Ася Векшина
Невеста

1

   – Не спорь со мной, все будет по высшему классу!
   Дора наконец-то показала мне сценарий, безвкусный, как она сама. Какие-то цыгане, московская панк-группа, оперная певица, вышедшая в тираж, ведущий теленовостей в качестве тамады и двести человек приглашенных.
   Об окончательной сумме этого бедлама я пока не заикалась Игорю, хотя, скорее всего, он оплатит все расходы, даже не проверив смету.
   Игорь – это мой жених, а мероприятие, которое будет первым в карьере Доры – моя свадьба.
   – Окей, – говорю я, разглядывая отутюженные края дориного «каре», – допустим. Но откуда взялся список в двести человек? До вчерашнего дня с моей стороны было двадцать пять, с его – едва с десяток наберется. Дора, кто остальные люди? Это какие-то твои гости?
   – Это нужные вам люди! Неужели ты не понимаешь?! Вы должны взорвать город!
   – Мы не террористы, милая. И для чего все эти «нужные люди», если после свадьбы мы отчалим отсюда, ты забыла?
   – Тем более, дорогая, тем более! Нужно запомниться всем на-всег-да! Уйти со сцены, так сказать, красиво!
   Уйти со сцены пока не входит в мои планы, к тому же это выражение я терпеть не могу.
   Дора кривит рот и сверкает аквамариновыми линзами. Когда-то я любила ее такой, какой ее мало кто помнит: угловатой троечницей с жиденьким хвостом на затылке, боявшейся ляпнуть какую-нибудь глупость и потому улыбавшейся постоянно, подобно Моне Лизе в отрочестве. Сейчас «нести чушь» стало дориной профессией, а улыбка намертво приклеилась к ее белоснежному отшлифованному личику, но уже по другим причинам: Доре не стыдно показать новые зубки.
   Я давно уже перестала уважать Дору и лишь терплю ее, потому что плохо схожусь с людьми. Дора – единственная, кто от меня ничего не требует, спокойно реагируя на все мои приступы мизантропии, самоедства и мании величия. По большому счету, теперь нам друг на друга наплевать, что делает наши отношения устойчивыми, а временами – даже приятными.
   Я беру список и вычеркиваю из него тринадцать ничего не говорящих мне фамилий, перепрыгивая через одну. Подумав, убираю еще десять, которые плохо читаются. Дора округляет глаза и пытается объяснить мне, что я делаю глупость, ведь «Куксинские – это те, у которых салон красоты, Юдин ПэПэ – это же друг нашего мэра, Катенька Климова – его любовница, а Дробот, ну, Дробот, ну это же!… Ты его не можешь не помнить, огромный такой, бандит!»
   Я щипаю Дору за руку, она ойкает и причитает:
   – С ума сошла, у меня же синяк останется, а платье без рукавов. Ненормальная, садистка!
   – Вычеркивай без разговоров до ста человек, поняла? И зал ищи другой, я не перевариваю этот туалет.
   «Туалетом» у нас в городе именуют узкий и длинный банкетный зал, построенный на месте общественной уборной.
   В этот момент мой мобильник тренькает смс-кой. Игорь ждет меня внизу у дориного подъезда. Я забираю смету, заляпанную по краю розовым лаком, и сбегаю вниз по лестнице на улицу.
   Игорь без машины. Это очень странно, ведь он не расстается со своим джипом.
   Он в незнакомой мне кожаной куртке с воротником из гладкого серого меха, в узких джинсах, заправленных в черные короткие сапоги. Выгоревшие волосы падают на лоб, глаза хитрые и довольные.
   – Как я тебя, котеночек? Неожиданно?
   Он обнимает меня за талию, притягивает к себе, скользит губами по моей шее.
   Я отстраняюсь:
   – Перестань, мне щекотно. Где машина?
   Игорь и не думает обижаться, беря меня за руку.
   – Машину отогнал на станцию. Пусть приведут в порядок до мероприятия. А пока нас повозит мой старый приятель, мы с ним когда-то занимались разной ерундой. Да, я хочу, чтобы мы прогулялись, погода какая, любимая, ты посмотри… «Осенняя пора, очей очарованье, прекрасна мне твоя…»
   Нет, только не это, не надо стихов! Я морщусь, закрывая ладонью его рот, он кусает меня за пальцы и опять притягивает к себе:
   – Не нравится? А я так стараюсь!… Скоро, скоро, Машуля, скоро мы с тобой будем уже не здесь. А там, где море и люди в белых штанах.
   – Слушай, Игорь. Тут Дора подсунула мне смету неучтенных расходов, возьми, пожалуйста.
   – «О, женщины, вам имя – вероломство»! Я ей про осень, она – замолчи, я про море – она смету. Ну, ладно, что там? Давай.
   Как я и предполагала, сумма оставляет Игоря невозмутимым. Он небрежно складывает листок и прячет во внутренний карман. Мы бредем по наклонной улочке вниз, к набережной. До свадьбы три дня. Я уже вижу покосившуюся беседку у реки, и тяну Игоря в сторону, потому что…

   … я вспоминаю, как очень давно Вит читал мне здесь свой рассказ. Точнее, он протянул мне пачку листов и просто сидел рядом, глядя на треснувший лед на реке. А я читала, переворачивая страницы покрасневшими пальцами.

   В рассказе был эпизод из жизни старика. Он давно потерял связь с родными из-за своего любвеобильного нрава, и сейчас рассказать о своем прошлом и пожаловаться на жизнь он может только работнице собеса, навещающей его дважды в неделю. Сердобольная женщина обещает старику узнать что-то о его родных и довольно быстро находит его дочь с внуками, ожидая, что эта новость обрадует подопечного. Но старик в гневе выгоняет помощницу, а потом жалуется на нее начальству, обвиняя в придуманном грехе – краже его пенсии. Ночью старик умирает.
   Помню, рассказ захватил меня. Я читала, не чувствуя боли в замерзших пальцах. Вит тихо сидел рядом, прищурившись, глядя на гремящий трамвай на мосту. И только когда я перевернула последний лист, спросил:
   – Как ты считаешь, мне бросить писать?
   Я подняла на него глаза – в них не было ни тени неуверенности. Спокойные и темные, как вода в трещинах мартовского льда.
   – Ну что ты, Вит!… Ты пишешь потрясающе. Читать тебя – это… – я не могла найти слов, что мне всегда с трудом удавалось, – это как фильм с любимым актером, когда два часа пролетают, как один миг.
   – Спасибо, Маша. Пойдем, холодно, – он поднял мои упавшие варежки и протянул мне. Я с трудом натянула их на покрасневшие пальцы. По пути домой мы молчали. Я мечтала, что Вит возьмет меня за руку и потянет в горку за собой, сапоги ужасно скользили по талой земле. Но он шел рядом, тяжело ступая широкими ботинками, думая о чем-то своем.
   В тот год мы часто виделись, обычно в компаниях, на чьих-то днях рождения, на вечере выпускников, в театре, иногда на концертах заезжих рок-групп. Он ушел из школы, где преподавал историю, перебивался случайными заработками.
   Как-то я прочла его повесть, напечатанную в плохо изданном местном альманахе, и по-прежнему провалилась в другое измерение, хотя его герои были обычными людьми с незатейливыми судьбами. Я набрала его номер телефона и долго ждала, когда на том конце снимут трубку. Вит спал и хриплым голосом равнодушно ответил мне. Но когда я начала сбивчиво говорить о том, как мне понравилась его повесть, он постепенно проснулся и пригласил меня к себе.
   Полгода пролетели для меня, как во сне. Мы гуляли, ездили вместе на природу. Иногда я жила у Вита, читала то, что он написал. Мне казалось, что у него получается все лучше и лучше. Все отмечали, что Вит изменился, стал жизнерадостней и проще. Мои друзья находили меня очень счастливой, я давала читать им его рассказы, хотя не всем они нравились.
   Но больше ни один журнал так его и не напечатал. Вит часто делался мрачным и уходил в себя, как раньше. В эти дни я возвращалась домой, думая, что мешаю ему.
   Как-то раз, когда я уже неделю жила у себя, приходя поздно вечером с новой работы (устроилась в фирму по производству входивших в моду шкафов-купе), он позвонил мне и объявил, что уезжает в Москву, к приятелю.
   – Когда? – я заметила, что мелко дрожу, хотя в комнате было тепло.
   – Послезавтра вечером, – ответил Вит спокойно. Повисла пауза, мне захотелось сказать ему что-то грубое, раскричаться, расплакаться, но вместо этого я лишь сухо произнесла:
   – Отлично. Думаю, там ты найдешь себя.
   Его голос потеплел:
   – Правда? Спасибо, что веришь в меня. Придешь меня провожать?
   – А разве завтра мы не увидимся? – Мне опять зябко.
   – Завтра?… Да, конечно… Увидимся, наверное. Только мне нужно закончить новый рассказ.
   Тогда мы так и не увиделись. Я слегла с температурой. Вит звонил мне каждый час, беспокоясь о моем здоровье, и я почти поправилась, поднялась в день его отъезда, но провозилась перед выходом в поисках засунутого куда-то ключа от двери и опоздала к поезду. На заполненном провожающими перроне я долго смотрела, как люди обнимаются, смеются, пьют, машут и бегут за вагоном.
   Поначалу Вит часто звонил мне из Москвы. Ему было трудно и одиноко, он делил с другом маленькую комнату, писал для газет, репетиторствовал, по ночам сторожил или грузил. Потом куда-то пропал, но со слов общих знакомых, с ним все было в порядке.
   Как-то я увидела в телевизионном фильме его фамилию в качестве сценариста, испытав радостное возбуждение. Я всегда была уверена, что у Вита не может быть однофамильцев.
   Он по-прежнему не звонил и не писал мне. Каждый день я внушала себе, что всё, что было с нами, я просто придумала себе, ведь он никогда ничего мне не обещал, но легче от этого не становилось. Я свела общение со всеми до минимума, работала допоздна, все выходные проводила дома, рисуя или читая, выключив телефон.
   Тем временем, шкафы-купе шли на ура. Мы наводнили ими город и окрестности, а я возглавила должность менеджера по развитию, с хорошей зарплатой и возможностью ездить на учебу к поставщикам в центр.
   В одну из командировок в Москву мы встретились. Я позвонила по имеющемуся у меня номеру, его приятель ответил, что Вит сменил квартиру, и неохотно продиктовал какие-то цифры.
   Эту встречу я долго не могла забыть.
   В нем появился столичный лоск, Вит сильно похудел и непривычно коротко стриг волосы. Теперь он писал для какого-то модного журнала, по двум его сценариям ставились фильмы. Тот увиденный мной фильм, оказалось, не имел к Виту никакого отношения, и он добродушно подшучивал надо мной с новой для него мягкостью, показавшейся мне обидно снисходительной.
   После ресторана, где Вит быстро и небрежно расплатился по ужаснувшему меня счету, не оставив чаевых, мы гуляли по ночной Москве. Он обнял меня и поцеловал так, как мы никогда не целовались раньше.
   – Пойдем к тебе в гостиницу, – его шепот лишил меня способности соображать, но я зачем-то спросила:
   – А почему не к тебе?
   По-прежнему обнимая меня, Вит сказал:
   – Потому что я живу не один.
   И все-таки мы провели ту ночь у меня. Наутро спустились в ресторан и спокойно позавтракали, как коллеги или семейная пара, с поспешной нежностью попрощались в холле гостиницы.
   Я вернулась домой с протрезвевшей головой и затаенной обидой, которая в течение следующей пары лет превратилась в цинизм и наигранное равнодушие к мужчинам.
   Я культивировала свою независимость и почти примирилась с новой собой, жесткой и самодовольной. Модный фитнес-клуб с одержимой моим преображением инструкторшей Таней сделал мое мягкое тело точеным. Парикмахер, у которой стриглась Дора, с жаром курирующая новый имидж подруги (то есть – меня), привела в порядок мою бесформенную рыжую шевелюру, превратив в каскад блестящих локонов. Я стала одеваться в когда-то смешившем меня магазине, предпочитая уютной и бесформенной облегающую и яркую одежду.
   И тут появился Игорь. В один из суматошных дней он спас мою неудачно припаркованную машину от эвакуатора. Игорь принадлежал к тому типу мужчин, которые точно знают, что будет завтра.
   Акции комбината, кормившего наш город, принадлежали ему в довольно весомой доле, позволявшей жить беззаботно, сыто и «правильно», как он любил говорить.
   В тот вечер мы решили отметить знакомство в дорогом японском ресторане, где я отравилась соевым соусом. Всю дорогу домой меня мутило, а Игорь, поставивший на уши весь ресторан, стоически терпел мои желудочные спазмы в окно его джипа.
   Он не остался ночевать у меня, а утром прислал букет. Огромный букет из чайных роз, хризантем и веточек с синими ягодками, в вычурной золотистой сетке. Я не люблю розы, от их сладковатого аромата у меня начинает болеть голова, но сам факт доставки букета, не поместившегося ни в одну вазу и стоящего в высокой кастрюле, настроил меня на сентиментальную волну. Мы стали встречаться.

