Михаил Акимов
Фантастические рассказы

Ассинет

1

   Я в беспокойстве ёрзал на стуле, наблюдая, как начальник отдела кадров WWWSS (World Wide Web Security Service) внимательно изучает мои документы. Шансов у меня было мало; точнее, их вообще не было, и я это понимал. Кадровик, пожилой лысеющий мужчина в круглых очках – такие типы, как правило, до ужаса занудливы, – продолжал смотреть мои документы. По его лицу и поведению я понял, что он уже отвлёкся от их изучения и сейчас задаст мне вопрос. Я точно знал, что это будет именно тот вопрос, которого я очень боялся, поэтому нисколько не удивился, когда он спросил:
   – Ну, и сколько у вас судимостей?
   – Ни одной, – признался я. «Как будто ты по документам этого не видел»!
   – Вот я и вижу, что ни одной, – насмешливо сказал он. – То есть, ваша квалификация хакера реально ничем не подтверждена? Выходит, вы никак не смогли себя зарекомендовать? Вас никогда не осуждали за кражу денег со счёта в банке; вы не повергали в панику Пентагон, взломав секретные коды защиты? Вас, в конце концов, даже не исключали на неделю из школы за то, что вы из шалости включили систему пожарной сигнализации! Тем не менее, вы подаёте заявление о приёме на работу в отдел X? Даже не Z, а X? На каком основании мы можем вас туда принять?
   – Ну…, – весь сокращаясь, пробормотал я, – можете меня испытать. Дайте мне компьютер и задание – я взломаю всё!
   – Молодой человек! – в его голосе зазвучал гимн Америки. – Вы сами поняли, что сейчас сказали? Вы предлагаете НАМ, одной из самых солидных служб мира, поощрить вас на криминальные действия? А для какой цели? Чтобы проверить квалификацию очередного претендента? НАМ это нужно? Ежедневно десятки таких, как вы, приходят к нам и клянчат, клянчат…
   «Хватит, старый хрыч! – подумал я. – Отдавай документы – и я пошёл»!
   Он устало выдохнул, покрутил в руке мои документы. Бросил их на стол и сказал:
   – Мы можем вас принять.
   Что? Я не ослышался? Наверное, всё это было написано на моём лице, потому что он усмехнулся и сказал:
   – Нет, вы не ослышались. Мы действительно можем вас принять. Конечно, не в отдел Х. И не в отдел Z. Речь идёт о работе не снаружи, а внутри Интернета. Мы можем взять вас ассинетом.
   И он выжидающе замолчал.
   «Ассинет… – лихорадочно обдумывал я, – кто это такой? Ассистент? Ассистент кого? А самое противное, что он ждёт, когда я его об этом спрошу».
   И я решил злорадно промолчать.
   – Ассинет, – несколько разочарованно продолжил он, – это сокращение от «ассенизатор Интернета». В ваши функции будет входить очистка ВирПространства от старых объявлений, брошенных сайтов и тому подобного мусора. Вам повезло: вчера у нас освободилась эта штатная единица. Зарплата, конечно, совсем не та, на которую вы претендуете… Ну, что, вас оформлять?
   – Оформляйте! – не раздумывая, ответил я. – Когда мне выходить?
   – Завтра в девять утра в кабинет 14. А сейчас зайдите в двери напротив – там вам выдадут пропуск.
   И он стал что-то набирать на клавиатуре, всем своим видом показывая, что я его больше не интересую.
   Получив пропуск, я вышел на улицу и только здесь позволил себе улыбнуться. Если бы не прохожие, я бы рассмеялся во весь голос и, наверное, что-нибудь пнул бы или сломал. Меня приняли! У меня будут деньги, и я куплю Дженни букет… этих… во! роз! Она снова фыркнет: «Ты романтик!», и это прозвучит как ругательство, а я скажу: «Да, я такой, потому и не похож на твоих остальных, и за это ты любишь меня, а не Джорджа и не Майка»! А она опустит глаза и скажет: «Джонни, ты такой милый…».
   Никогда она мне этого не скажет.
   Чтобы как-то убить время до завтра, я решил зайти к Донато. Мы с ним не друзья, но встречаемся часто. Он ко мне не заходит, всегда я к нему, потому что Донато проводит за компом 24 часа в сутки и не отходит от него дальше, чем до кухни и туалета. Занимается он, на мой взгляд, всякой ерундой: предел его мечтаний – забабахать такого компьютерного червя, который перепугает весь Инет. Да только и здесь он ничего добиться не может: все его черви дохнут, едва выползут за пределы его компьютера. Я не раз предлагал ему попробовать что-нибудь действительно интересное: ну, допустим, вытащить у изготовителей какую-то новую программу и выложить её в Инет с серийником и лицензионным ключом месяца за два до того, как они её продавать начнут. Сам-то я ещё и не такое делаю, и никто меня ни разу не ловил. Но такие идеи его совсем не увлекают. Странный парень! Я бы к нему и не подумал заходить, если бы не Марта, его сестра. Красивая! Обрати она на меня внимание, я, пожалуй, и про Дженни смогу забыть. Да только она, в отличие от Донато, дома редко-редко бывает. За всё время я её пару раз встречал. Хорошо бы, если б сейчас она оказалась дома! Я бы похвастался, что меня в WWWSS на работу приняли, пропуск издалека показал, чтобы не было видно, что я – ассинет. Но Марты, конечно, не оказалось. Донато с воодушевлением начал мне орать про своего очередного нематода, но я включил телевизор и стал смотреть баскетбольный матч. Он, по-видимому, обиделся, злорадно сказал мне, что Марта пошла в кафе со своим обожателем, и уселся за компьютер. Так в молчании мы и просидели часа три, потом я встал, выключил телевизор и так же молча ушёл.
   Наутро я подошёл к дверям четырнадцатого кабинета, немножко потоптался, выдохнул воздух и вошёл внутрь. Это была раздевалка, где, как и положено, стояли шкафчики. Перед шкафчиками дефилировали одетые, полуодетые и полностью раздетые мужчины разного возраста, что-то рассказывали, перекрикивая друг друга, и гоготали. Однако, только я вошёл, кто-то присвистнул, и воцарилась тишина.
   – А это, как я понимаю, новый ас Инета! – сказал один из них, здоровый парень лет двадцати пяти и расхохотался, как будто это было ужас, как остроумно. Все тут же заржали, очень противно и обидно. Хотя нет, не все: пожилой, лет пятидесяти мужчина с каким-то даже мрачноватым лицом подошёл ко мне.
   – Джон Бейли? – спросил он. – Будешь моим напарником.
   – Зовите меня Джонни, – сказал я.
   – Хорошо, а ты меня – Чарли.
   Он показал мне шкафчик с табличкой «Джон Бейли, ассинет», в котором уже была приготовлена для меня какая-то странная – не то скафандр, не то комбинезон – одежда. Размер, разумеется, был мой, в чём не было ничего необычного: в моих документах указано не только это, но даже моё любимое блюдо.
   – А я – Фред, – протянул мне руку здоровяк, – ты не обижайся, Джонни, мы эту шутку – ассинет – ас Инета – недавно придумали, вот и угораем.
   – Да я не обижаюсь, – соврал я, – а ты кем работаешь?
   Вместо ответа он выпятил грудь, и на правом кармашке униформы я прочитал: «ERS» (Emergency Response Service). И так было ясно, что он из крутых.
   Интересно, а как я буду выглядеть в своей новой форме? Внутри шкафчика оказалось зеркало, и я внимательно и критично оглядел себя. М-да. Во-первых, сразу понятно, что парень впервые напялил на себя всё это, во-вторых, по самой униформе видно, что он далеко не из «Службы быстрого реагирования».
   – Пойдём, – сказал Чарли, – эти сейчас спать завалятся или будут в карты играть, а нам с тобой работать надо.
   Я направился за ним. Мы прошли по какому-то длинному коридору и оказались в небольшом зале. Вдоль стен стояли кресла, а за стеклом перед пультом сидела весьма симпатичная девчонка лет двадцати – совсем немного младше меня. Увидев нас, она заулыбалась.
   – Привет, дядя Чарли! – помахала она рукой. – Привет, Джонни!
   Неплохо тут у них служба информации работает. Но больше всего мне понравилось, что она сказала это так, как будто мы с ней уже сто лет друзья. Я тоже заулыбался ей в ответ, но сразу спохватился: мне кто-то говорил, что у мужчины, когда он улыбается красивой девушке, лицо становится очень глупым.
   – Привет, Сью, – ответил мой напарник, – куда нас сегодня?
   – В транспортный отдел Рунета.
   – Какого чёрта – опять в Рунет? – возмутился Чарли. – Пусть русские сами его чистят!
   – А вот ты им об этом и скажи, – посоветовала Сью.
   – Обязательно скажу, как только встречу, – пообещал Чарли. – Да только что-то я их там ни разу не видел… Список объектов сбросила?
   – Конечно, он давно на картах у тебя и Джонни.
   «Карта, – подумал я. – А-а, это, наверное, в той штуке, похожей на телефон, которая лежит у меня в нагрудном кармане»!
   Чарли направился к очередной двери, знаком показав мне, чтобы я следовал за ним. Перед самой дверью я не выдержал и оглянулся на Сью. Она как будто ожидала этого и сразу показала мне язык. В ответ я скорчил ей противную рожу, и она прямо покатилась со смеху. Чарли всё заметил.
   – Хорошая девочка, – сказал он, едва за нами закрылась дверь, – наши обалдуи на неё внимания не обращают. Да оно и к лучшему. А тебе, вижу, она понравилась?
   – Вот ещё! – покраснев, пробормотал я. – Это я ей так, чтобы не задавалась. Подумаешь, сидит за пультом и нами командует!
   Чарли внимательно посмотрел на меня, хмыкнул, но больше ничего не сказал. Так в молчании мы подошли к площадке виртуализатора.
   – Приходилось перемещаться при помощи этой штуковины? – спросил он.
   – Откуда? – пожал я плечами. – Слышал только про неё.
   – Постой, – озадаченно сказал Чарли, – с тобой что – инструктаж вчера не проводили? И пробный выход не делали?
   – Нет, – удивлённо ответил я, – а должны были?
   Он нерешительно дёрнулся в обратную сторону, но тут же махнул рукой:
   – Чёрт с ними, работа у нас не сложная и не опасная, я тебе всё на месте разъясню. Неохота время терять: мы же сдельно работаем. Ладно, вставай вот сюда, ноги пошире расставь и вперёд немного наклонись. Конечно, толчка никакого не будет, но у многих с непривычки при входе в ВирПространство голова кружится, и они даже падают. Ты не бойся: если упадёшь, не ушибёшься. Просто неприятно и всё.
   Я чувствовал вполне понятное волнение. До сих пор я всегда работал снаружи Интернета, и вот впервые мне предстояло оказаться внутри.
   – Сейчас мы встанем вот на эту площадку, – продолжал объяснять Чарли, – и у Сьюзи на пульте зажжётся сигнал. Она включит виртуализацию, мы с тобой станем файлами, и она отправит нас на место работы. Она же всё время будет следить, чтобы с нами не случилось ничего плохого, пока мы будем разбивать старые расписания движения поездов, самолётов и прочего.
   – А чем мы их будем разбивать? – спросил я. – У нас же ничего нет! Не руками же?
   – Нет, конечно, – усмехнулся Чарли, – там на месте увидим, что нам больше подойдёт, а Сью по нашему запросу забросит необходимое.
   Чего-то сложного или неприятного в перемещении не оказалось. Себя и Чарли я видел и воспринимал такими же, какими мы были и до этого, вот только окружающая обстановка резко изменилась.
   Чарли летел в привычном вертикальном положении, а меня, разумеется, вертело и так, и эдак. Впрочем, я сообразил быстро: не потребовалось никаких физических усилий, просто я представил себя идущим по обычному покрытию, и ко мне вернулась ориентировка в пространстве. Увидев это, Чарли одобрительно кивнул головой. А я стал с интересом смотреть по сторонам. Вокруг нас была чернота, в которой высвечивались разного цвета плоские и объёмные геометрические фигуры: квадраты, прямоугольники, треугольники, окружности, цилиндры… Все они лениво вращались вокруг своей оси, время от времени меняя направление вращения и скорость движения. Подобно стенам, тянулись вдоль толстые канаты, светящиеся сочетанием различных цветов. Они внезапно обрывались, но тут же начинались другие, смещённые от прежних вверх или вниз, вправо или влево.
   Внезапно наше движение вперёд прекратилось, и мы начали плавно опускаться, пока не коснулись… не знаю, чего. Не пола, конечно. Во всяком случае, твёрдой поверхности, которая представляла собой розового цвета плиту. «Прибыли на место работы», – подумал я. Здесь всё было уже гораздо привычнее: такие же плиты, как была и под ногами, окружали нас со всех сторон, образуя своего рода стены и потолок. В… гм!… помещении (а как это ещё назвать? ) лениво вращались уже виденные мной прямоугольники с каким-то текстом. Иногда из прямоугольника выскакивал точно такой же и куда-то уносился. «Кто-то открыл этот файл», – сообразил я.
   Чарли тем временем извлёк из нагрудного кармана такую же штуковину, как и у меня, нажал кнопку и сказал:
   – Сью, мы на месте. Здесь ничего сложного, так что забрось нам два дилитера и хватит.
   Почти тут же появились две штуковины, формой и размерами очень походившие на автоматы. На них даже были ремни, чтобы можно было повесить на шею. Чарли бросил один мне, второй взял сам, продолжая говорить в трубку:
   – Спасибо, Сьюзи, получили, – он замолчал, видимо, слушая в наушниках, что говорит Сью, потом сказал мне: – Она передаёт тебе привет и желает поскорее освоиться.
   Пока я в некотором замешательстве думал, что бы ответить, Чарли усмехнулся и ответил за меня:
   – Он сказал «спасибо» и почему-то покраснел… Ну, всё, отбой!
   Теперь я и в самом деле покраснел и сделал протестующий жест, но Чарли не дал мне высказаться.
   – Ладно, начнём работу. Смотри, как надо делать.
   Он показал мне, как активизировать на телефоне список объектов, назначенных к уничтожению, и скоммутировать его с дилитером.
   – Теперь смотри, – он навёл свой дилитер на один из файлов, раздался гудок, – это значит, что этот файл есть в твоём списке. Делаешь так:
   Чарли нажал на спусковой крючок, и прямоугольник файла разлетелся на куски так, как будто в него попала граната, только всё было абсолютно бесшумно. Куски медленно парили в пространстве, рассыпаясь, в свою очередь, на ещё более мелкие.
   – Понял? – спросил Чарли. – Ничего сложного. Если файл не подлежит уничтожению, прозвучит такой же сигнал, только двойной.
   Действительно, и идиот бы всё понял.
   – А что за файлы? – спросил я.
   – Ну, это, например, было, – он сверился со списком, – расписание вылета самолётов компании «Трансаэро» за 2006год. Всё остальное – такое же.
   Ничего себе – 2006! Это же сорок лет назад! Мы взялись за дело вдвоём, и вскоре всё наше «помещение» стало напоминать рождественский салют из конфетти. Я приспособился очень быстро, и вскоре заметил, что опережаю Чарли. По его нахмурившемуся лицу я понял, что это ему не нравится, и он старается не отстать. Мы устроили настоящее соревнование, и я всё увереннее уходил вперёд, а потом, разобравшись во всех возможностях дилитера, начал откровенно хохмить. Оказалось, что файлы с его помощью можно не только уничтожать, но и передвигать, и я тут же это испробовал. Увидев, что Чарли прицелился в какой-то файл, я захватывал его своим дилитером и уводил в сторону; и тогда Чарли мазал; а я, отведя файл, очень лихо его шлёпал. Чарли и хмурился, и смеялся одновременно. Он говорил: «Джонни, перестань дурачиться!», но не мог сдержаться и хохотал. Он тоже пытался перехватывать мои файлы, но я всегда опережал. В общем, всё было бы просто замечательно, если бы я, увлёкшись, не уничтожил один нужный файл. Система защиты сработала, двойной гудок прозвучал, но я не успел остановить свой палец и нажал на спуск. Тотчас на телефонах у меня и у Чарли противно завыла сирена. Чарли опустил дилитер и знаком велел мне сделать то же самое.
   – Аут, сынок! – торжествующе произнёс он. – Этим прекрасным выстрелом ты выбил ровно три процента из своего дневного заработка! Давай передохнём.
   Он забросил дилитер за спину и вызвал диспетчерскую.
   – Сьюзен, сообщи русским: мы случайно шлёпнули… – он сверился со списком, – расписание движения поездов весна-лето от Ярославского вокзала за нынешний год, пусть поставят заново… Нет, не Джонни, как ни странно – я… Ну, задумался… Конечно, на меня и запиши… Отбой!
   – Чарли, зачем ты так? – с обидой сказал я. – Я виноват – мне и отвечать. С какой стати ты должен из-за меня нести убыток?
   – А кто тебе сказал, что я собираюсь его нести? – усмехнулся он. – Получишь деньги – вернёшь мне, сколько положено. А вот начальству нашему ни к чему знать, что ты в первый же день допустил оплошность. Они ведь не видели, как ты тут здорово ворочал! Только не суетись – и всё будет нормально.
   После этого мы ещё часа два колотили какие-то файлы, пока из наших телефонов не раздался сигнал, похожий на фанфары.
   – Финиш! – сказал Чарли. – Здесь теперь всё чисто.
   Он посмотрел на часы и сказал, что мы опередили расчётное время на 35 минут.
   – Придётся торчать здесь, – объявил он, – если мы выйдем раньше, начальство сделает вывод, что можно работать быстрее, и с удовольствием урежет расценки. Можешь быть уверен, другие бригады нам этого не простят!
   Мы уселись на «пол», спинами прислонившись к «стене».
   – Чарли, – спросил я, – а это и есть вся наша работа: разбивать старые файлы? Или бывает что-то поинтереснее?
   – Бывает, – не совсем уверенно ответил он, – например, брошенные сайты. Там всякое попадается! Сами по себе сайты мертвы, а вся информация на них в порядке и действует. Так что запросто можешь встретить там голых девчонок или громилу с бластером. Оружие-то их, правда, для нас никакой опасности не представляет: оно поражает только объекты, которые задействованы именно в этой игре. Но если встретить каратиста, то, наверное, можно и по морде получить. Этого никто не проверял: мы всегда сначала блокируем их в границах сайта, а потом дилитерами работаем.
   – А не возникает ощущения, что это ты живых людей уничтожаешь? Ведь они, насколько понимаю, двигаются, разговаривают…
   – Возникает, – признался Чарли, – особенно перед девчонками неловко. Приходится всё время повторять себе, что это всего лишь видеоизображения, а оригиналов или давно уже нет в живых, или они находятся в таком возрасте…
   Он махнул рукой.
   – Чарли, а какие-нибудь экстремальные ситуации бывают? Ну, там, вирусы или каратисты прорвутся?
   – Насчёт каратистов – это, конечно, чушь, а вот вирусы – постоянно. Только нас с тобой это не касается: Сью нас сразу отсюда вытащит, а на наше место пришлют кого-нибудь из ERS. Фреда, хотя бы, с компанией.
   Пока мы с ним так болтали, подошло время обеда. Об этом сказала мне Сью, вызвав именно меня, а не Чарли.
   – Джонни, – сказала она, – мы всегда обедаем в нашем кафе, там нам делают хорошие скидки. Тебе, значит, тоже: ты ведь теперь сотрудник «трёх W – двух S». Займёшь на меня место за столиком?
   – Конечно, – обрадовался я, – а где это кафе находится?
   – Тебе Чарли покажет. Я вас сейчас первыми вытащу, вы идите туда, пока я другие бригады вытаскиваю.
   Я нажал кнопку отбоя и повернулся к Чарли. По его лицу было понятно, что сейчас он снова начнёт подшучивать по поводу меня и Сьюзен. Странное дело: я совсем не был против! Наоборот, мне даже хотелось этого. Тем самым Чарли как бы признавал, что между мной и ею начинают завязываться какие-то отношения, и мне это было приятно. Хитро улыбаясь, Чарли открыл, было, рот, но тут как-то по-особому зазвонил его телефон. По тому, как изменилось выражение его лица – стало каким-то удивлённо-напряжённым, – я понял, что это не совсем обычный вызов. «Мистер Ривз», – пробормотал он. По его репликам я пытался угадать содержание разговора. Интуиция подсказывала мне, что случилось что-то весьма необычное. Временами Чарли делал длительные паузы, внимательно и тревожно слушая собеседника, из чего я заключил, что ситуация, вероятно, даже опасная.
   – Слушаю, шеф, – сказал он. – Да, мы ещё здесь… Шеф, но при чём здесь мы? Пусть вызывают реагёров… Шеф, но со мной только новичок – первый день в Инете!… Ну, и что, что категория В?… Чёрт возьми, шеф, пусть тогда хотя бы его отсюда вытащат!… Ага, а с червями воевать ассинетам что – положено?… Шеф, да с ним вчера даже инструктаж не проводили и пробный выход не делали!… Ну, тогда дайте мне хоть полчаса на инструктаж по действиям в боевой обстановке!… Двадцать минут? Ладно, понял. Отбой.
   Предупреждая мои вопросы, Чарли сделал жест рукой: «Подожди» – и вызвал Сью.
   – Сью, срочно забрось нам два боекомплекта по действиям в ситуации А… Я знаю, что он – категории В, а ты нам забрось для А. Давай быстрее.
   Он нажал на кнопку отбоя, и на лице его мелькнула слабая улыбка.
   – Про тебя ни словом не обмолвилась, – сказал он мне, кивнув на телефон. – Значит, волнуется!
   Тут лицо его снова стало серьёзным, и он знаком показал мне, чтобы я слушал предельно внимательно.
   – В общем, так, малыш, придётся тебе в первый же день принять боевое крещение. Что поделать – сегодня хакеры словно взбесились! Всё червями усыпано – иаэсовцы не поспевают по Инету мотаться. Весь резерв срочно вызвали. Вот нам и приказано самим справляться. Конечно, нас бы не допустили, будь червяк категории А, то есть Разрушитель. А он…
   – Знаю, – сказал я, – Созидатель. Не сам грызёт, а устанавливает какую-то программу, скорее всего, националистскую или шовинистскую. А она потом выбивает всю систему так, что кроме неё ни одна программа не работает. Ты, Чарли, время зря не трать: я про червей практически всё знаю.
   Я и в самом деле знал про них очень много. Каюсь: однажды даже сам запустил в Сеть. В день рождения Дженни. И назвал его (её? ) «Дженни». Подарок, в общем. Шуму тогда получилось много. И настоящая Дженни знала, что это я – в честь её. Она тогда впервые на меня благосклонно посмотрела, и мы с ней даже чуть в кафе не пошли. Но тут некстати припёрся этот Майк…
   – Заткнись и слушай! – рявкнул на меня Чарли. – Ты внутри с ними встречался? Знаешь, как они выглядят, в чём основная опасность, как с ними справиться? Вот так-то.
   И правда, этого я даже не представлял, поэтому сделал извиняющийся жест и стал внимательно слушать.
   – Дилитером с ним ничего не сделаешь, – сразу успокоившись, продолжал Чарли, – у него совсем другая длина волны. Против Созидателей мы обычно применяем парализатор, а потом разносим вдребезги дистройером. К ним можно подойти вплотную, это не то, что Разрушители – те стреляют иголками, и достаточно одного попадания, чтобы ты стал разваливаться на куски. Не забывай, что сейчас ты – файл.
   Объясняя, он демонстрировал мне оружие, которое уже успела забросить Сью: парализатор, похожий на пистолет, и дистройер – по виду тот же дилитер, только не красного, а серого цвета.
   – Чарли, – сказал я, – а ведь ты работал в ERS! За что тебя в ассинеты сослали?
   – Я – в ERS? – рассмеялся он. – Да нет, конечно, куда мне… Просто несколько раз попадал в ситуацию, похожую на эту. А вот работать с ними приходилось, так что видал кое-что… Ну, ладно, не отвлекайся. Хочу тебе на всякий случай про Разрушителей рассказать: мало ли что… Хотя, не дай Бог, конечно… В общем, их мы бьём дистройерами с двух точек. Одному ничего не сделать, у них высокая восстановительная способность. Нужно лупить в то место, где у настоящего червя была бы «голова». Именно оттуда он стреляет иголками. Если разбить хотя бы процентов тридцать поверхности – он готов, начинает распадаться. Ну, это я так… С Созидателями таких проблем не бывает.
   Чарли посмотрел на часы.
   – Ну, готовься, Джонни, скоро он появится: сейчас русские ему приманку бросят.
   – Антивирусник снимут? – догадался я.
   – Точно, – одобрительно кивнул Чарли. – Соображаешь! Знаешь что, неохота мне с ним долго возиться, ещё, того гляди, на обед опоздаем… Так что к чёрту эти парализаторы, давай раздолбаем его дистройерами. Бери вот этот и оставайся здесь, а я вон туда пройду. Будем бить каждый по своей стороне. Ничего сложного здесь нет: направь ствол и на крючок нажимай. Ну, удачи!
   Чарли ткнул меня кулаком в плечо и стал пересекать «помещение» по диагонали. Я понял, что был неправ насчёт ERS: по его движениям видно, что он не вояка. По крайней мере, в фильмах они не так ходят.

2

   Я лежал на животе с дистройером в руках, заслонившись файлами расписаний, которые подтянул к себе и удерживал с помощью дилитера. В «помещении» творилось невесть что: кружились в «воздухе» и валялись на «полу» обрывки вовсе не предназначенных для разрушения файлов, неотвратимо рассыпаясь на всё более мелкие куски, пока совсем не исчезали. Плевать на них на все я не хотел, кроме одного: впереди и справа от меня по диагонали распадался файл, который ещё совсем недавно назывался «Чарли». В горле у меня застрял здоровенный комок, я выл и иногда от бессилия колотил кулаком по «полу». Глупо всё получилось. Впрочем, такое всегда получается глупо.
   Едва мы с ним заняли свои позиции, послышались звуки, не оставлявшие никаких сомнений в том, что это червяк. Тишины в Интернете вообще не бывает, непрерывно слышится гудение с меняющейся частотой и высотой звука, раздаются какие-то щелчки… И при всём при том они гармонично вписываются в общую картину шума, чувствуется, что это всё – единое целое. И вдруг – эти звуки. Впечатление было такое, будто у ровно и хорошо работающего двигателя внезапно начал цеплять вал, и вот уже вместо мерного шума какой-то скрежет и завывание. Словом, что-то инородное.
   Чарли поднял левую руку, привлекая моё внимание, и ободряюще подмигнул. И вдруг лицо его перекосило, и он заорал:
   – Джонни, прячься за файлы, это Разрушитель!
   Видимо, он хотел дать мне время спрятаться, потому что выскочил на середину и начал лупить из дистройера во что-то, чего я ещё не видел. Но я застыл на месте, не в силах двинуться, потому что смотрел, как он это делает, и пытался увидеть, во что он стреляет. А Чарли палил, что есть сил, и, поминутно оглядываясь, орал на меня.
   В него попало сразу несколько игл, и я увидел жуткое зрелище: как будто кто-то невидимый рвал фотографию Чарли на мелкие кусочки. Эти кусочки сопротивлялись и пытались вернуться на место; но Невидимка хорошо знал своё дело и, в свою очередь, рвал на куски и их.
   И тут я увидел ЕГО. Скорее инстинктивно, нежели поняв что-то умом, я прыгнул в сторону и укрылся за файлом. Файл висел таким образом, что ноги мои не прикрывал, а чтобы поразить меня, совсем не обязательно попадать в голову или сердце: войди игла в любую часть тела, и меня неизбежно постигнет участь Чарли. На моё счастье, именно здесь лежал один из брошенных нами дилитеров. Я поспешно схватил его и стал сооружать прикрытие из файлов. Я не успокоился, пока не выстроил толстенную стену. Судя по тому, что тут же полетели куски, червяк немедленно принялся за работу. Однако, какое-то время у меня, безусловно, было, и следовало распорядиться им по-умному.
   Правильнее всего было бы вызвать Сьюзи. Но я не мог этого сделать: как я ей скажу о Чарли?… Стоп! Чарли говорил, что она будет следить за нами. Значит, ей всё уже известно. Какие действия она предпримет? Безусловно, вызовет ERS, и те, надо понимать, на всё плюнут и свалятся сюда, чтобы поквитаться за Чарли, и это может произойти прямо сейчас. Значит, всё, что мне нужно – это отсидеться, отгораживаясь от червя очередными файлами вместо уничтожаемых в ожидании, когда придёт помощь. И тут же понял, что никогда в жизни ничего не хотел больше, чем самому, до появления реагёров уничтожить эту мразь. Я попробовал вспомнить, как он выглядит: действительно, чем-то похож на червя, хотя, если точнее, некая помесь червя и дикобраза, только иголки не торчат во все стороны, а направлены вперёд.
   По приближающемуся шуму я представлял, как худеет стена файлов, но всё ещё не торопился. Глупее всего было бы выскочить с дистройером и попытаться свалить червя. Даже у Чарли этот номер не прошёл. Единственный вариант – подобраться к нему незаметно. Но как?
   В «стрелялки» я играл миллион раз, поэтому какое-то представление о тактике имел. Но там всегда были какие-нибудь укрытия, а здесь – ничего, и даже количество файлов катастрофически редеет. Скоро их совсем не останется, и тогда он примется за меня… Так – так – так! Вот именно: когда не останется! Он ведь бьёт сейчас всё подряд, а не ищет целенаправленно меня. Ему всё равно, тот файл или этот… Почему он убил Чарли? Потому что тот стоял прямо напротив него и лупил по нему из дистройера. Как он поступит, если перед ним окажутся сразу два файла, с которого начнёт? Наверное, с того, который ближе. Или с того, который резко двигается и может «убежать». Это уже что-то. Можно попробовать. Но даже, если удастся его обойти, что мне это даст? И тут мне снова вспомнились направленные вперёд иголки. Значит, сзади – мёртвая зона!
   И я решился.
   Держа наизготовку дистройер (как будто от этого будет какой-то толк? но так всё равно спокойнее), я стал медленно отходить назад и в сторону от приближающегося червяка. Коснувшись спиной стены, я стал передвигаться вдоль неё и, наконец, с бьющимся сердцем вышел из-за укрытия.
   Моё предположение оказалось верным: червяк не обратил на меня внимания (т. е., не послал в мою сторону ни одной иглы), и я медленно-медленно продолжал движение, пока не оказался сзади него.
   Чёрт знает отчего, но именно в этот момент у меня появилась уверенность, что я справлюсь. Не спеша я подошёл к нему и, стараясь попасть как можно ближе к осевой линии, стал разрезать дистройером.
   Сейчас я был совершенно спокоен. Черви неповоротливы, и я знал, что если он попытается развернуться ко мне иглами, я смогу, кружа сзади него, довести дело до конца. Но произошло нечто неожиданное: червь никак не отреагировал на то, что его режут и продолжал заниматься файлами! Похоже, его создатель не вложил в него программы самозащиты! Ни один хакер в здравом рассудке так бы не поступил! И тут мне пришла в голову мысль настолько дикая и в то же время несомненная, что я совсем взбесился от жуткой догадки и начал в приступе злости полосовать червя лучами дистройера. По-моему, я даже кричал что-то глупое. Ну, типа «Это тебе за Чарли»!
   А дальше – как в самых пошлых боевиках. Фред с ребятами появились, когда от червя остались только сворачивавшиеся ошмётки. Они что-то говорили мне, хлопали по плечам и спине, но я только морщился, инстинктивно искал глазами то, что осталось от Чарли, понимая, что ничего уже давно нет, и говорил, что хочу выйти отсюда. Они, по-видимому, связались с Сьюзи, и та вытащила нас с Фредом. Фред проводил меня до раздевалки.
   Выйдя из здания WWWSS на улицу, я сразу отправился к Донато. Двери открыла Марта.
   – Привет! – сказала она, глядя на меня с прищуром и улыбаясь. – Тебя, кажется, Джонни зовут? Донато мне про тебя все уши прожужжал. Ещё бы, ты – единственный, кто с ним водится! А, кстати, ты к нему или, может, ко мне?
   «Наверное, поссорилась со своим „обожателем“ и хочет попробовать вариант со мной», – вяло подумал я и, ничего не ответив, прошёл мимо неё.
   Увидев меня, Донато в восторге подскочил и начал орать то, о чём я уже и сам догадался ещё там, в Инете.
   – У меня получилось! Он жил целых три часа! Он съел чёртову уйму файлов у русских на транспортном сайте!
   Для начала я врезал ему справа, и он отлетел к стене, сбивая всё по пути и таращась на меня невероятно удивлёнными глазами. Выглядел он очень жалко, и мне было жаль его, но ещё больше было жаль Чарли, и я схватил его правой рукой за ворот и врезал ещё раз, теперь слева. Похоже, я разбил ему нос; лицо у него было в крови, и он орал и ругался. Прибежала испуганная Марта, и они стали орать на меня вдвоём. Я ничего им не ответил, а подошёл к компьютерному столу, вырвал системник и шарахнул его об стену. Потом схватил первое, что попалось под руку – очень удачно это оказался утюг, – и начал молотить по монитору, снова по системнику и всему, что попадалось на глаза.
   Когда я пришёл в себя, ни Донато, ни Марты в комнате не было. За окном противно завыла полицейская сирена. Я и не собирался скрываться, а стал ждать, когда они войдут и арестуют меня.

3

   – Бейли, на выход! За тебя поручились, можешь до суда отправляться домой!
   Верзила-коп насмешливо смотрел на меня, поигрывая электронным ключом от камеры.
   «Кому понадобилось поручиться за меня»? – лениво подумал я, поднимаясь и идя к выходу. Отца с матерью не взяли бы в поручители даже бездомной собаке, а кроме них на меня, как я понимаю, вообще всем было наплевать. Неужели Дженни или кто-то из её друзей?
   Но это была Сью. Издалека видно было, что она злится, от её давешней улыбки не осталось и следа. Она даже смотрела мимо меня и в сторону, пока дежурный оформлял документы и возвращал мне изъятое удостоверение WWWSS и ту мелочь, что у меня была.
   Едва мы вышли на улицу, её прорвало:
   – Неужели нужно было обязательно напиться и устроить дебош? Ты хоть понимаешь, что натворил? Из полицейского участка сразу сообщили в нашу контору, и тебя уволили, несмотря на все твои подвиги! Потому что WWWSS очень дорожит своим имиджем и моментально избавляется от сотрудников, которые могут бросить тень на её доброе имя!
   Я молчал, и это разозлило её ещё больше. Мы как раз проходили мимо скамейки, она схватила меня за рубашку обеими руками и толкнула на неё так, что я тут же уселся, а сама встала надо мной, вся кипящая от ярости. «Это она из-за меня расстроилась», – подумал я и понял, что должен ей объяснить.
   – Понимаешь, Чарли погиб из-за меня, – пробормотал я, – он отвлёк внимание на себя, чтобы я мог спрятаться. А этот Донато… В общем, это его червяк.
   Сью стояла, как громом оглушённая. Она смотрела на меня как-то странно, и я не мог понять, что означает этот её взгляд. Наконец, она села рядом, прижавшись ко мне, и взяла меня под руку.
   – Вон оно что, – тихо сказала она, – так ты подумал, что дядя Чарли погиб? Неужели тебе даже этого не объяснили? Ах, да, дядя Чарли ведь говорил, что с тобой забыли провести инструктаж!
   До меня даже не сразу дошло, что именно она сказала; а когда дошло, то я выпятился на Сью, абсолютно ничего не понимая. Она легонько тронула меня другой рукой.
   – Джонни, в Инете никто не погибает! Неужели тебе не приходилось восстанавливать стёртые файлы?
   Вся кровь бросилась мне в лицо. Идиот! Это же надо так лохануться! Конечно, я восстанавливал, и не раз. Правда, стёртые файлы – это одно, а повреждённые – совсем другое. Так ведь и аппаратура, и программы у них несравнимо мощнее моих.
   – Пойдём, – сказала Сью, поднялась со скамейки и потянула меня за собой.
   Я послушно пошёл за ней. Возле супермаркета стоял видеофон. Сью вставила свою карту и набрала какой-то номер. На дисплее появился… конечно, Чарли. Он заулыбался Сью, но потом увидел меня, и лицо его задеревенело. Так же, как раньше Сью, он старался не смотреть в мою сторону.
   – Дядя Чарли, – она не стала тратить время на приветствие и подобную ерунду, – Джонни думал, что ты погиб. И побил подонка, который запустил в Сеть червя.
   Больше всего я боялся, что Чарли рассмеётся или, наоборот, станет меня успокаивать, а то и, не дай Бог, благодарить. Но ничего этого он не сделал. Он долго молчал, глядя на меня, потом как-то облегчённо вздохнул и сказал:
   – Вот что, Джонни, выходи завтра на работу. Мы с Фредом объясним всё мистеру Ривзу и, думаю, сумеем его убедить отменить свой приказ.
   – А куда он денется! – весело сказала Сью. – WWWSS не только Джонни восстановит на работе, но и дело с судом постарается замять: получается, они сами во всём виноваты – инструктаж не провели! Захотят они себя ославить? Я думаю, этому Донато отвалят такую сумму, чтобы дело замять, что он Джонни ещё и благодарить будет.
   Потом я проводил Сью до дому.
   – Завтра познакомлю тебя со своими родителями, – сказала она, – а сегодня уже поздно.
   И, поцеловав меня, убежала.
   На следующее утро к зданию WWWSS я подходил всё же в нерешительности и очень обрадовался, увидев у входа Фреда, который явно поджидал меня.
   – Всё нормально, – сказал он, пожимая мне руку, – пойдём.
   В раздевалке все шумно меня приветствовали, и только при встрече с Чарли возникла некоторая неловкость: мы оба были сконфужены, и сами не знали, почему.
   А на моём шкафчике висела новая табличка. «Джон Бейли, ас Инета» – было написано на ней.

Меня ждёт Энни

1

   Моё имя – Сэмюэль У. Каховски; возраст – 32 года, неженат, профессия – свободный художник. Последнее означает, что средства к пропитанию я добываю всеми возможными способами, не вступая при этом в серьёзный конфликт с законом… Нет, я даже напишу так: с Законом – чтобы подчеркнуть, как я его уважаю. Подтверждением этому служит тот факт, что за 12 лет, прошедшие со дня окончания колледжа, у меня было всего три судимости с абсолютно смешными сроками заключения: два раза по полтора года и один раз – восемь месяцев. Статья во всех случаях одна и та же: «Мошенничество». Мошенник – так наше «правосудие» называет человека, который пытается излечить другого человека от глупости и жадности. А на последнем процессе прокурор назвал меня любителем лёгкой наживы. Это меня-то! Пусть бы сам попробовал проделать всё, что проделываю я, добывая хлеб насущный, тогда бы увидел, насколько это легко.
   Да даже если и так – что в этом криминального? Любому человеку свойственно желать заработать как можно больше денег, затратив на это как можно меньше усилий. Получается, меня осудили за то, что я – человек?… Вас смущает мой тезис? Хорошо, поместите в газете два объявления: «Смертельно больной одинокий миллиардер срочно ищет друга, которому хочет завещать всё своё состояние» и «Для работы в каменоломне требуются физически крепкие, привыкшие к лишениям люди. Кувалдами обеспечим». Думаю, вы и сами знаете, по которому объявлению телефон будет звонить не переставая, а по которому – даже не звякнет.
   Впрочем, чтобы быть абсолютно честным, признаюсь: второго объявления я не помещал ни разу, тем не менее, в результате уверен.
   Вы, наверное, думаете, что я стараюсь как-то себя обелить? Вот, мол, занимается обманом людей, а хочет себя выставить этаким моралистом, врачующим людские пороки. Ладно, приведу конкретный пример. Допустим, сидит человек за столиком в кафе, пьёт пиво. Подходит к нему другой человек, вежливо спрашивает разрешения присесть за его столик, садится, тоже заказывает пиво и пьёт. Потом они говорят о погоде, потом о всякой ерунде и, наконец, второй доверительно сообщает первому, что он – министр финансов одной банановой республики. Приехал в Штаты заключить крупную сделку, привёз с собой 20 миллионов долларов и понял, что не хочется ему заключать сделку и возвращаться домой, а хочется со всеми этими деньгами остаться в Штатах. Так вот, если бы нашлась какая-то добрая душа, которая позволила бы ему перевести эти деньги на свой счёт – всего на пару дней, пока он не сделает себе серьёзное прикрытие – он, в благодарность за это, легко отдал бы этому человеку три миллиона из двадцати.
   Сначала у первого срабатывает глупость: он сообщает, что именно он и есть та добрая душа, так необходимая министру финансов, и охотно предоставляет свой счёт. Они идут в банк, добрая душа пишет на бланке номер своего счёта, ставит свою подпись и убегает курить, потому что ему нужно обдумать одну мысль, которую подсказывает жадность. Путём несложных математических вычислений он приходит к выводу, что двадцать – больше, чем три. Обдумав свои дальнейшие действия по прикарманиванию всей суммы, он возвращается и видит, что министр ушёл. Он проверяет свой счёт и с изумлением обнаруживает, что там нет не только двадцати банановых миллионов, но и тех сорока тысяч, которые до этого были.
   Так вот, это я к тому, что после этого ни глупым, ни жадным он уже не будет. Разве это не стоит тех сорока тысяч, которые я взял с него за учёбу?
   Тем не менее, государство эти и подобные им мои действия сочло непедагогичными и даже антиобщественными, о чём его представитель – прокурор – сообщал мне три раза. Но я был уверен в собственной правоте и упорно продолжал по мере сил помогать согражданам избавляться от этих двух названных пороков. В общем, каждый из нас гнул свою линию, но тут произошло событие, которое наши с государством отношения перевело на качественно новый уровень.
   Выхожу я в третий раз из тюрьмы, охранник на воротах жмёт мне руку и говорит: «Ну, пока, Сэм, не задерживайся там, ждём!», а в голове – ни одной мысли по поводу того, с чего начать. А всё потому, что дали мне в этот раз восемь месяцев вместо привычных полутора лет, вот и не успел ничего придумать.
   Пошёл я в парк, сел на скамейку и с грустью на прохожих смотрю: ведь у каждого есть чем со мной поделиться, только толкнуть их к этому немножко надо, а у меня в голове – полный ступор. Ничего не поделаешь: творческий кризис, со всяким художником такое случается.
   Где-то через час подсел ко мне один старикашка. Я уж с отчаяния хотел, было, его на что-нибудь развести, да присмотрелся повнимательнее и мысленно рукой махнул. Знаю таких типов: из наличности у них в кармане полтора доллара, а из недвижимости – табуретка в доме, который полностью жене принадлежит. Потом, правда, оказалось, что насчёт наличности я в точку попал, а вот с недвижимостью ошибся.
   Сел он и тут же начал мне бухтеть о том, как в нашем обществе нравственность упала, все думают только о себе, а о любви к ближнему давно забыли. Но он не такой: видит, что у меня сейчас трудности – это ему жизненный опыт подсказывает – вот и хочет мне помочь. Сам он старый и одинокий, вот-вот, гляди, помрёт, а имущество своё – домик из восьми комнат с неплохой обстановкой – передать-то и некому. Вот он и решил найти хорошего человека, которому всё это пригодится, и по завещанию всё ему и отписать. В людях он, по причине своего возраста разбирается, поэтому сразу увидел, что я – именно такой человек и есть.
   Я от возмущения чуть не задохнулся. Ах, ты, думаю, старая перечница! решил мой трюк с миллиардером на мне же и провернуть?
   – Насчёт хорошего человека, – говорю, – вы не ошиблись: я только два часа назад из тюрьмы вышел. Так что здесь вам ваш жизненный опыт не соврал.
   Хотел я ему ещё сказать, что такое кидалово, только получше обставленное, сам не один раз проделывал, но решил промолчать. Интересно мне стало. Я же впервые по другую сторону оказался! А вдруг, думаю, у него какие-то собственные наработки имеются, это ж обмен опытом получается.
   А он мне так ласково говорит:
   – Про тюрьму, сынок, я тоже сразу понял. Она у тебя снаружи во всём видна. А я в тебя глубже заглянул, и ты мне понравился. Так что давай наш разговор дома продолжим. Ты ведь, наверное, есть хочешь?
   Вот так мы с ним и стали жить в его доме. Старик этот учёным оказался, Гордоном Везером его звали. Вернее, жить – это очень громко сказано: старик почти с постели не подымался, а я из-за этого ощущал себя пистолетом со взведённым бойком – чувствую, что-то назревает, но никак не могу понять, с какой стороны ожидать подвоха. Поэтому, когда он слабым, еле слышным голосом попросил меня сходить за врачом и адвокатом, я по-настоящему испугался и чуть не сбежал: это как же, думаю, здорово он меня нагреть хочет, что ещё с двоими делиться будет? И ведь знает он прекрасно, что ни денег, ни имущества у меня нет, всё моё состояние – это моя собственная жизнь. Так неужто её? Или он тело моё на запчасти продать хочет? Тогда ситуация действительно опасная. Но когда их увидел, успокоился: силой они со мной все втроём ничего сделать не смогут, а обманом меня взять трудно.
   Врач его освидетельствовал и заключение написал, что, мол, состояние критическое, и медицинская наука здесь бессильна, а адвокат под диктовку старика составил завещание, согласно которому я становился полным и единственным наследником Гордона Везера, так как жена его ещё десять лет назад умерла, а детей у них никогда не было.
   Только они ушли, старик меня позвал, попросил сесть рядом.
   – Сынок, – говорит, – я должен сказать тебе одну очень важную вещь.
   Ага, думаю, началось! Ну, Сэм, внимание! И не вздумай что-нибудь прохлопать.
   Но то, о чём он рассказал, окончательно сбило меня с толку. Я должен был честно себе признаться, что совсем не понимаю, на чём старик хочет меня подловить, и пока не видел, как всё это может мне пригодиться в моей работе.
   – Я тебе открою самую важную мою тайну, – продолжал он, – и теперь она будет твоей. Можешь поступить с ней, как хочешь: выболтать на улице первому встречному или использовать втихую сам – решать тебе. Ко мне это уже не имеет никакого отношения, ты и сам слышал, что жить мне осталось дни, а может даже часы. Три последних года я работал над этим изобретением, самым главным, что я смог сделать в жизни. Только работа помогла мне прожить эти три года, и теперь, когда она закончена, ничто меня не удерживает в этом мире. Обидно, конечно, что не могу сам воспользоваться результатами своего труда, но меня согревает мысль, что я сумел сделать это. Сэм, я построил контур для передвижения во времени! Ты что-нибудь о таком слышал?
   – Фильм смотрел, – рассеянно сказал я, – «Back to The Future».
   Я по-прежнему все его слова воспринимал как обставу и не очень вникал в смысл того, о чём он говорил, пытаясь вовремя разглядеть ловушку.
   – У меня всё проще, – усмехнулся он, – не надо разгоняться до 88 миль, и вообще установка стационарная. Ты её ещё не видел, она стоит в моём подвале. («Ну, положим, видел, – подумал я. – Стоит там какая-то хреновина» ). Из-за этого есть некоторые ограничения – пока. В прошлое можно переместиться не далее, чем на 50 лет, до 12 июня 1957 года: именно тогда я закончил строительство дома. Если переместиться дальше этой даты, невозможно будет вернуться назад. Можно решить и эту проблему, если перевезти контур в какое-то более старое здание или вообще в пещеру. Но пока – так. Пользоваться им чрезвычайно просто; кроме того, я оставил подробные инструкции в тетради, которая лежит на пульте.
   Дальше его разговор полностью стал походить на бред. Он предавался мечтаниям о том, что именно сделал бы, будь он здоров и молод. Говорил о встречах с великими людьми, пока они ещё не стали великими, о перемещениях в будущее… Я облегчённо вздохнул, когда он, наконец, заснул.
   Гордон Джон Везер умер через два дня. Я долго не мог в это поверить, считая и смерть его частью какого-то дьявольского плана в отношении меня, точнее, моего тела. Но оказалось, что, помимо прочего, он оставил кучу документов, чтобы отвести от меня подозрения полиции в совершении чего-то нехорошего, каковые были бы совсем не удивительны, учитывая мою профессию и тюремное прошлое. Положим, меня всё равно потрясли довольно основательно, но в итоге вынуждены были оставить в покое. Только тогда я уверовал в полное бескорыстие Гордо… Нет, я по-прежнему не могу называть его иначе, чем звал раньше, только теперь делаю это с большой буквы: Старик.

1.1

   Необходимо было на что-то решаться. Двадцать семь долларов с мелочью – вот весь капитал, которым я располагал. Не знаю, на что мы жили раньше; возможно, это были остатки накоплений Старика. Не буду рисовать себя ангелочком с крылышками: на следующий же день после его смерти была у меня мысль заложить дом и на эти деньги уехать в какой-нибудь город, где ещё не появлялся министр банановых финансов – ничего другого по-прежнему в голову не приходило. Но… не смог. В Контур я не верил, но всё равно не мог. Я, тыщу раз обманывавший самых разных людей, Старика обманывать не хотел. Наверное, потому, что не было в нём ни жадности, ни глупости.
   На третий день, озверев от безделья, безденежья и неопределённости, я полез в подвал. Контур я и до этого видел, но тогда он ничем меня не заинтересовал. Сейчас – другое дело: передо мной был агрегат, которому человек, его изготовивший, приписывал, если так можно выразиться, совершенно невозможные возможности.
   Взглянув на Контур, я ошеломлённо присвистнул. Сразу было видно, что делал его старый немощный больной человек: все узлы были смонтированы в деревянном шкафу, и роль гетинакса выполняла обычная фанера. Чуть приличнее выглядел пульт, изготовленный на базе звукорежиссёрского EwSE-120– такой был у нас в колледже для озвучки дискотек. Слева и справа от пульта стояли абсолютно одинаковые электронные часы из серии тех, на которых отражена полная временная информация: число, месяц, год и время с часами, минутами и секундами. На левых маркером было написано «Время убытия», на правых – «Время прибытия». От часов к пульту отходили провода.
   Я в задумчивости включил пульт, и тут же на левых часах высветилось текущее время и дата, а на правых – сплошные нули. Это становилось интересным. По крайней мере, что-то работает. Я сел в кресло, взял, было, в руки тетрадь, но тут же отложил в сторону: всё и так было ясно. В пульт была вмонтирована клавиатура, я нажал цифру 1, и она тут же появилась на правых часах. Я нажал «Reset», закурил и задумался.
   Очень, конечно, хотелось поверить. И очень хотелось прямо сейчас попробовать. Удерживало только одно: я боялся. Боялся, что всё это – полная ерунда, и тогда окажется, что Старик – обманщик, потому что сумасшедшим-то он точно не был. За последние два дня я стал относиться к нему с уважением и очень не хотел в нём разочаровываться.
   Но, докуривая сигарету, я уже знал, что обязательно сделаю это – полезу во Время.. Я стал подыскивать оправдания для Старика, и они быстро нашлись. Ну, конечно же! Старик вовсе не был обманщиком, он был мечтателем, фантазёром! Он искренне верил в придуманную им сказку, но ему скучно было верить в неё одному. Вот он и рассказал её мне, что же в этом плохого?
   По поводу даты никаких сомнений не было. 23 марта 1989 года 10 часов 32 минуты. С того самого дня и доныне она всегда у меня перед глазами в образе цифр на дисплее нашего квартирного телефона. Я снова нервно закурил. Восемнадцать лет прошло, но такое, конечно, не забывается никогда…
   – Алло, это мистер Каховски? Здравствуйте, с вами говорит миссис Каннингэм. Я снова по поводу вашего сына Сэмюэля. Вопреки вашим заверениям, я не вижу никаких позитивных сдвигов в его поведении. Он по-прежнему дерзит учителям, а сегодня совершил хулиганский поступок…
   – Что он опять натворил, миссис Каннингэм?
   – Он принёс на урок к мистеру Даррвелу микрофон, соединил его со школьной трансляцией и включил, когда тот начал распекать ребят за невыполненное задание… Конечно, мистер Каховски, я согласна, что мистер Даррвел иногда позволяет себе недопустимые выражения, но есть же другие методы… Есть школьный совет, следовало обратиться туда или, в конце концов, написать жалобу на моё имя…
   – Простите, миссис Каннингэм, но ведь вы были в курсе всего этого! И тоже обещали родителям, что это прекратится. Так какой же смысл писать вам жалобу?
   – Ах, так вы его ещё и защищаете? Хорошо, тогда я вынуждена вам сообщить, что считаю невозможным дальнейшее обучение вашего сына в нашей школе. Будьте добры, подъедьте сейчас и заберите его. Все необходимые бумаги я приготовлю. Всего доброго!
   Мистер Каховски положил трубку телефона и вышел в кухню к жене.
   – Нэнси, – сказал он, – звонила директриса. Нашего парня снова выгнали из школы. Я еду туда.
   Миссис Каховски без сил опустилась на стул.
   – Боже, Уильям, ведь это уже третья школа… Его же больше никуда не примут…
   – Значит, образование – это не для него, – раздражённо ответил муж. – Пойдёт продавать газеты, как его друг Эдгар.
   – Ты его сильно не ругай, чего уж теперь-то…
   – Ругать? – рассмеялся мистер Каховски. – Вовсе нет, Нэнси, даже не собираюсь! Я тебе потом расскажу, что он отмочил. Парень – молодец! Я бы до такого не додумался!
   Мистер Каховски торопливо поцеловал жену и вышел. Через минуту со двора послышался шум мотора отъезжающей машины.
   Сэм Каховски уже сорок минут сидел в запертом классе, как вдруг за дверью послышались взволнованные голоса, и в скважине повернулся ключ. В класс ворвалась перепуганная миссис Каннингэм, в дверном проёме показались встревоженные лица других учителей.
   – Боже, Сэм, твой отец… он ехал сюда… там, рядом с вашим домом идёт строительство… перевернулся автокран, и стрела упала на… твой отец как раз проезжал… Господи, Сэм, какое несчастье!… Мы сейчас отвезём тебя домой…
   – Алло, миссис Каховски, это миссис Каннингэм. Ещё раз примите соболезнования… Я вот по какому поводу: я отменила свой приказ об отчислении Сэма… Пусть мальчик приходит в школу, когда немножко оправится от удара…
   Я затушил второй окурок, набрал на клавиатуре дату и нажал кнопку «Start-up».

1.2

   – Алло, это мистер Каховски? Здравствуйте, с вами говорит миссис Каннингэм. Я снова по поводу вашего сына Сэмюэля. Вопреки вашим заверениям, я не вижу никаких позитивных сдвигов в его поведении. Он по-прежнему дерзит учителям, а сегодня совершил хулиганский поступок…
   – Что он опять натворил, миссис Каннингэм?
   – Он принёс на урок к мистеру Даррвелу микрофон, соединил его со школьной трансляцией и включил, когда тот начал распекать ребят за невыполненное задание… Конечно, мистер Каховски, я согласна, что мистер Даррвел иногда позволяет себе недопустимые выражения, но есть же другие методы… Есть школьный совет, следовало обратиться туда или, в конце концов, написать жалобу на моё имя…
   – Простите, миссис Каннингэм, но ведь вы были в курсе всего этого! И тоже обещали родителям, что это прекратится. Так какой же смысл писать вам жалобу?
   – Ах, так вы его ещё и защищаете? Хорошо, тогда я вынуждена вам сообщить, что считаю невозможным дальнейшее обучение вашего сына в нашей школе. Будьте добры, подъедьте сейчас и заберите его. Все необходимые бумаги я приготовлю. Всего доброго!
   Мистер Каховски положил трубку телефона и вышел в кухню к жене.
   – Нэнси, – сказал он, – звонила директриса. Нашего парня снова выгнали из школы. Я еду туда.
   Миссис Каховски без сил опустилась на стул.
   – Боже, Уильям, ведь это уже третья школа… Его же больше никуда не примут…
   – Значит, образование – это не для него, – раздражённо ответил муж. – Пойдёт продавать газеты, как его друг Эдгар.
   – Ты его сильно не ругай, чего уж теперь-то…
   – Ругать? – рассмеялся мистер Каховски. – Вовсе нет, Нэнси, даже не собираюсь! Я тебе потом расскажу, что он отмочил. Парень – молодец! Я бы до такого не додумался!
   Мистер Каховски торопливо поцеловал жену и вышел. Через минуту со двора послышался его возмущённый голос: «О, чёрт!», затем он появился снова.
   – Представляешь, Нэнси, какой-то мерзавец пропорол ножом моё колесо! И это прямо в нашем дворе! Что за наглость? Дай мне ключи, я поеду на твоей машине.
   Миссис Каховски пошла за ключами, но в это время с улицы послышался страшный грохот. Супруги выбежали во двор.
   – Что случилось, Фред? – крикнул Каховски соседу.
   – Представляешь, Билл, кран упал! Это хорошо, что в этот момент на улице никого не было!
   Миссис Каховски побледнела.
   – Боже, Уилли, а если бы ты… – и она замолчала, не в силах продолжать.
   Мистер Каховски согласно покивал головой, подошёл к воротам и выглянул на улицу.
   – Придётся в объезд ехать, – сообщил он. – Иди в дом, Нэнси, холодно, простудишься!
   Миссис Каховски послушалась его и через пять минут из кухни услышала шум отъезжающей со двора машины.

2

   Моё имя – Сэмюэль У. Каховски; возраст – 32 года, неженат, профессия… а чёрт его знает… Гангстер – это профессия? Конечно, ни я, ни любой из наших парней так себя не назовёт. Спросите: «А чем вы занимаетесь?», и мы скажем: «На мистера Уилки работаем». А это то же самое и есть, только звучит приличнее.
   Лично я на мистера Уилки работаю восемнадцать лет, мой друг Эдди немножко больше. Он меня с ним и познакомил. Когда меня в третий раз из школы выперли – и на этот раз окончательно – отец сказал, что образование – это не для меня, и чтобы я шёл работать. Ну, хотя бы, продавцом газет, как мой друг Эдди.
   Эдди в первый же день объяснил мне, что газеты – это так, ерунда, много на них не заработаешь. Нужно ещё выполнять разные поручения мистера Уилки: сообщать ему, если что интересное на улице услышишь; на стрёме постоять, пока его ребята всякие дела обделывают; сбегать к кому-то передать что-нибудь. Я, конечно, согласился и до сих пор об этом не жалею. Он нам и тогда платил неплохо, а уж когда мы с Эдди и сами начали серьёзными делами заниматься, вообще прилично стало. Само собой, что при нашей профессии и под статью угодить недолго, но мистер Уилки обещал, что, в случае чего, от полиции откупит: они все у него в кармане. А уж если не получится – всякое бывает – то и в тюрьме у нас такая жизнь будет, что получше, чем у многих на свободе. Я часто думаю: а хорошо, что меня тогда из школы выгнали…
   …Ладно, наврал я всё. Если честно, то совсем не нравится мне моя жизнь. Это я просто себя уговариваю. Убеждаю, что всё у меня хорошо, ничего менять не надо. А попалось бы что-то стоящее – бросил бы не задумываясь. Была у меня однажды ситуация, когда я уже, было, решился… но не случилось. Видно, не судьба. А дела наши, особенно те, которыми мы последнее время занимаемся, весьма не симпатичные.
   Вот и сегодня вызывает мистер Уилки меня и Эдди и говорит:
   – Ребята, тут надо бы ещё один домик к рукам прибрать. Старикашка там один живёт, больной весь, помрёт скоро. Так что много не предлагайте, пяти тысяч ему за глаза хватит. Поняли, о чём я толкую?
   А чего не понять? Уже больше месяца по этому делу работаем. У мистера Уилки в мэрии свои люди имеются, они ему шепнули, что по этому району скоростная магистраль пройдёт, значит, цены на землю скоро до небес подскочат. Вот мы и ходим, убеждаем жителей домики свои продать. Доходчиво так убеждаем. Большей частью хлопот не бывает, люди понятливые там живут. Встречаются, конечно, и непонятливые, но все они почему-то очень небрежно с огнём обращаются. Откажутся дом продать, а он в первую же ночь – бац! – и сгорел. Всякое ведь бывает: окурок, там, непотушенный бросят или ещё чего.
   Взяли мы у мистера Уилки адрес и поехали. Смотрим, домик большой, земли много занимает. Заходим – пусто везде. В одну комнату зашли, в другую – нет никого. Потом какое-то шарканье послышалось. Видим, старик древний по лестнице сползает. Эдди как увидел его, присвистнул и говорит:
   – Ну, с этим клиентом возни много не будет. Вот что, Сэм, ты у нас уж очень чувствительный, тебе лучше не видеть, как я с ним разговаривать буду. Иди пока дом осмотри, а я тебя потом позову.
   Мне и, правда, некоторые методы Эдди не нравятся. А что делать? Я же не в школе хороших манер преподавателем работаю, тут замечания неуместны. Пошёл я комнаты смотреть. Удивительно мне стало: их целых восемь штук, но не видно, чтобы хоть какая-то из них детской была. Вообще никакого намёка на детей. А сам старик, похоже, наукой занимается: кабинет есть, и книжек научных там полно. Ну, ещё кухня, гостиная, спальня… Только я последнюю осмотрел, Эдди заходит.
   – Ну, – говорит, – всё в порядке. На трёх тысячах сговорились. Сейчас я его к нашему юристу отвезу, а ты пока здесь побудь, чтобы никто не влез. Своруют что-нибудь, ищи их потом…
   – Брось, – говорю, – Эдди, отдай старику пять! Нужна тебе такая мелочь! А ему пригодится.
   Но посмотрел на него и рукой махнул: делай, как знаешь!
   Эдди со стариком уехали, а я от нечего делать в подвал спустился. Вот здесь меня кое-что заинтересовало. Агрегат у него какой-то стоит, видно, что сам делал. Я походил, посмотрел, потом к какому-то пульту подошёл, в кресло сел. Вижу, тетрадь лежит. Дай, думаю, полистаю пока, Эдди ещё очень нескоро вернётся. Начал читать, и у меня глаза на лоб полезли: старичок-то машину времени изобрёл! Вот это да! А вдруг она ещё, не дай Бог, работает! А что, от таких всего можно ожидать.
   В тетради этой инструкция оказалась. И до того понятно там всё написано, что у меня аж внутри загорелось: попробовать, думаю, что ли? И уже понял, что попробую обязательно, не каждый ведь день с таким сталкиваешься. Куда отправиться – вопросов не было. 17 февраля 1994 года 17 часов 15 минут. Я нервно закурил и задумался. Одиннадцать лет прошло, а это до сих пор у меня перед глазами. Вряд ли вообще когда забуду.
   – Сэм, нам нужно срочно встретиться! – по тому, как дрожал в трубке голос Энни, Сэм понял, что она действительно хочет сказать ему что-то важное. – Давай в двенадцать часов в кафе «У Ричарда»…
   – Энни, – послышался голос матери, – газовая компания прислала последнее предупреждение. Я заняла денег у миссис Грэхэм, съезди, оплати этот проклятый счёт.
   – Мама, я не могу… Сэм, не уходи никуда, я тебе сейчас перезвоню… Мама, это же очень далеко, я не могу сейчас! Давай, я съезжу завтра?
   – Завтра они отключат газ. Ты что, хочешь замерзать без отопления?
   – Ну, хорошо, я съезжу… Сэм, в двенадцать не получится, давай в пять? Ну, договорились…
   – Энни, выходи за меня замуж… – голос Сэма дрогнул.
   Они сидели за столиком в кафе друг против друга, он держал её за руку, а она, как всегда прекрасная, – нет, сегодня ещё прекраснее, чем всегда! – улыбалась ему. «Любит! Сейчас согласится! А вдруг – нет»?
   – Я выйду за тебя, Сэм. Но – это я тебе и хотела сказать – только если ты бросишь работать на этого Уилки. Мне всё равно, кем ты будешь – хоть мусорщиком – я выйду за тебя замуж, потому что люблю. Но я никогда не выйду замуж за бандита, Сэм. Я не хочу быть женой бандита, и мои дети не будут детьми бандита. Брось его, Сэм! Если ты меня любишь, ты сделаешь это. Что ты молчишь?
   – Энни… Энни… – Сэм смотрел на неё жалкими глазами и был здорово напуган и несчастен, – поздно… Два часа назад я дал клятву, и меня приняли в Семью… Теперь меня уже никто не отпустит… Энни, но может быть…
   Он замолчал. А она, опустошённая и поникшая, отняла у него свою руку, сдавленным голосом сказала: «Прощай, Сэм!» и пошла к выходу. У неё была потрясающая фигура и походка, когда она шла по улице, ни один мужчина не мог оторвать от неё взгляда, а сейчас она шла, сгорбившись и сутулясь, переставляла ноги, как попало, но Сэм знал, что от него навсегда уходит самая красивая в мире девчонка, и ничего не мог поделать с этим…
   Я жадно сделал две последние затяжки, бросил окурок прямо на пол, набрал на клавиатуре «17 февраля 1994 года 9 часов 00 минут» и нажал кнопку «Start-up».

2.1

   – Сэм, нам нужно срочно встретиться! – по тому, как дрожал в трубке голос Энни, Сэм понял, что она действительно хочет сказать ему что-то важное. – Давай в двенадцать часов в кафе «У Ричарда»…
   – Энни, – послышался голос матери, – газовая компания прислала последнее предупреждение. Я заняла денег у миссис Грэхэм, съезди, оплати этот проклятый счёт.
   – Мама, какое ещё предупреждение? Вот же счёт – оплаченный. Я достала его из почтового ящика… Сэм, ну, ты понял? В двенадцать!

