Маргарита Федоровна Альбедиль
Вечная Индия: духовный путеводитель

   Для большинства наших соотечественников Индия – далекая, пугающая и – что греха таить? – не самая привлекательная страна. Для тех, кто там побывал, она чаще всего ассоциируется с морем и пляжами; особенно популярен курорт Гоа. Еще называют Тадж-Махал, припоминают слонов и специи, священных коров и женщин в сари, чай и танцы. И, конечно, все знают Камасутру.
   Однако стремятся поехать в Индию лишь немногие. Это можно понять: европейский комфорт, даже относительный, там можно найти далеко не везде. Надписи на английском языке тоже не часто встретишь, а многие индийские слова с первого раза не выговорить даже человеку, знакомому с иностранными языками.
   Автобусы ходят не по расписанию и совсем не обязательно привезут вас в тот пункт, который обозначен на табличке на лобовом стекле. Водители не соблюдают правил движения, на улицах кишат невообразимые толпы, а грязь и нищета устрашают. К этому нужно добавить трущобы, в которые страшно заглядывать, хотя там, если верить фильму, иногда вдруг и появляются миллионеры. Справедливости ради стоит заметить, что Индия – это также и страна атомных реакторов и едва ли не лучших в мире компьютеров, но об этом почему-то вспоминают редко.
   Обычно образ Индии, составленный по фильмам, теленовостям, печатным СМИ да рассказам знакомых и друзей, так и остается туманно-расплывчатым. Даже в образованных кругах царит немало заблуждений относительно Индии. Это и немудрено: она слишком неохотно приоткрывается европейцам. Да и мы сами, как известно, «ленивы и нелюбопытны».
   Особенно запутанна и непонятна ситуация с индийскими религиями, а они образуют фундамент жизни в этой стране. К примеру, Индию ошибочно считают буддийской страной, а всех ее жителей называют индусами, хотя индус и индиец – не одно и то же. Индус – это последователь индуизма, а индиец – житель страны, поэтому буддист может быть индийцем, но не может быть индусом. Довольно часто путают индуизм с иудаизмом, а про сикхов и джайнов многие вообще не слышали или имеют о них самые смутные представления.
   Разумеется, все знают, что такое йога и кто такой гуру. Но для подавляющего большинства йога сводится к экзотическим физическим упражнениям, а ее духовная и философская стороны постигаются гораздо труднее, хотя индийские наставники считают Россию одной из самых грамотных в этом смысле стран. Что же касается гуру, то его роль нередко приравнивают к роли если не школьного учителя, то вузовского преподавателя, хотя она мало сопоставима с ними.
   Однако йога и гуру – лишь крошечная часть необозримого религиозного космоса Индии. А он здесь всеобъемлющ настолько, что разграничить религию и другие сферы жизни практически невозможно, включая даже такие далекие от нее области, как гигиена, экономика или политика. Вне религии не остается ничего. Мир и война, социальный порядок и труд, философия и отношения полов, правила поведения и устройство семьи, разные стадии жизни и смерть и даже посмертное существование – все это находится в ведении религии.
   Вот почему не будет преувеличением сказать, что Индия – страна абсолютной религиозности. При населении более миллиарда человек лишь менее одного процента не связывают себя с религиями. При этом религия для индийца – естественное чувство, а не обязанность, навязываемая традицией. Это необсуждаемая и само собой разумеющаяся потребность, которая сродни потребности в воздухе, воде или еде.
   Именно религиозное, и никакое другое, отношение к действительности задает здесь систему отсчета главных жизненных ценностей, как и горизонт самоопределения. А подобное отношение предполагает в первую очередь эмоциональное восприятие мира, и только потом уже его познавательное освоение. И, конечно, оно предполагает ощущение некоей тайны мироздания… При таком отношении к жизни она не может не поддаваться преображению через религиозные действия, а возможность преображать жизнь, переосвящая ее, – одна из самых волнующих и заманчивых для человеческого существа.
   На Западе Индию называют иногда «музеем религий». Это действительно так. Здесь представлены все мировые конфессии – буддизм, христианство, ислам.
   Помимо индуизма, главной религии страны, существует и другие национальные религии, например джайнизм и сикхизм. Живут здесь и парсы – так называют потомков зороастрийцев, пришедших в Индию из Ирана около тысячи лет назад и обосновавшихся в районе современного Гуджарата. Есть в Индии и еврейская община, сложившаяся в результате нескольких волн эмиграции. В глухих, удаленных от городов сельских уголках до сих пор живы также и архаичные племенные культы. Кажется, не осталось такого духовного эксперимента, который не был бы поставлен в Индии. Но в отличие от музейной экспозиции, где выставлены изъятые из живого обращения экспонаты, все религии Индии вполне действенны и представляют собой яркое многоликое единство. Они воплощаются в разных самобытных вариациях и пронизывают всю плоть индийской жизни, создавая ее неповторимую общую пеструю палитру.
   С помощью этой книги читатель может попытаться самостоятельно открыть для себя религиозную Индию, точнее, начать это открытие. Не устарели слова известного религиоведа М. Элиаде, утверждавшего на закате своей жизни, что «открытие Индии продолжается по сей день, и ничто не обязывает нас предполагать, будто конец его близок. ‹…› Открытие Индии может прекратиться только тогда, когда иссякнут творческие силы Запада». Не хотелось бы, чтобы эти силы иссякли.
   Труд по знакомству с «Индией духа» легким назвать нельзя. Нужно приготовиться к тому, что придется пересматривать или даже совсем отказываться от многих привычных стереотипов и стандартов, которые мы привыкли связывать с религиозной жизнью. Начать с того, что в индийских языках нет слова религия в привычном понимании, то есть как то, что соединяет человека с богом, да и понятие бога тоже далеко не всегда присутствует или совпадает с нашей.
   Западному понятию религия соответствует санскритский термин дхарма, который происходит от индоевропейского корня дхар со значением «поддерживать». Таким образом, дхарма – это то, на чем держится мир, общество, человек, то, что дает опору в жизни.
   Точного эквивалента в русском языке это сло во не имеет. В зависимости от контекста оно обычно переводится как «правило, норма, религиозный долг, закон, обязанность, устои, правда» и т. д. Чаще всего дхарма означает совокупность правил, прежде всего ритуальных, неукоснительное соблюдение которых является главным усло вием сохранения необходимого порядка. Но понятие дхармы открыто; оно таит в себе еще не познанные потенции и не открытые возможности для более глубокого постижения и нового истолкования в каждую эпоху.
   Общемировоззренческий смысл дхармы рельефнее раскрывается в сопоставлении с другими ключевыми понятиями индийского религиозного комплекса. Среди них в первую очередь нужно назвать карму, которую обычно трактуют как закон морального возмездия – воздаяния или закон причинно-следственной зависимости. Человек, не соблюдающий дхарму, заслуживает по закону кармы худшее перерождение, а тот, кто накапливает дхарму как религиозную добродетель, обеспечивает себе лучшее перерождение в будущем.
   Другое важное понятие, сансара – это бренный мир конечного и преходящего, колесо чередующихся рождений и смертей, в котором мы вращаемся как белка, пока не избавимся от тягот мирского бытия и не достигнем духовного освобождения – мокши или нирваны, то есть окончательного выхода из этого затягивающего круговорота. Полное духовное освобождение провозглашается высшим человеческим идеалом.
   Дхарма – понятие, гармонизирующее разные религии. Здесь уместно вспомнить слова Ауробиндо Гхоша, считавшего, что именно Индии предстоит в будущем дать миру религию, в которой гармонично сольются все верования, науки и философии, превратив человечество в единую душу. Возможно, так и будет.
   Если о России говорят, что она показывает всему миру пример того, как не надо жить, то в случае с Индией дело обстоит как раз наоборот.
   Она показывает, как жить надо, хотя проблем и недостатков и там хватает.
   Главное, чему стоит поучиться у этой страны, – ее извечный духовно-религиозный взгляд на мир, жизнь и место человека в нем. Индия дала миру бесценные уроки мудрости. Это – Великий Учитель, и с ее религиозным наследием стоит познакомиться поближе. А это можно сделать не только в Индии, но и здесь, в России, читая книги, слушая лекции, знакомясь с картинами и фильмами.
   Пусть эта книга кому-то поможет сделать первый шаг в увлекательном путешествии по маршрутам индийской духовности, а кому-то – вспомнить уже знакомое. Ну, а если читатель отважится поехать в Индию, то она станет полезным подспорьем, помогающим разобраться в хитросплетениях индийских религий.

Глава I
«Вечный закон»

   Слово индуизм придумали европейцы в конце XVIII – начале XIX века, когда британским колониальным властям понадобилось обозначить тот необозримый комплекс разнородных верований, культов, ритуалов, социальных отношений, философских взглядов, эстетических канонов и т. п., с которым они столкнулись в Индии. Сами индийцы называют свою религию санатана-дхарма, что значит «вечный закон» или «вечное учение».
   Индуизм, главная религия Индии, – это необычайно пестрый конгломерат самых разнообразных идей, течений, направлений и школ, поэтому иногда его называют парламентом религий. Немецкий писатель Герман Гессе, увлеченный Индией, считал индуизм религией «гениальнейшей, по своей пластичности не имеющей себе равных».
   Вся жизнь страны буквально пропитана индуизмом, он ощущается повсюду, а не только в храмах: на улице, в кафе, в глазах и улыбках людей, в их отношениях между собой и к окружающему миру. Это неудивительно, поскольку индуизм – не только и не столько религия, сколько идеология, основанная на традиционной индийской культуре, а также образ жизни, проверенный многими поколениями. Для миллионов жителей страны индуизм означает выверенный и безошибочный способ ощутить себя индийцем.
   Европейцам непросто постичь суть этой религии. У нее нет основателя и нет всеми почитаемой канонической книги. В ней нет и не может быть доктринальных ересей, как нет и центральной единой доктрины, обязательной для всех. В индуизме мы не найдем противопоставления тела и души, идеального и материального, разума и чувства и прочих привычных нам оппозиций. Нет понятия греха и образа кающегося грешника.
   В лоне индуизма вполне мирно сосуществуют аскетические воздержания и экстатические оргии, принцип ненасилия и кровавые жертвоприношения и многие другие, казалось бы, несоединимые крайности.
   Боги в индуизме не обладают особой святостью сами по себе. Они освящают повседневную жизнь людей и только в этом смысле приобретают сакральность. Ни в местном, ни в общеиндийском масштабе в индуизме нет единой централизованной организации, наподобие христианской церкви. Храмы были и остаются автономными образованиями, не подчиненными какому-либо высшему духовному лицу. Наконец, индусом стать нельзя, им можно только родиться. Да и говорить о среднестатистическом индусе невозможно: он рожден в определенной касте, принадлежит к какому-либо направлению и совершает обряды, которые соответствуют его наследственному статусу, возрасту и положению.
   Впрочем, очертания индуизма в современном мире меняются. Сейчас, например, на Гавайях существует индийский ашрам – центр индусской диаспоры США. Его основал американец, которого считают индусским гуру, хотя он и не рожден в индуизме.
   Приверженцы индуизма составляют примерно 80 % населения страны. Вместе с индусами Непала, Пакистана, Бангладеш, Шри-Ланки, Индонезии, ЮАР и других стран их насчитывается около миллиарда человек. А это значит, что если не каждый шестой, то уж точно седьмой житель Земли – индус по вероисповеданию, и индуизм считается одной из самых распространенных религий мира.

Миф – школа жизни

   Индуизм, в отличие от догматических религий Писания – христианства, иудаизма и ислама, – религия по преимуществу мифологическая. Это значит, что те, кто считает себя индусом, превыше всего ценят в своей религии мифы и связанные с ними ритуалы. Они убеждены, что именно мифы надежно связывают их с тем, что существует за видимой «поверхностью жизни», и служат в ней самым надежным ориентиром.
   Нам это может показаться странным, потому что для нас мифы – это выдумка и фантазия, то, чего быть не может. Но для индийцев миф – это прежде всего особый способ мировосприятия. Человек мифологический ощущает себя неразрывно связанным с космосом и космическими ритмами, в то время как сущность человека исторического, то есть нас с вами, заключена прежде всего в его связи с историей.
   Как известно, мощный мифологический пласт составлял исторический фундамент духовной культуры любого народа. Со временем он порождал другие формы познания, обособившиеся от него: литературу, искусство, философию и т. п.
   Сама же мифология отходила на задний план, чаще всего сохраняясь где-то в простонародной периферии и маргинальных сферах культуры. Поэтому мы привыкли считать миф реликтом древней культуры, невозвратно ушедшим в прошлое. Действительно, именно такое положение вещей существовало в нашей западной цивилизации.
   Но в Индии все было не так. Как ни в какой другой стране, там никогда не затухал живой процесс мифотворчества. Как говорила Индира Ганди, «наши мифы и легенды – это не повествования былых времен, а живой опыт, через который заново проходит каждое новое по коление. Это важная часть повседневной жизни Индии. Мы постоянно ссылаемся на мифы и легенды, на героев эпоса, когда нам нужно про яснить мысль или утвердить моральную по зицию».
   В самом деле, мифы до сих пор существуют в этой стране как живые действенные творения, и потому они полны неиссякаемой творческой энергии и могут в полной мере служить прекрасной школой жизни.
   Именно они были и остаются проверенным и надежным способом организации всего основного материала духовной традиции индуизма. С их помощью на протяжении даже не веков, а тысячелетий наиболее успешно отбирали, фиксировали, копили, классифицировали и сохраняли важнейшие религиозные знания. Они всегда служили исправным механизмом социальной и культурной памяти. Наконец, они объясняли настоящее, как бы освещая и освящая его из глубин прошлого, и они же помогали предвидеть будущее – и это еще не все, на что способны мифы. До сих пор они помогают осмысливать многие современные ситуации, переживать и выбирать правильные поведенческие стратегии.
   Вот конкретный пример: в Индии всегда был очень популярен древний миф о пахтании океана. В нем повествуется о том, что некогда богам понадобилось испить амриту – волшебный напиток, божественный нектар, способный даровать бессмертие. Добыть его можно было только из первозданного океана. Призвали боги своих давних врагов – асуров, или демонов, пообещав поделиться напитком, если удастся его достать.
   Боги и асуры стали пахтать океан, взяв змея Васуки и обернув его вокруг огромной горы Мандары, служившей мутовкой: боги держали змея за хвост, а демоны за голову. Так они пахтали океан не один десяток лет, пока из него не появился наконец сосуд с долгожданным напитком. Но еще раньше возникло из океана множество чудесных вещей, а также и смертоносный яд, грозивший уничтожить все живое во вселенной. Ради спасения жизни на земле всемогущий бог Шива проглотил этот яд.
   Образы этого популярного мифа часто используются в Индии и сейчас, причем не только в художественной литературе, что было бы вполне понятно, но и в политике и в других, далеких от литературы сферах. Так, в 80-х годах прошлого века в Гималаях из-за снежного обвала оказалось погребенным установленное американцами на горе Нанда-Деви следящее устройство с энергоблоком, и возникла угроза ядерного заражения. Тогда в одной из индийских газет появилась статья, где было написано следующее: «В индийской мифологии есть рассказ о пахтании океана и о том, как Шива хладнокровно проглотил появившийся из него ужасный яд во имя спасения всего живого. Сейчас индийским ученым предстоит найти менее драматический, но столь же эффективный способ обеззараживания адского плутониева устройства, установленного на высотах Нанда-Деви».
   Заметим, не приказы и не призывы к гражданской совести, а апелляция к древнему мифу признана, видимо, самой эффективной мерой воздействия на сограждан. Таким образом, мифологическое сознание продолжает доминировать у подавляющего большинства индийского населения, исповедующего индуизм и не страдающего, по выражению К. Г. Юнга, от «переразвитости культуры».
   Вот почему надежным ключом к пониманию многих особенностей индуизма может послужить не что иное, как его мифологичность. С ней связана одна из базовых индуистских идей – идея близости богов, природы и человека, образующих треугольник сложных, но гармонических взаимосвязей и взаимодействий.
   Мифологическое по сути своей – или даже мифо-магическое – мировидение не могло не породить мистицизм, который всегда составлял существенную часть индуизма, а в ходе современной его эволюции выдвинулся на первый план и привел к экспансии индуизма в страны Запада.
   Даже с философией мифология образовала совсем представимое для западного ума симбиотическое соединение. В индуистской философии нет того четкого водораздела, который в свое время обозначил Платон: «Здесь кон чается философия и начинается миф». В школах даршанах, которыми представлена философия индуизма, существует как бы два рода знания: к одному относились теоретические изыскания школы, а к другому, можно сказать, фоновые знания, то есть то, что принималось без дальнейших разъяснений и доказательств.
   Не в последнюю очередь этот фон составляли важнейшие, базовые мифологемы: предполагалось, что школа развивает заложенные в них древние ин туиции. Возможно, именно поэтому школы не сме няли и не отрицали одна другую, как на Западе, а существовали в полифоническом единстве. Каждая из них вела свою «мелодическую линию» в сложной философской проблематике, и каждая предлагала своим адептам целостное пред ставление о мире и о месте человека в нем.
   Особенно много примеров связи индуизма и мифологии можно обнаружить в искусстве и литературе. Вот один из них. Основной сюжет древней ведийский мифологии – борьба громовержца Индры с демоном Вритрой, имя которого означает «препятствие». Преодолев силу этого препятствия, Индра своим оружием ваджрой вскрывает изначальный холм, на котором лежит демон, освобождает главные стихии – огонь и воду и, как демиург, порождает космос. Основной сюжет эпоса Махабхараты, который считается энциклопедией индуизма, – борьба противоборствующих кланов Пандавов и Кауравов, которая потом вылилась во всеиндийскую «битву народов», – это не что иное, как вариация или даже слепок ведийского мифа о борьбе Индры и Вритры, богов и асуров, или шире – напоминание о непрекращающейся борьбе между дхармой, всемирным законом, и адхармой, беззаконием, вечный конфликт между которыми создает историю человечества.
   Вплоть до сегодняшнего дня мифология продолжает служить главной питательной средой не только для многих авторских литературных произведений, но и для бурно развивающихся радио, телевидения, аудио– и видеоиндустрии.
   Ярко выраженным мифологическим характером отмечена деятельность коммерческого кинематографа: подавляющее большинство фильмов так или иначе связано с мифологическими темами и образами. Пьесы на мифологические сюжеты не сходят со сцен индийских театров. Открытки, плакаты, календари, комиксы и прочая подобная продукция, выпускаемая огромными тиражами, газеты и журналы самой разной направленности также активно используют популярные мифы.
   Мифологические эпизоды и персонажи оправдывают и объясняют особенности подавляющего большинства индийских праздников.
   Так, в месяце карттика (октябрь-ноябрь) вся Индия отмечает дивали, или дипавали (букв. «ряд светильников»), праздник света и огня, соседствующий с осенним равноденствием. Во всех районах Индии его отмечают по-разному; по-разному объясняют и его происхождение. Самая распространенная версия связывает его с богиней счастья, богатства и процветания Лакшми, супругой солнечного бога Вишну. По древнему мифу, эта прекрасная богиня появилась на свет в незапамятные времена, когда боги и демоны пахтали молочный океан, добывая напиток бессмертия. Она вышла из этого океана в белоснежных одеждах, на лотосе, и с тех пор повсюду сопровождает своего возлюбленного супруга, бога Вишну.
   Одним из наиболее благоприятных ее обликов – в магическом отношении – считается Дипалакшми, то есть Лакшми со светильником. По поверьям, в день Дивали Лакшми спускается с небес и обходит землю, а люди празднуют ее появление на свет, случившееся некогда в ночь новолуния, и ее приход, которого ждут в каждом доме.
   Но богиня заглядывает только в чисто убранные и ярко освещенные жилища, где живут в мире и согласии. Поэтому главная подготовка к празднику состоит в уборке улиц и домов, в приобретении новой одежды и украшений и в замене старой посуды, особенно глиняной, на новую.
   С помощью мифов индусы объясняют нормы родства и правила поведения, обосновывают политические и социальные идеи, призванные интегрировать разные религиозные и этнические группы в те или иные сообщества. Мифологические символы и сюжеты служат надежной основой и для моральных и эмоциональных оценок различных событий и их участников.
   Наконец, мифологические имена задействованы даже в бизнесе, где они используются для названий фирм, их продукции и в рекламе. Они популярны также в частном и государственном туризме, для названий отелей и привлечения туристов в места, окрашенные магическим колоритом, связанным с мифическими эпизодами.
   Все это способствует не только более глубокому укоренению мифологии, но и унификации ее образов, которые в прежние времена были открыты для разнообразных интерпретаций. Итак, мифология не только скрепляет разные части индуизма, но в конечном итоге выполняет важнейшую задачу, способствуя выработке национального самосознания и того, что называется национальной идентичностью.
   Естественно возникает вопрос: в чем же причины столь долгой жизни мифологии и ее несокрушимо прочных позиций? Их несколько. Прежде всего, это численное преобладание сельских общин, в которых мифы остаются главным источником традиционной образованности. Да и в современных городских школах юные индийцы учатся по учебникам, в которые вошли важнейшие мифологические истории, персонажи и эпизоды.
   Но, думается, главная причина лежит не на поверхности. Она – в общей ориентации индийской духовной культуры на развитие единства личности, когда бессознательное интегрировано в сознание и когда противоположности человеческой природы не противопоставлены столь фатальным образом, как в западной культуре, где утрачена всякая сознательная связь между ними, а гармонично объединены, как в мифах.

Мир как игра

   В индуизме мы не найдем ничего от привычной для нас библейской суровости. Он скорее напоминает нескончаемую, многоцветную, виртуозную игру, в которую вовлечено все живое и в которой невозможно не участвовать. Все образы мира явлений, как и сам этот мир, воспринимаются как мимолетная игра быстро сменяющихся форм.
   Игру как важный принцип культуры, в том числе и духовной, многие стали всерьез воспринимать после теории «человека играющего», которую создал в 30-х годах XX века нидерландский историк и культуролог Йохан Хёйзинга. Этим понятием был обозначен тот важнейший мировой слой, в котором происходит встреча, столкновение, наконец, переворачивание и взаимопревращение противоположных начал и где происходят самые напряженные процессы жизни.
   И хотя Й. Хёйзинга обращался главным образом к весьма поздним феноменам культуры, таким как «осень Средневековья», барокко и т. п., в принципиальных чертах он соотнес теорию игры с представлениями о временной многоярусности человеческого существования.
   Игра не может не привлечь. Она обособлена от обыденной жизни и лежит за пределами насущного удовлетворения жизненных потребностей; она связана со свободой, свободной деятельностью. Вряд ли можно по-настоящему играть по приказу. Игра противостоит серьезному, хотя при этом может быть и по-настоящему серьезной. Игра лежит за пределами мудрости и глупости, не знает различения истины и лжи и выходит за рамки противоположности добра и зла. Игра пронизана ритмом и гармонией; самыми тесными и многообразными узами она соединена со всевозможными проявлениями прекрасного.
   И это еще не все. Одной из важнейших черт игры Й. Хёйзинга считал ее иррациональный характер: «Она не может опираться на какой-либо рациональный фундамент, поскольку разум ные основания ограничивали бы ее пределы только миром человеческим». Более того, игра как особая реальность, находящаяся за пределами повседневности, не может быть привязана ни к определенной ступени духовной культуры, ни к определенной форме мировоззрения.
   Математик и философ нашего времени В. В. На лимов уточнил хёйзинговское понятие игры, применив его к Востоку: «У европейца, начинающего знакомиться с Востоком, – пишет он, – представление о мире как об игре вызывает наибольшее недоумение – все кажется унизительным, нарочито несерьезным. Но в вероятностной интерпретации все выглядит иначе. Игра – это возникновение размытой, вероятностно взвешенной ситуации…»
   Многие индуистские представления подтверждают эти слова: они издавна были тесно переплетены и связаны с игрой, претворяющей бытие и создающей свой мир. Здесь мы находим самые разные виды игры: языковую и ритуальную игру, философский диспут и эротические забавы, праздник как игровое действо и власть как жестокую игру.
   Первым в этом ряду «игроков» стоит назвать язык. Он не просто обозначал реальность, а творил и моделировал мир, подсказывал, как его воспринимать. В древнеиндийском мифе об установлении имен создатель порядка, он же Всеобщий Ремесленник, знающий все состояния и все существа, «дает имена», то есть называет богов, предметы, явления, вещи и т. п. Акт называния таким образом осмысливался как акт творения, а речь осознавалась как вид творческой деятельности.
   За верой в «священное присутствие слова» скрывается особое, мифологическое по сути своей восприятие языка как непо средственного воплощения бытия. Такой язык и не обязан служить средством передачи информации, как мы к тому привыкли. Его назначение в другом: показывая полноту бытия, он обладает гораздо большей символической глубиной и выразительностью.
   В самой сущности языка есть нечто, что подталкивает к раскрытию этой вечно ускользающей реальности; и в самих словах, и в их фонетических рисунках, и в «боковых смыслах», как в эхе, можно уловить ее отзвуки.
   Не потому ли индуистская традиция всегда была так пристрастна к разного рода языковым играм: метафорам, притчам, загадкам, иносказаниям, намекам, афоризмам и т. д.? К примеру, древняя поэзия вед воспринималась как посредница между Небом и Землей, между миром божественным и человеческим.
   Поэт кави, мудрец риши действовал как демиург, и главным орудием его деятельности была речь, воплощенная в образе богини Вач, почитаемой как важный космогонический принцип. В древних ведийских гимнах о ней говорится, что она «несет» богов и из своего лона «расходится по всем существам», «охватывая» их. «Я рождаю отца на вершине этого мира, мое лоно в водах, в океане, оттуда расхожусь я по всем существам, я касаюсь теменем этого неба. Я вею как ветер, охватывая все существа по ту сторону неба, а здесь, по эту сторону земли, – такая я стала величием», – говорит богиня речи.
   Древнеиндийские поэты расчленяли слово, стих на звуковые сегменты, выбирали те из них, которые в сумме, но не обязательно в том же порядке составляли имя божества – того, кому посвящен гимн, и как бы разбрасывали эти звуки по стиху, после чего собирали их в анаграмму, тайно указывавшую на зашифрованное имя восславляемого божества. Поэтическая речь при этом становилась настоящим полем для языковых игр.
   Разновидностью игры было использование не только слов, но и различных языковых шифров, например мистических звуков для выражения духовного опыта. Так, тайным, двусмысленным, воспринимаемым как темный языком написаны многие тантрические сочинения, в которых состояния сознания часто выражены через эротические термины. Такой язык скрывал учение от непосвященных, а ученика вводил в ситуацию парадокса, разрешение которого было необходимо для его духовного роста.
   Не менее ярким, чем язык, примером игрового претворения мира в индуизме являются мифы и разного рода мифические персонажи. «В каждой из этих причудливых оболочек, – пишет Хёйзинга, – в которые миф облекал все сущее, изобретательный дух играет на рубеже шутки и серьезности. ‹…› В мифе и в культе… рождаются великие движущие силы культурной жизни: право и порядок, общение, предпринимательство, ремесло и искусство, поэзия, ученость и наука. Поэтому и они уходят корнями в ту же почву игрового действия».
   Индуистские боги, число которых, даже приблизительное, назвать невозможно, смешиваются друг с другом самым причудливым образом, переходя друг в друга, возникают и исчезают – все это похоже на игру света и тени, бесконечный игровой хоровод. Вишну, один из главных индийских богов, появляется в облике то черепахи, то карлика, то прекрасного пастушка или справедливого царя. Лики богов – мелькающие и сменяющие друг друга образы, порой не имеющие четких очертаний. Они легко сбрасывают свои одежды-имена и обнаруживают единую для всех суть. За ними угадывается некий высший образ, который, как бы играя, творит мир.
   Два индуистских понятия выразительно передают эту многоцветную божественную игру – иллюзия майя и игра лила.
   Танцующий Шива, бог космической игры, с помощью этой магической силы майя в танце порождает видимость всех существ и вещей в мире. Считалось, что танцевальные движения и позы были созданы им в незапамятные времена и что их ритуальное воспроизведение может защитить мир. Танец имеет следствием также и метаморфозу танцовщика, который в экстатических движениях как бы отдает свое тело божеству. В средневековом южноиндийском сказании «Пурана о священных играх Шивы» запечатлены игры божества с людьми и для людей.
   Но майя – это и не что иное, как неведение, то есть не просто невежество или ложное знание, но единственный доступный человеку способ восприятия мира и вместе с тем способ его существования.
   Весь этот феноменальный мир, этот красочный, быстротекущий и умопомрачительно захватывающий спектакль – не более чем иллюзия, навеянная неведением. Истинная реальность не сокрыта, она всегда пребывает в нас и с нами, но естество мира дано увидеть лишь тому, кто обрел дар истинного видения и вслушивания, кто способен эту реальность непосредственно прозревать за играющими переливами иллюзии майи.
   Другой термин, лила, означающий игру, притворство, развлечение, приложим обычно к деяниям бога, которые он легко, играючи совершает по собственной воле; эти деяния воспроизводятся в народных мистериях. Так, в Северной Индии, где распространен культ Рамы, одного из воплощений бога Вишну, в дни праздника дасеры, посвященного его победе над царем демонов Раваной, исполняется рамлила – мистериальная народная драма. Обычно в ней участвуют все жители селения или городского района, и это участие является актом благочестия; оно не требует никакой специальной профессиональной подготовки.
   Помимо праздника рамлила может специально исполняться в течение нескольких недель. Заканчивается она сожжением трех гигантских чучел демонов, символизирующим победу Рамы над врагами.
   С культом другого вишнуитского божества, Кришны, связана сходная мистериальная драма под названием Кришналила. Ее участники воспроизводят хорошо известные им игры и забавы юного божества Кришны с пастушками гопи, которых он очаровывал сладкозвучными мелодиями флейты. Все они были в него влюблены, а он охотно заигрывал с ними и дарил им свою благосклонность. Во время танцев Кришна и его возлюбленная Радха находились в центре, а все остальные водили вокруг них хороводы. Благодаря своей магической силе Кришна принимал самые разные образы, так что каждая пастушка была уверена, что он танцует именно с ней.
   Игровой характер имели и диспуты, главная стихия индийского философствования. Нередко они походили на ожесточенные и азартные спортивные состязания: борьба велась по строгим правилам, за их соблюдением следил судья, побеждал сильнейший. Древние и средневековые философы, выступавшие перед придворной аудиторией, пресыщенной утонченными дискурсивными играми, должны были владеть искусством ведения спора, которое означало умение правильно задавать вопросы и отвечать на них.
   Итак, игра всегда была разнообразно вплетена в разные пласты индуизма, действуя как модель духовного опыта. Существуя на грани спонтанности и порядка, она была и остается неустранимым и очень привлекательным способом бытия человека в мире.

Фаллические святыни

   Шива, один из самых популярных индуистских божеств, носит титул Лингараджа, что значит Царь лингама, фаллоса, детородного органа.
   Культ фаллоса возник в Индии в доисторические времена, и с тех пор традиция его почитания, видимо, не прекращалась. Арийские племена, пришедшие на северо-запад страны во второй половине 2-го тысячелетия до н. э., отмечали в древнейшем сборнике гимнов, Ригведе, что аборигены поклоняются шишна-дева, то есть богу лингама.
   Эта древняя традиция, нередко шокирующая европейцев, сохраняется в Индии и сейчас. В индуизме лингам воплощает неистощимую животворную силу и неиссякаемую творческую энергию Шивы и служит его самым известным образом.
   Лингам почитается по всей Индии, и его разнообразные изображения можно увидеть не только в шиваитском, но и в любом другом индуистском храме страны. Чаще всего они представляют собой цилиндрический или конусообразный столбик, сделанный из камня, глины, дерева или металла. Иногда на него надевают футляр в форме головы. Лингам нередко существует в соединении с йони, женским детородным органом, изображенным в виде овала или треугольной призмы.
   Легенд о лингаме не счесть. По одному из преданий, он некогда отделился от Шивы из-за проклятия мудрецов, возмущенных тем, что Шива обольстил их жен. Потом они сжалились над любвеобильным богом и предложили его супруге Парвати найти для лингама подходящее место. Не колеблясь богиня укрепила лингам в своем детородном органе и тем самым утвердила на века фундаментальную идею двуединства мужского и женского начал.
   Нередко изображения лингама предельно реалистичны и вызывают вполне конкретные ассоциации, связанные с плодородием и чадородием. Но для индусов лингам – прежде всего важнейший символ божества, выражение того глубинного и невыразимого смысла, который заставляет задуматься о тайнах жизни.
   Известный религиовед М. Элиаде вспоминал, как лингам помог ему понять символическое значение религиозного образа. «В Индии, – писал он, – мне пришлось пожить в одном бенгальском селе, и там я видел женщин и девушек, трогающих и украшающих лингам, фаллический символ, вернее, каменный фаллос, точно воспроизведенный с анатомической точки зрения; и, конечно, женщины – по крайне мере, замужние – не могли не знать его физиологическую природу и назначение. Так я постиг, что в лин гаме мыслимо усмотреть символ. Лингам заключал в себе тайну жизни, созидания, плодоносности, которые проявляют себя на всех космических ступенях. Это был не банальный мужской член, это была эпифания Шивы. Возможность такого религиозного умиления через образ и символ открыла для меня целый мир духовных ценностей».
   В самом деле, символическое значение лингама обеспечило ему почти безграничное применение в религиозной и магической практике, удовлетворяя самые разнообразные ожидания верующих.
   Женщина, мечтающая забеременеть, будет осыпать лингам цветами и просить у всемогущего Шивы послать ей дитя. Мистик, желая выразить свою бесконечную привязанность к возлюбленному божеству, пропоет в честь лингама гимн, славящий его. Йог или отшельник, готовясь погрузиться с помощью медитации в глубины духа, станет созерцать лингам. «Тот, кто почитает лингам как первопричину всего сущего, источник сознания и субстанцию вселенной, тот ближе и дороже мне, чем любое другое существо» – эти слова, согласно «Шива-пуране», произнес сам Шива.
   Среди почитателей лингама особняком стоят лингаяты, которые называют себя также вирашайва – «героическими шиваитами». Для утверждения величия своего бога они обычно рассказывают легенду из «Линга-пураны», священного индуистского текста.
   Согласно ей, в изначальные времена среди вод первозданного Мирового океана наслаждался покоем огромный змей Шеша, на котором возлежал могучий бог Вишну. Из его пупка вырос цветок лотоса с богом Брахмой. Боги заспорили между собой о том, кто же из них самый великий и кто создал Вселенную. Каждый из них приводил аргументы в свою пользу, как вдруг рядом с ними появился огромный лингам в виде столба ослепительно яркого света.
   Изумленные Брахма и Вишну решили узнать его границы. Брахма превратился в белоснежного лебедя и взмыл вверх. Он летел тысячу лет, но не достиг вершины огненного столба. Вишну же, превратившись в огромного вепря, принялся рыть землю и также потратил тысячу лет, но не добрался до основания этого гигантского фаллоса Шивы. Им пришлось признать не только его превосходство, но и его непревзойденность и непознаваемость.
   Возникновение лингаятов обычно связывают с фигурой Басавы, жившего в XII веке.
   Долгожданный сын, родившийся в брахманской благочестивой семье, он еще в юности разочаровался в изощренном жреческом ритуализме, разорвал брахманский шнур и ушел из дома. Он отправился к священному месту слияния двух рек, Кришны и Малапрабхи, и поселился там возле храма, главной святыней которого был лингам Шивы, именуемый Богом сливающихся рек. Вскоре ему явился сам Шива в образе аскета и направил его в ученики к известному гуру. Двенадцать лет Басава изучал священные шиваитские книги и украшал цветами храмовый лингам.
   Однажды Бог сливающихся рек явился ему во сне и велел отправиться ко двору князя Бидджалы, наместника царской династии Чалукья. Прощаясь с полюбившимся местом, Басава стоял около скульптуры быка Нанди, ездового животного Шивы, как вдруг из раскрытой пасти быка прямо ему в руку выкатился ма ленький лингам. Благодаря этому Басава пережил непередаваемый мистический опыт, ощутил себя посвященным, и в нем проснулся поэтический дар.
   Он отправился к Бидджале, стал при нем главным министром и сочинял стихи вачаны, в которых, прославляя Шиву, излагал новые философские и религиозные принципы лингаятов. Он организовал, выражаясь современным языком, дискуссионный клуб «Павильон опытного постижения Шивы» и собрал в нем своих сторонников, воплощавших в жизнь новые для того времени идеи о всеобщем равенстве.
   В Средние века лингаяты критиковали внешнюю обрядность, отрицали необходимость жестокой аскезы, длительных паломничеств и другие установления индуизма. Они не признавали изображений Шивы в человеческом образе и только лингам почитали как истинное воплощение высшей божественной сущности. И сейчас лингаяты держатся обособленно, составляя особую социальную группу, если не самостоятельную касту, в рамках индуизма.
   Каждый из них, будь он мужчиной или женщиной, с рождения до смерти не расстается с каменным изображением лингама, почитая его как истинное изображение божества. Его носят на поясе или перекидывают через левое плечо, привязав к шнурку или положив в серебряную коробочку. Для лингаята нет большей беды, чем потерять свой лингам, хотя после сложных ритуальных процедур его можно заменить новым. И после смерти он будет сжимать лингам в левой руке: его труп не сожгут, как положено в индуизме, а посадят лицом к северу, где обитает Шива.
   Самые почитаемые святыни лингаятов, и не только их, – разбросанные по всей Индии «двенадцать огненных лингамов». Считается, что они возникли сами по себе, когда Шива преследовал небесную красавицу Мохини, облик которой принял Вишну.
   Двенадцать раз Шива уронил на землю свое семя, и в этих местах теперь существуют крупные паломнические центры с храмами, жрецами и расписанными ритуалами. Каждый из них считается обладателем и хранителем чудотворного лингама, имеющего имя и легенду, объясняющую его появление.
   Так, в городе Уджайне в штате Мадхья-Пра деш почитается священный и всесильный лингам, именуемый Шри Махакала; он появился будто бы для того, чтобы одолеть местного демона. Лингам Рамешвара в городе Раме швараме на крайнем юге Индии прославился благодаря тому, что его почитал легендарный царь Рама, когда завоевал Шри-Ланку.
   Самосущим Шива-лингамом называют иногда и гору Кайлас, на которой, согласно мифам, с незапамятных времен обитает Шива. Находящееся поблизости озеро Манасаровар символически приравнивается к самопроявленному йони богини-матери, поэтому индуисты верят, что те, кто обойдет гору Кайлас и совершит омовение в озере Манасаровар, тут же достигает духовного освобождения от земной круговерти рождений и смертей.
   Один из самых почитаемых лингамов находится в пещере Амарнатха, примерно в ста сорока километрах к югу от Шринагара, столицы штата Джамму и Кашмир. По преданию, эту пещеру случайно обнаружил местный мусульманский пастух. Как-то раз он встретил садху, который дал ему мешок с углем. Дойдя до дома, пастух увидел, что в мешке лежит не уголь, а золото. Он бросился назад, чтобы поблагодарить садху, но тот исчез, а на месте их встречи пастух нашел пещеру.
   Индуисты верят, что именно здесь, в этой пещере, затерянной среди гималайских гор, Шива поведал своей супруге Парвати тайну творения и бессмертия. Чтобы их никто не подслушал, он выжег все вокруг священным огнем, но не заметил пары голубей. Они подслушали бога, узнали секрет вечной жизни и, рождаясь вновь и вновь, сделали пещеру своей постоянной обителью.
   Здесь, на высоте около четырех километров над уровнем моря, летом с мая по август вырастает большой ледяной сталагмит. В зависимости от лунных фаз этот ледяной лингам меняет свой размер, достигая самой большой высоты в два метра в полнолуние. В июле-августе, когда пещера не покрыта снегом и доступна, к ней устремляются тысячи паломников, хотя путь сюда легким назвать никак нельзя.
   Желающим поклониться лингаму предстоит преодолеть пятнадцать километров по горным кручам и узким тропам. Нужно все время быть начеку: если зазеваешься, окажешься в пропасти. Иногда приходится карабкаться по скользким от дождя камням и наледи. Паломников подстерегают горные обвалы, коварные оползни, внезапные снегопады, но это никого не останавливает. Пожилые и немощные добираются до цели на лошадях, пони и осликах, а все остальные рассчитывают на собственные силы и помощь Шивы.
   Пещера огромна и может вместить в себя более сотни человек. Паломники читают здесь мантры, молятся, медитируют. Они очень радуются, если им удается увидеть пару голубей, тех самых, подслушавших бога, и считают это добрым предзнаменованием.

