Петр Михайлович Кудряшёв
Сочинения

   Серия «Культурные ландшафты Урала» названа так не случайно. Урал – это горы и степи, озера, реки и леса, это уникальная в своей полифоничности природа, путешествия среди которой чреваты чем угодно, но только не однообразием и скукой. Надеемся, что таковой же будет и наша серия. Культура Урала – это не скучно. Это ландшафт, который таит в себе бесконечную силу, глубину и мудрость.
   Добро пожаловать!

   Сочинения Петра Кудряшёва

   Культурные ландшафты Урала / Забытое имя

   Редакционный совет серии
   «КУЛЬТУРНЫЕ ЛАНДШАФТЫ УРАЛА»:
   Владимир Рушанин (председатель редакционного совета), историк, ректор ЧГАКИ
   Владимир Боже (зам. председателя редакционного совета), историк
   Марина Загидуллина, филолог, профессор кафедры теории массовых коммуникаций ЧелГУ
   Александр Попов, писатель
   Константин Рубинский, поэт, драматург
   Гаяз Самигулов, историк, доцент кафедры Древней истории и этнологии Евразии ЮУрГУ
   Кирилл Шишов, писатель

   Идея книги, составление, предисловие – Александр Вернигоров
   Редактор издания – Андрей Яншин

   Реконструкция портрета П. М. Кудряшёва на обложке – художник Андрей Разгильдяев

От издателя

   Эта книга, открывающая серию «Культурные ландшафты Урала», посвящена Петру Кудряшёву (1797–1827) – незаурядному человеку, самобытному писателю, поэту, этнографу, руководителю Оренбургского тайного общества. Так сложилось, что только сегодня, этой книгой, приходит он к отечественному читателю, хотя роль его в литературе и истории Южного Урала поистине уникальна.
   В томе представлена разножанровая проза Кудряшёва, этнографические очерки, посвященные коренным народам Урала, а также его стихотворные произведения. Отдельный раздел касается деятельности Оренбургского тайного общества, его истории и его провала. Наконец, в последней части издания предпринята попытка осмысления самого феномена Петра Кудряшёва – провинциального писателя с непровинциальными горизонтами мысли и творчества.
   На наше предложение проделать эту работу откликнулись несколько известных уральских авторов, за что мы выражаем им глубокую признательность.

Петр Кудряшёв – возвращение
Предисловие составителя

Поэт, писатель, этнограф, краевед

   Вся короткая жизнь Петра Михайловича Кудряшёва была связана с Уралом. Человек разносторонних дарований и стремительной, необычной судьбы, он родился в 1797 году в солдатской семье, на окраине России, в небольшом уездном городке Верхнеуральске, который еще совсем недавно был крепостью. Образование получил в Верхнеуральском военно-сиротском отделении, в 18-летнем возрасте начал военную службу, получил чин унтер-офицера. В 1817 году он – бригадный писарь, в 1820-м аудитор 4-го Оренбургского линейного батальона с выслугой 6 лет. В 1822-м его переводят в Оренбург, назначив аудитором Оренбургского ордонансгауза (чиновником по судебным делам при комендатуре) и одновременно Кизильского гарнизонного батальона. Все это, казалось бы, не предполагало занятий писательским трудом.
   Литературная деятельность Кудряшева широко развернулась в Оренбурге, где он написал большинство своих поэтических и прозаических произведений. В Оренбурге вокруг Кудряшева, пользовавшегося заслуженным авторитетом, сплотился кружок литераторов, в который входили учитель словесности уездного училища поэт Павел Емельянович Размахнин, братья Александр и Михаил Крюковы. Всех их объединяло литературное творчество. Все они время от времени публиковались в центральных журналах и альманахах. Известность получили стихи А. П. Крюкова и его повесть о пугачевском восстании «Рассказ моей бабушки». Сюжет и некоторые детали повести использовал А. С. Пушкин в своей «Капитанской дочке».
   Посетивший Оренбург в 1824 году редактор-издатель журнала «Отечественные записки» П. П. Свиньин познакомился с Кудряшевым и по достоинству оценил его дарование. По-видимому, между ними установилась переписка, и именно благодаря заботам столичного издателя было опубликовано большинство произведений уральского автора.
   Кудряшеву легко давались языки. Насколько известно, он владел башкирским, киргизским (казахским), татарским и калмыцким. Его лингвистический талант и пытливый, любознательный ум сделали его одним из первых южноуральских краеведов. Он стремился изнутри понять жизнь и традиции коренного населения Урала; для его отзывчивой и чуткой души естественной была идея мирного сосуществования и культурного взаимопроникновения народов многонационального края. В его произведениях чувствуются смелость и прогрессивность взглядов, глубокая симпатия к простым людям. Издатель «Отечественных записок» П. П. Свиньин назвал его «…певцом картинной Башкирии, быстрого Урала и беспредельных степей киргиз-кайсацких».
   П. М. Кудряшев в числе первых в русской литературе обратился к теме Пугачева, первым проявил интерес к личности Салавата Юлаева – героя башкирского народа. По свидетельству оренбургского историка И. Казанцева, Кудряшеву принадлежит первый перевод на русский язык песни о Салавате Юлаеве, которая положена на музыку известным русским композитором А. А. Алябьевым (не опубликована).
   В 2012 году в нашей стране празднуется 200-летие Отечественной войны 1812 года. П. М. Кудряшев создал цикл песен, посвященных героическому участию в ней башкирского войска: «Прощание башкирца с милой», «Песнь башкирца перед сражением», «Песнь башкирца после сражения».

Декабрист

   В Оренбурге Кудряшев встает во главе существовавшего еще до него Оренбургского тайного общества, созданного на основе масонской ложи. При нем тайное общество пополнилось молодыми, более решительными членами. П. М. Кудряшев разрабатывает программные документы Общества: Устав и Инструкцию, а также гимн, определявшие цели, задачи и планы организации. «Оренбургское тайное общество, – говорилось в Уставе, – составлено с целью политической: изменение монархического правления в России и применение лучшего рода правления к выгодам и свойствам народа для составления истинного его благополучия … проведение политического переворота … предполагается: через членов Оренбургского тайного общества внушать рядовым Оренбургского гарнизонного полка, казакам войска Оренбургского и простым людям мысли о равенстве и братстве … ненависть к правящей несправедливости…» В результате переворота планировалось объявить: «1. Россию свободною. 2. Уменьшение годов службы нижних чинов и удвоение их жалования. 3. Освобождение крестьян помещичьих. 4. Прощение налогов и недоимок государственных. 5. Избавление нижних чинов от телесного наказания».
   В Оренбургском тайном обществе обсуждался и конкретный план, рассчитанный на то, чтобы «поднять знамя бунта в городе», используя перешедшие на сторону восстания регулярные и казачьи войска, а также поддержку населения. Программой предусматривалось лишить свободы военного губернатора и верных ему чиновников и затем, взяв власть в Оренбурге, двинуться на Казань, поднимая «все лежащие по пути селения». Планировалось дополнить военный «бунт» массовым народным, прежде всего крестьянским, восстанием. Члены Общества вели пропаганду в войсках.
   Вступающие в Общество давали письменную клятву: «Именем всемогущего Бога! Принимая звание члена Оренбургского тайного общества, клянусь повиноваться … быть готовым на всё, хотя бы это клонилось к разрушению собственного счастья. Ежели не исполню сей клятвы, то да лишусь спокойствия, счастия всех милых моему сердцу и да разразится гром небесный над главою клятвопреступника».
   По неясной нам причине Кудряшев «навлек гнев» оренбургского генерал-губернатора П. К. Эссена. Последний летом 1824 года ходатайствовал о разжаловании поэта в унтер-офицеры и возбудил против него судебное дело по ложному обвинению в «уклонении от должности». Следствие тянулось свыше двух лет и было прекращено по манифесту 22 августа 1826 года. В результате Кудряшев занемог «болезнию, продолжающеюся без малого два года», но, несмотря на это, оставался руководителем Общества.
   Планы Общества, конечно же, были утопическими, и им тогда не суждено было осуществиться. Оренбургское тайное общество было раскрыто властями в апреле 1827 года по доносу провокатора. В этой ситуации Кудряшев, несмотря на тяжелую болезнь, повел себя мужественно, – узнав о доносе, успел предупредить членов Общества и уничтожить компрометирующие их материалы. Поэтому, за неимением прямых улик, Кудряшева и многих арестованных вскоре освободили. Однако сам П. М. Кудряшев, вероятно, вследствие пережитого, неожиданно умирает от апоплексического удара 9 мая 1827 года.

О творческом наследии

   Ситуация вокруг литературного наследия Кудряшева в каком-то смысле парадоксальна: получается, что писатель есть, а вот познакомиться с его произведениями очень сложно. Часть текстов П. М. Кудряшева была опубликована в сборнике «Башкирия в русской литературе», а также в хрестоматии «Оренбургский край в русской литературе». В Челябинской области лишь в 2009 году в книге В. С. Боже и И. В. Купцова «Старый Верхнеуральск в слове современников» был напечатан его «Киргизский пленник». И это всё, а ведь П. М. Кудряшев еще при жизни много публиковался в столичных журналах «Отечественные записки», «Вестник Европы», «Благонамеренный» и других. В открытом доступе этих произведений не найти. Начались поиски, запросы в другие города. Первым откликнулся оренбуржец Александр Исковский, который прислал работу Кудряшева «Сокрушитель Пугачева. Илецкий казак Иван».
   Неожиданно оказалось, что творчество П. М. Кудряшева в наше время продолжают изучать. Так, Т. Гузаиров в своем исследовании утверждает, что А. С. Пушкин обращался к кудряшевскому «Сокрушителю Пугачева» и учитывал его смысловые акценты в своей работе над «Историей Пугачевского бунта». Поэма П. М. Кудряшева «Абдрахман» (полностью нигде не опубликованная) сегодня интересна исследователям истории национальной борьбы «куреш». Другая его работа «Предрассудки и суеверия башкир» была опубликована в Москве в 2006 году в книге «Повседневная жизнь дворянства пушкинской поры. Приметы и суеверия». Но при этом авторство П. М. Кудряшева в ней не указано, а есть только ссылка на источник – журнал «Отечественные записки». Также стоит отметить, что статья Кудряшева «О пребывании Его Величества Государя Императора [Александра I] в Оренбурге» была опубликована в современном журнале «Отечественные записки» (№ 6 за 2002 год), но без указания его авторства.
   Как видим, наследие Кудряшева разбросано по разным источникам, старинным и современным. Собрать воедино существенную его часть (хотя, конечно, далеко не всё) нам удалось благодаря таким ученым, как кандидат филологических наук Н. А. Хуббитдинова (Уфа); доктора филологических наук мать и дочь А.Г. и В. Ю. Прокофьевы (Оренбург); доктор филологических наук Т. И. Рожкова (Магнитогорск), которые отозвались на просьбу составителя и тем самым позволили современному читателю познакомиться с работами нашего автора. Особую благодарность за помощь в работе над книгой хочется высказать доктору филологических наук Е. К. Созиной (Екатеринбург). В настоящее время удалось найти более 20 произведений Кудряшева: стихов, повестей, писем.
   П. М. Кудряшев жил и писал в эпоху, которая в памяти потомков навсегда останется связанной с именем Пушкина. Обретаясь в глухой провинции, в отрыве от столиц и значимых культурных событий своего времени, он тем не менее оказался одним из достойных ее представителей. Он был не просто современником А. С. Пушкина, они печатались в одних журналах, а темы их произведений часто пересекались.
   Кудряшев прожил короткую, длиною всего лишь в 30 лет, но яркую жизнь, и более 20 из них – в Верхнеуральске. В «Киргизском пленнике» им оставлено своеобразное завещание родному городу: «Благословляю, благословляю тебя, незабвенный Верхнеуральск!.. Пленительный городок!» Челябинский писатель, председатель Областного фонда культуры К. А. Шишов однажды назвал П. М. Кудряшева верхнеуральским Пушкиным. Действительно, в культурной истории самого старого и самого малого города, да и всего Южного Урала П. М. Кудряшев занимает очень важное, если не сказать – уникальное, место.
   Знакомясь с произведениями и жизнью Петра Михайловича Кудряшева, начинаешь глубже, объемнее воспринимать историю родного края, и приходит сожаление от того, что и сегодня – в век информационной открытости – его творчество для южноуральцев остается неизвестным, а его личность недооцененной. Из этого сожаления и родилась идея – хотя отчасти исправить историческую несправедливость, издать под одной обложкой ту часть наследия уральского автора, которая нам доступна. Реализовать этот замысел нам помог книгоиздатель Игорь Розин, которому составитель этого сборника выражает глубокую благодарность.
   Надеемся, что наша книга вернет П. М. Кудряшева из тени забвения, что произведения его обретут своего читателя, и образ нашего талантливого и незаурядного земляка навсегда впишется в культурный ландшафт Южного Урала.

   А. М. Вернигоров

Часть I
Сочинения Петра Кудряшёва

Пояснения редактора

   Классифицировать сочинения П. М. Кудряшева по хронологическому принципу очень непросто. В его текстах, которые печатались при его жизни и в течение нескольких лет после смерти в тогдашних журналах, крайне редко указывалась дата их написания. А рукописи Кудряшева, насколько нам известно, не сохранились.
   Жанрово-тематический принцип классификации также показался нам сомнительным. Кудряшева смело можно считать создателем некоего новейшего для его времени «постмодернистского», синкретического жанра, где в сюжетную историю оказываются вкраплены этнографические зарисовки, переводы аутентичных народных (преимущественно башкирских) песен и т. д. Чтобы убедиться в этом, читатель может, например, познакомиться с «башкирской повестью» «Абдряш» или обратиться к зачину «калмыцкой повести» «Даржа».
   В этой свободе, казалось бы, вполне провинциального автора проявляется его натура – независимая, стремительная, открытая потоку событий «как он есть», вне умозрительных классификаций и разделений.
   Поэтому, размышляя с составителем этого издания о принципах расположения материала, мы приняли, вероятно, единственно возможное для нас решение – дать произведения Кудряшева одним единым потоком, выстроить их в соответствии с некоторой внутренней логикой восприятия. Чтобы гипотетический читатель, переворачивая страницы книги, пережил что-то вроде чувства свободного погружения во вселенную автора. Вселенную, которая вылилась из-под пера Кудряшева, рассыпалась по миру осколками журнальных публикаций, а сейчас впервые приоткрывается нам в своем относительном единстве.

Редкий пример бескорыстия
Письмо в журнал

   Печатается по: «Отечественные записки», 1826, часть 28

   Как часто самые благороднейшие поступки, самые прекраснейшие примеры добродетели, могущие привести в умиление человечество, скрываются во мраке неизвестности, в то время как дела, приводящие в ужас, в содрогание, тысячекратно повторяются крылатою молвою, переходят из уст в уста, от зенита до надира и распространяются по обеим половинам земного шара! Повторяю: как часто самые блистательнейшие поступки добродетели бывают никому не известны; а деяния, возмущающие человечество, гремят по вселенной! Пусть они гремят; но в глазах добрых людей благородные поступки какого-нибудь Фрола Силина -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

[1 - Здесь и далее по всему тексту книги цифры отсылают к примечаниям П. М. Кудряшева, расположенным в конце каждого конкретного произведения. – Прим. ред.] гораздо выше деяний всех тех завоевателей, которые утесняли человечество, начиная от Александра Филипповича Македонского до Наполеона Карловича Бонапарте! Я хочу говорить вам о редком бескорыстии служившего Оренбургской пограничной таможне объездчиком Шамаева.
   В последнем десятилетии прошедшего XVIII века один из помещиков здешней губернии прислал в Оренбург своего приказчика, с деньгами двадцати тысячами рублями, для покупки баранов. Приказчик, находясь на меновом дворе, обронил упомянутые деньги, состоявшие в государственных ассигнациях. Сии деньги были найдены таможенным объездчиком Шамаевым. Означенный приказчик, хватясь потерянных денег, не мог помыслить об отыскании оных, ибо на меновом дворе народу толпилось целые тысячи; бедняк пришел в отчаяние; не знал, что предпринять, что делать, и решил – удавиться! Между тем объездчик Шамаев ходил по меновому двору, прислушивался к разговору каждого и старался узнать, кто именно потерял найденные им деньги, о которых он еще никому не объявил; но старание Шамаева не имело успеха: никто не говорил, никто не слыхал о потере денег. Напоследок Шамаев зашел в находящуюся в меновом дворе харчевню и увидел в ней неизвестного крестьянина. Бледное, страшное лицо и дикие, мрачные взоры показывали глубокую горесть и сильное отчаяние этого человека. Сей крестьянин был не другой кто, как приказчик, потерявший двадцать тысяч рублей. Он не говорил ни слова, только беспрестанно требовал водки, которую поглощал с жадностью. Шамаев внимательно смотрел на крестьянина, и, заметив на его лице знаки горести и отчаяния, старался с ним вступить в разговор. Крестьянин хранил молчание и продолжал пить водку. Наконец безотвязчивый Шамаев вывел упоминаемого крестьянина из терпения: он с сильною досадой воскликнул:
   «Что тебе надобно? Чего ты от меня хочешь?»
   «Ничего, – отвечал Шамаев, – ничего; я хочу только знать, для чего ты беспрестанно пьешь водку, и пьешь столько много?»
   Крестьянин: «Для чего? С горя!»
   Шамаев: «С какого?»
   К.: «С такого, о котором тебе знать не нужно!»
   Ш.: «Почему же? Может статься, я успею помочь тебе».
   К.: «Нет! Теперь никто в свете мне не поможет!»
   Ш.: «Едва ли! По крайней мере, расскажи, какая беда с тобой случилась?»
   К.: «Какая беда! Да такая, что я должен сию же минуту удавиться!»
   Ш.: «Боже тебя сохрани от убийства! Такой беды, которая бы заставила удавиться, никогда быть не может».
   К.: «Ты говоришь – быть не может! Нет, может! Знай: я, часа два назад тому, потерял двадцать тысяч рублей!»
   Ш.: «Так ужели из денег надобно давиться?»
   К.: «Если бы они были мои, то я бы пожалел их – и более ничего, но деньги-то господские».
   Шамаев, вынув из-за пазухи найденные им деньги, показал их отчаянному [2 - Здесь: отчаявшемуся (устар.). – Прим. ред.] крестьянину и спросил, не ему ли принадлежат они. Крестьянин остолбенел и не мог выговорить ни слова. Честный Шамаев повел крестьянина в таможню и, донеся присутствующим оной о найденных деньгах, возвратил их по принадлежности. Присутствующие объявили крестьянину, что, по силе VI артикула Воинского сухопутного устава, из упомянутых денег третья часть должна принадлежать Шамаеву. Крестьянин изъявил согласие отдать не только третью часть, но даже целую половину; однако же добрый Шамаев от принятия оной отказался и говорил, что ему ничего не надобно; что он поступил так, как должно; ибо, по мнению его, утаить найденное значит все то же, что украсть или ограбить кого-нибудь. Присутствующие и крестьянин убеждали бескорыстного Шамаева, чтобы он взял хотя тысячу рублей; но убеждения не помогли, и Шамаев решительно объявил, что он не возьмет ни копейки. Наконец, по неотступной просьбе крестьянина, Шамаев согласился взять от него простого, очень дешевого сукна столько, сколько нужно на сюртук и рейтузы.

   Вот истинно редкий пример добродушия и бескорыстия, которому надобно удивляться потому более, что Шамаев принадлежал к числу людей, имеющих пропитание от одного только жалования!

   Тебя нет уже на свете, добрый, честный, бескорыстный Шамаев! Тебя нет уже; но я от души, от сердца благословляю твою память!

   Покорнейше прошу вас, М.Г. [милостивый государь], благороднейший поступок объездчика Шамаева сохранить от забвения и поместить письмо сие в «Отечественных записках». Честь имею быть, и проч.
//-- Примечания автора --//
   (1) См. сочинения Н. М. Карамзина.

К размахнину
При посылке повести «Пугачев»*

   Печатается по: «Оренбургский край в произведениях русских писателей». – Оренбург, 1991.

     Ты, милый друг, читать желал
     Войны, разбоя описанье;
     Я выполнил твое желанье —
     И, как умел, так описал.
     Но, впрочем, знай, что твой певец
     В войне одно злодейство видит,
     Душой и сердцем ненавидит
     Железо, порох и свинец!
     Я не пленяюсь шумной славой,
     Я не хочу ее искать.
     И ужасы войны кровавой
     Я не желаю прославлять.
     Я петь люблю златые нивы,
     Красу родительских холмов,
     Ручей блистающий, игривый
     И вид Уральских берегов,
     Я петь люблю приют смиренный,
     Где радость, счастие вкушал,
     Где дружества огонь священный
     Мне сердце, душу согревал;
     Люблю, люблю я петь – простую
     Беседу молодых друзей,
     Непринужденность золотую
     И чашу дедов круговую
     И нектар виноградный в ней.

Сокрушитель Пугачева. Илецкий казак Иван
Оренбургская повесть

   Печатается по: «Отечественные записки», 1829, часть 40, № 115–116.

   Прекрасный майский день приближался к вечеру. Последние лучи заходящего Cолнца, быстро пробежав по куполу прибрежного Золотого Собора [3 - «Золотой» и «Зеленый» – так до революции жители Оренбурга называли два первых кафедральных собора своего города. – Прим. ред.], мгновенно умерли в неизмеримом пространстве воздуха. Сердитые волны Урала утомились и утишили рев свой. Огромные тени растущих на левом берегу реки вековых вязов, трепещущих осин и печальных осокорей улеглись на поверхности водной и напомнили собою баснословных гигантов. Любимец весны, легкокрылый ветерок, резвясь, перелетал из куста в куст и увивался около белых ландышей и душистых дубравок. Дикий и пронзительный крик галок и грачей, старинных и всегдашних обитателей прибрежной рощи, раздавался в воздухе и терзал слух оренбургских жителей. В отдалении свистел любимец и певец природы, соловей, который, к сожалению, редко, очень редко посещает здешние пустынные места. Наконец шум и крик сменились совершенною тишиной: самые величайшие крикуны из галок и грачей умолкли и задремали в своих гнездах. Любитель мрака, филин отправился на ночную добычу и, как предвестник злосчастия, угрожавшего Оренбургу, сел на самый верхний крест Зеленого Собора и громким ауканьем огласил воздух. Изредка раздавался оклик часовых, стоявших на крепостных бастионах. Свод темно-голубого неба горел бесчисленным множеством звезд. Луна печально плыла в воздухе; серебристые лучи ее падали на каменную стену, окружающую Оренбург и напоминающую незабвенного Неплюева. На форштадтской церкви Св. Георгия зазвучал колокол… «Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять, одиннадцать, двенадцать. Двенадцать часов! Как скоро пролетело время; смотри, пожалуй, уж наступила полночь!» – вскричали Иван и Дарья, которые стояли у ворот одного из форштадтских [4 - Форштадт (Георгиевская слобода, Егорьевская слобода, Форштат) – восточное предместье Оренбурга, населенное оренбургскими казаками. – Прим. ред.] домиков и тихо между собою разговаривали.
   «Полночь, – повторили они, – а мы не успели еще наговориться!..»
   Дарья: «Ах, Иван, нам время расстаться. И ты едешь в Яицк -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

непременно?»
   Иван: «Непременно».
   Дарья: «Да какая причина понуждает тебя туда ехать?»
   Иван: «Какая причина? Ужели ты не знаешь, Даша, что в Яицке находится православный русский царь?»
   Дарья: «Едва ли это правда. Все говорят, что русский царь давно уже скончался, а в Яицке находится какой-то бродяга, который обманывает народ и ложно называет себя царем. Лучше, Иван, не езди!»
   Иван: «Нет, Даша; еду, непременно еду. Если я найду в Яицке обманщика, то немедленно возвращусь в Оренбург; если же там находится настоящий царь, то я послужу ему верою и правдою и, быть может, успею дослужиться до хорошего чина».
   Дарья: «У тебя только чины на уме; да что за польза в этих чинах? Ужели от чина тебя прибудет?»
   Иван: «Я желаю себе чина только для того, чтобы тебя сделать госпожою».
   Дарья: «Нет; получивши хороший чин, ты забудешь меня, милый Иван!»
   Иван: «Не думай этого, Дашенька! Вот перед нами церковь Божия; клянусь святым Георгием, я никогда тебя не забуду; ты мне всех милее и всего дороже!»
   Дарья: «Не знаю, у меня что-то сердце ноет беспрестанно. Верно, ожидает нас что-нибудь худое! С тех пор как ты задумал ехать в Яицк, мне каждую ночь видятся самые страшные сны. Меня часто давит домовой, и каждый раз, когда я спрошу его: к добру или к худу? – он глухим, сиповатым голосом отвечает: к худу! Вот четыре утра сряду у нас пела курица: а это, ты сам знаешь, предвещает какое-нибудь большое несчастье. Я прошедшего дня была в роще, там услышала голос кукушки, спросила ее: сколько лет осталось мне жить на белом свете? И она прокуковала один только раз. Ах! Милый Иван, с нами непременно случится что-нибудь худое. Знаешь ли, четвертого дня филин целую ночь просидел на кровле нашего дома; а третьего дня зловещий ворон прилетел и сел на ставень нашего окошка: все это не к добру! Как хочешь думай, любезный Иван, а нам угрожает злое несчастье; с нами случится какая-нибудь тяжкая беда!»
   Иван: «Не кручинься, милая Даша, чаще молись Богу: Господь сохранит нас от всякой беды, от всякого несчастья».
   Дарья: «Итак, прости, любезный Иван: я боюсь, как бы меня не хватилась матушка!»
   Иван: «Прости, душа моя Дашенька».
   Дарья: «Дай Бог тебе счастливого пути».
   Иван: «А тебе дай Бог доброго здоровья, и чтобы ты без меня не скучала и верила, что я никогда тебя не забуду. Прости, милая!..»
   Любовники простились и расстались. Иван с глубоким вздохом пошел домой, а Дарья заперла за собою калитку и стерла горячие слезы, которые по румяному и полному лицу ее катились градом.
   Кто таков Иван? Кто такова Дарья? Иван – илецкий казак, причисленный к оренбургскому войску, сын урядника Творогова, прекрасный двадцатилетний мужчина, не ученый, необразованный, но от природы умный, пылкий и честолюбивый. Дарья – прелестная шестнадцатилетняя девушка, дочь вдовы, жены оренбургского хорунжего Бавина, скромная, тихая, милая. Более года уже прошло, как Иван и Дарья полюбили друг друга; но любовь их была младенческая, чистая, невинная, святая. Все желания их состояли в том, чтобы чаще видеться, чаще говорить друг с другом. Иван уверял Дарью, что он скоро на ней женится; Дарья от души, от сердца верила Ивану и заранее почитала себя счастливою… Но туча мрачных горестей невидимо собиралась над головою бедной девушки!..
   По наступлении утра Иван оседлал верного коня своего и, вооружась саблею, пикою и ружьем, отправился в Яицк, искать счастья. Бедная Дарья, разлучаясь с ним, тосковала, печалилась, каждое воскресенье ходила в молельню -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

и там с чистою душой умоляла Всевышнего о ниспослании счастья милому ее другу.
//-- * * * --//
   Благословенные берега тихого Дона были свидетелями рождения такого человека, который, впоследствии времени, забыв закон Всевышнего, явился преступником перед самим Творцом небесным; презрев присягу, данную государю, сделался не только изменником, но, похитив священное имя монарха, стал возмутителем народа, виновником ужаснейших бедствий и кровожадным губителем множества невинных людей; нарушив обязательство перед отечеством, оказался врагом ему и злодеем, а разрушив все права, естественные перед человеческим родом, сделался врагом всему роду человеческому -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. Я говорю об известном изверге Пугачеве -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. Отец сего злодея был донской казак Зимовейской станицы -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Иван Измайлов Пугачев, который между товарищами своими пользовался особенным уважением. В то время когда бессмертный Петр бросал бранные перуны в дерзновенного Карла, Измайлов сражался на полях полтавских как храбрый казак, как истинный сын отечества. Возгорелась новая война; российский орел мощными когтями своими начал сжимать рога турецкой луны – и мужественный Измайлов снова явился на поле брани. Храбрость, не знающая границ, или, лучше сказать, дерзновенная запальчивость, доставила возможность туркам схватить Измайлова и увести в плен. Побег возвратил ему свободу; он снова явился в войско, снова сражался против поклонников Магомета и пал на поле битвы. После него остался сын, Емелька Пугачев, под присмотром развратной матери беспечного дяди. Природа наградила Емельку стройным, мужественным станом, красивым лицом, проницательным взором, острым умом и геройским духом. Но худое воспитание и дурные примеры испортили добрые качества Пугачева. Он, в самых молодых летах, женился на дочери донского казака Дмитрия Никифорова, Софье, с которою прижил трех детей, одного сына и двух дочерей. Потом Пугачев служил во время Семилетней войны и находился при взятии Бендер, где оказал отличие, за которое получил чин есаула, но, почитая себя мало награжденным, оставил родину, мать, дядю, жену, детей и бежал в Польшу; там скитался между раскольниками, свел знакомство с беглым гренадером Алексеем Семеновым и питался мирским подаянием. Из Польши перешел Пугачев в Малороссию, потом удалился в Уральск. Опасаясь заслуженного наказания и узнав междоусобное несогласие уральских казаков, Пугачев старался подговорить их бежать на Кубань; причем обещал им большие выгоды. Побудительною причиной ко всему подговору было предположение Пугачева, что казаки, согласясь бежать, изберут его своим атаманом, почему он может с ними начать разбой и, хотя на несколько времени, укрыться от поимки. Но безумное предположение Пугачева не имело успеха: он был пойман Дворцовой волости в селе Малыковке и отправлен в город Симбирск, а оттуда отвезен в Казань. Здесь Пугачев содержался в тюрьме, судился и был приговорен к отсылке в Сибирь; но, познакомясь с раскольничьим попом и подговорив караульного солдата, бежал -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

и снова явился к уральским казакам, во множестве находившимся при Камыш-Самарском озере. Здесь честолюбивый злодей возымел самые дерзкие, самые безумные замыслы и торжественно объявил себя императором Петром Третьим. Легковерные уральцы поверили Пугачеву и везде старались распространять слухи, что он действительный государь. Основываясь на этом слухе, простой народ каждодневно стекался к самозванцу толпами и предлагал ему свои услуги. Главные любимцы Пугачева, казаки Афанасий Перфильев, Иван Чика, Максим Шигаев, Василий Плотников, Денис Караваев, Григорий Закладнов и другие, приняли на себя имена первостепенных русских вельмож. Хитрый Пугачев, притворяясь смиренным, уверил своих приверженцев, что он желает возвратить престол не собственно для себя, но для наследника; сам же имеет намерение удалиться в Филаретовский скит, чтобы там посвятить остаток дней своих набожности и уединению. Желая больше привлечь к себе уральцев, Пугачев уверял их, что они составляют самое лучшее войско в России; что, по возвращении престола, он предоставит им самые знатнейшие выгоды и что, почитая храбрых казаков, намерен вступить с ними в родство, дабы доказать целому свету любовь и уважение, которые он питает к знаменитому казацкому войску. В самом деле, коварный Пугачев устоял в своем слове: по любви, или по каким-либо расчетам, он женился на дочери уральского казака Петра Кузнецова, Устинье -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, и приказал своим приверженцам почитать ее настоящею императрицею.
//-- * * * --//
   Искатель счастья, Иван благополучно прибыл в скопище [5 - Здесь в значении: стан. – Прим. ред.] злодея Пугачева и старался разведать, кто таков этот человек: самозванец или настоящий царь? Все казаки уверяли Ивана, что Пугачев не обманщик, не самозванец, но действительный император Петр III и что многие из них коротко знают [его]: ибо видали в Петербурге в то время, когда он был еще на престоле. Простодушный и неопытный Иван поверил словам обманщиков и горел желанием как можно скорее вступить в службу мнимого царя, чтобы не щадить для него ни крови, ни жизни. Некоторые из уральцев представили нетерпеливого Ивана к варвару Чике, называвшемуся графом Чернышевым. Сей злодей, выслушав и одобрив желание молодого казака, отвел его к самому Пугачеву, который, увидя нашего героя, спросил с казацкою важностью: кто он таков и чего хочет? Иван, решительно почитая Пугачева царем, с большим подобострастием отвечал, что он илецкий казак, приехал из Оренбурга нарочно для того, чтобы послужить Его Величеству верою и правдою до последней капли крови, и что он почтет себя чрезмерно счастливым, если удостоится вступить в службу православного царя русского. Ответ и прекрасный вид Ивана совершенно понравились Пугачеву, который велел привести его к присяге, поздравил с чином есаула и оставил при себе адъютантом. Какая радость, какое восхищение для честолюбивого Ивана! Ему не приходило в голову, что он, посвятив себя на службу не царю, но обманщику и величайшему злодею, сам сделался важным преступником против законов и против отечества. Говорят, что радость, сколь ни приятна сама по себе, но еще делается приятнее, когда есть с кем разделить ее. Так точно и обрадованный Иван желал разделить свою радость: он поспешил отправить письмо к милой Даше, которым уведомил ее о своем счастии и уверял, что нашел не обманщика, не самозванца, а настоящего русского царя, который чрезмерно [6 - Здесь в значении: чрезвычайно. – Прим. ред.] добр, чрезмерно милостив; почему он будет служить Его Величеству, не щадя живота своего, и со временем надеется дослужиться до знатного чина; тогда-то поспешит явиться к милой Дарье и предложит ей свою руку.
   Дарья получила это письмо в воскресенье и, слушая его, проливала слезы. Влюбленные никому и ничему столько не верят, как друг другу и тому, чего желают. Дарья поверила Ивану, что он вступил в службу не к обманщику, а к истинному государю; она радовалась счастью своего возлюбленного и желала, чтобы милый Иван как можно скорее возвратился в Оренбург и сделался ее мужем. Желание самое невинное, самое естественное в такой девушке, коей наступила уже семнадцатая весна – то роковое время, в которое сердце каждой красавицы начинает биться сильнее, начинает напоминать о потребности – любить. Обрадованная Даша тотчас надела на себя праздничный гранитуровый сарафан, обложенный золотою сеткою и широкими позументами, с серебряными напереди пуговицами, и на голову повязала богатую ленту, убранную крупным жемчугом и составляющую самое лучшее украшение казацких девушек. Потом она отправилась в молельню и во все время богослужения думала об одном только Иване, молилась за одного только Ивана, желала счастья одному только Ивану. С этого времени милая Дарья начала почитать себя счастливою; она забыла мучительную тоску; побледневшее лицо ее снова покрылось розами; унылые взоры заблистали прежним огнем; румяные уста оживились прежней улыбкою; высокая полная грудь начала трепетать по-прежнему. Она разлюбила уединение, стала посещать хороводы, веселилась со своими подружками, резвилась как ласточка, пела как малиновка. Все подруги любили веселую Дарью, все молодые казаки на нее засматривались, все старики и старушки хвалили ее. Милая девушка часто, очень часто мечтала: вот скоро возвратится любезный Иван, вот скоро он будет моим: ах, какое счастье, какая радость!.. Но радость Даши промчалась быстро как стрела, исчезла как метеор во мраке ночи!
   Пугачев полюбил проворного Ивана и произвел в майоры. Новопожалованный майор увидел одну из уральских красавиц и полюбил ее; он не столько пленился красотою девушки, сколько ее несметным богатством. Новая любовь Ивана была счастлива: он томился не долго – предложил руку красавице, получил ее согласие и, не тратя времени, женился на ней. Жестокий, бесчеловечный Иван! Кто бы мог подумать, чтобы ты в столь короткое время мог забыть милую Дашу? Не ты ли клялся святым Георгием, что будешь вечно любить ее? Не ты ли утверждал, что она тебе всех милее, всего дороже? Коварный, бессовестный человек! Ужели ты не постыдился изменить той, которая тебя полюбила всем сердцем, всей душою? Ужели ты забыл, что есть Всевышний Судия, который отомстит тебе за нарушение клятвы и за то, что ты обманул простосердечную девушку?.. Нет, нет, друзья мои! Иван не изменил Дарье: он не пленился другой красавицею; он даже никогда не думал о новой любви: только одна несправедливая и вымышленная пустословием и злоязычием молва достигла до слуха Даши, что будто бы ее милый друг женился, – и бедная девушка поверила ложной молве. Легкокрылое веселье улетело, резвая радость сокрылась: Даша начала кручиниться, начала печалиться, стала вянуть, стала сохнуть, захворала – слегла в постель…
//-- * * * --//
   Шайка разбойника Пугачева день ото дня увеличивалась; он разорил уже несколько селений и приступил к Уральску, с тем, чтобы сжечь этот город и всех, кто осмелится не признать его царем и не покориться ему, – предать мучительной казни. Секретарями Пугачева были два казака, уральский Иван Почиталин и илецкий Максим Горшков. Сии нарушители закона составляли разные возмутительные бумаги и, под именем императорских манифестов, указов и грамот, посылали оные в разные места и к разным людям. Самозванец отправил строжайшие указы к уральскому коменданту, полковнику Симонову, и к войсковому старшине Мартемьяну Михайловичу Бородину, от которых требовал сдачи Уральска; в противном случае угрожал им виселицею и самыми мучительнейшими пытками. Но Симонов и Бородин, как верные сыны отечества, не устрашились угроз варвара и решились защищать вверенный им город до последней капли крови. Пугачев, видя неудачу в своем предприятии, оставил Уральск и решил идти к Оренбургу. Вслед за ним была выслана воинская команда; но на сей раз счастье обратилось на сторону злодея: он разбил верных сынов отечества и взял в плен 12 старшин уральского войска, над которыми явил первый опыт неслыханной лютости и жесточайшего тиранства: предал несчастных самой мучительнейшей, самой позорнейшей казни. Во время пути от Уральска к Оренбургу варвар Пугачев всё предавал огню и мечу. Деревни и крепости пылали, кровь невинных людей орошала пустынные берега быстрого Урала. Злодей не щадил ни пола, ни возраста: вырывал младенцев из объятий отчаянных матерей и убивал их; как молодых, так и стариков предавал мучительной смерти; невинных дев со злобною радостью отдавал на поругание буйной толпе своей; осквернял и разорял храмы Божьи и ничего не почитал священным. Самый ад улыбался деяниям своего любимца! Изверг Пугачев прибыл к Оренбургу, окружил его и от губернатора Рейнсдорпа требовал сдачи. Между тем в стан самозванца беспрестанно стекались казаки, заводские крестьяне, башкирцы, тептяри, чуваши, мордва и другая сволочь. Шайка разбойников умножилась до тридцати тысяч. С некоторых заводов были доставлены к Пугачеву пушки, мортиры, бомбы, ядра и другие воинские снаряды. Злодей день ото дня сильнее и сильнее приступал к Оренбургу; но не мог причинить ему никакого вреда, почему решился продолжать осаду и голодом принудить жителей к сдаче. В то время как Пугачев осаждал Оренбург, некоторые злодеи из его шайки разоряли окрестные селения. Оренбургский неслужащий казак Василий Торнов превратил в пепел Нагайбацкую крепость, а любимец Пугачева Чика осадил город Уфу; но не могши взять его, разорил многие заводы, села и деревни. Пугачев от Оренбурга ездил иногда к Уралу; в то время, вместо него, начальником оставался казак Максим Шигаев, который производил неслыханные злодейства, убийства и грабежи и повесил посланного в Оренбург, от генерал-майора, лейб-гвардии Конного полка рейтара за то, что сей последний не хотел нарушить присяги и должной монаршему престолу верности.
//-- * * * --//
   Иван, служивший с большим усердием и ревностью самозванцу Пугачеву, получил от сего злодея чин полковника. Он чрезмерно любил Дарью и всячески желал увидеться с нею; но исполнить сие желание не находил ни малейшей возможности, ибо оренбургские ворота были во всякое время крепко заперты и форштадтские жители все находились в городе. Что же осталось делать пылкому любовнику? Он написал письмо и нашел случай переслать его к Дарье. Сие письмо содержало уведомление о получении полковничьего чина, удостоверение в неизменной любви и нетерпеливое желание увидеться, хотя на несколько минут, с предметом своей страсти. Дарья, получив это письмо, чрезмерно обрадовалась и забыла мучительную горесть свою; она в самое короткое время совершенно выздоровела; письмо любезного друга подействовало на нее лучше всех аптекарских микстур, всех тинктур, капель, порошков и эссенций. Теперь она заботилась только об одном: как бы увидеться с милым Иваном; выдумывала тысячу способов, тысячу возможностей – и все отвергла; думала, думала и наконец решилась на самое отважное предприятие. Во время ночной темноты влюбленная девушка нашла средство укрыться из города; но не успела отойти нескольких сажен, как встретилась с разбойническим разъездом. Кто идет? – вскричали злодеи. Дарья ужасно перепугалась. Кто идет? – повторили они. Дарья от страха не могла выговорить ни слова и была окружена разъездом, который состоял из пяти татар Каргалинской слободы, которая иначе называется Сеитовским посадом. Сии злодеи старались, сколько дозволяла ночная темнота, рассмотреть испуганную девушку; потом, что-то пошептав между собою, они схватили Дарью, связали ей руки, посадили на лошадь и повезли неизвестно куда.
   Зачем же Дарья вышла из Оренбурга? Как зачем? Она имела намерение пробраться в стан Пугачева, чтобы отыскать своего милого друга, увидаться и поговорить с ним. Теперь она, вместо свидания со своим возлюбленным, попала в когти разбойников, которые отвезли ее в киргизскую степь, верст за двести от линии, к знакомому им старшине Джагалбалинского рода, Бузбетского отделения известному богачу Тюльке. Злодеи, забывшие честь и Всемогущего Бога, продали несчастную девушку упомянутому старшине за двести баранов -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, и бедная Дарья сделалась невольницей полудикого киргиз-кайсака. К счастью нашей девушки, старшина Тюлька был семидесятилетний старик, а потому он и не мог быть опасным для девической ее добродетели. Дарья поступила в прислужницы к младшей жене Тюльки, по имени Латыше, которая при первом разе полюбила юную невольницу, обласкала ее и уверила в своей милости. Несчастная девушка поневоле должна была привыкнуть к киргизскому образу жизни; она скоро познакомилась с бешбармаком, каймаком, крутом, казами, кумысом и айраном -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. Несмотря на то, что ее житье было довольно хорошо, она беспрестанно печалилась и часто плакала, воспоминая свою родину, свою мать и своего милого друга. Кто же виноват, любезная Дарья? Пеняй сама на себя. Зачем ты желала иметь свидание с Иваном? Зачем вышла из Оренбурга? Ты бы жила под родительским покровом; и жила бы покойно. Теперь страдай, теперь томись в неволе, несчастная девушка! Оплакивай свою горькую участь и желай свободы. Но кто знает, получишь ли ты драгоценную свободу? Может быть тебе не суждено уже видеть милой родины, милой матери и милого друга. Может быть ты, как подкошенный цветок, увянешь безвременно, и горестные дни окончишь в пустынных степях киргиз-кайсацких. Жаль тебя, несчастная девушка!..
   Злодейства разбойника Пугачева при самом начале не обращали на себя внимания правительства, которое почитало их незначительными и не могущими иметь важных последствий; но как скоро сделались известными варварские замыслы его и действия, тогда премудрая и великая императрица Екатерина, к скорейшему потушению сего опасного пожара, изволила назначить генерал-аншефа Бибикова. Сей достойный муж, желая оправдать доверенность императрицы, поспешно прибыл в город Казань и объявил дворянству о своем назначении. При сем случае нашим бессмертным поэтом Державиным была произнесена прекрасная, убедительная речь, которая имела самое сильное влияние на благородное сословие. Помещики Казанской губернии, ревнуя общему благу, изъявили единодушное желание вступить под начальство Бибикова и действовать против изверга Пугачева. Екатерина, получив о сем донесение, изволила изъявить дворянству Высочайшую благодарность и наименовала себя казанскою помещицею. Отряженный генерал-аншефом Бибиковым генерал-майор князь Голицын принудил Пугачева оставить осаду Оренбурга и разбил варвара под Татищевскою крепостью. К сожалению, непредвиденная и рановременная смерть генерала Бибикова не дозволила ему окончить дела, на него возложенного. Между тем князь Голицын вторично разбил Пугачева под Сакмарою и принудил удалиться в рудокопные заводы Оренбургской губернии. В сем последнем сражении Иван был ранен в правую ногу пулею навылет, но от сей раны скоро излечился.
   Злодей Пугачев, вместо того чтобы раскаяться и обратиться к милосердию великодушной монархини, старался о приумножении разбойнической толпы и о приготовлении пушек и разных воинских снарядов. Варвар, несмотря на поражения, претерпленные им от храбрых Мансурова и Михельсона, успел разорить несколько селений и заводов, взять пригородок Осу, переправился через реку Каму и пришел к Казани. Здесь разбойник Пугачев был встречен храбрым и мужественным генерал-майором Павлом Потемкиным. Злодеи, не надеясь устоять против верных сынов отечества, пользуясь изменою суконщиков, нашли способ прорваться в предместье города с Арского поля и зажгли жительство [7 - Жительство – то есть город. – Прим. ред.]. Генерал-майор Потемкин, желая спасти от злодеев казанский Кремль, вошел в оный и до тех пор оборонялся, пока не пришел на помощь городу неутомимый полковник Михельсон с отрядом. Злодеи, узнав о приходе сего отряда, кинулись в поле; но три раза, в три разные дни, были сильно разбиты и принуждены разбежаться. Некоторая часть разбойников, вместе с атаманом своим Емелькою Пугачевым, устремилась к Волге, переправилась через оную и начала производить ужасные варварства. Злодеи разорили и превратили в пепел несколько селений и два города, Цивильск и Курмыш; потом, с величайшею поспешностью, отправились к Алатырю.
   Для искоренения бунта, для прекращения убийства и грабительства и поимки изверга Пугачева, был назначен, по собственному вызову, генерал граф Панин. Между тем Пугачев, умножив разбойническую шайку, бросился к Саранску и Пензе; но был преследован корпусом полковника Михельсона, прошел оные, устремился через Петровск к Саратову и овладел сим городом. Комендант Саратова, полковник Бошняк, сражаясь мужественно, пробился сквозь злодейскую толпу с пятьюдесятью человеками офицеров и солдат и приплыл в Царицын.
   Разбойники, ограбив Саратов и оросив улицы его кровью невинных жителей, устремились к Царицыну; но здесь встретили сильное сопротивление и принуждены были отступить. Проходя к Черноярску по астраханской дороге, в сорока верстах за Царицыным, злодеи были настигнуты корпусом деятельного полковника Михельсона, к которому подоспели на помощь донские казаки. Здесь-то злодейская толпа была разбита наголову, и Пугачев, с немногими приверженцами, едва успел спасти жизнь свою. Он, переплыв через реку Волгу на луговую сторону, имел намерение пробраться на саратовские степи, именуемые Узенями; но судьбы Всевышнего уничтожили намерение изверга.
   Умственная слепота нашего Ивана исчезла; он ясно увидел, что служил не царю русскому, а злодею, разбойнику, обманщику, самозванцу. Иван почувствовал сильное угрызение совести; пришел в совершенное раскаяние и, желая загладить преступление свое, уговорил уральцев Чумакова и Федулева предать Емельку в руки правосудия; к чему убедили они и других казаков, всего человек до двадцати пяти. Раскаявшийся Иван и его товарищи схватили Пугачева, связали и доставили к уральскому коменданту Симонову, а сей представил его к прибывшему в Уральск бессмертному герою Суворову, имевшему тогда чин генерал-поручика. Пугачев, окованный и за крепкой стражею, был отправлен в Симбирск, а оттуда в Москву, где с сообщниками своими, за все варварства и злодеяния, получил достойную казнь -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. Иван и все те, которые предали Пугачева в руки правосудия, получили прощение и дозволение возвратиться в свои жительства -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

.
//-- * * * --//
   Иван желал иметь крылья, чтобы как можно скорее быть в Оренбурге. В продолжение пути ему казалось, что время течет очень медленно; он исчислял дни, часы и минуты, которые должно было провести в дороге. Любовь не давала покоя нетерпеливому Ивану; она пылала в нем с новою силою, и образ милой Даши не оставлял его ни на минуту; он мечтал о ней наяву; он видел ее во сне; он не знал еще о несчастии бедной девушки. Время текло; путь Ивана продолжался. В одно утро сердце молодого казака сильно затрепетало; взор заблистал радостью, и огненный румянец разлился по щекам его – глазам Ивана показались в отдаленности купола церквей и стены Оренбурга. Нетерпеливый любовник взъехал уже в предместье форштадта и встретился с одним из своих давнишних друзей. Первый вопрос Ивана был о милой Дарье, и первый ответ его друга был о несчастии Дарьи. Какое известие для Ивана! Приятнейшие надежды его исчезли; пылкие мечты молодости улетели; обманчивая радость сокрылась; печаль и горесть отуманили развеселившееся лицо молодого любовника. Иван явился к родным своим, которые приняли его с величайшею радостью. Ни предметы милой родины, ни ласки нежных родных не могли развеселить, не могли утешить печального и огорченного Ивана; он беспрестанно думал о прекрасной Дарье и горел желанием освободить ее из тяжкой неволи.
   Прошло уже два месяца с тех пор, как Иван возвратился в Оренбург; он наконец придумал средство, могущее послужить к освобождению милой Дарьи. Сие средство состояло в том, что нетерпеливый любовник уговорил несколько отважнейших удальцов из своих товарищей и несколько каргалинских татар, с которыми тайным образом отправился в киргизскую степь. В тогдашнее время черта Оренбургской линии не имела нынешнего устройства, и самовольные переезды через границу были очень обыкновенны. Иван от встретившихся киргизцев разведал о всех подробностях, относящихся к старшине Тюльке и к прелестной его невольнице. Наши удальцы ехали со всевозможною поспешностью; киргизские степи были им так известны, как почтальону большая столбовая дорога, по которой он проезжал уже до пятидесяти раз. В исход пятого дня Иван и его товарищи приблизились к кочевью старшины Тюльки и решились дождаться ночи. Солнце закатилось, вечерняя заря разлилась по лазоревому своду; звезды заиграли на чистом небе; луна распространяла бледный свет свой… Наступила полночь. Казаки и татары грозно грянули на киргизский аул; опрокинули несколько кибиток и привели в ужас сонных киргиз-кайсаков. Раздался крик; раздался вой; раздались громогласные восклицания: «Алла! Алла! Худай ярлыка!» -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Отважное предприятие неустрашимого Ивана увенчалось счастливейшим успехом: он отыскал милую Дарью; не теряя времени, посадил ее на заводную лошадь и вместе с путешественниками своими оставил расстроенные кочевья. Казаки не прикоснулись к имуществу киргизцев; но корыстолюбивые татары не оставили поживиться несколькими халатами, несколькими коврами и тому подобным. Обратный путь Ивана был очень весел: он ехал рядом с Дарьей; он беспрестанно смотрел на Дарью; он описывал свои приключения Дарье; он слушал рассказы Дарьи. На седьмой день счастливые любовники были уже в Оренбурге.
//-- * * * --//
   Через неделю после возвращения в Оренбург Иван послал сваху просить руки Дарьиной. Сваха, придя в дом Дарьи, помолилась святым иконам и поклонилась на все четыре стороны; потом, по старинному обыкновению, села на лавку против самой матицы и объявила о причине своего прихода. Мать Дарьи, не думая долго, дала слово – и в тот же день назначено быть рукобитью [8 - Рукобитье – обручение, помолвка. Часть русского свадебного обряда, в ходе которой достигалась окончательная договоренность по поводу свадьбы. – Прим. ред.]. Наступил вечер. К Дарье, по приглашению ее матери, собрались подруги, красные девушки; потом явился жених со свахою и родственниками своими и сел за длинный стол, в передний угол. Из-за занавеса выступила невеста, поклонилась гостям и жениху; сему последнему поднесла на тарелке платок, за который получила от него серебряный рубль; после того села с женихом рядом; по сторонам их уселись свахи и родственники. Матери Дарьиной женихова сваха поднесла стакан зеленого вина, который старушка приняла и начала пить. В то время девушки запели:
   – Матушка, пей, / Да меня не пропей – / Дочь свою любимую, / Дочь свою послушную, / Дочь свою Дарьюшку, / Да по батюшке Андреевну. / Матушка! Пей, / Да меня не пропей…
   Когда старушка окончила стакан, тогда все гости принялись за рюмки и за серебряные чарки; началась пирушка, которая продолжалась около трех часов; потом гости встали из-за стола, помолились святым иконам и отправились по домам своим. Девушки пошли провожать жениха и дорогою пели и повторяли следующее:
   – Взвейте же вы, / Ветры буйные! / Снесите же вы / С гор белые снеги, / Чтобы наши гости / У нас посидели, / У нас посидели, / На нас поглядели! / Взвейте же вы… и проч.
   После того каждый вечер начались так называемые вечерки, которые состоят в том, что жених приходит к невесте, садится с нею за занавес, между тем девушки веселятся, играют с молодцами в фанты, поют песни, пляшут и проч. Таким образом протекла целая неделя; наступила суббота – день девичника. Девушки отправились к жениху за мылом; потом вместе с невестою пошли в баню, где ей расплели темно-русую косу; возвратясь оттуда, поехали на кладбище; там невеста поплакала над могилой своего отца.
   Наступил вечер. В дом невесты собрались гости, и начался девичник, то есть пирушка, которая продолжалась до полуночи.
   На другой день, после обедни, дружка приехал в дом Дарьи; спросил, готова ли невеста, и, получив утвердительный ответ, удалился. Вскоре после того он приехал вторично с женихом и со всем поездом. Невеста сидела уже за столом; подле нее находился семи– или восьмилетний мальчик, со скалкою в руках, который должен был продавать девичью косу. Мальчик, получив от дружки несколько денег, удалился, а на место его сел жених со свахою и поезжанами [9 - Поезжане – участники свадебного поезда. – Прим. ред.]. Дружка напомнил, что время уже ехать в храм Божий; почему все из-за стола вышли и начали молиться святым иконам.
   Мать Дарьи и, вместо отца, один из родственников ее благословили невесту и жениха образом святого Николая Чудотворца, хлебом и солью. Невеста, покрытая фатою, села со свахами в телегу, а жених, с тысяцким и большим боярином, в другую; дружка же верхом – и все отправились в церковь. Между тем в дом жениха была доставлена постель невесты и все ее приданое. По совершении брачного обряда невесту привезли к жениху и они оба заняли место в переднем углу; по сторонам их сели дружка, свахи, поезжане и приглашенные гости. Длинный дубовый стол был накрыт белою скатертью. Дружка закричал громогласно: «Поварушка матушка! Встань на куньи лапки, достань до судной лавки: что есть в печи, все на стол мечи!» Вмиг появились на стол большие пироги, огромные части жаркого, соленые окорока, запеченные в тесте, и проч., и проч. Застучали стаканы, рюмки и серебряные чарки. Зеленое вино полилось рекою. Дружка кричал беспрестанно: – За здоровье князя новобрачного и княгини новобрачной – кушайте, гости!
   Оренбургские казаки, сколь храбры против злодейств киргизцев, столь же неустрашимы и против даров вечно юного Вакха. Вскоре лбы их покраснели, носы побагровели, щеки запылали румянцем. Острые шутки посыпались, слова полились рекою; громкий хохот раздавался беспрестанно. Развеселившиеся старики, разглаживая закрученные усы свои и длинные бороды, по которым текло вино и масло, расстроенными голосами затянули следующую песню:
   Казаки свой ум имеют, / Жизнь прекрасную ведут; / Пикой, саблею владеют / И горилку славно пьют!
   Со врагом казак сразится – / Победит врага за раз; / Если ж вздумает напиться – / То напьется на заказ!
   Для киргизца лиходея – / У него готов аркан; / Для горилки чудодея – / У него готов стакан.
   С пикой, саблею и водкой / Он умеет в дружбе жить; / И с молоденькой красоткой / Он умеет пошалить.
   Есть враги – с врагами бьется – / И врагов он вмиг побьет; / Есть вино – он вмиг напьется – / Тотчас песни запоет!
   Казаки свой ум имеют, / Жизнь прекрасную ведут; / Пикой, саблею владеют / И горилку славно пьют!\
//-- Примечания автора --//
   (1) Яицком назывался прежде город Уральск.
   (2) Молельнею называется часовня старообрядцев.
   (3) См. сентенцию, заключенную по делу изверга Пугачева 1775 года января 9 дня, которая была опубликована во всеобщее сведение.
   (4) При описании злодейств, поимки и казни Пугачева сочинитель сей повести руководствовался «Русскою историей» С. Н. Глинки, официальными бумагами, рассказами оренбургских старожилов, сентенциею, официальным описанием деяний Пугачева и жизнеописанием генералиссимуса графа Суворова.
   (5) Сия станица названа Зимовейскою в книге «Ложный Петр III, или Жизнь, характер и злодеяния бунтовщика Емельки Пугачева», напечатанной в Москве 1809 года, а в «Русской истории» С. Н. Глинки она наименована Замовянскою. Которое из сих названий справедливо – я решить не могу.
   (6) Сей побег учинен Пугачевым 19 июня 1773 г.
   (7) Самовидцы рассказывают, что сия девушка была первейшая красавица из всего Уральска.
   (8) Во время замешательства, произведенного Пугачевым, не только татары, но и русские схватывали друг друга и продавали киргизцам.
   (9) Бешбармак – мелко искрошенное баранье мясо, смешанное с небольшими кусочками теста; каймаки – сливки, сметана; крут – род сыра, имеющего хотя острую, но довольно приятную кислоту; казы – конские копченые колбасы; кумыс – кобылье заквашенное молоко; айран – кислое коровье молоко, разведенное водою.
   (10) Пугачев четвертован в Москве; голова его была воткнута на кол, части тела разнесены по четырем частям города и положены на колеса, а после на тех же самых местах сожжены. Перфильев также четвертован в Москве. Чике была отсечена голова в городе Уфе, воткнута на кол для всенародного зрелища, а труп его вместе с эшафотом сожжен. Шигаев и Торнов повешены. Плотников, Караваев, Закладнов, Иван Почиталин и Горшков наказаны кнутом и, по постановлении знаков и вырыванию ноздрей, сосланы на каторгу. См. сентенцию, заключенную по делу Пугачева.
   (11) По сему предмету вот что сказано в 9 пункте вышеупомянутой сентенции: «Илецкого казака Ивана Творогова, да Яицких: Федора Чумакова, Василия Коновалова, Ивана Бурнова, Ивана Федулева, Петра Пустобаева, Козьму Кочурова, Якова Почиталина и Семена Шелудякова, в силу Высочайшего Ее Императорского Величества милостивого Манифеста, от всякого наказания освободить; первых пять человек потому, что, вняв гласу и угрызению совести и восчувствуя тяжесть беззаконий своих, не только пришли сами с повинною, но и виновника погубы их Пугачева связав, предали себя и самого злодея и самозванца законной власти правосудию. Пустобаева за то, что он отделившуюся шайку от самого злодея Пугачева склонил придти с повиновением, равномерно и Кочурова, еще прежде того времени явившегося с повинною; а последних двух, за оказанные ими знаки верности, когда они были захвачены в толпу злодейскую, и были подсылаемы от злодеев в Яицкий городок, то они, приходя туда, хотя отстать от толпы опасались, однако возвещали всегда о злодейских обстоятельствах и о приближении к крепости верных войск; и потом когда разрушена была злодейская толпа под Яицким городом, то сами они к военноначальнику явились. И о сем Высочайшем милосердии Ее Императорского Величества и помиловании сделать им особое объявление через отряженного из собрания члена сего января 11 дня, при всенародном зрелище пред Грановитою палатою, где и снять с них оковы».
   (12) Боже! Боже! Господи помилуй!