2

   Сегодня последняя примерка свадебного платья.
   Моя портниха живет на окраине. Пока я крадусь по объездной в потоке машин, пробивающихся через мокрую метель, слушаю по радио песенку о скамейке в старом парке, хранящей безумства былой любви. Все популярные песни о любви кажутся мне глупыми, но эта трогает какой-то жалобной интонацией. Ведь если подумать, у каждого из нас есть такая вот скамейка, качелька или что-то еще, занозой впившееся в сердце. Красная «ауди» впереди меня, забыв показать поворот, ныряет на кольцо прямо передо мной, я давлю на клаксон, привычно вырывается ругательство.
   Портниха встречает меня оживленно. Милая женщина без возраста, похожая скорее на учительницу, чем на модистку. Ее зовут Анна. В единственной комнате, служащей мастерской и жильем, на вешалке висит платье, в котором я предстану перед Игорем.
   Оно тяжелое, скользкое, из старого муслина цвета слоновой кости, бережно хранимого бабушкой для меня. Вырез лодочкой, юбка-колокол и высокие перчатки делают меня похожей на героиню старых фильмов.
   – Сидит идеально, не морщит. Великолепно, – портниха удовлетворенно кивает, прикалывая к поясу причудливый цветок из накрахмаленной ткани, с жемчужиной в сердцевинке – единственное украшение лаконичного наряда.
   – Вам нравится? – Анна смотрит на меня слишком пристально, слишком вызывающе или мне это кажется, и я взрываюсь:
   – Нравится?! Помилуйте! Оно – совершенство. Вы – Донна Каран свадебной моды. Коко Шанель, или – кто еще там есть? Все дело в том, что… В общем…
   Ее взгляд не меняется, только тревожно поднята бровь и улыбка чуть натянутей, чем обычно:
   – Все невесты переживают накануне свадьбы. Им всем кажется, что платье не произведет нужного эффекта.
   – Не то, совсем не то.
   – А давайте по чуть-чуть ликеру? Дочь делает, смородиновый.
   – У вас есть дочь?
   Портниха смеется:
   – Да. И я уже дважды бабушка. Дочь живет одна с детьми, много работает. Любит иногда экспериментировать с напитками. По своему рецепту готовит то настоечки, то ликерчики. Нет, не подумайте, сама не пьет, так, угощает друзей, знакомых. Этот ликер ее фирменный, всем нравится.
   Ликер оказался вкусным, Анна – моложе, чем я думала. Платье начало казаться мне трогательно старомодным, а Игорь – малознакомым человеком. Я пустила пьяную слезу, пока портниха паковала платье и помогала спустить вниз, к машине.
   – Ну, с богом. Счастья вам, Машенька!
   Нетвердыми руками я вывернула руль и полетела по скользкой дороге. Впрочем, этот путь был так хорошо знаком, а гаишники, промерзнув, попрятались, что через полчаса я уже вывешивала платье на окно в бабушкину комнату. Я превратила ее в гардеробную, чтобы она не казалась такой заброшенной в слишком большой и пустой квартире.
   Завтра утром – визит в салон. Парикмахер придумала мне «нечто в моем стиле». Я смотрю на часы – всего десять. Меня невыносимо тянет спать. Я пишу Игорю нежную смс-ку, и он мгновенно отвечает:
   «Мальчишник в самом разгаре, все ждут стриптиз, но я хочу улизнуть к тебе, любовь моя!»
   Я поспешно набираю, что ко мне сегодня нельзя, у меня ночует платье, а видеть наряд невесты до свадьбы – плохая примета. В ответ прилетает что-то нежно-невнятное, и связь обрывается. Спать, спать…
   Мне приснился сон. Зал ожидания вокзала. Практически пустой, только уборщица возит по мраморному полу тряпкой-мешковиной и вдруг натыкается на мои чемоданы – красный и белый. Она толкает белый чемодан шваброй и зло смотрит на меня:
   – Мешаете, уважаемая. Пересядьте туда! – тычет рукой в скамейку в самом углу, возле закрытого газетного киоска.
   У уборщицы лицо постаревшей портнихи. Я безропотно пересаживаюсь и вдруг понимаю, что я забыла дома билет, а поезд уже на перроне. Я встаю, хватаю чемоданы и бегу к выходу. Домой, домой, нужно успеть за билетом, поезд стоит сорок минут! Но выход в город закрыт. Я бегу к другому, боковому выходу, но его нет. Мечусь по вокзалу, но все входы и выходы закрыты. Бросаю чемоданы и кричу уборщице, толкающей перед собой ведро:
   – Мне нужно домой, за билетом! Где здесь выход?
   Но она на глазах растворяется в воздухе, и зал наполняется людьми, толкающимися, равнодушно и сердито гудящими, что-то обсуждающими, без вещей и почему-то в зимней одежде, когда на мне лишь тонкий свитер. Никто не обращает на меня внимания. Я в растерянности сажусь на пустующий уголок скамейки… и просыпаюсь.
   На мобильнике пять пропущенных от Доры. У нее жуткий переполох, но в целом все готово к свадьбе. Она не понимает, почему я до сих пор не у мастера, когда это я собираюсь делать прическу? Уже девять, а церемония в ЗАГСЕ в два, времени не осталось!
   Плетусь в ванную и вижу в зеркале отекшее лицо. Рассеянно собираюсь и спускаюсь во двор. Снег ослепительной белизны сменил вчерашнюю слякоть. Дети лепят снеговиков, я улыбаюсь, слушая их радостные возгласы, и получаю несильный удар в спину снежком. Мальчишка в полосатой шапочке выжидающе смотрит на меня. Я лишь машу ему рукой, и он убегает, размахивая лопаткой.
   Машина словно маленький сугроб. Сегодня она мне не понадобится, салон находится совсем рядом с домом. Моя мастер с легким запахом перегара, заглушенного цитрусовыми ароматами парфюма, как обычно уже ждет меня. Мне нравится, как скупыми движениями, бережно она распутывает мои тонкие волосы, моет их, расчесывает. Она не спрашивает меня о свадьбе, наверное потому, что мир свадеб для нее – не более, чем источник дохода. Я слышала от кого-то, что мужчинам она предпочитает женщин и даже живет с симпатичной девушкой долгое время.
   Моя прическа, по ее замыслу, совсем простая: тугая ракушка на затылке, сколотая шпильками с жемчугом, и волна выбившихся прядей сбоку от лица. Я соглашаюсь и вижу, как в умелых руках мое лицо приобретает знакомые контуры.
   Бабушка умерла пять лет назад, примерно в это же время года. Я уезжала в командировку, вернувшись, долго жала на кнопку звонка, понимая, что что-то случилось. Обычно шаркающий звук тапочек успокаивал меня, но в тот день за дверью была тишина.
   Я не смогла открыть дверь ключом, она была закрыта изнутри на защелку. Бабушка, всегда деятельная и разумная, в последнее время стала всего бояться: стука, шорохов, темноты. Сосед помог мне сломать дверь. Она лежала на полу в кухне, в чистом халате, с посиневшей частью лица и рукой, нелепо вывернутой. На столе застыли в миске разбитые для стряпни яйца.
   В день ее похорон было так же красиво и чисто от выпавшего за ночь снега, как и сегодня. На кладбище собралось совсем немного народу: старики из подъезда, незнакомая дальняя родственница, Дора и мои коллеги по работе.
   Мама приехать не успела, не получилось быстро сделать визу. Она лишь звонила и сдавленно плакала в трубку, обещая выбраться летом, но так и не приехала.
   Бабушке понравился бы Игорь, она всегда любила мужчин, которые знают, что будет завтра. Правда, она была замужем за совсем другим человеком: мой дед имел репутацию правдолюба, со всех работ уходил со скандалами, часто замыкался в себе, неделями ни с кем не разговаривая, но, в сущности, был милым чудаком и добрым человеком. Он умер во сне, в больнице, куда лег, чтобы сделать операцию на глаза.
   Мне осталось только собраться и ждать машину, которая привезет меня в ЗАГС. Я отменила привычные церемонии в виде поездок по городу, фотографирования у каждого столба и распитию шампанского на холоде. Игорь и я должны увидеть друг друга только в ЗАГСЕ. Эта идея, изначально встреченная Дорой в штыки, сейчас казалась ей жутко романтичной. Из-за большого количества гостей, многие из которых даже не знают, как мы выглядим, часть из них будут дожидаться нас в откупленном для свадьбы местном театре (ресторан– «туалет» Доре спешно пришлось вычеркивать из сценария).
   Дома я принимаю душ, стараясь не намочить прическу и не задеть праздничный макияж. Долго смотрю на себя в высокое зеркало в прихожей. Мне кажется, что сегодня я похожа на маму и это выглядит насмешкой: мама никогда не была невестой. Не знаю даже, мечтала ли она об этом. Мы никогда не могли с ней говорить ни о чем, кроме невыученных уроков, немытой посуды и моего позднего возвращения с прогулок. Иногда, правда, мама расспрашивала меня о подругах, о моих планах на будущее, о прочитанных книгах, но о себе она не говорила. Мама всегда была чем-то занята: она работала в доме культуры и организовывала досуг для пенсионеров и ветеранов. Ребенком я ходила на все эти концерты, взрослея, начала их избегать под разными предлогами. То, что мама эмигрировала в страну, представляющуюся мне и поныне совершенно недоступной, вызвало у нас с бабушкой долгое оцепенение. Как ей удалось это сделать, мне не понятно и по сей день. Я отказалась ехать с ней наотрез, бабушка – тоже.
   Сейчас мама, будучи когда-то атеисткой, верит в неизвестного бога и воспитывает приемного сына. Мой брат, судя по фотографии, живой и умный мальчишка с раскосыми глазами. Когда-то мне очень хотелось, чтобы они с мамой приехали, точнее, я видела, как об этом мечтает бабушка, вчитываясь слабыми глазами в редкие мамины письма. Но потом я подумала, что новая родина и новая жизнь с новым ребенком сделали маму счастливой, и это новое счастье отрезало ее от нас. Глядя на старые фотографии, где мама в неуклюжих очках деловито руководит театральной постановкой, мне трудно совместить ее с мамой теперешней: отсутствующе улыбающейся женщиной с седыми прядями в коротких волосах, стоящей на фоне пластикового домика с зеленой лужайкой.
   Опять серия звонков от Доры: я не забыла, что уже через час за мной приедет машина, арендованный белый лимузин? Собралась ли я или мне нужна помощь? Звонил ли мне Игорь, он «недоступен», Дора набирает его уже час.
   Стоп… Игорь – недоступен? Вспоминаю, что сегодня мой жених не позвонил мне ни разу. Он вообще жив там после фееричного мальчишника? Набираю – действительно, недоступен.
   «Позвонит, никуда не денется» – услужливо подбрасывает мне спасительную фразу подсознание. Сейчас меня больше волнует другое. Мои туфли.