Священная Ганга

   В Индии с глубокой древности обожествляли реки и почитали их с таким священным трепетом, как, пожалуй, нигде в мире. Благословенная вода для жителей засушливых районов Индии – это сама плодородная жизнь, ее главный символ. Но многие индийские реки отличаются капризным нравом: разбушевавшись, они выходят из берегов, сметая все на своем пути и нанося непоправимый вред и людям, и скоту.
   Неудивительно, что обожествленным рекам, воплощающим стихию воды, благотворную и губительную, индийцы поклоняются не менее ревностно, чем великим богам. Во все времена, начиная с глубокой древности, их старались умилостивить, им приносили жертвы, славили в гимнах и песнопениях, совершали в их водах очистительные ритуальные омовения.
   Едва ли не первое место по святости в индуизме принадлежит Ганге. В Индии название реки женского рода, в отличие от русского языка. Ее представляют в виде прекрасной богини, дочери горного царя Химавата и его супруги Мены.
   По древним поверьям, в незапамятные времена Ганга омывала своими чудесными водами берега небесного рая. Позже она будто бы снизошла на землю по просьбе царя Бхагиратхи для того, чтобы оросить прах его предков: без этого они не смогли бы обрести посмертное блаженство. Падающую с небес Гангу принял на свою голову Шива, чтобы она огромной мощью не разрушила землю. Омытые водой реки предки Бхагиратхи обрели блаженство, а небесная Ганга с тех пор течет по земле, продолжая играть важную роль во многих ритуалах, в том числе и в поми нальных.
   Обычно Ганга изображается сидящей на голове бога Шивы или верхом на макаре, мифическом морском животном, напоминающем дельфина, крокодила или акулу. В руках она держит сосуд, наполненный священной водой, и лотос – символ солнца и творящей космической силы.
   Никто не сомневается, что священная сила сошедшей с небес Ганги столь велика, что даже ее обычное лицезрение и омовение в ее водах может служить одним из способов богопочитания и обретения религиозных заслуг. Прадакшина, то есть обход по ходу солнца вокруг этой священной реки, считается одним из самых действенных ритуалов. Он предполагает маршрут, который начинается от истоков реки в Гималаях, затем продолжается по одному из ее берегов, далее следует переправа на другой берег через устье реки около Калькутты, а потом паломничество завершается в исходной точке. Весь маршрут проходить не обязательно, можно ограничиться и его частью.
   Индуизм предписывает своим адептам совершать как можно чаще паломничества к Ганге, как, впрочем, и к другим священным рекам, и проводить очистительные омовения в ее водах. Путешествия к земным местам, отмеченным особой божественной благодатью, не являются для индусов такими канонически обязательными, как, например, хадж в Мекку для мусульман. Но едва ли адепты какой-нибудь другой религии столь же часто устремляются к своим святыням, как индусы.
   На дорогах Индии в любое время года можно встретить паломников, спешащих к той или иной тиртхе – так называются святые места. Индусы верят, что в них встречаются земное и небесное и здесь можно безусловно избавиться от скверны, ослабляющей душу, и обрести духовные заслуги, обеспечивающие в будущем более высокое рождение, а в конечном итоге – освобождение от бренной земной юдоли.
   По исходному смыслу слово «тиртха» восходит к идее брода, переправы через реку. Эта идея очень близка каждому индусу, воспринимающему свою жизнь как водную стремнину, как бурлящий поток, через который надо переправиться на другой берег.
   Но слово «тиртха» многозначно: оно подразумевает и воду, обладающую очистительной силой, и человека, прошедшего обряд ритуального очищения и в результате этого ставшего источником благодатной энергии для других. Река соединяет тиртхи в особое сакральное пространство, связывая людей, пространство и время.
   Путь Ганги начинается в виде прозрачного горного потока в маленькой пещере Гомукх, что значит «Коровья морда», у подножия ледника Ганготри, а затем пролегает через гранитные скалы. В том месте на севере Индии, где Ганга вырывается из теснин Гималаев в ИндоГангскую долину, на ее берегах находится один из священных индийских городов – Хардвар, или Харидвар, «Врата бога» в штате УттарПрадеш. Одна из самых известных святынь в Хардваре – скала с вмятиной, которую по читают как отпечаток стопы Хари, то есть Вишну.
   Здесь же возведен храм Дакшешвара, посвященный ведийскому богу Дакше. В одном из мифов повествуется, как некогда он устроил церемонию выбора жениха для своей дочери Сати и не позвал на нее Шиву. Но Сати, любившая Шиву еще с предыдущих рождений, ни о ком другом не хотела и думать. Не увидев возлюбленного на собрании богов, она призвала его, подбросив вверх обручальный венок, и Шива неожиданно появился с венком на шее.
   Строптивый жених не оказал подобающих почестей будущему тестю, и самолюбивый Дакша проклял его, сказав, что Шива не получит своей доли в жертвоприношении. Шива рассвирепел и создал множество мощных и грозных существ, которые с воинственными криками накинулись на приготовленное жертвоприношение и учинили страшный погром. А вконец обезумевший Шива отсек Дакше голову. Придя в себя, он стал оживлять мертвецов. Но голова Дакши куда-то закатилась, ее так и не нашли и приставили взамен козлиную…
   Из священного Хардвара начинаются паломнические маршруты в Гималаи, в Кедарнатх и Бадринатх; они идут также вдоль Ганги, в Ришикеш и другие места.
   В месте слияния Ганги, Джамны и Сарасвати, которая считается невидимой, – так называемого Тривени, «трех потоков», находится город Аллахабад.
   Свое нынешнее имя город получил во времена могольского владычества, когда в стране на саждался ислам. В древности он назывался Праяг, что в переводе с санскрита значит «место жертвоприношения». Здесь, согласно мифам, некогда совершали жертвоприношения сами боги во главе с могущественным Праджапати.
   Сейчас это одно из самых святых мест для индусов, Тиртхараджа, Царь всех мест паломничества. Как никакое другое оно почитается подходящим для совершения покаяния, медитации, очищения и совершения жертвоприношения.
   Согласно индуистским установлениям, чем значительнее жертва, тем больше заслуга принесшего ее. А что может быть ценнее собственной жизни? Вот почему достойным жертвоприношением долгое время считалась смерть в Праяге: вплоть до Нового времени здесь практиковались даже религиозные самоубийства. Некоторые наиболее ревностные индусы бросались вниз с ветвей деревьев, а иные подвешивали себя на крюках на ветвях. В прошлом во время праздника мелы здесь нередко совершались и ритуалы сати – самосожжения вдов.
   Сюда после кремации был привезен и развеян в водах Ганги и Джамны пепел видных индийских деятелей Махатмы Ганди, Джавахарлала Неру и Лал Бахадура Шасти.
   Раз в двенадцать лет Аллахабад как магнит притягивает миллионы паломников со всех концов Индии на праздник Кумбхамела, «праздник кувшина» – самое известное и многолюдное паломничество в мире. Его сокровенный смысл поясняется в древнем мифе о пахтании океана, во время которого боги и демоны добывали амриту, напиток бессмертия, долго пахтая молочный океан. Наконец, из него появились различные сокровища и последним – кувшин кумбха с драгоценным напитком. Между богами и демонами завязалась схватка из-за него, но Джаянта, сын верховного бога Индры, схватил кувшин, превратился в птицу и взмыл в небесную высь. Демоны преследовали его, и пришлось Джаянте лететь двенадцать дней, поочередно останавливаясь отдыхать в Хардваре, Насике, Удджайне и Праяге (Аллахабаде). В каждом из этих мест он пролил по одной капле божественного напитка, и эти города стали тиртхами, местами паломничества.
   Самая торжественная Кумбхамела празднуется в Аллахабаде. В полном варианте она отмечается раз в двенадцать лет, когда планета Юпитер занимает то же положение, что и некогда при падении священной капли, а частичная – каждые три года.
   Один раз в сто сорок четыре года (двенадцать раз по двенадцать) празднуется Великая Кумбхамела, время проведения которой устанавливают астрологи. Солнце должно находиться в знаке Овна, а Юпитер – в знаке Водолея. В индийской астрономии и астрологии Кумбха соответствует знаку Водолея, который в традиционном зодиакальном круге изображается в виде Джаянты, бережно несущего сосуд с амритой, держа его горлышком вверх, словно опасаясь пролить драгоценную влагу.
   Во время Кумбхамелы в Аллахабаде собирается до семидесяти миллионов паломников в сутки. Их бесчисленные толпы образуют на равнинах у слияния рек огромный палаточный город. К ритуальным омовениям паломников готовят жрецы, разбирая клиентов по кастовым признакам.
   Люди стремятся не только омыться в священных водах в благоприятные дни, но и посетить места, связанные с богами индуистского пантеона. С древности здесь поклонялись и «нет ленной смоковнице» – сейчас она находится внутри крепости Акбара, в маленьком подземном храме.
   Праздник обычно длится целый месяц и завершается красочной мистерией на воде. Задолго до восхода солнца к узкому перешейку у слияния рек устремляются толпы паломников. Во главе процессии идет слон в ритуальном покрывале, украшенный с ног до головы. За ним шествует белый конь, которого торжественно ведут под уздцы, а следом движется нескончаемая процессия аскетов, брахманов, йогов, монахов – все они устремляются к священным водам рек.
   Первая Кумбхамела в 3-м тысячелетии состоялась в 2001 году. По расчетам астрологов, она началась 9 января, в последнее зимнее полнолуние, совпавшее с лунным затмением, а завершилась 21 февраля, в «великую ночь Шивы». На нее съехались паломники не только из Индии, но и из всех стран мира, где есть индийская диаспора.

«Лес радости в земном лесу»

   Славу самого священного города на берегах Ганги у Аллахабада оспаривает город Каши, или Варанаси, более известный у нас под европеизированным названием Бенарес. Некогда город был столицей царства Каши, позднее поглощенного могущественной империей Магадхи.
   Уже в древности Бенарес стал крупным индуистским центром, основателем и покровителем которого считался Шива, и потому ши ва итский культ получил здесь особенное распространение.
   Согласно легенде, некогда Шива, женившись на Парвати, увидел это удивительное место на берегах Ганги и привез сюда свою молодую жену, чтобы провести с ней здесь медовый месяц. Возможно, поэтому Бенарес иногда называют Анандванбхуван, что значит «лес радости в земном лесу».
   О неразрывной связи бога и города напоминает один из двенадцати огненных лингамов Шивы, хранящийся в храме Вишванатха, Всевластителя, который особенно чтут шиваиты как одну из своих самых знаменитых святынь. Многие стремятся сюда, чтобы совершить пуджу – ритуал поклонения божеству. Впрочем, в этом экзотическом городе есть храмы, посвященные Вишну, Ганеше и другим индуистским богам, а также буддийские, джайнские и мусульманские святыни.
   В Средние века старинный город на берегах священной реки приобрел репутацию самой главной тиртхи и священнейшего города индуизма. Это значение он сохраняет и сейчас, хотя в XII столетии ему пришлось пережить мусульманское нашествие и его главные храмы были разрушены.
   Священный город не чужд и земных радостей. Он издавна славился изысканными шелками и парчой, веселыми куртизанками и танцовщицами, искусными ювелирами и музыкантами. И в наши дни жизнелюбивый город любит красиво пожить, соединяя приверженность святости с бесстыдной коммерцией.
   Индусы верят, что воды Ганги гарантированно очищают от любой скверны и исцеляют от болезней, поэтому миллионы паломников стремятся совершить в них омовения. Религиозные правила рекомендуют именно в Бенаресе проводить четырехмесячный сезон дождей, занимаясь предписанными ритуалами.
   Паломники и туристы идут сюда нескончаемым потоком. Считается, что истинное паломничество к Ганге должно быть сопряжено с физическими тяготами, лишениями и невзгодами: мучительность его должна соответствовать духовным мукам устремленной к Богу души. Вот почему истинный паломник отправляется в путь к святыне пешком и босиком, каким бы долгим и трудным ни был этот путь. Излишне говорить, что он должен стойко выносить жару и холод (холод понимается не в нашем, а в индийском смысле), дождь и ветер.
   Накануне паломничества поощряется суровое воздержание, вплоть до истязания плоти.
   Особенно ревностные приверженцы того или иного божества меряют путь к реке своими телами.
   Паломники совершают в Бенаресе омовения на гхатах, то есть ступенчатых спусках к воде, специально устроенных в ритуальных целях. Они придают городу неповторимый колорит. Справедливости ради надо сказать, что эти лестницы ассоциируются не только с ритуальными омовениями. В народе говорят: «Кто не встретился с проституткой или быком, не скатился со ступенек и у кого не вымогали аскеты, тот не видел Бенареса».
   Каждый паломник стремится поскорее попасть к реке, окунуться в ее священные воды, испить ее и наполнить ею сосуды. Но прежде чем попасть к воде, паломник, как правило, должен пройти через руки брахмана, который бреет его и стрижет наголо, мажет сандаловой мазью и посыпает голову священным пеплом, а также взимает положенную дань. Все новые и новые толпы паломников входят в воду: дети, взрослые, старики. Мужчины раздеваются донага, а женщины остаются в сари. Здесь же медитируют йоги и аскеты.
   Индусы верят, что воды Ганги, касаясь останков умершего, даруют ему конечное духовное освобождение – мокшу или блаженство в одном из небесных миров. Вот почему заветная мечта всякого индуса – умереть в Бенаресе и быть кремированными на берегу священной реки, чтобы его прах родственники бросили в благословенные воды, и они благодаря этому смогли бы раз и навсегда выйти из сансарной круговерти рождений и смертей.
   По представлениям индусов, тело человека состоит из пяти элементов – скандх: земли, огня, воды, эфира акаши и воздуха. После смерти его надлежит сжечь, чтобы с помощью огня оно распалось на эти элементы и душа осво бодилась от телесной оболочки.
   Но этот обряд доступен не каждому. Для его соблюдения необходимо несколько строгих условий: умерший в течение всей своей жизни не должен нарушать кастовую чистоту; на обряде сожжения должен присут ствовать сын покойного, его внук или ближайший родственник по мужской линии; труп следует сжигать только на берегу священной реки и т. п.
   Однако Ганга безмятежно принимает в свои мутные воды прах всех, умерших на ее берегах, в том числе и приверженцев других религий, а также младенцев и животных. Их тела иногда опу скают в реку целиком, не сжигая, привязав камни. Когда веревки сгнивают, тела всплывают на поверхность, но это смущает только европейцев.
   Не беда, если человек в преддверии смерти сам не успеет приехать на берег священной реки. Родственники привезут его труп в Бенарес и сожгут, предав священной воде и совершив предписанные поминальные церемонии. Не возбраняется прислать останки усопшего и по почте.
   О необычайных свойствах воды из священной реки слагают легенды и стихи. Жители Индии верят, что кости растворяются в этой воде за считанные дни, а бактерии быстро погибают. Из-за ее особых свойств моряки и путешественники всегда предпочитали брать с собой в дальние странствия запасы питьевой воды именно из Ганги. Хотя воды ее сегодня загрязнены, в том числе и промышленными стоками, в Бенаресе редко возникают эпидемии, а сами индусы считают речную воду совершено чистой. Ученые объясняют ее особенные свойства поразительной способностью к самоочищению, механизм которого полностью еще не выяснен. Так, бактериологи установили, что вибрион холеры погибает в Ганге через пять часов, хотя в обычной воде может существовать в течение недель. Предполагают, что бактерицидность воде придают растворенные в ней минеральные соединения. Разумеется, индусы объясняют необычные свойства своей священной реки иначе.
   Индийцы чтут не только воду священной Ган ги, но и землю, пропитанную ею, – глину. Готовясь к празднику дасеры, в некоторых районах страны, и особенно в Бенгалии, из этой глины изготавливают десятки тысяч изображений богини Дурги, супруги Шивы. Их украшают цветами, светильниками, тканями, имитациями драгоценностей.
   Фигурки хранят дома, вы ставляют на улицах, совершают перед ними богослужения, осыпают лепестками цветов, а в последнюю, десятую священную ночь праздника после захода солнца относят к реке и бросают в нее. Под шум праздничной толпы, под звуки религиозных гимнов и песен, славящих богиню-мать, плывут эти фигурки по воде, неся с собой молитвы, обращенные к богине-матери земли и воды…
   А священная река несет свои воды дальше, очищая души миллионов людей и наполняя священным благоговением их сердца. На ее берегах словно соединяются главные тайны человеческого бытия – жизнь и смерть, надежда на спасение и бессмертие…

Храм Владыки Кайласы

   Святилища Эллоры в штате Махараштра – уникальный храмовый комплекс, вызывающий восхищенное изумление. Некогда Эллора была столицей правителей из династии Раштракутов, правивших с VIII по X век и объединивших под своей властью западные области Индии. Средневековые арабские хронисты сравнивали их империю с Арабским халифатом, Византией и Китаем. По их повелению и были созданы эти уникальные святилища. К этому времени в Индии уже были развиты традиции пещерного зодчества и высечено несколько тысяч пещерных храмов. Эллора занимает среди них одно из самых заметных мест.
   Тридцать три пещеры высечены в хребте Санхиядри, а храм Кайласанатха вырублен из цельного скального монолита. Индуистские святилища соседствуют здесь с буддийскими и джайнскими. Они примерно на полтора километра тянутся с севера на юг, следуя сложному плану. В скалах проложены длинные галереи с огромными залами, украшенными каменной скульптурой и рельефами.
   Пещерная, как и скальная, архитектура самым непосредственным образом связана с природой: она словно рождалась из глубин земли, гармонируя со всем окружением. Пещеры невольно навевали мысли о таинственном чреве земли, о сокровенных недрах горы, где мистическое приобщение к священному кажется делом само собой разумеющимся. Все это можно почувствовать, бродя по пещерным храмам Эллоры.
   Центральное сооружение Эллоры – храм Кай ласанатха, Владыки Кайласы, как называли Шиву. Храм символизирует священную гору Кайласу, гималайскую обитель Шивы. Его здание возвышается посредине вырубленного из скалы двора более чем на тридцать метров и уходит в глубь скалы.
   Грандиозный храм с многоколонным залом, павильоном, галереями и скульптурой, неповторимый по выразительности и сказочный по богатству оформления, предназначен для хранения главнейшего символа бога – сваямбху лингама, фаллического знака Шивы, демонстрирующего его неиссякаемую животворную энергию.
   Храм почти равен Парфенону по площади и в полтора раза выше его. Это удивительное творение вырубали в скале сверху вниз, без применения строительных лесов. Одновременно вытесывали скульптурный декор сложных и изысканных форм, а уже потом приступали к созданию интерьера. Зодчие следовали древним строительным трактатам, в которых пропорции и соотношения частей здания по высоте были вычислены до мельчайших подробностей.
   Сверху донизу храм покрывает каменная резьба, выполненная с виртуозным мастерством. В центре нижней части высечены трехметровые изваяния слонов и львов: огромное сооружение словно покоится на их спинах, напоминая о том, что в некие мифические времена слоны поддерживали землю.
   Двигаясь к центру храма, где находится главная святыня – образ бога, паломник постоянно видел перед собой священные изображения и ощущал их мощное воздействие. Как отмечал наш отечественный индолог И. П. Минаев, храм в Эллоре имеет «такую массу изображений, что может почитаться книгой индийской мифологии».
   Храм состоит из павильона для священного быка Нанди – «транспортного средства» Шивы, – в который попадают от ворот по высо кому цоколю, и собственно храма, в котором по одной оси расположены зал для молящихся – мандапам и главное святилище гарбха-гриха.
   В полумраке зала видны сохранившиеся рельефы и росписи разного времени, а также изображение танцующего Шивы на потолке. Увидеть храм снаружи можно лишь войдя во двор и обходя здание по часовой стрелке. На его плоской крыше высечен огромный лотос с двумя рядами лепестков и фигурами львов. Двор, опоясанный пещерами, завершает величественный ансамбль, который выглядит не как творение рук человека, а как фантастическое порождение самой природы. Видимо, и зодчий, создавший это чудо, был немало удивлен и потому вос кликнул: «Я сам не понимаю, как это случилось, что я смог построить его!» Так свидетельствует сохранившаяся надпись в одной из пещер Эллоры.

Любовь и вечность

   Неповторимыми храмами знаменит Кхаджурахо, город в Центральной Индии, в штате Мадхья-Прадеш. Подобных им нет не только в индийской, но в мировой художественной традиции. Эти вдохновенные творения прославляют жизнь, вечность и любовь во всех ее проявлениях. Стены святилищ изнутри и снаружи богато украшены резьбой и скульптурой: изваяния богов, статуи, фризы. В храмовых изображениях воссозданы мифологические сцены, царские процессии, военные сражения, охота на дичь.
   Западных туристов здесь больше всего привлекает уникальная эротическая скульптура: обилие изваяний соблазнительных и чувственных красавиц, влюбленные пары, застывшие в страстных объятиях, многочисленные сексуальные сцены. Из-за подобных сюжетов святилища Кхаджурахо в Европе называют «храмами любви».
   Западные искусствоведы усматривают в них порнографический смысл, а индийские – проявления глубокого религиозного мистицизма и отражение божественного начала в единении двух полов. Некоторые исследователи полагают, что строители храмов были последователями тантризма, в котором чувственная любовь провозглашается одним из путей богопознания, и обилие эротической скульптуры объясняется именно этим обстоятельством. Как бы то ни было, храмы Кхаджурахо стали настоящим гимном земной любви, запечатленным в камне.
   О строителях храмов сложены легенды. Согласно им, бог Луны тайно полюбил земную женщину, и потомки от этой связи основали династию Чандела. Первый правитель этой династии и построил храмы Кхаджурахо. Они были воздвигнуты в невиданно короткий срок – с 954 по 1050 год. Первоначально ансамбль насчитывал восемьдесят пять храмов из гранита и песчаника, составивших славу и гордость столицы Чандела. Но после того как один из последних правителей этой династии покинул столицу, некогда огромный город пришел в упадок и превратился в небольшое селение на берегу озера Нимора Тал. К нему подступили джунгли; вода и ветер тоже делали свою разрушительную работу.
   Когда несколько десятилетий назад храмы Кхаджурахо были обнаружены, от их былого великолепия осталось немногое; большинство из них превратились в живописные руины. В сохранившихся двух десятках храмов до сих пор ведутся реставрационные работы.
   Они стоят на высоких каменных платформах без ограды, характерной для индийских храмов, в окружении меньших по размеру святилищ, напоминая горную цепь. Это не случайно – индуистский храм уподобляется священной горе Меру, модели и центру мира, образ которой он и воспроизводит.
   Строения расположены тремя компактными группами – западной, восточной и южной. Самыми знаменитыми считаются храмы западной группы, среди которых выделяется Кандарья Махадева, посвященный Шиве. Монументальное сооружение высотой тридцать пять метров кажется еще выше потому, что стоит на высоком основании. Постепенно вытя гивающийся и сужающийся купол замыкается навершием амалакой; она словно распространяет священную, благую энергию на окрестные земли.
   Подобно пламени жертвенного костра, храм устремлен ввысь; архитектурно это подчеркивается множеством желобов и маленькими башенками различной высоты на разных уровнях. Создается впечатление, что каменные языки пламени, вырываясь из земли, устремляются к центральному куполу, к небу.
   На уступчатых простенках между балконами в три ряда друг над другом размещены скульптурные изображения: фигурки людей и животных высотой около метра воспринимаются издали как сплошной орнаментальный фриз.
   Внутри храма стены также покрыты пластическим декором, причем проникающий через балконы свет создает игру освещенных и затененных поверхностей.
   Большую часть изображений оставляют небесные красавицы апсары, богини змей нагини и прислужницы богов сурасундари. Женщины показаны в самых разных позах и состояниях: одна причесывается, другая танцует, третья играет с ребенком, четвертая вынимает занозу из ноги и т. п.
   В большом количестве представлены также мужчины и женщины, слившиеся в любовных объятиях майтхуна. Они имеют глубокий религиозный смысл. Согласно индуистским воззрениям, каждая женщина воплощает природу пракрити, и ее можно созерцать как непостижимую тайну этой природы, способной к бесконечному созиданию.
   Вторая тема, любовное соединение мужчины и женщины, передает божественную модель объединения полярных принципов бытия и связана со множеством идей, в том числе и плодородия. Многие майтхуна-садханы, то есть практики сексуального соединения, символичны и представляют собой магические диаграммы янтры, образованные телами мужчин и женщин.
   В последние годы в Кхаджурахо ежегодно в феврале-марте проходят фестивали индийских танцев, классических и народных, которые привлекают много любителей этого вида искусства. Храмы, освещенные мощным светом прожекторов, служат великолепной декорацией для происходящего действа.

Глава II
Идущие по пути духовного освобождения

   Сикха нельзя не заметить даже в очень пестрой индийской толпе. Его внешний облик, обычно гордый и воинственный, отмечен так называемыми «пятью К». Это кеш – нестриженые волосы, закрытые тюрбаном, борода и усы; кирпан – кинжал или меч; кангха – гребень, помогающий уложить волосы; кара – стальной или железный браслет на правом запястье; качх – короткие штаны особого покроя.
   Сикхизм – одна из самых молодых национальных религий мира: он существует всего лишь с XV века. Его название происходит от санскритского слова «шишья», то есть «ученик», потому что в этой религии отношения «учитель – ученик» очень важны.
   По национальной принадлежности почти все сикхи – пенджабцы, то есть жители северо-западного индийского штата Пенджаб, но не все пенджабцы – сикхи. До раздела Индии в 1947 году они селились по всему Пенджабу, но после раздела большая их часть покинула области, отошедшие к Пакистану. После 1966 года, когда штат Пенджаб был разделен на Пенджаб и Хариану, многие из них предпочли жить в новом штате Пенджаб.
   Сейчас сикхи составляют примерно два процента от общего числа населения страны, то есть их больше, чем буддистов или джайнов, но меньше, чем мусульман или христиан и, разумеется, индусов. Сикхов можно встретить также в Англии, США, Канаде, Австралии и других зарубежных странах.
   Свою общину они называют Пантх, что значит «Идущие по пути духовного освобождения». Ее ядро традиционно составляют зажиточные крестьяне, и это во многом определяет ее облик. Немало сикхов живет и в крупных городах Индии.
   Сикхи-горо жане – в основном мелкие и средние предприниматели, торговцы, чиновники, шоферы. Многие из них служат в индийской армии и в полиции и имеют репутацию беспримерно мужественных солдат и бесстрашных полицейских. Как правило, они энергичны и предприимчивы, ориентированы на достижение вполне мирских целей и стремятся преуспеть в этой, а не загробной жизни.
   Сикхи не считают, что духовного освобождения от тягот бытия можно достичь лишь с помощью постов, ритуалов или иных священных церемоний. Не признают они также йогу, аскетизм, покаяние и любые виды умерщвления плоти, не верят в астрологию, не почитают многочисленных богов и богинь. Они верят в Единого Бога, не имеющего форм, и прославляют только его, ставя в центр религиозной практики священное слово, и прежде всего имя Бога.
   Как и у индусов, у них нет церковной организации, как нет и профессиональной церковной иерархии, а также религиозного единства, четко очерченного догмами, ритуалами или иными установлениями.
   В самой Индии и за ее пределами сикхизм воспринимают и оценивают по-разному. Одни считают его индуистской сектой или даже местной простонародной формой индуизма, другие – самостоятельной религией, третьи – синтезом ислама и индуизма, четвертые отрицают влияние ислама на сикхизм, пятые же вообще уверены, что он был создан именно для защиты индуизма от ислама.
   Однако вопросы подобного рода не возникали до английского завоевания Индии, так что это скорее английские и вообще западные вопросы и западные же ответы, проникшие в индийское общество главным образом через переписи населения, заведенные англичанами. Нет нужды говорить, что сами сикхи постоянно подчеркивают уникальность своей ре лигии.

«Нет ни индуса, ни мусульманина»

   В возникновении сикхизма можно усмотреть нечто провидческое. Первый гуру сикхов, Нанак, проповедовал в Пенджабе в то же время, когда основатель христианского протестантизма Мартин Лютер вывешивал свои знаменитые тезисы против индульгенций на дверях виттенбергской Замковой церкви, а русские еретики отвергали отступление церкви от единобожия и клеймили священников за «корыстолюбие и мздоимство, продажность, лицемерие и тунеядство».
   Нанак родился 15 апреля 1469 года, но по традиции день его рождения как священный праздник отмечается осенью, в октябре-ноябре. Он появился на свет в деревне Талванди, позже переименованной в честь него в Нанкана Сахиб.
   Деревня расположена в семидесяти километрах от Лахора в Пакистане. Сюда стекаются сикхи-паломники со всех уголков мира, чтобы почтить память вероучителя.
   Нет никаких сомнений в том, что гуру Нанак был реальной исторической личностью. Но, как и в других подобных случаях, немногие достоверные сведения, сохранившиеся о его жизни, тонут во множестве легенд. В его священной биографии есть и обязательное пророчество о великой судьбе, и ранние проявления необычной мудрости, и испытание препятствиями, и мистический опыт, ставший ядром новой религии.
   Пенджаб находился тогда под властью мусульман, и это многое определяло в жизни страны. Отец будущего вероучителя, Мехта Ка лу – индус, принадлежавший к местной касте кхатриев, деревенских счетоводов, служил у местного мусульманского землевладельца.
   По преданию, лицо Нанака при рождении было окружено сиянием, а комнату, где он появился на свет, озарил луч света. Семейный астролог предсказал Калу, что его сына будут почитать и индусы, и мусульмане, что его имя прославится во всем мире и даже океан расступится перед ним. В самом деле, мальчик рос таким красивым и с раннего детства вел такие благоприятные речи, что им с одинаковым пылом восторгались и индусы, и мусульмане.
   Согласно легендам, Нанаку с детства были открыты пути постижения Бога через буквы алфа вита. «Кто истинно образован? Не тот, кто знает буквы алфавита, а тот, кто понимает истину че рез них», – будто бы заявил он. Непонятные зна ки, которые он написал в первый же день своего обучения на грифельной доске, оказались не чем иным, как акростихом на тридцать пять букв будущего священного алфавита сикхов, и содержали ответы на многие вопросы бытия. Потрясенному учителю оставалось лишь встать и поклониться своему осененному высшей благодатью ученику.
   Нанак и позже не слишком ценил книжную премудрость и считал, что истинное знание приходит к человеку иными путями. Он предпочитал уединяться и размышлять, чувствовать и переживать, любить Бога и говорить о нем, а не сидеть над священными книгами.
   Как водится, с детства его сопровождали чудеса. Как-то раз отец послал сына с буйволами на пастбище, но мальчик задремал под деревом, и стадо потоптало всходы на соседнем поле. Хозяин поля впал в ярость, но Нанак успокоил его, сказав, что урожаю не было причинено никакого вреда, скорее наоборот. К всеобщему удивлению, никаких следов нанесенного ущерба обнаружить не удалось, а всходы стали вдвое пышнее, чем раньше. В другой раз мальчик снова заснул под деревом. Когда тени всех деревьев сместились вместе с солнцем, тень от дерева, под которым спал Нанак, оставалась неподвижной. Хозяин-землевладелец, проезжавший мимо, был потрясен, и отныне никто не сомневался: мальчик отмечен божьим знаком.
   Когда пришла пора пройти обряд посвящения и «второго рождения», обязательный для мальчиков высшей касты, Нанак отказался надевать, как положено, шнур, сделанный из хлопковых нитей, знак нового статуса. Нет, он предпочитает другой шнур, который сплетен из нитей понимания, полученных из волокон сострадания; он свит из истины и завязан узлами воздержания. Такой шнур никогда не порвется, не загрязнится, не сгорит, не потеряется.
   Ничуть не привлекала Нанака и карьера, уготованная ему по кастовым правилам с рождения. Когда его отец, не слишком веривший в высокое предназначение сына и недовольный тем, что тот не занимается настоящим делом, а проводит время в бесплодном созерцании, дал ему двадцать рупий и послал в ближайший город за покупками, Нанак потратил все деньги на то, чтобы накормить встретившихся ему на пути аскетов.
   Даже женитьба не отвлекла его от высшего призвания, хотя он вступил брак и его жена Сулакхни родила ему двух сыновей, Шри Чанду и Лакхми Даса. Ни семейная жизнь, ни попытки заинтересовать Нанака житейскими делами так и не принесли успеха. Он не сворачивал с уготованного ему пути к постижению высшей истины.
   Небесный зов Нанак услышал уже в молодые годы, когда жил у своей сестры в городке Султанпуре. С этого времени начались его странствия по Индии, а возможно, и за ее пределами. Традиция приписывает ему посещение Арабского Востока и Гималаев, Цейлона и Ассама. Нанаку пришлось претерпеть и испытание, подобное искушению Будды Марой или Иисуса сатаной. Во время одного из своих путешествий он встретил «дух Калиюги», нынешнего греховного времени, соблазнявший его всеми привлекательными земными богатствами. Разумеется, будущий гуру с честью выдержал это испытание.
   Однако неотвратимо приближалось время, когда Нанак должен был приступить к исполнению предназначенной ему высокой миссии. В одно прекрасное утро он отправился искупаться в реке, но внезапно исчез в воде и не появлялся три дня. Как позже выяснилось, за время таинственного отсутствия было ему видение всемогущего Бога, поручившего Нанаку поведать миру божественное имя Нам, а сам он был провозглашен наставником, гуру. Ему было велено идти в мир и воспевать Бога в гимнах. Согласно преданиям, когда Нанак спустя три дня появился вновь, многие увидели сияние вокруг его головы.
   Целые сутки после возвращения гуру хранил молчание, а потом возвестил: «Нет ни индуса, ни мусульманина». Эта фраза до сих пор служит предметом многочисленных толков и комментариев. В большинстве случаев предполагается, что Нанак хотел сказать, будто разница в вере не означает разницы между людьми, и что все равны вне зависимости от вероисповедания и касты. Пережив мистическое преображение и раздав все имущество бедным, гуру Нанак начал проповедовать свое учение.

Чему учил гуру Нанак?

   Гуру Нанак противопоставлял искреннюю любовь к единому Богу и людям кастовому, ритуалистическому и книжному формализму. Он говорил: «Не едой мы оскверняемся, а злыми мыслями». Уподобляясь лотосу, вырастающему из грязного ила с незапятнанными лепестками, человек должен сохранять чистыми свои помыслы, и потому «йога заключается не в рваной одежде, не в палке йога, не в посыпании тела пеплом… Только тот знает путь, кто пребывает среди нечистот мира и остается отстранен и незапятнан».
   Поначалу у него было мало учеников и последователей. Его окружала лишь небольшая группа приверженцев, которых он называл сикхами – учениками. Они трепетно внимали своему гуру и повсюду следовали за ним. Со временем сложилась значительная община, в которую входили самые разные люди, индусы и мусульмане.
   В отличие от индусских аскетов и мусульманских святых, гуру Нанак не искал тишины и уеди нения, не предавался изнурительным постам и длительным медитациям на лоне умиротворяющей природы. Напротив, он отправился в самую бурлящую людскую гущу, в города и селения, положив тем самым начало традиции, которой потом следовали все сикхские гуру: ни один из них не призывал к уходу от мирской жизни, провозглашая достойным образом жизни лишь упорный труд, активную жизнь и взаимную помощь.
   Около четверти века гуру Нанак бродил по стране, общаясь с буддистами, джайнами, суфиями, йогами, произнося проповеди и слагая гимны во славу единого Бога, который не воплощен в рукотворных изваяниях, а присутствует повсюду в мире, являясь высшим нравственным принципом каждого человека. По легендам, его сопровождали мусульманин музыкант Мардана и индус Бала, записывавшие гимны учителя.
   Осуждая многобожие, гуру Нанак отрицал равным образом и индусскую, и мусульманскую обрядность, выступая против ритуалов, которые считал бессмысленными. Не щадил он и жрецов, алчных мздоимцев. По всей вероятности, гуру Нанак был талантливым проповедником, энергичным и умеющим убеждать в своей правоте аудиторию. Был он и не менее талантливым поэтом, а это не могло не стяжать ему славу во всем Пенджабе.
   Отличаясь недюжинным педагогическим даром, он предпочитал учить других собственным примером. Сломать привычный стереотип поведения – вот что лучше всего может убедить в бесполезности и бездумного служения идолам, и неразумного подвижничества, и паломничеств.
   Поведение вероучителя явно подрывало устои традиционного кастового общества.
   Рассказывают, будто однажды он со своими учениками ночевал в доме разбойника-мусульманина, наставляя его на путь истинный, а в другой раз разоблачил жадного богача-индуса. Попав во время странствий в большую деревню, он принял приглашение на скромный ужин к человеку из низкой касты и отклонил приглашение на роскошный ужин богача. Когда же его спросили о причине выбора, он будто бы взял в одну руку хлеб со стола бедняка, а в другую – богача и сильно сжал их в кулаке. Из хлеба бедняка начало капать молоко, символизирующее честный труд, а из хлеба богача закапала кровь, напоминающая кровавый пот работавших на него людей.
   В другой раз гуру Нанак убедил паломников не приносить пищу, предназначенную для поминания предков, так как ее все равно присвоят себе нечестные жрецы. Увидев, как индусы-паломники совершают обряд поминания усопших предков и брызгают водой в сторону восходящего солнца, гуру тут же начал брызгать водой в обратном направлении. Он объяснил, что это он поливает свои поля в Пенджабе: «Ведь если вы окропляете водой умершего, который теперь живет на небе, то еще легче мне полить какое-нибудь место на земле».
   Однажды он, подобно библейскому Моисею, добыл воду из скалы, чтобы освободить жителей селений от диктата взбалмошного факира, присвоившего себе единственный колодец. Как-то раз гуру улегся спать ногами к Мекке. Мулла, увидевший это, обвинил его в богохульстве, но Нанак будто бы ответил ему: «Ты думаешь, что если я сплю ногами к дому Бога, то проявляю непочтительность. Но попробуй повернуть их в такую сторону, где бы не обитал Бог».
   Конец жизни гуру Нанак провел в Картапуре, Городе Создателя. Он сам возвел его в качестве некоего, выражаясь современным языком, координационного центра. Участок земли для него на правом берегу реки Рави ему подарил какой-то богач, обратившийся в сикхскую веру. Там и начала складываться сикхская община, в организации которой было много общего с исламскими суфийскими орденами.
   Поначалу обрядово-ритуальная сторона сикхизма была сведена к минимуму. Для вступления в общину последователи гуру должны были пройти своеобразный ритуал инициации: выпить воды, в которой были омыты стопы гуру – обычно только один палец. Адепты новой веры поднимались до рассвета, совершали омовения и собирались в храме на молитвенные собрания сангаты, а гуру давал наставления в вере. Написанные им утренние молитвы, известные под общим названием «Джапджи», и сейчас остаются основополагающими в сикхизме:

     Есть только один Бог,
     Вечная истина – имя его.
     Создатель всего,
     Не боящийся ничего и ничему не угрожающий…
     …Милостью гуру ставший известным людям.