Мятежник Пугачев
Отрывок из повести. Глава первая

   Печатается по: «Заволжский муравей», 1833, № 14, июль.

     В стране, где тихими струями
     Катится Дон среди брегов,
     Известен был между донцами
     Казак Измайлов – Пугачев.
     Он был природы сын любимый,
     Среди мечей неустрашимый,
     Он был красою казаков.
     Питомец чести, громкой славы,
     С отцом Отечества Петром
     Измайлов, на полях Полтавы,
     Бросал в злодеев бранный гром;
     Когда любимец счастья мощный,
     Отважный, дерзостный герой,
     Алкид бестрепетный, полночный,
     Дышавший бранною грозой,
     Честолюбивый Карл суровый
     От русского меча дрожал,
     Было опубликовано за подписью:
     От мстительной руки Петровой,
     Лишася войска, убежал
     С полей кровавого сраженья,
     Чтоб у чалмы искать спасенья
     И быть рабом – лишь без оков —
     Пророка ложного сынов.
     Казак Измайлов – Пугачев
     Во многих битвах отмечался:
     Краса воинственных донцов —
     Он храбро с турками сражался,
     Толпы злодейские губил;
     Но плен ему уделом был.
     Удел несносный и суровый!
     К войне привыкнувший герой,
     На место сабли боевой,
     Был принужден надеть оковы!
     Сгорая жаром нетерпенья,
     Со всею силой наступленье
     Свободы часто призывал —
     И скуку плена проклинал!
     Свобода наконец явилась
     И цепь неволи прервала;
     Душа героя оживилась,
     Для шумной славы расцвела…
     Он в стан российский возвратился,
     За славой снова устремился;
     С толпой отважных казаков
     Он снова грянул на врагов,
     Пред саблей, пред ружейным дулом,
     Пред пушкой он не трепетал —
     И, правя смелым эрталулом [10 - Эрталул, ертаул – вероятно, от татарского «йортаул», что означает передовой полк. Так в Московском государстве назывался отряд легкой конницы, следовавший впереди главного войска для изучения местности и разведки. Также – разведывательный отряд в казачьих войсках, отводной караул. – Прим. ред.],
     Он славу мужеством снискал!
     Героя слава полюбила,
     Но от беды не защитила:
     Он на равнине битвы пал!
     Он пал, пал от руки злодейской,
     Рассекшей буйную главу —
     И умер смертью молодецкой,
     В родной станице Зимовейской
     Оставив сына и вдову.
     Сей сын Емелькой назывался,
     У казаков слыл молодцом:
     Проворством, ловкостью равнялся
     С покойным, доблестным отцом…
     Его природа полюбила
     И при рожденьи наградила —
     Прекрасным мужеским лицом,
     Высоким станом, гибким, стройным
     И взором огненным, проворным
     И проницательным умом.
     Но щедрые дары природы,
     Глупец! во зло употребил —
     И юности мятежной годы
     Порывам буйства посвятил.
     От дяди, матери – развратных —
     Он образ жизни перенял,
     Лишился качеств всех приятных,
     К добру стремленье потерял!
     Среди пороков он томился:
     Был мрачен, холоден душой;
     Но вдруг красавицей пленился:
     Недолго думал – и женился
     На Софье, девушке донской.
     Он года через три наскучил
     Своей женою молодой…
     Рожденный с пламенной душой,
     Себя желаньем славы мучил,
     Желал лететь в кровавый бой!
     Его ум буйный, своевольный —
     Покоем, миром недовольный,
     Был занят грозною войной!
     Души безумное желанье —
     Войною заменить покой —
     Любимой сделалось мечтой!
     Исполнилось его мечтанье —
     Гром шумной брани загремел —
     И Пугачев вмиг полетел,
     С булатной саблею во длани,
     На поле смертоносной брани!
     Сильней, сильней день ото дня
     Пылала грозная война.
     За верность, честь, за святость веры
     Восстали русские сыны,
     И пламень бедственной войны
     Объял турецкие Бендеры.

     Орел российский не дремал.
     Рога луны в когтях сжимал;
     Отважный Пугачев старался
     Себя средь брани отличить;
     Во все опасности вдавался —
     И не умел врагов щадить…
     В рядах могучих эрталула
     Он первый по геройству был
     И чин почтенный есаула
     За смелость, храбрость получил.
     Но этого казалось мало:
     Он честолюбием сгорал;
     Оно в него вонзило жало;
     Он чина здешнего желал;
     Но мир блаженный водворился —
     И Пугачев наш возвратился
     С досадой сильною домой.

Киргизский пленник
Быль Оренбургской линии

   Печатается по: «Отечественные записки», 1826, часть 28.

   Верхнеуральск, составляя пограничную крепость, принадлежит к числу уездных городов Оренбургской губернии; он находится под 53° 52’ 40’’ северной широты и под 76° 47’ 12’’ восточной долготы от первого меридиана, через остров Ферро проведенного. Немногие крепости, немногие города могут похвалиться таким прекрасным местоположением, какое играет Верхнеуральск, стоящий на левом, крутом берегу быстрого Урала. Вокруг него возвышаются горы, расположенные в виде неправильного амфитеатра. С одной стороны виден величественный, безлесный Извоз, с глубоким ущельем, которое начинается от самой вершины и оканчивается близ подошвы; с другой – синеется угрюмая, дикая сопка, на коей лежат ужасные камни, издали кажущиеся огромным строением; подле нее зеленеется Мохнатая гора, покрытая молодым березняком. Вдали чернеет цепь гор Рифейского хребта [11 - Рифейские горы – старинное название Уральских гор. Изначально, в античности так называли возвышенности, дающие начало основным рекам Скифии. В греческой мифологии, кроме того, считалось, что на Рифейских горах находилось жилище северного ветра Борея. – Прим. ред.]. Между ними, в большом отдалении, в ясное время видна страшная Иремель-тау, грозный исполин Каменного Пояса [12 - Еще одно название Уральских гор. – Прим. ред.], покрытый вечными снегами и окруженный холодными туманами и сизыми облаками! Быстрый Урал шумит, извивается в тысяче излучинах и, при самом городе, принимает в себя прозрачную Урляду, с которой вблизи соединяются светлые струи тихой Узельги. На правом берегу Урала разлиты многие озера, которые, при солнечном свете, блестят как чистое серебро. В недальнем расстоянии от города протекает игривая речка Ямская. Словом, быстрый взор на каждом шагу встречает предметы самые прелестные, самые восхитительные, самые романические!..
//-- * * * --//
   Благословляю, благословляю тебя, незабвенный Верхнеуральск! Ты занимаешь незавидное место на карте Азиатской России; но самое первое – в моей памяти, в моем сердце! Могу ли, могу ли я забыть время, проведенное в тебе, пленительный городок? То бесценное время, в которое меня окружала радость, в которое меня лелеяло счастье. – Увы! Почто минуты радости пролетают быстро? Почто счастье наше бывает непродолжительно? Но что такое радость? Мыльный пузырь! Что такое счастье? Блестящая пыль на крылышках бабочки! Дунь – и мыльный пузырь лопнет! Прикоснись ко крылышкам мотылька – и блестящая пыль исчезнет… Расставшись с тобою, незабвенный Верхнеуральск, я расстался с игривою радостью, расстался с легкокрылым счастьем! Все, что было для меня мило, что было для меня драгоценно – осталось в тебе, незабвенный Верхнеуральск!..
   Увы! С тех пор я узнал людей, не имеющих ни сердца, ни чувств, таких людей, которые забыли права человечества и отравили жизнь мою ядом мучительной горести!.. Но судьбы неисповедимы! Может быть, и мне предстоит счастливая будущность; может быть, и я паки [13 - Опять, снова, вновь (устар). – Прим. ред.] узнаю радости, как Федор, о котором хочу рассказать моим читателям, слышав приключение его от одного почтеннейшего старца, находившегося при заведении Оренбургской линии: оно случилось вскоре по основании Верхнеуральска ст [атским] совет [ником] Кирилловым.

   Федор, прекрасный молодой вахмистр, сын бывшего Билярского драгунского полка поручика, по приказанию начальства, вместе с тридцатью драгунами, состоял при пастьбе конского табуна, находившегося на внутренней стороне линии, в пятнадцати верстах от Верхнеуральска, при озере Малом Богадаке. В одну темную ночь табун и находившиеся при оном драгуны были окружены разбойническою шайкою киргизцев, состоявшею из четырехсот человек. Варвары сделали сильный и стремительный натиск; но неустрашимые драгуны встретили их храбро. Началась ужасная битва: засвистели пернатые стрелы; зазвучали булатные копья; зажужжали свинцовые пули; от острых сабель и тяжелых палашей посыпались искры – и горячая кровь обагрила холодную землю!.. Варвары бились, желая корысти; драгуны защищались, исполняя священный долг службы. Сохраним от забвения имена трех героев, в особенности отличившихся во время сей битвы: это были старые, заслуженные драгуны Лобов, Волков и Абалдуев, слыхавшие свист шведских пуль и звуки турецких сабель. Сии драгуны – истинные сыны Отечества, истинные герои – сражались как разъяренные львы, как лютые тигры; они изрубили многих злодеев; а мужественный Лобов сильным ударом тяжелого палаша перенес надвое предводителя разбойнической шайки, киргизского батыря Карагуша… Но что может сделать горсть храбрых противу буйного многолюдства? – Драгуны, все без исключения, были побиты; один только Федор, покрытый двенадцатью ранами и ослабевший от большого истечения крови, взят в плен. Варвары, осмотрев раны несчастного вахмистра, перевязали их по-своему, потом посадили его на лошадь, руки и ноги стянули арканами. После того злодеи поехали к берегам Урала, а некоторые из них погнали конский табун. Во время пути киргизцы, гнавшие лошадей, беспрестанно ударяли огнивами в кремни для того, чтобы разливавшиеся от оных ударов искры освещали им дорогу. Злодеи перегнали табун и переправились через Урал вплавь, близ Красного Яра.
   Что могло быть хуже положения, в каком находился несчастный Федор? Связанный, он не мог пошевелиться; а между тем раны причиняли ему жесточайшую боль. Путь разбойников продолжался четверо суток. Каждую ночь варвары, расположившись ночевать, покрывали связанного Федора войлоком и на края оного ложились сами, для того чтобы молодой вахмистр не мог сделать побега. На пятый день киргизцы прибыли в свой аул, расположенный на небольшой речке, близ бора, именуемого Карагач. Федор достался в невольники старому батырю Кутлубаю, который принялся лечить нашего единоземца от полученных им ран. Способ лечения был самый простой, именно: Федора каждодневно обкладывали горячею овчиною, за минуту перед тем с барана снятою. Это простое лечение было очень полезно для нашего вахмистра; он, по прошествии пяти недель, совершенно выпользовался [14 - Здесь: вылечился. – Прим. ред.]. По выздоровлении Федора была призвана старая колдунья, называемая Джа-Адугар, которая, по мнению суеверных киргизцев, умела производить то, что каждый пленник, сделавший побег, во время оного заблуждался и снова попадал в неволю. Старуха, вырвав несколько волос из головы Федора и спросив его об имени, поставила бедного невольника среди кибитки, на расчищенном и солью посыпанном месте, на котором раскладывается огонь. После сего колдунья принялась делать заговоры, велела Федору три раза отступать назад, плевать на свои ступни и каждый раз выскакивать из кибитки, потом насыпала ему на язык несколько золы, на которой он стоял, – и колдовство кончилось. После того Кутлубай говорил Федору следующее: «Слушай, невольник! Ты должен мне служить верно; за это я буду кормить тебя, одевать и обувать; но ежели ты сделаешь побег, то знай, что нигде не можешь от меня укрыться – ни на земле, ни в воде, ни в воздухе: я тебя поймаю – и тогда, с жесточайшего наказания, подрежу тебе кожу на подошвах, насыплю туда мелко изрубленных конских волос, и сделаю то, что ты будешь мучиться и раскаиваться целую жизнь!» Такие жестокие угрозы у варваров киргизцев, к несчастью бедных невольников, исполняются на самом деле.
   Батырь Кутлубай имел трех сыновей, Ак-Кусюка, Ишберду, Юламана, и дочь Баяну. Сыновья Кутлубая были смелые батыри, или лучше сказать – славные воры и разбойники, от которых много терпела Оренбургская линия; но Баяна нисколько не походила на своих братьев: она была прелестная 16-летняя девушка – скромная, невинная, добродушная и очень, очень милая!
   Соображаясь с обыкновением земляков своих, варвар Кутлубай обрил молодому невольнику голову и одел его в киргизское платье. Житье Федора было бы довольно сносно, если бы киргизцы кормили его досыта; но злодеи каждодневно давали невольнику своему одни только кости и небольшую чашку молока или растопленного сала. Желудок молодого вахмистра, привыкший к русским щам, круглым пирогам, блинам и оладьям, долго не мог принимать киргизской умеренной пищи, а особливо растопленного сала; но нужда всему научит! Занятие Федора состояло в том, что он, закованный в тяжелые железа, должен был каждодневно пасти киргизских баранов. Как часто несчастный молодой человек, изнуренный голодом и ослабевший от полудневного зноя, повергался на землю! Как часто, в глубокой горести, он вспоминал священные берега Урала, вспоминал отца, мать, братьев и сестер! Как часто умолял Всевышнего о даровании ему золотой свободы! Как часто, приведенный в отчаяние, призывал смерть, чтобы она прекратила его мучения!
   Время текло; целый год прошел уже с того дня, как несчастный Федор попал в неволю, – горестный, мучительный год! Он показался нашему вахмистру целым веком. Шелковая трава, покрывающая киргиз-кайсацкие степи, зеленелась, цветы разливали приятный запах, жаворонок резвился в воздухе, трепетал и громким пением изъявлял свою радость; все веселилось, все восхищалось прелестями живительной весны: один только Федор крушился, один только Федор проливал горькие слезы!..
   Однажды несчастный невольник, утомленный дневными трудами, лежал в некотором расстоянии от кибитки своего хозяина, смотрел на голубое небо, усеянное звездами, и мечтал о свободе. Приближалась полночь; но благодетельный сон бежал от глаз несчастливца… Наконец природа вступила в права свои – и Федор начал дремать… Вдруг раздался тихий, приятный голос… Молодой вахмистр раскрыл глаза – и кого же увидел перед собою? Прелестную киргизскую девушку, дочь Кутлубая. «Встань, встань, бедный невольник! – так начала говорить Баяна. – Встань и утоли свою жажду». Федор, удивленный неожиданным приходом девушки, приподнялся, но не знал, что говорить, хотя хорошо уже научился киргизскому языку. «Я тебе принесла кумызу, – продолжала Баяна, – пей его, милый невольник!» Федор принял чашу; девушка села подле него. «Мне жаль тебя, милый невольник, – говорила она, – жаль, очень жаль! Тебя мало кормят, а потому я и принесла кумызу, который утолит твой голод, утолит твою жажду… Даю тебе верное слово: каждую ночь, если будет возможность, я стану приносить тебе кумыз и мясо: только ты должен быть молчалив, чтобы никто не сведал об этом. Знаешь ли, милый невольник, я тебя люблю, очень люблю и со временем, быть может, постараюсь возвратить тебе свободу». Федор, со слезами на глазах, благодарил прекрасную Баяну за ее добродушие, за ее обещание, и уверял, что он благодеяний милой девушки не забудет до самой смерти.
   Киргизская девушка устояла в своем слове: она каждую или почти каждую ночь приносила мясо и кумыс, предлагала их молодому невольнику; садилась возле него; говорила ему о любви своей и о том, что она чувствует большое удовольствие, когда видит и слушает его. Федор не мог быть равнодушным к прелестям милой девушки: он полюбил ее – и полюбил нежно, страстно, пламенно!
   О первейшее благо жизни нашей, союз двух сердец, всесильная любовь! Ты, как дивная чародейка, творишь чудеса: истребляешь наши горести, уменьшаешь несчастия, прогоняешь тяжкую скуку; ты рассыпаешь вокруг нас радости, умножаешь наше счастье, разливаешь веселие, ты усыпаешь путь наш благовонными розами, ты услаждаешь горестную неволю и облегчаешь тяжесть оков! Федор, узнав силу любви, нашел в ней отраду и утешение в своем несчастии.
   В одно время Кутлубай, сыновья его и прочие киргизцы были приглашены в соседственный аул на поминки, отправляемые по одном умершем богаче. В ауле Кутлубая остались одни только женщины и дети. По наступлении ночи прекрасная Баяна явилась к Федору и говорила ему: «Радуйся, милый друг! Ты можешь теперь получить свободу; не теряй времени: вот тебе острая пила; скорее распили свои оковы; лошади и съестные припасы уже готовы; мы можем теперь же ехать… Ведь ты не оставишь меня здесь?» – «Могу ли, могу ли я тебя оставить, прекрасная Баяна! – вскричал Федор, принимаясь пилить железа, – ты моя спасительница, ты мой Ангел! Я скорее соглашусь умереть в неволе, нежели уехать без тебя, несравненная девушка!»
   Любовники, не теряя времени, сели на лошадей, хорошо оседланных и обвешенных съестными припасами, и благополучно отправились в путь. Они ехали только по ночам, а во время дней укрывались в оврагах и кустарниках.
   По наступлении утра семейство Кутлубая хватилось Баяны и невольника; но, не нашед их, догадалось, что они бежали. Сведение о сем дошло до Кутлубая не прежде, как на другой уже день. Разъяренный киргизец, – произнося ругательства своей дочери и клянясь Магометом, что он изрубит ее в мелкие куски, если догонит, – отправился, вместе с сыновьями своими, вслед за бежавшими; но, к счастью, Федор и Баяна были уже далеко; а потому и преследование не могло иметь никакого успеха.
   На седьмой день после своего побега юные любовники прибыли благополучно в Верхнеуральск. Могу ли, должен ли я описывать свидание Федора с отцом, матерью, братьями и сестрами? Нет! Предоставляю воображению читателей составить картину, могущую растрогать сердце самого нечувствительного человека.
   Киргизская девушка приняла христианскую веру; при святом крещении она была наречена Ольгою – и сделалась супругою счастливого Федора. Прелестная Ольга очень скоро выучилась говорить по-русски, привыкла к нашим обычаям, к нашему образу жизни и была доброю женой, доброю хозяйкой и доброю матерью своих детей – плодов супружеской любви.

   Конец невымышленной повести и конец испытанию терпения моих читателей!

Сетование киргиз-кайсацкого пленника

   Печатается по: «Оренбургский край в произведениях русских писателей». – Оренбург, 1991.

     Ах! что со мной?
     В очах слеза!
     Здесь край чужой,
     Души гроза!
     Твоя волна,
     Река Уиль,
     Мутна, черна,
     Черна, как ил!

     Сей желтый луг,
     Сей вид степей,
     Сей грозный звук,
     Сей звон цепей —
     Мой дух мутят,
     Меня томят,
     Мне в душу льют
     Печали яд!

     Где милый край,
     Урала брег,
     Мой светлый рай,
     Страна утех?
     Где мать, отец,
     Родных семья,
     Кумир сердец,
     Адель моя?

     Где, где они,
     Где милый край,
     Где счастья дни,
     Где светлый рай?
     Краса земли,
     Родимый край —
     Там, там вдали,
     Мой светлый рай!

     Я пленник твой,
     Злодей кайсак!
     Спеши, герой,
     Спеши, казак!
     В глухую степь
     Врагов карать —
     И плена цепь
     С меня сорвать!..

Письмо П.П. Свиньину

   Печатается по: «Отечественные записки», 1828, часть 35.

   М. Г. П. П.! [Милостивый государь Павел Петрович]
   Кто читал «Отечественные записки», тот знает, что Ваше путешествие по Сибири принесет немалую пользу нам, русским, любящим свое отечество, о котором некогда мы принуждены были почерпать известия почти из одних иностранных источников, большею частию наполненных илом пристрастия и тиною ошибок. Но Сибирь такая страна, о которой говорили Гмелин, Паллас и, наконец, г-н Спасский.
   Позвольте же побеседовать с Вами об одной Оренбургской линии и сопредельных с нею местах. Наша губерния никем или почти никем не описана: я разумею подробное описание, за исключением известного сочинения Рычкова, которое, быть может, было хорошо в свое время, но ныне оно очень и очень недостаточно! Почитаю долгом упомянуть о нескольких любопытных предметах, которые, как мне кажется, заслужат и Ваше внимание.
   Если Вы из Оренбурга поедете к вершинам Урала по линии, то не встретите тут ничего занимательного ни для чувств, ни для воображения. Один предмет, который займет Вас, есть Губерлинские горы, отстоящие от Оренбурга в 220–230 верстах; в них очень много самой хорошей яшмы: но это не собственные слова мои, ибо я совершенный невежда в металлургии и минералогии.
   Когда Вы приедете в крепость Кизильскую, то можно бы Вам отправиться в деревню Сибаеву, отстоящую от Кизильской в двадцати верстах. В этой деревне живет начальник 6-го башкирского кантона, полковой сотник Бектемиров. Он (разумеется, при содействии здешнего г-на военного губернатора) доставит Вам такие материалы, которые займут не последние страницы в Вашем журнале. У некоторых чиновников, состоящих в 6-м башкирском кантоне, есть грамоты царя Алексея Михайловича и предшественников его. Сии грамоты очень любопытны. Ежели Вы, М.Г., имеете намерение обратить внимание Ваше на башкирцев, то нигде не можете сделать столь верных наблюдений над этим полукочевым народом, как в деревне Сибаевой. Когда Вы не будете дорожить временем, то можете в сей деревне провести несколько дней. Тут Вы узнаете отличительную характеристику башкирцев, узнаете их нравы, обыкновения, образ жизни, предрассудки и проч. Я не могу утверждать, что песни и сказки башкирские имеют оттенки поэм Ариостовых; но могу сказать, что в тех и других есть большое сходство с нашими народными песнями и сказками. В башкирских преданиях, на которых основаны их сказки и песни, всегда встречаются батыры, нисколько не подобные древним рыцарям, но имеющие особенный характер, свойственный одним башкирцам. Краткость времени не дозволяет мне распространиться по сему предмету, но я могу удовлетворить любопытство Ваше одною из песен этого народа. Вот самый вернейший перевод сей песни, которая в подлиннике имеет рифмы, но не имеет метрической просодии:

     Что, мой друг любезный, делаешь?
     Ты коня седлаешь верного
     И с друзьями собираешься
     Разгромить киргизцев-хищников,
     Отомстить им наказанием
     За набеги, разорение!
     Но, любезный мой! послушайся
     Той, которая к тебе, мой друг,
     Уж давно сгорает страстию
     Самой сильной, самой пламенной!
     О, любезный мой! послушайся:
     Ты не езди в степь далекую,
     Сберегай свою жизнь милую
     Для твоей подруги-девицы!
     Может статься, что могущество
     Не спасет тебя от гибели:
     Может быть, рука злодейская
     Поразит младого батыра.
     Ты падешь среди наездников,
     Как ель древняя, кудрявая,
     Бурей яростной сраженная!
     Что же будет с бедной девицей?
     Ах, она увянет с горести,
     Как цветок от зноя, холода
     Увядает, осыпается!
     Как пчела трудолюбивая
     Не живет без меду сладкого.
     Так и я без друга милого
     Не могу жить одинокая!
     Без тебя, мой друг возлюбленный,
     Я сойду в могилу мрачную!

   Не могу удержаться, чтобы не сообщить Вам еще одной башкирской песни, которая, мне кажется, занимательнее предыдущей:

   Песнь башкирца после сражения

     Питомцы быстрого Урала,
     Башкирские богатыри!
     Уже ночь тихая настала…
     Последняя струя зари
     На своде неба догорает,
     Звезда вечерняя играет,
     И круглый месяц золотой
     Плывет над ближнею горой;
     Уже окрестность потемнела,
     Долины погрузились в сон;
     Где брань свирепая кипела,
     Где раздавался крик и стон,
     Где пушки громы извергали,
     Где сабли молнией сверкали —
     Там воцарилась тишина,
     Сопутница покоя, сна.
     Мы в поле бранном отличились;
     Любовью к родине горя,
     Для славы в прошлый день трудились -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

!
     За честь, за веру, за царя
     Все грудью постоять умели;
     Разя злодеев, не робели!..
     Друзья! хвала вам: целый мир
     Узнает, сколь могуч башкир!
     О братья! принесем моленье
     Творцу вселенной, богу сил:
     Он нас в минувшее сраженье
     От ран, от смерти сохранил;
     Он благ, он, вняв мольбам пророка -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

,
     Блюдет от бедственного рока;
     Он нам врагов сразить помог:
     Неправым – казнь, за правых – бог.
     Опять мы на злодеев грянем,
     Когда исчезнет мрак ночной!..
     Теперь сотрудников вспомянем,
     Ссеченных бранною косой…
     Но вы в унынье погрузились,
     И слезы из очей пустились,
     Как перлы утренней росы,
     Блистая, каплют на усы!
     Почто сраженного героя,
     Почто, товарищи, жалеть?
     О, сколь прекрасно среди боя
     За веру, верность умереть!
     Родных и милых защищая,
     Святую родину спасая,
     Хотя погибнем – смерть славна!
     Без жертв проходит ли война?..
     Друзья! оставим сожаленье…
     А вы, о падшие в бою!
     Вам горестей земных забвенье,
     Вам счастья, радости в раю! -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

     Там гурий девственных лобзанье,
     Их ароматное дыханье,
     Объятия, улыбка, взгляд
     Блаженством храбрых наградят!
     Там, там вкушайте наслажденья!
     А здесь героев имена
     Навек спасутся от забвенья:
     Их не поглотят времена!
     Певцы на курах громогласных,
     В кругу башкиров, дев прекрасных,
     Деянья ваши воспоют —
     Из рода в род передадут!
     Внимая песне справедливой,
     Башкирец жаром закипит —
     И вдруг в руке нетерпеливой
     Булат блестящий загремит!
     И девы нежные, младые,
     Потупив очи голубые,
     Слезами перси оросят
     И вашу память тем почтят.

   Сия песня получена мною в 1821 году, во время проезда моего через 6-й башкирский кантон, от одного ученого муллы (жреца), имени которого я теперь не упомню. Этот же мулла сообщил мне еще две песни, кои переведены мною на русский язык и напечатаны в «Вестнике Европы» 1822 и 1823 годов. Почитаю долгом заметить, что, переводя «Песнь башкирца после сражения», я старался только удержать мысли подлинника, но принужден был отступить от простоты слога, составляющей главное достоинство упоминаемой песни. Ежели Вам, М. Г., угодно будет, то я впоследствии времени, с особенным удовольствием, сообщу несколько сказок и несколько песен башкирского народа; но позвольте предложить условие, чтобы Вы не имели большой строгости к моему слогу и чтобы я знал, куда именно к Вам относиться.
   Мне кажется, что Вы не можете достигнуть настоящей цели, если поедете через селения башкирцев без переводчика. Я осмеливаюсь рекомендовать Вам самого способнейшего для сей обязанности, именно чиновника, служащего в губернаторской пограничной канцелярии, Черкасова.
   Из деревни Сибаевой не угодно ли Вам отправиться к Ярындыку? Эта гора есть одна из высоких уральских и отстоит от Сибаевой не более как в пятнадцати верстах. Она представит самую живописную, самую восхитительную картину, которая украшает сего исполина Каменного пояса. Здесь встретите Вы прекрасные рощицы, густые леса, быстрые ручьи, каменные утесы и проч., словом, встретите такое зрелище, которое может наполнить душу Вашу самым живейшим восторгом.
   С горы Ярындык, по мнению моему, всего лучше ехать Вам по дороге, которая ведет от реки Большой Кизил к городу Верхнеуральску, отстоящему от сей реки во 120 верстах. Едучи по этой дороге, Вы встретите между крепостью Магнитною и редутом Янгельским два кургана довольно значительной величины. Может быть, получите о них какое-нибудь сведение от соседственных башкирцев или жителей, расположенных по берегам Урала.
   С Кизильской дороги вы можете поворотить на крепость Магнитную. Ни крепость, ни местоположение оной не могут обратить на себя внимания Вашего; но зато Вы не оставите осмотреть гору, известную под именем Магнитной, находящуюся в восьми верстах от крепости. Эта гора изобильна магнитом и лучшею железною рудой, которою довольствуются заводы, принадлежащие г-ну Пашкову.
   Отправясь из Магнитной и проехав шестьдесят верст по линии, Вы будете в уездном городе Верхнеуральске. Здесь нет ничего восхитительного; но зато Вы взглянете на величественный Извоз, на дикую каменную сопку – и они на несколько минут займут внимание Ваше.
   Не угодно ли будет заглянуть в архив Верхнеуральской комендантской канцелярии. В ней хранятся многие бумаги, доказывающие обширный ум бывшего оренбургского губернатора Неплюева: прекрасные распоряжения его насчет устройства здешней линии; политические меры, предпринятые к посеянию вражды между киргизцами и башкирцами; словом, в бумагах встречаются многие черты, доказывающие патриотизм сего знаменитого и попечительного начальника, который старался на незыблемом основании утвердить и как можно более распространить торговлю с Бухарией, Хивой, Персией и завести коммерческие обороты с самою Индией; наконец, в этом же архиве имеется очень много бумаг, из которых можно сделать любопытное извлечение насчет замешательства, произведенного злодеем Пугачевым. Не знаю, кстати ли упомяну я здесь об официальной переписке, происходившей в сороковых и пятидесятых годах прошедшего столетия и хранящейся в означенном архиве. Эта переписка заключает в себе очень много забавного, например, вот список с рапорта Бунакова, писанного к бывшему верхнеуральскому коменданту Ступишину:
   «В прошедшей неделе по дистанции редута Спасского обстояло все благополучно, кроме, что по ту сторону Симов пойман журавль, которого за присмотром того же разъезда к Вашему высокоблагородию представляю».
   Вот еще выписка из книги, в которую вносились приказы, отдаваемые полковником Ступишиным:
   «Завтра праздник: ученью и работам не быть; а помолившись Богу, идти в кабак и вино пить.
   Пароль, Егор Алексеевич (Ступишин).
   Лозунг, Марья Ивановна (Ступишина)».
   Не оригинальные ли такие бумаги? Их много, очень много в верхнеуральском архиве.
   Из Верхнеуральска не угодно ли Вам будет проехать 97 верст по линии, именно до крепости Степной? Местоположение сей крепости есть одно из числа самых прекрасных. Во 100–150 верстах от Степной находится такой предмет, который должен обратить на себя внимание ученого и любопытного путешественника: я говорю о храме или капище, находящемся в киргизской степи. Этот храм, построенный из дикого камня, начал уже разрушаться, но сохранил весь наружный вид и внутреннее расположение свое. Некоторые из русских линейных жителей, видевших упомянутый храм, говорят, что на стенах его есть какие-то надписи, по мнению их, татарские; напротив того, грамотные башкирцы утверждают, что означенные надписи не заключают в себе ни одного знака, имеющего сходства с татарскими буквами. Любопытно знать: какой это храм? Кем и когда построен? Не имеет ли чего общего с архитектурою древних народов? Из чего состоят имеющиеся в нем надписи – из букв или каких-либо особенных знаков, и в чем именно заключается смысл оных? Вот вопросы, которые встречаются сами по себе и которые, быть может, Вы решите удовлетворительным образом и тем доставите какую-нибудь новую черту для истории. Не излишним почитаю присовокупить к сему, что об упоминаемом мною храме, или капище, Вы можете получить некоторые сведения в городе Верхнеуральске от служащего в тамошнем гарнизонном батальоне унтер-офицера Новопашеннова, который видел этот храм в 1812 или 1813 году, во время преследования киргизцев.
   Ежели Вы из крепости Степной поедете в город Троицк, то в оном получите подробные сведения о тамошней торговле, производимой на меновом дворе с киргизцами и бухарцами; но самый город не имеет в себе ничего любопытного. Впрочем, если Вы не рассудите ехать в Троицк, то из крепости Степной можете отправиться в завод Златоустовский, славный в России превосходною отделкою белого оружия и богатый своими рудниками. Близ этого завода находятся самые высочайшие из уральских гор: Пиктау, Ирямал-Тау и Кара-Тау, о коих упоминает в письме к Вам, от 3 марта 1824 года, Г. И. Спасский. Кто не видал Альпов, тому и угрюмые Рифеи кажутся самыми величественными предметами в природе. Я видел сии последние горы и прихожу в восхищение от одного воспоминания о них! Здесь природа представляется в различных изменениях своих: на одной горе – и зима и лето, и дикие скалы и зеленеющиеся холмы; там прекрасные равнины, а вокруг непроходимые леса; тут величественные реки и шумящие источники; словом: слияние ужасов и дикости со всеми очаровательными и прелестными видами. Вместе с г-ном Спасским душевно желаю, чтобы Вы не оставили без измерения высочайших из тех гор, которые по справедливости заслужили громкое имя земного пояса. Горное начальство златоустовских заводов, конечно, доставит Вам все возможные способы к исполнению сего предприятия, которое да увенчается счастливейшим успехом!
   Сим оканчиваю слабые замечания мои о любопытных предметах; несмотря на обширность этого письма, оно не заключает в себе всего того, что есть занимательного на Оренбургской линии. И проч.
   Петр Кудряшев, аудитор.

   (Р. S. Находясь в госпитале за болезнью и узнав только третьего дня вечером о приезде Вашем сюда, я принужден был писать замечания свои прямо набело, а потому извините меня за ошибки и небрежность слога.)
//-- Примечания автора --//
   (1) Этот стих переведен буквально.
   (2) Разумеется, Магомета.
   (3) Обещаемом мусульманам по их Алкорану.

Простонародные слова, употребляемые в Оренбургской губернии

   Печатается по: «Отечественные записки», 1830, часть 42, № 122.

   М. Г. П. П.! [Милостивый государь Павел Петрович]
   Многие из числа наших ученых занимаются собиранием провинциальных слов, употребляемых в разных местах обширной России, как видно из Трудов Московского общества словесности. Подражая этому, и я собрал несколько подобных слов, употребляемых в Оренбургской губернии. Сии слова суть следующие:

   Айда (татарск.) – иди.
   Арба – телега.
   Байгуш (киргизск.) – бедняк, нищий.
   Балта (башкирск.) – топор.
   Буран (татарск.) – метель, вьюга, непогода.
   Варнак (сибирск.) – ссыльный.
   Взопрел – вспотел.
   Вилок – качан.
   Восейка – назад тому несколько дней.
   Гомзулька – фигурка.
   Гуньливый – вялый.
   Завариха – мучная каша, молдавская мамалыга.
   Казан – большой котел.
   Казенка (пермск.) – перегородка.
   Карга (татарск.) – ворона.
   Кокурка – небольшой белый хлеб, замешанный на масле.
   Кошма (татарск.) – войлок.
   Кулага – род калужского теста.
   Кулига – поляна, покрытая ягодами.
   Купоросится – сердится, надувается.
   Кургашик (киргизск.) – молодой, однолетний баран.
   Курдюк (киргизск.) – хвост, задняя часть барана.
   Курья – речной залив.
   Малахай – большая шапка с висячими полями, ушами.
   Морда – рыболовная снасть, верша.
   Набольший – старший.
   Напойка – щепоть табаку.
   Озорник – буян, разбойник.
   Ососок – поросенок.
   Пельмени, пельяны, перьмени – маленькие вареные пирожки; род малороссийских вареников, только не с сыром, но [с] говядиною. Перьмени есть любимейшее кушанье пермяков.
   Пленка – силки.
   Рубец, рубцы – скотский желудок.
   Студенец – родник.
   Стяг – коровья туша.
   Трясунка (пермск.) – лихорадка.
   Туяс (пермск.) – берестяная посуда, бурак.
   Тюбетейка (киргизск.) – шапочка, скуфья.
   Увал – холм.
   Хлопуша (пермск.) – лжец, обманщик.
   Цыпки – болячки на ногах.
   Чекмень – кафтан.
   Чембары – шаровары.
   Шабер – сосед.
   Шандал (татарск.) – подсвечник.
   Шаньга (пермск.) – лепешка, обмазанная сметаною, смешанною с мукою; род ватрушки.
   Шары (пермск.) – глаза.
   Шлях – след, тропа.
   Щерба – уха.
   Яга – шуба, сшитая из жеребячьих шкур, вверх шерстью.
   Яргак – кожаный халат.

   Препровождая вышеозначенные слова на рассмотрение Ваше, честь имею быть и проч.

Абдряш, башкирская повесть
(Взгляд на Башкирию)

   Места Башкирии прекрасной,
   Громада мрачных снежных гор –
   Вид восхитительный, ужасный,
   Дивящий душу, сердце, взор!
   Я вами молча восхищаюсь,
   Красой и мрачностью пленяюсь –
   Дивлюсь могуществу Творца!..
Крюков

   Печатается по: «Отечественные записки», 1827, часть 29, № 81–82, январь-февраль.

   Башкирия, известная в старину под именем Пашкатырии, изобилует многими и редкими красотами природы. Кто не видел ни страшных Альп, ни высоких Пиренеев, ни ужасных громад Гиперборейских великанов, находящихся близ Ледовитого моря, на которых – скажем словом писателя – как после потопа, редкие (чудесные) звери блуждают по горам безвестным, – тот с большим удовольствием, с большим восторгом может рассмотреть Башкирию. Здесь-то встретит он возвышенные и угрюмые горы Рифейские, которые, по всей справедливости, заслуживают громкое имя Земного Пояса!
   Здесь-то представляются изумленным взорам его ужасные громады, одна на другую опирающиеся, одна другую поддерживающие!
   Седые облака и влажные, хладные туманы окружают вершины гор величественного Римна -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, между тем как другие одеты ледяною корою снегов вечных.
   Вытекающие из оных ручьи – шумят, гремят, извиваются, удаляются, соединяются и образуют собой широкие реки, по берегам которых растут страшные, почти непроходимые леса, обитаемые хищными волками и свирепыми медведями. Между высокими, мрачными горами встречаются пленительные долины, которые, по крайней мере для воображения, ничем не хуже долин Темпейской и Гасли -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

! Во время благотворной весны игривый зефир часто посещает сии долины, чтобы наслаждаться объятиями прелестной Флоры, которая полюбила их и насадила множества цветов душистых и разнородных. Здесь восхитительные кудрявые рощи при тихом ветре наполняются туманом и напоминают страннику шепот Гамадриады. Здесь обширные и глубокие озера или стоят неподвижно между берегами и отражают в себе окружающие предметы, или, разъяренные порывами ветра, воздымаются, устремляются и страшными волнами ударяют в неподвижные граниты вековых скал! Словом: здесь встречаются виды – ужасные и прелестные, угрюмные и веселые, дикие и картинные, однообразные и восхитительные!.. Сии-то самые места составляли часть древней Болгарии, или великой Биармии, занимаемую ныне башкирцами, которые сами себя называют и от ногайских татар именуются башкуртами -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

.

Исторические сведения

   История есть цепь злодейства!
Державин

   Южная часть Сибири было место пребывания башкирцев, имевших собственных незначительных владельцев. Сила и притеснения сибирских ханов принудили их удалиться в Рифейские горы, а собственное бессилие заставило покориться казанским царям. Корыстолюбивые и бесчеловечные мурзы, посланные сими царями для собирания с башкирцев ясака, довели их до совершенной нищеты. К счастью, башкирцы страдали не долго.
   Победоносное оружие Грозного Иоанна низложило гордыню кичливого Едигера и заставило казанских татар покориться российскому скипетру. Мудрость, правота и человеколюбие России показали башкирцам путь к спокойствию и благоденствию: они добровольно покорились российской державе. Сие случилось через четыре года после падения Казанского царства. С того времени башкирцы могли бы жить мирно и счастливо, но сей воинственный народ, имевший наклонность к буйной вольности, не умел наслаждаться миром, не умел наслаждаться счастием. Легковерные башкирцы, подстрекаемые честолюбивыми старшинами или коварными и предприимчивыми удальцами, шесть раз восставали против России -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. Сии восстания не были защищением своей свободы и своих прав, но одни злодейские мятежи. 1676 год был началом первого мятежа, вспыхнувшего от злонамеренного и местолюбивого старшины Сеита. Второй мятеж произошел в декабре 1707 года; он был завязан братьями Алдаром и Кусюмом. В 1735 году вспыхнул третий мятеж. В марте месяце 1740 года затеян четвертый. Зачинщиком сего мятежа был какой-то бродяга, по имени Кара-Сакалл, который первоначально называл себя Кубанским владетелем Султан-Гиреем, а потом братом Зюнгорского владельца Галдан-Череня, Шуной батыром. Пятый мятеж начался в 1755 году. Причиной сего возмущения был хитрый магометанский законник, мещеряцкий мулла Батырша. Шестой и последний башкирский мятеж возгорелся в 1773 году во время возмущения, произведенного извергом Пугачевым. Не наше дело входить в подробности означенных мятежей, не наше дело заниматься описанием мер, которые предпринимало правительство к прекращению сих злодеяний; но наше дело сказать, что башкирцы, под благодетельным скипетром российского монарха, наслаждаются ныне спокойствием и счастием, и оружие их во всякое время [нацелено] на поражение вражеских полчищ и защиту Оренбургской линии от хищных и дерзких киргиз-кайсаков.

Начало и происхождение баранты

     Творите добрые дела;
     Друг друга искренно любите;
     Коль зла терпеть вы не хотите,
     Не делайте другому зла!

Херасков

   Барантою называется вредное обыкновение, вскоренившееся между башкирцами и киргизцами и заключающееся во взаимных набегах друг на друга, убийстве, угоне скота и грабежах. Прежде башкирцы и киргизцы жили между собой в большом согласии; ныне питают друг к другу непримиримую ненависть. Вот начало и происхождение баранты.
   В 1755 году башкирцы Нагайской дороги -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

убили несколько человек, присланных от Кабинета для прииска фарфоровой глины, и несколько русских каменотесцев, находившихся в Башкирии; потом, подстрекаемые возмутительным письмом, сочиненным мещеряцким муллой Батыршей, взбунтовались. Сей бунт вспыхнул мгновенно и распространился по всей Башкирии. Запылали русские жилища, и кровь беззащитных поселян полилась рекою! К прекращению сего зла бывшим оренбургским губернатором, Иваном Ивановичем Неплюевым, были предприняты строжайшие меры, которые произвели то, что башкирцы, опасаясь заслуженного наказания, начали перебираться через Урал, к приятелям своим киргиз-кайсакам. Несмотря ни на какие распоряжения русского начальства, башкирцев перешло в киргизскую степь с женами и детьми более 50 000 человек. -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Чтобы прекратить дальнейшие переходы башкирцев через Урал, было объявлено киргизцам, что они свободно могут взять себе в добычу все имения, жен и дочерей перебежавших к ним башкирцев. Сладострастные киргизцы не замедлили сим воспользоваться: отняли у башкирцев жен и взрослых дочерей и сделали их своими наложницами. Это чрезмерно раздражило башкирцев и произвело между ними и киргизцами жесточайшую вражду, которая превратилась в сильнейшую наследственную ненависть. С того самого времени получила начало свое баранта, которая причинила много вреда жителям Оренбургской линии и ее окрестностей.

Отправление на баранту

   Я уверяю, други, вас,
   При виде шумного аула -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

   Вы бы подумали тотчас:
   Так наши Патриархи жили –
   Мужчины табуны пасли,
   А женщины плоды пекли,
   Девицы за водой ходили,
   Коров, овец и коз доили,
   И ставили себе за честь –
   Уменье на верблюда сесть.
К…в [15 - Автором этих стихотворных строк, по мнению филолога Н. Хуббитдиновой (Уфа), является сам П. М. Кудряшев. – Прим. сост.]

   Высокие горы, расположенные в виде амфитеатра, окружают одну из пленительнейших долин рифейских, которую пересекает быстрая и прозрачная река Сакмара -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, с шумом протекающая по каменистому дну и пылью летящей влаги орошающая седые граниты. По берегам сей реки растут кудрявые вязы и печальные тополи, которые, отражаясь, колеблются в струях вод прозрачных. Многие ручейки извиваются по долине и сливают воды свои с водами быстрой Сакмары. В разных местах зеленеют кудрявые рощи и тенистые деревья. На сей прекрасной, пленительной долине располагался башкирский аул, Бурзянской волости, состоящий из 150 кибиток, большею частию покрытых белыми войлоками, которые служат доказательством безбедного состояния хозяев. Многочисленные табуны и стада рассыпались по долине и составляли удивительную пестроту. Ржание коней, мычание коров и блеяние коз и овец раздавались в воздухе. Тонкий дым выходил из кошей -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

и расстилался по долине. Седые старцы сидели на зеленой траве и важно рассуждали о временах давно прошедших; молодые батыри -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

с каким-то беспокойством, с какой-то торопливостью разъезжали взад и вперед; веселые башкирки доили кобыл и распевали громкогласные песни. Всё показывало простоту, беспечность, непринужденность; всё напоминало времена патриархальные! Но вот начали съезжаться башкирские наездники, одетые в тяжелые кольчуги и крепкие нагрудники и вооруженные пиками, саблями и стрелами. Наконец сих наездников собралось до двухсот человек. Все они, запасшись небольшим количеством круту -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, при громкогласных восклицаниях старцев, отправились на баранту в киргизскую степь. В самую полночь башкирские наездники переехали вплавь на левую сторону реки Урал и продолжали путь свой безостановочно, горя нетерпением встретить киргизские аулы и подвергнуть оные совершенному разорению.

Башкирский батырь

     Ты храбрых цвет, могущ, прекрасен!
     Быть должен славой миру гласен!

Державин

   Кто сей воин, едущий впереди башкирских витязей?.. При воззрении на него, вы бы имели довольно достаточную причину подумать, что сей воин есть один из рыцарей Круглого стола, тяжкого меча, белого лебедя или черного орла и проч. и проч. Нет! Сей воин не принадлежит к векам давно прошедшим: сей воин есть рыцарь новейших времен – короче: это башкирский старшина, могучий батырь Абдряш! Мужественный, высокий стан, прекрасное лицо, огненные черные глаза отличали его от всех башкирцев. Одежду батыря составляли: малиновая бархатная шапочка, называемая тюбетейкою, красный суконный кафтан, опущенный в широкие шаровары и опоясанный шелковым кушаком. Шапку прикрывал крепкий шишак; сверх кафтана блистали железные латы, из-под коих висела длинная стальная кольчуга, надежная защита от стрел вражеских. Лук, колчан с меткими стрелами, сабля и крепкое длинное копье составляли оружие батыря, оружие самое губительное, самое ужасное для неприязненных киргиз-кайсаков! Как сам батырь храбростью и мужеством превосходил предводительствуемых им наездников, так и вороной конь его ростом и стройностью отличался от прочих лошадей башкирских. Что понудило батыря Абдряша ехать в киргиз-кайсакскую степь? Жажда корысти? Нет! Мщение, одно мщение заставило его переправляться через Урал, чтобы наказать варваров киргиз-кайсаков… Тебя нет уже, могучий, знаменитый батырь! Тебя давно уже поглотила хладная могила; но подвиги твои бессмертны: башкирские песнопевцы сохранили их от забвения! Имя Абдряша часто, очень часто раздается в громкогласных песнях беззаботных башкирцев, которые всегда умели и умеют достойно почитать силу, мужество и неустрашимость своих единоземцев.

Причина мщения

     Чужих она не терпит прав;
     Зависеть от себя лишь любит;
     Ей нравишься – лишь милым став.
     Закон ея весь свет пленяет —
     Ничьих не ведает сама.

Державин

   Мы в предыдущей главе сказали, что не жажда корысти заставила батыря Абдряша ехать в киргизскую степь, но мщение и желание наказать варваров киргиз-кайсаков. Распространимся по сему предмету: во время замешательства, происшедшего в Башкирии в 1755 году, отец Абдряша, в числе прочих башкирцев, удалился с сыном своим к киргиз-кайсакам и там через год умер. Молодой Абдряш, оставшийся совершенно сиротой, скоро увидел, что киргизцы начали поступать с ним как с невольником; но он молчал до времени и все неприятности переносил равнодушно. В соседстве с ним жил престарелый киргизский батырь Кылыч, который имел у себя невольницу, 14-летнюю башкирскую девушку по имени Зюлима, которая была так прекрасна, как ясное весеннее утро; так смиренна, как овечка; так невинна, как горлица! Батырь Абдряш увидел прелестную девушку и влюбился в нее с первого взгляда.
   Одни говорят, что любовь есть пиявица сердца, скорпион души, отрава жизни нашей; другие утверждают: любовь есть усладительница сердца, восхищение души, отрада жизни нашей. Мы не будем разбираться, на чьей стороне справедливость: но, утверждаясь на собственном опыте своем, скажем, что любовь сильна, могущественна; она не разбирает ни звания, ни состояния! Ветреный француз и дикий готтентот, степенный англичанин и зверообразный кафр, образованный русский и непросвещенный башкирец – все подвержены власти любви, все состоят под деспотическими ее законами. Итак, друзья мои, не удивляйтесь, что башкирский батырь влюбился в прекрасною Зюлиму – и влюбился страстно. Он, по обыкновению простодушных башкирцев, без всяких околичностей открылся девушке в любви своей и узнал, что и она полюбила его. С этого времени в очах батыря все переменилось и самая жизнь показалась ему приятнее, милее!
   Абдряш почти каждодневно виделся с прекрасной Зюлимой и уговаривался с нею бежать в Башкирию; но не было к тому ни малейшей возможности: ибо девушка находилась под самым строжайшим присмотром. Что же осталось делать башкирскому батырю? Он не был рожден для низкого рабства, он имел чувства возвышенные, душу гордую и благородную, он нетерпеливо желал свободы: а потому решился на некоторое время расстаться со своей возлюбленной, решился бежать от киргизцев один. Вздумано и – сделано! В одну темную ночь Абдряш оседлал самую лучшую киргизскую лошадь и, не бывши никем примеченным, уехал из аула, благополучно добрался до прежнего жительства, был принят земляками с большою радостью, успел заслужить уважение их и через три года достиг почтенного звания старшины. Теперь Абдряш отправился в степь для наказания киргизцев за сделанные ему оскорбления и притеснения и для освобождения прелестной Зюлимы, к которой любовь его нисколько не изменилась.

Бухарский караван

     С богатствами восточных стран
     Идет беспечный караван
     Веселой, шумною толпою,
     Идет из чуждой вам земли
     И не предвидит, что вдали
     Он с тяжкой встретится бедою,
     Что на пути, в степи глухой,
     Его ждет дерзостный разбой!

Розмахнин

   Караван с разными азиатскими товарами, состоящий из 550 верблюдов, беспечно шел из Малой Бухарии к городу Оренбургу. Сей караван благополучно переправился через реку Сырь-Дарью; перешел песчаные степи, именуемые Кара-Кум, и большие Бурсуки; миновал Мугалджарские горы, озеро Худжякуль, речку Куп-Ляйли-Темир и приближался к реке Эмбе. Беспечные киргизцы, служившие проводниками каравана, не предвидя никакой опасности, распевали громкогласные песни, какие кому на ум приходили.
   Киргизцы вовсе не знали грамоты, но между ними есть свои импровизаторы, которые хотя не подобны итальянским, однако же сочиняют и поют песни без всякого приготовления. Песни большею частию краткие, в них описываются прошедшее или настоящее положение сочинителя, предметы, его окружающие, как то: степи, горы, леса, озера, реки и проч. Мы надеемся угодить своим читателям, предложив здесь в вернейшем переводе несколько сих киргизских песен:
//-- * * * --//
   «Мне река Уил очень памятна: я кочевал на берегах ее в четвертом году. Там-то счастие ласкало молодого батыря: у меня была прекрасная девушка, которую я любил и которая меня очень любила. Я оставил в кочевье своем молодую девушку, которая меня любит. Вот настоящая красавица, какой не сыщешь во всех трех ордах киргиз-кайсакских! У нее глаза светлее солнца и чернее ночи; щеки и уста – как утренняя заря; груди белее снега – такие полные, такие круглые, такие прелестные!»
//-- * * * --//
   «Если ты меня, девушка, поцелуешь, – я подарю тебе серебряные браслеты. Если ты меня, девушка, поцелуешь, – я подарю тебе корольковое ожерелье. Если ты меня, девушка, поцелуешь, – я предложу тебе свою руку».
//-- * * * --//
   «Девушка! Люби меня, как я люблю тебя; я возьму тебя замуж – и мы станем жить счастливо; у нас будут хорошие дети!»

Нападение на караван

     Блажен, кто поутру проснется
     Так счастливым, как был вчера!

Державин

   Караван расположился ночевать. Месяц печально освещал однообразные степи; звезды сияли на небе; утомленные лошади стояли неподвижно; уставшие верблюды лежали и жевали мучные лепешки. Всё покоилось; одни сторожевые киргизы, старинные почитатели лени и беспечности, с величайшим усилием боролись со сном и, чтобы разогнать тяготившую их дремоту, частовременно прибегали к табачным своим рожкам.
   Прошла угрюмая полночь; время приближалось уже к рассвету… вдруг поднялся шум – и весь караван был окружен варварами киргизцами… Все вскочили, все перепугались; каждый схватил, что успел. Корыстолюбивые бухарцы, а особливо те, у которых было поболее в караване товаров, обратились с усерднейшими молитвами к чалмоносному пророку Магомету и просили, чтобы он спас караван от разграбления, за что некоторые обещали посетить Мекку и Медину.
   Толпа, окружившая караван, состояла из пятисот киргизцев Аргынского рода и находилась под предводительством известного разбойника, батыря Беркут-Бая. Сей батырь вступил с начальником каравана, именуемым караван-баша, в переговоры и требовал за пропуск каравана большую сумму денег и знатную часть товаров; в противном случае угрожал, что киргизцы перебьют всех находящихся при караване людей и воспользуются товарами и деньгами. Напрасно караван-баша доказывал, что караван следует в Россию и что там заплатит положенные пошлины. Беркут-Бай и слушать этого не хотел, а утверждал, что киргизцы – хозяева степи, следственно, могут получать с каравана такую пошлину, какую только они сами назначат. Бедный караван-баша и все бухарцы не знали, что делать, к чему прибегнуть, – караван находился в самом опасном положении!

Освобождение каравана

     Частая сеча меча
     Сильна, могуча плеча,
     Стали о плиты стуча,
     Ночью блеща как свеча,
     Эхо за эхами мча,
     Гулы сугубят, звуча.

Державин

   Последние струи утренней зари, разлитой по небесному лазурному своду, догорали; ночь сняла с полей покров свой; взошло красное солнце – и осветило степи киргиз-кайсацкие… Караван не предвидел никакого спасения; разбойники теснили его со всех сторон и неотступно требовали большой суммы денег и множества товаров. Но, к счастью сего каравана, подоспели к нему на помощь башкирские наездники, предводительствуемые батырем Абдряшем. Удалые и неустрашимые башкирцы, подобно молнии, с диким и пронзительным криком ударили на разбойников киргизцев… Засверкали сабли, зазвучали пики, засвистели стрелы и – кровь киргизская полилась ручьями! Батырь Абдряш, как разъяренный лев, поражал киргизцев и принудил их обратиться в бегство. Башкирцы преследовали разбойников; рубили и кололи их; более двухсот человек было убито, а остальные с великою поспешностью удалились в степь – и единственно быстроте лошадей обязаны были своим спасением. Абдряш и товарищи его, оставя преследовать киргизцев, возвратились к каравану. Обрадованные бухарцы благодарили своих избавителей и предложили Абдряшу богатый бухарский халат и персидский ковер, а товарищам его разные вещи и несколько десятков тучных баранов, которые составили для наших батырей самый лакомейший обед. Караван благополучно отправился к линии, а башкирцы расположились отдыхать.

