-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|  Юлия Резина
|
|  Время вброд
 -------

   Юлия Резина
   Время вброд

   Любимым – ушедшим и идущим


   I


   «Пока моей судьбы беспечный одуванчик…»


     Пока моей судьбы беспечный одуванчик
     В безветрии стоит у поля на краю,
     Бродяга-менестрель, печальный шут, шарманщик,
     Я тихо говорю своё «Благодарю!»
     Всем обернувшимся, застывшим на мгновенье,
     Захваченным врасплох мелодией дорог…
     Даруй им небеса, мой легкокрылый бог,
     Но не лишай земного притяженья!



   «Вдруг зацепиться за пустяк…»


     Вдруг зацепиться за пустяк:
     Росток игрушечным кинжалом,
     Часов беспечное тик-так
     И памяти бессонной жало,
     В прорехи звёздные сквозняк,
     Расфокусированность взгляда —
     Всё – будто кокон шелкопряда…
     Кто тот неведомый рыбак,
     Отдавший световую нить
     На сеть нездешнего плетенья,
     Чтоб в океане отчужденья
     Печаль чужую уловить?
     Или попасться в нежный плен
     Предощущения цветенья —
     Вдыхать древесных сновидений
     Эфир зелёный перемен.
     Любви тончайшее лассо —
     Не выскользнуть из этой сети…
     И крупным планом – дети, дети —
     Судьбы внезапное лицо.



   «Ветер на рассвете в голубой пастели…»


     Ветер на рассвете в голубой пастели
     Сдвинул гору тучи, чтобы полетели
     И легли, упали на моря и дюны,
     На леса и скалы световые струны.
     Вытяну тончайшую пёрышком старинным,
     По ночам звучащую песней лебединой,
     Уведу в подстрочник диких трав, пророчеств,
     Тайны многоточий, бездны одиночеств…
     А к утру в катрене нерва трепетанье:
     Тремоло и трели, хрустали в гортани, —
     Юной филомелой [1 - соловей (исп.)] рвётся вон из плена,
     Как душа из тела, песня из катрена —
     Отдалённым эхом света-паутинки,
     Тем, что опадает из небесной синьки,
     Тем, что замерцает в темноте кромешной,
     Как пойду дождями по дорогам здешним.



   «Перевести с речного на земной…»


     Перевести с речного на земной,
     Цветочного, лесного, и дыханье
     Перевести,
     и время, что со мной
     Неравную игру на выбыванье
     Ведёт. Упасть в объятия травы,
     Вдыхать настой цветущих медоносов
     И дочитать до утренней главы
     Повествованье мелей, миль и плёсов.
     Постичь урок смирения волны —
     Итог полётов, гибельных баталий,
     И обнаружить фолиант луны
     На дне реки, в глубоком зазеркалье.
     Ах, время, – мой насмешник-визави!
     Как дописать сонет, сонату, песню —
     Том переводов на язык любви?..
     И уронить на дно реки небесной.



   «Свет неба, дыханье цветов…»


     Свет неба, дыханье цветов,
     Зелёные летние дЫмы…
     В подстрочнике жизни – любовь:
     Любовью хранимы, гонимы.
     В глаголах прощальное «эл»,
     Короче строка многоточий,
     А я прочитать не сумел
     Седых одуванчиков почерк
     Летящий, гекзаметры волн,
     Концертов цикад партитуры,
     Кудрявых каракули крон
     И тайные знаки цензуры
     На строфах созвездий – молчит
     Небес фолиант в изголовье.
     И только безумный пиит
     Внимает звучанью безмолвья.
     Он плачет, любимец богов,
     Смеётся и машет руками.
     И сад засыпает его
     Черешневыми лепестками.



   «В сентябрьской ауре дерев…»


     В сентябрьской ауре дерев
     Бурлит реторта.
     В ней – сон и явь, и миф, и блеф,
     Аmor et morte.
     Велик Алхимик – cветлый лик —
     ВолнЫ легато —
     Зеркалит мрамор базилик
     В часы заката.
     По золоту – легчайший лист,
     Едва остывший,
     Судьбы незримый Сценарист
     Ночами пишет.
     И в прописях волосяных —
     Все тайны мира —
     ЧтО жизнь твоя? Твой страх и стих? —
     Честна ли лира?
     Каков итог? Истёк ли срок?
     Все рiano, forte…
     И красной нитью между строк:
     Amor et morte.



   «Лицедействуют и зеленеют…»


     Лицедействуют и зеленеют
     В сентябре и трава, и листва.
     Летним солнцем залИты аллеи,
     Синева безупречно чиста
     Над волной, но исчезли стрекозы,
     И ночей загустела зола, —
     Будто тень отдалённой угрозы
     На поля и поляны легла.
     И тревогою древних пророчеств
     Наполняя цветной парашют,
     Неприкаянный бог одиночеств
     Совершает свой вечный маршрут.
     И взлетают пернатые стаи,
     Умолкают оркестры цикад,
     Cад в предчувствии бед замирает,
     И волчица рычит на волчат…
     НО
     поёт оглушённому миру
     Всё о НЕЙ… —
     одинок, нелюбим,
     Менестрель —
     под Селеной-секирой
     И под богом высоким своим.



   «В лунных лагунах ликует, полощется…»


     В лунных лагунах ликует, полощется,
     Плещется, радуется пробуждению
     Музам – сестра, компаньонка, помощница,
     Сердцу – огранщица слуха и зрения.
     Дарит б е с с о н н и ц а тропы межзвёздные,
     В сеть миражей увлекает, обманщица.
     Ночью острожной, тревожной, морозною
     Веткой черешневой пенится, дразнится.
     Держит в объятиях новою пленницей,
     Дрожь вызывающей лаской нездешнею.
     Просит – всего-то! – глоточек, безделицу:
     Лакомства сладкого – сока сердечного…



   «И медленно всплывать вдоль ласковых стволов…»


     И медленно всплывать вдоль ласковых стволов
     Со дна земли, влекома в водоёмы
     Небесные… Прошу: не надо про любовь!
     Лети, лети, осенний, невесомый,
     Несомый ветром прямо в кому-дрёму,
     Отгрезивший своё,
     в своё посмертье лист!
     Я в зареве малиновом заката
     Хочу стоять, пока небесный органист
     Не разразится фугой и токкатой,
     И долгой левитации легато
     Осенней темою вокруг оси земной
     Волной впадёт в потоки листопада,
     И возвестит отбой эоловый гобой
     Стараньям славным леса, поля, сада…
     Свершение – печальная отрада…
     А в роще пауки последние стежки
     В завесу паутинную пунктирно
     Кладут меж миром слов и миром, где стихи
     В сплетенье тем виоловых, клавирных,
     Ещё в плену у тишины надмирной…



   «Галера дерева и корни – якоря…»


     Галера дерева и корни – якоря;
     Пьянящее желанье веток-вёсел
     Сорваться и уйти в небесные моря,
     Покуда парус не порвала осень.
     Пока Ваятель гнёт, сгибает поутру
     В подкову радугу в небесной синьке,
     И чья-то жизнь (моя ль?) беспечно на ветру
     Качается, висит на паутинке,
     Рас-ка-чи-ва-ет-ся —
     Волною вниз и вверх…
     Мелькают блики, радужные лики.
     И гул, и звук, и слог из облачных прорех —
     Иного мира явные улики
     Уходят в белый лист, в истоки странных строк,
     И радуга мостом над местом тризны…
     И вечный душ ловец, пока не вышел срок,
     Не подсекает паутинку жизни…



   «Зелёные дымы весны…»


     Зелёные дымы весны —
     Туман и дурман пробужденья,
     Деревьев и птиц нетерпенье
     И сердца, и тварей лесных.
     Не будем гневить небосвод
     Забвением нажитых истин.
     Вот грохнет речной ледоход —
     И русла, и мысли очистит.
     Младенческий лепет листвы
     Сродни возвращению в детство.
     Прекрасны пернатых соседство,
     Нечаянность первой строфы…



   «В костёр строки́ – гори, моя беда!..»


     В костёр строкИ – гори, моя беда!
     Катрен – в камин, уничтожая память,
     Водой в огонь – всесильная вода,
     Размой и унеси: ни пепла, ни следа
     Чтоб не осталось… Ах, зачем лукавить!
     Вот зеркало, в нём – взгляд и вскрик, и взлёт,
     И обморок совместных левитаций…
     Как долго между нами таял лёд,
     Пока судьбы не грохнул ледоход,
     И в пламени азалий и акаций
     Не запылали вето… Старый сад
     Был изумлён и, притаившись, слушал:
     – Что ты сказал?! Скажи пять раз подряд!
     Нет, замолчи!..
     – Скажу. Я буду рад:
     Впервые распечатываю душу…
     Туман дорог. Зарока срок истёк.
     Ещё в начале яблочного спаса,
     Как чашу, брал лицо и всё не мог
     Напиться, будто бы иссяк исток…
     И лопнул волосок. И мир взорвался…
     Строка к строке, межстрочия секрет,
     Кузнечиковой скрипки флажолеты…
     ЧтО жёг закат, чтО пестует рассвет? —
     Скажи, поэт!
     Что есть стихи, поэт?
     (взгляд в ад)
     – Любви разменная монета…



   «Лето – грозы, вихри листьев…»


     Лето – грозы, вихри листьев,
     Шторм, мальстрема виражи,
     Тайны храма древних истин,
     Атлантиды миражи;
     Чёрных облаков кипенье,
     Море, полное чернил,
     Ветер, оседлав деревья,
     Погоняет, что есть сил.
     Возвращенье, возрожденье,
     Очищение Земли…
     Снова – первый день творенья —
     И по морю корабли,
     И нефритовые волны
     С хризолитами на дне,
     Снова жёны, как мадонны, —
     Клином свет и свет в окне.
     Тоньше ландыша, сирени
     В воздухе благая весть:
     Нас на грани светa-тени
     Берегут любовь, терпенье;
     Охраняют от паденья
     Вера, благородство, честь.



   «Осеннего сонного солнца слюда…»


     Осеннего сонного солнца слюда.
     Следами разгульных налётов Борея —
     Рябиновый град, георгинов беда,
     Кленовая алая кровь на аллеях.
     На мельницу слова мой Сказочник льёт
     Дары откровений, видения сада,
     И птиц для меня поднимает в полёт,
     И волны возводит в крещендо, глиссандо…
     В подробностях требует срез тишины
     Представить под утро без лишних вопросов
     И сотню оттенков ущербной луны
     На грани рассвета у плёсов белёсых.
     Мой Сказочник добр, и его веселит,
     Как я постигаю небес псевдонимы —
     И в прописях жизни: «Не хлебом единым, —
     Пишу под диктовку, – жив, дышит пиит»…
     И думаю: верно, не хлебом единым,
     Пока синим пламенем время горит, —
     Нелепой любовью… и синим массивом
     Ледовых морей, и осенней осины
     Серебряным эхом, и эхом Марины —
     Салютом рябиновым…
     неугасимым…
     Земным одиночеством нерасторжимым…
     И росчерком мимо косых – некрасиво,
     И дальше, и больше, с нажимом, курсивом…



   «Янтари осенние, алые кораллы…»


     Янтари осенние, алые кораллы.
     C золотым тиснением это покрывало
     Покрывало просеки и бросалось в ноги
     Путнику, что посохом разбудил дорогу.
     Облака ушедшие, дым рассветов тонкий,
     Эхо отзвеневшее собирал в котомку.
     В речке солнце плавилось, журавли кружили.
     Реченька – красавица… берега чужие.
     Нет пути обратного. Небо вместо крова…
     Тишина закатная опадала в с л о в о.




   II


   «Большеглазая бессонница…»

   Я и в аду тебе скажу…
 Марина Цветаева


     Большеглазая бессонница.
     Звёздные купели…
     Волком воет и заходится
     Геликон метели.
     Ухает безумным филином, —
     Мёртвые глазницы…
     Скрипочка, откуда, милая?
     Что тебе не спится?
     И о чём так тонко-тоненько,
     За какою дверцей
     Ты рыдаешь, моё золотко?
     – Я всегда из сердца
     Безутешного. Метельная
     Вьюга, как в запое.
     Cам в огне, и колыбельную
     Бредит, просит: спой мне!
     Ночь, пурга да мгла вселенская, —
     Расходилась нежить…
     Божья воля – доля женская —
     Утешать да нежить…
     Возвращайся!
     – Я ль не нежила
     Заповедной ночью? —
     Отводила ведьму, лешего
     И тоску, и порчу.
     Не мои ли колыбельные
     Слушал, затуманясь? —
     Ветер, сосны корабельные
     Знали их на память…
     Унимала нерв трепещущий
     Над губой губами…
     Краше не было убежища
     Звёзд над головами.
     Слаще не было мгновения, —
     С горем ли, бедою
     Как валился он в колени мне
     Львиной головою.
     Знала: лба разгорячённого
     Не цели! Не трогай
     Обречённо обручённого
     С ветром да дорогой!
     Не держала приворотного
     Зелья и обиды.
     Виден был до поворота он
     И пропал из виду.
     Что ж ты, скрипка, боль сердечная,
     Трогаешь до дрожи?
     Голос-волос в ночь нездешнюю —
     Как игла под кожу!
     Между нами даль дорожную
     Выжгло время-пламя…
     Плачу пленницей острожною:
     Нынче выйти невозможно мне… —
     Райский сад меж нами…



   «Волна сердечного волненья…»


     Волна сердечного волненья
     В излёте лет, исходе дня.
     Затакт любви. Звезды паденье.
     Души очнувшейся уменье
     Читать ночами без огня
     Подстрочник трав, страницы тени,
     След тишины, опавшей в звон,
     Загадки лунных отражений,
     Цветные дымы сновидений,
     Божественные рифмы волн.
     И, зачарованная ими,
     Пытать судьбу, отринув страх.
     Вдруг обнаружить: Ваше имя,
     Тревожное, взрывное имя,
     В чечётке бьётся на губах.