   Служба заканчивалась до восхода солнца, и все отправлялись заниматься своими повседневными делами. Вечером сикхи вновь собирались, читали религиозные стихи и пели молитвенные гимны киртаны, пользуясь при этом народным разговорным языком панджаби. Он был родным каждому, в отличие от древнего санскрита, знание которого оставалось прерогативой брахманов, арабского языка медресе или персидского языка, утвержденного при дворе мусульманских правителей.
   Гуру Нанак раскрыл двери храмов и для женщин, мудро полагая, что таким образом он проложит путь своей религии в каждую сикхскую семью. «Как вы можете утверждать, что женщина стоит ниже мужчины, когда она дает жизнь царям и пророкам?» – говорил он. Эта линия раскрепощения женщин была продолжена его преемниками, один из которых назвал женщин «совестью мужчины».
   После богослужения сикхи совместно трапезничали. Это был недопустимо дерзкий вызов индуистской кастовой системе: кастовые правила ритуальной чистоты и оскверненности особенно строги в вопросах о том, кто и с кем вместе может вкушать пищу.
   Установленный гуру Нанаком обычай совместных трапез, на которых собирались все желающие вне зависимости от касты, возраста, пола и религиозной принадлежности, позже стал для сикхов одной из важнейших традиций. Он и сейчас не утратил своего значения.
   Ныне, как и прежде, два раза в сутки, утром и вечером, сикхи собираются за совместной трапезой в молельных домах и рассаживаются без всякого соблюдения кастовых различий. Сикхские храмы или молельные дома гурдвары, то есть «врата гуру», стали строиться по мере роста численности общины. Они становились центром ее религиозной и социальной жизни.
   Храмы имеют входы с четырех сторон – символ открытости для всех желающих.
   Зная, что приближается час его ухода, гуру Нанак передал священное учительство своему последователю. Им стал тридцатипятилетний гуру Ангад, скромный и благочестивый. После ряда испытаний он получил благословение гуру Нанака, который предпочел его своим сыновьям. Гуру символически посадил преемника на свой трон и раскинул над его головой балдахин Духовного Владычества. Тем самым он показал, что тот же Божественный свет, который освещал путь ему, воплотится теперь в другом теле. На челе Ангада был начертан тот же знак тилак, и печать перешла в его руку из руки гуру Нанака.
   Сам же гуру Нанак в 1539 году покинул этот мир. Его последователи-индусы хотели кремировать тело учителя, а мусульмане – похоронить. Когда незадолго до смерти самого гуру спрашивали о его решении, он ответил, что индусы пусть положат цветы с правой стороны его тела, а мусульмане – с левой. Чьи цветы наутро будут свежими, те и смогут распорядиться телом по своему усмотрению. Гуру накрылся покрывалом. Когда утром его подняли, тела под ним не оказалось, но те и другие цветы были свежими.
   На месте смерти учителя построили индуистский храм и мусульманскую мечеть, но их смыли полые воды реки Рави, что было истолковано как желание Нанака принадлежать всему миру. Таким было последнее чудо, явленное первым сикхским гуру, и так родилась новая религия.
   Ее установления выкристаллизовывались долго и формально были закреплены в священном каноне «Ади Грантх», составление которого началось спустя более полувека после смерти Нанака. Около трех тысяч строк в нем написаны первым вероучителем сикхизма. Свое учение он излагал не в виде сухих догм, а в форме предельно искренних и глубоко эмоциональных гимнов, молитв и песнопений, слова которых были наделены живой творческой энергией. Преемники и последователи гуру Нанака лишь развивали его учение, практически не внося в него глубоких и значительных изменений.
   В центре учения гуру Нанака – образ единого Бога, существование которого как самоочевидной реальности в традиционных условиях индийского Средневековья не требовало никаких доказательств. Скорее наоборот, там, в противоположность европейской ситуации, потребовались бы весьма серьезные доказательства отсутствия бытия Бога. «Толкуй об одном Боге, Нанак, откуда быть второму?» – постоянно спрашивал он.
   Бог раскрывается каждому, а потому всеобщее фундаментальное равенство людей как порождений божественной силы не подвергается сомнению. Отсюда выводится и возможность установления одинаковых для всех нравственных норм, которые и были выражены в триединой формуле «трудиться, делиться плодами своих трудов и помнить имя Бога».
   Подобное предпочтительное служение одному Богу не ставит под сомнение существование других божеств, но им отводится роль некоего мифологического фона. Они выступают в роли статистов в грандиозной божественной игре: «Как разыгрывает он свои пьесы, никто сказать не может, даже боги не могут высказать по этому поводу никакого суждения», – говорит один из последователей Нанака, гуру Арджун, в своем сочинений «Сукх мани», излагающем основные догматы сикхской религии.
   Этого единого вездесущего Бога не представляют в человекоподобном образе, скорее он – божественная энергия, сила, ничем не порожденная, ни отчего не зависящая и не обладающая вообще никакой конкретной формой:

     Тысячи глаз являются твоими глазами,
     Но ты не имеешь ни одного.
     Тысячи ликов – твои лики,
     Но ты не имеешь своего.
     Тысячи стоп являются твоими,
     Но ты не имеешь ни одной.
     Тысячи носов – твои,
     Но ты не имеешь носа.

   Эта божественная сила, параматма, предстает во множестве форм видимого, явленного мира; они-то и есть объективно существующий мир, открытый и доступный человеческому познанию.
   Наставник-гуру – одно из проявлений этой силы, принявшей человеческий облик для блага мира. Но наивысшая ее форма – имя Нам, которое нужно повторять, вкладывая в это повторение всю силу любви к Богу как к возлюбленному, супругу, другу, то есть захватывая весь диапазон этого чувства.
   В то же время Бога можно назвать Безымянным, но больше всего ему подходит имя Сатнам, то есть Вечная и абсолютная истина. Гуру Арджун в «Сукх мани» называет Бога «недостижимым, безграничным, непостижимым», «таинственным и вне всяких измерений», так что никто не может сказать, как далеко простирается его власть, и потому, обращаясь к богу, он заключает: «Не в силах человек петь тебя!»
   Постоянное повторение имени Бога, непрерывная мысленная сосредоточенность на нем приводили к тому, что вся жизнь сикха воспринималась – и им самим, и его окружением – как непрекращающееся деяние во имя возлюбленного Бога, как нескончаемое жертвоприношение ему.
   В психологическом плане подобные установки развивали привычку к бескорыстному, не заинтересованному в результате действию, к равному приятию всего, что бы ни происходило, и воспитывали другие, весьма ценимые в ин дийском обществе качества религиозного человека.

Светильник веры

   После смерти гуру Нанака сикхизм распространялся по всему Пенджабу со скоростью пожара. Сикхская община увеличивалась численно и территориально, одновременно рос и авторитет гуру. Преемники Нанака, словно передавая друг другу светильник веры, дополнили и развили его учение. Они также именовались гуру – для сикхов это понятие наполнено особым смыслом: они верят, что все их учителя, воплощенные в разных людях, едины в духе.
   По традиции считается, что гуру Ангад, наследник гуру Нанака, изобрел священный шрифт гурмукхи, то есть «из уст гуру», которым записаны священные книги сикхов. Тем самым была укреплена и идея пенджабского национализма: введение шрифта должно было еще больше отделить сикхов от индусов, чей священный канон написан на санскрите.
   Считается также, что именно этот гуру ввел бесплатные кухни лангары, где бок о бок сидели богатые и бедные, знатные и низкорожденные, индусы и мусульмане. Сам же гуру лично наблюдал за приготовлением пищи, закрепляя равенство и братство сикхов, отрицавшее кастовую иерархию. Редкие до бровольные подношения от общинников он расходовал главным образом на содержание лангаров, продолжая внедрять в жизнь идею слияния каст.
   Когда для гуру Ангада в 1552 году подошел срок завершить земную жизнь, он, несмотря на протест сыновей и родственников, передал учительство следующему гуру, семидесятитрехлетнему Амар Дасу, хотя ученик был старше учителя на двадцать пять лет. Главным принципом выбора было беспрекословное повиновение воле гуру и беззаветное служение Богу.
   И в самом деле, третий гуру, кажется, имел безупречную репутацию: «Этот гуру Амар Дас был очень хороший, святой человек; говорят, что за всю жизнь никто не видел его рассерженным… Хотя мусульмане много изводили… Амар Даса и его учеников, он никогда не обращался к ним с резкими словами, но в душе своей молился об их благополучии, потому что считал, что все беды и все радости исходят от Бога», – говорили о нем.
   Но пен джабские брахманы жаловались падишаху на его действия: «Он рассаживает всех своих последователей в ряд и заставляет вкушать пищу из своей кухни, не считаясь с кастой и независимо от того, являются ли они джатами, бродячими певцами, мусульманами, брахманами, кшатриями, метельщиками, сторожами или плотниками».
   Когда ученики Амар Даса спрашивали его, сколько же им еще терпеть тиранию мусульман, он будто бы ответил: «Терпите ее всю жизнь, потому что мстить противно истинной вере; помните также, что нет подвижничества, равного терпению, и нет счастья, равного снисходи тельности, и нет греха большего, чем завистливость, и долга важнее долга милосердия, и оружия лучше, чем мягкость». Эти слова служили прекрасной пропагандой идей сикхского учения, тем более что они подкреплялись активной миссионерской деятельностью: Амар Дас отправил более ста миссионеров в разные концы страны.
   Росту популярности сикхизма немало способствовали и последующие гуру. Они также направляли миссионеров в разные концы страны, возводили гурдвары, строили города, поощряли развитие торговли и ремесел. При пятом гуру, Арджуне, руководившем общиной с 1581 по 1606 год, сикхская религия приобрела вполне законченные формы. Духовный наставник теперь безоговорочно обожествлялся. Гуру Арджуну приписываются слова: «Знайте, Бог и гуру – одно и то же».
   Со временем сикхи превратились в сплоченную, влиятельную и сильную организацию, хотя их первоначальная простота и иконоборчество постепенно отходили в прошлое. Правители империи Великих Моголов, в состав которой в XVII–XVIII веках входил Пенджаб, воспринимали их как серьезную угрозу своему трону. При Арджуне, имя которого стало символом ненависти к Моголам, сикхи впервые вступили в открытое столкновение с империей, отказавшись выплатить единовременный военный сбор.
   Арджуна обвинили в том, что он не только посеял смуту своими речами, но еще и помог мятежному принцу Хосроу, внуку Акбара, претендовавшему на императорский трон.
   Пятого гуру заточили в тюрьму и жестоко пытали, сажая на раскаленную железную сковороду, посыпая обнаженное тело раскаленным песком и окуная в кипящую воду. Рассказывали, что он сносил все пытки, оставаясь невозмутимым. На вопросы единоверцев, почему он не уничтожит негодяев, обладая сверхъестественными силами, отвечал, что показывает пример терпения и упования на Бога.
   В мае 1606 года его убили. По преданию, мучители собирались зашить тело гуру в свежую бычью шкуру, чтобы тот задохнулся, но учитель попросил разрешить ему совершить омовение в водах реки Рави. Рассчитывая, что обожженное тело будет нестерпимо болеть в воде, палачи разрешили омовение. Но когда гуру погрузился в воды реки, «свет слился со светом», и его тела нигде не нашли.
   В борьбе с Моголами росло военное могущество общины и выковывался тот боевой дух, который с той поры всегда отличал сикхов. Теперь их вера распространялась не мирным путем, а утверждалась силой оружия. При десятом гуру, Гобинде Сингхе, у сикхов появилась настоящая военная организация.
   Он стал главой общины девятилетним мальчиком, унаследовав вместе с властью чувство жгучей ненависти к Моголам и необоримое желание восстановить справедливость. К этому времени община сикхов просуществовала уже полтора столетия, но качеств, которые хотел видеть в ней ее основатель гуру Нанак, она так и не приобрела.
   Первоначальные пуританские основы были почти забыты, кастовые различия продолжали существовать, родственники гуру вели нескончаемые распри, а чиновники отличались корыстолюбием и мздоимством. Такое незавидное наследство досталось гуру Гобинде, человеку неистощимой энергии и огромного религиозного энтузиазма.
   В детстве и юности ему пришлось скрываться от преследования делийских властей в горной крепости Анандпур. Даром времени он не терял: занимался воинскими упражнениями, изучал языки, писал стихи и другие литературные произведения. С конца 80-х годов XVII века гуру Гобинд начал готовиться к серьезной борьбе с могольским правителем Аурангзебом. Падишах пытался делать шаги к примирению, но получил резкий отпор: «Я не люблю гулять по дороге, по которой ползет змея, подобная вам», – будто бы ответил ему гуру Гобинд.
   Однако без крепкой воинской организации нельзя было рассчитывать на успех, и Гобинд Сингх это прекрасно понимал. Он не мог не видеть и внутренних противоречий в самой общине. Требовались серьезные преобразования, и гуру Гобинд на них решился.
   Самым важным среди них было создание хальсы (от арабск. «чистый»). Произошло это 30 марта 1699 года, в весенний праздник Бай сакхи, знаменующий начало нового года, в Ананд пуре, где собралась вся сикхская община. По легенде, гуру Гобинд обнажил меч перед собравшимися и провозгласил: «Преданные друзья мои, есть ли среди вас кто-нибудь, готовый пожертвовать жизнью по моему призыву за гуру и дхарму?» Первого вызвавшегося из толпы гуру увел в шатер и вернулся оттуда с окровавленным мечом; из-за дверной завесы хлынула кровь.
   Толпа еще не пришла в себя, когда гуру вновь спросил, кто готов пожертвовать жизнью ради веры. Вызвался еще один смельчак, которого гуру увел в шатер, и через минуту оттуда снова полилась кровь. Пять раз гуру взывал к толпе с одним и тем же вопросом, пять смельчаков вышли к нему, и каждый раз гуру возвращался из шатра с окровавленным мечом. Замершая толпа с ужасом наблюдала, как из-под полога вытекает алая кровь.
   И тогда гуру вывел всех пятерых, безоглядно последовавших его зову, целыми и невредимыми. Убиты были козы, заранее приведенные в шатер, а тяжелое испытание потребовалось гуру для того, чтобы выявить самых преданных. Их он назвал Панч Пьяре, то есть «пять возлюбленных». В память об этом событии в каждой процессии сикхов можно видеть пятерых героев, облаченных в праздничные шелка и несущих мечи на плече. Они были первыми посвящены в хальсу, и гуру Гобинд совершил над новообращенными обряд инициации, затем введенный для всех.
   По его велению принесли железный сосуд с водой, и его супруга, оставшаяся девственной, Сахиб Деви, бросила туда тростниковый сахар. Гуру размешал жидкость обоюдоострым ножом, изготовив таким образом амриту – специальный напиток, и дал «пяти возлюбленным» испить пять горстей этой воды, пятью горстями побрызгал им волосы и пятью – глаза, а они каждый раз повторяли приветствие, славословящее хальсу. Хальса, таким образом, в некотором смысле была «рождена девой», а члены ее воспринимались как «дети» гуру Гобинда и его жены.
   Церемонию посвящения в хальсу после пяти первых сикхов прошел и сам гуру Гобинд. Так была создана воинственная сикхская община, братство равных, бескорыстно готовое к самопожертвованию. В ней сохранялся прежний религиозный стиль с осуждением паломничества и аскетизма, индуистских и мусульманских ритуалов жизненного цикла, с запретом самосожжения вдов и убийства новорожденных девочек, а также с признанием равенства мужчин и женщин.
   Членам хальсы запрещалось употреблять вино, табак и наркотики. Они должны были прибавлять к своему имени титул сингх, то есть «лев». Каждый сикх должен был следовать правилу «пяти К». Так сложился облик сикха кешдхари, то есть сикха с длинными, нестрижеными волосами.
   С тех пор сикхи, прошедшие обряд посвящения, не бреются и не стригутся в отличие от сикхов сахадждхари, то есть сикхов, не вступивших в хальсу и стригущих волосы. Выражение «бритый сикх» носит примерно такой же пренебрежительно-оскорбительный характер, как русское староверческое «скоблено рыло», адресованное другим христианам.
   Десятый гуру был последним в цепи сикхских учителей. Он упразднил пост гуру, в руках которых сосредоточивалась духовная и светская власть. Отныне истинным, вечным и неизменным гуру стала считаться священная книга «Ади Грантх» в мистическом единстве с хальсой.
   Хальса как военный орден утратила свое значение в середине XIX века, когда английские колонизаторы аннексировали Пенджаб: сикхам стало больше не с кем воевать. Но, как это ни парадоксально, именно британское владычество в Индии спасло сикхскую хальсу от ослабления, грозившего перейти в полное исчезновение.
   Колониальные власти не могли не оценить прекрасных боевых качеств сикхских солдат. «Если бы сикхи соединились с нашими врагами, никакая человеческая сила не спасла бы нас», – говорил английский губернатор Пенджаба Лоуренс. При создании новой индийской армии власти обратились прежде всего к сикхам и создали особые сикхские полки, следовавшие правилам хальсы. Армия стала быстро крепнуть и пополняться новыми членами.
   Англичане восприняли сикхизм как аналог христианского протестантизма и пробудили интерес к нему и к собственному прошлому у самих сикхов. Обратиться лицом к своей религии и ее истории заставляла и быстро меняющаяся с приходом англичан действительность. Чтобы выжить, сикхизму требовалась модернизация. И она произошла. Создавались общества сабхи, пропагандировавшие «истинный сикхизм» и стремившиеся возродить идеи прежних гуру.
   Быстро «вписаться» в современную рыночную экономику сикхам помогли качества, которые пестовались у них веками: энергия, предприимчивость, отношение к труду как к религиозному долгу, осуждение религиозно мотивированного нищенства, коммерческая ориентация и пренебрежение к астрологии, часто сковывавшей индуистов в их хозяйственной деятельности. Уже в 80-х годах ХХ века сикхский Пенджаб стал самым богатым и по многим показателям самым развитым штатом в Индии.
   Но вместо долгожданного покоя сикхи стали испытывать растущее недовольство и почти иррациональный страх изоляции и угрозы со стороны ин дуистского большинства. Они решили, что находятся в рабском положении и что им угрожает ге ноцид. Страхи быстро превращались в реальность. Образованные сикхи уезжали в другие города Индии или даже за ее пределы – в Англию, США, Канаду, Австралию, арабские страны, считая, что на родине они терпят дискрими нацию.
   На арену борьбы вышли экстремисты, не гнушавшиеся прибегать к террору. Они убивали ни в чем не повинных индусов, стараясь создать однородное сикхское население. Ответом стала операция «Голубая звезда» – штурм индийской армией в 1984 году сикхского Золотого храма, во время которого погибло много людей.
   И хотя в том же году храм по приказу правительства Индиры Ганди был восстановлен, сикхов до сих пор не покидает чувство унижения оттого, что их святыня была осквернена. Жертвой их мести пала Индира Ганди: ее убили ее же охранники – сикхи Сатвант Сингх и Беант Сингх, которых она отказалась уволить вместе с другими сикхами своей охраны, чтобы у них не возникло чувства, будто им не доверяют или будто она боится.
   Ритм отношений между сикхами и индусами напоминает раскачивание маятника, когда безнадежно-напряженные тупиковые ситуации меняются спокойными перемириями. Сикхизм становится скорее политическим движением, чем религией. Соединение религии и поли тики возводится теперь в статус догмата сикхской веры.

Гуру на все времена

   Главное святилище сикхов, Золотой храм, называемый также Харимандир, находится в городе Амритсаре, основанном четвертым сикхским гуру Рам Дасом в 1577 году. Название города, означающее в переводе «озеро нектара», связано со священным прудом, в центре которого и находится храм.
   По преданию, сикхи предложили сделать Хари мандир самым высоким сооружением в округе, но гуру будто бы ответил, что Хариман дир должен быть самым низким, ибо то, что сми ренно, будет возвышено. «Чем больше на дереве плодов, тем сильнее его ветви клонятся к земле», – сказал он.
   Мраморный храм покрыт медными позолоченными пластинками, отсюда и его название Золотой храм, данное евро пейцами.
   Центральное место в храме принадлежит главной сикхской святыне – священному писанию «Ади Грантх», «Изначальной святыне». Иначе она называется также «Гуру Грантх», то есть «Книга-Учитель», или «Грантх Сахиб», «Книга-Господин». Составленная под наблюдением гуру Арджуна его учеником Гурдасом, она с 1604 года торжественно воцарилась в этом храме под праздничное ликование сикхов.
   В книгу вошли гимны всех десяти гуру, начиная с основателя сикхизма гуру Нанака и завершая последним гуру Гобиндом. Она вклю чает в себя также сочинения авторов-мистиков, индусских и мусульманских проповедников – в общей сложности более шести тысяч стихов.
   Судьба книги с самого начала складывалась непросто. Как-то раз клеветники пожаловались Акбару, третьему падишаху из династии Моголов, правителю Могольской империи в Индии, что священная книга сикхов не отличается благочестием и уважением к другим религиям, исповедуемым в его государстве.
   Акбар, разрешивший свободное вероисповедание своим подданным, решил провести собственное расследование. Он приказал раскрыть книгу в любом месте и читать ее. Услышав, что гимны и стихи книги во всех случаях прославляют Бога, он остался доволен и щедро наградил составителей сикхского священного писания.
   Решительный поворот в судьбе книги произошел при десятом гуру, Гобинде Сингхе. Предчувствуя свою кончину, он 6 октября 1708 года созвал сикхов и велел принести священную книгу. Склонившись перед ней, он положил пять монет и кокосовый орех: так до сих пор делали всегда, выбирая нового гуру. Но в этот раз выбор пал не на человека, а на книгу. Гуру Гобинд Сингх сказал: «Вот мой приказ: книга „Ади Грантх“ заменит меня». С этого времени книга обрела статус вечного гуру, учителя сикхов на все времена.
   Однако это была не та книга, которую некогда составили при гуру Арджуне. Та, первая, безвозвратно погибла в период военных столкновений сикхов с армией Моголов в 1705 году. По преданию, десятый гуру Гобинд Сингх на следующий год после гибели книги в течение девяти месяцев продиктовал по памяти весь текст «Ади Грантх» своему сподвижнику Бхаи Мани Сингху.
   Возможно, этот вариант книги отличался от первоначального, но именно он признан каноническим. В записанном виде он занимает тысячу четыреста тридцать страниц. И хотя семь тысяч стихов, гимнов и изречений книги сочинили десять гуру, ей приписывают божественное происхождение.
   Дело в том, что сикхи верят, будто их гуру не сами сочиняли свои гимны и стихи, а Бог вкладывал слова в их уста. Поэтому они говорят об этих стихах в настоящем времени и считают вечными.
   Ученые, пытающиеся изучать «Ади Грантх» как уникальный литературный памятник, сталкиваются со значительными трудностями в его переводе и истолковании. Сами же сикхи убеждены, что эту книгу нельзя переводить ни на какой другой язык, потому что слово гуру должно звучать так, как оно было произнесено.
   Сикхи относятся к книге как к живому, одушевленному существу и могут сказать, например, что книга устала. Когда однажды ей пришлось покинуть Золотой храм в Амритсаре во время противостояния сикхов с Моголами, то она отправилась в путь в город Картарпур в предгорьях Гималаев как знатная особа, в паланкине, украшенном узорчатыми тканями и драгоценными каменьями. Книга начинается с цифры 1: этот графический знак символизирует имя Единого Бога.
   Гимны «Ади Грантх» предназначены для чтения нараспев и потому расположены в соответствии с рагами, то есть мелодиями классической индийской музыки.
   По распоряжению гуру Арджуна книга днем пребывала в храме, а на ночь переселялась в личные покои гуру. Эта практика сохраняется и по сей день, только ночью книга хранится в Акал Тахт, что зна чит «Трон Бессмертного». Так называется одна из сикхских святынь, находящихся рядом с Золотым храмом. Акал Тахт был возведен в 1606 году поблизости от храма как символ светской власти. Здесь же хранятся важные документы сикхской общины, а также священные реликвии – например, меч гуру Гобинда, который сделал его вместе с зонтом, гребнем и соколом символами своего высокого достоинства.
   Каждое утро священную книгу торжественно вносят в храм и помещают на специальном ложе, где она и пребывает в течение всего дня. Никаких других священных изображений в храме нет, как нет и светильников, благовоний, бубнов и прочих предметов, обычно входящих в храмовый инвентарь. Служба в Золотом храме начинается рано утром с чтения первой страницы книги и завершается поздним вечером прочитыванием ее последней страницы. В других храмах книгу читают только в самых торжественных случаях. Считается, что ради церемоний почитания «Ади Грантх» и сооружаются сикхские гурдвары.
   Книге оказывают знаки почтения как живому гуру. Перед тем как приблизиться к ней, сикх совершает омовение, надевает чистую одежду и снимает обувь, как если бы он готовился предстать перед живым гуру. Во время чтения книги над ней помахивают опахалом, как принято делать в Индии по отношению к уважаемому человеку.
   Книга участвует во всех важных сикхских событиях и ритуалах. Один из таких ритуалов – акханд патх («безостановочный путь») – состоит в прочитывании всей книги целиком. Сменяющие друг друга исполнители читают книгу два дня и две ночи, не останавливаясь ни на минуту. Иногда ее читают, прерываясь на ночь; это занимает неделю и называется садхаран патх, «полный путь», или сапта патх, «недельный путь».
   Если сикх хочет получить совет от книги-гуру, он открывает ее наугад и читает в любом месте.
   И сейчас сикхи превыше всего почитают божественное слово, заключенное в «Ади Грантх», вечно правящем гуру. В Золотой храм идет нескончаемый поток людей, благоговейно замирающих в центральном зале, где на помосте лежит эта книга.

Глава III
Как переплыть океан бытия

   Расхожий образ джайна – человек с марлевой повязкой, закрывающей рот, и с метелкой, которой он тщательно метет дорогу перед собой, чтобы, не дай бог, случайно не проглотить какую-нибудь мошку или не наступить на зазевавшегося червяка; с наступ лением темноты он вообще избегает выходить из дому.
   Этот экзотический образ соответствует действительности лишь отчасти. Джайны – это и глубокие интересные философы, и незаурядные ученые, и крупнейшие финансисты, и промышленные магнаты, и энергичные предприниматели в разных сферах хозяйства.
   Джайнизм, одна из национальных религий Индии, назван так по имени ее основателя, Джины, известного также под именами Победителя или Махавиры, Великого героя. Отсюда и происходит санскритское название религии – джайна дхарма, то есть «религия победителей».
   Разумеется, речь идет не о военной победе или одержании верха над соперником, а об обуздании собственных пагубных страстей, о торжестве духа над телом.
   Приверженцы джайнизма убеждены в том, что, несмотря на древность, а может быть, как раз благодаря ей, их рациональное и прагматичное учение прекрасно приспособлено к условиям современного мира и вполне успешно помогает им решать многочисленные и непростые проблемы повседневной жизни, причем учат этому с детства. Джайнские мальчики легко вычисляют в уме сложные проценты, с которыми сумеет справиться далеко не каждый взрослый.
   Многие черты джайнизма, как и сходство биографий вероучителей, роднят его с буддизмом. Некоторые даже склонны рассматривать джайнизм как черновой вариант буддизма, оттесненный на периферию духовной жизни страны после того, как буддизм стал в ней господствовать, да так и оставшийся в тени.
   Порой считают, что джайнизм менее интересен, чем буддизм, он не так насыщен догматикой и философией, а разрыв его с ведийской традицией менее категоричен. Но его реальное значение в жизни многих поколений людей было и остается не менее определяющим, чем значение буд дизма.
   Что же касается сравнения индуизма и джайнизма, то между ними существуют весьма значительные различия. Если индуизм опирается на священный ведийский канон и потому считается религией ортодоксальной, то джайнизм – религия неортодоксальная, «еретическая», поскольку отрицает непогрешимость, святость и авторитет вед. Отрицает он и существование Бога-творца, создавшего мир и опекающего его, так что часто эту религию парадоксально называют атеистической верой.
   Пожалуй, джайнизм можно определить как религию крайностей, или экстремальную религию, потому что некоторые принципы, например аскетизм, он доводит до возможного предела.
   В индийской культуре джайнизм всегда играл заметную роль, создав особую динамику форм в архитектуре, скульптуре, литературе.
   На Западе об этой индийской религии известно значительно меньше, чем о других, тем более что в современной Индии джайнов не наберется и одного процента населения. Их общее число – около четырех миллионов человек, а вместе с диаспорой (джайнские общины индийцев-эмигрантов есть в Африке, Европе и Северной Америке) едва ли достигает пяти миллионов. В Индии джайны живут главным образом в Раджастхане и Гуджарате, а также на юге страны, составляя влиятельную в финансовом отношении прослойку населения.
   Не последнюю роль в «имидже» этой закрытой религии сыграло и то, что она до недавнего времени не преступала границ Индии и никуда не посылала своих миссионеров. Главная причина тому – сдержанность самих джайнов, не поощрявших назойливого любопытства европейцев. Многие древние джайнские рукописи из индийских и других библиотек не опубликованы, а большая часть религиозно-философских текстов не переведена на европейские языки.

Традиция создателей переправы

   Время и место рождения джайнизма – 1-е тысячелетие до н. э., государство Магадха (ны не штат Бихар) в долине Ганги. В ту пору Ма гадха была не только богата политическими и культурными событиями, но и жила интенсивной духовной жизнью. Это было то самое время, которое немецкий психолог и философ Карл Ясперс назвал «осевым». Тогда уходила в прошлое прежняя мифологическая эпоха, с ее обычаями и традициями, и возникали новые вопросы, связанные со смыслом и пределами человеческого существования.
   Переживала это время и Индия. Прочное и, казалось, выстроенное на века здание брахман ской ортодоксии давало заметные трещины, и появились, говоря современным языком, «диссиденты», которые предлагали новые идеи и целые учения, ощущая себя миссионерами новых религиозных взглядов. Их провозглашали многочисленные философы, аскеты и гуру, которые вели нескончаемые диспуты, состязались в аскетических по двигах и демонстрировали свои сверхспособности, завоевывая покровительство правителей и переманивая друг у друга учеников и последователей.
   Среди них был и Джина Махавира. Впрочем, это имя закрепилось за ним позже. А пока ученики называли его Нигантха Натапутта: первое имя означает, что он разорвал узы этого мира, а второе – что он происходил из рода Натов, входящего в союз племен личчхавов. Его современником и, видимо, главным конкурентом был Будда. Во всяком случае, буддисты не жалели для описания Махавиры пародийных красок.
   О конкретных обстоятельствах его жизни известно немногое: практически ни одна дата и ни одно событие его жизни не могут быть установ лены с исчерпывающей исторической достоверностью. Но адептов джайнизма это мало бес покоит: для них важнее легендарный образ основателя религии, воплотивший определенное сверхличное понимание жизни, нежели сухой, беспристрастный и мало говорящий сердцу язык скрупулезно выверенных фактов. Биография Джины отчасти напоминает жизнеописание Будды, хотя кажется менее яркой и привле кательной.
   По преданию, Тришала, сестра одного из вождей личчхавов, по имени Четака, увидела подряд несколько чудесных снов: ей являлись то белый слон, то белый бык, то лев, то восходящее солнце, то полная луна, то богиня счастья Шри – и так то ли четырнадцать, то ли шестнадцать раз.
   Нетрудно догадаться, что сны предсказывали рождение сверхъестественного сына, но зародился он в лоне брахманки Девананды. Однако боги во главе с самим всемогущим Индрой перенесли зародыш в лоно Тришалы, так как будущий вероучитель должен был родиться в кшатрийской, то есть в царской, а не жреческой семье.
   Почему же Джина Махавира должен был обязательно появиться на свет в царской семье? Дело в том, что он принадлежал к традиции тиртханкаров («создателей брода или переправы»), а все они рождались в царских семьях. Сами джайны считают, что их религия за время нынешнего мирового периода семь раз появлялась и исчезала в Индии, и каждый раз ее провозглашал новый провозвестник тиртханкар.
   Истоки этой традиции теряются в бесконечности веков. Первым тиртханкаром, жившим в незапамятные времена, был объявлен Ришабха, отмеченный всеми чертами мифического культурного героя, научившего людей всем необходимым правилам жизни. В исторических сказаниях пуранах говорится, что Ришабха жил неизмеримо давно и совершал йогические действия, непонятные народу, за что и подвергался несправедливым гонениям.
   После него было еще двадцать тиртханкаров, и все это были мужчины; лишь в девятнадцатый раз провозвестницей джайнизма стала женщина по имени Мали. Двадцать третий тиртханкар, Паршва, жил будто бы за два с половиной века до времени Махавиры. Он вел аскетический образ жизни, прожил сто лет и создал общину ниргрантхов, то есть «свободных от уз», мирских привязанностей, в которую принимали равным образом и женщин, и мужчин. Ему поклонялись и родители Джины.
   Сам же Махавира стал последним, двадцать четвертым тиртханкаром нашей эпохи, так что с индийской точки зрения его следует считать не основоположником, а, скорее, очередным пророком или реформатором религии. Еще не родившись, Махавира начал практиковать ахимсу – непричинение вреда всем живым существам: этот принцип станет краеугольным камнем новой религии. Всеми силами он старался уберечь мать от боли и, предвидя свою судьбу, уже в материнском лоне дал клятву заботиться о родителях и не оставлять их до самой смерти.
   Джина Махавира появился на свет в 599 году до н. э., хотя многие ученые полагают, что это случилось лет на шестьдесят – семьдесят позднее. На месте его рождения в деревушке Кундаграма, около Вайшали, недалеко от современной Патны в Северном Бихаре, сейчас воздвигнут мемориал и размещен Институт пракрита, ахимсы и джайнологии.
   На двенадцатый день после рождения младенец получил имя Вардхамана, что значит «процветающий», якобы потому, что ко дню его рождения государство Вадджи, где жили его родители, достигло наивысшего процветания. Как и подобает индийскому принцу, он не ведал ни нужды, ни печали. Юноша получил превосходное вос питание и образование. Нанятые для него родителями учителя в первый же день обнаружили, что царевич сведущ во всех науках и учить его нечему.
   Все варианты биографии будущего Победителя воспроизводят эпизод, в котором описывается, как восьмилетний мальчик проявил недюжинную смелость: во время игр со сверстниками он оказался единственным, кто не испугался змеи, притаившейся в ветвях дерева, схватил ее и отбросил подальше, в то время как его товарищи по играм в страхе разбежались кто куда.
   В положенное время Махавира из сыновнего послушания женился на прекрасной царевне Яшодхаре. У них родилась дочь; в будущем ее супругу Джамали была уготована неблагодарная роль – он стал инициатором первого раскола в джайнской общине.
   Когда родители Махавиры состарились и покончили с собой (религиозное самоубийство в джайнизме не осуждается), тридцатилетний Махавира раздал все свое имущество, покинул дворец, пожертвовал волосы богу Индре и стал вести образ жизни подвижника-скитальца. Двенадцать лет он бродил по дорогам гангской долины, живя подаянием.
   Он вел суровую жизнь аскета: почти не спал, обходился без одежды и усердно постился. Большую часть времени он посвящал медитации, и все его помыслы были заняты только одним: он размышлял, как можно освободиться от гнетущих тягот этого бренного мира. Он не давал себе никаких поблажек и постоянно совершал подвиги самоистязания.
   Через шесть лет после начала странствий он встретился с одним из еретических учителей по имени Макхали Госала, главой школы адживиков, и эта встреча дала повод для споров о том, кто у кого учился. Как бы то ни было, пути двух подвижников вскоре разошлись, причем расстались они соперниками, отнюдь не миролюбиво настроенными друг к другу.
   Еще через шесть лет после этой встречи, сидя летней ночью под деревом на берегу реки Риджупалика, Махавира обрел то высшее знание, к которому стремился – кевала-джняна, всеведение, полное и всеобъемлющее знание о мире и о не-мире, как считают сами джайны, проявляя типично индийское пристрастие к всеохватной системности и классификации. Ему приписывают слова: «Хожу ли я, стою ли, сплю или бодрствую, мое знание и видение всегда без перерыва предо мною».
   Махавира следовал четырем главным предписаниям своего предшественника Паршвы: во-первых, воздерживаться от нанесения вреда всем живым существам; во-вторых, воздерживаться от присвоения чужого иму щества; в-третьих, не нарушать целомудрие; в-четвертых, не лгать и соблюдать строгую правдивость.
   Но Махавира ужесточил правила аскезы и ввел новые предписания: обходиться без одежды; часто и строго поститься (пост мог служить и санкционированным средством религиозного самоубийства); рассказывать обо всем своему наставнику и т. п. Важным добавлением стало и требование полного целомудрия для монахов.
   Первыми учениками Джины оказались одиннадцать индусских жрецов, которые собирались совершить большое жертвоприношение и попытались обратить его в свою брахманскую веру. Но Джина обезоружил их силой своего всеобъемлющего знания, попутно открыв их собственные сомнения в истинности брахманского учения.
   Этих первых учеников позже назвали ганадхарами, то есть «вождями общины». Наиболее известные среди них Индрабхути и Судхарма пережили своего учителя. Двенадцатой ученицей стала женщина по имени Чанданабала, позже возглавившая женскую общину.
   Проповедь Джины, видимо, очень талантливого проповедника и умелого организатора, с самого начала имела большой успех, и джайны пользовались покровительством влиятельных и знатных людей в разных городах и странах Северной Индии. На семьдесят втором году жизни, в 527 году до н. э., Джина Махавира покинул этот бренный мир и ушел в нирвану. Этот год джайны обозначают как начало новой эры, вира самват, что значит «год героя». Его смерть случилась, по легендам, в конце муссонного периода в городке Пава, близ Паталипутры на берегу Ганги.
   Последние годы перед уходом из жизни Джина Махавира много и усердно медитировал, отказывался от пищи и непрерывно проповедовал. Так он и умер в уединении и одиночестве, «произнося тридцать пять наставлений, в которых подробно излагались результаты кармы».
   Его образ не стерся из народной памяти: пять «благословенных моментов» его жизни – зачатие, рождение, уход из дома, просветление и уход в нирвану – джайны и сегодня отмечают как праздники. Во всенародный праздник – день рождения Махавиры, как и в день рождения Махатмы Ганди, – в стране закрыты все скотобойни, так как основатель джайнизма считал нанесение вреда живым существами самым тяжким из всех проступков.
   Этот праздник отмечается в тринадцатый день светлой половины месяца чайтра, что соответствует марту-апрелю по европейскому календарю. Джайны собираются вместе, слушают проповедь учения Махавиры, смотрят театрализованные представления снов его матери и эпизодов его рождения, качают в люльке его изображение. По улицам проходят процессии, несущие образ тиртханкара, которому стараются оказывать всевозможные почести.
   С не меньшим религиозным пылом джайны отмечают общеиндийский праздник дивали в октябре-ноябре: для них – это празднование полного освобождения Махавиры в конце его земной жизни. Особенно пышно приверженцы джайнизма отметили 2500-летие со вре мени этого великого события в 1974 году. Праздник организовал специально созданный Консультативный совет, а правительство выделило для этой цели пять миллионов рупий.
   Пышные торжества завершились многолюдной процессией, в которой по улицам Дели шествовали, ничуть не мешая друг другу, полностью обнаженные и одетые в белое монахи и миряне, пышно убранные слоны, верблюды и ло шади с богато разодетыми всадниками, музыканты, знаменосцы на мотороллерах и т. п. С тех пор годовщина этого события отмечается ежегодно.