3

   Моё имя – Сэмюэль У. Каховски; возраст 33 года, женат, двое детей, профессия – строительный разнорабочий. Я не всегда им был. После того, как меня выгнали из школы, торговал газетами на улице, потом… как бы это помягче сказать… на одного мафиози работал – вовремя ушёл. А потом кем только не был: и грузчиком, и шахтёром в подземке, и дорожным рабочим, пока вот на строителе не остановился. Это, думаю, уже окончательно. А что? Работа мне нравится. Тяжёлая, конечно, иногда ведь и кувалдой приходится работать, стены старых домов обрушивать – прямо, как в каменоломне, – но я не жалуюсь. По мне так лучше в поте лица свой хлеб добывать, чем в поисках лёгкой наживы по городу рыскать. А самое главное – результаты своего труда потом реально видишь. Идёшь по городу – вот он, супермаркет, тобой построенный; вот она, магистраль – тоже ты прокладывал. Сейчас, кстати, мы как раз ею занимаемся. Почти всё уже готово, осталось всего один дом снести.
   Наряд на него мы утром получили. Пока наши ребята на предыдущем объекте кое-какие хвосты подчищали, мы с Барни туда пешком отправились. Погода хорошая, а до дома этого – минут пятнадцать пешего хода. Идём, болтаем, только я вижу, Барни грустный какой-то.
   – В чём дело, – спрашиваю, – не выспался, что ли, или опять Сэм, тёзка мой, что-то в школе натворил?
   – Да нет, – говорит, – просто я этот дом знаю, да и с хозяином был знаком – мы раньше в этом квартале жили. Гордоном Везером хозяина звали. Мастер хороший был: если, там, утюг или телевизор сломается, мы сразу к нему шли. Вообще-то, говорили, что он, якобы, учёный был, но так это или нет – не знаю. Знаю только, что вечно он что-то мастерил, а когда жена его умерла, так совсем из подвала не вылезал.
   – А почему – был?
   – Умер он два месяца назад. В психиатрической клинике. Говорят, его туда ребята мистера Уилки пристроили. Наверняка дело нечистое: за пару часов до того, как его в психушку отвезли, он свой дом мистеру Уилки продал. Как и мои родители, кстати.
   И он замолчал. Ну, и я тогда тоже. Положим, мне до этого Гордона Везера дела никакого нет, в жизни его не видел, но раз мой друг Барни переживает, то и мне веселиться не резон.
   Подошли мы вот так, в молчании, к дому, а нас там уже инженер наш, мистер Кроуфорд, поджидает. Похоже, он давно уже здесь и всё осмотреть успел.
   – Сэм, – говорит он, – я, пожалуй, подрывников вызывать не буду. Ничего сложного тут нет, может, сами справитесь?
   Я опытным глазом на дом глянул и кивнул.
   – Конечно, мистер Кроуфорд. Мы таких домов целую кучу повалили. Сунем в подвал четыре стандартных заряда, – он и сложится. Пусть только нам компрессор с отбойными молотками подгонят, а мы с Барни сами и шпуры сделаем, и рванём.
   – Насчёт компрессора я уже распорядился, минут через десять будет. Так что действуйте. Но только вдвоём не взрывайте, дождитесь, когда мы подъедем.
   Сказал – и укатил.
   – Ладно, Барни, – говорю я, – ты дождись компрессора и готовь его к работе. А я в подвал спущусь, посмотрю там, куда заряды сунуть.
   Барни мне руку благодарно пожал, понял, что я сообразил, что тяжело ему в этот дом с таким делом идти. А я повернулся и пошёл, а сам думаю: пусть Барни вообще туда не лезет; что я – четыре шпура не сделаю, что ли?
   Прошёл я через комнаты, вижу, вся мебель вывезена, одни голые стены остались. Ну, ещё мусор, конечно, разный. Включил я фонарь на каске, спустился в подвал. Ещё издалека заметил, что агрегат какой-то здесь есть. Подошёл поближе – и усмехнулся. Стоит возле стены обыкновенный платяной шкаф, а в нём, как в настоящем электрическом шкафу, схемы разные на листах из фанеры собраны. Явно работа этого самого Гордона Везера. Не стоит, конечно, Барни расстраивать, но, судя по всему, не зря хозяин в психушку попал. Не верится мне, что вот так тяп-ляп можно что-то серьёзное сделать.
   Посветил я ещё фонарём и пульт увидел, а возле него кресло стоит. Подошёл, сел в кресло, смотрю: тетрадь на пульте лежит. Не иначе, думаю, инструкция по эксплуатации этого прибора. Так и оказалось. Закурил я сигарету, открыл тетрадь – с ума сойти! Я даже непроизвольно с этой тетрадью чуть к выходу не помчался – Барни показать, чтобы поржать вместе, да вовремя вспомнил. Не поверите: по мнению хозяина, это «Контур для передвижения во времени»! Бросил я тетрадь обратно на пульт, сижу, курю. А обстановка – прямо, как в фантастическом фильме. Представьте, почти темнота, только мой фонарь светит, а из этой темноты очертания какой-то загадочной машины проступают. Фантазии мне всякие в голову полезли. А что, думаю, если это и в самом деле машина времени? Что бы я сделал? Конечно бы, в будущее рванул, чтобы посмотреть, кем сын с дочкой станут. Хотя я это и без Контура знаю. Сын уже сейчас на трёх языках говорит, даже русский знает, а дочка… Ну, как вы думаете, если папа – строитель, то кем дочка должна быть? Вот именно, архитектором. Правда, убедиться бы в этом не мешало…
   Я стал внимательно рассматривать пульт, но в это время через вентиляционный люк Барни мне крикнул:
   – Сэм, заснул? Ты работать сегодня собираешься?
   – Собираюсь, – крикнул я, – пихай сюда молоток, шпуры я один сделаю! Ты там лучше за компрессией следи!
   Ни к чему, думаю, ему видеть, что у Гордона Везера и в самом деле крыша съехала.
   Пробил я четыре шпура, сходил наверх, принёс заряды, вставил их, а тут и ребята наши подъехали. Мистер Кроуфорд не удержался, самолично всё проверил – я даже обиделся. Правда, когда он потом ко мне подошёл и сказал: «Отлично, Сэм!», я оттаял.
   Всё получилось, как было задумано. Рванули заряды, и сложился домик не хуже карточного. Ну, и пошла работа: стали краном плиты растаскивать, мусор экскаватором в самосвалы грузить… Не заметили, как рабочий день к концу подошёл.
   – Слушай, Сэм, – сказал мне Барни, когда мы уже собирались домой, – ну, пойдём с нами хоть разик, в баре посидим, пива попьём?
   – Нет, – помотал я головой, – не могу. Меня ждёт Энни.
   – Собрались, что ли, куда-то или гости придут?
   – Да нет, – сказал я, – никуда не собрались. Просто она меня всегда ждёт. Каждый день.

Чудеса в провинции

   Последние двадцать минут движение поезда напоминало поведение разведчика во вражеском тылу. Он продвигался, практически, ползком, время от времени останавливаясь, словно проверяя, можно ли проползти ещё немного или лучше затаиться и переждать.
   Андрей раздражённо курил в тамбуре. В принципе, он не спешил, но сам процесс такого передвижения был ему неприятен. До города, где жили родственники жены и куда он направлялся, оставалось ехать часа два – если с нормальной скоростью; такая же езда грозила растянуться на неопределённое время. Железная дорога в этом месте делала крутой поворот, и Андрей в окно видел городок, станция которого не желала пропускать через себя их поезд. Выглядел городок довольно симпатично: небольшие домики – ни одной многоэтажки – уютно расположились в зелени деревьев. От всего этого веяло какой-то патриархальностью и неспешностью, основательностью жизни. Он вдруг почувствовал желание сойти с поезда и именно здесь выполнить задание редакции. Провожая его в отпуск, редактор сказал, что раз уж он едет в глухую провинцию, то будет неплохо, если он напишет что-нибудь о том, как там живут люди и как они справляются со своими проблемами. В том, что проблем у них много, редактор не сомневался, а слово «справляются» следовало отнести на счёт его оптимистичной натуры.
   Уже показалась станция, а Андрей всё ещё размышлял, как поступить: сойти здесь или ехать дальше. Началась платформа, и он с изумлением прочитал название городка: «Нетаккаквездегородск»! Намётанный журналистский глаз тут же разделил чудовищное слово на смысловые группы: «Не-так-как-везде-городск»! Не веря глазам, он с нетерпением стал ожидать, когда покажется сам вокзал. Наконец, выплыл и он – всё точно! Над входом в одноэтажное здание красовалась надпись, подтверждавшая название. И тут он увидел такое, от чего внутри что-то приятно ёкнуло, и его журналистская интуиция подсказала, что уж если писать материал, то именно здесь: справа от входа на белой стене гудроном, коряво и большими буквами, было написано: «Город дураков». Возле надписи суетились двое рабочих. Один разводил извёстку, второй насаживал на длинную палку скребок.
   Андрей решительно бросился в своё купе, схватил сумку, торопливо попрощался с попутчиками и бросился к выходу, на ходу вытаскивая фотоаппарат. Неожиданное осложнение получилось, когда он сказал проводнице Танечке, что хочет выйти здесь и попросил отдать ему билет. Та, по-видимому, была глубоко убеждена, что пассажир обязан ехать до станции, указанной в билете; ни ехать дальше, ни выйти раньше он не имеет права, так как главное всё-таки билет, а пассажир – всего лишь приложение к нему. Андрей начал орать, и напуганная Танечка вернула-таки билет, при этом на её лице было написано убеждение в том, что совершает тяжкое должностное преступление, за которое можно и с работы вылететь.
   Андрей выскочил в тамбур, подгоняя перед собой упрямо-степенно идущую проводницу. Оказалось, что выходит он один, и это было хорошо. Однако, поезд, хоть и очень медленно, но продолжал движение, увозя его всё дальше от здания вокзала, с фотографии которого и следовало начинать всю работу. Наконец, поезд всё-таки остановился, и проводница Танечка, нарочито не торопясь, открыла дверь и опустила лестницу. Андрей опрометью кинулся к вокзалу.
   Ему повезло: к точке фотографирования он успел как раз тогда, когда один из рабочих только начал сдирать скребком надпись. Лучшего момента не могло и быть, даже если бы ему специально позировали. Убедившись, что в кадр влезают и обе надписи, и рабочий, Андрей сделал-таки желанный снимок. Ему продолжало везти: никто этого не заметил. Оба рабочих были здоровыми мужиками, и начинать пребывание в городе с осложнений не хотелось.
   Он спрятал фотоаппарат в сумку, перевёл дыхание и расслабился: теперь можно было не торопиться. Пройдя через здание вокзала, он вышел на небольшую вокзальную площадь и с интересом огляделся по сторонам. Людей было немного и выглядели они обычно, ничем внешне не оправдывая весьма не ординарное название города. С площади отходили две улочки. Присмотревшись, Андрей увидел, что одна из них выглядит более оживлённой, следовательно, и более перспективна в отношении знакомства с городом.
   Интуиция и тут его не подвела. Пройдя с пяток домов, среди которых оказался небольшой магазинчик, где он взял бутылку пива, Андрей остановился, ошеломлённо вытаращив глаза. Над дверями следующего здания он увидел обычную с виду вывеску, на которой, однако, было написано: «Ремонт вечных двигателей» и чуть пониже мелким шрифтом: «Гарантия шесть месяцев». Придя в себя, он сфотографировал и это и забеспокоился: судя по началу, оставшихся на плёнке кадров могло и не хватить. Журналистская же часть его натуры пела в это время восторженную песнь. Материал обещал быть не только объёмным, но и сенсационным.
   Было ясно, что лучшего места для начала работы над ним и пожелать невозможно. Отбросив в сторону недопитую бутылку, он решительно открыл двери и вошёл внутрь. Внутри помещение ничем не отличалось от, скажем, мастерской по ремонту холодильников, стиральных машин или телевизоров. Сразу за дверью был небольшой, но высокий прилавок, дальше, в глубине, тянулись вдоль стен столы, заваленные разными деталями; возле двух из них стояли два вращающихся кресла. На одном сидел довольно пожилой мужчина, который, повернувшись лицом к двери и слегка поворачиваясь из стороны в сторону, меланхолично жевал бутерброд с колбасой.
   – Здравствуйте! – сказал Андрей, лихорадочно обдумывая, с чего бы начать разговор.
   – Обеденный перерыв! – приветствовал его, в свою очередь, мужчина, продолжая жевать. – Да хоть бы и не обед, приём двигателей в ремонт временно прекращён: слишком много работы скопилось.
   Такое начало Андрея очень обрадовало: теперь можно было самым естественным образом задать несколько вопросов, не вызывая подозрений. Решено, он – клиент.
   – И чего они так часто ломаются-то? – спросил он, стараясь произнести это с досадой. – Вечные ведь!
   Мужчина посмотрел на него более внимательно.
   – А вы приезжий, – сказал он отнюдь не вопросительно, а, скорее, утверждающе.
   – Приезжий, – признался Андрей.
   – Тогда вам, конечно, интересно, – согласился тот. – У вас-то там ничего подобного нет. Вы ведь даже думаете, что такое в принципе невозможно.
   – Думаем, – не стал отрицать Андрей. – А вы не могли бы… ну, просветить меня немного в этом плане?
   Разговор явно начинал клеиться. Мужчина вытер руки тряпкой, лежащей на столе, взглянул на настенные часы и подошёл к прилавку.
   – Дядя Петя, – представился он, протягивая руку. – Есть у меня пятнадцать минут, давайте, спрашивайте.
   – Так я, собственно, уже спросил: какой же он вечный, если ломается?
   – А ты божий дар с яичницей не путай, – усмехнувшись, перешёл на «ты» дядя Петя. – Ну, скажи мне, что такое вечный двигатель?
   – Ну, это такой, который работает без всякой энергии и не останавливается, – сказал Андрей, порывшись в своих школьных знаниях по физике.
   – Верно, – кивнул дядя Петя, – так всё оно и есть, да вот только комплектующие – дерьмо! – он сплюнул и выругался. – У нас своего завода нет, приходится у вас покупать. Из чего вы их там у себя делаете? То шестерня полетит, то вал застучит, то привод сломается. Какая уж тут вечная работа!
   Он досадливо махнул рукой, и Андрей из всего этого заключил, что средней надёжности вечный двигатель может работать без ремонта от силы месяц.
   – Простите, – немного помешкав, сказал он, – вы, пожалуйста, не обижайтесь, я не то, чтобы не верю… но всё-таки… не могли бы вы показать мне какой-нибудь? Который работает, – добавил он поспешно.
   – Да нет проблем! – дядя Петя откинул крышку прилавка и приглашающе махнул рукой. – Мы из этого тайны не делаем, в разумных пределах, конечно.
   Они прошли через всё помещение, и дядя Петя открыл небольшую дверь за перегородкой. Андрей услышал негромкий шум работающего двигателя. На специально оборудованном железном столе, скорее даже, стенде для обкатки, стояло нечто, формой и размерами напоминающее кухонный комбайн, только раструб был направлен не вверх, а параллельно плоскости стола и постоянно поворачивался в разные стороны, напоминая движениями работу локатора. От основания «комбайна» отходил кожух, из отверстия в котором выходил вращающийся вал. Андрей всё внимательно осмотрел и даже заглянул под стол: нигде не было видно никаких проводов, которые могли бы подводить электропитание, а диаметр вала и скорость его вращения отметали любую мысль о батарейке; аккумулятор же, ввиду небольших размеров агрегата, разместить было попросту негде.
   – Ну, а что он может делать?
   – А это зависит от того, какую насадку ты на него поставишь. Поставь циркулярную пилу – можешь доски пилить, повернёшь, – дядя Петя развернул кожух на 90 градусов, при этом послышался щелчок, и кожух зафиксировался, – можно бетон размешивать или, скажем, тесто для пирогов. Короче, всё, что душа пожелает, меняй только обороты на редукторе.
   – Дядя Петя, а всё-таки, как же он работает? Ну ведь должна же быть какая-то энергия?
   Дядя Петя посмотрел на часы и заторопился.
   – Извини, некогда мне: перерыв заканчивается. Ты вот что: если интересуешься, найди Колюню, тот тебе всё расскажет, всё равно целыми днями ничего не делает. И найти его просто: пойдёшь дальше по улице, он, наверняка, как всегда возле дома на скамейке сидит да семечки лузгает.
   И он сделал недвусмысленный жест рукой: давай, мол, на выход, не мешай!
   – Дядя Петя, – взмолился Андрей, – ещё один вопрос: как же вы эти двигатели ремонтируете, если они никогда не останавливаются, на ходу, что ли?
   – Это самое трудное, – согласился дядя Петя, выпроваживая Андрея. – Напарник мой обладает, как бы вы сказали, экстрасенсорными способностями. Усилием воли может затормозить двигатель на несколько секунд, а я за это время должен успеть всю кинематику отсоединить. Ну, ладно, иди, мне работать надо.
   После того, как дядя Петя отказался объяснить, как всё-таки работает вечный двигатель, у Андрея сложилось убеждение, что его просто дурачат. Наверняка, проводка проложена внутри стола, и её просто не видно. А дядя Петя, поди, про себя сейчас хохочет и думает, что провёл его, как последнего лоха. А потом ещё и напарнику расскажет. И Андрей решил дать ему понять, что не купился на его россказни.
   – Дядя Петя, – ехидно улыбаясь, спросил он, – а Машины Времени вы тоже ремонтируете?
   – А чего их ремонтировать-то? – удивился дядя Петя. – Там и ломаться-то нечему: кинематики никакой, а если что из электроники вылетает, так то другие ремонтируют. Не разбираемся мы с Егором в электронике, – вздохнул он.
   Андрей не нашёлся, что и сказать. Постоял некоторое время с застывшей дурацкой ухмылкой на лице, потом спохватился, привёл лицо в естественное состояние, попрощался и вышел на улицу. Некоторое время он пытался осмыслить всё увиденное и услышанное и понять, что из этого правда, а что нет. Затем его мысли приняли другое направление. Материал для статьи, ещё недавно так радовавший его, грозил обернуться полным пшиком: хорошо, если это не больше, чем остроумный розыгрыш, такая деталь статью только украсит. А если правда? Кто такому поверит и кто такое напечатает? Он почувствовал соблазн не выяснять, так это или нет, а просто зайти в администрацию или что тут у них, поспрашивать о проблемах города и сделать тем самым заказанную статью, а всё остальное поместить как свидетельство того, что жители обладают своеобразным чувством юмора. И материал тогда пройдёт на «ура», и всё будет хорошо. Однако, он тут же устыдился таких недостойных настоящего журналиста мыслей. Так ничего и не придумав, он поравнялся с домом, возле которого на скамеечке сидел мужчина лет пятидесяти, невысокий, худенький и плешивый, и со скучным видом лузгал семечки. По всему выходило, что это и есть Колюня.
   – Здравствуйте, – сказал Андрей, подходя и садясь рядом.
   – Приезжий? – спросил тот. По-видимому, в этом городе не было принято отвечать на приветствие. – Петька, небось, ко мне направил? Иди, мол, к Колюне, он тебе всё расскажет, всё равно целыми днями бездельничает? Ему хорошо так говорить, у него вон какая профессия – никогда без работы не останется. Так же, как и эта, – кивком показал он на другую сторону улицы, где стоял обыкновенный с виду домик.
   По всем приметам это был жилой дом: на окнах висели «домашние» занавески, и вход был не с тротуара, а со двора. На углу дома, однако, висела вывеска:
   Марта Хевронская
   Лечу от телекинеза
   Ветераны войны и военнослужащие принимаются без очереди!
   – В каком смысле – от телекинеза? – спросил вновь ошарашенный Андрей.
   – В прямом, – пожал плечами Колюня.
   – Постойте, но ведь телекинез – это способность телепатически перемещать предметы на расстоянии?
   – Точно.
   – То есть, – Андрей даже покраснел от раздражения: похоже, дядя Петя и Колюня работают в паре, – вы хотите сказать, что владеете телекинезом?
   – Я? – испуганно вздёрнулся Колюня. – Упаси Боже! Два года назад она, – он снова кивнул на дом, – меня вылечила, дай Бог ей здоровья!
   – Не понимаю, – хмыкнул Андрей, – зачем от этого лечиться? Ведь это – дар Божий или чей там? Это же просто здорово – уметь такое!
   – Так-то оно так, – согласился тот, – это пока ты бодрствуешь и себя контролируешь. А только спать лёг – тут-то всё и начинается. Увидишь во сне какую-нибудь хреновину, проснёшься – а она уже тут! Пришёл, скажем, в гости к соседу, тот похвастался, допустим, новой моделью антигравитатора, ты подумал: вот бы мне такую, а утром она уже у тебя дома стоит! Ну, несёшь, понятное дело, её назад, извиняешься. Хорошо, у нас люди такие – понимающие: с каждым ведь случается, так что не обижаются. Да если бы только это! А то вот со мной случай был. Посидели как-то с кумом, выпили крепко, а я, когда домой пришёл, ещё пару бутылок пива засадил, так не поверишь: когда проснулся, возле кровати шестнадцать унитазов насчитал! Полдня потом бегал, выяснял, какой откуда! Мало того – я ж их с корнем повыдирал, пришлось потом на место устанавливать, трубы менять – ужас!
   – Ужас, – согласился Андрей, решив до поры до времени не обращать внимания на слова про антигравитатор, – а почему ветераны и военнослужащие без очереди?
   – Не понимаешь? – удивился Колюня. – Так им же до сих пор война снится! Константин Григорьевич, вон, пока к Марте не сходил, каждое утро с автоматом в руках просыпался! Так хорошо ещё, что он их из музеев телепортировал – ему же ППШ снился! А ну, как попался бы настоящий да с боекомплектом? Во сне ведь недолго и на спусковой крючок нажать. Баба у него в то время дома и не ночевала: всё в бане или у соседей. А внучок к нему в гости приехал, офицерик молодой, в ракетных войсках служит, так у того… Да что там, даже вспоминать страшно!
   – А откуда у вас всё это: вечные двигатели, Машины Времени, телекинез?
   – Да это всё просто, – махнул рукой Колюня, – мы тут у себя некоторые законы физики отменили, ну, там, Второй и Третий Ньютона, Первый и Второй термодинамики, ещё кое-какие…
   – Как это – отменили?
   – Как положено: на референдуме. Мы как раз референдум проводили по поводу изменения названия города – раньше он Лошадиная Падь назывался, – ну, кто-то и предложил заодно и законы изменить – физические, имеется в виду. А наш мэр – он физтех заканчивал, – сразу за это предложение ухватился и сказал, что как специалист может подтвердить, что почти все физические законы очень вредные, кроме закона тяготения, конечно. Всякие там сопротивления, противодействия… Ну, мы и отменили, спецам ведь надо доверять, они ведь для этого и учились. Вот с тех пор так у нас всё и покатилось. Одно плохо: метеориты у нас на город целыми падают; сила трения-то отсутствует, вот они, сволочи, и не сгорают в атмосфере. Но это редко случается, да и службы оповещения нормально работают, так что риск минимальный. Ну, а в остальном после отмены всё намного лучше стало. Да, – спохватился он, – забыл предупредить: купаться у нас нельзя – утонешь сразу. Выталкивающая сила-то тоже не действует. Так что не вздумай!
   – Подождите, – поморщился Андрей, – то есть, если я вас правильно понял, достаточно было вашего решения на референдуме, чтобы физические законы на территории вашего города перестали действовать?
   – А как иначе? – снова удивился тот. – Как народ решит, так и будет. Против него ни одна сила не устоит. Это, по-моему ещё Ленин сказал, а может, кто-нибудь другой, неважно. Главное – правда.
   Андрей не знал, как ему на всё это и реагировать: верить – не верить, рассмеяться – разозлиться… В конце концов он решил, что не будет торопиться с выводами. Надо ещё походить, посмотреть, а там видно будет. Но для начала стоило сфотографировать и вывеску про телекинез. Однако, он не хотел делать этого при Колюне: мало ли, узнает, что корреспондент – слова из него потом не вытянешь. Значит, надо под каким-то предлогом его отсюда удалить.
   – Извините, – сказал он, – вы не могли бы дать мне что-нибудь попить: в горле уж что-то пересохло.
   – Да ради Бога!
   И он протянул невесть откуда взявшуюся в его руке чашку с водой. Андрей изумлённо уставился на неё, тогда-то дошло и до Колюни.
   – А-а-ай!… – заголосил он. – Вылечила, называется! Опять началось, двух лет не прошло! Ну, ладно, – резво вскочил он со скамейки, – ты меня, зараза, без всякой очереди примешь! А я-то её ещё расхваливал! Ну, подожди, ты у меня получишь, это что – работа, считается?
   И он спешным шагом направился через улицу, ругаясь на ходу и размахивая руками. Андрей в раздумье достал фотоаппарат, щёлкнул дом Марты Хевронской, отдельно вывеску и побрёл потихоньку по улице, размышляя, что делать дальше. Пожалуй, лучший вариант – зайти в администрацию, предъявить журналистское удостоверение и напрямую спросить, что тут у них происходит. Всё-таки в администрации официальные лица, а не какие-нибудь дядя Петя с Колюней, они не будут лапшу на уши вешать. Хотя, может быть, всё это и правда, эта вот чашка с водой – откуда она взялась? А с другой стороны, когда лузгаешь семечки, во рту всё пересыхает, может быть, он её заранее принёс, а потом давай комедию разыгрывать. И побежал он не к Марте, а к дяде Пете, сидят сейчас вдвоём и хохочут над ним. Так, а вывески? Их что, тоже для него повесили? Нет, ерунда какая-то!
   Андрей помотал головой, прогоняя мысли, которые кроме тупика никуда его не приводили. Тут он отметил, что на улице неправдоподобно мало народу даже для такого небольшого городка: сзади вдалеке виднелись две какие-то фигуры да навстречу шла бабулька с палочкой, и больше – никого. «Интересно, – подумал он, – где все люди»?
   – Так на работе они, милок, – сказала бабулька, поравнявшись с ним. – Кто на работе, а кто дома делами занимается. У нас, кроме Колюни, никто не бездельничает!
   – О Господи! – испугался Андрей. – Так у вас здесь и мысли читать могут? А это-то с каким законом физики связано?
   – Про закон ничего сказать не могу, – остановилась она, – не знаю я их. А насчёт остального не беспокойся: я такая во всём городе одна, все другие давно вылечились. Тяжело ведь это, мало своих мыслей, так ещё и чужие весь день в голове: бум-бум! бум-бум! Я бы тоже от этого избавилась, да выхода нет: оглохла лет пятнадцать назад, ничего не слышу, вот и приходится терпеть! Так что, если ты поговорить со мной хочешь, можешь языком зря не молоть – думай себе, и всё. А про администрацию ты правильно решил: сходи, поговори, они люди грамотные, всё тебе и объяснят..
   Но такой разговор пугал Андрея своей необычностью.
   – Спасибо вам большое, но я очень тороплюсь, извините, – сказал он всё-таки вслух и поспешно направился дальше.
   Но уже через пару шагов обернулся и спросил:
   – А это точно, что кроме вас мысли читать никто не может?
   – Точно, точно, – заверила бабуля, – можешь не сомневаться! Только ты в администрации-то всё-таки не говори, что корреспондент, а то начнут пыль в глаза пускать: мы, мол, и так, и эдак… Скажи лучше, что просто интересуешься. Вот сейчас на первом же перекрёстке направо свернёшь, там тебе и будет администрация, – опередила она следующий его вопрос.
   Андрей поблагодарил и пошёл. Ну и город, думал он, от всего этого свихнуться можно. Двигатели у них вечные – ну, почти вечные, только ремонтируй вовремя, – на Машинах Времени разъезжают, предметы передвигают, так вот ещё – и мысли читать могут! Тут он вспомнил про бабулю и опасливо подумал: а на каком расстоянии действуют её способности?
   – С полкилометра примерно! – услышал он сзади и ещё прибавил шагу.
   На перекрёстке он свернул направо и увидел невдалеке двухэтажный дом, перед которым был разбит газон с цветами, а возле подъезда росли две небольшие, но очень симпатичные ёлочки. Наверняка это и было здание администрации.
   В это время над его головой пронеслась какая-то тень. Андрей поднял голову и увидел, что прямо над ним на высоте около пяти метров летит мужчина. Летел он очень необычно: тело было расположено не параллельно земле, а находилось в привычном вертикальном положении. На спине у мужчины был какой-то прибор, крепившийся наподобие рюкзака при помощи лямок. «Антигравитатор», – без энтузиазма подумал Андрей и даже не дёрнулся за фотоаппаратом, такая глубокая апатия им овладела. Заметив, что Андрей смотрит на него, мужчина подмигнул, нажал на лямке какую-то кнопку, после чего скорость резко возросла, и он быстро скрылся из глаз.
   «Значит, закон тяготения они тоже немного изменили, – вяло подумал Андрей, – раз он не действует не повсеместно – иначе бы они все улетели на небеса, – а только с помощью прибора». Тут он усмехнулся и подумал, что уже верит всему, что здесь увидел. Да и как тут не поверишь? Он нервно закурил и стал вспоминать, куда же он идёт. Ах, да, в администрацию! Но пройдя ещё несколько метров, понял, что никуда уже идти не хочет, до того ему всё здесь надоело. Какая ещё администрация? Вокзал, только вокзал! Бежать отсюда к чёртовой бабушке! Вернее, к тёще, что, впрочем, почти одно и то же. (Он не сомневался: то, что его тёща пока ещё не чёртова бабушка, всего-навсего вопрос времени). «А как же статья? – подумал он. – А, ерунда, напишу про тёщин город, он ненамного больше, тоже – провинция»!
   Андрей резко развернулся и почти бегом направился в обратную сторону. По пути ему пришлось обогнать уже знакомую бабулю.
   – Зря это ты, милок, – осуждающе сказала она, – побыл бы у нас немного, сам бы научился все такие штуки делать! Глядишь, ещё и насовсем бы к нам переехал. А что жена? – ответила она на его мысленный вопрос, – уж мысли-то читать ей бы, точно, понравилось! У нас поначалу каждая женщина этим увлекается!
   Он почти бежал, а сзади доносилось:
   – А про тёщу свою ты напрасно так думаешь! Зинаида Степановна правильная женщина, хотя и строгая!
   Стараясь заблокировать свои мысли от чтения, Андрей начал довольно громко напевать самую пошлую песенку, какую только знал – «Муси-пуси». Бабуля резко замолчала, и он впервые с теплом подумал про Катю Лель.
   На вокзале он узнал, что по расписанию ни один поезд сегодня здесь останавливаться уже не будет. Андрей стал всерьёз подумывать о том, чтобы пойти пешком, но тут его неожиданно обрадовал дежурный по станции, который, по-видимому, понял его состояние и проникся жалостью.
   – Через десять минут будет проходящий, – сказал он, – я вам помогу сесть.
   – А как – на ходу? – спросил Андрей, подумав, что тот собирается каким-то образом телепортировать его внутрь вагона.
   – Да нет, – рассмеялся дежурный, – просто к нашей станции все поезда подъезжают осторожно-осторожно, боятся: а вдруг, мы и закон тяготения отменили? А по самой платформе так ползут, что пешком обогнать можно!
   Всё произошло так, как он и говорил. Они прогулочным шагом шли рядом с вагоном и неспешно уговаривали девушку-проводницу. Узнав, что ехать ему всего пару часов, она не стала возражать. Позже, уже в вагоне, Андрей то и дело прокручивал в памяти всё пережитое и никак не мог решить: правильно он поступил или нет.
   К родителям жены он приехал в восемь вечера. Тёща строго спросила, где это он так задержался. Минут пять Андрей плёл про задание редакции, которое, якобы, выполнил, и только тогда она отошла в сторону, освободив проход в квартиру. Тесть ему шумно обрадовался.
   – Андрюха, ну, наконец-то! – сказал он. – А я жду – не дождусь! Пойдём на кухню, покурим, пока Зина на стол собирает!
   Правда, очутившись на кухне, он поменял планы.
   – Давай-ка мы с тобой тяпнем немного, а то пока она там всё приготовит! – сказал он, доставая две стопки и сооружая лёгкую закуску.
   Андрей раздумывал, рассказать ему про Нетаккаквездегородск или не стоит? Тесть тем временем подошёл к водопроводному крану, открыл его и наполнил две стопки.
   – Ну, давай выпьем за твой приезд! – сказал он, протягивая одну Андрею. – А как там Леночка?
   – В каком смысле – выпьем? – спросил Андрей, недоумённо глядя на стопку.
   – Ах, да! – рассмеялся тот. – Я же забыл тебе сказать: у нас в городе недавно референдум был, так мы некоторые химические законы поотменяли! Из этого крана у меня теперь водка течёт – ровно 40 градусов, каждый день проверяю! Так что не бойся, продукт – первый сорт!
   С минуту Андрей мрачно смотрел на него, затем поставил на стол стопку, взял стоявшую рядом граммов на триста кружку, наполнил её из-под крана, чокнулся с тестем и залпом выпил.
   – Вот что, папа, – сказал он, жуя солёный огурчик, – поезда на Москву у вас тут часто останавливаются?

Консультант

   …Нет, ну, надо же: во что планету превратили! Просто сумасшедший дом какой-то! Ох, попался бы мне этот Билл Гейтс… или кто там компьютер изобрёл? Как это: он здесь при чём? А при том: не изобрёл бы он компьютер – не сделали бы виртуализаторы, а значит, не хлынула бы в наш мир вся эта виртуальная братия! А то ведь до чего дошло: ночью по квартире всякие фредди крюгеры шарахаются, а днём… Я вот недавно над одним проектом работал – секретным, между прочим! – только закончил, выскакивают из-за спины два ваших Джеймса Бонда: один который Шон О’Коннори, второй – который Роджер Мур; и давай мой проектик с фотоаппаратов щёлкать! Это уж я потом узнал, что опять Виртуальные в районе Анкары прорыв устроили… А кому жаловаться? Премьеру вашему? Так он скажет: «А я здесь при чём? Обратитесь к Флемингу»! Вот так-то…
   Из интервью русского учёного британскому телевидению.
   Угораздила же меня нелёгкая выбрать эту работу! Нормальные люди работают с 9– ти до 6– ти да ещё с перерывом на обед. Меня могут вызвать в любое время суток. Хорошо, если просто для консультации по видеофону – хотя, если в два часа ночи, то тоже приятного мало, – а то ведь могут сказать: «В связи с высокой опасностью фигуранта необходимо ваше личное присутствие»! Ну, и дальше – по отработанной схеме: через пять минут звонок в дверь, потом вертолёт, джип, а в конце пешком… И ведь даже не пробурчишь: «Какого чёрта, сегодня не моя очередь»! Это в отделе кино сотрудников полно, а в отделе литературы я один: не читает народ книжки-то, давно уже не читает… Эх, знали бы авторы всех этих боевиков и детективов, какого джина они на свободу выпускают! Что характерно: прорывы Виртуальные устраивают часто, но ещё ни разу к нам не пролезла ни Красная Шапочка с пирожками для бабушки, ни Дон-Кихот, чтобы с ветряными мельницами сразиться… Зато Джек Потрошитель с Фантомасом у нас, похоже, уже прописались; а Терминаторов так вообще по три штуки сразу появляется. У ребят из отдела кино ещё круче: они уже и с Хищниками сражались, и с Чужими… Не сами, понятное дело. Мы, консультанты, боевых действий не ведём, наша задача – подсказать, какие у фигурантов слабые места, каким образом они будут действовать в такой-то ситуации и прочее. Хотя от опасности, конечно, и мы не застрахованы.
   А началась вся эта беда, когда построили виртуализаторы. Сделали их для себя, чтобы попадать в Виртуальность, и, конечно, потом возвращаться обратно. И никак не думали, что следом за своими кто-то посторонний может увязаться: ну, все эти литературные персонажи, киногерои… А оттуда как полезло! И всё супермены: чтобы одного такого победить, чуть ли не армия нужна. Поначалу совсем плохо получалось. Вот, скажем, был случай: прорвался оттуда Кощей Бессмертный, сколько реального народу положил – жуть! Три дня его завалить не могли, а ведь чего только ни пробовали: и напалмом жгли, и танками давили, ракетами с самолётов расстреливали – а ему всё нипочём! Наконец, кто-то из России позвонил и сказал: бесполезно, мол, ребята, его по-другому гасить нужно. Полезли тогда спецназы в Виртуальность, разыскали этот самый дуб, решили проблемы с зайцем и селезнем, заполучили яйцо, вытащили иголку, сломали её – конец Коше! Вот после этого-то и стали по всему миру искать консультантов для борьбы с Виртуалами. А их не так-то уж и много оказалось. Конечно, когда кто-то из Мира Компьютерных Игр пролезает, тут вся страна компетентно советует, из какого оружия и куда в него лупить надо. А вот знатоков по кинофильмам – особенно, старым, – довольно мало осталось. Про литературу я вообще молчу. Вот и вертимся мы, как на сковородке: везде поспеть нужно. На зарплату, разумеется, не жалуемся. А что толку? Вот лично мне она зачем? Кручусь сутками напролёт, ем, что попало и на ходу, сплю урывками… Когда раздаётся зуммер видеофона, меня охватывает непреодолимое желание: сорваться с места и бежать, всё равно куда, лишь бы быстрее и не оборачиваясь… Во, пожалуйста, звенит! Как говорится, стоит помянуть чёрта – и он тут как тут. Впрочем, судя по изображению на экране, это всё-таки не чёрт, а мой шеф Алекс Добсон. Хотя что-то общее у них, безусловно, есть.
   – Слушаю, Алекс, что на этот раз?
   – Привет, Дэн, – голос шефа звучал заискивающе, а глаза бегали по сторонам, и я обречённо понял, что придётся куда-то ехать, – тут позвонили из Брайтона, парень какой-то появился, судя по всему – явный Виртуал…
   – Что за парень, опиши.
   – Высокий, худющий, глаза лихорадочно блестят; одет в какие-то обноски: длинное пальто, а под ним, скорее всего, какое-то оружие, он его левой рукой прижимает, – как-то уж очень уверенно стал перечислять шеф. – Наши его пока не трогали: может, у него там автомат, а вокруг народу полно.
   Я почувствовал облегчение.
   – А на голове у него что? Какая-то дурацкая шляпа?
   – Точно! – с восхищением глянул на меня Алекс. – Ты его вычислил?
   – Ерунда, – совсем расслабился я. – Это Раскольников из романа Достоевского. Под пальто у него никакой не автомат, а просто топор, так что можете спокойно его брать. И вообще он – человек не агрессивный. Главное, к старушкам не подпускать, а больше он никого не тронет.
   И я, вопросительно взглянув на шефа, потянулся к кнопке отбоя.
   – Подожди, Дэн, – торопливо сказал он, – про Раскольникова это я так, чтобы разговор начать. Его мы уже взяли: ребята из отдела кино идентифицировали. Правда, возились намного дольше, чем ты… Я ведь знаю, что ты только что вернулся из Атлантики после этого дела с пиратами, вот и неловко мне тебя дёргать. Да только, Дэн, ничего не поделаешь: какой-то суперопасный тип объявился. На транспорт набросился: два скоростных состава под откос пустил, кучу машин искорёжил… Вооружён серьёзно, а что за штука – не поймёшь: лучом стреляет, что-то вроде лазера. И сам полностью неуязвим, мы уже многое пробовали. Киношники дружно клянутся, что это по твоей части.
   – Серьёзный мужик, – согласился я. – А одет во что?
   – Тут вообще анекдот, – хохотнул шеф, – из одежды на нём только шляпа, чёрные очки и лакированные полуботинки.
   Я испустил вопль отчаяния и обречённо уселся в кресло.
   – Плохо дело, Алекс, действительно плохо… Это кто-то из интернет-писателей постарался. А их знаешь сколько? Миллионы! По тыще штук на каждого читателя! Вот и попробуй определить, кто это из них его сотворил.
   – Ты уверен? Ну, насчёт интернет-писателей?
   – Сто процентов, – горько вздохнув, сказал я. – Это я сужу по тому, как он одет. Ведь в Интернет свои произведения прут все, кому не лень на клавиши нажимать. А литературным талантом Бог обидел. Вот и получается у них что-нибудь вроде: «В комнату вошёл человек в шляпе и жёлтых ботинках…». Об этом ещё Стругацкие писали…
   – Это у которых «Сталкер»? – свою работу в Бюро шеф начинал в качестве сотрудника отдела кино, поэтому о творчестве многих писателей мог судить только по экранизациям. – И всё равно я не понял, почему плохо, что это кто-то из интернет-писателей.
   – А потому, что какими-то более-менее научными обоснованиями они себя тоже не утруждают. Напишут, что герой неуязвим – и баста! Вот и попробуй его уязвить… Пули от него, наверное, отскакивают? – спросил я и, увидев утвердительный кивок шефа, уверенно сказал: – Ясно, поле какое-то! Очень модный приём. А вот какое именно – этого и сам автор не знает! И как прикажешь с ним бороться?
   – Слушай, Дэн, – встревоженно сказал шеф, – надо тебе на место ехать. Всё равно лучше тебя здесь никто не справится, может, сообразишь что-то, подскажешь… В общем, собирайся и выходи, я уже у твоего подъезда.
   – Где хоть он? – спросил я и, узнав, что всего-то километрах в пятидесяти, мрачно подумал, что хотя бы в этом повезло.
   По дороге в машине шефа я просмотрел видеоматериал, но это мне ничего не дало: парня было видно очень плохо, а то, что от него всё отскакивает, я уже от Алекса слышал. Всё же какая-то надежда на благополучный исход была: меня не оставляло ощущение, что где-то я с подобным уже встречался.
   За Стоктоном мы свернули в лесок и минут через пятнадцать были на месте событий. Признаться, расположился парень для выполнения своих замыслов очень удачно: на полянке между шоссе и железной дорогой. Хоть там круши, хоть здесь… Спецназы, правда, взяли его в кольцо, но его это, похоже, мало волновало. Он откровенно издевался над ними, хохоча по поводу каждого их выстрела, и выкрикивал, очевидно, что-то обидное. Слов из-за дальности расстояния слышно не было.
   Пригибаясь, я продвинулся поближе и лёг в траву рядом с гранатомётчиком – дальше меня не пустили. Отсюда, по крайней мере, я уже слышал реплики фигуранта и стал внимательно к нему прислушиваться и приглядываться.
   Последние сомнения в том, что это – дитя интернет-творчества, исчезли, когда я услышал, что изъясняется он на так называемом интернет-албанском; языке, придуманном малограмотными людьми для сокрытия собственной безграмотности: я, мол, ошибки нарочно делаю, а вовсе не оттого, что не знаю, как правильно.
   – Ишо разок! – гоготал он в ответ на автоматную очередь, простучавшую ему по плечам, – у миня тут чисалозь! Тока сам не высовывайси: уложу всех!
   При этих словах меня, как по голове стукнуло: осенила догадка, и очень неприятная, которую следовало немедленно проверить.
   – Слушай, – попросил я гранатомётчика, – влепи-ка ему в правое колено.
   – А что толку? – мрачно сказал он. – Хоть в левый глаз: от него всё отскакивает.
   – Давай, давай, – торопливо сказал я, – делай, что говорят!
   Гранатомётчик недовольно пробурчал что-то невнятное, прицелился и выстрелил. Он знал своё дело: граната разорвалась именно там, где я и хотел. Парень почесал коленку.
   – Шо удумал, гад! – плаксивым голосом сказал он. – Миня как рас здесь вчира кошка поцарапала, знаишь, как больно было!
   Всё стало ясно. Я выругался, поднялся во весь рост и пошёл назад, не обращая на супермена внимания.
   – Дэн, ты что? – бросился ко мне испуганный шеф. – Он же тебя…
   – Вертолёт у тебя есть? – перебил я его. – Отправь меня домой.
   – Слушай, – просительно сказал он, – неужели так плохо? Ну, попробуй ещё!
   – Нечего и думать, я его знаю. Поэтому и домой мне срочно нужно, – я отвёл глаза в сторону. – Это мой герой, Алекс, я его придумал.
   – Ты? – изумился шеф.
   – Ну, да, – мрачно подтвердил я. – Я до работы в Бюро тоже интернет-писательством баловался. Вот и сотворил однажды это чудо. Джон-Уложу-Всех – вот как его зовут. Идиотское произведение вышло. Я всего главы три написал и в Инет выложил: мол, почитайте, ребята, и напишите мне, как получилось. Да только не ответил никто: сразу ясно было, что не литература это, а полный маразм, бред шизофреника. Вот и бросил я всё это, а потом и забыл.
   – Ну, спасибо тебе, Дэн! – покачал головой шеф. – Удружил! Ты хоть скажи, как его одолеть можно, пока он ещё чего-нибудь не натворил?
   Я безнадёжно махнул рукой.
   – Ничего вы ним не сделаете, хоть ядерной бомбой глушите. Выход один: я должен разыскать этот свой рассказ и продолжить. Придумаю ему какую-нибудь ахиллесову пяту и сообщу вам, как с ним справиться.
   – Так не тяни! – проорал шеф и втолкнул меня в свою машину. – Вертолёт в километре отсюда, поехали!
   Добравшись до своей квартиры, я сначала включил компьютер и только потом стал раздеваться. Плохо было то, что я не помнил, на какой именно сайт выложил этот рассказ. После получасового лихорадочного шныряния я сумел-таки его обнаружить.
   Бр-р, ну, и названьице: «Кровавая резня в Уордшире»! Я покраснел, вышел на последнюю страницу и задумался. Что бы с ним такое сотворить?
   Наконец, меня осенило. С давно забытым чувством вдохновения я отстучал страниц десять и до того увлёкся, что позабыл, для чего я, собственно, это делаю. Вспомнив, я с сожалением оторвался от продолжения романа, который, как мне показалось, сейчас стал получаться вовсе не плохо, и вызвал шефа.
   – Готово, – сказал я. – У него в оружии заряд кончился и по полю защиты пошла какая-то непонятная трещина. Сейчас оно развалится, так что можете брать его голыми руками.
   – Замечательно! – обрадовался шеф и тут же отдал какие-то приказания; затем, убедившись, что рядом никого нет, подмигнул мне: – Дэн, никто и знать не будет, что это был твой герой. Так что подъезжай за премиальными. Давай махнём куда-нибудь, отметим это дело?
   – В другой раз, Алекс, – помотал головой я. – У меня тут одно дельце появилось. Спасибо за то, что никому не сказал!
   И, не обращая внимания на его недовольное лицо, отключился.
   Воровато оглянувшись по сторонам, я вновь уселся за компьютер. «Кровавая резня в Уордшире» напомнила мне ещё об одном своём рассказе, с которым тоже нужно было срочно что-то делать. Там у меня инопланетянин собирался в одиночку завоевать Землю и, судя по невероятному количеству всякого супероружия, которое было у него на борту, вполне мог это сделать. «Наглое порабощение Земли» я отыскал быстро, освежил в памяти сюжет. Прочитав последние строки, я посидел немного, затем злорадно ухмыльнулся и наградил своего героя агорафобией – боязнью открытого пространства. Вот уж с такой-то бедой он за пределы Виртуальности никак не высунется!

Летят!

   Вагон электрички был абсолютно пуст, и это очень обрадовало Потапова: целых тридцать пять минут он будет один и не услышит никаких дурацких разговоров попутчиков. Однако в этот самый момент сзади него послышался стук открывшейся и затем закрывшейся двери, и он обречённо подумал: «Ну вот»! Он пошёл в середину вагона, надеясь, что вошедший сядет где-нибудь у двери, и одновременно понимая, что надежды его напрасны. Так оно и вышло. Едва усевшись, Потапов увидел, что вошедший – мужчина лет сорока – явно вознамеривается занять место рядом с ним.
   – Ну, – сказал тот, не успев ещё и сесть-то как следует, – что вы об этом думаете?
   – О чём? – спросил Потапов. Он знал, о чём.
   Глаза мужчины расширились до невероятных пределов.
   – Как? – ошеломлённо и в то же время радостно спросил он. – Вы ничего не слышали?
   – Слышал, слышал, – поспешно сказал Потапов. Не хватало ещё, чтобы ему опять начали об этом рассказывать.
   По лицу мужчины проскользнуло выражение сожаления или даже, пожалуй, глубокого разочарования. Однако, он быстро с этим справился: желание обсудить сногсшибательную новость было сильнее переживания об утраченной возможности сообщить о ней тому, кто ещё ничего не знает.
   – Нет, надо же! – возбуждённо воскликнул он. – Представляете: летят! Никогда не думал, что доживу до такого дня! Ведь сколько раньше было разговоров о всяких летающих тарелках, и никто никогда не верил! И вот – пожалуйста! Не какие-то слухи, всякие там сомнительные свидетельства, а строгий реальный факт! Здорово, правда?
   Потапов неохотно кивнул. Ажиотаж вокруг Пришельцев его раздражал. Сообщение о том, что всеми обсерваториями Земли обнаружен космический корабль внеземного происхождения, с невероятной скоростью приближающийся к нашей планете, передали рано утром по всем каналам телевидения и радиостанциям. Потапов этого не слышал: как раз в это время он ехал в электричке из посёлка, где жил, в город, где находилось энергоуправление, в котором он работал. Придя на место, он долго не мог понять, в чём дело. К работе никто и не приступал, все возбуждённо о чём-то разговаривали. Когда выяснилось, что он не в курсе, все наперебой принялись излагать ему суть дела, чем окончательно запутали. Потапов никак не мог поверить, что это они серьёзно. Однако, когда прошло два часа, а тема разговоров не менялась, он понял, что всё действительно так. Он попробовал, было, работать, но в отделе стоял такой невероятный гвалт, что нечего было об этом и думать. А когда живший поблизости Сашка Румянцев под аплодисменты и восторженные крики сотрудников внёс в отдел свой личный домашний телевизор, стало ясно, что работать никто и не собирается.
   Начальник отдела Лаврентьич, правда, сделал несколько попыток вернуть своих подчинённых к выполнению трудовых обязанностей, но это вызвало у народа настоящий шок и бурю негодования. Когда Лаврентьич спросил Румянцева, готов ли у него квартальный отчёт, тому понадобилось минуты две, чтобы понять, о чём его спрашивают, и ещё пять минут ушло на то, чтобы вспомнить, что такое квартальный отчёт. В конце концов, Лаврентьичу удалось разогнать сотрудников по рабочим местам, сделав коллективу одну уступку: он пообещал не выключать телевизор. Этот последний факт ставил под сомнение даже само понятие о производительности труда, но Лаврентьич решил удовольствоваться тем, что все, хотя бы, сидят за своими столами, резонно рассудив, что большего ему всё равно не добиться.
   Потапов был единственным в отделе, кто стал заниматься прямыми обязанностями. Удалось это не без труда, но он надел наушники, включил Player, и мелодичные песни Beatles, повествующие о вечных, а, главное, понятных человеческих проблемах, заглушили постоянные ахи и охи телевизионных ведущих и корреспондентов. Он и сам не понимал, почему его раздражает всё это; потом с неудовольствием подумал, что причина, скорее всего в том, что он узнал обо всём последним и выглядел довольно глупо, когда остальные снисходительно ему рассказывали. Вот и решил сделать вид, что не находит здесь ничего, достойного внимания.
   С работы он уходил тоже последним и в положенное по трудовому законодательству время. Ему пришлось сдавать ключ от отдела, и дежурная тётя Маша очень удивилась, увидев его: все сотрудники разошлись сразу после обеда. Вместе с ней в дежурке сидел её сожитель. Они пили водку, и как раз в тот момент, когда Потапов подошёл, сожитель провозглашал тост. «За прилёт!» – сказал он. «За прилёт!» – согласилась тётя Маша, и они выпили.
   В этом месте попутчик Потапова по электричке прервал его воспоминания.
   – Как вы думаете, похожи они на нас? – спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Наверняка похожи! А интересно, кто летит: одни мужики, или бабы тоже есть? Красивые, наверное!
   Чувствовалось, что этот вопрос его волнует особенно. Весь дальнейший путь Потапова до родной станции пролегал под рассуждения и предположения мужчины о внешности инопланетных женщин, ну, и иногда, в качестве лирических отступлений, о цели Визита.
   На станции Потапов выскочил из вагона, как ошпаренный, стараясь не слушать несущихся ему вдогонку предположений о способах размножения инопланетян.
   Возле дома его встретила соседка тётя Настя. Взглянув на его пустые руки, она обескураженно спросила:
   – Юрий Дмитрич, а вы разве газет из города никаких не привезли? Там уже, наверное, и фотографии их есть!
   – Да какие там фотографии: летят они ещё, летят! – проорал Потапов и, хлопнув калиткой, вбежал в сени.
   Разогревая ужин, он включил телевизор, надеясь посмотреть детективный сериал. Но, как и следовало ожидать, все объявленные в программе передачи были отменены, и по всем каналам только и делали, что говорили об инопланетянах. А поскольку информации не было никакой и взять её было негде, то телевизионщики довольствовались тем, что расспрашивали на улицах прохожих. Их ответы мало чем отличались от предположений мужчины из электрички. По первому каналу, правда, как всегда в подобных случаях, показывали балет «Лебединое озеро», но и его смотреть было невозможно, так как показ регулярно прерывали, чтобы дать возможность очередному учёному высказать свою точку зрения. Послушав, Потапов понял, что учёные знают не больше, чем люди на улицах, и выключил телевизор.
   Поужинав в полной тишине, он решил, что лучше всего будет пойти к Вере. Вера была его невестой и работала в посёлке учительницей и одновременно директором начальной школы. Конечно, она тоже наверняка будет говорить об этом, но он надеялся, что, в конце концов, сумеет убедить её, что есть гораздо более интересные темы и занятия.
   Однако, мать Веры сказала, что дочери нет дома: вместе со всеми учениками она пошла на луг – тот, который возле водокачки. Потапов этому очень обрадовался. Дети, скорее всего, собирают какие-нибудь гербарии, и мысль неспешно провести время на природе, рвать вместе с ними и с Верой цветы и листочки, ему понравилась.
   Подходя к лугу, он издали увидел, что дети и в самом деле что-то собирают и стаскивают в кучи, но на гербарии это не было похоже, скорее всего, это были ветки и сучья деревьев. Так оно и оказалось. И ещё он увидел, что Веры с ними не было. Их отношения для детей секретом не были, и поэтому они, только заметив Потапова, стали ему что-то кричать и указывать вверх на площадку водокачки. Присмотревшись, он увидел там Веру и стал подниматься к ней.
   – Привет, – сказала она, целуя Потапова, – ты уже слышал, конечно?
   Потапов недовольно поморщился.
   – Что это вы делаете? – спросил он, желая сменить тему.
   Но тема, как оказалось, сменяться не желала.
   – Мы с ребятами решили сделать посадочную площадку, – весело сказала Вера, – вот выкладываем приветственную надпись из костров. Когда мы их зажжём, они смогут прочитать «Добро пожаловать к нам»! Надпись, конечно, на английском языке, – поспешно добавила она, видимо, не сомневаясь, что английский-то язык Пришельцы знают, – правда, мы здорово придумали?
   Он промолчал, и, не зная, что и сказать, стал всматриваться вниз и машинально указал на орфографические ошибки в слове «Welcome». Вера охнула и, сразу забыв про Потапова, начала кричать детям. Те, повинуясь её указаниям, стали перетаскивать кучи, убирая лишнюю «l» и переделывая «k» в «c». Потапов некоторое время за ними наблюдал, потом сказал Вере, что, пожалуй, пойдёт домой. Вера, продолжая руководить, на секунду повернулась к нему, торопливо сказала: «Ну ладно, пока!» и снова стала кричать. Потапов ушёл.
   Вернувшись домой, он дёрнулся, было, к телевизору, но, вспомнив, махнул рукой и решил заняться написанием доклада, с которым должен выступать в пятницу на профсоюзном собрании перед родным коллективом. Он с настроением и даже насвистывая, прибрался на столе, обложился заранее заготовленными шпаргалками и принялся за дело. Однако уже через десять минут он с неудовольствием почувствовал, что на фоне происходящих событий даже его смелая критика Лаврентьича, зажимающего свободы и права подчинённых, выглядит немного мелковато. Потапов вздохнул и подумал, что, пожалуй, не стоит так игнорировать инопланетян: всё-таки люди летят издалека, наверняка устали и пока, по крайней мере, такого отношения к себе со стороны Потапова ничем не заслужили.
   Он снова включил телевизор, и, как оказалось, очень вовремя: как раз началась трансляция заседания Чрезвычайной Ассамблеи ООН. В этот момент зачитывали обращение кубинского лидера Фиделя Кастро ко всем прогрессивным силам человечества. Он призывал сплотиться перед лицом инопланетной опасности, упоминал Плайя-Хирон и Залив Свиней и со своей стороны обещал, что всё население Кубы, как один человек, готово с оружием в руках защищать завоевания социализма.
   Но он оказался в полном одиночестве. Представители всех других государств проявили редкое единодушие в оценке и анализе предстоящего Контакта. Выступающие говорили, что ни о каком вторжении не может быть и речи: ведь космический корабль всего один. Представитель Соединённого Королевства пояснил, что поскольку летят они не с Венеры, не с Марса, а Бог знает, из какой Галактики, то понятно, что уровень их цивилизации превышает земной не на одну сотню порядков. Следовательно, летят они с одной целью: обогатить Землю всеми теми знаниями и умениями, которые они у себя выработали. При этих словах Объединённые Нации радостно зашумели: обогатиться, пусть даже и просто знаниями, хотелось всем. Но поскольку никто толком не знал, что это будут за знания и как и для чего ими пользоваться, решено было этот вопрос пока не обсуждать, а продумать, как достойно подготовиться к встрече инопланетян. С этой целью было принято совместное обращение к правительствам Земли: как следует почистить, помыть территории государств, но особое внимание, конечно, обратить на внешний вид их граждан. Зачитывая последние слова, Генеральный секретарь ООН сделал многозначительную паузу и внимательно посмотрел на представителей некоторых африканских государств.
   Сразу же после этого без перерыва началась прямая трансляция заседания Государственной Думы России. Но наши депутаты понимали в происходящем ещё хуже международных. Все они мямлили что-то непонятное, и только депутат Жириновский внятно заявил, что ничуть не сомневается, что инопланетяне в первую очередь потребуют от народа России избрать его (Жириновского) его (народа России) президентом, и, подумав (что для него не свойственно), добавил, что Чубайса они, конечно же, сразу будут судить. Здесь Потапов подумал, что на сегодня, пожалуй, хватит, выключил телевизор и лёг спать.
   Утром он долго размышлял, стоит ли сегодня, в свете происходящих событий, ехать на работу, но потом всё-таки решил, что стоит. Так же, как он, решила примерно треть сотрудников энергоуправления, и поэтому Лаврентьич, за неимением кого-либо ещё, опять орал на Румянцева, требуя, чтобы тот сдал, наконец, квартальный отчёт. Румянцев, который сегодня уже сразу пришёл на работу с телевизором, убеждал его, что квартальный отчёт теперь не нужен, так как энергоуправление всё равно скоро закроют. В качестве доказательства он предлагал Лаврентьичу посмотреть репортаж с Нью-Йоркской биржи. А там и действительно творилось что-то невообразимое. Цены на нефть упали практически до нуля, но даже такие акции никто не хотел покупать: все, кто не дурак, сообразили, что Пришельцы из такой дали летят явно не на бензине, не на керосине, у них есть какая-то неведомая чудо-энергия, и они, конечно же, раскроют землянам секрет её получения, а, значит и нефть, и все другие виды энергии попросту не нужны. Закончился репортаж сообщением о закрытии всех бирж мира. Лаврентьич махнул рукой и уселся вместе со всеми смотреть телевизор.
   Дальше было не менее интересно. Корреспондент из Голландии сообщил, что сегодня утром в здание Гаагского международного трибунала доставили связанного по рукам и ногам Осама Бен Ладена. Доставили его же сообщники, которые рассудили, что раз цены на нефть так жутко упали, то Осама теперь нищий, и потеряли к нему всякое уважение и интерес. Председатель международного трибунала сообщил многочисленным корреспондентам, что суд над террористом номер один пройдёт под почётным председательством Пришельцев.
   Здесь Лаврентьич вздохнул и сказал, что раз оно всё так складывается, то и он не видит смысла в дальнейшем пребывании на работе и предложил всем отправляться по домам, а как оно будет дальше, дальше и будет видно. Народ это встретил с энтузиазмом, а Потапов подумал, что Лаврентьич вовсе не такой деспот, каким он хотел представить его в своём докладе.
   Приехав обратно в посёлок, Потапов, прежде, чем идти домой, зашёл в поселковый совет и напомнил секретарше Ниночке, чтобы она напомнила начальству, что он (Потапов) всё ещё ждёт, когда, наконец, придёт водопроводчик и заменит лопнувшие трубы. Плату за воду я вношу регулярно, сказал он, так будьте любезны мне всё отремонтировать. Ниночка удивлённо посмотрела на него и сказала:
   – Какой вы нетерпеливый, Юрий Дмитриевич! Ну, подождите ещё немного: вот Пришельцы прилетят и всё вам отремонтируют!
   Потапов понял, что ему ничего не остаётся кроме, как пойти домой.
   У себя дома он обнаружил заплаканную Веру и стал расспрашивать, что произошло. Вера, всхлипывая, рассказала, что сегодня никто из детей не пришёл в школу. Представляешь, Юра, говорила она, вообще ни один человек! Она пошла по домам и стала выяснять, в чём дело. Все – и родители, и дети – в один голос заявили, что не видят никакого смысла десять лет горбатиться за партой, если скоро прилетят инопланетяне и всему, чему надо, обучат за какой-нибудь час при помощи гипнопедии или чего-нибудь ещё. Родители, кроме того, усмехаясь, говорили, что неизвестно, понадобятся ли вообще те знания, которым учили до сих пор. А отец Коли Смирнова, в прошлом безнадёжный двоечник, даже заявил, что всегда чувствовал, что его учат не тому, чему надо, поэтому и не хотел заниматься. Утешая её, Потапов подумал, что в других городах и посёлках наверняка происходит то же самое.
   Он сказал ей об этом. Вера сразу успокоилась и, чтобы совсем не сомневаться, предложила включить телевизор. Потапов, вздохнув, сказал, что, наверное, последние двое суток всё население мира кроме этого ничего и не делает, но спорить не стал.
   По телевизору заканчивалась новостная программа – показывали криминальную хронику. Сюжет был весьма не обычным. Корреспондент из Санкт-Петербурга сообщил, что в этом городе состоялся съезд воров-домушников. Приглашённый им участник съезда – несомненно, видный специалист своего дела, снятый, в целях конспирации, с мерцающими квадратиками вместо лица, – доверительно пояснил, что основной вопрос, который рассматривался на съезде, был следующим: что именно сейчас воровать? Как оказалось, съезд очень серьёзно отнёсся к этому вопросу: в качестве консультантов были приглашены самые известные учёные-уфологи и писатели-фантасты. Все консультанты единодушно рекомендовали собравшимся не воровать телевизоры, видео– и аудиоаппаратуру и оргтехнику, так как уже через неделю всё это безнадёжно устареет. Они признавались, что в виду сложности вопроса не могут дать стопроцентных гарантий правильности своих рекомендаций, поэтому предлагали на первое время, впредь до выяснения ситуации, ограничить сферу профессиональных интересов участников съезда продуктами питания и одеждой.
   То, что отечественные рыцари плаща и кинжала настроены довольно беспечно и не вникли в положение дел до конца, стало ясно из следующего сюжета. В другой криминальной столице – Чикаго – прошёл международный форум организованной преступности. Собравшиеся на форум были всерьёз обеспокоены слухами о том, что инопланетяне с ними быстро покончат. Высказывались мнения, что сделают они это для того, чтобы самим взять под контроль эту выгодную область человеческой деятельности. В атмосфере редкого единодушия и согласия на форуме было принято решение не поддаваться заезжим гастролёрам, а дать вооружённый отпор, объединившись для этого с революционными силами Фиделя Кастро.
   Потапов переключил канал, и они с Верой узнали, что Государственная Дума России объявила каникулы. Спикер Госдумы в интервью телевидению пояснил, что сделано это, конечно, не потому, что депутаты не хотят работать. Просто разработка законопроектов – очень сложная вещь, а они не боги, чтобы суметь предусмотреть все нюансы. У инопланетян наверняка все законы отточены до тонкостей, поэтому нечего пытаться прыгнуть выше головы, а надо всё у них переписать.
   Из международных дипломатических новостей одна оказалась поистине сенсационной. Было оглашено совместное заявление МИД России и Японии, в котором сообщалось, что оба государства согласны передать спорный вопрос о принадлежности четырёх островов Курильской гряды на рассмотрение Пришельцам. Обе стороны гарантировали, что безоговорочно согласятся с их решением, в чью бы пользу оно ни было. После этого президент России сказал, что раз уж вопрос всё равно будет решён, то и нет смысла дальше тянуть с заключением мирного договора. Премьер Японии быстро ухватился за это предложение, и договор тут же был подписан.
   Это событие получило настолько сильный политический резонанс, что на его фоне практически не заметным осталось сообщение о референдуме в Калининградской области, на котором жители высказались за то, чтобы включить их область в состав планеты Пришельцев, как бы она ни называлась и где бы ни находилась. В отдельном комментарии губернатор пояснил, что они настолько привыкли чувствовать себя оторванными от основной территории, что расстояние в несколько световых лет их абсолютно не пугает. Он также выразил уверенность, что Пришельцы, по крайней мере, не будут заставлять их оформлять визу на каждую поездку за пределы области.
   После этого пошли новости рангом помельче, и Потапов не без удовольствия указал Вере на то, что был прав: нигде не работало ни одно предприятие, ни одно учебное заведение. На полную катушку работали только теле– и радиокорреспонденты, да неслыханный подъём наблюдался в шоу-бизнесе: было объявлено, что в честь прибытия Пришельцев состоится большой мировой гала-концерт, и поэтому композиторы, музыканты, актёры, танцоры и певцы стали срочно готовить номера для участия в конкурсе Интервидения, на котором и решится, кто именно в этом гала-концерте выступит.
   Закончились передачи репортажем из Центра полётов, где сообщили, что расчётный день прибытия Пришельцев – послезавтра.
   Потапов обрадовался, что, наконец, можно заняться обыденными человеческими делами, и предложил Вере остаться у него. Но Вера сказала, что боится, что Пришельцы могут посмотреть на это неодобрительно – ведь официально они не женаты – и ушла домой. Потапов вздохнул и лёг спать.
   Но оказалось, что Вера – не единственная, кого волнует, как Пришельцы расценят их моральный облик: через час его разбудил сосед Иван, который пришёл вернуть долг двухлетней давности.
   Утром по всем домам прошли посланцы председателя поселкового совета, которые объявляли, что пора выполнять постановление Чрезвычайной Ассамблеи ООН, и до вечера Потапов вместе с другими жителями красил заборы, убирал мусор с улиц, жёг разный хлам. Всё это напоминало давно забытые коммунистические субботники, тем более, что и закончилось всё так же: распитием спиртных напитков. Из передач телевидения следовало, что и во всём мире происходит то же самое.
   И вот наступил День Пришествия. Проснулся Потапов с ощущением какого-то радостного предвкушения: подобное было только в детстве. Он понял, что очень волнуется, и включил телевизор, чтобы быть в курсе событий.
   Однако, экран был пуст. Ничего не понимая, он стал переключать каналы – везде то же самое.
   Потапов вышел на улицу. Возле здания поселкового совета собралась толпа хмурых, встревоженных жителей. Они требовали разъяснений от председателя, но тот клялся, что сам ничего не понимает и узнать нигде не может, так как телефон тоже не работает. Кто-то высказал предположение, что Пришельцы, видимо, всё-таки оказались агрессорами, и сейчас полным ходом идут военные действия, а связь не функционирует потому, что они её каким-то образом отключили, чтобы помешать землянам координировать ход боевых операций. Вопреки ожиданиям, это отнюдь не напугало жителей, а напротив, вернуло им утраченную, было, решительность. Часть их, особенно та, которая с утра уже похмелилась, сходила домой и вернулась с охотничьими ружьями и разного рода холодным оружием.
   Неизвестно, чем бы всё закончилось, если бы председатель не крикнул, что заработало телевидение. Все, в том числе и Потапов, сразу же кинулись по домам.
   На экране телевизора он увидел ошеломлённого руководителя Центра полётов. Тот нервно курил перед камерой и явно был нетрезв. Руководитель центра что-то мямлил, но Потапов сразу же понял основное:
   ПРИШЕЛЬЦЫ ПРОЛЕТЕЛИ МИМО!
   Потапов почувствовал огромную усталость и апатию. Он лёг на кровать и всё дальнейшее продолжал смотреть лёжа. Апатию чувствовал не он один. Телевизионщики старались вовсю, но в их репортажах ощущались растерянность и уныние. Они попробовали, было, вновь, как тогда, обращаться к людям на улицах, но те попросту отмахивались и отказывались говорить. Подобным же образом вели себя и официальные лица, и только депутат Жириновский оказался единственным, кто смог что-то внятно сказать. Он заявил, что с самого начала знал, что все эти Пришельцы – просто подонки.
   Вся Земля испытывала чувство глубокого разочарования. Не работал общественный транспорт, молчали музыкальные радиоканалы. Резко возросло потребление алкоголя, даже в таких традиционно непьющих странах, как мусульманские.
   К трём часам дня по Гринвичу жизнь на Земле, однако, начала возобновляться. Первой ласточкой этого оказалось сообщение с Нью-Йоркской биржи о том, что цена на нефть поднялась до рекордного уровня – сто долларов за баррель! И сразу же события помчались бешеным галопом. Телевизионщики едва успевали поворачиваться.
   Корреспондент из Голландии сообщил, что только что из тюрьмы бежал Осама Бен Ладен. И даже не бежал. Он ехал по улицам Гааги в открытом лимузине, окружённый своими верными сторонниками, и никто не пытался его задержать. А тем немногим, которые такие попытки делали, он вручал огромные пачки денег, и всё на этом прекращалось.
   В дипломатических кругах сообщалось, что Россия и Япония чуть было не расторгли мирный договор, но вовремя сообразили, что это будет означать объявление войны, поэтому договор не тронули, а злополучные острова было решено присоединить к Калининградской области.
   Потапов подумал, что раз так всё завертелось, то ему, пожалуй, имеет смысл поехать на работу, пусть даже и к концу рабочего дня. Он выключил телевизор, и последнее, что он услышал, было объявление об отмене конкурса Интервидения.
   Выйдя на улицу, он встретил соседа Ивана. Увидев Потапова, тот стал что-то с ненавистью орать о негодяях-пришельцах и некоторых гадах, которые, воспользовавшись ситуацией, выманили у него крупную сумму денег.
   Придя на работу, он увидел в отделе одного лишь Румянцева, который в бешеном темпе, остервенело матерясь, составлял квартальный отчёт. Потапов тоже решил поработать, и время до конца рабочего дня пробежало незаметно, тем более, что и оставалось-то его совсем немного.
   Единственным приятным событием этого тяжелейшего в эмоциональном аспекте дня было то, что, приехав домой, он обнаружил там Веру, которая пришла к нему с вещами и сказала, что будет жить у него.
   И потянулись дни привычной чередой. Земля постепенно оправлялась от шока, даже решено было провести-таки конкурс Интервидения. Не для Пришельцев – для себя.
   Но вот однажды, в самый разгар рабочего дня, когда даже Румянцев увлечённо составлял очередной отчёт, в отдел ворвалась разгорячённая тётя Маша.
   – Чего творится! – с порога закричала она. – По радио передали: получена радиограмма от Пришельцев!
   Она подняла глаза к потолку и, припоминая, стала цитировать по памяти:
   – «Проскочили мимо ввиду того, что поздно начали торможение. Уже развернулись. Скоро будем у вас. Встречайте».
   Потапов с грустью подумал, что Вера, скорее всего, уже начала укладывать чемодан.

