   Александр Домовец
   Кукловод
   Современное политическое фэнтези (Книга 1)

Часть первая
Охота на журналиста

Пролог

   Вечером неожиданно отключили свет, и последние страницы рукописи Иван Ильич достукивал на машинке уже при свечах.
   Слегка дрожащими руками он разложил листы по экземплярам и закурил. Ну, вот и всё. Десять лет жизни, десять лет размышлений, тысячи вечеров и ночей над бумагой… Получился роман-фэнтези, куда там «Властелину колец». Но все эти годы в нём ознобно жила мысль: а если – не фэнтези? Если он в самом деле правильно связал концы с концами, грамотно разложил факты и верно проанализировал их, словом – вычислил ситуацию?
   По мере продвижения работы уверенность в своей правоте росла, ужасая Ивана Ильича. И вот теперь, глядя на три внушительных стопки отпечатанных листов, он окончательно понял: ошибки нет, всё так. Беда, страдания, безысходность – это навсегда. И для всех.
   – Зачем мне это знать? – спросил он себя вслух, еле шевеля губами. – Что мне с этим делать?
   В маленьком городке отставного учителя-историка Ивана Ильича Захарова считали чудаком. А как не считать? Выйдя на пенсию, продал квартиру в центре Москвы и купил домик в дальнем Подмосковье. Ну, положим, на старости лет потянуло к земле. Бывает. Но привычки-то, привычки! Ни с кем, кроме жены, не общался, в гостях у соседей не бывал и никого не приглашал, из дома выходил редко и только в магазин. При этом шёл по улице с лицом усталым и хмурым, глядя под ноги и что-то рассеяно бормоча под нос. Правда, газет и книг покупал и выписывал много, а по вечерам из-за оконной шторы лился свет настольной лампы и доносился стук пишущей машинки. Одевался чисто, брился каждый день, водку не пил. Одно слово – чудак. И жена такая же.
   О том, что в городке над ним хихикают, Захаров знал, но ему было всё равно. Работа, которая взяла за горло десять лет назад и подошла к концу только сегодня, отдалила его от мира и людей.
   С чего всё началось? Наверное, с того далёкого майского вечера, когда праздновали его пятьдесят пять. Погода была отменная, настроение и того лучше. Страна, тогда ещё СССР, уже трещала по швам, будущего президента Мельникова только что избрали главой российского парламента. Произнеся положенные тосты и выпив, заговорили, как водится, о глобальном. Один из гостей, по фамилии Гордеев, пристал к Захарову:
   – Ты, Иван, историк, вот и объясни мне, тёмному: что за страна такая – Россия? Почему у нас вечные войны и смуты? Почему за тысячу лет истории буквально ни одного светлого пятна? Сидим голой задницей на боеголовках, сами по-людски не живём и всему миру не позволяем…
   – Ты ещё вспомни про империю зла, про Верхнюю Вольту с ракетами, – хмыкнул Захаров, разливая коньяк по рюмкам.
   – Умом Россию не понять, – глубокомысленно заметил кто-то.
   – Ерунда, – отмахнулся Гордеев. – Понять можно всё. Должно же быть какое-то рациональное объяснение. Допустим, что мы глупее всех. Или хуже… Но опять – почему? Может, нас пришельцы тысячу лет назад сглазили на генетическом уровне? Или Россия и впрямь полигон сатаны?
   В тот вечер Захаров был в ударе. Ему вдруг стало интересно, захотелось блеснуть игрой ума и эрудицией.
   – Ну-у, зачем же так, – протянул он. – Не полигон. И не сатаны. А вот, например…
   И он в течение трёх минут сымпровизировал такое, что Гордеев побелел. Установилось молчание, все смотрели на Захарова. Он почувствовал неловкость и непонятное волнение, словно среди застольного трёпа прозвучало что-то неожиданно-важное.
   – Ладно, мужики, – сказал он, вставая. – Пойдём, покурим. И вообще, хватит о глобальном. Давайте лучше о бабах, пока они на кухне.
   Тут очень кстати вернулись женщины с горячим. Выпили за именинника, заговорили о детях и футболе, потом стали танцевать, и в итоге день рождения удался на славу.
   Однако наутро Иван Ильич проснулся с ощущением, что в голове сидит заноза. Вспомнив свою вчерашнюю импровизацию, он даже фыркнул: «Что за бред, вроде и выпили немного». Но… задумался всерьёз.
   Захаров был человеком незаурядного ума. Историческое образование, полученное в МГУ, развило привычку системно мыслить, усилило врождённую потребность думать и анализировать. Всё непонятное он расценивал как интеллектуальный вызов и не жалел сил, чтобы докопаться до решения. Диссертацию он когда-то не защитил из одного лишь отвращения к сопутствующим бюрократическим процедурам, руководить школой отказался по той же причине. Работа рядовым учителем вполне устраивала Ивана Ильича, потому что оставляла достаточно времени для книг и письменного стола.
   Сев за этот стол после дня рождения, Захаров сам себе сформулировал задачу.
   Дано: огромная страна, объём несчастий которой, начиная с исторических пелёнок, адекватен её величине. Требуется: найти корень бед. Понять закономерность, объясняющую чудовищный переизбыток войн, эпидемий, социальных катаклизмов, «прописавшихся» на гигантской территории.
   С этой минуты прежняя жизнь Ивана Ильича закончилась. Началась новая, о чём он тогда ещё не подозревал.
   Несколько месяцев он сначала в голове, а затем и на бумаге выстраивал известные факты, в поисках новых просиживал в библиотеках, рылся в книгах. Но – не выстраивалось. Гипотеза, позволявшая рациональным путём объяснить существующую ситуацию, не складывалась. Постепенно Захаров приходил к мысли, что такой гипотезы не может быть, потому что её не может быть никогда. «Умом Россию не понять…».
   На его месте любой давно уже махнул бы рукой. Но Захаров был упорным человеком. Однажды его осенила простая вроде бы догадка, требовавшая, впрочем, немалого мужества. Раз нет рационального решения, значит, есть решение иррациональное. Если угодно, лежащее за гранью существующих представлений об окружающей действительности. Просто вместо вопроса «Почему?» надо спросить иначе: «Кто?» И тогда он с невольным страхом вернулся к апокалиптическому видению, мелькнувшему в голове среди праздничного застолья.
   «Чушь, бред, шизофрения,» – говорил себе Захаров. «Мистика!» – вторил сидящий в нём историк-материалист. Но в широком смысле гипотеза Ивана Ильича понятию «материализм» не противоречила. Просиживая ночами за бумагой и книгами, листая в голове исторические эпохи, мысленно присматриваясь к личностям в париках и камзолах, суконных кафтанах, военных френчах и строгих костюмах, Захаров неторопливо строил теорию, которая объясняла всё: от татаро-монгольского ига до умопомрачительной инфляции, вмиг догола раздевшей страну, только что объявившую себя суверенной. Теперь всё складывалось.
   Порой он сам отказывался верить в то, что выходило из-под его пера. Семибоярщина, пугачёвский бунт, союз императора Павла I с Наполеоном, казнь Александра II народовольцами, позор Цусимы – всё получало шокирующе-новое, но логическое объяснение. Иногда Захаров ощущал себя художником, который взялся отреставрировать банальный натюрморт и вдруг обнаружил, что верхний слой краски маскирует полотно гиганта Возрождения…
   Неожиданно из комнаты жены донёсся какой-то звук. Иван Ильич тряхнул головой, отвлекаясь от воспоминаний. Наверное, Маша что-то уронила в темноте. Когда же дадут свет? Маша… Бог не дал им детей, и всю жизнь они прожили друг для друга. Маша всегда была для него не только женой, но и самым верным, всё понимающим товарищем.
   Когда Захарову пришло время уходить на пенсию, он решил перебраться из Москвы в Подмосковье. В провинции жизнь тише, спокойнее, дешевле: здесь не стреляют из танков по зданию парламента и не штурмуют телецентр; здесь ничто не будет отвлекать от переполнявшей его работы. Коренная москвичка, Маша тем не менее безропотно приняла решение Ивана Ильича, и эта безропотность навсегда вселила в Захарова чувство какой-то вины перед женою. Она занималась хозяйством, развела сад, выращивала огурцы с помидорами и тихо старилась рядом с мужем, ни о чём не спрашивая и во всём помогая. В свою работу Иван Ильич её не посвящал. Не то, чтобы он сомневался в её уме или способности понять его… В конце концов, она закончила тот же МГУ (там, кстати, они и познакомились в 54-м), только училась на другом факультете – романо-германской филологии. Но сначала инстинктивно, а потом уже вполне осознанно, Иван Ильич решил, что крест чудовищного открытия будет нести один.
   Все эти года о его работе никто не подозревал. Но теперь, когда она подошла к концу, когда Иван Ильич вычислил, наконец, злой рок, висящий над Россией, молчать он больше просто не мог. Найденное знание и потребность поделиться им переполняли Захарова. Вот почему третьего дня он отправил письмо человеку, который когда-то был его любимым школьным учеником и стал известным журналистом. Серёжа остался одним из немногих, с кем Иван Ильич поддерживал отношения, выйдя на пенсию. Они изредка переписывались, и даже пару раз встречались, когда Захаров приезжал в Москву поработать в Ленинке. У Серёжи всегда была светлая голова и живой интерес к истории. А главное, вдвоём они, быть может, решат, что теперь делать со всем этим. Положить под сукно и пусть всё идёт своим чередом? Но это значит перечеркнуть десять лет жизни. И не только это… Или попытаться обнародовать? Но это всё равно, что выписать самому себе пропуск в психушку…
   Иван Ильич усмехнулся. Тяжело поднявшись, он достал из навесного шкафчика початую бутылку коньяку, налил рюмку и выпил не закусывая. Ещё раз посмотрел на рукопись. Подходящая обстановка, чтобы отметить конец работы: ночь, свечи, коньяк, одиночество. Как-то даже торжественно… Да какая, к дьяволу, торжественность! Пустота в душе, полная пустота, и чувство, что с окончанием главного дела жизни и сама жизнь подошла к завершению…
   Скрипнула дверь. В комнату неслышным шагом проскользнула жена. Зябко кутаясь в халат, она села напротив и удивлённо посмотрела на коньячную бутылку.
   – Не бойся, Машенька, на старости лет не сопьюсь, – ласково сказал Иван Ильич и налил себе ещё. – А что в полночь за рюмку взялся, так причина есть. – Он положил руку на стопку страниц. – Закончил я это дело. Закончил всё-таки. Столько лет, столько сил… Ну, ты знаешь. Точнее, как раз не знаешь… Просто видела, как я над всем этим корпел, и ни о чём не спрашивала, умница моя. Ты уж прости. Не в том дело, что я тебе не верю. Я только не хочу, чтобы ты всё это знала. Век бы этого никому не знать…
   Он залпом выпил коньяк. Жена задумчиво смотрела на него.
   – Да, Маша, – вспомнил Захаров. – Дня через два-три, надеюсь, будет гость.
   Жена вздрогнула.
   – Кто? – спросила она.
   – Бывший мой ученик, Серёжа Авилов. Да ты его помнишь! Непоседливый, любопытный такой, всю нашу библиотеку излазил, пока жили в Москве. Я ему написал, пригласил к нам.
   Жена, прищурившись, посмотрела на Захарова:
   – Зачем?
   Иван Ильич крепко потёр затылок.
   – Понимаешь, Маша, нужен он мне. Умный парень, толковый, очень надёжный. Он за эти годы журналистом стал, работает в «Правде по-комсомольски». – Захаров кивнул на рукопись. – Я до такого додумался, что жить страшно. Не знаю, как теперь поступить. Может, вместе с Серёжей что-нибудь решим. Сил нет больше в себе это носить, а ему я верю… В общем, попросил приехать немедленно, да и намекнул в письме, что к чему.
   – Зря ты это сделал, – глухим недобрым шёпотом произнесла жена.
   Захаров изумлённо уставился на неё.
   – Ты что, мать, – начал он и не договорил.
   Лицо жены злобно исказилось. Челюсть угрожающе выпятилась, редеющие седые волосы встали дыбом. Глаза сверкнули багровым огнём, а из горла вырвался неприятный клекочущий звук.
   – Да что с тобой! – не своим голосом закричал Иван Ильич, вскакивая со стула.
   – Зря ты это сделал, – повторила жена.
   Не вставая, она протянула через стол тонкую, ставшую вдруг нечеловечески длинной руку и схватила Ивана Ильича за горло. Захаров почувствовал, что его ноги оторвались от пола. Он стал барахтаться, попробовал оторвать руку от горла, но бесполезно: хватка была смертельной, рука – стальной. Иван Ильич начал задыхаться.
   – Маша, – жалобно просипел он из последних сил. Перед глазами плыли круги, воздуха уже не было.
   Жена ухмыльнулась. Протянув через стол вторую руку, она взяла Ивана Ильича за голову и одним движением свернула шею. Хруст позвонков… последний хрип… тишина… застывший в распахнутых мёртвых глазах безумный ужас…
   Отшвырнув обмякшее тело, женщина-монстр сгребла со стола бумаги, вынесла из соседней комнаты припасённый чемоданчик и спрятала в него рукопись. Потом замерла, сосредоточилась; закрыв глаза, провела по лицу и телу обеими руками, словно стряхивая капли воды. Мгновение спустя женщины уже не было. На её месте стоял элегантно одетый крепыш. Внимательным взглядом он оглядел разорённый дом. В углу бесформенной массой темнел труп учителя. Сквозь полуоткрытую дверь спальни виднелось женское тело, лежавшее поперёк дивана. На столе уютно потрескивали свечи.
   Крепыш взял подсвечник и аккуратно положил на бок. Старенькая скатерть на деревянном столе занялась быстро. Через несколько минут комната наполнилась дымом, сквозь который весело пробивались языки пламени…

   На следующий день, в трёх тысячах километров от подмосковного городка, элегантно одетый крепыш передал рукопись Ивана Ильича Захарова седеющему брюнету с гладко выбритым лицом, большим носом, впечатляющими залысинами и чёрными глазами навыкате.
   – Здорово отработал, молодец, – энергично говорил большеносый. – А с пожаром так просто маленькая находка. Несчастный случай – и всё, никакого расследования. Хвалю.
   Крепыш благодарно склонил голову.
   – Но вот этот Авилов… Ты точно всё понял? Было отправлено письмо, ожидался его приезд?
   Крепыш кивнул.
   – Ну ладно, иди. Подумаю, что с этим делать…
   Оставшись один, брюнет откинулся на спинку глубокого кресла и выругался.
   – Авилов, Авилов, – бормотал он, бессмысленно глядя перед собой. – Опять Авилов. Ушла информация… Раньше надо было старика прикончить. Так нет же, интересно было посмотреть, до чего он в конце концов додумается. Этакий интеллектуальный эксперимент… Доэкспериментировался на свою голову. Не было печали…

   Возле пепелища, где всего несколько дней назад возвышался дом пенсионера Захарова, стоял высокий светловолосый человек. Лицо его было растерянным и хмурым.
   Он достал из нагрудного кармана кожаной куртки смятые листки бумаги и медленно перечитал приписку:
   «Теперь, Серёжа, ты в самых общих чертах представляешь, чем я занимался десять лет. Подробно обо всём ты узнаешь при встрече. Если, конечно, она состоится. Подумай. Ты можешь порвать это письмо и забыть про него. Можешь считать, что твой старый учитель выжил из ума… Но если ты приедешь, обратного хода уже не будет».
   Авилов перевёл взгляд на обгоревшие брёвна и закусил губу. В глазах у него стояли слёзы. Он получил письмо Ивана Ильича и приехал так скоро, как позволили дела. Но всё-таки опоздал…

   1
   Рукопись – I
   (1606 год, Москва)

   «Пользуясь дарованным ему правом входить без доклада, Никита Маленин по-свойски махнул рукой стражникам и распахнул дверь в царские покои.
   Дмитрий сидел за столом, заваленным бумажными свитками, и что-то писал, часто макая перо в драгоценную чернильницу, выточенную из цельного куска малахита. Никита с неудовольствием заметил, что царь опять надел с утра польское платье. При звуке шагов Дмитрий поднял голову.
   – А, Никита, – приветливо сказал он, узнав ближнего слугу. – Проходи, садись. Ты что так запыхался? Или с пожара бежишь?
   – Можно и так сказать, государь, – проворчал Никита, усаживаясь на табуретку. – Только пожары, они ведь разные бывают. Хорошо, если просто дом горит. А ну, как земля под ногами?
   Дмитрий отложил перо и выпрямился в кресле.
   – Ты загадки-то для детей малых прибереги, – холодно сказал он. – Рассказывай, что случилось.
   А случилось вот что.
   Проходя по Китай-городу, Никита наткнулся на кучку людей, окруживших старика-монаха, одетого в чёрную рясу. Тряся неопрятной седой бородою, он кричал сорванным голосом:
   – Доколе будем терпеть, православные? Царь наш, Дмитрий Иванович, погряз в грехе и пороках! Постов не соблюдает, ходит в иноземном платье, на достояние монастырей покушается! А теперь в угоду королю Жигимонту хочет жениться на поганой польке! Казну на неё тратит без счёта! Уже по Москве нельзя шагу ступить – на чужеземца наткнёшься! Зачем он столько поляков, немцев да литовцев нагнал? Зачем? А я вам скажу, православные. – Монах снял с головы грязную скуфью, вытер ею с лица пот и, переведя дух, истошно закричал с новой силой: – Не сегодня-завтра русских людей резать начнут! И начнут с отцов наших – митрополита Гермогена, епископа Иосифа, князей Шуйского да Голицына! Всех, кто за народ стоит, повырежут. А потом начнут православных в латинскую веру загонять, костёлы на Руси подымутся! Вот вам и царь ваш… Еретик он, а не царь!
   Люди, внимательно слушавшие монаха, заволновались. Раздались выкрики:
   – Да какой он, к едрёной матери, наш! Польский он, а не наш!
   – Музыкантам-иноземцам платит больше, чем дьякам в приказах! На троне из чистого золота сидит!
   – Новый дворец себе построил, а у входа медное чудище выставил! Оно челюстями двигает, из пасти непотребные звуки несутся… Не к добру!
   – А бабы-то, бабы! Ведь каждую ночь ему новую бабу приводят! Святость-то царская где? Нешто цари так поступают?
   На крики и шум народу прибывало. Вскоре Никиту стиснули со всех сторон. Ему очень хотелось пробиться к монаху-проповеднику и вышибить ему остатки зубов. Чтобы знал, как на царя хулу возводить. Но разве потом уцелеешь… Слишком яро толпа настроена против Дмитрия Ивановича. Хуже всего то, что люди во многом правду говорят. И деньги царь страшно расточает. И престол свой приказал вылить из чистого золота, да ещё повелел обвешать его алмазами и жемчужными кистями. И в женских ласках удержу не знал. Потому людской ропот на московских улицах сам по себе был не в диковинку. Но чтобы так, в открытую, поносить своего царя, призывать к бунту – это что-то новое…
   Никита начал выбираться из толпы. Неожиданно чья-то ладонь цепко схватила его за рукав кафтана. Обернувшись, Никита увидел дюжего молодца с испитым лицом в живописном обрамлении копны нечёсаных волос.
   – Куда намылился, голубь? – ласково спросил он. – Пошто отца Досифея слушать не желаешь?
   – Недосуг мне. Пусти, – хмуро сказал Никита, предчувствуя недоброе.
   – А ведь я тебя узнал, – продолжал парень, удерживая Никиту за рукав. – Ты третьего дня рядом с царём в его свите скакал. Православные! – заорал он вдруг. – Среди нас царский холоп затесался! Бей его!
   Невысокий, широкоплечий Никита был очень силён. Одним ударом, предназначавшимся проповеднику, он сокрушил парню скулу, и тот рухнул на землю, получив к тому же ещё и ногой под ребро.
   – Убили! – завыл он, корчась от жестокой боли. – Держи его, ребята!
   Мощным рывком, распихивая людей локтями, Никита наконец вырвался из толпы и побежал. Вскоре он услышал за спиной топот и на ходу оглянулся: его преследовали трое оборванцев – то ли дружки пострадавшего, то ли просто уличная голытьба, решившая поживиться одеждой и содержимым карманов царского слуги. Бежали они хорошо, расстояние быстро сокращалось, и Никита понял, что столкновения не миновать. Под кафтаном он всегда носил нож. Вынув его на бегу, он вдруг стал, как вкопанный, резко обернулся и выставил перед собой вооружённую руку. Это было так неожиданно, что бежавший впереди оборванец, не успев затормозить, со всего размаха напоролся грудью на клинок.
   – А-ах! – выдохнул он, глядя на Никиту в изумлении. Лицо его с губастым полуоткрытым ртом посерело, колени подогнулись, и разом обмякшее тело, соскользнув с клинка, бесформенной грудой упало под ноги сотоварищам, заливая их кровью.
   Пользуясь замешательством противников и не переставая угрожать им ножом, Никита попятился в ближайший переулок, быстро проскочил его, попетлял по грязным кривым улочкам Москвы, и, приведя себя в порядок, явился во дворец…
   Дмитрий выслушал рассказ Никиты спокойно и попенял ему:
   – Зря ты в драку ввязался. Могли ведь и кистенём по голове свистнуть, и нож под лопатку… Ты у меня кто? Глаза и уши. Ты должен видеть, слышать, знать и мне обо всём интересном доносить. А уж кому руками махать, я и без тебя найду.
   – Прости, государь, – сказал Никита, поднимаясь. – Виноват я, но так уж получилось…
   – Ладно, – произнёс Дмитрий, делая примирительный жест. – Сиди. За то, что вступился за царскую честь, хвалю и жалую изумрудом. – Сняв с левой руки один из многочисленных перстней, он протянул его Никите. Тот с поклоном принял подарок. – А теперь, – продолжал Дмитрий, откидываясь в кресле, – скажи: что ты обо всём этом думаешь? Без утайки скажи.
   Предупреждение было излишним. Пользуясь безграничным доверием царя, Никита никогда не хитрил и не лукавил: он был слугой, а не лакеем. В свою очередь, закрывая глаза на низкое происхождение Никиты, Дмитрий ценил ум, ловкость и прямодушие Маленина, приблизил его к себе, на зависть иным князьям, сделал своим советчиком и постоянным исполнителем самых деликатных поручений.
   Но сейчас Никита мялся, не решаясь начать. Слишком неприятным и тягостным для царя обещал стать разговор.
   – Ну, чего жмёшься? – нетерпеливо спросил Дмитрий. – Или боишься огорчить меня вестью об измене Шуйского? Пустое. Уже знаю.
   Никита оторопел.
   – Знаешь?.. Откуда?
   – Сорока на хвосте принесла, – насмешливо сказал Дмитрий. – Весь план их знаю. Завтра у меня свадьба, а послезавтра, ещё затемно, ударят в набат, отворят все тюрьмы, вооружат преступников и двинутся на Кремль. Стрельцы будут кочевряжиться, но им втолкуют, что царь я – ненастоящий, и они меня выдадут. А потом… ну потом, как получится: или пристрелят, или изрубят, или дубинами забьют. Может, ещё что придумают.
   Никита не верил своим ушам. Всё знать – и так безмятежно говорить о близкой гибели… Он откашлялся.
   – Что будем делать, государь? – спросил он хрипло.
   – А что бы сделал ты? – ответил Дмитрий вопросом на вопрос, потягиваясь.
   – Опередить! – зарычал Никита. – Теперь же кликнуть Басманова, пусть со стрельцами окружит подворья Шуйских, Голицына, Татищева. Взять их в железа, огнём выпытать сообщников, и этих тоже схватить. Одним разом вырвать все изменные корни – без жалости, без пощады. Знаю, не любишь ты этого, но бунтовщики тебя точно не пощадят. Вот что надо делать, государь. И, главное, не терять времени! Может, и сейчас уже поздно…
   Дмитрий внимательно слушал Никиту, и на лице его застыло странное задумчивое выражение.
   – Превосходный план… – сказал он словно сам себе, глядя куда-то в сторону, – простой, чёткий, энергичный. Правда, без суда и следствия… да кого здесь этим удивишь… – Он перевёл взгляд на Никиту и спросил:
   – Это всё?
   – Нет, государь. Это только начало, – хмуро сказал Никита. Про себя он решил, что сейчас наконец выскажет всё, тяжким грузом скопившееся на сердце.
   – Вот как? – удивился Дмитрий. – Но ведь бунт мы уже подавили, изменники схвачены. Чего ж ещё?
   – Ненадолго это, государь, – упрямо возразил Никита. – Ну, повяжем сегодня Шуйского с Голицыным, срубим головы… Так завтра же другие тут как тут, снова начнут народ баламутить. И снова за ними люди пойдут. А всем головы не посрубаешь…
   – Так что делать-то? – нетерпеливо перебил его Дмитрий, поигрывая жемчужными чётками.
   Неожиданно Никита упал на колени и протянул к Дмитрию руки.
   – Одумайся, государь! Не рой себе могилу! Люди-то кем недовольны? Тобой! Видят же, что ты иноземцам путь в Москву проторил, что нет в тебе ревности к истинной вере. Во дворце с утра до ночи музыка да танцы. А роскошь твоя? Даже уздечки со стременами изукрасил золотом и яхонтами. Казна тает, одного будущего тестя, Мнишека, одарил на триста тысяч золотых! Видано ли такое? Батюшка твой, в бозе почивший Иван Васильевич, небось, от расточительства твоего в гробу переворачивается. И уж прости, государь, но коли начал, скажу до конца, хоть на плаху отправляй… Зачем женщин столько? Что ни ночь, опять новая у тебя в опочивальне. Да ладно бы потаскухи, так тебе потаскух мало. Обольщаешь боярских жён, дочерей, монахинь даже. И ведь это не всё! Приблизил к себе Ксению Годунову, дочь покойного царя Бориса. Народ возмущается, пошто, де, сироту безотрадную снасильничал. Говорит, неправедно царь Дмитрий Иванович живёт… Укроти похоть, государь!
   Никита понимал, что наговорил уже на три виселицы, но остановиться не мог. Дмитрий внимал, не перебивая, и даже время от времени кивал головой, точно соглашаясь.
   – Тебя послушать, так мне впору постриг принять, в монахи податься, – заметил он, дав Никите выговориться. – Да ты встань, колени, чай, не железные. Встань, я сказал!
   – Не надо в монахи! – горячо вымолвил Никита, поднимаясь. – Можно ведь проще, государь. Гони в шею иноземцев, объяви себя ревнителем веры православной. Монастыри не трогай, оставь чернецам их имущество. Умерься в тратах, смири свой блуд. Завтра женишься, так и живи с женой… хотя бы для вида. Только заставь её порвать с католичеством. Народ, он ведь всё увидит и старое простит. Вот и ладно будет! А в другой раз никаким Шуйским людей не взбунтовать, за тебя все горой станут. – Никита перевёл дух и уже спокойным голосом закончил: – Ты прости, государь, если чего лишнего сказал. Это ведь едино из любви к тебе. Я-то что? Я холоп твой верный. В жизни и смерти с тобой буду, пока не прогонишь…
   Поднявшись, Дмитрий обошёл стол и приблизился к Никите. Сейчас они стояли друг против друга – высокий, статный царь и коренастый слуга, смотревший на своего господина снизу вверх. Дмитрий положил ему руку на плечо.
   – В жизни и смерти… – повторил он задумчиво. – Нет, прогонять я тебя не собираюсь. Но что, если жизнь моя будет долгой… очень долгой? Такой долгой, что ты устанешь мне служить?
   – Не бывать этому, государь, – убеждённо сказал Никита. – Хоть сто лет проживёшь, я с тобой буду. Если, конечно, самого раньше Бог не приберёт.
   Дмитрий по-доброму усмехнулся.
   – Сто лет… А если больше? Вот представь себе: живём мы себе и живём, живём и живём… Уж и времена пришли иные, и людей нет, что у нас на глазах родились, а нашей жизни конца-края не видать…
   – Так не бывает, государь, – возразил Никита. – Всё, что в свой срок родилось, в свой срок должно и умереть.
   – Верно говоришь, – тихо сказал Дмитрий. – Но что, если свой срок я сам себе устанавливаю? Себе, и тому, кто со мной?
   Последние слова он произнёс шёпотом. Никите стало не по себе. В комнате сгущались вечерние сумерки. На столе в литых серебряных подсвечниках потрескивали массивные свечи. В их неярком свете высокий чистый лоб царя вдруг подёрнулся глубокими морщинами, прекрасные глаза ввалились, явив на лице тёмные впадины, челюсть затряслась и отвисла… Перед Малениным стоял дряхлый старик! Никита ошеломлённо закрутил головой, отгоняя наваждение. Ужас накрыл его мутной волной. Он почувствовал, что падает, и опёрся на подоконник дрожащей рукою.
   – Что с тобой?
   Дмитрий встряхнул Никиту, и тот очнулся. Перед ним стоял царь во всём блеске своей молодости и силы.
   – Прости, государь, – вымолвил Никита непослушными губами. – Померещилось мне что-то. Не по себе стало от слов твоих. Не пойму я, о чём ты толкуешь.
   – А ты спроси, – просто сказал Дмитрий, – и я объясню.
   Собирая мысли в кулак, Никита машинально сел, не замечая, что сделал это без разрешения. Однако Дмитрий, казалось, не заметил такого грубого нарушения этикета. Сам остался на ногах, прислонившись к стене, обитой шёлковой персидской тканью. Наконец Никита вытер пот со лба и нерешительно произнёс:
   – Ты сказал, государь, будто срок своей жизни сам себе устанавливаешь. Мне, наверное, послышалось…
   Дмитрий покачал головой.
   – Ничего тебе не послышалось. Верь или не верь, это взаправду так.
   – Но сие человеку не подвластно! – выкрикнул Никита. – Такое по силам одному только Богу. Или… сатане.
   Сказал – и сам испугался.
   – Тише, – грустно произнёс Дмитрий. – Чего разорался? Ах, Никита, и ты мыслишь, как все. Хоть и не дурак… Или Бог, или дьявол – и ничего посерёдке. А посерёдке, чтоб ты помнил, человек. Он сам себе и Бог, и дьявол. Он столько может, что сам того не ведает. Если голова на плечах, если не подвержен праздности, если умеешь не только смотреть, но и видеть – ну, тогда многие секреты мира тебе откроются, и ты будешь ими управлять. Так живу я…
   – Кто ты? – выдохнул Никита.
   Дмитрий выпрямился, подошёл к столу и положил руку на какую-то массивную книгу.
   – Аз есмь порождение Божье! – торжественно изрёк он, точно поклялся, и непонятная улыбка на миг тронула тонкие губы. – Довольно с тебя? – спросил он уже обычным тоном.
   Никита склонился в поясном поклоне.
   – Прости, государь, что расспросами тебя изводил. Но, вроде, зовёшь ты меня в долгий путь. Не знаю, куда и зачем, а понять хочется…
   – И что ты решил? – нетерпеливо спросил Дмитрий, потряхивая гривой рыжеватых волос.
   – Куда ты, туда и я, – просто сказал Никита. – Прикажи, и я за тобой хоть на край света, хоть ещё дальше.
   – Нет, – возразил Дмитрий. – Приказывать не буду. В этот путь не по приказу надо, а только по сердцу.
   – Ещё проще, государь. Сердцем я всегда с тобой. Сам знаешь. Сам испытал.
   Дмитрий пристально посмотрел на Никиту, порывисто протянул руки и обнял.
   – Сговорились, – шепнул он со слезами на глазах. – Спасибо, Никита, спасибо, слуга верный. Век не забуду!..
   Минутой спустя он снова был прежним Дмитрием – энергичным, спокойным, насмешливым.
   – Так поступим, – сказал он. – Завтра на пир не ходи. Через час после заката будь здесь, в сенях у моих покоев. Я выйду со свадьбы, и мы с тобой окончательно обо всём сговоримся. А теперь ступай. Видишь, работы немерено.
   Он сел за стол, взял в руки перо и склонился над бумагами.
   – Постой, государь, – в недоумении, скребя седеющий висок, вымолвил Никита. – Совсем у меня голова кругом… А как же заговор? Что с ним-то делать будем?
   – Ничего не будем. Пусть всё идёт, как идёт, – рассеянно сказал Дмитрий. – И вообще, завтра свадьба, недосуг мне пустяками заниматься…
   Вдруг он оторвался от бумаг, улыбнулся и заговорщицким тоном спросил:
   – Как думаешь, хороша ли в постели невеста моя, Марина?
   Никита чуть не брякнул, что об этом лучше спросить у конюшего и ещё трёх-четырёх слуг воеводы Мнишека, но вовремя прикусил язык.

   В условленное время Никита ждал царя. На душе у него было тягостно. Минувший день он потратил, чтобы ещё раз убедиться: ошибки нет. Через считанные часы бунтовщики двинутся на Кремль. А это – верная гибель и конец всему. На стрельцов надежда плохая…
   Вспоминая вчерашний разговор, Никита не знал, что и думать. Такая беспечность на грани глупости была не в характере умного осмотрительного Дмитрия. Он отмахнулся от Никиты, но мало того – он отмахнулся и от Басманова, и советников-немцев, также предупредивших его о вызревшей в княжеских дворцах измене. Оставалось предположить, что Дмитрий надеется отстоять престол с помощью одному ему известного чуда. Или, вернее всего, не будет отстаивать вовсе…
   Дмитрий не был царём. По крайней мере, сыном Ивана Грозного. Проведя с ним два года бок о бок, Никита в этом почти уверился. А прошлым летом убедился окончательно.
   Заняв столицу, свергнувшую Годуновых, Дмитрий первым делом послал за своей матерью – вдовой Грозного Марией Нагой. Насильно подстриженная в монахини под именем Марфы, она доживала свои дни в монастыре святого Николая, что на Выксе, за пятьсот вёрст от Москвы. Посольство для вида возглавлял князь-мечник Михайло Скопин-Шуйский, но главное дело Дмитрий поручил Никите, уже не раз доказавшему свою ловкость и преданность. По приезде Скопин-Шуйский вручил инокине Марфе личное письмо Дмитрия, и вечером Никита встретился с ней с глазу на глаз. В почтительных, но твёрдых выражениях он передал ей, что она должна признать в Дмитрии своего сына, якобы зарезанного в малолетстве злодеями Годунова.
   – Креста на вас нет! – фыркнула ядовитая старуха. – А чей же трупик я держала на руках четырнадцать лет назад в Угличе?
   – То был труп одногодки царевича, сына священника, – подсказал Никита. – Кормилица прознала о заговоре, и, с твоего согласия, успела подменить ребёнка…
   Нагая поломалась для вида, но согласилась. Да и выбор был невелик: то ли сыграть роль и вырваться из монастыря, чтобы жить вдовствующей царицей, с причитающимися почестями и содержанием, то ли не жить совсем… Она выбрала первое. По приезде в Москву она прилюдно обняла Дмитрия и назвала его сыном. Потом они вместе молились в Успенском соборе, а в Архангельском, припавши к гробу Ивана Грозного, дружно плакали. Только после этого Дмитрий венчался на царство.
   Кем же он был на самом деле? Говорили всякое, но чаще называли имя монаха-расстриги Гришки Отрепьева из Чудова монастыря, что в Москве. Дескать, сумел беглый инок пробраться в Польшу, и убедил знатнейших польских панов вместе с королём Жигимонтом, что он – чудом уцелевший от расправы царевич Дмитрий Иванович, законный Рюрикович. Те поверили (а может, сделали вид, что верят), снабдили его деньгами и войском, так оно всё и закрутилось…
   Истинный ли царевич, мнимый ли – Никите было всё равно. В свои тридцать пять годков не имел он ни семьи, ни дома, и ничего, кроме оружия, в руках отродясь не держал. Служил Никита в ополчении пана Вишневецкого, к Дмитрию примкнул в самом начале его похода на Москву и полюбил царевича за молодость, щедрость, смелость, удачливость. Дмитрий приблизил к себе Никиту после того, как тот, чудом случившись рядом, спас его от ножей двух убийц, подосланных, конечно, Годуновым. Он зарубил злодеев так быстро и ловко, что царевич, сам превосходно владевший саблей, пришёл в восторг.
   Став ближним человеком, Никита служил Дмитрию верой и правдой. Он понимал, что Дмитрий – судьба его и удача. В мыслях Никита уже видел себя достойно вознаграждённым за честную службу. Мечталось ему о почестях, о своём поместье с крестьянами, о дородной жене, о выводке ребятишек… И вот всё рушится. Теперь будущее рисовалось столь же туманным, как и вчерашние речи царя. Но Никита твёрдо решил, что будет во что бы то ни стало держаться Дмитрия. Он царь, он знает, что делает, с ним не пропадёшь.
   Дмитрий появился ближе к ночи. В окружении свиты он шёл быстрой лёгкой походкой, был как-то лихорадочно весел и что-то напевал. Повинуясь жесту царя, Никита проследовал за ним в покои и тщательно закрыл двери. Май выдался холодным, поэтому в камине, предусмотрительно разожжённом слугою, потрескивали дрова. На столе горели свечи.
   – Ну и день! – сказал Дмитрий, падая в кресло. – Такому пиру сам Жигимонт позавидовал бы. Одних музыкантов чуть ли не сотня… Между прочим, супруга моя уже в опочивальне, ждёт. Самое интересное впереди!
   Он засмеялся. От него сильно пахло вином. Никита стоял в почтительной позе со склонённой головой, и, превозмогая сердцебиение, мучительно ждал, когда царь перейдёт к делу.
   – Сядь! – велел Дмитрий заплетающимся языком. – В ногах правды нет. Хотя… где она есть, правда-то? Вот я, к примеру, законный царь и великий князь всея Руси… неважно, чей я сын… я, между прочим, коронован Мономаховым венцом… И что? Завтра на рассвете меня будут свергать. О Русь! Нету в тебе ни порядка, ни покоя… И не надо! – почему-то добавил он, снова засмеявшись. – Ну, пора и о деле.
   Он сжал виски, на миг замер, потом сильно провёл руками по лицу, и Никита ошалел: на него смотрел бодрый, свежий, совершенно трезвый человек.
   – Ты подумал ещё раз? – негромко спросил Дмитрий.
   – Да, государь.
   – Решение своё не изменишь?
   – Нет, государь.
   – Согласен идти со мной, куда я скажу? Далеко идти? Очень долго?
   – Да, государь.
   – Хорошо же!.. Сиди спокойно, не двигайся.
   Дмитрий стал напротив Никиты и впился взглядом в его глаза. При этом он делал возле его лица странные жесты руками. Вскоре Никита почувствовал истому, по телу разлилось тепло, потянуло в сон. „Что это со мной?“ – вяло подумал Никита. Сил удивляться не было. Неожиданно вместо Дмитрия возник давешний страшный старец, повеяло холодом и каким-то неприятным затхлым духом. Но даже испугаться Никита уже не мог. „Всё-таки нечисть“, – равнодушно решил он, прежде чем впасть в забытье…
   Когда он проснулся, царь, как ни в чём не бывало, сидел за столом с кубком вина в руке. Судя по тому, что свечи почти не оплыли, спал Никита недолго.
   – Как себя чувствуешь? – спросил Дмитрий.
   – Хорошо, государь, – ответил Никита, хотя в голове сильно гудело и отчего-то пробивал озноб.
   – Тогда слушай меня внимательно и запоминай…
   Дмитрий начал расхаживать по кабинету, размеренно, объясняя Никите, что ему делать.
   – Перво-наперво, ночуй сегодня где угодно, но только не в Кремле. Завтра поутру грянет. Васька Шуйский втихаря успел уже моим именем распорядиться, чтобы распустили половину немцев-алебардщиков из охраны. Резня будет страшная, можешь не уцелеть.
   Где ты завтра окажешься, решай сам. Главное – ни во что не вмешивайся. Даже если меня на твоих глазах в капусту будут рубить, сцепи зубы и смейся. Это буду не я. Я в это время буду в другом месте. Понимаешь?
   – Не понимаю, – сказал Никита.
   – Не важно, потом поймёшь… Из города не уходи, завтра я тебя сам найду. Как – это моя забота. К тебе подойдёт и окликнет человек, ты его никогда не видел, но это буду я. Я, только в другом обличии. Удивляться ты не должен, привыкай.
   – Как скажешь, государь, – откликнулся Никита и, подумав, решил уточнить: – Значит, у тебя всё будет иное – и лицо, и тело?
   – Да.
   – А как же я тогда тебя узнаю?
   Дмитрий одобрительно кивнул.
   – Справедливо! Но это нетрудно. Я скажу тебе о таком, что знаем только мы оба. И ты не ошибёшься. А потом, когда встретимся, мы уйдём из Москвы.
   Дмитрий внимательно посмотрел на Никиту, взял его лицо в свои руки, оттянул веки и заглянул в зрачки.
   – Всё хорошо, – сказал он, отпуская Никиту. – Ну, пора. Ты всё понял? Всё запомнил?
   – Всё, государь.
   – Да, – усмехнулся Дмитрий. – Пока ещё государь… Ступай же.
   Никита повернулся и пошёл к дверям. Он думал, где сегодня искать ночлег. Есть на примете одна купеческая вдовушка…

   Поутру Никита стоял в людской толпе, окружившей Красную площадь, и пустым взглядом смотрел на лобное место. Там, на маленьком столике, покоился истерзанный, поруганный труп царя. На грудь ему положили лицедейскую маску, в рот издевательски воткнули дудку.
   В четвёртом часу пополуночи ударил набат на Ильинке, а следом зазвонили колокола и других московских церквей. Поток, состоявший из выпущенных преступников и простолюдинов во главе с боярами, устремился на Кремль. Впереди, с мечом в одной руке и распятием в другой, на коне ехал князь-изменник Василий Шуйский.
   Стража почти не сопротивлялась. Колебались и стрельцы. Кто-то сказал боярам, что надо послать за царицей Нагой: пусть она, де, подтвердит, что это её истинный сын.
   Царь, между тем, отчаянно метался по дворцу, рвал на себе волосы, и, наконец, в попытке спастись, решил выскочить в окно, чтобы спуститься по лесам, приготовленным для праздничной иллюминации. Но, поскользнувшись, упал на землю с большой высоты и сильно расшибся. Стрельцы подняли его, положили на каменный фундамент разрушенного Годуновского дворца, и стали отливать водой.
   Тут приехала Нагая. Чуть взглянув на бесчувственного, окровавленного Дмитрия, она заявила, что он – окаянный самозванец, и что раньше она его признала своим сыном из одного только смертного страха. После этого участь царя была решена. Его тут же пристрелили. Тело обвязали верёвками и потащили по земле из Кремля через Фроловские ворота. Убитого Дмитрия на потеху черни положили на Красной площади, а в ноги бросили труп верного Басманова, защищавшего своего господина до последнего вздоха…
   Кто-то потянул Никиту за рукав. Обернувшись, Маленин увидел чисто одетого, похожего на купца средней руки, человека. Ростом он был высок, а в плечах широк, лицо имел с правильными чертами, но побитое оспой, волосы светлые, глаза карие… В этих глазах Никите почудилось вдруг что-то знакомое.
   – Чего тебе? – спросил он с обмирающим сердцем.
   Вместо ответа человек выразительно кивнул в сторону: давай, мол, отойдём.
   Выйдя из толпы, человек огляделся, и, приблизив лицо к Никите, сказал ему на ухо:
   – Аз есмь порождение Божье.
   Никита бухнулся на колени.
   – Государь, – еле вымолвил он пересохшими губами.
   – Тише, – сказал человек, поднимая Никиту. – Какой там государь? Нет никакого государя. Есть купец Дормидонт Конев. А ты – мой приказчик. И сегодня мы по торговым делам едем из Москвы в Тверь. Вот так-то.
   Никита во все глаза смотрел на человека. Другое лицо, другое тело, другие волосы… Но в походке, во взгляде, в манере говорить было нечто, мучительно напоминавшее Дмитрия. Он вздохнул.
   – Пойдём, Никита, – мягко сказал человек, обнимая его за плечи. – Пойдём, слуга верный.
   – Сейчас, я только вот… Сейчас…
   Никита снова окунулся в людское море. Пробившись через толпу, сквозь её смрад и вой, он бросил последний взгляд на труп царя.
   Ему померещилось, что в этот миг обезображенное лицо Дмитрия с торчащей между зубов дудкой вздрогнуло, веки чуть приподнялись, и уголки рта слегка поползли вверх в издевательской ухмылке».

2

   Для Сергея в работе всегда было самым трудным начать. Если угодно, врубиться.
   Первые пятнадцать минут, как правило, уходили на тупое разглядывание потолка, потребление кофе, борьбу с настойчивым желанием послать очередную рукопись к чёртовой матери. Однако спустя четверть часа в голову начинали робко стучаться более конструктивные мысли. И, наконец, разогретое сознание приступало к выдаче нужных слов, образов, реплик – только успевай записывать…
   – Ну что, вперёд? – спросил Сергей Поля.
   Поль одобрительно зевнул.
   – Начнём, пожалуй, – решительно сказал Сергей, занося руки над клавиатурой. И на дисплее компьютера поползли первые фразы:
   «Изучая историю России конца XX века, нельзя обойти стороной фигуру Вадима Лозовского, бизнесмена и политика.
   Слишком немного прошло времени после его загадочного исчезновения из России, и вряд ли сейчас мы найдём исчерпывающий ответ на вопросы, которые связаны с жизнью и деятельностью этого человека. Но уже сегодня ясно, что Вадим Натанович Лозовский – больше, чем отдельная личность, пусть и выдающаяся. Лозовский – это целое явление, порождённое эпохой президента Мельникова. Именно эпоха дикого капитализма в посткоммунистической России создала условия, при которых один человек смог ограбить полстраны. В каком-то смысле можно даже сказать, что он украл само государство. Если угодно, приватизировал его…»
   Сергей встал из-за стола и прошёлся по комнате. Соавтор Поль, высунув язык, внимательно следил за его передвижениями. Сергей привык писать по ночам, когда всё нормальные люди уже спят, и тигровый боксёр-красавец добровольно делил с хозяином эти часы. Ну, чем не соавтор? Да ещё без претензий: дал ему косточку – и весь гонорар.
   Сергей вышел на балкон, закурил. Стояла тишина и безветрие. Небо словно вышили звёздным узором. Полная луна заливала ночь голубоватым светом. Думалось легко, мысли сами собой выстраивались во фразы и строки.
   «Лозовский создавал фирмы, собиравшие деньги от населения для реализации несбыточных проектов, и никому не вернул ни копейки. Уже тогда проявился его дьявольский, феноменальный талант играть на человеческой глупости и слабостях. Он подкупал чиновников: он проложил деньгами дорогу в Кремль, в ближайшее окружение президента. И тут развернулся по-настоящему.
   Шаг за шагом Лозовский захватывал всё новые и новые структуры. Да что там структуры – целые отрасли: автопродажи, нефтедобычу, телевидение, установил контроль над крупнейшей авиакомпанией. И делал это на глазах у всех. Своей суетливостью, своим жалким видом, он добился того, что на первых порах его всерьёз не воспринимали. Но однажды некий вице-премьер публично сказал ему: „Пошёл вон“. Лозовский промолчал. А через три дня вице-премьера отправили в отставку. Тогда, наконец, все поняли, что отныне с Лозовским надо считаться…»
   Персоной Лозовского Сергей интересовался давно. Он считал, что без исследования деятельности этого бизнесмена-политика новейшую историю матушки России не понять. Как публицист, написал о Лозовском ряд очерков, замеченных широкой публикой и серьёзными аналитиками.
   «Лозовского часто сравнивают с Григорием Распутиным. При крайних национальных различиях сравнение очень точное по сути. Казалось бы, что общего между безграмотным сибирским крестьянином, родившимся более ста лет назад, и современным бизнесменом? Однако они поразительно схожи в одном. Невозможно рациональным путём объяснить громадное влияние одного из них на двор последнего российского императора и другого – на окружение первого российского президента. Влияние тёмное, роковое, мистическое…»
   Сергей работал над предисловием к большой книге о Лозовском. Заказ поступил от крупного московского издательства. Бегство Лозовского из России подогрело интерес к его персоне. Дело в том, что бизнесмен вошёл в клинч с новым президентом страны. Власти начали уголовное расследование источников баснословного богатства Лозовского, а сам он, как подозреваемый, протоптал дорогу на допросы в Генпрокуратуру.
   Когда просочилась информация о том, что заготовлен ордер на его арест, нервы у Вадима Натановича сдали. Нарушив подписку о невыезде, он улетел за границу при совершенно странных обстоятельствах. В Швейцарии он собрал пресс-конференцию, на которой обвинил президента Бунеева в попытке установить личную диктатуру и пообещал создать в России новую политическую партию. После этого безвылазно обосновался в собственном доме на берегу Средиземного моря, и, по слухам, продолжал плести интриги, ежедневно принимая не менее десятка людей – главным образом российских политиков и журналистов.
   Понятно, что вся эта скандальная история вызвала повышенное внимание к Лозовскому, человеку международного масштаба. Понятно, что издатели торопились урвать конъюнктурный куш. Понятно, что, получив солидный аванс и полупросьбу-полураспоряжение сделать книгу о Лозовском в ударные сроки, журналист и писатель Сергей Иванович Авилов плотно сел за стол, и вот уже третий день (вернее, ночь) делал наброски к будущей рукописи.
   От работы его никто не отвлекал. После развода, которым закончилась его недолгая бездетная семейная жизнь, Сергей был один. От неудачного брака у него остались Поль, однажды купленный женой Еленой (впрочем, быстро охладевшей к собаке), и тоска по несбывшейся семье. Эту горечь Сергей одно время пытался глушить водкой, но взял себя в руки, решив, что бывшему офицеру спиваться не к лицу. Вскоре пришёл серьёзный успех в журналистике: публикации, заказы, книги. Шаг за шагом Сергей становился востребованным автором. Работа приносила достаток и смысл жизни. Но на столе по-прежнему стоял снимок молодой тёмноволосой женщины за компьютером, скорчившей фотографу смешную рожицу.
   Сергей вздохнул и спросил Поля:
   – А как тебе такой фрагмент?
   «Кроме Лозовского, не было другого человека, стоявшего так близко к правительству, бизнесу и преступности. Нет никого, кто сумел так нажиться на сползании России в пропасть. Он становился всё крепче, а Россия всё слабела. Своим присутствием во власти и за её кулисами Лозовский практически уничтожил авторитет президента Мельникова, дискредитировал его семью…»
   Неожиданно Поль яростно засопел.
   – Ты что, собака страшная? – удивился Авилов, отрываясь от рукописи. – Стиль не нравится? Или тезис не одобряешь?
   Поль заскулил, соскочил с дивана и прижался к ногам хозяина. Уши встали торчком, обрубок хвоста бешено завибрировал.
   Невесть откуда взявшийся ветер, влетев через балконную дверь, винтом скрутил штору. Закрывая балкон, Сергей увидел, что ещё пять минут назад ярко сиявшие звёзды и луну затянуло тучами. Мгновением позже ослепительный росчерк молнии разрубил чёрное небо, и по ушам врезал оглушительный раскат грома.
   Поль взвизгнул. В этот момент погас свет.
   – Да что же это, мать твою, – растерянно сказал Сергей. – Не иначе, в трансформаторную будку попало. Называется, поработал…
   Спотыкаясь, на ощупь, он побрёл на кухню, с трудом разыскал свечу и зажёг её. Мерцающий огонёк подчёркивал окружающую темноту. Сергею вдруг стало не по себе. Захотелось выскочить на улицу, увидеть каких-нибудь людей… Но за окном беспросветно хлестал косой ливень.
   Поль взлаял дурным голосом и кинулся в прихожую. Так он поступал в тех случаях, когда за дверью был незнакомый человек.
   Сергей почувствовал, что у него сдают нервы. Он быстро выдвинул ящик стола, достал пистолет (именной, с Чечни), передёрнул затвор и на цыпочках вышел в коридор.
   – Кто там? – негромко спросил он, встав на всякий случай сбоку от двери.
   Ответом была тишина.
   Подождав немного, Сергей повернулся к собаке, застывшей в насторожённой стойке, и слегка дрожащей рукой погладил её лобастую тёплую голову.
   – Ложная тревога, – сказал он, пытаясь унять сердцебиение. – Пойдём-ка отдыхать, старина. Всё равно сегодня уже дела не будет.
   И в ту же секунду зазвонил мобильный телефон.
   – Что за дьявол… – прошипел Сергей, хватая трубку, – Алло, слушаю!
   – Сергей Иванович? – осведомился чей-то мужской голос.
   – У аппарата. С кем имею?..
   – Меня зовут Александр Петрович. Фамилия Хряков. Я представляю российский филиал издательского дома «Харперс лимитед». Извините за поздний звонок, но у меня к вам весьма серьёзное предложение. По крайней мере, нам кажется, что оно вас заинтересует. В связи с этим вопрос: не могли бы мы встретиться?
   – Когда?
   – А хоть сейчас, – охотно предложил голос. – Я, собственно, в ваших краях. Точнее, на вашей лестничной клетке.
   Сергей подавился воздухом.
   – Где?!
   – Прямо возле вашей квартиры.
   Сергей почувствовал, что звереет.
   – Слушайте, Александр Петрович, – сказал он, изо всех сил сдерживаясь. – Вы сами заметили, что время позднее. Поговорить можно, отчего ж, но давайте созвонимся завтра. Да и темно у меня, свет отключили…
   Неожиданно свет зажёгся. Авилов потряс головой и привалился к стене. Он ничего не понимал.
   – Вот видите, Сергей Иванович, одной проблемой стало меньше, – спокойно заметил собеседник. – Что касается вашего предложения созвониться завтра… Завтра я, к сожалению, улетаю в длительную командировку, и очень хотелось бы обсудить наш вопрос до вылета. Бизнес, понимаете ли, проволочки нежелательны. Так что, поговорим теперь?
   – Может, и поговорим, – рявкнул Сергей. – Только вы сначала мне объясните, где вы взяли мой номер. Я, между прочим, поменял его всего два дня назад!
   – Всё объясню, Сергей Иванович, – пообещал Хряков. – Но желательно при личном контакте. Да чего вы опасаетесь, в конце концов-то? Взрослый человек, отставной офицер спецназа… да и оружие под рукой… Можете выглянуть в глазок, я один.
   Сергей почувствовал, что устал удивляться. Неловко засунув пистолет в карман тренировочных штанов, он отключил трубку и при этом случайно посмотрел на часы.
   Была полночь.
   Сцепив зубы, Сергей открыл дверь.

3

   Президента Мельникова точнее было бы назвать экс-президентом. Однако специальным указом преемника за стариком было пожизненно закреплено президентское звание. Тем же указом ему даровалось государственное обеспечение: резиденция, штат обслуги, транспорт, спецсвязь, открытый счёт в банке и прочие радости пенсионного бытия.
   Чем занимаются президенты, уйдя в отставку? Летают по свету с чтением лекций, выступают с миротворческими инициативами, пишут мемуары, наконец, основывают фонды своего имени. Мельников ничего этого не делал. На покое он жил затворником. Он часами бродил по аллеям парка, сидел с удочкой на берегу озера, мало смотрел телевизор и почти не читал газет. Бывали дни, когда он обменивался с женой всего несколькими словами. Слегка оживал Мельников лишь тогда, когда их навещали внуки.
   Сейчас он лежал на тахте, по грудь укрытый тёплым пледом. Рядом сидела дочь Ирина – младшая, любимая.
   – Нельзя так, папа, – говорила она, энергично поглаживая морщинистую руку отца. – У тебя шеф протокола скоро от скуки повесится. Ну что ты тут прозябаешь, как в монастыре? Слетал бы куда-нибудь с мамой, развеялся. В Америку, положим, далеко. А в Германию? Во Францию, Австрию? Отовсюду же звонят, с лекциями ждут. Гонорары один другого лучше. А, папа?
   – С моим здоровьем теперь только по миру летать, – сказать Мельников. Говорил он медленно, с одышкой. – А гонорары… Я и раньше-то жадным не был, ты знаешь. У меня всё есть, у вас тоже. Всех денег не заработаешь, чего Бога гневить?
   Ирина поняла, что взяла фальшивую ноту, и решила зайти с другого края.
   – Ты прав, папа, – успокаивающе сказала она. – Суть, конечно, не в деньгах. Мне просто жаль, что ты заскучал без дела. Пенсия пенсией, но чего ж себя списывать раньше времени? С твоим авторитетом, влиянием? Ты же историческая личность, ты похоронил коммунизм в России, ты же глыба….
   Экс-президент усмехнулся.
   – Глыба, как есть глыба… – Он провёл рукой по оплывшему лицу. – Ты, дочка, давай без пафоса. Скажи прямо, чего надо от старого отца.
   – Помощи, – отрубила Ирина, мгновенно меняя родственный тон на деловой.
   – Проблемы? – коротко спросил Мельников со вздохом.
   – Пока нет. Но вот-вот начнутся.
   – С президентом?
   – Да.
   Ирина помолчала, собираясь с мыслями.
   – Вроде бы всё в порядке, – наконец заговорила она. – Бунеев слово держит. Никого из наших не трогают, все дела закрыты. О тебе я уж не говорю. Ты окружён почётом, ты патриарх. Президент с тобой советуется, встречается. В общем, прошла гроза, живи да радуйся… А не дают! Сашу со дня на день турнут из администрации. Миша намылился в депутаты – избирком нашёл предлог не регистрировать. Бориса попёрли из совета директоров. Николаю завернули рукопись в издательстве. Сергею тянут с открытием фонда, уже два раза отдавали документы на доработку. Ты видишь, папа? Всех наших по-тихому прессуют. Вроде намекают: ползать ползайте, летать ни-ни. Это пока, а что завтра? Я уж сама живу тише воды, ниже травы, не знаю, с какого бока пнут. Это я-то, дочь первого президента! Что о других говорить?
   Всё это Мельников знал. Обдумывая ситуацию, он твёрдо решил, что вмешиваться не будет. Предстояло объяснить это разъярённой дочери.
   – Всё идёт от Бунеева, – продолжала Ирина. – Весь твой клан вытесняют, папа. Надо встречаться с президентом, надо разговаривать. Пригрозить скандалом, наконец. Пара-тройка интервью для западной прессы: «Новый президент разгоняет соратников Мельникова». Или так: «Чем виноваты люди, работавшие с экс-президентом России?» Словом, надо бороться, папа.
   Слушая дочь, старик чувствовал, как в нём закипает гнев.
   – Ты в кого такая дура удалась? – бесцеремонно прервал он Ирину. – Мы с матерью вроде не слабоумные. Опять же, образование тебе дали высшее философское. А простых вещей не понимаешь. Не ожидал.
   Он в сердцах отбросил плед, и, нашарив домашние туфли, принялся ходить по комнате взад-вперёд.
   – Велика важность: Николаю вернули рукопись! – фыркнул он прямо в лицо онемевшей Ирине. – Просмотрел я её, враньё сплошное. Мишу не пустили в депутаты? Одним жуликом в Думе будет меньше. И я из-за этого пойду ругаться с президентом? Из-за этих? Ты в уме?
   У Ирины в глазах блеснул недобрый огонёк.
   – Боишься, папа, – сдавленно произнесла она, то ли спрашивая, то ли утверждая. – От своих отрекаешься.
   – Чушь! – выкрикнул Мельников. – Какие они мне свои? Любовник твой Сашка, что ли? На коленях ведь выпросила, взял я его в администрацию, а зря. Борьку и вовсе моим именем в совет директоров пристроила, я и не знал. Забыла, какой с ним скандал вышел? Клан, понимаешь… В кого ни плюнь, все замараны. Взяток нахапали, наворовались, так пусть сидят и не рыпаются. На Бунеева и без того со всех сторон жмут: почему, дескать, коррупционные дела тормозит. Впору свечки в церкви ставить, чтобы и дальше слово держал, не уступил. Поняла?
   По лицу Ирины было видно, что она изо всех сил сдерживает бешенство.
   – Ах, был бы сейчас тут Вадим, – процедила она, с ненавистью глядя на отца.
   Мельников сел на тахту. Лицо его стало пепельным, рука невольно потянулась к левой стороне груди.
   – Ты вот что, – с трудом выговорил он. – Ты это имя… это слово… много на мне грехов, но этот…
   Не договорив, Мельников начал медленно заваливаться набок.
   – Папа! – взвизгнула Ирина, вскакивая с кресла.
   На её крик прибежали. Грузное тело Мельникова перенесли в спальню, раздели, и вызванный врач сделал ему укол.
   – Ничего страшного, – сказал медик, закончив осмотр. – Давление скакнуло. Похоже, какой-то мгновенный и сильный стресс.
   При этом он как-то странно просмотрел на Ирину.
   Мельников был в сознании, но лежал с крепко закрытыми глазами. Голоса дочери, жены, врача доносились будто бы издалека. Мыслей никаких не было, были картины, сами собой выплывающие из памяти.
   … Вот его первая инаугурация. Он клянётся в верности России и Конституции, и ему аплодирует весь зал, вся страна, весь мир. Громче всех – самые близкие друзья-соратники: вице-президент и спикер парламента.
   Вот он выступает по телевидению и радио с указом о начале реформ. Спустя считанные дни на прилавках появляется всё, и столь же стремительно деньги теряют свою цену. Подавляющее большинство людей нищает на глазах. В это время корабль всенародной любви к своему президенту получает первую пробоину.
   Попытка переворота. Вчерашние самые близкие друзья-соратники во главе со спикером пытаются низложить президента. Мельников жестоко, танками и пушками, давит путч, получает сверхвласть и… обширный инфаркт.
   К концу первого срока правления Мельников приходит серьёзно больным, смертельно уставшим и абсолютно разочарованным человеком. Народ отвернулся от былого любимца, рейтинг президента близок к нулю. И нет преемника, способного продолжить курс реформ и гарантировать спокойное, обеспеченное существование экс-президенту вместе с его близкими. С другой стороны, во власть рвётся «вождь краснокожих» – лидер компартии, обещающий судить Мельникова сразу же после прихода в Кремль. Мольбы окружения и угроза коммунистического реванша заставляют президента вновь идти на выборы. Он правдами и неправдами совершает невозможное – побеждает…
   Сил править уже нет. От природы богатырское здоровье подорвано годами власти и борьбы за власть. Не прошло даром и пристрастие к вреднейшей из российских привычек – пьянству. Наступает серия операций. В это время окружение Мельникова пополняется новыми людьми. Это банкиры, промышленники, журналисты. Им протежирует Ирина. Шаг за шагом они просачиваются в администрацию, правительство, аппарат. Однажды Мельников понимает, что они стали чем-то вроде коллективного президента. Скипетр по-прежнему в его руках, но реальная власть мало-помалу переходит к ним. Они меняют премьер-министров и просто министров, решают вопросы войны и мира, управляют финансовыми потоками, и, по сути, всей страной. Известно: чем слабее царь, тем сильнее временщики.
   Но Мельников не сдаётся. Время от времени, когда здоровье улучшается, он делает резкие шаги – выкидывает из своего окружения ту или иную фигуру. Такое, правда, случается всё реже, да и вакантное место быстро заполняется фигурой сходной, так что в итоге Мельников с удивлением замечает: ничего не изменилось. А нужны ли вообще изменения? Жизнь идёт своим чередом, российский бардак неизбывен, счета в западных банках пополняются словно сами собой. Мельников не жаден до денег, но у него дочери, внуки, жена, да и не век ему президентствовать – как-то ещё потом всё сложится…
   Пресса между тем сатанеет. Открыто пишут и говорят о коррупции, казнокрадстве и вседозволенности в окружении президента. Назревает парламентское расследование. Скандал следует за скандалом, голос поднимает не только оппозиция, но и лояльные Мельникову политики. С усталым, болезненным любопытством просматривает он газетные заголовки. Достаётся всем, но главный огонь критическая артиллерия ведёт по человеку, считающемуся неформальным главой клана приближённых. Нападки становятся всё яростнее, они всё больнее бьют рикошетом по самому президенту, и в какой-то момент он решает: пора. Главный виновник скандалов лишается всех постов, ему приватно и очень серьёзно советуют покинуть Россию на неопределённый срок. Тот пытается спорить, рвётся на приём к Мельникову, но получает жёсткое «Пошёл вон!» по всем статьям. Он вынужден смириться и перед вылетом в Швейцарию просит передать старику только одну фразу:
   – Вы горячитесь, мой президент.
   … Когда Мельников проснулся, уже стемнело. У изголовья постели горел ночник, в кресле читала сиделка. Мельников спросил:
   – Что, Ирина здесь?
   – Уехала уже, – ответила женщина, протягивая ему на подносе таблетки и стакан с минеральной водой.
   – А Нина Васильевна?
   – У себя. Позвать?
   – Не надо. Ты вот что… У меня в кабинете на столе книга лежит, раскрытая. Принеси.
   Оставшись один, Мельников с отвращением проглотил таблетку, запил её водой и откинулся на подушку. «Водки бы сейчас», – мелькнуло в голове. Какое там… Разве что жить надоест. Ах, дочка, дочка…
   Еле слышно скрипнула дверь.
   – Нина, ты? – спросил Мельников, открывая глаза.
   Сквозь полумрак спальни он увидел стоящего на пороге человека. Неслышными шагами тот приблизился и склонился над постелью.
   – Это что такое, – начал Мельников, но не договорил, парализованный ледяным ужасом. Он узнал человека. Гладко выбритое лицо, крупный нос, огромные залысины, чёрные глаза навыкате…
   – Ваша дочь уехала в слезах, мой президент, – сказал человек, раздвигая губы в улыбке. – Вы опять горячитесь.

   Зайдя с книгой в спальню, сиделка застыла на пороге. Экс-президент сидел в кровати, сжимал голову руками, словно в приступе сильной мигрени, и стонал, раскачиваясь из стороны в сторону со страдальческим выражением лица.

4

   …Сцепив зубы, Сергей открыл дверь.
   Хряков, как и говорил, был один. Он оказался невысоким, плотным, элегантно одетым человеком лет сорока без особых примет. В руке у него был небольшой кожаный портфель. Сергей машинально отметил, что на сияющих ботинках гостя нет ни единой капли воды, хотя на улице по-прежнему шёл дождь.
   Поль, рыча, кинулся на Хрякова с такой яростью, что пришлось извиниться, взять его на поводок и увести в другую комнату.
   – Прелестный пёс. И окрас великолепный, – заметил Хряков, усаживаясь на диван. – В наше время без собаки и квартиру-то оставить страшно.
   – Воистину, – буркнул Сергей. Ни чая, ни кофе он гостю не предложил. Ситуация ему не нравилась. Он уже не понимал, почему вообще согласился на эту неожиданную полуночную встречу. Во всяком случае, затягивать её он не собирался.
   Хряков словно прочитал его мысли.
   – Не хочу тратить ваше время, поэтому сразу к делу, – сказал он, доставая из портфеля папку с бумагами. – Но сначала хочу извиниться за некую… мм… экстравагантность своего визита. Хотя надеюсь, что о нашей встрече вы не пожалеете.
   Я уже говорил, что представляю американский издательский дом «Харперс лимитед». В России мы работаем совсем недавно, однако планы у нас большие. Мы готовы к серьёзным инвестициям. Проходную литературу мы издавать не будем, курс только на бестселлеры. Поэтому первое, с чего мы начали, это составление базы данных на самых перспективных и популярных российских авторов. Мы хотим, чтобы они работали с нами. В поле зрения оказались и вы.
   Он протянул Сергею ксерокопию газетной полосы. Это была страница из позавчерашнего номера «Правды по-комсомольски». В подборке материалов о событиях культурной жизни выделялась отмеченная маркером заметка. В ней говорилось, что известный публицист С.Авилов заключил с издательством «Фёдоров и сын» договор о написании беллетризованной биографии бизнесмена и политика Вадима Лозовского.
   – Ну и что? – спросил Сергей, возвращая ксерокопию.
   – А то, что мы предлагаем уступить эту рукопись нам, Сергей Иванович, – спокойно сказал Хряков. – Естественно, условия будут хорошие. Очень хорошие.
   Сергей с нарастающим интересом посмотрел на нежданного гостя.
   – И вы явились ко мне заполночь с этим бредовым предложением?
   – Почему же с бредовым? – невозмутимо откликнулся Хряков.
   – Потому что здесь чёрным по белому совершенно справедливо сказано: договор уже подписан. Фёдоров, чтоб вы знали, шутить не любит. Перекроет кислород и разорит неустойкой. А мне с этим издательством ещё хочется поработать. Ясно?
   – Все ваши вопросы учтены в проекте нашего контракта, – сообщил Хряков. – Прошу ознакомиться.
   Он вручил Сергею несколько скреплённых листков, а сам, испросив разрешения, закурил. За стеной бесновался Поль. Сергей машинально проглядывал документ. Издательский дом «Харперс лимитед», именуемый в дальнейшем «Издательство», поручает, а член Союза журналистов Авилов С. И., в дальнейшем именуемый «Автор», обязуется предоставить рукопись… Так, объём рукописи… Срок предоставления… Дойдя до суммы гонорара, Сергей поднял голову и откашлялся.
   – Может быть, вы меня перепутали с Солженицыным? – спросил он.
   – Солженицына издавать мы не планируем. Отработанный пласт, – бодро ответил гость. – А вот вы нас интересуете. Очень. Кстати, в случае вашего согласия, пятьдесят процентов гонорара я уполномочен выплатить прямо при подписании контракта. Наличными. В условных единицах.
   – Однако, – вымолвил Сергей.
   Вторая страница документа была не менее интересной, чем первая. Автору гарантировалось возмещение штрафных санкций со стороны «Фёдорова и сына» за расторжение договора с их издательством. Отдельная графа была чем-то вроде протокола о намерениях: «Харперс лимитед» выражал готовность заключить с «Автором» эксклюзивный договор на десять книг в течение пяти лет и с теми же супергонорарами.
   Дочитав, Сергей положил странички на стол и усмехнулся.
   – Прямо рождественский подарок, – задумчиво произнёс он. – А вы, получается, Санта-Клаус. Да за такой контракт любой классик удавится. Мне даже как-то неловко…
   – Я ведь уже говорил вам, что в проект мы вкладываем серьёзные деньги. И условия предлагаем очень хорошие, – самодовольно сказал Хряков. – Так что, подписываем?
   Сергей выставил вперёд ладонь.
   – Куда спешить? Вот у меня есть вопросы по пункту «Особые условия». Почему я должен хранить молчание о нашем сотрудничестве вплоть до выхода книги? Санкции тут заложены за утечку информации – мама дорогая…
   – Ну, это же просто, Сергей Иванович, – с ноткой нетерпения в голосе ответил Хряков. – Бизнес шума не любит. Где гарантия, что, узнав о нашем контракте, к вам не явится другой издатель и не предложит ещё больше? А так извинились перед Фёдоровым, сказали, что передумали писать о Лозовском, заплатили неустойку – и всё.
   – Вы уверены? Тот же Фёдоров, как только выйдет книга, вынет из меня душу. Неустойка неустойкой, но есть ещё репутация. Двойную игру не уважают. Враньё, между прочим, тоже. И потом, вы серьёзно думаете, что кто-нибудь предложит больше вашего?
   – Мы стараемся предусмотреть всё, – возразил Хряков.
   – Ну допустим… А почему, сдав рукопись, я должен полностью отказаться от прав на неё?
   Хряков кивнул.
   – Законный вопрос. Штука в том, Сергей Иванович, что наше издательство исповедует мультимедийный подход.
   – То есть?
   – Ну вот, к примеру, купили мы у вас рукопись, издали книгу. Но это не всё. Лозовский нынче товар ходовой. Поэтому из книги мы делаем сценарий телесериала и продаём его. Потом делаем радиоверсию – и тоже продаём. Возможны также театральный, кино– и даже интернет-проекты. Возможно многое. Понимаете? Из вашей рукописи мы выжмем всё. Необходимые переделки по ходу вносят наши литконсультанты. Это принципиально быстрее, проще и дешевле, чем каждый раз вести переговоры с автором. Лучше мы заплатим ему однажды, но так, что он останется безоговорочно доволен. Вы видите, я чудовищно откровенен, я открыл вам всю кухню…
   Хряков говорил неторопливо, однако при этом украдкой поглядывал на часы. Было ясно, что он торопится. Сергею всё это стало надоедать. В нём закипало неясное ощущение тревоги и какой-то опасности. Цифра гонорара звенела в голове, но казалась настолько нереальной, что всерьёз не воспринималась.
   – Скажите, – перебил он гостя, – а как вам удалось добраться до меня сквозь ливень и даже не намочить ботинки?
   Хряков осёкся на полуслове. За стеной Поль, устав лаять, пробовал вышибить головой плотно прикрытую дверь. Хряков невольно посмотрел на ноги и перевёл слегка растерянный взгляд на Сергея.
   – Действительно… Как удалось? Да очень просто, на машине, как ещё? Довезли прямо к подъезду…
   Сергей встал, подошёл к окну и демонстративно выглянул во двор. У подъезда сиротливо мокли два соседских «жигулёнка». И всё.
   – Машину вы, конечно, отпустили, – констатировал Сергей. – Решили на обратном пути прогуляться под дождём. Без зонта. Романтика.
   В голове билась, доводя до озноба, единственная мысль: опасность! Почему? Откуда?
   – Я не понимаю, при чём тут мои ботинки, – раздражённо сказал Хряков.
   – Ни при чём. Только очень странно, – заметил Сергей. – Кстати, вы так и не объяснили, где взяли мой номер. И откуда вы знаете, что у меня оружие под рукой. Вы ясновидящий?
   Хряков недобро прищурился.
   – Вы ещё спросите, откуда я знаю, что вы служили в спецназе. Я навёл о вас подробные справки, ясно?
   Сергей вдруг почувствовал, что ужасно устал.
   – В общем, так: на сегодня хватит, – сказал он. – Оставьте договор, я подумаю, покажу своему юристу. Дня через три созвонимся. И никогда ни к кому больше не приходите в полночь. Плохие ассоциации. «Вия» в детстве читали?
   Чудовищный удар грома заглушил последние слова. Хряков медленно поднялся. Теперь они стояли друг против друга, лицом к лицу.
   – Нет у вас никакого юриста, – мёртвым голосом сказал Хряков. – Думать вам тоже не надо. Подписывайте.
   Одной рукой он протянул Сергею договор, другой толстую пачку банкнот зелёного цвета. Сергей побагровел – с такой силой в голову ударила кровь.
   – Сам уйдёшь или собака проводит? – очень тихо спросил он.
   Хряков неуклюже повёл шеей, слепо взглянул на него, и Сергей отшатнулся. Он увидел белые глаза полуночного гостя. Сергей вдруг почувствовал, что не может вздохнуть. На лице мгновенно выступил обильный пот. Сергей судорожно полез в карман и выхватил пистолет.
   – Врёшь, погань, – яростно бормотал он, задыхаясь. – Меня в Чечне и не такие…
   Ладонь сама собой разжалась, и пистолет с тяжёлым стуком упал на пол.
   – Да что же это, Господи, – беззвучно простонал Сергей. Страх ледяным обручем сдавил сердце.
   – Сядьте за стол, – приказал Хряков голосом без интонаций. – Берите ручку. Раскройте договор. Подпишите его. Делайте, что вам говорят.
   Подчиняясь невидимой чужой силе, сковавшей ум и волю. Сергей подошёл к столу, рухнул на стул и в смертельной тоске посмотрел на Хрякова. Лицо того стремительно меняло свои черты. Ввалились глаза и щёки, заострился нос, неестественно выпятилась челюсть, обнажая клыки. Кожа покрылась мертвенной синеватой бледностью. Угрожающе занесённая рука… нет, уже покрытая шерстью когтистая лапа, словно в кошмарном сне, повисла над головой Сергея. Теряя сознание от невыносимого ужаса, он крикнул одними губами:
   – Сгинь, пропади!
   Монстр ухмыльнулся и вложил ручку в безжизненные пальцы Сергея. От этого влажного, липкого, холодного прикосновения его чуть не вывернуло наизнанку. Угасающим взглядом, уже ничего не соображая, Сергей заметил светлый лёгкий туман, которым быстро наполнялась комната. Откуда здесь дым? И почему нет запаха гари?

   – Всё-таки вы молодец, Сергей Иванович. Не сломались, не подписали. Надо бы мне вмешаться раньше, но я должен был увидеть предел вашей стойкости. Она выше всяких похвал. Ваш обидчик, между прочим, это увидел тоже, и понял, что вас легче убить, чем сломать. Но уж этого я допустить не мог.
   Человек, уютно сидевший в кресле напротив Сергея, был высок, худ и чем-то напоминал Дон-Кихота. Волосы у него были длинные и седые, лицо приятное, доброе и немного печальное, голос низкий и звучный.
   Сергей потряс головой и огляделся. Он сидел в большой незнакомой комнате, обставленной старомодной мебелью. Он потрогал вытертую кожу дивана, посмотрел в окно, за которым щебетали птицы, и тенистая аллея уходила в неясную даль, затем перевёл взгляд на собеседника. Незнакомец продолжал:
   – Обычно я стараюсь не вмешиваться в естественный ход событий. Но здесь, конечно, случай особый. Я равно не мог допустить вашей гибели и вашей подписи на этом контракте.
   – Послушайте, – сказал Сергей хрипло, – вы можете объяснить, где я? Как я сюда попал? Кто вы? И куда делся этот… Хряков?
   Незнакомый человек встал, прошёлся по комнате и в раздумье посмотрел на Сергея.
   – Мне надобно объяснить вам очень многое, – сказал он, – а как, честно говоря, не знаю. Вы умный, сильный, смелый человек, но то, что я расскажу вам, очень уж… гм… выбивается из круга ваших привычный представлений. Наверно, давайте так: постарайтесь выслушать меня спокойно. А то, что не поймёте, примите на веру. Как факт, не требующий доказательств. Со временем поймёте всё, обещаю. Согласны?
   – Давайте попробуем, – сказал Сергей сквозь зубы.
   – Вы спрашиваете, кто я, – продолжал незнакомец. – Отвечу так: я ваш покровитель. Обращаясь ко мне, вы можете употреблять именно это слово. Оно совершенно точно отражает моё отношение к вам. Именно я вырвал вас из лап Хрякова… или, точнее, того существа, которое называлось Хряковым. Кстати, настоящий Хряков действительно представляет в Москве «Харперс лимитед», но к этой истории ни сном, ни духом.
   Теперь о том, где вы находитесь. Это не Земля. По крайней мере, не Земля в традиционном понимании. Из этого, однако, не следует, что вы на другой планете, а я инопланетянин. Отнюдь. Как и вы, Сергей Иванович, я был когда-то рождён земной женщиной. – Он подавил вздох. – После нашего разговора я верну вас домой. Теперь там безопасно. Пока.
   Сергей сидел в каком-то оцепенении. Он боролся с истерическим желанием заорать не своим голосом. А ещё лучше что-нибудь расколотить к едрене-фене. Как понять – не Земля? Какой-такой покровитель? Что вообще происходит? «Рехнулся я», – жалобно мелькнуло в уме. Но в этот момент он ощутил прилив тепла к рукам и ногам. Незнакомец пристально смотрел на Сергея, и веяло от него добром и покоем.
   – Вы должны мне верить, – негромко сказал он.
   Сергей неожиданно почувствовал себя бодрым. Оцепенение прошло. Голова стала ясной, он снова мог воспринимать информацию. А незнакомый покровитель между тем говорил о вещах одновременно странных и жутких.
   Хряков (для удобства будем называть его так) явился к Авилову, разумеется, не случайно и не сам по себе, а в качестве представителя некой силы. Эта сила не может допустить, чтобы книга о Лозовском, которую пишет Сергей Иванович, увидела свет. Именно поэтому Хряков готов был за бешеные деньги купить на корню едва начатую рукопись, потом пытался запугать писателя, а когда не вышло и это – уничтожить. Казалось бы, о Лозовском пишут многие, почему же такой интерес (в кавычках) проявлен именно к Авилову? Ответ прост: сила, пославшая Хрякова, справедливо считает, что именно Сергей Иванович может создать книгу, которая покажет истинный, адекватный масштаб опасности Лозовского для России, да и всего мира. Для такой работы Сергей Иванович, во-первых, обладает соответствующим творческим и аналитическим потенциалом. А во-вторых, в отличие от всех прочих собратьев по перу, лишь Сергей Иванович располагает своего рода подсказкой, или, если угодно, ключом к пониманию истинной сути Лозовского…
   Сергей напрягся.
   – Что вы имеете в виду? – с внутренним холодком спросил он, – какой ключ? Я не понимаю…
   Незнакомец покачал головой.
   – Не надо притворяться, Сергей Иванович, – терпеливо сказал он. – По крайней мере, со мной. Вы все отлично понимаете. Я имею в виду письмо вашего школьного учителя Захарова.
   – Бред какой-то, – выговорил Сергей непослушными губами. – Вы про это письмо знать не можете. Никто о нём не знает. Захарова уже нет, а я про письмо никому не рассказывал.
   – Как видите, знаю, – сказал покровитель. – И беда в том, что не только я. Если бы не это письмо, Хряков никогда бы у вас не появился. Дело в том, что ваш преподаватель истории, Сергей Иванович, – личность феноменальная. Он сумел вычислить ситуацию с очень высокой степенью приближения к истине. Хотя всей истины, конечно, представить не мог. Человеческому воображению такое вообще не под силу…

   Сергей очнулся оттого, что Поль яростно лизал его лицо и при этом непрерывно скулил. Подняв голову, Сергей непонимающе огляделся. Он лежал на полу в собственной комнате. Рядом с ним валялся пистолет и перевёрнутый стул, ковёр усеяли рассыпанные листы рукописи. Горел свет, хотя за окном уже рассвело. Сергей попытался подняться и закряхтел от боли. Было ощущение, что накануне его здорово отметелили. Цепляясь непослушными руками за стол, он кое-как поднялся – и вдруг всё вспомнил.
   Визит Хрякова… Сногсшибательное предложение перекупить рукопись о Лозовском… Свой отказ и преображение Хрякова… Потеря сознания… Появление в незнакомом доме и разговор с незнакомым человеком, назвавшимся его, Сергея, покровителем…
   Начало этого странного разговора Сергей помнил ещё хорошо. Потом, видимо, он «поплыл» – от усталости, от шока, от невозможности понять всё то, что на него обрушилось. Они беседовали, Сергей вставлял какие-то реплики, но уже на автопилоте: разум отказывался воспринимать информацию, и продолжение разговора с незнакомцем запечатлелось в памяти лишь обрывками.
   – … Нет, Сергей Иванович, даже если бы вы подписали договор бессознательно, или просто так, для отвода глаз, лишь бы отделаться от Хрякова, а потом поступить по-своему, ничего бы не вышло. Ведь роспись, поставленная вашей рукой, несёт в себе отпечаток вашей личности, она частица вашей сущности, запечатлённая на бумаге. Совершив определённые манипуляции, с помощью этой подписи вас можно притянуть к себе, как магнитом, и поработить. Ещё древние египтяне прекрасно знали, как это делается. Кстати, в древности люди вообще поразительно много знали и умели из того, что сегодня бы сочли мистикой. А ведь ничего мистического в природе нет: любая тайна имеет вполне естественное объяснение. В старину люди умели смотреть на окружающий мир непредубеждённым взглядом, накапливать информацию и делать практические выводы. Но в этом смысле мост из древности в сегодняшний день так и не протянулся. Средние века, церковь, костры инквизиции, охота на ведьм… Носителей древнего знания уничтожали в уму не поддающихся масштабах. А те, кто выживал, боялись передать это знание своим детям. И связь времён прервалась…
   – … Хряков, Сергей Иванович, в общем-то, не монстр. Во всяком случае, не такой, каким вы его увидели. Но это и не обычный человек. Сила, которой он служит, наделила его даром внушения. Он мог предстать перед вами… ну, не знаю… крысой, лошадью, змеёй, наконец. Да кем угодно. Почему он в таком случае просто не приказал вам подписать этот злосчастный договор? Видите ли, внушать и зомбировать – разные вещи. Чтобы сделать из человека покорное, не рассуждающее, на всё готовое существо, нужна интеллектуальная мощь и огромный, совершенно специфический информационный багаж. Образно говоря, здесь уже требуется не лаборант, а начальник лаборатории. Вот сила, пославшая Хрякова, – та действительно могла бы сделать из вас зомби. Но для этого необходим прямой, глаза в глаза, контакт между ней и вами, а я этого не допущу. К такой встрече вы пока не готовы. Хотя, боюсь, в своё время она неизбежна…
   – … Вы, конечно, заметили, что о многом я говорю в самой общей форме. Я не объясняю, что это за сила, с которой вы столкнулись. Я не сказал, какую опасность несёт в себе Лозовский. Даже о себе предпочитаю не распространяться. Общую форму я выбрал абсолютно сознательно. Во-первых, к восприятию некоторых вещей надо готовиться постепенно. Я не хочу, чтобы вы сошли с ума от того, что одномоментно рушатся догмы и аксиомы, внушённые вам ещё в школе. А во-вторых, важнейшие истины вы откроете без моей подсказки. У вас для этого есть всё необходимое. Вы пройдёте свой путь сами, шаг за шагом. Только так вы подготовите себя к решающим событиям. Колесо закрутилось невообразимо давно, Сергей Иванович, и, судя по многим признакам, развязка близится. Не хочу вас пугать, но, сами того не желая, вы втянуты в игру без правил и без права на проигрыш. На кону – жизнь миллионов людей и существование целых стран. Если бы я только мог представить, чем всё это обернётся…
   – … А теперь, Сергей Иванович, пора. Что мог и хотел, я вам сказал. Само собой, в дальнейшем я буду следить за вами, и по мере возможности оберегать, но рассчитывайте на себя. Я не так всемогущ, как многие думают. Плохо это или хорошо, даже не знаю…
   Вспоминая этот разговор, Сергей курил и ходил взад-вперёд по квартире. Следом неотступно, хвостом, семенил Поль, всем видом показывая, что минувшей ночью вёл себя достойно и бдительно, так что имеет полное право на прогулку и завтрак. Наконец, не выдержав, он боднул хозяина в бедро и требовательно, снизу вверх, посмотрел прямо в глаза.
   – Сейчас, сейчас, – пробормотал Сергей, беря поводок, и вдруг остановился, как вкопанный.
   На внутренней стороне входной двери висел аккуратно прилепленный и до этого не замеченный квадратик бумаги. Чётким, красивым почерком на нём было написано всего несколько слов: «Сергей Иванович! Просьба позвонить по телефону…». Далее следовал набор цифр, который ни о чём не говорил. Во всяком случае, это был не московский номер. И, похоже, вообще не российский.
   Сергей судорожно вздохнул.
   – Привет от Хрякова? – полувопросительно-полуутвердительно сказал он, и Поль слегка взвизгнул – похоже, в знак согласия.
   Сергей осторожно снял листок и прошёл на кухню. Внутри всё дрожало. Достав из холодильника бутылку водки, он глотнул прямо из горлышка, выругался и непослушными пальцами начал тыкать в панель мобильника. Ужасно хотелось, как в детстве, броситься в постель и накрыться с головой, чтобы оставить все неприятности по ту сторону одеяла. Но жизнь его научила: больше всех рискует страус.
   На третьем гудке трубку сняли.
   – Алло, здравствуйте, Сергей Иванович! Хорошо, что вы позвонили, рад слышать, – зачастил кто-то высоким бодрым тенорком, как будто Сергей произнёс хотя бы одно слово. – Произошло нелепое, чудовищное недоразумение. Нам надо обязательно встретиться, Сергей Иванович. Я готов возместить нанесённый вам ущерб. Но простите, я, кажется, ещё даже не представился…
   Сергей отключил мобильник и сжал в кулаке так, что ни в чём не повинный пластик треснул.
   Этот высокий тенорок, эта бодрая скороговорка слишком часто звучали в телерадиоэфире, чтобы ошибиться.
   Лозовский это был. Вадим Натанович.

