал Андрей.
   – Он улетел, он обещал вернуться, – передразнил фрекен Бок из мультфильма Роман.
   – Не паясничай, – строго оборвал его профессор.
   Роман оглянулся – и обомлел. Профессор был ужасно бледен, Роману показалось даже, что он осунулся и постарел. Мгновенно. И вроде даже седины прибавилось. Что это с ним? – подумал Роман. И тут же сам всё понял.
   – Как же так, профессор? – произнёс он. – Как мы сможем его увидеть? По вашей же теории в тот момент, как он проглотит таблетку, Вселенная расщепится на две, и Владимир Николаевич попадёт в другую ветвь, не в нашу. Значит, мы не сможем его увидеть, никак не сможем, для нас он был мёртв и останется мёртв. Он вообще лежит в могиле, как он может одновременно быть живым? Или я чего-то не понимаю? Выходит, мы его обманули!
   – Нет, Роман. Мы не его обманули, мы себя обманули. Это именно к нам он не вернется. Это мы его не увидим, а не он нас.
   – Не понимаю. Зачем вы сказали, что мы увидимся?
   – Ну, во-первых, увидеться мы сможем, если переместимся в прошлое, или, скажем, в его ветвь.
   – А во-вторых? – не унимался Роман.
   – А во-вторых, я просто не хотел его расстраивать. Там, где он сейчас, есть и семья, и мы с тобой есть, почти такие же. Весь мир есть. Пусть себе живёт счастливо и не терзается, что у него осталась несчастная вдова. Ясно?
   – Ну хорошо, – сказал Роман, – отправили мы его назад, пусть себе живёт, к чему расстраиваться-то?
   – А я и не расстраиваюсь. Просто немного грустно.
   Профессор уложил Машину в портфель, пожал Роману и Андрею руки и ушёл. Роман, глядя на его сгорбленную спину, вздохнул и уселся на тёплый ещё табурет.

33. Роман

   Профессор шёл через парк, по тенистой аллее, медленно шагая, и смотрел прямо перед собой на красную гравийную дорожку. Роман почти догнал его, когда у профессора зазвонил мобильник.
   – Да, Маша, слушаю.
   Голос в телефоне звучал так громко, что профессор не прижимал трубку к уху, а держал на небольшом расстоянии. И Роман, идущий позади него в нескольких шагах, стал невольным свидетелем разговора – в тихом парке слышно было отлично.
   – Где ты бродишь? Я же просила тебя купить хлеба и лука.
   – У меня были срочные дела, – ответил профессор.
   – Дела у него… Я тебя обстирываю, обглаживаю, кормлю, а ты носки рваные ленишься поменять! Это, видите ли, не ваше царское дело, не ваша забота, вы выше этого! Сколько можно? Последние три года сидишь за компьютером и пишешь, пишешь, пишешь… Говорить уже не о чем, а я всё равно должна быть милой и хорошей и никаких претензий, никаких просьб. Хочешь развлечений – вперёд, сама развлекайся, как можешь. А муж будет продолжать сидеть. Любите меня таким, какой я есть! Буду ходить небритый, в грязных штанах, рваных носках – не царское это дело за собой следить, мы выше этого.
   – Вот видишь как всё плохо.
   – Я знаю, почему ты так отвечаешь. Потому что предложишь развестись. Причём менять что-то, делать какие-нибудь шаги ты не собираешься. Правильно – зачем? Кто я такая для тебя, кто в твоей жизни, чтобы что-то сделать для меня? Твоя позиция простая. Либо я живу с тобой и молчу, либо развод. Сколько раз так уже было, и чем заканчивалось? Я плакала, просила прощения, ты милостиво прощал, и я была счастлива, что ты остался. До следующего скандала. Я всегда во всём виновата, я кричу, я ругаюсь – это всё на поверхности. А ты очень тихо, мило плюёшь на меня.
   – Хорошо, я плюю тихо, ты – плюёшь громко. Велика ли разница?
   В трубке послышались короткие гудки. Профессор оглянулся и встретился глазами с Романом.
   – Слышал? Самое печальное, что дело идёт к разводу.
   – Слышал, – кивнул Роман. – Почему она так? Из-за лука?
   – Лук тут ни при чём, это только повод. Причина другая. Ревнует она…
   – А может, обойдётся? Ведь сектанты от нас отстали и не будут больше вам лифчики подкидывать.
   – Не уверен.
   – Не уверены, что отстали?
   – Не уверен, что это они.
   – Вот это поворот! А кто тогда?
   – Ты зачем за мной побежал, Роман?
   – Про Володю спросить.
   – А что с Володей? Мы сделали что смогли.
   – Не пойму я, профессор. Что не так? Чем вы так подавлены? Семейной ссорой?
   – И ссорой в том числе.
   – А чем ещё?
   – Да всё плохо, Роман, всё.
   – Что плохо-то? Володю спасли, сектантов отшили, теперь самое время жить и радоваться. И путешествовать во времени.
   – Путешествовать, говоришь? Всё у тебя игрушки одни на уме, никак из детства не вырастешь.
   – Не понимаю я вас, профессор. Что, в конце концов, не так?
   – Скажи, Роман, ты прикидываешься или, в самом деле, не понимаешь?
   – Чего я не понимаю?
   – Что мы вляпались по самые уши. Что владеть Машиной Времени и тем более использовать ее – смертельно опасно. Что у нас в руках супероружие, самое страшное за всю историю человечества. Подумай сам – небольшая группа профессионалов, вооружённая Машиной Времени, может терроризировать все правительства планеты. Защиты от таких бойцов нет, они могут проникнуть куда угодно и когда угодно, уничтожить или выкрасть президента любой страны, вывести из строя генеральный штаб, нарушить любую связь, протащить и взорвать ядерный заряд в любом месте, устроить всеобщий террор. Прошлое изменить нельзя, это понятно. Но можно, предвидя будущее и зная, к чему приведёт тот или иной шаг, менять настоящее. Да и не менять даже, а подстраивать его под благоприятный для себя исход событий. Это даёт власть поистине безграничную.
   – Погодите, профессор, разве вам кто-то что-то предлагал? В смысле, были конкретные предложения?
   – Будут. Пока не было, но будут. Непременно.
   – Вы думаете, сектанты снова за нас возьмутся?
   Профессор остановился, странно посмотрел на Романа, потёр переносицу, помедлил миг и опять зашагал по дорожке, хрустя красным гравием.
   – Не думал, что ты настолько наивен, – произнёс он. – Эти сектанты, эти эрлы, пфальцграфы и прочие баннереты с их дурацкими кличками… Детский сад! Играют они в спасителей человечества, играют в конспирацию и тайные общества.
   – Хороши игры, с трупами…
   – Тем не менее, Роман. Есть в мире силы неизмеримо более могущественные. И их не напугаешь внезапными появлениями, привидениями и прочими факирскими чудесами. Беспринципные, циничные, решительные, умные и хитрые люди, не привыкшие отступать, умеющие достигать своей цели, люди, наделённые властью. Большой властью. Они намного опаснее, и мы непременно столкнёмся с ними.
   – ФСБ?
   – ФСБ, ЦРУ, ГРУ, Моссад, служба охраны президента, что угодно и кто угодно. Но и они – не самые страшные.
   – Погодите, я начинаю догадываться. Спецслужбы будущего?
   – Ты умнеешь на глазах, – сказал профессор, усаживаясь на свободную скамейку.
   – Но ведь нас нельзя поймать, – Роман уселся рядом, – вы сами только что говорили про супероружие и мировое господство. Кто, в конце концов, знает, что у нас есть Машина Времени?
   – А может быть, путешествие оставляет какой-то след, и его можно вычислить каким-нибудь особым радаром. Но всё равно, спецслужбы будущего – не самая большая сила. Да, собственно, не важно, кто это будет. Важно, что нам надо решить, что делать.
   – И какой выход из ситуации?
   – Думай, Роман.
   – Мне видится только один выход, – сказал после паузы Роман, – сделать так, чтобы мы были им неинтересны. Это значит – прекратить путешествия во времени.
   – Ты на верном пути. Но не стоит ограничиваться полумерами. Ведь Машина может попасть не в те руки. Представь, что бы было, окажись она, скажем, у Гитлера или у другого подобного диктатора и фанатика.
   – Вы что, хотите уничтожить Машину?
   – Вместе с расчётами и чертежами.
   – Как же это? Столько работали, ночей не спали и всё псу под хвост?
   – У тебя есть другой вариант?
   Роман заёрзал на скамейке.
   – А давайте так сделаем. Заложим в Машину самоликвидатор, одолжим под это дело у Андрея гексогена. А расчёты спрячем в надёжное место. И заминируем. А?
   – Слишком просто. Нет, не пойдет. Найдут и разминируют.
   – Можно так заминировать, что всё равно взорвётся.
   – Боюсь, не получится, – закачал головой профессор.
   Роман замолчал. Он ясно ощутил, что перед ним открывается мрачная тайна, о которой профессор раньше не говорил.
   – Вы что-то знаете, профессор? То, чего не знаю я? Кто-то пытается вмешаться? Вы нашли чьи-то следы? Лешие? Господь Бог? Дьявол? Инопланетяне? А-а-а-а, я понял! Я был прав насчёт комет?
   Профессор достал сигарету, не спеша, закурил, выпустил длинную струйку дыма и пристально посмотрел на Романа.
   – Самоликвидатор в Машине уже есть, Андрей вмонтировал на всякий случай.
   Они замолчали. Профессор сидел нога на ногу и задумчиво смотрел вдоль аллеи. Солнце уже заметно припекало, бледно-голубое небо, просвечивающее сквозь ветви деревьев, казалось выжженным. Пролетела с жестким стрекочущим звуком сине-зелёная стрекоза. В дальнем конце аллеи, в мерцающем мелкой взвесью пыли воздухе угадывался силуэт одинокого прохожего.
   – Не кажется ли тебе странной, – произнёс он тихо, – сама природа явления, когда вселенные расщепляются при принятии решения наблюдателем? Физики давно ломают голову над принципом неопределенности и квантовым эффектом Зенона и не могут понять, почему наблюдение за частицей замедляет распад. Кому-то и зачем-то понадобился этот самый наблюдатель.
   – Вы это серьёзно? – спросил Роман.
   – Более чем. Я все больше склоняюсь к мысли, что наблюдатель – неотъемлемая часть Вселенной.
   – Это как – неотъемлемая? Без него Вселенной не будет?
   – Нет. Вселенная устроена так, что наблюдатель в ней просто обязан появиться, не может не появиться, она запрограммирована на это, как запрограммировано появление звёзд и галактик.
   – Но почему вы так решили?
   – Не я один пришёл к этим выводам. Ты про Лефевра слышал? [34 - Владимир Александрович Лефевр, российский и американский психолог и математик, основатель теории рефлексии и «исчисляемой психофеноменологии»; профессор Калифорнийского университета в Ирвайне. До 1974 работал в Центральном экономико-математическом институте АН СССР; с 1974 – в США.]
   – Кто ж не знает Лефевра! Обижаете…
   Профессор посмотрел на Романа: не ёрничает ли? Роман откашлялся и произнёс:
   – Профессор Лефевр предложил уравнения для предсказания крупномасштабных последствий индивидуальных действий. Результат – число, выражающее вероятность того, что рассматриваемый человек выполнит определённое действие. Его математический подход к социальной психологии принято называть «теория рефлексии».