Фактор Егоркина

   Ситуация была безнадёжная, и рассчитывать на спасение не приходилось. Конечно, оставались чисто теоретические шансы, но они потому и называются «теоретические», что на практике никогда не осуществляются. В самом деле, нереально надеяться на то, что сейчас я раза три подряд по полной взгрею противников на распасах, а потом дважды мне придёт мизер или десятерная. В шахматах в подобной ситуации я положил бы короля и сказал: «Сдаюсь», а в преферансе приходится уныло доигрывать, с каждой раздачей всё глубже опускаясь на самое дно, чтобы до конца испить чашу унижения.
   Открылась дверь, и в комнату вошёл Толя Егоркин, завхоз экспедиции. Я сразу же свернул окно с преферансом, и на мониторе высветился предусмотрительно выведенный график работ по монтажу оборудования, чем я, по идее, и должен бы был заниматься. С минуту я пристально изучал график, изображая напряжённую работу мысли, потом перевёл взгляд на Толю.
   – Чего тебе? – с неудовольствием спросил я, но тут же заметил его виноватый вид и вспылил: – Опять? Что на этот раз?
   Не знаю, каким образом Егоркин оказался на этой должности, но только худшего завхоза наверняка не было ни в одной экспедиции мира. Перед нашим отъездом те, кому доводилось работать с ним раньше, сочувственно поведали мне, что у него вечно что-нибудь пропадает ещё до прибытия на место и, сверх того, чего-нибудь не хватает после возвращения. Одними загадочно исчезнувшими продуктами можно было бы год кормить всё население Эфиопии, но, судя по телевизионным программам, там они тоже не всплывали. При всём при том, уверяли они меня, это честнейший парень, и все пропажи – результат не махинаций, а обычного разгильдяйства.
   – Прибор… – выдавил из себя Толя.
   – Замечательно! – от злости я даже снова открыл преферанс и с каким-то странным удовольствием наблюдал, как компьютер сдаёт мне полную дребедень. – Нас выкинули чёрт знает где, вертолёта не будет все эти полгода, пока мы монтируем и испытываем машину; через полгода прилетает шеф, а с ним ещё куча всякого народу, включая кого-нибудь из правительства, и спрашивает: «Ну, как, ребята, всё готово?», а мы отвечаем: «Никак нет, шеф, Егоркин потерял…»… что ты потерял? Какой прибор?
   – КМЛ-14.11, – пробормотал он, глядя в список.
   – Ага! – сказал я, пытаясь припомнить, что это за штука, но не смог: видимо, это что-то из хозяйства ребят. – А знаешь ли ты, Егоркин, что это за прибор?
   Была у меня слабая надежда, что он знает, но Толя, не поднимая на меня глаз, отрицательно помотал головой.
   – Ну, конечно! – саркастически сказал я. – Откуда же тебе знать, что это – наш самый главный прибор, без которого невозможна отладка ни одного узла! Что без него – хоть назад улетай!
   Я остановился. При виде несчастного Егоркина могла пропасть и большая злость, чем от проигрыша компьютеру в преферанс. А самое главное, я прекратил экзекуцию потому, что глупо было надеяться, что Толя осознает и начнёт добросовестно выполнять свои обязанности. Гораздо важнее было выяснить, что это за штука и как её отсутствие скажется на ходе работ.
   – Позови ребят, – мрачно сказал я, – а сам займись кухней!
   «… Бросить недоигранную пульку допускается лишь в крайних обстоятельствах непреодолимой силы, которые можно признать форс-мажорными: стихийное бедствие – пожар, наводнение, – вход в город армии противника, неожиданная необходимость отъезда, резкое ухудшение самочувствия (обморок, сердечный приступ, внезапная смерть) и т. п.…» (Кодекс преферанса: этика Игрока).
   Я решил, что случившееся вполне укладывается в эти «и т. п.», закрыл игру и стал анализировать ситуацию.
   Академик Николай Григорьевич Истомин был гением. Все свои открытия он совершал легко, иногда даже на ходу или в разговоре с кем-то. Сам он просто физически был не в силах работать над всеми своими изобретениями, поэтому несколько групп учёных одновременно занимались этим, а академик только курировал их работу. Я был очень горд, что всего за пять лет научной деятельности сумел привлечь к себе его внимание, и он предложил мне возглавить группу по монтажу и отладке его машины для телепортации. Прекрасно помню чувство полного обалдения, когда в голове только звучало: «Сам Истомин! МНЕ! Ура-а!», и было абсолютно наплевать, чем именно мне предстоит заниматься. В этом состоянии блаженного идиотизма я просто пропустил мимо ушей какие-то его пояснения, но, тем не менее, у меня хватило наглости попросить его позволить мне самому сформировать группу. Николай Григорьевич согласился сразу: у него и без этого хватало дел. Вот так я получил возможность вытащить в серьёзную науку своих друзей-однокурсников, которым просто повезло меньше, чем мне: будучи классными специалистами, они зарабатывали на жизнь чем придётся. Сергей Хохлов работал в автосервисе, Илья Мазаев – заточником на небольшом заводике, Юрий Лузгин токарил в какой-то шарашке. Конечно, все мы правильно оценивали ситуацию: это наш главный шанс, чтобы попасть туда, куда мы и стремились все институтские годы. И вот теперь из-за балбеса Егоркина всё поставлено под удар в первый же день.
   Пока я грустно над этим размышлял, в комнате собрались те, кого я про себя тщеславно именовал «моя команда».
   – Мужики, – угрюмо сказал я, – это чучело Егоркин потерял какой-то прибор КМЛ-14.11. Признавайтесь, чья это штука и чем нам это грозит.
   Они посмотрели друг на друга и дружно пожали плечами.
   – Да вы что! – ужаснулся я. – Я напел Истомину, что вы – классные спецы, а вы, выходит, даже оборудование своё не знаете? Ну-ка, быстро соображайте!
   Но не получилось ни быстро и никак вообще. После двух часов непрерывного курения и всяких идиотских соображений ничего не изменилось: проклятый КМЛ-14.11 продолжал оставаться тайной за семью печатями.
   – И что же прикажете теперь делать? – резюмировал я.
   – Надо звонить академику и просить, чтобы прислал ещё один, – предложил Серёга. – Не мы же его потеряли, а завхоз.
   – Отличная идея! Как же это я сам не догадался? – радостно воскликнул я и протянул ему мобильник. – На, звони!
   – А чего это я? – попятился Серёга. – Ты у нас начальник – вот ты и звони!
   – Ладно, сейчас позвоню и скажу: уважаемый Николай Григорьевич, у нас пропал КМЛ-14.11, так что присылайте ещё один вертолёт! Можешь не сомневаться, вертолёт завтра же будет, а на нём, помимо КМЛ’а, другая команда, а нас вышвырнут отсюда к чёртовой матери! Ты хоть понимаешь, сколько это стоит – вертолёт сюда сгонять?
   После моих слов воцарилось тягостное молчание: ребята понимали, что именно так и будет.
   – Подождите-ка, – вдруг с просветлённым лицом сказал Юрка, – а где он там записан? В какой группе приборов? Может, это что-то подскажет?
   Это была первая здравая мысль, и я взял список, оставленный Егоркиным.
   – Интересно, – сказал я, – он тут стоит последним. И вообще, как-то в стороне… Причём, весь текст отпечатан, а это вписано рукой Истомина. Такое ощущение, что про него сначала забыли, а в последний момент вспомнили.
   – Так это же хорошо! – оживился Илья. – Значит, какой-то не особо нужный! Может, мы и без него обойдёмся!
   – Ну, вот что, – хлопнул я ладонью по столу. – Во всяком случае, на монтаже он нам точно не нужен. Если только при отладке и настройке… Но это ещё не скоро. Так что завтра начинаем работы, а потом – видно будет!
   Полтора месяца мы работали, как черти. Энтузиазма и на самом деле было, хоть отбавляй; мы с интересом и удовольствием монтировали «Телепорт» и чувствовали, что вот это и есть та работа, которой мы могли бы посвятить всю свою жизнь. Не знаю, как ребятам, а мне чёртов КМЛ не давал покоя все эти полтора месяца. В раздумьях и кошмарных снах он представлялся мне гигантским кальмаром, который затаился где-то до поры до времени и поджидает нас, злорадно усмехаясь. Выплыл он в тот день, когда мы закончили монтаж электромагнитного блока.
   Мы, как и всегда после работы, сидели у меня и обсуждали план на завтра, когда вошёл несколько припоздавший Илья.
   – Туши свет, начальник, – мрачно сказал он, – приехали! Знаешь, что такое КМЛ? Корректировщик магнитного луча! Завтра он нам позарез нужен для настройки блока. Эх, какого чёрта? Надо было сразу же Егоркина за ним пешком послать!
   – Без него ничего не выйдет? – глупо спросил я.
   Илья даже не ответил, понимая, что спросил я от безнадёжности.
   – Действительно, приехали! – угрюмо согласился Серёга. – И чего теперь делать?
   – Я не понял, мужики, – встрял Юрка. – Ну, нет прибора. Ну, нельзя без него произвести настройку. Зато мы монтаж закончили на две недели с опережением графика. А раз есть запас времени, то пусть Илюха этот самый КМЛ и сделает!
   – Вообще-то, можно попробовать, – нерешительно начал Илья и тут же, встряхнув головой, уверенно сказал: – да что там пробовать – сделаю! Только вы мне будете помогать!
   – Ещё бы! – заорали мы все вместе.
   В последующие дни я имел возможность восхищаться своей прозорливостью, столь необходимой настоящему руководителю: ребята полностью отбросили первоначальную растерянность и работали легко и эффективно – хорошую команду я собрал! Идея самостоятельно изготовить КМЛ настолько увлекла нас всех, что даже мы, узкие спецы, неоднократно подбрасывали Илье идеи по компоновке схем, а то и по принципиальному их решению. Вначале он относился скептически к нашим советам, но затем здравый смысл одержал верх над снобизмом, и он неоднократно вносил изменения в уже готовые схемы. КМЛ мы изготовили за два дня и потом ещё день вели отстройку и фокусировку луча. Когда же экран нашего прибора показал отклонение в одну миллионную градуса, что было в два раза лучше требуемого, мы дружно закричали «ура» и стали качать Илюху. Тут к нам подошёл весь съёжившийся от чувства вины Егоркин и попросил разрешения написать на корпусе «КМЛ-14.11», обосновав свою просьбу тем, что ему по возвращении необходимо сдать прибор на институтский склад. Опьянённые своей победой, мы великодушно разрешили, и он с радостным воплем утащил КМЛ в свою палатку.
   В этот вечер мы организовали довольно бурное застолье да и было из-за чего: несмотря на задержку, мы по-прежнему опережали график на полторы недели.
   Утром начали монтаж телепортационных линий, и я довёл до сведения друзей, что сегодня мне впервые не снился КМЛ. Работать мы продолжали в хорошем темпе, и Юрка, который на этом этапе был главным прорабом, не уставал нас хвалить.
   Гроза разразилась тогда, когда её меньше всего ожидали. Утром был закончен монтаж, и я разрешил остаток дня помаяться дурью: нельзя же работать на износ! Мы сидели в моей комнате и все вместе играли в «О, счастливчик!». Впрочем, нет, не все: главный именинник Юрка сидел в углу почему-то с озабоченным лицом и не шёл к нам, как мы его ни звали. Тогда мы махнули на него рукой и вскоре совсем о нём забыли. Он напомнил о себе весьма загадочным образом.
   – Там нет буквы «У» – вот что я вам скажу! – неожиданно произнёс он.
   Мы удивились и посмотрели на экран монитора. Как раз в этот момент мы отвечали на вопрос: «Обиходное название гексаметилентетрамина» и знали правильный ответ.
   – Как это – нет «у»? – хмыкнул я. – Что же по-твоему: «ротропин» что ли? Любой медик тебе скажет: «Уротропин»!
   – Да не об этом я! – досадливо поморщился он. – Плевать я хотел на вашу дурацкую игру! Я про прибор этот, КМЛ. Там должна быть буква «у» – «универсальный», а её почему-то нет!
   Какое-то внутреннее чувство подсказало мне, что сейчас Юрка сообщит нечто такое, от чего нам всем станет не до веселья. Я сел на свой стул и жестом показал ребятам, чтобы уматывали от стола.
   – Выкладывай! – потребовал я.
   – В общем, не знаю я, может Илья и прав, и отстройку магнитного луча можно действительно проводить при помощи КМЛ – мы же настоящего-то прибора не видели. Но это тогда у него только побочная функция, вспомогательная. Потому что на самом деле КМЛ означает «Координатор многоканальных линий» и завтра нам без него – хана!
   – Так, – стал размышлять я, – то есть, ты имеешь в виду отстройку линий, по которым будет осуществляться телепортация?
   – Ну, конечно! Они же там сейчас все в пучке! Ты никогда не пробовал распутывать клубок, который какой-нибудь дурак сплёл из отдельно нарезанных ниток? А здесь, я тебе скажу, ещё сложней: нужно выпрямить все каналы в пределах линии, да и сами линии тоже! Да ещё ориентированно их направить!
   Мы все загрустили, сообразив, что проклятый КМЛ вовсе не был побеждён, он только затаился. И пока мы упивались тем, как достойно смогли выйти из сложной ситуации, он втихую посмеивался над нами в ожидании часа, когда можно будет расхохотаться во весь голос. И этот час наступил!
   – Я одного понять не могу, – сказал мне Серёга, – тебе что, Истомин не дал вообще никаких документов по отстройке блоков?
   – Всё, что он мне дал, вы видели, – хмуро ответил я и признался: – Он мне ещё говорил что-то, но я тогда был в такой эйфории, что вообще ничего не слышал.
   Про «Сам Истомин! МНЕ! Ура-а!» я, естественно, умолчал.
   – Ну, и ладно, – сказал Серёга. – График мы по-прежнему опережаем, пусть теперь Юрка КМЛ доводит – его очередь! Илюха же справился!
   – Ну, ты сравнил! – возмутился Юрка. – Одно дело – магнитный луч, его, в конце концов, образно говоря, пинком сапога направить можно, другое дело – телепортационные каналы! Каждый канал – тоньше молекулы! Вот и попробуй – сделай прибор такой точности! А настроишь неправильно – при телепортации вместо того, чтобы что-нибудь на стол Истомину переслать, зашлёшь в какую-нибудь Новую Гвинею да ещё на тридцать метров вглубь земли! И хорошо, если туда, а не кому-то в голову или в желудок!… Ой, да что это я об отстройке каналов – выправить их, выправить даже невозможно!
   Что тут возразишь? Прав, конечно, Юрка. Мыслимое ли дело забабахать такую тонкую вещь да ещё в полевых условиях? Поэтому мы провозились целых восемь дней, пока, наконец, сделали.
   Зато, когда закончили, ни малейшего сомнения не было, что всё здесь, как надо! Я приказал Егоркину принести КМЛ, и мы вмонтировали туда Юркины платы. Потом скоммутировали оба устройства, и стал наш КМЛ таким, каким наверняка был и настоящий. Егоркин, который всё время, пока мы проводили монтаж и настройку, стоял не шелохнувшись, с облегчением вздохнул и снова утащил прибор в свою палатку. У меня возникло нехорошее предчувствие, когда Юрка, ставя на место крышку, пошутил:
   – А здесь ещё место есть! Так что, Серёга, теперь твоя очередь!
   И ведь как в воду смотрел!
   – Детишки, – сказал Серёга, когда мы закончили монтаж последнего блока – блока управления, – не знаю, что вы мудрили с лучом и координацией телепортационных линий, но наверняка они отстраиваются каким-то другим образом. Потому что КМЛ означает «Коммутатор магистральной локомоции» – это даже ёжику понятно. Сие означает, что данный прибор предназначен для регулировки блока отправки и приёма.
   – Ладно тебе, – неодобрительно заметил я, – хватит демагогией заниматься! Прямо скажи: за день управишься?
   – Легко, – ответил Серёга и сдержал своё слово.
   Модернизация КМЛ стала к тому времени делом привычным, поэтому на долю Серёги восторженных воплей не досталось. Больше всего нас порадовало то, что в корпусе прибора не осталось места для новых схем – это была хорошая примета!
   И вот, наконец, он наступил: день, когда мы закончили всю работу! «Телепорт» был полностью смонтирован, отстроен и, в общем, готов к испытаниям. Меня очень подмывало шлёпнуть записку об окончании работ прямо на стол Истомину – тогда бы он сразу понял, что мы сделали это и на три дня раньше графика. Но такой поступок был бы, откровенно говоря, преступной авантюрой: ещё неизвестно, как отражаются на процессе телепортации воздействия различных сил, например, магнитного поля Земли. А вдруг луч отклонится, и моя записка попадёт не к нему, а на стол директора ЦРУ? Страшно представить! Поэтому я ограничился тем, что отправил Истомину соответствующую эсэмэску. Но сами-то мы были, конечно, не в силах ждать его приезда. Ребята настаивали, а я не очень упирался, поэтому решено было провести хотя бы самое простенькое испытание: отправить пачку сигарет ко мне на стол. Расстояние было всего метров двадцать, и мы надеялись, что всё пройдёт успешно.
   Слышали бы вы, какими криками мы разразились, когда первый в мире опыт телепортации удался! В этот вечер мы устроили грандиозную попойку, на которой от всей души поздравляли друг друга и даже в приступе небывалого великодушия простили Егоркина, который был так этим тронут, что торжественно обещал сопровождать нас во всех будущих экспедициях, заявив, что лучшей команды, чем мы, он, Толя Егоркин, ещё не встречал.
   Николай Григорьевич прилетел через два дня. К нашему удивлению, с ним не было никого, за исключением пары каких-то институтских чиновников. Как-то очень буднично он подошёл к нам, пожал мне руку и без энтузиазма спросил:
   – Ну, как дела? Действительно всё закончили?
   – Всё готово, Николай Григорьевич! – лихо отрапортовал я, испытывая острое желание взять под козырёк. – Машина в сборе, отстроена и работает!
   – Ну, ну, чудесно, – рассеянно сказал он, направляясь к «Телепорту», но тут же остановился, снова обернулся ко мне, и я увидел на его лице ошеломление. – То есть как это – работает?
   – Так… работает…, – тупо повторил я, тоже растерявшись.
   – Подождите, как же так?… Она не может работать! Я же вам говорил, что это, собственно, ещё не машина, а отдельные блоки… Основа для будущей машины! Я её ещё не изобрёл, потому что не нашёл пока решений для корректировки луча, ориентировки каналов, для импульса локомоции, наконец! Как же она может работать?
   Ух, как здорово, что в этот момент один из спутников Истомина нас сфотографировал! Я ещё не встречал человека, который, глядя на эту фотографию, не умирал бы со смеху от выражений лиц – моего и академика!
   Истомин поверил только тогда, когда мы телепортировали прямо ему в карман у него же взятую зажигалку.
   – Надо же, – смеясь, сказал он, – оказывается, иногда для научного открытия нужно всего-навсего пропустить мимо ушей то, что втолковывает тебе академик! Смотрите, как забавно получилось: я ожидал от вас только лишь элементарного монтажа блоков и не более того; но тут сработал неучтённый мною фактор – вы были убеждены, что машина должна работать, и сделали всё, чтобы так оно и стало! Этот фактор…
   – Фактор Егоркина, – подсказал я.
   – Егоркина? Почему – Егоркина?… Впрочем, вам, конечно, виднее… Так вот, этот фактор Егоркина помог вам сделать то, до чего не смог додуматься я… Вот, Сергей Фомич, – обратился он к одному из спутников, – а вы ещё плачетесь: кому, мол, Николай Григорьевич, эстафету передадите? Вот им и передам… Собственно, – рассмеялся он, – уже передал: они сами у меня палочку выхватили!
   Разумеется, не на шутку разошедшийся академик закатил в нашу честь такую гулянку, что вчерашняя стала казаться нам лёгкой выпивкой. Когда немного утихли восторги, вызванные первыми тостами, я попросил его пройти со мной в мою комнату для приватного разговора: мне не давал покоя злосчастный КМЛ!
   – Как же так, Николай Григорьевич, – спросил я, – вы говорите, что не решили проблему отстройки блоков, а для чего же тогда этот прибор? Вот, смотрите, вашей же рукой написано: КМЛ-14.11…
   Истомин недоумённо взял список, посмотрел и издал победный крик:
   – Вот! Я же помню, что куда-то это записывал!… Стойте, – спохватился он, – какой сегодня день?
   – 14 ноября, – тоже недоумённо ответил я.
   – Слава Богу, не опоздал! – снова торжествующе воскликнул он и тут же вновь растерялся: – А номер? Здесь же должен быть ещё номер телефона…
   Его взгляд упал на моё лицо, и он, наконец-то, счёл нужным пояснить:
   – Если вы об этой записи, то она к «Телепорту» никакого отношения не имеет. Понимаете, есть у меня старинный друг, Кондратьев Михаил Леонидович, я ещё ни разу не поздравлял его с днём рождения: всё время забываю, когда он у него. И вот в тот день, когда вы отправлялись сюда, а я просматривал этот список, мне позвонила по телефону его жена. Я её спросил про день рождения и машинально записал инициалы Михаила и дату в этот список, а потом никак не мог найти… Хорошо, что сегодня четырнадцатое: успею в этот раз его поздравить!… Да, но здесь же должен быть номер его телефона! Как же я ему позвоню, если не знаю номера?
   И он стал лихорадочно просматривать список и другие мои бумаги. Чтобы не мешать ему, я вышел на улицу.
   У меня было одно подозрение, и я уже готов был расхохотаться, но пока ещё сдерживался. Тем более, что это могло быть и не так, надо сначала проверить.
   Я достал из кармана мобильник и набрал номер своего друга Вадима Коробова, который тоже работал по монтажу какого-то устройства Истомина.
   – Вадик, – сказал я, – у вас никакой прибор не пропадал?
   – Пропал! – сразу же заорал он. – КМЛ 60—54—38! Он что, у тебя? Мы здесь поначалу себе все головы сломали, что это такое и для чего он нужен! Говори, он у тебя? Сможешь как-то нам переслать? Это же Компенсатор максимальной локализации! У нас без него вся работа стоит! Ну, чего молчишь?
   А я не молчал. Я хохотал да так, что слова сказать не мог! А когда прохохотался и уже был готов всё объяснить, у меня на балансе деньги закончились. Так и остался Вадим в неведенье. Зато я смог назвать академику номер телефона его друга, и он, наконец-то, поздравил его с днём рождения!

Моя февральская жена

   – Дорогой, – с грустью сказала она, – надеюсь, ты не забыл, что завтра у нас званый ужин?
   Она всегда говорит с грустью, моя февральская жена. Её можно понять, ведь на семейную жизнь ей отведено двадцать восемь, в лучшем случае, двадцать девять дней в году. Поэтому она чувствует себя ущербной по сравнению с другими жёнами: у них на два-три дня больше. Из-за этого она часто раздражается и кричит, именно с ней у нас чаще всего вспыхивают ссоры. Но при чём здесь я? То, что она будет февральской, решал не я, а Комитет по Распределению. Вот и сейчас, даже о такой вещи, как званый ужин, она говорит почему-то с грустью, хотя, что ещё может быть веселее для человека, который по Закону не имеет права покидать стен своего дома, кроме случаев, предусмотренных Поправками? Впрочем, конечно, для неё в этом ничего необычного нет: дома-то ведь сижу я, а не она.… Но, может быть, она просто ещё злится за вчерашнее.
   Надо признаться, основания для этого у неё есть. В общем-то, она даже имела право пожаловаться на меня в Комитет по Защите Семьи, и за такой случай там бы меня серьёзно наказали: могли бы, например, на месяц отключить все каналы с сериалами.
   А получилось так: вчера, придя с работы, она застала меня в тот момент, когда я примерял рубашку, подаренную мне январской женой. Разглядывая себя в зеркало, я так увлёкся, что не заметил, как она вошла. Конечно, я знал, что это запрещено. Согласно п. 12 «Домостроя», «… ни один мужчина не имеет права в период проживания с очередной женой носить или демонстрировать вещи, подаренные другими жёнами. Это может нанести оной жене серьёзную психологическую травму и осложнить семейную жизнь месяца…», – и дальше следовал перечень наказаний. В общем, хорошо, что она не стала заявлять на меня в Комитет, а просто побила. Самое главное, что это случилось страшно не вовремя: как раз сегодня я хотел обратиться к ней с одной просьбой, для чего мне нужно было её доброе расположение. Всё же я решил попробовать.
   – Дорогая, – осторожно сказал я, – ты не оставишь мне сегодня ключи? Мы договорились с Джимми, что он ко мне заедет, ведь вечером у него свадьба, и мы хотели бы посидеть, поболтать напоследок…
   – Вот ещё, – недовольно буркнула она, так как не любила мужчин, которые до поры до времени имеют право передвигаться везде, где им вздумается, – дался тебе этот Джимми! Скоро придёт служан готовить еду и прибираться в квартире, вот и болтай с ним, сколько хочешь!
   – О чём мне с ним болтать? – возразил я. – Он ни в чём кроме, как в своих сковородках и роботе-уборщике, не разбирается. Я ему один раз показал свою вышивку – ну, знаешь, ту, крестиком, – так он сказал, что из неё выйдет отличная половая тряпка. И вообще, – загрустил я, – это несправедливо! Какой-то служан может ходить, куда хочет, а мне нельзя!
   Она молча посмотрела на меня, потом подошла, обняла и погладила по голове.
   – Какой ты у меня всё-таки глупенький! – нежно сказала она. – Ты ведь знаешь, служанами становятся только те, от кого не могут рождаться дети. Ну, посуди сам, кому он нужен? А тебя могут похитить. Ты даже не представляешь, какие сейчас женщины коварные! Они запросто могут подделать мой голос или даже голос твоего Джимми, ты им откроешь, они тебя схватят и увезут куда-нибудь в Зону Неповиновения. Что я скажу потом другим жёнам, как я им в глаза посмотрю? А кстати, – она подошла к своему столу, порылась там среди бумаг и протянула мне какой-то листок, – возьми, это для тебя.
   При этом у неё на глазах выступили слёзы, и через полминуты я понял, почему. Майская жена сообщала, что у нас родился ребёнок, и не просто ребёнок, а мальчик! Это событие заносило в Элиту сразу и её, и меня: ведь по статистике мальчики рождались на Земле не чаще, чем раз в полгода!
   – Конечно, – со злостью сказала февральская, – хорошо ей! Так у неё и шансов для этого больше! Был бы в феврале тридцать один день, у меня бы, может быть, тоже уже давно мальчик родился! Представляю, как теперь с ней будут возиться, пылинки сдувать! Всё, что ни попросит, всё дадут!
   А я вдруг загрустил. Я очень любил майскую, а теперь по Закону она два года будет жить с другими мужчинами, и не один месяц в году, а все двенадцать, и только в том случае, если за это время у неё не родится мальчик, её вернут мне. Таким способом Комитет Воспроизводства Населения пытался получить как можно больше мужчин с различной генной структурой. Интересно, будет ли на неё похожа моя новая майская жена?
   И тут я понял, какой отныне козырь в моих руках.
   Ах, так! – вскричал я. – Так, значит, я не имею права последний раз встретиться с Джимми? Ну, хорошо!
   Я убежал в свою комнату, хлопнул дверью и заперся изнутри. Минут пять было тихо, потом послышался негромкий стук.
   – Дорогой, – виноватым голосом сказала моя февральская жена, – я оставила тебе ключи, выйди, пожалуйста, запри за мной двери.
   Вот так-то! Я довольно подмигнул себе в зеркало и пошёл запирать двери.
   – Дорогая, – сказал я, целуя её на прощанье и всем своим видом показывая, что больше не сержусь, – А ты не забыла, что у меня ещё сегодня заседание Комитета Борьбы за Права Мужчин? А после этого мы все вместе поедем на свадьбу Джимми.
   – Этого-то я не боюсь, – сказала она, целуя меня в ответ, – Комитет ведь всегда предоставляет охрану, а потом всех вас развозит по домам. А вот с этим, – она кивнула на ключи, – ты всё же будь поосторожнее: не открывай, пока не убедишься, что это точно Джимми.
   Сразу же после её ухода я позвонил Джимми и сказал, что всё в порядке, он может приезжать. С Джимми мне всегда интересно, по-моему, он самый умный из всех моих знакомых. Правда, этому помогли обстоятельства. Три года назад Комиссия решила, что у него не может быть детей – что-то напутали с анализами. И поэтому он даже два с лишним года работал служаном. Но сам-то Джимми давно во всём разобрался, и у некоторых женщин в тех домах, где он работал, родились от него дети. Он мне рассказывал, что читал какую-то старую книгу, и в ней говорилось, что раньше – ну, очень давно, – мужья, вроде бы, за такое даже обижались. У Джимми никогда не поймёшь, когда он шутит, когда говорит серьёзно! Здесь-то, правда, всё ясно: ну, кто же будет обижаться на то, что ему помогли родить ребёнка! Ведь даже за рождение девочек полагаются немалые привилегии. Потом Комитет по Воспроизводству как-то всё разузнал, Джимми ещё раз проверили и сказали, что с ним всё в порядке, и он должен жениться. И всё же он целых три года распоряжался собой сам и не терял времени даром: ходил по библиотекам и читал разные старые книги, тем более, что ему как служану давали даже запрещённые.
   Джимми приехал очень быстро, мы поздоровались, и я сразу стал показывать ему свои вышивки и вязание. Я подумал, что ему это должно быть интересно, так как скоро предстояло и самому этим заниматься. Попутно он рассказывал мне, о чём недавно прочитал в книге, и я опять не понял, шутит он или нет. По его словам, – он читал одну книгу аж 20– го века, – так вот, там не то, чтобы прямо сказано, но можно догадаться, что в то время мужчины работали! Я мысленно попытался представить, что пилю в парках старые деревья, как моя февральская жена, или копаю ямы, как сентябрьская, и невольно рассмеялся.
   По-видимому, мой смех задел Джимми. Он оглянулся по сторонам и, понизив голос, сказал:
   – Да ты сам-то подумай: откуда, по-твоему, взялись телевизоры, роботы, машины? Женщины их, что ли сделали?
   – Ты что, смеёшься надо мной? – спросил я, пытаясь понять, к чему он клонит. – Это всем известно: их производят автоматизированные линии на заводах!
   – Ладно, а автоматизированные линии кто сделал?
   – Ну, наверное, какие-то другие автоматизированные линии, – неуверенно предположил я, так как никогда об этом не задумывался.
   – О, чёрт! Ну, а первая откуда взялась? Которая потом все другие производить начала?
   – Отстань, – отмахнулся я, – какая мне разница – откуда? Главное, они есть и делают всё, что надо.
   Джимми посмотрел на меня – с каким-то презрением даже – и начал говорить. По его словам выходило, что когда-то на Земле мужчин и женщин было почти равное количество, и они жили семьями, но не такими, как сейчас: на каждого мужчину приходилась всего одна женщина. Мужчина, якобы, обеспечивал семье материальный достаток, а женщина вела хозяйство и растила детей. И именно мужчины изобретали все технические новшества, внедряли и сами же на них работали. Но с развитием цивилизации уклад жизни стал меняться. Женщины не захотели довольствоваться только ролью жены при муже. Они поставили на первое место карьеру и не создавали семью, пока не обеспечат себе материальную независимость. Тут-то, сказал Джимми, всё и началось. Пока она молодая и красивая, женщина и не думает о замужестве, а изо всех сил стремится занять высокое положение и много зарабатывать; но на это нужны годы, и когда она этого, наконец, добивается, то уже не молодая и не красивая; теперь она и хотела бы замуж, да у неё не получается. Да и возраст уже не тот, чтобы полноценного ребёнка родить. Резко упала рождаемость. Возможно, это привело бы к тому, что род человеческий вообще вымер, но тут появляется новый тип мужчин, которые решили: зачем надрываться, работать, если можно жениться на обеспеченной женщине и жить на её иждивении? Само собой понятно, что главную роль в такой семье играла женщина, а мужчина стал терять присущие ему раньше силу и влияние и вот, наконец, превратился в то жалкое зрелище, которое сейчас представляю из себя я.
   Я обиделся и ядовито напомнил ему, что не позднее, чем сегодня вечером количество этих «жалких зрелищ» увеличится за счёт сам знает кого. Однако, кое-что в его рассказе показалось мне действительно интересным, и я спросил, почему он считает, что быть мужчиной сейчас – плохо? Ведь мне и в самом деле не нужно вставать рано утром, чтобы идти куда-то на работу, у меня всё есть; единственное неудобство – я не могу выходить из дому. И то, когда я попрошу, любая из моих жён, как бы она ни устала на работе, выведет меня на прогулку в парк.
   Джимми презрительно усмехнулся и сказал, что мы – уже давно не мужчины, а домашние животные, что-то вроде кошек или собак, которых хозяева кормят, выгуливают, могут даже с ними поиграть, но и не забывают наказывать за любую провинность. Он хотел ещё добавить что-то резкое, но сдержался и вместо этого спросил, не хочу ли я услышать интересную историю, которую он прочитал в одной книге. Я обрадовался и сказал, что да, хочу. Обрадовался я по двум причинам: во-первых, я люблю слушать его истории, а во-вторых, потому, что он сменил тему, а то бы мы с ним вот-вот поругались.
   Джимми стал мне рассказывать о человеке по имени Ричард Шелтон, у которого его опекун похитил возлюбленную, чтобы выдать её замуж за другого человека. Так вот, этот Дик преодолел сотню опасностей, то и дело рискуя жизнью, но смог победить всех своих врагов и вырвал девушку из рук негодяя. Влюблённые поженились и были счастливы вместе.
   Потом он спросил, не хотел бы я быть похожим на него – ведь меня тоже зовут Дик – и жить такой же полной и интересной жизнью. Я рассмеялся и сказал, что, по-моему, этот Дик – просто идиот: зачем рисковать своей жизнью и губить другие из-за одной девушки, ведь Комитет по Распределению дал бы ему двенадцать. Джимми посмотрел на меня как-то странно и надолго замолчал, что-то обдумывая. Чтобы отвлечь его от грустных мыслей, я предложил посмотреть мои вышивки и сказал, что могу его кое-чему научить прямо сейчас. Но Джимми резко поднялся и сказал, что всё это не нужно.
   – Я не собираюсь жениться, – пояснил он, – я хочу удрать в Зону Неповиновения. И предлагаю тебе удрать вместе со мной, хватит изображать из себя домашнего кота!
   – Как! В… Зону Не… повиновения? – еле выдавил из себя я. – Да ты хоть представляешь, что это такое?
   – Я-то представляю, – насмешливо ответил Джимми, – а вот ты знаешь только то, что тебе наплели в Комитете Борьбы за Права Мужчин! Кстати, никто из вас не задумывался, почему руководитель вашего комитета – женщина?
   Он подошёл ко мне и встряхнул меня за плечи.
   – Ну же, Дик, проснись ты, наконец! Всё в этом чёртовом мире не так! Ты пойми: человечество умирает! Прогресс остановился, никто уже давно ничего не изобретает, не совершенствует. Женщины только поддерживают всё в прежнем состоянии, но и этому долго не продлиться, скоро начнётся деградация! Ты думаешь, им это нравится? Да они спят и видят, чтобы пришёл кто-то, родной и сильный, обнял за плечи и сказал: «Ну, всё, хватит, отдохни! Я сам всё сделаю»! Чтобы они снова женщинами стали! Чтобы могли делать то, что умеют лучше всего: любить и заботиться! Бросай всё, Дик, давай со мной! Я скажу тебе правду про Зону Неповиновения: там возродили семью в том виде, в каком она когда-то была. Нет никакого Комитета по Распределению, люди выходят замуж и женятся только по любви! И знаешь, из каждых десяти новорожденных четверо – мальчишки! И мы твёрдо верим: наша Зона будет расти и расширяться и станет не Зоной – Миром! И Человечество возродится! Ну, Дик, говори: ты со мной?
   По-видимому, ответ он прочитал на моём лице. Он постоял немного, затем толкнул меня в плечо и пошёл к двери. Остановился и хмуро сказал: «Открывай»! Я молча отпер замки, он резко распахнул дверь, ещё раз взглянул на меня, насмешливо сказал: «Кис-кис!» и вышел.
   Честно говоря, я очень обрадовался, что он, наконец, ушёл. Проклятый Джимми! Он посеял в моей душе какие-то сомнения, взбудоражил, звал куда-то бежать… Бежать отсюда, где так уютно и спокойно? Ну, уж нет!
   Тут мой взгляд упал на часы, и я невольно вскрикнул. Боже, ведь вот-вот начнётся сериал «Растяпа Роберт». Прошлая серия закончилась, как всегда, очень волнующе: на конкурсе по вязанию негодяй Джордж согнул в узел спицу Роберта, и тот потерял много времени. А его жёны обсуждают, как они накажут своего мужа, если тот не выиграет… Я быстро включил телевизор и сел переживать за такого милого и такого невезучего Роберта.
   Всё было рассчитано точно: едва закончилась серия, под окнами раздался гудок машины, и вскоре за дверью я услышал голос Луизы: «Дик, это мы»! Я открыл двери, и в комнату вошли охранницы Комитета Луиза и Джоанна.
   – Ну, ты готов? Пора ехать на заседание. Сегодня там будут очень важные вопросы!
   Я невольно залюбовался ими: обе высокие, мускулистые – с такими совсем не страшно! Они проводили меня в автобус, где уже сидели мои друзья Чарли, Фред и Алан.
   Вопросы и впрямь оказались очень важными, и заседание протекало бурно. Мы вели себя очень смело, и председательница правления госпожа Кёртис вынуждена была нам пообещать, что передаст все наши требования Комитету по Редактированию Домостроя, чтобы там их рассмотрели на ближайшем же заседании. Мы обрадованно зашумели, госпожа Кёртис стучала по столу, требуя, чтобы мы успокоились, но в это время вошла очень встревоженная Луиза и стала ей что-то тихонько нашёптывать. Видно было, что госпожа Кёртис тоже встревожилась. Она подняла руку в знак того, что хочет говорить, и мы мгновенно замолчали.
   – Друзья, – сказала она, – сейчас вы все поедете по домам. Свадьба Джимми сегодня не состоится. Он… он заболел.
   Раздался многоголосый гул разочарования. Я, было, промолчал, но тут же присоединился к остальным, так как заметил, что наша председательница на меня внимательно смотрит: всем было известно, что Джимми у меня часто бывает. По-видимому, мне удалось её перехитрить, так как она ничего не сказала и подала команду садиться в автобус.
   Моя февральская жена была уже дома. Вид у неё был какой-то напряжённый, и я сразу понял, с чем это связано.
   – Ну, как прошло заседание? – спросила она.
   Я с воодушевлением стал ей перечислять, чего нам удалось добиться: во-первых, нам, наверное, разрешат проводить не два, а три заседания в неделю; во-вторых, в церкви мы сможем сидеть друг с другом, а не с жёнами; в-третьих…
   Но она слушала невнимательно.
   – Ты знаешь, что сделал Джимми? – спросила она, в упор глядя на меня.
   – Знаю, – признался я.
   И я рассказал ей всё, что он мне говорил и похвастался, что не поддался на его уговоры бежать вместе с ним. Я подумал, что она меня похвалит, но она промолчала.
   – Значит, он тебе говорил, что мы только и мечтаем, чтобы нас кто-то обнял, защитил? – тихо и с какой-то не знакомой мне интонацией спросила моя февральская жена.
   – Ну да! – рассмеялся я. – Да ты не обращай внимания: это он всяких дурацких книжек начитался!
   – Скажи, – вдруг спросила она, – а почему ты никогда не спрашиваешь, не тяжело ли мне на работе? Не устаю ли я? Не трудно ли мне пилить эти чёртовы сучья?
   – Ты устаёшь? – удивился я. – Да ладно, у тебя вон какие мускулы – не меньше, чем у нашей Луизы!
   И я осторожно потрогал их – настоящие женские мускулы, у мужчин таких не бывает.
   – А может, ты завтра поработаешь вместо меня, а я денёк дома отдохну?
   – Я? Да я и пилу-то держать не умею! – и я рассмеялся, хорошо понимая, что она просто шутит.
   И действительно, она тоже рассмеялась и дала мне в шутку подзатыльник. Она очень сильная, моя февральская жена, и не всегда может свою силу соизмерять. Вот и сейчас она не рассчитала и шлёпнула меня очень больно. На секунду мне даже показалось, что она сделала это не случайно, а потому что, непонятно по какой причине, сердится на меня из-за Джимми. Но ведь я всё сделал правильно, значит, такого просто не могло быть, правда?

Работа как работа

   Ну вот, теперь у него уже ослица заговорила!
   Я в сердцах стукнул кулаком по кнопке «Остановить просмотр» и отъехал к своему столу.
   Надо бы заняться работой, но когда у тебя в напарниках Корч, невозможно полностью на чём-то сосредоточиться: мысли то и дело возвращаются к какому-нибудь его идиотизму. И не беспочвенно. Ведь именно мне придётся потом всё это переделывать, так что двойной объём работы практически всегда обеспечен. Ни у кого больше ни в одном отделе нет такого бездарного и ленивого напарника. Основной приём его работы – «Deus ex machina» : в самом деле, зачем нужно ломать голову в стремлении обставить всё реально и достоверно, если проще прибегнуть к искусственной развязке? Вот и получаются у него всякие манны небесные, расступившиеся моря и Иерихонские трубы.
   Я даже застонал при мысли о том, сколько придётся угробить времени, исправляя эти Корчевы «шедевры».
   К нам его перевели из отдела мифологии Рима, когда обнаружилось, что он попросту реализует уже созданные другим отделом древнегреческие мифы, меняя только имена богов. Другого вообще бы выгнали взашей, а Корча перевели на Библию, то есть, получается, повысили. Впрочем, втихаря поговаривают, что он – какой-то родственник Главному, и это, конечно, всё объясняет. «Римляне», тем не менее, бунтуют до сих пор: категорически отказываются что-либо за ним переделывать, и вроде бы даже есть негласное указание их шефа оставить всё, как есть. Может, мол, никто и не заметит.
   Наше начальство из этой ситуации сделало правильные выводы. Шеф привёл ко мне Корча (лопоухого коротышку с отсутствующим взглядом) и торжественно объявил, что мы с ним теперь – одна группа, именно как от группы и будет приниматься и оцениваться наша общая работа, невзирая ни на какие коэффициенты трудового участия. Лицемерно улыбаясь, он пожал нам руки, не уставая повторять, что мы теперь – как семья («Хорошо ещё, что мужем и женой не объявил», – мрачно подумал я), поэтому всё у нас пополам – печали и радости, успехи и неудачи.
   И скоренько ушёл, донельзя довольный, разумеется, своим поистине гениальным решением.
   Терпеть не могу штампов, но что поделать, если и в самом деле стук захлопнувшейся за шефом двери был очень похож на стук крышки гроба?
   Шансов отмазаться у меня не было никаких. И виноват в этом я сам: работа мне очень нравилась, я творил с увлечением и, благодаря этому (ну и, конечно, своему таланту) был в отделе сотрудником №1, признанным лидером и авторитетом. На кого ж, как не на меня, спихнуть такой подарочек?
   «Работу нужно выполнять на добротном среднем уровне! – догадливо, хоть и с некоторым опозданием, подумал я тогда. – И придраться никто не сможет, и грузить чрезмерно не будут!»
   Насколько было б проще, будь мы писателями! Ну, написал он чушь несусветную, а я выкинул его вариант и написал по-своему. Минимум затрат. Но мы – Творцы. Каждый эпизод нужно внедрять в реальность, проживать вместе с землянами, подталкивая их к совершению именно тех поступков, которые мы им определили. Только в том случае, если будут реальные, живые свидетели и участники событий, Библия, которую мы для них создаём, сможет стать их Священной книгой, они будут верить ей и по ней сверяться.
   Я тоскливо прикинул, сколько мне придётся переделывать – получилось 18 эпизодов. Неслабо. Если я буду на каждый эпизод тратить примерно…
   Мои размышления прервал звонок шефа. Тема его никакой загадки не представляла. Досадливо морщась, я нажал «Ответить с видеосвязью» и попробовал согнать с лица то выражение, которое после прихода Корча никак его не покидало.
   – Видел уже? – после краткого приветствия с кислой миной спросил шеф. – Что скажешь?
   – По-моему, замечательная работа! – бодрым голосом соврал я и весь внутренне сжался в ожидании неизбежного удара.
   К счастью, удар оказался всего лишь акустическим.
   – Ты что, издеваешься? – завопил шеф, с удовольствием заметив, что я вздрогнул. – Бросай всё и переделывай именно это! Ты же знаешь, что после переделки эпизод стирается из сознания людей не полностью, и чем дольше длится период между корректировками, тем прочнее в памяти удерживается первый! Лети туда стрелой и думай на ходу!
   – Да что тут страшного-то, шеф? – продолжал упрямиться я. – Ну, подумаешь, заговорила ослица. Так ведь на то он и Бог, чтобы творить разные чудеса. Это даже полезно: чем могущественнее вседержитель, тем охотнее в него будут верить. Особенно в безвыходных ситуациях, когда никто кроме помочь не в силах.
   Шеф неожиданно успокоился.
   – Я вижу, – язвительно произнёс он, – что ваша совместная с Корчем работа уже приносит свои плоды… Да только не те, на которые я рассчитывал! – снова заорал он. – Я думал, ты его подтянешь до своего уровня, а получается, он тебя опускает до своего! Ну, при чём тут диалог с ослицей! Это-то как раз в рамки укладывается. Я о смысле! Какие выводы из этого сделают люди? Осёл для них – самое глупое, упрямое и тупое животное. А значит, Валаам пошёл проповедовать имя Божье с подсказки… сам понимаешь, кого.
   Да я и сам всё это знаю. Оставалось только смириться… но тут в моём мозгу яркой путеводной звездой сверкнула некая мысль.
   – Нет, – сказал я, пытаясь сделать это твёрдым голосом, – вывод здесь может быть только единственным и абсолютно противоположным: если уж глупое животное знает, какой бог истинный, то стыдно человеку не понять этого.
   Шеф задумался.
   – Ты уверен? – спросил он уже совсем с другой интонацией.
   Ага, вспомнил всё-таки, кто здесь лучший сотрудник! Я даже не соизволил кивнуть, просто с безразличным видом продолжал смотреть на него. Практически, я ему сейчас дал понять, что он сморозил глупость, но пусть этот вывод для себя он сделает сам. Начальника необходимо время от времени ставить на место, иначе он вообразит, что и в самом деле кое в чём разбирается, и уж тогда держись! Забросает тебя тупой и бессмысленной работой, а всю ответственность за неудачи будет сваливать на тебя: в конце концов, ты ведь это делал!
   – Ну, ладно, если ты так считаешь… Хорошо, оставим в покое этот эпизод… Но если что – разговаривать с Главным будешь ты!
   Конечно же, ему нужно подстраховаться!
   – Вот что, Фрэн, – он уже полностью переключился на другое, но теперь, чтобы реабилитироваться в собственных глазах, ему просто
   необходимо, чтобы именно он чем-нибудь меня загрузил, – ты что-то долго возишься с той темой… по Давиду… Словом, хватит тянуть, решения проблемы жду от тебя в течение двух дней.
   И, явно опасаясь, что сейчас опять на чём-нибудь проколется, кивнул мне и быстро отключился.
   Ладно, хотя бы от одного эпизода отделался. Впрочем, с Давидом – это тоже не подарок. И я стал анализировать весь этот период.
   Что и говорить, поработали мы хорошо! Задача была неслабая: из множества небольших убогих городишек, принадлежавших, к тому же, разным племенам, непрестанно воюющим друг с другом, слепить мощное объединённое Царство Израильское и Иудейское. Но это не показалось нам сложным, поначалу мы даже планировали сделать это в царствование Саула, и вроде бы всё получалось. Высокий, красивый, талантливый военачальник, Саул быстро завоевал доверие и любовь народа. Чтобы сделать процесс необратимым, мы ещё при его жизни параллельно повели линию Давида: царю нужен был надёжный и столь же любимый народом преемник. Ох, как заботливо мы его создавали! Стэн сделал его простым пастухом, к тому же, младшим в семье; я предложил, чтобы Голиафа он победил не мечом, а камнем из пращи; Свирт самолично обучил играть на арфе, а Брук написал для него пару десятков псалмов, и они вместе их распевали.
   В общем, всё шло просто замечательно, пока у нас не появился Корч. Будучи наслышан о его лени и склонности к плагиату, я сознательно поставил его на самый запутанный и сложный период: популярность Давида всё растёт, Саул уже явно видит в нём удачливого конкурента и пару раз, впадая в ярость, пытается прикончить. Это нас не устраивало, и мы всячески пытались их примирить. Мне – не без труда! – удалось всколыхнуть ближайшее окружение Саула, и под их давлением Саул был вынужден выдать за Давида свою младшую дочь Мелхолу. Таким образом, Давид становился родственником Саула, и мы не без оснований считали, что дело сделано: надо быть окончательным глупцом, чтобы полагать, будто такие искренние друзья, как Давид и Ионафан, не смогут в будущем полюбовно решить вопрос о престолонаследии.
   Так вот, я загоняю Корча в этот период с единственным заданием: отслеживать ситуацию. Любой бесталанный лентяй понял бы: это предел мечтаний! Можно годами ничего не делать, кроме составления отчётов с перечислением вымышленных нежелательных ситуаций, кои, якобы, удалось предотвратить или переделать.
   Но я тогда ещё не знал, что у Корча уже давно выработался комплекс неполноценности на почве отношений с женщинами. Любая из них с первых секунд знакомства чувствовала, что он из себя представляет как мужчина и быстренько его заворачивала. Поэтому не было у него более горячего желания, чем завоевать хотя бы какую-нибудь, и уж тогда бы он на ней за всех отыгрался! И, конечно, чем выше будет общественный статус этой женщины, тем большее количество бальзама возольётся на его, Корчевы, раны.
   Словом, сразу же по прибытии на место в образе Фалтия из Галлима этот недоумок решает замахнуться ни более ни менее, чем на дочь царя Мелхолу! Он привозит Саулу целый обоз роскошных подарков, заверяет его в полной своей преданности и сообщает, что жители Галлима, все, как один человек, смиренно просят включить их город в состав сауловых владений, после чего легко и непринуждённо получает статус приближённого к царю вельможи.
   Интересно, выжидал он хоть сколько-то просто ради приличия, прежде, чем приступить к своему плану? Лично я думаю, что в тот же день на праздничном обеде Корч сообщил Саулу, что его заклятый враг Давид заимел ещё двух жён, чем, конечно же, нанёс несмываемое оскорбление и самому царю, и его дочери.
   Разгневанный Саул выдаёт за Корча – то есть, якобы Фалтия – Мелхолу, а мы все хватаемся за головы, потому что этот псих с невероятной лёгкостью разрушил все наши планы по созданию и укреплению единого царства: Ахиноаму и даже Авигею Давид любит весьма относительно, тем не менее, обе успели родить ему по несколько сыновей каждая – в общей сложности, шесть, – и нет никаких сомнений, что количество детей и жён на этой цифре не зафиксируется, а будет успешно расти, с годами только наращивая темп. Останься Мелхола женой Давида, пусть и не единственной, их сын имел бы неоспоримое преимущество, а так мы получали кучу равных в правах отпрысков, а, следовательно, смуту, братоубийство и прочие прелести, неизбежные в борьбе за престол.
   И вот шеф даёт целых два дня на то, чтобы я разрулил такую ситуацию! Щедрый подарок.
   Впрочем, если честно, то над способом решения этой задачи голову ломать ни к чему, он очевиден.
   Во-первых, необходимо срочно покончить с Саулом и, к сожалению, с его сыном Ионафаном: у царя и других сыновей не меряно, они уже сейчас ведут между собой тайную войну за трон, что осложняет и без того трудную ситуацию.
   Я связываюсь со Стэном, и мы договариваемся, что это он возьмёт на себя.
   Я уверен, что он справится, и всю Саулову родню отныне можно считать устранённой: при просто маниакальном желании этих людей с восторгом ввязываться в очередную войну, задача сложной не кажется. А на войне постоянно кого-нибудь убивают, и если приложить к этому некоторые усилия, то погибнет именно тот, кто надо.
   Мне придётся гораздо труднее. Вариант пока просматривается только один: необходимо каким-то образом обеспечить Давиду любимую жену, тогда он всеми силами озаботится утвердить их сына наследником ещё при жизни. Любимую – вот в этом-то и есть вся сложность. Нетрудно подтолкнуть человека, чтобы он кого-нибудь убил, а вот заставить его полюбить…
   Раздумываю ещё некоторое время и решаю для осуществления задуманного использовать Коварство. Можно, конечно, повлиять на Давида логикой, дружеским участием и прочим, но коварство способно того же результата добиться в разы быстрее, а при моём дефиците времени это очень важно. Правда, моё собственное участие в событиях при этом варианте становится не просто заметным, а решающим, но другого пути нет.
   План возникает практически сразу: я должен отыскать потрясающую красавицу, влюбить в себя да так, чтобы сломить её волю до абсолютного мне подчинения и заставить сойтись с Давидом. Причина, по которой она должна сделать это, потом придумается: что-нибудь, конечно же, для нашего с нею блага.
   Однако, для достижения этой цели мне необходимо обзавестись кое-какими дополнительными внешними данными и способностями, и я открываю доску объявлений и впираюсь в монитор, изучая, кто из наших что предлагает для временного обмена.
   Меня радует, что сразу же нахожу Стэна: его грубоватая внешность и большая физическая сила очень бы пригодились, но он готов обменять их только на навыки скотовода. А я этим и сам не обладаю. Навыки скотовода есть у Гнэя, можно бы затеять двойной обмен, но тому требуются музыкальные способности – снова мимо. Музыкальными способностями обладает Свирт, но ему… Словом, в результате долгого анализа задумываю сложный семиходовый вариант, но одно звено по-прежнему отсутствует. И тут меня осеняет: Лэйя! Прикидываю ещё раз – вроде бы всё сходится! Некоторое время усиленно работаю перед зеркалом, стараясь придать своему лицу выражение нежности и заботы, затем вызываю на видеосвязь женский отдел.
   – Малышка, – говорю ей, – помнится, сегодня ночью ты мне призналась, что очень бы хотела знать, что в такой ситуации ощущает мужчина. Я тут кое-что прикинул… В общем, это возможно.
   – О, Фрэн! Как я тебе благодарна! Я сама не решалась тебе такое предложить! Ты и в самом деле готов поменяться со мной полами?
   Первым моим желанием было заорать: «Ты что, идиотка?», но это разрушило бы весь план, и я как-то ухитряюсь сдержаться.
   – Не совсем так, милая, – уклончиво говорю я, – просто сейчас увидел на Доске, что Данч готов обменять свой сексуальный талант на талант скульптора и художника, и сразу же подумал о тебе.
   – Не знаю, – после некоторой паузы нерешительно говорит она, – тут такая ситуация… Представляешь, мою Венеру грохнули при транспортировке и обломили обе руки! Шеф срочно велел мне изготовить копию.
   – Плюнь, – решительно заявляю я, – подождёт твоя Венера! Или убеди шефа, что так даже лучше. У такой, мол, статуи гораздо больше шансов стать мировым шедевром. Прикинь, сколько в мире статуй, и все с руками, с руками… А такая будет одна!
   После этого вдохновенно плету ей про мужские сексуальные ощущения и, наконец, добиваюсь её смущённого «Ну, хорошо, я согласна»!
   Бросаю «Вот и чудесно, крошка! Желаю тебе незабываемых впечатлений!», связываюсь с Данчем, а затем раскручиваю всю цепочку.
   От Стэна выхожу бородатым хмурым воином-богатырём и отправляюсь в Зал Перемещений. На всякий случай приходится брать с собой посох и прикручивать крылья: наши возникновения на Земле происходят в столбе света, время от времени их свидетелями становятся аборигены, и тогда приходится выдавать себя за Бога: ну, там, попророчествовать немного, дать пару наставлений и всё такое. Иной раз не обходится и без казусов. Самый впечатляющий произошёл, разумеется, с Корчем. После того, как обнаружились его художества во дворце Саула, я убрал Корча с активной работы и стал использовать в качестве курьера: уж на это-то, думаю, он способен! Задание было элементарным: я поручил ему взять скрижали с заповедями, Ковчег Завета и вручить при соответствующем антураже Аврааму – это следовало сделать давно, но всё как-то руки не доходили. Никто до сих пор не может понять, в том числе и наши техники, как могло получиться, что он промахнулся во времени аж на несколько веков и прибыл на Синай, когда Авраам был жив уже только в легендах и сказаниях. Хорошо ещё, что как раз в этот момент мимо проходил Моисей: Корч без тени сомнения вручил всю атрибутику ему, а мы потом после тщательного анализа пришли к выводу, что особого урона это не нанесло, и решили, что можно оставить и так.
   Со мной тоже нечто подобное происходило, но, разумеется, я, в отличие от Корча, вышел из ситуации с подобающим мне блеском.
   Возникаю один раз в самом пустынном месте, ночью, – ничего конкретного, просто, чтобы отследить ситуацию, – как вдруг налетает на меня кто-то, начинает мотать из стороны в сторону за плечи и крылья и изо всей мочи орёт прямо в ухо: «Не отпущу, пока не благословишь меня»! Я довольно быстро сообразил, что это Иаков, которому не даёт покоя один его нечестный поступок. Надо признаться, в точку он попал. Я хоть и не Бог, но именно я организовал тот эпизод с первородством и чечевичной похлёбкой, а потом и с подставой вместо Исава. Парень оказался на редкость выносливым, возил меня туда-сюда всю ночь, и только под утро я сумел кое-как высвободить правую руку и трахнуть его в бедро электрошокером. Одна жила у него на бедре задеревенела, и я смог вырваться. Что поделать, благословил его, а заодно сообщил, что отныне имя его будет Израиль, что означает «Боровшийся с Богом» (это я всё тут же на месте придумал). Для полной достоверности нужно было сопроводить это каким-нибудь идиотским обрядом, и я сказал, что с этого момента его народ не должен употреблять в пищу жилы с бедра животных. На том мы и расстались.
   В этот раз, к счастью, обошлось без проблем, я спрятал посох и крылья и быстрым шагом отправился в Иерусалим, памятуя о двух днях, отведённых мне шефом. Жаль, что прыгать во времени можно только в сотворённой нами жизни, в реальности – нет, а то бы я с удовольствием накинул к этому сроку ещё хотя бы пару недель.
   В Иерусалиме, не раздумывая, направляюсь на рынок: где же ещё искать красивую женщину, как не там, где много красивых одежд, драгоценностей и других товаров? Прогуливаясь между рядами, почти сразу обращаю внимание на красивую пышную женщину. Пышную – это хорошо: Давид уже в таком возрасте, когда тянет на что-то такое, рубенсовское. Она, конечно, тоже обратила на меня внимание и время от времени бросает взгляды: сначала тайком, а потом уже и не очень. Ну что же, пора действовать.
   Улучив момент, когда она всерьёз заинтересовалась каким-то товаром – даже про меня забыла, – подзываю к себе первого попавшегося голодранца и шёпотом излагаю его задачу, подкрепив свою просьбу для убедительности парой мелких монет. План мой срабатывает как нельзя лучше. Голодранец располагается рядом с ней, дожидается, когда она достанет деньги, чтобы расплатиться за покупку (что-то такое однотонное красного цвета, по-моему, просто кусок материи), выхватывает их и пускается наутёк. В мою, разумеется, сторону. Молча хватаю его за шиворот, отбираю деньги и даю мощный пинок под зад. Он исчезает молниеносно, народ даже «Лови вора!» крикнуть не успевает. Так же молча подхожу к женщине и, склонившись в полупоклоне, подаю деньги ей. В полупоклоне – это её особенно впечатляет: в те грубые времена израильтяне так себя с женщинами ещё не вели! Она явно ждёт продолжения, но вот уж нет! Женскую психологию знаю прекрасно. Я должен остаться для неё тайной, загадкой, тогда всё остальное она и сама, без меня, сделает. Будет грезить обо мне ночами, пытаться понять, кто я такой, рисовать себе разные ситуации, в которых она попадает в беду, а я, незнакомый благородный воин, неизменно прихожу ей на помощь и спасаю от разбойников, драконов и всего прочего, что в силах вообразить изощрённый женский ум. И так до тех пор, пока окончательно себя в меня не влюбит. Вот тут-то, а не раньше, я и должен появиться, чтобы без особых хлопот воспользоваться результатами её трудов.
   Поэтому молча отступаю назад и, сделав ещё один поклон, резко разворачиваюсь и стараюсь затеряться от неё в толпе.
   Что и удаётся. Оставаясь незамеченным, зорко слежу, чтобы не пропустить тот момент, когда она будет уходить. Вскоре вижу её, даже издалека заметно, что она очень разочарована и расстроена.
   Подхожу к тому самому торговцу.
   – Ты знаешь, кто эта женщина? – высокомерно спрашиваю его, ибо с торговцами так разговаривать и положено.
   – Вирсавия, жена Урии Хеттеянина, – ответствует тот.
   Жена? Так это же просто подарок судьбы! А я уже был готов к тому, что сначала придётся выдавать её замуж и тратить на это и без того драгоценное время, а то и вовсе подыскивать другую кандидатуру. Известно ведь, что любимой для мужа может стать только первая жена или та, которая отвоёвана у другого. Причём, между трудностью завоевания её и влюблённостью в неё же связь прямо пропорциональная. Ну, уж трудности-то я Давиду обеспечу!
   Но это потом, а сегодня мне здесь больше делать нечего. Необходимо исчезнуть на несколько дней, чтобы не мешать Вирсавии покрепче в меня влюбиться.
   Я отправляюсь к месту своего возникновения, беру подмышку крылья и посох и возвращаюсь на нашу орбитальную станцию. Некоторое время раздумываю, потом решаю, что четырёх дней Вирсавии будет вполне достаточно, сдвигаю счётчик дней на четыре деления вправо и отправляюсь обратно.
   Разыскиваю дом Урии, осторожно навожу справки. Оказывается, со временем я определился очень удачно: хозяин отбыл на войну с аммонитами, и красавица в доме одна. Не считая прислуги, конечно.
   Моё нынешнее появление перед ней должно быть обставлено ещё более эффектно, и на этот раз я нанимаю целую банду.
   Около обеда Вирсавия выходит из дому в сопровождении двоих слуг. Мы поджидаем их в узеньком переулке, и когда они в него входят, из-за угла вылетают восемь молодчиков самого устрашающего вида. Они мгновенно оглушают слуг ударами по головам и подступают к самой красавице с выражением на лицах, не оставляющим никаких сомнений в их намерениях. Она перепугана донельзя, жалобно и безнадёжно оглядывается по сторонам и зовёт на помощь, и тут, естественно, появляюсь я. С палкой в руке отважно набрасываюсь на свору негодяев; от моих ударов они валятся с ног сразу по двое, а то и по трое. Лупцую их действительно очень сильно: надо, чтобы всё выглядело естественно. Они и на самом деле орут от боли, но ничего – за те деньги, что я им заплатил, можно и потерпеть – и вскоре пускаются наутёк.
   Я вновь молча склоняюсь перед Вирсавией в полупоклоне и делаю вид, что собираюсь уйти. Ну, уж в этот-то раз она мне такого не позволит!
   – Постой! – умоляет она. – Не уходи, прошу тебя! Кто ты? Мой ангел-хранитель?
   Подхожу к ней, называюсь Иевосфеем из Хеврона и сам начинаю разговор. Стоит ли приводить его? Даже в те древние времена он уже был древним, банальным и шаблонным, и ценно в нём лишь то, что он, как и все подобные разговоры между мужчиной и женщиной, свою задачу с блеском выполняет, и уже этой же ночью мы оба в её постели. Я и здесь оказываюсь на высоте, что из просто влюблённой женщины делает её покорной рабыней, обожающей своего господина. Словом, пора завершать эту историю, ведь остался на всё про всё всего один день, но тут происходят события, которые напрочь переворачивают всё задуманное.
   Под утро я решаю немного поспать, и мне действительно удаётся быстро заснуть, но сон мой недолог. Причём, пробуждение – не из разряда тех приятных, когда возлюбленная нежно воркует: «Вставай, милый, уже пора»! Я просыпаюсь от сильного толчка и вижу перед собой красивое, насмерть перепуганное лицо Вирсавии. «Муж вернулся! – истерически шепчет она. – Сейчас будет здесь! Что делать»?
   А что тут сделаешь? Классический приём – окно, но надо, чтоб на нём решёток не было…
   В полной прострации наблюдаю, как в спальню заходит Урия – высокий могучий, с полным вооружением – и просто жду, что будет дальше.
   Представшую пред ним картину он изучает недолго.
   – Убирайся! – коротко бросает он жене. – С тобой потом разберусь!
   А со мной, стало быть, сейчас. Жалобно взглянув на меня, Вирсавия тихой мышкой выскальзывает из спальни, а я лихорадочно соображаю, есть ли у меня какие-то шансы. Очень похоже на то, что никаких. Он в панцире, с длинным мечом, а единственное оружие, которым я на данный момент располагаю, прекрасно проявило себя в постели с женщиной, но я совершенно не представляю, каким образом оно может помочь против закалённого в боях военачальника.
   Дальнейшее ещё неожиданнее начала. Хеттеянин отстёгивает меч, швыряет его на пол и подходит ко мне.
   – Фрэн, – говорит он капризным голосом, совсем не вяжущимся с его мужественным обликом, – мне надоело! Давай скорее вернём всё назад! Даже то, что мы с тобой оба спим с одной женщиной, меня уже не возбуждает. Хочу всё по-старому!
   – Лэйя? – изумляюсь я. – Но как?…
   – Это устроил один из ваших сотрудников. Кажется, его зовут Корч. Он был при нашем разговоре с Данчем, когда мы менялись…
   Корч! Вот негодяй! Конечно, он был в курсе наших отношений с Лэйей и про то, куда и зачем я отправляюсь, тоже знал. Решил, значит, отомстить мне за то, что я его от Мелхолы выдернул? Ну, подожди, я быстро отыграюсь, твоей изобретательности с моей не тягаться!
   – … он убедил меня, что так будет гораздо интереснее, сам подыскал мне у какого-то вашего сотрудника внешность и помог сюда попасть. Правда, он здорово всё организовал?
   – Он бы, мерзавец, на работе так организовывал, – мрачно говорю я, – цены бы ему не было!
   Ладно, с этим всё ясно. Но ничуть от этого не легче. Менять ничего нельзя – просто времени на это нет! – значит, придётся пожертвовать жизнью Лэйи. И всё из-за этого ублюдка Корча! Я начинаю прикидывать, что с ним сделаю, но тут же обрываю себя по примеру моего пока ещё живого друга Урии Хеттеянина: «С тобой потом разберусь»!
   Да, менять ничего нельзя. Эта планета – просто сокровище по количеству полезных ископаемых, которым у нас, на Мэнге, когда-нибудь придёт конец. А с тех пор, как Совет Галактики запретил вооружённые вторжения, прибрать их к рукам можно только одним способом – заключить договор с аборигенами. Вот и толкаем мы изо всех сил их цивилизацию, кроим по образу и подобию своему, чтобы как можно скорей вытащить их на межзвёздный этап и заключить, наконец, договор. При таких масштабах и задачах никто не простит мне невыполненного в срок задания, даже если цена всему – спасение жизни сопланетника. Так что Лэйя обречена.
   По моему плану уже сегодня в полдень я заставлю Вирсавию купаться обнажённой во дворе. Её заметит из своего дворца Давид, сразу влюбится и пригласит к себе. Я её заставлю пойти. Просто распишу, какова жизнь любимой жены могучего царя, скажу, что и сын их тоже будет великим царём. За последнее любая женщина душу дьяволу продаст. А я им уже и имя для сына придумал: Соломон. По-моему, звучит неплохо.
   А вот Урия непременно должен погибнуть. Причём, в результате бесчестного поступка Давида, который будет осуждать весь его народ. Только такая, преступная любовь объединит и сплотит Давида и Вирсавию, и будут они вместе, пока смерть кого-нибудь из них не разлучит их.
   Словом, осталось-то мне всего лишь отправить Вирсавию купаться, а всё остальное произойдёт само собой. Так всегда бывает, когда процесс чётко организован. Давид захочет избавиться от её мужа. А поскольку тот воин и находится на войне, то особо даже думать не надо: шепнуть его начальнику, чтобы отправил на самый опасный участок боя и в нужный момент бросить одного… прости, Лэйя, но это будешь ты, и ничего поделать здесь нельзя.
   – Конечно, – говорю я ей, старательно пряча глаза, – всё так и будет. Только не сейчас. Ты же понимаешь, я на работе и сначала должен завершить эпизод. Ты прямо сейчас отправляйся на войну… Да поаккуратнее там! – с лицемерной обеспокоенностью добавляю я. – А завтра встретимся на станции и каждый в своём облике.
   Она делает шаг мне навстречу, но я жестами и мимикой показываю, что не могу же целоваться с мужчиной! Она согласно кивает и уходит. Это хорошо. Я её сейчас и в собственном-то облике поцеловать бы не смог.
   А я отправляюсь на поиски Вирсавии. Пора ей помыться. О том, как ей объяснить, почему я цел и невредим и куда подевался муж, даже не думаю: соврётся что-нибудь, в импровизации я мастер.
   Я думаю про Корча. Недолго думаю, решение приходит почти сразу. Завтра пошлю его в Содом на встречу с Лотом. Якобы, возвестить ему кое-что надо. Зная нравы этого города, сомневаться не приходится: без последствий для Корча никак не обойдётся.
   ________________________________
   На станции меня встречают как победителя: так у нас заведено, если задание выполнено успешно. События они отслеживали по видеосвязи, а про Лэйю ничего не знают.
   Молча выслушиваю их поздравления и отправляюсь в свой кабинет.
   Что-то устал я сегодня очень. Даже не знаю, почему. Вроде бы всё, как обычно, такая жизнь и такие события у всех нас каждый день. Только вот Лэйи со мной больше нет. И никогда не будет.
   А в остальном – работа как работа.