Разорение киргизского аула

     Отчаяние там скрежещет,
     И ярость пылки взоры мещет:
     Нет жалости и чести нет!
     Корысть и алчность ими правит.
     Коварство люты сети ставит
     И златом к бедности влечет.

Княжнин

   По наступлении ночи батырь Абдряш и его товарищи отправились для отыскивания киргизских аулов. Ночь была тогда самая прекрасная: Луна величественно плыла по лазуревому небу и освещала дикие степи, звезды сияли во всем блеске. Около полуночи, один из башкирцев слез с лошади, приложил ухо к земле и закричал товарищам своим, что в правой стороне слышит собачий лай. Все обрадовались такому открытию, и все поехали в эту сторону. Через несколько часов башкирцы усмотрели перед собой киргизский аул, состоящий не менее как из двухсот кибиток; почему все они остановились и начали советоваться между собой, каким образом сделать на сей аул нападение. Совет был непродолжителен. Башкирские наездники стремительно ударили на аул и своими пиками опрокинули множество кибиток. Испуганные киргизцы, полуобнаженные или совсем нагие, вскакивали с своих постелей и падали под ударами башкирских сабель. Разъяренные башкирцы не щадили ни пола, ни возраста – рубили старого и малого, мужчин и женщин; а особливо сабля батыря Абдряша сверкала как молния и наносила смертельные раны! Во время этой ужасной сечи Абдряш услышал голос, произносящий следующие слова: «Спасите меня, башкирские батыри: я ваша единоземка!» Удалый батырь кинулся к тому месту, откуда слышен был голос, и увидел лежащую на траве девушку, которую, подняв, посадил на заводную свою лошадь. Башкирцы, перебив множество киргизцев, освободив несколько башкирцев, бывших джисярях -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, разграбив аул и захватив все табуны киргизских лошадей, отправились беспрепятственно к линии; ибо оставшиеся киргиз-кайсаки не имели возможности и отважности преследовать башкирских батырей.

Башкирская девушка

     Как часто редкий перл, волнами
     сокровенный,
     В бездонной пропасти сияет красотой!
     Как часто лилия цветет уединенно,
     В пустынном воздухе теряя запах свой!

Жуковский

   Солнце взошло уже довольно высоко. Утомленные и обремененные добычею башкирцы расположились отдыхать. Батырь Абдряш совершенно успел рассмотреть освобожденную им девушку: она была очень прекрасна! Башкирские песнопевцы тогдашних времен довольно хвалили в песнях своих красоту девушки. Они сравнивали черные глаза ее – со звездами; полные щеки – с румянцем утренней зари; шею и высокую грудь ее – с белизною снега, лежащего на горах Рифейских; стан ее уподобляли стройной липе, а походку – походке павы и проч. Абдряш с большим удовольствием любовался прелестями молодой девушки и просил ее рассказать, каким образом попалась она к киргизцам. Девушка исполнила желание батыря и рассказала свои приключения таким образом:
   «Я называюсь Рысбика, родилась в деревне Абзаково, Кара-Кипчацкой волости. Отец мой, по имени Арслангул, принадлежит к числу богатых и почетных башкирцев. Назад тому лет десять, по причине мятежа, возникшего в Башкирии, отец мой и родственники удалились к киргизцам Аккузинского рода; но оттуда коварным образом все были выгнаны и принуждены возвратиться в свои жилища; осталась только я одна без родных, без друзей и без знакомых! Меня взял к себе 70-летний киргизский батырь Карагуш и принуждал сделаться его женою; но я не соглашалась, никак не могла принудить себя любить такого старого человека. Сопротивление мое не помогло бы, и я, со временем, непременно должна бы сделаться женой Карагуша, если бы ты, могучий батырь, не избавил меня от этой напасти, которая была для меня страшнее самой смерти».
   Несмотря на красоту Рысбики, Абдряш остался к ней хладнокровным и не захотел изменить своей любезной Зюлиме.

Жажда мщения

     Рази, губи, карай злой род,
     Прокляты ветви корня злова!
     В них скрыта язва, гибель нова,
     В них новый плен для нас растет!

Мерзляков

   Башкирские наездники и утомленные их кони довольно отдохнули. Батыри разделили по себе богатую добычу, полученную от киргиз-кайсаков, из которых знатнейшую часть предложили предводителю своему Абдряшу; но он от принятия корысти отказался и решительно, собрав сопутников своих в круг, произнес к ним следующее:
   «Любезные друзья, могучие батыри! Я поехал в киргизскую степь не для корысти, не для обогащения себя, но совсем для другой цели: я поехал именно для отмщения злобным киргизцам за все обиды, нанесенные ими нашим единоземцам. Киргизцы – неслыханные варвары. Они забыли прежнюю дружбу башкирцев, нарушили право гостеприимства, отняли земляков наших имения, жен, дочерей, любимиц. Какое бесчестие, какое унижение для храбрых башкирцев! Вам известно, друзья мои, что я сам несколько лет томился в рабстве у киргизцев и коротко узнал всю их низость и бесчеловечие. От освобожденных нами земляков я известился, что киргизцы Чиклинского рода, у которых я был в неволе, кочуют теперь на реке Хобде, к берегам коей можно доехать в несколько дней. Я желаю отомстить киргизцам, желаю нетерпеливо разорить их. Кто хочет со мной, друзья мои, того ожидает знатная корысть, того ожидает громкая слава!»
   Пятьдесят человек, самых отличнейших из башкирцев наездников, изъявили желание сопутствовать Абдряшу. Могучий батырь препоручил старцу Худай-Бирде препроводить прекрасную Рысбику до Башкирии и отвезти к отцу ее, а сам, не теряя времени, с вышеупомянутыми пятьюдесятью наездниками отправился к берегам Хобды. Прочие башкирцы, с богатою добычею, возвратились благополучно в свои жительства.

Нападение на киргизский аул

     Как розы юные прелестны,
     И как прелестна красота!
     Но что же есть она? Мечта;
     Темнеет цвет ея небесный;
     Минута – и прекрасной нет!
     Вздохнув, любовник прочь идет.

Карамзин

   По прошествии нескольких дней, проведенных Абдряшем и его товарищами в скорой езде, усмотрели они берега Хобды и расположенный на оных киргизский аул Чиклинского рода, – сердце Абдряша затрепетало. Башкирцы сокрылись в глубоком овраге и нетерпеливо ожидали приближения ночи. Прошел длинный день, прошел тихий вечер – и наступила ночь. Седые облака подернули печальную Луну и светлые звезды; мрак опустился и много благоприятствовал башкирцам к исполнению отважного намерения их. Около полуночи смелые батыри выехали из оврага и, чуждые робости и нерешительности, напали на киргизский аул и начали колоть и старого и малого. Полусонные киргизцы, нечаянным [16 - здесь: неожиданным. – Прим. ред.] нападением их приведенные в ужасный страх, не думали защищаться, а старались укрыться от губительных пик и сабель башкирских. Несмотря на темноту ночи, Абдряш узнал кибитку киргизского батыря Кылыча, соскочил с лошади и ворвался в оную… Но что он увидел при горевшем в кибитке огне! Кылыч, в одном халате, вооруженный острым кинжалом, держал за руку прекрасную Зюлиму и готовился нанести ей смертельный удар. Испуганный Абдряш хотел вырвать кинжал у жестокого Кылыча, но злодей успел вонзить оный в грудь прекрасной девушки, – алая, горячая кровь ее брызнула на лицо башкирского батыря, и прелестная Зюлима, без чувств, упала на землю! Разъяренный Абдряш острою саблею разрубил надвое изверга Кылыча и бросился помогать своей возлюбленной; но тщетно старался он привести милую девушку в чувство: последний вздох ее излетел из охладевшей груди!.. Башкирский батырь пришел в отчаяние: обнимал окровавленный труп милой Зюлимы, целовал ее, называл своею и говорил, что он любит ее более себя, более своей жизни и будет любить вечно.
   Вошедшие в кибитку башкирцы с большим трудом оттащили Абдряша от бездыханного трупа. Батырь несколько опомнился, пришел в такую ярость, что приказал башкирским батырям отнюдь не щадить киргизцев – колоть и стариков, и женщин, и детей. Это жестокое приказание было исполнено во всей точности – немногие из киргизцев успели спастись. Прошла ночь; наступило утро; взошло блестящее Солнце и осветило ужасную картину – весь аул был разрушен и разграблен; трупы убитых киргизцев лежали грудами; самая поверхность вод реки Хобды покрылась кровью! Абдряш велел привязать тело Зюлимы к седлу лошади и, со всеми товарищами своими, отправился к линии.

Новая любовь

     Не всё зима нас удручает;
     Весна за нею вслед спешит;
     Сегодня горесть убивает,
     А завтра радость оживит.

Капнист

   Башкирцы благополучно возвратились в свои жительства. Абдряш похоронил тело Зюлимы на общем кладбище. Каждый день он посещал хладную могилу своей возлюбленной и оплакивал преждевременную кончину ее. Напрасно друзья и приятели старались утешать Абдряша: он был неутешен. Но в мире не может быть такой горести, которую не могло бы излечить время. Прошел год по смерти Зюлимы, и Абдряш сделался покойнее: жестокая горесть его превратилась в тихое уныние. Он по-прежнему начал заниматься охотою, начал упражняться с молодыми батырями в воинских играх. Хотя Абдряш и не редко вспоминал о прелестной Зюлиме, но упоминал уже без огорчения. Напоследок батырь наш вспомнил прекрасную Рысбику – новая любовь возгорелась в сердце его. Он решился ехать в деревню Абзакову – и нашел избавленную им девушку еще прекраснее, еще милее, нежели прежде. Сердце батыря избрало милую Рысбику; он предложил девушке свою руку и получил ее согласие и согласие старого Арслангула.

Женитьба

     Чета младая новобрачных —
     В златых, блистающих, безмрачных
     Цепях своих —
     Любви в блаженстве утопает;
     Преодолев препятства все,
     Жених
     От радости в восторге тает
     И, в плен отдавшися красе,
     Забыв на ложе прежни скуки,
     В уста ее целует, в руки…

Державин

   Назначен выкуп за невесту, называемый калымом, и уплачен башкирским батырем немедленно. Наступило время бракосочетания: призван мулла, который, прочитав несколько молитв, взял колчан, вынул из оного пернатую стрелу и, подав ее в руки Абдряша, произнес следующее: «Будь храбр, содержи и защищай свою жену». После чего начался огромный пир и разные воинские потехи, как то: конские скачки, борьба, стреляние в цель, бегание взапуски и веселая игра, состоящая из подражаний крику зверей и птиц, известная под именем черного иноходца (караюрга).
   Батырь Абдряш и прекрасная Рысбика жили, в совершенном согласии, до глубочайшей старости, имели много детей, которые всегда пользовались отличным уважением между башкирцами.

Заключение

     Да в круге вас тишина цветет,
     Устройство и свобода;
     Да вам покорная дает
     Сторичну дань природа.
     К зерцалу – совесть и закон!
     В семействе – чисты нравы!
     Без рабства верность – перед трон!
     Пред Бога – души правы!

Жуковский

   Читатели наши видели, какое жестокое зло происходило от баранты. Ныне, благодаря заботливости мудрого российского правительства и хорошим распоряжениям теперешнего оренбургского военного губернатора Петра Кирилловича Эссена, означенное зло совершенно прекратилось – и башкирцы отнюдь не смеют самовольно отлучаться за границу; в противном случае они подвергаются суду и неизбежному наказанию по законам. Сия благодетельная строгость налагает узду на жадное корыстолюбие и буйное своевольство; почему киргизцы, оставаясь в покое и безопасности, не имеют побудительных причин вооружаться противу башкирцев, не имеют причин нападать на линию, уводить людей, угонять скот и производить разные грабежи и хищничества. Можно утвердительно сказать, что Оренбургская линия, день ото дня, приходит в лучшее состояние; но нельзя сказать, чтобы она находилась совершенно безопасною от полуденных соседей своих, киргиз-кайсаков. Несмотря на постановления благодетельного правительства и распоряжения бдительного начальства, некоторые – впрочем, очень немногие – варвары киргизцы переезжают тайно через черту границы, производят грабежи и убийства, угоняют скот и уводят людей, которых держат в тяжкой неволе и продают разным народам, населяющим Малую Азию. К поимке упомянутых варваров предпринимаются строжайшие меры – и если злодеи будут схвачены, то, обыкновенно, судятся Оренбургской пограничной комиссией и за преступления свои получают достойную кару.
//-- Примечания автора --//
   (1) Римн – древнее название реки Урал.
   (2) Долины в Швейцарии.
   (3) Башкурт – главный над пчелами, пчеловод.
   (4) Сведения о башкирских мятежах почерпнуты из официальных известий.
   (5) Башкирцы в старину разделились на дороги: Казанскую, Осинскую, Нагайскую, Сибирскую.
   (6) См. жизнь И. И. Неплюева, им самим описанную и помещенную в «Отечественных Записках» 1825 года.
   (7) Аул – кочевье, деревня.
   (8) Она впадает в Урал верстах в восьми ниже Оренбурга.
   (9) Коши – войлочные шалаши.
   (10) Батыри – воины, рыцари, богатыри.
   (11) Крут – род сыра, имевшего большую кислоту.
   (12) Джисярях – в невольниках.

Предрассудки и суеверия башкирцев

   Печатается по: «Отечественные записки», 1826, часть 28, № 78–79, октябрь-ноябрь.

   Один старый солдат, на вопрос, когда не будет в мире войны? – ответствовал: когда людей не будет. То же можно сказать о предрассудках и суевериях. Ежели в просвещеннейших странах Европы, например в Англии и Франции, встречаются самые смешные, самые странные суеверия и предрассудки, как то: почитается предвестием несчастия, когда за стол сядут 13 человек; не дозволяется, во время обеда и ужина, без смеха подавать друг другу соли, уксусу и проч., – то можно ли, должно ли удивляться, встречая подобную сему заразу между башкирцами – народом, далеко отставшим на стезе гражданской образованности от просвещенных европейцев?
   Делая внимательные наблюдения над башкирцами, я заметил у них такие предрассудки, которые занимают не последнее место в обширной области суеверия. Предоставляю ученым антиквариям открыть: кто от кого заимствовал упомянутые предрассудки – материя довольно обильная! По мнению моему, это гордиев узел, который развязать невозможно и к рассечению коего нужен меч Александра. Я не беру на себя затруднительной обязанности исчислять все предрассудки, все суеверия башкирские, но опишу только любопытнейшие из них.
   Башкирцы имеют своих чернокнижников, называемых кара-китабчи, волшебников, известных под именем сихырчей, волшебниц, именуемых мяяскей, предсказателей (яурунчей), чародеев (рамчей), чертовидцев (шайтан-курязей) и ворожей, которые называются багучи. Все сии особы, искусные на различные плутовства и обманы, пользуются между башкирским народом особенным уважением; и легкомысленные люди верят им, как во времена язычества древние греки дельфийскому оракулу или римляне предсказаниям по полету птиц и проч. Не многие, очень немногие из башкирцев называют своих кара-китабчи, сихырчей, мяяскей, яурунчей, рамчей, шайтан-курязей и багучей настоящими именами, то есть именами обманщиков и плутов.
   Чернокнижники, или кара-китабчи, по уверению башкирцев, знают прошедшее, настоящее и будущее. Они имеют черные книги (кара-китаб), писанные в тамук (в аду), и живут с шайтанами (с чертями) в самой короткой дружбе. Кара-китабчи может приказывать шайтанам строить неслыханные чудеса, например свивать канаты из песку, делать веревки из солнечных лучей, подчинять месяц и солнце, сводить на землю звезды, производить и прекращать бури, метели, вьюги, ненастья и прочие, и прочие. Через посредство черных книг, кара-китабчи управляет шайтанами с неограниченным самовластием. Все прихоти, все затейливые желания его приводятся в исполнение в самом скорейшем времени. Имеет ли кара-китабчи нужду в деньгах? Он говорит о том шайтану, и сей последний крадет у богачей серебро и золото и наполняет ими сундуки, мешки и кошельки своего повелителя. Захочет ли кара-китабчи пользоваться сладострастными наслаждениями? Он также говорит об этом шайтану, который приносит к нему любую красавицу, хотя бы она была дочь Великого Могола или первейшее украшение серали [17 - Сераль – внутренние покои ханского дворца, а также гарем, т. е. помещение для наложниц. – Прим. ред.] турецкого султана. Чувствуя приближение смерти, кара-китабчи отдает черные книги свои кому угодно, и таким образом власть над шайтаном переходит из рук в руки, и сии шайтаны, ни в каком случае, не имеют права отказываться от исполнения приказаний, сделанных тем, кто имеет у себя адские книги.
   Волшебники и волшебницы (сихырчи, мяяскей) не имеют непосредственного сношения с чертями; но могут причинять людям вред и приносить пользу через посредство наговоров, напусков по ветру, кореньев, разных растений и т. п. Башкирцы боятся сих обманщиков и обманщиц; но, в случае опасных болезней, с большою доверенностью прибегают к их пособиям и получают от них различные корни и растения, которые почитают большою драгоценностью.
   Предсказатели, или яурунчи, более, нежели волшебники и волшебницы, пользуются уважением башкирцев. Каждый любопытствующий узнать будущую участь свою и прибегающий к яурунчи с вопросами, должен привести к нему тучного барана, которого сей обманщик закалывает и вместе с приятелями своими употребляет на обед или ужин. После сего он берет баранью лопатку; не прикасаясь к ней зубами, очищает ее ножами, кладет на раскаленные угли. Лопатка остается в жару до того времени, пока не выступит из нее сок и не покажутся на ней трещины. В это время яурунчи снимает упоминаемую лопатку с углей, внимательно рассматривает и начинает предвещать будущее. Ответы хитрого яурунчи, соблюдающего собственные выгоды свои, обыкновенно во всем согласуются с желаниями любопытствующего. Он торжественно удостоверяет, что на бараньей лопатке оказались признаки самые счастливые и что любопытствующий будет иметь совершеннейший успех во всех предприятиях и намерениях. Обрадованный легковерный башкирец не только не жалеет отданного яурунчи барана, но, сверх оного, дарит еще обманщику деньги или что-нибудь из вещей; после всего этого остается весьма довольным, и ему не приходит в голову заметить, что предсказания хитрого яурунчи никогда, или почти никогда, не сбываются.
   Чародеи, или рамчи, уступают в достоинстве яурунчам и пользуются уважением гораздо менее сих последних. Гадания их состоят в том, что они льют коровье масло или растопленное сало в огонь и, по цвету пламени, предсказывают будущее. Сей обман не оставляет их без выгод: они получают с любопытных несколько денег, турсука, кумыза -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

или часть баранины, говядины и проч.
   Между обманщиками, уважаемыми легковерным народом башкирским, самую блистательную роль играют чертовидцы, или шайтан-курязи. Во всех несчастиях, во всех опасных случаях башкирцы прибегают к сим обманщикам и требуют от них помощи. Случится ли скотский падеж? Это обыкновенно приписывается бесовской силе: и тогда шайтан-курязи заменяет у башкирцев ветеринарного врача. В других несчастиях он также не остается без действия и, разумеется, без выгод.
   Ежели с беременною женщиною случатся припадки, предвещающие близкое разрешение, например потуги, dolores ad partum, labores и проч., то башкирские старухи не относят этого к естественным причинам, а думают, что в беременную поселился нечистый дух. Немедленно призывают шайтан-курязю и объявляют ему о мнимом несчастии. Обманщик осматривает беременную женщину или, через посредство старух, узнает о состоянии ее и, для выгод своих, смело и решительно утверждает, что в означенной женщине действительно находится дьявол, который поселился в нее с такого-то времени и имеет самый ужаснейший вид, например острую большую голову, длинные извитые рога, широкие ослиные уши, быстрые огненные глаза, мохнатый крючковатый хвост, черную щетинистую шерсть, высокий горбатый стан, и проч. и проч. Слушая такие нелепые рассказы, старухи трясутся от страха, хватают себя за подбородки и с трепетом повторяют: Аллк-ярлыка! (Господи, помилуй) – потом начинают просить шайтан-курязю, чтобы он изгнал из беременной нечистого духа. Обманщик притворно не соглашается на сию просьбу и утверждает, что этот нечистый дух очень силен, что его изгнать трудно и что притом надобно самому подвергнуться опасности потерять здоровье. Старухи усиливают свои просьбы, обещают шайтан-курязе хорошую награду; обманщик колеблется и напоследок соглашается исполнить то, чего от него требуют. Начинается ужасная и смешная трагикомедия: шайтан-курязя надувается, переменяется в лице, которое сильно багровеет; глаза его делаются дикими и наливаются кровью; он начинает ломаться, коверкаться, бросаться из стороны в сторону; испускает ужасный, дикий и отвратительный крик; волосы на бороде и усах его становятся дыбом; из рта бьет клубом кровавая пена. Сие непонятное и странное действие, именуемое бесовскою игрою, продолжается иногда около двух часов. Потом шайтан-курязя начинает приметным образом ослабевать; силы постепенно оставляют его – он без чувств падает на землю, остается без малейшего движения и почти без дыхания. Проходит несколько минут – шайтан-курязя открывает глаза, приподнимается, требует кумыза, подкрепляет оным ослабевшие силы и, отдохнув, рассказывает старухам, каких трудов стоило ему выгнать из беременной женщины нечистого духа; что этот дух есть самый упорнейший из всех дьяволов – водяных, лесных и домовых; и что ни один из них никогда уже не осмелится посетить того дома, в котором находится беременная. Легковерные старухи от души верят рассказам хитрого шайтан-курязи, благодарят его, а некоторые из них утверждают, что они сами видели, как нечистый дух оставил беременную женщину; потом дают обманщику деньги, вещи и сверх оных дарят жирного барана, которого шайтан-курязи немедленно уводит к себе в дом, закалывает и приготовляет биш-бармак -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. Сие лакомейшее и любимейшее кушанье башкирцев наполняет отощавший желудок шайтан-курязи, совершенно укрепляет его силы и делает способным на новые подвиги плутовства и низких обманов. Нужно ли прибавлять, что беременная женщина не получает от бесовской игры ни малейшей пользы, ни малейшего облегчения?
   Ворожеи, или багучи, гадают различным образом: смотрят в чашу, налитую чистою водою; бросают в ручей или в реку стружки, причем замечают, прямо ли они поплывут или закружат; развивают клубы ниток; делают какие-то знаки на лучинах; бросают в огонь бересту; берут золу и шепчут над нею, и проч. и проч. Все сии средства употребляются для открытия воров, для узнания, найдутся ли похищенные вещи или деньги, и т. п.
   Мне показался довольно забавным следующий способ, употребляемый башкирцами к открытию вора: если у кого случится покража вещам или деньгам, то хозяин оных созывает в свой дом всех тех, на кого имеет подозрение в воровстве; потом заряжает винтовку, кладет ее на стол и заставляет каждого из подозреваемых подходить к этому столу и прикасаться ртом к винтовочному дулу, уверяя, что винтовка сама собою выстрелит в виноватого и убьет его до смерти. Неоднократно случались примеры, что виноватые, страшась мнимой смерти, не осмеливались прикасаться к винтовочному дулу и сознавались в сделанном ими преступлении. Сей способ ничем не хуже того, от которого произошла известная пословица: на злодее шапка горит -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

.
   Для доказательства, сколь суеверны и легковерны некоторые из башкирцев, можно рассказать здесь следующий анекдот, за справедливость которого я совершенно ручаюсь. Во время летнего кочевья у одного достаточного башкирца, ночью, неизвестно кем, украдена очень хорошая лошадь, которая была на привязи у самой кибитки. Поутру хозяин сей лошади явился к деревенскому мулле, рассказал ему о своем несчастии и требовал, чтобы было открыто имя похитителя лошади. Мулла, удивленный таким странным требованием, решительно отозвался, что он ни похищенной лошади, ни того, кто украл ее, совершенно не знает. Башкирец, не имевший ни малейшего расположения верить такому отзыву, возразил, что мулла человек ученый, следственно должен все знать, а потому неотступно требовал, чтобы ему было открыто имя вора лошади, на что обещал в подарок самого лучшего барана. Мулла, видя невозможность уверить упрямого башкирца в глупости требования его и желая воспользоваться обещанным им бараном, решился прибегнуть к хитрости. Он велел сему башкирцу созвать всех однодеревенцев своих в одно место: они сошлись перед кибитку муллы и уселись в огромный круг. Хитрый мулла вышел на средину круга и прочитал две или три главы из Алкорана, из которых не только слушатели, но и сам он не понял ни слова; потом начал говорить следующее: «Почтенные аксакалы и могучие батыри -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

! Вот у этого башкирца, в течение прошедшей ночи, украдена лошадь; я знаю имя похитителя сей лошади; но, при собрании народа, не хочу открыть его, чтобы не подвергнуть стыду, всеобщему презрению и опасности быть отправленным в город для суждения. Однако же хозяин украденной лошади не должен лишиться ее. Итак, ты, который украл сию лошадь, я тебя знаю и приказываю, в продолжение будущей ночи, упомянутую лошадь непременно привязать на том месте, откуда она была уведена. В противном случае я завтра открою твое имя: ты подвергнешься бесславию, будешь отправлен в уездный город и там не избежишь наказания! Теперь ступайте все по домам; я надеюсь, что приказание мое будет исполнено во всей точности». На другой день башкирец, вышед из своей кибитки, увидел украденную лошадь на прежнем месте, с радостью прибежал к мулле, рассказал об этом и подарил ему обещанного барана. С того времени хитрый мулла прослыл между башкирцами не только мудрецом, но даже печамбером (пророком, или предсказателем).
   Самые ученые из башкирцев, не имея ни малейших познаний об устройстве мира и о величестве Творца, напитаны по сему предмету странными и смешными мнениями, например они утверждают, что звезды висят в воздухе и прикреплены к небу толстыми железными цепями; что земной шар поддерживается тремя огромной величины рыбами, из которых одна уже умерла; что это служит доказательством близкого преставления Света [18 - Преставление света (светопреставление) – кончина мира, переворот в земной вселенной, ожидаемый по пророчествам; обновление (Толковый словарь В. И. Даля). – Прим. ред.], и проч. и проч.
   Башкирцы утверждают, что при рождении каждого человека в книге судеб назначается число дней, которые он должен прожить, и количество пищи, нужной ему для употребления. Первое называется аджяль, а последнее нафяка. Если умрет башкирец, то, обыкновенно, говорят об нем: «Аджяль его исполнилась и нафяка кончилась».
   К числу суеверий башкирских надобно отнести и следующее: свидетельская присяга считается у них незначительною; но она получает особенную важность и почитается священною в таком случае, когда свидетели будут приведены к сей присяге не в доме или в мечети, а на кладбище.
   Ежели кто из башкирцев заболеет отчаянно, то родственники его призывают муллу, который читает над больным Алкоран и частовременно плюет ему в глаза и на лицо. Сверх того поят больного чистою водой, налитою в чашку, на коей написаны муллою разные молитвы или стихи из Алкорана. Все это делается для прогнания болезни и для возвращения страждущему здоровья.
   Если красная девушка почувствует к молодому башкирцу страсть любви, и если башкирец взаимно полюбит красавицу, то сие не приписывается природной симпатии или врожденному влечению одного пола к другому. Это, по мнению башкирских старух, значит, что молодец и красавица в одно время и из одного ручья напились воды. Но ежели тот, в кого влюбится девушка, не оказывает ей ни малейшей нежности, то как пособить такому горю? Очень легко. Услужливые старухи, через посредство корней и разных растений, заставят хладнокровного молодца влюбиться поневоле. Есть еще и другие способы, которыми можно заменить услужливых старух, все корни, все растения. Влюбленная девушка должна наполнить кумызом или айряном -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

огромную чашу и выпить ее так, чтобы несколько капель осталось в оной, потом снова наполнить сию чашу и подать сердечному другу. Если чаша будет осушена, то молодец почувствует любовь к красавице; но чтобы сия любовь была как можно сильнее, то в кумыз или айрян следует положить несколько поту, собранного с собственного своего тела, или – что еще надежнее и действительнее – прибавить (нельзя описать без отвращения!) одну или две капли sanguinis mentuorum!! Тогда-то беда башкирскому молодчику! тогда-то влюбленная девушка может отмстить ему за прежнее хладнокровие, может довести его до того, что он иссохнет, как спичка, и почернеет, как турсук, в котором хранились кумыз или айрян! Возбужденная таким образом любовь почитается вечною, неизменяемою и неизлечимою.
   В число суеверий башкирских можно внести каждогоднее празднество их, называемое сабанным. Сие празднество есть не что иное, как смесь народных обыкновений и духовных обрядов. Оно происходит следующим образом: пред начатием пашни молодые люди, в вечернее время, садятся верхами на лучших лошадей, объезжают всю деревню, потом, возвращаясь, останавливаются перед каждым домом и громогласно требуют себе какой-нибудь подачи. Хозяин обязан удовлетворить сие требование и должен подарить разъезжающим удальцам несколько круту или подать по чашке айряну, бузы (род пива), аситки (род квасу), меду и т. п. Молодые люди, объехав всю деревню, возвращаются в свои домы и, на другой день поутру, выезжают в поле, верст за пять от жительства; потом пускаются скакать в деревню, в которой по обеим сторонам улицы стоят зрители, мужчины, женщины и девушки. Один из молодых мужчин, или одна из девушек, держит в руках шест, на котором развевается белый платок, вышитый шелками или разноцветными нитками. Первый, прискакавший к шесту и сорвавший платок, получает оный себе в собственность. При сем случае раздаются громогласные восклицания зрителей и, в особенности, повторяются следующие слова: мярдясь! мярдясь! (исполать! исполать! [19 - Исполать – хвала, слава! – Прим. ред.]). Но если случится, что двое или трое вместе прискачут к шесту и в одно время все схватятся за платок, тогда они обязаны между собою начать борьбу, которая служит решением, кому упоминаемый платок должен достаться. Тот, кто останется в борьбе победителем, получает означенный платок из рук такой женщины, которая в целой деревне всех моложе и недавно еще замужем. После того мужчины идут в мечеть, молятся Богу и просят об изобильном урожае хлеба; потом начинается общественный джиин (пир), на котором веселятся различным образом: поют, играют на чебызгах -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, пляшут, борются, стреляют в цель и проч. -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

   Башкирцы покорились Российской державе через четыре года после завоевания царем Иоанном Васильевичем Казанского царства. Они рассказывают о построении Казани следующую басню: на том месте, где находится ныне Казань, было прежде змеиное гнездо, в котором жил большой и ужасный змей, имеющий две головы – одну змеиную, а другую воловью. Первою из сих голов он пожирал людей и животных, а другою хлеб и разные растения. При сем змее гнездилось множество других змей, которые причиняли ужасный вред и прохожим и проезжим. Место, занимаемое змеем, понравилось татарскому хану Сайну, который вознамерился построить на оном город. Нашелся такой чародей, который, за богатую награду, вызвался истребить всех змей: он собрал их в одну кучу, очертил волшебным прутом и сожег. Происшедший от того смрад заразил многих воинов Сайна, верблюдов и лошадей, которые все умерли.
   Башкирцы отменно уважают казацкий можжевельник (Juniperus sabina), собирают его, хранят в домах своих и верят, что он имеет силу прогонять нечистых духов и может служить лучшим предохранительным средством от порчей и волшебных наговоров.
   В Башкирии встречаются многие предметы, которым даны прилагательные имена бесовских или чертовых, например: чертова гора, чертов бугор, чертов овраг, чертова долина, чертова пещера и проч. Мы упомянем здесь о трех чертовых городищах. Первое из них находится на берегу реки Камы, на том месте, где прежде был небольшой Болгарский городок и в нем храм, посвященный какому-то идолу. Сей идол, как уверяют башкирцы, производил многие чудеса: предвещал будущее, исцелял больных и пр. Перед взятием Казани русскими, упомянутый идол вылетел из храма в виде дыма и объявил, что Казань будет завоевана (русскими). Второе городище также находится на берегу реки Камы и составляло в старину Болгарский город, в котором был построен великолепнейший храм. Множество народа стекалось из разных стран для узнания будущей судьбы своей. В храме обитал необыкновенной величины змей, которому приносили в жертву иностранцев. Третье городище находится на берегу реки Белой: оно, по словам башкирцев, составляло прежде многолюдный город; но жители принуждены были оставить оный, по причине великого множества ядовитых змей, насланных нечистыми духами. -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

   Башкирцы рассказывают, что на том самом месте, где находится ныне пригород Билярск, был прежде болгарский город Булумер, или Буляр, в котором имел пребывание один из храбрейших государей. Сей государь одержал многочисленные и блестящие победы над разными народами, от которых собрал несметное богатство; но, почитая потомков своих недостойными владеть оным, решился все сокровища свои похоронить в недрах земли. Он приказал сделать подземную палату, положил в нее свое богатство, зарыл оное с волшебными заклинаниями и воздвиг на том месте высокий столб. Впоследствии времени некоторые корыстолюбивые смельчаки подрылись к той палате, в которую положено сокровище; но, при самом входе в оную, встретились с ужасною черною собакою, прикованною на железных цепях, которая бросилась на них с величайшею яростью и принудила разбежаться. Возвратясь в дома, все они лишились чувств и сошли с ума. По сей причине означенное сокровище поныне хранится в подземной палате, и никто не смеет покуситься завладеть оным.
   Близ вышепомянутого пригорода Билярска находится магометанское кладбище, называемое Балын-Гусь. Как татары, так и башкирцы отменно уважают сие кладбище, почитают его священным и утверждают, будто погребенные на оном мусульманские угодники даже и поныне производят дивные дела. Старики и суеверные татары и башкирцы в летнее время посещают Балын-Гусь. Они собираются к подошве одной горы, находящейся близ Билярска, снимают с себя туфли, с великим благоговением становятся на колена и ползут на горную вершину. Здесь приносят молитвы Всевышнему и призывают в покровительство своих мнимых угодников. По окончании молитвы идут к источнику, при котором, по мнению их, жил почитаемый ими Балын-Гози, утолял из него жажду и обмывался в оном; черпают из сего источника воду, наполняют ею кожаные мехи и разные сосуды, увозят в свои домы и употребляют от многих болезней. Близ горы молельщики начинают празднество в честь почитаемых ими мертвецов и приготовляют пышный обед, который могут разделять с ними все, кому угодно.
   Еще остается упомянуть об одном башкирском обыкновении, которое также относится к числу суеверий. Башкирцы обвивают покойников своих холстом, мужчин в три, а женщин в пять рядов. Я напрасно старался узнать о таком различии: все отзывы башкирцев состоят только в том, что они заимствовали сие обыкновение от своих предков.
   Заключим сию статью следующею приятною надеждою: быть может, скоро наступит то время, в которое смешные суеверия и предрассудки если не совершенно прекратятся, то по крайней мере много уменьшатся между башкирским народом – ибо, к особенной похвале башкирцев, должно сказать, что они в нынешнее время довольно заботятся о образовании себя. Почти во всех деревнях есть школы, в которых дети обучаются читать, писать и проч. Взрослые башкирцы учатся в Казани и в татарской слободе Каргале, известной под именем Сеитовского посада и отстоящей от Оренбурга в 18 верстах. В сей слободе учреждены довольно хорошие училища, в которых преподаются: чтение, письмо, татарская грамматика, языки арабский и персидский, толкование Алкорана -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, арифметика, история, начальные основания физики и философии по системе Аристотеля. Сверх того, в январе месяце 1825 года в городе Оренбурге открыто училище, по имени И. И. Неплюева, сего незабвенного мужа, которому Оренбургская линия за устройство свое многим обязана, названное Неплюевским. В сем училище башкирским, татарским, киргизским детям и некоторым из русских назначено преподавать (кроме христианского закона греко-российского исповедания, преподаваемого для одних русских) языки: российский, арабский, татарский и персидский, общее нравоучение, историю всемирную и российскую, географию математическую, всеобщую и российскую, начальные основания естественной истории и общие понятия физики, с применением оных в особенности к топографии Оренбургскаго края, арифметику, алгебру, геометрию и тригонометрию плоскую и сферическую, полевую фортификацию, начальные основания артиллерии, рисование, черчение планов и военную экзерцицию -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. Приятно думать, что Неплюевское училище, со временем, разольет благотворный свет наук между киргиз-кайсаками; покажет сему полудикому народу прямой путь к благоденствию и счастию; заставит его уважать права общественные, права собственности; познакомит с такими предметами, с такими открытиями, о которых ныне не имеет он ни малейшего понятия; искоренит вредные пороки, смешные заблуждения и возбудит в жестокосердых сердцах стремление к добродетели, преданность к России и усердие к монаршему престолу. Приятно думать, что на берегах рек: Уила, Эмбы, Хобды, Куван и Сырь-Дарьи, где обитает ныне буйная вольность, где рыскает воинственный и неукротимый разбой, чрез несколько лет будут раздаваться имена Ломоносова, Державина, Карамзина, Дмитриева, Крылова, Жуковского и проч., будут повторяться, на чистом русском языке, деяния великих мужей, искусных полководцев, добродетельных монархов, заслуживших и заслуживающих удивление и бессмертную славу! Приятно надеяться, что, может быть, наступит такое время, в которое христианская религия рассеет мрак, облегающий ныне пустынные степи киргиз-кайсацкие; утешительная, сладостная надежда! – дай Бог, чтоб она скорее исполнилась в полной мере!..
//-- Примечания автора --//
   (1) Турсуком называется небольшой мех, сшитый из выкопченной конской кожи. Кумыз – кобылье заквашенное молоко, имеющее приятный вкус и многие целебные свойства.
   (2) Биш-бармак приготовляется из хорошо уваренного и мелко накрошенного бараньего мяса, смешанного с небольшими кусочками теста. Сие кушанье довольно вкусно; башкирцы едят его горстью, от чего оно и название получило, ибо «биш» значит пять, «бармак» – палец.
   (3) Анекдот, в котором описано происхождение сей пословицы, помнится, был помещен в «Благонамеренном журнале», издаваемом А. Е. Измайловым.
   (4) Аксакалы белобородые, т. е. старики, которые пользуются между башкирцами отличнейшим уважением. Батыри – воины, рыцари, богатыри.
   (5) Айрян – коровье кислое молоко, разведенное водою, которое башкирцы употребляют вместо квасу.
   (6) Чебызга – музыкальное орудие башкирцев, сделанное из ствола некоторого растения.
   (7) Издатель «Абевеги русских суеверий и проч.», напечатанной в Москве в 1786 году, описывая Сабанное празднество, говорит, что разъезжающих по деревне молодых башкирцев хозяева домов по большей части наделяют куриными яйцами и что во время пиршества происходят у башкирцев разные забавы, как то: катание яиц, качели и хороводы. Сего никогда не было и не бывает.
   (8) Описание чертовых городищ основано на предании башкирцев.
   (9) Но Алкоран, как известно, исполнен суеверий и заблуждений и потому не служит к истреблению их.
   (10) Из сих учебных предметов последние десять преподаются и воспитанникам из магометан, присовокупляя к оным познание Алкорана и правила их вероисповедания.

К башкирской девушке

   Печатается по: «Вестник Европы», 1829, № 15, август.

   О, дева гор,/ Башкирок прелесть молодая!/ Твой нежный взор,/ Звездой небесною сияя,/ Сердца живит,/ К тебе манит,/ К тебе, о, дева дорогая!/ Волшебный, милый взор!
   Твой разговор/ Слух каждого обворожает;/ Немой укор/ Все чувства сердца выражает,/ Сердца живит,/ К тебе манит,/ Восторгом души наполняет!/ Волшебный разговор!
   Дев красота,/ Башкирок милых украшенье!/ Твои уста/ Сердца приводят в восхищенье,/ Зарей горят,/ К тебе манят,/ Сулят восторгов упоенье!/ Волшебные уста!
   Красот собор,/ Девичьи перси молодые/ Пленяют взор;/ Белы, как холмы снеговые,/ Сердца живят,/ К тебе манят…/ О перси юные, живые,/ Красот и нег собор!
   Тебе дивлюсь,/ Башкирок прелесть молодая!/ К тебе стремлюсь,/ Стремлюсь, любви твоей желая./ Нет, нет, бегу!/ Я не могу/ С тобой быть, дева дорогая./ Я сердце берегу!..

Прощание башкирца с милой

   Печатается по: «Башкирия в русской литературе». Под общей редакцией А. Н. Киреева. – Уфа, 1961, том 1.

   Посмотри, моя любезная,/ Как твой батыр снаряжается/ В трудный путь, страну далекую!/ Он коня седлает верного,/ Надевает шлем с кольчугою,/ Прицепляет саблю острую,/ Лук тугой за плечи вешает/ И колчан с стрелами меткими;/ Он берет копье булатное —/ И с тобой теперь прощается!
   Не крушись, моя красавица,/ Что с тобой я разлучаюся!/ Разлучает служба царская,/ Разлучает должность батыра…/ На войну иду кровавую —/ За царя, за царство русское,/ За родных и за приятелей,/ За тебя и за любовь твою!/ Пусть враги узнают злобные,/ Сколь могучи наши батыры;/ Каковы их сабли острые,/ Каковы их стрелы меткие,/ Копья крепкие булатные!/ Но почто, скажи, красавица,/ Ты слезами обливаешься?/ Не того ли опасаешься,/ Чтобы я не изменил тебе,/ Чтобы я не позабыл тебя?../ Нет, не будешь ты забытою,/ И до смерти я остануся/ Верным другом – не изменником!/ Иль того ты опасаешься,/ Чтобы трусом я не сделался/ В битве с нашим неприятелем?../ Нет, не бойся ты и этого!/ Я клянусь пророком божиим,/ Я клянусь священной книгою,/ И клянусь твоей любовию:/ Если имени башкирского —/ Ко стыду и к посрамлению —/ Я забуду должность батыра,/ Оробею пред злодеями,/ Пусть покроюся бесславием,/ Пусть с тобою не увижуся,/ Не увижу милой родины!/ Пусть воды Урала быстрого/ И кумысу благовонного/ Никогда мне не удастся пить!../ Но, чу! Слышишь: куры громкие/ Уж сзывают наших батырей —/ И велят с тобой расстаться мне!../ Ах, прости, моя любезная!/ Поцелуй меня, красавица,/ Обойми руками белыми/ И прижми ко груди девственной!../ О, Алла, благословение/ Ожидающим сражения!/ Если смерть нам суждена в бою,/ Мы готовы пасть без робости!/ И курайчи сладкогласные/ Будут славить наши подвиги —/ Имена могучих батырей/ Сохранятся от забвения,/ Перейдут в потомство позднее…/ Но уже заря румяная/ На востоке загорается,/ Скоро светлый день покажется,/ И увидим мы толпы врагов…
   Ты ж, Фатима черноглазая,/ Ты, девица белогрудая,/ Всех красавиц украшение,/ Удивленье света целого,/ Жизнь моя, мое сокровище!/ Если я паду в сражении,/ Будь уверена, любезная,/ Что, взглянув туда в последний раз,/ Где осталась наша родина,/ Со слезами вспомяну тебя —/ С именем Аллы великого,/ С именем пророка славного/ Я смешаю имя милое!

   17 мая 1823. Оренбург

Песня башкирца перед сражением

   Печатается по: «Башкирия в русской литературе». Под общей редакцией А. Н. Киреева. – Уфа, 1961, том 1.

   Что вы, звезды, долго блещете?/ Что ты, месяц, долго катишься/ По пространству неба синего?/ Что ты, ночь, течешь так медленно?/ Или вы того не знаете,/ Что все батыри башкирские,/ Наши смелые наездники,/ Все сгорают нетерпением,/ Ожидая дня кровавого?..
   ПРИПЕВ: Ты проснись, заря румяная,/ Ты проснись скорее, солнышко,/ Ты проснись скорее, светлый день,/ Покажите нам толпы′ врагов!
   Наши сабли уж наточены,/ Луки крепкие натянуты,/ Наши пики приготовлены,/ Ружья меткие заряжены,/ Кони верные оседланы —/ Оглашают долы ржанием/ И грызут бразды железные!/ Мы сгораем нетерпением,/ Ожидая дня кровавого!
   ПРИПЕВ.
   Ни один из наших батырей/ Не помыслит пережить того,/ Чтобы полчища французские/ Полонили царство русское,/ Разорили наши хижины,/ Оскорбили милых жен, сестер,/ Над могилами священными/ Наших дедов и родителей/ Насмеялись, надругалися!..
   ПРИПЕВ.
   О, удалые наездники!/ Вы, я слышу, восклицаете:/ «Мы царю покажем белому,/ Мы покажем царству русскому,/ Мы покажем свету целому,/ Что рука башкирца-батыря,/ Крепкой сталью воруженная,/ Обагрит поля просторные/ Кровью вражеской, французскою!»
   ПРИПЕВ.

Песня башкирца после сражения

   Печатается по: «Башкирия в русской литературе». Под общей редакцией А. Н. Киреева. – Уфа, 1961, том 1.

   Питомцы быстрого Урала,/ Башкирские богатыри!/ Уже ночь тихая настала —/ Последняя струя зари/ На своде неба догорает,/ Звезда вечерняя играет,/ И полный месяц золотой/ Плывет над ближнею горой!/ Уже окрестность потемнела —/ Равнины погрузились в сон./ Где брань свирепая кипела,/ Где раздавался крик и стон,/ Где пушки громы изрыгали,/ Где сабли молнией сверкали,/ Там воцарилась тишина,/ Сопутница покоя – сна./ Мы в поле бранном отличились,/ Усердьем к Родине горя,/ Для славы в прошлый день трудились:/ За честь, за верность, за царя/ Все грудью постоять умели,/ Разя злодеев, не робели./ Друзья! Гордитесь, целый мир/ Узнает, сколь могуч башкир!/ О, братья! Принесем моленье/ Творцу вселенной – Богу сил:/ Он нас в минувшее сраженье/ От ран, от смерти сохранил./ Он благ – он, вняв мольбам пророка,/ Нас защитил от злого рока./ Он нам врагов сразить помог./ Неправым – казнь, за правых – Бог!/ Опять мы на злодеев грянем,/ Когда исчезнет мрак ночной!/ Теперь сотрудников вспомянем,/ Сраженных бранною косой…/ Но вы в унынье погрузились,/ И слезы из очей пустились,/ Как перлы утренней росы,/ Блистая, каплют на усы!/ Почто сраженного героя,/ Почто, друзья мои, жалеть!/ О, сколь прекрасно среди боя/ За веру, верность умереть,/ Родных и милых защищая,/ Святую Родину спасая./ Хотя погибнем, смерть славна!/ Без жертв проходит ли война?!/ Друзья! Оставим сожаленье!/ А вы, о, павшие в бою!/ Вам горестей земных забвенье,/ Вам счастья, радости в раю…/ Там гурий -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

девственных лобзанье,/ Их ароматное дыханье,/ Объятия, улыбка, взгляд/ Блаженством храбрых наградят!/ Там, там вкушайте наслажденья!/ А здесь героев имена/ Навек спасутся от забвенья,/ Их не поглотят времена!/ Певцы на курах -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

сладкогласных,/ В кругу башкирцев, дев прекрасных/ Деянья ваши воспоют —/ Из рода в род передадут!/ Внимая песне справедливой,/ Башкирец жаром закипит —/ И вмиг в руке нетерпеливой/ Булат блестящий загремит./ А девы нежные, младые,/ Печальны очи потупив,/ Слезами перси оросят —/ И вашу память тем почтят!
//-- Примечания автора --//
   (1) Гурии – вечно юные девы (по Корану).
   (2) Курай – башкирский духовой музыкальный инструмент.

Абдрахман
(отрывки)

   Печатается по: «Вестник Европы», 1826, № 9-10.
//-- 1. --//
   Во мне ты, муза, оживила/ Воспоминанья прошлых дней;/ С тобой быть, дева дорогая;/ Где грозный исполин Рифей,/ Алмазными венчанный льдами,/ За вековыми облаками/ Главой скрывается своей;/ Со мною часто ты сидела/ На теле каменной скалы/ И вниз задумчиво глядела,/ Как молния из сизой мглы/ Рекой огнистой разливалась!../ Ты блеском молний любовалась,/ Громов трескучих не боялась…/ Ты видела стихий раздор!/ Как тучи ливень днями лили,/ Как бури дерева губили,/ Тряслись вершины страшных гор/ И загорался черный бор!/ Оставя мрачные картины,/ Подруга милая моя,/ Со мной спускалась ты в долины,/ Садилась на брегу ручья…/ Там смелых батырей встречала,/ Простые нравы замечала/ И слушала простой напев/ Башкирских юных, милых дев./ Ты их невинностью пленялась,/ Ты их красою любовалась —/ И воспевать стремилась ты/ Башкирцев игры и забавы,/ Проворство, ловкость, жажду славы/ И прелесть юной красоты!../ Башкирцам счастия желая,/ Ты, всех счастливыми встречая,/ Могла ли вслух им не сказать:/ Ведь Эссен – правды друг, любитель, – / Он их защитник, покровитель:/ Так им ли счастия не знать?…
//-- 2. Воинские игры башкирцев --//
   На конях батыры все рядом,/ Под каждым конь нетерпеливый/ Копытом крепким землю бьет,/ Храпит, трясет густою гривой,/ Бразды железные грызет/ И, жадный бега, громко ржет!/ Все батыры к лукам нагнулись…/ Какая смелость в удальцах!/ Летят джигиты … полосою,/ За ними следом пыль летит,/ И искры пламенной струею/ Сверкают, брызжут от копыт!/ Несутся кони мимо нивы,/ Ломают грудью ветлы, ивы/ И мнут зеленые кусты,/ По воздуху взвивают гривы,/ Играют с ветрами хвосты!/ «Ну, ну, живее!» – раздается…/ Один отстал… другой вперед…/ А тот упал… опять встает…/ Опять летит, опять несется,/ Как ветер, как летит стрела,/ И по следам клубится мгла!/ Но близко, близко уж до цели!/ Бичи сильнее засвистели…/ Как вихри аравийских стран,/ Летят Муса и Абдрахман/ И всех опередить успели:/ «Ну, ну, скорей! Ну, ну, живей!»/ Кричат с нетерпеливым духом;/ Их кони скачут ухо с ухом/ И пышут пламень из ноздрей!/ Уж батыры у самой цели:/ Но Абдрахман опередил/ И шапку и кушак схватил…/ Его башкирцы окружили,/ С коня уставшего ссадили,/ Воскликнув громко: «Молодец!»/ И в восхищении сердец/ Героя нашего почтили/ Единодушною хвалой…/ Потом кумыс живой, прохладный,/ Напиток вкусный и отрадный/ В огромной чаше корневой/ Был подан нашему герою:/ Награда стоит молодца!/ Башкиры! Я от вас не скрою,/ От вас, о добрые сердца!/ Ведь лучше вас кумыс венца,/ Который римляне и греки —/ Как говорит преданье нам —/ В прошедшие златые веки/ Своим дарили удальцам!/ Смеялись батыры, шутили —/ И непременно осушили/ Кумыса целую сабу;/ Потом затеяли борьбу…/ Все жаром мужества пылали —/ Друг друга гордо вызывали —/ Проворство, мужество явить./ И одобренье заслужить…/ Они поспешно выходили/ И, крепко обхватясь, давили/ Друг друга в жилистых руках:/ Один стоял – не колебался,/ Был тверд, был крепок на ногах;/ Другой устал и задыхался —/ Напрасно устоять старался:/ Его противник страшно жал —/ И он без сил на землю пал!/ «Вот браво!» – старцы закричали,/ В ладоши громко застучали:/ «Ну, ну, башкирцы молодцы!/ Вы так же сильны, как отцы:/ Старайтесь превзойти друг друга..!»/ Но видят: на средину круга/ Могучий, дерзостный Кильмяк/ Отважно, гордо выступает…/ Присев, ослабил свой кушак,/ Противных громко вызывает…/ И что же батыры? Молчат!/ Проворство, мужество Кильмяка/ Неустрашимых всех страшит!/ Все в нерешимости стоят;/ Один лишь смелый сын Абзака/ Из круга выступил вперед./ Кильмяку руку подает./ Сей батыр исполинским станом/ был перед нашим Абдрахманом,/ Как дуб ветвистый, вековой/ Пред липой тонкой, молодой!/ Они друг к другу наклонились,/ Руками крепко обхватились…/ То шаг вперед, то шаг назад —/ Друг друга жмут, друг друга давят…/ То оба выпрямляют стан…/ То вновь наклонят, то согнутся…/ Плечом в плечо друг друга прут,/ Друг друга с новой силой жмут,/ Друг друга с новой силой давят…/ Досада, дерзость ими правят!/ Трещат их кости; крупный пот/ По лицам каплет и течет./ Довольно батыры трудились,/ И оба страшно утомились:/ Кильмяк чуть на ногах стоял,/ Уже с большим трудом дышал;/ Но смелый, мощный сын Абзака,/ Собрав своих остаток сил,/ Великорослого Кильмяка/ В руках так стиснул, так сдавил,/ Что в нем все кости затрещали./ Он тщетно силы напрягал —/ Как дуб от грозной бури пал!/ «Хват Абдрахман!» – все закричали,/ В ладоши снова застучали,/ Превознося его хвалой,/ Хвалой заслуженной, нельстивой…/ Как был доволен наш герой/ Своей удачею счастливой!/ Сверх похвалы наш Абдрахман/ В награду получил кафтан./ Кумыс отрадный, резвость смеха,/ Приятность, острота речей/ Вновь заняли богатырей…/ Вот третья началась потеха,/ Достойная таких людей,/ Из коих каждый с юных дней/ Быть смелым воином желает;/ Она башкирцев научает/ В потомстве имя сохранить, – / Среди полей, равнин кровавых / Быть ужасом врагов неправых —/ Верней им гибель наносить!/ Сия потеха – в цель стрелянье…/ Башкирцы! Ваше воспитанье/ Достойно похвалы прямой:/ В нем нет уроков утонченных,/ Понятий хитрых, отвлеченных,/ Рожденных пылкою мечтой;/ Но счастливы вы простотой!/ Все ваши игры, все забавы —/ Уроки славные войны./ Средь безмятежной тишины/ Вы все готовитесь для славы;/ Коль громы брани загремят,/ Тогда сердца в вас закипят/ Геройства благородным чувством!../ Стреляя в цель, наш Абдрахман/ Всех удивил своим искусством;/ В награду за сие колчан/ Он получил себе с стрелами —/ И был осыпан похвалами.

Башкирская свадебная песня

   Печатается по: «Вестник Европы», 1826, № 10, май.

   1-голос.
   Живет девица в тишине,/ Печалей, кажется, не знает,/ При красном солнце, при луне/ Поет, с подружками играет;/ Но ото всех наедине/ Она украдкою вздыхает,/ Томится пылкою мечтой:/ Супруг ей нужен молодой!
   2-голос.
   В младенчестве заботы нет —/ И все вертятся, как вертушки!/ Но девушке в семнадцать лет/ Уже не нравятся игрушки;/ Ей надобен другой предмет;/ Ее не веселят подружки,/ Ни игр невинных резвый рой:/ Супруг ей нужен молодой!
   1-голос.
   Дубравы, рощи на горах,/ Луга, прекрасные равнины,/ Цветы душистые в полях,/ Холмы, зеленые долины,/ Ручьи, журчащие в брегах,/ Природы дивные картины —/ Не манят деву красотой:/ Супруг ей нужен молодой!
   2-голос.
   Без друга – красная весна/ Суровой кажется зимою./ И скучен день и ночь длинна…/ Красотка, дружная с тоскою,/ Приятного не знает сна,/ Не знает сладкого покоя!/ Ах! Скучно деве жить одной:/ Супруг ей нужен молодой!
   Оба.
   Без друга хладен белый свет,/ Душа не знает упоенья;/ Без друга счастья в мире нет,/ Нет радостей, нет восхищенья!/ В чем дев блаженство? Вот ответ:/ Чтоб жизнь текла средь наслажденья/ И чтоб не знаться век с тоской, – / Супруг им нужен молодой!

На смерть башкирского батыра
(с башкирского)

   Печатается по: «Вестник Европы», 1828, № 19, октябрь.

   Башкирский батырь молодой,/ Красавец, девами любимый,/ Среди мечей неустрашимый,/ Кипевший мужеством герой,/ Лев – именем, лев – страшной силы,

   От чьей воинственной руки,/ Разившей сталью изощренной,/ Дрожал, бледнел злодей презренный,/ Бледнели воры – кайсаки!/ Твоя, герой отважный, сила/ Всегда им гибель наносила!

   Где ты, защитник здешних стран,/ Ты, бывший витязей красою,/ Дышавший бранною грозою, – / Где ты, могучий Араслан?/ Тебя, герой отважный, сила/ От гибели не защитила!

   В тебя, о витязь молодой,/ Впилася пуля роковая:/ Ты пал, как сосна вековая,/ Как сосна, сбитая грозой!/ Исчезли мужество и сила —/ И кровь долину обагрила!

   Ты пал!.. злодеи кайсаки/ Теперь пируют в восхищенье,/ А девы нежные в мученье,/ В объятьях скорби и тоски,/ Украдкой о тебе вздыхают —/ И слез потоки проливают.

   Ты пал!.. но ты недаром жил,/ Красавец, девами любимый,/ Герой в войне неустрашимый;/ Ты путь к бессмертью проложил —/ Булатной саблею, стрелами;/ Велик великими делами!/ Ты нежен был, когда пылал/ К прелестной девушке любовью;/ Ты грозен был, – киргизской кровью/ Когда долину обагрял. – / Ты вечной похвалы достоин,/ Любовник нежный, грозный воин!