   – Правильно. И не подозревал, что ты этим интересовался. Однако теория рефлексии здесь ни при чём. Я о другой его работе. Лефевр ещё в конце шестидесятых писал, что включить наблюдателя в картину мира просто необходимо, поскольку это ее естественная и необходимая часть. Он говорил, что живые организмы, а также – заметь – цивилизации и Вселенная с ее звёздами, галактиками и планетами – это разные проявления одной и той же конструкции, единой и неделимой. Или, если хочешь, замысла. А недавно он написал книгу «Космический субъект». Там он прямо говорит, что возможны лишь такие начальные условия развития Вселенной, при которых наблюдатель, подобный нам, должен появиться неизбежно. Понимаешь? Должен!
   – То есть… Вы хотите сказать, что появление человека – запланировано?
   – Именно так. И не только Лефевр об этом догадался. Взять, скажем, Линде. [35 - Андрей Дмитриевич Линде, профессор физики в Стэнфордском университете. Закончил МГУ, защитил диссертацию в физическом институте им. Лебедева. Наиболее известное его научное достижение – разработка новой инфляционной модели Вселенной, 1982 г. Награждён многочисленными наградами, в том числе медалью Дирака.] Известный физик, причём не только у нас, но и за рубежом, автор инфляционной модели Вселенной. Уважаемый в мире науки человек. Так вот он тоже писал на эту тему. Дескать, без учета сознания описание Вселенной будет неполным. Видимо, он, копаясь в своей квантовой механике, вытащил на свет божий нечто такое… Такое, что заставило его задуматься и прийти к каким-то выводам. Он предположил, что изучение Вселенной и изучение сознания связаны друг с другом неразрывно. И что прогресс одного невозможен без прогресса другого. Значит, развитие наук немыслимо без изучения внутреннего мира человека.
   – Что-то мне не по себе от таких разговоров, – поёжился Роман, – ведь ясно, что если мир такой, как думаете вы с Лефевром, значит, он кем-то создан.
   Профессор выбросил окурок в урну, стряхнул с колена пепел и сказал:
   – Однажды какой-то журналист спросил у Эйнштейна: «Скажите, а у вас есть особый блокнот, куда вы записываете гениальные идеи, мысли?» Знаешь, что он ответил?
   – Нет, не знаю.
   – И не догадаешься.
   – Записывают за ним?
   – Он ответил: «Молодой человек, гениальные идеи приходят так редко, что их нетрудно и запомнить».
   – Да, идея Лефевра мощная, профессор, слов нет, ее запомнить просто. И если ее принять, сразу встаёт вопрос – если нас создали, то для чего? В большом понимании? Иными словами, в чем цель жизни? Я не нахожу ответа.
   – Неудивительно. Если Унивёрсум, он же Абсолют или, если угодно, господь Бог закрыл от нас ответ на этот вопрос, то мы его и не найдём. Даже если он очевиден и лежит под ногами.
   – Почему?
   – Потому что он не хочет, чтоб мы знали ответ.
   – Может быть и так… Я как-то не задумывался над таким поворотом.
   – Ты много о чём ещё не задумывался. Вот ответь мне… Любое существо с интеллектом и человек в том числе, поняв, что жизнь неизбежно прекращается, приходит к выводу о бессмысленности существования. В самом деле: зачем что-то делать, если ты всё равно покинешь этот мир, и всё пойдёт прахом? А придя к этому выводу, логично уничтожить себя. Но человек не замечен в массовом суициде. Почему? Потому что в нём сидит жажда жизни – она же инстинкт самосохранения. А инстинкт есть ни что иное, как программа, заложенная в нас. Значит, мы просто исполняем чужую волю, не накладывая на себя руки. И цели этой воли нам неизвестны.
   – То есть выходит… Победить программу – это значит наложить на себя руки? А мне кажется, наоборот: сила в том, чтобы жить. И стремиться что-то сделать. Наметить себе цель.
   – Цель после смерти теряет смысл, Роман.
   – Но пока живой, она есть.
   – Нет! Люди просто не задумываются. Это всё равно что строить дом, который обязательно разрушится до окончания строительства.
   – Но не попробовав дойти до конца, вряд ли можно говорить о том, что всё тленно. Там и узнаем. Думаю так, а сейчас коли живём, нужно жить и нужно делать.
   – Нет, Роман. Разум не может не знать, что смерть неизбежна. Зачем пробовать? В надежде, что пронесет, и не умрешь никогда?
   – Но разве это должно останавливать? Наоборот нужно ловить эту жизнь в каждом вздохе, ведь она коротка, и пусть вздохи бывают с кровью – но чувствовать.
   – Зачем?
   – А хотя бы просто так. Назло.
   Профессор достал новую сигарету, собираясь с мыслями.
   – Представь себе разговор двух пчёл. Они догадываются, что есть некий бог, который защищает их от медведя, от морозов, подкармливает и так далее. А зрение у них устроено так, что пчеловода, да и вообще человека, они увидеть не могут. И спорят пчёлки – похож ли бог на них, есть ли у него крылья. И зачем нужно жить? Одна говорит твоими словами – всё равно надо бороться и стремиться к идеалам, быть примерной пчелой, пока жив. Вторая сомневается. И ищут они цель пчелиной жизни, и гадают, зачем они созданы. И не узнают они, что нужен от них только мёд. Назло… Назло кому?
   – Назло всем вот этим доводам разума.
   – Назло доводам разума можно пытаться пробить стену головой вместо того, чтобы пройти через дверь, которая рядом.
   – То есть вы предлагаете покончить счёты с жизнью?
   – Человек устроен разумно, за хлебом идёт в булочную, а за сапогами – в обувной. Но не наоборот. Нет, не нужно. Зачем?
   – Ну по логике. По разумным доводам.
   – Выхолощенной логики не бывает, – улыбнулся профессор, – да и не логикой единой жив человек. Есть ещё инстинкты, которые очень трудно преодолеть. Есть люди, к которым человек привязан и которые будут страдать от его гибели. Есть куча правил, воспитанных в нас смесью христианства с большевизмом.
   – То есть это всё части одной большой программы? – оживился Роман. – Но ведь почему-то всё это не останавливает кучу тех, кто вешается, прыгает с высотных домов, стреляется. Или они не нужны системе?
   – Но они вешаются и прыгают не оттого, что пришли к выводу о бренности сущего, правильно? Большинство по глупости, многие из-за несчастной любви, что суть одно и то же, или из-за разорения, скажем. Причины другие.
   – Да. Согласен, Владислав Сергеевич. Причины действительно другие. А если мыслить дальше, что всё закономерно и подчинено кому-то даже в мелочи, значит, изменить ты ничего не сможешь, всё равно свершится только предначертанное. Даже если прикладывать все мыслимые и немыслимые усилия, всё равно только оно – предначертанное?
   – Тут ход размышлений прост: говорят прошлого нет, потому что оно уже закончилось, будущего нет, потому что оно ещё не началось. Значит, предначертанного быть не может. А если предначертанное есть, значит, будущее уже существует, только оно спрятано он нас.
   – Но должно это противоречие решаться?
   – Оно решается. Ты забыл. Будущих – много! Множество вариантов, множество вселенных.
   – Погодите-погодите… Я начинаю понимать, – Роман схватил профессора за руку. – Множество вариантов получаются оттого, что человек принимает решения. Значит, судьба есть, но во множественном числе! И можно выбирать из этих самых предначертанных вариантов.
   – Правильно. Думай дальше. Развивай мысль.
   – Дальше про пчёл. Вы говорили, от них нужен мёд? Значит, от нас нужны решения? Те самые, которые плодят вселенные.
   – Полагаю, не одни только решения. Но ты на верном пути.
   – Дайте подумать… Мир развивался именно так, – с воодушевлением продолжил Роман, – что возможно существование атомов, которые могут соединяться в молекулы. Что даёт огромное разнообразие веществ. Почему, например, возможна вода? И почему она замерзает при нуле и превращается в пар при ста градусах? Кому надо было задумывать именно такие ее свойства? И пускать развитие Вселенной по нужным рельсам, заранее предусмотрев появление веществ и их взаимодействия так хитро, чтобы было возможно появление ДНК и белковой жизни? Нет, думаю, вряд ли это по силам даже Создателю.
   – Но всё становится проще, – не согласился профессор, – если представить, что только для нас вселенные неизменны. Что только мы, живущие внутри нашей Вселенной, видим статичное русло реки Времени. А если Создатель видит всю реку сразу? И может вмешиваться в ее течение? Тогда он в состоянии МЕНЯТЬ мир удобным ему образом, меняя тем самым русло. Причём изменения, сделанные в начале времён, отразятся на всей реке сразу. И он ВИДИТ результат своего вмешательства мгновенно. Чуть изменил свойства водорода – вода получается неправильной. Ага! Значит надо не так, а этак. И – меняет. Согласись, Роман, что так гораздо проще. Потому что не надо ПРЕДУСМАТРИВАТЬ заранее неимоверное количество деталей и продумывать множество нюансов.
   – Возможно. Только зачем это всё надо? И причём тут Машина Времени?
   – Зачем – не знаю. Может быть, Он просто играет. Балуется. Как ребёнок играет с детским конструктором. А мы со своей Машиной лезем прямо в этот процесс. Забывая, что это – его игра, не наша. Понимаешь? Его. И наше вмешательство может совсем не понравиться Абсолюту.
   – Что-то мне жутко от таких разговоров, – произнёс Роман.
   – Мне тоже, – тихо сказал профессор.
   – И мне жутко, – прозвучал дребезжащий голос справа.
   Роман и профессор разом повернулись. На лавочке рядом с ними сидел сухонький старичок с длинным носом и ехидными глазами. На нём был несуразный чёрный котелок и такой же несуразный галстук-бабочка. Впрочем, они каким-то непостижимым образом удивительно гармонировали с новеньким, с иголочки, костюмом. Он сидел, опираясь руками на трость и положив подбородок на руки, и смотрел прямо перед собой. Трость была выдающаяся – из полированного палисандра, с изящной золотой ящерицей под рукоятью. Хвост ящерицы трижды обвивал трость. На манжетах белоснежной рубашки, выглядывающих из-под рукавов тёмно-синего пиджака, сверкали золотые запонки, украшенные крупными рубинами, такими же, как глаз ящерицы.
   – Вы кто? – спросили Роман и профессор хором.
   – Мойрагет, к вашим услугам, Владислав Сергеевич, – ответил старик и повернулся к профессору. – Сегодня я явился к вам во плоти.

34. Незнакомец

   – Я часто страдаю от невозможности что-то изменить в прошлом, – произнёс сухонький старичок, поправляя пенсне.
   Профессор готов был поклясться, что секунду назад никакого пенсне на старике не было.
   – Похоже, – продолжил он, – вам удалось решить эту проблему.
   – Н-не думаю, – запнувшись, ответил профессор. – Изменить нельзя ничего. Прошлое неизменно. Незыблемо. Несокрушимо. Оно существует в реальности, его нельзя переделать, потому что оно уже есть.
   Старичок печально вздохнул.
   – Это очень даже жаль. Это очень грустно, – произнёс он и принялся протирать пенсне безупречной белизны платком. – К чему тогда нужна ваша гипотетическая Машина Времени?
   – Скажите, – помявшись, спросил профессор, – вам известен навигатор фон Гледель-Вальденбург?
   – Не приходилось встречаться, – надевая пенсне, ответил старик.
   – А Иллюминат?
   – Нет, тоже не знаю.
   – А знакомы ли вы хоть с одним пфальцграфом, эрлом или баннеретом? – не унимался профессор.
   – Вы не поверите, молодой человек. Из титулованных особ мне лишь однажды приходилось беседовать с маркизом, запамятовал фамилию… Да и то только потому, что он очень интересовался астрофизикой.
   – А вы, стало быть, астрофизик?
   – Неужели не похож? – удивился старик.
   – Да как вам сказать…
   – Впрочем, это не важно, молодой человек. Меня задела за живое тема, которую вы тут обсуждали, и только поэтому я взял на себя смелость вмешаться в разговор. Самая, доложу вам, астрофизическая тема.