«Три драгоценности»

   В центре учения Джины Махавиры – та же проблема бытия человека, что и в других индийских религиях. И хотя джайнизм не отрицает существование богов, нередко совпадающих с божествами индуизма, в общей картине мироздания им отводится весьма скромное и незначительное место.
   По мнению джайнов, боги, скорее, достойны не почитания и поклонения, а сострадания, потому что они, как и люди, – жертвы кармических обстоятельств. Они также вовлечены в круговорот перерождений, а потому тоже нуждаются в освобождении.
   Джайнское учение понимает и определяет себя прежде всего как путь духовного спасения, который помогает человеку, погруженному в мучительное сансарное бытие, в круговорот рождений и смертей, выбраться из него. Главные помощники на этом пути – так называемые триратна, то есть «три драгоценности». В первом афоризме одного из главных джайнских трактатов так и говорится: «Путь к освобождению – правильное воззрение самьягдаршана, правильное познание самьягджняна, правильное поведение самьягчаритра».
   Первая драгоценность – правильное воззрение, или видение, – предполагает взгляд на мир в соответствии с джайнским вероучением. По сути, речь идет о непоколебимой вере в истину, проповедуемой джайнскими учителями. Пожалуй, это всегда является самым трудным: никто не может приказать нам, во что надо верить. Но джайнизм предлагает свою, вполне убедительную «оптику»: воспринимать мир через призму основных категорий учения.
   Главная из них – джива, душа, которая может обладать полным знанием и полной свободой. Вторая важная категория – неодушевленная вещь, неживое – аджива; все остальные указывают на связь между этими двумя сущностями. Неживое состоит из нескольких субстанций; они в комбинации друг с другом и с дживой образуют все многообразие окружающего нас мира. Как свет лампы, заполняющий помещение, джива может занимать определенное пространство, в зависимости от того, с каким телом она связана, – тезис, за который джайны нередко подвергались резкой критике.
   Со временем дживы развиваются от низшего состояния – «связанных» сансарой до высшего состояния совершенства сиддхи. То или иное состояние связанных джив в иерархии живых существ зависит от числа органов, которыми они наделены. Самые простые – растения, обладающие лишь осязанием, а самые сложные – люди, боги и демоны, имеющие не только пять органов чувств, но и так называемый манас, их интегратор.
   Все дживы находятся под воздействием кармы. В отличие от других религий Индии, понимающих ее как некую нематериальную силу, в джайнизме она описывается весьма натуралистически, как некое материальное вещество в виде крохотных частиц.
   Карма как бы налипает на дживы и загрязняет их в связи с предыдущими деяниями и в конечном итоге определяет формирование стереотипов тела, речи и ума. Очищение же от кармы, то есть уничтожение загрязнений от прошлых деяний, ведет к духовному освобождению. Разные фазы этого отношения и описываются в категориях «правильного воззрения».
   Благодаря связи с кармическим веществом джива обладает несколькими телами шарира. Первое из них состоит из основных стихий, то есть земли, воды, огня и т. д.; оно складывается из съеденной пищи и потому именуется пищевым; ему принадлежат пять органов чувств.
   Второе тело именуется изменчивым: оно меняется по желанию владельца, каковым в этом случае является неземное существо божественной или демонической природы.
   Третье тело названо выделяемым, то есть способным к эманации, например, аскетом или иным подвижником.
   Четвертое тело является огненным, а пятое – кармическим; причем каждое последующее тоньше предыдущего. Кроме тел джива имеет ауру лешья, то есть ореол, не воспринимаемый обычным человеком. Его цвет и другие свойства зависят от нравственных качеств личности: чем они выше, тем светлее ореол.
   С кармическим и огненным телами джива образует постоянную часть каждого живого существа, которая переходит из одного воплощения в другое. Сочетание ее с другими телами образует все многообразие видимого мира. Смерть понимается как отделение этих дополнительных тел от основной триады, а рождение – как соединение с ними. Так образуется мучительная круговерть рождений и смертей, к освобождению от которой надо стремиться.
   Как и все индийцы, джайны придают большое значение времени, главной основе для развития сознания, и считают, что рано или поздно всякая душа придет к освобождению от тягот сансарного бытия. Но, как в каждом деле, здесь важно начало, и Махавира учит, как «запустить» процесс духовного освобождения, вступить на правильный путь. Этот путь может оказаться очень долгим, но джайны уверены, что с помощью своего учения, ведущего к душевному миру и гармонии с людьми и собой, они рано или поздно сумеют приблизиться к конечной цели и освободиться от ограничений и бедствий кармы.
   Вторая драгоценность – правильное знание джняна. По учению Махавиры, оно складывается благодаря использованию правильных средств познания прамана и методов найя. Джайнской теорией познания нельзя не восхититься: она разработана тонко, глубоко и изощренно. Так, джайны выделяют непосредственные и опосредованные виды знаний. К первым они относят ясновидение, телепатию и абсолютное познание, а ко вторым – чувственно-логическое и авторитетное.
   Чувственно-логическое познание требует вмешательства материального носителя информации; тут работают в основном органы чувств и ум, причем процесс восприятия проходит несколько этапов, подробно рассмотренных в джайнских трактатах. В некоторых текстах упоминается триста тридцать шесть видов чувственно-логического познания: джайны даже на фоне индийского пристрастия к классификациям отличались исключительной детализацией этих классификаций, охватывавших все мыслимые стороны религиозной жизни.
   Предмет особой гордости джайнов – их методологический принцип анэкантавады, то есть неодносторонности. В соответствии с ним любое высказывание о реальности может быть истинным лишь до определенной степени и только с определенной точки зрения. Но точек зрения всегда несколько, поэтому справедливость всякого высказывания всегда относительна, и ее можно подвергнуть сомнению.
   Проиллюстрировать этот принцип можно известной притчей о слепцах, которые спорили друг с другом, на что похож слон, ощупывая разные части его тела. Один потрогал его хобот и сказал, что слон подобен толстому канату; другой пощупал бок и сказал, что слон подобен стене; третий дотронулся до ноги и сказал, что слон похож на столб и т. д. Полная же, абсолютная истинность достижима лишь на уровне абсолютного знания кевала.
   Таким образом, джайны надеялись и примирить, и исчерпать все возможные суждения о реальности, выдвинутые другими учениями, полагая, что каждому из них доступна лишь какая-то крупица истинного знания и абсолютизация ее – недостойный мудреца порок.
   И, наконец, третья драгоценность – правильное поведение, то есть соблюдение основных правил джайнской этики. Нередко эти обеты понимались так строго, что напоминали суровое подвижничество. Самый важный принцип, определяющий отношение джайнов к жизни, – это ахимса, ненасилие. Но его смыл глубже, чем обычное ненасилие; он подразумевает самую большую, насколько это возможно, доброту ко всем без исключения живым существам и непричинение им даже малейшего вреда. Согласно этому принципу, избавляться от насилия нужно не только в действиях, но и в мыслях, поскольку энергия мысли так же действенна, как и поступки.
   С этим принципом связаны многие запреты, которым должны следовать джайны. Так, им запрещались все занятия, связанные с гибелью живых существ или нанесением им вреда. Приверженцам этой религии, например, никогда не разрешалось заниматься охотой, рыболовством и сельским хозяйством, так как это влекло за собой смерть зверей и рыб, уничтожение растений и убийство насекомых и мелких животных в почве. Вот почему они закрывают рот марлевой повязкой, процеживают воду, метут перед собой тропинку, а с наступлением темноты вообще стараются не выходить из дома, чтобы случайно не раздавить какую-нибудь мошку.
   Всякое насилие, невольное или преднамеренное, вообще всегда считалось причиной притока кармы, и потому его старательно избегают. Монахам даже запрещается зажигать огонь, так как он уничтожает жизнь и в топливе, и в окружающем воздухе. Но и тушить огонь тоже запрещается, так как это уничтожает жизнь самого огня. Приюты для больных животных – специфические джайнские заведения, наглядно демонстрирующие принцип ахимсы.
   С древних времен преимущественными занятиями джайнов-мирян стали торговля и ростовщичество, тем более что джайнизм всегда поощрял честность и бережливость – полезные коммерческие добродетели. Джайны и сейчас играют заметную роль в жизни страны, поскольку в их руках находится преобладающая часть индийского банковского капитала. Немало среди них и глав крупнейших концернов. На юге Индии многие джайнские семьи являются землевладельцами, но сами они землю не обрабатывают, чтобы не нанести вреда живущим в ней организмам.

Четырнадцать ступеней, ведущих к просветлению

   Джина Махавира еще при жизни заложил основы джайнской общины, создав специальные уставы для монахов и монахинь, а также для мужской и женской групп мирян. Община выдержала суровую проверку временем, хотя и пережила расколы. Один из них произошел уже при жизни основателя учения. По преданию, этому расколу предшествовал ужасный голод, свирепствовавший в Бихаре приблизительно за триста лет до нашей эры. Случилась страшная засуха, люди умирали от истощения, и это продолжалось двенадцать лет. Некоторые джайнские монахи, руководимые мудрецом Бхадрабаху, который стал главой этой части общины, ушли из пораженной голодом области на юг.
   Говорят, что монахи, которые ушли, оказались более строгими в исполнении религиозных правил, чем оставшиеся. Когда после окончания голода они вернулись, обнаружилось, что две группы разошлись также и в некоторых во просах религиозной теории и практики. В частности, до этого времени все джайнские монахи ходили обнаженными, теперь же этой традиции придерживались только ушедшие на юг. А те, которые остались на севере, начали прикрывать себя куском белой ткани.
   Первые стали называться отныне дигамбарами, то есть «одетыми в страны света». Это подразу мевало, что монахи школы дигамбара отвергают всякое мирское имущество, включая одежду. Вторые получили название шветамбаров, «одетых в белое».
   Вполне вероятно, что в действительности это был не внезапный раскол, а медленный процесс. Как бы то ни было, шветамбары и дигамбары, разделившиеся на ряд более мелких групп, расходятся в ряде второстепенных вопросов. Они касаются не только одежды монахов, но и возможности достижения освобождения женщиной: дигамбары считают, что женщина не может освободиться до тех пор, пока не родится мужчиной. Расходятся они и по ряду других пунктов учения, хотя относительно его главных основ серьезных разногласий между ними нет.
   Исторически сложилось, что дигамбары живут в Южной Индии, а шветамбары, составляющие большую часть общины, – в северной.
   Но к какой бы группе джайны ни относились, их объединяет общая цель жизненного пути – достижение полного духовного освобождения, мокши. Она доступна всем, но монахи и монахини могут продвигаться по пути внутреннего совершенствования быстрее, поскольку, как предполагается, они лишены почти всех мирских привязанностей. Что же касается мирян, то их путь к заветной цели долог. Двигаясь по нему, им надлежит помимо изучения священных текстов, занятий медитативными практиками и соблюдения ритуалов, постов и паломничеств придерживаться в повседневной жизни пяти обетов. В общих чертах они сводятся к соблюдению ненасилия, ненанесения вреда всем живым су ществам (ахимса), правдивости (сатья), неприсвоения чужого (астея), целомудрия (брахмачарья), а также отказа от собственности и воздержанности от суетных привязанностей (апариграха).
   Как уже было сказано, джайнизм – настоящий апофеоз ненасилия, это и может послужить ключом к его пониманию. В повседневной жизни джайн всегда будет стараться не причинить вреда самым мельчайшим организмам, но это не всегда возможно: даже зажигание огня или принятие антибиотика неизбежно ведет к их гибели. Однако насилие стараются свести к минимуму во всем. Так, например, джайны ограничивают свою пищу только растительными продуктами, отдавая предпочтение фруктам и овощам, за исключением корнеплодов (можно есть лишь то, что растет над землей), а также молоку и йогурту. Несмотря на эти ограничения, их пища вполне здорова, а порой и изысканна.
   Второй обет, правдивость, понимается как непричинение вреда другим вредоносными или клеветническими словами. Это подразумевает искренность, честность и точность не только в личных отношениях, но и в деловой жизни.
   Неприсвоение чужого – третий этический принцип – удерживает джайнов от воровства в любых формах, например от уклонения от уплаты налогов или от недобросовестных сделок. Воровство, связанное со стяжательством, причиняет вред не только жертве, но и самому вору, поскольку в его основе – запретное желание владеть большим материальным имуществом. Это не значит, что среди джайнов нет богатых людей; просто они считают себя не владельцами своих богатств, а только их попечителями и распорядителями и очень активно занимаются благотворительностью.
   Соблюдая последние два обета, джайны стараются поддерживать разумный уровень жизни, исключая внебрачные связи и не выставляя напоказ своего имущества, которого не должно быть много. Они следуют мудрому совету: тратить на жизнь половину дохода, четверть откладывать на болезни и старость, а остальное жертвовать на благотворительность.
   Помимо этих основных пяти есть еще семь дополнительных обетов, которые в совокупности составляют кодекс поведения джайна-мирянина.
   Проповедь ненасилия у джайнов парадоксальным образом сочетается с возможностью религиозного самоубийства, хотя сами они и не любят этого слова. Оно допускается в тех случаях, когда человек становится стар и немощен и его тело уже не может служить благим целям. В этом случае не возбраняется постепенно отказываться от еды и питья, пока не наступит смерть. Но при этом предписывается поддерживать ум в состоянии медитации.
   Путь мирянина, каким бы праведным он ни был, не может сравниться с монашеской жизнью, в которой не должно быть места житейским заботам. Монахи не обременены никакой собственностью. У шветамбаров есть лишь пара кусков ткани, чтобы обернуть тело, а дигамбарам и этого не нужно: они ходят обнаженными. Кроме книг и письменных принадлежностей монахи носят с собой флягу, посох да небольшую метелочку, чтобы расчищать перед собой дорогу. Их повседневные бытовые нужды обычно удовлетворяют миряне, расценивая это как свою религиозную заслугу, потому что монахи не только подают им пример религиозного служения, но и являются учителями и наставниками, сродни христианским священникам.
   Монахами обычно становятся во взрослом состоянии, но иногда монашество принимают и в детском или юношеском возрасте, если обнаруживаются исключительные религиозные особенности. В любом случае стать монахом можно лишь с разрешения родителей.
   Решив отречься от мира, претендент ищет для себя гуру. Тот должен удостовериться, что этот человек пригоден к монашескому служению: у него не должно быть физических изъянов и нравственной ущербности.
   Во время обряда посвящения будущий монах отказывается от прежней жизни, оставляет дом, семью и имущество и принимает новое имя. Он лишается даже волос. В отличие от индусов джайнские аскеты не отращивали волосы, а в отличие от буддистов не пользовались бритвой. Они руками выщипывали волосы с головы, включая усы и бороду, причем эта процедура кешалунчана считалась весьма важной. Монахи и монахини соблюдают те же обеты, что и миряне, но самым строжайшим образом. Со времени вступления на духовную стезю и до последнего дня их жизнь обильно уснащена самыми разнообразными ритуалами.
   Им предписывается культивировать у себя десять качеств. Они должны прощать тех, кто причинил им вред, и избегать гнева, быть скромными, нелживыми и нежадными, не должны утаивать свои недостатки. Им надлежит отказаться от комфорта, не владеть имуществом и не общаться с противоположным полом. Они призваны вести строгий аскетический образ жизни и обучать мирян высоким джайнским идеалам.
   День монаха, начинающийся задолго до восхода солнца, заполнен медитациями, изучением священных текстов, ритуалами покаяний, наставлениями мирян и посещениями храмов. Им запрещено странствовать во время сезона муссонных дождей, когда наружу выползает и вылетает множество тварей, которым монахи случайно могут нанести вред. В этот период джайны отмечают свой главный священный праздник, называемый парьюшана. Он начинается с поста, а затем даже миряне принимают строгие обеты и какое-то время живут как монахи, предаваясь благочестивым занятиям в монастыре или в уеди нении.
   Путь духовного совершенствования монахов в этой религии можно уподобить подъему по лестнице из четырнадцати ступеней – по числу стадий гунастхана, досконально описанных в джайнских наставлениях. Восхождение по ней начинается тогда, когда выработано правильное, то есть соответствующее джайнской картине мира, отношение к реальности, ум избавлен от неведения и заблуждений и достигнут контроль над собственными пагубными страстями и над телом.
   Этот подъем напоминает трудное восхождение по обледенелой круче: стоит лишь слегка оступиться – и стремглав летишь вниз, чтобы снова начать преодолевать уже некогда пройденный путь.
   Даже приблизившись к вершине, можно глубоко пасть, если будет нарушена дисциплина той или иной ступени. Подлинных вершин духа достигают лишь немногие. Всецелое знание и полное просветление они обретают на трина дцатой ступени, чтобы потом на краткий миг задержаться на последней и обрести окончательное духовное освобождение.
   Истинный аскет мечтает о добровольной голодной смерти саллекхана. Она разрешалась после строгой двенадцатилетней аскезы, сопровождаемой медитацией и специальными ритуалами. Великие джайны для этого уединялись в горах, и после их смерти эти места становились местами паломничества.

Паломничества к святым местам

   Как у всех индийцев, у джайнов издавна были популярны паломничества к святым местам. Их в Индии множество. Одни славятся тем, что некогда именно там просветленные достигали полного духовного освобождения, в других отмечаются те или иные события религиозного календаря, в третьих построены знаменитые храмы или воздвигнуты священные статуи. Считается, что подобные места обладают особой силой и что здесь простым мирянам открыт прямой путь в высшие сферы духа.
   Чаще всего в паломничества – даже на большие расстояния – отправляются пешком. Трудности путешествия расцениваются как форма аскетической практики, помогающей выработать контроль над телом. В путь отправляются в одиночку, семьями или большими группами. Иногда богатые джайны организуют целые паломнические караваны, в которых может участвовать не одна тысяча человек. Они движутся с палатками, кухнями и другим скарбом в сопровождении поваров, сторожей и другого обслуживающего персонала.
   Современные джайны особенно чтут первого тиртханкару Ришабху и его сына Бахубали, или Гоматешвара. Его изваяния имеют характерный облик: обычно он изображается бесстрастным, обнаженным, с непропорционально длинными руками. Это не случайно: по поверьям, чем длиннее руки у человека, тем счастливее сложится его судьба.
   В разных святых местах джайнов установлено более двухсот пятидесяти статуй Гоматешвары. Самая знаменитая из них находится на юге Индии, в штате Карнатака, в центре южноиндийского джайнизма Шраванабельголе. Чтобы подняться к статуе, нужно преодолеть с полтысячи ступеней, вырубленных в скале. Здесь много храмов – зданий и огороженных площадок, внутри которых возвышаются статуи тиртханкаров и других известных подвижников веры.
   Восемнадцатиметровая скульптура Гоматешвары была высечена древними мастерами из цельного каменного монолита. Она стоит свободно, без опор и считается одним из чудес света. Сын Ришабхи запечатлен в состоянии мокши, избавления от тягот этого бренного мира. Он обнажен в знак полного отречения от мирских забот, застыв в позе «оставления тела». У его ног, обвитых лианами, изваяны муравейники и змеи, напоминая легенду о том, что перед достижением мокши он два года простоял неподвижно на одном месте.
   В 1981 году джайны отмечали тысячелетие со времени установления этой знаменитой статуи, устроив пышное празднество. Тысячи паломников съехались со всех концов Индии и из-за рубежа, где сейчас постоянно живет немало джайнов.
   Монахи совершили ритуал омовения статуи водой из тысячи медных кувшинов. Ее омыли также молоком, кокосовым соком и шафрановым настоем, осыпали рисовой пудрой и благовонными специями.
   Между богатыми джайнами развернулось настоящее соревнование за право собственноручно вылить на статую кувшин с молоком, так что цена за первые семь кувшинов подскочила до ста тысяч рупий. Индира Ганди, которая была в то время премьер-министром Индии, осыпала статую с вертолета лепестками роз. Освящение статуи повторили через двенадцать лет, но уже с меньшим размахом.
   Немало джайнских храмов, куда устремляются паломники, расположено в штате Бихар, где некогда процветала древняя Магадха, колыбель джайнизма. Здесь находится одно из величайших паломнических мест, Параснатх – несколько джайнских храмов, расположенных на холме. Считается, что именно здесь многие из двадцати четырех тиртханкаров достигли мокши и оставили свои земные тела.
   На юго-восточном склоне холма стоит один из самых красивых местных храмов, посвященных Паршванатхе, предшественнику Махавиры, жившему примерно за двести пятьдесят лет до него. Джайны поклоняются его статуе, сделанной в XVIII веке из черного мрамора. Самые благо честивые паломники стараются обойти все храмы и завершить маршрут обходом вокруг холма протяженностью двадцать девять километров.
   Но сейчас больше всего славится храмами Западная Индия, штаты Раджастан и Гуджарат. Подлинными шедеврами джайнской архитектуры признаются храмы Дильвара на горе Абу на юге Раджастана, прославленные на весь мир несравненной резьбой по мрамору. Она так богата и изысканна, что с ней, кажется, ничто не может сравниться. Эта резьба кажется прозрачной – настолько она тонка. Особенно знамениты два храма, возведенные в XI–XIII веках: Вимала Васахи, посвященный первому тиртханкару Ришабхе, и Луна Васахи, построенный в честь двадцать второго тиртханкара Неминатхи.
   В Гуджарате особенно богаты храмами Гирнар и Шатрунджая. Гирнар знаменит как место, где достиг просветления Неминатха, а Шатрунджая связана с первым тиртханкаром Ришабхой. Около девяти веков назад на этой горе было построено более восьмисот впечатляющих джайнских храмов. Паломников не останавливает, что, поднимаясь к ним, надо преодолеть не одну тысячу ступеней. Каждый джайн стремится хотя бы раз побывать на этой священной горе.
   Особенным блеском архитектурного мастерства и декора отличаются храмы XI–XII веков. Они украшены бесконечно повторяющимися картинками и орнаментом в духе джайнской мифологической картины мира. Но каким бы ни был храм, древним или новым, богатым или скромным, его фокусом является изображение тиртханкара. Почти все они выглядят одинаково, так что различить их можно либо по цвету, либо по знаку на пьедестале скульптуры. Так, Ришабха обычно бывает желтого цвета, а его знаком является слон. Цвет Неминатха – красный, знак – раковина; цвет Паршвы – синий, а знак – змея. Фигура Махавиры отличается золотым цветом, а его эмблема – лев.
   Вокруг изображения тиртханкара строится вся храмовая служба. Обычно она начинается рано утром, когда храмовый служитель пуджари, совершив очистительное омовение, открывает дверь храма и попадает в особое, сакральное пространство. Он окрашивает специальной пастой тело тиртханкара, поклоняется всем тиртханкарам, повторяя гимны и мантры, и совершает жертвоприношение перед изображением свастики, символом священного знания. В конце службы пуджари звонит в колокол победы и покидает храм, возвращаясь в обычный мир.
   Второе богослужение начинается в десять утра и включает в себя подношение статуям священной пищи панчамрита. Во время вечерней службы пуджари зажигает лампы и благовонные курения, поднося их статуе тиртханкара. Впрочем, в разных школах храмовые ритуалы проводятся по-разному. В некоторых из них в открытых обрядах почитания могут участвовать и миряне.
   Случается, из-за мест паломничества обычно мирные отношения между представителями джайнизма разного толка иногда подвергаются испытаниям. Это и понятно: паломники, приходя поклониться святыням, приносят немалые доходы, так что споры о принадлежности того или иного храмового комплекса неслучайно вносят разлад в жизнь джайнской общины, а стремление к высоким религиозным идеалам в джайнизме, как и в других религиях, мирно уживается с откровенными коммерческими интересами.

Глава IV
«Космический закон всем живым существам»

   Индию иногда называют буддийской страной, но это верно лишь отчасти. Буддизм здесь зародился и отсюда начал распространяться по многим странам, став самой древней мировой религией. Он старше христианства на пять, а ислама – на двенадцать столетий. В рядах его последователей насчитывается несколько сотен миллионов человек. Но на своей родине буддизм еще в Средние века утратил былые прочные позиции. В настоящее время в Индии совсем мало буддистов – около восьми миллионов, то есть меньше одного процента.
   Индийские буддисты делятся на три неравные группы. К первой, совсем небольшой (около двух процентов от всей общины), относятся потомственные буддисты, проживающие главным образом на севере и востоке Индии. Они принадлежат к так на зываемой «малой колеснице» – хинаяне, или тхе раваде. Так называют южные школы буддизма, наиболее близкие к ранней форме этой религии.
   Вторую группу составляют жители горных гималайских районов, которые исповедуют буддизм тибетского толка, именуемый «большой колесницей», или махаяной. На их долю приходится около десяти процентов всей общины. В 1958 году к ним присоединились сто тысяч тибетцев во главе с Далай-ламой. Они бежали из Тибета после вступления туда китайских войск и обосновались в горном городке Дхармасала.
   Третья группа индийских буддистов, так называемые необуддисты, живут в Махараштре. Их появление связано с деятельностью Бхимрао Рамджи Амбедкара, одного из авторов индийской Конституции, борца против зла неприкасаемости. По его инициативе в XX веке неприкасаемые стали массово принимать буддизм, надеясь тем самым улучшить свое положение в строго иерархическом кастовом обществе. Они составляют подавляющее большинство индийской буддийской общины.
   Буддизм можно рассматривать с разных позиций: и как религию, и как философию, и как идеологию, и как культурный комплекс, и как образ жизни. Но прежде всего он – религиозная система практики и доктрина, созданная на основе древних религиозно-философских учений Индии.
   Многие считают, что буддизм больше других религий соответствует духу нашего времени. Отечественный литературовед и культуролог Георгий Гачев, познакомившись с этим учением, признавался: «…Я отчетливо почувствовал буддизм не просто как нравственный закон людям, но как космический закон всем существам, определенно упорядочивающий вселенную…» Буддизм и в самом деле преподает нам весьма полезные уроки мудрости, если мы окажемся в состоянии их воспринять. К примеру, К. Г. Юнг писал, что знакомство с буддизмом сослужило ему огромную службу и стало для него источником вдохновения.
   На первый взгляд буддизм может показаться религией по меньшей мере странной. Русский буддолог Ф. И. Щербатской вспоминал высказывание И. Канта о том, что достоянием всякой религии являются три главные идеи: бытие Бога, бессмертие души и свобода воли, ибо без них не может быть построено учение о нравственности. Буддизм же всем своим существованием отвергал – и отверг! – эти идеи. В нем – и мироздание без Бога, и психология без души, и жизненный процесс вместо бытия вещей.
   А кроме того, в буддизме нет, представлений о распятом Боге, покаяния и многого другого, что кажется нам необходимой и обязательной принадлежностью каждой религии.
   В индийский религиозный космос он внес новые черты. Они касались прежде всего качественного своеобразия возможностей, предлагаемых для переплавки своего сознания и изменения своей внутренней природы для того, чтобы легче переносить мучительные тяготы мирской жизни, а еще лучше – совсем освободиться от них.
   Хотя буддистов в Индии мало, на родину этой религии и сейчас устремляются паломники со всего мира. Память места – вещь глубокая и неоспоримая, хотя и трудновыразимая и уж вовсе неизмеримая. Паломники и просто любопытствующие стараются посетить прежде всего четыре святых места, связанных с рождением Будды, его просветлением, первой проповедью и великим угасанием.
   Считается, что эти места для паломничества определил сам Будда. Причисленные к великим чудесам вероучителя, они самым тесным образом переплетены с его легендарной жизнью, и поэтому их смысл раскрывается только через ее эпизоды.

Последнее рождение

   Первое из святых мест, Лумбини, где Будда появился на свет, или, точнее говоря, пришел из мира вечного в мир бренный, расположено на юге современного Непала, к юго-западу от Катманду.
   Своим приходом он нарушил ход истории, вторгся в ее пределы. Буддисты верят, что, прежде чем явиться на земле в своем последнем воплощении, вероучитель многократно перерождался в разных обличьях. Они подробно описаны в так называемых джатаках, популярных фольклорных и мифологических рассказах. Согласно им, жизнь исторического Будды Шакьямуни на земле была завершением его предшествующего долгого духовного пути, ведущего к полному просветлению.

   Зачатие и рождение Будды во всех канонических текстах описывается примерно одинаково. В ожидании часа своего последнего рождения на земле среди людей, будущий Будда пребывал в одном из небесных миров. Пока он – еще бодхисаттва, то есть существо с пробужденным сознанием и преисполненное сострадания, готовое стать Буддой для блага всех живых существ. Готовясь к появлению на земле, он совершил пять исследований: относительно времени, части света, места рождения, семьи и той женщины, что станет его матерью.
   Он выбрал для своего рождения время, когда возраст людей будет достигать ста лет, потому что они смогут воспринять его учение. Затем он решил родиться в Индии, в средней ее части, в городе Капилавасту, в небольшом царстве, которым управлял род Шакьев. Своими родителями он задумал сделать царя Шуддходану и его первую супругу Майядеви, принимая во внимание их нравственную чистоту. Временем для своего появления на свет он избрал полнолуние весеннего месяца вайшакха.
   Сделав свой выбор, бодхисаттва изложил небесным богам «сто восемь основных положений закона», чтобы их «порадовать и ободрить», и приготовился покинуть небеса. Когда он удалялся от места своего небесного пребывания, его тело, как утверждается в буддийских текстах, излучало свет такой силы, что он озарял все вокруг.
   …Однажды в полнолуние царица Махамайя, супруга царя Шакьев из клана Готамов, обитавшего на границе нынешних Непала и Индии, увидела необычный сон. Ей привиделось, будто прекрасный белый слон вошел в ее правый бок. Проснувшись, она рассказала об этом сне своему супругу.
   Царь Шуддходана и его супруга в этот период своей жизни сохраняли целомудрие и не имели детей, поэтому зачатие бодхисаттвы рассматривается в буддизме как непорочное. Так, неутробно, рождаются боги и святые в индийских мифах, и это означает, что их миновали родовые страдания, при которых обычные люди теряют сознательность, присущую зародышу, а вместе с ней и память о прошлых рождениях.
   Царь вызвал жрецов-брахманов, и они расценили сон как чудесное предзнаменование: скоро родится у царицы сын, который станет или чакравартином, вселенским правителем, если останется в миру, или духовным вероучителем, если откажется от земной жизни. Назвали они и причину, которая может заставить царского сына оставить мир: четыре роковые встречи – со старцем, больным, мертвецом и монахом.
   Через положенное время царица родила сына, который вышел из ее правого бока, «не причинив ей никакого вреда», и боги приняли его в свои руки. Случилось это в саловой роще в местечке Лумбини. Царица остановилась здесь, когда вместе со своей старшей сестрой и служанкой отправилась в Девадаху, дом своих родителей: традиция предписывала ей разрешиться от бремени именно там.
   Но родила она на полпути. Стоя под деревом и держась за ветку, она произвела на свет бодхисаттву, и его приняли боги в свои руки, прежде чем до него дотронулись люди. Бодхисаттва тут же встал на цветок лотоса, чудесным образом появившийся из-под земли, и его обмыли наги, божественные существа, полулюди-полузмеи. Он сделал по семь шагов в каждую из четырех сторон света и как лев, «лишенный страха и ужаса», провозгласил, что победит болезни и смерть. Весь мир, от небес до преисподней, праздновал это великое событие…
   Сейчас Лумбини – главная буддийская святыня на территории Непала. Примерно до XIV века сюда не зарастала паломническая тропа, но средневековые войны и эпидемии заставили местное население покинуть этот район.
   Он был предан забвению до тех пор, пока археологи не начали его исследовать в последней четверти XIX века. Они обнаружили колонну Ашоки, знаменитого буддийского императора Магадхи, совершившего немало зверств и жес токостей, особенно во время борьбы за престол. Но потом он осознал весь ужас содеянного и принял буддизм. В одном из его указов, высеченных на колонне, говорится: «Когда прошло двадцать лет после помазания, царь Пиядаси, Угодный Богам, сам прибыл в эти места и, со вершив поклонение, приказал построить каменную стену и воздвигнуть каменный столп, думая: „Здесь родился Будда, именуемый Шакьямуни“».
   Здесь же были найдены руины храма и ступ, каменные барельефы с изображениями царицы и младенца, стоящего на лотосе. Сейчас в парке Лумбини можно увидеть пруд, в котором будто бы царица совершила омовение перед родами и в водах которого был омыт новорожденный принц. Здесь же построен храм Майя Деви, воздвигнутый в честь матери Будды, с древним памятным камнем, изображающим его рождение. В густых лесах Лумбини водятся непуганые лисицы, белки, попугаи и другие обитатели.
   Не только местные буддисты, но и их соратники по вере со всего мира хотят превратить Лумбини в духовный и миротворческий центр. Буддисты разных стран возводят в этом священном месте монастыри и святилища, следуя своим национальным традициям: здесь мирно соседствуют величественный тибетский храм, изящная бирманская пагода, сказочный китайский храм. Совсем по-особому звучат в этом месте мантры и тантрические заклинания. Последователи Будды устраивают ритуалы, проводят церемонии.
   Разумеется, в таком месте не обходится без чудес. Рассказывают, будто при строительстве вьетнамского храма строителям отвели болотистое место, кишащее змеями, но чтение буддийских мантр помогло от них избавиться: все змеи, включая королевских кобр, послушно уползли с места, предназначенного для храма.

   Когда же родился человек, которого К. Г. Юнг назвал величайшим гением земной расы, выразившим высочайшую истину? Среди ученых нет единодушия относительно даты рождения и смерти Будды. Существует три версии датировок его жизни. По первой, основанной на сингальских хрониках, он жил с 624 по 544 год до н. э. Японская версия передвигает эти сроки ближе к рубежу нашей эры: 488–386 до н. э. И наконец, согласно западной научной версии, Будда родился в 566-м, а умер в 486 году до н. э. Однако и ее нельзя считать окончательной и неоспоримой, а вопрос о хронологических границах жизни Будды полностью решенным и закрытым.
   Но вернемся к биографии Будды. Вскоре после появления на свет бодхисаттва отправился в город Капилавасту, расположенный неподалеку от саловой рощи, где он появился на свет. На пятый день после рождения состоялась церемония наречения имени, на которой присутствовали сто восемь брахманов. Мальчика назвали Сиддхартхой, что значит «Тот, кто добивается успеха».
   Как положено, астрологи составили для него гороскоп и тщательно изучали тридцать два основных и восемьдесят дополнительных признаков на его теле, которые свидетельствовали о его предыдущих заслугах и будущей славной судьбе.
   Между тем царица Майя умерла через семь дней после родов, чтобы возродиться на небесах богов, и мальчика до семи лет воспитывала его тетя Махапраджапати.
   Однажды в жаркий летний день он сидел в прохладной тени дерева и вдруг испытал какое-то удивительное чувство легкости, отрешенности от окружающего мира и ни с чем несравнимую умиротворенность. К ним добавилось и чувство всепоглощающей радости. Тогда он подумал, что это, вероятно, и есть пробуждение. Так маленький царевич уже в детстве получил представление о том, каким должен быть опыт открытия истины. Оно будет служить ему путеводной нитью…
   А пока Сиддхартха начал изучать традиционные шестьдесят четыре искусства, входившие в базис тогдашнего образования. Излишне говорить, что принц обладал необычными способностями и порой превосходил своих учителей. В шестнадцать лет – возраст совершеннолетия – он женился на дочери другого царя шакьев, прекрасной Яшодхаре. Бодхисаттва был избран ей в мужья после того, как победил всех остальных претендентов на ее руку и сердце в разных состязаниях. Так, он без труда натянул тетиву лука своего предка, который другие женихи не смогли даже поднять. После свадьбы молодая семья зажила счастливой, безоблачной жизнью. Вскоре у них родился сын Рахула, чьем имя означает «Связь», и жизнь юной четы стала еще счастливее.
   Описывая юность царевича, биографы явно смакуют подробности всей полноты его земного благополучия: его жизнь – это настоящий рай. Царь, не желавший терять единственного сына, всеми силами старался предотвратить предсказанные роковые встречи и оградить дорогое дитя от всех мрачных сторон жизни, тем более что он как-то раз увидел во сне сына в монашеском одеянии.
   Он приобщал юношу к царским делам, пытался увлечь всевозможными развлечениями, приохотить к разным удовольствиям. Не допуская Сиддхартху в обычный мир страданий, царь создал для него мир счастливой утопии, словно желая приостановить те прекрасные мгновения, когда его любимый сын находился рядом с ним.
   Он построил специально для него прекрасные дворцы для каждого времени года. Они стояли посреди дивных садов, где деревья давали тень, цвели благоуханные цветы, а в прудах красовались чудесные лотосы. Преданные слуги спешили выполнить любое желание юного царевича. Ничто не могло опечалить юношу или омрачить его взор; он видел перед собой только молодых, здоровых и красивых людей. Его одевали в тончайшие шелка, украшали драгоценными каменьями, а слуги держали над ним зонт, чтобы не досаждали царевичу ни лучи солнца, ни капли дождя, ни даже мельчайшие пылинки.
   Но вот Сиддхартхе исполнилось двадцать девять лет, и неотвратимо приближалось время предсказанных встреч. Считается, будто их подстроили сами боги, чтобы вдохновить принца вступить на путь пытливого познания мира и духовного пробуждения.
   Во время своих городских прогулок царевич встретил поочередно старика, больного и похоронную процессию, направлявшуюся к погребальному костру. Так он впервые в жизни столкнулся со старостью, болезнью и смертью и задумался о том, как же можно их преодолеть. Эта возможность открылась ему, когда он увидел монаха, невозмутимо и с внутренним спокойствием, «без любви и ненависти в сердце» просящего милостыню. Царевич понял, что найдет ответы на мучившие его вопросы только в том случае, если вступит на духовную стезю.
   После этих четырех встреч юноша не мог больше пребывать в счастливом неведении и продолжать прежнюю беззаботную жизнь. Он узнал о быстро преходящей молодости и о быстротечности жизни и преисполнился отвращением ко всему плотскому. Неслучайно одно из упражнений по буддийской медитации касается размышлений о бренности плоти: разные части тела рекомендуется представлять в том виде или в той ситуации, когда они вызывают наибольшее отвращение.
   Итак, Сиддхартха оставил семью и покинул дворец, разорвав родовые узы и нарушив вековые законы кшатрийского клана. Он вступил на путь искания истины.
   В одну из последних ночей, проведенных в отчем доме, царевич проснулся, и боги постарались показать ему, что все мирские прелести призрачны и недолговечны, а на деле и малопривлекательны. Какими неприятными показались ему танцовщицы, красотой которых он еще вчера восхищался! Получив такой назидательный опыт, Гаутама без всякого сожаления ушел из дворца. Даже вид безмятежно спавших сына и жены не заставил его ни на минуту поколебаться.
   Боги помогли беглецу, погрузив город в глубокий сон, открыв городские ворота и смягчив стук конских копыт. Царевич – теперь уже бывший – отдал вознице свои роскошные царские одежды, срезал мечом длинные волосы и в полном одиночестве отправился в манговую рощу.