Бенефис Крутицкого

   Около двенадцати в моём кабинете появился замдиректора с загадочной улыбкой на лице: так могла бы улыбаться Джоконда, будь у неё усы. Он грузно уселся на единственный пустой стул (все остальные были завалены папками с документами) и смачно, с размаху припечатал об стол лист бумаги.
   – Г-н Крутицкий, подпишите, что ознакомлены с приказом, – с торжествующим ехидством сказал он, продолжая улыбаться.
   – А чего через секретаря не передал? – поинтересовался я, чувствуя подвох.
   – А как бы я тогда увидел, какое у тебя будет лицо, когда ты его прочитаешь? – вразумительно пояснил зам.
   Наверное, зрелище того стоило. В связи с убытием в командировку сроком на десять дней заместителя директора НИИ «Радуга» Лопатова Ивана Сергеевича, мне предписывалось временно исполнять его обязанности. В этом не было бы ничего особенного, если бы в настоящий момент сам Лопатов не исполнял, в свою очередь, обязанности директора, убывшего в командировку на месяц.
   Я поднял глаза на Сергеича и увидел, что моё лицо его не разочаровало.
   – Да-да, – подтвердил он, – само собой, обязанности директора тоже исполняешь ты.
   – Какой стремительный карьерный рост! – фальшиво обрадовался я. – Никогда не сомневался, что меня оценят и начнут продвигать по службе! А где же приписка для бухгалтерии о том, что я теперь буду получать сразу три оклада?
   Вот тут-то и выяснилось, что мой друг Ваня знает меня очень неплохо: этих слов он, оказывается, и ждал!
   – Ты, наверное, друг мой, хотел сказать: четыре оклада? – он уже просто лучился от счастья. – Потому что НЕ получать ты будешь три: шефа, мой и серёгин, ибо Серёга уезжает вместе со мной. Этого я уже в приказе писать не стал, но ведь и ёжику понятно, что кто-то должен подхватить и его вопросы тоже!
   – Ага, значит, ещё и зама по производству… Весело. Слушай, а ты такой вариант не прикидывал: я успешно справляюсь со всеми вашими обязанностями, и тогда у коллектива и руководства возникает естественный вопрос, для чего ему вы, когда достаточно одного меня?
   – Насчёт этого не переживай, – Иван, наконец-то, устал ёрничать и стал говорить серьёзно, – не справишься. И уже завтра.
   – Опять лаборатория 9А, – уныло догадался я. – Кто на этот раз?
   – Ну, зачем же я сейчас буду это тебе говорить? – снова развеселился он. – Тебе потом неинтересно будет!
   И, подмигнув мне и сочувственно пожав руку, вышел из кабинета, очень, разумеется, довольный, что на этот раз выкручиваться и изворачиваться придётся не ему, а заму по АХЧ, то есть, мне.
   Оставшись один, я в сердцах хлопнул по столу папкой, которую держал в руках. Естественно, документы, находившиеся в ней, не преминули этим воспользоваться и, радостно шурша, покинули место своего заточения, густо усыпав солидный участок пола. Это не добавило мне настроения: я выругался и, игнорируя строжайший приказ шефа, закурил прямо в кабинете, горько размышляя об этой проклятой истории с лабораторией 9А.
   Началось всё около двух лет назад, в ноябре 2015– го, и началось очень буднично и рутинно, а развивалось стремительно и неудержимо.
   Сразу после ноябрьских праздников к директору института Евсееву Родиону Сергеевичу пришёл зав. лабораторией №9 Черных Аркадий Николаевич и в дружеской беседе сказал, что нуждается в дополнительных площадях для свой лаборатории. Аркадий Николаевич находился в нашем институте на особом положении: на долю его лаборатории приходилось подавляющее количество сенсационных научных открытий и функциональных изобретений, но, несмотря на это, директор с сожалением ему отказал, так как площадей катастрофически не хватало: некоторые лаборатории уживались в одном помещении вдвоём, а то и втроём.
   Черных зацикливаться на этом не стал, довольно равнодушно махнул рукой и сказал, что, ладно, отвлечётся на недельку от основных исследований, оборудует себе виртуальную лабораторию и разместит в ней виртуальную же аппаратуру.
   Слово у него никогда не расходилось с делом, и к концу ноября виртуальная лаборатория под условным названием «Лаборатория 9А» начала функционировать.
   Факт этот стал широко известен в городе благодаря корреспонденту псевдо-научной газетёнки «Что и как» Битюгову, который постоянно пасся возле Черных в ожидании чего-нибудь не очень секретного, что можно было бы разместить на страницах своего сомнительной научности издания.
   Номер вышел в начале декабря, и уже на следующий день ко мне явился специалист из БТИ с целью инспекции, как он выразился, «произведённой реконструкции здания» и замера «вновь образовавшихся площадей».
   Меня нельзя причислить к наиболее тупым людям столетия – я и в тридцатку-то вряд ли войду – но специалист наверняка думал иначе, в течение получаса терпеливо разъясняя мне, почему это необходимо: во-первых, нужно установить, не повлияет ли выполненная пристройка на безопасность конструкции здания и не будет ли способствовать его обрушению, во-вторых, дополнительные площади следует внести в договор об аренде для дополнительной же арендной платы. На мой робкий вопрос, каким образом он собирается установить конфигурацию виртуальной лаборатории, а, тем более, произвести её замер, специалист усмехнулся и пояснил, что работает в инспекции 20 с лишним лет, поэтому установить и замерить может всё.
   Что тут возразишь? Я повёл его в лабораторию.
   Аркадий Николаевич, когда мы явились к нему с визитом и изложили суть, откровенно расхохотался. Да и всю историю эту он поначалу воспринял как жизненный анекдот, над которым можно будет весело поржать в различных дружеских компаниях. Продолжая хохотать, он отсканировал инспектора, сам изготовил его виртуальную копию и отправил её в лабораторию 9А. Насколько помню, больше после этого ему не то, что хохотать – улыбаться не доводилось. Копия вернулась минут через двадцать и соединилась с оригиналом, который уже через полчаса работы в моём кабинете предъявил нам с Черных чертёж и все расчёты. Просматривая их, Аркадий Николаевич был вынужден признать, что всё это полностью соответствует и его собственным представлениям о лаборатории. Пользуясь тем, что мы с Черных были в полном обалдении, специалист легко заполучил под документом наши подписи, вежливо попрощался и ушёл.
   Через два дня из кабинета директора по всему зданию прокатился громкий матерный крик. Кричал сам Родион Сергеевич, просмотрев проект арендного договора на следующий год. Поскольку в размерах виртуальной лаборатории Аркадий Николаевич себя не ограничивал, новая арендная плата грозила пробить в бюджете института такую мощную чёрную дыру, которая без труда могла поглотить не менее десяти процентов средств, предназначенных для научных исследований.
   Взбешённый Родион Сергеевич немедленно обратился с заявлением в суд, после чего постепенно успокоился. В суде работают грамотные и трезвые люди, которые призовут к порядку распоясавшихся хапуг и бюрократов – об этом он говорил нам на всех без исключения совещаниях и даже на новогоднем корпоративе в качестве первого тоста.
   Суд разобрался с делом очень оперативно. В его решении говорилось, что, поскольку земельный участок, равно как и здание института, на нём построенное, принадлежит муниципалитету, то и любые пристройки по определению являются его же собственностью, следовательно, подлежат со стороны съёмщика арендной оплате. В примечании дополнительно разъяснялось, что любые попытки ликвидировать означенные площади будут рассматриваться как умышленное уничтожение чужого имущества и преследоваться по закону.
   Только огромным научным и общественным авторитетом Евсеева и дружескими связями Лопатова можно объяснить тот факт, что им удалось заполучить дополнительное финансирование, которое покрыло значительную часть непредвиденных издержек. Шеф и Лопатов чувствовали себя униженными и оскорблёнными, а главбух к тому же и обворованным, но так или иначе ситуация разрулилась, и все старались поскорее о ней забыть. Никто и не предполагал, что это только начало.
   Судебное решение сыграло роль свистка футбольного судьи, извещающего о возобновлении матча после его временной остановки. Пас, отданный специалистом БТИ, подхватил инспектор пожарной охраны. Он явился к нам с предписанием о несоответствии нового помещения мерам пожарной безопасности. В результате Черных вынужден был оторвать всех своих сотрудников от научных исследований, чтобы заставить их решать задачу, каким образом можно разместить в виртуальной лаборатории вполне реальные огнетушители (проблема с установкой противопожарной сигнализации решалась легко и просто). Когда сотрудники путём невероятных умственных и физических усилий и не без помощи сторожа и дворника сумели-таки найти выход (огнетушители просто расставили в тех местах, где на плане БТИ было обозначено помещение новой лаборатории), их повергло в полный шок следующее требование пожарника: немедленно снять с окон все решётки, так как это может помешать эвакуации сотрудников в случае пожара. На робкие уверения Черных, что он и не думал ставить на окна решётки – надо быть идиотом, чтобы ставить их в виртуальную лабораторию – инспектор предъявил всё тот же чертёж БТИ, где эти решётки были чётко и даже очень художественно изображены.
   Наивный в житейских вопросах Аркадий Николаевич попробовал было упросить инспектора БТИ убрать решётки с чертежа, но тот вразумительно и твёрдо заявил, что раз виртуальное помещение пристроено к первому этажу, значит, и само первым же этажом является; следовательно решётки на окнах быть должны, чтобы воспрепятствовать несанкционированному проникновению в помещение разных там нечестных людей. Словом, пожарник требовал убрать, БТИ – оставить, и ситуация казалась неразрешимой, но тут вмешался хитрый Лопатов. Потрясая судебным постановлением, он доказал пожарному, что снимать решётки не имеет права, потому что это будет расценено как попытка причинить материальный ущерб чужому имуществу. Таким образом ему удалось стравить БТИ и пожарников, те стали грызться между собой, а нас на время оставили в покое.
   Единственным светлым пятном того периода могу назвать визит инспектора санэпиднадзора, которая написала восторженное заключение о невероятной чистоте в виртуальной лаборатории, а также о высокой степени её освещённости.
   Нам это показалось эффектной финальной точкой в абсурдной ситуации – так мы считали до июня прошлого года, когда к нам пожаловал инспектор ГИБДД. Он потребовал переориентировать в пространстве злополучную лабораторию, ибо в своём нынешнем виде она выходит на улицу и перегораживает едва ли не всю её проезжую часть, что уже стало причиной дорожно-транспортного происшествия: врезавшийся в молочную цистерну автомобилист заявлял, что у него не сработали тормоза потому, что место торможения пришлось на участок, занимаемый лабораторией, в которой наверняка было разлито на полу что-то маслянистое. Лабораторию Черных переориентировал за 15 секунд: развернул на 180 градусов, увидев, что в той стороне находится лишь заброшенный огород (то есть, конечно, сделал вид, что развернул, на самом деле просто постучав по клавишам компьютера, после чего сказал инспектору: «Готово!» – ну, и до 30– го августа согласовывал это изменение с БТИ: оформлял необходимые бумаги, предоставлял различные справки и т. п.
   Очень хорошо, что он успел до 30– го, потому что именно в этот день его впервые вызвали в отделение милиции в качестве подозреваемого по делу о выращивании наркотиков с целью их дальнейшего сбыта.
   Вообще-то, сначала по этому делу привлекли некоего гражданина Ширяйкина, владельца огорода, примыкавшего к нашему зданию, но тот очень чётко пояснил, что в мае, как обычно, посадил огурцы и помидоры и сам был невероятно удивлён, что в июне на их месте ни с того ни с сего вдруг выросли конопля и опийный мак. В отделе борьбы с незаконным оборотом наркотиков работают настоящие профессионалы, поэтому они без труда выяснили, что именно в это время и именно в этом направлении Черных перенёс свою лабораторию. На допросах к нему относились с большим уважением и даже подобострастно: сыщики признавали, что использовать для производства наркотиков виртуальность – идея просто гениальная, и нигде в мире такого ещё не было.
   Аркадию Николаевичу повезло: его лаборатория не дошла буквально двух шагов до огорода гражданина Бухалова, где была обнаружена аналогичная продукция, поэтому завлаб проходил в качестве фигуранта только по одному уголовному делу.
   Ситуация после этого несколько стабилизировалась: все инспекции, в ожидании, в какую сторону повернётся дело с наркотиками, временно от нас отстали и последние полгода мы практически забыли об их существовании.
   И вот сейчас, когда на меня повесили обязанности шефа и двух замов, они объявились снова. Интересно, что на этот раз?
   Я докурил третью сигарету и позвонил секретарше директора:
   – Лариса, что там Лопатов намекал на какие-то новости по 9А?
   – Ой, Дмитрий Александрович, по-моему, ничего страшного: пожарник выдал предписание, что лабораторию-то перенесли, а огнетушители на прежнем месте оставили.
   Я повеселел. Действительно, ерунда, всего работы-то на полдня: вбить в стену здания крюки с держателями и зафиксировать в них огнетушители.
   Но потом мне в голову пришла очень неприятная мысль. Такое оживление со стороны пожарной инспекции означало, что скоро за нас снова возьмутся и другие. Я понял, что если мы и дальше будем продолжать прежнюю линию – выполнять, что нам предпишут – эта история не кончится никогда. Нужны какие-то кардинальные меры, чтобы самим предпринять активные действия и разрешить ситуацию в свою пользу.
   Наиболее рьяным союзником в этом вопросе мог быть только один человек, и я отправился в лабораторию №9. Черных на месте не было, его сотрудники пояснили, что он, как всегда в это время, даёт показания в милиции. Какой-то встревоженности или уныния на их лицах я не заметил, из чего заключил, что всё, видимо, разъясняется, и Аркадия Николаевича может даже и не посадят.
   Я созвонился с ним по мобильному, мы договорились встретиться после работы в кафе и в половине седьмого уже сидели за столиком и потягивали пиво.
   – Аркадий Николаевич, – я решил сразу взять быка за рога, – вот вы, такой замечательный учёный, гениальный изобретатель, неужели вы не можете найти какой-то выход из этого идиотизма?
   Он грустно вздохнул:
   – Дима, мои компетенции лежат совсем в иной плоскости. Я совершенно теряюсь в этом мире бумаг, справок, требований… Я всегда не читая подписываю всё, что мне приносят, потому что если даже прочитаю, всё равно ничего не пойму. Вот если бы передо мной поставили задачу. – он сразу же оживился, – мол, нужно сделать то-то и то-то… А так… Вот вы, Дима, знаете, что нужно сделать, изобрести, разработать, чтобы от меня, наконец, отстали? – он взглянул на меня с надеждой.
   Я виновато помотал головой, и мы, немного помолчав, заказали ещё по бутылке.
   Вскоре, однако, пиво начало оказывать положенное ему действие, голову слегка заволокло туманом, и чем более этот туман сгущался, тем всё яснее сквозь него стала высвечивать очень интересная мысль.
   – Аркадий Николаевич, – торопливо сказал я, – вроде бы что-то вырисовывается… Мне сейчас очень хочется коньяку заказать, так вы мне не позволяйте, пока я вам в общих чертах не изложу…
   И, не обращая внимания на его нерешительное и обескураженное лицо, продолжил:
   – Все наши нынешние беды от того, что противники наши очень ловко сумели зареалить виртуальность! И надо сказать, мы с вами им здорово в этом помогли, когда, находясь в прострации от идиотского требования БТИ, поставили свои подписи под их документом. А если бы настояли, чтобы в нём было указано 214 виртуальных квадратных метров, я думаю, им трудновато было бы брать с нас за это реальные деньги… Так же и в остальном. Все, кто на нас в претензии, тесно сливают реальность и виртуальность: у них, мол, лаборатория – значит, запросто могли что-то на полу разлить; научная – значит, всякие там излучения и – опа! – вместо огурцов вырастает конопля. Идеальным было бы в ответ завиртуалить реальность: дополнительная площадь подлежит дополнительной оплате? Пожалуйста – и перечислить в виртуальный банк виртуальную плату в виртуальной валюте… Да только ведь не согласятся они с этим, по судам затаскают…
   Я залпом допил пиво, посмотрел в сторону официанта, но решил, что ещё рано.
   – Что тогда остаётся? Нужно усугубить ситуацию, ещё резче всё зареалить и довести до полного абсурда!… Уф! Официант, триста коньяку и две рюмки!
   Тот как будто ждал, что я закажу коньяк и именно такую дозу, ибо всё исполнилось мгновенно.
   – Дима, может не стоит? – опасливо проговорил Черных. – Я же вижу: у вас идея! Наверное, лучше всё обсудить на трезвую голову?
   – Аркадий Николаевич, скажите, вы в трезвом виде можете представить, что за виртуальные метры нужно платить реальные деньги? что в виртуальной лаборатории может случиться пожар, и сотрудникам придётся выпрыгивать из её незарешёченных окон? что там прольют на пол масло и модифицируют огурцы с помидорами в коноплю и мак?
   – В трезвом виде – не могу, – на лице Черных появилось выражение решительности, и он поднял рюмку. – Вы правы, Дима. За вашу идею!
   Потом, конечно, пришлось заказывать ещё. Идею-то я изложил быстро, да и план действий мы вырабатывали недолго, но так радостно стало на душе в предвкушении – получится! – что грех было это не отпраздновать.
   Наутро приём пожарника я решил осуществить в кабинете директора, потому как мой кабинет не имел необходимой аппаратуры, и из него невозможно было проследить за развитием действия. Голова, разумеется, побаливала, но в остальном всё было в порядке: когда я в приёмной бросил взгляд в зеркало, оттуда на меня глянул интеллигентный, средних лет, мужчина, правда, довольно-таки хмурый, очевидно, из-за множества обрушившихся научных и хозяйственных проблем. Первым делом я быстро продиктовал Ларисе приказ, сказал, чтобы она оформила его вчерашним числом, и расписался.
   Инспектор явился вовремя – хоть часы проверяй. Лариса ввела его в кабинет, скорчив у него за спиной тоскливую гримасу, но я, в противоположность ей, был само радушие.
   – Александр Николаевич, дорогой, давненько вас не было видно! – я даже привстал из-за стола и с энтузиазмом пожал ему обе руки.
   Но тот был настроен строго и по-деловому.
   – Дмитрий Александрович, – сухо начал он, доставая из папки бумагу, —…
   – Знаю, знаю! – замахал я руками. – Ещё вчера выполнили ваше предписание: огнетушители на месте.
   – Но я хотел бы сам убедиться…
   – Разумеется! С огромным удовольствием всё вам продемонстрируем! – я хотел произнести это ещё радушнее, но не получилось: очевидно, я уже достиг потолка в своих эмоциях, поэтому, немного погрустнев, нажал на видеофоне кнопку девятой лаборатории.
   На экране появилось лицо Черных – тоже… гм… в научных проблемах.
   – Аркадий Николаевич, простите, что отвлекаю вас от работы, не могли бы вы – в последний раз! – показать Александру Николаевичу девятую А?
   – Ну, уж нет, Дмитрий Александрович! – Черных сердито шпарил текст как по-писаному. – Лабораторию у меня забрали, я к ней больше отношения не имею и прошу по этому поводу меня не беспокоить!
   И очень, на мой взгляд, убедительно демонстрируя крайнюю степень обиды, отключился.
   – В чём дело? – пожарник смотрел на меня с недоумением.
   Я виновато развёл руками.
   – Знаете, эти учёные – чистые дети! Чуть что не по ним – обижаются насмерть! Ах, да, вы же ещё не в курсе! – я нажал кнопку связи с секретарём. – Лариса, будьте любезны, принесите нам приказ по 9 А.
   Через минуту инспектор, уже сидя за столом, самым внимательным образом изучал продукт моего вчерашнего нетрезвого бумаготворчества. Я его помнил наизусть:
   «Приказ №349 Г-7 от 24.10.2017
   «О реорганизации структурного подразделения».
   В связи с производственной необходимостью и на основании представления исполняющего обязанности заместителя директора по научной работе Крутицкого Д. А.
   ПРИКАЗЫВАЮ:
   Виртуальную лабораторию, ранее проходившую под индексом «9 А» реорганизовать в самостоятельную структурную единицу;
   Назначить заведующим лабораторией Виртуалова Виртуала Виртуаловича с окладом 9542 (девять тысяч пятьсот сорок два) вирторубля;
   Возложить на Виртуалова В. В. полную материальную и любую иную ответственность за противопожарное, санитарное и любое иное состояние помещения;
   Ввиду того, что заявленное Виртуаловым В. В. будущее научное направление лаборатории не соответствует профилю НИИ «Радуга», ходатайствовать перед отделом науки о вычленении лаборатории из структуры НИИ и преобразовании её в отдельное научное учреждение;
   Заместителю директора по АХЧ Крутицкому Д. А. своевременно предоставить в БТИ необходимые документы о том, что арендуемая площадь размером 214 (двести четырнадцать) кв. метров НИИ «Радуга» не принадлежит, и плата за неё должна взиматься со вновь образованного учреждения;
   Исполняющему обязанности заместителя директора по производственной части Крутицкому Д. А. заключить с Виртуаловым В. В. договор о поставках всей готовой продукции возглавляемой им лаборатории с правом последующей реализации от имени НИИ «Радуга». Оплату за поставки производить в вирторублях.
   И. о. директора НИИ «Радуга» Крутицкий Д. А.
   – Та-а-к, – сказал пожарник, закончив читать, – и как же мне встретиться с этим… Виртуаловым?
   – Увы, – я снова развёл руками, на этот раз с сожалением, – раз Аркадий Николаевич отказался, ничем не могу вам помочь. Это, знаете ли, уже не наша территория!
   – Пока ещё ваша, – возразил он, ткнув в пункт 4– й, – до решения отдела науки при администрации города!
   – Так давайте и подождём этого решения – не горит ведь! – резонно предложил я пожарнику, ничуть не сомневаясь, что авторитетный Евсеев и деловой Лопатов запросто провернут это прямо по телефону из своих командировок, в чём меня вчера уже почти ночью горячо заверил и сам Лопатов в разговоре по мобильному.
   После ухода инспектора я спустился в лабораторию к Черных.
   – Покажи мне этого Виртуалова, – попросил я, ибо вчера к концу вечера мы, разумеется, перешли на «ты».
   Аркадий быстро застучал по клавишам компьютера, выполняя вход в лабораторию 9 А, настоящим руководителем которой он, естественно, и оставался, и я увидел на экране 3D– фигуру мужчины, чья внешность полностью соответствовала моим представлениям об учёном: солидного возраста, в очках, окладистая борода… Он убедительно стоял возле какой-то машины, наблюдая за приборами и что-то показывая руками своим виртуальным сотрудникам.
   – Говорить умеет? – спросил я.
   – Нет ещё, – признался Черных, – не успел я немного. Но ничего, сегодня доделаю. Чёрт, вот голова только болит! Но лекарство есть.
   Уровень жидкости в бутыли со спиртом несколько понизился, когда зазвонил телефон. Аркадий снял трубку.
   – Да, у меня… сейчас передам, – произнёс он после некоторой паузы. – Тебя, – кивнул он мне. – Лариса. Сейчас соединит с шефом, – добавил он, понизив голос.
   – Дмитрий Александрович, здравствуйте, – услышал я голос Евсеева. – Лопатов уже ввёл меня в курс дела. Ну, как прошло?
   – По-моему, нормально! – бодро отрапортовал я. – Замечена нерешительность в рядах противника, закончившаяся отступлением!
   – Ну, и замечательно. Если всё пройдёт благополучно, можете рассчитывать на благодарность в приказе и внушительную премию!
   – Спасибо, Родион Сергеевич!
   – Заранее не благодарят… Кстати, Дмитрий Александрович, пока уж вы там всех нас замещаете… – он немного замялся, – там у нас ещё в четырёх лабораториях схожие проблемы… Вычленять из НИИ их не надо, но вот назначить новых заведующих… У вас нет на примете никого подходящего?
   – Как же – нет? – удивился я. – Да вот они как раз здесь: Виртуаленко, Виртуалявичус, Виртуалян и Виртуалидзе. Говорите, какие лаборатории, прямо сейчас и оформлю!

Дружище Фак

   ПИП и Фак с одинаковым усердием делали свою работу, но у Джорджа не было сомнений, что ПИП, как всегда, сделает лучше и быстрее.
   Он скривился в недовольной гримасе. Оба робота собраны по одинаковым схемам из идентичных деталей, но вот надо же! ПИП означало «Преобразователь интерполированного пространства», что соответствовало профилю обоих роботов, и второй, как задумывал Джордж, должен был зваться ПИП-1, но вместо этого получил имя Фак, потому что… Словом, Джордж изрядно помучился при его сборке, вот и потому. Пытаясь пристегнуть на багинетное крепление очередной блок, который отказывался пристёгиваться; роняя электронный мозг на ногу (причём, разумеется, на правую, на которой выбит большой палец); ища непонятно куда запропастившийся болт, он частенько произносил это слово, и ещё задолго до окончания сборки оно легко и естественно стало именем нового робота. Эх, и зачем только он добивался у шефа, чтобы тот дал ему двух? На скорости выполнения работ из-за катастрофической медлительности и постоянных промахов Фака это никак не сказывалось, зато давало шефу основания раздражённо брюзжать: «Я недоволен вашими результатами! У всех остальных сотрудников по одному роботу, но не сказал бы, что вы их значительно опережаете!»
   – Слушаю, сэр! – внезапно сказал Фак, и Джордж понял, что, вспомнив брюзжание шефа, снова непроизвольно произнёс это слово.
   – Я не тебя! – злобно процедил он, с большой точностью – и уже не в первый раз! – залепив в предмет своего раздражения скомканным листом бумаги.
   – Осмелюсь, сэр, обратить ваше внимание на то, что в настоящий момент в лаборатории, кроме меня, нет больше никого с таким именем, – кротко заметил робот.
   И голос-то какой скрипучий! Интересно, у него хоть один блок нормально работает? «Верблюд, а почему у тебя шея кривая? – А у меня что прямое-то?»
   – Прекрати дискутировать! – заорал Джордж. – Работать надо!
   Но тот не унимался.
   – Сэр, меня просто повергает в отчаяние, что я вам противоречу, – скрипуче, но, похоже, искренне продолжал Фак, – однако я вынужден напомнить, что мы, роботы класса F-6, можем одновременно выполнять до 256– ти операций без какого-либо ущерба для каждого из выполняемых заданий. Но сейчас даже это неважно, поскольку к данному моменту работу я успешно закончил.
   Ох, как хотелось подойти и дать оратору здоровенного пинка! Но нельзя. Эффекта это никакого не произведёт, только палец на ноге выбьешь – в этом Джордж убедился на собственном опыте ещё во время сборки. Его взгляд упал на стоящую возле стены тяжеленную решётку вентиляционного отверстия, которую заменили месяц назад, но до сих пор не унесли, потому что каждый из рабочих пытался свалить это на другого, и сразу подумалось: это то, что нужно! Глаза Джорджа загорелись радостным недобрым огнём, и он даже сделал шаг в её направлении, но тут до него дошёл смысл последней фразы робота.
   – Чего-о? – обалдело-недоверчиво протянул он, мельком взглянув на смиренно продолжающего трудиться ПИПа, – ты хочешь сказать, что закончил первым? Давно ли роботы научились врать?
   – Сэр, объективности ради должен признаться, что взял на себя смелость несколько изменить внешний вид, направленность и идею объекта, но, тем не менее, работу я действительно закончил, в чём вы можете убедиться лично, если сочтёте нужным подойти и взглянуть на монитор.
   Держа решётку обеими руками, дать по башке. Раза три. Потом двинуть этой же решёткой слева и справа в корпус – слева и справа, слева и справа! А потом, если после трёх ударов мозг будет ещё хоть как-то функционировать, приказать, чтобы выбросился в окно, а самому быстро-быстро подбежать и смотреть вниз, чтобы не пропустить ни доли секунды из того, как он будет лететь и наконец-то шмякнется об землю, рассыпаясь на кусочки и раскатываясь в стороны шестерёнками.
   Но чтобы проделать это, нужно иметь эмоциональный запал и немалые физические кондиции, а у Джорджа, после того, как он в ужасе подскочил к Факу и увидел результат его двухдневного творчества, ни запала, ни кондиций уже не было.
   – Что ты натворил, скотина, – с горькой безнадёжностью произнёс он, – ведь сегодня же придёт заказчик! Времени на переделку уже нет.
   Вместо обусловленной договором тихой лазурной бухты с песчаным пляжем, кокосовыми пальмами и красавицы-яхты робот создал чахлый оазис в африканской пустыне, малоперспективный в отношении урожайности огород с растущими на нём нелепыми овощами-уродцами и стоящий возле него глиняный домик с единственным окошком типа крепостной бойницы. Джордж попытался представить реакцию шефа, которая, впрочем, легко угадывалась, и застонал.
   – Дурак! Ой, дурак… – начал, было, он.
   Но тут послышался голос ПИПа:
   – Готово, сэр!
   Продолжая постанывать, он в автоматическом режиме переместился к его монитору, посмотрел на него и почувствовал, как от увиденной картины размягчается душа и в ней поселяются мир и покой.
   Разумеется, ПИП ни на йоту не отступил от проекта: лесистые скалы, мощный, буйный водопад, низвергающий прозрачную воду в большое чистое озеро, в котором наверняка полно всякой рыбы; заасфальтированная и очень живописная горная дорога, прямо от озера через комфортабельный кемпинг и куда-то за горизонт… Заказчик, несомненно, захлебнётся от восторга!
   – Неплохо исполнено, но как-то банально всё, без фантазии, – высказал своё мнение подошедший сзади Фак.
   И тут Джорджа прорвало!
   – Без фантазии! – завопил он и тут же скомандовал. – Стой здесь!
   В два прыжка Джордж добрался до стены, схватил решётку, подскочил обратно и с криком: «Без фантазии!» со всего размаху обрушил её на голову Фака.
   Но задуманных трёх раз не получилось. Едва он замахнулся во второй, как кристалл на его столе полыхнул неоновым светом, и над ним возникла голограмма шефа, мистера Паттертона.
   – Стэнтон, прибыл… Да положите вы решётку на место, обещаю, завтра рабочие её уберут! Так вот, прибыл мистер Оксли, я хочу знать, как дела с его заказом. Всё готово?
   С трудом таща волоком тяжёлую решётку и немножко удивляясь, как это он смог её аж два раза поднять, Джордж с упоением думал, что пока он её тащит, можно не отвечать и, значит, какое-то время оставаться сотрудником компании.
   Но всему хорошему когда-то приходит конец. Джордж заботливо прислонил решётку к стене, удостоверился, что она стоит прочно и не упадёт, и только после этого выпрямился и посмотрел в глаза голо-шефа.
   – Я спрашиваю, Стэнтон, всё готово? – повысил голос Паттертон.
   Ну! Джордж тяжело вздохнул и зачем-то шмыгнул носом.
   – Понимаете, сэр… – начал он, но продолжить ему не пришлось.
   – Какого чёрта! – взвизгнул Паттертон. – Вы не успели! Вы хоть представляете, что сейчас будет? – он сделал небольшую паузу. – Вы уволены, Стэнтон. Не сейчас. После ухода Оксли. Я даю вам шанс. Если вам удастся убедить его не требовать неустойку, я не буду выгонять вас с позором. Всё произойдёт тихо и мирно. Но если нет!… Обдумывайте свою речь, Стэнтон, мы будем у вас через десять минут.
   Паттертон свернулся, полыхнул зловещим светом и ушёл в кристалл.
   Джордж пнул решётку – хорошо, что правой ногой, здесь палец всё равно уже выбит – немного поскакал на левой, поорал, потом успокоился, сел за стол и мрачно задумался.
   Автором идеи интерполированного пространства, методики и технологии его создания был доктор Хаммер. Идея сразу же была признана абсолютно бесперспективной, с чем её создатель и не спорил. Особенно убедительно обосновал это на заседании Учёного Совета его всегдашний оппонент профессор Лесли. «Скажите, – то и дело бряцая очками, вопрошал он, – какая польза может быть принесена Земле от этого внезапно и невесть откуда появившегося пространства? Что прикажете с ним делать? Где его размещать? Ведь уже давно даже все мало-мальски нехлюпкие атоллы застроены жильём, между стен которого и комару-то пролететь сложно!»
   Одним из молодых, подающих надежды сотрудников Хаммера был Гивз Паттертон, нынешний шеф Джорджа. Поначалу и он придерживался такого же мнения. И только чудовищно гениальной интуицией можно объяснить тот факт, что он, сам не зная, почему, испросил у Хаммера разрешения на эксперименты с интерполированным пространством. Хаммер был чистым теоретиком, кроме разработки его ничего не интересовало, поэтому согласился охотно.
   – Поиграйте с ним, молодой человек! – благодушно буркнул он, подписывая приказ о назначении Гивза заведующим лабораторией.
   Успех пришёл мгновенно. Уже первая модель ошарашила Паттертона совершенно невозможным, небывалым открытием: интерполированное пространство обладало проникающей способностью! Достаточно было участка величиной с булавочную головку, чтобы интерполировать на него территорию в сотни квадратных километров! В отличие от своего шефа, он обладал завидным коммерческим чутьём, поэтому сразу же, не пытаясь разобраться в природе явления – всё это можно сделать потом, потом! – помчался к Хаммеру и стал уговаривать его продать ему, Паттертону, все права на использование. Хаммер уже работал над другой идеей, эта его не интересовала, и он досадливо отмахнулся: «Да забирайте его себе, молодой человек!» Но ушлый Паттертон, предвидя возможные осложнения, настоял, чтобы в документе была указана какая-никакая сумма. И только после этого продолжил работу.
   В ходе экспериментов и исследований выяснилось, что интерполяция пространства создаёт новое, ранее не существовавшее измерение. Оно ничуть не похоже на уже к тому времени открытые четвёртое и пятое. И очень удачно непохоже, потому как расположено гораздо ближе, теснее к нашему. Настолько ближе, что хоть и смутно, неясно, но просматривается из нашего, как и наше из него. Интерполируясь, оно растекается через все материальные препятствия нашего пространства – горы, стены домов и пр. – никак на него не действуя и существуя всё-таки обособленно, само по себе. В нём можно создать море, и ни единая капелька из него не проникнет к нам, оставаясь в его границах. А когда Паттертон открыл возможность входа и выхода из него – нет, он-таки и сам очень талантливый учёный! – в воздухе ощутимо запахло богатством. Огромным, фантастически огромным, аналогов которому ещё не существовало в истории человечества. Ведь какому состоятельному человеку не захочется разместить в своей квартире шикарный необитаемый остров, чтобы время от времени выбираться туда пожить в тишине и покое, а при необходимости в считанные секунды вернуться обратно? Или бурную горную реку, по которой можно будет спускаться с приятелями на байдарках.
   Паттертон бросил науку и организовал компанию «Возьми себе весь мир!». На него трудились сотни сотрудников – среди них Джордж – и дело двигалось с небывалым размахом.
   – Прошу вас, мистер Оксли! – сделал Паттертон приглашающий жест, – позвольте представить вам мистера Джорджа Стэнтона, моего сотрудника, который работал над вашим заказом.
   Джордж уныло приподнялся. Что и как говорить, он не знал. Да, возможно, и не было ничего, что в силах отвратить или хотя бы ослабить неизбежный гнев мистера Оксли, очень богатого человека, судя по тому, как выплясывал перед ним Паттертон.
   – Мистер Оксли, ситуация на данный момент такова, что…. – начал Джордж, но тут же умолк, ибо увидел, что Оксли смотрит не на него, а ему за спину, судя по направлению взгляда, прямохонько на монитор Фака. Ну, сейчас начнётся!
   – Су-у-пер! – сказал Оксли. – Какого чёрта я сам не додумался! Такого ведь ни у кого нет! К кому ни приди, везде одно и то же: бухты, острова, водопады… А здесь ведь… – он захохотал, – на огороде можно мотыгой работать! И всем гостям мотыги раздать! Паттертон, я хочу вот это! Говорите, сколько вам за это заплатили, я плачу в два раза больше! В три! – торопливо добавил он, пока Паттертон не успел ничего сказать.
   Реакция и сообразительность у Паттертона были просто потрясающими.
   – Джордж (ага, снова Джордж! ), – с озабоченным видом сказал он, – как вы думаете, удастся вам упросить мистера… э… мистера… нет, мы сохраняем в тайне имена наших клиентов… Словом, удастся ли вам упросить его немного подождать?
   – Ну-у… – протянул тоже вовсе не глупый Джордж и остановился как бы в нерешительности.
   – Четыре, – уже как-то нерадостно сказал Оксли, и Паттертон понял, что большего из него не выжмешь.
   – Мистер Стэнтон, – деловито сказал он, – поручаю вам переговоры с заказчиком. Этот проект мы уступаем мистеру Оксли. Прошу вас в мой кабинет, мистер Оксли, мы оформим с вами все необходимее документы.
   Тот торжествующе двинулся к выходу и Паттертон, воспользовавшись этим, быстро повернулся к Джорджу, шепнул: «Премия – четыре оклада!» и вышел вслед за Оксли.
   «Так не бывает! – А вот и бывает!» – раз двести провернулось в голове Джорджа, прежде чем он вспомнил, что необходимо сделать.
   Он посмотрел на Фака. Тот выглядел вполне прилично, если не считать солидной вмятины на кожухе «головы».
   – Прости меня, дружище! – виновато пробормотал Джордж
   – Ни’его, люд» подве’жены эмоциям! – добродушно отозвался Фак.
   – Что с тобой? – испугался Джордж.
   – Механиче’кое во’действие на’ушило некот’рые связи.
   – Я тебя починю! Вот честное слово! Обязательно починю! Слушай, Фа… э-э… а хочешь, я дам тебе другое имя? Придумаю какое-нибудь хорошее-хорошее!
   – Мне нр’вит’я это, – не согласился робот.
   – Ладно-ладно! Как скажешь! Значит, пусть будет «Фак»?
   – Пу’ть.

Решение пока не найдено

   – Господа студенты! – в голосе профессора Гроува прорвались торжествующие нотки. – У меня для вас замечательная новость! Бюро Контроля за Темпоральным Вмешательством дало разрешение на эксперимент!
   В аудитории раздались радостные возгласы, затем послышались бурные аплодисменты.
   – Тише, тише, господа, – профессор сделал успокаивающий жест рукой, но было заметно, что он и сам близок к подобному состоянию, – впрочем, я понимаю ваши чувства. До сих пор мы вынуждены были заниматься чистой теорией, обсуждая, в какой мере тот или иной вариант вмешательства в Прошлое способен воздействовать на Будущее. Семинарские занятия, на которых мы проводили ролевые игры, логически моделируя ситуации, при всей серьёзности нашего к ним подхода могли дать лишь предположительную картину. И вот теперь, наконец, у нас будут самые настоящие практические занятия по воздействию на Прошлое. Конечно, нам не разрешили вмешиваться ни во что серьёзное: предотвратить убийство или гибель людей, отменить войну или террористический акт. Темпоральные исследования находятся в своей начальной стадии, поэтому никто не может точно сказать, каковы будут последствия такого вмешательства. Всё это – дело довольно отдалённого будущего. Тем не менее, приятно сознавать, что и мы внесём свою лепту, что результаты и наших экспериментов будут внимательно изучаться психологами и темпорологами и на их основе разрабатываться методики Воздействия. Итак, конкретно о том, что нам предстоит сделать.
   Он подошёл к темповизору.
   – Сейчас вы увидите самый реальный эпизод из прошлого, который БКТВ утвердило нам в качестве объекта для Вмешательства. Время – 2007 год, место – Россия (тогда ещё на Земле существовали государства, и это – одно из наиболее крупных), объект – семья Метёлкиных, супруги Стас и Катерина. Давайте посмотрим материал.
   Гроув включил темповизор и вместе со всеми студентами стал внимательно смотреть…
   Это был самый обычный вечер в семье Метёлкиных. Жена Катя гладила бельё, Стас сидел на диване и смотрел телевизор. Вообще-то, он предпочитал смотреть его лёжа, но сейчас показывали футбол, плюс к тому, играла его любимая команда, так что улежать было совершенно невозможно.
   – Ну, кому ты отдаёшь? – орал Стас. – Очки надень! А ты чего стоишь? Отбирай у него мяч, отбирай! Бить-то ему не давайте! Ну, не давайте, говорю… Ай! О-о-о! Тьфу!
   Последний возглас был вызван тем, что мяч пулей влетел в ворота.
   – Вот уроды! – сказал раздосадованный Стас. – Всё, хана теперь, не отыграются: пять минут осталось. А ну их к чёрту!.. Слушай, Светюнчик, давай выпьем!
   – Светюнчик? – широко раскрыв глаза, выдохнула Катерина. – Ах, ты гад! Я так и знала, что у тебя с ней что-то есть!
   И, ловко увернувшись от покаянных объятий супруга, огрела его утюгом по затылку…
   – Господа, позвольте, я вам прокомментирую этот эпизод, – сказал профессор, выключив темповизор. – Он прошёл самую тщательную проверку во всех необходимых инстанциях, и было установлено, что его Изменение не должно отразиться ни на чём серьёзном. Правда, удар миссис Метёлкиной был хорош, как вы и сами, конечно заметили, но, к счастью, он пришёлся по касательной, так что следствием явилась лишь шишка на затылке мистера Метёлкина и небольшой ожог. Из всех возможных воздействий нам разрешили лишь одно: устранить именно этот результат реакции супруги. С подобными заданиями вы уже имели дело на семинарских занятиях, такая работа вам знакома, поэтому давайте сразу и начнём: предлагайте ваши варианты. То есть, мы должны изменить Прошлое так, чтобы голова мистера Метёлкина не пострадала. У кого есть какие-то мысли по этому поводу?
   – Разрешите мне, профессор, – с места поднялся студент Хаксли.
   Совсем недавно его подружка Тина проделала над ним аналогичное действие и по идентичной причине, поэтому он ближе всех принял к сердцу задание.
   – Прошу вас, Хаксли, – кивнул профессор. – Только будьте любезны не просто предложить способ, но и обосновать его.
   – Хорошо, я попробую, – в задумчивости Хаксли чисто машинально потёр лоб в том месте, где до сих пор отчётливо просматривался кровоподтёк. – Очевидно, что конфликтная ситуация возникла спонтанно. До этого времени у миссис Метёлкиной не было твёрдой уверенности в том, что муж ей изменяет. Следовательно, удар она нанесла в состоянии аффекта. Так вот, если бы в тот момент, когда она уже готова это сделать, произошло какое-то внешнее вмешательство – например, звонок в дверь, – я думаю, она воздержалась бы от немедленных действий. А через какое-то время Тина… то есть, я хотел сказать, миссис Метёлкина, – поправился он под ехидные смешки аудитории, – остыла, и всё закончилось бы словесной перепалкой, без рукоприкладства.
   – Что ж, логично, – согласился Гроув.
   – Господин профессор, – неожиданно вмешалась присутствовавшая здесь же Тина. – Конечно, Хаксли очень тонко прочувствовал ситуацию, заметно, что всё это ему хорошо знакомо, но у меня вопрос: а почему это мы должны решать задачу именно таким образом, чтобы уберечь подонка Метёлкина от справедливого возмездия? Разве не будет более правильным изменить Прошлое так, чтобы точнее направить удар миссис Метёлкиной? А то она как-то уж очень слабо его стукнула…
   – Мне понятна причина вашего несогласия, – улыбнулся профессор, – но, как я уже сказал, БКТВ утвердило нам вполне определённое вмешательство, и мы не вправе что-то менять на своё усмотрение… Хаксли, в качестве решения вы предложили очень простой способ, не требующий какой-то предварительной подготовки. Так, может, вы прямо сейчас его и осуществите?
   – Я готов, – сказал Хаксли, злорадно поглядывая на посрамлённую Тину, и направился к установке перемещения…
   … – Ну, кому ты отдаёшь? – орал Стас. – Очки надень! А ты чего стоишь? Отбирай у него мяч, отбирай! Бить-то ему не давайте! Ну, не давайте, говорю… Ай! О-о-о! Тьфу!
   Последний возглас был вызван тем, что мяч пулей влетел в ворота.
   – Вот уроды! – сказал раздосадованный Стас. – Всё, хана теперь, не отыграются: пять минут осталось. А ну их к чёрту!.. Слушай, Светюнчик, давай выпьем!
   – Светюнчик? – широко раскрыв глаза, выдохнула Катерина. – Ах, ты гад! Я так и знала, что у тебя с ней что-то есть!
   В это время раздался звонок в дверь. Катя Метёлкина была педантичной женщиной, которая никогда не меняла принятых решений, как бы ни складывались обстоятельства. Она торопливо стукнула мужа утюгом по затылку и пошла открывать дверь…
   – Увы, – развёл руками профессор Гроув, – вынужден констатировать, что решить задачу с налёту не получилось. Думаю, Хаксли, вы слишком легкомысленно отнеслись к оценке ситуации. Состояние аффекта миссис Метёлкиной оказалось более сильным, чем вы себе представляли. Кроме того, своим звонком вы помешали ей выполнить всё спокойно, без суеты и тем самым усилили степень её раздражённости. Если бы вы всё это учли, то не стали бы становиться так близко к двери и тогда не получили бы удар по лбу, когда она резко её распахнула… Ну, что же, господа, на сегодня достаточно. К следующему занятию каждый из вас должен подготовить свой вариант.
   В самом начале следующего занятия выяснилось, что все без исключения студентки проигнорировали задание профессора. Мало того, было понятно, что они искренне желают миссис Метёлкиной ещё неоднократно огреть по голове своего супруга и готовы смотреть этот эпизод в её исполнении бесконечно.
   – Ну, что же, продолжим, – сказал профессор Гроув, – мистер Демченко, прошу изложить ваш вариант.
   Николай Демченко, один из самых серьёзных студентов факультета, поднялся из-за стола, вставил флэш-карту в гнездо входа, подошёл к большому экрану и приготовился объяснять.
   – На мой взгляд, – сказал он, пригладив волосы, – Хаксли допустил ошибку в выборе момента и объекта воздействия. Толчком к конфликту послужило слово «Светюнчик», произнесённое Стасиком в минуту рассеянности. (Интересно, что уже на второй день работы над ситуацией обнаружилось, что мужская часть факультета сочувствует мужу и называет его по имени, а про миссис Метёлкину говорит «Она» или «Эта»; студентки же именуют супругов с точностью до наоборот). В самом деле, гораздо логичнее изъять этот фактор, тогда ключевое слово не будет произнесено, следовательно, исчезнет и сам повод для конфликта. То есть, если за несколько секунд до этого при помощи какого-то сильного внешнего раздражителя вывести Стасика из состояния погружённости в события матча, он не потеряет контроль над ситуацией, не назовёт Эту – вы поняли, про кого это я – Светюнчиком, соответственно, и не получит удара утюгом. В качестве внешнего раздражителя я предлагаю использовать обыкновенную швейную иглу. Я вчера внимательно изучил видеограмму в пространственном и временнОм аспектах и установил следующее: сказав «А ну их к чёрту!», Стасик, чтобы встать, опёрся рукой на тот участок дивана, на котором ни он, ни Она не сидели с тех самых пор, как пришли домой с работы. Значит, если за время их отсутствия воткнуть туда иглу, то именно Стасик об неё уколется и именно тогда, когда это и нужно.
   Николай запустил видеограмму всей ситуации, затем, остановив её на роковом эпизоде, указал место, куда следует воткнуть иглу. Все согласились, что это должно сработать, и Николай, поощряемый взглядом профессора, отправился осуществлять свой вариант.
   Уже через пять минут он вернулся обратно, профессор включил темповизор, и аудитория затаила дыхание…
   … – Ну, кому ты отдаёшь? – орал Стас. – Очки надень! А ты чего стоишь? Отбирай у него мяч, отбирай! Бить-то ему не давайте! Ну, не давайте, говорю… Ай! О-о-о! Тьфу!
   Последний возглас был вызван тем, что мяч пулей влетел в ворота.
   – Вот уроды! – сказал раздосадованный Стас. – Всё, хана теперь, не отыграются: пять минут осталось. А ну их к чёрту!..
   Он собрался встать с дивана и уже опёрся рукой, но тут же вскрикнул и отдёрнул ладонь.
   – Светка! – заорал он, морщась от боли и внимательно её разглядывая. – Какого чёрта у тебя тут иголка воткнута?!
   – Светка? – широко раскрыв глаза, выдохнула Катерина. – Ах, ты гад! Я так и знала, что у тебя с ней что-то есть!
   И, ловко увернувшись от покаянных объятий супруга, огрела его утюгом по затылку…
   – Да… – задумчиво проговорил профессор Гроув, когда, наконец, стихли бурные аплодисменты студенток, – по всей видимости, мы недооценили степень увлечённости нашего героя этой самой Светкой-Светюнчиком. А их отношения, получается, зашли уже достаточно далеко, раз он грезит ею даже наяву… Есть у кого-то другие варианты? Пожалуйста, господин Пак!
   – Надеюсь, то, что предлагаю я, увенчается успехом, – сказал Пак Ду Ик, выйдя к кафедре и заменив флэш-карту Демченко на свою. – Уважаемые Хаксли и Демченко пытались воздействовать на одного и другого супруга; я предлагаю супругов не трогать, а исключить сам объект погружения, то есть, телевизор. Этого можно добиться, выключив свет до того, как команда Стаса пропустит в свои ворота гол. Не увидев этого момента, он не выпадет из реальности настолько, чтобы назвать Её другим именем. Значит, проблема будет решена.
   – Не знаю, не знаю, – с сомнением сказал профессор. – Мы видели господина Метёлкина в двух различных стрессовых ситуациях, и обе закончились одинаково. Вполне вероятно, что его раздражение по поводу отключения света в решающий момент матча приведёт к тому же результату.
   – Если это всё-таки произойдёт, – твёрдо продолжил Пак Ду Ик, – в данной ситуации имеется подстраховка. Как вы видите на видеограмме, время достаточно позднее, и если выключить свет, в комнате будет полная темнота. Допустим, утюг у Неё в руке, но как она в таких условиях найдёт голову Стаса?
   – Звучит убедительно, – согласился профессор. – Миссис Метёлкина, конечно, может ударить и наугад, но не факт что в этом случае она не промахнётся. Правда, это не совсем то, что нам нужно. Необходимо добиться стопроцентной гарантии успеха, только тогда решение внести Изменение имеет смысл. А здесь, скажем, 70 против 30– ти. Ну, хорошо, всё же попробуем. Господин Пак, свет можно отключить прямо на лестничной площадке, там есть электрощит. Разберётесь, каким тумблером отключается квартира Метёлкиных?
   – Разберусь, господин профессор, – ответил тот, – я ещё вчера всё обдумал.
   И очередной студент отправился спасать голову незадачливого Стаса Метёлкина.
   Вернулся Пак минут через десять.
   – Не знаю, получилось или нет, – сообщил он, – я отключил свет, а потом, через пару минут включил.
   – А вот мы сейчас всё и увидим, – сказал профессор, привычно включая темповизор, и на экране многострадальное семейство Метёлкиных вновь принялось разыгрывать наизусть знакомую всей аудитории сцену. Снова Стас советовал нападающему надеть очки и умолял защитников отобрать мяч.
   Но вот дальше всё действительно пошло по новому сценарию. Не успел нападающий противника войти в штрафную площадь, как погас свет, спасая любимую команду Стаса от позора и оставляя его самого в полном неведении, что же там дальше произошло.
   Пак Ду Ик предположил правильно: в комнате воцарилась кромешная тьма, и в этой тьме послышался страшный грохот, ругательства Стаса и тревожный голос жены, вопрошавшей, что с ним случилось.
   Всё выяснилось, когда зажёгся свет. Оказалось, что, в негодовании вскочив с дивана, Стас зацепился ногой за гладильную доску, упал на пол, и тут на него сверху свалился утюг, который Катерина поставила на доску, справедливо рассудив, что в темноте гладить невозможно. Самым странным было то, что утюг ударил Стаса именно по тому месту, по которому во всех предыдущих вариантах его била Катя.
   По этому поводу в аудитории завязался спор. Часть студентов считала, что задание выполнено, так как сама миссис Метёлкина мужа по голове не била и вообще даже никакого конфликта в этот раз не было; другая часть с этим не соглашалась. Конец дискуссии положил профессор Гроув.
   – Нет, – решительно сказал он, – задание выполненным считать нельзя, так как шишка на голове мистера Метёлкина присутствует и в этом случае. Поймите, перед нами не стоит задача устранить конфликт; мы должны в точности получить тот результат, к которому стремимся. Только это и имеет смысл: мы отрабатываем методику и способы внесения изменений в Прошлое. Господа студенты, прошу дальнейшие варианты!
   Обзор дальнейших вариантов порадовал профессора многообразием подхода студентов к решению задачи. Предлагались способы от самых простейших – испортить утюг – до неимоверно сложных, в которых помимо Метёлкиных было задействовано до десятка посторонних лиц. В течение двух месяцев все без исключения варианты были опробованы, но результат оставался неизменным: аплодисменты студенток в адрес Кати Метёлкиной, которая в одиночку успешно противостояла целому факультету студентов. На этом фоне даже определённым успехом был признан вариант, при котором Стас получил одну только шишку, без ожога: неутомимый студент Хаксли заранее спалил утюг Метёлкиных с тем, чтобы глажка в этот вечер не состоялась; благодаря этому, Стас получил по голове холодным утюгом, когда в ответ на просьбу Кати отремонтировать его, отмахнулся со словами: «Подожди, Светка, не сейчас»! Потерпел неудачу и вариант самого Гроува, рассчитанный на то, что во время злополучного матча Стаса попросту не окажется дома: по его поручению была устроена небольшая диверсия на предприятии, где работал Стас; начальство велело ему задержаться после смены, но тот как истинный болельщик любимой команды уговорил напарника остаться вместо него, а сам помчался домой, чтобы не пропустить традиционный удар по голове.
   После этого профессор Гроув объявил, что отныне все варианты по решению ситуации будет принимать только в виде научных работ с приложением необходимых графических изображений места событий и точными расчётами времени.
   Вместо эпилога
   (Из речи президента планеты на юбилее профессора Гроува) :
   – … Уважаемый профессор! Позвольте сегодня, в день Вашего столетия, сердечно поблагодарить Вас от лица всего населения Земли! Благодаря Вашим фундаментальным трудам по методике изменения Прошлого, были предотвращены наиболее тяжёлые и гибельные последствия не всегда разумных действий Человечества! Вот только краткий перечень: отменена Третья мировая война и более двух десятков локальных вооружённых конфликтов: предотвращено 3962 крупных террористических акта и 12783 вредных экологических последствий! На этом фоне совсем незначащим выглядит тот факт, что до сих пор не решена учебная ситуация в семье Метёлкиных, над которой бьётся уже не одно поколение студентов. Это как раз тот случай, когда поиск решения гораздо важнее самого решения! Низкий Вам поклон и признательность всего населения Земли!

Контакт

   Бывший водитель автобуса, а ныне безработный Сергеич направлялся на огород. Задание жены было вполне конкретным: окучить картошку, прополоть и полить грядки, поправить покосившуюся теплицу. Но не это сейчас занимало Сергеича. Он добросовестно обдумывал две, с трудом поместившиеся в его похмельной голове мысли. Мысль первая: трезвым работать не хочется, хорошо бы выпить. Мысль вторая: как бы воплотить первую? И тут на него снизошло озарение: ну, как же, конечно! Вчера, во время многолюдной гулянки в его гараже, он же сам поставил под верстак едва начатую бутылку водки! Сергеич круто свернул налево, пройдя два квартала, прибавил шагу, а последние метры преодолел почти бегом. Открывание замка далось трудно: сказывалось волнение! Но человеческий гений справился, и Сергеич, сопя от нетерпения, ворвался внутрь. Интуиция не подвела! Бутылка оказалась на месте, а уровень помещавшейся в ней водки превзошел все его ожидания. А когда Сергеич увидел лежащие на верстаке деликатесы, как то: четыре куска черного хлеба, два обкусанных ломтика колбасы и невскрытую банку сайры – он понял, что про снижение уровня жизни народу нагло врут. Оттягивать удовольствие было не в его правилах, и поэтому уже через две минуты он пришел к выводу: жизнь прекрасна и удивительна.
   До дачного поселка было чуть меньше четырех километров, три с половиной из них составляло асфальтированное шоссе; идти по нему солнечным летним утром, не спеша, имея с собой все перечисленное выше, – что еще человеку надо? После второй остановки (естественно, с возлиянием напитка), Сергеич отметил, как приятно сочетается серый цвет асфальта с многообразием красок природы и внутренне посетовал, что раньше этого не замечал. Вот так, в мечтательном настроении, он приближался к Контакту, сам пока еще этого не сознавая.
   Свернув с шоссе на дачный проселок, Сергеич и вовсе воспрял духом: ведь на участке был еще дачный домик, предмет его особой гордости; не простой, а двухэтажный, да еще с баней! (Он купил его, когда еще неплохо зарабатывал) Приятно было входить в собственный дом, открывать двери СВОИМ ключом и не думать о нынешнем статусе. Дом Сергеича выходил фасадом на дачную дорогу; сразу за входной дверью начиналась сквозная прихожая (комнаты и лестница на второй этаж располагались слева), в конце которой была вторая дверь, непосредственно выходившая уже в огород. Не заходя в комнаты, Сергеич пошел ко второй двери. Конечно, он не собирался резко начинать работать, надо сначала покурить, да и в бутылке еще кое-что осталось. Предвкушая приятное времяпрепровождение, он стал, было, откидывать внутреннюю щеколду, как вдруг ему послышалось из-за двери какое-то хихиканье. Опять какие-то пацаны забрались поесть клубники, ну, сейчас он им! Сергеич нервно откинул щеколду, и тут же был сбит ударом распахнувшейся двери. Лёжа на спине, он успел отметить, что прямо по нему промчались несколько маленьких зеленых существ с рожками на головах, ничуть не останавливаясь, выскочили во входную дверь и исчезли. Машинально Сергеич ударил левой ногой по двери, и она закрылась. Стало тихо.
   Немного полежав, Сергеич поднялся и стал анализировать ситуацию. Про зеленых чёртиков он, конечно, слышал и знал, кому и в каком состоянии они являются. Вот только видеть их пока ещё не доводилось ни разу и, честно говоря, начинать как-то не хотелось. Поэтому он стал заниматься самоанализом. Во-первых, следовало установить, пьян ли он? Долго возиться с этим вопросом Сергеич не стал; здесь был один железный тест: он прикинул, что может без отвращения думать о предстоящей работе в огороде, чего в трезвом виде с ним не случалось никогда. Но, с другой стороны, в пространстве он перемещался без посторонней помощи, следовательно, чёртики в эту схему как-то не вписывались. Мозговой анализ, получалось, ни к чему не привел, но Сергеич нашёл поистине соломоново решение: надо проверять практически. Он зашел, наконец, в комнату, нашел открывашку и вскрыл банку сайры, водку налил в стакан; выпил, покурил, подождал (на всякий случай) ещё секунд 30, затем взял лопату и, держа её параллельно полу, решительно открыл дверь.
   Никаких новых чёртиков за дверью не оказалось, но это было слабое утешение! Того, что увидел Сергеич, хватило бы, чтобы всё мужское население города вне зависимости от возраста побежало бы сдаваться по объявлению: «Лечу от алкоголизма и глюков». Вместо привычных и очень противных 4– х соток он увидел лес, НО! Лес был совсем не наш, не человеческий! Таких деревьев и растений Сергеич не только не видел никогда в своём огороде – в телепередаче «Растительная жизнь» их никогда не показывали! При всём при том, в общей первозданности неведомых растений, в этих, каких-то мрачноватых и, вместе с тем, манящих романтичных зарослях, явно прослеживалось некое рациональное зерно: прямо к задней двери дачи Сергеича вела добросовестно проложенная дорога.
   Жуткое это было ощущение! Он же всё помнил: сразу за дверью крыльцо, три ступеньки, ведущие вниз, через два шага грядка «сентябрят», слева капуста, дальше клубника – ни черта подобного! Сергеич тихо притворил дверь; подумав, закрыл её на щеколду, обошёл дачу со стороны и посмотрел на её заднюю часть из чужого огорода. Хорошо, что взял с собой бутылку, а то ведь от всего этого и с ума можно сойти: «сентябрята», капуста – всё, как положено! Он снова вошел в домик, прошёл прихожую, перекрестившись, открыл дверь, постоял, всматриваясь, снова закрыл, придвинул к ней стоящий рядом стеллаж, подпер его двумя досками, махнул рукой и пошел спать. Вообще-то, спать после всего этого было просто невозможно, но он сказал себе: «Надо», – и это помогло.
   __________________________________________________________________
   Было всего-то навсего 9.15, а мэр города Захлюпинска Егор Алексеевич уже три
   раза пожалел, что впервые за десятилетний срок народного доверия (два срока по Конституции, а третий – ну, бывают же варианты! ) пошел на службу пешком. Первые два раза ещё туда-сюда: две старушки, узнав мэра в лицо, сначала, конечно, ошалели, но быстро сориентировались и стали рассказывать про свои беды. Встреча не из лучших, но отмазаться от них поднаторевшему в словесных баталиях постоянному победителю – не проблема. Несравнимо худшей была третья встреча: мэра обогнал автобус, на задней части которого висели, чёрт знает на чём, каких-то два зеленых существа с рожками там, где рожкам быть и положено. Егор Алексеевич живо припомнил вчерашний вечер: ничего сверхъестественного, как всегда, коньяк, шашлыки, ну, остальное… Откуда бы чёртикам-то взяться?
   Но когда он вошел в свой кабинет, а секретарша Наташа, глянув опытным глазом, уже через две минуты принесла пивка, как-то само-собой подумалось: ну, чёртики, бывает, вон тёща.... и то ничего… Но последовавшие за этим события заставили взглянуть на ситуацию по-другому.
   Сначала всё было, как обычно: шло очень важное совещание о чём-то; те, кому дозволено, сидя спали; те, кому положено, чего-то говорили; другие, кому тоже положено, всё это записывали. Естественно, что вторые, говоря, старались говорить потише; третьи, записывая, очень осторожно переворачивали листы, и всё для того, чтобы не разбудить первых.
   Привычную картину разрушил визг секретарши Наташи: она единственная не спала и не работала, просто принесла мэру стакан чаю, на треть разбавленного коньяком (Егор Алексеевич с утра уважал именно такую пропорцию). Основания для визга были: посередине выстроенных буквой «Т» столов сидели два зеленых чудища и с равным вниманием смотрели как на спящих, так и на остальных. Проследив направление взгляда секретарши, отреагировали и все присутствующие: женщины тоже сразу закричали, мужчины, неумело наморщив лбы, пытались вспомнить, где были вчера и сколько выпили.
   Вообще-то, чудищами Зеленых можно было назвать довольно-таки условно: ничего пугающего в них не было. Ростом чуть побольше метра, четыре конечности, передвигались на задних – всё привычно. Особенно впечатляли лица (или мордочки? ) : вместо носа вытянутые пятачки, волосатые ушки и небольшие рожки. Словом, покрась всё это черным (Paint It Black) – и перед тобой типичный чёртик с книжных иллюстраций. Сами же выражения мордочек (или, всё-таки, лиц? ) были отнюдь не враждебными, в них даже ощущалась какая-то весёлость.
   Увидев, что на них обратили внимание, Зелёные ломанулись к выходу из кабинета, ступая по головам и плечам сидевших за столом: один по правой стороне, другой – по левой, причем, очень чётко и не сговариваясь, как будто всё заранее было определено. На бегу они издавали какие-то странные звуки, очень похожие на ехидное хихиканье. Хлопнула за ними дверь, и стало тихо, но всего лишь на несколько секунд: тут же завизжали женщины и кинулись следом. У того, кто не знает женщин, могло даже возникнуть впечатление, что они бросились догонять Зелёных, хотя, конечно же, всё было совсем не так.
   После ухода (убега? ) женщин в кабинете действительно воцарилась тишина. Мэр движением брови приказал Наташе заменить принесённый коктейль на чистый коньяк. Наташа, похоже, была единственной, кто, за исключением первого нечаянного крика, вообще никак не прореагировал на произошедшее: за годы работы в мэрии она ещё и не такое видела. Мужчины желание мэра расценили как сигнал: все, не сговариваясь, стали рыться в карманах и выкладывать на стол деньги. Кому бежать в магазин, не обсуждалось: это всегда был зам. по АХЧ.
   ____________________________________________________________________
   Уже к полудню в Захлюпинске никто не работал: все бурно обсуждали появление Зелёных. Причем, почему-то, никого не интересовало, кто они такие и откуда появились, гораздо интереснее было другое: почему их видят те, кто вообще никогда не пил? Таких в городе было трое: участковый милиционер Доржиев, в организме которого не было каких-то нужных для этого ферментов, и две старушки, члены КПСС с 1936 года, не пившие по идейным соображениям. В этот день они были самыми популярными людьми Захлюпинска: стоило появиться Зелёным, как все с надеждой спрашивали, видят ли они их, и, получив утвердительный ответ, недоуменно пожимали плечами и задумчиво отходили в сторону.
   Зелёные, между тем, резвились вовсю. Нельзя сказать, чтобы их действия носили враждебный характер; скорее, они просто развлекались: с удовольствием катались на транспорте, цепляясь снаружи и удерживаясь каким-то немыслимым образом, дразнили собак, приставали к людям. Вот это последнее им нравилось особенно. Подкравшись к какой-нибудь женщине, они дергали её сзади за одежду. Женщина оборачивалась и, увидев Зелёных, принималась громко визжать. Это приводило их в состояние экстаза; чувствовалось, что женский визг они готовы слушать бесконечно. Появлялись они и на рынке; хватали с прилавков различные продукты, в основном, фрукты и убегали, жуя их на ходу; причем, бананы ели прямо с кожурой.
   Первым версию о том, что это дети каких-то инопланетян, по недосмотру родителей оказавшиеся в нашем мире, высказал учитель литературы Семёнов: он только что прочитал рассказ Клиффорда Саймака «Кимон» и ссылался на великого фантаста. Версия всем понравилась, она объясняла многое, кроме того, как Зелёные попали в наш мир. Сергеич – единственный, кто мог это объяснить, – всё ещё спал на своей даче и ничего не ведал о переполохе, творившемся в городе. Косвенно версию подтверждал и тот факт, что в компании Зелёных уже видели кое-кого из самых хулиганистых городских мальчишек. Они, по-видимому, нашли общий язык; во всяком случае, воровать фрукты на рынок они ходили уже вместе, причем, наши оболтусы выступали в роли консультантов: указывали, что надо брать и как это потом есть, а всё остальное делали Зелёные. Семенов, оказавшийся в центре напряженного всеобщего внимания, авторитетно разъяснил, что происходящее нельзя, конечно же, считать Вторжением, так как мы имеем дело не с регулярной вооруженной армией инопланетян, а всего лишь с небольшой горсткой распоясавшихся хулиганов, каковых и у нас самих предостаточно; взять, к примеру, братьев Ерохиных. Этот последний аргумент окончательно успокоил жителей: братья Ерохины жили здесь уже тринадцать лет и до сих пор город не спалили, значит, и эти, даст Бог, его не тронут. При мысли о Боге все, наконец-то, вспомнили о мэре: да, а он-то почему бездействует? Тут же была сформирована делегация во главе с Семеновым, которой поручалось пойти к мэру и срочно потребовать от него восстановить порядок в городе.
   _________________________________________________________________
   Тем временем совещание в кабинете мэра продолжалось, правда, после возвращения из магазина зам. по АХЧ оно носило уже неофициальный характер. Егор Алексеевич порывался сообщить о происходящем в область, остальные его дружно от этого отговаривали, но мэр никого не слушал и уже звонил три раза; правда, каждый раз (очевидно, по привычке) набирал номер Марины. Это было очевидной глупостью, потому как Марина уже давно была здесь и сидела вместе со всеми за столом. Вообще-то, строго говоря, совещание было посвящено проблеме Зелёных, но уже после третьей стопки держать разговор только в этих границах стало довольно трудно: время от времени кто-нибудь вспоминал интересную историю или анекдот, и тогда было действительно хорошо, но потом, дружно вздохнув, возвращались всё-таки к первоначальной теме: кто они такие и что с ними делать, – но ничего умного в голову не приходило. Наконец, зам. по АХЧ, который начал ещё в магазине, сказал, что хорошо бы дать задание милиции, чтобы поймали одного из Зелёных и привели сюда, а уж здесь они с ним разберутся. Это предложение было всеми встречено с энтузиазмом, и мэр со второго раза (первый звонок, по традиции, Марине) связался с милицией и отдал соответствующее распоряжение.
   В милиции тоже под влиянием текущих событий давно шло совещание, и никому из сотрудников прерывать его не хотелось. Слава Богу, что у них был участковый Доржиев, который в совещании мог принимать лишь формальное участие; ему-то и было поручено выполнить распоряжение мэра. Все тепло пожелали ему успеха и даже выпили за то, чтобы у него всё получилось.
   И действительно, уже через полчаса Доржиев внёс на руках в кабинет мэра ничуть не сопротивлявшегося Зелёного. Зелёный, правда, был не зелёным, а синим, и его здорово мутило. Доржиев пояснил, что взял Зелёного на крыльце школы, где мальчишки учили его курить. Мэр взял подготовленный список вопросов и стал поочередно их задавать, но синий Зелёный ни на что не реагировал, ему действительно было плохо. В конце концов, его вырвало на ковёр, после чего ему, видимо, стало немного лучше, и он, шатаясь из стороны в сторону, вышел из кабинета. Никто его не пытался задержать. Посмотрев на ковёр, участники совещания решили поменять место совещания, а Доржиеву было предложено привести ещё один экземпляр, но только чисто зелёного цвета.
   В это время раздался телефонный звонок. Это был начальник милиции, который сообщил, что согласно его агентурным сведениям, в городе видели красных Зелёных.
   Те сидели на скамейке в скверике в компании городских алкашей, пили с ними самогонку и, похоже, даже о чём-то беседовали. Доржиев был срочно остановлен, и ему поручили привести именно красного Зелёного, так как те, по-видимому, уже понимают по-русски.
   Вскорости был приведен и красный, но толку от этого опять не оказалось, так как он тоже не отвечал на вопросы, ни на кого не смотрел и тонким голосом пел песню «Что стоишь, качаясь…», безбожно перевирая мелодию, из чего был сделан вывод, что обучал его этому бомж по кличке «Стопарик», известный полным отсутствием музыкального слуха. Зам. по АХЧ, тоже любивший эту песню, попробовал, было, спеть с ним дуэтом, но осёкся, остановленный недвусмысленным взглядом мэра. Самым неприятным было то, что красный Зелёный пел явно не по-русски, а по-своему, что делало бессмысленным факт его привода. Егор Алексеевич вслух поразмышлял: как же тот общался с собутыльниками? Желавший реабилитироваться зам. по АХЧ высказал предположение, что это, наоборот, Зелёные обучили своему языку наших и предложил привести сюда в качестве переводчика Стопарика, но это предложение было с негодованием отвергнуто всеми. Воспользовавшись всеобщим замешательством, красный Зелёный продемонстрировал полное понимание новых для него реалий, выпив стопку водки, ближе других стоящую к нему. После этого он начал всем телом делать какие-то движения, очень напоминавшие танец. Короче говоря, для серьёзного разговора на данный момент он абсолютно не годился.
   Тут в кабинет вошла секретарша Наташа и доложила, что к мэру пришла делегация во главе с учителем Семеновым, который утверждает, что знает, что происходит в городе. Увидев разрешающий знак мэра, она стала убирать со стола все атрибуты совещания. Пока она это делала, зам. по АХЧ успел налить себе и Зелёному, они чокнулись и выпили. Зам подумал, что если бы ему дали еще немного времени, он и сам смог бы всё выяснить, причём, из первоисточника.
   Появившийся вслед за тем в кабинете учитель Семенов начал с ходу излагать
   свою версию. Выслушать её до конца помешал нестройный хор голосов зам. по АХЧ и Зелёного, которые разучивали песню «Ой, мороз, мороз». После того, как участковый Доржиев вывел вокалистов из кабинета, Семенов смог-таки досказать всё полностью. Такой поворот событий требовалось вдумчиво осмыслить, и совещание было продолжено под почётным председательством учителя.
   _________________________________________________________________________
   Сергеича разбудил стук в дверь со стороны огорода. Напрочь забывший спросонья обо всём, он пошёл открывать двери. Даже стеллаж и доски, подпиравшие дверь, не пробудили никаких воспоминаний. Досадливо кряхтя, он оттащил всё в сторону, откинул щеколду и распахнул дверь. На крыльце стояли трое Зелёных, очень похожие на утренних, только гораздо выше ростом. Вспомнив всё, Сергеич сгруппировался, ожидая, что сейчас и эти проскачут по нему галопом, но существа стояли смирно, даже, пожалуй, как-то почтительно и что-то лопотали на каком-то странном языке. Нечто подобное Сергеич слышал только однажды, когда случайно на магнитофоне включил запись задом наперёд. Увидев, что Сергеич стоит совершенно остолбенело и никак не реагирует, одно из существ очень мягко отодвинуло его в сторону, и все трое, пройдя через прихожую, вышли на дачную дорогу. Сергеич двинулся, было, за ними следом, но, вспомнив, что в бутылке ещё осталось никак не меньше ста граммов, махнул рукой и пошел в комнату. Он выпил оставшуюся водку, закусил сайрой, покурил и снова лёг спать. Проснулся он, снова услышав шум в коридоре. Сергеич осторожно приоткрыл дверь и увидел, что через его прихожую в обратном направлении идут трое больших Зелёных и ведут с собой маленьких утрешних, которые были уже не зелёными, а синими, красными и даже фиолетовыми. Двоих из них большие несли на руках. Когда закрылась дверь за последним, Сергеич, крадучись, прошёл за ними и, выглянув наружу, вторично за день испытал сильнейший шок: перед ним предстал родной огород с неокученной картошкой, непрополотыми грядками и покосившейся теплицей. Сразу плюнув на всё, Сергеич лихорадочно схватил тяпку и помчался работать: жена ведь такой скандал закатит, тут уж не до Зелёных!
   _________________________________________________________________
   – Так вот, – заканчивал своё выступление на продолжавшемся уже неделю совещании у мэра учитель Семёнов, – я утверждаю, что это была подготовка Контакта. Неизвестные нам инопланетяне собирались посетить наш мир, но по какому-то недосмотру первыми проникли их дети. И когда те увидели, в каком состоянии вернулись от нас их дети, за такой короткий срок пребывания успевшие отведать спиртного, табака и наркотиков – это я про фиолетовых, – они решили к нам не возвращаться и выбрать для Контакта какой-нибудь другой мир!
   Это звучало настолько убедительно, что все согласно кивнули, молча разлили по стаканам и выпили не чокаясь.

