Игорь Фунт
Останусь лучше там…

Часть первая
Я – Секунда!

1

   Пять-тридцать утра.
   Надо идти на парад. «Ладно», – успокоился, проснулся вроде. Включил свет. Комната. Общага. Бардак жуткий! В комнате я один. Развалено всё, что можно. Надо идти. Прилег. В дверь бесцеремонно заваливается друган – Серега. Он хозяин этой комнаты. Поэтому сразу по-хозяйски ставит на традиционную тумбочку-стол бутылку «андроповки», рюмки, тут же наливает: «Ну, за Великую Октябрьскую Социалистическую Революцию!»
   Тянусь с ленцой, успеваю коснуться и… вдруг звонок – резкий, пронзительный!
   Реальность выметает остатки сна – никогда! никогда к этому не привыкнуть. Как в недостижимое прошлое уносится спасительная рюмочка водки праздничным полшестого утра, и была ли она вовсе?
   Десять минут – туалет, очередь на очко, заправка коек. Разве можно заправить металлический шконарь тремя кусками ваты?
   Глаза режет плотный, непробиваемый воздух: блевать или испражняться – разницы нет, запах один и тот же! – он неотделим от обитателей камеры три на два.
   «Крытая» гудит низким алюминиевым басом, просыпаясь. Через двадцать минут утренний осмотр. Сверху из космоса осматривает землю Бог – Он видит все, должен видеть – но почему, почему Он не задерживается на омытых слезами отчаяния крышах Централа? – вот же они! – с высоты, равной бесконечности, только миг Твоего внимания, – и сотни благодарных глаз вознесутся к небу. Почему, почему взгляд Твой проскальзывает мимо?

   Заползал по простыням тогда – шестого ноября восемьдесят четвертого – второй этаж всего-то! Крепкие узлы простыней, крепкие мышцы рук, – и мы на танцах в общаге Станкостроительного завода. Сил – уйма, – весна-а-а! Силы, силищи! – добавляли анаболические порции родной «пшеничной». Потом – кругом голова! Ноги ходуном, руки в кровь, драка… мир. Любовь, первая… в первый раз. Снова танцы! Провал, забытье… Утром – водка, парад!
   Это потом, через пятнадцать долгих лет, старый друг Серега, Сергей Владимирович, достроит свой гипермаркет на тридцати гектарах бывшего Станкостроительного (того самого). А сейчас, между первой и второй, – э-э-х! – пора: Сереге на завод (парторг, завстоловой), мне – к моим джазовым приятелям по музучилищу, завернувшись в красные стяги пить «зубровку», хохоча под Кузьмина: «Когда нам было по семнадцать лет!» – а рядом, что есть силы, вразнобой, но весело, разрывает осенний морозец духовой оркестр: «Сме-ло, това-рищи, в но-о-гу!» – Просто им тоже хочется выпить, но… работа.

   – Встать, лицом к стене! Руки за спину, приготовиться к осмотру. – Кормушка падает одновременно с последним приказом-гавканьем старшего прапора.
   Что-то не заладилось с этим прапором, как-то сразу, с первого взгляда, где-то на подсознательном уровне. Дверь открылась – иллюзия дуновенья свежего воздуха оборвалась с ударами резиновой дубиной по наглухо приваренным к стенам шконарям. Вошедший первым дежурный опер проверял содержимое коек – дубина соскальзывала на плечи, головы стоящих спиной осужденных. Не дай бог что-то звякнет или выпадет. Тесно.
   – Поднять руки! – Плотно прижавшись друг к другу локтями, лбами – в кромку второго яруса, ждем окончания осмотра-обыска. Нет! – он, второй проверяющий младший инспектор Ясенев, специально роется во мне чуть дольше, чуть пакостней, больно пронзая ребром ладони промежность. Он – цепляет ногтями за кожу, он – чувствует мою сжатую губами ненависть, и я, затылком, вижу его мерзкую полуулыбку: «Книжки читаешь? – нервно спрашивают потные руки контролера. – Не куришь? Приседаешь на прогулке?»
   – От вас воняет, гражданин прапорщик.

   После армии, на исходе восьмидесятых, так и не смог соединить разорванные службой половинки жизни. Все не то: ушло бездумное веселье, совковую размеренность сменила непонятная мне суета кооперативного движения. Парад революционных идей превращался в клоунаду. В кумачовый стяг высморкались и им же подтерлись.
   Вернулся в часть на сверхсрочную: вел спортивную подготовку будущих военных разведчиков. По ночам медитировал. О музыкальном прошлом пришлось забыть. Какой уж тут джаз? Вскоре встретил Людмилу. Был настоящий роман, романс… Радовались жизни, планы строили. И, черт меня дернул, дурака: потащил списанную оптику на рынок. Там и попался. Замели. Оформили в кутузку. Пришили «кражу госимущества»: дали три года. Медитировать пришлось уже на нарах. Подсел на библиотеку – читал все подряд. Молился на скорую встречу-свадьбу… год.
   Это сейчас, в мае две тысячи седьмого, когда пишу эти строки, чувствую себя абсолютно свободным. Вновь перевели на «крытку» – до суда. Дело идет к завершению тюремной эпопеи. Здесь я опять-таки встретил давнишнего дружка по «особой» зоне Санька – «гражданина начальника». Его, уже майора, как в лагерную бытность назначили шефом оперативной части – кум! – молодой да ранний. Сдружился с ним еще в колонии строгого режима. Умный, проницательный человек. Правильный мент – новая формация, так сказать, хм… А тогда…

   Пятнадцать суток карцера – пыль для правильного пацана. Зубы? Выйду – вставлю! Кашель – жжет в груди? – ничего-о-о! – на то и чифирёк.
   А дальше – все по новой.
   – Гнида, сегодня на прогулку не пойде-е-шь!
   Зубы стучат в ответ:
   – А-й-я-и-не-х-х-очу-у-у…
   – Жри, гнида!
   И опять ледяное забытье. Сколько времени я здесь? Зима? Почему не холодно?
   – Д-д-а, я сыт, гражданин прап… тварь.
   – Поднять руки! – И вонью в ухо: – Что, не бывать свадебке-то?!
   Внезапно накрыло волной ненависти: «Сука!» – Нормальный ведь с виду мужик: постарше меня, спортивный, высокий, не урод. Но какая-то гниль… душок. Он читал письма и про свадьбу знал. Он-то ее и зарубил ее! А я ведь полгода жил только этим, дышал ради этого, терпел. Свадьба – Любовь – Свобода! Пусть три дня. Три. Но как, как они были нужны!
   Опустил руки и повернулся к нему лицом. Смотрел прямо в глаза, молча.
   – Лицом к стене! Лицом к стене! Лицом…
   Били в прогулочном дворике. Били опытные спецназовцы. Звук чавкающих ударов срывался-скатывался под шум дождя. Я извивался на мокрой бетонке, закрывая голову. Шел девяносто первый год.
   Несговорчивость, больничка после унизительного ясеневского нравоучения – физически ослабнув, стал вполне авторитетным арестантом, жившим обособленно. Сломанные ребра постепенно зарастали в отличие от травм душевных. Людочка, как могла, подкармливала, писала письма, на судьбу старалась не роптать. А свадьбу сыграем, и какую! – скоро, очень скоро.
   И вновь…
   Пять-тридцать.
   Утренний осмотр.
   – Лицом к стене!
   Я уже поотвык от тараканов, падающих за ворот.
   – Руки поднять! – прапорщик Ясенев сцапал книгу с моего шконаря, стал нервно листать.
   – Там фотография…
   – Молчать!
   – Письмо оставь.
   – Мордой к стене!!
   – Письмо там… – Я повернулся на звук разрываемых страниц. Дежурный опер с помощником ждали за дверью на коридоре. Прапор с визгом «К стене-е-е!!» разбрасывал по слизи кубрика обрывки моей свободы… Острием вмиг одеревеневшей правой раскрытой ладони – тычок под кадык. Левый короткий без замаха крюк – прапору в висок, и третий завершающий апперкот снизу-вверх – в челюсть. Ясенев упал, как стоял, мешком вниз. Полторы секунды – три удара его убили. Он не дышал, в слизи, тараканах.

   Не знаю, как тогда выдюжил. За жизнь младшего инспектора вернул половину своей, но остался живым. Выбросил любовь (Людке приказал забыть, не писать). Отдал здоровье. Перед смертью медитировал – нет! – не просил ни прощенья, ни о пощаде. Готов был ответить за каждый свой вздох. Молился, не зная молитв. Мораторий на «смертную» отправил меня в бесконечные скитания по сибирским лагерям и тюрьмам. Х-ха! Кликуха прилипла: «Секунда!» – Братва в шутку тыкала пальцем на неугодных, злобных ментов: «Секунда! Разберись-ка по-тихому!»
   В конце девяностых, в колонии, познакомился с одним опером. Сошлись по книгам, спорту. Библиотека и спортзал – там я был свободен. Учил его медитации, как возвышаться над сознанием. Над осознанием. С его же помощью организовал небольшую спортивную секцию – в свободное от работы время пацаны тягали железо, играли в волейбол – все желающие. Упрекнуть меня не могли: по понятиям я использовал общение с ментом на благо общака. Авторитет, статья, погоняло и «десятка» за плечами говорили сами за себя.
   …Конец. Восемнадцать лет. Что ждет за воротами? Я въехал сюда, когда страна заныривала из полымя социализма в капитализм, не успев сжечь, смыть за собой красный цвет. Что сейчас? Одни вопросы.
   – Секунда, на выход. Кум вызывает!
   Саня частенько приглашал меня на чаек… Поболтать о неизбежности близкой свободы. Спасибо тебе, Санек. Может, тебя-то и вымаливал тогда у Бога в начале девяностых, перед смертью. Только сейчас понял – это и есть ответ. Иначе не бывает. Он, Бог, видит и слышит, каждому посылая то, что просят. Просто не каждый готов принять посыл свыше сегодня, тотчас: всему свое время… как завещано временами давними, дельфийскими.
   Последние десять лет меня спасала эта дружба. Странная дружба с правильным ментом со звучной фамилией Ясенев. Сыном того козла.

2

   Боже правый,
   Насмехайся над моими молитвами,
   Детскими, глупыми.
   Все обернулось ложью,
   Тупо,
   Безбожно.
Елена Ильзен-Грин, 1937 г.

   Я не Кант, начиная с имени. Имя того философа – Иммануил – означало «принадлежность Богу». Меня же Секундой кличут – я с трех ударов, за секунду, мента завалил. Он умер, я – нет. Тут-то и началась чистая метафизика. Философ Кант (в отличие от меня – и молодец!) знал, что Бога и Свободу доказать невозможно, но надо жить, как если бы они были. Я – одной секундой плюс двадцатью годами отсидки (всего-то!) обосновал, что Бог и Свобода есть, но жил, как если бы их не было вообще. Это если в двух словах.

   20 февраля 2008 г. ИТАР – ТАСС:
   Испанской полиции удалось обнаружить и задержать ценные археологические находки нелегально вывезенные из Ирака, выставленные на аукционе в Мадриде. Как сообщает радиостанция «Кадена Сер», речь идет о трехсот пятидесяти предметах, в том числе глиняных табличках и золотых ожерельях, относящихся к шумерской цивилизации и Ассирийскому царству.

   22 февраля 2008 г. Радио Свобода, Сергей Котецкий:
   …Речь идет о ста двадцати девяти глиняных табличках с надписями и четках из золота и лазоревого камня – археологических находках из Месопотамии.
   Они относятся к шумерской и вавилонской культуре примерно второго тысячелетия до нашей эры.

   10 марта 2008 г., по материалам УНИАН:
   …Напоминаем, что 9 марта в аэропорту «Борисполь» во время перевозки спецрейсом гроба с телом умершего старшего офицера украинского контингента в Ираке подполковника Сергея Передницких была задержана группа сопровождающих тело военнослужащих, у которых были обнаружены 550 тысяч долларов и более 1 500 единиц исторических ценностей из Ирака – их пытались незаконно вывезти из страны для последующей перепродажи.

   По данным ЮНЕСКО, жители Ирака, воспользовавшись антитеррористической операцией союзных государств против режима Саддама Хусейна, украли из музеев страны археологические ценности на сумму в десятки миллионов долларов…

   Та-а-к… Глаз – в оптике. Перекрестие – в точке прицеливания. Без наклона – в голову… дыхание… вертикально. Сектор ведения огня – чисто! Винторез и я – одно целое. Отдачи нет! – лишь легкий толчок в плечо. Свернутая в рулон сетка-радиатор превращает звук выстрела в ничто. Ствольная коробка, цевьё, глушитель, приклад – через минуту немолодой уже чувак-очкарик с дипломатом в руке неторопливо чешет в институт, больницу – куда угодно, только не домой, домом я так и не обзавелся, не успел (успею ли?). За спиной год вольной жизни, реабилитация в буржуазной реальности, интенсивный курс физподготовки и восстановления. Я – киллер. Чемоданчика-кейса уже нет (где-то в реке), беру поезд на Запад; неделя, две – какая разница?
   – La Madame! Que préférez? – «Ч-черт, это же Австрия!» – Frau! Dass sievorziehen? (Мадам, чего желаете?) – Если бы в зоне строгого режима ставили оценки, я б числился хорошистом по «иностранному».
   – Я Оля! Хочешь, закажи водки. Ну, а нет – так нет. – Это даже лучше: русские кругом.
   Читаю: «Зовут Вацлав, хохол («Ни хрена себе имечко для хохла!»), встреча, пароль, отзыв. Задача: пробить всю тему самому. Цена – много, очень много! Золото из Ирака… Если данные подтвердятся, отдыхать будем долго, очень долго». – Закрыл ноутбук. Открыл в неясной задумчивости. Вновь закрыл. Удивило: «пробить самому».

   Немолодой официант в пиццерии напротив собора Stephansdom говорит по-русски. Дежурные фразы – двадцать лет… после перестройки – как дела, успехи? Улыбаясь в ответ, осматриваю центральную площадь Вены перед церковью, ехидно отмечая, что лично у меня успехов не особо-то наблюдается. «Как и у оборванного старика Вивальди, бродившего по этой площади пару веков назад, предчувствуя скорую смерть». – Иногда во мне просыпался студент музучилища двадцатипятилетней давности. Обычно это бывало не ко времени.
   Через десять минут встреча. Месса уже началась. Весна, тепло! – утреннее солнце сквозь панорамное стекло кафе накрыло столики на двоих мягкой оранжевой скатертью. Они, халдеи – бывшие русские, сразу узнают собратьев – смеются, жмут руку, берут чаевые… в глазах только что-то тоскливо-знакомое.
   Он стоял у входа в Храм: обыкновенный турист, крупного телосложения, примерно моего роста, за кажущейся мешковатостью чувствовалась спортивная упругость. Вокруг чисто… Я вышел из-за проезжавшей мимо лакированной черно-золотистой кареты, подойдя к нему сбоку, стараясь обескуражить внезапностью:
   – If you were in the Vein and haven’t visited "Steffl", you didn’t see the Vein!
   – Yes, you’re right! [1 - Англ. – Если вы были в Вене и не посетили собор Штеффл, вы не видели Вену! – Да, вы правы!] – ответив на пароль, он как будто продолжил недавно начатый разговор. Спокоен. Мы заинтересованно, под стать окружающим зевакам из экскурсионной группы, разглядывали западный фасад с «Воротами Гигантов» и «Языческие Башни» красавца-собора Святого Штефана, на ходу ловя рассказ англоязычного гида о том, как кайзер Фридрих III использовал весь годовой запас вина в качестве вяжущего материала при строительстве одной из башен…
   Предложение было серьезным. Следующий контакт с доверенным лицом состоится в Киеве. Там – проверка товара, потом уже двинем в Россию. Но это потом. Сначала смотрим «сокровища», как их назвал хохол с польским именем… или чешским?

   Расстояние с километр. Поправка на ветер. Два красных деления – ровно два метра вправо. Средняя точка попадания медленно движется вдоль фасада здания, где назначена встреча. Автоматически отрабатываю район, как если бы смотрел в оптику. На самом деле просто беззаботно прохаживаюсь близлежащими улочками, внимательно изучая возможные варианты и пути отступления – час уже как гуляю: на Украине схрона у меня не было, поэтому на встречу шел «пустым».
   В назначенное время прибыл знакомый мне по Вене здоровяк. Много говорить не стали, в его джипе помчали на Сахалин – окраину Киева. По новой Окружной через Минский массив. Главная достопримечательность: бросающиеся в глаза мусорные свалки. «А по свалкам бродят натовские солдаты, ищут, «чого б пожрати»! – хохотнул я про себя. – Ну, хохлы дают!»
   Вацлав спокойно, деловито решал вопросы, это навевало позитив. Из каменно-гранитного мегаполиса в типично русскую деревню – пятнадцать минут. Подъехали к недавно восстановленному стадиону – свежевыкрашенные ограждения покрыты густым слоем пыли от куч из строительных отходов, разваленных-брошенных здесь же, повсюду, по всей округе. Зашли в распахнутые ворота – окрест ни души – поднялись на трибуну: «Молодцы! «Сто-про» за нами наблюдают». – Нас видно абсолютно со всех сторон: они подстраховались насчет моего возможного прикрытия. В центре трибуны меж новенькими оранжевыми, под стать правительственной рекламе, креслами что-то типа сундучка. Большого такого сундучка. Открыт. На той стороне, прямо напротив нас, смотровая комментаторская будка – все ясно! – я поприветствовал невидимых партнеров: «Хай!» – Скабрезно так, нехорошо улыбаясь… как же не люблю такую беспомощную незащищенность! Оранжевый цвет стадиона наводил на размышления о временности правительств, режимов и вообще всего в этом бренном мире, в отличие от нетленной стабильности золотого блеска; майская синева неба зримо расширяла границы футбольного поля – солнце, прозрачный воздух, тишина! – почти как дома.

   Книга Жизни, 4 Царствие, гл. 20, Ис. 39, 1
   …Езекия… показал им свои кладовые, серебро и золото… и весь свой
   оружейный дом и все, что находилось в его сокровищницах; не оставалось
   ни одной вещи, которой Езекия не показал бы им в своем доме…

   – Что это?
   – Золото!
   – Я догадываюсь…
   – Вавілон! Можна нічогенько так заробити. Навіть свою власну вежу сбудувати: з неї, якщо біблейський легенді вірити, Бога побачити можна!
   – Да ты философ! – вспомнил Канта. – Если отбросить преступный умысел, мы с тобой соприкасаемся с Вечностью.
   Вацлав:
   – Говорят, это всё вещички Александра Великого.
   Я запустил руку внутрь сундучка, перебирая серебряные и золотые кубки, ожерелья, монеты:
   – Мог просто фотографии показать – здесь слишком много.
   – Триста наименований. А ты бы сфотографировал доллары? – Вацлав делано скривил насмешливую гримасу.
   – Ладно, – с ухмылкой, – ждем эксперта. Он будет через два дня. Пока готовлю проход через границу.
   – Помочь? – Насмешливая гримаса переросла в участливую.
   – Не впервой, прорвемся. За нами Киев.
   «И золото скифов», – подумалось на прощание.
   С их стороны – эксперт-криминалист с Павловки (местная «крытка»), с нашей подрулил Вячеслав Иваныч из Питера – Шеф прислал. Мы с Вацловом сидели в кафешке на Крещатике (где ж еще?) и тёрли за древнее искусство. Вспомнили про семь чудес света… Сокровища сокровищами, а у Вацлава душа болела за каштаны, которые, по слухам, собирались порубать в центре города. Май в столице Украины причудливо светится зеленью садов, золотом куполов, так по-русски. Блеск злата-се́ребра сказочного Вавилона меркнет пред игрой радостных зайчиков от простого весеннего солнышка. Глаза приходилось зажмуривать. Собеседник оказался хитрей – пришел в черных фельдиперстовых очках:
   – Но фонтаны же не могли быть из золота! А водоотвод? Сколько там было этажей? И везде текла вода?
   Я слушал Вацлава и внимательно отслеживал происходящее на улице, за окном кафе. Нас, конечно же, вели – грамотно:
   – Они еще и висячими были, сады-то эти… – Наблюдать за нами могли с любого места. Вацлав, также испытывавший напряжение, вел беседу профессионально-коротко, незаметно поглядывая по сторонам:
   – Александр Македонский там и крякнул.
   – А мы типа цап-царап, на смерти наживаемся? – прикольнул я.
   – Типа не мы – типа америкосы.
   Ждали курьера от экспертов. Мы и сами были курьерами. Шеф иногда посылал меня в подобные командировки для тренировки в боевой обстановке: порой ход невинного задания сворачивал в незапрограммированное русло. Здесь требовалось внимание, концентрация – тот же бой, только «бой разума». Восемьсот наименований – пять контейнеров. Экспертиза длилась четыре дня. Завтра расчет и вывоз товара, специалисты дали «добро». Ящики спрятаны на «крытке», в спецбоксе – Шеф по старой памяти утёр вопрос с местными УИНовцами.

   Шесть утра. Набираю Вацлава:
   – Мне позвонили и дали «отбой» на сегодня: граница не готова. Контрольный звонок в пятнадцать ноль-ноль.
   – Понял. Жду! – Вацлав, судя по голосу, даже не удивился.
   Началось!
   Схема такова: через солнечные тихоокеанские островки типа Самоа или Тонго денежки за золото Вавилона (по мировым ценам копейки!) убегают в Европу под видом векселей на покупку недвижимости. Там они интегрируются в транзакции, расслоенные по разным направлениям и так далее. Смысл – остаться в живых независимо от удаленности фиктивных банков. Я и Вацлав – поплавки на колышущейся глади международного беспредела. Под нами глубина размером в неисчислимые человеческие жертвы. Простые исполнители, работаем не за страх, но так бы все. В отличие от всех мы, как правило, доделываем свою работу до конца, до самого конца! Поэтому каждое наше слово сопровождается осознанием, как если бы оно, это слово, было последним.
   Четырнадцать-тридцать.
   Читаю:
   «Вацлава ликвидировать. Основание: мы вторые, кто смотрел сундучок (по информации из источников Шефа). Точка». Шеф знал, я додумаю остальное. Связь односторонняя.
   «Та-ак! Я-то полагал наивно – отдохну, кофейку попью».
   За Вацлавом – люди. Шеф, убирая хохла, переводит стрелки на конкурентов. Смысл? Товар оплачен, проход в Россию готов, там ждут. Зачем ссориться, устраивать дешевый боевик, на Вацлава же тоже вывел Шеф. Сейчас от обратного: якобы конкуренты убивают Вацлава в отместку за сорванную сделку. Те, что стоят за убитым, затевают «ответку». В это время мы уходим с товаром через границу. Мы не знаем о кипише. Пока не знаем, якобы. Какая-то нестыковка.
   Ответка… Я первый на прицеле (это и дуре понятно!), ведь я – человек Шефа. Но меня могут заподозрить в двойной игре и разменять так, для порядку – «поплавок!» Значит, товар уйдет, а я могу остаться в незалежной (или меня оставят). Уже ближе. Шеф – с товаром, я с хохлами на войну. Все очевидно. Тут что-то поважнее. Шеф дает мне пространство для импровизации, понимая неоднозначность ситуации. Главное – появились конкуренты, и мы первыми наносим удар. Шеф предотвращает неприятности при выходе с Украины, вернее, перекладывает их на других. Возможно.

   Пятнадцать ноль-ноль.
   Звоню Вацлаву – о, удача! – он позвал меня в баню. В простую русскую парную. Пока то да сё, заодно и помоюсь. Встретились в центре города: за ним никого. Не спеша прогулялись, обговорили детали, и надо же! – Вацлав уверенно повел меня в баню при отеле «Днепр»: через просторный холл в сторону фитнес-клуба, там сауна. Служащие приветливо здоровались со мной – я жил здесь последние два дня, сменив перед этим пару пригородных гостиниц. Даже если баня в отеле не спланирована специально, я понял – они про меня знают больше, чем хотелось бы. Триллер под названием «Смерть в бассейне» отменялся. Вацлав искренне удивился совпадению и вовсе не собирался показывать полученное позиционное превосходство, зачем? Понимал ли он, что остался жив? Не будем недооценивать противника – понимал однозначно. Вывод? По ходу дела я в глубокой заднице!
   Пока наши персонажи (я и Вацлав) мирно плещутся в новомодном басике с гидромассажем, два слова о Шефе: Александр Петрович Ясенев, подполковник, замначальника аналитического отдела Федерального следственного управления. Много лет отработал в системе Исполнения наказаний. Там, на зоне, молодой опер и я сошлись во время многочасовых философских споров. Сошлись надолго, крепко. От Канта до Ницше, как от саксофона до ножа, учитывая мое музыкантское прошлое. Честно говоря, я так и не понял, как мы с ним перешагнули черту неприязни жертвы к убийце. Шеф создал мощную криминальную структуру, основанную на информационном доступе к секретным сведениям спецслужб. Опираясь на пропитанных лагерной кровью и ментовским потом однополчан-солагерников, переплетая их в тугой клубок сложных, необъяснимых взаимоотношений, он вторгался на международное криминальное поле, жестко отодвигая недоумевающих заграничных боссов.
   Александр Петрович был сыном мента, которого я убил в начале девяностых, но за которого ответил перед Законом. А перед ним?.. Лишь однажды, в девяносто седьмом, мы затронули тему убийства старшего Ясенева плотно, без обиняков. Санька узнал о трагическом инциденте с отцом будучи уже действующим сотрудником МВД, недавним выпускником высшей школы милиции. Затем пошли годы напряженной оперативной работы в спецучреждениях. Он понимал меня, во всяком случае, так мне тогда казалось. Хотя до сих пор так и не могу однозначно ответить – случай нас свел или провидение?
   – Сань, давай, раз навсегда решим вопрос! – Я чувствовал, время пришло.
   – Мне кажется, мы все уже решили. – Обычно он опускал глаза при упоминании об отце.
   – Да, по ощущениям, эмпирически – да! – но ты пойми: я пацан. И должен поставить точку. Восемь лет парюсь и буду париться ещё. Мне дали «вышак», больше у меня ничего нет, только гребаный «вышак». – Опер грустно улыбался в ответ. Эта его невеселая улыбка превратится впоследствии в звериный оскал. – Я не хотел его убивать! Но я должен… был.
   Санька молчал. Странно, больше к этой теме мы не возвращались.

   Вечер после бани я хотел съехать с отеля, но, подумав, остался – смысл дергаться? Вацлава мне уже точно не достать.
   Читаю: «Задание по ликвидации в силе. Для этого и выделен тебе день (вот дьявол!). Второе (я похолодел): золота в Украине нет. Груз ушел самолетом. В контейнерах кирпичи. Задача: исчезнуть до прохождения таможни. Сматываемся. Курс на Душанбе. Точка».
   Оставленное мне на размышление время прошло хорошо: просто спал, и спал крепко. Оплаты товара не будет, все встало на свои места. На работу утром, в пять.

3

   Киев, май 08 (Новый Регион – Анатолий Комов) – 30 килограммов марихуаны, которую пытались вывезти в Россию, обнаружили украинские пограничники при осмотре спецтранспорта УИН в Сумской области. Тайник был оборудован между полом и системой отопления одного из грузовиков для перевозки заключенных… сообщает пресс-служба Государственной погранслужбы Украины.

   С одесского направления на Москву через Сумскую область. Автопоезд из трех спецгрузовиков и двух УАЗов сопровождения двигался в сторону границы. Тряслись уже часа полтора. Я с Вацлавом в первом уазике. В машине нас четверо: водила-сержант, справа от него пассажир-майор, ответственный за этап, и мы на заднем сидении.
   Звонит мобильный майора. Он в трубку:
   – Так точно. Поворот на Нежин. Там дорога будет лучше.
   Сигнал! Я понял: «Майор – свой». В пол-оборота, нам:
   – Вас просят перейти в третий фургон. В нем поедете до границы вместе с конвоем.
   Караван нехотя остановился. Мы выбрались из кабины. Восемь утра. Воздух ощутимо потяжелел. Дождик. Разминая суставы рук, шеи, не торопясь побрели в конец колонны. «Утро-о-о туманное…» – пел кто-то внутри меня. Расстояние меж грузовиками по пятьдесят метров. Внутри кузов автозака разделен на две половины: размером побольше – для зэков-этапников, вторая, ближе к выходу, – для охраны из четырех-шести человек. «Утро-о-о седое…»
   Второй фургон. Мы обходили его со стороны обочины. Вокруг тишина и пустота. Морось. Замыкающий уазик тронулся с места, на пониженной передаче прошуршал в голову замершего автопоезда. Третий фургон. Всё, другой возможности не будет. На трассе чисто. Чтобы ослабить бдительность врага (точки над i), захожу вперед, подставляя спину. Осталось четыре метра. Колеса по грудь. Правой рукой, кулаком, по-боксерски постучал по жесткой резине, замурлыкав себе под нос: «Я вижу все твои трещи-и-н-ки-и… а-а-а-а…» – Иногда во мне просыпался студент музучилища двадцатипятилетней давности. Обычно это бывало не ко времени.
   Лезвием выкидухи, внутренним хватом, с левой, со спины – молниеносный удар в пах! – тут же поворот к противнику лицом. Жесткой открытой ладонью – резкий тычок в нос! – и нож уже чертит по горлу жертвы заключительный штрих. В стекле глаз Вацлава осознание проигрыша, он обмяк, оседая вниз. Быстро запихнул податливое пока тело под грузовик. Огляделся. Караван стоял изогнутой гусеницей, в зону обзора зеркал заднего вида я не попадал. Прошла минута… Передние машины, покачиваясь, начали разгон.
   Шаг – притулившись, пригнувшись, – я в овражке под обочиной трассы. «Шеф сделал все возможное для моего выхода из игры, ни больше ни меньше, тютелька в тютельку». – Сразу перекатил-затащил Вацлава сюда же в кустики, как только колесная громада отъехала метров на двадцать, обнажив на асфальте одинокий труп. Военизированный кунг не имеет окон – наблюдать нашу недолгую возню оттуда никто не мог, от случайных встречных, попутных свидетелей-автомобилистов бог миловал. Сотовый телефон из недр одежды трупа два раза уже звал хозяина – Вацлав ждал «добро» об оплате товара.
   Бегом, галопом рванул в обратном направлении. Где-то в ближайшем поселке я запрыгну на попутку. Двойной вдох, тройной выдох. Кросс по пересеченной. «Вся наша жизнь пересеченная местность, блин». – Закинул в грязную лужу мобилу хохла с чешским ли, польским именем… может, и вовсе русским. Туда же, в небытие, – нож-выкидуху, загодя купленную в ближайшем «Рыболове». Вперед – на Киев!

     Нету дома, нету флага, мама.
     Нету дома, нету флага, мама.
     Нету дома…

     Поделили пополам, побрили наголо.
     Побелили потолок, а пола не было.
     Свет или темно,
     Все мы на одно… —

   группа «5’nizza» пела свою прощальную песню, выдворяя меня с Украины рокотом реактора самолета, приглушенного беспокойным сном…

   Жаркую тишину гостиничного номера взорвал таджикский рэп – бодрый, вполне «черный», качественный. Восточная мелодика органично вплеталась в жесткий европейский ритм вместе со сладким запахом южного лета, плова и звуками дутара в открытое окно отеля «Душанбе». Пытался проснуться – другая реальность, что ж, я привык! – но в той же жизни, без бонусов. Один бонус – смерть; открыл глаза. Через час стрелка с курьером. Лето! Здесь уже вовсю жарит.
   Свиделись у касс Русского театра, прошвырнулись по центру. Курьер, давний знакомец – Серега Корякин – с нашей «организации», позывной «Кряк!» еще с первой чеченской. С двумя пацанами он прибыл для моего прикрытия. Они (пацаны) и сейчас где-то рядом, неприметные обывательскому глазу. Наша задача: передать контейнеры с товаром покупателю, подтвердить оплату, выпить чая – и по домам.
   Красота! – как все просто. Между делом поинтересовался об исходе украинской операции. Если нельзя – не скажет. Кряк сказал. Значит, было позволено… Короче, если бы они, наши украинские «друзья», знали кому объявлять – они как пить дать объявили бы нам войну.
   Серега позвонил на следующее утро – клиент прибыл. День они его «поводят», встреча завтра. Золото упаковано в «столыпине» (куда ж без Шефа!) на задворках железнодорожной станции. Товар покупателем заблаговременно проверен, в Душанбе расчет и подгон вагона в пределах Таджикистана по адресу заказчика. Я так понимал, груз движется в Афган. В шпионов играть не стали – договорились познакомиться на пятом этаже моего отеля, в ресторане. Клиент оказался лет пятидесяти, плотный, невысокий. Взяли плов по-душанбински: рис горкой, сверху нарезанные мясные лепешки. Гость попросил доставить спецвагон в Термез. Я, в принципе, был не против, но это Узбекистан, значит нужна консультация. Вновь повстречаться условились здесь же, назавтра, за чашкой чая. Вслед из пряно-пахучего зала выплыли еще три человека-тени.
   Утро. Гостиница «Душанбе».
   Читаю: «Ты должен сопроводить товар до Узбекистана. Сигнал об оплате получишь перед границей. Далее идешь на Термез своим ходом, быстро. Встречаешь поезд, забираешь ящики, все уже будет сделано, подчищено. Там с тобой свяжется мой человек – начальник грузового депо: пароль-отзыв. Спрячете все в таможенном терминале у погранцов, железнодорожник в курсе где, но учти, он не в теме, о каком грузе речь. Точка».
   Думал, чайку попью.

   Серега доложил руководству о моей недавней беседе с покупателем, я получил инструкции к дальнейшим действиям, все шло по накатанной. Доставка информации из разных источников – норма прикрытия. Высший пилотаж – в избирательности и изобретательности выбора путей исполнения поставленных задач. Серега, майор Корякин, числился командиром спецвзвода при оперативной группе погранслужбы России, которая осталась после передачи Таджикистану памирского участка таджикско-афганской границы, так что действовал вполне легально. Озвученная ему Шефом официальная версия: отработка и уничтожение каналов по сбыту оружия боевикам. Про ценный груз Кряк, естественно, сведений не имел, считая, что занимается поимкой оружейных баронов, меня принимая за внедренного оперативного сотрудника, связанного с военной разведкой.
   Сидим с клиентом в том же зале ресторана, где были вчера.
   – Я в курсе вашей операции на Украине. – Мужичок-плотнячок по-хозяйски загнул рукава белоснежной рубахи, повесив претенциозно глянцевый пиджак на спинку стула. Я удивленно вскинул брови.
   – Мы следили за движением товара, – продолжил он, – вы завалили всех, кого только можно!
   – Откуда сведения? – Я был настроен иронично.
   – Газеты читаешь?
   – А сюда идет демократическая украинская пресса?
   – Еще как идет! Кстати, здесь она более демократична, чем в Украине… – Покупатель представился Иваном, и он оценил мой сарказм. – Все газеты трубят о том, якобы военные под прикрытием этапа пытались ввезти в Россию наркоту. – Иван, видно было, много знал, часто ездил по миру; выпивал, видимо, что отразилось на внешнем облике, но небольшая дряблость лица компенсировалась достаточной подвижностью тела.
   – Я недавно вернулся с командировки… Про Украину слышал краем уха, но нашему с вами делу это не помешает, не повредит.
   – Надеюсь, Секунда. – Так я обычно и представлялся клиентам, тем более что многие из них переставали вскорости существовать. Но вот про наркоту услышал впервые (и Серега Кряк не сказал): «Да-а… Шеф начисто обрубил украинский хвост, под корень!»
   – Ну-у… Что ж. Тогда до поезда. – Заключил я. Мы пожали друг другу руки.
   – Кстати, – вставил Иван, направляясь к выходу, – тебя пасут три чувака. Так вот! – у меня раза в четыре больше. И ты их вряд ли увидишь. – Что прозвучало всего лишь предостережением. Я, кстати, понял.
   За окном степное однообразие можжевельников. Стук колес располагал бы ко сну, если б не духота.

   Согласно сообщениям из Средней Азии, в этом регионе вновь представляет угрозу поставленная вне закона группировка, ответственная за террористические атаки в прошлом. До последнего времени считалось, что Исламское движение Узбекистана (ИДУ) было уничтожено в ходе возглавленной США военной кампании в Афганистане. Однако, как утверждают власти Таджикистана, движение вновь активизировалось.

   Шеф дал понять, с кем имеем дело, поэтому я немного обескуражился заданием: не те силы, чтобы противостоять Ивану, если только в Термез уже не стягивалось подкрепление. Узбекская граница завтра утром – мне на выход после подтверждения оплаты контейнеров…
   Поезд был товарно-багажным, без пассажирских вагонов: полупустой «столыпин», заряженный золотом, – вслед за локомотивом, далее почтовый и грузовые. Начальник спецвагона – майор, человек Шефа, с ним трое вооруженных солдат. С нашей стороны – Серега Кряк с пацанами и Иван со своей армией из двенадцати бойцов, разбросанных по составу. Мы по двое валялись на выданных майором матрасиках в темных, без форточек, камерах на колесах. Почитать, покурить – на коридор или в тамбур. Вагон бренчал плохо прикрученными к стенам решетками. Иногда заруливали на чаёк в купе начальства – лафа! – там отворенное окно. Удручающая обстановка этапа навевала тяжелые чувства – я не углублялся, гнал их. Начало лета – терпимо пока! – все возможные щелки-створки «столыпина» распахнуты. Не мог почему-то избавиться от одного только ощущения, подставив лицо горячему встречному потоку в грохочущем тамбуре – от впечатления въевшегося в кровь беспросветного сибирского мороза. Прикрыл глаза, и ты там, в плотно набитой людьми-полутрупами ледяной конуре. Открыл – опять там… что за черт! – просыпайся, брат, твоя станция!
   Они не были готовы к такому отпору, мы были готовы к такой атаке! Без бронников, без света-шума-газа, налегке – боевики друг за другом исчезали-сваливались из дверных проемов, не успев прорваться внутрь вагона. Оборонявшиеся стреляли прицельно, одиночными – но кучно, в точку. Налет произошел во время очередной минутной остановки (стояли часто, пропуская пассажирские). О бандитском штурме нас курсанул машинист, своевременно снабженный радиосвязью без ведома начальника-майора, так что неожиданностью штурм обернулся для самих нападавших, работавших по схеме: первая с обрезанной крышей «Нива» останавливается в голове состава, две других атакуют по центру, замыкающая контролирует обстановку с хвоста поезда. Машиниста подвигли на сотрудничество фээсбэшные корочки да пара-тройка зеленых Франклинов, подменяющих собой в бескрайних, небогатых свежей зеленью степях, неиссякаемую веру в чудо.
   Совместными с бригадой Ивана усилиями встретили врага одновременно по всем направлениям. Боевые действия были скоординированы заранее, в подготовке бойцов обоих отрядов можно не сомневаться. Первые входящие боевики (подозрительно уверенно, без оглядки, что в дальнейшем объяснилось довольно тривиально) тут же, практически бескровно, обездвижены. Вторая волна отброшена точным, точечным пистолетным огнем; остальные, кто просто бегом, кто – рывком со второй передачи исчезали за стеной взорванного колесами песка, смешивающегося с вихрем автоматных очередей с набирающего скорость «столыпина» вдогонку удирающей банде – это вступил в бой резерв майора – как в песне, блин! Что ж, вовремя.
   Ну, за майора-то я не переживал – страсть к деньгам, написанную маслом от плова на его лице, мудрено скрыть. Как не скрыть ее, неутоленную страсть, не испитую жажду денег, у большинства населения гостеприимного южного региона бывшего Союза, что, впрочем, давало основание предположить беспрепятственный проход на Термез доверху забитого контрабандой паровозика… Золото в тайнике под полом нашего вагона ждало своего часа. Жара стала ощутимой, пробивала тело в пот.
   – Расплавилось, как будешь выскребать? – Мы с Иваном сидели в одной из камер перед экранами ноутбуков, ождая сигнала об оплате.
   – А прямо в печку, на слитки, – шутя в ответ.
   – Не жалко? Реликты.
   – Х-ха! Ты не поверишь: оно уйдет обратно в Ирак в обмен на оружие. А оружие-то, х-ха! – ваше, российское! – новое, блин… Недавно только выставки прошли. И вернется оно втридорога вновь сюда! – к тем, кого мы в вагончик не пустили, блин.
   – «Ваше?..» – переспросил я, глядя в монитор.
   – Хм, давно уже и не наш, и не ваш. Я грек по паспорту.
   В соседней камере, затравленно съежившись, сидел пленник-киргиз, выловленный во время нападения и оставленный так, на всякий случай. Был он немного покоцанным, но живым. Разговор с пленником вели два спеца – Корякин и Слон, человек Ивана. В армейской бандане на голове, рваной гимнастерке, трико, кроссовках, боевик пытался юлить поначалу: «Плёхо говорю…» – Не прокатило. Пытался пробубнить-промямлить: «Думали типа коммерсанты… типа везут товар…» – На что ему жестко, с подогревом, отвечено: якобы мы – спецподразделение ФСБ России (большие красные корки под хлюпающий нос), об их нападении нас предупредил майор, и майор же сдал нам канал поставки наркоты в Термезе… куда мы сейчас и движемся. «Так что, брат, жить хочешь, тюрьма хочешь? Сибирь… нет? Говори, сука!» Он сказал, но сказал то, что и так было ясно.
   Киргиз спрыгнул с поезда вместе со мной перед погранпунктом Турсунзадевского района – его вид выражал одно: он дома. Лицо не выдавало эмоций – поджарый, собранный степной зверек растворялся в сухой пыли: бочком-бочком, держа меня на прицеле щелками глаз. Только руки (вот!), повернутые ко мне раскрытыми ладонями (Восток!), выражали благодарность.
   Я бежал ровной рысцой в сторону населенного пункта, представляя, что подумают обвешанные пулеметными лентами степенные аксакалы в Ширкентском ущелье о предательстве алчного шакала-майора. Двойной вдох, тройной выдох. Мне надо выйти на трассу Душанбе-Термез – документы военного, пропуск в погранзону, немного долларов вперемежку с рублями и сомони. Кинчев пел: «Трасса эм-девяносто пять!..» – Примерно то же напевал и я (громко сказано, лучше – рычал!), запыхавшись, выходя на Памирскую автомагистраль М-41.
   Иван, получив уведомление о переводе денег, и я, соответственно проследивший движение по счетам, продублировали сообщения интернет-банкинга через контрагентов, пожали руки и молча разошлись. Он – готовиться к проезду границы, я в степь. Люди Кряка выйдут на первой же остановке в Узбекистане. Оружие, растворившееся в безграничных тайниках передвижной тюрьмы, – на майоре.
   Украденное золото Вавилона, пролетев и объехав полмира, возвращалось домой, принеся нам (и нам тоже!) первую шестерку нолей. Что-то это чертовски-пронзительно напоминало.

   …Дабы испытанная вера ваша оказалась драгоценнее гибнущего, хотя и огнем испытываемого золота, к похвале и чести и славе в явление Иисуса Христа, зная, что не тленным серебром или золотом искуплены вы от суетной жизни, переданной вам от отцов, но драгоценною Кровью Христа, как непорочного и чистого Агнца… (из Евангелия)

4

   Подполковник Ясенев сидел прямо, не шевелясь, перед дверью в кабинет начальника следственного управления. Просторную, светлую приемную генерала от безумно-весеннего московского солнца отделяло огромное, в рост, окно. С высоты четвертого этажа знаменитого на весь мир серого здания в центре столицы взгляд Александра Петровича проваливался в ярко-жгучую бесконечность. Он щурился. Хотелось улыбнуться. «Четырнадцать миллионов. Евро…» – Перед ним, спиной к солнечному потоку, восседала Марь-Иванна, секретарь генерала, симпатичная добрая женщина, аккуратно выстукивающая клавиатурой документы на подпись:
   – Проходите, Александр Петрович.
   – Спасибо. – Шеф встал, открыл дверь: – Здравия желаю, товарищ…
   Разговор подходил к концу. Доклад произведен, первостепенные детали с руководством уточнили, дальнейшее направление работы обсудили. Беседовали в основном об операции по пресечению наркотрафика через Украину: не все там прошло гладко: жаль, не довели ниточку раскрытия до России, но… все понятно, могли потерять киевский конец. Сейчас в незалежной следственная группа, «важняки», вот закончим – и за местных возьмемся, тем более оптовики уже в разработке, а розницу всегда успеем прихлопнуть.
   Тут автору не помешало бы вставить: «Генерал, сомкнув густые брови, пристально посмотрел на собеседника», но увы, подполковник Ясенев ни взглядом, ни намеком на подобострастность не располагал к откровенности, либо какой-то недоговоренности.
   Генерал:
   – Да, кстати! Информация об исчезнувшем в Украине криминальном золоте подтверждается?
   – Никак нет, товарищ генерал-майор!
   – Там без «наших» не обошлось. – Повернувшись к окну, начальство задержало задумчивый взор на прозрачной синеве неба.
   Шеф, по-армейски подтянутый, в гражданском костюме, вышел из управления, поспешил на стоянку такси. Все указания оперативным группам прикрытия, захвата, дислоцированных в Узбекистане, сделаны – они уже движутся в назначенный квадрат. Остальное – дома по «электронке». В дипломате он нес разрешение на проведение заключительной фазы секретной операции по выявлению коррупционных связей среднеазиатских военных с боевиками.
   Секунда на подходе к Термезу. Золото у старого сутенера Башмака (для Секунды – Ивана). Сколько сил отдано, чтобы вытащить эту осторожную крысу с теплого берега Флориды. Только нереальный выхлоп с продажи сокровищ Александра Македонского через обмен на оружие заставили поднять толстую задницу в прошлом арестанта-авторитета, «смотрящего» по зоне, а по совместительству осведомителя опера Ясенева, подсобившего впоследствии Башмаку свалить из России и безбедно устроиться на тихоокеанском побережье. «Всему свое время – пришла и твоя очередь ответить за базар!» – как говаривал в лагерную бытность Секунда незадолго до освобождения.
   – Двести долларов! – румяные щеки над пухленькими губками приветливо заманивали клиента.
   – Сколько? – переспросил Шеф замерзшую девчушку в соответствующем профессии антураже, промышлявшую тут же, в зоне видимости видеокамер при входе в управление.
   – Сто пятьдесят!
   – Сто пятьдесят? Х-ха!.. Долларов? Сэ-шэ-а! – Шеф хохотал, бодро влезая в машину.
   Проститутка удивленно проводила такси взглядом, зябко ежась и доставая из сумочки сигареты в ожидании следующего высокопоставленного клиента.

   Начальник «столыпина» дал отмашку – погранцы, привычно облазив поезд, постучав прикладами по стенам вагонов, стали потихоньку отползать. Все было обговорено заранее – руководство заставы не стало звать майора на чашку чаю, а то и чего покрепче, – пассажир майора спешил в Термез. «Попьем на обратном пути часа через четыре». – Капитан Чалый, командир погранотряда, смотрел на происходящее сверху с третьего этажа кирпичного здания пропускного железнодорожного пункта: солдаты вяло прохаживались вдоль вагонов. Начсостава сказал: в этот раз едет порожним, без товара, везет важного человека с охраной, имеющееся у бойцов оружие зарегистрировано. Смысл поездки – в документах, которые важный человек должен доставить черт его знает куда, так что вроде как все чисто, но оплата повышенная! – это радовало Чалого. Волновало другое: утром пришел высокий приказ с кодом контрразведки («Ну, это полбеды…»), чтобы через двадцать километров после пересечения узбекской части границы увести «столыпин» по развилке в тупик, дабы пропустить внеплановый встречный товарняк с каким-то секретным грузом. Будто бы ничего страшного: сплошь и рядом этакая фигня – смена направлений, но… После получения электронного уведомления ему перезвонил замначальника разведуправления, родственник по линии жены, и предупредил, будучи в курсе их приятельских с майором отношений, – ни в коем случае не говорить тому об остановке. «Ч-черт!» – Что-то было в этом, мягко сказать, неприятное. Может упрекнуть потом майор-то: «Деньги берешь, почему не сказал?»
   Капитан засуетился, вспотел, занервничал, прошелся туда-сюда по кабинету: «Вон поезд. Иди и поговори! – Открыл уютный барчик, звякнул посудой, крякнул: – А-ах!.. Скажу, не знал, и все». – Еще раз крякнул – настойка слабенькая, сладкая… – «Как-никак контрразведка. Делов-то: в тупичок заехать на полчасика. Передашь ему – он потом брякнет где-нибудь не по адресу, а там, во встречном, ракеты стратегического назначения в обход России тащат (слышал он и об американцах, и о немцах в Узбекистане) – нет, нельзя говорить. И ничего в этом неприятного нет. Наоборот, я тебя, дурака, спасал! – оправдываясь, капитан влил внутрь себя последнюю, расставившую по местам нестыковки, рюмку. – Меньше будешь знать…»
   Поезд тронулся…
   Иван по прозвищу Башмак не то чтобы не доверял Ясеневу, бизнес есть бизнес, повод для сомнений всегда найдется, но повязаны-то они ой-ой-ой как! – одной веревочкой: Ясенев получает огромные, нереально крупные комиссионные за эту сделку, все просчитано, страховано-перестраховано десятки раз, каждый отвечает за другого шкурой. Еще неизвестно, кто больше пострадает, случись что непредвиденное. Документы у Ивана чистые, легенда как по писаному, не в розыске. Подполковнику же, если что – кирдык, трибунал, одно только «но»… Должок. По той прошлой жизни, по зоне; долг, не измеряемый деньгами, только самой жизнью.

   Вор Башмак, середина девяностых
   В барак зашел Гвоздь, авторитет-положенец, завел «терпилу»:
   – Слышь, Башмак, разобраться надо!
   Сергей Башаров, смотрящий по пятой «строгой» зоне, слышал о произошедшем:
   – Говори, – обратился он к вошедшему мужичку – невысокому, плотному, с лицом, как блин со сковороды. Мясистый нос, пообвядший в неволе, приобретал, наверное, малиновый оттенок там, в родном колхозе… Мужик смотрел на Вора́, как на икону, с надеждой – видно было, последней. В бараке никого, кроме них.
   – Сергей Василич… Мне год остался. Натерпелся я. Полтинник скоро… я ж не мальчик…
   – Короче, – Башмак частенько что-то утирал, разруливал – правильные, справедливые решения укрепляли авторитет Вора, неправильных решений не было. Зона под Новосибирском с крепким, несгибаемым «черным» лидером, держащим общак под контролем, устраивала всех: и администрацию лагеря, и районное начальство – у них своих, вольных проблем тогда, в середине девяностых, не перечесть. Случалось, не то что зэкам – служащим ИТУ пожрать не доставалось.
   Башмак знал, о чем речь… Шурик, из «стремящихся», правильный пацан, зашел в лагерь по тяжелой групповой статье; сидит недавно, молодой, жесткий. Слишком… По научному – получал с чертей, по-простому – грабил мужицкий барак, пытаясь закрепить его за собой: чтобы жить не тужить, да чифирёк мутить-шмутить. – «Твою мать! Перестарался!»
   – Как звать?
   – Балык… Балыкин я.
   – Зачем до кума пошел?
   …Двадцатидвухлетний Шурик выбрал верную дорогу. Рослый, костистый, возмужавший в уличных драках, он не признавал авторитетов, греб под себя все, что плохо лежит. Сразу сошелся (пришлось сойтись) с Гвоздем, человеком Башмака, так что был под присмотром.
   Мужички – они разные. Шурик этой разницы не чувствовал – рубил направо и налево чуть что. Так и тут: успокойся, возьми паузу, дай человеку в себя прийти – мы ж на зоне, никуда работяга не денется, а если правильно подвести тему [2 - Подвести тему (жарг.) – обдумать, как грамотнее поступить.], так и сам приползет. И будет потом ходить как пришитый.
   Этот, Балык – уперся, пошел в отмах: Шурик передавил, морально передавил. Мужиков наказывают за драки и, как правило, они уступают под напором блатных – духу не хватает. Тем, блатным, терять вроде как нечего («вроде как» всего лишь) и, раз прогнувшись, простые сидельцы попадают до конца срока кто в рабство, кто в гарем, кто просто на поди-подай… Шныри, уборщики, кони – все они помимо своей положняковой трудовой нормы выполняют чью-то чужую…
   – Эт не я. Меня сержант приволок к куму-то…
   – И че?
   – Кум говорит типа: пиши заяву.
   – Написал?
   – Нет!
   – Чешешь?! [3 - Чешешь (жарг.) – врешь.]
   – Гадом буду…
   – А как от кума соскочил?
   – Я бригадира сдал, Шершня. Мол, он водяру продает, а меня подставляет – вроде как мой канал. Да, я получаю грев [4 - Грев (жарг.) – посылки с едой, куревом.], жена – главбухом в совхозе, но мне же год. – Походило на правду. Шершень – морда беспредельная, жил кучеряво, стучал по ходу (но… не доказано! – не пойман). Башмак бригадира не трогал – свое Вор с него имел, да и Шершень не возбухал, чуял грань, где можно, а где нет. – Только нельзя мне, Сергей Василич… чтоб узнал-то он… сгноит.
   Мужик этот, лох-лохом, а выбрал из двух зол меньшее – Шурика не спалил. Не факт, конечно, но того не спросишь – получил десять суток ШИЗО так, для приличия. Не впервой, злей будет. Мужику – год до воли, перекосы не нужны, и так бы не кочевряжился. А сейчас он между молотом и наковальней: Шурик не отступит от сказанного, не по-пацански, от Шершня, коли чего пронюхает, жди беды.
   В глазах пришедшего на разбор – мольба, надежда, растерянность:
   – Он бить меня начал… Я упал, крикнул другана Серегу, а он меня, блатной-то, пидаром назвал… при всех!
   Вор и про это слышал: затем мужик, как ошпаренный бросился на Шурика, началась дикая неразбериха, свалка, в барак залетел сержант-контролер, второй… Напоследок Шурик прилюдно пообещал опустить несчастного Балыка. Драчуна – на ШИЗО, «терпилу» – к куму.
   – Оперу сказал, что блатные у меня водку просили, а я типа говорю, откуда она у меня, водка-то? Сдал Шершня… Сергей Васи… – Лицо-блин сморщилось: безысходность сползающими морщинами превратилась в маску горя. Рассказывая, все вспоминая, Балык вдруг ясно ощутил, как безвозвратно удаляется трепетно нарисованная им в воображении развеселая картинка возвращения домой. Башмак отпустил терпилу, дал указания…
//-- * * * --//
   Дверь карцера открылась, вошел кум. При других обстоятельствах они и не встречались – субординация: Вор есть Вор, никаких контактов с красными. Положение обязывало бы, если б не нужда. А нужда была – это понимали оба: капитан Ясенев, начальник оперативной части, и вор-рецидивист Башмак.
   – Здорово живешь, гражданин начальник.

   Подполковник Ясенев
   «Так. Секунда на подходе к Термезу. Золото у старого сутенера Башмака. Деньги получены. Денег много! Украина… хм. Всего не просчитать в этой жизни. Тот, кто принимал участие в операции на нашей стороне, будет молчать, ему хватит до конца дней. Кто не за нас…» – Подполковник, приехав домой, подключился к среднеазиатскому интерфейсу. На линии пять каналов: Секунда, Башмак, Термез и две оперативные группы. Это только в Азии. Вдоль стены кабинета, друг за другом – американский, ближневосточный, китайский сервера.
   В принципе, деньги ему не нужны… ему лично! – но они нужны всем, кто окружает общество, созданное потом и кровью: кому за молчание, должность, кому за большие звезды. Организация несет немалые затраты. Никто не владеет информацией более, чем требуется выполнению конкретного задания. Основная часть работы прикрыта официальными федеральными программами, к примеру, азиатская программа досконально скоординирована с разведуправлением.
   Рутина… Ежедневная рутина перестает быть невыносимой при пересечении с изощренным преступным умыслом. «До поры до времени, конечно». – Он прекрасно понимал, рано или поздно придется резать по живому, жертвуя кем-то во имя собственного спасения. Единственный, кто более-менее полно владеет доступом к общей карте происходящего – Колька-Секунда.
   «Секунда… – Александр Петрович задумался. Без малого пятнадцать лет назад Ясенев с Колькой взялись разрабатывать свой замысел. – С ним начинал, с ним и закончим, – он потер веки, снимая напряжение. – Им и закончим, точнее. А деньги?» – Деньги не нужны подполковнику лично, они нужны всепоглощающему чудищу под названием Смерть – смерть всем, кто не вписывался в регламент происходящего в голове Ясенева криминального процесса. Начав формироваться в давние морозно-лагерные сибирские времена, идея по извлечению денег из всего, что связано с предательством и подставами, обернулась в хитроумного монстра в обличье офицера российских спецслужб.

   Секунда
   Потрепанная Ауди медленно вползла на мост: пограничный переход. Бомбила и я достали документы – солдат подошел к водителю:
   – Здравствуйте. Пассажир?
   – Да… Туда-обратно… Термез. – Небритый водила заглушил двигатель, медленно, тяжело толкнув дверь – солнце припекало не на шутку, денек обещал быть жарким.
   – Багажник откройте.
   На мосту небольшая очередь. Десять часов утра. Двое из трех погранцов, проводив впередистоящую тачку, лениво подошли к распахнувшемуся окну будки-таможни – кто-то их позвал. Появился капитан. Кинул пару слов солдатам. За спиной хлопнул багажник моего такси. В тишину врезалась разухабистая мелодия вплотную подъехавшей сзади машины. Солдаты шли в нашу сторону. Все бы ничего, если бы за ними не двигался капитан. Офицер – парень молодой; его подводил взгляд: во взгляде читалась проблема, которую он не мог решить. Излишне напряжен. Осталось метров пять.
   «Что-то тут…» – Я знаю это движение наизусть – слишком медленно! – пальцами правой руки капитан нервно расстегивал кобуру… Люк Бессон слепил бы из этой сцены очередной шедевральный кинокадр, я – спокойно открыл пассажирскую дверь.
//-- * * * --//
   – Что будешь делать? – спросил без предисловий Кум, капитан Ясенев, перешагнув порог карцера.
   Башмак покашлял, поерзал, пострелял глазами так, для приличия.
   – Кури, – опер протянул «Приму»… – Мне дисциплина нужна. Проверка скоро.
   Пустые слова. Оба понимали, что к чему: без авторитета нет дисциплины, без правильных, пусть жестких, жестоких решений нет авторитета:
   – Дай еще парочку про запас.
   – Не положено, – капитан встал со шконаря, молча отдал Башмаку всю пачку, только начатую. – Чтоб ни-ни. – Взгляд-вопрос получил утвердительный взгляд-ответ. Затем – неизменный сухой кашель, означавший полный контроль над ситуацией. Кум вышел из камеры довольный разговором.
   Через неделю что-то там случилось на промке, какая-то херня упала, соскочила, сорвалась – под каким-то шкворнем случайно оказался бедолага Балык – Федька Балыкин, вот ведь, чума! – год оставался мужику. Все было оформлено официально – производственная травма, не совместимая с жизнью. «Вот, чума! Не повезло».
//-- * * * --//
   Башмак, с трудом перенося тяготы калифорнийского морского зноя, частенько вспоминал покойничка Балыка и еще нескольких таких же простых каторжан-сидельцев, так – за здорово живешь, товарищ Вор, железной рукой укрепляющий дисциплину, равную пачке кумовской «Примы»! – отдавших свои пропащие жизни там, в лагере. Здесь же, на американском побережье, он приторговывал девочками – русскими, украинками. Отвечал, так сказать, за местный сегмент рынка. Получал «товар» и отправлял его дальше за территорию штата Флорида: работенка не пыльная, система работала по принципу конвейера – разные сборочные блоки не контактировали меж собой. Так бы и дальше.
   Шеф позванивал, давал указания. Но сердце ёкнуло именно в этот раз. Екнуло и не отпускало всю дорогу – сначала в Россию, потом в Азию. Ощущение беды не отвязывалось – где, откуда? Кто бы знал, но!.. – слишком четко была выверена, отработана операция с золотом. Чересчур хорошие деньги она сулила, чрезмерно хорошие! Так думал Сергей Васильевич Башаров, в лагерную бытность Вор, на сегодняшний день Иван, пересекая таджикско-узбекскую границу в отбитом у боевиков «столыпине».

   Секунда
   Люк Бессон был бы разочарован: очередной шедевральный триллер под названием «Амударья в крови» закончился, не начавшись. В наручниках, под прицелом автоматчиков, меня сопроводили в местную каталажку, не объяснив причины задержания. В запасе оставался час. «Включенный» мозг напряженно искал выход – нет! – вычислял малейшую возможность изменить сложившуюся ситуацию.
   Я сидел на бетонной лавке типичного совдеповского обезьянника с закованными спереди руками без возможности что-либо предпринять и попросить. Тоскливое осознание невыполненной работы вгоняло в безысходность. Тихо… Подошел к решетке, вслушиваясь, стараясь уловить звуки, долетавшие до моего склепа. Обзор ограничивался поворотами каменного мешка-коридора – влево-вправо по два метра. Тюрьма находилась обособленно от служебных помещений погранзаставы – их соединял переход метров в десять – успел отметить, когда заворачивали сюда с конвоем через бронированную дверь со двора.
   Кажется, шаги! Я расстегнул ширинку брюк, вплотную прижавшись к прутьям.
//-- * * * --//
   Двадцать пять минут назад Секунда должен был дать сигнал о проходе границы. ЧП, однозначно! «Столыпин» полчаса как в тупике, якобы пропуская встречный. Остановка была задумана для последней передышки перед началом заключительной стадии операции, а также на всякий вездесущий, вечно вползающий в нашу земную жизнь всемогущий Случай. Вот и он!
   Люди Шефа в составе боевого расчета прибывшего спецназа уже на пути к Термезу. Грузовик Федеральной службы безопасности подобрал их в трех километрах от места высадки с «золотого поезда». Все по плану, только нет известий от Секунды. «Ждем десять минут! Где ж твой мобильник, брат?!» – Из всех Ясеневских людей только Секунда знал точное расположение спрятанных ящиков с золотом, на него одного выписаны документы в обратную дорогу. Дублер у Секунды, конечно, был: официально, с предписанием, но он ожидал возвращения состава на таджикской стороне в кабинете капитана Чалого – физически невозможно состряпать бумаги на большее количество народу, к тому же часть которого нужно успеть проинструктировать с двойной, тройной возможностью исхода событий…
   Подполковник Ясенев с нетерпеливым раздражением сверлил взглядом телефон: «Одна кнопка, черт возьми! Куда ж ты дел мобильник, брат?!»
//-- * * * --//
   Мой «включенный» мозг: «Задержание не связано с чем-то серьезным. Какая-нибудь мелочь, не более! Проколов не было, утечки – ноль. Иван? У него под ногами миллионы долларов – что ему до меня! Та-ак… Солдаты, конвоировавшие меня – срочники, это видно. Если идут они…» – В гулкий пол коридора уперлась тугая струя – я не отливал с самого утра. Шаги приближались. Кажется, он один! Не таясь, подбавил газку. Послышались незнакомые слова, понятные без перевода.
   Руки в браслетах – внизу, держат «прибор», лбом я упирался в промежуток между прутьями, заманчиво так упирался… Появившись из-за угла, боец-срочник, ругаясь, развернул автомат прикладом вперед и, стараясь попасть в неширокое пространство, нанес мне удар в голову. Он не сразу понял, почему не может достать оружие – что-то заело: уклонившись от удара, я заблокировал приклад цепью наручников, резко дернул, схватил за цевьё и вновь рванул на себя. Мгновение – опешивший солдат увидел, что предохранитель уже снят и дуло акээма смотрит ему же между глаз:
   – Ключи от камеры, чурка, быстро!
   В ответ, заикаясь:
   – Нэ-э-ту! Н-н-эту ключ!
//-- * * * --//
   «Та-ак… – Шеф, подполковник Ясенев, привык решать невыполнимые задачи. По первоначальному замыслу Секунда должен был припрятать оплаченный Иваном груз в приграничном с Афганом терминале на Амударье. Но Секунда молчит. – Что делать? Придется менять план. Меняем всё!»

5

   Иван сидел в купе майора и нервно курил одну за другой. Остановка поезда – обычное дело, хоть и незапланированное, как утешал командир, – граница все-таки!.. Уверенность майора внушала какое-то доверие. Очевидно, тот знал о грузе, но не догадывался о его содержимом, зачем ему? Волшебная сила высокопоставленного Шефа не вызывала никаких сомнений, мутили-шмутили с Ясеневым не первый год, а что до заезда в тупик, так этого не ведал даже старый прожженный товарищ и компаньон Чалый, начальник пропускного пункта, запросивший остановку после прохода таджикско-узбекской границы, – куда уж тут. Значит, так надо.
   Рассуждения командира «золотого состава» были понятны Ивану-Башмаку, его тревожило другое обстоятельство – они с Шефом злополучную стоянку, длящуюся уже сорок минут, не обговаривали. Однако понимал и обратную, закулисную сторону операции: если что-то идет не так, Ясенев в курсе и наверняка решает проблему. А думать о худшем – к чему? Бывший Вор и Узбекистан-то выбрал для пущей подстраховки – только она, страховка-то, вся в Термезе, блин. Поезд тронулся. Майора в купе не было.

   Секунда
   Держа таджикского вояку на прицеле, я рявкнул:
   – От наручников! – Он протянул ключ от браслетов. – Зови начальника! Иди… Сюда его, чурка, сюда!
   Вжался наизготовку между задней стеной камеры и шершаво-каменной шконкой-выступом: прицельным огнем они, ясное дело, меня завалят, но какое-то время продержусь, должен продержаться… Откуда пойдут – слева, справа? Уши вдруг заложило – взревела тревожная сирена. Куда ж без нее? Праздник начался, жаль салюта не видно. Я ждал.
   Что-то долго. Где-то вдалеке, внутри погранзаставы шум, гвалт, крики! Да-а, они серьезно готовятся к атаке. По ходу, мирных переговоров не получится, на что втайне надеялся. Ситуация безвыходная: я собирался озвучить код доступа третьей категории, чтобы их начальство позвонило в Москву – убедилось, что взяли не того. Бред, конечно, – мог вспыхнуть шпионский скандал, но я бы хоть на виду был, а не валялся дохлым здесь, в помойке. Проверил обойму – полная.
//-- * * * --//
   Иван глянул в окно – медленно, метр за метром, поезд давал задний ход. Все понятно! – выезжаем из тупика на основной путь. Он глубоко вздохнул, выдохнул резко, с явным облегчением: «Наконец-то!» – До станции километров сорок, не больше. Там ждут.
   Снова остановились: «Нормально, сейчас должны двинуть вперед. – Поезд гремел сцепками. Башмак достал пистолет, автоматически, по привычке проверил наличие патронов, щелкнул затвором, поставил на предохранитель. Во время стоянки опять пришлось вооружиться и занять оборонительные позиции в вагонах состава. – Надо будет вновь всё спрятать перед Термезом». – Крякнув, хлопнув рукой себя по колену, он встал, взялся за ручку двери, собираясь выйти в коридор.
   Взрыв!
   Слева, справа! Еще, еще!!!
   Башмака выбросило в проход, заполненный фантастически яркой, фосфоресцирующей, смертельно ядовитой смесью, ослепившей, оглушившей его, убившей.
//-- * * * --//
   – Султан, что там у вас?
   – Нападение на «столыпин», жертвы…
   – Версия?
   – Оружие. Нападавшие, видимо, взяли, что хотели. Состав уже тащим в Душанбе, капитан Спирин принял его у Чалого на границе. Одновременно в Термезе разоружили бригаду боевиков с транспортом, они ждали товар, который вез «столыпин». Проворные ребятки оказались, пришлось пострелять, есть раненые.
   – Поезд?
   – Плохо там, – замначальника среднеазиатского ГРУ тяжело дышал в трубку, – машинист с помощником дают показания, пара бойцов-перевозчиков еле дышит, они в больничке под присмотром. Солдаты сопровождения убиты, майора, начальника поезда, не нашли пока…
   – А этот… главшпан контрабандистов? – голос Шефа ни на йоту не выдавал волнения. – Есть сведения, кто-то, мол, из серьезных?
   – А-а… Так тоже – в розыск. Никаких данных по нему, исчез… Или среди обгоревших трупов найдется, опознание покажет.
   – Да, у меня там человек на третьей заставе под арестом – это из прикрытия, шел на Термез…
   – В курсе. Майор, начсостава, сдал его погранцам на Амударье – смекнул, видимо, что спалился с оружием – хотел по-родственному сгноить твоего человечка после сделки с бандюгами. Ф-фу-у… начнут сейчас шерстить! А разведчик твой домой уже чешет, в гостиницу «Душанбе». Странный какой-то. Чуть войнушку не устроил на заставе.
   – Работа такая!
   – Мог и остаться там… навсегда.
   – Работа такая. – Ясенев положил трубку.

   Секунда
   Дождался… Движение – в левом крыле коридора. Навстречу звуку я переметнулся к правой стене в готовности отразить атаку. Упор в колено, мушка прицела в ожидании цели, где они? Звук упавшей гранаты рядом, под решеткой, всё! – я, не меняя позы, закрыл глаза.
   – Подполковник Ясенев подтверждает ваш код доступа номер. Оружие на пол! Встать, лицом к стене, руки держите перед собой, мы заходим.
   Учебная лимонка остановилась между прутьями, отделяющими мою несвободу от, пусть нещадно палящего, но вольного июньского солнца!
   Провожал меня тот же, кто арестовывал – начальник погранпункта, молодой русский капитан. За десять минут, пока шли к остановке автобуса, он поведал мне о своем отце-военном, женившимся на таджичке, о своей семье и судьбе, пустившей корни в эту землю. За его словами я уловил невысказанное сожаление – его тянуло туда, где не легче, но понятнее… Он рассказывал о наболевшем, я же думал о насущном:
   – Что в Термезе?
   Капитан сделал паузу, переключаясь на повседневность:
   – Там обезвредили банду, промышлявшую оружием. Бандиты ждали поезд с Таджикистана, документы подготовлены на проход границы в Афган. Говорят, стрельба была. Брали их жестко.
   – А поезд?
   – Тебе повезло – вовремя соскочил со «столыпина»! Сдал тебя комсостава, майор, он что-то прочухал, смекнул, что спалился с контрабандой и со страху попросил придержать тебя до поры под запором – он родня мне по отцу… По ходу, взяли его свои же после границы.
   – Кто?
   – Боевики «движения Узбекистана» – там у них армия, капитально все…
   – Откуда знаешь?
   – Так уже звонили сверху – начнут теперь чистить. Да я его, майора-то, всегда недолюбливал, скользкий он, насквозь скользкий. Давно по лезвию. Вон, автобус твой пришел! Давай, разведка, мож, свидимся! – Мы добрели до остановки.
   – Что значит «свои же»? – Я запрыгнул на подножку.
   – Да это к слову. Оттуда не возвращаются.
   Я смотрел в окно автобуса, медленно, подбирая с трассы голосующих, ползущего в Душанбе: «Эх, Санька, Санька! Видно, тебе не выйти из игры. Не выйти и мне без твоей помощи. Что было бы в Термезе, если б не алчный майор, что с «духами» сотрудничал? Майор пошел ва-банк? Он что – открыл спрятанные ящики? И как Шеф предполагал забрать золото из «столыпина», коли в Термезе груз ждала вооруженная шайка?»
   Ответов не будет. «Что произошло? Подстава? Кто её устроил, и почему в таком случае меня вызволили из тюрьмы? Или все это звенья одной цепи? Тогда какого лешего я не в курсе, и кто тогда вообще в курсе, черт побери?!»
   Значит, Шеф предусмотрел и такую возможность развития событий.
   Предусмотрел ли он, что я выживу?
   Нет ответа.
   Да-а… Сила мысли не имеет преград.
   Сила денег не боится преград!
   Сила Золота – беспредельна и непорочна, как непорочен в нашем мире Беспредел, раковой опухолью накрывший реальность большими Деньгами, нереально большими.

   – Здравия желаю, товарищ…
   – Заходи, Ясенев!
   Генерал, сомкнув густые брови, пристально смотрел на подполковника:
   – Задействовал ГРУ?
   – Так точно, товарищ генерал-майор.
   – Зачем?
   – Я бы не успел так быстро получить доступ на проход границы – слишком много людей в деле. Да и Султана давно…
   – В курсе, знаешь… Зачем подключил Узбекистан – там проблемы сейчас у меня. Людей потеряли, Термез на уши подняли! Султана, считай, засветили, ради чего? В итоге приказ свернуть программу. Что имеем: банду с пустыми грузовиками, кучу трупов в чужой стране, посредника-майора, начсостава, пропавшего черт его знает куда. Там ведь американцы стоят. Начнутся вопли. Чьи интересы мы представляли: России? Ни фактов, ни хрена! Где коррупция, где оружие?!
   Александр Петрович изучил генеральскую привычку нагнетать напряженность, поэтому смотрел тому прямо в глаза, не давая повода уличить себя в слабости.
   – Да!.. И что там за спецагенты с третьим уровнем секретности, воюющие с пограничниками?
   Перевести в шутку, чтоб не зацепился:
   – Это из четвертого Управления… С нашей помощью вышел непосредственно на покупателя оружия. Так сказать, «бомба изнутри» подразумевалась. Только говорят, его самого гранатой останавливали, учебной…
   – Может, зря учебной-то? У кого из «четверки» он?
   – Това-а-рищ генерал!
   – Тьфу ты… заладил: генерал, генерал… Что делать будешь?
   – Заканчиваю рапорт. Завтра доложу по форме: зацепок много, схема противоправной деятельности, в принципе, вырисовывается. Жаль сворачиваться, спору нет… Султана Валеевича постараюсь вывести из-под удара – так, косвенный контакт, братская помощь, взаимная вежливость – я укажу все. Помните, в прошлом году, дабы обезопасить, экстрадировали в Таджикистан замминистра по-тихому?
   – Давай! Завтра меня не будет – оставишь все у секретаря. Вызывают в Кремль: что-то там на Украине всплыло. Освобожусь, сразу вызову. Свободен!
   – Слушаюсь! – Что может всплыть в Украине – одному Богу известно. И Ясеневу. И Секунде.
   Бесполезное дело: пытаться заснуть после столь напряженных событий. Освежившись в душе, я вышел в город из отеля «Душанбе», заодним захватив документы и сумку с нехитрыми пожитками. Вышел, чтобы навсегда исчезнуть для окружающих.
   Светло для ночи – завернул к центральному парку отдыха, ожидавшего шумных дневных гостей зазывными зонтиками, цветастыми шатрами, лодками на озере, весело постукивающими друг дружку бортами. Курс держал на железнодорожную станцию – там я должен был найти поезд со спрятанными в нем сокровищами и принять окончательное решение насчет дальнейших действий.

6

   Капитан Ясенев, девяностые годы
   Не собирался ни думать, ни рассуждать на щекотливую тему – так все получилось… Катя находилась в заключении года два. «Катя…» – Проводя построения отрядов, не хотел смотреть в ее сторону, но время шло, и это случилось.
   Неудивительно, что тюрьма, неволя сближает и заключенных, и ментов. Злость – всеядная, бескомпромиссная, рано или поздно кончается и все становится проще. Как поется в песне: «Для тебя там, браток, за колючим забором – свобода, для меня там, браток, за колючим забором – тюрьма».
   Женский барак в лагере строгого режима под Новосибирском был всего один. В девяностые годы до женской колонии у регионального руководства руки не доходили – как таковая числилась, но лучше бы ее не было вовсе, настолько сильно требовался ремонт; поэтому попасть в соседний лагерь под оперативное управление молодого, симпатичного кума – капитана Ясенева, считалось у сидельцев слабого пола удачей: кормежка, обувка, какая-никакая работенка. Не то чтобы уж совсем образцово-показательная, но порядок в зоне присутствовал, что признавалось всеми.
   Не стало вот только порядку в молодой еще душе капитана – он влюбился и боялся себе в этом признаться. Чудно как-то получалось: настоящего друга, Кольку-Секунду, он также приобрел среди арестантов. Невероятно, но когда узнал, что его отца насмерть прибил кулаками именно Колька, капитан Ясенев воспринял известие внешне спокойно. С того момента и началось у него реальное, как ему казалось, понимание, что происходит в жизни случайно, а что – нет.
   Понимание довольно странное: судьба не должна зависеть от непредвиденного – к примеру, шаг, дуновение ветра или дождь не могут кардинально повлиять на всю оставшуюся жизнь, так он думал. Происходящие же далее события убедили в обратном: невозможно отбрасывать Случай, который предопределил любовь, превратил потенциального врага в друга… смерть – в жизнь за гранью. Потом он сделал очень важный вывод: если ты, в принципе, невольный раб обстоятельств, то при определенном давлении можно эти обстоятельства менять и предопределять. Никакой метафизики – как говаривал тот же Секунда… только менять – в своих, исключительно своих интересах! Кто добровольно захочет стать жертвой? Никто! Но потенциально все мы жертвы… Чуть подтолкнуть – и ты там, за гранью добра и зла, там, куда исподволь направил тебя человек, всецело владеющий фигурками на шахматной доске жизни.
   Показал Катюху Секунде. Невысокая, миниатюрная, очень опрятная девушка, простая. На что так запал? Секунда объяснил по-своему: все мы, находясь в состоянии, граничащим с непрерывным стрессом – волки и овцы – стремимся обрести дом, покой, пусть маленький, всего лишь на одной восьмой части души, но туда нет входа посторонним – это не барак, это дом. Так и было с Катюхой: внешне неприметная, она стала для капитана воплощением несмирившегося духа, который еще ой-ой как себя проявит – дай волю, брат. Ясенев увидел, почувствовал в ней дремлющую Любовь, втюрился, как школьник! Что он искал – нравственного отдохновения?