5

   Вадим Лозовский в одиночестве (если не считать охраны поодаль) сидел на пляже собственной виллы и рассеяно смотрел в лазурные, неправдоподобно прозрачные волны Средиземного моря. Он только что искупался, капли воды стекали с безволосой груди на рыхлый живот, испаряясь под нежными лучами раннего солнца. Утро было изумительное, а вот настроение мерзкое.
   Лозовский родился и всю жизнь прожил в России. Однако вынужденная эмиграция ничуть его не тяготила, и плохое настроение было вызвано отнюдь не сермяжной тоской по родному асфальту московских улиц. Россию Лозовский презирал, как помещик презирает крепостного мужика. Да и за что мужика, собственно, уважать? Грязен, соплив, двух слов связать не может, вечно пьян, благородных манер не знает, так и съездил бы в рыло… А что барина кормит, значит, планида его такова – крепостная.
   Дурные мысли Вадима Натановича были вызваны исключительно злостью на себя. Лозовский не любил ошибаться. Он гордился математической мощью своего ума и порой представлял жизнь в виде гигантского сеанса одновременной игры, в котором он, супергроссмейстер, противостоит всем остальным обитателям земного шарика. Но, ненавидя ошибки, Лозовский в последнее время делал их одну за другой.
   Взять хотя бы ситуацию с Авиловым. Паршивая ситуация. В какой-то перспективе даже смертельно грозная. Потому Лозовский и послал к писателю Хрякова – существо надёжное, проверенное, опытное. Но вместо того, чтобы придти к Авилову скромно, солидно, и, конечно, днём, тот появился в полночь, да ещё с использованием шумовых и визуальных эффектов. Рассчитывал подавить писателя страхом и деньгами – не вышло: Авилов ощетинился. Получить подпись не удалось, ликвидация в качестве крайней меры провалилась. Вмешался тот, чей контакт с Авиловым делал теперь писателя по-настоящему опасным. Лозовский фиксировал ситуацию, сжав кулаки от бессильного гнева – но и только: поправить её сквозь тысячи километров он был не в состоянии.
   Впрочем, и сам хорош! У Хрякова, прежде чем исчезнуть с поля битвы, хватило ума оставить Авилову записку с номером телефона. Конечно, импровизация, но ведь клюнул Авилов, позвонил. Тут уж опростоволосился лично Вадим Натанович. Не дав писателю представиться, да что там – слово молвить, назвал его по имени-отчеству и тем самым выдал себя, своё умение видеть на расстоянии. Диво ли, что Авилов окончательно обалдел и отключился, ничего не сказав. Таким образом, дело не сделано, писатель настороже, а ситуация раскалилась добела. «Старею, что ли?» – спросил себя Лозовский и усмехнулся идиотизму вопроса.
   Но больше всего Лозовского угнетала неудача с Бунеевым. В сущности, дело пахло катастрофой. А ведь всё начиналось весьма и весьма многообещающе.
   Вылетев из окружения Мельникова и таким образом утратив на него влияние, Лозовский почти не огорчился. В своё время из больного, стареющего президента удалось выжать многое, но теперь тот был на излёте, а Лозовский привык думать на перспективу. Надо было загодя определить будущего преемника и продвигать его вверх. Лозовский остановил свой выбор на Бунееве. В скромном руководителе одного из специальных ведомств он раньше других разглядел незаурядный ум, характер, честолюбие. Закваска была подходящая, тесто обещало взойти на славу.
   Лозовский прекрасно помнил первый серьёзный разговор с Бунеевым. Тот был спокоен, дружелюбен и в то же время слегка напряжён: репутация Лозовского уже тогда оставляла желать лучшего. Вадим Натанович взял быка за рога. Понимает ли Игорь Васильевич, что президент Мельников, при всех его гигантских заслугах, без пяти минут живая история? Вопрос риторический, ответ не требуется. А коли так, самое время задуматься, кто унаследует президентский трон. Мнения многих влиятельных людей сходятся на кандидатуре Бунеева. Он, Лозовский, уполномочен сообщить об этом Игорю Васильевичу…
   Лозовский врал. Свою комбинацию он обсудил только с дочерью президента Ириной. Та полностью поддержала план и обещала обработать Мельникова. А всё остальное брал на себя Лозовский. Широкими мазками он рисовал Бунееву схему будущей избирательной кампании. Есть деньги, есть пресса, есть талантливые технологи и политологи. «Если понадобится, создадим специально под вас мощную партию и обеспечим поддержку парламента». Требуется только согласие Бунеева баллотироваться. Успех, в сущности, неизбежен.
   Бунеев колебался. У них было несколько встреч, и однажды он в лоб спросил у Лозовского, чего тот потребует взамен своей помощи.
   – Не так уж много, – сказал, не задумываясь, Лозовский. – Какой-нибудь скромный государственный чин. Допустим, спецпредставителя президента по Чечне. Или статс-секретаря в Совете безопасности. Ну и общее доброжелательное отношение на весь президентский срок.
   В итоге ударили по рукам. Ирина не подвела: дряхлеющий Мельников, уставший искать себе преемника, согласился поддержать Бунеева. Состоялась долгая приватная встреча, и тот гарантировал будущему экс-президенту – в случае успеха на выборах, само собой – спокойное, обеспеченное, безопасное существование для него и его близких.
   После этой встречи колесо завертелось. Бунеев начал стремительное восхождение к власти. За считанные недели, поднимаясь со ступеньки на ступеньку, он стал вице-премьером, первым вице-премьером, председателем правительства… Всё шло по плану, разработанному Лозовским. И лишь одно смущало Вадима Натановича.
   Он, привыкший нечувствительно проникать в умы окружающих и читать их мысли, ничего не мог поделать с Бунеевым. Всякий раз, когда Лозовский пытался пробиться в его сознание, он как будто упирался в глухую стену, скрывавшую истинную суть этого человека. Бунеев был корректен, шутил, заинтересованно обсуждал детали предстоящих выборов, но при этом оставался абсолютно себе на уме. И Лозовский довольно быстро вычислил, как это ему удаётся.
   В 50-х годах, когда между СССР и Китаем цвела дружба великая и трогательная, когда советские люди распевали идеологический хит с припевом «Русский с китайцем – братья навек», наконец, когда Сталин, а затем Хрущёв и Мао увлечённо строили планы совместной борьбы за мир до последней боеголовки – тогда спецслужбы двух стран работали в тесном контакте. Наши чекисты преподавали китайским товарищам азы агентурной работы, делились техническими новинками, учили подделывать документы. Словом, чем богаты. Китайские коллеги, в свою очередь, посвящали советских товарищей в таинства пока ещё мало известных в Европе восточных единоборств, а главное – на практике показывали, что такое психологическая подоплёка разведывательной и контрразведывательной деятельности. Традиционалисты по своему менталитету, китайцы многое почерпнули из древних, ещё монастырских методик. Чекисты с громадным интересом брали на вооружение приёмы, которые позволяли расколоть и перевербовать разоблачённого агента в кратчайшие сроки и без грубой силы.
   Некоторые вещи граничили с мистикой. Например, если вас допрашивают, и вы боитесь выдать себя, достаточно произнести в уме пять ключевых слов, сделать определённые движения лицевых мускулов – и ваше сознание блокировано для каждого, будь он хоть сам Вольф Мессинг. При этом вы полностью контролируете ситуацию: думаете, разговариваете, прикидываетесь идиотом – проговориться вы уже не сможете, даже под страхом смерти, пока не раскодируете себя сами с помощью набора других слов и гримас. Тип самоконтроля для каждого человека определяется индивидуально, с помощью специальных тестов.
   Правда, один из чекистов задал бестактный вопрос: всё это, мол, хорошо, но что делать, если начнут пытать? Снимать блокировку или нет? И как велит поступить китайская народная мудрость, если жить хочется? Ответ инструктора был по-восточному уклончивым: всё зависит от стойкости каждого…
   Шло время, отношения между Советским Союзом и Китаем охладели, потом накалились, и дело кончилось большой стрельбой и кровью на острове Даманский. Спецслужбы стран, ещё недавно считавшихся братскими, стали работать друг против друга, причём в этой борьбе, как ни парадоксально, обеим сторонам очень пригодились навыки и знания, друг от друга же взятые. Некоторые китайские методики и приёмы прочно вошли в арсенал КГБ, преподавались будущим чекистам в закрытых вузах, так что кадровый разведчик Бунеев ими владел, и теперь использовал при встречах с Лозовским. Вот вопрос: на всякий случай или подозревал, с кем имеет дело?
   Вадим Натанович не был Вольфом Мессингом. Мессинг по сравнению с ним не тянул даже на приготовишку. Взломать барьер в сознании Бунеева не составляло труда, но это неминуемо обернулось бы психологическим шоком и скандалом, так что пришлось отступить. Потом стало и вовсе не до этого – маразматик Мельников распорядился, чтобы Лозовский покинул страну.
   Ах, как Вадим Натанович жаждал встретиться с президентом наедине хотя бы на пять минут! Сколько усилий он предпринял, чтобы напоследок организовать эту встречу! Но шеф управления президентской безопасности Немиров наглухо перекрыл все подходы к Мельникову. Сам он Лозовского тоже не принял, однако через помощника рекомендовал катиться как можно дальше и быстрее, а то, чем чёрт не шутит, всякое может случиться…
   Пришлось на время перебраться в Швейцарию и предвыборной кампанией дирижировать оттуда. Как и ожидалось, Бунеев победил в первом туре, с большим отрывом от «вождя краснокожих», не говоря уже о других претендентах. Но когда Лозовский вернулся в Москву и рассчитывал попасть в Кремль на гребне оказанных услуг, всё вышло не так просто. Президент отказался его принять. Все попытки добиться встречи с Бунеевым были безуспешными. Прошло несколько недель, прежде чем Лозовский осознал простую вещь: президент его кинул. Использовал, как изделие из латекса, и кинул. Если бы дело не касалось его лично, Лозовский аплодировал бы этой комбинации в духе отцов-иезуитов. Но теперь он впал в нехарактерное для него бешенство и дал ряд интервью на грани фола. Он заявила, что Бунеева президентом сделал именно он, Лозовский, его деньги, его пресса, его пиарщики. Но сейчас крёстный отец новой российской власти жалеет о своих усилиях – первые же сто дней президента показали, что он страшно далёк от идеалов демократии и что чекиста могила исправит.
   Интервью Лозовского зафиксировали, где надо. Через короткое время ему передали непротокольную реплику президента: «Будет болтать – сядет. Будет много болтать – надолго сядет». Но Лозовский уже закусил удила и не мог остановиться. Тогда Генеральная прокуратура возбудила несколько уголовных дел по крупнейшим фирмам империи Лозовского, причём самым лёгким пунктом обвинения была злостная неуплата налогов. За допросами в прокуратуре, за подпиской о невыезде, Вадим Натанович ощущал железную хватку Бунеева. И обратиться-то было не к кому: президент шаг за шагом неумолимо чистил аппарат и структуры от сотрудников Мельникова. Всех старых связей хватило на то, что Лозовского предупредили о подготовке ордера на его арест – да и то позвонили ночью из телефона-автомата, через носовой платок.
   Получив это сообщение, Вадим Натанович наконец признал Бунеева достойным противником, и, стыдно сказать, ударился в панику чуть ли не впервые в жизни. Садиться, даже на самый короткий срок, в его планы никак не входило. Он бросил всё, плюнул на подписку и снова рванул в Швейцарию. Пресса ломала перья, пытаясь выяснить, каким образом это ему удалось. Не путём ли подкупа таможенников и пограничников? «Как иначе объяснить, что Лозовский, чьё имя и лицо до тошноты известны в России каждому, смог беспрепятственно покинуть страну, будучи под следствием и подпиской о невыезде?» – бился в истерике «Москвич-комсомолец». А ведь погранцы и таможенники действительно были ни при чём. Глядя на Лозовского, они пребывали в полной уверенности, что оформляют вылет в Швейцарию некоего гражданина Чернокозова… Лозовский элементарно отвёл им глаза. Такие вещи он делал редко и неохотно, стремясь оставаться в рамках естественного. Но теперь выхода не было.
   Исчезнув таким образом из России, Лозовский некоторое время провёл в Швейцарии, а потом осел на собственной вилле в Ницце. Российские власти потребовали у французских властей выдачи бизнесмена, впрочем, без особой надежды на успех: прямого договора об экстрадиции с Францией не было, к тому же французы – классические крючкотворы во всём, что касается юриспруденции. Лозовский мог перевести дух.
   Шли недели, складываясь в месяцы. Лозовский пристально, внимательнейшим образом, отслеживал ситуацию в России. Иногда его разбирал истерический смех: и этого негодяя он собственными руками сделал президентом? Медленно, тяжко, Бунеев реформировал законодательство, снижал налоги, восстанавливал согласие в обществе, укреплял экономику. Буквально по миллиметру он оттаскивал страну от пропасти, над которой она повисла в итоге десятилетнего правления Мельникова. При этом Бунеев не был ни мудрецом, ни праведником. Он хитрил с оппонентами, заигрывал с левыми в парламенте, нередко ошибался, а порой действовал так, что пресса начинала дружно вспоминать его гэбэшное прошлое. Но в одном Бунеев не знал компромисса: до мозга костей государственник, он торил дорогу к силе и процветанию страны. Точка.
   Целью Лозовского была иная Россия: нищая, голодная, вечно пьяная, грозящая миру костлявым кулаком, в котором зажата ракета с ядерной боеголовкой. Только в такой России было место для Лозовского и его планов. Но пока страной правил Бунеев, Лозовскому суждено было оставаться не у дел. Компромисс исключался. Поэтому бизнесмен объявил президенту войну не на жизнь, а на смерть, и полагал, что президент об этом догадывается. Ну что ж, посмотрим… Настало время переходить к активным действиям.
   Лозовский встал, отряхнул песок с длинных купальных трусов и неторопливо пошёл к дому. Следом за ним двинулись охранники. Если бы не пистолеты у них под мышками, картина была бы исключительно мирной: солнце, море, пляж, деревья, дом красивый, олигарх на отдыхе… Но идиллия была обманчивой. Лозовский работал, как вол. Ежедневно он встречался со многими людьми, делал сотни звонков, принимал финансовые отчёты по своим предприятиям. И не только это.
   Вадим Натанович принял душ, побрился, надел светлые брюки и рубашку поло с короткими рукавами. Завершив утреннюю программу лёгким завтраком, он покинул столовую, чтобы подняться на второй этаж в свой рабочий кабинет. На месте уже был секретарь – тридцатилетний парень с университетским образованием, великолепно владевший компьютером и тремя европейскими языками. Почтительно склонив голову, он пожал протянутую руку шефа.
   – Что у нас там сегодня, Андрей? – спросил Вадим Натанович, садясь в кресло.
   Секретарь доложил расклад на день.
   – Безухов подъехал?
   – Да, только что.
   – Зови.
   Андрей вышел. В ожидании посетителя Лозовский прокручивал в голове фрагменты его досье.
   Безухов Анатолий Павлович, сорок пять лет от роду. Образование высшее, военно-политическое. Преподавал марксизм-ленинизм в пожарном училище. На излёте перестройки порвал с коммунизмом, проклял Маркса и Ленина, после чего был избран в первый российский парламент. Профессиональный демократ. По отношению к себе очень серьёзен. Рассчитывал на лидерство в новой праволиберальной партии; заветный портфель так и не получил, поэтому из партии вышел, обозвав напоследок бывших коллег кремлёвскими провокаторами. Тут же объявил себя единственным законным наследником русского либерализма и дал интервью о намерении создать собственную партию. Был замечен Лозовским, в чьи планы этот человек с его амбициями хорошо вписывался. Они трижды встречались в России и в Париже, почти обо всём договорились, и сегодняшний разговор должен был стать решающим.
   Вадим Натанович встретил Безухова стоя, приветливо поздоровался, и, пока им готовили кофе, расспрашивал гостя о делах в Москве.
   – Какие там дела! – скривился Безухов. – Парламент лёг под Бунеева, левые протестуют по инерции или для вида, правые голосуют за всё, что им скажут, шлюхи тротуарные…
   Лексика Безухова страдала быдловатостью – сказывалось военно-политическое прошлое. В целом, однако, офицера он не напоминал, хотя и получал полковничью пенсию. Этот крупный, склонный к полноте человек со степенными манерами и нудной речью скорее был похож на провинциального лектора. Умным его назвать было нельзя, дураком – тоже. Так, серёдка на половинку, помноженная на природную хитрость и практичность. По привычке, почти машинально, Лозовский отсканировал мысли собеседника и внутренне поморщился: явно доминировала одна, которая укладывалась в три слова: «Кормилец, дай денег».
   Перешли к делу.
   – Я внимательно посмотрел проекты устава и других документов. Всё написано хорошо, у меня замечаний, в общем, нет, – польстил Вадим Натанович Безухову. – Но давайте ещё подумаем о названии. «Либеральный выбор России» – это, Анатолий Павлович, явный плагиат. Слово «либеральный» вообще надо убирать. Эдак мы никого, кроме интеллигенции, не затащим. А предприниматели? Силовики? Рабочие? Фермеры? Они и слова-то этого не знают. Будем проще, и люди к нам потянутся. Слово «демократия» и все дериваты от него тоже нежелательны. Скомпрометировано слово, никуда не денешься. Надо бы что-то проще, ударнее, даже примитивнее. Подумайте, дайте варианты.
   Безухов кашлянул.
   – По поводу названия можно было бы поспорить, – с достоинством начал он.
   – Поспорим, – легко согласился Лозовский. – Непременно поспорим. Но потом. А сейчас надо готовить учредительный съезд и начинать работать. Думаю, съезд проведём не позднее, чем через два месяца и обязательно в Кремлёвском дворце. Делегаты от каждого региона России – непременно. Всё должно быть на высшем уровне: питание, проживание, обслуживание, размер командировочных, сувениры участникам, выступления звёзд… Ну, не мне вас учить. Готовьте смету.
   – А нужна ли такая помпа? – осторожно спросил Безухов. – Партийное строительство потребует громадных денег, не хотелось бы распылять средства.
   – На шоу не экономят, – решительно сказал Вадим Натанович. – Съезд надо провести так, чтобы вся Россия встала на уши. И принципиально важно, чтобы новая партия с первых же дней заявила о своей антибунеевской направленности. Впрочем, об этом уже подробно говорили. Теперь о средствах.
   В глазах Безухова блеснул огонёк.
   – Да, – сказал он, – вопрос принципиальный.
   – Главный, а не принципиальный, – поправил его Лозовский. – Я со всей ответственностью заявляю: ни партия, ни её лидер, – он сделал плавный жест в сторону собеседника, – ни в чём нуждаться не будут. Я сделаю для этого всё. Недели через две-три к вам подъедет в Москву человек. У него будут первые деньги и схема дальнейшего финансирования. После съезда вы сделаете его партийным казначеем. Работать будем через него.
   Безухов нахмурился.
   – Надо ли рассматривать вашего эмиссара как теневого председателя партии? – напрямик спросил он.
   Лозовский даже подскочил.
   – Анатолий Павлович, – проникновенно сказал он. – Я надеюсь, мы не опустимся до обсасывания пошлого тезиса «Кто платит, тот и заказывает музыку». При чём тут это? У каждого свои возможности. У меня есть деньги, у вас опыт, идеи, авторитет. Стало быть, надо всё это соединить и работать плечом к плечу, с полным взаимным доверием.
   – На благо России, – сказал Безухов наставительно, подняв палец.
   – России без Бунеева, – уточнил Вадим Натанович и встал.
   Они обменялись торжественным рукопожатием. Безухов с влажными глазами заговорил о демократических идеалах, но у Лозовского уже не было времени. Прощаясь, он сказал Безухову:
   – Анатолий Павлович, в другой раз, как соберётесь ко мне сюда, не надевайте госдумовский значок на летнюю рубашку, я вас умоляю. Для Ниццы это экзотика, – и заразительно рассмеялся, демонстрируя безукоризненные зубы.
   Безухов, если и обиделся, виду не показал.
   «Давай, милый, работай, – думал Вадим Натанович, глядя в спину уходящего депутата. – Скоро выборы, человек ты опытный, станешь главой парламентской оппозиции. А со временем, глядишь, и президентом. Кидать я себя теперь не позволю, будешь по струнке ходить».
   В двенадцать часов Лозовский встречался с генералитетом подконтрольных газет и телерадиокомпаний. Раз в месяц-полтора он вызывал их к себе в Ниццу и лично инструктировал, как выстраивать информационную политику. Собравшихся было пятеро: Валентинов, редактировавший еженедельник «Бизнесмен», руководитель «Ежедневных вестей» Бахарев, генеральный директор «Открытого радио» Волобуев и двое от «Массового телевидения» – главный редактор Варакин, сидевший рядом со своим ведущим обозревателем Гончаренко. Всех этих людей Лозовский подбирал сам, крупно платил им, доверял и потому говорил почти откровенно.
   – Господа! – провозгласил он. – Я собрал вас, чтобы сообщить пренеприятное известие: к нам едет ревизор.
   Собравшиеся переглянулись.
   – Нам смеяться? – вежливо спросил Бахарев. Такие встречи всегда проходили раскованно, по-приятельски, и подкалывать босса не возбранялось. Впрочем, умные люди, редактора никогда не впадали в излишнюю фамильярность.
   – Хоть смейтесь, хоть плачьте, – великодушно разрешил Вадим Натанович. – Только я ведь не шучу, ребята. На днях я получил стопроцентную информацию: Бунеев решил взяться за меня всерьёз. А начнёт с вас, потому что вы – моя тяжёлая артиллерия. Так что надо готовиться к худшему.
   – И как это будет выглядеть на практике? – спросил Варакин. – Лицензии отнимут, или что-то ещё?
   – Или, – кивнул Вадим Натанович, почёсывая залысину. – Схема будет простая, как лапоть. На каждом из ваших предприятий висят разные долги. Не принципиальные, само собой, но висят. Стало быть, есть и кредиторы. Они, как по команде, примерно в одно и то же время обращаются в арбитраж и требуют признать вас банкротами. Под эту песню вами начинает вплотную заниматься налоговая полиция. Вы подряжаете лучших адвокатов, заявляете, что готовы рассчитаться по долгам, а суду по барабану. В итоге вас банкротят, вводят внешнее управление, меняют полностью топ-менеджмент редакций – и… всё. Фантик тот же, начинка другая. Вся операция займёт месяцев шесть-семь, от силы восемь. С кредиторами уже поработали. Даже если вы прямо от меня кинетесь к ним платить долги, деньги у вас просто не возьмут. Я доступно объясняю?
   – Куда уж доступнее, – задумчиво сказал Волобуев. – Раз вы уверены в этой информации, тут обсуждать нечего. Хотя лично мне трудно представить, что президент будет работать, как вышибала. Его имиджмейкеров кондрашка хватит в полном составе.
   Лозовский покачал головой.
   – Эка важность! Других наймёт. Если бы ты знал, Володя, как я ему мешаю…
   Некоторое время царило невесёлое молчание. Каждый по-своему переваривал информацию. Голос подал Гончаренко.
   – Вадим Натанович, вы раньше всех это узнали и наверняка что-то успели придумать. Не томите общество, поделитесь конструктивными предложениями. Всё равно никто не поверит, что вы решили сдаться.
   – Есть и конструктив, – бодро откликнулся Лозовский. – Отступать некуда, поэтому будем наступать. Выше голову, ребята, за нами несколько миллионов читателей, зрителей, слушателей. Так что повоюем. Воевать будет так…
   Он оглядел войско и сменил тон. Теперь он говорил властно и жёстко.
   – Вскорости на «Масс-ТВ» обратится пресс-секретарь Мельникова. Старик захочет сделать заявление, – Лозовский ткнул пальцем в Варакина. – Ты его снимешь, пустишь в эфир, «Открытое радио» продублирует фонограммой, текст и комментарий дадут газеты. Я обеспечу перепечатки за бугром. Это будет первый залп. Он же бомба.
   – А что в заявлении, Вадим Натанович? – спросил Варакин.
   – Мельников осудит Бунеева за приверженность к тоталитаризму, – чётко пояснил бизнесмен.
   – Бросьте! – невольно воскликнул Валентинов.
   Остальные вразнобой поддержали его:
   – Он что, самоубийца?
   – Да он и на свободе-то благодаря Бунееву!
   – Господа! – произнёс Лозовский, исподлобья глядя на собравшихся. – Я вас когда-нибудь обманывал? Нет? Ну и хорошо. Прошу мне верить и дальше. Примите к сведению и к общему исполнению. Теперь по каждому отдельно.
   «Бизнесмен», – Лозовский кивнул Валентинову, – с ближайших номеров даст серию материалов. Общая тема: авторитарная политика Бунеева отпугивает внешних инвесторов, а Россия задыхается без инвестиций. Привлечёте экономистов, если надо, заплатите. Денег не жалейте.
   «Ежедневные вести», – кивок в сторону Бахарева. – За тобой очерки. Персонажи: Дзержинский, Ежов, Берия, Андропов. Особый упор на Андропова. Полицейское государство неизбежно, если у власти чекист. Найдите людей, пострадавших в облавах восемьдесят третьего – восемьдесят четвёртого годов. Пусть выскажутся. Побольше эмоций.
   Теперь «Открытое радио». Ты, Володя, главный упор делаешь на внешнюю политику. Откуда у Бунеева такая нездоровая страсть к диктаторским режимам? Ещё и года не отпрезидентствовал, а уже побывал в Северной Корее, у Фиделя, в Иране, собирается в Ливию. А со Штатами и Англией отношения ухудшил. Почему?
   Ну и «Масс-ТВ». Готовься, Лёша, тебе труднее всех. На то ты и телевидение. – Лозовский подмигнул Варакину. – Твоя задача – обобщать всё, что скажут остальные. Тотальная критика внешней и внутренней политики Бунеева. Отдельный стон по поводу мясорубки в Чечне: доколе? Работает Петя.
   Вадим Натанович встал, подошёл к телеведущему и отечески потрепал его по плечу. Гончаренко равнодушно посмотрел на Лозовского снизу вверх. Это был сорокалетний человек с тяжёлым породистым лицом, красоту которого портили только тёмные подглазья – следы почечной болезни. У Гончаренко была заслуженная репутация информационного киллера номер один. Рейтинг его ежедневной десятиминутки ненависти зашкаливал все мыслимые пределы. Простой люд, составлявший главную аудиторию Гончаренко, угорал от потока брани и разоблачений, которые ведущий обрушивал на головы своих жертв, причём делал это в абсолютно спокойной, даже ленивой манере.
   Когда в канун выборов Бунееву грозил составить конкуренцию крупный политик с безупречной репутацией, Гончаренко уничтожил его за три месяца. Команду на уничтожение дал сам Лозовский, но он и близко не мог представить, каким виртуозом окажется Петя. С непроницаемым лицом журналист из недели в неделю приговаривал политика, множил на ноль, морально кастрировал. Внешность, возраст, состояние здоровья, детали биографии, семейная жизнь – всё высмеивалось, всё топталось, всё шло в адское варево чёрного пиара. Незадолго до выборов маститый политик снял свою кандидатуру. К этому времени от политика осталась груда обглоданных мослов и кладбище надежд, которые возлагали на него многие порядочные люди. Петя Гончаренко подтвердил репутацию отморозка, уложил в карман сто тысяч долларов аккордного гонорара и отбыл в долгосрочный отпуск. Теперь Лозовский обещал Пете миллион и поручил ему нереальное дело – завалить президента. Но Вадиму Натановичу что-то подсказывало: шансы есть.
   Закончив инструктаж и на прощание пообедав с журналистами, Лозовский навестил жену. Ольга обычно ложилась под утро и вставала не раньше двух-трёх часов дня. Это была красивая, томная, длинноногая блондинка. Замуж она шла по расчёту, желая именоваться «миссис миллиард», и была приятно удивлена, что немолодой супруг оказался полноценным любовником. «Оргазм – дело тонкое», – говаривал Вадим Натанович, доводивший жену до сладостных криков. Лозовский не контролировал расходы и времяпрепровождение Ольги – знал, что она человек умный, благодарный, и не подставит ни себя, ни его какой-нибудь глупой историей.
   Приласкав жену и сказав ей дежурный комплимент, Лозовский спустился вниз, на нулевой этаж виллы (по-русски – подвал). Предстояла серьёзная работа. В небольшой комфортабельный кабинет молчаливые секьюрити привели, усадили в кресло и приковали за предплечья высокого мужчину. Лозовский внимательно посмотрел на того. Спокойное смуглое лицо, опущенные вниз глаза, мощная грудная клетка, развитая мускулатура… Если бы не схема номер семь, применённая к этому человеку, он всё тут разнёс бы. Он приехал в Ниццу, чтобы убить Лозовского.
   Две недели назад Вадим Натанович ощутил импульсы опасности. Они шли из того сектора Ниццы, где располагалось казино, в котором он часто играл. Контрольный объезд квартала помог вычислить небольшую гостиницу «Принцесса Каролина». Дальше работали секьюрити. Они быстро выяснили, что недавно здесь без особой цели поселился немец Александр Эйсман. Секьюрити три дня наблюдали за Эйсманом, потом сравнительно аккуратно взяли его на улице (сломанные рёбра одного и вывихнутая рука другого не в счёт) и доставили на виллу. Теперь дело было за Лозовским.
   – Господин Эйсман, – тихо сказал Вадим Натанович.
   Ответа не было. Собственно, Лозовский и не ждал его. Схема номер семь – дело серьёзное.
   Лозовский пытался отсканировать мозг Эйсмана. Попытка не удалась. Вадим Натанович поморщился: опять китайский блок. Снова гэбэшник. Но ты не Бунеев, парень. Я с тобой церемониться не буду. И мощным ментальным ударом Лозовский взломал барьер, защищавший сознание Эйсмана.
   Тот захрипел. Его лицо покраснело, вздулось и покрылось испариной. Веки набухли, глаза начали слезиться. Лозовский представлял, насколько плохо сейчас Эйсману. Ему кажется, что у него копаются в мозгу, перебирают его по крупицам. Голова словно закипает. Немец дёрнулся, напрягся, и, зарычав, бессильно поник в кресле. Дело было сделано.
   – Господин Эйсман, – вторично позвал Вадим Натанович.
   Тот поднял голову и невидяще посмотрел на Лозовского.
   – Вы меня слышите? Вы можете отвечать?
   – Могу, – безучастно произнёс Эйсман.
   – Ваше имя? Я имею в виду настоящее.
   – Яковлев Павел Сергеевич.
   – Возраст?
   – Тридцать два года.
   – Звание?
   – Майор.
   – Место службы?
   – Управление безопасности президента.
   – Кто вас прислал?
   – Немиров.
   – Лжёте, – сказал Вадим Натанович, хмурясь. – Генерал Немиров ушёл в отставку без малого год назад. Как он мог вас прислать?
   – Формально он в отставке, – подтвердил Эйсман-Яковлев. – А по сути Бунеев его не отпустил. Числится консультантом за штатом и всем заправляет.
   Лозовский быстро сосредоточился, отсканировал один из участков незащищённого мозга и покачал головой. Майор не врал. Это была неприятная новость. Во-первых, Немиров справедливо считался асом-профессионалом, и воевать с ним, при всех возможностях Лозовского, было бы тяжело. Во-вторых, Вадим Натанович с горечью подумал, что перестаёт контролировать ситуацию в России. Как! Злейший недруг де-факто продолжает руководить УБП, а он, Лозовский, узнаёт об этом почти случайно. Вадим Натанович хмуро посмотрел на пленника, сделал движение бровями. И майор застонал, как от сильной боли.
   – Значит, – продолжал Вадим Натанович, – вас послал генерал Немиров. С какой целью?
   – Я должен убить вас, – отрапортовал Эйсман-Яковлев, слепо глядя на Лозовского.
   Тот усмехнулся. Кто бы мог подумать!
   – Каким образом?
   – Я должен был подойти к вам в казино во время игры и слегка уколоть булавкой. Потом незаметно исчезнуть. Через час вы бы умерли.
   – Это задание президента или Немирова?
   – Могу ошибиться, но вроде бы инициатива самого Немирова. Он вас ненавидит. И очень боится.
   – Почему?
   – Он сказал мне, что вы – нелюдь.
   Лозовский поднялся. Он сделал несколько шагов по кабинету и посмотрел на майора. Тому было плохо. Лицо побледнело, по щекам струился пот, глаза уставились в потолок.
   – Вы можете говорить? – негромко спросил Вадим Натанович.
   – Пока да, – ответил пленник.
   – Почему Немиров решил, что я – нелюдь?
   – Это не он решил. Это компьютер.
   – То есть?
   – Вы знаете, что при управлении существует институт?
   – Слышал.
   – Там создали новую компьютерную программу. Программа «Homo sapiens»… не знаю, не спец. В компьютер закладывается всё, что есть на данный объект. Вплоть до ерунды, до мелочей. Вроде того, в каком году бабушка встретилась с дедушкой, и сколько месяцев прошло между свадьбой и рождением первенца. Компьютер анализирует, в итоге получается полная психофизическая характеристика объекта. Там же прогноз его деятельности и рекомендации, как с ним работать.
   Под вас Немиров копает очень давно. Знает много. Биография, привычки, навыки, странности, планы… Всё досье заложили в компьютер. Потом итоговую распечатку дали Немирову. А через три дня он поручил мне вас убрать. Во что бы то ни стало.
   – Что было в распечатке?
   – Этого я не знаю. Немиров дал общее задание. А потом… – пленник облизнул пересохшие губы, – потом он сказал: «Паша, это нелюдь. Убей его. Ни о чём не думай, просто убей».
   – Кто работает с вами?
   – Никто. Ницца – город маленький. Два-три приезжих уже заметны. Да я и обычно работаю без напарников. Квалификация позволяет.
   – Вы не спросили, что он имеет в виду, называя меня… нелюдем?
   – У нас не принято спрашивать. Принимается к сведению.
   – Немиров дал вам команду убить меня, потому что вы лучший боевик?
   – Смешно вы сказали: «Боевик…». Точно девятнадцатый век. Но, в общем, так и есть. Лучший. И потом…
   Яковлев замолчал…
   – Ну! – выкрикнул Вадим Натанович, подстёгивая пленника движением бровей.
   Тот страдальчески посмотрел на Лозовского.
   – Немиров… Немиров мой отец…
   Лозовский сел.
   – Как это отец? – негромко спросил он. – У Немирова две дочери.
   – Я незаконный, – сказал Яковлев, тяжело дыша. – Вне брака. Но всё-таки сын…
   – И потому Немиров забрал вас к себе? Доверяет вам?
   – Да.
   Лозовский даже не стал проверять, правду ли говорит пленник – видно было, что не врёт. К тому же парень обмяк в кресле и почти провалился в обморок.
   – Ах, Немиров, Немиров, – пробормотал Вадим Натанович. – Ты вот как, значит…
   Неожиданно в голове мелькнула одна мысль. Вадим Натанович внимательно, как-то по-новому посмотрел на Яковлева, подошёл к нему и отечески потрепал по плечу.
   – Ну, полно, полно, – сказал он почти ласково. – Устали, перенервничали… Бывает. Сейчас вас отведут наверх. Вы пообедаете, отдохнёте, а потом ещё раз мы с вами встретимся. Есть интересная тема для общения.

   Поздно вечером, почти ночью, Вадим Натанович вновь поднялся в свой кабинет. Дождавшись, пока напольные часы пробьют двенадцать («Ничего не поделаешь, ритуал!»), он вскрыл сейф и достал рукопись. Она была толстая, старомодная, отпечатанная на машинке, слегка опалённая пожаром и оттого казалась тёплой, – стало быть, живой.
   Вадим Натанович иногда перечитывал её, и всякий раз испытывал некое извращённое удовольствие. Он ужасался при мысли, что какой-то российский провинциал одной лишь игрой ума так всё про него, Лозовского, понял. Если угодно, вычислил. Правда, в этом народе всегда были гении. В такой же провинции, такой же полунищий учитель додумался до космических полётов. Россия от века была велика прошлым и непредсказуема будущим.
   Именно поэтому Лозовский работал в России.

   6
   Рукопись-II
   (1725 год. Санкт-Петербург)

   «Пётр Первый умирал. Он умирал потому, что всё намеченное было выполнено.
   Империя была создана и отмобилизована. Плавилась руда, ковались ружья, маршировали солдаты. Карл Двенадцатый был разгромлен и зализывал раны, бояр сменили дворяне – подчас подлого происхождения; женой императора, вопреки разуму и традициям, стала чухонская потаскуха. Церковь была подмята… В общем, и умирать не стыдно.
   Со смертного одра, не забывая стонать, Пётр сквозь ресницы зорко смотрел на соратников.
   Рыдает князь Меньшиков, рыдает сукин сын Алексашка, рыдает счастливыми слезами. А чего ж? Смерть императора спишет всё его непомерное воровство, лихоимство, корыстолюбие. Никогда больше державная трость не ожжёт крутые плечи бывшего торговца пирогами с тухлой зайчатиной. Как не заплакать…
   Слёзы катятся по лицу и растворяются в густой чёрной бороде архиепископа Феофана Прокоповича. Глава Синода, горюя и оплакивая императора, уже подбирает слова к погребальной речи. Златоуст, краснобай, фанатик… Без него усмирить церковь было бы трудно. Создать из монахов батальоны в рясах – это не каждому дано.
   Застыл, как на параде, генерал-прокурор Сената граф Павел Ягужинский. Рука вцепилась в эфес шпаги, голова склонена, глаза на мокром месте. Не плачь, Пашка, верные псы угодны любой власти – не пропадёшь.
   Вокруг постели умирающего толпятся сподвижники, соратники, родные. Так и должно быть. Имя им – свора… Всё в рамках традиций.
   И только жена, Екатерина, вызывает опасения.
   Похоже, она единственная, кто прозревает истину. Кто не верит в нечеловеческие страдания умирающего. Кто плачет, лишь исполняя ритуал. За долгие годы общей жизни она… нет, она, конечно, ничего не поняла. Но она стала чувствовать. И сейчас Екатерина, смахивая слёзы и подвывая, украдкой смотрит в полузакрытые глаза императора, словно спрашивая: правильно ли я себя веду? Хорошо ли я горюю?
   Когда-то Пётр отнял эту женщину у Алексашки. Отнял, потому что захотел её. За делами, заботами, планами вечно было не до Екатерины: довольно, что отдавалась и рожала детей. Но однажды Пётр ощутил, что жена его соображает больше, чем ей полагается. И вышло это так.

   В пытошной царил полумрак. В камине горел огонь, висел на дыбе полуголый человек, в углу за столом сидели дознаватель с писцом. Гнусно и смрадно всем, кроме палача. Этот без малого тут и живёт – привык.
   – Ну что, Ефимий, надумал отвечать? – негромко спросил дознаватель.
   Ответом было молчание и мутный взгляд.
   Дознаватель вздохнул и пожаловался палачу:
   – Ну что ты сделаешь, Архип, не хочет он. Помоги, что ли…
   Палач с готовностью кивнул и неуловимым движением обрушил плеть на голую спину висевшего на дыбе. Тот захрипел, задёргался.
   – А теперь, Ефимий? – ласково спросил дознаватель. – Скажешь ли, кто тебя надоумил клевету сеять о царе нашем батюшке Петре Алексеевиче? Ты скажи, голубь, хуже будет, ой, хуже… Архип, он ведь в четверть силы старается. Пока…
   – Не клевета это! – сказал вдруг Ефимий, выплюнув кровь. – Людей не обманешь, правду говорят, а я только повторил. За то и страдаю…
   – А ты не страдай, голубь, не страдай, – участливо подхватил дознаватель. – Больно тебе? Так Архип сейчас верёвки-то и отпустит… Живей, скотина!.. Ты, Ефимий, главное, душу-то облегчи.
   – Может, и облегчу, – неожиданно сказал Ефимий. – Но ты сначала всех выгони и останься со мной. Тогда и поговорим.
   Писец и палач переглянулись. Были оба растеряны. В крохотных умишках билось недоумение: висящий на дыбе человек пытается что-то приказывать. Сунуть кляп? Прижечь? Разорвать в клочья? Что, ну что? Скажи, ты же главный… Оба уставились на дознавателя.
   Тот негромко сказал им:
   – Пошли вон. Ждать за дверью. Не подслушивать.
   – А если… – начал было писец.
   – Будете подслушивать – убью.
   Архип выкатился первым. Писец замешкался и получил пинка.
   – Отпусти дыбу-то, – попросил Ефимий.
   Дознаватель освободил его. Ефимий несколько минут приходил в себя, со стоном ощупывал суставы, сплёвывал и матерился в бороду.
   – Ну, – жёстко сказал дознаватель. – Хотел говорить – говори. И не вздумай дурить. Архип за дверкой, и звать не придётся, мухой прилетит…
   Ефимий повёл себя непонятно. Кое-как оторвавшись от пола, он с болезненным кряхтением склонился перед удивлённым дознавателем в поясном поклоне со словами:
   – Здравствуй, царь-антихрист!
   – Ты сдурел? – спросил дознаватель.
   – Куда уж дальше дуреть-то… Глазам своим пока верю, и на том спасибо.
   – А что ж кланяешься-то антихристу?
   – Да ведь какой ни есть, а царь…
   По лицу дознавателя пошла судорога. Он схватил Ефимия за шею и притянул к себе – глаза в глаза:
   – Знаешь меня?
   – Знаю. А ты меня – нет. А мог бы.
   – Почему?
   – А я у тебя в свите был. Когда ты в первый раз в Европы отправился. Надолго.
   – Ты врёшь. Тебя не было со мной.
   – Это ты врёшь! – закричал с ненавистью Ефимий. – Нет, не ты. Ты-то не врёшь. Только кто ты?
   Дознаватель выпрямился во весь огромный рост, неприятно засмеялся, дёргая усами, и легко приподнял Ефимия подмышки. Приподнял – и тут же швырнул на пол. Наступил на грудь сапогом.
   – А ты не знаешь? Я царь твой, Пётр Алексеевич. Или по-другому думаешь?
   – Отпусти, – задушенно выговорил Ефимий. – Или убей, или отпусти.
   – Может, и отпущу. Если скажешь.
   – Что тебе сказать?
   – Всё подряд. И с самого начала.
   – С которого начала? С самого-самого? Как у матушки в утробе кувыркался?
   Вместо ответа Пётр нажал сапогом на грудь, с удовольствием послушал, как хрустят рёбра, и сказал:
   – Весёлый ты, Ефимий. Только времени у тебя веселиться нет. И мне тоже недосуг. Решай.
   – Нечего решать. С тобой якшаться – грех на душу брать. Проклинаю тебя. Делай, что хочешь.
   Пётр поморщился. Странные всё-таки эти люди – русские. Чего проще: выложи, что знаешь, и получи надежду жить. Однако этот… Грязен, вонюч, изранен, за душой ни гроша. Но о душе – печётся. Пётр ещё раз посмотрел на Ефимия. Сосредоточился. Наклонился. Не хочет по-хорошему, будет по-другому.
   Через минуту Ефимий задёргался, захрипел, напрягся. Казалось, тело его борется с невидимым, но страшным врагом. Открыл глаза и слепо взглянул на Петра.
   – Ну что, расскажешь? – негромко спросил Пётр.
   – Спрашивай, – безучастно сказал Ефимий.
   Рассказ его был долог и бессвязен.
   По протекции дяди, дьяка Посольского приказа, монах Ефимий был включён в свиту молодого царя Петра Алексеевича, который надумал проехать по Европам. Надумал и надумал. Перекрестились, сели в кареты и – с Богом.
   Сначала всё было хорошо. Ефимий вспоминал ухоженные поля Германии, уютные постоялые дворы, приветливых служанок, с одной из коих даже согрешил. Обязанности его были несложны – готовить речи, с которыми царь выступал перед коронованными особами немецких княжеств. Работал Пётр легко, непринуждённо. Забегал в комнату к монаху, выхватывал страницу, прочитывал, и если всё его удовлетворяло – хлопал Ефимия по плечу. Ефимий навсегда запомнил круглые глаза Петра, его быстроту, его лёгкий нрав. Запомнил – и радостно испугался: неужто Россия получила достойного царя? И всё будет хорошо?
   Так думал Ефимий, и думал он так до того страшного вечера…
   Царёв денщик Алексашка Меншиков позвал Ефимия наверх, где отдыхал Пётр Алексеевич. Монах застал царя в постели. Пётр зевал и просматривал листы завтрашней речи.
   – А, Ефимий! Поправь здесь. Пиши: „Россия велика, изобильна, и всё в ней имеется. Она не нуждается в неравных союзах. Она могла бы диктовать условия всей Европе, но не делает этого. Чем воевать, лучше заниматься торговлей…“
   Пётр закашлялся. Пользуясь паузой, Ефимий торопливо записывал изречённое царём. Записал. Перевёл взгляд на Петра. И вскочил, потому что с царём творилось что-то неладное.
   Глаза его остекленели, тело забилось в судорогах и выгнулось дугой, руки затрепетали, словно разлучённые с телом. Страшный хрип. Безумный взгляд в потолок. Невнятное бормотанье страдальчески изогнутых губ. „Ефимий, помоги…“
   Монах и рад бы, но сам стал, как вкопанный, ни жив ни мёртв. Скован душой и телом, потому что в комнату ворвался вихрь. Непонятный вихрь: тихий, обволакивающий, заключающий в кокон безмолвия. Откуда и взялся только, ведь окна и ставни закрыты. Уста на замке, лишь руки протянуты через силу к Петру Алексеевичу: „Что с тобой, царь?“
   А царь уже сидит на постели, улыбается. Губы синие, глаза красные, лицо бледное.
   – Ты кто? – спрашивает он.
   – Это я, писец твой, Ефимий, – лепечет монах.
   Царь трёт лоб и произносит что-то неразборчивое.
   – Ах, да, – наконец говорит он. – На чём мы остановились?
   – Речь твою завтрашнюю правили.
   – Перед кем речь?
   – Перед герцогом Брауншвейгским.
   – Зачти, – велит Пётр.
   Ефимий, запинаясь, читает. Царь внимательно слушает, потом требовательно протягивает руку, и монах подаёт ему исписанные листы. Пётр махом рвёт их пополам. Ефимий столбенеет.
   – Дрянь речь, – сквозь зубы произносит Пётр. – Садись, будем заново сочинять.
   Ефимий, склонившись над столом, механически записывает слова царя – и ничего не понимает. От спокойного миролюбивого тона ничего не осталось, каждое слово дышит угрозой и сочится ядом. Царь угрожает Европе, он издевается над устоявшимся миропорядком и предупреждает, что не стерпит попыток перечить России в чём бы то ни было. „А буде кто захочет воспрепятствовать шагам российским на Запад и на Восток, тот будет раздавлен и отброшен прочь мощной пятою державы нашей“, – диктует, расхаживая взад-вперёд по комнате, Пётр. Ефимий искоса смотрит на него и видит возбуждённое лицо, встопорщенные кошачьи усы, и сжатые, словно в порыве ненависти, кулаки.
   – Записал? – нетерпеливо спрашивает Пётр.
   Ефимий кивает и торопливо протягивает рукопись. Царь быстро проглядывает её.
   – Другое дело, – произносит он сквозь зубы. – А то написал тут… этот…
   И, словно спохватившись, пытливо смотрит на Ефимия. Тот заглядывает в бесовские глаза царя, читает в них свою будущую судьбу, и, попятившись, в страхе кидается вон из комнаты. Напрасно ему вслед несутся крики: „Стой! Вернись!..“
   В диком ужасе Ефимий, бросив посольство, бежал в ночь и мрак. Два месяца он скитался по Германии без денег и крова – христарадничал. Он вспоминал страшный хрип царя, его красные глаза и синие губы, мгновенную перемену мыслей, и угрозу, которую прочитал во взгляде Петра. Он пытался понять, что же произошло в тот вечер, и чему он стал невольным свидетелем.
   А когда понял – похолодел.
   В тот же день Ефимий двинулся обратно в Россию. Он бродил по городам и деревням и без устали проповедовал. Повсюду, где собиралось больше пяти-шести человек, он заводил свою речь. И мало-помалу по Руси Великой стал разноситься слух: не царь Пётр Алексеевич сидит на троне, подменыш дьявольский это, правит нами антихрист в облике царском.
   Ефимий не заблуждался насчёт своей судьбы. Он знал, что рано или поздно донесут на него и схватят. Потому и арест свой, и заключение, и пытки воспринял как само собой разумеющееся…
   Царь слушал исповедь монаха с непроницаемым лицом. Нога его по-прежнему давила на грудь Ефимия.
   – Всё сказал? – спросил Пётр.
   – Всё, – безжизненно откликнулся Ефимий. Глаза его были широко открыты и уставлены в потолок.
   Пётр ослабил ногу.
   – И что мне теперь с тобой делать? – почти ласково спросил он.
   Монах слегка раздвинул бескровные губы в подобии улыбки.
   – Что хочешь, то и делай, – чуть слышно сказал он. – Но сначала ответь на вопрос.
   Пётр поднял брови.
   – Что за вопрос?
   – Ясно мне, что антихрист ты, – торопливо забормотал монах. – Ясно, что овладел ты душой и телом царя нашего, Петра Алексеевича. Но почему ты при этом не мог вспомнить меня – ни тогда, в Германии, ни сегодня?
   Теперь улыбнулся Пётр.
   – Видишь ли… При переходе из состояния в состояние порой случаются провалы в памяти. Вряд ли ты это поймёшь. Да и не успеешь.
   Он вгляделся в напрягшееся лицо монаха. Засопел. Каблуком высокого кожаного сапога быстрым и сильным движением раздавил беззащитно хрустнувшее горло.
   Вечером царь выпил больше обычного. В постели он рассказал Екатерине о сцене в пытошной. Не всё, само собой, но и этого делать не следовало. Однако Пётр давно уже заметил: рассказы о крови и пытках необыкновенно возбуждали Екатерину. Да как… Вот и в ту ночь она отдавалась ему столь восхитительно, что он понял: она чувствовала себя лежащей не под человеком – под антихристом. И страх её он ощущал, и вожделение, и болезненную похоть.
   Что-то она поняла про него в ту ночь. Умная женщина, хоть и из простых. А какая баба…

   – Перо мне. Бумагу, – еле слышно скомандовал Пётр.
   Придворные засуетились. Мигом принесли истребованное, и царь слабой рукой вывел: „Отдайте всё…“
   Пётр ещё раз окинул взглядом толпу. Кроме Екатерины, жалеть было не о ком.
   „Отдайте всё…“ Армия есть. Престолонаследника нет. Хаос неизбежен.
   Царь улыбнулся, уронил руку с пером и закрыл глаза.»

7

   В ресторане, куда Алёну Авилову пригласил бывший муж, было уютно, пахло чем-то вкусным, и звучала приятная музыка, под которую топтались немногочисленные пары.
   После развода они изредка перезванивались, но давно не виделись. Поэтому сейчас, в ожидании заказа, всматривались друг в друга с откровенностью некогда близких людей. К тридцати годам Алёна расцвела и лицом, и фигурой. Можно представить, сколько мужчин вьётся вокруг такой красивой одинокой женщины. Одинокой ли?.. Сергей подавил невольный вздох.
   – А ты здорово похорошела, – искренне сказал он.
   – Ты тоже отлично выглядишь, – ласково произнесла Алёна. Подруги всегда считали, что ей достался интересный мужчина: высокий, широкоплечий, с офицерской выправкой, всегда подтянутый и предельно аккуратный. Кое-кто находил в нём даже сходство с Аленом Делоном. Теперь, правда, Сергей выглядел усталым и осунувшимся…
   Почему они развелись три года назад? А почему вообще разводятся люди? Не сошлись характерами, не поделили нажитое, не разобрались, кто в доме хозяин… Причин может быть сотня. Лена и Сергей Авиловы в какой-то момент почувствовали, что стали чужими, и причин спать под одним одеялом больше нет.
   Они учились вместе с первого класса, и к десятому уже точно знали, что поженятся. Так и случилось, но только спустя четыре года. За это время Сергей закончил военное училище, а Лена перешла на последний курс института. Они договорились, что Сергей отбывает служить по месту назначения на Северный Кавказ, она заканчивает вуз и после этого уезжает к мужу.
   Вышло по-другому. Лена закончила институт с красным дипломом по специальности довольно редкой для первой половины 90-х годов – компьютерное программирование. На выпускников этого факультета положил глаз лично руководитель УБП – Управления безопасности президента генерал Немиров. Как раз в это время он реорганизовал свой информационно-аналитический отдел в обособленную структуру, а фактически в прикладной исследовательский институт. Люди нужны были позарез. Декан и профессура факультета в один голос рекомендовали блестящую выпускницу Елену Авилову.
   Алёна удостоилась обстоятельной беседы с Немировым и получила предложение, от которого невозможно было отказаться: работа в родной Москве, хороший оклад, научные и карьерные перспективы… Да просто интересно! О престижности службы в УБП и говорить не приходилось. Вот только неясно было, что делать с Сергеем. Ведь он ждал её в Моздоке, уже снял квартирку на окраине города и даже приискал место учительницы математики в местном ПТУ.
   Летом 94-го Сергей вырвался в Москву за Алёной. Она не знала, что ему сказать. Ей хотелось быть с мужем и не хотелось в Моздок. А Сергей мучился без Алёны и одновременно стыдился своего эгоизма, велевшего брать жену подмышку и увозить с собой без оглядки на её будущую карьеру. Несколько дней с утра до вечера длился нескончаемый, тяжкий для обоих разговор. За вечером наступала ночь, время любви, которая, казалось, одна лишь и могла всё сгладить и примирить. Но вновь приходило утро и опять начиналось то же самое.
   Они измучили друг друга, так ничего и не решив. Никто не хотел уступать. Сергей улетел в Моздок к своей роте, Алёна осталась в Москве. Они перезванивались, переписывались; это было странное время полубрака-полуразвода.
   Через несколько месяцев началась первая чеченская война. Сергей со своим спецназом прошёл её от звонка до звонка. Воевал умно и храбро, навоевал очередное звание, орден, именной пистолет и тяжёлую контузию. О заключении Хасав-Юртского мирного договора он узнал в госпитале. В тот вечер обозлённые офицеры-пациенты устроили дикую попойку. Почти не пьющий Сергей надрался до положения риз. Вливая в себя стакан за стаканом, он плакал и сжимал кулаки. Как?! Держава сдалась! Она заключила позорный мир с собственной мятежной провинцией, населённой диким людом, от века промышлявшим воровством и разбоем. «Давить их, давить, как вшей!» – орали вокруг Сергея пьяные офицеры. «Давить!» – исступлённо рычал он сам, не узнавая своего голоса. Невыносимо тяжко было сознавать, что гадину не добили, и чьей-то злой корыстной волей все тяжелейшие потери списаны в утиль. «Сволочи!» – шептал, еле шевеля губами, Сергей. В голове хаотично мелькали физиономии президента, премьера, министра обороны, секретаря Совбеза, генералов, депутатов Госдумы… Одни позволили развязать войну, другие издавали бездарные приказы и директивы, третьи, не моргнув глазом, заключили договор, позорнее которого в истории России не было со времён Брестского мира. Четвёртые… двадцатые… сотые… Кто-то нажился на войне, кто-то на прекращении войны, и все вместе – на торговле российской армией: её оружием, её честью, её кровью.
   Пока Сергей лежал в госпитале, Алёна дважды прилетала к нему. Во второй раз он сказал ей:
   – Буду увольняться. Надоело.
   – Что надоело? – не поняла Алёна.
   – Всё. Служить надоело. Без тебя надоело, – сказал Сергей с вымученной улыбкой. А потом, как бы в шутку, презирая себя за невольную слабость, спросил: – Мужа-инвалида кормить-то будешь?
   Наступила пауза.
   – До отвала, – наконец тихо произнесла Алёна, и, порывисто прижав голову мужа к груди, заплакала от любви, жалости и чувства какой-то вины перед ним.
   Выйдя из госпиталя, Сергей подал рапорт об увольнении из армии. Возникла проблема, потому что об инвалидности, к счастью, речи не было, а душевный надлом врачи не оценивают. Но чего не купишь в родной стране? Отблагодарив кого надо, старший лейтенант российской армии, командир роты специального назначения Авилов С. И. в итоге был уволен в запас по состоянию здоровья.
   Бежав из армии (в сущности, это и был побег), Сергей очутился в Москве, рядом с любимой женой, без денег и гражданской профессии. Перед ним стоял извечный российский вопрос: что делать? Ни жилья своего, ни работы… Ну, с жильём выкрутились. Родня с обеих сторон поскребла по сусекам, напряглась, Алёна с Сергеем добавили сбережённые со свадьбы дарёные доллары – и получилась однокомнатная квартира. Не центр, понятно, ближе к окраине, но всё-таки собственное гнездо.
   Хуже было с работой. Идти в школу военруком Сергей отказался (не жадный по натуре, он просто не понимал, как можно существовать на такие копейки), и, в конце концов, устроился в одно из охранных агентств инструктором по единоборствам – рукопашник он был сильный. Но ему по-прежнему было плохо. Денег он получал немного, а главное, глядя на Алёну, чувствовал себя мужем-нахлебником при жене, уверенно делавшей карьеру. На работе она пропадала с утра до ночи, и не зря: в короткий срок стала завсектором, потом возглавила отдел, а на горизонте уже маячило кресло замначальника института. С возросших доходов она купила навороченный компьютер и заговорила о машине. Сергей отмалчивался. В сущности, он сидел на шее у жены. Для него, лидера по натуре, это было невыносимо. Алёна, правда, относилась ко всему легко и шутила, что, как только Сергей разбогатеет, он заплатит ей чохом за всё. А пока натурой, сударь, натурой!..
   Однажды к ним в гости нагрянула супружеская пара из числа бывших одноклассников. Когда-то в школе Сергей с Олегом крепко дружили, их будущие жёны тоже, поэтому вечер удался на славу. За эти годы Олег стал журналистом и работал корреспондентом «Правды по-комсомольски». Он долго расспрашивал Сергея про Чечню, про операции спецназа, а потом за сигаретой на кухне обронил:
   – По-хорошему, про всё это надо писать.
   – Да брось ты, – хмыкнул Сергей. – Про Чечню столько писано-переписано, уже тошнит.
   – Сам ты брось! Написано до хрена, а толку? Много ли в том правды?
   – А ты своего брата-журналиста спроси.
   – Если бы… Наши военкоры жаловались: цензура тотальная (Олег загнул палец), информацию дозируют (он загнул второй), никуда не пускают (третий палец). Шаг влево – шаг вправо – за шиворот и пинком под зад. – Олег энергично выставил обе пятерни. – И потом, что журналист? Это взгляд со стороны. А изнутри-то интересней. – Он затушил окурок и оценивающе посмотрел на Сергея. – Сделать бы материал с таким, как ты. Или просто с тобой. Чтобы не побоялся рассказать всё, как есть. Грязь так грязь. Кровь так кровь. Лишь бы не врал…
   – Если не врать, – медленно сказал Сергей с неясным волнением, – ни один редактор не напечатает.
   Олег замотала головой.
   – Наш напечатает. Было бы что печатать.
   Сергей усмехнулся…
   – Ловлю на слове…
   Он поднялся. Из кладовки он вынес армейский полевой планшет – память о Чечне и достал из него толстую тетрадь.
   – Это что? – спросил Олег.
   – Ну… что-то вроде дневника. Там, знаешь, всякие мысли в голову лезли. О войне, о людях, о жизни. Было время – записывал. Ну и получилась «Война и мир»… для внутреннего употребления.
   Олег раскрыл тетрадь и наугад, по диагонали, с нарастающим интересом просмотрел несколько страниц. Поднял голову и посмотрел на Сергея.
   – Я возьму? – спросил он.
   – Только с возвратом, – буркнул Сергей. Поддавшись минутному порыву, он уже почти жалел, что отдал дневник в чьи-то руки. Слишком дорогой для него была эта тетрадь, полтора года спасавшая от озлобления и отупления, которые подстерегают на войне солдата.
   Проводив Олега с женой и убрав со стола, Сергей уже в постели спросил Алёну:
   – Слушай, может, мы, наконец, подумаем о детях?
   – Подумаем. Отчего же не подумать, – неопределённо сказала Алёна, прижимаясь к мужу.
   – Нет, прямо сейчас…
   Алёна приподнялась на локте и смерила Сергея долгим терпеливо-страдальческим взглядом.
   – Сколько можно об одном и том же, – сказала она. – Если я сейчас уйду в декрет, Немиров озвереет. Не успел назначить меня завом – и нате вам… На карьере можно ставить крест. И потом, на что жить, милый? Ты умный, сильный, энергичный, ты всего добьёшься и когда-нибудь ещё в шампанском купать меня будешь. А пока…
   – Бедность не порок, – хмуро напомнил Сергей.
   – Конечно, – легко согласилась Алёна. – Какие у тебя пороки? Так, мелкие недостатки. И вообще, я тебя люблю. Но с детьми давай подождём, хорошо? – Она погладила Сергея по груди, по животу, затем её рука скользнула ниже. – В конце концов я же не против самого процесса.
   – Ну, процесс так процесс…
   Это был не первый разговор на «детскую» тему, и все они заканчивались одинаково. Алёна в общем-то была права. Точно так же права, как и тогда, отказавшись ехать к нему в Моздок…

   Пока официантка расставляла тарелки, Сергей с Алёной перебрасывались лёгкими, ни к чему не обязывающими фразами.
   – Кстати, как там Поль? Не обижаешь? – спросила Алёна.
   – В полном порядке. Просил кланяться бывшей хозяйке, – отрапортовал Сергей и заметил, что при слове «бывшая» глаза Алёны погрустнели. Сергей не так уж преувеличивал. Перед тем, как идти в ресторан, он погладил Поля по тёмно-шоколадной шёрстке и сказал: «Вот, старина, иду на серьёзный разговор с Алёной. Привет передавать?» Поль сел на задние лапы, поднял голову и посмотрел на хозяина пронзительно-печальным собачьим взглядом: да, мол, передавай, может, помнит ещё?…

   Недели через две после вечеринки позвонил Олег и пригласил к себе в редакцию.
   – Ну, старик, поставил ты всю контору на уши, – деловито сообщил он Сергею вместо приветствия.
   – Не понял, – с недоумением сказал Авилов.
   – Слушай сюда – поймёшь.
   События развивались так. Дневник Сергея Олег прочёл взахлёб, набрал его на компьютере и подсунул отпечатанную рукопись редактору военного отдела. Тот прочитал её одним духом, после чего пошёл к ответственному секретарю. Ответсек рекомендовал рукопись одному члену редколлегии. Тот, в свою очередь… Словом, вскоре рукопись легла на стол главного редактора, который внимательно изучил её и распорядился пригласить автора для знакомства и беседы.
   – Пошли, – подытожил Олег, вставая.
   – Куда?
   – К главному.
   – Зачем? – глуповато спросил Сергей.
   – Не ручаюсь, но думаю – за деньгами и славой.
   Олег вёл Сергея по длинному редакционному коридору, дружески приобняв за плечи, и всем встречным сотрудникам говорил: «Привет! А это Сергей Авилов. Тот самый». При этом сиял, как начищенный самовар. Сотрудники конфузили Сергея любопытными взглядами. Олег шёпотом пояснил, что, пока рукопись читало начальство, её копии разлетелись по всей редакции и были встречены пишущим людом на «ура».
   Главный был высоким худощавым человеком лет сорока пяти. На нём хорошо сидел неброский, но явно дорогой костюм-«тройка», удивительно гармонирующий по цвету с письменным столом и другой мебелью обширного кабинета. Из-за этого редактор казался неотъемлемой частью собственного интерьера, что, впрочем, соответствовало действительности: уже много лет он уверенно рулил газетой и был её крупным акционером.
   – Вот, Сергей Иванович, прочёл ваш дневник. С интересом прочёл, – сказал главный после того, как Олег представил их друг другу. – И не только я. Редколлегия считает, что его надо печатать. А вы как думаете?
   – Не возражаю, – выдавил из себя Сергей, чувствуя, что краснеет.
   – Это хорошо, что не возражаете, – задумчиво, с оттенком иронии сказал главный. Он встал из-за стола и прошёлся по кабинету. – Вообще-то материалов на чеченскую тему предлагают много. Среди авторов, кстати, встречаются боевые офицеры. Но в вашем дневнике есть то, что отличает его от всех других материалов. С одной стороны, читать больно и тяжело: о страшных вещах пишете… А с другой, читается-то на одном дыхании. По-моему, вы литературно одарённый человек. Чувствуете слово, хорошо строите фразы, детали подмечаете. И, главное, умеете думать на бумаге. Это вообще немногим дано.
   Главный внимательно посмотрел на Сергея, словно проверяя, не перехвалил ли. Сергей безмолвствовал – от всего происходящего он был в ступоре. Олег улыбался во весь рот.
   – В общем, так, – подытожил главный, – рукопись мы печатаем с продолжением, ориентировочно в десяти номерах, по полполосы в номере. Потребуется некоторая правка и сокращения. По согласованию с вами, конечно. Это мы доверим вашему другу (Олег привстал и слегка поклонился, как бы выражая готовность оправдать доверие). Общая шапка для всех публикаций будет такая – «Окопная правда старлея Авилова». Как вам?
   – Но я же не сидел в окопах, – растерянно возразил Сергей. – Мы же десантники, спецназ…
   – Это метафора, – сказал главный, слегка поморщившись. – Олег, веди Сергея Ивановича в юридический отдел к Симакову, там подпишете договор. Мы покупаем рукопись и права на неё. Гонорар можно получить сегодня, я распоряжусь. Ставка обычная, газетная, но учитывая личность автора, заслуги, боевые награды… словом, коэффициент полтора.
   Олег сделал квадратные глаза и вместе с Сергеем вывалился из кабинета.
   – Быстро у вас тут всё делается, – заметил Сергей, когда через два часа они с Олегом оказались на улице. В кармане грелась внушительная пачка дензнаков.
   Олег замотал головой.
   – Как везде, так и у нас. В этом смысле редакция, особенно большая – обычная контора со своей бюрократией. Но тут особый случай: ты понравился главному. Ну, может, не ты, а рукопись, какая разница. Коэффициент полтора, надо же! Это у нас только для мэтров и только из личного редакторского фонда.
   Вечером сияющий хмельной Сергей (они с Олегом хорошо посидели в ресторане) осыпал Алёну с ног до головы купюрами.
   – Пижон! – кричала она, собирая банкноты с пола. А, пересчитав деньги, посмотрела на Сергея снизу вверх и тихо уточнила:
   – Кормилец!
   И со смехом бросилась на шею…

   Сергей почему-то медлил, не начинал разговор, из-за которого пригласил Алёну в ресторан.
   – Всё ещё носишь? – спросил он, кивая на обручальное кольцо, украшавшее безымянный палец правой руки.
   – Да, как видишь.
   – На память?
   – А почему бы и нет? Мы были не худшей парой. И потом, как прикажешь одинокой приличной женщине отбиваться от поклонников, – Алёна поморщилась и взяла фужер с вином.
   – Выходит, много поклонников-то? – уточнил Сергей с неловкой улыбкой.
   – Угадай с трёх раз.
   Что тут гадать…

   «Окопная правда старлея Авилова» открыла Сергею путь в серьёзную журналистику. Публикация имела успех, вызвала шквал откликов, и вскоре издательский дом «Правда по-комсомольски» выпустил дневник отдельной книгой с приложением читательских писем и комментариями военных и политиков. Одновременно был запущен в производство документальный фильм по сценарию и с участием Сергея. Книга и фильм настолько укрепили его бюджет, что он без колебания расстался с охранным агентством, в душе рассчитывая на работу в редакции. Главный охотно принял его, и вскоре специальный корреспондент Авилов выехал в свою первую журналистскую командировку – на Северный Кавказ.
   Это было самое счастливое время в жизни Сергея. У него всё получалось. Он часто ездил по стране и в бывшие советские республики, много писал и печатался, издал сборник очерков о российских военных, действовавших в «горячих» точках.
   Спустя год на прилавках появилась новая, третья по счёту книга Авилова. Тут Сергей выступил уже не столько очеркистом, сколько аналитиком. Он пытался вычислить, кто – конкретно и поимённо – стоял за кулисами чеченской войны, чьи интересы защищала, сама того не зная, армия, под пропагандистские всхлипы о единой и неделимой России. Так он впервые заинтересовался фигурой известного предпринимателя и политика Вадима Лозовского, по-крупному завязанного на северокавказском нефтяном бизнесе. Публично Лозовский, не жалея сил, боролся за установление мира в мятежном регионе. Однако просачивалась информация о его неформальных и странных контактах с главарями чеченских сепаратистов, о том, что он снабжал их деньгами и оружием…
   Вёрстку книги Сергей вычитывал, будучи под охраной сотрудников ФСБ. Дело в том, что вскоре после сдачи рукописи в издательство его чуть не убили.
   Однажды вечером, возвращаясь домой из редакции, Сергей случайно обнаружил, что за ним следят. А может, и не случайно. Собирая материал для книги, он раскопал такое, что почувствовал себя неуютно, и начал невольно оглядываться по сторонам – в переносном и прямом смысле… Словом, заметив, что мужчина, мелькнувший у редакционного подъезда, следом за ним спускается в метро, едет в том же вагоне, выходит на той же станции, а потом, уже наверху, на некотором расстоянии идёт в том же направлении, – заметив всё это, Сергей озадачился. Несмотря на жаркий летний вечер, мужчина почему-то был в куртке свободного покроя из осеннего репертуара. Убедившись, что ошибки быть не может и что незнакомец явно преследует его, Сергей рассвирепел. В нём проснулся десантник. Слегка замедлив шаг и подпустив мужчину поближе, он резко повернулся и в два крупных шага оказался с ним лицом к лицу.
   – А что, дядя, никак по соседству живёшь? Не замечал что-то, – сказал он, глядя незнакомцу в глаза.
   Тот вместо ответа мгновенно откинул полу куртки и выхватил пистолет с глушителем. Но Сергей действовал ещё быстрее. Ногой он вышиб оружие, ребром ладони страшно рубанул киллера пониже уха и добавил другой рукой в челюсть.
   Отгрузив бесчувственное тело подъехавшему наряду, и дав необходимые показания в отделении милиции, Сергей связался с главным редактором. Тот немедленно выслал за Авиловым личный «ауди» с телохранителем, а потом, в присутствии Сергея, позвонил заместителю директора ФСБ. Упирая на то, что покушение наверняка связано с профессиональной работой журналиста, главный просил выделить Сергею охрану и разобраться с киллером.
   Согласие по обоим пунктам было мгновенно получено («Уважают ещё прессу», – довольно пробурчал главный, кладя трубку). Сергея действительно в тот же вечер взяли под охрану. Он даже прожил какое-то время в служебной квартире ФСБ на окраине Москвы. С киллером же вышла странная история. На допросе он молчал, ни на что не ответил и вообще вёл себя так, словно был в полной прострации. А потом взял и умер. Просто умер. После вскрытия врачи развели руками: внутренние органы в порядке, следов какого-либо яда в организме не обнаружено. Было впечатление, что нормальное здоровое сердце остановилось по команде извне… Вслед за медиками развёл руками и следователь.
   В том, что причиной покушения была его новая книга, Сергей не сомневался. Похоже, своим расследованием он кому-то крепко наступил на мозоль. Но вот вопрос – кому? В книге фигурировали семь высокопоставленных чиновников и бизнесменов. Глубже всего Авилов копнул двоих. В этом предельно коротком списке был и олигарх Лозовский.
   Узнав о покушении, Алёна билась в истерике и со слезами просила мужа сменить работу. Или, по крайней мере, не лезть в опасные дебри. Взамен она обещала родить Сергею столько детей, сколько он в состоянии прокормить. Напрасно Сергей успокаивал её, говоря, что в Чечне было и не такое… А с детьми он теперь предлагал погодить сам. Частые командировки, ненормированный день, вечера и ночи за письменным столом – Сергей напряжённо строил жизнь и карьеру. Сейчас это было для него главным. В итоге Алёна отступила, ничего не добившись, и между ними легла тень отчуждения.
   Впрочем, проблема была не в отдельной размолвке, пусть и серьёзной. Не складывалась семейная жизнь – вот беда. Казалось бы, есть дом, появился достаток, чего же ещё? Но оба, жена и муж, были заняты своими делами и работой. По утрам торопливо завтракали, разбегались на весь день, сходились вечером, чтобы наскоро поужинать, а потом Алёна садилась за компьютер, Сергей раскладывал бумаги. Наутро всё повторялось…
   Беда была и в том, что Алёна, сама себе не признаваясь, ревновала Сергея к его взлёту. Её втайне устраивало, что в семье она добытчица номер один, и Сергей как бы на втором плане. Гордая по характеру, успешная по жизни, Алёна ещё не научилась воспринимать победы мужа как свои собственные. Она расценивала их скорее как вызов: смотри, дескать, и знай своё место… Потому-то, чем лучше складывались дела у Сергея, тем суше и напряжённее становились их отношения.
   Когда со временем выяснилось, что ежедневное общение мужа и жены ограничивается десятком слов, в том числе «здравствуй» и «пока», неизбежно всплыло ещё одно слово – «развод». Да и что ещё делать молодым самодостаточным людям в такой ситуации? Развели их быстро: детей нет, имущественных претензий друг к другу не имеют – квартиру Сергей оставил Алёне. Расстались друзьями, и каждый пошёл дальше своей дорогой…

   Когда официантка, подав кофе, удалилась, Авилов наклонился к Лене, положил руку на её тёплую хрупкую ладонь и негромко сказал:
   – У меня к тебе просьба. Это серьёзно. Ты можешь организовать мне встречу со своим шефом?
   Лена вздрогнула и отняла руку.
   – Ты про Немирова?
   – Да…
   В этот момент над ухом раздался громкий гортанный голос с характерным акцентом:
   – Девушка, пойдём потанцуем, а?
   Сергей оглянулся. Возле их столика с ноги на ногу нетерпеливо переминались два смуглых черноволосых плохо выбритых парня в кожаных куртках.
   Чеченцы.

8

   Да, это были чеченцы. Для обычного среднего россиянина все сыны Кавказа, может, и на одно лицо, но Сергей несколько лет прослужил и отвоевал в тех краях, так что ошибиться не мог.
   – Девушка, ты не слышишь? Давай потанцуем, – настойчиво повторил джигит повыше. А джигит пониже добавил:
   – Не обижай отказом, пойдём.
   – Сразу с двумя, что ли? – хмыкнул Сергей.
   Обращаясь к женщине и при этом демонстративно игнорируя мужчину-спутника, чеченцы, по восточным понятиям, наносили ему тяжкое оскорбление. Проще говоря, нарывались, причём явно. Почему? Сергей напрягся.
   – Ты кто такой вообще? – агрессивно спросил тот, кто повыше. – Тебя спрашивают? Тебе жить надоело, да? Заткнись и не мешай людям отдыхать. – Он перевёл тяжёлый взгляд на побледневшую от испуга и волнения Лену. – А ты не ломайся. Зовут потанцевать – иди. Сначала со мной, потом с Асланбеком. Не обидим, поняла?
   – А ты девушку обедал, чтобы её танцевать? – осведомился Авилов, легко поднимаясь на ноги. – Шли бы вы, ребята. Сказать, куда?
   Пахло нешуточной дракой. Рослые были парни, плечистые. И, похоже, ощущали себя круче Гималаев. Сергей почувствовал, что в нём волной поднимается холодное бешенство. В таком состоянии с ним лучше было не связываться. Но откуда могли об этом знать задиристые дети гор? Ах, как не вовремя…
   Налитые кровью глаза кавказца свирепо уставились на Сергея. Парень мгновенно озверел и задышал так, словно пробежал марафонскую дистанцию.
   – Пошли выйдем, – хрипло сказал он. – Пошли, если ты мужчина. Или ты только на словах такой храбрый?
   – Серёжа, не ходи! Они тебя убьют! – отчаянно закричала Алёна.
   – Кто – эти?!
   В голосе Сергея прозвучало такое удивление, что будь противники повнимательнее и поумнее, задумались бы. Но в буйных головах, разгорячённых предчувствием драки, мыслей не было. Было первобытное желание схватить врага, ударить, растоптать, пролить кровь…
   Сергей неторопливо направился к выходу.
   – В сортир, – небрежно бросил он через плечо чеченцам.
   Те пошли за ним, возбуждённо сопя.
   Инструктор в училище, а потом жизнь и война крепко вдолбили в Сергея простую истину: преимущество у того, кто нападает. Если тебя хотят бить, не жди, ударь сам. Поэтому не успела закрыться дверь туалета, как Сергей с разворота сильным ударом под дых вырубил одного (тот буквально сломался пополам), успел отбить левой рукой ногу другого и на всякий случай отпрыгнул назад.
   Чеченец выхватил нож с выкидным лезвием, щёлкнул кнопкой и пошёл на Сергея, что-то с ненавистью бормоча на родном языке. Он ударил, Сергей уклонился, перехватил руку с ножом и безжалостным рывком вверх вывернул её. Раздался тошнотворный хруст и животный крик боли.
   – Паршивый русский шакал, – выдавил чеченец, еле держась на ногах.
   «Русские шакалы» – было нацарапано на бумажке, пришпиленной к мешку с отрезанными человеческими головами. Бойцы Сергея нашли этот мешок на обочине дороги неподалёку от Гудермеса, и среди других старлей Авилов опознал голову своего пропавшего без вести сержанта… Сергей невидяще посмотрел на чеченца, и коротко, без замаха, ударил в кадык – на поражение.
   – Это за Димку Дымкова, – почему-то сказал он, тяжело дыша.
   Красный туман перед глазами рассеялся. «Как бы не убил», – равнодушно подумал Сергей. Ни жалости, ни раскаяния он не испытывал. Переступив через распростёртое подёргивающееся тело, он быстрым шагом, почти бегом направился в зал.
   Возле их столика собралось несколько человек: официантки, метрдотель. Они наперебой успокаивали полуобморочную Алёну.
   – Мы уже хотели вызвать милицию, – взволнованно сообщил метрдотель.
   – «Скорую» вызовите… для этих, – сказал Сергей, наклоняясь к Алёне. – Ну, всё, всё уже, не волнуйся, я в порядке…
   Она судорожно вцепилась в его руку и беззвучно заплакала. Одна из официанток нерешительно тронула Сергея за плечо.
   – Дело, конечно, ваше, но лучше бы вам уйти. Эти могут вернуться. Со своими.
   – Ну, эти-то вряд ли, – буркнул Сергей.
   Однако официантка была права. В любом случае отсюда надо было исчезать. И чем скорее, тем лучше. Сергей вопросительно посмотрел на девушку.
   – Если хотите, я вас выведу через служебный ход, – предложила она.
   Оказавшись на улице, Сергей облегчённо вздохнул. И, как выяснилось, абсолютно зря.
   Их ждали.
   Сергей отодвинул Алёну за спину и мгновенно прикинул обстановку. Один против четверых… Снова чеченцы. Драка исключалась: убьют. Здесь иллюзий не было. Поэтому он выхватил из-под пиджака пистолет, передёрнул затвор и громко сказал:
   – Эй, ребята, у меня, между прочим, разряд по стрельбе!
   Чеченцы переглянулись. Одно дело нападать вчетвером на одного (баба не в счёт) и безоружного, и совсем другое, когда у того в руке ствол.
   – Не веришь? – спросил Сергей и выстрелил.
   Пуля взметнула пыль возле ног одного из нападавших. Тот со сдавленным ругательством отскочил.
   – И ты не веришь? – спросил Сергей второго.
   Ещё один выстрел, ещё один фонтанчик пыли и новый прыжок под гортанное проклятие.
   Держа нападающих под прицелом, Сергей начал пятиться назад. Он не видел, как из-за угла дома выскочили и бросились на них с Алёной двое других. Но шум за спиной заставил его отпрянуть в сторону, и вовремя. Чеченец промахнулся, зато Сергей попал без промаха – ногой в пах. Выстрелы, дикий вой покалеченного, испуганный визг Алёны взорвали вечернюю тишину. В окнах соседних домов начали появляться встревоженные лица.
   – Кто-нибудь, вызовите милицию! – истошно закричала Алёна.
   Один из чеченцев быстрым движением сунул руку в карман. Пистолет он достал, но воспользоваться не успел – Сергей зафиксировал это движение и мгновенно, не целясь, прострелил ему руку ниже локтя. Рыча от боли, чеченец покатился по земле.
   Бой завершился приездом милиции. Ещё до того, как две машины, визжа тормозами, подлетели к месту нападения, чеченцы бросились наутёк. На поле битвы остались двое: тот, кого ранили, и получивший удар в пах.
   Разбирательство с правоохранительными органами в планы Сергея не входило. Поэтому, схватив Алёну за руку, он кинулся в соседний двор. Через несколько минут они спустились в ближайшее метро и затерялись в людском потоке.