   В раю ликуй теперь, герой!/ В объятьях гурий юных, нежных,/ На персях полных, белоснежных,/ Цветущих девственной красой,/ Вкушай любови наслажденья/ И все восторги упоенья!..

Даржа
Калмыцкая повесть

   Печатается по: «Отечественные записки», 1829, часть 39, № 113, сентябрь; часть 40, № 114, октябрь.

   «О незримые, бдагодетельные силы, великие Тенгры -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

: 425-саженные Махара, 350-саженные Байскуланту-Тенгры, четырехверстные Хубилгаскани-Тенгры и вы, великие Тюрсюте-Тенгры, Юсюрины-Тенгры, Зюрины-Тенгры! Храните, храните милую дщерь [20 - Дщерь – дочь. – Прим. сост.] черного калмыка, почтенного Зайсанга-Дамбы, прекрасную Мянгату′ -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. О вы, рост коих простирается до 116 000 бере -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, могучие Делгерегнуй-Баен, Еуле-Уге, Юцюс-Аганисты-Тенгры и вы, живущие 200 260 000 лет, великие Хубилгаскани-Едледек-Тенгры, рождающиеся от взаимных объятий и целований, от любовных взоров и улыбки! Храните, храните милую дщерь черного калмыка, почтенного Зайсанга-Дамбы, прекрасную Мянгату! 0 ты, сидящий на одной из тридцати трех красных голов землехранительного слона Газар-Сакичикин-Ковен, пасущегося между четырьмя реками, именуемыми: Ганга, Шидра, Банча, Антара -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, великий Хурмукту-Тенгр! Храни, храни милую дщерь черного калмыка, почтенного Зайсанга-Дамбы, прекрасную Мянгату! О могучие правители Галапов -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

прошедшего, настоящего и будущего, милосердный Бурхан-Санжи-Муни (Шиги-Муни), узревший в то время, когда душа твоя обитала в зайце, человека, томимого ужаснейшим голодом, и добровольно отдавший ему себя на съедение; о великие Бурхан-Майдари, Бурхан-Мавзушири, храните, храните милую дщерь черного калмыка, почтенного Зайсанга-Дамбы, прекрасную Мянгату! О Бурханы -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

главнейших времен Аху-галапа, Хоосун-галапа, Токмоху-галапа и вы, родившиеся в первом галапе благополучном, произошедшем из Океана, когда произросли тысячи цветов, называемых падма, предзнаменовавших ваше явление, – великие тысяча Бурханов! Храните, храните милую дщерь черного калмыка, почтенного Зайсанга-Дамбы, прекрасную Мянгату! О могучий Абид-Бурхан, обладающий двумя тысячами небес! Храни, храни милую дщерь черного калмыка, почтенного Зайсанга-Дамбы, прекрасную Мянгату! О непостижимые Бурханы четырех миров, поправшие все страсти, совершившие три главные добродетели, научившие шесть душевных родов и, по проповеди Сангарди, шестьдесят одному народу один закон проповедовавшие, – о великие Бурханы, имеющие возможность из нашего мира Зимбутина, на коем растут деревья язумбу-барирх, переноситься в другие миры, а именно: в Улюмжи-юситутуп, где живут страшные великаны, в Укир-тутуп, где находятся дивные коровы, называемые укирами, и в Муудоу-тутуп, где обитают люди, живущие по тысяче лет и за семь дней перед смертию извещаемые гласом Тенгра о близкой кончине, – о благодетельные Бурханы! храните, храните милую дщерь черного калмыка, почтенного Зайсанга-Дамбы, прекрасную Мянгату!..»
   Так молился сын старого Зайсанга – Нури, молодой черный калмык Даржа, простираясь перед болванами Бурханов, поставленными в домашней кибитке, называемой гиром; так молился он с глубокими вздохами и сильными восклицаниями, защурив глаза, потупив голову, сложив ладони и подогнув правую и скорчив левую ногу.
   Вы, почтенные читатели, если только я буду иметь вас, конечно, пожелаете узнать, о какой именно красавице с таким усердием молился сын старого Зайсанга-Нури, молодой черный калмык Даржа? О какой красавице молился он? Разумеется, о своей возлюбленной. Калмыцкие сказочники все единогласно утверждают, что дочь почтенного Зайсанга-Дамбы, прекрасная Мянгата, обладала такими прелестями, какие до того времени не встречались на берегах Волги, Сарпы, Салы, Маничи и Кумы; каких не имели прежде все вообще калмычки Орды Малого Дербета и улусов Торгоутовых, Дербетовых и Хошоутовых. Стан красавицы, по калмыцкому измерению, равнялся английским 4 футам 11 дюймам 11,5 линиям. Лицо ее было различных цветов: черного, белого, желтого, красного, или, сказать яснее, смугло-бледно-желто-красноватого. Толстые губы, длинные белые зубы, большие отвисшие груди умножали прелести 19-летней Мянгаты. Такие прелести многим из наших читателей покажутся весьма незавидными, и верно, никто из досужих поэтов не схватит сладкогласной лиры, и не будет воспевать красот калмыцкой девушки… Но прошу не забыть, что калмыки имеют понятия о красоте совсем другие противу понятий европейских. При сем случае невольно возобновились в памяти моей стихи, которые читал я назад тому лет за 10 или 15.

     Когда бы наша красота
     Пустилась странствовать по свету,
     То, приближаяся к Тибету,
     Она была бы дурнота.

   Это совершенная правда. Ежели бы девица Нинон Лакло, или г-жа Помпадур, или даже самая Лилета моя нечаянно явились между негритянками, или готтентотками, между отантскими или мадагаскарскими красавицами, то были бы осмеяны и названы дурными. Сколько разных народов в мире, столько почти и различных понятий о красоте.
   Молодому черному калмыку Дарже нельзя было не молиться за прекрасную Мянгату: она его возлюбленная, она его невеста – и с нею сделалось несчастие! Какое именно? Красавица изволила за ужином слишком неумеренно покушать жирных сурков, вкусных сусликов и больших крыс, которые у калмыков употребляются вместо гусей, уток и баранины. От неумеренного употребления таких лакомых яств желудок красавицы сильно расстроился, и она принуждена была прибегнуть к обыкновенному лекарству калмыков и калмычек, то есть к полуведерной чаше, наполненной теплою, чрезмерно много насоленною водой. Нежная девушка в два приема осушила сию чашу; однако же это нисколько не помогло расстроившемуся желудку, но еще умножило в нем силу неприятного брожения. По долгу верного повествователя, я должен сказать, что калмыцкой красавице приключилась болезнь, которую медики называют для благопристойности по латыни и которая в простом народе известна под именем одной из владимирских разнородных вишен, получившей название от неприятного действия, ею производимого. Болезнь девушки час от часу усиливалась и причиняла ей такую же бессонницу, какая случилась с П. Г. IX [21 - Возможно, имеется в виду папа Григорий IX. – Прим. ред.], в то время когда он захотел оказать величайшую и, быть может, единственную услугу смерти.
   Даржа, растянувшийся на мягкой постели, спал крепким сном. Громкое храпение молодого калмыка разносилось по всей кибитке. Наступила подруга призраков, мрачная полночь, и произвела в нашем любовнике сильные грезы. Молодому Дарже показалось, что будто бы он очутился перед адским судией Ирлик-Ханом, который велел белым Тенграм показать все то, что ожидает каждого человека после смерти. Тенгры исполнили приказание Ирлик-Хана – и глазам Даржи представились три дороги: железная, медная и серебряная. Первая из сих дорог проходила к Белому городу, в котором имел пребывание Ирлик-Хан; она, при окончании своем, была в волос; почему люди, шедшие по этой дороге и не сделавшие в жизни своей никакого добра, падали с нее в разные места, назначенные для мучений; вторая дорога проходила к жилищу тридцати трех Тенгров; а последняя вела на восток, прямо к раю, обитаемому Бурханом-Абидом. После того удивленный Даржа увидел 18 мытарств, в которых мучились грешники. В первом мытарстве, изобилующем различного рода орудиями, находились люди, осужденные мучиться в продолжение 200 000 миллионов лет, по прошествии коих они вселятся в животных, обитающих на земном шаре. Второе мытарство состояло из темных пещер, в которых люди, раздавливаемые двумя железными досками, должны были претерпевать это мучение 400 000 миллионов лет. В одном из 18 мытарств грешные калмыки жарились на сковородах и вертелах как птицы или рыбы; в другом они окружены были отвратительным зловонием, которое сильно терзало их обоняние; в третьем беззаконники плавали в реке, кипящей от сильного жара. Четвертое мытарство состояло в том, что люди, поселенные на Белой земле, не имеющей никаких растений, томились жестоким голодом и, копая эту землю, отерли руки свои по самые плечи. Коварные и смутители плавали в кровавом море. Богачи, не творившие милостыни, обременялись собственною своею тягостию: голова у них была как великий холм, шея и ноги не толще волоса, а тело равнялось с огромною горою. Непочитатели слов Бурхана и святотатцы варились в большом котле, наполненном смолою. Убийцы всякого животного висели на железных крючьях, задетых за ребро, которые опускались вниз, где другие крючья отрывали части тела, кои снова прирастали. Пренебрегателям и гнушающимся преданием Бурханов черные Тенгры вкладывали в уши раскаленную сажу. Тати [22 - Тать – вор. – Прим. сост.] и прелюбодеи находились в холодном озере, которое, по закате Солнца, вместе с ними замерзало до такой степени, что поутру Тенгры, вытаскивая их, отрывали некоторые примерзшие члены, кои ввечеру, при новом погружении в упомянутое озеро, опять прирастали. Многим из грешных калмыков черные Тенгры перетирали кости, других колесовали, а прочих толкли на мельницах в ступах. Восемнадцатое и последнее мытарство было назначено для разных животных, где черные Тенгры на лошадях беспрестанно ездили, другую же скотину морили голодом или увечили побоями, и проч.
   Изумленный Даржа, рассматривая страшные мучения беззаконных калмыков, пришел в неописанный ужас – и, воскликнув: Маки! (Господи, помилуй!) – пробудился, но не скоро опомнился и не скоро освободился от сильного ужаса.
   Наступило прекрасное утро; солнечные лучи золотили кристальную поверхность реки Сарпы. Молодой Даржа отправился к старому Гелюнгу, жрецу Балдану, рассказал ему сон свой и просил изъяснить значение оного. «Признаюсь тебе, почтенный Даржа, – ответствовал Гелюнг, – что трудно, очень трудно растолковать сон твой; но сколько могу, столько постараюсь объяснить его. Рассказанный тобою сон служит доказательством, что великие и благодетельные Бурханы любят тебя. Они, через посредство белых Тенгров, нарочно открыли тебе все то, что ожидает каждого смертного в будущем мире. Ах, почтенный Даржа! надобно быть совершенно беспорочным, чтобы заслужить продолжение благоволения великих Бурханов! Вот вернейшие средства, служащие к достижению сей благодетельной цели: надобно как можно чаще читать Доржу-Зодбу -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

и другие священные книги; надобно посещать Хурул, обитель отшельников, и жертвовать на оный избытками своего имения; надобно почитать великого Ламу и других оставивших мир особ, как-то: Сузюктей, Гелюнгов, Гегилей, Манжей и Гебку -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

; надобно угощать их и, по силе возможности, не оставлять без пособий; надобно подавать милостыню бедным, не пить вина, не убивать без нужды никакого животного, и, словом, надобно выполнять все правила, предписанные калмыцким Юсуном -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, составленным и утвержденным с согласия духовных особ: Джамбы-Лоузана, Джамбы-Санжи, Джамбы Балдана-Габцы, Аабугелюнга, Лугурина-Царджи и Иванга-Санджи – великого владельца Дундаши. Не знатность, не богатство, но одни только добродетели могут нам открыть дорогу в светлое жилище Бурхана-Абида. Надобно, почтенный Даржа, как можно чаще произносить слово «маки»! Надобно всегда содержать в памяти благость и могущество Бурханов, которые щедро разливают свои благодеяния, наш умножают скот, утучняют его, посылают нам в пищу жирных сурков, вкусных сусликов, больших крыс и множество других зверей и птиц! Ты, почтенный Даржа, имеешь понятие о происхождении миров, о будущем свете и о прочем; но, думаю, не худо будет, ежели я возобновлю в памяти твоей священную истину, неизвестную простой черни. Слушай меня со вниманием:
   До сотворения миров была пропасть, никем не созданная, но происшедшая сама по себе, которая имела шесть миллионов сто шестнадцать тысяч бере в ширину и глубину. Из сей пропасти поднялись златые облака и, соединясь в тучи, произвели сильный дождь, от коего получил начало свое Океан, а из него произошли все твари, растения и самые Бурханы. От стремительного падения вод поднялась пена и образовала высшую твердь. Около сей тверди находится семь Небес и восемь Океанов, которые также самобытны. Сильные ветры, вышедшие из ужасной бездны, поколебали высшую твердь, отчего произошел четвероугольный столб, именуемый Сумер-аула, имеющий основание свое ниже морского дна, а верх над водою. Каждый бок сего столба простирается в ширину на несколько тысяч бере. Из оных боков первый серебряный, второй лазуревый, третий золотой, а четвертый темно-вишневый. Сей столб причиною всех перемен дня. Когда появится заря, то солнечные лучи, ударив в серебряный бок, производят рассвет; перед полуднями они преломляются в лазуревом боку; в самый полдень склоняются к золотому боку, а к ночи темно-вишневый бок отторгает лучи Солнца, которое состоит из стекла, огня и в окружности имеет до 800 бере. Луна гораздо менее Солнца и состоит из стекла и воды. Звезд имеется 10 000 миллионов и несколько сот тысяч. Посреди тверди и около столба находятся четыре большие мира: первый составляет нашу Землю и называется Замбутин, второй мир – Улюмжи-Юситутуп, третий Укир-тутутуп, четвертый Муудоу-тутуп. За сими мирами и превысшими облаками находится жилище Тенгров, а за оными огромное железное кольцо для укрепления тверди. В нашем мире протекают четыре главные реки: Ганга, Шидра, Байча и Аитара. Между сими реками пасется землехранительный слон Газар-Саки-Чикин-Ковен, вышина и длина коего превосходят одну бере. Этот слон бел как снег, имеет тридцать три головы красных; каждая голова с шестью хоботами; на каждом хоботе по семи колодцев; из каждого колодца произрастает по семи цветов, и на каждом цветке сидит по одной прекрасной девице. Посредине нашего мира находится престол Бурхана нынешнего века Сакжи-Муни, преемника Бурхана-Мандари и предшественника Бурхана-Мавзушира. Кругом упомянутого престола стоят шесть городов; позади их простирается владение Бурхана-Лагашина, а по левую сторону владение Бурхана-Самиланга.
   Первоначально люди вашего мира были долговечны, сияли удивительным светом, имели крылья, питались единою благостию, Ради-Дианар именуемою; рождались чрез переселение душ, Хубилгам называемое, и жили в приятной прохладе. Потом наступило несчастливое время, в которое Земля, для пищи людей, произвела траву шиме, которая была так сладка, как мед. Один прожора, вкусив сей травы, разгласил об ее сладости, и она скоро перевелась: тогда сияние людей померкло, крылья их исчезли и сделалась страшная темнота. Наконец показалось Солнце и другие небесные светила. Когда перевелась шиме, то люди начали питаться маслом, которое было красновато и в сладости не уступало меду; но оное масло истощилось, и люди принялись есть тростник, называемый Балазамисом. Сие продолжалось недолго: некто с вечера запасся этою пищею на будущий день; ему последовали другие, отчего тростник уменьшился и в скором времени совершенно исчез. После этого сделался великий голод; люди впали в беззаконие, убивали друг друга и причиняли всякие насильства и обиды. От сего времени если не совсем исчезла, то по крайней мере очень много уменьшилась священная добродетель, и произошли все пороки.
   Люди, томимые ужаснейшим голодом, согласились заниматься пашнею; они избрали одного мудреца, который разделил им землю безобидно и научил домоводству; за сие, в знак благодарности, он был сделан начальником, от которого все ханы калмыцкие происхождение свое имеют.
   По прошествии многих столетий люди дошли до того, что стали жить по десять лет и сделались величиною в локоть, а лошади ростом не превосходили зайца, и пятимесячный младенец вступал уже в супружество. Наконец появились тяжкие болезни и мор. После того глас невидимого Тенгра объявил, что чрез семь дней пойдет сильный дождь, состоящий из разного оружия. Люди, убоясь этого, запаслись пищею и скрылись в темных пещерах. В то время земля побагровела от крови и была усеяна трупами и костьми, которые сильный дождь снес в бездны Океана. Другим дождем [была] прохлаждена земля, а с третьим ниспали на оную пища, платье и прочие нужные вещи; тогда люди сделались прилежны, добродетельны и между собою начали жить в хорошем согласии.
   По прошествии означенного галапа, ниспустился на Землю Бурхан-Хубилган, имеющий возраст и красоту неописанные. Люди, удивясь этому, спрашивали: почему сей Бурхан столь прекрасен? Он отвечал: «Потому, что я превозмог все страсти и никакой души в пищу не употреблял: подражайте мне, и будете таковые же, каков я». Сей ответ обратил людей на путь добродетели, почему благоденствие их умножилось и они начали жить по 80 000 лет.
   Прошло то счастливое время: люди снова впали в разные пороки и подверглись прежним переменам. После сих перемен на место Мавзуширипова галапа наступил галап Сакжи-Муни, который и ныне еще продолжается.
   Главневших галапов четыре, которые называются: Аху-галап, Ебдереку-галап, Хоосун-галап и Токмоху-галап. Первый галап начался от 80 000-летнего долгоденствия и продолжался до десятилетнего умаления человеческой жизни. Второй галап происхождение свое имеет от того, что в аду никакое животное вновь рождаться не будет, отчего наружность Земли нашей должна повредиться, почему сей галап и получил название Ебдерека, т. е. разорительного. Третий галап произойдет оттого, что вся бездна опустится к низу и там снова утвердится, отчего он и назван Хоосун-галап, т. е. пустой. Четвертый галап начнется оттого, что по утверждении упомянутой бездны, от перворождения в оной всякого животного, воспоследует сильная буря, именуемая камандрал, которая более укрепит сказанную бездну, отчего этот галап и получил название Токтоху-галапа, т. е. утвердительного. Между сими четырьмя галапами находится восемь галапов малых, из которых седьмой кончатся огнем, а восьмой водою. Между малыми галапами еще случится до семи огненных и по одному водному галапу. Все галапы сии заключаются бурным галапом, от которого другой галап уже не разрушится, но снова примет свое начало.
   Вот, любезный Даржа, вернейшие понятия о происхождении миров; теперь я объясню тебе будущий мир.
   Каждый умерший должен предстать пред судилище Ирлик-Хана, престол коего находится между небом и землею и окружен тьмами черных Тенгров. При каждой душе, являющейся к Ирлик-Хану, будут находиться приставы – белые и черные Тенгры. Ирлик-Хан имеет древние записки, называемые Алган-голи, в которые вносится все то, что люди в жизни своей делают. Чтобы не быть обманутым от приставов, или от самого судящегося, Ирлик-Хан в упомянутые записки заглядывает нередко. Он при суждении в одну чашу кладет грехи, а в другую добрые дела и взвешивает: которая чаша перетянет, по тому чинится и расправа. В присутствии Ирлик-Хана каждому человеку должно помнить и объявлять все то, что он в жизни своей сделал доброго; в противном случае, вместо рая не мудрено попасть в му′ку: ибо приставы иногда могут забыть добрые дела судящегося, а Ирлик-Хан, обремененный множеством дел, не всегда может справляться с книгою Алган-голи. В подтверждение сего я расскажу тебе, почтенный Даржа, следующее:
   Один распутный человек, по осуждении Ирлик-Ханом, был ввержен в мытарство, наполненное острым оружием, куда препроводили его Яргачи (приставы) по шести дорогам, убитым железными гвоздями. Он мучился и стонал ужасно. В это время властию Бурхана-Хонжи-Боди-Сани до 8000 мучеников были извлечены из всех восемнадцати мытарств за то, что они в жизни своей читали Доржу-Зодбу. Распутный вспомнил, что он сию книгу не только читал, но однажды списал, почему и начал молиться о своем спасении. Ирлик-Хан, по докладу приставов, приказал грешника представить к себе и спрашивал, действительно ли он в жизни своей сделал такую добродетель, что однажды списал Доржу-Зодбу. Распутный отвечал утвердительно, и ответ свой подкреплял многими клятвами. Ирлик-Хан, справясь с Алган-голи, нашел слова его справедливыми; просил извинения, что он безвинно был подвергнут мукам, и, желая вознаградить за это, посадил грешника подле себя на золотом престоле, показывал многие сокровенности и обещал возвратить ему жизнь, для того чтобы он проповедовал Доржу-Зодбу. Распутный отвергал сие благодеяние и отговаривался тем, что в мире каждое животное будет стремиться на его погибель, потому что он в жизни своей убивал овец, коров, лошадей, сусликов, крыс и других животных. Ирлик-Хан немедленно потребовал к себе всех животных, которых умертвил распутный в здешнем мире, и приказал, чтобы никакого зла упоминаемому распутному они не делали; но животные чрезмерно огорчились и таковым судом были недовольны. Тогда Ирлик-Хан прибегнул к весам правосудия: в одну чашу вместил всех животных, а в другую положил Доржу-Зодбу: она перетянула; животные извинялись и просили прощения, а распутный был возвращен в здешний мир для проповедования Доржи-Зодбы.
   Вот, почтенный Зайсанг, сколь полезно читать Доржу-3одбу! Повторяю: чтобы заслужить благоволение великих Бурханов, надобно удаляться от всех пороков и быть добродетельным. Не знатность, не богатство, но одни только добродетели могут нам открыть дорогу в светлое жилище Бурхана Абида».
   Молодой Даржа от души, от сердца благодарил Гелюнга за наставление и, подарив ему трехлетнего жеребенка, отправился к своей возлюбленной Мянгат. «Сахын тапта байнита!» -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

– воскликнул Даржа, вошед в кибитку своей невесты и садясь подле ее постели. Девушка улыбнулась и ласково отвечала: «Мянду» (здравствуй). Она в руках своих держала тюнгырчик (табачный мешок), во рту имела ганзу (трубку) и курила тамки (табак). Тонкий дым выходил из ганзы и извивался в черных волосах красавицы.
   Жених и невеста остались одни и ласково разговаривали друг с другом. Не ждите от меня повторения этого разговора. Ветреная Ниса [23 - Ниса – условное поэтическое имя для обозначения ветреной возлюбленной. – Прим. ред.] сделала то, что я любовных разговоров страшусь более, нежели рассказов Ничтовича или стихов Вралева. Так, любезные друзья, признаюсь вам: когда Ниса твердит мне о любви, мороз подирает меня по коже и уши мои страдают! Не столько радуется бородатый миллионщик, коварный Жид, ужаснейший скряга, сбывши с рук фальшивый гривенник, сколько радуюсь я в то время, когда красавица Ниса прекращает свои любовные уверения.
   Болезнь Мянгаты продолжалась. Глухие Бурханы не внимали усердным молитвам черного Даржи: он напрасно посещал Хурул, напрасно пожертвовал для оного пятилетнюю кобылицу, напрасно угощал Гелюнгов, Гегилей, Малжей и Гебку куйна-маханом, куря-маханом и мурня-маханом (бараниной, говядиной и кобылятиной); напрасно угощал их жирными сурками, вкусными сусликами и большими крысами, – ничто не помогало!
   Наступил годовой праздник, называемый Сага-Сара, который у калмыков обыкновенно бывает в начале мая месяца, с коего у них начинается новый год. По окончании дня все Зайсанги, все нуины (начальники), все калмыки собрались в молитвенную кибитку, называемую цаца [24 - Кажется, отсюда произошло малороссийское слово «цаця» – детская игрушка, и польское «цацки» (cacko) – всякая блестящая вещица; а также глагол «цацкаться» – любоваться чем-либо, играть. – Примечание издателя «Отечественных записок».], которая была украшена различными тканями, именуемыми «кип». Посредине кибитки стоял стол, на котором были расставлены идолы Бурханов. Перед ними горели свечи, плошки и стояли шесть чаш, называемые такилсиин-цегуце, которые были наполнены сарацинским пшеном и мясом разных животных. Началось моление: загремели медные цены [25 - Суна (цына) – на польском значит всякая оловянная посуда. – Примечание издателя «Отечественных записок».], блюда, заиграли кангырчи (трубы), зазвучали кенгерцы (бубны); Гелюнг читал молитвы, а черные калмыки ходили вокруг цацы и, останавливаясь против дверей оной, кланялись безмолвным Бурханам. Даржа молился усердно; он повторял молитву, известную уже моим читателям: но Тенгры и Бурханы не внимали усердной молитве – и болезнь Мянгаты продолжалась. Прекрасная девушка очень ослабела и не могла есть ни молока, ни масла, ни сметаны, ни круту: проклятая болезнь мучила ее ужасно!
   Даржа, видя страдание своей невесты и не имея возможности помочь ей, решился отправиться на богомолье к священной пещере, находящейся среди Саратовской степи, при Соленом озере, в пятидесяти верстах от Черноярска, где в древности было калмыцкое капище, называемое Киде. Нетерпеливый жених собрался поспешно, простился с прекрасною Мянгатою, простился со своими родными, с друзьями, приятелями и отправился в путь.
   Прекрасный май украшал природу. Поля и луга блистали приятною зеленью травы и пестротою цветов, разливающих ароматический запах; кристальные источники, вияся по песчаному дну, легким шумом наполняли воздух; птички громогласным хором прославляли прелести весны и могущество Зиждителя небес; узорчатые мотыльки и красивые бабочки быстро кружились в воздухе и проворно гонялись друг за другом; неповоротливые сурки сидели на солнышке и громко свистали. Прелести природы и веселость животных не имели ни малейшего влияния на влюбленного Даржу: он ехал тихо; думал о прекрасной Мянгате и часто, очень часто повторял следующую песню:

     Увидев прелесть Мянгату,
     Узнал я страсть любви опасной!
     С тех пор, без девушки прекрасной,
     Ни в чем утех я не найду!

     Я, без девицы дорогой,
     Уже не дотронусь до цура
     И в руки не беру думбура -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

:
     Тоскую пламенной душой!

     Я, без девицы дорогой,
     С собакой резвою, друзьями,
     Не езжу в поле за сурками:
     Тоскую пламенной душой!

     Ах! без девицы дорогой
     За тяжкою кумысной чашей
     Я не сижу в дружине нашей:
     Тоскую пламенной душой!

     Я, без девицы дорогой,
     С дружиной доброй не гуляю,
     Веселья, радости не знаю:
     Тоскую пламенной душой!

     Увидев прелесть Мянгату,
     Узнал я страсть любви опасной!
     С тех пор, без девушки прекрасной,
     Ни в чем утех я не найду!

   Даржа приближался уже к священной пещере и заблаговременно твердил имена Тенгров и Бурханов. Вдруг молодой Калмык был окружен десятью киргизцами, скрывавшимися в большом овраге. Сии варвары давно уже находились на правом берегу Урала и производили грабежи. Злодеи схватили изумленного Даржу, посадили на лошадь, связали арканами и повезли к берегам Урала. Напрасно молодой, несчастный калмык призывал к себе в помощь Бурханов и Тенгров: они, как видно, с двухтысячных небес не смели явиться к полудиким чтителям Магомета, боясь их острых сабель, длинных пик и крепких арканов! Разбойники киргизцы приблизились к берегам быстрого Урала и смело переехали через оный вплавь, выше Гурьева городка. Недели через три они прибыли в свой аул, расположенный на берегу Каспийского моря, в недальнем расстоянии от Туманных гор. Даржа поступил в невольники к киргизскому батырю, славному разбойнику Бурюбаю.
   …Жестокие, продолжительные страдания прекрасной невесты миновались; проклятая болезнь прекратилась – и Мянгата выздоровела совершенно. Молодая девушка снова начала кушать жирных сурков, вкусных сусликов и больших крыс – желудок ее не приходил уже в расстройство. Красавица часто думала о любезном Дарже и с нетерпением ожидала возвращения его. С нетерпением? Да! с нетерпением; ибо 19-летней девушке, в подобных обстоятельствах, нелегко иметь терпение. Мянгата с часу на час ожидала прибытия Даржи, а Даржа находился в тяжкой неволе. Он, среди пустынных степей, был принужден пасти киргизских баранов: положение самое нестерпимое! Голод и жажда нередко мучили бедного калмыка; раскаленные лучи полудневного солнца нередко жгли обритую голову его, приводили в бешенство. Несчастный Даржа не мог забыть прекрасной Мянгаты: он думал о красавице; однако же – сказать правду – не столь часто, сколь часто думал о пище, о жирных сурках и вкусных сусликах. Любовь сильна, но голод еще сильнее: с тощим желудком не всегда придет охота мечтать о прелестях красавицы, хотя бы она была первейшею и единственною в обеих половинах земного шара. Так ли, друг мой? Так ли, не так, по крайней мере верно то, что Даржа довольно редко вспоминал свою невесту. Житье несчастного калмыка было самое худое, самое несносное: редкий день проходил без того, чтобы плети и палки не имели жестокого спора с его бедною спиной. Одно только калмыцкое терпение могло переносить ужасное варварство жестокого киргизца Бурюбая!.. Глухие Тенгры, бестолковые Бурханы! Вы, по словам Гелюнга Балдана, любите сына почтенного Зайсанга-Нури, молодого черного калмыка Даржу: почто же не поспешите явиться к нему? Почто же не поспешите избавить Его Зайсангское Благородие от плетей и палок? Вы, в течение первого Галапа, кормили людей сладкою, вкусною травою шиме и красным медовым маслом: почто же теперь допускаете своего любимца глотать одни кости и томиться голодом? Милосердый Бурхан Санжи-Муни! Ты, превращенный в зайца, некогда отдал себя на съедение одному голодному: почему же теперь не превратишься в крысу, в сурка или в суслика? Почему не явишься к несчастному Дарже? Почему не утолишь мучительный голод черного калмыка?..
   Время летело. Прекрасная Мянгата удивлялась, почему ее жених столь долго не возвращается. Проходили дни, проходили недели, прошел месяц, другой, третий – но о Дарже не было никакого известия. Девушка начала беспокоиться, начала тосковать, горевать, плакать. Калмыцкие песнопевцы сохранили от забвения плачевную песню, в которой красавица изъявляла горесть свою и отчаяние. Сообщаем вернейший перевод этой песни:

     Вот прошло уже три месяца
     С той поры, как друг возлюбленный,
     Мой Даржа, мой молодой жених,
     В степь печальную отправился,
     Чтоб Бурханам благодетельным,
     Тенграм мощным и таинственным
     Поклониться, помолиться там
     О моем здоровье, счастии.
     Где теперь мой друг возлюбленный,
     Мой Даржа, мой молодой жених?
     Ах, не знаю я, не ведаю,
     Где красавец мой находится.
     Почему не приезжает он,
     Почему не возвращается
     Ко своей невесте плачущей?
     Верно тяжкое несчастие
     С другом миленьким случилося,
     Что ко мне не приезжает он,
     Что ко мне не возвращается!
     Без Даржи, дружка сердечного,
     Я тоскую, я кручинюся,
     Проливаю слезы горькия!
     Сердце бедное, влюбленное
     Замирает во груди моей,
     Кровью хладной обливается!
     Без Даржи, дружка сердечного,
     Не резвюся я с подругами,
     Песен громких их не слушаю,
     Все тоскую, все кручинюся,
     Все горюю, все печалюся!
     Без Даржи, дружка сердечного,
     По ночам совсем не спится мне!
     Без Даржи, дружка сердечного,
     Мало пью я, мало кушаю:
     Я кумызу не пила давно,
     Крыс, сурков и вкусных сусликов
     Я давно уже не кушала!
     Без Даржи, дружка сердечного,
     Все тоскую, все кручинюся,
     Все горюю, все печалюся!
     Ах! почто, почто, злосчастная,
     Не могу быть резвой птичкою?
     Я взвилася, полетела бы —
     Своего дружка отыскивать!..

   Даржа целый год томился у варваров киргизцев; наконец ему удалось избавиться из тяжкой неволи бегством, и он благополучно прибыл в свой цугар-аль (в кочевье). Отец, мать, родственники, друзья и приятели Даржи чрезмерно обрадовались возвращению его. Нетерпеливый любовник поспешил увидеться с прекрасною Мянгатой, которая, при появлении его, по уверению калмыцких сказочников, едва не умерла от сильной и неожиданной радости.
   Молодой Даржа и прекрасная Мянгата, с дозволения родителей своих, явились к Гелюнгу и просили его совершить брачный обряд. Гелюнг немедленно приступил к исполнению сей просьбы: он привел жениха и невесту к бурханской присяге в хранении взаимной верности и согласия, потом вывел их из кибитки, приказал глядеть на Солнце и начал читать молитвы.
   В продолжение сего чтения жених и невеста беспрестанно делали земные поклоны. По окончании молитв как на Даржу, так и на Мянгату Гелюнг возложил свои руки – и брачный обряд кончился.
   После брачного сочетания Мянгату посадили в кибитку за занавес, а Даржа сел впереди оного. Собрались гости. Женихова родня находилась в кибитке, а невестина вне оной; обе взялись за сырую овчину и старались перетянуть друг друга. Первая сторона одержала верх, т. е. втащили родственников невестиных в кибитку, почему сии последние должны были потчевать гостей на свой счет. Начался огромный пир: гости ели и пили как нельзя больше, потом загремели звонкие балалайки, зазвучали длинные дудки и началась пляска, которая продолжалась до самой полуночи.
//-- Примечания автора --//
   (1) Тенгры – какие-то странные, неизъяснимые духи. Они, кажется, должны занимать среднее место между духами и людьми. Сии духи разделяются на белых и черных (добрых и злых) и, сверх того, имеют многие смешные подразделения.
   (2) Все калмыки, не принадлежащие к духовенству их, называются черными. Зайсанг – род дворянина.
   (3) Бере – миля, протяжение, имеющее около восьми верст.
   (4) Ганга, Шидра, Байча, Антара – калмыки говорят, что сии реки протекают посреди земли; но где именно, никто не знает.
   (5) Галапы – века, периоды, эпохи или что-то подобное этому.
   (6) Бурханы – идолы, божества.
   (7) Доржа-Зодба – священная книга, содержания которой никто из калмыков не знает: ибо толковать ее почитается за большое прегрешение.
   (8) Сузюкти – род монахов; Гегили, Манжи и Гебку – род диаконов, дьячков и пономарей.
   (9) Юсун – калмыцкое уложение, или собрание законов.
   (10) Сахын тапта байнита – пожелание доброго здравия.
   (11) Цур – дудка, гудок; думбур – балалайка.

Искак
Татарская повесть

Печатается по: «Отечественные записки», 1830, часть 43, № 124; часть 44, № 126.

Глава 1
Сеитовский посад

   Старожилы Оренбургской линии по сие время с благоговением вспоминают покойного Ивана Ивановича Неплюева, который, по всей справедливости, заслужил сие воспоминание, основанное на чувствах истинной благодарности. Этот знаменитый муж был первым губернатором Оренбургской губернии и основателем большей части здешней Линии, которая многим, очень многим ему обязана; он принадлежал к числу самых заботливейших начальников, посвящавших себя на пользу отечества. Никто не пекся столько о заселении линии и о распространении на оной коммерческих оборотов, сколько пекся о сем г-н Неплюев. Он приглашал из разных мест купцов и других людей для поселения на линию, обещая им значительнейшие выгоды и пособия. Таковое приглашение имело желаемый успех. В скором времени народонаселение линии увеличилось и торговля распространилась до такой степени, что, вместо получаемых с оной до того времени трех тысяч, начало поступать в казну пошлинных сборов каждогодно до 50 000 руб.
   По означенному приглашению Неплюева приехал в Оренбург из города Казани тамошний татарин Сеит, который принадлежал к числу первостатейных казанских богачей и пользовался между единоверцами своими отличнейшим уважением. Он начал просить И. И. Неплюева дозволить как ему, так и некоторым сотоварищам его поселиться близ линии и, получив желаемое дозволение, избрал для этого место в 18 верстах от Оренбурга, на правом берегу реки Сакмары при впадении в оную речки Каргалы. На сем месте упомянутый татарин и его товарищи основали жительство, которое от сих последних, в честь первого, названо Сеитовским посадом, или Каргалинскою слободою, по имени вышеупомянутой речки Каргалы. Местоположение сей слободы прекрасно. С одной стороны протекает быстрая и широкая река Сакмара, а с другой – игривая и светлая Каргала; при самой слободе зеленеется кудрявая роща, а вдали от оной, по правую сторону, возвышаются горы, имеющие многие ущелья и расселины; между сими горами извивается небольшая речка, именуемая Малою Каргалкою.
   Из числа многих каменных и деревянных домов, составляющих слободу, всех примечательнее дом татарина Сеита, бывшего впоследствии времени старшиною в новозаведенном посаде. Этот дом построен в два этажа, из диких, огромных камней и близок уже к совершенному разрушению. Ныне, вместо прежнего многолюдства, обитают в нем пустота и безмолвие; одни угрюмые филины и печальные совы гнездятся в расселинах стен, покрытых седым мохом; ночной, холодный ветер часто дует в растворенные окна древнего дома и пронзительным свистом приводит путников в неописанный ужас. Не одно время приближает к разрушению дом Сеита: по уверению татар, жителей Каргалинской слободы, есть другие причины, которые непременно должны превратить упоминаемый дом в развалины, ибо благословение Магомета не осенило его. Ежели кому-нибудь из татар случается проходить в ночное время близ дома Сеита, то каждый из них не оставляет хватать себя за подбородок или бороду, читает молитвы или бормочет некоторые стихи из Корана. Всех и каждого объемлет какой-то неведомый страх; все и каждый спешат удалиться от ужасного места. Что за причина, которая заставляет татар страшиться приближения к дому Сеита? Страшное предание, о коем скажем нашим читателям в продолжении сей повести.
   В один из мусульманских праздников татары, соединясь в толпу, приближаются во время полуночи к дому Сеита и молча останавливаются под окнами оного. Женский плач, глухой вой, прерывистый стон, соединенный с хрипением умирающего человека, и какой-то непонятный шум раздаются под сводами опустелого дома, приводят любопытных татар в ужас и заставляют их с большою поспешностью удаляться и толковать в домах своих о таком чуде, которого изъяснить никто не может. Некоторые почтенные и говорливые старушки уверяли меня, что в доме старшины Сеита присутствуют злые духи, которые во время ночей поют разные песни, играют на чебызгах, пляшут, ломаются, кривляются и веселятся с какими-то бездушными красавицами. Многие из сих духов, по словам старух, делают разные проказы: пугают людей, проходящих мимо сеитовского дома, дуют в окна, от чего происходит пронзительный свист, принимают вид огненных змеев, посещают некоторых татарок, с коими наслаждаются удовольствиями любви, и проч. и проч.

Глава 2
Герой повести

   Старшина Сеит, как выше сказано, принадлежал к числу первостатейных богачей казанских. Темное, сбивчивое предание говорит, что будто бы богатство Сеита было приобретено через посредство насилия, грабежа и убийства; что один из предков старшины был величайшим разбойником и что награбленное сим злодеем имение, переходя из рук в руки, досталось наконец Сеиту, который знал о средствах, служивших к приобретению этого имения. К сему преданию некоторые прибавляют, что упомянутый предок Сеита назывался Мустафой; что он, женясь на дочери одного богатого мурзы, происходящего от рода царей казанских, поступал с нею весьма жестоко; потом, чтобы воспользоваться приданым жены своей, убил ее и сделался разбойником – таким разбойником, который не щадил ни пола, ни возраста, ни старого, ни малого; нападал на села и деревни, грабил и выжигал их; который дышал злодейством и забыл Аллу, великого Пегамбера (пророка) и всех авлиев (святых), не почитал ничего священным, – который, похитив дочь какого-то русского боярина, девушку прелестную, милую, лишил ее жизни и труп несчастной изрубил на мелкие части. Не знаю, справедливо ли такое предание, и, к чести Сеита и его потомков, думаю, что оно вымышлено завистию или злоязычием – сими подлунными фуриями, которые, не уступая в злобе фуриям ада, очерняют невинность и причиняют ей множество горестей и несчастий.
   Старшина Сеит имел трех жен и несколько детей, в числе коих был сын, по имени Искак, герой нашей повести. Сей сын Сеита был молодой, прекрасный мужчина, который имел высокий, стройный стан, черные, огненные глаза, образованный ум, добрую душу; он обучался в Казани и хорошо знал языки, персидский и арабский, арифметику, историю, начальные основания физики и философию по системе Аристотеля; был очень набожен, читал Алкоран и часто посещал мечеть. Занятия и упражнения Искака, по обыкновению большей части каргалинских татар, состояли в торговле. Необыкновенное счастие молодого татарина в коммерческих оборотах удивляло многих. Искак, занимаясь торговлею, мало жил дома, но ездил по разным местам, а особливо по Башкирии: он был во всех четырех частях ее -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, был в знаменитых волостях Бурзянской, Тамьянской и Катайской. Сия последняя волость по местоположению своему замечательнее всех волостей кантона; в ней природа представляется во всей красоте и во всем ужасе: на одном шагу встречается картина самая прекрасная, самая восхитительная, а на другом – самая дикая, самая угрюмая. Проезжая Катайскую волость, нельзя миновать высоких гор и огромных камней. Первые возносятся к облакам, а последние, в виде ужаснейших скал, во многих местах висят над дорогою и падением своим угрожают раздавить дерзкого путника, который между тем подвергается другой опасности – опасности сорваться с узкой дороги и слететь в неизмеримую пропасть! На покатостях гор растут непроходимые леса, обитаемые дикими зверями. Катайскую волость орошают реки Инзер и Белая; многие источники соединяются с сими реками. Башкирцы означенной волости не знают ни колес, ни телег, а ездят только верхом и, в зимнее время, в санях; они не имеют никаких промыслов, кроме скотоводства и пчеловодства. Последнее у них столь обширно, что многие из башкирцев имеют по 80 ульев и более. Мед, получаемый из Катайской волости, почитается лучшим во всем Оренбургском краю.

Глава 3
Село Ташла

   Я был в тебе, прекрасное село Ташла; я помню хлебосольство доброго помещика твоего, Е. Н. Тимашева; я помню картинное местоположение твое, которое восхищало меня. По скату горы, подошву коей орошает излучистая и быстрая речка Ташла, расположены правильные улицы, состоящие из опрятных крестьянских домиков. Главнейшими украшениями села должно почитать каменную церковь новейшей архитектуры и господский дом, который выстроен в один ярус, со многими службами, и заключает в себе большое число комнат. На горе, возвышающейся близ села Ташлы, покрытой вековыми дубами, огромными вязами и развесистыми березами, находятся ямы, в коих производится жжение угля. В небольшом расстоянии от сих ям простирается кудрявая и зеленая роща, которая во время летнего зноя под тень свою приманивает прелестных поселянок. В стороне от сей рощи, лежащей к юго-востоку, находится винокуренный завод, расположенный на большом пруде, который наполняется от речки Ташлы. По берегам сего пруда растут печальные ветлы, кои, отражаясь в прозрачном зеркале вод, рисуют тени огромных великанов. Другая речка, называемая Ключом, извивается по покатости горы и соединяется с водами Ташлы. На этой речке построен красивый мост, в некотором же расстоянии от оного находится пропасть, приводящая в ужас всякого, кто осмелится взглянуть в нее. На другой стороне села Ташлы выстроены пильная и мучная мельница, а в дали белеется село Ивановское, принадлежащее г-ну же Тимашеву.
   Верстах в восьми от села Ташлы, к востоку, в огромной горе, покрытой с северо-восточной стороны непроходимым лесом, состоящим из дубов, вязов, берез и небольших кустов казацкого можжевельника, находятся пещеры, которые начинаются с самой половины горы; первая из сих пещер, по-видимому, обработанная рукою искусства, состоит из правильной четырехугольной комнаты, имеющей свод, высеченный из дикого камня. Отверстие, находящееся в этой пещере, ведет в другую, страшной глубины. Вход или спуск в сию последнюю пещеру очень затруднителен: удушливый газ, наполняющий оную, не дозволяет долгое время оставаться в ней. За несколько лет перед сим один из любопытных испытателей природы спускал в глубину означенной пещеры лодку, в которой находилось три человека. Сии смельчаки, запасшиеся горящими факелами, ничего не нашли во внутренности пещеры, кроме глубокого озера, наполненного самою холодною водою. Надобно полагать, что сия пещера имеет особый выход, который поныне никому еще не известен, ибо во время нахождения в ней очень ощутительно стремление воздуха, входящего в открытое отверстие и склоняющегося к противоположной стороне горы. В некотором расстоянии от этого места, при подошве означенной горы, зеленеются прекрасные луга, орошаемые речками Ташлою и Раковкою. Между сими речками возвышается другая гора, посредине коей находится особая пещера. Отверстие оной ведет во внутренность продолговатой комнаты, имеющей пол из огромных плит булыжника. На сем полу находится еще отверстие, показывающее другую пещеру, никому не известную, ибо вход в нее невозможен. Камень, пущенный в сие отверстие, доказывает большую глубину пещеры, и от падения оного потрясается пол ее, который, кажется, близок уже к совершенному разрушению. Между башкирцами и татарами есть темное предание, что будто бы в вышеописанных пещерах укрывался предок Сеита разбойник Мустафа, вместе с боярскою дочерью, и что прах сей несчастной находится в одной из тех пещер, а в другой хранится часть сокровищ, награбленных упоминаемым разбойником у разных народов.
   В одну из поездок своих по делам торговли сын старшины Сеита, молодой Искак, остановился на берегу и, плененный красотою местоположения, решился основать на том месте селение. По приглашению его из деревень Верхних и Нижних Чебенек явилось несколько татар, которые основали деревню и назвали ее Искаковою, или Ташлою. Первое из сих известно не многим, а последнее сохранилось доныне. Татары недолго находились в деревне Ташла: разбойники киргизы принудили их оставить сию деревню и возвратиться в прежние жилища свои. Ташла вскоре занята была русскими, которые распространили ее и много украсили. Ныне упоминаемая деревня составляет самое лучшее село во всем Оренбургском уезде.

Глава 4

   Душа младенца, по словам одного известного автора, подобна листу белой бумаги, на котором можно изобразить все, что угодно. Это совершенная правда. Юная Фатима лишилась отца в то время, когда не имела от рождения одного года, но умная мать заботилась о воспитании ее и мудрыми советами, мудрыми наставлениями начертала в душе дочери правила, которым не стыдно бы подражать всем матерям при воспитании дочерей их не токмо в деревнях, но даже и в столицах. Фатима выросла и была украшением татарских девушек: прелестна как роза, умна как ученый мулла, тиха как овечка; она нежно любила престарелую мать свою и была ее утешением и отрадою. Дряхлые старушки, бывшие в детстве подругами милой Фатимы, по старинной охоте говорить рассказывают об ней чудеса: они утверждают, что юная девушка была первая красавица из всех татарских девушек; что добродушие и скромность ее пленяли каждого, кто имел только случай с нею познакомиться; что многие из мужчин влюблялись в молодую красавицу, но она не любила никого, кроме своей матери. Где родилась Фатима? Она родилась в татарской деревне Алмалы, которая принадлежит ныне г-ну Тимашеву.
   Кто не пленится местоположением твоим, прекрасная деревня Алмалы? Кто не похвалит тебя? Я помню высокие горы и густые леса, окружающие тебя, веселая Алмалы; я помню излучистые речки и змеистые ручейки, орошающие бархатные луга, в недальнем расстоянии от тебя лежащие; я помню резвые табуны прекрасных татарских лошадей и веселые стада коров, овец и коз, бродивших на тучных пажитях; я помню милых, застенчивых красавиц, с которыми мне случалось встречаться на широких улицах твоих, прекрасная деревня Алмалы; я не забыл того удовольствия, с которым рассматривал и тебя, и твои пленительные окрестности, и твоих веселых жителей, вернейших почитателей безвласого Магомета!
   Однажды молодой Искак находился в деревне Алмалы. Сердце юного татарина до того времени не знало потребности любить: он видел многих красавиц, но не чувствовал к ним ни малейшей страсти, ни малейшего природного влечения, которое называется симпатией. Пора хладнокровия, пора невнимания к милым прелестям юных красавиц, к пламенным устам, к румяным щекам, к прелестной улыбке, трепету девственных грудей, – эта пора скоро проходит. Наступает роковое время – и сердце юноши воспламеняется огнем сильнейшей, томительной любви. Прежде меня очень много говорили и после меня слишком много говорить будут о силе первой любви, о ее мучениях, о ее желаниях, о ее надеждах. Эта страсть столько уже известна, что не токмо мужчины, но и даже юные девушки, – сии последовательницы строгой Дианы, – даже девушки, говорю, в томительной тишине, под родными кровами, часто, очень часто мечтают о прелестях любви, о ее неизъяснимых удовольствиях, о ее пламенных восторгах. Усладительница жизни нашей, священная, всесильная любовь! Я уважаю тебя, и уважаю всем сердцем, всей душою; но не хочу много говорить о тебе, не хочу повторять чужих мыслей, чужих выражений. Пусть какой-нибудь досужий пиита гремит на своей неугомонной лире, пусть прославляет любовь и наводит сон на своих читателей и на своих читательниц! Я не хочу утомлять ни тех, ни других, а потому и приступаю к делу. Молодой Искак, во время нахождения в деревне Алмалы, увидел нечаянно прелестную Фатиму, увидел и полюбил ее. Сердце молодого татарина очень ясно растолковало ему, что без милой девушки он не найдет в жизни счастья и будет скучать, скучать ужасно!

Глава 5
Любовь

   Где и каким образом увидел молодой Искак прелестную Фатиму? Он повстречался с нею на улице близ дома ее матери. По обыкновению татарских девушек, на лице Фатимы развевалось тонкое белое покрывало, висевшее до самых колен и скрывавшее от любопытных взоров мужчины все прелести юной девической красоты. Старинный угодник молодых людей, игривый зефир, резвясь, сорвал легкое покрывало с головы юной девушки – и лицо ее открылось во всей красоте. Что же сделалось с героем нашей повести? Он остолбенел от удивления, увидев такое милое личико, такой прекрасный стан, каких до того времени никогда не видывал, никогда не встречал ни в деревнях татарских, ни в кочевьях обширной и картинной Башкирии. Искак взглянул на Фатиму, – покраснел; Фатима взглянула на Искака, – покраснела, и оба почувствовали друг ко другу то, что называется любовью. Тот и другая хотели бы остановиться, тот и другая хотели бы сказать друг другу несколько слов, тот и другая… Но всего не перескажешь! Искак и Фатима не могли остановиться, не могли сказать друг другу ни одного слова – и принуждены были расстаться. Один возвратился в свою квартиру, другая возвратилась в дом своей матери, – возвратились для того, чтобы мечтать друг о друге: мечта прелестная, утешительная! мечта тягостная, утомляющая! Мечты прелестной девушки были тихи, пленительны: она думала о какой-то неведомой любви, о каких-то неведомых наслаждениях; мечты молодого татарина были пылки, порывны: он думал также о любви и наслаждениях; однако же мысли его были яснее, понятнее. Но что говорить, но что рассуждать нам о мечтах любовников. Сии мечты бывают столь упоительны, столь беспонятны, как стихи одного новейшего самозванца-поэта, которого не хочу наименовать здесь.
   Обстоятельства, встречающиеся с нами в мире, имеют большое влияние на жизнь нашу. Но где замечается любовь, там все переменяется, все принимает новый вид. Любовь кружит головы многим, а головное кружение не производит ничего доброго. Не одни любовники из европейцев, – наши модные селадоны, наши сентиментальные плаксы, – не одни они, но и пылкие татары, и воинственные башкирцы в таких случаях, когда сердце производит какой-то шепот, какой-то говор, не для всех понятный, не для всех удобоизъяснимый, прибегают к старухам. Не в осуждение сих особ, давно окончивших путешествие свое из царства Цитеры, должно сказать, что они производят чудеса: умеют возбудить чувствительность в самой хладнокровной девушке, – хотя девушки почти никогда не бывают хладнокровны, – умеют истреблять застенчивость и возбуждать страсть в таких сердцах, которые никогда не бились сильнее обыкновенного, умеют рассорить молодых супругов, умеют посеять раздор в добром семействе и проч., проч.
   Любовь очень сильна, наглая предприимчивость еще сильнее, а деньги той и другой сильнее. Справедливо ли это? По крайней мере, так говорят безбожный Богатонов и бездушная Щемилкина, а им, кажется, можно поверить.
   Через посредство денег Искак успел познакомиться с одною старухою, которую, по хитрости ее, можно сравнить с самим Протеем и которой имя встречалось некогда в огромном списке услужниц всесильной Киприды. Эта старуха была Меркурием влюбленного Искака; она умела распалить воображение Фатимы и довела ее до того, что застенчивая красавица назначила тайное свидание молодому татарину. Как обрадовался влюбленный Искак, узнав о назначении, сделанном милою девушкою! В голове его родилось множество планов, множество предположений: но планы, наши предположения сбываются?

Глава 6
Черный рыцарь

   Густой, сырой туман осенней холодной ночи одел угрюмые Рифейские горы и пленительные долины. Ветер выл ужасно: сильные порывы его потрясали вершины гор и преклоняли высокие деревья. Устрашенные медведи ревели в своих берлогах; стада испуганных волков выли ужасно в глубине леса. Все татары, все башкирцы, трепеща от страха, умоляли покойного Магомета о прекращении страшной бури и дрожали в объятиях жен своих. Никто из них не имел смелости выглянуть в окошко своего дома, никто из них не имел смелости оставить мягкую постель свою. Наступила угрюмая полночь; ветер завыл ужаснее, деревья заскрипели сильнее.
   Ни темнота ночи, ни порывы ветра, ни скрип деревьев не страшили могучего черного рыцаря, называвшегося по-башкирски Кара-батыром -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. Он сидел в ужасном ущелье горы между грозными нависшими скалами и был в полном рыцарском вооружении – в тяжелом стальном шишаке, в крепких вороненых латах, в длинной блестящей кольчуге и в железных перчатках. На коленях батыра лежала таинственная книга, сочиненная в тамуке (в аду); в правой руке он имел окровавленный нож, а в левой держал зарезанную птицу; близ ног его сидела сова. Черный рыцарь занимался в тогдашнее время чародейством – делал страшные заклятия и вызывал какого-то сильного демона, неизвестного по имени ни татарам, ни башкирцам. С каждым словом, произносимым мощным чародеем, ветер делался сильнее, деревья скрипели ужаснее, густота ночного мрака увеличивалась. Вдруг блеснула страшная молния, опламенившая весь горизонт, грянул ужасный гром – высокая гора заколебалась, и гранитные скалы покатились вниз с необыкновенным стуком, с необыкновенным треском. Ни одна из сих скал не могла приблизиться к тому месту, где сидел Кара-батыр. Вскоре после громового удара разверзлась земля, и из-под корней огромного старого дерева показался демон, принявший на себя вид чудовища, – с огромными огненными глазами, с длинными зубами, с большим висячим языком и с пламенем, выходящим из уродливой пасти. «Чего ты хочешь?» – взревело чудовище. Стоустая молва, любящая повторять все предания, все рассказы и выдумывать разные небылицы, не знаю почему, молчит об ответе, сделанном чудовищу Черным батыром. «Дни твои сочтены, наступило роковое время: приготовься!» Так возразило чудовище; но возражение его не произвело в чародее ни малейшего действия: он остался совершенно хладнокровным.
   Повествование о чародействе Черного рыцаря основано на предании седобрадых башкирцев и морщиноватых старух, которые, клянясь Магометом и всеми авлиями, уверяли меня, что сие происшествие не принадлежит к числу вымыслов, изобретенных пустословием. При всем уважении, какое имею к добрым башкирцам и к добрейшим старухам их, должен я думать, что те и другие очень суеверны. Многие из них утверждают, что в ту ночь, в которую ярилась ужасная буря, все жители деревень, приближенных к той горе, где производил чародейство могучий Кара-батыр, чувствовали сильное землетрясение. По мнению башкирцев и обветшалых башкирских красавиц, причиною этого землетрясения было подземное путешествие одного их святого, имеющего привычку частовременно прогуливаться на белом коне, вскормленном в самом уджмахе (в раю) и подаренном этому святому великим пророком Магометом. Те же башкирцы, те же обветшалые красавицы их рассказывают, что все скалы, свалившиеся с высокой горы, упали в большое озеро, орошающее подошву означенной горы, которая впоследствии времени названа Кара-батыром и сохраняет сие имя поныне.