3

   Я должна выйти замуж в свадебных туфлях моей бабушки.
   Тупоносых лодочках цвета сливок на затейливом, чуть изогнутом каблуке. У нас с ней один размер. Эти туфли необыкновенные: их моей бабушке подарила одна юная испанка, с которой они долго дружили, пока та не вернулась к себе на родину. Нужно забрать их, я совсем про них забыла. Я накидываю плащ, спускаюсь вниз и бегу в соседний дом, где в подвальчике – мастерская по ремонту обуви. Сердце стучит. Как обычно, когда я вхожу туда.
   Но старика, колдующего над ботинком, напевающего гнусаво и всегда радостно меня приветствующего, там нет. Вместо него я вижу высокого некрасивого парня, роющегося в куче обуви. Я подаю ему квитанцию.
   – А, это старые светлые туфли?
   «Старые»! Они вовсе не старые, до меня их надевали всего два раза – бабушка и испанка Мария, так, кажется, ее звали.
   Он подает мне туфли, бережно запакованные в пакет:
   – Дед просил вам передать, он сделал все, как вы просили.
   – А где он сам? – не могу скрыть разочарования.
   – Заболел, ногу от сырости прихватило.
   – Передайте ему огромное спасибо. Я… У меня сегодня свадьба, уже совсем скоро. Пусть ваш дедушка выздоравливает!
   Парень хмыкает стеснительно:
   – Передам! Ну, поздравляю. Совет да любовь вам.
   Деда, владеющего этой мастерской, зовут Сурен. Он – армянин, обладатель рыжей, теперь совсем седой, шевелюры и таких же пышных усов. Ребенком я приходила в мастерскую с мамой или бабушкой, где веселый Сурен чинил нашу разбитую обувь так, что мы носили ее годами, не снашивая. Однажды он сказал, потрепав меня по кудрям:
   – О, какая рыжая! Как я! А мы не родственники, Лида? – и захохотал, подмигнув моей маме. Та чопорно поджала губы и вышла, крепко держа меня за руку. Мне было не больше пяти, и я ничего не знала об отце. Сурен же так нравился мне сверканием своих стальных зубов и веснушками на бледных сильных руках, что я начала приставать к маме:
   – Мама, а это мой папа?
   Помню, как та опешила и сердито ответила:
   – Не говори глупостей. С чего ты взяла?
   – Он рыжий, как и я. И он хороший.
   – Нет, он точно не твой отец. Чтобы я этого больше не слышала.
   – Тогда, может быть, он знает моего папу?
   Дед долго смеялся, когда мама пересказала ему эту историю, а бабушка молча слушала, качая головой.
   Лет до восьми мне нравилось считать Сурена-сапожника моим отцом. Я всегда вызывалась сама забирать обувь, и в мастерской меня обычно ждал сюрприз – конфета или пряник, а иногда значок или игрушка, сломанные или старенькие, их Сурен, видимо, находил у своих детей. У него их было двое – мальчик Артур и девочка Нина, погодки. Они учились в школе через дорогу, и я часто видела, как чинно, не торопясь, они идут со своими потертыми ранцами, не так, как все другие дети.

   Позже, когда правда о моем отце неожиданно предстала мне из уст совершенно незнакомых людей, я стала сторониться Сурена. Повзрослев, я по-прежнему наведывалась в мастерскую с чувством волнения, внезапно подкатывающим к горлу. Обувь Сурен чинил мастерски, и у него была обширная клиентура, которая, впрочем, не способствовала его переезду в лучшее помещение. Он так и сидел в своем подвале, правда, в самые смутные времена его оттуда никто не выгонял.

   Однажды я осмелилась рассказать эту историю Виту, и он написал рассказ о маленькой девочке и сапожнике. В рассказе она выходит замуж за его сына, красивого, оказавшегося забулдыгой и игроком. Он уходит от нее, а она присматривает за беспомощным стариком и они вместе ждут возвращения непутевого.
   Я не могла читать рассказ без слез, которые смахивала поспешно. Вит считал рассказ неудачным, написанным просто так, мне в угоду, и листки с этой историей потерялись. Или Вит от них избавился, как избавлялся от всего ненужного.
   Дома я разворачиваю пакет с туфлями. Сурен сделал невозможное, они выглядят так, что я жалею, что их не видит бабушка.
   Я надеваю платье, перчатки и набрасываю на плечи серую норку, мою любимую короткую шубку, купленную после партии удачно сбытых шкафов. Скоро за мной должен приехать лимузин, церемония через сорок минут. Дора шлет мне смс-ки, что все готово и все нас ждут. Игорь нашелся, он уже собирается к выезду.
   Я кладу туфли в сумку, надеваю теплые ботинки, натягиваю берет. Спускаюсь вниз… и, не дожидаясь машины, которая, по словам Доры, уже выехала за мной, почти бегу по знакомой с детства аллейке, которая соединяет нашу улицу с проспектом, где находится театр.
   Сейчас, если вы спросите меня, почему я не дождалась тогда машины, я вряд ли смогу ответить. Я шла довольно быстро, и люди с удивлением рассматривали невесту, спешащую куда-то с сумкой. Думаю, я даже кивала им, как коронованная особа своим подданным, скорее всего, они даже останавливались и смотрели мне вслед.
   Подол платья намок и мешал мне. В сумке разрывался телефон, но я не обращала никакого внимания на звонки. Я почти подошла к театру, издали увидев парад припаркованных машин. И – прошла мимо, свернув по направлению к набережной.
   Мне нужно было туда, к беседке, где Вит единственный раз отогревал своим дыханием мои пальцы.
   Мне нужно просто посидеть там, глядя на еще не скованную льдом ленту реки, просто посидеть и подумать обо всем, что я выпустила из виду несколько лет назад.
   Кинуть снежок в воду, глядя как он, приобретая твердость, плавно идет на дно.
   Просто побыть там совсем немного, а потом я возьму трубку и попрошу подъехать за мной сюда, на берег.
   И все будет прекрасно.
   Я почти качусь вниз по припорошенной снегом земле. Беседка покосилась и потемнела от дождя и снега. Я вбегаю в нее, запутавшись в каких-то веревках. Смотрю на мост, по которому так же, как раньше, раскачиваясь, идет трамвай.
   И… Треск. Падаю. Удар. Проваливаюсь в темноту.

4

   Все происходящее со мной дальше я знаю только из рассказов Доры.
   Водитель лимузина долго звонил в дверь, но ему никто не открыл. Он решил покурить у подъезда и подождать меня, вдруг я не слышала звонков в дверь. Тем временем Игорь уже ждал меня в ЗАГСЕ, безуспешно названивая мне на мобильный. К водителю подошла моя соседка снизу, сообщившая, что видела меня, бегущую по аллейке в сторону проспекта.
   Никто даже и не подумал о том, куда я направилась. Больше очевидцев моего бегства не обнаружилось: вероятно, в нашем городе невесты в норковых шубах могут путешествовать одни совершенно беспрепятственно.
   Был переполох в театре, где вальяжные гости уже приступили к аперитивам и начали знакомиться друг с другом. Кто-то позвонил Доре на сотовый и сообщил, что видел, как я садилась в какой-то поезд. Да-да, невеста с дорожной сумкой, в норковой шубке поверх длинного платья.
   Именно эта информация стала решающей для Игоря: в тот же вечер он исчез, даже не поинтересовавшись моей дальнейшей судьбой. Оказалось, что уезжала совсем другая невеста и доброжелатель просто перепутал.
   Объявили розыск. В течение дня обшарили город. А ночью под обломками рухнувшей беседки меня обнаружила парочка собачников. Я дышала, но была без сознания, в синяках, но без серьезных повреждений. Дора предусмотрительно выдвинула иск властям города, не удосужившимся вовремя убрать аварийное строение.
   Я пролежала в коме три месяца.
   Ведомство, в ведении которого находился заброшенный парк, опасаясь комиссий, оплатило мое пребывание в элитном отделении нашей лучшей больницы.
   Дора рассказала мне, что, очнувшись, я попросила карандаш и бумагу. Уверенными штрихами нарисовала невесту в коротком платье с пышным шлейфом в форме крыльев бабочки.
   На глазах невозмутимого Дробота (того самого бандита, самовольно приглашенного Дорой на мою свадьбу) выступили слезы. Он решил, что так я оплакиваю свою несостоявшуюся свадьбу с Игорем. Дора же заявила, что я попросту сдвинулась от удара стропилами беседки.
   Эта версия Доры мне стопроцентно близка, потому что отныне я не расстаюсь с карандашом и бумагой. Я создаю коллекции свадебных платьев, рисую фасоны, а моя портниха с лицом учительницы, шьет.
   Вопреки тому, что в городе обо мне ходит легенда, как о «воскресшей невесте», сбежавшей от жениха, мои платья приносят девушкам счастье. Так говорят они сами, их родственники и знакомые. Даже не знаю, отчего это, но ко мне запись за много месяцев.
   Я по-прежнему живу одна в нашей старой квартире, ничего существенно не изменив со времен нашей жизни с бабушкой. Хотя кое-какие изменения квартира претерпела: я устроила из зала свой кабинет с большим столом и экраном, а также расширила гардеробную.
   Иногда меня навещают беременная Дора и огромный спокойный Дробот. Мы никогда не вспоминаем о свадьбе, но очень сблизились. Благодаря дежурству у меня в больнице, парочка смогла познакомиться поближе. Они решили не регистрировать свои отношения. Несмотря на то, что Дора пилит Дробота нещадно, тот терпит ее склочный характер с глупой улыбкой, и я вижу, что им хорошо вместе.
   Я остригла волосы, и теперь у меня на голове короткие рыжие завитки.
   К тому же, я сильно поправилась и напоминаю Бриджит Джонс из первой части своего дневника, потому что меня постоянно тянет на сладкое. В самой популярной кондитерской у меня скидка, ведь я сшила внучке ее хозяйки платье цвета взбитых сливок с вышитыми фруктами по подолу, которое потом хотели взять в аренду несколько богатых невест.
   У меня сильно упало зрение, и теперь я ношу узкие очки в узкой модной оправе, которые мне всучила без денег клиентка. Мне бывает трудно дышать при быстрой ходьбе и концентрироваться на чем-то, кроме эскизов. Я не читаю, не смотрю телевизор и не слушаю музыку. Во всем остальном я полностью здорова. Врачи говорят, что я родилась в рубашке и легко отделалась.
   Весной в наш город приехал Вит, с творческим вечером. Я узнала об этом из выпуска новостей, и меня порадовало, что он совершенно не изменился, выглядел по-прежнему моложаво и элегантно. Пожалуй, только узкий лиловый галстук совершенно не вязался с его пестрой рубашкой.
   Встречу с читателями проводили в отремонтированной городской библиотеке. Я немного опоздала, в зале было душно и тесно от наплыва жителей, пришедших поглазеть на бывшего земляка и «живого классика», свободных стульев не было. Я встала в углу у окна, и сразу же четыре девчонки, которым я недавно придумала платья, вскочили со своих мест, предлагая мне сесть. Махнув рукой, я попросила их не беспокоиться.
   Сегодня Вит был в светлом замшевом пиджаке и свитере крупной вязки. Лицо его показалось мне усталым. Он отвечал на записки с вопросами из зала, довольно остроумно, но несколько дежурно. Все громко смеялись, и почти у всех на коленях была его новая книга в фиолетовом переплете.
   После встречи я подошла к Виту. Как и все, протянула книгу для автографа. Он не узнал меня, спросив, как меня зовут. Я назвала свое имя. Вит растерянно уставился в мои глаза взглядом из далекого вечера в беседке.
   Я иногда перечитываю то, что он написал:
   «Ни одна книга не стоит твоих грустных глаз, милая Маша. Будь счастлива!»
   Не могу сказать, что я совсем не верю ему. Видимо, после несчастного случая на берегу у меня пропала чувствительность, и какие-то события совсем перестали меня трогать. Я не потеряла память, просто она как бы потеряла свою ценность, девальвировалась.
   Мне кажется, я начала понимать, что такое жить настоящим. Это значит радоваться кофе со сливками и теплому яблочному пирогу утром, удачному эскизу в обед, перепалкам Доры и Дробота вечером и сну без снов ночью.
   А если назавтра кофе заменить на какао, пирог – на круассан, эскиз – на примерку, а визит друзей на визит к парикмахеру, лишь ночь оставив неизменной, то я точно могу сказать, что жить таким настоящим – это почти счастье. Почти.
   Я приступила к созданию коллекции свадебных платьев, которые планирую продавать на своем сайте masha. svadbi. net.