   – Хм… Вы полагаете?
   – Убеждён! – воскликнул старик. – Я просто убеждён в этом! И прямо сейчас собираюсь доказать это.
   – Может, не надо прямо сейчас? – робко спросил Роман. Но профессор дёрнул его за рукав и глазами попросил его помолчать. Старик выждал паузу, и увидев, что возражений больше нет, откашлялся и продолжил.
   – Прошу вас, не сочтите старческой издёвкой мою язвительность, она порождена жалкими аргументами, которыми вы здесь оперировали. Но тема разговора и многие гипотезы мне показались весьма интригующими. Тем более что последние полгода я сам размышляю на эту же тему. Невероятное совпадение, не правда ли? Подробно критиковать ваши идеи я не стану, замечу только, что некоторые из них выглядят примитивно, другие лишены серьезной аргументации. Я лишь изложу свою точку зрения на поднятую вами проблему. Подтверждать мысли подробной аргументацией я не стану, поскольку это дело неблагодарное и долгое. Впрочем, уверяю вас, у каждой идеи более чем достаточно исчерпывающих аргументов.
   Сделав столь многообещающее вступление, старик откинулся на спинку скамейки, картинно опершись вытянутой рукой о трость.
   – Насколько я понял, вы проводите мысленный эксперимент, суть которого в том, чтобы подтвердить существование Создателя. В качестве инструмента вы пытаетесь использовать якобы имеющуюся Машину Времени.
   Ему не ответили. Но он и не нуждался в ответе. Откашлявшись, старик неожиданным фальцетом проникновенно продекламировал:

     «Ты всё пытаешься проникнуть в тайны света,
     В загадку бытия… К чему, мой друг, всё это?
     Ночей и дней часы беспечно проводи,
     Ведь всё устроено без твоего совета».

   Наступила неловкая тишина. Профессор никак не ожидал декламации стихов и растерялся. А Роман, похоже, и вовсе лишился дара речи.
   – М-да, – продолжил старик. – Я понимаю, Омар Хайям вас не тронул, и вы не прониклись идеей беспечного провождения дней и ночей, а напротив, намерены проникать в загадку бытия?
   Незнакомец замолчал. Профессор смотрел на него с неуверенной улыбкой человека, подозревающего, что его разыгрывают. Незнакомец с напускным выражением терпеливой скуки на лице смотрел на Романа. А Роман, подавшись вперёд, напряжённо смотрел на трость. Но, наверное, Роман даже не видел трости, пустой взор его был обращён внутрь себя, он напряжённо думал о чём-то своём, похоже, какая-то мысль не давала ему покоя. Нависла тягучая пауза. Незнакомец сделал круговое движение, трость ядовито сверкнула рубином. Роман вздрогнул, словно выходя из оцепенения.
   – Так кто есть Унивёрсум? – как ни в чём не бывало продолжил старик. – Если он, конечно, есть… И как узнать, есть ли он? То есть, как его обнаружить? В первом приближении – это тот, кто создал нас, людей. Или Вселенную, где мы живём. Нам ведь не всё равно, кем окажется Создатель, не так ли? Сверхсущество это или Идея. Или, может, человек. Один человек, или целая сверхцивилизация, или рядовая лаборатория в недрах НИИ этой сверхцивилизации. Или цивилизация, родившаяся уже в созданной Вселенной. Допустим, верна третья гипотеза, согласно которой мы – результат деятельности цивилизации, появившейся во Вселенной. Что из этого следует?
   Роман пожал плечами, не отводя глаз от ящерицы.
   – Возраст многих звёзд, – изрёк старик, подняв палец, – возле которых могут вращаться планеты, подобные Земле, на миллиарды лет больше возраста Солнца. Значит, теоретически возможно, что цивилизации на них старше нашей на миллиарды лет. Правильно? Правильно. За такой срок даже одна цивилизация давно бы освоила всю нашу Галактику. Но мы этого не видим. Почему не видим? Потому что Космос молчит.
   – А он не должен молчать, простите? – спросил профессор.
   – Молчание Космоса – одна из самых больших загадок, – назидательно произнёс незнакомец и снова сделал движение тростью, – сотни радиообсерваторий сканируют окружающее пространство вот уже сорок пять лет и не находят ни одного сигнала, который мог бы принадлежать разумной цивилизации. Уже есть детекторы нейтринного излучения и приёмники гравитационных волн. Нет только результата.
   – Погодите, погодите, – перебил профессор, – вы ведь сами говорили, что суперцивилизация опередила нас на миллиард лет. Я готов биться об заклад, что мы не поймём разум, который ушёл вперёд всего на тысячу лет. Мы не знаем, какие средства связи будут в наших руках даже через сто лет. И уж тем более через миллиард! А наши жалкие потуги обнаружить сигналы сравнимы с попытками дикарей с одинокого острова найти собратьев с помощью барабана. Полупив палкой по коже, дикарь будет ждать, не придёт ли из-за моря ответная барабанная дробь. И, не услышав ее, придёт к выводу, что океан безлюден и что остров, где он живет – единственный заселённый уголок. И невдомёк ему, что люди пользуются не барабаном, а телефоном. Не ждут ли астрономы возле своих радиотелескопов такой вот барабанной дроби?
   – Вы зрите в корень, уважаемый Владислав Сергеевич! – с довольным видом констатировал незнакомец. – Но из ваших же соображений вытекает новая, совсем другая проблема – проблема пределов познания. Подумайте сами: если предела нет, то возможности сверхцивилизаций мы даже не сможем вообразить. Они, например, могут создавать галактики или вселенные. Разумеется, наша возня таким сверхцивилизациям интересна не более чем вам война между муравейниками где-нибудь в глухом лесу, в сорока верстах к югу от Нижнего Тагила.
   И тут тень легла на парк, и густое марево растворилось в воздухе, и стали ясно видны листья клёнов в самом конце аллеи. Незнакомец щелчком сбил невидимую пылинку с колена.
   – Проблема Бога становится проблемой астрофизики. Мой хороший друг, академик Шкловский, ныне, увы, покойный, ещё в советские времена писал о Создателе. Вы понимаете, что тогда нельзя было упоминать Бога. И Иосиф Самуилович, как всегда, с блеском вышел из положения, заговорив о генах. Он писал о немыслимо богатой картине Вселенной. Огромное разнообразие звёзд, включая и нейтронные звёзды, планеты, кометы, живую материю с ее невероятной сложностью и много такого, о чем мы ещё не имеем даже понятия, – всё в конце концов развилось из примитивного облака плазмы. Невольно напрашивается аналогия с каким-то гигантским геном, в котором была закодирована вся будущая, головоломно сложная история материи во Вселенной… Конечно, это весьма поверхностная аналогия, но чувство безмерного удивления остаётся. [36 - И.С. Шкловский «Вселенная, Жизнь, Разум» Москва «Наука», Главная редакция физико-математической литературы, 1987] Так вот. Если мы, люди, с нашим, по сути, слабеньким интеллектом уже задумались о принципах изготовления новых вселенных, то существа более мудрые наверняка знают, как именно их изготавливать.
   Старик победоносно посмотрел на профессора.
   – Итак, постулат первый: нас могли создать люди. Ну, или человекоподобные существа.
   – Допустим, – согласился профессор, – но не суть важно, кто создал именно нас. Вот вы утверждаете, что мы и сами со временем можем стать богами и создавать миры, так что с того? Создавая их, мы будем пользоваться уже имеющимися законами природы. Нет, вопрос на самом деле один: кто создал изначальную Вселенную, ту самую квантовую пену, из которой всё возникло. И кто задал ее свойства, то есть – законы физики.
   – Верно, – сказал старик и закинул ногу на ногу. Из-под чёрной штанины выглянул ярко-красный носок.
   Тень, упавшая на парк, исчезла, и сквозь листву снова стало пробиваться солнце. Старик зажмурился и подставил лицо под его лучи. Едва слышно шевельнулись кроны деревьев.
   – А создал ее математик! – не меняя позы, заявил старик.
   Роман поднял свои прямые ресницы и посмотрел на него в упор.
   – Да-да, молодой человек, именно математик. Почему, скажите на милость, множество законов Мироздания описываются простейшими математическими формулами? Взять, скажем, третий закон Кеплера. Вы помните, как он звучит? Квадраты периодов обращения планет вокруг Солнца относятся, как кубы больших полуосей их орбит. Вы только вслушайтесь… Какое изящество в этой простоте! А закон всемирного тяготения? Сила притяжения двух тел пропорциональна их массам и обратно пропорциональна квадрату расстояния между ними. Гениально просто! А ведь могло быть иначе, коряво, длинно, невразумительно. Но мир почему-то математически красивый.
   – Расскажу и вовсе немыслимый случай, – продолжил старик, – однажды Ганс Райсснер и Гуннар Нордстрем показали вариант решения уравнения поля Эйнштейна. Голимые математические преобразования – и ничего больше. Получили что-то непонятное – и ладно. Чистая игра ума, рафинированная выдумка. А спустя полвека вдруг выясняется физический смысл этого самого уравнения Райсснера-Нордстрема. И вы знаете какой? Ни больше – ни меньше, а сценарий эволюции Вселенной, начиная с момента Большого Взрыва. Каково? Выходит, Создатель думал так же, как они, по Эйнштейну и Шварцшильду?
   Незнакомец говорил все оживлённее.
   – Великий Гильберт утверждал, что математика искусственная, высосанная из пальца наука. Она как шахматы, футбол или любая другая игра. Потому что в ней есть свои жёсткие правила. Опираясь на эти правила, можно вывести все до единой математические теории, точно так же как с помощью нот можно составить всю музыку. Вот и получается, что математика никак не связана с мирозданием, с природой, она самодостаточна.
   – Гедель, не менее великий математик, – устраиваясь поудобнее, продолжил он, – был убежден в реальном существовании математических объектов. Он, как и Платон, полагал, что мир чисел ни что иное, как мир самых что ни на есть реальных объектов и событий. Вся Вселенная пронизана математикой, а люди только находят уже имеющиеся законы. Рядовой математик может с легкостью жонглировать событиями и объектами, для которых у нас нет даже понятий, мы и представить их не в состоянии. Тем не менее, многие чисто математические теории, никак не связанные с окружающим миром и рожденные одной лишь фантазией человека, находят физический смысл. Скажем, при создании теории струн использовались работы Леонарда Эйлера двухсотлетней давности. Непостижимая, непонятная эффективность математики – это ли не загадка? Разве не поразительны случаи, когда абсолютно абстрактная математическая теория столетней давности идеально описывает только что обнаруженные явления природы? Это о чем-то говорит вам?
   – О том, что Создатель был математиком? – робко предположил Роман.
   – Вы делаете успехи, юноша, – с ехидной улыбкой произнёс старикан. – Постулат второй: Унивёрсум, бесспорно, математик. А это в свою очередь означает что?
   – Что? – переспросил Роман.
   – Что? – вслед за ним повторил профессор.
   – А то, дорогие мои, что Унивёрсум – не Сверхразум, он скорее всего сделан из плоти и крови, как мы. Иначе зачем ему нужны костыли в виде математики? Ведь Сверхразум по определению всесилен, и возможности его безграничны. Математика же в силу собственных правил неизбежно устанавливает ограничения. Значит, третий постулат – Унивёрсум не всесилен.
   – Вы все же настаиваете на своём, – доставая сигарету, заявил профессор. – На самом деле Абсолют тот, кто создал законы физики, я уже говорил.
   – Значит, – задумчиво проговорил старик, – вам интересен сам Демиург, создатель создателей, вершитель всего… Хорошо…
   Он снова снял пенсне и протёр его белоснежным платочком.