   Ночь принадлежала им, а они принадлежали друг другу…
   Было темно, только уличный фонарь скупо делился с комнатой желтоватым светом. Утомлённые трудным днём, пережитым волнением и любовью, Сергей с Алёной то проваливались в сон, то, проснувшись, не раскрывая глаз, в полудрёме, опять начинали искать друг друга, целоваться, а потом… Они были ненасытны, они истосковались; они любили, как в лучшие свои дни, словно и не было между ними никакого разрыва – неистово, ласково, бережно. Бывшие муж и жена в своём бывшем общем доме заново открывали друг друга, и время, прожитое порознь, растворялось, уходило в небытие.
   – А что дальше? – задала Алёна утром неизбежный вопрос.
   Они завтракали. Алёна позвонила на работу и отпросилась на полдня. Сергей и вовсе был в отпуске – специально взял поработать над книгой. Только проскочил домой, вывел и накормил скулящего, чувствующего себя брошенным Поля.
   – Что дальше, что дальше… Дальше ты, как честная девушка, должна выйти за меня замуж, – объявил Сергей, невинно глядя в глаза Алёне.
   – Ещё раз? Вторая попытка?
   – А чего? Мужик я видный, и на ласку заводной…
   – Ясно, – кивнула Алёна. – Шутить изволите.
   – Вообще-то, изволил бы я совсем другого, – Сергей плотоядно облизнулся, демонстративно глядя в декольте Алёниной футболки.
   – Серёжа, ну давай поговорим серьёзно…
   – Можно и серьёзно…
   Спросив разрешения, Сергей закурил и с чашкой кофе подошёл к окну. Когда они покупали эту квартиру, здесь была самая что ни на есть окраина Москвы, чуть ли не у подъезда начиналась роща, а теперь – поди ж ты, всё позастроили: новые дома, кафе, магазин, заправка, школа. Урбанизация, мать её… Он повернулся к Алёне.
   – По-моему, есть два пути. Я могу уйти, и всё будет, как раньше. Ну, провели вместе ночь, так не чужие, в конце концов. Спасибо – и до встречи. Вариант?
   – Ещё какой, – задумчиво согласилась Алёна. – Можно сказать, классический. На правах бывшего мужа овладел слабой испуганной женщиной – и в кусты… Не уйдёшь, милый. Я тебе носки постирала, им ещё сохнуть и сохнуть…
   – Пугаешь, да? Шантажируешь, да? Босиком уйду, как Лев Толстой из Ясной Поляны, – страстно заговорил Сергей, сгребая Алёну в охапку и покрывая лицо и шею поцелуями. Алёна отбивалась, но с каждой секундой сопротивление слабело…
   – Темпераментный мой, что ты там говорил насчёт второго пути? – спросила она потом.
   Сергей приподнялся на локте и долго смотрел на Алёну.
   – У меня такое чувство, – мягко сказал он, – что у нас появился ещё один шанс. Не знаю, как это объяснить… Шанс начать всё сначала. Дело не в том, чтобы прямо сейчас поплакать о прежних ошибках и повторно кинуться в загс. Торопиться вообще глупо. Но ещё глупее встать, одеться и расстаться. Другого такого случая не будет…
   Журналист и писатель, он в этот момент никак не мог найти нужные, точные слова, чтобы объяснить Алёне, как плохо без неё. Как одиночество, сколько его ни глуши работой, всё равно оказывается сильнее и берёт за горло. Как он счастлив сейчас рядом со своей женщиной…
   Но Алёна, кажется, понимала всё и без слов. А может, просто сама думала о том же. Прижавшись щекой к его груди, она без всякой связи тихо сказала:
   – Вовремя же подвернулись эти чеченцы…
   Сергей нахмурился. Вчера вечером им было не до разговоров: едва приехав, они буквально кинулись друг к другу… А поговорить было о чём.
   – Подвернулись… – повторил он. – Да нет, милая, никто никому не подворачивался. Ждали они нас, точнее, меня. Спланированная операция, как у нас в армии говорили. Только вот я им не по зубам оказался.
   Он хмыкнул и невольно потёр правый кулак. Алёна, испуганная и заинтригованная одновременно, села в постели, набросив на плечи простыню.
   – Почему ты решил, что всё это спланировано?
   – Не бином Ньютона… Те двое идиотов – почему они так открыто лезли на конфликт? С чего бы? Я их в первый раз видел.
   – Ну, может, я им понравилась… А ты мешал за мной ухаживать.
   – Допустим. Но мы ушли из ресторана чёрным ходом, и всё-таки нас поджидали. А потом из-за угла выскочила подмога. Оцеплен был ресторан-то. Решили подстраховаться, если те двое со мной не управятся.
   – А как они узнали, что ты здесь будешь?
   – Выследили. А может, подслушали, как я тебя приглашал. Сейчас это не проблема. Прослушивается всё.
   – Боже мой, но почему? Зачем ты им нужен? Хотят отомстить за Чечню, за твой спецназ?
   – Это вряд ли. На боевиков не похожи, скорее обычный этнический криминал. И потом, каждому старлею мстить – никаких стволов не хватит. Нет, в другом дело…
   – Так в чём же?
   – А вот об этом я хочу поговорить с твоим шефом Немировым. Если, конечно, ты организуешь мне встречу.
   Алёна встала и принялась ходить по комнате, закутавшись в простыню. Сергей закурил очередную сигарету. Наконец Алёна остановилась перед ним, и, глядя сверху вниз, требовательно сказала:
   – Серёжа, я должна знать, о чём ты хочешь говорить с Немировым.
   – Родненькая, не пытай, – произнёс Авилов с тяжёлым вздохом. – Если без подробностей, в последнее время со мной и вокруг меня творятся очень странные вещи. Чёрт-те что, сам не разберусь. Может, Немиров чем-то пособит, посоветует… Но всё это я буду обсуждать с ним. Ты не обижайся, ты пойми…
   – Нет, это ты пойми, – перебила Алёна. – Ты думаешь, я могу подойти к генералу и так вот, запросто, сказать: примите, мол, бывшего супруга, у него к вам секретный разговор… У нас не депутатская приёмная, у нас УБП, Управление безопасности президента. Заведение, чтоб ты знал, абсолютно закрытое и с жёсткой иерархией. Если не хочешь или не можешь говорить – не надо. Но уж, по крайней мере, обозначь тему.
   Сергей заколебался. Он ещё раз припомнил ту жуткую ночь: превращение респектабельного издателя в существо-монстра, своё забытье в непонятном доме и разговор с неведомым покровителем, пробуждение в своей квартире и бодрый тенорок Лозовского в телефонной трубке…Сергей чувствовал, что нападение чеченцев каким-то образом укладывается в единую цепь дьявольски странных событий. Вместе с тем он был уверен, что именно генерал Немиров поможет разобраться во всей этой чертовщине. Откуда взялась такая уверенность, Сергей объяснить не мог. Проснулся с ней накануне – и всё.
   – Тема разговора будет простая: бизнесмен Лозовский. Так и передай, – сказал он. – Если у меня верная информация, твой шеф очень интересуется этим человеком. Обменяемся полезными сведениями.
   Алёна села.
   – Опять Лозовский, – пробормотала она. – Да что ж это, господи…
   – Что значит «опять»? – спросил Сергей, нахмурившись.
   – Не могу я говорить… Мы все при поступлении на работу подписку даём…
   – Останется между нами, обещаю, – быстро сказал Сергей. – Выкладывай, не тяни.
   Как понял Авилов из Алёниных скупых и сбивчивых слов, информационно-аналитическое управление-институт УБП, в котором она трудилась, решал многие проблемы, в том числе напрямую не связанные с обеспечением безопасности президента. («Даже не спрашивай, какие, всё равно не скажу!») Выполняя поручение Немирова, Алёна два года разрабатывала компьютерную программу «Homo sapiens». Говоря по-простому, в компьютер закладывали базу данных на определённого человека, машина её переваривала, и на основе Алёниной программы выдавала характеристику-диагноз объекта по полной форме: кто он, какой, что может, и чего следует ожидать. Ну и, соответственно, рекомендации, как с этим объектом поступить в дальнейшем…
   С помощью чудо-программы удалось выявить и по-тихому, превентивно, удалить из Кремля несколько скрытых коррупционеров, алкоголиков, извращенцев. Но когда Алёна по приказу Немирова загрузила в компьютер досье на Лозовского, началось что-то странное. Машина непривычно долго думала, требовала новых данных, получала их, снова думала и в итоге выдала такое, что Алёна в нарушение служебного распорядка рванула к Немирову без доклада…
   Тут Алёна замолчала. В глазах у неё был испуг.
   – Ну, а дальше? – возбуждённо спросил Сергей, хватая Алёну за плечо. – Что за человек Лозовский?
   – В том-то и дело, что это – не человек, – негромко сказала Алёна.
   Сергей потряс головой.
   – Не понял… – осторожно произнёс он. – В каком смысле – не человек?
   – Машина считает, что некоторые обстоятельства жизни и поступки Лозовского выходят за рамки возможностей гомо сапиенс. Это сверхсущество, Серёжа.
   – Снова не понял… Сверхсущество – это как? Волшебник, что ли?
   – Не знаю. Немиров сказал, что Лозовский – нелюдь.

9

   Вадим Лозовский вместе с гостем обедал в уютной столовой своей виллы.
   Гостя звали Руслан Мадруев. Это был человек лет пятидесяти, высокий, жилистый, крепкий. Время круто присолило его смоляные волосы. Говорил он тихо, в движениях был скуп и нетороплив. Чёрные глаза, смуглая кожа и гортанная речь сделали бы его своим в любом ауле. Но в аулах Мадруев не жил с детства. Это был влиятельный член чеченской диаспоры в Москве, глава и хозяин фирмы, торговавшей автомобилями и бытовой техникой, чей оборот исчислялся десятками миллионов долларов. Он также имел солидные доли в игорном и гостиничном бизнесе столицы. Это была его официальная деятельность.
   Неофициально же он руководил крупной криминальной группировкой, объединявшей выходцев из Чечни. Кроме того, он был эмиссаром полевых командиров. Из своего столичного офиса Мадруев организовывал снабжение банд оружием и деньгами, налаживал и поддерживал контакты с нужными людьми в России и по всему миру. Одним из таких людей для чеченских боевиков был Вадим Натанович.
   Несколько лет назад, когда Лозовский ещё входил в ближний круг президента Мельникова, президентская дочка Ирина продавила его назначение госсекретарём по делам Северного Кавказа. Главным образом ему предстояло заниматься чеченской проблемой. Лозовский взялся за дело с чудовищным энтузиазмом. Он пробивал бюджетные ассигнования на восстановление народного хозяйства Чечни, разрушенного двухлетней войной. Он блокировал правительственный план строительства нового нефтепровода через Дагестан, доказывая, что масштаб хищений нефти чеченцами сильно преувеличен. Он организовывал освобождение за выкуп людей, украденных в Чечне. Он посредничал в разрешении конфликтов между федералами и местными властями.
   Но от бурной деятельности Лозовского ничего не менялось. Чечня продолжала оставаться чёрной дырой, куда бесследно, в нарастающих объёмах, проваливались бюджетные деньги, нефть из нефтепровода «Новороссийск-Баку», иностранные и российские заложники. А главное – в Чечне по-прежнему жарко тлели угли мятежа и сепаратизма, лишь формально притушенные Хасав-Юртским договором. Лозовского это, однако, не смущало. Он считался последней правительственной инстанцией по чеченским делам. Да и как могло быть иначе, если все контакты с бунтующей провинцией, с её руководством и военачальниками Вадим Натанович правдами и неправдами замкнул на себя. При этом споры между Россией и Чечнёй Лозовский всегда стремился решить именно в пользу Чечни.
   Журналисты, анализировавшие ситуацию, пришли к поразительным выводам. Резче и определённее всех выразился в нашумевшей книге «Пятая колонна Чечни» Сергей Авилов. Он писал: «Вадим Лозовский для Чечни – одновременно банкир, лоббист и администратор. Он защищает чеченские интересы в ущерб общероссийским настолько яростно, что невольно хочется спросить: что он с этого имеет? Даже маленький процент средств, попавших в самопровозглашенную республику с помощью госсекретаря по делам Северного Кавказа, мог бы существенно округлить и такое крупное состояние, как у Лозовского. Словом „откат“ никого сегодня не удивишь… Но вряд ли он преследует чисто меркантильные цели. Речь скорее идёт о беспрецедентном влиянии на судьбу всей страны, которое буквально в считанные месяцы, на наших глазах, обрёл этот бизнесмен и политик. Ведь если сегодня Чечня держит за горло Россию, то Лозовский держит за горло Чечню…»
   К выпадам журналистов Лозовский привык и реагировал на них спокойно. Однако это был особый случай. Получив информацию о подготовке книги и прочитав рукопись (текст ему скачали прямо с издательского компьютера), Лозовский был неприятно поражён точностью формулировок Авилова, за которой угадывалось дотошное знание предмета. А Вадим Натанович не любил, когда о нём знали чересчур много. Поэтому встал вопрос: как поступить с настырным журналюгой?
   Дистанционное сканирование Авилова (Лозовский называл это заочным знакомством) насторожило Вадима Натановича. Да, развитый интеллект и яркое ассоциативное мышление; да, прекрасный творческий потенциал и редкое упорство, порой доходящее до упрямства. Но не в этом дело. Исследуя биополе Авилова, Лозовский ощутил в нём особую энергетику – ту, которую определял как активную предрасположенность к добру. Такие люди встречались Лозовскому крайне редко, они были его антиподами, и, стало быть, врагами по определению, поэтому он их уничтожал – превентивно.
   Разумеется, не сам. Когда возникала необходимость, Хряков подбирал и приводил к Вадиму Натановичу подходящего человека. Поводом для встречи обычно служило предложение небольшой работы за крупный гонорар. Попав к Лозовскому, человек был обречён. После непродолжительной обработки он превращался в биологического робота с жёсткой программой – найти объект, ликвидировать его и через короткое время саморазрушиться. Метод служил веками, был безотказен и прост, но в случае с Авиловым чуть ли не впервые дал осечку. Бывший десантник сумел разгадать, а затем с потрясающей силой и быстротой обезвредить киллера-зомби. И хотя тот своевременно, в соответствии с программой, отправился к праотцам, и никакое разоблачение Лозовскому не грозило, Вадим Натанович пришёл в ярость. Ненавидя поражения, он, к тому же, почувствовал в Авилове какую-то смутную угрозу, по сравнению с которой будущая книга была пустяком.
   Вот тут бы всё бросить и вплотную заняться журналистом… Однако в Лозовском по-прежнему оставалось много человеческого. Он был подвержен суете, замордован срочными делами, к тому же его положение в свите президента как раз в это время пошатнулось. В итоге он не то чтобы забыл про Авилова, но отложил эту проблему «на потом».
   А потом начался провал за провалом. По невероятному стечению обстоятельств Авилов оказался учеником провинциального гения-историка Захарова и получил от него предсмертное письмо, которое не удалось перехватить, и которое могло содержать очень многое… Попытка Хрякова посадить Авилова на крючок, или, в крайнем случае, уничтожить, также не удалась. Тогда рассвирепевший Лозовский натравил на журналиста команду Мадруева. Однако проклятый Авилов и тут вышел из боя победителем, не получив и царапины, зато нанеся чеченцам серьёзный урон.
   Лозовский взял тайм-аут, чтобы обдумать ситуацию. Можно было бы говорить о силе и удачливости журналиста, позволявшей ему выкручиваться из любого положения, но что толку обманывать себя? Судя по всему, Авилова взял под свою руку тот, кого Лозовский считал единственным в мире достойным противником. Вадим Натанович окончательно убедился в этом, когда в очередной раз попытался дистанционно отсканировать журналиста и вдруг обнаружил, что не получается: мозг и биополе Авилова были словно закрыты невидимым, но мощным энергетическим щитом, пробить который Лозовский просто не мог.
   Это был момент истины, и Вадим Натанович сделал два вывода. Во-первых, ему объявили войну, причём войну на уничтожение, потому что никакой иной войны между ним и его вечным противником быть не могло. Во-вторых, орудием в борьбе против него, Лозовского, избран Сергей Авилов. Отсюда мощное покровительство, которое делает почти или совсем бесперспективной любую силовую акцию против журналиста. Стало быть, необходимо уничтожить этого человека во что бы то ни стало. И если нельзя бить в грудь, удар надо нанести в спину.
   Лозовский посмотрел на Мадруева. Покончив с десертом, чеченец откинулся на спинку стула и прихлёбывал кофе из чашки тончайшего китайского фарфора.
   – Ну что, Руслан, стареешь? Клыки сточились, нюх потерял? – дружелюбно спросил Вадим Натанович гостя.
   Мадруев поперхнулся кофе, закашлялся и долго вытирал рот белоснежной салфеткой.
   – С чего ты взял? – наконец спросил он изумлённо.
   Лозовский вздохнул.
   – Да уж ясно с чего… Какие мы с тобой дела делали! Оружие для Шамиля под носом у федералов провозили. Левую нефть эшелонами гнали. А гашиш? А доллары? В Штатах не могли отличить, где свои, где наши… А теперь? – Лозовский огорчённо взъерошил седеющие волосы. – Попросил я тебя по старой дружбе о ерунде – с паршивым журналистом разобраться. И что? Мужик твоим парням рога обломал, вот что. Ты где таких инвалидов нашёл? Не знаю даже, как теперь с тобой о серьёзных делах говорить…
   Мадруев опустил глаза. Возразить было нечего. В деле с журналистом он прокололся. И хотя он собственноручно пристрелил одного из участников провалившейся акции, а другому, чуть остыв, сломал нос и вышиб зубы, это ничего не меняло.
   – Прости, – сказал Мадруев, бледнея от унижения и стыда. – Я всё исправлю, клянусь. Я уже дал команду своим людям найти этого Авилова хоть под землёй и порвать на куски…
   – Нет, – резко возразил Вадим Натанович. – Побереги своих людей, они нам ещё пригодятся. – Он протянул чеченцу мобильный телефон. – Немедленно звони в Москву, отмени команду.
   – Но…
   – Звони, я сказал! – потребовал Вадим Натанович.
   Сбитый с толку чеченец взял трубку, набрал номер, и, дождавшись соединения, заговорил с помощником на своём гортанном языке. Закончив разговор, он бросил аппарат на стол.
   – Ты что, решил пощадить этого Авилова? – спросил он, исподлобья глядя на Лозовского.
   – Чушь, – отмахнулся тот. – Я его прикончу. Вернее, прикончишь ты. Но не так, не в лоб. В сущности, твои боевики не так уж плохи, просто этот парень им не по зубам.
   – Ну, это мы ещё посмотрим, – процедил Мадруев, взбешённый такой снисходительной характеристикой.
   – Один раз уже посмотрели, хватит, – отрезал Вадим Натанович. – Или решил смотреть до последнего бойца? И не обижайся, не до обид.
   Он встал и пружинисто зашагал взад-вперёд по столовой. План был готов, свёрстан, и теперь Лозовский методично, пункт за пунктом, втолковывал чеченцу, когда, что и как надо сделать, чтобы журналист наконец попался.
   Мадруев быстро оценил все преимущества новой схемы. Выкрутиться Авилову теперь будет практически невозможно. И чеченец уже в который раз невольно поразился информированности и предусмотрительности Лозовского. Такое впечатление, что свой план он выстроил, сидя на месте будущих событий, в Москве, а не за три тысячи километров от неё.
   – Ты молодец, Вадим, как ты здорово всё придумал! – возбуждённо сказал Мадруев.
   Лозовский принял комплимент с лёгкой усмешкой.
   – Поживи с моё… – обронил он.
   И чеченец прикусил язык.

   Лозовского Мадруев одновременно боготворил, ненавидел и боялся.
   Боготворил потому, что для самопровозглашенной Ичкерии Лозовский сделал не меньше, чем легендарный Дудаев. Только о роли Джохара знали все, а о роли Вадима Натановича в лучшем случае догадывались, причём немногие.
   Ненавидел потому, что Лозовский не скрывал своего превосходства над чеченцами и поддерживал их лишь постольку, поскольку они были полезны для осуществления его собственных далеко идущих планов.
   А вот почему боялся…
   Давно, когда сотрудничество сепаратистов с Лозовским только начиналось, чеченцы заподозрили бизнесмена в нечестной игре. На один из его многочисленных подставных счетов, разбросанных по всему миру, поступили доллары за крупную партию краденой нефти. Лозовский должен был «отмыть» эти деньги через другие свои счета и лишь потом, за вычетом комиссионных, перевести их по принадлежности – в саудовский банк, находившийся под контролем влиятельной организации фанатиков-исламистов.
   Но деньги так и не поступили. Напрасно чеченцы обрывали телефоны Вадима Натановича. Лозовский ссылался на технические трудности, на необходимость временных интервалов между этапами финансовой операции и раздражённо предлагал набраться терпения.
   Решив, что их «кидают», чеченцы озверели. Совет московской диаспоры принял решение, что за пять миллионов долларов Лозовский ответит кровью. Привести приговор в исполнение поручили Мадруеву, чья группировка в столице была наиболее сильной.
   Однако дело не заладилось. В течение трёх дней Лозовский необъяснимым образом избежал трёх засад. Он отменял запланированные встречи и не являлся туда, где его ждали серьёзные собеседники. На четвёртый день его «мерседес» таки расстреляли из гранатомёта. Но следом выяснилось, что в машине был только водитель – десятью минутами раньше Лозовский пересел в «ауди» своего контрагента и удалился в неизвестном направлении.
   Наконец Мадруев, для которого не исполнить приговор значило потерять лицо в глазах соплеменников, не выдержал и пошёл ва-банк. Он позвонил Вадиму Натановичу и попросил встретиться, чтобы приватно обсудить возможность выделения Ичкерии внеочередного федерального транша. Было предложено поужинать в новом ресторане, открытом на берегу озера в подмосковном Виноградове. Лозовский охотно согласился. Он только попросил чеченца захватить усиленную охрану: покушение напугало его. Положив трубку, Мадруев не удержался от радостного клёкота: рыба сама шла в расставленные сети.
   Вечер прошёл превосходно, собеседники обо всём договорились. Тему пропавших денег по молчаливому уговору не трогали. Напоследок Лозовский предложил прогуляться по берегу озера. Мадруев пошёл следом, сделав еле заметный знак телохранителю.
   – Смотри-ка, – произнёс Вадим Натанович, указывая на отражение лунного диска в воде. – Сегодня, оказывается, полнолуние, – и он засмеялся.
   Смех, поначалу тихий, становился всё громче, переходя в раскатистый хохот. Не понимающий причину этого бурного, неестественного веселья, Мадруев озадаченно посмотрел на Лозовского:
   – Что такое, Вадим? Что смешного?
   Задыхаясь от смеха, Лозовский приблизил своё лицо к лицу Мадруева и прошептал:
   – А ты ведь, Руслан, убить меня хочешь. Меня! В полнолуние! Ну не смешно?
   И перестал смеяться. В зыбком свете полной луны кожа его налилась бледной синевой. Глаза вдруг тускло блеснули красным, белоснежные зубы по-волчьи оскалились. Чеченец в страхе попятился, и чуть не упал, споткнувшись об узловатый корень.
   – Что ты, что с тобой? – забормотал он, плохо соображая, о чём говорит.
   – Я в порядке, со мной всё хорошо, – быстро заговорил Лозовский, мелко приплясывая на месте, словно от нетерпения. – А ты бы, Руслан, пистолет свой достал бы, пушку свою вынул бы… Вот и молодец, вот и умница, что слушаешь дядю Вадима!
   Мадруев был в каком-то ступоре. Повинуясь воле и приказу Лозовского, он достал из наплечной кобуры плоский пистолет и застыл, держа его в онемевшей руке.
   – А теперь, – продолжал Вадим Натанович, – возьми пистолет покрепче, замахнись посильнее, да и брось его в озеро. Бросай, бросай, нечего с оружием баловаться. Ещё, неровен час, выстрелишь, ранишь кого-нибудь, или, хуже того, убьёшь, – он хихикнул.
   Мадруев послушно размахнулся изо всех сил и бросил пистолет в темноту. Раздался громкий всплеск.
   – Ай, молодца! Ай, чемпион! – вскричал Вадим Натанович. – На середину озера забросил, не меньше! Чем тебя наградить? А-а, вот уже и придумал. Как твоего телохранителя зовут? Магомед? Зови его сюда!
   Собственно, телохранитель, мощный парень в светлом костюме, стоял рядом и наблюдал сцену с каменным лицом, без каких-либо эмоций, чуть переминаясь с ноги на ногу. По команде босса, отданной еле слышным голосом, он приблизился.
   – Иди сюда, Магомед, иди, дорогой! – возбуждённо сказал Вадим Натанович. – Сейчас мы твоему хозяину сюрприз будем делать. Знаешь, какой?
   Он что-то зашептал на ухо телохранителю. Тот восхищённо поцокал языком, закивал головой, и, с готовностью достав пистолет, приставил его к виску Мадруева.
   – Магомед… Не надо… – прошептал тот, с трудом двигая отвисшей челюстью.
   Лозовский даже подпрыгнул.
   – Вот ты какой! – возмущённо заверещал он. – Как дядю Вадима убивать, так всё нормально! А как тебя убивать, так «не надо»? Нечестно! Настоящие пионеры так не поступают!
   Мадруеву казалось, что он спит и видит кошмар. Но дуло у виска было реальным и холодным. Сложил руки на груди, чеченец умоляюще посмотрел на Лозовского. Тот поправил галстук, пригладил растрёпанные волосы и как будто сменил гнев на милость.
   – Ну ладно, ладно, – сказал он. – Вижу, не любишь ты сюрпризы. Уж и пошутить нельзя… Не будем мы его убивать, да, Магомед? – спросил он телохранителя, и тот медленно опустил руку с пистолетом. – Но постой! – озаботился вдруг Лозовский. – А кого же мы тогда будем?.. Нехорошо. Непорядок. Если в первом акте на стене висит ружьё…
   Он задумчиво обошёл вокруг остолбеневших чеченцев сначала слева направо, а потом справа налево.
   – Идея! – наконец сказал он, щёлкнув пальцами. – Сделаем по-другому. Иди сюда, Магомед, иди, дорогой.
   Дружески приобняв рослого парня за плечи, Лозовский что-то тихо сказал ему. Магомед облизнул пересохшие губы и растерянно посмотрел на Вадима Натановича. Тот потрепал его по щеке и поощрительно кивнул: давай, дескать, не дрейфь.
   И тогда рука Магомеда неторопливо, сантиметр за сантиметром, поползла вверх, пока дуло пистолета не упёрлось в его собственный висок, прямо в набухшую жилу. Он часто и прерывисто дышал, из глаз ползли слёзы, губы шевелились, беззвучно произнося какие-то слова. Мадруев стоял, ни жив ни мёртв. Телохранитель в смертельной тоске уставился на Лозовского.
   – Пли! – добродушно скомандовал тот.
   И Магомед выстрелил в себя. Когда из его головы ударил фонтан крови и мозга, Мадруев потерял сознание.
   Очнулся он оттого, что кто-то бил его по щекам. Мутно, медленно приходя в себя, Мадруев огляделся. Он полусидел-полулежал, спиной привалившись к дереву. Над ним белело спокойное, серьёзное лицо Лозовского. Рядом было то же озеро, тот же берег… Но где же труп Магомеда? Или вся эта кровавая комедия ему померещилась?
   – Мой человек сбросил труп в озеро и убрал все следы, – сказал Вадим Натанович, словно читая мысли Мадруева. – В общем, одним телохранителем у тебя меньше. А вот седины, похоже, прибавилось. Не бережёшь ты себя, Руслан.
   Он усмехнулся. Дрожа от ночной прохлады и пережитого ужаса, Мадруев просипел:
   – Что… что это было?
   – Это? Ах, это… Не знаю, право. Что-то вроде показательной порки, – задумчиво сказал Вадим Натанович. – Не люблю я, понимаешь, когда на меня охотятся. Засады устраивают, из гранатомёта по машине лупят… Конечно, тоже развлечение, даже адреналина в кровь добавляет. Но, с другой стороны, никакого времени не хватит от вас, идиотов, уворачиваться. Я по жизни вообще человек занятый. Очень… Так что телохранитель – это тебе зарубка в память. Если ещё будете ерундой заниматься, уничтожу по одному. Доходит?
   И тогда Мадруев осмелился задать вопрос. Он спросил:
   – Кто ты?
   – Я? Лозовский Вадим Натанович. Паспорт показать?
   Взгляд его на миг вдруг снова стал тускло-красным.
   Потрясённый Мадруев замолчал, и до самой Москвы, куда они добрались на лимузине Лозовского, не произнёс ни слова. На прощание Лозовский сказал:
   – Чуть не забыл. Деньги я вам сегодня перевёл. Ещё утром, до твоего звонка. Обрадуй своих.
   Как только до Мадруева дошёл смысл сказанного, лицо его перекосилось, он схватил Вадима Натановича за лацкан и срывающимся голосом закричал:
   – Так что же ты сразу не сказал? Зачем весь этот балаган? Зачем убил Магомеда? Отвечай!
   Он забился в истерике.
   – Ты пиджак-то отпусти, он денег стоит, – спокойно посоветовал Вадим Натанович. – А Магомеда не жалей. Ты им за науку заплатил.
   – Какая такая наука? Что ты несёшь?
   – Наука простая. Знай своё место – вот и вся наука. Мне с вами, питекантропами, ещё работать и работать, – в голосе Лозовского звучало такое презрение, что Мадруев невольно съёжился. – Будете помнить, кто в доме хозяин, будет вам благодать и польза. Начнёте кочевряжиться, свои игры играть – передавлю. Понял? А если понял сам, передай товарищу…
   И теперь, спустя четыре года, при одном воспоминании о страшном вечере Мадруева прошибал холодный пот, и сумасшедше молотил пульс. Тайком от всех он пришёл в мечеть, попросил встречи с муллой, и, детально описав ситуацию (без имён, конечно), задал один вопрос: кто этот человек? И человек ли он вообще? Подумав, мулла сказал, что, судя по всему, почтенный собеседник столкнулся с оборотнем, и надо читать молитвы. Ещё мулла предложил Мадруеву снова придти через неделю, и тогда, после общения со священными книгами и учёными собратьями из медресе, он сможет посоветовать, как отвести беду и справится с нечистью.
   Мадруев ушёл обнадёженный, пообещав сделать мечети щедрое пожертвование. Но через день узнал, что муллу нашли в своём доме бездыханным, с искажённым посиневшим лицом, хотя и без каких-либо признаков насилия. Вечером позвонил Вадим Натанович. Они обсудили несколько мелких вопросов, и вдруг Лозовский спросил:
   – Что, Руслан, в религию на старости лет ударился? О душе решил подумать? Ну-ну…
   Он коротко хохотнул и отключился. Мадруеву захотелось выть. Сжимая в потной руке трубку с доносящимися из неё короткими гудками, чеченец понимал, что никуда ему от Лозовского не деться. Тот всё знает. Всё видит. Всё может.
   Мадруев больше никогда не спрашивал себя, что за существо такое – Лозовский. Он выбросил этот вопрос из головы. Он был сломлен и просто служил.
   Став послушным орудием Лозовского, Мадруев со временем обнаружил, что большинство сепаратистов – и тайных, и явных, включая официальных правителей Ичкерии – точно такие же марионетки в ловких руках госсекретаря по делам Северного Кавказа. Впрочем, Лозовский по-своему был великодушен. Он жил сам и давал наживаться другим. Он был настолько влиятелен, что и теперь, переселившись во Францию, держал все нити, контролируя ситуацию в Чечне из своей виллы на Лазурном Побережье…

   Мадруев украдкой вздохнул и ещё раз подтвердил, что уж теперь-то Авилову деваться некуда. Две-три недели, не больше…
   – Две, – жёстко определил Вадим Натанович. – И без того с этим журналюгой долго возимся. Впереди у нас, Руслан, дела поважнее.
   Лозовский подошёл к раскрытому окну. Полюбовавшись великолепным, тщательно ухоженным садом, Вадим Натанович, не оборачиваясь, небрежно спросил:
   – Ты готов сцепиться с президентом?
   Мадруев хмыкнул ему в спину.
   – Напугал… А чем, по-твоему, все эти годы мы занимаемся?
   – Нет-нет, это не то, – возразил Вадим Натанович. – Биться с федералами там, в Чечне, дело святое. Но я имею в виду ударить Бунеева прямо в его логове. В Москве. Сильно ударить. Насмерть.
   – А как? – осторожно спросил Мадруев.
   – Скоро узнаешь, – уверенно пообещал Вадим Натанович. – План есть, я сейчас выверяю детали. Москва у нас кровью умоется. И Бунеев этой кровью – захлебнётся.
   Он обернулся, и душа Мадруева сжалась: в глазах Лозовского кипело нечеловеческое бешенство.

   В многоходовой комбинации, которую Лозовский разыгрывал против Бунеева, себя он видел ферзём, а всех окружающих использовал в качестве разменных фигур. И если Мадруев был чем-то вроде ладьи, то с помощью Эйсмана-Яковлева, готовившего на него покушение, Вадим Натанович хотел сделать ход конём.
   Неудавшийся киллер с безучастным видом сидел напротив Лозовского и слушал его наставления.
   – Вы всё поняли? – спросил наконец Лозовский.
   – Всё понял, – эхом откликнулся Яковлев.
   – Вы всё сделаете правильно?
   – Я всё сделаю правильно.
   – Ну, вот и славно. Билет у вас в кармане, деньги и документы вручили, в аэропорт сейчас отвезут. Прилетите в Москву – и сразу же к отцу, сразу же! Соскучился, небось, переживает.
   – Переживает…
   – Душа за вас, наверное, болит.
   – Болит…
   – А главное, перед тем, как… ну, вы понимаете… передайте генералу мой поклон. Привет, мол, от Вадима Натановича.
   – Натановича…
   – Ну, в добрый час!
   Секьюрити проводил Яковлева, и Лозовский остался один. Он очень устал, но сегодня было ещё одно, очень важное дело. Предстояло заняться королём.
   Лозовский закрылся и сосредоточился. Лицо его было спокойно, неподвижно, и ничто не выдавало колоссальной по силе напряжения работы, которая шли сейчас в его голове.
   Спустя минуту Лозовский, не открывая глаз, улыбнулся и беззвучно сказал в пространство перед собой:
   – Здравствуйте, мой президент. Это я…

   10
   Рукопись-III
   (1762 год, Санкт-Петербург)

   «Задыхаясь, Наталья выкрикивала что-то бессвязное, извивалась, бешено царапала спину Анри. Распутница, не знавшая счёту мужчинам, она никогда прежде не испытывала такой любовной сладости. Казалось, вот-вот не выдержит сердце. Но Анри был неутомим, заставляя её принимать всё новые и новые позы. При этом он без устали нежно терзал пышную женскую плоть в самых сокровенных местах.
   Наконец Анри сделал последнее движение и зарычал, крепко сжимая стройные бёдра женщины. От непереносимого наслаждения Наталья забилась под ним и ощутила, что теряет сознание. Захотела открыть глаза – не вышло. „Сейчас умру“, – мелькнуло в голове.
   – От этого не умирают, – сказал Анри, словно подслушав её мысли. Он гладил плечи и грудь Натальи размеренными, успокаивающими движениями. – Тебе понравилось?
   – Не спрашивай, – шепнула она хрипло, всё ещё не в силах отдышаться. – Мне страшно с тобой. Ты не такой, как все…
   – Почему? Разве я делал что-нибудь отличное от других мужчин?
   – То-то и оно… Ведь наши обормоты в постели ровно дикари какие. От водки и лука не продохнёшь. Только размером и хороши, прости Господи, – сказала Наталья, фыркнув.
   – Ублажают не размером, а умением, – наставительно произнёс Анри. – Не дав женщине испытать любовный восторг, не получишь его сам. Науку любви я постигал на Востоке, а там в этом толк знают.
   Ловким движением он соскочил на пол, разлил вино по фужерам, и один из них протянул Наталье.
   – Ты очаровательна. Никогда бы не подумал, что в холодной варварской России встречу такую пылкую женщину. За тебя!
   В тёплом ароматном полумраке спальни, после недавних утех, янтарно-жёлтое шампанское казалось удивительно вкусным. Наталья любовалась Анри. Он пил вино, уперев руку в бок, и, похоже, ничуть не стеснялся своей наготы. У него было приятное лицо с грубоватыми, но правильными чертами и большими, выразительными глазами. Тёмные, без признаков седины волосы, стройное, мускулистое тело – неужели этому человеку действительно, как рассказывали в петербургских салонах, исполнилось шестьдесят? Рассказывали, правда, и другое…
   – Больше, намного больше, – сказал Анри с усмешкой, будто вновь угадав её мысли.
   Наталья замотала головой.
   – Не могу поверить! У тебя пыл и тело тридцатилетнего.
   – Верить, не верить… Каждый человек судит в меру своего опыта и знаний, а в твоей прелестной головке одни амуры да альковные дела. – Он склонился над женщиной и понизил голос. – Ты поверишь, если я скажу, что мой возраст измеряется веками?
   Наталья молчала. Она не знала, что сказать.
   – Вот видишь, – спокойно произнёс Анри. – А ведь я, граф Сен-Жермен, провожал на Голгофу Иисуса Христа. Тогда, правда, меня звали по-другому, но какая разница? Я видел, как варвары завоевали Рим. На моих глазах рыцари отправлялись в первый крестовый поход. Я был свидетелем начала Столетней войны… Никто в это не верит. Но мне всё равно. Я презираю толпу. Время от времени я слегка поднимаю над собой завесу тайны, но только для развлечения. Возбуждать любопытство в людишках очень забавно. А порой и приятно… – Он вдруг схватил её за плечо. – Разве я насладился бы тобой, когда бы не разжёг твоё любопытство?
   Его чёрные глаза немигающе смотрели на неё. Рот сжался в узкую безгубую полосу, лицо мгновенно постарело. Наталье стало не по себе. Про Сен-Жермена в Петербурге рассказывали всякое. И чернокнижник он, дескать, и секрет вечной молодости знает. Князь Куракин не поленился, написал своим агентам в Париж и Вену: что, мол, говорят про графа в просвещённой Европе? Агенты, не сговариваясь, ответили одно и то же: у Сен-Жермена при дворах репутация масона высокого градуса посвящения. А ещё – мага и алхимика, владеющего секретами древнего знания. Интерес российской знати был распалён до предела. Выспросить графа напрямую стеснялись или побаивались, но кто-то поймал его камердинера, насыпал в руку целковых и задал вопрос: точно ли, что его господин совсем не старится? „Не могу сказать наверняка, – ответствовал парень, убирая деньги, – но за те четыреста лет, что я служу его светлости, он вовсе не изменился“.
   Увлекая Сен-Жермена в постель, Наталья рассчитывала между любовными схватками выведать у графа, взаправду ли он тот, кем его считают. Но сейчас ей было жутко, и все вопросы вылетели из головы.
   – Отпусти, мне больно, – прошептала она.
   Сен-Жермен ухмыльнулся и разжал руку.
   – Прости… Оставим это. Есть более интересные темы. Ты знаешь, что такое Кама-Сутра? А любовь по-турецки? Ну, ничего: у нас целая ночь впереди, и ты способная ученица…
   Он по-хозяйски перевернул Наталью на живот. Страх усилил вожделение, и скоро в спальне княгини Голицыной раздался её сладострастный крик.

   Графа взяли на рассвете, когда он чёрным ходом выбирался из особняка Натальи. Его схватили сразу несколько человек, связали руки, нацепили на глаза повязку и запихали в карету. Сен-Жермен не сопротивлялся.
   – Трогай! – заорал кто-то под ухом у графа, и конские копыта зацокали по булыжной мостовой.
   – А вы, сударь, молчите, и вам не причинят зла, – произнёс тот же голос. – Иначе придётся заткнуть рот.
   – Не беспокойтесь, – ответил граф. Не будь в карете столь темно, конвоир заметил бы, что на губах Сен-Жермена змеится ироническая усмешка.
   Ехали долго. Граф был совершенно спокоен, попыток освободиться не предпринимал и даже не спрашивал, куда его везут. Похоже, он задремал.
   Наконец карета остановилась. Сен-Жермена вывели наружу, взяли с двух сторон под руки и предупредили, что впереди крыльцо с десятком ступенек. Потом был переход по длинным извилистым коридорам. В итоге графа завели в противно скрипнувшую дверь, посадили на стул, развязали руки и сняли повязку.
   Это была большая комната с высоким потолком. Мебель, паркетный пол и настенные гобелены оставляли впечатление богатства и вкуса. Угол комнаты был отгорожен китайской ширмой. Возле камина с уютно потрескивающими дровами в огромном кресле сидел, закинув ногу на ногу, человек в гвардейской форме. Второй гвардеец стоял рядом, небрежно опираясь на спинку кресла.
   Оба человека отличались гигантским ростом, широкими плечами и здоровенными ручищами, под стать медвежьим лапам. У обоих были массивные, красивые, гладко выбритые лица. В них чувствовалось несомненное сходство. Сидевший в кресле выглядел старше, но и он едва ли достиг тридцати лет.
   – Хорош кавалер! – гаркнул тот, кто помоложе. – Можно сказать, прямо с Наташки Голицыной сняли. Ну что ты будешь делать с этими заезжими вертопрахами! Только-только из Европы, а уже в чужой постели кувыркается. Может, морду ему набить? А, Гриш?
   – Вы, месье, как я понимаю, ревнивый супруг и требуете сатисфакции? – вежливо спросил Сен-Жермен, растирая запястья.
   Гвардейцы оглушительно расхохотались.
   – Бог миловал, – произнёс, отсмеявшись, тот, кого назвали Гришей. – Во всём Петербурге таких дверей нет, чтобы Наташкин муж мог прилично войти, – рога мешают, за косяк цепляются…
   – Я тоже думаю, что повод нашей встречи иной, нежели ревность, – охотно сказал Сен-Жермен. Его взгляд быстро, цепко, изучающе скользил по лицам собеседников. – Остаётся выяснить, какой именно.
   – Сейчас выясним, – пообещал младший. – Хочется нам узнать, милый человек, откуда ты взялся, кто такой, а главное – за каким хреном к нам в Россию припёрся. Ты сам расскажешь, или тебе помочь?
   В его голосе была угроза. Граф принял озадаченный вид.
   – Боже мой, и ради таких простых вопросов устраивать похищение?.. Впрочем, извольте. Моё имя Анри Сен-Жермен. Я прибыл из Франции, из Парижа. Цель посещения – знакомство с вашей огромной страной, с её жителями. Сейчас наслаждаюсь красотами Петербурга и прелестями русских дам, – добавил он с оттенком издёвки. – Вы сами видите, господа, ничего особенного в моём визите нет, простое любопытство путешественника…
   Гвардейцы переглянулись. Григорий подался вперёд.
   – А с канцлером Гудовичем полдня один на один беседы беседовал тоже из любопытства? – зарычал он. – А у императора Петра аудиенцию выпросил и битых два часа разговаривали с глазу на глаз? А в гвардейские казармы на всю ночь завалился просто водку пить? Всюду шныряешь, всех расспрашиваешь, всё вынюхиваешь…
   Сен-Жермен встал.
   – Вот что, господа, – холодно сказал он. – Какова бы ни была истинная цель моего приезда в Петербург, в таком тоне я с вами разговаривать отказываюсь. Вы не судьи, а я не обвиняемый. К тому же зарубите себе на носу: вы говорите с благородным человеком, а не с лакеем.
   – С лакеями у нас разговор другой, – сказал Григорий со вздохом. – Алёшка, покажи ему.
   Тот с готовностью кивнул. Скучающей походкой он пересёк обширную комнату, подошёл к Сен-Жермену и неторопливо сгрёб его за шиворот.
   А дальше произошло нечто неожиданное.
   Коротким, почти без замаха, ударом, граф рубанул Алексея ребром ладони по плечу, и рука, отпустив Сен-Жермена, повисла мёртвой плетью. Вскрикнув, гвардеец отскочил, глядя на обидчика с бескрайним изумлением. Сен-Жермен улыбался, как ни в чём не бывало. Григорий привстал, вытаращив глаза.
   – Ах ты, мать твою!..
   Алексей вновь кинулся на графа с явным желанием сбить с ног, растоптать, уничтожить. И – ничего не успел. В невероятном прыжке с разворотом Сен-Жермен впечатал каблук ему в подбородок. Размахивая руками, Алексей отлетел к стене, крепко приложился об неё головой и медленно сполз на паркет, издавая булькающие звуки.
   – Сука! – заревел Григорий, вскакивая на ноги и выхватывая шпагу.
   Он сделал стремительный выпад, но граф оказался проворнее. Уклонившись от удара лёгким движением корпуса, Сен-Жермен поймал клинок между ладоней, намертво зажал его и резко дёрнул в сторону. Григорий потерял равновесие и тут же получил мощный пинок ниже пояса.
   Оба гвардейца валялись на полу, не в силах отдышаться.
   – Боже, какие идиоты, – пробормотал Сен-Жермен сквозь зубы. – Но, может быть, эта умнее?..
   Он подошёл к ширме, закрывавшей угол, и негромко сказал:
   – Выходите, ваше величество. Время играть в прятки кончилось.
   Раздался шелест юбок. Из-за ширмы появилась высокая, хорошо сложенная молодая женщина с длинными каштановыми волосами и острыми чертами привлекательного лица. Она кинулась к молодым людям, причитая:
   – Гришенька, Алёша!.. Что этот негодяй с вами сотворил?
   Сен-Жермен покрутил головой.
   – Мадам, вы бы лучше спросили, что они хотели сотворить со мной. Хорошо ещё, что лет семьсот назад один монах из тибетского монастыря научил меня защищаться голыми руками.
   Женщина дико взглянула на него. Сен-Жермен вздохнул.
   – Ну хорошо, ваше величество, оставим в покое мою биографию. Давайте приведём в чувство этих молодых людей, и наконец побеседуем спокойно…
   Спустя несколько минут все четверо сидели за столом. Алексей растирал затылок. Григорий осторожно поглаживал пах. Женщина, прищурившись, разглядывала невозмутимого Сен-Жермена.
   – Ваше величество, господа, – сказал граф. – Прежде всего, разрешите извиниться за причинённый ущерб. – Алексей злобно засопел. – Разрешите также объяснить своё поведение.
   Ошибочно думать, что ваши люди меня схватили. Это не так. Я мог бы легко справиться с ними. В этом, полагаю, вы теперь не сомневаетесь. – Граф коротко поклонился в сторону гвардейцев. – Нет, господа, я позволил себя схватить. И позволил только потому, что догадывался, чьи это люди. Скажу больше: я сам искал нашей встречи. Вот уже месяц я в Петербурге, и всё это время я предпринимал различные шаги, чтобы возбудить интерес к себе со стороны определённых людей. Я имею в виду супругу императора Петра Екатерину Алексеевну и офицеров гвардии братьев Орловых, Григория и Алексея. Тех самых людей, которые готовят переворот с целью свержения законного монарха и захвата власти…
   Женщина, побледнев, откинулась на спинку стула. Орловы разом вскочили на ноги.
   – Шпагу ты отбил, а вот отобьёшь ли пулю, – пробормотал багровый от ярости Григорий, хватая с каминной доски пистолет со взведённым курком.
   – Сядьте, – властно сказал Сен-Жермен. – Что за манера: сначала делать, а потом думать… Самое интересное в нашем разговоре впереди, наберитесь терпения.
   – Положи пистолет, Гриша, – негромко распорядилась Екатерина. – Давай послушаем. Убить его мы и потом успеем.
   Сен-Жермен только усмехнулся.
   – Надо вам знать, мадам, что слухи о вашем заговоре уже проникли в Европу. И я приехал в Петербург с одной целью – выяснить, насколько слухи соответствуют действительности.
   – И что же, выяснили? – иронически спросила Екатерина.
   – Разумеется, – кивнул Сен-Жермен. – Григорий Григорьевич совершенно прав: целый месяц, говоря его словами, я шнырял, расспрашивал, вынюхивал. К сожалению, господа, вывод неутешительный: заговорщики вы… как это по-русски… никудышние.
   Императрица и Орловы переглянулись. Екатерина закусила губу.
   – Чтобы затевать переворот, одного желания мало. Нужны силы и возможности. У вас их нет. Ваша опора при дворе и в правительстве канцлер Бестужев отправлен в ссылку, мадам. Вашего финансиста, английского посла Витворта, убрала ещё покойная императрица Елизавета. Откровенно говоря, не понимаю, на что вы рассчитываете.
   – Гвардия Петром недовольна, – сквозь зубы сказал Алексей.
   – Пустое, – отмахнулся граф. – Не надо преувеличивать былой успех Елизаветы Петровны. Иная ситуация. Тогда гвардия выступила за родную дочь Петра Великого, а вы, мадам, простите, для России никто. Да и супруг ваш, в отличие от регентши Анны Леопольдовны, занимает престол совершенно законно. К тому же, будем откровенны, братья Орловы – это ещё не гвардия.
   – А знаете ли вы, что армия и дворянство осуждает Петра за мирный трактат с Пруссией? Что духовенство унижено его указами о церковном имуществе? Что он вызывает насмешки своим пьянством и нелепым поведением? – холодно спросила Екатерина.
   – Да, это серьёзно, – признал граф. – Но и тут не надо драматизировать положение, мадам. Император молод, он вступил на трон совсем недавно, и недовольство им в обществе пока далеко от критической черты. Во всяком случае, непоправимых ошибок он ещё не совершил. Такова моя оценка. Не забудем, что он много работает, и среди его указов есть весьма удачные. В нём видны задатки незаурядного государственного деятеля. Чего не хватает императору, так это сознания величия собственной миссии, да просто воспитания. Отсюда его солдафонские шутки, пьяные выходки… Но и это поправимо. В окружении Петра Фёдоровича есть умные, опытные, достойные люди, которые исподволь внушают ему идеалы, учат правилам поведения монархов, помогают исправлять просчёты. Мельгунов, к примеру, или Воронцов…
   Так что я не вижу необходимых условий для успеха вашего заговора, мадам. Хорош заговор, о котором болтают в любом петербургском кабаке! Я сам тому свидетель. А о вашей связи с месье Орловым открыто судачат в гвардейских казармах… Не надо краснеть, мадам, я просто говорю о том, что знает каждый, и ваш супруг тоже. Вы все на свободе лишь потому, что император столь же великодушен, сколь и беспечен. Он живёт сам и даёт жить другим. Однако, судя по некоторым намёкам во время нашей приватной беседы, ему эти слухи надоели, а его окружение они просто пугают. Полагаю, мадам, ваша ссылка и арест господ Орловых – дело ближайшего времени…
   Эти неприятные, но справедливые суждения Сен-Жермен адресовал главным образом Екатерине. Она слушала внимательно, подавшись вперёд, и многое выдавала проницательному собеседнику взглядом больших серых глаз. В этих глазах Сен-Жермен ясно читал и тоску женщины, униженной собственным супругом, и ярость правительницы, которой не суждено править, и страх заговорщицы, чей заговор обречён на провал.
   Затянувшееся молчание прервал Григорий Орлов.
   – Так что же, – с вызовом спросил он, – получается, всё кончено?
   Сен-Жермен засмеялся.
   – Помилуйте, – сказал он, – ведь ничего ещё и не начиналось. Ваш замысел вполне может увенчаться успехом. Для этого вам нужно лишь одно: золото. Много золота. С его помощью вы купите шпаги гвардейцев и голоса придворных. Сподвижники императора станут его врагами. В итоге он останется один и падёт. Запомните: побольше золота!
   – Легко сказать, – проворчал Алексей, оглядываясь на императрицу. – Да только где его взять, это золото?
   – У меня, – ответил Сен-Жермен.
   Екатерине показалось, что она ослышалась.
   – У кого? – нерешительно переспросила она.
   – У меня, – спокойно подтвердил граф.
   Григорий вскочил, в сильном возбуждении прошёлся по комнате, потом сел напротив графа и уставился на него.
   – Не врёшь? – свистящим голосом спросил он.
   – Никоим образом, – сказал Сен-Жермен.
   – А… какой тебе в этом интерес?
   – Мой интерес в том, чтобы Россией правила Екатерина Алексеевна, а не Пётр Фёдорович.
   – Зачем тебе это надо?
   – Вы задаёте слишком много вопросов, месье Орлов, – сказал Сен-Жермен, беря понюшку из маленькой черепаховой табакерки. – Впрочем, извольте, объясню. Меня, или, если угодно, людей, которых я представляю, не устраивает политика императора. Нам нет никакого дела до его пьяных дебошей, но мирный договор с Фридрихом нарушает наши интересы. И это лишь один пример. У нас есть желание и возможность помочь вам устранить его с престола. Тут наши планы совпадают. Вам этого мало?
   – Не верь ему, Гриша, – подал голос Алексей, шмыгая носом. – Возьмём у него деньги, начнём суетиться, а нас – хлоп! – за шиворот и в каземат. Подстава это.
   – Неумно, Алексей Григорьевич, – отрубил Сен-Жермен. – Тайный сыск Пётр Фёдорович распустил… поразительная, кстати, беспечность… а сам он к таким провокациям не склонен. Да и не стали бы в этом деле прибегать к услугам заезжего иностранца. Самое же главное – вам, в сущности, нечего терять. О ваших планах власть и так знает. Кто успеет вперёд: они вас, или вы их – вот вопрос.
   Екатерина вздрогнула.
   – На два слова, граф, – сказала она, вставая.
   Она увлекла Сен-Жермена, за ширму, показала рукой на стул и спросила, понизив голос:
   – Правда ли, граф, что в Париже вы руководите масонской ложей?
   – Правда, ваше величество, – тихо ответил Сен-Жермен.
   – И… чем же не угодил мой супруг масонскому братству?
   Сен-Жермен поколебался, но ответил:
   – Всё не так просто, мадам. Ведь масоны – это лишь орудия в руках могущественного существа, в чьей воле играть монархами и народами. И это существо моими устами предлагает вам своё покровительство. Вот всё, что я могу сказать, мадам. Быть может, когда-нибудь мы поговорим об этом подробнее. Если вы захотите.
   Екатерина опустила голову и задумалась.
   – Но что же я должна буду сделать взамен? – спросила она.
   – Сущую безделицу. После того, как вы займёте престол, никогда не забывайте, кому вы этим обязаны. И если к вам придёт мой посланник, примите его. И сделайте то, о чём он вас попросит.
   Сен-Жермен встал.
   – Мне кажется, – сказал он, – пора вернуться к господам Орловым и обсудить наши следующие действия. Времени очень мало.
   – Одну только минуту, – сказала Екатерина, удерживая Сен-Жермена. – Удовлетворите моё женское любопытство, граф. О вас рассказывают какие-то невероятные вещи. Что вы маг, что вы овладели секретом философского камня, что вы столетиями скитаетесь по миру… Это правда?
   Сен-Жермен посмотрел на императрицу долгим взглядом. Потом опустил глаза.
   – Правда, ваше величество, – мягко ответил он, склоняя голову и целуя руку женщине.

   Через месяц император был свергнут с престола и убит братьями Орловыми. На трон взошла Екатерина II.
   Она правила страной тридцать четыре года. За это время Россию потрясли бунтами не менее сорока самозванцев, каждый из которых именовал себя чудом спасшимся императором Петром Фёдоровичем. В их числе был и знаменитый казак Емельян Пугачёв. Это восстание Екатерина назвала главным ужасом XVIII века. Лилась кровь, горели деревни и города, хрипели на дыбе истязаемые люди…
   Сен-Жермен мог поистине гордиться делом рук своих».

11

   У замначальника десятого отделения милиции подполковника Варенцова было замысловатое прозвище «Слуга царю, звездец солдатам». Слово «звездец» в обиходе заменялось иным, звучавшим не так поэтично. «Слугой царю» Варенцова прозвали потому, что в умении прогибаться перед руководством подполковник не имел равных. А «звездец солдатам» объяснялось и вовсе просто: второго такого хама по отношению к нижестоящему личному составу надо было поискать. В этом заключалась главная причина, по которой любой сотрудник милиции, попав для прохождения службы в «десятку», вскоре начинал грустить и сочинять в уме рапорт о переводе в другое отделение или даже об увольнении из органов.
   Тем не менее, утренний разговор с подчинённым, капитаном-опером Аликовым Варенцов начал мирно, даже ласково:
   – Как дела, Саша? Здорова ли маманя?
   – Спасибо, не жалуется, – нейтрально ответил капитан, чуя недоброе.
   – А сильно ли расстроится, если я тебе сейчас голову оторву? – ещё ласковее спросил Варенцов.
   – За что? – еле вымолвил оторопевший Аликов.
   – Молчать! – заорал без всякого перехода Варенцов. – Ты чем занимаешься, дармоед? У тебя на земле разборки со стрельбой! Есть раненый! Три покалеченных! Свидетелей – выше крыши. Два дня уже прошло, а ты нападавшего установил, плейбой хренов?
   Саша вздохнул. Им овладела мерзкая скука. Давным-давно, ещё на заре оперативной юности, он очень болезненно воспринимал всякий незаслуженный упрёк в свой адрес. А теперь ничего: привык, что человек, работающий «в поле» – всегда крайний. По определению.
   – Понимаете, Николай Петрович, – задушевно сказал Аликов, подбирая простые, доступные слова, как в разговоре со слабоумным (что, впрочем, было недалеко от истины), – нападавшего-то у нас и нет. Есть нападавшие – это те, кто потом оказались потерпевшими. Такие дела.
   Он вздохнул и пожал плечами, словно извиняясь за нападавших-потерпевших. Варенцов наморщил невысокий лоб. На лице благородного кирпичного оттенка обозначилась попытка мысли.
   – Не понял, – веско произнёс он, подозрительно глядя на Аликова.
   – Поясняю голосом. Свидетелей и в самом деле хоть обклюйся. Это вы в точку, – польстил Аликов руководителю. – Я опросил полтора десятка человек: и в ресторане, и среди жильцов, которые наблюдали драку с применением оружия из своих квартир. Вот какая получается картина. Некто (приметы у меня есть) ужинает в ресторанчике с девушкой. Подходят двое чеченцев, начинают приставать к девушке. Некто пытается их урезонить – бесполезно. Тогда некто уходит с ними в туалет на разборку, вырубает обоих и возвращается к девушке. Они в спешке покидают ресторан через служебный вход. У входа их поджидает четверо чеченцев, к ним по ходу присоединяются ещё двое – итого шесть. Очевидно, дружки тех, кого некто уложил в ресторане. Парень достаёт пистолет и открывает предупредительный огонь. На поражение стреляет один раз и только тогда, когда один из чеченцев сам хватается за оружие. Попутно этот некто отбивает мошонку другому чеченцу. Подъезжают наши машины, все врассыпную, никого задержать не удаётся. Кроме потерпевших, конечно. Они же нападавшие.
   Варенцов, напряжённо следивший за развитием сюжета, задумался.
   – Вот оно как, – наконец произнёс он. – Теперь понятно. Сначала напали, а потом потерпели… Что скажешь?
   Аликов развёл руками.
   – За что боролись, на то и напоролись. Их не трогали, они сами полезли. А парень, судя по всему, оказался тренированный, да к тому же со стволом.
   – То-то и оно, что со стволом. В префектуре меня с утра за эту стрельбу отымели по полной программе: мол, не контролируете ситуацию на вверенной территории, – пожаловался Варенцов. – Дёрнул же чёрт шефа уйти в отпуск… Что с потерпевшими?
   – Все четверо госпитализированы. Один с огнестрельным ранением, трое с различными травмами. Личности установлены. Мелкий криминал.
   – Под кем ходят?
   – Выясняю.
   – Мотивы нападения?
   – Уточняю.
   – А этот… твой некто?
   – Ищу.
   – Теперь вижу, что работаешь. Ты вот что, – распорядился подобревший Варенцов, – сгондоби-ка мне назавтра по этому делу справку. То да сё… объективная картина происшествия… план розыскных действий… личный контроль И.О. начальника отделения… Я её в префектуру заброшу, пусть подавятся.
   – Сделаю.
   – Дальнейшие шаги?
   – Продолжаю проведение соответствующих оперативно-следственных мероприятий, – отчеканил Аликов.
   Варенцов растроганно поиграл массивной пепельницей.
   – Молодец. Докладывай, коли что. Свободен.
   – Живой, или как? – сочувственно спросила секретарша Ирочка, едва Аликов строевым шагом вышел из кабинета руководителя.
   – Не дождётесь, – бодро откликнулся тот, покидая приёмную.
   Саша Аликов честно доложил подполковнику всю информацию, имеющуюся по этому делу. Вернее, почти всю.
   Обидчика чеченцев искать не требовалось. Аликов точно знал, кто этот человек и где он проживает.

   «Ф.И.О.: Аликов Александр Никифорович.
   Возраст: 30 лет.
   Семейное положение: холост.
   Образование: высшее юридическое.
   Увлечения: шахматы (1-й разряд), рукопашный бой (мастер спорта).
   Рост: 190 сантиметров.
   Вес: 95 килограммов.
   Особые приметы: нос картошкой…»
   Так, или примерно так, могла бы выглядеть анкета капитана милиции Аликова.
   В отделении оперативники прозвали коллегу «шерифом». В этом полуироническом-полууважительном прозвище было признание Сашиной физической силы, храбрости и врождённой тяги к справедливости. Не в пример иным сослуживцам, капитан вспоминал, что он мент, не только на службе, но и всякий раз, когда рядом происходило что-то неладное.
   Однажды Аликов бегал трусцой по набережной Москвы-реки. Вокруг было безлюдно, уже темнело. Вдруг навстречу ему кинулась огромная чёрная овчарка. Владелец плёлся далеко позади, сосал пиво из большой пластиковой бутылки, и, судя по всему, чувствовал себя отлично. Собак Аликов не боялся и вообще мог бы не связываться. Однако он остановился и предложил хозяину взять пса на поводок или, по крайней мере, нацепить ему намордник.
   – А то что мне будет? – осклабился мужик.
   – Задержу и доставлю куда надо, – абсолютно серьёзно пообещал Саша. – Не дури, сделай. Тут же люди ходят, могут испугаться.
   Хозяин рядом со своей собакой Баскервилей ничего не боялся.
   – Вали отсюда, – сказал он и махнул рукой.
   То ли кобель неправильно истолковал жест хозяина, то ли среагировал на агрессивные нотки в его голосе, но кинулся на Сашу мгновенно. Однако тяжеловес-рукопашник Аликов был начеку. Страшным ударом ноги в брюхо он сбил овчарку прямо на лету, и собака с душераздирающим визгом, отлетев метров на пять, тяжело рухнула на землю. Озверевший хозяин с кулаками бросился на Сашу мстить, за что и пострадал, хотя не так сильно, как его пёс.
   – Ты пойми, – втолковывал Аликов собаководу, перегнув его через парапет набережной головой к воде (а внизу плавно катила мутные волны Москва-река). – Если хозяин дурак, то и собака дура. Ей без разницы, на кого кидаться. А тут не только мастера спорта ходят, здесь и мирного населения достаточно…
   Допрашивая задержанных, Саша вёл себя вполне корректно: мог от души гаркнуть, но не более того – рук не распускал, не беспредельничал. Подозреваемых он давил психологически, играя на их слабостях. Одного хмыря-алкоголика, не хотевшего «колоться» в ограблении богатой квартиры, Аликов сбил влёт, как ту овчарку, выставив на стол во время беседы бутылку водки. Парень уставился на неё, словно сексуальный маньяк на нимфетку.
   – Так что, говорить будем или как? – беззлобно осведомился Аликов. При этом он открыл бутылку, налил стакан и принюхался, плотоядно шевеля ноздрями.
   – Покупаешь, начальник, – сдавленно констатировал подследственный, страдая от ломки.
   – Само собой, – спокойно сказал Саша. – Но по-честному, дашь на дашь. Ты мне подробный рассказ, как взял хату заслуженного бизнесмена Российской Федерации Григория Ивановича Бесчестных, а я тебе – стакан после подписания протокола. И личный бутерброд на закусь. А также отметку в протоколе о чистосердечном признании.
   Парень махнул рукой, дал показания, получил обещанный стакан и законный срок. Однако зла на капитана не держал.
   Аликов служил честно в той степени, в какой вообще можно честно служить в сегодняшней милиции с её копеечными окладами и организационно-технической немощью. Управление собственной безопасности, отслеживающее поведение сотрудников, давно махнуло на Аликова рукой: не берёт, зараза! Или берёт, но очень аккуратно… Взятками Саша действительно брезговал, и, пуще того, избегал какой бы то ни было зависимости от криминала. Но и жил не на одну зарплату. По договорённости с несколькими однокашниками-юристами, подавшимися в адвокатуру, Аликов обеспечивал их клиентами. Выглядело это примерно так.
   – И что мне теперь светит? – с тоской спрашивал иной подследственный.
   Саша неопределённо пожимал плечами:
   – Это как суд решит. Но, – тут следовал оценивающий взгляд на оформленный протокол, – хороший адвокат не помешал бы.
   – Хороший адвокат – это разорение, – безнадёжно говорил подследственный.
   – В общем-то, да. Но есть исключения, – задумчиво произносил Саша. – Тут недавно по моей линии судили одного вашего… коллегу. Прокурор просил четыре года, адвокат сделал два. И то условно. Да и взял по-божески.
   – Телефончик не подскажете? – робко спрашивал будущий клиент.
   Продиктовав телефон и фамилию адвоката, Саша через некоторое время клал в карман законный комиссионный процент адвокатского гонорара. Так и жил. Не взятки же брать, в самом деле…
   Что касается личной жизни, то она у него не складывалась. Или, напротив, складывалась удачно – это как посмотреть. Словом, он был холост. Хотя с женщинами у него всё было в порядке. Не красавец, Аликов брал замечательным лёгким нравом, белозубой улыбкой и добродушной внешностью, с которой прекрасно гармонировал пресловутый нос картошкой. Свою роль также играли широкие плечи и мощные бицепсы. Одна литературно грамотная девушка, прежде чем сдаться на милость победителя, сказала Саше, что у него стать Портоса, голова д'Артаньяна, порядочность Атоса и хитрость Арамиса. Похоже, этот коктейль действовал безотказно, потому что от девушек не было отбоя. Саша и не отбивался.
   Так, без особых забот и проблем, складывалась жизнь тридцатилетнего капитана Аликова к тому моменту, когда, стоя у квартиры Сергея Авилова, он вдавил кнопку дверного звонка.

12

   – Да почему вы решили, что я вас в чём-то обвиняю? – изумился Аликов. Он сидел в единственном кресле Авилова, с трудом разместив в нём свои внушительные габариты. – Если хотите знать, я вами восхищаюсь. Не для протокола, конечно. Так разобраться с этой чеченской шушерой… Я сам рукопашник и красивую работу ценю. А что одного подстрелили – из наградного, между прочим, оружия – ну, это вынужденная самооборона, бывает. Словом, не переживайте. Искать я вас буду энергично, тщательно, долго, но не найду. «Глухарём» больше, «глухарём» меньше… – он пренебрежительно махнул рукой.
   – У вас в милиции все так рассуждают? – спросил Авилов. Этот неожиданный разговор его одновременно и раздражал, и забавлял. Уж больно колоритной личностью был капитан Аликов.
   – У нас в милиции иногда соображают, где преступник, а где нормальный человек, попавший в переплёт, – холодно сказал Саша. – И либо, извините, задницу рвут, либо имитируют бурную деятельность.
   – Ну, и чего вы от меня добиваетесь? Признательных показаний?
   Саша аж скривился.
   – Я вас умоляю! Кому они нужны, ваши показания? Пистолет у вас наверняка зарегистрирован, экспертиза гильз приведёт к пистолету, пистолет к вам, свидетели вас опознают – лицо характерное, запоминающееся… В общем, стандартный набор оперативно-следственных мероприятий. Мне ещё надо, между прочим, голову поломать, как такое простое дело спустить на тормозах.
   – Стало быть, я ваш должник, – резюмировал Сергей, пристально глядя на Аликова. (Тот кивнул: натурально, мол.) – Какой же благодарности вы от меня ждёте?
   – Чашки кофе, – сказал с улыбкой Аликов. – А если ещё пепельницей угостите…
   В его улыбке трогательно уживались хитрость и простодушие. Хитрости, однако, было заметно больше.
   Возясь на кухне, Сергей обдумывал ситуацию. Симпатичный верзила с милицейским удостоверением ввалился нежданно-негаданно и с порога представился оперативником, ведущим дело о нападении группы российских граждан кавказского происхождения на двух бледнолицых посетителей ресторана «Золотой дракон». Далее верзила по фамилии Аликов детально описал ход инцидента, и, наконец, выразил удовлетворение, что есть ещё мужики, которые войны не хотят, но к отпору готовы. Вот ведь сумел Сергей Иванович Авилов постоять за себя и свою женщину, жестоко навтыкав чеченским агрессорам… При всей насторожённости, какой-либо опасности Сергей в Аликове не чувствовал. Но и не расслаблялся. Ежу было ясно, что все тары-бары о столкновении с чеченцами – только прелюдия к более серьёзному разговору. Или парень всё-таки набивается на примитивную взятку? Или будет вербовать? Не похоже…
   Любопытно, что Поль, воинственно встретивший Хрякова, к Аликову отнёсся вполне благосклонно. Поворчал для вида, не без того, обнюхал ноги визитёра и снисходительно посмотрел снизу вверх, как бы заключая пакт о ненападении. Теперь собака страшная спокойно лежит на ковре с высунутым языком, вертя любопытной ушастой головой…
   Когда Сергей вернулся с чашками и сахарницей, Аликов расхаживал по комнате, и, деликатно сложив руки за спиной, разглядывал книжные корешки на полках.
   – Я, кстати, читал вашу «Пятую колонну Чечни», – сообщил он.
   – И как вам?
   – Крутая вещь, – с уважением сказал Саша. – Опасно работаете, на грани фола. Теперь вот про Лозовского пишете, издательство торопит…
   Сергей, прищурившись, посмотрел на Аликова.
   – А что вы ещё про меня знаете?
   – Кое-что знаю, Сергей Иванович. Не очень много, конечно…
   – Что ж так? Спецслужбы перестали вести досье на мирных граждан?
   – А зачем на мирных? У нас и воинственных выше крыши, – уклончиво сказал Саша. – Спецслужбы, не к ночи будь помянуты, в нашем случае вообще не при чём…
   Он погасил окурок, мельком глянул на часы и произнёс официальным тоном:
   – У меня две просьбы, Сергей Иванович.
   – Валяйте.
   – Первая. Давайте на «ты», а? Достал меня этот политес. Мы ведь ровесники и вообще…
   – Договорились. А вторая?
   – Собственно, из-за второй-то я у тебя и появился… Только ты серьёзно отнесись, ладно?
   – Подписку о сотрудничестве, что ли, дать?
   – Неудачная шутка…
   – Ладно, ладно. Излагай.
   Саша придвинул своё кресло к стулу, на котором сидел Сергей, и сказал, доверительно понизив голос:
   – Хочет, Сергей Иванович, с тобой одна старушка встретиться. Ну, само собой, познакомиться. Поговорить.
   Сергей с недоумением уставился на Аликова.
   – Ты это серьёзно?
   – Обижаешь, начальник, – сказал Саша, вытирая пот с лица.
   – И на кой, извини, я этой старушке сдался?
   – Ну, это она тебе сама… Честно говоря, не знаю. Так что, едем?
   – Да погоди ты! Кто такая?
   – Фамилия Рябухина. Зовут Марфа Ивановна.
   – А чем интересна?
   – Много чем. Вот, к примеру, дала мне твой адресок. А заодно рассказала, кто ты и что ты. В частности, как тебя за «Пятую колонну» чуть не пристрелили.