5

   Почти два года прошло с той самой истории, приключившейся со мной.
   Дора родила мальчика. Вчера, на свой первый сознательный день рождения, он уже сам задул свечу на торте и пытался подпевать всем басовитым ревом. Дора теперь как две капли воды похожа на располневшую Мону Лизу. Глядя на грызущего мобильный телефон Кирюшу на руках у отца, мало напоминающего былого Дробота, она загадочно улыбается. С рождением сына Дробот оставил свои опасные игры и вышел на работу охранником в сеть детских магазинов. Теперь все антресоли «святого семейства» забиты памперсами, игрушками, одеждой на вырост, велосипедами, а в одном из уголков даже есть надувная лодка и полная экипировка для маленького рыбака.
   Больше года дела нашего маленького свадебного ателье шли в гору. Сарафанное радио и сайт сделали свое дело: к нам ехали невесты из всех близлежащих населенных пунктов. Мы с Анной (так зовут мою портниху) даже выкупили небольшое помещение, бывшее когда-то прачечной, и сделали там ремонт, превратив пространство в будуар Золушки, ставшей принцессой.
   Цех, где Анна и две ее помощницы шили платья, выходил окнами в маленький садик с кустом сирени и клумбой, где Анна посадила цветы. Моя комнатка-кабинет была без окна, но светлой благодаря сильным лампам, вмонтированным в потолок.
   На стенах – фотографии и эскизы. В углу за небольшим столиком разместился компьютер и этажерка для книг, которую я принесла из дома. Крепкая этажерка из покрытого темным лаком дерева была бабушкиной. В этом кабинете она, пожалуй, выбивалась из общего стиля, но кроме того, что на ней разместились все мои любимые книги (я снова читала запоем), она возвращала меня в детство, в те дни, когда я, вывалив на пол все ее содержимое, часами рассматривала картинки, безжалостно рвала страницы или кромсала корешки.
   Невесты мечтали об эксклюзивном платье, и я, без каких-либо усилий, оправдывала их ожидания. Анна придавала законченность моему замыслу, слегка видоизменив его, и всегда получалось то, что надо. Не помню ни одного случая, когда мы что-то запороли и кто-то отказался. Я ничего не смыслила в ценах, как правило, опираясь в этом вопросе на сметку и опыт Анны. Деньги исправно текли на наш общий счет.
   Но что-то пошло не так. Точнее, что-то пошло так, как должно было когда-нибудь пойти.
   Мы не отказывали ни одной из невест, но богатые девушки редко стучались в наши двери и нам не писали. В их среде было принято покупать свадебные платья именитых кутюрье, брать в аренду платья своих подруг или шить в ателье, которым владела дочка нашего мэра. Это фешенебельное заведение располагалось по другую сторону реки, в новом районе города, и мы, редко выбирающиеся из старого центра, даже не представляли, как оно выглядит.
   Весной одна из состоятельных клиенток зацепилась каблуком за длинный шлейф платья, упала и сломала ногу. Ее муж обвинил в этом слишком неудобный фасон платья, мешающий жене передвигаться, и нам пришлось вернуть девушке деньги. Эта история быстро облетела город, и у нас поубавилось клиенток. Но это было не всё. Одна из наших любимиц, очень красивая темноволосая девушка, которой мы сшили платье в стиле древнегреческой туники, накануне свадьбы призналась жениху в том, что никогда не любила его. От отчаянья он попытался покончить собой. Эта история с заголовком «Ателье, где разбиваются сердца» попала в ежедневную городскую газету. Рассказ о моем несостоявшемся замужестве и несчастном случае на берегу реки занимал в статье центральное место, а история влюбленных служила лишь обрамлением.
   В тот день, когда вышла статья, я, ничего не подозревая, приехала в ателье чуть позже обычного. Никак не могла проснуться, борясь во сне с причудливой птицей, уворачиваясь от ее клюва.
   Анна была уже там, сидела на скамейке в саду. На сирени лишь набухли почки, в клумбе же проклюнулись первые цветы. Яркие синие цветы с толстым стеблем, я никогда не задумывалась, как они называются. Портниха встретила меня, подняв красные веки, и протянула газету. Я прочла то, о чем не вспоминала со своего пробуждения в больничной палате. Странно, что никто, кроме автора статьи с глупым псевдонимом Правдолюб А., никогда не пытался напомнить мне о случившемся. Я знаю, что среди клиенток шли все эти разговоры о «воскресшей невесте» с придуманными и далекими от истины подробностями. Но никто и никогда не задавал мне вопросов, не заводил разговоров.

   В статье не было искажено ни единого факта. На мгновение мне показалось, что эту статью могла бы написать я, если бы захотела уместить свою жизнь в половину газетной полосы. Автор статьи знал даже то, чего не могла знать я. Кто это был?

   Наверное, я выглядела жалко, сидя на скамейке неестественно прямо с газетой на коленях. Анна опять заплакала, вытирая слезы обрезком белого шелка.
   – Анна, не плачьте, пожалуйста. Вы тоже считаете, что я и наши платья всему виной?
   Она перестала вытирать глаза и замолчала. Потом начала говорить так, словно ей сложно давалось каждое слово:
   – Что вы?!… Это просто цепь трагических случайностей. Совпадения. Такое бывает… Сколько людей травмируется из-за пустяков. Сколько влюбленных расстается. Сколько свадеб отменяется. Это не нам и не им решать, что с кем будет завтра. Я плачу… просто… мне очень жаль вас, Машенька. Я вас очень люблю.
   Она схватила меня за руку и слезы опять потекли по ее, ставшему вдруг старым и незнакомым, лицу.
   И продолжала:
   – Тогда.. (она запнулась)… когда всё это произошло, и вы начали рисовать эти платья, мне казалось это волшебным даром. Чем-то, что способно спасти вас, дать вам новую жизнь. Поэтому я согласилась работать с вами. Нет, не только поэтому. Я люблю свою работу, вы ведь знаете. По вашим рисункам так хотелось шить, они были изумительны! Но очень скоро я поняла, что это не дар. Это как проклятье. Клетка, из которой не выбраться. Рисовать платья для тех, кто светится любовью и счастьем, и – не отражать этой любви. Не наполниться ею. Вы улыбались невестам, но ваши глаза были мертвы. Всегда. Как я страдала от этого!… Я молила, молила, чтобы Он помог вам. И Он помог. Мне кажется, Он услышал меня.
   Сейчас она выглядела сумасшедшей. Как раньше я не замечала, что у нее так много морщин у глаз и седина в отросших корнях русых волос?
   – Вы считаете, нам нужно всё это прекратить? Это – знак?
   Она неловко обняла меня, прикоснувшись к щеке мокрым лицом.
   – Маша, боже, вы поняли меня! Да… да… конечно. Вам нужно жить так, как вы захотите сами. Делать то, к чему лежит душа. Пусть вы опять ошибётесь, это бывает. Чувствовать. Плакать. Опять полюбить. Вы молоды, здоровы. Вы талантливы! Я верю, что это всё к лучшему.
   Я обняла Анну, впервые за несколько лет, я ведь так давно никого не касалась, за исключением беглых прикосновений к платьям невест на примерках. Я всегда наблюдала, с какой нежностью и трепетом Анна касается тканей, как бережно она скалывает булавками драпировку, чтобы не поранить кожу невест нечаянно. Я же созерцала то, что получалось, со всегда одинаковой улыбкой, говорящей о том, что мне просто нравится результат. Когда-то я так любила руки бабушки, заплетающие мои волосы. Сухие пальцы деда, сжимающего на прогулке мою руку. Горячие руки Вита на моем теле.
   Мы так и сидели, обнявшись, какое-то время. Я выронила газету, она отлетела к клумбе, где мокла в ямке, наполненной утренним дождем.
   – Я всё забываю вас спросить… Как называются эти цветы?
   Анна засмеялась:
   – Это анемоны. Весенние. Правда, красивые? Я, когда возилась с цветами, хотела, чтобы вы могли отдыхать на этой скамье и наслаждаться всем этим. А вы и трех раз, наверное, здесь не были. Но… Я рада, что вы заметили цветы сейчас… очень рада.
   «Ане-мо-ны». Я повторила про себя название цветка.
   Потом мы пошли ко мне в кабинет и обсудили, как нам существовать дальше.
   Статья наделала в городе много шуму. Оказалось, что уже несколько месяцев платья нашего ателье приносили всевозможные несчастья наши клиенткам. Несколько горе-невест дали эмоциональные интервью той же газете. Одна девушка, надевая платье, зацепила чашку с горячим чаем и обварила руку, с которой у нее до сих пор не сошли следы от ожогов. Вторую невесту сразу же после свадьбы бросил жених. Самым странным выглядел рассказ дамы, которая так бурно восхищалась платьем и казалась такой счастливой, примеряя его, а потом три месяца одаривала нас цветами и сладостями. Она вышла замуж за пожилого и состоятельного шведа. Это интервью она дала по телефону. В нем говорилось, что платье было сшито из дешевой синтетики, от которой у нее чесалось всё тело, и что мы содрали за это платье целое состояние. Хотя ее брак, несомненно, удался.
   Форум нашего сайта шипел обвинениями, подозрениями, измышлениями и требованиями компенсировать бедным невестам моральный ущерб.
   Еще пару месяцев мы работали. К нам шли, несмотря на всю эту шумиху, те, кто ничего не слышал и те, кто нас хорошо знал и любил. В июне мы приняли решение закрыться. Просто появилась еще одна причина: никто больше не водил моей рукой.
   В один прекрасный день я поняла, что карандаш не слушается, а вместо платья выходят какие-то загогулины. Я засмеялась. Сложилась пополам и хохотала так, словно напротив самый смешной в мире клоун вытворял черт знает что уморительное. Из цеха прибежала помощница Анны, светловолосая толстушка, наивная, как ребенок. Она сразу же сообразила, что к чему, и долго боролась со мной, пытаясь влить воду, разжав мои стучащие зубы. Я выпила воды и легла на диван. Потом заплакала. Это оказалось совсем не трудно. Снова плакать в тишине, шмыгая носом. Как в детстве.
   Мне хотелось, чтобы Анна открыла свое ателье на деньги, вырученные от того, что мы заработали. Но она отказалась, сказав, что будет шить на дому, как раньше. Ателье купила какая-то приезжая дама, очень обрадовавшись, что ей не придется ничего менять. Она планирует открыть салон цветов. То, что отныне здесь будут жить цветы, мы сочли хорошим знаком.
   В начале июля произошло еще кое-что. Я забросила сайт, но как-то раз решила проверить оставленные нам сообщения. Форум практически вымер за какой-то месяц. Несколько невест благодарили. Кто-то выражал соболезнования по поводу закрытия ателье и просил адрес Анны. И лишь одно сообщение заставило меня вздрогнуть: «Надо поговорить. Подробности в вашей личной почте. Правдолюб А.»
   Но ящик был пуст. «Кто-то меня разыгрывает?» Я оставила на форуме запись: «Жду вашего письма». И стала ждать.