   «Вот и лето… Песня спета…»


     Вот и лето… Песня спета
     Лучшая моя.
     Нотой флейты ли, кларнета,
     Птичьих перьев пируэтом
     На крыле гуляки-ветра
     Улетаю я.
     Надо было бы проститься, —
     Броды глубоки…
     Я тебе не стану сниться,
     Но не пей дурной водицы
     Лицедейки, лгуньи, льстицы, —
     Крылья береги!..


     Гонят годы по орбитам
     Божьи пастухи…
     Страсть волною динамита…
     Облака в глазах пиита, —
     Сердце бедное разбито
     Вдребезги… в стихи…


     Осень. Парус листопада.
     Жизнь – водой в горсти.
     Ты идёшь аллеей сада,
     Пленной тень шагает рядом.
     Отпусти меня, не надо!
     Господи, прости!
     Не тревожь стихами, снами
     Не пиши мне: «Мисс…»!
     Нам любовь не брать с боями…
     Схоронила за морями
     Всё, что приключилось с нами…


     Между нами – дни-цунами…
     Океаны… Жизнь…



   «И всем смущением и робостью…»


     И всем смущением и робостью,
     И неба облачною лопастью,
     Кровавой кроной октября
     Мне присягать на верность вечному
     Движению по морю млечному
     Поверх сетей календаря.
     И хриплой воронья истерике
     Не долететь до кромки берега
     «Цветных ветров блаженных дней»,
     Где ждёт меня мой друг единственный,
     Ушедший за моря за истиной,
     Не развернувший кораблей.
     Есть тема тонкая в печали, и
     Её тишайшее звучание —
     Душe и свет, и благодать…
     Я знаю, кто в своём безвременье
     Вдруг ветер попросил сиреневый
     Мне нежно кудри растрепать…



   «И снова полярного бреда…»

   Н. С.


     И снова полярного бреда
     Видения ночью и днём,
     Архипелаг Норденшельда
     Весь высвечен синим огнём.
     В разорванных льдинах зелёных
     Хрустальная хлещет струя,
     И в этом просторе безмолвном
     Извечный абсурд бытия
     Не давит, не мучает горла —
     Помиловал, бросил: «Дыши!»,
     И вовсе не надобно формул
     Для постиженья души.
     А иначе, где бы взять силы
     Осилить бессилие слов
     И ранние Ваши седины,
     И склянку песочных часов.



   «Колкое – Коленька! И с колоколенки…»

   Н. С.


     Колкое – Коленька! И с колоколенки
     Памяти окликом: льды, ледокол
     И клокотание глыбы расколотой
     В клоны и клинья. Пожар, произвол
     Солнца на гранях гремящего крошева
     Радужку ранит, а сердцу – восторг:
     Льдов пламенеющих мощь и роскошество,
     Магмы ледовой горящий поток.
     Тяжеловесной турбиной хрустальною
     Туго закручен в волну океан…
     Вспышкою магния в странствия дальние
     Парною тенью взлетел дельтаплан —
     Риском описки в главе «Одиночество»
     Над полыханьем ледовых полей,
     Князь мой серебряный, Ваше Высочество,
     Тени навечно венчает Борей.
     Кто мы? Куда? Из какого столетия?
     Речи – картечи: дуэт ли, дуэль?
     Грустные вести из устья предсердия,
     Плен корабельный, иллюзии хмель,
     Воздух свободы, пьянящий и гибельный,
     Да нестерпимая льдов синева…
     Нерасторжимая, где бы мы ни были,
     Связь между нами – табу тетива…
     Что ж ты наделал?!
     У самого полюса —
     В пропасть прощанья – в ледовый раскол
     (Взорванным сердцем и сорванным голосом)
     В эхо разбил драгоценный глагол…



   «Тоньше тени паутины…»


     Тоньше тени паутины
     На подрамнике травы
     Свет печали… Всё едино…
     Осень, душу не трави
     Золотой листвы круженьем,
     Струнным серебром дождей,
     Времени самосожженьем,
     Ожиданием вестей
     Срочной почты звездопада:
     Друг мой отбывает срок
     В райских кущах.
     Мне бы надо
     Распознать меж звёздных строк
     Время встречи…
     И проснуться
     В час Венеры – дом Тельца,
     Чтобы вновь не разминуться
     У заветного крыльца.
     Там уже горят рябины,
     Полыхает клёном лес,
     Проявляется незримый,
     Тоньше тени паутины
     Тихий свет иных небес…



   «Окликни – оглянусь. Калиновым кустом…»


     Окликни – оглянусь. Калиновым кустом,
     Клоками облаков и клёнов клокотаньем
     На яростном ветру, и подвесным мостом
     Между мирами грёз, и солнечным касаньем
     Чела (ах, боже мой!) являет память власть…
     Грядущею грозой полны тревоги птичьи,
     И сумерки вот-вот готовы в ересь впасть:
     Сгуститься и войти, приняв твоё обличье.
     Обласканы луной знакомые черты…
     И целованье век, и радость… и отвага
     Знать: это – сон, мираж, объятье пустоты…
     Но влага на губах солёная…
     но влага…



   «Что нам осталось? Куда нам деться?..»


     Что нам осталось? Куда нам деться?
     Давай станцуем под бубен сердца!
     Под ритмы бубна, под грохот крови
     Станцуем танец Судьбы с Любовью!
     Мы оба знаем, что опоздали…
     Плывут деревья в зелёных шалях.
     Зелёный ветер звенит тревожно
     О том, что поздно, мы знаем – поздно! —
     Звездой упала нам эта встреча.
     Зелёный ветер. Тревожный вечер.
     Пожар заката в тумане сером.
     Давай станцуем, мой кабальеро!
     Нам день грядущий – что день вчерашний.
     Давай станцуем, мой опоздавший!
     Очей отрада – не наглядеться!
     Давай станцуем под бубен сердца!



   «Травы – струны, да ветер – смычок…»


     Травы – струны, да ветер – смычок.
     Поначалу – легато, легато,
     Нежно, ласково, чуть виновато:
     Рондо детства – поющий волчок.
     А потом, а потом, а потом —
     Всё тревожнее – юность-анданте,
     Всё стремительней – годы-куранты,
     Ураганная фуга, потоп!..
     А кому-то откроется код
     Партитур и утрат, и разлуки…
     Так незрячий легко узнаёт
     Тихой женщины дивные руки.



   «Волшебный том! Перелистну ещё страницу…»


     Пляски саламандр
     …аккорды, как дневник,
     Меча в камин комплектами, погодно…

 Б.Пастернак


     Волшебный том! Перелистну ещё страницу,
     Покуда ночь звенит дождём, пока не спится.
     Ещё одну, ещё одну о нашем счастье
     Предам крылатому огню в каминной пасти.
     Кто грациозней саламандр, скажи, станцует
     Души пожар, полночный жар, вкус поцелуя,
     Крещендо страсти, морок сна, обмана петли,
     Любви оставив письмена на тёплом пепле?!
     И кто вплетает в посвист вьюг озноб угрозы:
     «Нам жизнь дарована, мой друг, в летальной дозе!»?
     Кто унесёт последний страх и голос кроткий?..
     А дождь в стеклянных башмаках всё бьёт чечётку.



   «Наркозы осени, морозы декабрей…»


     Наркозы осени, морозы декабрей
     И вдохновенья опийные дозы
     Спасают от тенет житейской прозы,
     Чем больше прожито, тем легче и верней.
     Любовь моя, прощай! – Каков гребец Харон! —
     Его ладья уже спешит обратно!
     Но память так подробна, мысль опрятна
     И благосклонен нынче небосклон.
     Птенец-соловушка – моей надежды свет —
     Над тихим омутом теперь выводит трели.
     Ах, жизнь подобна фарсу, в самом деле!
     Но поздней осени гобои и кларнет,
     Но верность ветра гибнущей листве,
     Дарующего ей полёт забвенья,
     Но опийные дозы вдохновенья,
     Но частый всплеск весла в светящейся волне…



   «Гуляка, враль, красавец, сердцеед…»

   Л. Г.


     Гуляка, враль, красавец, сердцеед —
     Мой жертвенный костёр, зенит моей печали.
     Какие небеса когда-то нас венчали! —
     В них нынче истончается твой след…
     Благодарю за вечность тех минут,
     За взлом взрывной хребта от выпрастанья
     крыльев,
     Что всё ещё несут над суетною былью
     И пасть, и опуститься не дают.



   «Легчайшим миражам, пленительным и нежным…»


     Легчайшим миражам, пленительным и нежным,
     Очнувшейся души не обмануть:
     «Всё – суета сует»… И небеса безбрежны,
     И жребий принят, предугадан путь.
     Очарованья дым cтрофою листопада
     Увековечит ветер сентября…
     Всё – на круги своя… И давнею отрадой
     Мне паруса, и дальние моря:
     Там лунный луч волну зелёного атласа
     Наполнит хризолитами до дна;
     Там внятен шёпот муз, ночной полёт Пегаса…
     Но побледнел скрипач в созвездье Волопаса:
     Волосяная лопнула струна…




   III


   «Легчайший пепел дневников…»


     Легчайший пепел дневников —
     Спаситель и палач,
     Добыча ночи, сквозняков…
     Читай, пока горяч!



   «Пустяк, оговорка, описка…»


     Пустяк, оговорка, описка,
     Иголки укол, багатель…
     Настигнет предчувствием риска
     Далёкой судьбы параллель.
     Ах, лучше не надо, не надо
     Тревожить сиротства покой!
     А то обернётся громадой —
     Преграды взорвавшей волной,
     Что вынесет нас в поднебесье
     И рухнет с любовных высот,
     Оставив лишь пену и песни,
     Да ветер, что их унесёт.



   «И опять – бубенцы-колокольчики…»


     И опять – бубенцы-колокольчики:
     «Ангел мой, не грусти, не грусти!»…
     Лунный след – светлый контур игольчатый,
     Ливень звёздный на Млечном пути.
     В чащах, рощах – свеченье, смятение,
     Мята смятая вслед: «Задохнись!»
     Шёпот-лепет речного речения,
     Вещих снов эфемерная жизнь.
     Ангел мой, я в труде и смирении…
     Знаки нежности вижу везде:
     «Мудрость непротивления времени» —
     Акварелью луны по воде.



   «Листопадом любовь – и зимой, и весною, и летом…»


     Листопадом любовь – и зимой, и весною, и летом…
     Ураганным финалом последний – осенний порыв.
     Мы стоим на меже-рубеже – между тенью и светом,
     Между волей и долей, ладони до боли сцепив.
     Под звездой расставанья рождённым, что делать влюблённым?
     Эту вязкую зависть к пернатым дано ль одолеть?
     Сеет свет сквозь листву – золотистый, зелёно-лимонный…
     Скоро-скоро Борей разобьёт деревянную клеть.
     Пелериною жёлтою – листья, а чёрною – птицы
     Полетят в зазеркалье бессонной, зелёной волны…
     За меня за морями ночами ты станешь молиться
     И катрены свои приносить на алтарь тишины.
     Одиночество – осени путь… Лебединые песни.
     Листопада безмолвное: «Стой!». Тишины благодать.
     Белый ангел крыла распахнул перед бездной отвесной.
     Чёрный ангел шепнул: «Это шанс научиться летать».



   Пришельцы


     Встретились несчастными глазами,
     Словно вместе одолели путь…
     Марсианин, снами-миражами
     Поделись со мною и забудь!
     Разведу свою беду твоею —
     Лучшее лекарство от беды…
     Не узнаешь, – права не имею:
     Я своей не назову звезды.
     Стану слушать про любовь и битвы.
     Болевая будет виться нить.
     И слезу твою – по векам бритвой —
     Мне потом ни вспомнить, ни забыть.
     Перекрёсток. Солнце – крестовиной,
     Блики на губах и на виске
     Искушеньем.
     Путь далёкий, длинный…
     Будто к сердцу, припадёшь к руке.