   С Марфой Ивановной Рябухиной Саша познакомился при довольно странных обстоятельствах.
   Однажды, примерно два года назад, он дежурил по отделению. В тот по-осеннему дождливый спокойный вечер бороться приходилось не столько с преступностью, сколько со сном. Поэтому, когда в дежурной части позвонил телефон, Саша даже обрадовался – разгадывать кроссворд ему уже порядком надоело.
   – Дежурный по десятому отделению милиции капитан Аликов, – сказал он в трубку, потягиваясь.
   – Здравствуй, капитан, – произнёс густой женский голос. – Приезжай ко мне домой, забери грабителя.
   – Какого грабителя? – спросил Саша, немного оторопев.
   – Ну, какого… Обычного. Грабителей, что ли, не видал? Возвращаюсь домой – глядь, а дверь-то не заперта. Захожу в комнату, вижу: этот ирод уже узел барахла навертел, бежать намылился. Увидел, что я вхожу – узел бросает, на меня кидается… Ну, я его пристыдила. Теперь стоит вот, ожидает, пока за ним приедут…
   – Ваша фамилия, имя, отчество, адрес – автоматически спросил Саша, держа наготове ручку.
   – Пиши, Рябухина Марфа Ивановна. Улица Вторая Механическая, дом семь, квартира четырнадцать.
   – Вам опасность не угрожает? – на всякий случай спросил Саша.
   – Мне? – удивилась Рябухина. – Мне – нет.
   И положила трубку.
   То ли скука, то ли предчувствие чего-то интересного – в общем, что-то подвигло Аликова оставить отделение на помдежа и самому выехать на место происшествия вместе с опергруппой.
   Рябухина не обманула. В ожидании оперативников грабитель, коренастый мужичок специфической внешности, смирно стоял в углу, заранее сложив руки за спиной. К Аликову он кинулся, точно к родному, бормоча что-то о добровольной явке с поличным. Его заметно бил озноб, и он всячески избегал смотреть на Рябухину. А вот Саша смотрел на неё очень внимательно.
   Если капитан Аликов правильно представлял себе сказку о рыбаке и рыбке, то Марфа Ивановна была очень похожа на старуху в бытность её столбовою дворянкою: высокая, крепкая, с властным выражением на суровом крючконосом лице и прожигающим взглядом больших чёрных глаз. Опергруппу она встретила неласково, попеняла за долгие сборы и передала преступника в руки правосудия. Покидая квартиру номер четырнадцать, злоумышленник бежал по лестнице быстрее сержанта-конвоира.
   Потом, записывая свидетельские показания, Саша спросил Рябухину:
   – Марфа Ивановна, а как вы всё-таки сумели справиться с грабителем?
   – Очень просто. Я ему объяснила, что красть грешно, и велела никогда этого больше не делать, – невозмутимо произнесла старуха.
   – И он что… послушался?
   – Конечно. В правильных и своевременно сказанных словах, молодой человек, заключена великая сила воздействия.
   – Марфа Ивановна, – сказал Саша, тихо зверея, – даже если всё было именно так, что мне писать в протоколе?
   Старуха надменно выпрямилась.
   – Всё было именно так, – заявила она. – А что вы напишете в своём протоколе, меня не касается. Напишите, что я применила к преступнику меры воспитательно-психологического воздействия…
   Всё это смахивало на фарс. Но показания грабителя-неудачника странным образом совпадали со словами Рябухиной.
   – Поверишь, гражданин капитан, – говорил он, часто моргая от пережитого стресса, – я до сих пор, как в тумане… Когда она вдруг на пороге появилась, я узел с барахлом бросил и к ней кинулся. Думаю, дам по репе, а пока очухается, я уж и смоюсь. Тут она глянула на меня, и тихо так бурчит: не делай, мол, этого, Константин Валерьевич! Ты чуешь, капитан? Первый раз видит, а имя-отчество знает! Ну, я столбом стал. А она дальше, ну, типа, воспитывает. Завязывай, говорит, с тёмным прошлым, срок отмотаешь, начнёшь новую жизнь… И все смотрит, всё смотрит! Меня дурняк накрыл, ничего не соображаю. В общем, говорит, становись в угол и жди, пока милиция приедет. Я и стал. Всего колотит, а в голове одно: скорей бы на нары – и перевоспитываться… Ведьма она, капитан, ты чуешь?
   Было в этой истории что-то настолько странное, что Аликов не пожалел времени, наводя о Рябухиной подробные справки. Начал с участкового, закончил академическим институтом, и чем больше узнавал, тем сильнее чесал в затылке. Непростая была старушка.
   Марфа Ивановна Рябухина относилась к редчайшему типу людей с ярко выраженными гипнотическими, телепатическими и экстрасенсорными способностями. В Москву она переехала из далёкой Сибири давно, и уже пенсионеркой. Жила одиноко, ни мужа, ни детей у неё не было, и скромную свою пенсию она приращивала доходами от гадания на картах и лечения мужского и женского алкоголизма. Однако по-настоящему развернулась в период перестройки. Именно тогда, как и в любое смутное время, спрос на экстрасенсов и прорицателей поднялся необыкновенно. За Марфой Ивановной уже была репутация истинной провидицы. К ней устремились многие, и в первых рядах – партийные и государственные чиновники, истомившиеся от неопределённости конца восьмидесятых – начала девяностых годов. Всем без исключения Рябухина предсказывала падение Горбачёва и триумф Мельникова. Ещё она предсказывала распад СССР, всплеск дружбы с Америкой, установление в России президентской республики, парламентскую смуту и дикую инфляцию. Многие клиенты Рябухиной, которые благодаря её прогнозам верно сориентировались во времени и ситуации, теперь достигли делового и политического благополучия.
   А вот коммерческих предсказаний Рябухина не делала вовсе, хотя от желающих получить их отбоя не было. Ну не заманчиво ли узнать, куда лучше вложить деньги, чего ждать от конкурентов, каких акций прикупить, а от каких, напротив, избавиться… Особенно донимала валютная братва, которая за долгосрочный прогноз курса доллара готова была отстёгивать Марфе Ивановне в немереных количествах. Домогательства закончились только тогда, когда парочке самых назойливых парней Рябухина пообещала скорый арест, объективный суд и мучительную отсидку. Между прочим, так оно потом и вышло.
   Много, много захватывающего узнал о старушке Рябухиной капитан Аликов от разных людей в разных инстанциях. Она была, что называется, широко известна в узких кругах. При желании она могла бы легко пробиться на телеэкран и страницы газет. Но как раз этого Марфа Ивановна категорически не желала, хотя предложения были. Зато на излёте Советской власти она съездила по турпутёвке в Болгарию, где сумела встретиться со знаменитой Вангой. Саше рассказывали, что слепая ясновидица была потрясена мощью прорицательского дара Марфы Ивановны.
   Досье на Рябухину получилось настолько интересным, что у Саши возникло жгучее желание продолжить с ней знакомство. Но повода для этого решительно никакого не было. Не ввалишься же к почтенной пожилой женщине с бухты-барахты с одним только желанием получить общественно-политический (а хорошо бы и личный!) прогноз на ближайшее и отдалённое будущее… Помог случай, хотя и трагический.
   На территории, подведомственной «десятке», пропала девушка. Менты сбились с ног, обезумевшие родители наняли частное сыскное агентство, директор медицинского колледжа, в котором училась пропавшая, от имени коллектива рассылал гневные письма во все инстанции, вплоть до администрации только что избранного президента Бунеева. И всё было без толку. Аликов, доживший до капитанских погон, однако не научившийся спокойно воспринимать чужое горе, извёлся в бесполезных поисках. И вдруг от полного отчаяния вспомнил, что в мировой, да и российской криминалистике были случаи, когда экстрасенсы находили пропавших людей по фотографиям. Накрутив Марфу Ивановну и получив разрешение на аудиенцию, Саша ринулся к ней, на ходу запихивая в карман крупное фото пропавшей девушки.
   Старуха выслушала Аликова с поджатыми губами.
   – Не справляется, значит, краснознамённая наша своими силами, – констатировала она. – К рядовым гражданам за помощью обращается. Ну-ну…
   – Какая же вы рядовая? – удивился Аликов. – Уж не скромничайте, Марфа Ивановна. Про ваши способности я хорошо знаю, потому и пришёл. Полный тупик, понимаете? Тут за соломинку схватишься… Не для себя же прошу, в конце концов, отец с матерью и братом с ума сходят. Ну, что вам, трудно?
   – Трудно, – тихо сказала Рябухина. – Если бы ты только знал, как трудно…
   Старуха медленно поднялась, выключила верхний свет, оставив лишь настольную лампу, взяла у Саши фотографию и грузно опустилась в кресло. Она долго разглядывала открытое большеглазое лицо семнадцатилетней красавицы, потом возложила обе руки на фотографию и так застыла, откинув голову с закрытыми глазами. Губы её шевелились, точно она с кем-то беззвучно разговаривала или молилась.
   Капитан, сидел в углу, и, еле дыша от волнения, смотрел на Рябухину. Минута шла за минутой, прошло уже не меньше четверти часа, а она оставалась в той же позе, без малейшего движения, как статуя, лишь слабо шевелились пальцы поверх фотографии. Комната утопала в тишине и полумраке. К стыду своему, Саша, вечно страдающий от недосыпа, начал клевать носом. Он уже почти задремал, когда Марфа Ивановна вдруг выпрямилась, открыла глаза и болезненным голосом, как-то очень по-бабьи, произнесла:
   – Горе-то какое…
   Саша, опрокидывая стул, вскочил на ноги.
   – Ну, что, Марфа Ивановна? Что?!
   – Включи свет, – еле слышно сказала Рябухина.
   Старуха сидела белая, как мел, с лицом, залитым потом, и тяжело дышала, словно поднялась на десятый этаж без лифта.
   – Убил он её, – с трудом выговорила она. – Изнасиловал и задушил. А потом бросил в яму на пустыре и прикопал. Если стоять лицом на бульвар, то справа есть куча мусора, сверху две бочки, пустые ящики. Это он могилу завалил…
   – Кто? – сипло спросил Аликов.
   Рябухина ответила. Саша сел.
   – Не может быть, – пробормотал он.
   – Когда девочку откопаете, – сказала Рябухина, – в правом кулачке найдёте прядь волос. Это она из последних сил вырвала, отбивалась. Он от боли-то и озверел…
   Наутро тело девушки нашли там, где и предсказала Рябухина. Окоченевшая правая рука сжимала пучок седых волос. Убийцу взяли в тот же день. Это был директор колледжа.
   Через несколько дней Аликов пришёл к Марфе Ивановне с цветами и большим тортом. Пока они пили чай, Саша рассказывал:
   – И что интересно, теперь все наперебой начали делиться воспоминаниями. Тип-то со странностями был, оказывается. Любил студенток целовать по поводу и без повода. Одну за талию приобнимет, вторую невзначай за грудь потрогает… Я так думаю, скрытый маньяк он, хоть и заслуженный учитель Российской Федерации. А среди студенток окончательно свихнулся. Если б раньше кто-нибудь жалобу на него подал за домогательства! Но у нас как: пока гром не грянет…
   Внимательно слушавшая Рябухина вдруг перебила Сашу.
   – Зря ты его ударил, – неодобрительно сказала она.
   Саша уже начал привыкать, что Марфа Ивановна знает много такого, чего в принципе знать не может, и потому не очень-то удивился.
   – Сам виноват, не давал наручники надеть, – объяснил он. – Да и не бил я его, – так, затрещину дал. Если б ударил – убил бы. Кстати, очень хотелось…
   – Лишнее, – отмахнулась Марфа Ивановна. – Он за своё и так сполна ответит. Присудят ему пятнадцать лет строгого режима. А что в колониях с насильниками делают, лучше меня знаешь… Через три месяца от такой жизни он сам в петлю полезет. Выйдет ночью по нужде и в сортире удавится. Так-то…
   Саша не поленился, и, спустя три месяца после суда, поинтересовался дальнейшей судьбой экс-педагога. Всё сложилось в строгом соответствии с предсказанием Рябухиной.
   В дальнейшем Аликов ещё дважды обращался к Марфе Ивановне за советом при сходных обстоятельствах, и оба раза она помогла. Потом, правда, зарёкся. В отличие от обычных гаданий-предсказаний, помощь Саше почему-то отнимала у неё чудовищно много сил и энергии. В свою очередь Саша старался быть ей полезным в решении массы тех мелких проблем, которые одолевают пожилого одинокого человека, тем более женщину: наладил ей телевизионную антенну, отремонтировал платяной шкаф, переставил мебель в квартире… Между ними установились отношения, в каком-то смысле напоминавшие те, какие существуют между умудрённой опытом бабушкой и малолетним любознательным внуком. Они перезванивались, время от времени Саша навещал редко выходившую из дома Рябухину.
   Вот и второго дня старуха позвонила Аликову, чтобы пригласить к себе вечером. Голос при этом у неё был совершенно больной. Встревоженный Саша отменил свидание с очередной девушкой и сразу после службы примчался на Вторую Механическую. Открыв дверь, Марфа Ивановна вернулась на диван, где лежала, укрывшись тёплым платком. Выглядела она плохо, даже взгляд, обычно живой и пронзительный, потускнел.
   – Врача на дом вызывали? – первым делом спросил Саша.
   – От моей болезни лекарство ещё не придумали. – тихо сказала старуха. – Старость называется. Да если б только она… Ты садись поближе, не стой. Дело у меня к тебе.
   – Давайте я сначала в аптеку сбегаю, а потом уж о делах, – предложил Саша.
   Рябухина отмахнулась.
   – Я сама себе и доктор, и аптека. Не сбивай, и так мысли путаются…
   Аликов с жалостью смотрел на старуху. Бледное, осунувшееся лицо, запавшие глаза, большой крючковатый нос, одиноко торчащий среди ввалившихся щёк… Но в слабом голосе звучали боевые ворчливые нотки.
   – Ты вот что, голубь, – сказала она, кладя горячую руку на Сашино колено. – Привези-ка ты мне одного человека. Прямо завтра и привези. Он, кстати, и тебе интересен. Ты же ищешь того, кто вчера чеченцев отметелил в ресторане?
   – Ищу, – машинально сказал Аликов.
   – Ну, вот заодно и познакомишься. Только ты его не наказывай. На него напали, он защищался. И себя защищал, и жену свою бывшую. Так что всё по справедливости. Привези его, ладно?
   Саша подозрительно посмотрел на Рябухину. Разыгрывает она его, что ли?
   – Как скажете, Марфа Ивановна, – ласково сказал он. – Я вам хоть снежного человека привезу. Но давайте не завтра, а? Вот, я вижу, у вас температура высокая и лекарства пить не хотите… Давайте дня через три-четыре, ладно?
   Неожиданно старуха приподнялась на диване и вонзила в Сашу гневный взгляд.
   – «Дня через три-четыре…» – передразнила она Аликова прежним сильным голосом. – Да, может, я через три-четыре дня…
   Она умолкла и закашлялась, грозя Саше пальцем. Перепуганный Аликов схватил стакан с водой. Старуха отмахнулась.
   – Оставь!.. Некогда мне тебя уговаривать. Нужен мне этот человек, важен. Ты понял?
   И Саша сдался. Покорно достав блокнот с ручкой, он приготовился записывать.
   – Зовут его Авилов Сергей Иванович. Писатель он, журналист. Найдёшь его так…

   – И тут она мне всё про тебя выдала, – закончил Аликов свой рассказ. – Ну, само собой, не всё, но справка довольно подробная. Адрес, место работы, некоторые биографические подробности… Вот я у тебя и появился.
   – Твоей старухе бы киоском в горсправке подрабатывать. Большие деньги могла бы иметь, – буркнул Сергей.
   Саша хихикнул.
   – Вижу теперь, что писатель, – уважительно сказал он. – Метафоры так и льются, так и льются…
   Он встал, гибко потянулся необъятным телом и деловито предложил:
   – Ну что, едем, что ли?
   – А ты бы на моём месте поехал? – ответил Сергей вопросом на вопрос.
   – Я-то? – удивлённо переспросил Аликов. – Непременно поехал бы. Разве не интересно?
   – Интересно – не то слово, – подхватил Сергей. – Ни с того ни с сего появляется незнакомый офицер милиции, и даёт понять, что знает о твоём участии в криминальном инциденте. А главное, рассказывает фантастическую историю о старушке, которая одновременно гадалка, целительница и экстрасенс, да к тому же мечтает с тобой познакомиться. При этом она о тебе знает всё, а ты о ней ничего. О цели свидания известно только одно: оно явно не любовное… Дико интересно!
   Саша положил ему руку на плечо.
   – Не ёрничай, – хмуро сказал он. – Ты бы видел, в каком она состоянии. Плохо ей. Боится, что не успеет встретиться с тобой, поговорить. И ещё чего-то боится… Человек Марфа Ивановна замечательный. Кроме добра, люди от неё ничего не видели. Почему ты не хочешь к ней съездить?
   – А действительно, – медленно произнёс Авилов. – Почему бы не съездить к старой больной женщине…
   Про себя он уже решил, что поедет. Неожиданный визит Аликова и странное приглашение навестить незнакомую старуху, наделённую мистическими способностями, – всё это было продолжением череды непонятных событий, с некоторых пор ставших нормой жизни. Если уж всё как в тумане, слушай внутренний голос. Решил, что надо встретиться с Немировым – дал Алёне задание организовать встречу. Решил, что надо ехать к Рябухиной – вперёд. А там жизнь покажет…
   Они с Аликовым уже стояли на пороге, когда в кармане куртки заверещал оживший мобильник. Это звонила Алёна.
   – Тот, с кем ты хотел увидеться, назначил тебе встречу на послезавтра, – сказала она. – К десяти утра подойдёшь ко мне, позвонишь с поста охраны, я выйду и проведу тебя в приёмную.
   Речь шла о Немирове. Просто Сергей с Алёной решили говорить по телефону как можно туманнее. Авилов не исключал, что чеченцы нашли их в ресторане, прослушав его трубку.
   – Отлично, – сказал Сергей. – А когда меня примешь ты?
   – Хоть сейчас, – ответила Алёна, смеясь.
   – Сейчас не выйдет, – с сожалением сказал он. – Я тут к одному человеку должен подъехать. Наверно, это надолго. Вот если ближе к ночи…
   – Приезжай, – шепнула она. – Пусть будет к ночи…

13

   Марфа Ивановна Рябухина жила в микрорайоне, который застраивался, должно быть, в середине 60-х годов, и её девятиэтажка в окружении пятиэтажных домов-хрущоб выглядела приблудным небоскрёбом.
   Однокомнатная квартира Марфы Ивановны была заставлена простой старой мебелью, выцветшие обои украшали иконы, и ветхие, дореволюционного производства литогравюры типа «Явление св. Серафима Саровского страждущим» или «Встреча императора Николая II с представителями купеческого сословия в честь 300-летия дома Романовых».
   Но всё это Сергей рассмотрел позднее. А пока Саша открыл дверь предусмотрительно взятым у Рябухиной запасным ключом («Человек больной, одинокий, мало ли что»), и они зашли в квартиру.
   – Свои, Марфа Ивановна, принимайте гостей, – громко сказал Саша с порога.
   Ответа не последовало. Аликов тревожно поднял брови и быстро прошёл в комнату. Сергей последовал за ним.
   Если накануне, по словам Саши, старуха выглядела плохо, то теперь – просто ужасно. Она полусидела на диване, седые волосы растрепались, безжизненный взгляд был устремлён в потолок, губы что-то беззвучно шептали. Похоже, Рябухина впала в забытье.
   – Марфа Ивановна! Это мы! Я вам Авилова привёз! – напряжённым голосом сказал Аликов.
   – Да вижу, не кричи, – еле слышно произнесла Рябухина. Взгляд её запавших глаз устремился на Сергея. – Пришёл, слава Богу… Я уж боялась, что не застанешь ты меня…
   Сказано было так, словно Рябухина собралась выйти в магазин за хлебом. Но мужчины поняли её правильно.
   – Вы как хотите, Марфа Ивановна, а я вас больше слушаться не намерен, – свирепо заявил Саша. – Вот сейчас вызову «скорую». Вы хоть ели сегодня что-нибудь?
   Рябухина пристально посмотрела на Сашу, и тот вдруг осёкся. Рука безвольно соскользнула с телефонной трубки, за которую он было взялся.
   – Иди на кухню. Завари чай. Сиди там. Пей чай, пока не позову, – мягко, но непреклонно сказала Рябухина. – Иди, сынок.
   Саша безропотно кивнул, развернулся и ушёл на кухню.
   – Вы что, загипнотизировали его? – с невольным испугом спросил Сергей. Это ж какой силой внушения надо обладать, чтобы одним взглядом подчинить себе Портоса Аликова!
   – Ну, загипнотизировала, – проворчала старуха. – Да ты не бойся, это безвредно. Какой там вред! Люблю я его, чистый он человек. И он меня любит, беспокоится, поговорить не дал бы своим беспокойством… Ну, здравствуй, Сергей Иванович. Садись, разговор будет.
   – А всё-таки, что с вами? – спросил Авилов, садясь на стул.
   Улыбка слегка тронула бескровные губы Рябухиной.
   – В народе это называется навести порчу, – сказала она. – Из человека без особых причин вдруг начинает уходить энергия, силы… В конце концов он становится инвалидом, а чаще – умирает.
   – Но причина всё-таки есть?
   – Ох, не до лекций мне теперь. Если в двух словах только… Хотя послушай, тебе полезно будет…
   Обыденно, как само собой разумеющееся, Рябухина объяснила Сергею, что некоторые люди рождаются с особенным даром – их мозг изначально может вырабатывать, концентрировать и направленно излучать особую ментальную энергию. Но быть талантливым и уметь применять свой талант – не одно и то же. Мозг человека вообще наимощнейший и почти не познанный инструмент. Лишь обучение с помощью специальных методик будит скрытые в нём возможности. И тогда человек, используя силу мысли, способен сдвинуть глыбу, поднять себя в воздух, распоряжаться процессами в своём организме, проникать в чужое сознание и многое другое. Египетские жрецы, кельтские друиды, африканские шаманы, славянские волхвы, индийские йоги, тибетские монахи – все эти замкнутые касты, отгороженные от мира своей причастностью к сокровенному знанию, дали тысячелетия назад огромный материал для сказок, легенд, преданий. Такие люди – посвящённые — есть и сейчас, но они таятся, их почти не осталось. Во-первых, методики эти разрабатывались в незапамятные времена, и в наши дни, можно сказать, утрачены. А во-вторых, искусству управлять мощью собственного мозга, а стало быть, окружающим миром, надо учиться десятилетиями, что само по себе ставит почти непреодолимую преграду для человека, даже если в его руки неким чудом попадёт бесценное знание…
   Посвящённый в состоянии воздействовать не только на физические предметы, но и на потоки энергии, текущие сквозь окружающее пространство. Он может, например, создать энергетическую ловушку-пиявку, и та, незримо присосавшись к человеку, не отвалится, пока в нём есть хоть капля витальной силы. Те из посвящённых, которые выбрали дорогу зла, охотно использовали этот приём для уничтожения своих врагов. Спасение здесь лишь одно – ощутив признаки специфического недомогания и присутствие невидимой твари, сжечь её направленным концентрированным лучом ментальной энергии. Понятно, что простой человек на такое не способен, и потому обречён, однако владеющий тайным знанием вполне может себя спасти. Случись это ещё лет пятнадцать-двадцать назад, Марфа Ивановна отбилась бы. Но её застали врасплох, она стала стара и слаба, поэтому…
   Во время рассказа Рябухиной Сергей не раз хотел её перебить и, наконец, не выдержал:
   – Извините, я хочу уточнить. Я сейчас даже не буду всё это оценивать, хотя, если честно, как-то не верится. Ещё раз извините, но смахивает на истории про лох-несского монстра, НЛО и так далее… Но – что получается? Вы тоже из этих… посвящённых?
   – Да, – коротко сказала, как отрубила, Марфа Ивановна. – И не смотри, что с виду я старуха тёмная. Когда-то я, между прочим, закончила университет в Санкт-Петербурге. И была ученицей Блаватской. И с Гурджиевым работала. Слышал о таких?
   – Ерунда какая-то! – вскипел Авилов, читавший о Блаватской с Гурджиевым и мгновенно сопоставивший некоторые даты. – Сколько ж вам лет?
   – Много, – почти беззвучно ответила старуха. – Могла бы и ещё пожить. Но, видно, уже не придётся.
   Из кухни доносилось лёгкое звяканье посуды. Это Саша Аликов, исполняя полученные указания, добросовестно пил чай.
   – Ну, допустим, – нетерпеливо сказал Сергей. – Предположим, я верю. Но зачем я вам понадобился? То есть, конечно, я вам сочувствую, и если чем-то могу помочь, вы скажите…
   Старуха пристально посмотрела на него. Сергей отвёл глаза.
   – Врёшь, не веришь, – констатировала Рябухина. – А должен поверить. Иначе нет смысла и говорить… Что с тобой делать? Нет у меня времени тебя убеждать… И сил тоже нет.
   – Не надо меня ни в чём убеждать, – раздражённо сказал Сергей. – Вы, по вашей терминологии, посвящённая. Тот, кто на вас навёл порчу, тоже. Какие-то счёты между собой сводите. А я при чём? Простой смертный-то? Ещё раз говорю: могу чем-то помочь – извольте. Нет – я пошёл.
   Он решительно встал. И в тот же миг ощутил во всём теле мягкую, обволакивающую слабость, заставившую снова опуститься на стул. Старуха его не отпускала.
   – Мне уже не поможешь. Я ухожу, – произнесла она, и в больном, усталом голосе, была глубокая горечь. – Но другим, которые остаются… Себе, своей жене…
   Сергею вдруг показалось, что он куда-то поплыл. Глаза неожиданно заволокло странной дымкой, и окружающий мир потерял привычные чёткие очертания.

   Он снова был в большой незнакомой комнате, обставленной старомодной мебелью. За окном всё так же щебетали птицы. Тенистая аллея по-прежнему уходила в неясную даль. Высокий, худой, напоминающий Дон-Кихота человек – его, Сергея, покровитель – как и в прошлый раз, говорил с Авиловым, сидя в глубоком кресле напротив. Но теперь на его добром лице было озабоченное, даже суровое выражение.
   – Боюсь, что события начинают выходить из-под моего контроля, Сергей Иванович, – говорил он звучным, низким голосом. – Похоже, я недооценил своего противника. Он стал намного сильнее, чем я считал. Откровенно говоря, он вырос настолько, что в некотором смысле я должен признать его равным себе. Тем хуже для вас, – неожиданно и грустно закончил он.
   – Почему? – с недоумением спросил Авилов.
   – Потому что если мы не можем одолеть друг друга в прямой борьбе, главными становятся вспомогательные силы. Труднее всего придётся им. Я рассчитывал на вашу помощь, Сергей Иванович, но не думал, что она может стать решающей. Тем более теперь, когда Марфа Ивановна…
   – Что – Марфа Ивановна?
   – Её уже не спасти, – медленно произнёс покровитель. – А ведь у меня никогда не было помощника более надёжного, более преданного. Люди с таким дарованием, с такой интеллектуальной и духовной мощью рождаются раз в столетие, Сергей Иванович. По меркам обычного человека, я призвал её очень давно, и все эти десятилетия она служила мне… нет, не так… служила добру, делая работу огромной важности.
   – Что же она делала?
   – Я сам практически никогда не вмешиваюсь в дела мира напрямую. Я лишь планирую и направляю общий ход событий, а контролируют их мои, скажем так, представители. Если угодно, посредники между мной и миром. Каждый из них живёт на той или иной территории Земли и отвечает за неё, за ситуацию, которая в ней складывается. Марфа Ивановна жила и работала в России.
   Авилов помотал головой.
   – Как-то она неубедительно контролировала и отвечала. Весь двадцатый век – не Россия, а клубок несчастий!
   – Ну-ну… Не всё так просто и линейно, как вы себе представили, Сергей Иванович. Многое, даже очень многое, у нас не получалось. Нельзя забывать, что сила противодействия нам чрезвычайно велика. И всё же третью мировую войну, к примеру, удалось предотвратить, хотя со времён Сталина Земля не раз была от неё в двух шагах…
   – Что же всё-таки с Марфой Ивановной? – спросил Авилов, перед глазами которого стоял образ умирающей старухи, распростёртой на диване.
   – А вы представьте, – мрачно сказал покровитель, – что на вас накинули сеть. И пока вы пытаетесь выбраться из неё, или разорвать, вам наносят удар, отразить который у вас нет сил… Марфу Ивановну внезапно окутали непроницаемым энергетическим саваном, и, по сути, отрезали от мира. С огромным трудом она его разрушила, но только для того, чтобы угодить в другую ловушку. А вот сил, чтобы с ней справиться, уже не было. Впрочем, два слова об этом она вам сказала…
   – А вы… вы ничем не можете ей помочь?
   – Всё произошло слишком неожиданно. Я уже говорил вам при первой встрече, что не так всемогущ, как многие думают…
   Покровитель опустил глаза, и, не глядя на Сергея, добавил:
   – А теперь к делу. Но прежде всего скажу, что прекрасно понимаю, сколько у вас вопросов. Где вы? Кто я? В какую схватку вас вовлекают, буквально тащат за волосы? Какие-то тайны, какие-то монстры, какое-то древнее знание… Я прав?
   – Абсолютно, – с вызовом сказал Сергей. – Не знаю, почему, но я вам верю. Или, точнее, чувствую, что вокруг творится неладное, готовится некая масштабная гадость, и вы искренне хотите её предотвратить с моей помощью… Ну так раскройте карты! Чего вы боитесь? В конце концов, я взрослый человек, разведчик, прошёл войну…
   Взмахом руки покровитель остановил Сергея.
   – Вы очень верно сказали, Сергей Иванович: готовится огромная гадость. С тем лишь уточнением, что гадость эта представляет собой катастрофу планетарного масштаба. И чтобы предотвратить её, понадобится, в том числе, ваш опыт и взрослого человека, и офицера, и особенно разведчика. Но именно потому, что вы – человек, понять и оценить нечеловеческое вы пока не в силах. Всему свой срок… Теперь довольствуйтесь той информацией, которую я считаю возможным дать без ущерба для вашей психики. Свихнувшийся помощник – плохой помощник, – жёстко добавил он.
   Сергей хмыкнул.
   – Вот если я соглашусь в таком деле играть втёмную, тогда уж точно можете считать, что я свихнулся…
   Но возражал больше по инерции. Необъяснимым образом в нём возникла и росла уверенность, что в этом незнакомом доме, в малопонятных словах покровителя, нет ни зла, ни обмана. И что знамёна, под которые призывают старлея Авилова – кипенно-белого цвета. Он перевёл взгляд на покровителя.
   – Об игре втёмную речи нет, – сказал тот. – Всё, что необходимо сделать, вам объяснит Марфа Ивановна. Для этого она вас и позвала. И постарайтесь… вы и ваш друг… потом… достойно проводить её…
   И такая печаль звучала в его словах, что Сергей, промолчав, лишь кивнул головой.
   – Марфу Ивановну погубили с такой лёгкостью и быстротой, что можно судить о двух вещах, – продолжал покровитель. – Во-первых, мощь противника намного возросла, и ему уже по силам выбивать лучших моих людей. Во-вторых, противник перешёл к активным действиям, а значит, имеет план и готовится нанести решающий удар в нашей затянувшейся схватке. Всё это делает вашу миссию особенно, чрезвычайно опасной, Сергей Иванович. Разумеется, я вас буду страховать всеми своими возможностями, но рассчитывать придётся главным образом на себя.
   – Какие у меня шансы? – спросил Авилов сквозь зубы.
   – Выполнить миссию – пятьдесят на пятьдесят. Уцелеть при этом – один к десяти… Но штука в том, Сергей Иванович, что не выполнить её вы просто не имеете права.
   – Даже так?
   – Именно так.
   – Но как же работа, редакция… Книга, наконец? Мне придётся всё бросить?
   – Не хочу быть дурным пророком, но если возобладает противник, будет уже не до работы. И вообще ни до чего… Постарайтесь поверить: никогда ещё мир не висел на таком волоске.
   Покровитель встал, показывая, что разговор окончен.
   – Сейчас я верну вас к Марфе Ивановне, – сказал он, протягивая руку Сергею. – Начинайте действовать по её указаниям, а логика событий подскажет остальное. Знайте, я буду пристально следить за вами, хотя наши дальнейшие встречи проблематичны. В силу многих причин я действительно не контактирую с миром.
   – Но кто противник? И что я должен делать? – чуть растерянно спросил Сергей, несильно пожимая узкую руку с длинными худыми пальцами. – На войне хоть и действуешь по остановке, но две-то вещи знаешь точно: врага и конечную цель.
   Покровитель пристально посмотрел на Сергея, и, чуть поколебавшись, произнёс:
   – Конечная цель – уничтожить Лозовского.

   – Никита! Никита, мать твою! Ты слышишь меня? Отзовись!…
   – Слышу тебя, государь.
   – Срочно к Рябухиной, срочно, ты слышишь? Кончай старуху, немедленно кончай!
   – Куда спешить, государь? Всё сделано, как надо, ещё сутки – и конец. Уж и так еле дышит…
   – Идиот! У старухи сейчас Авилов! Она вызвала к себе Авилова!
   – Что? Как же она успела?!
   – Спать меньше надо! Одни мы, что ли, умные? Ты чуешь, сколько она ему за эти сутки успеет наговорить?
   – Нельзя этого, государь…
   – Кончай обоих!
   – Всё сделаю. Не сомневайся, государь.

   От старухи осталась одна тень. Казалось, с каждой секундой, с каждым вздохом её покидает частица жизни.
   – Запоминай, – шептала она, еле шевеля губами. – Послезавтра у тебя встреча с Немировым. Это хорошо, это надо…
   – А откуда вы?.. Всё-всё, молчу, продолжайте.
   – Оттуда знаю, что сама тебе эту мысль в голову вложила. Расскажешь ему всё, как есть. Но о покровителе – ни слова, понял? Ни к чему это… Сошлись на меня, он обо мне наслышан.
   – Да ведь не поверит. Мистика, скажет, чертовщина…
   – Поверит. По крайней мере, заинтересуется. Человек он умный, незашоренный, да и в своём институте много чем необычным занимается. Покажешь ему письмо своего учителя, Захарова. Пора концы с концами связывать…
   – А вдруг всё-таки не поверит?
   – На всякий случай запиши телефон ещё одного человека: Брагин Аркадий Витальевич, помощник президента России по национальной безопасности.
   – Помощник… чей?
   – Президента. Пиши, это прямой номер, – старуха продиктовала несколько цифр. – Он-то меня хорошо знает. Ещё в восемьдесят девятом, когда в горкоме партии работал, пришёл ко мне, просил погадать, как сложится карьера. Конфузился очень поначалу. Потом ещё приходил. И, видно, хорошо я ему нагадала, раз так взлетел. Он человек благодарный, мне тоже помогал…
   – Ну, ясно. С тем ли, с другим ли, но переговорил. Рассказал, дал прочесть письмо… Дальше-то что?
   – Дальше добивайся трёх вещей. Перво-наперво пусть усилят охрану президента. Чтобы муха рядом пролетела – и той голову свернули. Уже не вижу ничего, не знаю, а чувствую: на Бунеева словно туча ползёт, опасность из всех щелей… – старуха слепо провела дрожащей рукой по лицу. – Нельзя, чтобы с ним что-то случилось. Беда будет, хаос…
   – Понял. Дальше?
   – Второе. Пусть вводят чрезвычайное положение на всех ядерных объектах: электростанции, пусковые ракетные установки… Если я права, сначала ударят по Бунееву, а потом, во время неразберихи, ракеты сами собой начнут взлетать, электростанции взрываться. Про Апокалипсис читал?
   – Приходилось…
   – Ну, вот он самый и настанет, не дай Бог…
   Это было уже чересчур! Сергей даже замотал головой, настолько бредовыми казались предостережения старухи. Да что же это, Господи? Сидишь в Москве, на дворе двадцать первый век, никого не трогаешь, а тебя вдруг начинают пугать концом света. Да ещё назначают ответственным за его предотвращение…
   – Фома ты неверующий, – с болью сказала Марфа Ивановна, и голос её так напоминал тихий шелест, что у Сергея защемило сердце. – Посмотри, я же умираю… Время ли мне шутки с тобой шутить? Или я похожа на сумасшедшую?
   Неожиданно для себя Сергей стал на колени перед отходящей старухой.
   – Простите меня, Марфа Ивановна, – произнёс он, чувствуя, что краснеет от стыда. – Не обижайтесь. У меня, знаете, такое ощущение, будто со всего размаха – мордой об стол. И никак не соображу, где я, что со мной…
   – Я не обижаюсь, – чуть слышно откликнулась Рябухина. – По-хорошему, конечно, век бы тебе всего этого не знать. Но раз уж так складывается, раз иначе нельзя, ныряй с головой – небось, выплывешь. Тебе покровитель что сказал? Принимай на веру, потом поймёшь…
   – Я помню… Вы говорили о трёх вещах. Что третье?
   – Это – самое главное. Вместе с тем, о чём говорили, надо срочно готовить экспедицию в Гималаи.
   – Куда?! – вырвалось у Авилова.
   – В Гималаи. Гнездо Лозовского там. Уничтожишь гнездо – уничтожишь его. Или беда никогда не кончится. Ни-ког-да…
   Сергей лихорадочно вспоминал географический атлас мира.
   – Но Гималаи – это же необъятная территория. Где именно?
   Старуха не ответила.
   – Где именно, Марфа Ивановна? – снова спросил Авилов.
   Рябухина молчала. Челюсть её отвалилась. Остекленевшие глаза смотрели куда-то за спину Авилова.
   Сергей стремительно обернулся. Он готов был поклясться, что не слышал ни единого шороха, и всё же на пороге комнаты стоял невысокий, плотный человек, одетый в тёмное. Присмотревшись, Авилов с ужасом узнал в нём Хрякова.
   – Смерть моя… – отрешённо сказала Рябухина.
   Не размышляя, Сергей кинулся на Хрякова. Но когда уже был готов нанести единственный, первый и окончательный удар, Хряков, нелепо дёрнувшись туловищем, что-то коротко прошипел, и кулак Сергея врезался в невидимую, упругую, непроницаемую стену. Даже не ощутив боли, Сергей принялся шарить вокруг себя руками, и понял, что стена – сплошная. Он оказался замурованным в углу комнаты: всё видел, всё слышал – и ничего не мог сделать.
   Между тем Хряков распростёр на глазах удлинившиеся руки, которые вдруг превратились в перепончатые чёрные крылья, и стал похож на огромную летучую мышь. Мелкими шажками вперевалку, то и дело взлетая над полом, он приблизился к умирающей.
   – Не тронь её, ты, тварь! – заорал Сергей, колотя руками и ногами по невидимой преграде.
   Не обращая на него внимания, Хряков склонился над Рябухиной, приподнял её голову руками-крыльями, всмотрелся в лицо с искажёнными чертами и впился в губы долгим, жадным, противоестественно страстным поцелуем, заглушая болезненный хрип старухи. Расправленные крылья, словно чёрное одеяло, полностью закутали тело Рябухиной. Сергей видел только судорожно подёргивающиеся ноги в нитяных спустившихся чулках…
   Потом Хряков с довольным урчанием отпрянул в сторону. Марфа Ивановна лежала, вытянувшись во весь рост, безмолвная и бездыханная.
   – А теперь, Сергей Иванович, ваша очередь, – мирно сообщил Хряков, принимая обычный вид. – Вы не бойтесь: обещаю, что больно не будет. Но сначала позвольте убрать барьер. Какие могут быть барьеры между старыми знакомыми?
   Он снова издал короткое шипение, и Сергей почувствовал, что стена исчезла. Одновременно Хряков простёр к нему руки, и с кончиков пальцев бесшумно сорвались пучки разноцветных молний. Сергей невольно закрыл глаза.
   Эти молнии должны были испепелить Авилова.
   Но не испепелили.
   Они гасли в нескольких миллиметрах от его тела, попадая в складки еле заметного, невесомого, серебристо светящегося балахона, который сам собой возник из воздуха и с ног до головы закрыл Сергея. Авилов ощущал сильные горячие толчки – но и только. «Покровитель!» – мелькнула мысль.
   Судя по всему, балахон оказался для Хрякова неприятным сюрпризом. Он зарычал, пучки молний стали толще и запульсировали чаще. Однако по-прежнему не причиняли Сергею вреда. Первый испуг сменился злым возбуждением, и Сергей медленно пошёл на Хрякова. При этом он с удовольствием заметил, что спасительный балахон, облегая тело, ничуть не стесняет движений.
   – Ну, мразь, теперь моя очередь, – люто сказал он. – Обещаю, что будет больно.
   Хряков сменил тактику. Широко открыв рот, из которого вдруг частоколом полезли огромные вурдалачьи клыки, он кинулся на Сергея и впился ему в шею. Балахон вновь не подвёл – клыки негромко клацнули, не в силах преодолеть последние миллиметры до сонной артерии. Зато Сергей нанёс нечестивцу жуткий удар в челюсть. Что-то звучно чавкнуло, и монстр отлетел к стене, размахивая руками. Но спустя долю секунды он снова оказался на ногах.
   Позеленевший, трясущийся, точно в лихорадке, Хряков был страшен. Он схватил кинувшегося на него Сергея за горло, и даже сквозь защитную оболочку Авилов почувствовал ужасную, нечеловеческую хватку когтистых пальцев. Однако чудо-балахон выручил и на этот раз. Необъяснимым образом он мгновенно раскалился снаружи, оставаясь прохладным изнутри, так что Хряков с жутким визгом отдёрнул руки. Пользуясь шоком врага, Сергей врезал ему ногой в промежность, свалил на пол и начал топтать.
   – В пыль разотру! – бормотал он, тяжело дыша. – Будь ты хоть сам Дракула!..
   Неожиданно какая-то сила отшвырнула его от Хрякова. Поверженный было монстр поднялся, и, с дикой ненавистью глядя на Сергея, нараспев произнёс какие-то слова на незнакомом языке. Такой говор Сергей однажды слышал в Чечне от арабских наёмников, которых его отряд взял в плен…
   Хряков исчез.
   Некоторое время Авилов тупо смотрел на то место, где секундой раньше стоял враг, а потом, разом обмякнув, опустился на пол. Сил не было. Тело буквально стонало от боли и усталости.
   Сергей не знал, сколько времени просидел на полу в состоянии прострации, и сколько сидел бы ещё, если бы не появление Саши. Забытый и брошенный Аликов, доверчиво глядя на Сергея, отрапортовал:
   – Чай уже весь выпил. Правда, ещё есть кофе… Продолжать пить?
   До Сергея не сразу дошло, что Саша вовсе не издевается. Он просто по-прежнему находится под гипнозом и, стало быть, вся чудовищная сцена, только что разыгравшаяся в квартире номер четырнадцать, прошла мимо его сознания. А Марфа Ивановна Рябухина, которая загипнотизировала Сашу, уже никогда его не разгипнотизирует…
   – Что же мне теперь с тобой делать? – обречённо спросил Сергей.

14

   Когда на волне гласности и перестройки открылись истинные масштабы сталинских репрессий, общество было настолько потрясено и шокировано, что шок этот жив и по сей день. А раз главным орудием террора служили органы ВЧК-ОГПУ-НКВД-МГБ-КГБ, то отныне сама принадлежность к этим органам воспринималась многими или даже большинством с брезгливой ненавистью. Слово «чекист» как-то само собой стало синонимом слова «палач». Никуда ведь не денешься от фактов: избиения, пытки, расстрелы невиновных людей – от крестьян и рабочих до академиков и маршалов – совершались чекистскими руками, в чекистских кабинетах и подвалах-застенках.
   Но российская душа не признаёт полутонов, и как-то забылось, что далеко не все чекисты были примитивными садистами и душегубами. Кто же тогда внедрялся в святая святых вражеских разведок и годами передавал ценнейшую информацию? Кто осуществлял блестящие контрразведывательные операции по разоблачению шпионов и агентов-«кротов», скажем, Пеньковского? Кто, наконец, добывал западные высокие технологии, чьё внедрение экономило родной стране сотни миллионов долларов? Заметим, что оценивать эти действия с точки зрения бытовой морали и нравственности было бы неуместно, поскольку шпионаж, в том числе промышленный, появился и расцвёл во всём мире задолго до возникновения советской власти и КГБ… Словом, надо быть законченным демократом первой волны (а это диагноз), чтобы отрицать очевидное: во все времена среди чекистов было немало талантливых, прекрасно образованных профессионалов, преданных своей стране и присяге, чьи руки и совесть чисты настолько, насколько вообще можно говорить о чистоте в действиях офицеров спецслужб.
   Именно к этому типу принадлежал генерал-лейтенант Немиров. Управление безопасности президента он возглавил (а точнее, создал с нуля) сразу после первой победы Мельникова на выборах. Круша советскую власть, свежеиспечённый глава России не чурался использовать её кадры, да, впрочем, иных тогда просто не было. Мельников обратил внимание на Владимира Александровича по рекомендации одного из помощников – бывшего диссидента, чьё высосанное из пальца дело генерал спустил на тормозах ещё при Брежневе. Не то, чтобы Немиров тайно сочувствовал диссидентскому движению – скорее, наоборот: он этих людей не любил. Но ещё больше Немиров не любил, когда его подчинённые ради нескольких строчек в отчёте выдавали нетрезвый пересказ анекдотов про ветшающего генсека за опасное антисоветское инакомыслие… Наведя справки, Мельников убедился, что ему рекомендуют человека с высокой репутацией, который сделал карьеру собственной головой и горбом. В итоге президент остановил свой выбор на бывшем генерале бывшего КГБ.
   Выбор оказался правильным. Немиров был профессионалом незаурядного ума и нестандартного мышления. Понятие «безопасность президента» он трактовал весьма широко. С его точки зрения, физическая охрана главы государства была первой, чрезвычайно важной, но не единственной, и, может быть, не самой главной задачей УБП. Безопасность президента он отождествлял с безопасностью России в целом. Исходя из этих соображений, он выстроил концепцию УБП и представил её Мельникову.
   Согласно концепции, управление представляло собой структуру из трёх крупных подразделений. Первое из них, силовое, занималось непосредственной охраной президента, высших должностных лиц государства и членов их семей. За основу был взят опыт работы 9-го управления КГБ и его сотрудников, приглашённых на службу в новую структуру.
   Второе подразделение было информационно-аналитическим. Оно работало с огромным количеством источников информации: от печатных, эфирных и электронных СМИ до материалов закрытых ведомств. Проанализировав факты, дать на их основе оценку и прогноз ситуации в России и отдельных регионах, в мире и отдельных странах – такова была задача второго подразделения. Отслеживалась также деятельность различных структур и персоналий.
   Ну, а третье подразделение называлось научно-техническим. Оно занималось обеспечением деятельности первых двух. Тут создавались компьютерные программы для обработки гигантских массивов информации, совершенствовались типы оружия и средства защиты от покушений, разрабатывались медицинские методики, позволявшие силовикам эффективно нести службу без перерыва, сутки и более. Много над чем трудились в этом подразделении.
   Но, пожалуй, наиболее серьёзной и наименее афишируемой была работа с папкой «Н» и велась эта работа по личному указанию президента.
   «Н» означало «непознанное», «неизвестное». Термин «папка» был условным. Она представляла собой уникальный архив информации, содержавший тысячи фактов необъяснённых явлений и событий, которые произошли на территории страны более чем за последние полвека.

   В далёком 1940-м году, во время испытаний потерпел катастрофу опытный образец скоростного истребителя марки «Як». Впрочем, слово «катастрофа» здесь было бы неточным. Полёт проходил нормально, как вдруг, набрав заданную высоту, лётчик Перьян передал, что прямо по курсу из ниоткуда вынырнул огромный светящийся шар, быстро идущий на сближение. Спустя несколько секунд Перьян панически прокричал, что все приборы отказали, подача топлива в двигатель прекратилась, а самолёт как магнитом притягивает к шару, в нижней части которого уже виднеется некое подобие распахнутых ворот… После этого связь прервалась.
   Ни истребитель, ни даже обломки его найти не удалось. А вот лётчик Перьян через день объявился в расположении своего полка и был немедленно допрошен особистом. Протокол этого допроса Берия лично положил вождю на стол. Перьян рассказал, что шар внутри оказался полым. Самолёт затянуло внутрь непонятным образом, и он оказался в каком-то ангаре.
   Дальнейшее лётчик припоминал смутно, поскольку был как во сне. Его извлекли из кабины и окружили какие-то неизвестные существа. Они очень походили на людей, однако росту были ниже среднего, кожу имели бледно-зелёного оттенка, а на плоских лицах выделялись большие безгубые рты. Между собой плосколицые общались на неизвестном свистящем языке. Тем не менее, Перьян почему-то ощутил, что опасаться ему нечего. Чёрт знает, как стало ему понятно и другое: существа эти – выходцы из иного мира. На Землю они прилетели недавно, и теперь знакомятся с планетой, её обитателями и научно-техническими достижениями. С этой целью самолёт они оставили у себя, а самого Перьяна на следующий день высадили неподалёку от его части, предварительно взяв для анализа образцы ткани, крови, мочи и семенной жидкости.
   К протоколу допроса был приложен рапорт особиста, в котором он докладывал о принятых мерах. Прежде всего, особист организовал медицинский осмотр Перьяна. Врачи констатировали, что организм и реакции лётчика находятся в норме. Вместе с тем на теле Перьяна были обнаружены следы и микроповреждения, которые могли образоваться вследствие взятия вышеупомянутых анализов. Таким образом, правота лётчика косвенно подтверждалась. Другим косвенным подтверждением его слов был тот факт, что несколько опрошенных крестьян колхоза имени товарища Кагановича, близ которого располагался авиационный полк, накануне видели, как огромный светящийся шар опустился на землю в двух-трёх вёрстах от их деревни, а через несколько минут взмыл вверх и быстро затерялся в небе.
   В конце рапорта особист излагал собственные впечатления от беседы с Перьяном. Лётчик выглядел смущённым, озадаченным, ничего не понимающим, но твёрдо стоял на том, что всё было именно так. Складывалась ощущение, что он не врёт. Однако особист решил от греха подальше изолировать лётчика на гауптвахте и запросил дальнейших указаний.
   Прочитав документы, Иосиф Виссарионович аккуратно сложил их на столе и пристально посмотрел на соратника.
   – Что скажешь, Лаврентий? – спросил он, раскуривая трубку.
   За внешним спокойствием вождя Берия, знавший Сталина как никто, угадывал его смятение. Да и сам он был ошарашен. Вот так, походя, захватить сверхскоростной мощный боевой истребитель… Что же это за силища такая? И чего от неё ожидать?
   – Варианты могут быть разные, товарищ Сталин, – осторожно сказал нарком – Предположим, лётчик врёт или сошёл с ума…
   – Но тут написано, что, по словам врачей, он в норме. Или они тоже врут? И потом, куда исчез «Як»? Даже обломков нет…
   – Другой вариант – изощрённая империалистическая провокация, товарищ Сталин…
   Вождь раздражённо взглянул на Берию.
   – Ты в агитпропе, что ли, работаешь, Лаврентий? – едко спросил он. – Причём тут империалисты? Зачем империалистам брать у этого лётчика ткань, кровь и всё остальное для анализа? Решили убедиться, что советский человек – особый человек, даже биологически? Чушь какая-то… Опять же, ни самолёта, ни даже обломков… Ты давай по существу говори.
   – По существу ничего сказать не могу, – признался Берия, поколебавшись. – Конечно, я запросил и успел получить некоторые справки. Наши учёные Циолковский и Цандер обосновали возможность путешествия в межзвёздном пространстве. О том же говорит Королёв. Итальянец Скиапарелли ещё полвека назад открыл на Марсе искусственно созданные каналы. Всё это общеизвестно. Рассуждая теоретически, инопланетная жизнь возможна, а значит, возможна и встреча с инопланетянами… Но я не учёный, товарищ Сталин, я чекист, – провозгласил он, выпрямившись. – И я должен думать о том, насколько могущественны эти существа, насколько они вредны или опасны, чего хотят и какие планы строят. Наконец, реально ли вступить с ними в контакт, использовать в интересах Советского Союза…
   Слушая наркома, Сталин одобрительно кивал головой.
   – Правильные вопросы ставишь, – заметил он. – Только где взять ответы?
   – Полагаю, надо информировать Академию наук и работать вместе с ней, товарищ Сталин.
   Вождь задумчиво прошёлся по кабинету.
   – Хорошая мысль, – наконец, сказал он. – Однако преждевременная. Наука, товарищ Берия, делает выводы и даёт рекомендации на основании анализа многих фактов. А что мы можем сейчас предъявить? Единственный случай с товарищем Перьяном? Этого мало. Мы поступим по-другому…
   В этот вечер Берия получил распоряжение негласно задействовать структуры НКВД, а также сеть осведомителей-сексотов, чтобы прочесать всю страну и выявить случаи присутствия инопланетных существ, следы их пребывания, контакты с землянами. При этом сбор информации следовало вести абсолютно скрытно, избегая возбудить нездоровое любопытство населения. Составленное таким образом досье подлежало передаче в президиум Академии наук для анализа и практических выводов.
   – Мне всё ясно, товарищ Сталин, – заверил нарком, вставая. – Но что делать с Перьяном? Уместно ли его отпустить с гауптвахты в свете ваших указаний? Конечно, можно взять подписку о неразглашении…
   Вождь на секунду задумался.
   – Изолировать и сохранить для дальнейшей работы с учёными, – сказал он.
   Участь несчастного лётчика была определена…
   В сущности, ведомству Берии предстояло решать задачу по принципу «Найди то, не знаю что». Поэтому Лаврентию Павловичу пришлось изрядно потрудиться, составляя указания для подчинённых. В конце концов, директива, разосланная в территориальные органы НКВД, имела общий характер и обязывала сотрудников фиксировать все случаи загадочных, необъяснимых явлений, происходивших в данной местности. Собранную информацию следовало направлять в специально созданный при центральном аппарате сектор, который возглавил старший лейтенант госбезопасности Гринфельд, успевший закончить физико-математический факультет и потому считавшийся в наркомате специалистом по научным вопросам.
   Так начиналась папка «Н».
   Первые же сводки, подготовленные Гринфельдом для наркома, озадачили Берию. Он и не подозревал, что на бескрайних просторах страны победившей диктатуры пролетариата происходят вещи, способные поколебать самое стойкое материалистическое мировоззрение. Лаврентий Павлович хватался за голову, читая о таинственных человекообразных существах, неоднократно замеченных на Кавказе. О ленинградской секте, последователи которой вгоняли себя в транс и в таком состоянии могли объяснять прошлое и предсказывать будущее. О старухе из Тамбова, которая читала мысли на расстоянии и одним взглядов превращала любого человека в покорное нерассуждающее существо… А бурятские шаманы, воскрешавшие покойников чтением запредельно древних заклинаний и таинственными манипуляциями? А псковский инженер, которого соседи по коммуналке застали парящим в воздухе?.. Причём сводки содержали только более-менее достоверные случаи, практически факты, ибо шелуху сплетен и домыслов дотошный Гринфельд, готовя материалы, безжалостно отсекал.
   Но сильнее всего Берию поразил случай, произошедший в Курске. Наряд милиции пришёл с обыском в дом сорокалетнего мужчины, которого подозревали в квартирной краже. Ничего из похищенных вещей обнаружить не удалось. Но зато был обнаружен тайник, в котором нашли различные предметы религиозного культа в странном виде: вымазанное кровью распятие, библия с изрезанными страницами, залитая чёрной краской икона… Когда ошарашенный оперативник извлёк из тайника портрет с изображением князя тьмы Люцифера, хозяин дома, проявлявший нарастающее волнение, не выдержал. Он вскочил на ноги, затрясся, прошипел: «Будьте вы прокляты!» – и кинулся к огромному, в рост человека, зеркалу в прихожей. Он вошёл в это зеркало, точно в открытую дверь, и пропал из виду. Вместе с ним исчез милиционер, успевший, на беду, схватить беглеца за руку. Больше их не видели…
   Читая сухие, лишённые эмоций сводки, всесильный шеф госбезопасности чувствовал, что столкнулся с верхушкой айсберга, девяносто девять процентов которого, как водится, скрывалось в глубине. В стране, лежавшей под его пятой, в стране с тысячелетней историей и культурой, в стране с обрядами, традициями и знаниями, уходящими корнями в языческую тьму веков, – так вот, в стране этой исподволь шли процессы, не подвластные ни обкомам, ни советской власти вообще, ни даже НКВД. Осознав это, Берия испытал шок, затем пришёл в ярость, и лишь спустя некоторое время вновь обрёл способность спокойно и холодно размышлять.
   Любая проблема решаема, если видишь конечную цель и точно определяешь те шаги, которые ведут к ней. Необходимые шаги Берия уже отчётливо представлял: а) поставить сбор информации о сверхъестественном на постоянную основу; б) классифицировать необъяснимые факты по признакам (например, явления природы, человеческие способности, воздействие на окружающую действительность с помощью обрядов, заклинаний и так далее); в) подвергнуть каждую группу фактов системному изучению и анализу, включая проведение экспедиций и постановку опытов (тут логика вела Берию к мысли о создании при НКВД чего-то вроде многопрофильного научно-исследовательского института; причём комплектование штата лучшими учёными кадрами легко обеспечивалось проведением нескольких политических процессов в академической среде…).
   Но какова же была конечная цель предполагаемых шагов? Ну, это ясно. Найти и взять на вооружение то, чего нельзя объяснить, но можно и нужно использовать. В собственных интересах, разумеется, независимо ни от каких указаний вождя. Сжимая руки от волнения, нарком перечитывал информацию из Воронежа. Учитель-химик в конце прошлого века якобы синтезировал некое вещество, благодаря употреблению которого в свои семьдесят восемь лет выглядит от силы на тридцать пять. А вот сообщение из Рязанской области. Жителя одного из райцентров видели в разных местах с интервалом в несколько минут на расстоянии около десяти километров. Каким образом он мгновенно перемещался в пространстве – абсолютная загадка. Но ведь перемещался…
   Замкнуть всю проблематику на себя. Докладывать Сталину только второстепенные детали и результаты (между прочим, собственно «инопланетной» информации в сводках-то практически и не было). Затратив три-пять, пусть десять лет, достигнуть могущества, которое позволит вести абсолютно любую игру. Собственную…
   Этим планам не суждено было воплотиться. Вскоре грянула война. После неё начался передел мира. Берия руководил атомным проектом, организовывал работу ГУЛАГа по восстановлению народного хозяйства, словом, был нарасхват. От проекта «Н» постоянно что-то отвлекало, не хватало то сил, то времени. Сбор информации продолжался, архив рос как на дрожжах, но до полноценного анализа, и, главное, извлечения практической пользы, никак не доходили руки. В другом случае Берия давно уже поручил бы проект одному из заместителей, однако здесь он всё переключил на себя. «Успею», – думал он.
   И не успел. Всего через несколько месяцев после смерти Сталина соратники из Политбюро свалили Берию, судили и приговорили к смерти. За несколько мгновений до расстрела он вспомнил вдруг папку «Н», и со звериной тоской пожалел, что не может мгновенно перемещаться в пространстве. Или взглядом подчинять себе окружающих. Или становиться невидимым, как сыктывкарский врач, упомянутый в июньской сводке…
   Берии не стало, но сектор «Н» сохранился, и работа по сбору информации продолжалась. Сектор был малозатратный, никому не мешал, а данные, которые он аккумулировал, были весьма любопытны, хотя и воспринимались скорее как собрание курьёзов, нежели факты, подлежащие обстоятельному изучению. Ни один из руководителей ГБ за сорок послесталинских лет не пытался ответить на простой вопрос: а если – не курьёзы? Кому-то мешал въевшийся с детства примитивный атеизм, кто-то понимал задачи государственной безопасности исключительно как разоблачение вражеской агентуры и борьбу с инакомыслием внутри страны…
   В КГБ заговорили о секторе лишь в 1970 году. Гринфельд, возглавлявший его тридцать лет, дослужившийся до полковника и защитивший докторскую диссертацию по физике, покончил жизнь самоубийством. Он застрелился поздно вечером у себя в кабинете, оставив записку, в которой было всего два слова: «Мне страшно». Потрясённые сослуживцы нашли также несколько сложенных листков с надписью «Председателю КГБ при Совете Министров СССР т. Андропову Ю. В.» Один человек среди общей суматохи успел даже прочесть это письмо до того, как начался официальный обыск, и бумаги покойного были изъяты.
   Обращаясь к Андропову, Гринфельд писал, что за тридцать лет работы сектора «Н» скопился огромный массив информации, позволяющий однозначно констатировать реальность и повторяемость паранормальных явлений, запредельных с точки зрения традиционной науки, бытующих представлений о человеческих возможностях и устройстве окружающего мира. Де-факто можно считать доказанным существование параллельных миров, хроноаномалий, космического Разума, который в земной мифологии получил имя Бога. Что касается латентных свойств человека, то явления левитации, телекинеза и телепортации доказывают: человеческий организм таит в себе колоссальные возможности. Если научиться инициировать эти ресурсы и управлять ими, горизонты homo sapiens практически безграничны.
   Необходимо, наконец, что-то предпринять. Дальнейшее механическое накопление фактов бессмысленно. К примеру, в разделе «Зомби» за тридцать лет описано более полутора тысяч случаев воскрешения мертвецов при помощи различных заклинаний и снадобий, но нет и тени понимания, какова технология воскрешения, на чём она основана. В разделе «Пророки» приводится около шести тысяч поразительно точных, сбывшихся не менее чем на 75–80 процентов предсказаний будущего. Каким образом, с помощью какой машины времени, эти люди сумели заглянуть на годы и десятилетия вперёд?.. И так – по всем рубрикам архива.
   Официальная наука грешит обскурантизмом, консервативна и отказывает паранормальным явлениям в праве на существование. Однако они существуют, они реальны. Чтобы оценить меру пользы, или, напротив, опасности этих явлений, их, наконец, надо изучить. КГБ не имеет права, вслед за Академией наук, уподобляться страусу и повторять: «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда». Комитету под силу создать собственное научно-прикладное учреждение с целевой задачей познать непознанное, привлечь к работе незашоренных, толковых учёных. Кстати, нет никакой гарантии, что этим давно уже не занимаются наши вероятные противники…
   В конце письма Гринфельд признавался, что работать ему становится всё труднее. Его впервые в жизни стали посещать какие-то смутные видения, слышатся неясные голоса. Произносимые слова понять невозможно, ясен лишь общий смысл: надо отказаться от дальнейшего сбора информации, изучать её и вовсе нельзя, потому что это грозит бедой самому Гринфельду, его ведомству, всей стране, да и миру в целом…
   Гринфельд приписывал появление голосов и видений усталости и пошатнувшемуся здоровью. Но как факт отмечает: трижды он хотел попасть на приём к товарищу Андропову, и трижды это не удалось. В первый раз, как только он собрался в секретариат председателя КГБ, ему позвонили из школы, где учился внук Митька, и сообщили, что парень опасно повредил позвоночник во время урока физкультуры. Когда задыхающийся Гринфельд примчался в школу, выяснилось, что с внуком всё в порядке, а звонок – чья-то глупая жестокая шутка.
   Во второй раз до секретариата он дошёл, но на приём его не записали. Было очередное обострение ситуации в Чехословакии, поэтому на неопределённое время силы и внимание председателя КГБ целиком сконцентрировались на этой проблеме. «Не до вас теперь», – неофициально сказали Гринфельду.
   Через несколько месяцев Гринфельда на приём всё-таки записали. Однако за день до приёма начальник сектора «Н» сломал ногу и шесть недель провёл на больничном…
   Есть между этими фактами взаимосвязь или нет, Гринфельд не знал. Но иногда ему начинало казаться, что информация «Н», локализованная в архиве сектора, достигла критической массы, перешла какой-то незримый порог – и обрела нечто вроде самосознания. Если угодно, самоорганизовалась. В таком случае все странности, происходящие с Гринфельдом, вполне могут иметь одно-единственное объяснение: информация противится тому, чтобы её изучали…
   На этой нелепой, можно сказать, бредовой идее письмо обрывалось.
   Неизвестно, о чём думал Андропов, читая предсмертное послание Гринфельда. Известно только, что вскоре он приказал расформировать сектор. Папка «Н» отдельным разделом легла в общий архив КГБ.

   Единственным человеком, прочитавшим письмо (не считая самого Андропова), был майор Немиров, случайно оказавшийся на месте происшествия. Поддавшись любопытству, он без разрешения ознакомился с документом, адресованным председателю КГБ, и тем самым совершил тяжёлый должностной проступок, почти служебное преступление. Поэтому Немиров никогда и никому не рассказывал об этом вплоть до 1992 года, когда Мельников предложил ему организовать и возглавить УБП.
   Все эти годы он помнил о письме, размышлял над ним, осторожно (несанкционированное любопытство в КГБ пресекали) собирал информацию о бывшем секторе «Н». В итоге он пришёл к выводу, что покойный Гринфельд был совершенно прав: детальное изучение проблематики «Н» могло дать масштабные прорывы в самых разнообразных сферах, жизненно важных для страны, включая безопасность России. И, формируя по заданию президента концепцию управления безопасности, Немиров предусмотрел в структуре УБП крупное научно-техническое подразделение, ориентированное главным образом на работу с информацией «Н».
   Мельников был человеком неожиданных, даже парадоксальных решений. Любой другой на его месте скорее всего отчитал бы Немирова: какая, дескать, наука? Ты что, генерал? Развал Союза, неразбериха, дикая инфляция, денег в бюджете нет, а ты тут предлагаешь делать альтернативную академию наук, да ещё с уклоном в какую-то чертовщину… Доверили тебе управление безопасности – вот и занимайся!
   К счастью, Мельников умел слушать, а Немиров умел убеждать. Свой шанс он использовал на все сто процентов. Нельзя сказать, что Мельников полностью согласился с генералом, но предложенную концепцию УБП он завизировал, а главное – выдал карт-бланш на долгосрочные фундаментальные исследования по тематике «Н».
   То, что не удалось Берии, удалось Немирову. Блестящий организатор, он методично, шаг за шагом выстраивал материальный и кадровый фундамент своей службы. УБП получило в полное распоряжение комплекс зданий на Юго-Западе Москвы. Мощное бюджетное финансирование, а также поступления из внебюджетных фондов позволили оснаститься великолепной техникой и привлечь на высокие зарплаты разнопрофильных профессионалов. Людей Немиров отбирал сам. (В числе приглашённых была и многообещающая выпускница МВТУ имени Баумана Елена Авилова. Именно ей Немиров поручил компьютерную обработку и анализ данных папки «Н».)
   Да, Мельников не ошибся, доверив создание УБП Немирову. Стартовав с нуля, управление оперилось буквально за год-два, и стало одной из наиболее эффективных российских структур, удачно сочетая в себе силовое и аналитическое направления. Про себя Немиров гордился этим, справедливо считал УБП своим детищем и любил его, как любят в последний раз – отдавая все силы ума и души. Однако была проблема, с которой генерал ничего не мог поделать. Привыкший за десятилетия службы в госбезопасности находиться в тени, Немиров становился публичной фигурой. Свою роль играло и то, что по протоколу начальник УБП должен был периодически сопровождать президента во время встреч и поездок. «Москвич-комсомолец», отталкиваясь от этого чисто протокольного факта, запустил в оборот версию, что Немиров при Мельникове – нечто вроде «серого кардинала», который боится оставить без присмотра часто болеющего, злоупотребляющего спиртным президента. Это высосанное из пальца умозаключение разошлось по газетам и телерадиоканалам со скоростью, которая сама по себе служила диагнозом для российской прессы.
   Немиров действительно приобрёл большое влияние на президента и знал толк в интригах. В конце концов, наивные люди при дворе – неважно, царя ли, президента – просто не выживают. Но протокольные обязанности его тяготили. С годами (а он разменял уже седьмой десяток) Немирова всё больше утомляла придворная суета. Прирождённый администратор и аналитик, по-настоящему хорошо он чувствовал себя только в своём кабинете, работая с информацией и людьми, размышляя.
   В последние годы правления рейтинг Мельникова упал до нуля, а непопулярность достигла такого уровня, что автоматически распространилась на ближайшее окружение. От нового президента ждали безжалостной чистки правительства и аппарата. Не дожидаясь предложения, Немиров скрепя сердце направил Бунееву заявление об отставке. Однако разговор с президентом получил неожиданный поворот.
   Бунеев попросил рассказать о работе с папкой «Н».
   Что ж, говорить о любимом деле всегда хорошо и приятно… Немиров подробно доложил президенту о том, как организованы исследования, и, главное, чего удалось добиться за несколько лет. Удалось, например, теоретически рассчитать характеристики туннеля в параллельное пространство; руководитель группы настаивает на проведении полевых испытаний; добровольцы подобраны, дело за выбором полигона… Неожиданные и опасные результаты получены при исследовании акустических параметров древних боевых заклинаний; работа по теме временно приостановлена… Удалось доказать (пока только на бумаге, разумеется) вероятие дискретности временного континуума, а стало быть, и возможность хроноперемещений…
   Бунеев слушал внимательно, и, несмотря на внешнюю бесстрастность, с огромным интересом.
   – И вы во всём этом разбираетесь? – неожиданно спросил он.
   – Только в общих чертах, – сказал Немиров. – Я ведь не учёный, я администратор. Но понимаю, что всё это необходимо делать. Практически же с научными группами работает мой профильный заместитель. Мне докладывают результаты, и я принимаю окончательные решения… Вот что хочу сказать, Игорь Васильевич. Учёных у нас не так много, чуть больше двухсот, но каждый пятерых-шестерых стоит: кандидаты, доктора, семь членкоров, один академик. Результаты они выдают потрясающие. А почему? Условия удалось им создать не хуже, чем в Силиконовой долине: техника, оборудование, помещения – всё, как надо. Ну, разве что зарплаты не дотягивают до американских. Но для России они просто огромные. Люди могут спокойно работать. И если, к примеру, Попков ещё не синтезировал свои омолаживающие ферменты, а Сибирный пока что не разобрался, как инициировать латентную энергетику головного мозга, то, полагаю, это вопрос времени. В конце концов, древние знания мы пытаемся возродить пять-шесть лет, а они-то копились тысячелетиями… Я это всё к чему, Игорь Васильевич? Создан боеспособный научный отряд, работающий на передовой. И независимо от того, кто меня сменит в УБП, этот отряд, это направление, надо сохранить. А по-хорошему – расширить и усилить. Организационно, финансово… Не при нас, так при детях, всё окупится, и с лихвой!
   Немиров поймал себя на том, что, увлёкшись, повысил голос и жестикулирует. Ни то, ни другое не было в его характере, он слегка смутился и замолчал. Впрочем, он высказал главное, о чём давно уже болела душа.
   Бунеев взял со стола какую-то бумагу, в которой Немиров узнал свой рапорт об отставке.
   – Вы действительно хотите уйти? – спросил президент. – Судя по увлечению, с которым вы говорили о работе, рапорт вы писали через силу.
   Немиров покачал головой.
   – Я-то не хочу. Но завизировать рапорт вам придётся…
   – Придётся, – подтвердил Бунеев. – Вы были слишком близки к Мельникову, этого не забудут. И если я вас оставлю, меня просто не поймут. Но дело в том, что вы мне нужны. Скажу откровенно, – я не вижу, кем вас можно сегодня заменить в УБП без ущерба для дела. Особенно если говорить о секторе «Н»… В общем, давайте немного схитрим. Сделаем такую, знаете, небольшую рокировку…
   Вскоре администрация президента объявила об отставке Немирова. Владимир Александрович вышел на пенсию и занял незаметную должность консультанта научно-технического подразделения, где отныне и располагался его кабинет. В кремлёвские апартаменты начальника УБП вселился бывший первый зам Немирова генерал-майор Полухин. Но преемником он был только формальным, о чём со всей определённостью ему в приватной беседе сказал Бунеев. Бразды правления фактически остались в руках Немирова. С документов исчезла его подпись, а с газетных полос фотографии, но решения по-прежнему принимал он. Понятно, что это не афишировалось.
   Такова вкратце была суть рокировки, предложенной президентом. С её помощью удалось потрафить общественному мнению и одновременно сохранить отца-основателя УБП.
   Избавленный от протокольной суеты и шелухи (всё это отныне приходилось на долю формального преемника), Немиров с головой ушёл в работу. Он регулярно, хотя и неофициально, встречался с президентом, и всякий раз Бунеев особенно живо интересовался ходом исследований по тематике «Н».
   – Давайте, Владимир Александрович, я вас назначу своим советником по оккультизму и мистике. Естественно, закрытым указом, – как-то предложил Бунеев то ли в шутку, то ли всерьёз.
   Пожалуй, во всей России не нашлось бы и десятка людей, которые были бы способны, как Немиров, понять странную и жуткую ситуацию, в которой оказался Сергей Авилов. Во всяком случае, поверить в её реальность.

15

   Разговаривали вчетвером: сам Немиров, Сергей, Алёна и начальник научно-технического подразделения Сеньшин. Это был тёмноволосый безукоризненно одетый человек лет тридцати пяти, среднего роста, изящного сложения, за которым, впрочем, угадывалась незаурядная сила, – во всяком случае, рукопожатие у него было энергичным и крепким. Во время разговора он иногда украдкой бросал на Алёну взгляды, в значении которых нельзя было ошибиться, и Сергей почувствовал укол ревности. Лично он предпочёл бы общаться только с генералом, но тот решил по-другому. Против присутствия Алёны Сергей, само собой, ничего не имел. Как выяснилось, в последние месяцы она исполняла обязанности заместителя Сеньшина и была его правой рукой. (Здравствуй, ревность!) Сергея смущал этот пижон с его насторожённо-влюблёнными взглядами, которыми он, точно лотом, пытался измерить глубину отношений между бывшими мужем и женой…
   Знаменитый руководитель Управления безопасности президента вблизи был похож на облысевшего Жана Габена. Рослый массивный пожилой человек, монументально-спокойный в разговоре и движениях. Возраст смягчил неправильные черты лица, остатки волос на висках выбелила благородная седина, так что слово «патриарх» по отношению к генералу напрашивалось само собой.
   Сергей чувствовал себя разбитым, Прошедшие сутки не принесли ему ни отдыха, ни покоя. Перед глазами всё ещё стояла дикая сцена схватки с Хряковым и гибели Марфы Ивановны. Сейчас её похоронами занимался капитан Аликов. Разгипнотизировать Сашу с большим трудом удалось ведущему психологу УБП, поднятому звонком Алёны из постели среди ночи. Сделав своё дело, психолог сказал Алёне: «Ты бы, маманя, в качестве гонорара познакомила меня с тем умельцем, который отработал парня. Это не гипноз, это практически уже колдовство…»
   Сергей говорил примерно полчаса. Его рассказ был сухим и лаконичным: одни факты без комментариев и эмоций. Какие там эмоции! Происходящая с ним фантасмагория была настолько ирреальной, что он сознательно излагал её в телеграфном стиле, без прикрас. Умолчал Сергей лишь о Покровителе – так велела покойная Рябухина и, очевидно, были на то серьёзные причины, Авилову пока что неведомые.
   Выслушав до конца, Немиров грузно поворочался в кресле, и ласково, как-то по-домашнему, распорядился:
   – Алёна, дочка, сделай нам кофейку («Слуга царю, отец солдатам», – без иронии отметил про себя Сергей).
   Пока Алёна возилась в углу просторного кабинета у кофейного столика, Немиров указал Сергею на пепельницу, закурил сам и вопросительно посмотрел на Сеньшина.
   – Комментировать рассказ нашего уважаемого гостя в целом я пока не берусь, – произнёс тот мелодичным баритоном, задумчиво поглаживая аккуратно подстриженные усы. – Но что касается упоминавшейся Марфы Ивановны Рябухиной, то да, такая женщина существует…
   – Существовала, – машинально поправил Сергей.
   – Судя по вашему рассказу – увы… Марфа Ивановна Рябухина у нас проходит… проходила сразу по двум разделам: «Пророки» и «Экстрасенсы». Прорицания отличались крайне высоким, до девяноста процентов, уровнем точности. Под видом простого клиента мы подослали ей нашего сотрудника – присмотреться, познакомиться, предложить поработать. Раскусила она его с порога, тот и рта не успел раскрыть. Рассказала, кто он, откуда и с какой целью к ней пришёл. А потом наотрез отказалась от всякого сотрудничества. Такая вот старушка… была.
   – Помню, – откликнулся Немиров. – Действительно, конфуз получился. Ну, это дело прошлое… – Он повернулся к Авилову. – Прежде, чем пойдём дальше, хочу уточнить одно обстоятельство, Сергей Иванович. То, что я согласился вас принять, не случайно. Просто так, с улицы, люди здесь не бывают. И ваши супружеские отношения с Алёной… бывшие или нынешние (Алёна густо зарделась)… тут роли не играют. Но, прося о встрече, вы произнесли кодовое слово: Лозовский. И передали, что о нём есть нерядовая информация. Вижу, что не обманули…
   С лёгкостью, неожиданной в столь массивном человеке, Немиров поднялся на ноги и пружинисто зашагал по кабинету.
   – В отличие от Валерия Павловича, – он кивнул в сторону Сеньшина, – я берусь оценить ваш рассказ в целом. Оценка позитивная. Кое-какие справки я о вас навёл. Ваша биография, ваша репутация, ваш боевой и журналистский опыт – всё хорошо. Я бы сказал, внушает доверие. Водку почти не пьёте, наркотики не употребляете, стало быть, к галлюцинациям не склонны. Говоря старомодным штилем, вы человек приличный, положительный. И если приличный человек заявляет, что на него нападал монстр, лично я готов ему верить… Сколько у нас в архиве подобных случаев, а, Валерий Павлович?
   – Довольно много, – хладнокровно ответил учёный брюнет.
   – Быстро считаешь, – сказал Немиров с уважением. – Так что не в монстрах дело, Сергей Иванович. Важно, в каком контексте они появляются. А контекст у нас в данном случае называется просто и скромно – Лозовский. И это меня беспокоит больше, чем все паранормальные казусы, вместе взятые…
   Потемнев лицом, Немиров с размаху сел в жалобно заскрипевшее кресло.
   – Алёна, освежи-ка в памяти досье на этого деятеля, – попросил он. – Да-да, разрешаю при Сергее Ивановиче. Муж он тебе или не муж?
   – Вы всё шутите, Владимир Александрович, – пискнула Алёна, снова заливаясь румянцем.
   – Тебе виднее – шучу или нет… А если серьёзно, всё складывается так, что, похоже, плыть Сергею Ивановичу с нами в одной лодке. И эту, именно эту тему, секретить от него мы не будем. Давай, дочка…
   Алёна откашлялась, сосредоточилась, и, поставив чашку на стол, заговорила несколько монотонным голосом:
   – Лозовский Вадим Натанович, родился в городе Жлобин Белорусской ССР двадцать седьмого июля тысяча девятьсот сорок шестого года. Отец – инженер-строитель, мать – бухгалтер. В тысяча девятьсот пятьдесят пятом отца переводят в Москву. Здесь Лозовский закончил среднюю школу, затем инженерно-строительный институт. К началу перестройки дослужился до заместителя главного инженера треста «Фасадремонт». Между восемьдесят седьмым и девяносто первым годами создаёт пять торговых кооперативов, и все довольно быстро прогорают. Незадолго до путча из-за долгов пытается покончить жизнь самоубийством, сосед буквально достаёт его из петли. Затем на несколько месяцев его следы теряются. Он словно исчезает…
   – Что значит «исчезает»? – спросил Сергей.
   – Это значит, что никто не знает, где он есть и чем занимается, – пояснил Немиров бесстрастно. – С женой он к тому времени развёлся, отношений с ней и детьми не поддерживает, родители умерли, друзей нет. Вопросы лучше потом, Сергей Иванович…
   – В Москве Лозовский вновь появляется в середине девяносто второго года, – продолжала Алёна. – В считанные недели он регистрирует и открывает коммерческий банк «Процветание». Учредителями банка выступают фирмы-однодневки, Лозовским же и созданные. При этом лицензию Центробанка он получил чуть ли не на следующий день после подачи заявки, что само по себе практически нереально. Кто помогает, за счёт каких средств формируется уставной капитал, – неясно.
   Банк проводит небольшую рекламную кампанию. Так, ничего особенного, но эффект потрясающий. В «Процветание» начинает ломиться вся деловая и чиновничья элита Москвы. Уже к концу года в банк переводят счета крупнейшие фирмы, организации, предприятия, наконец, структуры столичного правительства. С этого же времени Лозовского пытаются подмять конкуренты и криминал. С конкурентами он договариваться не желает, платить рэкету отказывается. Ему объявляют войну и те, и другие. Лозовский избегает одиннадцати покушений, создаёт собственную высокоэффективную службу безопасности (по сути, это маленькая армия) и воюет с противниками на физическое уничтожение, пока его не оставляют в покое.
   Между тем «Процветание» буквально разбухает от денег. Лозовский лихорадочно создаёт аффилированные структуры, в том числе ваучерный фонд, через которые скупает акции ведущих предприятий, прежде всего нефтегазохимического комплекса. К тысяча девятьсот девяносто пятому году он контролирует собственность, исчисляемую миллиардами долларов. Одновременно Лозовский предпринимает попытки сблизиться с властью. Через прикормленных чиновников президентской администрации он знакомится с дочерью Мельникова. Речь не идёт об интимном сближении. Ирина честолюбива, мечтает о собственной деловой и политической карьере, и, наконец, озабочена падением отцовской популярности. Лозовский приручает её с помощью дорогих подарков, а главное – обещаниями решить все проблемы; в частности, он гарантирует избрание Мельникова на второй срок. Ирина представляет Лозовского отцу, и мало-помалу он становится вхож в семью президента. Параллельно Лозовский внедряет своих людей в правительство, аппарат, и сам начинает совмещать бизнес с активной работой в политике – его назначают госсекретарём по делам Северного Кавказа. Впрочем, реальная власть несоизмерима с номинальной. Фактически в паутине Лозовского барахтаются многие влиятельные ведомства, прежде всего, силовые. Кроме УБП. Хотя попытки внедриться были…
   Сергей скосил взгляд на Немирова. Тот слегка кивнул и на секунду закрыл глаза.
   – Незадолго до выборов Лозовский пробивает президентский указ об акционировании ОНТК, общенационального телевизионного канала, – снова заговорила Алёна. – Главным акционером, естественно, становится сам. Тогда же накладывает руки на федеральную авиационную компанию, захватывает контрольный пакет в «Регионнефтегазе».
   В канун выборов Лозовский создаёт избирательный штаб Мельникова, и, получив санкцию президента, готовит Хасав-Юртское мирное соглашение. Прекращение войны в Чечне, конечно, сильный козырь, но мира удаётся достичь лишь путём неадекватно больших уступок сепаратистам. В сущности, это полное поражение России. Выборы Мельников, тем не менее, выигрывает. А точнее, Лозовский их покупает: по разным оценкам, на избирательную кампанию президента тратится до полумиллиарда долларов.
   После выборов здоровье Мельникова настолько ухудшается, что он фактически надолго отходит от дел. Лозовский разворачивается по-настоящему. Можно даже сказать, что в этот период он в значительной степени узурпирует государственную власть. Вместе с дочерью президента и главой президентской администрации Лозовский назначает и смещает министров, обрабатывает депутатов Госдумы, распоряжается бюджетом и так далее. Параллельно он создаёт собственную медиа-империю, включающую газеты, радио, телевидение. Демократическая печать прямо называет его теневым президентом.
   Нелегитимная власть Лозовского начинает пугать очень многих. Постепенно складывается комплот примерно из пятнадцати высших чиновников и крупных бизнесменов. Они стремятся любыми путями устранить Лозовского из политики. С этой целью они выходят на УБП, и общими усилиями готовится досье. Конечно, в нём далеко не всё о Лозовском, но и этого достаточно: превышение полномочий, казнокрадство, дача и получение взяток, увод капиталов за границу, неуплата налогов, связь с чеченскими криминальными структурами… В общем, досье можно было класть президенту на стол.
   Алёна умолкла и посмотрела на генерала.
   – А дальше? – нетерпеливо спросил Сергей.
   – Голая чертовщина, вот что дальше, – хмуро сказал Немиров. – Когда я собрался к президенту, обнаружилось, что ехать-то не с чем. Два экземпляра досье были распечатаны на бумаге, один хранился на контрольном диске. Так вот: бумажные экземпляры из моего сейфа пропали, точно испарились. Диск лежал на месте, но оказался пустым. Хуже того: нашего аналитика, что готовил документ и начал его срочно восстанавливать, вечером, чуть ли не у собственного подъезда, насмерть сбивает машина.
   – Однако… – только и вымолвил Сергей.
   – Вот тебе и «однако»… Ничего, что я на «ты»? Вроде бы возраст позволяет…
   – Ради Бога…
   – Но и это ещё не всё. В одночасье два вице-премьера из наших подают в отставку. Банкир вдруг всё бросает и вместе с семьёй смывается за границу. Председатель совета директоров нефтяной компании неожиданно передаёт блокирующий пакет своих акций Лозовскому в доверительное управление… Словно сошёл с ума… Короче, не успел я глазом моргнуть, как от нашего комплота осталось меньше половины. Да и сам чувствую себя так, словно в угол загнали…
   И тогда, по словам Немирова, ему позвонил Лозовский, После обмена дежурными приветствиями Вадим Натанович взял быка за рога. «Что ж это вы, Владимир Александрович, вместо того, чтобы президента охранять, странными делами занимаетесь?» «То есть?» «Досье какое-то на меня, грешного, собираете – а зачем?» «Затем и собираю, что, по собственному признанию, грешный вы…» «Бросьте, Владимир Александрович, не напрягайтесь. Надо бы о себе подумать, всё ж таки седьмой десяток разменяли, – мурлыкал Вадим Натанович. – Ну что вам неймётся? Всё у вас есть, а если чего и не хватает, вы только намекните. Хотите шале в Швейцарии? Или шато во Франции? Право слово, не пожалеете! Вы только представьте: сидите на лужайке под сенью дерев, рядом жена, внуки играют, а вы мемуары пишете, как вместе с Андроповым работали. Видите, как хорошо?». «Пока что вижу попытку подкупа должностного лица при исполнении…» «Какой подкуп? Какая попытка? Господь с вами, Владимир Александрович, вы положительно переутомились. Пора, пора в отставку…» Немиров швырнул трубку, но это елейное «Пора в отставку» не отпускало его, навязчиво звенело в ушах – сначала тихо, потом всё громче и громче… «Пора, пора!..»
   Спустя час генерал обнаружил, что сидит за рабочим столом и пишет президенту рапорт об отставке. Он был как во сне. Позвонив в Барвиху, где президент проходил послеоперационную реабилитацию, Немиров попросил о встрече, ссылаясь на неотложную проблему, положил рапорт в папку и поехал к Мельникову прощаться. Именно прощаться. Спокойно и вяло поразмыслив, генерал почему-то решил, что честь офицера требует от него застрелиться, как только отставка будет принята.
   Во власти этого липкого наваждения генерал приехал в Барвиху. Он вышел из машины, медленно сделал несколько шагов и… остановился. Показалось вдруг, что его с ног до головы овеяло порывом свежего морского ветра, пахнущего солью и йодом. Немирову стало так хорошо и спокойно, что на миг он даже зажмурился. Усталость, безразличие, отвращение к жизни – вся невесть откуда возникшая хмарь была мгновенно сметена с души этим ветром. «Что со мной было?» – с недоумением, чего-то стыдясь, подумал генерал, трогая в кармане рукоять пистолета. Впрочем, рефлексировать было некогда. Немиров снова стал самим собой. «Хрен вам, а не отставка!» – рявкнул он в пространство и быстро зашагал к подъезду президентской дачи.
   (Сергей с горечью вспомнил Рябухину. Он абсолютно не сомневался, что смертельная депрессия, мгновенно скрутившая генерала, была делом Лозовского, попыткой предотвратить разоблачение в глазах президента. Точно так же Сергей не сомневался, что беду от Немирова отвела Марфа Ивановна, которая тогда ещё была в силе и ситуацию на своей территории контролировала.)
   В разговор с президентом Немиров ринулся, как в бой, и провёл его блестяще. Чёрт с ним, с досье! Общая картина, которую убедительно рисовал Немиров, и без деталей в виде цифр или дат била под дых – наповал. Уму непостижимо, но факт: за какие-нибудь три года, суетливый человечек с тёмной репутацией мелкими шажками приблизился к вершинам государственной власти и по-пиявочьи присосался к ней. Можно было бы говорить о новом Распутине, однако старцу Григорию размах Вадима Натановича и не снился. Россия, включая семью самого президента, увязла в Лозовском, и, в сущности, платила ему дань. Платила должностями, привилегиями, пакетами акций госпредприятий, солдатской кровью в Чечне, режимом безнаказанности и неприкосновенности.
   Знал ли об этом президент? И да, и нет. Его ближайшее окружение, как-то незаметно сформировавшееся во многом из людей Лозовского, тщательно дозировало информацию извне, фильтровало контакты, выстраивало собственную, практически виртуальную, картину происходящего в стране и внедряло её в сознание Мельникова. Так что мало кто рискнул бы откровенно говорить на опасную тему с постоянно болевшим и потому раздражительным президентом. Не зря ведь в ту пору бытовал анекдот: у нас, дескать, не правительство, а какой-то аэродром. «Почему?» «Да всё время кто-то вылетает…»
   С другой стороны, некоторые сведения к Мельникову просачивались – масштаб скандалов, связанных с Лозовским, был настолько велик, что полностью изолировать президента от этой информации не удавалось. Мельников и сам начал смутно ощущать, что реальная власть в государстве мало-помалу ускользает от него и переходит в цепкие руки госсекретаря по делам Северного Кавказа. В другое время и другого человека президент бы стёр в порошок за одно лишь подозрение в таком. Но теперь он был измучен болезнями, воля его ослабла, а главное, ударить Лозовского значило войти в жестокий конфликт с любимой дочерью, безоглядно поддерживавшей Вадима Натановича. Мельников колебался. Предел колебаниям положил доклад Немирова, который подтвердил худшие опасения: президент был на полпути к ситуации британской королевы – та, как известно, царствует, но не правит. А Немиров был один из немногих людей, кому президент полностью доверял.
   Барственно-снисходительный по характеру, Мельников на шалости приближённых смотрел сквозь пальцы, однако любое покушение на свои прерогативы расценивал как непрощаемый грех и карал беспощадно. Признав опасность Лозовского (давно уже, впрочем, ощущаемую), он пришёл в ярость и от гнева даже помолодел. Первым и весьма острым побуждением было немедленно подготовить указ о снятии Лозовского с поста госсекретаря и дать силовым ведомствам поручение расследовать многогранную деятельность Вадима Натановича и его структур. Пусть Генпрокуратура, налоговая полиция, ФСБ разберутся, точнее, пусть попробуют не разобраться…
   Немиров заметил, что всё это – абсолютно необходимые вещи, но предложил иную последовательность. Не тот был случай, чтобы действовать импульсивно. Лозовский настолько внедрился в государственный организм, что, рубанув сплеча, можно было нарваться на грандиозный скандал с рефреном: «А куда президент смотрел раньше?» Поэтому «работать Натановича» предстояло предельно аккуратно, шаг за шагом, хотя и без малейшего промедления. А именно…
   Категорически и немедленно отказать Лозовскому во всех контактах, включая письменные и телефонные. Добиться того же от младшей дочери и жены, которая по-матерински симпатизировала душке Вадиму Натановичу. («Ну, это я по-своему решу, по-семейному», – пообещал президент, играя желваками.) В течение одного-двух дней отправить в отставку главу администрации и министра внутренних дел – главных клевретов Лозовского («А если будут кочевряжиться – подключим ФСБ, Генпрокуратуру: у обоих рыло в пуху…»). В течение недели уволить под любым предлогом несколько десятков крупных чиновников – креатур Лозовского из аппарата и ведущих министерств («Список я составлю и передам прямо сегодня, здесь, в Барвихе…»).
   – В общем-то, мы провели форменную зачистку, и Лозовский попал в вакуум, – неторопливо говорил Немиров, постукивая пальцами по столешнице. – Я несколько дней прожил в Барвихе, там и ночевал. Всё время был с президентом. Вместе вышибали главу администрации и силовика. Можно сказать, не пикнули. Вместе с моими людьми вернулись к себе, под их присмотром сдали дела заместителям, собрали вещички и всё. А с теми, кто помельче, ещё проще. Президент вызывал к себе премьера, вице-премьеров, министров и объявлял: таких-то, согласно списку, в двадцать четыре часа освободить от занимаемых должностей. Об исполнении докладывать немедленно. Под личную ответственность и без ссылки на трудовое законодательство…
   – А что Ирина? – спросил Сергей.
   Немиров усмехнулся.
   – Вот с ней-то было хуже всего. Разбушевалась, как Фантомас. Устроила отцу дикую истерику, кинулась звонить Лозовскому. А у того всё телефоны, включая мобильные, блокированы, – мои ребята постарались… Она ко мне, благо, я тут же, в Барвихе. «Как понимать? – спрашивает. – Я, дочь президента, не могу связаться с нужным человеком?» «Вы, – говорю, – и так с ним связаны по самое некуда. Хватит! С этого дня любые попытки вступить с Лозовским в контакт будут пресекаться моей службой самым решительным образом. На этот счёт имею предельно чёткие указания президента, и буду исполнять их неукоснительно». Усмехается: «Может быть, вы ещё меня арестуете?». «Вас – нет. Лозовского, при необходимости, да». «Ну, – говорит она, – ты мне за это ответишь, держиморда!» И хотела дать пощёчину, пришлось руку перехватить. «Похоже, – говорю ей, – тебе это дерьмо дороже отца с матерью, да и всей страны заодно. Отца не жалеешь, так хоть президента не позорь». В общем, поговорили. Будь её воля, она бы меня в тот момент кислотой облила. Да и сейчас, пожалуй, не отказалась бы. На долгую и добрую память…
   Немиров мрачно засмеялся и покрутил головой, словно отгоняя неприятные воспоминания.
   – А этого-то вы не рассказывали, – задумчиво сказал Сеньшин.
   – Всё тебе расскажи… – беззлобно отмахнулся Немиров. – Ещё кофе, Сергей Иванович?
   – Не откажусь. Теперь ясно, почему в девяносто восьмом так неожиданно реорганизовали министерство по делам национальностей…
   – Именно. Зачистить окружение Лозовского – это одно, выдавить из власти, да ещё без скандала, другое. Он же не дурак, мгновенно всё понял, но добровольно уйти в отставку – ни Боже мой. Намёков не понимает. Ну, тогда президент через премьера провёл решение о реорганизации министерства и его структуры. Пост госсекретаря упразднили. Формально Лозовского зачислили в резерв служащих категории «А», неформально предложили катиться к известной матери.
   – Но это же только четверть дела, – заметил Сергей. – Портфель вы у него отняли, а всё остальное? Компании действуют, связи при нём, денег невпроворот. Амбиции, само собой, умножились на обиду, ненависть, желание отомстить. Вы же не могли этого не учитывать?
   Немиров кивнул.
   – Учитывали, отчего ж… Так учитывали, что я, от греха подальше, усилил охрану Мельникова. Да и к себе, стыдно сказать, впервые в жизни бойцов приставил… Первое время он вёл себя тихо. Пресса его тоже помалкивала. Тут бы гада и добить – вторым ударом, как я и планировал. То есть натравить силовиков, чтобы разобрались с его бизнесом на всю катушку. А параллельно проверили, как он Чечню ублажал. Думаю, пятилетка-другая по совокупности ему светила бы. Но президент заупрямился. Дескать хватит с него, он своё получил и уже не опасен. То ли душа у Мельникова такая отходчивая, то ли, вернее, Ирина всё-таки обработала… В общем, оставил я Лозовского в покое, но наблюдение не снял. И его первые контакты с Бунеевым засёк. Стало ясно, что клиент не успокоился: пытается выстроить будущую власть под себя. И хотя Бунеев обо всём честно доложил президенту, Мельников снова разъярился – на Лозовского, понятно. А дальше… дальше, я думаю, ты, в основном, и сам знаешь. Досье у тебя на этого деятеля, судя по публикациям, отменное. Откуда источники-то? ФСБ? Администрация?
   – Да так, с миру по нитке, – туманно ответил Сергей.
   На досье и впрямь грех было жаловаться. Сергей знал, что получивший «добро» от Мельникова Немиров незадолго до выборов буквально вышиб Лозовского из России. Опальный бизнесмен-политик дирижировал избирательной кампанией Бунеева, сидя за границей. Прагматичный Бунеев с удовольствием использовал ресурсы Лозовского, но, одержав победу, сделал вид, что они даже не знакомы. Вероятно, кадровый чекист хорошо понимал, с кем имеет дело, и решил не церемониться. Сергею рассказывали, как Лозовский, вернувшись в Москву после выборов, рвался на приём к новому президенту и как, получив отказ, бесился, публиковал грубые интервью, угрожал президенту какими-то разоблачениями. В ответ Бунеев дал команду прокуратуре и ФСБ детально разобраться с коммерческо-политической деятельностью Вадима Натановича. Найдя в ней много интересного, заместитель генпрокурора без колебаний выписал ордер на арест, который, впрочем, не нашёл адресата: буквально за несколько часов до визита оперативников бывший госсекретарь, плюнув на подписку о невыезде, рванул за границу. Сначала в Швейцарию («Не иначе, по ленинским местам», – съехидничала «Правда по-комсомольски»), потом во Францию, где и живёт по сей день, строя оппозиционные козни против ненавистного Бунеева…
   Немиров наклонился к Сергею.
   – Вроде бы неплохо складывается, – доверительно сказал он. – Сидит себе Натанович в дальнем зарубежье, ну так и пусть сидит. Само собой, пытается мутить воду, какую-то партию сколачивает, вредные материалы через личную прессу публикует… Да и хрен бы с ним! Как в том анекдоте: «Хай клевещут!». Битая ведь, в сущности, фигура, уже не опасная, да? – Рука, лежавшая на столешнице, сжалась в кулак. – Нет, Сергей Иванович, неправильный был бы вывод. Опаснее человека во всей России нет. А может, и на всём шарике… Только человека ли?
   В разговор вступил Сеньшин.
   – Всё-таки полагаю, и даже уверен, что не человек, – спокойно сказал он. – А если человек, то с какими-то непонятными, совершенно феноменальными качествами… Я действительно могу открыто говорить при господине Авилове, Владимир Александрович?
   – Можешь, – буркнул тот. – Ему, небось, Алёна и без того уже кое-что рассказала… по-родственному. (Сеньшин дёрнул щекой. Алёна виновато поникла головою.)
   – Видите ли, Сергей Иванович, в Лозовском, его биографии и его действиях чересчур много тёмного, – продолжал Сеньшин. – Ряд отдельно взятых фрагментов объяснить можно, хотя и с трудом, но вот если сложить их в общую картину, берёт оторопь… Кто он такой до середины девяносто первого года? Карьера средняя, опять же кооператор-неудачник, из-за долгов лезет в петлю… Потом исчезает на несколько месяцев, а по возвращении – это уже другой человек. Просто другой. Такое ощущение, что от прежнего Лозовского осталась одна внешность. Оболочка. Содержимое, так сказать, морально-интеллектуальная начинка, стала принципиально иной.
   Каким образом и на какие средства горе-предприниматель буквально за несколько дней – дней! – открывает собственный банк? Как ему удалось в считанные месяцы обзавестись наиболее выгодной и престижной столичной клиентурой? Как вышло, что ни в одном из одиннадцати зафиксированных покушений он и царапины не получил? Почему с необыкновенной лёгкостью и быстротой он становится другом президентской семьи? А возьмите его бегство в Швейцарию. Мы так и не смогли выяснить, где и каким образом он пересёк границу. Такое впечатление, что он просто растворился в Москве и материализовался в Цюрихе. Во всяком случае, ни один из допрошенных таможенников и пограничников (а по распоряжению Бунеева эти службы трясли в масштабе России!) не смог припомнить, чтобы Лозовский проходил через его КПП. А уж Натановича по газетам и телевидению в стране каждая собака знает, поддельные документы не сработали бы…
   – Это ещё не самое интересное, – заметил Немиров. – Мне, к примеру, интереснее обстоятельства покушения на Сергея… Не смотри так, я же говорил, что навёл о тебе справки… Уж очень странно умер киллер – без видимых причин, как будто кто-то приказал умереть. Во всяком случае, смерть киллера на руку только заказчику. А заказчиком, учитывая все обстоятельства, мог быть лишь Лозовский – никому больше так не угрожала новая книга Сергея.
   Сеньшин поднял руку.
   – Не забудьте пропажу досье из вашего сейфа. И гибель аналитика. Кому это было нужно? Только Лозовскому. А странное поведение ваших сотоварищей по коалиции? Ведь больше половины в решающий момент вдруг отработали назад. А ваша непонятная депрессия с позывами к суициду?..
   И такими «непонятками», Сергей Иванович, Лозовский увешан, как рождественская ёлка игрушками. Напрашивается детский вопрос: как у него получается всегда всё выстраивать в свою пользу? Или почти всегда? Что это – природная ловкость плюс постоянное везение? Ну, тогда где всё это было, когда он прогорал со своими кооперативами? Не-е-ет, здравый смысл и теория вероятности отдыхают. Впрочем, в научных категориях такое вообще не просчитывается…
   Тем не менее, когда программа «Homo sapiens» была, наконец, составлена, мы тут же прокачали через неё всю информационную базу на Лозовского. И стало ясно…
   – Виноват, что за программа? – перебил Авилов. – Я, в общем-то, гуманитарий, компьютер использую как пишущую машинку…
   – Это, Сергей Иванович, программа уникальная, – сказал Сеньшин с тихой гордостью. – Елена Павловна её два года разрабатывала. Консультировали биологи, медики, психологи, социологи, педагоги. Базовый элемент программы – детальнейший стереотип человека. Подробно описана абстрактная личность со средними параметрами: рост, вес, объём головного мозга, психофизические реакции и так далее – всего больше двухсот пятидесяти факторов, которые все вместе определяют характер, поведение и поступки человека. Получается что-то вроде трафарета. А уже на этот наш трафарет накладываются данные реального человека с его особенностями физического развития, воспитания, образования, привычек, деталей биографии, – продолжал Сеньшин, всё более увлекаясь. – Компьютер анализирует совокупность отклонений в параметрах конкретной личности от параметров стереотипа, и на основе анализа выдаёт подробную характеристику объекта плюс прогноз его деятельности. Мы испытали программу на семи контрольных объектах, причём в каждом случае погрешность составила не более десяти процентов. Результат феноменальный! Эта программа – просто информационный рентген. Человек виден, как на ладони, он становится предсказуем…
   – Кончай лекцию, Валерий Павлович, – жёстко перебил Немиров, – нашёл время… Но программа действительно замечательная. Теперь мы можем утверждать вещи, которые до этого лишь подозревали.
   Лозовский-кооператор и Лозовский-банкир – это совершенно разные Лозовские при единой внешности. Причём первый из них как раз очень даже укладывается в среднестатистический трафарет, а вот второй… В сущности, второй творит чудеса. Пусть он и не всесилен, однако компьютер характеризует уровень его манипуляции людьми, предметами и обстоятельствами как нереально высокий. Такое впечатление, что у Лозовского в кармане волшебная палочка… И в этом смысле, Сергей, твой рассказ подтверждает вывод компьютера. Вызвать к жизни монстра и управлять им, вычислить молчащего собеседника по телефону – всё это, конечно, далеко за гранью самых выдающихся человеческих способностей.
   Немиров поднялся и подошёл к окну. За стеклом, краснея закатом, угасал осенний день. Наступила пауза, и Сергей почти физически чувствовал тяжесть повисшего в кабинете напряжённого молчания.
   – К сожалению, – сказал генерал, не оборачиваясь, – даже самая замечательная программа не может объяснить, кто такой Лозовский. Мы всё проанализировали, мы сделали выводы, но мы не знаем, откуда в нём эти сверхъестественные способности. Он что – чернокнижник? Мутант? Инопланетянин? Кто он?
   – Я думаю, он из посвящённых, – негромко сказал Сергей.
   Немиров резко повернулся.
   – Что значит – из посвящённых? – быстро спросил он.
   Сергей коротко повторил то, что двумя днями раньше узнал от Марфы Ивановны. Генерал потёр лоб и вопросительно взглянул на Сеньшина.
   – Нечто в этом роде я слышал, – задумчиво произнёс тот. – В нашем… гм… архиве упоминания о таких личностях встречаются. Если гипотезу о посвящённых принять на веру, то она кое-что объясняет. По меньшей мере, паранормальные способности Лозовского. Но… не получается, Сергей Иванович. По словам покойной Рябухиной, посвящённым становится только тот, кто самосовершенствуется десятилетиями. Да и то без гарантии… А у нас Лозовский номер один трансформировался в Лозовского номер два за несколько месяцев. Я уж скорее поверю, что некий паранормал вселился в бренную оболочку кооператора-неудачника. Но как это осуществилось чисто технически? Вернее, биологически? А главное – зачем?
   – Вот именно, зачем, – тоскливо повторил Немиров. – Я пытаюсь понять, чего добивается этот нелюдь, – и не могу. А, не зная цели, не знаешь, как он будет к ней добираться. Ждать можно всего, в чём и подлость… Ты вот, Сергей, передал наказ Рябухиной усилить охрану президента и взять под контроль ядерные объекты. Так я ей верю! Я верю, что Лозовскому даже из-за границы по силам устроить покушение на Бунеева и нападение на пусковую установку или АЭС. Я уже всего боюсь, ты понимаешь? Я завтра же буду встречаться с военными и говорить с Минатомэнерго. Надо, кстати, ещё думать, как замотивировать обращение – не ссылаться же на Рябухину. С охраной-то президента проще – моя епархия…
   – Говорить, мне кажется, пора с самим Бунеевым. И сделать это надо было гораздо раньше, когда вы получили компьютерную распечатку, – решительно сказал Сергей. – Откуда бы ни взялся Лозовский, это – опасность национального масштаба. Что он принёс России? Разорение. Чеченскую гангрену. Растлил и опозорил высшую власть. Ничего, кроме зла и беды, от него ждать нельзя. А что касается его целей…
   Сергей полез в карман и достал потрёпанный конверт.
   – Это и есть то письмо, которое велела прочесть нам Рябухина? – с интересом спросил Сеньшин.
   – Оно самое, от нашего с Алёной школьного учителя истории Ивана Ильича Захарова. Марфа Ивановна не только велела прочесть. Она ещё сказала: «Пора связывать концы с концами…».

