Всеволод Георгиев
Отравленная сталь

Часть первая
Лаборатория хаоса

1. Жаркий день в июне

   – Follow the white rabbit!
   – Чего?
   – Иди за белым кроликом!
   – Чего?
   – Чего-чего! Иди за кроликом. За белым.
   – Каким еще кроликом?! – Артур проснулся.
   «Куда идти? Ну, дела! Господи, что только не приснится!»
   В комнату медленно въехало солнце и так же медленно выехало. Артур улыбнулся и раскинул руки, они свободно упали на постель. Эта свобода заставила его если не нахмуриться, то, по крайней мере, поморщиться. Он не любил, когда Людочка уезжала. Артур с тревогой повернулся к окну. Город опять накрыла свинцовая туча. Может быть, где-то и существовал голубой клочок неба, может быть, но его не было видно. Артур вздохнул.
   Сразу после Пасхи 1995 года в Москву пришло настоящее жаркое лето. Гремели грозы. Раскаленное, обжигающее кожу солнце быстро высушивало мостовые. Над мостовой, как над потемневшей от воды тканью, по которой только что проехались горячим утюгом, поднимался пар, и мокрый асфальт, дымясь, снова приобретал цвет отглаженных светло-серых брюк.
   Людочка убыла на несколько дней к родителям, найдя щелочку между зачетной сессией и вступительными экзаменами. В институте, где она преподавала, в общем-то, уже никому не нужную в новой рыночной действительности общую физику, щелочка была довольно узкой: здесь прием абитуриентов начинался раньше, чем в других вузах. Артур с женой ехать не мог. Из числа причин самая важная состояла в нехватке денег на поездку. С прошлого года стали задерживать зарплату. На два, на три, иногда на четыре месяца. Инфляция била по обезличенным массам сразу двумя концами: во-первых, из-за нее тот, кто платил, не мог удержаться от соблазна притормозить выплату, оставляя массы без денег, а во-вторых, за два-три месяца полученные наконец деньги изрядно обесценивались.
   – Давай и ты не поедешь, – уговаривал Артур Людочку. – Давай переживем это трудное время вместе, – добавлял он с пафосом, пытаясь воздействовать на эмоции, а не на логику.
   Однако Людочка хорошо знала мужа и не поддавалась на уловки.
   – Нет уж! – говорила она. – Может, в следующем году вообще не удастся поехать. Я их уже три года не видела. Поживешь, хлопче, один, ничего с тобой не случится. Есть такое слово – надо, понимаешь?
   – Ну, надо так надо, – уныло отвечал Артур.
   – Я буду звонить.
   – Не люблю разлучаться… – гнул свое Артур.
   – Мы и так с тобой неразлучны, как Ландау и Лившиц.
   – Как Бойль и Мариотт. Нет, как Склодовская и Кюри.
   – Свисти, свисти…
   За окном мерцали первые огоньки, небо теряло краски, туго натянутый гул со стороны шоссе ночным шелкопрядом бился в стекла. Солнце погрузилось по самую макушку в остывающий центр Москвы, а внизу, во дворе, образовалась синяя глубина.
   Людочка, упрямо склонив лоб, уперлась им в оконное стекло. Она уедет, а отпечаток останется, и Артур не станет полировать поверхность тряпкой, он сохранит его.
   Артур устроил свой подбородок на плече у Людочки, утонувшей взглядом в темном омуте двора.
   – Не люблю, когда ты уезжаешь.
   – Я только туда и сразу обратно, – не отвлекаясь, сказала она.
   – Туда и обратно… – невнятно произнес он.
   Людочка была всем, что у него есть. Всем, что у него осталось из благоприобретенного. Она была его оправданием, когда он подводил итоги и приходил к мысли, что, оказывается, жил напрасно. Для технарей-оборонщиков настало время выживать, как-то суетиться, а тому, кто не может – умирать. Некрологи с мужскими портретами регулярно появлялись на доске у входа на их предприятие. Это были его коллеги и старшие товарищи, еще молодые, им бы еще жить и работать. Они оказались не у дел, их темы и планы закрывались и отвергались, оборудование списывалось, изделия и результаты многолетних исследований отправлялись в утиль, от них самих ждали увольнения. Новое время их самих отправляло в утиль.
   Людочка не понимала его терзаний, но имела законное право возмутиться: «Как напрасно?! А как же я?! Кем была бы я?! И была бы?!»
   Хоть одного человека можно сделать счастливым? Не так уж мало!
   За этот якорь он и держался.
   Он вдруг обнаружил, что ему неинтересны другие женщины. Вряд ли романтические отношения могли поразить его новизной, а вот периоды узнавания и вероятного разочарования выглядели удручающе.
   Несомненным достоинством Людочки было то, что она ничего не требовала от него. Она жила, как дышала, и Артура призывала к тому же.
   Итак, Людочка уехала, пообещав звонить с почты по межгороду каждую среду.
   Сегодня была среда. Артур сбросил одеяло и снова посмотрел в окно. Небо ответило ему суровым взглядом. Надо одеваться и ехать. Она позвонит ему на работу ближе к полудню.
   Не так давно лабораторию Артура перевели с Самокатной на окраину Москвы. Новое здание института стали строить еще в начале семидесятых, да так до конца и не достроили.
   Однако введенных в эксплуатацию площадей с лихвой хватило для приходящего в упадок института. Почти сразу после вселения лабораторию Артура ликвидировали, Артуру оставили небольшую группу, и теперь он из начальника лаборатории превратился в «вээнэса» – ведущего научного сотрудника.
   Вычислительный центр, составлявший основу лаборатории, с огромными электронно-счетными машинами, которые требовали целого штата инженеров и техников, теперь легко заменяли несколько настольных компьютеров, объединенных в локальную вычислительную сеть.
   Было время – нерасторопные стальные монстры мигали огоньками на пульте управления, урча поглощали информацию на внешних носителях, подпевали себе во время счета. Они занимали своими шкафами целые комнаты. За дверцами шкафов пряталась ламповые усилители, оперативная память на ферритовых кольцах и толстые, как автомобильные шины, магнитные барабаны.
   Это время прошло. Резвые монстрики обладали куда большими возможностями, большей производительностью, надежностью, удобством, дерзостью. Пассионарии, рвущиеся вперед. Не так давно группе Артура поставили новые, 486-е компьютеры. И хотя фирма Intel уже собиралась прекращать выпуск 486-го, перейдя к более совершенным процессорам Pentium, для Артура и его группы они были настоящей роскошью, просто повезло. Им повезло, что первый этаж их института арендовала фирма, которая занималась продажей компьютеров. Она-то и продала институту по дешевке компьютеры на сравнительно недорогих микросхемах.
   Сегодня Артур прибыл на работу раньше, чем обычно.
   – Салют! – В комнату вошел Феликс и привычно включил свой старенький переносной телевизор.
   – Салют! – сказал Артур и передвинул на календаре ползунок на сегодняшний день – 14 июня.
   Феликс переехал с Самокатной вместе с Артуром. Теперь ему приходилось ездить на работу из своих Люберец почти на противоположный конец Москвы. Его старая жигулевская «четверка» из последних сил прыгала по московской кольцевой.
   Артур, как мы помним, жил у Рогожской Заставы, на Библиотечной улице в двух шагах от метро. Ему тоже было неудобно и непривычно ездить на службу с двумя пересадками. Он избаловался, работая на Самокатной: она была совсем рядом.
   Если честно, то делать на работе Артуру, кроме как ждать звонка от Людочки, было нечего. После распада СССР военные заказы сократились, заказчики задерживали финансирование, а гражданских заказов не поступало. И как доехать до работы, если зарплату не платят? Чтобы сэкономить, Артур ходил от метро пешком, получалось минут на двадцать дольше, зато бесплатно. А Феликс нашел для себя дешевый способ заправляться: прямо у бензовоза.
   В свое время Артур занимался машинной обработкой снимков из космоса. Он находил невидимые простым глазом объекты, едва не получил Государственную премию за разработки по обнаружению подводных лодок. Это было тогда, а теперь основная его деятельность заключалась в том, чтобы писать рецензии на диссертации высокопоставленных военных, которые разом вдруг бросились получать ученые степени. Они не только не писали (за них писали другие), но иногда даже не давали себе труда прочитать свою диссертацию.
   В эту турбулентную пору всякий, имеющий денежную или административную возможность, спешил обзавестись ученой степенью (остепениться): банкиры и политики, владельцы бензоколонок и министры.
   Большое спасибо за девальвацию ученых степеней и званий, за девальвацию научного труда и знания. Девальвация – это презрение. Презрение порождает импотенцию и безразличие, то есть очевидную неэффективность. Неэффективность закольцовывается с презрением. Вялый бег на месте в беличьем колесе.
   Так рассуждал Артур, когда шел от станции метро «Юго-Западная» к Боровскому шоссе.
   «Такое впечатление, – продолжал он, – что объем накопленного знания, сосредоточенный в руках или, вернее, в мозгах профессионалов, размазался тонким слоем на всех, кому не лень иметь свою точку зрения. Раньше немногие знали много, теперь многие – но совсем по чуть-чуть. Закон сохранения знания Артура Гонсалеса. Отсюда практическое следствие: много болтовни и мало дела».
   Размышляя, Артур не забывал с тревогой посматривать на небо. Он внимательно смотрел на невысохшие лужи, ловя в них металлический блеск – предвестник близкого дождя. Ему вовсе не улыбалось вымокнуть в начале рабочего дня. К счастью, дождь не торопился, и Артур поднялся на свой этаж, избежав очередной грозы с ливнем.
   Когда Феликс включил телевизор, Артур включил свой компьютер.
   Телевизор нагревался, компьютер что-то тихо бормотал, загружая в себя исходный «софт», то есть ум, честь и совесть компьютера, одушевляющий «железо» – аппаратное тело компьютера.
   – Спасен последний горняк! – вдруг рявкнул телевизор. – Он самостоятельно выбрался на поверхность!
   Артур вздрогнул и, очнувшись, огляделся вокруг. Феликс вернулся в комнату с полным чайником в руках. Когда он успел выйти?
   – Все пучком! – сказал Феликс, включая чайник в розетку. – Если в кране нет воды, значит… сам знаешь что.
   – Но вода-то есть!
   – Вот и я говорю: есть!
   Над столом у Феликса висели три старых советских плаката полувековой давности. На одном девушка в косынке, приложив палец к губам, призывала не болтать, чтобы не услышали шпионы, на другом молодой дяденька решительно отстранял от себя рюмку (Феликс зачем-то пририсовал ему усы), третий плакат наставлял цитатой из романа Островского «Как закалялась сталь»: «Самое дорогое у человека – это жизнь. Она дается ему один раз и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое и чтобы, умирая, смог сказать: вся жизнь и все силы отданы самому прекрасному в мире – борьбе за освобождение рабочего класса».
   Скоро полдень, а Людочка все не звонит. Артур представил себе, как хорошо ей спится в родительском доме. Солнце уже высоко, но через окно, выходящее в сад, открытое мамой поздним утром, струится свежий воздух, несущий запах вишневой смолы и беззаботную перекличку пичужек. Она потягивается под белым в мелкий цветочек пододеяльником, силится, но не может открыть глаза. Наверное, там так тепло, что она спит без носочков, ей это непривычно и немного тревожно и в то же время волнительно и сладко…
   Родители Людочки вскоре после обретения Украиной самостийности перебрались из Киева в Россию, на Ставрополье, и поселились в небольшом городке на берегу Кумы. Там стоял крупный Прикумский завод пластмасс, еще маслосырзавод и элеватор. Испокон веку в этом месте селились армянские и грузинские беженцы, но это было давно. Статус города селу присвоил император Павел и назвал его Святой Крест.
   Нет, конечно, теперь он так не называется. Теперь он носит название Буденновск.
   …Два военных КамАЗа, поднимая пыль, на скорости двигались по его улицам к отделу милиции. Впереди шла желтая милицейская «канарейка», позади вторая. Первая сопровождала грузовики еще до въезда в город. Вторую им придали на Прасковейском милицейском посту. «Везем груз “двести”, – сказали они на посту. – Какой груз “двести”? Вы что, ошалели возить в жару покойников?» – возмутился постовой, уставившись на «скорую помощь», которая возглавляла КамАЗы. «Вот и не задерживай! Уймись и займись делом!»
   По дороге «скорая помощь» куда-то исчезла, а в конце улицы Кочубея один из КамАЗов внезапно остановился.
   – Горючка кончилась! – крикнул, открыв дверь, водитель.
   Первая милицейская «канарейка» и передний КамАЗ продолжали пылить в сторону милиции.
   Затормозивший грузовик длинно выдохнул и затих. Приданный на Прасковейском посту замыкающий автомобиль милиции последовал его примеру. В тишине тяжкая жара опустилась жирным задом на замершие машины.
   Милиционеры из замыкающей «канарейки» потянулись на воздух, вышли размять ноги. И тут задний бортик крытого грузовика отвалился, и оттуда выпрыгнули… нет, не покойники, а трое очень даже живых и жизнерадостных парней в камуфляже и зеленых пиратских косынках на головах. В руках они держали автоматы Калашникова. Едва прицелившись, парни ударили автоматными очередями по милиционерам и их машине. Очереди странно прозвучали в сонной тишине густых садов. А из грузовика продолжали выпрыгивать вооруженные люди. Группами они разбегались по близлежащим улицам. Первая группа побежала на Ставропольскую, вторая свернула на Почтовую.
   Головной КамАЗ с милицейской легковушкой в это время атаковал городской отдел милиции.
   За две недели до этого дня в Буденновскую больницу пришел местный бизнесмен, чтобы снять в аренду пустующий подвал.
   – Ну, какая аренда?! Мы – госучреждение! У нас договор на оперативное управление. Какая аренда?! Если у нас есть лишняя площадь, мы должны отдать ее на усмотрение органов власти.
   – Слушай, хорошие деньги плачу, да! Вперед плачу! Войди в положение, слушай. Пере… как это? Перекантоваться надо. Полгода вперед плачу! Временно, слушай! Договор заключим, да. Все по закону, да. В бухгалтерию, да. Хочешь, немного тебе, да.
   – Ладно, сейчас главного бухгалтера позову. Закон вроде впрямую не запрещает. А что не запрещено… Короче, подумаем, как это сделать? Может, действительно попробовать сдать, а?
   Сдали. Несколько раз в подвал привозили какие-то ящики. Тяжелые. Новое оборудование. Оборудование чего? Никто не уточнял.
   Когда злополучным днем в больницу со всего города боевиками в камуфляжной форме были согнаны заложники и захватчики готовились отражать штурм больницы, они чувствовали себя очень уверенно, и не только потому, что прикрывались заложниками, но и потому, что у них под ногами в подвале больницы хранился огромный запас оружия и боеприпасов. Хватило на неделю, даже еще кое-что осталось.
   Через неделю они с частью заложников ушли, уехали на предоставленных по их требованию автобусах. Доехав до Зандака, боевики, подозревая, что автобусы заминированы, а так оно и было, скрытно покинули опасные средства передвижения, не причинив вреда заложникам.
   До этого было предпринято несколько попыток штурма и обстрела больницы. В больнице удерживались две тысячи горожан, не считая больных и медперсонал. Мирные люди погибали во время штурма, их расстреливали, если они не подчинялись требованиям боевиков, они умирали от сердечного приступа, и, конечно, к стенке без разговоров ставили захваченных милиционеров и военных. С самого начала, когда штаб по ликвидации бандформирования не отреагировал на предложение захватчиков прислать журналистов для выхода в прямой эфир, немедленно расстреляли пятерых ни в чем не повинных граждан. Справедливости ради следует сказать, что больных захватчики старались щадить.
   Штаб по ликвидации не хотел отпускать боевиков, надеялся уничтожить их в дороге. Наверное, поэтому всем добровольцам-заложникам, согласившимся сесть с боевиками в автобусы, командование штаба находчиво предложило предварительно написать заявление о переходе на сторону боевиков. Тогда с командования и взятки гладки. Никто писать не стал. Какая досада, а то все так бы хорошо устроилось!
   Президент Ельцин почти все время действия провел в Галифаксе, где его принимала «большая семерка», руководители семи развитых государств. Разруливать ситуацию с главой боевиков пришлось премьеру Черномырдину: «Шамиль Басаев, говорите громче, вас плохо слышно». Ельцин вернулся и без долгих сомнений отреагировал: директор федеральной службы контрразведки, губернатор края, министры внутренних дел и по делам национальностей оставили свои кресла.
   А Людочка в то утро, вовсе не так, как думал Артур, встала пораньше, чтобы успеть на почту до наступления дневной жары. Она позавтракала только что испеченными оладушками со сметаной, запивая их растворимым кофе, оделась для выхода в город и отправилась в путь.
   Если идти по тропинке рядом со штакетником, то тепло чувствуется, а жара – нет. Фруктовые деревья, кусты шиповника и махровая сирень отбрасывали пусть не длинную, но все же достаточную, чтобы в ней спрятаться, тень. Платье на Людочке было легкое, светлое, в скромный горошек. Она любила простые девичьи платья, не длинные, но и не короткие, с пуговками до самого горла и отложным воротничком. Не хватало только туфель с перепоночкой и белых гольфов. Впрочем, белые носочки присутствовали, а вместо туфель – открытые сандалии. Из всех украшений – маленькие золотые сережки да пушистое белое колечко в волосах, собранных в «конский хвост». На тонком запястье – массивные пластиковые часы «Team Pepsi» синего цвета, никак не подходящие ни к наряду, ни к руке хозяйки, зато ходят точно и заводить не надо.
   Ни капельки пота не появилось, когда она наконец добралась до почты, заказала разговор с Москвой и села, ожидая приглашения в переговорную кабину.
   Как водится в общественных местах, большинство посетителей составляли женщины. Сухонький старичок в темной ковбойке что-то старательно выводил на телеграфном бланке простой ручкой с металлическим пером, тыкая им в чернильницу и обирая пальцами прилипшую труху. Руки у него были в чернилах, перо нещадно царапало бумагу, но он не сдавался.
   Людочка сразу же нашла общую тему с соседкой, та занимала стул справа и тоже ждала своей очереди на «межгород». Сонно жужжали мухи, они еще не познакомились с липкой лентой, которая свисала с потолка желтыми спиралями. Редкие возгласы девушки-оператора типа «Кто заказывал Ростов?! Пройдите во вторую кабину!» заставляли дремотное сознание приятно вздрагивать и оступаться на пути в сады Морфея. Всех объяла дрема.
   И тут с улицы вдруг послышался громкий молотковый перестук, будто сразу несколько человек принялись стучать кулаками в железную дверь. Задребезжали стекла. Старик встревожился и навострил уши, у женщин от любопытства раскрылись слипающиеся глаза. Потом все стихло. Затем опять возникла молотковая дробь. Пока старик раздумывал, подойти к окну или нет, дверь снаружи открылась, и в помещение вошли люди в камуфляже и с автоматами. На головах у них были зеленые косынки и армейские шляпы-афганки.
   – Всем построиться! Предъявить документы! – топнув ногой, крикнул один из вошедших.
   Немая сцена. Никто не приподнялся, не двинулся с места.
   Бородатые лица смотрелись как древнее зло, выпущенное из подземелья.
   Потом все, включая работниц почты и старика, неловко выстроились в центре зала. Все, да не все. Одна из посетительниц, видно, привыкла командовать у себя в ларьке, она не представляла себе, что мужчина не всегда есть жалкая скотина, выпрашивающая у нее в долг бутылку или кружку пива. Выведенная из равновесия, она окрысилась на старшего бородача, как на приблудного забулдыгу:
   – А я щас милицанера позову! Халявщики проклятые, житья от вас нет! Чтоб ты лопнул, урод! Глаза твои бесстыжие! Пшел отсюда и дружков своих забери!
   Бородач даже не удостоил ее взглядом, он выразительно покосился на парня с автоматом, тот лениво приподнял ствол и выпустил по кричавшей тетке короткую очередь. Пули прошли аккурат между ее ног, как под аркой, наделав в юбке дырок. Под юбкой просвистел щекочущий ветерок. И опять все оцепенели. Под теткой стала натекать прозрачная лужица мочи.
   Старик в ковбойке заморгал, замер с полуоткрытым ртом. Кто-то из женщин закрыл лицо руками. Было слышно, как жужжат мухи.
   Старший поднял руку с пистолетом и выстрелил в потолок. В тишине выстрел из «ТТ» прозвучал, как выстрел из пушки. С потолка брызнула штукатурка.
   В этот момент в дверь уверенно вошел высокий мужчина, тоже бородатый, лет тридцати. Штукатурка оседала на столах.
   – Что у вас тут? – спросил он, ни к кому определенно не обращаясь.
   – Женщины, – презрительно ответил старший.
   Другие боевики спешно рассыпались по почтовому отделению. Видно, вошедший был самым главным, и им хотелось, чтобы он оценил их рвение.
   Старший спрятал пистолет и начал отбирать у женщин документы, ругаясь, если их не было. Людочка протянула паспорт, невольно зажмурившись и втянув голову в плечи. Тот, кто, очевидно, оказался главным, кто командовал всей этой боевой операцией, взглянул на нее, остановился и закусил губу.
   Людочка не была здесь ни самой молодой, ни самой красивой, и он остановился перед ней не потому, что она ему чем-то понравилась или, наоборот, не понравилась. При взгляде на нее у него неожиданно опустилось сердце, что-то солнечное из далекого прошлого пробудилось в груди, в горле возник комок, и, вспоминая, он увидел весеннюю Москву, поворот на улицу Казакова от театра Гоголя и парня с девушкой, парня, который выхватил его, вчерашнего студента и сегодняшнего полевого командира, из-под заскользившего грузовика, и девушку, которая вот так, как сейчас, сжалась при виде мчавшейся машины. «Шамиль, Шамиль, – весело кричали ему тогда сокурсники с балкона общежития. – Проверка слуха!» – а он, смущенно улыбаясь, прыгал через лужи. Сколько же лет прошло с той поры? Может, сто, а может, и больше. Людочка не могла узнать в этом страшном, огромном бородаче того студента, легко перепрыгивающего сверкающие черные ручьи на асфальте. А он узнал ее.
   Шамиль отобрал у старшего паспорт Людочки и заглянул в него: так и есть – москвичка. Возвращая его хозяйке, обратил внимание на простое обручальное колечко.
   – Дядя Умар, – сказал он, обращаясь к старшему. – Лично проводи ее до дому. Ты понял?
   Старший серьезно кивнул.
   – Всех остальных – к больнице! – повысил голос Шамиль и, помолчав, добавил уже тише, для Людочки: – Мужу твоему передай привет.
   – От кого? – потеряв голос, прошептала Людочка.
   – Скоро узнаете, – ответил он. – Скоро узнаете.
   На улице у нее подкосились ноги. Она стала думать об Артуре, это придало ей сил. Потом она подумала, что папа и мама не находят себе места и что ей надо как можно быстрее попасть домой. Дядя Умар, покусывая травинку, шагал сзади. Со стороны Пушкинской в небо поднимался дым, где-то у загса угадывалось пламя – горела машина.
   Когда дошли до ее дома, приблизился шум вертолетных винтов. Низко в сторону Ставропольской сквозь банный воздух проталкивался армейский вертолет. Дядя Умар, моргая, проводил его взглядом. Моргающий взгляд дяди Умара метал молнии не хуже спаренной зенитной пушки «Эрликон». Тем не менее вертолет благополучно пролетел мимо, направляясь к отделу милиции.
   Людей с улиц, из домов, с рынка боевики вели, везли, гнали, как пленных, в здание больницы на берегу Кумы. К вечеру больница оказалась битком набита заложниками, больными и ранеными и стала опорным пунктом отряда Шамиля Басаева.
   – Женщина, спрячься, закройся и никуда не выходи, – сказал дядя Умар, с трудом оторвав взгляд от вертолета.
   Людочка сказала «спасибо, до свидания», дядя Умар усмехнулся и пошел назад к своему командиру, качая головой и криво улыбаясь в бороду: «Ох уж эти женщины! Какое такое свидание?! Курьи мозги!»
   А Людочка уже спешила под мамину защиту, сбивчиво и непоследовательно жалуясь на злых чеченцев и повторяя слово «война». Мама отвела ее под душ, высушила, посадила за стол на кухне, позвала отца, и Людочка по третьему разу все рассказывала про чеченцев, не замечая, жевала оладушки с медом и запивала их чаем с травами. Ее уложили спать, а когда она проснулась, солнце готовилось к закату и по телевидению передали, что группа террористов напала на Буденновск, но она уже выбита из города, среди населения имеются раненые. На самом деле все только начиналось, и мертвые имелись в немалом количестве.