   «Третья часть, оркестранты, внимание, и…»


     Третья часть, оркестранты, внимание, и…
     Поначалу, чуть слышно: тревога;
     Тема неба и птиц; проливные дожди
     И – впервые! – в тумане дорога.
     Ветер – исподволь: флейты, гобой и труба…
     Чуть настойчивей тема тумана:
     ПУТНИК! – Путь-провиденье-судьба…
     Лист – багряная рваная рана…
     На плече…
     Весть! – Альтовым пассажем навзрыд…
     Тема встречи – безумие скрипки…
     Раз-ми-ну-лись…
     И снова уносит пиит
     Шар надежды на тоненькой нитке.
     Ветер, взрыв – геликон! И труба! И война!
     Крон протест, листопада кипенье…
     Вот и лопнула нить, оборвалась струна…
     Смерть надежды – условье смиренья…
     Снова тема дороги… стихает Борей.
     Мудреца путь прямей и короче.
     Эй, ударные, легче, нежней дробь дождей!
     Ямбы яблок в садах чуть почётче!



   «Cнова скрипка – пассажи, вибрации…»


     Cнова скрипка – пассажи, вибрации —
     Репетиции небытия,
     Потрясенья, провалы прострации…
     Чей дурман – сон-обман: ты и я?
     Чьё неведенье или видение —
     Мы вдвоём? – Безупречный мираж…
     Тема вечная: «Разминовение»…
     Случай – миф, мимолётный пассаж:
     Помнишь ли корабли океанские
     В с т р е ч н ы м (!) курсом? (Фортуна – палач)…
     Зацветали поля марсианские, —
     Уходил в поднебесье скрипач…
     Или тем аметистовым вечером,
     Когда мироточИла сирень,
     Ты неслышно прошёл незамеченным…
     День погас… Тень окликнула тень…


     Белых яблонь весеннее месиво
     Ветер вывел шутя из пике.
     Ночь-рыбачка улов свой подвесила:
     Звёздный невод на лунном крюке…



   «Баюкать давний май. Опавшие слова…»


     Баюкать давний май. Опавшие слова…
     В метели девятнадцатого века
     Лететь на рысаках, чтобы успеть едва
     Навзрыд, на жизнь проститься с человеком.
     И в заточенье бед – сует иных времён
     За Ваших рук незримую ограду
     Не выйти в западню чужих идей, имён,
     Но засветить старинную лампаду,
     Молиться, не ропща, и снова обрести
     Покой, и к Вам уйти наивными стихами…
     Поведать, как вчера мальчишка лет пяти
     Мне глянул в душу Вашими глазами…



   Триптих памяти В.Ц


     Завьюжат майские метели —
     Летящих вишен виражи,
     Серебряные канители
     И ворожба, и миражи
     Хрустальных окон в зазеркалье.
     За ними вьюг парад-алле…
     Два полукружья в два дыханья
     Оставлю вестью на стекле,
     Что нежным выдохом свирельным
     Я слышу Ваши декабри,
     Что безупречно параллельны
     Бывают близкие миры.



   «Но Вас кормить с ладони земляникой…»


     Но Вас кормить с ладони земляникой
     В моей, увы, не выпало судьбе,
     И в городе – фантоме многоликом —
     Меня Вы не узнали бы в толпе.
     Я тенью, невидимкой, незнакомкой
     Иду за Вами садом и рекой
     Послушать, как изысканно и тонко
     Кузнечик аранжирует покой.
     В своём далёком, суетном и душном,
     За мороком морей, за пеной лет
     Я знаю: в унисон уносит души
     Кузнечиковой скрипки флажолет.
     И звук, впадающий в предтечье речи, —
     Нам знак и честь, и клятва на огне…
     Ещё я знаю: где-нибудь под вечер
     ПомОлитесь тихонько обо мне.



   «Рифма имени Вашему – дым…»


     Рифма имени Вашему – дым…
     И ушли, растворились, растаяли —
     Световою рекой, вертикалями
     К берегам восходили иным.
     Между нами земной океан
     Пролегал; нынче – волны небесного…
     Голубая громада отвесная
     Пробивает тяжёлый туман
     Сновидения – тонкой иглой —
     Световой паутинкою, строчечкой,
     Откровениями многоточия
     И внезапным наитием: Пой!
     О нескАзанном – о берегах
     Над рекою, не нами исхоженных;
     Диких травах, высоких, некошеных;
     Непомятых, осенних дарах,
     Упакованных в строфы; о том,
     Что, смущённые паузой длинною,
     Не смотрели на пламя в камине мы
     Сквозь бокал с золотистым вином…
     Только лёгкая муза меж нас
     Да небрежной Фортуны погрешности…
     Поле мощное сдержанной нежности:
     Искры звёзд выбивает Пегас…
     Я пойду по зелёной волне, —
     Рифмой имени – дымное облако
     Надо мной – накрывает, как пологом.
     Память. Сумерки. Свет. Свет в окне…
     Вот и Вам путь на запад, в закат…
     Вот и снова мои колокольчики…
     Проверяет Всевышний настойчиво
     Силу веры бедою утрат…




   IV


   «Возьми смычок! Возьми скорей!..»


     Возьми смычок! Возьми скорей!
     Обрушь, мой мальчик, Бога ради,
     Неомрачённого Вивальди
     На высохшее русло дней!
     С ума сойти! С ума сойти! —
     Как накатило, подхватило! —
     Провинциалочка-душа
     глаза от счастья закатила
     И поплыла туда, за край
     Земной бессмыслицы и быта, —
     Вся жизнь – разбитое корыто,
     А ты – играй, играй, играй!
     Ликуй! Душе, вслед за тобой,
     Позволь взойти над отчужденьем,
     Над горьким счастьем заблуждений,
     Над вечной ямой долговой!
     Когда-нибудь ты мне простишь
     То иудейское упорство,
     что от грядущего сиротства
     Тебя спасёт. Играй, малыш! —
     Твержу: играй, смотри, внемли! —
     Не приведи, Господь великий,
     Дитя без книги и без скрипки
     Однажды бросить меж людьми!
     О, ты меня ещё не раз
     Поймёшь, когда в печаль и стужу,
     Коль не свою, – чужую душу
     Утешишь, как мою сейчас!



   «Ах, какая тишина!..»


     Ах, какая тишина! —
     Август, лето на исходе.
     На деревьях седина,
     Дождик ходит в огороде.
     Но за тучами светло,
     И оттуда свет струится
     На оконное стекло —
     В доме, запрокинув лица,
     Два подростка в забытьи
     Водят по скрипичным струнам:
     По незримому пути
     Две волны светло и юно —
     Голубая с золотой —
     Ходят в вышине бездонной.
     Нимб сияет золотой
     Над её лицом мадонны,
     И восходит тот же свет
     Над его библейским ликом.
     Нет времён, страданий нет! —
     Только звуки, только блики…
     Так на древнем полотне
     И в старинном мадригале
     В том же свете, в том же сне
     Эти двое наиграли,
     Отпустили в голубом
     С позолотою круженье
     Вариации времён,
     Тем и судеб повторенье…
     Скоро осень из-за туч
     Зазвучит в ключе скрипичном.
     Надо всем взойдёт привычно
     Месяца басовый ключ…



   «Господи, храни птенца…»


     Господи, храни птенца —
     Желторотого, родного!
     Он щебечет без конца,
     Он летает бестолково;
     Но бывает, как бы вдруг,
     Сам того не понимая,
     Золотой и чистый звук
     Он из сердца извлекает
     (Видно, зернышко души
     Прорастает потихоньку).
     Господи, не разреши
     Кукарекать соловьёнку!
     Подари ему как мне
     Это тайное уменье:
     Вверх по звуковой волне
     К звёздам до изнеможенья
     Восходить, чтобы как срок
     Нам настанет распрощаться, —
     Он умел на звёздный ток
     И на ветер опираться.



   Антону


     Прощанье сдавшегося сада —
     На ветер золото дерев.
     Он приступ долгий листопада
     Смирением преодолев,
     В поток эоловый, кленовый
     Впадает в сон и забытьё:
     В цветенье вишен в мае новом,
     В небес весеннее шитьё…
     Моё дитя, моя отрада,
     На грани «быть или не быть»
     Безмолвье горестное сада
     Я всё учусь переводить
     В земную речь, вникая в знаки,
     Судьбы, размытые луной…
     Грек Зорба танцевал сиртаки…
     Пой, мальчик мой, пой, мальчик мой!



   «На ходулях стеклянных по кровельной жести…»


     На ходулях стеклянных по кровельной жести
     Поскакали дожди с удивительной вестью:
     Будто сад заразился весенней ветрянкой;
     Солнце лечит деревья зелёной морзянкой.
     А наутро увидели внучки и дочки
     Любопытные клювы из лопнувших почек.
     И решили Елена, Алина, Алёна:
     Будет много птенцов презелёно-зелёных!
     Головой покачала Смыслова Надежда
     И сказала, что все они просто невежды! —
     Знают даже Лохматов, Стриженов и Лысьев,
     Что из почек проклюнулись новые листья.
     И воскликнула вдруг эта странная Сима:
     «В почках листья-птенцы! Ах, как это красиво!»



   «Сашенька! – Вешние шёпоты вишен…»


     Сашенька! – Вешние шёпоты вишен,
     Предвосхищающих весть о цветении.
     Сашенька! – Вишенка четверостишия,
     Четырёхчастный хорал средостения.
     Сашенька-звёздочка, ну, с возвращением
     В коловращение вёсен и осеней,
     В это тугое земное сплетение
     Слова и света, полёта и просини!
     Сашенька – зёрнышко тайны, былиночка,
     Ангела светлого соло свирельное.
     В дальнем далёком – близнец мой, кровиночка,
     Бабки-отшельницы нежность смертельная.



   «Кем, когда, из каких облаков…»


     Кем, когда, из каких облаков
     Были вышиты вишни цветущие
     По бордюру небес и веков —
     Вишни вешние с пчёлами в гуще их?
     Может, юные, с дальней звезды
     Девы дивные в светлом наитии
     Разукрасили наши сады
     Светоносными, росными нитями?
     Они их погружали в рассвет,
     Когда рощи туманами пенятся,
     И отныне, на тысячу лет
     Дымки розовой, газовой пленницы:
     Вишни – млечные реки, мираж,
     Вспышка-память о давнем напутствии…
     Неожиданный жизни вираж…
     Вздох любви накануне предчувствия.



   «Вот девочка пробует кисти…»


     Вот девочка пробует кисти —
     Ребёнок-подросток, росток
     В преддверии будущих истин,
     Земных и воздушных дорог.
     Глаза её влАжны газельи,
     И больше неведомо мне,
     Какие кружАт карусели
     Её по весне и во сне.
     Художница в нише пейзажа —
     В плену облаков и стрекоз,
     От вечных, беглянка-пропажа,
     Родительских гроз и угроз.
     Полётов невидимых автор
     Поверх суеты и молвы,
     Стрела, уходящая в завтра,
     Со звонкой моей тетивы.



   «Парк детства твоего судьбы печаль…»


     Парк детства твоего судьбы печаль
     Мне скрашивал азалией, пионом.
     Младенческого сна волна-вуаль
     Раскачивалась нежно птичьим звоном.
     Комочек сердца бился, трепетал
     Ещё в плену заоблачного ритма.
     Седьмых небес магический кристалл
     Оберегал младенца, как молитва.
     Но соками креплёными земли
     Напитывалось ангельское тело,
     И яблочные спасы не спасли,
     И время между нами пролетело.
     Спохватишься, примчишься, опоздав,
     Искать меня напрасно между строчек, —
     И память будет горше всех отрав…
     Сильнее только райских яблок горечь.



   «Пусть бежит себе, – не гляди, дитя…»


     Пусть бежит себе, – не гляди, дитя,
     На две амфоры, золотой песок…
     Паруса мои – дни, года летят, —
     Ручеёк судьбы, волосок.
     Власяница – жизнь: ни взлететь, вздохнуть!
     Лишь любовь вольна – всю до донышка —
     От меня – тебе, – её вечный путь!
     Забирай, лучись, моё солнышко!
     Мы с тобой, дитя, из одной горсти, —
     Как пролился свет от Творца отцу…
     А теперь тебе будет чтО нести,
     Будет чтО отдать своему птенцу.
     Мы с тобой, дитя, от одной волны,
     Как накроет вдруг, так пойдёшь за ней…
     Всё смотрю – смеюсь: как ещё малы
     Твои пальчики для моих перстней.



   «Cаша! Нежные шестнадцать…»


     Cаша! Нежные шестнадцать…
     Сны и снежное круженье.
     Транс-прострация акаций,
     Яблонь бред о пробужденье:
     Блажь, блаженство, наважденье.
     В замках облачных Морфея
     Хаос: куклы, краски, сказки,
     Мимолётный облик феи —
     Дело близится к завязке,
     Мальчик в маскарадной маске…
     Водолей. Февраль. Фламенко
     Флёром – фуэте метелей.
     Из-за тонкой плёнки-стенки
     Багатели менестрели.
     Мальчик в маске? В самом деле?
     Дни, недели – колесницей…
     Сон в шестнадцать – мёда слаще.
     Звон синицы. Солнце – спицей.
     И росток в еловой чаще
     Скоро сбросит снежный плащик
     (Тот, кто ищет, тот обрящет)…


     День рожденья! Саша! Саша…




   V


   «Пусть серой размытою краскою…»


     Пусть серой размытою краскою
     Грунтуется холст небес,
     Закован в смертельных и ласковых
     Объятиях зимних лес,
     И тему тишайшего опуса
     Ещё не слышит пиит,
     Но в раструб сиреневый крокуса
     Проснувшийся эльф трубит.