Глава 7

   Я сказал уже, что прекрасная Фатима назначила тайное свидание молодому Искаку. Влюбленный татарин с величайшим нетерпением ожидал наступления ночи, сей старинной покровительницы всех тех, которые имели счастие или несчастие записаться в число поклонников богини Пафоса. Солнечный свет не столько несносен для угрюмого филина, сколько казался несносным для влюбленного Искака: он досадовал, что Солнце долго не закатывается… Наконец, Солнце закатилось, наступил вечер; Рифейские каменистые горы и обширные долины покрылись мраком; филин оставил гнездо свое, и пустынная сова вылетела из дупла полусгнившего дерева; на высоте мечети раздался последний дневной азан, или приглашение усердных читателей Магомета на молитву; по окончании оной все жители деревни Алмалы предались сну; на улицах не видно было ни одного человека, не слышно было никакого звука, кроме необыкновенного воя собак, предчувствовавших что-то чрезвычайное.
   Ночь была самая темная: густые облака заслонили собою горизонт; ни одна звезда не сияла в неизмеримом пространстве воздуха. Такая темнота и повсеместная тишина, нарушаемая воем собак, были очень благоприятны для молодого пылкого Искака: он прокрался к тому дому, где жила юная Фатима. Прелестная девушка не заставила долго ждать себя; она скоро вышла и, не говоря ни слова, бросилась в объятия восхищенного татарина… Опустим на любовников наших непроницаемую завесу тайны, и не будем объяснять, что они говорили, что делали; в противном случае это объяснение было бы повторением того, что написано уже во многих и премногих романах, начиная от милорда Георга, английского дворянина, и до Фоблаза, французского кавалера.
   Вдруг безмятежная деревня Алмалы озарилась ярким светом… многие дома запылали… начался ужасный шум… испуганные татары, полуобнаженные, вскакивали со своих постелей. «Киргизцы! Киргизцы!» – повторяло множество голосов… Искак и Фатима, устрашенные необыкновенным криком, хотели скрыться, но были окружены варварами, которые схватили их, завязали глаза, посадили на лошадей и повезли с собою. Большая же часть злодеев осталась в горящей деревне и занималась распространением пламени, грабительством и убийством невинных татар.
   Варвары, схватившие Искака и Фатиму, поспешно поехали к горе, которая ныне именуется Кара-батыром. Здесь, противу чаяния, они были встречены могучим Черным рыцарем, о котором мы говорили выше. Эта встреча была очень неблагоприятна для киргизцев: Черный рыцарь напал на них с величайшею яростью… острая, тяжелая сабля его заблистала как молния, и киргизская кровь полилась ручьями… Варвары смешались и, устрашенные, спешили удалиться; но Черный рыцарь преследовал их и поражал с большою яростью, с большим остервенением… Более двухсот киргизцев сделались добычею лютой, преждевременной смерти… Между тем разбойники, остававшиеся в деревне Алмалы, подоспели на помощь к своим товарищам. Всех киргизцев собралось более 500 человек; они окружили могучего Черного рыцаря и, несмотря на храбрость и ужасную силу его, сшибли с лошади, отсекли ему голову, сняли с него все воинские доспехи и обезглавленное тело изрубили на маленькие части, потом отправились к берегам Урала.
   И так пал могучий Черный рыцарь: ни сила, ни чародейство не защитили его от лютой смерти! Башкирцы и татары говорят, что этот рыцарь, через посредство таинственной книги, узнал о разорении киргизцами деревни Алмалы, а потому и поспешил навстречу варварам для того, чтобы отомстить им, и сие мщение запечатлеть собственною своею кровью, ибо так предрекло чудовище, в виде которого, за десять дней перед тем, являлся рыцарю демон, имя коего никому неизвестно. Многие утверждают, что будто бы тень черного рыцаря каждую ночь блуждает при подошве горы Кара-батыра, но никому не делает ни малейшего вреда, только громким голосом, подобным порывам бури, распевает воинские песни, в коих предвещает гибель разбойникам киргизцам.

Глава 8

   Быстрокрылая молва известила Сеита о несчастии, случившемся с Искаком. Огорченный старшина, собрав подчиненных деревень своих и пригласив из соседственных до 200 человек татар и башкирцев, пустился преследовать хищников киргиз-кайсаков, которые переехали через Урал ниже Гирьяльского редута. Варвары разделились на многие толпы и отправились в разные стороны для произведения новых грабительств; с Искаком осталось только четыре человека, которые повезли его в киргизскую степь к вершинам речки Ори. Четверо уже суток прошло с того времени, как Искак попался в плен. Киргизцы взяли его не с тем, чтобы продать в неволю, ибо бухарцы и хивинцы никогда не покупают своих единоверцев, но взяли для того, чтобы он мог служить им проводником во время будущих набегов на линию.
   Киргизцы, везшие Искака, приближались уже к вершинам речки Ори, но в пятый день следованья их были настигнуты партиею татар и башкирцев под предводительством старшины Сеита. Разбойники, увидев за собой погоню, бросили своего пленника и поскакали в разные стороны, с намерением укрыться от преследователей; но татары и башкирцы бросились за ними. Злодеи, желая избежать поимки, начали сбрасывать с себя шапки, потом халаты, кафтаны, нижнюю одежду и с лошадей седла; однако это не помогло. Башкирцы схватили разбойников, связали и отвезли в Оренбург, где они получили заслуженную ими кару.
   Сеит, вместе с сыном своим, возвратился в Каргалинскую слободу. Искак в скором времени отправился в деревню Алмалы для разведывания о прекрасной Фатиме; но о ней не было, как говорится, ни слуху ни духу. Мать Фатимы, лишившись единственной дочери своей, была неутешна: она крутилась, горевала, плакала, рвала седые волосы свои, проклинала варваров киргизцев и умоляла покойного и чалмоносного пророка Магомета, чтобы он возвратил дочь ее. Но сей раз пророк, верно, сделался глухим или кушал беспечно бешбармак, пил кумыс и веселился с черноокими, вечнодевственными гуриями. Искак, не получив никакого сведения о Фатиме, полагал, что она увезена киргизцами. Молодой татарин, полюбивший в первый раз, был верен этой любви; он хотя привык торговать товарами и частовременно менять их одни на другие, но не хотел торговать своим сердцем, не хотел переменять предметов нежной страсти. Бедный любовник! Он едва только успел познакомиться с милою девушкою – и уже навек лишился ее! Мучительная тоска, тяжкая печаль и грозное отчаяние напали на влюбленного Искака и принялись терзать его. Молодой татарин потерял позыв на пищу, лишился сна, беспрестанно вздыхал, беспрестанно думал о прелестной Фатиме, беспрестанно твердил ее имя; он после многих разведываний открыл, что киргизцы, нападавшие на деревню Алмалы, принадлежали к Аргынскому роду, состоявшему в Средней Орде. Что же сделал Искак после сего открытия? Он нанял одного каргалинского татарина съездить в упомянутую Орду и там как можно стараться разведать о похищенной Фатиме. Татарин пробыл в Орде три месяца, которые показались нашему любовнику тремя годами. Не с таким нетерпением Эгей ожидал корабля с белым флагом, с каким нетерпением Искак ожидал своего посланного. Наконец сей последний возвратился; но с каким же известием? С самым неудовлетворительным, именно: что не токмо в Средней, но и в Меньшей Орде никто не видал Фатимы, никто не знает ее, никто не слыхал об ней. Какое горестное известие для влюбленного Искака! Молодой татарин проклинал разбойников киргизцев и желал, чтобы потоп или мор истребили этих варваров.
   Любезные друзья! если вы были влюблены и лишились милого предмета, то, конечно, пожалеете бедного Искака; если же вы не знакомы с любовью, то желаю вам с нею познакомиться как можно короче; но не желаю, чтоб вы когда-либо лишились той, которую изберет ваше сердце.

Глава 9

   Терзают ли нас горести, окружают ли нас радости – время течет по-обыкновенному. В первом случае течение оного кажется очень медленно, а в другом – слишком быстро; в первом мы исчисляем это течение минутами и часами, а в последнем днями и месяцами. Прошла осень и прошла зима с того времени, как Искак лишился обожаемого предмета, но о Фатиме не было никакого известия. Тоска и горесть Искака не уменьшались, но день ото дня усиливались: он оставил все занятия, забыл торговлю и – кто поверит? – забыл все стихи Корана, затверженные во младенчестве. Взглянувши на отчаянного татарина, каждый подумал бы, что этот молодец страдает болезнью, иссушающею тело и называемою медиками маразм [26 - Сегодня за словом «маразм» закрепилось значение «старческое слабоумие», однако оно происходит от др. – греч. «истощение, затухание, угасание» и в эпоху Кудряшева означало «общее истощение организма, выражающееся в упадке питания (атрофии) всех тканей, различных расстройствах, исхудании и т. д. и развивающееся в старости («старческий М.») или ранее, вследствие болезней («преждевременный М.»)» (Словарь Брокгауза и Ефрона). – Прим. ред.]; он более походил на скелета, или на тень, блуждающую при берегах баснословного Стикса, нежели на живого человека. Вот какова любовь: в ней заключаются счастье и несчастье смертного, она доставляет нам утехи и радости, и она же отравляет жизнь нашу ядом горести и отчаяния.
   Старшина Сеит, заметив сильную перемену в сыне своем, подумал, что он страдает какою-нибудь болезнею; почему, для пользования его, пригласил целую толпу старух, которые, осмотрев мнимого больного, не теряя времени принялись за составление лекарства. Одна занялась варением каких-то кореньев, другая начала толочь древесную кору, третья стала шептать над чашею, наполненною чистою водою; но все лекарства, изобретенные и усовершенствованные престарелыми татарскими дамами, все их шептанья и наговоры не сделали Искаку ни малейшей помощи; почему госпожи последовательницы Иппократа и велемудрые служительницы Эскулапа решительно заключили, что пациент их страдает такою болезнею, которая начало свое получила не от физических или от моральных причин, но послана нечистою силою; что эта болезнь неизлечима и что молодой Искак должен отправиться в светлое жилище Магомета для того, чтобы там есть беспечно превкусную райскую салму, пить крепкий мед и утопать в удовольствиях с полногрудыми гуриями. Бедные старухи! Вы долго жили на белом свете, но не знали многого; вы жестоко ошиблись в своем заключении: молодой Искак действительно был болен; однако же болезнь его произошла не от нечистой силы, а от силы юной девической красоты, которая превыше всех нечистых сил, изобретенных досужим пустословием и уродливым воображением. Любовь – болезнь, но болезнь такая, которую не можно истребить или ослабить ни микстурами, ни тинктурами, ни порошками, ни пилюлями, словом, никакими лекарствами, нужными для ослабевшего человечества.
   Хотя Искак был довольно образован, но зараза татарского суеверия коснулась и до него: он, как и прочие, верил гаданиям, предсказаниям, ворожбе и различным бредням, довольно глупым, довольно смешным, коим простаки верят так, как древние греки предсказаниям пифий. Молодой татарин призвал к себе башкирскую старуху, которая слыла величайшею мяскяй, и просил ее открыть то, что сделалось с прекрасною Фатимою. Колдунья наполнила ключевою водою огромную чашу, положила в нее три осиновых угля, щепоть какого-то порошка и начала шептать. Неизвестное шептание продолжалось около четверти часа, в которое время хитрая старуха внимательно смотрела в чашу и очень часто пожимала плечами, потом начала говорить следующее: «Слушай, Искак, ты не должен много печалиться: твоя любезная жена жива, только находится в большой опасности; ты ее увидишь, но не скоро; она со временем будет твоею женою, и вы станете жить счастливо, очень счастливо». Искак довольно щедро наградил старую колдунью: он от всей души поверил словам ее и – как бы вы думали? – совершенно успокоился, горесть его исчезла; место отчаяния заступила утешительная надежда, что прелестная Фатима жива и что со временем он будет обладать ею. Эта надежда произвела то, что молодой любовник как будто переродился снова: к нему возвратился сон, возвратился аппетит, и самая радость перестала быть чуждою. Люди всегда таковы: чего желают, тому верят охотно.

Глава 10

   Искак недолго утешался предсказанием башкирской колдуньи, новое несчастье ожидало его. Старшина Сеит, узнав о заключении старух, пользовавших Искака, не поверил им, а подумал, что сыну его наскучило одиночество, что он желает подруги, которая может разогнать тяжкую грусть молодого человека, может возвратить ему прежнее здоровье и доставить новые радости, новые наслаждения, кои жизнь его сделают приятною и счастливою. Основываясь на сем мнении, Сеит отправился к мещеряцкому старшине Мухаметрахиму Юсупову, которого имя и поныне уважается многими из единоверцев, потому что он, во время шестого бунта, происшедшего в Башкирии, оставался верным русскому престолу и за сию верность убит мятежниками близ города Оренбурга. Этот старшина был очень богат и имел дочь, которая почиталась редкою красавицей. Мухаметрахим жил в деревне Иштугановой, которая давно уже не существует. Сия деревня находилась при реке Ярузане, близ горы Зигальги, отстоящей в 30 верстах от завода Катайского. Зигальга принадлежит к числу высоких гор Уральского хребта, вершина ее покрыта вечным снегом, а на покатостях растут непроходимые леса, в которых обитают волки и медведи. Из горы вытекают две реки – Ярузань и Катай [27 - Современные названия: Юрюзань и Катав. – Прим. ред.] и множество небольших источников, по берегам коих растут печальные тополи, трепещущие осины и развесистые ветлы, склоняясь к водам, смотрятся в прозрачное зеркало оных.
   Старшина Сеит, как человек богатый и многим известный, по прибытии к Мухаметрахиму без всяких околичностей начал сватать дочь его за Искака. Мещеряцкий старшина обрадовался таковому сватовству и тот же час объявил, что он с удовольствием готов вступить в родство со столь знаменитым старшиною, каков Сеит. После этого сделано условие о выкупе за невесту, известном под именем калыма, который назначен в десять тысяч рублей. По окончании условия Мухаметрахим сделал богатый пир и пригласил на оный всех однодеревенцев своих. Игра на дудках, называемых чебызгами, веселые песни, пляски, разные шутки, рассказы о глубокой древности и суждения о будущем продолжались в течение целой ночи. С наступлением утра гости, охмелевшие от меда, разошлись по домам.
   Сеит, возвратясь в Каргалинскую слободу, объявил сыну своему о высватанной за него невесте и о том, чтобы он приготовился к поездке в деревню Иштуганову. Громовой удар, неожиданно раздавшийся над головою Искака, не столько бы устрашил его, сколько объявление, сделанное Сеитом. Молодой татарин, зная строгость и вспыльчивый нрав своего отца, не смел делать ему никаких возражений, не смел открыться, что он не властен уже располагать своим сердцем, но в глубокой задумчивости пошел из дома на берег речки Каргалы, там сел под ветвистое дерево и предался размышлению. «Как несчастлив я, – думал он, – едва только познакомился с милою Фатимою – и вдруг лишился ее. Слова башкирской колдуньи справедливы: собственное сердце мое предвещает, что я найду незабвенную красавицу, которую люблю столь нежно, столь пламенно и без которой не могу быть счастлив. Теперь отец мой принуждает меня жениться на дочери Мухаметрахима: пусть она будет первейшая красавица в мире, но не могу любить ее, потому что не могу разделить своего сердца, которое принадлежит одной Фатиме. Что мне делать, на что решиться? Противиться приказаниям отца – я не имею духу. Мне жаль бедной дочери Мухаметрахима: она, сделавшись моей женою, будет несчастна, так же как и я буду несчастлив с нею. Ах, если бы поскорее отыскалась моя милая Фатима! Я согласился бы с нею жить в какой-нибудь ветхой лачуге, ходить в рубище и питаться одним хлебом. Что богатство, что дорогая одежда и лакомая пища? Они мне наскучили, не могут нравиться без прелестной подруги, которую избрало мое сердце и которая необходима для моего счастья».
   Вот размышления влюбленного и печального Искака. Между тем Солнце склонилось к западу, наступил вечер: легкий ветерок повеял от востока и начал шептать с древесными листочками, светлая Каргала лениво катила тихие струи свои, громкие трели соловья раздавались в отдаленной роще, звезды заблистали на ясном небе, и луна показывалась на лазоревом своде. Искак с прежнею задумчивостью, с прежнею печалью возвратился домой, но не мог, в продолжение всей ночи, сомкнуть глаз своих: мечты о прелестной Фатиме не оставляли его ни на минуту.

Глава 11

   Мы почти ничего не сказали о дочери старшины Мухаметрахима: познакомим наших читателей с юною мещеряцкою девушкой. Она имела от роду 16 лет и называлась Зюлейкой. Мещеряцкие песнопевцы, подражая стихотворцам роскошного Востока, самыми отборными, самыми кудрявыми фразами выхваляли юную Зюлейку. Они называли ее девою рая; стан ее уподобляли молодой пальме, которой никогда не видывали; гибкость этого стана сравнивали с лентою, развевающеюся в воздухе; черные глаза называли светилами ночи; высокие полные груди применяли к холмам, покрытым белейшим снегом; о зубах ее говорили, что они белизною превосходят все перлы, о голосе утверждали, что это голос весеннего соловья, о походке, что это походка павы, и, словом, столько написали похвал прекрасной Зюлейке, что ежели бы мы решились перевести их по-русски, то начинили бы оными несколько фолиантов. Оставим наружные прелести юной девушки и скажем о ней несколько слов в другом отношении. Досужие мещеряцкие пииты, выхвалявшие прекрасную Зюлейку, все единогласно утверждают, что она имела душу ангельскую – была тиха, скромна, умна, невинна, добродетельна, короче сказать, они почитали ее украшением девушек, живших в тогдашнее время во всех пяти мещеряцких кантонах. Молодые люди, имевшие случай видеть Зюлейку без покрывала, приходили в восхищение от ее несравненных прелестей.
   Любезные друзья! Прочитав описание прекрасной Зюлейки, вы имеете полное право подумать, что Искак лишь только увидит сию красавицу, тот же час влюбится в нее и милую Фатиму забудет навсегда. Нет, вышло напротив. Сын Сеита, по приказанию отца своего приехав в деревню Иштуганову, отдал Мухаметрахиму половину калыма, назначенного за Зюлейку, и получил дозволение посещать свою невесту, говорить с нею, пользоваться некоторыми вольностями, но не правами супружества. Сие дозволение очень выгодно как для жениха, так и для невесты: они, в продолжение свиданий, знакомятся между собою, узнают нравы друг друга, и в случае, если невеста почему-либо не понравится жениху, он может от нее отказаться, только с тем, что должен лишиться половины заплаченного калыма; если же и жених замечен будет родственниками невесты с худой стороны, то получает отказ и ему немедленно возвращается полученный от него калым. Упомянутое дозволение – видеться жениху с невестою – известно у татар под именем «хождение за пазуху».
   Искак, при первом свидании с Зюлейкою, хотя и удивился красоте ее, но не почувствовал к ней ни малейшей склонности; юная девушка приняла его также довольно холодно: щеки ее не вспыхнули алым румянцем, глаза не устремились в землю, сердце не затрепетало, колена не дрожали, кровь не пришла в волнение и слова не замерли на устах. Это удивительно, друзья мои: мы уже знаем, что Искак влюблен; следственно, он не хотел или, лучше сказать, не мог влюбиться снова, но Зюлейка, юная Зюлейка? Как могла она остаться хладнокровною, увидя Искака, такого молодца, которому не было подобных ни между татарами, ни между мещеряками? По праву верного повествователя, я должен изъяснить хладнокровие молодой девушки: она была влюблена – в кого же? В сына одного мещеряцкого тархана (дворянина), по имени Давлеткула, и любима была им взаимно; следовательно, в сердце ее не осталось ни малейшего местечка для Искака. Теперь я мог бы сделать пространную выходку противу родителей, которые женят или выдают детей вопреки желания их; но об этом говорили и писали многие, только не многие слушали то, что было говорено, и не многие читали то, что было писано.
   Молодой Искак уже более месяца жил в доме старшины Мухаметрахима и каждодневно виделся с прекрасною Зюлейкою. Во время сих свиданий жених и невеста, по обыкновению, сидели друг подле друга, разговаривали о погоде или о чем-нибудь тому подобном, но никогда ни одного слова не упоминали о любви: следовательно, означенные свидания были скучны, однообразны, утомительны, принужденны. Молодые мещеряки почитали счастливым Искака, молодые девушки почитали счастливою Зюлейку; но те и другие ошибались; ни жених, ни невеста не были счастливы – первый беспрестанно мечтал о милой Фатиме, а последняя беспрестанно думала о своем возлюбленном Давлеткуле. По прошествие полутора месяцев Искак возвратился в Каргалинскую слободу с теми же чувствами, с какими из оной поехал.

Глава 12

   Искак не сходит со сцены, но где же Фатима? Об ней ничего не знает любовник ее и ничего не знают наши читатели. Представляем первому отыскивать милую девушку или, по крайней мере, беспрестанно мечтать об ней, а последним должны сказать, что с нею сделалось.
   Есть люди, которые хотя не сражаются, подобно Дон-Кихоту Ламанчскому, с ветряными мельницами и не делают нападений на стадо баранов, так по крайней мере нисколько не уступают ему в искании приключений. К числу таковых искателей принадлежал знаменитый башкирский батыр, Бурзянской волости, по имени Муслюм, о котором исторические записки башкирцев говорят, что он был мужчина лет 45, ростом выше трех аршин, плечи имел чрезмерно широкие и силу необыкновенную. Этот великан, пользуясь беспорядками, возникшими между его земляками, беспечно разъезжал по обширной Башкирии и по деревням татарским для того, чтобы встретить что-либо чрезвычайное, например, какого-нибудь батыра, с которым было бы можно сразиться, или какую-нибудь красавицу, с коей было бы можно свести знакомство, и проч.
   Перед рассветом того дня, в который могучий Черный рыцарь сражался с варварами киргизцами и пал в пылу битвы, последователь Дон-Кихота, великорослый Муслюм без всякой цели приехал к подошве Каргалы и, въезжая на сию гору, увидел множество киргизских трупов и между ними женщину. Удивленный батыр поспешно слез с лошади и с большим вниманием начал рассматривать незнакомку, которая не была убита, но только находилась в бесчувственном состоянии. Муслюм, заметив в незнакомке признаки жизни, мгновенно бросился к озеру, почерпнул в шишак свой воды и опрыскал оною лицо красавицы. Незнакомка открыла глаза и томным голосом спросила: «Где я?» Изумленный батыр не отвечал ни слова: он в жизнь свою не видел таких прелестей, какие увидел в эту минуту; ледяное сердце его растаяло от сильного восторга, и по всем жилам разлился пламень.
   Вы, конечно, догадались, друзья мои, кто такая незнакомка, которой Муслюм возвратил чувства? Догадались, что это Фатима. В то время, когда Черный рыцарь сражался с киргизцами, один из сих варваров ударил ее сабельным эфесом и ударил столь сильно, что она без чувств упала на землю и оставалась в таком положении до той минуты, о которую Муслюм опрыскал лицо ее водою. Юная Фатима, совершенно опомнясь и рассмотрев незнакомого батыра, спросила его об имени, о месте рождения и о том, не знает ли он, где находится Искак? На сии вопросы Муслюм ответствовал, что он странствующий башкирский батыр, разъезжающий без всякой цели, единственно для своего удовольствия, и что никакого Искака не видал и не знает. Девушка вздохнула и начала просить батыра отвезти ее в деревню Алмалы, к матери.
   Не подумайте, друзья мои, чтобы Муслюм был подобен рыцарям Льва, Храма или Круглого стола; не подумайте, чтобы он был врагом порока и записным защитником новых Дульциней – нет! Башкирский батыр не имел понятия о законах рыцарства и о правилах добродетели. Короче сказать: Муслюма можно скорее почесть разбойником, нежели странствующим рыцарем, ибо он, разъезжая по Башкирии и татарским деревням, не столько заботился о прославлении себя, сколько о наполнении своих карманов.
   Муслюм, плененный красотою юной Фатимы, посадил ее на заводную лошадь и повез – но куда же? Не в деревню Алмалы, а в неизвестную сторону. Фатима, заметив это, спросила Муслюма: куда он везет ее? Батыр не говорил ни слова. Девушка начала беспокоиться и говорила, что она не хочет ехать далее, а пойдет пешком в деревню Алмалы, почему и просила Муслюма остановиться. Батыр бросил грозный взор на Фатиму и безмолвно указал на саблю. Девушка затрепетала и не смела сказать ни слова; она принуждена была повиноваться варвару. Что может сделать робкая горлица перед хищным ястребом?
   Несчастная Фатима находилась в жалком положении: она не знала, с кем и куда едет, и беспрестанно боялась лишиться того, что берегла по настоящее время; но фершта (ангел) невинности сохранит ее от всех бесстыдных покушений сластолюбивого башкирского батыра.

Глава 13

   Семь дней прошло с того времени, как прелестная Фатима попала в руки батыра Муслюма, он во всю дорогу не говорил с нею и не отвечал ни на какие вопросы: по ночам же, ложась спать, связывал ей руки и ноги арканом, чтобы она не могла уйти. На восьмой день батыр привез юную девушку в кочевье свое, расположенное при речке Елшанке, орошающей подошву одной из Рифейских гор. Здесь Муслюм приставил к Фатиме трех работниц, которым строго приказал наблюдать, чтобы она не могла сделать побега.
   Для чего башкирский батыр привез в кочевье свое юную татарскую девушку? Как для чего? Мы сказали выше, что при первом взгляде на красавицу ледяное сердце батыра растаяло от сильного восторга и по всем жилам его разлился пламень. Это значит, что могучий Муслюм пленился красотою милой Фатимы, почему он и привез ее, чтобы взять за себя в замужество. Через семь дней Муслюм открылся Фатиме, что он любит ее и желает иметь своей женою. Девушка смело и решительно отвечала батыру, что она скорее решится умереть, нежели отдать ему свою руку, что сердце ее уже занято и до самой смерти пребудет верным первой любви. Муслюм, выслушав ответ Фатимы, говорил: «Слушай, татарка, ты глупа, очень глупа. Какая мне нужда, что ты влюблена: тебе в целую жизнь не видать уже своего любовника. Я не требую от тебя любви; но требую только того, чтобы ты согласилась быть моею женою. Ежели ты согласишься, то будешь счастлива: я богат, знатен и известен во всей Башкирии. Знаешь ли что? Ежели ты будешь моею, то, поверь, счастию твоему будут завидовать все наши девушки, все молодые женщины. Ты сказывала мне, что имеешь в деревне Алмалы мать: мы пошлем за нею лошадей; она приедет сюда и будет жить вместе с нами. Теперь скажи: довольна ли ты этим и согласишься ли быть моей женою?» Фатима повторила прежний ответ свой и прибавила, что если бы башкирский батыр предложил огромные груды чистого золота, крупного жемчуга и драгоценных камней, то все-таки она не согласится быть женою того, кого не любит, а без любви не можно быть счастливою при всех богатствах мира, и что с милым предметом для нее приятнее жить в шалаше, нежели в золотых тканях. После такого отзыва Муслюм удалился, но не отчаялся преодолеть упорство татарской девушки и надеялся, что время переменит ее мысли и чувства. Между тем чтобы лучше успеть в намерении своем, башкирский батыр приставил к Фатиме старуху, которой поручил, как можно, уговаривать девушку исполнить его желание.
   В пятой главе сей повести мы говорили о некоторых старухах, в молодых летах усердно служивших всесильной Киприде. Теперь скажем, что приставница Фатимы принадлежала к сему же разряду; она была очень хитра, очень говорлива, твердо знала все уроки любовных интриг и умела принимать на себя различные виды: казалась смиренною, добродетельною, набожною и проч. Эта старуха с самого первого прихода к Фатиме притворилась тихою, скромною и беспрестанно шептала молитвы; она очень ласково начала обращаться с татарскою девушкой, старалась оказывать ей различные услуги и тем нечувствительно привязала к себе неопытную Фатиму, не имевшую понятия о том, что часто, очень часто под личиною добродетели скрывается порок самый низкий, самый опасный.
   Прошло уже около двух месяцев, как хитрая старуха жила вместе с юною Фатимою, но во все это время не говорила ей ни слова о любви Муслюма и о намерениях его. Однажды, когда татарская девушка рассказывала свои приключения, старая притворщица обливалась слезами и потом начала говорить Фатиме следующее: «Милое дитя! Мне жаль тебя, очень жаль; но слава богу, что попалась в хорошие руки: тебе опасаться нечего. Что бы с тобою было, ежели бы тебя увезли варвары киргизцы! Слушай, милая, ты теперь на чужой стороне: я бы советовала тебе выйти за батыра Муслюма; он человек добрый, богатый, знатный, тебя любит, и ты можешь быть с ним счастлива. Забудь прежнего своего любовника: он, может быть, давно умер или убит киргизцами». На это Фатима отвечала то же, что было сказано ею самому Муслюму.

Глава 14

   Более десяти месяцев татарская девушка томилась под властию башкирского батыра. Старуха почти каждодневно твердила о любви Муслюма и о том, что она непременно должна за него выйти; в противном случае угрожала ей несчастием. Бедная девушка, несмотря на советы, уверения и угрозы хитрой старухи, всегда говорила одно и то же, что она согласится скорее умереть, нежели отдать руку Муслюму. Такие ответы вывели из терпения башкирского батыра: он решительно объявил Фатиме, что ежели она не согласится по доброй воле отдать ему руку, то будет принуждена исполнить желание его поневоле; почему и назначил ей месяц на размышление. В продолжение этого месяца несчастная Фатима не осушала глаз; она не знала, на что решиться: думала бежать, но бдительные работницы Муслюма стерегли ее не хуже Аргуса. Бедная девушка очень часто умоляла чалмоносного Магомета, чтобы он освободил ее от лютого и ненавистного батыра; но пророк не хотел сжалиться над несчастною: он не внимал ни мольбам, ни слезам ее. Роковой месяц приближался уже к концу, и отчаяние Фатимы увеличивалось час от часу. Бедная девушка была неутешна днем, была неутешна и ночью. Признаюсь, друзья мои, трудно или, лучше сказать, совсем невозможно найти утешение в таком несчастии, в каком находилась Фатима. Старуха, заметив глубокую горесть и слезы татарской девушки, говорила ей таким образом: «Глупенькая! Ты слишком молода и ничего не понимаешь. Для чего тебе крушиться, для чего тебе плакать? Каждая девушка, будучи на твоем месте, прыгала бы от радости, вообразив замужество, о коем ты не имеешь теперь ни малейшего понятия. Слушай, милая: я сама была молода – все знаю, всему научилась. Меня выдали замуж также противу желания; но я не горевала, не плакала, а равнодушно покорилась своему жребию – была счастлива. Ты не любишь Муслюма: так что ж за беда? Много ли найдется женщин, которые истинно любят мужей своих? Вот мое правило: муж не любовник, его должно любить на словах, а не в самом деле. Я, бывало, целую, ласкаю своего мужа, между тем думаю о любовнике, да еще не об одном, а о нескольких. Поверь мне: перемена всегда и во всяком случае очень приятна, а особливо в замужестве. Если ты хочешь провести молодость свою в совершенном удовольствии, то послушайся моего совета: тебе наскучит муж – выбери любовника – одного, двух, трех, четырех и, словом, сколько угодно. С твоею красотой можно найти услужливых молодцов целую кучу. Мужчины такие же люди, как и мы; но из них каждый может иметь четыре жены: почему же и нам не иметь четырех любовников? Ужели мы без сердца, без чувств, без желаний? Вольно же было пророку быть к нам столь жестоким, столь несправедливым! Я удивляюсь Анеке, любимейшей жене Магомета, что она не могла исходатайствовать дозволения иметь каждой женщине по несколько мужей; в таком случае все женщины были бы счастливы, очень счастливы! Полно тосковать, милая, ты будешь жить среди радостей, среди удовольствий, если станешь поступать так, как я поступала в своей молодости. Ах, молодость, молодость! почто ты пролетаешь скоро и никогда не возвращаешься?»
   Вот какие советы преподавала коварная старуха юной, невинной Фатиме. Злая, беззубая хрычовка! Ты достойна лютейшей казни, достойна вечного проклятия! Да пожрет тебя тот ужаснейший змей, который имеет тридцать тысяч голов, тридцать тысяч пастей, в каждой пасти по тысячи колец, в каждом кольце по толстой длинной цепи, которые держат девять сот тысяч миллионов духов! Да пожрет, да пожрет тебя этот ужаснейший змей, коего видел Магомет во время путешествия своего в адские области!
   Юная, печальная Фатима не слушала слов бессовестной и болтливой старухи; она занята была одною только горестью, одним предстоящим несчастием. Кто поможет тебе, злополучная девушка? Ты окружена людьми низкими, подлыми, бездушными! Жаль тебя, очень жаль!
   Роковой день, в который Фатима должна была сделать решительный ответ сластолюбивому Муслюму, приближался; все прислужники, все прислужницы башкирского батыра занимались приготовлениями к предполагаемой свадьбе, хотя бедная татарская девушка никогда не думала быть женою немилого человека. На что же решилась Фатима? Она решилась прибегнуть к самоубийству! Однажды в самый полдень подлая старуха, бдительнейшая надзирательница Фатимы, заснула; татарская девушка с большою осторожностью вышла из кибитки и спешила к быстрой Елшанке. Приблизясь к сей речке, она выбрала самое глубочайшее место… взглянула – и бросилась в кипящие волны, которые в одно мгновение поглотили несчастную!

Глава 15

   Один из каргалинских татар по торговым делам приехал в кочевье Муслюма и случайно узнал, что башкирский батыр держит в неволе прекрасную Фатиму. Этому татарину была известна любовь Искака, почему он по возвращении в Сеитовский посад объявил герою нашей повести о местонахождении Фатимы. Надобно иметь огненное перо, чтобы изобразить в полной мере радость, произведенную в Искаке означенным известием. Восхищенный татарин походил более на лишенного ума, нежели на человека со здравым рассудком: он плакал, смеялся, прыгал и делал тысячу дурачеств, свойственных одним только влюбленным. В самом деле, от любви до безумия – один только шаг. Раскройте романы – и тысячи примеров уверят вас, что мы говорим правду. Чего не делают влюбленные? Один стреляется, другой топится, третий давится, четвертый морит себя голодом и так далее. Впрочем, это сказано не в осуждение любви, потому что мы сами принадлежим к числу усерднейших почитателей ее.
   Искак, с дозволения отца, отправился в Бурзянскую волость с разными товарами, о продаже коих вовсе не думал. Если бы влюбленный татарин имел понятие о Пегасе, то на сей раз он, без сомнения, пожелал бы иметь этого крылатого коня, чтобы скорее достигнуть до своей земной гурии, которую ценил превыше всех гурий небесных.
   Любезные друзья! Мы, подобно героям русских старинных сказок, сядем на ковер-самолет, или наденем сапоги-самоходы, или – что всего лучше – пустимся воображением вслед за героем нашей повести. Искак спешил день и ночь, он мысленно видел уже Фатиму; обнимал ее, целовал, уверял в неизменной любви, в неизменной нежности. Через пять или шесть дней Искак приехал в кочевье Муслюма и остановился у одного башкирца. Он не объявил настоящей причины своего приезда и, через два дня после оного, как будто мимоходом посетил Муслюма. Башкирского батыра в то время не было дома, а оставалась в оном одна только старуха, бывшая надзирательницею Фатимы. Искак очень учтиво поздоровался с седоволосою дамою и старался завести разговор с нею. Почтенные старушки всегда и везде одинаковы: они большие охотницы говорить, почему и башкирская дама дала полную волю неугомонному языку своему. Она принялась рассказывать всякую всячину, о которой Искак вовсе не спрашивал и которая для него была нисколько не любопытна. Хитрый татарин слушал говорливую старуху с необыкновенным терпением и неприметным образом довел разговор до Фатимы. Старая болтунья начала выхвалять татарскую девушку, начала описывать красоту ее, ум, скромность, невинность и проч.; потом принялась рассказывать о любви Муслюма, о желании его жениться на Фатиме, об отказе, сделанном этою девушкою, и о том, что она была влюблена в какого-то Искака. Короче сказать: самый неистощимый источник многословия лился из беззубого рта болтливой старухи; наконец она окончила предлинную и утомительную речь свою следующими словами: «Ах, молодой человек! Если бы ты видел прекрасную Фатиму, ты бы пленился ею. Жаль, очень жаль этой девушки: она сделала непростительную глупость – бросилась в реку и утопилась!» При сем слове Искак едва не упал в обморок. Старуха, не заметив этого, продолжала: «Да, бедная девушка утопилась: на берегу реки найдено ее покрывало; но тела несчастной по сие время не отыскано». Старая болтунья еще что-то хотела говорить, но Искак поспешно вскочил с места и побежал из кибитки. Удивленная старуха не знала, что подумать о том, почему именно молодой татарин с такою поспешностью оставил ее, не выслушав даже того, что она хотела говорить.
   Прежнее отчаяние Искака при лишении Фатимы не могло равняться с настоящим. Надежда, утешавшая молодого татарина, совершенно исчезла. Он в сильном огорчении проклинал лживую колдунью, которая предвещала ему счастие и обладание Фатимою. После убийственного известия Искак ни на минуту не остался в кочевье Муслюма, но немедленно отправился в Сеитовский посад.
   Мы ничего не сказали о том, с какими чувствами батыр Муслюм выслушал известие о смерти прекрасной Фатимы: он не изъявил ни малейшего сожаления, потому что не чувствовал к татарской девушке истинной любви.

Глава 16

   Искак, возвращаясь в Каргалинскую слободу, заехал в деревню Алмалы, для того чтобы известить мать Фатимы о смерти дочери ее. Пришед в дом почтенной старушки, молодой печальный Искак повстречался – и с кем бы вы думали? С матерью Фатимы? Нет! С самою Фатимою. Возможно ли? Ведь она утопилась? Нет, любезные друзья! Прелестная татарская девушка, не желая быть женою Муслюма, хотя и бросилась в воду, но была избавлена от лютой смерти – и вот каким образом.
   Близ того места, где Фатима думала утопиться, башкирская старушка мыла белье и видела, как отчаянная девушка бросилась в речные волны. Эта старушка закричала своего сына, в близком расстоянии от нее бывшего, и в коротких словах рассказала ему то, что видела. Проворный башкирец в одну минуту кинулся в воду и в скором времени отыскал Фатиму и вынес на берег. Девушка была в бесчувственном состоянии, почему старушка и сын ее принялись трясти и качать нашу красавицу; она очувствовалась – открыла глаза, рассмотрела предметы, ее окружающие, и в одно мгновение бросилась к ногам почтенной старушки: «Спаси, спаси меня», – вскричала Фатима и, проливая слезы, рассказала свои приключения, потом начала просить, чтобы ее избавили от жестокого батыра. Добрая старушка сжалилась над несчастною девушкою: она отвела ее в свою уединенную кибитку и оставила там до ночи. По наступлении оной, старушка велела сыну своему оседлать двух лошадей и отвезти Фатиму в деревню Алмалы. Молодой башкирец благополучно препроводил татарскую девушку к матери ее, которая при свидании с дочерью своею едва было не умерла от восхищения. Фатима хотела наградить своего избавителя кой-какими подарками, но он ничего не принял и, при благословениях матери и дочери, отправился в дом свой.
   Искак, увидев Фатиму, а Фатима Искака, не могли удержаться, чтобы не броситься в объятия друг друга. Молодой татарин прижал к своему сердцу прелестную девушку, прелестная девушка прижала к своему сердцу молодого татарина – и оба не могли произнести ни слова. В это самое время из другой комнаты вышла мать Фатимы и, увидя страшную сцену, остолбенела от удивления. Фатима в одно мгновенье бросилась к ногам матери своей и открылась в пламенной любви к Искаку. Молодой татарин сделал такое же признание и просил почтенную старушку выдать за него дочь свою. «Хорошо, любезные дети, – отвечала старушка, – я согласна удовлетворить желание ваше; но ты, Искак, имеешь отца: будет ли он согласен на твою женитьбу? До того времени, пока ты не получишь позволения от отца своего, я не могу дать тебе верного слова». – «Не беспокойтесь, не беспокойтесь, – вскричал Искак, – отец мой любит меня и на все согласится». «Хорошо, добрый Искак, – продолжала мать Фатимы, – ты теперь поезжай к своему отцу: если он одобрит желание твое, тогда возвращайся сюда, и мы как раз ударим по рукам». Искак в скором времени отправился в Каргалинскую слободу.
   Теперь, любезные друзья, я имел бы прекрасный случай блеснуть красноречием и воспламенить сердце чувствительного читателя. Теперь, если бы я дал волю перу своему, то мог бы наполнить несколько фолиантов описанием того, что думали, что чувствовали молодой Искак и прелестная Фатима. Нет, любезные друзья! Не ожидайте от меня подробных утомительных описаний, которыми начинены многие романы. Пусть читатели мои представят себя на месте Искака, пусть читательницы мои – если они будут – представят себя на месте Фатимы, и воображение их нарисует прелестную картину нечаянного свидания, неожиданного счастия и неизъяснимых утех, о которых имеют понятие одни только влюбленные.
   Искак, возвратясь в дом свой, явился к отцу, упал перед ним на колени, открыл ему страсть свою, рассказал все подробности оной и ко всему этому присовокупил следующее: «Любезный батюшка! Я люблю прекрасную Фатиму столь сильно, столь пламенно, что не могу жить без нее. Ежели вы не дозволите мне жениться на этой девушке, то я умру от печали!» – «Ты, верно, любишь Фатиму так же, как я любил покойную мать твою, – сказал Сеит, улыбаясь, – хорошо, сын мой, я согласен, чтобы ты женился на своей возлюбленной, но скажи мне, каким образом ты думаешь отделаться от Мухаметрахима и от Зюлейки?» – «Об этом не беспокойтесь, батюшка, – продолжал Искак, – я надеюсь от них легко отделаться». – «Ну, так поезжай к Мухаметрахиму, – говорил Сеит, – да смотри, поступи честным образом, чтобы я не стыдился называться отцом твоим».

Глава 17

   Герой нашей повести прибыл в деревню Иштуганову и явился к Мухаметрахиму. Мещеряцкий старшина принял его очень ласково. Через несколько часов Искак посетил Зюлейку, которая, увидя жениха своего, смешалась и была холоднее прежнего. Молодой татарин сел возле девушки и, по минутном молчании, начал с нею следующий разговор.
   Искак: «Любезная Зюлейка! Мы, кажется, не созданы для того, чтобы принадлежать друг другу. По крайней мере, я откровенно признаюсь тебе, что сердце мое занято уже другою красавицею, и я не могу сделать тебя счастливою. Мне кажется, и ты, милая Зюлейка, не охотно бы согласилась быть моей женою? Говори откровенно: пока есть время, говори, чтобы после не раскаиваться в целую жизнь».
   Зюлейка: «За доверенность платят доверенностью. Знай, любезный Искак, что я никогда и никому не согласилась бы открыть чувств своих; но тебе, как доброму и честному человеку, должна признаться, что я люблю и люблю не тебя, а другого: следственно, мы оба будем несчастливы, ежели ты сделаешься моим мужем, а я твоею женою».
   Искак: «Скажи мне, Зюлейка, кто же этот другой, которого ты любишь?»
   Зюлейка: «Наш однодеревенец, сын тархана, молодой Давлеткул, который меня любит взаимно».
   Искак: «Почему же он не сватался за тебя? Это для меня совсем непонятно».
   Зюлейка: «Вот почему: отец мой богат, а Давлеткул беден; он страшился отказа».
   Искак: «Для меня это странно! Ужели бедный, но хороший мужчина, влюбившийся в прекрасную девушку и взаимно ею любимый, должен быть несчастлив единственно потому, что не имеет богатства? Для счастия супругов нужны не золото, не серебро, не драгоценные камни, а нужны любовь, взаимная привязанность друг ко другу, доброта сердца и чистота нравов».
   Зюлейка: «Это совершенная правда. Я с милым своим Давлеткулом согласилась бы жить в самой беднейшей хижине, носить рубище и питаться куском хлеба; нежели с немилым человеком обитать в золотой палатке, одеваться в драгоценные ткани и есть лакомейшие кушанья».
   Искак: «Мне жаль тебя, прелестная Зюлейка, но и не знаю, как помочь тебе».
   Зюлейка: «Откажись от меня, а после, может быть, удастся уговорить отца моего, чтобы он выдал меня за Давлеткула; в противном случае я не знаю, что со мною будет!»
   Искак: «Признаюсь, Зюлейка, если бы я не знал Фатимы, то едва ли бы мог отказаться от тебя, но теперь согласен исполнить желание твое».
   Зюлейка: «Благодарю тебя, добрый Искак: поверь, я великодушия твоего никогда не забуду».
   Искак: «Послушай, прелестная Зюлейка: мне пришла прекрасная мысль в голову; может статься, я могу помочь и тебе, и твоему сердечному другу. Теперь прости!»
   Зюлейка: «Прости, добрый Искак!»
   Молодой татарин, возвращаясь в кибитку свою, послал за Давлеткулом, который через полчаса явился. Искак пересказал ему весь разговор, происходивший между ним и Зюлейкою, и прибавил, что он отказался от своей невесты, о чем ту же минуту скажет Мухаметрахиму; а потому и просил Давлеткула, чтобы сей последний несколько минут посидел в комнате его.
   Искак, пришед к Мухаметрахиму, рассказал ему о том, что уже известно нашим читателям, и прибавил, что он, дабы не сделать прекрасную Зюлейку и ее возлюбленного несчастными, принужден отказаться от своей невесты. Мухаметрахим, услышав это, сильно огорчился и хотел осыпать Искака укоризнами, но сей последний скоро утешил его следующими словами. «Послушай, почтенный старшина, ты не должен сердиться на меня. Я отказываюсь от нее единственно потому, чтобы сделать ее счастливою. Выдай дочь свою за Давлеткула: пусть он беден, но ужели для супружеского счастия нужно только богатство? У тебя одна дочь, а имения очень довольно, раздели оное со своим зятем – и вы все трое будете счастливы. Ежели ты согласишься выдать дочь свою за Давлеткула, то я уступаю ту часть калыма, которая отдана за Зюлейку. Ты можешь считать эти деньги полученными не от меня, а от Давлеткула».
   Мухаметрахим, по выслушании слов Искака и любя деньги более, нежели дочь свою, охотно согласился осчастливить Давлеткула. Призван был сей последний и, узнав о счастии своем, повалился к ногам Мухаметрахима; потом, со слезами на глазах, благодарил Искака за его великодушие.

Глава 18

   Искак возвратился в Сеитовский посад и во всей подробности уведомил отца своего о том, что произошло между ним, Мухаметрахимом и Зюлейкою. Нужно ли рассказывать, друзья мои, что влюбленный Искак немедленно отправился в деревню Алмалы, заплатил калым за прелестную Фатиму и женился на ней? Он вместе с молодою женой и ее престарелою матерью прибыл в Каргалинскую слободу.
   Старшина Сеит любил блистать богатством и роскошью: он сделал огромнейший пир. Столы трещали от серебряных блюд, наполненных различными лакомейшими кушаньями. Гости принялись есть, пить мед и веселиться. Около полуночи ахуны, муллы и прочие духовные особы разошлись по домам своим: остались одни только светские люди, которые, думая, что Магомет в объятиях райских вечно юных девственниц давно уже почивает крепким сном и не может видеть прегрешений своих почитателей, принялись за вина. Донское и ренское полились рекою. Щедрые дары Вакха подействовали лучше крепкого меда. Гости минута от минуты или, справедливее сказать, от каждого стакана делались веселее и говорливее, они смеялись, шутили друг над другом, каждый говорил, каждый рассказывал то и се, и никто не хотел слушать.
   Наступила полночь. Вдруг поднялась ужасная буря: густые черные тучи обложили все небо; заблистала ослепительная молния; загремел страшный гром, от ударов коего затряслась земля, и дом Сеита, казалось, готов был разрушиться. Но гости роскошного старшины не обращали ни малейшего внимания на порывы бури, на блеск молнии, на удары грома; они продолжали осушать стаканы и веселились по-прежнему. Вдруг раздался какой-то непонятный шум в той зале, в которой пировали гости; все свечи померкли, и явилось неизвестное привидение в виде рыцаря, одетого в латы, кольчугу и длинную мантию багрового цвета, на голове его был железный шелом с кровавыми перьями. Привидение, приблизясь к Сеиту, трепещущему от ужаса, страшным, громоподобным голосом возопило: «Ты не знаешь меня: я твой предок Мустафа, тот самый, по милости коего ты обладаешь теперь множеством сокровищ! Мне досадно, что все мои потомки счастливы, живут среди наслаждений и никогда не помянут меня, никогда не пожалеют обо мне. Вы веселитесь, вы пируете, а я? Я мучаюсь ужасно! Мне наскучило уже равнодушно смотреть на ваши проказы, на ваше забвение того, кто доставил вам богатство. Теперь я нарочно явился сюда, чтобы объявить тебе следующее: отныне я каждую ночь буду посещать дом твой, вместе с женою моею и наложницею, дочерью бывшего русского боярина. Прости!» После сих слов привидение исчезло. Испуганные гости, несмотря на убеждения Сеита, спешили удалиться в домы, чтобы в оных рассказать женам своим о страшном явлении.
   Вот предания каргалинских татар о разбойнике Мустафе. Некоторые ученейшие ахуны и муллы называют это предание вымыслом, и вымыслом самым глупым. Другие говорят, что действительно во время свадебного пира дом Сеита посетил какой-то незнакомец, принадлежащий не к числу привидений, а к числу странствующих рыцарей. Третьи утверждают, что никакое привидение, никакой рыцарь в дом Сеита никогда не показывались, но что сей старшина и гости его, в продолжение свадебного пира, слишком коротко подружились с вином, а потому не мудрено, что им представлялся такой вздор, над которым каждый умный человек должен смеяться.
   Нужно ли еще что прибавлять в заключение сей повести? Скажем два-три слова: Искак и Фатима любили друг друга, были счастливы и заслужили общее уважение всех тех, которые их знали.
//-- Примечания автора --//
   (1) Прежде башкирцы разделялись на четыре части или дороги; а ныне разделяются на кантоны, волости и команды
   (2) Кара – черный; батыр – рыцарь, воин, богатырь.

N. N [28 - Данное стихотворение не принадлежит Кудряшеву, но посвящено ему неизвестным автором.]

   К КУДРЯШЕВУ

   Печатается по: «Вестник Европы», № 17, апрель 1826.

     Сын юной фантазии
     И смелого гения,
     По музам мой брат родной,
     А по сердцу милый друг!
     Прости за молчание
     Лентяя-мечтателя,
     Певца одинокого,
     Судьбою забытого!
     Давно раздружился он
     С восторгами страстными,
     С мечтами прелестными,
     С сопутницей юных дней,
     Небесною радостью, —
     И лира бесструнная
     В могильном молчании
     Давно на стене висит,
     И душу холодную
     Тоска отуманила,
     Как осень печальная
     Природу унылую…
     Напрасно по-прежнему,
     В час вечера тихого,
     Смотрю я в безмолвии
     На небо родимое,
     Зарею златимое!
     Напрасно по-прежнему,
     В час утра веселого,
     Спешу я приветствовать
     Светило небесное
     В чудесном сиянии,
     Спокойном величии,
     Как Бог, восходящее
     Сквозь облака светлого,
     Огнисто-багряного,
     На небо лазурное!
     Ни вечер пленительный,
     Ни утро веселое
     Не могут, о милый друг!
     Рассеять тоски моей,
     Блеснуть возрождением
     Родного, прелестного,
     Душой незабытого
     Блаженства минувшего…
     Чрез степи широкие,
     За горы высокие,
     Туда, где с туманами,
     Седыми, волнистыми,
     Край неба сливается —
     Пойду я искать его!
     Быть может, душа моя
     Опять обретет его,
     Опять подружится с ним…
     Там, млеясь, о милый друг!
     Я лиру забытую
     Настрою по-старому
     И в струны ожившие
     Ударю по-прежнему,
     И ты ободришь меня
     Улыбкою дружеской!

Песня
(На голос: «Ты проходишь, дорогая…»)

   Печатается по: «Вестник Европы», 1822, № 9.

     Как цветочек от засухи
     Увядает,
     Так и сердце без подруги
     Унывает.
     На часочек нет отрады —
     Лишь страданье;
     Жизнь без милой – без услады —
     Наказанье!
     Меж людьми живу-скучаю,
     Как в неволе!..
     Дай пойду я погуляю
     В чистом поле…
     Птичка с птичкой там порхают
     Меж кустами;
     Мушки парами летают
     Над цветами…
     Все находят, все вкушают
     В жизни радость —
     Сердце с сердцем разделяют
     Счастья сладость…
     Не с кем лишь душою страстной
     Мне делиться;
     Верно, буду я, несчастный,
     Век крушиться!

   <1822>

Мечты ратника

   Печатается по: «Вестник Европы», № 9, май 1826.

     На равнине, близ дубравы,
     Утомленные трудом,
     Дети брани, дети славы
     Богатырским спали сном.
     Дерева в лесу шумели,
     Ветр осенний бушевал,
     Звезды на небе горели,
     Месяц в озере дрожал;
     Бледным светом освещался
     Ряд орудий громовых;
     С конским ржанием мешался
     Частый оклик часовых!

     Лежа под ветвистой елью,
     Не спал ратник молодой…
     Мох ему служил постелью,
     И седло под головой;
     В стороне наряд военный,
     Долгомерное копье,
     Меч прапрадедов священный,
     Пистолеты и ружье.
     Труд, кровавые сраженья
     Ратник юный позабыл
     И в игре воображенья
     Наслажденье находил.

     Он мечтал, что враг кичливый
     Усмирен – не льется кровь,
     В мире мир настал счастливый,
     Меж противными любовь,
     И могучие дружины —
     Твердый щит Руси святой —
     Шли на родину с чужбины
     По трудах вкусить покой…
     Мирты, лавры зеленели
     На геройских головах;
     Звезды и кресты горели
     На израненных грудях.

     Ратник, в радостном мечтанье,
     Видит родины поля;
     Слышит томное журчанье
     Серебристого ручья;
     Всё знакомое встречает —
     Холмы, горы и кусты;
     Всё взор жадный восхищает —
     Дерева, трава, цветы…
     Кровь героя заиграла,
     Пламень вспыхнул на щеках,
     Радость в сердце пробежала —
     Отразилася в очах!

     Вот пред ним краса дубравы —
     Дуб над светлою рекой,
     Сын столетий величавый,
     С наклоненною главой,
     Под которым он, в бесценной,
     Незабвенной в жизни час,
     С Лизой милой, несравненной
     Повстречался в первый раз…
     Он вскричал в жару мечтанья:
     «О сокровище красы!»
     И слеза воспоминанья
     Покатилась на усы!

     Вот и хижина родная,
     Безмятежный счастья кров,
     Где свобода золотая,
     Дружба верная, любовь…
     Вот мечтателя встречают
     Сестры, братья, мать, отец;
     «Ты ли это!..» – восклицают:
     «Ах! Принес тебя Творец!
     Прочь печаль и сокрушенье,
     Бремя горестных минут!»
     И в душевном умиленьи
     Слезы радостные льют.

     Под родимый кров бесценный
     Ратник радостно вступил;
     Ларь, Пенатов лик священный
     Он слезами оросил…
     И, восторженный мечтами,
     Очутился за столом
     С беззаботными друзьями…
     Вот уже пошла кругом
     Радость дружеской беседы —
     Чаша светлого вина,
     Из которой пили деды
     В золотые времена.

     Сердце бьется, замирает:
     В упоении мечты
     Ратник юный поспешает
     К Лизе – чуду красоты!
     Вот она – о восхищенье! —
     Тот же, тот небесный взор,
     Нежных чувств изображенье!
     Тот же сладкий разговор,
     Белых персей волнованье
     И румянец на щеках,
     Ароматное дыханье
     И улыбка на устах!

     Ратник вскликнул: «Ты со мною,
     Лиза – Ангел, жизнь моя!»
     И с восторженной душою
     К сердцу бросился ея!
     Сердце юноши забилось,
     Сердце радость потрясла,
     И в очах все оживилось,
     И душа в нем замерла!..
     Ратник млеет… В восхищенье
     Мир существенный забыт!..
     Вдруг исчезло упоенье…
     Что ж он слышит, что ж он зрит?

     На равнине, близ дубравы,
     Утомленные трудом
     Дети брани, дети славы
     Почивают сладким сном.
     Ветр, играя меж древами,
     И бушует, и свистит,
     Небеса блестят звездами,
     Месяц в озере дрожит,
     За биваками мелькает
     Ряд орудий громовых,
     И дубрава повторяет
     Частый оклик часовых!..

Рыцарь Ричард Лагарни

   Печатается по: «Вестник Европы», 1828, № 24, декабрь.

     «Что ж молчим,
     Что глядим
     И чего мы здесь ждем?
     Полетим,
     Победим,
     Или сами падем!

     О Беранж,
     Верный паж!
     Мне теперь послужи:
     Оседлать
     И подать
     Ты коня прикажи.

     Мой тяжелый шелом
     С соколиным пером,
     Щит, избитый в войне,
     Мой палаш боевой
     И топор пудовой —
     Принесут пусть ко мне.

     О Конрад,
     Делагард,
     Враг презрительный мой!
     Злобы брат!
     Очень рад
     Я рубиться с тобой!

     Я браню,
     Я кляну
     Душу злую твою:
     Честь забыл,
     Оскорбил
     Ты Агнессу мою!

     О презренный злодей,
     Враг жестокий людей!
     Я тебе покажу:
     Иссеку я мечом,
     Изрублю топором,
     На копье посажу!

     Изрублю,
     Исколю,
     Растерзаю тебя!
     Удавлю,
     Погублю:
     Покажу я себя!

     О Беранж,
     Верный паж!
     Коль паду я в бою,
     Скорбь умерь
     И уверь
     Ты Агнессу мою,

     Что ее уважал,
     Что ее обожал
     Я всем сердцем, душой;
     Все утехи мои
     И восторги любви —
     Я вкушал с ней одной!

     Пусть живет,
     Пусть не льет
     Слез горячих о мне;
     Пусть растет,
     Пусть цветет,
     Как цветок в тишине.

     Пусть тайком,
     Вечерком,
     На могилу придет;
     Обо мне
     при луне
     Потихоньку вздохнет…»

     Так Ричард Лагарни,
     Рыцарь черной брони,
     Так пажу говорил…
     Он доспехи надел,
     На игривого сел,
     В бранный рог затрубил…

     Конь храпит,
     Конь бежит,
     Конь несется стрелой;
     Рог трубит,
     И звучит
     Тяжкий меч боевой!