2. Эффект бабочки

   Все еще только начиналось. В частности, повальные аресты местных чеченских семей. Их, в отместку боевикам, заперли в подвале отдела милиции и предложили обменять на заложников, а в противном случае расстрелять. «Они – граждане России, – был ответ. – Хотите – расстреливайте». И еще – первые попытки штурма захваченной больницы, и кровь, стекающая по ее лестницам, и выставленные в окнах больницы заложники, за ними прятались чеченские снайперы, и принуждение к переговорам, и подготовка пресс-конференции Шамиля Басаева, ее передавали по телевидению средства массовой информации.
   Людочку тем же вечером почти тайком вывезли из города и посадили на проходящий поезд, так что пресс-конференцию она смотрела в Москве вместе с Артуром.
   – Вот, вот! Это же он! – На экране появилось бородатое лицо полевого командира.
   Артур напряженно пытался вспомнить, где он мог познакомиться с этим молодым бородачом в тельняшке и куртке защитного цвета. Что-то знакомое в нем было, но что? Через несколько дней во сне он увидел белые шары перед входом в институт инженеров землеустройства, весенний полуденный свет, плавящий ледяные дорожки, и несущийся сверху грузовик. Артур дернулся во сне и проснулся. Но в самый последний момент перед этим он успел заметить слепой, безмятежный взгляд молодого человека, подставившего спину неуправляемому автомобилю. И он вспомнил.
   Время и случай! Время и случай для всех людей. Выдернул из-под колес грузовика. Никто не знает своего времени. Ну, надо же! Нет праведника, который делал бы добро и не грешил. Вот как все повернулось!
   Факт требовал осмысления. Вспомнив, Артур открыл глаза Людочке. Она тоже вспомнила этот случай семилетней давности. Тогда они жили в Советском Союзе, и никто не предполагал, что впереди будет сначала развал Союза, разрушение привычной жизни, а затем страшная война, затеянная с Чеченской Республикой. Никто не мог себе представить, что вчерашний московский студент, возможно не из самых прилежных, станет на защиту Ельцина в 91-м, потом уедет, чтобы участвовать в революции в Чечено-Ингушетии, потом на стороне русских будет командовать кавказцами в Абхазии, получит спецназовскую подготовку, вырастет в известного чеченского полевого командира – мастера диверсии и терроризма, воина проклятого и знаменитого.
   «Мы – воины Аллаха. И прежде чем начать боевые действия, мы решили обратиться к народу России и донести до него наши цели и задачи…» И подпись: «Независимый особый разведывательно-диверсионный отряд смертников-террористов (НОРДОСТ)». Это сообщали листовки, ходившие по Буденновску до того злополучного дня.
   Они вошли в Буденновск 14 июня, а уйдут только 20-го.
   А 15-го в Новой Шотландии, провинции Канады, собирался саммит «большой семерки». Приглашенный президент Ельцин 17-го должен был встретиться с президентом Клинтоном.
   Ельцин перед поездкой в Новую Шотландию, как говорится, «разминался портвейном в буфете». Его генерал-телохранитель в рубашке с коротким рукавом и светлых брюках уговаривал своего патрона проследовать в баню. Президент не хотел и упирался.
   – Борис Николаевич, Борис Николаевич, – приставал к нему глава его администрации, – надо решить вопрос, надо срочно решить вопрос.
   – Вопрос решим, – не очень уверенно гудел Ельцин, – а в чем вопрос?
   – Я же докладывал. Нападение террористов на город, на Буденновск.
   – А где это?
   – Ставропольский край, Борис Николаевич.
   – Каких еще террористов?
   – Чеченских.
   – Чта-а-а?! Кто пустил?!
   Глава администрации развел руками и поднял глаза к небу.
   – Ты куда смотришь?! К Богу, что ли, обращаешься? Ты на меня смотри.
   Генерал – хранитель тела и, отчасти, духа фыркнул. Ельцин выпрямился в кресле.
   – Я, что ли, пустил? Не Бог, не царь и не герой, понял? – Президент запнулся. – Нет, не так! Не Бог и не царь, понял? Кто остался? Вот! – Президент поднял палец и лукаво ухмыльнулся. – Остался герой! Вернее, герои. Есть у нас герои. Они пустили, они пусть этим и занимаются. Своими прямыми обязанностями, между прочим. У меня этих министров-капиталистов до хрена. Город-то большой?
   – Да какое там! Маленький такой городишко, кому он нужен? Вот и проспали.
   – Проспали?! Про!..
   – Вопрос не в городе, Борис Николаевич, вопрос в саммите. Ведь Клинтон вопрос поднимет.
   – Кто?!
   – Американский президент.
   – Я что, не знаю, кто такой… Блин Клинтон? Ха! Клин Блинтон! Билл Клинтон!
   – Билл Клинтон. Да.
   – Ребят, вы что, совсем того?! – Президент хотел привстать, но раздумал. – Да при чем тут Билл Клинтон?! Ты что, не понимаешь, что враг в городе, в моем, нашем городе. Враг у ворот. Хрен-то! Не у ворот, а в самом городе. Ты что, не понимаешь, для чего мы все существуем?! Люди нам доверили свою безопасность. Первейшее дело государства. Ну, ладно, вот он, – президент показал на генерала-телохранителя, – ему только мою безопасность доверили. И он справляется. У нас тут по дорожкам враги не бегают. А если б бегали? Гнать его в шею! Ты понял?! А наши граждане? Родные наши граждане! Мы для чего вообще… Окопались, понимаешь, по кабинетам! В машинах разъезжают! Фу-ты ну-ты! Важные такие. Для чего, я тебя спрашиваю?! Они нам доверились, а мы им что?! П-пол-ную незащищенность?! Человек идет по улице, а враг тут как тут! В самом центре России! Эта как?! Билл Клинтон! Народ, что народ скажет?! Извини-подвинься, скажет, а не пошли бы вы в баню! И будет прав! – Президент стукнул ребром ладони по столу так, что звякнула стоящая на столе посуда.
   – Вот и я говорю! – сказал генерал.
   – Что?
   – Надо идти в баню!
   Президент уставился на стол.
   – Все! – сказал он. – Я умываю руки! Я иду в баню. Этого хочет народ.
   – Так что будем делать, Борис Николаевич? – успо-коенно осведомился глава администрации.
   – Решить вопрос, – прорычал президент, поднимаясь. – Мало вас, что ли? Меня нет, я в бане.
   – Давай, Серж, двигай, – скороговоркой обратился к главе администрации генерал-телохранитель. – Президент умывает руки.
   – И ноги, – сказал президент.
   – И ноги, – согласился генерал. – И еще много чего. Слышь, Серж, ты им там скажи, что президент обещал спросить с каждого, и… пожестче с ними, понял?
   – Вот именно! – Президент опять поднял палец и, переходя на «вы», приказал: – Идите! И без результата не возвращайтесь! – Он повернулся к генералу. – Ну, что?
   – Выдвигаемся, – сказал генерал.
   – Пошли.
   Глава администрации вышел вместе с ними, немного отстав и прислушиваясь к их разговору.
   – Борис Николаич, – говорил генерал, – я анекдот вспомнил. Короче, один в баню приходит и говорит, мол, я мыло забыл, у вас тут мыло продается? Ему говорят, что есть, но только яичное. Да? А я хотел весь помыться!
   – Я расстроен, Сашок, – гудел президент. – Ты ж понимаешь?
   Глава администрации связался с премьер-министром. Премьер Черномырдин отдыхал в Сочи. Отпуск был прерван. Министр внутренних дел находился с визитом в Тбилиси. Его срочно направили в Буденновск.
   Все получилось очень плохо. Часть боевиков приехали в Буденновск заранее. Поселились в гостиницах. Проглядели!
   Часть живущих в городе чеченцев знали о готовящемся захвате и загодя уехали из города. Проморгали!
   Что писал в листовке НОРДОСТ? «Сегодня в Чечне убивают наших матерей, отцов, братьев и сестер ваши отцы и сыновья. И если они не остановятся, то и они узнают чувство, когда гибнут их близкие, ни в чем не повинные люди. Одумайтесь!» Не обратили внимания!
   Спецслужбы докладывали: Шамиль Басаев с отрядом все еще блокирован в глухом ущелье Дарко. Обознались!
   Машины с живыми «покойниками» без особых затруднений проехали не одну сотню километров. Пропустили!
   Саму операцию проиграли. Боевики ушли и даже забрали с собой своих убитых.
   В зачет можно было поставить только сравнительно небольшое для такой масштабной акции число жертв. Можно было, но посчитали такую оценку ошибкой.
   Слишком много ошибок на один квадратный километр. Будто есть злая программа с неопределенным концом и вполне определенным результатом.
   Артура эта история коснулась лично, и потому ему важно было подумать над ролью личности в истории. Нет, не так – ему о своей роли надо было подумать.
   Людочка смотрела на него как-то искоса, будто еще не решила, виноват он в этой истории или нет. У нее начинали дрожать губы, когда ей что-то напоминало о том утре, проведенном на почте. С другой стороны, она же понимала, что только благодаря Артуру так легко отделалась. Он вроде как сначала вовлек ее в авантюру, а затем сам же и спас.
   Артур чувствовал эту ее раздвоенность, будто возникшую трещину. Сам-то он не видел за собой никакой вины, лишь дивился хитрому стечению обстоятельств. Кстати, эта степень хитрости, невероятность происшедшего, видимо, больше всего озадачивали Людочку, болезненно привлекали ее внимание. Артур старался поставить себя на ее место, но у него это плохо получалось. Поклонник Александра Дюма, Артур имел свой чеканный ответ в форме риторического вопроса: разве герои писателя стали бы ломать голову, избежав очередной опасности? Да у них бы от этого очень быстро крыша поехала бы! Наиболее близок к тому, что сегодня мы называем комплексами, был Атос, но его опасения относились только к нему самому, когда он был не уверен, не роняет ли он себя в своих же глазах. Для мужчины есть только один страх – страх потерять свое лицо.
   Артур рассказал про Людочку Феликсу. Тот знал, что она уезжала к родителям в Буденновск. Пришлось рассказать и о том давнем случае на улице Казакова, где произошла встреча с Шамилем-студентом. Последний сюжет произвел на Феликса куда большее впечатление, чем чудесное Людочкино избавление. В юности он прочел несколько книг в жанре фантастики (беллетристику он не любил и уже многие десятилетия читал только прессу) и хорошо запомнил Рея Брэдбери.
   – И грянул гром! – возгласил Феликс после рассказа Артура. – Это же «эффект бабочки», скажи! Слышь, Порт-Артур! Ну, полный пейджер! А? Как там, помнишь? Бабочку нечаянно раздавили, и все будущее пошло к псам свинячим!
   – Похоже, – раздумчиво отвечал Артур, скользя взглядом по книжным полкам. – В нашем случае бабочку спасли… Только я бы все же уточнил: это не «эффект бабочки». Строго говоря, «эффект бабочки» – это специальный термин, который придумал Эдвард Лоренц. И пришел к теории хаоса. Он поставил такой вопрос: может ли взмах крыльев бабочки в Бразилии вызвать торнадо в Техасе? Хаос и чувствительность к начальным условиям идут в комплекте.
   – Вот именно – хаос! – повернул тему Феликс. – Терпеть ненавижу! Порядок – вот наша сила! Всем стоять смирно! Смотреть в глаза! Шаг вправо, шаг влево – побег. Прыжок на месте – провокация. Молчать, я вас спрашиваю!
   Артур кивал в такт восклицаниям Феликса. Феликс остановился, ожидая реплики Артура.
   – По-твоему, хаос – это когда все кругом безобразия нарушают? – начал Артур. – Нет, брат Феликс. Все гораздо серьезней. Смотри, – Артур достал с полки книгу, – видишь? «Синергетика». Наука изучает сложные динамические системы. Динамический хаос в том числе. Системы, которые не находятся в состоянии равновесия. Что она говорит? А вот что – вблизи равновесия нет развития. И когда-нибудь эта несложная, в общем-то, мысль дойдет до хозяев жизни. Они все стараются установить свой порядок, еще не понимая, что новый порядок, новая организация рождаются от хаоса. Не буду говорить тебе о бифуркациях и странных аттракторах, скажу только, что сложная нестабильная система в итоге переходит к этапу самоорганизации… самоорганизации, андестенд? То есть возникает новый порядок. Вот тебе и хаос!
   – Да-а-а, – протянул Феликс, закладывая руки за голову. – Опасные вы люди, жуки-теоретики! То, понимаешь, будущих бандосов между делом спасаете, то науку выдумываете, как все развинтить. А чего ты в эту энергетику полез?
   – Синергетику, – поправил Артур. – Ну, как сказать? Это же, фактически, неравновесная термодинамика. Современная наука. За нее Илья Пригожин Нобелевскую премию получил. Она всякие системы описывает. Лазеры, например. А я ими в ФИАНе занимался.
   – От этой науки не только мухи, люди дохнут.
   – И бабочки, – вставил Артур.
   – Люди! Сначала бабочки, потом люди. Хуже, чем от террористов. Вот скажи, – вернулся к предыдущей теме Феликс, – ты бы отпустил террористов? Отпустил бы?
   – В той ситуации? Наверное.
   – А я бы нет!
   – Проблема, – вздохнул Артур.
   – Ситуация… проблема… – язвительно сказал Феликс. – Накрыть всю больницу беглым артогнем, а потом еще танками проехаться. Вот и вся проблема!
   – Как в девяносто третьем? Из танков по парламенту?
   Феликс тогда получил большую шишку на голове и легкое сотрясение мозга в схватке с милицией на Крымском мосту. Он очень досадовал, что ему не случилось участвовать в сражении за белый дом парламента, и тайно завидовал Артуру, которого рикошетной пулей ранило в ногу в Останкине. Рана от пули – это, конечно, более круто, чем шишка на голове от удара резиновой дубинкой, «демократизатором», как ее тогда называли. Поэтому Феликс притормозил в споре с Артуром и свернул на дорогу компромисса:
   – Тогда раздолбать автобусы в поле из вертолетов. Там заложников меньше, – сказал он, морщась от собственной мягкотелости.
   Артур вообще не хотел спорить, зная наперед все, что скажет Феликс. Легко рассуждать, когда это не касается тебя лично. Посмотрел бы он на Феликса, если бы кто-то из его близких оказался в заложниках. Справедливость суждений склонна заискивать перед частным интересом. Нет интереса – и ты излучаешь самоуважение и уверенность, а вот если он есть – совсем другое дело.
   Спор увял, едва начавшись, Феликс прилип к телевизору, а Артур принялся вспоминать состоявшуюся днями раньше их поездку с Людочкой на дачу к Косте.
   Людочка, вернувшись, еще догуливала отпуск, Артур же мог денек-другой вообще не появляться на работе, тем более что зарплату не платили уже два с половиной месяца. По его мнению, вероятность того, что его хватятся на службе, асимптотически стремилась к нулю.
   Костя… прошел без малого год, как мы расстались с ним и другими героями на Немецком кладбище в Москве. Они пришли туда к установленному каменному надгробию на могиле Ивана Францевича. «Тайну цареву добро хранити, дела же Божии открывати славно» – было написано на черной гранитной плите.
   Много тайн унес с собой Иван Францевич Миллер, он же – Жан-Франсуа, он же – Джанфранко, которого кое-кто называл Великим Хизром Европы, бывший советский офицер, сталинский комбриг, человек, волею случая, труда и удачи посвященный в вековые исторические проекты, терпеливо реализуемые сменяющими друг друга поколениями. «Терпелив, ибо вечен» – эти слова не относятся к суетному представителю публики. Семя скрывается в земле и лишь спустя время обнаруживает себя всходами, возрастает и дает урожай.
   Вот и интересовавший Костю неотамплиерский проект объединения Европы дал устойчивый и заметный побег в виде пока ограниченного Европейского союза. Намеченное неодолимо реализуется, не обращая внимания на скептиков, позитивистов и просто недорослей. «Давайте создадим Соединенные Штаты Европы – давайте создадим континентальную Федерацию», – призывал на масонской мирной конференции в Париже в 1849 году Виктор Гюго. За профессией писателя и поэта скрывалось звание Великого магистра Сионского ордена, ордена, который стоял за спиной более известного ордена тамплиеров. «Всему свое время, и время всякой вещи под небом». Цель почти достигнута, еще несколько шагов, но время бросает новые вызовы, что-то меняется и надо менять тактику, надо просчитывать дальнейшие шаги, надо учитывать новые турбулентности в общем потоке времени. «Меняется эпоха! – предупреждал Иван Францевич перед смертью. – Коммуникации преображают мир и изменяют ментальность».
   Он был солдатом, начавшим свой путь еще в жестком кавалерийском седле с деревянными «лавками» на войлочной подкладке. Он понимал, как трудно ему приспособиться к потоку новых технологий. Факты грядущего дня были уже не его фактами… он умер на утренней заре.
   Знакомая Костина дача под Москвой на станции «Удельная» утопала в яркой зелени. Кое-где живая стена была сбрызнута мелкими белыми цветами. Сверху на торопливую зелень важно взирали вечные сосны.
   В саду стоял стол, и с дороги через штакетник едва можно было разглядеть фигуру сидящего за столом человека. Он сидел, подперев рукой подбородок, и читал, откладывая прочитанные листы в сторону. От солнца его закрывала яблоня, а от жары – легкий любопытный ветерок, который обследовал углы дачного участка. Ветер поглаживал загорелую голову с седеющими висками, потемневшие от ультрафиолета руки с проступившими венами. Эти руки некогда были наполнены редкой силой, а теперь они, на пару со старой выцветшей майкой, лишь отчасти давали представление о прошедшей молодости.
   По дороге шла соседка.
   – Константин Георгиевич, здравствуйте! – крикнула она.
   Сидящий за столом оглянулся и махнул рукой, жестом приглашая ее войти в калитку.
   – Не сейчас, – последовал ответ. – Попозже. Вам пенсию не пересчитывали?
   Костя, прижмурившись, помотал головой.
   – Схожу узнаю, – сообщила ему соседка.
   Костя одобрительно кивнул и снова махнул рукой, на этот раз прощаясь.
   Диалог, в котором один из участников не произнес ни слова, погас столь же быстро, как и вспыхнул. Так бывает, когда собеседники не один год живут бок о бок и могут обходиться без лишних церемоний. Однако он отвлек Костю от чтения.
   Со стороны железной дороги по небу нехотя двигались и легко распадались на части полупрозрачные облака. Бабочка опустилась на освещенный край стола и, разомкнув крылья, беззаботно проводила день в праздности и блаженстве. Глядя на нее, Костя задумался о великом смысле созерцания. А что еще оставалось?
   В молодости жизнь встраивала его в свою нескончаемую суету, манила его небесами в алмазах. Как и многие обнадеженные ею, он начинал действовать, а она, ветреница, находила кого-то другого. Вечная история: не нужен талант, нужна наглость, не нужна добросовестность, нужна расторопность, не нужно мужество, нужно очковтирательство. Не нужна решительность, нужна угодливость. Не нужен результат, нужен процесс. Все случилось, ничего не случилось. Все позади. Можно прийти к какому-нибудь безыскусному и честному выводу. «Мы не господа положения, но по положению мы – господа!»
   Так он сказал Ивану Францевичу после триумфа либералов и поражения «свинцовых лиц» в октябре девяносто третьего. Так он старался поддержать его перед смертью. Проигранное сражение – не проигранная война. Но это была уже не война Ивана Францевича. Он прожил свой век, как вник, как понимал, как умел: по долгу и по мечте. Хранил свою тайну. Положение обязывало. La noblesse oblige. Иностранец, неокон, кукловод, приехавший в Россию в критический период.
   Он не мог позволить себе иметь близких. Виталик, его сын, рожденный в России, узнал об отце, когда тот уже умер. Костя познакомил их раньше, но Иван Францевич хранил тайну до последнего часа. Видя, что дни его сочтены, он все же продлил себе жизнь в прямом и переносном смысле, женившись на Лене Яковлевне, женщине красивой, трезвой и энергичной, много лет знавшей и Виталика и Костю и чем-то им как будто обязанной. Впрочем, его мало интересовало ее прошлое: он знал, что люди меняются, и важно, кем и чем человек стал.
   Таким образом, он выдвинул на свою жизненную дорогу людей, которые зашагают по ней вместо него. Лену и Виталика. Иван Францевич был слишком умен, лучше сказать – мудр, чтобы говорить о сыне в духе того, что «я его слишком мало знал, мы с ним виделись – всего ничего». Хлебный колос за то и почитают, что он приносит зерно. В этом его изначальный смысл. Это первый и неоспоримый смысл его существования.
   Костя не заметил, как встал и принялся ходить взад-вперед. Несмотря на отведенную им самому себе роль созерцателя, он почувствовал что-то вроде ревности: ведь у него детей не было. Родственники были, тот же Артур, например, его крестник. Пусть не кровь, но частичку души он в него вложил. И в Виталика тоже. Наверное, Иван Францевич это чувствовал.
   – Вот он, наш шагающий эскалатор! – громко произнес знакомый голос у калитки.
   Костя оглянулся и увидел Артура с Людочкой.
   – Гостей принимаете? – весело спросила Людочка.
   Костя заулыбался и пошел им навстречу. Нет, нельзя сказать, что он одинок.
   – Мама здесь? – осведомился у него Артур.
   – Здесь, здесь.
   Марина приходилась Косте двоюродной сестрой, это лето она проводила у него на даче. Точнее сказать, была вынуждена проводить. Она привыкла ездить в пансионаты и дома отдыха по дешевым профсоюзным путевкам, однако часть домов отдыха позакрывали, часть перешла в частные руки, взвинтились цены. Марина сделала попытку поехать в Турцию, но ей не дали загранпаспорт. Вообще-то она давно уволилась из оборонного предприятия, но начальник ее не уволился и показал себя полным подонком, когда на запрос компетентных органов сообщил, что она – носитель секретной информации, а потому выезжать за границу не может. Однако время работало на Марину: срок давности истекал, и она, «очищенная» этим сроком, скоро получит полное право на загранпаспорт.
   Что это за диво такое – загранпаспорт?! Он родился в стране, живущей за «железным занавесом». Но страна уже четыре года считается свободной. Зачем человеку два паспорта: внутренний и внешний?! Какая больная голова настаивает на сохранении второго паспорта?! Хитро улыбается и потирает руки. Низ-з-зя! Идиотизм и фальшь.
   За обедом, само собой, возникла тема Буденновска: Шамиль Басаев, улица Казакова и тот грузовик. Артур кусал губы и подливал себе и Косте водки. Обед растянулся до самого вечера и плавно перешел в ужин. Когда солнце пошло на посадку, поставили чайник и зажгли над столом в саду фонарь. Под фонарем кружились мошки, а яблоневые листья играли роль зеленого абажура. Свет отделил сидящих от остального мира. Мир присел в тени за их спинами и то ли наблюдал за ними, то ли подстерегал – не поймешь.
   Марина успела испечь пирог с рыбой, он был теплый и отлично подходил и к водке, и к большой кружке сладкого чая.
   Сидели, немного захмелев. Обсуждение Людочкиного избавления закончилось. Никто не чувствовал легкого вечернего похолодания. Артур смотрел на обнявшихся женщин, на мотылька под лампой, на загорелые ввалившиеся щеки Кости, притрагивался к тяжелой кружке с чаем и находился в плену у двух чувств: счастья и тревоги, таких обычных и ходящих парой. Счастье в жизни так хрупко, что невольно вызывает тревогу. Счастье его было маленьким, личным, детским, а снаружи ломилась большая, взрослая тревога: трагедия в Буденновске еще не закончилась. Был штурм, и были переговоры. Было заявление боевиков, и была смерть заложников. Близилась развязка.
   – Господи, как страшно жить! – сказала Марина.
   – Зато не скучно! – шутливо парировал Артур, адресуя шутку матери, но поймал метнувшийся в его сторону, не обещающий добра взгляд Людочки.