Великий день просветления

   Принц Сиддхартха стал странствующим монахом Гаутамой. Вскоре он пополнил ряды отшельников, которых по дорогам Индии всегда бродило немало. Он жаждал найти настоящего учителя, гуру, который смог бы посвятить его в глубинные тайны бытия и эзотерических практик. Гаутама добрался до Вайшали – в то время крупного, процветающего города. Там среди многочисленных аскетов, отшельников и брахманов он выбрал в учителя сначала брахмана Алару Каламу. Тот проповедовал учение, в основе которого лежало отрицание реальности материального мира. К тому же он славился как мастер в самой «продвинутой» концентрации ума: во время одной из медитаций он не услышал и не увидел, как мимо него пронеслись пятьсот повозок.
   Гаутама, способный ученик, быстро усвоил и религиозные «доктрины» учителя, и его философские наставления, и его сложный медитативный «спецкурс». Но вскоре ученик покинул своего учителя: быстро постигнув его учение, он понял, что оно не может привести к полному избавлению от страданий, вызванных бесконечной чередой рождений и смертей.
   Гаутама решил поискать другого учителя и направился в царство Магадхи, в его столицу Раджагриху, «Королевский дворец». Здесь он встретился с царем Бимбисарой – в будущем он станет одним из верных учеников и последователей Будды. Тот предложил молодому страннику свое покровительство. Гаутама обещал воспользоваться этой милостью царя, но только после того, как достигнет просветления.
   А пока бодхисаттва продолжил свои поиски. Он встречался с разными знаменитыми учителями своего времени, но его не удовлетворяли те пути познания, которые они предлагали. Гаутама вновь отправлялся в путь, и теперь уже не один: к нему присоединились пятеро соучеников – его будущие первые слушатели. Вскоре Гаутама с товарищами примкнул к группе аскетов и в течение шести лет соблюдал строжайший пост. Он спал на кладбище среди трупов, безжалостно истязал себя, уничтожал свою плоть, почернел от голода и изнурения и превратился в буквальном смысле в скелет, обтянутый кожей.
   Гаутама терял силы, но продолжал сурово поститься. По преданию, он умерщвлял свою плоть шесть лет. В конце концов он будто бы научился обходиться одним конопляным зернышком в день. Когда у него оставалась уже всего «одна тысячная доля жизненной силы», перед ним явился бог Индра и преподал ему «урок трех струн». Этот урок заключался в следующем: играя на трехструнной лютне, он показал бодхисаттве, что только в меру натянутая струна издает сильный и красивый звук, слабо натянутая на такое не способна, а перетянутая просто рвется. Так и человек: лишь тот, кто избегает крайностей, достигает поставленной цели.
   Царевич понял урок и прекратил пост. Он решил восстановить силы. То ли из чьего-то савана, то ли из каких-то лохмотьев он сделал себе одежду и отправился собирать милостыню. Но, отказываясь от аскезы, он бросил вызов ценностям аскетизма. Пятеро компаньонов покинули его: они расценили «ренегатство» Гаутамы как позорный провал. Остается только догадываться, какими насмешками они осыпали его за отступничество.
   На пути ему встретилась женщина по имени Суджата. Будто бы получив предупреждение богов, она приготовила ему угощение «из сливок, собранных с молока миллиона коров, и горсти риса нового урожая», как сказано в одном из буддийских сочинений. Суджата поднесла еду в золотой чаше, но бодхисаттва – монах, и потому он не имеет права владеть никакими ценными предметами. Он выбросил эту чашу в реку Найранджана, но она всплыла, и течение унесло ее к обители царя нагов, а там прибило к таким же чашам, выброшенным предшественниками Гаутамы.
   Между тем он начал нормально есть и быстро восстановил силы. Продолжая искать свой собственный путь духовного совершенствования, царевич часто и подолгу медитировал в лесу. Он не следовал больше никакому известному методу, а шел непроторенной дорогой. Как-то раз Гаутама выбрал подходящее для медитации место под священным деревом бодхи (Ficus religious), сел в позе лотоса лицом на восток и погрузился в глубокую медитацию. Накануне он увидел пять снов, предвещавших приближение великого дня просветления. Больше он не сомневался, что стоит на правильном пути. Он разделил еду, которая у него была, на сорок девять частей – столько дней ему потребуется для достижения полного просветления.
   Невозможно описать, что ему пришлось пережить. Его искушал владыка демонов Мара, чье имя означает «смерть». Он использовал для этого весь арсенал доступных ему средств и многочисленную свиту. Мара то создавал мираж гигантского слона, нападающего на Сиддхартху, то вызывал стихийные бедствия, то подсылал к бодхисаттве своих красавиц дочерей, пробуждающих чувственную страсть. Но ничто не могло помешать глубокой медитации Гаутамы и отвлечь его от поисков истины и пути к просветлению.
   По сути, царевич выбрал путь духовного эксперимента, очень смелый для любого времени, а тем более для своего. Тогда предлагалось либо следовать авторитету священных текстов, прежде всего вед, либо руководствоваться логикой, либо доверять интуиции. Он выбрал другой путь, о котором позже будет сказано в «Санграва-сутте» так: встать «на стезю религиозного служения… только посредством собственного прозрения учения, среди других учений ранее не известного», то есть открыть истинное знание собственным опытом без опоры на авторитет, мнения или знания других. Этому пути и следовал Сиддхартха.
   Погрузившись в глубокую медитацию в одну из лунных ночей, он освободил свое сознание от всех земных привязанностей и сделал его абсолютно чистым. Во вторую ночь благодаря дару ясновидения он увидел все свои предыдущие жизни и жизни других существ, понял их непрерывность и обреченность на страдания. Наконец в третью ночь он нашел способ выхода из этой череды рождений и смертей и достиг желанного состояния, наивысшего и полного просветления, бодхи.
   Он стал Буддой, Пробужденным. Ему исполнилось тогда тридцать пять лет. День духовного озарения Будды совпал с полнолунием месяца вайшакха, как и день его рождения.
   Что же случилось в этот день? Что увидел и услышал Будда, что такое он пережил, что превосходило все слова? Скорее всего, это было состояние внутреннего открытия смысла мира, то экстатическое вдохновенное состояние, которое было ведомо и основателям других религий. Сам Гаутама, озаренный внутренним светом, свое новое состояние назвал татхата, что буквально значит «таковость», «такость», абсолютная подлинность, а себя самого – татхагатой, достигшим абсолютной реальности.
   Впрочем, понятие «татхагата» неоднознач но, вокруг него до сих пор ведутся споры. Предлагается около полутора десятков определений. Среди них – «так пришедший», «так ушедший», «тот, кто постиг истину» и другие.
   Но как бы ни определять это понятие, Будда, по сути, открыл науку свободы, и принцип свободы стал главным в его учении. Никто, никакой авторитет не должен вставать между ищущим и истиной. «Сам человек совершает зло и сам осквернят себя. Не совершает зла он тоже сам и сам очищает себя. И чистота, и скверна связаны с самим собой. Никто не очистит тебя, кроме самого тебя» – так передает слова Будды «Дхаммапада», один из древнейших памятников буддизма.
   Это знаменательное событие свершилось в Бодхгайе. Все Будды прошлых времен достигали здесь просветления, и Будды грядущих времен также будут обретать его здесь. После смерти Будды в Бодхгайе был построен храм Махабодхи, «Великого просветления». Основателем храма считается царь Ашока, посетивший эти места спустя 259 лет после просветления Будды и построивший жертвенник. В V–VI веках жертвенник сменил огромный храм. Его строительство приписывается царям Шри-Ланки, принявшим буддизм.
   Китайский путешественник Сюанцзан, посетивший эти места в VII веке, оставил воспоминания о Бодхгайе как о крупном религиозном центре с большим количеством храмов. Во время мусульманского владычества в XII веке все они были разрушены. Путешественники, побы вавшие здесь в XIII столетии, видели одни руины, так что о прежнем храме Махабодхи мы можем судить лишь по его изображению I века до н. э, сохранившемуся на барельефах ступы в Бхархуте.
   Святыню возродили англичане, проводившие археологические исследования в тех местах во второй половине XIX века. К 1880 году реконструкция храма была завершена. Считается, что современный силуэт храму придали бирманцы, восстанавливавшие его.
   Внутри пятидесяти двухметрового храма находится статуя Будды в позе бхумиспарша-мудра: вероучитель касается земли пальцами правой руки. Этот жест означает «призывание земли в свидетели» и говорит о победе Будды над Марой, а эта поза остается одной из самых распространенных в буддийском искусстве. Здесь же построили алтари, ступы и храмы буддисты тех стран, где распространен буддизм.
   В настоящее время Бодхгайя, поселение в шта те Бихар, – главное место паломничества буд дистов всего мира, пожалуй, наиболее важное из «четверки святых мест». В этом крупном религиозном центре насчитывается свыше полутора сотен культовых построек. Они так или иначе связаны с периодом в жизни Будды не только во время просветления, но и после него.
   У стены храма в Бодхгайе растет огромная старая смоковница, окруженная оградой. Говорят, что это – пятое поколение того самого священного дерева, под которым сидел Будда, прежде чем достиг просветления. Рассказывают, будто Ашока, который до принятия буддизма был приверженцем индуизма, хотел сжечь дерево, но оно не загорелось, а начало светиться. Приняв буддизм, Ашока, по легенде, спас священное дерево, омочив его корни в воде и молоке. На священное дерево покушались и позже, но индийские буддисты каждый раз спасали его.
   К этому дереву течет, не прерываясь, река паломников. Самые усердные отмеряют путь своим телом, простираясь по земле, вставая и снова простираясь. Верующие считают большой удачей поймать лист, упавший с дерева мудрости, или хотя бы получить стружки от спиленного сучка.
   Сейчас ветви дерева расцвечены ленточками и лоскутками, которые оставляют здесь многочисленные паломники. Рядом с древним священным деревом лежит каменная плита времен царя Ашоки – так называемый Алмазный трон. Этот непоколебимый трон, по легенде, появился будто бы в ту же минуту, как только Сиддхартха Гаутама подтвердил свое намерение достичь духовной свободы. На троне вырезана надпись, сообщающая, что на этом месте он достиг просветления и стал Буддой, совершенным Господином и Учителем.
   Неподалеку от ограды, окружающей дерево, лежит каменная плита с изображением стоп Будды – один из священных символов буддизма. А на том месте, где Суджата поднесла Шакьямуни золотую чашу с рисовой кашей, стоит храм со скульптурами Шакьямуни и Суджаты.
   Считается, что еще семь недель после достижения просветления Будда медитировал в семи местах около дерева бодхи. Первую неделю он провел под священным деревом, а вторую, подтвердив богам достижение просветления, неподвижно стоял и смотрел не моргая. На этом месте, справа от восточного входа в храм Махабодхи, построен храм Неморгающего взора.
   Рядом с небольшой дорожкой у северной стороны храма, по которой Будда ходил, размышляя, в третью неделю после просветления, стоит храм Драгоценной прогулки. Выложенную кирпичом дорожку украшают девятнадцать каменных лотосов – это символические отпечатки следов Будды. Место, где он провел в медитациях и размышлениях четвертую неделю, отмечено алтарем Драгоценного Знания. Место пребывания Будды в течение пятой недели, когда он принял решение проповедовать новое учение, обозначено колонной Ашоки.
   Шестую неделю Будда медитировал на берегу озера Мучалинда, находившегося неподалеку. Тогда его опять преследовал Мара, наславший страшную бурю. Холод и дождь, нетипичные для сезона, грозили прервать медитацию Будды и поставить под сомнение его духовные достижения. Но, по преданию, из глубины озера выплыл царь нагов, обвил тело Будды и раскрыл над ним свой капюшон, защищая от дождя и ветра. Сейчас на берегу водоема построен небольшой храм, а озеро украшает скульптура, изображающая Будду под защитой царя нагов.
   В последнюю, седьмую неделю Будда отправился к дереву Раджастана, что значит «царское место». В последний день ему принесли еду два брата, погонщики верблюдов. Явились и боги, стражи четырех сторон света. Каждый из них преподнес татхагате по чаше из драгоценного металла, но тот отказался от них: он принимает пищу только из простой чаши для подаяний. Тогда боги заменили драгоценные чаши каменными. Будда принял их и превратил в одну.
   Теперь в этих местах сидят, погруженные в глубокое созерцание, паломники со всего света.

Первая проповедь

   Обретя просветление, Будда долго размышлял и сомневался, стоит ли ему проповедовать свое учение. Ведь оно слишком сложно и недоступно обычному уму, погруженному в повседневные житейские заботы. Людям, захваченным собственными страстями, трудно понять причину этих страстей и избавиться от них. Да и захотят ли они этого?
   Будда опасался, что если он начнет проповедовать свое учение, то это не принесет ему ничего, кроме усталости и терзаний. Но, по легенде, к нему явился высший бог Брахма, сумевший убедить Будду, что тот должен открыть миру свое учение: «Как стоящий на скале, на вершине горы обозревает людей кругом, так и ты, о мудрый, всевидящее око имеющий, воззри, бесскорбный, на людей, в скорбь погруженных. Встань, герой, одержавший победу, и иди в мир. Возвести учение, и явятся последователи!»
   Будда внял словам Брахмы, сердце его преисполнилось состраданием ко всем живущим, и он принял подвиг проповеди учения. К счастью, он жил в Индии, и потому его не распяли, как Христа, и не отравили, как Сократа.
   Первую проповедь Будда произнес в городке Сарнатх, недалеко от Бенареса. Чтобы попасть туда, ему нужно было переправиться через Гангу. Но денег на паромщика у него не было, и он пересек реку по воздуху.
   В Сарнатхе Будда встретил пятерых своих бывших сотоварищей по аскезе, которые когда-то бросили его. Теперь он преподал им свое первое наставление, оно запечатлено в «Сутре о повороте колеса дхармы» – Дхармачакраправартана-сутре. Символический смысл колеса раскрывается в его сравнении с солнечным диском, освещающим весь мир. Колесо закона, как и сам Будда, – это свет знания, сияющий для всех людей на земле.
   В первой проповеди, которая считается третьим из великих чудес Будды, он говорил о непостоянстве всего сущего и о четырех благородных истинах, о восьмеричном пути и об «отрицании самого себя». Эти знания, ставшие основой буддийского учения, считаются каноническими во всех его направлениях.
   Что же представляют собой четыре благородные истины? Они напоминают врачебный диагноз и рецепт излечения и в суммарном виде и сводятся к следующему: 1) всякое существование есть страдание; 2) оно имеет свою причину; 3) но страдания можно прекратить; 4) есть путь, ведущий к полному прекращению страданий, ступени которого символизируют постепенное духовное совершенствование.
   Будда подробно изложил этот путь, ведущий от обычного мирского состояния сознания к достижению высшего блаженства: «Поистине, это благородный восьмеричный путь – правильное воззрение, правильное намерение, правильная речь, правильное действие, правильный образ жизни, правильное усилие, правильное самообладание, правильная концентрация».
   При всей кажущейся простоте в этих истинах заложен чрезвычайно глубокий смысл. Они открывают путь, ведущий к прекращению перерождений, разрыву их тягостной цепи, которой скованы люди в течение всей жизни. Следуя этим путем, можно достичь нирваны – наивысшего состояния духа.
   Путь, который проповедовал Будда, называют срединным. Он лежит между крайностями аскетизма, которому тогда были подвержены многие индийцы, отошедшие от брахманской ортодоксии, и безоглядным потворством чувственным наслаждениям, в погоне за которыми проходит жизнь большинства людей. Ни одна из крайностей не хороша: «Одна из них в страстях, соединена с наслаждением, влечением, низкая, грубая, свойственная человеку непросвещенному. Другая соединена с самоистязанием, скорбная, несвятая, связанная с тщетой».
   «Срединный путь» – многозначный символ, и трактовать его можно по-разному: как избегание распущенности и аскетизма, как путь между словом и молчанием, между интеллектом и поэтическим чувством. Избегая этих крайностей и следуя срединным путем, человек, обреченный на страдания в круговороте бытия сансаре и подверженный действию закона кармы, может обрести прозрение, получить высшее знание и прийти к избавлению от страданий, нирване.
   «Нирвана» означает «безветрие», «угасание». Порой толкователи буддизма идут за буквальным смыслом слова и понимают нирвану как небытие, смерть. Но это не так.
   В одном из буддийских сочинений, «Вопросы царя Милинды», мудрец пытается объяснить царю, что нирвану нельзя ни увидеть, ни услышать, ни пощупать. Царь восклицает: «Ее нет тогда!» Но мудрец указывает на ветер, который есть, хотя его нельзя пощупать.
   Нирвана – это насыщенная духовная жизнь, полнота бытия без утешительных иллюзий о воскресении и бессмертии души, это подлинное блаженство. Человек должен стать лицом к лицу с реальностью, не ожидая помощи извне. А че ловеческий дух так глубок, что все находится внутри него, и он способен «духом обнять весь мир».
   Итак, срединный путь Будды – это, говоря словами его же проповеди, «тот путь, что открывает глаза, способствует пониманию, ведет к умиротворенности, к высшей мудрости, к просветлению, к нирване». Изведав обе крайности, сначала – полноты мирского существования в отчем доме, а потом – аскетического самоумерщвления плоти, Будда экспериментальным путем открыл способ сознательного духовного самопреобразования, срединный путь. Из этого открытия позже выросло много «буддизмов», порой весьма далеких от того, что хотелось бы видеть Будде.
   Сейчас нам трудно оценить революционность его взглядов. Но, провозглашая «срединный путь», выстраданный собственным мучительным опытом, он отверг привычное для его современников инерционное следование традиции с ее слепой верой в авторитет священных писаний и духовных наставников и смело утвердил свое право на самостоятельный духовный поиск.
   Учительская традиция, основанная на проповедях Будды в первые века существования новой религии, включала в себя соединенные вместе эзотерическое откровение, религиозную доктрину, этические наставления, философский дискурс, психологическую систему, медитативную практику, художественную каноническую традицию, и только позже они выделились в самостоятельные дисциплины. Поначалу же ни одно из них не было объектом самоценного интереса, но все вместе они были подчинены целям духовного самостроительства.
   Первая, бенаресская проповедь Будды прозвучала в том месте, где находился Мригадава, Олений парк. По старинным легендам, парк был назван так в честь бодхисаттвы-оленя, пожертвовавшего своей жизнью ради самки, на которую охотился царь. Растроганный этим великодушным поступком, он устроил здесь заповедник для оленей. Рассказывают, что слушать Просветленного приходили и звери: его речь была доступна не только людям, но и всем живым существам. В память об этом событии центральные фасады тибетских буддийских храмов венчают фигуры оленей, расположенных по обеим сторонам от символического колеса закона, что означает всепроникающую силу учения Будды.
   Именно в Сарнатхе была основана буддийская община – сангха. Одним из первых вступил в нее сын бенаресского казначея Яса. Он рано убежал из дома, разочаровавшись в роскоши и развлечениях. Отец и мать отправились на поиски сына, нашли его среди монахов и тоже приняли буддизм, став обращенными в веру мирянами.
   Китайские путешественники, побывавшие в Сарнатхе в первые века нашей эры, застали там многочисленную буддийскую общину, храм со статуей Будды, стоящего в полный рост, ступу, отмечавшую то место, где Будда произнес первую проповедь, и каменную колонну, воздвигнутую там, где он давал свое учение. Рядом были построены другие ступы и культовые сооружения. Сарнатх, находившийся рядом с богатым Бенаресом, процветал, пока в XII веке его не разрушили мусульмане.
   Сейчас Сарнатх – небольшой городок недалеко от Бенареса в штате Уттар Прадеш. Там можно увидеть много живописных руин. От главного храма здесь почти ничего не осталось. А на месте первой проповеди Будды по-прежнему высится ступа Маха Дхамекх, покрытая изумительной резьбой по камню.
   Общество Махабодхи в 1931 году построило новый храм Мулагандхакути, внутри которого хранится серебряная шкатулка с подлинными буддийскими реликвиями. Возле храма растет дерево бодхи, пересаженное в 1893 году от отростка со священного дерева из Шри-Ланки. Здесь же построили свои храмы тибетские, китайские, бирманские, японские и тайские буддисты. Позади храма находится Олений парк, в котором, как и в былые времена, гуляют олени.
   Монолитная колонна Ашоки высотой около пятнадцати метров знаменита своей капителью со львами, которая ее венчает. Она стала национальной эмблемой Индии и символом на государственном флаге. Нижняя часть колонны до сих пор на месте, а капитель хранится в Археологическом музее Сарнатха, где собрана прекрасная коллекция бесценных находок.

Великое и полное угасание

   Сорок пять лет после обретения просветления и первой проповеди Будда бродил по стране, проповедуя созданное им учение. Территория, по которой он странствовал, была небольшой – бассейн реки Ганги в среднем течении. Его сопровождали ученики, ряды которых быстро пополнялись и которые потом сами отправлялись проповедовать в разные районы Индии.
   Их странствия прекращались только на время сезона дождей, который обычно продолжается с июня по октябрь-ноябрь. Но проповедь не прерывалась и тогда: ее слушали верующие и миряне той местности, где Будда останавливался. Народ собирался и внимал вероучителю, а он умел дать мудрое наставление в форме незамысловатой притчи, философского рассуждения или сложного ритуала в зависимости от внимавшей ему аудитории. Со жрецом он говорил о жертвоприношении, с брахманом о мистическом озарении, с интеллектуалом – о философских вопросах.
   Спустя почти год после просветления Будда по просьбе отца посетил Капилавасту, город, где он вырос. Отец не раз посылал к нему гонцов, но те, охваченные религиозным пылом, вступали в общину и оставались с Буддой. Десятым посланцем оказался друг юности Гаутамы. Он тоже принял новую веру. Будда внял его просьбам и отправился в родной город.
   Когда-то он покинул Капилавасту богатым царевичем, а теперь ему, нищему страннику, пришлось просить милостыню у горожан, к возмущению его близких. Представители рода Шакьев, принадлежавшие к высокой касте, не желали склонять голову перед странствующим монахом, хотя он и был их родственником. Тогда Будда, щадивший их чувства, решил явиться во дворец «по воздуху», чтобы Шакьи не склонялись перед ним, а подняли глаза вверх. Совершив это чудо, он еще раз продемонстрировал свои сверхъестественные способности.
   Какие чувства испытывал отец Будды? Надеялась ли на возвращение мужа покинутая им жена? Этого мы никогда не узнаем. Но как бы то ни было, все Шакьи, начиная с отца Будды, обратились в новую веру. Последователем Будды стал и его почти семилетний сын Рахула, которого мать подтолкнула к отцу, умоляя того передать ему наследство и тем самым подтвердить право на трон. Но у Будды отныне было только одно наследство – его учение, и Рахула его воспринял.
   Когда-то Гаутама обещал царю Бимбисаре вернуться к нему после того, как он постигнет истину. И вот теперь он отправился с учениками в Раджагриху. Там он остановился в той же пальмовой роще, что и в прошлый раз. Царь пригласил его на обед во дворец. Будда произнес проповедь, и большая часть его слушателей приняла веру.
   Царь предоставил учителю и его ученикам бамбуковую рощу, где они остановились на некоторое время. Здесь к общине присоединились Шарипутра и Маудгальяяна, которые до этого были учениками философа Санджаи, основавшего известную в ту пору школу в Раджагрихе.
   По буддийским преданиям, Шарипутра и Маудгальяяна родились в один и тот же день в брахманских семьях, которые дружили между собой. Они получили традиционное брахманское воспитание, увлеклись философией, занимались в школе Санджаи и странствовали, вступая в дискуссии с образованными брахманами.
   Услышав проповедь Будды, они примкнули к его общине и стали его любимыми учениками. За ними последовали и другие ученики Санджаи. В буддийских текстах красочно описывается отчаяние философа, от которого уходили ученики: то он падал в обморок, то у него от расстройства горлом шла кровь. Пример Шарипутры и Маудгальяяны воодушевил и других странствующих философов, и они пополнили ряды учеников Будды.
   Так он обходил страны долины Ганги, и число его последователей неуклонно росло. Первые четыре года после просветления стали временем становления и роста буддийской общины.
   На пути в Раджагриху в общину вступили и другие последователи Будды. В их числе был Ананда, будущий любимый ученик. Один богатый банкир, Судатта, пригласил вероучителя в Шравасти, столицу царства Кошала (ныне – штат Уттар-Прадеш). Тогда там правил царь Прасе наджит, родственник отца Будды. Царь оказал Будде подобающие почести, но сам еще не был готов отказаться от мирской жизни.
   А банкир сделал Будде поистине царский подарок – парк Джетавану, где был основан первый буддийский монастырь. И другие богатые миряне поддерживали сангху, даря то зал для медитаций, то рощу. Благодаря этому монахи оставались на одном месте не только в сезон дождей, но и на более длительное время. Со временем появились и постоянные буддийские резиденции – вихары, то есть монастыри.
   По преданию, в Шравасти на шестой год после просветления Будда сотворил «великое чудо чудес». Он испытывал неприязнь к подобного рода вещам, предпочитая проповеди и публичные диспуты. Но для толпы этого было недостаточно, и ему иногда приходилось демонстрировать свои сверхъестественные способности.
   Вот и теперь он воткнул в землю зубочистку, и из нее выросло огромное дерево. Мановением руки он сотворил по обеим сторонам от себя высокие горы, на склонах которых цвели сады. Из выплюнутой им воды образовалось обширное озеро с благоуханными цветущими лотосами. Он заставлял полыхать пламя у себя на плечах, течь воду из ног и являл другие чудеса, чтобы посрамить лжеучителей.
   Сотворил Будда и так называемое «чудо мангового дерева»: дерево магически возникло по воле праведника. Будда создавал и умножал на его кроне свои собственные изображения в четырех позах: стоя, сидя, лежа и в позе идущего. Нет нужды говорить, что скептики после этого были с позором повержены, а один из них даже утопился с горя. Это чудо в Шравасти причисляют к числу великих чудес, как и последнее рождение, достижение просветления, создание учения и великое угасание.
   В седьмой сезон дождей после просветления Будда отправился на небеса Индры, правителя тридцати трех богов. Там он проповедовал свое учение матери, которая после смерти переродилась в мире богов. В конце сезона дождей Будда вернулся на землю. Он спускался в сопровождении богов по чудесной лестнице. Когда он поставил ногу на землю, собравшиеся увидели весь сущий мир – от высшего мира Брахмы до преисподней.
   После этих чудес Будда, его учение и его община получили самое широкое признание. Будда с учениками ходил по городам и селениям, читал проповеди, основывал новые центры. Однако это не значит, что все шло гладко и у него не было врагов. В общине случались разногласия и расколы, против вероучителя устраивали заговоры и т. п.
   Особенно отличился завистливый Девадатта, двоюродный брат Будды и его заклятый враг. Он не раз покушался на жизнь Просветленного. То он нанял царских стрелков, чтобы они убили Будду, но те, зачарованные проповедями вероучителя, стали его последователями. То он сбросил огромную каменную глыбу с горы Гридхракута, когда Будда проходил мимо нее, но она лишь нанесла тому небольшую рану. То по его наущению напоили перебродившим пальмовым соком боевого слона Налагири и выпустили на улицы Раджагрихи, когда там был Будда с учениками. Но Будда успокоил взбешенное животное, и слон опустился перед ним на задние ноги.
   Девадатта спровоцировал и раскол в общине, основав свою сангху с более строгими правилами. Однако Шарипутра и Маудгальяяна вернули еретиков в лоно прежней общины, а завистливый злодей в конце концов заболел, умер и попал в ад.
   …Шли годы. Будде исполнилось восемьдесят лет, и его земные дни подходили к концу. Зная о приближении смерти, он продолжал проповедовать, давая последние наставления своим ученикам. Однажды в сезон дождей вероучителя поразил тяжелый недуг, и он понял, что его тело уподобилось изношенной колеснице и дни его сочтены.
   Как-то раз, когда он был вместе с учениками в городке Пава в небольшом царстве маллов, некто Чунда пригласил его на ужин и угостил мясным блюдом – жареным поросенком. Перед началом трапезы Будда попросил Чунду дать мяса только ему, а монахов накормить лепешками. Отведав этого мяса, учитель смертельно занемог. Чувствуя приближение смерти и зная, что Чунда будет винить себя в его кончине, Будда попросил передать гостеприимному хозяину, что угощать его перед нирваной было делом весьма почетным.
   Несмотря на сильное недомогание, Будда отправился в Кушинагару, столицу царства маллов. Он помнил, что, когда он был правителем в одном из своих прежних рождений, Кушинагара являлась его столицей. Учителю требовались невероятные усилия, чтобы преодолеть этот последний путь. Его мучили приступы слабости, и часто приходилось делать остановки. Во время одной из них его встретил некий принц, воспользовавшийся возможностью побеседовать с Буддой. В конце беседы он принял новое учение и подарил учителю одежду «цвета золота». Будда предрек, что его тело накануне нирваны станет такого же цвета.
   Прибыв в Кушинагару, учитель попросил Ананду приготовить ему ложе под кроной двух сросшихся саловых деревьев и лег на него, повернувшись головой на север и лицом на запад. Больше он не вставал с этого ложа, посвятив два последних дня наставлениям своим последователям и утешая их.
   По преданию, покидая этот мир, Благословенный показал своим ученикам горсть листьев и спросил, много ли их. «Немного», – ответили ученики. «А сколько листьев в лесу?» – спросил Будда. «Неизмеримо больше», – сказали ученики. «Так и то, что сообщил вам, подобно горсти листьев, сравнительно с бесконечным числом листьев в саду».
   И еще он завещал: «Будьте сами себе светильниками, в самих себе ищите прибежища, не ищите внешнего прибежища. Дхарма да будет вам светильником, дхарма да будет вам прибежищем. Не ищите опоры ни в чем, кроме самих себя».
   Он все глубже погружался в медитацию, проходя ступень за ступенью, пока не испустил дух и не покинул земной мир, погрузившись в махапаринирвану, великое и полное угасание. Это четвертое чудо также свершилось в полнолуние месяца вайшакха. Как в дни последнего рождения, полного просветления и начала проповедей, задрожала земля и неожиданно зацвели деревья. Показались боги, и многие из присутствовавших испытали глубокие благоговейные чувства…

   Сейчас Кушинагар, маленькое селение на севере Индии в штате Уттар-Прадеш, является одним из центров международного буддизма. До конца XIX века он был заброшен. Китайский паломник Сюанцзан, побывавший в Кушинагаре в начале VII века, насчитал там девять ступ. Часть из них была воздвигнута в память о предыдущих перерождениях Будды, другие же были построены под влиянием северного буддизма махаяны.
   Руководствуясь этими записками, археологи в 1876 году обнаружили во время раскопок остатки ступы Паринирваны и храма Махапаринирваны. Сравнительно недавно была найдена медная табличка с надписью со ступы, сооруженной на месте кончины Будды. Ступу восстановили бирманские буддисты в 1927 году, а храм реконструировали в 1956-м.
   Внутри храма находится одно из самых известных изваяний Будды – шестиметровая позолоченная статуя вероучителя, лежащего на правом боку и входящего в махапаринирвану. Монахи покрывают статую шелковым покрывалом желто-золотого цвета. Она покоится на возвышении, украшенном резьбой по дереву. На нем изображена скорбящая женщина и медитирующие монахи. На территории рядом с храмом и ступой высятся другие ступы, воздвигнутые паломниками; кое-где видны руины прежних святилищ. Как и в других паломнических центрах, здесь построили свои храмы тибетские, японские, тайские буддисты.
   Достопримечательностью Кушинагара является также алтарь Матхакунвар, где была найдена статуя Будды из аспидного сланца, предположительно высеченная в X веке. По местным поверьям, именно в этом месте Будда произнес свою последнюю проповедь. Паломников привлекает и пятнадцатиметровая ступа Рамбхар, которая предположительно была первоначальной ступой Мукутабхандана, построенной на месте кремирования Будды.
   В мае здесь проходит ежегодный фестиваль, во время которого отмечается день полнолуния весеннего месяца вайшакха, в который Будда родился, достиг просветления и ушел в нирвану. Буддисты считают этот день трижды святым и отмечают его в каждой стране в соответствии с местными традициями.
   К этим главным четырем святыням, связанным с рождением Будды, его просветлением, первой проповедью и великим угасанием, позже добавились еще Шравасти, Раджагриха, Санкашья и Вайшали. Все они называются «восемь великих мест» и почитаются буддиста ми. С жизнью Будды связаны также Капи лавас ту, Бенарес, Пава и другие селения в долине Ганги.
   Что же касается жизнеописания Будды, то современный человек, скорее всего, воспримет его скептически, как красивую сказку. В самом деле, в нем исторически достоверны лишь немногие детали, содержащиеся в большинстве буддийских источников: рождение Будды в деревне Лумбини, в семье кшатрия, его ранний брак, рождение ребенка, вступление на стезю аскета без одобрения родителей, неудачные первые попытки достичь просветления, смерть от несварения желудка.
   Очевидно, что создание на этой зыбкой основе достоверной биографии вероучителя – дело заведомо безнадежное. Да и нужно ли оно? Едва ли исторически выверенная, но крайне «неопределенная тень» Будды смогла бы так же увлекать своим примером тысячи поколений буддистов во многих странах мира на протяжении многих веков, как эта волшебная история. Между тем она завораживает и сейчас.

«Памятник первооснове всех вещей»

   По преданию, ученики, собравшиеся возле смертного одра Будды, спросили, как чтить его память. В ответ он будто бы сложил свой плащ, поверх него положил чашу для сбора подаяний, перевернув ее вверх дном и проткнув посохом. Этот образ и запечатлен в ступе, одном из главных типов буддийской архитектуры.
   Есть еще одна легенда, проливающая свет на сокровенный смысл образа ступы. Согласно ей, Будда перед уходом в нирвану испустил из уст три луча, которые достигли трех богов: Шиву, Вишну и Брахму. Эти боги создали изображения трех тел Будды. Слово «кая» – «тело» в этом случае употребляется метафорически, указывая на разные уровни бытия. В представлении о трех телах Будды – трикая – отразилось различение и противопоставление его физического и духовного аспектов.
   Каковы же эти три тела? Шиве досталось создание изображения нирманакаи, то есть преходящего физического тела, сотворенного из пяти видов земных и небесных драгоценностей. Это то земное тело, в котором Будда проповедовал свое учение людям: только так они могли его видеть и слышать. Вишну из драгоценностей, полученных от нагов, сотворил самюхогакаю, вечное мистическое тело наслаждения, в котором Будда проповедует свое учение высшим существам, бодхисаттвам.
   Наконец, Брахма воздвиг ступу, которая символизирует «тело закона», дхармакаю, абсолютный смысл буддийского учения. Отечественный востоковед И. П. Минаев считал, что именно со ступы «следует начинать изучение не только буддийской архитектуры, но и буддийской религии», а искусствовед М. В. Алпатов называл ступу «памятником первооснове всех вещей».
   Что же такое ступа? Санскритское слово «ступа» буквально означает «вершина», «верхушка». Одни считают, что этот вид памятного сооружения восходит к древним могильным курганам, другие возводят его истоки к древнеиндийскому алтарю, а третьи связывают и с тем, и с другим. Ступа – это цельная монолитная постройка, внутрь которой нельзя войти. Ранние буддийские тексты сравнивают ступу с пузырем или яйцом анда, символом Вселенной. Она и в самом деле вобрала в себя древнюю символику мифологической мировой горы или мирового древа как священного центра Вселенной.
   Ступа считается первым культовым сооружением буддизма. После ухода вероучителя из жизни ученики кремировали его тело, а останки поделили на восемь частей и построили восемь ступ. Ступа, таким образом, изначально служила реликварием: в ней хранились останки Будды и других буддийских учителей, их волосы, ногти, кости, предметы, которыми они пользовались при жизни. В то же время она – своеобразный мемориал, отмечающий памятные события религиозной истории.
   Наконец, ступа – символ буддийского учения, дхармы. Считается, что пилигрим, совершающий паломничество к ступе, где покоятся останки Будды, обретает доступ к его мистическому архитектурному телу. Буддисты верят, что одно лишь созерцание этого сооружения должно заряжать их духовной энергией.
   Все индийские ступы возводились по одному плану; в нем передавалась пространственная модель мира, выраженная в буддийских символах. Вертикальная трехчастность Вселенной выражена в архитектуре всего корпуса ступы: он делится на основание, купол и венчающюю его хармику, «дворец богов»; все эти части соотносятся с основными сферами мироздания.
   Характерно, что вертикальная ось ступы, обозначенная мачтой яшти, возвышающейся над вершиной ступы, иногда продолжается вниз до самого основания, подобно оси мира символически пронизывая все пространство до земли. Пирамида зонтиков, которыми завершается ось, символизирует высшие небесные миры. Кроме того, три зонтика напоминают о трех буддийских драгоценностях: Будде, дхарме и сангхе.
   Купол ступы тоже делится на три части: массивную полусферическую, узкую среднюю с ритуальной тропой для обхода и основание. Представлениям о горизонтальном строении мира – центре и четырех сторонах света – соответствуют четверо ворот в ограде ступы, а также квадратная форма хармики. В центре полусферы ступы часто находится небольшая камера-реликварий.
   Древняя космическая символика ступы получила в буддизме новые значения: реликвии, хранящиеся в центре ступы, стали символизировать нирвану, а сама ступа воспринималась как видимая манифестация Будды и символ его паринирваны. При ритуальном обходе ступы благодаря оптическому эффекту выворачивания сферы стоящий к ней лицом как бы оказывается внутри светлого купола и может пережить ни с чем не сравнимое чувство близости к высшим сферам бытия.
   Древние ступы, возведенные в самых знаменитых местах паломничеств, почти полностью разрушены. Наиболее известные из сохранившихся ступ раннего периода находятся в Санчи, Бхархуте и Амаравати. Особенно славится ступа в Санчи. Она находится в центре Индии, в штате Мадхья-Прадеш. Это удивительное полусферическое сооружение, которое высится среди отрогов гор Виндхья, почти на самом северном тропике, поражает какой-то первозданной космичностью. Ступа огромна: ее высота вместе со шпилем превышает двадцать три метра, а диаметр основания достигает почти сорока метров.
   Ступа была возведена на одном из древних торговых путей около 250 года до н. э., при императоре Ашоке, который покровительствовал буддизму. Первоначально она строилась в форме купола, покоящегося на земле, а позже неоднократно перестраивалась.
   Во II веке до н. э. ее почти вдвое увеличили и облицевали красным песчаником; до этого она была покрыта кирпичом. Тогда же ее окружили основанием в виде барабана, по которому проходила ритуальная тропа прадакшина, и сделали ограду ведика, образовавшую еще одну тропу для паломников. На верху ступы в центре установили каменный куб хармику с квадратной оградой вокруг и с зонтами на шпиле.
   Ограда вокруг ступы в Санчи в точности воспроизводит деревянную сельскую ограду. Она состоит из трех горизонтальных рядов брусьев сучи, что значит «иглы», вставленных в гнезда столбов. Поверх них положена массивная балка, вместе с которой ограда достигает высоты более трех метров.
   Ворота торана ограды ориентированы по четырем странам света; их покрытые сложной резьбой балки и колонны представляют главные части учения. Жанровые сцены, джатаки и отдельные фигуры, изображенные на них, действуют магически на тех, кто их созерцает. Они служат наглядной энциклопедией буддийского искусства раннего периода.
   Местоположение ворот соответствует положению солнца – восход, зенит, закат, надир, так что в плане они представляют собой четыре конца свастики, древнего солярного знака. В буддизме они стали соотноситься с четырьмя важнейшими событиями из жизни Будды: восточные – с его рождением, южные – с достижением просветления, западные – с приведением в движение колеса дхармы, северные – с достижением конечного освобождения-нирваны. Символизм ступы простирался до самого центра сооружения, где хранились священные ре ликвии.
   Эти классические архитектурные и символические мотивы по мере распространения буддизма соединялись с рядом местных элементов, что приводило к созданию характерных местных стилей. В Шри-Ланке, ставшей центром южного буддизма тхеравады, ступа приобрела более чистые, неусложненные формы с ясной гармонией всех частей; в них нет ни украшенных ворот, ни резных оград. Лучшим примером считается ступа в Анурадхапуре, которая следует знаменитым образцам в Санчи и Амаравати, хотя ее пропорции несколько изменены.
   В других странах буддийского мира ступа приобрела форму конуса, пирамиды, башни. Наиболее типичный образец ее в Китае, Корее и Японии – пагода, высокое многоярусное строение, воплощающее в своем облике отрешенность от всего земного.
   В Непале композиция ступы получила поразительное дополнение – с каждой стороны хармики изображены глаза, немного прикрытые, словно они наблюдают за ритуальным обходом ступы пилигримами. Возможно, они символизируют всевидящее око Будды или глаза четырех хранителей света локапал. Их истинный смысл во многом еще остается загадкой.
   Потомки индийской ступы в Тибете – чортены, в Монголии – субурганы. Кроме ступ под открытым небом есть еще алтарные ступы, стоящие в храмах.

Глава V
Вера белых людей

   Христианство в Индии отсчитывает свою историю с I века. Именно тогда, по местным преданиям, здесь появились первые миссионеры. Позже распространение этой религии было обусловлено западной колонизацией, главным образом португальской и английской. Колониальные авантюры европейцев и их миссионерские амбиции переплетались в единое целое, потому что были двумя сторонами одного взгляда на жизнь и удовлетворяли потребность белых людей в покорении окружающего мира.
   Со временем христианство стало неотъемлемой частью религиозной жизни страны. Дж. Неру подчеркивал: «Христианство в Индии столь же древнее, как и сама эта религия… Христианство такая же религия индийской земли, как и любая другая религия Индии». И сейчас в некоторых районах страны про должается процесс обращения в эту веру малых этносов.
   Главной движущей силой христианского миссионерского движения в Индии была мысль об особой миссии европейца, призванного цивилизовать варварские народы. Миссионеры считали себя проповедниками единственной истинной веры, призванными покончить с духовной слепотой и суевериями. История христианства в Индии протекала чаще всего под знаком «духовного обновления» индийских религий и очищения их от скверны язычества.
   Внедрение христианства в общественную и духовную жизнь индийцев не могло не повлиять на общую религиозную ситуацию в стране. В лице иностранных проповедников-христиан местное общество столкнулось с идейной силой, бросившей вызов его традиционной идеологии – вызов, на который нельзя было не ответить. И такой ответ дали реформаторы-просветители XIX века.
   В современной Индии Иисуса Христа воспринимают по-разному: то как аватару, то есть одно из воплощений индуистского бога Вишну, то как святого, совершившего великий духовный подвиг, то как «умершего бога», а христианство – как одно из религиозных направлений.
   В стране насчитывается около двадцати пяти миллионов христиан, а это составляет примерно два с половиной процента населения. Большая часть их проживает на юге Индии. Преобладают католики: на их долю приходится три четверти индийских христиан. По численности они представляют собой четвертую католическую церковь мира после Италии, Бразилии и США, а группа индийских иезуитов является второй в мире по величине после США. Сравнительно недавно к католикам присоединилась Сиро-малабарская церковь, основанная в V веке выходцами из Сирии. На юге Индии, особенно в Керале, католическое духовенство играет весьма заметную роль в политической жизни штата.
   Есть в Индии и протестанты: Американская баптистская церковь, Шотландская пресвитерианская церковь, адвентисты седьмого дня, пятидесятники и многие другие. Особняком стоит община англоиндийцев – потомков смешанных браков европейцев с индийскими женщинами. Любопытно, что потомки англичан не признают равными себе потомков от браков с португальцами, французами и голландцами. Их называют «евразийцами» и причисляют к другой общине, тем более что они, как правило, говорят не на английском, а на местных языках и занимаются «низкими» видами труда.
   Церкви содержат не только религиозные учреждения, но и школы, больницы, общежития и дома для престарелых, сельскохозяйственные и религиозные центры. Священники, занимаясь своей паствой, также не ограничиваются религиозной жизнью, но добиваются улучшения материальной жизни своих подопечных, стараясь дать им образование и социальный статус.

Был ли Иисус Христос в индии?