   «Летучи весенние крохи снов…»

   Елене Ивановой


     Летучи весенние крохи снов
     Зимой закованных рек.
     Щепоткой сиреневых крокусов
     Присыпан осевший снег.
     А в мартовских красках разбавленных
     Надежды мазков не счесть! —
     Как будто уже нам отправлена
     На землю благая весть.



   Апрельские акварели


     Апрель, и Лель свою свирель —
     Манок смертельный —
     Чуть пригубил, и неги трель
     Плеснул, и затопила гжель
     Фиалок зимнюю пастель
     И след метельный.
     И снежной девочки беда —
     Стоит в смятенье
     Сомнамбулой у кромки льда —
     Кипит ледовая руда,
     Рвёт разъярённая вода
     Обет смиренья.
     Свирельной темы волосок
     Иглою острой:
     Всё в срок… В испарине висок,
     Но к сроку крокуса росток,
     И тянет из берёзы сок
     Апрель-подросток.
     Он с нею в прятки, пироман,
     Так упоённо
     Играет, прячется в туман,
     Ныряет в солнечный фонтан
     И запаляет по лесам
     Пожар зелёный.
     Она же, в таянье оков
     Души и тела,
     Летит в развалы облаков,
     За грань судьбы, в провал веков,
     Где только ритм и гул стихов
     Да дней пределы…
     Уже едва слышна свирель
     Сквозь гомон птичий…
     Звенит капели канитель,
     Ручьи играют багатель,
     А в роще мечется апрель,
     Хохочет, кличет…



   «Свирель апреля высверлит тоннель…»


     Свирель апреля высверлит тоннель
     В предсердии тончайший и наружу —
     На розовый рассвет, в индиговую гжель
     Из белой стужи высвободит душу.
     Картавый март грачами откричит,
     Корабль сугроба полночью отчалит,
     Зашепелявят детские ручьи,
     И встреча замаячит за плечами…
     Тропинку-нить (заметишь ли!) ко мне
     Протопчут эльфы, полные участья,
     И ландыши рассыпят по земле
     Пригоршнями нечаянного счастья.



   «Мой май, – грозовой, скоротечный…»


     Мой май, – грозовой, скоротечный…
     Ноктюрны черёмух, дурман!
     Назначенной встречи предтеча,
     Хмельной менестрель, меломан.
     Во снах заблудившийся странник,
     Предвестник полётов стрекоз,
     Реалий беглец и изгнанник,
     Виновник нечаянных слёз.
     И в далях его – перспективы,
     Крылатая плещется тень…
     И ландыши мироточивы,
     И в росных алмазах сирень.



   «Черёмух чарами морочишь…»


     Черёмух чарами морочишь,
     Швыряешь горсти рос в сирень —
     Король безумств и одиночеств,
     И больше века длится день
     Твоих мгновений, май мой, маг мой,
     Когда тишайшая жена
     Твоею магией и магмой
     Разбужена, обожжена.
     Ревнивцу – маета и мука,
     Остывшему – забытый хмель.
     Счастливому стрелку из лука
     И метиться не надо в цель.
     Вино отравлено любовью.
     Истомой сумерки полны.
     Луны лампада в изголовье.
     Туманы, дымы, тени, сны…
     И ты всё тоньше, паутинней,
     Вот-вот развеешься, как дым,
     В слезах внезапных, беспричинных,
     В сирени огненной купине
     Стоишь безумием моим…



   «Окликай меня, парк, окликай!..»

   В тот месяц май, в тот месяц мой…
 Б.Ахмадулина


     Окликай меня, парк, окликай! —
     Бликом, облаком, клонами клёнов,
     Их всклокоченной гривой зелёной!
     Мимолётный апрель…
     пьяный май —
     Мой дворцов-миражей мажордом,
     Поводырь по владеньям Химеры,
     Вечно юный любимец Венеры,
     Лень и праздность сдающий внаём.
     Я – твой отпрыск, попавший впросак, —
     В сети просек земных сновидений,
     Над которыми плавают тени
     Менестрелей, вагантов, бродяг…
     Майский парк – эпилогом… Причал.
     Пристань – простынь зелёной поляны.
     Привкус песни, неспетой, желанной, —
     О любви, о начале начал.
     Окликай меня, друг, окликай! —
     Я дождусь, когда выкипит просинь,
     Вспыхнут звёзды в подсвечниках сосен,
     Опадёт в омут будущих вёсен
     Морок, призрак, мираж – этот май.



   «Сирени купины, купели печали…»


     Сирени купины, купели печали,
     Забытого парка аллеи глухие.
     Нас дикие вишни на вечность венчали
     И май полупьяный, стихи и стихии.
     И пенились солнцем тюльпанов бокалы…
     Стрекоз появленье – сакральная драма,
     Но Время и битвы, и жертвы алкало,
     И юность-запруда – игрушечной дамбой.
     Сирени махровой лиловые друзы
     И времени волны у самого парка,
     И май – вечно пьяный свидетель союза —
     Бессмертною тенью в сирени под аркой…



   «Август – звёздное чело…»


     Август – звёздное чело —
     Лето: апогей усилий.
     На волне луны весло,
     Душный морок свежих лилий…
     Ливневой лавиной гроз
     И по морю, и по суше
     Он ещё пойдёт вразнос,
     Он ещё на нас обрушит
     Полновесные сады,
     Чашу полнозвёздной сферы.
     Одиночества плоды,
     Миражей и грёз химеры —
     Августейшие дары…
     Гроз озон и птичьи звоны…
     Кроны прячут янтари
     В кулаках своих зелёных…
     Предполётной темы грусть:
     Завершение, развязка.
     Ты же знаешь наизусть
     Этой жизни эти сказки!
     Что ж печалишься, пиит?! —
     Ничего судьба не скрыла:
     Над плечом твоим парит
     Светлый ангел белокрылый,
     И его ночная тень
     За плечами притаилась…
     Будет пища – будет день.
     Дня пронзительная милость…



   «Эльфа след, светлячками подсвеченный…»


     Эльфа след, светлячками подсвеченный, —
     Тайный знак: запылают мосты…
     Свечи. Вечер. Речное наречие
     Проступает сквозь шёпот листвы.
     Ты смеёшься в любви и неведенье
     И атласным поводишь плечом —
     Лебедёнок вчера, нынче – лебедем!
     Время – страстью, ключом, палачом,
     Синим пламенем, радостью в ярости,
     Как в печи графоманский роман…
     Помнишь Августин, Августин, Августин,
     Давний август – маньяк, пироман…



   «Треснуло зеркало лета: июль отпылал…»


     Треснуло зеркало лета: июль отпылал.
     Пламенем алым оплавлены неба опалы,
     Но капельмейстер в пылу – продолжается бал,
     Только лавины азалий сгорели, опали,
     Только безумный скрипач в этом душном чаду,
     Чуткий, расслышал, узнал запредельную ноту,
     Ту, что учил, но не помнит – в раю иль в аду,
     Ту, что возводит в любовь и восходит на коду.
     Ну же, маэстро, пусть дольче притушит туше!
     Освобожденьем от груза плодов и запретов —
     Август-провидец… Душа повернётся к душе
     Истинным ликом любви, тишиною и светом.
     Женщина всхлипнет, мужчина закусит губу…
     Лета последыш, наследник с недугом летальным,
     Август нарушит табу, приоткроет судьбу…


     Слышишь ту ноту в регистре пронзительной тайны?..



   «Август – занавес лета качнулся, пошёл…»


     Август – занавес лета качнулся, пошёл…
     Плод созревший висит, – взглянешь и оборвётся.
     Летней страсти гроза – хмелем на посошок.
     До краёв звёзд сорвавшихся пОлны колодцы.
     Август нашей любви – серебро-бубенец,
     Дежавю: взгляд, как вспышка, и сердце упало…
     Кто со мной говорит, кто взирает с небес
     Из эпох, когда август был вечным началом?
     Созревания время плодов и сердец;
     И к отлёту безропотно птицы готовы.
     Наших душ перезвон – серебро-бубенец
     Опадает плодами созревшими в слово.



   «Я – август! Я – густой настой…»


     Я – август! Я – густой настой
     Плодов и хвои, сок густой в чану давильни.
     Я к вам явился на постой,
     Чтобы любви ваш дом пустой стал изобильным.
     Ах, Люба-Любушка-Любовь,
     Пусть брызнет винограда кровь, – танцуй, отрада!
     Спроси себя: а ты готов
     Делить с ней ложе, радость, кров и петли ада?
     Смотри, как счастлива она
     Лишь предвкушением вина, – танцует Люба!
     Ей в ноги виноградный град.
     О, этот спелый виноград: две грозди, губы!
     Спеши, пока я у руля!
     Ведь, яркой дробью янтаря изрешечённый,
     Я эту тему сентября
     Из партитур календаря жду обречённо…
     И у тебя настанет год,
     И первой женщина уйдёт,
     Лишь ей небесный звездочёт кивнёт, поманит.
     И судорогой рот сведёт,
     И почернеет неба свод,
     И памяти водоворот тебя затянет.
     Вот и люби её сейчас,
     Сегодня, как в последний раз,
     люби и радуй,
     Как радует с лодыжек сок,
     И виноградина-сосок,
     И чтоб земля – наискосок под арки радуг!
     Иди, ступай, омой стопы
     И в танец таинства вступи, и в трансе ритма
     Усвой одно: она и ты —
     На тонкой ниточке судьбы…
     А время – бритвой…



   «Август – лета прожигатель…»


     Август – лета прожигатель,
     Обронил янтарный лист.
     Тем осенних заклинатель,
     Струны пробует альтист.
     Вызывает дождь и ветер,
     Жёлтый и багряный цвет
     И разлуку на рассвете,
     И любовь в излёте лет.
     И pianissimo, и dolche —
     Звуковая пелена:
     То ли жизни колокольчик,
     То ли смерти стремена…
     Мы в сонату листопада
     Погружаемся, как в бред…
     Спелых яблок пиццикато.
     Звёзд сгоревших флажолет…



   «Смуглый август – вдумчивый, дарящий…»


     Смуглый август – вдумчивый, дарящий,
     Новый декоратор, живописец,
     Вот ведёт он по зелёной чаще
     Алой и оранжевою кистью,
     И деревья в праздничных нарядах
     Тонко заключает в свет и просинь
     До тех пор, пока с шальной бравадой
     Их не сбросит стриптизёрша-осень.
     Запускает змЕя птичьей стаи:
     Крепко держит, но вот-вот отпустит.
     Сад и пруд, и вечер осеняет
     Тихим светом беспричинной грусти.
     Полно, друг мой, – лето на исходе!
     В тайне ветра – давний дух бродяжий,
     Мимолётной мыслью о свободе
     Ты сражён, смущён, обескуражен…
     Значит, время – пароходам сниться,
     Танцевать дождям по гулкой жести,
     И мою ладонь на волю птицей
     Отпустить порхать в прощальном жесте.
     Падать звёздам, сердцу расколоться…
     Лето завершает свой спектакль.
     Над провалом звёздного колодца
     Августа магический пантакль.



   «Август – звёздный принц-последыш…»


     Август – звёздный принц-последыш —
     Солнца золото во Льве.
     Догораешь, таешь, внемлешь
     Охлаждающей волне.
     И небес последней гжелью
     Вызываешь в горле ком,
     И раскачиваешь землю
     На зигзаге грозовом.
     Расставанья темой струнной
     Обречённый полон лес.
     Спелых яблок в полнолунье
     Звук – морзянкою небес.
     Август… Тень осенней тени
     Чуткий различит пиит.
     Август – лета истеченье…
     Над больницами – свеченье:
     Блики-облака молитв.




   VI


   «Колокольчик мой первый, пронзительный…»

   М. Л.


     Колокольчик мой первый, пронзительный —
     Поднебесный, заоблачный звук —
     Как же Вы не сказали: «Простите мне —
     Ухожу, мой нечаянный друг!»
     А смотрели, альтист, ах, Вы слушали —
     Так стоят пред бедой, пред судьбой —
     Не глазами мы встретились – душами,
     Обвенчались сгоревшей звездой.
     Нашей встречи загадка печальная —
     Узнаванье, признанье без слов…
     Отошли, отзвучали, отчалили
     От зелённых земных берегов.
     И пошли за смычком, как за истиной,
     По касательной ночи и дню.
     Взгляд единственный встречи единственной.
     И навечно: «Я Вам позвоню!»
     Колокольчик мой первый пронзительный,
     Поднебесный, заоблачный звук.
     Как звоните Вы! Ох, как звените Вы!..
     Как пустынно, как тихо вокруг…



   «Ах, шпор серебряных звенящая струна!..»