3. Узор завещания

   В жизни Виталика происходили невероятные изменения. Всего-то год назад он и предположить не мог, что встанет на новый путь. Во-первых, он, всю жизнь занятый в военной промышленности, полагал, что ему до конца дней суждено ходить по пыльным дорогам родной земли, пока его самого не положат в эту землю. Он знал свою радиолокацию, фазированные антенные решетки, разбирался в лампах бегущей волны, волноводах, фазовращателях и линиях задержки. Всем казалось, что он на своем месте. Ан нет! Вдруг неожиданно он подал заявление, правда без особых надежд, на оформление загранпаспорта. «Это твой долг по отношению к Ивану Францевичу», – писала ему из-за океана Лена. Виталик обрел отца, лишь потеряв его. Потери часто открывают нам глаза. «Как решит судьба, так и поступим», – думал Виталик.
   Во-вторых, он чувствовал, что в настоящем течение несет его на отмель, которая называется «женитьба». Обжегшись однажды, он навеки исключил из своих планов данное мероприятие, однако не мог справиться с девичьим напором Екатерины Волковой. Их сблизили события октября девяносто третьего. Кроме романтической реакции на ее почти классическое спасение героическим Виталиком, он виделся ей человеком вполне обязательным, таким, которого будет нетрудно подчинить себе. Последнее очень важно. Женщина должна оценить, станет ли мужчина ходить под ее седлом? Если она и ошибалась в Виталике, то совсем немного. Да, он был человеком покладистым и, если хотел, соглашался на седло, гармонично составлял одно целое с всадницей. Он мог позволить себя объездить, но в душе оставался далеко не смирным мустангом. Жизнь его гнула, но сломать не могла.
   Судьба повернула куда надо. К своему удивлению, Виталик загранпаспорт получил. Бывшее КГБ, а ныне ФСК – Федеральная служба контрразведки, управляемая демократическим руководством, мало того, потеряв своего руководителя после налета на Буденновск, не чувствовала себя в полной уверенности, что является опорой всего на свете, и тоже заразилась бациллой «пофигизма». Таким образом, начальник отдела режима, когда к нему пришел запрос насчет Виталика, думал не о том, как приструнить зарвавшегося радиоинженера, вообразившего себя свободным человеком, а о том, чтобы в духе времени не выглядеть бюрократом.
   Как и полагается, был спрошен начальник того подразделения, где работал Виталик. Тот излучал благодушие.
   – Пусть парень съездит отдохнуть в Болгарию, – сказал он. – Заслужил.
   – Да что мы, звери, что ли?! – сказал начальник отдела режима.
   Так Виталик получил заветную паспортину. Начальник подразделения не всуе демонстрировал благодушие. Он-то знал, что как только Виталик получит документ, то сразу же подаст заявление об уходе, а зарплата увольняемого шла в фонд зарплаты оставляемого им подразделения. В условиях, когда почти все работы были свернуты и рабочие руки не требовались, каждое увольнение давало свой гешефт.
   Гешефт попутно получили и государство в виде пошлины при выдаче документа, и специальный паспортный отдел милиции в виде зарплаты за непыльную работу, и фабрика Госзнака, печатающая эти паспорта, и Федеральная служба контрразведки, даже она, потому что решать – пускать или не пускать Виталика за пределы страны, куда приятнее, чем пускать или не пускать Шамиля Басаева в Буденновск. Всем сделалось приятно.
   Пока Виталик оформлял документы на выезд, Лена, ставшая по воле Ивана Францевича его душеприказчиком, посетила совещание арктических государств в Оттаве. Она, конечно, не входила ни в состав делегации инуитов Канады, ни организации народов Севера России, ни скандинавского совета саамов, нет, она просто была приглашена и наблюдала, как создается модель приоритетности коренного населения на специфических территориях. Нельзя сказать, что положение обязывало ее, скорее давало возможность иметь представление о мировой политике. Она и не собиралась участвовать в построении проекции глобального регионализма, а потому развлекалась, глядя на колоритные стилизованные одежды северных народов, их безбородые лица и блестящие черные волосы.
   Лена сама обращала на себя внимание стройностью, великолепными каштановыми волосами без намека на седину, очаровательным английским языком с акцентом, который акустически подчеркивал ее неординарность. Делегаты в расшитых куртках из замши и в пиджаках в комплекте с рубашкой поло из хлопка так и липли к ней. По необходимости она принимала серьезный вид, но если улыбалась, то – как голливудская звезда.
   – Предлагаю пропустить доклад, – говорил ей кто-нибудь из делегатов, – этот парень сейчас выйдет на трибуну и еще раз повторит нам тезисы Яна Тинбергена. Мы сто раз их слышали. Я знаю, где подают хороший кофе.
   – Вы правы, – соглашалась Лена, которая понятия не имела, кто такой Ян Тинберген. – Хороший кофе гораздо лучше.
   Совет арктических стран был благополучно создан в отсутствие Виталика, что никак его не смутило. Он не принадлежал ни к эскимосам, ни к самоедам, ни к якутам или удэгейцам.
   Лена торопила Виталика, однако выбраться к ней ему удалось только глубокой осенью. Его ждала доля наследства, которую ему оставил Иван Францевич и которая находилась под присмотром Лены. Что же его ожидало? Небольшой домик в Миссисаге близ Торонто и не слишком большой счет в Ройял банке, впрочем достаточный для вполне сносной жизни без роскоши. Иван Францевич не был мультимиллионером, хотя имел политическое влияние и обладал большой властью и авторитетом. Однако он не хотел, чтобы его сын сильно выделялся, вызывал зависть или раздражал кого-то, – это небезопасно. И если Виталик не имел могущественных врагов, то у его отца они, естественно, были.
   Лене досталось куда больше: в первую голову потому, что Иван Францевич успел немного ввести ее в курс его дел и она была основным исполнителем его завещания, затем – она была одинокой и уже немолодой женщиной, но с характером и амбициями, и, наконец, он возлагал на нее некоторые надежды на лоббирование его курса, что требовало абсолютной личной финансовой независимости. Вот почему у нее оказался дом в Монреале, две квартиры в Европе и еще домик на побережье. И не один банк Ройял встречал ее более чем любезной улыбкой.
   А в Москве было сыро и холодно. Нищий снег к вечеру покрывался грубой, как наждак, коркой. Тускло светили фонари, с трудом пробивая вечернюю туманную мглу. Старый автомобиль «москвич» какого-то неопределенного салатного цвета стоял в сторонке на тротуаре, зияя черным разбитым окном. Осколки стекла лежали на пассажирском сиденье из кожзаменителя. Никому не было дела до старой машины. Проходя каждый раз мимо, Виталик видел, как меняется ее облик. Разбили заднее стекло, открыли багажник, позже машина на некоторое время замерла в ожидании с не закрытыми дверями. Затем все стремительно покатилось, будто с горы: вырвали руль, сняли сиденья, открыли капот, исчезли колеса, потом тормозные барабаны. Еще несколько дней – и голый скелет, объеденный пираньями, остов кузова, без дверей, без начинки, перевернутый на крышу, лежал на мерзлом асфальте, на том самом месте, где решил пережить зиму этот предмет разработки космических шестидесятых.
   Сердце Виталика от этого зрелища обливалось слезами. Ничего нельзя исправить, только наблюдать и сожалеть, даже подойти вплотную он не мог: скажут, каков стервятник, креста на нем нет.
   Беспомощен и перевернут! Разломать можно, а вот создать…
   С Екатериной у Виталика тоже не ладилось. Вечно она иронизировала, противоречила, старалась, чтобы последнее слово оставалось за ней, отводя ему роль тюфяка, большого и неуклюжего мишки, немного неудачника и мямли. Но Виталик ни капельки не подходил на эту роль. Он был мастером спорта по биатлону, успешным изобретателем, хорошим инженером, адским водителем. Он мог спеть под гитару «Мурку» и «Вальс-бостон», даже сплясать.
   Диссонанс заставлял его испытывать что-то вроде приступов идиосинкразии. Воспоминания, связанные с его не слишком удавшимся детством, запертые в подсознании, вызывали фантомные боли. Нет, нет, ни капельки не похож!
   Точная идентификация, а затем понимание – очень важная вещь для мужчины. Екатерина, по молодости, этого еще не усвоила, но с его отъездом примирилась: наследство все-таки.
   – Сачок ты, Виталик! – говорила она ему. – Рад-раде-шенек, что избавился от работы.
   – Что я, отдыхать, что ли, еду? – оправдывался Виталик. – Не на прогулку. Вообще не знаю, как дело повернется.
   – Какое дело? Ты что, и впрямь во все эти тайны веришь?
   Виталик пожал плечами. Он и сам толком не знал, насколько таинственны эти тайны, ну, бывали случаи…
   Екатерина знала, она все знала:
   – Не парься! Тайные общества – это фольклор и сюжет для итальянских фильмов. Знаешь, что Борода говорит?
   Бородой звали за глаза, а иногда и в глаза их главного редактора.
   – Он говорит, – продолжала Екатерина, – что верят во всякие заговоры только ограниченные люди. Конспирологию создали, чтобы занять обывателя какой-нибудь простой идеей.
   Виталик не полез в спор. Хотя он сам некогда время от времени оказывался невольным участником тех или иных событий, то вместе с Костей, то вместе с Леной, а то и с обоими сразу. Событий, которые не казались случайными, и за ними пряталась чья то рука.
   – Георгиевич, – решил все-таки мягко возразить Виталик, – Георгиевич сказал бы, что твой Борода либо полный невежда, что весьма сомнительно, либо, и это скорей всего, врет как сивый мерин, чтобы скрыть истинное положение вещей, а может, и сам принадлежит к какому-нибудь тайному собранию.
   – Какой Георгиевич?
   – Константин Георгиевич, какой же еще!
   – Костя? – Екатерина всех звала по имени. – Костя? Хм! Ну, да, он может! Он вырос в таком обществе, где сначала ловили диверсантов, потом агентов фашизма, потом капитализма, сионизма, джазизма, стриптизма, бабизма-ягизма и много всяких «-измов». Света мне рассказывала, – Екатерина говорила о своей матери, – рассказывала поучительную историю из ее детства, как один бдительный мальчик увидел в трамвае рабочего. Рабочий прятал за спиной чистые белые руки, и мальчик сообщил об этом милиционеру. И милиционер задержал подозрительного рабочего. Он оказался диверсантом. Вот! Ты тоже продукт прошлого. Только и делаешь, что читаешь книжки о приключениях.
   – Не только.
   – И Костя твой весь в книгах закопался.
   – Сейчас много интересного издается.
   – Начитанный ты мой Виталик, век книги кончился. И век печатного слова тоже. Кем был раньше журналист? Газетчиком. Посмотри на меня, я – тележурналист. А может, скоро появятся, ну, не знаю… например, компьютерные журналисты.
   – Вы не говорите правды.
   – И книги не говорят правды. «Все врут календари», – еще Фамусов сказал, так?
   – Реклама ваша дурацкая! – наконец нашелся Виталик. – «Ваша киска купила бы виски».
   – Чистый рацио! Иначе вы не смотрели бы классные фильмы, сериалы и вообще передачи. Но главное – информация. Мы ее добываем, и мы ей торгуем. А информация – источник власти, согласен? Газеты не поспевают за информацией, а тем более книги.
   Виталик с горечью вспомнил девяносто третий год. CNN в прямом эфире показывала, как русские убивают русских.
   Он сказал об этом Екатерине. Она потупилась. Ее это касалось лично, и она не нашла что сказать.
   Екатерину поражало и раздражало то, что Виталик, изобретатель и технократ, обнаруживал склонность к гуманитарному и иррациональному. Например, иногда он будто чувствовал, что произойдет дальше. Чаще по мелочам, которые стирались из памяти. Летом прошлого года он уверенно заявил ей, что будет война с Чеченской Республикой. Они заспорили, она не уступала, а перед Новым годом стало ясно, что наши войска войдут в Грозный. И опять они поспорили. Она доказывала, что все закончится за неделю. «Война на Кавказе не может продолжаться одну неделю, – утверждал Виталик, – война на Кавказе не может продолжаться месяц, год, два, три, война на Кавказе – это война на десятилетия. Радуйтесь, журналисты, у вас есть вечная тема». Правота тоже раздражает, желание реванша в подкорке остается, Виталик это понимал, он был намного старше Екатерины и потому считал ее стремление противоречить в порядке вещей.
   А что же Лия, не забытая бывшая жена? С ней он виделся последний раз в конце весны, да и то мельком. Она стала крутой банкиршей. После девяносто третьего года ее дела пошли в гору. Они с Игорем поднялись на обменниках валюты и стали прикупать недвижимость. Ее «мерседес» Е-класса мерцал темно-синей краской, а его владелица утопала сзади на светлом кожаном диване. Она наслаждалась успехом, и Виталик знал, что он ей нужен не больше, чем щуке зонтик.