   – Тогда перед нами встаёт интереснейший вопрос: зачем, с какой целью создан мир? Но на него вряд ли можно найти ответ. А вот ПОЧЕМУ или для чего он создан – я вам скажу. От скуки! Кто-то затеял эту заварушку под названием Вселенная, потому что ему нечем было заняться. Чтоб появился интерес. Ведь Универсум совершенен, а в абсолютном совершенстве нет развития и нет событий. Ну представьте, что случится с человеком, у которого исполняются все без исключения желания? Ничего не надо добиваться, ни к чему не надо стремиться. Вообще – ничего не надо. Он заскучает настолько, что впадёт в полную апатию. А чтоб стало жить интересно, надо искусственно ограничить свои возможности.
   – Это как? Зачем? – не понял Роман.
   – Точно так же, как играет ребёнок, – охотно пояснил старик, – на ходу придумывая правила игры. А любые правила – это ограничения. Вот вы давеча говорили про детский конструктор. Очень хороший пример. Как ребенок строит из «Лего» дом, так и Абсолют построил Вселенную, три наших измерения, материю и время.
   – Так то ребёнок, – возразил Роман, – а то – Абсолют.
   – А кто сказал, – парировал незнакомец, – что Абсолют – не ребёнок? Пусть даже в своем абсолютском мире, а?
   – Из баловства, значит? – возмутился Роман. – Выходит, вся наша Вселенная, звёзды, галактики, квазары, чёрные дыры – это просто чья-то блажь? Земля, люди, любовь, страдания, кровь, войны – забава? Это же жутко обидно.
   – Не беда, – со вздохом ответил старик, водружая пенсне на переносицу. – Людям много раз бывало обидно. Первый раз – когда они узнали, что Земля – не центр мира. Пришёл Коперник и низвёл ее до рядовой планеты, и центром Вселенной стало Солнце. Второй раз, когда их потрясло известие, что и Солнце – не единственное и неповторимое Светило во мраке, а самая заурядная звезда. Третий раз они обиделись, уяснив, что звёзд не десятки тысяч, а побольше. Ведь только в нашей галактике, Млечном Пути, около ста миллиардов звёзд. Потом астрономы выяснили, что галактика не одна, их тоже сотни миллиардов! Границы Вселенной расширились до чудовищных размеров. Скоро учёные докажут, что и вселенных немыслимое множество. И выяснится, что всё это грандиозное сооружение по имени Вселенная – лишь один солдат бесчисленной армии других вселенных. Да и вообще, чем больше люди познают мир, тем необъятнее он оказывается. И тем скромнее оказывается наше место в нём. Трудно смириться с тем, что мы не уникальны, что мы – не центр мироздания, а лишь пылинка где-то на задворках. Трудно смириться и с тем, что он создан не по Великому Замыслу, а просто так, со скуки!
   – Да уж, мир слишком велик, даже страшно…
   – Почему вас пугают размеры? – удивлённо осведомился старик. – А вам не всё равно? Какая разница, где тонуть – над Марианской впадиной с глубиной одиннадцать километров или в пруду с глубиной в три? Тут и там – хватит. Наша Вселенная для нас так велика, что мы смело можем считать ее бесконечной. А одна бесконечность, две их, три, миллион или больше – уже безразлично.
   – Не понял.
   – Ну, вот вы не в состоянии приобрести маленький магазинчик. Считайте, что для Вас он бесконечно дорогостоящий, и вы его никогда не купите. Вам в этом случае не всё равно – не купить один магазинчик или не купить сеть магазинов, не так ли?
   Роман кивнул.
   – Но почему, скажите, – вмешался профессор, – вы решили, что Абсолют именно балуется?
   – Хороший вопрос, – одобрительно улыбнулся старик. – Хороший. Точный.
   Он задумчиво посмотрел на свою роскошную трость.
   – Мёртвая материя движется по известным законам. Имея достаточно информации, всегда можно рассчитать точную траекторию метеора, все его столкновения, момент, когда он разломится от удара, скорости и траектории его обломков, момент, когда родится и когда умрёт звезда, когда и какая появится на свет планета, когда погибнет Вселенная – всё можно рассчитать на тысячи и миллиарды лет вперёд, от начала до конца. Конечно, это задача сверхсложная – надо собрать полную информацию о массах, структуре, составе, форме, скорости движения всех небесных тел. Предположим, наш Абсолют в состоянии собрать такую информацию. Тогда он сможет предсказать судьбу всех небесных тел, от пылинок до галактик. Потому что все взаимодействия всех частиц во Вселенной происходят по строгим законам физики, и не могут проходить иначе. Следовательно, план рождения, развития и гибели Вселенной един и однозначен в мельчайших деталях. И поэтому – скучен. Согласны?
   Профессор кивнул.
   – И только лишь появление жизни вносит в эту идиллию безупречной тоски элемент дестабилизации. Дело в том, что живые организмы самостоятельно принимают решения, не согласуясь ни с какими законами физики. Взять, к примеру, Буриданова осла. Он стоит на совершенно одинаковом расстоянии между двух совершенно одинаковых же стожков сена. Рассуждая чисто логически, он никогда не выберет копну, эта задача попросту не имеет решения. И рассуждающий логически осёл должен скончаться от голода. Однако в реальной жизни осёл не станет раздумывать – он пойдёт к первой попавшей копне. И выбор его не зависит ровным счётом ни от каких внешних факторов, его можно назвать блажью. И его же нельзя предугадать. Даже Абсолюту. Подобные решения живые существа принимают постоянно. А это делает в конечном итоге непредсказуемым само развитие Вселенной. Непредсказуемым – значит интересным, весёлым. Вот тебе и игра! В мёртвой вселенной единственный вариант развития и гибели, он подобен прямой линии. В живом мире – немыслимое количество вариантов, он подобен линии, нарисованной пьяным сантехником, сидящим в трясущемся на кочках автобусе.
   – Скорее, – произнёс профессор, – он похож на дерево.
   Старик с нескрываемым интересом посмотрел на профессора.
   – Да. Или на дерево. Даже скорее – на дерево с ветвящейся кроной.
   – Это мы знаем, – попытался перебить его Роман.
   – Этого никто не знает, – высокомерно заявил старик. – Это лишь гипотеза, игра ума некоего Эверетта. Предположение, юноша. Правда, его признали немало маститых учёных. Например, мой старый знакомый, весьма авторитетный физик, профессор Кембриджского университета Мартин Рис. Он, помнится, говорил, что допускает существование бессчетного числа вселенных, где законы природы совсем другие. Например, возможен мир без материи. Или двумерный, плоский мир.
   – Да разве может быть мир без материи? – воскликнул Роман.
   – Почему нет?
   – Потому что не может!
   – Рыба тоже не мыслит мира без воды, юноша, – ядовито заметил старик, – и что с того? Как ей втолковать, что вода необязательна? Она просто к ней привыкла, и всё.
   – Ну так она ж рыба, ей не объяснишь.
   – Ну хорошо. Тогда попробуйте объяснить слепому, что такое «синее». И чем оно отличается от «красного». Сможете?
   – Вряд ли…
   – Вот и нам не понять, какой мир без материи. Он просто ДРУГОЙ. Однако вы перебиваете… Это невежливо.
   – Извините, – смутился Роман.
   – Итак, постулат четвёртый. Вселенная – результат игры, баловства Абсолюта.
   Выдержав паузу, старик продолжил:
   – И вот вопрос вопросов. Если вселенных много, то Большой Взрыв – это что-то вроде шумового фона в жизни Мультивселенной. Сама же она – ни что иное, как гигантский цех, где штампуются миры. Вопрос же в том, кто, когда и зачем запустил этот конвейер. Итак, если мир создан, если возникновение вселенной – результат чьей-то разумной воли… Если в нем, в его природе, в его свойствах уже заложено ветвление миров… Если ветвление невозможно без наблюдателя… Значит, появление наблюдателя запрограммировано, он просто обязан появиться. Логично? Логично. В вашей дискуссии, тем не менее, я этих рассуждений не услышал.
   – Но позвольте! – возмущённо воскликнул Роман.
   – Я дам вам слово позже, юноша, – бесцеремонно оборвал его старик, – приберегите пыл. А пока послушайте. Итак… Выводы Эверетта построены на сложнейшем математическом аппарате, о котором я пока умолчу. Так вот. Он доказал, что наблюдение за объектом всегда становится взаимодействием, которое неизбежно меняет состояние и объекта, и наблюдателя. В классической квантовой механике меняется объект. У Эверетта меняется и объект, и наблюдатель. Из его теории вытекает роскошный букет прямо-таки ошеломляющих следствий. Самое потрясающее из них – имеется несколько возможных сценариев не только у Будущего, но и у Прошлого!
   – Об этом мы тоже слышали, – объявил Роман.
   – Значит, – игнорируя его, объявил старик, – постулат пятый: наблюдатель необходим, а его появление закономерно и неизбежно.
   – А как же парадокс дедушки? – язвительно спросил Роман.
   – Этого парадокса нет, – отрезал старик, – неужели вы не в курсе? Его разрешил Дэвид Дойц из Оксфордского университета, ещё в 1991 году. Он доказал, что в прошлое путешествовать можно, в том числе с ружьём. И стрелять в дедушку, сколько душе угодно. Хитрость в том, что по Дойцу при каждом путешествии в прошлое мы попадаем не в нашу Вселенную, а в альтернативную, которая возникает точно в момент пуска Машины Времени. Вы же сами только что утверждали, что мир незыблем. Значит, ни один объект не может перенестись в Прошлое собственного мира.
   – Почему не может?
   – Да хотя бы по той простой причине, что изменение истории будет происходить даже от самого факта появления посланца в Прошлом.
   – Допустим, – согласился Роман. – Но если Машина Времени ломает структуру вселенных, значит, природа или Абсолют должны были позаботиться о том, чтобы никто не смог создать такую Машину.
   – Он позаботился, – просто ответил незнакомец и принялся разглядывать собственные ботинки.
   – Каким образом? – быстро спросил Роман и тоже уставился на ботинки. Носки их были ужасно пыльные.
   – Очень простым… Он закрыл от людей часть знаний, создав категорию запредельных, трансцендентных, знаний.
   – Откуда вам может быть это известно?
   – Только в любой системе, – продолжил незнакомец, пожав плечами, – время от времени случаются сбои.
   – И для их устранения, – подал голос профессор, – содержат штат наладчиков?
   Старик повернулся к нему:
   – Да. Только скорее соглядатаев.
   Роман непроизвольно схватил профессора за руку, профессор повернулся к Роману. Тот смотрел, не отрываясь, на старика, и широко раскрытые глаза его были полны ужаса.
   – Я, с вашего позволения, продолжу мысль, – произнёс старик, мерно покачивая ногой, – вернёмся к нашим баранам, то есть, к началу разговора. Итак, наш мальчишка стоит из конструктора дом. Или, например, строгает из бруска человечка. Представим, что родители позвали его на обед, когда работа ещё не закончена. Что он сделает, когда вернется и увидит, что его щенок разбросал детали конструктора и повредил недостроенный дом? Само собой, запрёт или, скажем, выгонит его на улицу и возьмётся достраивать. Правильно?
   – Правильно, – согласился профессор.
   – Что из этого следует? – поинтересовался старик.
   – А что следует? – спросил профессор.
   – А то, – назидательно произнёс старик, – что, ломая дерево времен, выдуманный вами владелец Машины Времени ведёт себя как неразумный щенок, который разгрыз недоструганного деревянного человечка. Значит, Машина Времени – идеальный инструмент для того, чтобы узнать есть Абсолют или его нет, создан мир чьей-то разумной волей или возник сам собой, случайно. Иными словами, Машина заставит Создателя проявить себя, вмешаться.