   Секунда
   В «столыпине» горел свет. Пять утра: внутри не спят. «Охрана, наверное». – Нашел «золотой поезд» там же, откуда забирал его два дня назад. Вывод: кипиша по мою душу пока не было, иначе Шеф перепрятал бы вагон с ящиками или уж точно обложил его заградотрядом.
   С отеля забрал не все вещи – оставил пару шмоток и ноутбук для проформы – показать, что вернусь, ежели обнаружится слежка, хотя уходил-то насовсем, вроде бы. Они сразу хватятся, если не отвечу на вызов по утренней электронной почте, надо ведь давать отчет о внезапном тюремном заключении на границе. Решимость, полностью владевшая мной еще пару часов назад, вроде как улетучивалась. Непонятное состояние, честно сказать. Долго ли протяну на нелегальном положении, коль пришло время распрощаться с Ясеневым: Афган, Казахстан, Иностранный легион? Если Россия, то подполье – выжидать – сколько: год, два? Федеральный розыск, Интерпол – все на стороне Шефа, пока того не обезвредить… Нужно принять решение.
   – Привет! – Перед носом из ниоткуда возник Серега Корякин, недавний напарник. Я вряд ли испугался:
   – Следишь?
   – Сопровождаю – извини, приказ.
   – Кто в вагоне?
   – Капитан Спирин, он принял состав на таджикской стороне…
   – Ваш человек?
   – Группа захвата.
   – Мой дублер? – Говорили шепотом.
   – Так ты ж у нас Бэтмен! Улетишь, где искать?
   – Не Бэтмен, а Супермен! – Я понял, особых указаний по мне, кроме как безобидно проследить, у Сереги не было. – Буди Спирина! Пусть ставит чайник.
   – Звоню… – Спецназовец набирал номер: – Спирин, подъем!
   Все вставало на свои места: «Рано в Иностранный легион-то». – Сидели в купе, где еще сутки назад верховодил маслолиций майор, изображающий ожесточенное сопротивление боевикам-подельникам. Втроем – я, Корякин и Спирин, мы сводили воедино части замысловатой мозаики произошедшего в Узбекистане. Поразила грамотная работа боевиков: личный состав «столыпина» практически уничтожен, начальства с товаром – след простыл. Спецы сопровождения, мои собеседники, уверенно говорили о пропаже оружия как о свершившемся факте, они ж не знали про золото.
   Иван был обречен при любом раскладе, это пришлось признать в свете последних событий. Если бы я подоспел вовремя к операции в Термезе, меня тоже могли ликвидировать, а скорей всего – арестовать до выяснения. До полного выяснения нужности или ненужности Шефу или… как всегда – возможность двойного исхода событий, тройного. Ведь моим заданием было забрать оплаченный Иваном груз и перепрятать.
   Пили чай, мирно говорили. Золото под ногами, но это пока никого не волновало. Наступало утро, которое не раз вспомнится нам в дальнейшей жизни. Утро, когда я принял решение развернуть обстоятельства на сто восемьдесят градусов против часовой стрелки, взведенной Ясеневым. Скоро в отель на сеанс связи:
   – Подбросишь?
   Корякин оценил иронию:
   – Какой базар? Мне случайно в ту же сторону…

   Капитан Ясенев, девяностые годы
   На табличке перед входом в кабинет было написано: начальник учреждения номер… майор Возженин А.А.
   Хозяин.
   Без его ведома ничего не происходило в лагере строгого режима.
   Пресловутая вертикаль власти выпестовывалась с довоенных времен: красные и черные зоны подчинялись единому, равному для всех закону – личность должна быть морально уничтожена, унижена, ровнехонько причесана совдеповским напильником и смачной отрыжкой выброшена в счастливую коммунистическую действительность для дальнейшего гармоничного развития. В принципе, ничего не изменилось с тех пор, разве что социалистическое руководство сменилось на капиталистическое со всеми вытекающими: к силе Власти добавилась сила Денег.
   – Ты знаешь, проверка! – Капитал кивнул в ответ.
   – Знаешь, аврал, чистка. Подтираем. – Вновь кивок… Майор Возженин криво усмехнулся: – Замминистра едет, черт бы его побрал!
   Слушаем… «Так точно!» – Взгляд, кивок.
   Ясенев работал правильно – четыре года от Хозяина не было претензий: «У вас Вор, бля?! Хотите с его помощью власть на зоне держать типа – Луис Корвалан, которого в Чили не пускают, а тут, в гулаге, гуляй себе, чилийцы! – только по периметру, бля, по периметру!.. Ну и ладушки – вот вам чай, сигареты, маленькие поблажки – и чтоб ни-ни! Влево-вправо – расстрел, лады?»
   – Как там с культурной программой у тебя?
   Капитана накрыло волной неясных подозрений, трансформирующихся во время разговора в пропасть осознания беды:
   – Да-а… нормально вроде. Концерт готовим, выставку поделок… Территорию драим-моем.
   – Зимина Екатерина… расконвоированная. Она досугом занимается?
   – Так точно.
   – Что там у вас?
   – В каком смысле, товарищ майор?
   – В смысле – любовь?
   Беда пришла: вот они! – два берега пропасти, прыгай или оставайся:
   – При чем тут любовь, товарищ майор? Зиминой полгода осталось – я ее до суда вывел на поселение, благо что рядом.
   – Тут вот какое дело… Не хотел говорить заранее. Радость не должна обгонять печаль… – Сан Саныч по-отечески обнял капитана всеприемлющим взором, не вставая из-за стола: – Мне пора, так сказать, в полковники потихоньку перебираться, да и отдых заслуженный не за горами, во-о-т… А тебе, так сказать, не снился чтоб покой, пришло время майорскую звездочку примерить! Со всеми вытекающими, ес-с-сно.
   Ясенев смотрел на Хозяина в упор, даже взглядом не переходя границы дозволенного: он все понял. Возможность манипулировать людьми, их судьбами – тонкая материя, порвать которую, как целку сломать – раз плюнуть! Там, наверху, шахматная партия уже разыграна. Хозяин, безоговорочно принимая верного опричника за своего, просто облекал принятое решение в удобоваримую форму: мы же люди, в конце концов. От капитана и не требовалось ничего – только выслушать и подчиниться. Иначе… Что иначе? «Иначе» даже не подразумевалось.
   – Видел я твою Зимину…
   – Товарищ майор!
   – Не перебивай! Может, и обойдется все. Инспекция УИН – это тебе не хухры-мухры!.. Даст концерт твоя краля, опосля посидит немножко с начальством, попляшет. У меня на примете еще парочка симпатичных имеется… Делов-то – тьфу!
   На дворе метель. Февраль. Два часа ночи. Двухэтажный деревянный дом в центре лагеря – комендатура. В единственном окне второго этажа горит свет – колышется от бьющихся в стекло снежных волн. В окне мечется тень человека. Человек-тень не знает, куда деть руки – он то вскидывает их к голове, то резко бросает вниз, бьет себя по бокам, опять судорожно вздергивает кверху.
   Снаружи, со двора, происходящее за окном кажется жуткой фантасмагорией – страшное чудище загнано в клетку и не может найти выход. Оно бьется головой о стекло, отходит, разбегаясь… Все это происходит без звука, слышна лишь вьюга. Только Колька-Секунда, прижавшись к обледенелой стене дома, слышит, как там, за порывами ветра, звенящими морозными окнами, давясь слезами ревет, воет от невозможности что-либо изменить его друг капитан Ясенев. Превращаясь из человека в очередную гармонично-развитую, коварную тварь.

   Подполковник Ясенев
   Вообще-то, у автора исчерпан лимит на «сомкнутые густые брови» генерала, начальника следственного управления. Да, тому было о чем задуматься: из-под носа уходят реликты какого-то там царя, украденные американцами во время войны в Ираке. На украинском наркотрафике бездарно палится сплошная мелочь. – «Где боссы, мафия? В Узбекистане безрезультатная бойня. Одни проколы. Боевики – да, сработали. Поганцы погранцы – сработали, им ли не корячиться за такие бабки? Что мы имеем от вложенных средств и людских резервов? Оружия нет… Нет ни золота, ни результата». – В Кремле неоднозначно дали понять: все крутится вокруг украденных сокровищ, хотя генерал с такой постановкой проблемы был не согласен, да и Ясенев, руководитель одного из подразделений, не одобрял версию с сокровищами. Генерал ему верил – за годы службы всякие бывали заминки, как без этого, но, главное, сомнений в преданности и исполнительности подполковника не возникало. В Кремле так не считали.
   Александр Петрович сидел в приемной генерал-майора в ожидании вызова. Судя по паузе – что-то шло неправильно. Марь-Иванна молча колдовала с клавиатурой. Ясенев понял – приглашения не будет. Исподлобья взглянул на секретаря. Она будто почувствовала вопрошающий взор подполковника – сразу взялась за трубку, щелкнув кнопкой, кивнула услышанному, покачав головой:
   – Занят… – Потом добавила: – Можно не ждать, Александр Петрович.
   «Так… Так-так-так. Генерал будет отстаивать мои интересы перед руководством, – это Ясенев знал точно. – Операции просчитаны, аналитически продуманы, жертвы оправданы. Нет результата? Что ж, война… Война с коррупцией, злоупотреблениями… битва за возрождение… страны, России. Ну, с лозунгами вроде как все понятно, хм… Пришло мое время? Неужто пришло? Смертельная игра не может длиться вечно. – Подполковник медленно выходил из следственного управления. – И движет нами умысел преступный». – Всплывшие из лагерной памяти строки блатной песни как нельзя лучше выражали эмоциональное состояние: «Бояться нечего, настолько все запущено. Шутка». – Выйти из Игры не составляло особого труда, отход был подготовлен заранее. – «Люди? А что люди? Пешками жертвуем. Фигурами? Фигуры в моих руках, информация в моей голове. У остальных – обрывки снов, слов… Одно только «но». Вот этим-то «но» я и займусь в ближайшее время».
   Поутру Ясенев выслал Секунде, ожидающему контакт в Душанбе, очередные указания по взаимодействию с сопровождающими его спецами во главе с Корякиным. Вызов подтвержден – агент на связи. «Вряд ли он помышляет об окончании партии – слишком сильна зависимость. Куда ему идти, в Иностранный легион? Добровольный прыжок под пресс Уголовного кодекса. Загаситься где-нибудь в СНГ? Бессмысленная затея, учитывая послужной список… Все тут ясно и без слов: его жизнь – это я, моя жизнь. Давай-ка, брат Секунда, дуй обратно в Узбекистан, подальше от бесценного вагончика, и вообще… Вместе с Кряком и чешите туда. В Душанбе сейчас шмон, проверки. Давай-давай! – на Термез, вторая попытка. А золото, что золото? Золото надо бы пригасить до времени. Там у меня в поезде Спирин. Та-а-к… Учитывая обстоятельства, ящики лучше не трогать с места. Я получил с них дважды – жадничать себе дороже. Еще лучше – помочь их «найти», и на блюдечке – к генералу. Вот замутил так замутил! А организовал столь хитроумную заварушку с сокровищами кто? Се-кун-да! Вот он – агент влияния. Значит: сливаем лучшего друга (немного грустно), сами остаемся с вероятностью двойного исхода, тройного».
   Вариант первый: Ясенев снова в деле, к тому же со звездой на погоне. Второй: Ясенев бесследно пропадает вслед за обнаруженным предателем Секундой; не исключено, что геройски гибнет в бою. Спирин («свой» сукин сын) отпишется как положено, сдаст золотишко в управление, да и себя не забудет: «Надо ввести его в курс дела».
   Дважды выстрелившая нажива с политых кровью контейнеров обеспечивала беспрепятственную возможность манипулировать обстоятельствами в ту или иную сторону. Вот и нашелся ответ на мучивший долгие годы вопрос; давно, кстати, отыскался… – «Как отыскался? А как у меня выкупили мою Катьку?! Как смотрящий по зоне продавал людей за укрепление своего авторитета? А бедолага Балык, попавший под наковальню понятий, погибший ни за что – за слово! Вор Башмак – за пару злотых отхватил себе лихую смерть… Сколько их?»
   Стоит ли двойная прибыль этих потерь? Оказывается – да, стоит! – вот и ответ.
   Осталось одно – рассчитаться за отца. Пришло время.

7

   За последним краем снег беззвучно тает – забудь…
   Бьет апрель фонтаном, чтоб тебя обманом вернуть.
   В тех краях тебя никто не ждет,
   Новая весна тебя убьет!
(группа «Машина Времени»)

   Секунда
   Конец весны в Душанбе все равно что поздняя ноябрьская осень в Сибири – зима в полный рост. Так и тут – забудь надежду на майскую прохладу: безжалостное солнце наполняет северную душу тоской по песчаному речному изгибу, хранящему влажную тень.
   Слон напряженно смотрел мне в глаза, не мигая. Ему без разницы – жара, холод, ему вообще ни до чего не было дела, не касающегося лично меня.
   Попрощавшись с Кряком, я зашел в комнату отеля «Душанбе», сразу лоб в лоб столкнувшись с безжизненной пустотой зрачков убийцы, пожалев, что вооруженный Кряк не сопроводил меня до дверей номера. Руки Слона – на подлокотниках кресла, тело расслаблено. Оружия не видно. Он не хотел застать врасплох, хотел поговорить. Преамбула ясна: встретились солдаты противоборствующих сторон, и оба знали зачем.
   – Где наше золото?
   Я сказал где.
   – Кто старший, сопровождение?
   – Спирин, капитан спецназа. В вагоне около пяти человек.
   – Кто убрал Ивана? – естественный вопрос, немного наивный.
   – Говорят, Исламское движение… – На коленях Слона возник «макар» с глушителем, я чуть кивнул, оценив сноровку визави. – Меня взяли погранцы, как только вышел на трассу – майор сдал. Он понял, что мы его выкупили с нападением боевиков и решил подстраховаться – везде ж родня. Продержали на заставе до вечера… потом – сразу сюда.
   – Откуда знаешь о нахождении поезда?
   – Так я ж типа под прикрытием: по основной версии надлежало вычислить причастность военных к торговле крадеными боекомплектами. – Врать особенно не приходилось: – На самом деле должен был распорядиться пустым составом в Термезе и сопроводить обратно в Таджикистан.
   – Ты знал про нападение? – Глаза в глаза.
   Момент истины.
   – Нет. Когда меня приняли на третьем погранпункте, вслед послали Спирина, он же и «столыпин» принял после второго налета – вариант такой, что боевики под Термезом шли за оружием. Груз забрали, людей замочили. За вашими ящиками долго не придут, надо выждать время.
   – Спирин в курсе про золото?
   – Нет.
   – ? – одними бровями.
   – Слон, мне платят за четко выполненную работу, так же как тебе, впрочем… Мне не нужно чужого.
   Он встал, поднял с пола пакет, пистолет – туда. Я предусмотрительно отошел к окну, освобождая проход, контролируя взглядом движение его рук. Спиной к двери, выждав мгновенье, равное последнему решению, Слон вышел.

   Так… Чудом выживший в Узбекистане Слон подтвердил мои сомнения в «бесхозности» золотых ящичков. Не торопиться, сделать паузу – да, рациональный подход, но не для всех. Слон был настроен серьезно – я не мог не сказать адрес поезда. Это один из тех моментов жизни, когда лучше остаться бедным, но живым. И что-то мне назойливо подсказывало не сообщать Шефу о визите помощника Ивана. Бывшего помощника пропавшего Ивана.
   Получил задание: вернуться на границу – необходимо подчистить концы, выяснить информированность руководства застав о произошедшем. К Чалому выехала бригада следственного управления. Нам с Кряком – на Амударью, к моему новому знакомому, капитану, начальнику третьего пропускного пункта. Впереди неблизкий путь.
   Уместились в одну «буханку». Смешно, конечно, но камера «столыпина» вспоминалась мне в радужных тонах. Двинули… Во главе с Корякиным шесть человек, включая меня. Какие указания получил наш командир? Одному богу известно. И Шефу… Спирин на связи.
   Меня неотступно преследовал стеклянно-безразличный взгляд Слона, предупреждающий о нашем с ним молчаливом сговоре. Почему он оставил меня жить? В контекст событий, смертельным шлейфом сопровождающим золотой груз, это не укладывалось… вовсе не укладывалось. Пойдем от обратного: якобы докладываю Ясеневу о визите Слона. Тут же усиливается охрана, поезд перегоняют в другое место. Чем объяснить подобные действия руководству: от кого прячемся? Второе: человек, знающий о вавилонских контейнерах – кость в горле, «слоновья». Доложить о его существовании, значит начать готовиться к новой незапланированной войне с неизвестным исходом, особенно для меня. Избавиться от двух козырных фигур – заманчивая партия для Шефа.
   Опять же, убив меня, Слон лишался запаса времени на подготовку захвата золота.
   Он неплохо просчитал ходы. Знал, что я выполню договор.
   – Так точно, товарищ подполковник, проверку закончил. – Майор Корякин положил трубку. – В пятнадцать ноль-ноль общий сбор на станции Термез, пятый товароприемник. Спирин будет там, он выдвинулся одновременно с нами. Его «столыпин» на подъездных к городу.
   Я и не сомневался, что Шеф захочет проверить наличие золотишка каким-то хитрым образом… Мы сидели в кабинете начальника третьей погранзаставы, весело, оживленно пили чай, отдуваясь от жары, усталости, долгой изнурительной дороги в уазике. Капитан Рамнин, приветливый, улыбающийся, симпатизировал своим гостеприимством и доброжелательностью. Видно было, поиссох он без общения с братьями по крови. Он рассказывал нам о себе, своих друзьях, оставшихся там, в далекой России начала девяностых, к тому же мы оказались на редкость благодарными слушателями. В память врезалась незамысловатая история об одном кореше капитана по прозвищу Кадет.

   Начало девяностых. Кадет
   Это был мерс! Двести тридцатый. Восемьдесят девятого года выпуска. Серега подкатил к разрисованному вкусной рекламой парадному. На улице меж сугробов тусили пацаны, курили. Серега не слышал возгласов, но заметил взметнувшиеся за макушки брови. Он и купил-то его, мерс, час назад ради вот этого непредсказуемого момента. Ошарашенные увиденным, чуваки звонили по мобилам (не идти же) в ресторан: «Слышь, выползай на улицу, тут – чума! – Кадет на мерсе заехал».
   Гогоча, с криком, из помещения вывалила очередная толпа переростков (больше двадцати трёх-то и не было никому). Толкаясь, они окружили супертанкер: огромный, красного цвета, хромированные колпаки на дисках, гордый мерсовский шильдик-круг на капоте. Тонированное переднее стекло очень медленно опускалось: всё! – сейчас выйдет де-Ниро…
   Сначала, через щёлку, из салона на волю вырвалась первая тонна терпкого дыма вместе с истошным хохотом. Потом открылись все окна – «титаник» выпустил пар, превратив ближайшее пространство в банно-пахучий ядерный взрыв. Машина выплюнула невероятное количество людей, все вдруг стали обниматься с вновь прибывшими, ещё громче орать-смеяться. Упали в снег, за ними ещё. Смех… Добили пятки [5 - Пятки (жарг.) – остатки папирос с марихуаной.] – пошли вовнутрь, бросая в урны беломорины… Мерс стоял, как причалил, по диагонали, занимая все свободное пространство перед входом в кабак, оттолкнув шустрые «восьмерки», «девятки» братвы, разбросав по сторонам.
   Это был праздник! Сплошной и нескончаемый. Его ежедневно праздновали новоявленные бизнесмены, вчерашние подростки, его бесконечно отмечала страна. Праздник назывался «ваучерно-челночно-водочной нищетой».
   Серега Кадет, как сотни его ровесников, вообще-то, жил не тужил. Жил, скажем, в Перми. Огромный серый мегаполис начала девяностых всосал в себя кровь тысяч областных и поменьше населенных центров. Неконтролируемое кровосмешение кочующих через сердце России миллионов выплескивало нереально, фантастически красивые женские лица, но… Одетые в однотипные китайские пуховики, они все пока были на одно лицо.
   Малиновый пиджак. Красный «мерин» (до черных шестисотых – недолгая жизнь целого поколения). Цепура, браслет, военная выправка (отсюда «Кадет»). Безупречный внешний вид, запах Фаренгейта – плевок в морду ваучерной демократии! Страна Малиновых Пиджаков впитывала в себя красный цвет, чтобы его хватило (хватит!) окропить тысячи бесцельно и бездарно отданных Богу (Богу ли?) жизней.
   Серега мутил [6 - Мутил (жарг.) – работал.] на рынке. Под саксофон Синди Далфер [7 - Синди Далфер – Candy Dulfer, саксофонистка, популярная в 90х, дочь известного голландского джазового музыканта Хэнса Далфера.] из громкоговорителей бывшие совки выволакивали с толкучки розенлефы, панасоники, соньки, хитачи… Стратегический центр России расплачивался со своими рублевыми невыездными рабами японской хренотенью, которую тут же тащили на барахолку. Раздолье… А еще золотишко, да пара коммерсов приторговывает шмотками, платя нешуточные проценты за взятые в долг деньги.
   Казино… Юность, азартно пролетевшая сквозь карточные игры, кидки, ломку денег, два года малолетки, год на «общем» – вход в Казино показался дверью в светлый мир забыто-яркой детской мечты. Перерыв – только переодеться и войти в образ – сна не было уже давно, друзья поражались: «Крепок, брателла!» На заднем сиденье машины покрывало (не на коже ведь сидеть), из-под накидки – ручка пистолета (газовый, но кто понимает?). Все серьезно. Черные очки (Аль Капоне) – образ завершен. Мерс плавно движется по заснеженным улицам мимо мерзлых деревянных бараков (они кругом!); в мерсе другая жизнь, в салоне качественно звучит: «На ковре из желтых листьев». Два шага через тротуар – и ты в сказке.
   В тридцать пять был полностью изможден и плохо передвигался, жил в засранной коммуналке, которую получил в обмен на трешку матери после ее смерти.
   Без средств к существованию. Друзья?..
   Какая-то тварь облила Серегу спиртом и подожгла.
   Забытый мерс еще долго гнил в далеком дворе, скукоженный, маленький, без глаз.
   В дырявом полу навсегда застряли, прикипев, остатки шприцев, много…

8

   – Ну, капитан, спасибо за угощение, нам пора – общий сбор…
   – Давай, разведка! Неисповедимы пути твои. Обратно поедете – жду в гости, жена будет рада.
   – Спасибо, обязательно заедем!
   – Заметано, счастливо, брат!

   Ясенев
   Военно-транспортный самолет из Москвы, автомобиль «Волга» из Самарканда, упрямый осел, который довез до пункта назначения – Термез, окончательно доконав. «Шутка…» – Опустив из списка транспорта атрибут узбекского фольклора, подполковник, разбитый от нелегкой дороги, оставив двух прибывших с ним офицеров отдыхать в гостинице, побрел к станции. Пришлось надеть пиджак, чтобы прикрыть оружие под мышкой, куда ж без него в чужом городе? От этого становилось не просто грустно, а как-то одиноко среди разноцветной, воздушно-легкой одежки окружающих.
   Секунда, Спирин, Кряк – все в сборе. Встреча по антитеррору в разведуправлении Узбекистана назначена на завтрашний день. С пацанами же разговор предстоит чисто установочный: кому куда, что к чему… «Столыпин» надо загрузить каким-нибудь хламом, и потихоньку, дней через пятнадцать, погнать его в Москву – готовить золотую сенсацию!
   «Секунду – на Афган, благо это рядом, пусть наследит там, наладит контакт с моджахедами, чтоб не отмыться потом. За одним по наркоте пусть пошукает – приятель из посольства давно зазывал подзаработать… Секунде будет чем заняться. Тем легче обвинить его в организации ограбления Ивана-Башмака Исламским движением, щедро мною оплаченным…»

   Спирин
   В час дня «столыпин» во главе с капитаном Спириным был в Термезе. Из тупика в тупик, вперед-назад, пока подгоняли поезд к нужному складу – уже три пополудни. Отзвонился Ясеневу о своем прибытии и, получив приказ следовать в пятый ангар, направился туда.
   Подполковник заканчивал диалог с тучным мужиком в форменной фуражке, начальником грузового депо: по жестам капитан понял, что «столыпин» чем-то хотят затарить – часть товара имеется здесь, остальное будет позже. В стороне стояли Кряк с Секундой, оба в гражданке, за ними – четыре спеца в полевой форме, при кобурах.
   Шеф попрощался с собеседником. Тот, тяжело дыша, зашаркал к выходу. В огромном помещении склада душно и пыльно – система вентиляции не справлялась. Ясенев снял пиджак, бросил его на ближайшую коробку внушительных размеров и, поправив надоевшую портупею, вопросительно повернулся к ожидающему Спирину.
   – Товарищ подполковник! Капитан Спирин…
   – Ладно-ладно! Давай по существу.

   Корякин
   Картонно-бумажная взвесь в воздухе затрудняла дыхание; зажав пальцами нос, майор поспешил удалиться за груду ящиков – прочихаться. Застрял там минут на пять – аллергия на пыль с детства не давала ему покоя. Кряк чихал, слезы текли ручьем.
   Сначала не обратил внимания на вибрацию мобильного в нагрудном кармане: «Потом перезвоню» Звук выстрелов дошел до сознания с третьего раза. Вытирая лицо платком, рванул к людям: они стояли большим неровным кругом. Выглянув из-за угла какого-то контейнера, постарался определить диспозицию: Ясенев держал на прицеле Секунду, Спирин – слева от подполковника, оружия в руках не видно. Спецы Кряка: один справа от Секунды, двое слева, четвертый – за ним, руки опущены, в одной пистолет, скрытый от взора Ясенева спиной впередистоящего.
   Очевидно, стрелял подполковник. Палил в воздух. Причина: кто-то не выполнил приказ, скорей всего – люди майора, они ждали подтверждения Корякина.

   Секунда
   Как быстро все меняется в нашей жизни… словно во сне. Спирин доложил Шефу о прибытии поезда, ответил на пару вопросов, после чего подполковник предложил ему пройтись вглубь ангара – поговорить о чем-то конфиденциальном. Неторопливо удаляясь, Ясенев неохотно, медленно поднес к уху сотовый телефон. Остановились. Александр Петрович внимательно кого-то выслушал, повернулся к нам лицом. Сказать, что он побледнел, значило ничего не сказать… Он уже шел обратно, когда вдруг со всего размаха разбил трубку о бетонный пол. Через мгновение Ясенев держал в вытянутой руке пистолет, нацеленный мне в башку:
   – Майор Корякин! Приказываю: Секунду под арест! – Заметив, что Корякина поблизости нет, Шеф начал стрелять в воздух… Подчиненные Кряка рассредоточились вокруг меня, но приказ выполнять не спешили.
   Корякин вытащил их одновременно – пистолет и мобильный. Мельком взглянул на дисплей аппарата: неотвеченный звонок из Главного управления по антитеррору – это серьезно, но перезвонить не получится – его выход.
   Ясенев, заметив появившегося из-за коробок Кряка:
   – Майор, я получил приказ об аресте Секунды.
   Майор кивнул своим спецам – бойцы, слева и справа от их недавнего напарника, достали оружие и взяли того на прицел. Кряк, держа пистолет дулом в пол, замкнул воображаемый круг, остановившись напротив Спирина:
   – Товарищ подполковник, разрешите звонок – «тройка» вызывает.
   – Подожди, майор, давай арестанта в поезд!
   – Товарищ подполковник, я должен перезвонить.
   – Спирин! – Помощник Ясенева уже выхватывал «макар» и направлял в Корякина. – Майор, выполняйте приказ, иначе за неисполнение… Звони в вагон, пусть сюда идут! – скороговоркой шипя это Спирину, подполковник сместил пистолет с Секунды на Кряка.
   Спирин нехотя полез в карман за трубкой, мушка – на майоре, командире группы. В тот же момент два оставшихся бойца вскинули стволы в направлении Ясенева. Подполковник под смертельным взглядом оружия лишь успокоился, сконцентрировавшись в преддверии скоротечного боя:
   – Вызывай! – напряженно, сомкнутыми губами Спирину.
   И нажал на курок.

   Как быстро все меняется в нашей жизни. Два выстрела прозвучали почти одновременно. Спирин выстрелил первым – начальник спецсопровождения «золотого поезда», держа на прицеле майора Корякина, левой набирая телефон подмоги, интуитивно почувствовал движение курка Шефа и опередил того на долю секунды. Подполковник, дернувшись, получив пулю в живот, свою послал сантиметра на два выше цели – то есть моей головы.
   На лице Ясенева ухмылка. Он ожидал чего-то подобного. Не здесь, не сейчас и не от Спирина, но ожидал, предчувствовал. Все звери это чуют, поэтому действуют на опережение. Так он и поступал всю жизнь, но в этот раз не успел, несмотря на то что был предупрежден: подполковнику позвонил человек из управления вслед за пропущенным сигналом майору Корякину – Ясенева просчитала контрразведка, в запасе день, пора сливать воду. Не успел…
   Внутри тела боль адская! Но Ясенев все видел четко: на него смотрела смерть своим огромным черным дулом. Финальных фраз не будет – это не дешевый боевик, это жизнь с ее звериным оскалом, вернее, ее конец. Выстрел! Контрольный в голову. Капитан Спирин вложил оружие в кобуру, обвел взглядом присутствующих. Его глаза светились золотом Вавилона.
   Мы стояли над трупом подполковника, воплощением центра порочного круга, замкнутого на каждом из нас, посвященных в непрекращающееся нещадное роковое действо, которое было согласовано нами троими там, в Душанбе, на задворках железнодорожной станции во время дружеского чаепития в гостях у Спирина, когда я принял решение раскрыть тайну поезда.
   – Товарищ генерал, как только будет оформлен материал, состав направится в Душанбе. – Майор Корякин, назначенный командиром группы до прибытия в Москву, докладывал обстановку: – Так точно, товарищ генерал, два трупа: подполковник Ясенев и помощник по прозвищу Слон. Его вычислил и упаковал капитан Спирин – под прикрытием Ясенева Слон связывался с боевиками Исламского движения Узбекистана. Так точно! Они находятся в морге военного госпиталя. Место происшествия осмотрено и запротоколировано офицерами, прибывшими в Термез с подполковником Ясеневым.
   Слон неплохо просчитал ходы. Но разве можно просчитать Случай?
   Последние дни я просыпался в холодном поту от непрестанно мучивших кошмаров про бесконечную погоню за проклятым золотом.
   Читаю: «По прибытии в Афганистан в двухнедельный срок доложить о готовности к приему груза. Пароль-отзыв, рабочие документы торгового представителя ждут в назначенном месте, связь через курьера. Корякин. Точка». Думал, отдохну, кофейку попью.

9

   «Что может нарушить гармонию жизни?» – Хороший вопрос для киллера, потерявшего лучшего друга. К тому же участвовавшего в убийстве, подготавливавшего его… Все произошло быстро и неожиданно. Не совсем так, как договаривались в Душанбе, но мы и не могли предположить, что в наш план вторгнется маэстро Случай – кто знал, что Ясенева вели, и именно тогда, на складе в Термезе, наш расклад взорвется звонком из управления и поставит под вопрос две жизни – мою и моего друга Санька… Бывшего друга. Если бы не телефон… Вечное «если»! Само собой разумеется, у подполковника был план – момент предполагал ликвидацию, никак иначе, вместе с неизбежным обречением стать козлом отпущения: Шеф, предчувствуя опасность, должен был слить меня как организатора, тут всё понятно… Не просчитал он лишь игру в обе стороны Корякина-Кряка, отвечавшего в таджикско-узбекской операции за мою безопасность. Игру просчитал я – и остался в живых, надолго ли?
   Даже здесь, в пустыне, я продолжал решать в тревожных снах неразрешимые вопросы, оставшиеся за гранью реальности, которая вовсе не уступала своей запутанностью видениям. Пробуждения были мучительны.
   Двойной вдох, тройной выдох – трусцой огибая невысокие колючки, бодро нарезал третий круг вдоль бетонного забора военного городка под Кабулом. Никуда не спешил – просто ежедневная утренняя пробежка по территории бывшей советской базы, занятой американскими миротворцами. Здесь мне выделили отдельный номер на первом этаже двухэтажной гостиницы с выходом во внутренний дворик. По утрам командировочные, в основном из натовского контингента, энергично болтались на турниках, усиленно били руками-ногами по плотным грушам из песка, отжимались, кто с сигаретой во рту, а кто и с наглой ухмылкой. Я же обычно минут сорок бороздил тоскливый пейзаж, не радующий свежестью.
   Я – служащий российского представительства в Североатлантическом альянсе по транзиту грузов невоенного характера через Россию в Афганистан. Само представительство в Кабуле. Мы же, торговые агенты, осуществляющие контакт с коалиционными силами по всей стране, курсировали по неспокойным городам и весям. Вбежал на пропускной терминал – на воротах ко мне привыкли за неделю:
   – Жив еще? – Мне, традиционно.
   – Still overground… – в ответ.
   – Хай!
   – Hi! – Это мой новый знакомый, крепенький американский полковник, с голым торсом разминающийся на спортплощадке, приветствует меня. «Привет-привет!» – в ответ.
   Последние четыре дня мы коротали с ним душные вечера в баре при гостинице, либо просто выезжая в город, не балующий ночными развлечениями. Полковник слыл, или хотел казаться, знатоком амурных дел, но – Афган, Кабул… какие уж там шашни! Американцы то вводили комендантский час, то отменяли его – талибы не спали… вообще не спали! Если выдавалась спокойная, без взрывов, ночь, знай: назавтра не уснуть, что-нибудь да придумают, сволочи… От безобидных трассирующих фейерверков до реальных подрывов миротворцев, «своих» ли афганцев: им, талибам, без разницы. Активизировались они сравнительно недавно – год назад, до выборов Обамы, здесь еще было полно приезжих.
   Наконец-то у меня появилось время все обдумать. Прощание с группой Корякина, переход границы прошли быстро, спонтанно. Время спуталось в неровные обрывки минут, часов. Обрывки памяти не складывались, так и валялись на полу сознания неровной кучей, пока я не оказался здесь. Потребовалась неделя, чтобы собрать себя из самого себя же.
   Друг Шефа из посольства радушно меня встретил, как договаривались, на развилке «Мазари-Шариф – Хайратон» в пятидесяти километрах от границы с Узбекистаном. Друг был искренне опечален смертью Ясенева, но, что ожидаемо, печаль быстро улетучилась при упоминании о деньгах. Звали его Джахонгир Ильхомович, причем принципиально именно так – по имени-отчеству. Упертый, что свойственно таджикам, подозрительный, что вообще свойственно… нашей работе. На панибратское «Джаник» перейти не разрешил. Свою роль в моей афганской судьбе обозначил сразу – где предстоит работать, под какими документами, с кем связываться, какие обязанности исполнять, и сколько это будет стоить… мне, нам. Цель пребывания – получить груз. Роль Джахонгира – посодействовать в сохранности этого груза. Под видом гуманитарной помощи я должен сплавить товар по назначению. Конечное направление пока неизвестно.
   Чудно… Думал, все рухнет вместе с исчезновением Ясенева. Но Система как ни странно продолжала работать. Или этот рывок – последний? «Свой паренек» Корякин сыграет ва-банк?.. Я знал о его криминальных подвигах на чеченской войне, должен был знать – это и являлось тем рычагом, которым пользовался Шеф, что заменяло не дружбу, нет, лучше сказать «братство по крови», ведь все мы люди далеко не идеальные, каждый со своей, отнюдь не гладкой, историей. Главное – удалось избежать международного скандала.
   В любом случае, пока идет расследование узбекской операции, у нас есть время. Связи, которые Шеф имел в верхах, не восстановить, поэтому надо использовать имеющиеся в наличии возможности и средства. Корякин, Спирин находились под следствием, но не под подозрением, что важно. Золото – у нас, и в курсе золотой тайны трое. Не исключал и того, что Шеф при жизни вообще собирался поставить жирную точку-кляксу в вавилонской эпопее, сдав поезд властям вместе со мной и иже с нами. Учитывая все, плюс неплохой банковский счет в европейском банке, плюс относительную безопасность вдали от родины, я сделал вывод не предпринимать резких движений… как обычно предусмотрев двойной, тройной исход предполагаемой ситуации. В память о Шефе.

   «Где они откопали это чудо?» – Держал в руках малогабаритный пистолет-пулемет «Аграм», хорватское изобретение для партизанской войны. Оружие заказывал у Джахонгира – просил удобное, компактное. Вот и получил. Ждал, конечно, чего-нибудь посовременней да поприцельней, но… на нет, так сказать. До суда, думаю, не дойдет.
   Спусковой механизм, возвратная пружина с направляющим стержнем, затворная коробка, глушитель – жестко все, неудобно, хоть и заводская сборка. В дополнение ко всему – рукоятка взведения слева, наследие немецких соседей. Усмехнулся, вспомнив наши выезды на стрельбище из колонии строгого режима в конце девяностых. Кум, Санек Ясенев, договаривался с военными, и мы, за небольшие по тем временам деньги, расстреливали тысячи патронов из разных видов оружия. Там, на засранных умирающих советских полигонах, формировалось наше преступное сообщество, потерявшее недавно своего кормчего – Санька. «Х-ха!» – Невольно натыкался на необходимость соотносить свои действия с непокидающим память образом старого друга. Что это, сентиментальность, потерянность, муки грешника? Зачем мучиться без видимой перспективы воздаяния? Или предчувствие.
   Непонятно, с кем тут воевали американцы? Ответ одновременно и сложен, и прост: американская мечта в лучшем ее понимании – Свобода, равные Возможности, столкнулась со Свободой и равными Возможностями, но другими, не заокеанскими, которые никогда друг друга не поймут и не соприкоснутся, ни-ког-да! Как сгорят героиновые деньги под взглядом каменного бомианского Будды, так упрется голливудское чудо хеппи-энда в чудовищной силы исламскую веру. Поэтому Будду лучше было безжалостно взорвать, что и сделали талибы, а Афган лучше стереть с лица земли, чем и занимались американцы. Истребление одной цивилизации другой цивилизацией не приведет ни к чему хорошему – но эти-то, америкосы, ищут террористов в мутной исламско-мусульманской воде, сами превращая в террор всё, с чем соприкасаются. Мутная вода на руку мне, нам, перешагнувшим закон, но их-то, типа спасителей! – убивают каждый день. Вот она – жажда глобального влияния: не нужны им террористы, им нужны территории, земли!
   До драки не доходило, но примерно так, почти враждебно, заканчивались наши с полковником похождения по ночным кабульским барам. «Идеология, блин!» – Накачиваясь спиртным, мы перешагивали дипломатический уровень и становились антагонистами – представителями двух великих держав, борющихся за мировое превосходство, не менее. Официальный запрет на алкоголь не преграда, в поисках горячительного Джек казался неумолимым. Холодная словесная война доставляла мне, да и ему, видимо, немалое удовольствие – жизнь вокруг, словно пустыня, высушивала эмоции, заставляя искать укрытие как снаружи, так и во внутреннем мире, в том числе в общении. Утром просыпался улыбаясь, чувствуя себя патриотом – дал шороху америкосу!
   Завершалась вторая афганская неделя. Дружок Джек засобирался, готовясь к передислокации – не раскрывая профессиональных тайн, дал понять, что его работа связана с продовольственным обеспечением различных родов войск. Не пыльно, но ответственно. Остальное не сложно домыслить. Понимал, что офицер подобного уровня в любом случае связан с разведкой. Мне почему-то казалось, ситуация под контролем. В этот раз я не получил инструкций, чем занимался покойный Шеф, разжевывавший предстоящую делюгу́ по кусочкам. Хм, второпях мы сунулись в чужую страну неподготовленными – быть бы живу, да спасти-сохранить золото, наш пропуск в безбедную старость. Да, Джека я не просчитал, не успел…
   «Минная опасность!» – написано на стенах таких родных, советских еще хрущоб. Граффити… Я шел с главпочтамта на свою запасную явочную резиденцию – в недорогую гостиницу «Серебро». С посольским людом приходилось общаться по официальным каналам связи иногда с почты, иногда с отеля. Там же по необходимости встречался с Джахонгиром и парой-тройкой его помощников. При желании отель могли вычислить, что несложно, но никто не знал о моей третьей квартире, находящейся в гестхаузе, частном кубическом особняке на правом берегу реки Кабул, вдали от центра. В затерявшемся среди кривых улочек, старинных застроек и небольших арыков доме, хранил ноутбук, единственную связующую нить с Кряком, и пистолет-пулемет «Аграм».
   Джек Кровиц, полковник интендантской службы вооруженных сил США, ждал меня у входа в гостиницу. Улыбался, как улыбаются друзьям: да, выпили мы немало, даже как-то подцепили двух подружек-узбечек, которые успешно слиняли в ответственный момент, но…
   Сели в знакомом баре посреди городского центра. Джек хотел сказать что-то важное. Запрос в картотеку ЦРУ подтвердил его подозрения в моей принадлежности к российской службе обеспечения. В списках официальных представительств русского друга также не оказалось. Вспомнился Шеф: кто-кто, он-то бы внес меня в любой список – это провал! Как все просто. Пахнуло старым фильмом, я напрягся: я ж не разведчик, а преступник, хм… хотя к подобному моменту-развязке готовился всю жизнь, и был готов, в принципе. Окружающий мир взорвался вдруг грохотом крикливого, бесшабашного базара! – меня оглушило внезапностью осознания проигрыша. И я не видел смысла дергаться, устраивать стрельбу – Джек зацепил плотно, предупредив о непредсказуемых последствиях в случае непредвиденных выкрутасов.
   Медленно брели мимо зазывающих торговцев псевдоантикварными сувенирами. Я сливал полковнику информацию про поезд, напичканный золотом Вавилона. Понятное дело, Джахонгир не мог запустить мохнатую лапу дальше своего носа, то есть выше уровня посольской ответственности, поэтому привязал меня к торговой должности уж слишком поверхностно – для иностранной разведслужбы сложности в идентификации не представлялось. Пока есть шанс, надо жить. Шанс дал Джек. Я понял: его долг офицера столкнулся с деньгами, огромными! – и деньги победили. Что это: «Служение отечеству уступило перед соблазном наживы?» – Не знал ответ – до того ли мне было?
   В нашей схеме появился «друг», наглухо связанный с Интерполом, разведкой и черт его знает, с чем еще, но я остался жив. А золото… Соглашусь с Исламом, проповедующим отрешение от всего мирского еще до выхода из грешного мира – бог с ним, золотом… пока.
//-- * * * --//
   Майор Корякин чувствовал шаткость своего положения. Вместе со своим отрядом он поступил в распоряжение двух офицеров войсковой разведки, прибывших в Термез ранее с подполковником Ясеневым. Расследование нападения боевиков на поезд маслолицего майора-предателя неотвратимо переросло в разбор полетов на пятом товароприемнике. Конечно, всех собак спустили на Ясенева: он получил сигнал (следствие интересовалось, кто предупредил?), стрелял, пытался арестовать Кряка. Корякин, также получивший информацию о продажном подполковнике, отстреливался, но промазал, поэтому Спирину пришлось вмешаться. Все произошло неожиданно, упор – на самозащиту и на внезапную пальбу сволоча Ясенева.
   Кольку-Секунду – с ковра вон! Толстый начальник грузового депо Кольку и не вспомнил, защищая задницу от неминуемого возмездия. То, что прикрывала форменная фуражка увальня, вообще всё позабыло со страху, уж тем более не говоря о материальной близости к подполковнику Ясеневу. На следующий день спецназовцам возвратили оружие, дали задание: через три дня вернуться в Душанбе, там отчитаться-отписаться – и домой; мол, в Москве продолжим шерстить, а тут пусть спецура порыщет. Скандальчиком попахивало, и каким!
   За три дня состряпать версию на проход в Афган – нереально. За три дня подготовить согласования, концы, оплату счетов – невозможно. Связаться с Джахонгиром, оформить документы для более-менее правдивой легенды под Секунду: не-мыс-ли-мо! Но… Через три дня Секунда пересек афганскую границу в качестве торгового представителя. «Не в кубики играем!» – Золото не должно засветиться ни в коем случае. Иначе… что иначе? Вот от этого «иначе» и уворачивался всю жизнь старый солдат Серега Корякин по прозвищу Кряк, шкурой своей впитавший войну, предательство и обратную сторону человеческих законов…

   Корякин («Кряк!»), девяностые годы
   Большой каменный дом. Шикарный. В пригороде. Шикарный дом в шикарном пригороде. Забор: ой-ой-ой! Видеокамеры кругом. «Да-а… В поряде всё – в по-ря-де». Подошел. Звонок. «Кто?» – «Васильев. Договаривались». – Открыли, впустили. Ощущение тяжелого, исподлобья, проницательного профессионализма. Массивные ворота (не скрипнут), обыск (сухие кисти рук специфически прихватывают за одежду – борец по ходу), пятикилограммовый хлопок по плечу: «Пошли!»
   Нормально… Слева, справа – вежливые люди при галстуках. Дорожка из керамических плит средь ровной травы длиной метров сорок. Привычно оценивая обстановку, Серега понимал, что мог отсюда не выйти. Из кармана пиджака достал неизъятую при обыске шоколадную конфету. Вопросительный кивок, из вежливости – визави: нет? – закинул в рот. Подошел к парадному. Встречает – один. Стоит, прикрыв за собой дверь. Ждет. Осталось шагов двадцать. Сейчас?..
   Ранняя осень. Темно. Сверху землю придавили неплотные низкие грозовые тучи, кое-где рваной ватой пропускающие свет. Летние еще лучи, увлекая за собой взгляд, рвутся вверх – там, над тучами – жгучие прорези солнца. Кряк вскинул голову к небу – сопровождающие автоматически повторили движение – зажмурились на миг. Шаг влево (фирменный «конек») – Кряк за спиной у борца. Рванул его пиджак: пуговицы врассыпную! – кобура, пистолет (Иж-71, служебный – но Серега и не надеялся на глушитель). «Та-а-к – придется пошуметь». – Ствол в левой руке приставлен к виску опешившего охранника, правой обхватил ему жестко шею, придавив кадык. Вплотную ко второму: выстрел!.. второй!.. Следующая цель на дверь – третий ушел. Дверь захлопнулась. Подошли к парадной. «Да, не исключено, что без глушителя, поэтому предпринимать что-либо еще не время».
   – Васильев? – Дворецкий похож на первых двух. «Матрица…» – хохотнул про себя Серега:
   – Да. – Он был в футболке, на ней замшевый пиджак (из Лондона), джинсы, мокасины.
   – Проходите. Где договора?
   – Да мы сначала устно… не по телефону. – Вошли. Двое остались на улице. «Да… Уж…» – Обстановка, как в кино про плачущих богатых: белый мрамор, бежевый оттенок на всем… печать роскоши, гламура. Дневное освещение из ниоткуда. Ультрафиолет обволакивает.
   Большой холл. Людей нет. Наверх вела кольцевая лестница. Войдя в дом, сразу заприметил мохнатую черную гору, выглядывающую из дальнего угла – кавказская овчарка, волкодав. «Место!» – охранник чуть поднял кисть руки – собака не пошевелилась в ответ. «Та-а-к… обучена». – Кряк достал из кармана вторую конфету, развернул обертку. Сопровождающий, крупный высокий мужик, жестом приглашал подняться: «Прошу!..» Носком ботинка, без замаха, но с разворота – резкий удар в пах! – мужик согнулся. Кулаком с конфетой: крюк снизу-вверх! – в основание носа, над верхней губой. Левой рукой обхватил сверху голову за подбородок, правой внутренней стороной ладони – затылок: рывок встречным движением рук – хруст! Тут же конфета летит в сторону волкодава – иллюзия! – он и не смотрит на нее, начав уже свой разгон. Сверху шаги. Ладно, тут тоже шансов нет.
   Вежливо кивнув головой, направился к лестнице. Сверху в полкорпуса чернел смокинг очередного охранника. «Четыре танкиста и собака… Сколько еще?» – Не торопясь поднимался. Гладкие мраморные перила с прожилками породы. Слева – цветные окна-витражи, сине-красно-желтые, в стиле семидесятых, по всему холлу. Но они не портят бежевого. Ступени поворачивают направо, постепенно меняется освещение. Второй этаж – синяя фантастика! Каменная строгость вливается в плотный изумруд северного сияния…
   – Здравствуйте! Следуйте за мной, – произнес охранник.
   Кряк было напрягся, но секьюрити услужливо пропустил его вперед. Двадцать шагов… Мягкий ковролин. Они двигались в противоположную сторону от зала на втором этаже – в офисные помещения. Еще десять… Свет постепенно преображался из сказочного в деловой.
   – Присядьте, пожалуйста.
   Типичная приемная. Охранник, не постучав, открыл дубовую дверь. Серега остался один. Анализировал. Потолок высокий с лепниной, на стенах живопись. Коридор уходил дальше по кругу, опоясывая этаж. Кряк знал, что будет непросто. Знал… Охранник вновь появился:
   – Будьте добры, подождите пять минут. – Спеша куда-то, скрылся. За дверью приемной слышен гул. Прощаются… возможно. Легко ступая, Серега рванул вслед за исчезнувшим «смокингом». Коридор сузился. Бегом… Справа аппаратная. Серега сбавил скорость, вошел. Перед солидным экраном из десятка мониторов парень в униформе, он сразу встал навстречу – в глазах вопрос, решимость. Кряк начал игру:
   – Извините, прижало, – руки на грудь крестом. – Простите, пожалуйста! – Исподлобья оглядел пространство: «О!.. Удача!» – На столе у клавиатуры «макар» с насадком-глушителем.
   Ладонь охранника – stop:
   – Сюда нельзя!
   – Дык, открыто было, позвольте в туалет… – Жалобно.
   Взгляд бойца смягчился. В это время рядом за дверью (видимо, уборной) послышался шум воды в завершающей стадии работы унитаза.
   – Ну! Пустите… я вот… за вашим побежал, да не догнал, не успел. – Полуулыбка. – Так, наудачу зашел.
   Боец в спецовке ослабил внимание, надеясь, что вот-вот выйдет подмога. Шагнул назад, руку на спинку кресла, не волнуется. Щелкнул внутренний замок туалета – время! Кряк, танком! – в сто двадцать килограмм, оттолкнулся от пола и одновременно: костяшкой согнутого большого пальца – в переносицу аппаратчику; ногой – двухтонный удар в открывающуюся дверь. Левой рукой – за рукоять волыны, другой, резко – предохранитель к бою! Рычаг затвора бесшумного пистолета: вниз-вверх – заряжен – выстрел!.. еще один… еще! – через клозет. Проверил… всё. Заранее подготовленный к разным неожиданностям замшевый пиджак скрыл оружие и магазин к нему с восемью патронами. Вышел из обесточенной (им же) аппаратной комнаты. Смерть. К чему, к чему, уж к смерти смертушке-то Серега Корякин привык.
   Под потолком в приемной мертвым взглядом за происходящим наблюдала неработающая камера видеонаблюдения. Гости как раз начали расходиться, лобызаясь с хозяином – он сам их провожал. Кряк подошел к упругой кожаной кушетке, присел, будто вставал так – на три секунды, размяться… Хозяин – супротив, спиной к стене, широко раскинув руки, улыбался в спину последнего распрощавшегося. Но в глазах уже – нет, не узнавание – беспокойство из-за отсутствия охраны. Он посмотрел по сторонам, не обращая пока внимания на усы и длинные волосы Кряка, – клиент как клиент.
   – Здравствуйте! – Серега встал, протянул руку. Одного с Кряком роста, под два метра, хозяин сухо, по-деловому поздоровался. Затем, чуть замешкавшись:
   – Проходите… – Обернулся: коридор пуст. Закрыл за собой дверь, пропустив гостя вперед в предбанник.
   Слева кабинет шефа, справа служебка. По центру за столом, укутавшись в провода от нескольких телефонов, конференц-боксов, клавиатур и мышек – черноволосое чудо с обложек всех глянцев мира:
   – Юрий Николаевич! Что-то со связью. – Хотелось дорисовать в подсознании продолжение недоступных взору частей тела девушки, но…
   В правом заднем углу, упершись взглядом в спину, тихо притаился на стуле «смокинг» – Кряк его почувствовал затылком: волосы на макушке уловили дыхание… как на войне.
   – Проходите! – Шеф отворил кабинетную дверь и, вновь пропустив гостя, охраннику: – А где Сергей, черт побери?!
   – Юрий Николаевич! Он в туалет… – неуверенно проговорил вслед «смокинг».
   – Сюда его! – повысив голос, – и бумаги по строительству. – «Черт! Сигнал! Он просек. При чем тут бумаги?!» – Развернувшись, Кряк встретил шефа на входе глушителем в живот.
   Просторная комната, черно-белый интерьер, окна в полный рост – стеклопакеты. За окнами – панорамный вид зеленого, с вкраплениями желтого, сада с высоты четырех метров. «Та-ак… Двери изнутри без запора. – Беглый обыск хозяина – ничего нет: – Садись!» – прошипел Кряк, кивая на длинный ряд стульев. Держа лоб шефа на прицеле, вкруговую обежал дубовый стол, отодвинул кожаное кресло – в наклон, на ощупь проверил пространство под, над столешницей, в ящиках: оружия нет, тревожной кнопки нет, не заметил… Вернулся, пристроившись напротив на безопасном расстоянии: взмахом не достанет, в прыжке нарвется на пулю.
   Руку с пистолетом под пиджак – как чувствовал! – без стука (армейская выучка) «смокинг» просунул голову:
   – Его нет.
   – Знаю! – В яростном кивке десятки несказанных слов. – Иди!
   – Нет, пусть зайдет, – шипя это, Кряк встал. Шаг назад. Охранник его не видит из-за двери, мушка прицела снова на лбу хозяина:
   – Володя, зайди! – громкий приказ, напряженные руки бессильно сползли с подлокотников – шеф знал, что будет дальше. Дверь захлопнулась, одновременно охранник ткнулся спиной в стену от резкого чавкающего удара в грудь, сполз на пол. «Без бронника…» – отметил Кряк:
   – Здравствуй, капитан!
   – Давно полковник, – злобный хрип.
   – Я пришел к капитану… ответить за ребят. – Провел рукой под столом для клиентов: «Ага-а! Вот они, кнопочки!.. и не одна». – Дави-дави, капитан! Были мы и в аппаратной. – Зрачки шефа в потолок: типа кто бы сомневался. – Вставай! – Надо заканчивать. В такой ситуации шеф крайне опасен: спецназ ГРУ заточен на выживание.
   Вышли в предбанник, полковник спереди:
   – Люда, иди в подсобку! (Кряк позади нашептывал команды.) Да не жми ничего (умная девочка), отключено! – Побелевшая, вмиг осунувшаяся красотка, на полусогнутых (но каких!), уплыла в служебное помещение. Серега закрыл внешнюю задвижку:
   – Постарайтесь не стучать и не подавать оттуда голос, вам же на пользу, – последнее напутствие через дверь.
   – Лейтенант! – Шефа от спасенья отделяло метра два: дай волю вырваться в приемную.
   – Давно майор. – Кивок на кабинет: – Быстро! – Вошли обратно.
   – Нам легче разрулить ситуацию прямо здесь. Тебе не выбраться, лейтенант.
   – Открывай окно! Ты все знаешь – нас было семнадцать, остался я один. – В комнату ворвался воздух из сада. – Полковник, все кончено.
   – Серега, не делай этого. – Полшага. – Ты не представляешь, что произошло тогда… – Полкорпуса в сторону Кряка: – Давай обсудим… – Критическое расстояние, можно «работать», Кряк не стал рисковать. Выстрел, круговой разворот навстречу – удар подошвой ботинка в солнечное сплетение удвоил ускорение, заданное пулей. Полковник исчез в проеме огромных ставней. Серега не слышал звука падения; через предбанник рванул в коридор – по густому мягкому покрытию к аппаратной. В той стороне слышалась возня: взламывали дверь (её закрыл Кряк, ключ под ковром). Сразу начал стрелять. Трое… Перезарядил пистолет: «Та-ак…» – Дальше по кругу: изумрудный зал. Синий блеск хрусталя… Красиво… пусто. Подкрался к лестнице на первый этаж. Там кипиш! – топот, крики… – «Сколько же их?» – Бегом вернулся в предбанник шефа:
   – Люда, вы здесь? («Где ж ей быть, если столом для надежности припер?»)
   – Я… вы… тоже… здесь? – кажется, она удивилась. Приятный голосок.
   – Потерпите немного, скоро уйду.
   Из кабинета отчетливо слышно, что происходило на улице. Кряк осторожно выглянул в открытое окно-распашенку. Еще два хлопка: «Пук-пук!» – Чисто. Что ж, не впервой: уцепившись за край стеклопакета, повис спиной к саду. Высота метра два – оттолкнувшись ногами, прыгнул. Приземлившись, вплотную прилип к стене дома: шум уже наверху в офисе. На травке три трупа, один из них шеф, полковник Тропилин. Медленно, по стеночке, к парадной… Они опаздывают ровно на шаг.
   Ждал у входа в дом – пусть думают, что убежал в сад. Небольшой выступ – Серегу не видно. Высунулся один из них, осмотр: влево-вправо – пошел, за ним второй… Два выстрела, кувырок вперед, поворот лицом к двери: третий охранник напротив, лицом к лицу. Упав навзничь, выстрелил на опережение – Серега первый! – встал. Дверь закрылась после падения «смокинга». Тут же внезапно распахнулась – на Кряка набросился черный вихрь! Успел только подставить навстречу страшной пасти согнутую правую руку с пистолетом – взял, волчара! – хруст!! Боли не было.
   С крыльца уже направлен очередной ствол – ищет цель – боится попасть в собаку. Перехватив пистолет левой и, заваливаясь под натиском волкодава, наугад отстрелял оставшиеся три патрона… Они на траве, Кряк снизу. Рука в злобной пасти – спасенье, надолго ли? Кавказец, прикусывая, рывками перехватывал руку все выше, выше, ближе к плечевому суставу: ему нужна шея… Они в крови. В Серегиной. Пришла боль, нестерпимая, но… – они одни, одни!
   Лежа на спине, обхватил врага крест-накрест ногами, прижал его плотно к себе, ограничив свободу движения. В напряжении ног вся энергия тела, Кряк терял силы. Оторвав свободную руку от мохнатой, кроваво-липкой шеи, снял мокасин и, рыча вместе с собакой, ломая ногти, выцарапал вшитый в кожаную боковину обувки стилет. Воткнул в грудь, под сердце – провернул еще и еще, глубже. Пес ослабил хватку, завалился на бок. Он боец. Он погиб, выполняя задание.
   Сначала нашел Люду. Та сказала, осмотревшись, дрожа, что в доме больше никого нет. Как мог, привел себя (и красотку Людочку тоже) в порядок. С помощью симпатичного секретаря зашил раны на руке (почему-то зелеными нитками), сделал перевязку. Облачился в смокинг охраны. Убедив ошеломленную девушку в бесполезности объяснений с милицией, запер ее снова в подсобке, пообещав сразу же набрать ноль-два, как только вырвется из крепости полковника. «Макар» с глушителем вложил в руку «залетному убийце», переодетому в лондонский пиджак… Кряк рассчитался за ребят.

   …Прошло лет десять после тех событий. Тогда капитан Юрий Николаевич Тропилин сдал разведгруппу Корякина чеченцам, выручив за это большие деньги. «Чехи» же получили склад с новейшим вооружением, плюс – селение перешло в их руки. Серега один выбрался после той подставы. Его нашли, вытащили и выходили два старика, местные жители – муж с женой, особняком живущие в горах. Война вскоре кончилась. Корякин еще долго ошивался по госпиталям… Все это время собирал материалы и узнал правду. Потом искал капитана. Нашел. Отработал подходы. Представился бизнесменом, заинтересовал. Тропилин назначил Сереге, изменившему имя и фамилию, встречу. Кряк обладал информацией о связях, охране, телефонных переговорах, но как это будет на самом деле, внутри логова.
   Машину оставил квартала за два. Парик, усы – все готово. Главное, войти неузнанным. Десятки, сотни раз проигрывал ситуации, просчитывал варианты… но! Разве можно просчитать импровизацию?
   Звонок. «Кто?» – «Васильев. Договаривались». Кряк взял билет в один конец…

10

   Спирин
   «Эти жаркие дни в Термезе пулями застрянут в сознании. – Никогда так не страдал – эмоционально, изнутри. Вроде бы только наладил и без того непростую жизнь, вошел в колею, получил звание… Война, заслуги, мелкие и не очень грешки – все в прошлом. Впереди светились надеждой служба-работа, семья, размеренность, друзья. На первую роль всегда ставил друзей, так повелось… – Ч-черт, нутром чуял запах жареных событий. Ведь как знал…»
   Ясенев не напрягал. Спирин все делал правильно, получал за это деньги, ни о чем не спрашивая. С Корякиным дружили с давних пор, иногда их пути пересекались. Конечно, слыхал о взаимоотношениях Кряка с Шефом. О себе Серега рассказал-поведал в Душанбе, когда случай свел трех спецов на задворках железнодорожной станции в «столыпине». За предательство в первой чеченской Кряк убил своего боевого командира Тропилина. Ясенев вычислил Корякина и прибрал к рукам.
   Удивительно, три истории жизни соединились помимо воли демиурга Ясенева и вынесли тому смертный приговор. Что это – нормальный ход событий? Нормальный ли… Убийство из-за золота, о котором им с Корякиным поведал Секунда? Ответ: нет! – они защищали свои жизни; а вместе с историей о вавилонских сокровищах Секунда открыл глаза на кой-какие вещи, суть которых они с Кряком недопонимали. Поведал Спирин и о своем знакомстве с подполковником – как тот вытащил его из тюрьмы, снял, потом и вовсе замылил судимость, устроил служить в спецназ. Кликуха была у него по молодости Спир.

   Спирин, восьмидесятые годы
   – Завтра в восемь у морга. – Пожали руки, разошлись: – Не пейте! – вдогонку.
   Вовка с Лехой, вопреки шутливому распоряжению Спира, тут же поехали в кабак: по пятьдесят – святое… за упокой погибших друзей.
   И что на тех нашло?! – пацаны знакомые, левобережные, сто раз вместе хлебали водку. Контролируют ресторан, подпольные казино… Били на выходе, жестко. Леха чувствовал – словно град по жестяной крыше: тук-тук, часто! Держался как мог… Упал… Запинывают, суки!
   Всё!
   Издалека, сверху: «Мы вас предупредили-и-и!»

   Брали камни [8 - Камни (жарг.) – бриллианты.]. Так решили в этот раз. Баксы баксами, но камни манили своим нереальным выхлопом: Спир, исписав корявым почерком страницу, сунул блокнот под нос Дениске с Юмом: десятикратный подъем!
   Из Москвы в Юрмалу – три секунды! Белая «девятка» – маленький самолет – весело летела по пустынной трассе. Окна настежь. Сухой летний ветер разрывал на части счастливые двадцатидвухлетние улыбки. Спир ласково-небрежно поддерживал спортивный, в кожаном переплете руль, прокручивал работу: «Сто грамм голды [9 - Голда (жарг.) – от английского Gold, золото.]. Так. Взамен – три камня по двести баксов. Итого: шестьсот». Валдис сказал, какая-то тачка подвисла, дорогая, не меньше пяти штук.
   И (так он никогда не блефовал!) Спир Валду:
   – Мы везем тебе товара на шесть тысяч долларов!
   – O’kеy! – удивленно в ответ.
   – Оу-кей! – Спир положил влажную трубку междугороднего аппарата. Рукой закинул назад челку – испарина… В итоге за сотку грамм золотого лома они получат автомобиль ценой в целое состояние – пять тысяч долларов!
   «Балтийский берег, ласковый прибой…» – Московские пацаны в Ригу на обед летают. Вечером уже в ресторане «Прага», через Арбат. «А нам и на тачке хорошо». – Смоленск… Минск. – «На обратном пути, если тип-топ всё, можно в Калининград залететь… потом на Ленинград двинуть… Эрмитаж. Ну, это перебор… Успеем, жизнь длинная!»
   Вот и Юрмала. Домчали быстро. Летняя эйфория. («Трава не наркотик». – Так, баловство одно: это уже через много лет станет хитом.) «Сука! Дорога перекрыта». – Две иномары поперек, третья – сзади в треугольник. Слева лес. Справа лес. Трасса. – «Так-так-та-а-к…»
   Остановились метров за пятьдесят. Вышел Спир, побрел к перешейку, усиленно прихрамывая (расчет). Его встречали трое, за ними еще трое (а сколько в машинах?). Спир один. Бояться нечего; захотят завалить – завалят: что назад чеши, что в лес беги. «А так хоть поговорим».
   Издалека Спиру:
   – Привет, брателла! Что хромаешь? – Акцента нет. Наши, русские. Держат трассу, значит. Это уже легче… – Подошел ближе: – Так, лапу подсушил на малолетке, в восемьдесят пятом еще…
   – А где отдыхал-то?
   – Так, на «тройке» под Свердловском. Потом на «общий». Серов.
   – Со Свердловска, значит? – Пристальный взгляд на номерные знаки «девятки».
   – Уральск. Правобережные мы, слыхал?
   – А что мутите? – спрашивал парень лет тридцати, худощавый. Руки вроде как повторяли вслед за словами движение мысли.
   – Так, в гости к Валдису с центра. Он с Рыжим работает. А ты что, бывал в Свердловске?
   – Не-е! Я под Москвой парился – на «пятой».
   – Так мы с Москвы и чешем. К пацанам заезжали. Серого…
   – Какого Серого?
   – Ну!.. Серега. Чебышев.
   – Чебышня, что ли? Ха-ха! Знаете его? – С недоверием (жесткий, колкий взгляд потеплел чуть-чуть).
   – Так, с ними и бухали в Москве. Серый, пацаны его, в пивнике «Жигули»… – Это он приврал! Чебышь фигура недоступная для такого молодняка. Спир о нем слышал, просто слышал по разговорам с московскими золотыми менялами.
   – Точно! Ёп-п-па! А из «Жигулей» в «Бухарест». – «Зацепил, бля-я!» – возликовал Спир:
   – Ну! В «Бухарест» нас не приглашали. – Аккуратненько… съезжаем: – А вы что, пацаны, ждете кого? – Пора и по делу.
   За Главным, чуть поодаль, трое – слушают. Напряжение спадает… Закуривают: «У меня свои…» – «Спасибо!» – их Marlboro, наш Космос. Главный смолит цигарку специфически, но не понтуясь.
   Всё!
   Попрощались, туда-сюда… телефончики… имена, кликухи: «Заезжайте… свидимся! Да мы тут тачилы обкатываем…» – «Да-а!.. крутые болиды… Пока!» – «Пока!!!»

   …Нашли Валдиса на работе. Он признал: «На трассе разбежались удачно. Это бандюги заезжие, бомбят по-черному!» – Долго рассматривал камни, прозванивал. Полулегально, он держал ювелирную лавку – магазин, мастерская… Для Совка, конечно, бизнес невиданный. На Валда навели те же самые москвичи, о которых с «бомбилами» толковали. Ювелир работал по чесноку, ответственно, без обмана. Многих знал, его многие знали, уважали как специалиста.
   Три камня. Каждый почти по карату. Валдис думал не долго, тут же произведя расчет.
   Из города выезжали на двух машинах: своей «девятке» и честно заработанном Форде Скорпио, почти новом. Спир гнал на форде, далеко вырываясь вперед, кайфуя от непрошеного наслаждения управлять скоростью, настоящей ревущей скоростью. По ленинградскому направлению на Урал. Тормозить, знамо, нигде не стали (какой там Эрмитаж!) – лента шоссе манила свободой, ветром. Э-эх! Это бесконечно веселая и легкая жизнь… В молодости трудности (даже серьезные) быстро улетают в прошлое, в ни-ку-да! Молодость – предощущение надвигающегося счастья. Оно: вот-вот! – шаг, второй… день за днем, год за годом.
   Договорились стыкануться у ближайшего населенного пункта: кафе, гостишка. Спир остановился, удовлетворенно ухмыляясь неоспоримому превосходству иномарки, не торопясь обошел окрестности, снова забрался в тачку, закурил. Дело к ночи. Включил габариты, чтоб издалека увидели. «Что-то долго…» – Ухмыльнулся: «Точно! Косяк замастырили на природке. Дениска с Юмом. Едут сейчас, хохочут… х-ха!»
   Там, на трассе под Юрмалой, он не выдумывал перед залетными бандюгами насчет своей беспокойной юности. Было дело… Бакланки, мелкие кражи, драки во дворах: обычная для перестроечных пацанов жизнь. С одной стороны: привычная совдеповская нищета, очереди, вечная нехватка чего-то, мать-отец… (что есть, что нет!), частые ссоры. С другой: начало какой-то невероятно новой жизни! – это давило. Обладая природной остротой ума в сочетании с ноюще-тонким восприятием действительности, юноша, пацан, Спир кожей чувствовал смену воздуха: его распирало желание действовать (как?), что-то делать (что?). Как молодая весенняя трава рвется из-под земли на волю, так целое поколение середины восьмидесятых расправляло плечи, примеряя на себя свободу, – теряя её и обретая вновь, – становясь сильным, другим.
   Когда проснулся, часы показывали пять утра.
   Мимо они, что ли, пролетели? Вернулся назад. Три, шесть, десять километров… Потом вперед… вновь обратно… в поселок – ждут? На почту – телефон! Куда звонить-то? В надежде, что друзья его просто не заметили, рванул домой. По дороге мечтательно думал о сотовой связи: чертовски дорого (цена с полмашины) – но сейчас бы пригодилась: «Алло, Дениска! Ты что, гад, травы объелся? Я ж на трассе стоял!» – Трубочку положил (аппарат большой, увесистый, база между сидений), и никаких волнений, блин.

   К родителям ребят не шел… неделю… две. Уже давно объявлен розыск. В коридорах прокуратуры, при встрече со вмиг состарившимися предками, опускал глаза: старался исчезнуть, раствориться. Виноват, в чем? Разумеется, виноват! Родаки молча надеялись… Он чувствовал: они мно-о-о-гое хотят сказать. Но еще большего они сказать не смогут, не сумеют.
   Никто не ожидал такого конца.
   Их нашли. Недалеко от того самого населенного пункта, километр от трассы, в овраге. Сгоревшая девятка, в ней: его пацаны с прострелянными лбами.
   Всё!
   Позвонил Валду. Сначала телефон не брали. Крутанул диск аппарата вновь – мало ли! Взяла мать, тихо прошептала: «Валдис умер…» – Что-то еще, Спир уже не слышал… Мир вокруг превратился в боль. Глаза, руки – тело отказывалось подчиняться, дышать: «Кто-то был в курсе, что мы разменяем камни на пять тысяч долларов. Ждали нашу «девятку». Никто не знал про форд. Та-а-ак… Поэтому я выжил».
   Набрал номер Рыжего из Юрмалы, тот запричитал: «Слышал, соболезную… недавно… вместе все. Валдис… вообще непонятно. Да, кстати! – менты сказали: мать приносила камни Валдиса… Так вот, экспертиза установила, что они внутри пустые, но с наполнителем, короче, фуфел… но! Фуфляк крутой – лох не въедет. Короче, их, камни-то, и искали по ходу, когда Валда замочили».
   Спир отстраненно, с пустыми глазами, куда-то ходил, что-то делал, организовывал похороны… Домой его привозили, утром увозили. (Форд изъяла милиция после первого же обращения в ГАИ на регистрацию: машина была угнана год назад в Таллине сразу после покупки. Вызвали владельца – тачку вернули.)

   В больнице по беспределу покалеченные Вовка с Лехой провалялись неделю. За пару дней до выписки зашел Спир, принес спирту. – Посмеялись, тут же взгрустнули. Помянули Дениску с Юмом, не чокаясь, втихаря.
   Леха шепотом:
   – Они сказали: «Мы вас предупредили!»
   – Знаю, братан, знаю… – Спир похлопал друга по плечу, на цыпочках вышел из палаты, обернувшись на ходу: – Выздоравливай! – Прикрыл дверь. Аккуратненько.
   Пять утра.
   Зеркальный, тонированный вход в Казино. Отражаются огни, реклама – отблески светятся, мигают. От праздника серый невзрачный мир отделяет невидимая черта шириной… в шаг. Спир медленно, неровно вывалился из увеселительного заведения, угрюмо прислонился спиной к стеклу, пьяный, замкнутый. Вертикально отделился от двери и, даже не выставив руки для опоры, камнем грохнулся лицом в асфальт. На черту.
   Встал. На лице небольшая ссадина. Пальто до пят, два метра ростом, рукой назад закинул челку. Не шатаясь, расправив плечи, двинул вперед. Он стал другим.

   Корякин
   Учитывая обстоятельства, положение незавидное. Без координации сверху всем хана! Координатора они убрали сами. С грехом пополам отправив Секунду в Афган, Корякин со Спириным выпросили у руководства лишний день на улаживание кое-каких дел в Термезе. Вся надежда на упертого, но жадного Джахонгира, посольского ставленника Ясенева в Кабуле. Одна ошибка – смерть! Да еще хорошо, если смерть, а то и… А то и совесть может замучить в подземельях, что похуже бутырских. Не хотелось бы… С работой по узникам совести они и сами знакомы не понаслышке – не раз приходилось улаживать отношения с неразговорчивой публикой.
   Да, поторопились, не досчитали. Хотя обнаружение золота во время расследования тем более обернулось бы медленной гибелью всего… стало бы бо́льшим злом. Кряк, естественно, знал о лихих делах Шефа, но… исправно брал деньги, несмотря на предчувствия. Организовывая криминальные поставки товара, либо участвуя в спецоперациях, всегда действовал в рамках поставленных задач, что не противоречило ни убеждениям, ни навыкам военного… бывшего военного, взятого Шефом с поличным после убийства полковника Тропилина в его сверхохраняемом доме.
   Кряк находился в растерянности. Как мог прикрыл Секунду, связался с посольством в Кабуле, обеспечил безопасность, какую-никакую легальность. Вывел из-под удара отряд, людей Спирина, доложил обо всем в Москву. И, главное, взял на себя ответственность за убийство Ясенева: типа пришлось выстрелить в воздух, обозначая самозащиту (мол, промазал). Этот выстрел и должен послужить следствию основанием для оправдания – один патрон против четырех подполковника и двух, смертельных, Спирина.
   Спирин… Капитан в тридцать семь лет. Еще один благодарный человек, спасенный Шефом от многолетней отсидки. Бывший главшпан, за ним – не одна жертва до встречи с Ясеневым, и не меньше – после. Чего стоило смыть его бандитское прошлое – одному богу известно. И Ясеневу.
   Кряк должен переправить Секунде груз. Возможно, это последнее их совместное дело, хотелось бы верить… Но что-то подсказывало Сереге Корякину уже сейчас: «Хватит, остановись!» – Так каждый раз: цепь последовательных действий-событий исключала разрыв какого-либо звена и выход из дела без существенного вреда кому-либо из пацанов, что автоматически отбрасывало самоустранение. Джахонгир прислал двух надежных людей в Термез, третий человек ждал на границе со стороны Афгана. Золото пойдет грузовиками вместе с гуманитарной помощью и продовольствием. Прохождение границы оформлено официально по линии российского обеспечения невоенными грузами с кодом дипломатического допуска. Одно «но»: помощь внеплановая. У кого-то это вызовет вопросы в дружественном Узбекистане, служители закона которого признаны самыми вредными и «неприступными» в СНГ. У кого? – неизвестно.
//-- * * * --//
   – Слышь, Секунда, а чем ты занимался до отсидки? – спросил Кряк.
   – Джаз играл. – Спецы весело заржали, в вагон удивленно заглянул часовой – что-то шумно для раннего утра: на столе чай, конфеты.
   – Все нормально, сержант! – Спирин подлил кипяточку в тяжелые стаканы, приготовившись слушать человека, раскрывшего им с Кряком здесь, в Душанбе, тайну «золотого столыпина».
   – Музыка, конечно, здорово, но больше это напоминало карточную игру с тузом в рукаве.

11

   Колька-Секунда, конец восьмидесятых
   Двадцать «николаевских» червонцев ровнехонько красовались на откидном столе в купе поезда «Новосибирск-Ленинград». Колян брал по одной и – губы в трубочку – пыхтя, протирал монеты фланелью.
   Топор сидел напротив, исподлобья копаясь в своих мыслях-думках: все должно сработать четко, без запинки. Уперев тяжелые руки в матрас, он приподнимал крепкое тело и балансировал, покачиваясь, согнув ноги в коленях – не хватало движения. Немного ломало с похмелья: «Так, та-а-к… через час причаливаем».
   …Гостиный встретил нервным гулом толпы. Разошлись. Колян вразвалочку побрел вдоль окон-витрин к Метрополю. «Столица» давила огромным грязным небом. День, почти утро – а плотный влажный воздух превращал контуры в вечернюю изморось. Руки в карманах – из-под кепки раскованный внимательный взгляд.
   Топор на другой стороне Садового кольца. Его не видно, но он на стреме. Колян пронырливо выискивал-вынюхивал в воздухе иностранщину: обрывки фраз, «пшеки», «эйшенc». Они специально отошли от центрального пятачка, чтоб не нарваться на местных спекулянтов – чужакам здесь не место. На это и расчет – типа проездом, sorry man.
   Поляки стояли гурьбой, весело обсуждая (или осуждая?) расстановку за витриной. Смеялись… толкаясь. Колян был рядом, тоже смотрел на чудеса совкового индпошива, похохатывал. Крайний пшек с удивленной настороженной улыбкой нехотя повернулся к соседу: «???» – Его взгляд тут же встретил полуоткрытую ладонь Коляна – чирик был виден только пшеку. Блестел…
   – Интрестинг?
   – How much?
   – Нот вери икпенсив!
   – ??? – Брови вверх.
   – Ван хандрид. Долларз… – Брови остались вверху. Пять секунд.
   – How many pieces?
   Колян не понял:
   – Двадцать штук! Двад-цать!
   «Пшек» в свою очередь не понял:
   – We’ll go to hotel! – Колян кивнул в ответ. В ногах какая-то слабость, вата.
   В Интурист заходили шумной толпой – Топор с Коляном в центре, прячась от охраны. Колян громко «базарил» по-английски, нет, по-польски, и еще громче, по-фирменному, хохотал, пытаясь прикрыть ну явно не «стэйтсовскую» морду друга. Пшеки были навеселе, хотели продолжить. Сковывала настороженность Топора. Компенсировалось все дружелюбным гоготом Коляна: «Матрёшки! Горбачефф! Okey!» – Этикетки на бутылках, сигареты Marlboro, Winston, фирменные кейсы: «американская мечта» юности, воплощенная с фотографий Битлов и Слэйдов над кроватью в хрущевке…
   Двадцать монет как-то звонко между делом были проверены на зубок. Весело отсчитаны двадцать «Франклинов», немного задержался с пересчетом Колян (слабость из ног перетекла в руки). Он два или три раза нервно переложил из кармана в карман неудобную пачку, выручил Топор: спокойно взял баксы, серьезно, без ухмылки посмотрел на напарника.
   «Нормально… – Колян расслабился в кожаном кресле. Секунда… Встаем! – Ну?.. Нам пора». – «Николаевки» празднично блестели на матовом стекле стола.
   – No, no, no! – Пшеки врубили Шарп (десятиполосный эквалайзер!). В широких стаканах забулькал вискарь. – Gorbachyof-f-f! Perestroyka-a-a! Matryosh-ki-i-i!

   …Слава богу, на выходе ничего не пришлось объяснять расфуфыренному швейцару – друзья, шатаясь, выволоклись из отеля. До метро недалеко. Не торопясь… Сзади неясный подозрительный шум. Спина взмокла… Колян понимал, вышли поздно, пересидели: монеты начали тускнеть! «Жопой чую – п…ц!!!» – Топор рванул вниз по лестницам. Время пропало. Мелькают люди… «Цепляются, бля!» – У Топора плечо железное – кто-то отлетел, упал… «Чувак, блин!» – Двери захлопнулись… «Следующая остановка Московский вокзал!»
   Всё!!!
   До поезда молчали.
   Перестук колес перемалывал за мутными окнами остатки волнений… треволнений. Блаженная улыбка, расслабуха. Топор достал заработанные зелёные: «Две тысячи. Ту саузендз! Лохи, пшеки!» – У Топора красивая улыбка (в кавычках – ха-ха!). Пальцы привычно пробежались по ребрам бумаги… Колян знал это выражение лица товарища, помнил – это было секундное затишье перед страшной, невыносимо жуткой и беспощадной бурей! Похожей на огромное грязное небо.
//-- * * * --//
   Открыл глаза. Иногда спал как убитый, хоть не просыпайся! Иногда вообще не спал, плутая впотьмах между бредом и явью. Был в ленинградском поезде вместе с первым криминальным наставником Топором, потом вдруг в тесной вонючей камере три на два, то в насквозь промерзшем бараке под Новосибирском… Вена, Киев – где я еще не погибал? Там, где-то в параллельном мире, у меня есть дом, семья; в другом нереальном измерении – сплошные концертные гастроли по разным странам, а где-то – лезу по простыням на второй этаж общаги станкостроительного завода, скоро будут танцы, а у нас ни в одном глазу!.. Память дремала-бредила рывками, волнами.
   Левая рука сжимала под матрасом пистолет-пулемет, нагло пронесенный вчера в недорогую кабульскую гостиницу «Серебро», несмотря на запрет оружия. Утром придет полковник – попрощаться и заодно обговорить детали дальнейшего с ним сотрудничества… Вновь забылся. Воспоминания спасают от бездействия, лечат, помогают выжить, прийти в себя. Что ещё делать человеку, когда до грани, такой пугающей, остается час, два?
//-- * * * --//
   – Колян, а где же джаз? Смотрю, ты все больше по аферам… – Спецназовцы, Спир с Кряком, ждали повествования о чем-то другом, им неведомом.
   – Дык, и за джаз раньше в тюрьму сажали!
   – Ну так это когда было-то?
   – Ладно… Поработал я и музыкантом в ресторане. Не зря же эстрадное закончил.
   – Ну-ну! С этого момента, пожалуйста, поподробней.
   Мы не торопясь рассказывали друг другу о своей жизни, чаевничая в купе «столыпина» в двух шагах от Душанбе.