   Итак, пора лететь! Лена выслала ему денег на билет, и, как только он получил в Староконюшенном визу, впереди замаячила сиреневая хмарь Шереметьева и летящие из-под колес плевочки желтого снега на Международном шоссе и лужи перед входом в аэропорт.
   Самолет сделал посадку в Шенноне, а через шесть часов вот он – аэропорт Мирабель и большой автобус с огоньками на крыше подъезжает к самолету.
   Виталику показалось, что он напугал таможенника наличием двух своих паспортов – обычного и заграничного. Тот их у него и не спрашивал, но Виталик предъявил документы, как и полагается «хомо советикус», усвоившему правило – чем больше документов, тем лучше.
   Лена видела, как, входя в зал для встречающих, Виталик принял серьезный вид и зашагал вперед неторопливо, но упруго. Однако только ее внимательный взгляд заметил чуть вытянутую шею и по-детски ищущие глаза. Ей стало жалко Виталика и в то же время тепло и уютно, и она почувствовала себя уверенной и сильной и замахала ему рукой. Он обрадованно ответил ей тем же. Перехватив тяжелую сумку в другую руку, он почти бегом рванулся к ней.
   Масштабы всего окружающего завораживали Виталика. Просторы крупнейшего в мире аэропорта. Пространства такие, что люди не мешают друг другу, но и не ощущают затерянности. Где ты, привычная теснота?! Похожий на большого крокодила длинный темно-зеленый автомобиль Лены. Внутри – желтая кожа и тоже просторно. Последняя модель – «Понтиак-Бонневиль», суперчардж с турбированным движком.
   Лена вырулила со стоянки. Виталик не знал, куда смотреть: то ли на горящие зеленым огнем приборы «понтиака», то ли на широкую ровную полосу дороги, накрытую дыханьем зимы и обрамленную не небоскребами, а разноцветными одноэтажными строениями. Пятьдесят километров до Монреаля за пятьдесят минут. Нет, за пятьдесят секунд – так показалось Виталику.
   Лена поглядывала на него, не досаждая разговором. Она лишь коротко проинформировала, что послезавтра они отправляются на важную встречу, где присутствие их обоих обязательно.
   Лена жила в скромном районе недалеко от олимпийского стадиона. Виталик принял душ, и они отправились в ресторан, где его сытно накормили.
   На следующее утро за завтраком она сунула ему небольшую, но толстенькую книжицу с рисунками – правила дорожного движения: давай осваивай! После завтрака она села за телефон, а он стал читать правила, удивляясь, что понимает по-английски. Потом они отправились на прогулку, и вот что рассказала ему Лена.
   Завтра утром они выезжают на машине в Торонто, в Северный Йорк, где располагается североамериканское отделение ассоциации, которую возглавлял последние годы Иван Францевич. Там они встретятся с нотариусом, который специально прилетит из Европы, чтобы огласить завещание.
   – Почему такие сложности? – спросил Виталик.
   – Я толком не поняла, – призналась Лена. – Подозреваю, что передача оставшихся документов на имущество – это не самая важная часть мероприятия.
   – А важная часть?
   – Нечто связанное с деятельностью самой ассоциации. У них свои правила, свои традиции. Завтра узнаем.
   Лена выглядела встревоженной. Виталик, продолжая шагать, положил ей руку на плечи.
   – Ничего, прорвемся!
   Она поежилась:
   – Хорошо, что хоть ты у меня теперь есть!
   На следующий день Виталик обследовал машину. Просмотрел «мануал» – еще одну цветную толстенькую книжицу. Основную ее часть занимали сведения о безопасности автомобиля: как пристегиваться, как возить детей и тому подобное. Сев за руль, Виталик поначалу нет-нет да и дрыгал левой ногой, ища сцепление. Наконец догадался сунуть левую ногу под сиденье, и все пошло как по маслу. Когда-то его «жигули-шестерка» представлялись ему верхом совершенства, и только сейчас он понял, что такое настоящая машина. Как если бы человека, считающего себя наверху блаженства в отдельной «хрущевской» квартире, вдруг поселили бы в современный пентхаус. Ах, этот гидроусилитель руля! Эта коробка-автомат! Этот момент силы, когда, придавив педаль газа, на разгоне ты вжимаешься спиной в сиденье, как космонавт. Эти уверенные, тигриной мягкости тормоза! Эти кнопки управления, прямо на рулевом колесе! Виталик вздыхал и чувствовал себя на седьмом небе. Ведь мог прожить жизнь и никогда не узнать этого счастья! Только ради этого стоило приезжать сюда!
   Дорожный крейсер глотал километр за километром. Вот так бы и ехал всю жизнь! Виталик на практике узнал, что такое круиз-контроль, но куда приятнее самому контролировать это чудо техники. Лена в глубокой задумчивости смотрела на дорогу/
   Пристегнувшись ремнями безопасности, они застыли на скорости сто девять километров в час, Виталик в восторге, Лена, погрузившись в мысли, как в душистую мыльную пену, и мысли не разбегались, как раньше: присутствие Виталика, верной живой души, было действеннее транквилизатора.
   Дорогу перебегала поземка, в стекло летели редкие, заблудившиеся снежинки. Холодный асфальт отталкивал их, ветер, хмурясь и беззлобно ругаясь, смахивал их в сторону, в бурьян, в перелески, на обнаженную каменную породу. И еще! Виталик никогда не ездил по такой широкой, гладкой и красивой дороге. Вначале он беспокоился, что они не взяли с собой канистру с бензином, и с тревогой посматривал на указатель уровня топлива. Но заправки попадались регулярно. Они остановились на одной, выпили кофе, и Виталик, ненадолго разлученный с автомобилем, успокоился только тогда, когда опять сел в его кожаное кресло.
   По бокам дороги пролетали, скалясь в улыбке, красноватые скалы, убегали в матовую синеву осененные юным снегом хвойные деревья, мелькали скинувшие свои летние рубашки березы.
   Пять часов на асфальте блаженства. Пять часов, и замелькали вагоны на железной дороге слева, стало больше машин и домов. Они подъезжали к Торонто.
   Номер в «Четырех сезонах», душ, перекус – все это Виталик принял как должное. Обладание такой машиной сделало свое дело: Виталик быстро освоился в новой жизни.
   – Бонневиль, почему Бонневиль? – захмелев от машины, приставал он к Лене.
   Лена смотрела на него, не зная, радоваться ей или сердиться: не тот момент, чтобы витать в облаках.
   – Как мне сказали, это такое высохшее соляное озеро.
   – А! Вспомнил! Там устанавливают рекорды на скорость. Ну конечно! Это же священное место для автомобилиста!
   – Слушай, Виталик, если ты не соберешься, я отберу у тебя эту игрушку, понял? Мы с тобой не в том положении, чтобы рассупониваться.
   За долгую дорогу Лена успела осмыслить и изложить Виталику свое видение проблемы. На вакансию Ивана Францевича, по ее словам, должны претендовать три кандидата, это – и ответственность, и власть сверх всякой меры. От Лены, как выразителя его воли, похоже, зависит, кто будет избран на это место.
   – Я так понимаю, – делилась соображениями Лена, – что здесь наименее опасная территория для такого рода дел. В Европе или Штатах нас в лучшем случае не выпускали бы из поля зрения.
   – А в худшем?
   – Охотились бы. Хоть и есть старое правило: женщины и дети неприкосновенны, однако кто его нынче соблюдает? Здесь же, как мне кажется, территория нейтралитета, нечто вроде курортной зоны. Здесь можно чувствовать себя свободно. Но расслабляться все равно полностью нельзя. Вполне вероятно, не успеем мы поселиться в гостинице, как наш телефон будет поставлен на «прослушку», а портье станет докладывать о каждом нашем движении.
   На этих ее словах Виталик плавно и уверенно обошел на «овердрайве» неожиданно притормозивший «форд-эксплорер».
   – Опасность там, где ее меньше всего ожидаешь, – сказал он.
   В Северном Йорке стояло вполне современное и ничем не примечательное здание. Пройдешь – не заметишь. На парковке с тыльной стороны дома – десятка полтора далеко не новых машине. У некоторых на багажнике были наклеены синие эмблемы с изображением циркуля и наугольника.
   Лена с Виталиком прошли мимо главного входа в дальнюю дверь, им прицепили на грудь пластиковые карточки – бейджики с большими синими буквами «VIP». Далее последовали лестница, коридор, дубовая дверь и идущий им навстречу нотариус в костюме с галстуком. Виталик, тоже в костюме с галстуком, подождал, когда сядет Лена, нотариус подождал, когда сядет Виталик.
   Нотариус говорил на правильном английском языке, поэтому Виталик понимал отдельные слова, но плохо понимал суть. Советского инженера учили читать по-английски, немного писать, но ни говорить, ни слушать его не учили. С кем говорить и кого слушать? Контакты с иностранцами были запрещены, о всяком случайном контакте следовало доложить в отдел режима. Иностранное радио глушилось. Студенты и аспиранты, главным образом, сдавали чтение текста, сдал необходимое число тысяч печатных знаков – получай зачет. Читать зарубежные журналы – это надо для работы, а вот болтать, знаете ли, – не надо.
   Когда Виталик от нотариуса получил документы, он почувствовал себя увереннее, здесь был текст. Переговоры вела Лена. После того как документы на имущество были переданы, приступили к главному.
   – Засим, – сказал нотариус, приняв важный вид и оглядывая свою маленькую аудиторию (для этого случая в качестве свидетелей пригласили двух дежурных сотрудников в униформе то ли супервайзера, то ли охранника), – согласно воле покойного, вам, – и он посмотрел сначала на Виталика, потом на Лену, – предстоит произвести назначение его преемника, опять же строго по воле покойного. Обратите внимание, – он взглянул на свидетелей, – я вскрываю запечатанный конверт и передаю документ душеприказчикам.
   Нотариус вскрыл конверт и прочел бумагу. Он перечел ее два раза, брови его дрогнули, но он сдержал себя, лишь поджал губы. Гербовая бумага перешла в руки Лены. Она прочла, с усмешкой покачала головой и передала документ Виталику. Виталик поморгал, он плохо понял, что прочел. Подошли свидетели и тоже взглянули на бумагу, впрочем никак не выразив своего отношения к содержанию: один смущенно покашлял в кулак, другой бросил взгляд на нотариуса и сел на свой стул.
   Нотариус, убедившись, что все ознакомились с документом, тоже откашлялся.
   – Как видите, из документа прямо не следует, кто будет преемником, – заключил он. – Завтра утром в присутствии этих господ, – кивок в сторону свидетелей, – а также названных здесь кандидатов вы предъявите этот документ и, после того как я и эти господа удостоверят его подлинность, назовете имя преемника.
   Лена скривила губы. Нотариус поднялся.
   – Прошу вас, господа. Завтра ровно в одиннадцать в этом кабинете. Всем ли все понятно? Тогда до завтра.
   Свидетели вышли. Лена, вернув бумагу в конверт, положила ее в сумочку. Нотариус протянул ей сопроводительное письмо. В нем говорилось, что Лена, не вступая в ассоциацию, наделяется правами товарища старшего надзирателя. Виталик по желанию может вступить в членство, но может и не вступать, в любом случае он получает права ее помощника.
   – А если?.. – начала Лена.
   – Что, мэм? – спросил нотариус.
   – Я подумала, а если я не смогу… мы не сможем сделать верный выбор преемника?
   – Как это?
   – Вы же сами сказали, что здесь нет прямого вердикта. Вы уверены, что есть одно-единственное решение?
   – Простите, мэм, но завещатель дал, по его мнению, точные указания. Раз он дал такие указания, значит, он был уверен, что вы сделаете верные выводы. Я не могу обсуждать право завещателя выбирать форму завещания. По-видимому, у него были на это свои причины. Насколько я понимаю – такова традиция. Могу лишь пожелать вам удачи.
   – О’кей! – тряхнула головой Лена и посмотрела на Виталика.
   Тот силился понять, о чем они говорят. Последнее восклицание Лены он точно понял.
   – Увидимся, – пропела она нотариусу и повернулась к двери.
   Нотариус вышел их проводить.
   Виталик тронул машину со стоянки, оглядываясь. Они выехали на улицу, идущую с юга на север. За ними никто не последовал, все припаркованные машины остались на месте.
   – Сверни сюда, – сказала Лена.
   Он свернул, проехал немного и остановился. Вокруг, как в кукольном театре, стояли сказочные домики, украшенные к Рождеству россыпями огоньков.
   Лена достала конверт и еще раз перечитала то, что он содержал.
   – Читай, – она протянула бумагу Виталику.
   Вот что написал Иван Францевич в той бумаге.