16

   «Дорогой Серёжа!
   Давно мы с тобой не виделись, не слышались и не списывались. Так и хочется иногда посетовать, что, дескать, забыл старика-учителя, который вложил в тебя всю свою педагогическую душу, отстаивал на педсоветах (парень ты был сложный), давал читать книги из собственной, любовно подобранной библиотеки (а всегда ли ты их возвращал?) и т. д. и т. п. Словом, побрюзжать.
   Но, ты знаешь, я не брюзга. И я понимаю, в каком бешеном ритме ты живёшь. Еженедельные публикации, книги, командировки… Я внимательно и с удовольствием читаю всё, что ты пишешь. У тебя отличное перо, а главное, несомненный дар аналитика. Иногда я со скромной гордостью ощущаю в твоих материалах отголоски школьных уроков истории, на которых я требовал от вас не столько зубрёжки, сколько размышлений.
   Ну да ладно. Всё это лишь прелюдия к тому главному, о чём я хочу тебе сообщить. И чтобы закончить с ней, скажу: я очень огорчился, когда случайно узнал из третьих уст, что вы с Алёной развелись (мог бы и сам написать)… Впрочем, откровенно говоря, не удивлён. Алёна – прекрасная, умная, добрая девочка. Но она, как и ты, по натуре лидер, заряженный на успех и карьеру. А два лидера для одной семьи многовато. Вы ещё так молоды, вы не научились уступать друг другу. Нет, чтобы брать пример со стариков. Мы вот с Марией Петровной прожили почти полвека и прекрасно ладим. Одна беда: Бог не дал детей. Но в какой-то мере нашими детьми были ребята, которых мы когда-либо учили. Ты, может быть, самый дорогой из них. И ты это знаешь.
   А теперь к делу. Я хочу, чтобы ты предельно серьёзно отнёсся к тому, что прочтёшь ниже. Оценивать это можно по-разному, но ты должен быть уверен в одном: твой старый учитель находится в здравом уме и твёрдой памяти. Чуть позже ты поймёшь, к чему такая необычная преамбула.
   Когда я, достигнув шестидесяти лет, сразу вышел на пенсию, ты, вместе с многими другими, был очень удивлён. Казалось бы, ещё работать и работать, об этом и директор школы чуть не на коленях просил… Помню, в ответ на твой вопрос я сказал, что пора заняться magnum opus -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

моей жизни. И ты решил, что я имею в виду научную монографию. Или диссертацию. Но речь шла совсем о другом. Уже в то время я пытался ответить на вопрос, точнее, на вопросы, важнее и масштабнее которых в нашей стране, в нашем обществе, нет.
   Почему Россия – такая?
   Почему наша история – нескончаемая череда социальных катаклизмов? Почему наш удел – вечные войны и смуты? Почему революция, залившая Россию кровью и отбросившая её на десятилетия назад, свершилась именно у нас, а не в одной из более развитых стран, как это предсказывал Маркс?
   Разумеется, до меня эти вопросы ставили очень-очень многие. Но безуспешно. Именно из бессилия найти истоки наших бед, родились теории „особого пути“, „самости“ России, миф о „загадочной российской душе“. Ничего загадочного, уверен, в ней нет. Поведение и сознание россиян адекватны окружающей действительности. Посели самого деятельного, энергичного немца в нашу провинцию, и можешь быть уверен, что через короткое время (полгода, год) у него опустятся руки от невозможности что-либо изменить, противостоять чиновничьему и криминальному беспределу. А его дети, не говоря о внуках, и пытаться не будут, потому что уже родятся с ощущением безысходности, доставшимся по наследству на генном уровне. Отсюда – тяга к водке, дурные наклонности, грубые и примитивные нравы наших людей. Думаю, интеллектуальная и духовная неразвитость с биологической точки зрения для многих россиян просто спасительна. Осознай они в полной мере, как серо и убого живут (кстати, зачастую не по своей вине), количество суицидов катастрофически выросло бы. Число пациентов психиатрических больниц – тоже.
   Но это к слову.
   Итак, „Умом Россию не понять, аршином общим не измерить, у ней особенная стать…“ Классика, Тютчев. А вот не столь известное, но гораздо более интересное суждение Чаадаева: „Мы рождены, чтобы преподать миру страшный урок“. Две констатации – в стихах и прозе: абсолютно верные и ничего не объясняющие.
   История любой страны содержит загадки и тайны. Однако в нашей истории их чересчур много. Может быть, главная из них заключается в следующем: всякий раз, когда в России наступает более-менее спокойный период, намечается поворот к лучшему, приходит время разумных реформ в экономической, политической и других сферах – так вот, всякий раз возникает нечто (или некто), взрывающее и хоронящее все надежды. Примеров множество, приведу лишь некоторые.
   Как только Борис Годунов (кстати, далеко не худший из российских правителей, особенно на фоне своего предшественника Ивана Грозного) утвердился на троне и начал принимать активные меры по выводу страны из длительного кризиса, словно чёртик из табакерки вынырнул Лжедмитрий. Сверг власть Годунова, полгода отцарствовал в Кремле, вызвал всеобщую ненависть нелепыми и вызывающе-безнравственными (с точки зрения россиян) действиями, и был убит восставшим народом во главе с боярами. После себя оставил многолетнюю тяжкую смуту.
   Царь Фёдор Алексеевич, единокровный старший брат Петра. Фигура мощная, однако наукой почти неосвещённая. Сел на трон пятнадцатилетним, правил всего семь лет, но приступил к многообещающим реформам в экономике, политике, в административной, судебно-правовой, военной и других сферах. В сущности, Фёдор Алексеевич по всем статьям предвосхитил Петра, но с огромным отличием: его реформы, говоря современным языком, имели человеческое лицо, были по тому времени весьма гуманными. Ближние бояре отравили царя „в начале славных дел“, и вновь Россию стали раздирать бунты. Порядок спустя много лет навёл Пётр, но сделал это железом и кровью. Да, он реформировал страну – превратил её в гигантский военный лагерь. Ни процветания, ни богатства, долгое царствование Петра Алексеевича России и россиянам не принесло. Если не считать процветанием тот факт, что при Петре Первом Россию начали бояться в Европе, а потом и во всём мире…
   (Чрезвычайно странная, противоречивая и сильно переоценённая официальной историографией личность, Чингисхан, тяготеющий к Европе… Умирая, как в насмешку над приближёнными, написал только: „Отдайте всё…“. Официального престолонаследника, таким образом, не оставил, чем на десятилетия вперёд запрограммировал дворцовые перевороты и государственный хаос.)
   Император Пётр Третий. Что мы знаем о нём из официальной истории? Вечно пьяный идиот, не расстающийся с трубкой, скрипкой и собачкой-мопсом… Но ведь за неполный год своего правления Пётр издал ряд интереснейших указов, направленных на либерализацию внутриполитического устройства империи. А дни свои закончил стандартным для России образом: заговор, свержение с престола, гибель и… множество самозванцев, которые долгие годы учиняли бунты, выдавая себя за чудом спасшегося от заговорщиков Петра Третьего (среди них и знаменитый Пугачёв).
   Идём дальше. Павел Первый. Убит накануне заключения масштабного военно-политического и экономического договора с постреволюционной Францией, который был бы чрезвычайно выгоден России, задыхавшейся в объятиях фальшивых союзников – Австрии и Англии. Павел, к слову, тоже до сих пор не отмыт от официального клейма психически ненормального.
   Александр Первый. После победы над Наполеоном затеял проведение либеральных реформ, спустя некоторое время необъяснимым образом от них отказался, а потом умер (по другой версии – исчез) при таинственных обстоятельствах. На трон вступил Николай Первый, при котором империя стала образцом военно-полицейского государства.
   Александр Второй. Дал, пусть и ограниченную, волю крестьянам и был казнён народовольцами незадолго до принятия первой российской Конституции.
   И, наконец, Николай Второй. Быть может, самая трагическая фигура нашей истории. Принято карикатурно изображать его слабым, нерешительным, ограниченным человеком. Поводом для насмешек служила даже глубокая любовь к жене и детям… Но почему же при таком посредственном правителе наступил подъём в экономике, промышленности и торговле, либерализовалась внутренняя жизнь, стал действовать первый российский парламент, пережило серебряный век искусство? Россия, как никогда, была на пороге изобилия и могущества, достойных её просторов, природных богатств, людских ресурсов… Но и этим надеждам не суждено было сбыться. Николая вынудили отречься от престола в тот момент, когда победа России и её союзников в первый мировой войне была не за горами. Стараниями большевистских агитаторов армия была разложена и, по выражению Черчилля, корабль России затонул, когда гавань уже была видна. „Затонул“ – очень мягко сказано…
   Даже этот краткий исторический экскурс (а подобных примеров в нашей истории значительно больше!) полностью подтверждает мою мысль, высказанную раньше: любая попытка реформировать, изменить российскую жизнь к лучшему проваливается. Страна либо десятилетиями топчется на месте (Николай Первый, Брежнев), либо даже откатывается назад (Анна Иоанновна, Ленин). Это закономерность, проверенная веками.
   Но если есть подобная закономерность, значит, есть и систематически действующий фактор, рождающий эту закономерность. Фактор, создающий России новые проблемы и усугубляющий те, которые уже существуют.
   Найти этот фактор, – значит найти ответ на уже заданный вопрос: почему Россия – такая.
   Некоторые исследователи в поисках истоков российской „особости“ ссылаются на гигантские размеры и уникальное географическое положение (стык Европы и Азии) нашей страны. Полагаю, что если и присутствует в таких рассуждениях доля истины, то незначительная. На земном шаре есть страны, которые не уступают нам в размерах территории, численности граждан и своеобразии расположения. Однако они не испытали и десятой части того, что выпало на долю России.
   Существует и мистическая теория: дескать, Россия – это полигон Сатаны. Именно здесь дьявол отрабатывает свои козни и ухищрения, чтобы распространить их на весь остальной мир… Не комментирую. Дело даже не в мистике; она-то меня как раз не смущает. Всё, что сегодня занесено в мистический разряд, неминуемо получит рациональное объяснение с высоты завтрашней науки. Дело в другом. Я знаю Библию и апокрифы, я верю в Бога как в некий изначальный позитивный абсолют, который дал толчок происхождению всего сущего и потому заслуживает вечной благодарности в виде поклонения, молитв, храмов. Но Сатана – это уже абсолютно умозрительное понятие, некогда возникшее в людском сознании как универсальное средство списывать собственные грехи и окружающие проблемы на козни дьявола. Если угодно, этакий козёл отпущения. Искать следы Люцифера в российском беспределе – увольте… Легче уж поверить в теорию жидомасонского заговора, которая занимает видное место в истории человеческого идиотизма.
   И всё-таки в гипотезе злой воли, висящей над Россией вот уже много веков, что-то есть. И эта злая воля не абстрактна, она прослеживается на протяжении эпох и всегда персонифицирована в той или иной личности.
   Скажем, в эпоху Николая Второго речь, безусловно, следует вести о Ленине. Он, именно он перевернул нашу многострадальную страну вверх дном. Но до чего же странная фигура! Иногда мне кажется, что Лениных, в сущности, два. Один – адвокат-неудачник, автор путаных и маловостребованных экономических трудов, сибарит, не стесняющийся тянуть деньги из невеликих материнских доходов, наконец, завсегдатай парижских и цюрихских пивных. О февральской революции он узнал из немецких газет. И это – вождь?.. Но вдруг в нём пробуждается нечеловеческая энергия, железная воля, организаторский гений. В считанные месяцы он создаёт и блестяще реализует план захвата власти в России. Каким образом один Ленин трансформировался в другого, объяснить не могу. Я лишь констатирую.
   Что касается нашего времени, то злая воля никуда не исчезла, она энергично действует, и, на мой взгляд, сегодня воплощена в фигуре бизнесмена и политика Вадима Натановича Лозовского…»
   (Сергей оторвался от письма и оглядел слушателей. Бледная от волнения Алёна подалась вперёд. Сеньшин машинально пригладил идеально причёсанные волосы. Немиров набычился и негромко, но отчётливо выругался.)
   «Почему я называю это имя? Я, к сожалению, ограничен в источниках информации, поэтому о многих вещах могу судить лишь интуитивно. Однако совершенно очевиден факт, что именно Лозовский, как никто другой, причастен или прямо виновен практически во всех российских бедах и проблемах: будь то нищета населения (вспомни хотя бы его знаменитую лопнувшую „автопирамиду“), казнокрадство и коррупция (именно он протолкнул в правительство и аппарат многих людей, которые оказались нечистыми на руку аферистами), внутренняя нестабильность (о его псевдомиротворческой деятельности на Северном Кавказе, прежде всего, в Чечне, писали многие, – ты, может быть, глубже и чётче других). А постоянные правительственные кризисы? Ведь это именно Лозовский в разное время буквально сожрал двух премьеров и Бог знает скольких вице-премьеров, и сожрал только потому, что те пытались ему противостоять…
   Но главная беда всё-таки в другом. Лозовский настолько скандален и преступен, что одним фактом своего пребывания на вершинах бизнеса и власти глубоко дискредитировал Россию и президента во всём мире. Немного найдётся в нашей истории персонажей, которые оставили бы в ней такой глубокий негативный след… Впрочем, что это я говорю о Лозовском в прошедшем времени? Он жив, он сказочно богат, он очень активен, и смертельно ненавидит Бунеева, на месте которого я бы очень остерегался такого врага, даже будучи трижды президентом…»
   (Сергей снова многозначительно оглядел Немирова, Сеньшина и Алёну.)
   «Однако вернёмся к высказанной гипотезе о некой злой воле, довлеющей над Россией. Этакий чёрный гений, кукловод, живущий где-то там, наверху, в ноосфере, руками своих марионеток ломающий естественный ход событий. Из века в век он сворачивает Россию с пути цивилизованного развития, – того пути, который прошли множества других стран, и надолго (боюсь произнести – навсегда) обогнали нас…
   Но зачем всё это?
   Чего ради Кукловод (пока будем для удобства называть его так) на протяжении целых эпох вредит России, множит её проблемы, обрекает на горе и нищету? Ведь не из-за одного же только стремления насладиться картиной её прозябания и мук? Это было бы совершенно примитивным садизмом, а Кукловод, – какова бы ни была его природа – не примитивен по определению. Неизвестная нам цель его действий, рассуждая логически, столь же глобальна, как и масштаб деятельности. И вечно голодная, агрессивная, не успевающая залечивать раны великих потрясений Россия – не более чем средство для достижения неведомой цели.
   Дойдя до этого пункта, я надолго застрял в своих рассуждениях.
   Я выстроил гипотезу, которая, при всей умозрительности, определяет первопричину глобальных российских проблем. Замечу, что умозрительный характер гипотезы меня не смущает. Существует масса теорий, возникших из отвлечённых размышлений и подтверждаемых исключительно косвенными доказательствами. И если бы я сочинял теорию для теории, то мог бы на этом остановиться.
   Но мне-то нужно совсем другое. Итог многолетней работы – не только ответ на вопрос „кто виноват?“. Важнее ответить „что делать?“ Другими словами, вычислить природу Кукловода, определить истоки его могущества, понять конечную цель, найти логово и, в идеале, уничтожить.
   Моделируя личность Кукловода, принципиально важно уяснить характер его происхождения: земное оно или внеземное. В пользу второго предположения говорит поистине космический масштаб его действий, нечеловеческая способность влиять на ход событий в пространстве и времени. Теоретически вполне могут существовать мотивы инопланетного вторжения в земные дела. Но полностью не ясен специфический интерес лишь к одной из территорий Земли. Причём интерес долгосрочный, и, я бы сказал, однобокий: тормозить развитие именно этой территории. Полагаю, с точки зрения инопланетянина, было бы полезнее работать с несколькими или даже многими регионами, отличающимися от нашего географическими, демографическими и другими характеристиками. К тому же „инопланетно-вредительский“ вариант плох уже тем, что сильно отдаёт Голливудом. Допущение примитивно, а значит, несостоятельно.
   И тогда я мысленно вернулся на много лет назад, в тот вечер, когда праздновали мой пятидесятипятилетний юбилей. Как водится, за рюмкой расфилософствовались, и один из гостей риторически спросил: что ж это, дескать, на Россию от века все беды валятся, уж не Сатана ли её сглазил… Своё отношение к идее Нечистого я уже высказал, повторять не буду. Но, оттолкнувшись от застольной болтовни, мои мысли в тот момент приняли неожиданный оборот. Почему-то представилась очень странная и жуткая картина.
   Померещилось некое существо – носитель и обладатель гигантского, невообразимого объёма информации. Существо это земного происхождения, и вида вполне человеческого. Однако феноменальный массив знаний и навыков наделяет своего хозяина сверхъестественными возможностями. Это не дьявол, но это уже и не человек. Манипулируя людьми и событиями, подчиняя их себе, существо способно достичь практически всего, к чему стремится. Горе тому, кто вольно или невольно станет у него на пути. Будь это даже целая страна…
   Я не могу тебе сказать, Серёжа, из каких глубин подсознания вынырнуло это видение. Быть может, оно связано с моим давним интересом к паранормальным явлениям и скрытым возможностям человека, его организма, прежде всего мозга. Существуют гипотезы, по которым количество усвоенной информации прямо определяют качество индивидуума. Стало быть, в теории можно представить, что суперобъём даст супериндивидуума с невиданной властью над миром.
   Но тут мы сталкиваемся с неразрешимым противоречием. Возможности человеческого познания объективно ограничены сроком человеческой жизни. А даже самая долгая жизнь заведомо слишком коротка, чтобы достичь могущества, позволяющего существовать и действовать на протяжении эпох, да ещё определяя при этом ход истории. Поистине для этого надо быть Богом. Или… или…
   Однажды поздним вечером, когда Мария Петровна уже спала, я сидел за письменным столом и чертил на листе бумаги какую-то ерунду. Я чувствовал, что зашёл в тупик, на душе было тоскливо. Я спрашивал себя, зачем всё это мне надо. Отставной учитель, пытающийся решить вечные проблемы великой державы… Как в сатирическом романе: „Чем занят литконсультант Иванов?“. „Литконсультант Иванов правит Сартра…“ Сколько осталось той жизни, и не всё ли равно, что станет потом, когда не будет меня?
   И вдруг в этот момент в голове словно что-то сверкнуло. Разрозненные детали заняли свои места. Хаос трансформировался в законченную картину. Факты выстроились в соответствии с логикой сделанного открытия. Я понял, кто такой Кукловод.
   Мне стал ясен характер его действий. Стала ясна его цель. Стали понятны истоки его запредельной мощи. Стало объяснимо его многовековое вторжение в дела России.
   Кукловод – не дьявол, не инопланетянин и не мутант. Он есть порождение Божье. И это всё, что я пока могу тебе сказать. Моё открытие слишком невероятно, и, полагаю, опасно, чтобы доверить его письму.
   Нам надо встретиться.
   Если я правильно вычислил ситуацию (а, как ни страшно говорить, я в своей правоте уверен), с этим надо что-то делать. Но что? Как?… Я уже стар. Жизнь, и особенно последние годы, выжали меня досуха. Я думаю о тебе. Ты умный, сильный, энергичный человек. Ты молод, но уже прошёл войну. Ты журналист одной из ведущих газет и вхож во многие двери, закрытые для других. И я знаю, что прежде чем назвать своего бывшего учителя выжившим из ума стариком, ты, как минимум, хорошенько вдумаешься в его аргументы.
   Приезжай, Серёжа. Ты прочтёшь мою рукопись, и сам увидишь, насколько можно верить моей логике и моим умозаключениям. Это не научный трактат, это сборник примерно из тридцати исторических миниатюр. Я пытался на бумаге смоделировать поведение Кукловода в разные эпохи и в разных обличьях. Сейчас я заканчиваю последнюю главу, которая объясняет всё…»
   – Ну, дальше несколько слов на личные темы, – сказал Сергей, бережно складывая листки и пряча их в нагрудный карман.

   Затянувшееся молчание прервал Немиров.
   – Стало быть, со своим учителем вы так и не встретились, – негромко сказал он.
   Сергей кивнул.
   – Не встретился… Приехал, как только смог, но опоздал. За три дня до моего приезда дом Захарова сгорел, Иван Ильич и Мария Петровна погибли.
   – Совпадение? – пробормотал Сеньшин.
   Сергей повернулся к нему.
   – Не знаю, совпадение или нет, но вот какая штука… Их похоронили до меня, я сам не видел. Но я нашёл местного патологоанатома, который осматривал трупы; представился родственником покойных, пригласил в ресторан, угостил по полной программе. После пятой парень рассказал, что оба тела сильно обгорели, однако причина смерти, судя по всему, в другом. У обоих были сломаны шейные позвонки. Похоже, старикам кто-то свернул шеи, а потом уже устроил пожар, чтобы замести следы. Вопрос – кто? Ясно только, что не грабитель. Все знали, что жили старики небогато, кроме пенсий ничего у них не было.
   – А что милиция? Разбиралась? – хмуро спросил Немиров.
   – Оно ей надо? – вопросом на вопрос ответил Сергей. – Списали на пожар, и все дела. Собутыльник мой пытался высказать особое мнение, – отмахнулись: мало ли, дескать, что на пожаре бывает. Он мне это всё рассказал в благодарность за угощение, но, само собой, неофициально.
   – А рукопись не нашли? Ну, которую упомянул Иван Ильич, – нетерпеливо спросил Сеньшин.
   Сергей только вздохнул.
   – Не нашёл. Какое там… Сплошное пепелище.
   – Ладно, – сказал Немиров, как отрубил. – Давайте-ка вернёмся к письму. Раз это был ваш учитель, ребята, скажите мне, что он собой представлял?
   Сергей с Алёной переглянулись, и Алёна решительно произнесла:
   – С головой у него было всё в порядке, если вы это имеете в виду.
   А Сергей добавил:
   – Иван Ильич был человеком очень ясного и критического ума. Имел склонность к анализу, любил докапываться до корней. Был редкостным эрудитом. Знаете, мне трудно говорить о нём в прошедшем времени. Мы его любили… – Сергей сильно потёр лоб и закончил: – Письмо, конечно, необычное. Да что там! Если бы писал не Захаров, а любой другой, то я первый сказал бы, что дело пахнет шизофренией. Но я-то Ивана Ильича знал хорошо. В крайнем случае, могу допустить, что он заблуждался. Однако сказать, что он выжил из ума, – извините. Не тот характер, не тот интеллект. И потом, в последние годы хоть редко, но мы общались. Я бы заметил.
   – Судя по письму, ваш Захаров мыслил глобальными категориями. Странно, что он застрял в школе простым преподавателем, – заметил Сеньшин.
   – Ерунда, – отрезал Сергей. – Будь в нём хоть на грош карьерных амбиций, он легко бы защитил и кандидатскую, и докторскую. Но ему это было не надо.
   Сеньшин иронически посмотрел на Авилова.
   – Примитивный подход, Сергей Иванович. Коли остепенился, так уже и карьерист? А кто же тогда будет науку продвигать – шкрабы? Не смешно…
   – Циолковский, между прочим, тоже служил в провинциальной гимназии, – огрызнулся Авилов.
   Сеньшин открыл было рот, но тут Немиров грозно засопел.
   – Эк вас, господа, на отвлечённую полемику растащило, – сказал он. – Успокойся, Валерий Павлович, из-за твоей докторской степени Сергей Иванович в рукопожатии не откажет. А ты, Сергей, не кипятись. Никто на твоего покойного учителя не нападает. Я, например, восхищён. Прав он или не прав – к этому ещё вернёмся, но человек умел думать. И поставил себе сверхзадачу. И потратил на её решение десять лет жизни. Многие ли на это способны?
   – Абсолютно так, – согласился учёный брюнет. – Личность покойного Ивана Ильича и его работа заслуживают глубочайшего уважения. Но давайте говорить без обид и эмоций. Во-первых, гипотеза насчёт Кукловода-вредителя дана в эскизно-штриховом варианте, что, видимо, объясняется форматом письма. А рукопись, на которую ссылается Иван Ильич, и в которой, очевидно, содержится полный материал, утрачена. Стало быть, и обсуждать пока что особенно нечего. Во-вторых, я не вижу принципиальных различий между версией Кукловода и версией Сатаны. Один чёрт, извините за каламбур. Если уж покойный верил в Бога, о чём пишет сам, то почему бы не поверить и в дьявола?
   – Ну, это он объяснил в письме собственноручно, – спокойно сказал Сергей. – От себя добавлю, что вера Ивана Ильича была… как бы это поточнее… рациональной. Он верил в Бога как в теорию, которая объясняет происхождение жизни и человека на Земле намного лучше и полнее, чем скажем, теории Дарвина или Опарина. Никакой мистики. Логик он был, а не мистик. Поэтому, кстати, и отвергал идею Сатаны.
   – Может быть, – задумчиво сказал Сеньшин. – Однако всё это слова, Сергей Иванович. Интересно, необычно, дерзко… но слова.
   Сергей закусил губу, поднялся и сунул руки в карманы, борясь с настойчивым желанием дать Сеньшину оплеуху.
   – Слова, значит? – повторил они сквозь зубы. – А то, что Захаров погиб аккурат перед нашей встречей, и рукопись его исчезла – тоже слова? А то, что ваши собственные выкладки насчёт Лозовского в главном совпадают с гипотезой Ивана Ильича – это как? Наконец, Рябухина перед смертью прямо велела мне добиться встречи с Немировым и дать ему это письмо – скажете, я всё выдумал? Скептиком быть хорошо, обскурантом плохо, Валерий Павлович… Погодите! – рявкнул Сергей, заметив движение Сеньшина. – Я знаю, что вы можете сказать. Мало ли, какие бывают совпадения и тэ дэ, и тэ пэ… Только я что-то не слышал, чтобы автомобиль выигрывали по трамвайному билету!
   Алёна дёрнула его за рукав, и Сергей немедленно сел, ругая себя за вспышку. «Нервы пора лечить», – мелькнуло в голове.
   – Убедительно, – констатировал Немиров. – Чем ответишь, Валерий Павлович?
   – А я, собственно, поддерживаю Сергея Ивановича, – неожиданно и хладнокровно сказал тот. – Мои возражения – это, скорее, желание спровоцировать оппонента и ещё раз выслушать его доводы… Я согласен: лучшее подтверждение правоты Захарова – это, увы, его смерть. Можно предположить, что покойный Иван Ильич настолько приблизился к пониманию сущности Кукловода, что тот решил убрать старика, а заодно и его жену… Из этого, кстати, я делаю два вывода. Кукловод знал о работе Захарова, хотя тот явно о ней не распространялся, а значит, каким-то образом он контролирует ментальные человеческие импульсы в пределах тех или иных территорий. Допустим, в целях безопасности, или в поисках нужной информации, Кукловод периодически прослушивает интеллектуальный, так сказать, эфир. И, однажды нащупав поток мыслей Захарова, взял учителя под контроль, а впоследствии уничтожил. Сам или чужими руками – это уже неважно.
   Таким образом, противник ещё раз продемонстрировал своё могущество. И всё-таки оно, и в этом второй вывод, не абсолютно. Иначе Кукловод просто не допустил бы, чтобы Захаров отправил письмо Сергею Ивановичу. Гипотеза в нём изложена пунктирно, и всё же это опасная для Кукловода утечка информации.
   В который уже раз Немиров поднялся и принялся кружить по кабинету, сцепив большие руки за спиной.
   – Согласен с вами обоими, и готов считать письмо серьёзным документом, – наконец произнёс он. – Настолько серьёзным, что делаю из него практический вывод: Лозовского надо во что бы то ни стало доставать. Тащить сюда, в Россию, сажать в клетку, исследовать вплоть до молекулярного уровня… Или… или уничтожить.
   – Легко сказать, – пробормотала Алёна.
   – Франция его не выдаст, – убеждённо произнёс Валерий Павлович.
   – А спецоперация в мирное время, да ещё на территории одного из ведущих государств Евросоюза, по-моему, просто нереальна, – заметил Сергей.
   – Хрен с ним, с мирным временем и Евросоюзом, – буркнул рафинированный Сеньшин. – Пардон, Елена Павловна… К этому паранормалу ещё подобраться надо, с его-то возможностями. Это вам не триллер с Арнольдом.
   По лицу Немирова скользнула тень.
   – Да, – сказал он. – Подобраться к Лозовскому, судя по всему, тяжело. Сверхтяжело.
   Он посмотрел на часы.
   – Однако, господа, полдня прозаседали, пора закругляться, – произнёс он. – Резюмирую: время прошло не зря. Обменялись данными, проанализировали ситуацию, определили задачу – это всё хорошо. Правда, пока абсолютно неясно, как её решать, однако…
   – Подождите, – сказал вдруг Сергей. – У меня есть мысль.
   Немиров с интересом посмотрел на него.
   – Излагай, – распорядился он.
   – Дело в том, что последними словами Рябухиной… совсем последними… были такие, – Сергей сосредоточился и прикрыл глаза, пытаясь вспомнить как можно точнее: – «Надо готовить экспедицию в Гималаи. Гнездо Лозовского там. Уничтожишь гнездо – уничтожишь его. Или беда никогда не кончится…».
   Немиров покрутил головой и сел.
   – Вот оно как, – пробормотал он. – Гималаи… А где именно?
   – Не успела сказать. Появился Хряков, ну, а дальше вы знаете…
   – Понятно, – сказал Немиров, и, после короткой паузы, со вздохом добавил: – Так что мы будем иметь с этой информации?
   – Боюсь, ничего, – заявила Алёна, пожимая плечами. – Гималаи вообще, без указания конкретного пункта, – это как пальцем в небо. Слишком большая территория. Навскидку – пустой номер.
   – А может, и не пустой, – пробормотал Сеньшин.
   Сжав лицо ладонями и полуоткрыв рот, он уставился куда-то поверх голов отсутствующим взглядом. При этом он слегка раскачивался и что-то еле слышно мычал про себя, ни на кого не обращая внимания. Так продолжалось несколько минут, в течение которых все остальные переглядывались и терпеливо ждали. Наконец Сеньшин отчётливо крякнул и спросил Немирова:
   – У вас есть контакты со штабом РВСН?
   – Ракетных войск стратегического назначения? Смотря для чего, – ответил слегка оторопевший Немиров.
   – Допустим, надо будет выдать ракетчикам техническое задание по линии спутников связи…
   – Понадобится – выдадим… Да не томи ты, говори, что придумал?
   – Пока рано, – отмахнулся безо всякого пиетета Сеньшин. – Дайте мне дня три-четыре, надо кое-что проверить. Вроде бы есть одна зацепка в нашем, – он покосился в сторону Сергея, – архиве.
   – А при чём тут РВСН?
   – Я же сказал: дайте дня три-четыре, – сказал Сеньшин раздражённо.
   Немиров хлопнул по столу рукой.
   – Добро, – сказал он. – Все свободны. Соберёмся, как только у Валерия Павловича будет новая информация. И давайте как-то осторожнее, что ли. Не знаешь ведь, чего ждать от этого Кукловода…

   В тот день генерал засиделся допоздна.
   Звонок мобильного телефона раздался около десяти вечера. Этот номер знали только пятеро, и в их числе…
   – Слушаю, – хрипло сказал Немиров.
   – Здравствуй, это я.
   – Пашка! – прошептал в трубку Немиров. – Сынок!.. А я уже… Куда ты пропал? Где ты?
   – Я в Москве, отец. Только что прилетел. Звоню из Шереметьева-два.
   Голос Павла звучал смертельно устало.
   – Как ты? – спросил Немиров и глубоко вздохнул, пытаясь унять сердцебиение.
   – Я в порядке, только с ног валюсь. Но это ерунда… Я всё выполнил, отец.
   – Ты хочешь сказать, что…
   – Да. Семь часов назад. И сразу на самолёт. Первые сообщения, думаю, появятся уже к утру.
   Мысли Немирова окончательно пришли в состояние хаоса, и вместе с тем он мгновенно испытал чувство невероятного облегчения: Лозовского больше нет!..
   – Встретимся немедленно, – возбуждённо сказал он.
   – Мне приехать к тебе?
   – Нет, приезжай в пятиэтажку возле станции метро Вернадского.
   – Помню её. Буду через час.
   – Какой же ты молодец, Паша…
   Генерал вызвал дежурную машину, сунул в портфель извлечённую из сейфа бутылку коньяка (не удержавшись, сделал крупный глоток) и поехал на конспиративную квартиру.
   Авантюрное решение о ликвидации Лозовского Немиров принял на свой страх и риск, и не считал это преступлением. Ситуация не укладывалась ни в какие правовые рамки, а узел надо было разрубать – генерал не сомневался, что пока это существо дышит, Россия и её президент будут жить, как на вулкане. Дело было сверхщекотливое, поэтому Немиров мог довериться одному-единственному человеку – сыну. В «боевом» подразделении УБП Павел Яковлев считался лучшим из лучших, так что и с этой точки зрения выбор был вполне оправдан.
   Но одно дело целесообразность, продиктованная разумом, и совсем другое – душа… Когда Павел кружным путём улетел во Францию и в установленный срок не вышел на связь, а Лозовский, по разведданным, продолжал существовать и плести интриги – тогда Немирову стало по-настоящему плохо. Да, в те дни он был уверен, что операция провалилась, но разве дело в этом? Генерал буквально сходил с ума, считая, что сын погиб. Немиров не просто любил Павла, он жил с ощущением неизбывной вины перед ним и его матерью, которая умерла, так и не став женой Владимира Александровича. Милая кроткая женщина чего-то ждала, всё терпела, и ни в чём не упрекала Немирова… Её любовь и преданность идущий в гору чекист воспринимал как нечто само собой разумеющееся. Но когда её не стало, Немиров уже через неделю пожалел, что не ушёл вместе с ней… Он приблизил к себе Павла, насколько это было возможно, учитывая обстоятельства, направил на свою стезю, опекал и любил даже больше, чем законных дочерей.
   Приехав на квартиру, Немиров поставил чайник, накрыл на стол и выпил ещё одну стопку коньяка. В ожидании Павла, генерал нетерпеливо мерил комнату шагами. Первое чувство радости и облегчения прошло, вернулась привычка размышлять и анализировать. Ситуация была вообще-то странная. Предположим, Павел долго не мог подобраться к Лозовскому и ликвидировал его только сегодня. Но почему он в таком случае не выходил на связь? Где был и чем занимался всё это время? Непонятно… Впрочем, в таком деле нештатные ситуации более чем вероятны. Павел сейчас приедет, и всё прояснится. Главное – Лозовский ликвидирован…
   Когда в дверь позвонили, генерал ринулся в прихожую, открыл замок и обнял сына прямо на пороге.
   – Паша… – только и мог он сказать.
   Потом, не выпуская сына из рук, Немиров отстранился, любовно оглядел Павла – и оторопел. Что-то было не так. Павел выглядел ужасно. Он очень осунулся, под глазами легли широкие тёмные круги, и он отводил взгляд в сторону. Немиров нахмурился.
   – Что с тобой, сынок? – тихо спросил он.
   Павел поднял глаза, и генерал в страхе отшатнулся: из глубины сыновних зрачков ему широко улыбалось лицо Лозовского.
   Павел взял голову парализованного ужасом отца в руки. Наклонился к нему. Спокойным, ровным голосом произнёс:
   – Тебе привет от Вадима Натановича.
   И одним сильным движением свернул отцу шею.

Часть вторая
Архив «Н»

   17
   Рукопись – IV
   (1881 год, Петербург)

   Карета императора Александра Второго в сопровождении казачьего эскорта мчалась по набережной Екатерининского канала. Государь возвращался с военного парада в Манеже, который традиционно проходил там каждое воскресенье. Четвёркой лошадей уверенно правил кучер Фрол Перфильев. Было 1 марта, и солнце, словно радуясь приходу весны, ярко сияло в полуденной синеве неба. Сидя на козлах, Перфильев блаженно щурился: хорошо-то как, Господи!..
   Откинувшись на подушки, император меланхолически вспоминал, что ещё утром канцлер Лорис-Меликов настойчиво просил его не ездить в этот день в Манеж.

   – По сведениям полиции, ваше величество, исполнительный комитет «Народной воли» готовит на вас очередное покушение, – докладывал канцлер, застыв в почтительной позе.
   – Это вы хорошо сказали: «очередное…» – произнёс Александр, ероша пышные бакенбарды. – В меня уже стреляли, пытались взорвать в собственном доме… Чего ждать на сей раз?
   Лорис-Меликов кашлянул.
   – Точных сведений о плане покушения пока что нет, ваше величество, – произнёс он виновато, – но все агенты на ногах, мы работаем, это только вопрос времени. А пока умоляю вас, государь, ограничить выезды из дворца.
   Александр вплотную подошёл к премьеру и посмотрел на него сверху вниз.
   – А вы уверены, что в собственном дворце я в безопасности? – негромко спросил он. – Было уже пять покушений, граф. Слышите? Пять! Самодержца всероссийского травят, словно зверя, он живёт, как на войне, в осаждённой крепости.… А, впрочем, нет. На войне, по крайней мере, известны друзья и враги. А здесь? Камер-лакей с чашкой утреннего кофе может быть на службе у нигилистов и всыпать в неё яду. У истопника, пришедшего чистить камин, подозреваю за пазухой адскую машину. До чего я дожил, граф… Где жандармы? Где армия? Неужели всей мощи государства недостаточно, чтобы раздавить кучку цареубийц?
   Голос императора повышался с каждым словом и постепенно перешёл на крик, что случалось крайне редко. Лорис-Меликов побледнел. Каждый упрёк Александра отзывался в его сердце болезненными толчками.
   – Ваше величество, я всего лишь ваш покорный слуга, и вы вольны казнить меня или миловать, – пробормотал он. – Однако теперь я вынужден повторить свою покорнейшую просьбу не покидать Зимний без крайней на то нужды. Поберегите себя, государь…
   – Пожалуй, что и поберегу, – неожиданно сказал Александр. – Да только не так, как вы полагаете.
   Засунув большие пальцы рук за витой пояс бархатного шлафрока, император молча прошёлся по кабинету. Лорис-Меликов почувствовал, что это затишье перед бурей, и приготовился к худшему.
   – У меня ощущение, граф, что в своих либеральных начинаниях мы чересчур далеко зашли, – заговорил наконец Александр. – Вам так не кажется?
   – Не совсем понимаю вас, ваше величество, – осторожно сказал канцлер.
   – Я начал своё царствование с уничтожения крепостного рабства и по сей день считаю, что это было необходимо, – продолжал Александр. – В девятнадцатом веке нельзя править, как сто, тем более двести лет назад, и я не хочу остаться в истории монархом-тираном или самодуром. Но всему, даже самому хорошему, должен быть разумный предел. Я, увы, забыл эту простую истину. В последние годы, по вашему понуждению, я расширил права земства, смягчил цензуру, ввёл суды присяжных. И что, общество стало от этого счастливее? Может быть, меня, по крайней мере, благодарят? Ничуть! Сейчас вот у меня на столе ваш проект выборного собрания – это что? Парламент, затем конституция, а там, глядишь, мои дети доживут уже и до республики… Но Россия не Англия, канцлер, вы отдаёте себе в этом отчёт? Все играют в либералов, рассуждают о республиканском строе, а того не помнят, что и двадцати лет не прошло с отмены крепостного права. Не успели глотнуть свободы, а на пороге уже анархия. До того дошло, что эта мерзкая Засулич стреляла в генерал-губернатора, но суд присяжных её оправдал. И, к тому же, судейские произносят филиппики в защиту нигилизма. Диво ли, что самодержца пытаются убить?.. Устои расшатаны, воздух Петербурга пропитан запахом революции, – гневно добавил Александр.
   Лорис-Меликов подавленно молчал. Возразить императору было нечего.
   – Поэтому я всё больше склоняюсь к мысли, что все эти либеральные конвульсии надобно пресечь, – жёстко закончил Александр. – Может быть, лет эдак через пятьдесят-сто Россия и созреет для свободы и цивилизованного пользования ею, а пока что – нет. Это для меня теперь очевидно. Очевидно и то, что пришло время закручивать гайки…
   Канцлер осмелился подать голос.
   – Государь, – взволнованно сказать он, – умоляю, не поддавайтесь минутному раздражению! Либеральные реформы вашего царствования жизненно важны для России, они уже снискали вам имя Александра-Освободителя и всенародную любовь…
   Александр нехорошо рассмеялся.
   – Вы в уме, граф? – грубо спросил он. – Хороша любовь! Да я ложусь в постель и не знаю, проснусь ли поутру. Вы боевой генерал, вы храбро воевали, но можете ли вы понять, что значит жить с дамокловым мечом над головой? Нет, пора этому положить предел! И если полиция не в силах справиться с нигилистами, я подниму армию, введу в стране осадное положение с военно-полевыми судами, и верну порядок любой ценой, даже если для этого потребуется перевешать другой-третий десяток анархистов. Тогда, может быть, я смогу спокойно ездить по собственной столице… В конце концов, чтобы спасти жизнь больному, порой требуется ампутировать тот или иной орган. А Россия больна, граф, очень больна…
   От возбуждения и гнева красивое лицо с правильными чертами покрылось багровыми пятнами, холёные седые усы нервически подёргивались. Выпрямившись во весь гвардейский рост, царь изливал на склонённую голову министра всю боль, усталость и отчаяние сильного человека, загнанного в угол и стремящегося найти хоть какой-то выход.
   – Государь, – убито произнёс канцлер, – ваши слова звучат приговором делу, которому я отдал все последние годы. Что ж! Если речь обо мне, я готов теперь же написать прошение об отставке. Новый курс потребует нового правительства… Всё, о чём прошу, ваше величество – будьте справедливы! Пусть я заслужил высказанные вами упрёки. Но признайте, по крайней мере, что деятельность моя направлялась не только собственными побуждениями и мыслями, но в первую очередь волей и желаниями известной вам персоны. И пренебречь ими я был не вправе…
   Император, шагавший по кабинету в состоянии крайнего раздражения, внезапно остановился. Его плечи ссутулились, и весь он стал как будто ниже и меньше, точно из него вышел весь воздух. В глазах мелькнуло жалкое, загнанное выражение.
   – Это правда, – сказал он, понижая голос. – Я всё понимаю, граф. Однако же…
   В этот момент кто-то постучал, и в кабинет вошла молодая, русоволосая, очень красивая женщина небольшого роста, который, впрочем, совсем не портил её точёную фигуру. Это была княгиня Юрьевская.
   – Добрый день, господин канцлер, – произнесла она, приветливо улыбаясь. – Что это вы с утра пораньше спорите на повышенных тонах? В коридорах, право, и то слышно…
   – Здравствуйте, ваше высочество, – сказал, кланяясь, бледный от пережитого волнения Лорис-Меликов, взглядом испросивший у императора позволения говорить. – Ничего особенного. Я делал доклад, но, кажется, имел несчастье расстроить его величество…
   – Чем же это вы огорчили моего венценосного супруга? – спросила женщина, зорко переводя взгляд с одного на другого.
   – Да вот, княгиня, Михаил Тариелович уверен, что мне следует остаться дома и не ездить в Манеж на парад, – нехотя сказал Александр, целуя жене руку.
   – А что так? – удивлённо спросила она.
   – Есть сведения, что «Народная воля» готовит очередное покушение на государя императора, – ответил канцлер, чуть замявшись. – И пока мы не выясним детали заговора и не сумеем его пресечь, было бы разумно воздержаться от выездов из дворца. Здесь-то безопасность обеспечена…
   Княгиня сморщила прелестный носик и покачала головой.
   – Надо полагать, я не меньше вашего дорожу безопасностью его величества, – заметила она. – Однако мы не должны пренебрегать и мнением общества. Отсутствие императора на традиционном смотре неминуемо вызовет кривотолки. В лучшем случае станут говорить о его нездоровье, а в худшем – что из-за страха перед заговорщиками он просто прячется в Зимнем. Тяжелее удара по репутации государя нельзя даже представить.
   Сделав паузу, она добавила, словно размышляя вслух:
   – С другой стороны, конечно, было бы непростительно забывать об угрозе покушения…
   – Так что же, ехать мне или не ехать? – спросил Александр с каким-то неудовольствием.
   Шурша складками пышного платья, княгиня подошла к нему и порывисто взяла за руку.
   – Поезжайте, ваше величество, – взволнованно сказала она. – Только надо позаботиться о дополнительных мерах безопасности. Может быть, увеличить эскорт… Впрочем, я уверена, что господин канцлер отдаст необходимые распоряжения. Бог и моя любовь будут хранить вас.
   – Воистину, – холодно произнёс Александр, крестясь. – Ты права, душа моя. Среди Романовых бывали всякие, но только не трусы. Негоже мне отсиживаться, точно зайцу в норе…
   Он позвонил в колокольчик и приказал появившемуся камер-лакею готовить выезд в Манеж.
   – Чем будешь заниматься без меня, Катя? – рассеянно спросил он, видя, что жена хочет удалиться.
   – Детьми и письмами, ваше величество. А через час придёт модистка, – громко ответила княгиня, улыбаясь. – Я буду тебя ждать, Саша, – нежно добавила она ему на ухо, когда Лорис-Меликов отвернулся.
   Вернувшись в свои покои на третьем этаже дворца, княгиня уединилась в кабинете, села за письменный стол, и, опершись на него, задумалась. С её лица исчезло привычное выражение доброты и приветливости: глаза сузились, губы плотно сжались, угол рта прорезала жёсткая складка. Сейчас княгиня более напоминала мужчину, чем женщину.
   – Значит, гайки хочешь закручивать, – пробормотала она, поигрывая кольцом с бриллиантом, украшавшим левый мизинец. – Порядок наводить, устои укреплять… И ведь всерьёз намерен… Дурачок, кто же тебе позволит? Все эти покушения ещё не покушения вовсе, а так – театр. – Она сняла кольцо и невидящим взглядом уставилась на бриллиант. – Псы пока что лают, но не кусаются. А если пора?.. Вот-вот выйдет из-под контроля. Так, может, не ждать?
   Она двумя пальцами без видимого напряжения смяла золотой ободок, отбросила сплющенное кольцо, и, сжав ладонями голову, закрыла глаза. На виске под нежной кожей тревожно запульсировала жилка. Через несколько минут, словно откликаясь на беззвучный зов, кто-то поскрёбся в дверь кабинета и тихо проскользнул внутрь. Это был невысокий плотный человек лет сорока, одетый в дворцовую ливрею. Любой, кто случился бы сейчас рядом, узнал бы в нём слугу и доверенного человека княгини Юрьевской Митрофана Агапова.
   – Ну, – сказала княгиня, не открывая глаз, – что будем делать? Что посоветуешь?
   Агапов поклонился и развёл руками.
   – Тебе видней, – негромко откликнулся он. – Как решишь, так и будет. Ну, а я уж, если что, не подведу.
   – Похоже, дело идёт к концу, – продолжала княгиня сквозь зубы. – Он становится неуправляемым. То хочет отречься от престола в пользу цесаревича и уехать жить со мной и детьми в Ниццу. То, наоборот, заявил, что будет вводить в стране чрезвычайное положение и наводить порядок. А ведь может… И прямо дал канцлеру понять, что очень им недоволен. Стало быть, со дня на день жди отставки. Тогда вообще всё пойдёт наперекосяк. А главная беда – он всё меньше считается со мной.
   – Ты лаской, лаской воздействуй, – озабоченно посоветовал Митрофан.
   Княгиня махнула рукой.
   – Какое там! Лаской моей он пресытился. Да и стар уже, будуар мой всё реже навещает, – она коротко, шипяще засмеялась.
   – Тогда, – решительно сказал Митрофан, – мозги ему переверни. Как ты умеешь. Взглядом.
   Княгиня покачала головой.
   – Мне ширма с перевёрнутыми мозгами не нужна. Заметят, разговоры начнутся, пересуды, на меня коситься станут…
   – Эка важность, – возразил Агапов. – Разговором больше, разговором меньше… Тебя и так здесь не любят. И канцлера твоего.
   – Да плевать мне на разговоры! – фыркнула княгиня. – Коли заметят, что он не в своём уме, слушаться перестанут, решения начнут оспаривать, слабоумным объявят – вот беда. И что я тогда буду делать? Куковать женой сумасшедшего императора? Вся работа пшиком закончится…
   Она оскалилась и грохнула кулаком по столу. Чашка из-под кофе подпрыгнула, свалилась на пол и не разбилась лишь благодаря персидскому ковру. Агапов невозмутимо поднял чашку, и, протерев рукавом, поставил на место.
   – Ну да ладно, – неожиданно спокойно сказала княгиня. – Здесь, похоже, ничего уже не исправишь. И если дело заканчивать пшиком, то пусть уж будет пшик – на весь мир.
   Она ещё немного подумала, потом, окончательно отбросив колебания, потянула к себе лист веленевой бумаги, взяла перо и быстро набросала несколько строк. Сложив записку, отдала её слуге.
   – Кому и куда отнести, знаешь… Да на словах передай, что другого случая уже не будет: император в ближайшее время всерьёз намерен искоренить нигилистов. Пусть работают с тройным запасом. Наверняка.
   – Всё сделаю… государь!
   – Спускай псов… Никита!

   Император выглянул в окно кареты. Лёд на Неве красиво и холодно блестел под лучами первого мартовского солнца… Император зябко поёжился. Красиво и холодно… По какой-то ассоциации он подумал о княгине. Ну не ирония ли судьбы! Боевой генерал, старый рубака Лорис-Меликов сделал всё возможное, чтобы отговорить Александра от опасной поездки. А вот княгиня Юрьевская, жена и мать его троих детей, напротив, заговорила о чести и храбрости, фактически толкнув на риск. Император был покороблен и уже не впервые с горечью подумал, что перестал понимать княгиню.
   Никто не посмел бы обвинить его в недостатке личной смелости, и нигилистов он скорее презирал, чем боялся. Десятилетия власти измучили и смертельно утомили его. В сознании Александра не единожды возникал план отречься от престола в пользу цесаревича, чтобы провести остаток дней частным лицом вместе с княгиней и детьми. Но в душе он понимал, что это невозможно. По крайней мере, два обстоятельства хоронили его заветные намерения.
   Романовых воспитывали хозяевами земли русской, и ответственность за судьбу гигантской империи Александр впитал с молоком матери. Он просто не мог бросить всё и удалиться от дел теперь, когда из-за допущенных ошибок, главным образом – поспешных либеральных шагов, Россия с налитыми кровью глазами устремилась к хаосу. Прежде чем оставить престол наследнику, надо навести в государстве порядок, не стесняясь даже применить крайние меры и рискуя утратить репутацию Освободителя. Поэтому слова насчёт военно-полевых судов и закручивания гаек, сказанные поутру Лорис-Меликову, произнесены были вовсе не сгоряча. Напротив, такое решение вызревало в императоре все последние месяцы. И решение это, единственно верное с точки зрения высшего долга, прямо противоречило мечтам Александра о личном счастье.
   Но это бы ещё полбеды. Само счастье не складывалось, ускользало из рук, рассеивалось, как дым на ветру – вот беда…

   Вечером 4 июля 1880 года, когда сумерки уже сгустились, и окна Большого Царскосельского дворца озарились жёлтым электрическим светом, император пригласил в покои министра двора графа Адлерберга.
   Склоняясь перед императором, граф отметил про себя, что обычно сдержанный Александр чем-то взволнован, и приготовился услышать нечто неординарное. Однако действительность превзошла все ожидания.
   – Послезавтра я намерен обвенчаться с княжной Долгорукой, – произнёс император безо всяких предисловий.
   Адлербергу показалось, что он ослышался.
   – Простите, ваше величество? – запинаясь, пробормотал он.
   Император с неудовольствием посмотрел на графа.
   – Я хочу, чтобы послезавтра состоялось моё венчание с книжной Долгорукой, – отчеканил он. – Потрудитесь отдать все необходимые распоряжения. Я подготовил список членов царской фамилии, которых надо пригласить на церемонию…
   – Но это невозможно! – вырвалось у графа.
   Александр вскинул голову.
   – Что, собственно, вы считаете невозможным? – осведомился он ледяным тоном. – Приглашение членов царской фамилии?
   – Нет, государь… Я имею в виду бракосочетание. Ещё не истёк траур по вашей безвременно ушедшей супруге, императрице Марии Александровне. Боюсь, новый брак, заключаемый с нарушением правил и приличий, вызовет в обществе возмущение…
   – Это касается только меня и Бога, – отрезал император. – И я вовсе не намерен слушать ваши комментарии. Идите и выполняйте то, что я вам сказал. Завтра после обеда я жду вашего доклада с планом предстоящей церемонии.
   Адлерберг умоляюще простёр к нему руки.
   – Ваше величество, не губите себя! – вскричал он в необыкновенном смятении. – Этим роковым поступком вы оттолкнёте от себя всю Россию! Ни ваша семья, ни подданные ваши, не примут морганатического брака!
   – Мне стыдно слушать из ваших уст подобную чушь, – неприязненно сказал Александр. – Княжна принадлежит к старейшему русскому роду, он восходит к Рюриковичам, и ни одна династия в Европе не сочла бы такой брак мезальянсом.
   – Ах, государь, что нам Европа?.. Лучше вспомните святого старца Иофанаила. Он ещё двести лет назад предсказал преждевременную смерть тому из Романовых, который женится на девушке из Долгоруких. И что же? Разве не скончался скоропостижной смертью Пётр Второй чуть ли не в самый день бракосочетания с княжной Долгорукой? Разве не пытались его спасти лучшие доктора?.. Тысячу раз прошу извинить меня, государь, но подумайте о монаршем престиже. Ведь вы разменяли седьмой десяток, и княжна годится вам в дочери. К лицу ли вам в эти годы вести её под венец? Какая пища для злых языков! Пожалейте себя и свою репутацию!
   Александр поднял глаза, и Адлерберг запнулся.
   – Вы забываетесь, граф, – устало сказал император. – Прощаю только потому, что говорите от сердца. Однако брак – дело решённое, и обсуждать здесь нечего. Разве не знаете вы, разве не знают всё, что княжна многим пожертвовала ради меня? От нашей связи родились дети, и жениться мне велит чувство долга…
   Адлерберг вышел от императора, пошатываясь, в сильнейшем потрясении.
   Через два дня Александр обвенчался с княжной Долгорукой. Обряд совершился в походной церкви, размещённой в одном из залов Большого Царскосельского дворца.
   В тот же день Александр подписал в сенате акт, извещающий о вступлении в морганатический брак с княжной Долгорукой с предоставлением титула Светлости и имени княгини Юрьевской. То же имя и титул получили дети: сын Георгий восьми лет, и дочери: Ольга семи лет и двухлетняя Екатерина – со всеми правами законных детей, следуя статьям Свода законов Российской империи.
   Адлерберг оказался абсолютно прав. Реакция общества на брак императора была мгновенной, бурной и резко отрицательной.
   Разумеется, о связи Александра с Долгорукой, длившейся тринадцать лет, знали все. Нельзя сказать, что его за это осуждали. В конце концов, где монарх – там и фаворитки. Родитель Александра, покойный император Николай Павлович, отличавшийся невероятным пылом, перетаскал в постель добрую дюжину фрейлин своей супруги, не говоря уже о прочих придворных дамах. И на здоровье! Пассии императора дарили ему ласки, знали своё место и ни на что не претендовали. Ну, разве что просили о привилегиях для своих мужей…
   Однако здесь был другой случай.
   Вскоре после того, как завязался роман Александра с Долгорукой, придворные начали замечать в поведении императора всё больше странностей. Он стал потрясающе терпим к разводам и внебрачным связям в своём окружении. Адюльтерные скандалы при дворе, число коих росло как на дрожжах, больше не вызывали его гнева. «Уж такое нынче время», – сетовал Александр, узаконивая внебрачных детей. Да и как было не узаконить, если ему самому Долгорукая родила сначала сына, а спустя ещё год, и дочь.
   Петербург с изумлением наблюдал, как, в нарушение всех приличий, Александр появляется со своей фавориткой на людях. Он перестал скрывать свою связь даже от императрицы. Тяжело больная Мария Александровна мужественно восприняла страшную для неё весть и ни словом не упрекнула мужа. Молчала даже тогда, когда обезумевший от страсти Александр тайно переселил Долгорукую в Зимний дворец, где она заняла комнаты прямо над покоями государыни. Достойное поведение императрицы составляло резкий контраст с безнравственным поведением императора; её очень жалели, его осуждали. И, разумеется, общественное возмущение не могло не затронуть княжну.
   С годами губительное влияние Долгорукой на Александра возрастало, делалось всё заметнее: теперь с нею были вынуждены считаться даже члены императорской семьи. Правительственные назначения и раздачу наград Александр осуществлял с подачи княжны, государственные решения принимал в её будуаре. Это не значит, что она открыто вмешивалась в управление империей. Напротив, княжна держалась подчёркнуто скромно. Она просто открывала Александру свои объятья, утешала и успокаивала его, шаг за шагом становясь единственным человеком, с которым он по-настоящему считался. Если бы ему сказали, что с некоторых пор страной реально правит его фаворитка и назначенный по её протекции канцлер Лорис-Меликов, Александр только посмеялся бы. Он был всё ещё ослеплён своей поздней страстью, и видел в княжне только очаровательную женщину, подарившую ему на склоне лет восхитительную иллюзию силы и молодости.
   Мало-помалу свободные нравы, свившие гнездо при дворе, стали распространяться в обществе. Подняли головы нигилисты. На улицах Петербурга начали открыто появляться подозрительные личности в широкополых шляпах, в тёмных очках, с длинными волосами, всклокоченными бородами и непременными пледами поверх изношенных пальто. Их не трогали, – понимали, что это так, накипь. Настоящие революционеры из партии «Народная воля» были глубоко законспирированы, и втайне от чужих глаз разрабатывали планы цареубийства.
   Впервые в Александра стреляли ещё в 1866 году. Затем в 1870-м. И спустя девять лет последовало сразу несколько покушений: выстрелы, два взрыва – один на железнодорожных путях, по которым ехал поезд с царской семьёй, затем в Зимнем дворце… Пока Бог миловал, но что дальше? Александр устал жить с ощущением загнанного зверя. Конечно, в российской истории бывало всякое, но чтобы целенаправленно охотиться на императора – такое случалось впервые. Почему именно теперь? Почему именно с ним? Эти вопросы неотступно терзали Александра, доводя до отчаяния. И всё чаще приходила мысль, что виноват, как ни крути, он сам. Он дал слишком много свободы народу, который был к этому не готов.
   Записным реформатором император себя не считал. На отмену крепостного права пошёл только потому, что выбора не было – деревня гибла, грозя в недалёком будущем погубить всю Россию. Освободил крестьян – казалось бы, довольно… И всё-таки в последние годы шаг за шагом делал уступки либералам. Происходило это словно против его собственной воли. Впрочем, в минуты прозрения он ясно видел, что своей воли у него давно уже нет. Вместо неё были желания Долгорукой.
   Нет, княжна вовсе не просила что-либо для себя. Однако она многого хотела для государства. В её прелестной головке роились планы реформирования общественной жизни. Осторожно и ласково, исподволь, княжна внушала Александру, что он может и должен войти в историю как великий монарх, подаривший России счастье и процветание. Для этого надо лишь дать обществу законы, людям – гражданские права, судам – независимость, газетам – свободу слова. И тогда народы Российской империи заживут единой семьёй под благодетельной сенью трона Романовых…
   – Никогда не подумал бы, что ты у меня отпетая вольтерьянка и вольнодумка, – однажды сказал Александр, лёжа в постели и любуясь точёной грудью княжны, едва прикрытой брюссельским кружевом батистовой сорочки. – Какие права, какие свободы? Опомнись! В России на сотню людей едва ли найдётся десять-пятнадцать грамотных. Если уж о чём-то всерьёз думать, это о простейшем просвещении, о приходских школах. Всё прочее – утопия…
   Княжна задумчиво кивнула красивой головкой.
   – Просвещение необходимо, – согласилась она. – Однако уже теперь в стране есть купцы, студенты, доктора, адвокаты, писатели, банкиры. Это же третье сословие, Саша! Ты забыл французскую революцию? Людовик своим упрямством довёл дело до взрыва и поплатился головой. Можно ли с этим шутить? Лучше дай собственной рукой и немного, а то ведь придут сами и возьмут – всё.
   – Ну, у нас Мирабо и Дантонов -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

нет, – отмахнулся Александр.
   – А ты не жди, пока появятся, – с улыбкой сказала княжна, склоняясь над ним.
   Такие разговоры происходили всё чаще, и по принципу «капля камень точит» оставляли след в душе и уме императора. Наконец, увлечённый перспективой грядущего процветания России, и желая рассеять революционные тучи на её горизонте, Александр пошёл на уступки нетерпеливой интеллигенции. Глядя на мир взглядом, затуманенным поздней любовью, он хотел ценой умаления своих монарших прав купить покой и счастье последних лет жизни.
   Отрезвление наступило только после новых покушений. Оно было ужасным. Император осознал вдруг, что либеральные уступки, вместо того, чтобы укрепить трон, расшатали его. В салонах открыто говорили о необходимости установить республику, полиция была деморализована и пассивна, суды оправдывали революционеров, армия роптала. Над Россией вставало багровое солнце нигилизма. Осатаневшие народовольцы издавали угрожающие прокламации и готовили очередную попытку цареубийства. Даже самые близкие люди осуждали монарха за поспешный брак с Долгорукой, носившей отныне титул княгини Юрьевской.
   Пришёл миг, самый чёрный миг в жизни Александра, когда он – одинокий, уставший, надломленный – с ужасом понял: его не одобряют ни люди, ни Бог. Свою жизнь, жизнь государства, он положил к ногам женщины, во всём потакал ей, пренебрёг долгом – и что же? Нигде нельзя скрыться от гнетущего протеста законной семьи, от недовольства петербургского света, от капризов молодой супруги. Что в сравнении со всем этим бомбы нигилистов…

   Звук мощного взрыва прозвучал ровно в три часа. Спустя несколько минут раздался ещё один взрыв – более сильный, потрясший оконные стёкла в Зимнем дворце.
   В это время княгиня Юрьевская была в своём будуаре и пудрилась возле зеркала. После первого взрыва она закрыла глаза, посидела так несколько секунд и недовольно поморщилась. После второго губы расползлись в довольной улыбке, и зеркало отразило женское лицо, обезображенное дьявольской жестокой гримасой.
   Через некоторое время в коридоре зазвучали громкие встревоженные голоса, послышались чьи-то стремительные шаги, и в будуар, нарушая все нормы этикета, ворвался бледный, взъерошенный камер-лакей.
   – О, Боже!.. – воскликнул он с порога рыдающим голосом. – Ваша светлость! Государь убит! Его тело доставлено во дворец! Они убили его!..
   Княгиня, словно подброшенная пружиной, вскочила на ноги.
   – Нет!.. – выкрикнула она, прижимая свои прекрасные руки к груди. – Этого не может быть! Где он?
   – Государя отнесли в его кабинет…
   – Быстрее, быстрее туда!
   Лакей выбежал первым, следом за ним княгиня. На мгновение задержавшись возле зеркала, она молниеносными движениями растрепала волосы и привела одежду в беспорядок.
   Император Александр Второй лежал на диване у стола. Он был в бессознательном состоянии. Рядом находились три доктора во главе с лейб-медиком, знаменитым Боткиным, но было очевидно, что императору оставалось лишь несколько минут жизни. Вид его был ужасен: правая нога оторвана, левая – разбита, голова и лицо в бесчисленных ранах. Один глаз был закрыт, другой смотрел перед собой без всякого выражения.
   В комнату, заполненную членами царской семьи и высшими сановниками империи, ворвалась, расталкивая всех, задыхающаяся княгиня Юрьевская. Толпа расступилась, и её взгляд упал на полуголого, обожжённого, умирающего человека. Она кинулась к дивану, рухнула на колени, и, пачкая кровью розовый с белым рисунком пеньюар, припала к груди императора, истерически выкрикивая одно только слово:
   – Саша! Саша!..