   Колька-Секунда, середина восьмидесятых
   – Слышь, ты, подь сюда! – Сцена была невысокой, по грудь. Колян наклонился: вдруг резкий, несильный, приятельский удар в живот: – Давай «Гуд бай»! – Сказано серьезно. Но в прищуре – дружелюбие выпитой водяры.
   – Да у нас рок-н-ролл заказан! – Колька кивнул на банкетный зал: молодожены с гостями мялись в углу, ожидая танца.
   – Че, бля?! – Дружелюбие свернулось в тряпочку нехилого кулака…
   – Ладно, ладно! – примирительно. – «Гуд бай!» – прикрикнул на музыкантов Колян, поймал глазами жениха, крутанул вокруг оси руками: мол, через пару сек…
   Песня «Гуд бай, Америка!» Бутусова была чем-то вроде реквиема по ушедшим – пацаны из братвы молча сидели за столом и, не чокаясь, вливали в себя водку. В типовом провинциальном ресторане набирал обороты типовой перестроечно-перестрелочный вечер. Прически «каскад», приталенные широкоплечие пиджаки с модно загнутыми рукавами (до малиновых лепеней поверх портупей оставалось совсем немного времени)… Кто-то остался за столом, кто-то пошел покурить. Пар, желающих потоптаться под «Америку», было немного. Песня хорошая, слов нет, но атмосфера «боевого братства» вытесняла неуверенных с танцевального пятачка своим плотным, наэлектризованным исподлобья, биополем.
   Вообще-то, свадьба заказывала рок-н-ролл, но недовольства никто не высказал – какая разница! Молодожены, пара свидетелей и еще кто-то из гостей ответственно раскланялись в завершение «Америки» и направились в центр зала конкретно размяться после роскошного для перестроечных восьмидесятых застолья.
   За «рокешник» свадьба дала чирик – это немало, это очень немало:
   – Уважаемые гости нашего ресторана! – Колян саданул по струнам Гибсона. – А сейчас по просьбе уважаемых молодоженов… – Ещё взрыв гитары. – А также их гостей!.. Рок-н-ро-о-о! – На пятачке перед сценой восторженно захлопали. Колян рубанул было квинтовый рифф, слэповый бас с сухим барабаном четко отработали первый такт, но мощный звук гитары вдруг пропал. Аккомпанемент тут же тоскливо съехал, закашляв. Гриф Гибсона обхватила лапа с нелепо выпирающими набитыми костяшками:
   – «Америку» давай! – прохрипел бык, – «Гуд бай» давай-бля, давай! – Он был пьян, но хватка говорила о многом: к силе прибавилась тупая, насупленная упертость. Колька не заметил, как «братан» взлетел на сцену. От неожиданности Колян рванул инструмент на себя, зацепив стоявшую за музыкантами аппаратуру, и нутром, печенкой почувствовал, как острый край чего-то прошелся по лакированному грифу, хромированным колкам; гитара зарычала расстроенными струнами… Стоп!
   Кто-кто, но гитарист-то знал, как улаживаются подобные инциденты, не впервой. Всего-то: засунь гордыню куда поглубже… И дело даже не в том, что бесплатно. И не в том, что через силу и без желания. Не в том, что гитара Gibson – эквивалент золотовалютной совковой мечты! – и что после каждой песни – фланелькой по струнам… Просто надо улаживать, и всё. «Работа у нас такая, была бы страна родная!»
   …В центре зала уже закипало свадебно-бритоголовое месиво. Первой волной выбросило невесту, качнувшую было права из-за неудавшегося праздника, – в ответ неистово обиженный жених, нервный и возбужденный, как рой пчел впился руками и ногами в нетрезвых, но подготовленных к драке врагов. Непонятное со стороны, на первых секундах, действо равномерно переходило в отработанное избиение. Били четко, короткими с подшагом полубоковыми правой – снизу в челюсть, подшаг – левый-нижний крюк в поддых, – обеими руками за волосы, – и голова летит вниз навстречу согнутой в колене ноге – всё, следующий…
   Колян бережно положил Гибсон на пол (на стул нельзя – упадет), накрыл звукосниматели бархоткой, еще раз проверил ручку громкости (привычка)… Он никогда не дрался в ресторане, на работе, обычно уступая водочной вонючей наглости, покорно кивая и исполняя прихоти. Понимал, что эти головы, как и эту страну, уже ничто не вылечит. Пока ничто не вылечит. Он легко спрыгнул со сцены, свернув первую челюсть жестким маваши справа, высоко подняв бедро и на четверть секунды зафиксировав ногу в ударе. Рядом недоуменно вспыхнули-расширились типа зенки – типа, мол, ты че-кто-бля… в натуре? Мощнейший удар прямой левой рукой, с продыхом – в центр лица! – второго нет… Нога – взмах голенью – хруст колена соперника, не ожидавшего от лабуха такой прыткости. Бык недоуменно присел, продолжая бесполезно махать руками: боли еще нет, но он уже не встанет… следующий.
   Свадьба воспрянула духом. Ход побоища переломлен. «Ботву» никто не добивал, раненых в плен не брали. Пацаны молча растворились. Гости еще некоторое время хорохорились, кричали: «Горько!» – Осколки тарелок, рюмок, остатки сломанных стульев напоминали недавний кипиш; скоро все уберут, все изменится, скоро многое растворится-перемелется под гигантским прессом перемен девяностых.
   Гитарист колдовал над своей гитарой, убаюкивая ее до следующего выступления. Понимал, что праздник, грустно кончившийся сегодня для свадьбы, завтра для него только начнется. Надо было принять решение. Серьезное решение. И он его принял.
//-- * * * --//
   Звонок телефона. Это снизу с «рисепшн» – Джек.
   – Заходи, друганец! – Я находился на четвертом этаже готиницы.
   Через пять минут – стук в дверь, она не заперта, вошли. Меня не видно, я за стенкой прихожей.
   – Расслабься! – голос Джахонгира: – Он свалил…
   Джахонгир Ильхомович зашел в комнату, без приглашения сел в единственное кресло. Я, в трусах, как бы второпях, недоуменно:
   – Ты?
   – Кончай спектакль, одевайся! Это – с собой! – кивок на матрас, вернее на то, что под ним (как он догадался?).
   Гостиница в получасе ходьбы от делового центра Кабула; мы не торопясь брели к посольству. Джахонгир был недоволен:
   – Ты в долгу: спас тебя от греха… Да черт с ним, грехом! – Вознеся глаза к небу, он успел прочесть молитву. За полторы секунды. Почти как я, только наоборот – я за это время убиваю… Подумал: «Этот Ильхомович значительно умней, чем показался вначале». – Пока вы с ним ошивались по злачным заведениям, я навел о Джеке справки и понял, что он птица непростая и присел на тебя плотно.
   – …?
   – Да-да! Час назад мы зашли с Джеком в гостиницу практически вместе. Он заметил меня и сразу свинтил, сделав важный вид, так что жди звонка. Груз пойдет через два дня, у нас все готово. В Термезе мои люди договорились со складом на таможенном терминале, там все в порядке. С грехом пополам соорудили гуманитарный караван, во-о-т… – Он смотрел на меня далеко не безобидным взглядом, как будто принимая важное решение: – Тем более теракт под Джелалабадом был намедни, поэтому «добро» на проход дали… Полковник Кровиц, дорогой друг Секунда, – это проблема, это очень большая проблема! Не намного больше, конечно, чем та, которую ты чуть не устроил сегодня сам.
   – …?
   – Да-да! Я не смогу тебе помочь… – Видно было, решение принято. – …Если не расскажешь мне о грузе. Не в том ты положении, чтобы устраивать боевик в чужой враждебной стране, Ясенева-то нет! От меня зависит, долго ли ты протянешь…
   В руках я нес спортивную сумку с «Аграмом», чуть не сыгравшим роковую роль в моей афганской эпопее. Убил бы я Кровица? Не знаю. К тому все шло. Я чувствовал, что начинал «плыть» – сознание раздваивалось без четких, выверенных установок Шефа… С Джахонгиром договорились встретиться вечером в центре города недалеко от посольства. Я прыгнул в праворукую тойоту-такси, вынырнувшую из клубов пыли, и направился в мое третье, засекреченное от всех жилище. Потом уже двину на разговор с Джеком в наш военный городок… К тому же Джахонгир дал пару дельных советов по общению с представителями ЦРУ и им подобным.

12

   Корякин
   Вся надежда на помощников Джахонгира: двое прибывших в Термез людей быстро уладили все формальности с перегрузкой золотых ящиков, подключив кого-то из местных знакомых таможенников. Работали бойко, уверенно. От них веяло странной собранностью, решимостью… Вспомнился киргиз-пленник, которого отпустили с поезда перед узбекской границей, он спрыгнул тогда вместе с Секундой. Киргиза предварительно накачали дезинформацией насчет шакала-майора, якобы сдавшего дольщиков-боевиков российским фээсбэшникам. За что майор, видимо, и поплатился.
   Склад принадлежал таможенному терминалу, находился под охраной погранцов; отсюда же сформируется гуманитарный караван и покатит в приграничный афганский Хайратон. «Ежели что пойдет не так, и Джахонгир, почуяв нашу слабину, имея на руках груз, начнет быковать или, что хуже, полезет в суть вопроса, будет несладко. Армию в Кабул не зашлешь. И роту не зашлешь. Секунда один, он может не прокачать весь объем информации и где-нибудь да напортачить… – Корякин понимал: – Надо предпринять что-то неординарное для подкрепления Секунды, плюс усилить контроль над золотом не мешало бы. Куда Шеф собирался закинуть из Афгана проклятые ящики, в Пакистан, обратно в Ирак? Это было бы красиво, но у меня нет таких связей и могущественных друзей на уровне начальников всевозможных управлений! Джахонгир должен припрятать груз до времени. Если потребуется, привлечем его к поиску покупателя, но для этого ситуацию должны держать на контроле мы, наши люди! Наши люди в Афганистане? Абсурд! Откуда им взяться?..» – Чувствовал, начались непреодолимые проблемы без серьезной координации сверху. С тяжелым сердцем и нелегкими мыслями Корякин со Спириным убыли в Душанбе – там предстоял серьезный разбор по убийству подполковника Ясенева, сдача «столыпина» местным властям и остальные невеселые процедуры, связанные с теми двумя днями, столь насыщенными событиями.

   Секунда
   Почти заученно я говорил о золотом грузе, второй раз уже за эти дни, учитывая Джека Кровица. Джахонгир слушал внимательно. Ни одна мышца на его лице не выдавала волнения или что-то напоминавее жадность. Я смотрел ему в глаза и видел в них воплощение артистичной концентрации игрока в покер.
   Перед этим я побывал в нашем военном городке, повстречался с Кровицем. Объяснил, что представитель посольства Джахонгир Ильхомович, спугнувший позавчера утром Джека, приперся в гостиницу без предупреждения, поэтому я лично приехал попрощаться с друганом. Джек в свою очередь «обрадовал», мол, ему вдруг выделили дополнительные три дня на сборы – мол, какая-то нестыковка в планах; и что мы успеем еще выпить по кружке-две пива… Я, конечно, смекнул, что это за нестыковки – золото приходит послезавтра. Американец заверил, что непременно поможет с обеспечением сохранности груза и поиском покупателя. Я вроде как согласился.
   Еще ранее, в гестхаузе, передал Корякину сообщение о происходящих со мной перипетиях – полковнике Кровице, предстоящем разговоре с благодетелем Джахонгиром, про ЦРУ… Сейчас многое зависело от решений, которые примет Кряк.
   Я не ошибся в определении Джахонгира как азартного игрока, он им и оказался. Только банковал давно по-крупному. Он был у Шефа связующим звеном с восточным блоком. В принципе, он разгадал задумку Ясенева загнать золото обратно в Ирак, таким образом закончив опасное путешествие сокровищ в родных иракских стенах, вернее, их обломках. Кому продать сокровища – сложный вопрос… держа во внимании заокеанскую разведку на хвосте. А что Кровиц будет в этой сделке двуличным гадом, Джахонгир не сомневался. Поэтому мы должны продумать ходы на тройную партию.
   Раскрыв секрет сокровищ, я обоснованно ждал чего-то подобного от Джахонгира… Что ж, раз уж мы партнеры… Для начала – Джан, просто Джаник. Уже неплохо. Что дальше, кто же нам поможет? Он произнес, кто. Проговорил то, что и впрямь стоило всех моих секретов. Мы сидели в баре, пили втихаря русскую водку, ели сибирские пельмени на кабульский лад. Джан рассказывал историю своей Игры под названием Жизнь.

   Джан, восьмидесятые годы
   – Подходи, беги, народ! Пугачева здесь поет.
   – Мы с тобой одна семья. Деньги дай, и масть – твоя!
   – Я кручу, я верчу. Вас запутать не хочу.
   Паренек весело зазывал народ, и вокруг станка [10 - Станок (жарг.) – игровое место.] не хватало места всем желающим. Красота… Рынок жужжал, как большой разноцветный улей. Солнце, весна! Лохи, толкаясь, вприсядку протягивали деньги. Джаник цепким взглядом выбирал, у кого больше сумма и морда попроще. Брал купюры – хрусть! – нет купюр… – и кидал поролоновый шарик на дощечку: «Погнали!»
   – Господин! Смотри внимательно, выиграешь обязательно!
   – Раз! Два! Три! Вот шарик – смотри!
   Верховые цинковали ситуацию, оттесняя слишком уж любопытных от игры. В работе только трое: лох и двое низовых.
   – Ваш выигрыш, мужчина! – катала торжественно выдал три пятирублевки низовому Сереге. Второй напарник тут же попытался сунуть чирик, но – извините: очередь! Лох уже нетерпеливо ждал раздачи. Шарик – вот же он! – скрылся (вот под этим) – ха! – меня решил запутать! – колпачком… и… виртуозно растворился в воздухе. Вместе с… извините! – чириком и, извиняюсь – еще одним и, что-то не прет! – еще…
   Невдалеке на прикрытии щурился от яркого солнца Карта (по фамилии Карташов). Он привычно наблюдал за тусовкой, отлавливая и успокаивая проигравших. Недоуменно хлопая глазами, хлюпая носом, те пытались осознать происшедшее, но назад уже никак – верховые. Кто-то пытался вздрогнуть, побузить – Карта не часто встряхивал головы – маяк! – и доблестные сержанты вежливо уводили граждан подальше в будку «Милиция» за территорией рынка. А если гражданин ещё и с запахом?! – всё! – тогда можно и по Закону. Свои менты были почти (почти!) дружбанами – пиво, водка, пару чирок… рынок четко отработан уже давно. У Карты своя точка, станок, пацаны… Солнце… Свобода!.. Перестройка!
   А после работы усталых станочников ждали жареные хрустящие курицы-гриль. Генноперекачанные «ножки Буша» еще не захватили Рассею-мать, так что жрали свои – синие. Но уважаемых людей в кооперативном кафе «Уют» всегда привечали отборным обедом – уважаемые люди лаве не жалели.
   – Ваш выигрыш, мужчина! – деньги кочевали по кругу, заманивая очередного наивного, но искренне верящего в быструю удачу прохожего.
   Джан пел свою веселую песню:
   – Только лишь лихой народ наши деньги заберет!
   …Мужик показался Карте самоуверенным, слишком! Наглый гад минут десять уже ошивался рядом с разношерстным сборищем зевак, – но играть явно не хотел. Крепкий гад с виду. Взгляд не отводит, смотрит прямо. «Что-то не то…» – Карта знал, это не облава, там все быстро: цап-царап! – по машинам и в отдел. Он подошел вплотную: вызвать на конфликт – два пальца… «Непонятный» был в длинной черной коже: «Типа Штирлиц!»
   Костян, верховой, в это время вдруг резко вытолкнул из улья недовольного упирающегося неудачника: «Мужик, дай другим-то поиграть! – Но бедолаге срочно надо обратно в улей, срочно! – Да не лезь ты!» – Удар в «тыкву» был необходим в тот момент: Костян ударил коротко, четко. Всё, мужик закипел (есть же такие): «Отдай деньги!!!»
   Карта просто выбросил клиента из начинавшейся драки, по-борцовски хватанув со спины, – его очередь работать. Упавший пружиной вскочил и ринулся на Карту, выкинув вперед кулаки, но, как о бетонную стену напоролся на жесточайший правый прямой – в противоход, с подседом на левую ногу, под встречную руку. Удар, ударище!.. Молотом! Даже смотреть не хочется. Так всегда – ментам разгребать.
   Карта развернулся… – пистолет смотрел ему прямо в лоб.
   В левой руке (где ж ты, сука, раньше был?) – красная корка УБОПа, бля… опа!
   «Руки за спину!.. Лицом вниз!» – Шороху добавляли приближавшиеся сирены.
   Удар получился спонтанным, размашисто-неотработанным. Замах кулака справа, усиленный всем плечевым суставом, тяжело, очень тяжело опустился на левую часть лица «кожаного Штирлица». Штирлиц был обездвижен уже в воздухе – ещё до горизонтального падения на разогретый весенним солнцем асфальт.
   В общей непонятной сутолоке (будешь свидетелем – стой! куда пошел? понятые!) Карта дернул Джаника за рукав, подтащив его к оживающему, но вялому еще капитану в кожане: «Писанись [11 - Писанись (жарг.) – «подпишись» за меня, сделай что-то вместо меня.], братан!»
   Через три года (общий режим – плюс «химия» [12 - Химия (жарг.) – облегченный режим содержания заключенных в 80-е годы.] – плюс УДО) Джан уплетал оладьи со сметаной на родимой кухне. Да, в лагере он не бедствовал (спасибо Карте!), а на «химии» – вообще лафа! Да, он сделал все правильно. Так, как сказал Карта (тот свободно залетал к нему в СИЗО, на пальцах объясняя, что, где и почему). И главное, Джаник точно знал, чем он займется завтра.

   Секунда
   Джахонгир являлся координатором среднеазиатского крыла Исламского движения Узбекистана, что позволяло с уверенностью говорить и о сохранности груза, и о возможности отразить атаку ЦРУ в лице Джека Кровица.
   «А что ты думал? – корил я себя в порыве самоуничижения. – Ты, всю жизнь проведший на той, обратной закону, стороне жизни!» – Я безвольно валялся у себя на койке в бывшем советском военном городке. Никто и не предполагал тут встретить плюшевых мишек, как сказал герой Гоши Куценко в каком-то фантастическом фильме – здесь, на пересечении валютно-героиновых потоков всего мирового преступного сообщества! Мало того – за всем этим безобразием сверху наблюдает честный до беспристрастия Дядя Сэм в лице таких вот Джеков. Сэм, сам погрязший в тройственности двойных стандартов. Нет, не совесть меня мучила, а патриотизм что ли, не знаю. Я, выросший на обломках великой страны, возмужавший в тюрьме, думал о Родине? Не мне ли до́лжно глубоко плевать на все это дерьмо с высокой башни? Золото – да, важно; выжить – да, очень важно!.. Но в данном случае я столкнулся с чем-то бо́льшим, чем преступление. Соприкоснулся с разрушением мироустройства, что перекрывало многие мои постулаты. Хотя деваться было некуда.
   От Корякина пришел ответ. Что же, ждем «гуманитарную помощь».

   Корякин
   Сергей нашел-таки этих людей в электронной картотеке Разведуправления. Людей, присланных Джахонгиром спецам на подмогу.
   Султан Валеевич, радушный добрый мужик под пятьдесят, стол накрыл прямо в начальственном кабинете. Помянули Ясенева – Султан не принимал участия в системе Шефа, поэтому отзывался о нем исключительно по деловым, товарищеским качествам, оцениваемым высоко.
   Корякин сразу их узнал по фотографиям – это были боевики движения Узбекистана. С ними-то и выгружали сокровища на таможенном терминале в Термезе. Вообще-то, в интересах следствия Кряк должен был опознать кого-либо из нападавших на поезд перед узбекской границей, поэтому имеющуюся базу просмотрел полностью – да, это были они, и именно поэтому Джахонгир действовал столь уверенно. Полковника же больше всего тревожил факт срыва операции по выявлению коррупционных контактов военных с преступными группировками, связанных с наркотой и террором. Хотя по этому вопросу кое-какую информацию Корякин полковнику все-таки подкинул… Не без своего интереса, разумеется. Султан Валеевич принял «столыпин» без проволочек, обещал всяческую поддержку, тем более некоторое время группа Кряка пробудет в его распоряжении. Потом вояк спровадили восвояси, щедро угостив на дорогу.
   Жили они в небольшой гостинице на окраине Душанбе. Впереди была неделя, практически свободная, поэтому Корякин мог плотно заняться информационным сопровождением своего афганского агента Секунды. В первую очередь того следовало предупредить об опасной связи Джахонгира с террористами, далее – Кровиц, и, главное, – выход из Афгана, желательно в живом виде… Спецов осталось четверо: Корякин со Спириным и помощники – майор Стишин с капитаном Корзуниным, солдаты проверенные, надежные. С Юрком Стишиным по прозвищу «Стинг» Кряк знаком с «первой чеченской», с Васькой Корзуниным – со второй.

   Одна тысяча девятьсот девяносто шестой год
   «…И вот “чех” вскидывает на плечо «Стингер» и целится в вертушку. Стреляет! В то же мгновенье его снимает снайпер федералов, но… залп уже пропущен! В том-то и дело… Откуда приехал этот «Стингер», сколько ему лет? После Афгана – годков десять, считай, прошло. Выстрелить-то он выстрелил, но маршевый двигатель дал сбой, и ракетка, так сказать, прямым ходом на нашу позицию. Полсекунды осталось. Тут и происходит самое страшное… – Слушатели-новобранцы, сидя у костра, округляли в ожидании глаза. Кряк понижал голос: – Ракета шла на наш окоп. Не с той, конечно, скоростью и даже как-то петляя по пути. Вдруг Стинг вскакивает – хвать! ракету-то… руками! Горячая, сволочь. – Пепел от сигарет падает на камуфляж первоходов, рты открыты. – Хорошо в перчатках был, во-о-от… А потом размахнулся, да ка-а-а-к! п… звезданет ее, ракетку-то. Обратно в “чехов”! – Зрители начинали чувствовать подвох. Такая была традиция: за кружкой кипяточку у весело стрекочущего костерка травить байки вновь прибывшим. Байки-страшилки расслабляли, настраивали на позитив. Кто знает, что будет завтра? – А вы думали, Стинг типа музыкант? Нет. Стинг – неутомимый ловец чеченских стингеров!» – Кряк вспоминал приснопамятные времена тяжелых войсковых будней, как приходилось подбадривать первоходов, чтоб уж совсем не сникали от окружающей реальности…
   По старой армейской привычке бойцы Корякина коротали время за шутливыми историями. Как бывает на войне: с утра вроде простая тихая жизнь; вдруг р-раз! – и нет ее, жизни-то! Два! – слева, справа – смерть! Три! – земля, небо, где все? Не знаю. Жив? Не знаю! Не знаешь, значит, жив. Был бы мертв, знал бы.
   «Мы выбирались из окружения. Или вновь заходили в него. В общем, мы попали. В ловушку. Были полностью дезориентированы. Приборы навигации, рация утеряны, затоплены (полдня тащились по реке, по грудь, по горло в воде). От преследователей вроде оторвались. Шли на базу. Петляли. Искали чистый проход. На открытую местность старались не высовываться. На пути – небольшое болотистое озерцо, покрытое густой зеленой растительностью. Осмотр: с виду нормально все – можно продвигаться.
   Легкий туман. Дистанция – метров пятнадцать, двадцать. Позывной, отзыв – отработаны. Спецавтомат наизготовку, приклад – к подбородку. Плеск волн, ветер, бьющий по листве ладошками. В напряженной сосредоточенности тишина кажется навязчиво громкой. Медленно ступал по ненадежному дну, вслушиваясь в диалог озерной природы с окружающим миром. Я чужой в этом мире и готов, в мгновенье, нарушить гармонию.
   «Кря-кря… (пауза), кря…» – Вызов. Я ответил. Подтверждение: «Кря-кря…» – «Что-то не так». Попросил повторить. Опять: «Кря-кря…» – Не то! Но и не «опасность». Почти полностью погрузился в болото, жду. Совпадение? Возможно, я перекликался с настоящим селезнем. Только этим объяснялся непонятный сигнал – Стинг не мог ответить неправильно. Но вызвал-то меня он?! Или случайность? Вот, бля, уточки!
   В десяти метрах спереди, чуть левей, грозно прорвала туман корма резиновой лодки, бесшумно появившаяся из-за кустов. Прикрытый высокой травой, вдохнул воздуха и с головой опустился под воду: «Не-пре-дуп-ре-дил!» – стучало в висках… Выстрел, второй, третий, из-под кувшинок, по днищу лодки. Полсекунды ждем, судно дало крен, встаем – добиваем: четыре, пять, шесть, всё! Три «чеха», зеленые повязки – переломленное мутной жижей плавсредство не торопясь исчезает, тонет… вместе с мертвым грузом, не успевшим что-либо предпринять. Беззвучные хлопки интегрированного глушителя даже не потревожили безмятежности лесного спокойствия. Позывной-отзыв: Стинг на месте. Контрольный – снова четкий ответ. Идем дальше. Уточки…» – майор Корякин замолк, погрузившись в воспоминания.

   «Неужели подступили к черте? – Кряк мысленно переключился на сегодняшний день. – Я, Спирин – да, но эти-то, молодежь. Что движет ими? Поведав о нашем преступном замысле, мы автоматически отстранились, отпозиционировались от уставных отношений, став сообщниками. Естественно, они имели право выбора, но в том-то и дело, в их ответе я был уверен. Почему? Может, необходимость принятия решения отпадала сама собой по причине негласного «военного братства»? Не по-ни-ма-ю! Или «право выбора» – от лукавого? Какое на хрен право, какой выбор?! Знаю одно: Стинг, Васька – пошли не из-за денег, и это главное!»

   Васька Корзунин, начало двухтысячных. Перед отправкой в Чечню
   Тайга…
   Васька наяривал гитаристом в ансамбле. Играли-бу́хали они в Доме Офицеров на танцах. Это было очень круто, учитывая, что до дембеля оставался всего лишь год – жизнь удалась! Вообще-то, служил он (не с того конца начали) в гарнизонном военном оркестре, дул в тубу (духовой бас). Но лаба́ть на танцах! – да еще, блин, в офицерском клубе, – считалось вершиной армейской халявы.
   Военные музыканты работали в штатном режиме: утренний развод, затем «Славянка» – в столовку, полуденная репетиция на плацу, клуб, «Славянка» же – на ужин… Потом вечерний развод. К пяти часам оркестр уменьшался до трех-четырех трубачей – старики начинали буха́ть уже в обед, в строю оставались самые тренированные, стойкие – молодняк. Суббота, воскресенье лафа́… – не отвлекай! – репетируем танцевальную программу-на-а…
   Бывало, получал и по морде (тяготы). Ну, не в танке же воюем, не в окопе.
   Год… Почти старик. Товарищ пишет – все в порядке там, на воле. Еще бы! Что там может быть не в порядке-то? Васька шлет полевые снимки – жене, приятелю: уставший воин, фоном – пара-тройка танков Т-80, тоже замученных, грязных (пять тысяч миль по бездорожью!); калаш небрежно прикрывает подсумок с гранатами, патронами, черт его знает, с чем еще. Справа – миномет, дымок из ствола. Просто солдат устал. «Просто устал…» – так говорит его тяжелый исподлобья взгляд с немного помятой (в бою – в левом кармане!) фотографии. Кстати, раз десять переснимали – эффект достигнут, взгляд тяжелый.
   Когда Оксанка прислала карточку только что родившегося сына, был шок. Непонятная фотка смотрела его же, Васькиными глазами. Слезы сами хлынули, нет, чуть капнули… Отпуск не дали. Да остался-то – год! – что там горевать-то? Сына снимал лучший друг, Пашка, Пахан – он профи. И то, и это – все умеет. Пахан тоже ждет напарника Ваську – у них совместный бизнес. Оксанка письма шлет редко, а после родов вообще перестала, – сплошная морока началась ползунковая. Оксанка красивая… ну да ладно.
   Васька обожал её, прикинь, как-то не по-человечески… Очень любил! Шагал по плацу – и любил. Дул в мундштук на морозе – и любил. Да, между делом про мороз (жена выслала толстые шерстяные носки, он их на руках носил как рукавицы, но не в этом суть): так вот, при минусовой температуре положено музыкантам, вернее, их духовым инструментам, спирту – кому сколько, по Уставу. Всех больше по Уставу положено тубисту-басисту. Весь предыдущий год Васькин спирт, побеждая стужу, выпивали старослужащие бойцы. И вот, наконец – его очередь! Поэтому строевые оркестры как-то не очень стройно и слаженно звучат, особенно в холода. Васька настрочил об этом жене – хотел повеселить.
   Мобилы в части запрещены – ракеты… да и тайга бескрайняя сплошняком, связи нема, поэтому звонил редко, и то с небольшой поселковой почты. Одна кабинка, приходилось маяться, ждать. Еще Васька любил гитару – много занимался, оставаясь в клубе за полночь, а прикорнув малёхо в очереди на телефон, сочинял:

     Падает дождь – и облака
     Заняли небосклон, как небесный батальон,
     Дождь все льет и льет, как стара эта история…
     Дождь все льет и льет, как стара эта история…

   Вставлял аккорды, ну типа Роббин Форд [13 - Роббин Форд – род. в 1951 г. в Калифорнии (городок Ukiah), входит в элиту наиболее техничных и виртуозных гитаристов современного блюза.], подражал Фриппу [14 - Роберт Фрипп – род. 1946 г. в Англии. Британский рок-музыкант, гитарист, муз. деятель. Один из основателей и постоянный участник рок-группы «King Сrimson».] (старьё, конечно). Если б родилась дочка, назвал бы её «Падает дождь» – по-литовски «лия» – Лияной. С литовцами на гражданке мутили – серые компьютеры без растаможки.
   – Алло!!! – Связь не очень. – Как, да что, да как дела? Все нормально… – То да это: – Понятно, куда без мамы. Давай, в ушко поцелуй, носик.
   – Послушай, Вась…
   – Вот-вот, уже лучше. Да, слышу вас хорошо. – Настроение шутливое, теплое: – Повтори разок, опять пропала!
   – Я те-бе из-ме-ни-ла, слышишь?
   – … – молчание. – С кем?
   – Так, с Пашкой…
   – Как?
   – Так, в клубе после танцев.
   – Как?!
   – У директрисы на столе, – совсем тихо.
   Белые костяшки пальцев вокруг трубки:
   – Как-ты-могла?!
   – Я так же сказала, – уверенней, – а он мне по лицу ударил.
   – ??? – молчание.
   – Говорю ему: «Какая по счету у тебя?» – Он ударил, я упала, стукнулась спиной о ведро.
   Васька выплыл из кабинки. Тишина. На почте – тишина! В рот воды набрали все? Вообще ничего не слышно. Вышел на улицу. Морозец. Вроде как уши заложило. Тряхнул головой, сбросив в сугроб ушанку – снег по-домашнему хрустел под ногами: «Хруст-хруст…» Вдохнул всей грудью стылый воздух, закашлялся. Поднял шапку, натянул ее плотно, по-мужицки зло пристукнув сверху варежкой. Ускоряясь, зашагал прочь, размазывая по мерзлым щекам влажные остатки юности: «Целых двенадцать месяцев! Всего двенадцать».
   Год. Служба только начиналась.

13

   Секунда
   Я готов к неприятностям. Всегда был готов. Неприятности – это наше всё. Нам ничего не изменить в жизни. Единственное, над чем мы властны – так это над возможностью влиять на обстоятельства, предопределяющие поступки. Мудрено? Очень просто: готовность к наихудшему исходу событий и есть предопределение обстоятельств (мне бы преподавать… бои без правил).
   Их было трое. Первый, почти бегом – сразу на меня: правой рукой, с размаху – в челюсть. «Грамотно!» – отметил я. Тут все просто: чуть отклонив голову назад, ухожу от пролетающего в миллиметре от лица удара. Моя нога, резко выпрямившись, врезается в пах набегающего противника: «О-ох!..» – Что-то там еще. Он сгибается пополам и головой, вдобавок, нарывается на вовремя подставленное с выносом колено, ограничив зону нападения товарищам.
   Слева, справа – атака! Сзади дверь подъезда (я только что вышел из гестхауза). «Бережно», за подбородок, рывком бросаю первого бойца на правый фланг. Разворот влево вместе с размашистым боковым – выстрел мимо цели, зато мой ботинок ребром подошвы, четко! – втыкается во встречную ногу. Хруст! (Или послышалось…) Захожу за спину, обхватывая врага за горло (сейчас бы нож). Усилием – вниз! – усаживаю на землю, вдавив поглубже кадык. Он уснул…
   Третий попёр на штурм. С битой. Удар! (Битой сверху.) Вскинул руки над головой – предплечья ловят боль прессованного дерева, еще раз… На третий у него не хватает замаха – я уже работаю вплотную: рука с палкой у меня под мышкой, локоть бойца изогнут на вылом. Подсечка – падаем! – контрольный «лоб в нос!» – встал, огляделся: прошла минута. Семь тридцать утра… Вызвать полицию или добить? Конечно, вызвать! Попоздней…
   С разбегу, с размаху, ногой по черепушке успокоил первого встающего. Второй, приподнявшись наполовину, тут же получил крепкий крюк-нокдаун в челюсть – сел. Последний гад, видя вопиющую несправедливость (один на троих), начал живенько так отползать: спиной вперед, с опорой на пятую точку, отталкиваясь от земли одной правой клешней. Значит, левая все-таки сломана. Это может не понравиться представителям власти: увечья «средней тяжести». Я покинул место недолгой схватки…
   Работали без прикрытия. Без оружия (перед уходом обыскал). Бита. Расчет на испуг: «Пыльный… А-га! Вот его-то я знаю». (Я все-таки догнал отползающего раком: он почему-то не желал поначалу изъясняться. Нос в крови. (Сломан… лбом?) Но, под прессом ботинка сверху и под давлением асфальта снизу, говорящая голова выплюнула кусками сукровицы на чисто русском: «Пыльный!»)
   Пыльный – помощник Джахонгира. Меня представили ему на второй день по приезде в Афган. Внешне Пыльный ближе к европейцу, чем азиату. Жесткий, худощавый, с бескомпромиссным ядовитым взглядом, не исключено, что в парне кипела чеченская кровь. Чего добились нападавшие, исполнявшие волю Пыльного? Вычислили гестхауз, это плохо: там ноутбук, оружие, там относительно безопасно. Я торопливо шагал по грязным, закрученным улочкам правобережного города в сторону моего второго прибежища – отеля «Серебро». Убить не хотели. Хотели напугать, зачем? Для захвата бросили не те силы, Джаник в курсе. Ответ получил в гостинице.
   Не успел толком зайти в отель, мне сунули под нос какую-то чертову бумагу – смесь слов из английских, арабских букв. В гостинице дожидались четверо полицейских и двое военных сопровождения с устаревшими американскими винтовками наперевес. Бумаженцию я подписал – воткнул закорючку в справку на «великом пуштунском», протянув руки навстречу ненавистным браслетам (куда деваться-то?). Покорно залез в микроавтобус с тонированными стеклами, через которые довольно хорошо просматривался путь: увезли недалеко, видимо, в местный полицейский участок, где меня и швырнули в одиночку.

   Что потерял в этой жизни? Видимо, все!..
   Золото приходит сегодня ночью. Корякин будет ждать на границе. Меня он не дождется наверняка… Джахонгир все сделал правильно: оказался один на один с Джеком, что не являлось проблемой для террориста с большой буквы. Главное – они остались с грузом, грузиком, черт бы их всех побрал!
   Я лежал на драной, пахнувшей мочой, подстилке, руки под головой, после четырехсасового трехшагового «вперед-назад» ожидания чего-либо. Ничего не происходило и не произойдет, это было понятно сразу! Угасающая, угасшая надежда превратилась в ноющую тоску, такую знакомую. Знакомую до смерти, родную до боли, пронесенной сквозь бесчисленные тюремные застенки на плечах невозвратных двух десятилетий отсидки.
   Что ж, предстоящий раунд переговоров мне придется пропустить, прости, майор. Ты меня поймешь, я знаю. Ночью, не дождавшись своего агента, ты примешь решение, от которого вряд ли будет зависеть моя жизнь, но твоя-то зависеть будет точно. Мы поставили на сволоча Джахонгира; мало того, туда еще и ЦРУ подтянется – будет жарко, Корякин, держись, брат! Я ничем, ни-чем-не-смо-гу тебе помочь, прости. Засыпая, проваливался в бесконечные полусонно-бредовые воспоминания юности, пролетевшей под флагом обмана, наживы любой ценой: чем изощреннее ты кидал людей, тем было лучше, почетней, круче…

   Колька-Секунда, начало восьмидесятых. Ленинград
   Вольдемар был мастит. Вальяжный кивок башметовской челкой – ничто!.. по сравнению с… усами. Ян Френкель, к сожалению, почивший, к счастью – их не видел. Усы наповал! На этом, в принципе, можно закончить. Осталось только рассказать о Коляне.
   Колян, конечно, не был сражен усами Вольдемара Алексеевича – его поразило непредвзятое отношение к сто пятьдесят четвертой статье Уголовного Кодекса РСФСР (спекуляция). Самым интересным в этом вопросе являлось то, что когда Колька рвал когти с родной барахолки – по рядам, через забор (штанами об гвоздь!), мордой в песок, на проспект – гуляем… – руки в карманы (сердце изо рта): он зарабатывал те же самые три «крытой», пять «общего» плюс-минус «поселуха», что и Вольдемар Алексеевич, курящий гаванскую сигару в недоступном для простых смертных ресторане гостиницы (опять же, простите) «Гавана»!
   Дабы как-то компенсировать несправедливость, судьба и свела этих довольно-таки разных людей вместе… в трактире на Сенной базарной площади (хорошо звучит) – в скотно-перерабатывающей-людей-в-блядей рыгаловке «Пиво-Автомат» на площади Мира. (Добра и Свободы – от себя.) Во-о-от… А повстречал мэтр Коляна часом раньше – в торговых рядах на Садовом. Рассматривая комиссионную витрину с музыкальными инструментами, он краем глаза обратил внимание на шустрого паренька, торгующегося со скупщиком валюты (восемьдесят восьмая [15 - Восемдесят восьмая (УК РСФСР 1960 г.) – имеется в виду золотовалютная статья.]). В итоге перекуп отслюнявил небольшую сумму «рваных» за двадцать или тридцать Колькиных американских рублей.
   Внимательно разглядывая дорогие синтезаторы, Вольдемар в отражении стекла вновь увидал того же паренька, заплывающего почему-то с противоположной стороны. Из чего мэтр сделал вывод, что пацан явно прощупывает обстановку: прикрытие валютчика, далеко ли менты, расстояние для возможного отхода – интересно! После рекогносцировки Колян вновь подрулил к табличке с баксами. Типа запыхался: «Ух… братан, выручай! Мол, нет времени искать, где подороже, на! – отдам тебе последнее: сын дипломата… отец еще намоет – три тыщи финских марок». – Глаза на взводе: только бы не заплакать. Протянул три купюры. «Сто сорок седьмой» и не пахло: обработанный на пропуле [16 - Пропуль (жарг.) – предварительная проверка «в честную» для дальнейшего обмана, жульничества.] лох-перекупщик живенько отмуслякал приличную (очень) сумму и поспешно запулил «финки» вглубь организма. Убегать даже не пришлось. «Красиво…» – Вольдемар хмыкнул и двинул вслед за парнишкой. В пивной и познакомились.
   «Север!» – Без очереди в этот ресторан на Невском мог зайти: сын Мао Цзэдуна или Вольдемар. У очереди даже не возникало вопросов насчет принадлежности – спешащие озабоченные движения, очень выразительный взгляд (в лоб швейцару). Опять же усы… Вопросы обсуждали на втором этаже под водку с колой (шик восьмидесятых). С соседних столов не давали жить томные женские взгляды, внизу играл оркестр – жизнь была прекрасна, как и пели музыканты: «It’s a wonderful, wonderful life!» По делу всего пару слов. Все очень просто: в комиссионный магазин приносим один синтезатор, выносим три. Остальное – детали.
   Осушив, не запивая, штоф или два, Колян, «сын дипломата», вальяжно, что не маловажно (в рифму), вышел на медленный танец. Осталась малость (опять в рифму) – пригласить прекрасную (не иначе) незнакомку с соседнего столика: «Прошу, пани!» – Туфли уже навострились на пятачок, а за жеманно выставленную руку так никто и не взялся – ни с одного стола! Обойдя по кругу весь женский персонал балкончика, Колька гордо вернулся – нет! – Вольдемар не видел… нет. Он очень, очень внимательно что-то высматривал в нижнем зале, прихохатывая в усы. Парень так тогда и не понял, что девочки просто не оценили в нем потенциального клиента, и списал свою неудачу на невыглаженные мятые школьные брюки, немытость, небритость и всю остальную студенческую неопрятность. Вот если бы за дело взялся Вольдема-а-р! Но… Вольдемар не любил продажную любовь.

   Небедный с виду человек вошел в продвинутый «комис» на Петроградской: в длинном черном пальто до пят, при усах – такие просто так не заходят! Продавец сразу почуял деньги: «Господин непременно должен посмотреть!..» – Магазин специализировался на музыкальных инструментах. Много синтезаторов. В Советском Союзе только-только начинался бум на электронную музыку. Клиент стал внимательно изучать японские новинки-прибамбасы: «Вы понимаете, мне надобен чистый фортепьянный саунд, без отголоска…» – «Понимаю». – «Yamaha слишком уж приелась…» – «Понимаю». – «Как у Queen…» – «Да-да, конечно! Может быть, синтезатор Korg?» – «Ну, это слишком дорого! А нельзя ли подешевле?» – «Видите ли, нет – это заказ, везли из Германии, единственный экземпляр…»
   Ну, что тут надо? Как не вовремя! – потасканный студент забрел погреться? «Извините, мы зан…» – Но что это? Студент стал распаковывать какую-то коробку, извлек небрежно (ой-ой-ой!) клавишный синтезатор «Roland-D7». Фантастика! – «Простите! Минуту… сэр?!» – «Конечно-конечно, мне самому интересно». Потасканный – «сын дипломата» – запел свою жалобную песню:
   – Отец еще не знает… два-три дня, не больше… Разбил машину… надо срочно в сервис. Опель Кадет…
   – А сколько хотите?!
   – Дома чек – четыре тыщи марок, «дойч»… Я принесу.
   – Нет-нет, постойте! Сколько вам?
   – Да мне бы тыщу-полторы, ну, в смысле марок, дойч, в рублях, конечно… с процентами… отдам… с большими.
   – Ну, полторы, вообще-то, многовато.
   – Простите, что перебиваю, господа! – Дядька с усами виновато улыбался. – А вы (к пацану), случайно, не хотели бы продать аппарат? – Взгляд на продавца: мол, покорнейше простите (поклон).
   – Да… я не знаю.
   – Позвольте, позвольте! – недовольно зарычал хозяин лавки. – Я бы и сам!..
   Усатый:
   – Две тыщи марок, дойч.
   – Да, но отец узнает…
   – Мне надо именно такой!
   – Да я, простите, и две с половиной бы дал, если вы решили продать. – Продавец засуетился: клиент в пальто начал надоедать.
   – Ну, мне, наверное… лучше продать.
   Усатый:
   – Ладно, господа! Вот что получается: вам, молодой человек, нужны деньги! Мне – аппарат! Вам (хозяину): надо получить свои законные комиссионные, а так как я все-таки покупатель, и мне необходим, поверьте, этот инструмент…
   – А вы, собственно …
   – Я композитор! – прервал продавца клиент.
   – Ну! Если так, – тот немного приспустил пар.
   – Тогда поступим следующим образом: вас устроят две тысячи семьсот пятьдесят марок? Дойч!
   Студент:
   – Дак, там… чек… четы…
   – А вам (продавцу): двести пятьдесят марок! Дойч. Ну, в виде комиссионных. – Торговец попытался возразить, но студент продолжал мямлить:
   – Отец… четыре тыщи марок.
   – Да, кстати, какое посольство? – участливо спросил гость.
   – Финское.
   – Ну… Вам и карты в руки!
   – Пятьсот! – Продавец что-то сосчитал в уме.
   Усатый с неохотой:
   – Триста! Поскольку мое присутствие принесло вам неудобства…
   – Побойтесь бога, четыреста.
   Клиент дружелюбно протянул руку:
   – Вы меня уговорили. Вот вам триста пятьдесят. – Крепко пожал…
   – ?!
   – Но сначала, молодой человек! Вы не против расчета финскими марками?
   – Дак, я у отца в МИДе обменяю… Там есть один знакомый дипломат.
   – С одним условием: мне бы не помешало проверить инструмент. – Вытащил деньги, отсчитал десять тысячных «финок», протянул студенту: – Держите! У меня тут студия недалеко – доедем?
   – Ну давайте, если ненадолго. – «Сын дипломата» ответственно проверял купюры под светом окна, там лучше видно: – Все в порядке. Сегодня же обменяю.
   Покупатель упаковал Roland, задумался:
   – Конечно, сравнить бы с «коргом». Послушайте, любезный (продавцу), а не дадите ли вы на время этот замечательный Korg, чем черт не шутит? Звучит-то он прекрасно! Да и на студии пора менять клавишные – у меня их штук шесть или семь… Может, и прикуплю парочку новых.
   Студенту:
   – Выручи, браток! Мы с тобой – в центр города и обратно. Потом домой могу подбросить. Ты где живешь?
   – Так, на Литейном, рядом с УВД. – Прямой серьезный взгляд на продавца. – У меня там мама работает в милиции – следователем…
   Усатый (студенту):
   – А оставь-ка ты ему, дружище, все денежки – все равно нам возвращаться. Вернемся – заберем свое, подсчитаем комиссионные плюс сто марок за ожидание, идет, э-э-э?
   – Александр Иваныч! Шлемензон… – Фамилия прозвучала потише.
   – На тебе, Александр Иваныч, две штуки финских сверху (студент передал Иванычу и свою увесистую пачку). И дай-ка ты нам свой чудо-корг и во-о-н ту «ямашку» с полки до кучи.
   – Так возьмите, товарищ композитор, еще и драмз-машин – проверьте тоже! – Сунув в карман валюту, продавец летел на волне удачи. Солидный залог позволял расслабиться.
   Попрощались, до конца соблюдая субординацию: отвлечь Александра Иваныча от желания проверить или пересчитать деньги. Вместе вышли на улицу. Машина ждала за углом. Неудобно нести… тяжеловато… Перед поворотом – дружеское: «Жди, Иваныч! Скоро приедем». «Сорок первый» Москвич бойко перескакивал через трамвайные пути. Напарники ехали, думая каждый о своем.

   Статья 147. Мошенничество (Уголовный кодекс РСФСР, 1960 г.)
   Завладение личным имуществом граждан или приобретение права на имущество путем обмана или злоупотребления доверием (мошенничество) – наказывается лишением свободы на срок до двух лет или исправительными работами на срок до одного года.
   Мошенничество, совершенное повторно или по предварительному сговору группой лиц, – наказывается лишением свободы на срок до четырех лет.
   Мошенничество, причинившее значительный ущерб потерпевшему либо совершенное особо опасным рецидивистом, – наказывается лишением свободы на срок от трех до десяти лет.

   – Почему так долго вчера с «нулями» ковырялся?
   – Башка болела жутко…
   – Нечего было девок совращать.
   – Так не пошел же никто!
   – Просто фэйсом не вышел.
   – Когда я Иванычу валюту считал, смотрю – там нолик отклеился… от сотки, блин. Слюнями приклеил.
   – Он такой же Иваныч, как я композитор! Слушай анекдот: «Заседание политбюро…»
   У них все, все было впереди.

14

   02.05.2008
   Боевики движения «Талибан» подготовили сотни смертников для участия в предстоящем весеннем наступлении на войска стран НАТО в Афганистане.
   Об этом заявил один из командиров движения мулла Дадулла, сообщает «Интерфакс». «Нет числа смертникам, которые готовы взорвать себя, – сказал он британской телекомпании «Channel 4». – Сотни уже внесли свои имена и готовы идти.
   У нас еще сотни человек, ожидающих записи.
   Каждый горит желанием быть отправленным первым»…

   26.06.2008
   В афганской провинции Хайратон при взрыве у здания одной из российско-американских организаций по оказанию помощи Афганистану убиты не менее трех человек, передает Газета. ru. Как сообщили в местной полиции, террорист-смертник подорвал караван с гуманитарным грузом и продовольствием. Среди раненых – трое полицейских и четверо гражданских лиц, возможно связанных с Исламским движением Узбекистана.

   27.06.2008
   В результате совместной операции Службы национальной безопасности (СНБ) и МВД республики Узбекистан пресечена контрабанда крупной партии наркотиков из Афганистана – изъято 45 килограммов опия, сообщает «ИА REGNUM». Спецоперация была проведена в ночное время суток на берегу пограничной реки Амударья.

   Корякин
   На уазике разведуправления они вновь колесили по знакомой магистрали в сторону Термеза. Завтра люди Джахонгира снарядят в путь гуманитарный караван на Афган. Это будет завтра… Секунда тут выдал кроссворд в последнем послании, не поддающийся разумному решению. С таким раскладом жить ему осталось не больше суток, ближайших суток, равных липкому дню в дороге и бессонной бесконечной ночи перед отправкой груза. Мало того что Джахонгир – редкостная сволочь, там еще и ЦРУ нарисовалось в виде полковника Джека Кровица. Несмотря на эти обстоятельства, Секунда сообщил о своей готовности к встрече драгоценного груза, как впрочем и готовности его новых друзей: Джахонгир подписывался за Афганский проход, Кровиц – за дальнейшее движение через границу, причем любую. Вариант, конечно, неплохой: то, с чем безрезультативно воюют власти, само просится в помощники, здорово же! А те, кто априори должен быть союзником, встают на сторону террористов.
   Решимость Секунды вызывала уважение – но… Сил мало, силы уже не те, как пить дать не те. Нет никакой возможности взять под контроль такую обширную территорию без Шефа, без его прикрытия. Поэтому выход один – взять в долю Султана Валеевича, который движется на Термез параллельно уазику Корякина абсолютно не в зоне видимости, контрразведка все-таки!
   «Прости, брат Секунда, но в обговоренное время мы не прибудем. К сожалению, не имею права об этом сообщить, прости, брат! Кто знает, может быть вместе с ноутбуком ты уже в руках басурманов? В данной ситуации твое неведение даже на руку. Ну, придется немного понервничать, не будут же тебя убивать из-за чьей-то оплошности при передаче груза с рук на руки. А уж мы найдем, как тебя оттуда вытащить, поверь… только если ты находишься у них, что мы скоро узнаем. И если не будут тебя убивать».

   Это была классическая подстава.
   Спасибо Султану: караван был загодя «заряжен» еще до прибытия группы Корякина на погранпункт в Термез. Вместе с людьми Джахонгира Кряк со спецами проверяли груз, упаковывая его в подъехавший транспорт. Всё опломбировано, подготовлено к отправке. Таможенники ставили последние каракули в бесчисленных сопроводиловках. Товара хватило на три грузовика. В последний момент подвезли еще четырнадцать ящиков. Бумаги, накладные – распишись, капитан… В большом ангаре, заставленном, затаренном под завязку, под потолок, еле поместились две машины. Третья – на улице, под присмотром охраны.
   «Что за ящики? – пришлые с той стороны засуетились, заиграли желваками: – Что за черт, почему не предупредили?» – Их шесть человек, все с допуском на проход через мост. Плюс водители, плюс вооруженный конвой – всего около двадцати пяти. В Хайратоне автопоезд встретят люди Кровица – для регистрации в дипмиссии придется остановиться недалеко от центра приграничного городка. Как они, Кровиц и Джахонгир, договорились – одному богу известно или аллаху… Но то, что добром их сотрудничество не кончится, знали трое – Султан Валеевич, Корякин и правдивый, но донельзя хитрый американо-мусульманский Будда.
   Внимание офицеров таможни переключилось на новое поступление. В ящиках – стандартный армейский сухпаек и медикаменты. Все шестеро пришлых с той стороны одеты одинаково – полевая форма НАТО без нашивок, традиционные платки-шарфы «палестинки». Но их наряд не скрывал от опытного взора бойцов Кряка взаимоотношений по старшинству. Явный лидер – мощный скуластый Абдул. «Эбдол…» – по-американски называл его человечек пониже ростом, что-то подсказывало Кряку, являвшийся в бригаде мозговым центром. Он не проявлял особого энтузиазма в отношении привезенных последними ящиков, его так и подмывало скорей взяться за третий фургон, тот, что на улице. Он то подбегал к Абдулу, тащил того за рукав, то возвращался к таможенному начальству – уговаривая закончить с этим, внутри ангара, и переключиться на оставшийся груз там, на улице.
   Сухопарый капитан, начальник терминала, лишь строго выполнял инструкции – товар пришел, надо запротоколировать. Поэтому до грузовика, стоявшего на выходе, ему, собственно, дела не было: грузовик опломбирован четыре дня назад, что ж там лазить-то? – хотя представитель принимающей стороны имеет право перепроверить интересующие детали и наличие товара. Про золото шестеро в платках, конечно же, не знали, но убедиться в сохранности и подлинности имеющихся пломб наверняка проинструктированы… как и дотошный капитан-таможенник, с похвальным рвением заставлявший раскладывать-складывать, разворачивать-сворачивать всевозможные армейские пакеты-коробочки. И так – до времени Х.

   Слава богу! Стре́лки – на выход из страны! Что там напортачили подчиненные Султана с золотыми ящичками и пломбами на них? Лишний раз лучше не проверять: для этого и устроен цирк со свежим поступлением. Даже если повторно поставлены «фирменные» печати, бойцы Джахонгира наверняка могли усмотреть какие-либо несоответствия своих личных кодировок и подписей. Вроде пронесло… Караван неспешно тронулся в сторону перехода вдоль знаменитых, воспетых поэтами и перебежчиками тростниковых зарослей. Кряк смотрел вслед удаляющемуся пыльному облаку и мысленно представлял, как с той стороны возвращалась Советская армия в восемьдесят девятом… Мост печали и потерянных имперских амбиций. Мост, перекрывающий героиновую реку смерти, не знавший спокойной жизни в принципе. Дождется ли он когда-нибудь мира? На нашем веку – скорей всего что нет.
   Вечер. Полдвенадцатого. Можно сверять часы – взрыв! Еще один! Хлопки выстрелов. Тишина… Вновь грохот.
   Звонок: «Есть представитель ГРУ?» – «Случайно есть». – «Что, сам Султан?» – «Сам!»
   Султан Валеевич и его люди погружались в машины – это вам не шутки! – теракт в непосредственной близости от представительства ООН в Афганистане. Что ж, поехали разбираться… Два уазика рванули в сторону границы.
   Завтра газеты напишут о нападении на гуманитарный автопоезд с целью завладеть спрятанными под видом продовольствия наркотиками: так пройдет срежессированная операция по захвату и уничтожению части боевиков. И мало кто был в курсе, что караван-то шел в Афган, а не из него, как положено настоящим наркоперевозчикам. Белый смертельный порошок позволит Султану совместно с его иностранными коллегами прошерстить диппредставительства как на той, так и на этой стороне Амударьи. Уж он-то найдет, как махнорылых касатиков в армейской форме взять за тёпло место! Кряку, в свою очередь оставшемуся наедине с золотым грузом, припрятанным на таможенном складе, пришло время интенсивно задуматься о спасении общего друга Секунды, которого там, в афганском центре событий Кабуле, вряд ли обвинят в случившемся; поэтому пару суток в запасе у группы имелось. Информацию по Секунде Кряку выложил Султан, едва вникнув в обстоятельства теракта с гуманитарным караваном – Секундой там и не пахло. Это могло сказать лишь об одном: как и боялись, агент в руках басурманов.
   «Вот и все, брат Секунда, а ты опасался! Чего это стоило? Хороший вопрос. А чего это стоило тебе? Дружбы с одним террористом и одним цээрушником? Так вот нам это стоило примерно того же, хм… Всего лишь одного нового посвященного – одного, но какого!»

   Секунда
   Вот и ночь. Дождался! Что бы ни произошло у Кряка, Спира – утром меня в покое не оставят. Если груз прибудет в целости и сохранности, есть два варианта: вывезти и продать его совместными усилиями или поделить всех на живых и мертвых. Ежели груз по каким-то причинам не подоспеет, также два исхода: искать или не искать виновных. Странно, но во всех случаях не видел для себя какой либо пользы общему делу. Единственный путь, оставленный мне друзьями – туда, наверх… как ни крути.
   Наутро никто не появился.
   И на следующее утро никто…
   Пришли днем через трое суток. Я уже начинал понемногу умирать.

15

   Кравцов. Париж-Рим
   Хрипом стучит-пульсирует голос-контрабас Луи Армстронга, визжит его труба – это рядом, в кафе, бу́хает джаз. Здесь отовсюду льется музыка. Мягкий от солнца асфальт, мягкие пластиковые подошвы легкой обувки превращают прогулку в полет. Так можно уплыть аж в Булонский лес, невзирая на время, через весь город. «Давно так не гулял». – Часами, сутками наслаждаясь теплым, гортанным началом лета как изысканным вином. Потеряться невозможно – все пути ведут к эпохе Просвещения. И он атаковал выставки, не забывая вовремя подкрепляться рисом по-провански. Завтра: город-побратим Рим! Лионский вокзал похож на музей. В центре внимания ожидающей публики почти лондонский Биг-Бен, который час? В Париже полдень…
   – Моя фамилия? Кравцов. Владимир. Один билет до Рима, пожалуйста.
   Откуда берутся деньги? Тогда откуда берется море?
   Деньги – они или есть, или их нет.
   Деньги – это смысл жизни, философия.
   Только речь идет о базовых, корневых деньгах, которые не вырвать кровью, смертью. Они всегда, везде… Они в политике, оружии, в сиротских приютах, дорогах, морской воде. Со времен Гарибальди коррупция, политая героическими лозунгами, прорастала внутрь, сквозь земную кору, к центру земли, и не только в Италии – по всему миру. Но Кравцов нацелен на Апеннины. Почему? Рвануть бы в Штаты, по идее, но США завязли в зыбучих песках Персидского залива, поэтому туда нельзя – спецслужбы рвут и мечут в поисках козлов отпущения, можно и под раздачу залететь. А здесь, в зоне шенгенской видимости, относительно спокойно. И сыто. Поэтому Кравцов едет в Рим. Ему нужны деньги. Большие… Большие деньги.
   Антонио, Бруно, Лучано – посредника могли звать как угодно. Нет! Он отрекомендовался: «Пиппо…» Вы представляете? Как Гуфи из Микки Мауса! И что? Два метра ростом, огромный, железный, с сигарой из-под шляпы? Ничего подобного. Говорили на плохом английском, но о хороших вещах: говорили о наживе. Пиппо – тщедушный очкарик без возраста. Если б кто-нибудь сказал, что он спецагент с четвертой категорией доступа, Кравцов бы точно не засомневался – такие они и есть, спецагенты. Глаза и кисти рук – ворота в душу: простотой, жалом выпущенной для прохожих зевак, даже не пахло из-под припущенных окуляров, а руки… Поверьте – смиренно сложив их на коленях, скрестив ноги, изображая ну минимум виолончелиста – эти кисти вряд ли выпустят шею, оставив бьющимся пульс.
   Июнь в Вечном городе время любви и свадеб. Нам, северянам, не понять, что римский июнь – четвертый месяц лета; будто бы лето вовсе не прерывалось на зиму! На пьяццо Венеция «сто лет» стоят леса́, вокруг них – вагончики, заградительные сооружения. Строительство метро Кравцову на руку. Место присмотрено специально, чтобы пригласить сюда Пиппо и иже с ним, увидят его людей, нет – неважно. С Кравцовым двое. Они держат стрелку с мафиози на контроле, всего лишь на контроле, не на прицеле. Барк с Фримом – добры молодцы с Москвы бандитской, так сказать. Дистанция на их усмотрение. Все равно оружия с собой нет – не тот случай, зачем кого-то убивать? Ни слова еще не сказано, хотя… Это как в самолете во время рейса. Кто ж там помышляет о худшем? Так и тут – вероятность катастрофы настолько мала, что только о ней и думаешь.
   Встретиться договорились в небольшом скверике через дорогу от Витториано [17 - Витториано – памятник в честь первого короля объединенной Италии на площади «Венеция».] – величественного колонного сооружения с мужиком, гордо восседающим перед храмом на вальяжно гарцующем бронзовом коне. Каменные скамейки на приличном возвышении от проезжей брусчатки, покрытые тенью вековых сосен, создавали иллюзию уединения, прохлады.
   – Кто это?
   – Король Эммануэль [18 - Витторио Эмануеле II – Monumento Nazionale, Национальный Памятник Виктора Эммануеля II или Альтаре Деллы Патрии (Алтарь Родины). Занимает участок между площадью Venezia и Капитолийским Холмом. Памятник был разработан Джузеппе Саккони в 1895 г.]. – Пиппо дружелюбно махнул незнакомцу из шумно-восторженного круговорота, заплывающего в сторону автобусов, ждущих неподалеку, пониже сквера, на обочине. – Рисорджименто… новая страна, возрождение, политические войны.
   – Откуда столько? – Хохочущая толпа обвила возбужденным гомоном; Кравцову не особенно улыбалось впадать в былое.
   – Из церкви Сан Марко [19 - Церковь Сан Марко – базилика (здание, разделенное внутри рядами колонн), расположенная на маленькой площади «ди Сан Марко», смежной с площадью «Венеция». Посвящена Римскому папе Марку (336 г.).], два шага отсюда, рукой подать… Свадьба.
   Парк рядом со стройкой выбрали заранее. Мало того, что в подземке можно спрятаться, она являлась и запасным вариантом для отступления: через свежевыстроенный канализационный коллектор, пока неиспользуемый, – выход на тихую Виа дель Корсо южней главной площади. Там стоял небольшой резвый опель третьего человека группы прикрытия Кравцова, что предусмотрено для крайнего, непредвиденного развития событий, поэтому Жан, французский друг, водитель опеля, был единственным вооруженным. Как-то не очень успокаивало и то, что в коллекторе все-таки припрятана парочка пистолетов, так, опять же на всякий случай.
   – В ресторан сейчас поедут… А может, и на природу куда. – Пиппо улыбался проходящим мимо, кивал. Свадебного люду прибавилось – гости из нескольких торжественных кортежей перемешались друг с другом, отчего в воздухе разлилось ощущение праздника. Не хватало гитарного всплеска тарантеллы для острастки.
   В принципе, позиция Пиппо была ясна. Разговор продолжится на другом уровне, так уж у них устроено, у итальянцев; и будет ли этот уровень завершающим, неизвестно.
   «Just a second…» [20 - Just a second! (англ.) – секундочку!] – Кравцов встал, разминая затекшую шею. Тут же сел в миллиметре от его руки пронесся обжигающий вихрь. Окуляры Пиппо сползли с носа, взгляд остановился на собеседнике, остекленел. Голова запрокинута, вот-вот свалится на бок, на чем держится? Шея залита густо-красным, и это только начало потока фонтана смерти. Краем глаза Кравцов проследил направление прошедшей навылет пули – там кипиш, разрастающийся ком крика – задело кого? Зафиксировав ситуацию в застывшем ракурсе: Пиппо с почти еще живым взглядом, начинающаяся кровь ручьем, веселая гурьба – вот-вот вспыхнет паника… – Кравцов врезался в толпу и растворился средь нарядной публики, намылившись в сторону Виа дей Фори, что с другой стороны пантеона. Там ждал второй водитель – напрямую до Колизея, потом на окружную – должны уйти! Внутренняя связь – отбой! Раз вычислили, значит подсели на волну, ведут.
   Благо, праздношатаев много, полно́ – прячась и извиваясь, но в рамках приличий, чтобы уж совсем не броситься в глаза, прорывался к машине. Беспорядочному движению туристов не противоречил, только добавлял гармонии в хаос. Справа – чугунная решетка, соединяющая пару небольших монументов, размахивающих копьями и крыльями; слева, в двух метрах, – нервные гудки автотранспорта, – прошел опасный участок, повернул на Фори, где же он, фургончик-мерседес синего цвета? Кравцов почти бежал – машины нет! Ждал выстрелов, готовый, вдруг что, нырнуть под любую близстоящую тачку, посигналил рукой: такси!! Перед тем как прыгнуть в подъехавший бьюик, включил радиосвязь: «Вариант три!»
   Через пару минут, когда впереди уже маячил костяк разрушенного, как жизнь гладиатора, знаменитого силуэта, услышал в ответ: «Мы по второму!» – «Понял!» – Оказывается, слишком долго шхерился, запутывая следы в поисках мерседеса, и пацаны, не дождавшись, рванули по условленным маршрутам. А еще это значило, что потерь нет, так же как и дальнейшего хода к сицилийским друзьям; или уже врагам? И, в конце концов, вывод: только одна организация могла осмелиться на отстрел людей, вышедших на контакт с Кравцовым… И надо срочно, как можно проворнее сваливать отсюда, из Вечного, в своем желании первым откусить лакомое, города.
   Общий сбор через час на базаре Кампо Дей Фьори. Гонка преследования выиграна, если она вообще была, гонка-то. «Кому мы нужны? Никому. Вот Пиппо… другое дело. Его и убрали. Был бы надобен я, завалили бы меня. Встречу могло вычислить только ЦРУ. Устранив Пиппо, они перекрыли неугодное им криминальное продвижение на запад – большего и не требовалось, если стала известна наша связь со спецслужбами. Конфликт на государственном уровне никому не нужен. Мафию с удовольствием бы покоцали на кусочки, на что русские федералы бодро промолчат в ответ, но… Господдержку кто-то слил. Доброжелатель среди моих людей». – В Риме их было шестеро: Кравцов, два его проверенных спеца, оператор-координатор и водители. Тот, что в синем фургоне – Сергей Иванович с учебного центра при российском посольстве, человек немолодой, еще при гэбистах продавший душу золотому дьяволу. От него и не требовалось многого, подвезти, увезти – «Вася, подай патроны!» – когда надо, когда не надо промолчать, сделать паузу, и всё. В его возрасте пара десятков тысяч «Франклинов» не повод изменять привычкам.
   Другой водила – Женька… Жан. По прозвищу Жан-Люк Понти [21 - Жан-Люк Понти – Jean-Luc Ponty, джазовый скрипач-виртуоз 70-х годов, Нью-Йорк. Участник легендарной группы The Mahavishnu Orchestra.]. Виртуоз руля и скорости, как его тезка-скрипач – вершитель импровизаций. Женьку подогнали французские друзья, весело, под звон бокалов расписавшись в его надёжности. Кого Кравцов знал плохо, так это Женьку – джазмена извилистых улиц. Цена вопроса? Такие вещи не продаются и не покупаются. Потому что предательство, как и стукачество, измеряются жизнью… или смертью, если так будет угодно. Мастак педалей газа и сцепления решил в жестком вираже срубить бабла, на жаргоне контрразведки именующимся «двойным прикупом», притом оставшись в теме. Да, мол, выкупили, с кем не бывает, но мы-то целы, черт возьми! – или как там по-французски: merde или putain de merde! [22 - Putain de merde (фр.) – аналог русского «двухэтажного» ругательства на тему «черт возьми!»] Самое интересное в деле раскрутки шелудивых псов – первая реакция на происходящее, первый вопрос, ответ.
   Две улицы, Канцелярская и Пеллегрино, сходятся в одной точке, огибая огромный белый дом, похожий на крейсер, образуя тенистый пятачок-дворик. С этого пятачка взор упирается в покорно сомкнутые руки под согбенным взглядом еретика Джордано Бруно, грустно охраняющего бойкий продуктовый рынок, развалившийся под ногами опального философа, возрожденного в камне. Состыковаться должны у подножия памятника, затем – сквозь кричащие овощные ряды Кампо дей Фьори до неприметной узенькой Балестрари, обсудив все по дороге.
   – Жан, привет! Как добрался? – Ни намека на недосказанность. Они в радиусе обзора московских спецов, Барка и Фрима, которые вне зоны видимости. Сергей Иваныч, по совместительству переводчик, семенит рядом, в промежутках русско-французского успевая заглатывать большие куски китайской жарёхи, жутко смахивающей на недозрелый гамбургер. – Радио где? – Кравцов сразу обратил внимание на отсутствие соответствующих проводов.
   – Привет! Все Оkey! Тут же свалил, как поступил сигнал. Прибор со мной, в кармане.
   – А если бы связь понадобилась?
   – Но ведь при «варианте три» встреча обговаривалась именно через три часа и без подключения…
   – Это если не переходим на «второй». – Кравцов спокоен, настойчив.
   – Но «второй» не предполагался.
   – Если бы не было «общего внимания».
   – Черт! Твое «Just a second»?
   – Конечно, ты не должен был отключаться. Обязан ждать уточнения к третьему варианту.
   – Но…
   – Вот-вот! Слушай сюда. Оставшись на волне, тебе пришлось бы выйти из игры. Но хозяева приказали выяснить наши дальнейшие планы… И ты вырубил приемник, чтоб не нарваться на мою команду исчезнуть из города.
   – Какие планы, Сомил? – Здесь в Италии Кравцова звали Сомил… – Какие хозяева? – Они не торопясь ползли по живому коридору шириной в три человека, вспять не повернуть – толпа зевак; шли вперед, навстречу Барку – его макушка на уровне двух метров от земли уже виднелась в двадцати ярдах спереди.
   – Жан, ты нарушил субординацию, но это полбеды. – Сергей Иваныч вплотную приклеился сзади в треугольник, нашептывая Женьке французский перевод… – Но почему, почему ты не сделал контрольный звонок через полчаса? Ты был уже в безопасности, вне-зоны-ви-ди-мос-ти чужой прослушки. – Барк приблизился вплотную, так, на всякий случай встретившись с Кравцовым вопрошающе-утверждающим взглядом. Последние слова послужили сигналом к действию. Жан бы никогда не узнал загримированного Барка в лицо, как никто и никогда не определит по наитию свою смерть.
   Короткий удар ножом под сердце, полсекунды – Барк провернул лезвие, вырвал его из тела, тут же исчез. Кравцов, в пол-оборота, двигаясь спиной вперед, прижал обезумевшего от внезапной боли Жана к себе, как бы поддерживая чуть споткнувшегося прохожего, зажав ему незаметно рот; Сергей Иваныч выталкивал их из людской кутерьмы в сторону прилавков, громко крича по-французски, чтобы их приняли за случайных туристов: «Poussez-vous! Dйgagez!.. Cet homme fait un malaise! – Затем, уложив Жана вниз лицом под ближайшие лотки: – Appelez les secours… Je vais chercher un médecin!..» [23 - Перевод с фр. – Посторонитесь! Отойдите!.. Вызовите скорую… Сейчас приведу врача!..]
   Люди боятся происшествий, но присутствовать при уже случившемся – всегда-пожалуйста. Кравцов с переводчиком вырвались на приличное расстояние от убитой крысы, получившей своё, народ же только начал стягиваться к жареному. Жители Рима, как во времена бушующего страстями Колизея, весело сбегались на кровавые зрелища, пресытившись хлебами цивилизации.

   – Как ты его вычислил? – Он прощался с Иванычем, сидя за обеденным столиком в небольшом кафе.
   «Хороший вопрос, учитывая, что никого я не вычислял». – Вслух же Кравцов ответил:
   – Иваныч, не забивай голову ерундой, это моя работа – родину твою итальянскую защищать. А родина, Иваныч, там, где хорошо кормят, то есть платят, а всякие там гады ползучие с крысиными мордами – тут, брат, наша забота. Так что трудись, расти внуков, да уповай на бога католического. Я позвоню. Скоро. Поинтересуюсь, как дела. На том расстались.
   «Старый хрыч, знамо, не дурак – вопрос задал по существу: как я в два счета цэрэушника срисовал? Да только не прыгнет Иваныч дальше толстой задницы со своими догадками, ни к чему ему лишний геморрой – спокойствие дороже! Хоть не висит уже на шее у меня как раньше, годков семь назад, но и воля его вольная ой под каким сомнением! А сомнения все эти в кулаке моем вроде кощеевой иглы запрятаны да делами совместными закованы». – Конечно, не виноват ни в каком предательстве Женька-Жан с украденной у него, как скрипка Страдивари, жизнью. Кому он нужен, хренов гонщик-шоферюга французский! Цэрэушников навел Кравцов-Сомил, кто ж ещё… И привел их, чтобы тихо-мирно, без лишних глаз и ушей решить проблему непосредственно с боссом, толстым, громадным, сигара из-под шляпы, и чтоб никакая шушера не влезала в душу тупыми намеками на важность их присутствия в жизни. – «Гнусные ублюдки! Думали, они настолько неуязвимы у себя дома, что даже не удосужились обеспечить достойного прикрытия своему напыщенному очкарику, знатоку итальянского Возрождения…»
   Перед тем как пожать на прощание руки, Сергей Иванович, уточнив все интересующие детали, чуть придержал Кравцова:
   – Давно хотел спросить, Сомил…
   – Ну.
   – Почему ты, вроде как русский, а имя какое-то ненашенское носишь, турецкое что ль?
   – Ты прав. Мой отец был турецким подданным.
   Иваныч впился обеими корявыми лапами в протянутую Сомилом ладонь, как-то слишком внимательно заглядывая тому в глаза. Затем тяжело плюхнулся на стул и зашелся рваным, нервным смехом, отрешенно махнув вслед Кравцову-Сомилу с чувством выполненного долга.
   Это насторожило: «Люди с возрастом меняются, некоторые в лучшую сторону. Скоро вернусь в эту страну, в которой меня зовут Сомил, по-турецки». – Сейчас же – вновь туда, где прибывающие на вокзал люди сверяют время с копией лондонского Биг-Бена. Который час? – «В Париже полдень. Здесь я Кравцов Владимир. Надо срочно разобраться с французскими коллегами, так опрометчиво поручившихся за предателя Жана. И чем меньше следов нашей нерушимой дружбы останется в сердце Европы, так страстно воспетом незабвенной Эдит [24 - Эдит – имеется в виду Величайшая французская певица XX века Эдит Пиаф (фр. Édith Piaf, настоящее имя Эдит Джованна Гассион, Édith Giovanna Gassion; 1915–1963 гг).], тем лучше».

16

   Секунда
   Сколько раз я умирал в этой жизни? А сколько раз можно сдохнуть, умудряясь при этом остаться живым? И правильно ли всё расставит смерть, как расфасовал бы сам до ее прихода или чуть его придержав? Где я? Нет ответа.
   Кто не пил взахлеб свежий квас или пиво, жадно глотая полкружки после тяжелой работы, жаркой бани – так и я, не дыша, безудержно окунулся в ледяную чистоту долгожданной влаги… Открыл глаза, облизывая трещины пересохших губ: иллюзия. Взгляд уперся в непокорную растительность, рвущуюся сквозь синеву татуировок на огромном черном теле. Он стоял передо мной горой, терпеливо ожидая пробуждения узника, мычал что-то еле слышно. Или пел? Тут бы поздороваться, но голоса не было. Попытался пошевелить хоть каким-нибудь суставом, мне принадлежавшим – ноль. Первая мысль: «Что они мне вкололи? – натолкнулась на вторую: – Сколько времени здесь нахожусь?» – Непонятно чего дождавшийся громила в наколках резво подхватил меня под мышки, сдернул с бетонной шконки и легко, без потуг потащил туда, где, вероятно, страждущие получают ответы на все интересующие их вопросы.
   Боли нет – возможно, я цел; долгое время пролежал без движения – вот и закостенел… Расслабил руки, пытаясь выскользнуть из цепких клешней – держит жестко, гад, по-борцовски лишь поддернув плотней к себе. Наконец-то включились ноги – стали цепляться за ближайшие края стальных проемов – волокли меня по темному коридору, слева-справа: тюремные, с кормушками, камеры. Я и не сомневался, что тело должно в конце концов отреагировать на яростные атаки сознания – мозг-то работал, это главное! Кто-то меня не убил, кто-то тащит, чуть ли не с километр, по каким-то жутким закоулкам: значит, в принципе, я кому-то нужен? Тогда почему не сопроводили по назначению пешком, по-человечески? «Национальный жест унижения непокорных», – ответил сам себе. Позиция пойманной за шею курицы мне перестала нравиться, но и противостоять в таком положении большому черному дяде не представлялось возможности, хотя и ощутил наконец-то единение проснувшихся мышц и нервных окончаний.
   – Брось! – крикнул ему по-русски.
   И он бросил, выполнив команду.
   Жестко стукнувшись головой о бетон, я не успел порадоваться окончанию неприятного путешествия, как в тот же момент множество сильных рук подхватили меня, перевернули лицом вниз, глаза замотали повязкой, руки-ноги перевязав веревками. В душу будто наплевали, не предупредив заранее об окончании моей жизни.

   Пыльный
   Он махнул своим людям – из подвала полицейского участка вытащили двухметровый мешок с русским дерьмом и забросили в близстоящий фургончик. Подальше за город его, где меньше народу; где над смердящими свалками из таких вот мусорных пакетов нет-нет да пролетит афганский снежный воробей, обитающий только в этой сказочной стране. Три машины медленно двинули друг за другом.
   Там, в России, его звали Энчик. После двух лет, безвозвратно отданных Советской армии, остался на сверхсрочную. Попал в Чечню, освоился, прикинул что к чему… При Дудаеве воевал начбригом. У Басаева, благодаря знанию английского, выбился в политруки – отвечал за идеологический подрыв врага, обучившего и воспитавшего его самого. Там-то и заприметил Анвара Асанова Джахонгир Ильхомович.
   Энчик покупал русских командиров, щедро одаривая их нескончаемой валютой. Джан, в свою очередь, внедрял-устраивал Энчика при войсковых штабах, гуманитарных центрах, умело толкая по скрытому от посторонних глаз карьерному лабиринту подальше от пуль, все ближе и ближе к зычной, горластой власти. Игра шла непростая – российская контрразведка с каждым годом набирала обороты, в свою очередь вербуя агентов влияния во вражеском лагере.
   Со времен срочной службы Анвар умело плавал в хитром водовороте человеческих взаимоотношений. Будучи сержантом, грамотно разруливал межнациональные конфликты в своих подразделениях. Прибалты – хитрожопые, жаждущие власти, затаивающие злобу на обидчиков; азеры – кучкующееся, ленивое стадо; узбеки – тихие, послушные до поры до времени. Таджики, русские, татары… Всем не угодить, но всех надо заставить уважать себя. Драки, дедовщина, убийства, избиения, прикрытые для отчетности высокопарными рапортами, научили Анвара распознавать в человеке главное – способность к предательству. Он покупал русских командиров, манипулируя жизнью их подчиненных. Вскоре в этой стране стало опасно находиться. Так он оказался в Кабуле при торгпредстве. Афган он полюбил. Здесь было так же невыносимо пыльно, как пыльно и муторно жила его озлобленная душа, витающая в нескончаемых клубах нангархарского ганджубаса [25 - Провинция Нангархар со столицей Джелалабадом является ведущим регионом Афганистана по производству наркотиков и опиумным центром мирового значения.].
   Энчик по прозвищу Пыльный был осведомлен насчет двухметрового кабана в мусорном мешке – русский являлся заложником до получения Джахонгиром какого-то важного груза. Джан позвонил – груз на месте, залог можно отдавать. За ним приедут в обговоренное место четверо военных. Туда и направился Пыльный на фургоне, в кузове которого сидели его помощники, безразлично вытирающие ноги о валявшееся на грязном полу тело. Тело какое-то время шевелилось, потом затихло. Даже если пленник издох, не было обговорено, в каком виде возвращать его обратно – живым ли, мертвым; а если что – пятнадцать стволов решат проблему. У Джахонгира-то всё получено, так что труп тему не испортит. Начнут бузить – полиция на подхвате, можно и в каталажку недовольных пристроить, откуда русского недавно вытащили.