6

   Я вдруг ощутила время.
   Оно врывалось в окна квартиры разноголосым шумом. Покачивалось стайкой пылинок в нагретом июльском воздухе. Сдвоенные стрелки часов медленно расклеиваются, как мои сонные веки. Просыпаюсь.
   Ко времени, освободившемуся в одночасье, сложно привыкнуть.
   Ежедневные ритуалы приказали долго жить. Завтрак в кондитерской напротив я отменила из-за сочувственных вздохов хозяйки. Потерю моего дела она восприняла близко к сердцу и каждый раз, глядя, как я отправляю в рот кусок яблочного пирога, сетовала на наш «жестокий город». Я оказалась совершенно не готова к жалости. Усиленно жуя, я давилась пирогом, мечтая избавиться от собеседницы. Кроме того, я начала чувствовать злость. Злость на того, кто запустил эту игру со мной, и вот уже вторую неделю держал меня в напряженном ожидании, наблюдая, но не высовывая носа.
   Теперь мой завтрак состоял из чашки свежего крепкого чая с молоком и яичницы, которую я успела забыть со времен жизни с бабушкой. Она любила глазунью с хорошо прожаренными пластиками бекона и горсткой зелени сверху. Обедала я в небольшом студенческом бистро в двух кварталах от дома. Там была такая милая толчея, не дававшая мне уйти в себя. В ожидании своей очереди я разглядывала забавные наряды ребят и девчонок, приехавших на вступительные экзамены. Среди них не было ни одного знакомого лица, и мне это нравилось. Борщи, пельмени, салаты, компоты, раздача с пластиковыми подносами, столики на четверых с крошками, прилипшими после влажной и торопливой уборки… Всё это возвращало меня во времена студенческой юности и дарило чувство вновь обретенной свободы.
   Поужинать я теперь забывала, либо делала это поспешно, дома, используя всё, что находила в холодильнике. Иногда всё кончалось, и я лениво пополняла запасы. Моя фигура начала таять с боков. Одежда темных тонов, неизменная униформа последних лет, висела на мне и казалась чужой. Последний раз я стриглась весной: в суете с продажей ателье всё не могла выбраться к мастеру. Волосы чуть прикрывали шею, непривычно лезли в глаза, и мне пришлось прижать их заколками у ушей. Вид у меня был дурацкий. Дора, встретив меня на улице, сначала не узнала, предположив, не заболела ли я? Но моё стремительное похудание вдохновило ее, и она начала выспрашивать меня, на какой диете я сижу.
   Дора, Дробот, Кирюша… Я совсем забыла о них. Такое было со мной и раньше: я пропадала, пряталась в свою раковину и сидела там, пока кто-то или что-то не вытянет меня из неё. Но сейчас я обрадовалась, когда Дора пригласила меня в гости.
   – Ш-ш, тихонечко проходи.
   Кирюша спал, покачиваемый в плетеной кроватке бабушкой, мамой Дробота. В отличие от большого лысеющего сына, она была миниатюрной женщиной с шапкой темных волос. Малыш спал, укрытый голубым одеялом с вышитыми звёздами (мой подарок на его рождение). Я смотрела на нахмуренные брови, вытянутый трубочкой рот, и представляла, как совсем скоро он будет пинать с криками футбольный мяч, который попался мне под ноги в прихожей. Время опять стало упругим, сжалось и распрямилось, а в груди шевельнулось что-то похожее на сожаление о том, сколько секунд, минут и часов моей жизни прошли в каком-то киселеобразном сне.
   Дора начала подбирать рассыпанные по полу игрушки и складывать их в коробку от телевизора. Мама Дробота, шевеля одними губами, спросила у Доры: «Я пойду?»
   Дора, молча кивнув, проводила её до прихожей.
   Всё в Доре неузнаваемо поменялась. Былая суетливость уступила место размеренности движений. Манера выдавать тридцать три слова в секунду хриплым голоском была утрачена. Теперь Дора произносила слова неторопливо, с насмешливо-нежной интонацией. Вот и сейчас со мной, за чаем на яркой и неприбранной кухне, она спросила:
   – И что теперь?
   – Ты о чем, Дора?
   – Я о том, что ты осталась без куска хлеба. Надо же было так глупо всё закончить! Как обычно, – это была её оценка произошедших в моей жизни событий.
   Признаться, я и не ждала от Доры ничего другого. Но это было лучше карамельного сочувствия хозяйки кондитерской.
   – На хлеб кое-что даже осталось. Дело не в этом. Я больше не могу рисовать. Ничего. Я пробовала. Такое ощущение, что мою руку при виде карандаша начинает сводить судорогой.
   – Сходи к врачу, – повела нарисованной бровью Дора, мешая сахар в чашке.
   – Думаешь, это что-то, что лечится?
   – Не думаю. Но сходи. А вдруг это последствия травмы так запоздало начали проявлять себя?
   Пусть ироничная, но забота в голосе Доры тоже была чем-то новым. Мне захотелось чмокнуть её в висок, как ребенка. Но я просто улыбнулась, и Дора истолковала это по-своему – как знак, что можно приступать к монологу:
   – Маш, слушай. Ну как же так? Что ты за человек… Для чего вот ты вообще нужна?! Испортила мне весь триумф своей идиотской свадьбой! Чуть было не отлетела на небеса по глупости. Потом, понимаешь, спала как сурок три месяца. Ухаживай за тобой, переживай. И вдруг так лихо закрутила такие дела! Шутя! Да об этом полгорода мечтает: успех, деньги, благодарность. И – всё насмарку. И никакого противодействия с твоей стороны. Опять тупое смирение: «Да, так получилось». Кстати, ты вообще выяснила, кто этот урод, написавший статью? Попыталась хотя бы? Ага, как же! Ты даже о нем не думала, забыла об этом на следующий же день!
   – Ничего подобного. Я думала. Правда, узнать не пыталась. И… Мы с ним должны встретиться.
   – Что?! – Дора открыла рот, на лице ее промелькнуло уважение, стертое любопытством. – А кто это? Когда встречаетесь? Рассказывай!
   Я рассказала Доре о записи Правдолюба на форуме. И о том, что уже вторую неделю он не подаёт о себе известий.
   – Ну, так делов-то. По ай-пи вычислим, давай? Вот придёт Дробот, я ему…
   – Дора, вычислим, а дальше? Мне нужна встреча с этим человеком, понимаешь? Ты сама читала эту статью?
   – Ну-у… да! – по забегавшим глазам Доры, я поняла, что о статье она слышала лишь краем уха.
   – Она написана так, будто этот человек был со мной в тот день. Будто он меня давно и хорошо знает. Но цель-то статьи шита белыми нитками: потопить моё дело. Задушить в зародыше. Настроить всех против нас. Кто он? Я должна знать этого человека, но на ум никто не приходит.
   – Не я. И не Дробот. Ты, надеюсь, нас не подозреваешь? – Дора прищурилась.
   Я засмеялась:
   – С ума сошла?!
   Кирюша в спальне проснулся и заплакал. Мы побежали к нему. Он лежал поверх сбившегося одеяла и, не переставая хныкать, сердито разглядывал меня серыми глазами.
   – Ага, бросили, забыли… – Дора схватила сына на руки и передала мне. – Так, мне нужно достать памперс. Подержи!
   Я взяла на руки Кирюшу, он пах мылом и солёными ирисками. Внимательно осмотрев моё ухо, вдруг вцепился мне в волосы. Больно!
   Я едва уговорила Дору не говорить Дроботу о Правдолюбе, чтобы он не развил абсурдную деятельность, грозящую все испортить. Она обещала, но я знала, что она обязательно поделится новостью, как только выпроводит меня.
   Дома, в почте, меня ждали два письма. Первое – от мамы, с прикрепленными фотографиями. Мама, освоившая интернет, писала редко, и на мои письма-вопросы, которыми я регулярно засыпала её, отвечала скупо, раз в несколько месяцев. Обычно я щелкала на значок письма и машинально пробегала глазами ответ, привычно скользя по строчкам. Но сегодня разволновалась, как если бы мама с Томом (это имя моего приемного брата) вдруг вошли в комнату.
   «Доченька, у нас всё хорошо. Только очень жарко. Ездили купаться на океан. Томми отлично плавает, он взял в колледже первый приз на соревнованиях. Очень скучаю по тебе. Вчера весь день смотрела твои детские фотографии. Сердце разболелась, думала, как ты там одна? А это наши снимки. Вот такие мы сейчас. Как бы хорошо было, если бы ты к нам приехала. Подумай, доченька, сможешь ли выбраться? Напиши мне. Целуем и обнимаем тебя, я и твой брат.»
   На фото подтянутая и улыбающаяся мама в цветном купальнике обнимала высокого юношу с мокрой прической-ежиком. Брат щурился и держал мамину руку, лежащую у него на плече. Мама выглядела бодрой, только волосы стали совсем седыми. Захотелось сразу же написать ответ.
   Но сначала нужно прочесть второе письмо.
   Какой-то неизвестный адрес из букв и цифр, письмо без темы. Кликаю мышкой, читаю:

   Здравствуйте, Маша! Вы ведь ждали, не так ли? Наша встреча может состояться завтра, в 17:00. Место, где мы сможем поговорить, вам хорошо известно. Кафе «Беседка» на набережной. Да-да, на том самом месте, точнее, в пяти метрах от него, есть небольшое кафе. Там всегда людно, но я забронирую столик. Как вы меня узнаете? По газете со знакомым вам заголовком статьи. До завтра.
Правдолюб А.

   Cейчас там кафе? Я и не знала.
   Закрываю второе письмо. Предстоящая встреча уже не кажется такой важной. Нужно ответить маме.
   Я написала маме ответ, длинный, сумбурный, со всеми событиями последних лет. И всё же кое о чём умолчала: о потере «дара», о статье, о шумихе в городе. Я писала о том, как я скучаю по ним с братом, которого видела только на фото, и о том, что бы я сделала, если бы мы встретились. Подобно маме, я всегда была скупа на слова. Когда чувства переполняли меня, я могла выдавить лишь пару банальных фраз, стараясь быстро перевести тему или замолчать. Но сейчас во мне словно повернули ключ, и в дверь, открывшуюся со скрежетом, полетели слова, глупые птицы, выпущенные на свободу. Закончив писать, я испугалась: поймет ли мама мою исповедь? Не слишком ли это напугает и расстроит её? Но не отправить письмо я не могла.
   Встреча с подругой, письма, которых я ждала… Кто-то потянул за ниточку, и клубок, выпрыгнув из рук, покатился. И мне больше не хотелось впадать в спячку или забываться в водовороте белых платьев и счастливых лиц. Я, словно в зрительном зале, ждала продолжения. На этот раз – своей собственной истории.
   «Что ты за человек… Для чего вот ты вообще нужна?!»
   Смешная Дора! Она всегда говорила, что думает. В отличие от меня.
   И правда, теперь я даже не знала, кем я себя чувствую. Возлюбленной писателя давно нет. Как и невесты перспективного топ-менеджера. Свадебная фея лишилась волшебной палочки и растаяла, как первый снег в тот самый злополучный день. Но мне не было жаль всего этого. Я словно скинула с себя груду ненужной в такую жару одежды, вновь ощутив кожей тепло. Несмотря на вечер, на улице всё еще парило, и я перебралась из маленькой комнаты в зал, окна которого выходили во двор. Оттуда доносились смех подростков и звуки гитары. Они пытались играть какую-то песню, я выхватила знакомые слова:

   … думают люди в Ленинграде и Риме, что смерть это то что бывает с другими что жизнь так и будет крутить и крутить колесо…
песня группы «Сплин»

   Я достала из вороха дисков в столе тот, который частенько слушала раньше. Сунула диск в плеер и в наушниках зазвучало продолжение: «… слышишь на кухне замерли стрелки часов…».
   Под музыку в плеере я заснула на диване. Проснулась оттого, что замерзла. Было так тихо, что я не сразу поняла, где я. И лишь знакомый с детства стук колес поезда, доносящийся с вокзала, напомнил мне, что я дома.