Упущенная возможность

   Шла вторая неделя пребывания экипажа звездолёта на планете Х117, а новым ошеломляющим открытиям не было конца. Каждый день группа разведчиков приносила что-нибудь такое, что только усиливало ощущение нереальности происходящего. Казалось, что кто-то насмешливый и абсолютно всемогущий засунул их в какую-то сказку и давится от хохота, наблюдая за их каждодневным изумлением.
   Рогов сидел в кают-компании и хмуро пил кофе, когда вошёл Егор Болотов, командир группы и лучший его друг. Глаза Егора сияли очередным восторгом, и Рогов тяжело вздохнул: опять что-то новое обнаружили. Причём, это «что-то» даже по меркам последних событий является фактом выдающимся – было заметно, что Болотов для большего эффекта не хочет начинать сам, а аж пританцовывает от нетерпения в ожидании вопроса: «Ну, что сегодня нашли»? Он даже попытался напустить на себя безразличный вид и, желая помурыжить Рогова, нарочно заговорил о другом.
   – Отправил уже? – спросил он, имея в виду отчёт о работе экспедиции.
   – Нет, – мрачно ответил Рогов.
   – Почему? – искренне удивился Егор, на секунду даже забыв о своём нетерпении.
   – А ты представь, – зло прошипел Рогов, – сидит там, на Земле, координатор поискового отдела и получает отчёты от разных экспедиций – пусть даже сверхприятные, но НОРМАЛЬНЫЕ: эти нашли огромные залежи урана, эти обнаружили разумную жизнь… И тут приходит наше сообщение. Что, по-твоему, он сделает?
   – Вышлет за нами бригаду санитаров – решит, что у нас крыша съехала, – согласно хохотнул разведчик, но тут же, посмотрев на лицо Рогова, сочувственно уселся рядом и налил себе кофе.
   Воцарилось долгое молчание. Друзья, не сговариваясь, вспоминали день высадки на планету.
   * * *
   Поисковый звездолёт класса А «Семён Дежнёв» совершил посадку на одном из островов вновь открытой планеты, держа тягу двигателей возле самого минимума. Этот факт, а также то, что посадка происходила в ночное время, имел целью проделать манёвр незаметно. Три облёта по орбите никаких следов цивилизации не выявили, но утверждать это наверняка было, разумеется, нельзя, и инструкция в подобных случаях предписывала производить посадку с максимальной скрытностью.
   – Обратите внимание, достопочтенные сэры, – самодовольно сказал первый пилот Виктор Егоров, – с каким мастерством я справился с манёвром, который десятым параграфом скромно характеризуется как «сложный». За всё время только один раз возникла нештатная ситуация – это когда Хомяков вследствие некачественной пристёгнутости вылетел из кресла и уселся на шею своему командиру; то есть, заранее, ещё до выхода наружу, занял своё рабочее место.
   Раздался смех. Болотов, потирая шею, молча показал Хомякову кулак, и тот понёс какую-то оправдательную чушь о размагнитившейся магнитной застёжке.
   Через двадцать минут анализаторы выдали состав местной атмосферы, приятно порадовав едва не полным тождеством с земным, причём, это «едва» имело весьма существенный сдвиг в сторону плюса в отношении содержания кислорода и загрязнённости.
   – До утра всем спать! – распорядился Рогов. – Егор, усади кого-нибудь к приборам для охраны: мало ли что…
   – Хомяков, когда починишь застёжку, садись к приборам, – скомандовал тот. – Утром тебя сменят.
   Провожаемые тёплым взглядом Хомякова, разведчики и лётный состав отправились по своим каютам.
   Ночь прошла спокойно, и Хомяков, когда его разбудили вошедшие в кабину Рогов и Болотов, чётко отрапортовал, что к кораблю никто приблизиться не пытался.
   После гигиенических процедур лётный состав сел завтракать, а разведгруппа, на всякий случай вооружённая бластерами, нейроножами и парализующими гранатами, отправилась в ознакомительную вылазку: «Сытый разведчик – это сонный и благодушный разведчик, – говаривал преподаватель Академии Куница. – Разведчик должен быть голодным: голод обостряет чувства и увеличивает подозрительность». Как и положено, группу сопровождал пяток «божьих коровок» – летающих видеокамер.
   Было полное ощущение летнего земного утра где-нибудь под Сочи: ласково, но уже настойчиво припекало солнце и до одури приятно пахло морем. Рогов указал Болотову на это обстоятельство как обманчиво-расслабляющее и потребовал осторожности и полной собранности.
   – Не беспокойся, Илья, – заверил тот. – Всё пройдёт штатно!
   Штатно не прошло. Едва Рогов уселся с пилотами в кают-компании, прозвучал сигнал вызова, и на экране возникла ошарашенная физиономия Егора.
   – Капитан, мы тут кое-что обнаружили, сейчас дам общую картинку.
   Илья не очень встревожился: по виду и интонации Болотова было понятно, что это «кое-что» носит не угрожающий, а ошеломляющий характер. Но сначала и этого не увидел: взглянув в сторону деревьев, на которые указывал Егор, он лишь отметил, что их ветви согнулись под тяжестью каких-то плодов. И только когда камера дала максимальное приближение, он почувствовал, что глаза его вполне уверенно и целенаправленно намереваются занять то же место, что и на лице разведчика. И было, от чего. То, что издали выглядело как плоды, на самом деле оказалось небольшими, но аккуратными буханками ржаного хлеба. Упреждая его восклицание, Болотов молча театральным жестом показал на два ближайших дерева. На одном из них висели батоны, на другом – вообще сдобные булочки. Как раз возле последнего стоял Хомяков и с аппетитом одну такую булочку жевал.
   – Мне с изюмом попалась, – сообщил он прямо в объектив камеры.
   Сделай это кто-нибудь другой, Илья немедленно отстранил бы его от задания и велел возвращаться на корабль с тем, чтобы никогда больше не выпускать наружу за такое грубейшее и даже неправдоподобное нарушение всех правил поведения разведчика на незнакомой планете. Но возвращать на корабль Хомякова и тем более оставлять его здесь на всё время экспедиции ему не хотелось. И он сделал вид, что ничего не заметил: действительно, какого чёрта? Пусть Егор с ним разбирается. Рогов лишь вздохнул при мысли о том, что на заре космических путешествий каждый космонавт проходил строжайший отбор, а сейчас, когда всё это стало явлением обыденным, берут кого попало, а ты с ним мучайся. Единственное, что можно сделать…
   Додумать эту мысль он не успел: стоявший в отдалении разведчик Толя Дроздов крикнул, что нашёл деревья с ломтиками сыра и колбасы. Вся группа подошла к нему, новые «плоды» были осмотрены самым внимательным образом, но трогать, а тем более пробовать никто не стал. Кроме, конечно, Хомякова. Наблюдая за тем, как тот с аппетитом уплетает колбасу с сорванной ранее булочкой, Рогов подумал, что наверняка Егор не выгоняет его из отряда только потому, что не хочет сваливать заботу о нём на капитана.
   Илья тяжело вздохнул, отвернулся от экрана и стал размышлять над тем, что бы всё это могло значить и каким образом сообщить об этом в поисковый отдел.
   Скоро его снова вызвал Болотов.
   – Ручей нашли, – сказал он. – Но в нём не вода. Хомяков говорит, что кола. Вот только не знает, Pepsi или Coca: он их не различает.
   Илья находился уже в совершеннейшей прострации, поэтому никак не отреагировал, но новое сообщение, что найдены ещё два ручья – с квасом и «Фантой» – его обеспокоило.
   – Если найдёте с чем-то, похожим на пиво или вино, – твёрдо сказал он, – Хомякову пробовать не давай! Хоть ремнями его вяжите, но чтобы был трезвый!
   Однако, вместо алкогольного был обнаружен ручей с горячим кофе, и разведчики сдались. Двое из них сбегали к деревьям за булочками, колбасой и сыром, и вскоре вся группа, усевшись у ручья, приступила к завтраку.
   Куница оказался прав на все сто процентов: плотно позавтракав, разведчики больше разведывать ничего не захотели, а, потоптавшись для виду ещё немного, вернулись на корабль, где, пряча глаза от остававшихся, молчком разбрелись по каютам, чтобы немного вздремнуть.
   Впрочем, отдыхали они недолго, и уже к полудню отправились на новую вылазку. Правда, их сборы больше походили на приготовление к обеду, нежели на подготовку к разведке. Увидев это, взбунтовалась и остальная команда. Пилоты и штурман заявили Рогову, что надо послать подальше осточертевшие концентраты и идти вместе с разведчиками. В качестве аргумента они указывали на то, что все, отведавшие местной пищи, живы, и чувствуют себя прекрасно. Рогов, немного поколебавшись, махнул рукой и разрешил. Мало того, он и сам пошёл с ними.
   Когда они подошли к уже знакомой рощице, он поначалу злорадно усмехнулся: казалось, что деревья на этой планете плодоносят не по сезонам, а по времени суток, так как на тех же деревьях ни булочек, ни тем более колбасы не оказалось. Правда, буханки со ржаным хлебом висели по-прежнему. Рогов предложил компромисс: сорвать их и возвратиться на корабль, но ушлый Хомяков, пробежав чуть дальше, стал громкими криками сзывать всех к себе. Подойдя, они увидели, что он нашёл деревья, на которых росли термосы с борщом и харчо, а также судочки с гуляшом. Последние плоды различались тем, что в некоторых вместе с гуляшом было картофельное пюре, а в других – макароны.
   Покончив с этими двумя блюдами, они двинулись к кофейному ручью, срывая по пути кексы и пирожные. А хитрый Хомяков где-то нарвался на дерево с конфетами «Птичье молоко», набил ими все карманы и на ходу уплетал за обе щёки.
   Так с тех пор всё и продолжалось. Прошло больше недели, а экипаж до сих пор ничего не знал о том, что это за планета, так как всё знакомство с нею ограничивалось тремя вылазками в день на завтрак, обед и ужин, после чего все дружно отправлялись поспать в каютах.
   Разумеется, сообщить о таком в отдел поиска было просто невозможно. Хотя, Рогов перед Егором немного лукавил: одно сообщение он всё же отправил. Тщательно обдумывая текст, он очень осторожно известил, что на вновь открытой планете обнаружены деревья с плодами, по вкусу несколько напоминающими хлеб. Что же касается ручьёв, то в них, по его словам, «жидкость весьма специфического вкуса и цвета, но вполне безвредная и даже годная к употреблению». О борщах, гуляше и конфетах с пирожными он благоразумно умолчал.
   * * *
   – Ну, и что сегодня нашли? – безразличным тоном спросил Илья у Болотова, оторвавшись, наконец, от воспоминаний.
   – Представляешь, Илья, окрошка! – сразу же оживился тот. – Ну-ка, скажи честно, ты хоть вкус её помнишь? Хомяков три тарелки съел! Остальные, правда, больше двух не одолели…
   Илья задумчиво смотрел вроде бы на Болотова, но на самом деле сквозь него. Только сейчас до него дошло, что экипаж разложился окончательно. «Как свиньи на свиноферме, – подумал он. – Только жрём и спим. Штурман вчера, когда понадобилось отправить на Землю координаты планеты, еле вспомнил, как пользоваться навигатором. И это всего-то через неделю! А что будет дальше»?
   И тут он понял, что просто необходимо немедленно спасаться, улетать прочь с этой проклятой планеты, пока они и на самом деле не превратились в животных! На секунду мелькнула опасливая мысль: а не взбунтуется ли экипаж? – но сразу же пришло решение. Нельзя давать им времени на раздумье, нужно заставить действовать по боевой ситуации, тогда автоматизм и привычка повиноваться приказам капитана не оставят места сомнениям.
   – Ситуация №1! – рявкнул он Болотову и с удовольствием отметил, что тот, не колеблясь ни секунды и ни о чём не спросив, бросился на отведённое ему в таких случаях инструкцией место.
   Сам же Рогов ворвался в рубку и с размаху ударил кулаком по кнопке боевой тревоги. Душераздирающе взвыла сирена, и это мигом привело в чувство разленившийся экипаж. Уже через пять секунд влетел Егоров и плюхнулся в своё кресло.
   – На взлёт! – коротко скомандовал Илья.
   Виктор согласно кивнул, будто все эти дни каждую секунду ожидал такого приказа, и уверенно и быстро защёлкал тумблерами.
   С Виктором проблем не будет, подумал Илья, он весь сосредоточился на задаче, теперь нужно по уши загрузить остальных. Он уверенным шагом вошёл в кают-компанию. Лица всех космонавтов были напряжены, и только на лице Хомякова застыли недоумение и обида.
   – По местам согласно боевому расписанию! – бесстрастно, как и велит в таких случаях инструкция, скомандовал капитан. – Приготовиться к отражению атаки!
   Последние слова даже Хомякова настроили на серьёзный лад, а очень ко времени раздавшиеся вой дюз и дрожание корабля от форсажа двигателей, и вовсе провели резкую и непреодолимую черту между нынешним состоянием и недавней лирикой.
   Проникшийся важностью момента Егоров, побив собственные рекорды, поднял корабль, и через секунды он, сверкнув на горизонте яркой звёздочкой, пробил атмосферу и ушёл в открытый космос.
   * * *
   Нола вошла в кабинет Магистра с чувством полной опустошённости и одновременно сильного раздражения.
   Магистр сидела спиной к двери, и Нола встала у неё за спиной.
   – Они улетели, – зачем-то сообщила она, будто Магистр без неё этого не знала.
   Та ничего не ответила, и Нола почувствовала всё нарастающую злость.
   – Девушки плачут, – обвиняющим тоном заявила она, – а с Онкой даже истерика.
   И вновь молчание. Эта старуха ведёт себя так, как будто её здесь вообще нет! Нола решительно обошла стол и села в кресло напротив Магистра, глядя ей в лицо.
   – Надо было… – начала она.
   – Не надо было, – равнодушно сказала Магистр. – Мы всё делали правильно. Анализирующие автоматы никогда не ошибаются, ты это знаешь не хуже меня.
   И Нола в очередной раз с горечью поняла, что не пробить ей этой стены, давно установившейся между Магистром и всеми ними. Но молчать уже не было сил.
   – Нас здесь девяносто шесть человек, – конечно, она говорила это не для Магистра, а просто размышляя вслух. – Девяносто шесть человек – вот и всё, что осталось от населения планеты. Ни одного мужчины. И только десять из нас ещё могут родить. Самой младшей – пятнадцать лет. Мы обречены на вымирание. И вот через пятнадцать лет впервые к нам прилетел чужой звездолёт. Надо же – десять мужчин, какое совпадение! Мы сочли это удачной приметой. И что же? Где они теперь? Или, может быть, завтра прилетят другие?
   – Послушай, Нола, – резко заговорила Магистр, и из её голоса даже исчезла привычная скрипучесть. – Наши аппараты просканировали их разум, когда они были ещё на орбите. Они узнали про них всё, в том числе, и главное для нас: каким образом их женщины могут завоевать их расположение. Способов, судя по тому, что анализ длился целую ночь, было много. Автоматы выдали нам всего одну рекомендацию, и у меня нет сомнений, что этот способ – самый лучший. – Магистр задумалась, припоминая. – Вот: «Путь к сердцу мужчины лежит через его желудок». Мы запустили поляризаторы на полную мощность, и материализовали для них самые любимые их кушанья…
   – А они улетели, – упрямо сказала Нола.
   – Послушай, не переживай ты так! Автоматы никогда не ошибаются, – снова повторила Магистр, – и если они улетели, это может означать только одно: у этих мужчин есть какие-то серьёзные отклонения в психике. А значит, и потомство, рождённое от них, не было бы полноценным и наверняка оказалось бы не способно продолжению рода.
   Нола вдруг поняла, что Магистру давно уже всё безразлично: она скоро умрёт, и её ничуть не трогает, что произойдёт после этого. Она даже высмеивала и сердилась на девушек, которые все эти дни тайком из-за деревьев наблюдали за Пришельцами. Нола не смогла сдержать улыбки, вспомнив: а этот… как его… Хо-мя-ков… очень симпатичный! И милый. Правда, неухоженный совсем и всегда голодный – да и заполошный какой-то. Но это ничего. Уж она, Нола, быстро бы привела его в норму! Эх, если бы Магистром была она!
   И тут Нола поняла, что ей надо делать. Она решительно поднялась и, не произнеся ни слова, вышла из кабинета. Она сейчас же подговорит всех девушек не подчиняться Магистру – настроение у них сейчас подходящее! – и выбрать Магистром её. Ох, раньше надо было это сделать! Она не стала бы слушать этих дурацких автоматов. Не стала бы впустую тратить энергию поляризаторов, а сделала всё проще: нейтринной пушкой испортила бы двигатели звездолёта сразу же после того, как тот совершил посадку, и никуда бы эти мужчины от них не делись!

Рестификатор Абрамова

   Конкурс технического творчества близился к концу. Комиссия, с трудом сдерживая зевоту, завершала просмотр представленных приборов, делая, впрочем, вид, что всё это ужасно интересно. Большинство экспонатов год за годом переходило из конкурса в конкурс, менялись только таблички с именами их изготовителей. Лопатин с сожалением подумал, что хорошая в общем-то идея не получает в городе должного развития: руководство учебных заведений расценивает конкурс как средство реализации олимпийского принципа: главное – участие, а не результат. По этой причине все экспонаты легко подразделялись на две группы: старые, которые участники конкурса поленились не то, чтобы подкрасить, а уж хотя бы просто помыть, и новые, явно изготовленные наспех за пару дней. Он со вздохом подумал, что проку от такого конкурса нет, и надо здесь что-то менять, только вот что?
   Наконец, они подошли к последнему участнику, и Лопатин с изумлением увидел, что это далеко не школьник и даже не пэтэушник, а уже пожилой мужчина лет пятидесяти. Держался он вполне уверенно, как будто участие в детско-юношеском конкурсе было вещью естественной. Заложив руки за спину, он с независимым видом ожидал приближения комиссии, время от времени гордо поглядывая на то, что было, по всей видимости, его изобретением.
   Выглядело оно так, словно средних размеров лягушку сначала до одури чем-то напугали, затем – уже в таком виде – раз в двадцать увеличили в размерах, и то, что получилось, покрасили первой попавшейся под руки краской какого-то грязно-серого цвета.
   – Н-да, дизайнчик-то у него… того, – сказал Лопатин.
   Он был самым молодым в жюри технического конкурса и жутко по этому поводу комплексовал. Ему всё казалось, что остальные члены жюри его затирают: не дают высказаться, не прислушиваются к его мнению, и потому старался всех опередить.
   – «Рестификатор Абрамова», – прочитал он табличку и, обратившись к изобретателю, спросил: – Простите, а что такое рестификатор?
   – Не знаю, – пожал плечами тот, – просто слово понравилось, звучит красиво, – и, немного помолчав, добавил: – Я его сам придумал.
   – А Абрамов – это он, – мрачно пояснил Лопатину председатель жюри. – Во всех технических конкурсах участвует. Слушай. Абрамов, – обратился он к мужчине, – ну что ты опять на детский конкурс-то пришёл?
   – А куда мне идти? – огрызнулся тот. – Я что, виноват, что вы для взрослых конкурсов не проводите? А потом, я имею полное право здесь участвовать: у вас в Положении нет пункта об ограничении возраста.
   – А вот на следующий год обязательно внесём, – злорадно пообещал председатель.
   – Забудете! – хмыкнул Абрамов. – Вы всегда так говорите, и всегда забываете. А раз в этом году не внесли, то хватит тянуть время! Давайте, спрашивайте меня про рестификатор.
   – Вадим Сергеич, ладно уж, пораспрашивайте его немного, для виду, – прошептал Лопатину председатель, и тот понял, что на первом плане оказался не случайно: просто другие члены жюри не захотели связываться с Абрамовым. Волей-неволей приходилось продолжать.
   – Ну, – нерешительно начал он, – и как работает ваш прибор?
   – Хорошо работает, – пожал плечами изобретатель, и все члены жюри ехидно засмеялись.
   – Я имею в виду, – покраснел раздосадованный Лопатин, – какие функции он выполняет?
   – Да все, какие ему положено, все и выполняет! – упрямо гнул своё Абрамов. – Вы бы лучше не пытались умничать, а сели вот на этот стул, я на вас всё и покажу!
   – Соглашайтесь, Вадим Сергеич, – снова зашептал председатель. – Вы не бойтесь, у него никогда ничего не работает!
   – А ты хоть раз проверял? – усмехнулся обладавший, как выяснилось, тонким слухом изобретатель.
   Всё это начинало напоминать цирк, и Лопатин решил, что лучше всего действительно согласиться. Он уселся на стул и позволил засуетившемуся от неожиданного внимания Абрамову опутать себя какими-то проводами и присосками. После этого тот снял со своей лягушки голову – оказалось, что это шлем, опять-таки, с проводами – и надел на Лопатина. И члены жюри, и юные дарования, собравшиеся вокруг, дружно захихикали. Он невольно подумал, что теперь, наверное, похож на лягушку больше, чем рестификатор. Тем временем изобретатель пощёлкал какими-то тумблерами и поднял вверх руку, что, по-видимому, означало, что сейчас-то всё и произойдёт. Абрамов картинно включил ещё один тумблер, расположенный отдельно от других – очевидно, главный – и стал выжидающе смотреть на Лопатина. Но тот абсолютно ничего не ощущал, кроме, разве что, лёгкого покалывания в затылочной части. Гораздо больше интересовала его стрелка индикатора, которая медленно, но уверенно ползла к отметке на шкале, возле которой рукой Абрамова было написано: «Всё». И действительно, едва стрелка подошла к этой отметке, Абрамов выключил свой прибор и озвучил эту надпись.
   – В каком смысле – всё? – поинтересовался председатель. – Поясните нам.
   – Всё – значит всё, – отрезал изобретатель. – А пояснять ничего не буду. Вы мне никогда не верите. Пусть он вам сам всё расскажет.
   – В самом деле, Вадим Сергеевич, вы можете что-то объяснить? – спросил председатель.
   – Ничего, – пожал плечами Лопатин. – Абсолютно ничего не было.
   – То есть, как это – ничего? – заволновался Абрамов. – Вы что, действительно ничего не поняли?
   – Ничего – значит ничего, – передразнил его Лопатин, сдирая с головы шлем и отдирая присоски.
   – Э, нет, подождите, подождите, – замахал руками Абрамов, привлекая внимание членов жюри. – Ладно, так и быть, я вам сам всё продемонстрирую, раз вы так ничего и не поняли. Скажите-ка, – обратился он к Лопатину, сколько будет, если 487 умножить на 3200?
   – Один миллион пятьсот пятьдесят восемь тысяч четыреста, – ответил Лопатин, помедлив самую малость.
   Не говоря ни слова, победным жестом Абрамов указал на него: ну, вот, мол, теперь-то убедились? Среди юных дарований послышалось восторженное «ух ты!», но члены комиссии расхохотались. Председатель пояснил:
   – Вадим Сергеевич хоть и не, скажем, кандидат физико-математических наук, но способность к быстрому счёту у него с детства. Мы, когда с ним работаем, всегда без калькулятора обходимся: чем считать, быстрее у него спросить. Ну, господа, – обратился он к членам жюри, – я думаю, всё ясно. Можно подводить итоги конкурса.
   Лопатин, наконец, освободился от своих пут и, молча пройдя мимо растерявшегося Абрамова, вместе со всеми направился к столику жюри.
   Всё дальнейшее происходило как обычно, за одним исключением: первую премию решено было присудить впервые выставлявшемуся, пусть и спешно сработанному электрическому экзаменатору. Схема была очень простенькая: никакой электроники, только тумблеры и лампочки, зато действовал он весьма надёжно и, самое главное, мог – и, наверняка, будет – использоваться практически. Представители техникума были удивлены и раздосадованы тем, что их, побеждавший последние два года и действительно здорово сработанный автотренажёр, занял лишь второе место. Лопатин почувствовал удовлетворение от мысли, что, может быть, теперь они захотят привлечь к творчеству новых ребят, а не пользоваться заслугами прошлых лет. После церемонии награждения он по не понятной ему самому причине поискал Абрамова, не нашёл и увидел, что опоздал к традиционному заключительному перекуру, на котором обычно члены жюри обменивались впечатлениями. Когда он подошёл, все уже заканчивали курить и расходились. Ему оставалось только попрощаться и тоже уйти.
   Выйдя на улицу, он достал сигарету и полез в правый карман пиджака за зажигалкой. Рука быстро нащупала привычную форму, и он собирался её уже достать, но тут его внимание привлёк другой предмет, тоже находившийся в кармане. Его конфигурация была Вадиму абсолютно не знакома, и он удивился: что это у него там? А когда вытащил, то удивился ещё больше: это была тоже зажигалка, но чужая. И он даже знал, чья – Геннадия Ильича, одного из членов жюри. На перекурах все они дружно этой зажигалкой восхищались и откровенно Ильичу завидовали. Зажигалка и в самом деле была хороша, по крайней мере, необычна: выполнена в форме горбатого дракона. В горбу находилась кнопка, если её нажать, то из пасти дракона вырывалось пламя.
   На первый взгляд, ничего особенно загадочного в этой ситуации не было: ну, в самом деле, кому из курильщиков не случалось попросить прикурить, а потом по ошибке положить в карман чужую зажигалку? Всё это так, да только Вадим точно знал: от этой зажигалки он ни разу не прикуривал, да Геннадий Ильич её никому в руки и не давал. Мало того, он помнил, что когда после безуспешных поисков Абрамова пришёл в курилку, Ильич снова демонстрировал её всей компании, после чего положил в карман, попрощался и ушёл. Получалось, что это – другая зажигалка, но тогда чья, и, главное, как она у него оказалась? Так ничего и не поняв, Вадим решил, что вечером узнает у председателя телефон Геннадия Ильича и выяснит, не пропадала ли у него зажигалка.
   Покончив с этим вопросом, он прикурил от дракона и не спеша пошёл по улице. Погода была просто чудесная, и Вадим почувствовал, что идти домой сейчас не хочется, лучше зайти в какое-нибудь кафе, выпить пивка, чего-нибудь съесть и погулять ещё. Оглядевшись по сторонам, он увидел то, чего искал, и зашёл внутрь.
   Народу в кафе почти не было, и это ему тоже понравилось. Подойдя к стойке, он взял бутылку «Старого мельника» и котлету с картофельным пюре. Сидя за столиком, он потягивал пивко, ожидая, когда ему принесут разогретую в микроволновке еду. Есть хотелось уже очень ощутимо, поэтому, когда официантка принесла заказ, он тут же принялся за него. Но, едва отведав, поморщился: котлета была неплохая, а вот пюре абсолютно не солёное. Вадим поискал глазами по столу, увидел солонку и протянул, было, к ней руку. Но в этот момент солонка дёрнулась и сама подъехала к его руке, как будто кто-то потянул её за ниточку. Вадим оторопело оглянулся назад – там никого не было, рассмотрел солонку – всё нормально. Через три столика от него сидели парень с девушкой, они тоже попивали пиво, о чём-то потихоньку беседовали и не обращали на Вадима никакого внимания. За столиком у входа сидел немолодой мужчина и единственным объектом его внимания была тарелка, из которой он что-то ел. Даже барменша, воспользовавшись почти полным отсутствием посетителей, ушла в подсобку. В общем, заниматься такими шутками было абсолютно некому.
   Вадим машинально посолил пюре, перемешал, затем озарённый идеей, отложил в сторону вилку и, взявшись за крышку стола, попробовал покачать его вверх-вниз. Безрезультатно. Значит, просто скатиться по полированной поверхности стола солонка не могла. Но тогда что заставило её двигаться? Он поставил солонку на место и подставил руку так же, как в прошлый раз. Но теперь солонка прочно стояла на своём месте и передвигаться явно не хотела. Совершенно озадаченный, Вадим допил пиво, затем снова принялся за еду и, только доев, подумал, что совсем не обратил внимания на то, достаточно ли он посолил пюре. Он думал о другом. За последние полчаса произошло два абсолютно не объяснимых события. У него в голове вертелась мысль о причине их возникновения, но мысль эта была настолько идиотской, что ему даже не хотелось её обдумывать, чтобы не выглядеть в собственных глазах полным дураком.
   После кафе Вадим зашёл в магазин «Музыка». Он часто сюда заходил. Даже если не было денег, всё равно приятно было убедиться, что вполне реально существуют диски «Deep Purple», «Beatles», «Pink Floyd», и их в любой момент можно приобрести. Вот и сейчас его заинтересовал сборник «Rock Ballads». Он повернулся, чтобы подозвать продавщицу, и в этот момент что-то довольно больно ударило его по пальцам и упало на прилавок. Потирая руку, он повернулся и обомлел: на прилавке лежал диск «Rock Ballads»! Не зная, что и делать, он машинально взял его в руки и стал рассматривать. Это заметила продавщица.
   – Мужчина, – возмущённо сказала она, – как вы его взяли?
   – Он здесь лежал, – соврал Вадим.
   – Что вы обманываете? Не мог он там лежать!
   – Что же я, по-вашему, перелез через прилавок и взял? – огрызнулся Вадим, прекрасно понимая, что уличить его невозможно.
   – Нет, но… – продавщица остановилась, не зная, что и сказать.
   Вадим решил воспользоваться паузой, с негодованием положил диск на прилавок и. всем своим видом изображая оскорблённое достоинство, вышел из магазина.
   На улице его, однако, пробил озноб. Ситуация выходила из-под контроля, а что делать, он не знал. Идиотская мысль уже не казалась идиотской, по крайней мере, её следовало хорошо обдумать. Вадим увидел, что находится рядом с небольшим сквериком, и решил посидеть на скамеечке, покурить и успокоиться. Пустую скамейку он нашёл легко, сел, достал сигарету, снова прикурил от дракона и стал анализировать. Собственно, и анализировать-то было нечего. Всему могло быть только одно-единственное объяснение: после воздействия рестификатором Абрамова у него развились какие-то магнетические способности, что позволяет ему притягивать к себе понравившиеся предметы. Не все, а именно понравившиеся. Очевидно, этот дурацкий рестификатор каким-то образом задействовал ранее не задействованные клетки головного мозга, способные к… чему? Магнетизму, телекинезу? В общем, чёрт его знает, к чему, но в результате получилось то, что получилось. Другой вопрос: что со всем этим делать? Ответов два: научиться контролировать желания, воровать понравившиеся вещи потихоньку и, как следствие, обогатиться, или найти негодяя Абрамова и заставить вернуть всё на свои места. По поводу первого варианта Вадим не стал даже фантазировать: врождённая порядочность была одной из главных составляющих его натуры. Он подумал, что в Доме детского и юношеского творчества, где проходил конкурс, должны что-то знать про Абрамова: ведь, по словам председателя жюри, он – постоянный участник. Значит, поиски следует начинать оттуда. Решив так, он вернулся из мыслей к окружающей реальности и как раз вовремя: мимо проходила потрясающе красивая девчонка! Она знала, что красива, и это чувствовалось во всём: в горделивой осанке, походке, уверенно-царственном взгляде, который милостиво разрешал всем прохожим любоваться ею. Вадим воспользовался разрешением и стал откровенно её разглядывать.
   И тут с её походкой и с ней самой что-то случилось: она сбилась с горделивого шага и, нелепо ковыляя, откидываясь назад и оглядываясь, стала приближаться к скамейке, на которой сидел Вадим. Со стороны это выглядело так, будто кто-то невидимый толкал её в спину. Доковыляв до скамейки, она плюхнулась рядом с Вадимом и испуганно заикаясь спросила:
   – Ч-ч – что в-вам н-нужно?
   – Мне? – пожал плечами Вадим. – Ничего.
   Она и сама понимала, что он здесь не при чём, и это пугало её ещё больше. Её лицо, ещё минуту назад красивое, стало злым, каким-то испуганным и глупым и утратило для Вадима всякую привлекательность. И как только это произошло, невидимые путы, сдерживающие девчонку, исчезли, она вскочила и бросилась бежать, со страхом оглядываясь на него.
   Вадим достал новую сигарету и нервно закурил. Вот это да! Что там предметы – он может управлять людьми! Как же ему теперь жить? Ведь это надо постоянно подавлять любые свои желания! А что, если ему, допустим, захочется, чтобы какой-то человек выпрыгнул к нему из окна пятого этажа? Вадим в ужасе помотал головой, отбросил сигарету и почти бегом направился к ДДЮТу.
   По дороге в его голове мелькали опасения, которые, к счастью, оказались напрасными: дежурная знала, где живёт Абрамов, мало того, его дом был всего в двух минутах ходьбы. Это была частная ветхая хибарка на одного хозяина с маленьким неухоженным огородом и болтавшейся на одной петле калиткой – Вадим почему-то именно так и представлял его жилище. Приподняв калитку, он с трудом сдвинул её в сторону, постучал во входную дверь и вошёл.
   Хозяин был дома, и это было хорошо. Посмотрев на Вадима, он не сразу, но всё-таки узнал его и очень удивился.
   – Вот что, Абрамов, – сказал Вадим, с трудом переводя дыхание, – где этот твой рестификатор?
   – Вон, – показал тот рукой в угол, – а что? – и, оживившись, спросил: – Ага, никак-таки решили первое место присудить?
   – Первое место? – злобно сказал Вадим. – Как же! Рожу тебе надо за такие штуки набить! Ишь, чего выдумал – на живых людях эксперименты проводить! А ну, быстро включай свой чёртов агрегат и отменяй всё, что со мной натворил!
   – А чего я с вами натворил? Вы же сами говорили, что ничего не было, – резонно возразил Абрамов.
   – Мало ли чего я тогда говорил! Тебя это не касается! Ты делай, что тебе говорят, а иначе я тебя, мерзавца, под суд отдам!
   – Вот те раз! Да за что под суд-то? Вы хоть толком объясните, а то только кричите да ругаетесь! – забеспокоился и Абрамов.
   Вадим подумал, что тут он, пожалуй, прав, и, насколько смог, спокойным тоном рассказал обо всём, что с ним произошло. Выслушав, Абрамов задумчиво сказал:
   – Н-да, значит, всё-таки рестификатор-то работает? – и, немного помолчав, решительно добавил: – Вы извините, Вадим Сергеевич, но я вам ничем помочь не могу.
   – Как это – не можешь? – ошеломлённо спросил Вадим и заорал: – Хватит дурью маяться! Говорят тебе: делай из меня опять нормального человека!
   – Да не могу я! – прижав руки к груди, повторил Абрамов.
   Вадим собрался, было, броситься на него с кулаками, но тут ему в голову пришла более удачная мысль.
   – Значит, не можешь? – уже спокойно спросил он. – Ну, что же, ладно. Не хочешь – не надо. Прощай, Абрамов, извини, если что не так.
   И он решительно направился к выходу. Абрамов нагнал его сразу же за дверью.
   – Вадим Сергеич, да что же это такое? – испуганно верещал он. – И не хочу идти, а что-то меня толкает!
   – Это ещё что! – не останавливаясь, сказал Вадим. – Видишь, вон лужа? Глубокая, между прочим. Так вот, я пойду вон по тем досочкам, а ты уж прямо по ней! И отныне будешь ходить со мной везде, пока я сам тебя не отпущу!
   – Вадим Сергеич, – сдался Абрамов. – Я согласен! Давайте вернёмся!
   – Так-то лучше!
   Вадим повернул назад. Абрамов, облегчённо и в то же время покаянно вздыхая, потащился следом.
   Они вернулись в дом и уселись возле стола.
   – Вадим Сергеевич, – тихо сказал Абрамов, – вы уж извините, но я действительно ничего не могу. Послушайте, я вам всё расскажу.
   Слушая его рассказ, Вадим с ужасом понимал, что у него на самом деле нет никаких шансов. Из рассказа Абрамова следовало, что предыдущую часть жизни он проработал в одном жутко засекреченном НИИ. Работал лаборантом, потому как никакого серьёзного образования у него не было. Его шефом был профессор, выдающийся специалист по исследованию человеческого мозга. Деятельность Абрамова сводилась к тому, что он делал, что ему скажут: паял, привинчивал, соединял что-то с чем-то, не имея ни малейшего представления ни о назначении прибора, ни о принципе его работы. Тем не менее, работу свою он очень любил, делал её с удовольствием, и у профессора к нему никаких претензий не было. Особенно льстило Абрамову, что работает он в НИИ и делает, по-видимому, какие-то очень важные для страны вещи. По вечерам, когда все уходили, он любил оставаться один, смотрел на хитрые схемы, не знакомые ему детали и представлял, как между ними всё связано и как в результате этого осуществляется работа прибора в целом. Но десять лет назад профессор ушёл из жизни, и Абрамов в качестве лаборанта оказался не нужен. Его перевели в охранники территории, и это было для него страшным ударом: ведь теперь он не мог участвовать в работе института! Невыносимо было каждый день с территории двора смотреть на окна лабораторий и знать, что там каждый день происходит что-то важное, и это важное происходит без него! Чтобы не растравлять себя, он уволился. Отпустили его легко, рассудив, что лаборанту суть исследований попросту не известна.
   После этого он работал грузчиком, экспедитором, сторожем и ещё Бог знает кем, но основная часть его жизни начиналась с того момента, когда он приходил домой. Все заработанные деньги он тратил на электронику: микросхемы, платы, радиодетали. Названий многих из них он не знал и поэтому покупал, ориентируясь на внешний вид: не прошло даром многочасовое разглядывание схем! А затем из этих деталей он собирал знакомые по памяти приборы, о назначении которых даже не догадывался. Что такое человеческий мозг, он представлял очень смутно, зато свято верил в одно: у всех этих приборов одно предназначение – сделать мозг гениальным. А стать гениальным Абрамову было просто необходимо: ведь тогда он сможет вернуться в институт, но уже в качестве учёного! Действие приборов он всегда проверял только на себе, но результатов никаких не было. Мысль о том, что что-то не так с приборами, ему и в голову не приходила: в конце концов, он решил, что настолько бездарен, что лично ему даже такие приборы не помогут.
   Тогда он подумал о своих знакомых, в круг которых входили исключительно сторожа, грузчики и дворники: ведь не может быть, чтобы они были довольны своей судьбой! Но неожиданно для него все они предложения Абрамова поумнеть с помощью прибора с негодованием отвергали: по их мнению, согласиться на это – значит, признать себя дураком. И он понял, что из этого круга надо вырываться. Так он стал участвовать в конкурсах технического творчества. Но ни члены жюри, ни даже дети никогда не соглашались подвергнуться воздействию его приборов. (Мысль о том, что такое воздействие может быть опасным, никогда в голову ему не приходила: ведь не мог же профессор, которого он боготворил, заниматься чем-то плохим! ) В общем, Вадим оказался первым, кто согласился надеть на голову шлем.
   – А почему всё-таки ты назвал свой прибор рестификатором? – спросил Вадим просто, чтобы о чём-то спросить.
   – Слово мне очень нравится, – сказал Абрамов, – какое-то… такое… решительное! Рестификатор! Я соврал, что сам его придумал, я его где-то слышал. А вы его разве не знаете?
   – Нет, – сказал Вадим, но тут его осенило: – может быть – мистификатор?
   – Во-во! – обрадовался Абрамов. – Точно, мистификатор! А что это такое?
   Но Вадим только махнул рукой.
   – Абрамов, дорогой, – уныло сказал он, – да пойми ты, наконец, что произошло! Я ведь сейчас страшный человек! Монстр! Представь себе, что я сейчас сижу и изо всех сил сдерживаюсь, чтобы не пожелать тебе с разбегу головой об стенку стукнуться! Ведь стукнешься, как миленький!
   – Вадим Сергеевич, успокойтесь, пожалуйста, – испуганно проговорил Абрамов, и немного помолчав, спросил: – А вы разве сами в этом ничего не понимаете? Ведь вы в жюри были, значит, разбираетесь…
   – Да какое там! Я в этом отношении от тебя недалеко ушёл. В школе я работаю, труды преподаю, вот и назначили в комиссию.
   – Но вы же так здорово считаете! Как вы эти числа перемножили!
   – А толку что? В цирке, разве что, выступать? Практической пользы от этого никакой – калькулятор взял и считай!
   Они надолго замолчали. И тут Абрамову пришла в голову мысль.
   – Вадим Сергеевич, – сказал он с просветлённым взором, – а что, если сделать так: вы снова наденете шлем, а я в рести… в своём приборе поменяю плюс на минус? В тот раз он вам это добавил, значит, сейчас – уберёт!
   – Сложно всё это, – опасливо сказал Вадим, – ведь это надо, чтобы воздействию подверглись те же самые клетки. А это представляешь, какая точность! Микроны, а то поди, ещё меньше! – но тут же махнул рукой и сказал: – Давай, всё равно больше делать нечего!
   Они вместе подтащили рестификатор к электрической розетке, Абрамов надел ему на голову шлем, Вадим взялся, было, подсоединять присоски, но Абрамов сказал:
   – Не надо, я это просто так, для солидности сделал, они даже ни к чему не подсоединены!
   После этого он поменял местами провода и с молчаливого согласия Вадима включил свой прибор. Снова медленно поползла стрелка к одиозной надписи «Всё», и Вадим почувствовал знакомое покалывание. Абрамов на сей раз ничего не сказал, а просто выключил прибор и хотел снять с Вадима шлем, но тот, осенённый новой мыслью, его остановил:
   – Подожди, сначала кое-что проверю!
   Некоторое время он посидел с закрытыми глазами, было видно, что он занят какой-то умственной деятельностью.
   – Так и есть, – сказал он, наконец, – не на те клетки попали! Считать не умею, даже таблицу умножения не помню! Ну, а от этого-то хоть избавился?
   Он посмотрел на стоящий на столе стакан, в который до половины была налита прозрачная жидкость, и стакан тут же прыгнул ему в руки.
   – А от этого не избавился, – констатировал Вадим и, посмотрев на стакан, спросил: – Водка?
   – Водка, – подтвердил Абрамов. – Я тут перед вашим приходом… с расстройства…
   – Ясно, – сказал Вадим, не закусывая, выпил и, показав на прибор, добавил: – меняй обратно провода, давай по новой!
   После того, как всё было проделано, он перемножил 746 на 915, проверил результат на бумаге столбиком и убедился, что всё вернулось.
   Но главная задача была не решена, и Вадим впал в прострацию, настолько глубокую, что даже не слушал Абрамова, который ему сначала что-то долго и убедительно говорил, потом спрашивал, потом, не получив ответа, принял молчание за согласие, поменял положение шлема на голове Вадима, включил прибор, потом выключил, снова что-то спрашивал, снова поменял, снова включил, и так несколько раз. Вадим пришёл в себя только от его громкого крика:
   – Чёрт, я же обратно плюс-то с минусом не поменял! Получается, что я это у вас не убирал, а опять что-то добавил!
   Обеспокоенный Вадим стал экспериментировать над собой. Выяснилось, что за то время, пока он был в отключке, он приобрёл способность взглядом зажигать огонь, видеть сквозь стену, одним усилием мысли парить в воздухе и, опять-таки, взглядом превращать водку в родниковую воду (обратный процесс, почему-то, не получался). Наверняка, было и ещё что-то, о чём он пока ещё не догадывался. Со всем этим можно было бы мириться, гораздо хуже было другое: проклятая телекинезо-магнетическая способность не исчезла, а, по-видимому, даже обострилась, свидетельством чему было то, что Абрамова довольно сильно ударила по голове лопата, которая до этого мирно стояла в углу. Удар этот, как ни странно, стимулировал изобретателя к дальнейшим экспериментам.
   – Ничего, Вадим Сергеич, не расстраивайтесь! – заорал он. – Я сейчас всю эту гадость напряжением задавлю!
   И не успел Вадим ничего возразить, как тот крутанул какой-то резистор до отказа и включил тумблер.
   На сей раз вместо покалывания Вадим получил довольно сильный удар током и почувствовал, что куда-то проваливается…
   Он пришёл в себя от громкого голоса Абрамова:
   – Всё!
   Вадим открыл глаза. Он сидел на стуле в актовом зале ДДЮТ. Вокруг него толпились члены жюри и ребята – участники конкурса. Выходит, он незаметно заснул, и всё это сон?
   – В каком смысле – всё? – поинтересовался председатель. – Поясните нам.
   – Всё – значит всё! – отрезал изобретатель. – А пояснять ничего не буду. Вы мне никогда не верите. Пусть он вам сам всё расскажет.
   – В самом деле, Вадим Сергеевич, вы можете что-то объяснить? – спросил председатель.
   Вадим, со смутным ощущением, что всё это уже когда-то слышал, молча содрал с себя шлем и присоски и, не отвечая, направился к столику жюри. Он услышал, как за его спиной сориентировавшийся председатель заключил:
   – Ну, господа, я думаю, всё ясно. Можно подводить итоги конкурса.
   Всё дальнейшее происходило, как обычно. Первое место, по единодушному мнению жюри, было присуждено автотренажёру. Представители техникума в таком исходе конкурса и не сомневались. Вадим настаивал, чтобы хотя бы третье место присудили электрическому экзаменатору, но остальные члены жюри его не поддержали. Геннадий Ильич, выражая общее мнение, снисходительно разъяснил Вадиму, что изготовлен он довольно небрежно, в явной спешке, да и схема уж больно простенькая: никакой электроники, только лампочки да тумблеры, а где же полёт технической мысли?
   После церемонии награждения Вадим пошёл, было, по традиции в курилку, но понял, что никакого обмена мнениями он слушать не хочет. Он развернулся и пошёл на улицу. Выйдя из Дома творчества, Вадим достал сигарету и прикурил от зажигалки.
   Зажигалка была в форме дракона.

Крах Мартофана

1

   Примерно через полчаса поездки в купейном вагоне поезда Мартофан с неудовольствием вынужден был признать, что допустил какую-то ошибку. Он не знал, какую именно, и это больно уязвляло его самолюбие. Надо же, он, Мартофан Великолепный, лучший разведчик Трёх Галактик, уже полчаса не может войти в контакт с аборигенами какой-то заштатной планетёшки! Мартофан Не Знающий Неудач – вот как звали его в СРОГ (Служба Разведки Объединённых Галактик). В штабе ходили легенды о его умении вживаться в образ представителя любой формы жизни на любой планете Обитаемых Миров, а его отчёты о психологии их обитателей и прогнозирование возможных реакций на различные ситуации были настолько исчерпывающими, что войскам ОГ ни разу не пришлось столкнуться с какими-то сюрпризами, и покорение очередной планеты происходило быстро и даже буднично. Но вот, похоже, намечается первый сбой.
   Правда, и задание на сей раз было более сложным – Мартофан понял это, когда на стадии подготовки к разведмиссии стал просматривать информацию, выуженную штабом из общепланетной компьютерной сети. Первой неожиданностью было то, что жители планеты оказались двуполыми – это же невероятно затрудняло процесс размножения, и оставалось только удивляться, как они до сих пор не вымерли. Мало того, сам этот процесс сопровождался целой кучей всяких искусственно надуманных самими аборигенами условностей. Так, особи противоположных полов вместо того, чтобы сразу же при встрече приступить к процессу размножения, проводят вначале большое количество ритуальных обрядов, как-то: знакомство, флирт, ухаживание, заигрывание (всё это под исполнение ритуальных танцев и песен на специальном мероприятии под названием «Дискотека» ), а в отдельных случаях ещё и сватовство, регистрация и свадьба; и только после этого они могут начать, наконец, то, из-за чего всё и затеяли. Но и это ещё не всё, так как сам процесс размножения неимоверно сложен – Мартофан убедился в этом, просматривая специальный учебный видеоматериал (так называемые, порнофильмы), изготовляемый, несомненно, потому, что проделать такое по памяти просто невозможно.
   С другой стороны, это давало ему, разведчику, одно неоспоримое преимущество. Достаточно перед очередным аборигеном появиться в облике представителя противоположного пола в наиболее привлекательной его форме, и о дальнейшем можно не беспокоиться: тот сам будет всеми силами стремиться к контакту, а ты только знай вытягивай из него информацию. А то, что для сбора информации нужно значительно меньше времени, чем для прохождения ритуала, избавляло его от необходимости непосредственного вступления в упомянутый процесс.
   Когда же Мартофан стал знакомиться с достижениями землян (так называют себя сами аборигены) в науке, культуре и технике, он понял, почему Совет принял решение о покорении планеты: тот факт, что при столь трудоёмком способе размножения они как-то ухитряются выкраивать время для развития своей цивилизации, безусловно, требовал тщательного и всестороннего изучения.
   Сначала всё шло очень хорошо. Пройдя сеанс гипнопедии, Мартофан проанализировал внедрённый в него материал и установил, что особи мужского пола предпочитают пышных блондинок, а женского – жгучих брюнетов и решил, что эти два варианта и будет использовать. Он в очередной раз поразил начальство глубиной усвоенных знаний, когда на вопрос, в какое место планеты его следует телепортировать, уверенно сказал, что это не имеет никакого значения, так как на Земле все транспортные ветки – от современных магистралей до глухих просёлков – протянуты в одном направлении, поэтому совершенно неважно, на чём и в какую сторону ехать. «Все дороги ведут в Рим» – так говорят об этом сами земляне, а Рим, по всей видимости, главный город планеты. А поскольку после сеанса гипнопедии он свободно и без акцента может разговаривать на любом земном языке, то пусть они отправят его туда, куда это сделать на данный момент удобнее.
   Оказавшись после телепортации на какой-то небольшой станции, Мартофан, не раздумывая сел в первый подошедший поезд, вскользь отметив его странное название «Челябинск– Борзя», нашёл указанные в билете вагон и купе и приготовился к контакту первой ступени.
   Но вот дальше всё пошло очень плохо. Попытка контакта не удалась. Пассажиры купе, до появления Мартофана оживлённо о чём-то разговаривавшие, как-то странно на него взглянули, когда он вошёл, отвернулись в сторону и с тех пор старались на него не смотреть и никак не реагировали на его реплики. Это было непонятно. Устав от бесплодных попыток, Мартофан решил, что, по-видимому, дело в его внешности, поэтому самым разумным будет при первой же остановке сделать вид, будто бы здесь он сходит с поезда, выйти из купе и появиться снова уже в другом облике. Приняв такое решение, он взял свой чемоданчик, встал, поклонился, сказал «Прощайте, попутчики!», что осталось без ответа, и вышел.
   Но прежде, чем принять другой облик, он зашёл в туалет и стал тщательно изучать в зеркале свою внешность: что же он сделал не так? После пятиминутного пристального разглядывания Мартофан признался себе, что абсолютно ничего не понимает. Всё было правильно и должно было сработать! Ну, вот взять, к примеру, эти роскошные белые вьющиеся волосы, большие глаза, полные, чуть припухлые губки – разве этого недостаточно, чтобы буквально свести с ума сидевшего в купе мужчину? А эти шикарные чёрные усы и аккуратная бородка? Почему на них никак не прореагировала женщина? И тут Мартофана осенило. Ну, конечно, вот в чём дело! Эти двое сами находятся между собой в брачных отношениях, поэтому каждый из них увидел в Мартофане своего соперника и одновременно соперницу! Он почувствовал облегчение, но тут же снова задумался. Ну, хорошо, с ними всё ясно. Но ребёнок? Везде говорится о том, что земные дети любят собак. Чем же ребёнку не понравились его торчащие острые ушки и короткий симпатичный хвост? Загадка.
   Любой другой разведчик смирился бы с неудачей, но не таков Мартофан! Неудачи его только раззадоривали и заставляли острее мыслить – вот почему в конечном итоге каждая его миссия имела успех. Он мгновенно додумался до поистине гениальной идеи: нужно принять какую-то заурядную внешность, лучше всего, списать её с натуры. Тогда, не привлекая к себе излишнего внимания, сам он сможет потихоньку изучать землян и приспосабливаться к их поведению. Да, пожалуй, ошибка была именно в этом: он избрал для начала слишком активную позицию. Ну, что ж, он начнёт заново. В это время поезд как раз тронулся, и Мартофан буквально впился взглядом в одного мужчину на перроне, который явно оставался здесь. Значит, в поезде его не будет. В мгновение ока все, даже мельчайшие детали его внешности были внимательно изучены, и не успел мужчина-матрица скрыться из глаз, как из вагонного туалета вышла его точнейшая копия и направилась к уже знакомому купе.
   Когда он открыл дверь, его давешние попутчики уставились, было, на него с испугом, но тут же облегчённо вздохнули и даже приветливо заулыбались. «Упорство и твёрдость духа – вот что приводит к успеху»! – самодовольно подумал Мартофан и решил, что, когда не сможет заниматься активной разведкой и будет преподавать в академии, обязательно использует эту фразу в качестве темы одного из занятий. Но оказалось, что обрадовался он рано.
   Мужчина подвинулся к окну и жестом показал на сиденье рядом с собой.
   – Давай сюда, батя! – сказал он.
   Если бы Мартофан оставался тем, чем он был и на самом деле, то есть, сгустком энергии очень красивой неопределённой формы, его реакция на эти слова выразилась бы в виде вспышек различного цвета в области восьмого бугорка, считая от второй впадины. Но поскольку, приняв облик аборигена, он вместе с телом приобрёл и все характерные для него ощущения, то почувствовал, как по его спине пробежал неприятный холодок. Батя! Только этого не хватало! Выходит, он случайно принял облик его отца! И самое главное, он сейчас должен что-то ему дать. Причём, не что попало – ведь тот даже не назвал что именно, а просто сказал: «Давай сюда!», – значит, они уже обо всём договорились. В одну секунду Мартофан проанализировал уйму вариантов: он – отец этого мужчины; мужчина не обращал на него внимания, когда он был в облике соблазнительной блондинки; это потому, что сам он состоит в семейных отношениях с находящейся здесь женщиной, которая является его женой; стало быть, он, Мартофан – её свёкор; ребёнок – сын этих двоих и, соответственно, его внук.
   Желая потянуть время, чтобы обдумать ситуацию, Мартофан решил обратиться к мальчику.
   – Ну, – сказал он на чистейшем русском языке, ласково улыбаясь, – А ты что молчишь? Не признал родного дедушку?
   На минуту в купе воцарилось пронзительное молчание.
   – Да что же это за цирк сегодня такой! – плачущим голосом сказал мужчина. – То какая-то ошибка природы с нами ехала, то…
   Он на мгновение замолчал, потом расхохотался:
   – А-а! Понял! Ну, и шутник же ты, батя! Люблю таких! Давай вздрогнем!
   И он достал из сумки бутылку водки и два стакана.
   Из усвоенных знаний Мартофан знал, что такое водка, и какое действие на организм она оказывает. Поэтому вздрогнул. И очень сильно. Он вспомнил, как в процессе подготовки к заброске ему было предложено пройти тест на алкоголь, так как из информации следовало, что обитатели Земли очень часто употребляют спиртные напитки различной крепости (правда, неясно, с какой целью). Результаты теста оказались обескураживающими: всего после 50 граммов некрепкого алкогольного напитка под названием «Пиво» Мартофан потерял свою красивую неопределённую форму и превратился в сплошную вытянутую линию, которая, к тому же, порывалась завязаться в узел. Поэтому ему было рекомендовано воздерживаться от этого.
   К счастью для него, ситуацию спасла женщина.
   – А ну, убери! – скомандовала она мужчине. – Ещё не хватало: сейчас зальёшь шары, потом отключишься – я тебя что, на себе потащу?
   В груди у Мартофана приятно ёкнуло: вот оно, пошла информация! Да ещё какая! На некоторых планетах, куда забрасывала его работа, порой уходили месяцы, чтобы узнать то, что он сейчас узнал за несколько секунд. Из слов женщины следовало, что, во-первых, лингвисты ОГ неправильно обработали вытащенную из компьютерной сети Земли информацию: алкоголь земляне не принимают внутрь, а заливают в какие-то шары; во-вторых (а это вообще сенсация! ), среди них есть роботы! Правда, ещё недостаточно совершенные; бывает, они отключаются, и тогда их приходится таскать на себе, но зато их невозможно отличить от людей, что свидетельствует о высоком техническом уровне аборигенов. Мартофан попытался представить размер премии, которую получит за эти сведения и даже зажмурился от удовольствия: по всему выходило – никак не меньше пяти молний вольтажом по классу А и ещё двух-трёх электромагнитных импульсов! Ради такого стоило ещё какое-то время помучиться на этой убогой планетке!
   Робот нахмурился, но, как ему и положено, послушался и убрал бутылку. Весь дальнейший путь он молчал, изредка односложно отвечая на вопросы хозяйки. Поскольку, как выяснилось, он не мог являться мужем этой женщины, Мартофан стал обдумывать возможность вступления с ней в контакт второй, а то и третьей ступени, но с сожалением заключил, что из этого ничего не выйдет: в этом своём облике он не имел шикарных усов, и, кроме того, ему не хотелось затруднять штаб просьбой о телепатической трансляции для него учебного порнофильма.
   Наконец, по вагону прошла проводница, предупреждая всех, что поезд прибывает на конечную станцию, и Мартофан решил, что из этой ситуации он и так выжал гораздо больше, чем можно было рассчитывать, и все остальные сведения он получит в столице планеты, ехать до которой оставалось считанные минуты.
   Выйдя на платформу, он подивился убогости этой самой столицы и подумал, что всё-таки сложности с деторождением не дают аборигенам времени на то, чтобы как-то прилично обустроить свой быт. Ну, да ладно, это уже их проблемы. А вот ему просто необходимо найти какое-то пристанище и серьёзно обдумать дальнейшие планы.