   Корякин
   Джахонгир по телефону распорядился выдать Секунду. Проконтролировать точность исполнения не представлялось возможным: если приказ закодирован, Секунде каюк. Взяли Джана спокойно, без шума, люди Султана Валеевича, севшие на него за день до приграничного теракта. Джек Кровиц сразу растворился в глубинах посольских закоулков – его не достать без официальных представлений американцам, что не входило в планы группы Корякина. Было ясно, афганский прогон золота отменялся. Осталось вытащить Секунду, не оставлять же братана моджахедам.
   Указатель на Герат – северо-запад страны. Въезд на заброшенное древнее кладбище. Понятно, где ж еще могут выдать старого друга? Гарантия безопасности – сотовый телефон, связывающий спецов с Джахонгиром, сосущим сладенький леденец в виде стального ствола пистолета Макарова. Ехать решили вчетвером, зачем же больше? С полицией все равно не совладать, равно как и с моджахедами, случайно забредшими на погост помянуть предков, поэтому лучше разойтись по-тихому.
   С Корякиным – Стинг и Васька Корзунин. Спирин остался на границе в небольшом подвальчике при таможне охранять Джахонгира Ильхомовича, неукоснительно соблюдая положения Женевской конвенции. Джан оказался довольно наглым штемпом [26 - Штемп (жарг.) – паренек с хулиганскими замашками.], чья напыщенная уверенность основывалась на двух незыблемых постулатах: трусости и дипломатическом иммунитете, в который он очень верил, но на который глубоко плевал полковник Султан Валеевич.
   Прибыли на ржавом светло-зеленом советском конструкторе с международной надписью «Красный Крест». Водила уазика – помощник Султана, паренек нехило подготовленный. С бандитами договорились: забирать заложника невооруженными. Нашли указатель, развернулись и въехали на кладбищенскую дорожку задом, тормознув на обочине чуть по диагонали. Сидящие в «буханке» лицезрели бы обширную панораму расстилающегося перед ними грустного ландшафтного зрелища, только окон в дверях кузова не было, как и любопытных зрителей. Шофер остался за рулем. Пассажир Стинг вышел и занял позицию в голове уазика. Вместо оружия – трубка мобильника. Кряк с Васькой стояли в ожидании встречи на разбитых древних плитах. К ним приближалось что-то невообразимое.
   Стержень металлоискателя в его руках казался чайной ложкой. Черная гора мышц, до неприличия заросшая шерстью, двигалась с крейсерской скоростью. Не успев толком испугаться, русские уже были обследованы прибором на предмет присутствия металлических штуковин. Бесцеремонно оттолкнув Кряка с Васькой, громила двинул к Стингу. Потом изучил водителя и салон машины: чисто… Напевая, вернее мыча что-то под нос, он удовлетворенно хмыкнул и махнул кому-то двухметровой волосатой лапой. Слева-справа возникли из-за укрытий правоверные с калашами. Черная гора толкнула Кряка в спину, обозначив направление движения. Васька побрел за командиром. «Как-то Вася погрустнел», – показалось Корякину. Навстречу появился один, за ним трое. Гора позади. – «Шах и мат!» – Так бы Кряк обрисовал ситуацию.
   – Где наш человек? – спросил Серега, вмиг узнав хитрую морду напротив.
   Переговорщик усмехнулся:
   – Звони!
   Кряк кивнул Корзунину, тот – Стингу: «Набирай!» – Васька пошел к Стингу за телефоном, за пару метров обойдя мычащего гиганта. Тут же вернулся, передал трубку визави Кряка. Переговорщик, видно, Корякина не признал – их волновали разные вещи пятнадцать лет назад: тому нужны были деньги, Кряку – жизнь. Энчик молча выслушал Джахонгира по сотовому. Удовлетворенно хмыкнув, вернул аппарат:
   – Тащи его! – Взмах рукой. Тут же, не мигая, уставился Кряку в переносицу: – Помнишь меня?
   «Черт!» – Серега недооценил гада. Это могло плохо кончиться:
   – Первый раз в Афгане… Вроде не встречались, – стараясь выглядеть удивленным.
   – А в армии?
   – Четвертый год. Контракт на пять лет.
   – Где служишь?
   – Центральное Управление. Среднеазиатское обеспечение…
   – Штабист?
   – Почти… Хоть что-то платят. В командировке здесь.
   Тяжелый взгляд. Недоверчивый. Это профи. Это плохо.
   Энчик:
   – Забирай! – Трое приволокли мешок. Облегченно вздохнув, Кряк обхватил Секунду со стороны головы за плечи, Васька – за безжизненные ноги. «Труп», – подумал Кряк, начиная заводиться:
   – Труп? – вслух, вслед главшпану.
   Анвар уже уходил. Нехотя откликнулся, остановившись:
   – В чем проблема?
   – Развяжи… – вдруг жалобно проскулил труп.
   – Помогите донести! – Услышав Секунду, попросил Кряк Анвара. Тот маякнул Черной Горе, не скрывая ехидной улыбки. Черная Гора ухватил труп по центру и поволок его к уазику. Спецы еле поспевали: – В машине развяжем! – Кряку показалось, труп кивнул. Не очень аккуратно запихнули Секунду в кузов. Изнутри принимал водила, кряхтя, затаскивая мешок ногами вперед в соответствии с ритуалом, правда, православным.
   – Позови Анвара! – крикнул Кряк вслед удаляющейся горе. Монстр обернулся на ходу – ничто в его образе не говорило, понял он или нет. Автоматчики, рассредоточенные по сторонам, внимательно наблюдали за происходящим. Анвар появился через мгновение:
   – Что еще?
   – Забыл сказать… – Расстояние метров тридцать. Кряк видим со всех сторон. Душманам же – шаг в сторону, и их нет – камни могил укроют живых. Пока живых.
   Задача водителя уазика была проста для специалиста такого уровня: при необходимости незаметно проникнуть в кузов, открыть кажущийся неразъемным и не очень объемным сейф под сидением, достать оттуда два приклада, рукоятки, стволы, цевье с откидными накладками, складные сошки, соединить все это за полторы минуты и, прикрутив съемные целики на крышки ствольных коробок, отворить двери кузова. Что он и сделал по незримой указке Кряка.

   …Анвар вернулся по просьбе русского, показавшегося ему знакомым, – мало ли что, вдруг Джан перезвонил? Да и на вояку взглянуть еще разок – развеять сомнения: «Бояться нечего – если что, запалим зеленый унитаз к чертям собачьим!»
   – Чего тебе? – повторил он.
   – Джахонгир просил передать…
   – Что?
   – Подойди ближе, Анвар. – Разведя руки, Кряк мотнул головой: мол, кого бояться, кругом ваши люди!
   – Откуда меня знаешь? – Энчик подозрительно смотрел на дружелюбный жест.
   – Джахонгир сказал, что приедет Анвар Асанов… – Кряк резко остановился. Энчик все понял. Душманы со стороны вряд ли слышали диалог: – Он сказал, это ты купил капитана Тропилина, убив семнадцать моих пацанов.
   Пистолет под рукой у Энчика: «Хватит его слушать!»
   – Ты убил шестнадцать! – Кряк видел движение руки к оружию и слышал стук распахнувшихся дверей уазика за спиной. Осталось только прыгнуть под днище специализированного броневика в форме допотопной «буханки» и через люк пробраться внутрь.
   Два натовских пулемета Мк-48, как из чапаевской тачанки, поливали боевиков тяжелым восьмимиллиметровым огнем со скоростью семьсот выстрелов в минуту. Стинг стрелял лежа, Корзунин – стоя, с колена. Гильзы сыпались веером и, со звоном отскакивая от бронированных стен, падали на мешок, валявшийся тут же между ног. Спасенный заложник, озверевший от вновь обретенной, разрывающей перепонки свободы, согнувшись, прячась от просящихся в гости пуль, полулежал на переднем пассажирском сиденье рядом с водителем форсированного уазика, не по-детски набирающего обороты.
   Там, за указателем на Герат, суетились неуспевшие что-либо сообразить боевики, отстреливаясь и затаскивая в машины трупы недавних переговорщиков, в надежде рвануть вдогонку неверным. В это время к старому кладбищу подлетали американские вертолеты, доверительно предупрежденные российскими коллегами по поводу выползшего на поверхность бандформирования.
   Чуть замешкались с огромным мохнатым телом – наполовину высовываясь из фургона, оно никак не помещалось целиком. Бойцы Пыльного приняли правильное решение: бросить Черную Гору здесь же, среди давно усопших предков. Пока вытаскивали мертвого монстра из кузова джипа, сверху разразился крупнокалиберный антитеррористический дождь, предлагая не торопиться оставшимся в живых душманам, смешивая их с застывшей вековой грязью, пылью.

   Секунда
   Сколько раз я умирал в этой жизни? И что такое страх?
   Что хуже – ожидание смертной казни за убийство мента или смерть в грязном мешке, связанным по ногам и рукам за то, что ты оказался вовлеченным в сложное хитросплетение чьих-то непростых игр? Друзья увозили меня из Афгана, где я не смог ничего толком предпринять, потратил кучу денег, в итоге оказавшись пойманным и брошенным на нары. Друзья увозили прочь от двуличного Джахонгира, цэрэушника Джека, золота, с которым так и не смог ничего сделать. Слева рулил незнакомый мне водитель, сзади, в салоне, Кряк, Стинг и Васька Корзунин рассовывали отработавшие части пулеметов по скрытым в машине тайникам. Вопросы – впереди. Разбор полетов – впереди. Позади смерть, беспощадная как жизнь, которую мы давно выбрали сами. Вот и ответ: ужасней испытанного страха – предощущение неведомой опасности, в которую нас толкают обстоятельства, не зависящие от нашего желания или нежелания заниматься этой работой. Мы сами обрекли себя на безысходность. И вот это – жутко.

17

   Кравцов. Франция
   Сразу позвонил Кристофу. Прошло два дня после веселых римских каникул, откуда они узнали подробности? Кравцов уже приготовил траурную, очень героическую историю про гибель их товарища, но Кристоф даже не пригласил русского знакомого на привычный кофе под аркой в Дефансе [27 - Ля Дефанс – парижский деловой и бизнес-район. Большая арка Дефанс – современный ответ Триумфальной арке.], вылив на Кравцова обвинения в убийстве Жана. Потом коротко, рваным текстом француз сообщил место встречи, и всё. «И это всё?» – Что они могли раскопать, одному богу известно. Проконтролировать Жана в Италии у них не было возможности, да и какой смысл вести слежку за простым водилой, нанятым за бабки? Кравцов объявил Женьку продажным цэрэушником – но информация не должна вылиться за пределы круга, участвовавшего в римской операции: максимум пять человек. Из них все – мелкие сошки, исполнители, кроме одного… «Иваныч… Захотел начать честную жизнь, старый друг? С чего ты решил, дружище, что французики со мной совладают? Наверное, просил прикончить меня еще на вокзале по прибытии поезда? Как бы не так!» – Кравцов злился, сопоставляя факты и имеющиеся сведения от своих людей, «сидящих» на Иваныче в Риме. Кристоф знал и о произошедшем в Риме, и о сорванных переговорах с мафией, но, даже в память о Жане, Кристоф не будет принимать жестких решений, пока не добьет тему с проблемой русского Владимира; а что проблема существует, и за ней стоят деньги – мафиози чувствовал… Но не смог скрыть раздражения при разговоре! Или Кравцов все выдумал? В любом случае, нельзя оставлять ситуацию неразрешенной: французский коллега слишком хорошо ориентировался в европейской мутной воде, и почему-то казалось, пара-тройка лишних нулей притупит его нескончаемую грусть по Женьке-Жану.
   Встретились на набережной.
   Конечно, Кравцов проверил окрестности на предмет нежелательных наблюдателей и сделал неутешительный вывод – выстрел можно произвести с любого места: с противоположного берега Сены, с недалекого мостика через реку; в конце концов, с корабликов, ползающих перед носом один за другим. Туристы опять же… «Ну и мода у них пошла – стрелять средь бела дня на глазах сотен людей! – Вспомнился Витториано. Перегнулся через поребрик, хмыкнул: – В Москве бы точно запустил в воду аквалангистов для надежности!» – Разрывался между желанием перебить всех к чертовой матери и необходимостью доделать начатое до конца. Французам абсолютно не доверял, ни грамма. На прикрытии – четверо вооруженных людей, контролирующих наиболее опасные участки. На том берегу – пятый. Барк с Фримом в непосредственной близости от места встречи: «Он сзади!» – «Понял!»
   – Здоро́во! – раздалось со спины.
   Кравцов обернулся:
   – Hi!
   Француз сносно балаболил по-английски, русский вполне сносно понимал его неразбериху, так же невпопад отвечал. Первую минуту, пока жали руки и дежурно улыбались, все внимание Кравцова – на окружающий мир сквозь призму зрачков Кристофа: «Нервничает, подстава?» – Пора к делу:
   – Давно платишь Иванычу?
   Шок: Кристоф в ответ напряженно вперился в сторону Триумфальной арки, проиграв не успевший начаться раунд. Он был моложе Кравцова лет на десять, сказался опыт внезапной атаки.
   – Не буду убивать старого еврея, это его первая ошибка. Пусть живет, – продолжил Владимир. – Значит, хотели выпасти меня на станции? – Догадки подтверждались, судя по растерянной мимике, но Кристоф все еще жаждал замочить русского, судя по выражению лица. Кравцов рассмеялся в голос: – По дороге из Италии я пересел в поезд на Брюссель и прибыл в Париж с Северного вокзала. Жан был твоим другом, Крис. Но что было делать, если там, в Риме, пуля прошла в миллиметре от моей руки? Летела ли вторая, не знаю – рвал когти. Из пришлых – только Жан, пришлось обрубить утечку. В конце концов, я здесь, рядом с тобой пытаюсь состыковать неясности. Кстати, у меня есть золото, много золота, и нужно сбыть его как можно скорей – там миллионов на пятьдесят! Мне надо десять, слышишь, Крис? – де-сять… Остальное твое. – Позади Кристофа возникла копна черных волос. – «Черт! Кто это?» – про себя.

   Семь лет назад. Рим
   Кравцов ждал у синагоги. Иваныч вышел. Отрешенный. Или вдохновленный:
   – Зачем, Сомил… Я бы и сам приехал.
   – Документы готовы – ты уже не еврей, Сергей Иваныч.
   – Суть божественную не перелицует кусок бумаги.
   – А грехи?
   – Прощение – полное, ежедневное, вечное, в земной и загробной жизни… [28 - Пророк Исайя (Ис. 65, 2–3)]
   – Ты неплохо подготовился.
   – Спасибо, Сомил. В России меня сгноили бы на нарах.
   – Спасибо послу. Без его решения ничего б не вышло: слава богу, подобрали ключик. Бюджетные деньги вернули с лихвой. Учитывая гэбэшные заслуги, дали тебе возможность послужить новой капиталистической Родине. – Они брели мимо французского посольства, куда Кравцов нередко захаживал на чаек, тем более в последнее время активизировалось сотрудничество российских, итальянских и французских спецслужб по пресечению транзитных каналов переправки нелегалов с Востока на Запад. В эту тему и пристроили хитрожопого бывшего еврея, убедив русское представительство в нужности шельмеца, запустившего лапу в федеральный карман, заодно, по просьбе контрразведки, выписав ему новую ксиву, дабы обезопасить дальнейшее общение с представителями арабского мира.
   – Спасибо, – повторил новоиспеченный русич, преданно заглянув шефу в глаза, догадываясь, чего стоила отмазка от разбирательств по поводу краж госимущества, к тому же неоднократных. Взгляд означал собачью привязанность на все оставшиеся дни. Но Кравцов-то видел, как под ультрафиолетом, белые нитки раскаяния; единственное, в чем был уверен – в безобидности жуликоватых наклонностей Иваныча: неспособность к предательству – вот что важно.
   – Иваныч, когда наступит время слить меня, ну, во имя твоей жизни, к примеру. – Кравцов любил провокационные вопросы: – Сдашь?
   – Господь с тобой, Сомил. Даже если твой бог и не похож на моего.
   – У нас с тобой один бог – злато-серебро, дорогой друг. – Иваныч возмущенно встрепенулся, тут же смиренно поту́пив взор ниц – сказанное было правдой.
   Через час Кравцов звонил начальству:
   – Так точно, товарищ генерал, он под пристальным наблюдением. Любые контакты будут отслеживаться, фильтроваться и разрабатываться для дальнейшего их продвижения в ту или иную сторону. – Официальная версия вербовки Иваныча и ему подобных звучала как «выявление преступных связей среди представителей дипломатических ведомств». – Людей у меня достаточно, больше пока не требуется.
   – Интерпол?
   – Не вижу смысла, товарищ генерал.
   – Действуй, Александр Петрович.

   Секунда
   Один бонус – одна смерть, я открыл глаза… Другая реальность.
   Султан пристроил нас при военном госпитале в Термезе – неделя на отдых была необходима, тем более завершалось расследование по стрельбе на пятом товароприемнике. Два офицера, прибывшие с Ясеневым больше месяца назад, выглядели неважно, я догадывался от чего: пока ошивался в Афгане, произошло немало интересных событий.
   Майоры, один – с внешней разведки, второй – коллега Ясенева по следственному управлению, были в курсе нашей среднеазиатской операции. Мало того, они являлись непосредственными участниками всего театрализованного действа. И увод Шефа со сцены – всего лишь производственная необходимость, поэтому роли распределены и разыграны со скрупулезной точностью, досконально выверены: кто куда стреляет, за что отвечает… Как репетиция перед спектаклем: ты стоишь здесь, делаешь так-то, ты находишься там, изображаешь то-то и то-то. Показания участников побоища отработаны и отрепетированы до мелочей. Трупы? Тут просто: Слон был сам собой, Ясенева же «сыграл» немного подпорченный экземпляр какого-то похожего на него ублюдка из шпаны, вытащенный с городского морга, с этим в Узбекистане без проблем – засвети бабки да блесни звездами на погонах. Через две недели после фиктивных опознаний, бесконечного бумагомарательства и антропологических экспертиз, вернее, их подтасовок, тела отправили в Душанбе – там их дожидался самолет на Москву, узбекское военное начальство и так косо смотрело на русские разборки под носом американских друзей, настоящих друзей! – быстрей бы всех с глаз долой – что и нужно было доказать; вернее, чего и добивались два майора, взваливших на себя бремя разбирательств. Тем более, к ехидному сожалению, поддержка до майоров так и не доехала: типа разгребайте сами, что напортачили, да побыстрей, да потише! Так и сделали.
   В дружественном Душанбе рвала и метала в предвкушении своей очереди целая комиссия из центра – повторные проверки, протоколы, доказательства, в общем, все по новой да по Уставу. Приглашен и основной свидетель по делу – грузный деповской начальник, разговаривавший с Ясеневым за пять минут до инцидента. С ним-то как раз все ясно – семья толстого очевидца стала чуть обеспеченней удивленных соседей по улице, поэтому забыла и простила моральные страдания, причиненные спецназовцами неутомимому кормильцу. Сложней с переездом.
   Тела, плотно завернутые в полиэтилен, везли в трудолюбивой «буханке», взятой напрокат у знакомых таможенников. Капитан Рамнин, арестовывавший Секунду, начальник третьего пропускного пункта, доброжелательный, улыбчивый, встретил людей Корякина на узбекской стороне и, вместе с местными погранцами, без досмотра, сопроводил труповозку на таджикскую территорию. Так же как и Кряк, поведавший мне историю провоза трупов через границу, я с благодарностью вспоминал Рамнина, ни на миг не усомнившегося в ответ на просьбу о «небольшой» помощи. Он сразу сообразил, что дело пахнет керосином, но… бесшабашный, разухабистый огонек в его глазах сказал обо всем. Как и обещали в последнюю с капитаном встречу, Кряк, Спир, Корзунин и Стинг порадовали домочадцев капитана дружеским всенощным общением, с тостами, анекдотами, минутой молчания в память о павших… Утром, как ни в чем не бывало, спецы двинули обратно в Термез – отписаться-отчитаться за проделанную работу. Затем на душанбинском поезде помчали к Султану Валеевичу сдавать «столыпин» и подставлять шеи под многозвездный молот за кражу-пропажу архиважных трупов.
   Просьба к Рамнину была следующая. Подтвердить передачу тел высокому начальству, внезапно появившемуся на погранпункте, как только спецназовцы оказались на таджикской стороне: гербовые корочки, предписание на выдачу «двухсотого», приказ с печатями чин по чину, большая черная машина с серьезными номерами, полковник Чеботарев, разведка. Все выполнено согласно распоряжению вышестоящего офицера, одно только «но»… Ничего этого не было. Трупы уничтожены задолго до границы, высокого начальства нет в помине, важные бумаги подготовлены заранее. Капитан Рамнин вслед за группой Кряка дал подтверждение продолжавшемуся с Узбекистана лицедейству: «Да, разведка подъехала, забрала трупы, уехала. Кто был? Не наше собачье дело».
   Задаю себе вопрос: зачем нужна Рамнину эта дрянь? Не знаю. О каких-то там деньгах он даже слушать не захотел, просто согласился помочь, и все. Не всегда бывает понятно очевидное. Очевидно – парень стосковался… по русским друзьям, странным играм, по той жизни, откуда все мы родом, по нетленной памяти погибшего кореша Кадета. Невольно ставлю себя на его место: смог бы так, будучи простым смертным? Хм-м… Я и есть «простой смертный» – ведь смог. Но я-то преступил черту ради своей же гордости, свободы… Уже потом – за других, облекших ту самую свободу в звенящую таньгу. Спро́сите, почему сразу не соскочил, почему не выскочил? Не всегда понятно очевидное.
   За столько лет заключения я на клеточном уровне впитал в себя надежду на спасение, надежду любой ценой, невзирая на преграды. Мечта о недостижимой свободе взросла, воплотившись в жестокого преступника, перешагнувшего человеческую жизнь. Была ли возможность остаться на том берегу? Не знаю. Я не смог. Ведь для меня второго берега даже не подразумевалось. Кому-то, да – в подобной ситуации дается право выбора: кто-то выбирает тихую гавань, становясь простодушным обывателем. Никогда в это не верил.

   Ясенев. Франция
   Что это?
   Фантасмагория разухабистой прически напротив слилась со стойким ощущением дежавю. Александр Петрович растерялся. Под прицелом предполагаемого снайпера вдруг вспомнил: «Как же она похожа на Катюху…»
   – Привет! – жгучая красавица протянула руку.
   – Ее зовут Ната. Наташа, по-вашему, – глаза Криса хитро улыбались, лицо непроницаемо.
   – А по-вашему?
   – Она побудет с тобой на время совместных действий, – Крис понял, русский согласен. «Неплохой ход!» – подытожил про себя Шеф. – За Жана ты отдашь нам половину с продажи золота.
   – Хорошо, – не задумываясь, ответил Кравцов-Ясенев. – Почему Ната?
   – Она говорит по-русски, – лукаво сощурившись. Еще много каких-то слов, ненужных, ни о чем. Барк удивленно наблюдал за Ясеневым издалека, изредка встречаясь взглядом, непонимающе мотая головой: типа с ума сошел, Шеф?
   Вместо того чтобы оправдываться в смерти французского товарища, Ясенев грохнулся в омут давно забытых чувств, наивно-расслабленно соглашаясь со всеми предъявляемыми условиями. Потом очнулся в каком-то парке, ресторанчике, потом метро… В парящий над городом кинотеатр МК2 зашли без сопровождения, Шеф наконец-то додумался отпустить уставших от бессмысленной слежки людей. Расстались с Натой под утро, попрощавшись до встречи легко и непринужденно, напомнив друг другу, что послезавтра – суетной день: надо пройтись по нескольким консульским отделам, затем посетить военных по поводу приема транспорта из Узбекистана. Туда, в пятнадцатый округ Баляр под Парижем, подъедет представитель министерства обороны для детального уточнения встречи долгожданного груза. Все обсудив и договорившись, подпись бумаг произойдет непосредственно в штабе ВВС на авиационной базе номер сто семнадцать. Все так, в принципе… так будет послезавтра. Так должно быть. Наташа, в свою очередь, досконально доложит Крису о выведанных у Кравцова планах, не преминув повеселиться над вдруг нахлынувшим чувством, трудно скрываемым от женских глаз. Доложит о том, что будет в дальнейшем… должно быть.

   «Французский Пентагон» – прозван строящийся объект на юге столицы. «Вот она – мировая глобализация!» – Ясенев оглядывал окрестности, грозящие превратиться в такой знакомый россиянам долгострой. Небольшой поселок, взятый за «живое», за центр, где еще шевелилось подобие жизни, вокруг которого – мертвые косяки оснований будущего оборонного монстра. Рядом – функционирующий аэродром ВВС, где решали вопросы, касающиеся получения товара. Ната была рядом в качестве переводчика и агента Криса. Ее безукоризненный внешний вид наповал рубил высокое начальство, подмахивающее бумаги, глядя в разрез шелковой блузы. Министерские установки, пришедшие из Душанбе неделю назад, не давали повода усомниться в реальности подписываемых документов. Для Наташи же все это выглядело как будто только что, на ее глазах удостоверяющееся правительственное соглашение, тем более категорию секретности никто не отменял. Генералы, яростно вдыхающие юный аромат девушки, были прекрасно осведомлены о сути вопроса, исполняемого ими: через три дня прибывает самолет, груз передается по назначению, – то есть людям Криса. Гарантии? Да пожалуйста! На счету в банке уже лежит определенная заранее сумма, заблокированная до момента проверки золота, причем проверять будут прямо здесь, на складе авиабазы: куда деваться, они пошли на условия Шефа.
   Впереди трое полноценных суток отдыха. «Долго ли нам, уставшим предателям Родины, домчаться до Лазурного берега? Два пальца… Французы мне поверили, отдав красавицу Наталью на время коротких каникул. Поверили, держа в руках предписание на передачу драгоценных кубков из Средней Азии. Кубки-то они получат, это точно, хм», – ехидно думал Александр Петрович, одновременно набирая номер человека, обеспечившего столь непростую многоходовую связку – Душанбе-Париж-Вашингтон:
   – Здравствуй, дорогой Алоиз. Французская Наташа божественно хороша, как на работе, так и…
   – Я в курсе, Володя, действуй.

18

   Секунда
   Небольшой такой частный самолетик, человек на пятьдесят: солидные такие человечки, под стать самолету, в костюмах, при галстуках; джинсов, бижутерии не видно, кругом маникюр и пилинг. Где-то недалече, в небесах объединенной Европы, параллельным курсом, летит золото Александра Македонского. Транзитный груз опломбирован и сертифицирован нами, представителями Министерства по делам культуры и Государственного таможенного комитета Республики Узбекистан, по причине неординарности события призванных в сопровождение груза. Таможенник сидел слева от меня, затравленно закрыв глаза. Он боялся высоты, полетов и всего, что связано с передвижением по воздуху. Звали его Джек Кровиц. Мой афганский товарищ по ночным застольям.
   Реализовав замысел по уничтожению Джахонгира-Пыльного, мы перешли ко второй части плана – продаже сокровищ. Идея Джека состояла в том, чтобы заполучить золото, не прибегая к официальным источникам и не разглашая информации. Таким образом, Джек вдвойне перехитрил нас, изобразив поначалу продажного цэрэушника. Затем, сведя концы с концами в Афганистане, открылся: поскольку ЦРУ не может официально выкупить реликты (это было бы слишком!), американцы все-таки пошли на совместный обыгрыш французской карты. В итоге: воскресший Ясенев получает немного евро при семи нулях, французская полиция – преступную группировку во главе с Крисом, ускользавшим до сих пор из-под носа ищеек, а бесценные сокровища обретут, наконец, законного хозяина: «Добрые янки вновь спасли человечество от варваров!» – так или почти так обрисуют заокеанские СМИ возврат иракских ценностей. Только храниться злосчастные реликты, во избежание повторного их разграбления, будут не где-нибудь, а в Вашингтоне, самом безопасном и охраняемом центре мировой культуры!
   Так и произошло на авиационной базе номер сто семнадцать в округе Баляр.
   Крис, получив желаемое, на трех грузовиках, забитых под завязку охраной, выехал с авиабазы в одному ему известном направлении. Где-то на перекрестье дорог, подальше от лишних глаз, золотой караван Кристофа ожидала французская полиция при поддержке бравых правительственных солдатиков. Я, в качестве представителя Шефа, получил от америкосов обещанные деньги на разблокированный счет. Цэрэушник Джек, в свою очередь, хапанул даже больше, чем хотел: вдобавок ко всему он раскусил Ясенева и вправе был слить всю его организацию Москве, несмотря на удачный расклад с бандой Криса. В обмен же, окромя звезды на погон Джека, ЦРУ могло рассчитывать на взаимный бонус немалых размеров от русских федералов. Это мог статься жирный кусок. Это меня пугало: нас сольют во имя будущих дружественных межгосударственных контактов, не хотелось бы!
   Проводив с аэродрома Криса, снабженного для успокоения бесчисленными сертификатами и таможенными сопроводиловками, мы с Джеком поднялись на третий этаж офисного здания штаба ВВС. Понятно, Шеф не присутствовал при заключении сделки – он сознавал опасность, исходящую от Кровица, но и другого пути решения вавилонской проблемы не видел: американская разведка во Франции как рыба в воде. Наследив в Узбекистане, мы должны как-то реабилитироваться перед московским руководством, к тому же не спалившись. Контроль над всеобщим криминальным движением висел пока на майоре Корякине. Ему сейчас непросто там, в Азии, отбиваться за пропажу таких нужных следствию трупов, но он выкрутится, должен выкрутиться не без помощи Султана, обеспечившего себя, детей и внуков за счет последних тревожных дней.
   Теперь многое зависело от Джека Кровица. Что ему надо? Завербованную организацию в логове врага, называемого «партнером»? Или партнеров на нелегальном положении, оплачиваемых из Лэнгли? Или друзей, до поры до времени висящих на крючке? А когда придет «пора», что – обвешаться взрывчаткой и нажать кнопку по приказу? Шеф дал мне возможность принять решение по своему усмотрению в зависимости от того, куда выведет заключительный разговор с моим афганским товарищем, полковником Кровицем. Там посмотрим… Приятно было вновь оказаться под неусыпным бдением Шефа, анализирующего ситуацию на шахматной доске происходящего вокруг действа.
   Джек не стал форсировать события, взяв паузу на пару дней – подумать. Вопрос непростой: оставить тему «при себе» или сдать ЦРУ все расклады по ней, разложив нас по косточкам? В таком случае, по законам жанра, не исключалось отстранение Кровица от начатой разработки. «Джек, зацепивший меня в Афгане абсолютно случайно, не в состоянии просчитать возможную тройную игру русской контрразведки, как могли решить в Вашингтоне», – я пытался представить витиеватый ход мыслей американского друга. Видел ли, осязал ли Джек обратную сторону медали, где крупными английскими буквами написано: «Death»? Кажется, что-то подобное он прочитал в моих глазах, перед тем как расстаться до послезавтрашней встречи, назначенной в небольшом китайском ресторанчике на Монмартре, в полдень. Как будто многолюдье кого-то остановит в случае чего. Туда же я приглашу и Шефа с его очаровательной пассией.

   Ясенев-Кравцов
   Ната все время была рядом, перебираясь с Ясененвым-Кравцовым по побережью из отеля в отель. Два дня назад Кристоф, удачно закончив сделку на авиабазе, послал ей подтверждение в получении товара и пропал из виду на некоторое время. Девушка настороженно-опустошенно вглядывалась в яркую морскую даль, распластавшись в кресле перед окном очередных апартаментов, фантастически красивая, а теперь и обеспеченная минимум на поколение вперед. Крис выйдет на связь, как договаривались, через три дня – богатство надо припрятать да понадежней. Чего было больше в их с Ясеневым отношениях – влечения, страсти или профессионализма? Он влюбился по уши, это точно, безоговорочно, она же…
   Пятьдесят на пятьдесят – серьезное соотношение при дележе добычи. Мало кто устоит перед соблазном расписаться в каких угодно чувствах, надеясь примерить на себя тяжкую ношу в несколько миллионов. Влюбился по уши, это точно. Она же, как ему казалось, чуть переигрывала в одном: излишне демонстрируя свою независимость, хотя… Кто бы сомневался, встреться они случайно, без помощи Криса, золота и всего, что окружало события последних дней, независимость обоих стояла бы под большим вопросом. Увы, загадку женской души заказано решить, и Кравцов наслаждался коротким мгновением счастья, надуманным им самим или занесенным вольным морским ветром, неважно.
   – Наташ, поедешь со мной в Рим? – Глядя на нее разморённым под бесконечным солнцем взором, Шеф зло вспоминал Иваныча: «Подожди, старый хрыч, наступит твоя очередь!»
   – Да, – она нехотя открывала голубые с поволокой глаза.
   Позвонил Секунда: стрелка с человеком, обеспечившим избавление от порядком уже надоевших сокровищ, назначена на Монмартре. «Так ли уж они надоели, сокровища?» – Туда же в кафе якобы должен прибыть Крис со товарищи. Там же, в честь окончания сделки, отношения с Натой могли бы перейти из доверительно профессиональных в безгранично неофициальные. Это в мечтах, но она, кажется, в них поверила, несмотря на железную деловую хватку.

   Секунда
   Ждали Кристофа.
   Американский полковник Джек, вальяжно гарцующий деревянными палочками для еды, запивал китайскую лапшу пивом, смачно улыбаясь спутнице Шефа. Красавица Ната выглядела напряженной: женская натура разрывалась между необходимостью работы, нервозным ожиданием и внезапным влечением, поначалу самой же высмеиваемым перед Крисом. Да, Шеф не терял времени зря! По диагонали, через несколько столов, вгрызался в пивную жестяную банку Барк: кивок! – аха, значит, американец пришел без прикрытия. «Странно». – Как-то в это не верилось.
   На Шефа было жалко смотреть. Казалось, он и с Джеком-то повстречался так, для чистой проформы. «Любовь, блин…» По окру́ге шастали трое парней во главе с Фримом, вычисляя неугодных нам наблюдателей. Зная уровень Джека, я не сомневался в бесполезности попыток обнаружить наблюдение, но… Положение обязывало: «Чисто!» – вновь подтвердил Барк.
   – Сколько их, ваших? – невнятно спросил Джек, уплетая рис из небольшой фарфоровой чашки, стреляя по сторонам глазами.
   – Сорок пять. – Каков вопрос, таков ответ. Я и не рассчитывал на реакцию, но Ната, вслед за кривой усмешкой американца, истерично засмеялась сама, с потрохами выдав волнение – Крис опаздывал минут на двадцать.
   – Мои люди за каждым кустом и рекламным щитом, можете не искать… – цэрэушник ухмыльнулся набитым ртом, – они в спецмашинах, слушают нас. – Это могло оказаться как правдой, так и блефом.
   Джек Кровиц сообщил нам, что решил не сливать организацию Ясенева. Но и заниматься нами вплотную у него не было ни желания, ни возможностей. По существующему у них там в Лэнгли регламенту он обязан передать объект контрагенту для дальнейшего внешнего сопровождения по странам-союзникам НАТО. Тем более, он понял, сам Ясенев не собирался возвращаться на родину, поэтому вербовка русского подполковника уже не представляла интереса. Здесь, на их подведомственной территории, Шеф не опасен. Выход Ясенева из большой игры – дело недалекого будущего; достаточно того, что он согласился на контакт с ЦРУ. Выбрал, так сказать, из двух зол меньшее, тем самым вычеркнув себя из списков приоритетов заокеанской разведки, однозначно попав под их тотальный контроль, как финансовый, так и дипломатический. «Сливать Москве Шефа не будут, значит, все-таки «кнопка». Кнопка замедленного политического действия, которую подполковник нажмет по указке Белого дома, того, что на другой стороне океана», – молча резюмировал я сказанное Джеком.
   – Где же Крис? – Наташа, оказавшаяся невольным свидетелем тайных связей, не понимала, что происходит: ее спутник спокойно решал свои проблемы, по-видимому, не особо беспокоясь отсутствием Кристофа. – Володя, где Крис? – повторила она, не скрывая выступивших от волнения слез.
   Джек, закончив проповедь прощения Дядей Сэмом тварей животворящих, то есть нас, откланялся с чувством глубокой, все принимающей скорби, поцеловав на прощание женскую руку. В глазах – знакомый еще с Кабула огонек превосходства.
   Судя по всему, Ясенева не особо интересовало происходящее:
   – Наташа, давай провожу тебя умыться. Пойдем, милая.
   Джек в это время покинул заведение. От стены рядом с дамской комнатой отделился Фрим, маякнув Ясеневу: «Чисто!»
   «Кофейку хотел попить», – по привычке вздохнул я, отставив третью уже по счету чашку.

   Барк
   Дальше – по накатанной.
   Барк ждал Кровица на улице, когда тот вышел из кафе. Бодрым шагом, руки в карманах, цэрэушник направился к перекрестку, где Монмартр переходит в Осман.
   – Включай! – произнес Барк.
   Оператор, находящийся в ближайшем отеле Друот, первом по счету отеле в «квартале банкиров», получив приказ, врубил широковолновый радиоглушитель. Полторы минуты в запасе есть, учитывая мощность переносных батарей. С высоты восьмого этажа здания, стоящего на пересечении пяти улиц, перепонки порвет у всех «радиолюбителей» в радиусе ста метров. Джек даже ухом не повел – это могло сказать о том, что его слышат, если слушают, а он – нет. То есть связь у Джека односторонняя.
   Наперерез Кровицу – срежиссированный хохот двух мини-юбок: вот засада! – не оторваться взором, уж слишком соблазнительно. Американец и не собирался отводить взгляд – смотрел на сладкую парочку по ходу движения метров пятнадцать – еще пара секунд вдобавок… Пора. Сзади появился мопед. Водитель, один из наблюдателей, врезался прямо в спину Джека: «Чёрт! Сорри мэн, сорри плиз…» – то же самое на французском, извиняясь. Удар несильный, но достаточный, чтобы образовался небольшой суетной водоворот – кипиш. Девчонки в мини, тут же, щебечут перед потерпевшим, размахивающим руками: «Нет, нет… ничего не произошло! Tout va bien, il n'y a rien! C'est pas grave!»
   – Ага, вот и субчики его пожаловали! – доложил оператор Барку.
   Словив шумовое сопровождение, удивленная цэрэушная наружка выползла на проверку из придорожного скверика, скрывающегося под листвой высоких ровных кустиков, разделяющих Итальянский и Османский бульвары. Высматривают Джека: «Он здесь!» – Джек, растолкав начинавших кучковаться зевак и по-дружески, церемонно раскланявшись с нарушителем-мотоциклистом, спешил навстречу своим людям.
   «Вот и все». – Где-то его скрутит, неважно: вещество подействует через полчаса. Не так и сложно прострелить пиджак тончайшей органической иглой, выпущенной из дула в виде тюбика для губной помады.

   Фрим
   «Никогда не понимал Шефа. Видно, не дано», – думал Фрим.
   Вслед за Наташей в уборную влетела девчушка лет семнадцати. «Без царя в голове!» – сказал бы отец-работяга в далеких восьмидесятых. Была она явно не в себе: светло-рыже-черные лохмотья, свисающие с головы, юбка «выше плеч», сапоги-ботфорты, достающие трусики голенищем, напомаженная сигарета, зажигалка внушительных размеров – типа зайду малёхо подышать, вдохну свежачка. Громко хлопнула за собой дверью, щелкнув внутренним замком.
   За столом недавних переговоров остался Секунда, тоскливо разглядывавший шумный Монмартр. Шеф сразу покинул кафе, как только спровадил попутчицу Наташу в туалет. Рыже-черная дуреха выйдет через пару мгновений и громко застучит каблуками на выход, каркая в телефон: «Нет, я больше не буду встречаться с этим идиотом. Плевала я на его папочку!» – Удивленно-вздернутые брови посетителей проводят её до дверей и тут же отпустят, отложив в памяти яркий сноп граффити на длинных ногах. Незаметно за ней выплывет Секунда, за пять метров от объекта доведет до автомобиля – девчушка прыгнет в распахнутую дверь, Секунда проследует дальше. Через три квартала машина остановится, из нее, изящно блестя ножками в туфельках, губы в трубочку, выскользнет училка в черной блузе и квадратных очках, светлые волосы аккуратно заправлены кулькой, поспешит куда-то, озабоченно сжимая папку с тетрадями. Все в соответствии с планом, выстроенным и отработанным заранее, – механизм запущен, остановить что-либо невозможно.
   «Никогда не понимал Шефа…» – Фриму оставалось лишь проследить окончание работы.
   Деваха стукнула дверью: «Non, je veux plus voir ce con cretin. Je m'en fiche de son papa!» [29 - фр. – «Нет, я больше не буду встречаться с этим идиотом. Плевала я на его папочку!»] – фраза извещала об удачном выполнении задания: всего и дел-то, брызнуть в Натали ядовитой смесью из массивной зажигалки, прикрыв свое лицо черно-рыжим париком, пропитанным защищающим дыхание составом, проверить у жертвы пульс, тут же свалить по-скорому.
   Раздался крик зашедшей в уборную дамы: там лежала молодая женщина, распластавшаяся под умывальниками. Карета скорой помощи, полиция – обычная суета, сопровождающая смерть. Получив подтверждение печальному исходу жизни красавицы Наташи, Фрим направился восвояси, сделав Шефу финальный на сегодня звонок. Впереди – пара морских недель, соленой пеной стирающих неудобоваримое для памяти прошлое.

19

   Ясенев, Рим
   Сидели в том же кафе, где месяц назад Шеф распрощался со съехавшим с катушек седым агентом. Спрятались в глубине зала за перегородкой, подальше от посторонних глаз. «Иваныч, несмотря на предательство, нужен живым. Да, он был необходим, хоть и слил меня Кристофу – зачем? Не из-за денег, конечно, – в это смутно, но верилось. Его расчет прост: в России-то я уже числился в списках морга при термезском военном госпитале; так что и на Западе пропажа не очень-то кого взволнует. Моих псов он не боялся – Сергей Иванович братве недоступен: посольство все-таки, неприкосновенность». – Ну до чего непостижима жизнь! Что, что еще надо старой крысе? Работа, деньги, семья. Свободы захотелось. Столько лет не хотелось, и на тебе!
   – Сомил, прости! – Он все понимал. Смотрел собакой. Выл волком. Плакал молча, навзрыд. Он сломался, чувствуя, что Шеф его убьет.
   – Слушай сюда, гнида! Я бы не пришел, если б хотел тебя убрать. И хватит лить эту вонючую крокодилью жижу. Ты понятливый – вижу, раскаиваешься, но это не поможет. Ты должен мне до конца своей тухлой жизни.
   – Сомил, я сделаю все, что скажешь.
   – Мне надобен российский паспорт с дипломатическим допуском… – Иваныч вздрогнул. – …Для того, чтобы перебраться через границу. Там растворюсь, документы уничтожу. Вот фотография, анкетные данные. Только на один проход, и все. Возможно, больше мы с тобой не увидимся.
   – Сомил, но меня же… с работы… под трибунал!
   – Знаю! Придумай что-нибудь, постарайся. И себя не подставь.
   – До генерального не добраться с таким вопросом.
   Ясенев его не слышал:
   – А пока соображаешь, твоими внуками в Рязани и Самаре займутся мои люди. – Шеф знал, эти слова больнее пули.
   – Сомил…
   Шеф уже уходил. Вдогонку, громче:
   – А если не смогу?
   Шеф ушел.
   Ясенев блефовал: он просто не знал, что сказать – на самом деле ксива ему не нужна. Но на некоторое время блокировать Иваныча невыполнимым распоряжением было необходимо. Посольский хрыч много чем мог помочь в этой стране. «А приказ потом отменим, не вопрос». – Расклад вырисовывался довольно грустный: французское гнездо разворошено донельзя, разорено, разбито, как и намечалось ранее. Все бы ничего, но вместе с Кристофом с дороги убрали непростого пассажира – Джека. Хотя, по словам самого цэрэушника, ясеневских людей не слили ни той, ни русской стороне.
   Золото Вавилона вновь начало свое странствие, теперь уже в Вашингтон. Джек сейчас наверняка в иных, несомненно лучших мирах; дай-то бог, информация об организации Ясенева умерла вместе с цэрэушником, так ли это? Неизвестно… «Будет ли рвать и метать американская разведка, нужны мы ей в отместку за Кровица?» – В отместку точно нужны, но кто им скажет: «Who is who?»
   Ответ: Крис, если остался жив. «Криса не достать, как ни прискорбно, поэтому путь у нас один: валить как можно дальше отсюда, из сытой Европы». – Тем более за билеты заплачено дважды при непосредственном участии самих же америкосов, пойманных на двойном прикупе: золото оплачено как ЦРУ, так и Крисом.

   Секунда
   Шеф некоторое время побудет в Италии. Иваныч, хоть и продажен, но предан, когда речь касается жизни семьи и внуков в далекой России. Полгода, год – сколько продержится такая связка? Вероятно, тем она и сильна, что основана на судорожном страхе? Один за уши втащил другого в эту жизнь, тот из благодарности продал товарища французам в обмен на мнимую свободу – будто смерть первого избавит его от напасти, гнилой болотной тиной-оскоминой подобравшейся к самому горлу, перекрывая дыхание уже незнамо сколько лет. Шеф сам скрутил этот стальной клубок и не собирался его распутывать – поздно! «И что страшней – родные спецслужбы или их проклятое ЦРУ? – надо еще подумать». – Во всяком случае, после французской операции все мы расстались и рассосались на неопределенное время в неопределенных направлениях, каждый в ожидании очередного сеанса связи с Шефом.
   – Секунда, чем займешься на «гражданке»? – ехидно спрашивал Стинг.
   – Пойду в музыканты.
   Дружный гогот сказал о том, что пора прощаться.
   Я возвращался в Россию по железке – так спокойней. Где-то там, на пересечении бесконечных дорог, должны встретиться с Кряком, Стингом, Васькой Корзуниным, Спиром. Будет ли встреча дружеской? За что мы бились, каждый по отдельности выполняя поставленную лично ему задачу: за деньги, свободу? Если денег так же много, как земли в могильном холме – да; если свобода выбора переросла в обязаловку убивать всех, не угодных Системе – да… И что мне делать с жаждущими отмщения людьми, числом перевалившими за сотню-другую? Уверен, каждый из нас думает о том же: либо мы перережем друг другу глотки, либо будем продолжать самозабвенно выгрызать из этой жизни куски своей, непостижимой и недостижимой для простого понимания свободы выбора.

   Ясенев
   «Протухшая до непостижимости жизнь! Что, что еще надо этой старой, полудохлой от зловонного страха, крысе?» – За прошедшую с возвращения из Франции неделю Ясенев пообтерся с мыслью о потере товарища, коим считал Сергея Ивановича все эти годы, внутренне убедив себя забыть о насильственной причине завязавшейся семь лет назад дружбы. Как и многих его людей, Шеф зацепил тогда старого волка́ на воровстве, сделав его верным агентом системы, и тот исправно батрачил до тех пор, пока не подвернулся удобный случай, основанный на стечении нескольких обстоятельств, в том числе и на мнимой смерти в Термезе подполковника Ясенева, двойника итальянского Сомила. «И ведь прознал как-то, дряхлый ублюдок, вычислил!» – Что ж, все когда-нибудь кончается. Закончилась и добродушно-доверительная полоса их с Иванычем отношений, что не мешало, как ни странно, продолжающемуся по жестокой необходимости общению: регулярно приходилось разбирать с ним рабочие вопросы, касающиеся итальянского ли бытия, бытия ли вообще – старая крыса служила Шефу билетом на выход из Игры. Иваныч, конечно, понимал это, внешне успокоившись, внутренне же оставаясь в напряжении из-за семьи на родине. Сколько так будет продолжаться?
   А как долго продлится путешествие вавилонских ящичков, и что они принесут их новым обладателям – смерть за собственные деньги? Сколько человеческих жизней подомнет под себя иракское золото во время дальнейших странствий… Доедет ли оно до того берега?
   – Как движется вопрос с документами?
   – Я связался с надежным человечком. Он переправит заказ в Бельгию – там у них типография с надлежащим оборудованием. Вроде как дали «добро» на изготовление.
   – Дай отбой бельгийцам. Я еду в другую сторону.
   – Куда?
   – В Штаты.
   – … – агент затравленно вперился в Шефа. «Боится, сволочь!»
   – Все, финита. Тебя не трону. Ты должен работать здесь, в Европе. По России свистнул пацанам «стоп-кран», так что дыши спокойно. Связь минимум через полгода – тревожно кругом.
   – Почему в Штаты?
   – Там давно готова прокладка: легенда, документы. Опять же человек надежный… был. – В памяти всплыл Сергей Башаров, он же Иван по прозвищу Башмак. – …Бизнес налаженный. – Старик не верил своим ушам, глазам, чувствам. Ясенев повторил: – Живи! Мне не нужна твоя смерть. Успокойся и живи.
   На том расстались. Видимо, уже по привычке, Иваныч бросил вслед:
   – Сомил!
   – Да, – Ясенев оглянулся, ухмыльнувшись этой вот невинной традиции старика не договаривать до конца, оставив напоследок какой-нибудь явно дурацкий вопросик.
   – Сомил… Давно хотел спросить. Что все-таки значит твое турецкое имя?
   – Не ломай голову. Зачем тебе? – Шеф решительно направился к выходу из кафе.
   Громче, вдогонку:
   – Ну… В том… другом случае, я бы ведь так и не узнал… Если бы тебя… того-этого.
   Ясенев нехотя развернулся, подумав: «Нет, Иваныча уже не исправить – у болвана сорвало башню от того, что его оставили в покое»:
   – Очень просто: «Советский милитаризм».
   Ясенев спокойно стоял и внимательно смотрел во влажные глаза сломленного, подавленного пожилого человека, простившегося с жизнью, обретшего ее вновь, возможно решившего начать ее заново. «Не стану ему препятствовать. Хотя…»

   Барк, Фрим. Начало девяностых. Вместо эпилога
   Гордон. Из Лондона. Пятьдесят шесть лет. Учитель географии.
   Он знал о России все. Почти все…
   Второй день безвылазно глазел в окно фирменного скорого «Москва-Пекин».
   Зима! Perfectly!
   Он много где побывал. Почти везде…
   Осталась только эта неумещающаяся под ладонью часть Земли, властно покрывающая четверть пространства глобуса. Путешествовать решил «пешком» – то есть поездом. На столе плоский виски, заправленная табаком трубка, остальное в небольшой сумке (еще виски и табак). Сегодня появились два молодых русских парня. Сразу же разрешили курить в купе в противовес запрету проводника (боязно)… Его вовсе не тяготило недолгое одиночество в полупустом вагоне, даже наоборот, но и гостям был рад. Добродушно наблюдал.
   Пока раскладывали вещи, доставали книги, выходили покурить, кому-то кричали в дверь, колдовали с массивными телефонами, дергая за антенны (нет сигнала), – прошел день. Утром все повторилось – разваленные на кровати шмотки, возгласы через коридор, неработающие сотовые… Предлагали выпить. Sorry, у нас своё. Потом он понял – покоя не будет. Находясь в непрерывном движении, русские объяснили Гордону, что едут по бизнесу. Они очень рады (круг руками), что пару-тройку дней (пятерня в лицо), смогут отдохнуть (ладошки к уху), то есть поспать. И убежали.
   Наконец-то: в купе трое – Гордон, Андрей с Гошей – Барк и Фрим, как они представились, объяснив, что в России в моде кликухи, прозвища. Перед ними пиво, виски, водка. У парней неподдельный интерес. «После школы лет семь, – прикидывал Гордон. – Черчилль, львы, как в Питере, Джек Лондон, Хаксли… Молодцы!»
   – Как вам Россия?!
   – Я учусь у вас.
   – Еще раз? – переспросил Андрей-Барк.
   – «Инговая» форма! – Гордон сложил пальцы кругом, подразумевая гортань: – «Ing…» The teacher is being taught. «Молодцы, они все поняли!» – Барк даже принялся записывать.
   Гордон взглянул на улицу, ухмыльнулся про себя:
   «Снег! Perfectly!»
   Он «срисовывал» маленькие деревянные домики, дымок из труб. Бесконечность вмерзла в кристальную поволоку снежинок. Двигался вперед только поезд, взмывая временами, – и становилось тихо. Постепенно стук колес возвращался – русские, перебивая друг друга, разговаривали c маленькой симпатичной девушкой-китаянкой, которая вдруг возникла из ниоткуда рядом с Гордоном. Они судачили о еде – по жестам понятно. Фрим писал китайско-русский перевод, заодно переводя и Гордону (зачем?). Девушка с трудом по-русски отвечала, но ей заметно нравилось. Выпить отказалась. Её смех звенел золотом. Просила изъясняться медленней. Гордон тоже веселился. От всей души. Смотрел в окно. Там холодно, мороз. Вообще-то, он хотел увидеть знаменитый «пограничный столб», разделяющий Европу и Азию: где-то за Уралом, время еще есть.
   А девушки уже след простыл – парни барахтались-боролись на матрасе, обхватив друг друга за шею. Кто победит? Победил «нижний». Легкая коленка между ног, вскакивают – тычок в бок, заключительный пендель – и на выход, с хохотом.
   Потом мчались над Байкалом. Гордон читал, что это красиво. Но это было непостижимо красиво! Он внезапно ухватился за мимолетно ускользающую вглубь сознания мысль: почувствовал, как незримо сокращается пространственно-временное расстояние между ним и совсем еще юными пацанами. Он понял, что вот они – легко смогли бы описать происходящий у него в душе восторг. У них получилось бы (учитель!), только по-своему – глядя в мир пытливо и непосредственно. И быстро…
   Говорили не останавливаясь. Напротив Гордона сидели четверо. Между делом чокаясь мельхиоровыми подстаканниками: «Cheers!» – Беспокойные соседи, Барк с Фримом, и два соотечественника-британца. Переглядываясь и как бы прося одобрения старшего (кивок), молодежь без удержи травила обо всем на свете – без запинки! Много музыки (земляки на высоте). Работа, путешествия, Байкал, Битлз… China Town – смех, пиво… Whisky – Vodka, Москва – Лондон.
   Гордон представлял (профессия!) как он будет обсуждать со своими студентами поездку, и ему вдруг стало не по себе от мысли, что эти русские общались с ним – профессором! – на его же родном языке. На его языке шутили и рассказывали об их веселой суетной жизни. Над этим стоило задуматься… потом.
   Утром Барк с Фримом вышли. Трезво и шумно. Попрощавшись со всеми. С перрона – легкий взмах: «Пока!» Гордон улыбался удаляющимся силуэтам, прислонив голову к заиндевелому стеклу.
   Поезд, качнувшись, простучал первый такт.
   На столе остались забытые ими книги…
   Гордон не знал русского, но непременно, непременно возьмет книги с собой.

Часть вторая
Диспетчер

1

   Плохой октябрьский день. Дождь. Внизу – сухие хлопки дверей, тупой грохот каблуков, спокойные еще с утра возгласы. Начало обыкновенного рабочего дня. Загнивающий двухэтажный барак, бывший особняк начала века, с неохотой отзывался на любые движения живущих в нем усталых людей. Форточка, что ли, открыта? Почему все так громко? Холодно. Черт, под одеялом холодно, зябко. Он давно уже бодрствовал, часов с четырех, силясь провалиться в дрему. Не то чтобы думы, глобальные, нет – мысли о насущном, незначительном, мелком, но очень насущном. Тридцать два. Что имеем? Все, к чему не стремился в принципе: замкнутость, разобщенность с внешним миром, одиночество да печаль разочарования в иллюзиях детства, наваливающихся иногда необъяснимой внутренней неразберихой. Выплыть бы из небытия, а ты, оказывается, и не спал – там, в эфемерном космосе прошлого, оборачивающегося то сном, то явью. Выплыть, выбраться как оттуда, так и отсюда, – почти сталкеровского реала Тарковского, – с разницей в тридцать два, ничего не изменивших в этом нищем сарае, года. Только тогда его, Егора, не было. Оно пришло недавно: осознание попытки нарушить, изменить. Да поздно, братец. Значит, если нет возможности и готовности выкарабкаться-выползти из сложившихся обстоятельств, не легче ли их приспособить так, чтобы они не действовали на подкорку чем-то противоестественным, а работали бы на тебя, на самую что ни на есть твою суть. «Как исполнить?» – хороший вопрос, в особенности заданный человеком, всерьез разгневавшим Создателя.
   Встал, оделся, посмотрел в окно, послушал.
   Тоска отпускала. Так всегда: и надо бы все менять, да нет посыла. Есть посыл – менять неохота. Мало тебе текучки, рутины? – но ты ж не то искал, не тому учился, страдал, любил – не для того. Значит, точка? Нет, подожди, брат, тут не дерево свалить – тут надо под корень выжигать, с дёснами. А лес-то, брат, вековой, дубовый. Дело, оно, конечно, не в старом сарае-бараке, не в запущенных, забытых богом обитателях, наивно верящих в высшую справедливость, дело в том, что довлеющая серостью и сыростью обстановка как никогда соответствовала его внутренней неубранности, а лучше сказать: «Сорвало резьбу». Дабы стабилизировать душевную разболтанность, мысленно улетал в яблоневый сад деревенской юности: качели во дворе, прыжок с раскачки, лопухи в рост, густая акация. Тогда и засыпал, упившись терпким запахом наступающей на сандалии весны. Когда же забытьё покрывали огромные вселенские валуны, необычайно легко раскидываемые усилием воли, беспокойно понимал – пора решать главное. И просыпался, не решив. Пробивало в пот: недопонял, не раскусил что-то важное, нужное. Это давило. Это не относилось к работе. Она в том и состояла, его работа, – разрубать неразрешимое, превращая сложное в простое. И он ее выполнял, не избавившись от огромных космических глыб, валунов, невообразимыми стаями парящих в подсознании, означавших чуждость, неестественность собственного бытия. Он их расталкивал, разбрасывал камни вновь и вновь собирались в стаи, пугающие своей громоздкой организованностью.
   – Егор! – Тетя Маша, соседка по коридору: – Ты дома? – Ведь знала, что он дома, спрашивала так, по традиции: – Почта твоя выпала из ящика, я в щель засуну, ладно?
   Можно не отвечать. Отстав от дрыхнущего в два дула соседа, пойдет тарабанить рядом: соль, спички, мало ли чего надо пенсионеру… Сколько ей, семьдесят, восемьдесят? После войны справила здесь новоселье. Шестидесятые, семидесятые… Вспомнилось, как-то грезила о юности – ну сплошной позитивный праздник! Рассказывая, светилась тем, советским еще счастьем, непрожитой молодостью… Дождавшись старости, стала мечтать о переезде, сбудется ли? Тяжело шаркает за дверью по скрипучим доскам, хранящим память въевшихся в них десятилетий.
   – Теть Маш!.. – не слышит, – заходи! – Не слышит, занята чем-то своим – утренним дворцовым променадом, льющим живую воду на мельницу отпущенных дней, и, не дай бог, вдруг не появится, надоедливым стуком вытряхивая жильцов из похмельных лежбищ, что-то в окружающем мире пойдет не так.
   «Может, отдохнуть разок?» – ухмыльнулся вечно недовольному второму голосу, на протяжении многих лет отговаривающего выбегать на разминку. Надел трико, рванул на выход. Пять минут – тоски как не бывало. Любил это покалывающее ощущение бодрости во время утренней пробежки – тело наполнялось свежим воздухом, явь приобретала цветные оттенки, несмотря на погодную хмурь. Каждый раз все начиналось заново, с победы над спящим, ленным естеством, вытаскиваемым за шкварник из-под кишащего сомнениями одеяла. Нервы вздрагивали, собирались воедино, вырабатывался план дальнейших действий или бездействия – бывало и так, что тоже требовало умственной нагрузки. Сегодня как раз такой день.
   К бараку он привык, если можно так назвать необходимость. Четыре года приходил-уходил, уезжал-приезжал, в общем, обыденно обретался, снимая угол на первом этаже. Странность условий проживания оправдывалась легендой прикрытия: по профессии он – простой водила, дальнобойщик, не беден, не богат, на жизнь хватало, семьей не обременен. Закинул в муравейник сплетен версию о недавнем разводе, намеренно скучную для досужих пересудов, любопытное братство барака от него и отстало. Дверь в его берлогу открывалась отверткой, как и у многих в этом за́мке бедности – отсюда скудность обстановки. Зато охранная система функционировала безотказно – соседи, в основном неработающие, пьющие, рьяно следили друг за другом – чужаку было сложно раствориться в папиросном тумане коридора, незаметно проникнув в чью-то обитель. За неусыпную бдительность нетрезвые знакомцы частенько получали в дар чекушечные премиальные, да и закусочные тоже. Постояльцы с жуликоватыми наклонностями здесь были известны всем, поэтому кражи случались нечасто, обворовывались в основном пришлые гости, и то по большим праздникам, на какие шиши гулять-то?
   Менты обходили барак стороной – дебоширы давно пересчитаны и запротоколированы, правонарушения повторялись с мерзкой до сблева регулярностью, а заканчивались либо трезвяком, что благо для самих туда залетевших, либо истошными пьяными воплями до рассвета, когда участковым и пэпээсникам было не до надоевшего барака-бардака. Среди других он вовсе не выделялся – прогнивших аварийных трущоб полно вокруг, просто за новым строительством, развернувшимся по городу, их стало не видать, особенно летом – непричесанные и недорубленные кущи старых дворов скрывали жизнь, давно превратившуюся в помойку, свалку мусора, человеческих отходов и судеб.
   Таковы условия контракта – жить скромно, ближе к народу, самой его гуще. Так легче раствориться, сгинуть в никуда если вдруг придется, подкрепив ситуацию надежным похмельным алиби безотказных соседей. Потому он частенько не запирал дверь, оставляя на столе то записку для какой-нибудь Оли, мол, буду через пять минут, то просто кричал из коридора тете Маше, что убежал в магазин, и если придет друг, пусть подождет; изображал иллюзию движения, тусовки, вечной холостятской к чему-то подготовки. Быть на виду – часть контракта. Не создавать ощущения замкнутости, закрытости, наоборот, казаться общительным, пусть непьющим, что обрубало неудовлетворенную навязчивость потенциальных собутыльников.
   На свою якобы работу иногда уходил сам, пешком, в неизвестном направлении, пропадая неделю-другую, а то и больше. Порой за ним заезжали грохочущие фуры, что полностью соответствовало образу шоферюги-ловеласа, он забирался в кабину, прыгал в мягкое, добротное пассажирское кресло какого-нибудь трейлера, молча ждал высадки в назначенном пункте. С напарниками, забирающими Егора из дому, общаться запрещалось, они везли час, два, порой сутки и, не попрощавшись, высаживали в положенном месте. Разные города, поселки… Одинаковая в своей запущенности Россия. Желтые, выцветшие краски облупленных невысоких улочек, затихших, безлюдных, занесенных летом пылью, что снегом зимой. Отдаленность обманчива, пугающе обманчива, и он знал это, как никто другой. Большая жизнь требует пространства, маленьких жизней не бывает, бывают маленькие люди, переоценивающие свои возможности, неразумно раздвигая положенные им границы, тем самым нарушая правила. Какая сила их установила? Вопрос, вряд ли требующий ответа: они были всегда. И всегда появлялся кто-то, пытающийся правила перечеркнуть, назначая свои. Но тем-то и ценны закономерность, размеренность сущего, раз навсегда придуманные, созданные с целью оставить сущее незыблемым, недвижимым на века.
   Егор не был апологетом, тем паче рукой исполняемого им, как он считал, возмездия, нет. Просто после четырех лет безупречной работы вдруг почувствовал несоответствие внешних и внутренних установок, разошедшихся, сдвинувшихся с единой нулевой риски. Оправдывая неотвратимость творимого беззакония, он с ужасом наблюдал перерождение естества, причем уверованно, осознанно во что-то над, сверхчеловеческое, боясь признаться себе в чем-то более, неизмеримо и необъяснимо более наглом.
   – Привет, теть Маш! – взяв пакет с мыльно-рыльным, бодро просеменил мимо пожилой соседки в общий коридорный душ.
   – Привет-привет… – Если б не надоедливая осенняя морось, она бы грелась на солнышке у подъезда, перетирая все про все с парой-тройкой таких же скучающих домовниц, еле умещавшихся на подлатанной кем-то из ненадолго протрезвевших мужичков лавчонке. – Охо-хо… – означало, что утро уж совсем никудышное, и баба Маша вдоволь со всеми наболталась, а впереди еще целый никчемный день, неделя, впрочем, как и позади.
   Закрыв глаза, стоял под нестройным водяным напором, отдававшим ржавчиной, довоенными трубами, тогда же начатым, до сих пор незаконченным ремонтом и думал о прошлом. Прошлое не отзывалось ностальгией, не манило цветочным запахом, накрывая с головой свежескошенным сеном – оно просто было, и было его, с ним. Оно вроде как оправдывало настоящее, вроде как, всего лишь. Десять лет назад. Двадцать. Двадцать пять. Дальше не было смысла, хотя…
   Хотя Егорка, десятилетний, незаносчивый, уже тогда стремился к лидерству. Не явному, в явном не преуспеть – вес, рост, спортивные навыки не позволяли обойти мощных тщеславных впередистоящих, внешними характеристиками перешагивавших отстающих подростков. Его поле было в сторонке – там, где напыщенная амбициозная наивность упиралась в хитрую искусную подоплеку, подготовленность к неожиданному бою, если вдруг случится бой, умелому нестандартному ответу, случись устная перепалка, к тому же на виду у девчонок. Это заставляло напрягаться, нервничать признанных лидеров, значит уважать, не рубить с плеча.
   Будучи школьником, начал ставить цели не всегда осуществимые, но необходимые для самоопределения. Не был похож на хорошистов-отличников, знаменосцев-физкультурников, наоборот – грамотно отлынуть, увильнуть, прикрывшись неопровержимой отмазкой – считалось мастерством. Не мелькая в сводках стенгазет, выглядел лидером наоборот – они, активисты, радовались тому, восхваляли то, что он изловчался обойти, перехитрить, и об этом не знал никто. Конечно, мог постоять за себя в драке, но публичная победа давала повод другим сманипулировать его судьбой в ту или иную сторону – осудив как хулигана либо похвалив как давшего отпор – что вызывало отторжение. Не до конца осознавая понятийность происходящего, постигал, как просто переиначить добро во зло, а из негатива выцарапать оборотно-глянцевую сторону; никому ничего не сказать и наслаждаться эффектом, намного превосходящим радость «на отлично» выполненных контрольных.
   Скромно одетый, вышел во двор и, кивнув чьим-то провожающим его через мутное окно зенкам, направился в сторону центра, ехидно запечатлев дикий остекленевший взгляд кого-то из неугомонных соседей: «Сигнализация включена». Покосившиеся деревянные заборы вперемежку с сохранившимися кое-где чугунными собратьями, палисадники вкруг добротных, красного кирпича столетних домов; неблизкий душевный звон колоколов с морочного неба, все напоминало о зажиточном дворянском прошлом этого среднего по российским меркам городка, тысяч на шестьсот человек. Людей, судя по окружавшим его коммунальным сожителям незлобивых, приветливых, но как-то уж слишком измученных неустроенностью, оттого срывающихся, пьющих, порой горько.
   Ближе к центру – больше цивилизации. Свежевыстроенные высотки, приткнувшиеся к ним стекляшки павильонов, за ними черепичные крыши новорусских коттеджей, освежающие зашоренный непогодой взгляд нежданным разноцветьем. Почтамт, универмаг, администрация – городская Мекка: парочка ресторанов, Дом культуры, превращенный в ночной танцпол, уличные сосиски-доги с кетчупом. Как-то и прохожие выглядят не столь хмуро, пропуская на переходе навороченные джипы, не сбавляющие на пешеходной зебре скорость, забрызгивая близстоящих зевак лужей.
   Два квартала вниз по Ленина – стройный ряд девятиэтажек, местами ощерившихся выносными ящиками-вентиляторами, в отличие от мегаполисов являющимися еще знаками достатка, евроремонта, мелочью, сопутствующей увеличению цены квадратного провинциального метра. Дому лет шесть – ухоженный двор, чистый подъезд, домофон, – контингент, въехавший сюда в свое время, далеко не стар, отсюда занятой, вечно спешащий, не особо любопытный, что и было нужно. А соблюсти требовалось несколько условий: нелюбознательное окружение, не бросающееся в глаза поведение, аккуратность, минимум ответов на чьи бы то ни было вопросы, в общем, доброжелательный вакуум в отличие от бытия барачного.
   Четвертый этаж, красная кодовая лампочка – жилье, напоминавшее номер отеля, сутками под охраной: рабочий кабинет, спальня, навороченная кухня с необходимым оснащением. Временами делал уборку, мыл полы, оплачивал счета; здесь бывал только он и никто другой. Заходил в основном днем, на ночь оставался редко. Квартира оформлена на старого приятеля Сергея Иванцова, проживающего в Соединенных Штатах, он-то и просил присмотреть Егора за недвижимостью, оставленной в России так, на случай атомной войны, чего ж еще сюда возвращаться? Версия с товарищем убедительно должна отвадить какой-либо интерес со стороны фискальных органов, вдруг заинтересовавшихся неприметной квартирой-офисом. Возможность встречи c дружками из небогатых городских окраин минимальна – какого лешего им тут в бизнес-районе делать, даже рюмочных поблизости не видать. Да и столкнутся, невелика беда, он же ловелас, донжуан, наплетёт с три короба, если придется, не проблема.
   Проблема в другом – невозможно бесконечно менять в одном месте точку доступа в Сеть, это беспокоило, хоть запросы и ответные послания кодированы, знал, что ментовской отдел по работе с хитрой клиентурой не спал как пить дать, отслеживая вероятные преступные, либо какие другие несвойственные интернет-формату шпионские страсти. Зацепка, с небольшой амплитудой вероятности, все-таки была, как он считал, что делать – не под деревьями же записки зарывать в металлических цилиндрах. Инет-кафе – удел дилетантов, учитывая круглосуточное видеонаблюдение, связь по мобильному отпала сразу как чересчур прозрачная, доступная внешнему миру.
   Пара серверов, компьютеры, ноутбук на выезд, соответствующее оборудование для автоматического приема почты и факсов; стопки формулярных листов, журналов – в небольшом количестве, но вполне достаточном для вывода о принадлежности хозяина документов к шоферской среде: счета-фактуры, путевки-сопроводиловки – по бумагам задействованы реальные, доступные и открытые для возможной проверки организации. В случае чего, подтверждение будет стопроцентным. Здесь получал задания, отслеживал денежные переводы. Иногда просто смотрел телевизор в одиночестве. Здесь мог переодеться в сносную для вечерней прогулки одежонку, дабы прошвырнуться по ночному бульвару со смешной иллюминацией, опасно мерцающей, грозящей и вовсе погаснуть, коротнув. С редкими, нечастыми для шифрованной жизни женщинами, встречался в пригородных гостиницах, используя двойные документы, хранимые неприступным сейфом на квартире-офисе американского друга. Дальнейшую любовную связь ни с кем не поддерживал, оставляя навязчивым барышням липовые телефонные номера.
   Через неделю надо быть в Подмосковье, в поселке Новом, что на Сходне, туда прибудет очередной подопечный на совещание губернаторов, районных бонз и руководителей крупных агрокомплексов.

2

   – Константин Дмитриевич, вам из областной…
   – На связи, – манерно щелкнул коммутатором, включив громкую связь.
   – Константин Дмитриевич, здравствуйте, – на линии помощник губернатора Кочкина, прыщавый засранец Симонов. «Молодой да ранний, блин!»
   – Слушаю, Сергей Вениаминович, – имя-отчество этого сосунка даже выговаривать тошно, – слушаю вас, уважаемый.
   – Вы собираетесь на Сходню?
   – Так точно, Сергей Вениаминович, куда ж я денусь?
   – Да-да, понимаю… Просто шеф что-то захворал, просил вас заехать, взять доклад и зачитать на совещании от его имени. Согласны?
   – Конечно-конечно, дорогой, какой разговор! Сейчас позвоню ему, поинтересуюсь самочувствием, и сразу в «правительство», уважаемый Сергей Вениаминыч.
   – Жду, Константин Дмитриевич!
   «От, сучий сын! Дураку понятно – хотят меня засунуть полпреду под раздачу. Козлы! Что тот, что другой». – Набрал номер Кочкина:
   – Сан Саныч! Меня тут известили о недомогании… Что-нибудь серьезное? Нужна помощь? Нет? Так точно, сию минуту двигаюсь к вашему помощнику. До связи, уважаемый.

   За бабками в городскую администрацию приходил жмурик без возраста, бывший парткомовец на заслуженной пенсии, называл хозяина кабинета ласково Костиком, брал сверток, аккуратно складывал в саквояж, ровесник Хрущева, трендел пару минут за пакетиком чая и тихо исчезал на выход, где ждал транспорт сосунка Симонова. Счета счетами, – а так, наличными, да в плотной упаковочке, – надежней будет.
   Перед выходом старикан выдавал какую-нибудь юморную, как он считал, скабрезность или анекдот, и сам же над ним тихо, беззубо хохотал, заканчивая чаевничать. «А помните фильм “Любовь и голуби”? – начинал очередную историю старик, обращаясь одновременно и к Костику, и к его секретарше за чуть приоткрытой дверью приемной, – так вот, когда участники съемок решили отобедать в ближайшем ресторане, швейцар ни в какую не хотел пускать Юрского в гриме, заявляя режиссеру Меньшову, мол, этот пьяница каждый день здесь околачивается!» – Довольный произведенным эффектом парткомовец с саквояжем под мышкой тихо исчезал из апартаментов, слюняво попрощавшись со вкусно-соблазнительной Машенькой.
   К деньгам прикасался только он – зам городского главы, в бытность свою Панаевский бригадир Костя-Лешак, теперь же Константин Дмитриевич Селезнев, чинуша солидный, без выкидонов, с народом обходящийся строго, но справедливо. Во властной вертикали он занимал почетное место между заднепроходным и мочеиспускательным каналами, выше только звезды, туда не мог, не положено, но денно и нощно стремился, конечно же, возглавить область. Что было, в принципе, исполнимо – деньги он носил исправно, вкалывал на совесть, все силы отдавая искусному прикрытию транжирства федеральных средств. Его предводитель по прошлой жизни бандит Панаев спокойно отбывал пятилетку по групповой статье, бывшего бойца особо не беспокоил в уверенности, что работа по захвату в собственность земель и недвижимости идет полным ходом.
   Несли все: старики на улучшение, молодежь на раздел, бизнес на расширение, торговля на разрешение, сетевики на «вход», нефтяники на «выход». Помощники из депутатского корпуса трудились на износ, пытаясь в порочном изобилии купюр не нарваться на строгих ментовских пацанов из «безопасности», не вся же ментура куплена. Куплена-то не вся, но контактировать приходилось по всему спектру городской структуры общежития, поэтому мало кто из вышестоящих милицейских чинов не был задействован в хитросплетении откатов и высоконачальственных, завуалированных для несведущих, подачек.
   Брали выборочно, согласовывая вопросы в неисчислимых инстанциях. Инстанциям-то не мзда не полагалась, просто слово Константина Митрича проталкивало бумаженцию в начало очереди, а это дорогого стоило. Также это стоило распухшего к тридцати годам тела, невыраженного мутного взгляда с глубоко спрятанной в уставших глазах алчностью, не приметной сторонним обывателям. Костик полностью соответствовал интеллектуальному антуражу серьезного учреждения, временами представляя себя в коридорах Государственной Думы, что на Охотном, крайне раздраженно вспоминая надоедливого подельничка Витька Панаева, откладывая трусливо назревающее по нему решение каждый раз на потом.
   «Всего и делов-то – вместо отсутствующего губернатора зачитать докладец на открытом совещании районов, занимающихся утилизацией химотходов и кое-чего другого». – Замглавы Селезнев не особо заморачивался по этому поводу. После открытого заседания будет закрытое: понятно, влетит по пятой точке, успевай только уклоняться от ремешка полпреда по Центральному. Непременно всплывут вопросы по оборонке – тут уже вступит в бой думское прикрытие из Москвы – тяжелая артиллерия в виде толстого денежного мешка, взобравшегося на верхотуру власти за счет бескомпромиссного кровопролития на продовольственно-закупочных фронтах вверенных ему оболваненным народом областей.
   Дискуссия по теме перетечет в законодательное русло и завершится назначением неизменной прокурорской проверки со ссылками на недопустимость в тяжелое посткризисное время так бесконтрольно и беспардонно обращаться с недвусмысленными указаниями сверху. После разноса спешно выздоровевший жук-губернатор прикинет шансы, нервными саженями измеряет длину оставшегося ему срока, подумает хорошенько, подобьет навар: «Что мертвому припарка». – В случае немилости; да и плюнет на все с высокой башни: мол, век вековать – не в гостях побывать, а заявленьице, если что, всегда успеем на стол положить. Назначенная проверка – это данный сверху шанс подчистить за собой концы. Пока же, для начала, придется раскошелиться немного через «своего» замминистра, что ж делать… Затем кивок салаге Симонову, тот – с гонором, да по адресу: пожалуйте, Константин Митрич, вы у нас возглавляете комиссию по «химотходам и кое-чему другому», вам и карты… «Этим, блин, все и кончится. Тонны исписанных бумаг уйдут в утиль вместе не столько со зловонными, сколько злосчастными отходами, ловко перепрятанными да перезахороненными в этих самых бумагах», – так рассуждал замглавы Селезнев, напудренный, напомаженный въезжающий на служебной «Волге» в поселок Новый, что на Сходне.