     Ах, шпор серебряных звенящая струна! —
     Наездник и гнедой легки, золотогривы.
     На крыльях смеха юной женщины счастливой
     Летите, князь! – Ещё одна покорена!
     Насмешник и бретёр, не ведая преград,
     Куда спешите? – Чёрный ангел Ваш смеётся.
     Клялись – бросали серебро на дно колодца,
     Но властен зов судьбы, и нет пути назад!
     А женская печаль настигнет Вас в бою —
     Вслед за свинцом, нежнейшая, войдёт в предсердье.
     Останетесь один под всей небесной твердью
     И каждой женщине признаетесь: «Люблю»…
     И каждая легко грехи отпустит Вам —
     От первой горничной до царственной гордячки,
     И все, в любовной погибавшие горячке,
     Возникнут и уйдут по призрачным волнам.
     И только та, из-за которой белый свет
     Не мил был – гнал забыть несбывшееся счастье, —
     Не явится…
     Уйдёт за Вами в одночасье
     Так тихо, как однажды выдохнула: «Нет»…



   «Вишни, черешни да вёсны вчерашние…»


     Вишни, черешни да вёсны вчерашние,
     Чаянья чары, походка летящая…
     Ангел, вернись!
     Ах, если бы ведал, что так обернётся, —
     Я не покидал бы тебя, моё солнце,
     Радость и жизнь!
     Ты будто бы слушала стон мандрагоры [2 - Согласно поверьям, тот, кто услышит стон, издаваемый мандрагорой при её выкапывании из земли, должен умереть] —
     Мои бубенцы да звенящие шпоры,
     Струн серебро…
     И в обручи горло брало твоё меццо,
     А мне открывалось: на трепетном сердце
     Тайны тавро…
     Ах, как ожидала ты вечером поздним
     В тех гроздьях сиреневых с доброй иль грозной
     Вестью гонца!
     Я мчался, летел к тебе после дуэли, —
     И ветры свистели, и ели синели, —
     Гнал жеребца…
     Земного сильнее любви притяженье —
     Нерв ожиданья – струны натяжение:
     Тризна ли? Пир?
     Я рвался из плена злых демонов ночи…
     И становился любви многоточием
     Звёздный пунктир…



   «Отжужжали шмели и шершавые осы, и шершни…»


     Отжужжали шмели и шершавые осы, и шершни;
     Нашептала листва все секреты свои небесам.
     Осень дарит деревьям янтарные серьги и перстни,
     Глубину придаёт голосам, золотит паруса…
     Ты бы спела мне песню о море, моя Станислава!
     И наполнила грудь – разбудила бы давнюю грусть
     Этим трепетом нежным и тремоло в низких октавах,
     Чтоб забыться… запомнить навечно, навзрыд, наизусть.
     Корабли, корабли… – Помнишь, как провожала,
     встречала?..
     А моря бушевали, манили в провалы глубин,
     Но всегда уводили, срывали с причалов печали,
     Чёрный жемчуг дарили, кораллы да аквамарин…
     Здравствуй, мой океан! Яркий парус мне дарит дубрава,
     И Борей, как трубач на заре, выдувает прибой…
     Не смотри мне во след, моя радость, моя Станислава!
     Никому не смотри! – Только пой, mon amour, только пой!



   «Зеленели, поседели, зазвенели ели…»


     Зеленели, поседели, зазвенели ели.
     Месяц тучу пропорол золочёным рогом.
     Раскололся штоф январский, взвился джинн метели
     И пошёл свистеть, гулять по большим дорогам.
     Выносите из беды, из невыносимого!
     Выручайте же, гнедой, вороной, каурый!
     Мне бы целовать подол платья тёмно-синего,
     Да с повинной головой… Да Фортуна-дура —
     Расплясалась предо мной вихрем, вьюгой, стужею,
     Захлебнулась бубенцом – нервным перезвоном,
     Ослепила мОлотой россыпью жемчужною,
     Злобным, волчьим янтарём – жёлтым да зелёным.
     Всё равно к тебе домчу, свет мой, боль сердечная,
     На рассвете поутру, в ясный полдень, поздно ли —
     Полем, лугом да леском, ледяною речкою…
     Или чёрным полотном, траченным звёздами.



   «А мне бы под вечер, ах, мне бы под вечер…»


     А мне бы под вечер, ах, мне бы под вечер
     Пойти вдоль реки, там, где ветер и свечи
     Сорвавшихся звёзд полыхают в волне,
     И ты меня ждёшь на кауром коне.
     Ах, как твоё сердце заныло бы сладко,
     Когда бы увидел с цветочной охапкой
     Меня вдалеке и в цветочном венке
     На краешке ночи в цветах, налегке.
     Ах, как бы твой конь заплясал под тобою,
     И мы бы помчались над самой водою,
     Над тёмной волною и тихим свеченьем
     Любви по течению, вниз по теченью!
     А сколько, ах, сколько я спела бы песен!..
     Но дождь все дороги-пути занавесил,
     И звёзд – на пригОршню, и месяц увечен…
     Ах, мне бы под вечер, ах, мне бы под вечер…



   «И скрипка, вознесённая надменно…»


     И скрипка, вознесённая надменно,
     И бледный, очарованный скрипач,
     Играющий Судьбу самозабвенно,
     Ах, он – палач, душа, но ты поплачь
     Над этим скоротечным, млечным летом,
     Пленительным, летящим в листопад,
     Нарушившим все вето и обеты
     Былых времён. Скрипач не виноват,
     Что синева клубилась и вскипала,
     И подступала к побережью снов —
     ЧтО там в туманах вещего опала —
     Опала? Нет! – Нежданная любовь…
     Не ждущая даров, счастливая дареньем,
     Сама – исток: приди и утоли
     Горчайшую печаль разминовенья, —
     Так день и ночь; так в море корабли,
     Летящие навстречу, – ближе, ближе…
     Мгновенье – взмах руки… Не уберечь…
     Волна, как рану, этот след залижет…
     Играй, скрипач, – твой флажолет всё тише —
     Судьбы каприз – каприччио невстреч!



   Вальс


     Розовым гребнем небесные кудри расчёсаны.
     В смежной галактике сдержанный альт разрыдался
     Над отзвеневшими, здешними, грешными вёснами,
     Над уносящимся веком старинного вальса.
     Валится, веется, вьётся миндальный цвет вишенный —
     По горизонту: andante, bellissimo, dolche,
     Вспышкою памяти – струнным крещендо (услышит ли?) —
     Тем, что пронзает, терзает, врачует, морочит.
     ЧтО с Вами, сударь, в заоблачной Вашей обители?
     Вспомнили обморок встречи? Мгновенье крушения?
     Что растревожило Вас, огорчило, обидело? —
     Альт безутешный всё просит и просит прощения.
     Сыплет и сыплет цветочной метелью нежнейшею
     И накрывает волной световою немыслимой…
     ЧтО Вам привиделось в парке, усталая женщина?..
     Исчезновенье мелодии… piano… pianissimo…




   VII


   Реприза


     Клоун с партнёршей народ веселили —
     Цирк хохотал до упаду, до колик…
     Он ей букеты оранжевых лилий
     Вечно дарил – меломан, меланхолик.
     Рыжий ковёрный с душой музыканта
     И клоунесса – в душе балерина,
     От циркового уставшие гвалта,
     Молча любили сидеть у камина.
     Он ей прощал утончённость иронии,
     Непокорённость и козырь таланта,
     И за неё был готов и в огонь, и…
     Только просил: «Не ходи по канату!»
     Ах, она нежила губы и веки!
     И погибала, сгорая в объятьях,
     Не выпускала из омутов неги,
     Но…
     продолжала плясать на канате.
     Зонт – парашютом, струна – под ногами.
     Ах, балерина в чулках полосатых! —
     Прима антракта-прелюд-оригами —
     «Разве не все мы идём по канату?!»
     Клоун смотрел на неё, как на небо.
     Клоун за сердце хватался от боли…
     Рухнул мешком – некрасиво, нелепо…
     Цирк хохотал до упаду, до колик…



   «Не натягивай нить, не натягивай…»


     Не натягивай нить, не натягивай,
     Не пытай, не порви, – отпусти!
     По дороге в ад, по дороге в рай
     Дым да пепел, да ветер в горсти.
     Этот ветер – хмельной да полуночный —
     Мне знакомый по давней тоске.
     На блесне ведёшь, как по улочке,
     И поёшь на чужом языке. —
     На тревожном, взрывном, непонятном мне…
     Да и нужно ли нам говорить,
     Если ночь в окне, голова в огне,
     И струною натянута нить?..
     Что ж ты смотришь очами нездешними?
     Что читаешь ты в сердце моём?
     Что ж ты песни поёшь безутешные
     На тревожном своём. На чужом.



   Фламенко


     Если б вальс, но синкоп, стаккато…
     Не закат – фламенко заката —
     Страсть – малиновое полотно.
     В вечность треснувшее окно.
     Так отчаянья львица тщится
     Разнести клетку-плен-убийцу.
     Эта дробь – в гробовую доску:
     – Из земной в неземную тоску!
     Жест – притворная лень мулеты.
     Взгляд ли, выстрел из пистолета?
     Это – гордости вызов и зов —
     Диалог запрокинутых лбов.
     Крик гортанный и пламя платья.
     Нераспахнутые объятья —
     Кабальеро – тореро-партнёр —
     Приворота яд, приговор.
     Ссора? Ненависть? Тень вендетты?
     Кастаньеты ли? Пистолеты?
     Норов нрава, каприз, каприс!..
     В жизни как же Вы?!..
     Браво, бис!!!



   «Ах, музыкант, ласкающий струну…»


     Ах, музыкант, ласкающий струну,
     Вступление – томление легато…
     Возносишься вслед за смычком крылатым,
     Уходишь без меня в свою страну.
     Пари на грани грёз, вне лжи речей,
     Над суетой и лезвием вопроса…
     Мне вечно помнить, как многоголоса
     Тишайшая очей виолончель.



   «Ах, князь, чаруют ваши речи…»


     Ах, князь, чаруют ваши речи:
     «Я не забуду, не забудь!»…
     Ах, князь, от встречи до картечи
     Недолог путь, недолог путь!
     И жизнь, увы, не терпит правки, —
     Мы на волне или в молве:
     У чарованья – две приставки,
     Всего лишь две, всего лишь две…



   Подражание


     Проснуться свободною кошкой:
     ЧтО было иль не было – ложь!
     Походкой, строкой, оговоркой
     Не выдать – о, как ты хорош!
     Услышать тоскливый, неспешный
     Знакомой шарманки мотив…
     И знать, что, бретёр и насмешник,
     Замрёшь ты, губу закусив.



   «Щиколотки, локотки, локоны, коленки…»


     Щиколотки, локотки, локоны, коленки…
     Окликал, кормил с руки, сливки снял и пенки.
     Куролесил, славным слыл, в великаны метил
     И, казалось, не любил никого на свете!
     А она, тонка в кости – женщина-ребёнок —
     Балеринка, травести – хрупок лёд и тонок.
     Невесомая, неслась – смелая, смеялась…
     И растаяла, как страсть, этой жизни малость…
     И поднялся великан над бедой-тоскою:
     Локон облака ему не давал покоя.



   «Шарманщик, сказочник, Пьеро…»


     Шарманщик, сказочник, Пьеро
     С мартышкою под мышкой.
     Судьбу поставив на зеро,
     Подсчитывай излишки!
     Удачу-дурочку лови,
     Пока толпа хохочет,
     И горькой сказкой о любви
     Заполни дни и ночи!
     Но взглядом взгляд не задевай
     Надеждой и упрёком,
     С шарманкою не застывай
     Перед моим порогом.
     Разъятым нечего делить.
     Прощания печали
     Не станем длить. Нам не забыть:
     Словам – не только веселить…
     Не будем палачами…



   «Возвратись, мореход, по волне, по весне…»


     Возвратись, мореход, по волне, по весне,
     по любви!
     Полюби возвращенья, прощенья, объятья,
     Шёлк летящий весеннего платья,
     Взрыв и обморок страсти в крови.
     Мореман, мореход, одолей
     Недуг мании шторма, штурвала,
     Чтобы море покорно лизало
     След ступни королевы твоей.
     Берег, быт полюби, капитан, —
     Штилевой, незатейливый глянец,
     Но о том, что Летучий Голландец
     Режет парусом чёрный туман
     По морям твоих снов, гореман,
     По девятому валу в крови,
     Умолчи!
     Возвратись, капитан,
     По звезде, по судьбе, по любви!



   «Снова скулой ледокола расколотый…»

   Памяти старейшего
   капитана/полярника
   Бызова К. К.


     Снова скулой ледокола расколотый,
     Вдребезги, склянки, осколки разбитый,
     В россыпи брызг незакатного золота
     Шёл под винты океан Ледовитый.
     С дизельным грохотом, рыком и рокотом
     Он сокрушался, крошился на льдины,
     Бился в канале расколотым кобальтом,
     Туго вращался хрустальной турбиной —
     Аквамариновой, с искрой малиновой,
     Вспоротой веною голубокровной
     Над суетою земною, рутинною —
     Невероятный, бездонный, безмолвный.
     Будто бы тайну вулкана глубинного —
     Алую лаву любви титаниды
     Держит надёжно под синей лавиною
     Мрамор могильный – ледовые плиты.
     А в запредельное иллюминатором
     Близкое небо – такою дорогой…
     Что капитан – этих льдов прокуратор (он —
     Старый партиец, полярник, диктатор)
     Вдруг тихо спросил: «А Вы верите в Бога?»