2

   Мартофан в полнейшей растерянности сидел на кровати в номере столичной гостиницы и лихорадочно соображал, как ему выпутаться из этой сложной ситуации. И было от чего растеряться. Ещё в процессе подготовки он установил, что, находясь в теле аборигена, может пополнять свои силы как естественным путём – т. е., подзарядкой от источника переменного тока, – так и принятым у землян биологическим. Однако, второй способ был очень неэффективным, так как требовал довольно большого количества времени и продуктов; да и вообще был идиотским и нерациональным: ведь часть накапливаемой в процессе еды энергии тут же расходовалась на этот самый процесс – жевание, глотание, действия ножом и вилкой. Поэтому он решил прибегать к нему только в случае крайней необходимости. Но реальность уже во второй раз нарушила разработанный им план.
   Войдя в номер гостиницы и убедившись, что кроме него здесь никого нет, Мартофан достал из чемоданчика зарядное устройство, адаптированное под местные параметры, один конец провода включил в гнездо, в целях конспирации спрятанное в… Нет, мы лучше не будем уточнять, в какой части тела было расположено это гнездо, просто скажем, что его нельзя было заметить, даже если бы Мартофан разделся догола. Второй конец провода он включил в розетку и в предвкушении закрыл глаза, но тут же удивлённо открыл их и сморщился.
   Вместо положенных 220 вольт напряжение едва дотягивало до 170. Для Мартофана это было то же самое, как если бы мы с вами собирались пообедать сочной копчёной грудинкой, а нам вместо этого предложили подгоревшую перловую кашу. Но где вы видели привередливого разведчика? Мартофан обречённо решил подзаряжаться кашей, но тут ток прекратил поступать совсем. Он удивлённо уставился на зарядное устройство, но услышал в коридоре голоса: «Дуся, чего, свет что ли выключили?» – «Ну да! Плановое отключение – до завтра до 12 часов!» и понял, что зарядное здесь не при чём. Проанализировав своё состояние, Мартофан пришёл к выводу, что дотянуть до этих самых 12– ти часов он сможет только в состоянии полного покоя и неподвижности, вытянул своё земное тело на кровати и перешёл в состояние ждущего режима. Для этого его пришлось отключить зрение, обоняние и слух, так как именно они являлись наиболее расточительными потребителями энергии.
   Однако уже через час сигнал опасности включил их снова. Первым, как и предусмотрено, заработал слух, и Мартофан услышал звук передвигаемых стульев и звон стекла; затем в инфракрасном варианте подключилось зрение, и он увидел двух аборигенов, которые по-хозяйски ставили на стол бутылки. Последним зафункционировало обоняние, донеся соблазнительные запахи биологического способа заправки организма.
   – Слышь, Петька, – радостно воскликнул один из мужчин, – а тут ещё кто-то есть! Вот тебе и третий!
   Он подошёл к кровати и нагнулся, пытаясь рассмотреть; при этом очень нелепо таращил глаза.
   – Здорово, кореш! – приветствовал он Мартофана. – Тоже командированный? А чего лежишь?.. Нет, смотри, Петька, – вновь обратился он к товарищу, – водка на столе – а он лежит! А ну, вставай, сейчас выпьем!
   – Я не пью, – твёрдым, хотя и слабым без подзарядки голосом ответил Мартофан.
   – Вот те на! – изумился Петька. – Как это – не пьёшь? Ты что, инопланетянин, что ли?
   От этих слов Мартофан получил такой мощный импульс, что мгновенно подзарядился без всякого электричества. «Вот он, провал! – мелькнула у него мысль. – Быстро меня вычислила их служба безопасности»! Хотя лично он никогда провалов не имел, натренированная память разведчика легко воспроизвела первый пункт «Инструкции на случай разоблачения» : «Отрицай всё»!
   – Нет! – категорически заявил Мартофан. – И я готов это доказать!
   – Ну, так и мы о том же! – хохотнул первый и протянул ему гранёный стакан, доверху наполненный прозрачной жидкостью. – Сейчас все втроём и начнём доказывать! Только давай за стол – там удобнее!
   Примерно через час он обнаружил, что дела идут и хорошо, и плохо. Хорошо было то, что он, к своему удивлению, до сих пор не испытывал позывов вытянуться в сплошную линию: видимо, нависшая над ним угроза смогла нейтрализовать воздействие алкоголя; плохо – что на её нейтрализацию уходила вся свободная энергия, хотя Мартофан непрерывно пополнял её биологическим путём.
   – А здоров ты жрать, Степан! – подивился Пётр.
   Мартофан ничего не ответил, хотя Степаном тот назвал его: именно так он и представился Петру и его товарищу Семёну.
   – Бросай это дело, – скомандовал Семён, ставя на стол очередную, уже третью по счёту бутылку, – а то закусывать нечем будет!
   Степан-Мартофан, очень довольный тем, что разговор об инопланетянине больше не заходил, самодовольно подумал, что его высокая квалификация разведчика и тут не подвела, но тут же с ужасом ощутил сильное стремление к прямолинейности: расслабляться не стоило! Последним усилием он собрал всю свою волю и смог-таки вернуться к прежнему состоянию. Даром это, однако не прошло. Он понял, что попытка отказаться потребует гораздо больших эмоциональных усилий, чем те, которые у него остались, и решил продолжать.
   – Ну что, – осведомился Пётр, разливая остатки из третьей бутылки, – теперь-то, наконец, готовы?
   – Почти, – отозвался Семён, поднимая стакан, – сейчас допьём – и пойдём!
   – Куда? – с ужасом спросил Мартофан.
   – Нет, ты всё-таки точно инопланетянин! Как это – куда? К девчонкам, конечно! – расхохотался Пётр, и Мартофан понял, что проверка ещё не закончена.
   Они спустились на первый этаж и направились в служебное помещение гостиницы.
   – Девочки, а вот и мы! – громогласно объявил Семён, доставая из карманов две бутылки водки, в то время как Пётр положил на стол коробку конфет.
   Девочкам, по земным меркам, было явно за сорок, что в очередной раз поставило под сомнение достоверность сведений, почерпнутым Мартофаном. Стремясь разобраться в этом несоответствии, он почувствовал, что силы его оставляют, и повалился на единственную, удачно оказавшуюся здесь, кровать.
   – А это что, новенький? – наклоняясь над ним и всматриваясь, спросила самая толстая, огромного роста девочка. – Чего ж он пьяный-то такой?… Ладно, идите все отсюда, беру его на себя: и не таких воскрешать доводилось! У меня ещё ни один не отлынивал!
   Очнулся Мартофан на следующий день в своей комнате, куда после процесса воскрешения девочка отнесла его на руках, от истошного вопля: «Свет включили»! Он поспешно подсоединился к розетке и стал обдумывать план бегства. Собственно, всё было ясно: как только заряд достигнет нормы, в нём будет достаточно сил, чтобы принять любой облик – хоть какого-нибудь из местных животных, – и тогда он сможет подыскать себе более спокойное место, где восстановится и, наконец-то, начнёт выполнять задание штаба.
   Восстановиться ему не удалось: напряжение было в пределах вчерашней цифры, а в 16.00 свет, согласно графику подачи электроэнергии, снова отключили. Мартофан в бессильной злобе лежал на кровати до тех пор, пока не появились его новые друзья.
   – Ну, ты силён, Степан! – с уважением сказал Пётр, привычно уставляя стол бутылками. – Тамарка от тебя прямо без ума! Даром, говорит, что пластом лежал – мужик оказался, что надо! Как, говорит, трону его, чувствую, даже током шибает! Вот это, наверное, и есть любовь! Она уже здесь. Сильно долго, говорит, там не засиживайтесь, поскорее ко мне его приводите!
   С ужасом поняв, что его ждёт детальное повторение вчерашнего, Мартофан взвыл и, нерационально расходуя с таким трудом приобретённую энергию, кинулся прочь из гостиницы. «Лучше сдаться, чем снова пройти через это»! – с упоением думал он.

Эпилог

   В городе Борзя Челябинской области и сейчас на одной из тихих улочек можно увидеть усталого человека с испитым лицом. Он стоит, прислонившись к стене здания, а на груди у него висит плакат, на котором написано: «Люди! Я – инопланетный шпион! Помогите мне добраться до места, где я смогу сдаться вашим властям! В милиции мне не верят и выгоняют»!
   Жители города с удовольствием и помногу подают под этот плакат, отдавая должное фантазии попрошайки. В самом деле, это ведь не банальное «Я потерял документы и деньги, помогите уехать домой!», поэтому уже к 12– ти часам у него набирается не меньше пятисот рублей. Тогда со скамеечки неподалёку подымаются два бомжа, подходят к нищему, забирают деньги и отводят в городской парк. Один остаётся с ним, явно охраняя, второй уходит, но скоро возвращается и приносит с собой водку и закуску. Они втроём сидят здесь до темноты, а затем отправляются на ночлег в ближайший подвал. Нищий ведёт себя безучастно, он вообще никогда не разговаривает. И только если над городом собирается гроза, он оживляется и изо всех сил стремится к тому месту, где сверкают молнии. Но бомжи его перехватывают.
   – Ещё чего не хватало! – говорят они. – А вдруг тебя молнией шарахнет – на что мы тогда жить будем?
   И уводят в подвал.

Окно в параллельный мир

   Димка Круглов сидел в своей квартире и лениво смотрел телевизор, как вдруг боковым зрением уловил какое-то движение. Он непроизвольно посмотрел в ту сторону и обомлел: из стены, глядя на него, торчала чья-то голова. Вполне обычная голова парня примерно такого же возраста – лет 25, – рыжеволосая, веснушчатая, с живым взглядом. Словом, ничего удивительного, если бы не полное отсутствие остального тела, и не из стены.
   – Привет! – сказала голова и подмигнула.
   – П-привет, – растерянно ответил Димка.
   Некоторое время они молчали.
   – Не знаешь, что сказать? – сочувственно спросила голова. – Вопрос какой-нибудь задай, спроси, например, кто я такой.
   – Ты кто такой? – послушно повторил Димка.
   Голова тяжело вздохнула.
   – И у этого никакой фантазии, – сокрушённо констатировала она. – Придётся перехватывать инициативу. Борька я, Борька Осокин, из параллельного мира к тебе выглядываю.
   – Откуда, откуда? – это они оба произнесли в один голос: Димка ошеломлённо, с выкаченными на лоб глазами, а Борька насмешливо, явно издеваясь.
   – Слушай, – начала кипятиться борькина голова, – ты чего такой трудный-то? Эта стена у тебя куда выходит?
   – Во двор.
   – А этаж какой?
   – Пятый.
   – Могу я к тебе с улицы на пятый этаж заглядывать? Да ещё через стену?
   Димка промолчал, раздумывая.
   – О Господи! – простонала голова. – Ладно, долог путь рассказа – краток путь показа. Смотри! – и она исчезла.
   Димка подошёл к тому месту, где она только что была, и стал придирчиво рассматривать стену. Стена как стена, никаких следов того, что через неё к нему сейчас заглядывали. Димка недоверчиво постучал по ней – твёрдо! – потом трижды ткнул пальцем. На третий раз палец попал во что-то мягкое.
   – Эй, поосторожнее! – раздался негодующий борькин голос. – Чуть глаз мне не выколол!
   На сей раз вместе с головой появилась и рука, правда, ненадолго: почесала лоб в том месте, где было красное пятно от димкиного пальца, и втянулась обратно.
   – А ты весь сюда залезай, – предложил гостеприимный Димка.
   – Не, – помотала собой голова, – не могу. Ко мне сейчас девушка придёт, Лена. Залезу к тебе – не услышу, как звонить будет. Давай так разговаривать.
   Они опять замолчали, но тут, наконец, Димка придумал, о чём можно спросить.
   – Как там у вас? – осторожно спросил он.
   Борька скривился.
   – Так же, как и у вас, – с какой-то горечью сказал он. – Представляешь: всё в точности так же, как и у вас! Просто ужас какой-то!
   Димка почувствовал, что его охватывает волна патриотизма.
   – Если у нас – ужас, чего тогда к нам заглядываешь? – грубовато спросил он.
   Борькино лицо приняло извиняющееся выражение.
   – Да нет, я не в том смысле! Ужас, что всё одинаково! Представь, я три года над этим работаю; наконец, открываю окно в параллельный мир – и что же? Оказывается они абсолютно, до малейших деталей одинаковы! Я уже несколько раз к вам вылезал, проверял… Ну, и зачем тогда всё это? Скажи, зачем нужны два одинаковых мира? И какая польза мне от того, что я окно к вам открыл? Хоть бы у вас время в обратную сторону шло – можно было бы маленькие чудеса творить…
   – Слушай, – осенило Димку, – ты говоришь, всё одинаково… А я у вас тоже есть?
   – Есть, конечно, – по борькиному лицу Димка понял, что он там, по ту сторону стены, пожал плечами, – куда б ты делся?
   – А можно к тебе заглянуть?
   – Да ради Бога. Суй голову, а я в этом месте буду руку держать, чтобы окно не затянулось.
   Димка сунул голову и оказался лицом к лицу с Борькой, который стоял у стены, всунув в неё руку. С минуту он осматривал борькину квартиру, потом хмыкнул и, не сказав ни слова, вылез обратно. Тут же в стене на прежнем месте появилась голова Борьки.
   – Ты что? – удивлённо спросил Борька. – Обиделся на что-то, что ли?
   – Врёшь ты всё, – уверенно сказал Димка. – Не из какого ты не из параллельного мира. Если бы ты был оттуда, я бы сейчас увидел, как тот я, который у вас, тоже к тебе в комнату заглядывает – ты же говорил, что всё одинаково.
   Из стены вылезла борькина рука, кулаком постучала по борькиной же голове и залезла обратно.
   – Балбес! Как ты мог увидеть того себя, который у нас, если он сейчас заглядывал к тому мне, который у вас?
   Димка задумался.
   – Верно, – признал он. – А если я сейчас прибегу к тому тебе, который у нас, и выгляну оттуда, тогда что?
   – А ничего. Потому что тогда тот ты, который у нас, прибежит ко мне. А ко мне сейчас Лена придёт, на фиг он мне здесь нужен? Да ты не обижайся – я же не про тебя, а про него.
   Но Димке было не до обид: его охватило горячее желание во что бы то ни стало увидеть самого себя, ну, или хоть контакт какой-то установить.
   – А позвонить ему – ну, в смысле, мне – нельзя?
   – Бесполезно, – похоже было, что Борька по ту сторону стены сокрушённо махнул рукой, – если даже кабель через стену протянуть и у меня подключиться, не дозвонишься, потому что там занято будет: ведь тот ты, который у нас, тоже в это время будет звонить тому тебе, который у вас… то есть, тьфу ты! просто: тебе. И по сотовому то же самое, только ещё и связь плохая, я пробовал.
   – Вот чёрт! – с сожалением сказал Димка. – Ну, надо же – ничего нельзя!
   – Ага, а представляешь, мне каково: я такое открытие сотворил, а толку – ноль! Вот ну, хоть бы какое-нибудь малюсенькое изменение сделать, чтобы у вас и у нас по-разному пошло, чтобы симметрия пропала, тогда бы и вообще всё меняться стало. И я бы уж придумал, какую пользу из всего этого извлечь можно!
   Тут Димку осенило.
   – Слушай, – сказал он, – идея! Смотри: ты даёшь мне адрес, и я прихожу к тому тебе, который у нас, а тот я, который у вас, приходит к тебе – не сейчас, конечно, а потом, когда Лена уйдёт. И тогда тот я, который у нас… то есть, просто: я – выглядывает… то есть, выглядываю…
   – Извини, старик, – сказал вдруг Борька, – в двери звонят – Лена пришла! Ну, пока, я к тебе потом загляну!
   И он исчез.
   Димка лёг на диван и стал прикидывать. Так, вроде, всё получается: они с Борькой – с тем Борькой – договариваются, и он, Димка, идёт к своему Борьке. А тот Димка идёт к этому, то есть, к тому. Тот Борька – в смысле, этот, который за стеной – не пускает того Димку, и тогда тот пойдёт к себе домой. Тут-то они с этим Борькой – который у нас, – к нему через стену и заглядывают. А что дальше – видно будет! Главное, как говорил тот Борька – нет, пожалуй, этот, потому что он же здесь, за стеной, значит, этот, – главное, чтобы хоть что-то пошло не симметрично.
   Но тут его кольнула неприятная мысль. Та-а-к, а если тот Димка договаривается с этим Борькой… или тем… Нет, так запутаешься, нужно всех пронумеровать. Значит, Димка2 сговаривается с Борькой1, и Борька1 не пускает к себе его, Димку1, потому что они думают, что тогда Димка2 заглянет к нему от Борьки2. Но ведь Борька2 не пустит Димку2, потому что его попросит об этом Димка1! Заколдованный круг! Надо ждать Борьку – в смысле, Борьку2, может, они вдвоём что-нибудь придумают?
   Всю неделю вечерами после работы Димка1 не выходил из дома: он ждал Борьку2. Но тот так и не появился. Неужели Лена2 до сих пор не ушла?

Зона озарения

   История феноменальных открытий далеко не всегда знает своих истинных героев. Нет, конечно, если первооткрыватель – крупный учёный с мировым именем, то этот факт зафиксируют во всех научных и популярных источниках, а со временем и в энциклопедиях и школьных учебниках. Его имя теперь навеки будет связано с каким-то событием или законом, и на вопрос учителя: «Дети, кому однажды на голову упало яблоко?» какой-нибудь Ванька Жуков покорно ответит: «Ньютону», хотя лично ему, Ваньке, только вчера, когда он поздно вечером тряс соседскую яблоню, этих яблок свалилось на голову никак не меньше двадцати. Несправедливость! Если открытие совершит простой, обычный человек, то его очень скоро ототрут в сторону люди непростые и необычные; а если этот человек к тому же ещё и ребёнок…
   Пятиклассник Лопуховской средней школы Пашка Таракашкин боялся идти домой. Основания для этого были, и самые серьёзные. В субботу к нему пришла учительница, и Пашкины родители с изумлением узнали, что их сын – вовсе не отличник, как они наивно полагали, основываясь на его словах. Мало того, оказалось, что он даже не троечник. (Последний факт, правда, Пашка и не скрывал и на вопрос отца: «Ну, много сегодня троек нахватал?» честно отвечал: «Ни одной» ).
   Отец Пашки Фёдор Степанович, в отличие от учительницы, педагогического образования не имел, поэтому после её ухода не стал приводить сыну яркие примеры из жизни разных достойных людей, а попросту снял ремень. Надо отметить, что конечный результат его метода оказался ничуть не слабее: Пашка торжественно обещал, что с понедельника начнёт учиться хорошо и перестанет обманывать.
   В понедельник он получил сразу две двойки и снова об этом не сказал. А сейчас, к четвергу двоек у него было уже четыре. Понятно, что родительский дом – «начало начал», – мог для Пашки означать только одно: начало новой порки. Поэтому он всеми силами пытался оттянуть новую встречу с отцовскими взглядами на воспитание.
   Пашка уныло плёлся по окрестностям Лопухова, как вдруг увидел весьма притягательный уголок местной природы: на берегу небольшого ручья стоял камень в форме куба и высотой с обычный стул. Он будто говорил: присядь, отдохни! и Пашка решил принять приглашение.
   Едва он присел на камень, как тут же ему в голову пришла, в общем-то, очень логичная мысль: тяни не тяни, а порки не избежать, так не лучше ли покончить с этим как можно быстрее и получить, таким образом, новую точку отсчёта для исправления учебных проблем?
   Полный решимости, Пашка побежал домой.
   – Папа, мама… я опять двоек наполучал… и вам не сказал…, – выпалил он прямо с порога.
   Родители переглянулись.
   – Вот что, сын, – сказал Фёдор Степанович под одобрительным взглядом матери, – двойки – это, конечно, очень плохо. Но то, что ты нашёл в себе мужество признаться, это, я тебе скажу… В общем, давай-ка садись обедать, а потом вместе сядем за твои уроки: не всё же я, в конце концов, забыл, помогу! Глядишь, и одолеем!
   На следующее утро пашкины друзья Петька и Лёха, бывшие в курсе его школьных успехов, немало поразились, увидев, как, войдя в класс, он легко и непринуждённо уселся на стул, и этот процесс – сидение – не доставлял ему, по-видимому, никаких физических страданий. После уроков они пристали к нему с расспросами, и Пашка поведал друзьям, каким образом он решил эту проблему. Особо он подчеркнул, что гениальная мысль: во всём признаться – озарила его в момент сидения на камне. Из этого он делал вывод, что камень этот – не простой, а волшебный. Тут Пашка до того разошёлся, что даже высказал первую в своей жизни научную гипотезу: по-видимому, камень излучает какую-то энергию и передаёт её сначала тому месту, которым на нём сидишь, а оттуда эта энергия поступает прямо в мозг и там преобразуется в мысль.
   Этот их разговор случайно услышал Васятка, человек неопределённого возраста, которому, судя по тому, как он выглядит, можно было дать от тридцати до ста сорока лет. С утра Васятку мучило желание похмелиться, но шансов на это у него никаких не было. Поскольку Пашка в разговоре с друзьями подробно описал место, где находится чудо-камень, Васятка немедленно – за неимением альтернативного варианта – помчался туда. Отметим, что именно с этого момента Пашка потерял своё эксклюзивное право на Зону озарения, как впоследствии стали её называть; мало того, пашкино имя в связи с ней никогда и не упоминалось.
   Просидев на камне не более минуты, Васятка галопом понёсся к тумбе объявлений и уже через полчаса помогал бабе Нюсе на огороде и, как результат, вечером в компании своих ровесников распивал пол-литру, закусывая овощами с того же огорода. Замкнутость и неразговорчивость, особенно в полупьяном виде, была для Васятки вовсе не характерна, поэтому уже к утру жители Лопухова по одиночке и группами потянулись к чудесному месту.
   Собралось их там немало, пришлось даже установить живую очередь, но и в таком режиме Зона работала без сбоев: шутя разрешались ситуации, которые жители Лопухова годами оставляли в подвешенном состоянии. Так, например, продавщица Тамара, узнавшая накануне об очередной измене мужа, поднялась с камня с просветлённым взором, и вечером её муж Григорий, сумевший в течение дня подыскать неплохие, как ему казалось, аргументы в своё оправдание, не смог воспользоваться ими, так как в дверь квартиры был врезан новый замок, а рядом стоял чемодан с его личными вещами. Забегая вперёд, скажу, что уже через месяц Тамара очень удачно вышла замуж и теперь уже сама изменяла новому мужу.
   Наибольший интерес жителей вызвал визит в Зону мэра. Его даже пропустили без очереди, так как надеялись, что найденное им решение послужит во благо не одному человеку, а целому городу. Так и случилось: уже через полчаса после посещения Зоны мэр без всякого нажима, добровольно написал прошение об отставке, о чём население города умоляло его уже четыре года. После этого отношение лопуховцев к Зоне приняло характер преклонения.
   Однако первое же посещение Зоны временно исполняющим обязанности мэра вывело события на новый виток. Он пришёл не один, а с двумя своими замами и тремя техниками администрации города. Они взялись проводить исследования этого явления, и экспериментальным путём было установлено, что камень здесь вовсе не при чём, а плодотворная работа мысли осуществляется в пределах территории, границы которой определили тем же экспериментальным путём.
   Придя на следующее утро, жители увидели, что эти границы чётко обозначены высоким забором. В заборе была небольшая калитка, а справа от неё стояла будка с надписью «Касса». Заплатив за вход по сто рублей и войдя внутрь, жители были приятно удивлены тем, как окультурена территория Зоны: ненужный больше камень вышвырнули за ограду, а на освободившемся месте построили небольшие кабинки, внутри которых стояли вполне удобные современные стулья. Увидев это, лопуховцы исполнились глубокого уважения к Исполняющему: хотя вход в Зону и стал платным, зато возросла и её пропускная способность, так как теперь в ней могло одновременно находиться десять человек. Как следствие этого, вечером того же дня на сессии городского совета было принято решение о досрочных выборах, и к концу недели Исполняющий стал новым мэром Лопухова.
   Зона стала исправно приносить в казну города вполне приличные деньги и не только за счёт местных жителей: прослышав о лопуховском чуде, сюда стали съезжаться жители из других городов. А однажды Зону посетил и чиновник из Москвы, прибывший в район с финансовой проверкой. Новый мэр лично привёл его в Зону и сопроводил в кабинку для VIP-персон, которая отличалась от обычной тем, что в ней сидела секретарша и записывала мысли, пришедшие на ум высоким гостям, и потом при выходе эту запись им вручала.
   Из кабинки гость вышел с загадочной улыбкой на лице: видно, его посетила какая-то удачная мысль. О том, что это была за мысль, лопуховцы узнали уже через два дня, когда в город нагрянули человек двенадцать московских гостей. Они легко доказали новому мэру, что данная земля является не муниципальной, а федеральной собственностью, поэтому город на неё никаких прав не имеет. Столичные чиновники были очень вежливы и благородны: они дали мэру целых два часа на то, чтобы убрать все эти неуклюжие постройки.
   Через месяц Зону было не узнать. На берегах ручья построили гранитные набережные, после чего сам ручей куда-то исчез, и поэтому пришлось к набережной подводить воду из обычного водопровода. Вместо деревянного забора Зону окружал очень красивый из розового мрамора; тут же появились автомобильная стоянка и вертолётная площадка. Количество кабинок, правда, сократилось, их осталось всего две, зато в них появились сауна и бильярд. Не надо думать, что лопуховцев в Зону перестали пускать, вовсе нет; просто они сами не захотели сюда больше ходить, когда узнали, что минута пребывания в Зоне стоит три с половиной тысячи евро.
   Да, оборудовали всё федералы с размахом. Они и предположить не могли, что уже в день открытия их ожидает полный провал! И сама Зона была здесь не при чём: свои функции она выполняла чётко. Причина оказалась в том, что новые хозяева не учли специфики проблем своих клиентов!
   В день открытия их прибыло около десятка – предпринимателей самого высочайшего уровня: сплошь директора банков и крупнейших финансовых и промышленных компаний. И проблемы у них были такими, что за их решение они спокойно выложили бы и по сотне тысяч. Особняком прибыл один из гостей, чей приезд окружала полная тайна. Он даже прибыл в маске и передвигался в плотном кольце из пятнадцати телохранителей. Поговаривали, что приехал он из-за рубежа, так как в России он – в федеральном розыске. Даже другие гости решили, что его проблемы – самые неотложные, и единодушно предоставили право быть первым.
   Вот тут-то всё и началось! Из кабинки гость выскочил через 15 минут, площадно ругаясь и сорвав в бешенстве с лица маску. Он, на чём свет стоит, поносил обескураженных хозяев Зоны.
   – Это надувательство! – орал он. – Я просидел здесь 15 минут, и всё это время у меня в голове вертелась только одна мысль: надо застрелиться! Вы мошенники! О том, что надо застрелиться, я и без вашей Зоны постоянно думаю!
   Немного успокоившись, он добавил, что если когда-нибудь ему удастся вернуться в Россию – тут он, спохватившись, постучал кулаком по голове – он немедленно подаст на них в суд.
   Взревел вертолёт, и таинственный гость умчался.
   Визиты в кабинки других гостей оказались точной копией его посещения с единственным исключением: представитель сталелитейной компании очень хотел прыгнуть в доменную печь. Один за другим высокие гости отбывали, одаряя напоследок бледных владельцев Зоны зловещими, не обещающими ничего доброго, улыбками. Но те и сами не пробыли и пяти минут после отбытия последнего гостя. Их вертолёт рванул с места с абсолютно немыслимой скоростью и без колебаний лёг на какой-то определённый курс, скорее всего, тоже за границу.
   Вот так город заполучил назад свою достопримечательность и – одновременно – полезнейшую вещь! Сначала мэр хотел восстановить статус-кво: вернуть десять кабинок. Но не поднялась рука снести такие архитектурные шедевры. На референдуме лопуховцы единогласно решили их оставить, хотя это привело к тому, что снова появились очереди.
   Но не это, всё-таки, главное. Главное, что Зона по-прежнему подсказывала своим истинным хозяевам верные решения, и жизнь в Лопухове, ещё недавно беспросветная и безнадёжная, стала потихоньку выправляться. Оказалось, что если по-настоящему поработать головой, то можно найти выход из самой неразрешимой ситуации. И поэтому… Эй, подождите! Ну, пять минут!....
   …Эх, ну и дела! Я убеждён, что не только я, но любой писатель чувствует себя отвратительно, если ему не удаётся найти для своего произведения яркий, эффектный финал. А у меня, судя по всему, вообще никакого не будет, потому что кончилось моё время, и билетёрша выгоняет меня из Зоны, где я и писал этот рассказ. А вне её я вряд ли смогу придумать что-то оригинальное и интересное!

Человек, который собирал проклятья

1

   В Вудлэйк Саймон въехал около девяти утра и сразу же подумал, что этот городишко ему подойдёт. Такое впечатление, что именно здесь и находится конец света: сразу же при въезде в город начинается крутой спуск, и поэтому сверху весь он, как на ладони. Конец города упирается в высокие горы – всё, дальше некуда ехать! – такими же горами он окружён и с двух других сторон. Глухомань, и в то же время выглядит достаточно цивилизованно, чтобы у него не было проблем с подключением к Интернету. Он неторопливо ехал по единственной улице, разыскивая бар, с которого и следовало начать. Искомое обнаружилось довольно быстро и внутри, несмотря на ранний час, выглядело довольно оживлённым – то, что ему нужно. Саймон остановил грузовичок, заглушил двигатель и вошёл в бар. При его появлении все разговоры смолкли, и посетители уставились на него с откровенным интересом – верный признак того, что чужаки появляются здесь нечасто. Саймон поприветствовал их кивком головы, отметив, что все присутствующие – исключительно мужчины, и подошёл к стойке.
   – Пива, пожалуйста, – сказал он мужчине за стойкой, чей живот не оставлял никаких сомнений в том, что это и его любимый напиток.
   Тот одобрительно кивнул и открыл бутылку. Видно было, что он изо всех сил удерживается, чтобы не спросить: «По какому делу к нам, мистер?», и Саймон решил его не мучить.
   – Саймон Гарднер, писатель, – представился он. – Ищу уединённое место для работы, месяца на два-три. Реально снять в вашем городе подходящий домик?
   Легенда с писателем казалась ему наиболее удобной: и объясняет, для чего ему нужно уединиться, и не будет привлекать повышенного внимания аборигенов: ну, кому интересен чудак, который целый день что-то стучит на компьютере?
   – Алан Бигли, хозяин этого заведения. Не знаю, мистер Гарднер, у нас тут люди просто живут, мы – сами по себе… Хотя… Эй, Фрэнк! – крикнул он мужчине лет сорока, сидевшему в одиночестве за столиком в углу. – Не притворяйся, что не слушал! У тебя же домик Лиззи пустой стоит – договорись с мистером Гарднером.
   Саймон – опять же кивком – поблагодарил Алана, забрал своё пиво и направился к Фрэнку.
   – Разрешите? – спросил он, остановившись перед его столиком.
   – Конечно, садитесь, мистер…
   – Саймон, просто Саймон, – сказал он, присаживаясь. – Так как же, Фрэнк, у вас действительно есть то, что мне нужно?
   Минут через десять разговора они ударили по рукам. Саймона порадовало, что домик пустует совсем недавно – сестра Фрэнка Элизабет месяц назад вышла замуж за парня из другого города и уехала к нему, оставив на попечение брата их прежний родительский дом. Вполне устроила его и цена – всего сто долларов в месяц. Он согласился на неё сразу же, и на лице Фрэнка отразилось сожаление, что не запросил больше. Видно, сто долларов – это было выше самых смелых его надежд.
   Они вышли на улицу и сели в грузовик. В следующем после бара доме находился небольшой магазинчик; как раз сейчас к нему подъехала машина для выгрузки товара, и двое грузчиков поочерёдно ходили туда и обратно, занося ящики с бутылками, лотки с хлебом и прочее. Саймон прикидывал, каким образом лучше разъехаться на узкой улице с их грузовиком, как вдруг Фрэнк издал негромкий возглас досады. Саймон недоумённо глянул на него, но тот смотрел куда-то в сторону чуть дальше того места, где трудились грузчики. Он тоже посмотрел туда и увидел, что за распахнутой дверью магазина лицом в их сторону и в странной позе бегуна в позиции высокого старта притаился какой-то мужчина.
   Одет он был весьма странно: широкополая шляпа закрывала почти половину лица, а толстый и длинный плащ был в это тёплое солнечное утро более чем неуместен. Судя по тому, что выглядывало из-под шляпы, мужчина был далеко не молод: наверняка, за шестьдесят. Пока Саймон размышлял, что могло раздосадовать Фрэнка, события завертелись. Один из грузчиков взвалил на левое плечо ящик с бутылками, развернулся и пошёл в магазин. Ящик закрыл от него всё, что находилось слева, а странный незнакомец будто ожидал этого и вышел из-за двери. «Вот чёрт!» – пробормотал Фрэнк и, резко распахнув дверь грузовика, высунулся и крикнул:
   – Тэдди!
   Тот, продолжая идти, взглянул в их сторону, но в это время незнакомец – Саймон не поверил своим глазам, – подставил ему ножку! Грузчик потерял равновесие, но успел правой рукой упереться в стену и устоял на ногах, зато ящик, перевернувшись, слетел с его плеча и грохнулся о землю с плачевным звоном. Из разбитых бутылок полилась кола. Тэдди, размахивая руками, заорал на виновника происшествия, поминая его родителей, ближайших родственников и ещё многое, что подсказывало ему вдохновение. Саймона поразило, что незнакомец слушал его ругань без тени смущения и, похоже, был очень доволен. В руках его Саймон заметил какой-то странный раструб, который тот направил на источник звука. Закончилось всё не менее странно: выдохшись, Тэдди замолчал, но остался стоять на месте, явно чего-то ожидая. Незнакомец, убедившись, что тот действительно закончил, залез левой рукой в прорезь плаща, что-то там сделал, затем переложил раструб в левую руку, достал из кармана деньги, подал их грузчику и пошёл дальше. Проходя мимо машины Саймона, он посмотрел на них с Фрэнком, но тут же надвинул шляпу глубже на глаза и зашагал быстрее.
   – Поехали! – сказал Фрэнк, махнув рукой, и добавил: – Вот чёртов немец!
   Они тронулись с места, и Фрэнк, показав рукой вперёд, принялся комментировать произошедшее.
   По его словам, зовут странного незнакомца Клаусом Штибером, приехал он в Вудлэйк года три назад. Поначалу жители решили, что он просто неуклюж: то зайдёт в бар и перевернёт у кого-нибудь тарелку со шницелем; то в самый неподходящий момент начнёт переходить дорогу, и водитель едва успеет затормозить; а то и вовсе кого-нибудь с ног собьёт. Человек он в возрасте и, чувствуется, образованный, поэтому люди старались сдерживаться и прощали ему его нерасторопность. До тех пор, впрочем, пока не убедились, что делает он это нарочно. Вот тут-то они и стали давать волю эмоциям! Какие только проклятья не обрушивались на его голову! А Штиберу, казалось, только этого и надо: стоит и внимательно всё до последнего слова выслушивает и какой-то раструб в руках держит.
   – Может он лингвист, фольклором занимается? – предположил Саймон. – Раструб – это микрофон, а где-то под плащом магнитофон спрятан.
   – Да мы тоже так думали. Но вот что странно, Саймон: живёт он у нас три года, бизнеса никакого не ведёт, а все материальные убытки компенсирует. А их за эти три года ох, как немало было! Выходит, накопления свои прежние тратит. А зачем? Вот, сколько он сейчас за ящик колы заплатил? Да если бы он Тэдди хотя бы пятую часть этого предложил, тот бы за эти деньги полчаса ругался. Мы ему уже предлагали – не хочет… Всё, приехали, стой.
   Осмотром дома Саймон остался очень доволен. В нём не было ещё того запустения, которое неизбежно возникает, когда уезжают хозяева. Все приборы функционировали, была телефонная линия, во всех комнатах чистота и порядок. Но особенная удача – это то, что по внутреннему двору можно было проехать к задней двери и выгрузить там всю аппаратуру незаметно для постороннего глаза. Саймон сказал Фрэнку, что всем доволен, отдал ему деньги за месяц вперёд, попросил без нужды не беспокоить, так как намерен сразу же приняться за работу, и они распрощались.
   Оставшись один, он в задумчивости прошёлся по дому, прикидывая, в какой из комнат оборудовать лабораторию, а в какой – кабинет. Пожалуй, для лаборатории лучше всего подойдёт вот эта, служившая хозяевам спальней: она далеко от входа и окнами выходит на задний двор. А спать можно и в гостиной на диване.
   Весь остаток дня он провёл за перетаскиванием и установкой приборов, прервавшись только на поездку для закупки продуктов.
   К десяти часам вечера всё было готово. Устало потягиваясь, Саймон решил, что к работе приступит завтра, а сейчас приготовит лёгкий ужин, поест и ляжет спать, чтобы уже с самого утра начать то, для чего он сюда и приехал.
   Покончив с ужином, он собирался выполнить второй пункт намеченной программы, как вдруг в двери кто-то позвонил. Это было очень странно. Саймон посмотрел на часы – половина двенадцатого. В гости в такое время не ходят, да и Фрэнк не стал бы беспокоить своего арендатора, даже если бы ему понадобилось забрать из дома что-то важное, не предназначенное для глаз постороннего человека. Саймон решил проигнорировать ночного гостя, кем бы тот ни был, но звонок настойчиво зазвонил ещё раз и ещё. Тогда он пожал плечами и пошёл открывать.
   За дверями стоял давешний незнакомец в плаще и шляпе. Вот уж кого, а его-то он точно не предполагал увидеть.
   – Чему обязан, господин э-э… Штибер? – сухо спросил он.
   – Здравствуйте, Саймон, – ответил тот, сдвигая на затылок шляпу, – вы позволите войти?
   – Профессор Граудиц? – изумился Саймон. – Неужели это вы? Никак не могу поверить… Что вы делаете в этой глуши?
   – Поверьте, я был удивлён не менее, когда увидел вас там… у магазина… Так вы позволите?
   – Разумеется, входите… хотя, конечно, час довольно поздний, а у меня с утра много дел…
   – Бросьте, Саймон, – сказал профессор Граудиц, входя и бросая на стол свою шляпу, – ночь – самое плодотворное время для работы мысли, а то, что я вам хочу предложить, как раз этого и потребует.
   Он бесцеремонно прошёлся по всему дому, рассматривая комнаты в полном молчании. Звук у него прорезался, когда он увидел лабораторию.
   – Ой-ё-ёй, Саймон, – какой вы молодец! – с неподдельным восторгом сказал он, остановившись у корпускулярного улавливателя. – Здесь вы обошли меня, старика! Вот эта штука могла бы сэкономить мне три года работы! Искренне сожалею, что не забрал вас в своё время у Доусона.
   – Благодарю, профессор, – пробормотал польщённый Саймон, – вероятно, вы преувеличиваете мои успехи. Но… неужели мы с вами работаем по одному направлению?
   – И да, и нет, мой молодой коллега, – он вернулся в гостиную и в выжидающей позе застыл перед стулом.
   Саймон поспешно предложил ему сесть, внутренне усмехнувшись над тем, как бесцеремонность в поведении его ночного гостя сочетается с предупредительностью, и сел сам.
   – Ну, что же, осмотрел я ваши приборы глазами специалиста и могу утверждать, что вы проводите ауральные исследования и перешли к стадии практического эксперимента. Вам удалось создать прибор – очень замечательный прибор! это, как минимум, докторская степень! – преобразующий статические частицы в волну (Саймон кивнул: всё верно). Последнее означает, что вы – вроде бы – получили возможность улавливать биополе человека и, будь у вас направленный излучатель, воздействовать им на другого. А дальнейшее мне подсказывает не только профессиональная компетентность, но и жизненный опыт. Вы в лаборатории Доусона провели несколько проб и, к большому разочарованию, обнаружили, что воздействие обладает чрезвычайно низким КПД – что-то около 10% (Саймон снова кивнул – теперь он слушал очень внимательно. Граудиц легко определил все его проблемы и, похоже, знает их причину). Доусон, я думаю, был раздражён тем, что вы увлеклись собственными исследованиями, вместо того, чтобы полностью работать на него, вот вы и взяли отпуск и приехали в Вудлэйк, рассчитывая здесь спокойно разобраться во всём. Ваша неудача – всего лишь следствие вашей молодости и торопливости, потому что вы увлеклись идеей и стали гнать её вперёд, вперёд; так что – убеждён – в самое ближайшее время вы бы поняли, насколько всё просто: ваши частицы в волне движутся хаотично, а не направленно-консолидированно…
   – Боже мой! – пробормотал потрясённый Саймон. – Поле!
   – Разумеется, – кивнул Граудиц. – Вы пропустили один этап между улавливанием частиц и преобразованием их в волну. Создание поля решит вашу проблему, и результат будет практически стопроцентным – с учётом поправки на дефект массы.
   – Профессор, – сконфуженно пробормотал Саймон, – не знаю, как вас благодарить… Понимаю, что пользоваться чужой идеей неэтично…
   – Пустое, Саймон, с удовольствием дарю её вам абсолютно безвозмездно. Говорю же, сегодня-завтра вы и сами бы разобрались. Тем более, это неважно. Я пришёл к вам, чтобы сделать предложение о сотрудничестве. Ваш преобразователь хорош, но всё же я продвинулся гораздо дальше вас. Скажу больше: моя установка полностью готова к работе, и я могу хоть завтра начать её применение.
   – Простите, профессор, но для чего тогда вам нужен я?
   – Резонный вопрос, – согласился Граудиц. – Понимаете, я предлагаю вам не научное сотрудничество, а деловое. Моя установка – это способ заработать деньги. Очень большие деньги. Даже колоссальные. Но и деньги – это всего лишь побочный продукт. Моя установка – это власть. Власть абсолютная, но, к сожалению, ограниченная пространством, а главное – временем. Максимум, через год после того, как я начну её широкое применение, будет найден способ защиты. Значит, нужно действовать быстро и эффективно. Вот для этого мне и нужен помощник. Вы подходите просто идеально, так как сами работаете в этом же направлении. Правда, с противоположным знаком. Я знаю об этом из вашего интервью журналу «Калейдоскоп». Удивлены, что я и такие журналы читаю?
   Саймон не знал, как себя вести. То, что рассказывал профессор, очень смахивало на бред – опасный бред маньяка, возомнившего себя Наполеоном. Действительно, он, Саймон, дал короткое интервью корреспонденту журнала, выходящего под девизом «Обо всём – понемногу». Там он вкратце рассказал о цели своих исследований: излечение человека от болезней и стрессов путём воздействия положительным биополем. Граудиц, по его словам, работает «с противоположным знаком». Что это может означать? Может, всё просто: профессор элементарно свихнулся, что не такая уж редкость в научной среде? Хотя, судя по тому, как оперативно он разобрался и в сути установки Саймона, и в его проблемах… И ведь самое главное: конечно, возможно воздействие и отрицательным биополем, и его последствия предположить нетрудно.
   – Понимаю, – усмехнулся Граудиц, – вы сейчас размышляете, в своём ли я уме. Хорошо, не буду настаивать на вашем согласии сейчас. Два-три дня у вас есть. А вот дальше вам придётся выбирать: или вы – мой единственный помощник, или один из многих моих будущих рабов.
   Он встал, взял свою шляпу, глубоко надвинул её на голову и пошёл к выходу.
   – Доброй ночи, Саймон, – произнёс он не оборачиваясь. – И мой совет – не глупите!
   Конечно, ни о каком сне не было и речи. После его ухода Саймон некоторое время сидел в состоянии совершенной прострации, затем сварил кофе и стал размышлять. Ну, и дела! Он, Саймон Гарднер, молодой учёный-биофизик, приехал в тихий провинциальный городок, чтобы заняться своими исследованиями, а вместо этого в первый же день оказался вовлечённым в какую-то дикую криминальную авантюру! Насколько серьёзно следует отнестись к тому, что рассказал ему Граудиц? Он допил кофе и пошёл в свой вновь оборудованный кабинет.
   Включив компьютер, Саймон вышел в Интернет и после двухчасовых поисков стал суммировать то, что ему удалось найти.
   Итак, профессор Граудиц Отто Юрген. Блестящий учёный с мировым именем и совершенно неуживчивый, непредсказуемый человек. Постоянные скандалы на научных конференциях, бойкот коллег, ссоры с работодателями. Какая-то тёмная история с «Браун&Флетчер Индастриз», которая обвинила Граудица в том, что он не выполнил её производственный заказ, а довольно внушительный аванс возвращать отказывается. Несложившаяся карьера преподавателя, уход – опять-таки, со скандалом – из Гумбольдта, Сорбонны и Гарварда. И остальное в таком же духе. Странно. Саймон познакомился с профессором, когда тот несколько раз приходил в лабораторию Доусона. Он очень доброжелательно разговаривал с Саймоном, интересовался его работой – совсем не похоже на то, что выложено о нём в Интернете. Правда, Саймон помнил и то, как однажды, войдя в кабинет шефа сразу после ухода от него Граудица, он увидел, что тот сидит, обхватив руками голову, и без конца повторяет: «Какого чёрта я с ним связался»?
   Саймон махнул рукой: ничего понять невозможно, так что лучше лечь спать, а там – увидим.

2

   Через два дня, впрочем, он склонен был расценивать визит профессора как какое-то недоразумение. Городок продолжал жить своей полусонной жизнью, в которой никогда ничего не происходило, и на фоне всего этого ночной разговор стал ему представляться не более, чем неуместной шуткой или розыгрышем.
   В первый из этих дней он ждал продолжения начатого разговора, но время шло, а профессор не появлялся, и тогда он занялся доработкой своего оборудования: смонтировал блок, который подавал в накопитель постоянный ток, вследствие чего частицы биополя перестали двигаться хаотично, и только после этого преобразовывал их в волну. Профессор оказался прав: сила воздействия резко возросла – он проверил это на себе, использовав часть ранее запасённых резервов положительного биополя.
   Работая, он нет-нет, да и возвращался мысленно к ночному визиту. Уж слишком многое было за то, что сказанное профессором – правда. Здесь и странное поведение его у магазина (теперь Саймон не сомневался, что Граудиц спровоцировал Тедди на выброс отрицательных эмоций и загнал их в улавливатель направленного действия), и полная компетентность в вопросах воздействия биополя и принципах работы с ним. В общем, не оставалось сомнений в том, что события назревают, но поделать с этим было ничего нельзя, приходилось лишь ожидать их.
   После того, как установка заработала в требуемом режиме, можно было переходить к главному: сканированию биополя города и последующему вычленению и улавливанию положительной его части. Работа предстояла большая, и Саймон решил впрок запастись едой, чтобы в дальнейшем не отвлекаться на это.
   Он подъехал к магазину и, не очень-то утруждая себя выбором, купил первое, что подвернулось. В окно бара он увидел Фрэнка, и у него возникла мысль осторожно расспросить его, не появлялся ли в городе профессор.
   Войдя в бар, он услышал дружный общий хохот. Центром внимания был Алан, который что-то втолковывал невысокому худому человеку по имени Патрик Формэн. Саймон подошёл к столику Фрэнка, поприветствовал его и сел рядом.
   – По какому случаю веселье? – спросил он.
   – Алан иногда незаметно включает свой магнитофон на запись, и обязательно кто-нибудь попадается, – смеясь, объяснил Фрэнк. – Вчера он записал Патрика, когда тот, пьяный, рассказывал, как он свою жену в строгости держит. Будто никто не знает, что он дома и рта без её команды раскрыть не смеет!
   – А-а, – протянул Саймон, – а я думал, опять этот немец, Штибер, очередной свой фокус провернул.
   – Нет, – помотал головой Фрэнк, – его последние два дня вообще никто не видел. Может, уехал? Мы бы расстраиваться не стали – и это ещё мягко сказано.
   Они ещё немного поговорили: Фрэнк спросил, как он устроился, не нужно ли чего. Саймон заверил его, что всё просто прекрасно, попрощался и ушёл.
   До конца дня он работал, с переменным успехом генерируя биополе. В целом, получалось успешно, но иногда без каких-то видимых причин установка начинала вести себя очень странно: её ровный гул срывался на истерический визг, и индикатор накопления поля падал на ноль. Всё же ему удалось заполнить полем два контейнера, что само по себе было несомненной удачей: для того, чтобы начать эксперименты по воздействию, этого вполне достаточно. Саймон выключил установку и посмотрел на часы: двадцать минут первого ночи – поздновато даже для визита профессора – и лёг спать.
   Проснулся он поздно и с ощущением, что что-то произошло. Некоторое время он пытался понять, что навело его на такую мысль. Оказалось, тишина. Практически, полная тишина, неестественная даже для такого небольшого городка, как Вудлэйк.
   Саймон быстро оделся и вышел на улицу. Там не было ни души, и это тоже было странно. Куда подевались все люди? Присмотревшись, он увидел вдалеке две фигуры, стоявшие где-то в районе бара Алана. Он вернулся во двор, завёл грузовик и поехал туда.
   Подъехав, он увидел Фрэнка, который стоял возле бара и, по-видимому, что-то высматривал в окно.
   – Эй, Фрэнк, что ты там увидел? – спросил Саймон, выпрыгивая из кабины.
   Тот ничего не ответил, и Саймон подошёл вплотную и тронул его за рукав. Фрэнк и тут не отреагировал, и тогда Саймон, сделав ещё шаг вперёд, заглянул в его лицо. Фрэнк стоял с остекленевшим взглядом, на его лице не двигался ни один мускул.
   – Забавно, Саймон, не правда ли? – раздался сзади голос профессора Граудица.
   Саймон обернулся и был поражён произошедшей в его внешности перемене. Не было ни уродливой шляпы, ни нелепого плаща. Профессор был одет в элегантный костюм; светлая рубашка, галстук и начищенные до нестерпимого блеска ботинки делали его более похожим на светского льва, нежели на учёного.
   – Давайте войдём вовнутрь, поговорим, – предложил он. – Не волнуйтесь, с вашим приятелем ничего не случится. Если, конечно, сильный ветер не поднимется.
   В баре было то же самое: и посетители за столиками, и Алан за стойкой – все находились в состоянии какого-то транса. Профессор по-хозяйски прошёл за стойку, налил себе в стакан виски.
   – Да, забавно, – снова повторил он, отхлебнув из стакана, – и вот так весь город. А знаете, что самое забавное? В это состояние их привели их же собственные проклятия, которыми они так щедро осыпали меня три года. Приходилось терпеть: у меня ведь не было вашего улавливателя частиц. Ну, ничего. Сегодня я нажал всего лишь одну кнопочку на пульте дистанционного управления, и моя установка вернула им всё сторицей. И вот они стоят, парализованные негативным биополем, ничего не слышат, не видят и не понимают. Мало того, когда я верну их к жизни, они ничего не будут помнить. Так что сейчас с ними можно делать всё: достать из кармана бумажник или зайти в дом и вынести все ценности…
   – Профессор, – сказал изумлённый Саймон, – но вы ведь не хотите сказать, что в самом деле намерены…
   – Что вы, Саймон, конечно же, нет! – расхохотался тот. – Это ведь какой труд: обойти все дома, что-то искать, потом выносить… Зачем? Они сами отдадут мне всё, что имеют да ещё будут умолять, чтобы я взял. Достаточно переключить режим, и никакого паралича не будет и в помине; зато на них мигом обрушатся все мыслимые и немыслимые боли – от зубной до послеоперационной. Вот тут-то мне и понадобится помощник. Решайтесь, Саймон, эту маленькую демонстрацию своего могущества я устроил специально, чтобы убедить вас.
   Саймон понял, насколько ситуация опасна и для него. Нужно каким-то образом повесить её в воздухе, получить отсрочку с ответом, чтобы не провоцировать Граудица на немедленные действия.
   – Профессор, – осторожно сказал он, – всё же я не могу поверить, что вы решились на такой шаг: вы, учёный с мировым именем – и вдруг такая резкая смена деятельности…
   Лицо Граудица мгновенно приняло злое выражение.
   – А что можете знать об этом вы, мальчишка? Вам нет ещё и тридцати, а мне – 62. Наукой я занимаюсь с двенадцати лет; значит, уже полвека я только и делаю, что клянчу деньги на свои исследования. Сначала у родителей, потом у институтского начальства, потом у меценатов… Вот последнее было особенно унизительно. Но теперь всему этому конец. Подумайте, Саймон: всего пять-шесть таких городков, как этот – и мы сказочно богаты! Я всё обдумал: ну, обратятся они в полицию – и кто же им поверит? А пока решают, что это: массовый психоз или состав преступления, мы будем уже очень далеко и с полной суммой. Купим себе какой-нибудь остров и без всяких помех займёмся наукой… Кстати, Саймон, хочу вас поздравить с успехами в ваших исследованиях! Как ведёт себя поле?
   – А откуда вы знаете – про успехи?
   – А вы не поняли? – рассмеялся Граудиц. – Если бы не они, вы бы сейчас ничем не отличались от других жителей города! Возможно, стояли бы рядом со своим приятелем Фрэнком. Я так думаю, вы подвергли себя воздействию положительного биополя, и это создало иммунитет, способный противостоять действию моей установки. Иначе, пришлось бы мне вас экранировать – как и себя. Ну, так что вы решили: вы со мной?
   Саймон понял, что ничего не вышло: ответ он должен дать сейчас.
   – Нет, профессор, – решительно сказал он. – Я настолько не с вами, что намерен передать вас в руки правосудия. То, что вы задумали, недостойно не только учёного, но и человека вообще. Предлагаю вам самостоятельно…
   Он и не заметил, откуда в руке профессора появился пистолет.
   – Я предполагал и такой вариант, – злобно сказал Граудиц. – Не двигайтесь резко, теперь меня уже ничто не остановит… Жаль, Саймон… вас жаль… Помощника я себе найду: любой из них (он показал рукой на столики) согласится. Конечно, это будет простой исполнитель моих поручений, а не равноправный партнёр, каким были бы вы… Впрочем, в отношении вас я ещё окончательную точку не ставлю. Может, ещё одумаетесь. Идёмте к вам домой.
   Повинуясь его жесту, Саймон вышел из бара. По улице они прошли в молчании, которое не нарушал ни один звук.
   – Заметьте, как я гуманен, – сказал Граудиц, когда они оказались дома, – я приковываю вас к двери туалета, чтобы не доставлять ненужных страданий. Поголодать, правда, вам придётся.
   Он бросил Саймону наручники, внимательно проследил, чтобы тот себя пристегнул, и посмотрел на часы.
   – У вас есть время до завтрашнего утра, Саймон, – сказал он. – До этого времени моих запасов поля хватит. А завтра я приду и заберу у вас одно из двух: или вас, или ваш улавливатель. Хотя нет, улавливатель я заберу сейчас – так надёжнее.
   – Что вы намерены делать? – мрачно спросил Саймон.
   – Вы знаете, а я вам скажу, – ответил профессор, немного поколебавшись, – всё равно вы не в силах мне чем-то помешать. Спасать вас никто не придёт: они ведь уверены, что вы тут пишете свой роман и ни о чём представления не имеете. Сейчас я включу режим воздействия болью, а потом популярно им объясню, что нужно сделать, чтобы такого больше не было.
   – А если они сбегут из города?
   – Куда? – рассмеялся Граудиц. – Сбежать отсюда можно только по дороге, а там я установил парализующий барьер! Так что деваться им некуда. А вы хорошо всё обдумайте, Саймон: место моего помощника всё ещё вакантно, но лишь до завтрашнего утра!
   И он, забрав улавливатель, ушёл.
   Саймон попытался сесть на пол, но у него ничего не вышло: не пускали наручники, а сидеть с задранной вверх правой рукой будет неудобно. Невдалеке стоял стул, и он после нескольких неудачных попыток смог зацепить его ногой и подтащить к себе. Усевшись на него, Саймон прислонился головой к косяку дверного проёма туалета и принялся размышлять, как ему освободиться. Сначала он делал это с отчаянной решимостью, потом обречённо и, наконец, задремал…
   Очнулся он от какого-то стука. В комнате было почти совсем темно, просматривались лишь очертания предметов. Внезапно на фоне окна Саймон увидел чей-то силуэт.
   – Мистер Саймон, где вы? – послышался негромкий голос.
   – Алан! – обрадовался Саймон. – Идите сюда, я здесь! Только я прикован наручниками.
   – Я это предполагал, – ответил Алан, подходя к нему, – поэтому взял у шерифа ключ. Подождите немного, я присмотрюсь, а свет лучше не включать.
   Он наощупь нашёл наручники, сунул ключ и отомкнул их.
   – Что там происходит? – спросил Саймон, массируя руки.
   – Штибер… то есть, этот ваш профессор велел завтра утром нести ему деньги и драгоценности. А перед этим для убедительности нажал кнопку на пульте дистанционного управления и нас всех так лупануло! Такой боли я ещё никогда не испытывал. Честное слово, хотелось покончить с собой, лишь бы не мучиться! Когда он ушёл, наши решили, что, может быть, вы сумеете чем-то помочь… Ведь на вас-то это не действует!
   – А откуда вы это узнали? – изумился Саймон.
   – Магнитофон, – ответил Алан. – У меня был включен на запись магнитофон. Дик Сандерс здорово напился и очень смешно рассказывал про своего тестя, вот я и решил потихоньку от него это записать. Когда мы все в себя пришли, магнитофон всё ещё крутился. Я стал искать начало записи и наткнулся на ваш с профессором разговор. Мы так поняли, что вы вовсе не писатель, а тоже учёный и чем-то таким себя облучили. Вы можете сделать с нами то же самое?
   – К сожалению, нет, Алан. Профессор забрал… ну, в общем, одну важную деталь моей установки… Но знаете, мысль одна есть, пойдёмте, посмотрим.
   Он показал жестом, чтобы Алан следовал за ним, и они прошли в его лабораторию. Здесь Саймон включил установку и внимательно посмотрел на индикатор накопителя.
   – Маловато, конечно, осталось, но можно воспользоваться и этим… Вот что, Алан, подберите пару крепких ребят и приходите с ними ко мне. Я, как вы выражаетесь, «облучу» вас при помощи своей установки – это абсолютно безвредно и даже наоборот, полезно – и у вас будет иммунитет против установки профессора. Тогда вы пойдёте к нему и… ну, вы поняли… Только осторожнее: у него есть пистолет!
   – Вот спасибо, мистер Саймон, – обрадованно сказал Алан, пожимая учёному руку, – я бы и один с ним справился, но вы правы: здесь никакой промашки быть не должно, нужно всё наверняка делать. А ребят я сейчас приведу.
   Оставшись один, Саймон внимательно осмотрел все двери и окна и вооружился длинной палкой на случай внезапного появления профессора.

3

   Они сидели в баре у Алана, много пили и веселились.
   – Н-да, сбежал наш Штибер, видно, почувствовал что-то!.. Нюх у него – дай Бог всякому! А жаль: о-очень бы мне хотелось с ним побеседовать! – последние слова Алан произнёс угрожающе.
   – Хуже всего то, что установку свою он успел забрать с собой, – с сожалением сказал Саймон. – Пока она с ним – опасность продолжает существовать.
   – И вашу какую-то штуку прихватил, да? – спросил Фрэнк.
   – Ерунда, – отмахнулся Саймон, – в два счёта новую соберу!
   При этих словах в баре воцарилось напряжённое молчание.
   – Да нет, – сконфуженно поправился Саймон, – я имею в виду – не здесь, а когда в институт вернусь!
   Все облегчённо вздохнули.
   – Мистер Саймон, – спросил его Дик Сандерс, – а что вы говорите про опасность?
   – Да, – подхватил Алан, который прибивал к стене плакат «Ругаться запрещаю!», – что вы конкретно имеете в виду?
   – А вот как раз это, – кивком показал на плакат Саймон. – Теоретически, профессор может сейчас скрываться неподалёку где-нибудь в горах. Попробуй, найди его там! У него есть его установка и мой улавливатель. Значит, он может проводить улавливание отрицательного биополя и делать его накопление. А поскольку я ничего не могу сделать в противовес ему, все мы оказываемся беззащитны.
   – Так что же, ничем нельзя защититься? – спросил Фрэнк при вновь наступившем молчании.
   – Выход есть, и он очень прост, – пожал плечами Саймон и снова кивнул на плакат, – не ругаться и вообще не проявлять никаких злобных эмоций. Тогда профессору просто-напросто нечего будет улавливать, и его установка будет похожа на автомат без единого патрона.
   – Так это что же, – растерянно сказал Патрик, – выходит, уже и ругнуться нельзя? То есть, предположим, проедет мимо меня на машине Уолтер и, как прошлым летом, меня водой из лужи обрызгает, а я ему ни слова не скажи? Ох, ну, попадётся мне этот Штибер, я его…
   И он, сообразив, тут же прикрыл рот рукой.
   – Да мы-то ещё ладно, – со смехом сказал Фрэнк, – как-нибудь удержимся. А жёны наши? Вот ты, Патрик, придёшь домой пьяный и попробуй объяснить своей Трэйси, что ругаться нельзя!
   Раздался общий громовой хохот. Но тут, перекрывая его, прозвучал истошный вопль Алана. Все обернулись на него и увидели, что тот скачет на одной ноге, обхватив другую руками и шипя от боли.
   – Ах, чтоб тебя… – заорал, было, он, но тут же все встревоженно закричали:
   – Тихо, Алан, не смей!
   Гримаса боли на лице Алана сменилась понимающим выражением, он сделал успокаивающий жест рукой, поднял с пола молоток, нежно погладил его и ласково спросил:
   – Ты не очень ушибся об мою ногу, дружок?