   Списки прибывающих на совещание должностных лиц передали почтой через портье в гостинице, где Егор поселился по командировочному предписанию. Тут же ошивались по углам, из бильярдной в бар, издалека приехавшие селяне – кряжистые мужики с широко открытыми честными глазами – в надежде излить полпреду израненную невзгодами душу, стукнуть кулаком по столу в приступе праведного негодования и, подставив жилистые пригоршни под золотовалютный водопад верховного благоговения, смиренно притухнуть на время.
   С селянами разговор короткий – наливай да пей, – и житуха как на ладони. К «чинам» же не подобраться – обеды-ужины в закрытых наглухо кафе, сабантуйчики для двух-трех приближенных, вечерние сауны под присмотром охраны. Кто-то из районной власти и хотел бы навести мосты с имеющими власть областную, да кто ж его туда пустит, чумазого, без предварительных договоренностей да без предоплаты? А за московских, дак и вовсе базара нет – надо быть полным идиотом, чтобы без согласования подрулить к санычу, геннадьичу, владимирычу, пусть прогуливающихся тут же, рядом, по хрустящему паркету, протяни руку, зарядись энергией вечной жизни: «Извините», – меж вами вотрётся мощный торс на изготовке, при галстуке, дорогом запахе, при часах.
   Улей амбиций, подковёрных долгоиграющих, готовящихся годами интриг, бескомпромиссных откровений и разочарований устроили в местном Дворце культуры – красавце, символе коммунистической мечты, причесанном и подкрашенном под стать большому событию в ярко-белое. Егору казалось, что солнце, до морозов покинувшее черный осенний небосклон, сделало исключение и великодушно осенило Дворец одиноким лучом. Прогуливаясь по центральной площади поселка, Егор приценивался к массивной колоннаде на входе здания, куда, за час до начала мероприятия, стягивался важный народец, окруженный суетящимися бодигардами. Выступление его клиента в пятнадцать часов, после обеда, – что это, скрытый расчет? – сытый полусонный зал пропустит мимо ушей завуалированную угрозу, и предложение, одобренное большинством, пройдет дальше, в Думу, на стол Президенту?
   Начало в десять, через полчаса. Не торопясь вышел из магазина напротив объекта, отправил сообщение с мобильного. Праздно, руки в карманах длинного пальто, под стать понаехавшим баронам, побрел на стоянку, где его должны ожидать. В гостиницу он воротится через четыре дня, когда все кончится – там оставлена копия путевки с оплатой транспортным предприятием счета за временно пустующий номер, вдруг обстоятельства вынудят вернуться, бывает и такое. А сейчас – в рейс. Пальто – э-эх! – меняем на шоферскую телогреечку; в кабине тепло, шумит радио, неутомимый дизель потрясывает на взлете, поехали! Через час мы в другой реальности, монотонная дорога склоняет пассажира к философствованию, – это значит, пассажир уже дремлет.
   Они проверили трехэтажку на предмет возможной исходящей угрозы – место, удобное для вероятной атаки, что и говорить. Первый этаж – продуктовая лавка, пусть работает! – туда определили охранника на время совещания. Следующий – пара офисных помещений и пара нежилых, давно расселенных, пустых. Коммерсантов попросили устроить выходной на пару-тройку дней, чему арендаторы, в принципе, обрадовались по причине совсем негустой посещаемости; подъезд заколотили, опечатали, оповестив участкового для неусыпного надзора. Вход на последний, третий этаж, обособлен, находился с торца здания и вел наверх по скрипучей, трухлявой лестнице. Квартира в прошлом была знатной, четырехкомнатной, занимала всю верхотуру. Сейчас же представляла собой жалкое зрелище по причине сто лет не делавшейся уборки, давней запущенности и беспробудного, улетного пьянства прописанных, да и не прописанных тоже, обитателей, по всей видимости, не часто возвращавшихся на грешну землю. Можно представить блажь жильцов-дармоедов, не выселенных из-за случившегося вдруг кризиса, пропивающих пособия и пенсии, не выходя за пределы запойного круга: спустился, взял в магазине, что под боком, бутылек, поднялся – всего ничего трудов-то… Так бы вечно.
   Время от времени бабка-хозяйка, двужильная, несгибаемая похмельной непогодой, пропадала на недельку-другую, отправляясь в гости к двум своим сыновьям – недалеко, по триста-четыреста верст до каждого – те, недолго радуясь, по очереди приваживали мать, мыли-чистили, снабжали деньгами на сберкнижку да и провожали домой в поселок Новый, каждый раз клятвенно обещая навестить ее на очередные праздники. Навестили бы при случае, но сожитель-инвалид, племяш его тройный, деверь, кум с кумой наездами – лихая, убойная компашка вкруг нехилого метража мамкиной жилплощади отбивала всякую охоту до поездки в родовое гнездовье.
   Стучали долго, понимая, что разбудить, если спят, непросто. За дверью встрепенулось что-то, загремело-заворочалось: проснулись! Подождали малёхо, постояли, вдыхая ветхую сырость, плотно замешанную на парах алкоголя: «Куда ж их деть-то, убогих?» – Начальник службы безопасности чесал макушку, за одним вытряхивая из волос опавшую сверху труху.
   Замок так, для вида покрутили, толкнув изнутри дверные доски, в щель показалась страшная небритая морда, при голом торсе, ноги в рваных брюках без пуговиц на ширинке; все это в скособенившейся инвалидной коляске:
   – Али нету!
   – А где она? – только и оставалось спросить начбезу.
   – Твое какое дело?
   – Проверить надо… – Начбез достал красные корочки, развернул.
   Дверь захлопнулась, оттуда, изнутри раздалось:
   – Козлы! Люди спят, они ходют, людя́м порядочным суют в нос свои корки поганые. Я сразу ментов почуял, как только постучали… Козлы! Слышь, Аркаш, в натуре козлы!
   «Так… так-так-так…» – Трое больших, солидных мужиков в подъезде переглянулись, предчувствуя неминуемые неприятности с контингентом квартирки. Начбез вновь обреченно постучал, громко повторив:
   – Хозяйка, хозяйка где? – Он замахнулся, следующий удар должен прорубить преграду насквозь: «Ну, суки!» – это про себя.
   Дверь открылась:
   – Извините. – Резануло контрастом от вида появившегося нового жильца: – Здравствуйте! Я сын Алевтины Васильевны, вы к ней?
   – Федеральное управление… Можно войти?
   – Конечно.
   Гости прошли по коридору в большую комнату, двое у входа, главный присел на предложенный стул.
   – Мама уехала к Николаю, моему брату. С телефоном у нее беда, поэтому разминулись. Но с братом мы созвонились, так что три-четыре дня побуду здесь, дома, дождусь ее. Заодно порядок наведу.
   – Когда вы приехали? Да… паспорт можно взглянуть?
   – Вчера… Вот Сема и гульбанит, – кивок в сторону колясочника, загасившегося где-то в необъятных замусоренных дебрях.
   – Сожитель матери?
   – Да, родной-то отец умер, давно. А что случилось-то? – Достал паспорт.
   – Ничего особенного, Аркадий Николаевич. Просто тут совещание важное намечается, как раз напротив вашего дома.
   – Дворец металлургов?
   – Вот именно. Указание у нас: так сказать, изолировать неблагонадежный элемент и так далее.
   – Понимаю. Что нам-то делать?
   – Да ничего особенного, в принципе, – внимательно разглядывая фотографию, – точно не скажу, но, скорее всего, приставим к вам оперативника на определенное время, посидит тут, чайку, если нальете, попьет… Да и участковый присмотрит, чтоб шума не было. – Он вопросительно окинул помещение взором: – Сколько вас?
   – Понимаю… Бывает, конечно, у матери много народу, но сейчас только мы с Семой – когда она уезжает, тут поспокойней.
   – Хорошо. – Вернул документ. – До завтра.

   Подмосковьем он занимался уже год, получив информацию о запланированном заранее совещании. Задача была не то что сложной, – неудобной крайне. Клиента требовалось отработать именно так, во время схода именно этих людей, на виду. Он стряхнул дорожную дрему, протер глаза – за окном трейлера сыпало осенней солью, стена мороси не пропускала свет фар дальше пяти метров, машина еле тащилась, держась обочины. Марево. Взглянул на часы: время!
   Трехэтажка напротив Дворца металлургов оказалась единственно верным решением. Магазин, офисы, пьяная хата – ей-то и пришлось посвятить весь этот год. Мамаша, изредка проведывавшая сыновей, стала окончательной зацепкой. Инвалид-сожитель детей в глаза не видел окромя по фотографиям, и то детским, бесчисленная родня, вдруг заинтересовавшаяся несхожестью Аркашки, откуда ни возьмись свалившегося на голову, замолкнет под напором празднично взбудораженного Семы-отца: какие могут быть сомненья – сын приехал! Тем более Алевтина на подходе: «Гуляй, бродяги!» – Не шутка все-таки, двадцать лет мальчик родину не видел. Да и порядок навести собирался, подлатать там, что не приколочено. Семе благодать: тут тебе и собеседник-собутыльник, опять же копеечка лишняя – всё веселей, пока бабы в доме нет. «Баба с возу…» – Хозяйский сожитель любил с бутылочкой бургунского побалагурить за блатную жизнь, вихрем пролетевшую до покалечившей его в дальнейшем отсидки.
   В этот день Сема пил с утра – красаве́ц Аркашка подготовил опохмелку заранее. Без пяти десять постучал участковый: что, да как дела, все ли нормально? Мать в отъезде, вечно шатающегося, пьяного стада тоже нет; трезвый, внушающий доверие сын, держит ситуацию на контроле. Мент побродил по неблагонадежной квартире, кивнул довольно и, не долго думая, свалил: «Тем более, о́пера хотели приставить…» На улице подергал запечатанную дверь на второй этаж, обогнул дом – в «Продуктах» уже охрана, как положено. Доложил по сотовому о проведенном осмотре, кивнул в ответ, зашагал прочь.
   Ровно в десять появился сторожевой оперативник – нравится не нравится, пошукал по углам, понюхал плесень, загнал брыкающегося матюгами, но осознающего еще действительность Сему на кухню-кубрик, перекинулся парой ласковых с Аркашей, потчующего гостя чаем, пристроился у окна, тоскливо подгоняя стрелки часов:
   – Надолго?
   – Денька на три, дождусь мать… Да и убраться бы не мешало.
   – Это точно.
   – Ладно, командир, пойду прошвырнуться, купить надо кое-чего, да и так… Поаккуратней там на кухне. Он не буйный, крикливый просто. Пусть с телевизором разговаривает. – Зашел к Семе, прибавил звук. «Сынок, ты скоро?» – тот уже плыл.
   – Чего там, разберемся. – Служивый проводил Аркадия на выход, закрыв замок. Тоска…

   Вычислив режим походов Алевтины Васильевны по сыновним избам, выбор пал на Аркадия Николаевича: неприметен, среднего роста, похож на среднестатистического, не привлекающего взгляд мужчину из альбома брачного агентства. Под фоторобот Аркаши можно подставлять кого угодно – хоть всю брутальную половину страны. Его и решили послать на совещание губернаторов. Вернее, двойника Аркадия. Документы – дело техники, необходимую информацию о детстве, юности, взаимоотношениях с матерью, отцом Егор выудил из телефонной прослушки, городских архивов, составив для себя общий ситуационный анализ.
   За два дня до заседания вывели из игры бабку Алевтину. Сразу же на сцене появляется разминувшийся в полноги сын, поведавший, что собирались вместе с матерью отправиться к брату. Но, раз уж она не дождалась, он побудет пока тут, погостит на радость инвалиду Семе, не взявшему в толк внезапного исчезновения жены без предупреждения, без обычных телефонных переговоров с почтамта, своя-то домашняя связь месяца три как не портачила. Вчера уехала Аля, вчера же нарисовался сын, не давший опомнится приемному отцу изобилием наливок и закуси, а к сегодняшнему обеду Сема уже лыка не вязал, шумно шевелясь на кухне, изображая бурную дискуссию наедине с ящиком, что на холодильнике.
   Поворочали ключом, постучали – дверь на задвижке.
   – Аркадий? – изнутри.
   – Да-да, открывай, командир… На улице ужас, что творится.
   – Отпустишь на обед? – иронично.
   – Какой разговор, командир!

   Так каждый раз: опустошение… Операция, столь тщательно подготавливаемая долгое время, иссякала, становилась решенной, узел разрубался с одной целью – лишить кого-то, кого Егор не знал, возможности кардинально что-либо менять в окружающих вещах, лишить свободы выбора, исподволь, за уши подведя клиента к осознанию глубинной, непозволительной роскоши прикасаться к недвижимым постулатам сущего, его, недоумка недоношенного, кормящего. Иногда это стоило клиенту жизни.
   За три часа они проехали километров двести, не больше, по такой топи. Мелкий мерзкий дождь превратился в ливень, ограничив видимость до минимума. В теплой кабине, надежно укрывшей от непогоды, классный уют – жаль, не любил профессию дальнобойщика, а то бы… Вот размышлять о том о сем, полусидя-полулежа в пропахших тяжелой работой креслах, уважал, дабы шахматишки с водилой не раскинешь, а поумничать втихаря, внутрь себя – всегда пожалуйста. Хотя… Особо посекретничать не удавалось, умничанье обычно заканчивалось тупиком, разломившим жизнь надвое: то, что снаружи, извне – его работа, что внутри, в тупике – задыхающаяся от безысходности душа. А стоило заснуть, появлялись проклятые камни, тяжелой грудой собиравшиеся в огромные стаи.

   – Отпустишь на обед? – иронично.
   – Какой разговор, командир! – Аркаша втащил продуктовые пакеты, рисовую сумку, попёр скарб на кухню, оставляя на полу грязный ручеек. Служивый, ухмыляясь, вернулся в комнату за мобильным: «Товарищ майор…»
   Сема ошалело уставился на сына, выкинул очередную гадость «за ментов», принял от насквозь промокшего Аркаши рюмку, на этот раз последнюю: «Себе-то налей, согрейся», – «Хорошо, папа». – Сынок возвратил небольшую бутылочку страшного пойла в объемный китайский баул, выглянул в межкомнатный проход, аккуратно спуская предохранитель. Оперативник, доложив по инстанции, получив «добро» на перекус, снял пиджак со стула, вышел в коридор, сразу же нарвавшись на пули: первую в живот, вторую в голову. Грузно опустился в ручей перед дверью, замертво. Аркаша выкатил из кухни затихшего отчима, поставил коляску перед упавшим опером, всунув в отцовскую руку отработавший своё пистолет. Взял баул, отнес в гостиную, бросил на кровать, достал легкий литой кейс со сложенными там пятью частями винтовки: ствольная коробка, глушитель, удобный деревянный приклад, магазин, – минута! – винторез готов к бою. Глянул на часы: время! Осталось установить дальность прицела по шкале десятикратных делений: метров триста… Прижал оружие к подбородку, вес не чувствуется, оптика пронзает окно, стену дождя, упирается в колонны Дворца металлургов, выравнивая резкость. Третья слева.

   Егор закрыл глаза: «Кто он?» Тайный советник, распорядитель? Или продавшееся ничтожество, которое не в силах покинуть порочный круг? По прошествии стольких лет, посвященных этой работе, он уже не чувствовал грань меж возомнившим адептом Правосудия с раскаивающимся Фаустом: «Ты в зрительный обман впадаешь ненароком». Прыгающий по гравию большегруз, грозясь слететь в кювет, усыпляя запахом соляры, рывками уносил память в университетскую общагу. Где-то под такой же обочиной, таким же дождем, припорошенная неглубокой землей, лежала, не добравшаяся в этот раз до сыновей, старушка Алевтина. Все начиналось восемь лет назад…
   – Вик… Николаевич, подождите секунду, заело что-то. – Телохранитель подталкивал замминистра к третьей колонне, копошась с заклинившим зонтиком. Повторил по рации вызов водителю: «Мы выходим. Подъезжай ближе!» – Выслушал ответ. – Придется прогуляться, Виктор Николаевич, там милиция по периметру. – Накрыл босса зонтом, только тут сообразив: «Вот дьявол! – а как же я?! Вдруг промажет?» – Чертик страха, на секунду сжавший не задорого купленную душенку, весело захохотал, соболезнуя. Бодигард вытянул руку, стараясь отодвинуться подальше от шефа.
   Двойник сына Алевтины Васильевны и её сожителя Семы ждал подтверждения дублера, находящегося в непосредственной близости от объекта – он на радиоволне: два-три слова, не больше. Стрелок, напрягая сквозь непроглядный ливень зрение, отдал должное диспетчеру, разрабатывавшему операцию: без помощника был бы просто мрак – перед ним парашютами раскрылись косяки зонтов. Отворил полусгнившие рамы – струи по стеклу стали помехой.
   Помощник:
   – Третья колонна, под зонтом, охранник на вытянутой руке. – Этого достаточно:
   – Понял. – Не отрывая глаз от оптики, перевел флажок внутри спусковой скобы влево в автоматический режим, приготовившись выпустить всю обойму: «Непорядок – лица не видно».
   Дублер вступал в дело нечасто: если стрелок лишался возможности действовать самостоятельно, дублер, или дублеры, оценив ситуацию, сами ликвидировали объект, охрану. Здесь не тот случай: вокруг полно милиции, безоружный помощник выполнял лишь роль направляющего связного, что в данной ситуации было крайне опасно, но необходимо, учитывая, что действовали всего лишь двое.
   Час дня, час Икс!
   Диспетчер, до мелочей, поступательно выверивший ход событий, уже далече соответственно с планом. Дублер, сказавший последние слова, садился в заведенную тачку, покинув свой пост через ментовской кордон. Стрелок, пристроив горячую еще винтовку в руки валявшегося в коридоре опера под присмотром мертвого инвалида Семы с устрашающего вида пистолетом, выйдя из подъезда, прыгал в распахнутую пассажирскую дверь подлетевшей машины, ничем не отличавшейся от тех, что кружили вокруг Дворца металлургов. Беззвучно опустошив обойму в скрывающегося под куполом зонта замминистра, стрелок переместил перекрестье прицела на ошеломленного увиденным сопровождающего секьюрити, на пару секунд превратившегося в камень, и не стал менять магазин…
   Они сразу засекли приоткрытое окно напротив, милиция тут же объявила «перехват», преданный охранник, грудью бросившийся на шефа, после того как его изрешетил десяток пуль, старательно выполнял реанимационный минимум до приезда «скорой». Суета, словно белой простыней покрытая скорбью произошедшего, вынуждала спецслужбы не обращать внимания на ливень, молча, скоординировано исполнять обязанности, чувствуя вину перед павшим товарищем, всем своим видом говоря о неминуемом возмездии.
   Все начиналось восемь лет назад…

3

   «Эх, тусануться бы!» – Болезненное себялюбие не позволяло бедному студенту четвертого лингвистического курса перешагивать взращенную годами гордость быть кому-то обязанным. Он и не числился в должниках, в отличие от нарывавшихся на постоянные в связи с этим проблемы одногруппников. Своенравная черта окрепла, обросла слухами, обратив Егора в огрызающегося нелюдима, нервно перемалывающего внутри себя дефицит общения, внешне проявляющийся надменностью, что сбивало с толку девчонок, интуитивно чувствовавших надежность, прочность. Деревенское оканье обернулось взрослой немногословностью мегаполиса, что контрастировало с бесшабашной аурой студенческого братства-бытия. Отдалялся от них и страдал этим: прыгнуть бы в сугроб, чтобы все смеялись, нырнуть в реку, обогнав с берега задиристых соперников. Уже тогда ночные каменные стаи не давали покоя своей стабильной непоколебимостью, и он не мог ответить ни на один смертельно мучавший вопрос о смысле жизни.
   Может, что-то решить молодому Егору помогли бы деньги, но их-то как раз и не хватало, причем катастрофически. Большой город сдирал шкуру с неокрепших еще душ, маня витринами, танцполами, ночными фейерверкам, сжирая время, превращая жизнь в гонку за призраком фарта, успешности, легковесной доступности всего и вся. Масла в огонь подливали сокурсники, живущие при родителях, в больших и маленьких квартирках, как в гнездах, куда они возвращались после общежитских попоек и кутежей, оставляя гостеприимных друзей в окружении мусорных пакетов, пустых бутылок, к тому же без стипендий. Курсовые дипломные, незаконченные, отложенные до лучших времен, дожидались своего часа в пыльных шкафах, заваленных нестиранной месяцами одеждой.
   Увиливая от частых сабантуев, Егор умудрялся экономить скромные средства, лишний раз посещая спортзал, бассейн или книжные развалы. Замахнувшись на аспирантуру, столкнулся во время консультаций в деканате с Ольгой Владимировной. Потом, задним умом, понял – та встреча оказалась далеко не случайной, но было поздно.

   – Ты все видел?
   – Так точно! – Костя Селезнев как-то приуныл последнее время, стал ниже ростом.
   Кочкин, еще недавно переправивший убитому чиновнику энную сумму денег, пытался скрыть растерянность перед нижестоящим рангом коллегой.
   – Куда ж охрана-то делась? – Губернатору требовалось время, чтобы привести взъерошенные чувства в норму. Неприкрыто испуганный вид зама городского главы, теребящего подол пиджака, немного возвышал Сан Саныча в собственных глазах. Недавний страх полпредовской немилости казался жалким, куцым блеяньем перед боязнью чего-то большего, неописуемого словами: «Смерть? Но почему так близко? От меня…»
   – Охранник глазом не успел моргнуть… Кругом полно милиции, все оцеплено.
   – Оцеплено? – «Как же деньги?» – губернатор говорил и думал о разном.
   Константин Митрич, на своей волне вспоминая недавнюю трагедию, нервозно курил:
   – По протоколу выступление намечалось после обеда, в три. Без пятнадцати час, как вы и просили, я ждал замминистра на выходе из здания. Без пяти его заприметил, подошел, попросил аудиенции; он меня узнал и назначил на вечер – сразу после совещания где-нибудь прямо во Дворце. И всё.
   – Ты видел? – заученно-отрешенно повторил Кочкин.
   – Я… недалеко, близко, ждал машину. Зонта не было. Когда его… того… я стоял с другой стороны колонны и сразу подошел, услышав крик. Пока звали ментов, звонили… – Костя Селезнев не стал уточнять, что высунулся из-за той самой колонны, лишь когда набежало полно народу. – Находился рядом, помогал… – Мог не добавлять. Скисшее естество Селезнева бросалось в глаза, смотреть жалко, хотя губернатор выглядел не лучше, но Костику плевать: неприятности Костика только начинались. Для Сан Саныча же они по ходу заканчивались: Кочкин, бывший военный партократ шестидесяти пяти лет, только-только заживший в свое начальственное удовольствие, понял, что всякие происходившие с ним до этого момента перипетии – цветочки-лютики, идиллия, и она кончилась к чертям собачьим, улетела в тартарары! Коммунистическую реальность, замаячившую вот-вот у него перед глазами к исходу жизни, а до благостного выдоха освобождения осталось… ну год, два… – сытую, беспечную старость с толстенькими внуками на канадском газоне перед нехилым сказочным домиком забрал с собой прострелянный в десяти местах замминистра, гарант его несбыточного счастья.
   Костик уже ушел.
   «Он?! – Мстительно, в спину. – Нет! Селезень нюня, слизняк… Симонов, зам? – Сердечным взрывом Сан Санычу открылись ворота ада: – Вот оно, страшное начало того, чему нет места в мире простых смертных – начало конца».

   – Служили в разведроте?
   – Да, а вы откуда знаете?
   – Егор, давайте договоримся, если я что-то знаю… – Ольга Владимировна была обалденно красива в свои тридцать с хвостиком, заправленным чудной прядью в копну не белых, скорей светло-серых, прозрачных волос. – …Значит это нужно. Не надо меня переспрашивать по пять раз.
   – Но… – Егор краснел то ли от ощущения невольной подчиненности, то ли от нахлынувшей, забытой уже юношеской влюбленности.
   Ольга трудилась в секретариате диссертационного совета, куда и зачастил Егор с вечными проблемами функциональных семантик. Вместо того чтобы помочь новоявленному аспиранту переводческого факультета в выборе научной темы, Ольга распознала в нем одного из избранных, кои время от времени попадались в ее заманчиво-соблазнительные сети без права на возврат, как при Сталине без права на ошибку, – она решила познакомить приглянувшегося студента с другой жизнью!
   Беседовали в небольшом уютном барчике, приткнувшемся к зданию городской биржи, вход куда посетителям без тесненных золотом пластиковых карт был заказан. Ольге нравилось в парне спокойное отношение к признакам достатка, серебряной посуде, вежливым поклонам халдеев, каждый наклон по десять баксов… Нравилось врожденное его умение быстро приспосабливаться к незнакомым обстоятельствам, помещениям: она одинаково благообразно представляла его и в армейской разгрузке, и в пиджаке от Гальяно.
   – Видишь ли, я бы хотела предложить работу. Для этого кое с кем посоветовалась, и мне дали сведения о твоей учебе, прошлой жизни, в том числе армейской, так что не надо на меня столь подозрительно смотреть. – Они перешли на «ты» после пары бокалов чего-то вязкого и очень крепкого. Егорке, стосковавшемуся по общению, было в кайф хоть как-то провести время, а тут еще с такой кралей, к тому же из деканата – это уж вовсе удача! Чуть смущала невозможность расплатиться за стол, но раз Ольга Владимировна настояла сама. Упоминание о предстоящей работе заметно приподнимало ущемленное неплатежеспособностью настроение:
   – Да, служил в разведке от учебки до дембеля. Потом год войны. Ничего особенного, в общем-то.
   – Знаю. И про войну знаю. И про Сергея Иванцова…
   Егор чуть заметно вздрогнул от неожиданности, подавшись вперед. И такая вот реакция на давно забытое, вычеркнутое из жизни, ей тоже импонировала – готовностью к внезапной атаке, и к ее отражению одновременно.
   – Шутите? – Егор напрягся.
   – Понимаю… Шла война, от вас ждали результат, и вы его дали, так что винить некого.
   – Откуда…
   Она отрезала:
   – В девяносто девятом, перед вторжением Басаева в Дагестан, мой отец был при штабе главкома. Сейчас он на пенсии, но я всегда имела и имею доступ к тем архивам. Да и по научной линии приходится обращаться в Минобороны, не проблема, так что…
   – Но по Иванцову не оставлено никакой информации. Нигде, – прервал ее Егор.
   – Вот об этом я и хотела с тобой поговорить.
   Ольга Владимировна по привычке врала напропалую, сбивая шпалой ангельского взора все барьеры между ними, как в порыве страсти срываются одежды; Егорке же требовалось время для переосмысления того, что для него безвозвратно умерло.
   «Запомни, Егор Сергеич, – комдив, вручая в двухтысячном году обходной дембельский лист старшему сержанту разведроты, добавил вслед положенным по случаю прощания поздравлениям: – То что произошло четыре месяца назад, знали четверо: ты, я, ваш командир Летягин и Серега Иванцов, бог ему судья или чёрт, не важно. Сейчас нас трое. И только от тебя зависит, останется все в тайне или нет… До свидания, сынок, счастливой дороги!»

   Подозревать можно кого угодно – за главенство над нищей, дотационной областью боролись несколько кандидатов: пара-тройка из оппозиции и столько же своих ручных-прикормленных. Губернатор Кочкин, близко к сердцу принявший гибель своего покровителя, экстраполировал случившееся несчастье исключительно на свою персону, своё окружение, наивно полагая, что ветер дует лишь в его сторону: «Сожрали-подставили шефа, сейчас возьмутся за меня! А зачем меня убивать? Не-е-ет… Я им ну-ужен. Иначе в случае моей… хм, кончины, моего исчезновения… был бы явно виден он, заказчик! А так – вроде как и не так – убрали зама, значит, следующий “Сам”» – Зеницы подобострастно вверх: Сан Саныч мучительно пытался выйти хоть на какой-нибудь след убийц неудавшейся богатой жизни, но вконец запутывался в бесконечных доводах «за» и «против» своей ли вероятной смерти, смерти замминистра, в подлой злонамеренности подчиненных, ставших вдруг, всем скопом, врагами.
   Так или не совсем так, но, независимо от рассуждений Сан Саныча еще с добрый десяток областных мужей ломали предынфарктные сердца над тем же вопросом, что и горемычный губернатор Кочкин. А кое-кто и прихохатывал, предусмотрительно заслав энную сумму денег в другую, противоположную кочкинской, сторону – не по наитию, конечно, – по принуждению, ошибочно принимаемому за благостное к ним высокое расположение. До поры до времени, естественно.
   До поры. И до времени…

4

   – Вставай, мразь! – Пинок в бочину вырвал слипшийся мутный взор из сумасшедшего полусна: над ними возвышался Хасан. – Подъем, суки! – Егор крепко держал Серегу за руку, вцепившись, видимо, в ночном кошмаре. Они встретились друг с другом глазами, тут же вроде как успокоившись, что все еще вместе. После третьего удара стошнило кашлем, кровью, слезами. Их потащили-поволокли из подвала на выход. «Падать нельзя!» – Усвоили на второй день чеченского плена. Не убивали русских по простой причине: во время привалов их по одному выставляли на периметр, проверяя наличие в горной зеленке снайперов. Это как развлечение. Основная нагрузка – переходы. Поредевшие в боях количеством, боевики нагружали пленников до потери пульса и равновесия – падать нельзя! – и те шли, груженые; медленно, но шли. Потом их кормили – помоями, объедками – вновь на периметр, пара минут грустной клоунады, рекогносцировка, и снова в путь. Три дня как неделя, Егор чувствовал: теряет силы; сутки, двое – он иссохнет, рухнет в изнеможении, можно не убивать – сам умрет.
   Третий вечер. Дошли до скрытого, спрятанного в лесу лежбища. Разведчиков бросили в яму, туда же навалили жрачки – хорошо сказано о блевотине! – и отстали покуда. Утром никто не появился. Проснувшись в страхе от невозможности пошевелить конечностями, ждали Хасана. Вновь провалились в забытье до прихода надзирателя, потеряв времени счет.
   Лишь после того как тело почувствовало толику восстановленной полубредовым сном силы, Егор ощутил движение мысли в размягченном мозге: «Жить!» – Первая мысль. Вздрогнул, открыв-разлепив тяжелые веки, осмысленно тряхнул головой, избавляясь сразу от всего: голода, холода, слабости, подавленности… Тяжелая голова откликнулась острой болью, застлавшей глаза влажным туманом, неосознанным, бесконтрольным страхом. Иванцова рядом не было.
   Порядок один: встать, справить нужду – их не привязывали, к чему? – затем обратно на корточки, сторонясь своих же испражнений. Яма невысокая, по горло – он мельком огляделся за несколько секунд: никого вокруг. Сел. Высунувшись, можно схлопотать в башку внезапный удар – ослабленным вниманием мудрено заметить смотрящего за ним охранника: «чехи» не прочь повеселиться. Прошло минут десять. Удивляло несвойственное крикливому войску безмолвие. Если в боевых условиях требовалось внезапно затаиться, русских тут же связывали и заматывали морду скотчем – что происходило сейчас?
   Серега Иванцов – технарь-подрывник, Егор – снайпер, замкомвзвода. Все что знали, они рассказали: под страхом смерти не смогли выдать больших секретов, поскольку не обладали ими, что «чехи» и так поняли, поэтому жить оставалось ровно столько, сколько требовалось тащить партизанское снаряжение. Взяли их случайно: контуженные, оглушенные внезапным взрывом залетного снаряда, отстали от рассредоточенной группы, вовремя не сориентировавшейся на марш-броске по тылам противника. Не успевших опомниться парней нашла вражеская разведка. Приволокли в лагерь, бросили в погреб – боевики удивились столь далеко забредшим на чужую территорию бойцам, сохранив им жизни до выяснения. Выяснили, допросили, с недобрым прищуром пообещав «зарэзать, как баранов», да и оставили гужевым транспортом, пока транспорт сам не крякнет от усталости и голодухи.
   Но за Серегу зацепились. По вечерам его куда-то таскали, видимо, подкармливая, – он возвращался вполне в сносном виде, не покоцанным. Первой же ночью шепнул Егорке на ухо: «Учу минно-взрывным примочкам, своего-то спеца у них наши грохнули…» – Егор кивнул: может, поэтому и не застрелили еще.
   Вслушивался, пытаясь составить для себя картину внешнего мира: лес шумел, не выдавая человеческих звуков. Поздняя осень спасала паленую землю летним почти теплом, иначе издохли бы на первой же ночной стоянке в их мерзло-могильном погребе. Тишина пугала неизмеримо больше, чем каркающий галдеж чужеродного полчища. Представлял ухмыляющегося снайпера-«чеха», добивающего в кустах косяк, терпеливо ждущего макушку из-под земли. Сначала был трепет, сменившийся вдруг осознанием полного конца, душа ушла в пятки, беззвучно плача. Вскидывал вверх обезумевший взгляд – автомат, граната… просто живьем зароют? Полчаса, час… «Так не убивают». – Вывод обнадежил. Он все еще боялся выглянуть, спугнуть тлеющую надежду, временами проваливаясь в сивушно-голодный, обморочный бред.
   Аслан не сомневался, что за ним гонятся. Идут след в след, сокращая расстояние день за днем. Всему виной пленные – не надо было их забирать, тем самым выдав свое присутствие в столь важном для дела квадрате. Аслану поставили задачу отвлечь русских от основной операции по тщательно спланированному вторжению в Дагестан, закрепившись несколькими небольшими группами в сердце «зоны безопасности», что создали войска Объединенной группировки. Как бы эта зона ни называлась – санитарной ли, безопасной – в ней, как в бермудском треугольнике исчезали самолеты, люди, техника федеральных сил.
   Во время одной из удачных операций боевики Аслана раздобыли небольшой арсенал ультрадисперсных [30 - Ультрадисперсная основа (арм.) – газообразная, ультрадисперсная фаза состояния горючего создает огромную площадь контакта взрывчатого вещества с кислородом. Мелкодисперсные вещества из углеводородов (типа измельченных древесных отпилок, мучнистой, сахарной пыли) используются в качестве горючего в боеприпасах объемного взрыва.] устройств: снаряды серьезные, требующие квалификации в использовании. По воле случая и Аллаха заполучив опасный груз, потеряли в бою подрывника, что и послужило причиной захвата языков. Услышав от одного из контуженных про минно-взрывную специализацию, боевики притащили обоих к командиру. Тот проверил Серегу Иванцова на профпригодность, приняв решение взять русского с собой. Мало того – ему не нужен был голодный раб, поэтому, не долго думая, насмешливо, но без издевки, спросил, неспешно забивая табаком внушительного размера трубку:
   – Будешь на меня работать?
   Серега, полуживой, дрожа в такт бешено бьющемуся сердцу, ответил:
   – Да.
   – Иди. Не говори своему другу. Ему все равно конец.
   «Так же как и мне», – продолжил про себя Иванцов. Было это в первый привал. На четвертую ночь капитан Летягин догнал Аслана, вычислив его местоположение. Дождавшись рассвета, разведгруппа вошла в лагерь без единого выстрела, с разных сторон, готовая уничтожить все, что движется. Лагерь был пуст за исключением отхожей ямы с грязным в ней существом.

   – До свидания, сынок, счастливой дороги! – генерал козырнул дембелю на прощанье.
   Про Иванцова приказано забыть навсегда… Но как? Человек, ушедший с врагами на войну против Родины не по воле своей. Чего, каких невероятных усилий, ухищрений стоило уговорить боевиков оставить Егора в живых? Голова разламывалась на болезненно-жгучие осколки догадок про последние Серегины минуты, перед тем как «чехи» покинут лагерь. Армейский братан, сам вчера почти труп, сегодня – жалкая продажная тварь, кишок ради готовая взрывать своих – чем таким он убедил Аслана, понимая, что выхода нет никакого, лишь короткий срок, отпущенный хитрым бородачом? Кто даровал Егору шанс – Аслан или лучший друг? Зверь или его подобие, ставшее таким по принуждению? Никогда не ответить на эти вопросы, их приказано забыть… Забыть навсегда.
   Матери Сергея выслано извещение о пропавшем без вести сыне, заочно получившем правительственную награду; а также верительные обещания дальнейших поисков живого ли, мертвого героя, что давало родным млекло-смутную надежду на что-то… Человека нет, память велено стереть, судьбу товарища приходилось мучительно предполагать, учитывая чудовищные потери федералов в конечной стадии контртеррористическй операции, учитывая не до конца вымещенную злость, не говоря о лютой ненависти к предателям всех мастей.

   Следующую встречу Ольга Владимировна назначила сама, предвидев замешательство Егора в неверной оценке их взаимоотношений: с ним надо действовать дерзко, сдерживая возникнувшую было поначалу неосуществимую надежду на что-то более томное, интимное. Армейский друг Сергей Иванцов – серьезный аргумент в деловую сторону, вмиг отрезвивший вчерашнего студента, завтра, стараниями старших товарищей – партнера. И не ему решать, какую задачу будет выполнять в дальнейшем, но за что будет отвечать точно, так это правильность и беспрекословная четкость исполнения той самой задачи.
   Второе свидание, третье… Егор внимательно изучал правила: большая жизнь требует пространства, маленьких жизней не бывает, бывают маленькие люди, переоценивающие свои возможности, неразумно раздвигая положенные им границы, тем самым нарушая правила. Какая сила их установила? Вопрос, вряд ли требующий ответа: они были всегда. И всегда появлялся кто-то, пытающийся эти правила перечеркнуть, назначая свои. Но тем-то и ценны закономерность, размеренность сущего, раз навсегда придуманные, созданные с целью оставить сущее незыблемым, недвижимым на века. Это должен был понять будущий диспетчер, со свойственной ему проникновенностью постигавший новую науку, в корне отличавшуюся от той, коей намеревался посвятить ближайшее аспирантское время.
   Было ощущение незаконченности, временности. Это позволяло думать о возможности выхода из кажущейся поначалу игровой ситуации. Ольга, уловив настроение ученика, терпеливо ждала соответствующей реакции на щекотливую тему – долго не пришлось. В характере Егора ярко прослеживалась черта, способствующая непременному логическому завершению происходящих с ним, вокруг него событий. Вскоре спросил:
   – Пока ты не раскрыла особых тайн, могу я вернуться на исходную позицию – к своей научной теме, простой, бедной жизни? – Интриги добавляло то, что они не стали более близки, чем были вначале знакомства.
   – Абсолютно правомерный вопрос, все его задают. – Насчет «всех» Егор уже усвоил: Ольга и иже с ней вербовали людей по бескрайним весям на нижнем уровне того, о чем он еще не знал. – Ответ: «Нет!» – Понимаешь? Нет! Будешь спрашивать, почему?
   Все встало на свои места. Мысли только…
   – Хм… – вслух.
   Ольга ухмыльнулась вместе с ним:
   – Как считаешь, далеко ли уйдешь с информацией, которой обладаешь и еще будешь обладать? Избави бог, никто не будет следить за тобой, преследовать, пытаться убить. Куда ты денешься, обратно в деревню? Или, как ни в чем не бывало, продолжишь учебу в университете? Скажу так: не отучишься и недели, вышвырнут. – Вдруг стала жесткой: – Дома даже не пропишут. В Москве – посадят за наркотики, за использование яда, соучастие в убийстве. Возразишь? Мол, на что тогда прокуратура? Правильно. Как думаешь, защитит ли кто тебя, если есть встречное заявление о насилии, попытке ограбления, торговле оружием, что подтвердят свидетели и улики с твоими отпечатками? Могла не говорить всего, но знаю – не обидишься, ты умеешь терпеть. Добавлю, что в деле о твоем возможном выходе из игры непременно всплывут факты, подтверждающие вашу с Иванцовым помощь боевикам в Чечне. Оттуда ведь живым не возвращаются.
   – Кто…
   – Два свидетеля, больше не надо.
   – Кто?
   – Вот-вот. Больше и не надо.
   Егор вспомнил отцовский взгляд генерала, командира части.

5

   – Константин Дмитриевич, здравствуйте! – засранец Симонов нарочито так, ласково блеял. – Не могли бы вы ко мне заехать?
   С козьей мордой даже разговаривать противно:
   – Конечно-конечно, дорогой Сергей Вениаминович, обязательно. А в чем, собственно, дело?
   – Заезжайте… – «Ну не сука ли?!» – про себя. Пару недель назад Костик отправил подельнику Панаеву распоряжение по Симонову, потому спокойно положил трубку, спокойно, размеренно начал собираться на прием в «область», внутренне скалясь от блаженства. Селезневский адвокат увез на тюрьму веление физической расправы над надоевшим сосунком: «На инвалидность, бля, в каталку его, падлу помойную! А то и в землю…»
   – Добрый день, Сергей Вениаминович, чем обязан?
   – Как самочувствие, Константин Митрич, как здоровье?
   – Не положено жаловаться, мы люди маленькие.
   – Вот-вот, и я о том же. Давайте-ка присядем по-хорошему, да не здесь, а чуть поодаль, в комнате для особо важных… – Селезнев с удивлением проследовал за худосочным, рослым Симоновым: «Откуда только берутся такие?» Пока Костик постигал непростые азы властных ступеней, пока, сжав зубы, прорывался сквозь подставные голосования электората, худорослый сосунок успел закончить два высших – одно из которых по госслужбе – нахватал где-то дипломов, научных степеней, завесил всю стену дорогими рамками со своей типа приближенной херней, в том числе и с фотографиями «самих». «Где, ну где он заимел такие регалии?» – Костик, очумело разглядывающий снимки, не знал. И никогда, видимо, не узнает.
   Симонов прекрасно был осведомлен о явно нелестном к нему отношении полукриминального подонка Селезнева, но… Именно это недочеловеческое, алчное существо и надобно власти – не областной, нет, другой, настоящей, о чем и собирался поведать Сергей Вениаминыч рассевшейся напротив в кожаных креслах жирной скотине:
   – Давно мы с вами, Константин Митрич, не пивали коньячку… – Достал бокалы. – А еще лучше, благороднее – виски! Разговор-то непростой…
   «Вообще не пивали. Ничего и никогда, – думал Селезнев, протянув в ожидании руку. В движениях хозяина кабинета чувствовалась спортивная упругость. – Откуда он взялся, откуда они вообще берутся?» – повторял про себя Костик, вспоминая высоконачальственную гурьбу в залах Дворца металлургов. Среди отживших своё, заслуживших вечный в государственных Думах и думках покой убогих старцев, сновали молодые, остроглазые выродки новой капиталистической формации, до которых Костик даже дотронуться не мог. Не мог!
   – Вот, Константин Дмитриевич, о чем хотел потолковать. Сначала предлагаю помянуть безвременно ушедшего. – За скупым глотком Симонова последовал затяжной присос к живительной влаге нахмурившегося вмиг визави. – Кстати, слышал, вы были рядом? – Пора и к делу. Селезнев, остекленев, уставился на каланчой стоящего перед ним собеседника. Вспомнив об убийстве замминистра, он заупокойным взглядом попросил добавки. Симонов, подливая, продолжил: – Как считаете, сможете ли осилить непростую, но очень нужную нашему, вашему народу обязанность?

   Категорическое Ольгино «нет» лишний раз убедило Егора в правильности принятого решения – остаться. Зачем выходить из Организации? Наоборот, подспудно ждал чего-то подобного, только не мог четко сформулировать свои намерения. Жизнь, которую вел, не изменилась, лишь добавилась новая ответственность – молчать, с каждым днем постигая новое знание, направленное внутрь себя. Пока… И временность эту он тоже осознавал.
   Через полгода Ольга Владимировна озвучила будущую специализацию – диспетчер. Еще через полгода Егор распрощался с университетом, забыв об аспирантуре, теме диссертации, выпускных грезах. Квартира и машина перестали быть пределом мечтаний, лишь приходилось жалеть о навалившемся в полной мере одиночестве, что особенно гнетет по молодости. Размышляя обо всем, не видел, хоть убей, другого исхода, раскидывая по ночам неисчислимые космические глыбы, кошмарными стаями вновь и вновь врывавшиеся в воспаленное подсознание.
   Все начиналось восемь лет назад…
   Потребовалось много времени, чтобы в совершенстве овладеть навыками, которыми владел сейчас. Твердо встав на путь нелегальной войны, соорудил монстра на костях себя же сомневающегося. С Ольгой они изредка виделись первые пару лет после окончания учебы. Она «передала» его по инстанции тем, от кого впоследствии получал инструкции. Лишь раз они сходили к «самому́» – визит не лишен был забавности. Пока ехали за город в небольшую деревушку, прикрытую глухим забором под неусыпной охраной, Ольга зачитывала ему правила:
   – Не задавать вопросов. Не смеяться. Не задавать вопросов.
   – Над кем не смеяться?
   – Вообще. Не шутить, не ёрничать.
   – И все?
   – Достаточно, чтобы не облажаться.
   – Зачем же тогда мы едем? – Он находился в приподнятом настроении. Новенькая тачка парящим сёрфом разрезала густой воздух над свежевыложенным, шелестящим асфальтом.
   – Ну… В основном из-за тебя. Сегодня ты получишь благословение и приличную сумму денег на первое время.
   – Как его зовут?
   – Ты уже спрашивал, Егор. Он сам тебе скажет.
   Большой такой, крепкий старикан встретил у калитки, которая не скрипела гнилыми досками, а светилась матово-стальной краской, предвосхищая такой же крепкий, как военный крейсер, дом. Так и случилось: домик, через пятьсот метров ельника, оказался немаленьким, плавуче-мощным, подводной лодкой зарывшимся в океанских волнах буйных зарослей, опутавших субмарину зеленью от носа до кормы. Капитан представился:
   – Владимир… – Протянув в приветствии руку, чуть замявшись.
   – Владимирович, – пошутил Егор.
   – Сергеевич, – закончил старикан без тени ехидства. От Оли хлынул мысленный поток негодования в сторону шутника. – Ничего-ничего, Оленька, пусть… – Что «пусть», гость так и не понял, не преминув представиться:
   – Егор. Здравствуйте, Владимир Сергеевич.
   – Здравствуйте, дорогие. Присядем в беседочке. – Августовский бриз выгонял людей из хижин южным почти дыханием, не говоря о таких изысканных, малонаселенных островках, как эта непростая деревенька. Лесок, что поблизости, домашняя растительность, якорями вьюна пришвартованная к дому, придавали встрече садово-ягодный уют, кваску бы сейчас! Но квасу, видимо, не будет: – Рад, что вас не покидает чувство юмора, Егор Сергеич, это неплохо. В ответственный момент это может спасти вас от гибели… – В рубиновой беседке из палисандра уместилось бы человек десять. Сидели на королевском расстоянии друг от друга, в плетеных ротанговых креслах, внимая старшему: – А гибель в нашем деле, как вы понимаете, не худший из вариантов.
   Егор, недавно еще скептически воспринимавший Ольгины наставления, вспомнил армейскую присягу. Так и тут: его назначили диспетчером и благословили в путь без права на возврат.
   – Ваш куратор постоянно на связи по обговоренным каналам, – продолжал хозяин, – от экстренной помощи мы отказались, понятно почему? Поэтому прокол в процессе подготовки операции полностью ложится на вас, поддержки не будет. Более того, вы сами планируете выход на чрезвычайный случай, так что люди, реализовывающие задуманное, полностью в вашей власти – не вы, а они зависят от вас, и должны быть стопроцентно прогарантированы от неудачи. Вправе назначить сколько угодно дублеров, лишь бы все сделать с первого раза, без повторов, повторы исключены. Случись провал, в лучшем варианте, вы переводитесь на другой объект, исполнителей разбрасывают по разным частям света… Хотите задать вопрос?
   – А в худшем варианте?
   – Вы все знаете.
   – Но вы просили задать вопрос.
   – Сказал: «Хотите ли задать?» – Это разные вещи.
   – Думал уточнить… если можно.
   – Вас же предупредили, что нельзя, – хозяин не злился, не нервничал, просто внимательно наблюдал за реакциями собеседника.
   – Это так. Мы с вами еще увидимся?
   – Нет. Мы втретились первый и последний раз.
   – Хм… А если что-то уж совсем неординарное?
   Ольга Владимировна, покраснев, стукнула ладошкой по дубовому столу:
   – Егор…
   – Оставьте, Оленька, все нормально. Он прошел проверку.

   – Понимаете, нельзя виски разбавлять колой, как это сейчас принято, и лед нельзя сыпать – тем самым вы тут же убиваете даже самый выдающийся вискарь, так как не почувствуете вкуса… Максимум – пара капель воды раскрыть аромат, чтобы напиток задышал, обострился купаж послевкусия, – рассказывал Симонов, манерно наполняя бокалы.
   У Костика Селезнева ехала от счастья крыша. Свершилось! То, на что он втайне рассчитывал лет этак через пяток, свершилось. «Черт, черт, черт! Засранец вовсе и не засранец, блин, оказывается. – Я сделал это!» – Душа разрывалась от эмоций. Казалось, закуривая после пятой или шестой, – какая разница! – рюмки, он умело скрывал щенячий восторг.
   Сергей Симонов, зам губернатора по неотложным вопросам, видел свиное исступление Костика, – тот разве что не хрюкал! – и ехидно продолжал разыгрывать деловую беседу, не забывая уже без дозы лить в бокал дорогой алкоголь:
   – Понимаю, вы сейчас в замешательстве, ничего… Мы встретимся послезавтра и обсудим все интересующие детали по вступлению в должность.
   – А как же Кочкин? – Имени-отчества уже не существовало, «действующий» за раз превратился в пустой звук: «Просто в ни-что, сука, понял?!» – В мозжечок долбила здравая мысль более не продолжать банкет, дабы не обосраться перед человеком, только что предложившим возглавить область: – Я, наверное, п-пойду, С-серый-гей Ви-и-ныч… Вы меня…
   – Конечно, конечно, многоуважаемый Константин Митрич, с удовольствием провожу. Я вам позвоню. И постарайтесь пока не афишировать ваше назначение.
   – Какой базар! Где машина?
   Делано важно, трезво вышел из здания правительства. Октябрьский свежачок взъерошил волосы, Костик приправил их на место рукой, стукнув по темени кулаком: «Ч-чёрт, Панаев! Отбой по тюрьме! Отбо-о-ой! – Прошло две недели после поездки адвоката с недвусмысленной просьбой Витьку Панаеву насчет засранца Симонова. Костик будто не пил: – Две недели уже, не успеть!»

6

   Егор въезжал в город, в свою третью или четвертую жизнь, успешно закончив сходненское дело. В гостиницу он так и не вернулся, проанализировав лишь прессу за пару дней после ликвидации замминистра: сработано без ошибок, четко. Поселок Новый вздрогнул поначалу, но так же резко и успокоился: тусовка схлынула, большие черные машины разлетелись по домам-волостям, неугомонные следаки, оставшиеся шастать в поисках зацепок и концов, совсем не видимы взгляду обывателя, поэтому практически бестелесны, как духи правосудия.
   Безликий город успокаивал нервы знакомой неустроенностью еще на подъездных: дорогами не пахло, как не пахло в том городе перспективами. Тряска, приглушаемая рессорами большегруза, напоминала, что федеральная трасса кончилась, бросив путешественников в объятья местной власти, которой дорожные деньги нужней самой, нашли дураков! Он невесело улыбался серому, невзрачному пристанищу как старому другу – куда ж его деть! – плохой, но свой, в том-то и дело. По приезде прыгнет в бассейн, разомнется железом в родной «качалке», поболтает там со старым знакомым-завсегдатаем Матвеем, директором ЧОПа, потом навестит барак, потрёт за жизнь с алкашами, проверит слух на анекдоты. Он часто задавался вопросом: «Почему барак? Нельзя было остановиться на чем-то более солидном?» Ответ и сложен, и прост одновременно: в памяти всплывал Владимир Сергеич, благословлявший его на работу…

   – Оставьте, Оленька, все нормально. Он прошел проверку.
   Ольга недоуменно вскинула брови. Егор напрягся:
   – Что, и все?
   – Все, сынок, в счастливый путь! – закончил хозяин приусадебного лесопарка. Егору тут же вспомнилось напыщенное генеральское прощание перед дембелем.
   Уже потом понял, что означал короткий разговор с «самим», как выражалась спутница. Во-первых, никакой Владимир Сергеич был не «сам» – туда, в заоблачное «наверх», никто не пустит. Уровень старика являлся высшим лишь для рекрутеров типа Ольги Владимировны и иже с ней. Впоследствии не раз сталкивался по производственной необходимости с людьми «оттуда», реже одним, чаще с разными – все выражали удовлетворение его трудом, уважение – но и они не конечная инстанция. Где же конец, вернее, начало? Кто бы знал… Это во-вторых. Как-то спросил у своего непосредственного куратора про Владимира Сергеича и его благословение: оказалось, тот служил в организации штатным выпускающим психологом, в его власти было зарубить выход кандидата в свет. Как правило, соискателя незримо вели во время обучения несколько человек. Психолог – последний и решающий перед окончанием рубеж. Можно только догадываться, что будет дальше, если кто-то не устраивал.
   – Последний вопрос, Владимир Сергеич… – Они с Ольгой уже выходили за добротную, стальным цветом калитку, так и не попив кваску.
   – Ради бога, Егор. – Старик-капитан даже не ухмыльнулся ни разу.
   – «Худший вариант» – смерть?
   Старик сказал обыденно:
   – Есть сотни способов лишить человека приобретенных знаний и памяти. Уж не такие мы кровожадные. Остальное поймете потом. Сами поймете.
   Постепенно мозаика складывалась: все, что делалось в свете этой работы, ставшей жизнью, должно быть прикрыто двойной, лучше тройной завесой тайны, твердо основанной на продуманных и просчитанных «сверху» вариантах прикрытия и отходов. Также стало ясно, что «худший вариант» – не смерть. Выехав из волшебной деревеньки, окруженной совсем не сказочным бетонным забором, он ждал Ольгиного разноса в счет несоблюдения субординации.
   – Ну что сказать… – начала она, – быстро сегодня.
   – Почему, что-то не так?
   – Наоборот. Ты все правильно сделал. Нельзя догматично выполнять приказанное: любое задание имеет множество вариаций исполнения, и сомнения здесь – весьма полезная часть критического анализа. Я всех кандидатов предупреждаю о разном: кому не шутить, кому о деле не говорить, либо вообще молчать – это не так важно. Важна реакция на запрет и поиск ответов на интересующие тебя вещи, события независимо от установок.
   – А были такие, кто не прошел?
   – Нет.
   – Почему?
   – Смысл тогда начинать? К примеру, ты находился на контроле с первого курса, и только к четвертому мы приняли решение.
   – Много вас… нас?
   – Не знаю. Наверное, много. Не спрашивай, большего я не знаю.
   – А если не деньги, ты стала бы это делать?
   – Останови. Дальше сама. – Решительно вышла из машины.
   – Оль…
   Она вернулась, облокотилась на дверь с открытым стеклом, слегка просунув в салон голову:
   – Ты все уже знаешь, Егор.

   Костик Селезнев молился, чтобы инаугурация случилось раньше непоправимой ошибки. Надо было быть полным идиотом, срочно погнав адвоката к Панаеву отменять заказ, на что защитник получил в ответ отповедь из недвусмысленных выражений, что, мол, охренели вы там на свободе? Устроили, мол, крысиные бега: делай-не-делай, давай-не-давай! «Никто ничего не отменит, понял?» – Посыльный понял, молча ушел обосранным, покорёбанным, умолчав о высоком назначении подопечного.
   Костик завис конкретно. Витек – человек серьезный. На кичу бы не пошел, если б не налетел по делюге на какого-то важного мента из терпиловской крыши. В то время они рвали с пацанами одно частное предприятие, пару раз кинув его с крупными поставками через своего казачка изнутри. Загнали предприятие в долг, подали в суд – выиграли, потом еще раз – опять выиграли. Потихоньку наложили мохнатой лапой вето на немаленький участок земли, принадлежавшей этой компании, выправили под себя аренду у города, при Панаевских-то связях! Так мало-помалу и сожрали бы коммерсантов вместе с их объектом, не всплыви вдруг однажды непреодолимое препятствие – откуда ни возьмись дружок директора злосчастной фирмы – неподкупный эфэсбэшник. Тот ничтоже сумняшеся объявил Витьку веселую ментовскую цену: я, мол, пробил тему по своим каналам, отсюда вывод: «Тема – чистая афера, вот вам доказательства, человек ваш засланный, а вот и аудиозапись в кабинете у губернатора, достаточно? Мое условие: мы вас не трогаем, а вы за это возвращаете всё экспроприированное без всяких отступных – мол, не тот случай, не те люди. В общем, не на лохов нарвались, ребята».
   Панаев угрозу не съел, заднюю не включил, и началось… Улики, протоколы, задержания – в ответ сначала иски, потом звонки с верхов: кто кого перезвонит, чей провод длиннее. Вконец начали жечь машины. Сожгли бы и дома, да фээсбэшник додавил, – всех приняли. Адвокаты свою песню спели – братве дали копеечные сроки. Панаеву, по организации преступного сообщества, влепили чуть жестче, но не беда, не беда… – концы-то остались! Тут и Костик Селезнев, замглавы города, тут и область пришаливает общаковскими деньгами – своих-то где на прикуп наберешься? В тюрьме тепло, кормят кашей, блатная хата толпой не напрягает, телевизор имеется. Опять же почта исправно пашет – давай, барыги, руби бабло, пока дают! Только лишнего на карман не тащи, прищучим блядей толстозадых! Они и корячились, толстозадые, – в горисполкоме, области, в заксобрании, посылая положняковую норму выработки выше по вертикали туда, где помнят еще молоткастые пачки чириков, четвертаков, полташек и катенек с мудилой лысым во главе.
   Костик делюгу аккуратно прикрыл, землю ментам вернул, договора порвал, понимая, что такие проколы в дальнейшем вовсе не желательны. Чекисты возврат схавали, затихли – надолго ли? До них, краснорожих, не дотянуться, лапы коротки – спасет только кресло. И вот подвалило с небес обетованных назначение вместе с иммунитетом партийным… Вдруг на́ тебе перекос через плечо! – такое шило с Симоновской заказухой, мрак… Как раз ксива на двоих пришла с самого что ни на есть верха: Кочкина с почетом прочь на хрен с коврика красного! – а взамен предлагались молодость, перспективы, инновации в лице достойного партчлена Константина Дмитриевича Селезнева.
   Костик замылился-закрутился в накрахмаленном барабане-лохотроне белоснежных сорочек, дорогих костюмов, клятвенных обещаний на толстой книге – у-у-х! – «Мечты сбываются, когда много трудишься!» – Серьезный взгляд в золотой оправе, походка, прищур, все как надо: «Жди, Охотный! Осталось недолго… Разберёмся с эскортами да банкетами, плотно затем возьмемся за исправительные учреждения, вдруг и пронесет… Уж тогда вздохнем свободно, оттянемся».

   Город встретил неприветливо, впрочем, как обычно. Да и может ли приветить барак, так и не ставший домом, хоть и прожил в нем четыре года? Прожил, отложив на счет приличное количество оплаченных долларами душ, неоплаканных, неуспокоенных. Счет этот, невостребованный духовно, пугал неопровержимой материальностью. Коснуться его – значило впасть лишний раз в еще большую немилость всевышней силы, последнее время все более тяготившей. Он соотносил силу эту с ночными каменными кошмарами, в чем поначалу боялся даже признаться, хотя в трезвом, дневном круговороте мыслей не было места схоластическим умозаключениям, тревожащим подсознание. Предрассветным пробуждением Егор разбирался с камнями каждый раз по-своему, «счет» же приобретал с первыми лучами солнца металлический оттенок благородных металлов, куда без них?
   Созревший ответ пугал четкостью очертаний вставших вдруг на свои места ночных неясностей.
   – Егор, ты дома? – «Дома-дома, только веки разомкнул». – Баба Маша знала: «Вчерась сосед прибыл, пусть поспит». Спрашивала так, по привычке, скрипя половицами. Воду не отключили, тепло в батареях шепчет, вот и повод для долгой коридорной беседы. Дело-то к ноябрю идет. – Проснешься, зайди. Почта твоя у меня. – Соседка пошла дальше вроде как при исполнении.
   «Отдохнуть разок?» – ухмыльнулся вечно недовольному второму голосу.
   Да, сейчас будет не до роздыха… так что, брат, собирайся, натягивай кроссовки: дождь, снег, какая разница! – выработанная годами привычка приучила не обращать внимания на мелкие неудобства в виде слякоти или морозца.
   Надел трико, рванул на выход, мысленно расставляя приоритеты по полочкам: утро, день, вечер… Он и не заметил, не ожидал, как сознание, давно привыкшее к непрерывному анализу, выдало на-гора долгожданное решение. Оно, как медленно стекающая по стеклу краска, заполоняло монитор реальности, что не тяготило, наоборот – в этом была новая сила. Диспетчер, безупречно выполнявший столько лет свою работу, начал скрупулезно разрабатывать новый, близкий к фантастическому, но невероятно нужный в данный момент собственному «я», план.
   К обеду добрался в офис на Ленина. Там нашел новое задание: «Зам губернатора Симонов». Ничего особенного – колесо фортуны закрутилось для очередного объекта в обратную сторону. Началась стандартная процедура подготовки: связи, телефоны, адреса, семья, рабочие отношения, пристрастия. В рамках предварительного сбора информации позволялось встречаться с руководящими звеньями Организации: по разным категориям лиц – разные должностные инстанции. Военные – через Минобороны, чиновники – через соответствующие ведомства. Не ахти какой выбор, конечно, – везде, бывало, попадались недалекие в тактическом отношении люди, – но в чем упрекнуть их было нельзя, так это в отсутствии «патриотизма», что ли, а лучше сказать, в параноидальной преданности делу.
   Со временем Егор увидел причину странной, на его взгляд, приверженности идее сотрудничавших с ним людей. В основе лежала банальная зацепка в небезупречном прошлом: как у него с Ивнцовым. Оправдание, ответственность, сложные логарифмические понятия с заменой арифметической прогрессии на логическую. Логарифм известен – решение неизбежно. А если нет его, логического показателя? Если нет ничего, тебя оправдывающего, в какой бы то ни было высокой степени зависимости от каких бы то ни было важных, первостепенных обстоятельств? Уровень ответственности растет в логарифмической прогрессии от комплексной функции, но не уравнения, а вины – вины! – чёрт бы их всех побрал.
   Слишком упертыми, бескомпромиссными помнились Егору ранние его решения. В итоге молодость, надеясь на якобы неминуемое будущее спасение, столкнулась со зрелым созерцанием возведения сущности в бесконечную степень падения. Какие деньги, к чертям собачьим! Логарифм неопровержимых доказательств – вот что делало эти участливые, в своем желании помочь, глаза «верховных» столь безнадежно патриотичными, столь рьяно ратующими за дело. Дальше – снежный ком нарастающих сумбуром событий, исключающих выход из создавшегося нравственного тупика или даже невинные помыслы об избавлении.
   – Много вас… нас?
   – Не знаю. Наверное, много. Не спрашивай, большего я не знаю.
   – А если не деньги, ты стала бы это делать?
   – Останови. Дальше сама. – Решительно вышла из машины.
   – Оль…
   Она вернулась, облокотилась на дверь с открытым стеклом, слегка просунув в салон голову:
   – Ты все уже знаешь.
   Да, Егор понял, но намного поздней давнего их с Ольгой разговора после посещения решающей психологической инстанции. Что ж, пришла пора повидаться с Владимиром Сергеичем во второй раз, уже как с равным. Ученик подрос: этот логарифм являлся в данной ситуации решенным.

7

   Витек Панаев, имея нехилую поддержку с воли, чувствовал бы себя полностью в своей тарелке, если б не возраст. Сорок семь – не шутка для тюремной камеры с возможностью полчаса лицезреть решетчатое небо с глубины прогулочного колодца. После суда истекло полгода, его все еще держали на «крытке», пытаясь выдернуть из уважаемого в преступном мире арестанта поболее информации. Не особо он и делился, конечно, но хитрость оперов, не имеющая разумных границ, расставляющая невидимые смысловые ловушки, делала свое ментовское дело на благо антикоррупционных, вседержавных установок сверху.
   Говорили часами. Трындели обо всем, вроде бы не имеющим отношения к Витьку, его окружению, друзьям, что ж, почему не потравить баланду под халявное курево с чаем? «Похороны? Какие похороны? При чем тут я?» – «Вы знаете, он дружил с самим Кио. У дочери Брежнева был на свадьбе, знаете? Ну вот, а вы говорите, Виктор Петрович…» – «Так это ж во всех газетах написано, тайны ни для кого нет, в том что на Ваганьковском весь криминальный бомонд тогда собрался. Нет, я не провожал, кто я такой, гражданин следователь, чтоб самого «японца» провожать? Какого заместителя? На какой такой Сходне? Не слыхал, не слыхал… На глушняк, прямо при народе?»
   Известие про замминистра, убитого на важном чиновничьем сборище, взбодрило. О поселке Новом, понятное дело, не ведал, но, учитывая давешний заказ на Симонова, собственноручно отправленный по назначению, Витек напрягся. Неспроста большие головы полетели, ох неспроста… И по телеку сплошные перестановки властных структур с утра до вечера показывают – из одной обоймы патроны? Как бы не нарваться на жесткий федеральный пресс: одно дело жуликоватых прилипал в галстуках отстреливать, другое – ввязываться в войну непосредственно с госмашиной, что, в общем-то, чревато. Надо бы уточнить у Кости-Лешака обстановочку. Хотя пронырливым чутьем своим Витек ощущал, что Костик, как крыса, отдалялся, отбрыкивался от уголовного собрата. Подтвердило догадки и внезапное вдруг назначение щенка во главу области. «Из грязи в князи, блин!» – Ведь ни слова не сказал заранее, падла! Хотя, чего кипятиться? Может, молчания требовала субординация… Ладно, в процессе выясним, не велик грех: не сообщил. Главное то, что сейчас мы у руля! «Не забывают на радостях старых друзей, не предают, правда, Костя?» – А вот это мы скоро у него спросим. Очень скоро.

   – Константин Дмитриевич, вам из областной… ой! – из Москвы, – она еще не успела привыкнуть к резкой смене главенствующих в ее лексиконе понятий: Москва, а не «область», Федеральные законы вместо протокольных поправок местной думы, «евро» вместо «бабок», вертолет на уикенд, не как раньше: «До свидания, Маша, до понедельника…» Секретаря он решил оставить прежнего, с горадминистрации: молодая девушка проверена в деле, предупредительна, исполнительна, неразговорчива, к тому же замужем, что исключало домыслы ошивавшихся вокруг набриолиненных бездельников, так и норовивших залезть под юбку миловидной помощнице босса, что тот и сам с успехом осуществлял без лишних свидетелей:
   – На связи. – Манерно щелкнул коммутатором, включив громкоговоритель.
   – Константин Дмитриевич, здравствуйте. – На линии губернаторский помощник прыщавый засранец Симонов. «Бывший прыщавый засранец, бывший».
   – Слушаю, Сергей Вениаминович. – Имя-отчество этого сосунка стало выговариваться с каким-то трепетом: – Слушаю вас, уважаемый. – Трепет навеян не только благоговейной благодарностью, но и тупым жестоким страхом за висевшее на тонком волоске княжеское благополучие, не по-царски поступившее со своим благодетелем, пожелав от того избавиться: «Как не вовремя, как не вовремя… – Что-то треснуло, надломилось в Костике после инаугурации. – Может, совесть проснулась? – Было бы смешно, если б не было так грустно: – Какая на хрен совесть! Валить надо уголовного пидораса Панаева, и валить срочно!»
   – Тут вот какое дело, Константин Дмитриевич. Вам придется поработать недельку в одиночестве, меня вызывают в центр по каким-то неотложным вопросам, связанным с окончанием финансового года. Но вы не переживайте, на полную катушку распоряжайтесь моим адъютантом Славой, не стесняйтесь; имейте в виду, я всегда на связи, дорогой шеф, – сказано с улыбкой, Селезнев физически ощущал надменный оскал сквозь телефонные провода, зарытые глубоко в землю, куда скоро угодит его иронизирующий собеседник: «Началось, блять!»
   – Понял, уважаемый Сергей Вениаминыч, понял… Долго не задерживайтесь, нам еще заксобрание собирать, мне без вас никак. И докладывайте, чем там Москва дышит.
   – Всенепременно, дорогой шеф, всенепременно. До скорой встречи! Да… Мне кажется, кое-кто захочет с вами встретиться, надеюсь, понимаете кто? – Новоявленный губернатор представил, как на том конце закатили к потолку свои бельма. – Так что ждите.
   – До свидания… – Хорошо бы это было именно так, как предполагал Симонов, но что-то подсказывало Костику обратное: Панаев не спал, Панаев скрупулезно делал свое гнусное дело, четко исполняя обещанное, что давало Витьку, ему подобным, право требовать непререкаемую долю с дойных барыг-коммерсантов в виде таких вот Лешаков, взобравшихся наверх, но не сумевших вовремя сбросить балласт впившейся намертво прошлой жизни. Решение принято, обратиться в данной ситуации имелась возможность лишь к одному человеку: – Да… Сергей Вениаминыч, забегите ко мне на минутку перед отъездом.
   – Всенепременно.

   Адъютант Славик – веселый парниша двадцати трех лет, с младых ногтей сросшийся с термином «богатая блатная жизнь» как с гиперсексуальностью, вполне естественной в его годы. Выглядел Славик родившимся сразу в дорогом костюме, но что самое интересное, он и не представлял другой жизни вовсе. Работу на беспокойном посту высокооплачиваемого лакея исполнял сносно, с присущей юности огоньком, жиганским форсом, в среде погодков однозначно слывя «мажором». В «жирную тему» его пристроил отец, потомственный выродок советской партноменклатуры, положивший карьеру на алтарь разграбления Родины под личиной высокопарной блевотины в виде коммунистических лозунгов, норковых шапок, роговых оправ и дефицитных в свое время крепдешиновых пальто. Транспаранты впоследствии вывернули, встряхнув пылью, на демократическую сторону, застойную робу сменило цветастое китайское версаче-габбана-лагерфельд; протухшие же, провонявшие ненавистью к подчинению кому бы то ни было мозги остались прежними: «Украсть любым путем, лишь бы не спалиться!» Но лучше всего воровать своё – то, что охраняешь сам, как сказал Жванецкий в давно забытых, заплеванных напрочь семидесятых, оказавшись вдруг крайне актуальным нынешнему поколению, предпочитающему быструю наживу кропотливому постижению истин.
   Славик получал большие деньги в ответ на молчание о занятиях своего шефа Сергея Вениаминовича Симонова. За присутствие на длинных переговорах, за «принеси-унеси, подай, постой в сторонке», за ночные бдения в роли водителя у ворот загородных дворцов, напоминающих египетские пирамиды незыблемым величием. Наряду с неизбежными трудностями он знал, папа говорил, что это лишь начало возвышения, что посыпанный золотом путь ему обеспечен простым существованием внутри окружавшей Славика блистательной, навсегда безбедной тусовки. Только надо трудиться, и трудиться без передышки, что он и делал, выискивая в ночных клубах потенциальных жертв будущих рейдерских захватов – отпрысков всевозможных олигархов, судовладельцев, хозяев нефтеналивных заводиков, даже не догадывающихся, с какой еще стороны к ним подкрадывается долгожданный трындец.
   По всей матушке-Руси такие вот мажоры трахают молоденьких продавщиц, наивных студенток, медсестер, не подозревающих, что их родителей, их самих, будущих детей и внуков в третьем поколении отымели уже на десятки лет вперед боссы неунывающих бегунков-мажориков, въезжающих в будущую обеспеченную старость на политых кровавыми слезами плечах старших товарищей.
   В команде Симонова слабым звеном был Славик, незаменимый помощник разрабатываемого объекта. Егор поражался пробивным способностям и возможностям малыша: тот пинком открывал двери кабинетов, недоступных солидным морщинистым дядькам, ратующим за свои сраные кофейни, молокозаводы, лесопилки, никогда не приносящие прибыль стране. Но именно они являлись благодатной питательный почвой для роста и процветания Симоновых, Селезневых и всяких там Славиков на побегушках.
   Закончив прослушку и отследив адъютанта в местах боевой марихуановой славы, диспетчер отдал указания обслуживающим службам, разложив действия разных подразделений по временным полочкам. Требовалось только в определенный момент подложить в машину необходимый реквизит: оружие убийства шефа с отпечатками пальчиков Славика, диктофон с записями телефонных переговоров чиновника, но это все поздней, через пару дней, когда закончится основная стадия операции. На выходные Симонов выезжает поездом в Москву, как и предопределено диспетчером, чему посодействовали люди «оттуда», вызвав заместителя губернатора города Н-ска на неотложное совещание, проводившееся вполне реально в соответствии выделенному на то бюджету, – при нулевой надобности, зато с учетом запланированных расходов, давно раздербаненных по накладным карманам.
   Осталось добавить про город Н-ск: таких тысячи. Поэтому нет смысла конкретизировать название, вряд ли это прольет свет на что-либо более существенное, о чем повествуется. Тем паче на носу пятница, и поезд уже отходит от провинциальной вокзальной пристани на запад матушки-Руси – туда, где сбываются мечты сотен страждущих лучшей судьбы. И у тысяч таких же страждущих прекрасные грезы не то что не сбываются, но рушатся в прах и исчезают в зловонное никуда вместе с неудавшимися, отчаявшимися в ноль, жизнями.
   Симонов взял двухместное люксовое купе на одного. В покачивающей рельсами дороге есть своя прелесть: кроме беззаботного сна под мерный стук колес, это еще возможность расслабиться и отвлеченно поразмыслить. Прочь телевизор, ноутбук – сняв часы и расстегнув обязательно-протокольную верхнюю пуговицу, окунуться в бесконечность окна, завораживающую пролетающими мимо временем, пространством, собранными в световые пучки разноцветных линий. В Москве его встретят, проводят в Националь. Понимал, совещание – лишь предлог для чего-то более важного, пусть незапланированного, но, видимо, назревшего, несмотря на то что посещал столицу непосредственно перед инаугурацией дурака Селезнева. Щедро оплачиваемые командировки нравились новыми впечатлениями, в конце концов, неожиданными сюрпризами в виде заманчивых коммерческих предложений…
   Ухмыльнулся неизменно съезжающему в деловое русло сознанию, подумал о приятном… об очень приятном. Хм, это тоже никуда не денется, тем более в такой респектабельной гостинице. Бывало, расфуфыренные дамы путали Сергея незнамо с кем, называли сэром, пытались завести знакомство, игриво поглаживая веер. Располагающий внешний вид наряду с неплохим английским никогда его не подводил, знатно было ощущать себя минимум первым министром князя Монако, в крайнем случае, вторым…
   Ну, последний вечерний моцион по коридору, и на покой.
   Прогулявшись по мягкому ковру наедине с чудными московскими воспоминаниями, подождал, пока вялый проводник нацедит кипяточку в тяжелый стакан со звездным, советским еще ностальгическим подстаканником, тихонько поплыл к себе. Открыл дверь, зашел спиной, задвигая за собой зеркальную стенку. «Свет перед уходом выключил? Странно…» – Нащупал выключатель, опускаясь на кровать. Толкнув левой рычажок вверх, стакан протянул к столу, уперевшись второй рукой в чью-то жесткую ладонь, перехватившей у него кипяточек… слишком жесткую. Негромкие хлопки прозвучали одновременно со вспыхнувшими лампами, в последний момент высветившими лицо стрелявшего. Сергей Вениаминович его запомнил…
   Уложил Симонова, не успевшего хлебнуть чайку, в постель, накрыл одеялом, взглянув в зеркало, перед тем как потушить свет. Если что, случайный свидетель наверняка спутает в коридорных сумерках стрелка со скромным чиновником – так же высок, худощав, в стильном костюме с белоснежным воротом сорочки. Прислушался, бесшумно вышел, снаружи закрыв дверь ключом, и вмиг растворился в соседнем проеме. Остановка через сорок минут, вряд ли кто обратит внимание на сошедшего с поезда пассажира в столь поздний, дремотный час. Назавтра он вернется в город, передаст в нужные руки пистолет. Из другого вагона спустится в спящий мир еще один пассажир – дублер, на сегодня оставшийся без работы. Второй дублер, встречающий объект в Москве, также получит сигнал об успешном выполнении заказа, поэтому вырубит ранний будильник и забудется крепким, здоровым сном.
   Веселый адъютант Сергея Вениаминовича в этот час безвольно валялся в наркотическом угаре на большой кровати в каком-то помещении гостиничного типа под наблюдением двух серьезных мужчин, мирно ожидавших воскресного вечера, устроившись рядом в креслах. Отдыхали по очереди, время от времени вкалывая мажорику, выцепленному из пятничной, бухающей бетонными басами клоаки, положняковую дозу снотворного. В ночь на понедельник они доставят трезвеющего, вряд ли что соображающего клиента поближе к областному правительству, аккуратно поместив Славика в его же собственную тачку, снабженную необходимыми для милиции уликами убийства.

8

   Работы навалило, как зимой снега.
   Сравнивать, сопоставлять произведенный им смертельный продукт с тектоническими разломами общественной жизни не имело смысла, но какая-то повторяющаяся последнее время закономерность неизменно наводила на размышления. На Сходне покойный ныне замминистра собирался конкретизировать поправки в законодательство по нефтедобывающему бизнесу, по трубе в Китай, что только-только туда загнали, по таможенному союзу наряду с вопросами о невыплате зарплат, ценами на лекарства, проблемами оборонки и зарождающемуся закону «О полиции»: при подготовке операции Егор просеивал печатную информацию досконально. «Какой смысл убирать чиновника?» – В итоге поправки двинут дальше сопартийцы покойного, не проблема. Может, зацепка в сроках оттяжки принятия ужесточений? Через год, два, а за это время что-то изменится в отношении власти к подпольным казино, например? Вряд ли. Здесь другое.
   Здесь пахло показухой, и показухой серьезной. Убийство высокого чиновника, дополненное мощным взрывом под окнами нужного человека, кого угодно заставит задуматься о вечном – о пенсии, например: «Гуляй, бродяга! Передай только пакет своих замызганных акций вот этому господину в шляпе и гуляй!» – Не видя целиком картину творимого Организацией беспредела, Егор отмечал давление на общественные факторы, вроде частной собственности или свободы слова.
   Правда, никогда не слышал о пропаже или гибели кого-либо из своих коллег по преступному промыслу, но, кстати, кто бы удивился его собственному исчезновению? Ближний круг отнесет это к переводу на другой производственный участок, и всё. «Незаменимых нет».
   Он пружинисто соскочил с расслабленного тела очередной любовницы, на цыпочках прошерстил по ковру в душ. Деваха была вроде как старой подругой, если это можно так назвать, учитывая нечастые встречи – из простых смертных, молода, небогата, год как исполняла обязанности секретаря при директоре небольшого молочного заводика, куда ее пристроил Егор. Бесхитростность девчушки, граничащая с маниакальной честностью, не напрягала – как чувствовал, оставил Валюху при себе. Полтора года пролетели незаметно, появилась привычка, и привычка, видимо, двусторонняя. Лично ему ну точно не до самокопания, Валюха же начинала посматривать по-особенному, не трудно додумать подоплеку.
   Незаменимых нет. Никто никогда не скажет, куда деваются диспетчеры, когда настает их время, никто не ответит, откуда берутся, куда исчезают стрелки́ с лихими парнями из групп прикрытия… Никто. Никогда. Через четыре часа он вернется; недвусмысленный взгляд девушки Вали убеждал в том, что она не подведет, обеспечив алиби, если придется, вдруг обстоятельства сложатся так, надо будет отвечать на чьи-либо вопросы по поводу этих четырех часов. Выбора нет: пришлось доверить свою безопасность симпатичной Валюхе, преданно кивавшей в ответ на его странную просьбу.

   – Кого нашли?! – голос хрипел бешенством. В понедельник утром Константин Дмитриевич никак не был настроен слышать шокирующие известия, да еще такие! – Прямо перед зданием правительства? Вот, черт!
   В милицию позвонила женщина, которую чуть не сбил пьяный водитель, не обративший внимания на красный светофор. Женщина беспардонно ругалась, всхлипывая и рьяно причитая дежурному в трубку, забыв представиться. «Перехват» сработал через пару минут, тем более никто ни от кого не убегал: описанную потерпевшей тачку нашли неряшливо припаркованной в центре города под окнами губернской власти.
   Главу области поднял с постели ранний звонок.
   – Не может быть… не может быть, – придя в себя, причитал Селезнев разбудившему его начальнику оперативной части, – скоро буду, скоро буду.
   – Проходите, Константин Дмитриевич, тут вот какое дело… – Губернатору пришлось доехать до отдела. – Мы бы вас, в принципе, не потревожили, если б не чрезвычайность ситуации. – Полковник Киселев выглядел растерянным.
   – Что с ним? – Константину Дмитриевичу доложили о неадекватном поведении симоновского адъютанта.
   – Все бы ничего, молодой да ранний, погуляли, выпили, с кем не бывает? Тут вот какое дело… – повторил полковник, – придется задержать вашего помощника.
   Селезнев достал из пачки сигарету, кивком требуя продолжения:
   – Это моего зама человек, не важно, впрочем. – Выдохнул дым.
   – При досмотре машины обнаружено огнестрельное оружие – пистолет с глушителем, в общем…
   Селезнев закашлялся, чуть не спросив: «А убили-то кого?» – Он даже мысленно боялся представить, что ранний подъем имеет хоть какое-то отношение к заказанному им Симонову, уехавшему в Москву на неотложное совещание с недвусмысленной просьбой, касающейся бывшего подельничка. Что-то подсказывало губернатору, неприятности понедельника на этом не закончатся:
   – Не может быть, – вслух, выронив окурок.
   – Вы идите, Константин Дмитриевич, идите… Я разберусь и в кротчайший срок доложу. – Полковник услужливо приоткрыл дверь: – Сержант, проводите!
   Предчувствие не обмануло: через час подоспело известие о найденном в московском поезде трупе. Но мучила не скорбь, другое: «Успел ли Сергей Вениаминович до отъезда передать поручение?» – Это было теперь архиважно. Странный получался коленкор, запутанный: он заказал Панаеву Симонова, а Симонову – Панаева, кто быстрей? Быстрей оказался старый друг. Что сейчас начнется, как все отразится на губернаторстве? Бывший зам Симонов, к великому сожалению, полностью владел обстановкой по областному вопросу, не успев познакомить Костика с покровителями. И что они, большие люди, сейчас подумают? Новоиспеченный пошел вразнос, попутав мёд с пчелиным ядом, искромсав собственное благополучие свежевыданной подарочной шашкой, кто он после этого – ну не идиот ли?
   Пойдем от обратного: кому мешал Симонов, Кочкину? Нет. Мэру? Тоже нет. Успокаивало, что сам-то Костик в этот расклад вроде как не вписывался – наоборот, получив желаемое кресло, крайне нуждался в опытном помощнике. Вывод: Симонова надо сливать через областной бизнес, причем бизнес, аффилированный предыдущей властью: «Этим и займемся ближайшее время». – Селезневу ничего не оставалось, как начать двигать тему за бывшего продажного губернатора Кочкина, якобы пожертвовавшего замом во имя спасения своей старости. Одновременно Костя молил бога о скорейшем разрешении вопроса с уголовным прошлым, хотя внутренне приготовился уже к худшему компромиссному варианту: «Черт с ним, пусть Панаев и дальше жрет с моей кормушки, лишь бы на карьеру не повлияло!» – А что карьера намечалась головокружительной, сомнений не было всего лишь пару дней назад. Пару дней… когда Сергей Симонов только собирался покинуть город.
   И только Сергей знал то, что забрал с собой туда… наверх в небеса: недвусмысленная просьба новоявленного губернатора по Витьку Панаеву выполнена.