   «Бегунья-спринтер – нежная заря…»


     Бегунья-спринтер – нежная заря —
     Летящие шелка по горизонту.
     Пастельным бликом лесу и болоту,
     Лавиной алою в зелёные моря.
     В зелёном море парус голубой,
     Моряк весёлый, грешный и беспечный, —
     В любом порту есть у него скворечник!
     В одном порту он ходит сам не свой.
     Там женщина – «Приди или приснись!» —
     Насмешница, печальница, певунья…
     И не поймёшь: святая или лгунья…
     И никогда не говорит: «Вернись!»
     Любовь её – блаженство и беда,
     Но сколько раз он видел сам воочью:
     В гляделки одолеть Циклопа Ночи,
     Блаженной, ей не стоило труда…
     Не догадался, нет! – Взбешён и зол,
     Он уходил, и вновь она смеялась.
     В удвоенных зрачках змеился парус —
     В шелках зари летел за горизонт.



   Песня Сольвейг


     В чаше сердца настой из Господней горсти, —
     Пей, возлюбленный, пей, – не иссякнет нектар.
     Слышишь: парус разлуки над нами свистит,
     И рассвет раздувает пожар.
     Это глупое сердце – бездонный сосуд!
     Пей, возлюбленный, пей, – не иссякнет исток.
     Прибывает волна. Скоро склянки пробьют.
     Помолюсь за тебя на восток.
     Но едина незримая нить,
     Не вернёшься. Прощай! Не зову. Не корю,
     И подругу свою в чужедальнем краю
     Чьей любовью ты будешь поить?
     Я тихонько пойду по каёмочке дня, —
     Прямиком, босиком по зелёной траве, —
     Мне расскажет о том, как ты любишь меня,
     Шепелявый шептун – шелест ветра в листве.



   Из найденной тетради

 //-- 1. --// 

     День искрится на солнце и меркнет, и тает,
     Исчезает, как дальний напев.
     Тишина тёмно-синюю ленту вплетает
     В шелестящие кроны дерев.
     Тишина этой женщины облаком, благом
     Сквозь погибельный грохот борьбы.
     Я за ней, как сомнамбула, медленным шагом
     Над разверстою бездной судьбы.
     Оглянитесь, сеньора, сударыня, панна!
     Доедает ночь лунный калач.
     Ещё рано… Рассветы дымящейся раной —
     Закипающей страсти кумач…

 //-- 2. --// 

     В пожаре, копоти, в аду
     Её прохлада…
     Сведут нас, как с ума, к пруду
     Аллеи сада.
     Печать печали, тайны тень…
     Какие сети
     Вас уловили в этот день,
     В каком столетье?
     Кому являлись Вы во сне
     В своём далёком?
     Забытым трепетом во мне —
     Ваш локоть, локон…
     Готов сложить под эту сень
     И жизнь, и душу.
     Но проплывает Ваша тень,
     Не обернувшись.

 //-- 3. --// 

     Льдистых глаз и магнит, и отрава…
     Я – и сам недурён и матёр;
     Мне привычкой – дурная забава:
     Запалить в женском сердце костёр!
     Только Вы отрешённо глядите
     Сквозь меня, как звезда из-за туч,
     И души Вашей древней обитель
     Заперта на неведомый ключ.

 //-- 4. --// 

     Июль зелёными салютами, —
     В зените лето.
     Как снять – сонетами, цикутой ли —
     С желаний вето?
     В окно охапкой незабудковой —
     Ни шагу дальше!..
     Вообразить так сладко, жутко мне
     Ладони Ваши
     На лбу своём – крутом, отчаянном…
     Не за-ме-ча-ете!!!
     Как-будто бы печати Каина
     На нём читаете…

 //-- 5. --// 

     Cеньорита, сударыня, мисс!
     Стану тише воды. Не обижу. —
     Только сяду, как трепетный лис,
     Чуть поближе, немного поближе.
     Отражениям нашим в воде —
     Даже им (!) – не струиться, не слиться.
     Ваши знаки везде: «Быть беде!»,
     И в предсердии тонкая спица.
     Что читаете? Я бы мечтал
     Вас читать, как незрячий, по Брайлю…
     Но травинку жую, и опал
     Облаков надо мной… Погибая,
     Я натянут и тих, как струна
     Моей славной гитары забытой…
     А вчера я загнал скакуна
     И впервые уснул как убитый.

 //-- 6. --// 

     Рисовaльщица кувшинок:
     Мостик, пруд, закат, пейзаж…
     Я смотрю, смиренный инок, —
     Ваш порхает карандаш,
     Преисполненный стараний,
     Мир на частности дробя…
     Я не знал, как больно ранит
     Женский взгляд поверх себя.

 //-- 7. --// 

     Будто я Вас действительно ранил —
     Не сказали, а вскрикнули: «Нет!»
     Где искать Вас, прекрасная пани?
     Почему Вы бежали, мой свет?
     Летний дом, опустевший, – магнитом…
     Я вошёл, как живая мишень.
     У окна над мольбертом забытым
     Мне мерещилась нежная тень.
     Я молил, но молчали невинно
     Вещи, брошенные впопыхах…
     И прицельно, навылет с камина
     Бил портрет мой с травинкой в зубах.




   VIII


   Сны сосны


     Чужого сна осколки —
     След – легче акварели.
     Чьей смерти контур тонкий?
     Чьей жизни багатели?


     Осень, ясень, дождь в горсти,
     Тишины подробности…
     Время – вечным травести,
     Облачные области.
     Корабельная сосна
     (Время – колыбельною)
     Пробудится ото сна
     Мачтой корабельною.
     Не в огонь, не на гробы,
     А в моря туманные,
     Чтоб не знать иной судьбы
     Душам моремановым,
     Отрубившим якоря
     Верности, терпения
     И ушедшим по морям
     В лунное кипение.
     Чтоб неверная жена
     Не встречала в гавани, —
     Обернула их волна
     Всех зелёным саваном.
     Им теперь прибой – разбой,
     Паруса – тряпицею.
     Надвигаются грозой
     Тёмные, безлицые
     Вдоль огней сторожевых
     Мертвенными бликами —
     Устрашением живых
     Поимённым кликаньем.
     Вновь из сна вернись, сосна,
     Тяжкого, осеннего!
     Пробуждение от сна —
     Праздник воскресения:
     Снова – выкормыш корней,
     И звезде – подсвечником,
     Той, что в синь земных морей
     Свет из моря млечного
     Проливает… И летит
     Весть о славе, доблести…
     Осень. Дождь. Не спит пиит…
     Тишины подробности…



   Русалочья песня


     А в синей волне облака так легки!
     В зелёной – русалок бока, плавники.
     А в чёрной волне метаться звезде,
     Вершиться беде и судьбе.
     Я синей волной ухожу в небеса,
     Зелёной – плыву по подводным лесам,
     А чёрной отправлюсь в твой сон за тобой
     Под ветра угрюмый гобой.
     Ты скажешь: «Не надо – сует суета:
     В душе моей многих побед пустота,
     Удушие власти и трубная медь —
     В ней нечему больше гореть».
     Ты мрамором белым, скалой неживой
     Умолкнешь, но теплится след ножевой
     Пронзительной нежности: давняя боль…
     Взгляни на меня, мой король!
     Я – тень под волной, – не горю, не молю,
     Но сердце твоё разбужу, растоплю
     (Ах, все мы умеем в подводном лесу
     Из мрамора высечь слезу)…
     Искали меня, не нашли рыбаки…
     А в синей волне облака так легки…
     А в чёрной волне метаться звезде,
     Вершиться беде и судьбе.



   «Смена времени года, глагола…»


     Смена времени года, глагола…
     Голый склон зеленеет «на бис».
     Женский голос грудной у виолы,
     И на коду восходит альтист —
     На Голгофу, Сизифом на гору…
     Эта женщина в третьем ряду
     Будто слушает стон мандрагоры [3 - Согласно поверьям, тот, кто услышит стон, издаваемый мандрагорой при её выкапывании из земли, должен умереть]…
     Каждый раз для неё, как в бреду,
     Он играет, и сдержанной страстью
     Накаляется, мается зал,
     А она бликом солнца в ненастье
     Исчезает… Финал и обвал
     Восклицаний, восторгов, оваций.
     Нежный след её – ландыш? сирень?
     И неведомо нам, друг Гораций,
     Ничего об утративших тень.
     А во сне она нежно и робко
     Губ коснётся губами, – приду.
     – Я так долго спускалась с галёрки!
     Ты ищи меня в первом ряду.



   Primavera Боттичелли


     Тешится лужами, нежит фиалки
     Тихий рассеянный дождь.
     Ветер в сердцах бросил вслед катафалку
     Юной черёмухи гроздь.
     В саван одета лежит Симонетта —
     Донна, Мадонна, жена…
     Пылким любовником вспыхнуло лето,
     И отгорела Весна
     Тихо и кротко: спиртовка чахотки.
     Плачь же, Флоренция, плачь!
     Клики уключин Хароновой лодки,
     Грозен небесный трубач.
     О, Primavera, какого предела
     Ты заворожена сном?
     Как ты глядела!.. И просто взлетела
     В странном саду неземном.
     Боже, не помню, откуда знаком мне
     Бездны неведомой взгляд! —
     Так отрешённо и так обречённо
     Девы земли не глядят…
     Будто бессрочно высот одиночеств
     Ты постигаешь в мирах
     ВЕЧНЫХ РАЗЛУК…
     И миг жизни короче
     Этой печали…
     Веков многоточие…
     Вспышки в моих зеркалах.



   «Волны времени, волки лет…»


     Волны времени, волки лет.
     Давней скрипочки голосок.
     Сквозь листву – запредельный свет, —
     Тоньше тонкого волосок
     Этой неги – не исчезай! —
     Звук ли, отзвук, прощальный луч?
     Край земной и небесный рай,
     Между ними – скрипичный ключ.
     Между ними – скрипичный звук,
     Исчезающий – флажолет…
     Ты пришёл ко мне, милый друг,
     По волне, излучавшей свет.
     Сердце – вестник, ему ль не знать:
     Не ко мне пришёл, а за мной!..
     Научусь теперь различать —
     Райский звук иль ещё земной.



   Из прошлой жизни


     Так выпала карта: лежать королю
     С разорванной раной в неравном бою
     Поверженным, в боли и гневе,
     И знать, что у жизни на самом краю
     Лежит, а трубач выдувает «Зарю»,
     И шлёт он гонца к королеве.
     На третьи сутки прибыл экипаж:
     Семь фрейлин, служанки, шеф-повар и паж,
     Самой королевы Величество
     (Всех вместе большое количество!).
     Вот смотр она учинила войскам,
     Картинно платок подносила к вискам,
     Узрев пораженья картину.
     Министру отставкой грозила она,
     Гвардейцам сказала: «Готова тюрьма!»,
     А лекарю: «Да! – Гильотина!»
     «Ах, Ваше Величество, Ваша вина, —
     Увидев супруга, вскричала она, —
     Ведь я Вам давно говорила,
     Что будет проиграна эта война!»,
     И чашу вина протянула она.
     Он чашу позора, вины и вина
     Испил и подумал: «Чернила!»
     Испил и подумал: «Ма шер, Вы правы,
     Но, видимо, тот, кто бесплоден в любви,
     Он и в состраданье бесплоден».
     Сказал: «Вы, ма шер, безусловно правы,
     И мне не поднять, не сносить головы,
     И Вы поступать как угодно вольны,
     И я, извините, свободен!»
     И падал король, и горел, как в аду,
     И кружево ворота рвал он в бреду:
     «Лаура, аура, цветок
     Пускай цветёт, горит Восток, —
     Восторг и радости поток
     Меня несёт беспечно.
     Когда же мой настанет срок,
     И я не вспомню этих строк, —
     Ты будешь знать их назубок,
     На вкус, навзрыд, навечно!»
     И снова гонец в стременах до утра,
     А смерть кузнецом над подковой ребра
     Хлопочет упрямо и хмуро.
     «Прочь руки от сердца и вон со двора!»
     О, счастье: взвиваются полы шатра,
     И в солнечном свете нежна и добра —
     Прекрасная дама Лаура!
     «Мой Бог, мой Король! Никогда не смогу
     Поверить, что Вы отдаёте врагу,
     Помимо минутной победы,
     И жизнь, и стихи, и пронзительность встреч;
     Что Вы на забвенье готовы обречь
     Все тайные наши обеты!..
     Мой Бог, мой Король, я должна Вам сказать,
     Что тысячу раз от любви умирать
     Ещё предстоит Вам, поверьте!
     Так слушайте, я говорю не шутя,
     Плод счастия нашего – Ваше дитя —
     Ношу я под любящим сердцем!»
     Ах, Господи, Боже мой, слаще вина
     Уста у Лауры, и чаша полна —
     Король пригубил в восхищении,
     И долго тянул он и выпил до дна
     Всю чашу надежды, любви и вина
     Испил и подумал: «Спасение!»