   По преданию, Христос завещал апостолам: «Идите, научите все народы» (Мф. 28, 19), не только к западу, но и к востоку от Палестины. Именно так первоначально и развивалось христианское миссионерство, и память об этом сохранилась в легендах об апостолах: путь Петра и Павла вел в Рим, а маршрут Фомы и Фаддея лежал в противоположном направлении, к востоку.
   В Индии жива легенда и о том, что здесь жил Иисус Христос. В последние годы вышло несколько книг, в которых так или иначе доказывается пребывание в Индии Иисуса Христа в юном возрасте и возвращение его в Индию же, в Кашмир, после известных событий в Пале стине.
   Авторы этих книг уверяют, что канонизированные христианские тексты ничего не сообщают о жизни Христа в возрасте между четырнадцатью и двадцатью девятью годами. На самом же деле тринадцатилетний Иисус тайно покинул своих родителей и вместе с иудейскими купцами направился из Иерусалима в Индию, провел все это время в Гималаях и в двадцатидевятилетнем возрасте вернулся в Палестину.
   Эта легенда, в частности, легла в основу учения одной из мусульманских сект ахмадийя, созданной в прошлом веке. Ее основатель Мирза Гулям Ахмад написал книгу «Иисус Христос в Индии». В ней он попытался доказать, что Иисус Христос не умер на кресте, а выжил, находясь в состоянии самадхи, хорошо знакомом индийским йогам, а потом отправился в Афганистан, Кашмир и Тибет.
   Трудно сказать достоверно, когда появились в Индии самые первые христиане и кем они были. Индийцы, равнодушные к точным датировкам и письменной фиксации событий и фактов, долго не знали ни хронологии, ни истории в привычном для нас смысле, поэтому в нашем распоряжении нет прямых письменных источников, а косвенным не всегда можно доверять. Но как бы то ни было, деятельность ранних миссионеров посеяла в индийскую почву семена, до сих пор дающие всходы.
   Согласно местным преданиям, в 52 году на Малабарском побережье нынешней Кералы высадился один из учеников Иисуса Христа, апостол Иуда Фома, и начал проповедовать евангельское учение среди местных жителей. По одной из легенд, Индия будто бы выпала ему по жребию, когда все апостолы в Иерусалиме делили между собой страны, подлежащие миссионерскому охвату.
   По другой легенде, Фома ослушался призыва Господа идти благовествовать на восток, и за это открытое неповиновение его увезли в Индию. Там он вызвался наблюдать за строительством дворца царя Гондофара. Однако, пребывая у царя в услужении, Фома все силы положил на распространение благой вести, а не на строительство дворца. Все золото и серебро, отпущенное царем на строительство дворца, Фома роздал неимущим, бедным и больным. Когда же царь приехал смотреть дворец, Фома ответил ему, что увидеть его он сможет только тогда, когда завершит свою земную жизнь. Разгневанный царь посадил Фому в темницу и готовился к его лютой казни.
   Тем временем умер брат царя, и когда его душу ангелы вознесли на небо, он увидел там великолепный дворец, а ангелы известили его, что построен тот христианином для его брата, Гондофара. По просьбе ангелов душа царского брата вернулась в тело, и царь узнал о небесном дворце, построенном Фомой. Он выпустил Фому из тюрьмы, попросил у него прощения, а затем оба брата были крещены.
   Местные жители рассказывают, что Фома основал на Малабарском побережье семь апостольских общин, а потом направился на Коромандельское побережье юга Индии и продолжал там свою апостольскую миссию до тех пор, пока его не убил местный жрец-брахман.
   Вполне возможно, под именем Фомы скрывается не одно, а несколько исторических лиц, слившихся в единый образ в дошедших до нас преданиях.
   Впрочем, отдельные свидетельства из приведенных легендарных материалов получили подтверждение в археологических и иных исторических источниках. Так, португальцы, высадившиеся на Малабарском побережье в 1517 году, нашли под развалинами несторианской церкви в Мелиапуре гробницу в форме купола, известную с VI века, и памятник апостолу Иуде Фоме.
   Повествования о Фоме в этих и им подобных версиях сохранились также и в последующей традиции южноиндийского христианства; находят они отражения и в реальной истории церкви. Некоторые сирийские христиане в Индии называли себя потомками Фомы и подчеркивали, что они никогда не смешивались с местным населением.
   Считается, что «христианами Фомы» в V–VI веках назывались в основном знатные индийцы, составлявшие военную аристократию. Многие из них подчинялись своим епископам и были независимы от местных властей.
   Как бы то ни было, встреча христианства и индуизма состоялась, причем довольно рано. Можно предположить, что местная религия, скорее всего, пластично и бесконфликтно встроила «фактор пришельцев» в систему своего рели гиозного миросозерцания. Миссионеры же, возмущаясь языческими непристойностями местных жителей, вряд ли понимали, что они невольно попали под защиту одного из важнейших канонов индуизма, считающего себя «вечным законом». А вечный закон не может не предоставить место под небесами всем – христианам, мусульманам, сикхам, джайнам, марксистам и т. д.
   Вероятно, поэтому сами индийцы никогда не чувствовали себя монополистами своей религии, что не следует понимать как пресловутую и модную ныне толерантность, предполагающую скорее свою противоположность, чем истинную терпимость. Нет, это глубинное понимание того, что внутри каждого человеческого существа может пребывать свой Бог.
   Что же касается унификации форм религиозной культуры, то стремление христиан к обязательному для всех единомыслию, кажется, всегда было чуждо индийцам.
   Со временем на юге Индии сложилась местная разновидность христианства со своими ритуалами, местами паломничества и другими признаками религии. Паломничество по святым местам, связанным с апостолом Фомой, считается одним из важнейших ритуалов. Его приверженцы искренне считают, что пройти по стопам святого – значит соприкоснуться с его высоким и чистым духом и тем самым приобщиться к благодати.
   Одно из самых почитаемых мест паломничества – старая церковь в Сайдапете, недалеко от Мадраса, в Южной Индии. Местные христиане верят, что она расположена над пещерой, где некогда жил Фома; в ней сохранился отпечаток руки и след стопы, которые предание ему приписывает. Позади церкви находится источник с целебной водой: легко узнаваемая легенда гласит, что он возник, когда апостол ударил палкой по скале, чтобы напоить страждущих во время засухи.
   Из этой пещеры, как полагают прихожане, Фома совершал ежедневные прогулки на берег океана, а по пути отдыхал в двух рощицах, расположенных посреди рисовых полей. В память о нем здесь поставили церкви. Одну из них христиане называют церковью Светозарной Богородицы, а местные индусы-тамилы – «Лесным храмом».
   С этой церковью связана старая романтическая легенда: будто бы однажды у Коромандельского побережья терпел бедствие португальский корабль, но благодаря внезапно возникшему лучу с берега моряки сумели избежать крушения. Когда они высадились на берег и пошли на свет, луч исчез.
   Некоторые апостольские реликвии хранятся и в церкви на вершине того холма, где, по преданию, Фома был убит. Рассказывают, что когда закладывали фундамент этой церкви, то обнаружили кровоточащий крест. Паломники прибывают сюда со всех концов страны. Они медленно поднимаются по ступенькам на самую вершину холма, а некоторые – в знак смирения – проделывают этот путь на коленях. Так следуют по стопам апостола Фомы индусы по культуре и христиане по вере.
   В 1547 году на так называемой горе Фомы в Сай дапете нашли черный каменный крест, установленный на каменной плите с надписью. Она была сделана на пехлевийском языке, и прочли ее только в начале прошлого столетия: «Господи Иисусе Христе, помилуй Афраса, сына Кихербухта, сирийца, который сохранил этот крест».
   Легендам можно верить или нет, но христиане южноиндийского штата Керала, которые относятся к Малабарской, или сирийской, христианской церкви, считаются одной из древнейших общин мира, и опыт ее культурной адаптации к местным условиям нельзя не признать особенно ценным. Местные христиане воспринимают себя как особую, довольно высокую касту, носят индийскую одежду и соблюдают индийские обычаи.
   Разрастаясь со времени основания, эта община пережила свой «золотой век» в IX–XIV веках; она имела даже своего правителя и свою столицу. Корона и скипетр последнего христианского правителя были преподнесены прибывшему в Индию Васко да Гаме.

«Суровость милосердия»

   С именем португальского мореплавателя Васко да Гамы связано начало католической экспансии в Cредние века. В 1498 году корабли португальцев, одержимых духом исканий, подвигов и наживы, впервые вошли в южноиндийский порт Каликут. Вместе с «католическим адмиралом» Васко да Гамой на берег сошли и шестнадцать священников. Излишне говорить, что они были полны христианского цивилизаторского рвения, чувствуя несомненное превосходство своей христианской веры над «диким язычеством» местного населения.
   Католические священники открывали центры миссионерской деятельности во всех тех местах Индии, где основывали фактории. Таким образом, миссионеры шли вслед за национальным флагом, а португальский флаг, по словам папы римского Льва XIII, «повсюду… был „под тенью креста“: завоевания Португалии являлись в равной мере и завоеваниями религии».
   Римская католическая церковь не жалела ни средств, ни людей на заокеанские путешествия. Ее верные сыны бесстрашно отправлялись в далекие края ревностно исполнять свой долг, не пугаясь тропического климата, неведомых болезней и других препятствий. Это были в основном члены средневековых религиозных орденов доминиканцев, августинцев и францисканцев.
   В своих владениях португальцы насильственно заставляли индийцев переходить в христианство, характеризуя свою политику как «суровость милосердия» и часто прибегая к агрессивному методу «общего крещения». Для этого они собирали толпу индийцев и объявляли им через переводчика, что отныне они стали христианами, а попутно объясняли основы вероучения.
   Многие индусы переходили в христианство формально, либо из страха перед наказаниями и лишениями имущества, либо привлеченные теми выгодами, которые им сулили европейцы. Христианами становились в основном представители низших каст: кожевники чамары, уборщики чухры, сборщики орехов шананы и другие.
   Их привлекала мечта избавиться от кастового гнета, но она оказалась утопичной. Кастовые законы и обычаи незыблемо сохраняли и сохраняют свою силу среди индийских христиан; и сейчас в быту они следуют многим индуистским правилам и запретам.
   Португальцам особенно приглянулся Го а – богатый порт на западе страны, в гавань которого суда со всех стран Востока доставляли ценимые в Средние века пряности, драгоценности, бумагу, фарфор, рабов и другие товары. Португальский вице-король Албукерки в 1510 году избрал Го а базой для своей «порту галь ской» Азии. Он же начал активную компанию по обращению в христианство местных жителей.
   Улицы Гоа быстро заполнились монахами; почти на каждой из них воздвигались церковь, монастырь или, по крайней мере, богато украшенная статуя христианского святого. С середины XVI века Гоа стал центром христианизации Востока и форпостом экспансии Ватикана во многие страны Азии. «Золотой Гоа» должен был превратиться в восточный Рим. И он стал им не только благодаря процветающей торговле и построенным там храмам, но и вследствие обилия католических миссионеров, проповедующих новую религию под защитой португальской власти.
   Пожалуй, из всех католических орденов особенно усердствовали иезуиты, выплеснувшиеся в Индию вслед за первой волной францисканцев. Их восточные миссии в 1542–1552 годах возглавлял весьма известный в ту пору «апостол Востока» Франциск Ксавьер, близкий к кругу основателя ордена Игнатия Лойолы.
   Традцати пятилетний миссионер прибыл в Индию как представитель римского папы и короля Порту галии. Там он сделал короткую, но блестящую миссионерскую карьеру, для которой у него были все необходимые качества. Начать с того, что он, сын испанского аристократа, изу чал философию и теологию в университете в Париже – оплоте католицизма того времени.
   Впрочем, поначалу миссионерская деятельность Ксавьера не была успешной. Когда он убедился, что его проповеди не оказывают желаемого воздействия на местных жителей, он стал просить короля Португалии прислать туда инквизицию и силой обращать язычников в христианскую веру. В 1560 году в Го а была учреждена инквизиция, этот «святой трибунал на Востоке», построенная по модели португальской.
   Главную ставку Ф. Ксавьер решил сделать на детей, справедливо полагая, что их неокрепшие души можно легче и быстрее привлечь к истине.
   «Я велел детям, хорошо запомнившим христианскую доктрину, ходить по домам больных и, собрав как можно больше народу из этой семьи и соседей, повторить несколько раз символ веры, убеждая больного, что если он верует, то получит исцеление… Таким образом, я сумел ответить на все вызовы и в то же время сделал так, что символ веры, заповеди и молитвы заучивались в домах людей и на улицах», – самодовольно писал он.
   Но сам Ф. Ксавьер не слишком обольщался по поводу своих успехов. Он жаловался Игнатию Лойоле на то, что очень трудно ожидать, будто индийцы быстро воспримут христианство: «У них даже нет терпения выслушивать нас. Когда мы к ним обращаемся по этому вопросу; практически все равно – предлагать им покончить с жизнью или стать христианином. Мы поэтому должны ограничиться тем, чтобы сохранить уже оставшихся христианами».
   Считая себя первопроходцем, Ксавьер в 1545 го ду отправился на Дальний Восток, где и умер. Его тело перевезли в Гоа, и оно до сих пор привлекает тысячи паломников.
   В год смерти Ф. Ксавьера, в 1552-м, в семье итальянского аристократа родился Маттео Риччи, продолживший его дело. Получив прекрасное образование в иезуитской школе, он отправился в Го а вместе с тринадцатью другими иезуитскими миссионерами. Однако М. Риччи прослужил в Индии всего лишь четыре года и не оставил такого же заметного следа в деле пастырского служения, как его знаменитый предшественник. Он прославился другим: стал первым в Европе сознательным исследователем Китая.
   Для усиления духовного надзора католики в 1540 году создали духовную семинарию и приняли в нее около ста студентов-индийцев. Белые колонизаторы не останавливались и перед тем, что трудно назвать иначе как вандализм: они безжалостно разрушали индуистские храмы и преследовали любую попытку новообращенных вернуться к религии предков. Разумеется, при таком обращении и речи быть не могло о доброй воле, бескорыстии или искреннем убеждении индийцев в неоспоримых преимуществах христианства.
   Миссионеры привлекали индийцев разными способами: платили денежное вознаграждение, дарили имущество, устраивали свадьбы за свой счет и поощряли женитьбу европейцев на местных женщинах, а «женатым» португальцам давали земельные пожалования. Любой член семьи, принявший христианство, имел право наследования земельных участков.
   Но, несмотря на все усилия, католики Средневековья терпели фиаско и их проповедь не находила должного отклика в сердцах индийцев. Итальянец Никколо Ланчилотто жаловался Игнатию Лойоле, что христианами в Индии становятся главным образом те, кто «хочет получить свою вольную из рук португальцев. Другие делают это с целью получить защиту от тиранов или ради тюрбана, рубашки… или же для того, чтобы избежать казни, или, наконец, чтобы иметь доступ к христианским женщинам. Человека, который переходит в эту веру из искренних побуждений, считают дураком».
   Но разве могло быть иначе? Европейцы, странные и подозрительные в глазах местного населения, уже своим необычным обликом быстро снискали дурную репутацию. Пришельцы пили спиртное, ходили пьяными, похищали детей и обращали их в рабство. Они ели говядину и носили кожаные башмаки – и это в стране, где непричинение вреда всему живому является одной из главных религиозных норм!
   К тому же миссионеры были удивительно невежественны, они не знали и не понимали индийской культуры и духовных традиций. Тот же Франциск Ксавьер даже не пытался узнать языки народов, среди которых он жил. Миссионеры обращались с проповедями к местному населению через переводчиков и жаловались, что те плохо их воспринимают. Сюда нужно добавить безудержную алчность европейских властей, пренебрежение местными обычаями, инквизиторские меры обращения в свою веру – все это отнюдь не располагало к ним индийцев.
   Но, пожалуй, главной причиной неуспеха первых миссионеров была незыблемая кастовая система Индии, с которой христианство оказалось несовместимым. Нетрудно понять, что чувствовали индийцы, у которых самый большой страх вызывала потеря касты, когда они спрашивали португальцев, к какой касте те принадлежат, а последние отвечали, что они вообще не признают каст. В глазах индийцев португальцы были изгоями, неприкасаемыми – что же может быть страшнее и позорнее?

Эксперимент Роберто де Нобили

   Несмотря на неудачи, христианство постепенно приживалось в Индии главным образом потому, что миссионеров становилось все больше, а формы обращения местного населения в христианство совершенствовались. Да и среди христианских подвижников стали появляться более образованные люди. Они изучали индийские языки, традиции и обычаи, использовали индуистские обряды и идеи для пропаганды своей религии.
   Одним из них был итальянский иезуит Роберто де Нобили, прибывший в Индию в 1605 году и почти полвека посвятивший напря женной фанатичной работе во славу Иисуса Хрис та. По-житейски мудрый человек, он трезво оценил обстановку и терпеливо, шаг за шагом продвигался к желанной цели.
   Опираясь на свой «педагогический прагматизм», он обосновал принцип «оставить обычаи своей родины и быть среди индийцев индийцем». Он должен досконально узнать страну, научиться думать и чувствовать, как думают и чувствуют ее жители. Он должен всерьез принять этот чужой непостижимый мир, чтобы потом преобразить его.
   Умный и внимательный наблюдатель, Роберто де Нобили быстро заметил, что большинство индийцев, которые были слугами португальцев, только числились христианами, но на самом деле не были таковыми. Заметил он и то, какой ужас вызывает черная сутана священника у местных жителей; как они торопятся совершить омовение, если он случайно коснется их одежды; как они избегают его.
   Он начал знакомиться с местными обычаями и учить тамильский язык, один из самых древних и культурных дравидских языков. Преданный своему делу человек, он искал успешные пути проповедования и ради этого был способен на аскезу превозмогания.
   Решив во что бы то ни стало «открыть ворота Индии христианству», Роберто де Нобили пришел к выводу, что «Христос мог жить в Индии без шляпы, штанов и башмаков; что еда, питье, одежда, форма туалета и прически не имеют ничего общего с основными принципами христианства и что индийские христиане могут следовать своим традиционным убеждениям в этих вопросах». Разговаривая на прекрасном тамильском языке, итальянец носил индийскую одежду и изучал не только особенности индийского этикета.
   Он стал заниматься санскритом, читать веды, священные тексты индуизма, и изучать индийскую философию, стараясь достичь того же положения в обществе, которое занимали жрецы-брахманы. Он и сам стал «римским брахманом». Миссионер поставил перед собой цель «привить христианство индийцам не как образ жизни, импортируемый… из Европы, а как завершение всего лучшего, что было в самой Индии».
   Роберто де Нобили придумал новый тип проповеди, когда миссионер старается привлечь внимание своей паствы прелестями не столько собственной религии, сколько их собственной, местной, которую, естественно, нужно рационализировать и освободить от «случайных» предрассудков.
   Итальянский иезуит хорошо знал философскую литературу Индии и полагал, что она лишена «идолопоклонства» и содержит «естественное», то есть первозданное понятие божества. Миссионер верил, что идет по верному пути, намеченному отцами церкви, писавшими об элементах «остаточного света» даже в языческих традициях, но этот свет он видел там, где отцы церкви усматривали лишь косвенные намеки на его существование. Однако, увы! Теология, которую проповедовал Роберто де Нобили, все же осталась по сути своей западной.
   На долю итальянца выпадали и удачи, и поражения, но большими успехами он все-таки похвастаться не мог. Тем не менее он прекрасно освоил метод так называемой аккомодации: «Аккомодация является адаптацией христианства к определенной культуре, но эта адаптация обычно ограничивается внешними элементами языка, церемоний, одежд и образа жизни».
   Однако другой метод, инкультурации, так и остался недостижим. Инкультурация трактуется как «воплощение евангельского послания в определенной культуре таким образом, что христианский опыт не только выражает себя в элементах этой культуры, но становится силой, которая оживляет, ориентирует и обновляет эту культуру, создавая новое единство и сообщество не только внутри этой культуры, но и обогащая вселенскую церковь… При инкультурации послание должно быть переосмыслено в понятиях другой культуры таким же путем, как св. Фома Аквинский сделал это для европейской культуры».
   Этот эксперимент Роберто де Нобили долго считался крамольным и замалчивался католической церковью, но позже он обрел последователей. В начале XVIII века появился миссионер Констанциус Бесхи, известный в Южной Индии под именем Вирама Муни. Он написал несколько произведений в сказочном жанре на тамильском языке под названием «Приключения гуру-простака» и даже вошел в историю тамильской литературы как родоначальник новой прозы.
   Последователи Роберто де Нобили пытались придерживаться его принципов, но особых успехов тоже не добились. Интересным итогом завершились и поиски «общего знаменателя», который продолжили многочисленные протестантские миссии, главным образом английские. Они вызвали обратный эффект. Со стороны индусов, уверенных в том, что «божественный свет» лучше представлен в их традиции, он принял форму контрполемики.
   В Европе же он отозвался своеобразным резонансом: ее религиозную традицию было очень удобно критиковать с позиций мифологизированной «религии разума» Востока. Так или иначе, миссионеры способствовали знакомству европейцев с «языками и мудростью индусов», а потому благодаря им состоялась встреча Запада с Индией.

«Волна благочестия»

   Волны миссионерского движения из Европы в Индию следовали одна за другой. С ослаблением политического господства Испании и Португалии в 1775 году католические миссии пережили упадок и были заметно потеснены протестантскими общинами Голландии, Англии и Германии.
   Это произошло далеко не сразу: протестанты считали более важным сохранить свои позиции перед лицом римско-католической оппозиции, чем развивать миссионерскую деятельность, тем более что их идеология ограничивала ее понимание: Мартин Лютер был так уверен в скором пришествии Христа, что не видел особой необходимости в создании зарубежных миссий. Кальвинисты добавили к этому идею избранности, так что организация миссионерского служения оказывалась излишней, поскольку Бог уже избрал тех, кого он спасет.
   Для дорогостоящих заморских экспедиций у протестантов не было ни средств, ни людей. К тому же немецкие и швейцарские государства, оплот раннего протестантизма, не имели доступа к морю и не могли отправлять всех желающих нести благую весть в далекие страны. Да и таких желающих было поначалу совсем немного: протестанты не могли похвастаться сильной миссионерской армией, сравнимой с монашескими орденами римских католиков. При таких условиях им едва ли приходилось рассчитывать на богатый «урожай душ».
   Тем не менее с конца XVIII века протестантские церкви Англии и Америки переживали период так называемого Евангелического Возрождения. Добровольные миссионерские общества вовлекали в свою орбиту огромные массы людей. Сотни тысяч человек вносили пожертвования из собственных средств, чтобы помочь распространению христианства.
   Ситуация несколько изменилась после утверждения в Индии власти британской короны. На хорошем счету в Британской империи долго оставалась политика невмешательства во внутренние дела, обычаи и верования туземного населения.
   Однако христианских проповедников такое положение дел явно не устраивало: оно мешало им успешно выполнять свою миссию среди язычников. Наконец, в начале XIX века они добились полной отмены ограничений на проповедь христианства.
   «Отцом современных миссий» называют английского баптиста Уильяма Кэри, отдавшего сорок один год самоотверженной миссионерской работе. Под его влиянием было создано Баптистское миссионерское общество, и его первым посланцем в Азию стал мирянин Джон Томас, отправившийся в 1793 году в Индию в качестве врача королевского флота и оставшийся там служить врачом-миссионером на собственном довольствии. Вместе с ним отправился и Уильям Кэри с семьей.
   Центром активной баптистской деятельности стал Серампур, где Уильям Кэри и его коллеги Джошуа Маршман и Уильям Уорд составили знаменитую миссионерскую команду, известную как «серампурская тройка». В их поселке, где проживало в общей сложности около десяти миссионеров с детьми, поначалу царили редкая гармония и взаимопомощь. Они организовывали школы, наладили печатное дело и занимались переводческой деятельностью.
   В дело миссионерского служения вносили свою лепту и женщины, заинтересованные в этом нелегком труде: многие из них были одиноки. Для них деятельность во славу Христа означала повышение их общественного статуса и оказалась более престижной, чем положение горничных или стенографисток на родине.
   Были среди миссионеров и студенты-добровольцы. По статистике, именно они в начале ХХ века, до Великой депрессии, составляли почти половину всех протестантских миссионеров. Хорошо образованные, молодые и энергичные, они не навязывали христианство насильственно, как их предшественники, а старались приспособить свою веру к новой, чужой для них культуре и религиям.
   На регулярных съездах, которые они проводили, налаживалась миссионерская связь, так что не в последнюю очередь благодаря их усилиям зародилось экуменическое движение.
   Если типичный миссионер XIX века был прежде всего проповедником, спасающим души и организующим церкви, то теперь проповедниками стали считать себя лишь немногие. Большинство же миссионеров старались овладеть разными специальностями. Они работали практически во всех областях жизни и умело приспосабливались даже к таким узкоспециализированным видам служения, которые обеспечивались с помощью радио, авиации и т. п. Так они сочетали современные технологии со свидетельствами о Христе.
   Одним из самых выдающихся миссионеров ХХ века считается Стэнли Джонс. Он начал свою деятельность как методистский священник в церкви в Лакхнау и поставил в центр своих проповедей не христианство, а образ самого Христа. С. Джонс организовал первый христианский ашрам в качестве альтернативы христианской церкви; он во многом походил на индуистский. Большую популярность снискала книга С. Джонса «Христос и индийский путь».
   Он писал в ней: «Существует прекрасный индийский брачный обычай, который отчасти напоминает нам о том, как нужно выполнить в Индии поставленную перед нами задачу и на каком этапе остановиться. На брачной церемонии девушки – подружки невесты сопровождают ее с музыкой к дому жениха. Они приводят ее в жилище жениха – так далеко, насколько могут пройти, – затем уходят и оставляют ее с мужем. Таковой является и наша радостная задача в Индии: познать Его и уйти – не обязательно дословно уйти, но доверить Индию Христу и Христа Индии. Мы можем идти рядом лишь до определенного пути – Он и Индия должны сами пройти остаток пути».
   После Второй мировой войны мир, кажется, пережил настоящую «волну благочестия». В середине ХХ века, по словам У. Хадсона, «Соединенные Штаты оказались в самом центре пробуждения», ставшего, однако, «бесформенным и неуправляемым, проявлявшимся различными путями и совершенно неразборчиво усиливавшим все религиозные верования». В новом религиозном «пробуждении» участвовали все религиозные группы, но во главе его снова встали протестанты.
   Пропагандируя себя как религию любви и самоотверженности, христиане с самого начала старались усилить свое служение Богу чудесами исцеления, подражая самому Христу, поэтому очень популярны были медицинские миссии. Медики-миссионеры, «ангелы милосердия», строили больницы и школы, причем часто на собственные средства или на частные пожертвования.
   Патриархом целой сети медицинских миссий, служивших не только в Индии, но и во всем мире, был Джон Скаддер, прослуживший с семьей в Индии и Шри-Ланке тридцать шесть лет. Четыре поколения этой семьи дали обществу сорок два миссионера.
   В преддверии XXI века на сцену вышел так называемый «новый миссионер». К жертвенной преданности его предшественников добавились профессионализм, несравненно лучшее знакомство с культурой нехристианских народов, которым они служили, интерес к методологии и принципам миссионерской тактики. Сотни специалистов разрабатывали новые стратегии миссионерской работы и вырабатывали ее философские основы.
   В 1961 году потомственный миссионер Дональд Макгавран, открывший институт Церковного роста, пересмотрел традиционные методы массового благовестия, господствовавшие до середины ХХ века, и счел их непродуктивными: они приводили не к реальному росту церкви, а к образованию новой касты изолированных от общества людей, которые ожидают от миссионеров трудоустройства и социальной помощи. Он полагал, что гораздо важнее народные движения и массовые обращения.
   С обретением Индией национальной независимости церкви начали переходить под контроль местного священства, а миссионерами становились выходцы из местных национальных церквей. Так, Андре Чаудхури, брахман из Гоа, принял христианство, покинул родной дом и отправился служить в Раджастхан, где практически не было христиан. Там он основал Библейский институт и организовал еженедельные радиопрограммы на всю Индию. В 1978 году он сплотил вокруг себя около трех десятков единомышленников, распространявших христианскую литературу.
   Миссионерское начало христианская церковь сохраняет до наших дней. В ноябре 1999 года глава Римско-католической церкви Иоанн Павел II представил синоду азиатских епископов документ «Церковь в Азии» («Ecclesia in Asia») в нем подчеркивалась необходимость активизировать работу в Азии, которая остается в наши дни территорией с наименьшим числом католиков. Во время проповеди в Индии понтифик заявил, что Католическая церковь пустила свои корни в Европе в 1-м тысячелетии, в Африке и в обеих Америках – во 2-м, а «Азия станет землей, которая произрастит обильный урожай в течение будущего тысячелетия».

Возможна ли «вечная религия»?

   Длительное столкновение с западной культурой в конце концов заставило индусов из образованных слоев взглянуть на собственную религиозную традицию глазами чужеземцев, как бы извне, и подтолкнуло к переосмыслению некоторых сторон этой традиции.
   Парадоксальное стремление сохранить старую традицию и воспринять то новое, что несла западная цивилизация, породило неоиндуизм, или индуистский неоренессанс конца XVIII – начала XIX века. Под влиянием христианства неоиндуисты отыскивали и находили в «индийском духе» некую общую основу для общенационального единства. Они пытались выработать целостную этику, переосмысливали идеи кармы в сторону большей открытости и свободы, пересматривали тантрийское наследие. Реформаторы-просветители Раммохан Рой, Рамакришна и другие пытались сделать христианство в Индии институтом обновления и прогресса местных традиций.
   Раммохан Рой, «отец современной Индии», обосновал его теоретически в своем трактате «Универсальная религия», написанном в 1828 году. Он высоко оценивал этическую сторону христианства и даже сам направлял своих соотечественников, главным образом людей бедных, в миссии с условием, что им будут выплачивать там денежное вспомоществование. Но в то же время он не считал нужным распространять в Индии христианскую литературу и учение и порой ставил индийских миссионеров в один ряд с «грубыми завоевателями прошлого – римлянами, мусульманами и Чингисханом», да и о самом христианстве отзывался порой весьма нелестно.
   Другой реформатор, Кешобчондро Сен, в своей лекции «Иисус Христос, Европа и Азия» говорил: «Разве Иисус Христос не азиат?… Христианство фактически создано и развито азиатами в Азии. Когда я думаю об этом, моя любовь к Иису су усиливается стократно». Были в его лекции и такие слова: «Благословенный Иисус, бессмертное дитя Бога. Ради мира он жил и умер. Пусть же мир исполнится к нему благодарности и последует его учению».
   И позже Кешобчондро Сен и его единомышленники сохраняли близость к христианству, но сами оставались в лоне индуизма. Стиль жизни в созданном ими ашраме весьма напоминал христианские семейные коммуны. Кешобчондро Сен рассматривал свое учение как универсальное, а в 1880 году объявил о создании новой церкви. Согласно ее взглядам, единый Бог открывает себя через Будду, Моисея, Мухаммеда и Христа.
   Для бенгальского монаха-отшельника Рамакришны, прошедшего через «христианскую садхану», Христос был всего лишь одной из ипостасей Абсолюта, ишта-девата, то есть личного избранного Бога. Рамакришна явил таким образом практический пример нового подхода к христианству.
   А в биографии его ученика Свами Вивекананды как в зеркале отразилась встреча христианства и индуизма. Сын калькуттского адвоката, он учился в Пресвитерианском колледже и изучал там европейские науки: астрономию, математику, философию и т. п. Наука в западном смысле этого слова в индуизме отсутствовала. Расценив ее как поиск единства, Вивекананда решил найти эквивалент ей в собственной национальной традиции и увидел подобие науки в философском учении адвайта-веданты, окрестив ее «наукой религии».
   Аналогия казалась ему верной, тем более что источники знания в веданте играют ту же роль, что и разум, интуиция и чувственное восприятие как основы науки. «Следует также помнить, – писал он, – что один инструмент знания является развитием другого, и потому вдохновение не противоречит разуму, а дополняет его». При этом первенство он оставлял за ведантой: «Выводы современной науки – это те же выводы, что веданта достигла в отдаленные эпохи, но в современной науке они записаны на языке материи».
   Вивекананда вполне успешно находил аналоги и другим ключевым понятиям современной ему западной культуры, пропитанной духом позитивизма и пиететом перед точными науками. Так, эквивалент научному эмпиризму он видел в мистическом опыте, поскольку его достижение было детально разработано йогой. Йогу, таким образом, он расценивал как экспериментальную основу «науки религии» и, вероятно, вследствие этого отдавал приоритет джняна-йоге, йоге знания, по отношению к которой карма-йога, йога действия, и бхакти-йога, йога преданности и любви, оказывались в подчиненном положении.
   Вивекананда нашел эквивалент и западному отношению к материи, переосмыслив индуистское понятие майи и истолковав ее «иллюзорный покров» как нечто близкое формообразующему началу. Но поскольку он был буквально пропитан адвайтистским пренебрежением к материи, то не мог не посмеиваться над христианским «материализмом» небесного бога, противопоставляя ему незримое присутствие духа в собственной традиции.
   Обращался он и к теории эволюции: «Вы слышали о доктрине физической эволюции, которую проповедуют в западном мире германские и английские ученые… У нас также была эта идея», – писал он.
   Аналогом трудовой этики у него стал идеал карма-йоги, поскольку ценности религиозного деяния он распространил и на мирской труд. Наставляя своих учеников, он говорил им: «Человек не может быть погружен в Брахман все время. Когда он выходит из него, ему следует занять себя. В это время он должен делать ту работу, которая будет служить реальному благополучию людей. Но… работа эта должна совершаться не ради результата». Подобным же образом Вивекананда находил индийские эквиваленты западных понятий свобода, историзм, индивидуальность и т. п.
   Эти занятия не были для него пустой гимнастикой ума: он напряженно размышлял над собственной традицией, строил новое здание синтеза, рождал «вечную религию», подчеркивая при этом индийскую исключительность. Он утверждал равенство всех религий таким образом, что ступени разных религий внутри единой «вселенской религии» ведут к Единому началу.
   Попыткой воплотить в жизнь эту «вечную религию» стало создание в 1897 году Миссии Рамакришны, существующей и поныне. В рождественскую ночь после смерти Рамакришны Вивекананда собрал его учеников и предложил им продолжить его дело, подобно апостолам Христовым. Таким образом, импульс к созданию Миссии имел христианский характер, но взгляд на христианство был возможен только через индуизм.
   Двумя главными целями Миссии стали спиритуализация материалистического Запада и подъем материалистического благосостояния духовной Индии – на этом пути мыслилось достижение вселенского синтеза. Ядром миссионерского корпуса становились монахи саньясины, а общий духовный контроль над деятельностью миссии осуществлял монастырь, сохраняющий традиции индийского монашества.
   Некоторые исследователи полагают, что Вивекананда, создавая свою Миссию, взял за образец католические монашеские ордена, безусловно выигрывавшие в общественном мнении по сравнению с протестантскими. Но он сохранил и типично индуистские черты, сказавшиеся прежде всего в отсутствии единого догматического учения и строго регламентированной и общепринятой духовной практики.
   Так или иначе, все разновидности христианства в Индии образовывали пластичный симбиоз с индуизмом. Для него было типичным при каждой встрече с новым обращаться к собственным истокам и находить в них подходящие соответствия, а потом спокойно втягивать новые явления в свое поле, нисколько не поколебав главных мировоззренческих устоев и не затронув основ кастовой системы. И сейчас индийские христиане сохраняют традиционный быт, соблюдают кастовые запреты, совершают индуистский поминальный обряд шраддху, отмечают индуистские праздники, а порой, если это строго предписано своей традицией, приносят кровавые жертвы перед церквами. По-видимому, дальнейшее сближение христианства и индуизма неизбежно, и программа индианизации христианской церкви в последнее время стала предметом обсуждения на правительственном уровне.

Глава VI
Покорные воле Аллаха

   Ислам, религия-пришелица, появился в Индии довольно рано, почти сразу после своего возникновения в далекой Аравии в VI–VII веках. Его принесли арабские купцы, у которых были издавна налажены торговые связи с югом Индии. Торговцы из Средней Азии и Ирана везли свои товары на северо-запад страны, в Синд. Арабы и другие народы, исповедовавшие ислам, наведывались в Индию и с военными походами.
   Первые попытки захватить эту страну были безуспешны, но в 711 году армия семнадцатилетнего Мухаммада ибн-Касима положила начало победоносному захвату индийских земель, за которым последовало завоевание страны и установление мусульманского господства. Но в Синд и Хинд, как называли Индию мусульманские авторы, устремлялись не только купцы и воины. Богатый неизведанный край привлекал к себе путешественников и ученых, поэтов и мистиков, художников и ремесленников. Приходили и мусульманские миссионеры, знакомившие местное население с новой религией.
   Результатом завоевательных походов стало образование в Индии мусульманских государств. Первое из них, Делийский султанат, было образовано в начале XIII века. Ему на смену пришла империя Великих Моголов, воцарившаяся в Индии в 1526 году. В XIX веке ее упразднили англичане.
   Период в истории Индии с XIII по XVIII век нередко называют мусульманским, хотя мусульмане всегда составляли меньшинство. Однако ко времени проникновения в Индию европейских колонизаторов ислам фактически стал здесь местной религией. Несмотря на это Индия осталась одной из немногих стран, где он так и не превратился в религию большинства населения.
   Сейчас большая часть мусульман Индии – индийцы по происхождению, и лишь незначительный процент их составляют потомки прежних завоевателей. Со временем в стране образовалась местная форма ислама и сложился уникальный индусско-мусульманский культурный синтез. Но вместе с тем время от времени возникали попытки очистить ислам от индусских наслоений. Их результатом стало появление сепаратистского движения, которое привело к созданию в 1947 году Пакистана, государства индийских мусульман.
   Раздел страны не обошелся без братоубийственной войны и кровавых погромов и стал для Индии национальной трагедией, стоившей жизни двум миллионам индусов и мусульман.
   Но Индия по-прежнему остается страной с огромным мусульманским населением и считается одной из крупнейших мусульманских держав мира. По оценкам 2011 года, мусульмане составляют около пятнадцати процентов населения страны. Приверженцев ислама насчитывается здесь около сто сорока миллионов, так что их не без основания иногда называют «вторым большинством Индии». Их численность почти равна населению России. Премьер-министр Индии Индира Ганди заявила: «Мы всегда признавали ислам как одну из наших религий, и ислам будет продолжать распространяться и процветать в Индии».
   Ислам укоренился в стране в форме своей крупнейшей ветви, суннизма, хотя представлены и другие его направления. Это значит, что его приверженцы признают не только Священное Писание, Коран, но и Священное Предание, Сунну – собрание рассказов из жизни Пророка Мухаммада, а также признают его законными преемниками первых четырех халифов. В меньшей степени нашел своих последователей шиизм, в котором признавалась власть потомков лишь четвертого праведного халифа Али.
   Почти половина мусульман проживает в трех штатах – Уттар-Прадеше, Бихаре и Западной Бенгалии. Больше всего их насчитывается в штате Джамму и Кашмир, а также на Лаккадивских и Миникойских островах. Как и в других странах, ислам не создал в Индии своей церковной организации, и духовные лица зависели здесь от светских властей в большей степени, чем, скажем, в христианских странах.