   Егор ехал к Владимиру Сергеевичу. Шел как к равному, несмотря на строжайший запрет. Это против правил, это есть нарушение субординации, но он помнил, куратор-психолог хвалил его как раз за нестандартное решение поставленных задач. Каково сейчас взглянет старик на самовольство подопечного? Ясно, не похвалит. Уже не важно. Два часа езды до чудо-деревеньки, два обратно. На разговор – десять-пятнадцать минут. Внешность изменена приличного размера усами и аккуратной бородкой. Оружие – недалеко в схроне чащобы, благо остров благополучия спрятан среди шикарного лесного массива, оставленного местной властью нетронутым явно не для какого-то дяди, нашли дураков! – для себя любимой, где ж ей самой, власти-то, праведно отдыхать?
   Владимира Сергеича выслеживали довольно долго: великовозрастный, но все еще молодящийся шеф психологической подготовки был непросчитываемым и непредугадываемым: передвигался нестандартно, жил на несколько адресов, имел не одну машину. Конечно, шести серьезным пацанам, взявшимся за дело, рваный ритм высокоставленного бытия не составил особых проблем: прослушка слушала, видеонаблюдение наблюдало, компьютерщик-оператор сопоставлял и сводил полученные данные в единый, целостный анализ обрабатываемых событий. Такого человека, знамо дело, вычислить и подловить на мякине непросто, для чего Егор использовал официальные, доступные по непосредственной работе данные МВД, адресных служб – остальное дело техники. С тремя пацанами, старшего из которых звали Секундой, он сошелся ранее при проведении совместных операций. Плюс двое давних проверенных армейских друзей, согласившихся выполнять хитрые поручения, не вдаваясь глубоко в подробности, что, в принципе, не противоречило концепции оперативной деятельности Организации, ратующей за такую вот вовсе не бесплатную вербовку.
   На входе вневедомственная охрана – без предварительного согласования и звонка приказ: «Не пущать!» Тут проще простого: в кармане пропуск в виде корочек доблестной милиции – Капитан Плетнев, старший оперуполномоченный по Лесозаводскому району, которому и принадлежал сказочный поселок «Радуга».
   – Почему без предупреждения, капитан? – Большой, если не сказать огромный, старшина, только заступивший на вахту, переглядывался с сержантом из будки.
   – Давно ли должны кого-то предупреждать, если идем по раскрытию? – Егор был в строгом гражданском костюме, соответствующем антуражу.
   – Всегда, – нагло ответил охранник, – если раскрытие касается «Радуги»; разве не знал, капитан? – За величавой строгостью старшины скрывалось ехидное лукавство: – Что, позвонить в управление?
   – Вылетишь с работы, старшина, у меня предписание на замминистра Катаева. – Егор достал вчетверо сложенный листок: – Но я иду просто поговорить, и он знает об этом. Вы ведь обязаны фиксировать все посещения, вызовы – так вот ему это не нужно, поэтому ждет инкогнито, без афиш. У него проблемы, парни, большие проблемы. Конечно, можете сообщить обо мне в управу, но я-то в любом случае при исполнении, вам же точно кирдык, сто-про! Катаев не простит, обещаю. Скажу честно: перед официальными действиями нужна конфиденциальная беседа в интересах следствия. Вам-то что? Ваше дело маленькое, служивое. Да… Мне тут выдали негустые командировочные на непредвиденные обстоятельства, возьмите… – Протянул пару купюр ментам.
   Шлагбаум подняли, Егор въехал в поселок, покрытый густыми шапками сосновых крон. Остановился, глядя в зеркало заднего вида на мнущуюся фигуру пропустившего его великана, открыл окно:
   – Минут двадцать, не больше!
   Старшина по-медвежьи кивнул, смачно срыгнул, сплюнул, скрылся из виду.

   Пропавшего в 2001 году Сергея Иванцова Организация сделала осязаемым, существующим, всего лишь подставив под его документы другого человека. Это удобно – в любой момент можно раствориться, чуть изменив внешность, ищи-свищи! Для удобства закинули его подальше за бугор, оформив в России пару-тройку десятков жилых квартир, крупных объектов недвижимости. Егор часто вспоминал Серегу, это стало ритуалом перед поединками, когда нервы собирались в плотный каменный кусок. А что предстоял бой, не сомневался – напряженный, стиснутый временными рамками бой, мозговой штурм.
   Девять вечера. Поздний октябрь. Осеннее ожидание дождя под сгущающимися мрачными тучами – огромные сосны подкидывают в топку сумерек куски темноты. Егор пешком подходил к надежному высокому забору, беззвучно ступая по мягкому игольчатому песочку. Там, за оградами многочисленных особняков, слышна жизнь: лай собак, кто-то срывается на смех, жужжание телевизора из открытого окна. Широкая аллея меж домов под сводами столетних деревьев скрывает человеческую фигуру во мраке одиночества, лишь огоньки камер видеонаблюдения напоминают о вещах, никогда не отвлекающихся на размышления: «Мы в тылу врага, и мы собранны».
   Звонок в дверь, дверь открылась, впустив Егора внутрь:
   – Привет, Костян! – поприветствовал диспетчер.
   Встречал напарник, находившийся внутри четвертые сутки безвылазно:
   – Привет. Клиент прибыл час назад.
   Для технического обеспечения операции пришлось оккупировать близстоящую дачу, сняв ее за немалые бабки через состоятельных знакомых: для полноты прикрытия один из армейских дружков Егора загодя поселился здесь на пару месяцев с семьей, мало ли чем кончится деловой разговор с психологом. Вдруг кончится плохо, и опера начнут шерстить ближайшие дома, тогда соседское алиби сработает стопроцентно: «Да, заехали, живем, присматриваем за хозяйским добром, ничего такого не видели, не замечали». – К чему такие хлопоты? Вечное «если» да наработанный годами профессионализм: чтоб ни зацепочки, ни листика лишнего, ни крючочка. Достаточно того, что охрана на въезде срисовала Егора, пусть в гриме, с измененным голосом, все равно многовато деталей для дальнейшей идентификации, а значит, возможного прокола. На крайний нежелательный случай трое оставшихся пацанов контролируют периметр дачного комплекса снаружи: вневедомственные менты, конечно, не входили в план ликвидации, но и лишние свидетели точно не нужны. Дальнейший ход событий определится по обстановке.

9

   – Здорово, мужики!
   – Мужики на пашне… – Издалека, изнутри хаты.
   – А ты что, не мужик? – Присматриваясь, привыкая к свету, вернее, его отсутствию. Камера человек на двадцать, двухъярусные шконки плотно склеены друг с другом.
   – Спрашиваешь [31 - Вопрос со скрытым смыслом: спрашиваешь, значит, предъявляешь «типа мент». Рассчитан на провокацию.]? – Зло, с издевкой.
   – Интересуюсь…
   – При делах по ходу? – Спокойней.
   – По молодости баловался, рамсил [32 - Рамсить (жарг.) – «чесать за блатную жисть», блатовать, быть при бандитских делах, разборках.], потом завязал, ушел в бизнес, – негромко, но уверенно.
   Приличного роста, крупного, бойцовского телосложения, взгляд неуступчив, но и не нагл. В руках пушинкой покачивается плотно набитая скарбом спортивная сумка-торба.
   – По какой теме залетел?
   – А кто в хате старший? – Вопросом на вопрос: пора и в наступление.
   – Не слишком ли прытко?
   – А ты покажись сначала, а то я устал с воздухом базарить.
   – Проходи, присаживайся… – Другой уже голос, другим тоном: – Откуда?
   – С третьей палаты, там три дня кантовался, потом сразу сюда.
   – Че-то быстро.
   – Дак и предъява-то – пьяная бакланка. Закрыли за то только, что цепанул кого-то важного.
   – Отмажут?
   – Надеюсь. Не хотелось бы надолго…
   – Эт точно… Слышь, подвинься! – Ткнув пальцем под потолок, указал вновь прибывшему арестанту место. Не под солнцем, что вблизи окна, но и не с краю, что на входе – так, посередине, да на втором ярусе – арестант уже заваливался на боковую, не выказывая особого желания для дальнейших переговоров. Что ж, его дело. Побеседовать завсегда успеем, времени вагон. А насчет «ненадолго…» – так это пожалуйте! – хоть кого спроси, любой ответит: «Думал, недельку, и домой! Второй год пошел… вот-вот! – Старшой отметил про себя неуступчивость, но также явную незлобивость нового постояльца, что в два счета раскусил его помощник-семейник Котя, встретивший вошедшего первыми подковырками. – В эту хату быстроходов не суют… Надолго паренек пристроился, явно надолго».

   – Меня никто не видел?
   – По периметру камер никто. Запись с пульта оператор удалил. – Костян ходил в наушниках, прихохатывая от скуки, пряча в тужурку косячок.
   – Где он?
   Оператора-координатора диспетчеру подогнал Секунда, немолодой уже человек, от которого за версту веяло тяжелым ощущением опасности.
   – Утром ушел с поселка, чтоб не светиться лишний раз, интерфейс охранного наблюдения и сигнализации у него на контроле.
   – Не помешает? – Егор кивнул на пепельницу, вдохнув терпко-знакомый дым забитой папиросы.
   – Обижаешь, начальник…
   – Как клиент? – Участок Владимира Сергеича находился через два пролета отсюда.
   – Жучок сработал час назад. Прослушка включена: он дома.
   – Можно идти?
   – Да. Через минуту глушу телефон, вырубаю свет.
   – Тогда я пошел.
   – Ни пуха!
   «К черту!» – сказал уже за калиткой, быстрым шагом, ближе к забору, уходя из-под чужих видеоглазков. Четыре минуты – он у нужных, стального цвета ворот. Калитка, намертво вшитая электромагнитным замком, легко подалась внутрь, потеряв тягу. Опутанный зеленью дом с ближайшим приусадебным лесом вмиг погрузили во мрак сработавшие вовремя таймеры-прерыватели, заблаговременно установленные в трансформаторной будке, не менявшей свои внутренности с советских еще времен. За иллюминаторами-окнами возник шастающий по стенам луч фонарика.
   Наружка определила, Владимир Сергеич обожал гостевать в одиночестве, жена заезжала нечасто, она вовсю трудилась в каком-то важном ведомстве, свободное время проводя вблизи городской тусовки. Пенсионное житьё-бытьё довольно жестко расписано, что объяснялось немалой нужностью клиента Системе. Как показал месяц наблюдений, дача являлась отдушиной, связанной с большой тягой к природе, саду, будто бережное отношение к обвивающим подводную лодку растениям спишет ему пару штрафных при входе к всевышнему. Не спишет, это точно. Открылись ставни, свет фонаря уперся в лицо Егору, неподвижно стоящему под окнами.
   – Здравствуйте, Владимир Сергеевич. Можно задать пару вопросов?

   – Кого знаешь? – Арестанты мирно беседовали за общаковым столом-дубаком.
   – Так я ж не при делах сейчас, не в курсах кто, где. Раньше если…
   – Когда раньше-то? – Котя замешивал заварку в чифирбаке, ловко орудуя небогатыми подручными средствами. Поспрошать новичка за недавнюю его вольную жизнь невесть какое развлечение, да что ж тут еще делать в преисподней человеческой?
   – Лет, может, пятнадцать тому назад… семнадцать.
   – С кем мутили-то?
   Санек, что вчерась заехал в хату, вроде как не обращал внимания на навязчивость – вопросы травил Котя, ответы выслушивал старшой по прозвищу Балабан. Проблема решалась непростая: выйдет новичок отсюда раньше полугода или нет. У Балабана свои доводы, у Санька свои – мол, что ж так долго за бакланку-то париться? Ан нет, братуха! – в этом кубрике три дня не держат, проверено… То, что занимало честной народ, не больно-то волновало самого Санька – пусть развлекаются! – спортивный паренек, надев приличествующую месту маску обывателя, гнул свое, не различимое зашоренному табачным дымом прищуру внимательных глаз:
   – Так в те годы Макар верховодил по Центральному району… В спортзале «Старт», слыхал? – базировался наш войсковой штаб. Макар контролировал оптовые базы, мы их отбивали от конкурентов.
   – Да… Давно это было. А где он сейчас? – Коте не было и тридцати, но положение второго человека в хате обязывало выглядеть по-взрослому, хотя вряд ли слышал о каком-то там Макаре-шмакаре.
   – С какой целью интересуетесь? – Санек не скрывал шутливого отношения к «правильному» пацану, волею судьбы возвышенному иерархией замкнутого пространства, там, на капиталистической свободе двадцать первого века вряд ли сумевшего скопить на простенькую иномарку.
   – Прикалываешься? – Котя почти смирился с колкой неуступчивостью Санька, подыгрывал на серьёзе: – Останешься без пайки… За кого меня держишь?
   – Ну… Прости, отец, твоя взяла, кто ж перед раздачей ругаться будет? Только нелюди.
   Старшой ухмылялся перепалке, предвосхищавшей долгожданный чайный обряд, тасуя меж пальцев трескучие четки, невесть откуда взявшиеся, добавлявшие в жидкий застойный воздух иллюзию жизни: «Парень не прост, есть в нем что-то такое, не вписывающееся в местный вонючий колорит», – «А вот и подгон кумовской! – глядя на четки, слушая их бренчание, думал Санек. – Это нам и надо…»
   Вслух:
   – Макара, царство ему небесное, в девяносто пятом застрелили, чёй-то он не досмотрел тогда. Торговые базы перешли в ведение администрации района – типа открытый конкурс проводился, тендер… В общем, деприватизация, как сейчас говорят.
   – Государство забрало?
   – Типа того. Только бегала потом по инстанциям да по терпилам [33 - Терпила (жарг.) – потерпевший, жалобщик, несогласный.] Витькина братва, втолковывала непонятливым что к чему.
   – Витькина? Кто таков?
   – Витек Панаев, слыхали? Я не в курсах, где он, чем сейчас занимается, лет десять уж не сталкивался.
   – Панаев? – Старшой нахохлился: – Знаю такого: прихвостень мусорской, типа я не я, блин; когда не надо – за жизнь блатную чешет; а там, на воле, все вокруг красных трется, ближе к власти. Знаю такого… – сквозь зубы повторил-прошамкал Балабан. – Он здесь сейчас, на сто тридцать шестой палате, третий этаж, из администрации не вылазит, жопу свою прикрывает. С ним якшался?
   После такой отповеди одна дорога:
   – Нет… Как Витек на склады пристроился, делать там больше было нечего. Народ наш поразбежался: кто к дружку макаровскому ушел, – Барбос Серега, помните? – кто на гоп-стоп подался; мы с друганом бизнес замутили по автосервису. Ну и свинтили с блатной тематики по-тихому. А Витек, значит, тута нонче?
   – Тута-тута… – У Балабана явно пропадало настроение при упоминании Панаева, типа правильной масти в падлу за ссученных трендеть, но…
   Но Санек видел шитую белыми нитками ненависть старшого, прилюдно поносящего авторитетного человека, явно призывая окружающих к солидарности. Что ж, сыграем на его поле:
   – Да, приятных воспоминаний Витек о себе не оставил. Нагловат, конечно, да и под себя гребет сильно… Греб, вернее. Разошлись мы с ним не очень мирно, хотя и не ругались особо.
   Котя нацедил первый заварной чван и послал его по кругу, на время прикрыв беседу зачифиренным угаром.

   – Присаживайтесь, Егор. – Капитан обесточенной подлодки положил на стол фонарик лучом в стену, дышал ровно, не выказывая беспокойства.
   «Крепкий орешек… – Нежданный гость прошел за Владимиром Сергеичем в комнату, присел напротив, отметив видимую невозмутимость хозяина. Надо обладать неслабым характером, чтобы в таком возрасте отвечать невозмутимостью на подобное вторжение. – Молодец, что сказать… Умрешь героем». – В тишине, усиленной отсутствием света, сидели друг перед другом двое серьезных мужчин, принадлежавших мощной, влиятельной Организации, убей они друг друга, Система даже не поперхнется, продолжая смертельное противостояние госмашине, фиксируя успех переменно то в сторону первой, то в сторону второй.
   – Ваша работа? – Владимир Сергеич окинул взором темноту, пустоту.
   – Если что, радио и сотовая связь заглушены.
   – Понял. Что вам угодно? – Секундная пауза… Собрался с силами: – И как вы собираетесь выйти из поселка? Ведь чем бы ни завершилась наша встреча, в любом случае субординация нарушена. Как вы вообще сподобились? На подходах пишет видео, далее охрана – несмотря на определенный грим, опознать вас будет нетрудно… даже если кончите меня. На что рассчитываете? Работа не устраивает? Дак это не ко мне. Хотите добраться до головы дракона? Это тоже не ко мне – я не общаюсь с высшим составом. Вы…
   Егор прервал:
   – Хочешь сдохнуть?
   Слишком реальная угроза для психологической игры, слишком реальная:
   – Нет.
   Двумя словами Егор преломил воинственный настрой визави.
   – Зачем цирк, говоришь… Да очень просто: ты, сука, забросил меня в нескончаемую блудную [34 - Блудная (жарг.) – непонятная, непроработанная тема, неправильное задание.], за это и ответишь. Насчет записи – забудь! – мы отсекли все камеры. А менты на входе куплены… или убиты: это будет зависеть от тебя, сам знаешь.
   – Егор, я понимаю, тебе нет смысла оставлять меня в живых…
   – Вы не нужны мне, Владимир Сергеевич. – Приободрить старого хрыча для начала: – Дайте координаты шефа, дальше я сам. Уверен, не выпустите наш разговор на волю, ни к чему это, верно? Тем более прекрасно осведомлены о методах сокрытия информаци, да и ваша семья у нас на присмотре, так что… лучше сказать правду.
   – Хорошо, Егор. Но это будет далеко не конец, вернее, не начало всей цепочки. А если споткнетесь?
   – Вас не коснется, обещаю.
   – Хорошо. Но хотя бы скажете, почему?
   – Совесть проснулась.
   Психолог криво усмехнулся, выпустив ртом воображаемую струю дыма:
   – Иванцов?
   – И он тоже.
   – Каковы гарантии?
   – Я гарантирую вам жизнь, – прозвучало потешно. Егор принял решение: жить этому человеку, распорядившемуся однажды его судьбой, осталось минуты две: «Слишком уж он уверен в себе, в своих силах, дай шанс, сотрет меня в порошок, в пыль».
   Владимир Сергеевич устало опустил подбородок, произнеся требуемые имя и фамилию.

   – Жалоба на вас поступила, Александр Евгеньевич, жалоба.
   Стоя руки за спину, Санек молча ждал продолжения кумовского [35 - Кум (жарг.) – начальник оперативной части в тюрьме.] диалога, гадая про себя, в курсе ли сидящий перед ним дебилоид насчет задуманной операции по Панаеву. Мельком оглядывал казенный кабинет: портрет нового президента – единственное свежее в интерьере пятно на фоне унылой деревянной обшивки, широко используемой в восьмидесятых. Темно. Кум продолжил:
   – Что на это скажете? – Протянул фотографию.
   «В натуре дебилоид!» – Арестант оценивал огромного размером опера, обладавшего ярко выраженной, мощной челюстью в пол-лица, стрелявшего мышиными пуговками глаз, пристальными, неглупыми, скрытыми под костяным выступом боксерского лба. Санек обычно примеривался к людям с точки зрения виртуального поединка, в данном случае заранее чувствуя себя проигравшим. Взглянул на карточку:
   – И что?
   – Кто это?
   – Не знаю… – Взгляд на взгляд, насмешка на недоверие, власть против челяди. – «Да-а, он не в курсе моей миссии, так что действовать придется по обстоятельствам»: – Хотя…
   – Ну-ну, слушаю.
   Санек покорно склонил голову, сделав паузу. Интуиция подсказывала, бояться нечего:
   – На что играем, гражданин начальник? – Поднял глаза, в них решимость договориться. Он понимал, старшой по камере Балабан подробно сливал куму разговоры, полученные контакты, в том числе по Панаеву: «Клюнули, мусора?»
   – Выполнишь просьбу, дам ход запросам твоего адвоката. В итоге: либо выйдешь под подписку, либо, на крайняк, условняком отделаешься. Не выполнишь – улетишь на три года как пить дать, усек?
   – Согласен, чего ж мне за бакланку-то париться? Какова просьба, гражданин начальник?
   – Слушай сюда.

   Владимир Сергеевич устало опустил подбородок, произнеся требуемые имя и фамилию.
   Егор покинул его, согбенно сидящего, упокоенного тремя неслышными, почти в упор, пулями из-под стола в живот, не оставивших хозяину дачи ни единого шанса. Дальше по плану. Костян наладит электроснабжение, хотя аварийную службу могли вызвать и соседи – уже не важно… Далее – сигнал за периметр: «Выезжаю!»
   Охрана. Старые друзья. Остановили взмахом руки:
   – Что-то долго, Коломбо! – Явно навеселе.
   – Опера с адресом напутали. К тому же освещение поселковое перегорело по дороге, еле нашел. – Егор поставил машину к будке, неспешно вышел размяться.
   – Да, техпомощь уже вызвали. Не взыщи, капитан, досмотрим тебя малёхо.
   – Да ради бога! – Он шутливо поднял руки, из-под пиджака под мышкой проглянулась рукоять пистолета.
   – О-о, серьезная мортира! – Легкие хлопки в бок, спереди, сзади: – Удостовереньице можно взглянуть еще разок?
   – Да ради бога… – «Сами напросились!» – Егор принял устрашающее решение, протягивая документ.
   – Что за проводочки такие? – Старшина тронул заушную гарнитуру обыскиваемого, начиная надоедать.
   – Связь с базой. Первый-первый, я второй… Ну, достаточно?
   – С базой, говоришь? – Невдалеке послышалось тарахтение уазика.
   Егор напрягся, опустив руки, краем глаза отслеживая приближавшийся свет желто-синего воронка. Какова причина досмотра? Так, для порядку мучают, либо тянут время в ожидании подмоги? Старшина вернул корки, весело гаркнув: «Первый-перый, я второй, а вот и гонец прибыл!» – Поперся навстречу подъехавшим, сержант за ним. Егор облегченно вздохнул: «Так, пар по пьяни выпускали». – Засобирался в путь, застегивая пуговицы. Открыл дверь машины, достал куртку.
   – А ты, парниша, не торопился бы… – Сзади.

   Очередная камера. Людей меньше, чем в той, ссученной Балабаном-главшпаном, держащим хвост пистолетом перед лохами-придурками. Сразу быка за хвост, типа масть зашла в натуре авторитетная, знатная:
   – Привет честной компании! Слыхал, Витя Панаев в этих краях обитает?
   – Откуда слухи? – Первый вопрос.
   – Скрывать не буду, кум поведал, когда распределяли. Ну и напросился.
   – Зачем тебе?
   – Так, общался с Витьком, было дело. Я Саня-боксер, в бытность свою с Макаром работал, потом в коммерцию подался, но общак не забывал, уделял внимание…
   – Проходи, Санек, здорово! – Витек нарисовался в центре хаты, протянул руку. – И кум сразу твою просьбу исполнил?
   – Здорово, коль не шутишь! Сто лет прошло, кто ж знал, что вот так свидимся? – Пожали руки, обнявшись. – Давно тут? – Вопрос на вопрос, удар в удар.
   – Скоро год как… То, что во времена нашей юности коммерцией называлось, нынче в Уголовный кодекс перекочевало.
   – Слышал про тебя.
   – Сам-то как заплыл?
   – Да представляешь? Бытовуха пьяная, попойка-там, девок вызвали. Ну и… слово за слово, вспомнились уроки бокса, да не по-детски как-то получилось: качается сейчас стрелка от легкого вреда здоровью к средней тяжести. А там терпилой сынок какого-то папочки типа из правительства, вот и давят на следствие.
   – Ну-ну, а кум что? – Все понимали: здесь, в большом каменном доме, по желанию за просто так не расселяют.
   – Ну а что кум? Он в цвет сказал: «Витька знаешь?» – «Знаю». – «Отправляйся к нему, там камера хорошая, сухая. Мол, с Витьком потри за городские да областные связи, что к чему, кто в Москве за ним стоит, если скажет, конечно… Ну и, мол, от этого будет зависеть моя статья будущая, срок». – Типа завербовал. Говорю: «Два пальца об асфальт, гражданин начальник, сделаем». – Вот я и здесь, Витек, так сказать, в разведке.
   Витек даже расхохотался, довольный раскладом:
   – Ну, мусора, тупей тупого, бли-и-и… Ладно, Санек, располагайся пока, там порешаем, что им чесать будем, чтоб тебе нормально, и мне не в падлу было.
   Предварительный диалог закончился, можно расслабиться – замес сделан правильный, в тему. Что требовалось всем услышать, то произнесено, главное же будет сказано поздней, по ночнику, через пару-тройку резиной тянущихся деньков. Немного обжившись и притеревшись на новом месте, Санек сообщит Панаеву о настоящей цели своего визита. Почему в обход адвоката? Очень просто: люди, заславшие Санька, сами не из криминального мира, поэтому защитника авторитета знают плохо, не доверяют. Люди эти серьезные, заинтересованные в реальном давлении на губернскую власть, которую представляет бывший панаевский бригадир Селезнев – слюнтяй, забывший доброту Витка, как только почуял запах настоящих больших денег, верно? Верно. Так вот, поступила информация из окружения главы области, что на Панаева хотят повесить убийство высокопоставленного чиновника, вчерашнего зама Кочкина, перешедшего по наследству к Селезневу, – Сергея Симонова. Повесить как на заказчика, так как исполнитель, кстати, адъютант Селезнева, уже найден и взят с поличным. Виртуальную связующую нить Панаева с арестованным киллером будет плести никто иной как кум-дебилоид Ботев, вовсю уже разрабатывавший механизм капкана. Задача: любым способом уйти из-под влияния Ботева, по возможности сменив место пребывания – больничка, зона – все что угодно, только выломиться с этой крытки, понял? Понял. «На кого работаю?» – Санек назвал фамилию, вполне знакомую преступному авторитету по вольной жизни, фамилию, крепко скованную с высокими кремлевскими кабинетами.
   Панаев тему, конечно, схавает: Санек и те, что его послали в преисподнюю, замесил все безошибочно. Значит, Костя Селезнев, вот, чёрт скабрезный! – решил слить старого друга, сдав как заказчика убийства чиновника Симонова, таким образом избавляясь от всех зайцев сразу – от надоевшего Симонова и самого Панаева, владеющего нехорошей информацией по новоявленному губернатору. Один вопрос: «Почему Костик не боится словить смертельной дозы компромата? – спрашивал себя Витек, – ведь при худшем раскладе я солью его самого». – Ответ напрашивался сам собой: «На то и майор Ботев, должный грамотным, не затрагивающим властные интересы образом сделать так, чтобы от Панаева камня на камне не оставить… Тем более киллера-адъютантика там какого-то нарыли, как поведал Санек-боксер. Опосля и закрытый суд недалече с заранее обговоренным приговором… Оттого и держат тут меня безвылазно второй год уж как, за что, почему не этапируют?»
   Тема с обнаруженным вдруг исполнителем не нова: если подловили какого-нибудь хмыря по наркоте либо на подлоге, тот мать родную сдаст, крутя ушами в сторону мусоров, льющих сладкий мёд за условный срок. Панаев даже не сомневался, что о реальных исполнителях убийства Симонова речи вовсе не велось. Люди, с которыми полмесяца назад он вышел на контакт по поручению Кости-Лешака ошибок не допускают и тем более их не прощают, а пользовался он скорбными услугами Организации отнюдь не впервой.
   Тут подстава. Наглая и непродуманная. Тупая и бескомпромиссная, основанная на завышенном губернаторском самомнении. Поэтому действовать Витек начнет быстро и жестко, подняв, исходя из крайней нужды, законсервированные до времени, но проверенные в деле нехилые связи в высших силовых структурах.

   Резко обернувшись, наткнулся на старшину с двумя бутылками водки в ручищах:
   – Будешь, Коломбо? – Бутылки терялись во внушительных клешнях, напоминая лекарственные пузырьки.
   – Буду. – Егор и не заметил, не услышал быстро вернувшегося старшину. – «Ну и скорость!» – отметил про себя. Подмога, столь неожиданно появившаяся из пугающей неизвестности, столь же скоро отвалила, гремя пробитым глушаком боевого милицейского вездехода, снабдив дежуривших коллег необходимым.
   – Пошли, капитан.
   – Пять минут, не больше.
   – Какой базар!
   Пацаны Секунды, наблюдавшие за происходящим из недалекого укрытия, переглянулись: «Внимание! – Лишние свидетели, видевшие тачку и ее водителя, никому не нужны, придется ментов пустить в расход. Но, словив в бинокль условный знак, дали заднюю: – Отбой, уходим!» – Надо вывезти из района не понадобившееся оружие, потом встретить Егора в обговоренном месте, бросить его обратно в жаркие Валюхины объятья и бесследно уничтожить машину капитана Плетнева, которого завтра-послезавтра в усиленном порядке объявят в розыск.
   – Последняя.
   – Ну, за тех, кто не с нами, но о ком мы помним вечно. – Старшина оказался старым воякой, пролившим немало кровушки как своей, так и мусульманской правоверной. – Бывай, капитан. Ежели что, третий линейный, Кировоградский, заезжай. – Жизнеутверждающе опрокинул дозу, по-медвежьи рыкнул в потолок, не подозревая, что лишь чудом сегодня остался жив.
   – Покеда, пацаны. Значит, через три дня заступите? Я наверняка появлюсь, увидимся, спасибо за угощение. – Егор направился к машине, негодуя: «Эти, блин, двое. В уазе двое. Стало четверо, да-а… ориентировки будет предостаточно. У меня сутки, чтобы умчать куда глаза глядят. Пусть ищут».
   Вопрос в другом: шеф Владимира Сергеича. Как он поведет себя? Затаится либо устроит ответку? Как расценит убийство штатного психолога? Отследит контакты, связи, варианты общения. Хотя по нам тут очевидного ничего нет, чисто. Хм… Опросит ближайший круг, сопоставит временные рамки, поднимет выпускавшихся в свет учеников? «Ольга… Других рекрутеров я не знаю. Но и дальнейшие действия шефа не проследить логически. Пусть ищут. – Насколько велика Организация, настолько может быть широк круг поставленных задач по выявлению недоброжелателей Владимира Сергеича. – Недоброжелателей… Стоп!» В запасе часов восемь.

10

   Как нередко случается, операция по поселку «Радуга» приняла неожиданный оборот. Вообще-то, в идеале предполагалось просто поговорить типа: «Кому ты нужен, старый хрыч, чтоб тебя убивать?» – Так нет же, старый хрыч завел-таки свою наглую пластинку, не оценив по достоинству настроя соперника. На этом его песня оборвалась: «Слишком неуступчив и хитер», – сделал вывод Егор, абсолютно не поверив просьбе о гарантиях в обмен на молчание. Если бы все кончилось разговором, Егор бы спокойно покинул поселок, получив нужную фамилию, что и намеревался сделать поначалу. Клиент переборщил, схлопотав за это пулю в живот. Дальше больше: ментов бы пришлось убрать, как и все видеоследы в виде выведенных из строя электронных глазков. Но внезапно выпершийся из ниоткуда громыхающий уазик спутал все планы, численно увеличив ненужных свидетелей минимум вдвое, превратив идею ликвидации ментов в кровавую бессмыслицу, вынудив Егора рвануть подальше от этих мест, уничтожить все, напоминающее бородатого капитана Плетнева, изменить внешность, поменяв густую растительность на студенческое безбровие. Что дальше? Ответ: «Недоброжелатель…» В городе он появился под утро. Позвонил с сотового телефона клиента:
   – Алло, здравствуйте! Это со второго районного отделения милиции, сержант Пакин, охрана «Радуги». Слышите меня?
   – Что случилось? – спросил женский голос спросонья.
   – Владимир Сергеевич просил подъехать к третьей городской травмбольнице – он повредил ногу на даче. Я подбросил его в город и с его же телефона звоню вам, слышите?.. Свою-то мобилу я второпях оставил на посту.
   – Боже, все нормально?
   – Да, в принципе, ничего страшного, не переживайте, сами увидите. А мне пора назад к напарнику, слышите?
   – Хорошо, скоро буду. Спасибо. Я к вам непременно загляну… днем.
   – Да что вы… Ни к чему, все нормально.
   – Вы же будете сегодня дежурить? – В трубке постоянно что-то трещало.
   – Конечно. Смена караула завтра.
   – Когда?
   – Завтра. Слышите меня?
   – Слышу-слышу. Ну все, спасибо большое, обязательно заеду, обязательно.
   – До свиданья.
   Начало шестого утра. До столпотворения часа два. Наспех накрашенная дама, статная, не лишенная в ее возрасте красоты, вылетела из подъезда, зацокала-застучала в сторону стоянки, что через два безлюдных дома. Зашла за угол. Нога вдруг подвернулась, резкий взмах руками, – коленями в асфальт! – упала боком, жестко стукнувшись головой, расплескав рыжие космы по ходу движения, как неловко! Сейчас встанет, ей бы помочь, да некому. Только торопливая тень, исчезая, мелькнула рядом, припрятав длинный стальной ствол под распахнутую черную куртку. Женщина замерла в нелепой страшной позе, дернувшись раз, другой. Успела ли осознать, что произошло? Хорошо, если нет.
   Пусть разбираются. «Пусть ищут». – Об ревность человеческую сотни лет ломало копья правосудие, сыщики, закон, который не всегда срабатывал, когда речь касалась несправедливости в виде разлаявшихся супругов, живших в ладу до тех пор, пока не появлялся тот, чье имя ой как непросто разузнать в анналах тайной любви: Недоброжелатель.
   Смерть, ожидавшая было своего часа у будки охраны поселка «Радуга», взмахнула вороным крылом, в три счета сменив диспозицию, вихрем опустилась к женскому плащу, неряшливо распластавшемуся на скользком тротуаре. Скоро попрет толпа, даму заметят, а смерть помчится дальше.

   – Константин Дмитриевич, к вам из прокуратуры.
   – Кто? – Вовсе не хотелось ни с кем встречаться.
   – Самсонов Александр Геннадьевич…
   Все равно не успел договориться с секретарем о своем якобы отсутствии:
   – Впускай, Маша. – «К едреней фене», – про себя. – Да, и чайку нам.
   – Будет сделано, Константин Дмитриевич.
   Стандартный набор вопросов, ни к чему не обязывающих, но и не напрягающих, в принципе. Костик расслабился, отошел от мрачных мыслей, сопоставляя визит следователя «по особо важным» исключительной близостью арестованного мажорика с убитым замом Симоновым: вот, мол, она, молодёжь, никакой надёжи, не то что в наше время – попробуй-ка, проскочи мимо парткома… Да-а… дела, Константин Митрич, кто бы знал, кто б знал… Вы уж простите за беспокойство, но, так сказать, «ноблис облайж».
   – Машенька, еще чайку!
   – Спасибо, уважаемый Константин Дмитриевич, я пойду, пожалуй. Ситуация непростая, по мере выяснения обстоятельств буду вас извещать.
   – Уж будьте любезны, Александр Геннадьевич, будьте так любезны… кстати! – что говорит по этому случаю сам Николай Иваныч?
   – Шеф?
   – Да, начальник следственного.
   – А ведь шеф нас в свои, так сказать, «позишнс» не посвящает, но…
   – Да-да.
   – Просил отметить в нашей, так сказать, «дискашн», один пунктик.
   – Ну-ну, слушаю.
   – Пунктик этот касательно одного фрэнда, Константин Дмитриевич. Зовут его Виктором Андреичем, помните такого?
   Спинной мозг пронзил неприятный холодок непонимания:
   – Э-э… Вик… – Конечно, он въехал сразу. Рука сама потянулась в сторону кнопки вызова.
   – Не надо, Костя. Просьба твоя выполнена.
   – Э-э…
   – Да-да. То, что просил, точь-в-точь. У меня два вопроса. Первый.
   – Слушаю, – уверенней. Про себя: «Что ж, пусть кормится Витек… деваться некуда. Видимо, не успел Симонов» – Прошибло в пот.
   – Даже не вопрос, пожелание: «конгратьюлэйшнс», так сказать, по поводу вступления в должность…
   – Да-да, какой разговор! Все в силе, все по плану – Виктор Андреич у меня на особой статье обеспечения, так и передайте. А что подзабыл его малость… так сами понимаете, хлопоты.
   – Вопросов нет, Константин Дмитриевич. Вопрос, «квэшн», так сказать, закрыт. Второе. – «Может, и к лучшему, что не дошел заказ? – хватит уж крови-то». – Трусливая Селезневская натура брала свое, заставляя кончики пальцев холодеть, веко подергиваться. – Просьба есть одна. Срочная просьба, Костя, неотложная.
   – Конечно! В чем проблема-то?
   – Надо как можно скорей переместить Виктора Андреича из изолятора номер «один» в какое-либо другое место. «Проблем», так сказать, в том, чтобы вывести его из-под влияния опера Ботева, это в ваших силах – на ход следствия передвижение ни в коем случае не повлияет, на дальнейших же отношениях с Виктором Андреичем отразится положительнейшим образом… – «Как бы не так! – чуть не поперхнулся Костик. – Неоперившийся еще губернатор сует пакли в систему исполнения наказаний, что скажет Москва?!» – Костик попытался пробубнить что-то членораздельное:
   – Хорошо, Александр Геннадьевич, я попробую…
   – Вы уж постарайтесь, Константин Дмитриевич, так сказать, «трай-трай-трай».
   – Что, простите?
   – Срочно, говорю тебе, Костя, срочно!

   Валюха встретила как всегда – простодушно-открыто… Слишком открыто! – показалось Егору. Что скрывать, была она искренне рада его возвращению, правда, чуть запоздалому, но… Дело сделано, Валюха – немаловажный заключительный штрих на всякий непредвиденный.
   – Валь, все ли ты уяснила? – Он видел, как она пыталась скрыть грустинку, но у нее не получалось. – Мне надо ненадолго уехать. Девяносто девять процентов, к тебе никто никогда не обратится по нашему вопросу, но если случится один процент, ты все знаешь.
   – Хорошо, Егор.
   – Я позвоню… Завтра же.
   – Поняла.
   – Валь, – он приобнял ее, неловко застыв, не решаясь погладить по спине: «Какие-то нежности щенячьи».
   И остался до утра, ругая себя за малодушие. За давно забытое, но глубоко приятное малодушие.
   Утром ему сообщили про жену Владимира Сергеевича. Учитывая «удачный» расклад по семейству бывшего психолога, пару дней следствие будет заниматься Недоброжелателем. Значит, есть возможность пощупать нового фигуранта, названного психологом за пару секунд до смерти.
   – Егор.
   – Да… – Он не торопясь собирался восвояси.
   – А где ты был вчера? – Странно, что она до сих пор этого не спросила.
   – Хм… Я говорил тебе, мы иногда собираемся поиграть в картишки?
   – Да.
   – И что там бывают немаленькие люди?
   – Ну да.
   – Так вот, эти люди, так сказать, из высших эшелонов власти, поэтому ни в коей мере не хотели бы получить ни малейшей огласки, понимаешь?
   – … – милое личико приобрело суровую гримасу причастности.
   – Я забрал вчера много денег, но игра есть игра – сегодня я, завтра ты – это так; но все мы придерживаемся одного правила: ни в коем случае не рассказывать никому о своих выигрышах, и тем более проигрышах, понимаешь? Значительные люди, сами сочиняющие всякие там законы против нелегальных сборищ, играют друг с другом на деньги, типа развлекаются, а вдруг завтра кого-нибудь трамвай переедет, или кирпич на голову свалится, что подумают другие? – типа заказали, типа месть… Ну-ка, ну-ка, а кто знал, что он вчера бабок поднял, представляешь? И начнется! – Раз уж начал, надо выстраивать правдоподобную версию: – Просто я не мог с тобой не встретиться… а игра уже назначена. – Он подумал: «Похоже на правду». – И не вернуться не мог.
   Валя не верила своим ушам:
   – Не объясняй, зачем… – Глаза в подтверждение ярко так горели.
   Пора заканчивать:
   – Валь, я скоро вернусь, – звучит до изнеможения фальшиво, – тут… оставил небольшую сумму… в подарок. Директор завода будет класть тебе на счет равными частями в течение некоторого времени.
   Валентина чувствовала, она слышит голос Егора в последний раз, но виду старалась не подать… как ей казалось.

   «Как «прощупать» человека, являющегося одним из замов местного начальника Управления внутренних дел, то бишь априори столпов оного? Это невозможно в принципе. Убрать – другое дело, но надо выяснить, кто стоит дальше, выше? Даже получив данные, что прикажете делать с тем, кто добровольно ли, нет, даст нужную информацию, и как долго вы с ней проживете?» – В зеркало на Егора смотрел внимательный с прищуром взгляд осунувшегося, заросшего щетиной человека, что решил поиграть в недетскую игру против невероятно мощного, подготовленного к любым неожиданностям противника. Он не спеша намыливался в уборной барака, куда вернулся от опечаленной расставанием красотки Валюхи. Жужжание человеческого роя успокаивало, приводило сознание в норму после взрыва адреналина в поселке «Радуга». Барак позволял чувствовать себя более защищенным, чем где бы то ни было – ни офисный комфорт на Ленина, ни одиночество дальней трассы не давали стойкого ощущения закрытости от внешнего мира так, как трухлявый, всеми щелями распахнутый осеннему ветру барак.
   И на этот вопрос он ответил себе впоследствии: «Почему барак?» – Да потому что расслабление, умиротворенность суть ничто иное как преддверие гибели, провала. А вдруг завтра в лес, тайгу, в горы? Уже намного поздней понял, что сам он является ни чем иным как одним из многочисленных орудий террора, жадно кормящегося с руки нещадной коррупции, неистребимой ржавчиной въевшейся в прогнивший еще с советских времен государственный остов.
   Шок сумбура осознания причастности к мировому злу неимоверно был силен в момент озарения. Егор на страстях пропал-выпал из поля видимости Системы… На самом же деле он даже в тот момент находился под неусыпным контролем. Сев на поезд, укатил куда-то под Екатеринбург, регулярно там напиваясь и посещая подряд все сеансы в кинотеатрах.
   На четвертый день в каком-то баре при невзрачном кинозале к нему исподволь подошел серый человек. Потрындел за жизнь, выпил немного пива, оставив на столе флэшку с очередным заданием… От чего Егор тут же пришел в себя, назавтра приняв сносный, работоспособный вид. Тому, что его выцепили, он не удивился, поразило другое: этот его срыв, как и поведенческие рефлексы во время оного, просчитаны Организацией настолько, будто она сама дала отмашку на внезапный загул подопечного, внимая тончайшим вибрациям его душевных фибр.
   Бояться чего-либо поздно, но нескончаемые глыбы тяжелым прессом давили на подсознание вселенским страхом, ночным ужасом, соприкасающимся с чем-то неземным, низменным, сатанинским.

11

   Что творится с душами нашими? Почему так поздно просыпаются они в самоопределении своем? Какая сила сбивает девственные плоды-души с растущего, только-только начинающего поспевать, постигая мир, древа познания, и черным вихрем уносит в преисподнюю?
   После армии, потом после университета, выплыв в большую, без учителей жизнь оперившимся «многопрофильным» специалистом, первые годы непростой работы Егор не задумывался о происходящем, вполне осознавая преступную принадлежность вседержавному, могущественному клану. Вернее, просто не хватало времени на глубокие раздумья – выбор сделан, чего кочевряжиться? Уголовная статья, не дай бог! – по полной, до конца дней. Бонус тоже по полной: сама жизнь; благодарности не жди, забудь! – разве только легкая смерть, как на войне. Загадывал ли он, каков будет итог, ведь должно же все когда-нибудь кончиться.
   Ответ подоспел легко, сам собой.
   Умывшись, приведя себя в порядок, он прошел по длинному коридору в комнату.
   – На отдых? – Тёть Маша стояла у окна с цветочным горшком в руках. Не полностью закрыв за собой дверь, оветил:
   – Да, тёть Маш, поваляюсь пару деньков.
   – Почту забрал?
   – Да-да, спасибо, квитанции, газеты… на месте, вроде.
   – Не переживай, Егор, все под контролем.
   Вот и ответ. Все под контролем до упора, до самого конца. Не важно, с какой стороны колючей проволоки ожидать конец – с той ли, с этой… Небольшая только разница: на том краю даже смерть под присмотром, здесь хотя бы этот выбор за тобой. Хотя бы этот.
   Что творится с душами нашими?
   Нас приучают привыкать.
   Нас приучили привыкнуть к тому, к чему привыкнуть невозможно. Ведь на войне не привычка, там необходимость: ты меня иль я тебя. На войне виден враг, душа страдает открыто, противясь беспределу, выплескивая ярость наружу – слезами, кровью. Здесь – чувства вовнутрь, внутри и кипят они, разрушая душу, мозг, тело. Чувства никому не передать, не объяснить, с ними надо существовать, сгнивая одинаково, хоть на этой, хоть на другой стороне тюремного забора. Но ты ж не то искал, не тому учился, страдал, любил – не для того. Значит, точка? Нет. Подожди, брат, тут не дерево свалить – тут надо корчевать, выжигать под корень, с дёснами. А лес-то, брат, вековой, дубовый… Дело, оно, конечно, не в старом сарае-бараке, не в запущенных, забытых богом обитателях, наивно надеющихся на высшую справедливость, дело в том, что довлеющая серостью и сыростью обстановка как никогда соответствовала его внутренней неубранности, а лучше сказать: «Сорвало резьбу». И долго это продолжаться не могло.

   Панаева провожал в дорогу кум, еле сдерживавший яростное недоумение. Уазика-буханки в наличии не оказалось, поэтому подгонять пришлось целый автозак-фургон: «Всего для одной расфуфыренной сволочи! – бесился начальник оперативной части Ботев, так и не сумевший колонуть авторитета по полной программе, как предписывало ему руководство, не говоря уж об убийстве зам губернатора Симонова: тут и вовсе звезда на погон корячилась в случае раскрытия. Мало того, за Витьком еще и коррупционная галочка светилась, что в свете последних всплесков правительственных указаний было вполне, вполне реально наковырять, и на тебе, сволочь выправил-таки себе путевку на щадящий режим! – Ла-а-дно, подожди, гад, я и там достану, благо больничная «крытка» неподалеку. Мы еще посмотрим, кто потащил тебя за вонючий криминальный хвост». – По привычке отметил про себя, что Панаев как-то уж очень плохо выглядел и вяло шевелился, вовсе не радуясь, судя по виду, скорой больничке.
   Удивляла также поспешность полковника Торопова свалить волокиту с перемещением арестанта на него, Ботева, типа спиши, брат Ботев, перевод Панаева на оперативную необходимость, ну и так далее, что, впрочем, не впервой, хотя никакой оперативной необходимости, конечно, не было. Ну да черт с ним, начальником! – вернее, с арестантом. У них там наверху свои игрища случаются: этого туда, этого сюда, то да это… Каждый раз Хозяин прикрывал Ботева личной ответственностью, так что игрища не особо волновали кума, шел бы срок, вернее, служба, да не запаздывали поощрения с внеочередными присвоениями. «Но что ни говори, обидно, обидно, ети-ё-мать».
   Арестанта кум забирал из одиночки, куда того пристроили по приказу Торопова за пару суток до переезда во избежание непредвиденных эксцессов и утечки информации – в тюрьме все-таки люди работают, и им нужны деньги, а денежки у Панаева имелись… Формальным поводом для двухдневного уединения послужил стандартный шмон в камере авторитета, там тоже вроде как люди и тоже не без слабостей.
   «Черт с ним, начальником», – повторял кум, заходя в тюремную дежурку лично дать приказ на вывоз тела из подведомственного учреждения, заодно дерябнуть для успокоения кипяточку со старым приятелем майорм, заступившим нынче на смену, просидевшим штаны до дыр за годы сладкой армейской дремы ответственного по происшествиям там, где их в принципе не бывает никогда, чему способствовал, конечно же, Ботев, к тому же и пристроивший приятеля на непыльную работенку:
   – Что, Михалыч, тяжко? – Отворил холодильник, привычным жестом достал оттуда традиционные пирожные, коими снабжала старого солдата счастливая, спокойная за обеспеченную сухпайком старость, жена.
   – Тяжко, товарищ майор. – Дежурный неторопливо отложил в сторону потрепанную библиотечную книжонку. Нагнулся, выудив немаленькие казенные кружечки из фарфора, потемневшие изнутри от частого пользования и редкого ополаскивания. Во дворе бибикнул автозак.
   – Открывай, Михалыч, – скомандовал Ботев, включая электрочайник.
   – Есть! – Кнопка нажата: сигнал контролеру на воротах. Звякнула посуда – кум раскладывал пирожные по блюдцам.
   Сначала сдавило уши. Потом тряхнуло. Потом долбанул плотный ураганный ветер, полетела посуда, двинулась мебель, раздался гром. Осколки, осколки… – от стекол не скрыться! Оба майора уже на полу. Но гром не для них – они оглушены взрывной волной! – все происходит в тишине, к тому же в темноте, – глаза покоцаны-посечены, дай бог, чтобы все нормально, но это майоры узнают позже, намного позже, в больнице.

   – Кто это? – Губернатор Константин Дмитриевич Селезнев неловко включил на трубке громкую связь. Он едва-едва начал намыливаться на работу, орудуя в ванной бритвенными приборами.
   – Полковник Кисилев, товарищ губернатор.
   – Слушаю, Алексей Владимирович. – Он усвоил: ранний звонок – жди беды! Последнее время такие звонки стали раздаваться чаще. Непростительная ошибка с Симоновым тащила за собой клубок неразрешимых проблем, запутывая и так непрочные нити, связующие разрозненные части мировосприятия. А ведь никто не освобождал Костика от решения непосредственно профильных, областных проблем, доверенных не кем иным как Президентом! Пропустил мимо ушей пару дежурных фраз начальника оперативно-розыскной части, сказав напоследок: – Выхожу, Алексей Владимирович. – Тот уже подъезжал к дому главы области.
   Теракт – слово, вряд ли прижившееся в их небольшом городе, звучало по-столичному громко, сурово, словно приговор. «Всё, сейчас понаедут».
   – Как это произошло? – Машина Кисилева мчала губернатора к следственному изолятору, пугая на поворотах спешащий народ сиреной, приправленной огнями мигалок.
   Полковник что-то объяснял губернатору, но что можно внятно сказать о беде, только-только произошедшей? – одни чувства… Фактов не было, рано делать выводы. Жертвы, пострадавшие, отработка версий – все еще предстояло.
   – Торопов где?
   – Только что звонил ему, Константин Дмитриевич. Услышав про теракт, полковник почувствовал себя плохо, жена вызвала скорую.
   – Понятно.
   «Один к одному, война к войне, смерть к смерти». – Егор послал людей проверить обстановку вокруг СИЗО номер «один»: потолкаться, повздыхать-поохать, вдобавок прицепить крючок наблюдения за подполковником Краевым, первым замом местного увэдэшного начальника. По возможности отследить его с места происшествия до работы, с работы домой. Соваться в электронную базу МВД без предварительной подготовки опасно, да и заниматься этим лучше с московских каналов связи – больше путаницы, сложнее отследить. Не шуточки вам: такой большой взрыв в таком маленьком городе. Посмотреть там и вправду было чего.

Часть третья
Пасынок

1

   – Камэн!
   – Слушаю.
   – Как там?
   – Все хорошо.
   – Приеду завтра.
   – Хорошо, отец, я встречу.
   – Не надо, сам доберусь.
   – Я встречу.
   – Как хочешь, Камэн.
   С отцом видались время от времени, совмещая его приезды с обсуждением производственных задач, каких-то нерешаемых, запутанных проблем. Отец заезжал, вернее, прилетал обычно со стороны Евросоюза, стараясь не особо привлекать внимание своими пакистанскими корнями, передвигаясь по России с французскими документами, пользуясь поверхностным отношением русских спецслужб к идентификации личности. Уважаемый бизнесмен, кое-как говорящий на нескольких языках, приятной мужественной наружности, с умным насмешливым взглядом. В лице больше Европы, чем Азии.
   Бывало, сбривал растительность, но непокорная щетина уже назавтра не давала покоя, вынуждая в обыденной повседневности чаще находиться при аккуратной бородке, прибавлявшей не только возрасту, но и мудрости, внешней благообразности. «Пятьдесят три. Высокий, худощавый, седой», – офицер службы безопасности привычно заносил данные в формуляр. У таможни вопросов к гостю немного – экран выдает таблицу с частыми посещениями страны, неимением штрафов либо взысканий, высокую степень благонадежности, как у нас, так и в еврозоне, тем более обеспеченную правами на объекты частной собственности, регистрацией на биржевых торговых площадках. В общем: «Вэлкам ту Раша, господин Алоиз Куэтрин!» – Инвестиционный климат нашей Родины нуждается в ваших немаленьких вливаниях и похвальном неуемном желании делать прибыльный бизнес. Более того, у французского предпринимателя в России имеется сын от первой студенческой жены, который успешно трудится помощником в депутатском корпусе Дагестана.
   – Шереметьево никогда не сбросит совковую шкуру, – из кафе на втором этаже аэропорта они свысока разглядывали пассажирскую галиматью.
   Это стало традицией – отец, как обычно, сетовал, что ничего не изменилось здесь с девяностых и, видимо, никогда не изменится, хотя последние годы общество бурно обсуждает строительство нового Шереметьевского терминала, как-то ехидно прыская в кулак, не забывая к тому же скабрезно помянуть олимпийские Сочи. Цены на билеты, евродоллар, несвежее пиво, «никакой» сервис, вездесущие бомбилы, тут и там нагло пронзающие под завязку заполненное кишащими взад-вперед людьми пространство внизу: «Куда они спешат?»
   – Я тут вычитал, до третьей взлетной полосы от нового хаба надо будет шкандыбать аж восемь километров. Даже если ехать, полчаса пройдет, сколько же пешком? – вздыхал Алоиз, допивая кофе.
   Потом такси в центр Москвы, пару остановок на метро, благо из багажа лишь простой стильный портфель; далее небольшой частный отель, чашка чая в баре, вновь наверх на второй гостиничный этаж в сыновнюю комнату, также в этом отеле зарезервированную, заблаговременно проверенную на предмет прослушки и поставленную на антирадар, что, впрочем, излишне – отель «своего человека» – но и не помешает на крайний пожарный.
   – Иначе никак, отец, – продолжал начатый в баре разговор Камэн, – у нас не было информации о передвижении автозака и его конечной цели: то ли в оперчасть, то ли в суд, то ли сразу в тюрьму на юго-запад… Поэтому принял решение о подрыве машины при выезде из первого СИЗО, прикрыв ликвидацию объекта громким нападением на воинскую часть.
   – Смотрел, смотрел телевизор. Да-а, полстены разворотили, одиннадцать жертв, куча раненых… Нормально, молодцы. Как ушел Алхас?
   – Хвала Аллаху, Алхас ушел героем, ни секунды не сомневаясь в правильности содеянного. Я провожал его в последний путь, мы вместе прочитали молитву перед уходом: он был спокоен и полон решимости.
   – Хорошо. О семье уже позаботились. Мариям не хочет уезжать за границу, пусть дома живет, её право. Хоть и не сладко сейчас в Дагестане. Да, ты в курсе, кто разрабатывал операцию по взрыву СИЗО?
   – Я отвечал за машину, взрывчатку и исполнение. Прикрытие, отходы, оперативная информация – на диспетчере заказчиков. Судя по переписке, мы с ним стыкуемся не впервой, грамотный паренек, информированный… надежный. Или девчонка, не знаю. – Камэн почему-то улыбнулся.
   «Не вытравить никогда слюнтяйства». – Вслух:
   – Паренек, паренек, – Аслан, ныне Алоиз Куэтрин, криво ухмыльнулся себе в усы, привычно-мягким жестом рук пройдясь по опрятному силуэту бороды, когда-то имевшей внушительные размеры.
//-- * * * --//
   Они подошли к яме, брезгливо заглянули вниз. Серега переводил затравленный взгляд с одного на другого, незаметно, как ему казалось, дергая Егора за рукав гимнастерки. Тот не реагировал, только мычал что-то нечленораздельное, словно был мертвецки пьян.
   – Пошли, – Аслан ткнул пальцем в Иванцова. Лысый Хасан вперил выпученные, залитые кровью бельма в пленного, нагибаясь, чтоб схватить того за волосы, но Серега сам уже выползал из ямы, не желая терпеть очередной порции унижения. К геройской смерти, конечно, готов не был, но и превращаться в подобие скота не позволяла гордость, хотя… Он еще стоял на четвереньках, вмиг ослабнув от рывка, как Хасан все-таки хватанул его и не без удовольствия дерганул вверх, поставив на ноги, железной клешней вырвав клок волос вперемешку с грязью.
   – Пошли, – повторил Аслан, зашагав прочь. Иванцов бросил взгляд на Егора, неестественно подрагивающего, безвольно распластавшегося в земле, и чуть не грохнулся, спотыкнувшись, получив в спину двухпудовый кулак огромного скалящегося абрека. «Падать нельзя!» – они это усвоили на второй день чеченского плена. «Чехи» не прочь повеселиться, поэтому любое случайное падение – не дай бог с грузом! – чревато жестоким избиением, после чего все начиналось заново: снова груз, затем неимоверно мучительный переход на грани потери пульса, долгожданное, но далеко не комфортное забытьё в наспех вырытой отхожей яме… Утром неизменный Хасан: «Подъем, суки!»
   – Расстановка следующая. – Накормив русского и сменив ему одежду, Аслан усадил Серегу напротив себя в импровизированном штабе-шалаше. – …Ваши будут здесь через пять-шесть часов. Мы снимаемся через час. Задача: заложить взрывчатку так, чтобы позволить им войти в лагерь даже с миноискателями, чтоб ничего не обнаружили; найти твоего друга в яме, спасти его, и уже потом «бу-у-ум!», понял? – Серега испуганно смотрел Аслану в глаза и видел в них смерть, только смерть и ничего более.
   – Здесь останется мой человек, он все проконтролирует и нажмет пульт, – хрипел бородач, зло, исподлобья глядя Сереге в переносицу: – Иди, ставь закладки. Они должны сработать от основной, которую сделаешь прямо под своим другом. – В ответ на скорбное удивление пленного добавил: – Скоро точно не проснется. Мы ему вкололи что надо. – На выходе из шалаша ожидал Хасан. Рядом стояли боевики с четырьмя ящиками вакуумных снарядов. – Бомбы бросим в штабе, – они с Асланом вышли наружу, – пусть думают, что мы на них плюнули второпях. До места осталось недалеко, быстрей доберемся без лишнего груза. Действуй, боец, с этого момента ты на другой, на нашей стороне.
   Аслану нужен этот русский мальчик. Он знал, открытое противостояние скоро прекратится, перейдя в неконтролируемую партизанскую войну, уже непрекращающуюся. Для нелегального подполья требовалось вполне легальное прикрытие, черпающее силы, соки и людские ресурсы из самих вражеских недр. А что лучше самого настоящего русского сына, к тому же работающего на федералов?
   Проверку на вшивость Иванцов прошел тогда, в двухтысячном, когда разведгруппа капитана Летягина без единого выстрела вошла в покинутый боевиками лагерь, вытащила из помойной ямы плохо соображающего пленного и… ушла восвояси, прекратив преследование отряда Аслана, что тому и было нужно. За несостоявшийся подрыв русских Иванцов ответил по полной сначала перед командиром боевиков, потом перед абреком Хасаном, оторвавшимся на Сереге от всей своей доброй души.
   Аслана Иванцов убеждал в неисправности радиовзрывателя, что не представлялось возможным проверить: оставленный боевик, безрезультатно жавший на кнопку дистанционного пульта, технически не мог обследовать взрыватель после ухода со стоянки группы Летягина, поскольку не обучен. После допроса русского Аслан дал тому последний шанс: признание или смерть. Аслан поклялся, что не убьет Иванцова, сознайся тот в намеренной порче взрывного устройства, типа спас другу жизнь, потому как спасти другу жизнь – святое, а что русский подрывник напортачил со взрывателем, Аслан не сомневался. В противном случае исход один… Иванцов стоял на своем. Даже когда его забирали на расстрел, русский повторял:
   – Мало времени… заклинило… не продублировал тест.
   – Кончай собаку! – прорычал командир вслед Хасану, уволакивающего смертника. Помощник был проинструктирован насчет пленного: снова попытаться любым способом выбить из того признание, только не убивать без приказа. Что Хасан и сделал. Через два часа он докладывал Аслану:
   – Все. На нем нет живого места.
   – Хватит, Хасан.
   – В расход?
   – Что он говорил?
   – То же самое, что и тебе, командир: ошибка, неверный расчет, взрыв не удался по техническим причинам.
   – Значит, не сознался? Не боялся умереть?
   – Я целился ему в голову, стрелял чуть в сторону… Он словно… камень, – старый воин Хасан произнес последнее слово как «камэн».
   – Камэн… Камэн… – повторял Аслан, испытывая удовлетворение от задуманного: если русский все-таки сознается, тут же завалить его как барана, а голову воткнуть на кол где-нибудь в пересечении дорог по ходу движения федералов; ежели будет упираться до последнего… сделать, слепить из него смертоносное оружие в сотни раз эффективнее огнестрельного. Чем Аслан и занялся впоследствии.
//-- * * * --//
   Они обнялись на прощание.
   Алхас запрыгнул в заряженную под завязку взрывчаткой «буханку», завел двигатель, тронулся. Камэн вскинул взор к небу, вновь поблагодарив всевышнего за предоставленную возможность доказать безграничную преданность делу борьбы со злом. Сегодня Алхас, завтра он, послезавтра сотни, тысячи верных великой идее противостояния. Скоро приедет отец, он будет доволен выполненной работой.
   Единственной нестыковкой была просьба диспетчера продублировать исполнителя-смертника бойцами подмоги, что грозило обнаружением: улица небольшая, впритык стоят жилые деревянные домики в прямой видимости тюремных камер видеонаблюдения, спрятаться негде, машину не поставить – охрана попросит отъехать. Единственная надежда – гарантия взрыва уазика, чему диспетчер операции был обоснованно недоволен: на стопроцентное поле в таком деле фишку ставить нельзя ни в коем случае. Но деваться некуда. Перенеся поначалу срок операции на неделю и, видимо, лишний раз перепроверившись, диспетчер назначил число.

   Серега понимал – Аслан его убьет. Понимал.
   Поэтому тупо уперся на своем, не до конца осознавая, чего от него требуют. Словно заклинило: какая разница, почему не сработала закладка под Егором? Не сработала и всё, какая разница! – Серега труп по любому, как ни прискорбно… Повредив взрыватель ради спасения друга, поначалу просто боялся в этом признаться Аслану, потом в мозгу что-то щелкнуло-выключилось, и он уперся даже под страхом смерти. Хасан избивал изощренно, Иванцов сам жаждал умереть, моля об избавлении, но Хасан намеренно не лишал пленника разума, держа в сознании. Когда пытка прекратилась, от него отлипли. «Поверили?»
   Потом он стал таким же, как они, их подобием. Затем посвящение в ислам, другое имя. «Нет бога, кроме Аллаха…» [36 - Нет бога, кроме Аллаха, а Мухаммад – посланник Аллаха («Ля иляха илля-л-лаха ва Мухаммаду расулю-л-лахи») – троекратного произнесения этой формулы от всего сердца в присутствии уважаемых свидетелей достаточно для того, чтобы стать мусульманином.] Дабы лишний раз убедить его в предательстве бывших сослуживцев, Аслан предъявил свидетельство о смерти, якобы высланное матери, приказ о прекращении розыска сержанта Иванцова, перешедшего на сторону боевиков и служебное распоряжение об объявлении вне закона. Все просто. Новая жизнь на этой стороне стоила геройской смерти на той, потому как ничем была не лучше и не хуже горбатой клячи с косой.
   Первое время происходящее сопровождалось шоковым дурманом, действующим на перерождаемую подкорку. Он это чувствовал, неимоверно страдая, со всем соглашаясь, плывя по течению. Постояв однажды на краю земного бытия, не желал пережить тот момент вновь, поэтому беспрекословно подчинялся правилам, не всегда понятным, но неизменно нацеленным на уничтожение всего, не вписывающегося в новые представления о жизни и того, что после. Страдая, но повинуясь, он хотел, старался остаться мыслящим, думающим существом, пусть несвободным в поступках, но вольным распоряжаться хотя бы глубокими, тайными помыслами. Постепенно страдания отошли на второй план, нельзя сказать, что втянулся, но работы в самом деле навалилось – вконец уверившись в неминуемость и неподвластность промысла высших сил, с головой окунулся в новую жизнь, покорившись всемогущей судьбе как всемилостивейшему Аллаху, открывшего тайну и причину спасения: нужность темной всепоглощающей силе, беспрекословно уверенной в том, что рано или поздно поставит мир на колени.
   Последний же аргумент Аслана насчет предательства русских вверг его мозг в стадию разрушения: русские, похоронив сына для матери, вовсю пользовали «мертвую душу» Иванцова в качестве правообладателя различной недвижимости, к тому же в США. Он пытался не верить Аслану, но как не доверять фактам? Дилемма в другом. Что есть свобода в его положении? Свобода передвижения? Да, она была. Вероисповедания? Да, применительно к исламу, что, кстати, не напрягало. Работа, деньги… Все было в достатке. Мучило не это: он жил чужой жизнью, ел чужую еду, исполнял чужую волю. Стоически заработав новое имя вкупе с правом на дальнейшее существование, он начисто, навсегда лишил себя возможности вернуться назад, вспоминая мать, друзей лишь в глубоких снах.
   Намного поздней понял: русские ни при чем, Аслан, конечно же, схитрил насчет «мертвых душ», – что являлось фирменным стилем самой Организации: выжимать из человека все до последней капли неиспользованных возможностей, – понимание запоздалое, никчемное, бесполезное. Он уже сам вовсю использовал весь необъятный спектр подстав и провокаций, направленных против русских.

   «Не вытравить никогда слюнтяйства», – подумал Аслан, ныне Алоиз Куэтрин, вслух сказав:
   – Паренек, паренек, – криво ухмыльнулся себе в усы, привычно-мягким жестом рук пройдясь по опрятному силуэту бороды, когда-то имевшей внушительные размеры. «Вот они и столкнулись…» – За окном отеля шумела ночная Москва.
   – Поедешь в Н-ск? – спросил Камэн отца.
   – Нет. Я должен был встретиться там с новым губернатором, он, оказывается, на днях прибывает в Москву, так что все вопросы порешаем тут. В Н-ск поедешь ты.
   – Зачем? – несколько удивленно.
   – Грамотный, говоришь, диспетчер?
   – Да.
   – Верно подмечено. Но там осталась кой-какая недоработка по прошлому заданию.
   – Что еще…
   – Ты говорил, диспетчер просил подстраховать исполнителя.
   – Да.
   – Типа остановились только на Алхасе, упокой Аллах его душу… Стопроцентная гарантия.
   – Вроде так.
   – Так-то так, да не совсем. Диспетчер, как всегда, отработал не на сто, а на двести процентов.
   – В каком смысле, отец?
   – В смысле подстраховки. Когда он понял, что извне подстраховку не продублировать, он связался с нами по поводу диверсии изнутри, из самой тюрьмы то есть.
   – И что, каков был ответ?
   – За полковником Тороповым, начальником тюрьмы, имеются некоторые должки со времен его хозяйственной деятельности в девяностых. Мы помогали ему прикрыть отдельные нестыковки в отчетности по списанию, уничтожению и утере оружия во время боевых действий в Чечне: якобы списанное, русское вооружение на самом деле шло нашим формированиям. Я свел тогда Торопова с человеком из Минобороны, тот помогал ему рисовать липовые бумаги. Во-от… Торопов был законсервирован до времени, слишком серьезная должность, положение, но… учитывая просьбу диспетчера, пришлось связаться с Хозяином насчет Панаева. В одиночной камере авторитета накормили какой-то фигней, вряд ли оставившей шанс. Сделано это на случай недоразумения при переезде – авось живым домчит? Ведь там, на больничке, объект уже не достать, поэтому объекту в любом случае оставался максимум день, что и было подстраховкой.
   – Понял. В чем же недоработка?
   – В том, что после патологоанатомического исследования трупа Панаева обнаружатся следы яда.
   – Как же Торопов этого не учел?
   – Вещество исчезает на третьи сутки после употребления. Проще сказать, препарат проникает в плазму крови, наносит непоправимый вред и довольно быстро выводится, не оставляя следов; человек же погибает позже.
   – И что, в чем загвоздка? – Не впервой отец поражал воображение замысловатыми ходами.
   – Так бы и произошло, если бы взрыва не случилось по какой-то причине.
   – А так?
   – Надо ликвидировать Торопова. Иначе, в случае если за него возьмутся, он спалит московский канал, канал выведет на меня, и мне уже не будет хода в страну. Там и тебя подтянут… В общем…
   – Другого варианта нет? – Бывало, Камэн помогал отцу решать проблемы бескровно, выручал компромиссный характер: – Может, узнать, назначена ли вообще токсикологическая экспертиза по трупу Панаева?
   – Не успеть, прошло два дня. Следственная управа на ушах стоит. Кого определили вести расследование, кто назначал? Слишком много вопросов, слишком высока ставка, Камэн. Надо убирать Торопова.
   – Как-то это дурно пахнет, что ли. Так ли важен был Панаев, чтобы избавляться от такого немаленького человека?
   – Заказ святое, заказы мы исполняем безоговорочно и безошибочно. Мы не имеем права наследить, чего бы это ни стоило. Знаешь… – Обычно он не заводился, будучи всегда выдержан: – Тут во Франции мои люди нарубили дров из-за одного груза. Груз уже отработан, деньги получены, даже дважды, а товар типа не задорого подарен американцам в знак нашего к ним благорасположения, но… Чтобы не оставлять концов пришлось уничтожить целую дружественную организацию, кого-то застрелить, остальных бойцов с потрохами сдать властям, понимаешь? С потрохами, иначе никак, иначе… сольют нас – тебя, меня.
   – Хорошо. Получается, можно было обойтись без взрыва, одним ядом?
   – Нет. В данной ситуации теракт первичен. Отрава отравой… А вдруг откачают сволоча?! Бомба – вот гарантия. Яд – подстраховка.
   Подобный разговор происходил не впервые. Камэн знал, большего Аслан не скажет: кто их сольет, за что, а главное, за кого сотнями гибнут по всему миру такие же как Камэн наемники, поставленные в безысходный тупик жизненными обстоятельствами, ошибками молодости, увы, непоправимыми.
   – Заодно повидаешься-познакомишься с диспетчером в Н-ске, вместе и решите, как избавиться от Торопова. Делать надо срочно. Да, еще одно… – Аслан достал из пиджака блокнот, вырвал пару страниц: – В Н-ск надо закинуть группу из двенадцати головорезов по просьбе нашего человека подполковника Краева, так что проконтролируешь приезд, связной на тебя выйдет, все доложит; в Н-ске встретите их, разместите. По остальным вещам ты информирован.
   – Чья группа?
   – Руслана.
   – Понял. А что там… с Краевым?
   – Да, то ли привиделось, что слежка за ним, то ли вправду сел кто на шею, не знаю… Может, сунул опять кое-что не туда, куда надо, – Аслан ухмыльнулся со знанием дела, – за ним водится, водилось раньше… Но принять меры надо – даже если сунул чего куда, прищучить недовольных необходимо, не тот уровень, чтобы прощать. И проучить жестко, – закончил отец.
   Глубокая ночь. Столица прогибается под натиском многотонной беспощадной рекламы, превращающей время законного сна в иллюзию вечного движения. Они разошлись по комнатам, отец и сын, ведущие незримую войну против своего же народа.

2

   Теракт – слово, вряд ли знакомое небольшому городу Н-ску, звучало по-столичному громко, сурово, словно приговор. Приговор мирной жизни, людям, тянущим поутру малышей в детский сад, молодоженам, чей нарядный свадебный кортеж был надолго остановлен непривычно сосредоточенными гаишниками, оцепившими квартал, где произошел взрыв. Посмотреть там и вправду было чего.
   Невольные свидетели, автомобилисты, застигнутые врасплох не выпускающими их из оцепленного квадрата милиционерами, да и просто зеваки, столпились вокруг приличного размером пролома в стене местной городской тюрьмы. Язвительным ухмылкам, замечаниям, мол, что-нибудь про прытких зеков, не было в тот момент места, поскольку на памяти скорбный Беслан, крушения Невских экспрессов, война в Осетии. «Вот и до нас добралось». – В воздухе витала горькая оскомина страха за будущее родного городка, простившегося с неторопливым провинциальным бытием-течением.
   Журналисты, следаки, опера, пожарные делали свою работу, над всеми незримо парило облако смерти, забравшее ни много ни мало одиннадцать душ к богу ли, дьяволу – предстоит еще разобраться, чем и занимались оперативные службы под руководством подполковника Краева, первого зама местного начальника УВД:
   – Понял вас, товарищ губернатор, доложу обязательно, но не ранее двадцати вечера. – Подполковник заканчивал разговор с Селезневым, собиравшимся покинуть место происшествия:
   – Действуйте, Сергей Сергеевич, действуйте, – Константин Дмитриевич в крайне подавленном состоянии прощался с руководителями понаехавших служб. – Да и… Чтоб не тревожить вас вызовами, сам заеду после восьми. До свиданья.
   – До свидания, товарищ губернатор, – хором ответили Краев и иже с ним, тут же поспешившие к месту событий, энергично махая руками сопровождению.
   «Да-а… Вот и не стало Витька… не стало». – Надо бы собраться с мыслями, для чего губернатор дал команду двигать на работу, ближе к уютному винному барчику, тем более помянуть придется уже двоих: верного помощника Смирнова и старого друга Панаева, мертвым ставшего неизмеримо ближе, чем еще буквально накануне.
   Больше никто не назовет его Костей-Лешаком, не подкатит на хромой кобыле типа, брат, забыл, откуда ты родом? А родом он из комсомола, как и вся нынешняя партийная верхушка, которой стоял он боком, безродный разбойник с большой дороги, теперь же повернется лицом, прямо суконным рылом повернется к ней, власти! – попробуй только не принять его в свой неподкупный калашный ряд.
   С Кочкиным, «бывшим», вопрос решен: вовсю раскручивалось дело по дерзкому ввинчиванию в область, с ведома вчерашнего губернатора, крупной торговой сети в обход антимонопольного законодательства… Нормалёк! – туда же можно притаранить-прицепить Витька Панаева, вскрыв на общественное обозрение некоторые прорехи в бюджете, залатанным не без помощи покойного авторитета. Витькин общак к рукам, скорее всего, точно не прибрать, хотя… чем черт не шутит, попробовать можно, с нонешними-то связями и долгожданной свободой! – «Давно пора взнуздать урок бритоголовых!» – Пришло время.
   Костик хорохорился, захмелев, закрывшись от любопытных глаз в вип-зоне, где не очень-то и давно его принимал перед инаугурацией покойничек Симонов.
   – Константин Дмитриевич, Москва на проводе. – Маша уже вполне освоилась на густо помазанных маслом губернских хлебах.
   – Да-да, Машенька, соединяй. – «Началось! Вот и руководство».
   Губернатор встряхнул тяжелой головой, пытаясь наладить астральную связь с внешним миром, взявшись за трубку гербовой вертушки, которая спокойным голосом выдала Костику предписание на срочный выезд в Москву. – «Началось. Не бывает бесконтрольных губернаторов, так же как и замминистров, так же как и… Страшно подумать».

   Посмотреть там и вправду было чего. Попрощавшись с Селезневым, Сергей Сергеевич Краев, замначальника областного УВД, с головой погрузился в работу: во-первых, смертник. Тут ведь далеко не Дагестан, погрязший в чудовищной силы клановых разборках, тут центр России – тихая заводь, в чем и погрязшая, так в пугливо-осторожном чиновничьем разворовывании лесов, дорог, пенсий, лекарств… прикрытом сладкоголосым воркованием-отчитыванием перед лоснящейся вертикалью-властью. Второе – жертвы, в основном случайные, что говорит о нападении не на конкретного человека, а показушности, выспренности теракта, направленного, скорее всего, в общественно-политическое русло, что может сказать о прогремевшем взрыве как о начале только-только разворачивающегося преступного действа вокруг завуалированного пока события. – «А такое может кончиться нераскрытием, нда… – И вообще, лучше бы от таких дел держаться подальше, свалив рутину на рядомстоящего по служебной лестнице коллегу, чем и решил заняться ближайшее время Сергей Сергеевич, анализируя про себя перспективу расследования чудовищной диверсии: – Какой-то этапирующийся на больничку урка Панаев, охранники, водила автозака, куча раненых, гражданские, солдаты, в том числе майор Ботев с дежурным. Начальник тюрьмы опять же слег, по-видимому, с инфарктом не ко времени, хотя… смерть и инфаркт всегда не ко времени».
   Погнутые чугунные ворота, обуглившиеся тюремные стены, приправленные оплавленными остатками столкнувшихся машин – нереальность войны, вдруг свалившейся неописуемым людским горем-плачем на безмятежную еще час назад жизнь. Случайные жертвы… – когда война в мирное время выплескивается за пределы отведенного ей легитимного пространства: преступность – милиция, преступление – наказание, – государство ставит спецслужбы на уши во избежание народного гнева, государство закручивает гайки и заворачивает их плотно, с нажимом, дабы не раствориться, не растеряться в пучине массовых беспорядков. Краев не раз проходил уроки хаоса, но понимал и то, что есть вещи, автономные и от самой власти, и от властьпридержащих, поэтому в последнюю пору сторонился громких дел, тем паче связанных с длительными сроками раскрытия, к тому же антитеррористической направленности. Сторонился не зря и не без оснований, ибо, скажите, как закручивать гайки, недавно выкрученные самим?
   Вот дело об убийстве в поселке Радуга правозащитника, известного своей лояльностью власть имущим, подполковник Краев взял под личный контроль – это необходимо, и необходимо не потому что надо, а потому что нельзя вдруг всплывшую в процессе следствия информацию по Владимиру Сергеичу выпускать на сторону, нельзя! Владимир Сергеич – непосредственный подшефный Краева по Организации, и реальная роль убитого, как, впрочем, и роль правозащитника для видимого блезира, имела немаловажное значение. Более того: сверху пришло распоряжение уделить пристальнейшее внимание расследованию внезапной ликвидации выпускающего штатного психолога, где прослеживалась профессиональная рука, что очень напрягло руководство Системы.