     Сюжета свидетель, как будто во сне,
     Я помню: я мчался на лёгком коне —
     Секретный пакет от министра
     Я должен был даме одной отвезти.
     Сказал: «Короля ещё можно спасти!» —
     Летел я быстрее, чем выстрел.
     О, память, побудь ещё в тех временах!
     Дай мне приподняться на стременах,
     И чтобы полёта стрела, как струна,
     Взрывала бы полночь со звоном…


     Всё кончено! – Падает с глаз пелена,
     И я чужестранкою в парке одна
     Сижу под скалой над Гудзоном…
     Зачем эта повесть, пред кем я в долгу?
     Но всадник уходит в туманную мглу,
     В холодную, тёмную Лету…


     Так что ж я привыкнуть никак не могу?!
     Скребёт небеса, как наждак по стеклу,
     Щербатою пастью Манхэттен.




   IX


   «Встреча – кресало о кремень…»


     Встреча – кресало о кремень…
     Перебирая лица —
     Горсткой от Господа – время
     Встретиться нам и проститься.
     Жгла и кипела – опала
     Сиротства струя в аорте.
     Время – земная опала,
     Вечно на коде, в излёте.
     Разорваны путы вето
     Тишайшим ветром-предтечей
     С дальнего берега Леты…
     Время венчается встречей
     Тайной, мгновенной, летальной,
     Зовом, нездешней свирелью…
     Не ты ли писал детали
     Снов по воде акварелью?
     И вязь лемурийских литер, —
     Опалы в небесной сини, —
     Не ты ль оставлял, Водитель,
     По волнам земной пустыни?
     Вся жизнь – этой встречи устье:
     Здравствуй, мой страж свершений!
     Земные покровы грусти,
     Взлётов моих и падений,
     Снимаешь. Стираешь годы
     Сиротства, пустых усилий…


     Знакомое чувство свободы
     В ключицах забытых крыльев…



   «Парус, парус – парящий, весёлый!..»


     Парус, парус – парящий, весёлый! —
     Мимо бухт малахитовых лета,
     Над бедою моей невесомо
     Ты летишь в волнах моря и света.
     Словно голос поющей сирены,
     Искушаешь бродячую душу, —
     А она: «Лучше пеной, чем пленной!
     Дом разрушу и клятвы нарушу!»…
     В миражи горизонта, в воронку
     Плавно падает парус пернатый,
     А душа всё вдогонку, вдогонку:
     «Я крылата, я тоже крылата!»…



   «Ты помедли, волна, в моей малой горсти!..»


     Ты помедли, волна, в моей малой горсти!
     Мне, быть может, недолго осталось гостить —
     Слушать струйную, струнную песню твою:
     Знаю, ждут меня в дальнем краю.
     Вечной странницей мимо родных берегов
     Океанами странных реалий и снов
     Я, как ты, – навсегда чужестранка,
     А в предсердии рваная ранка
     КровотОчит… Волнуйся и бей в берега!
     Мой поклон, что так долго меня берегла:
     Корабли моей жизни качала
     Далеко от приюта-причала.
     Как люблю твои грозные штормы и штиль,
     Но уже паруса наполняет Энлиль [4 - В мифологии шумеров – бог ветра и воздуха]
     В усмирение мне, непокорной, —
     Белый парус!..
     И алый.
     И чёрный…
     А как только рассеется призрачный дым,
     Поднимусь и пойду я по гребням твоим,
     Над которыми песней летела, —
     Стану чистой любовью.
     В н е т е л а…
     Так сбывается время, судьба и мечта…
     Убегаешь…
     В ладонях моих пустота…
     А в закатном пожаре во все небеса —
     Паруса, паруса, паруса…



   «Эти вести чёрной масти…»

   Памяти Д.Б.


     Эти вести чёрной масти —
     Костью в горле, в бронхах остью:
     Умер сына одноклассник…
     Места много на погосте…
     Мостик перешёл над бездной,
     Гитарист с иной планеты…
     Обожаемой, болезной
     Классной как сказать об этом?
     Не уснуть ей, не согреться, —
     Нет ни дочки, ни сыночка.
     У неё больное сердце
     Гимназистки, одиночки.
     Там у них, за океаном, —
     Снег и мартовская вьюга.
     В этом марте окаянном
     Навсегда оставят друга
     Одноклашки – тёти, дяди —
     Снова вместе, снова дети…
     Бубенец, будь он не ладен,
     Голосит о власти смерти.
     В гитаристе были стиль и
     Штиль, и боль, и свет, и сила!..
     Три часа проговорили, —
     Трёх ещё нам не хватило.
     Это я заторопилась:
     Дом былой, друзья былые…
     Ну, куда, скажи на милость,
     Мы торопимся, живые (!), —
     Мол, ещё вернусь, приеду
     (Ни предчувствий, ни сомнений),
     А теперь иду по следу,
     Не имеющего тени.
     Лепестки с окраин рая, —
     Ты ли тронул струны вишен? —
     Невидимкою растаял —
     Свет и вздох… А звук не слышен.



   «Чего ж роптать, когда листва полна…»


     Чего ж роптать, когда листва полна
     Зелёным соком, светом, трепетаньем.
     Кто скажет: прошлым, будущим страданьем
     Оплачена сегодня тишина
     И радость сердца? Маятник пошёл
     (Ужель опять?!), уходит в поднебесье.
     Я столько раз озвучивала песни,
     Которые насвистывал Эол.
     Крылатый, пой! Даруй разгон волне!
     Кипящая, неси на гребень чуда!
     А неизбежность полной амплитуды
     Известна мне… давно известна мне.



   «Золотокрылый листопад…»


     Золотокрылый листопад
     Как исполнение желаний:
     Пройдя дорогами страданий,
     В конце пути подняться над
     Тем садом, городом, волной,
     Что нас держали и хранили,
     Семь футов даровав под килем,
     Звались удачей и судьбой.
     Увидеть женщину одну —
     Непобеждённую гордячку:
     О, боги! Королева плачет!
     И радость: я её верну!
     Опомниться… На вираже
     Ей уронить янтарь в ладони, —
     Живей, невидимые кони!
     Её мне не вернуть уже…
     Мне только издали следить:
     Не прерывается с годами
     И серебром звенит меж нами
     В струну натянутая нить…



   «Запоздалый янтарь ноября…»


     Запоздалый янтарь ноября
     В неожиданном солнца свечении
     Полон тайной улыбки, значения:
     Мол, не зря было всё. Мол, не зря
     Бушевали сентябрь с октябрём, —
     Листопада и ветра баталии,
     Расставаний внезапных печали и
     Дом вчерашний, пошедший на слом.
     – Всё на круги… – заметит пиит, —
     Разрушение – фаза свершения…
     Клён последний – приготовлением
     Позолоты для мраморных плит.



   «Надменность скрипача…»


     Надменность скрипача —
     Печать, початок плача…
     Свободно от плеча,
     Вслепую, наудачу
     Отравленной струной
     В просвет ярёмной вены
     Вводить густой настой
     Надежды сокровенной…
     Чтоб строй сопровождать
     В пути к воротам рая,
     Безумствует скрипач,
     Колонну замыкая.
     Пожизненный сюжет:
     Любовь, судьба и пытка, —
     В его молельный жест
     Вложил Всевышний скрипку,
     Чтоб он заговорил
     Боль-скорбь реченьем птичьим
     И души отворил
     Легко ключом скрипичным.



   «В зеркалах стрекозьих глаз – зелень, гладь…»


     В зеркалах стрекозьих глаз – зелень, гладь.
     Глянец времени – гляди – не болит!
     С нами вести со звезды – благодать,
     Невозможней, чем счастливый пиит.
     Плен прощальных эпистол – пласты
     Плоти памяти – рулоны утрат.
     Письма – искрой: запылали мосты;
     Время – счастьем: всё горят да горят.
     Догорят! А я признаюсь в любви
     – Время – право – тем (сгорела б дотла
     Не призналась бы в прошедшем) на Вы,
     С кем была, читай поверх – не была…
     Дилижанс почтовый доверху полн.
     На восток ему, а нам – на закат.
     Надвигает всадник ночь-капюшон;
     Стремена его тихонько звенят…



   «Дождь вытягивает «О» в долгий вздох…»


     Дождь вытягивает «О» в долгий вздох,
     В узкий эллипс, транс, печаль и в струну,
     И на жести крыш в стеклянный горох
     Разбивает, разливает луну.
     Эпос леса надвигается сном —
     Колоннадой, тьмой угрюмых веков.
     Рассекает месяц лёгким резцом
     Чёрный мрак – сырой ватин облаков.
     Время вкрадчивостью, рвением – рвач:
     Беспредельны его власть, его сеть.
     Птицеловом назовётся палач,
     Несравненной Симонеттою – смерть.
     Тише снега, закипающих слёз
     Опадает, тает купол небес;
     И кантату исчезающих грёз
     Многорукий, репетирует лес.



   «Такая тишина бывает на душе…»

   Памяти Н.Маркарова


     Такая тишина бывает на душе:
     Смирение, покой – предутренняя милость,
     Как будто всё ушло, забылось, растворилось:
     И ложь, и суета, все форте и туше.
     Легчайшая заря свой начинает бег
     По берегам морей, по краю горизонта,
     Кормящих матерей сладчайшая зевота,
     И странника тепло ещё хранит ночлег.
     Он так хотел успеть, он вышел точно в срок, —
     Глядел и не терял ни вдоха, ни минуты,
     Как летний лес летел зелёным парашютом
     В потоках синевы на розовый восток.
     Он слушал тишину, как фугу меломан, —
     Мельчайшие штрихи… последние догадки…
     Финал. Прощальный марш: впечатывают пятки
     Все муравьи Земли в зелёный барабан.




   X


   «Сентябрь, солнце. Листопад…»


     Сентябрь, солнце. Листопад
     Ещё ленив и тянет время.
     Как в сон, в туман впадает сад.
     Слабее спелых яблок бремя.
     Кузнечик скрипочку возьмёт,
     Рассеянный, и вновь опустит…
     И слово – влёт, и птиц отлёт…
     Волна дионисийской грусти
     Нахлынет памятью родства
     Со всем, что не имеет речи:
     Приговорённая листва, —
     Скажите мне, – о чём лепечет?..



   «По чьим лекалам клён отлит и раскалён?…»


     По чьим лекалам клён отлит и раскалён?
     Кто колокол окликнул спозаранку
     И гулом расколол кликушество ворон,
     И памяти открывшуюся ранку
     Засыпал солью? Кто переписал сюжет
     Скрипичный на триумфы геликонов?
     Фальшивит и шипит шершавый флажолет,
     Терзая души будущих бутонов.
     Тоннель глагола кто закрыл прощальным «эл»
     И по ухабам памяти покатой
     Толкнул и отпустил в далёкий беспредел
     Ночей, цветущих вишен и закатов?
     Кто допустил из вен изгнание огня,
     Вложил меж нами вертикали миль и…
     Кто времени позволил исцелять меня
     Своей спасительной лоботомией?



   «Что ты делаешь, Нефела?..»


     Что ты делаешь, Нефела? [5 - В шумерской мифологии – богиня облаков] —
     Поволокой облаков
     Всё, что пело, розовело,
     Вырывало из оков
     Серых будней, – темью, тенью
     Заволакиваешь сплошь,
     И лелеешь в нетерпенье —
     Первых гроз и гром, и дождь.
     А в садах – метели яблонь,
     Вьюги вишен, птичий гам…
     Снаряжается корабль
     К позабытым берегам.
     Прошлых вёсен шалый ветер
     Наполняет паруса.
     Сон ли, явь ли – на рассвете
     Отлюбивших голоса.
     Их весенние посланья
     На цветочных лепестках,
     Приглашенья на свиданья
     Ветер – вор и вертопрах —
     Вырвет и взвихрит, играя,
     Вишенный водоворот.
     Этот цвет окраин рая
     Память бедную взорвёт.
     Время вброд… И солнце вышло
     Из-за облачных оград…
     Над любовью-пепелищем,
     Над заброшенным кладбищем
     Вопреки разлукам – тыщи
     Адресатов ищут вишни…
     Длится жизнь – не спит Всевышний —
     Световым потоком вишни,
     Вестью яблони и вишни
     Тыщи лет летят, летят…



   «А мне, любительнице утр…»


     А мне, любительнице утр
     В садах апреля,
     Полярных льдов, небесных руд,
     Судьбы качелей,
     Челом не бить, не ворошить
     Золы остывшей, —
     Мне плыть, вплывать на зов души
     В цветенье вишен.
     Я знаю, кто меня зовёт,
     Чьё это пенье,
     Кому на радость мой полёт
     В цветочной пене,
     Чьи тени тянутся, кружАт
     В забытом вальсе,
     Кто ландышами век назад
     Не надышался.
     Вам слух и выдох мой, и вдох,
     Купина вишен…
     Вся радость жизни – тайный долг —
     Вам, недожившим,
     Шагнувшим в ад и вой огня
     Тех, чёрной славы
     Печей,
     где не было меня,
     А быть могла бы…



   «Лавина лиловой сирени…»


     Лавина лиловой сирени —
     Властительный плен альвеол.
     В цветочной пыльце и колени,
     И лоб, и цветастый подол.
     Зелёное зеркало лета
     Лежало в оправе пруда.
     Какие давались обеты,
     Какая всходила звезда!
     Но времени шутки забавны, —
     По маятнику щёлк да щёлк…
     Кукушка-игрушка исправна,
     Лесная умолкла. Ещё
     Откликнись, обманщица-птаха,
     И в сети свои улови!
     Взошедший на плаху без страха
     Всё грезит ещё о любви.
     А время, уже облаками
     Души размечая полёт,
     Спешит и большими глотками
     Остатки неведенья пьёт.