«Для одних – дхарма, для других – насмешка»

   В Средние века в Индии встретились два мощных потока, ислам и индуизм. Новая религия по явилась в стране, когда индуизм насчитывал в ней уже около двух с половиной тысяч лет своего существования. Началась долгая и очень непростая история взаимоотношений двух совершенно чужеродных религий. Как писал средневековый поэт Видьяпати, то, что «для одних – дхарма, для других – насмешка».
   Две столкнувшиеся религии и устроены, если так можно выразиться, совершенно по-разному. Все мусульмане почитают основателя религии, Коран как священную книгу, следуют одинаковым и твердо установленным заповедям и соблюдают точно предписанные обряды. Законы шариата, регламентировавшие разные стороны человеческой деятельности, признавались всеми без исключения толками ислама.
   В индуизме же нет никакого основателя религии, а священные книги – Веды, Упанишады и другие – не служат писаниями, которые обязательно должны знать все. В каждой касте и в каждой местности существуют свои божества, способы их почитания и свои обычаи и ритуалы. Индуизм потрясал пришельцев не поддающимся учету многообразием, в котором взгляд чужака не улавливал никакого единства.
   Как уже было сказано, индуизм – не просто религия, но целостный образ жизни. Таков же и ислам. Однако он практически с самого начала был религией мировой, то есть обращенной ко всем людям вне зависимости от их национальности. Стать мусульманином очень просто; надо лишь при свидетелях троекратно произнести символ веры, который именуется шахада: «Нет никакого божества кроме Аллаха, а Мухаммад – посланник Аллаха». Этот простой обряд занимает считанные минуты.
   В индуизме – совсем другая ситуация. Индусом стать нельзя, им можно только родиться, имея хотя бы одного родителя индуса. Страстно желали войти в лоно этой религии, например, знаменитая теософка Анни Безант и Маргарет Нобль, известная в Индии как сестра Ниведита. Их религиозные заслуги были неоспоримы, а рвение в исполнении обрядов нередко превосходило набожность самих индусов, но путь признанного адепта индуизма был для них наглухо закрыт. Только в последнее время ситуация стала несколько изменяться.
   Кто же вступал в ислам? Городские ремесленники, которым приходилось приспосабливаться к новым заказчикам, а ими стала теперь в основном военная мусульманская знать. Новую религию принимали и некоторые представители высших слоев индусского общества, стремившиеся сохранить свои привилегии. Низшие, осо бенно неприкасаемые, касты связывали с исламом надежды на лучшую жизнь и избавление от кастового гнета. Ряды обращенных в новую религию пополнялись и за счет смешанных браков. Наконец, мусульманские миссионеры и проповедники своими вдохновенными проповедями также привлекли к исламу немало индусов.
   Обращение всех в единственно истинную веру мусульмане считали своим религиозным долгом, и стремление к прозелитизму не раз служило движущей силой их завоеваний новых стран и народов. И в Индию они пришли с идеей, что все страны делятся на две группы.
   В одних господствует их религия, это «страны ислама», дар-ум-ислам. В немусульманских же странах все население делится на две части. К первой относятся христиане и иудеи, которые называются «людьми книги». Они могут и дальше исповедовать свою религию, регулярно выплачивая подушный налог джизию. Другую часть составляют язычники, идолопоклонники, живущие в «стране врагов», дар-ум-харб. Против них надлежит вести священную войну за распространение своей религии.
   Индусам, таким образом, оставался совсем небольшой выбор: либо принять ислам добровольно, либо умереть или попасть в рабство, сохранив свою веру.
   Различия между исламом и индуизмом этим не исчерпывались. Ислам – религия монотеистическая, признающая лишь одного Бога. Исповедание единобожия таухид как один из основных догматов ислама сформулировано уже в приведенной выше формуле шахады. Аллах един, и самый большой грех в глазах мусульман – придание ему соучастников. Аллах не рожден и не рождал; у него нет сыновей или дочерей и не может быть сотоварищей. Мухаммад же – высшее и последнее звено пророков. Что же касается индусов, то большинство из них верило и верит во множество богов.
   По воззрениям ислама все верующие равны перед Богом и составляют единую общину умму. Даже разделение на несколько течений, главными из которых являются сунниты и шииты, не препятствует единству и сплоченности мусульман. По крайней мере, против неверных они всегда выступают единым фронтом.
   В индуизме же, с его строго-иерархической кастовой системой, отсутствует идея равенства людей перед Богом, как и идея социального равноправия. И хотя в нем возникали течения, ставившие во главу угла личные отношения человека и божества и высту павшие против кастового гнета, но в сознании большинства индусов подобные идеи не укоренились.
   Наконец, в Индии мусульмане увидели храмы, которые глубоко оскорбляли их эстетическое чувство. Люди поклонялись изображениям богов в разных образах, в том числе в виде животных, например обезьяноголового Ханумана или слоноподобного Ганеши. Пришельцы восприняли это как варварство, потому что им было запрещено изображать людей и животных. Вот почему они принялись с неистовым пылом разрушать индуистские храмы. Мусульмане принесли с собой и неизвестные до них в Индии бытовые привычки, связанные с религией, например запрет на употребление вина и свинины.
   Со временем мусульмане привыкли к незнакомым условиям жизни и пустили глубокие корни в индийской земле. В стране, которая для многих из них стала второй родиной, они сохраняли принесенные из родных мест традиции, но в то же время усваивали новые языки и впитывали в себя индийские обычаи, приспосабливаясь к незнакомому и странному кастовому обществу. Индийцы же, принявшие ислам принудительно или по своей воле, во многом оставались верными привычному образу жизни, привнося в него те изменения, которые диктовала новая религия.
   Так исподволь, веками, складывался удивительный самобытный индусско-мусульманский культурный синтез и образовывалась особая, южноазиатская форма ислама. Он все больше пропитывался индуизмом.
   В свою очередь ислам также влиял на индуизм, придав ему импульс почитания единого Бога, стимулируя развитие мистических направлений. В Индии появлялись обители мусульманских святых, учениками которых нередко становились индусы.
   Реформаторы XIX века, например Рамакришна и его ученик Вивекананда, проповедовали единство укрепления индуизма и ислама, провозглашая, что между ними нет серьезных различий. Сходные идеи защищал и Махатма Ганди, лидер Индийского национального конгресса, партии, объединявшей индусов и мусульман.
   Результатом встречи двух религий и культур стало рождение нового языка – урду, грамматика которого близка грамматике хинди и других индоевропейских языков, а лексика – в основном арабо-персидская. Возникнув как «язык базара и орды», он впоследствии стал языком богатой литературы. Ее произведения записывались уже не на пальмовых листьях, как было принято в Индии, а на бумаге, секрет изготовления которой, заимствованный у китайцев, принесли мусульмане. В индийские языки влилась арабо-персидская и тюркская лексика, а это смягчило языковой барьер между двумя религиозными общностями. Сближались и смешивались разные праздники и обряды, совершаемые по случаю рождения ребенка, свадьбы или смерти.
   Со временем мусульмане восприняли даже кастовые идеи индусов и сами разделились на «благородных» ашрафов, к которым причисляют сайидов, шейхов, моголов и патанов, и на «низких» аджлафов – крестьян, ремесленников, батраков. Под влиянием ислама многие представители высших каст стали с осуждением относиться к употреблению вина, а свинину считать нечистым мясом. Все эти процессы затрагивали прежде всего городское население, потому что шариат не вмешивался в жизнь масс, живших в сельских районах.
   Яркими результатами индусско-мусульманского взаимодействия отмечены архитектура, литература, разные виды изобразительного искусства.

«Все сердца – сокровища, которым нет цены»

   Особенно популярным в Индии оказался исламский мистицизм – суфизм. Это слово толкуют по-разному. Наиболее общепринятым считается его происхождение от арабского суф, что значит «шерсть». Одежда из шерсти, легкая, теплая и ноская, считалась в исламе атрибутом аскетического и отшельнического образа жизни. Позже, уже безотносительно к материалу но симой одежды, термин «суфизм» распространился на людей, которые занимались в мусульманской общине подвижничеством и духовными исканиями. Но суфийская плащ-накидка из грубой белой шерстяной ткани так и осталась символом презрения к богатству и другим мирским благам.
   В рамках суфизма находилось место самым разным взглядам и позициям; роль суфиев однозначно определить нельзя. Это была довольно пестрая мозаика подходов к пониманию природы божественного начала. По мнению одних, Бог был лишен внешних проявлений и осязаемой формы, другие же, наоборот, называли его живым существом, чей облик близок человеку.
   Одни считали аскетизм факр единственным достойным для суфия способом существования, а другие принимали земельные пожалования и деньги от государей и не гнушались участвовать в интригах и политике. Одни суфии отличались широтой взглядов и отсутствием фанатизма, другие же испытывали крайнюю враждебность к не верным.
   Но в большинстве случаев суфийские проповедники считали, в противовес ортодоксальным представлениям о Боге как о грозной и карающей силе, что Бог связан со своими творениями прежде всего чувством любви и потому его нужно любить как обычное живое существо, всем сердцем. Их девиз: «Истинная Кааба – это сердце, а не каменный дом».
   Материальный мир суфии рассматривали всего лишь как тень, как видимость высшего, божественного мира и учили, что только уход от этой иллюзорной жизни способен привести человека к постижению божества. В слиянии с Богом, которое достигается уничтожением индивидуальности, и заключена единственная цель и реальность человеческого бытия. «Существование сотворенных вещей есть не что иное, как существование творца; все исходит из божественной сущности, чтобы в конце концов в нее возвратиться», – писал в XIII веке один из теоретиков суфизма Ибн ал-Араби. Общения с Богом способен добиться каждый человек; для этого требуется самоотречение, нестяжание, а также созерцательная и аскетическая жизнь.
   Суфии проповедовали идею братства и любви между людьми независимо от их происхождения, положения или богатства. Эта идея была осо бенно привлекательна для индийцев, принадлежавших к бесправным слоям кастового общества. Как писал один из суфийских поэтов, Фарид-уд-дин, «не оскорбляй человека дурным словом, ведь в каждом живет истинный владыка. Не огорчай ничьего сердца: все сердца – сокровища, которым нет цены». Неудивительно, что именно благодаря суфийским пропо ведникам многие тысячи индусов переходили в ислам.
   Суфийские течения имели свою организацию – дервишские ордена, или братства тарикат. Во главе этих орденов обычно стояли наследственные шейхи, которых воспринимали как воплощение божественного, духовного существа. Ученик должен ясно представлять его себе и удерживать перед глазами во время упражнений, с помощью которых усваивались методы мистического познания. Закрепление ученика за определенным учителем и его мистическим путем считалось одним из главных признаков братства. Не менее важными признавались также место учителя в цепи духовной преемственности тра диции, ритуал инициации, духовная практика и регламентированные отношения внутри общины.
   Готовясь вступить на мистический путь, суфий прежде всего раскаивается и отрекается от прежней суетной жизни; он словно начинает возвращаться к Богу. Духовный путь суфия подразделяется на стоянки макам. Их последовательно проходят, борясь с мирскими путами своей души, постепенно отказываясь от чего-либо и следуя требованиям, присущим каждой стоянке. Так, если человек был богат, то на определенном этапе пути ему придется отказаться от всего и начать пребывание на стоянке нищеты или научиться довольствоваться малым.
   Со временем такие стоянки полностью меняют весь стиль жизни и поведение мистика, избавляя его от мирских привязанностей.
   Часто суфийские братства жили в специальных обителях, подобных странноприимным домам, которые нередко сооружались около могилы основателя ордена или при мечети. В таких обителях молились и обменивались духовным опытом последователи шейхов, которые в этом случае назывались дервишами. Здесь встречались мистики разных школ и обсуждали теоретические вопросы. Для осевших суфиев обители становились местом постоянного проживания, а для путешествующих служили временным приютом. Но во всех случаях обители играли роль культурных центров, донося до широких масс не только суфийские, но и общемусульманские ценности.
   В XI веке стали появляться правила общежития в обителях. Считается, что первым их составил хорасанский мистик Абу Саид Абу-л-Хайр Майхани. Опираясь на Коран, он сочинил кодекс правил по совместному проведению в ордене всех мероприятий, начиная от молитв и заканчивая трапезой. Согласно этим правилам суфий должен во всем отличаться от людей, ведущих обычную мирскую жизнь: речью и походкой, едой и сном, манерой садиться и вставать и т. п. Он должен отказываться от желаний и привязанностей, находиться в состоянии ритуальной чистоты и в молитвах постоянно уповать на Бога. Знаковыми вещами суфиев, отвергающих богатство, стали рубище, четки, головной убор, иногда книга молитв.
   В Средние века в Индии насчитывалось около полутора десятков законных орденов ба-шар, а кроме них существовали и незаконные би-шар. Это были чаще всего нищенствующие братства, жившие подаянием. Самыми популярными и влиятельными были и остаются ордена чиштийа, сухравардийа, накшбандийа и некоторые другие.
   Орден чиштийа, один из самых популярных, создал Ходжа Муин уд-дин Чишти, живший в XII–XIII веках. Уроженец восточноперсидской области Систан, он много путешествовал по тогдашнему мусульманскому миру. Совершив паломничество в Мекку и Медину, он отправился проповедовать в Индию, где быстро прославился как чудотворец и врачеватель, а легенды о нем разнеслись по всей стране. Шейх, умерший в 1236 году, имел так много последователей, что раджпутский правитель Притхвираджа III, недовольный его непомерно активной деятельностью и слишком большой популярностью, все же не посмел изгнать его из своей столицы.
   Преемники Муин уд-дин Чишти, первые главы ордена, не занимали никаких должностей, не ходили кланяться султанам и отвергали их дары. Проповедуя нестяжание и бедность, они справедливо полагали, что богатство сковывает истинные проявления души и лишает человека духовного величия. Первые шейхи чиштийа не носили дорогую одежду и не знали достатка, считая, что святость и благосостояние несовместимы. По преданию, в день смерти шейха Фарид-уд-дина в доме даже не нашлось денег на покупку савана, и его бабушка дала кусок белой ткани, чтобы завернуть тело.
   Суфии этого ордена привлекали внимание к своим проповедям разными средствами, в том числе и музыкой, которая служила для них средством медитации. За долгие годы своего существования они включили в свою традицию многие практики местных индийских мистиков.
   Могила основателя ордена чиштийа Муин уддин Чишти в Аджмере, известная как Хаджи сахиб, – одна из самых почитаемых мусульманских святынь, куда устремляются миллионы паломников со всей Индии, причем не только мусульман, но и индусов. Ей приписывают чудесные качества. По поверьям, семь посещений этого святого места приравниваются к паломничеству в Мекку. До сих пор годовщина смерти основателя ордена отмечается специальным храмовым праздником.

Башня звезды

   Первый делийский султан Кутб уд-дин Айбек гордился тем, что уничтожил не менее тысячи храмов индийских неверных и построил на их месте мечети. Дели, столица нового государства, стал центром так называемого имперского стиля индо-мусульманской архитектуры, который отсюда распространялся в другие районы султаната. Обосновавшись на индийской земле, мусульмане начали строить долговечные сооружения из камня, а не из глины и кирпича, как делали их предки в Средней Азии и Иране, где не было прочного строительного материала. Индийцы издавна считались большими мастерами по обработке камня, а инкрустация и искусная резьба по нему поначалу заменяли в Индии облицовку глазурованными изразцами и узорчатую кирпичную кладку, принятую в странах Ближнего Востока и Средней Азии.
   В 1210-х годах Кутб уд-дин Айбек возвел соборную мечеть Кувват ал-ислам, что значит «Мощь ислама», и украсил ее золотом и самоцветами, полученными от разрушенных храмов. Судя по надписи над порталом мечети, при ее постройке были использованы резные колонны от двадцати семи индийских храмов и тесаный камень. Видимо, на первых порах завоевателей не смущал скульптурный вид колонн и изображения, изваянные в их верхней части, хотя мусульманский канон, как известно, запрещает изображения людей и животных.
   Сейчас в районе Старого Дели можно увидеть лишь руины этой мечети, которая вместе со всеми вспомогательными постройками занимала площадь около четырех гектаров. По сохранившейся фасадной стене и остаткам молитвенного зала с колоннами можно представить себе, каким выдающимся сооружением она была. Поверхность всего фасада сверху донизу покрывает удивительно изящная резьба, в которой традиционный индийский растительный орнамент сочетается с кораническими надписями, вы полненными изящной каллиграфической арабской вязью.
   Сохранились также остатки мавзолея султана Илтутмыша, окружившего двор мечети новой галереей, фрагменты гробницы султана Алу уд-дина Хильджи, пристроившего к мечети еще один двор, и медресе.
   Над руинами мечети, в углу ее второго двора, возвышается минарет Кутб Минар («Башня звезды»), названный так в честь жившего поблизости мусульманского святого Кутб-ад-дина Бахтияра Каки. На этот минарет муэдзин поднимался, призывая мусульман на молитву. Но сооружение скорее напоминает башню победы или триумфальную колонну, утверждавшую победное торжество мусульманских завоевателей на индийской земле. Одна из надписей на минарете гласит, что он должен «осенить тенью Аллаха Восток и Запад». Предполагают, что минарет мог служить и сторожевой башней: с его верхней площадки хорошо просматривались все окрестности. Возможно, его использовали для своих целей и астрологи.
   Архитектурные достоинства этого сооружения трудно описать. Богатая резьба, мерцание света и тени, впечатление абсолютной устойчивости – ни выразительный рассказ, ни самая искусная фотография не передают впечатления, которое он производит. Один из самых высоких минаретов Востока, он вздымается на высоту более семидесяти метров. Диаметр его основания достигает почти пятнадцати метров, а к вершине минарет сужается до трех метров, создавая иллюзию увеличения высоты.
   Первые европейцы, увидевшие это сооружение, были поражены его красотой и сравнивали его с колокольней кафедрального собора во Флоренции, созданной по проекту великого Джотто.
   Раньше минарет венчал купол в виде павильона, но его разрушила молния, второй купол уничтожило землетрясение, а третий сняли потому, что его форма оказалась неудачной. Сейчас Кутб Минар представляет собой башню, опоясанную ажурными кольцами богато украшенных балконов на стыке каждого этажа. На традиционный мусульманский минарет он не похож; его словно гофрированная поверхность скорее вызывает в памяти башни шикхары индуистских храмов. Он сложен из местного гранита, облицованного песчаником разных оттенков, от светло-охристых до розовато-коричневых, а два верхних яруса сделаны из белого мрамора.
   В камне вырезаны рельефные надписи, а вертикаль башни прорезана двадцатью четырьмя гранями, прямоугольными и круглыми. Над третьим ярусом ее опоясывают беломраморные полосы. Каменные блоки прочно скреплены известковым раствором, в который, как предполагают, добавляли сок сахарного тростника для придания ему большей вязкости. В совместной работе ремесленников постепенно вырабатывались общие идеалы и понятия красоты и скла дывался синтез индийских и мусульманских традиций.
   Внутри минарета целыми днями не прекращается движение: по каменной винтовой лестнице идут навстречу друг другу два потока людей; одни спускаются, другие поднимаются. На верхних этажах лестница так сужается, что здесь с трудом могут разминуться два человека. По пути можно выйти на балкон и полюбоваться окрестными видами. Первый балкон расположен на высоте около тридцати метров, а последний – около семидесяти. Город Дели и омывающая его река Джамна видны отсюда как на ладони.
   Неподалеку от минарета Кутб Минар, также на территории бывшей мечети, находится один из самых загадочных памятников индийской культуры – железная колонна. Созданная целиком из железа в первые века нашей эры, она простояла два тысячелетия под проливными муссонными дождями, но на ней нет ни малейших следов ржавчины. Секрет обработки металла, которым владели старые мастера, не разгадан до сих пор.

Земной образ небесного рая

   Мусульманский рай джанна, описанный в Коране, выглядит весьма привлекательно, как, впрочем, и всякий рай в других религиях. Райские Сады Благодати раскинулись на нескольких небесных сферах. Там, в Обители Вечного Пребывания, журчат прохладные источники и текут реки из свежей воды и не скисающего молока, из сладостного вина и очищенного меда.
   В садах возлежат на расшитых ложах и коврах нестареющие праведники в парчовых одеяниях и серебряных ожерельях. Они питаются «плодами из тех, что они выберут, и мясом птиц из тех, что пожелают» (Коран 56:20, 21) и пьют из чаш «напитки чистые» (Коран 76:21). Им прислуживают вечно юные и подобные рассыпанному жемчугу отроки, обходящие их с сосудами из хрусталя и серебра, а в супруги им даны черноокие и благоуханные девы-гурии, красотой сравнимые с яхонтами и жемчугами. Рядом с ними находятся и их жены, к которым чудесным образом вернулись молодость и невинность.
   Позже, в послекоранической литературе, рай джанна становится все более сложным и описывается как многоэтажная пирамида, увенчанная «крайним лотосом».
   Но было в исламе и земное воплощение райских кущ – это сад, вечный сад жизни, олицетворявший собой мир и вбиравший в себя всю тайнопись прошлого, настоящего и будущего. Пространство сада символически присутствовало и в сердце человека, и в метафизической глубине мироздания. Для изощренного мистического сознания именно сад служил той областью, где человек мог обнаружить и впитать в себя божественную мудрость, и потому возделывание сада становилось еще и образцом совершенствования собственного внутреннего мира.
   Вместе с исламом в Индию пришел новый тип сада, заимствованный из Ирана. В культуре иранцев сады играли ни с чем не сравнимую роль, уходя корнями в глубокую древность.
   Кир, основатель персидской империи в VII–VI веках до н. э., считается едва ли не первым из известных нам персидских садоводов. Он прекрасно владел всеми тонкостями этого искусства и посадил сад в Сардах, столице древней Лидии. Иногда именно ему приписывают авторство планировки шахар-багх, легшей в основу персидских садов, хотя регулярные сады, видимо, существовали задолго до него. По легенде, его потомок Ксеркс I, направляясь в Сарды, был так восхищен чинарой, посаженной Киром I, что развесил на ее ветвях золотые цепи и браслеты, прежде чем двинуться дальше. И позже на протяжении всей истории иранцев сады составляли их особую славу.
   Мусульмане воспринимали сад как модель идеального космоса, и потому он создавал глубокое, мистическое ощущение связи с природой. Соответствующий идеалу сад строго следовал геометрическому плану и принципам соразмерности всех составляющих его элементов. Он был ориентирован по четырем сторонам света, рассекался четырьмя каналами, и ему была присуща та строгая четырехчастная структура, которая сразу же отсылала к многозначной и глубокой символике космоса.
   Многие садовые растения, производя впечатление природной естественности, имели при этом глубокое символическое значение. Прямоугольные участки засаживались, как правило, фруктовыми деревьями одного сорта – гранатами, абрикосами, миндалем, вишнями, сливами, а их границы определяли ряды тополей или платанов.
   Рядом с прямыми каналами сооружали водоемы сложных очертаний, склоны холмов украшали террасами с водяными каскадами, землю покрывали коврами цветов. В центре сада, на пересечении главных аллей, часто строили бе седку, павильон или даже дворец, но в любом случае архитектурные формы были открытыми и обеспечивали циркуляцию воздуха, а интерьеры были внутренне связаны с садовым окружением.
   Сад служил прекрасным фоном и для возвышенных размышлений, и для любовных сцен, и для отдыха изнеженных знатных юношей и девушек. Роскошный сказочный сад часто можно увидеть на восточных миниатюрах: реальность сливается в нем с вымыслом и символикой, а природа как нигде выявляет свои животворные силы.
   Образцам персидских садов шахар-багх следовали арабские халифы, возводившие с IX века сады во славу Корана и стремившиеся создавать совершенные по композиции сочетания пространства, воды, растительности и архитектурных сооружений. Их заимствовали Великие Моголы, добавив к садам шахар-багх дополнительные элементы, почерпнутые из индуизма и суфизма.
   Садами увлекался Захир уд-дин Мухаммадшах Бабур, положивший начало Могольской империи. В миниатюрах, иллюстрирующих его произведение «Бабур-наме», изображен один из многих созданных им садов, Баг-э-вафа, на фоне покрытой снегом горы и сам Бабур, то наблюдающий за работой садовника, то любующийся созданными им водоемом и садом, то принимающий посла в садовом павильоне. Он писал: «В мои намерения входило всюду, где бы я ни устраивал свою резиденцию… создавать элегантный сад регулярной планировки».
   О выращивании новых растений и разведении новых пород деревьев он писал с не меньшей гордостью, чем о своих блистательных военных победах. Считается, что именно он привез в Индию благоуханную персидскую розу. В индийских садах Моголов розовые кусты и сливовые, персиковые и абрикосовые деревья соседствовали с финиковыми и кокосовыми пальмами, олеандрами и жасминами, манговыми и тамариндовыми деревьями.
   Индийские мусульмане создавали в середине сада монументальные усыпальницы, где усопшие обретали вечный покой. Сады-мавзолеи создавались для того, чтобы души умерших правителей покоились в мире и благоухании. Известны два мавзолея-сада, построенных потомком Бабура Акбаром. Один из них – усыпальница Хумаюна, возведенная в 1565 году и окруженная садом в стиле шахар-багх; его первоначальная планировка полностью сохранилась.
   Эта гробница с садом послужила прообразом для знаменитого Тадж-Махала. Белую как облако и сверкающую как жемчужина надгробную усыпальницу император Шах-Джахан построил для своей любимой жены, несравненной Мумтаз-Махал. Родив ему четырнадцатого ребенка, она простилась с жизнью в 1631 году в возрасте всего лишь тридцати восьми лет.
   Шах-Джахан был в это время в походе в Южной Индии. Вернувшись, он решил увековечить память возлюбленной и построить непревзойденный по красоте мавзолей, равного которому не было, нет и не будет в мире. Проект Тадж-Махала следовал рисунку суфийского мистика Ибн ал-Араби «План собрания в день Страшного суда». В этом случае гробница символизировала трон Аллаха, а сады выполняли свои символические функции.
   Стены усыпальницы были возведены на высокой квадратной платформе, и их кристально-белый мрамор сверкал на фоне яркой зелени молодого парка, разбитого вокруг Тадж-Махала. Надгробный памятник напоминает диковинный волшебный цветок, выросший в этом дивном саду. В разные часы дня мрамор меняет цвет в потоках света, льющегося с неба. А ночью, в волшебном лунном сиянии, он кажется ожившей мечтой или сновидением; его купол будто парит в небе. Недаром в Индии его назвали «облачком, отдыхающим на воздушном троне».
   Весь ансамбль обнесен стеной из красного песчаника, украшенной парадными порталами. Сад возделан на территории, разделенной на четыре части. Он не вполне соответствует традиции, так как в центре его вместо беседки, павильона или гробницы находится длинный мраморный бассейн.
   В отличие от других сооружений, которые обычно помещались в центре сада, Тадж-Махал расположен в самом его начале. Водные каналы как символы четырех райских рек делят всю территорию на четыре небольших райских садика, которые, в свою очередь, делятся на партерные клумбы. Вдоль канала с фонтанами высажены кипарисы, и очертания их крон гармонируют с куполами четырех минаретов мавзолея.
   Одним из прекрасных творений Шах-Джахана является также сад Шалимар в Лахоре, разбитый в 1637 году под руководством Али Мардан-хана. Он состоит из трех постепенно спускающихся вниз террас, прорезанных каналами и декоративными водоемами с сотнями фонтанов, наполняющих воздух приятной влагой. На центральной террасе устроен огромный водоем, окруженный с трех сторон мраморными павильонами, а к помосту в центре ведет узкая каменная лестница.
   Повсюду в саду – павильоны и летние домики из мрамора и красного камня. Зеленая листва, белый мрамор, журчание воды, освежающая прохлада – все создает чарующее зрелище. Эти три участка, как и другие, не сохранившиеся, символизируют разные ступени исламского рая.
   На восточной стороне сада некогда были расположены императорские купальни, а там, в четырех залах, украшенных арками, находились великолепные бассейны с подогретой водой.
   В саду были сооружены и великолепные дворцы для жен великого правителя. Эта часть сада, именуемая Кхаваспура, соединялась с другой, Фархат Бакхш, что значит «доставляющая радость». Здесь могли находиться только женщины и евнухи, мужчинам же доступ туда был закрыт: проход охраняли армянские и татарские солдаты, а узорная мраморная решетка отделяла эту часть сада от его остальной территории.
   На коврах и шелковых подушках нежились шахские жены, вдыхая напоенный ароматом роз воздух. Танцовщицы развлекали их песнями, плясками и сладкозвучной игрой на музыкальных инструментах, рабыни разносили ледяной шербет в серебряных вазах, гранаты и виноград на золотых подносах…
   Шалимар пострадал в последней четверти XVIII века, когда Могольская империя пала и в Пенджабе начались беспорядки. Мраморные плиты разбирали и отправляли в Амритсар на строительство Золотого храма сикхов, медь фонтанов распродавали на базарах, редкие цветы вытаптывали.
   После освобождения Пенджаба от англичан правительство Пакистана, на территории которого находится Шалимар, отчасти восстановило сад, и сейчас он очень популярен у туристов.

Цитадель Моголов

   Отблесками небесного рая служили не только сады. Свет райского блаженства отражался и в некоторых творениях исламского зодчества.
   Мусульманские правители обычно начинали строительную деятельность в Индии с возведения своих укрепленных резиденций, вокруг которых вырастали поселки обслуживающих их ремесленников и торговцев. Когда правитель переезжал или умирал, город быстро пустел и превращался в руины, если только не становился центром паломничества или знаменитым торговым центром.
   На территории Дели сохранилось семь таких ставок-резиденций, в разное время построенных мусульманскими владыками. Последний из них, Шахджаханабад на территории Старого Дели, носил имя императора Шах-Джахана. Он возводил его как «земной рай», выбрав для него, как и для строительства знаменитого Тадж-Махала, берег реки Джамны.
   Цитаделью Моголов стал Красный форт. Во время британской колонизации вплоть до 1947 года, когда была провозглашена независимость Индии, здесь располагался английский гарнизон. Именно здесь, в Красном форте, 15 августа был отпразднован первый День независимости Индии. С тех пор каждый год премьер-министры произносят торжественные речи по случаю празднования Дня независимости в этом памятном историческом месте.
   Красный форт считается самым величественным и прекрасным памятником индийской столицы. Стиль со сложными геометрическими композициями, в котором выдержано это сооружение, носит имя императора – шахджехани. Стены крепости, сложенные из красного песчаника, огораживают огромную территорию форта, раскинувшегося на три с половиной квадратных километра.
   Здесь сохранились изумительные по красоте ансамбли мраморных дворцов и павильонов, изящ ных мраморных бассейнов и зеленых газонов и деревьев. Здания покрыты затейливой резьбой и инкрустированы полудрагоценными камнями. Осматривая их, можно составить впечатление о той изощренной изысканности и утонченной роскоши, которая окружала мусульманских владык, создавая иллюзию райского блаженства.
   По пышности и богатству двор Шах-Джахана превосходил все предыдущие. Он был и центром религиозной и культурной деятельности, куда тянулись ученые и поэты, музыканты и художники в поисках славы и почестей. Одно из самых примечательных сооружений Красного форта – Диван-и-Ам, мраморный зал, приподнятый на невысокой каменной террасе, предназначенный для публичных императорских церемоний. Каждое утро здесь проходил дарбар, то есть императорская аудиенция.
   В центре зала высится беломраморное ложе для императора, рядом с которым стоял шатер, расшитый золотом, жемчугом и драгоценными каменьями. Мимо императора торжественно шествовали всадники на роскошно убранных конях, а за ними следовали слоны в расшитых золотом попонах. Шах-Джахан выслушивал сообщения об увеселениях, уже прошедших или намеченных на будущее, любовался диковинными животными, пойманными во время охоты, а затем приступал к государственным делам: принимал послов, слушал доклады визиря и министров и т. п.
   Для частных аудиенций предназначался другой зал, Диван-и-кхас. Здесь император принимал своих министров и знать. Видимо, слова были бессильны для описания красоты этого зала, потому что на одной из колонн выбита надпись: «Если где-нибудь существует рай, то он здесь, он здесь…»
   В глубине зала некогда стоял легендарный Павлиний трон из чистого золота, изготовленный по приказу могольского императора Шах-Джахана. Его назвали так потому, что он был оформлен фигурами павлинов: два павлина из золота, драгоценных камней и эмали украшали спинку трона. По два павлина были изображены и на каждой из двенадцати изумрудных колонн, которые поддерживали роскошный балдахин.
   Их хвосты, сделанные из тончайшей проволоки и драгоценных камней, переливались, как у настоящих павлинов, а глазами служили настоящие крупные бриллианты.
   Возможно, Шах-Джахана воодушевлял образ павлина, стража райских ворот, или иранское предание о том, как два павлина стоят по обе стороны древа жизни. В спинку трона был вделан самый большой алмаз мира – прославленный Кохинур, «гора света».
   Этот сказочный образец виртуозного ювелирного искусства, ставший символом безграничной власти императора, создал Джилани, иранский камнерез, один из самых прославленных ювелиров в истории Индии, служивший при дворе Шах-Джахана. Говорят, будто мастер трудился над троном семь лет, а расходы на его творение превысили затраты на строительство мавзолея Тадж-Махал.
   Павлиний трон буквально ослеплял всех, кто его видел, необыкновенной красотой и сиянием драгоценных камней. Шах-Джахан любил восседать на нем, встречая важных гостей дворца. Его голову украшал парчовый тюрбан, к которому бриллиантовым аграфом был прикреплен султан из перьев.
   Сокровища Моголов, которые они взимали в качестве дани от покоренных народов или захватывали во время войн, были несметны. Трудно даже вообразить себе россыпи изумрудов, алмазов и рубинов, обилие золототканых материй, роскошную мебель и другие предметы обихода, которыми они владели. Говорят, будто опись хранившихся в сокровищнице предметов занимала двадцать четыре тысячи томов.
   Эти сокровища были разграблены в 1739 году персидским правителем Надир Шахом. Чтобы вывезти их в Персию, ему понадобился караван из двадцати одного верблюда. Редчайшие драгоценности разошлись по всему миру.
   Многие алмазы из сокровищницы Моголов были бесследно утрачены, однако некоторые сохранились до наших дней, обрастая легендами. Так, алмаз «Шах» висел как талисман над троном Великих Моголов. Его видел там француз Тавернье, торговавший в Индии драгоценными камнями. Искусные ювелиры выгравировали на гранях этого алмаза имена бывших владельцев.
   В 1829 году он попал в Россию из Персии как выкуп за кровь русского посла А. С. Грибоедова, убитого в Тегеране. В нашу страну попал и алмаз, известный как «Орлов», который Шах Надир вывез из Индии и украсил им свой трон. Григорий Орлов купил этот камень у банкира и подарил его Екатерине Великой; он украсил скипетр российских императоров и сейчас хранится в Алмазном фонде. А бесценный алмаз Кохинур оказался в Англии.
   Но вернемся в Красный форт. Завершив государственные дела, Шах-Джахан удалялся в беломраморный Кхас-Махал, свою личную резиденцию со спальнями и молитвенными залами. Жены и наложницы императора жили во дворце Ранг-Махал, где потолок был сделан из чистого серебра. Позже, когда империя клонилась к закату и казна пустела, его пришлось переплавить на монеты. В центральном дворике под стеклянной крышей был устроен фонтан в виде беломраморного цветка лотоса, по лепесткам которого струилась вода.
   Рядом с дворцом Ранг-Махал возвышалась беломраморная узорчатая Жемчужная мечеть – Моти-масджид, построенная преемником Шах-Джахана Аурангзебом. Прямоугольник из черного мрамора, вделанный в пол главного зала, выполнен в виде молитвенного коврика. Мечеть очень эффектно смотрелась на фоне Хайят Бакхш Багх, Сада, дарующего жизнь. В его зелени прятались Зеркальный дворец, беломраморные павильон и бассейны и благоухающие цветники с зелеными полянами, где протекал Нехр-и-Бишт, Райский поток.
   Напротив Красного форта высится самая грандиозная в Южной Азии мечеть Джама Масджид, также построенная Шах-Джаханом. Она служила «сердцем» Шахджаханабада и до сих пор сохраняет свою важную роль. Здесь по пятницам и во время религиозных праздников собираются тысячи мусульман, чтобы вознести молитву Аллаху – зрелище впечатляющее и незабываемое.

Глава VII
«Свобода – это состояние ума»

   Картина религиозного космоса Индии была бы неполной без еще одной краски – так называемого «религиозного нигилизма», или «религиозного негативизма». Этот термин придумал наш отечественный философ и культуролог Г. С. Померанц, считая его синонимом знакоборчества. Как ни парадоксальным это кажется на первый взгляд, но «религиозный нигилизм» – такая же законная, хотя и несколько необычная форма духовной жизни, как привычное нам богопочитание в вероучениях, так или иначе связанных с Ветхим Заветом, то есть в иудаизме, христианстве и исламе.
   Подобный нигилизм существовал в Индии издавна Созерцание пустоты, сосредоточение на ничто вызывает захватывающее эмоциональное состояние, не сравнимое ни с каким другим опытом. Оно вполне может быть признано религиозным созерцанием. Но, присутствуя в виде нигилистической тенденции, оно редко принимает вид завершенного и обозначенного каким-либо термином явления.
   Очевидно, периоды выраженного религиозного нигилизма рано или поздно наступают в истории практически каждой религии, когда старые боги оказываются поставленными под сомнение и людям предлагается «совлечь с себя ветхого Адама» – как правило для того, чтобы тут же облечься в нового. Обычно это случается во время социальных или религиозных кризисов: нигилистические тенденции, почти всегда подспудно присутствующие, в такие периоды надломов могут превратиться даже в мощное течение и серьезный исторический фактор, влияющий на судьбу если не целой страны, то отдельных людей или групп.
   Так случилось и с модернистским нигилизмом, волна которого поднялась в Европе и Америке примерно в середине прошлого века. Стремясь отказаться от Бога, но не в силах расстаться с религиозным значением личности, западный нигилизм существовал вместе с атеизмом, но не смешивался с ним. Докатившись до Востока, эта волна встретилась здесь с традиционными формами негативизма.
   Одной из самых ярких фигур, порожденных этой встречей, стал Джидду Кришнамурти, религиозный нигилист и «западновосточный» философ. Он выражал самое непочтительное отношение ко всему традиционному и пытался склонить людей к самостоятельному преобразованию своей психологической природы, без привязанности к каким-либо религиозным или философским традициям или признанным авторитетам.
   Кришнамурти полагал, что традиция предназначена для людей внутренне зависимых, для бескрылых подражателей, не способных на самостоятельные мысли и действия. Он был уверен, что ум, движущийся по проторенным тропам, не способен открыть для себя ничего нового.
   С ним трудно не согласиться. Осознанно или нет, добровольно или по принуждению, люди всегда стараются приспособиться к той или иной традиции.
   Следуя ее указаниям, они нередко изменяют своему предназначению и становятся не более чем копиями того, чем они на самом деле могли бы стать. Сам же Кришнамурти восставал против всяких авторитетов и не считал себя связанным ни с какой традицией. Однако вокруг него стихийно возникло новое духовное движение, и многие считали его своим духовным наставником.
   Пожалуй, Кришнамурти мог появиться только в такой стране, как Индия, богатой самыми разнообразными религиозными традициями и гордящейся их длительной, многовековой непрерывностью. Но настоящую популярность его учение получило на Западе.