   – Это слишком просто, – подражая менторскому тону незнакомца, сказал профессор. – А если Он не вмешается? Если вы запустите Машину, будете активно путешествовать, бесшабашно переделывать мир, а Создатель всё равно не проявит себя? Это вовсе не будет означать, что Вселенная появилась сама собой. Конечно, невмешательство косвенно намекает на то, что Абсолюта нет. Но только косвенно. И только намекает. Но с такой же вероятностью можно предположить, что он попросту… спит. Или умер. А представьте, что ваш мальчишка после обеда не вернулся доделывать деревянного человечка, а побежал купаться с друзьями на речку. Он может и вовсе забыть про человечка. И заняться другими вещами. А деревянная фигурка так и останется лежать недоструганной, и гнить себе потихоньку. Разве не может быть, что наша Вселенная заброшена, как этот человечек?
   – Разумеется, – согласился незнакомец, – если ничего не произойдет – вопрос остаётся открытым. Но если Он всё же вмешается – вопрос ясен, не так ли? Значит, Он есть!
   – Не факт, – не согласился профессор.
   – Почему?
   – Потому что на воздействие Машины Времени может отреагировать и сверхцивилизация, а не сам Создатель. Значит, и вмешательство не доказывает существование Унивёрсума.
   – Интересный поворот, – оценил незнакомец, – но теперь упрощаете вы. Дело в том, что по характеру вмешательства можно определить, с кем имеешь дело.
   – Каким образом?
   – Вмешательство Создателя должно быть очень мягким и ювелирно точным. Ну, скажем… Перемещение изобретателя в сумасшедший дом. Или полная амнезия. Плюс небольшой пожар дома или на работе, как раз таких микроскопических размеров, чтобы уничтожить расчёты и чертежи. В крайнем случае – непредумышленное убийство, например, в пьяной драке, или нечаянное падение под поезд метро (профессор при этих словах вздрогнул). В любом случае, Машина Времени должна быть уничтожена раз и навсегда, бесповоротно, без какой-либо возможности ее восстановления. Если она исчезнет – значит, Создатель есть.
   – Вы в этом уверены? – не без сарказма спросил профессор.
   – Представителям сверхцивилизации намного труднее наносить удар такой хирургической точности, – пояснил старик, – у них слишком грубый инструмент. Им так же трудно воздействовать на отдельного человека, как нам пытаться уничтожить конкретного муравья с помощью термоядерной бомбы. Наверное, следует ждать гибели всей цивилизации, а заодно, может быть, и части Галактики. Так что тут как раз всё более-менее ясно. Если изобретатель Машины Времени в доме для душевнобольных или случайно утонул – значит, вмешался Создатель. Если погибла вся цивилизация или хотя бы один континент, значит, гуманоиды. А если нет никакой реакции – это ничего не значит. Правильно?
   – Примерно правильно, – не стал возражать профессор. И Роман несколько раз кивнул головой, соглашаясь.
   – Но если нашему виртуальному учёному очень интересно, если его сжигает любопытство, если он хочет во что бы то ни стало узнать, есть ли Бог, разве его остановят такие мелочи как гибель цивилизации? Подумаешь, одной больше – одной меньше.
   – Скажите… э-э-э-э-э… Господин Мойрагет, – робко спросил Роман, – а бескровных вариантов не существует?
   – Почему же? – весело ответил старик. – Я упоминал слабоумие и амнезию, это вполне бескровно. Вы бы что предпочли?
   – Да-да, я помню, – суетливо произнёс Роман. – И всё же нет ли средства помягче? Слабоумие – оно уж очень обидное.
   – Есть, – просто сказал незнакомец, – Абсолют может прислать своего представителя, чтобы тот просто попросил изобретателя уничтожить Машину. Причём оболочка или, если вам угодно, тело для этого сгодится любое, от дряхлого старца до роскошной блондинки. Только этот вариант вам не подойдёт.
   – Почему? – спросили в голос Роман и профессор.
   – Как почему? – удивился старик. – Да потому что в этом случае вы не узнаете, есть ли Создатель. Ведь вы обсуждали именно это до моего прихода, не так ли? А старец – он может оказаться сам по себе, а вовсе никаким не посланцем. Слова ведь не действия. Вы будете ждать чудес, чтобы поверить в его мощь, а дождётесь только слов. И то банальных.
   – Верно, – согласился Роман. – Скажите, а что лично вы сделали бы на месте изобретателя Машины Времени?
   – Я? – озадаченно переспросил старик. – Такой опасный аппарат я бы непременно уничтожил. Пока не уничтожили меня. Или Землю.
   С этими словами он поднялся и, приподняв свой нелепый чёрный котелок, церемонно раскланялся.
   – А теперь, молодые люди, позвольте мне попрощаться. Дела…
   И, повернувшись на каблуках, двинулся по аллее.
   – Погодите! – крикнул ему вслед профессор, – Ещё один вопрос…
   – Давайте, – благосклонно согласился старик и опёрся на трость, – я весь – внимание.
   – Скажите, кто вы? Откуда знаете моё имя? И что значат ваши странные слова – «явился во плоти»? И откуда вы, в конце концов, взялись?
   – Обещали один вопрос, а задали целых четыре, – улыбнулся старик. – Ну хорошо, отвечу на все. Я шёл на встречу с одним знакомым… С кем именно, не важно, это к делу не относится. Встречу неожиданно перенесли, и у меня образовалось свободное время, примерно час. Поэтому я вышел из автобуса на две остановки раньше, чтобы прогуляться по парку. Здесь я и увидел вас. Тема спора показалась мне интересной, и я подсел к вам на скамейку, чтобы послушать. Имя ваше, Владислав Сергеевич, мелькнуло в разговоре, я услышал его и запомнил. А «явился во плоти» – моя личная поговорка. Появилась она с тех пор, как соседи по коммуналке начали активно интересоваться моим здоровьем. Мне она кажется забавнее, чем затасканное «не дождётесь». Наконец, кто я такой… Хм… Учёный. Астрофизик. Впрочем, вот, держите визитку, там всё сказано.
   Старик жестом фокусника выудил из нагрудного кармана визитную карточку и передал ее профессору.
   – Надеюсь, я вполне удовлетворил ваше любопытство? А теперь имею честь откланяться, мне действительно пора.
   И он бодрым шагом двинулся по аллее, широко взмахивая тростью. Профессор поднес к глазам визитную карточку. На ней блестел золотой вензель, под которым тиснёной вязью красовалась надпись: «Мойрагет Марк Вениаминович». А ниже, мелким кеглем – «доктор физико-математических наук. ГАИШ МГУ».
   – А на визитке – ни телефона, ни электронной почты… – заметил Роман.
   Профессор поднял глаза. Старика на аллее уже не было.
   – Вы знаете, – тихо сказал Роман, – мне показалось, от него тянет холодом.
   И зябко поёжился.
   – Да? – едко спросил профессор. – А серой от него не пахло?
   – Пахло дорогими духами. И стоматологическим кабинетом.

35. Профессор

   Позицию я выбрал просто исключительную. Лавочка скрыта за густыми кустами кизила, снаружи меня можно заметить, разве что если специально искать. А мне виден, как на ладони, перекрёсток и улица Королёва, и безымянный переулок между детским садом и высоким забором местного стадиона, и высокое крыльцо аптеки под красным козырьком. Надо же, я, оказывается, забыл, что крыша козырька тогда была тёмно-красная, и что деревянное крыльцо из трёх ступенек выкрашено яркой охрой. И что ступеньки от множества прошедших по ним ног стёрлись посередине двумя плавными впадинами. Забыл я, что улица Королёва не асфальтирована, а посыпана серым щебнем, от чего за каждой проезжающей машиной тянется длинный шлейф пыли. А тротуар, сколоченный из широких толстых досок, уже тогда старых, треснутых, местами прогнивших, в памяти почему-то отложился. Воздух прозрачен до рези в глазах, и густо пахнет полынью, акацией, крапивой и дорожной пылью – ни с чем не сравнимая смесь ароматов. Всё, всё забыл.
   Я посмотрел на часы. Половина десятого. Пора бы уже им появиться. Или нам появиться? Нет, наверное, всё же нам: мне и им. Я посмотрел по сторонам. Никого. Пусто. Ни человека, ни машины, ни даже собаки. Только слышно, что где-то далеко во дворах лениво переругиваются две женщины, и лязгает, погромыхивая ведром, колодезная цепь, и скрипит ворот. Интересно, у кого это колодец остался? Вроде бы на улицах водоразборные колонки давно стоят… Я сорвал одну ягодку кизила, положил ее в рот, покатал языком, пытаясь вспомнить вкус, и тут же выплюнул – ещё не созрела…
   Их появление я всё же прозевал. Как ни старался уследить, поймать момент, когда они появятся из-за поворота, а пропустил. Поднял глаза – а они уже идут. По переулку, между двумя заборами – глухого зелёного стадионного и затянутого рабицей низкого, детского сада. Шагают по тротуару шириной в три доски. Вовка с Андрюшкой впереди, Славка с Васькой – сзади. Вовка ступает осторожно, бережно прижимая к животу трёхлитровую банку. Андрюшка ревниво смотрит на него, что-то говорит и время от времени пытается банку забрать, но Вовка отталкивает его локтем и шествует дальше. Они загораживают задних почти полностью, и я не могу определить, кто же несёт вторую банку – Васька или Славка. Хотя какой к чертям Славка! Это же я, я иду. Шести лет от роду. Шагаю вовсю по деревянному тротуару! Вон, макушка мелькает. И сандалии мои видны. Малиновые. Хорошие такие сандалии, заслуженные, драные.
   Четвёрка добралась, наконец, до улицы и повернула к аптеке. Нет, не я несу банку, а Васька. Я иду рядом. Чума-а-азый! Лохматый. На коленке ссадина, на локте – царапина. Улыбаюсь во весь рот. Говорю что-то. Эх, не слышно… Я привстал со скамейки, силясь разглядеть получше. Это ж я, честное слово, я! И иду от бабушки. Ведь сейчас и бабушка жива, и дед жив. И ещё не дряхлые они. Сколько им сейчас? Ой, мамочки, так они ж почти ровесники мне! Чем они, интересно, сейчас заняты?
   …Аптекарша, кажется, тётя Зина, смеялась так громко, что и мне на улице был прекрасно слышен хохот.
   – Со… со… сорок рублей? – выкрикивала она сквозь смех. – За сушеных комаров? За две банки?
   Я вспомнил, как колыхалось ее дородное тело, и как я испугался, подумав, что не выдержат колыханий, попадают стеклянные полки с лекарствами, а то и рухнет крохотная аптека целиком, и невольно улыбнулся. И улыбался, долго, глядя, как мы пулей выскакивали на улицу и бежали вниз, в сторону пруда, по тому же переулку, по которому только что бережно несли драгоценные банки.
   Ах, как хотелось пойти следом за ними, постучать в знакомое окошко и поговорить с самим собой, с живой бабушкой, просто так, ни о чём, лишь бы услышать ее голос и увидеть глаза. Но я не пошёл. Потому что я бы непременно расчувствовался, наговорил бы глупостей и потом бы клял себя за сентиментальность. И я нажал на кнопку.