   While evaluation the candidacy of the three members of the council, who are known as Caspar Aquila, Pierre Charron and Girolamo Savonarola for a position of the chair, I concluded the following.
   Let us assume, that prior to making a decision I was ask each one of them, who is the most deserving of the three?
   He, who has ears to hear, let him hear.
   The First – Aquila, stated “the chair has to be awarded to the second, Charron”.
   The Second – Charron, stated “the chair has to be awarded to the third, Savonarola.
   The Third – Savonarola, stated “the chair has to be awarded to me – Savonarola.
   After I listened to them, I said: ”I agreewith opinion of only one; his opinion coincides with my decision. Such is my will”.

   (Выбирая председателя из трех членов Совета, которые известны под именами Каспар Аквила, Пьер Шаррон и Иеремия Савонарола, я пришел к следующему выводу.
   Предположим, что, прежде чем найти решение, я спросил бы каждого из них, кто достоин стать председателем?
   Имеющий уши, да услышит.
   Первый, Аквила, сказал: «Председателем должен стать второй, Шаррон».
   Второй, Шаррон, сказал: «Председателем должен стать третий, Савонарола».
   Третий, Савонарола, сказал: «Председателем должен статья, Савонарола».
   Выслушав их, я говорю: «Я согласен с мнением только одного из них, и его мнение совпадает с моим решением. Такова моя воля». – Пер. с англ.)

4. Корпорация избранных

   Тем же вечером нотариус ужинал в ресторане с одним джентльменом. Разговор шел о погоде, о предстоящем Рождестве, о ценах на бензин, короче, светский разговор, изысканный и пресный по причине отсутствия интереса к теме беседы.
   Когда подали кофе, собеседник нотариуса спросил, когда тот возвращается в Европу? Нотариус ответил, что завтра он заканчивает дела и надеется вечером сесть в самолет. Собеседник выразил надежду на то, что нотариус не настолько будет обременен предстоящими делами, чтобы отказаться от приглашения на ланч.
   – Зная вас, – предположил он, – я полагаю, что в целом ваша миссия для вас абсолютно транспарентна, вами раскрыта и практически завершена.
   В сдержанном кивке нотариуса одновременно проявились и уклончивость и самодовольство. Они настолько не сочетались друг с другом, что собеседник не удержался от улыбки.
   – Я бы дорого дал, – сказал он, – чтобы узнать, что вы сейчас подумали? Настолько непередаваемо было выражение вашего лица. Жаль, что я не художник!
   Нотариус, который в это время подумал, не пахнут ли его руки рыбой, тоже улыбнулся.
   – Я подумал, что по прилете надо озаботиться покупкой рождественского карпа.
   – Кстати, о карпе, – оживился собеседник, – у меня есть знакомый, большой любитель рыбалки. Он – корреспондент одной крупной газеты, поэтому он – еще и рыболов в сфере новостей. Так вот, он уполномочен выложить очень крупную сумму за какую-нибудь важную новость. Наличными.
   Нотариус, как бы невзначай, поднес одну руку к носу.
   – Ох уж эти корреспонденты!
   – Уверяю вас. Помнится, в прошлом году он очень хорошо заплатил за сведения об ордене Храма Солнца, там произошло массовое самоубийство или убийство. Возможно, вы слышали об этой истории. Кажется, у вас в Швейцарии тоже есть отделения этого ордена.
   На этот раз кивок нотариуса был не менее выразителен, однако встречен без улыбки. Собеседник весь подобрался и задал действительно интересующий его вопрос.
   – В связи с орденом мне пришла в голову одна мысль. Кажется, на данный момент вы тоже можете стать ньюсмейкером. Я слышал, вы здесь для того, чтобы установить, кто будет главой известной нам обоим корпорации, не так ли? Сегодня эта новость стоит очень дорого. Завтра она не будет стоить ни цента. Вы меня понимаете?
   Нотариус поднес вторую руку к носу.
   – Большие деньги, – добавил собеседник.
   Нотариус покачал головой, лицо его сделалось профессионально непроницаемым. Руки рыбой не пахли. Подумав, он смягчился.
   – Послушайте, – сказал он, – я вас прекрасно понимаю. Но… я знаю не многим больше вашего. Ведь там с незапамятных времен все шифруется и кодируется. Ничто не говорится просто и прямо, без намеков, загадок, аллюзий и метафор. И в итоге выливается в головоломку. Даже если бы кто-то на моем месте и захотел бы что-то узнать, он должен быть Эйнштейном или экстрасенсом.
   – Так я и думал! – сокрушенно сказал собеседник.
   – Вот видите!
   И беседа снова вошла в нейтральные воды.
   А через час, оставив нотариуса, этот джентльмен имел встречу в хорошем номере отличной гостиницы с другим джентльменом – пожилым итальянцем, сохранившим остатки военной выправки. Итальянец вышел в рубашке и домашних туфлях.
   – Ну, что?
   – Никакой полезной информации.
   – Даже за деньги?
   – Даже за деньги нельзя открыть то, чего не знаешь.
   – То есть?
   – Завещание зашифровано.
   – Я так и знал!
   – Кто бы мог сомневаться!
   – Папаша Миллер, хитрый лис, все предусмотрел.
   – Само собой!
   – Ладно! Кто может, пусть сделает больше! Ужинать будешь?
   – Я только что поужинал с нотариусом.
   – Ах да!
   – Что теперь?
   – Что теперь? Посмотрим, может, вдова и сын Миллера как-то проявятся.
   – А если не проявятся?
   – Значит – не судьба! Завтра все узнаем.
   – До свидания.
   – Чао!
   Пожилой отставник был спокоен и вальяжен. От прошлого остался холодный профессионализм и привычка к действию, но в целом все тонет в равнодушии, индифферентности. Все проходит…. Ну, выберут его Великим Хизром, ну, не выберут. Все равно время смоет и это. Если выберут, ненадолго появится интерес к жизни. Он знает, что ненадолго, точно знает. Хорошо, есть такая штука – экстраполяция. Заглянешь вперед и успокоишься. Позади – много всякого, хорошего и плохого. Дело не в том, кем жил, а как. Жизнь дается человеку один раз и прожить ее надо так, чтобы было неловко рассказать, но приятно вспомнить.
   За окном сиял в ожидании праздника город. Снежинки кружились, не касаясь асфальта. Из темной комнаты с высоты, как на четкой фотографии, удачно смотрелась композиция из освещенных розоватых небоскребов, ярких витрин, разноцветных вывесок, реклам, белых и красных автомобильных светлячков.
   Отставной генерал корпуса карабинеров, бывший полковник контрразведки Спецьяле отошел от окна. Он привык скрываться в тени. Нет нужды всем знать полковника Спецьяле, а сдавшего дела – тем более. Только избранные, посвященные знали его псевдоним, данный ему в честь знаменитого средневекового монаха и просветителя Иеремии Савонаролы.
   Между тем вдова и сын Ивана Францевича Миллера, которых мы оставили на улочке среди домиков-игрушек, пытались разгадать зашифрованное послание. Лена, как могла, перевела его Виталику.
   – Ну, и что он имел в виду? – спросил Виталик.
   – А я знаю?
   – Но ведь ты должна принять решение.
   – Мы должны принять решение, Виталик, мы. Таково условие завещания.
   – Все равно, ты его лучше знала, тебе и карты в руки.
   – А ты зачем у меня? Для мебели?
   Виталик замолчал и стал смотреть вдаль, стараясь сосредоточиться. Больше всего ему хотелось завести этот восхитительный двигатель и ракетой рвануть вперед. Лена в задумчивости смотрела на его руки, которые любовно поглаживали руль. Нет, это невыносимо! В отличие от мужчины, женщина возьмется за дело в последнюю очередь, сперва она попросит помощи. Мужчина помощи ни за что просить не станет. Но ее мысли, похоже, угадал Виталик. Нх глаза загорелись и встретились. Оказывается, эти двое способны были понимать друг друга без слов.
   – Мне кажется, я знаю, что делать. Только не говори, что это ты придумал, – сказала Лена.
   – А что тут думать?! Просто я не знал, что это можно сделать.
   – Будешь знать, деревня! Заводи!
   Просить дважды Виталика не пришлось. Через пять минут они остановились у ближайшей плазы, и Лена направилась к телефону-автомату. Виталик, сканируя глазами пространство, шел за ней.
   Позвонить из автомата в Москву оказалось парой пустяков.
   Костя был дома. Лена облегченно вздохнула, когда он взял трубку.
   – Ты откуда? – спросил Костя.
   – Да все оттуда же!
   – А слышно лучше, чем из Москвы.
   – У нас тут балалаек не делают.
   – Что-то случилось?
   – Пока нет. Но может. Если ты не поможешь.
   – А где Виталик?
   – Да здесь он, здесь! С ним все в порядке, не считая того, что он влюбился в мою машину. Нам, Костя, требуется интеллектуальная поддержка. Хорошо, что ты оказался дома.
   – Еще бы! У нас ночь, между прочим.
   – А! Я тебя разбудила? Тем лучше! В том смысле, что иначе можно было тебя не застать.
   – Так что там у вас?
   – Короче, слушай. Завтра утром я, вернее, мы должны выбрать кого-то на место Ивана. Это такая история, я тебе потом расскажу. Короче, Иван дал указания, но они сформулированы в виде какого-то ребуса. Такого ребуса, который мы с Виталиком будем разгадывать долго и упорно и можем вообще не разгадать. Ты понял?
   Костя окончательно проснулся.
   – Да, я понял. Диктуй.
   – Записывай, – Лена прочла ему текст на английском языке. – Тебе перевод нужен?
   – Подожди!
   Костя замолчал, видно, перечитывал текст.
   – Так, понятно! – бормотал он.
   – Костя.
   – Да.
   – Что тебе там понятно?
   – Имена – псевдонимы. По-моему, это в традициях иллюминатов.
   – Костя, ты мне скажи, кого выбрать?
   – Надо подумать. Давай так: ты мне через полчасика перезвони. Я попробую все сделать.
   – Ты уверен?
   – Ну, если за полчаса не удастся, то завтра ты точно получишь решение. Будь спокойна. Еще что-нибудь? Вы там осторожнее! За вами не следят? Дело серьезное.
   – Виталик очень внимательно смотрит.
   – Хорошо. Все! Время пошло! Жду твоего звонка через полчаса.
   Виталик, пряча голову в воротник, встретил Лену вопросительным взглядом.
   – Ну, как?
   – Все о’кей! Перезвоню через полчасика. Пойдем пока выпьем кофе в Тим Хортоне. Ты такого еще не пил.
   Виталик в очередной раз позавидовал Лениному оптимизму.
   Костя же сел за стол и постарался как можно точнее перевести текст на русский. Это заняло у него минут десять. Перечел его раз, другой, обреченно вздохнул и позвонил Артуру.
   Артур спал чутко.
   – Постой, постой, – сказал он, когда Костя зачитал ему свой перевод, – как там написано: «я согласен с одним из них» или «я согласен только с одним из них»?
   – Пожалуй, так: «я согласен с мнением только одного из них».
   – Ага, это значит, что с мнениями остальных он не согласен.
   – Получается так.
   – Все ясно! Тогда эта задачка имеет одно решение.
   – Какое?
   – Председателем должен стать второй.
   – Второй? Шаррон?
   – Да.
   – Слушай, Артур, у меня ночью голова плохо соображает. Поделись по-быстрому, чтобы я мог им объяснить.
   – Все просто! Первый быть председателем не может, потому что на него никто не указал, тогда с чем соглашаться-то? Если бы был третий, то тот, кто выбирает, должен согласиться с ним самим и со вторым, который тоже показал на третьего. В этом случае выбирающий согласился бы с мнением сразу двоих, а он сказал, что согласен с мнением только одного. Остается второй. В таком варианте выбирающий согласен с мнением только одного – первого и не согласен с мнением оставшихся. Финиш.
   Костя записал.
   Артур вернулся в кровать. Людочка так и не проснулась. Артур лежал на спине и смотрел в потолок. Ночное небо прояснилось, на полу с удобством разлегся лунный свет. Таким образом, комната была освещена снизу, даже потолку досталось немного света. Артур вспомнил далекое лето на Костиной даче: он лежит, закрыв глаза, и слушает, как полуночничают, хихикая в темноте, Людочка и Лена, позвякивает рукомойник, доделываются какие-то последние дела, заканчиваются приготовления ко сну. Он засыпает и видит во сне белые колени Лены, они прохладные, он прижимается к ним лицом, кожа у Лены нежная, особенно она нежная изнутри бедра.
   – Нет, – говорит он голосом трагика, – нет! Мне честь дороже страсти!
   От звука собственного голоса Артур проснулся. Лунный свет на полу спрятался под пушистое одеяло из облаков. В комнате темно.
   – Чего ты говоришь? – бормочет Людочка.
   – Спи, спи, – гладит ее Артур.
   Людочка и не думает просыпаться. Нет сил ни поднять руку, ни поднять веки.
   – Мой милый, хороший, – шепчет она во сне, – купить тебе галоши?
   Артур слушает ее ровное дыхание и думает о том, как там Лена за океаном в новой роли. Пятидесятилетняя королева красоты, будто навечно обрученная с приключениями. Ее ангел-хранитель только успевает поворачиваться. Сейчас он послал ей Виталика. Ну, что ж! Виталик – не лыком шит. Не слишком чуток? Неправда! Визионер, у него интуиция. Медвежковат? Ну, знаете ли, медведь – быстрый и ловкий хищник, славен тем, что предвидеть его действия невозможно.
   А Лена? Куница! Пропал медвежонок! Интересно, успела она уже затащить его на свои шелковые простыни? Артур покосился на Людочку и, немного поколебавшись, разрешил себе немного позавидовать Виталику. Нет, не потому, что он с Леной, нет. А потому, что Виталик где-то далеко, в Новом Свете участвует в тайных интригах, распутывает загадки, кругом агенты, небоскребы и элегантные машины, а рядом красивая женщина. А он, Артур, чем занят?! Спит как сурок! И ничего в его жизни не происходит. Нет у него ни машины, ни денег, ни приключений, ни тайн, ни интриг. Женщина? Женщина есть. Тоже спит как сурок… как сурчиха. И никаким агентам он не нужен. И вообще…
   Артур полежал еще немного на спине с закрытыми глазами. Ну и что?! Мушкетеры двадцать лет никому не были нужны, а потом понадобились! Не жалеть себя! Не жалеть! Быть готовым! А если?.. А! Плевать на все! Он повернулся на бок, может, так удастся поскорее уснуть.
   Тем временем Лена и Виталик опять позвонили Косте и получили наконец ответ задачки. Виталик продолжал осматриваться вокруг, он зачем-то заглянул под машину, ничего не увидел, поднял капот, закрыл, вздохнул и, счастливый, нырнул в салон. Лена, переживая триумф, ждала, когда они поедут, ноздри ее раздувались, глаза сверкали в темноте. Львица, попирающая свою добычу. Иван Францевич знал, на кого положиться. Крейсер, управляемый капитаном Виталиком, плавно описал две дуги и выехал на дорогу.
   Они заказали ужин в номер, и Лена, упоенная победой, заставила Виталика вернуться в их молодость, в вешние года, туда, где они, не задумываясь, устремлялись друг к другу, без вопросов, без ответов, без сложностей и взаимных упреков, обычно сопровождающих глубокие чувства, без тревог, сомнений, ревности, упрямства, упиваясь честным, и потому чистым, притяжением молодых тел, желанием слиться в одно единое тело.
   Смущенная и радостная улыбка Виталика была ответом на вызов прекрасной мачехи, назначенной ему то ли Провидением, то ли Судьбою, когда она протянула под столом ногу в чулке и положила ее ему на стул. Ступня излучала тепло, и Виталик погладил ее рукой. Лена опустила ресницы. Они оба старались сохранить равновесие. Торопливость убивает самое ценное – возможность насладиться моментом.
   Как ни в чем не бывало завершился ритуал ужина, поговорили о пустяках, вечер не отличался от предыдущих. Не отличался за исключением финала: участники не разошлись по своим комнатам. Освободившись от одежды, они присели на кровать. Простое, будничное действие перенесло их в прошлое, где на зимних тротуарах чернели раскатанные ледяные дорожки и прозрачный воздух февраля освежал пустые вечерние, наспех убранные улицы Москвы. По ним Лена и Виталик шли с тренировки, останавливаясь в неосвещенных местах для поцелуя. Губы так красноречивы, когда молчат!
   Лена, Лена! Совсем юной она вышла замуж и стала просто Ивановой. Ее муж написал брошюру, маленькую, неосторожную, опрометчивую, не против властей, наоборот, актуальную в тот период начавшейся на Ближнем Востоке войны. Он вышел без прикрытия на противника, который шутить не привык, и вскоре его нашли в петле. Лена легкомысленно решила выяснить, что же плохого он сделал, и ей предстояло тоже – как бы случайно, выпасть из окна. Но противник уготовил ей иную участь. К ней пришли люди, представились и убедительно попросили работать по их плану. Они были частью безжалостной машины. Пример мужа не позволял в этом сомневаться.
   Виталик познакомился с ней, когда она, по их наущению, сошлась с уверенно шагающим по карьерной лестнице человеком. Его следовало остановить. В результате и его тело вынули из петли. Лена держалась из последних сил. Виталик познакомил ее с Костей, и тот протянул ей свою крепкую, будто выкованную из космического металла, руку. Вместе они выиграли время, Лена вырвалась из пут, а события, как крутые морские волны, стерли многие человеческие творения, планы, да и самих людей тоже. Она стала сильнее, но былое не травмировало в ней женщину.
   Наутро Лена и Виталик, вновь повесив на грудь бейджики, проследовали в комнату за дубовой дверью. Их познакомили с тремя мужчинами – претендентами на место Ивана Францевича. Нотариус и два свидетеля сначала убедились в подлинности вчерашнего документа. Затем нотариус зачитал завещание, и Лена объявила решение: Пьер Шаррон. Последовала минутная пауза, но возражать никто не стал и объяснений никто не потребовал. Принесли шампанское (Виталик его только пригубил). Все понимали значение момента, даже приглашенные свидетели, не зря же они служили в этом храме шотландского обряда, они еще не знали, кто есть кто, по лицам избранников невозможно было догадаться, кого из них осчастливили высоким стулом. Присутствующие подписали какие-то бумаги, еще раз приложились к шампанскому и разошлись. Известие понеслось по коридорам здания, по проводам в Европу и Америку, проникло в узкий круг посвященных, заставило напрячься спецслужбы, ибо им еще предстояло выяснить, кто скрывается под именем друга Мишеля Монтеня, французского поэта Шаррона. Это имя – лишь псевдоним избранного.
   Но до этого, под шампанское, когда вышли свидетели, Пьер Шаррон, или как там его, своим решением повысил Лену до старшего надзирателя. Ей предстояло получить соответствующие регалии, выдержки из устава, где были указаны ее права и обязанности. Всего ей знать не полагалось, так как формально она не вступала в организацию. «Ты стала кем-то вроде почетного академика», – сказал ей Виталик. Ему полагалось знать еще меньше.
   Виталик доверял Косте, а Костя его заклинал ни в коем случае не вступать ни в какие организации. В итоге Виталик тоже остался за штатом, хотя и получил некоторые права. Обязанности его, собственно, заключались в помощи Лене, что он и так исправно исполнял бы независимо от своего членства. Единственно, на что он согласился, – это носить часы на правой руке, а также усвоить некоторые знаки, по которым члены ассоциации могли узнавать друг друга. Тайные знаки применялись в случае острой необходимости, например при угрозе здоровью, жизни или свободе, ну и конечно, в связи с угрозой срыва выполняемой миссии или хода операции.
   Солнце ярко освещало парковку машин. Оно отражалось от их капотов, крыш и стекол. Солнца – вот чего не хватало последнее время! Теперь это стало ясно. С Лениных плеч свалились тонны груза. Она велела Виталику ехать прямо в ресторан.
   Тем же вечером отставной генерал Спецьяле, он же – Джироламо Савонарола, вылетел домой. Рождество надо встречать дома. Хотя семьей он так и не обзавелся. Здесь нечем гордиться. Когда-то семью заменяли агенты. Аген-тессы? Да. Стефания… Теперь эта суперподпольщица, «суперкладестини» – ухоженная женщина, член Европейского парламента. Скажи кому-нибудь, что в молодости она в джинсах и кожаной куртке носилась на мотоцикле, чуть не попалась полиции, когда искали Альдо Моро, сочтут тебя сумасшедшим стариком. А то утро в Милане? Утро перед покушением на премьера Мариано Румора. Летящие занавески в их номере, и она – в чем мать родила, встала пораньше, чтобы успеть забежать к Бертолле, а потом вернуться и позавтракать вдвоем с ним, со Спецьяле в маленьком кафе на площади. Не поверят! Строгий костюм, украшения от Тиффани. Но он-то видит. Видит, как она снимает очки, которые носит для солидности, садится в свой «ягуар» и рвет с места так, что машина приседает на задние колеса.
   Кем же они были на самом деле? Он – генерал? Генералом Спецьяле стал, когда в корпусе карабинеров создали подразделение «красных беретов» GIS – «Группо Динтер-венто Спецьяле». Она – политический деятель? Она им стала после того, как отцвели осенними цветами «Бригате Россе» – «Красные бригады». Так? Ничуть не бывало, как любил говорить папаша Миллер. В век париков, шпаг и кринолинов их назвали бы авантюристами. Как Джузеппе Бальзамо и Лоренца Феличиане. Спецьяле и Стефания устроили все как хотели и вышли сухими из воды. Их почитали и награждали. Почитают и награждают. Выдвигают и выбирают. Они поменялись ролями: он ушел в тень, она вышла из нее. Но у него, как и тогда, власти больше.
   Да, его сегодня не выбрали. Не так уж и плохо. Амбиции до добра не доводят. Амбиции множат врагов. Скромнее надо быть, скромнее. Но, чтобы выдвинуться, надо быть общительным, приятным в общении. Вот два условия, редко уживающиеся в одном человеке.
   Если говорить о сегодняшнем событии, о выборе на место папаши Миллера, самое лучшее – быть всегда вторым. Вот высшее мастерство! А первым? Первых – их много! Их забывают, их проклинают, спорно или недобро хвалят. Первый всегда подставляется. Быть вечным вторым – вот достойная цель!
   В конечном счете, все умирают. Никто не знает, когда умрет, зато все горазды обещать светлое будущее. Ришелье не говорил «я сделаю», Ришелье говорил «я сделал».
   Спецьяле пошел дальше Ришелье, он даже «я сделал» никогда не говорил. Пусть все идет будто само собой, а я вроде как в сторонке.
   Он посмотрел в иллюминатор. Внизу, далеко, в десяти километрах, ревел океан. В салоне первого класса было тихо и просторно. В теплой дымке скользили стюардессы, красивые, как летние дни. Гм! Вдова папаши Миллера тоже красивая. Раз-два – и разбила его надежды стать первым. И правильно сделала, вторым быть лучше. Услышать вердикт из красивых губ приятнее, чем из сухой щели нотариуса. Нет, нотариус никогда бы и не догадался, на ком остановил свой выбор Миллер. Красива и умна. И пасынок ее, видно, тоже далеко не дурак. Скромен, молчалив, внимателен, как умный пес. Взглядом напоминает отца. Высок, крепок, спортивен. Красив…
   Гм! Странные они, эти русские! Каждый по отдельности – пример для подражания. Ну, бывают, конечно, будто укушенные бешеной собакой, у кого их не бывает. И все-таки преимущественно – первый сорт. Но как только соберутся вместе в своей холодной стране – натуральное стадо баранов, и впереди обязательно баран. Бе-е-е! Откуда-то возникают и криворукость и лень. Неудивительно: там так мало солнца. Вот уж где строят планы на светлое будущее, сплошные протоколы о намерениях, одни за другим, да еще один глупее другого. И ведь никто никогда не спросит и никогда не получит ответа на вопрос «а что, собственно, ты сделал?». Никто ни за что не отвечает, никому ничего не надо. У нас вон Муссолини ответил, да еще как ответил. Спецьяле тогда мальчиком был, он шнырял в ликующей и яростной толпе на пьяцца Лорето и помнит, как притихла толпа, и он притих, когда увидел поднятые над площадью тела дуче и Клары Петаччи. Они были подвешены за ноги.
   А ведь это на примере русских Курцио Малапарте показал Муссолини, как надо организовывать государственный переворот. Они устроили его в конце войны, той – первой. И царя убили и всю его семью тоже. Все ответили разом и за все, причем в том числе и невиновные. А потом те, кто неистовал, тоже ответили, а с ними заодно, как водится, тоже невиновные. Но все равно, те, кто на виду, ответили первыми. Таков закон. Так что не надо быть на виду. Лучше – на вторых ролях.
   Спецьяле скривил губы и посмотрел вниз. Внизу над темной бездной клочками повисли белесые облака.
   В это время в Италии разгорался скандал в связи с коррупцией в армейском руководстве и расхищением армейского имущества. К ответу призвали пять тысяч генералов и офицеров.