7

   Июль выдался невыносимо жарким.
   Глядя, как столбик термометра в тени подполз к отметке «31» (и это в одиннадцать-то утра! ), я раздумывала, как мне одеться.
   Как и все рыжеволосые, я родилась с тонкой белой кожей. Жару я переносила плохо. После получасового пребывания на солнце моя кожа становилась свекольного цвета, и ее жгло так, словно меня ошпарили кипятком. Ни у кого в нашей семье кожа не была такой чувствительной. Мама, дружившая со всеми видами спорта, легко загорала дочерна. Темноволосая бабушка имела гладкую смуглую кожу. Правда, дед был блондин, но он любил солнце и загорал до красно-коричневой задубелости.
   Моей стихией была вода: мокрый снег, дождь, река, озеро. Так получилось, что за всю свою жизнь на море я не была ни разу. Летом – дача в лесу или лагерь. Позже отпускам я предпочитала компенсации, совмещая отдых с учебой или командировками. Но видеть море, слышать шум волн было моей потребностью, и я замирала перед телевизором, внимая передачам о странах на берегу морей и океанов. В жару я подолгу стояла под прохладным душем, впитывая порами влагу. С самого детства поверх сарафанов приходилось носить хлопчатобумажные кофты с длинными рукавами и панамы с большими полями, дарившими тень моему лицу, спасавшими кудри от выгорания, а голову – от солнечного удара.
   В общем, лето я не жаловала. Любила позднюю осень и раннюю весну. Зима тоже радовала мало: я постоянно мерзла, а моя кожа шелушилась от ветра и мороза.
   До встречи с Правдолюбом еще полдня. После того, как ателье приказало долго жить, мой день выглядел скучно. Но в этой неприкаянности я впервые ощутила смысл и ответственность. Все, что я делала или не делала, касалось только меня одной. Я могла изменить это или продолжать с этим жить. Невесты перестали преследовать меня. Свадьбы я лишь изредка видела на экране или читала о них в книгах, тут же выбрасывая их из головы.
   Как-то в бистро в обеденный час-пик за мой столик сел мужчина. Обычный мужчина, чуть старше меня. Я наблюдала, как он ест, и думала, заливаясь краской, что мой мир так долго состоял из одних женщин (не считая Дробота и женихов моих клиенток, всегда остававшихся за кадром), что я совсем забыла, как это – быть рядом с мужчиной. Есть с ним, говорить с ним, касаться его. И тут же мужчина оторвал глаза от тарелки и спросил меня:
   – Не возражаете, я возьму соль?
   Набор «соль-перец-уксус» почему-то стоял не посередине, как обычно, а на моей стороне стола. Я кивнула, и он, протянув руку, взял солонку. На безымянном пальце у него бледнел след от широкого кольца. Мы доели свои порции в молчании, он – чуть раньше меня. Когда мужчина встал из-за стола, я поймала его взгляд: в нем не было интереса, лишь признание того факта, что незнакомка остается сидеть, а он уходит.
   Не знаю почему, но его невидящий взгляд задел меня. Несколько дней я вспоминала эпизод в бистро с досадой и закипавшими слезами. Какого черта я погребла себя в четырех стенах, в городе, который трухлявой беседкой рухнул мне на голову и оставил жить?
   Я слонялась по нагревающимся комнатам, пытаясь навести порядок. Убрала белье с дивана. Подняла рассыпавшуюся стопку журналов. Унесла на кухню забытые в кабинете чашку и блюдце. Начала готовить завтрак, неуклонно приближающийся к обеду. Но все это делала машинально. Мыслями я была на набережной, в кафе, которое заранее представлялось мне карикатурой на место, сыгравшее в моей жизни такую странную роль. Только сейчас мне стало интересно, кем был этот Правдолюб А. – женщиной или мужчиной? До этого момента я вообще над этим не задумывалась.
   После завтрака (апельсиновый сок, тост с сыром и йогурт), я села проверить почту. Несколько запоздавших писем от поставщиков тканей. Письмо от юной невесты с такими стильными фото, что они сделали бы честь любому глянцу. Я равнодушно просмотрела их, после чего написала девушке пару вежливых строк. Для ответа от мамы было рано. Больше ждать писем неоткуда. Я сидела, кликая на строчки новостей, читая и закрывая их, просматривая все новые и новые, без разбора. И вдруг неизвестно зачем я набрала в поисковике имя и фамилию Вита. Высыпалось внушительное количество ссылок:
   «Вит Горчак. Пресс-конференция на открытии Берлинского книжного салона. Фото писателя».
   Ссылка трехлетней давности. На фото Вит, такой же, как во время визита в наш город – энергичный, задумчивый, элегантный.
   «Мои романы – стопроцентный реальный вымысел. В детстве я зачитывался писателями-фантастами, пока не наткнулся на «Смерть Ивана Ильича».
   Это я помнила. Вит рассказывал мне, что у его отца была хорошая библиотека фантастики, а книжная полка мамы, под самым потолком, состояла из классиков. На эту полочку, поверх всех книг, мама прятала от сына любимые книжки, которые Вит читал в ущерб урокам. Обнаружив тайник, Вит неудачно выдернул пару книжек в первом ряду и чуть было не получил по голове томиком Толстого. Томик раскрылся на «Смерти Ивана Ильича». С тех пор фантасты были забыты. Отныне Вит Горчак в ущерб урокам поглощал русских классиков.
   «Роман Вита Горчака „Героиня“ не принес автору ожидаемых дивидендов. Критики сочли книгу претенциозной и тяжеловесной, а читателей разочаровали бесконечные самоповторы и полное отсутствие сюжета».
   По иронии судьбы, время выхода неудачного романа совпало с расцветом нашего свадебного предприятия. Получается, что после той самой книги рассказов в фиолетовой обложке, Вит выпустил лишь один роман. «Красивое название. Нужно прочитать», – подумала я, удивившись тому, что думаю о Вите совершенно отстраненно. Как, например, о существующем где-то далеко писателе Коэльо.
   «Роман „Героиня“ я посвящаю жене». Интервью писателя В. Горчака каналу «Литература и время».
   Здесь можно было посмотреть ролик, и я нажала на кнопку. Стоит ли говорить, что при звуке голоса Вита я привычно впала в состояние оцепенения, которое испытывала с первого дня нашего знакомства. Но это чувство быстро улетучилось. Голос Вита изменился: сочный и хорошо поставленный, он шел к его поплотневшему лицу, отросшим, модно подстриженным волосам, мягкому серому пиджаку и большим рукам, которыми он закруглял каждую мысль. Этот голос уже не принадлежал ни одержимому учителю моей юности, ни начинающему писателю, покоряющему столицу. Вит выглядел отобедавшим пушистым котом, урчащим на коленях хозяйки. Из интервью я узнала, что идея романа принадлежала супруге Вита. Они познакомились в поездке по странам Северной Африки.
   Героиня романа примеряет на себя разные эпохи, платья, мужчин и образ мыслей, она – мираж, посещающий в пустыне отставшего от группы писателя, который чудом спасается и решает перенести этот «знойный бред» на бумагу. На ироничные вопросы журналиста по поводу расплывающегося повествования, многочисленных заимствований, а также провала у читателей и холодного приема у критиков, Вит отвечал спокойно и снисходительно (я вспомнила нашу встречу в Москве). Казалось, ничто не могло вывести его из благодушного состояния.
   Как выглядит его жена? Но Вит не назвал ее имени. Пройдя по оставшимся ссылкам, я нигде так и не увидела его в обществе какой-либо женщины. В основном, это были фото с презентаций и автограф-сессий, а девушки и женщины – читательницы, о чем безошибочно свидетельствовали их робкие улыбки и книги в руках.
   Я выключила компьютер. Виртуальная слежка за Витом заняла два с половиной часа.
   На улице буйствовало солнце, из окон пахло расплавленным асфальтом. Каждое лето я давала себе слово поставить кондиционер, и каждое лето находила отговорки, чтобы этого не делать.
   История моего знакомства с Витом превратилась в мираж из его книги. К тому же, комната сейчас напоминала если не пустыню, то раскаленную консервную банку. Спастись можно было только в кондиционированном воздухе какого-нибудь кафе, и я надеялась, что Правдолюб предусмотрел эту важную деталь при выборе места встречи.
   Мне захотелось надеть маску. Выглядеть сногсшибательной рыжеволосой ведьмой. Холодной красавицей без страха и упрека. В крайнем случае, милой чудаковатой мечтательницей. Только не той, которая смотрела на меня из зеркала в прихожей – бледной растерянной женщиной без возраста, застигнутой врасплох за чем-то предосудительным.
   Я достала из морозилки лед, заполнила им доверху стакан, плеснула в него остывший фруктовый чай. В голове вертелись строчки из интервью Вита. Он ловко ввернул их, когда рассказывал о героине книги. Это была цитата, кажется, я уже слышала её от него или читала где-то. Знакомые слова были засыпаны в моем мозгу множеством других бесполезных фраз, но именно Вит заставил меня смахнуть с них пыль:

   Мне все время кажется, что в любви есть какой-то тайный изъян. Друзья могут поссориться и разойтись, родные тоже, но нет в этом той боли, той муки, той пагубы, которая слита с любовью.
Владимир Набоков «Подлинная жизнь Себастьяна Найта»

   Я никак не могла вспомнить, кто это написал: Вит, улыбаясь, ловко сумел присвоить эту фразу себе, забыв назвать автора.
   Открыв шкаф в поисках нужного наряда, я увидела платье, которое надевала всего лишь раз. Оно было василькового цвета, так идущего рыжеволосым (расхожее мнение).
   Решено. Предстану перед Правдолюбом чудаковатой мечтательницей.

8

Решив записать то, что со мной произошло, я преследовала одну цель – доказать себе, что излечилась. Навсегда избавилась от ореола «мученицы во имя любви» и комплекса человека, который, будучи в зрелом возрасте, так и не нашел себя в каком-нибудь полезном для человечества деле. За эти записки я и села в свой тридцать пятый день рождения, когда ушли гости. Шел второй час ночи, из окна машины, припаркованной напротив моих окон, звучало что-то блюзовое и доносился смех. Вся в цветах и подарках, я расчистила место на столе и начала терзать мягкие клавиши ноутбука. Мне казалось, что появляясь на экране, эта история незаметно стирается из моей памяти. Становилось легче с каждой буквой. Я не заметила, как уехала красная машина, хлопнула подъездная дверь, кто-то процокал по лестнице каблучками. Точнее, заметила, но это шло каким-то нежным фоном к стуку клавиш. Я все писала и стирала, стирала и писала, а когда поставила точку, кончилась ночь. Потом долго не решалась прочесть написанное, а когда прочла, оказалось, что повествование грубо оборвано и требует продолжения. Чем я сейчас и занимаюсь.