//-- * * * --//
   Я притаился за молодой рябиной, рядом с тротуаром, шагах в двадцати от Васькиного дома. Рябина была огорожена побеленным известью штакетником полутораметровой высоты. Впрочем, все деревья на улице огораживали маленькими заборчиками – чтобы стволы не обглодали козы. Жара уже немного спала, выцветший воздух был неподвижен и сух. Слева между домами тихо поблёскивал умиротворённый пруд. На дальней улице хрипло и коротко пропел петух. Лениво гавкнула собака. Набежавший ветерок вяло пошумел листвой рябины и принёс с собой аппетитный запах свежего хлеба из пекарни. Я с наслаждением втянул воздух и посмотрел на часы. Шестнадцать двадцать девять. Пора. Я достал сигарету, закурил и попытался вспомнить, всё ли правильно, не напутал ли я чего. И только начавшаяся шумная возня из-за высокого глухого забора успокоила меня. Ждать пришлось недолго – я не успел даже докурить, как услышал звонкий мальчишеский голос. Свой собственный голос.
   – Сегодня мы запускаем первого кадочкинского стратонавта, ему предстоят нелёгкие испытания, но мы верим, что он справится с возложенным на него партией и правительством заданием! Ура, товарищи!
   Детские голоса с готовностью закричали что было сил: «Ура!», и я увидел, как над дубовыми воротами показался красный край воздушного шара. «Ур-р-ра!», – снова послышалось из-за забора. Шар поднялся выше и плавно, чуть накренясь, поплыл в сторону пруда. Под ним на верёвке дергался, возмущённо пища, несчастный суслик. Я сделал шаг назад и спрятался за рябиной. Калитка распахнулась и на улицу выскочили Васька, Андрюшка и Славка. Вернее, Васька, Андрюшка и я. С воплями, подпрыгивая (и поднимая кучу пыли), они побежали за шаром до ближайшего переулка и свернули к пруду. Я дошёл до переулка следом за ними. Мальчишки стояли на плотике и молча, замерев, смотрели на удалявшийся шар. Я тоже проследил за ним. Ветер посвежел, и шар прибавил ход. Он миновал Страшный мыс и, круто повернув, полетел на противоположную сторону пруда, к Серебровке. Шар быстро уменьшался в размерах, а спустя несколько минут и вовсе растаял в бледно-голубом небе. Я не стал дожидаться, пока мальчишки пойдут домой, чтобы не столкнуться ними нос к носу и запустил Машину.
//-- * * * --//
   Ну вот, так я и думал, пробка. По лесу не объедешь, придётся толкаться в общей очереди. Километров, пожалуй, восемь-десять, не меньше. Потом будет перекресток со светофором, а после него – чистая дорога. Если, конечно, повезёт. Ну а если не повезёт – значит, придётся ползти как черепаха ещё километров семь, до самого поворота на Крекшино, где тоже есть светофор. Понаставили светофоров, только народ томят. Я вздохнул, опустил стекло и закурил, с тоской глядя на встречные машины. Им-то что, в город сейчас пробок нет, летят по пустому шоссе. Я выстрелил недокуренную сигарету щелчком и включил вентилятор на полную мощность, чтобы Машка не ворчала потом, что машина прокурена. Впереди в очереди автомобилей началось движение. Ага, значит, и мы сейчас тронемся потихоньку. Метров двести, дай бог, проползём и снова встанем. Я закрыл окно и включил передачу. «Шестёрка» впереди моргнула стоп-сигналами и медленно покатилась. За задним сидением, на полке разлёгся огромный, совершенно роскошный чёрный кот. Жарко ему, мается, родимый, язык высунул. Ни разу не видел, чтоб кот язык высовывал как собака…
   Я скосил газа на пассажирское кресло рядом со мной – там лежал большой портфель с двумя никелированными замками, а в нём – Машина Времени. Меня так и подмывало включить ее и перенестись в понедельник, чтобы прохватить с ветерком до самой дачи. Но я не полез за заветной коробочкой – в последнее время я стал запускать ее как можно реже. А то, в самом деле, запеленгует кто… Или просто заметит, как машина исчезла. Или появилась. Такое тоже может быть. Заметит – и напишет куда положено. А там… Лучше вообще не перемещаться. Мало ли что…
   Ну да, слетал я пару раз в прошлое, не удержался. Так ведь святое дело – на себя в детстве посмотреть. Хотя, честно говоря, не надо было, нет, не надо. Зря. Тем более – втихаря от друзей. Нехорошо. Мне стало стыдно, и я с досадой почесал затылок. Ладно, что сделано, то сделано. Обошлось – и то хорошо. Больше не повторится. Каюсь.
   Вереница машин снова встала. Чёрный кот поднялся, выгнул спину, равнодушно скользнул по мне взглядом и улёгся снова. Хвост его нервно подрагивал. Что мне дался этот кот? Вот ещё… Перед глазами маячит. Кого-то он мне напомнил, неприятного кого-то, холодного и жуткого. Ну конечно! Давешнего старика по фамилии Мойрагет. Такой же ленивый и надменный. А ведь и правда – похож… Странный старик, ей-богу, странный. Что он там наплёл? Постулатов напридумывал… Унивёрсум не всесилен… Что ж, вполне возможно. С учётом того, что он играет в игру, правила которой придумал сам. Значит, ограничение всесилия он просто ввёл себе сам, чтобы было интереснее. Ну да, как интересно бежать в мешке, нарочно ограничив свободу движений. Предположим, так и есть. Что ещё? Унивёрсум – математик. Тоже не исключено. А сама математика тогда и есть набор придуманных правил игры, то есть – ограничений. Очень логично… Всё же что-то тут не так. Но что именно не так – понять я никак не мог, мысль ходила кругами, словно издевалась, и упорно не давалась в руки.
   Я снова опустил стекло и закурил, пуская дым за окно. Чёрный кот в «шестёрке» нагло упёрся в меня жёлтыми глазами и напряжённо смотрел, совсем не мигая. «Шестёрка» дёрнулась, трогаясь, и кот ударился лбом о заднее стекло. И сразу застеснялся своей неуклюжести и начал облизываться, а потом и вовсе умываться, делая вид, что в неловкое положение он не попадал. Вот ведь – тварь бессловесная, сказать ничего не умеет, а ведь понятно всё, что чувствует. А почему? Наверное потому, что язык жестов и знаков появился намного раньше языка словесного. Я почувствовал, что мысль, которую я никак не мог ухватить, где-то совсем рядом. Так. Так, так, так… Язык жестов. Как он связан с математикой? Или с тем, что Создатель – математик? Хм… Хорошо. Появился давно. Что ещё о нём можно сказать? Очень удобен. Чрезвычайно выразителен. До сих пор мы очень активно используем его в общении. Почему? Потому что словами невозможно передать всё, что чувствуешь, всё, что есть в душе. Слова – они как костыли, только помогают. А самое важное, самое тонкое, самое чувственное мы передаем друг другу выражением глаз или улыбкой, или прикосновением. Я где-то совсем рядом с разгадкой… Язык жестов, язык тела, мимика. Он очень выразительный не только у нас, но и у животных, и понятен нам, людям. А почему? А потому, что слеплены мы из одной и той же глины. По образу и подобию. Значит, этот образ и подобие – он не внешний, не касается рук и ног, он внутренний, эмоциональный! И именно поэтому мне ясно, что кот засмущался. Значит, что? Значит, корни у нас одни с Унивёрсумом? И получается… Получается вот что. Это не Вселенная построена логично и математично с нашей точки зрения; нет. Всё как раз наоборот! Это мы и наша логика развились по логике построения Вселенной! Мы сделаны по законам, которые вытекают из принципов устройства Вселенной, и именно поэтому законы нам кажутся понятными и простыми, как понятны эмоции этого кота. Точно! Вот она, Мысль! Это не Унивёрсум построил мир по нашим математическим законам, это нам привычны и понятны Его законы, мы давно прониклись ими, мы впитали их с молоком матери. Потому что – мы по образу и подобию! И нам понятны правила игры, которые придумал для себя Унивёрсум, и лучше всего эти правила описывает математика! А ее язык больше любого другого языка похож на язык Бога? Хорошо, что Патриарх и Папа Римский меня не слышат…
   К чему же старик Мойрагет пытался поставить всё с ног на голову? Разве что он сам заблуждается…
   А про Машину Времени он что наговорил? Мол, она может искорежить готовое дерево вселенных, разрушить незыблемое. Глупости! Это для нас ветви неизменны, это мы гадаем, к каким последствиям может привести наше решение, это наше Прошлое и Будущее невозможно изменить. Абсолюту гадать ни к чему и беспокоиться о дереве вселенных незачем, он и так всё знает, ведь он находится во всех временах сразу! Он наверняка может и отсекать целые ветви, если захочет, или сотворять новые. Значит, никак не может быть Абсолюту опасна Машина Времени. Впрочем, если их будет, скажем, миллион штук, и миллион путешественников начнут по своей прихоти вмешиваться в прошлое… Скажем, придёт кому-нибудь в голову подвезти сотню пулеметов в Бородино? Или пару вертолетов в Ватерлоо? Причём с обеих сторон, и Наполеону, и Кутузову, и Веллингтону. Что тогда? Тогда – хаос. Если так, Абсолют не должен допустить появления Машины. А способ для этого один – закрыть для людей часть знаний. Хм… Может, так и есть.
   Что-то ещё было важное в разговоре… А! Что изменение истории будет происходить от самого лишь факта появления посланца в Прошлом. С этим трудно не согласиться. Однако если вспомнить о склейке вселенных, всё не так страшно. Если факт путешествия не приведет к изменениям, новая ветвь склеится с той, в которой жил путешественник. Кроме того, изменений могло и не быть. Совсем. Взять, к примеру, ту же банку комаров. Когда я мальчишкой нёс ее в аптеку, сидел за кустами кизила мужик, то есть я взрослый, или нет? Ведь я этого не знаю! Я просто не смотрел в ту сторону и не мог увидеть себя взрослого. Мог я там быть? Вполне. А если в моем детстве я взрослый не сидел на лавке – что изменилось в мире с моим появлением? Да ничего. Значит, даже если вселенные расщепились, они неизбежно склеятся. Стало быть, опасность путешествий старик сильно преувеличил.
   Мысль начинает приобретать контуры, уже хорошо. Попробуем свести все посылы Марка Вениаминовича воедино. Итак, он утверждает, что Унивёрсум – математик. Из чего не трудно догадаться, что создатель нашей Вселенной – не господь Бог, а сверхцивилизация, то есть некие учёные-инопанетяне. Это раз. Дальше – существование Машины Времени приводит к хаосу. Это два. Наконец, сам факт путешествия уже приводит к искажению миров, это три. Стало быть, старик Мойрагет пытался меня убедить в том, что Машину непременно засекут и попытаются уничтожить. Не забудем и его посыл в ограничение всесильности Создателя. Значит, инопланетяне сильно ограничены в возможностях воздействия на нас и поэтому, скорее всего, все их воздействия окажутся весьма грубыми. То есть – в попытке обезвредить Машину они уничтожат всю Землю, а то и Галактику. Значит, я должен был прийти к выводу, что риск слишком велик, и ликвидировать Машину. Сам.
   Левее меня, по встречке, со свистом пронеслась длинная чёрная машина в сопровождении ГАИшного «Мерседеса». «Мерседес» часто мигал фарами, сверкал сине-красными мигалками и противно крякал сиреной. Слуга народа проехал, значит. Наверное, торопится о нас позаботиться, боится опоздать. Я опустил стекло и высунул голову наружу. Нет, не виден ещё светофор, далеко. Знать бы, сколько ещё километров осталось толкаться. Эх, многие знания – многие печали. Я вздохнул и полез в бардачок – порыться в дисках, вдруг Роберт Плант завалялся случайно, или Вэйкман. Стоп! Многие знания? Многие знания… А как же – запредельные знания? Те, что закрыты для нас и всяких прочих других существ, населяющих вселенные. Те, которые мы не можем увидеть, понять, пусть даже они на виду? Мне теперь очевидно: одно из таких знаний – о структуре времени. Не будь оно закрытым, люди бы давно уже построили Машину. И не менее очевидно, что ни одна сверхцивилизация не в состоянии создать такой барьер, он по силам только Абсолюту. Ай да Мойрагет! Всё сосчитал, всё вычислил, прочёл меня, как открытую книгу. Он же прямым текстом говорил, что сбои случаются везде. Редко, но случаются. Значит, я и есть один из таких сбоев. Он прекрасно знал, что я уже сам решил уничтожить Машину, не мог не знать. А приходил только для того, чтобы посмотреть на меня. Из чистого любопытства. Ну конечно! Нам случайно посчастливилось приоткрыть ящик Пандоры и выудить те самые трансцендентные знания, вот ему и стало интересно, что мы за люди. Хм… Он говорил про «пределы познания». Да не пределы это, а границы. Искусственные ограничения, очерченные им же самим.