   «Мне – чтице между строк, гадательнице снов…»


     Мне – чтице между строк, гадательнице снов,
     Отшельнице в своей глубинной сути —
     Не одолеть любовь, не потрясти основ,
     Но и не потерять в душевной смуте
     Связующую нить, звенящую струну,
     Звучащую в заоблачном киртане,
     И не пойти ко дну, но ощутить волну
     Тропой лесною в чёрном океане.
     И в этой вечности, отпущенной внаём,
     Слепцы и мудрецы – мы только чела…
     Самоубийцей туча рухнула дождём,
     А в небо вишня белая взлетела.



   «А время сквозь зелёную листву…»


     А время сквозь зелёную листву
     Сочится солнцем, опадает вздохом.
     Угрозой вечной белому листу
     Твоей любви мгновение – эпоха…
     Как долго мне серебряную нить
     Вытягивать из кокона печали? —
     И горечи финала не избыть,
     И скрипок ликования в начале.
     Отчалит август. Лето отчадит.
     Вернётся ветер истиной искомой…
     Убавят свет, и различит пиит
     Дождей осенних ритмы-метрономы.



   «Не покидай зеркал, не расставайся с тенью…»


     Не покидай зеркал, не расставайся с тенью,
     Пока девятый вал в зените промедленья,
     И паруса легки, и безупречны скрипки,
     И мчатся рысаки Судьбы над былью зыбкой!
     А ты в его руках трепещешь пленной птицей…
     Красуйся в зеркалах, побудь ещё синицей
     И пленницей. Ещё, иронию отринув,
     Поплачь в его плечо легко и беспричинно.
     Пока цветёт сирень в роскошестве махровом,
     И бесконечен день и праздник мотыльковый,
     Чья суть – известный путь из временнОго в вечность…
     Но ты побудь, побудь в неведенье беспечном!
     Не окликай печаль ни помыслом, ни словом…


     Пока девятый вал вчерашним сыт уловом.



   «И подземного зверя голодного…»


     И подземного зверя голодного
     Отпустили гулять по Руси.
     Чтоб ни вздоха, ни взгляда свободного —
     Не дыши, не смотри – голоси!
     Ни избы больше нет, ни коровушки…
     Только мор, да топор, хруст костей…
     Ничего не родится на кровушке
     Убиенных царёвых детей…



   «Шёпот, шелест листвы да на гребне волны…»


     Шёпот, шелест листвы да на гребне волны
     Шепелявую пену шипучую
     Слышать в теме «Травы» партитур «Тишины»
     Мне дозволено волею случая,
     Догадаться о чём говорят семена,
     Свой полёт завершившие странницы,
     И легко различить серебро-стремена,
     Несравненной, таинственной всадницы…
     Лето мчится на крыльях весёлых стрекоз, —
     На тончайших, витражных и радужных…
     И ответом на ваш затаённый вопрос —
     Муравей со своею поклажею.



   «Ореховою скорлупою…»


     Ореховою скорлупою,
     Картавым карканьем ворон,
     Корявой дерева корою
     Под топором или пером
     Жизнь хрустнет на излёте лета, —
     В разлом трухою полетят
     Короны, троны и кареты.
     И звездопад, и листопад
     Накроют пёстрым покрывалом
     Картонный театральный рай. —
     И прошлого, как не бывало;
     И ангела приказ: «Отдай!»…
     Отдай?!
     Мелодии иные
     Войдут в прорехи тишины,
     И тайной вестью наливные
     Бокалы-яблоки полны…



   «По реке по небесной сплавляется лес облетевший…»


     По реке по небесной сплавляется лес облетевший —
     На легчайших, летящих плотах в парусах золотых,
     Тех, что могут с собой унести разве только надежду,
     Ускользнувший из памяти, в снах затерявшийся стих
     Или слово, напрасно сорвавшее тайную дверцу…
     Мой любимец-птенец и тишайшая радость и грусть,
     Ты, хотя бы, вернись! – Только настежь распахнуто сердце,
     Только эхо: «Ни дня, не вернуть, не вернуть, не вернуть»…



   «Не сдаёшься и всё зеленеешь?…»


     Не сдаёшься и всё зеленеешь? —
     Упираешься кроной дерев!
     В полнолунье в аллеях лелеешь
     Тихий свет, голоса юных дев,
     Тех, ушедших и канувших в Лету, —
     Гордых, верных, прекрасных, святых.
     Нынче пленниц портретов, сонетов…
     Я люблю твои грёзы о них!
     В рощах, кущах – свеченье, мерцанье,
     И опять, как столетья назад,
     Длинных шёлковых платьев шуршанье,
     Шёпот, смех. Листопад. Звездопад.



   «Дым зелёный вкруг дерев…»


     Дым зелёный вкруг дерев,
     На берёзах аксельбанты,
     Пачки белые надев,
     Встали вишни на пуанты.
     След нездешних парусов
     Исчезает в поднебесье.
     Золотым песком часов
     Жизнь перетекает в песни.
     Горизонт – рукой подать:
     Подойти и провалиться
     В неземную благодать.
     Дивным счастьем вспоминать
     Ваши лица, ваши лица…



   «Сколько лет меня парк приручает!..»


     Сколько лет меня парк приручает! —
     Тишиною поит, как вином,
     Во владенья свои призывает
     Моих близких, ушедших давно.
     Они там, в отдалённых аллеях,
     Будто бы у запретной черты.
     Их окликнуть хочу и не смею,
     А они собирают цветы,
     В них кленовые листья вплетают,
     Гроздь рябины и гроздь бузины,
     Голоса улетающей стаи,
     Облака отзвеневшей весны.
     Заворожена тайной плетенья! —
     Для кого этот дивный венок?
     На листве письмена светотени.
     Шелест ветра: «Читай между строк».



   «Индейской осени ленивая неспешность…»


     Индейской осени ленивая неспешность:
     Сентябрь давно ушёл, но сад зеленогрив,
     Чуть позолочен – о, святая безмятежность!
     Свирелей времени заоблачный мотив
     Настойчиво звучит, пусть исподволь, но внятно, —
     Не устаю внимать (мой абсолютен слух!);
     И веденье светил – я знаю – безвозвратно
     Ночь соловья уйдёт, лишь пропоёт петух.
     Рассвет рассыпет гроздь огранки редкой трелей, —
     Секундам расклевать – ни звука не спасти!
     Вчера в ночном саду так долго я смотрела,
     Как вдовый лебедь плыл вдоль млечного пути…



   «Ну, что не летишь, мой крылатый…»


     Ну, что не летишь, мой крылатый,
     Над этой застывшей водой?
     Давно не кормила утратой?
     Давно не поила бедой?
     А полные звёзд в полнолунье
     Корзины созвездий – не в счёт?
     Душа моя – птица-вещунья —
     Забытые песни поёт.
     Не веришь? Иль этого мало?
     А то, что стоит у дверей
     Тот князь – молодой да удалый, —
     Что рухнет на тризне моей.
     Ещё и в глаза не глядели,
     Ещё не коснулся руки,
     А в сердце взлетели качели,
     А в горле проснулись стихи,
     И море волну раскачало —
     Замыслило грозы, дожди.
     Крылатый мой, это – начало.
     У нас небеса впереди!



   «Так опадают свечи и волна…»


     Так опадают свечи и волна,
     И нрав, и боль, и нежный летний вечер,
     И звёзды собираются на вече,
     И на сосну спускается луна.
     А время с глаз смывает пелену,
     И взор становится ясней и зорче.
     Ах, эта жизнь пригОршней многоточий…
     Но почему, скажи мне: почему
     Тропой лесною, милею морской
     По клетке календарных заточений,
     По кругу заблуждений и прозрений
     Ты неотступно следуешь за мной?
     Я говорю: «Не ведаю пути!» —
     А ты молчишь и мне в затылок дышишь.
     Кричу: «Нет сил!» – но будто бы не слышишь.
     Я задыхаюсь, голос мой всё тише:
     «Я не могу идти!»
     – А ты лети, лети!..



   «Прошу, ещё вдохни, ещё вообрази…»


     Прошу, ещё вдохни, ещё вообрази
     Трахею тростником, поющею свирелью,
     И день, с его пустою канителью,
     Внезапным откровеньем озари.
     Умолкшую давно гортань продуй,
     Настрой её нездешним камертоном,
     Которому подвластны птичьи звоны,
     Морской прибой, речных реченье струй.
     А больше и не надо ничего:
     Жизнь – мотылёк, летящий в поднебесье.
     Пожар заката. Остаётся песня:
     Твоё дыханье вместо моего.



   «Безумный художник портрет мой писал акварелью…»

   Т. Ю.


     Безумный художник портрет мой писал акварелью,
     И с лёгкою кистью вальсировал синий апрель.
     Писал и смывал, одержимый бедой и весельем,
     Смеялся и плакал, и чистил холсты под пастель.
     Мой майский портрет был написан пастелью нежнейшей
     На фоне судьбы, у истоков грядущей любви, —
     Кричал, что от века счастливых не видел он женщин,
     И, краски стирая, он кожу сдирал до крови.
     К июлю созрели глаза, и душа на портрете
     Летела по макам, по знакам в скрещенье дорог
     Навстречу любви. Только в бешенстве выдохнул: «Ветер!» —
     И масляной краски плеснул, и подрамник поджёг.
     Осенним пожаром он выжег последние встречи,
     Глазницы залил чернотою полуночных вод
     И в их глубине запалил погребальные свечи,
     И пеплом на лбу начертал мне: «И это пройдёт».
     И пели метели, что не было ада и рая;
     Сквозь снежное кружево видела: радужный мост,
     И Ангел с палитрой кружил и кружил, выбирая,
     Сказал: «Мне вон тот, хорошо загрунтованный холст».



   «Тишиною в преддверии осени…»


     Тишиною в преддверии осени
     Одари меня, дремлющий сад.
     Твои кроны пожухли, поношены,
     Но тревожный пьянит аромат
     Спелых яблок. Плодоношение:
     Всё прошло, состоялось, сбылось.
     Тишины твоей утешение,
     Как благая молитва до слёз.
     Будто тот, кто стоит за плечами,
     Направляющий путь мой земной,
     Утолявший мечты и печали,
     Прямо в душу вдохнул: «Я с тобой».



   «Франт февраль в белом фраке – фантомы фонтанов…»


     Франт февраль в белом фраке – фантомы фонтанов,
     Филигранная роспись на окнах ослепших,
     До костей пробирает и трезвых, и пьяных,
     И сбивает с дороги и конных, и пеших,
     Да февральской фривольности флёром – за ворот
     Снежной горстью – ожогом гортани картавой…
     Звёздный купол рассветною бритвой распорот,
     И метель на по углам заметает кварталы.
     Перламутровый дым над искрой аметиста
     По сапфировой россыпи снежной пороши.
     Темой стужи – крещендо, небесным альтистом
     Заворожен, встревожен до дрожи прохожий.
     На губах только – Боже! О, Боже Всесильный!
     Как прожить эту зиму земной круговерти? —
     Приложить сердце к сердцу? Оставить светильник?
     Ненадолго, до Утра… До марта… До смерти…




   Отзывы

 //-- Портрет ветра и огня --// 
   Поэзия у Юлии Резиной – обряд жертвоприношения, подсмотренный у жизни. Оттого так тороплив и наивен художник, вымаливающий мгновения, пока время не повернулось своей карающей десницей вспять, не опрокинуло подрамник и огнём не развеяло по ветру портрет возлюбленной.

     И первой женщина уйдёт,
     Лишь ей небесный звездочёт кивнёт, поманит…

   Есть что-то неисповедимое и неподсудное в деяниях времени, словно оно – пружина, спираль с невидимым противоходом, где вечно брезжит тень Харона, в которое легко соскользнуть по мановению некоего неведомого начала, стоящего у истоков жизни и послесмертия.

     По чьим лекалам клён отлит и раскалён? —

   Подобные вопрошания в стихотворениях Юлии Резиной не риторичны, ибо звучат призывом извне, оттуда, силясь расколоть нашу плоть и вынуть сокровенное, что мы так опрометчиво порой передаём во владение миру материи – душу. Ибо её наставник – дух, посылающий мгновения поэтической гармонии, о которой поэт знает не больше их подлинного Создателя: «Кто времени позволил исцелять?..»
   Алексей Филимонов, поэт, критик, исследователь русской поэзии и литературы

   Очень тонкая лирика – как будто ветер прошелся по струне… Классически и нежно, радостно и тревожно – женская поэзия в ее лучшем, неизмеримом исчислении!
   Сергей Касьянов, член Союза писателей Москвы

   …Поражает обилие музыки в стихах!
   Нет нот, нет инструментов, нет музыкантов, но есть музыка – музыка трепещущей души Поэта… Мастерски, безукоризненно чисто, автор извлекает флажолеты из струн души…
   Перечитываю снова и снова, и склоняю голову в благодарном поклоне за тот «запредельный свет», который так тревожит мою душу…
   Вадим Цокуренко, член Союза писателей России