9

   Я охладела к машине.
   Серебристый маленький «фольцваген» скучает на стоянке и почти не видит хозяйку. Пока мы работали, я еще садилась за руль, без удовольствия, скорее, по необходимости. Я связывала это с тем, что машина напоминала мне о романе с Игорем, подумывая ее продать и поменять на другую. Но как-то, сев за руль новой дориной «мазды», я поняла, что просто перестала комфортно чувствовать себя за рулем. А ведь когда-то кружить по ночному городу или мчаться по трассе, подпевая радио, было для меня особым кайфом. Сейчас я мечтала быстрее доехать до места и выйти. Неприятное чувство, словно меня паковали в коробку и закрывали крышкой. Развивающаяся клаустрофобия? Когда же никаких дел у меня не стало, я начала ходить пешком, благо весь наш старый центр можно было обойти за двадцать минут.
   Сегодня я тоже решила обойтись без машины, пройтись той самой дорогой, как и в день несостоявшейся свадьбы. Жара не спадала. Влажный горячий воздух напомнил о походах в турецкую баню забытого фитнес-клуба. Но в тени аллеи из переплетающихся ветвей карагача было прохладно. Я вышла на проспект. Была пятница, народ спешил выехать за город, и машины даже образовали плотную пробку, растянувшуюся до театральной площади.
   Ничего так не действует на нервы, как шум города в июльскую жару. Сигналы машин, механический голос, объявляющий о прибытии поездов, доносящийся с вокзала, гомон воробьев, – все эти звуки, смешиваясь с грохотом забиваемых свай и отдаленным воем заводского гудка, образуют жуткую какофонию.
   С этими мыслями я шла по проспекту, замечая поблекшую зелень, требующие ремонта фасады внушительных сталинок и уже год как остановившиеся часы на зеленом домике с башенкой.
   Город казался мне разрушенным жарой. Хотя вовсе не зной служил причиной этого неприглядного зрелища, а безразличие жителей к месту, с которым они свыклись. Но я быстро себя одернула, чтобы эта мысль трусливо съежилась: мое равнодушие к городу, где я родилась и жила, тоже было весьма показательным.
   Я вышла заранее, до встречи в запасе у меня было еще сорок минут. В это время люди уже возвращались с работы, забегали по пути в магазины, торговались у лотков с фруктами, спешили в тень на другую сторону проспекта, под яркие тенты летних кафе, ждали кого-то в прохладе арок.
   Что-то мешало мне перейти в тень, наверное, нежелание встретить знакомых, и я брела по солнечной стороне, прикрыв плечи тонким палантином, глядя на город сквозь темные стекла больших очков.
   Миновав театральную площадь, я остановилась перед витриной того самого магазина, где когда-то одевалась. Безглазые манекены были облачены в наряды ядовитых расцветок и причудливых силуэтов, украшенные большими пуговицами и огромными пряжками. Возможно, на ком-то это смотрится вполне органично и даже сногсшибательно. Я же поморщилась, вспомнив, что когда-то провела здесь немало часов и тоже выходила довольная собой из этих дверей. Сейчас на них висело объявление: «Магазин-салон закрыт по техническим причинам. Ждем вас в понедельник, наши обожаемые клиентки!» Хозяйка магазина, спортивная леди с платиновой гривой, и без того не утруждала себя работой после трех в пятницу. А уж в такую жару она и подавно лежала в бассейне у своего коттеджа в сосновом бору, от воздуха которого она была без ума. Я давным-давно ее не видела, но мне приятно было вспоминать ее ироничные рассказы о своих многочисленных домочадцах и забавные рассуждения о тенденциях современной моды. Я поняла, что в те годы заставляло меня покупать вещи именно здесь – улыбка хозяйки. Она всегда улыбалась так, словно именно вы и никто другой были для нее самыми дорогими людьми в этом мире (само собой, после любовника, мамы, папы, сына и дочки, облысевшего пуделя и бывшего мужа от первого брака). Этой улыбкой она разглаживала морщинки на ткани, без иголки подшивала длинноватые рукава, подтверждая, что в этом платье или брючках вы – принцесса Диана, а этот кургузый пиджачок был создан специально для вас. И – в этой улыбке не было ни тени фальши. Во многом благодаря этому движению лицевых мышц платиновой леди клиентки годами одевались здесь вопреки возрасту и доходам. Откуда появлялись в магазине разномастные вещи с дизайнерскими бирками, никто не знал.
   С уколом легкой ностальгии я окинула взглядом бывший молочный магазин, превратившийся в супермаркет. Здесь в детстве мы с Дорой простаивали длинную очередь за густым, пенящимся молочным коктейлем, вкуснее которого я больше нигде и никогда не пила (сейчас коктейли больше напоминают растаявшее мороженое).
   Вдруг вспомнилось, как Дора всегда вытирала белые усы рукавом свитера, и на нем оставались засохшие следы. Это служило причиной моих шуток, на которые она беспомощно огрызалась.
   Дальше шел кусочек тени от разросшегося тополя, и я хотела немного постоять здесь, как в миллиметре от моей ноги шлепнулось что-то красное – испорченный помидор. Сверху послышался детский смех, я подняла голову: из-за балконной занавески с пятого этажа выглядывала пара кудрявых голов. Хороша я была бы с бурым пятном на платье. Вот чем-чем, а швырянием с балконов в головы прохожих мы с Дорой не занимались. Хотя это объяснялось просто: Дора жила на первом этаже, а мои окна выходили во двор, который ежесекундно был под бдительной охраной соседских старушек.
   Я подошла к последнему перекрестку, отделяющему проспект от входа в старый парк.
   «Никогда не гуляйте одни в тех местах, где вы бродили вдвоем». Когда-то прочитанная фраза вдруг всплыла в памяти. Парк похорошел и изменился до неузнаваемости. Он напоминал даму в годах, переживающую вторую молодость. Полянки, засаженные ненатурально зеленой травой, были усеяны красными от солнца телами загорающих. Дорожки, обычно раскисшие от дождя и снега, заасфальтировали и снабдили симпатичными металлическими скамейками. По пути к реке мне попалось пару киосков, торгующих всякой всячиной, с очередями из утомленных солнцем отдыхающих. И это всего за пару лет? Не исключено, что именно несчастный случай со мной дал толчок процессу преображения когда-то любимого горожанами места культуры и отдыха, впоследствии ставшего местом выгула собак и убежищем влюбленных.
   В тени деревьев было прохладно. Щебетанье птиц не раздражало, как в городе, а успокаивало. Я даже забыла о цели моей прогулки, но, взглянув на часы, обнаружила, что до встречи всего пять минут. Я же планировала прийти раньше, чтобы тот, кто пригласил меня в кафе, не смог застать меня врасплох. Ускорив шаг, я вышла к реке, где меня ждал еще один сюрприз – здесь было сделано что-то вроде набережной с небольшим причалом для катеров. На месте беседки ничего не было, кафе же, о котором писал Правдолюб, стояло справа и представляло собой каменный особнячок с балкончиком и открытой террасой, увитой вьюном. Терраса была заполнена людьми. Официантки в полосатых платьицах сновали туда-сюда с графинами и подносами. Река оказалась все того же привычно серого цвета, и также, как раньше, гремел на мосту трамвай.
   Мне захотелось уйти. Но я не могла пошевельнуться и смотрела на тяжелое течение, на обветшавшие опоры моста, на безоблачное небо с белым шариком злого солнца. И все-таки я развернулась и направилась в кафе. Внутри оно оказалось гораздо просторней, чем я представляла. Пластик, светлые занавески, безликие картинки на стенах. Людей было немного. Я застыла на пороге, пытаясь вычислить Правдолюба.
   Одинокая тетка в чем-то блестящем, сидящая сразу же у входа и ковыряющая ложкой торт, не подходила эту роль. У окна за большим столом шумно чокалась пивными кружками компания из двух девушек и трех парней, они тоже отпали. За ними глубокомысленно цедила сок пара – очень красивая женщина и ее заурядный спутник, вряд ли кто-то из них ждал меня. В углу я заметила сутулую спину лысеющего мужчины в серой рубашке. Он листал газету, прихлебывая что-то темное из высокого бокала. Дальше шли кабинки, в которых тоже кто-то сидел. Но меня магнитом тянула серая спина и газета. Я подошла к угловому столику. Человек не обернулся на звук моих шагов и перелистнул страницу. Резкий запах сушеной рыбы и темного пива заставил меня отпрянуть. Газета оказалась cпортивной. Я исключила обладателя сутулой спины из списка подозреваемых.
   Мой потерянный вид привлек белокурую официантку с родинкой на верхней губе. Она подлетела ко мне со словами: «Здравствуйте! Нужен свободный столик? Вы одна или к вам кто-то присоединится позже?» Я не успела ответить девушке, как из кабинки вышел Правдолюб. Я почувствовала это с первой же секунды, несмотря на то, что в её руках не было газеты. Да, именно в её руках. Это была женщина. Молодая, даже юная, женщина. И я жалела, что на мне это платье, а не джинсы и рубашка. Потому что первыми её словами были:
   – Наконец-то. Думала, струсишь. О, ты похудела. Милое платьице. Собственного дизайна?
   Мне трудно её описать, потому что во внешности этой девушки было что-то, мне мешающее. Эти в ниточку выщипанные брови и тонкие, без помады, бледные губы. Густой загар из солярия. Россыпь гвоздиков в узкой мочке уха. Рваная челка темных густых волос, спадающая на глаза, которые казались мне странно знакомыми. Эти прозрачные серо-льдистые глаза принадлежали случайной девочке из моего детства, и эпизод нашей глупой и жестокой стычки, оказывается, до сих пор дремал в моей памяти. Её голос был хрипловатым и теплым, несмотря на холод глаз. От неё пахло сигаретами и пряными духами.
   Я ответила сухо, не отводя взгляда:
   – Почему на «ты»? Не знала, что мы знакомы.
   – Брось. Давай без церемоний. Я знаю тебя, тебе предстоит меня узнать. Давно жду тебя, пойдем, – она махнула узкой рукой в черном пластиковом браслете в сторону кабинки. Её черный просторный сарафан на тонких лямках не мог скрыть гибкой фигуры.
   Мы сели по разные стороны стола. Перед ней стоял какой-то коктейль в квадратном стакане. Я чувствовала себя так, словно это не она что-то должна мне рассказать, а я начну повествовать о моей жизни, и это всё – из-за её глаз, колючих, внимательных. Мне было неуютно. Она же, как ни в чем не бывало, посасывала коктейль из трубочки и разглядывала меня.
   – А где газета? – спросила я просто так, чтобы заполнить паузу.
   – Сомневаешься, что это моих рук дело? Вот, смотри, – она вытащила свернутую газету из сумки и развернула на старательно забытом мной заголовке «Ателье, где разбиваются сердца». Мое сердце молчало.
   Смуглая Правдолюб заговорила.
   – Я никогда бы не пригласила тебя, если бы… Ну, в общем, у меня изменились жизненные обстоятельства, и я не хочу тащить туда груз прошлого.
   – Неужели у такой юной особы, как вы… ты… есть груз прошлого? – кажется, я приходила в себя.
   – Спасибо за комплимент. Мне двадцать четыре, юность позади. Безбашенная довольно юность.
   – Ближе к делу, Правдолюб. Что за идиотский псевдоним, кстати?
   – Ну, тебе, Машенька, придется кое-что выслушать, в том числе и про мою юность.
   Ее глаза сверкнули, и она улыбнулась. Надо сказать, что улыбка ей шла, и еще я поняла, что мне совершенно всё равно, что я услышу. Она мне нравилась, эта девчонка. В ней было что-то, чего никогда не было во мне. «Машенька». Она издевалась, несомненно.
   – Закажешь выпить? Я уже второй стакан мартини тяну. Давай?
   – Нет, спасибо. Надеюсь, я здесь ненадолго. Итак…
   Она свела брови и потянулась за сигаретами. Вот этого я не ожидала – не выношу и капли сигаретного дыма. Поймав мой взгляд, она и не думала убирать руку – достала сигарету, щелкнула дешевой зажигалкой, затянулась, прищурившись, и выпустила дым в сторону.
   То, что она рассказала, сейчас я вряд ли смогу воспроизвести в форме диалога. Прошло время, и ее слова утекли песком сквозь пальцы, хотя до сих пор помню дерзкие нотки ее хриплого голоса. Скорее, это был монолог. Я задавала какие-то вопросы, но это было лишь в нескольких местах ее рассказа. Что-то я запомнила, а что-то исказилось в памяти и выцвело.