5. Единожды солгав

   На выборах в Государственную думу Российской Федерации верх взяли коммунисты. Через несколько месяцев выборы президента. Начало нового, 1996 года встревожило власть, если бы выборы были сейчас, президент Ельцин набрал бы всего шесть процентов голосов. Либеральное общество под угрозой. Демократия в опасности, надо срочно принимать меры, все средства хороши. Убей демократию, и ты ее спасешь.
   У Ельцина – сердце, президент совсем плох. Рейтинг ниже плинтуса, а на носу интенсивная избирательная компания. Генерал-телохранитель предлагает отменить выборы. Президент не выдержит. Мало того что не выдержит, еще и проиграет. И пойдут все лесом, длинной вереницей в направлении лесоповала.
   – Э – нет! – говорят вдруг отвердевшим голосом мягкотелые демократы. – Победа или… или… или никаких или!
   Избирательную кампанию возглавляет железный, выкрашенный свинцовым суриком, Чубайс. Ельцин, накачанный химией, отплясывает перед избирателями, демонстрируя железное здоровье. Средства массовой информации бросаются в бой за Ельцина против победительных коммунистов. Давайте, давайте, а то скоро и на ваш роток накинут платок. Что? Все патриоты за коммунистов? Уже не все! Часть за товарища генерала, за генерала Лебедя. Патриотический Конгресс русских общин (Скоков, Лебедь, Глазьев) отказался от сотрудничества с коммунистами.
   Лебедь – оратор с мощным армейским басом. Он с ухмылкой сыплет в толпу афоризмы: «Генерал-демократ – это все равно что еврей-оленевод». Ну и что? Он же еще не знал, что Роман Абрамович станет губернатором Чукотки.
   Коммунисты – проблема. Еще одна проблема – война в Чечне. 22 апреля не стало Джохара Дудаева. Чеченские вооруженные формирования под командованием Аслана Масхадова не слишком смутились после гибели своего первого президента. А Ельцину надо с войной в Чечне кончать. Любым способом, иначе избиратель ему ее припомнит. Волнуются министр обороны Грачев, начальник охраны президента Коржаков, руководитель ФСБ Барсуков, так называемые силовики, да еще отвечающий за военную промышленность Сосковец. Они не демократы, они – патриоты. Но не будет Ельцина, и их ветром сдует. А он еще и слаб здоровьем.
   – Вперед, на выборы! – зовет Чубайс. – Он выдержит!
   А не выдержит, придет премьер Черномырдин, сбросит силовиков, а Чубайс и демократы все равно останутся.
   Обе силы борются за влияние на Ельцина. Национал-патриоты против либерал-демократов. Кто правый, кто левый – не разберешь. Все клянутся в любви к Отечеству, Конституции и Народу. Народ башкой крутит: налево – направо, направо – налево. Умный Березовский тоже головой вертит, только глаза внимательно смотрят слева – направо и справа – налево. Клянутся, а интерес материальный. Вот оно – кольцо власти: власть конвертируется в деньги, а деньги конвертируются во власть.
   Обе силы против коммунистов. Только избиратели «за». Малоимущие, потерявшие работу, работники, не получающие месяцами зарплату, пенсионеры, солдаты, уезжающие в Чечню, их отцы и матери.
   Косте позвонили из избирательного штаба Лебедя и пригласили переговорить. Дело в том, что Костя успел тиснуть пару статеек в «Вечернем клубе». Протекцию в газете ему составил его приятель, демократ из демократов, раньше он преподавал историю партии в высшей школе КГБ. Видимо, лебедевские штабисты читали прессу, и им понравились некоторые высказывания Кости. Они предложили ему поработать в штабе, придумывая для Лебедя чеканные фразы и афоризмы. Костя отказался.
   Он получил приглашение от Лены и уже успел оформить документы на вылет за рубеж. Через две недели состоялся его рейс.
   Костя в первый раз выехал за границу. Самолет доставил его в Монреаль. Он сразу же заметил часы на правой руке Виталика. Виталик успокоил его: ни в какую лигу он не вступал, часы – это знак, что у него есть кое-какие права, а обязанности… обязанности – в основном помалкивать.
   Косте по душе пришелся большой дом Лены на рю Эйр, который даже имел имя «Лотарингец». Прогуливаясь по окрестностям, над одним магазинчиком он нашел вывеску, на которой был изображен двойной лотарингский крест. Когда-то крест Лотарингии был символом центростремительных сил Европы. Фильтр времени стер острые углы, сгладил детали, убрал резкость. Остался результат: Европа объединяется. Может быть, думал Костя, скоро исчезнут границы, и на всей территории будет одна валюта – экю. Та, что была в кошельках мушкетеров. Вот только его, Кости, страна по иронии судьбы оказалась в сторонке.
   Лена жила скромно. Здесь не принято кичиться деньгами и роскошью. Лена была для него кем-то вроде младшей сестры или дружелюбной бывшей жены. Он понимал, что она нуждается в друзьях, тем более таких проверенных, как Костя и Виталик. Является ли ей Виталик только другом, – на этой мысли Костя не считал нужным останавливаться.
   Если так получилось, то это только на пользу. Виталик будет внимательнее к ней.
   Костя ходил гулять. Здесь на улицах пешеходов мало. Все на автомобилях, пешеходы только в парках. Друзья, отличный кофе, крепкий чай, хрустящий свежий хлеб, колбаса из русского магазина, просторный дом, пустые улицы, тишина, душ и даже сауна, ну, что еще нужно человеку в его возрасте? И главное, он сам тоже еще нужен.
   – Костя, – Лена спускалась с лестницы, – Костя, кое-кто хочет с тобой поговорить.
   – Кто?
   – Из коллег Ивана. Я сказала, пусть прилетает. Мы бы и сами слетали в Европу, но вас туда так просто не пустят.
   – По какому поводу?
   – Выборы, дорогой. Сейчас всех интересуют выборы в России.
   – А я при чем?
   – Ты что, забыл, Иван тебя ценил. Его коллеги о тебе наслышаны. Давай, друг, просыпайся. Пора, пора… как там дальше?
   – Из теплого гнезда на зов судьбы далекий подниматься, – закончил Костя.
   – Вот, вот! Это я и хотела сказать. Только малость подзабыла Пушкина.
   – Это не Пушкин, – сказал Костя. – Это Фет. Афанасий Афанасьевич.
   – Тем более!
   К прибытию Француза Лена заказала русский стол. Во Французе она узнала одного из кандидатов на место Ивана Францевича. Того, кого она выбрала. Он приехал на взятой в пункте проката машине «Вольво» очень хорошего качества. Лена решила провести встречу под лозунгами «Радушие!» и «Русское гостеприимство!».
   Француз носил небольшую темную бородку, был тучен, но очень живой и общительный. В глазах читался ум математика или шахматиста. Лена помнила, как нотариус зачитал завещание Ивана Францевича, и Француз, прослушав, сразу опустил глаза и не поднимал их до оглашения результата. Двое остальных кандидатов все время смотрели на нее. Он и стал Великим Хизром. Математик, окончивший в свое время Эколь Нормаль, и в молодости даже подвизавшийся в группе Бурбаки. Сейчас он склонился к ее руке (Enchante! – Очень приятно!). Ну, что ж, ей не впервые целует руку человек такого масштаба. Она не стала раскрывать его инкогнито, и он это оценил.
   Виталик и Костя тоже не подали виду, что они могут знать его настоящее положение. Первым делом они повели уставшего от перелета Француза в сауну. Потом за стол. Он, хоть и Француз, предпочитал крепкие напитки. И правильно: под них лучше всего шли горячие щи, пироги с мясом и сибирские пельмени. Среди всякой мелочи: соленых рыжиков, охлажденного розового сала, тающей в собственном жире селедки, на столе стояли две запотевшие бутылки с русской водкой.
   Уф! Ну, теперь и про выборы в России можно поговорить. Француз старался говорить по-английски, но Костя, чтобы сделать ему приятное, переходил на французский.
   Итак, русский пасьянс складывался следующим образом. С одной стороны, две буквы Ч – Чубайс и Черномырдин. За ними присматривают космополиты-каменщики, прячущиеся за всякими международными финансистами типа… ну, понятно. С другой стороны – Коржаков и Сосковец, они заявляют о себе как строителях-патриотах: любимая маска спецслужб. Если упростить до крайности, то здесь сталкиваются либеральный капитал и капитал «Кей-джи-би». Но!.. Есть еще генерал Лебедь.
   – Лебедь – это птица такая, – разъяснил Костя. – Le cygne.
   – Bon! Этот генерал-птица позиционирует себя как умелый… нет, умеренный националист. Что вы о нем скажете?
   – Ваш интерес к нему легко прочитывается, – сказал Костя, – ведь он получил поддержку эмигрантов в лице Народно-Трудового Союза.
   – Да. Он представляется нам надежным человеком и твердым политиком, хотя и не вполне уверенным в своих теоретических знаниях, зато способным слушать и действовать в интеллектуально обоснованном направлении.
   – С тем, что он способен реагировать, – отвечал Костя, – я согласен. А вот с надежностью я бы не торопился. Не верю я в челюсти, тяжелые, как мрамор. А бас уважаю, как зритель, на оперной сцене. По-моему, вы увлечены харизмой, а не характером.
   – Характером пусть обладают его советники.
   – Открою вам маленькую тайну, – сказал Костя. – Мне предлагали поработать в избирательном штабе Лебедя.
   – И вы?..
   – Отказался. Посмотрел, послушал и отказался. Увидел расторопность, услышал хвастовство, не нашел серьезности, не обнаружил уверенности в правоте.
   – Очень интересно!
   – Я могу ошибаться. Но говорю как есть.
   – То есть вы не находите его интересной кандидатурой?
   – Интересной? Да. Надежной? Нет. Скорее важной. Потому что главная борьба будет между демократами и коммунистами, между Ельциным и Зюгановым.
   – В этом его важность. В схватке двух равных огромную роль может сыграть третий, куда менее сильный.
   – Да, – сказал Костя, и разговор перешел на Зюганова.
   – Он не победит, – заявил Француз. – Я знаю, что демократы готовы с оружием в руках отменить демократию, если карта ляжет Зюганову.
   – Ну и зря! – бросил Костя. – Ничего страшного не будет. Ни лагерей, ни возвращения к социалистическому распределению, ни Сталина, ни Берии. Хрущев осудил их, а компартия решения двадцатого съезда не отменяла. Не надо забывать, что Ленин ввел НЭП – новую экономическую политику, очень похожую на сдержанный капитализм. Нынешние коммунисты – это те же ваши социалисты, социал-демократы, то есть почти демократы. Например, я допускаю, что вы не любите Миттерана, вам больше по душе де Голль или Ширак. Но ведь вы не выступаете против Миттерана с оружием. Вы говорите: дайте срок, и его переизберут. И придет голлист или еще кто-нибудь, на кого вы рассчитываете. Возьмите Польшу. У них Квасьневский, фактически коммунист, и ничего страшного не случилось. Нет, думаю, у наших нынешних коммунистов нет прежнего задора, решительности и упрямства, чтобы повернуть руль на сто восемьдесят градусов. Они ездят на дорогих немецких машинах, одеты в дорогие итальянские костюмы и носят дорогие швейцарские часы. Они ценят комфорт, они не плачут по ночам о времени большевиков и не перечитывают книгу «Как закалялась сталь». Если нынешние демократы поступят недемократично, они заложат бомбу замедленного действия, причем сами под себя. Демагогия плюс государственный бандитизм – вот на что они идут.
   – Такой брак может родить фашизм, – поддакнул Косте Француз. – Но они хотят спасти свои капиталы.
   – Хотят несмышленые дети. Мартышка, зажав в кулаке орехи, не может вытащить кулак из маленького отверстия и пропадает.
   – Надеются как-то вывернуться.
   – Единожды солгав, кто тебе поверит? – вопросом на вопрос ответил Костя.
   У Виталика слипались глаза. Чтобы не клевать носом, он отщипывал кусочек черного хлеба, за ним в рот следовал кусочек сала или селедочки. А как же есть селедочку без водочки? Совсем маленький глоточек, затем селедочка на черном хлебе и, наконец, горячая разварная картошечка со сливочным маслом. Лена развлекалась, посматривая на Виталика, пока эти два нашедших друг друга аксакала, полностью переключившись на французский язык, решали мировые проблемы.