Из цикла «Дело было в Мешкове»

История первая
Свернувшееся пространство

   По-моему, из всех людей, живущих на Земле, самой скверной памятью обладают старожилы. Только и слышишь, что они опять чего-то не смогли припомнить: «Старожилы и не припомнят такой холодной зимы, какая выдалась в этом году!» или «Мы стали расспрашивать старожилов, но ни один из них не смог припомнить такой тёплой осени». Бывает, что память отказывает им не до конца, они добросовестно пытаются вспомнить какое-то событие и даже призывают в свидетели таких же склеротичных знакомых. Вот это последнее напрочь перечёркивает то немногое, чего им до этого удаётся достичь: «А случилось это, милок, лет пятнадцать тому… Аккурат, значить, в тот год, когда Петьку кобыла в причинное место лягнула… Гриш, помнишь Петьку»? – «Петьку-то? А как же! Только его, кажись, Егором звали…».
   Я приехал в Мешков три года назад, т. е., к старожилам не отношусь, а, значит, мне вы можете верить. И не только потому, что я был непосредственным участником событий – ну, кто из мешковцев не пользовался известным теперь на весь мир «эффектом улицы Шилова»! – просто я узнал о нём одним из первых, не считая, конечно, Санька.
   Что? Какой-такой «эффект улицы Шилова»? Ну, так ведь я это про «эффект Когана-Новикова»! Теперь поняли? Ну, вот. Были они у нас. Лазили везде, вынюхивали, Санёк потом от них натурально бегать начал: замучили они его своими расспросами! А потом – бац! – смотрим, выступают по телевизору: да, мол, это мы открыли это загадочное явление… Новиков – так тот вообще ляпнул: я, мол, это явление предсказывал ещё 20 лет назад… Он предсказывал! Смех! Вы бы видели, как он тут ходил с открытым ртом и глаза всё время протирал. Ну, да Бог с ними, я собирался рассказать, как это на самом деле было.
   Случилось это в прошлом году, 2– го мая. Мы, как накануне и договаривались, собрались к 10– ти утра в гаражах: я, Санёк, Фёдор Иванович и Никита. Жёнам, понятное дело, сказали, что пойдём машины к техосмотру готовить, а у самих одна мысль: как бы после вчерашнего праздника поправиться. Ну, в общем, водки принесли, закуски соорудили – всё по уму. Санёк чего-то очень быстро скис – видно, здорово вчера перебрал. Всё, говорит, мужики, пойду домой. Мы ему: ты хоть проспись немного, куда ты такой, Верка ведь тебе башку оторвёт! А он: пускай отрывает, мне такая башка, какая у меня сейчас, и не нужна! В общем, ушёл он. Всё дальнейшее я с его слов знаю.
   Приходит он домой (а живёт он как раз в этом самом доме, улица Шилова, 14), ключом в замочную скважину попасть, естественно, не может, ну, и давай звонить и в дверь тарабанить. Верка открыла, на него глянула – и давай орать! А он: «Вера, давай завтра, а? Плохо мне сейчас очень»! Верка, видимо, решила, что и в самом деле бесполезно – что ему сейчас ни говори, он завтра и не вспомнит, так какой смысл? Ну, и отложила экзекуцию. Санёк до спальни добрёл, куртку на пол кинул, бухнулся, не раздеваясь, и сразу же отрубился.
   Судя по всему, проспал он не больше получаса. Верка не тронула, так силы природы вмешались: началось землетрясение. Район у нас сейсмоопасный, землетрясения не редкость, но такого сильного давненько не бывало. Толчок был за пять баллов: шкафы зашатались, посуда на пол полетела, а кровать, на которой Санёк спал, прямо ходуном заходила. Он, естественно, проснулся, но спьяну и спросонья не разобрал: решил, что это Верка кровать трясёт, скандал ему устроить хочет – посуду, вон, уже бить начала. Он вскочил да как заорёт: «Я же просил тебя сегодня меня не трогать»! А Верка – куда там! – перепуганная вся, к нему жмётся: «Ой, Саня, Санечка, чего делать-то? Ой, боюсь»! Пока до Санька всё допёрло, землетрясение закончилось. Обнял он Верку, говорит: «Да ладно, чего ты, всё уже!» и опять в кровать бухнулся. А Верке, понятное дело, попереживать охота, о землетрясении посудачить. Махнула она на него рукой и к соседке побежала.
   А Санёк полежал немного и чувствует: пропал сон! Сел он на кровать, посидел и понял: такие обстоятельства запить надо! Нашёл он свою заначку, надел куртку и пошёл в магазин. Но когда по лестнице спускался, вспомнил: чего ж в магазин тащиться, ведь в подвале, в его сараюшке, как раз на такой случай бутылка припрятана. Ну, и пошёл он в подвал.
   Спускается – мать честная! Во чего землетрясение натворило! Все деревянные постройки, которые жильцы наколотили – вдребезги! И даже бетонные перекрытия – которые полопались, а которые и вовсе обвалились! (То, что весь дом перекосило, это он уже позже заметил). Тут-то у него внутри и ёкнуло: ну, думает, не дай Бог, бутылка разбилась, я этого ему не прощу! Стал он по развалинам шарахаться, свою бывшую сараюшку искать. Да разве её так просто найдёшь! Развалины – они ведь все одинаковые. Минут через пятнадцать понял – бесполезно, надо в магазин идти. Глянул назад, и тоска его взяла: опять, думает, по этим колдобинам пробираться! Вдруг видит, чуть поодаль свет пробивается – окошко на улицу. Лучше, думает, я через него вылезу, чем ноги ломать. Так и сделал.
   Выбрался он наружу, стал отряхиваться – и замер. Силы небесные, это что, землетрясение так весь его двор изменило? Да не может такого быть, совсем ведь ничего похожего! Он на свой дом вверх глянул, и вообще зашатался: стал этажи считать – девять! А он в пятиэтажке живёт! Идёт он по двору, озирается, скулит про себя и ничего понять не может: все дома такие же – с чего бы это они так подросли? А когда из двора на улицу вышел, то в изнеможении к стенке прислонился: улица широченная, таких в Мешкове и через двести лет не будет. И везде машины в несколько рядов. А уж когда троллейбус увидал, последнее опьянение с него как рукой сняло: господи, ну, троллейбус-то в Мешкове откуда? У нас из общественного транспорта только автобус «Пазик», он два раза в день по одному маршруту ходит, большего-то и не требуется.
   В книжках Санёк читал, что герою в таких случаях ущипнуть себя положено: мол, не сплю ли? И подумал, что всё это полная ерунда: никаких сомнений в том, что всё это с ним происходит наяву, и близко не было.
   В общем, дело со всех сторон непонятное, нужно у кого-то спросить, куда это он попал. Видит, мужчина идёт, не торопится, вроде. Ну, и Санёк к нему: слышь, говорит, друг, это какой город? Тот как расхохочется:
   – Ну, мужик, ты даёшь! Нижний Новгород это! Не там, что ли, с поезда сошёл? Езжай-ка ты обратно на вокзал. Видишь остановку? Там и спросишь, которая маршрутка до вокзала идёт.
   И пошёл дальше. Только время от времени на Санька оглядывался, посмеивался и головой покачивал.
   А Санёк как про Нижний Новгород услышал, так и похолодел весь. Это ж надо! От Мешкова, чтобы до ближайшей железнодорожной станции добраться, надо 3 часа на автобусе ехать. А потом на поезде до Нижнего, поди, суток пять. А он за пятнадцать минут добрался! Это что же такое творится-то!
   Санёк решил над всем этим серьёзно задуматься и даже уже лоб наморщил, но тут же понял, что фраза «здесь без бутылки не разберёшься» – как раз для таких случаев. Он хотел, было, опять через подвал двинуться в родной Мешков – деньги-то у него были, – но тут до него дошло: ёлы-палы, а чего тянуть-то, как будто здесь купить нельзя! Вон, и магазин рядом.
   Войдя в магазин, он в очередной раз выпучил глаза; на сей раз, от приятного изумления: бутылка водки здесь стоила аж на тридцать рублей дешевле! Санёк, не раздумывая, взял две и спешно полез в подвал.
   Маршрут был ему уже знаком, поэтому путь от Нижнего Новгорода до Мешкова он преодолел за пять минут – никакому «Шаттлу» это и во сне не снилось!
   Идти домой смысла не имело, и хотя до гаражей было по его теперешним меркам далековато – дальше, чем до Нижнего, – он бегом направился именно туда.
   Мы как раз собирались расходиться: водка вся выпита, денег больше нет – чего тут делать-то? И тут залетает Санёк с двумя бутылками. Ставит он их на верстак, одну открывает, выпивает сразу стакан и нам рукой показывает: давайте, мол. Я хотел его спросить, что это с тобой такое, а он огурец жуёт и на меня рукой машет: тихо, молчи! Мы тоже выпили по чуть-чуть; он минут через пять отдышался и начал рассказывать…
   Поверили мы сразу. Убедительно это всё у него прозвучало. А как про землетрясение сказал, нам прямо-таки полегчало и всё объяснило. Мы-то про него ни сном ни духом и удивлялись очень: всего-то вторую бутылку начали, так с какой стати нас всех сразу по гаражу мотать стало? В общем, говорю, поверили мы и стали рассуждать, как такое дело объяснить. Теорий, конечно, было много, но так ни до чего и не додумались. Тогда Никита предложил: давайте тогда хоть название этому дадим. И как-то у нас сразу получилось: «эффект улицы Шилова». Так что это мы придумали, а не какие-то Коган с Новиковым. И вообще нравилось нам всё это: сидим культурно, водочки только понемножку пьём и разговоры ведём научные. А Фёдор Иванович – так тот совсем научно выразился: раз, говорит, теоретический путь никуда не привёл, значит, надо научный эксперимент ставить – всё на практике проверять. Во, как завернул!
   Мы прямо опешили: а действительно, чего сидим-то? Надо туда идти и всё своими глазами посмотреть! Гараж быстро закрыли и пошли. И даже средства на научные исследования изыскали; интересно: денег ведь у нас уже не было, а пошарили по карманам, и на одну бутылку по нижегородским ценам наскребли…
   Тут-то к нам и привязался Иван Охлобыстин: куда, мол, так спешите, давайте я с вами, а то всё равно делать нечего… Что-что, а логика у него железная: раз мужики такой толпой куда-то быстрым шагом идут, значит, всё это бутылкой закончится. Надо было его, конечно, отшить; ведь ясно же: раз Иван с нами, значит, никакой теперь «эффект улицы Шилова» в Мешкове не утаишь. Да некогда было, торопились очень – интересно ведь!
   Да-а, одно дело – когда тебе рассказывают, а самому убедиться… Тем более, что с окошком Санёк напутал, мы сначала в другое вылезли. Вылезаем, смотрим, и нас всех колотить начинает: какие там девятиэтажки – небоскрёбы! Людей – куча, и все по-английски разговаривают. А вдалеке – статуя Свободы! Переглянулись мы ошарашенно и молча назад полезли. Даже в Нижнем потом не разговаривали и задерживаться там не стали: бутылку взяли – и назад. Выпили мы её прямо в подвале и пошли по домам. Устали мы очень от таких впечатлений и всего прочего. Решили только, что через неделю вернёмся и тогда всё внимательно исследуем… Что? Почему через неделю? Так мы наутро в командировку на неделю уезжали – мы все в одной автобазе работаем.
   Вернулись мы ночью. Машины в базе поставили и решили: прямо сейчас и пойдём. Нет, ненадолго, Нью-Йорк немного посмотрим, ну, может, в Париж минут на пять заглянем – и по домам. А уж завтра по-серьёзному этим займёмся.
   Как только в подвал спустились, сразу об одном подумали: ну, какого лешего мы Ивана-то с собой брали? Разболтал, конечно. Да, неплохо за неделю мешковцы поработали, много успели. От развалин и следа не осталось, всюду лампочки вкручены и свет горит, столбики установлены, а на них указатели к окошкам: «Нижний Новгород», «Нью-Йорк», «Мельбурн», «Сыктывкар», «Москва» и т. п. И даже одно новое окно прорубили: «Аддис-Абеба». Господи, думаем, а это-то кому понадобилось? (Мы тогда не знали, что это окно не с нашей, а с той стороны прорублено: очень неграм наши девчонки понравились, вот и стали они к нам лазить. Так что у парней наших тоже развлечений добавилось). Посмотрели мы на это, и всякая охота куда-то идти пропала. Развернулись – и по домам.
   Сразу лечь спать, конечно, не получилось. Жёны наши к тому времени уже несколько часов в жутком напряжении провели: когда же они, наконец, приедут, чтобы всё это им рассказать? Действительно интересным оказалось только одно: завтра в городе нерабочий день, так как учёные, которые к нам приехали, будут объяснять, что же такое здесь произошло.
   Народу на следующий день в ДК собралось – весь город. Мест, конечно, не хватило, в проходах стояли и даже из фойе через открытые двери слушали. Так вот, один из учёных стал нам всё объяснять. Вообще, мне понравилось, толково объяснял, по-простому, не стал всякие там научные фигли-мигли разводить. Пространство, говорит, это тоже материя и поэтому всеми её свойствами обладает; значит, при известных условиях (тут он рассмеялся и сказал: «Да нет, точнее, при пока не известных науке условиях» ) может растягиваться, сжиматься или сворачиваться. Тут он взял обычный лист бумаги, нарисовал в центре крестик: смотрите, говорит, это ваш Мешков. А по всем краям листа нарисовал ещё много крестиков: а это города, в которые из Мешкова теперь запросто попасть можно. Вот так они от него далеко, а вот так – он скомкал лист, потом немножечко открыл и показал, – они совсем рядом. Что-то подобное у вас и произошло. Конечно, тут вмешались какие-то процессы, толчок которым дало землетрясение; только одного лишь землетрясения было бы недостаточно. Удивительно, говорит, что именно ваш город оказался в центре; с этим мы будем разбираться, видно, что-то здесь такое есть. И ещё сказал, что в космосе такие явления давно известны, но чтобы на Земле… Ну, дальше он понёс что-то про Бермудский треугольник, а потом вообще про какие-то чёрные дыры – здесь я уже ничего не понял. А вообще, умный и хороший дядька, не то, что Коган с Новиковым – те через два дня приехали.
   Первое время мы с учёными на равных работали, они по своим учёным делам в подвал лазили, мы по своим: за водкой сбегать (правда, уже не в Нижний: оказалось, во Владимире ещё дешевле) или вот у Фёдора Ивановича любовница в Иркутске, так пока его Катька с соседкой лясы точит, он быстренько туда и смотается. Ну, и другие жители – всяк по своим делам. В общем, мы с учёными друг другу не мешали.
   Да только очень скоро всё изменилось.
   Возвращаемся мы как-то из очередной командировки (чуть ли не месяц на этот раз пробыли), время ещё детское, сбросились, сейчас, думаем, быстренько во Владимир сбегаем да посидим немножко, прежде чем домой идти. Спускаемся в подвал – вот это да! Стены побелены, на полу линолеум, диван стоит, а на нём перед маленьким столиком какой-то амбал сидит, пиво потягивает. Ну, мы покосились на него и идём себе. А он: «Вы куда»? Во Владимир, говорим. А он: да на это-то мне наплевать, хоть в Нью-Йорк, только чего вы сразу туда-то попёрлись? В кассу сначала идите! И рукой назад показывает. Мы оглянулись, а слева от входа целый ряд каких-то будашек построили; окошечки там, и за каждым по девушке сидит. Мы, ничего не понимая, туда пошли – с таким ведь не поспоришь! Видим, над одним окошком «Касса» написано, подходим, а что сказать – не знаем. Но девушка сама нас увидела, вам куда, говорит. Во Владимир, говорим. С вас, говорит, 20 рублей за один билет; вы же туда за водкой, вот пусть один сбегает, а остальные здесь подождут! Но всё же было, видно, в наших лицах что-то такое, что она смягчилась и уже совсем другим голосом спросила: «Может, вы с похмелья»? А это-то, говорим, при чём? А она: «Как это – при чём? Похмельные у нас льготники, им скидка положена: 30%. Только вам придётся доказать, что вы действительно с похмелья. Подойдите к крайнему окошку, дыхнёте там в трубочку, и если всё нормально – покажет, – то Марина вам справку выпишет, а вы с этой справкой опять ко мне». Поняли мы: мафия всё здесь себе к рукам прибрала, прощай, свобода передвижения!
   В общем, взяли мы один билет. Без скидки. Послали Никиту, потом в гараж пошли. Сидим, как на поминках. Молчим и пьём. И даже всё не допили – по домам разошлись. И вообще мы с тех пор пить бросили. Как вспомним – такая тоска берёт, что ничего в горло не лезет. Может, оно и к лучшему. Санёк с Никитой спортом занялись: теннисисты – дай Бог каждому! Я в музыку ударился, гитару вот осваиваю; Фёдор Иванович… Нет, ну с ним всё по-другому обернулось, сейчас расскажу.
   Оказалось, мафия – это ещё не самое плохое, их иногда уговорить можно было. Поклянчишь с несчастным лицом, скажут: ай, ладно, иди. А вот когда государство за подвал взялось, тут уж действительно – туши свет! Солдат пригнали чуть ли не роту, забор соорудили метра три высотой, вышки с пулемётами, вертолёты всё время летают… Жильцов по другим домам расселили. Да, главное, так быстро всё провернули – Фёдор Иванович даже из Иркутска вернуться не успел! Возвращается, а ему: отойди, стрелять буду! Ох, как он их упрашивал: ребята, милые, да вы что, у меня ж сейчас жена домой вернётся! Ноги свои показывал: вот же, мол, я даже в тапочках! А ему: отойди стрелять буду! Пришлось ему у любовницы денег брать и на поезде в Мешков возвращаться. О том, что ему Катька устроила, он даже нам не рассказывал. А на работе ничего, начальство простило, вошло в положение: командировкой ему всё это оформили и даже билеты оплатили и суточные выдали. Правда, не один Фёдор Иванович так пострадал, ещё два эфиопа у нас застряли, но за теми быстро какие-то серьёзные ребята пришли и увезли куда-то. Но для них это, я думаю, и к лучшему; Аддис-Абеба – это вам не Иркутск, где бы они нашли денег до туда добраться?
   Да только и государству недолго этим пользоваться пришлось: сгинул «эффект улицы Шилова» сразу же, как только афтершоки начались. И толчок-то был всего ничего, балла два от силы, а вот поди ж ты, мигом пространство обратно развернулось! Ух, ты, что началось! Сирена у военных завыла, вертолёты всё небо перекрыли… Мы вчетвером на чердак соседнего дома залезли и смотрели, как там начальство в панике «меры предпринимает» – никак они не хотели поверить, что явлению конец пришёл. Мы ухохотались, глядя, как они раз за разом проверки проводят и никак остановиться не могут! Подведут к дверям подъезда какого-нибудь солдата, что-то долго ему втолковывают, потом шлёпнут по плечу: пошёл! Тот бегом в подвал, а через минуту из окошка у нас же и вылезает… А те ему опять: пошёл! Одного солдатика раз двадцать гоняли, тот уже потом из окошка не вылезал, а выползал; да только всё без толку.
   Так вот это и закончилось. Военные ещё недельку побыли, а потом свернули всё своё хозяйство и уехали. Забор только с вышками оставили, но это ничего: мешковцы его в первую же ночь растащили по своим дачам, там ведь такие доски отличные. Я тоже парочку взял.
   Ну, и затихло всё. Жильцы 14– го дома в свои квартиры вернулись, и всё пошло по-старому. Где-то с полгода ещё разговоры о случившемся не утихали, но потом и они кончились. Успокоились все.
   Все, но не Санёк! Ему труднее пришлось: он же первым был и вообще всё это открыл. В общем, он, в отличие от военных, не махнул на это рукой, а стал по подвалам других домов ходить. Не может же быть, говорит, что наш дом один такой оказался, надо и другие проверить: а вдруг? И ведь нашёл же! Правда, не такое же явление, а… Но это, как пишут в книжках, уже совсем другая история!

История вторая
Реверсивные миры

   А Санёк-то оказался довольно скрытным человеком! О следующей его находке мы узнали месяца через три после того, как он её сделал. Правда, он божился, что вовсе не собирался от нас что-то утаивать; просто ситуация на сей раз оказалась такой странной и даже дикой, что он решил сначала сам разобраться в ней, насколько это возможно.
   Конечно, кое-что мы уже тогда стали за ним замечать: у него вдруг ни с того ни с сего открылся дар пророчества. Нет, он не предрекал с умным видом какие-то события; совсем наоборот, ляпнет что-то и вроде бы даже сам испугается: вот, мол, не хотел, а проговорился. Причём, это были не те пророчества, которые каждый из нас по нескольку раз на дню делает – что, мол, зарплату и сегодня не дадут или что наши опять в футбол проиграют… Чтобы такое предсказать – особенно, по поводу футбола, – и пророком-то вовсе быть не нужно. У него всё было по-серьёзному. Ну вот, к примеру, говорит ему как-то завгар наш, Николаич: «Санёк, давай сгоняем на твоей эмэмзухе в Щепкино, в „Стройтранс“; мне механик ихний, Анатолий Иваныч, две тонны горельника обещал. Хочу к своей даче нормальный подъезд сделать». А Санёк: «Чего зря мотаться-то? Анатолий Иванович в больнице с пищевым отравлением лежит»! Завгар смотрит на него непонимающе, потом крутит пальцем у виска и говорит: «Ты чего, дурак что ли? я с ним два часа назад по телефону разговаривал»! Санёк хочет ему что-то сказать, потом машет рукой и лезет в машину. Через полтора часа они возвращаются пустые: всё так, как Санёк и говорил, того сразу после разговора с Николаичем на «Скорой» в больницу отвезли. Ну, скажите, откуда он мог это узнать? Или вот однажды… Ой, да ладно, примеров-то много было, не в том дело, я о сути хочу рассказать.
   В общем, когда таких случаев больше десятка набралось, мы с Никитой к Саньку пристали: слушай, мол, мужик, мы же видим, что ты опять чего-то нарыл, давай, колись! Тут как раз ситуация была удобная: Фёдор Иванович на своём бензовозе где-то в райцентре потерялся, и вся наша автобаза без горючки осталась. Работы не было, мы два дня без дела слонялись, ну, и стали Санька донимать. Тот сначала отнекивался: я, мол, сам ещё ничего не понял, вы мне хоть разобраться дайте, потом обязательно расскажу; но мы не отставали, а заняться всё равно было нечем, вот он и сдался…
   После того, как закрылся «эффект улицы Шилова», военные сразу уехали. Учёные, правда, ещё недели две ковырялись: ходили по подвалу, всё обстукивали, бомжей за деньги нанимали, чтобы те им новые окна прорубали… В общем, не подвал стал, а решето, а толку – ноль. Тогда и они махнули рукой и тоже подались обратно в Москву. А Санёк, в отличие от них, в свой подвал больше не совался, он стал другие дома проверять. Двадцать два подвала обошёл – ничего, а на двадцать третьем сработало! Он нам объяснил, что очень обидно ему было: эффект-то тот он открыл, а пользовались им другие, а его совсем оттёрли, вроде, как он здесь и не при чём. Вот он и решил: обязательно что-нибудь ещё отыщу и шиш кому скажу! Кроме нас, конечно.
   Поначалу он и про двадцать третий подумал, что здесь тоже ничего нет. Он ведь как делал: спустится в очередной подвал и через окошко на улицу выглянет – вдруг там не Мешков, а какой-нибудь другой город? Ну, то есть, искал те места, где пространство свёрнуто. Да только не получалось у него ничего, всюду родной Мешков и никакого намёка, скажем, на Нижний Новгород или Нью-Йорк.
   И вот спускается он в двадцать третий. Выглянул в окошко, увидел всё ту же картину и остановился в раздумье: не бросить ли всё к чёртовой матери и перестать из себя идиота строить? И вдруг его как будто холодком обдало. Почувствовал Санёк, что его сознание как бы раздвоилось: то есть, он помнил, что только что в подвал через двери спустился и в то же время помнил, что он в него только что через окошко с улицы влез. И оба эти воспоминания были одинаково ясными и отчётливыми и легко раскручивались в обратную сторону. Но если первое – то, где он вошёл через двери, – было абсолютно привычным и нормальным, то второе его озадачило и даже испугало: он вспомнил, что только что, стоя у окошка в подвал, встретил Ивана Охлобыстина, который шёл по двору почему-то спиной вперёд и крикнул ему какую-то фразу, из которой он не понял ни единого слова. Санёк не трус, но тут он разнервничался. Он почувствовал большое желание смотаться отсюда, но подумал: а какого же лешего я по подвалам ищу? Может, это и есть то самое? Санёк решительно выдохнул, взглянул почему-то на часы (было 19.38) и полез на улицу.
   И только он начал это делать, как тут же со стороны улицы через это же окошко в подвал полез какой-то мужик! Они даже застряли, и Саньку пришлось повернуться на бок, но лица мужика он всё равно не увидел, так как тот продирался, повернувшись к нему спиной. Санёк отчаянно задёргался, и ему удалось выскочить наружу. Встав на ноги, он наклонился к окошку, чтобы посмотреть, какому дураку понадобилось лезть в окно именно тогда, когда и он сам это делал. Но, как он ни старался, ему видны были только ноги. Какое-то время мужик стоял на месте, потом повернулся и пошёл к выходу из подвала. Санёк подождал немного, но тот на улицу так и не вышел. Тогда он махнул на него рукой, повернулся лицом ко двору… и почувствовал, что у него реально срывает крышу! В первые несколько секунд он ничего необычного не заметил, но тут у него прямо перед глазами хвостом вперёд пролетела ворона! Причём сделала она это так ловко, как будто всю свою жизнь только таким образом и летала. Санёк машинально наблюдал за её полётом выпученными до невероятных размеров глазами; руками он в это время изо всех сил обхватил голову, так как ему казалось, что верхняя часть черепа сейчас сорвётся с места и тоже улетит. Тут в его поле зрения попала вся картина, и чего только в ней не было! По улице задним ходом ехали две машины, причём одна из них задним же ходом обогнала другую; возле песочницы, издавая непривычные звуки, хвостом вперёд со всех лап удирала собака, которую – тоже хвостом вперёд – догоняла кошка; в самой же песочнице какой-то малыш насыпал в ведёрко песок. Причём, делал он это очень оригинально: стоя во весь рост, он повернул ведёрко вверх дном, и песок сам стал туда насыпаться. После этого он снова повернул ведёрко – теперь уже донышком вниз – и поковылял, спиной вперёд, к своей, по-видимому, маме, которая сидела на скамеечке и ничуть не удивлялась такому странному способу передвижения своего ребёнка. В общем, всё выглядело, как на киноплёнке, которую, забавы ради, пустили задом наперёд.
   Из-за угла дома – естественно, спиной вперёд – появился Иван Охлобыстин. Санёк подивился, как ловко тот огибает лужи, ямы, всевозможные препятствия, совсем на них не глядя. Так он шёл до тех пор, пока Санёк не попал в его поле зрения.
   – Коньас тевирьп! – крикнул Иван, и Санёк машинально кивнул ему, не зная, что ответить. Интересна при этом была и мимика Ивана: говорить он начал, улыбаясь; сразу после фразы выражение лица было такое, как будто он только что Санька увидел, затем взгляд его потух, и дальше он шёл с безучастным видом, рассеянно глядя по сторонам.
   Санёк подумал, что с него, пожалуй, хватит. Надо идти домой, благо, теперь есть, что обдумать. Он взглянул на часы, вяло опустил руку, и тут же ошарашенно посмотрел снова: секундная стрелка лихо пёрла в обратную сторону!
   Тут Санёк уже почти всё понял и нисколько не удивился, что, когда он полез через окошко в подвал, из подвала на улицу тоже кто-то полез. Теперь он знал, кто это. С минуту он постоял в подвале, с усмешкой наблюдая, как тот нагибается, пытаясь рассмотреть его лицо, но помогать ему и тоже нагибаться не стал. Санёк посмотрел на часы – было 19.20– и отправился домой.
   Верки дома не было (опять с соседкой мировые проблемы решает), и он этому обрадовался: не будет своей болтовнёй отвлекать его от размышлений. А поразмыслить было над чем.
   Термин «реверсивные миры» пришёл ему в голову сразу же, потому что как раз сегодня токарь автобазы сказал, что не может пока сделать Саньку шпильки, потому что там надо резьбу резать резцом, а у него на станке реверс (т. е., обратный ход) не работает. Санёк лёг на диван и после часового лежания пришёл к следующим выводам:
   Вывод первый. Окошко в подвал является окном в другой мир, реверсивный нашему; поэтому там все двигаются задом наперёд и даже говорят так же (Санёк, как мог, воспроизвёл по памяти фразу Ивана, прочитал в обратном направлении, и у него получилось: «Привет, Санёк»! )
   Вывод второй. Тот мир – полная копия нашего: судя по тому, что там есть реверсивный Иван, значит, есть и реверсивный он, и реверсивная Верка, и реверсивные мы – его друзья.
   Вывод третий. Время в этих мирах движется в противоположных направлениях, поэтому, пробыв там какое-то время и возвратившись назад, попадаешь в своё прошлое.
   Вывод четвёртый. Человек, попавший в реверсивный мир, продолжает подчиняться законам своего, иначе он вообще бы никакой разницы не увидел и не почувствовал.
   Вывод пятый (самый важный! ). События в своём мире после возвращения из того можно изменять! Ведь что получилось: в 19.38 он полез в реверсивный мир, вернулся оттуда в 19.20. Если бы события нельзя было изменить, в 19.38 он бы снова полез туда, в 19.20 вернулся и так бы и замкнулся во времени и пространстве. А сейчас (он посмотрел на часы) 20.42, а он никуда не лезет, а спокойно лежит на диване. Оставалось только додуматься, как можно это всё использовать.
   В последующие дни Санёк лазил в реверсивный мир неоднократно и сделал массу новых открытий и наблюдений. Оказалось, что с реверсивными совершенно невозможно вступить в какой-либо контакт: едва встретившись, сразу же расходишься во времени: они идут в своё будущее, мы в своё. То есть, чтобы поговорить с ними, нужно не только проговаривать слова задом наперёд, но ещё и предложения (и, опять же, слова в них) произносить в обратном порядке. Примерно так: «Емьэсь тевирьп! Акоп ондал ун! Алэдь абэть у как? Анъирьатс, овородз!» («Семье привет! Пока ладно, ну! Дела тебя у как? Старина, здорово!» ). Мало того, так ещё сначала ответ получишь, а потом уж вопрос задашь! Маразм, в общем. Но зато можно просто наблюдать за событиями, и будешь знать, что произойдёт в твоём мире, когда вернёшься. А можно что-то и переделать. Только вот что именно и, главное, зачем? Этого Санёк так и не придумал.
   Так вот, рассказал он нам всё это. А у Никиты, надо заметить, ум ве-е-сьма практический! Он вскочил и сразу же заорал, что Санёк – балбес: что надо делать, это и ёжику понятно. Мы стали спрашивать, что он надумал, но Никита твёрдо заявил, что нужно дождаться Фёдора Ивановича, тогда и действовать всем вместе. Договорились встретиться в пятницу вечером, перед выходными, у Санька.
   В пятницу Никиту заслали к чёрту на кулички за гравием, и вернулся он довольно поздно. Ожидая его, мы с Саньком успели рассказать всё Фёдору Ивановичу и даже попробовали объяснить парадокс с научной точки зрения. Но у нас опять ничего не получилось, а вот Фёдор Иванович заставил нас взглянуть на это с другой стороны. Надо сказать, что после того случая, когда ему пришлось из Иркутска на поезде возвращаться, он сильно уверовал в Бога и ударился в религию. Ещё бы! Когда ему начальство всё это задним числом командировкой оформило, проезд оплатило и суточные выдало, даже его Катька в это поверила. А он в благодарность за такое чудесное избавление от всех своих пороков отказался: с любовницей порвал, пить бросил и даже матом ругаться перестал, хотя чувствовалось, что это последнее даётся ему труднее всего. Так вот, он нам заявил, что всё это – замысел Божий. Мол, когда Бог создал Землю и сотворил Человека, то в Законе Божием люди жили совсем не долго, очень скоро они начали грешить и вести аморальный образ жизни. И так они в своём грехе опустились, что Богу пришлось послать на них Потоп и начать всё сначала. Но Он предвидел, что вскоре всё повторится, поэтому и создал реверсивный мир, чтобы можно было, уже не уничтожая Мира, переделывать какие-то уж очень тяжёлые последствия их неразумного поведения. Фёдор Иванович стал утверждать, что в первом варианте наверняка была и третья мировая война, но с помощью реверсивного мира Бог её убрал из человеческой истории. В общем, раскипятился наш дядя Федя не на шутку, и мы не знали уже, как его остановить, но тут, наконец, пришёл Никита.
   Он не стал дожидаться, когда мы начнём его расспрашивать, что же он придумал, а резко начал сам. Идея его нас ошарашила и посеяла определённые сомнения в нравственности того, что он предлагал. А предложил он следующее: он, Никита, завтра захватит достаточное количество еды, в восемь утра полезет в реверсивный мир и спиной вперёд пойдёт в свой гараж: у него там есть маленький телевизор. В 8.15 по третьему каналу заканчивается трансляция розыгрыша лотереи «Серебряный замок». Он записывает, какие шары выиграют и, чтобы не светиться перед реверсивными, живёт там два дня и возвращается в четверг, то есть вчера. Мы покупаем лотерейные билеты и отмечаем номера, которые он нам скажет. При необходимости эту операцию можно будет повторить.
   Сразу же после его слов Санёк закричал, что это получается воровство: ведь мы украдём эти деньги у государства. Но я встал на сторону Никиты и заявил, что, по моим подсчётам, государство мне за мою работу недоплачивает, минимум, три тысячи долларов ежемесячно, так что это – не воровство, мы просто возьмём свои же деньги. Санёк не сдавался и кипятился всё больше, но тут нас с Никитой неожиданно поддержал Фёдор Иванович. «Да воздастся каждому по трудам его», – изрёк он. Я не уверен, что в Библии сказано именно так, но спорить, конечно, не стал, тем более, что Санька эта фраза буквально сразила, и он, хоть и нехотя, но уступил. На всякий случай, для убедительности, я ещё привёл слова Мичурина. «Мы не можем ждать милостей от государства, – сказал я, – взять их у него – наша задача»!
   Интересная это штука – изменённое Прошлое! Когда мы на следующее утро проснулись в своих квартирах, у каждого из нас дома оказались заполненные билеты лотереи. Когда уж это мы их купили? Наверное, как и планировал Никита, в четверг. Розыгрыш прошёл предсказуемо, т. е., все мы оказались главными победителями.
   В понедельник, встретившись на работе, мы, всё-таки, чувствовали себя виноватыми, но крепились и подбадривали друг друга. После обеда Никита сказал нам, что выяснил, где и когда мы сможем получить выигрыш: в будущий вторник в сберкассе. Вся неделя прошла в ожидании этого самого вторника.
   Ох, о том, что произошло дальше, даже писать неприятно… Но уж раз взялся – значит, надо. До обеда во вторник мы поработали, а потом все хором отпросились у Николаича: так, мол, и так, нужно нам очень, отпусти – ситуация позволяет! В общем, приходим мы в 12.30 в сберкассу – с билетами и документами, как положено, – подходим к кассе, всё это предъявляем и просим выдать нам выигрыш. Как же нам повезло, что в кассе в тот день была тётя Люда – она раньше в нашей бухгалтерии работала. Глянула она на нас недоумённо и испуганно и говорит тихонько: «Ребята, вы что, с ума посходили? Это же уголовное преступление, вас же посадят! Вам что – одного выигрыша мало, ещё раз пришли с теми же билетами? Где вы их взяли, подделали? Ну, даёте»!
   Стали мы с ней разговаривать и выяснили, что, оказывается, уже приходили сюда в 10 часов – прямо к открытию – и всё, что положено, получили. Она рассказала, что выглядели мы как-то странно: неуклюже двигались, а разговаривали вообще жутко и, в основном, читали по бумажке. Но она подумала, что мы просто дурачимся, так как никакого сомнения в том, что это мы, у неё не было. Мы поблагодарили её, сказали, что это мы продолжаем дурачиться, и пошли в сквер.
   Взяли мы по бутылке пива, сели на скамеечку и стали обсуждать ситуацию. Всё было понятно – надо быть идиотом, чтобы не понять, – нас обшлёпали реверсивные я, Санёк, Фёдор Иванович и Никита. Воспользовались тем, что имеют фору во времени (наше Будущее – это их Прошлое), спокойно получили наши денежки и – привет!
   Сказать, что мы возмутились – это ничего не сказать. Мы были просто в шоке. Ну, посудите сами: не было в истории человечества более гнусного предательства! Даже дети, предающие родителей, в сравнении с нашим случаем выглядят более благородно: они предают, хоть и родных, но всё-таки других людей! А нас подставили те же мы, только реверсивные! Нет, выходит, в наших мирах есть и другие отличия, кроме направления движения!
   Естественно, мы были полны желания им за это отомстить. Самый приятный вариант предложил Санёк: мы проникаем в тот мир, подстерегаем там реверсивных нас и, пользуясь тем, что в нашем восприятии они ходят спиной вперёд и сзади себя ни черта не видят, стоим и спокойненько ждём, когда они сами к нам приблизятся. И как огреем доской по башке! и, чтобы потом не было обид, – каждый своего!
   Это нам настолько понравилось, что мы хотели бежать прямо сейчас, не допив пиво. Но Никита предложил другой план. Он сказал, что нечего переживать, мы запросто всё исправим, так как сейчас временнАя фора уже у нас: мы идём в подвал и устанавливаем дежурство, чтобы выяснить, когда именно эти уроды сюда проникли. Затем вылезаем в тот мир, откатываемся во времени немного назад, возвращаемся к себе и заделываем к чёртовой матери подвальное окно! А раз они сюда попасть не смогут, этот вариант реальности будет отменён, и окажется, что деньги получили мы.
   Мы согласились, что это даже лучше, и только Санёк предлагал объединить оба варианта: сначала огреть доской по башке, а уж потом заделать окно. Но тут до меня кое-что допёрло, и я выступил с критикой плана Никиты. Ну, хорошо, сказал я, заделаем мы окно – возьмём, допустим, сварочный аппарат и приварим арматурины, – но ведь не сможем же там постоянно сидеть и караулить? И что же тогда помешает этим прийти с «болгаркой» и спокойно всё перерезать? Ведь временнАя фора снова будет у них: она же, как маятник, по очереди от них к нам переходит и обратно. Замкнутый круг получается. Все, поразмыслив, согласились со мной и стали обдумывать другие варианты. Выпили ещё по две бутылки пива, прежде чем остановились на единственном – на наш взгляд – приемлемом. Купили мы ещё по бутылке пива, пошли в подвал, написали записку: «Сволочи, верните хотя бы половину, а то замуруем окно!», прикрепили её, выбрались в тот мир, постояли там, допили пиво и полезли обратно. Смотрим, в щели, куда мы записку воткнули, никакой записки нет, а воткнуты деньги. Пересчитали – ровно половина; могли бы, скоты и больше дать: основную-то часть работы мы сделали! Да только мы давно поняли, что на их порядочность рассчитывать не стоит.
   А потом подумали: да ладно, мы ведь теперь двумя бригадами работать будем! Сегодня мы обеспечили выигрыш – на следующей неделе они. Ещё поспорили, надо ли нам будет тоже в их сберкассу задом наперёд идти и слова шиворот-навыворот выговаривать. Решили: сами справятся, лишь бы нашу часть денег нам принести не забыли.
   Слишком хорошо мы о них думали! Прошёл розыгрыш, наступил день выплаты, идём мы в подвал, а там никаких денег, только записка: «Где наша половина»? Нет, вы представляете! Эти нахалы решили, что мы так и будем всё делать и с ними делиться, а они только деньги с нас получать. Реверсивный рэкет! Признайтесь честно: вы хоть раз о таком слышали?
   В общем, возмутились мы до крайности. А я посмотрел повнимательнее на записку да как заору:
   – Никита, это же твой почерк! Значит, это ТВОЯ реверсивная сволочь всю кашу заварила! А ну, давай лезь туда, разбирайся с ним!
   – Как это я с ним разберусь? Слова буду наизнанку выворачивать? Сначала ответы слушать, потом вопросы задавать? Лучше я ему записку напишу!
   – Никаких записок! – ору я. – Давай саньков вариант: доской по башке! Думаешь, не поймёт? Если хорошо врежешь, поймёт!
   Мы все зашумели, стали горячо обсуждать, но потом с сожалением вынуждены были заключить, что ничего хорошего из этого не выйдет: в конце концов, кто помешает реверсивным в свою очередь огреть нас: мы-то тоже в их восприятии спиной вперёд ходим! Тут Санёк совсем озверел и сказал, что лично ему больше не надо никаких денег и выигрышей, только он не успокоится, пока не найдёт возможность реверсивных достать. Мы посмотрели на Никиту, тот всё понял и поспешно согласился во всём ему помогать. Санёк признался, что уже давно об этом думает и поэтому уверен, что сейчас следует искать это что-то в подвалах у реверсивных: из нашего мира к ним не подберёшься, надо у них какую-нибудь гадость найти и по полной за всё с ними рассчитаться. По его мнению, начать следует с подвала этого же самого дома: выбраться в реверсивный мир и проверить другие окна – вдруг через них попадём куда-то, откуда им можно будет такую свинью подложить! Он сказал, что не намерен откладывать, так как внутри у него всё горит от возмущения, и пойдёт прямо сейчас. Мы пожелали им с Никитой успеха и сказали, чтобы они держали нас в курсе дела.
   Санёк и Никита вылезли в окно и пошли вдоль дома, чтобы… Ой, стоп! Что это я так разогнался-то? Ведь это уже совсем другая история!

Из цикла «Мой друг Валентин Пономарёв, гений»

Что же мы такое собрали?

   – Нет, – досадливо помотал головой Валентин, в десятый раз рассматривая странный прибор, который собрал накануне вечером, когда мы отмечали нашу с ним встречу, – ничего не могу ни вспомнить, ни понять. А ты чего-нибудь помнишь?
   – Плохо, – признался я, – помню, что какие-то проводочки держал, когда ты что-то паял, а больше…
   – Н-да, – задумчиво проговорил он, – наугад включать опасно. Диапазон моих творческих возможностей настолько широк, что я мог собрать всё – от утюга до атомной бомбы.
   – А с чего ты взял, что эта хреновина вообще работает? – спросил я.
   Валентин, не вставая с места, показал пальцем куда-то в угол:
   – Видишь, паяльник выключен? Так вот, я никогда его не выключаю, пока всё не доделаю. А, кроме того, я смутно вспоминаю, что я вчера кричал, что я – гений. Значит, я что-то такое сделал.
   – Ну, это ещё не аргумент, – сказал я. – О том, что ты гений, ты начал орать ещё в аэропорту, как только мы встретились. А ты тогда её делать и не начинал. Ты мне лучше вот что скажи: неужели ты… ну, там… по схеме, по деталям, по внешнему виду, наконец, не можешь сообразить, чего эта штука может делать?
   Лицо Валентина приняло такое выражение, какое могло быть у Эйнштейна, излагающего папуасам Новой Гвинеи суть своей теории относительности:
   – Да ты пойми, это ведь не просто прибор, это изобретение! Такого никогда и нигде раньше не было! Как же я смогу понять, что я такое собрал, если это принципиально новый аппарат!Ну, кое-что сказать, конечно, можно. Во-первых, она… он может подать звуковой сигнал. Видишь, я соединил его с динамиком и впаял соответствующую схему. Даже могу сказать, какой это будет сигнал: среднечастотный гудок. Но вот когда он прозвучит, и главное – зачем? – Валентин пожал плечами. – Теперь дальше. Вот здесь, видишь, я установил дисплей и подсоединил клавиатуру от компьютера. Но клавиатуру я, судя по схеме, подсоединил так хитро, что печатать на ней могу и ясам, и аппарат тоже. Так что здесь опять ничего не поймёшь.
   Мы вздохнули и снова тупо уставились на агрегат.
   – Постой-ка, – вдруг оживился Валентин, – я вот что подумал. Инженерный подход явно ведёт в тупик. А ты, насколько я помню, вчера кричал, что ты замечательный логик. Так вот тебе логическая задача: что это за штуку мы с тобой собрали и зачем?
   – Не знаю, как у вас, изобретателей, – сказал я, – а у нас, гуманитариев, при таком жутком похмелье, как сейчас, логическое мышление начинает работать только после кружки хорошего пива.
   – Только-то и всего? Так это мы мигом!
   Валентин убежал на кухню и через пять минут возвратился с подносом, на котором красовались две большие кружки пива и тарелка с красной рыбой. Мы уселись в кресла возле агрегата и чокнулись кружками.
   – Ну? – нетерпеливо спросил Валентин, увидев, что я допил.
   – Подожди, надо ещё покурить.
   Вообще-то я тянул время, но когда пиво стало оказывать положенное ему действие, в моей голове медленно засветилась некая мысль. Удобно откинувшись в кресле и небрежно покуривая, я начал:
   – А скажи-ка мне, Валентин, до нашей вчерашней встречи у тебя не было идеи собрать что-либо подобное? Нет? Ну, тогда остаётся только один вариант: мысль собрать этот прибор появилась у тебя в результате нашего с тобой разговора. Следовательно, нам нужно…
   – … вспомнить о чём мы говорили вчера! – закончил за меня Валентин и восхищенно добавил: – Старик, ты гений, почти такой же, как я! Ну, наконец-то! Теперь хоть знаем, в каком направлении копать. С чего начнём? Впрочем, отдаю управление в твои руки!
   – Начнём с начала, – кивнул я. – В общем, мы встретились вчера в Домодедово, не сразу узнали друг друга, потому что не виделись двенадцать лет. Стали болтать о всякой ерунде. На этом этапе точно никаких идей не было, кроме одной: встречу надо отметить. С этой целью мы поехали к тебе, так как до моего города далековато. У тебя дома мы сразу начали пить, я тебе рассказал о своей семье и работе, ты мне о своей. Здесь, по-моему, тоже ничего. Потом, после второй бутылки мы, как водится, стали вспоминать молодость, а в особенности, один день: 5 июля 1972 года. В этот день на танцах мы с тобой поссорились из-за Ирки, и пока выясняли отношения, её увёл Пашка Головин, как оказалось, навсегда. Потом…
   Я осёкся, увидев лицо Вальки с вылезающими из орбит глазами.
   – Ну, всё ясно! – сказал он, жутко растягивая слова. – Мы же ещё говорили, что надо было делать не так, а потом поспорили, с кем бы из нас осталась Ирка, если бы мы дурью не маялись, и стали мечтать, что если бы снова попасть в тот день…
   Тут он внимательно оглядел агрегат и вдохновенно сказал:
   – Старик, так это же я машину времени забабахал! Ну, конечно! Вот клавиатура, набираешь на ней год, месяц, число, время, нажимаешь «Enter» и вперёд! Ну что, пиво допиваем – и к Ирке? Сейчас ты увидишь, кого из нас она выберет!
   – Это ты, обормот, увидишь! – не согласился я. – Давай, заводи свою машину, поехали!
   Валентин бросился к клавиатуре и стал лихорадочно набирать. Мы оба замерли в ожидании. Внезапно в комнате начало темнеть, затем вспыхнул яркий свет. Мы невольно зажмурили глаза, а когда открыли, комнаты не было, вместо неё была лужайка. «Ну да, – подумал я, – ведь валькин дом совсем новый, в 72 году его ещё не построили». Тут я посмотрел на жутко помолодевшее лицо Валентина и сразу понял, что получилось. Я так ему и сказал.
   – Валька! – заорал я. – Получилось! Нам снова по восемнадцать лет! Да ты на машины посмотри! Сплошь «Волги» и «Москвичи», ни одной иномарки!
   Вдруг я заметил невдалеке газетный киоск и помчался к нему. Затем так же бегом возвратился к Вальке и, отдуваясь, сказал:
   – Газету купить не мог, деньги нужны не наши, старые. Но число посмотрел, всё точно: 5 июля 1972 года. Вот здорово!
   Но на валькином лице я не увидел никакой радости. Напротив, оно было угрюмо-мрачным.
   – Пошли отсюда, – сказал он сквозь зубы.
   – Как это – пошли? – не понял я. – Всё же получилось?
   – Пошли, говорю.
   Он схватил меня за руку и потащил назад к машине времени, которая перенеслась вместе с нами. Здесь он опять подошёл к клавиатуре, набрал наши год, месяц, число и время, и через минуту мы снова оказались в его квартире.
   – Валька, ну всё же получилось! – обиженно повторил я. – Чего мы оттуда ушли?
   – Чего-чего… – со злостью сказал он, – ты что, ничего не понял? Мы с тобой куда попали? В Москву 1972 года. А хотели куда? В то же время, но в Вологду. А чтобы туда попасть, нужен пространственный переместитель. А я его не собирал. А раз не собирал, – он с уже привычной задумчивостью посмотрел на агрегат, – значит, не хрена это не машина времени, а что-то другое!
   – А потом, – добавил он через минуту, – про гудок-то мы забыли. Я же гудок для чего-то подключил. А машине времени гудок зачем?
   Последний аргумент был особенно убийственным. В том, что это не машина времени, не оставалось никаких сомнений. Мы уныло уселись в кресла и стали без всякого удовольствия продолжать пить пиво.
   – Может, ещё чего-нибудь повспоминаем? – неуверенно предложил Валентин, но, увидев мою реакцию, замолчал.
   Шок от разочарования был настолько сильным, что ничего уже не хотелось. Так мы и сидели: пили пиво и молчали. А о чём после этого говорить?
   Ивдруг машина издала гудок!
   Не веря, мы с Валькой посмотрели друг на друга. В это время заработала клавиатура, и на дисплее стали появляться какие-то буквы. Мы опрометью бросились к экрану, и я прочитал : «Миша, не забудь, твой поезд отходит в 17.30 от Курского. Валя».
   Я бросил взгляд на часы и, выругавшись, начал лихорадочно одеваться.
   – Ну, если опоздаю! – орал я на ходу. – Ну, если вовремя не приеду! Меня ж жена убьёт! Слушай, ну если бы не эта штука, я бы точно забыл! Молодец, Валька! Так это ж ты, оказывается, будильник собрал! Ты же просто гений!
   – А я тебе что говорил! – довольно заулыбался Валентин и горделиво стукнул себя кулаком в грудь.

Вторая функция

   – Вот, – сказал Валентин, с гордостью демонстрируя мне своё очередное изобретение, – догадываешься, что это такое?
   – Ну ты, Валька, даёшь! – всерьёз обиделся я. – По-твоему, если я искусствовед, то я в жизни никогда самогонного аппарата не видел?
   – Чего – чего? – растерялся он. – Почему – самогонного аппарата?
   Я перестал обижаться и начал злиться.
   – Профессора из себя изображаешь? – язвительно спросил я. – Экзамен решил устроить? Ну, хорошо, получай. Вот это, – я показал на довольно вместительную, литров на пять, кастрюлю, – ёмкость для браги; вот это – нагревательный элемент для её кипячения; вот по этой трубке из ёмкости выходят пары спирта, в этом кондиционере они
   охлаждаются, и вот отсюда поступает готовый продукт, – я опытным глазом окинул всю конструкцию и со знанием дела добавил: – Градусов семьдесят.
   Валентин почесал затылок, осмысливая всё, сказанное мной.
   – Верно, – признал он, – эту штуку можно использовать и как самогонный аппарат. Но вообще-то я сделал прибор для экспериментов с параллельными реальностями. Знаешь, – тут он оживился, – когда всё закончу, я его разбирать не буду, только электронику отключу и стану использовать вторую функцию. В самом деле, это ж какая экономия! А то на одни пьянки по поводу твоего очередного приезда сколько денег уходит! А вообще ты молодец: умеешь увидеть в приборе многофункциональность. Мы с тобой могли бы составить неплохую команду. Я-то изобрёл простой аппарат для перемещения в параллельные реальности, а ты копнул глубже – и пожалуйста! Вон, оказывается, что ещё с ним можно делать!
   – Чего ты тут плетёшь про параллельные реальности? – не понял я.
   – Слушай, идея такая: помимо очевидной реальности, которая всеми воспринимается как единственная, есть ещё реальности неосуществлённые, которые возникают каждый раз, когда кто-либо из людей решает очередную дилемму в пользу какого-то одного варианта. Не понял? Сейчас поясню. Скажи, у тебя в жизни были события, которые поменяли её запланированный ход?
   – Естественно, – согласился я, – ну вот, хотя бы… да ты знаешь, мы же с тобой вместе учились… до восьмого класса я, как и ты, увлекался физикой и математикой. И вот однажды, в середине восьмого, в январе, в сорокаградусный мороз, на перемене я открыл окно в классе – не из желания напакостить, а просто так, не подумав…
   – Помню, – кивнул Валентин, – за перемену всё выстыло, холодища была – ужас! Вера Сергеевна стала допытываться, кто это сделал, и ты признался.
   – Вот-вот, она разозлилась, выгнала меня с урока и целый месяц на свои уроки не пускала. Я слонялся в вестибюле, а там у нас висели репродукции разных картин: ну там, Васнецов, Айвазовский, Левитан, Шишкин… Я каждый день на них смотрел, и они всё больше мне нравились. Ну, и я всерьёз увлёкся живописью, а к точным наукам совсем охладел. А до этого, помнишь, на олимпиадах призовые места занимал…
   – Достаточно, – поднял руку Валька, – сейчас на этом примере я тебе всё и поясню. Буду говорить не научным языком, а популярным, чтобы даже ты понял. Так вот, грубо говоря, реальность – это сгусток энергии, который складывается из суммы энергий каждого из живущих на Земле людей. Имеются в виду энергии, затрачиваемые людьми на совершение каких-либо конкретных действий. Это – прочная, что называется, основательная реальность. Но, помимо неё, есть и неосуществленные реальности, которые
   поддерживаются энергией не поступков, а мыслей. Допустим, ты обдумывал какой-то вариант, а осуществлять его не стал. Но, тем не менее, энергию на это затратил и, значит, создал ещё параллельную реальность. Конечно, она не такая устойчивая, как основная, но всё-таки существует. Короче говоря, есть и такая реальность, где ты не открыл окно, тебя не выгнали из класса, ты не увлёкся живописью, мы поступили с тобой в один институт, ну, и так далее.
   – Ну, ты загнул! – расхохотался я. – На Земле пять миллиардов человек, ежедневно каждый из них сталкивается не с одной дилеммой, а с несколькими. Это ж сколько реальностей, по-твоему, существует? Ну, понял, понял… Ты скажешь, что Вселенная бесконечна и безгранична, и все реальности в ней запросто умещаются. А вот такой случай: сегодня, перед тем, как поехать к тебе, я хотел выпить кружку пива, но потом передумал. Так что, есть такая реальность, где я её выпил?
   – Есть, – сказал Валентин, – Точнее, была. На её создание ты затратил ничтожное количество энергии – так, вскользь подумал, – и сейчас она, конечно, распалась. Но существуют более устойчивые альтернативные реальности, и в одной из них я решил побывать. А тебе предлагаю отправиться со мной.
   – Знаешь, – осторожно сказал я, – ты мне сначала объясни механизм перемещения, а там уж я подумаю…
   – Идёт, – согласился он. – Значит, так: все эти реальности – и основные, и альтернативные – тесно переплетены между собой во времени. Чтобы отделить их друг от друга и нужен этот аппарат, который я назвал РНВ: Реализатор Неосуществлённых Вариантов. В эту… – он усмехнулся, —… кастрюлю при помощи компрессора я закачиваю под большим давлением определённый отрезок времени, затем нагреваю. Основная реальность устойчива и влиянию температуры не поддаётся; альтернативная же превращается в пар, проходит по трубке, охлаждается в кондиционере и выходит наружу в своём обычном состоянии. Потом постепенно заполняет комнату, обволакивает присутствующих в комнате людей и таким образом становится для них основной.
   – И как далеко она распространяется? – спросил я. – Мы твоих соседей за собой не утащим?
   – Исключено, – твёрдо заявил мой друг, – видишь, как я тщательно замазал все окна и двери. Герметичность абсолютная: за пределы этой комнаты альтернативная реальность не проникнет.
   – Вон оно что, – сказал я, – а я-то сначала подумал, что ты самогонку гнать собрался, ну, и законопатился, чтобы соседи не разнюхали. Только что-то я никакого смысла в этом перемещении не вижу: раз мы не можем выйти за пределы комнаты, так какая нам разница, в какой реальности мы находимся?
   – Да нет же, – терпеливо объяснял Валентин, – как только мы перенесёмся в другую реальность, можно открывать двери, идти, куда хочешь: она ведь там повсюду такая же точно.
   – Хорошо, последний вопрос,… но самый главный: как мы вернёмся обратно?
   – А это вообще просто, – махнул он рукой, – по моим расчётам, поле даже самой стабильной из неустойчивых реальностей может существовать два, максимум два с половиной часа. Затем оно распадается, и мы автоматически возвращаемся назад. Ну, так как, ты со мной?
   – Нет, Валька, это ты со мной. Я как раз припомнил одну классную альтернативную реальность. Месяца три назад я был в командировке во Владимире, жил в гостинице, а там в соседней комнате были такие девчонки! Они меня пригласили в гости, причём, недвусмысленно намекали, для чего; я пошёл в магазин – ну там, вина, конфет, – и встретил Петьку Егорова. Тот затащил меня к себе в гости, я у него и заночевал, а когда утром пришёл в гостиницу, они уже уезжали и на этот раз без намёков сказали, что я придурок. Я с ними полностью согласен. Так что, давай мотанём туда, ни в какой магазин не пойдём, а сразу…
   – Не получится, – покачал головой Валентин, – слишком слабая реальность. Не хватит мощности нагревателя. Чтобы выпарить такую реальность, нужно киловатта четыре, а у меня здесь всего киловатт.
   – Ничего себе – слабая! – не согласился я. – Знаешь, как я потом об этом случае жалел! Энергии затратил – любая атомная электростанция позавидует!
   – Говорю тебе – не получится. Кроме того, когда выпариваешь такую слабую реальность, вместе с ней выпаривается ещё три-четыре равноценных. Значит, нужен ещё сепаратор, чтобы отделить их друг от друга. Нет, на первый раз нужна очень мощная альтернативная реальность, такая, чтобы была создана не одним человеком, а миллионами. И такая реальность есть!
   – Что ты имеешь в виду?
   Валентин перестал расхаживать по комнате, уселся в кресло, закурил, пустил дым к потолку и спросил:
   – Что ты помнишь про 1980 год?
   – Про восьмидесятый? – переспросил я. – Ну, Высоцкий умер, Леннона убили… ещё Олимпиада в Москве была…
   – Вот! А помнишь, как в народе по поводу этой Олимпиады шутили? Забыл? Говорили так: назначенный на восьмидесятый год коммунизм в последний момент был заменён Олимпийскими играми. Цитирую слова Хрущёва, сказанные им на 22 съезде КПСС, – он поднял с полу тоненькую брошюрку, полистал и стал читать вслух: «Пройдут годы, минуют столетия, но никогда благодарное человечество не забудет октябрь 1961 года, съезд нашей партии, на котором в обстановке величайшего единодушия принята Программа КПСС – Программа строительства коммунизма». И ещё: «… К 1980 году в нашей стране будет в основном построено коммунистическое общество… Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме»! Вот то, что нам надо. Вот это уж реальность, так реальность! Представляешь, сколько миллионов людей искренне верили в эту идею на протяжении многих лет! А некоторые и сейчас ещё верят. Значит, сумма энергии здесь просто колоссальна. В общем, если я при таком раскладе не смогу этот самый коммунизм выпарить – грош мне цена!
   Честно говоря, валькина идея меня не вдохновила. По этому поводу у меня бы-
   л и определённые опасения, которые я не преминул ему высказать:
   – Слушай, а если там что-то вроде военного коммунизма – был же такой в двадцатые годы. Ну там, талоны всякие, карточки, а у нас ничего этого нет.
   – Нет, ты всё-таки редкая балда! – раскипятился Валька. – Ты пойми, на самом деле коммунизм никто не строил, он существовал лишь в мечтах, а в мечтах может быть построено только идеальное общество. Ну, откуда в идеальном обществе карточки? Короче, предлагаю так: сейчас по-быстренькому выпиваем за твой приезд – и вперёд, к сверкающим вершинам коммунизма! Беги в магазин.
   Но я по-прежнему не решался: появляться в коммунизме в пьяном виде не хотелось тем более. Я отрицательно помотал головой, но Валентин понял это по-своему:
   – Вот это правильно! Можешь мыслить, когда захочешь. Действительно, чего зря деньги тратить? Прибываем на место и там берём всё задаром!
   Ну, как устоять перед таким напором? Кивком головы я выразил своё согласие, и обрадованный Валька бросился к аппарату РНВ и стал быстро что-то набирать на клавиатуре, напевая «Марш коммунистических бригад» :
   – Сегодня мы не на параде,
   Мы к коммунизму на пути!…
   Затем он снова уселся в кресло и сказал:
   – Придётся подождать, всё-таки нагреватель маломощный, надо было посильнее поставить.
   – Валька, – выразил я своё очередное опасение, – а что, если сразу по прибытии нас там КГБ… того… и в подвал, а?
   – Ерунда, – отмахнулся он, – ну, в худшем случае посидим пару часиков в подвале. Расстрелять нас за это время не расстреляют – не тридцатые годы – ну, если вот только допросят с пристрастием…
   – Вот спасибо! – возмутился я. – Я что – для этого к тебе в гости приехал?
   – Да не переживай ты! Я же сказал: это в худшем случае. Может быть, всё ещё и обойдётся.
   – Твоё «может быть» вселяет определённый оптимизм, – со вздохом заметил я. – Ладно, чего уж теперь. Может, хоть записочку на всякий случай оставим: «Если не вернёмся, просим считать нас коммунистами»?
   – Хорошая мысль! – сказал Валька и тут же принялся писать.
   Пока мы с ним так болтали, в комнате определённо что-то менялось. Визуально, правда, ничего заметить было нельзя, и вроде бы состав воздуха оставался тем же, а вот внутри (или в душе? ) нарастала какая-то незнакомая волна. Полный нехороших предчувствий, но с равнодушием обречённого, я ожидал, чем всё это закончится. Наконец, Валентин взглянул на приборы и, одобрительно хмыкнув, встал с кресла и торжественно
   провозгласил:
   – Добро пожаловать в коммунизм!
   Сгорая от любопытства и нетерпения, мы вышли из квартиры, спустились по лестнице и оказались на улице Москвы. В том, что мы в другой реальности, никаких сомнений не было: нигде ни одной «не нашей» рекламы, на многих домах красные флаги, по мостовой мчались сплошь отечественные автомобили.
   – Получилось! – радостно выдохнул Валька. – Старик, скажи, ну разве я не гений?
   – Ох, Валька, – опасливо проговорил я, – не нравится мне что-то: посмотри, народу-то на улице почти совсем нет.
   – Да брось ты! Люди на работе, с энтузиазмом продолжают достраивать светлое коммунистическое общество, – тут он ткнул меня кулаком в бок и показал рукой куда-то вперёд: – А вон и магазин! Давай зайдём, и сразу всё станет ясно.
   Мы прибавили шагу – ведь на самом деле интересно! По виду это был типичный магазин восьмидесятых годов из нашей реальности: с обсыпавшейся местами штукатуркой на фасаде, полуобвалившимися ступеньками небольшого крыльца, старой вывеской. Внутри всё тоже было очень похоже на привычный магазин самообслуживания: стоящие длинными рядами лотки с продуктами и… И на этом сходство заканчивалось, и начинались радикальные различия. Во-первых, в магазине было неправдоподобно мало народу: всего две старушки, которые придирчиво отбирали продукты, лежащие на полках и складывали их в хозяйственные сумки. Во-вторых, нигде не было видно касс и продавцов, только в глубине стояла женщина в форменной одежде, которая, по-видимому, наблюдала за порядком в зале. В-третьих…
   – Смотри, – возбуждённо прошептал Валентин, – нигде ни одного ценника не видно. Точно, коммунизм! Ладно, торопиться не будем, давай сначала за бабулей понаблюдаем.
   Долго наблюдать не пришлось. Бабуля, набрав продуктов, пошла прямо к выходу из магазина и скрылась за дверью.
   – Ух, ты! – сказал Валька. – Здорово! Пойдём, посмотрим, чем при коммунизме народ кормят и поят.
   – Слушай, Валька, не нравится мне всё это, – прошептал я. – Женщина, которая вон там стояла, смотрела на нас как-то подозрительно, а потом в подсобку ушла. Я и думаю: а вдруг звонить кому-то пошла? Давай пойдём-ка отсюда!
   – Да перестань ты! – Валентин с интересом рассматривал прилавки. – Выбор, конечно, не весьма, но, в принципе, всё есть.
   – Знаешь, что мне покоя не даёт? Врезалось мне в память одно слово из хрущёвской цитаты. Там так сказано: «… К 1980 году в нашей стране будет в основномпостроено коммунистическое общество…». Понимаешь: в основном. То есть, не совсем. Сердцем чую: есть здесь какой-то подвох!
   – Ага, и водочка вполне приличная! – Валька явно меня не слушал. – Знаешь, а зачем нам всё это? Что мы, возьмём водки, закуски и пойдём пить в какой-то подъезд? Давай-ка лучше в какой-нибудь кафешке посидим. Раз здесь бесплатно, значит, и там тоже.
   – Давай! – обрадовался я. (Лишь бы быстрее уйти отсюда).
   Мы направились к выходу, но в этот момент входная дверь открылась, и в ма-
   газин вошла уже знакомая нам женщина в форменной одежде в сопровождении милицио-
   нера-сержанта.
   – Вот эти! – сказала она.
   – Попрошу документики, граждане! – сказал милиционер.
   Чтобы выиграть время, мы для виду пошарились в карманах.
   – Вы знаете, – заискивающе сказал Валентин, – а мы их, оказывается, дома забыли.
   – Так, – зловеще произнёс сержант, – а почему не на работе?
   – А у нас… это… выходной! – нашёлся я.
   – Какой ещё выходной? – удивился он и, помолчав, решительно показал рукой на выход. – Попрошу, граждане, следовать за мной!
   В милиции он сразу повёл нас в кабинет, на двери которого красовалась удру-
   чающая надпись: «Отдел по борьбе с тунеядством». За столом сидел капитан и что-то пи-
   сал.
   – Так что вот, товарищ капитан, – сказал сержант, – ещё двоих тунеядцев выловил. И откуда только такие берутся?
   – Петров, – недовольно произнёс капитан, – ну что ты их каждый раз ко мне таскаешь? Ты что, первый день в милиции, сам не знаешь, что с ними делать? Где у тебя список? Давай читай.
   Петров вытащил из кармана весьма потёртый листок и стал вслух читать что-то
   до боли знакомое:
   – Песчаный карьер – 3 человека.
   – Строительство жилого дома – 2 человека…
   Капитан остановил его взмахом руки:
   – Ну, вот туда их и отправь, раз им как раз двоих нужно, – и снова принялся писать, всем своим видом показывая, что вопрос решён окончательно и бесповоротно.
   ______________________________________________
   Я с трудом перевернул тяжёлую тачку, высыпал песок в огромное корыто, и бетонщики тут же стали перемешивать его с цементом, крикнув мне, чтобы я шустрее поворачивался. Я погнал тачку обратно под погрузку. Как только я поставил её на нужное место, Валентин тяжёлой совковой лопатой принялся с энтузиазмом швырять в неё песок. Я вытер обильный пот: несколько минут можно было передохнуть.
   – Да перестань ты расстраиваться! – мельком глянув на меня, сказал Валька, продолжая швырять песок. – Подумаешь, велика беда: ну, поработаем немного на
   коммунизм. А скоро эта реальность распадётся, снова вернёмся в свою.
   – Да поскорей бы уж, – вздохнул я, – а то ведь третий месяц пошёл, а она всё не распадается.
   – Старик, – недовольно сказал он, – я тебе сколько раз объяснял: ну, ошибся я немного в расчётах. Слишком уж крепкая реальность попалась! И то сказать: её двести миллионов человек создавали двадцать лет! Такая реальность так просто не рассыплется.
   – Я вот, Валька, чего никак понять не могу, – сказал я. – Я же отлично помню, у коммунизма был лозунг: «От каждого по способности, каждому по потребности». Ну, насчёт потребностей согласен: здесь никакого надувательства нет, бери, чего хочешь и сколько хочешь. А вот насчёт способности… Они что, считают, что я способен эту проклятую тачку по восемь часов в день толкать? Да у меня через пять минут работы перед глазами круги плыть начинают! Вот пять минут я и должен работать.
   – Не прибедняйся, – сказал он, – первый месяц, действительно, было трудно, а сейчас втянулись – и вроде бы ничего. Знаешь, я сегодня «Экран соревнования» смотрел: мы с тобой в передовиках! Бригадир сказал, что если темпов не снизим, на следующей неделе нам присвоят звание «Ударник коммунистического труда»!
   Тут он осёкся, посмотрел на меня и поспешно успокоил:
   – Правда, к этому времени нас здесь уже не будет, – и, увидев, что я молчу, стал продолжать: – Я вот что решил: как только вернёмся в нашу реальность, я первым делом свой аппарат с полной нагрузкой работать заставлю. И не по первой, а по второй функции! Уж он у меня попашет! Столько же, сколько мы здесь по его милости вкалываем! И никаких ему выходных! – добавил он, очевидно, вспомнив сержанта.
   Я взял вторую лопату.
   – Хватит болтать! – сказал я. – Работать надо, а то не видать нам звания ударников, как своих ушей!