10

   – Я познакомилась с Игорем раньше, чем ты. После школы я пошла в наш универ на журналистику и подрабатывала в разных газетенках, стряпала рекламные статьи. Нужно было чем-то платить за тряпки. Мужики? Ну да, они были, но все какие-то бестолковые, нищие. Правда, у меня появился солидный женатик, он был готов меня озолотить. Но уж слишком страшный и нудный. А я любила веселых и красивых. Его держала про запас – ну там привезти-увезти, деньжонок подкинуть. Спать с ним было противно, и я его динамила, но аккуратно, чтоб не обиделся.
   Мне нужно было взять интервью у босса акционерной компании, управляющей нашими заводами. Помню, накануне мы с подругами так наколбасились в клубе, что я еле-еле с утра поднялась. Привела себя в порядок, надела свой единственный брючный костюм. И пошла встречаться с этим боссом. Жевала резинку и думала – хоть бы он отменил, хоть бы он меня не принял, и я приду домой и завалюсь спать. Но как только вошла в кабинет, поняла, что не хочу никуда идти. Там был Игорь. Он был таким классным. Напоил кофе с коньяком. Шутил и наговорил мне всякой фигни на диктофон, даже пленки не хватило. Статья получилась короткой. Но они приняли, даже дорабатывать не пришлось. Я все ждала, что он попросит мой телефон, но он не попросил.
   И вообще, уехал из города, статью его зам принимал. Я тогда как с цепи сорвалась – поругалась со всеми, женатика послала, все время набирала конторский телефон Игоря и слушала голос его секретарши. А его не было. А потом… Потом мы вдруг столкнулись в клубе – я была с подругой, а он с другом. На танцполе натурально стукнулись задницами. Танцевали и бухали до утра. Потом поехали к нему. И я поняла, что влипла. Встречались мы редко, два раза в неделю, у него дома или на их служебную дачу ездили. Он был такой, каких у нас здесь нет. С ним было легко! А сколько он всего знал! Про постель вообще молчу. Вряд ли ты в курсе. Он мне подарки почти не дарил, но давал деньги. Много. Очень красиво это делал, шутя. Я планы начала строить – уедем с ним в Москву, а там – чем черт не шутит – поженимся, детей заведем. Смешно… Он никогда про это не говорил, а я – размечталась. Ну а потом… Потом он неожиданно исчез. Перестал звонить, телефон все время недоступен. Секретарша вежливо отвечает: «Уехал. Когда вернется, не предупредил». Я не сразу въехала, что это отставка. Верила, что у него по работе что-то стряслось, вот и пришлось резко сорваться. Бродила возле их офиса, возле его дома – окна темные всегда. Так месяц прошел. Подруга мне сказала однажды: «Глупая ты. Его видели в городе. Он просто бросил тебя. Да расслабься, так бывает. Забудь. Не твоего полета птица». Травиться хотела, но передумала. Решила все-таки его где-нибудь встретить и поговорить. Вернуть. Мстить не хотела – любила. Поняла, что это не вытравишь.
   Я к тому времени весила сорок килограмм, не жрала ничего, только пила все без разбора – пиво, водку, винище. Ночами в клубе пропадала, где мы познакомилась, надеялась его там встретить или кого-то из его друзей. В универ не ходила, днем валялась дома. Волосы лезут, круги под глазами, ногти слоятся. Как-то решила пойти подстричься в хороший салон, все думаю – хватит этих страданий левых. Если встретимся где – он ведь меня не узнает. Испугалась. Рядом со мной стригли какую-то дамочку с шикарной рыжей гривой. Я смотрела сначала, как ей сушили волосы и выпрямляли, потом отвлеклась. И вдруг вижу в окне – дамочка стоит и кого-то ждет на крыльце, подъезжает знакомый джип и выходит Игорь. Он улыбается, берет её за руку, они садятся в машину и уезжают. А я сижу с мокрой головой, с салфеткой на шее и не дергаюсь. Когда уходила, сделала вид, что я эту дамочку знаю, и попыталась расспросить про нее у мастера. Так я узнала, как тебя зовут, где ты работаешь и даже – где живешь.
   Дальше дело техники. Я стала за вами следить. Ни черта не понимаю – что он в тебе нашел? Обычная баба, таких много. Ну да – рыжая, высокая, ну шмотки шикарные, осанка. Машина своя, должность. Этим-то его не удивить. Тогда что? Я не понимала. Он квартиру сменил, вряд ли из-за меня, просто чтобы к тебе поближе жить, наверное. Вы гуляли. Он провожал тебя, садился в машину, а я всегда поодаль стояла. Он меня не замечал, смотрел сквозь, словно меня нет. А я не подходила, ревновала, бесилась, ненавидела. Хотела его. До ужаса. Знала, что подойду – и все будет кончено. Ха-ха, как будто между нами еще что-то было. Боялась, что я больше никогда его не увижу. Придумает что-нибудь, чтобы я исчезла. Так мне казалось. Как-то я попросила подругу позвать его к телефону, и его позвали. Он не узнал меня сначала, потом сказал: «Прости. Не надо звонить мне. Я встретил женщину. Это не просто так, серьезно. Ты молодая, умная, красивая. Найдешь свое счастье». И трубку повесил.
   Больше я не звонила. Ушла в загул. Мужиков начала менять, как перчатки. Один даже в меня влюбился, сын нашего мэра. Вернулась в универ. Что-то умерло во мне. Жила по привычке. Про вас, кажется, и думать забыла.
   По осени решили с подругой посидеть в новом ресторане. И вдруг – Игорь, в компании друзей. Что-то празднуют. Меня увидел, улыбается, машет рукой, зовет за свой стол. Будто ничего не случилось. А я, как идиотка, обрадовалась, во мне все словно перевернулось. Он меня помнит! Он меня зовет! Оказалось, мальчишник по случаю вашей свадьбы. Игорь тогда сильно набрался. Мне все рассказывал, как счастлив, какая ты прекрасно-офигительно-необыкновенная. Обнимал меня, а я знала, что он сегодня будет со мной. Мой. Как-то так получилось, что друзья его разъехались, а я вызвалась его проводить, ну типа по-дружески, в такси посадить. Приехали ко мне. Я вырубила его телефон, чтобы он проспал свадьбу, не додумалась, что у него был второй. Утром ему кто-то позвонил. Он быстро собрался и ушел. Никогда не забуду его взгляд – будто я просто подстилка. Никто.
   Но я уже знала, кто во всем виноват. Решила, что плевать – будет он со мной или нет. Главное, он не будет с тобой. Прикинула, сколько времени осталось до свадьбы. Он еще ночью все мне выболтал, сказал, что ты поедешь из дома, и встретитесь в загсе. Я решила пойти к тебе и все рассказать, что он ночевал у меня, что мы давно знаем друг друга. Такая чистоплюйка, как ты, поверила бы, не простила. Я видела, что когда ты была с ним, в твоих глазах не было любви. Ты была рыжая ходячая кукла, манекен. А ему это нравилось, я въехала в эту тему – ему нравилось, что ты на него не велась, как другие.
   А дальше началась какая-то хрень…. Я была уже у твоего подъезда, как вдруг из него вышла ты. С ума сойти – в свадебном платье, в шубе и в ботинках! У тебя было такое лицо, будто ты решила утопиться. Или повеситься. Я крикнула: «Эй, невеста!» Но ты шагнула мимо меня и побежала. Это было что-то новенькое, и я пошла за тобой. Мне стало интересно – ты решила свинтить, наверное, к кому-то другому? Кто-то тебя явно ждал. Не твой великолепный жених, герой-любовник. Я могла тебя догнать, но решила держать дистанцию. Когда ты пробежала мимо театра, я поняла – ты сбегаешь. Ты сбегаешь от него! Меня это повеселило, я могла бы на этом закончить слежку, но вошла во вкус. Ты свернула к парку. Я уже не сомневалась, что кто-то там тебя ждет. Ты катилась по склону в своих ботинках, подол платья был весь в грязи. Я шла за тобой, уже не таясь, ты даже ни разу не обернулась. Я увидела на берегу пустую беседку, она была огорожена веревками, на них висела табличка: «Не входить! Строение в аварийном состоянии». И – ты забежала туда. Грохот, крыша упала. Я слышала, как ты вскрикнула. Мне даже показалось, что это я прожгла опоры беседки взглядом. Так это было красиво и страшно, как в кино. Всё, конец. Тебе конец, подумала я.
   Я оглянулось – никого не было, значит, никто меня не видел. Я развернулась и побежала из парка. Дошла до проспекта и села в троллейбус. Зачем-то доехала до вокзала и вышла. Села на скамейку. Вытащила телефон. Сначала хотела позвонить в скорую, но вместо этого включила функцию «скрыть номер» и набрала старого знакомого. Я знала, что он будет вашим гостем на свадьбе. Трепло страшное, он-то мне и был нужен. Я сказала ему, что тебя видели на вокзале, ты садилась в поезд. Потом я вернулась домой, позвонила в аэропорт, собрала вещи, купила билет и в тот же вечер улетела в Москву. Я давно начала откладывать деньги. Никого у меня там не было, ни единой души. Кроме Игоря. Но он для меня умер сегодня. Вместе с тобой. Сняла комнату, устроилась на работу в ресторан официанткой. Было мерзко и трудно очень. Но это мне помогло не свихнуться. Домой не звонила. Меня и не искали, кому я нужна – мать занята собой, подруга ребенка родила.
   Ты должна была умереть. Но ты выжила. Я об этом узнала случайно, когда набрала твои имя-фамилию в яндексе. У тебя оказалось свое швейное дело и свой сайт. Правда, тебя я на фотографии не узнала. Какое-то кудрявое бесформенное нечто. Это была ни фига не ты, но я на всякий случай позвонила подруге и навела справки. Тебя нашли, ты выжила. Невеста. Вечная. Шьет платья для безмозглых невест. К такому повороту событий я не была готова. У меня вдруг опять щелкнуло что-то в голове. Мне захотелось тебя увидеть и всё тебе рассказать. Я тогда уже неплохо зарабатывала, вела шоу в крутом ночнике. Открыла в себе дремавший талант смешить лохов. Короче, я взяла билет и прилетела в родной город.
   Лучше бы не прилетала! Мне просто скрутило, когда я ходила по тем же улицам, видела все те же морды. Я вдруг всех начала интересовать – еще бы, столичная штучка. Сорила деньгами, опять тусовки, подружки, которые воротили от меня нос, мужики, которые вытирали об меня ноги. Встретила экс-бойфрэнда, сына мэра. Он рассказал мне, что его сестра открыла свадебный салон, что у нее есть конкурентка. Отгадай кто? Ты. Сетовал, что сестра переживает очень. Да и папаше не нравится, что кто-то мешает семейному бизнесу. И тут я сама ему сказала: «Хочешь, помогу?» Выдвинула условия – назвала сумму, которая меня интересует. Он сначала струхнул, сказал, что подумает. Потом принес деньги. Я написала статью, недовольных клиенток взяла с потолка. Подтасовка фактов. Откуда Правдолюб? Да так меня в детстве мать называла, я раньше была честной, не врала никогда. Вот она и говорила: «Правдолюб ты мой. Набьешь шишек на свою голову». Ошиблась, мама.
   Ну а как статья вышла, недовольные клиентки вдруг сами изо всех щелей повылезали. Гадкий у нас все-таки городок. Если бьют, то толпой. То, что с твоим делом случилось, я уже из Москвы наблюдала. Решила, что никогда больше сюда не вернусь, а вот пришлось – мать тяжело болеет. Умирает. Хочу забрать в Москву, к себе. Я хату в Марьино купила. Даже жених вдруг нарисовался. Нормальный мужик, порядочный, любит.
   Я часто думала, зачем все это сделала? Я вроде не злобная. А потом поняла – не могла тебе простить, что ты лишила меня любви. Мечты лишила. Счастья. Иллюзии. Черт с ним, с Игорем. Он такой же, как все, оказался. Но я осталось пустой. Мертвой. И это все ты. Ты! Так я тогда думала.
   Прощение просить как-то глупо. Я же тебя дважды уничтожила. Такое никто простить не сможет. Вот так. Рассказала. И всё-таки – прости меня…

11

   За время нашего разговора люди в кафе поменялись. Ушел любитель спортивных новостей. Исчезла компания с пивом. И лишь странная пара сидела молча, но теперь вместо сока перед ними стояли кофейные чашки. В фигурах мужчины и женщины читалось спокойствие, которое ничему постороннему было не под силу нарушить.
   Моя собеседница осушила четвертый стакан мартини. Крутила браслет на тонкой руке. Сейчас в ней проступило что-то птичье, то ли из-за того, что она склонила набок голову, то ли из-за этой взъерошенной челки. Глаза были все такими же непроницаемыми, лицо покраснело. Но я не чувствовала ничего, что мог бы чувствовать уничтоженный человек.
   Сумма сделки с семьей мэра меня не волновала. Я вспомнила ту невесту, для которой мы шили древнегреческую тунику, и безумно влюбленного в нее жениха. Что с ними сейчас? Мне захотелось узнать, правдой ли была их история или все та же «подтасовка фактов». Но вместо этого я спросила:
   – Как тебя зовут?
   – Инга.
   В этом имени была упрямая пружина. Но иначе, как Правдолюб, я теперь не могла ее называть. И все же…
   – Инга, тебе важно знать, что я чувствую?
   – Если честно, то – скорее нет, – она посмотрела на меня то ли равнодушно, то ли с вызовом.
   – У меня нет к тебе ненависти, правда, ничего другого – тоже. Нет, вру… Ты мне даже нравишься. Девочку одну из детства напоминаешь. Такую же одержимую. Думаю, стоит забыть все это. Пусть мама твоя поправится. А со мной – со мной все в порядке, видишь – цела-невредима. Живу. Похудела немного. Уже не «бесформенное нечто», как ты выразилась. Да и в том, что касается меня и Игоря – ты во всем права… я была манекеном. Да и сейчас….
   На последней фразе голос мой непривычно задрожал, и в её глазах я прочла замешательство. Инга с шумом втянула соломинкой последнюю каплю. Встала, достала из сумки деньги и положила на стол. Неопределенно махнула рукой и, резко распахнув дверь, вышла. Я осталась сидеть, глядя в окно на пристань, к которой причалил новенький катер. Из него высадилось семейство – худенькая мама, крепыш-папа и девочки-близнецы. На них были одинаковые брючки и белые панамки. Похожим движением дети хватали их за края, чтобы уберечь от внезапно налетевшего ветра. Эта картинка и то, что рассказала мне Инга, так не вязались между собой, но – как ни странно – были чем-то неразделимым. Ведь это мы с Ингой были близнецами, и так же синхронно хватались за наши страдания, не давая им улететь прочь. Если ты неосознанно причиняешь другому боль, найди источник боли в себе, – кто-то когда-то также неосознанно явился началом. Просто разорви эту цепочку.
   Откуда это было во мне? Я росла в любви, ни в чем не нуждалась. Ни в чем? Отец… Я мечтала об отце. Мама так никогда и не рассказала мне, кто был моим отцом. Только сейчас я поняла, что своими повторяющимися вопросами я ранила ее. Но я ведь просто пыталась узнать правду, которая была для меня важна. Я имела право на эту правду! Я не спросила, был ли отец у Инги, но чувствовала, что был. Мечты ее были земными и жадными, единственно правильными для той, которая с детства знает, каким должен быть мужчина ее жизни. Или – каким быть не должен. Я же этого не знала. В Вите я любила его способность ткать из слов непрожитые жизни. В Игоре не было ничего, что меня восхищало, но я готова была это найти. Бездумно решив стать фрагментом его судьбы, я пыталась забыть о своей. Не удалось. Разве могу я ненавидеть эту девчонку за то, что в чем-то она оказалась честнее меня? Разве могу осуждать ее за то, что она любит эту жизнь, какой бы гнилой беседкой и третьесортной забегаловкой она ни была? А мой побег в тот день и бегство Инги от меня – разве это не звенья одной и той же цепи?
   И вдруг пошел дождь. Со стуком распахнулась створка окна и в лицо мне попали теплые капли. Затрещала ткань полосатых маркиз. Люди, сидящие на террасе, с радостным шумом заполнили кафе, стало тесно и жарко. За мой столик села пожилая женщина, она держала в руках намокшую книгу и, улыбаясь, вытирала платком лицо, мокрые волосы.
   Дождь шел отвесной стеной, небо напоминало разводы акварели на влажном листе бумаги, блестели камни набережной, вода в реке пузырилась, став почти белой. Я выбежала из кафе в дождь, ощутив всю его тяжесть, мокрое платье облепило тело, мне было чуть страшно, но по-новому легко. Я давно не попадала под дождь, да еще такой сильный. Поднимаясь в горку по плоским камням дорожки, я ловила ртом капли, вдыхала запах мокрой земли и листвы. Я была одна в этом парке, и вода, которая на глазах превращала сухую землю в рыхлую жижу, смывала с сердца остатки ненужного панциря. Когда я добралась до узорчатой калитки, небо стало светлеть. Капли падали все реже, пока не иссякли совсем, и солнце, горячее, как днем, вернулось в опустевший чистый город.

2009 г.

Ася Векшина Невеста

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

Ася Векшина
Невеста