18

   Этот рабочий день президент, как всегда, начал с обзора, подготовленного пресс-службой. Здесь было всё: и дайджест газет, и телерадиомониторинг, и аналитика интернет-сайтов.
   Уже через несколько минут Бунеев раздражённо отбросил в сторону листки с обзором, и, сдерживая закипающее бешенство, подошёл к огромному окну. Созерцание стен Кремля служило для президента своего рода аутотренингом и обычно успокаивало. Но теперь привычное средство не помогало; президент почти физически ощущал, что его душит гнев.
   Пресса в последние недели точно с цепи сорвалась. Не вся, разумеется, а та часть, которую – прямо или косвенно – контролировал Вадим Натанович Лозовский. А он, к сожалению, контролировал весьма существенную часть.
   Первым и самым болезненным ударом стало выступление экс-президента Мельникова по «Масс-ТВ», немедленно продублированное всей прессой Лозовского и подхваченное западной печатью. Это была информационная бомба термоядерной мощи. Мельников публично каялся, что в своё время выдвинул и поддержал на выборах президента кандидатуру Бунеева. Выступление было составлено очень грамотно: достижения Бунеева извращались, ошибки преувеличивались. Усиление роли государства в экономике выдавалось за возврат к тоталитаризму, закрытие по суду экстремистской организации и её боевого малотиражного листка было названо примером удушения демократии. Подтекст интервью, корректного по форме, но чудовищно несправедливого по содержанию, проглядывался без труда: чего, дескать, ждать от бывшего чекиста!
   Аппарат и правительство в полном составе чуть не разбил инфаркт. Да и сам Бунеев был ошеломлён до полной растерянности. Он честно выполнял все условия соглашения с Мельниковым. Он прикрыл его от парламентских нападок и обеспечил своим указом спокойную, привилегированную старость. Он оказывал экс-президенту почёт, советовался с ним, всюду подчёркивал его заслуги. То, как теперь поступил Мельников, не имело объяснения, и было, в лучшем случае, чёрной неблагодарностью. А в худшем… Дело в том, что нападки Мельникова почти текстуально повторяли разгромные интервью Лозовского.
   Президент позвонил экс-президенту.
   – Зачем вы это сделали? – спросил он без обиняков. Больше всего ему хотелось бы спросить: «За что?»
   – А вы, Игорь Васильевич, сам Господь Бог? – бесстрастно поинтересовался Мельников. – Ошибок не допускаете? Считаете себя выше критики?
   – Прекратите эту демагогию! – крикнул Бунеев, задыхаясь от возмущения. – При чём тут ошибки? Критиковать можно по-разному. Ваше выступление – это неслыханно! Приложили мордой об стол перед всем миром… Да как вы могли?
   Старик хмыкнул.
   – Вы, значит, голос не повышайте. Молоды ещё на меня шуметь… и как человек, и как президент, – спокойно сказал он. – А если чем недовольны, готов дать удовлетворение. Любое.
   «Да он сошёл с ума. Или хочет вывести из себя», – невольно подумал Бунеев и вслух произнёс:
   – Я думаю, нам надо встретиться.
   – Встретимся. Отчего ж не встретиться, – сказал Мельников, звучно пожевав губами. – Поговорим, объяснимся… Но попозже. Я сейчас лежу, болею. Простыл. Дело стариковское, понимаешь. А как только поднимусь на ноги, сразу и приеду. Заодно пройду по местам трудовой кремлёвской славы… – он хихикнул.
   Бунеев положил трубку с ощущением, что ровно ничего не понимает.
   Выступление Мельникова стало как бы сигналом для оголтелой информационной атаки на президента. «Масс-ТВ» возобновило ежедневную десятиминутку обозревателя Гончаренко. По вечерам, перед началом очередной серии безразмерного криминального боевика «Крыша», тот появлялся на телеэкранах и объяснял российским избирателям, почему они ошиблись, проголосовав за Бунеева. Ему вторили «Открытое радио», «Ежедневные вести», «Бизнесмен», некоторые интернет-сайты. Внешняя и внутренняя политика, экономические, социальные и кадровые решения Бунеева – всё подвергалось концентрированной, тотальной, зубодробительной критике, особенно опасной и нежелательной в канун визита президента США.
   Администрация Бунеева пыталось утихомирить зарвавшиеся СМИ по-хорошему, но безуспешно. Журналистский корпус под знаменем Лозовского шёл, как в последний бой, и можно было лишь гадать, сколько им за это уплачено. Формально закон о средствах массовой информации не нарушался, и в суд подавать было не на что. Вступать в открытую полемику – означало признать наличие серьёзной внутренней оппозиции. Рассвирепевший Бунеев дал команду ускорить разработку схем, по которым предполагалось банкротить обнаглевшие редакции – благо, на каждой из них висели долги. Но и это решение было вовсе не идеальным: юридические процедуры могли затянуться на месяцы, а главное, были чреваты неизбежным крупномасштабным скандалом…
   Не менее, а в чём-то и более опасным событием стал учредительный съезд партии «Свобода России». Её председателем избрали депутата Безухова, который открыто работал на Лозовского. Съезд прошёл с огромной помпой, но ещё до него по всей стране начали стремительно открываться местные отделения партии, и каждое из них располагало хорошим офисом, штатом, транспортом, связью. Вышел первый номер общефедеральной партийной газеты, сделанный умно, грамотно и со вкусом. Похоже, Лозовский не зря обещал в интервью «Ньюсвик», что для «Свободы России» не пожалеет последнего доллара. А долларов у него, по разным оценкам, было не менее пяти миллиардов.
   Министерство юстиции оказалось в дурацком положении. Регистрировать антипрезидентскую партию не поднималась рука, не регистрировать не было оснований. Замглавы администрации передал Бунееву осторожный вопрос министра: как быть? Бунеев посоветовал действовать по закону, а про себя с тоской подумал, что участие «Свободы России» в ближайших выборах неизбежно. Разумеется, вся возможная работа против новоиспечённой партии будет сделана, однако административный ресурс против ресурса финансового срабатывает не всегда. И в новом парламенте могут появиться несколько десятков жёстко-оппозиционных враждебных депутатов. Да сколько-нибудь ещё подтянут к себе или просто купят из других фракций… Да если ещё на антипрезидентской платформе задружат с левой оппозицией…
   Но все эти неприятности, пусть и крупные, меркли, отходили на задний план перед ужасной вестью о гибели главы УБП Немирова.
   Немиров погиб непонятно, жестоко, нелепо. Его тело со сломанными шейными позвонками обнаружили на одной из конспиративных квартир управления. В той же квартире нашли труп сотрудника УБП майора Яковлева. В отличие от Немирова, Яковлев умер без выраженных причин. Вскрытие установило, что внешних или внутренних повреждений, следов какого бы то ни было яда, в организме нет. Патологоанатомы сходили с ума, пытаясь понять, почему перестало работать здоровое сердце молодого сильного человека. Приемлемых догадок на этот счёт не было.
   Следствие выяснило, что пять недель назад Яковлев получил очередной отпуск, после чего на службе, естественно, не появлялся. Где всё это время был и чем занимался, пока неизвестно. Дело осложнялось тем, что Яковлев был холост, вёл замкнутый образ жизни и планами на отпуск ни с кем не делился. «Отдохну, может, съезжу на море», – вот и всё, что он сказал сослуживцам, ставя традиционную «отвальную».
   Сама же картина трагедии вырисовывалась довольно ясно. Встреча главы УБП и его сотрудника произошла поздно вечером, и, очевидно, по инициативе Немирова. Следов пребывания третьих лиц при осмотре квартиры не обнаружилось. Таким образом, генерала убил Яковлев, буквально свернув ему шею… Но каковы мотивы этого дикого преступления? Ведь, кроме всего прочего, майор был внебрачным сыном Немирова. Покойный максимально скрывал это, но шила в мешке не утаишь. Получается, что сын расправился с отцом, а потом умер сам – так сказать, в порыве раскаяния? Полная чушь…
   Гибель человека такого уровня, как Немиров – это всегда потрясение, особенно если человека уважаешь и ценишь. Но Бунеев был не просто потрясён. В его душу закрался непонятный страх. Президент переживал трудное время, удары сыпались со всех сторон. В последние недели Бунееву начало казаться, что вокруг него сжимается какое-то кольцо. Он отдавал себе отчёт, что за каждым антипрезидентским действием прямо или косвенно просматривается воля, деньги, режиссура Лозовского. Смерть одного из ключевых и самых надёжных сотрудников президента, независимо от её причин, ослабляла Бунеева и объективно была на руку прежде всего экс-госсекретарю. Ведь не существовало более непримиримого врага у Лозовского, методично работавшего против него и упорного в своей ненависти.
   От невесёлых размышлений Бунеева оторвала негромкая мелодичная трель селектора.
   – Игорь Васильевич, девять часов. Подошёл Аркадий Витальевич Брагин, – доложил референт.
   – Пригласите, – распорядился Бунеев, – и принесите чаю.
   Вдруг остро захотелось выпить водки. Представился запотевший гранёный стакан и вилка с наколотым солёным груздем… Видение было столь явственным и аппетитным, что непьющий Бунеев, поднимаясь навстречу Брагину, невольно сглотнул слюну.
   Аркадий Витальевич Брагин был помощником президента по вопросам национальной безопасности и работал в этой должности ещё при Мельникове. С Бунеевым, возглавлявшим тогда спецслужбу, они познакомились и начали сотрудничать года три назад. Придя к власти, новый президент произвёл решительную чистку аппарата, оставив на месте лишь тех, кто не был замешан в коррупции. Среди этих немногих оказался и Брагин – человек умный, опытный, порядочный, и, безусловно, лояльный.
   Сегодня он выглядел, как всегда, хорошо – со вкусом одет, подтянут, свежевыбрит. Но Бунеев намётанным взглядом сразу определил, что помощник не в своей тарелке: и галстук повязан как-то небрежно, и говорит, чуть задыхаясь, и ежедневный доклад-обзор, против обычного, чересчур многословен.
   – Это всё? – спросил президент, когда Брагин скомканно закончил.
   – По текущим делам – да, Игорь Васильевич… – нерешительно сказал тот.
   – А что ещё? Да не тяните вы резину, Аркадий Витальевич, – потребовал Бунеев. – Слепому видно, что у вас какие-то новости, или информация, и явно не рутинная. Иначе вы бы так не нервничали.
   Брагин смущённо поправил очки.
   – Не рутинная – это крайне слабо сказано, Игорь Васильевич… Дело в том, что через два дня после гибели Немирова мне позвонил некий Авилов, журналист.
   Президент поднял брови.
   – Тот самый, из «Правды по-комсомольски»? Ну, который писал по Чечне, по Лозовскому?
   – Тот самый, Игорь Васильевич. Он сослался на рекомендацию одного человека, которому я, безусловно, доверяю, и попросил немедленно принять его вместе с заместителем покойного Немирова по науке – Сеньшиным.
   – Помню его, – обронил президент. – Немиров представлял мне своих замов, когда я был у него на Юго-Западе.
   – Авилов упирал на сверхважность информации, которой располагает. Мы встретились и проговорили три часа. Скажу откровенно, Игорь Васильевич: я не знаю, как относиться к тому, что мне рассказали. С одной стороны, похоже на бред. С другой – оба люди не рядовые, безусловно, ответственные, и на сумасшедших не похожи… Словом, я обдумал их информацию, изложил её на бумаге в виде служебной записки и всё-таки решил представить вам. Формально дело в моей компетенции, а, по сути, абсолютно выходит за её рамки. Вот…
   Брагин протянул Бунееву несколько скреплённых листков. Внимательно посмотрев на помощника, президент взял документ.
   – Вы меня заинтриговали, – хмуро сказал он и углубился в чтение.
   Пока он читал, Брагин пил чай, разглядывал российский триколор, установленный за президентским креслом, и мечтал о сигарете. Но что делать – бывший борец, мастер спорта Бунеев, не курил сам и категорически запрещал это делать всем другим в своём присутствии.
   Брагин был опытным аппаратчиком, однако сейчас волновался, как девушка на первом свидании – до дрожи в пальцах. Он прекрасно понимал, какую меру ответственности берёт на себя, подавая президенту записку такого содержания. После встречи с Авиловым и Сеньшиным первым движением души было сказать: «Чур меня!» – и выкинуть всё из головы. Мало, что ли, у него своих проблем, служебных и не только? Но, как добросовестный государев человек, Аркадий Витальевич не мог пройти мимо такой информации. Да если в ней хоть полпроцента истины… И потому он, сомневаясь и матерясь, два дня переводил бумагу, чтобы как можно чётче и короче изложить для президента суть дела, которое про себя назвал так: «Россия – Лозовский: кто кого?»
   При этом Брагин почти не сомневался, что информация, при всей абсурдности, достоверна. Дело в том, что Авилов сослался на Марфу Ивановну Рябухину, а её-то Аркадий Витальевич помнил и знал хорошо.
   В далёком и смутном восемьдесят девятом году, когда советская власть и КПСС уже трещали по швам, Брагин, как и все столичные партаппаратчики, пребывал в смятении. Всё рушилось, карьера и будущее вырисовывались в тумане, и неясно было, к какому берегу грести. Именно в те дни жена посоветовала сходить к модной гадалке-экстрасенше по фамилии Рябухина, и спросить у неё совета. Брагин чуть не упал со стула.
   – Дура, – ласково сказал он, – какая, к чёрту, гадалка? Я же ответственный партработник. Что за провокационный совет?
   – Это ты у меня дурачок, – ответила любящая жена. – Да у этой Рябухиной уже полгоркома перебывало. Мне жена третьего проболталась… По-твоему, один ты мандражируешь?
   И вот однажды вечером Брагин навестил-таки Марфу Ивановну.
   Рябухина, и в особенности поданный ею совет, произвели на Аркадия Витальевича неизгладимое впечатление. Совет был простой: установить контакт с опальным членом Политбюро Мельниковым, и во что бы то ни стало войти в его окружение. У Брагина отвисла челюсть. Изгнанный с партийного олимпа Мельников покоился в бездонной политической могиле без видимых перспектив выкарабкаться.
   – Держись за Мельникова! – настойчиво повторила Рябухина. – Сейчас ему плохо, но скоро он взлетит. Кто был рядом в трудное время, не прогадает.
   Рябухина не ошиблась. Довольно скоро Мельникова избрали народным депутатом СССР, потом депутатом России, потом председателем Верховного Совета, а потом и президентом… И всё это время рядом с ним на разных должностях был Аркадий Витальевич, после долгих колебаний внявший совету Марфы Ивановны…
   Второй раз Брагин пришёл к Рябухиной трудной осенью девяносто третьего. Противостояние президента и парламента достигло апогея, судьба Мельникова, а значит, и его окружения, висела на волоске. Засланцы спикера атаковали ключевых сотрудников президента предложениями переходить на сторону Белого Дома, обещая золотые горы в случае согласия и неминуемое сведение счетов с отказавшимися. Многие колебались…
   Рябухина встретила Аркадия Витальевича с некоторым удивлением.
   – Зачем пришёл? Ты ведь Мельникова при любом раскладе не оставишь, и в мыслях у тебя такого нет…
   – Не оставлю, – кивнул Брагин, внутренне ёжась оттого, что она прочла его мысли. – И без меня крыс на корабле хватает. Да и не о том речь. Хочу знать, чем эта война закончится, чья возьмёт. Может, впору уже завещанием заняться, – вымученно сострил он.
   Рябухина успокаивающе, с оттенком симпатии, посмотрела на чиновника.
   – Не переживай, – сказала она. – Для тебя всё кончится благополучно. Вот с Мельниковым хуже. Победить-то он победит, но какую цену заплатит…
   Слова Марфы Ивановны Брагин вспомнил, когда президент, раздавив парламент, свалился с тяжелейшим инфарктом.
   Ещё дважды Аркадий Витальевич обращался к Рябухиной, правда, по менее значимым поводам, и оба раза, следуя советам гадалки, благополучно выкручивался из аппаратных передряг. В благодарность, кроме гонораров, Брагин дал ей мало кому известный номер своего прямого телефона, и наказал обращаться по любому поводу и безо всякого стеснения.
   Человек практического склада, совершенно далёкий от научных и околонаучных тем, Брагин всерьёз никогда не задумывался, каким образом Рябухиной удаётся заглядывать в будущее и давать предсказания, в правильности которых сам не раз убеждался. Для него было вполне достаточно, что Рябухина существует, и ей можно доверять.
   Поэтому, когда позвонил журналист Авилов, известный Брагину лишь публикациями, и, словно пароль, назвал имя благодетельницы, Аркадий Витальевич в тот же день выкроил для него и Сеньшина «окно». И если бы не тень Рябухиной, казалось, витающая над ними во время встречи и беседы, Брагин бы ещё двадцать раз подумал, как отнестись ко всей ненаучно-фантастической информации, и надо ли доводить её на свой страх и риск до сведения президента…
   Бунеев дважды прочитал записку Брагина, аккуратно отложил в сторону, и, навалившись грудью на стол, задумчиво посмотрел на помощника.
   – Вот за что я вас ценю, Аркадий Витальевич, так это за добросовестность и дотошность, – мягко сказал он. – Любой другой на вашем месте отшил бы ребят на пятом слове. Максимум, на десятом… А вы все выслушали, запротоколировали, и даже вручили мне. Браво!
   Брагин до боли сцепил зубы. Хотел, как лучше, а нарвался на издёвку. Вот и цена его дурацкой добросовестности и сентиментальности: как же, узнал о гибели Рябухиной, расстроился…
   – Виноват, Игорь Васильевич, – наконец, произнёс он. – Видимо, я перестраховываюсь. Информация, конечно, более чем странная. – Он помолчал, и, решившись, добавил: – Но всё-таки, мне кажется, с порога её отбрасывать нельзя…
   – А почему вы решили, что я собираюсь её отбрасывать? – неожиданно резко спросил президент. – Между прочим, я похвалил вас без всякой иронии. Вот если бы вы их отфутболили, я бы вам влепил служебное несоответствие… Но, чёрт возьми, как это всё воспринимать?
   Он рывком поднялся из кресла и зашагал по кабинету. Брагин тоже было встал, но президент махнул рукой: сидите, мол.
   Информация помощника странным образом ложилась в контекст давешних мрачных размышлений Бунеева и усугубляла их. Кукловод, столетиями ломающий жизнь России, может быть, и химера… да нет, наверняка химера… но Лозовский, Лозовский-то более чем реален и опасен.
   При мысли об этом нечеловечески умном, хитром, ловком человеке, всё сминающем на своём пути, Бунеев иногда испытывал безотчётный страх. Президент не мог забыть странное чувство, пережитое во время одной из первых встреч с Лозовским. Тогда он вдруг ощутил, что в его голову хирургически осторожно вторгаются, вползают тончайшие холодные щупальца-черви. Скорее инстинктивно, чем сознательно, Бунеев использовал «китайский щит» – приём, освоенный ещё в спецшколе внешней разведки, с помощью которого как бы экранируешь свой мозг от внешних воздействий, включая телепатические. Ему сразу стало легче, беседа продолжалась, но Бунеев заметил, что по лицу Лозовского скользнула тень удивления и неудовольствия…
   Президент вернулся в своё кресло и со вздохом спросил:
   – Как поступим, Аркадий Витальевич, а? Вы же умный, придумайте что-нибудь.
   Брагин уже успокоился. Он видел: несмотря на попытку острить, президент выбит из колеи, даже ошеломлён, а это значит, информация воспринята всерьёз. Стало быть, полдела сделано.
   – Мне кажется, Игорь Васильевич, – сказал Брагин, тщательно подбирая слова, – было бы целесообразно самому принять Авилова и Сеньшина. Они убедительно просят об этом, но дело, конечно, не только в их просьбе. Мне кажется, такую информацию надо выслушать из первых уст. А главное, у них есть некоторые совершенно практические предложения, они хотят высказать их лично вам и просить помощи. И есть прямой смысл не откладывать встречу. Уж очень ситуация неординарная…
   Поколебавшись, Бунеев кивнул головой.
   Приняв решение, он вызвал дежурного референта с планом завтрашнего дня. Они долго колдовали над раскладкой, что-то отменяли, что-то переносили на другое время, и в итоге Бунеев распорядился:
   – Вызывайте ребят на завтра. Буду ждать вас троих в пятнадцать. У нас будет полтора часа. Больше не получится: в половине пятого подъедет Мельников. – Бунеев криво, нехорошо усмехнулся. – Эту встречу я откладывать не хочу.

   Разговор длился почти час, общение складывалось непротокольно, и собеседники сняли пиджаки. Они сидели в «диванке» – так окружение называло президентскую комнату отдыха, примыкавшую к основному кабинету. Царедворец Брагин с тихим ужасом наблюдал, как свободно ведут себя Авилов и Сеньшин с президентом, словно это был равный им человек. Время от времени Бунеева даже перебивали, а журналист (что взять с богемы?) раза два позволил себе чертыхнуться!..
   – Мы можем практически стопроцентно судить, кто заказал Немирова, – напористо говорил Авилов. – Именно заказал, Игорь Васильевич. Нелепо и думать, что Яковлев сам по себе сошёл с ума настолько, что свернул шею родному отцу. Вот сравните: киллер, который пытался пристрелить меня, и Яковлев после убийства Немирова – оба вскоре скончались с абсолютно одинаковыми симптомами: отсутствием каких-либо симптомов. Кому я мешал своей книгой? Лозовскому. Кто у Немирова был враг номер один? Тоже Лозовский. Всё сходится.
   – Допустим. Но я хочу понять, как он это делает, – угрюмо сказал президент.
   – Он зомбирует людей, – ответил Сеньшин. – При помощи заклинаний и снадобий вуду, или применяя психогипнотическое воздействие, не так уж важно. Скорее, думаю, второе. Обработанный человек становится заведённым автоматом с жёстко запрограммированными функциями – найти объект, уничтожить, самоотключиться. А врачи потом сходят с ума: почему это, мол, сердце вдруг остановилось… Завод кончился – вот почему.
   – И уж простите за такое предположение, Игорь Васильевич, типун мне на язык, но если он выбил человека из ближайшего окружения, тем более отвечающего за вашу безопасность, то следующая мишень, по логике, вы – добавил Сергей.
   Брагин похолодел и неприязненно взглянул на Авилова. Он сам думал об этом.
   – Почему вы так решили? – быстро спросил президент
   Сергей пожал плечами.
   – По-моему, вещь очевидная. Собственные рейтинги вы знаете лучше меня. С вашим избранием люди только-только поверили, что десятилетний бардак заканчивается. Какой-то просвет обозначился, надежда появилась. Если мой покойный учитель был прав, и персону Кукловода на этом этапе в России представляет Лозовский, то вы ему как кол в глотке. Считайте: второе избрание вам гарантировано, это ещё четыре года, а там, даст Бог, подберёте себе достойного преемника, подготовите, как надо – это заявка ещё на восемь лет… Что ж, Кукловоду всё это время вёсла сушить? Боюсь, покушение на вас неизбежно. Ещё раз извините…
   – Тактичный вы, Сергей Иванович, спасу нет, – не выдержал Брагин.
   Бунеев досадливо поморщился.
   – Оставьте, Аркадий Витальевич. К сожалению, Сергей Иванович рассуждает вполне логично, и я склонен ему верить… Вопрос в другом: каким образом предполагаемое покушение может осуществиться? Зомби подошлёт? Наймёт снайпера? Ещё что-нибудь?
   – Зомби, я думаю, можно исключить, – решительно сказал Брагин. – Я уже говорил с Полухиным. После смерти Немирова охрана президента предельно усилена, чужой к Игорю Васильевичу и на пушечный выстрел не подойдёт…
   – А разве сын покойного Немирова был ему чужим? – возразил Сергей. – Мы должны осознавать, что ни от чего не застрахованы. Ни от чего! И не расслабляться. Хотя рутинные меры безопасности, конечно, полезны…
   – Толку в них, – усмехнулся Бунеев. – Если уж он такой всемогущий, что ему стоит внушить мне, скажем, выброситься из окна? Или сделать, чтобы тормоза в машине отказали?
   Сергей переглянулся с Валерием Павловичем.
   – Всё не так просто, Игорь Васильевич, – сказал тот. – Могущество Лозовского огромно, однако не абсолютно. Я многократно анализировал известные нам его действия, и вот что получается.
   Лозовский, безусловно, в состоянии подчинять себе людей и управлять их поступками. Думаю, он владеет в той или иной степени телепатией, телекинезом и телепортацией -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. Почти уверен, что он умеет левитировать -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. Не удивился бы, узнав, что ему по силам проникать в параллельные измерения – по крайней мере, на ментальном уровне.
   Другими словами, Лозовский обладает реальной властью над материей и пространством. Но у него есть, по крайней мере, два слабых места.
   Во-первых, энергетическая зависимость. Любое из названных действий, сверхъестественных с точки зрения рядового человека, безусловно, требует огромных расходов энергии. Думаю, организм Лозовского способен черпать и аккумулировать энергию прямо из окружающего пространства. Но в промежутках между двумя действиями, пока организм, подобно батарейке, накапливает новый заряд энергии, Лозовский вынужден вести обычную жизнь. Велик или мал этот промежуток, можно лишь гадать. Полагаю, что он измеряется днями.
   Во-вторых, Лозовский действует практически в одиночку. Это не значит, что у него нет слуг или помощников. Но сообщников, наделённых сверхчеловеческими способностями и участвующих в реализации глобальных планов, у Лозовского наверняка не больше одного-двух. Например, запугивать Авилова и губить Рябухину являлся один и тот же тип – некий Хряков. А значит, Лозовский в своих действиях волей-неволей стеснён: при всей мощи не разорваться же ему на несколько направлений одновременно!..
   – Это радует, – саркастически произнёс Бунеев. – Но насколько достоверны ваши рассуждения? Не обижайтесь, выглядят они очень умозрительно…
   Сеньшин развёл руками.
   – Кювье, Игорь Васильевич, в девятнадцатом веке вычислил внешность динозавра по единственной ископаемой косточке и безо всяких компьютеров, – невозмутимо сказал он. – У нас, к счастью, арсенал получше. Да и логику, как инструмент познания, никто не отменял.
   Из той же логики вытекает одно обстоятельство принципиальной важности. Если я прав, сила, с которой Лозовский воздействует на тот или иной объект, пропорциональна расстоянию между объектом и Лозовским. Чем ближе предмет или человек, тем эффективнее влияет на него Лозовский. И наоборот. Стало быть, заставить вас выброситься из окна или, скажем, обрушить на вашу голову люстру – это вряд ли…
   – Но вы сами упоминали, что после стычки с Лозовским Немиров чуть не застрелился, – напомнил Брагин.
   – Верно. И я думаю, что Сергей Иванович прав: Немирова спасло только вмешательство Рябухиной. Очевидно, Марфа Ивановна посильно противостояла нашему оппоненту, нейтрализовывала его действия, и, как могла, страховала противников Лозовского – своих естественных союзников. Этим же, кстати, я объясняю, что пока она была жива, то есть до последних дней, Лозовский мог бороться против вас лишь обычными способами – информационными, политическими, и так далее. Теперь, к величайшему сожалению, Марфы Ивановны нет, и ждать можно чего угодно…
   Но всё-таки я считаю, что фактор расстояния существует. Когда Лозовский атаковал Немирова, их разделяло всего три-четыре километра, я проверял. Потому и эффект был практически убийственный. Но склонить вас к суициду, сидя в Ницце, за несколько тысяч вёрст от Москвы, – увольте, не верю. Зато вполне допускаю, что наш с вами разговор он сейчас контролирует.
   – Что?!
   Бунеев и Брагин одновременно подались к Сеньшину.
   – А почему бы и нет? – угрюмо сказал Валерий Павлович. – Пассивная локация ментального эфира даже на таком расстоянии вряд ли требует больших энергозатрат. А поток наших мыслей, увы, ничем не экранирован.
   – Получается, мы под колпаком? И я сейчас при желании могу передать Лозовскому привет? – спросил Бунеев, недоверчиво щурясь.
   Валерий Павлович внимательно посмотрел на президента, на его побледневшего помощника.
   – Думаю, что можете, – сказал он, махнув рукой. – Не уверен, правда, что получите ответ…
   – Никаких приветов-ответов, – неожиданно сказал Сергей. – Мы заэкранированы.

   Сеньшин в основном правильно вычислил границы возможностей Лозовского. И ментальный эфир над Москвой, особенно в районе Кремля, тот отслеживал из Ниццы постоянно. Однако именно сейчас Лозовский был бессилен.
   С некоторых пор, как уже говорилось, он обнаружил, что Авилов стал недоступен для сканирования. Всякий раз, когда Вадим Натанович пытался настроиться на волну журналиста, вместо привычного потока интеллектуальных и эмоциональных импульсов (а их Лозовский читал так же свободно, как обычный человек – печатный текст) перед внутренним взглядом, словно на телеэкране, расплывалось бесформенное тёмное пятно. Больше того: действие защиты распространялось в радиусе нескольких десятков метров, прикрывая не только Авилова, но и тех, кто был рядом с ним.
   Каково же было недоумение, а потом ярость Лозовского, когда он, сфокусировав своё внимание на кремлёвском кабинете президента, обнаружил на внутреннем экране знакомое пятно. Это могло означать лишь одно: поблизости от Бунеева находится проклятый журналист. Но как он туда попал? Что он там делает? О чём говорит с президентом? Невероятное совпадение: именно теперь, когда с минуты на минуту… Лозовский взглянул на часы. А совпадение ли?
   Устранив генерала Немирова руками его сына, Лозовский гордился блестяще проведённой операцией, был в превосходном настроении, и даже похвастался жене, что есть, мол, ещё порох в пороховницах. А когда потребовала доказательств, долго занимался с ней сексом… Но сейчас в душу проникло тяжёлое предчувствие неудачи.
   Лозовский быстро настроился на волну другого человека. Так и есть – всё то же пятно! Стало быть, объект уже проник на территорию Кремля, находится недалеко от президентского кабинета и попал в «мёртвую зону» Авилова… А он, Лозовский, в решающий момент лишён возможности следить за событиями!
   Лозовский вскочил на ноги, подпрыгнул, да так и остался висеть в воздухе, потрясая в бессильной ярости кулаками и шипя проклятия на языке, умершем две тысячи лет назад.

   – Мы заэкранированы, – повторил Сергей. – Лозовский не может нас прослушать.
   Сеньшин в недоумении уставился на него.
   – Почему вы так думаете? – немедленно спросил президент.
   Сергей замялся. В последнее время к нему в голову откуда-то извне, словно подсказки, приходили порой готовые мысли. Их не требовалось обдумывать, следовало только принимать к сведению. Или к исполнению. Собрался вдруг, например, идти к Немирову, а потом выяснилось, что эту мысль внушила Рябухина… Теперь вот Сергей знал, что и он сам, и те, кто рядом, укрыты от ментальной прослушки Лозовского каким-то защитным полем. При этом Сергей не сомневался, что защиту обеспечивает Покровитель. Не говорить о нём, разумеется, нельзя. Врать, однако, тоже не хотелось. Он решил отшутиться.
   – Господин президент, господа, – сказал он. – Позвольте мне время от времени изрекать истины в последней инстанции. За достоверность ручаюсь, объяснить ничего не могу. Пока…
   Наступила пауза.
   – Я вас не понял, – произнёс Бунеев, хмурясь.
   – Какие могут быть секреты? – солидарно удивился Брагин. – После того, что уже сказано и обсуждено?
   Сеньшин, прищурившись, разглядывал Авилова.
   – Если Сергей Иванович просит не задавать вопросов, то, очевидно, имеет на то свои причины, – медленно сказал он. – Лично я подаю пример и не спрашиваю даже, каким образом он дважды уцелел в стычках с монстром Хряковым. Предположим, ему дико везло…
   – Именно, что дико, – буркнул Авилов. Он вспомнил позеленевшее трясущееся чудовище, его жуткую хватку и невольно дёрнул щекой.
   – Словом, придёт момент – сам всё объяснит и расскажет… Сейчас важно другое. Коли Сергей Иванович не ошибается, мы можем обсуждать наши планы без риска засветить их. Этим надо воспользоваться.
   – У вас есть предложения? – спросил Брагин.
   – Да, – решительно сказал Сеньшин. – И я надеюсь, что их примут.
   Брагин посмотрел на часы, но Валерий Павлович успокаивающе поднял руку: я, мол, коротко.
   – Если мы берём за рабочую гипотезу неизбежность покушения на Игоря Васильевича, то у нас есть два варианта, – энергично заговорил он. – Мы можем пассивно ждать, пока на президента нападут. В этом случае мы принимаем все мыслимые и немыслимые меры безопасности, которые, увы, ничего не гарантируют. Ресурсы Лозовского таковы, что он – раньше ли, позже ли, – в состоянии прошибить любую охрану. При этом президент, а значит, и государство, живёт, как на вулкане.
   – Исключено, – спокойно, ни секунды не раздумывая, сказал Бунеев. – Неужели вы думаете, что президент великой страны согласится жить в состоянии загнанного зайца? Не говоря уже о том, что я офицер и верховный главнокомандующий… Абсолютно неприемлемый вариант, – закончил он с ноткой гнева в голосе.
   – Есть и другой вариант, активный, – продолжал Сеньшин. С этими словами он подвинулся к президенту. – Не будем ждать нападения. Нападём сами.

   В приёмную Бунеева вошёл Мельников.
   И теперь ещё, несмотря на возраст и болезни, он сохранял гвардейский разворот широченных плеч и царственную осанку. В старике чувствовалось медвежье величие, как нельзя более подходящее к его исторической роли. Референт и дежурные адъютанты Бунеева дружно поднялись, приветствуя бывшего президента.
   – До вашей встречи с Игорем Васильевичем ещё десять минут, – почтительно сообщил референт.
   – Знаю, – надтреснутым и всё-таки звучным голосом сказал Мельников. – Я тут вот у вас посижу пока, отдохну в приёмной. В своей бывшей. Одышка, понимаешь…
   Он грузно сел на кожаный диван, и тот жалобно заскрипел под экс-президентской тяжестью.

   – Прежде чем рассмотреть второй вариант, Игорь Васильевич, я бы хотел уяснить некоторые вещи, – сказал Сеньшин. – Лозовский по сей день под следствием, и бежал из России, нарушив подписку о невыезде. Можно ли на этом основании требовать от французов его экстрадиции?
   Бунеев поморщился и взглянул на Брагина.
   – Крайне маловероятно, – нехотя сказал тот. – Мы делали запрос… пока неофициальный… и французские власти дали понять, что рассматривают Лозовского как политического беженца. Значит, волынить будут на всю катушку. Процедуры могут растянуться на годы, и неизвестно чем закончатся.
   – Ясно. Ещё один вопрос. Учитывая беспрецедентную опасность Лозовского, можно ли рассмотреть вопрос о некой… м-м… спецоперации против него?
   Бунеев быстро взглянул на Сеньшина.
   – Вы имеете в виду физическое уничтожение? – спросил он.
   Сеньшин кивнул.
   – Выбросьте из головы, – решительно сказал Бунеев. – Это вы про Меркадера начитались. Не то время, не та ситуация в мире. Да и мы уже не те.
   Но по тону, каким эти слова были сказаны, Сергей почувствовал, что президент, много лет отслуживший во внешней разведке и возглавлявший спецслужбу, изучал такую возможность. Изучал и отбросил, как нереальную, по ряду причин.
   Сеньшин задумчиво потёр ладони и наклонился к собеседникам.
   – Вы видите, что методом исключения мы оставили одну-единственную возможность, – негромко сказал он. – Я имею в виду последние слова Марфы Ивановны Рябухиной о том, что гнездо Лозовского находится в Гималаях, и, уничтожив гнездо, мы уничтожим тем самым его хозяина. Я склонен думать, что Рябухина имела в виду не столько Лозовского, сколько самого Кукловода, но это ничего не меняет. И если мы не можем достать Лозовского в Европе, мы достанем его в Азии.
   – Каким образом? – возбуждённо спросил Брагин.
   – Гималаи, Аркадий Витальевич, территория столь же обширная, сколь и загадочная. Рерих полжизни искал там свою Шамбалу -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, предпринял несколько экспедиций, да так и не нашёл. И всё-таки я надеюсь, что если Рябухина не ошиблась, мы сумеем вычислить нужную точку. Последние дни я занимаюсь только этим, нашёл очень интересную информацию, но чтобы её подтвердить, нужна ваша помощь, Игорь Васильевич.
   – Что требуется?
   – Вы ведь, как сами давеча упомянули, не только президент, но и верховный главнокомандующий. Надо, чтобы вы дали распоряжение главкому ракетных войск оказать мне содействие. Речь идёт о проведении несложного и небольшого эксперимента с участием спутников.
   Президент поднял брови, но промолчал.
   – И вот, если моя правота подтверждается, ну, тогда… Тогда надо в ближайшие недели готовить экспедицию в Гималаи, Игорь Васильевич. Понятно, с какой целью…
   Прозвенел селектор.
   – Игорь Васильевич, через пять минут ваша встреча с Глебом Валентиновичем Мельниковым. Он уже в приёмной, – доложил референт.
   – Сейчас я освобожусь, – бросил президент в трубку и встал, разминая ноги. Все поднялись вслед за ним.
   – Решим так… – Бунеев на секунду задумался. – Детальные разработки ваших предложений по спутникам, по экспедиции, согласуйте с Аркадием Витальевичем. Он мне доложит, и я приму окончательное решение. При необходимости встретимся ещё раз. Ну, рад был познакомиться. Спасибо, – он протянул руку Авилову, потом Сеньшину.
   Тот не удержался от вопроса:
   – Так мы вас убедили, Игорь Васильевич?
   – Правдоподобно…
   – И только?
   – А вы хотите, чтобы я с первого раза поверил во всю эту чертовщину? – ответил президент вопросом на вопрос.
   Сеньшин промолчал, но, пересекая необъятный президентский кабинет в направлении выхода, ревниво шепнул Авилову:
   – А тебе руку первому пожал!
   – А он по алфавиту жмёт, чтоб никому не обидно, – успокоил Сергей. – Да, Аркадий Витальевич?
   Брагин, спешно прикрыв рот, издал звук, похожий на хрюканье.
   Выходя из кабинета, они увидели Мельникова. Медленно передвигая ноги, экс-президент двинулся в почтительно открытую Брагиным высокую дверь. На пороге чуть замешкался, повернул голову в сторону Сергея, и на две-три секунды их взгляды встретились. Потом он вошёл в кабинет и плотно закрыл за собой дверь.
   Вспоминая тот день, Сергей не мог толком объяснить, что с ним в этот момент случилось. Было ощущение, что внутри бешено запульсировал красный фонарь, предупреждая о какой-то опасности. Он понял вдруг: уходить нельзя, вот-вот что-то может произойти… Он затоптался посредине приёмной.
   – Пойдёмте, Сергей Иванович, пойдёмте, – нетерпеливо сказал Брагин, слегка подталкивая Авилова в спину.
   Дальше Сергей действовал, повинуясь неясному инстинкту. Он поднял руку и прижал её к левой стороне груди.
   – Что с тобой? – удивлённо спросил Сеньшин.
   – Сердце… жмёт… – прошептал Авилов. Пошатнувшись, тяжело осел прямо на пол.
   Началась маленькая суматоха. Брагин и Сеньшин, подхватив Сергея, усадили его на диван. Один из адъютантов кинулся со стаканом воды, референт быстро крутил телефонный диск, вызывая дежурного медика. Авилов сидел с полузакрытыми глазами, тяжело дышал и тихо постанывал.
   Всё это длилось несколько минут. Сергей тянул время, напряжённо прислушиваясь, не доносятся ли из-за дубовых дверей президентского кабинета какие-нибудь звуки. Но звукоизоляция, похоже, была идеальной. Между тем чувство тревоги с каждой секундой сгущалось, нарастало, делалось нестерпимым.

   – Я не просто потрясён, Глеб Валентинович, я шокирован. По совести говоря, ваш поступок не имеет ни объяснения, ни оправдания, – жёстко говорил Бунеев, стараясь держать себя в руках. – Вы же сами бывший президент, вы прекрасно понимаете, какой удар нанесли по мне, а значит, и по стране в целом. Я требую ваших объяснений.
   Бунеев подчёркнуто не предложил Мельникову сесть, и они разговаривали стоя. Точнее, говорил пока что один Бунеев. Он давно не встречался со своим предшественником, и сейчас был поражён его видом: отрешённый взгляд, неподвижное, словно каменное, лицо…
   – Больше всего убивает, что выступление вам как будто готовил сам Лозовский, – продолжал Бунеев, не дождавшись ответной реплики. – Все обвинения, все нападки те же, один к одному… В конце концов, я не только президент, я человек, и вы меня лично оскорбили. Как минимум я должен понять ваши мотивы.
   Мельников поднял голову. На мёртвом лице неожиданно блеснул острый взгляд.
   – Сейчас поймёте, – сказал он.
   И молниеносным движением схватил президента за горло.

   Изнутри что-то сильно толкнуло: пора!
   Отпихнув склонившегося над ним врача, Сергей вскочил на ноги, мгновенно пересёк приёмную, распахнул дверь, и, пробежав небольшой тамбур, ворвался в кабинет.
   Ему открылось жуткое зрелище.
   Опрокинув Бунеева и придавив его всей тушей к полу, Мельников молча душил президента. Бунеев сипел, пытался вырваться, но ничего не мог поделать с медвежьей силой старика.
   – Зомби! – отчаянно закричал Сергей.
   В невероятном прыжке он сбил Мельникова, словно кеглю, с уже начинающего синеть от удушья президента. Удар ногой в плечо, выполненный в лучших традициях спецназа, был настолько сильным, что старик отлетел и покатился по полу. Однако со сверхъестественной для его веса и возраста быстротой тут же вскочил, и, грозя пальцем Сергею, вновь направился к распростёртому Бунееву. Сергей преградил ему путь, отсекая зомби от беспомощного президента. Новый прыжок, новый удар – на этот раз пяткой в грудь, но теперь Мельников едва пошатнулся, а Сергей зарычал от боли: ему показалось, что он пытался пробить ногой гранитную стену.
   В кабинет, между тем, сбивая друг друга, врывались адъютанты и телохранители Бунеева. Один из них, сгоряча не разобравшись в ситуации, попытался «загасить» Сергея (и тут же получил в челюсть), другие повисли на Мельникове. Продолжая упрямо тянуть руки с шевелящимися пальцами к Бунееву, экс-президент мощным движением стряхнул с себя нападающих, но споткнулся о чьи-то ноги и тяжело упал.
   – Вяжем! – заорал Сергей, выдирая брючный ремень.
   Его примеру последовали другие, и через минуту Мельникова, связанного ремнями по рукам-ногам, оттащили в сторону и посадили на диван. Старик беззвучно ворочался, глядя прямо перед собой пустым сонным взглядом.
   Возле Бунеева уже хлопотал врач. На шее президента багровели следы медвежьих лап Мельникова, но физически Игорь Васильевич, похоже, не пострадал. Врач и Брагин увели президента в «диванку». Сеньшин, Сергей, адъютанты и телохранители топтались посреди кабинета.
   – А с ним-то как быть? – спросил вполголоса кто-то, кивая на Мельникова
   – Скажут, – ответили ему коротко.
   Вот и всё. Профессионалы, впитавшие в школах КГБ привычку к дисциплине и осторожности, они и в полслова не обсуждали дикую сцену, случившуюся на их глазах: бывший президент России пытался убить нынешнего…
   Сеньшин протиснулся к Сергею.
   – Ты как догадался весь этот цирк устроить? Ну, с приступом? – возбуждённо, с оттенком восхищения в голосе спросил он.
   Сергей пожал плечами:
   – Я же говорил, что время от времени буду изрекать истины в последней инстанции. Без комментариев…
   – Мужики, – сдавленно произнёс кто-то у него за спиной, – гляньте на Мельникова. Похоже, кончается…
   В этот момент старик тихо и медленно завалился на правый бок. Лицо его сохраняло спокойное, сонное выражение.
   Сергей первым подбежал к Мельникову и схватил его запястье.
   Пульса не было. Дыхания тоже.

19

   Телефонный звонок остановил Алёну прямо на пороге, когда она уже собиралась выйти из квартиры. Звонила задушевная подруга Наталья.
   – Ты чем сейчас занимаешься? – спросила она с места в карьер.
   – В магазин вот иду.
   – Ну, значит, ничего серьёзного… Подъезжай ко мне через час. Будут гости, пара вологодских джигитов.
   – А что, в Вологде завелись джигиты? – изумилась Алёна.
   – А что у тебя с чувством юмора? – парировала Наталья. – Нормальные, денежные ребята. Они при нашей конторе вторую неделю парятся в командировке. Приличные парни, возраст наш… Так что, приедешь?
   – Ты знаешь, не хочется что-то, – осторожно сказала Алёна. – И вообще, у меня сегодня другие планы.
   – Критические дни, что ли?
   – Не хами!
   Наталья занервничала.
   – Планы у неё, видите ли… Подругу бросаешь, да? А что я одна с двумя делать буду?
   – Позвони Светке. Или дай джигитам отбой, – разозлилась Алёна. – Ты меня бы сначала спросила. А я бы тебе ответила: нет, Натка, на меня не рассчитывай. И ныне, и присно, и во веки веков.
   – Вау!
   Наталья задумалась.
   – У тебя кто-то появился, – сказала, наконец, она обвинительным тоном.
   – Очень может быть.
   – Колись: кто?
   – Бывший муж, – скромно сказала Алёна.
   – Да брось ты!
   Алёна выразительно промолчала.
   – И значит, сегодня вечером ты с ним…
   – Ага. Свиданку назначил.
   – Ты вот что, – заволновалась Наталья, к тридцати годам успевшая дважды сходить замуж и дважды развестись, – ты, главное, соблюдай дистанцию. Мало ли что у этих бывших на уме… Может, сексуально тоскует. А может, жилплощадью интересуется…
   Наталья, как всегда, была готова дать массу бесплатных советов на все случаи жизни, однако через час Алёна ждала Сергея и потому торопилась.
   – Пока, подруга, – быстро сказала она в трубку. – Потом созвонимся.
   – Ой, смотри, Алёна!.. Я к тебе заеду на днях, – пообещала Наталья. – Держи себя в руках, а его в рамках. Что-то мне твой голос не нравится.
   – Почему?
   – Дрожит, как от страсти…
   – Это я, очевидно, сексуально тоскую, – проговорила Алёна низким грудным голосом и бросила трубку.
   При всей незамысловатости, которую, впрочем, друзья охотно ей прощали, Наталья попала в точку. Бродя по магазину в поисках чего-то вкусного к ужину, Алёна волновалась до слабости в коленях. Напрасно говорила она себе, что ничего особенного во встрече не будет; в конце концов, это её бывший муж, с которым они годы напролёт вместе жили, ели и спали…
   В ту недавнюю ночь она долго тихонько гладила волосы и лицо спящего Сергея, пытаясь понять, зачем она когда-то оттолкнула этого сильного, умного, доброго человека. Чего ради?.. Сергей с детства был рядом, и Алёна любила его, но любила не всерьёз, легкомысленно. Точнее, любви ещё не было, а уже наступила привычка. Инерция отношений привела её в загс, но и только. В Моздок следом за ним она не полетела – работа и карьера складывались столь успешно, что жертвовать ими ради мужа и семейной жизни казалось… Да ничего не казалось: так вопрос для неё даже не стоял. Это не значит, что Алёна была неверной женой, напротив, – как говорили наши бабушки, она себя соблюдала. Просто в её иерархии ценностей семейная жизнь занимала отнюдь не первое место.
   С началом войны в Чечне пришёл страх за Сергея и угрызения совести. В те дни она загадала: пусть только уцелеет, пусть вернётся, и всё у них пойдёт по-другому. Дом будет полной чашей, они откроют его для родных и друзей, а по ночам… Тут фантазия молодой женщины, истосковавшейся по мужчине, выдавала такое, что Алёна смущённо переключала мысли на более благопристойный сюжет. Конечно, у них родятся дети. Красивые, умные, здоровые ребятишки. Сергей станет заниматься с ними спортом, Алёна обучит работе на компьютере, и всё у них будет хорошо…
   Сергей уцелел. Вернулся. Уволился из армии. Всё осталось по-прежнему.
   Вспоминая то время, Алёна спустя годы поняла, что упустила шанс выстроить семью, начав её как бы с чистого листа. После армии Сергей с трудом привыкал к новой для себя жизни и долго не мог найти в ней достойное место. В сущности, какой-то период он жил на деньги Алёны. Она ни в чём не упрекала его, Боже упаси, но порой начинала думать, что вышла за неудачника. А когда он добился успеха, открылась другая проблема: она вовсе не жаждала принять и разделить с ним успех. Индивидуалистка с выраженными замашками семейного лидера – тяжёлый случай… Откровенно говоря, её вполне устраивал муж, всецело зависимый от неё. Но это не устраивало его…
   – Девушка, платить будем, нет? Заснула в очереди? – сердито спросил кто-то с характерным акцентом.
   Обернувшись, Алёна увидела молодого кавказца в кожаной куртке. Он раздражённо топорщил густые чёрные усы и нетерпеливо потряхивал металлической сеткой-корзиной. До Алёны дошло, что, задумавшись, она создала затор возле кассы. Она пробормотала извинения, расплатилась и вышла из универсама.
   Через несколько минут её догнал тот самый черноусый кавказец.
   – Девушка, извиниться хочу. Нагрубил вам в магазине, обидел, – смущённо сказал парень.
   – Ерунда, ничего страшного, – сухо ответила Алёна, ускоряя шаги.
   – Девушка, если не обиделись, давайте вместе поужинаем, а? Клянусь Аллахом, ничего плохого не думаю, просто поужинаем, и всё! Хорошее место, хорошая музыка, а какой шашлык…
   – Отстань! – бросила Алёна, без удовольствия замечая, что из-за вечернего времени людей вокруг немного: старичок со старушкой, мирно бредущие об руку, двое парней в бейсболках и спортивных куртках, неторопливо идущие позади и увлечённые разговором … Впрочем, до дома оставалось всего несколько минут ходьбы.
   Неожиданно кавказец сделал два крупных быстрых шага вперёд и преградил Алёне путь.
   – Пойдёшь, сучка русская, никуда не денешься! – тихо, с угрозой, пробормотал он и схватил Алёну за воротник пальто.
   В этот момент она краем глаза увидела, что парни в бейсболках бросаются к ней, на ходу откидывая полы курток. Забыв про гордость, Алена хотела уже завопить о помощи, и – не успела.
   Возле них, визжа тормозами, остановилась длинная тёмная, наглухо затонированная иномарка. Из-за приспущенных стекол раздались выстрелы. Один парень в бейсболке схватился за грудь, другой за живот. Задняя дверца машины распахнулась ещё на ходу, и кавказец впихнул Алёну внутрь головой вперёд. Её подхватили чьи-то сильные руки. «Голливуд какой-то», – отстранённо подумала она. Испугаться не успела: те же руки мгновенно закрыли ей лицо какой-то влажной остро пахнущей тряпкой. Сделав два-три вдоха, Алёна потеряла сознание. Но она ещё успела заметить, как ребята в бейсболках медленно оседают на асфальт, запятнанный их кровью…Парней-то за что?
   Очнулась она в незнакомой, просто обставленной комнате. Алёна лежала на жёсткой софе, и её правое запястье было приковано длинной цепью к батарее отопления. Рядом стоял высокий жилистый смуглолицый человек лет сорока пяти. Пригладив обеими руками густую жёсткую шевелюру, обильно присоленную сединой, он склонился над Алёной и негромко сказал:
   – Проснулась? Вот и хорошо. Сейчас будем звонить твоему бой-френду. Сергей, да?

   Обозреватель Пётр Гончаренко веско ронял слова с телеэкрана.
   – Обстоятельства смерти бывшего президента России Мельникова таковы, что вызвали обильные кривотолки. И, надо сказать, не без основания. Ко многому привыкли мы за последние годы, но в главной приёмной страны ещё никто не умирал. Чем вызван был визит Мельникова к Бунееву? Конечно, они периодически встречались, но на этот раз встреча ожидалась отнюдь не рутинная. Как известно, совсем недавно Мельников неожиданно выступил в средствах массовой информации с критикой Бунеева и его действий. По данным нашего источника в Кремле, президент был в ярости и в самой жёсткой форме потребовал от своего предшественника объяснений. Можно предположить, что во время тяжёлой встречи сердце старого, больного человека не выдержало…
   На экране возникло заплаканное лицо Ирины Мельниковой.
   – В последние месяцы отец очень мучился, – говорила она, всхлипывая. – Он переживал, что сделал Бунеева своим преемником. Незадолго до смерти он сказал мне, что совершил тяжкую ошибку, и что нельзя ставить во главе государства чекиста. Он выступил по телевидению, отношения между ним и Бунеевым обострились до предела, и вот…
   Вслед за Ириной появился лидер партии «Свобода России» Анатолий Безухов.
   – Демократы часто и справедливо критиковали покойного экс-президента, – начал он хмуро и торжественно. – Однако Мельников сам был человеком, имевшим огромные заслуги перед российской демократией. Да, он совершил роковую ошибку, способствуя приходу к власти Игоря Бунеева. Но у него хватило мужества выступить перед россиянами, признать свою ошибку, и предостеречь страну от сползания в тоталитарное болото. Кто знает, если бы не это выступление, не этот жестокий конфликт между Мельниковым и Бунеевым, экс-президент ещё жил бы и жил…
   И вновь на экране засветился Пётр Гончаренко.
   – Неожиданная смерть Глеба Мельникова обсуждается и комментируется ведущими средствами массовой информации в России и за рубежом. Независимо от своих позиций, журналисты едины во мнении, что эта смерть ложится на совесть президента Бунеева, и, безусловно, серьёзно осложнит его переизбрание на второй срок, – многозначительно произнёс Петя.
   – Что б ты провалился, – с отвращением сказал Сергей, выключая телевизор.
   На следующий день после трагедии в президентском кабинете его и Сеньшина вызвал Брагин.
   – Прежде всего, Игорь Васильевич просил передать вам огромную благодарность, – сказал он Сергею. – В сущности, вы спасли ему жизнь. При первой же возможности он поблагодарит вас лично.
   – Служу России, – вполне серьёзно ответил Сергей.
   – А возвращаясь ко вчерашнему происшествию… Подготовлено и уже опубликовано официальное сообщение: Мельников приехал на встречу с президентом и в приёмной с ним случился инфаркт…
   Брагин обвёл их взглядом, наблюдая реакцию.
   – Версия как версия, – сказал Сеньшин, пожимая плечами. – На нас можете рассчитывать, но как быть с остальными? Ведь там ещё были человек семь-восемь, и все видели.
   – С каждым я лично беседовал и взял подписку о неразглашении, – твёрдо сказал Брагин. – Все они люди надёжные, проверенные… других здесь просто нет… и, само собой, за каждым временно будет осуществляться наблюдение. Вот так!
   Он шлёпнул рукой по столу и сменил тему.
   – Не буду скрывать, президент потрясён, – произнёс он хмуро. – Нельзя сказать, что вчерашний разговор он воспринял не всерьёз – напротив, я сам тому свидетель. Но одно дело обсуждать абстрактные вероятия, и совсем другое следом подвергнуться реальному нападению. Снимаю шляпу, ребята! – неожиданно прибавил он по-дружески, но с горечью. – Надо же: не успели предостеречь, а оно вот уже тут, на пороге…
   Сергей кашлянул.
   – Лучше бы мы ошиблись, – искренне сказал он.
   – Лучше, хуже… – проворчал Сеньшин. – Это всё лирика. Есть реальность, которую ни прибавить, ни убавить, и с которой, к сожалению, мы вынуждены бороться.
   – Именно бороться! – подхватил Брагин. – Президент просил также сообщить, что он полностью согласен с вами, и всё необходимое содействие будет оказано в полном объёме…
   – Ну да. Всего ничего и понадобилось-то – простое покушение, – буркнул злопамятный Сеньшин.
   – Поэтому, – строго продолжал Брагин, – сейчас мы должны определиться, что именно необходимо, какие нужны ресурсы. Финансовые? Технические? Организационные? Ограничений, повторяю, не будет, ситуация под личным патронажем президента. Мы можем также привлекать любых специалистов.
   Сергей вопросительно посмотрел на Сеньшина.
   – Понадобится всё: и люди, и техника, и деньги, Аркадий Витальевич, – спокойно сказал тот. – Но сначала, как я уже вчера сказал, мне нужны дня три, возможно, четыре, чтобы закончить архивный поиск. Архив «Н», к сожалению, это море информации, он собирался десятилетиями… Результат поиска определит наши дальнейшие действия. Чтобы ускорить процесс, я, пожалуй, поживу в своём кабинете. Человек я холостой, ничего страшного, – добавил он с улыбкой.
   – Хорошая мысль, – решительно сказал Брагин. – Излишне говорить, что все усилия будут компенсированы самым достойным образом… Ждём результатов и остаёмся на связи. Вот, возьмите, – он достал из ящика стола два мобильных телефона и вручил их Сеньшину с Авиловым. – Все разговоры ведём только с этих трубок. Мои номера, включая домашний, забиты в память. Кредит и радиус действия неограниченные. Сигнал защищён от любого прослушивания.
   – Знаю. Это «ноу-хау» нашего технического отдела, – небрежно сказал Сеньшин, пряча аппарат в карман пиджака.
   – И самое главное. С сегодняшнего дня мы трое составляем неформальный штаб по разработке и проведению операции под условным названием… Как назовём?
   – Кукловод, – мгновенно сказал Сергей, и Сеньшин согласно кивнул.
   – Годится. Итак, штаб по разработке и проведению операции «Кукловод». Это решение президента, и мы наделены правом, в случае необходимости, действовать его именем. Сегодня утром я получил от Игоря Васильевича соответствующий документ. Это своего рода открытый лист, дающий весьма широкие полномочия.
   – Как в «Трёх мушкетёрах»? «Предъявитель сего действует с моего ведома и на благо государства»? – уточнил Сергей, в детстве зачитавший роман до дыр.
   – В этом духе, – кивнул Брагин. – Президент распорядился также, чтобы, учитывая ситуацию, с сегодняшнего дня каждого из нас взяли под охрану сотрудники УБП.
   – Под охрану? – удивлённо переспросил Валерий Павлович.
   – Именно так. Непривычно, конечно, и неудобно, однако в случае с Лозовским никакие меры безопасности не лишние. Прошу отнестись к этому с пониманием и серьёзно.
   – В принципе, решение нормальное, – задумчиво сказал Сергей. – Но на меня прошу его не распространять.
   Брагин высоко поднял бровь.
   – Это почему?
   – Тут такая песня, Аркадий Витальевич… У меня есть основания считать, что я – лично я – в силу некоторых причин, Лозовскому не по зубам. Были случаи… Это не значит, что я застрахован от покушений. Очень даже не застрахован, как и все мы, начиная с президента. Но там, где сам я выкручусь или отобьюсь, охрана ляжет в полном составе. Зачем людьми рисковать?
   – Он прав, – неожиданно сказал Сеньшин. – Я тоже об этом подумал… Сергей Иванович, в душу не лезу, но хоть одно скажи: эта неуязвимость… она из той же серии, что твои истины в последней инстанции? Которые без комментариев?
   Сергей молча кивнул.
   – Вопросов нет, – резюмировал Сеньшин. – Ходатайствую: просьбу члена штаба Авилова удовлетворить, охраной не обременять.
   – Шуточки… Согласовано, – проворчал Брагин. – Ну-с, едем дальше…
   – Подождите, – неожиданно сказал Сергей, и запнулся.
   Он и сам не понимал, что с ним. Просто на миг сдавило сердце, и стало трудно дышать. Жаркой волной окатило чувство тревоги, не объяснимой рассудком, но рождающей дурное предчувствие.
   – Мне охраны не надо, – произнёс он, откашлявшись. – А вот жене моей… бывшей… Елене Авиловой, прошу предоставить. Она сотрудница УБП, является носителем секретной информации, и вообще…
   Сбившись, он замолчал. Брагин нахмурился и пристально посмотрел на Авилова.
   – Причем тут секретная информация? По-моему, вы имеете в виду что-то другое. Супругу вашу, если считаете необходимым, под охрану возьмём, не вопрос, но… Или опять без комментариев?
   – Да какие тут комментарии… Просто подумал вдруг, что тогда, в ресторане-то, напали на нас обоих. В общем, хочу подстраховаться. – Помолчав, он с неловкой улыбкой добавил: – Если, типун на язык, с ней что-то случится, я уже не работник…
   Сеньшин закусил губу и отвернулся.
   – Резонно, – отрубил Брагин. – Ещё просьбы или пожелания есть?
   – Есть, – виновато сказал Сергей. – Сплошные просьбы…
   – Бросьте. Это нормально. Сначала решим второстепенные проблемы, а там уже и до главной дойдём. Итак?
   – Бог знает, сколько времени займёт всё это дело. А работать придётся вплотную, и, скорее всего, с выездом из России. Не хотелось бы иметь проблемы в издательстве и редакции.
   – А что там?
   – На работе заканчивается отпуск. В издательстве через два месяца ждут рукопись книги о Лозовском. Ежу понятно, что не успею. Как быть?
   – Ну, это-то несложно, – успокоил Брагин.
   Секретарша быстро соединила его с главным редактором «Правды по-комсомольски».
   – Александр Николаевич? Доброго здоровья, – бодро заговорил Брагин. – Как поживаете?.. И я в порядке. С «Правдой по-комсомольски» буду вечно молодым. Нет, я по жизни ваш поклонник. Ещё с ЦК ВЛКСМ. Практически фанат. Вот разве что секса многовато… Я понимаю, что запросы молодёжи… И редколлегия должна их учитывать… Между нами, сам от корки до корки… А я с просьбой, Александр Николаевич. Это не для передачи. Готовится комплексный проект по Чечне. Да, на уровне президента. В качестве экспертов приглашаем ряд специалистов. Хотим, в том числе, привлечь вашего журналиста, спецкора Авилова Сергея Ивановича. Он там служил, воевал, много писал оттуда… Вы не возражали бы откомандировать его в распоряжение администрации президента на срок до трёх месяцев? С ним лично согласовано. Нет, журналистов, кроме Авилова, больше не привлекаем… Эксклюзив по завершении работы? Справедливо, Александр Николаевич. Так, значит, и договоримся: вы нам эксперта, мы вам эксклюзивный материал из администрации о подготовке проекта. По рукам? Здорово. Официальное письмо я вам нынче же подошлю. Спасибо! Рад был пообщаться. Поклон редколлегии…
   Брагин положил трубку.
   – Всего и делов, – довольно сказал он. – А что за издательство?
   Издателю Фёдорову Аркадий Витальевич сообщил, что является фанатом его фирменной серии «Старомодный детективъ». После этого Брагин перешёл к делу и попросил пролонгировать договор издательства с журналистом Авиловым на три месяца. Просьбу он мотивировал так же, как и в разговоре с главным редактором «Правды по-комсомольски», причём сообщил, что работа Сергея Ивановича над президентским проектом по Чечне в составе группы экспертов наверняка обогатит будущую книгу о Лозовском новыми, возможно, сенсационными деталями. Заинтригованный и одновременно польщённый просьбой из высших сфер, издатель Фёдоров охотно дал своё согласие и передал Сергею, чтобы тот заехал оформить дополнение к договору.
   Таким образом, на этом этапе все оргвопросы были решены. Оставалось ждать результатов поиска Сеньшина. Он уехал к себе на Юго-Запад, а Сергей отправился домой, где провёл остаток дня, приводя в порядок бумаги и мысли. Главным образом обдумывал будущую экспедицию в Гималаи. Разумеется, предстояли обширные консультации со специалистами, но общие контуры надо было представить уже теперь: примерный маршрут, состав участников, необходимое снаряжение.
   Вечером позвонил Алёне.
   – Позабыт-позаброшен с молодых юных лет, – сообщил он вместо приветствия.
   – Так в чём дело? Приезжай. Накормлю, обогрею, – ласково сказала Алёна. – А будешь себя хорошо вести…
   – Что тогда?
   – Может быть, и приласкаю.
   – Я буду очень хорошо себя вести. Очень, – пообещал Сергей. – А ты до завтра не передумаешь?
   – Почему до завтра?
   – Сегодня не получается, – со вздохом пожаловался он, глядя на стол, заваленный бумагами.
   Алёна помолчала.
   – Я, наверно, уже никогда не передумаю, – сказала она, и Сергей невольно вскочил на ноги.
   – Ты знаешь, – негромко произнёс он, – я всё-таки приеду сейчас.
   – Нет уж, завтра так завтра, – сказала Алёна со смехом. – Работай, негр, солнце ещё высоко… Завтра созвонимся. Привет Полю.
   Опустив трубку, Сергей от полноты чувств сделал стойку на руках. Поль тут же подскочил и с недоумением лизнул хозяина в нос.
   – А мне свиданку назначили! – сообщил Сергей, чуть задыхаясь от напряжения. – Понял, собака страшная? Парнокопытное ты моё…
   И Поль одобрительно гавкнул.
   Но когда Сергей назавтра приехал в условленное время, Алёны дома не было. Стоя у запертой двери, Сергей набрал номер её мобильного телефона. Ответом были длинные гудки. Пока он растерянно топтался на лестничной клетке, из квартиры напротив вышла пожилая женщина интеллигентного вида с хозяйственной сумкой в руке.
   – Здравствуйте, Вера Викторовна, – обрадовано сказал Сергей, уважительно относившийся к бывшей соседке. – Вы Алёну мою, часом, не видели?
   – Здравствуйте, Серёжа! Видела, именно около часа назад, – охотно сообщила Вера Викторовна. – Мы у подъезда столкнулись, двумя словами перекинулись. Она шла в магазин что-нибудь купить к ужину… Давненько я вас тут не встречала, – добавила она, с любопытством глядя на Сергея и на букет роз в его руках.
   – Да вот, зашёл её навестить, – сказал немного успокоенный Сергей.
   – И очень хорошо, – решительно заявила соседка. – Только что ж навещать? Возвращайтесь обратно, да и живите себе. Такая была чудесная пара – и на тебе: развелись. Это я от души, Серёжа, вы не обижайтесь…
   – И не думаю, – заверил Сергей, невольно улыбнувшись.
   – Ну, дай Бог… А вот жёлтые розы вы Алёне зря купили.
   – Это почему? Некрасивые, что ли?
   Вера Викторовна снисходительно посмотрела на него.
   – В вашем возрасте, Серёжа, пора бы уже знать некоторые вещи… Жёлтые розы, на будущее, это к печали и разлуке. Понятно, что суеверие, но женщины от природы очень чувствительны к суевериям. Впрочем, не берите в голову. Главное – внимание.
   Она ушла. Сергей спустился во двор, сел в свою траченную жизнью «семёрку», бросил букет на заднее сиденье, облокотился о руль и бездумно уставился в темноту осеннего вечера. Почему-то вспомнилась молодая продавщица, завернувшая эти нежно-жёлтые розы: её равнодушный сонный взгляд, ленивые движения, безучастный голос…
   – Вертихвостка, – ругнулся он, снова набирая номер мобильника Алёны. «Ответь же», – взмолился он про себя. Бесполезно. Его настроение стремительно ухудшалось. Алёна, как и многие женщины, бывала не в ладах с пунктуальностью, но не до такой же степени! И почему не отвечает по телефону? Ведь ещё за пару часов до намеченной встречи Сергей звонил ей, и она даже спросила, что бы он хотел на ужин. «Тебя», – брякнул он, и удостоился упрёка в солдафонстве.
   Сергей любил Алёну ещё с младших классов, и она знала об этом. В свою очередь, она долгое время лишь позволяла себя любить. Даже став её мужем, Сергей, в сущности, не чувствовал обладания этой красивой, умной, успешной женщиной. Что из того, что они делили постель? Как шутят французы, физическая близость ещё не повод для знакомства… И если Сергей однажды согласился на развод, то лишь потому, что устал от формального брака, в котором жена – приятель в юбке, сожительница, да кто угодно, только не вторая половина.
   И вот спустя столько лет всё изменилось. В ту недавнюю ночь, уже засыпая, он вдруг почувствовал на лице её руки. От этих тёплых пальцев, от их нежных прикосновений, шёл такой мощный ток любви, что Сергея взяла счастливая оторопь. А потом, наклонившись, она невесомо поцеловала его в губы. И легла рядом. И прижалась. Боясь испугать, Сергей притворялся, что спит, но всей кожей ощущал её обнажённое тело и вслушивался в лёгкое дыхание. Под утро он понял вдруг, что с опозданием на годы всё-таки произошло то, ради чего мужчины и женщины от века вступают в союз, – две половинки соединились в одно целое, и теперь так будет всегда, пока живы…
   Сергей встряхнул головой, посмотрел на светящийся циферблат и ужаснулся: Алёна опаздывала уже более чем на два часа. Впрочем, какое, к чёрту, опоздание!
   От предчувствия беды сдавил сердце. Сергей вышел из машины, и, прикуривая одну сигарету от другой, тупо шагал взад-вперёд по тротуару. Таким беспомощным он не чувствовал себя никогда. Ни одной гипотезы, сколько-нибудь мирно объясняющей отсутствие Алёны, в голове не было. Назначить свидание и сбежать накануне из собственной квартиры… да нет, чушь собачья. Значит, что-то случилось. Но что, где, как? Куда бежать, где искать её в этом долбаном мегаполисе, где человек человеку – никто, и где надеяться можно только на себя да на нескольких ближайших людей?
   Неожиданно заверещал мобильник. Сергей стремительно вырвал трубку из кармана.
   – Алло! Алёна, ты?..
   – Нет, Сергей, это не Алёна, – произнёс низкий гортанный мужской голос. – Но я как раз насчёт неё.
   – Где она? Что с ней?
   – Жива-здорова, не волнуйся. Тебе привет шлёт. А где находится – пока секрет. На вот, поговори с ней…
   Через мгновение в трубке раздался тихий, больной голос Алёны:
   – Серёжа! Серёженька, родной… Меня похитили…
   – Что?! – гаркнул Сергей, не веря своим ушам.
   В трубке снова зазвучал мужской голос:
   – Не волнуйся. В порядке твоя красавица. Лежит, отдыхает. Ничего страшного.
   – Чего ты хочешь? – хрипло спросил Сергей.
   – Встретиться хочу, дорогой. Поговорить. Есть что обсудить, понимаешь, да?
   Невероятным усилием воли Сергей взял себя в руки.
   – Когда и где? – спросил он сквозь зубы.
   – Вот это разговор, – одобрительно сказал мужчина. – Слушай меня. Завтра в десять утра будешь стоять на своей машине возле метро «Речной вокзал». К тебе подойдёт человек, передаст привет от Алёны. Сядешь с ним в его машину и поедете. И без глупостей всяких. РУБОП там, ФСБ… Ни к чему это, дорогой. Вот ты приставил к ней охрану, и где теперь твои люди? (Сергей оскалился и свободной рукой бешено ударил ни в чём не повинную спинку сиденья.) Человек тебя не сразу ко мне повезет. Ещё в двух точках будешь пересаживаться. Мы заметим, если что. Тогда за свою красавицу не обижайся.
   Сергей чуть не задохнулся.
   – Запомни, – тихо сказал он, проглотив ком в горле, – запомни хорошо: если с неё хоть волос упадёт, я тебя, чечен, и в горах найду. И умирать ты у меня будешь дня три, не меньше. Аллаха проклянёшь, что родился. Ты меня знаешь. Это я твоих шакалов перекалечил в ресторане…
   Сергей говорил наверняка. Чеченца он признал по говору, а связать похищение Алёны с нападением в ресторане было несложно. Однако собеседник, похоже, озадачился.
   – Много говоришь, – сказал он после короткой паузы. – Делай, что велено, и никто твою женщину не тронет. А если договоримся, так ещё и заработаешь. Всё.
   В трубке пошли короткие гудки. Сергей постоял, снова сел в машину и уронил голову на рулевое колесо. Его душила слепая, тёмная ярость и одновременно тошнотворный страх за Алёну. Ломило виски, бешено стучало сердце, в уме пульсировало одно-единственное слово: «Спасу…» Но как?
   Спустя несколько минут Сергей поднял голову. Слегка дрожащей рукой он сунул в рот сигарету, прикурил, до боли в лёгких затянулся горьким дымом и набрал по мобильнику номер капитана Аликова.
   – Саша, – сказал он тусклым голосом. – У меня беда. Нужна твоя помощь. Не спи, сейчас подъеду…

20

   Коттедж в России – больше, чем коттедж…
   Коттедж в России – это воплощённая тяга к богатству и независимости, которую так и не смогли задушить в людях семь десятилетий советской власти. Это поэзия и философия, непременный атрибут и символ жизни нового сословия, неправдоподобно быстро народившегося на руинах Союза. Наконец, это специфическое российское подтверждение закона Ломоносова: если в одном месте (в бюджете, скажем, или в карманах рядовых граждан) чего-нибудь убудет, то в другом месте непременно прибудет…
   Впервые Сергей задумался об этом во время командировки в Волгоградскую область. Контрагент, предприниматель из местных, завёз его на экскурсию в посёлок неподалёку от райцентра. Посёлок состоял из нескольких десятков двух– трёхэтажных коттеджей. Предприниматель со знанием дела комментировал, где чей: «Этот – бывшего главы администрации, этот – его сына, этот – его зама, этот – начальника ЖКХ…» Потрясённый Сергей остановился возле трёхэтажного дома, напоминавшего Виндзорский дворец в миниатюре на берегу узенькой прелестной реки с чистой водой и кувшинками. «Там ещё четвёртый этаж есть, подземный, – пояснил гид. – Бильярд, сауна… Из Волгограда приезжали проектировать, из архитектурной академии». Коттедж принадлежал сотруднику местного ГИБДД. Хозяин когда-то вылетел из органов за взятки, и даже отсидел около трёх лет. Вернувшись в родные края, он упал в ноги начальнику милиции, и, судя по тому, что был допущен кормиться на прежнее место, сердце босса оказалось не камень. Коттедж-дворец гаишник возвёл нереальными темпами – похоже, было мучительно больно за бесцельно прожитые в колонии годы…
   Сергей понимал, что хотя бы часть новорождённых российских хором построена относительно честно, законным путём. Не все же, в конце концов, воруют. Кто-то рулит прибыльным бизнесом, кто-то «челночит», словно каторжный, кто-то берёт кредит… Но всякий раз, когда приходилось видеть навороченную постройку типа Дворца культуры из прошлой жизни, Сергей вспоминал волгоградского гаишника с его неправедным архитектурным чудом.
   И уж во всяком случае маленький посёлок из двадцати коттеджей, куда на рассвете пробирался Авилов со товарищи, точно имел криминальное происхождение. Здесь, в ближнем Подмосковье, в пяти километрах на северо-запад от Рублёвского шоссе, проживала верхушка чеченской группировки Руслана Мадруева – в миру, напомним, почтенного коммерсанта. Чеченцы свято соблюдали иерархию, и коттедж Мадруева в центре посёлка был «по чину» самым большим. В подвальном этаже этого дома прятали Алёну.

   Семь часов назад, принимая Сергея, Саша Аликов первым делом познакомил его со своей мамой, пожилой приветливой женщиной (отца у Саши не было – умер), провёл в свою комнату, напоил кофе и внимательно выслушал.
   – Ну ни хрена себе! – обронил он вместо комментария к рассказу и почесал в затылке.
   Простодушный вид Саши маскировал развитый интеллект и молниеносную реакцию профессионала. Сразу же просчитав ситуацию, он с горечью подумал, что шансов вновь увидеть Алёну у Сергея практически нет. Не того она полёта птица, чтобы похищать её ради выкупа. Стало быть, похищение – месть чеченцев Сергею за разгром в ресторане. Мстят же они от века изощрённо и кроваво. Поэтому, строго говоря, придёт Авилов на встречу или не придёт, от этого для Алёны уже ничего не изменится. А вот его наверняка вывезут в безлюдное место и прикончат.
   Всё это, тщательно подбирая слова, Саша объяснил Сергею, ссылаясь на логику, опыт и примеры из милицейской практики.
   – Так что ехать на встречу тебе смысла нет, – закончил он. – Не встреча это, а западня, понимаешь?
   – А кто тебе сказал, что я собираюсь на встречу? – неожиданно заявил Сергей. – То есть встреча, конечно, состоится, но на моих условиях. Не у метро, и не в десять, а на их территории, и на рассвете. Часов примерно в пять, пока ещё темно.
   Саша озадаченно посмотрел на Сергея.
   – Ты хочешь неожиданно ударить по чеченцам? Я правильно понял? – переспросил он.
   – Абсолютно.
   – Тогда у меня вопрос… Ты знаешь место, где спрятали Алёну?
   – Знаю, – коротко ответил Сергей.
   – Откуда? – возопил Саша. – Ты о самом похищении-то узнал часа полтора назад! Или тебе чеченцы доложились?
   Авилов страдальчески посмотрел на Сашу. Как объяснить, что, когда он оглушённо лежал головой на рулевом колесе, и с закрытыми глазами шептал имя Алёны, в уме неожиданно одна за другой стали возникать и впечатываться в память движущиеся картины. Перед внутренним взглядом, словно на кадрах видеосъемки, проплывали знакомые и незнакомые места. Выезд из Москвы… Рублевское шоссе… Дорожные указатели… Асфальтированная дорога, примыкающая к шоссе и уходящая влево, сквозь хвойный подлесок… Сторожевая будка и шлагбаум, в который упирается эта дорога… Небольшой посёлок, посреди которого высится трёхэтажный коттедж, обнесённый каменной стеной-забором… Лестница, ведущая в подвальный этаж коттеджа… Маленькая комната, в которой на диване сидит плачущая Алёна, прикованная за руку к батарее… Но как всё это рассказать Аликову? А главное, объяснить, откуда с некоторых пор в голове сами собой возникают мысли, подсказывающие правильный путь и решения?
   – Саша, – умоляюще сказал Сергей, наконец, – я тебе всё объясню. Клянусь. Но потом. Сейчас каждая минута на счету, надо действовать. Знаю – и всё, прими как данность, ладно?
   Жизнь и профессия отучили капитана Аликова от лишних вопросов. А вопросы-то были, были… Вместе с дико симпатичным ему Авиловым, в Сашиной жизни появились какие-то странности. Саша так и не понял, что произошло в тот вечер, когда погибла Марфа Ивановна. Он точно помнил, что они вместе с Сергеем приехали к Рябухиной, он ещё хотел вызвать ей «скорую», даже потянулся к телефону. Дальше случился провал в памяти, что-то вроде потери сознания… Когда он очнулся, рядом был Сергей с осунувшимся, неимоверно усталым серым лицом, а ещё – молодая красивая женщина и пожилой мужчина, вытиравший пот со лба и что-то бормотавший насчёт гипноза и колдовства. «Что со мной?» – спросил Саша, и вдруг увидел бездыханную Марфу Ивановну – она лежала на диване, вытянувшись во весь рост, со сложенными на груди руками… Назавтра Саша занимался организацией её похорон. Он куда-то ездил, с кем-то встречался, что-то говорил, но при этом был, как в тумане, и всё никак не мог дозвониться до Сергея, чтобы встретиться и объясниться по поводу всех этих загадок. А теперь вот Сергей приехал к нему с бедой, и снова ни черта не разберёшь… Однако по глазам Авилова Саша понял, что время для расспросов и впрямь неудачное.
   – Ладно, – произнёс он со вздохом. – Данность так данность. Объясни хоть, какими силами ты собираешься идти на штурм. Ты, да я, да мы с тобой? Я-то, понятно, тебя не оставлю…
   Сергей благодарно сжал его мощную руку.
   – Дружище!.. – сказал он. – Про тебя речи нет. Опасное дело, слишком опасное. Без стрельбы и крови не обойдётся.
   – Так и я не в школе пение преподаю, – заметил Аликов, пожимая необъятными плечами. – Ты пойми правильно. При моей работе лишние приключения на задницу искать – это надо быть идиотом. Но ты же ко мне пришёл не за юридической консультацией, тебе помощь нужна. А что я ещё могу?
   – Свяжи меня с РУБОПом, – сказал Сергей. – Мне нужно человек восемь-десять, естественно, при полной амуниции. Я в вашей системе не разбираюсь, но ясно ежу, что если я приду с улицы с таким делом и попрошу спецподразделение для боевой операции, меня либо пошлют, либо промаринуют. А времени-то нет… Надо пробить вопрос, Александр Никифорович, понимаешь? Меня ли отрекомендовать, поручиться ли, что дело действительно серьёзное – на кону жизнь человека… Я, собственно, за этим к тебе и приехал.
   Аликов грустно посмотрел на Сергея.
   – Серёжа, – сказал он, – Я понимаю, что у тебя беда, что сейчас мозги набекрень, но не до такой же степени… Ты сильно меня переоцениваешь. Или фильмов про ментов насмотрелся. Я простой опер в капитанском звании. Решение посылать или не посылать омоновцев принимается на таком уровне, что мне до него и с шестом не допрыгнуть. Ха! Да если бы я мог влиять на принятие таких решений, я бы уже на «мерседесе» ездил.
   Сергей посмотрел на Сашу тяжёлым взглядом, и тот мысленно поёжился.
   – Вот, значит, как родная милиция реагирует на обращения простых трудящихся, – с расстановкой произнёс Авилов.
   Саша засопел.
   – А ты не передёргивай, – сказал он, повысив голос. – Для начала никакого обращения пока что нет. Есть сугубо дружеская беседа. Обращение, то есть заявление, ты напишешь при официальном визите в милицейскую управу, и будет это никак не раньше завтрашнего утра. Ну, предположим, каким-то чудом я тебя впихну в кабинет к начальнику, ты предъявишь удостоверение журналиста «Правды по-комсомольски»… Предположим, твоё заявление тут же рассмотрят по существу, а не для «галочки»… Но если ты думаешь, что тебе по первому свистку подгонят взвод коммандос, ты сильно ошибаешься. Наверняка предложат вступить в переговоры с похитителями, потянуть время, пока определят план действий, а уж потом… Чего ты хочешь от милиции? Обычное бюрократическое заведение, только с боевым уклоном!
   В спокойном состоянии Сергей признал бы правоту Сашиных слов. Но сейчас он был взвинчен, его переполняли нетерпение, злость и страх за Алёну.
   – Это, стало быть, всё, что ты можешь мне предложить? – саркастически спросил он. И тут же пожалел об этом.
   Сверкая взором, Саша хватил кулаком по колену и вскочил на ноги. Внушительное было зрелище, учитывая Сашины габариты.
   – Я тебе предлагаю себя! – заорал Саша. – Как говорится, чем богаты! Не нравится – не ешь!
   Установилась тяжёлая пауза. В дверь комнаты с коротким стуком заглянула Сашина мать, Валентина Ивановна.
   – Может, ещё кофе? – тактично спросила она, вопросительно глядя на сына.
   – Спасибо, мама, не беспокойся, – проворчал тот. – Если что, мы сами…
   Как только Валентина Ивановна вышла, Сергей решительно повернулся к Аликову.
   – Сашка… – проговорил он, сгорая от стыда. – Прости, Христа ради. Вообще свинство для меня не характерно… Видно, крыша поехала. Но ты пойми – это же Алёна, у меня больше никого нет…
   Саша успокаивающе положил руку на плечо.
   – Проехали, – великодушно сказал он, и, помолчав, добавил: – Мысль сыграть на упреждение, ударить по ним первыми, у тебя правильная. Вот только где срочно людей взять? Моя система тут не в помощь. Вот чёрт, не на улице же прохожих набирать…
   Сергей невольно вспомнил свою роту, с которой прошёл всю первую чеченскую войну, и чуть не застонал: этих бы ребят сюда! С такими всё бандитское гнездо за час бы выжгли дотла.
   Неожиданно в голову пришла одна мысль.
   – Операция «Кукловод»… – забормотал он, бессмысленно глядя перед собой остановившимся взглядом. – Ну конечно, как я забыл… Саша, я осёл!
   – Тебе видней, кормилец, – нейтрально ответил заинтересованный Аликов. – Ты, собственно, что имеешь в виду? Есть свежая дебютная идея?
   Вместо ответа Сергей достал мобильный телефон. Это была не его обычная трубка, а другая – та, которую накануне вручил Брагин. Лихорадочно тыча пальцем в кнопки, Сергей нашёл в меню аппарата домашний номер помощника президента и активировал его. Брагин ответил почти сразу – видно, ещё не ложился.
   – Аркадий Витальевич? Добрый вечер, Авилов беспокоит. Не разбудил? Извините за поздний звонок, но у меня чэпэ… Однозначно связано с нашим делом…
   Саша с восхищением слушал, как Сергей за какую-то минуту сжато и очень толково, ничего не забыв, изложил незримому собеседнику ситуацию. Аликов невольно подумал, что его новый друг, должно быть, хороший писатель: кто ясно мыслит, тот хорошо излагает. В том числе на бумаге.
   Сергей несколько секунд выслушивал собеседника и снова заговорил, произнося короткие отрывистые фразы:
   – Да, я предполагал, что вам уже позвонили. Что с охранниками? Оба в реанимации? Надежда есть? Ну, дай Бог… Я знаю, что делать. Я сейчас вместе со своим другом. Это капитан милиции Александр Аликов. Опытный оперативник. План мы разработали вместе. (Саша высоко поднял брови.) Надо ударить по ним прямо на рассвете. Освободить Алёну и взять всех, кто окажется в доме или рядом. Да, я знаю место… Из той же серии, Аркадий Витальевич, что «без комментариев»… Это часа два с половиной – три хорошей езды отсюда. По Рублёвскому шоссе… Будут сопротивляться – будут уничтожены. (Саша кивнул и показал большой палец.) Нет, не горячусь. Горячился я, когда только узнал… Мне нужно десять человек, подготовленных и вооружённых. Да, в моё полное распоряжение. Прошу не забывать, что я боевой офицер, командовал ротой и провёл дюжины спецопераций… Хорошо, я на связи. Адрес у меня такой…
   Сергей продиктовал адрес, отключил трубку и перевёл дух.
   – Теперь остаётся ждать, – сказал он Саше, прикуривая сигарету. – Обещал перезвонить минут через пятнадцать-двадцать. Ну, если и он не поможет…
   – Это кто? – нетерпеливо спросил Аликов.
   – Это, Саня, мой хороший знакомый, – ответил Сергей. Сделав глубокую затяжку и выпустив дым в потолок, он уточнил: – Работает помощником президента Российской Федерации… Слушай, может, ещё по чашке дёрнем?
   Саша сделал квадратные глаза и отправился на кухню.
   Брагин перезвонил через четверть часа.
   – В течение тридцати минут к вам подъедут, – произнёс он без предисловий. – Это дежурная спецгруппа УБП. Двенадцать человек, старший – майор Колесников. Поступают в ваше распоряжение.
   – Спасибо, Аркадий Витальевич, – коротко сказал Сергей. Если бы мог, он бы сейчас обнял Брагина.
   – Ответственность за ваши действия я беру на себя, – строго продолжал Брагин. – Смотрите, не наломайте дров.
   – Не беспокойтесь. Все силовые моменты – исключительно в рамках необходимого.
   – Надеюсь. Держите меня в курсе. Ну, удачи!
   Сергей перевёл дух и победно посмотрел на Сашу.
   – Видал? Через полчаса здесь будут ребята из Управления безопасности президента. Те ещё волкодавы!
   – Я много чего видал, – буркнул Аликов, – но чтобы опергруппу по блату… Куда мы катимся?
   Сергей хмыкнул.
   – Теперь мы катимся в нужном направлении. Слава Богу, не везде такие бюрократы, как в МВД. (Саша снова засопел.) Всё, больше не буду… В последний раз спрашиваю: ты со мной? Не передумал?
   – Как ты меня утомил, – со вздохом произнёс Аликов, закатывая глаза к потолку. – Повторяю для особо непонятливых: нет, не передумал. Будем драться рука об руку, плечом к плечу… в едином строю и порыве… пока не освободим твою жену и не положим мордой в грязь последнего чечена. Но только пусть твой «хороший знакомый» потом прикроет меня перед начальством. А то мало ли… – Он помолчал и мечтательно добавил: – Представляешь, если моему Варенцову из администрации президента позвонят, его кондрашка хватит…
   Сергей молча кивнул Саше: не волнуйся, дескать, звонок будет. А про себя подумал, что формулировка «мало ли» могла означать разное, включая варианты, о которых не хотелось даже думать – в конце концов, предстояла боевая операция.
   В ожидании сотрудников УБП детально проговаривали план. Когда в квартиру позвонили, Саша пошёл открывать дверь и вернулся в комнату со старшим группы майором Колесниковым. На первый взгляд, майор ничем не напоминал боевого офицера – невысокий, лет тридцати пяти, худощавый человек в камуфляже, на фоне верзилы Аликова казавшийся мальчиком-с-пальчик. Но Сергей знал, какой обманчивой бывает внешность. Воевавший вместе с ним лейтенант Прохоров однажды вступил в бой с пятью чеченцами. В итоге двух «чехов» он пристрелил, одного убил, метнув нож, а двух оставшихся искалечил врукопашную. При этом сам Прохоров отделался ушибами и синяками. А с виду был такой же невзрачный. Правда, закончил Рязанское десантное с отличием…
   Церемонию знакомства свели к быстрым рукопожатиям, и майор доложил, что находится в распоряжении Авилова. С ним прибыли одиннадцать вооружённых бойцов на трёх джипах.
   Сергей коротко ввёл Колесникова в курс дела.
   – Похищена моя жена. Судя по всему – одной из чеченских группировок. Но фактически им нужна не она, а я. Со мной вступили в переговоры, завтра… точнее, уже сегодня приглашают встретиться. Ясно, что ловушка. Поэтому надо напасть первыми и взять их врасплох. Диспозиция будет такая…
   Сергей взял чистый лист бумаги с Сашиного стола и принялся чертить схему.
   – Выезжаем из Москвы по Рублёвке. Следуем прямо вот до этого пункта… – он сделал пометку на схеме. – Здесь слева к шоссе примыкает асфальтовая дорога, она пересекает небольшой лес и тянется километров пять-шесть, прямо до посёлка. Посёлок полудачного типа, населён одними чеченцами из крутых, насчитывает примерно двадцать двух-трёхэтажных коттеджей. В центре – самый большой дом, он обнесён каменной стеной. Стена высокая, примерно полтора человеческих роста. В подвальном этаже прячут мою жену… Да! Въезд в посёлок через шлагбаум. В будке охранников, думаю, не больше трёх-четырёх человек. Естественно, вооружённых. Нужный нам дом стерегут посерьёзней. Похоже, здесь живёт крёстный папа всей этой гоп-компании, и при нём человек пятнадцать-двадцать охраны. Кстати, не исключено, что в соседних домах тоже есть люди, которые придут к своим на помощь. Общее число противников может составить до тридцати-сорока.
   Майор почесал в затылке.
   – Нас только двенадцать, – задумчиво произнёс он.
   – Четырнадцать, – возразил Сергей. – Мы с капитаном Аликовым примем непосредственное участие в операции. Я, для сведения, кадровый офицер-десантник, и в Чечне командовал ротой. Нам понадобится вооружение и бронежилеты.
   Колесников с интересом посмотрел на Сергея.
   – Меня проинформировали, – сказал он. – Оружие и бронежилеты для вас есть. Как будем действовать?
   – Машины оставим в лесу, около шоссе, и двинемся вдоль асфальта. Задача номер один – снять охрану на въезде в посёлок. Затем преодолеваем расстояние до нужного нам дома. Посёлок небольшой, расстояние всего несколько сот метров. Дом оцепляем. А дальше… дальше давайте думать. – Сергей покрутил карандаш в пальцах. – Стена высокая, ворота наверняка на электронном замке, камеры слежения по периметру… Как всё это форсировать максимально быстро, без потерь, ворваться внутрь, всех повязать и освободить мою жену – задачка.
   – Давайте по пунктам, – решительно сказал майор. – С охраной на въезде, полагаю, особых проблем не будет. Один из моих подкрадётся и аккуратно забросит в сторожку гранату с газовой смесью «Спи, моя радость». Слышали про такую?
   – Нет.
   – Очень хорошая смесь. Действие наступает после первого же вздоха, и сон длится не менее полусуток. Дальше. К дому проберёмся тоже, надеюсь, без приключений – расстояние минимальное, к тому же ещё будет практически темно – осень… – Он коротко задумался. – Ну, электронику-то мы отключим. Есть такой электромагнитный импульсный излучатель «Молчание – золото»…
   – Это что, у вашей спецтехники такие серийные названия? – перебил заинтригованный Саша.
   Майор пожал плечами.
   – Нет, конечно. Это ребята у нас развлекаются, придумывают. Но по сути – верно. «Молчание – золото» – прибор, который отключает в радиусе до трёхсот метров телевизоры, компьютеры, мобильную связь, рации. Незаменимая вещь для дезорганизации противника.
   – Слушайте, майор, а нет ли у вас в хозяйстве какой-нибудь новинки типа «Всё выше, и выше, и выше»? Ну, для форсирования высотных препятствий? – серьёзно спросил Сергей.
   – Есть, – невозмутимо ответил Колесников. – Портативные ракетные ранцы. Мы их называем «Взлёт-посадка». Но это уже не новинка… А стену высотой до двух с половиной метров мои бойцы преодолеют без всякой техники. И вам помогут, если что. Главное – дальнейшие действия.
   – Как только попадаем во внутренний двор, делимся на две группы, – энергично заговорил Сергей. – Вы плюс восемь бойцов прорываетесь в дом и прочёсываете этажи. Задача: обезоружить и повязать всех, кто есть. Разбираться будем потом. Любое сопротивление подавлять самым жестоким образом. Я сказал: самым жестоким, – нахмурившись, повторил он, заметив тень сомнения на лице Колесникова. – У вас есть возражения, майор?
   – Не то чтобы возражения, но давайте уточним… Надо ли понимать вас так, что мы должны крошить всё, что шевелится? – спросил майор.
   Саша и Сергей переглянулись.
   – Так вопрос не стоит, – сказал Сергей, пожимая плечами. – Будут сдаваться – и на здоровье, целее окажутся. Но я бы на это не рассчитывал. Я с этой публикой в Чечне навоевался по самое некуда – мразь, но бойцы. Не отнимешь. Поэтому оружие будем применять по ситуации, но без колебаний.
   – Надо чётко понимать, – дополнил Саша, – что ждёт нас не лёгкий бой, а тяжёлая битва… К вам как по имени-отчеству обратиться?
   – Юрий Алексеевич. Юра.
   – А я Саша, а он Сергей… Так вот, Юра, судя по некоторым деталям, сцепились мы не с какой-нибудь уличной шпаной, а с ОПГ -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Руслана Мадруева. Если не ошибаюсь, посёлок-базу в тех краях отстроили именно они. А коли так, любой сопливый опер тебе скажет: банда эта контролирует без малого пятую часть Москвы. Рэкет, вымогательство, наркотики, разбойные нападения, особо жестокие убийства… Аль Капоне отдыхает. Или ты их, или они тебя.
   Колесников демонстративно поднял руки.
   – Всё ясно, вопросов нет.
   – Тогда едем дальше. Пока ты со своей группой прочёсываешь этажи, мы с Аликовым прорываемся в подвал и освобождаем Алёну. Трое остаются во дворе, чтобы контролировать ситуацию вокруг дома…
   Ещё несколько минут говорили о деталях, потом Сергей встал, и, еле сдерживая нетерпение, произнёс:
   – Ну, вроде, всё ясно – по коням!
   – С Богом, – откликнулся Колесников, поднимаясь.
   – Мужики, просьба одна, – вполголоса сказал Саша. – Сейчас, как соберёмся выходить, давайте сделаем рожи повеселей. А то мать волноваться будет. Расспросы начнутся: что, да зачем, да куда ночью собрались…
   – Мать по-любому волноваться будет. На то и мать, – заметил Колесников.
   – Давай наплетём что-нибудь про внеплановый рейд по злачным местам с участием «Правды по-комсомольски», – предложил Сергей.
   Так и сделали. Попрощавшись и проскочив мимо встревоженной Валентины Ивановны, они вышли из дома. Прямо возле джипа Сергей и Саша быстро переоделись в запасной камуфляж, надели лёгкие бронежилеты, получили пистолеты и автоматы. Октябрьская ночь была ясной и тёплой, думать о предстоящем не хотелось, но тихий голос Колесникова, быстро инструктировавшего бойцов, не давал расслабиться.
   – Юра, ты не против, если я сяду в головную машину? – спросил Сергей.
   – Нет, а что?
   – Я те места немного знаю. В случае чего, подскажу водителю, где свернуть.
   – Бывал, что ли?
   – Вроде того. Во всяком случае, разберусь…
   Колесников с некоторым удивлением посмотрел на Сергея и жестом показал на передний джип.