   Краев сразу почуял слежку.
   «Вот и кончилась размеренная жизнь, поотвык я от нервных передряг, но… Было бы хуже вовсе не заметить соглядатая, а так… Что ж, все когда-нибудь начинается так же, как и кончается. Значит, через Владимира Сергеича вышли на меня».
   Чего не должно было произойти ни в коем случае, так это слива штатным психологом каких-либо концов, связей, фамилий. Старость, ублаготворение, деньги – все расслабляет, приводит к смерти. Психолог, видимо, сдался под жестким давлением и слил инфу, а знал, гад, немало. «Но знал Владимир Сергеич и главное: в нашей работе к смерти приводит не владение информацией или отсутствие таковой, а сам факт обнаружения слабости во взаимоотношениях с подчиненными – что кто-то даже в мыслях позволил себе усомниться в непробиваемости, мощи вышестоящего покровителя, босса». – А пунктик у старика, по правде говоря, имелся: любил он проводить экзамены-экспромты в неизменном одиночестве, окруженный своими садовыми сосенками, черт бы их побрал! – полностью уверенный в им же составленной картине психологического состояния своих учеников, выпускаемых в свет. Значит, где-то не додумал, не доглядел, старый хрен. Чего уже, разумеется, точно ни у кого не выведать.

   – Клиент по ходу расчухал хвост. Опытный, собака. Наружку пришлось оставить только за краевской квартиркой. Внутрь хаты для установки прослушивающих датчиков забраться не удалось, поэтому нам его не слыхать поколе; с управы, гаража, с дачи людей снимаю – могут упаковать, суки, по тихой грусти.
   Диспетчер внимал докладу Фрима по Краеву, составляя общий ситуационный план. Фрим свою делюгу сделал: отчебучил-отретушировал информацию по цели наблюдения, закрутил-завертел, сколь смог, виртуальных рулонов-карт перемещений, передвижений объекта, пока не попался сам – уяснить, что влип, успел, слава богу, по неадекватным реакциям далеко не простого клиента из ментовских. «Ну и черт с ним!» – думал Егор, понимая, что торопиться нельзя ни в коем случае: – «Хотя приходится, приходится спешить, мать вашу через…» – Егор рисковал, и рисковал остервенело-экстремально: он, диспетчер, четко замудохал тему со смертником по заказанному Организацией уничтожению авторитета Панаева. Он же, долбаный диспетчер долбаной Организации, вдвойне перестраховался по поводу хозяина тюряги Торопова – назавтра определена встреча с московским гонцом по вопросу ликвидации последнего, что ж… – «Торопов – все-таки работа, сучья мать. Краев получается типа хобби, х-ха!» – Краев просек ловушку, что ж делать. Слежка не санкционирована Организацией, посему подполковник, разгадав шпионскую тему, привлечет сюда, в Н-ск, тьму-тьмущую бойцов-профи, повинующихся неведомым всемогущим силам – с ними не совладать, эт точно! – не справиться, бля. «Плохо это, чревато. – И от Краева не отступиться стопроцентно, иначе в случае отбоя к нему вообще больше не подъехать ни на какой бы то ни было железнопанцирной кобыле – тогда зачем все начинали? – Ты ведь знал, что будет непросто, знал…» – Непрекращающееся напряженное движение мысли не отражалось на лице диспетчера:
   – Снимай наружку, Фрим, рисковать нельзя. Вскорости приезжает человек от координатора, не исключено, что притянет за собой народу… если объект уже доложился, а доложился он наверняка: паренек серьезный. Единственное попрошу, посмотрите завтра за моим собеседником, кто что, откуда – пробейте по фоткам. Вести меня начинайте где-то с девяти утра.
   – Понял.
   – Давай, пока.

   «Так. Слежка не «наша». – Краев в тот же миг, в момент обнаружения наружки, созвонился с московским куратором, тот навострился в ответ подозрениям подопечного, пообещав тут же выслать подмогу в виде бойцов физзащиты. – Откуда ветер?» – Не исключено, дует со стороны организаторов или исполнителей теракта: не дать хода расследованию. «Это могут статься кто из тех, что в курсе, кто-то из наших, опа…» – Если идти по этой линии, определенно прослеживалась чья-то частная инициатива, ведь всё нужное «официальным каналам» Краев предпринимал само собой разумеющимся, тем более держа в курсе куратора. «Что-то связанное с Панаевым?» – Хм, так мы зароемся в дебри. Все, связанное с Панаевым, закончилось вместе с его смертью. Дальше рыть бессмысленно, черт ногу сломит – себе дороже, если рыть. По любому, концы, тянущиеся за клиентом, обрубаются вместе с головой клиента во всех направлениях, концы, связи уж наверняка не отследить. «Что-то на поверхности? – Подполковник ломал голову над происходящим: – А если слежка не связана напрямую с терактом, и взрыв так, совпадение?» – Тогда получалась совсем грустная картина: как ни печально, мысли возвращались к приснопамятному Владимиру Сергеичу, к его жене, светлая им память. Что в данном случае попахивало уж совсем паршиво: – «Ну, как вариант. Слишком это сложно для исполнения, чрезвычайно сложно и запутанно и вроде как ни к чему», – успокаивал себя Краев.
   Потом начинал заводиться: «Чего я боюсь, честно говоря? Какие-то бакланы (а кто еще?) взяли замначальника УВД на крючок, чем я и сам занимался всю жизнь: цеплял чертей полосатых, кого на живца, кого просто на съедение монстрам. Чего я опасаюсь, возмездия? А вот хрен! Не на того напали, суки!» – С такими или почти такими мыслями подполковник Краев намеревался покинуть на время родной город, собирая манатки в расчете ну максимум недели на две.
   Оставался, признаться, третий, совсем уж фантастический вариант: жена майора Кунцева, но… как бы то ни было, вызванная подполковником физзащита с минуты на минуту будет в городе, и рогач Кунцев либо Панаевские дружки-полудурки – не поздоровится кому-то точно.
   И на душе становилось спокойней.

   Звонок домофона снизу, с улицы. «Аха, вот и машина». – Краев бодро подхватил чемодан с пожитками, выходя навстречу водителю с управления, мысленно добивая разгадку ребуса: – «А ведь Владимир Сергеич, памятуя немаловажную его роль в системе отбора кадров для Организации и определенную свободу выбора в принятии решений, вполне мог сработать на сторону, снабдив специалистом широкого ли, узкого профиля, к примеру, какую-нибудь конкурирующую систему. Что и отразилось немедленно на его здоровье, хм…»
   Снизу навстречу шефу поднимался Володя – бессменный водитель служебной краевской «Волги».

3

   Для решения вопроса, связанного с начальником следственного изолятора Тороповым, Егору выделили отнюдь нехилого помощника, взрывника из Дагестана, что не совсем входило в конспиративные планы диспетчера, но деваться некуда – паскуда Торопов, валяющийся сейчас с инфарктом в областной больнице, представлял реальную информационную угрозу, требующую грамотного подхода к выполнению поставленной задачи. Получив поручение накормить арестанта Панева ядовитой дрянью, Торопов приказ беспрекословно выполнил, подписав тем самым приговор на собственное уничтожение. Спасти полковника мог лишь срыв по техническим причинам взрыва тюремной проходной. В таком случае Витек Панаев скончался бы без признаков насильственной смерти – яд бы успешно растворился за пару дней и исчез-вывелся из отравленного организма, а так… Задумка со столкновением машин сработала безотказно во имя высших сил, ведущих смертника к мировому спасению через собственную погибель, воздевшего его в ранг святых мучеников… какая простая, в принципе, задумка, если бы не… План с блеском осуществил опытный в подобных поручениях человек, подрывник-профи, ровно к десяти часам утра подъезжавший в обговоренное с Егором место: «…Если бы не соприкасалось все это с чудовищной гибелью простых, ни в чем не повинных людей, спешащих по своим неотложным делам, кто куда, и никто, кроме Бога, Аллаха или Будды не вправе их останавливать ради чьего бы то ни было интереса». – Дремавшая последние годы Серегина душа прорывалась к человеческому естеству, тщетно пока пытаясь достучаться до совести, упокоенной простым желанием жить несмотря ни на что, жить во мраке чужой веры, в алчном бреду нелюдей, навсегда избравших свой путь.
   Егор вышел из машины, обогнул ее сзади, взглянул на часы. В то же время на автомобильную стоянку, заполненную в основном большегрузами, секунда в секунду въехала скромная «волжанка» московского гостя. Остановилась. За тонированными стеклами не видно пассажира. Егор взмахом руки обозначил свое присутствие. Дверца «Волги» не открылась. Егор нехотя развернулся, неспешно обойдя свой автомобиль: «Вдруг что насторожило приехавших?» – Прошелся вдоль стоянки: кроме их машин перед трехэтажной гостиницей-рестораном легковушек больше не наблюдалось. Егор специально выбрал для контакта довольно людное, но обыденно-неприметное место недалеко за городом, где можно отобедать, принять душ, уединиться. В случае чего вокруг зеленые кущи – чтобы вдруг исчезнуть при необходимости, тем более за лесным периметром подстраховывала еще одна тачка, а его пацаны-наблюдатели находились в паре арендованных на сутки фур, что приткнулись среди других на отдых.
   Нет, ничего подозрительного не приметил. Скрестив руки на груди, терпеливо встал у входа в гостиницу, праздно смотря по сторонам, поджидая гостя, по неведомым пока причинам проявлявшего непростительную медлительность. Что, впрочем, тут же объяснилось: из «Волги» с грехом пополам выбрался и побрел, еле переставляя навстречу Егору ноги, лучший друг Серега Иванцов, без вести пропавший около десяти лет назад в Чечне.

   – Вам помочь, Сергей Сергеевич? – Водитель Володя протянул руку навстречу спускавшемуся по лестницам шефу.
   – Да-да, Володь, возьми чемодан… Ты с кем? – Краев заметил сзади помощника чью-то фигуру.
   – Это с управления… сказали, вы в курсе.
   – Здравия желаю, товарищ подполковник. Капитан Рябов, особый отдел. – Посторонившись, человек пропустил водителя на выход из подъезда, поздоровался с Краевым.
   – Здравствуйте, мы ж договаривались на двенадцать.
   – Так точно. Приказано встретить пораньше и сопроводить. – Они подошли к машине.
   – Чей приказ?
   – Генерала Аркадьева.
   – Это кто? – подполковник ткнул пальцем в пассажира за водительским креслом.
   – Со мной. Капитан Киричев. Так сказать, усиление. – Открыл заднюю дверцу машины, приглашая Краева сесть рядом с Киричевым: – Предосторожность, товарищ подполковник.
   – Понял. Володь, позвони генералу, скажи: сейчас буду, люди меня встретили.
   Шофер, неестественно сморщившись, виновато оглянулся:
   – Товарищ подполковник, извините – телефон, как назло, сдох.
   – Генерал ждет, товарищ подполковник, я только что звонил, – вмешался Рябов. Краев уже вытаскивал свой мобильный, потом махнул рукой, мол, черт с ним:
   – Ладно… давай в управу.
   – Есть. – Машина тронулась с места.
   Подполковник расслабленно откинулся на подголовник.
   О замеченной слежке пришлось доложить начальнику управления и дать официальный ход заявлению, чему московский куратор был не против: пусть чешутся, лишний раз бакланов распугают, чтоб не довести до беды, для серьезных же отморозков Краев с генералом придумали хитроумный ход. Решили изобразить отъезд Краева на поезде и в последний момент заменить подполковника на подставного, похожего на него офицера спецуры, таким образом устроив ловлю на живца: в поезде ли, во время передвижения по станции, не важно, маховик операции запущен. Сейчас едем типа попрощаться, и тю-тю – на вокзал, где и произойдет сменка. Самого же Краева увезут в ближайший пригород: банька, природа, деревенька – неделя-другая отдыха под прикрытием.
   – Куда свернули? – спросил Краев, заметив изменение привычного маршрута.
   – Не переживайте, товарищ подполковник, меня попросили попетлять немного, покрутить хвостом.
   – Понял, – Краев одобрительно кивнул головой, вновь уходя в себя: – Володь, включи радио.
   Водитель неуверенно ответил:
   – Не велено, товарищ…
   – Ладно-ладно.
   Они вдруг остановились. Рябов проворно выскочил, открыл заднюю дверь, негромко произнес, наклонившись внутрь салона:
   – Прошу на выход, Сергей Сергеевич, вы должны пересесть в другую машину.
   Краев даже захохотал, поперхнувшись:
   – Володь, что за фокусы, почему не…
   Прозвучали два хлопка – пули влетели в спину водителя через спинку кресла.
   – Выходим! – В бочину подполковнику уперся стальной ствол.
   Шофер Володя, устало прислонившись лбом к рулю, молчал.

   Они не пошли в ресторан. Залезли в арендованный трейлер, разложили там скатерть самобранку в виде газеты с привычным шоферским наполнением: водка, пиво, хлеб, пару банок чего-то консервированного, палка колбасы. Пацанов прикрытия Егор отпустил восвояси, не определив конкретного времени для связи: никто не знал, сколько продлится разговор, прервавшийся десять лет назад в отхожей чеченской яме.
   Обычный трейлер, в нем заурядный перекус двух дальнобойщиков, соскучившихся по выпивке, взявших небольшой тайм-аут в длительной поездке, выползающих иногда по малой нужде тут же, два нетвердых шага в недалекий лесочек-ельник. Час за часом, каждый час по году, рассказывали друг другу о своих жизнях, еще не полностью сгоревших, но впитавших в себя столько беды и зла, что расплавится от перенапряжения самый мощный детектор лжи.
   – Я по-хитрому расконтачил прерыватель, заряд под тобой не взорвался бы в любом случае.
   – Но как… – Егору открылась тайна, мучавшая его все эти годы.
   – Да, проверить, перепроверить у них не было возможности: не сработал пульт, и всё, в лагере же наши… русские в смысле. – Серега ухмыльнулся метаморфозе. – …Я объяснял Аслану, мол, не продублировал тест, взрыватель заело не по моей вине – так бывает иногда: может, концы окислились, может, еще что.
   – Как выкрутился?
   – Пытали меня… – Серега сразу сник, сделав паузу. – Признайся, мол, что помог другу, и мы тебя не тронем. Хм, сознался бы со страху, но в тот момент меня как будто заклинило, я тупо уперся на поломке взрывателя. Больно было. Мозг не работал от боли. Я точно умер. Потом отстали.
   Егор не меньше Сереги был поражен встрече, причем встрече на одной территории, в одном стане: оказывается, они еще и члены одной команды, в данном случае команды Алоиза Куэтрина, названного отца Иванцова. Понимали, Аслан-Алоиз сознательно свел их вместе, рассчитывая таким образом вдвойне усилить ударную мощь группы, как аналитическую, так и боевую. Получалась нереальная свистопляска: чеченский плен обоих превратил в «живых мертвецов» – зачем убивать пленников, если с их помощью можно уничтожить хренову тучу неверных? Они сами стали орудием убийства, и ничего не могли с этим поделать, разве только с еще большим рвением продолжить начатое десять лет назад бородатым Асланом действо.
   Или закончить его…

   Подполковник Краев послушно, но как бы нехотя пересел в черный лимузин непонятной марки, вплотную притёршийся к служебной «Волге». Мельком глянув по сторонам, отметил безлюдную картину улицы: «Видимо, забрались под мост, ведущий в Южный район со стороны строящегося микрорайона. В принципе, недалеко от управления. Правда, отсюда по прямой можно свалить за город, если ехать по распаханной КамАЗами дороге». – Сзади, сбоку, спереди услужливые люди, уверенными движениями исключавшими даже намек на бегство. – «Неужели все так серьезно? Убили Володю, похитили меня, они что, не понимают, с кем имеют дело?» – Краева посадили меж Рябовым и Киричевым, впрочем, фамилии вряд ли соответствовали действительности, что уже не имело никакого значения.
   Звонок телефона у Краева в кармане… Он с испугом глянул на сопровождающих.
   – Ответь, – сказал Рябов, правый сосед, внимательно вперившись пленнику в глаза.
   – Алло, – вяло, тихо.
   – Скажи, скоро будешь, – с напором, шепотом. Рябов тоже приблизил свое ухо к динамику, для удобства поддерживая трубку Краева чуть с разворотом к себе.
   – Товарищ подполковник… – голос в телефоне.
   – Слушаю.
   – Капитан Рябов. Нахожусь у входа в управление.
   – Еду, ждите.
   – Есть.
   Правый сосед забрал трубку, отключил ее, сунул за пазуху:
   – Ну вот и настоящий Рябов нарисовался. – Машина в самом деле пошла по плохой дороге сквозь монотонные строительные свалки мусора, груды кирпича и бетонных конструкций. Фигурки одиноких рабочих, которые бегло вырывал блуждающий, ищущий спасения взгляд, вряд ли могли оценить глубину происходящей в салоне черного лимузина трагедии.

   Решили сначала взять подполковника Краева, пока тот не слинял из города. Слежку он вычислил, тут же обратившись к Аслану за помощью. Помощь отец выслал немедленно, поставив во главе группы Иванцова-Камэна, так что все движения федералов были известны до мелочей от самого Краева, переправлявшего инфу Сергею.
   Спецура тот день расписала как минимум по минутам, если не по секундам, план подполковник тотчас слил Аслану во избежание пересечения с федералами в поиске злоумышленников. Оставалось только выцепить в гараже управления водителя и, представившись капитаном Рябовым, о ком шофер был извещен со вчера, сообщить об изменившемся времени перемещения шефа. Через проходную УВД особист Рябов пробрался без проблем, зная, что реальный прототип появится через два часа, а в лицо он на посту «номер один» не сильно засвечен – «особый» в другом здании: тем паче направлялся прямиком в приемную генерала, по пути резко свернув во внутренний дворик. Риск, конечно, был – документы там, звонок дежурного наверх. Но корочки не вызвали подозрений, а ранний звонок не долетел до адресата, зависнув у секретаря: в восемь ноль-ноль начальник управы проводил планерку, так что пусть Рябов, почему-то припёршийся загодя, подождет.
   На подготовку операции по захвату Краева ушло два дня, больше и не отпущено. Во время их невеселого, но перенасыщенного информацией пиршества в арендованном трейлере на гостиничной стоянке, друзья пообещали друг другу плечом к плечу добраться до намеченной цели. Аслан, прознай об их сговоре, ужаснулся бы от мысли, чем кончился хитроумный план со встречей двух неслабых звеньев адской машины террора – диспетчера и взрывника, обладающих к тому же собственными наработанными возможностями исполнения поставленных задач, исполнения безоговорочного, внезапного и беспощадного.
   – Владимир Сергеич показал на Краева, чем и поплатился. Я понял, он стопроцентно тут же меня сдаст, чтобы уничтожить. Кто стоит за Краевым? – После четырех часов обоюдных откровений, перешли к делу. Хмеля как не бывало: они совместно должны выплыть из смертельного водоворота, запущенного Организацией.
   – Краева курирует отец… Аслан. Но таких кураторов несколько, надо идти выше. – Камэн-Иванцов, открыв нетбук, послал запрос детализации плана по защите ментами Краева, одновременно сообщив Аслану, что контакт с диспетчером прошел ровно, старый друг с готовностью согласился к дальнейшему сотрудничеству, обрадовавшись, что они снова в одной обойме.
   «Молодцы», – вдруг сбросил по закрытому каналу связи Аслан, что делал крайне редко, стараясь не давать волю чувствам. – «Продолжайте работу».
   – После Краева возьмемся за Торопова. – Егор наполнил рюмки, стоявшие на импровизированном столике кабины большегруза, в сотый раз чокнувшись с товарищем. – Значит, изображаем капитана Рябова, старшего оперуполномоченного третьего особого отдела. Назавтра попробуем соорудить документы. Так, ты – досконально отработай время от и до, по секундам.
   – Хорошо, брат. Кстати… Тогда в Чечне Аслан показал свидетельство о смерти и приказ об объявлении вне закона, типа я перешел на сторону боевиков. Только потом понял, что мне подсунули фуфел.
   – Тебя долго искали, матери сказали: пропал без вести, поздней наградили медалью. Никто не верил, что ты мог уйти к чеченам.
   – Меня «ушли».

   – Ребят… Я тут… если что… денег или золота. – Он очень надеялся, что разбор, пусть и с перегибом, что ж делать, состоится по поводу проститутки Милки Кунцевой, не его первого из офицеров высшего состава управления впустившей в теплое, сладкое ложе измены. Уж такая у нее, видимо, неисполнившаяся тоска матки по большим звездам, навсегда недостижимым вечному замначальника отдела паспортного контроля майору-рогачу Кунцеву.
   – Скоро доедем… – «И поговорим», – начал и не закончил Рябов, интонационно подразумевая какой-то нестандартный, но точно неласковый конец поездки.
   – Кто вы? – Краев начал испытывать нешуточные приступы страха, и с угасающей, угасшей надеждой на чудо, спросил: – В-вы н-не из-за Милы?
   Человек, сидящий спереди пассажиром, молчавший до сих пор, засмеялся, поворотившись лицом к подполковнику:
   – Меня зовут Егор. Я диспетчер. Покойный Владимир Сергеич был мне очень близок как отец, учитель, наставник. Я думаю, именно ты его убил, просто хотел спросить об этом лично. Сейчас усек, кто тебя взял?
   – Н-но п-почему без согласования?
   – А зачем? Скажешь правду – отпустим, не скажешь – не отпустим.
   Сергей Сергеевич взглянул в окно: они все еще ехали, он не чувствовал тряски. Он уже вообще ничего не чувствовал, низко склонив голову, полностью погрузившись в безнадегу. Егор ждал, отвернувшись, уставившись в слякотную колею. «Вранье, – думал Краев, – зачем диспетчер себя обозначил? Таких следов не оставляют, ч-черт! – неужели конец?!» – Хотя, с другой стороны, если взялся за дело действительно диспетчер, значит, они на одной стороне. – «Ведь я никого не убивал!»
   – Я никого не убивал! – вслух.
   – Хорошо. Докажи, – ответил Егор, не пошевелившись.
   – Но как?! Здесь…
   Лимузин въехал на приличного вида дорогу, в салоне стало тихо, только пыхтенье «подозреваемого» сбивало мерное шуршанье колес:
   – Поймите… К-конечно, никого не убивал, и это нетрудно доказать: алиби, свидетели, я все соберу, нет проблем… зачем же так, в машину… у-у м-меня сердце вот-вот выпрыгнет.
   – Не надо алиби, свидетелей, подполковник. В вашем случае не так и сложно все подготовить, подстраховаться. Одно слово: если не убивал, скажи одно слово, вернее фамилию, хорошо?
   – Н-не понимаю… – Краев чувствовал, пот усиленно заливал тело, более того, ему было крайне необходимо в туалет, и он не замечал, как портил в машине воздух, на что сидящие рядом не очень-то реагировали по привычке. – Фамилию? – переспросил Краев со вдруг вспыхнувшей надеждой, заметив в водительском зеркале заднего вида силуэт нагонявшего их автомобиля.

   – Алоиз, – представился Аслан.
   – Константин Дмитриевич… Константин… просто. Здравствуйте. – Они пожали друг другу руки, Аслан жал уверенно, Костик чуть мягковато, как бы заранее подстраиваясь под собеседника, исподволь, заранее принимая все его будущие условия, замечания: да, новый губернатор готов работать, трудиться не покладая рук на благо России, Родины, ну и т. д. «Лишь бы не били», – с юморком думал Костик, глядя в умные, все примечающие глаза статного, импозантного Алоиза, ставшего первой важной взаимосвязью гостя из Н-ска с амбициями провинциала на большой московский фарт: «Лишь бы не побили и дали покорно кусать-вгрызаться в свою, положенную законным правом, долю от шоколадного пирога властной жизни». – Жизни навсегда отныне свободной от всяких там Панаевых, Симоновых, Кочкиных. Костик так и представлял, как окунает нетронутое перо в свеженалитые чернила и пишет ровные, красивые строки на чистом листе с новой строки: – Приехал абсолютно неподготовленным. Сначала гибель Симонова, потом этот взрыв в тюрьме. Я ведь только-только приступил к обязанностям, и тут такое. – Костик изобразил затюканного нудной, но, куда деваться, необходимой государственному человеку текучкой-рутиной, приехавшего за отпущением грехов и высшим благословением на славные, неслабо резонирующие по собственному карману, деяния.
   – Да-да, конечно, я в курсе происходящего в городе. Не переживайте, мы поможем чем сможем, поможем обязательно и с расследованием, и с общественным мнением, чтоб не было перекосов в вашу сторону. Даже, вероятно, придется лишний раз подретушировать образ прежней власти, им уже не повредит, а нам сгодится. Надо подкинуть поболее позитива в репутацию, во внимательный областной, городской взгляд, приблизить, обласкать оппозицию, кое-кого из недовольных прибрать к рукам, пристроить рядом в президиум.
   Костик слушал и не соображал, что там говорит человек напротив, ему безумно нравился сам процесс их диалога, вернее, монолога Алоиза, а что до содержания… ясно и так: работа, Россия, благосостояние, не больно-то все отличалось от старых коммунистических лозунгов-обещаний. Он понимал: основной разговор впереди и не здесь, в небольшом вип-ресторанчике недалеко от центра столицы, где они встретились с куратором.
   За дверьми охрана, за окном – деловая Москва, на душе ликование по поводу сбывающихся мечтаний: через час губернатора ждал замминистра там, на долгожданном Охотном.
   Аслан продолжал:
   – Перед тем как ехать к замминистра Алексею Васильевичу Каратаеву, я бы хотел кое-что уточнить в наших с вами взаимоотношениях, вы меня слышите? – Конечно, Аслан лицезрел щенячью преданную радость недавно вылупившегося и еще неоперившегося птенца-чинушы областного масштаба. Знал он и подоплеку Селезневского возвышения: оба заказа, как на Симонова, так и на Панаева, прошли через его, Аслана, тёрку-душерезку. Окрыленный Селезнев сидел перед ним, ободранный-проанализированный снизу доверху задолго до этого уютного кафе, закрытого посторонним зевакам. Видно было, Селезнев плохо разумел, куда он попал и что ему предстоит исполнять, но… врубится по ходу, торопиться некуда.
   – Извините, слушаю. – Костик пододвинул ближе чашечку с кофейком за тридцать баксов.
   Аслан сделал паузу, позволив визави глотнуть горяченького, освежив мозг – визави пришло время кое-что услышать:
   – Константин Дмитриевич, в дальнейшем я сам буду выходить с вами на связь в случае необходимости. Для непредвиденных вопросов, ну и вообще по долгу службы, Алексей Васильевич Каратаев назначит вам нового заместителя. Уже потом, с новым замом, приметесь собирать подходящую команду единомышленников.
   Костик внимал, сосредотачивая внимание после каждого взбадривающего глотка кофе: «Сейчас бы гульнуть да по-крупному, да по-барски!» – Хотелось выплеснуть раздирающую душу гордость за себя любимого.
   – Вам необходимо сконцентрироваться на главном, Константин Дмитриевич, и это главное я сейчас скажу. – Алоиз допил свою чашку, кашлянул в кулак, обозначая значимость момента. Костик подбоченился, поправив галстук. Алоиз продолжил: – У замминистра вы пробудете минут пять. Поймите, Каратаеву не до вашего региона, у него своих проблем по горло, тем более он ведь сам из вновь назначенных… Так что приехали вы в основном из-за нашей совместной беседы.
   Костик сменил позу, ни намеком не выдавая усталости или раздражения.
   – Во-о-т, – протянул Аслан, вспомнив давно заброшенную армейскую привычку забивать в такие моменты терпким табачком трубку. – И именно от сегодняшнего разговора будет зависеть ваша дальнейшая… – «Работа», – закончил про себя Костик, ухмыльнувшись. – …Жизнь, – вслух заключил Алоиз.
   Костик напрягся.
   «Началось». – Хитрые глаза-щелки Аслана-Алоиза оценивали Костика как обыкновенного пленного, зажатого в тиски непреодолимых обстоятельств, только не в военное, а в мирное время, хотя мир этот… тонкая материя.
   – Тонкая материя, Константин Дмитриевич, вся наша непростая суета. Вот вы, например, неплохо подрасчистили себе ковровую дорожку, чтобы добраться до Москвы, верно? А кто ее чистил, в курсе?
   Костик для начала побелел, тут же взглянув в сторону спасительной барной стойки.
   – Возьмите коньячку, Костантин Дмитриевич, на пользу пойдет перед серьезной аудиенцией в большом доме. А я, в принципе, завершаю. – Алоиз щелкнул пальцами в сторону бара, возник официант, через мгновение на столе возвышался близкий сердцу Костика графинчик неудобоваримо дорогого пойла – ну да кого сейчас интересовала цена!
   – Я забуду и Симонова, и Панаева, – продолжил Алоиз, – только все краеугольные областные и тем более федеральные вопросы вы будете согласовывать со мной и никем другим, ясно?
   Куда уж ясней: Костик запрокинул внутрь себя первую за сегодняшний день рюмочку.
   – Да, – Алоиз было встал, но снова присел за стол, будто решив попрощаться: – Краев Сергей Сергеевич, замначальника УВД. – Губернатор в ответ кивнул под лимончик. – Познакомьтесь поближе. Он будет первым настоящим другом в вашей новой реальности.

   – А за Каратаевым кто?
   – За ним никого нет… Они вместе… все.
   – Кто все?
   – Министры, судьи, генералы.
   – Имена, фамилии.
   – Да я не знаю, кто работает в Организации, я ж маленький человек. А конкретно областью в любом случае занимается замминистра МВД, а там и сам…
   – Понятно… Так ведь Каратаев по экономике, почему ты называешь его имя?
   – Не моя компетенция. Такая была изначальная установка: я сразу напрямую общался с бывшим… убитым замминистра. Сейчас назначили Каратаева. На него и надо выходить, сказал куратор.
   – Алоиз?
   – Да.
   Допрос вели люди Секунды – Барк с Фримом. Егор сидел в сторонке, задавая уточняющие вопросы. Сергей Сергеевич выглядел погано: его даже пальцем не успели тронуть, он то ли обделался втихаря заранее, то ли собственными тошнотами испражнился, когда его выводили из машины по нужде; в общем, еле добрались до заброшенного кирпичного овощного складика на краю захудалой деревеньки по ходу движения из города, дальше Краева везти опасно – управа час как на ушах стоит, спохватившись первого зама генерала Аркадьева. Сергей Сергеевич, возомнивший было, что его отследили федералы и со всех ног мчат вдогонку спасать подполковника, изобразил финт с остановкой машины по крайней необходимости, и был прямо-таки убит очевидностью ошибки, в прах разрушившей иллюзию избавления – из нагнавшей их тачки вышли такие же ублюдки, что выводили его в кустики. Их двухметрового главаря называли Секундой, от него веяло холодом, пустотой; Секунда смотрел на Краева, не видя его, сквозь, игнорируя, брезгуя.
   И ранний выезд водителя из гаража, и подставной особист Рябов – сведенные воедино события обрушились на неспешную ментовскую жизнь городка внезапным авралом: дороги перекрыты, машины сплошняком подлежат досмотру, на тонированных джипах лучше не появляться вовсе – автоматчики сразу снимают предохранители. Обо всем этом Егору приходилось только догадываться, но он знал наверняка, что кипиш по Краеву поднят нешуточный. Черный лимузин загнали внутрь присмотренного загодя склада-ангара, заросшего по крышу сорняком, по периметру выставлена невидимая глазу охрана из пацанов Секунды, по трассе взад-вперед курсирует пара неприметных «девяток», готовых в любой момент забрать своих людей с обочины.
   – Егор… В-вы обозначили себя как диспетчера, н-назвали свое имя, зачем? Вы ведь знаете, я не имею отношения к смерти Владимира Сергеича, знаете. Давайте свяжемся с Алоизом, он все объяснит – я общался только с ним, замминистра не в моей компетенции… просто я должен быть в курсе, и все. З-зачем меня убивать? Что я сделал не так? – Краев оплакивал себя мертвого, будучи еще живым последние мгновенья. Он не виноват, он ничего не сделал против правил, никого не подставил, не обманул ни чьих ожиданий, он просто жил внутри большого, огромного улья, который жужжал-трудился не переставая, не отвлекаясь на какие-то там мелкие потери в виде каких-то Краевых, Симоновых, Панаевых, штатных психологов с их женами, случайных будущих жертв, стоящих в очереди за билетами на очередную электричку, обреченную, помеченную черной меткой по ни кому не понятным причинам.
   В противоположной стороне сквозного овощного склада-барака раздался неуверенный голос вроде как пьяного мужичка…

   Константин Дмитриевич, раздираемый противоречиями, возвращался из Москвы на поезде, когда до него дошло срочное сообщение об очередном происшествии в пригороде Н-ска.
   – Ну и ну! – Селезнев немедля набрал Алоиза, дабы доложить неприятность: – Взорван какой-то старый сарай, там машина с чьим-то обгоревшим трупом, вроде других жертв нет. Как разберутся, сообщу подробности. Всё бы ничего, только…
   – Что… слушаю, Константин Дмитриевич, – голос ровный, без эмоций.
   – Пропал Краев… Сергей Сергеевич. У генерала подозрение, что…
   В ответ Костик услышал что-то непонятное, резкое, гортанное, напоминающее первобытный рык приготовившегося к броску зверечеловека. Костик жутко испугался уже тогда, в закрытой от посторонних глаз московской кафешке, к чертовой матери послав про себя все дальнейшие планы по собственному возвышению и превращению во властную российскую элиту: ведь чем дальше постигал секреты вечно золотой жизни, тем мельче, чувствовал! – мизернее становился он перед такими вот Алоизами и им подобным. Костик там, на посту неприметного заместителя главы маленького городка казался себе намного более значимым с высоты нынешнего положения облезлой шавки этого черт его знает откуда взявшегося координатора, от которого за версту пахло труповозкой. Потом чванливый замминистра, как правильно заметил Алоиз, даже пяти минут не удостоивший провинциального губернатора вниманием, полностью занятый государственными мыслями, благосклонно пожавший костикову просящую длань исключительно за связь опять же с Алоизом.

   «Черт, черт и еще раз черт! Куда плыву? Алоиз – не Витек Панаев… тот, между прочим, бывало и прощал по дружбе мелкие грешки, а этот… хм. Получается, я вишу на более жестком крючке, чем раньше, в бытность Панаевским Костей-Лешаком. На мне два недавних трупа помимо области, дорог, больших и малых предприятий, непрекращающихся стонов пенсионеров. Кто я, наживка для большой игры, и как из нее в таком случае выйти? Получается, никак, никак… никак… – повторял Костик, пытаясь заснуть в мягко покачивающемся купе, чтобы хоть во сне не думать о том ужасе, в который он окунулся-вляпался по самую макушку. – По самую, блять, тупую свою макушку». – До координатора не добраться. Координатор носом ткнул в недавнюю заказуху Симонова и Панаева, и надо же! – как котенок в молоко Костик плюхнулся в самую гущу того, от чего пытался откреститься последнее время, притом плюхнулся без права на возврат, без права даже на помыслы об очищении, уж в этой жизни точно! А следующая жизнь Костика не интересовала вовсе; Костика вообще не интересовало ничего, не связанное с его собственным благоустройством, и вот… Он благоустроился, вернее, пристроился так, что: «Опа, крути кардан на Магадан! Да еще хорошо если на Магадан, а то и на безымянный земляной курган, вернее, под него, братан». – Костик засыпал; в голове вертелись сплошные невеселые, тяжелые рифмы.

   – Слушаю, отец.
   – Куда делся Краев?
   – Кто-то выцепил его прямо из-под носа.
   – Кто?
   – Мы были в курсе операции по сменке Краева в поезде, он находился в плотной разработке федералов, нам оставалось только присмотреть, но… не то что мы, сам генерал Аркадьев вдруг его потерял. Я не понял – неужто какая-то третья сила вмешалась кроме нас и местных ментов? – это и хотел у тебя уточить, отец: ведется ли тройная игра в Н-ске, здесь что, космодром строить собрались, кому сдалась захолустная дыра? И есть ли смысл продолжать поиски Краева, зачем он нам, не засветимся ли между делом?
   – Краев нам нужен. Ищите.
   – Понял. – Серега чувствовал затаенную отцовскую злобу на с треском вылетевшие из накатанной колеи обстоятельства. Он кивнул Егору, стоявшему рядом.
   Верил ли ему отец, полагался ли до конца? Иванцов часто задавал себе подобные вопросы и не находил на них ответа. Алоиз, представитель высшей касты причастных, на куски мог разорвать любого несогласного, мало того, даже чуть сомневающегося в правильности сделанного когда-то выбора, и не важно, произведенного самостоятельно либо под давлением: так и так свобода поступков ограничивалась пространством, очерченным Алоизом: свобода вакуумной упаковки. Алоиз, выдернувший русского из привычной среды обитания, давший ему новую жизнь, имя, новые возможности, не простит даже малейшего кивка-намека в сторону прошлого. Серега понимал: в условиях той войны его долгий плен мог считаться и чудесным спасением, ведь конкретно из них двоих никто не виноват, что Аслан убивал русских, а русские Иванцовы убивали таких как Аслан.
   «Чехам» было раз плюнуть забрать у Иванцова жизнь, так же как ее вернуть. И теперь он им обязан. Так они считали, так считал их Бог. Взрывник доказал свою верность Аллаху многолетней непростой работой, он был предан, исполнителен, жесток. Но когда он увидел Егора, все пошло прахом, будто держалось это все на бескрайнем, беспредельном одиночестве, надолго заморозившем глубоко заснувшие генетические инстинкты: дружбу, любовь, свободу, память о родителях. Отцовское сердце не стерпело еще тогда, после пропажи сына в две тысячи втором, мать… мать Сергей вообще больше не видел, но Аслан сказал, что с ней все в порядке, близкие родственники за ней присматривают, и на этом точка: остальное забыть!
   Кто только что разговаривал с Асланом-Алоизом – надежный боец, сын или шакал-предатель, посмевший усомниться?
   – Камэн, выслать подмогу? – спросил Аслан.
   – Отец, я не верю, что по Краеву работает кто-то серьезный, и хитрая делюга устроена против нашей группы. Да, исполнили грамотно, но ведь не исключена и провокация федералов, запутавших следы, профессионально сыгравших тройную партию. Тогда мы быстро дойдем до правды; мне кажется, пару дней, и все прояснится. Ты первый об этом узнаешь.
   – Даю два дня… Полтора, – тут же передумал Алоиз. – И высылаю людей. Что-то мне не нравятся непонятные игрища, не нравятся, – повторил отец. Сереге показалось, в его голосе он услышал тревогу за сына. – Не так все просто, Камэн. Игра действительно может быть тройной, но… не против вас.
   – Против кого же здесь еще воевать?
   – Против меня, сынок. – Он верил сыну, что Серега ощутил отчетливо в данный момент. Аслан ждал помощи, Аслан переживал, проявляя чудеса человечности в положении внезапной опасности, что бывало крайне редко, и то в условиях глубокой скорби, когда они навещали родовые поместья Аслана, в которых не пахло живым духом – вся родня покоилась недалеко в горах. Сын с отцом молились, оплакивая прошлое, каждый свое, кланялись могильным холмам, сообща приводили погост в порядок и разговаривали друг с другом не по-мирски, а по-другому как-то… по-доброму, по-людски.
   Рядом сидел Сергей Сергеевич Краев, для всех – сгоревший на заброшенном овощном складе, для Иванцова с Егором – вновь испеченный соратник, продавший свою никчемную жизнь за ничего не значащую под дулом автомата информацию об огромном ульи, не особо заботящемся о своих обитателях, заменяющем людей как отработанные пластинки на патефоне. Сергей Сергеевич слушал разговор Иванцова с Алоизом, до сих пор не веря, что остался жив. Да, диспетчер не обманул.

   – Зачем меня убивать? Что я сделал не так? – Краев оплакивал себя мертвого, будучи еще живым последние мгновенья.
   Егор понял, Краев «приплыл». Барк с Фримом взяли его, тепленького, и вытрясли попервости все, что можно, да и нельзя, тоже. Самое интересное в деле раскрутки шелудивых псов – первая реакция на происходящее, первый вопрос, ответ… – что-что, а уж это они запомнили наизусть, учитель был не из последних – итальянский шеф Сомил, французский Кравцов, он же русский подполковник Ясенев, с которым они расстались полгода назад в Париже.
   Самое верное было бы пристрелить и сжечь Краева тут же в ангаре, но по большому счету, козыряя по-крупному, первого зама лучше использовать втемную, придержав до времени в качестве джокера, хотя… кто бы сомневался, в такой непростой игре в ответственный момент джокера перебьет шестерка, если вскроется гнилой прикуп Иванцова, направленный против собственного отца.
   – Против меня, сынок, против всех нас, – повторил Аслан и положил трубку.

   – Здравствуйте. Следователь Пыряев, следственное управ…
   Медсестра из окошка регистратуры игриво вскинула миниатюрную головку, прервав посетителя:
   – Ну, что-то вы часто, товарищи милиционеры, – тут же прыснула: – А где лейтенант, который вчера обещался?
   Барк внимательно посмотрел хохотушке в глаза:
   – Мы тут, девушка, не в шуры-муры играем. Мне в двести третью, к Торопову, – звонко хлопанув перед носом медсестры корочками.
   – Сейчас запишу. Как фамилия?
   – Смотреть надо. Скрябин. Старший оперуполномоченный.
   – Скря-бин. Как композитор, – как-то она сразу погрустнела.
   – А лейтенант, если обещал, придет, – примирительно. – Мы из разных отделов, и вопросы у нас разные, так же как и полномочия.
   – Что несем? – глядя на пакет в руке.
   – Жена Торопова разузнала, что пойду в больницу, просила передать.
   – Проходите, второй этаж, – отрешенно произнесла девушка, замяв шутливый тон, уткнувшись в писанину.
   Барк направился по коридору, когда из-за спины раздалось:
   – Сестра-хозяйка направо, в кладовой, халаты там, без халата нельзя.
   Из подсобки как раз высунулась рука с белой накидкой, приглашая посетителя принарядиться:
   – На, милок, и бахилы еще…
   – Спасибо.
   Второй этаж, третий свидетель за столом: дежурная медсестра. Навстречу, со стороны реанимации, появился врач, мужчина в возрасте. Барк назубок изучил все больничные входы-выходы – с каждого этажа по два лестничных прохода, но вот свидетели, этого никак было не предусмотреть. Выбрали вторник, промежуток между завтраком и двенадцатичасовым осмотром – время наименьшего людского сопротивления. Два мужика вышли из палаты слева – на перекур. Барк шагал мимо открытых дверей, глаз не счесть: «Запалился плотно – кто только меня не видел». Двести третья. Три койки: Васильев, Кизляков, Торопов, это выучено как «Отче наш». Кровать Торопова сразу влево.
   – Здравствуйте! Ребят, извините, Ник Ника знаете из двести первой? – Нагнулся, поставил пакет с продуктами у спинки тороповской койки.
   Палата оживилась:
   – Молокозавод… Конечно, знаем. Сколько ему? Семьдесят четыре… а все при деле… Здоров, бродяга.
   – Вы извините, ребят, что-то я не сориентировался: Николаича доктора укатили вниз, то ли на УЗИ, то ли еще что… Пакетик передайте ему, пожалуйста, когда обратно прикатят, я ждать не буду, не могу – на заводской машине приехал. Скажите, Юра из третьего цеха был, он поймет. Завтра зайду навестить.
   – А ты пошто там не оставил?
   – Там четверо неходячих, трое по врачам разобраны, четвертый спит, а вдруг Николаич попросит в холодильник пакет бросить, студень тут жена подложила, вам ведь сподручней, ребят… – Про «неходячую» палату, разрабатывая план операции, пришлось два дня выведывать через регистратуру.
   – Какой разговор, передадим. Что-то не больно весел Николаич-то. Ничего-о-о, выползет, выкрутится… Старый кадр… Боец. Помните, он рассказывал… – Соседи по несчастью принялись перетирать со скуки новую тему.
   Барк тут же вышел.
   Вариантов развития событий вырисовывалось несколько. Три дня больница плотно находилась под наблюдением: кто что, кого куда, какие пациенты где лежат. Театр предполагал импровизацию: милиционер ли, работник завода, просто ошибшийся дверью – разницы нет, задача: поставить пакет со взрывчаткой, и все. На небольшие жертвы рассчитывать не приходилось – мало времени, и это крайне напрягало Егора. Но убрать Торопова необходимо, во-первых, появлялась вероятность раствориться-исчезнуть из поля видимости Аслана, что оправданно: пострадают минимум три больничных палаты, ФСБ будет носом рыть землю в поисках террористов. Во-вторых, возможность передохнуть от неусыпного ока позволит поплотней задуматься о дальнейших действиях по выходу из сложившейся непростой ситуации. Отступать было уже точно некуда.
   Фрим ждал внизу. Кивнув в ответ на условный жест Барка, он развернулся и зашагал в сторону автомобильной стоянки, Барк направился в противоположную сторону. Через сорок секунд прогремит взрыв, тянуть нельзя – любопытные «сокамерники» Торопова могут пошукать в пакете Ник Ника «чего покрепче» так, для проформы, шутки ради – тем самым отодвинув от Торопова смертельную игрушку. Тянуть нельзя.
   Взрывом разнесет не три палаты – пять, взрыв выбьет окна всего этажа, покалечит сорок и так не совсем здоровых человек, лишит четырехэтажную больницу дееспособности, надолго взбаламутит общественность, в стойку поставит спецслужбы, органы, шуму наделает столько, что о пропавшем Сергее Сергеевиче Краеве не вспомнят неделю, две. Сгорел так сгорел, пропал так пропал, черт с ним, не до него! – экспертиза покажет, чей труп нашли в сгоревшем ангаре.
   Зато вспомнят об антитеррористической безопасности: контроль на дорогах, сверхконтроль в общественных местах, больницах, школах. Но ведь людей-то не вернуть, о чем раньше думали? – местная оппозиция хило завздрыгивает головами, пытаясь что-то там сказать своими картонными плакатиками перед зданием обладминистрации, но… кыш-кыш! – кто-кто, а уж обладминистрация обложилась автоматчиками сверху донизу, так что какая ей на хрен разница… оппозиция, молодогвардейцы… да хоть «Солидарность»! – ети ё мать через сто колен!

   Константин Дмитриевич Селезнев был озадачен происходящим. Он чувствовал: Алоиз почему-то тоже «плыл», не мог толком направить, откорректировать и объяснить. Через день, если ситуация не прояснится, Алоиз высылает в помощь серьезных людей под прикрытием реальной проверки Генпрокуратуры. Хотя «безопасность» и без того уже вовсю рыщет, но их не проследить, пускай себе рыщут. Проверять тут было чего: подрыв тюрьмы, пропажа первого зама УВД Краева, убийство водителя, покушение на Торопова, под видом теракта в областной больнице – совпадение? – вряд ли. Директор местного ФСБ, на основании оперативных данных, сразу выдвинул версию о причастности ко всем этим событиям Краева. Но Краева «под рукой» не было, глава областного УВД претензий к пропавшему подполковнику не имел, с версией о причастности «продажного» зама не соглашался принципиально – ясное дело, у фээсбэшников одна задача: свалить все на ментов – типа, сволочи, понастроили дач-дворцов, проворовались, запились вдрызг, вместо того чтобы коррупцию с корнем истреблять.
   «Головы надо поотрывать. Докатились, бля! Дожили – террористы под носом бомбы взрывают, кого, за что, кто ответит? – ничего не понятно, ни-че-го, – рассуждал Константин Дмитриевич Селезнев, читая приказ министра МВД об увольнении милицейского начальника генерала-майора Аркадьева. – Хм, началось… Алоиз сказал, скоро поставят Костику в помощь своего московского «пацана» на УВД, тем более Москва сама скоро вздрогнет от больших перестановок, что ж… Пришло время собирать команду, сжимать кулак пришло время!»
   Костик, с хрустом стиснув в кулак пальцы, напряженно перекладывал нужные бумаги, углубляясь в мысли об областных проблемах: дороги, агрокомплекс, новый мост через говнотечку, ветераны опять же ждут от свежеиспеченного губернатора кашки с маслицем. Костик с трудом поставил последнюю закорючку в толстую папку, засаленным взором поглядывая в сторону вип-зоны с теплым винным барчиком: «Рано еще». – Встал, потянулся, выглянул в окно: полдень, – и бодрым шагом поскакал в вип-зону.
   – Маша, меня нет!
   – Ясно, Константин Дмитриевич. – К этому времени секретарь Маша уже развелась с бывшим мужем, полностью посвятив себя неотложным областным проблемам, решаемым, точнее, откладываемым в долгий ящик, на пару с достопочтимым шефом.
   Маша подобрела, остепенилась, чувствуя на себе тяжкое бремя ответственности за государственные вопросы, которыми в основном только она и занималась вместо шефа, постоянно утолявшего жажду в уютном звуконепроницаемом, с пола до потолка облицованном кожей, баре.

4

   – Селезнев не играет в системе абсолютно никакой роли. Он круглый идиот, еще из бывших бандюков к тому же. Задача стоит более тонкая, чем воткнуть в нужный регион своего болванчика – болван должен соответствовать нескольким критериям: в первую очередь – властной составляющей, и уже потом Организации. Что, впрочем, не всегда совпадает, поэтому все передвижения нужных людей по госвертикали предваряет длительная, скрупулезная подготовка. В случае с Селезневым все совпало.
   – Кто его поставил?
   – Это, в принципе, не важно. В любом случае назначение исходит от Президента. Важно, кто «напел». А вот тут я, увы, не помощник – не мой уровень. Ясно одно – наш регион координирует Алоиз Куэтрин. Не трудно догадаться, сколько еще таких же координаторов «смотрит» за страной, насколько они связаны с криминалом, и какая армия за всем этим стоит.
   Сергея Сергеевича Краева поселили в неплохо оборудованном двухэтажном домике, находящемся посреди обычного коттеджного поселка. Участок, больше похожий на сосновый лес, огорожен крутым забором, но до забора не дойти – Краеву отпущена комната, туалет и ванная… что по сравнению с горящим автомобилем в старом деревянном сарае было совсем неплохо. На окнах решетки – но вид сверху позволял составить представление о немаленькой величине новорусского поселения, судя по многочисленным цветастым черепичным крышам, уходящим вдаль. От города, родной управы относительно недалеко – часа два езды; кормят хорошо, наручниками к кровати не приковывают, как в первый день заключения, ну и слава богу. Прошло четыре дня с того момента, когда до смерти оставалась минута.

   – Давайте свяжемся с Алоизом, он все объяснит, я… я… общался только с ним, замминистра не в моей компетенции, просто я должен быть в курсе, и все. З-зачем меня убивать? Что я сделал не так? – Краев оплакивал себя мертвого, будучи еще живым, затравленно озираясь по сторонам: Егор сидел в сторонке, допрос вел Рябов с Киричевым, оказавшиеся Барком с Фримом, вход-выход из ангара также под присмотром. «П-почему они не скрывают имен? – Краев даже думал заикаясь: – Плохой знак, отвратительный з-знак…» – Он не хотел умирать.
   В противоположной стороне сквозного овощного склада-барака раздался неуверенный голос вроде как пьяного мужичка. Вдвоем подошли к тачке – один из парней Егора и какой-то пошатывающийся работяга. Паренек сказал:
   – Вот эта машина, – указывая на лимузин. – Подгонишь трактор и вытащишь ее на трассу, лады?
   – Какой базар, сделаем. – Мужичок подозрительно, но с дружелюбием оглядывал обстановку, прицениваясь к вовремя подвалившей шабашке: – А как вы сюда-то въе…
   Прозвучало два приглушенных выстрела, почти неслышных за шумным гроханьем на пол мужика с прошитой грудью. Из кармана ватника выпал гаечный ключ, из другого – откуда-то взявшийся стакан. Потом его затащили в черный лимузин, переодели в краевский костюм, пальто, снабдили прибамбасами, часами, сунули сотовый. Пусть следаки порыщут – пока сработает экспертиза, много воды утечет… и крови. До смерти перепуганного Краева нарядили в телогрейку и сапоги убитого тракториста, усадили в скромную серую «девятку» и увезли в неизвестном направлении; самого же горемыку в лимузине вскорости взорвали вместе с овощной базой. Но об этом Краев узнает из телевизионных новостей, находясь во вполне люксовых условиях неприметного двухэтажного особнячка.

   Еда, телевизор, почти гостиница. Сергей Сергеевич недоумевал по поводу вдруг изменившихся обстоятельств его существования и, не в силах ответить ни на один вопрос, пытался проанализировать путь, по которому приплыл в столь радушную гавань под охраной серьезных пацанов, будучи для окружающих – пропавшим, для коллег – похищенным, для Алоиза – сгоревшим на проклятом овощном складе. Координатор в его гибель верил, конечно, вряд ли, но меры предпринимал обязательно, всенепременно.
   Являясь далеко, далеко не глупым человеком, Сергей Сергеевич в сотый, тысячный раз убеждался, что жизнь, как мозаика неизбежно приводит к какому-либо результату в определенно значимые для человека моменты – какую фигуру ты складывал-составлял, то в итоге и получается. Подспудно Краев всегда боялся чего-то подобного, но уж точно не в такой жесткой непредугадываемой форме, как это произошло! Понимал, последняя, заключительная цепь событий тянулась с подрыва тюрьмы – там завязка. Но завязка чего, какого действия? – понимал, никто не раскроет ему тайную подоплеку. И главное – он, Краев Сергей Сергеевич, лишь махонький винтик огромной, мощной криминальной машины, заволокшей его кровавыми жерновами отнюдь не по принуждению. В думах о чем-то потустороннем, далеком, о том, что его-то уж точно никогда не коснется, запрыгнул он в горнило адской махины; а деньги вроде как и не лишние вовсе. Деньги немалые, реальные, позволявшие смотреть на маленький утлый мир с высоты свободного полета большой важной птицы, одно только «но»… Давно бы ушел из органов, но и гроши бы прекратили течь, да и жизнь, вероятно, тоже, – обо всем этом он догадывался, а сейчас к тому же убедился наяву, – хотя из органов увольняться не собирался.
   Встав с мягкой кровати, сунув ноги в уютные тапочки, Краев медленно, тяжело прошаркал в ванную, включил для видимости воду: «Как я… Как я так плотно вляпался?!» – лживо спрашивал он себя, недвижно сидя на краешке унитаза, подспудно глядя самим нутром смерти в лицо, не в состоянии даже мысленно расстаться ни с чем из своего прошлого, иначе это прошлое сразу теряло смысл, превращаясь в суть никчемного ментовского быдла, в отребье, навоз… И не мог ничего поделать и изменить, соглашаясь лишь с тем, что очень не хотелось умирать, уходить: «Ведь только-только все началось. Солнце, море, яхта, мир в кармане. – Тут же вскипал: – К чертям собачьим, к дьяволу все!! Не надо ничего, не-на-до!!!» – А хитро придумал диспетчер Егор, думалось Краеву: где-нибудь в каменном мешке, вздернутым на дыбе, истекающий черной кровью, уверенный в неминуемой гибели, узник вряд ли бы выдал что-нибудь вразумительное, а так… «Вот сейчас я точно все отдам, все! – до пылинки, до ниточки, начну жизнь заново, сначала, голым!» – Самое смешное в том, что никому из отсутствующих в данный момент людей, похитивших Краева, не надобно было не то что намека на какие-то материальные блага, какие-то миллионы, никчемные слова о чем-то божественном; им вообще ничего не требовалось, кроме методично решаемой ими задачи, о чем Краев не имел ни малейшего представления, полностью осознавая, – отпущено ему немного.
   Выключив воду, толкнув дверь без замка, вывалился из ванной, опустошенный, сутулый, уткнувшись взглядом в мертвые глаза охранника, устроившегося в углу комнаты таким образом, чтобы не меняя позы следить за передвижениями пленника по номеру. С охранниками Краев не разговаривал, хотя не запрещалось, в кои-то веки ему было о чем поговорить с самим собой, в кои-то веки.
   Сел, потом лег, руки под голову, перевернулся вниз лицом, уткнулся во вкусно пахнущую свежей хвоей подушку, заплакал, зарыдал, скрипя зубами, вцепившись в пуховые края – вот сейчас бы умереть! Так нет, через час его отпустит, солнце за окном подмигнет трепещущей листвой, захочется глубоко вдохнуть свежего воздуха, он распахнет форточку, встретив осенний ветер. В душе вновь затеплится спасение, избавление, всплывет молитва из детства, он, не взглянув на соглядатая, уйдет в небольшую кухню, поставит на плиту чайник. Неприхотливые простые действия заглушат на время страх, смертельный ужас, ледяной холод, мысли, связанные с могилой, потусторонним миром, камерами пыток, электрическим стулом, инъекциями с ядом, пожизненным заключением, на которое он втайне был согласен, но которое не предусмотрено уставом Организации, где он трудился столько лет. «Ради чего? Чего я добивался, чего добился? – Ему казалось, он все понял, осознал: – Но почему так запоздало прозрение, почему так безнадежно не ко времени?» – Сергей Сергеевич наливал стакан, второй, третий; он вдруг полюбил пить чай, смотреть в окно, ему нравилось, что охранник молчал, что можно встать, сесть, принять душ, лечь, включить телевизор. – «Как хорошо просто жить! Поздно».
   Давным-давно, когда соглашался на нелегальную работу, он непрестанно ругал страну, окружающую действительность, зарплату, начальство; поносил, а думал, мечтал о деньгах… причисляя себя к избранным, как иначе?! – он же будет искоренять быдло. Тем более в обязанности входило тыловое, бумажное прикрытие-обеспечение безопасности «работающих» бандгрупп: он и не нюхал ее, крови-то, не рюхал; полагая, что его подлость невинна по сравнению с ой-ой-ой какими подлостями там, вверху, в кремлевских облаках, методично сдвигавшими государственный монолит в пропасть, как он находил, тем самым сдвигая собственное сознание в сторону сумасшедших противоречий раздвоенного, разрубленного, разорванного вдрызг, в осколки, разума. «Россия родила поколение детей абсолютно безнравственных, аморальных, готовых рвать друг другу глотки за так, за слово, подкрепленное несильной, зачастую безосновательной идеей превосходства одних над другими, за прошлое, будущее, кем-то униженное либо наоборот возвышенное до неприличия; и нет разницы, какой лагерь противостояния выбрать, их цель – оскопление и изничтожение им подобных за то только, что страна тем и тем привила гены убожества и нищеты, которые надо преодолевать, вытравлять, невзирая ни на какие условия, ограничения, законы…» – Так он думал или хотел думать тогда, раньше, мня себя перешагнувшим убогость, обеспеченным и защищенным, вальяжным и всесильным, успешным и неприступным, добившимся всего своими руками и гордившимся этим, считая свою вторую жизнь таинственным зазеркальем, навсегда закрытым для непосвященных. – «За поколеньем, сложившим головы на алтарь беззакония и беспредела, станет второе, третье – огульное лихоимство и беспринципность не кончатся враз, в одночасье, мир долго будет пожинать плоды общественного, духовного разлома, надлома, с удивлением смотря в глаза российским генномодифицированным детям, одним, нагло трясущим перед видеокамерой калашами, другим, так же беспросветно нагло вещающим с высоких трибун унылое вранье. Но без меня, без меня, без меня, без ме…» – повторял Краев, обжигаясь на кухоньке кипятком, глядя в свое исчезающее отражение на дне большой фарфоровой кружки, разукрашенной рождественскими игрушками.
   Он оцепенело уставился в рисунок, не вытирая слез: «Доживу ли до Рождества?»

   – Как дела, Камэн? – отец был спокоен, уверен, как всегда тверд.
   – Наконец-то мы смогли выйти на связь, отец…
   – Что там у вас?
   – Докладываю по порядку. – Тут же, в гостиничной комнате, вместе с Иванцовым находились Егор, Секунда, Барк с Фримом, Краев. Составив план дальнейших действий, они звонили Алоизу в соответствии с разработанным сценарием: – Взрыв Краева – тройная афера федералов. Посвященных в операцию практически не было, поэтому Краева вывели из игры чисто, не без шума, конечно, но чисто… – повторил Камэн.
   – Я так и понял. Только поначалу встрепенулся – этого нам не хватало! – диверсий внутри собственной Системы. Подумал, явно не обошлось без наших. У меня тут своих проблем…
   – Что-то серьезное?
   – Москву скоро начнут дербанить, надо быть начеку.
   – В каком смысле Москву? – Сергей взял спокойный, ровный тон, поняв, что отец «повелся» на их версию.
   – В прямом… Кстати, что по слежке за Краевым?
   – Хм, там все ясно: рогатый майор Кунцев, блин, соорудил абшаттунг, – Серега шутканул, вспомнив школьный немецкий. – Собрал какую-то гопоту дворовую, дал им на бутылку за типа выследить Милкиного ебаря и охуярить битами… вот Краев и оказался под колпаком у Мюллера-Кунцева.
   – Симпатичная?
   Серега знал, Аслан редко улыбался – там, за сотни километров отсюда, в трубку говорил сосредоточенный, серьезный человек, только что скинувший с плеч очередной въевшийся под кожу напряг, лишь криво ухмыляясь незадаче лопуха Кунцева со своей бабой-пронырой.
   – Жена Кунцева та еще конфетка, отец, есть за что повоевать.
   – Зачем же такой шум из-за ерунды? Взрыв, машина, труп.
   – Сожгли куклу, информацию сбросили по Краеву для своих же – в рамках расследования подрыва тюрьмы.
   – Так, – прервал Алоиз, – Краева отставить – федералы сами разберутся. Пацанов я выслал, они скоро выйдут с тобой на связь – остается выяснить, что произошло с Владимиром Сергеичем, черт… вслед за ним тоже ведь бабу его… жену убрали. Что там, в этом говенном Н-ске, спецназ нанимают для решения семейных проблем?!
   Иванцов слушал, не прерывая.
   – Вот что, Камэн, возьми диспетчера в помощь по психологу, подключи мою группу, быстро все решите: измена, не измена, – и заканчиваем с Н-ском. Даю три… четыре дня. Там, может, и Краев объявится, но с ним мы уже без вас разберемся – пусть отдохнет пока. Отбой связи.
   Единомышленники переглянулись. Егор с Серегой удовлетворенно. Барк с Фримом безразлично, предвидя встречу со знакомыми аслановскими бойцами. Секунда с Краевым – как палач с ненадолго отсроченной жертвой; палач приспустил веревку на горле приговоренного, тот панически вздохнул-вздрогнул, спасенный, обмякший, униженный, готовый на все: на предательство, еще большее унижение, лишь бы не выбивали табуретку из-под ног… лишь бы не выбивали, не убивали.
   – Серей Сергеевич, придется повторить вопрос: кто стоит за Каратаевым? Подумайте хорошенько и ответьте. Если надо, позвоните куда требуется, в любое место кроме 02, – спрашивал диспетчер Егор, не собираясь острить, но народ вокруг всколыхнулся, заулыбался; атмосфера в комнате вроде как потеплела, подобрела будто бы. – Звоните, подполковник, нам необходимо знать, что там дальше. И учтите, вы сейчас на нашей стороне и ни на чьей другой, иначе… иначе всё, аллес, – он ехидно посмотрел на теплые домашние тапочки Краева. – Сергей Сергеевич, вам лучше вспомнить, поймите это ради Христа.
   «Палач» Секунда поднялся и, одним шагом перешагнув комнату, встал у Краева за спиной: осталось только выбить воображаемую табуретку из-под ног приговоренного к повешению. Краев замычал:
   – Мммм, яяя н-неее, – заплакав мягко, неслышно, сдерживая накатывающие сквозь горло рыдания.
   – Ладно. Слушай сюда, – Егор вплотную приблизился к пленнику: – Скоро ты появишься для Алоиза, понял? – Краев кивнул, шумно сглатывая икоту. Окружающие переглянулись.
   Диспетчер продолжил:
   – Появишься и задашь пару вопросов, хорошо? – Краев смотрел глазами преданной собаки, в мыслях медленно, осторожно сползая с табуретки, что под намыленной веревкой.

   – Что там по Краеву? – в свою очередь допрашивал губернатор Селезнев исполняющего обязанности начальника местного УВД.
   – Экспертиза займет некоторое время.
   – Версии?
   – Версий несколько, Константин Дмитриевич.
   – Слушаю.
   – Во-первых, генерал Аркадьев…
   – Ну.
   – ФСБ плотно на нем сидит, но по ходу он абсолютно не в курсах по заму, если тот и был в чем замешан.
   – В чем?
   – Знаете, фээсбэшники не особо делятся.
   – Знаю, разберемся. Дальше.
   – Дальше подрыв тюрьмы: как основная версия, но тут еще рано делать выводы – люди Краева могли элементарно что-то узнать, отработать по теракту.
   – Так быстро?
   – Краев ведь занимался убийством правозащитника в поселке «Радуга» и его жены, мог и нарыть чего, если есть какая-либо связь одного с другим: в смысле «Радуги» со взрывом следственного изолятора. Тюрьму и обрабатываем: терактом уничтожен бандит Панаев, – а по нему, поверьте, есть что пошукать по сусекам.
   – Так-так…
   – Краева могли просто вести по «Радуге» без причастности к СИЗО. Так что четкости, конкретики пока нет, товарищ губернатор. Но я все-таки думаю поплотней поякшаться с «конторой», мне кажется, чекисты на верном пути.
   – Свободен.
   – Есть.
   «Чекисты, блин… К ним пока нельзя, это вызовет вопросы, если пойду в красный дом. Там прямая московская подведомственность. Алоиз намекал на решение вопроса по «конторе», но поздней, поздней. По ходу бросил Алоиз меня в мясорубку, зачем? Хотя… почему Алоиз? Я сам себя бросил – ведь и Симонова, и Панаева можно было просто оставить в живых, боже! – что я натворил, что?!» – Менты, «контора», координатор – все усиленно ищут, роют, каждый своё, каждый в обход губернатора, и никто, до поры до времени, не скажет истины, пока кто-либо до этой истины не доберется первым. – «Что потом?» – Селезнев чувствовал своим жуликоватым воровским нутром, привыкшим жить в обмане, главное: «А ведь есть какая-то неведомая, четвертая сила, которая, возможно, умыкнула от всех Краева, обойдя и Алоиза, и федералов – антропологических экспертиз по трупу пока нет, тело на складе в машину могли и подсунуть. Не зря Алоиз высылает людей, не зря сняли Аркадьева, вздрогнули чекисты. Скоро что-то начнет происходить, и руководить процессом буду точно не я».

   – Все понял?
   – Так точно, – по привычке ответил Краев в ожидании звонка Алоизу.
   За последние дни он заметно поиссох, скукожился, несмотря на добротную кормежку и, в общем-то, ничегонеделание, окромя нечастых допросов, больше похожих на задушевные разговоры об устройстве системы местного УВД, консультаций по вопросам вертикали власти, завязок, концов, ментовских наработок по оргпреступности, экстремизму и много чему интересующему Егора в служебной деятельности подполковника.
   Краев сливал все – прошлую жизнь вместе со знакомыми ему людьми, офицерами управления, друзьями из прошлого, настоящего; сливал, не надеясь ни на какое спасение, тем паче избавление от плена после таких откровений, – вплоть до небольших своих московских наработок, связей, где и наступал видимый предел его осведомленности. Условие поставлено одно: чем больше говорить-рассказывать, тем дольше жить.
   – Давай! – кивнул Егор.
   Краев набрал номер:
   – Это я. Все в порядке. – Тут же прервал связь, как требовало правило: Алоиз перезванивал, иногда сразу, иногда нет, в зависимости от обстановки.
   Они сидели, ожидая звонка, в краевском номере вчетвером – Сергей Сергеевич, Егор, Иванцов и Секунда. Решалась судьба дальнейшей охоты за свободой – у каждого своей и у всех вместе за одной единственной: свободой от попечительства координатора. Сидели молча, не шевелясь, в напряжении.
   Через полчаса прозвучал звонок Иванцову.
   – Да, отец, – ответил он.
   – Ты в курсе, Краев объявился!
   – Еще нет, отец… но этого стоило ожидать. Федералы прошерстили тему по Кунцеву, с кем надо разобрались и успокоились по ходу: воевать-то не с чем! – пытался говорить раскованно, осознавая, что играет вслепую: нет ли у отца казачка в местной управе? – неизвестно; коли что не так, Аслан прикуп сохранит до последнего.
   – Я с ним сейчас свяжусь, скажу, чтоб держался вас, если что важное, ежели нет – пусть не заморачивается, трудится дальше. Да, пацанам приказал найти, где он: дома, во всяком случае, пока нет. Одна просьба – проконтролируй обстановку на предмет подставы, чтоб не спалил, когда выйдет на вас; поводите немного, посмотрите что к чему. Не колонули бы его свои же, вот в чем дело. Вряд ли, конечно, но будь осторожней, Камэн. Отбой.
   Иванцов положил трубку, взглянул на Краева – час Икс.
   Краев зачем-то кивнул, давая понять, что сделает все возможное – выглядело это комично на фоне Секунды, сидящего рядом с подполковником.
   «Да-а… Единственная возможность не проколоться перед подкреплением Аслана – Барк с Фримом, они поехали встречать вновь прибывших аслановских бойцов, сопроводят их к местам дислокации. Ежу понятно, тайных намерений Алоиза никто не откроет, но по эмоциональному фону кое-какие выводы попробовать сделать можно: как настроены, что говорят», – Сергей, внимательно глядя Краеву в глаза, чувствовал в наэлектризованном воздухе грозящую разродиться, разразиться бурей, несчастьем, беду.
   Звонок.
   Краев вздрогнул, стрельнул по комнате глазами – в них боль.
   «Нет! – вдруг подумал Иванцов, бросив взгляд на Егора. – Это не боец. Задержка дыхания, нетвердо произнесенное слово, не к месту пауза – все! – провал, прокол». – Сергей было протянул руку, чтобы выхватить у Краева телефон… Но тот уже ответил:
   – Слушаю. Краев.

   – Оставляем двух человек на краевском доме, больше пока не за чем следить.
   – В управе, случайно, нет ваших людей? – невинно спросил Барк Руслана, командира прибывшей группы физподдержки – вопрос колом торчал в голове, от него зависели дальнейшие действия.
   – Был только подполковник Краев, – Руслан говорил с еле заметным акцентом, чуть перевирая ударения. Барк хорошо знал чечена – встречаться приходилось частенько – чечен не умел врать: – Краев, Торопов из УИНа, губернатор, пара шишек из областного начальства, Селезнев не знает их. Фээсбэшников не нарыли в свое время, правда, они все равно без Москвы ни шага, а с пешками нет смысла возиться. Генерала Аркадьева по-тихому разрабатывали, хотели в Совет Федерации пристроить – упертый оказался, ну и черт с ним! – пусть подыхает в своей двушке-хрущевке. Его еще Кочкин обрабатывал на коттедж да на земельку в заповеднике.
   – Что, Кочкин тоже?
   – Не сам. Того Симонов окучивал, пока шустрячок этот не объявился, Костя-Лешак.
   – Плотно ты в теме…
   – Так я и работал по этому региону, пока вы за границей какаву лопали.
   – Да уж, лопали. Чуть живы остались.
   Они поднялись на третий этаж частной гостиницы, предварительно прикупив кое-чего из съестного в супермаркете.
   – Значит, Краева будем искать сами. Помощи ждать не от кого? – осторожно вернулся к главному Барк.
   – Говорю же: нет никого, черт, не управу же пасти. Посмотрим, послушаем, побродим пару-тройку дней вокруг дома, и назад. По психологу рано еще суетиться – против федералов не попрешь, они кругом. Аслан просил выйти на Селезнева, мол, пусть дожидается нового шефа УВД и сам берет под контроль расследование по психологу, а этих, местных сыщиков, двинут на другой объект. Но это уже без нас.
   – Зачем тогда двенадцать человек выслали? Что тут делать-то?
   Руслан бросил вещи на кровать, огляделся, удовлетворенно хмыкнул:
   – Надо.
   Барк не торопился с вопросами, видел, Руслан не особо собирался что-то от него скрывать:
   – Надо, – повторил командир отряда. – Тут вот какое дело. Аслан чувствует, Краев мог слить федералам лишнего, хоть и подтверждения нет, так, эмоции. Слабенький он – штабист. Чувствует Аслан, понимаешь? Поэтому Краев нам нужен кровь из носа.
   Руслан задумался. Барк спокойно нарезал колбасные кружочки.
   – Да и этого, который за бабу свою впрягся, не мешало бы пощупать.
   – У которого рога до пола?
   – Ну да.
   Они накрыли скромный стол, откупорили по бутылке пива и вскоре расстались до раннего утра – завтра вновь встреча, координация розысков, технические вопросы: машины, оружие, связь. Завтра все обговорят подробно. Никто ничего не утаивает, никто никого не подозревает – что хорошо, рассуждал Барк, это и требовалось доказать, подтвердить: Руслан спокоен, как за своих пацанов, так и за иванцовских, увеличивавших армию вдвое.
   Иванцовские же предполагали обратное – надвое уменьшить руслановское войско.

5

   Слушая доклад Барка, Серега Иванцов прикидывал процент правды в словах Руслана. Тут же вспоминая неувядающий в памяти чеченский плен, вернее, чеченскую свободу, уже после принятия чужих правил, условий, образа жизни, религии…
   Долгое время он провел с боевиками в лесу, около двух лет. Партизанская жизнь, полевые будни, жесткое расписание нелегальной подпольной работы. Понял главное: «чехи» скрытны, подозрительны, продуманны и прошарены, в то же время прямолинейны и честны друг с другом, непримиримы к врагам, не склонны менять принятых решений, пусть и заведомо неправильных.
   Неделю назад, встретившись с Егоркой в арендованном трейлере, не обошлось без хитрых вопросов со стороны старого товарища: типа как воевал, братан, сколько «наших» замочил? Вроде как и с подковыркой вопрос-то: мол, сам-то с какой стороны спрашиваешь? – с «нашей» или «вашей», блин? Но Серега намек понял – это сейчас они знают за что, вернее, против кого воюют под руководством Асланов и им подобных, а тогда… были русскими солдатами и, как ни смешно, сражались они за Родину, только кончилась их война неодинаково, разведя обоих в противоположные стороны, через много лет сызнова сведя воедино для последнего боя… за самих себя.
   Вопрос с подковыркой.
   – Сколько замочил, говоришь?
   Тяжесть воспоминаний закрыла Сереге веки, он опустил голову, с трудом, нехотя впуская в память далекие, но вмиг обретающие реальность видения, дай только волю. Да, стрелял – при отходах с мест закладок, внезапных обнаружениях, во время атак и отступлений – стрелял издалека, «не в счет», на войне как на войне – нечасто, редко целил в «своих». Использовали-то его все равно в основном по назначению, по профессии – подрывником. Он и взрывал: дома, дороги, машины, бронетехнику. Все это не было связано с реальным человеческим контактом – черт его знает, сколько народу похерено на взлетевшем в воздух объекте – двадцать, тридцать, может, и вовсе никого.
   – Застрелиться не пробовал? – вроде как с неприязнью спрашивал Егор.
   – Хм… А ты не пробовал?
   «Вот и поговорили», – глаза в глаза, молча, друзья расписывались в собственных страхах за собственные, отнюдь не геройские, жизни.
   – Тут вот в чем хитрость, – после паузы продолжал свой рассказ Сергей, – …«чехи», они, конечно, дотошные в вопросах преданности, бойцовской чести, боевых заслуг. Меня долго не воспринимали всерьез. Что-то такое, связанное с клятвой на крови, я предполагал, поэтому стал готовиться к подобному испытанию заранее. Сверхжестко относился к подколам в адрес моей работы, вплоть до драки, пусть и побили бы в кровь; да и колошматили, в принципе, до потери пульса. Но главное: «чехи» дрались не с пленным русским шакалом, а на равных. Зная их ментальность, только так и можно было отвадить недоверие к профессиональному умению; и они потихоньку отставали-отставали, вконец вообще отвалили, приняв мою вечную собачью озлобленность их упреками как должное, ведь сами они такие же. Это стало первой победой.
   Дальше – больше. Пара удачных операций подкрепила мой авторитет взрывника, и появилось, я почувствовал, уважение… или намек на уважение, неважно. Также постепенно стал отстаивать какие-то жизненные, бытовые позиции: одежда, оружие, место отдыха – закусывался жестко, вплоть до резни, хотя состязаться с ними в рукопашной бесполезно, я и не претендовал на лидерство, просто готов был сдохнуть, и они это видели, за какие-то свои мелкие, вовсе не архиважные, условия быта, маленькие приоритеты. Уступали. Мол, пусть ему… не велика потеря, пусть потешится; в спину, в бою, всегда успеем выстрелить.
   – А что Аслан? – прервал Егор.
   – Что Аслан… Наблюдал. Не вмешивался. Типа проверял.
   – Поверил?
   – Потом привезли русских пленных, – Серега будто не слышал вопроса, замкнувшись на рассказе. – Целую машину. Сгрузили в овраге. Накрыли танковой защиткой, мол, кто пошевелится – пулю в лоб.
   – А ты что?
   – Я… уже с бородой, черный весь, прокопченный – меня, конечно, не узнать – «чех» как «чех». Тут-то им и вздумалось поиграть со мной. Благодарил бога, что этого не произошло полгода, год назад – не знаю, что б я сделал, вернее, со мной сделали, откажись я перерезать русскому горло.
   – Перерезал?
   Иванцов налил себе, Егору; выпили, замолчали.
   Наступил один из тех моментов в жизни, когда секунды решают все: дружбу, ненависть, жизнь, смерть. Только надо этот момент уловить и задержать, схватить и использовать для своего, только для личного своего блага и ни чьего чужого, пусть даже лучшего друга. Кто-то момент ловит, кто-то нет. Кому-то на выход, а кому и нет; кто-то остается жив…
   – Перерезал? – повторил Егор.
   – Нет, – спокойно ответил Сергей. – В том-то и дело, что нет.