   Костя читал, что пишут о российских выборах в «Глоб энд мейл», там писали, что национализм – главная тема этих выборов. Позиция национализма, судя по всему, как ни странно, отчасти устраивала Запад. Костя полагал, что ему удалось показать Французу проблему под другим углом зрения, а Француз – величина в мировой политике.
   Наконец, они вспомнили, что среди них присутствует женщина, и рассыпались в комплиментах столу, хозяйке и радушному приему.
   Костя проводил гостя до спальни. Они еще поговорили. Наконец последовало:
   – Je suis sur que j’ai passe le temps bien [1 - Уверен, что с толком провел время (фр.).], – и Француз, остался один.
   Напевая себе под нос, гость стал снимать с себя рубашку. На следующий день он улетел в Европу.
   В первом туре выборов Ельцин не выиграл. Но и не проиграл. Вышел во второй тур вместе с Зюгановым. Второй тур – через семнадцать дней.
   Лебедь занял третье место, набрав 15 процентов голосов. Много. Кому пойдут голоса его избирателей во втором туре? Лебедь – оппозиционер, он против Ельцина. Значит, голоса пойдут Зюганову?
   На следующий день после первого тура Конгресс Русских Общин, лидером которого был Лебедь, упал и не отжался. Лебедь принял предложение Ельцина стать Секретарем Совета безопасности, то есть возглавить силовой блок президента. Генерал-птица переметнулся на сторону Ельцина. «Силовики» и генерал-телохранитель торжествовали. Гляди, какую птицу поймали! Лебедь в руках – это тебе не синица в небе! Не зря мы в него вкладывались, национал-патриотизм подогревали. Рыжий Чубайс со своим кошерным телевидением под командованием Березовского и Гусинского ничего не смог, а мы, благодаря Лебедю, ого-го какой кусок отхватили!
   – Борис Николаич, Борис Николаич, знаете, что означает орангутан?
   – Орангутан? Ты что, Сашок? Кто ж этого не знает?
   – Не! Как переводится, знаете? Из двух слов состоит: Оранг и У Тан. «Рыжий человек» по-бразильски!
   – Ты на кого намекаешь?
   – А я и не намекаю. Орангутан, он и есть орангутан!
   – Дождетесь вы у меня! А ты-то кто?! Горилла? Горилла и есть! Ты меня охраняешь? Вот и охраняй! Нет ведь. Туда же – в политику. Кто вы есть, вообще?! А? Чубайс, рыжий кот, он кто? Мелкий научный сотрудник, мне. Ну, в лупу не разглядеть! А ты? Ну, кто ты такой?! Ну, что вы понимаете в политике?! Как я вас выдвинул, понимаешь, так я вас и задвину! Давай, останови машину. Где, где? В Караганде! Здесь останови. Вон видишь пруд? Хоть искупаемся! Искупаемся, а, Сашок?
   Неожиданно кортеж машин президента остановился на берегу пруда. Ельцин ездил по провинции лично агитировать за свою кандидатуру.
   – У меня плавок нет, Борис Николаич.
   – А у меня есть? Подумаешь, плавки! Наплевать и забыть!
   Машины встали. Президент скинул пиджак, стал раздеваться.
   – Да не лезь ты, Сашок! Хочешь, сам раздевайся. Плавки? – бормотал он. – Зачем вам плавки? Все вы обезьяны. Что орангутанги, что эти, как их… гаврилы. Ха! Гориллы!
   Президент в чем мать родила вышел на берег.
   К берегу стали стекаться местные жители из деревни. Все, включая охрану президента, выглядели какими-то мелкими по сравнению с вышедшей босиком на мягкую травку глыбой.
   Может, потому, что все невольно присели от неожиданности? Вероятно, выйди на берег белый медведь в полтонны весом, и то был бы меньший эффект.
   – Пацаны, айда позырим! – крикнул разогнавшийся мальчишка в синих сатиновых трусах и тут же получил крепкий подзатыльник.
   Президент хитро скривил рот, глаза сделались щелочками, потом они раскрылись, прошлись по толпе и мечтательно легли на переливающуюся под солнцем поверхность воды. Несколько секунд они полежали на воде, пока президент, огромный, как карьерный самосвал, не двинулся вперед.
   Застрявший у воды рыболов, забыв про рыбалку, стоял с отвисшей челюстью и снизу вверх смотрел на президента.
   – Что, дед? – прорычал президент. – Видал Сосун? – и с разбегу с шумом и брызгами вошел в воду, обрушившись с высоты собственного роста, будто лошадь с обрыва.
   Он нырнул, не жалея прически, вынырнул и поплыл вперед, на полкорпуса высовываясь из воды. Проплыв с десяток метров, президент остановился, облегченно вздохнул, пофыркал и закачался на воде, как огромный поплавок.
   Генерал-телохранитель, пряча ухмылку, изображал курицу, вырастившую утят. Охрана рассыпалась по сторонам, не давая зрителям последовать за президентом. Но никто и не думал входить в воду. Это было зрелище. Оперная ария. Ведь в опере тоже никто не думает лезть на сцену.
   Президент поплескался и стал выходить. Генерал уже раздобыл у зрителей большое полотенце и ждал его с распростертыми руками.
   Даже прожженные циники не успели включить свое ядовитое сознание, ошеломленные таким масштабом акции «Голосуй или проиграешь». Ни в каких пиаровских лабораториях, рекламных агентствах такого не выдумать. Все могут просчитать умные аналитики, учесть опыт всех стран и демократий, а вот найти время и место для русского сокрушительного порыва не могут. Нет, не могут.
   Каждый день приносил нечто новое. На теме Лебедя генерал-телохранитель торжествовал недолго. Первый тур состоялся в воскресенье, затем на следующий день, в понедельник, Ельцин сделал Лебедя своим человеком, а вот уже во вторник случился скандал. Днем генерал-телохранитель, почувствовав, что его полку прибыло, отчитал было Чубайса на заседании избирательного штаба за плохую работу, а в ночь на среду получил сдачи. А произошло следующее.
   Стоит ли говорить, что денег на избирательную кампанию не жалели. Все бизнесмены были напуганы возможным вторым нашествием коммунистов, никто не отказывал в помощи штабу Ельцина, которым командовал Чубайс. Особенно ценились неучитываемые наличные средства/
   Ночь. Дом правительства. Охрана клюет носом. Чу! Шаги по опустевшим пролетам гулко отдаются в тишине. Два молодых человека идут к выходу. Охранник встряхивает головой, смотрит, личности вроде знакомые, из штаба Чубайса.
   – Что несете?
   – Тебе какое дело?
   – Есть пропуск на вынос?
   – Какой тебе пропуск. Это наше.
   – Что наше? Пропуск на ксерокс есть?
   – Какой ксерокс?
   – Я же вижу. Коробка из-под ксерокса.
   – Это личные вещи.
   – Покажите.
   – Тебе работа не надоела? Ты хоть знаешь, на кого батон крошишь?
   Охранник набрал телефон дежурного.
   – Давай пропускай! – Тот, что без коробки, попытался перепрыгнуть турникет.
   Охранник достал пистолет из кобуры.
   – Тише, тише! – другой, держа в руках коробку, попытался успокоить обоих.
   Пришел дежурный и еще один охранник, умирающий от скуки и радующийся хоть какому-то развлечению.
   – Покажите, что в коробке.
   – Это что, обыск?
   – Почему? Досмотр. Покажите добровольно.
   – Это личное.
   – Нам надо убедиться.
   – Зовите начальство.
   – Я – начальник. Показывайте.
   – Зовите высшее руководство. Я звоню самому Анатолию Борисовичу.
   Имя произвело впечатление. В стране не было человека, ну, может, исключая младенцев, который не знал бы Чубайса. Могли не знать премьер-министра, но Чубайса знали все. Тем не менее охранник придавил рукой трубку телефона.
   Молодой человек, который все время рвался к выходу, издевательски посмотрел на него, сделал шаг назад и вынул увесистую трубку сотового телефона.
   Скучающий охранник улучил момент и со знанием дела как бы неловко задел коробку. Она открылась.
   На охрану безучастно смотрели ровные пачки долларов. Целая коробка долларов. Не меньше «лимона». Будто в зеркале виделся равнодушный взгляд Бенджамина Франклина.
   – Е!.. – дежурный опешил. – Та-а-ак! Все, блин, я звоню генералу!
   Звонок дошел до генерала-телохранителя, он приказал задержать молодых людей до выяснения обстоятельств.
   Ну, Чубайс! Ну, обезьян! Совсем наглость потерял?! Где наша Федеральная служба безопасности?! Не подкачайте, ребята!
   Подняли с постели директора ФСБ. Тот прислал полковника.
   Дальше события развивались, будто в ночном кошмаре. Причем сон смотрело все ближнее окружение президента, а потом и он сам тоже.
   Чубайс, видя, что «силовики» пошли в атаку, позвонил Лебедю. Ты с кем, генерал-птица?! Думай, генерал – «упал-отжался». Хочешь ходить под Коржаком?! Давай решай, сейчас или никогда!
   – А! Чтоб ты провалился! – и Лебедь принял сторону Чубайса.
   Второй раз за два дня Лебедь ударился оземь и превратился в свою противоположность, преобразился, как в сказке. Партия белого лебедя, партия черного лебедя, партия белого, партия черного, партия белых, партия черных…. Партия! Ос-тос! Перевертос!
   Он примчался в Дом правительства, он – Секретарь Совета безопасности, «Мистер Клин», как звали его на Западе, и принял на себя всю ответственность и освободил этих длинноволосых чудиков на букву «м» вместе с их коробкой.
   Вот вам! Нашла коса на камень.
   Чубайс в это время помчался к президенту. Здесь важно, кто кого опередит. Перед дверью Чубайс взъерошил волосы, сдвинул набок узел галстука и принял запыхавшийся вид.
   – Это как, Борис Николаевич?! Нам с вами – палки в колеса! Деньги из штаба на вашу избирательную кампанию. Когда мы напрягаемся из последних сил, они нам поджилки режут. Простите меня, я так не могу. Увольте или дайте работать. Иль дайте есть, иль ешьте сами!
   А потом Лебедь прибыл в кремовой рубашке и дорогом костюме оттенка «кофе с молоком». И разомкнул тяжелые челюсти и сказал, как отрезал: «Штаб есть штаб! Без штаба – нет победы!»
   И Березовский поднял с постели жену и дочь президента: «Пап, ты не в том положении, чтобы так рисковать. Зарвались твои телохранители, политика – дело тонкое, они тебя потопят, сами того не желая».
   Ельцин пятился, качал тяжелой головой, жмурился, думал, скрестив руки на груди, гудел что-то в ответ, украдкой опрокидывал рюмку за рюмкой. Несмотря ни на что, он был трезвый политик и понимал, что надо уступить. И уступил: отправил силовой блок во главе с генералом-телохранителем в отставку.
   А время требовало действий. У Зюганова электорат заточен на победу.
   «Голосуй или проиграешь!» Однозначно! Не ленись! Не спи! Проголосуй за президента!
   Второй тур. Ночь подсчета голосов. Утро. Утомленные и радостные лица телеведущих Коли Сванидзе и Светы Сорокиной. Президент побеждает!
   А победил Геннадий Зюганов. Только голоса у него своровали. Что ж упрямствовать? Пустое!
   – Геннадий Андреевич, вы ж понимаете, это пустые мечты. Вы хотите столкновений, крови? Вам это нужно? Да вы все понимаете. Зачем доводить до греха? Ведь так? То, как на вас давили в избирательную кампанию, покажется вам цветочками. Безопасной прогулкой. А? Оцени, Гена: так ты всю жизнь будешь уважаемым человеком, в хорошей позиции, никто тебя пальцем не тронет, тем более твоя позиция – конструктивная оппозиция, она всем нужна, и нам тоже. Ты же умный человек и опытный политик. А?
   Зюганову профессионального баса не занимать.
   – Если по делу, то все это требует обстоятельного осмысления.
   – Ну, вот, мы же знали, что ты молодец, Гена. Привет семье.
   Зюганов кладет трубку, склоняет перед историей лобастую голову. Демократия попрана? Не впервой. Она стояла на детских ножках, но ее не пожалели. Нехорошо!
   Нехорошо на душе у Зюганова, нехорошо на душе у Ельцина. Молодые да ранние, разве ж они понимают?! И не потому, что демократия – лучше всего, нет, а потому, что ложь – хуже всего. Но Зюганов и Ельцин прошли хорошую школу, они знают с детства: ешь что дают.
   Однако философ и практик знают и другое: за демократию нужно бороться каждый день, а диктат – он, как инстинкт у животного, всегда тут как тут, готов и бодр, и разговор у него – короткий:

     Шесть ворчунов шли на парад,
     Один хотел отстать,
     Его заметил штурмовик,
     И их осталось… пять [2 - В. Высоцкий. Ворчуны.].

   Ельцин уехал в Завидово. Приходил в форму после стресса выборов. Его оппоненту оставалось только утешать себя: «Ельцин в Завидове оттягивает свой конец». Так было написано в одной газете.