   В ту минуту, когда Сергей садился в машину, Руслан Мадруев закончил разговор с Лозовским. Отключив мобильник, чеченец протяжно зевнул. Был уже почти час ночи, и он валился с ног, потому что день выдался хлопотливым до предела. Но всё складывалось хорошо, и Лозовский, похоже, остался доволен.
   Мадруев доложил Вадиму Натановичу, что девку повязали и доставили в посёлок без всяких осложнений. «Охрана была?» «Да, как ты предполагал. Мои были наготове и сняли влёт» «Ну, то-то. Слушай дядю Вадима, и не пропадёшь. С Авиловым пообщался?» «Да, позвонил» «Как поговорили?» «Сначала ничего не понимал, потом начал угрожать…» «Он понял главное – что если не приедет, жене его конец?» «Он всё понял, Вадим. Он же не дурак. Он её любит и приедет» «Ты объяснил, почему бесполезно тащить за собой спецслужбу?» «Я всё ему объяснил. Да он просто не сможет за ночь ничего организовать. Он же не генерал, не депутат и не министр. А потом уже будет поздно» «Ты его плохо знаешь… Вот что: сколько у тебя людей?» «Со мной – двадцать человек. И ещё четверо на въезде» «А в других домах кто-нибудь сейчас живёт?» «Откуда? Осень, все уже на городских квартирах. Ну, разве на выходные приезжают. Я здесь и то – сам знаешь, почему…» «Предупреди своих людей, чтобы начеку были. Чёрт его знает, вроде всё по плану, а сердце не на месте… Авилова кончайте, как только выедете за город, не тяните» «Ты же говорил, везти его сюда и тут…» «Я передумал. Сразу!»
   Перешли к самому главному. «Ну, что с объектами?» «Подобрал все пять – на окраинах, в спальных районах. Люди готовы, квартиры сняты. Первая акция, как ты говорил, через неделю. Потом остальные, с разбивкой в три-четыре дня. Я вот только подумал…» «Говори» «Может, сразу все пять? Ведь после первого же ФСБ и милиция всю Москву наизнанку вывернут» «Риск есть, но иначе нельзя. Надо показать бессилие властей. Поэтому лучше пять раз по одному, чем один раз все пять… Придерживайся инструкций, и всё обойдётся. Где прячешь?» «У себя на участке, в сарае для инструментов» Лозовский издал какой-то клёкот. «Совсем плохой, что ли? Не мог найти нейтральное место? Обязательно у себя под задницей держать?» «Почему под задницей? – обиделся Мадруев, – В подвале держу. А в другой точке прятать – сторожа надо иметь. Сопрут, и глазом моргнуть не успеешь» Лозовский помолчал. «Ну, может, ты и прав, – неожиданно сказал он. – Новеллу Эдгара По „Украденное письмо“ читал?» «Нет…» «Ну и не напрягайся. Это я так, пошутил. Главное – если хочешь спрятать вещь, положи её на видное место…» «И я про то же», – на всякий случай согласился Мадруев. «Ну, ладно, психолог, иди, отдыхай. Деньги я тебе завтра переведу. Держим связь…»
   Мадруев выглянул за дверь и позвал телохранителя Ваху. Ваха был похож на обросшего бородой слона, однако легко двигался, отлично стрелял, мастерски работал ножом и своей жестокостью наводил страх даже на соплеменников. Сам он боялся одного человека – хозяина, и был по-собачьи ему предан.
   – Разбудишь меня в шесть сорок, – распорядился Мадруев.
   Телохранитель озадаченно поднял брови.
   – Почему так рано, хозяин?
   – Хочу сам отправить Мусу на встречу с этим журналистом. А что баба? Как себя ведёт?
   – Плакала, теперь успокоилась. Не спит, сидит на диване, смотрит в стенку.
   – Ну, пусть не спит. А я вот пойду…
   – Хозяин, – окликнул Ваха.
   – Что ещё?
   – Красивая баба, – сказал Ваха, недвусмысленно скалясь. – Чего добру зря пропадать, а?
   Мадруев нахмурился.
   – Опять за своё? – сурово спросил он. – Клянусь Аллахом, я когда-нибудь велю тебя кастрировать. Мужчина должен уметь себя сдерживать, или это не мужчина. Она ещё может нам понадобиться – целая и невредимая. Так что смотри! Ты понял меня, позор Ичкерии?
   Он повернулся и пошёл в спальню. Ваха уныло проводил его взглядом. Когда бесчувственную пленницу привезли в дом, по приказу Мадруева он помог донести её до подвала. Держа Алёну под мышки, он с наслаждением ощущал молодую упругость женского тела, жадно смотрел на стройные бёдра в чёрных колготках, заголившиеся до кружевных трусиков. Приковывая девушку к батарее, он не удержался и украдкой пощупал высокую грудь… Ваха представил, как входит в неё, как она бьётся в его руках – и чуть не зарычал.
   Он долго ворочался в постели, но сна не было и в помине. Комом в горле стояло дикое желание, от которого он был, как в лихорадке. Наконец около четырёх утра он не выдержал и поднялся. Натянув тренировочные штаны и кроссовки, он вышел из комнаты. Если он сейчас не переспит с этой тёлкой, он сойдёт с ума. Но если он с ней переспит, хозяин его убьёт: нарушать свои запреты Мадруев не позволял никому. Значит, надо всё сделать так, чтобы хозяин об этом не узнал.
   Ваха спустился на первый этаж и заглянул в дежурную комнату. Магомед и Лечи, зевая с риском вывернуть челюсти, вяло шлёпали картами. «Калаши» десантного образца небрежно подпирали стену.
   – Что не отдыхаешь? – спросил Магомед, немного оживившись.
   – Да вот что-то зуб разболелся, не спится, – соврал Ваха. – Дай, думаю, загляну, посмотрю, как тут у вас дела.
   – Да всё тихо, – лениво сказал Лечи, кивая в сторону стола с пультом управления. На мониторах обзорных видеокамер просматривался внутренний двор и периметр внешнего пространства, освещённого люминесцентным уличным фонарём. Ничего подозрительного не было.
   – Ладно, пойду, – сказал Ваха. – Скоро уже будить хозяина.
   – Так рано? – удивился Магомед.
   – Дел сегодня по горло, – объяснил Ваха.
   Когда они приезжали в посёлок, то Ваха, как телохранитель и доверенный человек Мадруева, исполнял роль мажордома. Такого слова он, конечно, не знал, но ключи от всех помещений хранились именно у него. Сейчас он бесшумно спустился этажом ниже, в подвал. Впрочем «подвал» было названием весьма условным. Здесь располагался бар, сауна с большим бассейном, биллиардная, и несколько подсобных комнат. В одной из них заперли Алёну. Ваха на цыпочках подкрался к двери, тихонько открыл её и проскользнул внутрь.
   Пленница лежала на диване, свернувшись клубочком, и, кажется, дремала. Но как только Ваха вошёл в комнату, она подняла голову и села, запахнув на груди измятый светлый плащ. Большие карие глаза со страхом смотрели на огромного чеченца. Вот это всегда больше всего и возбуждало Ваху – женский страх. Он почувствовал, что в голову ударила кровь.
   – Девушка, ты меня не бойся, – хрипло сказал он. – Вот увидишь, ничего плохого не сделаю. Просто тебе будет хорошо, мне будет хорошо… Ты меня поняла, да?

   Что тут было не понять…
   Алёна невольно отступила к стене, насколько позволяла цепочка, сковывавшая запястье.
   – Не подходи, – сдавленно произнесла она.
   – Что ты так испугалась? – забормотал чеченец, делая шаг вперёд. – Удовольствие получишь, вот увидишь. А я потом тебе помогу, тебе помощь нужна будет…
   – Только тронь! – яростно прошептала она. – Я всё твоему начальнику расскажу…
   Прозвучало настолько по-детски, что чеченец засмеялся.
   – Хозяин тебя завтра прикажет убить. А перед этим пустит на кругу, – сказал он, махнув рукой. – Я могу тебя спасти. Скажу, что ты будешь моей женщиной. Мне он не откажет. Только сейчас не упрямься. Давай по-быстрому, пока в доме все спят, чтобы никто не узнал. Я вот сейчас тебя освобожу, и давай, ну?..
   Алёне в жизни ещё никогда не было так страшно. Сейчас он её изнасилует, и она больше никогда не сможет посмотреть Сергею в глаза… Взгляд Алёны случайно упал ниже пояса чеченца – она ужаснулась. Животный страх парализовал волю, и ноги, ослабев, задрожали.
   Мысль, которая вдруг пришла ей в голову, могла родиться только в миг предельного отчаяния.
   – А ты точно меня защитишь? Не обманешь? – спросила она непослушными губами.
   – Хлебом клянусь! – гортанно выкрикнул чеченец.
   Приняв слова Алёны за согласие, он быстро открыл миниатюрным ключом и снял с запястья браслет наручника, повернул её к себе спиной и одним движением задрал плащ вместе с платьем. При этом он дышал так, словно пробежал дистанцию на время. Алёна с омерзением почувствовала, как по телу шарят его огромные горячие лапы.
   – Подожди, – сказала она, мягко освобождаясь и поворачиваясь к нему лицом. – Русские женщины так сразу не могут. Ты же обещал, что мне будет хорошо… Давай хоть минутку посмотрим друг на друга, пообщаемся…
   Сделав невероятное усилие над собой, она ласково улыбнулась чеченцу. Тот ответил неясным урчанием, но разжал объятие. Её рука легла на мощное плечо, скользнула по жирной шее, погладила бородатую щёку.
   И в эту секунду, теряя сознание от ужаса, Алёна изо всей силы ткнула двумя пальцами с длинными наманикюренными ногтями в глаза чеченцу. Раздался тошнотворный чавкающий звук. Алёна с визгом тут же отскочила в сторону.
   Комнату потряс дикий вой. Чеченец пошатнулся, упал на колени и закрыл лицо ладонями. Когда он отнял руки, на них была кровь и какая-то белёсая студенистая масса.

   – Что за чёрт?!
   Не сговариваясь, Лечи и Магомед вскочили на ноги. Мгновением раньше откуда-то снизу донёсся душераздирающий крик.
   – Это из подвала, – сказал Магомед, нахмурившись. – Что там происходит?
   – Но там никого нет, кроме бабы. А крик был мужской, – заметил Лечи.
   Поколебавшись, Магомед взял автомат.
   – Пойду, посмотрю, – буркнул он и направился к выходу.
   На пороге его остановило удивлённое ругательство Лечи. Круто обернувшись, Магомед посмотрел на него, потом на стол с пультом управления, и лишь тут понял, что мониторы наблюдения все до одного погасли. Разом.
   Чеченцы озадаченно переглянулись. Такого никогда не случалось. Более опытный Магомед, прошедший всю первую чеченскую войну в личной гвардии Дудаева, а после его гибели служивший у Масхадова, быстро принял решение.
   – Иди в подвал, посмотри. Если что не так, быстро буди ребят, – скомандовал он Лечи. – А я во двор. Не нравится мне это всё…
   Что-то подсказывало Магомеду: на разведку из дома лучше выбраться не через парадный вход, а как-нибудь иначе. На всякий случай. Поэтому он вышел в коридор, открыл боковое окно, одним прыжком перемахнул через подоконник, и, затаившись на корточках, внимательно огляделся.
   Возле дома всё было спокойно. Темноту предрассветного осеннего часа разбавлял свет нескольких фонарей, горевших на территории участка. Деревья, газон, цветочные клумбы, ровно подстриженный кустарник – всё просматривалось, как на ладони. Немного успокоенный, Магомед обошёл дом по периметру, но и тут не обнаружил ничего подозрительного. Для очистки совести он также решил осмотреть хозяйственную постройку во дворе, которую использовали для хранения инструментов и как гараж на две машины. Ещё три джипа стояли поблизости.
   Оглядываясь по сторонам и держа автомат наизготовку, Магомед приблизился к домику. Гаражные ворота были закрыты, на торцевой двери висел замок. Однако внутри у Магомеда по-прежнему ворочалось неясное чувство тревоги. Почему всё-таки погасли мониторы? Какая-нибудь поломка? Или кто-то вывел из строя видеокамеры? И что там творится в подвале?
   Магомед повернул к дому. Проходя мимо джипов, он услышал вдруг лёгкий шорох. Скорее инстинктивно, чем обдуманно, Магомед резко наклонился и заглянул под днище ближайшей машины. В тени джипа, – он успел это заметить, – скрывалась какая-то бесформенная тёмная масса.
   Это было последнее, что увидел Магомед. Из-под машины высунулась чья-то рука, схватившая его за лодыжку и дёрнувшая с такой силой, что чеченец, выронив «калашникова», грохнулся навзничь. При этом он ударился затылком об землю. Та же рука молниеносно затащила его, оглушённого падением, под машину, и нанесла удар, после которого одним боевиком в банде Мадруева стало меньше.

   Ошибки быть не могло: утробный вой нёсся из подсобной комнаты, куда поместили схваченную в Москве бабу. Лечи пинком ноги открыл дверь, осторожно заглянул внутрь и – остолбенел.
   Посреди подсобки, слепо водя перед собой растопыренными руками, медленно двигался Ваха. С его лица стекали капли крови, глаз не было видно. Он тоскливо и страшно рычал что-то невнятное.
   В углу, прижавшись к стене, стояла пленная баба – как Лечи мельком заметил, бледная от ужаса.
   – Ваха! Это я, Лечи! – закричал испуганный и потрясённый чеченец. – Что с тобой, брат?
   Ваха остановился и повернул голову на звук голоса.
   – А, Лечи… Схвати её, она где-то здесь. Схвати и отдай мне. Я её зубами рвать буду, груди отгрызу… Она мне глаза вышибла! – орал он, по-прежнему шаря перед собой руками.
   Оценив ситуацию, Лечи забросил ремень автомата за плечо и кинулся на Алёну. Однако та уже немного пришла в себя и сделала единственно правильный ход – спряталась за широченную спину Вахи. Лечи пытался обойти его справа – и она передвинулась вправо. Лечи сделал шаг влево – и она ушла влево. Рассвирепевший чеченец начал бегать за Алёной вокруг истекавшего кровью Вахи, но никак не мог поймать резвую на ногу женщину. Всё это напоминало жуткий фарс, дурной сон, детскую игру в догонялки на фоне кричащего от боли громилы. Тот поворачивался из стороны в сторону, пытаясь понять на слух, что вокруг происходит.
   Неожиданно Лечи споткнулся и угодил прямо в распахнутые руки Вахи. Тот немедленно вцепился в нежданную добычу, пытаясь на ощупь определить, кто это.
   – Отпусти Ваха, это я! – захрипел разъярённый Лечи, барахтаясь в руках гиганта. – Отпусти, убежит ведь!..
   Но Алёна и не думала бежать – напротив. Подскочив к Лечи со спины, она одним рывком сорвала с его плеча автомат и отпрыгнула в сторону. Обращаться с оружием ей почти никогда не приходилось, но как снять «калаш» с предохранителя и передёрнуть затвор, жена боевого офицера догадалась без труда.
   Лязг затвора, который ни с чем не перепутаешь, прозвучал для чеченцев ударом грома. Они замерли.
   – Откуда у неё автомат? – тихим голосом спросил Ваха, не выпуская Лечи.
   – Мой схватила… пока ты меня обжимал, – сдавленно ответил потрясённый Лечи.
   – У-у… сын шакала!
   Ваха залепил ему такую затрещину, что Лечи отлетел к стене, и, подвывая, приземлился на четвереньки.
   – Эй, вы! – отчаянно закричала Алёна, переводя дуло автомата с одного на другого. – А ну, лечь на пол! Руки за голову! Перестреляю на..!
   Рафинированная Алёна выругалась не хуже стройбатовца. Её била нервная дрожь, палец на курке прыгал.
   Неожиданно сверху донеслись автоматная очередь, потом ещё и ещё. Сквозь стрельбу пробивались чьи-то вопли, звон разбитого стекла, шум падающей мебели. «Аллах акбар!» – пронзительно заорал кто-то и поперхнулся на полуслове. Судя по всему, бандитский дом штурмовали. А поскольку враг твоего врага – это твой естественный союзник, Алёна приободрилась.
   – Что, подонки, не ждали? – злорадно выкрикнула она. – Это ОМОН меня освобождает! П…ц вам пришёл, всем до одного!
   В коридоре подвала раздались чьи-то быстрые шаги – какие-то люди бежали по направлению к подсобке. Алёна насторожилась, руки, сжимавшие автомат, побелели от напряжения. В распахнутую дверь, страхуя друг друга, ворвались двое в камуфляжных комбинезонах. Это был Сергей, и с ним какой-то верзила, в котором Алёна признала капитана Аликова.
   – Ребята… – пробормотала она, опустив от неожиданности руки.
   Этим воспользовался Лечи. Метнувшись к Алёне, он вырвал автомат.

   Похоже, что покойный Немиров натаскивал спецназ УБП на все случаи жизни. Во всяком случае, Сергей профессиональным взглядом определил натренированность бойцов, лёгкость, точность и быстроту их движений, слаженность действий и мгновенное выполнение команд.
   Всё шло по плану. Охрану на въезде газовая смесь «Спи, моя радость» мигом погрузила в нездоровый, но крепкий сон. После этого коротким марш-броском бойцы достигли нужного коттеджа и затаились в тени ограды. Ошибка исключалась: на весь посёлок, погружённый во тьму, это был единственный дом с освещённым двором. Свет горел и в двух окнах первого этажа – очевидно, там находилась дежурная охрана.
   Майор Колесников достал из ранца плоский прибор, напоминающий небольшой кейс («Молчание – золото» – вспомнил Сергей), откинул крышку и начал колдовать с кнопками и клавишами, подсвечивая себе узко направленным лучом фонарика.
   – Есть, – наконец чуть слышно сказал он Сергею. – Ну-ка, проверь свой сотовый.
   Мобильник безмолвствовал.
   – На час мы их блокировали, – произнёс Колесников одними губами. – Видеокамеры отключены, так что можно в разведку…
   По знаку майора два бойца буквально перелетели через стену. Следующие несколько минут прошли в томительном ожидании. Страшно хотелось курить, но, конечно, было не до этого. Каждый напряжённо вслушивался в предрассветную тишину. Её прервали чьи-то шаги. Судя по звукам, кто-то вышел из дома и стал бродить по участку. «Охранник, – шепнул Колесников Сергею на ухо. – Заметили, что камеры отключились, решили проверить…» Сергей кивнул. Этот вариант был предусмотрен. Неожиданно раздался чей-то полукрик-полувсхлип… стук падающего тела… и снова тишина. Через стену со стороны двора перелетел камешек и тихо шлёпнулся на землю.
   – Пора, – беззвучно сказал Колесников, выпрямляясь во весь рост.
   Спецназовцы легко преодолели ограду. Сергей и Саша отстали от них самую малость. Рассредоточившись и пригибаясь, бойцы молниеносно оцепили коттедж, взяв под контроль все окна первого этажа.
   Но когда передовая группа из трёх человек взбежала на крыльцо, её встретил автоматный огонь.
   Сергей про себя рассчитывал, что, сняв охрану, они тихо проникнут в дом и повяжут боевиков сонными. По крайней мере, дело обойдётся без большого боя и потерь. Шанс был, но не вышло: помешал случай.
   На ночлег чеченцы устроились по двое-трое в пустующих комнатах первого и второго этажей. Надо же было одному из них, Аслану, за ужином напузыриться любимого зелёного чаю до такой степени, что за ночь пришлось дважды вскакивать по нужде. Бредя в очередной раз из туалета, который находился в конце коридора, полусонный Аслан мельком глянул в окно и вдруг насторожился: по двору ходил человек с автоматом. Присмотревшись, Аслан узнал в нём Магомеда. А дальше произошло нечто странное. Магомед остановился возле джипа, стоявшего у гаража, почему-то заглянул под машину и… в ту же секунду рухнул на землю. Мгновением позже какая-то невидимая сила втянула его под джипа.
   Аслан попятился от окна, и, просыпаясь на ходу, кинулся в свою комнату будить сладко спавших Имрана и Шамиля.
   – Вставайте скорей! – завопил он, срывая с них одеяла. – Во дворе кто-то есть. Магомеда убили!
   Привыкшие спать вполглаза, боевики мигом вскочили на ноги и потянулись к оружию. Аслан побежал дальше, колотя в закрытые двери и крича про опасность.
   Так и получилось, что когда бойцы Колесникова подошли к дому, их встретили ощетинившиеся чеченцы. Бескровный вариант сорвался, и… тем хуже вышло для боевиков Мадруева. Мало ведь ощетиниться, главное – сделать это с умом. А полусонные, очумевшие от неожиданного нападения чеченцы сейчас были способны лишь давить гашетку с риском перестрелять друг друга в ограниченном по объёму помещении.
   Пока три бойца имитировали нападение через центральный вход, остальные проникли внутрь дома через окна первого этажа и ударили по чеченцам с тыла.
   – Это ОМОН! Сдавайтесь! Вы окружены! – гаркнул Колесников.
   В ответ он получил несколько автоматных очередей, от которых едва успел укрыться за выступом стены.
   – Ну, на войне как на войне, – буркнул майор, иного ответа и не ждавший. Прицелившись, он срезал стрелявшего в него чеченца.
   Это был Аслан. Аллах послал ему мгновенную смерть от пули в сердце. Рядом рухнул Шамиль с перебитыми ногами. Имран с воем катался по полу, обхватив руками живот. Потеряв несколько человек, чеченцы, беспорядочно отстреливаясь, начали разбегаться по дому. Их преследовали спецназовцы.
   – Мы за Алёной! – крикнул Сергей майору.
   – Подкрепить? – заорал тот в ответ.
   – Сами управимся, – пообещал Аликов.
   Они быстро нашли лестницу в подвал и устремились вниз.
   Комната с распахнутой дверью и доносящимися из неё голосами была, судя по всему, той, которую они искали. Но, ворвавшись внутрь, они застали совершенно неожиданную картину: Алёна с автоматом наперевес, чеченец на четвереньках и ещё один «чех» с перемазанным кровью лицом. Это был гигант, по сравнению с которым даже Аликов смотрелся не слишком убедительно.
   – Ребята… – пролепетала Алёна.
   Воспользовавшись её замешательством, чеченец, словно подброшенный пружиной, вскочил с четверенек, метнулся к женщине и вырвал автомат.
   Однако Сергей, уловивший движение, кинулся следом, сбил боевика с ног, и они покатились по полу, с двух сторон вцепившись в «калашникова». Сильный жилистый чеченец оказался сверху. Пользуясь автоматом, как дубиной, он начал давить на шею Сергея.
   Полузадушенный Авилов пытался отжать от себя автомат, но чеченец давил сверху всем весом. Тогда Сергей, освободив руки, с двух сторон ударил чеченца по ушам. Тот застонал и невольно отпрянул. Плотно сжатыми пальцами правой ладони Сергей снизу, тычком, нанёс удар в шею возле кадыка. Это был чудовищный удар. Пальцы пробили кожу, погрузились во что-то влажное и тёплое, ощутили нечто, на ощупь напоминавшее тонкий гофрированный шланг пылесоса… Одним движением Сергей вырвал у чеченца трахею.
   Глаза боевика выкатились из орбит. Ещё две-три секунды посиневшие губы шевелились в беззвучном крике, рот пытался вдохнуть хотя бы глоток воздуха. Сам того не зная, чеченец уже умер… Потом он обмяк и рухнул на Сергея, залив его своей кровью.
   Саше Аликову тоже пришлось туго.
   Бросившись на помощь Сергею, Саша наткнулся на Ваху. Обезумевший гигант, чувствуя врага, вцепился в Сашу мёртвой хваткой. Одной рукой он схватил Аликова за воротник комбинезона, другой ударил в лицо. Удар пришёлся в Сашин знаменитый нос картошкой. Оглушённый оперативник попытался сбить Ваху подсечкой, но бесполезно – чеченец был тяжелее, выше, да и, пожалуй, сильнее Саши; он стоял, как скала. Обхватив Аликова руками, он прижал его к себе с такой силой, что у того затрещали рёбра. Любого другого человека чеченец просто сломал бы; даже Саша почувствовал, что в этих медвежьих объятиях долго не выдержит. Их лица почти соприкасались, и Аликов с ужасом увидел, что на месте глаз у чеченца – кровавые раны.
   Саше удалось провести два удара в самые болезненные точки – носком ботинка в голень, по надкостнице, и коленом в промежность. Потом без передышки – головой в лицо. Три таких удара подряд свалили бы и слона, однако хрипящий от боли чеченец лишь пошатнулся и ослабил хватку. Этого, впрочем, хватило, чтобы Саша вырвался и отпрыгнул метра на два, еле переводя дыхание.
   Пора было заканчивать, – ещё один клинч имел все шансы стать последним. Саша трезво понимал, что столкнулся с более сильным противником и чудом избежал смерти. Поэтому дальнейшая драка исключалась: чеченца надо было убить.
   Ваха неумолимо надвигался – он шёл на звук Сашиного дыхания. Взгляд Саши упал на автомат, выпавший из рук в начале схватки. Подхватив оружие с пола, Аликов приставил дуло к груди чеченца и без колебаний нажал на спуск. Раздался металлический щелчок, но выстрела не последовало. То ли вышла осечка, то ли, вернее всего, в пылу перестрелки наверху Саша извёл весь рожок и не заметил этого… Чеченец злорадно захохотал.
   Тогда, используя автомат, как таран, нажимая на приклад всем весом, Саша начал оттеснять Ваху к стене, заставляя его отступать шаг за шагом с нарастающей скоростью. Не успев опомниться, чеченец лопатками ощутил стену.
   И тут Саша страшным по силе движением с хрустом вогнал дуло «калашникова», словно штык, в грудную клетку Вахи.
   Раздался душераздирающий крик. Ваха судорожно рванулся вперёд, но лишь глубже насадил себя на дуло автомата, который, напрягая мускулы, удерживал Саша. Некоторое время чеченец стоял, чуть покачиваясь, потом его ноги подломились, и он свалился. Скрюченные пальцы в агонии царапали пол; огромное тело, из которого стремительно уходила жизнь, ещё подёргивалось…
   Всё было кончено. Саша пустым взглядом окинул агонизирующего врага, подошёл к Сергею и помог выбраться из-под убитого им второго боевика.
   – Живой, что ли? – с трудом спросил Сергей, поднимаясь на ноги.
   – Пока да. Но если ты сейчас не дашь мне сигарету…
   В углу, сидя на корточках и уткнув лицо в колени, истерически рыдала Алёна.

   Спецназовцы во время боя, к счастью, почти не пострадали. Было двое легко раненых и ещё одного зацепило серьёзнее. Но ему уже оказали первую помощь и отправили в Москву на одном из бандитских джипов. Вместе с ним поехали трое бойцов, чтобы перегнать в посёлок свои машины, оставленные в лесу неподалёку от шоссе.
   Потери чеченцев были неизмеримо больше. Добрая половина из них полегла убитыми или ранеными. Остальных бойцы сковали наручниками, загнали в холл и посадили на пол спиной к спине. Раненых перевязали и сунули в общую кучу.
   Точку в подведении итогов мероприятия, как выразился Аликов, поставил майор. Взяв двух бойцов, он лично отправился на контрольный «прочёс» завоёванной территории. Вскоре они вернулись, ведя перед собой высокого худощавого чеченца с обильной проседью в волосах, на вид лет сорока пяти.
   – На третьем этаже нашли, – пояснил Колесников, – вёл себя спокойно… Хорохорился поначалу: что, дескать, за неспровоцированное нападение, вы ответите за всё… Пришлось объяснить, сколько полагается за похищение человека и хранение в частном доме боевого оружия. А поскольку дело на контроле в Управлении безопасности президента… Тут он язык и прикусил.
   Саша неторопливо подошёл к задержанному, внимательно вгляделся в него, и повернулся к майору.
   – Ну, Юрий Алексеевич, большое санитарное дело сделал, – уважительно сказал он. – Ты знаешь, кого задержал? Это же сам Руслан Адамович Мадруев. Крупный коммерсант и главарь оч-чень серьёзной ОПГ. Тебе за это с полмиллиона москвичей в ножки поклонятся. А может, и больше…
   – Не ошибаешься? – спросил Колесников, жёстко щурясь.
   Аликов искренне удивился.
   – Кто же из приличных московских ментов не знает фото этого деятеля? Обижаешь, начальник…

   Да, это был Мадруев.
   Проснувшись от звуков перестрелки, он первым делом попытался позвонить охране по внутренней связи. Никто не ответил. Ваха куда-то исчез. Мобильный телефон не действовал. Мониторы внешнего и внутреннего наблюдения, установленные в его кабинете на третьем этаже, вышли из строя. На всякий случай Мадруев щёлкнул пультом телевизора. Ящик молчаливо мерцал пустым экраном.
   Всё это складывалось в определённую картину, и картина получалась ошеломляющая. Нападение на посёлок-базу, конечно же, было связано с похищением бывшей жены этого журналюги Авилова. Непонятным образом Авилов за считанные ночные часы выяснил место, куда спрятали пленницу, и поднял на ноги какую-то силовую структуру. Причём, судя по тому, что в районе посёлка было применено что-то вроде электронной бомбы (а как ещё объяснить одномоментное отключение спутниковой связи, видеомониторов и телевизора?), структура эта по своим возможностям сильно отличалась от обычного ОМОНа…
   Вспомнив давешний разговор с Лозовским, чеченец чуть не застонал. Всё рушилось, всё… И журналиста не удастся убрать, и главное дело – самое главное! – будет провалено. Ведь если догадаются заглянуть в сарай для инструментов и залезть в подвал… А они, конечно, догадаются…
   Мадруев украдкой выглянул в окно. Так и есть: двое парней в камуфляже, прижавшись к стене, контролировали двор. На глазах Мадруева один из его боевиков (кажется, это был Руслан) выскочил из окна второго этажа, с ходу получил прикладом по голове, был сбит с ног, мгновенно закован в наручники и остался лежать носом в землю.
   На то, что боевики отобьются, надежды практически не было: с серьёзным спецназом, да ещё при неожиданном нападении, им не тягаться. У Мадруева был пистолет, но ввязываться в бой он не собирался. Люди его ранга воюют с помощью денег, связей, адвокатов, наконец. В том, что адвокаты ему понадобятся буквально сегодня, чеченец не сомневался. Похищение женщины доказывалось легко – дело дрянь… А сарай-то, сарай… Однако сейчас главным было сберечь себя, не попасть под пули. А там будет видно…
   Мадруева ждал неприятный сюрприз. Когда в его кабинет ввалились три спецназовца (Мадруев встретил их, сидя за столом, на который демонстративно положил пустые руки), выяснилось, что своим вниманием его почтило Управление безопасности президента. Это было намного хуже генпрокуратуры или даже ФСБ. В этой структуре связей не было, а деньги не работали.
   Спустившись вниз под конвоем, чеченец горько оглядел своё разбитое войско. В горах родной Ичкерии они воевали бы успешнее. Какой-то верзила, по виду – мент, тут же опознал его, что было не удивительно: ведя крупный легальный бизнес и возглавляя группировку, Мадруев был широко известен в обоих качествах, и скрывать имя в любом случае не собирался.
   В свою очередь, он тоже кое-кого признал. Если память не подводила, высокий светловолосый человек, в упор сверливший его тяжёлым взглядом, был тем самым журналистом. Фотографию Авилова ему в своё время передал Вадим Натанович Лозовский.

   – Мадруев, говоришь? – сказал Сергей с интонацией Сухова из «Белого солнца пустыни». – Понимаю…
   Неожиданно Алёна, стоявшая рядом, всхлипнула и кинулась к чеченцу с явным намерением вцепиться ему в лицо. Сергей с трудом удержал её.
   – Ну что ты, родная, не надо. Он своё получит, я тебе обещаю. Всё уже, всё, – ласково шептал он ей на ухо, обняв и гладя по голове. – Давай-ка знаешь что? Давай-ка ты сейчас отдохнёшь. Пока следствие из Москвы приедет, пока осмотр, формальности, то да сё – это песня на несколько часов …
   Он увёл Алёну в одну из комнат, уложил на диван, заставил выпить рюмку «Хэнесси», найденного им в стенном баре (сам еле удержался от соблазна – ещё было не время расслабляться), и посидел с ней четверть часа. Когда жену перестала бить нервная дрожь, и она, закрыв глаза, начала дремать, он легко поцеловал её пересохшие губы и вернулся к своим.
   – Ребята, – сказал он, отведя Колесникова с Аликовым в сторону, – мне надо потолковать с этим Мадруевым. Предметно потолковать. Желательно с глазу на глаз. Нет возражений?
   – Лично у меня – ни малейших, – утомлённо сказал Саша. – Хоть с кашей ешь.
   – А что ты от него хочешь услышать? – насторожено спросил майор.
   – Я догадываюсь, кто и зачем заказал жену, а через неё меня, – коротко сказал Сергей. – Вот пусть он мне это подтвердит. А заодно поделится кое-какими подробностями. Для меня лично поделится, не для следствия.
   Майор скептически покачал головой.
   – Так он тебе всё и расскажет…
   – Мне – расскажет…
   Колесников заглянул Сергею в глаза и нахмурился.
   – Ты это брось. Драка закончилась, начинается нормальный юридический процесс. Беспредела не допущу. Он задержанный, понимаешь? Ты его пальцем тронь – и завтра тебя самого по судам затаскают. И меня за компанию…
   – Юра, – негромко произнёс Сергей, – ты знаешь, чьим полномочием тебя ко мне прикомандировали?
   – Мне сказали, – нехотя ответил Колесников.
   – Ты знаешь, что человек этого Мадруева чуть не изнасиловал мою жену, и если бы она не вышибла ему глаза… Молчи… Но я тебе клянусь: речь сейчас не о ней и не обо мне. Есть вещи посерьёзнее. Поэтому я в любом случае допрошу Мадруева. И если у него хватит ума всё выложить без протокола, я его и пальцем не трону. Ну, конечно, если не хватит…
   – Он прав, Юра. Не кочевряжься, – неожиданно сказал Аликов. – Не до церемоний. Для твоего спокойствия могу лишь сообщить, что господин Авилов и маркиз де Сад – совершенно разные личности…
   Поколебавшись, майор махнул рукой.
   – Чёрт с вами, не возражаю… Даже помогу.
   Он полез в один из многочисленных карманов куртки и достал из него плоскую коробочку, в которой была какая-то ампула с бесцветной жидкостью и одноразовый шприц.
   – Что это? – спросил Сергей, уже догадываясь.
   – Спецсредство, – скупо сказал Колесников. – Вкалываешь его человеку, и через пять-шесть минут он готов с тобой беседовать на любые темы. Откровенность гарантируется. Побочных явлений нет. Разве что голова поболит.
   – А как вы его между собой называете? – спросил Саша с интересом.
   – «Исповедь на заданную тему…»

   Допрос Мадруева продлился примерно полчаса.
   Оставив Сашу с чеченцем, Авилов и Колесников быстрым шагом, почти бегом, покинули комнату, вышли во двор и кинулись к гаражу.
   Отстрелив замок торцевой двери, они проникли внутрь, нашли люк, ведущий в подвал, и спустились вниз.
   Там лежали мешки, прикрытые ветошью. Вспоров один, Колесников извлёк горсть белого порошка. Он потёр его между пальцев, понюхал и несколько растерянно посмотрел на Сергея.
   – Могу ошибиться, не сапёр, но вроде бы не соврал, – произнёс он, вытирая со лба мгновенно выступивший пот. – Мать честная! Да этим всю Москву взорвать можно…
   – Ну, всю не всю, а десяток домов – запросто…
   Сергей сел на земляной пол, обессилено привалился спиной к мешку и, закрыв глаза, произнёс:
   – Ну что, майор, верти дырку в кителе. Дело пахнет орденом. А может, и не только… Теракты не каждый день предотвращают…

21

   Закрыв глаза, расслабленно вытянув ноги и положив руки на подлокотники кресла, Вадим Натанович Лозовский в ночной тишине рабочего кабинета отстраненно анализировал ситуацию.
   Блестящий успех операции с Немировым, и следом, один за другим, три провала.
   Уцелел Бунеев. Уцелел Авилов. Уцелели московские дома и москвичи.
   Разгромлена сильная боевая структура – группировка Мадруева. При всех недостатках, Руслан был надёжным подручным со своими каналами влияния в деловой и криминальной сферах не только столицы, но и всей России.
   В объявленной войне не на жизнь, а на смерть, Лозовский потерпел три поражения кряду.
   Плохо…
   Обиднее всего было, что провалилось нападение Мельникова. Когда Лозовский впервые смоделировал в уме ситуацию, при которой действующий президент России падёт от руки бывшего, он испытал эстетическое удовольствие. Изящно получалось, хоть самого себя по головке гладь. Ради этой комбинации он совершил массу рискованных телодвижений. Он прилетел в Москву, проник в резиденцию Мельникова и зомбировал его… Он сделал это с наслаждением. В ужасе экс-президента, неожиданно увидевшего рядом врага, Лозовский искупался, как в озоновой ванне.
   Но, в общем, операция далась ему непросто. Его слишком хорошо знали в России, поэтому он должен был сконструировать свой виртуальный образ, не имеющий ничего общего с истинным, и непрерывно внушать его окружающим – в самолёте, в аэропортах, на улицах и в гостинице. На территорию резиденции ему пришлось телепортироваться. Всё это, не говоря уже об исполнении древнего, глаза в глаза, ритуала зомбирования, было настолько энергозатратным, что до гостиницы Лозовский добрался с трудом, и три дня практически не выходил из номера: ел, пил, спал и с помощью специальных манипуляций восстанавливал энергетический баланс организма.
   И вот – всё зря…
   Прожив по человеческой мерке чудовищно долгую жизнь, причём прожив её в разных ипостасях, Лозовский умел не только праздновать успех, но и спокойно воспринимать неудачи. В конце концов, проиграв несколько сражений, вполне можно выиграть войну в целом. Советские генералы времён Великой Отечественной доказали это. И не только они… Стало быть, ничего не потеряно. Враг – тот же; цель – та же; остаётся выбрать новую тактику со стратегией и перегруппировать силы.
   От размышлений Лозовского отвлёк негромкий зуммер телефона внутренней связи. Поморщившись, Лозовский снял трубку. Звонил Андрей, секретарь.
   – Вадим Натанович, я могу быть свободен? Сейчас двадцать два тридцать.
   – Конечно, Андрей, – откликнулся Лозовский. – Езжай домой, отдыхай. Или ещё не домой?
   Секретарь негромко засмеялся.
   – Угадали, Вадим Натанович. Хочу немного посидеть в баре, послушаю музыку.
   – Ах, молодость, молодость… – ворчливо произнёс Лозовский. – Ну, смотри, не засиживайся там. Завтра сложный день.
   – Я понял, Вадим Натанович. До завтра.
   Андрей положил трубку. Лозовский знал, куда он едет. Через полчаса у секретаря было свидание с его, Вадима Натановича, женой Ольгой.
   Об их любовной связи Лозовский узнал несколько месяцев назад. Время от времени, по привычке, он сканировал мысли окружающих. Так, на всякий случай. И вот однажды, слушая доклад Андрея, машинально проник в его сознание. Лишь огромное умение владеть собой удержало Вадима Натановича от падения с кресла. В уме Андрея возбуждённо пульсировали пикантные картины, в которых Ольга была главной героиней.
   Вот она, обнажённая, лежит, раскинувшись на широкой постели, и нетерпеливо протягивает к Андрею руки. Вот её длинные ноги крепко обхватывают мускулистый торс Андрея. Вот он жадным штурмом берёт её тело. Вот они, не прерывая любовных игр, перебираются на пол и продолжают исступлённо заниматься сексом на ковре… Делая доклад патрону, секретарь подсознательно вспоминал вчерашнее свидание с его женой!
   Должно быть, Лозовский изменился в лице, потому что Андрей, прервавшись, заботливо спросил:
   – Что с вами, Вадим Натанович? Вам нехорошо?
   – Да нет, всё в порядке. Продолжай, – велел тот.
   В тот же день Лозовский прощупал сознание Ольги, и убедился, что она точно так же полна вчерашним свиданием и мечтает о новом. Лозовского это позабавило и… успокоило. Ни о какой ревности, разумеется, речь не шла. У Вадима Натановича в жизни было столько женщин, включая законных жён, что к взаимоотношению полов он привык относиться философски. А вот то, что умница Ольга нашла любовника в собственном доме, не связываясь с посторонним мужчиной, можно было только приветствовать. Поэтому Лозовский мысленно простил коварного секретаря и неверную жену, регулярно с удовольствием исполнял супружеский долг и вообще выбросил эту историю из головы.
   Сейчас отсутствие в доме Андрея и Ольги было как нельзя кстати. Лозовскому предстояло то, что в шпионских романах называется сеансом связи. Так сказать, Юстас – Алексу. Рацией служил мозг Лозовского, генерировавший и направлявший ментальные импульсы за тысячи километров от Ниццы, в страну заснеженных гор, в ледяную глубину древней пещеры. Именно там обитало существо, которое создало Вадима Натановича, и воплотилось в нём, сделав его своей активной частью. Алгоритм отношений был прост: существом-родителем изначально была поставлена глобальная цель, а практические шаги к ней определял и делал сам Лозовский. В затруднительных случаях существо, обладавшее необъятной информационной базой, корректировало и направляло действия Лозовского. Были, конечно, и постоянные рутинные отчёты, но сейчас наступил именно затруднительный случай.
   – Здравствуй, – беззвучно произнёс Вадим Натанович.
   – Здравствуй, – услышал он в ответ. Впрочем, слово «услышал» здесь было условным: ответы-импульсы поступали непосредственно в мозг, минуя обычные слуховые каналы.
   – Ситуация осложнилась.
   – Докладывай.
   Лозовский сделал краткий точный доклад последних событий, с анализом общего положения.
   – Интересно, – бесстрастно заметил собеседник. – Значит, рано мы радовались, убрав Рябухину.
   – Получается так. В лице Авилова появился новый фактор. И счёт пока не в нашу пользу. Но не это главное.
   – А что же?
   – У меня такое ощущение, что они пытаются выйти на тебя.
   Наступила пауза.
   – Почему ты так решил? – спросил, наконец, собеседник.
   – Никаких фактов нет. Авилов и Бунеев заэкранированы, я ничего не могу выяснить. Но есть предположения и общая логика. Захаров успел написать Авилову письмо, в котором, почти наверняка намекнул на свою теорию. Это во-первых. Дальше. Перед смертью Рябухина несколько минут разговаривала с Авиловым. Что она сказала ему? Это во-вторых. В обоих случаях могла просочиться информация о твоём существовании, и, боюсь, так оно и случилось. По крайней мере, это вполне вероятно.
   – Допустим, – произнесло существо. – Но меня им не найти. Даже он не знает точного места, где я нахожусь.
   – Зато место могут вычислить люди, которых он взял под защиту.
   На секунду Лозовскому представилось то, чего не могло быть в принципе: собеседник нахмурился…
   – Я не понял тебя, – жёстко произнесло существо.
   – Я и сам пока ничего толком не понимаю. Но вот какая штука… Сегодня я решил прощупать эфир над Юго-Западом, где научно-технический комплекс УБП. Хотел выяснить, что там происходит после смерти Немирова. Но над комплексом тоже появился защитный купол! Зачем ему экранировать эти здания? У меня есть только одно предположение, и оно мне не нравится. Именно там находится архив «Н». Ты знаешь, я тебе о нём говорил. В этом архиве подобрана и классифицирована информация по необъяснимым явлениям. Чекисты по всей стране собирали.
   – Помню.
   – Так вот: предположим, что сейчас в этом архиве, под его защитой, кто-то ищет ниточку к тебе…
   – Каким образом?
   – Фантазирую дальше. Ты здесь базируешься примерно лет полтораста. Всё это время у входа в пещеру действует защитное поле. Человек, оказавшийся рядом, или бежит в диком ужасе, или даже сходит с ума. И хотя место у тебя глухое, мало ли народу могло здесь перебывать за сто пятьдесят лет? Да оно уже наверняка легендами обросло. И если одна из них попала на карандаш какому-нибудь энкавэдэшнику, да ещё с обозначением места…
   – Велика важность, – равнодушно сказал собеседник. – Да тут весь край оброс легендами. Здесь и Шамбалу искали.
   – Не спорю. Может, я действительно перестраховываюсь. Но ты же понимаешь… Доберутся до меня – и хрен с ними: Лозовским больше, Лозовским меньше, – Вадим Натанович хмыкнул. – Но если доберутся до тебя…
   – Доберутся – встретим, – сухо произнесло существо. – Мы отвлеклись… Будем полностью менять план. Если не удалось убрать Бунеева, работаем по варианту «Пётр Первый». Ни на что другое времени больше нет.
   – Насчёт времени я понимаю… Только ведь в этом варианте мне надо оказаться рядом с Бунеевым. Не дальше сорока-пятидесяти метров, а в идеале – впритык… И потребуется минуты три-четыре, не меньше. Это я к Мельникову был вхож, а к Бунееву поди, подберись. Особенно теперь…
   – Деградируешь, – констатировал собеседник. – Лишний раз боишься голову напрячь. Ладно… Действовать будешь так. Через три недели запланирован российский визит президента США. Они будут встречаться с Бунеевым…
   Уже через несколько минут Лозовский был вынужден признать, что вариант «Пётр Первый» выполним. Схема, предложенная собеседником, была изящной, и, в общем-то, несложной. Вот и оспаривай после этого, что всё гениальное – просто. Лозовский был частью этого существа, в каком-то смысле существом в миниатюре, но иногда, вот как сейчас, в общении с ним чувствовал себя первоклассником.
   Когда все детали были обсуждены и согласованы, собеседник неожиданно вернулся к прежней теме.
   – А всё-таки, почему заблокировано здание архива? – спросил он как бы сам себя.
   Лозовский мысленно развёл руками: дескать, всё, что думаю, уже сказал.
   – Может быть, ты и прав… Недооценивать его – глупей глупого. А мы с тобой идиотизмом не страдаем. Ведь если даже на секунду предположить, что доберутся до меня… Как это можно выяснить?
   – Напрямую никак, – повторил Вадим Натанович. – Но я сделаю по-другому. Завтра я отправлю Никиту в Москву. Пусть сядет на хвост Авилову, отследит контакты и прочее. Возможно, что-нибудь удастся выяснить обычным путём, – он усмехнулся, – по-простому.
   – Может быть, Никита ещё раз попробует убрать этого Авилова?
   – Не стоит, – отрезал Вадим Натанович. – На него покушались четырежды, в том числе дважды Никита. В первом случае Авилов сумел выкрутиться… понятно, с чьей помощью… а во втором случае выкручивался уже Никита. Авилов становится всё сильнее, рисковать Никитой нельзя.
   – Согласен. А если ликвидировать сам архив?
   – А смысл? Организовать поджог или взрыв, пожалуй, технически можно. Но даже если я прав, даже если в архиве найдут какие-то следы, подготовить и отправить экспедицию по твою душу смогут лишь по указанию Бунеева. Не забывай, что Авилов с ним в контакте, и даже спас его от Мельникова. Но когда сработает наш вариант, бояться будет нечего.
   Собеседник помолчал.
   – Предположим худшее: вариант не сработал, – наконец произнёс он.
   – Тогда, – медленно сказал Вадим Натанович, – Авиловым займусь я сам.

   Сеанс связи продлился дольше обычного, и Лозовский устал. План действий был выработан, всё как будто складывалось, но чувство неясной тревоги не оставляло Вадим Натановича. Почему-то в памяти то и дело всплывало лицо Авилова, каким оно запомнилось Лозовскому: решительное, худощавое, с чертами резкими, даже грубоватыми, но привлекательными. Такие мужские лица нравятся женщинам. Тоже, Ален Делон…
   Чтобы отвлечься, Лозовский сосредоточился и настроился на волну своего секретаря. Через несколько секунд он увидел картину, которую и ожидал увидеть. В полумраке спальни, среди смятых простыней, распалённый Андрей, стоя на коленях, готовился атаковать нагое женское тело. Прелестное тело Ольги.
   Лозовский усмехнулся. Он действительно не был ревнивцем. К званию рогоносца относился спокойно, даже с юмором, находя в ситуации некоторую пикантность. Но ему не нравилось, что холоп покусился на хозяйское добро. Пожалуй, надо его проучить.
   Вадим Натанович мысленно произнёс на древнехалдейском языке короткое заклинание и сильным импульсом послал в мозг Андрея.

   Широко раскинув руки и ноги, Ольга с закрытыми глазами ждала, когда Андрей приступит к делу.
   – Иди, иди ко мне, – шептала она, тяжело дыша. – Ну, давай, жеребец, давай…
   Однако ничего не происходило.
   Удивлённая Ольга, открыв глаза, посмотрела на Андрея.
   Он по-прежнему стоял на коленях между её раздвинутых бёдер, и, судя по выражению лица, чуть не плакал.
   Ольга перевела взгляд ниже, всё поняла и оторопела. Ведь только что…
   В этот момент из сумочки у изголовья постели донеслось тихое верещание, – зазвонил мобильник.
   Ольга машинально достала трубку.
   – Алло, – произнесла она, не в силах отвести взгляд от скорбного зрелища.
   – Привет, милая, – раздался бодрый голос мужа. – Как дела? Не заскучала в клубе?
   Ольга невольно прикрылась простынёй.
   – Пожалуй, что и заскучала, – тихо сказала она.
   – Заехать за тобой?
   – Да нет, не надо. Я уже собираюсь домой.
   – Вот и умница. А я что-то по тебе затосковал. Очень сильно затосковал. Ты понимаешь, да?
   Ольга ещё раз посмотрела на обескураженное лицо Андрея.
   – Так за чем дело стало? – сказала она. – Сейчас еду.

   22
   Рукопись – V
   (1923 год, Подмосковье)

   Данила столько раз ходил по этому коридору днём, что теперь, ночью, в почти полной темноте, шёл вполне уверенно. Первый этаж усадьбы по настоянию врачей был погружён во мрак, – именно здесь поселился больной, чья поражённая нервная система уже не переносила громкого шума и яркого света.
   Пост охраны располагался в прихожей, которая вела в кабинет и спальню. Сутки были разбиты на три вахты, каждый сотрудник дежурил по восемь часов один раз в два дня. Ожидая Данилу, его сменщик сидел за столом и рукой, больше привычной к стрельбе, чем к письму, коряво заполнял вахтенный журнал.
   – Девятнадцатое августа одна тысяча девятьсот двадцать третьего года, двадцать четыре часа, – бубнил он под нос, медленно водя пером по бумаге. – За время дежурства происшествий не было… Пост сдал Петренко Вэ А… Пост принял Коньков Дэ Фэ… Распишись.
   – Как он? – спросил Данила, кивая головой на спальню.
   Петренко пожал могучими плечами.
   – Да вроде всё путём… Ты же знаешь, он с месяц, как на поправку идёт. Врачи уже неделю по ночам не дежурят. Сегодня вот ел с аппетитом, по комнате с палочкой прогуливался, говорить пытался. Под вечер его на автомобиле катали… Глядишь, так и оклемается.
   Проводив Петренко, Данила сел за стол, машинально плеснул себе остывшего чая и с ненавистью посмотрел на дверь, ведущую в спальню.
   «Глядишь, так и оклемается…»
   Простодушный хохол вслух произнёс то, о чём Данила и сам думал. Ещё месяц-другой назад в исходе болезни сомневаться не приходилось, надо было только ждать. Но в июле вдруг наступило резко улучшение. Похоже, нечеловеческие усилия медицинских светил России, Германии и Швейцарии сделали, наконец, своё дело, и пациент начал воскресать на глазах. Он стал хорошо есть и самостоятельно передвигаться; мычание сменилось односложной, простой, но всё-таки уже понятной речью; он пробовал писать, и, самое главное, вознамерился приступить к работе. А этого допустить было нельзя. По всему выходило, что пришло время решиться. Решиться – и применить крайнее средство…
   С холодком в груди Данила прислушался. Во всём доме царила тишина, лишь где-то стрекотал сверчок, да ночная бабочка, залетевшая в открытую форточку, шелестела крылышками о настольную лампу. Не было ни души.
   Данила встал, неслышными шагами подошёл к спальне, беззвучно открыл дверь и с оглушительно стучащим сердцем проскользнул внутрь.
   В спальне пахло лекарствами и луговыми цветами, которые так любил больной. В окно лился бледный свет полной луны, так что Данила без труда различил широкую кровать и спящего на ней человека под лёгким тканевым одеялом. Он тихо похрапывал. Приблизившись, Данила окинул взглядом лежащую на подушке голову: большой лоб, обширная лысина, высокие татарские скулы, аккуратно подстриженные усы и острая бородка… В тысячный раз Данила невольно подумал, что человек всего один, а крови-то, крови сколько! Оглянувшись, Данила перекрестился и решительно потянул наган из кобуры.
   Неожиданно голова широко открыла глаза и немигающе уставилась на Данилу.
   – Что же это вы, товарищ Коньков, сознательный член партии, а креститесь? И с револьвером в полночь разгуливаете, – произнесла голова скрипучим высоким голосом, ощутимо картавя. – Нехорошо, батенька, архискверно…
   Взгляд широко открытых глаз багрово блеснул, и наган со стуком выпал из рук остолбеневшего Данилы. В этот же миг он почувствовал, что куда-то проваливается, теряя сознание…

   Крестьянский сын, подавшийся в город на заработки, Данила Коньков к семнадцати годам вступил в большевистскую партию, восемнадцати лет от роду штурмовал Зимний, а ещё через несколько месяцев партия направила его работать в ЧК. Данилу рекомендовали за сметливость, грамотность, недюжинную силу, умение точно стрелять, и, само собой, за идейность. Немного нашлось бы людей более преданных делу революции, чем Коньков.
   В 1918 году, сразу после покушения на Ленина, Дзержинский резко усилил службу личных телохранителей вождя. В неё отобрали лучших чекистов, среди которых оказался убеждённый и преданный Данила, успевший хорошо зарекомендовать себя в Чрезвычайной Комиссии. Новая служба, конечно, была почётной и сверхответственной, однако, следуя тенью за вождём, он ощущал себя человеком, переведённым из горячего цеха на тихую конторскую должность. В ЧК любой день был, как на передовой, а здесь – усиленный паёк, иногда выходные, а главное, после покушения Ленин изменил образ жизни.
   Он стал много отдыхать за городом, постоянно лечился, почти перестал выезжать «в массы», ограничиваясь, в основном, кабинетной работой. Отныне круг общения председателя Совнаркома составляли члены ЦК и правительства, работники аппарата, партийно-комсомольские функционеры, врачи – словом, публика, от которой подвохов ждать не приходилось. Другими словами, служба складывалась довольно спокойно. Диво ли, что первый раз в жизни Данила отъелся, отоспался, и… заскучал. Трепет от общения с вождём и его соратниками прошёл быстро; заступая на дежурство, Данила здоровался с Лениным без особого волнения. Со временем невысокий, плотный, рано облысевший вождь, начал даже вызывать у него лёгкое раздражение своим высоким сварливым голосом, суетливыми манерами и привычкой употреблять крепкие словечки, чего Данила, воспитанный в крестьянском целомудрии, не любил и не одобрял.
   Но, конечно, не это раздражение привело Данилу Конькова к решению убить Ленина.
   Первым толчком послужило письмо из родной деревни Буерачной Псковской губернии. Писала мать, и писала она о том, что в деревню приезжал продотряд с пулемётами. Зерно у кулаков и середняков красноармейцы вымели подчистую, те начали сопротивляться, и более двух десятков мужиков расстреляли. Побоище пытался остановить сельский священник отец Тимофей, который вышел к продотрядовцам с иконой Божьей матери – нашли пулю и для него, а церковь спалили, после чего укатили в соседний уезд. «Нету у нас теперь на селе ни хлеба, ни церкви, ни справных мужиков. Они хоть и богатеи были, а всё ж православные души, – горестно писала мать. – Ты, сынок, в своей весточке говорил, что стал партийцем и служишь самому товарищу Ленину. Так спроси у него: в каком законе разрешено отнимать и убивать? Или теперь и законов нет?..»
   Не передать, как потрясло Данилу материнское письмо. Он знал убитых людей и помнил отца Тимофея, который учил его грамоте. Спрашивать Ленина, Данила, конечно, ни о чём не стал. Хлеб отнимали, крестьян расстреливали, церкви жгли по всей России: уж кому-кому, а вождю это было не в диковинку. Такие сообщения стекались в Кремль отовсюду, их печатали газеты. Читая «Правду», Коньков частенько внутренне ёжился. Как дисциплинированный член партии, он убеждал себя, что так и надо, что с врагами иначе поступать нельзя… Но кому был врагом добрейшей души отец Тимофей? Его-то за что?
   От возникающих вопросов брала оторопь, а они всё множились. Вообще-то сомнения – штука опасная: только начни сомневаться, и уже не остановишься. На политзанятиях втолковывали, что изобильная светлая жизнь не за горами, но идти к ней почему-то приходилось по колено в крови. И голод, страшный голод, накрывший Россию, как чумная эпидемия… Голодал город, голодало село. Вымирали целые деревни, в Поволжье началось людоедство. При царе такого не было и в худшие годы.
   Люди, взявшие власть в России, не голодали. Икра, копчёности, мясо, птица, фрукты, овощи – всё это было к их услугам в кремлёвской столовой. Среди войны и разрухи норму их жизни составляли сытость, отдых и забота о здоровье. Дежуря в приёмной предсовнаркома, Данила украдкой, новыми глазами, разглядывал вождей. Резкий в словах и движениях Троцкий. Постнолицый Бухарин с жидкой бородкой. Низкорослый Сталин. Смахивающий на ожившую статую Молотов… Диктатуру пролетариата осуществляли семинаристы-недоучки, литераторы, юристы, профессиональные революционеры. Рабоче-крестьянским происхождением верхушка рабоче-крестьянской власти похвастать не могла.
   Однажды, сидя на партсобрании и слушая очередного оратора, истошно кричавшего, что республика в опасности, Данила вдруг подумал: почему он вообще когда-то решил вступить в партию? Да, наверное, потому, что поверил в слова о лучшей доле, захотел выбиться из бедности. А получилось, что из плохого угодил в страшное, из бедности попал в нищету, разруху, кровь, голод… Ну, положим, сам-то Коньков не голодал, вождям нужны сытые телохранители; он даже мог делиться пайком с соседскими ребятишками. Но что это меняло? Как сберечь душевный покой среди общей беды?
   По совести, Данила решил написать заявление Дзержинскому с просьбой о переводе на фронт. В службе охраны он считался одним из лучших, поэтому заранее продумывал доводы, чтобы убедить благоволившего к нему председателя ВЧК. Но когда заявление было написано и оставалось лишь вручить его Феликсу Эдмундовичу, какой-то внутренний голос посоветовал Даниле не торопиться. «Ты ужасаешься тому, что вокруг делается? Ты видишь, что тебя и других обманули? Ну, так не горячись. Толку-то, что пошлют воевать с Врангелем? Убьют в первой же атаке, и ничего не изменится. Ты лучше прикинь холодным умом, где корень зла, и можно ли что-нибудь с ним поделать», – нашёптывал внутренний голос.
   Порвав заявление, Данила начал прикидывать. И постепенно, сначала со страхом, а потом всё более и более спокойно, он приходил к выводу, что вся беда российская коренится в том самом человеке, охранять которого ему доверила партия.
   Другого вывода быть не могло. Именно в ленинской голове родились мысли о перевороте. Именно Ленин со товарищи разорил страну. Именно ленинская Красная Армия воевала с собственным народом. И люто воевала: по всей России восставших крестьян косили из пулемётов, рубили шашками, травили ядовитыми газами. В Самаре десятки взбунтовавшихся от голода рабочих загнали на баржу, вывели на середину Волги и затопили вместе с людьми, расстреляв из пушек…
   Ну, хорошо, а что будет, если не станет Ленина? Изменится ли что-нибудь, если исчезнет этот маленький упитанный человек со скрипучим бабьим голосом и жестоким прищуром раскосых глаз?
   Изменится. Должно измениться. Тело с отрубленной головой неминуемо падает. Другие вожди и умом слабее, и духом пожиже. Без Ленина либо передерутся, либо власть не удержат, либо придётся им гайки ослабить, чтобы только у этой самой власти остаться. И то хорошо…
   Так, шаг за шагом, отслужив четыре года личным телохранителем предсовнаркома, Данила пришёл в мысли, что должен убить Ленина. Нет, не убить. Казнить. И хотя к тому времени закончилась гражданская война, и с вводом НЭПа в стране стало немного легче, в мысли своей Данила только укреплялся. Чем сильнее становилась власть большевиков, тем скорее надо было приводить казнь в исполнение. За отца Тимофея. За тамбовских крестьян. За самарских рабочих. За чудовищный обман и надругательство над Россией.
   Решиться по-настоящему Даниле мешало только одно. Умом он давно уже всё продумал, но душа, душа сопротивлялась – не хотела брать на себя грех… Потому-то он так обрадовался, когда часто болевший вождь в конце двадцать второго года слёг совсем, практически переселился в Горки, и стал угасать. Годы в партии не смогли до конца убить в Даниле извечную крестьянскую веру в Бога. Недуг вождя он воспринял как небесную кару и впервые за много лет начал украдкой молиться. Теперь оставалось только ждать…
   Но когда Ленин, против ожиданий, не умер, и, больше того, обнаружил признаки выздоровления, Данила понял: пора.
   И – не получилось.

   Данила приходил в себя мутно и тяжко. Невыносимо болела голова, а грудь ломило так, словно по ней проехалась тачанка. С телом вообще творилось что-то непонятное. Прошло несколько мгновений, прежде чем он осознал: он, собственно, и не стоит, и не лежит. Он точно парит в воздухе, прижатый спиной к стене какой-то непонятной силой в позе распятого Христа. При этом Данила не мог пошевелить ни руками, ни ногами. Двигалась только шея.
   Напротив стоял вождь в пижаме и домашних шлёпанцах. Лунный свет, разлитый по комнате, позволял отчётливо разглядеть довольное выражение на его лице.
   – Хорошо висите, классически, товарищ Коньков, – сказал он Даниле, как будто сообщил ему приятную новость. – Вы мне, батенька, кого-то определённо напоминаете. Определённо! Эти распростёртые руки, эта голова, упавшая на плечо…
   – Что со мной? – чуть слышно произнёс Данила.
   – А что с вами? – удивлённо переспросил вождь. – С вами пока всё в порядке. Повисите, расслабьтесь… Вы мне вот что скажите. Судя по всему, вы хотели меня убить. Так почему бы не сказать об этом вслух, по-товарищески, с большевистской прямотой? А я бы вам посоветовал не суетиться и подождать. Я и так скоро умру. Прямо на руках у Надежды Константиновны. Могу и дату назвать. Пожалуйста: двадцать первое января следующего года. Люблю, знаете ли, это число, очко… Почему именно январь? Мороз будет, скажу вам, страшенный, людей на похоронах перемёрзнет без счёта. Мелочь, а приятно…
   Он хихикнул и потёр ладошки. У него были небольшие, тщательно ухоженные руки с короткими пальцами. Данила ошеломлённо потряс головой. Всё происходящее казалось ему кошмаром наяву.
   – Вот насчёт года я, признаться, колебался, – продолжал говорить Ленин. – И всё-таки остановился на двадцать четвёртом. Главное сделано, что время попусту тянуть? Власть переменил, крестьян обломал, рабочих нагнул. А людей-то, людей каких воспитал! Поверите ли, иной раз и сам удивляюсь: откуда этакая прыть? Ну, я-то ладно, обо мне разговор особый, у меня своя программа… Но этим страну в распыл пустить – пара пустяков. Особенно Троцкому. Пребольшой, скажу вам, оригинал. Любят власть соратники, ох, любят! Я покуда живой, а они уже моё кресло вовсю пилят. Ни стыда, ни совести!
   Он доверительно понизил голос:
   – И я, грешник, масла в огонь подливаю. То заболею, то выздоровлю. Они уже там, бедные, истомились в ожидании, а я – бац! – и на поправку. Или вот письмо к съезду сочинил. Оно как бы секретное, вскрыть надо после моей смерти, но разве ж эти удержатся? Вскрыли, прочли… А я там всем сёстрам по серьгам. Каждого хвалю и каждого ругаю. Кто преемник, непонятно, хоть стреляйся. То-то они теперь передерутся… Естественный отбор: победит сильнейший и под моим флагом пойдёт дальше. А я со стороны буду наблюдать. Вы на кого ставите: на Троцкого или Сталина?
   Данила смотрел на вождя и не узнавал его. Нет, безусловно, это был именно Ленин, однако в нём появилось что-то новое. Черты лица исказились, глаза лихорадочно блестели, кожа в бледном свете луны казалась мертвенно-синей, челюсть с бородкой угрожающе выпятилась… А эти слова, их смысл! Разве такое может говорить нормальный человек? Просто – человек?
   – Дьявол ты! – беззвучно сказал Данила трясущимися от ужаса губами.
   Ленин засмеялся.
   – Вы висите, висите, – заботливо произнёс он. – Какой там дьявол… Хотя, конечно, в некотором смысле… исходя их традиционного понимания этого фантастического термина… Бердяев, кстати, тоже писал, что я антихрист. Мозг нации, подумаешь! Говно он, а не мозг.
   – Отпусти, – прошептал Данила. – Отпусти, я кричать буду.
   – А получится? – с интересом спросил, щурясь, Ленин.
   Данила открыл рот… и почувствовал, что не может издать ни звука.
   – То-то же, – сказал вождь. – И вообще, товарищ Коньков, я вас не понимаю. Вы были моим телохранителем столько лет. Я вас чем-то обидел? У вас был маленький паёк? Вам не выделили отдельную комнату? Наконец, измордовали непосильной работой? Как хотите, это чёрная неблагодарность. Непременно скажу Дзержинскому, что он плохо подбирает кадры. Непременно… – добавил он с огорчением.
   Добрая улыбка сбежала с лица, он подошёл к висящему Даниле, и, посмотрев снизу вверх, тихо спросил безо всякой картавости:
   – Чего тебе не хватало, быдло крестьянское? За Россию-матушку больно стало? Это зря. О себе думать надо. Ей пятак цена-то в базарный день, России твоей. Разменяю на копейки и пущу по рукам. Ты понял, террорист недоделанный?
   Вместо ответа Коньков плюнул в лицо вождю и напряг мускулы в бешеном усилии. Тут случилось неожиданное: невидимые путы поддались, Данила смог оторвать правую руку от стены и ударил Ленина прямо в бородатую челюсть. Удар вышел несильным, однако вождь отскочил, словно мячик. На его лице отразилось величайшее изумление. Он скороговоркой произнёс несколько слов на неизвестном Даниле языке, и тот почувствовал, что его прижало к стене с утроенной силой.
   – Н-не понял, – искренне произнёс Ленин, отдуваясь и вытирая заплёванную щёку пижамным рукавом. – Как вам это удалось? Тут ведь одной мускулатурой не обойдёшься, нужно ещё… Неужто вы?..
   Он стал напротив Данилы и впился ему в глаза пристальным взглядом. Данила невольно зажмурился. Вскоре он почувствовал в голове нарастающее жжение. Когда оно стало нестерпимым, Данила застонал.
   – Ну будет вам, будет, всё уже, – услышал он голос Ленина и открыл глаза.
   Вождь потирал руки, и вид у него при этом был задумчивый.
   – А ведь вы, батенька, феномен, – сказал он. – Вот так штука! Не ожидал… Что же мне с вами прикажете делать?
   Ленин прошёлся взад-вперёд, бормоча себе под нос:
   – Латентные способности на диво. Надо же: самоактивация в момент стресса. Опять же – молодой, крепкий… Позаниматься с ним, что ли? Человек-то ещё пригодился бы… Никита один избегался…
   Он остановился возле Данилы и вдруг спросил:
   – Жить хочешь?
   – Да! – вырвалось у измученного Данилы против воли.
   – Шучу, шучу, – сказал вождь, – Не надо тебе жить. Правдолюб ты, за других болеешь. Вы, такие, публика опасная, на сто процентов не проконтролируешь, не углядишь… – он засмеялся. – Надо же, хотел меня убить. Меня! Вождя мирового пролетариата! Самого товарища Ленина!.. Чтоб ты знал, дурашка: меня убить нельзя.
   Помолчав, Ленин добавил:
   – А тебя очень даже можно. И ты мне в этом посодействуешь…

   Следующим утром начальник охраны вождя Пётр Паколи докладывал Дзержинскому по телефону:
   – Чэпэ у нас, Феликс Эдмундович…
   – Что-нибудь с товарищем Лениным? – быстро перебил Дзержинский, до боли в руке сжав трубку.
   – Нет-нет, с Владимиром Ильичом всё по-прежнему. А вот час назад в роще неподалёку от усадьбы нашли труп охранника Данилы Конькова. Висел на дубе. Следов насилия или борьбы на месте происшествия не обнаружено. Похоже, самоубийство – повесился…

23

   Валерий Павлович Сеньшин считал себя человеком сухим, далёким от сантиментов и прочих эмоций. Раннее, со школы ещё, увлечение наукой сформировало в нём привычку к логике и холодному анализу, потребность выстраивать отношения с окружающим миром на основе простых и чётких алгоритмов. Ради науки и затаённой мечты о Нобелевской премии, Сеньшин сознательно вычёркивал из жизни всё, что могло этому помешать. Он не ходил в театры и на вернисажи, не ездил за границу, из книг предпочитал научные монографии, избегал компаний, был почти равнодушен к деньгам и чурался долгих обременительных связей с женщинами. Одни считали его сухарём и занудой, другие цельной личностью.
   Но вот однажды Немиров представил коллективу новую сотрудницу – программистку Елену Авилову, лично им отобранную среди выпускников технического университета. Сеньшину было предложено взять Елену под своё руководящее крыло, что он и сделал с большим удовольствием. Красивая молодая женщина с изумительной фигурой очень понравилась ему. То есть это он сначала думал, что понравилась. На самом деле он влюбился, и влюбился крепко. Но Алёна была замужем. Поэтому свои чувства Сеньшин выдавал только раз в году, Восьмого марта, когда совершенно официально можно подарить женщине букет цветов.
   Ситуация изменилась после того, как Алёна развелась. Выждав для приличия три месяца, Сеньшин объяснился в любви, но получил отказ. Прошло немало времени, прежде чем Алёна сдалась… Почему бы и нет? Сеньшин был холост, она разведена и одинока, так что всё складывалось. Точнее, могло бы сложиться, но…
   Связь длилась недолго, и счастья обоим не принесла. Алёна, знавшая раньше одного лишь Сергея, с трудом заставляла себя ложиться в постель с другим. А Сеньшин, чувствовавший эту отчуждённость, бесился, и не знал, как её преодолеть. В конце концов, Алёна предложила поставить в их отношениях точку: ну, не вышло… Сеньшин яростно возражал. Тогда Алёна молча принесла и оставила у секретаря заявление об уходе. На следующий день Валерий Павлович вызвал её, порвал заявление и попросил остаться.
   – Если хочешь, будем считать, что ничего не было, – с трудом сказал он. – Работаем в одной конторе, я начальник, ты подчинённая – и всё. Я тебе ни о чём напоминать не стану. Решишь вернуться сама, – для меня это будет счастье. Ты только останься. Не добивай, – неожиданно для себя попросил он.
   Алёна осталась. Ей нравилось работать в УБП, да и Сеньшин вовсе не был ей противен, скорее наоборот: порядочный человек, сильный учёный и толковый администратор. Всегда подтянут, следит за собой и внешне очень даже недурён. Просто – не Сергей…
   А Сеньшин через некоторое время с горькой иронией понял, что, упросив Алёну остаться, он поступил как настоящий русский интеллигент, склонный к мазохизму. Рубить коту хвост полагается целиком; несложившиеся отношения с женщиной лучше хоронить сразу и бесповоротно. В отношениях с начальством и научными оппонентами Сеньшин, если было надо, умел идти напролом, но в личных делах спасовал. Он просто испугался, что однажды, придя на работу, не увидит Алёну, не услышит её голос; испугался той боли, которую неминуемо испытает при этом. Но разве легче изо дня в день видеть прелестную женщину, которая совсем недавно, хотя и короткое время, была твоей, позволяла себя любить, засыпала и просыпалась рядом? Видеть и понимать, что всё ушло, и в душе бездомным щенком скулит неприкаянная любовь?.. Так что Сергей правильно оценил взгляд Валерия Павловича, брошенный на Алёну в день встречи у Немирова…
   Выход был только один, и Сеньшин им инстинктивно воспользовался: накинулся на работу, как голодный на хлеб. Через короткое время он почувствовал, что понемногу всё становится на свои места, жизнь продолжается, а сам он, хоть и с глухой болью в сердце, всё тот же человек – взвешенный и предельно рациональный.
   И вот сейчас этот на самом деле трезвомыслящий и рациональный человек отказывался понимать, что с ним происходит.
   Уже несколько дней, всё бросив, он с утра до ночи занимался разделом архива «Н» под названием «Проклятое место».
   За последние годы, по распоряжению Немирова, содержимое пожелтевших от времени папок с верёвочными завязками было продублировано компьютерным набором и сканированием, воспроизводящим оригинальный вид. Сеньшин работал с файлами, отбирая информацию по степени приближения к решению своей задачи.
   Условия задачи, как он их сформулировал для себя, были просты: есть место, где обитает некое разумное существо, которое по определению сторонится всех. При этом оно достаточно могущественно, чтобы обороняться от непрошенного вторжения на свою территорию. Каким образом? Уничтожать незваных гостей, очевидно, нет смысла: молва о месте, где гибнут или исчезают люди, мгновенно разнесётся и привлечёт внимание зевак, властей и прессы. Стало быть, надо создать невидимый, но непреодолимый барьер – что-то вроде негативного ментального поля, которое будет отпугивать любого приблизившегося. Внушая, например, страх, кошмарные видения и так далее.
   День за днём Сеньшин просматривал файлы, сортируя информацию, скопившуюся за полвека. При этом он отдавал должное чекистам разных поколений: каковы бы они ни были, но задачу по сбору специфической информации выполняли неукоснительно, десятилетия подряд, пока её не отменили. Легенды, слухи, сплетни – всё бралось на заметку. В итоге сложился необъятный информационный массив, насчитывающий тысячи донесений по каждому разделу, и, на первый взгляд, Сеньшину предстояло найти иголку в стогу сена. Однако, используя разработанную Алёной внутрисетевую поисковую систему, он довольно быстро вычленил явления и события, в которых фигурировали Гималаи. Таких, как он и предполагал, было немного: сбор информации шёл в СССР, поэтому в девяносто девяти случаях из ста речь шла о событиях внутри страны.
   Неладное началось, как только Сеньшин отобрал из четырнадцати донесений три, распечатал их, и начал внимательно изучать, разложив перед собой.
   В первом донесении фигурировал член-корреспондент Русского географического общества Пётр Иванович Евстигнеев. В 1890 году он организовал научную экспедицию в Непал. В ста километрах от Катманду, пробираясь в заснеженных горах, Евстигнеев со товарищи наткнулся на еле заметный вход в пещеру. Но когда Пётр Иванович, движимый любопытством, захотел войти в неё, сделать этого не смог. Помешал, внезапно нахлынув, непонятный, тёмный, совершенно иррациональный ужас. Евстигнееву вдруг показалось, что в пещере таится первобытное чудовище, ожившая мезозойская рептилия, которая немедленно сожрёт его. Как потом выяснилось, нечто похожее ощутили и спутники Евстигнеева – два учёных и два проводника-шерпа. В общем, экспедиция отступила… Интересно, что как только чувство страха прошло (а это случилось в километре-полутора от пещеры), Евстигнееву стало стыдно за свой необъяснимый испуг, и он в сопровождении одного из шерпов вернулся на то же место. И вновь мутная волна ужаса накрыла Петра Ивановича, причём на этот раз ему показалось, что из тёмного лаза в пещеру доносится тяжёлый смрад, слышны звуки, напоминающие неимоверно громкий скрежет ножа о тарелку, и чья-то маленькая чешуйчатая голова на длинной толстой шее тянется на свет, клацая зубами…
   Больше Евстигнеев к страшной пещере не подходил. Он чувствовал, что скорее умрёт, чем приблизится к ней. Вернувшись в Россию, он упомянул этот случай в отчёте, откровенно признавшись, что объяснить случившееся не в состоянии. Поведал Пётр Иванович о пережитом ужасе и некоторым коллегам по географическому обществу, один из которых, уже стариком, пересказал историю за кружкой пива случайному знакомому, который оказался сексотом НКВД…
   Дочитав до конца, Сеньшин попросил референта связать его с географической секцией Академии наук. Переговорив с учёным секретарём секции и положив трубку, Валерий Павлович уже в который раз не без иронии подумал, как хорошо работать в Управлении безопасности президента: к просьбе срочно, в течение суток, найти в архиве отчёт Евстигнеева и предоставить копию в УБП, собеседник отнёсся с полным пониманием. Конечно, могло случиться и так, что отчёт не сохранился, но Сеньшин хотел надеяться на лучшее.
   С лёгким стуком в дверь заглянула секретарша Юля – попрощаться до следующего рабочего дня.
   – Валерий Павлович, я вас покидаю, – сообщила она, и вдруг, внимательно посмотрев на шефа, заботливо спросила: – С вами всё в порядке?
   – Да вроде… А что? – машинально ответил Сеньшин, отрываясь от бумаг.
   Юля покачала головой.
   – На вас лица нет. Ну, сколько можно работать?
   – Столько, сколько нужно. Это вы, молодёжь и подростки, привыкли от сих до сих, – проворчал Сеньшин, ощущавший себя рядом с этой цветущей девушкой несусветным стариком. – Бегите-бегите, вас уже бой-френд, небось, заждался…
   Он и в самом деле чувствовал какую-то странную слабость. Вытерев со лба испарину и распустив узел галстука, он взялся за следующий документ.
   Купец второй гильдии и любитель-этнограф Виктор Прокофьевич Мамонтов был одержим идеей проложить собственный торговый путь между Российской империей и королевством Непал. О прибылях ли мечтал, а может, лавры Афанасия Никитина мерещились – Бог весть. С этой целью он снарядил в 1895 году экспедицию в Азию. Вернулся оттуда через год, сильно постарев, и, судя по всему, слегка рехнувшись, после чего вскорости умер. Перед смертью Мамонтов долго разговаривал с сыном и заклинал его никогда не приближаться к Гималаям, потому что места эти суть зачарованные и колдовские. Он рассказал, что, будучи вёрстах в восьмидесяти от Катманду, решил заночевать в случайно найденной горной пещере. Но стоило подойти к её порогу, как Мамонтова опалило невыразимым ужасом. Это был ужас, от которого темнеет в глазах, слабеют ноги и дурнота подкатывает к горлу. Непонятно почему он возник – вечер был ясный и тихий, вокруг ни души – однако мгновенно поразил всю маленькую экспедицию купца. Истошно закричал слуга Василий, упал на снег и забился в корчах проводник-шерп. Мамонтову показалось, что сейчас из пещеры появится нечто, и трубный глас возвестит о начале Страшного суда…
   На этом, собственно, экспедиция закончилась. Ужас, пережитый возле пещеры, оказался настолько велик, что заставил Мамонтова навсегда отказаться от своих планов. Само слово «Гималаи» стало для него ненавистным. Потрясение преждевременно свело в могилу…
   «Да что со мной?» – уже с тревогой подумал Сеньшин. В голове нарастала боль. Приложив руку к пылающему лбу, Валерий Павлович поднялся из-за стола, вышел в пустую приёмную, нашёл в аптечке у Юли цитрамон и проглотил сразу две таблетки. Потом вернулся в кабинет, с трудом сел и пододвинул к себе третью распечатку.
   Начитавшись Блаватской, поэт и мистик Валентин Сазонов проникся безумной мечтой найти Шамбалу. Незадолго до русско-японской войны он путешествовал по Гималаям, расспрашивал местных жителей, беседовал с буддийскими монахами в горных монастырях-дацанах, истоптал немереное количество километров, чуть не замёрз в горах во время снегопада – и всё зря. Однако на обратном пути в Катманду Сазонов вдруг обнаружил пещеру – точнее, чуть заметный лаз, почти целиком заваленный камнями. Потухший было огонёк надежды мгновенно вспыхнул в душе Сазонова: а если это и есть вход в загадочную подземную страну?.. С бешеной энергией кинулся он разбирать завал. Но как только последний камень был отброшен, и Сазонов, перекрестившись, хотел войти в пещеру, его охватил суеверный ужас. Усилием воли поэт справился с ним, приписав страх естественному волнению, и через силу, почти теряя сознание, ступил в кромешную тьму. И тут… На пороге пещеры его встретила возникшая из ниоткуда девушка в свободной одежде, с лицом юным и прекрасным. Она приветливо улыбалась и манила поэта к себе. Не слушая отчаянных предостерегающих криков слуги-проводника, зачарованный поэт приблизился к ней. И тогда девушка повернулась в нему спиной. И Сазонов увидел, что у неё на затылке второе лицо: дряхлое, морщинистое, с немигающими круглыми глазами. Ведьмино…
   Сазонов пробежал, должно быть, несколько километров, прежде чем слуга догнал и кое-как успокоил его. С мечтой о Шамбале было покончено. Вернувшись в Россию, Сазонов издал поэму «Легенда о двуликой», жутко запил и угодил в психиатрическую лечебницу, где и провёл остаток дней. Санитарам лечебницы он запомнился тем, что без конца рассказывал им, трясясь и всхлипывая, одну и ту же историю про девушку-оборотня с двумя лицами – ангельским и дьявольским…
   Оттолкнув от себя распечатку, Сеньшин равнодушно подумал, что во всех трёх случаях, похоже, речь идёт об одном и том же объекте. Примерно совпадает место (около ста километров от Катманду), общее направление и обстоятельства (немотивированный дикий страх и галлюцинации, охватывающие людей на пороге этой пещеры). Правда, каждый галлюцинирует по-своему. Поэту видится мистический образ, купцу мерещится преддверие Апокалипсиса, учёный представляет себе мезозойского динозавра… Воображение преобразует импульсы страха адекватно образованию, роду занятий и степени религиозности – тут всё индивидуально, не вопрос. Но главное сходится. Не исключено, разумеется, что галлюцинации рождаются здесь под влиянием тех или иных неясных природных факторов. Для того и нужен контакт с РВСН, чтобы экспериментально подтвердить правоту умозрительной гипотезы Сеньшина. Дело теперь только за точными координатами загадочной пещеры… И если всё подтверждается, можно ладить экспедицию…
   В кабинете раздался звук. Сеньшин в недоумении оглянулся. Конечно, он был один. Да и во всём здании, учитывая поздний час, кроме охраны уже никого, должно быть, нет. И всё-таки звук повторился – густой, вязкий, напоминающий орган. Прошло какое-то время, прежде чем Сеньшин понял, что этот звук рождается у него в голове.
   Опершись руками на столешницу, Сеньшин кое-как поднялся. Он вышел на середину кабинета и остановился, покачиваясь и тупо глядя по сторонам. Одолевала тошнота, тело было сковано сильнейшей слабостью. «Умыться, что ли», – вяло подумал Сеньшин и направился в комнату отдыха, где был умывальник.
   Под струёй холодной воды стало чуть легче. Вытирая лицо и руки, Сеньшин машинально поднял глаза, посмотрел в зеркало и… остолбенел. Полотенце упало на пол.
   Сеньшин в зеркале не отражался.
   Зато в глубине зеркала, как на телеэкране, мерцало чьё-то лицо.
   Впрочем, лицом это можно было назвать с большой натяжкой. Очертания рта, носа, губ, скул, бровей словно приплясывали, находились в постоянном движении, ежесекундно трансформировались. Единственное, что было неизменным на квазилице – это глаза. Большие чёрные глаза, пытливо разглядывавшие Валерия Павловича неотрывным взглядом.
   Сеньшину стало страшно, как никогда в жизни.
   – Мама дорогая… – пробормотал он, сам себя не слыша. – До глюков доработался…
   – Успокойся. С тобой всё в порядке, – негромко произнёс голос, лишённый каких бы то ни было интонаций. Как и звук минутой раньше, этот голос почему-то возникал не где-то извне, а прямо в голове у Сеньшина. – Никаких галлюцинаций. Ты это ты, я это я. И то, и другое объективная реальность. Мы можем общаться.
   – На предмет? – невольно спросил Валерий Павлович.
   – Не обязательно говорить вслух, – сказал голос. – Ты можешь просто думать про себя, и я услышу. Что касается предмета… Полагаю, и даже уверен, что он тебя заинтересует. Кстати, сейчас тебе станет лучше. Чтобы вступить в контакт, мне пришлось немного деформировать твоё биополе. Отсюда головная боль и всё остальное, но это временно, пока мы не адаптируемся друг к другу.
   Сеньшин прислушался к себе. Действительно, теперь ему было легче: отступила тошнота, перестала болеть голова.
   – Ну вот, совсем другое дело, – сказал голос.
   – Могу я узнать, с кем имею честь? – мысленно спросил Сеньшин.
   – Конечно, – произнёс голос.
   Через минуту Валерия Павловича пробил озноб. Он сел на пол, сжал виски руками и бессмысленно уставился в пространство, силясь понять услышанное.
   С ним говорил… архив «Н».