   Кот в «шестёрке» улегся на спину и вытянул лапы, растянувшись во всю полку. Шоссе пошло в горку, и трогаться стало неудобно. «Шестёрка» почти каждый раз глохла, скатывалась вниз, заводилась снова и с рёвом срывалась с места – видимо, водитель был совсем неопытный. Кота на рывках немилосердно мотало, но позы он не менял. Я с интересом наблюдал за ним, на всякий случай держась от «шестёрки» подальше.
   Зазвонил телефон. Я глянул на экран – Машка.
   – Слушаю.
   – Ну ты где? – звонко спросила она.
   – В пробке торчу.
   – Ты обещал быть к одиннадцати! – с вызовом сказала она.
   – Что я могу поделать? Пробка!
   – Я тебя тут жду, завтрак на столе!
   – Ты прекрасно знаешь, что я могу застрять на шоссе.
   – Надо было выехать раньше!
   – Я и так выехал раньше на целый час, – начал раздражаться я.
   – Значит, не надо было обещать.
   – Еду как могу, – зло ответил я, – не могу же я по головам ломиться из-за того, что завтрак стынет!
   – Плохо едешь!
   – Ну что за дела, почему из-за какой-то мелочи опять ссора, Машка?
   – Потому что!
   – Может, случилось что?
   – Нет.
   – Случилось, я же по тону слышу. Говори, что там опять…
   – Ничего!
   – Ладно уж, говори, чего там.
   Машка замолчала. Я тоже молчал. И только трубка тихо пощёлкивала и шуршала. «Шестёрка» покатилась вниз, на меня, потом резко сорвалась с места и остановилась. Я прижал трубку плечом и включил передачу.
   – Ну что, молчать будем? – поинтересовался я холодно.
   – Будем, – ответила Машка. – Я вчера за стиральной машиной нашла губную помаду. Чужую!
   – Ну и что? – начал накаляться я. – Ну и что?! Кто угодно мог уронить! Гости, в конце концов!
   – Твои что ли гости? – не без яда парировала Машка. – То лифчик в моём шкафу, то заколка, теперь вот – помада!
   – Мало ли что лежит в ТВОЁМ платяном шкафу! Посмотри, сколько там МОИХ вещей. Хорошо, если на полторы полки хватит, а их всего – десять! И все завалены твоим барахлом разных расцветок, фасонов и наименований! Надо же, среди сотни обнаружился какой-то незнакомый лифчик странно-розовой расцветки! Ты вообще задумываешься когда-нибудь, что мне противны твои подозрения? Как тебе не стыдно подозревать меня в этой мерзости? Наслушалась глупых сплетен дурочек-подружек, начиталась гламурненьких журналов и треплешь мне нервы, не даешь работать и просто спокойно жить! Машка-Машка, эх ты…
   У меня тряслись руки, всё раздражение и все страхи последних месяцев выплеснулись в этом монологе. Машка замолчала: не ожидала она от спокойного до равнодушия мужа такой реакции. Да я и сам от себя не ожидал. Но оправилась она быстро.
   – Это я гламурненькая? Это ты богемную жизнь ведёшь, встаёшь чуть ли в обед! И всегда тебе не до меня, всегда дела, всегда работа! Всё циферки свои считаешь, счетовод несчастный!
   – Сама ты счетовод! Да если хочешь знать, математика – абстрактная наука. Она имеет дело не с какими-то цифрами и вообще не с конкретными вещами вроде законов физики, а с формами и структурами. Объяснить тебе, что это такое, на словах – тяжело. Я пытался, ты знаешь, но не смог. Не зря же математики изобрели особый язык из формул и символов!
   – Да знаю я… – с досадой оборвала меня Машка. – Не знаю только, чем ты занят ночами на кухне, всё строчишь. Письма пишешь кому-то? Или Теорему Ферма решить хочешь?
   – Теорему Ферма, – сухо произнёс я, – доказал профессор принстонского университета по фамилии Эндрю Уайлс, ещё в середине девяностых. А теперь извини, у меня вот-вот телефон отрубится, батарейка совсем села.
   Я выключил телефон и в сердцах с такой силой швырнул его на заднее сиденье, что он подпрыгнул и ударился о потолочную обивку. Ну почему всё время что-нибудь – да не так? Сколько же можно? Я хотел снова закурить, чтобы немного успокоиться, но пачка, как назло, оказалась пустой. В портфеле лежала ещё одна, запасная, и я полез ее искать на ощупь. Я с трудом отщелкнул замки, залез рукой внутрь, и сразу же наткнулся на гладкий бок Машины Времени.
   – Ага! – подумал я. – Ага! А ведь это выход! Все беды с Машкой начались после появления Влады, именно тогда она начала меня ревновать, раньше бы она и внимания не обратила на лифчики со шпильками. Что, если избавиться от Влады с помощью Машины? Скажем, прилететь в тот самый день, когда она объявилась, с утра залезть в щиток и сломать телефон, чтобы она не смогла до нас дозвониться, чего проще? Или сделать так, чтобы муж застукал ее на день позже. И тогда она припрётся с чемоданами к запертым дверям – мы уже будем на даче. Отлично! Владе ничего не останется, как идти к Зинке, другой ее дальней родственнице.
   Но потом я подумал, что после моего возвращения из Прошлого у Машки могут запросто оказаться карие глаза. Я вспомнил, как они были зелёными, неживыми, и передернул плечами. А в придачу к глазам меня ждет ещё и целый букет мелких изменений, причём на каждом шагу. И не всегда приятных. Даже, как правило, неприятных. Нет, не годится.
   А, собственно, зачем вообще нырять в Прошлое? Если вселенных много, то и Машек тоже – целая куча. Гарем. За чем же дело стало? Кто мне мешает помотаться по мирам и найти почти такую же Машку, только покладистую. И добрую. А ещё – ласковую, живую, умную, весёлую, внимательную, жизнерадостную? И чтоб была капельку наивной. Словом, лучше моей. Стоп! Как это – лучше моей? Лучше – значит другая. Хоть и очень похожая, но всё равно другая. А как же моя Машка? Моя? Её смех, ее голос, ее глаза, жесты, ее изгибы, поворот головы – только ее. И мои. Морщинки вокруг глаз – я знаю их все наперечёт и люблю каждую. Морщинки на лбу – когда хмурится и когда сердится, и когда улыбается – они всегда разные и всегда знакомые, все до единой. Мои. Руки, тонкие и нежные, плечи, чуть сутулые, маленькие и беззащитные. И улыбка. Такая… Словно включается маленький фонарик, от которого кругом становится светло. Эта едва заметная сутулость, эта походка, лёгкая и бездумная, эти морщинки в уголках глаз – да ни за что не поменяю ни на одну модель. Даже если она очень похожа на Машку. Да и окажется ли она лучше на самом деле? Для меня – вряд ли. И не вряд ли, а не окажется. Точно. Потому что Машка – она моя, каждая ее клеточка – моя. Родная. И чем больше я думаю, тем очевиднее, что куда ни глянь – везде тупик, выхода нет, мне никто не нужен, кроме нее. Только вот не знаю, достанет ли мне сил и терпения так долго жить в раздоре. Наверное, нет. Скорее всего, нет. Определённо, нет. Ну и ладно. Пусть всё остаётся как есть, а там – будь что будет.
   Сзади отчаянно загудел клаксон. Что такое? Оказывается, давно горит «зелёный»! Надо же, не заметил, как дотолкался до перекрестка. И «шестёрки» с чёрным котом уже не видно. И дорога впереди свободна до самого горизонта. Я вздохнул и нажал на «газ».
//-- * * * --//
   Машка ждала меня на крыльце, натянуто улыбаясь. Робкая, маленькая, вся какая-то виноватая, смущённая и тихая. Она медленно подошла ко мне, заглянула в глаза и робко взяла меня за руку.
   – Знаешь, – едва слышно сказала она, – я тут подумала хорошенько обо всём, пока ты ехал…. Неправильно я тебе всё говорю. Я не смогу без тебя, я люблю тебя, любого, просто люблю. Я никогда не смогу без тебя, просто – не смогу. А всё остальное – это только нервы.
   – А как же помада? – ляпнул я.
   – Да к чёрту помаду! Это Влады помада, я узнала ее, сама же дарила. И бюстгальтер был ее, и шпилька. Я как про помаду вспомнила, так всё и узнала, будто прозрела. Она, зараза, нарочно подсунула, чтоб нас поссорить. Из вредности.
   Она крепко прижалась лбом к моему плечу и, всхлипнув, зашептала:
   – Славочка, миленький, я больше не буду… ревновать… Дурь это всё.
   – Ну хорошо, – ответил я, – забудем.
   – Да? – обрадовалась она и, оттолкнувшись от плеча, снова заглянула мне в глаза. – Я завтра тебе три свитера куплю, красивых, в полосочку, я недавно присмотрела. И кроссовки… Ты будешь в них по утрам бегать от инфаркта, который я так стараюсь тебе подарить.
   Она вздохнула, глубоко, прерывисто, и улыбнулась.
   – Пойдём, завтрак на столе, я его подогрела.
   И зачем мне нужен свитер, – подумал я с досадой, – если старый ещё не износился? Да ещё полосатый, как у кота Матроскина. Да ещё три. Но идти в магазин всё же придётся, теперь не отвертеться.
//-- * * * --//
   Роман позвонил в половине пятого.
   – Доброе утро, профессор! Я весь день вас вызвонить не могу – то занято, а то вне сети.
   – Какое утро, Роман? Уже вечер.
   – Да? – удивился Роман. – А. Ну конечно! Впрочем, не важно. Я вот по какому поводу.
   Он затих, собираясь с мыслями.
   – Так вот, – взволнованно выпалил Роман, – никакого Мойрагета в ГАИШ нет и никогда не было, Марка Вениаминовича – тоже. Там вообще не знают астрофизика ни с таким именем, ни с такой фамилией.
   – Да, я знаю, Роман. Вернее, я догадался.
   – Когда? – с завистью спросил Роман.
   – Ещё тогда, в парке.
   – А визитка?
   – Что визитка?
   – Откуда у него визитка? Не может же он заговаривать со всеми прохожими на астрофизические темы и всучивать им липовые визитки? Он же не сумасшедший! С нами он столкнулся случайно, а визиточку, выходит, подготовил заранее? Так не бывает.
   – Вопрос в том, Роман, была ли эта визитка у него в кармане ДО ТОГО, как он ее вынул.
   – Это как? – не понял Роман.
   Я промолчал.
   – М-да… – после короткого раздумья произнёс он. – Кто же он такой, чёрт побери?
   – Какая тебе разница? Сумасшедший старик. Или посланец Унивёрсума. Или сотрудник Моссад. Не все ли равно? Забудь. Не было его.
   – Как это – забыть?
   – Так. Не было старика. Не было сектантов. Не было Машины Времени. Ничего не было. Занимайся темой Веремьёва.
   – Но профессор! Я…
   – Тебе что-то неясно?