     Вот Ричард
     И Конрад
     Повстречались в глуши…
     Вот блестят,
     Вот стучат,
     Вот звенят палаши!..

     И Ричард Лагарни,
     Рыцарь черной брони,
     Сбил врага своего;
     Он врага умертвил,
     Он врага изрубил —
     Проклял память его!..

Оскар д’Альва
Повесть (Из сочинений Лорда Байрона)

   Печатается по: «Благонамеренный», 1825, № 18.
//-- * * * --//

     Светило ночное лучи разливает
     И в Лоре прозрачной, играя, дрожит,
     Высокого Альвы зубцы освещает…
     Оружие в замке безлюдном молчит.

//-- * * * --//

     Ах! Сколько раз месяц полночный лучами
     Играл на пернатых, стальных шишаках,
     Как воины Альвы шли биться с врагами
     В сияющих латах – с мечами в руках!

//-- * * * --//

     С утесов стремнистых, кропимых водою,
     Он видел печальным, дрожащим лучом,
     Как смерть меж рядами сверкала косою
     И храбрые пели в паденьи своем.

//-- * * * --//

     Их взоры, которым судьба воспретила
     Дождаться восхода денницы златой,
     Блуждая, искали ночного светила,
     Навек закрываясь могильною тьмой.

//-- * * * --//

     Ах! прежде сей месяц – друг ночи печальный, —
     Являясь звездою любови для них,
     Лил радость… теперь он свечой погребальной
     Трепещет на своде небес голубых.

//-- * * * --//

     Нет рыцарей Альвы! Вид башен зубчатых
     Подернулся туском протекших веков,
     Но сами герои еленей рогатых
     В лесах не гоняют, не губят врагов.

//-- * * * --//

     Кто были владетели? Замок высокий!
     Давно ли оделся ты мохом седым?
     Под сводами тихо лишь буре жестокой
     Ответствует эхо в них свистом глухим.

//-- * * * --//

     Тогда, как бывает готово проснуться
     Румяное утро – лишь ветр зашумит, —
     Ужасные звуки в стенах раздаются,
     Колеблются своды, весь замок дрожит!

//-- * * * --//

     Свирепая буря, поднявшись в пустыне,
     Гремит, разъяряся, Оскара щитом;
     Но рыцаря знамя не веет в долине
     И шлем не играет высоким пером.

//-- * * * --//

     У Анга родился Оскар, сын бесценный —
     Любови супружеской первый залог.
     С толпами вассалов отец восхищенный
     Спешил разделить свой душевный восторг.

//-- * * * --//

     Ловцы поразили еленей стрелами;
     Воинственный рог на пиру затрубил:
     Звук громкого рога, летя меж горами,
     Их жителей храбрых сердца восхитил.

//-- * * * --//

     Вассалы, геройского полные жара,
     Воскликнули радостно: «Время придет —
     Звук рога предтечею будет Оскара,
     Когда он дружину на брань поведет!»

//-- * * * --//

     Год минул – у Анга другой сын родился,
     И Альвы владетель опять пировал:
     Наполненный кубок кругом разносился,
     И замок от радостных кликов дрожал.

//-- * * * --//

     Сыны, обученные Ангом, стреляли
     Без промаха в ланей с лесистых холмов;
     В бегу же Оскар и Алан обгоняли
     Проворных, стремительно скачущих псов.

//-- * * * --//

     Младенчества годы прошли, пролетели —
     Уж братья стояли в воинских рядах;
     Испытывать крепость булата умели
     Они на кольчугах и крепких щитах.

//-- * * * --//

     Власами Оскара Зефиры играли:
     Но светлые кудри Алана, кольцом
     Вияся, младое чело оттеняли —
     И дума печать положила на нем.

//-- * * * --//

     Мог каждый удобно Оскара во взорах
     Движения чистого сердца читать;
     Алан же был скрытен: в своих разговорах
     Он лаской слова все умел подслащать.

//-- * * * --//

     Сердечное пламя геройского жара
     Они прохлаждали в саксонской крови.
     Не ведало робости сердце Оскара,
     Знакомое с трепетом сладким любви.

//-- * * * --//

     И младший сын Анга был рыцарь пригожий,
     Но чувств благородства в душе не имел,
     И нравом с наружностью тела несхожий,
     Он злобой и мщеньем ужасным кипел.

//-- * * * --//

     Кенеффа наследница, дщерь Гленальвона,
     Известная милой, волшебной красой,
     Пришла, молодая, из Соутанлона —
     И жителей Альвы пленила собой.

//-- * * * --//

     Оскар объяснился: «Будь, дева, моею!»
     – Согласна! – Анг гордый доволен тем был:
     Союз с Гленальвонскою милою дщерью
     Тщеславию старца владетеля льстил.

//-- * * * --//

     Рога загремели, рога зазвучали;
     С рогами слилися певцов голоса,
     И звукам и грому рогов отвечали
     Высокие горы, густые леса.

//-- * * * --//

     И воины – в шлемах блестящих, высоких,
     Украшенных длинным багряным пером,
     В кольчугах и мантиях цветных, широких —
     Владетеля Альвы обстали кругом.

//-- * * * --//

     Их созвали в замок – не в поле сражаться;
     Не бранные звуки здесь рог издает:
     Они все сошлися пить, есть, забавляться;
     Здесь брачную песню хор громко поет.

//-- * * * --//

     Но где же Оскар? Где жених? Не пора ли?
     Он медлить не должен часа одного!
     И гостьи и гости – все видеть желали
     Счастливца Оскара и брата его.

//-- * * * --//

     Последний явился – и сел с обрученной.
     «Где сын мой? Почто мой Оскар запоздал?»
     – Со мною он не был, – с душою смущенной,
     Так старому Ангу Алан отвечал. —

//-- * * * --//

     Быть может, сегодня в лесу, за зверями
     Гоняясь, дорогу Оскар потерял;
     Иль ветер, бушуя морскими волнами,
     Челнок его легкий в бегу задержал. —

//-- * * * --//

     «Нет, нет! ни охота, ни моря волненье
     Не могут, не могут его удержать!
     Где ж сын мой? – Анг в сильном воскликнул
     движеньи, —
     Почто не стремится он Мору обнять?!»

//-- * * * --//

     «О, воины, братья! в окрестностях Альвы
     Ищите Оскара… Прошу, как друзей,
     Обегать с Аланом все горы, дубравы.
     Найдите Оскара, найдите скорей!»

//-- * * * --//

     Разносится имя Оскара в долинах,
     Разносится имя Оскара в горах,
     В тенистых дубравах и мрачных пустынях —
     Напрасно! Уж ночь на холодных полях.

//-- * * * --//

     Но поискам смелых и ночь не мешала,
     Оскара по-прежнему гул выкликал —
     Оскар не являлся! Заря запылала —
     Оскара никто не видал, не встречал!

//-- * * * --//

     Три дня и три ночи Анг старый трудился
     В окрестностях Альвы Оскара искать —
     Но тщетно! Несчастный с надеждой простился —
     И начал в отчаяньи волосы рвать!

//-- * * * --//

     «Оскар! Сын мой!.. Боже! услыши моленье:
     Пошли мне Оскара, мне сына отдай!
     Но если убит он – на страшное мщенье
     Злодея убийцу его мне предай!»

//-- * * * --//

     «Быть может, Оскар мой лишен погребенья
     И труп его брошен на пищу зверям;
     Но дух его, Боже! пусть в царстве нетленья
     Ликует – и с ним съединюся я там!»

//-- * * * --//

     «Быть может, не умер Оскар мой любезный —
     Престанем отчаянью сердца внимать:
     Прости, Всемогущий Создатель Небесный,
     Что я на Тебя покусился роптать!»

//-- * * * --//

     «Но жив ли Оскар?.. Нет! надежде не верю:
     Надежда дней ветхих моих умерла!
     Ах! чем заслужил я такую потерю?
     Для дряхлого Анга она тяжела!»

//-- * * * --//

     Так сетовал бедный, злосчастный родитель —
     И радовать старца ничто не могло…
     Но время есть лучший ран сердца целитель:
     Оно проясняет несчастных чело.

//-- * * * --//

     Владетелю Альвы надежда шептала,
     Что милого сына он скоро найдет;
     Но верить надежде душа перестала:
     Прошел без Оскара мучительный год.

//-- * * * --//

     Дни шли, проходили; еще совершило
     Блестящее Солнце свой круг годовой,
     И время грусть старца отца исцелило;
     К нему возвратился душевный покой.

//-- * * * --//

     На старости Ангу остался подпорой
     Алан; в нем отраду отец находил.
     Сей рыцарь, плененный прелестною Морой,
     Прелестную Мору собою пленил.

//-- * * * --//

     «Кто краше Алана? – она, размышляя,
     Твердила: – Уже нет Оскара в живых!
     Но если и жив он, то, верно, другая
     Изменника держит в оковах своих».

//-- * * * --//

     Влюбленным сказал Анг: «Вы год подождите:
     Когда я в надежде еще обманусь —
     Не встречу Оскара – тогда заключите,
     Любезные дети, желанный союз».

//-- * * * --//

     Прошел год унылый – и день съединенья
     Алану с любезной назначил отец —
     И вспыхнул в их взорах огонь восхищенья;
     Желанье исполнилось страстных сердец.

//-- * * * --//

     Рога загремели, рога зазвучали;
     С рогами слилися певцов голоса,
     И звукам и грому рогов отвечали
     Высокие горы, густые леса.

//-- * * * --//

     Вновь в замке вассалы, в блестящей одежде,
     Толпились – и каждый весельем дышал,
     В шуму пированья забылись, как прежде.
     Нечаянный случай веселье прервал.

//-- * * * --//

     Но кто сей пришелец? Кто? В замке не знали.
     На всех неизвестный ужасно смотрел;
     И все на угрюмого взоры вперяли…
     Камин от прихода его потемнел!

//-- * * * --//

     Он черной, широкой покрыт епанчею, —
     Кровавые перья на шлеме тряслись;
     Земли чуть касался он легкой стопою,
     И вздохи из груди, как буря, неслись.

//-- * * * --//

     Уж полночь. Огромная чаша златая
     За здравье Алана ходила кругом,
     И все восклицали, ее осушая:
     «Да будет всегда он со счастьем знаком!»

//-- * * * --//

     «Здесь счастье Алану все гости желали, —
     Так чудный, свирепый пришлец говорил:
     – Здесь чашу заздравную все осушали;
     Я также за здравье, как прочие, пил».

//-- * * * --//

     «Всех, старец, ты созвал – и все в восхищеньи
     От брачного пира, от пенистых вин.
     Почто же, почто же оставлен в забвеньи
     Оскар твой? Ужели тебе он не сын!»

//-- * * * --//

     – Ах! горесть все сердце мое истерзала! —
     Так старец, несчастный отец отвечал, —
     Какое мученье душа испытала
     С тех пор, как любезный Оскар мой пропал!

//-- * * * --//

     – Нет вести!.. Уж Солнце в пространстве
     воздушном
     Свершило с тех пор три пути годовых!
     Теперь мне отрада в Алане послушном;
     В Алане подпора дней ветхих моих.

//-- * * * --//

     «Но, старец! Кто знает, какими судьбами
     Оскар потерялся?.. Быть может, он жив!» —
     Вскричал незнакомец, сверкая глазами,
     И голос пришельца – был бури порыв!

//-- * * * --//

     «Кто знает, быть может, Оскар бы явился,
     Когда б все усердно желали того;
     Быть может, сей рыцарь в горах заблудился —
     Но жизнь не угасла во груди его».

//-- * * * --//

     «Внимайте! Пусть лучший напиток чудесный
     Наполнит огромную чашу сию.
     Ее мы осушим… Да будет известно:
     Здоровье Оскара заочно я пью! —

//-- * * * --//

     Анг вскликнул: – Сюда драгоценные вина! —
     И чашу наполнил до самых краев. —
     Внимайте! Я пью за любезного сына:
     Коль жив он – пусть будет, пусть будет здоров!»

//-- * * * --//

     «Но, старец! – Усердия клик раздается —
     А чаша в руках у Алана полна! —
     Пей, пей, брат Оскара! – Но чаша трясется! —
     Пей, пей, не расплескивай влагу вина!»

//-- * * * --//

     И рыцарь ужасно в лице изменился —
     Бледнел, трепетал он, не смея дохнуть,
     И крупный, холодный пот градом катился
     С лица на высокую, жаркую грудь.

//-- * * * --//

     Три раза он чаши касался устами;
     Три раза невольно ее оставлял;
     Три раза, с пришельцем встречаясь глазами,
     Во взорах свирепых угрозу читал.

//-- * * * --//

     «Ужели с сим чувством, Алан, вспоминанье
     О брате любезнейшем должно творить?
     Коль это знак дружбы и сердца желанье —
     То с ними как ужас, скажи, различить?»

//-- * * * --//

     Сим едким упреком Алан оскорбленный,
     Хотел пить невольно – и так возгласил:
     «Ах! если б явился Оскар незабвенный!
     Ах! если б…» – вдруг чашу из рук уронил!

//-- * * * --//

     И вмиг привиденье отколь ни взялося:
     «Почто, мой убийца! меня призывал?»
     Убийца, убийца! в стенах отдалося —
     И бурный над замком огонь заблистал!

//-- * * * --//

     Померкли светильники в зале огромной,
     И трепет и холод коснулись сердец —
     О страх! привиденье в одежде зеленой
     Стояло… исчез неизвестный пришлец!

//-- * * * --//

     Стояло оно – меч булатный, широкой,
     Висел при бедре, на главе шлем блистал;
     Текла на груди кровь из раны глубокой,
     Печальные очи туман покрывал.

//-- * * * --//

     Три раза оно улыбнулось, вздохнуло —
     И долго на старце покоило взор;
     Три раза оно на Алана взглянуло —
     Во взглядах был виден жестокий укор.

//-- * * * --//

     Ударила буря – весь замок в смятенье!
     Врата отворились в мгновенье одно!
     Вдруг гром разразился… и где привиденье?
     На крылиях бури умчалось оно!

//-- * * * --//

     Все гости оставили замок ужасный…
     Но кто сии двое, как трупы, лежат?
     Усердьем служителей старец несчастный
     Избавлен от смерти и начал дышать.

//-- * * * --//

     Но тщетно Алана избавить хотели —
     Над ним распростерся могильный туман,
     Сомкнулися вежды, уста охладели —
     Уже не восстанет убийца Алан!

//-- * * * --//

     Среди Глентанарской печальной долины
     Над трупом Оскара сребрилась луна;
     Его волосами играл ветр пустынный;
     В груди охладелой стрела вонзена.

//-- * * * --//

     Нельзя изъяснить незнакомца явленье:
     Отколе и кто его в замок послал?
     Но каждый, но каждый узнал привиденье.
     Ах! это являлся убитый Оскар!

//-- * * * --//

     И Гордость и Зависть рукою водили,
     Когда злой Алан тетиву натягал —
     И адские духи стрелу окрылили,
     Когда он ее в грудь Оскара послал.

//-- * * * --//

     Стрела понеслася, стрела засвистела —
     И кровью долину Оскар обагрил…
     Глава опустилась и кровь охладела:
     Мрак смертный навеки его окружил!

//-- * * * --//

     Алан обольстился любезностью Моры —
     И ревность в груди его яд разлила.
     О горе! Нередко прелестные взоры
     Бывают источником страшного зла.

//-- * * * --//

     Но чья здесь гробница, под кровом тумана,
     Средь дикой долины печально стоит?
     То брачное ложе младого Алана —
     В ней злобный убийца навеки сокрыт.

//-- * * * --//

     Далеко отсюда, близ тихой дубравы,
     Там памятник виден (унылый предмет!)
     Над прахом усопших владетелей Альвы,
     Герба их над прахом Алановым нет.

//-- * * * --//

     Какой менестрель, ах! какой сладкогласный
     Деянья Алана певец воспоет?
     Звук арфы есть памятник самый прекрасный;
     Но кто же, кто славить убийцу дерзнет?

//-- * * * --//

     Нет! сладостных звуков убийца не стоит —
     Пусть спящие струны на арфе молчат;
     Но если кто в честь ему арфу настроит,
     С нее погребальные звуки слетят.

//-- * * * --//

     Над хладной могилой Алана молчанье —
     Не слышно ни лиры, ни гласа певца;
     Лишь эхо разносит глухое стенанье
     Убитого брата, проклятье отца!

Царь пламени
(По повести В. С к о т т а)

     Преданью времен стародавних внемлите,
     Цвет рыцарей храбрых, злодеев гроза!
     Собрание милых, Европы краса!
     Ко звукам сей арфы вы слух свой склоните:
     Хочу вам поведать о дивных делах —
     О страсти, любви, о войне, чудесах.
     Внемлите!
     Вздохните
     Печальной душой
     О Графе Альбане, о Розе младой.

//-- * * * --//

     Вот грозные башни, одетые мохом;
     Вот замок гранитный стоит на скале;
     Вот юная дева с тоской на челе:
     Из груди высокой летит вздох за вздохом;
     Слезами печали ланиты кропит.
     Вот путник от стран Палестины спешит…
     Шагает,
     Ступает,
     На посох склонясь…
     Белеются перья, вкруг шляпы виясь.

//-- * * * --//

     «О, путник, о, старец почтенный! я знаю:
     Ведь ты от Салима святого идешь?
     Какие ты вести оттуда несешь?
     Скажи мне, открой мне – тебя умоляю, —
     Скажи мне: герои меж гор, средь пустынь,
     Вблизи знаменитых Салимских твердынь
     Как рвутся,
     Как бьются?
     И мужества цвет
     Блестит ли красою отрадных побед?»

//-- * * * --//

     – Мы губим врагов… На брегах Иордана
     Вершится успехами каждый наш шаг:
     Мы взяли Наблус, Геслеад и Рамаг!
     Мы губим врагов при подошве Ливана…
     От крепкой, от сильной, от смелой руки
     Кровь брызжет струями, трепещут враги —
     Бледнеют,
     Робеют,
     Мятутся, бегут —
     И рыцари наши победу поют!

//-- * * * --//

     Из золота утварь на деве сияла;
     Она драгоценность поспешно сняла
     И ею седые власы обвила;
     «Вот путнику старцу награда! – сказала:
     – О старец почтенный, о путник седой!
     Тебя увенчавши сей цепью златой,
     Я рада.
     Награда —
     Прикраса волос
     За вести, что ты с Иордана принес.

//-- * * * --//

     Но, путник! ты видел ли графа Альбана
     Между крестоносных отважных рядов?
     Не первый ли он, к устрашенью врагов,
     Летает стрелой при подошве Ливана?
     Не первый ли он, на пиру боевом,
     Блестящим, тяжелым, смертельным мечом —
     С красою,
     С грозою
     На юном челе —
     Разит супостатов в священной земле?»

//-- * * * --//

     – О юная дева! древа одевает
     Прекрасная зелень в начале весны;
     Средь ночи прохладной, при блеске луны,
     Ручей серебристый в долине сверкает…
     Как гордо сей замок гранитный стоит!
     Как часто надежда, как часто нам льстит:
     Обманет!
     Увянет,
     Что в мире цветет!
     Что было – проходит, что будет – пройдет!

//-- * * * --//

     – Зеленые ветви дерев засыхают…
     Перун изовьется по своду небес —
     От блеску, от треску зверь кроется в лес.
     Как часто, в долине резвясь, ветерок
     И морщит, и мутит игривый поток!
     Питаем,
     Ласкаем
     Мы тщетно одну
     Златую надежду… Альбан в полону! —

//-- * * * --//

     И Роза, цветущая юной красою,
     Сидит и несется на быстром коне,
     Палаш опоясав, в железной броне,
     В шеломе и в латах с насечкой златою,
     В страну Палестины направив путь свой;
     Прелестная дева влюбленной душой
     Пылает,
     Желает
     Скорее скакать,
     Чтоб графа Альбана из рабства изъять.

//-- * * * --//

     Напрасно! воитель, врагами плененный,
     Прелестную деву, жестокий, забыл;
     Он рыцарской чести давно изменил,
     Святому закону и клятвам неверный.
     Язычницы юной пленяся красой,
     Он сердцем неверным, неверной душой
     Влюбился,
     Пленился
     Заразой сердец:
     Владетель Ливана ее был отец.

//-- * * * --//

     «Герой христианин! – так дева сказала: —
     Коль хочешь любовь ты свою доказать,
     То должен решиться на все: исполнять,
     Чего бы лишь я от тебя не желала.
     Ты тьму христианства, неверный, оставь
     И наши законы и веру прославь
     Сердечно.
     Знай: вечно
     Твоя Зюлема;
     Она за решимость полюбит сама.

//-- * * * --//

     Сойди ты в пещеру, где вечно пылает
     Священное пламя – таинственный вид, —
     Пред коим род курдов поклоны творит,
     Поклоны творит и его обожает.
     Послушай: три ночи в немой тишине,
     При этом священном, всемощном огне
     Ты бодрствуй.
     Покорствуй!
     И знай: Зюлема
     Тебя за решимость полюбит сама.

//-- * * * --//

     Когда ты меня обожаешь душою,
     То действием силы и действием слов,
     Герой! Палестину избавь от врагов —
     Губи христиан ты могучей рукою:
     Тогда ты утехи в любви обретешь;
     Тогда Зюлему ты своей назовешь
     Подругой,
     Супругой —
     И знай: Зелюма
     Тебя за отважность полюбит сама».

//-- * * * --//

     Он бросил поспешно свой меч изощренный;
     Он бросил поспешно тяжелый шелом,
     Кольчугу и латы с блестящим крестом;
     Он Бога отвергнул – красой обольщенный,
     Забыв, что отступникам – мука и ад;
     Надел он поспешно неверных наряд
     Зеленый.
     Влюбленный,
     С дрожащей душой,
     Чело осенил он позорной чалмой.

//-- * * * --//

     Блестящие звезды на небе пылают.
     Он сходит в пещеру так тихо, как тать…
     Решетки и двери – числом пятьдесят —
     В подземную пропасть там вход заграждают;
     И он ничего до рассвета не зрит.
     Лишь ярко таинственный пламень горит,
     Блистает,
     Сверкает
     На мшистых камнях…
     В Альбане смущенье – не робость, не страх.

//-- * * * --//

     Дивится пришедший владетель Ливана,
     Дивится жрецов престарелых собор,
     И все устремляют внимательный взор
     На чуждого рыцаря, графа Альбана.
     Приметивши четки в одежде его,
     Они негодуют, срывают с него;
     Срывают,
     Бросают
     Те четки во прах…
     В Альбане смущенье – не робость, не страх.

//-- * * * --//

     И снова неверный в пещеру вступает;
     Опять он в пещере ночь целую бдит…
     А ветер бушует, ярится, свистит —
     И он отдаленному ветру внимает;
     Но там ничего до рассвета не зрит:
     Таинственный пламень, как прежде, горит,
     Блистает,
     Сверкает
     На мшистых камнях…
     В Альбане смущенье – не робость, не страх.

//-- * * * --//

     И снова дивится владетель Ливана,
     И ропщет жрецов престарелых собор,
     И вновь устремляют внимательный взор
     На чуждого рыцаря, графа Альбана.
     С отступника все не спускают очей —
     И что же встречают к досаде своей?
     Сияет,
     Блистает
     На нем Крест святой;
     Он старца отца знаменован рукой.

//-- * * * --//

     Жрецы и владетель – все гневом пылают;
     Их губы синеют, их ропщут уста;
     Они негодуют и образ Креста
     Стереть и изгладить навеки желают…
     И к тайному входу отступник идет…
     Холодный объемлет отступника пот…
     Изменник!
     Ты грешник,
     Добыча злых сил:
     Так благостный Гений Адьбану твердил.

//-- * * * --//

     Власы на главе поднялися, стояли,
     И ужас по жилам его пробежал;
     Он думал идти; но, испуганный, стал,
     Стоял он – и ноги его трепетали…
     Но скоро отступник любовь вспомянул,
     О дщери Ливана сердечно вздохнул…
     И что же?
     О Боже!
     Вмиг совести глас
     В отступнике грешном навеки угас!

//-- * * * --//

     Едва он прошел за черту подземелья,
     Вдруг ветер поднялся, ужасно завыл —
     Дремавшие сосны в бору разбудил —
     Завыли дубравы, завыли ущелья…
     Железные двери трясутся, скрипят…
     Царь Пламени, мрачный оставивши ад,
     Опасный,
     Ужасный —
     Несется, летит —
     И буря сильнее ярится, шумит!

//-- * * * --//

     Царь Пламени страшный по ветру несется —
     И молнии вьются на небе, блестят,
     И мрачные горы ужасно трещат,
     И курдов пещера трещит и трясется!
     Трясется гранитный и мшистый алтарь…
     Ужасный приблизился Пламени Царь!
     Блистает,
     Сверкает,
     Огнь ярко горит —
     И буря сильнее ярится, шумит.

//-- * * * --//

     Царь Пламени страшный и зол и опасен:
     Глас страшного – буря, дыхание – гром,
     И пламень, и смрад разлилися кругом…
     Ужасен он ростом и видом ужасен:
     Невиданный рост и неслыханный вид!
     Что ж рыцарь Альбан? Он смущен, он дрожит,
     Робеет,
     Бледнеет,
     Глядит на Царя,
     Стоит неподвижно вдали алтаря.

//-- * * * --//

     В руке привиденья меч острый сияет;
     От страшного гласа трясется Ливан.
     «Послушай, послушай, могучий Альбан! —
     Царь Пламени грозно к нему восклицает: —
     Послушай: ты этим широким мечом,
     Во всякое время, с жестоким врагом
     Дерися,
     Рубися —
     Всех будешь губить;
     Но, помни: Крест, Деву навеки забыть!»

//-- * * * --//

     Рука над главою Альбана мелькает;
     Из туч очарованный меч подает,
     И рыцарь неверный железо берет,
     Берет – и колена свои преклоняет.
     Вдали гром рокочет, пещера дрожит;
     Во мраке подземном огонь чуть горит,
     Чуть блещет,
     Трепещет…
     Призрак улетел.
     Вослед ему ветер сильнее взревел!

//-- * * * --//

     Альбан съединился неверных с рядами.
     Волшебным мечом и могучей рукой
     Он часто решит пламенеющий бой!
     О горе! смиряется Крест пред врагами!
     Враги побеждают, победу поют;
     Источники крови горячей текут,
     И льются.
     Мятутся
     Герои Креста
     Пред графом Альбаном, отвергшим Христа.

//-- * * * --//

     О горе! от кедров высоких Ливана
     Кровь льется ручьями христовых рабов —
     Среди самаарских сыпучих песков
     Кровь льется ручьями до вод Иордана!
     Но Рыцари храма, с салимским царем,
     Спешили сражаться с могучим врагом,
     Спешили,
     Губили
     Кичливых врагов,
     Спасали усердных христовых рабов!

//-- * * * --//

     Вот трубные громы вокруг раздаются;
     Рога и кимвалы играют, звучат;
     Направлены копья, сверкают, блестят;
     Два воинства, вместе сошедшись, дерутся!
     Как лев разъяренный, отступник Альбан
     Сражается храбро. Ряды христиан
     Мятутся
     И рвутся.
     Он, мщеньем горя,
     Желает убить Балдуина царя.

//-- * * * --//

     Щит крепкий, широкий, со знаком червленым,
     Не спас бы от смерти вождя христиан:
     Жестокий убийца, отступник Альбан
     Его изрубил бы мечом изощренным —
     И вождь бы погиб! Но вот паж удалой
     Разит чалмоносца отважной рукой!
     Средь бою
     Грозою
     Альбан поражен:
     Чалма полетела, шелом раздроблен!

//-- * * * --//

     Удар был столь силен, что яркой струею
     Посыпались искры и гул прозвучал!
     Неверный, главу преклонив, задрожал,
     Не взвидел он света… и гордой душою
     Бесстыдный отступник, жестокий Альбан,
     Казалось, смирился в кругу христиан —
     Смирился,
     Забылся,
     Воскликнул, стеня:
     О Дева Святая! помилуй меня!

//-- * * * --//

     Вдруг меч очарованный силу теряет…
     Невольный объемлет отступника страх:
     И робкий трепещет… меч падает в прах,
     Упал – и навеки из глаз исчезает!
     Отступник сильней и сильнее дрожит!
     А меч подземелья? Преданье гласит,
     Что сильный,
     Порывный
     Ветр меч сей умчал;
     И от ветра его Царь Пламени взял.

//-- * * * --//

     Скрежещет зубами Альбан изумленный,
     Жалеет, что меч боевой потерял!
     Он юноше сильный готовит удар…
     Бесстыдный отступник, злодей разъяренный
     Пажа поражает стальным рукавом:
     На землю свалился разбитый шелом…
     Явилась,
     Открылась
     Младая краса:
     Златые власы, голубые глаза.

//-- * * * --//

     Кого же в прекрасной отступник находит?
     Кого узнает он? Чья эта краса:
     Златые власы, голубые глаза?..
     Он в ужас и трепет невольно приходит!
     Вот Крест торжествует – унижен Восток!
     Вот Рыцари храма, как Кедрский поток,
     Стремятся,
     Ярятся —
     И губят врагов.
     На копьях дымится неверная кровь!

//-- * * * --//

     На горных вершинах, в ущелиях низких —
     Повсюду, повсюду смерть дерзким врагам!
     И трупы неверных в снедь птицам, зверям!
     От струй Бетсаидских до гряд Непфалийских —
     Сих мрачных утесов – герои поют…
     Срацины и курды и турки бегут,
     Бледнеют,
     Робеют…
     Течет кровь рекой!
     И Крест торжествует над гордой чалмой!

//-- * * * --//

     Среди Бетсаидской долины веселой
     Надолго умолкнул убийственный бой.
     Но кто сей язычник с разбитой главой?
     Но юноша кто сей, кто паж охладелый?
     То веру презревший, безумный Альбан,
     Отступник, надежнейший щит мусульман,
     Ужасный,
     Несчастный —
     Противных гроза;
     То юная Роза, дев милых краса!

//-- * * * --//

     Святого Салима в стенах знаменитых
     Труп девы засыпан сырою землей;
     Зверям в снедь и птицам труп брошен другой:
     Оставлен отступник средь трупов убитых.
     Прелестная Роза невинной душой
     Взвилася на небо к Марии Святой;
     Неверный,
     Презренный
     Навеки пропал:
     Царь Пламени душу отступника взял!

//-- * * * --//

     Так Бард пел – и струны на арфе звучали;
     Так пел он воителей смелых Христа,
     Паденье неверных, победы Креста.
     И смелому Барду внимая, молчали:
     Цвет рыцарей храбрых, злодеев гроза,
     Собрание милых, Европы краса —
     Внимали,
     Вздыхали
     Печальной душой
     О графе Альбане, о Розе младой.

О пребывании его величества государя императора в Оренбурге
(Письмо к Издателю)

     О, коль монарх благополучен,
     Кто знает россами владеть!
     Он будет в свете славой звучен
     И все сердца в руке иметь.

Ломоносов

   Печатается по: «Отечественные записки», 1825, № 21, март. Авторство П. М. Кудряшева указано в «Отечественных записках», 1830, № 41.

   Зная, сколь Вам приятно будет иметь подробнейшее и самое верное сведение о четырехдневном пребывании нашего Августейшего Монарха в городе Оренбурге, я почитаю долгом сообщить описание сего восхитительного события, которому не было еще примера в здешних летописях. Покорнейше прошу Вас, милостивый государь, не винить меня в медленном доставлении этого описания: жестокая болезнь, приключившаяся мне вскоре после отъезда Вашего отсюда, по сие время совершенно лишила меня возможности приняться за перо. Впрочем, статьи подобного роду не могут терять цены своей и в таком случае, когда до сведения публики будут доведены несколько поздно; это не помешает быть им занимательными для истинных сынов Отечества, преданных Монаршему престолу и любящих сохранять, и в памяти, и в сердцах своих, деяния столь милосердого и Великого Императора, каков Александр Благословенный.
   С того самого времени, как сделалось известным Высочайшее намерение Государя Императора осчастливить посещением Своим пределы азиатской России и отдаленный Оренбург, – здешние жители пришли в неописанный восторг, и все желания их слились в одно, чтобы как можно скорее наступил тот вожделенный день, в который могут они наслаждаться лицезрением добрейшего из Царей земных. Нетерпеливое желание Оренбургских жителей исполнилось; долго ожидаемый день наступил – это было 11 число сентября 1824 года. С самым началом утра, по улицам города раздался глухой шум народа и стук экипажей; все спешили к Сакмарским воротам, чрез кои лежит Симбирская дорога; все наперерыв старались занять такие места, которые бы могли доставить лучшую возможность – видеть защитника Царств и Отца Отечества.
   Государь Император изволил прибыть в Оренбург в 4-м часу пополудни; у заставы был встречен полицеймейстером и, переодевшись в нарочно приуготовленных для такого палатках, продолжал путь к Преображенскому собору. Обе стороны улицы (имеющей в длину более версты), по коей проезжал Император, были заняты стечением многочисленного народа, который встретил и сопровождал Его Величество громогласными восклицаниями: ура! По прибытии к священному храму, Государь Император был встречен уфимского Успенского монастыря архимандритом Вениамином с прочим духовенством, также служащими в Оренбурге гражданскими чиновниками и приехавшим из Уфы губернским предводителем дворянства с некоторыми особами из сего благородного сословия. В соборе было принесено Господу Богу благодарственное молебствие и провозглашено многолетие всему Августейшему дому; потом Монарх, окропленный святою водою, изволил приложиться к св. кресту и отправился в квартиру, приготовленную для Его Величества в казенном военного губернатора доме, отстоящем от собора в нескольких саженях. Новые восклицания народа, наслаждавшегося лицезрением Всемилостивейшего Монарха, изливавшиеся прямо из сердец, сопровождали Его Императорское Величество и мешались с громом военной музыки, находившейся при карауле, который назначен был для охранения помянутого места пребывания Государя. У левого фланга сего караула Его Величество был встречен господином военным губернатором и командиром Отдельного оренбургского корпуса Петром Кирилловичем Эссеном, оренбургским комендантом господином генерал-майором Василием Даниловичем Головниным и господами генералами и прочими чиновниками. Господин военный губернатор, отрапортовав словесно Государю Императору о состоянии здешнего края и войск, поднес письменный о том рапорт, и Его Величество, в сопровождении господ генералов, вошел в приуготовленные для Него покои.
   Вскоре Государь Император, вышед на балкон, изволил рассматривать окрестности Оренбурга, составляющие картину довольно привлекательную. Взорам Его Величества представились: быстрый Урал, орошающий дикую, необозримую степь, усеянную в некоторых местах кошами -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

полудиких киргиз-кайсаков, многочисленными стадами их верблюдов, коров, овец и табунами лошадей; на другой стороне Урала, против самого дома военного губернатора, древняя кудрявая роща, в перспективах оной в 3,5 верстах от города за′мок обширного менового двора; вдали некоторые линейные укрепления и синеющиеся холмы. Народ во множестве толпился перед квартирою Его Величества и радостными восклицаниями наполнял воздух.
   По обыкновению россиян-предков, были поднесены Его Величеству отставными нижними чинами хлеб и соль, которые приняты милостиво. Престарелые воины удостоились получить от щедрот Монарших значительное денежное награждение.
   В тот же день Государь Император, в знак благоволения Своего за исправность караула, дозволил Оренбургскому гарнизонному полку носить на киверах этиткеты, украшающие только одни армейские полки.
   На другой день, 12 сентября поутру, господином начальником Главного штаба Его Величества были представлены Государю Императору генералы, полковые командиры и некоторые из военных чиновников; потом господин военный губернатор представил Его Величеству гражданских чиновников, дворян, а напоследок купечество и мещанство. Большая часть из представлявшихся были удостоены Всемилостивейших вопросов.
   В 10 часов утра Государь Император изволил присутствовать при городовом разводе, состоявшем из чинов оренбургского гарнизона и из казаков Второго Тептярского регулярного полка. Непритворная радость воинов, ощущенная ими при воззрении на Всемилостивейшего Монарха, излилась из сердец в громогласных восклицаниях: ура! Его Величество, обошед ряды воинов, Сам лично удостоил командовать. По окончании учения развод, в самом лучшем порядке, два раза проходил тихим и скорым шагом мимо Его Величества церемониальным маршем. Чистота и опрятность амуниции, отличное равнение в рядах, правильность в ружейных приемах и хорошая маршировка обратили на себя внимание Государя Императора, и Его Величество, изъявив удовольствие господам начальникам, изволил пожаловать нижним чинам по рублю, по фунту говядины и по чарке вина на каждого человека.
   После развода Государь Император изволил отправиться на меновой двор, у ворот коего был встречен чиновниками Оренбургской пограничной таможни. Русские торговцы поднесли Государю Императору хлеб-соль, а бухарцы и хивинцы удостоились поднести некоторые фрукты и, толпясь вокруг Его Величества, изъявляли радость свою громкими восклицаниями и тем доказали, что благость Российского Монарха восхищает сердца не одних только подданных Его, но и самых народов чуждых и грубых. На обратном пути киргизы, на лошадях и верблюдах, провожали Его Величество до самого Оренбурга.
   По возвращении с менового двора, Государь Император изволил быть в тюремном замке и в больнице оного. Из тюремного замка Его Императорское Величество отправился в военно-сиротское отделение; осматривая оное, изволил отведывать приготовленную для воспитанников пищу и в полной мере одобрил чистоту и хороший по всем частям порядок.
   Того же числа, в час пополудни, имели счастие представляться Его Величеству высокостепенные киргизские ханы, Меньшей орды Ширгазы Айчуванов и кочующий в Астраханской губернии Букеевской орды Джангар Букеев, и султаны – правители Меньшей орды Джума Худай-Мендиев и Темир Эралиев. Сделанные сими азиатцами Государю Императору простодушные приветствия удостоились Высочайшего внимания, и Его Величество всем им изволил пожаловать по богатому бриллиантовому перстню – первым двум с шифром, а последним без оного. Кроме ханов и султанов, представлялись Государю Императору супруга высокостепенного хана Ширгазы и некоторые из почетных киргизцев, которые все вообще приняты были весьма благосклонно. Его Величество с любопытством изволил рассматривать национальный костюм ханской супруги и, в особенности, странный головной убор, называемый по-киргизски кяля-баш, и пожаловал ее высокостепенству бриллиантовый фермуар. Нельзя оставить без замечания простодушного ответа, сделанного ханскою супругою: Его Величество соизволил спросить, где ей более нравится пребывание – в Оренбурге или в степи? – и она отвечала: «Государь! здесь очень хорошо; но там, где родишься, кажется еще лучше».
   Ввечеру Его Императорское Величество изволил удостоить Высочайшим присутствием бал, данный господином генералом Эссеном в загородном его доме; по прибытии на оный бал, Государь Император был встречен хором певчих и громогласною музыкою; причем были пропеты стихи, нарочно для сего торжественного случая приготовленные. На балу Государь Император принимал участие в танцах, которые изволил открыть с госпожою генерал-майоршею Василитскою и, пробыв один час и тридцать пять минут, отбыл в Свою квартиру. Дом, в котором дан был бал, и примыкающий к оному дому сад были великолепно иллюминованы разноцветными огнями.
   13 сентября, в 6 часов утра, Государь Император изволил отправиться в Илецкую Соляную Защиту, состоящую в 68 верстах от Оренбурга, в киргизской степи, близ небольшой реки Илека, впадающей в Урал, и в целой России известную превосходною каменною солью. На пути в Защиту Государь изволил осматривать два форпоста и посетил киргизское кочевье. Здесь Государь Император осматривал подвижные шалаши киргизцев, обращал внимание на бесчисленные табуны скота, образ жизни, их домашние приборы и проч., входил в некоторые подробности, к сим предметам относящиеся, изволил приласкать малолетних детей высокостепенного хана Ширгазы Айчувакова, и другой супруге его пожаловал бриллиантовый фермуар, а дочерям сего хана по богатым серьгам. Султаны, старшины и киргизы, обрадованные неожиданным посещением Государя Императора, в изъявление чувств совершенной признательности своей, провожали Его Величество несколько верст и громогласными восклицаниями изъявляли желание в азиатском вкусе, чтобы жизнь добрейшего Монарха продолжалась столько лет на земле, сколько звезд на небесах и проч. В Илецкую Защиту Государь Император прибыл в 11 часов утра и следующие за тем три часа изволил посвятить осмотру оной. Сей осмотр начат был с наружной разработки соли и действия машин, поднимающих эту соль и накопляющуюся в глубине разработки воду. Его Величество, одобрив богатство и превосходное качество соли, изволил отправиться на шахту подземельной выработки, а оттуда в верхний за′мок, построенный на довольно высокой и крутой горе, где входил в комнату, занимаемую ссыльно-рабочими людьми худого поведения. На обратном пути из замка Государь Император изволил быть в церкви, потом отправился в так называемый больший замок, в котором, осмотрев казармы, занимаемые солдатами и ссыльно-рабочими людьми и отведав приготовленную для сих последних пищу, пожаловал в артели их по 100 руб. Его Величество, найдя во всем совершенную исправность, изволил изъявить за то Высочайшее благоволение управляющему соляным промыслом, действительному статскому советнику Струкову.
   В 3 часу пополудни Государь Император изволил кушать. К столу, кроме особ, сопровождавших Его Величество в Высочайшем путешествии, были приглашены: господин военный губернатор Петр Кириллович Эссен, действительный статский советник Струков, командир Первого Тептярского полка полковник Окунев и адъютант генерала Эссена, лейб-гвардии капитан Муратов. В продолжение обеда Государь изволил говорить о разных предметах, касающихся до здешнего края, и в особенности расспрашивал о народе киргизском, о нравах и обычаях оного. При сем случае был предложен господином лейб-медиком Виллие и благосклонно принят Государем Императором особенный тост, именно по тому случаю, что Его Величество в первый раз изволит находиться в самом крайнем пункте азиатской России. По окончании стола, Государь, снова изъявив Свое удовольствие господину действительному статскому советнику Струкову за устройство вверенного ему соляного промысла, изволил в 4 часу пополудни отправиться обратно в город Оренбург, в который и прибыл в 6 часов вечера. По случаю посещения Государем Императором Илецкой Защиты, чиновники, принадлежащие к соляному промыслу, изъявили желание воздвигнуть колонну из гранита или яшмы, которые во множестве находятся на берегах Урала.
   14 сентября Государь Император, отслушав Божественную литургию в военной Петропавловской церкви, изволил отправиться верхом для осмотра войск, расположенных в 3 верстах от города и состоящих из Оренбургского гарнизонного и Второго Тептярского регулярного полков, конно-артиллерийской Оренбургского казацкого войска бригады, сотни оренбургских казаков и трехсот башкирцев 9-го кантона. Сии последние, вооруженные саблями, пиками и стрелами, по обыкновению своему были: одни в железных тяжелых кольчугах или крепких латах и в стальных шишаках; другие в красных, синих и белых кафтанах, с высокими шапками на головах. Поле, на котором располагались войска, было усеяно многочисленными толпами народа, составлявшими удивительную пестроту. Там, кроме экипажей, вмещавших в себе благородную публику, стояли русские – мужчины и женщины – в праздничных своих нарядах, а здесь бухарцы в больших чалмах и хивинцы в круглых шапках; в одном месте пестрели татары в широких халатах и остроконечных тюбетейках, а в другом – киргиз-кайсаки в косматых вывороченных шубах (которые по-здешнему называются яги) и в огромных малахаях (шапках). По прибытии Государя Императора на место расположения войск, раздалось громогласное «ура!», произнесенное воинами и повторенное народом. Его Императорское Величество, объехав войска, изволил объявить Высочайшее благоволение за чистоту и опрятность одежды и за хорошее равнение во фронт; потом Сам удостоил командовать. Войска два раза прошли, в наилучшем порядке, мимо Его Величества церемониальным маршем. Вслед за сим Государь Император изъявил желание быть зрителем воинственного ристания башкирцев, и удалые наездники, с громким и пронзительным криком, подобно молнии понеслися на быстрых своих конях и рассыпались по полю. Как башкирским витязям, так и бывшим на смотру нижним чинам, Государь Император пожаловал по рублю, по фунту говядины и по чарке вина на каждого человека.
   После осмотра войск, Его Императорское Величество изволил быть в здешнем военном корпусном госпитале, в котором отведывал приготовленную для больных пищу, и остался совершенно довольным найденною в оном госпитале чистотою и хорошим во всем порядком; потом осматривал градскую богадельню и казармы, занимаемые крепостными военно-арестантами.
   К обеденному столу Его Величества были приглашены: господин военный губернатор, господа генерал-майоры: начальник корпусного штаба Веселитский, командир 26 пехотной дивизии Жемчужников, оренбургский комендант Головнин, начальник артиллерии Нератов, председатель Пограничной комиссии Траскин, бывший Уральского войска атаман Бородин, все находящиеся в Оренбурге служащие полковники и начальник инженеров здешнего корпуса, подполковник, а также некоторые из полковников, находящихся не в службе. В продолжение обеда, между изъявлениями признательности некоторым из упомянутых особ, Его Величество изволил отозваться полковнику Лукьянову в самых лестных выражениях, по предмету доведения вверенного ему, Лукьянову, Оренбургского гарнизонного полка до желаемого совершенства.
   Во все четыре дня Высочайшего пребывания Государя Императора в Оренбурге, продолжалась прекрасная погода, которая споспешествовала живейшей всех и каждого радости. Город и лагери по вечерам были великолепно иллюминованы; против же квартиры Его Величества, на другом берегу Урала, пылало прекрасное изображение храма славы.
   15 сентября, в 8-м часу утра, Государь Император, отслушав в Преображенском соборе литургию, изволил отправиться из Оренбурга в губернский город Уфу. Все и каждый приносили самые усерднейшие, самые пламеннейшие молитвы Царю царствующих и Господу господствующих о даровании Его Величеству счастливейшего пути. После всеобщей радости наступило тихое уныние, произведенное отбытием Благословенного Императора. При отъезде Его Величества, всех сердца занимала следующая мысль, столь счастливо выраженная преосвященным Амвросием, архиепископом казанским и симбирским: «С Тобою и тысяча лет были бы для нас день един, и тогда бы очи наши не насытились Царственных доброт Твоих, и тогда бы сердце наше готово было рещи: еще облязи с нами!» -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

   Что может быть драгоценнее, что может быть восхитительнее, как видеть Августейшего Монарха с лицом, изъявляющим удовольствие? Все жители оренбургские желали сего счастья, и желание их исполнилось в полной мере. Государь Император, во время пребывания Своего в Оренбурге, изволил со всеми обходиться весьма милостиво и был очень доволен найденными по всем частям порядком и устройством, за что неоднократно изъявлено было отличное благоволение господину военному губернатору.
   В ознаменование чувств истинной, верноподданнической благодарности к Вселюбезнейшему Монарху, за осчастливление Высочайшим посещением города Оренбурга, здешнее общество предположило соорудить великолепный памятник. Сей предполагаемый памятник будет слабым только доказательством той неизменной преданности, того пламенного усердия, которыми наполнены все души к Царю кроткому, Царю Благословенному, пекущемуся о благе Своих подданных; но самый лучший памятник уже воздвигнут: он заключается во глубине и чистоте сердечных чувств. Пребывание Государя Императора в Оренбурге – есть такое событие, которое будет переходить из рода в род и сохранится в памяти позднейшего потомства!
   Имею честь быть и проч.
   Оренбург.

   Декабря 15 дня, 1824 года.
//-- Примечания автора: --//
   (1) Так называются войлочные шалаши, в которых живут киргизы.
   (2) «Сын Отечества», 1824.

Часть II
Петр Кудряшёв и Оренбургское тайное общество

От редактора

   Как уже знает читатель этой книги из предисловия составителя, Кудряшев был не только литератором, не только поэтом и этнографом. Он был руководителем Оренбургского тайного общества, и эта страница его жизни вызывает больше всего вопросов и разночтений.
   В этом разделе мы публикуем основополагающую по этой теме статью советского исследователя М. Д. Рабиновича «Новые данные по истории Оренбургского тайного общества» (1958), основанную на тщательном анализе архивных данных. Она хороша тем, что позволяет широкому читателю познакомиться почти со всеми известными источниками, но – в силу идеологической ангажированности автора – во многом представляется нам предвзятой. Кудряшев заведомо выступает в ней борцом с «монархическим правлением в России», своего рода оренбургским декабристом № 1, и таким образом потомкам как бы навязывается его «монолитный» образ. Однако Кудряшев, еще очень молодой человек со многими интересами и пытливой душой, был, несомненно, сложнее одного образа, одной своей ипостаси. Недаром вышедший из-под его пера осенью 1824 года отчет о приезде в Оренбург императора Александра I исполнен вполне искреннего благоговения, искренней и неприкрытой любви к царствующей особе. [29 - В пользу этой версии (и против версии «конспиративной», в духе «Бесов» Достоевского) может говорить и то обстоятельство, что отчет этот, опубликованный в 1825 году в «Отечественных записках», вышел без указания авторства Кудряшева, анонимно.] Невозможно поверить в то, что все эти восхищенные реплики и наивные панегирики – лишь игра «верхнеуральского Штирлица», лишь следование канонам жанра. По складу души Кудряшев был, скорее, «верхнеуральским Пушкиным», как позволил себе отметить один современный автор. Эта «пушкинская» нота слышна не только в свободной музыке его стиха, струящегося естественно и привольно, живописующего с равной легкостью картины как войны, так и мира, как любви, так и смерти. Пушкинское – и в его удивительно пестрой, свободной от жанровых границ современной ему литературы прозе. Нет-нет, да и задумаешься невольно – а не был ли Кудряшев «первым уральским постмодернистом». Так непринужденно переходят в его повествованиях этнографические мотивы в исторические штудии, а любовные сюжеты – в детективно-былинный эпос… Какой легкой, стремительной должна была быть эта душа, и как тесно было ей, вероятно, в рамках оренбургской «мрачной существенности» (П. П. Свиньин)… Не отсюда ли и эта игра в «тайное общество»? Игра, волею рока вдруг ставшая смертельной…
   Вполне возможно предположить, что Кудряшев таки играл в тайное общество, играл – в смысле – моделировал вселенную, познавал тот мир, в который был заброшен силою обстоятельств. Как Пушкин – играл героя-любовника, играл верного мужа, играл – повесу, дуэлянта, поэта, мудреца. Пушкин не выбирал – быть поэтом, он просто входил в те формы и в те роли, что раскрывала перед ним его судьба. Он был предельно искренен в этих ролях и он проигрывал их – до конца, со страстью и с самоотречением. И мы, теоретически, можем теперь горько и беспомощно вздыхать о его несчастной судьбе, и сожалеть о его браке с Натали, и осуждать его за вызов, брошенный Дантесу, – но… можем ли мы все это, в смысле – имеем ли мы на это право? Подсуден ли тот, кто «играл навзрыд», играл всей силою своей души, самозабвенно и беззаветно?..
   Наряду со статьей Рабиновича, мы публикуем в этой части книги также «экзистенциальную интерпретацию» судьбы Кудряшева – эссе челябинского писателя и философа Н. Ф. Болдырева. Его подзаголовок – «Попытка виртуального расследования» – говорит за себя. И мы вполне отдаем себе отчет в его предельной полемической – на грани фола – заостренности.
   Выдвинутая в нем гипотеза представляется как составителю, так и издателю этой книги весьма спорной. Но о том, какой была душа Кудряшева «на самом деле», – мы не знаем и не узнаем никогда. Поэтому, наверное, возможны и такие интерпретации.
   Вокруг Оренбургского тайного общества и сегодня слишком много тумана, а присутствие в его истории фигуры предателя, своего рода «оренбургского Азефа», еще более запутывает картину. Вряд ли поэтому здесь возможно ограничиться лишь «широкими мазками», идеологическими оценками. Представляется, что здесь необходим скрупулезный – вслед за Рабиновичем и дальше – анализ всего корпуса «внешних» фактов, связанных с оренбургскими «декабристами». И необходим исследователь-аналитик, который сумел бы бережно соотнести имеющиеся материалы по истории Общества с самой динамикой души нашего поэта, ибо неверная интерпретация мотивов и действий человека давно ушедшего подобна ошибке, которую почти невозможно исправить. Тем более что Кудряшев оставил предостаточно «указателей», позволяющих глубоко проникнуть в сокровенные комнаты и переходы его внутренней вселенной.

М. Д. Рабинович. Новые данные по истории Оренбургского тайного общества
(По материалам научных архивов)

   Печатается по: Вестник АН СССР, 1958, № 7.
   При перепечатке мы сочли возможным опустить большинство примечаний автора, отсылающих читателя к архивным источникам. Оставлены примечания, относящиеся непосредственно к теме публикации (они имеют сквозную нумерацию и приводятся в конце статьи). – Прим. ред.