Схватка с роботом

   Мы с Валькой ехали в вагоне древней электрички, направляясь в деревню Пеньки, где жила сестра моей матери тётя Нюра. Поездка была результатом одного разговора в валькиной московской квартире. Я с таким энтузиазмом расписал ему прелести летней деревенской жизни, что мой друг загорелся идеей пожить там хотя бы недельку, предпринимая походы на рыбалку, за грибами и ягодами. Честно говоря, я думал, что дальше мечтаний дело не пойдёт, и очень удивился, когда тот сегодня утром прямо с поезда заявился ко мне на работу и объявил, что даёт мне полчаса на то, чтобы я договорился со своим начальством насчёт недельного отпуска. Он также пояснил, что прибыл ко мне с конкурса на лучшую модель вакуумного пылесоса, где завоевал главный приз, и именно его модель будет запущена в серийное производство. Насколько я понял из его рассказа, жюри понравилась привычная для всех валькиных моделей многофункциональность: помимо своего основного назначения, его пылесос можно было использовать как соковыжималку и пульт дистанционного управления для японских телевизоров любой модели; кроме того, в него были вмонтированы пепельница и утюг.
   Я оставил Валентина любезничать с женской частью нашего коллектива, а сам отправился в кабинет шефа, где путём униженных просьб и робких напоминаний о своих производственных заслугах мне удалось-таки выбить четыре дня из количества имевшихся у меня восемнадцати отгулов. Оставалось только позвонить на работу жене и попробовать объяснить, почему меня четыре дня не будет дома. После пятнадцатиминутных уговоров жена, наконец, сдалась, взяв с меня обещание, что в этот раз мы с Валькой не полезем ни в прошлое, ни в альтернативную реальность. Я заверил её, что речь идёт всего-навсего о четырёх днях рыбалки и лесных прогулок у тёти Нюры, а никаких приключений и потрясений не предвидится по определению, и повесил трубку. Сам я своей уверенности не разделял.
   Сразу с работы мы поехали на вокзал и пошли в камеру хранения, где Валька оставил свой багаж. Он с гордостью продемонстрировал мне свой спиннинг, чудо японской техники, на который потратил половину своей премии за победу в конкурсе. Кроме спиннинга у него был внушительных размеров кейс, судя по всему, довольно тяжёлый. Мне вещей не требовалось никаких, поскольку я ехал к близкой родственнице да ещё в глухую деревню.
   И вот электричка не то, чтобы остановилась – притормозила у платформы Пеньки и тронулась с места, едва мы с Валентином успели выскочить из вагона. По дороге к дому тёти Нюры он восторженно ахал: его, москвича, восхищала и замысловато вьющаяся деревенская улочка, и простенькие домишки, прятавшиеся в живописной зелени огородов, и тишина, которую нарушали только пение птиц, крики петухов и лай собак.
   – Да, старик, это просто потрясающе, что мы сюда приехали, – сказал он, – я чувствую, отдохнём мы здесь на полную катушку. На весь год потом запаса бодрости хватит!
   Деревенька, благо, была небольшая, поэтому запас восторженности у него не успел истощиться, хотя дом моей тётки стоял на самой её окраине. Тётка возилась в огороде – пропалывала грядки. Увидев меня, она охнула и заспешила к калитке.
   – Вот, тёть Нюр, познакомься, – сказал я, обнимая и целуя её, – мой друг Валентин, изобретатель и конструктор из Москвы. Мы с ним приехали погостить у тебя несколько дней.
   – Проходите, проходите в дом, – засуетилась она. – Вот радость-то, гости дорогие! А-то ведь я всё одна да одна! Сейчас я вас накормлю.
   Она мигом собрала на стол нехитрую деревенскую еду: варёную картошку, помидорчики, огурчики, – и, поколебавшись немного, выставила бутылку самогона.
   – Да брось ты возиться, тёть Нюра! – сказал я. – Садись с нами, рассказывай, как дела.
   Тётка уселась, наконец, за стол, чокнулась с нами и пригубила из своего стакана.
   – Да какие там дела, – махнула она рукой, – беда одна. Представляешь, вот так вот возишься, возишься весь день в огороде, а ночью залазят мужики – наши же деревенские пьяницы, и всё, как есть, обчистят. Это не то, что раньше – мальчишки заберутся да яблок немного пообрывают, оно и не жалко. А эти нехристи – что не оборвут – то ногами потопчут. У себя-то в огороде работать не хотят, только пьянствуют да у меня воруют.
   – Вот те на! – удивился я, – А Полкан-то твой чего, зверюга эта, не гоняет их, что ли?
   Тётка поднесла к глазам платок и всплакнула.
   – Пропал Полкаша, – сказала она, – ведь эти ироды чего утворили: сначала его просто подкармливали, чтобы он их не трогал, а потом и вовсе – вином его напоили. Так тот ночью верёвку перегрыз и за ними увязался. С тех пор все вместе по деревне и ходят – пьют и попрошайничают.
   – Кто пьёт? – ошеломлённо спросил я. – Полкан?
   Вместо ответа тётка только кивнула и разрыдалась.
   – Ну, и дела, – покачал головой Валентин.
   И тут я внёс одно неосторожное предложение, за которое потом готов был откусить себе язык. Мою неосмотрительность до какой-то степени оправдывает только то, что к этому времени мы выпили по три стопки самогона, и все проблемы казались ерундовыми и легко разрешимыми.
   – Ну, не расстраивайся, тёть Нюр, – сказал я, – пока мы здесь, они не полезут – нас побоятся. А за это время Валька тебе какую-нибудь хитрую сигнализацию придумает.
   – Не сигнализацию, – сказал он, вылезая из-за стола. – Спасибо, тётя Нюра!… Что толку от сигнализации, больно она их испугает! Я вам, тётя Нюра, робота-охранника сделаю. Да такого, что он им по первое число всыплет! Мало не покажется!
   – Из чего ты здесь его сделаешь? – недоумённо спросил я.
   Вместо ответа Валька открыл свой кейс. В нём было полно всяких электронных плат, микросхем и других неведомых мне деталей.
   – Мы в институте, где я работаю, как раз одного старого робота разобрали, – сказал он, – так я себе электронный мозг забрал. Ну, а из чего сделать корпус и всякие функциональные механизмы, мы, я думаю, у тёти Нюры в сарае найдём. Пошли со мной, помогать будешь.
   Вскоре я под валькиным руководством снимал со сломанного велосипеда цепь и звёздочки для какой-то хитрой зубчатой передачи, отпиливал ножки кровати, чтобы получить трубки необходимого диаметра, собирал в кучу различный железный хлам, ориентируясь на валькино «пойдёт» или «не пойдёт». Сам он возился с электроникой, а потом со сборкой – работа кипела! Тётя Нюра, увидев наш невероятный трудовой энтузиазм, принесла к сараю ещё бутылку самогонки, хлеба и помидорный салат.
   Часа через три, когда предварительная работа приближалась к концу, Валентин впервые задумался, держа в руках какой-то замысловатый агрегат.
   – Не знаю, – в раздумье проговорил он, – ставить эту штуку или нет?
   – А что это? – спросил я.
   – Речевой аппарат… А, – махнул он рукой, – мне он всё равно не нужен – слишком старая модель, – а на воров, я думаю, произведёт впечатление, если эта штуковина с ними ещё и заговорит!
   Наконец, он объявил, что всё готово, и пора приступать к установке робота. Мы с ним походили по огороду, выбирая место. В самом его центре Валентин увидел внушительную кучу глины и обрадовался.
   – То, что нужно! – сказал он, – а я-то думал, её таскать откуда-то придётся!
   – А глина зачем? – спросил я.
   – А он из неё снаряды для бомбометания делать будет.
   – Из гли-и – ны? – разочарованно протянул я. – Что от них толку!
   – Много ты понимаешь! – небрежно сказал Валентин. – Я ему компрессор для сжатия воздуха поставил. Он с его помощью эти шарики с такой силой лупанёт – туши свет! А если ещё учесть скорость бомбометания и точность наведения… В общем, я на месте этих воров оказаться никому не пожелаю. Ладно, хватит болтать, давай устанавливать Циклопа.
   – Почему – Циклопа? – не понял я.
   – Видишь ли, два глаза сделать было не из чего – велосипедная фара только одна, так что будет он у нас одноглазый… Ну, ничего, он и с одним глазом весь сектор обстрела будет так контролировать – дай Бог любому двуглазому!
   Работа по установке и окончательной сборке пошла очень быстро, и вот Валентин вносит последний штрих – прилаживает на голову роботу алюминиевую кастрюлю: для защиты, как он выразился, электронного мозга от атмосферных осадков. Я окинул взглядом почти готовое изделие. Зрелище было жуткое: посреди огорода красовалось нелепое сооружение, в котором легко угадывались очертания бывших чайников, примусов, сковородок, кровати и велосипеда. Едва Валька приладил кастрюлю, из огорода с криками ужаса улетела последняя, самая смелая ворона.
   – Включаем! – сказал Валентин, нажал кнопку на груди у робота и, немного подождав, объявил: – Тебя зовут Циклоп!
   Я вздрогнул, услышав дребезжащий голос:
   – Да, хозяин!
   – Ну, вот, – Валентин подсоединил к роботу небольших размеров, почти игрушечный ноутбук, который обнаружился под кучей деталей всё в том же кейсе, – осталось установить программу, – и он быстро защёлкал пальцами по клавиатуре.
   – Готово! – объявил он и отсоединил ноутбук. – Сейчас она загрузится, он её переварит – и всё o’key!
   – Проверим? – предложил я.
   – Обижаешь! – скорчил физиономию Валька. – История ещё не знает случаев, чтобы что-то, что сделал Валентин Пономарёв, не работало!
   В это время из избы вышла тётя Нюра. Увидев Циклопа, она истово перекрестилась, но одобрительно сказала:
   – Хорош! Наши пьяницы, как его увидят, сразу пить бросят! Правильно, Валя, что вы ему рога приделали, надо бы его ещё в зелёный цвет покрасить, краска-то у меня есть…
   – Вообще-то, это не рога, а антенны, – сказал Валентин, моя руки в кадке, – Он, тёть Нюра, их не только видом напугает, он им такое устроит – дом ваш за километр обходить будут!
   – Дай-то Бог, – покачала головой тётка, – ну, ладно, пойдемте ужинать и спать: вы же рано утром на рыбалку собрались?
   – Тёть Нюр, а где моя удочка, на чердаке? – спросил я.
   – На чердаке, где ж ей ещё быть? Так с прошлого твоего приезда и лежит.
   – Червей-то мы не накопали, – вспомнил Валентин.
   – Завтра на месте накопаем, – сказал я. – Там, куда мы пойдем, заброшенная конюшня стоит. Червей там!… Да все такие ядрёные – навоз ведь!
   После ужина мы с Валькой сразу улеглись спать. Полночи пришлось воевать с комарами, но потом усталость взяла своё – я имею в виду, комары устали нас кусать, – и мы заснули. Ещё раз проснулись уже перед рассветом, когда в огороде раздался дребезжащий голос Циклопа – фразу я спросонья не разобрал, – затем послышались три глухих удара, последовательно, три крика, топот ног – и всё стихло. Тоже проснувшийся Валька показал мне большой палец, повернулся на другой бок и снова заснул.
   Утро оказалось просто чудесным. Мы умылись во дворе при уже тёплых лучах солнышка и пошли завтракать. Тётя Нюра, тем временем, уже собрала на стол. Она тоже слышала ночные крики и рассыпалась в благодарностях Вальке. Мой друг был очень смущён и доволен. Наскоро позавтракав, мы взяли наши снасти и отправились на рыбалку. Открывая калитку, Валентин весело помахал роботу рукой и крикнул:
   – Молодец, Циклоп! Объявляю благодарность от лица командования!
   И услышал в ответ:
   – Спасибо, хозяин!
   Наслаждаясь чудесным утром, мы прошли по лугу, потом по лесной тропинке и спустились к речке. Валентин, правда, после разговора с роботом время от времени впадал в какую-то задумчивость. На мой вопрос, что случилось, он признался, что его не оставляет ощущение, что он роботу чего-то не доделал, но не может понять, чего.
   Начавшаяся рыбалка, однако, быстро прогнала его тревожные раздумья. Японский спиннинг, и вправду, творил чудеса, моя удочка не очень-то от него отставала, и уже к обеду мы поймали штук десять окуней, а Валька на свой спиннинг ещё и двух небольших щурят. Решив, что этой рыбы нам более, чем достаточно, мы отправились в обратный путь.
   – Тёть Нюр, корми рыбаков, – весело закричал я, входя в избу. – А мы тебе потом ухи наварим!
   Вошла тётка, повязанная платком; не говоря ни слова, достала из печки чугунок с супом, так же молча грохнула его перед нами на стол.
   – Всё, что ли? – оторопело спросил я. – А салатик? Помидорчики, огурчики?
   – Помидорчиков вам? Огурчиков? – язвительно сказала она. – А вот пойдите в огород и сами возьмите! А меня ирод ваш железный не пускает!
   Тут она сдёрнула с головы платок, и мы увидели у неё на лбу весьма впечатляющий кровоподтёк. Я поражённо присвистнул.
   – Вспомнил! – хлопнул себя по лбу Валька. – Вспомнил, чего я забыл! Я ж ему систему распознавания «свой – чужой» не поставил!
   – И ведь как, ирод, запулил! – пожаловалась тётка Нюра. – У меня в глазах всё тёмно стало! Сначала, правда, сказал: «Не подходи, посторонний, предупреждаю»! Я ему, мол, какая я посторонняя, я хозяйка, а он на своём: не подходи! Я рукой на него махнула и пошла, тут-то он мне и зафинтилил!
   – Ты уж, тёть Нюра, извини, что так получилось, – сказал я. – Сейчас Валька поставит ему систему распознавания, и всё нормально будет.
   Тётка, успокоенная, ушла в свою комнату. К моему удивлению, Валентин на мою фразу даже не прореагировал, а как-то откровенно заскучал.
   – Ты чего? – не понял я. – Давай, ставь ему эту свою систему!
   – Понимаешь, в чём дело, – сказал мой друг, пряча в сторону глаза, – Я-то для него тоже чужой, посторонний… В общем, меня он тоже не подпустит.
   – Ну да, – не поверил я, – он же тебя хозяином называет!
   – Мозг робота и программа, заложенная в него – две абсолютно разные вещи. И повинуется он не мозгу, а Программе. А Программа ему говорит: не подпускать посторонних.
   – Слушай, Валька, – не на шутку встревожился я, – ну, ведь так оставлять нельзя, надо что-то делать!
   – Надо, – вздохнул Валька и потрогал свой лоб примерно в том месте, где у тётки Нюры образовался кровоподтёк, – ладно, пойдём, попробуем.
   До сих пор я слышал только две фразы, произнесённые Циклопом, и обе они были сказаны с полным отсутствием какой-либо интонации. Это соответствовало моему представлению о роботах, почерпнутому из фантастических фильмов. Поэтому я был несказанно удивлён, когда услышал в его речи самое настоящее проявление различных эмоций. Разговор Вальки с роботом меня и смешил, и раздражал одновременно. Выглядело это так:
   – Эй, Циклоп! – крикнул Валентин, когда мы с ним вышли из избы и благоразумно остановились на дорожке, ведущей к калитке.
   – Слушаю, хозяин! – отозвался тот.
   – Ты назвал меня хозяином, почему?
   – Вы меня собрали, – был ответ.
   – Отлично! – сказал Валька, подмигивая мне. – Дело в том, что при сборке я забыл поставить тебе один важный блок. Сейчас я к тебе подойду и поставлю его.
   – Извините, хозяин, – смущённо проговорил робот, – я бы очень просил вас этого не делать. Согласно Программе, я не могу позволить постороннему войти в пределы контролируемого мной сектора.
   – Кто, согласно твоей Программе, посторонний?
   Циклоп помолчал несколько секунд, очевидно, анализируя Программу, затем так же смущённо сказал:
   – Извините, хозяин, получается – все, кроме меня.
   – Вежливый какой! – проскрипел зубами Валька и, обратясь ко мне, добавил: – Так я и думал. Дело принимает неважный оборот! Хотя…
   – Послушай! – сказал он, снова обращаясь к Циклопу. – Помимо устройства для стрельбы у тебя есть ручной манипулятор. Можешь сам поставить себе этот блок?
   – Отличная идея, хозяин! – обрадовался робот, – Конечно, смогу! Но каким образом вы собираетесь мне его передать?
   – Ну… – почесал затылок Валентин, – брошу его тебе так, чтобы ты смог его достать.
   – Не получится, – огорчённо сказал Циклоп, – я должен сбивать каждый предмет, летящий в мою сторону. В целях самозащиты.
   – Вот чёрт, – начал беситься Валька, – а если я зацеплю этот блок спиннингом и медленно-медленно подведу к тебе?
   – Всё равно не выйдет. Программа может расценить его как предмет, представляющий угрозу – например, взрывное устройство, – и отдаст приказ на устранение.
   Проблема стала казаться гораздо более серьёзной, чем в начале. Мы с Валькой невесело закурили. Я сочувственно молчал, он сосредоточенно думал.
   – Простите, хозяин, – сказал вдруг Циклоп. – По– моему, есть идея! Во всяком случае, попытаться стоит.
   – Ну? – нетерпеливо спросил Валентин. – В чём идея?
   – Нужно сымитировать ложную атаку. Пусть ваш друг наденет на себя что-нибудь такое, что бы ослабило силу ударов и войдёт в пределы сектора. Пока он не приблизится ко мне на десять метров, я буду выстреливать в половину мощности. Вот пусть он в этих границах и перемещается. Тем временем вы подкрадётесь с другой стороны, например, с противоположной. Может быть, занятый отражением ложной атаки, я вас не замечу, и тогда вы сможете подбежать ко мне, нажать кнопку и отключить меня. А уж после этого – ставьте любые блоки, какие вам угодно.
   – Как же это ты не заметишь, если сам предлагаешь так сделать? – спросил я. – Значит, ты будешь знать, с какой стороны ждать настоящей атаки!
   – Да я-то что, – отозвался Циклоп, – лишь бы Программа не знала!
   Мы переглянулись. Валька пожал плечами – дескать, кто его знает, может, и получится, – и я, вздохнув, пошёл в избу. Тётка варила уху из нашей рыбы. Я объяснил ей, что мы решили предпринять. Она поохала, полезла в сундуки, и вскоре я был экипирован должным образом: на мне был старый дедов зипун, ватные штаны, стёганые огромные рукавицы, а для защиты головы очень кстати пришлась моя же мотоциклетная каска. Когда я в таком виде вышел в огород, Валька покатился со смеху.
   – Хватит ржать, – недовольно сказал я. – Твои же косяки исправляем!
   Помимо валькиной реакции меня ждал ещё один приятный сюрприз: за оградой тётинюриного огорода собралось около десятка жителей деревни, сплошь пожилые люди. Их можно было понять – не каждый год в такую глухомань цирк приезжает! Зрители отпускали в наш адрес шутливые реплики, особенно усердствовали три мужика с испитыми лицами. У двоих были подглазники, у третьего грязной тряпкой перевязана рука – нетрудно догадаться, что это и есть наши ночные посетители. Тем временем Валентин выбежал за калитку, обогнул снаружи огород и крикнул мне оттуда:
   – Давай!
   Я втянул голову в плечи и ступил на запретную территорию, стараясь не очень удаляться от дорожки.
   – Не подходи, посторонний, предупреждаю! – дребезжащим голосом произнёс Циклоп, и тут же добавил «по-человечески» : – Вы уж простите, но я обязан это говорить – Программа!
   – Хватит извиняться! – буркнул я, приближаясь к нему ма-а-ленькими-маленькими шажками.
   Последовало ещё одно предупреждение, и почти тут же я подвергся обстрелу. Сила половинной мощности была такова, что, несмотря на всю свою защиту, я завопил и под улюлюканье зрителей принялся бегать вдоль линии, перпендикулярной направлению обстрела, изо всех сил крича Вальке, чтобы он поторопился, потому что я долго не продержусь. Надо сказать, что такая маневренность меня абсолютно не спасала, накрытие следовало за накрытием, а скорость и точность стрельбы восхищали всех, кроме меня и тётки Нюры, которая выбежала на мои крики. Вдруг интервалы между попаданиями увеличились, зато с противоположной стороны раздался валькин вскрик и тут же он проорал:
   – Убегай оттуда к чёртовой матери, всё сорвалось!
   Я не заставил себя упрашивать, и через секунду был на дорожке, где сразу же принялся сдирать с себя защитный слой, кряхтя, отдуваясь и морщась от боли. Вскоре подошёл и Валентин, одной рукой потирая плечо, другой – место пониже спины.
   – Простите, хозяин, – смущённо произнёс Циклоп, – но я ничего не смог поделать. Однако, если вы обратили внимание, я постарался скорректировать стрельбу таким образом, чтобы места уязвления на вашем теле и теле вашего друга не относились бы к числу жизненно важных органов и болевой шок оказался бы минимальным.
   – Спасибо за заботу! – одновременно и с одинаковой язвительной интонацией сказали мы.
   – Вы знаете, – продолжал он, – во время ваших действий я проанализировал Программу и установил, что если бы субъектов атаки было не два, а одиннадцать, у одного были бы неплохие шансы добраться до кнопки. И вот я подумал, что если бы вот эти люди согласились вам помочь, можно было бы попробовать ещё раз…
   При этих словах Циклопа трое названных мужиков перестали злорадно хохотать и скрылись из глаз со скоростью, которая наверняка бы обеспечила успех задуманного предприятия. Другие пробормотали что-то вроде «ещё чего!» и остались наблюдать дальше.
   – Нет, – твёрдо сказал Валька, – с этим вариантом уже хватит. Должен быть какой-то другой путь. Слушай, неужели я тебе не ввёл никаких ограничений относительно объектов атаки?
   – Минуточку, хозяин, – сказал робот и снова полез мысленно копаться в своей Программе.
   – Есть! – обрадованно сказал он. – Я не могу причинить вред ребёнку!
   – Ф-фу, ну, наконец-то! – обрадовался и Валька. – Тётя Нюра, в каком тут у вас ближайшем доме дети живут?
   Тётка махнула рукой:
   – Какие там дети! Уж лет пять как все молодые из деревни уехали, только старики со старухами и остались-то.
   Но Валентин не собирался сдаваться так легко.
   – По каким параметрам Программа определяет ребёнка? – спросил он.
   – По росту, – мгновенно отозвался Циклоп и добавил: – Не выше метра пятидесяти… О, хозяин, я понял вашу мысль! Да, пожалуй, если вы присядете на корточки и в таком виде будете приближаться ко мне, может, и получится.
   – Опять это «может»! – пробормотал Валька. – Ладно, делать нечего, надо пробовать.
   Зрители оживлённо зашушукались, ожидая начала нового действия. Трёх, наиболее пожилых старушек тётка самолично провела по дорожке к избе и усадила на скамеечке, откуда им удобнее было смотреть представление.
   Валька выдохнул, присел на корточки и пошёл к роботу.
   – Я маленький мальчик, – заканючил он, дурачась, – я иду к своей маме…
   – Бегите, хозяин! – перебил его робот.
   Валька, не раздумывая, отпрыгнул назад и понёсся к дорожке. Он сделал всё настолько быстро, что получил всего-навсего один удар.
   – Ну, чего не вышло на этот раз? – раздосадованно спросил он, привычными уже движениями потирая место пониже спины.
   – Понимаете, хозяин, – пояснил Циклоп, – Программа просканировала ваши параметры и установила, что ваш истинный рост намного больше визуального.
   Валька плюнул. Мы с ним снова закурили.
   – Слышь, Нюр, ты им про Федотку скажи, – посоветовала одна из старушек.
   – Ой, и правда! – всплеснула руками тётка. – Может этот ирод ваш Федотку не тронет?
   – Карлик? – с надеждой спросил Валентин.
   – Лилипут, – ответила тётка. – Не из наших он, но живёт здесь уже давно. Никто уж и не упомнит, когда он к нам приблудился. Егорыч, – попросила она одного из старичков, – приведи Федотку, я вам за это бутылку самогонки на двоих налью!
   Тот немедленно отправился в путь с опасной для его возраста скоростью. Через десять минут прибежал запыхавшийся лилипут.
   – Егорыч там идёт, – показал он рукой назад, – просил, чтобы без него не начинали!
   Начинать без него было действительно неудобно – всё-таки, человек старался, – пришлось подождать. Наконец, он подошёл, и Валька доходчиво объяснил лилипуту его задачу. Едва дослушав, тот рванулся к роботу.
   – Хозяин, хватайте его! – встревоженно заверещал Циклоп.
   Валентин бросился следом, схватил Федотку на руки и вместе с ним вернулся на дорожку, получив традиционные два выстрела по ягодицам.
   На этот раз робот объяснил причину неудачи, не дожидаясь наших вопросов. По его словам, на основании анализа физиологических данных Программа определила, что Федотке сорок четыре года.
   – Ну, хватит, – решительно сказала тётка и махнула рукой односельчанам: – Расходитесь, завтра с утра придёте досматривать, а ребятам пора ужинать и спать. Одно хорошо, – проговорила она в раздумье, – сегодня ночью уж точно ко мне в огород никто не полезет!
   При этом, как мне показалось, она взглянула на Циклопа с явной симпатией.
   Ночью мы с Валентином практически не спали: мешал робот, болтавший без умолку. То, что весь день он находился в центре всеобщего внимания, вселило в него ощущение собственной значимости. Такое положение дел ему явно нравилось, и он предлагал новые десятки вариантов по собственному отключению, подробно анализируя каждый вариант и затем с сожалением отвергая. Мы в дискуссии с ним не вступали, и поэтому он, по-видимому, решил, что мы его просто не слышим, и увеличил громкость звука. Теперь можно было отчётливо слышать каждое слово, даже накрывшись подушкой.
   – Валька, ну скажи ему, чтобы прекратил! – взмолился я.
   – Сам скажи, – проворчал он, ворочаясь на своей кровати. – Мне некогда, я думаю.
   Раннее утро застало нас с Валькой сидящими на крыльце и молча глядящими на робота. Тот продолжал нести всякий вздор.
   – Ну, хоть сейчас-то его заткни! – устало сказал я. – А то ведь скоро опять зрители соберутся.
   – Да не послушает он! – ответил Валентин. – Помню я этого робота ещё по институту! Его мозг Сашка Савельев создавал. Упрямый, чёрт! Мы с ним одну партию в шахматы никак не закончим: я ему объявил мат в три хода, а он с этим не согласен, и вот уже шестой год думает, как его избежать. Я ему говорю: сдавай партию и начнём следующую, а он: нет, не может быть, чтобы тут нельзя было ничего поделать, я ещё подумаю! Упрямый! А если учесть, что этот мозг он со своих энцефалограмм работал, то и робот… – он осёкся, глянул на меня просветлённым взглядом и жутким голосом произнёс: – Эврика!
   Он решительно вскочил с крыльца и взволнованно заходил взад-вперёд по дорожке, что-то бормоча и делая жесты руками.
   – Должно получиться, – сказал он наконец, – только бы он откликнулся на это имя! А ведь по времени всё совпадает… – и, обращаясь к роботу, крикнул: – Эй, Сашка, давай партию доиграем! Или, может быть, ты сдаёшься?
   – Ещё чего! – с какой-то не знакомой мне интонацией отозвался тот.
   – Ну так, ходи, сколько тянуть можно!
   Циклоп… впрочем, как я понял, уже не столько он, сколько упомянутый Сашка Савельев погрузился в раздумье.
   – Порядок, – объявил Валентин. – Процесс пошёл, нам здесь пока больше делать нечего, можем спокойно отправляться на речку, за грибами-ягодами и вообще заниматься тем, для чего приехали. Ну и, конечно, ждать, когда Циклоп сам всё сделает.
   – А что он должен сделать? – спросил я.
   – Потерпи, скоро узнаешь!
   Оставшееся до конца моих отгулов время мы с Валькой купались, загорали, снова ловили рыбу, ходили в лес. Отвлеклись от всего этого только один раз, когда в дом вбежала перепуганная тётка и объявила, что из головы у робота повалил дым. Валька неторопливо взял заранее приготовленные две схемы, без всякой опаски подошёл к Циклопу и установил их. Затем нажал кнопку включения и потребовал, чтобы робот сказал, кого он считает своими. Услышав в ответ, что это мы с ним, тётя Нюра, а также все остальные, про кого мы скажем, что они – свои, Валентин окончательно успокоился. Отныне Циклопу предстояло нести свою рутинную службу на огороде, не подвергая хозяйку ненужным стрессам.
   – Слава Богу, что между роботом и человеком есть одна существенная разница, – пояснял Валька, когда мы, попрощавшись с тёткой уезжали в город. – Сашка наверняка давно признал своё поражение и думать над этой партией бросил, и только упрямство мешает ему об этом мне сказать. Робот же не может сдаться перед какой-нибудь задачей, вот поэтому Циклоп честно пытался её решить и думал до тех пор, пока у него один из блоков не полетел. На что, собственно, я и рассчитывал.
   – Интересно, что бы ты запел, если бы Циклоп нашёл решение и объявил тебе мат в два хода, – сказал я. – Ты над таким вариантом не думал?
   Было видно, что такое ему и в голову не приходило, потому что сразу после моих слов лицо у него перекосилось и он перекрестился. Не хуже тёти Нюры.

Причуды конверсии

   Я невольно оглядывался по сторонам и никак не мог от этого удержаться. Вокруг меня сидели серьёзные люди, учёные, и с серьёзным же видом слушали моего друга Валентина, который, на мой взгляд, нёс совершеннейшую ахинею. Дело происходило в актовом зале валькиного НИИ. Я оказался здесь по просьбе моего друга и исполнял роль своеобразного талисмана. «Сегодня у меня очень трудный день, – сказал он, – борьба предстоит нешуточная. Мне будет легче, если увижу в зале хоть одно дружеское лицо»! Если б я только знал, для чего на самом деле потащил меня с собой этот хитрец!
   Пока мы ехали, он пояснил, что в их институте закрыли какую-то лабораторию, и в результате образовалось свободное помещение. Был объявлен конкурс на лучшее его использование. У Вальки на этот счёт была одна идея, но он опасался конкурентов: в стеснённых условиях работали практически все, так что желающих победить в конкурсе оказалось множество, тем более, что вожделенное помещение занимало пол-этажа. И вот в результате я уже в течение трёх часов выслушивал речи сотрудников института, каждый из которых уверял, что именно он сможет использовать данную площадь наилучшим образом. Валька выступал последним в этой очереди страждущих. Предыдущие соискатели, по-моему, выглядели убедительнее. Сути я, конечно, понять не мог – они говорили строго научным языком, – но это как раз и свидетельствовало в их пользу. К этому моменту все в зале устали, наиболее пожилые уже давно откровенно дремали, а один даже всхрапывал. Однако уже начало речи моего друга заставило всех проснуться.
   – Ввиду особого положения освободившегося помещения – у него есть отдельный вход с улицы, – говорил он, – предлагаю разместить здесь два взаимосвязанных субъекта: лабораторию по экспериментам с двухмерными объектами, которую согласен возглавить, и игровой центр для жителей и гостей города с рабочим названием «Осуществи свою мечту!». Игровой центр будет приносить столь необходимые для финансирования исследований деньги – и лаборатории, и всему институту в целом; лаборатория же, помимо своей основной деятельности, будет постоянно модернизировать аппаратуру для игрового аттракциона. Что ж делать, надо как-то приспосабливаться к современной ситуации! Конверсия затронула даже военные заводы – некоторые вообще наряду с танками кастрюли выпускают – а мы чем хуже?
   – И в чём же суть аттракциона, Валентин Николаевич? – спросил председательствующий.
   Валька подал знак, и дюжие лаборанты стали заносить на сцену актового зала какие-то приборы и со знанием дела их подключать. Меня, правда, удивило, что в числе прочего они вынесли два видеомагнитофона и телевизор с потрясающе большим экраном. После того, как всё было установлено, он продолжил:
   – В основе игрового аттракциона лежит совершённое мной научное открытие. Но прежде, чем изложить его суть, предлагаю посмотреть кое-что знакомое и ответить на вопрос: что это такое.
   Он включил один из видеомагнитофонов, и на экране возникла всем известная до мельчайших подробностей сцена встречи Шурика и Эдика из «Кавказской пленницы». Я, как и все присутствующие в зале, недоумевал, зачем он это сделал, до тех пор, пока на экране не начало твориться чёрт-те что. В тот момент, когда Шурик и Эдик уже приготовились любоваться на идущую мимо них Нину, откуда ни возьмись выскочила маленькая, но очень злая собачонка и с лаем набросилась на них. Оба героя стали на неё шикать, а появившаяся уже в кадре Нина со словами «Ой, боюсь!» отпрыгнула назад.
   – Итак, как вы думаете, что это такое? – спросил Валентин с интонацией массовика-затейника, предлагающего детям отгадать загадку.
   – Что тут непонятного? – отозвался сидящий рядом со мной молодой человек. – Неудавшийся дубль из серии тех, что Джекки Чан помещает на финальных титрах.
   – Вовсе нет, – сказал Валька, – это самая настоящая сцена из фильма… была до тех пор, пока я не внёс в неё те изменения, которые вы сейчас видели.
   Он подошёл к какому-то прибору, покрутил, направив на потолок, нечто, вроде маленького прожектора, и отражённый от потолка луч образовал на сцене ровный круг диаметром около трёх метров.
   – Это зона действия прибора, – сказал он. – Сам прибор считывает с помещённого в эту зону объекта молекулярную структуру и исключает из неё одну из трёх констант: объём. Полученная таким образом двухмерная составляющая поступает в микшер, на который через параллельный вход подаётся сигнал с видеомагнитофона. Оба сигнала смешиваются, и в результате объект – неважно, живой или неодушевлённый – становится участником фильма в качестве героя либо реквизита. Теперь, надеюсь, вы понимаете, почему я назвал аттракцион «Осуществи свою мечту». Ну, кто из нас не мечтал оказаться на месте героя любимого фильма или стать его напарником! Отныне, благодаря моему открытию и изготовленному прибору, мечта может стать реальностью. А, следовательно, и финансовый поток, столь необходимый нашим научным исследованиям, будет не маленьким.
   Прошлые наши с Валькой приключения приучили меня к мысли о том, что все его приборы всегда работают. Меня, однако, удивило, что и его коллеги тоже не проявили никакого неверия: все их вопросы были направлены на выяснение подробностей открытия и технологии процесса. Я испытывал настоящую гордость за своего друга.
   – Валентин Николаевич, – спросила миловидная женщина лет тридцати, я и не думал, что среди учёных бывают такие красавицы, – скажите, а что происходит с объектом, который подвергается молекулярному сканированию и… такой транспортации? Он что, раздваивается и начинает существовать в двух формах: двух– и трёхмерной? А что с его сознанием, восприятием?
   – Хороший вопрос, – одобрительно кивнул Валька, и женщина даже покраснела от удовольствия. – Сначала по первой части. Вы же понимаете, Лилечка, что трёхмерный объект не может быть перемещён в микшер, он остаётся на месте сканирования. По поводу раздвоения сознания у меня были кое-какие сомнения, но всё же я решил, что оно должно полностью перейти к двухмерному. Ведь если объект будет одновременно ощущать себя и героем фильма, и сидящим в кресле в игровой комнате, ни о какой полноте восприятия не может быть и речи.
   У Лилечки, когда Валька назвал её по имени, был вид котёнка, которого погладили по голове. Ещё бы, он мужик симпатичный и после второго развода абсолютно свободный.
   – Скажите, коллега, – спросил его старичок из первого ряда, – а как вы осуществляете воплощение объекта в выбранного им героя?
   Валентин замялся.
   – Видите ли, – смущённо сказал он, указав на прибор, – это ведь только первая модель, достаточно не совершенная. Вынужден признать, что воплощение носит случайный характер. Это зависит от того, в каком месте круга находится объект и какой фрагмент фильма в данный момент поступает на вход микшера. С учётом этих факторов он может либо воплотиться в одного из героев, либо остаться самим собой, и тогда в фильме появляется ещё один персонаж, как это произошло с собачкой в показанном фрагменте.
   – Н-да, весьма интересно было бы, если бы собачонка воплотилась в Шурика! Его разговор с Эдиком и Ниной мог бы получиться очень содержательным, – с усмешкой сказал председательствующий.
   – Скажите, Валя… Валентин Николаевич, – снова покраснела Лилечка (ого, между ними всё не просто! ), – а может объект воплотиться в героя противоположного пола? И как он себя при этом будет чувствовать?
   – Теоретически может, – сказал Валька, – но на практике этого ещё никто не проверял: наш опыт с собачкой пока единственный. Я бы и сегодня не стал торопиться с обнародованием результатов моих опытов, если бы не конкурс.
   При этих словах в зале стало шумно. Перекрикивая остальных, председательствующий высказал общий вопрос:
   – Валентин Николаевич, а вы можете прямо сейчас… ну, проделать это с кем-то из присутствующих?
   – Конечно, – сказал он, – для чего же я сюда аппаратуру принёс? Пожалуйста, кто желает?
   Раздался сконфуженный смех, и все замялись. Желающих не было. Я насмешливо поглядывал на явно побаивающихся учёных и… вдруг обнаружил, что Валька смотрит на меня!!! Усмешку мою как корова языком слизала. Я скорчил негодующую гримасу и что есть сил стал отрицательно мотать головой. Но Валька продолжал смотреть на меня с такой жалкой физиономией, что я понял: никуда-то мне от этого не деться! Я встал и в автоматическом режиме, еле волоча ноги и спотыкаясь, побрёл на сцену, провожаемый тёплыми аплодисментами зала.
   – А вот и желающий! – бодро сказал Валька. – Сейчас он на ваших глазах будет воплощаться в героев разных фильмов. Дело в том, что для того, чтобы данный эксперимент выглядел интереснее и динамичнее, я приготовил кассету с записями фрагментов нескольких фильмов, и фрагменты эти коротенькие: так, я думаю, будет гораздо интереснее смотреть. Ну, что же, пожелаем нашему герою удачи!
   Снова загремели аплодисменты.
   – Поясните, пожалуйста, Валентин Николаевич, – снова вмешался председательствующий, – каким образом мы сможем наблюдать за его действиями? Ну, если он воплотится в себя, здесь всё понятно. А если в кого-то из реальных героев фильма? Как мы угадаем, который из них именно он?
   – В данном случае это будет не трудно, – сказал Валентин. – Дело в том, что я выбрал фрагменты фильмов, которые всем очень хорошо знакомы. Наш объект, – тут он состроил мне извинительную гримасу, – не сможет вести себя, говорить те же слова, что и герой, которого он заменит. Вот так мы его и вычислим.
   – Скажите, а ему может угрожать опасность? – спросила Лилечка, и я был благодарен ей за этот вопрос.
   – Исключено, – твёрдо ответил мой друг. – Мы ведь будем контролировать происходящее, и в случае малейшей опасности я нажму на паузу и остановлю действие, а потом выведу его оттуда.
   – Только не прозевай, – сказал я. – А куда ты собираешься меня затолкать?
   – Да ты не трусь, – ответил он, – тут в основном комедии, только два боевика, ну, и один ужастик.
   – Ничего себе! – проговорил я, но пути назад уже не было.
   Мой друг тем временем щёлкал какими-то кнопками и клавишами на своих приборах. Затем подтащил кресло и предложил мне самому поставить его в какое-либо место круга.
   – От этого зависит, кем из героев ты окажешься, так что лучше выбери сам, – добавил он.
   Я втолкнул кресло в круг и обречённо уселся. Валентин включил ещё какой-то тумблер, в приборе что-то жутко загудело, и я на секунду потерял сознание.
   Придя в него, я обнаружил себя стоящим посреди какой-то комнаты. Когда же я понял, что здесь происходит, челюсть у меня отпала едва ли не до полу! Кроме меня, в комнате было ещё пятеро: двое мужчин и три женщины. Все они были абсолютно голые и вытворяли такое!… Первой меня заметила темнокожая красотка. Она не испугалась, не удивилась, как можно было ожидать, а, страстно глядя на меня и постанывая, стала призывно манить к себе рукой. Я наконец-то смог закрыть рот, но в этот момент и она, и другие присутствующие замерли в нелепых позах, сознание снова покинуло меня, и очнулся я уже в кресле. В зале стоял гомерический хохот, а красный, как рак, Валька старался всех перекричать, объясняя что-то про перепутанные кассеты. На сцену вбежал жалкий, абсолютно уничтоженный лаборант. Он совал Вальке в руки видеокассету и бессвязно бормотал: «Валентин Николаич… простите… вчера смотрели, я забыл обратно поменять… больше не повторится…». Тот взял у него кассету и зловеще прошипел: «Я с тобой, Серёгин, позже поговорю». Серёгин, поскуливая, как побитая собачонка, поплёлся со сцены.
   – Ты что, не мог заранее кассеты проверить? – возмутился я.
   – Ладно, скажи спасибо, что воплотился в себя, а не в одну из женщин, – ответил Валентин.
   При этих словах у меня здорово зачесались кулаки, но я понимал, что на сцене драться нельзя. Оставив разбирательства с негодяем Валькой на потом, я покорно продолжал сидеть в кресле, ожидая, что же вытворит со мной на этот раз мой коварный друг. А он, явно суетясь, поменял кассету, ободряюще подмигнул мне, снова включил тумблер, и я привычно потерял сознание.
   На этот раз я очнулся в небольшой комнате, в которой царил полумрак и стояла наряженная новогодняя ёлка. Остальных, находящихся здесь, я узнал сразу: это были Ипполит и Женя Лукашин. Я поискал глазами Барбару Брыльску, не нашёл, и в мою голову закралось страшное подозрение, которое не замедлил подтвердить Яковлев-Ипполит:
   – На-н-наденька! – сказал он, обращаясь ко мне. – Я совершенно спокоен!
   – Ипполит, – сказал… то есть, сказала я, – держи себя в руках!
   Некоторое время мы ходили взад-вперёд по комнате, попутно роняя пьяного Лукашина, который всё никак не мог надеть брюки. Мои реплики ставили в тупик моих партнёров. Фильм «Ирония судьбы…» я очень люблю, смотрел, естественно, не раз, но данную сцену помнил плохо и поэтому нёс отсебятину. Так, например, пытаясь пристыдить Лукашина, я что-то ляпнул (а) про московскую Галю, хотя настоящей Наде к этому моменту про неё ещё ничего не было известно. Когда же я с целью замять очередную неловкую паузу рассказал (а) не очень приличный анекдот, Яковлев с Мягковым даже перестали ругаться и начали урезонивать меня. В общем, когда, наконец, отмеренный Валькой эпизод подошёл к концу, рады были, я думаю, все. Для меня это выглядело так: я пытался (лась) выставить обоих за дверь, чему они, надо сказать, и не сопротивлялись, а наоборот, обрадовались, как вдруг всё исчезло.
   Я оказался в каком-то совсем тёмном замкнутом пространстве, настолько ограниченном, что не мог даже выпрямиться во весь рост. Это было помещение, сколоченное из плохо подогнанных досок, через щели в которых пробивался солнечный свет. Страшно хотелось есть. Когда глаза немного попривыкли, я обнаружил рядом небольшую кастрюльку. Открыв крышку, я увидел в ней котлеты и хлеб и тут же на всё это набросился. Утолив голод, я стал размышлять, кто же я на этот раз. Сам, однако, додуматься не успел, подсказка пришла снаружи.
   – Иночкин! – послышался детский голос. – Костя!
   Ага, подумал я, всё ясно: «Добро пожаловать, или посторонним вход воспрещён!». Я почувствовал облегчение от мысли, что, хотя я сейчас и ребёнок, но по крайней мере, своего пола.
   – Чего? – отозвался я.
   – Костя, тут завхоз на дверь замок повесил! Но ты не расстраивайся, мы что-нибудь придумаем!
   – Можете не торопиться! – обрадованно сказал я.
   Надо же, какая на этот раз роль хорошая! И слов совсем нет. Они сейчас будут мне свинью подкладывать, чтобы подкоп сделала, а я буду просто сидеть и ждать, когда эпизод закончится. Но оказалось, что не всё так просто.
   Когда я смотрю этот фильм по телевизору, меня всегда смешит эпизод, в котором свинья, наконец, прорывается под трибуну, и они с Иночкиным сидят и смотрят друг на друга. Но испытав это на самом деле, я подумал, что ничего смешного здесь нет. Попробуйте-ка оказаться с такой здоровенной тварью один на один в замкнутом пространстве! Я смотрел в её пустые глаза и думал, что эпизод, безусловно, талантливый, но уж очень затянут.
   Дальше было ничуть не лучше: невезуха с комедиями продолжалась. Меня два раза довольно сильно ударили по морде в «Свадьбе в Малиновке», где я, естественно, оказался Попандопуло; в «Неподдающихся» меня, ухватившегося руками за половик, долго втаскивали обратно на вышку, а затем пришлось еще прыгать в реку с высокого моста, за что я и оказался в КПЗ; в «Бриллиантовой руке» Папанов таскал меня на удочке по морю, пока не забросил на островок, да ещё обозвал идиотом. С островка я, как и Миронов, выбрался с огромным трудом. А ведь находятся люди, которые над всем этим смеются!
   Поэтому я даже обрадовался, когда, наконец, попал в боевик. Во всём своём теле я ощущал невиданную доселе мощь. Я согнул руку в локте, увидел свои мускулы и понял, что я – Шварценеггер! Ну, сейчас я им всем!!! Радовался я, впрочем, недолго: оказалось, что негодяй Валька выбрал эпизод из «Терминатора-2», и уже через несколько секунд киборг Т-1000 стал деловито меня избивать, не оставляя мне никаких шансов. Вяло отбиваясь, я изо всех сил надеялся на то, что Валька не включил в этот фрагмент эпизод, где я буду погружаться в расплавленный металл, подняв кверху большой палец. К счастью, до этого не дошло, но когда в фильме «Скалолаз» я в образе Сталлоне стал замерзать в горах, я подумал, что расплавленный металл – это не так уж и плохо. Кроме холода меня беспокоила мысль, что следующим должен быть ужастик. Что там со мной сделают?
   Но с ужастиком мне неожиданно повезло! Там я оказался вампиром и вытворял со всеми, что хотел. Единственное, что было неприятно – пришлось пить кровь, но я рассудил, что уж лучше я, чем у меня, и успокоился. В конце, правда, один тип стал, было, вбивать мне в сердце осиновый кол, но едва он замахнулся первый раз, как тут же застыл – это Валька ТАМ нажал на паузу – и через мгновение, пройдя традиционную потерю сознания, я снова оказался в актовом зале института. Всё!
   Меня встретил прямо-таки шквал аплодисментов! Я церемонно раскланялся и поторопился выйти из круга.
   – Ну, как впечатления? – спросил меня председательствующий.
   – Потрясающе! – ответил я, незаметно показывая Вальке кулак. – Убеждён, что от желающих отбоя не будет. Деньги они вам мешками понесут.
   Председательствующий коротко посоветовался с остальными членами жюри и торжественно объявил:
   – Уважаемые коллеги! По единодушному мнению жюри победу в конкурсе одержал Валентин Николаевич Пономарёв! Ему предоставляется право занять освободившуюся площадь для размещения на ней лаборатории по экспериментам с двухмерными объектами, руководителем которой он будет назначен, и игрового центра «Осуществи свою мечту!». Пожелаем Валентину Николаевичу успехов в научной и коммерческой деятельности!
   Зазвучали уже ставшие привычными аплодисменты, и народ начал расходиться. У меня, наконец-то, появилась возможность вытереть со лба обильный холодный пот. Перед глазами продолжали мелькать пережитые картины.
   – Ну, спасибо, старик! – сказал воодушевлённый Валька. – Твоя помощь просто неоценима! Готов закатить в твою честь самый шикарный пир! Выбирай ресторан!
   – Подожди, окажемся дома, я сам тебе закачу, точнее, закатаю! Да как ты только…
   Тут выяснилось, что мы в зале, оказывается, не одни. В покинутом поспешно мною кресле сидел старичок из первого ряда, тот самый, который задавал вопрос про воплощение объекта в героя.
   – Валя, я вас, конечно, поздравляю, но должен заметить, что единичного эксперимента явно недостаточно. К тому же, этот молодой человек, – он кивнул на меня, – насколько я понял, не является учёным, следовательно, многого он просто не сумел понять. Короче говоря, я готов оказать вам необходимую помощь и прямо сейчас стать следующим объектом. Включайте свою аппаратуру.
   – Большое спасибо, Зиновий Моисеевич, – не очень-то, по-моему, искренне сказал изрядно уставший Валька. – Вы хотите побывать во всех этих фильмах или только в некоторых?
   – Знаете, Валя, – неожиданно замялся он и даже покраснел, – мы ведь здесь одни? Поставьте, пожалуйста, ту… первую кассету!

А я всё равно знаю…

   Последний, пятый день, был, как всегда, и самым трудным.
   Вообще, я мог быть доволен тем, как начиналось то утро. Дело можно было направлять в суд, оставались некоторые детали, как то: склонить уже созревшего для этого преступника к признательным показаниям и оформить документы. Милославский, который вначале был уверен в своей полной безнаказанности – ведь с поличным взять его не удалось – прямо-таки остолбенел, когда я предъявил заключение экспертов о том, что обнаруженные в квартире Шпака отпечатки пальцев принадлежат именно ему. Я спокойненько разъяснил, что когда он возился с упрямо не желавшим открываться баром, где хозяин квартиры прятал от неосторожных взглядов гостей спиртное, он очень неосмотрительно снял перчатки, и эта неосмотрительность потянет на пять – семь лет колонии строгого режима. Кем-кем, а дураком Жорж не был, поэтому сразу заговорил о явке с повинной. Всё складывалось как нельзя лучше, но в этот момент в кабинет вошёл шеф.
   – Петя, бросайте всё, – сказал он, – я поручаю вам новое дело.
   – Порфирий Петрович, – взмолился я, – мне осталось тут работы на полчаса. Дайте довести до конца!
   Но шеф был неумолим. Он сам вызвал конвоира и приказал доставить задержанного и его дело в семнадцатый кабинет к майору Соловцу.
   – Вы не обижайтесь, Петя, – продолжил он, когда мы остались одни. – То, что я хочу вам поручить, чрезвычайно важно. Я думаю, лучше вас с этим делом никто не справится.
   Ну, и лиса же этот Порфирий! Знает, что после таких слов отказаться просто невозможно. Я вздохнул и смирился.
   – А к чему такая спешка, Порфирий Петрович? Что случилось?
   – Убийство, Петя, двойное убийство. Неизвестный – у нас есть основания полагать, что он был один – зарубил топором двух старушек. Похищены вещи. Убийцу почти застали на месте преступления. Свидетели (он заглянул в бумажку) некто Кох и Пестряков показывают, что когда они подошли к двери квартиры, она была заперта на задвижку изнутри, а когда через пять минут вернулись с дворником, там уже никого не было. Значит, он сумел уйти в тот момент, когда они отлучались. В общем, отправляйтесь на место преступления, осмотрите всё сами. И со свидетелями побеседуйте.
   – А как отправляться-то? Опять что ли пешком?
   – Ну-ну, Петя, не привередничайте! – сказал он. – Это же совсем рядом. Дойдёте до Столярного переулка, а оттуда ровно семьсот тридцать шагов.
   Ничего себе, рядом! Впрочем, настаивать бесполезно, всё равно этот скряга денег на транспорт не даст. Я оделся, всем своим видом выказывая явное неудовольствие, и вышел на улицу. Назло Порфирию я решил, что пешком не пойду, а попрошу кого-нибудь меня подбросить. Не может быть, чтобы среди частников не оказалось ни одного порядочного человека!
   Случай вскоре представился. Я увидел стоящую возле табачного киоска «Волгу» ГАЗ – 21. Сидящий за рулём мужчина в светлом плаще и чёрной широкополой шляпе явно собирался трогаться с места.
   – Простите, пожалуйста, – сказал я, нагнувшись к окошку, – вы не могли бы меня немного подвезти? Тут недалеко.
   – Не могу, – ответил он, – это вообще не моя машина.
   – А что вы в таком случае в ней делаете? – удивился я.
   – Да вот, хочу её угнать, а вы мне мешаете.
   Я бы не сказал, что наш народ, в основной своей массе, обладает изысканным чувством юмора. Самое лучшее, что можно сделать в подобной ситуации, принять правила игры и шутить в подобном же незатейливом стиле.
   – Прекрасно, – сказал я, – тогда угоните её, пожалуйста, вместе со мной. Дело в том, что я следователь, и очень тороплюсь на место преступления. Там, знаете ли, не что-то, а убийство!
   – Правда? – сразу же проникся он. – Ну, тогда, конечно, садитесь. Но имейте в виду: я вас предупредил!
   Он вставил в замок ключ зажигания и повернул. Раздался душераздирающий вой сирены.
   – Ну вот, я же вам говорил! – с досадой произнёс он, вылез из машины и скрылся в мгновенно собравшейся толпе.
   Я в недоумении посидел ещё некоторое время, машинально пролистывая томик Шекспира, который он оставил на сиденье, затем решил, что мужчина, пожалуй, насчёт угона не шутил, и стал тоже выбираться. Только я захлопнул дверцу, как кто-то, подошедший сзади, завернул мне руку, и хрипловатый голос произнёс:
   – Спокойно, гражданин, милиция!
   – Да я сам из милиции! – сказал я. – У меня во внутреннем кармане удостоверение!
   – А вот пройдём в отделение, там и разберёмся!
   Мне ещё сильнее завернули руку и так, под хохот и возмущенные возгласы толпы, повели к ближайшему отделению. За всю дорогу я так и не смог рассмотреть, кто же меня схватил: едва я поворачивал голову, как меня ударом в левое плечо заставляли отказаться от этого намерения. По голосам я понял, что их было двое, один держал меня, а другой для страховки шёл рядом. Я решил, что в отделении действительно всё разъяснится, и перестал сопротивляться. Всего неприятнее было сознавать, что, пойди я пешком, давно бы уже был на месте. Возле самой двери 17– го отделения мой конвоир отпустил, наконец, мою руку и сказал:
   – Открывай, открывай, у нищих слуг нет!
   Сам же в это время зачем-то подошёл ко мне почти вплотную. Я открыл тяжёлую дверь, и мы вошли в тёмный вестибюль. Здесь я сразу попытался рассмотреть, кто же меня задержал, но после яркого уличного света я увидел лишь силуэт второго человека, заметил только, что он был в военной форме. А вот первым, тем, кто меня вёл, оказался невысокий коренастый мужчина в сапогах и галифе, коричневом пиджаке с выпущенным поверх отворотов широким воротом рубашки.
   – Присаживайтесь, гражданин, – сказал он мне, показывая на скамью. – Жеглов моя фамилия, слыхали, наверное?
   Фамилия была мне абсолютно не знакома, но произнесено это было с таким апломбом, будто её носитель полагал, что иначе и быть не может. Ответить я ничего не успел, меня перебил дежурный капитан:
   – Кого это ты привёл, Жеглов? Что он натворил?
   – Да вот, – ответил тот, – кошелёк у гражданки украл!
   Это было настолько неожиданно и нагло, что я от возмущения даже не смог правильно произносить некоторые звуки.
   – Какой есё коселёк? – вдруг зашепелявил я. – На, обыси!
   – Обыщи, обыщи, – подтвердил Жеглов. – Вон там, в левом кармане!
   Я с совершенно обалделым видом наблюдал, как капитан достал из моего же кармана абсолютно не знакомый мне кошелёк. Всё было ясно: коллеги из ментуры сообразили, что к делу об угоне меня пристегнуть трудно – я вылез из машины со стороны пассажирского сидения и никуда убегать не собирался – и тогда они задумали повесить на меня какую-то нераскрытую кражу, для чего Жеглов подсунул мне в карман стопроцентную улику. Я поймал себя на мысли, что место преступления ввиду своей недосягаемости начинает представляться мне едва ли не землёй обетованной. Я совсем не представлял, что делать дальше, но тут мои глаза, привыкшие к скудному свету, рассмотрели знакомое лицо.
   – Шарапов! – закричал я. – Ты-то чего молчишь? Объясни своему начальнику, кто я такой!
   – Да я уже и сам собирался, – отозвался тот. – Глеб, отпусти его, я его знаю: он в восьмом отделении у Порфирия работает.
   – Вот чёрт, надо же! – рассмеялся Жеглов. – Опять, значит, не получилось этот кошелёк пристроить: заколдованный он, что ли? – и, хлопнув меня по плечу, сказал: – Ладно, коллега, не обижайся! Как там Порфирий? Всё такой же зануда? По-прежнему каждую буковку закона соблюдает?
   – Да уж кошельки в карманы не подбрасывает, – сказал я, успокаиваясь.
   – Ну, виноват! – поднял руки Жеглов. – Исправлюсь! А ты, поди, на убийстве старушек работаешь? Знаю, читал сводку. А хочешь, хорошую наколку дам, ну, чтобы ты меня простил?
   – Что за наколка? – заинтересовался я.
   – Значитца, так, есть такой студент, Раскольников. Скользкий тип, я его пару раз на «малине» у Верки-модистки видел. Наверняка его работа! Так что не дёргайся никуда, а отправляйся к нему и хватай. Хочешь, мы с Шараповым поможем?
   – То есть, как это – хватай? – не понял я. – А улики?
   – А улики будут в полном ажуре! – заверил он. – Слышь, Шарапов, а где у нас тот топор с убийства сторожа? Ну, про который ты ещё говорил, что им, скорее всего, горбун орудовал? Там и пятна крови есть, – снова обратился он ко мне. – Так что заходим к этому Раскольникову, незаметненько топор в прихожке оставляем, и – здравствуйте, студент! А что это у вас такое в уголке валяется? Никак, инструмент для практических занятий?
   – Да ты что, Жеглов! – возмутился я. – То кошельки подбрасываешь, то топоры… Нет уж, спасибо за предложение, но я сам справлюсь.
   – Узнаю руку Порфирия! – сказал Жеглов, вставая. – Пошли, Шарапов, нам с тобой пора Ручечника брать.
   Он достал номерок, какие вручают в гардеробе за сданную одежду, внимательно посмотрел, снова убрал и добавил:
   – Сегодня мы его точно с номерком на кармане возьмём, не отвертится!
   Они вышли. Я попытался выклянчить у капитана какие-нибудь колёса, но, так ничего и не добившись, снова отправился пешком.
   Однако, если уж что не задалось – так тому и продолжаться! Похоже, в этот день я притягивал к себе весь криминал города. Когда я, погружённый в размышления об известных мне деталях убийства, подошёл к нерегулируемому перекрёстку, ко мне обратился какой-то слепой старичок с просьбой перевести через улицу. Я взял его под локоток, он обхватил меня своей рукой, и мы пошли. Продолжая размышлять, я совсем не смотрел по сторонам, и напрасно! Раздался визг тормозов, и в ту же секунду старик отскочил в сторону с резвостью необычайной.
   – Идиот, автобуса не видит! – закричал он, грозя мне сорванными с носа тёмными очками, после чего скрылся за углом. Я машинально схватился рукой за карман. Так и есть! Пропал мой кошелёк с остатками зарплаты. Удостоверение, слава Богу, было на месте. Ну, и денёк, подумал я, то подбрасывают кошельки, то воруют. Несколько секунд я размышлял, не попытаться ли его догнать, но потом махнул рукой: остававшиеся в кошельке один рубль тринадцать копеек таких усилий не стоили.
   Когда я, наконец, добрался до места преступления, ощущение было такое, что мне удалось сделать главное дело своей жизни. А ведь всё ещё только начиналось. Впереди была трудная работа по раскрытию преступления, не выполнить которую я не мог: нельзя же допустить, чтобы Порфирий во мне разочаровался!
   Я внимательно осмотрел двор, подъезд и только после этого поднялся в саму квартиру. Предъявив удостоверение дежурившему в ней сержанту, я приступил к осмотру. В принципе, картина складывалась ясная, единственное, что не укладывалось в схему – палочка, с какими обычно ходят старушки. Она находилась в таком месте, где её просто быть не могло. Узнав от сержанта, что никто здесь ничего не трогал, я спросил, известно ли ему, чья это палочка – Алёны Ивановны или Елизаветы?
   – Ни той, ни другой, – сказал он. – Это палочка Коха, одного из свидетелей, он её вчера здесь забыл.
   Таким образом, уже сложившаяся было версия рассыпалась в прах. Впрочем, такое в нашей работе случается сплошь и рядом, так что опускать руки я не собирался. Я решил, что свидетелей опрашивать бесполезно: убийцу в глаза они не видели, а всё, что знали, давно уже рассказали моим предшественникам. Нужен был принципиально иной путь. Спросите любого из моих коллег, и они вам скажут, что когда осмотр ничего не даёт и расследование заходит в тупик, лучше всего задействовать осведомителей. Я направился к ближайшему телефону-автомату и набрал давно известный мне номер.
   – Павлик, – сказал я, – спустись на минутку, ты мне нужен. Буду ждать тебя в сквере, как обычно.
   Долго ждать не пришлось: он был на редкость ответственным человеком и всегда был рад помочь, когда милиции требовались какие-либо сведения. Его услугами пользовался не я один. Правда, была у него одна навязчивая идея… Но об этом потом. Несмотря на довольно прохладную погоду, он был одет как всегда: белая рубашка с короткими рукавами и пионерский галстук.
   – А тебе не холодно? – спросил я.
   – Я холода не боюсь, – ответил он, – я сам – Морозов.
   – Ну, смотри, твоё дело, – пожал я плечами. – Слушай, Павлик, тут недалеко от вас двух старушек топором убили, ты ничего подозрительного не видел?
   Он помолчал всего минуту, размышляя.
   – У отца топор есть, – сказал он, – остры-ый! (Говорю же, у него навязчивая идея. Насколько помню, он уже лет пять пытается припутать отца хоть к чему-нибудь. И поначалу, не зная этой его черты, мы добросовестно проверяли его отца на причастность к разным преступлениям, а гэбэшники даже к убийству Кеннеди. Все разговоры с нами он всегда начинает с попытки сдать отца, и только потом уже говорит о деле. Если не считать этого единственного пунктика, в остальном он – хороший мальчишка).
   Увидев, что я не хочу рассматривать его отца даже как вариант, он сказал:
   – Во-он в том доме студент живёт, Раскольников. Подозрительный! Разговоры странные ведёт: мол, бывают люди необыкновенные, так им всё позволено. Такой запросто мог черепа вашим старушкам расколоть.
   Я насторожился. Уже второй человек говорил мне про этого Раскольникова. Правда или нет, а проверить стоило. Я поднялся со скамейки.
   – Ну, спасибо, Павлик, – сказал я. – Получка у нас пятого, подходи.
   – А может, это всё-таки отец? – с надеждой спросил он, но, посмотрев на меня, тоскливо махнул рукой и побрёл к дому, опустив плечи. Мне стало жаль его. Приняв решение, я снова отыскал телефон и позвонил в МУР.
   – Жеглов, – спросил я, услышав теперь уже знакомый голос, – ты кошелёк пристроил? Нет? Слушай, подбрось его отцу Павлика Морозова, пусть мальчишка порадуется!
   – Спасибо, – прохрипел в трубку обрадованный Жеглов, – молодец, что не обижаешься! Если надо будет ещё чего-нибудь кому-то подбросить, обращайся!
   Идя к дому Раскольникова, я обдумывал, с чего начать. Улик против него не было, жегловский топор подбрасывать не хотелось, тогда как же? Так ничего и не придумав, я стал подниматься под самую кровлю пятиэтажного дома, где находилась каморка студента. Надеясь, что интуиция подскажет мне, как себя вести, я постучал в дверь. Никто не открыл, и вообще за дверью было тихо. Ясно, дома никого нет. Мне пришло в голову, что хорошо бы, воспользовавшись этим, произвести осмотр в отсутствие хозяина. С сомнением посмотрев на дверь, я уныло подумал, что так и не научился пользоваться отмычками или чем-нибудь подобным. И тут я услышал шаги: по лестнице кто-то поднимался. Кто бы это мог быть: хозяин квартиры или кто-нибудь ещё? На всякий случай я принял деловой вид и стал лихорадочно обдумывать варианты разговора. Наконец, я увидел поднимавшегося, это точно не мог быть Раскольников. Передо мной возник молодой человек лет двадцати восьми в зелёном в талию костюме, под которым была рубашка «ковбой» в чёрную и красную клетку, шея несколько раз обёрнута старым шерстяным шарфом, ноги обуты в лаковые штиблеты с замшевым верхом апельсинного цвета. На плечах незнакомец держал старинный стул, как мне, почему-то, показалось, работы мастера Гамбса. Он с недоумением взглянул на меня, затем на номер квартиры и сконфуженно рассмеялся.
   – Прошу прощения, – сказал он, – мы с компаньоном поселились этажом ниже, причём, совсем недавно, и я ещё путаю этажи.
   Он стал, было, спускаться, но, снова посмотрев на меня, спросил:
   – А у вас, если не ошибаюсь, какие-то проблемы?
   То, что он живёт этажом ниже и совсем недавно, навело меня на мысль.
   – Понимаете, – пролепетал я, – собрался уходить по делам, и вдруг вспомнил, что не закрыл воду, а отверстие засорилось, боюсь, она польётся через край и вас затопит, а ключи я забыл внутри…
   – Так вы не можете войти в квартиру? – расхохотался он. – Но это же так просто!
   Он подошёл к двери, сунул в щель американского замка длинный жёлтый ноготь большого пальца и осторожно стал поворачивать его справа налево и сверху вниз. Дверь бесшумно отворилась.
   – Спасибо! – поблагодарил я и, проскользнув в квартиру, закрыл дверь.
   Что-то подсказывало мне, что можно не торопиться, и я начал осмотр очень внимательно, совсем в духе моего шефа. Первое, что я установил, студент был человеком грамотным и очень образованным: в комнате было много книг серьёзных авторов. Особенно, насколько можно судить, он увлекался Достоевским – я насчитал восемь романов. Интересно, что он в нём нашёл? Просто ради любопытства я взял первый попавшийся – это был «Преступление и наказание» – и стал его пролистывать. Вскоре, однако, я заинтересовался всерьёз и главу первую части второй прочитал уже самым внимательным образом. Ну что ж, всё стало ясно. Сверяясь с текстом книги, я заглянул в угол за отставшие от стены обои, где обнаружил украденные вещи и кошелёк (ещё один кошелёк, надо же, Жеглову подарить, что ли? ), в подушке нашёл обрезки окровавленного белья, в том числе, петлю для топора. Финиш. Улик более, чем достаточно. Работа закончена. Рассудив, что времени у меня теперь уйма, я решил сделать подхалимаж начальству: специально для Порфирия Петровича переписал две главы, чтобы он знал, как ему построить допрос.
   С приятным чувством человека, сделавшего своё дело, я вышел на улицу, снова нашёл телефон и вызвал наряд милиции. Моя же работа на этом кончалась, можно было возвращаться назад, в ставшее за эти пять дней родным 8– е отделение. Прибыв на место, я должным образом оформил все бумаги. Отвлекли меня всего лишь раз: по телефону сообщили, что оставленная в квартире Раскольникова милицейская засада дождалась своего клиента. Подозреваемый задержан и отправлен к нам. Впрочем, меня это уже не касалось, дальше работать с ним будет Порфирий. Оставалось ещё немного времени, которое я употребил на проверку всего наработанного за эти дни. Всё, вроде бы, было нормально. Я посмотрел на часы и увидел, что узнаю об этом в самое ближайшее время. До Выхода оставалось 15 минут. Надо было как-то потянуть время, и я погрузился в приятные размышления о том, что сейчас будет…
   Я одеваюсь, спускаюсь по лестнице и направляюсь к центральным воротам. Там меня уже ожидает жюри конкурса. Под звук фанфар, под громкие аплодисменты собравшихся председатель жюри вручает мне денежный приз и золотую статуэтку Ники.
   – Поздравляю, – говорит он, – тем более, что это у вас уже вторая.
   – А остальные участники как? – спрашиваю я. – Что, больше никто дойти до конца не смог?
   – К сегодняшнему этапу у вас оставалось всего два соперника. Но и они сегодня не справились. Первый застрял в милиции – не смог откреститься от жегловского кошелька, второй продвинулся дальше, но он – новичок: много времени потратил на проверку алиби отца Павлика Морозова и в результате не успел. Нет, только вы прошли все павильоны и сумели выполнить все задания. Трудно было в этот раз?
   – Ерунда, – говорю я, невольно оглядываясь назад и окидывая взглядом пройденный мной путь – огромные павильоны с надписями «Мосфильм», «Ленфильм», «Одесская киностудия», «Студия им. Довженко», «Киностудия им. Горького». Вот когда вы восстановите эти, – я киваю на полуразрушенные здания «Казахфильм», «Туркменфильм» и «Узбектелефильм», – и достроите эти, – я указываю на строящиеся «Columbia Pictures» и «United Artists», – тогда действительно будет и труднее, и интереснее.
   Тут, естественно, ко мне подскакивают корреспонденты.
   – Какого мнения вы об идее Игры и о самой Игре? – спрашивает меня очень миловидная корреспонденточка.
   – Прекрасного, – отвечаю я. – Игра даёт нам возможность как-то разнообразить серые будни нашей действительности и, кроме того, осуществить мечту каждого кино– и телезрителя: оказаться в роли героя, и не в мечтах или сновидениях, а, практически, наяву.
   – Действительно ли прибор Валентина Пономарёва, который делает человека двухмерным и поэтому даёт возможность помещать его во фрагменты различных художественных фильмов, создаёт иллюзию полной реальности происходящих событий?
   – Иллюзию? – усмехаюсь я. – Сразу видно, что вы сами этого ни разу не пробовали. С одной стороны, конечно, Игрок сидит себе в кресле и никуда не перемещается, но вот сознание, а с ним и все чувства полностью переходят к его двухмерной копии. И странная вещь получается: сегодня на одном из этапов мне – тому, двухмерному – Жеглов очень сильно заломил руку, чтобы доставить в отделение, так знаете, она у меня до сих пор болит!
   – Вы во второй раз побеждаете в Игре, – вмешивается какой-то очкарик, – не было ли у вас ощущения, что вам стараются не дать победить вторично, чтобы поменять Чемпиона?
   – Было, – признаюсь я, – когда сегодня шеф забрал у меня дело Милославского, я решил, что меня хотят подставить. Слава Богу, оказалось, что это не так. Да и, в конце концов, я мог подать апелляцию: дело-то я, практически, закончил!
   – Каковы ваши дальнейшие планы? – снова спрашивает она (ну, та! вы же понимаете!
   Я взвешиваю на ладони увесистую пачку денег.
   – Их два: хочу поехать в Индию для участия в Игре на студии «Радж Капур фильм» – там можно попеть, потанцевать. Но это на следующей неделе. А сегодня хочу пригласить вас в ресторан.
   Она опускает вниз глаза, и я понимаю: согласна. Хорошо быть Чемпионом!
   И тогда я говорю…
   Из приятных размышлений (а разве нельзя сказать: из приятных мечт? Так ведь точнее! ) меня выводит удар гонга. Всё! Игра закончена! Я последний раз окинул взглядом кабинет и вышел в коридор навстречу очередному титулу Чемпиона, славе и всему, что к ним прилагается.
   В коридоре ко мне подскочила очень деловая и явно чем-то озабоченная женщина.
   – Где вы пропадаете? – торопливо затараторила она, – Вас уже давно ждут!
   Убыстрив шаг, мы с ней проходим по коридору и выходим наружу, где я сразу же попадаю в огромную толпу. Странно, в прошлый раз такого не было. Через толпу ко мне пробивается заметно лысый мужчина с огромным тортом в руках (причём здесь торт, должна быть статуэтка Ники, ещё успеваю недоумённо подумать я) и протягивает его мне. Я отвёл руку с тортом в сторону, но он с идиотским смешком возвратил её на место.
   – Причём здесь торт? – озвучил я своё недоумение.
   – Неправильно, надо сказать: «Почему мне»? – шёпотом сообщил мужчина.
   – Почему мне? – тупо повторил я.
   – А потому, товарищ Митрофанов, что Кукуруза – это Ваша племянница!
   Моё сердце ёкнуло от предчувствия чего-то непоправимого. Я более внимательно посмотрел на толпу: вокруг меня были пионеры и взрослые – очевидно, их родители. Дьявол, ну, конечно же, «Добро пожаловать, или посторонним вход воспрещён»! Получается, я до сих пор не в реальности, а в кино?
   И тут до меня дошло: кнопка! Размечтавшись, как последний идиот, я забыл нажать кнопку Выхода! И это я, Игрок со стажем, Чемпион! Да как я мог пропустить тот факт, что не было кратковременной потери сознания, которая всегда происходит при переходе из кино в реальность и наоборот?
   Расталкивая толпу, я бросился обратно в кабинет, плюхнулся в кресло, чтобы не упасть при потере сознания и нажал треклятую кнопку. Придя в себя (а, может быть, ещё успею? ), я снова выбежал на улицу.
   Снаружи картина радикально поменялась: прямо у выхода была положена ковровая дорожка, которая вела к столику жюри. За столиком со статуэткой Ники в руках стоял председатель и что-то говорил немногочисленным собравшимся.
   – … хотя Чемпион прошлой Игры снова был первым и единственным, кто смог добиться конечного результата, – донёсся до меня его голос, – он грубо нарушил установленный Регламент. В связи с этим, победителем объявляется Сергей Никитин, который продвинулся наиболее далеко из всех других участников.
   И под жидкие хлопки он вручил Нику моему конкуренту.
   – Скажите, – обратилась к новоявленному Чемпиону симпатичная корреспонденточка, чем-то даже похожая на ту, которую я представлял в своих несвоевременных мечтах, – каковы Ваши дальнейшие планы?
   Я отвернулся и пошёл прочь. Сразу же за территорией павильонов начинался небольшой скверик. Я зашёл туда и, усевшись на пустую скамейку, ещё и ещё раз переживал свою роковую оплошность.
   Из тяжёлых раздумий меня вывел звук чьих-то лёгких шагов. Я поднял голову: передо мной стояла корреспондентка.
   – А я всё равно знаю, что победили вы, – сказала она.

Михаил Акимов Фантастические рассказы