Новый мессия

   Кришнамурти был беспощадным ниспровергателем основ: он категорически считал всякую религиозную традицию обманчивой и ненужной, а внешние формы религии называл бесполезными костылями. Он нисколько не сомневался в том, что у каждой традиции всегда заготовлено множество ловушек, но, как правило, они обнаруживаются лишь в конце пути.
   «Традиционный подход предполагает движение от периферии внутрь, к центру, с тем, чтобы со временем, в результате практики отречения, постепенно прийти к этому внутреннему цветению, к этой внутренней красоте и любви, – фактически же при таком подходе делается все, чтобы стать ограниченным, мелким и нич тожным… Наблюдая этот процесс, спрашиваешь себя, а не существует ли совершенно иного подхода, то есть не является ли возможным рывок от центра?» – размышлял Кришнамурти. Он был убежден, что именно вследствие традиционного подхода к духовному миру наш ум становится тупым, нечувствительным и невосприимчивым; он механически следует тем предписаниям, которые гарантируют удобную духовную жизнь, без особых проблем, но и без внутреннего роста.
   Обращаясь к религиозному прошлому своей страны, он находил там множество подтверждений своим взглядам. «На протяжении всей истории идеологи и религиозные лидеры заверяли нас, что если мы будем совершать определенные ритуалы, повторять определенные молитвы или мантры, приспосабливаться к определенным образцам, подавлять наши желания, контролировать наши мысли, делать возвышенными наши страсти, ограничивать наши аппетиты и воздерживаться от потакания сексуальным потребностям, тогда мы, истерзав в достаточной мере свой ум и тело, обретем нечто за пределами этой короткой жизни, – писал он. – И это то, что делали миллионы так называемых религиозных людей на протяжении веков, либо в одиночестве, уходя в пустыню, в горы, в пещеры, странствуя от деревни к деревне с кружкой нищего, либо объединившись в группу, уйдя в монастырь, принуждая свои умы приспосабливаться к установленному образцу. Но измученный, сломленный ум, ум, который хочет бежать от всякой суеты, который отрекся от внешнего мира и сделался тупым из-за дисциплины и приспособления, – такой ум, как бы долго он ни искал, найдет лишь то, что соответствует его собственным искажениям».
   Итак, пути, предлагаемые религиозными традициями, иллюзорны, они ведут в тупик. Их следует избегать, а еще лучше – совсем отвергнуть. Но что можно предложить взамен? На этот вопрос Кришнамурти ответил всем образом и стилем своей жизни: именно она стала едва ли не главным аргументом его духовно-этического учения.
   Что же подталкивало Кришнамурти к религиозному нигилизму? Истоки его ранних духовных исканий связаны, как ни странным это может показаться, с теософским мистицизмом. Популярное в то время Теософское общество, основанное в 1875 году в Америке оккультисткой Е. П. Блаватской и ветераном американской Гражданской войны Г. С. Олкоттом, в 1882 году перенесло свой центр в Адьяр, красивое предместье Мадраса в Южной Индии.
   Основатели общества жили ожиданием скорого прихода Мирового Учителя, Мессии, и ставили своей целью подготовить человечество к этому великому событию, сформировав «ядро универсального человеческого братства». Они искали человека, в котором мог бы на земле воплотиться новый Учитель мира, живой Майтрейя, Будда грядущего, предыдущим воплощением которого теософы считали Иисуса Христа. Теперь великий Мессия вновь должен явиться на землю, чтобы еще раз наставить заблудших людей на путь истинный. Они не сомневались: он придет! И это свершится очень скоро!
   По воле провидения в тех же местах, в небольшом южноиндийском городке Маданапалле между Мадрасом и Бангалором 12 мая 1895 года родился Джидду Кришнамурти. Впрочем, дата его рождения спорна, и в некоторых справочных изданиях приведен 1891 год. Дело тут не в ошибке, а в безразличии индийцев к точным датам. «В Индии возраст значит меньше, чем на Западе, и его не записывают, – говорил позже Кришнамурти. – Согласно моему паспорту, я родился в 1897 году. Но я не могу ручаться за точность этого».
   Джидду был восьмым ребенком в небогатой семье брахмана телугу, одной из крупных дравидский народностей. Его отец Нараяна Кришнамурти, член Теософского общества, работал мелким служащим в штаб-квартире в Адьяре. Маленького Джидду считали весьма посредственным ребенком; он и сам признавался, что у него плохая память на то, что называется физической реальностью.
   К тому же он в два года чуть не умер от малярии и позже страдал от ее приступов, а потому долго не мог ходить в школу. Он был так слаб физически, что ему предрекали скорую смерть. И хотя астрологи предсказывали Джидду великое будущее, кажется, ничто не предвещало грядущего величия в хрупком, болезненном, впечатлительном и рассеянном мальчике, совсем не склонном к учению.
   У Джидду рано проявился дар ясновидения, не такая уж редкость для Индии. Так, после смерти сестры он часто видел ее в саду. Когда умерла его мать, он видел и ее. С детства на него оказывали необычайно глубокое воздействие образы религиозного искусства. Впоследствии он вспоминал: «Когда я был маленьким мальчиком, я часто видел Кришну с его флейтой… Мать… много рассказывала мне о Кришне, и я создал в моем уме образ Кришны, играющего на флейте, – со всем благоговением, всей любовью, всеми песнями, всем восторгом, – вы не представляете себе, какая это потрясающая вещь для мальчиков и девочек Индии».
   Потом все другие образы оттеснил образ Будды. Порой мальчик был так поглощен своими захватывающими видениями, что не замечал, когда в доме не было еды.
   На него обратили внимание теософы. Ч. Ледбитер, бывший пастор Англиканской церкви, был поражен красотой Джидду и его необыкновенной аурой, в которой совсем не был выражен эгоизм. В нем-то, в этом странном мальчике, тео софы и увидели ожидаемого великого мессию, окружили почитанием и сделали маленьким божком.
   Итак, человек для выполнения высокой миссии был найден. Но, казалось, самого Кришнамурти это ничуть не трогало. У него были совсем другие желания: «Я всегда в этой жизни и, возможно, в прошлых жизнях хотел одного: уйти, уйти от печали, уйти от уз, открыть моего гуру, моего возлюбленного… соединиться с ним так, чтобы никогда не быть особым существом со своей обособленной самостью».
   Тем временем в 1891 году умерла Е. П. Блаватская, а в 1907-м скончался и Г. С. Олкотт, первый президент Теософского общества. Его место заняла энергичная и волевая Анни Безант, которая с большим воодушевлением покровительствовала Кришнамурти, в то время как Ледбитер готовил из него будущего оккультиста и считал своим лучшим учеником. Занимаясь с Кришнамурти эзотерическими практиками, Ледбитер установил, что в предыдущей жизни тот носил имя Алкион (Алцион). Именно под этим псевдонимом вышла в свет первая книга Кришнамурти «У ног Учителя», сразу завоевавшая популярность. В ней он делился знаниями, полученными во время своих эзотерических упражнений.
   Обычные науки Джидду по-прежнему давались плохо, тем не менее его обучали многим дисциплинам, среди которых главным был английский язык. Позже он стал языком его бесед и проповедей, а родной телугу он в конце концов забыл. Отец юноши, испугавшись, что теософы отвратят сына от родной религии, индуизма, потребовал его назад, но теософы затеяли шумный процесс об опеке, выиграли его и увезли Кришнамурти в Англию. Его заботливой попечительницей стала Анни Безант. После нескольких безуспешных попыток Джидду поступить в Оксфордский университет он получил прекрасное домашнее образование. О необычном индийском юноше все чаще говорили как о новом мессии.

Орден Звезды на Востоке

   В 1911 году Анни Безант создала международный Орден Звезды на Востоке. Шестнадцатилетний Кришнамурти был провозглашен его главой. Орден быстро превратился во влиятельную организацию с основными центрами в Индии, Голландии, США и Австралии. В 1912 году теософы официально признали Кришнамурти мессией. Отныне его судьба тесно переплелась с судьбой Ордена, главной задачей которого было оповещать народы мира о приходе Мирового Учителя и содействовать их благополучной встрече с ним. Орден быстро приобретал популярность и даже получал значительные материальные ценности, в том числе и недвижимость по всему миру. Число его адептов неуклонно росло.
   Чем же в это время занимался Кришнамурти? Время от времени он выступал с лекциями и беседами в разных аудиториях и рассказывал о своем понимании жизни. Как ни странно, он увлекался техникой; мог разобрать и собрать часы. Он обнаружил у себя дар врачевателя, но не развивал его. Чаще всего юноша по-прежнему предавался глубоким созерцаниям, пытаясь осмыслить их в духе теософской теории.
   Кришнамурти получил посвящение – ритуал, оказавшийся для него очень болезненным и вызывавший почти невыносимую физическую боль. Позже он сам написал об этом отчет и закончил его так: «Я безгранично счастлив от того, что я увидел. Никогда такое не повторится.
   Я пил чистую, прозрачную воду из источника жизни, и жажда моя утолена. Никогда более не буду мучим жаждой. Никогда более не буду пребывать во мраке; я увидел Свет. Я прикоснулся к состраданию, излечивающему печаль и страдание; не для себя – для мира. Я стоял на вершине горы и лицезрел огромные сущности. Я увидел ве ликолепный, излечивающий Свет. Источник правды открылся мне, мрак рассеялся. Любовь во всем своем величии наполнила сердце; мое сердце никогда не сможет закрыться. Я пил из источника Радости и вечной Красоты. Я упоен Богом!»
   Подробнейшим образом Кришнамурти описал и свое новое восприятие мира: отныне он словно растворялся во всех окружающих его вещах и явлениях. Видя, как мужчина ремонтирует дорогу, он сам был и этим мужчиной, и камнем, который тот разбивал, и киркой, которой работал. Он воспринимал как неотъемлемую часть самого себя и травинку, и насекомое, и дерево, и пыль, и любой звук: «Я был во всем, вернее, все было во мне, живое и неживое, гора, червяк, все, способное дышать».
   Это потрясающее, всеохватывающее ощущение целостности бытия, когда настоящее освобождено от всяких следов прошлого и от ожидания будущего, старые европейские мистики называли «вечным теперь» – чистое настоящее, не омраченное воспоминаниями или мечтами.
   Джидду мог часами стоять неподвижно и рассматривать камень, дерево или реку. Он воспринимал каждый отдельный момент, не пытаясь включить его в какую-либо систему, – именно этому он будет потом учить своих учеников. Кришнамурти жил в этом «вечном теперь», глубоко погрузившись в свой внутренний мир, предаваясь созерцанию чарующих видений и не замечая той шумихи, рекламы и суеты, которую подняли вокруг него теософы.
   Но исподволь между ним и его теософским окружением назревал конфликт. Впрочем, этого следовало ожидать. Примерно с 1923 года Кришнамурти активно встречался с разными людьми и испытывал новые впечатления. В результате у него стало складываться собственное отношение к миру, которое далеко не всегда соответствовало ожиданиям теософов. Они все еще продолжали видеть в нем мессию, но сам Джидду был отнюдь не склонен воспринимать себя как сосуд, содержащий истину, как беспрекословный авторитет и принимать подобающее этому статусу пышное почитание.
   «Если вы отправляетесь на поиски истины, – говорил он, – вы должны уйти далеко за рамки ограниченного человеческого разума и сердца и открыть ее для себя – ту Истину, которая в вас самих. Гораздо сложнее сделать целью жизнь как таковую, чем иметь посредников, гуру, которые неизбежно отойдут от Истины, предав ее в конечном итоге… Я говорю, что освобождение можно обрести на любой ступени эволюции, если человек имеет понимание, а поклоняться этим этапам, как делаете вы, не существенно… И не ссылайтесь на меня в качестве авторитета. Я отказываюсь быть вашей опорой. Я не могу быть заключенным в клетку вашего поклонения».
   При всей глубокой поглощенности своим внутренним миром Кришнамурти не мог оставить без внимания унию теософов с национальным Конгрессом: Анни Безант играла значительную роль в национально-освободительном движении в Индии, подвергалась репрессиям властей, а в 1917 году даже была избрана председателем ежегодной сессии Индийского национального конгресса.
   Кришнамурти был внимателен и к событиям мировой истории, в частности к Первой мировой войне, которая тем временем происходила, и к Октябрьскому перевороту в России. Не тогда ли родились мысли Кришнамурти о сходстве политических партий и религиозных организаций, довольно часто мелькающие в его позднейших беседах? Правда, все эти события до определенного периода отходили на периферию его жизни. Ее центром по-прежнему оставались всепоглощающие мистические переживания.
   Именно они и ускорили развязку. Перелом в судьбе и взглядах Кришнамурти произошел в конце 1920-х годов. Созерцая образы, в которых теософы учили его прозревать прежние воплощения, он особенно часто видел Будду в желтых одеждах. В один прекрасный момент он почувствовал, что между ним и представляемым образом Будды нет больше различия.
   Анни Безант была в восторге. Она писала: «Вновь сошел Бо же ственный дух на человека, Кришнамурти… В течение прошлого года, с 28-го декабря 1925 г., когда Христос говорил через него семи тысячам человек в Индии, он стал быстро меняться и превратился из юноши, каким был, в мужа, полного достоинства, силы и власти. Знавшие его здесь больше года тому назад замечают превращение его из застенчивого, сдержанного юноши в человека, излучающего любовь и счастье. ‹…› В нем человечество было восхищено в Божественность, и мы увидели его славу, полную благодати и истины. Дух сошел и пребывает на Нем. Мировой учитель здесь».
   Потом Кришнамурти в своих видениях прошел сквозь Будду, его образ рассеялся. Мир открылся ему в новом виде, и теперь он совсем не совпадал с учением теософов. «Нет никакого бога, – заявил он, – кроме человека, ставшего совершенным». Теперь он был уверен: «Про светление – это открытие истинной ценности каждой вещи». Кришнамурти понял, что Криш на, Будда, Христос – не более чем проекции его сущности.
   Так Кришнамурти вышел за рамки организованной религии. Отныне он перестал с прежней яркостью переживать известные религиозные образы и символы. Теперь для него приобрели духовную значимость мирские события.
   В связи с пережитым Кришнамурти рассказывал следующую притчу: «Однажды ученик пришел к отшельнику и попросил его открыть истину. Тот толкнул ученика в пещеру и велел углубиться в созерцание: „Через год ты увидишь наставника“, – сказал он ученику.
   Прошел год, и ученик увидел наставника. Тогда учитель велел упражняться еще год, и тогда наставник заговорит. Через год наставник заговорил. „Теперь слушай в течение года, что наставник говорит тебе“, – сказал учитель. И ученик в течение года слушал наставника. По прошествии третьего года отшельник сказал ученику: „Ты жил с наставником и слушал его поучения. Теперь сосредоточься еще глубже, пока не останется никакого наставника. Тогда ты узнаешь истину“».
   Отношения между Кришнамурти и теософами становились все более напряженными: теперь Кришнамурти говорил и делал совсем не то, чего от него ожидали теософы, тем не менее Анни Безант в 1927 году сделала громкое заявление для «Ассошиэйтед Пресс» под названием «Учитель Мира здесь».
   Конфликт «коричневого мессии» и теософов продолжался два года, но Кришнамурти так и не смог убедить их в своей правоте. Разрыв становился неминуемым. И он произошел. 3 августа 1929 года в присутствии Анни Безант и еще трех тысяч членов Ордена Кришнамурти отказался от своего звания и вернул все пожертвованные этой организации материальные ценности их первоначальным хозяевам.
   Он провозгласил: «Я убежден, что Истина – страна без дорог, к ней нельзя приблизиться каким-либо путем – ни через религию, ни через секту. Такова моя точка зрения, которой я придерживаюсь полностью и безоговорочно. Если вы сразу поймете это, то убедитесь, что организовать веру невозможно. Вера глубоко индивидуальна, ее нельзя и не должно организовывать.
   Если так происходит, она умирает, кристаллизуется, становится убеждением, вероисповеданием, религией, навязываемой другим. Именно это и пытаются сделать во всем мире. Истина сужается, становясь игрушкой в руках слабых, для тех, кто на мгновение недоволен судьбой. Истину нельзя спустить, напротив, к ней надо подняться. Нельзя принести горную вершину в долину… Вот в этом первая причина… почему Орден Звезды необходимо распустить».
   Второй серьезной причиной Кришнамурти считал вред всякой организации вообще. Рано или поздно она становится бременем и не дает развиваться неповторимой уникальности человека. Он заявил, что не хочет принадлежать ни к одной организации духовного плана и что по-настоящему его заботит лишь одна вещь – свобода человека.
   Он убеждал теософов: «Ко гда Кришнамурти умрет, – а это неизбежно, – вы создадите религию, ваши умы займутся составлением правил, потому что личность, Кришнамурти, представляет для вас истину. И вы построите храм, заведете там церемонии, будете придумывать фразы, догмы, системы – и создавать философии. И если вы построите великое здание, опирающееся на меня, на личность, вы будете пойманы в этом доме, в этом храме, и вам понадобится другой учитель, чтобы прийти и выгнать вас из храма, выбить из вас эту узость, освободить вас. Но человеческий дух таков, что вы создадите другой храм вокруг него, и так будет дальше и дальше».
   Роспуск Ордена стал большим ударом для Анни Безант и всего Теософского общества. Но Кришнамурти был непреклонен: «Это не моя забота создавать новые клетки или новые украшения для этих клеток. Единственная моя забота – сделать людей свободными».
   Позже он обратится к теософам: «Восемнадцать лет вы готовили меня на роль человека, который должен изменить вашу жизнь и ваше понимание, но все свелось к тому, что вместо старого бога и старой религии поставили новых. Вы все еще пользуетесь внешними формами религии как костылями, и они все еще мешают вам и ограничивают ваши действия».
   Анни Безант не оставила его и после роспуска Ордена Звезды, хотя это было крушением всех ее сокровенных надежд. Многие теософы и члены распущенного ордена по-прежнему боготворили Кришнамурти и верили в его высокое призвание. Как и раньше, их привлекал его своеобразный психический склад и склонность к глубоким экстатическим переживаниям.
   Этот год – 1929-й – стал годом рождения нового философа Джидду Кришнамурти, хотя он и не любил слова «философия».

Беседы Кришнамурти

   После разрыва с Орденом Звезды на Востоке Кришнамурти переехал в Америку и до 1947 года находился в Калифорнии. Америка стала местом его постоянного жительства. У него уже была сложившаяся репутация живого бога, и многие европейские знаменитости считали его своим духовным наставником.
   Некоторые биографы Кришнамурти приводят историю о том, как местный шериф однажды арестовал группу «бродяг» во главе с Кришнамурти, устроившихся на пикник. Среди этих «бродяг» были Грета Гарбо, Чарли Чаплин, Бертран Рассел, Олдос Хаксли и другие известные люди. Бернард Шоу, встречавшийся с Кришнамурти в начале 30-х годов, назвал его самым прекрасным из всех человеческих существ, каких он когда-либо видел.
   Кришнамурти начал вести образ жизни стран ствующего философа. Он много путешествовал и ездил по всему миру, проводя свои дни либо в беседах с самыми разными людьми и в лекционных поездках, либо в созерцании.
   Его аудитория – в основном интеллектуальная верхушка среднего класса. Ни с кем другим Кришнамурти и не смог бы общаться, поскольку ходы его мысли были слишком сложны, а его свое образная эстетическая восприимчивость далеко не всем понятна. Несмотря на это он стал фокусом притяжения для тысяч людей. Фактически он сделался успешным восточным миссионером и создавал образ индийской культуры на Западе, как это делали и другие европейски образованные индийцы.
   Беседы о «проблемах жизни» стали его излюбленной формой общения с аудиторией. Проходили они весьма своеобразно, потому что Кришнамурти никогда не брал на себя роль всезнающего лектора, обучающего безмолвно внимающую ему аудиторию. Не был он и самоуверенным проповедником, безапелляционно изрекающим истины. Даже при большом скоплении людей, в больших аудиториях он умудрялся строить равноправный диалог и старался привести каждого слушающего к собственному пониманию проблемы.
   Красивый обаятельный индиец с располагающей внешностью и мягкой манерой поведения – его проникновенные беседы запоминались. Он как будто размышлял вместе с аудиторией, делал длительные паузы, помогая участникам беседы не теряться и двигаться вместе с ним в нужном русле. Он добивался, чтобы каждый из присутствующих смог сам увидеть суть проблемы, попытался проникнуть в нее, понять и найти выход.
   На его беседы приходили сотни людей. И хотя понимали они далеко не все, слушали его как зачарованные: так велико было обаяние его личности. Часто его беседы начинались с молчаливой паузы, которая производила сильное впечатление на аудиторию, хотя Кришнамурти и не ставил такой цели. Складывалось впечатление, будто он хочет уловить настроение пришедших его слушать и хочет соответствовать их ожиданиям. Он словно бы приглашал их к совместному поиску и выяснению истины.
   Иногда его беседа на чиналась с вопроса: «Интересно, с какой целью мы тут собрались?» или «Было бы хорошо, если бы могли установить подлинное понимание между рассказчиком и слушателями». Но случалось, он заранее знал тему беседы и уверенно формулировал ее в самом начале, например: «Сегодня я собираюсь говорить о знании, опыте и времени».
   Предметом бесед Кришнамурти обычно становились проблемы существования личности в мире, то есть примерно тот круг вопросов, которые обычно решают религия, философия и психология. Но он никогда не обсуждал догматы каких-либо учений, а старался подвести собеседника к той причине, по которой он следует той или иной вере, является сторонником какой-либо партии или придерживается каких-то устоявшихся стереотипов.
   Причины, как правило, оказывались одними и теми же. Они сводились к неумению самостоятельно познавать и признавать факты бытия, к боязни выступить против общественного мнения, к желанию чувствовать себя защищенным, быть значимым. При этом учителя, различные гуру или руководители партий оказывались ничуть не лучше своих последователей, потому что они находились во власти все тех же «фикций сознания».
   Кришнамурти много говорил об образовании и воспитании подрастающего поколения. Он считал важным не накопление знаний и развитие памяти, как это принято в наших школах, а помощь ребенку в становлении свободной и творческой личности, которая сможет воспринять и понять красоту мира и которую не испугают встречи с жизненными трудностями.
   Что же касается самого Кришнамурти, то он почти постоянно чувствовал себя непосредственно связанным с тем, что он называл реальностью, с целым по ту сторону частностей, и считал не просто возможным, а совершенно необходимым установить такую же связь для каждого человека. Все остальные вопросы для него оставались второстепенными, хотя их тоже надо было как-то решать. Но главное внимание, по его мнению, постоянно должно направляться к целостности бытия, к тому, что здесь и сейчас, к настоящему, к «вечному теперь».
   Он выступал против исторических религий, которые называл «организованными», – это системы, основанные на вере в их эффективность и требующие веры. Он говорил: «Организованные религии – это застывшие человеческие мысли, из которых мы сооружаем храмы и церкви. Они стали утешением для боязливых, опиумом для погруженных в горе. Но бог или истина намного глубже мысли или эмоциональной потребности». Впрочем, словом «бог» он пользовался редко – только в ряду с другими религиозными символами, и нередко в негативном смысле: «Мы усыпляем себя различными путями: бог, ритуалы, идеалы, алкоголь и т. д.».
   Истина (реальность, целое или как бы это еще ни называлось) может быть только открыта каждым самостоятельно и пережита – к этой идее Кришнамурти возвращался то и дело в своих беседах, хотя то, что он утверждал, не имело точного имени и называлось им по-разному.
   Он и своим словам, и отдельным высказываниям не придавал большого значения: «Понимание приходит в пространстве между словами, в интервале, прежде чем слово схватывает и офор мляет мысль», – говорил он. И не уставал повторять: «Понимание не придет со знанием. Оно приходит в интервале между словами, между мыслями, этот интервал – безмолвие, не нарушенное знанием; оно открыто, неуловимо и внутренне полно».
   Неслучайно в «Парижских беседах» Кришнамурти просит не записывать и не перечитывать его, а только слушать и сопереживать. Тогда логические противоречия теряют всякое значение. Он – настоящий мастер импровизации. Увлекаемый экстазом, он склонен к ярким и коротким высказываниям, но когда он время от времени пытается уточнить смысл какого-нибудь термина, то становится логичным до пе дантизма. При этом логика одной его беседы порой противоречит логике другой. Но, кажется, ни его самого, ни его слушателей это не смущало.
   Друзья предоставляли Кришнамурти кров и стол, оплачивали его поездки. Ему никогда не приходилось выполнять рутинную изматывающую работу, думать о деньгах или жить в стесненных обстоятельствах. По сути, он был аутсайдером, стоящим в стороне от всякого общественного бытия.
   В 1947 году, после объявления независимости Индии, он приехал на родину. Позже, вплоть до самой смерти в 1986 году, Кришнамурти ездил по всему миру и выступал перед многотысячными аудиториями. Он учил людей тому, что единственный способ разрешения мировых конфликтов – это революция собственного сознания, а вовсе не политика и не религия.
   В 1950-е годы Кришнамурти начал публиковать книги. Это были записи его бесед, эссе, стихи. В 1956-м начали выходить «Комментарии к жизни», за ними последовали «Эти проблемы культуры». В общей сложности было издано более двух десятков его книг. В последние годы его жизни появились и многочисленные видеозаписи бесед Кришнамурти. Но сам он не верил в то, что распространение видеокассет или чтение книг может принести кому-нибудь ощутимую пользу. Он полагал, что заблудившимся в дебрях жизненных проблем людям может помочь только личная беседа, совместное рассмотрение сути их проблем и обретение внутренней свободы через понимание причин этих проблем.
   И в самом деле, те, кто видел Кришнамурти, признавали, что эффект от восприятия его бесед не сравним с чтением их записанных текстов.

Начало мудрости – любовь

   Ром Ландау, человек разносторонних занятий, в 1934 году готовил к печати книгу, посвященную мистикам XX века. В ней он собирался писать и о Кришнамурти, а потому встретился с ним и провел несколько дней. Позже он признавался: «Иногда я просто не знаю, что писать о нем. Любая фраза звучит неубедительно и делает Кришнамурти прямой противоположностью того, что он на самом деле есть, – похожим на педанта или самодовольного ментора. Записанные на бумагу, его аргументы раздражают, а его ло гика не убеждает. И все же они звучат так истинно, когда он использует их в разговоре. Почти невозможно описать его, так много зависит от его личности и так мало – от того, что он го ворит».
   По мнению Ландау, Кришнамурти находился в «постоянном экстазе»; он всегда был погружен в свою собственную духовную глубину. Это психологическая сторона переживания того «вечного теперь», которое было знакомо Кришнамурти еще с детства. Подобное состояние считается присущим многим выдающимся мистикам. Красота мира – вот чем постоянно жил Кришнамурти, и эти впечатления никогда не прерывались надолго.
   Он совершал далекие прогулки по берегу океана, любовался горами, деревьями, закатом, испытывая «живое переживание внутренней открытости жизни», о котором много раз писал, и читал только художественную литературу: «Я читаю все, что кажется мне интересным: Хаксли, Лоуренса, Джойса, Андре Жида».
   В круг его чтения никогда не попадали газеты и журналы. Не было в нем и философских и научных трудов. «Я никогда не читаю авторов философского и подобного склада. Я не могу их читать. Очень жаль, но я просто не могу. Жизнь и реакция на жизнь – вот все, что меня интересует. Все теории внушают мне отвращение», – говорил он. Разумеется, ведь эти сухие теории так глухи к красоте мира! К тому же, по его словам, «ум человека является хранилищем застывших понятий и определенных, иногда суеверных представлений, и совсем не знает он той спокойной тишины, той богатой „пустоты“, которая единственно делает возможным четкое видение, соответствующее истине».
   Кришнамурти постоянно чувствовал свое нерасторжимое единство с миром и называл это любовью. «Нет людей, которых я бы не любил… Любовь просто есть, как цвет моей кожи, как звук моего голоса, – что бы я ни делал. И поэтому она остается на месте, даже если я окружен незнакомыми людьми или такими, которые „должны“ мне быть безразличны. Иногда мне приходилось бывать в шумной толпе незнакомых людей; это могло быть на собрании, на лекции или в зале ожидания, на станции, где воздух полон шума, дыма, запаха табака и всего другого, что физически действует на меня. Даже тогда мое чувство любви к каждому так же сильно, как под этим небом, на этом чудесном месте. Люди думают, что я хвастун или лицемер, когда я говорил им, что печаль и горе и даже смерть не задевают меня. Это не хвастовство. Любовь, которая делает меня таким, так естественна, что меня всегда удивляет, как люди могут сомневаться в ней. И я чувствую это единство не только с людьми. Я чувствую его с деревьями, с морем, со всем миром вокруг».
   На вопрос, любит ли он кого-либо больше других, Кришнамурти отвечал, что для него нет личной любви: «Любовь – мое постоянное внутреннее состояние. Для меня не имеет значения, с кем я – с вами, со своим братом или с первым встречным, – я испытываю то же чувство привязанности ко всем и каждому. Люди часто думают, что я поверхностен и холоден, что моя любовь негативна и недостаточно сильна, чтобы устремиться к кому-то одному. Но это не безраз личие, это просто чувство любви, которое всегда во мне…»
   Никакие слова не могут в полной мере передать это чувство всеобъемлющей любви, но, судя по воспоминаниям тех, кто общался с Кришнамурти, оно ощущалось при непосредственном контакте с ним. Он сам, его личность его поведение были убедительной иллюстрацией его слов. Американский поэт Робинсон Джефферс, знавший Кришнамурти, говорил, что «сама его личность, кажется, распространяет истину и счастье, о которых он всегда говорит». А его супруга была уверена, что в комнате становилось светлее, когда в нее входил Кришнамурти.
   Разумеется, на одном таком свете, каким бы ярким и интенсивным он ни был, никакого формализованного учения не построить. Кришнамурти его и не строил. Он говорил Р. Ландау: «У меня нет никакого учения. Если бы оно у меня было, большинство слепо приняло бы его и попыталось жить по моим словам, просто из-за авторитета, который мне пытаются навязать». Он подчеркивал: «Я ничему не учу вас, я только держу фонарь, чтобы вам было лучше видно, а захотите ли вы увидеть – ваше дело».
   Тем не менее Кришнамурти считают создателем духовно-этического учения, а его самого признают духовным учителем и философом. Скорее всего, он возмутился бы, услышав, что сказанное и написанное им называют учением, а его самого – философом, но именно так он вошел в современные энциклопедии и словари.
   Пожалуй, квинтэссенцией его бесед можно считать следующее высказывание: «Любовь к тому, что есть – вот начало мудрости. Лишь любовь способна делиться, сострадать, она одна способна общаться; а отречение и самопожертвование – это пути изоляции и иллюзии».
   Любовь вечна и неизменна, это самое естественное состояние человека. Только благодаря такой любви возможен истинный взгляд на мир – восприятие и переживание жизни как единого целого. Для того чтобы обрести истинную любовь, нужно освободиться от диктата ума, внешних традиций и любых навязываемых влияний.
   Свобода – другое ключевое понятие философии Кришнамурти. Он понимал ее в первую очередь как свободу от всякой психологической обусловленности личности, от любых внешних влияний.
   Им Кришнамурти противопоставлял спонтанность, естественность, бесстрашие, отсутствие эгоизма, безоценочное восприятие мира и людей такими, каковы они есть, опору на собственную интуицию. Только тогда можно приблизиться к истинной цели человеческой жизни – состоянию просветления, мудрости и любви, обретению личностной целостности.
   Такова вкратце суть учения Кришнамурти. Вероятно, в нем громче говорил поэт, чем философ, но в любом случае он следовал логике религиозной традиции, хотя и не употреблял привычных религиозных терминов.
   Он говорил на разговорном английском языке и пользовался словами повседневного обихода, но наполнял их более глубоким смыслом, корни которого уходили в древние слои индийской религиозности. Поэтому его учение невозможно адекватно воспринять вне общерелигиозного индийского контекста.
   Принято считать, что спонтанный и парадоксальный подход Кришнамурти к исследованию проблем ума и сознания близок дзэн-буддизму или дзог-чену, а его философские воззрения напоминают некоторые индуистские и буддийские философские учения. Эту цепь аналогий можно было бы продолжить, но сам Кришнамурти был в стороне от подобных аналогий; не будем и мы ими увлекаться.
   Особая категория воззрений Кришнамурти – понимание. Оно для него выражается в том единстве мышления и переживания, которое обозначается в индуизме традиционным термином сатчитананда, то есть «бытие – познание – блаженство». Он проводил различие между разумением и пониманием, полагая, что разумение может функционировать независимо от чувства, а понимание считал способностью «чувствовать так же, как и мыслить». С точки зрения «понимания» логически дисциплинированное развитие мысли и сохранение однозначности терминов совершенно не обязательны, а потому можно в одном случае сказать «бог, ритуалы, идеалы, алкоголь», а в другом – «бог или истина».
   Кришнамурти часто говорил и о медитации, одной из характерных черт индийской духовности. По сути дела, знание становится формой медитации, а медитация – способом получить настоящее знание-переживание. Он считал, что, «ища ответа на вопрос: что есть медитация, – важнее понять самого ищущего, нежели то, что он ищет».
   Сам же он уходил от любых определений этого чрезвычайно сложного процесса, считая, что медитация «подобна трудноуловимому аромату, ее не обретешь в борьбе и исканиях… Не быть способным к медитации значит лишиться возможности видеть солнечный свет и черноту тени, искрящиеся воды и нежные листья. И как мало людей видят это! Медитации нечего вам предложить, у нее бесполезно просить милостыни, умоляюще сложив руки. Она не спасет вас ни от какой боли. Она делает вещи совершенно ясными и простыми, однако для достижения этой простоты сознание должно освободить себя, безо всяких причин и мотивировок. Вот то, что необходимо для медитации…». Кришнамурти убеждал своих слушателей: «В медитации – великое блаженство».
   Кришнамурти редко давал своим слушателям или читателям какие-либо рекомендации. Но вот одна из них кажется особенно существенной: «Важно то, чтобы жить полностью в каждый момент нашей жизни. Это единственное реальное освобождение. В истине нет ничего абстрактного, это не философия, не оккультизм, не мистицизм. Это повседневная жизнь, это восприятие смысла и мудрости жизни вокруг нас. Единственная жизнь, которой стоит заниматься, – это наша теперешняя жизнь и каждый ее миг. Но чтобы понять ее, мы должны освободить ум от всякой памяти и дать ему спонтанно воспринимать настоящее».
   Кажется, что «спонтанно воспринимать настоящее» легко. Но это только кажется. И только на первый взгляд…

Заключение

   Однажды у Юрия Гагарина спросили, как выглядит Индия из космоса. Он ответил, что она напоминает большое человеческое сердце. Ему можно верить или нет, но он так увидел и так воспринял индийский субконтинент. А это дает нам повод задуматься и о роли Индии в судьбе человечества, и о сердце. Ведь мы нередко забываем, что оно – больше, чем обычный анатомический орган.
   Сердце – центр всех важных переживаний, место встречи Бога и человека. Неслучайно индийцы, как, впрочем, и многие другие народы, веками ему поклонялись, воспевали его и почитали. Тема сердца неизменно присутствовала в человеческой культуре, включая в себя огромное количество образов, ассоциаций, знаков и символов.
   А ум, который мы ценим превыше всего, индийцы уподобляют скачущей обезьяне и называют обезьяньим умом. Он не способен воспринимать жизнь такой, какая она есть, во всей ее яркой полноте и переливах сочных красок, потому что занят лишь поверхностными сопоставлениями и расчетами.
   Древние индийцы сравнивали такой поверхностный разум с поводьями, с помощью которых лошади – органы чувств – влекут повозку – тело человека; истинный же возница – глубинное, внутреннее сознание, сердце.
   Только оно, сердце, – подлинное средоточие нашего жизненного опыта, а тонко чувствующее сердечное сознание – глубокий внутренний исток всех наших душевных движений. Лишь заключив мысль в сердце, можно постичь основы мироздания и проникнуть в средоточие собственной души. Только «очами сердца» можно увидеть истинную реальность. И потому учитель Кришна наставляет ученика Арджуну в «Бхагавадгите», ключевом тексте индуизма: «Прилепись ко мне сердцем, о бхакт мой!»

     Утвердив лишь на Мне свое сердце,
     пребывать во мне мыслью старайся —
     и тогда ты со временем будешь
     обитать там, где я, Гудакеша.

   Высшее божество, Бхагавана, познать трудно, и люди полны о нем превратных мнений. Но постичь его необходимо, поскольку все существа пребывают в нем, и он пронизывает их подобно ветру. И только люди с великой душой способны почитать его, пребывая в нем сердцем и любя его. Итак, сердце – главный орган знания, которое превращается в знание-процесс и знание-соучастие, и потому проявление его иногда уподобляется огню во всех его цветах и образах, во всей его жгучей силе. Бхакт испытывает сильное религиозное чувство; оно возникает внезапно, как вспышка молнии, и не требует ни специальных знаний, ни особой подготовки. Здесь нет противопоставления «мистики знания» и «мистики сердца», о которой порой пишут западные ученые, а есть особая форма знания, добываемого сердцем.
   Может быть, в этом и состоит главный урок, преподанный нам Индией? Идущий путем духовного совершенствования должен открыть свое сердце неисчерпаемости бытия и не забывать, что истина передается только от сердца к сердцу, поверх всех словесных наставлений. Граница между человеком и миром зыбка и проницаема. Об этом говорили и древние мудрецы упанишад: «Ты – одно с тем»; «Все, что существует – это ты».

Список литературы

   Альбедиль М. Ф. Индия: беспредельная мудрость. М., 2003.
   Альбедиль М. Ф. Индуизм: творящие ритмы. СПб., 2004.
   Альбедиль М. Ф. Буддизм. СПб., 2006.
   Атхарваведа. Избранное / Пер. с санскр. Т. Я. Елизаренковой. М.,1997.
   Анагарика Говинда. Психология раннего буддизма. СПб., 1993.
   Ашвагхоша. Жизнь Будды. Перевод К. Бальмонта. М., 1990.
   Барт И. Религии Индии. М., 1897.
   Буддизм в переводах. Альманах. Вып. I, II. СПб., 1992, 1993.
   Буддизм. Словарь. М., 1992.
   Буддийский взгляд на мир. СПб., 1994.
   Бэшем А. Чудо, которым была Индия. М., 1977.
   Ванина Е. Ю. Идеи и общество в Индии XVI–XVIII вв. М., 1993.
   Бельский А. Г., Фурман Д. Е. Сикхи и индусы. Религия. Политика. Терроризм. М., 1992.
   Боги, брахманы, люди. Четыре тысячи лет индуизма. М., 1969.
   Бонгард-Левин Г. М. Древнеиндийская цивилизация. Философия, наука, религия. М., 1980.
   Бонгард-Левин Г. М., Герасимов А. В. Мудрецы и философы древней Индии. М., 1975.
   Вопросы Милинды / Пер. с пали А. В. Парибка. М., 1989.
   Ганди М. К. Моя жизнь. М., 1959.
   Глушкова И. П. Индийское паломничество. Мета фора движения и движение метафоры. М., 2000.
   Гуру Нанак. К 500-летию со дня рождения поэта и гуманиста Индии. М., 1972.
   Гусева Н. Р. Индуизм. М., 1977.
   Дандекар Р. Н. От вед к индуизму. М., 2002.
   Древо индуизма. М., 1999.
   Ермакова Т. В., Островская Е. П., Рудой В. И. и др. Введение в буддизм. СПб., 1999.
   Ермакова Т. В., Островская Е. П. Классический буддизм. СПб., 1999.
   Идеологические течения современной Индии. М., 1965.
   Индия: религия в политике и общественном сознании. М., 1991.
   Индуизм. Джайнизм. Сикхизм. Словарь. М., 1996.
   Кёйпер Ф. Б. Я. Труды по ведийской мифологии. М., 1986.
   Котин И. Ю. Ислам в Южной Азии. СПб., 2005.
   Кришнамурти Дж. У ног учителя. СПб., 1911.
   Кришнамурти Дж. Свобода от известного. Киев, 1991.
   Кришнамурти Дж. Проблемы жизни: В 2 т. М., 1993.
   Кришнамурти Дж. Традиция и революция. СПб., 1994.
   Кришнамурти Дж. Дневник Кришнамурти. М., 1994.
   Кришнамурти Дж. За пределами известного. М., 1996.
   Кришнамурти Дж. Образование и смысл жизни; Письма в школы. Харьков, 1997.
   Кришнамурти Дж. Беседы в Париже. М., 1997.
   Кришнамурти Дж. Записные книжки. М., 1999.
   Латьенс М. Жизнь и смерть Кришнамурти. М., 1993.
   Лысенко В. Г., Терентьев А. А., Шохин В. К. Ранняя буддийская философия. М., 1994.
   Минаев И. П. Дневники путешествий в Индию и Бирму 1880 и 1885–1886 гг. М., 1955.
   Мифы древней Индии / Лит. изложение В. Г. Эрмана и Э. Н. Темкина. М., 1975.
   Налимов В. В., Дрогалина Ж. А. Реальность нереального. М., 1995.
   Нарайан Р. К. Боги, демоны и другие. М., 1974.
   Нотович Н. А. Неизвестная жизнь Иисуса Христа (тибетское сказание). Жизнь светлейшего Ис сы, наилучшего из сынов человеческих. СПб., 1910.
   Неру Дж. Открытие Индии. М., 1995.
   Общественная мысль в Индии. М., 1989.
   Ольденбург С. Ф. Культура Индии. М., 1991.
   Открытие Индии: Философские и эстетические воззрения в Индии ХХ в. М., 1987.
   Пятигорский А. М. Материалы по истории индийской философии. М., 1962.
   Религия и общественная жизнь в Индии. М., 1982.
   Религии и атеизм в Индии. М., 1973.
   Религия сикхов. Аризона, США. 1997.
   Ригведа. Избранные гимны / Пер. с санскр. Т. Я. Елизаренковой. М., 1989.
   Розенберг О. О. Труды по буддизму. М., 1991.
   Роллан Р. Жизнь Рамакришны. Жизнь Вивекананды. Л., 1991.
   Рудой В. И., Островская Е. П. Классическая йога. М., 1992.
   Рыбаков Р. Б. Буржуазная реформация индуизма. М., 1981.
   Семенцов В. С. Бхагавадгита в традиции и современной научной критике. М., 1985.
   Ткачева А. А. Индуистские мистические организации и диалог культур. М., 1989.
   Торчинов Е. А. Введение в буддологию. Курс лекций. СПб., 2000.
   Три великих сказания древней Индии / Лит. изложение В. Г. Эрмана и Э. Н. Темкина. СПб., 1995.
   Упанишады / Пер. с санскр., предисл. и коммент. А. Я. Сыркина. М., 1967.
   Успенская Е. Н., Котин И. Ю. Сикхизм. СПб., 2007.
   Хёйзинга Й. Homo ludens. В тени завтрашнего дня. М., 1992.
   Шохин В. К. Брахманистская философия. М., 1994.
   Шохин В. К. Первые философы Индии. М., 1997.
   Щербатской Ф. И. Избранные труды по буддизму. М., 1988.
   Элиаде М. Йога: бессмертие и свобода. М., 1999.
   Элиаде М. Испытание лабиринтом. Беседы с К. – А. Роке // Иностранная литература. М., 1999, № 4.
   Юнг К. Г. Йога и Запад. Киев, 1994.

Маргарита Федоровна Альбедиль Вечная Индия: духовный путеводитель

Глава I «Вечный закон»