   Роман надолго замолчал. Было слышно, как он обиженно сопит.
   – Да ясно всё… Только очень уж хотелось хоть одним глазком взглянуть на будущее.
   – На своё? – с иронией спросил я. – Ты хочешь узнать дату собственной смерти?
   – Н-нет… Вообще – будущее. Интересно – что там?
   – Ничего хорошего, там страшно. Я такое увидел, такое узнал, пока искал лекарство… Лучше не знать.
   – Всё равно – жалко Машину, профессор. Столько труда, столько идей, пота! Крови, в конце концов!
   – Ты хочешь ещё больше крови? Мы уже всё обсудили. Нам Машину в руках не удержать. Как только о ней узнают власть имущие, так пиши – пропало.
   – Но без нее мы беззащитны. Даже перед теми же пфальцграфами, чего уж тут говорить о большем!
   – Значит, придётся рисковать, Роман, – со вздохом произнёс я, – другого выхода нет. А с другой стороны, с Машиной опаснее, чем без нее. Причём не только для нас, а для всего человечества.
   – Вы не можете думать обо всем человечестве, профессор – вдруг выпалил Роман, – плевать вам на человечество. Не может человек заботиться обо всём человечестве сразу! Не объять! Ну ладно там, семья, жена, тёща, начальство. А человечество! Оно слишком большое и слишком разное. В смысле – разнородное.
   – Правильно. Только я не хочу, чтобы меня вспоминали вместе с Оппенгеймером, на одной страничке. Только и всего.
   Роман снова засопел в трубку.
   – Ты лучше вот о чём поразмышляй на досуге, – вкрадчиво сказал я, – Ты знаешь, что Вселенная расширяется?
   – Слышал, – неохотно ответил Роман, – и что с того?
   – А знаешь, что она расширяется все быстрее и быстрее?
   – Вроде слышал что-то…
   – Ну и подумай: если Вселенная расширяется ускоренно, значит, в ней имеется какая-то сила, противостоящая гравитации.
   – Ну и что? – нетерпеливо спросил Роман.
   – Чтобы объяснить ускоренное разбегание Вселенной, физики придумали тёмную энергию и теперь пытаются ее найти…
   – Флаг им в руки, – сердито заявил Роман, – а я тут при чём?
   – Вполне может быть, – не замечая его тона, продолжил я, – что тёмная энергия прячется в других, параллельных вселенных. Вернее сказать, ее как таковой не существует, а вселенные, расщепившись, отталкиваются друг от друга, когда расходятся, это их гравитация пробивается сквозь барьер измерений. А чем больше миров – тем сильней их воздействие. И поскольку количество вселенных всё время увеличивается из-за множества расщеплений, то их воздействие растёт. Потому и наша Вселенная расширяется с ускорением.
   – И что? – в голосе Романа проклюнулся интерес.
   – Что-что… Хорошую темку я тебе подкинул? Работай.
   – Блестящую! Нобелевкой пахнет.
   – Дарю.
   – Спасибо, профессор. Я копну.
   – Давай-давай, дерзай. И пока – у меня тут дела…
   – Погодите, погодите… Я понял. Вы ее уже уничтожили?
   – Да, – твёрдо ответил я и дал отбой.
//-- * * * --//
   Тепловоз в тот день пришёл на Узловую весь в крови, в ошмётках мяса, каких-то кишках или других всяких внутренностях, кто ж там разберёт. Он был запачкан по самую крышу, и только в ветровых стёклах остались две прочищенные «дворниками» амбразуры. Пацаны подглядывали за ним через щели забора и шёпотом выдвигали версии появления на локомотиве жутких украшений.
   Версии были одна страшнее другой, и во всех присутствовал Фантомас или американский шпион, а то и оба сразу. Васька предположил, что Фантомас и сейчас сидит в локомотиве. И тут же предложил проверить гипотезу опытным путём, мол, если кинуть обломком кирпича в стекло, машинист непременно высунется из кабины, чтоб отматерить. Тут, дескать, мы и увидим, Фантомас он или шпион. А Вовка тут же возразил, что Фантомас мог убить машиниста и надеть резиновую маску, поди тут отличи, он это или не он. На что Васька резонно ответил, что ни один ихний Фантомас не умеет материться так же лихо, как наш потомственный железнодорожник. С этим доводом пацаны дружно согласились и дали Ваське «добро».
   В окно Васька не попал, кирпич угодил рядом, в зелёный железный бок. Через секунду дверь тепловоза открылась, и из темного нутра высунулась голова в синей форменной фуражке. Голова поделилась соображениями по поводу кирпича, в результате чего мальчишки убедились, что Фантомасом тут и не пахнет. Будто в подтверждение этих мыслей машинист вылез на улицу целиком. Я узнал в нём дядю Мишу, грозу мальчишек Узловой. Дядя Миша, не переставая комментировать кирпичное происшествие, легко спрыгнул на насыпь и направился прямиком к забору. Тут, перед лицом реальной опасности, все фантомасы мигом вылетели из пацанских голов, и ребята бросились наутёк. Дядя Миша так здорово напугал мальчишек, что они несколько часов просидели в своём тайном месте. Я знал, где оно находится – в заброшенном КУНГе, который строители в незапамятные времена забыли на задах Дома Культуры.
   Я постоял немного неподалеку от КУНГа, пытаясь расслышать, о чём говорят зловещими голосами мальчишки. Но до меня долетали только обрывки фраз, а разобрать можно было лишь отдельные слова. Впрочем, догадаться было не трудно. К тому же я помнил, что истина откроется вечером, когда я – мальчишка – подслушаю разговор взрослых. Тогда я и узнаю, что гружёный товарняк на полном ходу выскочил из леса, с поворота на Косой луг как раз тогда, когда пастух перегонял через рельсы стадо. Дорога там идёт под уклон, тормозить бесполезно – поезд промчится до остановки ещё километра полтора-два, а стадо – вот оно, перед носом. Машинист только и успел, что погудеть, надеясь напугать и прогнать с пути хотя бы часть коров. Напугать ему удалось, а вот прогнать – нет. Коровы, увидев несущийся на них огромный, вопящий гудком локомотив, бросились наутёк. Но не в стороны, а вдоль полотна. И как они ни старались, как ни скакали, а удрать от поезда им не удалось. А американские шпионы, конечно, ни при чём.
   Нет, путешествовать в собственное детство совсем не так трогательно, как мне казалось. Детство лучше вспоминать, чем видеть воочию. Потому что всё оказывается не так – и краски не те, и запахи, и размеры. Огромная до необъятности Узловая оказалась крошечным полустанком с жалкими шестью путями и тупиком. Гигантский небоскрёб – типовой девятиэтажкой, а чудо техники, на которое мы бегали поглазеть – обычным старым лифтом с решётчатой дверью, которую надо было открывать вручную. И пруд… он, оказывается, маленький, чахлый и гадко пахнет тиной. Всё же детство надо видеть только детскими глазами. И сохранить в себе детские ощущения. Те самые, когда мир был необъятен. Не разрушая его необъятности циничным взрослым взглядом. И я без сожаления нажал на кнопку возврата.
//-- * * * --//
   Убегал в детство я прямо с участка, с заднего двора. Находился я там один и был занят тем, что собирал мусор и сжигал его в бочке. Бочка страшно чадила, дым ел глаза и отвратительно вонял – то ли резина горела, то ли пластик. Я методично размахивал топором, отсекая ветви от сухого ствола, потом собирал их и бросал в бочку целыми охапками. Огонь сначала затихал, словно испугавшись, но спустя минуту занимался с новой силой, охотно пожирая ветви. Я кинул ему на съедение свежую порцию веток и отошёл к сараю. Рядом с ним, на скамейке, лежал коричневый портфель с двумя замками. Я достал из него пухлую папку и расчётами, взвесил ее в руке. Положил сверху Машину и взвесил снова. А потом подошёл к бочке и бросил всё в пламя.
   Мне не было жалко трудов, не было жалко упущенных возможностей. Я был спокоен и умиротворён. Потому что труды не прошли даром. Во-первых, мне удалось спасти Володю. А во-вторых, с помощью Машины я узнал самое главное. Я узнал, что мы – созданы, а не появились сами по себе. И ещё я понял, зачем мы созданы и зачем живём. Именно это знание и наполнило меня покоем. Всё в жизни – ерунда, всё – мелочи. Абсолюту нужна только душа. И не просто абстрактная душа, а со своим самосознанием, способная отделить себя от окружающего эфира, будучи слитной с ним, умеющая сострадать и любить.
   Души – они живут в едином пространстве, перемешаны, как кальвадос, джин и сок грейпфрута в одном коктейле, в одном тонком высоком стакане. И для того, чтобы научиться отделять себя от остальных, чтобы осознать собственную самость, нам и дано тело. У него совершенно чёткие границы, и оно отделено от окружающей среды ощутимой и прочной оболочкой. С его помощью мы и учимся отделять себя от всего остального. А ещё мы живём для того, чтобы узнать боль утраты. И любовь. Бессмертная душа – она не бессмертна, она просто очень, очень долго живёт. Две тысячи лет назад жил Христос. Это для нас огромный срок, немыслимый, грандиозный. А сколько живёт душа? Десять тысяч лет? Сто тысяч? Миллион или, может, миллиард? Долго, очень долго, но всё же не бесконечно. Бесконечного нет ничего, сама Вселенная когда-нибудь исчезнет, растает, пропадёт. Значит, и душа не вечная. Не исключено, что она может и погибнуть раньше срока, мало ли какие там бывают обстоятельства и катаклизмы. И для того, чтобы души знали, что конец неизбежен и безвозвратен, и придумана смерть человека. Потеря близкого – такой сильный удар, который не забудется никогда. Пережившие этот удар души будут бережнее относиться друг к другу, и спокойнее воспримут собственную кончину, уже безвозвратную. Вот цель нашей жизни на Земле. А зачем понадобились Создателю души – этого я не знаю. Может быть, ему одному просто скучно? Как тем же пчёлам не дано знать, что от них нужен только мёд, нам не узнать, зачем мы понадобились Абсолюту. Если и ему нужен только мёд – это было бы обидно. А наш мёд – это наши мысли? Или наши чувства? По образу и подобию своему… Правильно, это не значит, что Он выглядит так же, как мы, с руками, ногами, глазами. Это значит, что у нас такие же понятия добра и зла, как у Него, и схожая логика.
   – Слава! – услышал я Машкин голос, – Сла-а-ава!
   – Что?
   – Слава, ты где?
   – Я у бочки, мусор жгу.
   – Нечего тут рассиживаться, – Машка выглянула из-за летней кухни, – принеси воды!
   Я подбросил в бочку свежую охапку сухих веток, прихватил два ведра и нехотя поплёлся к колодцу.
   – Ты что? – спустя пять минут возмущалась Машка, – Ты что? Вода холодная, руки ломит, разве такой пол вымоешь? Иди, принеси воду из бочки.
   Я пожал плечами, выплеснул воду на газон и пошёл к бочке.
   – Ты куда вылил воду, а? На цветы! Она ж холодная. Хо-лод-на-я! Цветы могут погибнуть! Думать надо!

   …Возле бочки, по разные стороны забора стояли тётя Глаша и Юрий Васильевич. Тётя Глаша и старательно протягивала поверх рабицы правую руку, тянула ее изо всех сил, даже привстала на цыпочки.
   – Всё что ли? – деловито спросил ее Юрий Васильевич. – Больше не можешь?
   – Всё, Юра, больше не могу.
   – Ну ладно… Значит, смородину буду сажать тут – произнёс Юрий Васильевич и вонзил лопату в землю.
   Жизнь шла своим чередом.

Аркадий Евдокимов Принцип причинности, или Мойрагет, вершитель судеб