   История Оренбургского тайного общества, его роль в русском революционном движении первой половины XIX в. не получили до сих пор правильного и достаточного освещения. Это объясняется прежде всего скудной источниковедческой базой; положение исследователей осложняется тем, что следственные и судебные материалы по делу об Оренбургском обществе были заведомо сфальсифицированы. Основным источником по истории Общества остаются воспоминания его секретаря В. П. Колесникова – «Записки несчастного, содержащие путешествие в Сибирь по канату». Воспоминания эти были записаны декабристом В. И. Штейнгелем, публиковались в журналах, а в 1914 г. были выпущены отдельной книгой под редакцией П. Е. Щеголева. К этому изданию П. Е. Щеголев приложил заключение Аудиториатского департамента по делу об Оренбургском тайном обществе и один из доносов провокатора И. Завалишина. При издании в тексте «Записок» по цензурным соображениям были сделаны существенные купюры.
   В настоящее время найден текст «Записок», ранее считавшихся утраченными, и это дает возможность восстановить пробелы, имеющие важное значение для истории -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Общества. Существенно расширить наши представления об истории этой организации позволяют также документы, обнаруженные в архивах Москвы, Ленинграда, Уфы и Оренбурга -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. Возникновение Оренбургского тайного общества связано с деятельностью знаменитого русского просветителя Н. И. Новикова. Сначала оно носило либеральный характер и имело масонскую окраску. Декабрист В. И. Штейнгель писал о первоначальном характере организации: «братство, равенство, искренность, взаимное воспомоществование друг другу, благотворение, распространение чтения полезных книг и вообще свободомыслие того времени составляли цель его» -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. Точное время возникновения и первоначальный состав Общества не были известны Штейнгелю -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, но он указывал, что Общество поддерживал до самой своей смерти (в 1821 г.) Павел Елисеевич Величко, директор Оренбургской таможни, затем начальник Оренбургского таможенного округа. Членами Общества в то время были также майор 4-го Оренбургского линейного батальона А. Л. Кучевский, кантонный начальник башкирского войска майор Беккер, комендант Петропавловской (на Оренбургской линии) крепости полковник Самарин.
   После смерти Величко «общество не рушилось»; его возглавил происходивший из солдатской семьи Петр Михайлович Кудряшев (1797–1827), который с 1822 г. был аудитором Оренбургского ордонансгауза и одновременно Кизильского гарнизонного батальона.
   П. М. Кудряшев был довольно известным в 20-х годах XIX в. писателем. Он отлично владел башкирским, татарским, казахским и калмыкским языками, был знатоком истории, этнографии и фольклора Оренбургского края. Его повести, поэмы, стихи, переводы печатались в столичных журналах – «Вестник Европы», «Отечественные записки» и др. Несмотря на то, что его произведения подвергались жестокой цензуре, в них чувствуются смелость и прогрессивность взглядов и глубокая симпатия к народу.
   После того, как Кудряшев возглавил организацию, среди участников Общества стала преобладать молодежь из мелкопоместных и беспоместных дворян и разночинцев – младших офицеров и мелких чиновников. В частности это подтверждается тем фактом, что осужденным членам Общества X. М. Дружинину, С. Г. Дынькову и A. Г. Шестакову в 1827 г. было 19 лет, В. В. Ветошникову, В. П. Колесникову и И. М. Старкову – 22–23 года, самому старшему – Д. П. Таптикову исполнилось 33 года. Никто из них не имел крепостных, а у С. Г. Дынькова и И. М. Старкова вообще не было «никакого движимого и недвижимого имущества».
   По свидетельству И. Завалишина, Кудряшев «сочинял все бумаги тайного общества, им основанного, называл людей, могущих кроме прежних членов общества еще присоединиться к оному». П. М. Кудряшев вел работу очень осторожно и конспиративно. По словам B. И. Штейнгеля, «он завербовал несколько молодых людей, служащих в тамошнем гарнизоне … не открывая ничего, кроме существования какого-то тайного общества, с целью просвещаться и стремиться к свободе».
   Данные об истории Общества в это время чрезвычайно скудны. Известно только, что Кудряшев «навлек гнев» Оренбургского генерал-губернатора П. К. Эссена. Последний летом 1824 г. ходатайствовал о разжаловании поэта в унтер-офицеры и возбудил против него судебное дело по ложному обвинению в «уклонении от должности» [30 - «В 1824 недосмотр Кудряшева по службе вызвал судебное разбирательство, приостановленное лишь в августе 1826 – отчасти благодаря Павлу П. Свиньину, познакомившемуся с Кудряшевым в 1824 (в Оренбургском госпитале) в связи с его постоянными розысками новых дарований». (Цит. по: Энциклопедия «Русские писатели: 1800–1917». – М., 1994). – Прим. ред.]. Следствие тянулось свыше двух лет и было прекращено по манифесту 22 августа 1826 г. Кудряшев занемог «болезнию, продолжающеюся без малого два года», но, несмотря на это, оставался руководителем Общества. Подавление восстания декабристов, суровые репрессии по отношению к его участникам, усиливавшийся полицейский террор – все это, как свидетельствует Штейнгель, «естественно напугало старших и осторожных членов этого общества, но огорчило и ожесточило пылких юношей». В Обществе произошел раскол. Либеральные элементы из него вышли, и осталось революционное ядро, возглавляемое П. М. Кудряшевым [31 - Приписывание Кудряшеву революционных взглядов весьма спорно и целиком остается на совести М. Д. Рабиновича, исследователя советского периода, следовавшего устоявшейся в его время коммунистической идеологии. Редактору данного издания гораздо более вероятной кажется основанная на тщательном изучении источников и при этом свободная от идеологических мотивов версия, изложенная в энциклопедии «Русские писатели: 1800–1917». Придерживаются ее и авторы «Уральской исторической энциклопедии» (Екатеринбург, 2000), статью из которой мы публикуем далее. В соответствии с этой версией, Кудряшев, возможно, в силу как раз таки своей доверчивости, стал заложником манипуляций авантюриста и провокатора Завалишина.«Весной 1827 Кудряшев был арестован по делу о так называемом «злодейском замысле в Оренбурге» по доносу ссыльного авантюриста-провокатора Ипп. И. Завалишина, внушившего властям ложное представление о крайнем радикализме тайного общества … но за отсутствием улик был освобожден из-под ареста. Опасение за судьбу товарищей повлияло на его и без того тяжелое состояние, и на пятый день суда он скончался» (Цит. по: Энциклопедия «Русские писатели: 1800–1917». – М., 1994). – Прим. ред.].
   Хотя не сохранилось каких-либо развернутых конституционных проектов Общества, по дошедшим до нас документам – «Уставу», приложенной к нему «Инструкции» и др. – видно, что Общество носило ярко выраженные черты дворянской революционности -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

.
   «Устав» Общества, датированный 1827 г., так формулировал задачи организации: «I. Оренбургское тайное общество составлено с целию политической. II. Цель его есть изменение монархического правления в России и применение лучшего рода правления к выгодам и свойствам народа для составления истинного его благополучия». [32 - Устав Общества, как и иные его документы, скорее всего, были составлены при подстрекательстве и под влиянием (а возможно, и при непосредственном участии) провокатора Завалишина. – Прим. ред.]
   В «Инструкции» прямо указывалось, что «Оренбургское тайное общество составлено для произведения политического переворота в крае сем».
   Конкретная политическая программа была кратко сформулирована в проекте прокламации, которую Общество предполагало выпустить в момент переворота: «Объявить в изданной прокламации: 1. Россию свободною. 2. Уменьшение годов службы нижних чинов и удвоение их жалования. 3. Освобождение крестьян помещичьих. 4. Прощение налогов и недоимок государственных. 5. Избавление нижних чинов [от] телесного наказания». «Инструкция» обращала особенно серьезное внимание на проведение политической агитации в войсках и народе, чему, как известно, сравнительно мало внимания уделяли другие общества декабристов.
   Документы свидетельствуют о демократическом, антимонархическом характере деятельности Общества и продуманной тактике противоправительственной агитации. По этому поводу в «Инструкции» говорилось: «I. Чрез членов Оренбургского тайного общества внушать рядовым Оренбургского гарнизонного полка, казакам войска оренбургского, равно и простому народу те мысли о свободе и равенстве, которые неизбежно влекут за собою волнение умов и приготовление их к перемене правления… III. Стараться ласковым и кротким отношением с низшими снискать их привязанность для употребления ее со временем в свою пользу. IV. Внушать им чувства ненависти к правлению и царствующему поколению. Говорить о том и другом с презрением и давать изредка чувствовать, что перемена и улучшение их состоянию уже не далека».
   Вся полнота власти по «Инструкции» принадлежит председателю, который «управляет совершенно и независимо обществом, делает нужные распоряжения, имеет у себя кассу, печать и устав общества». Каждый член Общества «должен иметь слепое повиновение председателю или особе им избранной и решаться на все, ему поручаемое, хотя бы это стоило и самой жизни» -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. Эта же мысль проводилась в тексте клятвы Общества -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

.
   Помощником председателя был секретарь, на которого возлагалось составление «всех тайных бумаг, сообразных с целию общества». Председатель и секретарь избирались на год по большинству голосов. Члены Общества разделялись на «принимаемых», «испытанных» и «подозреваемых». «I. Принимаемые суть те, которые дают клятву обществу. II. Испытанные суть те, которые не дав еще клятвы, обещают быть членами общества. III. Подозреваемые суть те, которые по образу мыслей и по характеру своему почитаются основательно за будущих членов общества».
   Был намечен в общих чертах и план восстания в Оренбургском крае. Восставшие предполагали: «I. Лишить свободы военного губернатора и чиновников ему преданных, равно и тех людей, которые могут иметь влияние противное для пользы общества на народ или войска. II. Поднять знамя бунтов в городе…» и выпустить прокламацию с программой общества. «III. Тронуться с войсками, уже набранными, к Казанской губернии и поднимать все лежащие на пути своем селения. IV. Избрать из среды своей достойного и храброго предводителя войскам. V. При начале возмущения отправить на Оренбургскую пограничную линию достойных поверенных, равно и в Уральское казачье войско для присоединения их к обществу».
   Практическая деятельность Общества свелась к тому, что ему постепенно удалось завербовать членов, служивших в учреждениях и частях, игравших важную роль в управлении краем: штабе Оренбургского корпуса; Оренбургском гарнизонном полку; Оренбургском казачьем полку; Оренбургской казачьей артиллерийской бригаде; Кизильском гарнизонном батальоне и в крепостях на Оренбургской линии: Степной, Петропавловской; в Гражданской канцелярии генерал-губернатора; в пограничной комиссии; уездном суде; Оренбургской городской полиции. Были также установлены связи с политическими ссыльными: декабристом Н. Кожевниковым, в 1826–1827 гг. служившим в Оренбургском гарнизонном полку, польским революционером Т. Заном и бывшими участниками восстания Семеновского полка, находившимися в различных частях Оренбургского корпуса.
   Обществом проводилась также революционная работа среди уральских казаков, башкир и казахов. По этому поводу сохранились следующие данные. В 1831 г. в Третье отделение поступил донос от унтер-офицера Тенгинского пехотного полка И. Грибовского о том, что с ним служит «разжалованный за тайное общество, открытое в 1827 году в городе Оренбурге, из хорунжих Оренбургского казачьего полка в рядовые Василий Ветошников, с коим я вместе находился в батальонной канцелярии для письменных дел. По тесному моему с ним знакомству, я в дружеских разговорах расспрашивал его подробно о тайном их обществе и на вопрос мой: Как могли они в толь малом количестве приступить к исполнению такового важного предприятия? – он мне сказал, что войско Уральское и киргизы были согласны при поднятии их знамя приступить к бунту. На вопрос мой: Какие имели причины уральские казаки посягнуть на таковой гнусный поступок? – Ветошников сказал, что они имеют неудовольствие за какие-то прежние, деланные им притеснения. Я имел основательную причину принять сие за истину, ибо Ветошников сам был участником того Общества и, следовательно, знал о сообщниках оного».
   Некоторое представление о шагах, предпринимавшихся для привлечения на сторону Общества башкир и казахов, дают два судебных дела, возбужденных против члена организации Максимова. 26 апреля 1821 г. военный губернатор П. К. Эссен сообщил, что «Оренбургский плац-адъютант подпоручик Максимов, по произведенному следствию, оказался виновен в самовольном о[т]пуске, преждевременно со службы башкирцев, бывших в разъездной по городе команде. За каковой поступок я приказал судить его военным судом». Через пять с половиной лет, 16 ноября 1826 г., Эссен поставил в известность Аудиториатский департамент, что «подпоручик Максимов открылся по особому следствию… виновным в тайной и непозволенной торговле порохом, свинцом и серою с киргизцами, за каковой поступок предписано от меня судить его особо» -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

.
   О серьезных расчетах Общества на башкирское войско можно судить по следующей записи в мемуарах генерала И. В. Чернова: «Современники событию говорили, что в бумагах общества найдены были приготовленные предписания башкирским кантонным начальникам о высылке в Оренбург нескольких полков с оружием под предлогом посылки в армию, причем подпись Эссена была прекрасно подделана -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. С прибытием полков полагали начать бунт против правительства и перебить своих начальников».
   Члены Общества старались внимательным отношением к солдатам, справедливостью и исполнительностью по службе привлечь их на свою сторону.
   В 1821 г. майор А. Л. Кучевский в бытность в 4-м линейном Оренбургском батальоне открыто разоблачал злоупотребления командира части, стремясь «чернить разным образом» своего начальника и «возбуждать против него нижних чинов к объявлению претензий». Опираясь на поддержку солдат, А. Л. Кучевский (без санкции командования) арестовал батальонного командира майора Суханова и добился его отдачи под суд за должностные преступления. Кроме того, он «жаловался с неприличными выражениями обидных слов на здешнее (корпусное. – М. Р.) начальство бывшему начальнику главного штаба…».
   В 1824 г. члены Общества – поручик И. Н. Сергевнин и юнкер Н. В. Филипович – добились того, что командир 11-й Оренбургской казачьей конно-артиллерийской роты подполковник Покотилов был предан суду «по возникшим на него претензиям от нижних чинов роты сей за употребление их в разное время на партикулярные работы».
   Велась также практическая революционная работа среди бывших семеновцев и солдат Оренбургского гарнизонного полка. В. П. Колесников сообщает о том, что под влиянием агитации членов тайного общества солдаты хотели восстать, но он и другие офицеры их отговорили. Это видно из следующего места его «Записок». Когда после разгрома Общества осужденные, следуя в Сибирь, остановились на отдых в Сакмарске, проститься с ними от имени всего полка приехали 15 солдат во главе с унтер-офицером Федоровым. У Колесникова произошел с ним следующий разговор:
   «И! Федоров, не стыдно ли? У тебя слезы на глазах! – сказал я. – Видишь, мы не плачем. Раскаиваться нам не в чем: бесчестного ничего не сделали; тебе все известно.
   – Знаем, и тем-то более жаль. Поздно спохватились. Да вы все сами виноваты. Отговорили. Помните, приходили к вам! Ведь умирать же когда-нибудь.
   – Да, мы кусаем теперь локти, – промолвил молодцеватый семеновский солдат Мурзин, – напрасно вас послушались; вы бы даром не пропали» -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

.
   В своих воспоминаниях генерал И. В. Чернов пишет, что «в Оренбурге завелось тайное общество с политическою целью; оно было как бы отделением Петербургского общества…». По другим источникам непосредственная связь Общества с остальными организациями декабристов не прослеживается. Однако при сопоставлении этого сообщения с заявлением члена Союза Благоденствия М. Ф. Орлова о том, что «после приблизительно трехлетней работы … они были рассеяны по всему пространству империи…», свидетельство И. В. Чернова заслуживает внимания. Тем более что с Оренбургским краем был связан ряд членов Союза Благоденствия: поручик А. А. Жемчужников, отец которого командовал 28 пехотной дивизией в Оренбурге; капитан В. Д. Вальховский, бывший в Оренбурге в 1821 г. во время командировки в Бухару, и полковник А. А. Авенариус, отец которого был штаб-лекарем в Уфе.
   Первые сведения об Обществе царское правительство получило еще осенью 1822 г., когда в Астрахани был арестован приехавший из Оренбургского края майор А. Л. Кучевский. Он был командиром батальона, в котором служил Кудряшев, и по собственному признанию являлся «военноначальником» Общества. Не поладив с командованием Оренбургского корпуса, Кучевский перевелся в Астраханский гарнизонный полк. В Астрахани он пытался организовать филиал Общества, но провалился и был арестован. Следствие над Кучевским затянулось с осени 1822 г. до зимы 1827 г. Кучевский всячески запутывал суд, категорически отрицал наличие Оренбургского тайного общества, но его причастность к Обществу была подтверждена свидетельскими показаниями сопроцессников.
   Руководивший следствием генерал Воинов писал 10 октября 1826 г.: «Относительно изыскания о зловредных обществах, то хотя по удостоверению генерала Эссена и не следовало бы сомневаться о несуществовании оных на Оренбургской линии и совершенной там тишине и спокойствии -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, но поелику обстоятельства дела и поступки Кучевского с соучастником его Пружковским по цели и намерению их оказываются близкими к злоумышленникам, открытым 14 декабря 1825 г., почему и навлекают некоторые подозрения в том, что не таится ли еще каких подобных злонамеренных отраслей частно или вообще на Оренбургской линии…» «Я полагал бы, – добавил он, – не ограничиваясь нынешним открытием, употребить еще секретное разыскание чрез нарочных веры заслуживающих чиновников».
   К этому времени нашелся и исполнитель, пригодный для подобной миссии. Еще в июне 1826 г. на имя Николая I поступило два доноса от юнкера И. Завалишина о том, что брат его декабрист лейтенант Д. И. Завалишин во время своего двукратного пребывания в Казани и Симбирске основал там тайное общество, имеющее «цель, сообразную с целию до сих пор открытых». И. Завалишиным заинтересовался сам Николай I и имел с ним беседу. Вслед за этим И. Завалишин был разжалован в рядовые и послан в Оренбург. По-видимому, ему было дано негласное поручение представить доказательства о существовании там тайного общества. О том, что И. Завалишин был послан в Оренбург именно с такого рода миссией, он сам писал в своем доносе на имя П. К. Эссена, утверждая, что действует «сообразно с волею Государя Императора о дальнейшем розыскании тайных обществ, имевших и имеющих целью ниспровержение коренных постановлений России». [33 - Сегодня понятно, что доверять утверждениям авантюриста Завалишина особенно не приходится. См.: http://ru.wikipedia.org/wiki/Завалишин,_Ипполит_Иринархович – Прим. ред.]
   Выбор Николая I был удачным, и в лице И. Завалишина он приобрел ловкого и умелого провокатора. Прибыв в Оренбург, тот сразу же повел дело таким образом, что оказался на гарнизонной гауптвахте и с небольшими перерывами провел там более двух месяцев из четырех, которые предшествовали его первому доносу на имя Эссена. И. Завалишин стал распускать среди находившихся на карауле солдат и офицеров слухи о том, что «из Санкт-Петербурга доставлен он по известному бунту». Находясь на гауптвахте, он познакомился с офицерами В. П. Колесниковым (секретарем Общества) и Д. П. Таптиковым (временным председателем Общества) -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, которые оказались очень несдержанными в разговорах с ним, и ему вскоре удалось проникнуть в организацию и раскрыть ее. Провокатор поспешил поставить об этом в известность Эссена. К своим доносам он приложил копии «Устава» и «Инструкции» Общества, список членов и оригиналы нескольких клятв. Однако предательская деятельность И. Завалишина была обнаружена раньше, чем начались аресты. Сочувствовавший Обществу секретарь военного губернатора сообщил Кудряшеву о частых тайных визитах И. Завалишина к его начальнику и добавил: «Кажется, ваш новый приятель подал какой-то донос военному губернатору».
   В этих трудных условиях Кудряшев, несмотря на тяжелую болезнь, проявил исключительные мужество и выдержку. Он узнал фамилии лиц, названных провокатором, и успел предостеречь многих из них об опасности, наметил им линию поведения в случае ареста и уничтожил компрометирующие документы.
   Все это спасло Общество от полного разгрома, и большинство его участников оказались нераскрытыми.
   Такому, сравнительно благоприятному, исходу способствовало еще одно обстоятельство. Получив доносы провокатора, Эссен оказался в затруднительном положении. На протяжении многих лет он заверял правительство, что никакого тайного общества в Оренбурге нет, так как «сюда тень понятия о подобных злоумышлениях никогда не досягала». Кроме того, в первом из своих доносов И. Завалишин, указав на злоупотребления оренбургских властей, высказал уверенность, что если в крае начнется восстание, то оно будет поддержано войсками, казаками, государственными и помещичьими крестьянами, казахами и башкирами. Таким образом, на П. К. Эссена должна была лечь ответственность за то, что он скрыл или проглядел существование тайного общества и своим управлением чуть не довел до восстания весь край.
   Как бы то ни было, Эссен приказал начать аресты. Первоначально было арестовано до 80 человек. При их аресте не были обнаружены благодаря бдительности Кудряшева компрометирующие материалы. Следствие встало на чисто формальный путь. К судебной ответственности были привлечены провокатор И. Завалишин и те семь членов Общества, против которых имелась неопровержимая улика: собственноручная подпись на тексте клятвы. Остальные арестованные и в их числе Кудряшев были освобождены. 9 мая 1827 г. Кудряшев умер от апоплексического удара.
   Следствие продолжалось около месяца. Перед ним была поставлена задача – установить персональную вину выданных провокатором членов организации, доказать неосновательность обвинений И. Завалишина против Эссена и его подчиненных и переложить на провокатора вину за создание Оренбургского тайного общества. И. Завалишин и шесть из семи подсудимых как военнослужащие были преданы корпусному военному суду.
   Первоначальный приговор корпусного суда был чрезвычайно суровым: И. Завалишин, Колесников, Таптиков, Дружинин и Старков были присуждены к четвертованию, а Ветошников и Шестаков к повешению. При конфирмации приговора Эссен смягчил меру наказания и приговорил «лишить дворянства и сослать на каторжные работы в Сибирь» И. Завалишина навечно, Колесникова на 12 лет, Дружинина на 6 лет; разжаловать в рядовые и определить на службу в Кавказский корпус без права выслуги Таптикова и Ветошникова, а Старкова и Шестакова впредь до выслуги. Аудиториатский департамент утвердил конфирмацию Эссена в отношении всех осужденных, за исключением Таптикова, которому разжалование в рядовые было заменено 8 годами каторжных работ. Николай I оставил в силе определение Аудиториатского департамента в отношении И. Завалишина, Ветошникова, Старкова, Шестакова, а остальным распорядился уменьшить срок каторги наполовину.
   Дело о седьмом участнике – губернском секретаре С. Г. Дынькове – рассматривалось отдельно. Он был приговорен Оренбургским уездным судом к лишению чина и достоинства и вечной ссылке на каторгу. Николай I распорядился разжаловать Дынькова и послать его солдатом на Кавказ.
   Солдаты и население Оренбургского края всячески выражали осужденным свое сочувствие. В то время как местное начальство пыталось внушить населению, что осужденные члены Общества – «разбойники», что они «замышляли на батюшку нашего царя», слова «„бедные, невинные, ведь они добра хотели“ ударяли поминутно … в уши», – свидетельствует Колесников. В другом месте Колесников писал: «Один мне знакомый молодой купец сказал к народу и довольно громко: „Вот, братцы, невинность везде видна, она даже в цепях смеется над угнетателями“» -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

.
   Проводы осужденных в Оренбурге и встреча их в Уфе приняли характер стихийных демонстраций, в которых участвовали сотни людей. В Сакмарск от имени Оренбургского гарнизона, как мы уже упоминали, приехали прощаться с ними 15 солдат; в Бирске их посетили сосланные туда участники восстания Семеновского полка; в Стерлитамаке местные женщины передали им посылку; во многих местах производились для них сборы денег.
   Как видно из приведенных документов, Оренбургское тайное общество возникло раньше и просуществовало дольше любой из известных до сих пор декабристских организаций. Будучи по своему составу, программе и духу частью движения декабристов и не выходя в общем из рамок дворянской революционности, оно вместе с тем пыталось более активно, чем другие декабристские организации, привлечь на свою сторону солдат и народные массы. Особенно примечательна в этом отношении работа Общества среди уральских казаков, башкир и казахов.
   История Оренбургского тайного общества нуждается в дальнейшей разработке, с тем чтобы можно было по достоинству оценить значение этой организации в декабристском движении.
//-- Примечания автора --//
   (1) В статье цитируется оригинал «Записок», хранящийся в архиве Института русской литературы Академии наук СССР (Пушкинский Дом).
   (2) Центральный государственный военно-исторический архив (ЦГВИА), Центральный государственный исторический архив в Москве (ЦГИАМ), Центральный государственный исторический архив в Ленинграде (ЦГИАЛ), архив Института русской лигературы (Пушкинский Дом), Центральный государственный архив Башкирской АССР (ЦГА БАССР), Оренбургский областной архив (ООА).
   (3) Пушкинский Дом, ф. 604, д. 18 (5587), л. 6.
   (4) «В 1822 г. один из участников Общества А. Л. Кучевский утверждал что оно „существует девятый год“» (ЦГВИА, ф. 9л, оп. 18 1827, д. 3, ч. 4, л. 93 об.) Иначе говоря, Оренбургское тайное общество возникло в 1813 г.
   (5) Тексты «Устава» и «Инструкции» Общества были опубликованы П. Е. Щеголевым (в изложении Аудиториатского департамента) и И. А. Федосовым (Революционные кружки в России в конце 20-х – начале 30-х годов XIX в. «Исторические записки», т. 59, М., 1957). Поскольку в этих публикациях допущены некоторые неточности, документы цитируются по оригиналам (ЦГВИА, ф. 9л, оп. 11, 1827, д. 24).
   (6) ЦГВИА, ф. 9л, оп. 11, 1827, д. 24, л. 39. В 1822 г. в составе организации имелся «Верховный совет общества в числе 12 членов оного» (ЦГВИА, ф. 9л, оп. 18, 1827, д. 3, ч. 4, л. 94). В Уставе 1827 г. этот совет не фигурирует.
   (7) Там же. Первоначально в тексте клятвы была указана цель Общества, заключающаяся в действиях «к истреблению тиранства, на троне российском сидящего» («Тайные общества», М., 1926, стр. 19). В тексте присяги 1822 г., которую А. Л. Кучевский распространял в Астрахани, пытаясь создать там филиал Общества, говорилось, что организация стремилась «извлечь подданных от ига рабства, восстановить равенство, учредить парламент» (см. «Тайные общества», стр. 36).
   (8) ЦГВИА, ф. 9л, оп. 40, д. 46, л. 2. Поскольку Максимов попал под амнистию 22 августа 1826 г., дела против него были прекращены (л. 4).
   (9) Это подтверждается тем фактом, что член Общества С. Г. Дыньков умел подписываться «под руку военного губернатора г. генерала от инфантерии Эссена» (ЦГА БАССР, ф. 100, ост. 1, д. 260, л. 237об.).
   (10) Пушкинский Дом, ф. 604, д. 18 (5587), лл. 32-32об.; выделенное курсивом отсутствует в изданном тексте «Записок» В. П. Колесникова.
   (11) Эссен стал на путь голословного отрицания самой возможности возникновения «крамолы» во вверенном ему крае.
   (12) П. М. Кудряшев в это время был тяжело болен (ЦГВИА, ф. 9л, оп. 71, 1827, д. 65, л. 4).
   (13) Пушкинский Дом, ф. 604, д. 18 (5587), лл. 20 об., 21, 23 об. (выделенное курсивом отсутствует в изданном тексте «Записок» В. П. Колесникова).

Николай Болдырев. Гений и злодейство
(Попытка виртуального расследования)

   В «Апокалипсисе нашего времени» (в 1918 году) Василий Розанов с убийственной горечью и выворачивающей душу недоуменной болью писал, что Русь слиняла буквально в два-три дня, «разом рассыпалась вся, до подробностей, до частностей». Отчего-о-о? Уж не оттого, понятно, что мало было написано прекрасных стихов и рассказов. Этого было довольно. Красоты было создано немало, даже избыточно. Но много ли было нравственных трудов, что одно только и крепит отечество? Точно так же она слиняла в два-три дня на срезе восьмидесятых-девяностых уже на нашей памяти. И снова под пустозвонную риторику «свободы и равенства», к которым призывало Оренбургское (как и многие иные) тайное общество, возглавляемое Петром Кудряшевым. Мы говорим: они заблуждались. А заблуждались ли? Заблуждались ли Нечаев и Ульянов, ставившие перед собой предельно честолюбивые, устрашающе кровавые, да что там – воистину демонические планы? Ведь и Пестель мечтал стать диктатором. Вослед Наполеону. Сказочки о сострадании к простому народу, которое якобы двигало кем-то, сегодня неубедительны даже для малышей. Разумеется, никакой социализм ни Нечаев, ни Ульянов, ни Джугашвили строить не собирались. И никто его в России и не строил. Сталин мог строить лишь то, что он понимал, – казарменно-уголовную систему, ибо сам был уголовник по сути и по опыту, каждого человека постигая в этой (и ни в какой иной) ипостаси. Однако социализм таинственным образом просвечивал сквозь уголовно-казарменную систему, питая народную душу, не давая ей пропасть, ибо русский человек по самой своей сути был и оставался социалистом, поскольку испокон веков исповедовал главный его принцип: человек человеку – брат, и всякий другой – это ты сам. Этим чувством корневого, метафизического, целомудренно невыговариваемого братства Русь жила, питая наше святое (по выражению Т. Манна) искусство, изумляя иностранцев вплоть до последнего «перестроечного» Апокалипсиса.
   Странным образом всё это касается судьбы Кудряшева, словно бы приближая меня к разгадке трагедии его жизни. Как литератор он, конечно, не стал фигурой сколько-нибудь значительной: легкое перо, быстро уловившее бытующие формы словесности и изящно их воспроизводящее. Легкость письма и чувство словесного такта – этот дар он получил безвозмездно. Пока что он играл в литературу, ничуть не поверяя бумаге настоящей жизни своей души, своих личных внутренних страданий, с чего только и начинается настоящая литература. Провинциальный офицер (к тому же из гущи народной), печатающийся в столичных журналах, – конечно, такое не могло остаться незамеченным сослуживцами и их родней, и этот отсвет в глазах, на него смотревших, не мог не льстить молодому человеку. Планы строить судьбу, во что бы то ни стало выходя за заранее отмеренные, предопределенные границы военно-служебной карьеры, мне кажется, рано поселились в этом прекрасного сложения человеке, легко усваивавшем языки, сумевшем стремительно подняться с самого социального дна. Мне кажется, я вижу момент, когда энергия Петра вполне сознательно пошла по честолюбивому руслу, а в один из дней этот соблазн сделал его внутреннюю раздвоенность (на одном полюсе изящная словесность, карьера литератора, на другом – тайное общество, то есть движение в направлении политической карьеры) предельно опасной.
   Дело не только в том, что политика и поэзия питаются из источников, друг другу враждебных, искажая при соприкосновении сущность как одной, так и другой. Созидая при длительном сосуществовании в одной душе хронический и разрушительный для художника конфликт. (Вот почему, например, декабристы инстинктивно не посвящали Пушкина в свои политические секреты, ценя в нем поэтическую свободу – высшую из всех свобод). Дело в том еще, что Кудряшев в продолжение многих лет позволял себе литературный и психологический авантюризм, созидая в себе два взаимоисключающих образа: с одной стороны – слугу отечества, преданного идее монархии, офицера, обожающего фигуру Императора, а с другой стороны – яростного и беспощадного хулителя этой монархии, призывающего к «истреблению тиранства, на троне российском сидящего». От подобного раздвоения личности мутится в голове даже стороннего этой истории наблюдателя. Что же сказать о не слишком образованной, кармически юной голове Петра Кудряшева? И в самом деле, это стиль какой-то окраинный, по тем временам (где честь, а тем более офицерская, еще не была лишь словом) дикий. Столичные заговорщики начала девятнадцатого века так не мыслили: декабристы, как мы знаем, на допросах не запирались, вели себя не как современные уголовники, научаемые адвокатами. В этом смысле Кудряшев напоминает мне отчасти героев «Бесов» Достоевского: ментальность здесь размытая, двоящаяся и даже троящаяся, сознание человека запутывается в собственных проектах и мотивациях. Повесть «Киргизский пленник» о славном казаке, победителе гнусного разбойника Пугачева прямо-таки светится любовью к царю и дворянству как его опоре. [34 - Характерно, что Пушкин, потомственный аристократ, имел смелость быть предельно искренним в выражении чувств, что называется амбивалентных. Пример с Пугачевым здесь более чем уместен. Как архивист и исторический наблюдатель он в «Истории Пугачевского бунта» рисует документально впечатляющую и вполне монолитную фигуру редкостного негодяя, отчаянного кровопийцы и душегуба по призванию. В то же время в «Капитанской дочке» он рисует образ героя народных чаяний, создает сказку о благородном Робин Гуде. Душа Пушкина раздвоилась перед зрелищем ужаса человеческих страстей и человеческого падения, но поэт не стал этот факт своей внутренней жизни скрывать, напротив, он эту свою раздвоенность обнажил перед всем отечеством. Солдатский сын Кудряшев явно не имел этой душевной выправки, этого монолитного благородства; юлить, скрывать свои подлинные чувства к тому же Пугачеву, играть в чувства, которые на самом деле не испытываешь, а затем, будучи пойманному, отрекаться от собственных «убеждений» (а были ли они?) – это уже судьба «новых людей», где вместо слова чести предлагалась и предлагается юридическая тяжба и риторическая изворотливость.] Еще показательнее отчет Кудряшева о четырехдневном пребывании в Оренбурге Александра Первого, отправленный в «Отечественные записки». В отчете, начинающемся с эпиграфа из Ломоносова [35 - «О, коль монарх благополучен, / Кто знает россами владеть! / Он будет в свете славой звучен / И все сердца в руке иметь».], автор называет себя «истинным сыном Отечества, преданным монаршьему престолу и любящим сохранять и в памяти, и в сердце деяния столь милосердного и великого Императора, каков Александр Благословенный». И мы знаем сегодня, сколь действительно велик душою был этот царь, победитель Наполеона, тайно ушедший в монахи, а затем ставший безвестным странником после беспримерной душевной борьбы. «Здешние зрители пришли в неописуемый восторг, и все желания их слились в одно, чтобы как можно скорее наступил тот вожделенный день, в который они могут наслаждаться лицезрением добрейшего из Царей земных». И многое в таком стиле. Разве ж это холодно-бесстрастный, каким он вполне мог быть, отчет? Нет, это панегирик. И ведь никто не принуждал Кудряшева к столь большой статье в таком стиле. Но (и здесь начинается бесовщина) в это же самое время аудитор Петр Кудряшов, укрывшись в кабинете, писал (за тем же самым столом и тем же самым пером) в проекте прокламации: «…Внушать рядовым и казакам чувства ненависти к правлению и царствующему поколению. Говорить о том и о другом с презрением…» Цель общества – политический переворот, уничтожение монархии. Способ действия – подстрекательство в войсках, средь казаков и инородцев, лавинно растущий бунт и далее военные действия по сценарию вполне пугачевскому. Да иного и не бывает. Возникает вполне по-человечески законный вопрос: когда же Кудряшев был вполне искренним? Какой из этих двух дискурсов был для него подлинным, а какой фальшиво-игровым?
   Итак, солдатский сын Кудряшев, «выбившийся в люди», действует в двух направлениях: играет на двух флангах одновременно по принципу: где больше повезет. Во всяком случае, такова моя версия, моя гипотеза. Актерско-артистическая сущность в аудиторе-литераторе набирает обороты, и насколько его дневное сознание понимает всю опасность, всю растленность для души такого эксперимента – сказать, разумеется, трудно. Мне думается, рьяно принявший пост председателя Тайного общества в 1821 году (когда ему было всего лишь 24 года, а может быть и меньше), Кудряшев заглотил слишком большую порцию тщеславного соблазна, того самого, что блестяще описан у Достоевского, а также в многочисленных отчетах о деятельности российских революционеров и террористов 19 и 20 веков. Повелевание людьми, когда исключительно от тебя зависит их жизнь, повелевание с помощью немногих слов и намеков – да, здесь особый для русского спиритуалистический яд, яд смертельной тайны. В Клятве общества, написанной самим Кудряшевым, значилось: «…слепое повиновение председателю». Он – абсолютный монарх: и устав, и все бумаги, и печать, и касса – у него.
   Вероятнее всего, он слишком поздно понял истинный масштаб случившегося с ним, всей произошедшей метаморфозы души. Где-то в своих играх он перешел неписанную границу, преувеличил свой «двойной» авторитет и «навлек на себя гнев» оренбургского генерал-губернатора П. К. Эссена, который подал рапорт о разжаловании Кудряшева в унтер-офицеры, одновременно возбудив судебное преследование по статье «уклонение от должности», то есть отлынивание от основной работы. Подробностей столь жесткого решения и подлинной его подоплеки мы не знаем. Однако ясно, что удар по честолюбию молодого человека был сильный. Два года (1824–1826) шло следствие, и именно в это время Кудряшев стал чрезвычайно физически болезненным. Суть недуга неясна, если верить финальному вердикту, что умер он от апоплексического удара в тридцать лет (по версии П. Свиньина – в двадцать шесть). Наблюдения Свиньина, навестившего Кудряшева в госпитале, весьма интригующе-амбивалентны. С одной стороны, он фиксирует выразительный взгляд, «полный кротости, добродушия и откровенности». С другой стороны, «величавое чело, омраченное какой-то меланхолиею, показывало болезненное состояние души его – и точно: злоба и зависть ввергли его в то плачевное состояние, в котором я нашел его! Действие их ужасного яда скоро довело его до могилы, несмотря даже на участие, принятое в судьбе его добрым, великодушным начальником (вероятно, имеется в виду непосредственный начальник. – Н.Б.)…» Ясно одно: здоровье Кудряшева было разрушено колоссальным затяжным душевным конфликтом. «Злоба и зависть ввергли его в плачевное состояние», – пишет Свиньин. Чья злоба и зависть? И по правилам грамматики, и по здравому смыслу выходит, что злоба и зависть кудряшевские, ибо не мог же генерал-губернатор, аристократ Эссен завидовать безродному младшему офицеру. И чему? Тому, что тот раз в два года печатал свои опусы в журналах? «Да кто ж ныне не печатается?»
   Но пик драмы и затем трагедии пришелся на годы 1826-27-е, когда состоявший в тайном обществе И. Завалишин решился на раскаяние. Исследователь М. Д. Рабинович в русле советско-большевистской традиции подавал этого человека, конечно же, как бесчестного провокатора и доносчика. На самом же деле следует предположить здесь драму немалой глубины и подлинного трагизма. Начать с того, что «доносил» Завалишин прежде всего на самого себя, и не случайно он был разжалован царем Николаем в рядовые, а затем был наказан жесточе всех заговорщиков, даже и не думавших раскаиваться. В жизни именно так часто и бывает. Далее, когда в июне 1826 г. юнкер И. Завалишин писал реляцию на имя Николая I, то он не пощадил и своего брата, сообщив, что декабрист лейтенант Д. И. Завалишин во время своего двукратного пребывания в Казани и Симбирске основал там тайное общество, имеющее «цель, сообразную с целью обществ, до сих пор открытых». Здесь, конечно, не история о Павлике Морозове, но нечто от древнегреческих трагедий. Здесь рвутся струны, рушатся миры. Ибо человек вынуждаем сам, на свой собственный страх и риск заново принимать решение, что есть подлинная честь, а что есть социальное моралистическое клише. Сообщая о заговорщицких делах Оренбуржья, Завалишин пытается спасти Русское царство, как сказал бы православный человек Розанов. Является ли подлостью оповещение царя о том, что новый Пугачев замышляет цареубийство? Если ты верноподданный, а не лакей, то это твой безусловный долг. М. Д. Рабинович: «Однако предательская деятельность И. Завалишина была обнаружена раньше, чем начались аресты». Предательская по отношению к кому? К предателям родины, предтечам Нечаева, Троцкого и Свердлова? [36 - Альтернативный взгляд на личность и роль Завалишина можно найти, в частности, на посвященной ему странице в Википедии, где скупыми штрихами, с многочисленными ссылками на источники, набросан портрет бездушного авантюриста, разнузданного и циничного Хлестакова-Азефа:http://ru.wikipedia.org/wiki/Завалишин,_Ипполит_Иринархович – Прим. ред.]
   И вот с одной стороны счастливый, а с другой стороны ужасающий для Кудряшева финал. После ареста 80 человек и допросов, отпустили всех (в том числе Кудряшева, который свою причастность к подготовке революции решительно отрицал), за исключением семерых (не считая Завалишина), чьи подписи были обнаружены под текстом Клятвы тайного общества. То есть все зачинщики общества и важные в нем фигуры, включая председателя, уничтожили компрометирующие их бумаги. И лишь этих семерых либо никто не предупредил, либо они сами не захотели избавляться от улик. Кто же эти семеро? Совсем молодые люди, мелкопоместные и беспоместные дворяне и разночинцы, совсем недавно завербованные Кудряшевым. И как ни парадоксально, первым в этом списке обреченных – И. Завалишин, затем Колесников, Дружинин, Старков, Ветошников, Дыньков, Шестаков, Таптиков. Всем им, кроме последнего, которому 33 года, от девятнадцати до двадцати двух лет. Мальчики. Что чувствовал председатель общества поэт Кудряшов во все время следствия над теми, кто скорее всего плохо осознавал суть подписей, которые они поставили по юношеской инерционной горячности? Что чувствовал, когда узнал приговор? Первоначальный: И. Завалишина, Колесникова, Таптикова, Дружинина и Старкова – к четвертованию, а Ветошникова и Шестакова – к повешению. Окончательный: «лишить дворянства и сослать на каторжные работы в Сибирь» – И. Завалишина навечно, Колесникова на 6 лет, Таптикова – на четыре, Дружинина на три года; остальных разжаловать в рядовые и определить на службу в Кавказский корпус без права выслуги.
   Всё это, безусловно, навалилось на психику Кудряшева слишком весомой и отнюдь не игровой и не эстетической тяжестью. К кому он испытывал злобу и кому завидовал? Что его ждало в будущем? Я думаю, что он был раздавлен уже только тем, что, пусть и не желая того, подставил молодых людей и не сумел найти в своей душе мужества, чтобы встать рядом с ними, неизмеримо менее чем он виновными, и претерпеть их судьбу. Не мог же он, столь романтически мыслящий в своих стихах и прозе, не понимать, как на его месте поступил бы действительно благородный герой? Тот герой, которого он любил словесно живописать. Он, русский офицер, вдохновил горстку бойцов и отправил их в атаку, а сам?.. Разве так уж несправедливо будет сказать, что председатель спрятался в окопе/больнице? Да, разумеется, это бессознательное (по Юнгу) спрятало его там: тупик для психики был слишком очевиден.
   Если же говорить о самой возможности совмещенности ипостасей поэта и революционера, то в этом случае, вне сомнения, формула Пушкина «гений и злодейство – две вещи несовместные» с необходимостью работает. Революционер всегда убьет поэта. Мы это видели на примере юного Артюра Рембо и не очень юного Маяковского. Поэт не может планировать ничье убийство уже хотя бы потому, что единственно по-настоящему поэтическая тема есть тема жизни/смерти в их изначальной метафизической сплетенности.
   Октябрь 2012

Д. А. Сафонов. Оренбургское тайное общество

   Печатается по: «Уральская историческая энциклопедия», Екатеринбург, 2000. Электронная версия: http://www.ural.ru/spec/ency.

   Оренбургское тайное общество возникло в Оренбурге предположительно в конце XVIII в., как «отрасль» (филиал) Новиковского общества в Москве, организованного по правилам масонства. Основатель неизвестен, в начале XIX в. [Обществом] руководил П. Е. Величко, начальник Оренбургского таможенного округа. Оренбургское тайное общество долгое время сохраняло масонские атрибуты. После 1822 оно пошло по самостоятельному пути – сохраняя элементы масонства, усиливало радикальные идеи. План Оренбургского тайного общества предусматривал восстание в Оренбурге и марш на Казань, объединение военных сил Оренбургской пограничной линии, Уральского казачьего войска, башкирских полков. После победы – отмену крепостного права, прощение недоимок, изменение монархического правления в России. В декабре 1826 в Оренбург был привезен И. Завалишин, из юнкеров артиллерийского училища разжалованный в солдаты. Завалишин познакомился с офицерами В. П. Колесниковым, Д. П. Таптиковым и другими членами Общества. Сообщив губернатору Эссену о существовании в Оренбурге тайного общества, Завалишин стал добиваться оформления документов этой организации, для придания аргументированности своим домыслам предложил Колесникову и Таптикову составить устав, список членов и подписать клятвы. Подлинники всех документов Завалишин представил Эссену. Но П. М. Кудряшев успел предупредить всех и уничтожить компрометирующие документы. В ночь с 25 на 26 апреля 1827 более 30 человек было арестовано. Вскоре большинство было отпущено, за исключением семи, писавших клятвы. Эссен, не заинтересованный в раскручивании дела, принял версию, что Общество было создано самим Завалишиным. Корпусной суд (04–14.05.1827) приговорил шестерых к четвертованию, двоих – к повешению. При конфирмации приговора И. М. Старков, В. В. Ветошников, А. Г. Шестов, С. Г. Дыньков – направлены солдатами в Кавказский корпус, Х. М. Дружинин, Д. П. Таптиков, В. П. Колесников и И. Завалишин – в каторжные работы. Кудряшев во время следствия умер от апоплексического удара.

   Литература: Колесников и его товарищи в Оренбурге // Полярная звезда, 1862. Кн.7. (в двух вып.). М., 1968; Колесников В. П. Записки несчастного, содержащие Путешествие в Сибирь по канату / Ред. и вст. статья П. Е. Щеголева. СПб., 1914; Большаков Л. Н. «Отечеству драгие имена»: триптих о декабристах на Урале. Челябинск, 1975. Ч. 1–3; Матвиевский П. Е. К вопросу о революционной ситуации 20-х г. XIX в. и отзвуках движения декабристов в Оренбургском крае // Ученые записки Чкаловского государственного пединститута. Вып. 6. Чкалов, 1952; Рабинович М. Д. Декабристы в Башкирии и Оренбургской губернии // Материалы научной сессии, посвященной 400-летию присоединения Башкирии к русскому государству. Уфа, 1958.

Часть III
Диалог сквозь время. Современники и потомки – о Кудряшёве

П. П. Свиньин. Петр Михайлович Кудряшев, певец «картинной Башкирии, быстрого Урала и беспредельных степей киргиз-кайсацких»

   Печатается по: «Отечественные записки», 1828, часть 35.

   …Возбужденный нетерпением познакомиться с творцом сего умного послания [37 - Этот свой текст – дань памяти уральского литератора – Свиньин поместил в «Отечественных записках» вслед за письмом к нему Кудряшева от 1824 года (см. стр. 58 нашего издания). – Прим. ред.], я тотчас же пустился в госпиталь [38 - Оренбургский госпиталь на 300 кроватей может послужить образцом чистоты и порядка, в особенности офицерская палата, где, кажется, все придумано для спокойствия и утешения страждущего человечества. – Прим. П. П. Свиньина.]. В человеке, сидящем в углу комнаты за письменным столом, легко узнал я Кудряшева. Несмотря на изнеможение от болезни и одежду больного, я нашел в нем стройного молодого мужчину, высокого росту, с томными темно-голубыми глазами и выразительным взглядом, полным кротости, добродушия и откровенности. Величавое чело, омраченное какою-то меланхолиею, показывало болезненное состояние души его – и точно: злоба и зависть ввергли его в то плачевное состояние, в котором я нашел его! Действие их ужасного яда – скоро довело его до могилы, несмотря даже на участие, принятое в судьбе его добрым, великодушным начальником! Но, увы! то был уже поздний луч благотворного солнца, который несилен был воскресить подкошенный цветок: Кудряшев скончался 9 мая 1827, на 26 году! «Кудряшев (пишет ко мне друг его, г-н Размахнин), как бы предчувствуя свою кончину, накануне выехал в отдаленную рощу – сказать вечное „прости!“ обновлявшейся природе, коей был он самый пламенный чтитель и вместе с тем любимый ее питомец».
   Отец нашего поэта – престарелый воин, живший в Верхнеуральске, – лишен был возможности дать приличное образование своему сыну, одаренному от природы счастливою памятью и удивительною способностию к стихотворству. Но мудрая и благодетельная природа, наградив щедро дарами избранного своего любимца, вывела его из безвестности – и Кудряшев, подобно ясной звезде, рано явился на горизонте нравственного мира, и сладостные звуки златострунной его лиры, врученной ему в младенчестве музами, раздались на пустынных берегах Урала шумящего.
   Первоначально Кудряшев поступил в Верхнеуральское военно-сиротское отделение, и в непродолжительном времени, оставя за собою всех своих товарищей, обучился Закону Божию, арифметике и грамматике. В 1815 году он вступил в службу унтер-офицером; в 1817 году сделан бригадным писарем. Необыкновенною деятельностию по службе и неусыпными трудами Кудряшев заслужил по справедливости особенное к себе расположение своего начальника – любителя наук, у которого Кудряшев имел удобный случай читать разные полезные книги. Особенное внимание он устремил на исторические науки и словесность. Первые опыты его музы читались в кругу знакомых и исчезали в безвестности и равнодушии; только немногие из его легких стихов помещаемы были в журналах. В 1820 году Кудряшев произведен аудитором с заслугою за сей чин шести лет, а в 1822 году из Верхнеуральского гарнизонного батальона переведен аудитором в штат оренбургского ордонанс-гауза. Следуя внушениям собственного своего гения, Кудряшев на новом месте, занятый многими разнообразными делами, требующими постоянных трудов и усилий, с терпением Сократа и твердостию стоика преодолевал все преграды, все неприятности, обиды, – и, перенося самую бедность, уделял иногда время для занятий по словесности. В укромной своей хижине, при слабом мерцании светильника, он беседовал со знаменитыми стихотворцами Парнаса российского и, наслаждаясь неизменными красотами цветущей поэзии Державина, Дмитриева, Жуковского, Крылова, Батюшкова, А. Пушкина и других, – забывал мрачную свою существенность, переносился в мир идеальный и был счастлив в мечтательном своем воображении.

     О, прелесть сладостной мечты!
     Могу ли что равнять с тобою?
     Друзья! согласны ль вы со мною:
     Ведь сладко тешиться мечтою,
     Когда существенность бедна?
     Мечта – в утеху нам дана!

   После нескольких свиданий наших, открыв в Кудряшеве большие сведения о башкирцах, киргиз-кайсаках и прочих соседственных азиатских народах, коих и язык ему был совершенно знаком, – я посоветовал ему не предаваться исключительно поэзии, а заняться такими трудами, кои бы со временем принесли очевидную пользу ему и словесности русской, обогатив ее новыми произведениями роскошного Востока. Кудряшев почувствовал истинное направление своего таланта, и, в течение двух лет после того, несмотря на болезненное и неприятное положение свое, написал: в прозе, повести: башкирские «Айдар» и «Абдряш», киргизскую «Кучак-Галия», татарскую «Искак», калмыцкую «Даржа», оренбургскую «Иван и Дарья» и «Киргизского пленника»; «Историю Башкирии» и «О предрассудках и суевериях башкирцев»; в стихах, повести: «Абдрахман, или Картина башкирских обыкновений», и «Мятежник Пугачев»; сверх того довольное число разных стихотворений, которые благозвучием, легкостию стихов, глубокими чувствами и живописными картинами доказывают прекрасный талан сего питомца муз [39 - Стихи Кудряшева помещаемы были: в «Вестнике Европы», в «Благонамеренном», в «Памятнике отечественных муз», в «Новой детской библиотеке» и в «Календаре муз». – Прим. П. П. Свиньина.]. Он беспрестанно занимался чтением разных периодических изданий и журналов, кои получал он посредством искреннего своего друга и всегдашнего собеседника, г-на Размахнина, и которые содействовали, может быть, более всего к скорейшему развитию его способностей.
   Кудряшев, имея случай познакомиться с жизнию кочующих народов и их древними преданиями, изобразил в своих повестях в живописных и совершенно новых картинах их веру, нравы, занятия, обыкновения, страсти и жилища.
   Картинное местоположение Верхнеуральска; заоблачные горы Башкирии, покрытые вечными снегами и окруженные волнующимися туманами и сизыми облаками; быстрый Урал, клубящий свои волны между златозеленых берегов и утесистых скал и, подобно голубой ленте, препоясывающий беспредельные степи; во глубине дремучих, мрачных лесов гремящие водопады и их ужасные отзывы между скалами, висящими над кипящим Уралом; туманный Иремель-тау, – сии величественные красоты природы сильно действовали на живое воображение Кудряшева. В уединенной комнате военного госпиталя, среди безмолвной тишины, в виду однообразных степей и синеющейся отдаленности, Кудряшев, сидя за маленьким зеленым столиком, находил себе утешение в воспоминании прошедшего, в воспоминании очаровательной Башкирии, которую называл он по справедливости азиатскою Швейцариею и передавал картины своего воображения в следующих стихах:

     Во мне ты, Муза, оживила
     Воспоминанья прошлых дней;
     Со мной, игривая, бродила,
     Где грозный исполин Рифей,
     Алмазными венчанный льдами,
     За вековыми облаками
     Главой скрывается своей;
     Со мною часто ты сидела
     На теме каменной скалы
     И вниз задумчиво глядела,
     Как молния из сизой мглы
     Рекой огнистой разливалась!..
     Ты блеском молний любовалась,
     Громов трескучих не боялась…
     Ты видела стихий раздор:
     Как тучи ливень ливмя лили,
     Как бури дерева′ губили,
     Тряслись вершины страшных гор
     И загорался черный бор!
     Оставя мрачные картины,
     Подруга милая моя!
     Со мной спускалась ты в долины,
     Садилась на брегу ручья…
     Там смелых батырей встречала,
     Простые нравы замечала
     И слушала простой напев
     Башкирских юных, милых дев.
     Ты их невинностью пленялась,
     Ты их красою любовалась, —
     И воспевать стремилась ты
     Башкирцев игры и забавы,
     Проворство, ловкость, жажду славы
     И прелесть юной красоты!..

   Кудряшев, как выше замечено, более всего занимался природою; она производила на него сильнейшее впечатление; в природе находил он источник неисчерпаемых для себя удовольствий и наслаждений; с природою, как с утешительным другом, он любил беседовать и передавать свои чувства в прекрасных стихах:

     Люблю я с высоты холмов
     Смотреть весеннею порою,
     Как ночь незримою рукою
     С полей снимает свой покров;
     Как мрак редеет, исчезает,
     Заря бледнеет, умирает;
     Как Солнце, выплывши из вод,
     Рисует яркими лучами
     Лазуревый, небесный свод,
     И меж зелеными кустами
     Зефир вспорхнет и полетит,
     Наморщит водные равнины
     И, негой вея на долины,
     Траву, цветы зашевелит,
     ……………………………………….
     Люблю вечернею порой
     Ходить за ближнею горою
     И слушать, как шумят ручьи,
     Как ветерок в кустах играет
     И свищут в роще соловьи;
     Люблю смотреть, как разливает
     Заря огнистые струи;
     Как месяца лучи златые,
     Проникнув воды голубые,
     В прозрачном озере дрожат
     И звезды на небе горят.
     Люблю в часы полночи темной,
     Под кровом хижины укромной,
     Люблю я в тишине мечтать;
     Люблю Фантазии прелестной,
     Благой посланнице небесной,
     Все тайны сердца поверять;
     Она умеет исцелять
     Печаль, тоску – души недуги;
     Могуществом ея услуги,
     На место горести презлой,
     Утех примчится резвый рой. – и проч.

   Вдохновение редко оставляло Кудряшева, одаренного живым воображением и нежною чувствительностию: он никогда не изыскивал, не назначал особенного времени для сочинения; но когда, бывало, вздумается ему, иногда и в болезни и при шумных разговорах, принимался за перо и писал почти всегда набело, а особенно стихи, которых в одни сутки производил он легко более 250-ти; в чем удостоверяли меня многие почтенные особы, знавшие Кудряшева, в особенности г-н корпусный оренбургский штаб-доктор Пятницкой, ревностный любитель наук и каждый день два раза посещавший Кудряшева в госпитале, и г-н Размахнин, бывший учителем в Оренбургской гимназии. В их дружеской беседе любимым предметом его разговора были суждения о нынешнем ходе словесности и критические разборы некоторых авторов, где он являл необыкновенную проницательность, строгий вкус и беспристрастие.
   Мир праху твоему, певец незабвенный! Когда из прекрасного вертограда Неплюевского разольются лучи просвещения в Башкирии и в степях полудиких киргиз-кайсаков, тогда новые курайчи передадут твое имя от древнего Урала до берегов Сыр-Дарьи в своих песнях единоплеменникам и потомству! [40 - Неплюевское училище, в котором обучаются и киргизские дети, находящееся под особенным влиянием попечительного и ревностного к общему благу государства г-на оренбургского военного губернатора Петра Кирилловича Эссена, быстрыми шагами идет к совершенству. Без сомнения, в скором времени благодетельные лучи просвещения разгонят мрак невежества и одичалости буйных сынов земли киргизской. – Прим. П. П. Свиньина.]

Елена созина. Возрождение поэта

   Творчество оренбургского поэта Петра Михайловича Кудряшева представляет собой яркое и самобытное явление в литературе Урала первой половины XIX в., пусть даже в ряду общероссийской словесности его нельзя отнести к поэтам первого ряда. В фундаментальном труде Н. Трубицына «О народной поэзии» (1912) он назван «поэтом-самоучкой». Однако поэтические и прозаические произведения, статьи и очерки Кудряшева публиковались в столичных журналах: «Благонамеренном», «Отечественных записках», «Вестнике Европы», различных альманахах и сборниках середины 1820-х гг., и в этой разнообразной, поистине массовой продукции его сочинения – на своем месте, они ничем не хуже, а порой даже и лучше прочих, ибо дышат любовью автора к изображаемой предметности – оренбургским, верхнеуральским степям и «линиям», неподдельным интересом к населяющим их народам, их жизни и нравам. Песни Кудряшева «Как цветочек от засухи увядает», «Друг любезный, ненаглядный» Трубицын относил к числу весьма популярных в 20-е гг. и помещал их рядом со сходными вариантами жанра «русской песни» М. Дмитриева, Д. Глебова, Ф. Слепушкина, М. Яковлева, П. Ободовского, Ф. Глинки, А. Дельвига и др. [41 - Трубицын Н. О народной поэзии в общественном и литературном обиходе первой трети XIX в. СПб., 1912. С. 482.] Известный русский ученый В. М. Жирмунский разбирал повести Кудряшева «Киргизский пленник» и «Абдрахман» в общем потоке романтических поэм, обильно создававшихся в русской литературе этого же периода по следу Байрона и Пушкина [42 - Жирмунский В.М. Байрон и Пушкин. Л., 1979. С. 230, 278–279, 294, 326.].
   Незаурядность натуры Кудряшева подчеркивается во всех воспоминаниях современников, дошедших до нас. «Он был чиновник незначительный – аудитор; но человек честный, довольно образованный, любитель литературы, поэт про себя и мечтатель о свободе, о лучшей будущности своего отечества», – писал о Кудряшеве со слов его сослуживца, молодого офицера В. П. Колесникова, декабрист В. И. Штейнгель [43 - Колесников В.П. Записки несчастного, содержащие Путешествие в Сибирь по канату / Под ред. П.Е. Щеголева. СПб., 1914. С. 7.].
   Начальный период творчества Кудряшева характеризовался освоением системы устойчивых жанровых стилей, характерных для развития русской поэзии 1800-1810-х гг. Его шарады, рондо, элегии, песни обнаруживают тяготение к просветительской, запоздало-сентименталистской поэтике, и в силу короткости творчества автора он так и не вышел из этой системы окончательно. Образ поэта, стоящего за строкой его стихов, – это образ сторонника разумности человеческих отношений, иногда допускающего необходимую «чувствительность».
   Подлинное новаторство Кудряшева проявилось в стихах на местную, национальную тематику: «Прощание башкирца с милой» (1822), «Песнь башкирца перед сражением» (1823), отрывки из поэмы «Абдрахман» (1826–1827), «Песнь башкирца после сражения» (1824, напечатано в 1828), «На смерть башкирского батыра» и «Мольба джяура» (1828, дата написания неизвестна), «К башкирской девушке» (опубл. 1829). Сам Кудряшев в письме П. П. Свиньину, издателю «Отечественных записок», называл их «переводами» с башкирского, но это такие же «переводы», как баллады Жуковского, стихи на мотивы Корана Пушкина и т. п. Кудряшев открыл в башкирских народных песнях оригинальную и самостоятельную идейно-эстетическую систему, которую он воплощал в своем творчестве в соответствии с законами русского стихосложения. П. П. Свиньину он писал об этом: «Я не могу утверждать, что песни и сказки башкирские имеют оттенок поэм Ариостовых; но я могу сказать, что в тех и других есть большое сходство с нашими народными песнями и сказками» [44 - [Свиньин П.М.]. Петр Михайлович Кудряшев, певец картинной Башкирии, быстрого Урала и беспредельных степей Киргиз-Кайсацких // Отеч. Зап. 1828. Ч. XXXV. № 100. С. 149.]. В этом плане уральский поэт шел в русле подлинно интернациональной тенденции русской литературы. В то время даже в массовой печати происходил активный поиск не только общеславянских, но и греческих, римских корней русской культуры. Н. Трубицын указывал, что в первой четверти XIX в. в отечественной культуре совершается поворот от иностранной (в основном ориенталистской) этнографии к местной: «…пестрят темы с действием на Кавказе, в Крыму, Бессарабии, Малороссии…» [45 - Трубицын Н. Указ. соч. С. 245.] Кудряшев расширяет этот диапазон русской «отзывчивости» – напоминает о «ближнем» своем – о башкирах, крупнейшем народе Российской империи.
   Судя по публикациям Кудряшева в печати, он внимательно следил за развитием отечественной литературы и неустанно развивался сам. Для русского романтизма 1820-х гг. ведущим жанром выступала романтическая (байроническая) поэма, образец которой задал А. С. Пушкин поэмой «Кавказский пленник» (1821). Кудряшев вливается в поток пушкинских последователей и подражателей, но он не просто подражает: он стоит у начала перевода кавказской темы в тему степную, киргизскую или «киргиз-кайсацкую» (на языке того времени), ставшую наиболее актуальной для отечественной литературы в ее романтическом изводе со второй половины 1820-х гг. И в этом – безусловная оригинальность оренбургского поэта даже на фоне тогдашней, изобилующей поэтическими талантами разных масштабов эпохи. В 1826 г. в «Отечественных записках» П. П. Свиньина была опубликована его повесть «Киргизский пленник. (Быль Оренбургской линии)». Произведение прозаическое, но, как и многие «повести» 1820-х гг., создано по матрице романтической поэмы. Вместе с тем, оно обнаруживает очевидную ориентацию автора не только на литературный канон, но и на так называемую «правду жизни» и факта – на наблюдения писателя за действительной жизнью «оренбургской линии». Об этом свидетельствует сам эпизод пленения главного героя повести, казака Ивана, степняками, разнообразные бытовые детали его плена, обнаруживающие прекрасное знакомство автора с жизнью степных народов. Своим произведением Кудряшев проложил дорогу последующим романтическим повестям с сюжетом «киргизского пленника»: это такие мало известные современному читателю произведения, как «Киргизский пленник» Н. Муравьева, «Пленник» П. Родиванского, «Беглец» Вельтмана и мн. др. За сочетанием литературного романтизма и интуитивно нащупываемой струи достоверного повествования, определяющим своеобразие повести Кудряшева, стояло будущее русской прозы. А из совокупности таких произведений, как его «Киргизский пленник» и идущие следом повести-поэмы, вырастало реалистическое повествование о разного рода «пленниках»: «Очарованный странник» Н. С. Лескова, рассказы и очерки В. И. Даля, «Кавказский пленник» Л. Н. Толстого – вплоть до современного нам «Кавказского пленника» В. Маканина.
   Кудряшев не остановился на отмеченном сюжете о пленнике. В близком жанровом русле им написаны «Искак. Татарская повесть», «Даржа. Калмыцкая повесть», «Абдряш. Башкирская повесть», «Сокрушитель Пугачева, Илецкий казак Иван. Оренбургская повесть», в 1828–1830 гг., уже после смерти автора, опубликованные в отечественных журналах. В письме от 13 октября 1826 г. П. П. Свиньину, редактору-издателю «Отечественных записок», в 1824 г. посетившему Оренбург и там познакомившемуся с Кудряшевым, поэт сообщал: «Я написал 4 повести под названием: 1) Кучак-Галий, 2) Иван и Дарья, 3) Федор, 4) Даржа. <…> Сверх посылаемых теперь фолиантов я имею возможность написать еще несколько исторических повестей: татарскую, мордовскую, чувашскую, черемисскую, даже камчадальскую и другие, но до получения уведомления Вашего не буду приниматься за сочинение их» [46 - Кудряшев П.М. Письма Павлу Петровичу Свиньину. 1825–1826 гг. Оренбург. 15 л. // РО РНБ. Ф. 679 (Свиньин П.П.). Оп. 1. Ед. хр. 76. Л. 12, 13 об.]. Продуктивность Кудряшева и та быстрота, с которой он писал свои повести (П. Е. Размахнин, учитель Оренбургской гимназии и его друг, не всегда успевал переписывать их набело для пересылки в журналы), во многом обусловливались запросом со стороны «адресатов» этих произведений. В 1820-е гг. Россия заново открывала свои даже не окраины, а внутриколониальные владения, так что интерес к жизни азиатских народов был велик. Его активно стимулировали журналы. Редактор-издатель «Отечественных записок» П. П. Свиньин, посвятивший Кудряшеву полноценный очерк, где опубликовал его письмо и дал описание своей встречи с поэтом, писал: «После нескольких свиданий наших, открыв в Кудряшеве большие сведения о башкирцах, киргис-кайсаках и прочих соседственных азиатских народах, коих и язык ему был совершенно знаком, – я посоветовал ему не предаваться исключительно Поэзии, а заняться такими трудами, кои бы со временем принесли очевидную пользу ему и Словесности Русской, обогатив ее новыми произведениями роскошного Востока» [47 - [Свиньин П.П.] Петр Михайлович Кудряшев, певец картинной Башкирии, быстрого Урала и беспредельных степей Киргиз-Кайсацких. С. 169.]. Откликаясь на запрос аудитории, Кудряшев поставил жанр «восточной повести», что называется, на конвейер, становился массовым писателем и переводил высокопросветительскую литературу о различных народах империи в сугубо беллетристическую, рассчитанную на читательский интерес, объединяющую знание и вымысел буквально под одной обложкой. «Если бы Вы при „Отечественных Записках“ издавали прибавления литературные, – пишет он Свиньину, – тогда бы я был ревностным сотрудником Вашим и в течение года, каждомесячно присылал бы по одной прозаической повести и по целой тетради стихотворных пиес» [48 - Кудряшев П.М. Письма Павлу Петровичу Свиньину. Л. 14 об.].
   Однако судьба распорядилась иначе. Поэт, писатель, этнограф, военный человек П. М. Кудряшев умер буквально «во цвете лет», не довершив начатого. Вероятно, сегодня наступило время возрождения поэта – не буквального, но в его произведениях, которые наконец-то станут доступны читателю ХХI века.