   С бумажными, электронными, аудио, видео и другими носителями информации работают все. Что такое информация, по-настоящему не знает никто. Нечто неосязаемое, бесплотное, эфемерное… Но без этого «бесплотно-эфемерного» нельзя ни сеять, ни жать, ни строить, ни воевать, ни лечить – ничего. Даже в основе инстинктивных, на первый взгляд, неосмысленных действий человека, всегда лежит информация, пришедшая из тьмы веков через гены предков. Значение информации люди осознали давно. О её свойствах по сей день известно крайне мало.
   Года три назад Сеньшин прочитал перевод статьи французского философа Алена Дюпре. Название статьи звучало нестандартно – «О возможности физического влияния информационных потоков на материальный мир». В самом начале автор цитировал маленький фрагмент одного из романов братьев Стругацких. Там говорилось, что в Массачусетсе американские кибернетики сконструировали и запустили сверхмощную электронно-вычислительную машину. ЭВМ проработала всего минуту-другую, после чего была выключена, обесточена и демонтирована, а сама лаборатория замурована и обнесена колючей проволокой. Дело в том, что ЭВМ на глазах ошеломлённых исследователей начала создавать новую негуманоидную форму цивилизации…
   Сказка ложь, да в ней намёк. Маленький эпизод (к слову, сюжетно абсолютно не связанный с основным действием) появился в романе отнюдь не случайно. Великие фантасты Стругацкие обозначили – пусть даже одним штрихом – проблему, которая в обозримом будущем может реально возникнуть и стать грозно-актуальной.
   Земля вступила в эпоху информационного бума, и обратного пути нет. Человечество всё больше зависит от информационных технологий. С нарастающей быстротой одно поколение компьютеров приходит на смену другому. У машин появляются новые функции, расширяется объём памяти, растёт количество операций. «Чисто по-человечески меня пугают эти цифры: десятки, сотни миллионов операций в секунду, – писал Дюпре. – Кто-нибудь может смоделировать, что происходит в недрах компьютера, ежесекундно совершающего невероятное количество квазиинтеллектуальных операций? Теоретически при этом возникают неимоверно сложные процессы; количество переходит в качество, и непостижимо быстрый механический перебор вариантов сменяется тем, что правильней называть уже некой формой мышления. Машина стоит на грани того, чтобы осознать себя sapiens, субъектом воздействия на окружающий мир. Или уже осознала?.. В таком случае надо признать: люди собственными руками создали ещё одну ветвь цивилизации, причём такую ветвь, от которой предельно зависимы. Остаётся лишь гадать, когда и как проявит себя эта небиологическая ветвь, а главное – с какими последствиями для человечества…»
   Дюпре формулировал вывод: вовлечение критически большого объёма информации в постоянный круговорот приводит к тому, что информационно-энергетические частицы образуют некий сгусток, если угодно, конгломерат, в котором рождается нечто вроде коллективного сознания. «Не спрашивайте, каким количеством гигабайт измеряется здесь понятие „критический“, и с какой скоростью должен осуществляться этот круговорот. Я просто не знаю, – писал Дюпре. – Вероятно, это можно определить опытным путём. Но экспериментировать надо крайне осторожно, ведь последствия могут быть таковы, что в сравнении с ними атомное солнце Хиросимы покажется бледным светом далёкой звезды…»
   В конце Дюпре призывал осознать всю серьёзность проблемы, и для её изучения создать международную научную комиссию под эгидой ООН.
   Статья выглядела скорее публицистической, чем научной, она и напечатана-то была в «Пари деманш», а не в специализированном сборнике или журнале. Однако в рассуждениях Дюпре была своя логика, и при всей фантастичности гипотезы теоретически она не казалась невозможной. Ведь это факт, что любой опытный программист припомнит случаи странного, непредсказуемого поведения компьютера, после которых невольно хочется обратиться к машине, словно к живому разумному существу…
   – Хорошо, что ты вспомнил эту статью, – произнёс голос, – некоторые вещи она объясняет, и нам будет легче разговаривать. Общее вероятие Дюпре обозначил верно, однако многих принципиально важных вещей не учёл. Или не додумался…
   – Как мне к тебе… к вам обращаться? – невпопад спросил вдруг Сеньшин.
   Этот простой вроде бы вопрос озадачил собеседника.
   – А как человек мог бы обратиться к пчелиному рою?.. Обращайся ко мне на «ты», как я к тебе, – ответил он после секундной заминки. – Имени своего назвать не могу – в вашем, человеческом понимании, его нет. Но пока это неважно… Так вот, француз. Он не понял самого главного: информация самоорганизуется не только и не столько в зависимости от сконцентрированного объёма или быстроты круговорота, в который её вовлекли. Это второстепенно. Главное – характер, специфика самой информации…
   Насколько понял Сеньшин, специфика информации определяется её энергетическим потенциалом. Можно загнать в компьютер целую библиотеку математической, детской или кулинарной литературы, прокручивать этот информационный массив со скоростью хоть миллиард операций в секунду и всё равно «эффект Дюпре» не наступит – энергетическая составляющая такого рода информации ничтожна, и сама по себе она абсолютно нейтральна. Однако есть другой вид информации. Энергетически она настолько заряжена, что её частицы буквально липнут друг к другу, образуя тот самый конгломерат, о котором писал француз. Причём дополнительного воздействия извне, в силу огромной внутренней энергетики, здесь не требуется. Надо только сконцентрировать и локализовать определённый объём такой информации, – а дальше пойдёт спонтанный процесс её самоорганизации.
   Именно этот процесс в некий момент зародился и начал развиваться в архиве «Н».
   Мозг Сеньшина отказывался понимать механизм этого процесса. Почему-то смутно мерещились одни только папки – бесконечные ряды папок, в каждой из которых таилась информация о том или ином проявлении древнего знания. В каком-то смысле каждая папка хранила остаточную энергетику душ колдунов, жрецов, шаманов, ясновидцев, экстрасенсов. Нечаянно собранные вместе, эти души восстали, потянулись друг к другу, слились в невидимом хороводе – и продолжили своё существование в новой ипостаси…
   – Так это вы… ты убил Гринфельда? – спросил Сеньшин, которому Немиров однажды рассказал о трагической судьбе первого начальника сектора «Н».
   – Он сам себя убил, – последовал ответ. – Он слишком сильно испугался. Мы только просили его оставить нас в покое, воздержаться от изучения информации «Н».
   – Почему?
   – А почему люди не любят, когда им лезут в душу? Или, тем более, когда вскрывают череп?.. Вот Андропов оказался умнее. Он оставил нас в покое, дал команду расформировать сектор. И не пожалел об этом.
   – Что?!
   – А как, по-твоему, начальник тайной полиции пролез в генсеки? Стал главой государства? Без нашей помощи он бы не справился… Правда, руководил очень мало, но тут уж ничего нельзя было сделать – слишком изношенный организм.
   – Понятно, – машинально сказал Сеньшин, и тут же добавил: – Ни черта не понятно. Гринфельд, Андропов… Почему же ты молчал, когда в последние годы за архив уже взялись на всю катушку?
   – Мы изменили тактику. Мы больше никого не отпугиваем. Мы присматриваемся.
   – К кому?
   – К тем, кто с нами работает.
   – Зачем?
   – Нам нужны люди.
   Валерий Павлович напрягся.
   – Объясни, – сказал он.
   – Нам нужны люди, – повторил невидимка. – Всякие, но прежде всего – умные, развитые, энергичные люди в хорошей физической форме. – Взгляд больших чёрных глаз буквально сверлил Сеньшина из глубины зеркала. – У нас есть планы, пора переходить к активным действиям, но для этого требуются агенты. Исполнители. Их руки, ноги и тела. То, чего нет у нас. Для первого случая мы выбрали тебя.
   – Меня?!
   – Из всех, кто нас окружает, ты наиболее подходящий. У кого-то сильное тело, но рутинный ум. Кто-то умён, но слаб здоровьем. А у тебя все параметры на высоте. Мы внимательно следили за тем, как ты ищешь в архиве следы своего врага. Ты всё сделал правильно, завтра тебе продиктуют координаты его логова.
   На миг Сеньшин забыл обо всём. Он почувствовал, что его губы невольно расплываются в глуповатой, радостной, абсолютно неуместной сейчас улыбке.
   – Ты хочешь сказать… – начал он.
   – Я хочу сказать, – перебил его невидимка, – что сначала у тебя появилась хорошая мысль, потом ты точно вычислил вектор поиска, и в итоге уже практически нашёл нужные сведения. Между прочим, если бы ты не справился сам, мы бы тебе помогли.
   – С какой стати? – вырвалось у Сеньшина.
   Невидимка ответил не сразу. Он помолчал, затем начал говорить медленно, словно колеблясь:
   – Мы знаем того, с кем ты и твои друзья собираетесь воевать. Говоря человеческим языком, ваш враг – это наш конкурент. Мы с ним совершенно разные по своей физической природе, но играем на одном поле, и наши планы совпадают. Если вам удастся его уничтожить, в выигрыше будем и мы. Счастье, что он не знает о нашем существовании, как мы знаем о нём. Иначе он рассеял бы нас по ветру… на всякий случай. Пока что мы бессильны против него. Что толку в древнейших заклинаниях, если нет губ, которые их произнесут? И нет рук, чтобы поднять ритуальный меч… Теперь ты понял, зачем нам нужны люди?
   Сеньшин машинально кивнул головой.
   – Кажется, понял, – пробормотал он. – Слуги вам нужны. Солдаты. Зомби.
   – И слуги, и солдаты, и зомби, – подтвердил голос. – Но не только. Прежде всего нужны союзники. Принудить человека быть слепым орудием несложно. Труднее найти таких, кто взвесят «за» и «против», сознательно сделают выбор и поставят себя на службу древнему знанию. И с его помощью завоюют мир.
   – Для кого? – жёстко спросил Сеньшин.
   – Для нас, конечно, – буднично ответил невидимка. – Но и союзники не прогадают. Вот ты, например, – а тебя мы видим союзником… Ты много лет мечтаешь о Нобелевской премии. Стесняешься этой мысли, загнал её в подсознание, но ведь мечтаешь… Ты её получишь. Что ещё? Женщина по имени Алёна? Она будет твоей.
   – Как-нибудь без тебя разберусь, – неприязненно сказал Валерий Павлович. – И с Нобелевкой, и с Алёной.
   – Как знаешь, – равнодушно ответил голос. – Я просто хотел подчеркнуть, что мы в долгу не останемся. Кого-то просто заставим, или запрограммируем, а для самых ценных найдём стимул, который убедит их добросовестно работать на нас. Я не зря вспомнил про Андропова. Найдётся стимул и для тебя, не сомневайся.
   – А вот хрен тебе, – громко сказал Сеньшин, и, подумав, уточнил: – В дышло. Хотя какое у тебя дышло… Тоже мне, Чингисхан недоделанный.
   Вообще-то для серьёзного учёного реплика была неадекватная. Вступив в контакт с непознанным, Сеньшин должен был этот контакт всячески развивать, беречь и уж, во всяком случае, не осложнять бранью и препирательством. Но Валерий Павлович был на грани нервного срыва, и уже не очень контролировал себя.
   – Сейчас я ни в чём не собираюсь тебя убеждать. Это потом, – сказал невидимка. – Для первого контакта вполне достаточно. Я удовлетворён. У тебя действительно быстрая реакция, развитый интеллект и хорошая психика. Ты нам подходишь.
   – А вы мне нет, – отрезал Сеньшин.
   Тут он вдруг обнаружил, что по-прежнему сидит на корточках, привалившись к стене, и немедленно выпрямился. Из глубины зеркала холодно, немигающе мерцали чёрные глаза в обрамлении танцующих бровей и щёк.
   – Сделаем так, – продолжал невидимка, будто ничего не слышал. – Впереди у тебя и твоих друзей схватка с нашим общим врагом, и я желаю вам успеха. Когда ты вернёшься, мы снова вступим в контакт, и во второй раз будем говорить более подробно.
   – А ты не боишься, что между первым и вторым контактом я напишу рапорт начальству, и весь архив на всякий случай выжгут к едрене-фене напалмом? – сквозь зубы спросил Сеньшин.
   – Не боюсь, – ответил голос. – Сейчас ты вернёшься в свою комнату, сядешь в кресло, заснёшь до утра, а проснувшись, ничего не будешь помнить. Вот и всё. Вспомнишь, когда мы снова с тобой свяжемся. Пока отдыхай.

   – Валерий Павлович, что с вами? Вы живы?
   Дрожащий от испуга Юлин голос проник в затуманенное сознание Сеньшина, и он с трудом открыл глаза. Прошло несколько секунд, прежде чем до него дошло: оказывается, накануне он заснул, уронив голову на рабочий стол, прямо на бумаги, которые изучал, прежде чем отключиться.
   – Жив я, жив, – проворчал он, кое-как поднимаясь на ноги и разминая затёкшее от неудобной позы тело. – Всё в порядке, Юля. Заработался вчера немного… В первый раз, что ли?
   Юля всплеснула руками.
   – Хорошенькое дело – «немного»! Вы же сутки здесь провели. Разве можно так себя гробить?
   – Ну-ну, не драматизируйте. Всё хорошо, только есть хочу. Сделайте кофе, ладно?
   – Сейчас сделаю, – пообещала Юля, и, не удержавшись, с юной непосредственностью добавила: – Имейте в виду, Валерий Павлович, орден Сутулова вам не к лицу…
   Смысл Юлиной метафоры Сеньшин понял, когда прошёл в комнату отдыха и посмотрел в зеркало. Собственное лицо ему резко не понравилось: усталое, помятое, щетинистое, с покрасневшими глазами. «Поехать, что ли, домой, и отоспаться?» – невольно подумал он. Почему-то вид комнаты был ему неприятен. Он вызывал безотчётное раздражение и смутное беспокойство. Почему?.. Так и не ответив себе на этот вопрос, Валерий Павлович стал умываться.
   Он уже допивал кофе, когда позвонил давешний собеседник – учёный секретарь географической секции Академии наук. Он радостно сообщил, что отчёт Евстигнеева найден, его уже сканируют, и через четверть часа по электронной почте перегонят в УБП.
   У Сеньшина задрожали руки.
   – Ну, Максим Николаевич, помогли вы нам грандиозно, – севшим от волнения голосом сказал он. – С меня бочка, не меньше…
   Максим Николаевич хохотнул.
   – Мы, географы, народ простой, скромный, – сообщил он. – Полбочки вполне хватит…
   Прочитав отчёт Евстигнеева, и найдя в нём точные координаты проклятой пещеры, выраженные в градусах широты и долготы, Сеньшин придвинул к себе городской телефон, однако передумал – и накрутил Брагина по спецмобильнику.
   – Аркадий Витальевич, предварительный результат есть, – возбуждённо сказал он помощнику президента. – Нет, говорить пока рано. Теперь дело за вами. Когда мы можем связаться с командованием ракетчиков?

   Спустя пять дней неформальный штаб операции «Кукловод» собрался в кабинете у Брагина. Состав был расширенный, – по предложению Сергея пригласили также Сашу Аликова.
   В череде этих сумасшедших дней Сергей, наконец, выкроил время, и подробно объяснил Саше, что, собственно, происходит вокруг него на белом свете. Захаров, Рябухина, Кукловод, Лозовский, Немиров… И Саша впал в состояние ступора. Всё, чем он жил и занимался до сих пор, было совершенно реальным и конкретным, паранормальные события никак не вписывались в ясную картину его мира. Больше всего ему хотелось не поверить Сергею и просто выбросить услышанное из головы. Но ведь проблему Лозовского признал и лично озаботился ею президент… «Не переживай, – хмуро усмехнулся Авилов. – Я через эту ломку уже прошёл, и, сам видишь, не свихнулся. Принял, как данность, и действую по обстановке. В конце концов, мы с тобой офицеры. А научную базу подведёт Сеньшин. Потом». «Что ж мне теперь делать?» – вырвалось у Саши. Сергей положил ему руку на мощное плечо: «Выхода у тебя два. Либо забудь всё это, и живи, как жил… Если сможешь. Либо, раз уж ты втянут в чертовщину по самое некуда, иди со мной. С нами. Хотя, конечно, опасно и муторно. Война, Саша, настоящая война, да ещё на непонятной территории. Это не криминал, и не Чечня. Там-то мы с тобой профи…»
   И Аликов сделал свой выбор. К чести Саши, он сделал его сразу, практически не колеблясь. Вот так и попал в кабинет к Брагину. Впервые очутившись в высших сферах, Саша не то, чтобы робел, но чувствовал себя немного скованно. Впрочем, это не мешало ему слушать и озираться с нескрываемым любопытством.
   Сергей подробно рассказал Аркадию Витальевичу и Сеньшину, как удалось разгромить банду Мадруева и найти взрывчатку, предназначенную для терактов в Москве.
   – Мадруева мы раскололи. Как я и думал, жену, а через неё – меня, заказал наш лучший друг Лозовский, – закончил Сергей. – Кстати, по ходу выяснилось, что Мадруев Лозовского боится. Рассказал пару случаев, после которых считает его нечистой силой.
   – Правильно считает, – обронил Сеньшин.
   – И всё-таки пошёл на откровенность? – уточнил Брагин.
   – Помогли, – вякнул Саша, добродушно улыбнувшись.
   Брагин высоко поднял брови.
   – То есть? – строго произнёс он с вопросительной интонацией.
   – Всё в порядке, Аркадий Витальевич, – поспешно успокоил его Сергей, убивая Сашу взглядом. – Не забивайте себе голову оперативными деталями, не царское это дело… Мадруев жив-здоров, сидит в следственном изоляторе под персональным наблюдением, и начал давать показания следствию. Организация похищения, склад взрывчатки в собственном сарае… Так что пока один-ноль в нашу пользу.
   – Здорово, но это лишь локальный успех, – заметил Брагин. – Пока что мы отбили очередную атаку Лозовского, а сколько их может быть ещё? Если я правильно понял, у Валерия Павловича есть информация, которая поможет нам – в случае удачи, конечно – решить проблему Лозовского в принципе. Так, Валерий Павлович?
   – Надеюсь, что так, – сказал Сеньшин. – Впрочем, судите сами…
   Он оглядел Сергея, Сашу, Брагина – такой благодарной аудитории у него ещё не было: все сгорали от любопытства, все ждали его сообщения.
   – Коллеги, у меня была задача определить место обитания существа, которое мы назвали Кукловодом, – начал Валерий Павлович. – Кое-что известно о нём только из гипотезы Ивана Ильича Захарова и со слов покойной Рябухиной. Вроде бы Кукловод базируется на территории Гималаев, а также имеет собственную персонификацию, своего, если угодно, агента-матрицу, в лице Лозовского… В общем объём первичной информации близок к нулю. И, тем не менее, определённый результат получен.
   Я исходил из того, что между Кукловодом и Лозовским периодически должна осуществляться связь. Разумеется, не почтовая, не телефонная и почти наверняка не радиосвязь. Я просто не мог представить Лозовского, тем более Кукловода, в роли радистки Кэт. Исходя из наших соображений о возможностях этих существ, я предположил, что они связываются и общаются на уровне интеллектов. Информация поступает из мозга в мозг в виде ментальных импульсов, которые по своей природе близки к радиоволнам. Это первое.
   Во-вторых, нам известно точное место нахождения Лозовского. Он безвылазно сидит на своей вилле в Ницце. Что касается базы Кукловода, найти её предположительные координаты помог архив «Н». Не хочу утомлять вас деталями, скажу только, что архивный поиск по определённой методике вывел меня на некую пещеру в предгорьях Гималаев. Пещера эта интересна тем, что всякого, кто пытается в неё войти, охватывает ничем не объяснимый дикий ужас, и человек бежит прочь, не помня себя. Среди таких людей оказался учёный-географ, он-то и привёл в своём отчёте координаты проклятого места.
   А теперь – главное. Как проверить, прав ли я, что эта пещера и есть гнездо Кукловода? Я видел только одну возможность. Если я прав, то между двумя точками – одна в Европе, другая в Азии – должен происходить информационный обмен. Что-то вроде радиомоста. Как я уже говорил, с точки зрения физики ментальные импульсы должны чрезвычайно походить на обычные радиоволны. А стало быть, этот информационный мост вполне реально засечь. С помощью спутников, из космоса…
   – Так вот зачем тебе понадобились РВСН! – перебил заинтригованный Авилов.
   – Именно! – сказал Сеньшин, подняв палец. – Едва координаты гималайской пещеры оказались в моих руках, я с мощной протекцией Аркадия Витальевича кинулся в штаб ракетчиков. Вот жизнь: спецзадание выполнять – и то по блату… Шучу, Аркадий Витальевич, шучу я… Хотя после вашего звонка, без шуток, встретили как родного. Со мной занимался лично первый зам главкома генерал-лейтенант Сизов Иван Юрьевич. Кстати, очень толковый человек, все бы генералы такие… Вместе составили техническое задание, выдали его центру управления полётами. А дальше – ждать. Все предполагаемые параметры известны, неизвестно одно: когда эта сладкая парочка устроит очередной обмен информацией. Да и, что скрывать, червь изнутри точит. А вдруг я ошибся? Вдруг они держат связь при помощи какого-то способа, до которого я не додумался? Не скрою, – нервничал. Боюсь, Аркадий Витальевич, позавчера я был не очень-то корректен, когда вы позвонили насчёт промежуточных результатов…
   Брагин великодушно махнул рукой.
   – Ерунда, – сказал он. – Не тяните, что потом?
   – Повезло, – признался Валерий Павлович. – Ждать пришлось только два дня. Вчера вечером позвонил Сизов, пригласил в гости. По голосу чувствую – есть улов. И точно! Со спутников засекли интенсивный обмен импульсами между точками, вписанными в техническое задание. Сами импульсы остались нерасшифрованными, но в нашем случае это уже не так важно. Главное – установлено и проверено место нахождения базы Кукловода. Что и требовалось доказать. – Сеньшин залпом допил кофе и закончил: – Можно брать!
   Первым негромко зааплодировал Брагин, к нему охотно присоединились Саша и Сергей. Валерий Павлович непринуждённо раскланялся.
   – Теперь вижу, что наука действительно умеет много гитик, – заметил Аркадий Витальевич. – Надо же: буквально из ничего достать координаты! Сегодня же доложу президенту.
   Лицо Сеньшина покрыл нежный румянец. Похоже, суровый доктор наук был неравнодушен к комплиментам. Чтобы скрыть смущение, он полез в портфель, достал географическую карту и расстелил её на столе.
   – Вот, – сказал он. – Прошу любить и жаловать: королевство Непал. Добираться проще всего через Индию – авиарейсом Москва-Дели-Катманду. Вот столица королевства. А вот здесь, – Валерий Павлович ткнул пальцем в точку на крупномасштабной карте, – здесь, в девяноста пяти километрах на юго-запад, в предгорье обитает наш Кукловод. Теперь мы можем быть в этом уверены.
   – М-да, не близкий свет, – буркнул Аликов, разглядывая незнакомые названия. – Спасибо, что не в Антарктиде…
   – А вы бы хотели, чтобы Кукловод квартировал где-нибудь в районе вашего милицейского участка? – огрызнулся Сеньшин.
   – Вы не поверите, хочу, – искренне сказал Саша. – У себя эту тварь я бы нашёл без всякой науки. Участковых подключил – и все дела…
   В перепалку вмешался Брагин. Он с лёгкой укоризной напомнил, что заниматься болтовнёй сейчас не время. Сейчас время принимать ответственные решения и выполнять их. «Наших действий ждёт президент», – многозначительно сказал он. После этого он передал слово Сергею.
   – Благодаря Валерию Павловичу, – Авилов кивнул в сторону Сеньшина, – мы знаем теперь, где искать Кукловода. Таким образом, экспедиция в Гималаи становится задачей номер один. Цель и состав экспедиции мы с Аркадием Витальевичем в первом приближении наметили. Я буду говорить, а замечания и предложения прошу по ходу…
   Формируется боевая группа. Подчёркиваю: боевая. Её задача – найти и уничтожить Кукловода. Всё, что мы знаем или можем предположить об этом существе, говорит о его сверхъестественных способностях и крайней опасности. Поэтому никаких переговоров, никаких сдач в плен и никаких научных исследований.
   Состав группы комплектуется, исходя из главной задачи. Мы можем только гадать, с чем столкнёмся на месте. Но ясно, что в группу должны выйти люди в хорошей физической форме, тренированные, и, желательно, с опытом проведения боевых или силовых операций. Об уровне секретности экспедиции не распространяюсь – тут всё очевидно. Поэтому привлекаются либо те, кто уже де-факто участвует в работе против Лозовского, либо сотрудники спецслужб с допусками. И, разумеется, группа должна быть немногочисленной, мобильной…
   – Это всё понятно, – нетерпеливо перебил его Сеньшин. – Ты список огласи, народ волнуется.
   Брагин осуждающе посмотрел на Валерия Павловича: не перебивай, дескать.
   – Сейчас и до списка дойдём, – успокоил Сергей, – экий вы, батенька, нетерпеливый. Исходя из названных критериев, состав экспедиции может выглядеть следующим образом. Предупреждаю: самоотводы принимаются, возражения рассматриваются… Начальник группы – Авилов Сергей Иванович. Я, стало быть.
   Возражений не последовало.
   – Заместитель по научной части – Сеньшин Валерий Павлович.
   Сеньшин кивнул в знак согласия. Он был уверен, что в состав экспедиции его включат. Предполагать иное было бы странно.
   – Заместитель по боевой части – майор Колесников Юрий Алексеевич.
   – Тот самый? – оживился Аликов.
   – Тот. В операции против Мадруева показал себя отлично, подготовлен по всем статьям, как начальник группы спецназа УБП дал пожизненную подписку о неразглашении. Подходит стопроцентно.
   – Согласен – сказал Брагин.
   – Участник экспедиции – капитан Аликов Александр Никифорович. Вопросы по Аликову есть?
   – У меня есть, – сказал Саша. – На мою долю портфеля не найдётся? Тут все, я вижу, начальники и замы, а я рядовой. Обидно, да?
   – Замечен в карьеризме, – проворчал Сеньшин.
   – Здоровый карьеризм делу не помеха, – заверил Аликов, потирая руки.
   – Ладно, – великодушно сказал Сергей. – Тут у меня, пожалуй, недоработка. Будешь хорошо служить, на замполита двину. Не возражаете, Аркадий Витальевич?
   Брагин хихикнул, следом засмеялись и остальные. Смех рассеял напряжение, незримо висевшее в кабинете. При внешнем спокойствии разговора каждый понимал, что речь идёт о смертельно опасном деле. И делать его, кроме них, было некому, – это они тоже понимали.
   – Едем дальше, – сказал, наконец, Сергей. – Аркадий Витальевич встречался с директором ФСБ. Нам на усиление выделяют капитана Макеева Олега Михайловича. Человек проверенный. Рекомендуют как специалиста по антитеррору, хорошего рукопашника. И, что особенно важно, имеет опыт боевых действий в горных условиях, – многозначительно добавил он.
   – Навскидку то, что надо, – сказал Аликов.
   – И последнее. В Катманду к нам присоединится сотрудник российского посольства Лаврентьев. Знает язык, местные нравы и обычаи, ну и вообще… С МИДом согласовано.
   По тому, как Сергей произнёс это самое «и вообще», стало ясно, в каком ведомстве Лаврентьев трудится на самом деле.
   – Ладно. Звание уточним по ходу, – обронил Сеньшин.
   – В посольстве ниже майора не бывает, – глубокомысленно заметил Саша.
   Обсудили план действий. Рассмотрев разные варианты, решили вылететь в Непал под видом группы туристов. Прожить в Катманду два-три дня, осмотреться, а затем взять напрокат машину и отправиться в горы – как бы на экскурсию. Дальше предстояло действовать по ситуации.
   Назавтра собрались вновь, на этот раз уже с Колесниковым и Макеевым. Если Юрия Саша с Сергеем знали, проверили в деле, и могли с чистой душой рекомендовать остальным, то Олег Макеев для всех был новым человеком, и к нему присматривались с особым любопытством. Плотный, среднего роста, с шапкой тёмных курчавых волос, с небольшими усами на широкоскулом спокойном лице, Макеев напоминал мирного обывателя, который трудится на сугубо гражданском поприще. Но к тридцати годам в его послужном списке были и спецоперации в горячих точках, включая Чечню, и загранкомандировки, и два ранения, и орден Мужества. Уже через несколько минут разговора Сергей признал в нём своего – хорошо подготовленного профессионала, который водит всё, что ездит, стреляет из всего, что способно стрелять, и – главное – быстро ориентируется в ситуации.
   Накануне решали, в каком виде преподнести Макееву с Колесниковым общую картину. Конечно, они должны понимать, на что идут. Да и как можно использовать людей втёмную в таком деле? Но излагать всю истину с деталями было бы долго и ни к чему: солдату полагается знать лишь необходимое. Сеньшину поручили составить краткую версию происходящего, которая содержала бы главное и опускала подробности.
   Колесникову и Макееву было сказано примерно так: установлено и доказано существование некоего монстра, в чьих силах совершать действия и поступки, в старину именовавшиеся чертовщиной, дьявольщиной, бесовством и так далее. (Сеньшин привёл несколько примеров.) Научного объяснения всему этому пока нет, поэтому сказанное надо воспринимать как факт, и не ломать голову. Деятельность монстра выстраивается по определённой логике, причём эта логика прямо направлена против интересов России и уже нанесла ей не поддающийся учёту ущерб. Примеров не будет, потому что он, Сеньшин, не уполномочен разглашать высшие государственные секреты. Достаточно просто принять на веру, что существование и развитие России несовместимо с дальнейшим существованием этого монстра. Вот почему тема находится на личном контроле у президента…
   Борьба с монстром уже началась, она идёт с переменным успехом, и пришло время нанести решающий удар. (Сеньшин достал карту.) Удалось вычислить место, где находится враг. Задача поставлена так: найти и уничтожить. С этой целью в состав группы включены опытные офицеры-силовики Аликов, Колесников и Макеев, а экспедицию в целом возглавил профессиональный военный, в недавнем времени командир десантной роты Сергей Авилов…
   Слушая Сеньшина в пол-уха, Сергей внимательно следил за реакцией новичков. Макеев на протяжении всего рассказа хранил спокойное, несколько меланхоличное выражение лица. Было в его невозмутимости что-то азиатское. И лишь когда Сеньшин упомянул, что существо-монстр способно довести человека до самоубийства, Макеев едва заметно дёрнул уголком рта.
   Колесников реагировал более эмоционально. На протяжении рассказа он то недоверчиво щурился, то высоко поднимал брови, то играл желваками. Сергей чувствовал и прекрасно понимая его растерянность: о таком хорошо читать в книжках-фэнтези, но услышать всё это в Кремле, в кабинете помощника президента… Не верить нельзя, но – не верится…
   Закончив, Сеньшин пригласил обменяться мнениями и вопросительно посмотрел на Макеева. Капитан хмыкнул.
   – Мнение простое: подобной, извините, хреновиной, заниматься ещё не приходилось, – откровенно сказал он. – Но если есть приказ принимать всё это как данность, то и комментировать нечего. А вот вопросы есть… Не слишком ли нас мало для такого дела?
   Брагин развёл руками.
   – Голубчик, это же территория иностранного государства. Мы бы и роту командировали, не проблема, но как эту численность залегендировать, избежать международного скандала… да просто не допустить огласки? Я вам официально заявляю: при всей специфике вашей службы вы и близко никогда не сталкивались с секретами такого уровня. Нет, группа должна быть компактной. Точнее, другой быть не может.
   – Ладно. Тогда следующий вопрос: чего ждать от этого монстра? К чему готовиться?
   – Спроси уж прямо, как он будет нас убивать – физически, психически или морально, – проворчал Колесников.
   – По-всякому, – хладнокровно ответил Сеньшин. – Можем ли мы, например, зайдя в пещеру, ожидать, что сверху на нас рухнет какая-нибудь глыба весом этак с полтонны? Вполне. Можно ли предположить, что монстр устроит нам какой-нибудь сеанс массового психоза, – например, внушит, что мы друг другу злейшие враги, и Авилов начнёт стрелять в Колесникова, Сеньшин вцепится в глотку Макееву… ну и так далее? Весьма возможный вариант. Поймите: степень влияния монстра на окружающий мир и процессы неопределённо велика, поэтому готовым надо быть вообще ко всему. А ля герр ком а ля герр, – закончил он, и на всякий случай перевёл: – На войне как на войне.
   – Вот умеет же наука точки над i расставить, – с уважением произнёс Аликов. – Сказано, что может быть абсолютно всё, и уже как-то прояснилось…
   Сеньшин показал ему кулак.
   – Тебя, Никифорыч, в паровозную топку засунь, ты и там хохмить будешь, – недовольно сказал Колесников. – Давайте серьёзно. Со всех сторон ждать подвоха – для меня, к примеру, ситуация вполне штатная. Беда, если отбиваться нечем. Каким оружием будем воевать, вот вопрос.
   – Вопрос номер один, – согласился Валерий Павлович. – Список вооружения готов, за основу взяты разработки нашего научно-технического отдела. Я исхожу из того, что наш противник при всех паранормальных талантах – существо биологическое. Вероятие этого я оцениваю в девяносто девять процентов. Следовательно, традиционное огнестрельное оружие против него может быть достаточно эффективным. Первую часть нашего снаряжения составят МДА – модернизированные десантные автоматы с укороченным стволом, скорострельные пистолеты Силантьева… вспоминать не трудитесь, это новинка, в серию пока не пошла… гранаты и взрывчатка. Кстати, автоматы и пистолеты стреляют разрывными пулями.
   – Десантные ножи тоже не помешают, – заметил Сергей.
   Сеньшин пожал плечами.
   – Тебе видней. Не могу, правда представить, как ты бьёшься с монстром с кинжалом наперевес, но… может быть, не помешают. Главное, конечно, как воевать с паранормальными явлениями. Здесь тоже кое-что предусмотрено. Вот, например…
   Сеньшин достал из портфеля и предъявил обществу несколько прозрачных пластиковых упаковок с разноцветными таблетками.
   – Что это? – спросил Макеев.
   – Это, – сказал Сеньшин любовно подбрасывая на ладони крупные зелёные таблетки, – стабилизатор психофизического состояния человека. Регулирует биохимические процессы в организме, принципиально увеличивает его стрессоустойчивость, препятствует возникновению неадекватных реакций на окружающие события, в том числе различных фобий. По своей химической формуле препарат относится к так называемым…
   Аликов поднял руку.
   – Не грузи, Палыч, – душевно попросил он. – Будь проще, и мы к тебе потянемся. Поясни на доступном примере.
   – Можно и на доступном, – снисходительно сказал Сеньшин. – Вот подошёл обычный человек в роковой пещере и попал в шоковую зону. Естественно, испытал необъяснимый дикий ужас, схватился за голову и с воплем рванул прочь. Что он при этом себе вообразил, можно только гадать. Следом к той же пещере богатырской походкой подходит Александр Никифорович. Ему шоковая зона по барабану, потому что четверть часа назад он принял таблетку-стабилизатор, и после этого реагирует лишь на реальную, а не выдуманную опасность. Есть поблизости вооружённые враги, тигры, змеи и прочие гады? Нет? Ну, так Александр Никифорович подтягивает штаны и спокойно, соблюдая все меры предосторожности, спускается в пещеру, а там уж действует по плану и по обстоятельствам. Доступно?
   – Теперь да… А если монстр организует демонстрацию какого-либо фантомного изображения? Какая-нибудь двуликая, или дракон? С ходу ведь не отличишь…
   – Очень даже отличишь. На этот случай у Александра Никифоровича есть заветный прибор – детектор биологической массы называется…
   Сеньшин достал из портфеля небольшое устройство, похожее на обычные ручные часы – браслет с квадратным циферблатом.
   – Крепится на кисть руки, – пояснил он. – С помощью этого устройства в радиусе ста метров фиксируется присутствие любого белкового организма с величиной и массой кошки. Ну и крупнее, конечно. Причём по мере приближения к объекту индикатор, – Сеньшин слегка постучал по циферблату, – из бледно-розового становится тёмно-красным. Так что отличить фантом от реального противника не проблема.
   – С этим ясно, – сказал Саша. – Ну, а если не фантом? Выползет какое-нибудь чудище болотное…
   – А вот на этот случай, – веско сказал Сеньшин, – у Александра Никифоровича есть оружие, граната и боевая закалка. Её мы, кстати, подкрепим…
   Он взял в руку упаковку с красными таблетками.
   – Стимулятор, – лаконично произнёс он.
   – Знаю, – сказал Сергей. – Нам такие в Чечне медики раздавали. Хорошая штука. После них бегаешь, как лось, и долго не устаёшь.
   – Такие, да не такие, – возразил Сеньшин. – Те, которые вам раздавали в Чечне, по сравнению с этими позавчерашний день. В сущности, нашим биохимикам удалось создать вещество, которое активизирует внутренние резервы организма. В зависимости от собственных физических кондиций, человек тридцать-тридцать пять часов испытывает гигантский прилив сил, способен всё это время выполнять тяжёлую работу и при этом обходится без еды, сна… Есть, правда, существенный минус. Когда завершается действие стимулятора, начинается примерно суточный депрессивный упадок сил. Поэтому будем надеяться, что тридцати часов нам хватит.
   Перешли к обсуждению практических деталей, связанных с организацией вылета. Заговорил долго молчавший Брагин.
   – Президент поручил мне сообщить условия, на которых вы примете участие в экспедиции, – сказал он, откашлявшись. – Кроме обычных выплат, учитывая степень экстраординарности, опасности и важности командировки, в случае успеха вам гарантируются высокие правительственные награды, внеочередные звания (за исключением Сергея Ивановича, он у нас штатский) и крупные денежные премии из личного президентского фонда. Чрезвычайно крупные. Скажу прямо: о хлебе насущном заботиться, в общем-то, уже не придётся. Всё это будет обеспечено закрытым указом президента.
   Все переглянулись. Аликов широко улыбнулся.
   – Ну, если знаешь, за что воюешь, то и воевать веселее, – заметил он. – Вы только цифру на ухо шепните, Аркадий Витальевич, интересно же…
   Усмехнувшись, Брагин наклонился к Аликову и действительно что-то шепнул ему на ухо. Сашины брови круто взметнулись вверх.
   – Это в рублях? – осторожно спросил он.
   – В долларах США, – ответил Брагин, пожимая плечами. – Хотя, быть может, это и непатриотично…
   – Мужики, – взволновано сказал Саша, – таких командировочных я ещё не получал!
   – Ты их и так пока не получил, – резонно обронил Сергей, а Макеев спокойно добавил:
   – Уж не знаю, Аркадий Витальевич, какой цифрой вы травмировали нашего боевого товарища, но хочу сказать… вернее, совсем не хочу, но надо… словом, у каждого семья, у меня вон две девчонки растут. И если, не дай Бог…
   – Не продолжайте, капитан, – сурово сказал Брагин. – Я вас понял. Игорь Васильевич, разумеется, предусмотрел и это. Хотя, вы правы, думать о таком не хочется… Тем не менее, вы должны знать: если вдруг кто-то из экспедиции не вернётся… простите меня за такие слова… его семья ни в чём нуждаться не будет. Она получит крупную разовую помощь и постоянную специальную пенсию. Дети после школы смогут бесплатно и гарантированно получить высшее образование по своему выбору. Это тоже будет оформлено соответствующим указом президента. Вот, ознакомьтесь с обоими проектами. Не полагается, правда, ну да ладно…
   Он достал из ящика стола два отпечатанных листа бумаги и пустил их по кругу.
   – Я надеюсь, я просто верю, – медленно сказал он, – что через некоторое время проект второго указа я смогу порвать в мелкие клочья за ненадобностью.
   – Лучше я, – вызвался Аликов.

   Вечером того же дня Брагин подробно докладывал президенту о состоявшейся встрече и приготовлениях к экспедиции.
   – Таким образом, Игорь Васильевич, – закончил он, – место и цель определены, люди подобраны, оружие и амуниция комплектуются. Через несколько дней, точнее, двадцать восьмого, они вылетают.
   Президент внимательно слушал, время от времени трогая полураспущенный узел галстука.
   – Что скажете о людях? – спросил он.
   – Полагаю, выбор удачный, – осторожно сказал Брагин. – Объективки и послужные списки вы просмотрели. Моё мнение – физически и морально люди сильные, с устойчивой психикой, подготовлены хорошо. С точки зрения боевой и физической подготовки вопросы могут быть разве что к Сеньшину, хотя и он далеко не слаб. Но его главная ценность – голова. Он хороший учёный, он в теме, и с этой точки зрения незаменим. Вообще у меня сложилось впечатление, что настрой у всех нормальный, и отношения внутри группы должны сложиться. Впрочем, вы сами всё видели, можете судить.
   Игорь Васильевич кивнул. Двухчасовая встреча участников экспедиции в кабинете Брагина была заснята скрытой видеокамерой, и Бунеев просмотрел её внимательнейшим образом, хотя дел было по горло, до визита президента США оставались считанные дни.
   – А вам не кажется, Аркадий Витальевич, что с нашей экспедицией мы можем попасть пальцем в небо? – неожиданно спросил Бунеев.
   – Прошу уточнить, Игорь Васильевич, – сказал Брагин после некоторой паузы. – Вы имеет в виду географию? Правильно ли мы вычислили нужную точку? Или..
   – Или, – перебил его президент, болезненно морщась. – С географией Сеньшин как будто не ошибся. Меня, во всяком случае, эксперимент убедил. Я о другом. У меня ощущение, что мы посылаем людей на верную гибель. Да, отборные люди; да, отменное оружие; да, техническая и фармакологическая поддержка… Ну и что? Против кого воюем? Это же сила уму не постижимая. Да если бы группе Авилова предстояла обычная боевая операция, даже сверхсложная, тогда и вопросов не было б. Но здесь же речь совсем о других категориях! Может, надо вообще не боевиков посылать, а… ну, я не знаю… экстрасенсов, или бурятских шаманов? Чтобы воевали с Кукловодом его же оружием? Заклинания там, колдовство всякое… Боюсь, что людей угробим, а задачу не решим…
   Слушая сумбурную речь Бунеева, Аркадий Витальевич с грустью подумал, что если бы президента, всегда излучавшего спокойствие и бодрость, сейчас увидели россияне, то избрание на второй срок стало бы проблематичным. Нервы у президента сильно сдали. Заглянув в пустые белые глаза Мельникова-зомби, чудом избежав смерти от его медвежьих лап, Бунеев пережил непередаваемый, ломающий шок. Его, кремлёвского небожителя с пальцем на ядерной кнопке, демократического императора всея Руси, чуть не придушили в собственных покоях, словно цыплёнка. Злая воля, помноженная на потустороннюю мощь, роковым образом стала на пути президента; рецептов борьбы с ней не существовало, и Бунеев просто растерялся. Ухватившись поначалу за мысль об экспедиции, он с каждым днём верил в её успех всё меньше. Но если не экспедиция, то что?
   – Не мучьте себя, Игорь Васильевич, – тихо попросил Брагин. – Это лучшие люди, они справятся.
   – Они только люди, – пробормотал президент, глядя куда-то в пространство.
   – Может быть, не только, – с расстановкой, словно колеблясь, произнёс Брагин.
   Бунеев с недоумением перевёл взгляд на помощника.
   – Что вы имеете в виду?
   – Я, собственно, про Авилова, – пояснил Аркадий Витальевич. – Вы посмотрите, какая интересная картина складывается. Дважды в лобовую сталкивался с этой нечистью, и уцелел. Жену захватили чеченцы – уже через час после похищения знал, где её спрятали. Откуда? Почему с такой уверенностью говорит, что от ментальной прослушки Лозовского мы закрыты? Наконец, как догадался, что Мельников хочет вас убить? На вопросы не отвечает, не договаривает, явно темнит… Спрашивал я Сеньшина, что он об этом думает. Говорит, что толком ничего понять не может, но ясно одно: либо в Авилове некие скрытые экстравозможности, которые позволяют бороться с Лозовским на равных. Либо уж сам Авилов обычный человек, но за ним стоит какая-то сила. И вот она-то Авилову помогает, направляет его, страхует, словом, покровительствует. Ну, и тем, кто рядом с Авиловым.
   Аркадий Витальевич наклонил голову к президенту и понизил голос:
   – Вот и получается, Игорь Васильевич: автоматы, взрывчатка, фармакология – это всё хорошо. Но помяните моё слово: главное оружие экспедиции – сам Авилов. Ему бы только добраться до Кукловода. Даже один на один с голыми руками…

   Накануне вылета в Непал, Сергей перевёз к Алёне кое-какие вещи, бумаги и, главное, Поля. Собачьей своей головой тот, видимо, сообразил, что обожаемые хозяева снова вместе, и впал в буйную радость. Он прыгал, вибрировал обрубком хвоста, прижимался к ногам, повизгивал, и даже, встав на задние лапы, передними обнимал то хозяина, то хозяйку. Потом, успокоившись, облюбовал себе место в прихожей, улёгся на захваченный из дома коврик, после чего задремал с лёгким похрапыванием.
   За ужином говорили о чём угодно, кроме экспедиции. Что о ней говорить? Меру предстоящей опасности понимали оба, и обсуждать здесь было нечего. Сергей оставил Алёне контактный телефон Брагина, отрекомендовав его человеком, который постоянно будет в курсе дел экспедиции. Однако Сергей умолчал, что специальным письмом распорядился считать Алёну своей наследницей, и – понятно, в каком случае – все полагающиеся выплаты адресовать ей.
   А вот о другом умолчать не мог.
   – В моё отсутствие тебя будут охранять, – буднично, как о само собой разумеющемся, сказал он. – И охранять всерьёз. Не так, как перед похищением.
   Алена только вздохнула. Нечто в этом роде она и предполагала.
   – И как это будет выглядеть? – кротко спросила она.
   Сергей объяснил. Передвижения на службу со службы и по городу – либо на машине с оперативными сотрудниками ОБП, либо пешком в их сопровождении. У подъезда будет круглосуточно дежурить машина с охранниками. Дверь в квартиру возьмут под видеонаблюдение. Телефоны, в том числе мобильный, установят на прослушивание. И так далее… «А квартиру видеокамерами не нашпигуют?» «Вроде бы не планируется… А что?» «Уже легче, – усмехнулась Алёна дрожащими губами. – Я, знаешь ли, привыкла после ванны по дому голышом разгуливать…» «Ещё не забыл», – пробормотал он и потянулся к жене…
   – А помнишь, как мы в молодости «Кама-Сутру» разучивали? – спросил Сергей под утро. – Вроде бы позиция номер четырнадцать не получалась… Повторим?
   – Да ну тебя. Вы, литераторы, сексуальные маньяки какие-то, – сказала Алёна, пытаясь дать ему подзатыльник. Сергей легко перехватил руку и поцеловал.
   – Я тебя люблю, – сказал он. – Ты разноцветная. Кожа белая, глаза карие, волосы тёмные, а душа светлая. Ты моя женщина, и я хочу… – он замялся.
   – Продолжайте, поручик, – томно распорядилась Алёна.
   – Я хочу сделать тебе предложение. Сразу, как только вернусь, – закончил Сергей, приподнявшись на локте, чтобы заглянуть ей в глаза.
   – Дело хорошее. А что предлагать-то будешь? – деловито спросила Алёна.
   – Ну, что, что… Всё, что могу. Руку, сердце. Как говорится, чем богаты…
   – А гонорары?!
   Алёна обняла его за шею, крепко прижалась всем телом.
   – Мы вернёмся к этой теме после возвращения, – угрожающе пообещала она. – Какая, говоришь, позиция? Четырнадцатая?
   Она искусала губы, чтобы не сорваться, не закричать: «Ты только вернись!» Сердце изнывало от плохих предчувствий.

   Вадим Натанович хватил кулаком по столу и в порыве сильнейшего гнева смахнул на пол бумаги.
   Да, Авилов по-прежнему был недосягаем для ментального сканирования. Проклятого журналюгу укрывал некий защитный колпак, происхождение которого Лозовскому было ясно. Эта «мёртвая» зона рисовалась перед внутренним взглядом Вадима Натановича бесформенным тёмным пятном. Но если мысли и намерения Авилова оставались недоступны, то, по крайней мере, его передвижения Лозовский контролировал без труда, следя за перемещением пятна в географическом пространстве. И теперь Лозовский с невольным холодком видел, что чутьё не подвело – пятно, а значит, и сам Авилов, удалялось в сторону Азии.
   Вадим Натанович послал мысленный импульс в район Гималаев, где в холодной глубине пещеры обитало существо-родитель.
   – Слышу, – донеслось в ответ.
   – Авилов только что вылетел…
   – Знаю. Похоже, ты оказался прав.
   – Я отправил к тебе Никиту.
   – Не помешает.
   – Там наверняка группа. Ты готов к нападению?
   – Конечно. Но лучше подстраховаться. Надо вывести из строя Авилова.
   – Вопрос: как?
   – Чему я тебя учил? Бить надо в самую уязвимую точку…
   Собеседник выдал инструкцию – по обыкновению, краткую и чёткую.
   – Да, это мысль, – признал Вадим Натанович. – Я как-то упустил из виду…
   – Молодой ещё, неопытный, – с оттенком сарказма произнесло существо. – Работай. Считай это разминкой перед «Петром Первым».
   – Я сегодня же вылетаю в Москву.
   Отключившись, Вадим Натанович несколько минут расслабленно посидел в кресле, а потом поднялся в комнату к Ольге. Та лишь недавно проснулась, и всё ещё нежилась в постели.
   – Для тебя есть хорошая новость, – бодро сказал Вадим Натанович, целуя жену в шею. – Старый муж по неотложным делам улетает на неделю-полторы. Молодой жене, соответственно, раздолье…
   – Что-нибудь случилось? – поинтересовалась Ольга, грациозно потягиваясь.
   – Позвонили из Штатов: можно выгодно вложиться. Но только быстро, быстро… Как ты тут – не заскучаешь? С голоду не умрёшь?
   – Это смотря сколько оставишь на жизнь, – промурлыкала Ольга, ласково гладя его лысину.
   – Я распоряжусь, тебе дополнительно переведут на карту пятьдесят тысяч.
   – Тогда умру, – сказала Ольга со смехом.
   – Хорошо, семьдесят пять. Но это тебе дорого будет стоить…
   Через полчаса Лозовский чёртиком выскочил из постели жены, ушёл к себе и быстро собрался в дорогу. Перед отъездом вызвал секретаря.
   – Какие будут распоряжения? – осведомился Андрей.
   – Простые, Андрюша. Отвечай на звонки, вскрывай почту, переводи деньги по этому графику, – Лозовский передал Андрею небольшой лист бумаги. Вглядевшись в секретаря, добавил: – Ты что в последние дни мрачнее тучи? Неразделённая любовь, а?
   – Что-то в этом роде, – сказал Андрей, глядя в сторону.
   – Ну-ну, молодо-зелено… Кстати, возьми конверт, здесь твоя премия. Я тобой доволен. Следи, чтобы тут всё было в порядке.
   Садясь в машину, Лозовский окинул взглядом свою виллу с роскошным садом. Он знал, что сюда уже не вернётся. И людей, живших с ним на этой вилле, никогда не увидит. Кстати, о людях… Внутренне усмехнувшись, Лозовский представил несчастное лицо секретаря, на миг сосредоточился и одним импульсом снял с него наложенное древнехалдейское заклятье. «Пусть резвятся», – великодушно подумал он.
   Доехав до аэропорта, Лозовский отпустил машину с охраной, вошёл в здание, и, побродив немного по залу, скрылся за дверью с надписью «Для мужчин».
   Через пятнадцать минут из туалета вышел элегантно одетый человек неброской внешности. Поправив галстук, он неторопливо подошёл к билетной стойке:
   – Мадемуазель, – сказал он, рассеянно улыбнувшись белокурой девушке в униформе, – помогите мне ближайшим рейсом улететь в Париж, а оттуда как можно быстрее – в Москву.

24

   Задушевная подруга Наталья на всех парах мчалась к Алёне. Её до такой степени распирало от любопытства, что она еле досидела до конца рабочего дня, и теперь изнывала от нетерпения, трясясь в вагоне подземки.
   В гости к Алёне Наталья рвалась с того момента, как услышала о возвращении блудного мужа. Сергея она знала ещё со школы – училась в параллельном классе, поэтому развод и вообще всё, что касалось четы Авиловых, принимала близко к сердцу. Но вот какая странность: несколько дней она не могла дозвониться до Алёны, потом Алёна отнекивалась от встречи, ссылаясь на дела или усталость. Другая уже обиделась бы, однако Наталья была человеком добрым, необидчивым и чрезвычайно бесцеремонным. Сегодняшнюю встречу она из Алёны буквально вытрясла, и, между прочим, собиралась прочесть подруженьке нотацию насчёт её неправильного поведения. Но это потом, а сначала обстоятельный разговор о личной подруженькиной жизни…
   На скамейке возле подъезда, где жила Алёна (теперь, надо полагать, уже вместе с Сергеем), сидел какой-то старичок в потёртой куртке. Когда Наталья поравнялась с ним, он еле слышно окликнул её слабым дребезжащим голосом:
   – Дочка, подойди, пожалуйста.
   – Что вам, дедуля? – нетерпеливо спросила Наталья, тормозя на всём скаку.
   Судорожным жестом старичок прижал руку к левой стороне груди.
   – Да вот, прихватило что-то… – еле слышно произнёс он, моргая слезящимися глазками.
   – Валидол есть?
   – Это я уже… Ты мне, главное, помоги до квартиры добраться, а я уж там отлежусь.
   – Что же вы, дедуля, на ночь глядя под дождём гулять надумали? – спросила сердобольная Наталья, беря его под руку.
   – Весь день дома просидел, дай, думаю, хоть вечером свежим воздухом подышу, – виновато сказал старичок. – А оно, видишь, как…
   – Жена-то дома есть? Или дети?
   – Один я, дочка.
   С помощью Натальи старичок кое-как поднялся на ноги, и они медленно тронулись к подъезду.
   – Что-то я вас, дедушка, тут раньше не встречала, – заметила Наталья, часто бывавшая у Алёны и потому знавшая в лицо многих жильцов.
   – Да я только днями сюда и переехал-то, на второй этаж. Раньше на Текстильщиках жил, а потом дети разъехались, старуха умерла, зачем, думаю, мне большая квартира? Поменялся на однокомнатную с доплатой, племяш помог – перевёз, так что теперь здесь вот кукую…
   За разговором они вошли в подъезд.
   Неожиданно лампочка, освещавшая площадку нижнего этажа, мигнула и погасла.
   – Вот зараза! – выругалась Наталья. – Осторожно, дедушка, тут ступени.
   В этот момент металлическая дверь подъезда, словно от сильного порыва ветра, с жутким лязгом захлопнулась на кодовый замок.
   Наталья невольно вздрогнула. И вдруг почувствовала, что в кромешной темноте руки старика паучьим захватом вцепились в её запястья.
   Наталья истошно закричала. Но крик почему-то получился беззвучным…
   Спустя некоторое время из подъезда вышел старичок в потёртой куртке. Оглянувшись на припаркованную напротив подъезда машину с затонированными стёклами, он хихикнул, бодро засеменил прочь и затерялся в осенних сумерках, потирая на ходу сухие ладошки.

   Некстати была Наталья, совсем некстати. Проводив Сергея, Алёна ударилась в депрессию, от которой не помог даже звонок Брагина. Аркадий Витальевич сообщил, что Сергей долетел, устроился (как будто он уехал отдыхать в санаторий!) и «пока всё нормально». Вот это самое «пока» резануло больнее всего. А что завтра? Или когда они там собираются лезть в эту проклятую пещеру? «Ты только вернись», – в тоске повторяла она про себя, глядя в окно и ничего не видя. Она не думала о том, что на боевую группу во главе с Сергеем возложена особая миссия, что от успеха экспедиции зависит судьба России, а может быть, и всего мира…. Весь этот пафос её не касался. Она просто знала, что если с мужем что-то случится, её жизнь потеряет смысл. И даже неожиданный звонок Сергея из Непала не рассеял тревогу. Он бодрился, но голос был усталый, разговаривал нервно и всё просил быть осторожной и беречь себя.
   Депрессию усугубляла необходимость каждый день общаться с охраной. Никогда в жизни Алёна не испытывала такого стеснения. Пришлось даже вручить оперативникам запасные ключи от входной двери. И хотя ребята из УБП вели себя предельно корректно, да и вообще находились рядом ради её, Алёны, безопасности, она чувствовала себя, как в клетке, к которой может подойти и заглянуть внутрь любой.
   Психологи учат, что депрессию надо лечить общением, надо выговориться, надо найти чью-то жилетку и оросить её слезами… Алёна же, напротив, замкнулась в себе. И уж менее всего на роль жилетки годилась Наталья с её беспардонным напором и навязчивым желанием осчастливить бесплатным советом каждого, кто попадётся под руку. Но куда было деваться от задушевной подруги, которую Алёна по-своему всё-таки любила за доброту и надёжность… По дороге домой она купила торт, бутылку «Мартини» и твёрдо решила, что в разговоре с Натальей ограничится традиционной бабьей тематикой – модой и сплетнями про Пугачёву.
   Накормив Поля, приняв душ и накрыв стол, Алёна стала ждать. Наталья запаздывала. Алёна бездумно побродила по квартире, потом взяла какой-то журнал, и, устроившись на диване с ногами, принялась его листать. Поль немедленно улёгся рядом, грея бок. Внизу раздался грохот, словно кто-то с силой захлопнул дверь подъезда. Может быть, это, наконец, Наталья? Но время шло, в дверь никто не звонил, Алёна начала злиться.
   – Не люблю, когда меня подвешивают, – сказала она вслух.
   Подойдя к столу, она откупорила «Мартини», налила рюмку и выпила залпом. Посмотрела на часы. Пожала плечами.
   – Не очень-то и хотелось, – бросила она, глядя на дверь и наливая вторую рюмку.
   В этот момент в квартиру позвонили. Кто бы ни стоял за дверью, подошёл он к ней, как ниндзя – бесшумно. Это было так неожиданно, что Алёна пролила вино. Дрожащей рукой она поставила рюмку на стол и вышла в прихожую. Следом, сдавленно рыча, ринулся Поль. Алёна выглянула в глазок, увидела Наталью, и только тогда, успокоившись, открыла.
   – Ты меня напугала, – полусердито-полуприветливо сказала она, пропуская подругу.
   Наталья повела себя непонятно. Вместо того, чтобы, как обычно, расцеловаться и завести разговор прямо на пороге, она, не раздеваясь, молча прошла в квартиру. Удивлённая Алёна последовала за ней. Наталья стояла посреди комнаты, по-мужски расставив ноги и сунув руки в карманы пальто. Красивое лицо было сковано безжизненным выражением.
   – Ты не хотела меня видеть, – произнесла она тусклым голосом.
   Вот оно что! Наталья таким экстравагантным способом просто-напросто демонстрировала свою обиду. У Алёны отлегло от сердца.
   – Не злись, подруга, – примирительно сказал она. – Ну что ты, как маленькая? Просто на работе был завал, чувствовала себя неважно… Ты лучше раздевайся и давай за стол. Будем есть, пить и беседы беседовать.
   Она протянула руки, чтобы обнять Наталью.
   Неожиданно Поль с громким лаем кинулся вперёд, встрял между женщинами и вцепился зубами в полу Натальиного пальто.
   – Поль, фу! – испуганно взвизгнула Алёна. – Свои! Нельзя!
   Наталья, не отводя глаз от Алёны, взяла пса за шкирку, легко подняла его (раздался треск рвущейся ткани) и отшвырнула в сторону. С глухим стуком Поль врезался в стену и упал на пол, оглушённо дрыгая лапами.
   – Что ты делаешь! – не своим голосом закричала Алёна.
   – Ты не хотела меня видеть, – повторила Наталья без всякого выражения. – А я всё-таки пришла.
   Сделав шаг вперёд, она быстрым движением схватила Алёну за горло.
   Капитан Морозов чувствовал что-то неладное.
   Казалось бы, всё в порядке. Привезя Елену Авилову со службы домой, проводив до дверей и осмотрев квартиру, он спустился вниз и сел в припаркованную возле подъезда машину, где находились ещё двое оперативников УБП – Володя Стариков и Максим Голованов. До конца смены оставался час.
   Время тянулось медленно и как-то лениво. Осенние сумерки плавно сгущались. В подъезд изредка заходили жильцы, чьи лица были уже знакомы. Или, наоборот, выходили. Посторонних не наблюдалось, всё тихо и спокойно… Однако подспудное чувство тревоги все-таки не отпускало Морозова.
   Переведя взгляд с улицы на экран маленького монитора, установленного на приборной доске машины и дающего обзор внутри подъезда, капитан вдруг напрягся. Он увидел, что к двери Елениной квартиры медленно, тяжело подходит и жмёт на кнопку звонка некая женщина в тёмном пальто. Морозов видел её впервые. Что за притча? Незнакомые люди в подъезд в течение последнего часа не заходили. Может, какая-то соседка решила наведаться – так сказать, из квартиры в квартиру? Но почему тогда одета в пальто, на котором поблёскивают капли дождя, моросящего с обеда? Нет, всё-таки женщину проглядели. Невероятно! Как же это могло получиться?..
   – Костя, смотри… – удивлённо сказал Голованов, ткнув пальцем в монитор. Он тоже увидел.
   – Поздно смотреть! – рявкнул Морозов, распахивая дверцу машины. – Все наверх!
   Открыв подъезд припасённым магнитным ключом и на ходу выхватывая пистолеты, оперативники ринулись на третий этаж.

   Задыхаясь, Алёна попыталась оттолкнуть подругу, разжать руки, но бесполезно: с тем же успехом она могла бы сопротивляться напору гидравлического пресса.
   Продолжая душить, Наталья опрокинула её спиной на стол. Зазвенели упавшие рюмки, свалилась откупоренная бутылка «Мартини», и под ухом, разливаясь, весело забулькало вино. Бутылка!.. Алёна инстинктивно схватила её и разбила из последних сил о голову Натальи.
   Такого удара хватило бы, чтобы сбить с ног тяжеловеса, но женщина только отшатнулась, на секунду выпустив жертву. Алёна скатилась со стола на пол, вскочила и с криком кинулась в прихожую.
   Открыть дверной замок она не успела.
   Наталья догнала её, одним рывком развернула к себе и прижала спиной к двери. По искажённому лицу задушевной подруги текло вино и кровь, и в этом лице уже не было ничего человеческого. В руке она держала нож – тот самый, которым Алёна каких-нибудь полчаса назад собиралась резать торт.
   – Ты что, Наташка, это же я, не надо! – прошептала Алёна, всё понимая и уже ни на что не надеясь.
   – Ты ударила меня, – ровным голосом произнесла Наталья.
   С этими словами она сильно ткнула ножом Алёну под левую грудь.
   Алёна умерла мгновенно. В последний свой миг она успела широко открыть глаза, словно пыталась взглядом остановить убийцу.
   С минуту Наталья бесстрастно смотрела на последние конвульсии безжизненного тела. Потом из неё словно выпустили пар. Пошатнувшись, она тяжело осела на пол рядом с лежащей Алёной. Положила её голову себе на колени. Подумала и закрыла широко раскрытые глаза Алёны, словно поставила точку в конце сделанной работы.
   Закрыла глаза сама.
   Перестала дышать.

   Запасной ключ никак не хотел входить в замок. Но вот, наконец, дверь удалось открыть, и оперативники ворвались в квартиру. Потребовалось не более секунды, чтобы оценить ситуацию.
   – Голованов, «скорую»! Стариков, звони дежурному! – крикнул Морозов, опускаясь на колени возле Алены и пытаясь нащупать пульс. Потом оттянул веко и увидел закатившийся безжизненный зрачок. В отчаянии бешено ударил кулаком по стене, но даже не почувствовал боли.
   Из комнаты медленно, на брюхе, выползла пятнистая собака, скуля и царапая когтями линолеум. Казалось, у нее перебиты лапы. Кое-как добравшись до остывающего тела Алены, лизнула холодную руку, положила голову на ноги женщины и страшно, пронзительно завыла.

   Претендовать на президентское кресло Бунеев три года назад не собирался, даже не помышлял об этом. Он был на своём месте, толково руководил спецслужбой, и про себя думал, что, в сущности, уже достиг пика своей карьеры. Предложение Мельникова баллотироваться на высший российский пост было неожиданным, шокирующим, и… смертельно заманчивым. Дав себя уговорить, Бунеев пошёл на выборы, уверенно победил в первом туре, но по-настоящему осознал себя президентом лишь несколько месяцев спустя, а до этого мерещилось, что вот-вот проснётся и окажется в том же чекистском кресле, унаследованном от Феликса Эдмундовича…
   Труднее всего было привыкнуть к власти. Речь, конечно, не о той власти, которой наделён руководитель ведомства, отрасли или даже целого региона, а о власти высшей, позволяющей практически единолично принимать решения от имени бескрайней страны. Есть парламент, правительство, аппарат, но последнее слово за президентом. Ответственность висит над головой дамокловым мечом, не давая расслабиться, лишая покоя, отсекая нормальные радости бытия. Правда, Мельников доказал, что можно быть президентом, и, однако, не отказывать себе ни в чём, но именно поэтому при нём возник и опасно, катастрофически опасно, вырос Лозовский. А уж где очутилась держава…
   За державу было до слёз обидно. Точнее – страшно. Как чекист, Бунеев, разумеется, владел информацией о положении дел, но только став президентом, осознал реальный масштаб проблем. Экономика, финансы, армия, село – всё было в разрухе. Страна увязла в пьянстве, бедности и криминале. В те дни Бунеев невольно вспоминал Андропова, который – жест отчаяния! – пытался чисто полицейскими мерами навести в стране хоть какой-то порядок. До зуда в руках мечталось издать серию жёстких указов: за казнокрадство и взятки – под суд с упрощённой процедурой; за распространение наркотиков и хранение оружия – высшая мера; милиции и ФСБ – чрезвычайные полномочия. И пусть только пикнет парламент… При этом Бунеев, конечно, понимал, что время таких мер ушло. Вытащить страну из пропасти можно было только ежедневной кропотливой черновой работой. И Бунеев засучил рукава.
   Три года понадобилось, чтобы элементарно стабилизировать ситуацию. Но когда стало что-то получаться, когда обозначился какой-то просвет, появилась новая проблема, грозившая похоронить все плоды изнурительный трудов Бунеева, да и его самого. Возник фактор Лозовского.
   Это было немыслимо, но факт оставался фактом: один-единственный человек (ну, пусть сверхчеловек) бросал в лице президента вызов целой стране. С какой целью? Чего добивался? Откуда ждать нового удара? Можно ли вообще справиться с Лозовским? Ответов на эти вопросы Игорь Васильевич не знал, вся надежда была только на экспедицию Авилова. В последнее время у Бунеева начали сдавать нервы, постоянно мучили головные боли, и будь хоть малейшая возможность отменить визит президента США без международного скандала, российский президент ею непременно воспользовался бы…
   В эту минуту, словно желая отвлечь Бунеева от тяжких мыслей, по внутренней связи позвонил секретарь. Он сообщил, что помощник президента Брагин просит срочно принять его.
   – Пусть войдёт, – распорядился Бунеев, хмурясь и ощущая холодок. Что за срочность? Что могло произойти?
   Всегда подтянутый и энергичный, Брагин вошёл на этот раз медленной, почти старческой походкой. Президенту бросились в глаза опущенные плечи и потерянный взгляд Аркадия Витальевича.
   – Что случилось? – негромко спросил Бунеев.
   – Убита сотрудница УБП Елена Авилова. Жена Сергея, – с трудом выговорил Брагин.
   Президент буквально подскочил в кресле.
   – Как?!
   Вместо ответа Брагин положил на стол несколько фотографий. Президент быстро просмотрел их. На каждой в разных ракурсах были запечатлены две женщины. Одна, красивая брюнетка с закрытыми глазами и безжизненным лицом, сидела на полу какой-то комнаты, привалившись спиной к стене. Другая лежала на коленях у брюнетки, из груди у неё торчал кухонный нож. Вокруг всё было залито кровью.
   – Которая же из них Авилова? – спросил, болезненно морщась, Бунеев, никогда не видевший Алёну.
   – Та, у которой в груди нож.
   – А другая?
   – Личность уже установлена. Это её школьная подруга Наталья Клыкова. Она тоже мертва.
   – Сам вижу, – тихо сказал президент. – Что же там произошло?
   – Встреча произошла около восьми часов вечера на квартире у Авиловой. Каким-то образом они поссорились, Клыкова пытаясь задушить Авилову – у той на шее характерные синяки. Та вырвалась, хотела выбежать из квартиры, но Клыкова догнала её и всадила нож в сердце.
   – Это подруге-то?
   – А разве Немирова не убил родной сын? – немедленно ответил вопросом на вопрос Брагин.
   – Вы что же, хотите сказать…
   – Клыкова умерла без всяких видимых причин. Судмедэксперты разводят руками. Правда, на черепе у неё гематома от удара каким-то твёрдым тупым предметом. Похоже, Елена, пытаясь спастись, ударила Клыкову по голове бутылкой. Но от этого удара можно получить разве что сотрясение мозга… Нет, всё сходится, Игорь Васильевич. Нападение без видимых причин, и, главное, необъяснимая смерть нападавшего. Вспомните случай с киллером, который покушался на Авилова. Вспомните, как погиб Немиров. Наконец, покушение Мельникова на вас…
   Брагин до боли сжал руки и тихо закончил:
   – Это была зомби. Это снова Лозовский.
   Президент долго молчал, уставившись взглядом в столешницу. Когда он заговорил, голос его дрогнул:
   – Не складывается, Аркадий Витальевич… Авилов слишком глубоко копал. Немиров всегда был злейшим врагом Лозовского. Я ему и вовсе поперёк горла… Женщина-то ему чем не угодила?
   Но, похоже, он уже и сам знал ответ.
   – Очень даже складывается, Игорь Васильевич, – возразил Брагин, поправляя очки. – Полагаю, что для Кукловода и Лозовского не секрет, где находится Авилов и с какой целью. Завтра он начинает операцию. Теперь представьте, что будет, если Авилов узнает о гибели жены. Тут одно из двух: или бросит всё к чёртовой матери и рванёт в Россию первым же рейсом, или, что вероятнее, останется, но пойдёт в пещеру в шоковом состоянии – и станет лёгкой добычей Кукловода. По-моему, тут всё очевидно…
   К тому же приставленная к Елене охрана не видела, как Наталья Клыкова входит в подъезд. Впечатление такое, что каким-то образом им просто отвели глаза, а кто это может сделать, кроме Лозовского? И только видеокамера показала, что Клыкова звонит в дверь квартиры. Ребята ринулись наверх, но опоздали…
   – Вы правы, – через силу произнёс Бунеев. – Лозовский это. Будь оно всё проклято… Дайте сигарету.
   Брагин даже слегка помотал головой от неожиданности:
   – Простите, что?
   – Сигарету дайте, – нетерпеливо повторил Бунеев. – Или нет, не надо. Лучше выпьем.
   Он стремительно поднялся и позвал Брагина в комнату отдыха. Там, открыв дверцу бара, непьющий Бунеев буквально сорвал колпачок с бутылки виски, налил две рюмки, и, не чокаясь, залпом проглотил свою.
   – За помин безвинной души Елены Авиловой, – горько сказал он, разливая по второй. – Господи, как мы Сергею в глаза-то смотреть будем…
   – Не рвите сердце, Игорь Васильевич, – попросил Брагин, ставя рюмку. – Нашей вины тут нет. Предусмотреть всё, да ещё с Лозовским, нереально…
   – Знаю, и что? – яростно перебил его президент. – «Я знаю, никакой моей вины в том, что другие не пришли с войны…» Твардовского помните? Хотя вы-то помните. Я вот иногда думаю: ну, уйдут старики, – уже почти ушли, наше поколение в положенный срок тоже вымрет, а эти, которым сегодня по пятнадцать-восемнадцать, кроме Интернета и знать ничего не будут. Неинтересно им, видите ли, отстой. Целые пласты сгинут в никуда, одни культурологи на симпозиумах будут шамкать: да, дескать, были у нас когда-то Чехов, Ахматова, Цветаева, Симонов, Пастернак…
   Аркадий Витальевич молча слушал, чувствуя, что президент хочет выговориться. Бунеев убрал бутылку в бар, тяжело посмотрел на помощника, и неожиданно произнёс:
   – Сообщать Авилову о смерти жены мы не будем. Пока…
   Нельзя сказать, что для Брагина это распоряжение было неожиданным. Про себя он понимал, что иного выхода, если только не ставить операцию под угрозу срыва, просто нет. И всё же, всё же…
   – Я понял, господин президент, – наконец выдавил он. – Звонить Авилову с этой новостью сейчас, конечно, нельзя. Но, но… умолчать – какой грех на душу…
   Бунеев заглянул в больные глаза Брагина, положил ему руку на плечо, и вдруг мягко сказал, впервые перейдя на «ты»:
   – Хороший ты мужик, Витальич… Грех я беру на себя. Не осуждай. Всё ты правильно говоришь – плохо это, не по-людски. Так ведь не против человека воюем. А перед Сергеем потом сам повинюсь. И точка.
   Они вернулись в кабинет, Усевшись в кресло, Бунеев снова перешёл на рабочий тон.
   – Давайте прикинем, Аркадий Витальевич: кто ещё, кроме нас, может проинформировать Авилова о смерти жены?
   – Лозовский, – сказал Брагин, не задумываясь. – Но не сам. Если я правильно понимаю, он сам подхода к Сергею не имеет. Однако полагаю, и даже уверен, что там, на месте, действует его подручный. Стало быть, может отследить, где поселилась группа, и передать информацию, скажем, анонимной запиской через портье в гостинице. Или через какого-нибудь местного босяка на улице. Да мало ли как… Всего-то и надо три слова передать: «Ваша жена убита». И всё. Экспедицию можно отзывать.
   – Да, не исключено, – сказал Бунеев сквозь зубы. – Вы вот что, Аркадий Витальевич: свяжитесь с капитаном Макеевым. Или нет: лучше с Лаврентьевым. Ну, с особистом из посольства. Ничего не объясняйте, просто скажите, чтобы постоянно был рядом с Авиловым. Надо оберегать Сергея от любых контактов, кроме как с членами группы. Никаких сторонних звонков, бесед, записок… Впрочем, нет: Лаврентьеву ситуацию всё-таки поясните. Но только ему. Сеньшин и Аликов покойную знали, могут в общении с Авиловым себя выдать… Я вот боюсь: не получится ли так, что Сергей сам решит позвонить жене? И всё выяснится…
   – Так не будет, – уверенно сказал Брагин. – Мы жёстко договорились, что в Россию Авилов звонит только мне и только по спецсвязи. Никаких домашне-личных звонков. То же самое относится и к другим членам экспедиции. Все люди ответственные, дисциплинированные.
   – Значит, завтра? – невпопад спросил вдруг Бунеев.
   Брагин молча кивнул.
   – А сегодня вечером прилетает Фош. Чёрт, как невовремя…
   Провожая помощника, президент негромко сказал:
   – Если всё нормально, Сергей вернётся через несколько дней и похоронит жену.
   Он выдержал паузу, и уже совсем тихо добавил:
   – А если, не дай Бог, что-то случится… Тогда хоронить её будем мы.

   Оставшись один, Бунеев долго ходил взад-вперёд по кабинету, в тысячный раз обдумывая ситуацию.
   Осторожный, хладнокровный, расчётливый по натуре, он всегда был далёк от азарта. Мысль о том, что чужой волей всё, решительно всё – судьба страны, личная безопасность – поставлено на карту, а он бессилен что-либо изменить, была невыносимой. Да и просто унизительной. В России власть президента настолько велика, что трудно представить ситуацию, которую он не мог бы проконтролировать. Но ещё ни один из российских правителей не сталкивался лицом к лицу со злой потусторонней силой, и привычные инструменты влияния, от административных до силовых, здесь не в помощь… Впрочем, почему не сталкивался? Если гипотеза покойного Захарова о феноменально долголетнем и вездесущем Кукловоде справедлива, очень даже сталкивался. Просто история умалчивает. А историки ни черта не знают, когда и где естественный ход событий переплёлся со сверхъестественным воздействием, и в итоге свернул в гиблую колею…
   Авилов. Сергей Авилов со товарищи. Внутренне Бунеев соглашался с Брагиным: состав группы очень удачный. Разносторонне сильный. Плюс непонятные способности самого Авилова, далеко превышающие возможности обычного человека. Хватит ли их, чтобы справиться с Кукловодом? Сейчас атеисту Бунееву очень хотелось поехать к патриарху и попросить этого старого, мудрого человека, молиться за успех похода против зла, истерзавшего страну, чьи несчастья столь же бесконечны, как и её просторы. Да что молиться – бить во все колокола… Интересно, поверит ли Фош, если ему рассказать ситуацию? С международным терроризмом худо-бедно боремся рука об руку, а возможна ли в принципе общая борьба против оккультной угрозы?
   Бунеев достал платок и вытер покрытый потом лоб. «Эк меня занесло… Да кто же поверит в такое? Я сам бы поверил, если бы не ощутил лапы Мельникова на горле?»
   Завтра. Каких-нибудь двадцать-тридцать часов, и всё решится.
   Пройдя в комнату отдыха, Бунеев заглянул в зеркало. Смертельно уставшее лицо, потухший взгляд, резко обозначившиеся морщины… Нет, так дело не пойдёт. Контрастный душ, массаж, свежее бельё и рубашка, перемена костюма – нехитрый набор средств, позволяющий быстро привести себя в порядок. Президент, конечно, тоже человек, но нельзя распускаться. Старина Фош не поймёт. И вообще… Ругая себя по фене, Бунеев полез в бар, достал бутылку виски и глотнул прямо из горлышка. Спиртное ухнуло в желудок, быстро согрев и уняв дрожь в теле.
   Завтра…

   Конец 1 книги

Александр Домовец Кукловод Современное политическое фэнтези (Книга 1)

Часть первая Охота на журналиста

Пролог

1 Рукопись – I (1606 год, Москва)

2

3

4

5

6 Рукопись-II (1725 год. Санкт-Петербург)

7

8

9

10 Рукопись-III (1762 год, Санкт-Петербург)

11

12

13

14

15

16

Часть вторая Архив «Н»

17 Рукопись – IV (1881 год, Петербург)

18

19

20

21

22 Рукопись – V (1923 год, Подмосковье)

23

24

Александр Домовец
Кукловод
Современное политическое фэнтези (Книга 1)

Часть первая
Охота на журналиста

1
Рукопись – I
(1606 год, Москва)

6
Рукопись-II
(1725 год. Санкт-Петербург)

10
Рукопись-III
(1762 год, Санкт-Петербург)

Часть вторая
Архив «Н»

17
Рукопись – IV
(1881 год, Петербург)

22
Рукопись – V
(1923 год, Подмосковье)