   – Константин Дмитриевич, к вам из прокуратуры.
   – Кто? – Вовсе не хотелось ни с кем встречаться.
   – Самсонов Александр Геннадьевич.
   Его встряхнуло ощущение дежавю:
   – Впускай, Маша. – «К едреней фене», – про себя. – Да, и чайку нам.
   – Будет сделано, Константин Дмитриевич.
   «Не умер Витек, не подох под взорванными тюремными завалами. Память о нем вечно будет жить в таких вот Александрах Геннадьевичах, – Костик только-только принял на грудь первую (или вторую?) рюмочку спасительного пойла. Прикинул: – Последний раз Самсонов приходил месяц назад, когда просил перевести Панаева на больничку. Я и перевел, блин», – Костику неестественным ворохом привиделись трупы, сопутствовавшие шумному выезду Панаева из тюремного блока.
   – Поздравляю с назначеньицем, Александр Геннадьевич! – радушно встретил Селезнев гостя.
   – Ну… Зам – это еще, так сказать, не «сам», Константин Дмитриевич. Все еще впереди, впереди.
   – Упрямо и непоколебимо. Вперед-вперед… как это по-английски? – сострил Костик, припоминая привычку визави вставлять в разговор неологизмы собственного изготовления.
   – Так же, как и на чисто русском: «форвард», – с ухмылкой ответил Самсонов. – Только упрямство – вывеска дураков, Константин Митрич. А опростоволоситься нам никак, никак нельзя.
   Вновь назначенный зам областного следственного управления говорил с Костиком как с равным, что ублажало того и напрягало одновременно: чувствовался подход Алоиза – ты, мол, такой же как мы, но до определенных рамок, пределов; мол, ежели катавасия, то…
   – То нам понятно, дорогой Александр Геннадьевич. Чай, кофе? – В кабинет вовремя вошла, покачиваясь, Маша с подносом, привычным жестом взмахнув челкой, вильнув нехилым бедром, мило улыбнувшись гостю, что тут же вроде как должно привести гостя в благостное расположение духа.
   Секретарь удалилась, оставив в кабинете свежий томный запах, который следователь Самсонов вряд ли принял во внимание, не притронувшись к угощению:
   – Добрый день, – пожимая Костику руку.
   – Давно не виделись, уважаемый.
   – Ну, часто встречаться не велит субординация.
   – Месяц уж как… – немного отставал от разговора Костик.
   – А повод, так сказать, веский: «экспложн», так сказать.
   – Столько навалило. Что, простите? – зацепив ухом иностранщину.
   – Теракт, Константин Дмитриевич, теракт. Носом роем.
   – Да-да… Кстати, что говорит по этому случаю сам Николай Иваныч?
   – Вы ведь знаете, шеф нас в свои, так сказать, «позишнс» не посвящает.
   Ощущение дежавю не отвязывалось. Разговор напоминал прошлый, когда в последний момент Самсонов огорошил Селезнева раскладом по Витьку. «Что, блин, на это раз?»
   – Что привело в этот раз? – торопя события, перешел к делу Костик.
   Самсонов сделал паузу, видимо, переваривая услышанное: типа никто не вызывал, а ты приперся… «Ладно. Ближе к делу»
   – Хорошо, ближе к делу, Константин Дмитриевич. – Самсонов встал со стула, обозначая важность момента, глядя на собеседника сверху вниз, свысока, внутренне туша вибрирующую неприязнь к жирному уроду. – На УВД пока не назначили никого, значит, поиском подполковника Краева занимается исполняющий обязанности?
   Селезнев кивнул, не понимая сути сказанного: Самсонов прекрасно осведомлен оперативной обстановкой, зачем спрашивает?
   – Как успехи?
   – Да никак, – пожал плечами Костик, мельком взглянув на дверь комнаты отдыха. – Ноль эмоций. До результатов экспертизы по трупу, сгоревшему на складе, ждать особо нечего. Он не он, он не он… – чего гадать? – сам себя спросил Костик. – А что говорит Николай Иванович? – не к месту повторил вопрос.
   – Что он может сказать? Что… – Самсонов почему-то глубоко, облегченно вздохнул, сел, даже глотнул из чашечки остывшего чаю: – Этот Краев… – недовольно, как о нашкодившем пацане. Гость снова встал, перевернул стул спинкой вперед, оседлал: – Тут много чего, Константин Дмитриевич. Медали, ордена, пенсия, звание, наконец. Значит, ноль эмоций? Ладно. Спасибо за чай.
   Быстро засобирался, скомкано попрощавшись, передав привет от вышестоящего начальства, и, ничего более не произнеся, покинул вконец удивленного губернатора.
   Костик прожевал, мысленно, прошедший разговор, ничего не углядев в нем для себя предосудительного, исподтишка опасного, и сделал логический вывод, что товарищ следователь приходил чисто из побуждений дружелюбного к нему, губернатору, отношения со стороны следственного управления и, наверняка, по личной просьбе Николая Ивановича: «Надо держаться вместе, плечом к плечу, одной командой, как накрепко сжатым кулаком», – с этими мыслями Костик открыл вожделенную дверь на вход в уютный барчик.
   Александр Геннадьевич Самсонов, выйдя из здания областного правительства, тут же набрал номер: «Руслан, слышишь? Краева у них нет. Кто-то слил тебе дезу. Помощь нужна? Тогда пока».
   На другом конце линии трубку выключил командир прибывшей группы физподдержки, не раскрывший всех карт и связей Барку в их вчерашней дружеской беседе за бокалом пива. Руслан задумался: «Или все-таки тройная игра, как предполагал Аслан? Тогда информацию о найденном Краеве не выпустили бы вовсе. Хм, федералы-то не выпустили… только Краев взял да и позвонил Аслану сам, доложил, что находится на вынужденном отдыхе в деревне Чертищево недалеко от города, что он полностью изолирован, но вопрос по странной слежке отработан – воду мутил мстительный майор Кунцев, переборщивший с полномочиями. А держат теперь Краева из оперативной необходимости – контора-де начала подрывать под генерала Аркадьева по приказу сверху, поэтому и присутствие, и молчание подполковника Краева нужно типа по другим, не связанным уже с Кунцевым, причинам».

   Аслан резко отрезал в ответ на услышанный расклад:
   – Искать! Найти чертово Чертищево и подтвердить слова Краева, где он, с кем, подтвердить во что бы то ни стало!
   Тем более Иванцов тоже не в курсе по объявившемуся Краеву: «Тут все сходится, – рассуждал Руслан. – Краев напрямую вышел на координатора, от Иванцова в положении подполковника мало проку. Одна лишь нестыковка. Одна, но какая! – почему губернатор не сказал Самсонову, что Краев у них, почему?! Это никуда, ни в какие ворота не влазит, не вписывается – это может говорить лишь об одном, ежели только губернатор Селезнев намеренно не скрывает Краева… от кого, от следствия? абсурд! – значит, Краева у федералов действительно нет и не было».
   Но в деревню Чертищево съездить придется по любому, иначе домыслы останутся домыслами: Краев будто бы под присмотром у федералов, а начальник следственного управления вместе с губернатором Селезневым будто бы до сих пор его ищут-ищут и не могут найти. Вот ведь какая дребедень получается! Кто во что играет, скрывая друг от друга очевидное? Что же это за Краев такой, из-за которого столько людей поднято на ноги, и ради чего?

   – Слушаю. Краев.
   – Рад тебя слышать, Сергей Сергеевич. Ай-ай-ай… что же это ты, дорогой, заставляешь нас так волноваться? Хотя, слышал, позиция у тебя непростая?
   – Так точно, уважаемый Алоиз, ситуация следующая, – Краев старался держать себя в руках, скрывая дрожь за казенщиной: – Первое. В ходе подготовки операции по моей сменке на двойника выяснилось, что потенциальный противник также получил сведения о задуманном, имея доступ к оперативной информации, ведь майор Кунцев, в принципе, отрабатывался как вероятный подозреваемый. Второе. В итоге задачу решили усложнить: сожгли в машине куклу-манекен, слив в печать дезу по происшествию, типа мне кирдык: спалили, сволочи, чувака за бабу. Что позволило поплотней дернуть Кунцева за шкворень в связи с тяжестью якобы содеянного – он и раскололся со страху: да, следил, мол, хотел наказать чисто по-мужски, или яйца оборвать, или башку стрясти, ну что лучше получится. В общем, майора приструнили, поставили в обойму, успокоили. Третье…
   Краев вытер со лба пот.
   – Так, – Алоиз внимательно его слушал.
   – Третье… Для подстраховки меня все равно решили временно изолировать. Кунцев Кунцевым, а ведь мог и наговорить на себя майор-то – поэтому ситуацию надо было доработать досконально. Да и по генералу Аркадьеву начались вопросы – наверху решили слить его по-тихому, прикрыв давешние, отнюдь немаленькие недостачи по общевойсковому эмвэдэшному снабжению и по нашему управлению, за которые Аркадьев сам хотел шкуру спустить кое с кого в тройных лампасах, во-о-от – не удалось. Так что чалюсь я сейчас в деревне Чертищево, что в тридцати пяти километрах от города, мочу спецназовцев в теннис, дою корову, чтобы…
   – Сергей, – прервал его Алоиз, – надо ли чем-нибудь тебе помочь?
   – Никак нет. Что ж тут сделаешь… Добьем тему, я вам перезвоню, что и как, а пока отбой.
   – Отбой.

   Руслан несколько раз прослушал запись разговора Алоиза с Краевым и сделал неутешительный вывод: Алоиз был прав! – прав и еще раз прав. Мало того, что о краевском плене ни словом не обмолвился Самсонову губернатор. Так сказать, было бы полбеды – ну… вдруг! – вдруг это такая жуткая тайна, что там замешаны инопланетяне и даже следственному управлению они приказали не сообщать о своей редчайшей находке в виде российского офицера Краева, ладно, черт бы с ним. Но ведь Краев сказал, что на складе сожгли куклу! А кто как не Самсонов руководит проведением экспертизы по сгоревшему там трупу, тру-пи-ку?
   Голова Руслана немного начинала потрескивать от предположений: «Получается вот какая картина маслом. На складе сожгли живого (или мертвого – не важно уже!) человека. Значит, это не федералы, а кто-то другой, значит, Краев элементарно врет. Дальше. Подполковник позвонил сам и сообщил, что он в Чертищево под присмотром ментов, и что в слежке за ним уличили майора Кунцева. Мол, дело по Кунцеву закрыто, а вот по Аркадьеву открыто, что никак, кстати, не проверить, – отметил про себя Руслан. – Раз куклы не было, а взорвали реального человека, получается, кто-то от кого-то заметал следы, прикрываясь Краевым. То есть все, сказанное Краевым – чисто голимая липа, рассчитанная на Алоиза в первую очередь, на меня во вторую, поскольку я и должен ползти завтра в Чертищево. Так… приплыли. И как вы думаете, что там, в этом чертовом Чертищеве, меня ждет?»
   Руслан принял решение, внутренне страшась силы, ему противостоящей – хитрой, крайне умной, с большими обходными властными возможностями. Он составил план, рассчитанный на короткий промежуток времени, экспрессивный, нахрапистый, но недолгий, с быстрым, подготовленным заранее, отходом.

   – Товарищ майор! – консьержка астматично дышала в трубку, по привычке улыбаясь своим жильцам. – Андрей Викторович, вам письмо важное доставил посыльный; сказал, из управления. Почему важное? Ну, он посоветовал передать письмо сегодня, несмотря на поздний час. Давайте я вам его занесу. Что? Сами подойдете? Хорошо.
   Через пару минут, в сланцах, в махровом, до пят, халате, из просторного лифтового холла вынырнул моложавый майор, поздоровался со старушкой, не перестававшей лыбиться даже в первом часу ночи:
   – Фельдиегерстовая, – со знанием дела передала она пакет из рук в руки.
   – Спасибо, родная, – посмотрел на конверт. – Прокуратура? Почему ко мне не поднялись?
   – А я не пустила. В кои-то веки по ночам будут по дому шастать. Вдруг бандюки какие али еще кто? Да он и не настаивал особо, солдатик-то, я бы ведь и разрешила, знай что… – запричитала бабушка.
   Андрей Викторович уже исчез из поля ее зрения.
   «Вызвали к восьми, аккурат поспею в управление к началу работы, даже не придется никого предупреждать. – Майор лег в постель рядом со своей женой, вроде как спящей, мерно посапывающей в такт настенным часам. Вспомнив недавнюю совсем, не успевшую еще до конца вылиться, иссякнуть, молодость, подумал: – Толкнуть, что ли, Милку-то?» – Поворочался-поворочался пару минут в неведении и… завалился на боковую. – «Рано вставать – чертова работа!»
   В семь-двадцать Майор Кунцев, как всегда в гражданке, вышел из лифта, поздоровался с осоловевшей бабой Шурой, заканчивающей ночную смену («Крепка бабуля!» – традиционно про себя), и направился на выход, приправляя себе по коленям легким портфельчиком. В принципе, он догадывался о причине вызова к прокурору – не каждый день взрывают первых замов начальников управлений, а погибшего Краева майор знал, и знал неплохо. «Непонятно только, почему сразу к прокурору, там же следствие еще работает, насколько я в курсе», – думал Андрей Викторович, сжимая в кармане конверт фельдъегерской почты. Ответ он получил через минуту.
   Направившись к стоянке машин, он оказался вдруг окруженным четырьмя здоровяками, которые вежливо пригласили его присесть в близстоящий автомобиль, ширкнув перед носом эфэсбэшными корочками, что Кунцева чуть смутило, но и не бросило сразу в пот от неожиданности, тем более «похищение» сопровождалось словами вполне дружелюбного тона:
   – Буквально на мгновенье, Андрей Викторович… Майор Кривцов, федеральная служба… Перед тем как вы снова направитесь в прокуратуру, у нас к вам не более одного вопроса.
   – А откуда вы знаете, что…
   – Так Николай Иванович про вас все уши прожужжал – вы ведь с Краевым вроде как близко общались, вот мы и решили задать один уточняющий вопросик параллельно, вернее, перпендикулярно интересам следственного управления, чисто по нашей линии, понимаете?
   Почему-то он им поверил.
   – Только отъедем полквартала, остановимся и спокойно поговорим. – Машина повернула вправо, проехала метров сто, начала притормаживать.
   – Слушаю вас, – подал голос Кунцев.
   – Да-да, что такое?! – пассажиры салона обращались явно к водителю.
   – Менты тормозят. – Водила мощным круговым взмахом ладони по баранке причалил к тротуару, не выключая двигатель, одновременно доставая из бардачка документы. – Сейчас, пару сек. – Движения уверенные, четкие.
   В лобовое стекло Кунцев отчетливо видел гаишную «десятку», двух офицеров сопровождения и одного, совсем рядом, перед приоткрытым окном, терпеливо ожидавшего действий их водителя в ответ на положенное: «Добрый день, капитан… будьте добры…»
   Слева-справа от Кунцева сидели двое, впереди шофер и пассажир-майор, обстановка спокойная, деловая, нужные бумаги уже вовсю листались проверяющим офицером, несмотря на фээсбэшные корочки, предварительно ему предъявленные. «Бывают же такие», – прошипел правый сосед, что вдруг сподвигло Кунцева на решительные действия:
   – Товарищ капитан! – зычно обратился он к офицеру ГИБДД в надежде обрести свободу, раз уж все равно собирались останавливаться. – Какой сегодня полк на дежурстве? – громко, чтобы его точно услышали. – Разрешите! – Он привстал, собравшись на выход: – Что? Третий? Не слышу, второй? да откройте же! – это уже соседу слева, явно не намеревающемуся Кунцева выпускать, но Андрей Викторович, видя всеобщее замешательство, уже непоколебимо решил выбраться из «конторской» тачки.
   – А что? – спросил проверяющий капитан.
   – Откройте, – Кунцев уже толкал дверь, вываливаясь из салона. – Майор Охапкин работает сегодня? – Он почти вышел, несмотря на очевидное сопротивление сидящих внутри.
   – А вы, простите, кто? Как ваша фамилия? – правомерно поинтересовался гаишник.
   Почувствовав себя в безопасности, наклонил голову в сторону водительского окна:
   – Здесь и поговорим, выходите тоже, – внутри сидящим, нагло, чуть свысока: – Мне дальше не с руки. – Офицеру: – Майор Кунцев я, – в голосе слышались нотки облегчения. – Первое управление, третий отдел паспортного контроля, – доставая бумажник.
   – Кунцев? – переспросил гаишник.
   – Так точно. Что же вы не выходите, товарищ Кривцов? – еще раз приник к открытому окну. Во взгляде водителя чекистов он прочел что-то явно несоответствующее моменту, что-то очень, очень плохое, но вот что именно, так и не смог разобрать…
   Первые пули, в упор, от стоящего перед ним капитана ГИБДД, получил нагнувшийся к чекистам Кунцев, в спину, грудь, потом в голову, почти упавший, прислонившийся к борту машины. В то же время беззвучная стрельба очередями велась с двух разных направлений двумя подоспевшими гаишниками, доставшими небольшого размера оружие из-под объемных синих форменных курток: палили по лобовухе и заднему стеклу. Проверявший документы офицер, закончив с Кунцевым, молнией перебежал через дорогу, залез в «десятку» и уже подъезжал к побоищу – двое стрелков, выпустив по обойме, побросали автоматы, прыгнули в жигуль и, хлопнув дверьми, с рывка умчали за поворот.
   Сразу наступила тишина, будто спустившись сверху и накрыв звуконепроницаемой пленкой изрешеченный дымящийся автомобиль, рядом с которым лежал убитый майор Кунцев, душа его улетала в небеса с одной только мыслью: «Э-эх… надо было толкнуть вчера Милку-то».
   Зеваки, случайные прохожие, очевидцы произошедшего только-только начинали опасливо подтягиваться к месту страшного зрелища.
   Руслан, метров с двухсот наблюдавший за остановленной гаишниками впередиидущей машиной его людей, умыкнувших Кунцева, ошарашенный увиденным, оторопело дал приказ «Уходим!», не решившись преследовать умчавшихся «ментов» – какой смысл? Кунцева все равно пришили, так же как и пацанов; что даст погоня на виду всего города, да еще со стрельбой из окон, за кем гнаться? – за исполнителями, грамотно реализовавшими кем-то начерченный план, так может он и добивается ответных действий, во всяком случае, ожидает их наверняка… кто? Федералы, вставшие на партизанскую тропу в центре России? – вряд ли.
   Что творится, и что за фрукт этот Краев, из-за которого устраиваются такие непростые в техническом отношении концерты? И главное: кто, кто перехватил информацию о готовящемся захвате майора Кунцева? – ни одна душа не знала совершенно точно, кроме вверенных Руслану людей… из двенадцати оставшихся ввосьмером.
   Сначала набрал Иванцова. «Опа!» – Тут же сбросил звонок. – «А ведь предположить, проследить ход мыслей мог только он, Серега Иванцов». – Руслан вдруг вспомнил их недолгий ужин с Барком, иванцовским помощником. – «Исключено, конечно, что за утренней подставой стоит Камэн, сын Аслана, но…»
   Хорошенько подумав и окончательно запутавшись в предположениях, вызвал самого Аслана по экстренному каналу связи.

   – Камэн?
   – Да, отец.
   – Что по Краеву?
   – Ситуация вроде проясняется: людей задействовано много. М-м-м, должно разрешиться в ближайшее время.
   – Ты все продумал, просчитал?
   – Кажется…
   – Ошибки допустить никак нельзя во избежание снежного кома, лавины с гор – если что-то пойдет не так, ситуация выйдет из-под контроля. Во-первых, пацанов порубаем ни за что, далее придется бросить, вышвырнуть к чертям собачьим всю наработанную, отлаженную годами структуру города, потеряв регион. Когда все восстановим вновь, одному аллаху известно. А если центр поменяет руководство, ключевые посты и должности, считай, все, фундук.
   – Конец? – Серега вспомнил уроки албанского.
   – Это может грозить нам мощной волной ответных проверок, чисток, антикоррупционных рейдов, что крайне нежелательно. Да и тебе пора в Махачкалу – своих дел по горло.
   – Понял.
   – Подожди. Звонок по экстренному каналу, давно уже долбятся. Не отключайся.
   – Хорошо.
   Серега догадался, кто прорывался к отцу, и какую информацию тот сейчас получит.
   Пришло время бесповоротного и беспощадного действия, о чем они с Егором договорились при первой их встрече в трейлере; действия, к которому он шел последние годы жизни в чуждом его разуму пространстве войны и террора, поневоле ставшим привычным безапелляционностью, ненавистью к мессианству, лжепророкам всех мастей, готовностью к смерти, несмотря на неверие в божественное избавление, потому что единожды он ведь уже умирал, уйти повторно будет намного легче. Он знал, что там, за чертой, ничего нет. Знал – за чертой пустота, граничащая с вечностью, запросто раскидывающейся решенными формулами мироздания, правда, абсолютно не интересующими туда попавших.
   «Туда попавших, туда попавших», – закрыв глаза, повторял Сергей, ожидая на линии отца. Он помнил это ощущение близости выбора, причем выбора безоговорочного. Однажды он предпочел погибнуть за друга – осмысленно? – учитывая возраст, да. Учитывая неподготовленность к финалу и существования до него – то нет. Неосознанная отсроченная смерть стоила осознанной жизни после.
   – Камэн…
   – Да, отец.
   – Я выезжаю к вам.
   – Хорошо, отец, я встречу.
   Вот и все – план сработал.

6

   Чертищево – небольшая деревенька в низине недалеко от города, прикрытая искусственным лесным массивом из березок-сосенок, окруженная с одной стороны живописным речным ободом, с другой – блюдцем озера с пару километров в диаметре; все это к счастью своему обхаживалось егерями да природоохраной в соответствии с законом о заповедных зонах, к тому же исполняемым точно в срок, поскольку законотворцы областного пошиба именно здесь и любили проводить свое драгоценное, как им казалось, время. Простое в прошлом селение приобрело постепенно статус элитного, но без многоэтажности и помпезности, больше напоминая предгорье швейцарских Альп своею убранностью и соответствием европейскому аккуратизму, не исключавшему многозначительности и многофункциональности в постройках, разве что вместо экономичности – душок размашистой основательности – вширь, вглубь. А достигнута столь нереальная идиллическая картина решительным запретом на покупку земель в этом районе кому бы то ни было, исключая крайне ограниченный и духовно сплоченный круг интеллигентнейших в своем роде людей. Никаких бетонных заборов, напоминающих секретные войсковые части, никакой колючей проволоки, вооруженных солдат – округ простирались девственные просторы, порезанные ровными асфальтовыми артериями, и даже воздух был намного прозрачней и вкусней того, коим там, в пятнадцати километрах отсюда, дышали водители пролетавших мимо авто, да и пешие местные жители, обходившие стороной блокпосты частной охраны, по периметру перекрывавшие въезд в запретную зону отдыха избранных.
   Вроде ничего особенного – деревенька как деревенька: церковь, водонапорная башня красным кирпичом, мощеные улицы, магазинчики в пурпурной подсветке, гоголевская харчевня, дворник в новой униформе, словно только что вышел из гримерной киностудии. Кто-то явно не пожалел денег, чтобы широким взмахом воткнуть буржуазное благолепие меж развалившихся свинарников бывшего колхоза, накрепко стянув все это по швам крытыми, в стекле, площадками для тенниса взамен свинарников, полями для футбола и гольфа взамен конюшен и пастбищ для полудохлой живности; Энди Уорхол во плоти: пейзаж подкрашен-напомажен, декорации подсвечены-ретушированы, чуть смазаны в негатив, в неброскость, скрывающую внутреннюю вычурность.
   В виду буднего дня народу в поселке было немного, в основном обслуга, технические службы, фургончики химчистки, неспешно швартующиеся от дома к дому; раздавались приветственные возгласы довольных жизнью рабочих, домработниц, вовремя получающих зарплату и живущих тут же, при барине – не дай бог что напортачить или сделать не так, не дай бог! Видеокамеры, шныряющие глазка́ми, спутниковые тарелки, зовущие уставших избранников народа внутрь, к потрескивающим каминам в стиле барокко и телевизионным панелям в полстены. Редко, крайне редко тут слышатся громкие пьяные крики, звон битых бутылок о брусчатку, невнятные разборки подвыпивших соседей, стрельба во дворах – бывает, конечно, но нечасто, люди-то обретаются в основном степенные, занятые «чиста» государством, регионом. А ежели кто и забакланит не по-детски, так инцидент тут же и зароют меж своими – сор из избы не принято выносить, куда? – тут вам и прокуратура, тут же вам и суд, мол: «Трезвей, Петрович, черт с ним, кабаком! – мебель в ресторан новую купим, а тебе завтра перед людьми выступать: что и куда потратил из податей челядных, да не проронил ли копеечку мимо областных нужд». – Петрович спьяну проспится хорошенько, а с утра, на отполированной за ночь машинке, набриолиненный да с мигалками – в правительство, – тут недалече, ежели в гашетку давить под сто пятьдесят, – верст сорок.
   Аслан ухмылялся проносящимся навстречу черным бронированным монстрам – многие их пассажиры про Аслана, Алоиза, какую-то там секретную Организацию слыхом не слыхивали, а поди ж ты! – точь-в-точь исполняли рассылаемые им по кабинетам указания… точь-в-точь и немедленно, неукоснительно. Ответственность за исполнение лежала на первом лице области – губернаторе, он и отвечал в первую очередь перед координатором, потом… перед народом. А народ, что народ, где? какой народ?

   В Чертищево люди Аслана заезжали с трех сторон, выданные губернатором ксивы давали на то «добро». ЧОПовцы внимательно рассматривали допуск на въезд в «запретку», звонили по инстанции, лишний раз перестраховываясь, согласовывая с руководством не санкционированное заранее прибытие гостей, переписывали водительские данные и одобрительно кивали головами: «Пошел!»
   Аслан рисковал. Но непонятная ситуация требовала личного присутствия – иначе не разобраться. Прокурорский Самсонов подтвердил обман Краева – федералы его не отловили. Несмотря на явное расхождение с реальностью, Краев продолжал настаивать, мол, его держат в Чертищево под прикрытием ментов. Вопрос в том, что если задействованы чекисты, то версия майора Краева может вдруг статься правдой: тогда получится, что «контора» минимально ограничила круг посвященных, включая губернскую власть. Смысл?
   Варианта два. Или Сергей Сергеевич Краев, находясь в неведении, – наживка на самого Аслана, что, в принципе, исключалось, – в таком случае руководство УВД было бы оповещено и известило губернатора Селезнева, а тот куратора. Или идет тройная игра: Краева в обход Селезнева подставляют под самого Селезнева, изображая якобы реальное движение сначала со слежкой, потом со взрывом машины якобы с человеком, ожидая от Костика каких-то противоправных ответных действий. Краев же, в свою очередь, в разговоре с Алоизом по телефону обрисовал вполне настоящую картину происходящего и с ревнивцем Кунцевым, и с «убитой» куклой, и с отдыхом в Чертищево: по его словам, дежурит там максимум три-четыре человека, а иногда и того меньше – кстати, это подтверждает Камэн. Аслана настораживало, что третью силу, играющую ни по первому, ни по второму варианту, Краев почему-то не называет, объясняя это: «Кому надо, тот в курсе», – намекая ну явно на «конторских».
   Дальше. Последние события закрутились со смерти бывшего кочкинского зама Симонова и со взрыва тюрьмы: там и там фээсбэшникам могла показаться подозрительной близость Костика-Лешака к погибшим персонажам. Витек Панаев личность известная в определенных кругах, Симонов, в свою очередь, – сильный соперник, представитель предыдущего властного кабинета, так что свистопляска с Краевым вполне оправдана, если исходить из подозрения, упавшего на губернатора. «И знать нюансы положено не всем, не все-е-м». – В таком случае неясности вроде сходились.
   Аслан по полочкам раскладывал произошедшие события, пока мчал по московской трассе в беспокойную глубинку. Подвигло же его на поездку последнее разорванное в цепочке событий звено – шумная гибель майора Кунцева вместе с людьми Руслана: «Что это?! Кто сработал, причем чисто и четко? ФСБ, ЦРУ, Моссад? Кому нужен майор-рогоносец из засранного паспортного отдела?» Камэн сказал: все должно проясниться в Чертищево, и гибель Кунцева – звено отвлеченное, так уж совпало. – «Посмотрим, посмотрим».
   Перед тем как выехать из Москвы, Аслан удостоверился через того же следака Самсонова, что в Чертищево не стянуты войска спецназа, бронетехника и т. д. Было бы смешно с головой нырнуть в расставленные федералами сети. Более того, ехал он в гости к одному уважаемому человеку, с которым и впрямь не помешает встретиться и поболтать на досуге, а уж по ходу взглянуть и на Краева, есть он там или нет: «Проверим. В рамках тихого визита к старому другу, просиживающему дорогие брюки в областном заксобраниии. Разбушеваться, коли что, в поселке вряд ли кому получится – слишком четко отработана система охраны, видеонаблюдения, плюс пост милиции непосредственно на въезде. Военизированный ЧОП в купе с ментами – гремучая смесь для разбуянившихся залетных дебоширов, чего здесь не бывало в принципе. А там и посмотрим, что к чему, – повторял про себя Аслан, въезжая в заповедные леса запретной для простолюдинов территории. – Тем более визит мой поставлен на непосредственный контроль в следственном управлении: Николай Иванович на связи, ежели что. Войска мы и сами вызовем, коли неладная сподобится. «Конторским» буча точно не нужна – разберемся, прикинем, кто круче, – и восвояси, по домам. Лишь бы Краев на месте оказался, и не оказалось бы это все четвертым вариантом – тихим помешательством лично идиота Краева».
   Аслан чувствовал, Камэн с расстрелом Кунцева явно что-то замалчивал, но… коли это не представляет оперативного интереса, хотя пацанов, залетевших под чей-то чужой каток разборок, искренне жаль, то и голову ломать будем на месте, в Чертищево. Медленно подплывая к конечному шлагбауму, Аслан еще раз осклабился названию, видимо, из шутки оставленному деревне областным начальством.
   – Документики предъявите. – К водителю приблизился мясистый детина в форме то ли натовского солдата, то ли косовского боевика, в коротких берцах и при лихом берете.
   – Давай, Петрович, последний раз, – устало откинулся в кожаную спинку заднего пассажирского кресла Аслан.
   Водила «бронебойного» мерса протянул охране губернскую ксиву на въезд в поселок.

   Директор ЧОПа «Корпус А», которого запросто все звали Арти, как повелось еще с первой чеченской, был немолод, но держался молодцом, был близок к власти, но общаться в основном приходилось с простым народом: бакланки, пьяные посетители дискотек, мелкие и не очень долги, выбиваемые не всегда законно. Арти по имени-фамилии Матвей Артишев дело свое знал: когда надо, подключал к работе ментов, да не простых, вплоть до вышестоящего состава, когда же обстоятельства вынуждали поступать по-плохому, типа клиент кое-чего не понимал, недопонимал… то и к братве обращался, не давая клиенту никаких шансов на рекламации и высказывание недовольства. Ежели после таких жестких увещеваний клиент продолжал упираться и, не дай бог, заявлял в милицию, Арти для видимости успокаивался, отставал, заявленьице по старой дружбе из отдела выцарапывал и на месяц-другой про клиента забывал. В это же время эстафету по выбиванию долга принимала на себя спецбригада, методы которой не влезали ни в какие рамки, но и Арти уже к беспределу вроде как не пришей рукав. Мол, сам по себе клиент где-то напортачил, мы тут не при чем, не при делах. До худшего последние годы не доходило, не девяностые же, однако, на дворе! – но шанс использовался по полной, поскольку, ясен пень, был последним; после этого от разрабатываемого объекта отвязывались, оставляя его при инфаркте ли, при гипсе, либо живого и здорового, но со сгоревшей дачей, машиной, в общем, как бог на душу положит, вернее, дьявол.
   Долги выбивать – неблагодарное занятие, но, плотно занимаясь сим бизнесом уж почти лет пятнадцать, Арти исполнял работу ответственно и аккуратно, что вызывало искреннее уважение окружающих. А окружали его, как и много лет назад, в основном тренированные пацаны, упакованные нынче в охранную униформу, до зубов вооруженные, готовые примчать в любую часть города при вызове с охраняемого объекта; в офисе опять же трудились науськанные юридические головы, грамотно прикрывающие нестыковки в законах об охраной и коллекторской деятельности, наемные риэлторы структурировали диаграммы роста и падения объектов недвижимости, приобретенной правдами и неправдами в приснопамятные 90-е.
   А поскольку Арти был на вполне короткой ноге, как с городским начальством, так и с начальством милицейским, сам из бывших, то его, ничтоже сумняшеся, и направили на охрану Чертищева со всеми вытекающими: неплохой оплатой, но и немалым спросом за порядок, что, впрочем, Матвея не особо страшило – в надежности своих людей он нимало не сомневался. Тем более работать приходилось в паре со вневедомственными ментами, правда, невеликой численности, но достаточной для решения любых запутанных проблем, связанных в основном с проникновением в запретную зону вполне мирных, но пьяных нарушителей, зачастую с немалыми регалиями, но без пропусков, без разрешений на въезд, вход хотя бы ненадолго, лишь чуть-чуть причаститься к райской жизни, ее искусам. Ведь что ни говори, именно эта закрытость от внешнего мира и привлекала сюда ненасытную до радостей богему.
   Позавидовать Чертищеву и впрямь есть за что. Шикарный ресторан с редкой вкусности кухней, импортные повара, фирменный музон-закусон, приглашенные хрипатые шансонье из первой российской десятки, не считая третьесортных «фабрик», поющих отпрысков знаменитых фамилий, псевдонародных диско-по́пов с баянами, да другой камедиклабовской развлекухи. Все в рамках закона, ну, разве что пара обласканных неуемностью покерных залов в роскошных подвалах особняков, так о них знать положено и вовсе немногим. Областная власть сюда слеталась почти ежедневно, по уикендам же можно заприметить лица из столичных высоких кабинетов, а иногда и из кремлевских, что, конечно же, рангом выше, но обслуга и удовольствия в лице симпотных девчонок в грязь лицом никогда не падали. Три часа быстрого ходу от Москвы – и вы в недосягаемости папарацци, тоскливых норково-бриллиантовых жен, зато в окружении друзей, и что радостнее всего – красивых непритязательных подруг.
   Не падала в грязь лицом и охрана многочисленных культурно-развлекательных заведений Чертищева – чинно, мерно, солидно прохаживаясь вдоль аккуратных улиц с разноцветными сказочными домиками, заглядывая в витрины магазинов-бутиков, останавливаясь у прозрачных фасадов спортивных сооружений-комплексов, наблюдая из-за стекла теннисные, волейбольные и мини-футбольные матчи – богема-то последние годы пошла спортивно-подтянутая, оставляющая шумные банно-прачечные утехи на самый конец оздоровительных процедур.
   Охрана работала четко, изредка переговариваясь друг с другом по радиосвязи – небольшой элитный поселок под полным неусыпным контролем артишевской бдительности. Сам Матвей в этот субботний ранний вечер также был здесь, забежав на минутку в дом с центральным пультом управления видеонаблюдением. Оператор находился в небольшом зале с массивным оборудованием, сменщик спал в комнате рядом – вахту держали по полсуток, не отрывая взгляда от мониторов, в случае необходимости направляя дежуривших бойцов в нужном направлении. За периметром вокруг поселка и далее по трассам на выезд следил другой оператор с одного из шести блокпостов, он же и руководил группой быстрого реагирования, что ожидала вызова тут же, рядом, в заведенной машине.
   Матвей Арти поглядывал на часы, высматривая на экране эскорт Аслана. Вот и он. Лимузины появились одновременно с трех сторон, как и предполагал его давний друг Егор, с которым они целую неделю подготавливали предстоящее мероприятие. Мероприятие непростое, можно сказать, смертельно непростое. А договорились они с приятелем вот о чем.
   Как только все участники намечающегося фейерверка соберутся, по сигналу Егора сработают сотни мощных взрывателей, и элитный поселок взлетит к чертовой матери вместе со всем в нем находящимся великолепием вплоть до водонапорной башни, которая рухнет в первую очередь, устроив к тому же небольшой низинный потоп, чтоб захлебнулся тот, кто вдруг выживет при взрывах…

   Арти, конец 2000-х
   Звонок! Чёрт… Вызов! Очередь: Арти с «мелким». «Грач», куртка, сигареты, бегом в тачку. Проверенная рабочая «шестерка» с пол-оборота – вперед, взрываясь. Будучи руководителями предприятия, Арти со своим замом Лехой по прозвищу «мелкий» не гнушались прокатиться по «горяченьким» вызовам, посмотреть что к чему, проверить оперативную обстановку на охраняемых объектах.
   Боксировали Поветкин с Чемберсом. Наш бился круто, но подустал, что ли. Два характера – не согнуть! На задание рванули после восьмого раунда. Арти-пассажир уклонялся – «хоп-хоп!» – от кроссов воображаемого американца. Подбородок к плечу. Чемберс – молоток! Ну, Поветкин, само собой, так быстро набрал масть! – пояс WBO. Арти – левым локтем заехал Чемберсу-«мелкому» по скуле, в ответ – урокэн в глаз Арти-Поветкину.
   Подъехали к ночному клубу, где сработала «тревожка».
   Частное охранное предприятие «Корпус А» контролировало торговые центры, дансинги, супермаркеты. В основном – хмельные клиенты. Что-то посерьезней – лицом к стене, ждем ментов.
   Клуб окутан фосфором низких частот.
   Бегом на вход – где кипиш? Дворецкий: палец вверх – мол, второй этаж. Взлетели, не запыхавшись.
   Красный. Синий. Желтый.
   Размытый бас танцпола внутри тела. Администратор – девчушка-рефери – встречает, разведя руки: типа по углам! «Они в банкетном зале», – шепотом.
   Спокойно… Перешли на шаг: дверь в «банкетку».
   – Добрый вечер, что случилось? – зашли в зал вместе с администратором.
   – Ты кого вызвала, упыриха?! – из кожаного кресла изрыгал проклятия раскрасневшийся тройной подбородок: – Кого вызвала, тварь? Ты чего мне хочешь доказать-то? – На полу посуда, перевернутые стулья. – Что мне тут надо пресмыкаться перед кем, бля, перед тобой?
   Охрана грузного босса: три чувака. В костюмах. Трезвые, серьезные. Стоят треугольником – рожи в ухмыле – им бояться нечего и некого. На бармена смотреть больно… разбит. Местный охранник – рядом на «электрическом стуле» прячет глаза в пол, остальные даже заходить не стали: забьют! – типа крутые, с пистолетами!
   Аккуратно прикрыли за собой дверь – гулкие удары баса ушли в бетон, давили на позвоночник: внимание! – взглядом, кивком.
   Девчушка попыталась оправдаться:
   – Александр Ник…
   – Что! ты! мне! хочешь! сейчас! – Слово «сказать!» совпало с резким проходом Арти за спину переднего стража, «мелкий» ушел влево. Полуавтомат «Грач» – рывком назад, по-походному. Агрессии не было, проход – проверка.
   Взмах толстой кистью: «Убрать!» – губы в презрении готовы выплюнуть очередной матюг-блевотину.
   Разворот! – локоть секьюрити выносит неконтролируемый правый круговой кулак на выдохе. Его левая тянется к кобуре. Х-ха! Мы готовы: подсед! – задняя подсечка ногой, с прокрутом – взгляд на «мелкого»: как там? – и первый «пиджак» горизонтально втыкается в пол, голова мячиком по бетону. Затем Арти, оставаясь после подсечки на спине, с размаху «убивает» упавшего соперника кистевым суставом – сверху-вниз, жестко, в переносицу. Рядом тупой стук второго затылка – «мелкий», застав его врасплох, рванул «чела» за ноги – можно не добивать.
   Третий «пиджак»: влево-вправо – э-эх! – все пропустил, но и свою очередь не заметил. Арти-Поветкин уже на ногах: замах правой – ложный! – недоуменное лицо охранника ловит, чавкая, подготовленный в упорных тренировках полубоковой – железной левой – жесть!
   Из-под раскиданных модных пиджаков грустно выглядывают рукояти пээмов. К чему они…
   Борова вытаскивали на улицу за шкварник, немного подмяв лацканы Dolce-там-чего-то. В сугроб – чисто охладиться, опохмелиться. Встали, встряхнулись – еще в сугробик? – извольте, но ненадолго: «Ух, какие мы тяжелые! И мокрые!»
   Влетели в каптерку: двенадцатый раунд, конец поединка. Руки в бинтах победно взлетают у Сани, у Поветкина, э-эх! «Как бой, да что, кто бил?! – Отдыхающие бойцы вразнобой рассказывают и показывают пропущенные моменты: – Поветкин… Чемберс… Нокдаун… Молоток!»
   Александр Николаевич Зыкин, депутат какой-то там развеселой Думы по какому-то вечно-голодно-громко-просящему округу, аккуратно положил пальцы-сосиски на красную, сто лет несменяемую «вертушку». Утро. Потрясывает. «Кого? Меня! – за шкварник да в сугроб, ну! – слов просто не было. – Вы у меня, твари, все сидеть будете… По закону! – сглотнул вскипающую злость, икнул: – Гнить в тюряге будете! Умолять будете выпустить».

   В далеком девяносто шестом командир минометного расчета Матвей Артишев, раненный, кроваво рычащий, выносил на себе из-под обстрела «чехов» остатки расчета – Леху Комарова («мелкого»), из последних сил цеплявшегося за шею командира, как за жизнь… Долго. Двое суток. Они дошли. Слез не было. Было награждение и конец войны. Были пенсии: одна – участнику, вторая по инвалидности. Пенсии не хватило бы и на ящик водки. Вместе с неизрасходованной злобой остался «чеченский синдром» (когда ни с того ни с сего – из окна третьего этажа) – на всю жизнь. К чему это?
   Кто бы знал, кто б знал…
//-- * * * --//
   Егора Арти заприметил в «качалке» в начале двухтысячных – парень после армии, целенаправленный, спокойный, учится в педагогическом университете. Разговорились… раз, второй; да так и остались друзьями, тем более незримо обоих связывала война – Арти вернулся с первой чеченской кампании, Егор – со второй. Матвей не раз звал друга к себе в агентство. Но тот отшучивался, уворачиваясь от приглашений. После окончания учебы Егор не перестал посещать спортзал, но и о работе, деньгах не заикался. Судя по поведению товарища, по тому как он одевается, как держится, разговаривает, Арти смекнул: Егор находится на службе у немаленьких людей, людей влиятельных и далеко не простых. Вскоре он в этом убедился.
   Как-то в пылу дружеских, ничего не значащих, в общем-то, откровений во время передыха меж тяговыми сетами в спортзале, Арти заикнулся об одной высокопоставленной особе из областного правительства, которая задолжала кругленькую сумму американских долларов клиенту агентства «Корпус А». Все бы ничего – обыкновенный заказ на получение долга, тем более дама эта более чем платежеспособна, ну, неурядицы, кое-какие временные трудности, с кем не бывает. Деньги-то брала не на косметику, а на выкуп в частную собственность федеральных земель, ранее предназначавшихся структуре образования. Профиль землевладений дама оставила что ни на есть образовательный – кто же против поля для гольфа и бассейна со всеми видами спа-процедур? – только окружено все это до́лжно быть малоэтажными жилыми постройками отнюдь не для студентов и их преподавателей. Договора подписали, губернскую власть в курс поставили, подставные фирмы с малоимущими учредителями куда надо подсунули, и началось неспешное строительство фундамента безбедной чиновничьей старости, приправленное к тому же железнообеспеченным кредитом в подконтрольном банке… как бац! – все пошло прахом. Кто-то куда-то что-то написал, мол, времена, сука, уже не те, как говаривал небезызвестный комедиограф Галыгин; – и помчала по шпалам прокурорская проверка, приуроченная к новым, а лучше сказать, свежим президентским законодательным инициативам и бескомпромиссным войнам со злоупотреблениями. Проверка-то была злободневной, насущной, только пущена она по ржавым рельсам старым дедовским способом – завистливой, сука, кляузой.
   Так и полетела в кромешное пекло идея областной матроны вмиг обогатиться за чужой счет; стройку заморозили, движение банковских средств приостановили. Пахнуло уголовным делом, статьей по «легализации, отмыванию», пахнуло и невозвратом заемных долларов для клиента «Корпуса А», сразу обратившемуся к Арти за помощью, поскольку сам клиент в данной ситуации, связанной с неспешными прокурорскими разборками, был не силен, да и вообще принадлежал он к миру больше криминальному, ежели судебно-правовому. А деньги он дал «чиста конкретно» за долю в строительстве привилегированного жилья в земельных фондах федерального значения.
   Матвей тему пробил, с дамой обо всем перетёр, кого надо в разговоре упомянул типа «и мы не лыком шиты, бабушка», и вроде как разошлись они с матроной по мирному, обсудив и обговорив конкретные сроки выплаты проклятых баксов. Обговорить-то обговорили, но дама, будучи сама по себе непростой по чину, а по самомнению так и вовсе «кремлевской эксклюзивной плечевой», долг решила не отдавать вовсе, к чему мучиться невыполнимыми обещаниями?! – идите, мол, в милицию, там и разбирайтесь со своими финансами, я ж не виновата: баксы ваши я вложила в стройку, стройку у меня отобрали, при чем тут я? На этом и успокоилась, для верности прикрывшись телефонным правом с немалым чином местного УВД, мол, от статьи за «вымогательство» никто не застрахован.
   Таких «пассажиров» Матвей Арти, как правило, старался на борт не брать – голимый геморрой, неприятности на свою седую голову, риск потерять фирму плюс доверие высокого начальства, – куда ж без него? – весь бизнес построен на непрекращающемся туда-сюда взятконосительстве, дружеских подношениях, да и просто ежегодно обновляемых знакомствах, без чего наработки тут же полетят прахом под давлением свежей наглой поросли, широким фронтом наступающей на пятки «старикам»: молодежь, с кровью, с боем прорывающаяся во власть, волоком тащит за собой коммерсантов, давно уже не признающих никаких понятий – ни правовых, ни тем более уголовных. Насмотревшись и ненасытно впитав уроки накопления капиталов живыми и мертвыми, благоденствующими и отдыхающими на нарах отцами-олигархами, новое поколение твердо усвоило урок главный – сначала власть, потом бизнес!
   Поэтому Арти так расстраивался из-за невыполнимого заказа по выбиванию долга у зарвавшейся дамы; и если бы не высокое положение заказчика в криминальной иерархии, он бы давно уже плюнул на невыполнимое дело – деньги деньгами, а общественное мнение дороже. Не дай бог предпринять какие-нибудь неправовые, не выверенные шаги против попавшей в неприятности матроны, обладминистрация может косо взглянуть на всю структуру матвеевского бизнеса, что краху подобно… Арти переживал, и переживания свои однажды выплеснул в «железной качалке» своему приятелю Егору.
   Егор спокойно друга выслушал, правильно заметив, что такие вещи вполне решаются через Москву – только там можно найти рычаги влияния на подобных проворовавшихся чинуш областного пошиба. И добавил – коли Арти не против, он провентилирует вопрос через своего босса. На матвеевское «Какого-такого босса?» Егор рассказал про старого армейского товарища, его бывшего командира, который плавает сейчас в высоких эмвэдэшных кругах по ветеранской линии. Арти пожал плечами: давай, брат, – мол, уже без разницы, – двигай тему! – все равно здесь наступил конкретный ступор по хитрой бабенке.
   Так Егор взял Матвея «за рога». Через пару недель бабенка приволокла первую партию зеленых, на следующий месяц, частями, разочлась полностью, по информации из оперативных источников Арти продав все имеющееся за душой имущество и бизнес: дом, квартиру, гаражи, что-то за границей, немаленькие активы сыновних фирм. К тому же по горло, по макушку загрузившись, где только смогла, кредитами на доверии, тем более ведь не впервой! – мол, надежность обеспечена уважаемой должностью; загрузилась займами у знакомых, родственников, в залог обещая оставить перезаложенное дважды добро, просто деньги надо срочно, а залог вот он! – вы что, мне не доверяете?! И родственники отдавали в рост свои деньги, попавшись основательно и бесповоротно на расчудесные матронины проценты, одно имя которой называлось роднёй с придыханием – мол, мы ее знаем с детства, она о-хо-хо и о-го-го! – она сила, власть, надёжа наша.
   Власть и надёжа, расплатившись по долгу клиента Арти, оставшись практически без средств к существованию, без крыши над головой, разорив по ходу сбора денег своих детей, их детей, ее внуков, и всех по кругу знакомых и товарищей, сама влезла в такие неимоверные долги, что на расчет лишь с банками потребовалось бы пять ее жизней, если не больше, не говоря об остальных заемщиках. Из областного правительства даму потихоньку выперли – соратники понимали, что человеку уже не до работы, что мысли у человека только о возврате хоть части, крупицы отданного, – а что же это, простите, как не коррупция?! – увольте, господа, какая коррупция в наше безапелляционное время? Губернская орда даже слышать не хотела о какой-то полоумной, на всех углах трезвонящей о том, что пакет бумаг по строительству элитного жилья был подписан самим… кем-кем?! Так вот как на доброту ответила, тварь такая! – вон из улья, тварь! – вон без права на реабилитацию, без права на что-либо, напоминающее о связи с серьезными людьми в серых костюмах при модных галстуках «а-ля премьер».
   Вопрос по бабенке Егор решил через своего московского координатора Алоиза Куэтрина, одним всего лишь звонком в область расставившим все точки над «и». Алоиз побеседовал с губернатором, тот вызвал зама, вставил ему по первое число, и понеслось…
   Разводить на бабки своего же коллегу по государственному бизнесу – сложный процесс, зряшный, тем более речь шла о коллеге женского пола, взбалмошной, истеричной, к тому же владеющей информацией от начала развития земельной аферы до ее конца. Но приказ дан, и деться некуда! – мол, Марья Петровна, извиняйте, так сказать, не в моей власти наставлять вас на путь истинный, но суть в том, что денежки, которыми давеча воспользовались в выигранном вами тендере по застройке участка №…, необходимо срочным образом вернуть, поскольку заинтересованы в этих, так сказать, денежках, люди, вернее, человек… – зам вознес глаза к небу, – оттуда. Можно сказать, «сам» заинтересован, поскольку лично и давал одобрение на выделение вам этих средств; вернуть надо через небезызвестное вам агентство, сроки обговорите там же.
   На обоснованное, в принципе, исступленное возмущение Марь Петровны типа как же вы, уважаемый зам, можете так говорить, коли ведь знаете не понаслышке и про проверку, и про неудачу в делах, важный посланник, взмахнув, как пингвин, руками, дружелюбно приобняв матрону за вздрагивающие плечи, полушепотом произнес:
   – А вы, милая, подумайте сами, что лучше: остаться без денег, тем более чужих, но на свободе, либо с долгами, тем паче своими, но в тюрьме и надолго! Да… – добавил уходя, проявив несказанную доброту: – «Там» сказали, что если вовремя просьбу исполните, ну, в смысле, гроши в срок вернете, то останетесь и при должности, и при работе, и прокуроров по-тихому отведут от греха подальше со всеми вытекающими. Год-два, и вы, дорогая моя, снова при средствах, сами понимаете.
   – Мне нужны гарантии! – вослед.
   – Хм… – Зам не спеша вернулся, протянул матроне визитку с большим двуглавым орлом. – «Он» просил вас звонить ему в любое время.
   На том и порешили.
   Она, знамо, трезвонила взбудоражено несколько раз по выданной замом сине-красно-белой визитке; ее внимательно выслушивали, уважительно интересовались процессом возврата долга и обещали связать с «самим», как только она закончит выплату, успокаивая, что все договоренности в силе, и даже сверх того – рассматривается вопрос о дальнейшем ее повышении по карьерной лестнице. Матроне, чувствующей неизменно приближающуюся катастрофу неимоверного масштаба, оставалось только уповать на эти редкие звонки в недостижимое двуглавое высоко, но и звонки эти не то чтобы успокаивали, но посылали слабую надежду на спасительную соломинку – остаться при дворе, при батюшке, у кормушки.
   Когда расчет был произведен, документы подписаны, долговые бумаги порваны, двуглавый орел на сине-красно-белой визитке замолчал навсегда, швырнув вцепившуюся в призрачную иллюзию матрону глубоко в пропасть, откуда не выбираются.
   Арти получил большие бабки за качественное содействие своему теневому клиенту; предлагал, само собой разумеется, равную долю Егору, но тот даже слушать не захотел, чем немало удивил товарища, пообещавшего безоговорочно выполнить любую просьбу о помощи в дальнейшем. Что и произошло через много лет после описанных событий.

7

   Хаос…
   Засыпая, Егор предчувствовал, что опять и опять будет расталкивать космические глыбы, с годами становящиеся тяжелей и тяжелей. Прекрасно помнил, как они появились сразу после войны – глыбы были легкими и, несмотря на неестественную, гипертрофированную могучесть вопросов подсознания, связываемую им, может, с молодостью, может, неопытностью, неоперённостью в человеческом бытие, быстро решал житейские вопросы наяву, так же быстро и легко расталкивая-разбрасывая наваливающиеся огромные шары-глыбины в снах, не очень задумываясь о подоплеке.
   Последние месяцы видения стали невыносимы: просыпался физически уставшим. Что это? Душевная боль, муки агнца, знающего о своем неизбежном заклании, ставшего вдруг мстителем? Пришел, наконец, день сожжения? Да! Только сожжения не смиренного ягненка, а сожжения, испепеления сущего, дабы освободиться, вырваться на волю… И более не грешить! В образе сущего предстояло запалить Чертищево, черт бы его побрал.
   Субботний вечер. Начало ноября. Преддверие снега. Преддверие хрустящей под ботинками зимы, залитой ранней луной словно маринадом. Включились трехмерные рекламные билборды, полыхнули каскады льющегося электрического огня, служащие здесь скорее для красоты, не для зазывания клиентов. Местные отдыхающие прекрасно осведомлены о развлечениях Чертищева, их немного, но и не мало. Развлекательных заведений достаточно, чтобы спокойно, в кругу высокопоставленных друзей, провести уикенд не толкаясь, не занимая очередь в парную или бассейн, их, заведений, как раз столько, сколько надо – коммунизм да и только! – это могло бы позабавить, если б вся Расея-мать не поделилась на такие вот Чертищева разных размеров и площадей в элитарной отдаленности от темного ненасытного скопления народных масс.

   Камэн договорился увидеться с Алоизом в небольшом французском ресторанчике «Дюбуа», там все обговорить, потом связаться с Краевым, и если, как утверждал подполковник, тот находился в свободном режиме, вызвать и его – сегодня, завтра, неважно – лишь бы прояснить ситуацию, определив дальнейшие решения по поводу нахождения спецгруппы Аслана в области, убийства Владимира Сергеича с женой, расстрела майора Кунцева и людей Руслана, по поводу губернатора Селезнева и иже с ним. Понятно, Краев всего не знал, но он был первым живым, кого хоть о чем-то можно порасспросить, сопоставив имеющиеся в наличии негустые данные, учитывая, что прокурорский Самсонов вообще не в курсе происходящего.
   Без пятнадцати десять Аслан прогуливался в районе «Дюбуа», предварительно обустроившись со своими людьми в небольшом уютном домике на шестерых. Остальные бойцы поселились рядом, соединенные с соседями проходным залом для бильярда и общей, на два дома, банькой. Красочная умиротворенность поселка располагала к неспешным променадам, знакомствам, да и просто веселому времяпрепровождению, приправленному фирменным обслуживанием и прекрасной кухней, разносящей соусно-пряные запахи по округе.
   Аслан находился в прекрасном расположении духа. По приезде его повстречал Камэн, проводил в забронированный коттедж; тут же созвонились с Краевым, который безоговорочно пообещал подойти в кабачок вовремя, добавив, что все в полном порядке, и волнения напрасны, и что к данному моменту многое прояснилось. А назавтра Аслана ожидал в гости старый знакомый по давней войне, в которой они, по обе стороны баррикад, отрабатывали будущие финансовые взаимодействия.
   – Камэн, ты когда? – Алоиз стоял на крыльце в «Дюбуа».
   – Чуть задержусь. Буквально минут на двадцать.
   – Хорошо, я выпью пока коньячку.
   – Хорошо, отец.
   Это было сигналом!
//-- * * * --//
   Прошло много лет, дружба окрепла, и однажды Егор сделал Арти тяжелое для осознания предложение.
   Диспетчер знал, что агентство Арти работает в Чертищево, отсюда и возникла мысль разыграть с Краевым «чертищевскую» карту. Оставалось только убедить Арти взорвать поселок, а вместе с ним и всю дальнейшую жизнь с тем отличием, что жизнь Матвея переместится на новый качественный уровень. Что повлияло на согласие Арти, что принудило его согласиться? Риторический вопрос, во всяком случае, для Егора, завербовавшего десятки таких как Арти. И деньги играли не первую роль, а вторую, третью… «Выход» отсюда – вот что первое. Уход навсегда в другую реальность, где, как казалось Арти, будет другая жизнь, не лучшая, но другая. Будучи зрелым человеком, крепким бойцом, познавшим, что такое смерть за Родину, медалькой отблагодаренным Родиной за то, что не подох там, в войне, ни к чему не приведшей ни его самого, ни его семью, ни его народ, до которого не наплевать было тогда, зато сейчас наплевать полностью, как народу глубоко плевать на простого бывшего мента, выжившего на той войне, Арти знал, на что шел, и шел осознанно.
   Денег Егор предложил достаточно для безбедного существования в спокойной европейской стране, перед этим якобы сгорев в чертищевском пожарище, к чему Арти морально подготовлен, и диспетчер это уловил безошибочно, перечислив в дальнейшем на счет Матвея первые полмиллиона долларов.
   Уничтожение деревни требовалось для железной подстраховки – чтобы не найти потом концов, кто за что, кого убивал и убивал ли вообще… или это прозвучало актом устрашения, только чьим? – власти, бизнеса, кого-то конкретно или всех вместе взятых? Погибнет не менее пятисот человек, женщин и детей, гостей и обслуги, охраны и ментов, всех, кто окажется в Чертищево во время страшного беспощадного взрыва, причем выполненного с безукоризненной точностью, с использованием сверхсовременных технологий, что обеспечивал профессиональный подрывник Сергей Иванцов.
   С помощью Арти и его людей они обкладывали взрывчаткой поселок по кругу, днями, по ночам, объясняя это случайным зевакам усилением линий охраны, особо не светясь, аккуратно выравнивая и обихаживая за собой земельный дерн, стирая лишнюю информацию с компьютеров системы наблюдения. Закладки выполняли надежные, проверенные бойцы, не особо вникающие в суть задания, уверенные, что ставятся приборы для тайных прослушиваний и слежения – ведь никаких отличительных данных на тяжеленьких разноцветных коробках не было.
//-- * * * --//
   Сначала напугал кромешный звон тишины, невыносимо долгий, ведь кнопка нажата! – почему тихо?
   Потом сдавило уши. Тряхнуло снизу. «Вакуум» – вспыхнуло в недремлющем мозгу одновременно со страшным низким гулом, нагнавшим подземную волну, за которой реактивным истребителем несся мощный звук беды, горя. «Почему я здесь? Должен был уйти», – мелькнула вторая мысль. Подспудно уставшее подсознание ликовало от «увиденного»: вдруг возникший из преисподней ярко-белый гриб разнес вдребезги, в пух и прах грузные неподвижные камни, встающие чуть ли не стеной, никак не поддающиеся расталкиванию. «Неужели проклятые глыбы больше не придут?»
   Открыл глаза.
   День «Х». Сегодня приезжает Аслан, сегодня он ответит за всё: за войну, плен, за горемычного Серегу, продавшего жизнь за жизнь, хм… Правда, погибнут люди, много людей, но иначе никак, иначе погибнут они с Серегой, исчезнет их неудавшееся прошлое, неестественное настоящее, сгинет правильное будущее, в котором уже не будет взрывов и выстрелов, в котором все кончится. И начнется сначала, заново.
   С деньгами для Арти помог Иванцов, пообещавший заплатить вторые полмиллиона после удачной боевой операции. Денег на войну Организация не жалела никогда, лишь бы война была грамотно просчитана и четко выверена, учитывая всевозможные заказы на устранение. Устранялись конкуренты и неугодные под видом терактов, сбоев техники, вплоть до самолетов; под видом клановых разборок – кого в таком случае наказывать, искать? – разве лишь истреблять семьями, родами, но это в принципе невыполнимо, нереально, легче приручить брыкающегося кланового главаря, пригладить, приголубить да и поставить на регион, область, город, тем более ставит «голубу» один, а одному и напеть легче, был бы песенник похлеще да побаще.
   Встал, оделся, посмотрел в окно, послушал.
   К полудню он примчит в Чертищево, вместе с друганом Серегой дождется прибытия Аслана, потом они договорятся на поздний ужин, куда якобы придет и несчастный Краев, полностью запутавшийся в ситуации – зачем его держат, кто? Но прийти не успеет.
   «Да… тут надо корчевать, выжигать под корень, с дёснами. А лес-то, брат, вековой, дубовый». Поэтому лес придется подорвать на воздух без жалости, оглядки, без снисхождения.
   Потом втроем, Арти, Иванцов и Егор, свалят оттуда по-тихому за десять минут до назначенного свидания с отцом Сереги… и всё. Остальное дело техники. Разлетятся по сторонам, нажав кнопку пульта управления, наблюдая за взрывом в пятнадцати километрах от Чертищева с трассы, опоясывающей запретную элитарную зону.
   Ведь она в том и состояла, его работа, – разрубать неразрешимое, превращая сложное в простое. Вот он и заканчивает последнее задание, избавившись, наконец, от огромных космических глыб, валунов, невообразимыми стаями парящих в подсознании, превращаясь с годами в монолит, означавший чуждость, неестественность собственного бытия. Это впервые произошло сегодня, в день, как он считал, возмездия.
   Билеты куплены. Поездом, самолетом – кому куда, на время переждать, пережевать произошедшее; через месяц-другой все покроется прахом, скандал утихнет под наслоением таких же, не менее громких, звонких. Пресса перелистнет чертищевскую трагедию, занявшись другой, назначив виновных, попрощавшись с разжалованными, поприветствовав вновь назначенных, оставив безмерное горе там, где ему и положено быть – в смиренном забвении.
   «Может, отдохнуть разок?» – ухмыльнулся вечно недовольному второму голосу, на протяжении многих лет отговаривающего выбегать на разминку. Надел трико, рванул на выход. Пять минут – тоски как не бывало, лишь напряженная собранность, концентрированность, готовность к последней атаке. День «Х».

   – Хорошо, отец. – Серега посмотрел на пацанов: это было сигналом! Они находились в доме слежения за охраняемыми объектами. Боец-оператор, Егор, Серега Иванцов, шеф охранного агентства Арти, который за последнее время привык к маскарадам своих подельников – в Чертищево они появлялись только в гриме – один в усах, другой в негустой бородке.
   – Поехали, – сказал Егор.
   Они вышли, сели в заведенную дежурную тачку.
   – На второй блокпост, – скомандовал Арти водителю.
   Волнения не чувствовалось ни у которого из троих, задумавших жестокую и страшную развязку их совместной деятельности, прожитых лет, жизни.
   Машина тронулась, неспешно покатила на выезд из поселка.
   Проехали шлагбаум. Пять-семь минут дороги. Еще пост. Приветствия, ничего не значащие указания, вопросы, ответ. В салоне тишина, о чем говорить? Водила поднажал чуть быстрей. Столбы фонарей кончились, машина окунулась в осеннюю мглу, только дальний свет фар, приправленный нерезкой луной. Вот и «второй», остановка. Здесь притулился в сторонке джип Егора – в нем они домчат до трассы и нажмут кнопку. Пересели, попрощавшись с хозяином рабочей «шестерки»:
   – Пока, Петрович, – громко хлопнув неподатливыми дверьми. – Я в объезд, и вернусь в поселок по восточной дороге.
   – Понял. – Петрович знал, Арти любил заезжать с проверкой малознакомым восточным направлением, состоящим сплошь из ужасных проселочных колдобин, без шлагбаумов, огорошивая чоповцев внезапностью появления.
   Егор за рулем, Серега с Арти уселись назад – в пункте назначения они разойдутся по двум машинам Секунды, разъедутся в разные стороны после заключительного отсчета. Трое людей, уничтоживших поселок, поспешат по своим заказанным заранее маршрутам – они станут свободны в отличие от людей, оставленных в Чертищево: тем-то еще стоять в очередь на прием к всевышнему, ожидая последнего разбора содеянного во внезапно оборванных жизнях.
   Группа Секунды была на месте, ожидая в небольшом лесном углублении-стоянке для большегрузного транспорта. Три машины встали в неровный ряд, Арти с Серегой спрыгнули с полуметровой высоты диспетчерского джипа, размяли шеи, покачали взад-вперед туловищами, взглянув на часы: без двух минут! Егор даже не выходил – зачем? – сквозь лобовое стекло видна его безразличная, отсутствующая физиономия, поглядывающая на приборную доску: время! Ясно было, нажав кнопку, диспетчер тут же свалит, не углубляясь в созерцание гибели Помпеи – зачем?!
   Единственное, чем удосужил наблюдавших за ним друзей – поднял показушно руку с пультом и надавил клавишу… Еще раз! Еще!!!
   Взрыва не последовало.
   Диспетчер тряхнул пульт, нажав в десятый раз. Медленно, удивленно открыл тонированное водительское окно. За окном стоял старый друг Серега Иванцов, направив глушитель пистолета Егору в голову.
   – Сере…
   Прозвучал негромкий выстрел.
   Сзади послышался еще один щелчок и стук упавшего тела – это грохнулся об землю убитый Секундой Арти.
   Штатный взрывник и штатный киллер расселись по тачкам и разлетелись в разные стороны, как договаривались.

8

   – Ты можешь быть свободен, Сергей Сергеич, – встретив Краева в ресторане, Алоиз сразу перешел к делу.
   – Как…
   – Можешь ехать сам, могу я подбросить, мои люди, – Алоиз был немного навеселе, – когда скажешь. Я все решил – плохих людей больше не будет, ты свободен, – повторил он, – их нет. А можешь гульнуть на радостях, чем черт не шутит! – вон как исхудал. Оклемаешься, выходи на работу, Самсонов сделает, что надо, а Николай Иваныч утрет с шефом УВД по поводу твоего отсутствия, не переживай!
   Краев был в шоке. Он вставал, садился, Алоиз плеснул ему водки, пододвинул закуску.
   – Алоиз…
   – Знаю, ешь.
   – А как же Егор, Сергей… они же здесь! – Краев даже оглянулся.
   Совсем недавно был заложником, выполняя приказы точь-в-точь, как просили эти ребята. Он и в «Дюбуа» шел в уверенности, что находился под непрестанной слежкой.
   – Егора больше нет, сдулся. А Серега – мой сын, просто попросил его кое-что подправить в Системе, так что не обессудь. Твои мучения были у меня на контроле, но не мог тебе этого сообщить, иначе бы сорвался план по выявлению в коллективе крысы, прости. Они хотели взорвать поселок.
   Краев даже поперхнулся.
   – Да-да… Но это потом – я на блюдечке предоставлю весь материал по организации теракта, так что медаль за раскрытие тебе обеспечена. Надо будет убрать отсюда «Корпус А» – сгнили, падлы, полностью вместе со своим шефом, с которым тоже, кстати, решено уже. Пока ты мучился в плену, этот диспетчер натворил дел: убрал Кунцева по-тихому, я даже не успел среагировать, Чертищево вон рвануть хотел, – они выпили не чокаясь. – Жалко, грамотный парень был. Съехал, видать, с катушек.
   Краев начал пьянеть после четвертой рюмки и нехотя терял нить разговора.

Колька-Секунда. Вместо эпилога

   Но сказать по правде я хотел бы только посмотреть, –
   посмотреть, что будет с нашим миром через двадцать лет,
   что же будет с миром через двадцать лет?
(Группа «Машина времени»)

   Забацали то, что рвалось занавесками из каждого окна: «Крылатые качели» и русифицированную песню Баккары. Девчонки-солистки, их нехилая поддержка: две гитары с барабанами. Перед уходом со сцены Гуцул выкрутил до упора влево ручки усилителей, стоявших позади музыкантов, – подлянка приведет к победе, уменьшив шансы на качественный звук выступавших вслед. Заняли третье место. Приз – крутая электрогитара-малышка, чудо молдавской электроники!
   По меркам Союза городишко был более чем опрятен, залит солнцем. Здесь, в небольшом молдавском поселке современного типа, и проходил в далеких восьмидесятых фестиваль стройотрядов, с бешеной радостью наезжавших в теплую республику пачками. Пели, плясали, создавали ансамбли, между делом собирая в бескрайних садах фрукты: что-то там перевыполняя, перед кем-то отчитываясь. Три ведра абрикосов – ныряем в пруд: красота! Еще два – наперегонки бежим в село за свеже-розовым винцом. Последнее полное с верхом ведерко – вот вам и вечер, пора на танцы! Так без конца. В синем воздухе – лазурный серпантин, рассыпающийся… смотри! – меж пушистых облачков. Нет! – это сладковатый дымок «Флуераша» улетает в небо. После терпкого советского «Космоса» и сухих «Радопи» на переменках молдавские сигареты накрывали кайфом ароматной легкости. Всё: «розовое» в разлив, божественное курево и прозрачно-чистый воздух, пахнущий сливой, способствовали творческой самореализации молодых строителей (не коммунизма, просто строителей!).

   Гуцул (Гуцилаев)
   – Нет, ну ты ж не знаешь, что в деревне жрали по детству! Не знаешь ведь? Ты (подразумевалось «городской») даже не догадываешься, что мы перебивались картошкой с рыбой! – оп-па-на! А вот этого я и предположить не мог! Друг, дружище, хотел меня разжалобить. А я (вот, гад!), живенько так нарисовал в воображении позолоченную рыбёшку на сковородочке, укутанную лучком, и – мать моя! – картошечку. Да-а, суровый рассказ о бедственном положении недокормленных мальчиков из глубинки стух, так и не начавшись. Посмеялись, еще раз представив картофан: с ароматным луком… рыбку… окунька, щучку. Ладно, пора и на охоту.
   Стадо домашних куриц, кудахча, подошло к нашему укрытию. Гарын вооружен палкой. В лесу из подсолнухов выжидаем момент. Погнали! Двое – по сторонам, артиллерия сзади. Скорость дикая! От стада отделилась одна несчастная – всё! – она жертва. Бегом за ней! Петляем, долго. Падаем, встаем, ныряем, кувырок – мимо! Мясо – мечта! Надоели фрукты. Взрыв пыли, крик. Жарить уползли подальше через лес, в поле… а то местные могли и не понять.
   Гуцул – на все руки мастер (дере-е-евня!). Он мог разделывать живность, насаживать ее на вертел, подбадривать огонек, посыпая тушки солью. Сам следил за костром. Ел же он намного медленнее нас, городских, успевая только подоткнуть очки в ложбинку удивленно-вытянутого носа. Вот что умели мы, так это хавать! – смачно, быстро, ни с кем не делясь, зло. Эх, курочка… Аборигены, конечно, владели разведданными о партизанах. Все бы ничего, если б жажда добычи на этом прекратилась. Так ведь нет!
   Вечер. Мы на вершине жизни! Потому что именно наша сытая украденной птицей рок-группа взбирается на Олимп – открытую площадку Дома культуры, до упаду вонзая непереводимые рок-н-роллы, щенячьим восторгом взрывая полупьяное студенческое братство. Кто помнит «Boney M»? Так вот – это я, низким голосом гуттаперчевого солиста-танцора начинаю томно изрыгать Rasputin, забывая аккорды и путаясь в струнах: что-что, но уж трехлитровой рубиновой разливухи под хруст куриной ножки себе не пожалел!
   Ночь, почти утро. Время задуматься… но не нам. Тусовка только начиналась. Что всеми двигало? Ответ простой: свобода выбора в отличие от дома. Там регламент: школа, выпускной, экзамены; пошло-поехало – колхоз, учеба, Новый год. Здесь не так: здесь солнце хитро-жгучее, большое – это главное! Почти что юг, жара – второе. Ну и раздолье – первый раз, в семнадцать лет. Не ведали о многом мы в ту пору. Начитанны, но беззащитны пред открытым миром. Среди бродяг-погодков самым опытным в вопросах бытия, всего-всего и секса в том числе Гуцул был – приятель сельский. Вкусил он яду столько, что не снилось никому. Посему негласно подчинялся весело ему сплоченный наш ансамбль-отряд: три человека, блин.

   Комсомол
   Куда ж без него! Слово почти священное. Плевать хотели глубоко на комсомол, на партию, на пятилетки с перевыполнениями планов – свобода и любовь! – вот нами что руководило. Или свободная любовь, не знаю, лучше как… или любовь к свободе, вот ведь черт! Да-да! – бровастый черт уж точно не указ; да и плакатов-то его в Молдавии почти что не было тогда, вот не было, и всё! Была непознанная страсть – во ржи, под треск цикад, впервые… Но об этом позже.
   Ночь после танцев. Один – через плетень в подвал. Второй у входа на раздаче, третий за забором на приемке. Что принимать? Варенье в банках. Гуцул снизу, с погреба – наверх. Гарын через ограду – мне, я расставляю аккуратно в сумки. Добыча, мать её, жжет руки, нагревает вены, такого не испытывал я в жизни! И эта ходка третья вот уже. Две предыдущих – под кроватями в палате, где дружно дрыхнет вся мужская половина стройотряда. Там много – сто закаток. «Шухер!» – свет ярко-синий вспыхнул вкруг, и мы как на ладони: засада, мать её!
   Как описать преследования жуть, да с придыханием смерти? Хозяин хаты мог и выстрелить! По морде, по лицу нам били ветки – все это слабо сказано и не о той погоне, что мы пережили. Пять минут – музвзвод под одеялом, как будто не вставал, как будто спит давно, храпит к тому же. Мужик вошел – ведь знал, куда идти, млять, – щёлк выключатель! Храп не притих, на отдыхе трудяги, не буди!!! Да не тупой он – наклонился и увидел чудо-залежи. Что дальше? Дальше – комсомол. Ну, пропесочили, побрили, каких-то премиальных там лишили. Письмо на институт, родителям письмо. Оглядываясь вниз на могучие сонмы бесцельно прожитых лет, понимаю, что Система могла прожевать, сглотнуть, срыгнуть, попортить жизнь уж как могла бы. Спасибо нашему парторгу, – попугал и бросил, к лешему, – молодчик! Он был из преподов, зелено-ранний, не разумели, дураки, что очень повезло тогда нам.

   Гарын
   Гарын тащился впереди процессии. Другана послали на заклание, страдальческое что-то было в нем – намек на лысину, возможно; он голову приопустил, идет бочком, раскаивается очень, это видно. Парторг махнул рукой на наше разгильдяйство – воровство, вернее; селяне – нет. Трэдишн, что ль, у них, с войны? Тогда я почему-то вспомнил о войне. Крестьяне, старики, собравшиеся в ряд, смотрели укоризненно, не злобно. Сравнил их с нашими, уральскими: «Добрее наши». У этих – каменные лица, трудовые плечи, черные костяшки пальцев. Их руки говорили: «Да! У нас сады, дома, озера, зелень – но вы, приезжие салаги, в курсе ли, каким рожном дается это?» Срамных салаг, как пленных фрицев в сорок пятом, нас медленно вели сквозь всю деревню. В руках варенье, сзади на повозке тоже банки. А вдоль дороги – люди, множество людей. Какой, к чертям, партком! Стыдуха, благо, мать не видит. Уж вот бы мне досталось, блин! О чем мы думали? Да о свободе! И любви.
   Гарын был барабанщиком: у-у-у! – центряк вселенной в долгожданные часы вечерних танцев. Только-только всемогущая эра «диско» нахлобучивала Советский Союз, сгоняя расклешенные толпы в газовые камеры дискотек. И вся тяжесть прихода нового стиля ложилась на плечи бедных барабанщиков. Это вам не электронная коробка, снабженная мощной, четырехтактной бас-бочкой, это сверхчеловек, из-под заливающей ручьем усталости неимоверными усилиями выдерживающий заветные сто тридцать: бум-бум-бум! Сто тридцать в минуту – и ни ударом меньше. Там-то и заприметила его местная красавица.
   Постарше нас – стройна, легка, изящна – казалась недоступной в принципе. Когда ж увидали их, удалявшихся в неизвестном направлении, хватил столбняк. Мы и к своим-то, стройотрядовским, стеснялись подкатить: ну, мол, времени – вагон! – не торопились вроде как. Гарын, конечно, вычудил – была деваха великолепно-русой, диво дивное она, она… Обучила его всему. В неполные восемнадцать он познал то, что советские дети осваивали к сорока и то по книгам. Влюбился, ждал ее. Сначала приходила часто, потом – не очень, потом вообще перестала. Змей Гарыныч ждал. Даже когда тронулся поезд, Гарын еще долго смотрел в окно. Не знаю, может, оставил ее себе на всю жизнь, так бывает с некоторыми иногда. Но в тот день, когда их свидания кончились, он начал страдать. Умоляли: «Брось! Давай лабать, вон их, девок, сколько!» – и Змей играл… Вяло, неритмично, разрушая драйв, настрой. Вселенская тоска скверно влияла на наши выступления, выбивая палочки из его рук.
   Хм, мы были в курсе, где она шхерилась. Не говорили только: красава числилась в колхозе знатною, заслуженной наседкой. Постарше нас, со своими закидонами, она осознавала, что творила. Взрослые называли ее шлюхой, девчонки – стервой, пацаны: ништяк-чувихой. Может, искала что-то в грустном мире? Хотя в те годы это неведомое «что-то» невозможно было отыскать.

   Голос Америки
   «Джона давай!» – выла толпа, и мы начинали лить «крокодиловы слезы» [37 - Крокодиловы слезы (авт.) – имеется в виду песня Элтона Джона «Crocodile Rock» из золотого альбома «Don’t Shoot Me, I’m Only the Piano Player» (1973 г.).], заменяя фортепианное вступление нетрезвыми гитарными аккордами. Из русского – пара медляков «Машины». Срывая голос на рваных, скрипящих от натуги динамиках, были свободны как никогда и кричали, потому что в нашей стране нельзя было так кричать-горланить. Подобное слыхали лишь изредка, издалека – из-под шумовых перегородок, разделяющих транзистор на «наших» и «ваших», на «здесь» и мечтательное «там»; на то, что мы, совки, вряд ли увидим, но зато можем слышать! До хрипоты, до боли в горле – Ян Гиллан жмет лапу! [38 - Ян Гиллан – Ian Gillan, солист хард-рок-группы Deep Purple, отличающийся сверхвысоким диапазоном.] – пели на неизвестном, но придуманном нами же языке о клёвом будущем, в которое не очень-то торопились.
   Гарын наконец перестал хандрить, забарабанил-застучал веселей. Гуцул, оправившись от яблочно-смородинового позора, сварганил еще пару ходок, на этот раз более удачных. Я познакомился со жгучей хуторянкой, мы целыми ночами простаивали в воротах ее дома на виду у отца с матерью, назидательно-скромно глазевших из окна. Там и проторчал до конца смены. Что ж, это нормально – девушка-то на выданье… Пару-тройку раз отравившись убойным самогоном, незаметно приплыли к окончанию рабочей вахты. Вернули аппаратуру, сложили ударную установку. Подарили завклубом кассету-бобину: «Иисус Христос – суперстар» [39 - «Иисус Христос – суперстар» – Jesus Christ Superstar, одна из самых известных рок-опер (1970 г.), автор музыки Эндрю Ллойд Уэббер, солист: Ян Гиллан (Ian Gillan).]. Заведующий чуть не плакал от умиленья, пристроив ее на полку рядом с Высоцким, сдувая пыль как с виниловой пластинки. Извинялся, что ругал нас за «дико орущие, непристойные шейки».
   На память осталась крутая электрогитара-малышка, чудо молдавской электроники! Ее Гуцул взял потом на зону – он рано познакомился с тюрьмой. А в девяносто восьмом его и вовсе не стало. Гарын закончил иняз, потом аспирантуру и… спился, между этими вехами успев прожучить в казино дом, семью, здоровье. Нет, ту любовь он не отдал бы ни за какие бабки!
   С тех пор прошло много лет. Тридцать. Жаль, мне нечего вспомнить, и я не могу сказать, почему остался жив.
   Я обрюзг, обмяк, покраснел и за исполнение песен по кабакам беру капусту. Взгляд стал маслянистым, квелым, прикрытым похотью до денег: сытая неволя. Да! – а в моде снова наши песни: Boney M, Slade, Сhris Norman. Подражать только некому: Америка не стала избавлением. Мы, наклюкавшись сполна из звездно-полосатой чаши, лицом к лицу столкнулись в зеркале истории… с собой.
   Смотрю на себя, а в отражении – молчаливые иллюзии прошлого. Прошлого, надрывно кричащего ни о чем. Толстый, дурнопахнущий, охоч до выпивки, кто, где я, кому служу, какому богу? Хотя… Останусь лучше там, где улетает в небо сладковатый дымок «Флуераша». На фестивале.

Игорь Фунт Останусь лучше там…

Часть первая Я – Секунда!

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

Часть вторая Диспетчер

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

Часть третья Пасынок

1

2

3

4

5

6

7

8

Колька-Секунда. Вместо эпилога

Игорь Фунт
Останусь лучше там…

Часть первая
Я – Секунда!

Часть вторая
Диспетчер

Часть третья
Пасынок