Вячеслав Лютов сто первый прапорщик с мятущейся душой…
(о жизни и творчестве Петра Кудряшева)

     Когда существенность бедна,
     Мечта – в утеху нам дана…

Петр Кудряшев

   «Господи, как много шума в одном человеке!» Так, перелицовывая классика, можно было бы сказать о творчестве Петра Кудряшева, чьи произведения лишь два века спустя удалось собрать воедино под одной обложкой.
   Молодой человек александровской эпохи, современник А. С. Пушкина, вот только родившийся в маленьком Верхнеуральске и затерянный в степной пыли Оренбургской губернии, Кудряшев ворвался в литературу словно без руля и ветрил. Чего только не сплелось в его творчестве! Дань классической литературной традиции сопрягалась с поиском просторечной ясности слова; подробная историческая фактура пугачевского бунта перемежалась с любовным придыханием главных героев еще задолго до пушкинской «Капитанской дочки»; этнографические зарисовки переплетались с сентиментальным шумом вековых осокорей на берегу Урала; географическая точность вплоть до указания координат соседствовала с героическими легендами о рыцарях и батырах, а переводы из Вальтера Скотта и Байрона – с башкирским, татарским, киргизским песенным богатством: благо, национальные уральские языки он знал прекрасно.
   Но именно эта «непричесанность» творчества, где мысли, сюжеты и жанры топорщатся в разные стороны, является удивительной и, пожалуй, главной характерной особенностью «дней александровых прекрасного начала», переросших в бунт на Дворцовой площади. И именно здесь, в оренбургской провинции, психологические изломы эпохи проступили гораздо острее, ярче, грубее.
   Главная печаль молодого «александровского поколения» в том, что они «опоздали родиться» и «минуты роковые» обошли их стороной. Петру Кудряшеву, сыну старого верхнеуральского солдата, было всего 15 лет, когда началась Отечественная война с французами, и 18 лет, когда южноуральские станицы и города встречали вернувшихся с победой из Парижского похода оренбургских казаков. Встречал и он, молодой унтер-офицер – всего лишь бригадный верхнеуральский писарь…
   «Послевоенный синдром» – а в его наличии не приходится сомневаться – оказался достаточно ядовит. Инвалиды войны перебивались на скромных должностях при казачьих крепостях; захолустная тишина прерывалась бравадой о прошлых сражениях. Молодые души уязвлялись с легкостью, если даже блестящему офицеру и герою Отечественной войны Петру Чаадаеву было незазорно уколоть «штафирку» Грибоедова:

     Почто на бранный дол я крови не пролил,
     Почто великих дел свидетелем не был?..

   В Оренбурге, куда Петр Кудряшев перебрался в 1822 году, назначенный аудитором Оренбургского ордонансгауза и Кизильского гарнизона, подобные упреки слышать приходилось, и немало. Кроме того, несмотря на красивое название, должность была невелика собой, а потому спутником Кудряшева становилось безденежье – то самое «прозябание», которое одних заставляет пресмыкаться перед начальством, ползя вверх по карьерной лестнице, других – толкает на бунт. Оренбург – город военный; и «военщина» в нем процветала.
   Ничего особенного не сулил и другой – административный – характер города. Столица огромного «бескрайнего края» словно топталась на месте. Военный губернатор Оренбурга П. К. Эссен ничем особенным не выделялся и жил по принципу: «лишь бы ничего не случилось». Власть мерно плесневела и не искала великих дел.
   Может быть, поэтому Петр Кудряшев из повести в повесть будет поминать добрым словом «знаменитого мужа, посвятившего себя на пользу Отечеству» – Ивана Ивановича Неплюева, устроителя линии крепостей и его родного Верхнеуральска. Вот если бы ему, Кудряшеву, работать при Неплюеве, да в том кипящем государственными трудами времени! Увы, приходилось «подвизаться» в другую эпоху и подле других лиц.
   Творчество, безусловно, было отдушиной, давало возможность выместить на бумагу героические чувства. Он постоянно отсылает читателя к рыцарям круглого стола, ищет богов и героев в национальных легендах и преданиях, восторженными красками описывая, как полумифический черный рыцарь расправлялся со вполне реальными киргиз-кайсацкими разбойниками. Он пишет о любви, обильно «награждая» своих героев испытаниями: разлукой, мытарствами, взятием в полон, – и просто благоговеет перед молоденькими башкирками и татарками. Он буквально грезит башкирскими батырами – даже если те с легкостью превращаются из военных предводителей в разбойников с большой дороги. Зато как хорош, как прекрасен этот могучий разбойник с чертами языческого благородства!
   Стоит ли удивляться, что исторического героя, взбудоражившего уральские края, ему искать долго не пришлось – именно Пугачеву будет посвящена большая повесть и несколько стихотворений. Именно Кудряшев одним из первых введет этот разбойничий образ в русскую литературу.
   Имя Пугачева, пусть и запрещенное высочайшим указом, в Оренбурге было не просто на слуху – очень многие участники восстания и свидетели тех событий были живы и в здравой памяти, и совсем не походили на ту старуху, которая о Пугачеве рассказывала Пушкину. Оттого историческую фабулу Кудряшев выписывает старательно, подбирая тщательно сверенные, сопоставленные факты.
   На поверку кажется, что «верхнеуральский Пушкин» не тешит себя никакими иллюзиями в прочтении образа Пугачева. Разбойник и самозванец, не щадивший «ни пола, ни возраста», злодей и нечестивец, словно «самый ад улыбался деяниям своего любимца», Пугачев должен быть казнен, уничтожен. Кудряшев даже не «жалеет» своего героя Ивана, который, поступив на службу «ординарцем» якобы к царю Петру, разочаровывается, все понимает и в конце концов предательски сдает своего командира и покровителя в руки Уральскому коменданту Симонову и знаменитому Суворову.
   Но в итоге повести имя злодея, которое следовало бы предать забвению, – напротив, воскрешено. Психологическая подсказка такого воскрешения, где столь отчетливо звучит личный мотив, спрятана в поэтическом отрывке о Пугачеве:

     Рожденный с пламенной душой,
     Себя желаньем славы мучил,
     Желал лететь в кровавый бой!
     Его ум буйный, своевольный —
     Покоем, миром недовольный —
     Был занят грозною войной…

   Не стоит сбрасывать со счетов еще одну – уже чисто оренбургскую – особенность в отношении к пугачевскому бунту. Восстание многие сравнивали с «врачом», который для спасения больного прописал пустить кровь. Южноуральские земли не столько восстанавливались, оправлялись от бунта, сколько обновлялись, выходили на «другой качественный уровень», как сказали бы сегодня. Было много работы, идей, планов, перспектив. Административный Оренбург кипел – да к 1820-м годам выкипел весь. Но память осталась, и то и дело проявлялась в различных досужих разговорах, перераставших, как это обычно бывает в России, в тайные общества.
   Молодого Петра Кудряшева судьба словно вела в эту стихию. Ему было чуть больше двадцати лет, когда он попал «под крыло» Павла Величко, директора Оренбургской таможни и «по совместительству» руководителя Оренбургского тайного общества, выстроенного вполне в масонском стиле конца екатерининских времен. Вот только быть «хранителем ключей и печатей» молодой мятущейся душе не хотелось. Уже к середине 1920-х годов, «на пороге декабря», общество наполнится молодыми разночинцами и офицерами, а прежние «либералы» уйдут в тень.
   Именно тогда писательский дар Кудряшева, словно найдя новый вдохновенный выход, устремится на подготовку устава общества и крайне радикальной его программы – с подстрекательством к бунту расквартированных в Оренбургской губернии гарнизонов и казачьих полков и самым настоящим новым пугачевским походом на Казань.
   Этого ничего не будет. Зато будет грустное и жестокое высказывание Грибоедова, которое подведет черту под мятежным романтизмом целого поколения: «Сто человек прапорщиков хотят изменить весь государственный быт России». Будет и провокатор (как без них-то!), сдавший в 1827 году всех участников оренбургского заговора – и лишь в самый последний момент Кудряшев успеет уничтожить компрометирующие документы и предупредить друзей. Наконец, будет безнадежная болезнь, оставившая поэта вечно тридцатилетним…
   Незадолго до смерти поэта в 1827 году, издатель «Отечественных записок» П. П. Свиньин встретился с Кудряшевым – в военном оренбургском госпитале. «Несмотря на изнеможение от болезни и одежду больного, я нашел в нем стройного молодого мужчину высокого роста, с темно-голубыми глазами и выразительным взглядом, полным кротости, добродушия и откровенности». Так напишет издатель уже в некрологе. Напишет и не удержится от добавления: «Величавое чело, омраченное какою-то меланхолией, показывало болезненное состояние души его – и точно: злоба и зависть … довели его до могилы».
   Впрочем, для одинокой и мятущейся натуры, которой «чего-то главного в жизни не достает», а серая «существенность» будней ест поедом, иного исхода, пожалуй, трудно придумать…
   Челябинск, 2012

Михаил Фонотов. Верхнеуральский самородок

Петр Кудряшев, знакомство

   Может быть, самое невероятное то, что его имя – Петр Михайлович Кудряшев – сохранилось, и теперь, через 185 лет после его смерти, некий долг «принуждает» меня размышлять о нем.
   Кудряшев родился на берегу Урала, в Верхнеуральске, на далекой окраине России, в безвестной глуши, у границы неугомонной, кочевой, стадной и табунной степи. От Петербурга до Верхнеуральска было очень далеко, и еще дальше – от Верхнеуральска до Петербурга.
   Он жил при Пушкине, и был на два года его старше. У них были общие знакомые, и очень возможно, что Александр Сергеевич кое-что читал «из Кудряшева» в «Отечественных записках». Они бы наверняка встретились, когда Пушкин приезжал в Оренбург, но это случилось через шесть лет после смерти Кудряшева.
   Он жил через 50 лет после Пугачевской войны, но Пугачев был ему остро интересен, как и Пушкину, да и вся Россия, судя по всему, не забывала о нем.
   При нем шла Отечественная война: в 1812 году ему было 15 лет.
   При нем декабристы вышли на Сенатскую площадь: в 1825 году ему было 28 лет.
   Как он сам признавался, у него было, если грубо прикинуть, 20 счастливых лет жизни в Верхнеуральске и десять «других» лет – в Оренбурге. Незабвенному Верхнеуральску он посвятил проникновенные строки любви, проникновеннее которых город, пожалуй, и не знал с тех пор. Одна фраза из того лирического отступления: «Все, что было для меня мило, что было для меня драгоценно, – осталось в тебе, незабвенный Верхнеуральск».
   На все, про все Кудряшеву было отведено 30 лет жизни.

Солдат, и никто другой

   Что он сделал в жизни, этот Петр Кудряшев, которому судьбой было предрешено рано умереть и рано быть забытым? Почему он не забыт?
   Наверное, он рано дал о себе знать как самородок. Сын солдата, уже сирота, ему ничего не оставалось, как быть солдатом. Другого пути не было, как – в военно-сиротское отделение. Без такого отделения не обходился ни Верхнеуральск, ни, тем более, Оренбург. В те времена было много войн, много воинов и много сирот. Учеба давалась ему легко. Он был жаден на знания. Тем и выделялся среди других. Майор И. Г. Тихонский «подкармливал» Петра книгами из своей, будто бы богатой, библиотеки. Недолго было ждать чина унтер-офицера, бригадного писаря, аудитора – в Верхнеуральске, а вскоре, переводом, в Оренбурге.
   Однако что он нам, Петр Кудряшев?
   Может быть, нас к нему привлекает его чистота. Чистая душа, чистые помыслы, чистая возвышенность, чистая доброта, чистая наивность – он был очень чистым человеком. И нам не очень понятно, откуда, тогда и там, она – эта чистота. Но – такое бывает. Очень редко. И всегда – непостижимо. И всегда – беззащитно и обреченно.
   Я не хочу сказать, что там и тогда добрых и чистых людей было меньше, чем теперь. Вообще, вопрос о том, сколько их в мире, – не прояснен. Считается, что их мало, очень мало, единицы, но, может быть, это не так. В каждом из нас есть доля чистоты и доброты, но она, почему-то, припрятана. И только единицам, таким, как Кудряшев, дана отвага быть самими собой. В любом случае, наши души теплеют, когда жизнь дает нам, дарит встречу с чьей-то чистотой и чьей-то добротой.

Честный Шамаев

Тут я сошлюсь на рассказ Кудряшева «Редкий пример бескорыстия». Он – о неком Шамаеве, объездчике Оренбургской таможни. Сюжет такой. Богатый человек дал своему приказчику 20 тысяч рублей и отправил в Оренбург купить овец. В толпе менового двора тот деньги обронил, и «пришел в отчаяние», решил удавиться. Но прежде того отправился он в харчевню, чтобы с горя напиться. Там его и отыскал Шамаев, нашедший потерянный кошелек. Приказчик, конечно, обрадовался, можно сказать, воскрес для жизни, и не знал, как отблагодарить своего спасителя. В таких случаях положено треть денег отдать тому, кто нашел и вернул хозяину, но Шамаев отказался, сказав, что «он поступил, как надобно», что «утаить равно украсть». Не взял он и «хотя бы тысячу рублей» – ему, мол, не надо ни копейки. После уговоров он все-таки согласился взять «простого, очень дешевого сукна – столько, сколько нужно на сюртук и рейтузы». Межу тем, Шамаев «принадлежал к числу людей, имеющих пропитание от одного только жалованья».
Истории этой много лет, Кудряшев о ней узнал уже после смерти Шамаева, и все-таки он не дал пропасть «примеру редкого бескорыстия». Ему – и нам – важно и радостно доказать – себе и другим, удостовериться и удостоверить, что на земле есть – вот они – благородные, бескорыстные, добрые люди, что не все – злые.

Столичный гость

   Солдат из Кудряшева – никакой. В стихотворном послании учителю словесности Павлу Размахнину он признается:

     Но, впрочем, знай, что твой певец
     В войне одно злодейство видит,
     Душой и сердцем ненавидит
     Железо, порох и свинец!
     Я не пленяюсь шумной славой,
     Я не хочу ее искать.
     И ужасы войны кровавой
     Я не желаю прославлять.
     Я петь люблю златые нивы,
     Красу родительских холмов,
     Ручей блистающий, игривый,
     И вид Уральских берегов…

   Он чувствовал себя не воином, а поэтом. Но более всего он хотел, чтобы люди жили мирно, дружно и счастливо. Так кто же он?
   Я не видел портретов Кудряшева. И чтобы как-то его увидеть, могу прибегнуть только к свидетельству П. П. Свиньина, писателя, издателя, художника, историка, географа и, что в нашем случае важнее всего, – редактора журнала «Отечественные записки». Свиньин «выделил» Кудряшева «из среды», поощрил и публиковал его произведения. Павел Петрович даже заехал к нему в Оренбург на день-два в 1824 году. Кудряшев как раз болел. Свиньин отыскал его в госпитале. То, что он увидел, увидим и мы: «В человеке, сидящем в углу комнаты за письменным столом, легко узнал я Кудряшева. Несмотря на изнеможение от болезни и одежду больного, я нашел в нем стройного молодого мужчину высокого росту, с томными темно-голубыми глазами и выразительным взглядом, полным кротости, добродушия и откровенности. Величавое чело, омраченное какою-то меланхолиею, показывало болезненное состояние души его – и точно: злоба и зависть ввергли его в то плачевное состояние, в котором я нашел его».
   Позволю Свиньину продолжить, потому что именно он, как я думаю, отнесся к нему внимательнее других: «После нескольких свиданий наших, открыв в Кудряшеве большие сведения о башкирцах, киргиз-кайсаках и прочих соседственных азиатских народах, коих и язык ему был совершенно знаком, – я посоветовал ему не предаваться абсолютно поэзии, а заняться такими трудами, кои бы со временем принесли очевидную пользу ему и словесности русской, обогатив ее новыми произведениями роскошного Востока».
   Допускаю, что Свиньина, как редактора, больше интересовала не поэзия Кудряшева, а его «национальная» проза, и поэтому он советовал молодому писателю заняться «роскошью Востока». Наверное, столичный человек был прав и тогда, когда называл Кудряшева «певцом картинной Башкирии, быстрого Урала и беспредельных степей киргиз-кайсакских».

Свое, чужое, другое…

   Тема Востока – как раз то, в чем Петр Кудряшев неповторим, неподражаем и неотразим. Она и пришла к нему от его доброжелательности, миролюбивости, его душевного стремления к дружбе между людьми и между народами.
   Как ни обычны некое недоверие и некая неприязнь одного этноса к другому, всегда находился кто-то один, который преодолевал это недоверие и эту неприязнь. Да, конечно, есть «свое» и есть «чужое». Но так ли «свое» – свое и так ли «чужое» – чужое? Может быть, это «другое» и «другое»? Не часто нам дается случай проникнуть и вникнуть в другую культуру. И не часто мы находим в своей душе место для другого ощущения жизни. Обычно – не находим. Какой-то страх заставляет нас отступить, будто бы войдя в другое, мы теряем и «предаем» свое. Может быть, и не следует идти до конца. Не зря переходы из одного этноса в другой так непросты. И все-таки…
   Это очень интересно – проникновение в другой мир. Да, на первых порах в нем много незнакомого, необычного, отторгаемого. Одно «не так», другое «не так», третье «не так». Все «не так» – язык, еда, одеяния, обычаи, традиции, вера… Но нет-нет, а вдруг осенит: да они же такие же, как мы! Они, как и мы, – люди. Достаточно увидеть, как девушки тоскуют о милом. Как ребенок тянет ручки к матери. Как она его кормит. Как провожает сына в дорогу. Как рвет на себе волосы, когда приходит черная весть. В главном все то же – любовь, рождения, смерть… Сияние смеха, слезы на глазах, пот на лбу…
   Прекрасно, что на земле много племен, жаль, что мира между ними нет.
   Никто этого не сделал, только Кудряшев: он изучил все говоры, которые слышал вокруг, – языки башкирский, татарский, казахский, калмыкский… Уже это – поступок. Поступок, который предполагает продолжение. И оно последовало. Представьте себе: русский, еще очень молодой человек приходит в башкирский аул и начинает изъясняться на башкирском языке – могло ли это не произвести впечатление? Производило. Как визит друга? Может быть, не всегда. Не сразу. Во всяком случае, как исключение. Как что-то необычное. И любопытное. Долго ли, коротко ли, но начиналось взаимопроникновение. Расспросы. Беседы. От обыденного – к возвышенному. Наконец, пришелец просит спеть башкирскую песню. Слушает. Запоминает. Потом переводит на русский язык. Отправляет в Москву, в журнал… И что? Аплодисменты?

Переводчик с восточного на русское

   Не попробовать ли и нам проникнуть в башкирский мир – через переводы Петра Кудряшева?
   В письме Свиньину, который обещал приехать в Оренбург, Кудряшев советовал ему поехать в крепость Кизильскую, а оттуда в деревню Сибаеву (надо понимать, в современный город Сибай), где располагался Бектимиров, начальник 6-го Башкирского кантона. «Ежели вы имеете намерение обратить внимание Ваше на башкирцев, – писал Кудряшев, – то нигде не можете сделать столь верных наблюдений над этим полукочевым народом, как в деревне Сибаевой». Именно там он записывал башкирские песни, с одной из которых знакомит Свиньина. Вот: девушка – парню:

     Что, мой друг любезный, делаешь?
     Ты коня седлаешь верного
     И с друзьями собираешься
     Разгромить киргизов-хищников,
     Отомстить им наказанием
     За набеги, разорения.

   И далее:

     О, любезный мой, послушайся:
     Ты не езди в степь далекую,
     Сберегай свою жизнь милую
     Для твоей подруги-девицы…

   Девушка увещевает своего жениха: ты могуч, но может так случиться, что и могущество не спасет тебя. Ты падешь – и «что же будет с бедной девицей?». Без тебя увяну в горести и «сойду в могилу мрачную»…
   Кудряшев предупреждает Свиньина, что его перевод – «вернейший», что песня «в подлиннике имеет рифму, но не имеет метрической порозодии» (ни один словарь не знает слова «порозодия»).
   Про другую песню – «Песнь башкирца после сражения» – Кудряшев пишет, что он «старался только удержать мысли подлинника, но принужден был отступить от простоты слога».
   Проблемы перевода – извечные и почти безнадежные проблемы. Тем более если речь идет о переложении народных песенных текстов на другой язык, тоже, надо полагать, народный, просторечный. Не все, к сожалению, переводимо. И уж точно не переводится самое тонкое и своеобразное – звучание, мелодика, напевность…
   Уже в наше время Н. Хуббитдинова, исследуя творчество Кудряшева, приводит слова В. Г. Белинского о том, что «русский человек, выслушав от татарина сказку, пересказывал ее потом совершенно по-русски». Это близко к истине, но вопрос в том, что вряд ли у кого-то получится перевести татарскую сказку на русский язык по-татарски. Значит ли это, что надо вообще отказаться от переводов?
   Еще несколько песен в переводах Кудряшева.
   «К башкирской девушке». Можем ли мы знать, какие слова говорил башкир башкирке, объясняясь в любви, двести лет назад? Такие?

     О, дева гор,
     Башкирок прелесть молодая!
     Твой нежный взор,
     Звездой небесною сияя,
     Сердца живит,
     К тебе манит,
     К тебе, о, дева дорогая!
     Волшебный, милый взор!

   И дальше в этой песне – «волшебные уста», «перси юные», «восторгов упоенье» – много восточного «гламура», возвышенных красивостей. Это свойственно башкирской песне? Так ли она изысканна? Да, наверное. Восточная тональность не случайна в устном творчестве башкир. Наверное, перевод был бы еще ближе к оригиналу, будь его автор опытнее. Ведь переводы Кудряшева – первые опыты, быстрые и нетерпеливые. И все-таки они дают нам понять, о чем поют башкиры, что их волнует, позволяют чуть-чуть проникнуть в их внутренний мир и, значит, лучше их понять.

Абдрахман, Абдряш и Зюлима

   О чем, например, поэма Кудряшева «Абдрахман»? Она состоит из нескольких сцен. Сцена скачек, в которой Абдрахман – первый. Сцена борьбы, и в ней Абдрахман – победитель. Сцена стрельбы из лука, и опять Абдрахман – самый меткий. Все – молодцы, но он – всех лучше. Например, когда на середину круга выходит могучий, дерзостный Кильмяк, батыри не спешат на поединок с ним, всем известна сила и ловкость Кильмяка. Но к нему выходит Абдрахман. Кильмяк «исполинским станом был пред нашим Абдрахманом, как дуб ветвистый, вековой – пред липой тонкой, молодой», и все же после долгой, утомительной схватки Кильмяк, «как дуб от грозной бури, пал». А заканчивается поэма так: «Все ваши игры и забавы – уроки славные войны». Вся жизнь башкир сводилась к войне – к тому, чтобы защититься, если нападают, и, нападая, победить. Война не оставляла времени для мира, она не отходила от порога, она превратилась в будни.
   А о чем поэма Кудряшева «Абдряш»?
   Хочу дать пример авторского слога. Вчитайтесь, как он описывает природу: «Во время благотворной весны игривый зефир часто посещает сии долины, чтобы наслаждаться объятиями прелестной Флоры, которая полюбила их и насадила множества цветов душистых и разнородных». Понятно? И в стихах своих, и в прозе Петр Кудряшев не дожил до пушкинского времени, до современного русского языка, до «низкого» реализма ХIХ века, он остался в эпохе Державина.
   Поэма «Абдряш» посвящена барымте – традиции взаимного мщения с разбоем, уводом пленных, угоном скота и убийствами. Поэма начинается с описания мирной ночи в ауле на берегу Сакмары. Но в полночь двести наездников аула под предводительством батыра Абдряша отправились на барымту. Дело в том, что в юности Абдряш был пленником у киргизов, у киргизского батыра Кылыча, у которого, кроме Абдряша, томилась башкирка Зюлима, «прекрасная, как ясное весеннее утро, смиренная, как овечка, невинная, как горлица». Абдряш в нее влюбился. И она полюбила его. Я опускаю размышления о том, что такое любовь, и как свободолюбив Абдряш. Ему и в самом деле удалось убежать, чтобы вернуться и освободить Зюлиму.
   По пути батыри встречают караван из 550 верблюдов, освобождают его от напавших киргизов и отправляются искать аул, в котором Зюлима ждала Абдряша. Глубокой ночью они ворвались в тот аул. Испуганные киргизы вскакивали с постелей и тут же падали под ударами сабель. «Башкирцы не щадили ни пола, ни возраста, рубили старого и малого, мужчин и женщин». Но спасти Зюлиму Абдряш не сумел. Когда он ворвался в кибитку Кылыча, тот успел вонзить кинжал в грудь девушки.
   Историю Абдряша Петр Кудряшев заканчивает как бы утверждением постороннего: «От барымты много зла». Барымту он принять не мог, но не мог и отвергнуть. Традиция эта не знала своего начала и не обещала конца: каждый раз обе стороны имели свое оправдание, потому что нападение было ответом на нападение. И еще одно: сама башкирская песня не скрывает жестокости башкиров в барымте, жестокости, может быть, даже преувеличенной. Это можно понять, если допустить, что в те времена жестокость была как бы свидетельством могущества и как бы предостережением для тех, кто намерен напасть в следующий раз.
   В наше время барымты нет, но восточная традиция «отомстить» в разных проявлениях сохранилась.

Федор и Баяна

   У Кудряшева нет сугубо оригинальных произведений. Обычно он пересказывал то, что слышал, или то, что выспрашивал. Если еще проще, – то, о чем толковали люди. Один из таких «пересказов» – «Киргизский пленник», о судьбе вахмистра Федора (бесфамильного) из Верхнеуральска. Вместе с тридцатью драгунами он охранял табун, отогнанный на берег озера Малый Бугодак. Ночью на них напали киргизы. Завязалась битва. Драгуны сражались, «как разъяренные львы, как лютые тигры», но киргизов было слишком много. Из верхнеуральцев остался один Федор, раненный. Дорога в степь длилась четверо суток. Когда прибыли на место, Федора отдали старому киргизу Кутлубаю. Сюжет интересен многими подробностями, которые я, сожалея, опускаю, но одну приведу – как Кутлубай лечил Федора: киргиз обкладывал его «горячею овчиною, за минуту перед тем с барана снятою». И раны Федора быстро залечились. Его назначили пасти овец.
   У Кутлубая было три сына и дочь Баяна. Сыновья – сущие разбойники, а Баяна – «скромная, невинная, добродушная и очень, очень милая». Дома Федор привык к щам, круглым пирогам, блинам и оладьям, а в плену голодал. Баяна по ночам его подкармливала. Ясно, что было потом: она Федора полюбила, и он полюбил ее.
   Однажды, когда Кутлубай уехал в соседний аул, Федор и Баяна бежали. На седьмой день они появились в Верхнеуральске, где Федора уже и не ждали. И стали жить-поживать. Баяна приняла христианство и стала Ольгой, женой Федора и матерью их детей.
   Их было много, таких историй, в которых пленник страдал, жаловался на судьбу, тосковал по родине, надеялся на спасение и – спасался… И очень часто его спасительницей была киргизская девушка.

Тайные порывы

   Жизнь не дала Петру Кудряшеву времени, чтобы «созреть», его мировоззрение не успело «окостенеть», оно оставалось «хрящеватым». Поэтому он в своих взглядах противоречив. Так, описывая пребывание императора Александра I в Оренбурге, он не опасается вполне верноподданнических чувств. Событие это он называет восхитительным. Об оренбуржцах он высказывается в том смысле, что «все желания их слились в одно, чтобы как можно скорее наступил тот вожделенный день, в котором могут они наслаждаться лицезрением добрейшего из царей земных». Он подробно следит за визитами императора – в меновый двор, в Илецкую защиту, в киргизское кочевье, в форпосты, в тюремный замок, в военно-сиротское отделение – как везде пробовал, хороша ли пища, как осматривал войска и «сам удостоил командовать», как «приласкал малолетних детей». Александр I у него – «царь, пекущийся о благе своих подданных». Наконец, он утверждает, что пребывание императора – «событие, которое будет переходить из рода в род и сохранится в памяти позднейшего потомства».
   Это – одно. И – второе. Петр Михайлович Кудряшев не только одобряет политику российского правительства в Оренбургском крае, но едва ли не подводит ее под идеал. Цитирую: «Мудрость, правота и человеколюбие России показали башкирцам путь к спокойствию и благоденствию». Еще цитата: «Башкирцы, под благодетельным скипетром российского монарха, наслаждаются ныне спокойствием и счастьем». Наконец, Кудряшеву принадлежат слова о том, что заботами российского правительства и благодаря «хорошим распоряжениям губернатора П. К. Эссена означенное зло (барымта) совершенно прекратилось». Уже упомянутая Н. Хуббитдинова упрекнула Кудряшева в том, что он «необъективно трактует историю башкир», что он «нелестно отзывается о предводителях крупных восстаний башкир», в том числе, надо дополнить, и об «изверге» Пугачеве, что он придерживается «царистской идеологии». Да, трактует, отзывается, придерживается, но…
   Но, с другой стороны, Петр Кудряшев, как известно, возглавлял Оренбургское тайное общество, его перу принадлежат его Устав и его Инструкция, в которых без обиняков провозглашалась цель общества: «изменение монархического правления в России». Противник всякой войны, всякого бунта вообще и Пугачевского бунта в частности, Кудряшев разрабатывал план «поднять знамя бунта в городе», вовлечь в него войска и казаков, повести их на Казань, то есть развернуть войну против императорской власти. Повстанцы намеревались арестовать губернатора Эссена.
   Но провокатор Ипполит Завалишин «сдал» общество вместе со всеми его документами. Губернатор приказал арестовать 33 человека. 5 мая 1827 года началось заседание суда. Уже без Кудряшева (он умер 9 мая) были объявлены приговоры – с казнью колесованием, «обычной» казнью, каторгой и разжалованиями в солдаты. Губернатор Эссен смягчил приговор, заменив казнь каторгой. Император тоже «дал слабину». Осенью 1827 года всех обрили, одели в армяки, заковали в кандалы – прощаясь с Оренбургом, «преступники» спели гимн своего общества, написанный Кудряшевым, и тронулись в дальний путь. Им потребовался год, чтобы добрести до Читы, до Петровского завода, где отбывали срок декабристы. Оренбургское общество не было филиалом столичного, но и знаменитые подпольщики Петербурга, и безвестные ниспровергатели устоев из Оренбурга чувствовали себя братьями по духу.
   Все было сложнее – и взаимоотношения России со степными народами, и взаимоотношения русских с государством, и взаимоотношения Петра Михайловича Кудряшева с теми и другими.

Марина загидуллина. Антипровинциализм петра кудряшёва

   Вот – сидит человек в какой-то конторе, явно прескучной, в таком уж глухом углу России, что глуше и не найти, нет у него никакого столичного образования, но не это важно. Он здесь, на этом самом скучном, тривиальном чиновном месте ощущает себя счастливым человеком, дышащим полной грудью, постоянно, жадно ищущим новое вокруг. Это чуткий к миру и жизни талант, легко, без всякого усилия и натужности поднимающийся на уровень лучших людей своего времени – развитых, глубоких, тонко и сложно мыслящих, но главное, главное – не ощущающих этого самого пресловутого провинциализма. Ни в чем и нигде.
   Оренбург – город чиновный, но Верхнеуральск – город-мечта, город-сказка. Оды этому маленькому городу похожи на настоящие самозабвенные песни, и невозможно заподозрить автора во лжи или излишней эмоциональности – здесь все кстати. Кудряшев запросто пишет в «Отечественные записки», прокладывает редактору путь через южноуральские просторы, выступает здесь самым настоящим (и умелым!) пиар-деятелем родного края. Вот у нас сейчас так важно «продвигать» Челябинскую область как место, «где хочется жить». Но когда такой призыв идет «сверху», ценность его снижается. А вот когда обычный (рядовой) человек говорит об этом, то поневоле удивишься – неужели здесь – рядом, вокруг нас – такая красота и величие?
   В чиновных «травелогах» Кудряшева башкирские и татарские поселения опоэтизированы, но в то же время это точные и внимательные заметки о быте, нравах, отношениях. Мне кажется, серьезный анализ художественного творчества молодого человека позволяет увидеть не столько «вписанность» его таланта в современные ему тенденции, сколько его особость и непохожесть на эти стандарты, он «выламывается» из традиции. Чем именно?
   Его герои (несмотря на обязательную романтическую «чрезмерную» красоту и пылкость) именно люди определенного этноса, реализующие свою жизнь как национальный проект. Если и встречаются «злодеи», то это случайность. В небольшом наследии писателя и поэта мы обнаруживаем киргиз-кайсацкие, башкирские и татарские страницы. Вся эта «экзотика» у Кудряшева не смешивается в единый ряд, а сосуществует – как вселенная, где вращаются, влияя друг на друга, но не сталкиваясь, разные звезды, планеты, кометы. Он, конечно, не остается вне оценок, читатель, следуя за автором, точно знает, кто здесь «плохой», а кто «хороший». Но на всякого «злодея» найдется свой герой – даже среди киргизцев, уж, казалось бы, настоящих врагов спокойных, «оседлых» татар и башкир. Благодаря такой «диалектике» тексты Кудряшева помогают увидеть многонациональную жизнь нелинейно. И, разумеется, внимание русского человека, воспитанного в традиционной российской (даже тогда уже «никакой») культуре, к необыкновенным обычаям, поверьям и суевериям этих народов, значимости для них этических принципов легко объяснимо: это то, чего как-то болезненно не хватает всей стране, этому неохватному «целому», зовущемуся Россией. Писать длинное письмо о случае, когда таможенный чиновник, обнаруживший потерянный пакет с крупной суммой денег, находит несчастного владельца и возвращает ему деньги, наотрез отказываясь принять даже ту часть, что положена ему по закону, мог только тот, кто видел в этом исключение из общего правила. Именно исключительность характеров, поступков становится героем произведений Кудряшева. Обнаруживая необыкновенные примеры вокруг себя, прямо на «Оренбургской линии», Кудряшев неустанно стремится указать на эти случаи тем, кто проживает свою «рутинную» жизнь столичного служащего. Его истории всегда «многоходовки» – за одним событием-пружиной скрывается следующее, герою предстоит решать не одну задачу (как, например, в повести «Искак»: здесь разлученные любовники волей случая включают в орбиту повествования судьбы других людей, с которыми им предстоит соединять жизни без любви, драматизм накапливается, повествование накаляется, чтобы разрядиться потом блестящей вспышкой-финалом, где все устроилось наилучшим образом).
   Думал ли Кудряшев о том, что его творчество – особого рода жизнестроительство, когда он показывает, как много необыкновенного можно найти и донести до других, независимо от того, где родился и «пригодился»? П. П. Свиньин полагает, что юноша был честолюбив, ему не чужда была зависть и злость. Но на чем основаны эти измышления? Судя по письмам Кудряшева в «Отечественные записки», молодой человек не страдал подобострастием или, напротив, нахальством. Его послания полны чувства собственного достоинства – и, конечно, понимания делового этикета: писать именно по делу, четко формулировать свои ожидания, составлять письмо так, чтобы собеседник действовал в соответствии с этими ожиданиями. Здесь все в меру – и красоты стиля, не раздражающие, но интригующие адресата, и «алгоритмы»: куда и зачем ехать, с кем встречаться, о чем писать.
   У Гоголя в «Ревизоре» – пьесе, созданной несколько лет спустя после смерти Кудряшева, – провинциальный городок предстает в виде этакого затхлого сборища недоумков, бесчестных и бессовестных людей, которым не то что городом управлять, даже рядовую службу переписчика бумаг исполнять не следует. Возможно, любой человек в нашей стране, «проходивший» Гоголя в школе, вспомнит, что писателя стали обвинять в очернении действительности, и как же это было конъюнктурно, лишь бы доказать, что у нас-де все в порядке! Но когда я читаю стихи, рассказы и повести Кудряшева, его письма, я задумываюсь – а что если и вправду Гоголь безмерно заострил ситуацию, несправедливо окарикатурил ее? Сам он в таком уездном городке никогда не жил, откуда ему было знать, как оно там? Только по нескольким штрихам-наблюдениям во время его странствий, «проезжающим»? Если в России в уездных городках жили и творили такие люди, как Кудряшев, вряд ли общая жизнь страны была такой уж «чернушной», как в «Ревизоре».
   Наверное, самое главное в Кудряшеве – «горизонтальное» восприятие родной страны. Не вертикальное (чиновники, царь, Бог), но именно пространственно-просторное – леса и рощи, горы и долины, реки и озера. Люди здесь «влиты» в это пространство. Как бережно собирает он башкирские песни, переводит их на русский язык, вставляет в свои истории, смело меняя жанр повести на жанр этнографического исследования! Для него здесь каждое слово значимо. И башкиры, и татары не «дикие азиатские народы», но представители особых цивилизационных укладов, выстроенных в соответствии с логикой их взаимодействия с родным краем – теми самыми лесами, полями, далями и высями. И они – в представлении Кудряшева – тоже живут именно в центре, а не на периферии. Для каждого народа центр здесь, вокруг этого центра и клубится своя особая национальная жизнь. Когда вслед за героем «Киргизского пленника» попадаем мы в Киргиз-Кайсацкие степи, то и здесь тоже центр, а не край земли – свои законы и правила. Тяжело даются они пленнику, но ведь и для него очевидна правда, правильность такого уклада. Только переместившись отсюда в другое пространство, можно обрести новую «правильность». Так открывается глубинная философия писателя – центр в тебе, ты сам и есть точка отсчета, не теряй ее. Поэтому, возможно, повесть о Пугачеве оказывается, скорее, повестью об утрате собственного «центризма». Чем бы ты ни подменил свое «самостоянье», это будет именно подмена, измена себе самому.
   Кудряшев прожил короткую, но выразительную жизнь. Нет сомнений, что его литературный талант воплощался в самых новых формах, где стиралась граница между художественным и документальным, fiction и non-fiction. Здесь много что следует изучать и рассматривать, конечно, должна быть проведена кропотливая работа по составлению полного свода его трудов. Но и та книга, что издается сейчас, – прекрасный урок современникам, тяготящимся своей родиной, не видящим ее красоты и не умеющим постигать ее смысл.

Библиография

   ПРОИЗВЕДЕНИЯ П.М. КУДРЯШЕВА,
   изданные при его жизни либо вскоре после смерти

   1. Эпиграммы; Анаграммы // Вестник Европы. 1820. Ч. 112. № 13, июнь. С. 5–6; 67–68.
   2. Шарады («Начало говорит нередко продавец…») // Вестник Европы. 1821. № 21, ноябрь. С. 232–234.
   3. Песня («Как цветочек от засухи увядает…») // Вестник Европы.1822. № 9. С. 87.
   4. Шарады («Кто ангелами был от гибели спасен…») // Вестник Европы. 1822. № 11, 12, июнь. С. 146–149.
   5. Паук и воробей (Басня); Песни («Ах, подруженьки, ах, голубушки!..», «Не вчера ли в хороводе…») // Вестник Европы. 1823. № 17, сентябрь. С. 163–167.
   6. Песнь башкирца перед сражением (с башкирского) // Вестник Европы. 1823. № 15, август. С. 167–170.
   7. В альбом себе // Благонамеренный. 1825. № 23. С. 329–330.
   8. О пребывании Его Величества государя Императора в Оренбурге (Письмо к издателю) // Отечественные записки. 1825. Ч. 21. № 59, март. С. 404–426. (Авторство П.М. Кудряшева указано в «Отечественных записках». 1830. № 1. С. 344.)
   9. Оскар Д`Альва. Повесть. (Из сочинений Лорда Байрона) // Благонамеренный. 1825. № 18. С. 137–152. См. также: Вестник Европы. 1828. № 4, февраль. С. 265–278.
   10. Песня («Друг любезный, ненаглядный…») // Благонамеренный. 1825. Ч. 29. № 33 и 34. С. 224–225. Ч. 30. № 23. С. 329–330.
   11. Рондо сложное. (В альбом В-ре Н-не Ш-ной) // Благонамеренный. 1825. Ч. 30. № 25 и 26. С. 427–428.
   12. Башкирская свадебная песня (Отрывок из повести «Абдрахман») // Вестник Европы. 1826. № 10, май. С. 125–126.
   13. «Во мне ты, муза, оживила…» (Отрывок из повести «Абдрахман») // Вестник Европы. 1826. № 10, май. С. 123–125.
   14. Воинские игры башкирцев (Отрывок из повести «Абдрахман») // Вестник Европы. 1826. № 9. Май. С. 8–14.
   15. Киргизский пленник (Быль Оренбургской линии) // Отечественные записки. 1826. Ч. 28. № 79, октябрь. С. 273–290.
   16. «Любою я с высоты холмов…» // Календарь муз на 1826 год / изд. А. Измайлов и П. Яковлев. 1826. С. 13–16.
   17. Мечты ратника // Вестник Европы. 1826. № 17. С. 3–7.
   18. Отрывок из повести «Абдрахман» // Вестник Европы. 1826. № 10. С.123–125.
   19. Предрассудки и суеверия башкир // Отечественные записки. 1826. Ч. 28, № 78, октябрь. С. 65–82; № 79, ноябрь. С. 206–223.
   20. Редкий пример бескорыстия // Отечественные записки. 1826. Ч. 28. № 79, ноябрь. С. 432–437.
   21. Абдряш. Башкирская повесть // Отечественные записки. 1827. Ч. 29. № 81, январь. С. 126–145; № 82, февраль. С. 322–334; № 83, март. С. 509–520.
   22. Два ученика (Быль); Вечер; Детская песня // Новая детская библиотека, издаваемая Борисом Федоровым. 1827. Кн. 5. С. 171–175.
   23. Отрывок из поэмы «Абдрахман» // Памятник отечественных муз. 1827. Ч. II. С. 80.
   24. Влюбленный Араб; К Размахнину (При посылке повести «Пугачев»); Песнь Гвинейца; Русская песня («Поднимайся, поднимайся…») // Вестник Европы. 1828. № 20, октябрь. С. 268–275.
   25. Любовь; Песня («О касаточка…») // Славянин: Военно-литературный журнал, издаваемый А. Воейковым. 1828. Ч. VII. № 28. С. 63–65.
   26. Мольба Джяура // Вестник Европы. 1828. № 19, октябрь. С. 190–192.
   27. На смерть башкирского батыра (с башкирского) // Вестник Европы. 1828. № 21, ноябрь. С. 26–28.
   28. Письмо П.П. Свиньину (1824 г.) // [Свиньин П.П.] Петр Михайлович Кудряшев, певец картинной Башкирии, быстрого Урала и беспредельных степей киргиз– кайсацких // Отечественные записки. Ч. 35. 1828. № 100. С. 146–163.
   29. Приятелю // Славянин: Военно-литературный журнал, издаваемый А. Воейковым. 1828. Ч. VI. С. 196.
   30. Рыцарь Ричард Лагарни; Песня («Дворец настроивши огромный…») // Вестник Европы. 1828. № 24, декабрь. С. 289–294.
   31. Рыцарь Рогдай // Славянин: Военно-литературный журнал, издаваемый А. Воейковым. 1828. Ч. XVIII. № 50. С. 427–428.
   32. Сетование киргиз-кайсацкого пленника // Вестник Европы. 1828. № 4, февраль. С. 278–279.
   33. Углецкая роща // Славянин: Военно-литературный журнал, издаваемый А. Воейковым. 1828. Ч. XVIII. № 46. С. 276–277.
   34. Даржа. Калмыцкая повесть // Отечественные записки. 1829. Ч. 39. № 113, сентябрь. С. 379–401; Ч. 40. № 114, октябрь. С. 67–86.
   35. К башкирской девушке (с башкирского) // Вестник Европы. 1829. № 15, август. С. 196–197.
   36. Сокрушитель Пугачева. Илецкий казак Иван (Оренбургская повесть) // Отечественные записки. 1829. Ч. 40. № 115, ноябрь. С. 233–259; № 116, декабрь. С. 423–447.
   37. Царь пламени (По повести В. Скотта) // Вестник Европы. 1829. № 14, июль. С. 114–129.
   38. Искак. Татарская повесть // Отечественные записки. 1830. Ч. 43. № 124. С. 162–193; Ч. 44. № 126. С. 43–106.
   39. Простонародные слова, употребляемые в Оренбургской губернии // Отечественные записки. 1830. Ч. 42. № 122, С. 389–392.
   40. Мятежник Пугачев (Отрывок из повести. Глава первая) [За подп.: ***] // Заволжский муравей. 1833. № 14, июль. С. 766–771.
   41. Башкирские свадебные песни // Сборник «Весенние цветы». Москва. 1835.

   ПРОИЗВЕДЕНИЯ П.М. КУДРЯШЕВА,
   изданные относительно недавно
   42. Прощание башкирца с милой; Песнь башкирца перед сражением; Песнь башкирца после сражения; Абдрахман; Искак; Предрассудки и суеверия башкирцев; Письмо П.П. Свиньину // Башкирия в русской литературе: В 5 т. Под общ. ред. А.Н. Киреева. Т. 1 / Сост., предисл., коммент. М.Г. Рахимкулова. Уфа, 1961. С. 73–140. Второе расширенное издание: Уфа. 1989.
   43. К Размахнину. При посылке повести «Пугачев»; Сетование киргиз-кайсацкого пленника // Прокофьева А.Г., Пузанева Т.Н. Оренбургский край в произведениях русских писателей. Оренбург: Оренб. гос. пед. ун-т, 1991.
   44. О пребывании Его Величества государя Императора [Александра I] в Оренбурге // Отечественные записки. 2002. № 6.
   45. Предрассудки и суеверия башкирцев // Лаврентьева Е.В. Повседневная жизнь дворянства пушкинской поры. Приметы и суеверия. М.: Молодая гвардия, 2006.
   46. Башкирские песни Отечественной войны 1812 года // Оренбургская старина: Сборник. Вып. 7. Оренбург, 2007.
   47. Киргизский пленник // Старый Верхнеуральск в слове современников: Собрание текстов и материалов / Сост. В.С. Боже, И.В. Купцов. Челябинск: «Абрис», 2009.

   РАБОТЫ О П.М. КУДРЯШЕВЕ И ЕГО ТВОРЧЕСТВЕ
   1. [За подп. N.N.] Стихотворение // Вестник Европы. 1826. № 17, апрель. С. 174–176.
   2. Крюков Мих. Надгробие Кудряшеву (мая 11, 1827) // Вестник Европы. 1828. № 21, ноябрь. С. 28.
   3. [Свиньин П.П.] Петр Михайлович Кудряшев, певец картинной Башкирии, быстрого Урала и беспредельных степей киргиз-кайсацких // Отечественные записки. 1828. Ч. 35. № 100. С. 143–176.
   4. Марков И. Письмо к издателю // Вестник Европы. 1830. № 11. С. 218–222.
   5. Межов В.И. Сибирская библиография. Т. 2. СПб., 1891.
   6. Колесников В.П. Записки несчастного, содержащие путешествие в Сибирь по канату. СПб., 1915.
   7. Материалы научной сессии, посвященной 400-летию присоединению Башкирии к Русскому государству // Уфа. 1958. С.147.
   8. Рабинович М.Д. Новые данные по истории Оренбургского тайного общества // Вестник АН СССР. 1958. № 7.
   9. Очерки по истории Башкирской АССР. Т. 1. Ч. 2. Уфа, 1959. С. 81–83, 86, 88–90.
   10. Штейнпресс Б.А. А. Алябьев в изгнании. М., 1959. С. 82.
   11. Масанов Э.А. Очерк истории этнографического изучения казахского народа в СССР. Алма-Ата, 1966. С. 123.
   12. Рахимкулов М.Г. Страницы дружбы // Уфа, 1972. С. 22–25.
   13. Матвиевский П.Е. П.М. Кудряшев и его этнографическое описание башкир в первой четверти XIX в. // Южноуральский археографический сборник / Отв. ред. Р.Г. Кузеев. Вып. 1. Уфа, 1973. С. 90–97.
   14. Русская повесть XIX века. История и проблематика жанра // Л., 1973.
   15. Большаков Л.Н. Отечеству драгие имена (Триптих о декабристах на Урале). Ч. 1–3. Челябинск, 1975.
   16. Жирмунский В.М. Байрон и Пушкин. Л., 1978. С. 230, 252–253.
   17. Большаков Л.Н. Отыскал я книгу славную. Челябинск, 1983.
   18. Матвиевский П.Е. Писатель-самородок Южного Урала // Дружба народов. 1983. № 5.
   19. Шаблий М.И. Лермонтов и типология русской художественно-исторической прозы 30-х годов XIX века // Филологические науки. 1987. № 2. С. 19.
   20. Колюпанов Н.П. Биография А.И. Кошелева. Т. 1. Кн. 1. М., 1989. С. 515, 555–556.
   21. Энциклопедия «Русские писатели: 1900–1917 гг.». М., 1994.
   22. Руководитель оренбургских декабристов П.М. Кудряшов // На Урал-реке / Сост. Мухамедьянов Р.А., Моисеев А.П. Челябинск: «Рифей», 1999.
   23. П.М. Кудряшев // Челябинская область: Энциклопедия. Челябинск: «Каменный пояс», 2004. Том 3. Стр.517.
   24. Созина Е.К. Петр Кудряшев // Уральская литература конца XVIII–XIX века: Учеб. пособие / О.В. Зырянов, Е.К. Созина, Г.К. Щенников и др. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2006.
   25. Созина Е.К. Своеобразие романтических жанров в творчестве П.М. Кудряшева // Оренбургский край: Архивные документы и исследования. Вып. 3. Оренбург: Оренб. гос. пед. ун-т, 2006.
   26. Созина Е.К. Модификация жанра романтической поэмы в творчестве оренбургского поэта П.М. Кудряшева // Поэтика русской литературы в историко-культурном контексте. Новосибирск: «Наука» РАН, 2008.
   27. Фонотов М.С. У горы Извоз. Челябинск: «Абрис», 2008.
   28. Хуббитдинова Н.А. Писатель и литературное мастерство: радищевская традиция в творчестве П. Кудряшева // Вестник Челябинского государственного университета: Филология. Искусствоведение. Вып. 22. № 20. 2008. С. 151–155.
   29. Хабибуллин И.З. Национальная борьба курэш как элемент традиционной физической культуры башкирского народа: Дис. / Удм. гос. ун-т. Уфа, 2008. – 227 с.
   30. Хуббитдинова Н.А. Художественное отражение обычая «барымта» в повести «Абдряш» П.М. Кудряшева (к проблеме русско-башкирских фольклорно-литературных взаимосвязей) // Вестник Челябинского государственного университета: Филология. Искусствоведение. 2009. № 13 (151). Вып. 31. С. 134–138.
   31. Созина Е.К. Романтическая поэма в творчестве оренбургского поэта П.М. Кудряшева // Эволюция жанров в литературе Урала XVII–XX вв. в контексте общероссийских процессов / О.В. Зырянов, Т.А. Снигирева, Е.К. Созина и др.; отв. ред. ак. В.В. Алексеев. Екатеринбург: УрО РАН, 2010.
   32. Хуббитдинова Н.А. Народная песня в творчестве П.М. Кудряшева: особенности литературного использования песенной традиции // Вестник Челябинского государственного университета. Филология. Искусствоведение. Вып. 44. № 17 (198). 2010. С. 140–145.
   33. Гузаиров Т. Повести о Пугачеве в структуре «Истории Пугачевского бунта» // Пушкинские чтения в Тарту. Тарту, 2011.
   34. Прокофьева А.Г. Тематическое и жанровое своеобразие произведений оренбургских поэтов пушкинской поры // Славяне в этнокультурном пространстве южноуральского региона: Материалы межрегиональной научно-практической конференции, посвященной Дню славянской письменности и культуры в Оренбуржье. Выпуск 25. Оренбург, 2011.
   35. Созина Е.К. Степные пленники. Литературная универсалия и ее фактуальная контекстность в отечественной словесности первой трети XIX в.// Кормановские чтения: cтатьи и материалы Межвузовской научной конференции / ред. – сост. Д.И. Черашняя. Ижевск, 2011. Вып. 10.
   36. Хуббитдинова Н.А. Художественное отражение фольклора в литературе XIX века (К проблеме русско-башкирских фольклорно-литературных взаимосвязей). Уфа: «Гилем», 2011.
   37. Austin P.M. P. Kudrjashev: Russia.s first romantic etnografer // Studies in romanticism. 1976. V. 15. № 1.
   38. Кокшаров В. Масоны-декабристы в Оренбурге // [Эл. ресурс] http://www.proza.ru
   39. Салават Юлаев – национальный герой. Глава 7 // [Эл. ресурс] http://ulaev-salavat.narod.ru/glava7.htm

Петр Михайлович Кудряшёв Сочинения