6. Малые маневры

   «Клянусь, во имя Великого Архитектора Вселенной, никогда и никому не открывать, без приказания от ордена, тайн, знаков, прикосновений, слов доктрины и обычаев франкмасонства и хранить о них вечное молчание. Обещаю и клянусь ни в чем не изменять ему ни пером, ни знаком, ни словом, ни телодвижением, а также никому не передавать о нем, ни для рассказа, ни для письма, ни для печати, или всякого другого изображения, и никогда не разглашать того, что мне теперь уже известно и что может быть вверено впоследствии…»
   До государственной исторической библиотеки в Старосадском переулке Косте было рукой подать. Как мы помним, он жил в одном из рукавов, вливающихся в Чистопрудный бульвар. Всего-то – пешочком до Покровки и вниз к Маросейке, почти до самого здания налоговой полиции, где раньше помещалось Министерство тяжелого машиностроения.
   Оказалось, франкмасонство интересовало не одного Костю. В этот сентябрьский день 1996-го его в библиотеку не пустили. Ночью библиотеку обокрали. Позже он узнал, что похитили масонскую коллекцию.
   Плотные дядьки в форме и в штатском, переговариваясь, стояли во дворике, на улице, у машин, неторопливо входили и выходили из дверей нового корпуса. Казалось, что они с удовольствием вылезли из кабинетов в ожидании какого-то мероприятия на свежем воздухе.
   Костя сначала ткнулся в старую потрепанную дверь главного входа, но его не пустили. Милиционер охотно объяснил, что произошло. Костя проследовал по тротуару вдоль здания, пока не дошел до самого конца библиотеки. Желтые листья осин трепетали на фоне василькового неба. Он вздохнул и, не поворачивая, зашагал дальше.
   Костя прилетел из Монреаля еще летом. С ним вместе прилетели Лена с Виталиком. Пока Лена летала в Хайфу навещать родителей, Виталик оформлял выездные документы, собирал справки, сдавал какие-то анализы. Результаты анализов зачем-то отправили в Лондон. Короче, шли месяцы, но Лена не хотела возвращаться обратно в Монреаль без Виталика: одна она не чувствовала себя в полной безопасности. Костя не мог ее успокоить.
   – Откуда мне знать порядки в вашей корпорации избранных? – пожимая плечами, говорил он Лене. – Если сравнивать ее, скажем, с регулярным масонством, то у тебя звание куда выше мастера. Ну, может, оно соответствует степени Достойно Избранного. Хотя… у вас скорее «суперложа». Может статься, у тебя вообще высшая степень типа Великий Инспектор. Но и она может оказаться только фантиком.
   Что Лена знала об этом? Пока ничего. После отъезда Француза за поздним завтраком она прослушала Костину лекцию о франкмасонах. Но Костя больше распространялся о старинных французских корнях в движении по созданию Соединенных Штатов Европы. Она кое-что слышала о тамплиерах, но за их спинами прятался таинственный Сионский орден. Последний обладал тайной династии Меровингов, будто бы ведущих свой род от самого Иисуса Христа. Об этом свидетельствовали старинные документы, слагались легенды, на это намекали поэты и художники. Священная кровь древних королей взывала всех христиан к объединению под единой дланью. С этой целью свергались монархии, заключались королевские браки, велись религиозные войны и рождались тайные общества.
   Костя рассказал ей о юном короле Дагобере, имя которого означало Блестящий меч, убитом, но успевшем дать миру свое потомство. Оно расселилось по Европе, на Западе в Лотарингии и на Востоке на русской земле. Очевидно, это была тайна тайн, поскольку касалась и правящих домов и властительной церкви. За века Священная идея не утратила своей направленности, однако появлялись ответвления, мутации, новые люди, предпочтения, цели, зачастую в них утрачивалось основное зерно, бережно охраняемое узким кругом посвященных.
   В настоящем профаническое большинство, говорил Костя, видит борьбу двух противоположных моделей: с одной стороны – «демократизация и либерализация», с другой – «крестовый поход». Здесь Костя привел примеры двух стратегов будущего. Лена попыталась припомнить… точно, – Френсиса Фукуямы и Самюэля Хантингтона. Один что-то тянет за либеральную глобализацию, а другой, наоборот, за войну цивилизаций. После этого Лена, обессилев, перестала слушать.
   Костя это сразу заметил и поспешно перешел к вещам более конкретным.
   Он сказал, что Иван Францевич, видимо, был посвящен в изначальные секреты, недаром он провел время в качестве пленного советского генерала в Вюрцбургском замке, недаром был выбран самим Сталиным для работы в Европе, выбран и забыт. Его не отнесешь к сторонникам либерализма. По мнению Кости, таким сторонником был Андропов, и он знал о Сионском ордене и понимал всю важность лозунга о Соединенных Штатах Европы. Он и Сталин двигались к одной цели с разных сторон.
   Для Лены дискурсивные модели Кости были сущей каббалистикой и никак ее не успокаивали в личном плане. От них кровь бежала быстрее, но тревога в крови тоже присутствовала. Здесь, в Москве, рядом с Костей и Виталиком она чувствовала себя уверенно и в полной безопасности.
   Спускаясь вниз по Старосадскому переулку, Костя ловил нежаркие лучи сентябрьского солнца. Переулок упирался в белые с отбившейся штукатуркой стены старинного женского Ивановского монастыря. Костя перешел маленькую площадь и провел рукой по белой стене. Рука запачкалась известкой. «Прикоснулся к истории», – Костя стряхнул с руки известь. Редкие прохожие, занятые и деловые, пролетали мимо, как метеоры. В нем зажегся огонек противоречия, он встал в задумчивости, обводя взглядом монастырь. И еще раз погладил камень, и не стал больше тереть ладонью о ладонь. Он подумал, как много тайн вокруг нас, а мы пролетаем, как космические тела, мимо.
   «Постойте, – хотелось ему сказать, – постойте, взгляните на эти стены. Да знаете ли вы, что за ними тридцать лет провела в заточении знаменитая Салтычиха – Салтыкова Дарья Дмитриевна? Та самая садистка-помещица, загубившая к своим тридцати пяти годам больше ста душ, из них только троих мужчин. Где ваш маркиз де Сад? Он тогда подростком был. Куда ему до нее! Ах, знаете? Тогда другой вопрос. Примерно в те же годы здесь же в строжайшей изоляции, но с великим почетом, изысканными блюдами и тонким бельем содержали молодую инокиню Досифею? Она здесь состарилась и умерла, а хоронили ее в усыпальнице Романовых в Новоспасском монастыре. Вот вам женский вариант “Железной маски”. На обратной стороне портрета Досифеи была надпись “Принцесса Аугуста Тараканова во иноцех Досифея, пострижена в Москве Ивановском монастыре”. Дочь Елизаветы I и графа Разумовского. Вы скажете: княжна Тараканова умерла в Петропавловской крепости? Может, не она, а может, и не умерла. Досифея была доставлена сюда, в монастырь, через десять лет после явной или мнимой смерти той в Петропавловке. А потом в Москву явился Наполеон, и его солдаты сожгли монастырь.
   Монастырь долго восстанавливали. После революции его закрыли и сделали из него концлагерь ВЧК. Удобно – рядом Лубянка. Туда и Салтычиху водили на допросы, только тогда там был Сыскной приказ. А уже после концлагеря в монастыре открылся учебный центр НКВД».
   Костя, продолжая размышлять, шел по Хохловскому переулку. «Цветы растут у наших ног, а мы проходим мимо», ленивые и нелюбопытные. Теряем не информацию, не знание, нет, в конечном счете, теряем самое ценное – мудрость. А мудрость не терпит суеты. Метеоры мудрости не имут. Они или приносят бедствие, или сгорают без следа.
   С людьми – так же: «Здрассьте, приятно познакомиться! До свидания! О’кей! Еще увидимся!» Каждый побежал дальше. «Мы знакомы? Ах, да! Ну, давай, пока!» Разбежались.
   Бог с ними, с вещами! Человек – вот мера всех вещей!
   Под золотыми знаменами навстречу Косте двигались гвардейские батальоны осени.
   А дни, уцепившись друг за дружку, как вагончики, выплывали из утреннего тумана и, коротко сверкнув, терялись в ранних сумерках. Лена жила в своей старой квартире на Новокузнецкой улице, в шаговой близости от Красной площади. Ей нравилось бродить в центре города, заходить в дорогие магазины. Неизбалованные продавщицы с почтением взирали на даму в белом пальто и сумочкой «Диор» в руке. Лена редко что-то покупала: в другом полушарии цены были гораздо более порядочными, но ей нравилось открывать для себя капиталистическую Москву.
   Однажды, поздним утром промозглого дня, она сидела у окна за столиком кафе. Окно простиралось до самого пола, отсюда открывался вид на Тверскую улицу, на которую обрушился короткий снежный заряд. Снег уже растаял под колесами машин и под ногами пешеходов. Лишь у подножия домов, да рядом с кромкой тротуаров еще оставалась полная влаги белая пенка.
   У бордюра, плеснув водой с дороги, остановилась красная «тойота». Из нее вышла девушка и направилась в кафе. Машина проводила девушку, мигнув ей желтыми огоньками. Девушка неторопливо вошла в помещение, огляделась и попросила разрешения занять место за столиком Лены. Лена ничего не имела против, она даже убрала сумочку со стола, поставив ее на свободный стул. Девушка заказала кофе и со вздохом откинулась на спинку, бросив перед собой на стол ключи от машины.
   – Ну и погода! – сказала она. – То снег, то солнце. Не знаешь, брать зонтик или нет.
   – Вы же на машине, – сказала Лена.
   – Да уж! Если бы не моя умница-красавица…
   – Вы с ней хорошая пара.
   – Спасибо. А вы пешком?
   – Пешком, – призналась Лена. – Зато я живу в центре.
   – В центре? Завидую вам белой завистью. А, впрочем, теперь уже нет. Уезжаю за бугор. – Девушка махнула куда-то за окно.
   – Тоже неплохо, – вежливо согласилась Лена. – Надолго?
   – Может, навсегда. – Глаза девушки затуманились.
   Лена с грустью смотрела на улицу.
   – Вот только девочку мою оставляю, – опять вздохнула девушка, кивая на окно.
   Лена проследила за ее взглядом, взгляд был направлен на красную машину.
   – Ах, это… – догадалась Лена. – Хочешь, не хочешь, придется продавать. Там вы за эти деньги купите вдвое лучше.
   – Лучше не бывает. Знаете, я хотела продать, да так и не решилась. А потом подумала, а может, не стоит? В чьи руки попадет? Короче, все равно уже поздно.
   – Да бросьте вы! Я, конечно, вас понимаю, сама такая, но все это как-то нерационально.
   Теперь девушка задумалась, играя чайной ложкой.
   – Знаете что! – вдруг встрепенулась она. – А вы бы ее купили? У вас есть машина?
   – Нет.
   – Хотите?
   Лена стряхнула с себя сонливость, нападающую на человека в теплом помещении, когда за окном холодно и сыро.
   – Ну, вообще-то…
   – Берите. Я недорого отдам.
   – Надо подумать.
   – Некогда думать. Я могу это сделать только сегодня.
   – За сегодня мы не оформим.
   – А что там оформлять?! Я вам напишу доверенность. Теперь ее даже заверять не нужно.
   Лена с сомнением покачала головой:
   – Но мы практически друг друга не знаем. Это как-то не по-людски. Нет, вы не подумайте, я вас не подозреваю, но было бы спокойнее, если бы был нотариус и доверенность с полным набором опций, со всеми правами нового владельца.
   – Хорошо! Давайте так, мы обменяемся своими данными, я беру на себя нотариуса, вы готовите деньги. Встречаемся, – девушка посмотрела на часы, – в пять часов, быстрей я не успею, у станции метро «Владыкино». Там есть такая площадка открытая. Ну, вы увидите.
   – Погодите-ка! А сколько денег-то?
   – Денег? – Девушка запнулась, потом прыснула в ладошку. – Ну, я совсем ненормальная! Самое главное и не сказала. Короче, я хочу за свою девочку шесть тысяч.
   – Долларов?
   – Ну разумеется.
   – А торг уместен?
   Девушка пожала плечами и отпила из чашки свой кофе.
   – Понимаете, – пояснила Лена, – мы ведь ее даже не проверим. Получается, я беру ее как есть. За бугром, как вы говорите, это называется «эз из». Такие машины там стоят сущие копейки.
   – Хорошо, а вы что предлагаете?
   – Пять.
   – О’кей! Продано. Ну, за нашу сделку! – Девушка чокнулась с Леной чашками с кофе. – Только… вы точно придете? Я буду бегать с доверенностью, а вы передумаете.
   – Вот что! – нашлась Лена. – Сколько стоит нотариус?
   – Нотариус? Около четырехсот тысяч деревянных.
   – Держите пятьсот, – Лена порылась в сумочке и отсчитала деньги. – Так вас устроит?
   – Вижу, вам понравилась машинка?
   – Вполне симпатичная.
   – Я тоже тащусь по ней!
   Девушка довезла Лену до метро, и они распрощались.
   Лена позвонила Виталику и похвасталась сделкой.
   – Встретимся у Кости, – предложил Виталик.
   Лена приехала первой. Костя, узнав новость, поднял глаза к высокому потолку комнаты:
   – Ну, начинается!
   Виталик, которому трудно было отказаться от мысли об иномарке, пока осторожно хранил молчание. Костя потребовал подробностей.
   – Нет, друзья, – выслушав, сказал он, – по-моему, это, без всякого сомнения, фальшивка. В лучшем случае она не придет, в худшем, дорогая, ты лишишься и денег, и машины. О самом худшем я вообще молчу. Ты отвыкла от страны. Есть одна деталь, которая меня убеждает. Так всегда: вся интрига – в деталях. Я считаю, что мужчина, не торгуясь, еще может сбросить цену с пяти до шести тысяч целковых, женщина – никогда.
   Виталик красноречиво вздыхал.
   – Предлагаю рискнуть, – заявила Лена. – Ведь у меня есть вы! Голосуем. Кто за? – Она подняла руку.
   Виталик тоже поднял руку.
   Костя ухмыльнулся. Он двумя пальцами обтер рот и покрутил головой.
   – По крайней мере, надо минимизировать риски, – видно было, что он доволен и что его еще не покинула жажда приключений.
   Все трое вновь ощутили себя молодыми.
   – Времени у нас мало, – взяв в руки командование, сказал Костя. – Сделаем так: я звоню Артуру, может, он чего присоветует. Вы езжайте по домам. Собирайте деньги. Я вам позвоню. Через сколько вы будете дома?
   – Без разницы, – доложил Виталик. – У меня есть сотовый, у Лены тоже. Звони в любое время.
   – Как это?
   – Да очень просто! – Виталик достал из кармана куртки трубку мобильного телефона. – Видишь?
   – И что? До любого места достает?
   – Ну, может, не до любого. Но мы ж тут все недалеко от центра.
   – И ты мне можешь позвонить?
   – Могу. И тебе, и Лене на сотовый. И она – тоже.
   – Ну, ты даешь! Вот это штука! Дорого?
   – Не дороже денег.
   Виталик с Леной оделись и вышли, а Костя принялся названивать Артуру. Тот сидел на работе и скучал. Костя поведал ему об их затее, рассказал и то, что он с Виталиком на постоянной связи. Такое чудо техники тогда было редкостью.
   – Виталик знает это место? – спросил Артур. – Там неподалеку институт теплотехники. Он должен знать.
   – Ну, да. Был там пару раз.
   – Отлично. Я тоже был. А ты?
   – Нет, не припомню.
   – Там пустыри, какие-то склады, стройки. Место довольно темное. Выходишь на Сигнальный проезд, – темнота – глаз коли. Светлый пятачок только возле метро. Вот вы с него и не сходите.
   – Ясно, – сказал Костя.
   – А темноту мы в свою пользу обратим.
   – Есть идеи?
   – Пока нет. Но я подумаю.
   – Времени мало, – предупредил Костя.
   – Дай полчаса. Полчаса вас устроит?
   Костя положил трубку и крепко зажмурился. Чувство, которое он сейчас испытывал, он назвал бы нештатным. Как все люди с избытком тестостерона, он терпеть не мог незаконное вторжение адреналина. Он подошел к зеркалу. Это что, возраст? Внутри возникали и лопались, как пузырьки, невнятные опасения, элементы тревоги, всякие глупости, и мысли разбегались в разные стороны. Потом все становилось на свои места, приобретало жесткость кристаллической решетки, и вновь рождались угрожающие деформации, стремящиеся разрушить жесткую конструкцию. Но воля держала ее. Он не испытывал ни волнения, ни страха, он просто прислушивался к себе, к новым ощущениям.
   «Человек – царь природы и химический раб своих гормонов, – решил Костя. – “Мы не господа положения, но по положению мы – господа”».
   Вернуть бы былую мощь. Нет, и силы не те, и время не то. Сейчас туда люди и с оружием могут явиться. Запросто! Поэтому все предусмотреть надо. Под пулю попасть не страшно, страшно под пулю подставиться. Оплошать страшно.
   Костя потер подбородок. Побриться, что ли? Нет, не надо. Не надо искушать судьбу. Если мы с Виталиком не сможем Лену от мошенников защитить, как же мы ее защитим от сил куда более грозных?
   Зазвонил телефон. Костя поднял трубку. Это был Артур. Он говорил, Костя слушал.
   – Все ложится на Виталика, – сказал в заключение Артур. – Ты – на подстраховке. На крайний случай.
   На обсуждение не было ни минуты.
   – Ладно, принимаем, не обсуждая, – резюмировал Костя.
   Пожалуй, Артур прав: переиграть людей опытных, которые сделали свой криминальный бизнес профессией, можно, только вводя в игру элемент неожиданности. Он должен нарушить привычный для них порядок. Само место натолкнуло Артура на мысль. От станции «Владыкино» хорошо видна Останкинская телебашня.
   Когда Виталик подъехал на своих «жигулях» к назначенному месту встречи, солнце передавало всем прощальный привет узенькой розовой полоской над горизонтом. Ее было видно в перспективе уличного проема. Асфальт высох, в холодном и ясном воздухе четко просматривались архитектурные линии.
   Виталик свернул с Сигнального проезда, нашел стоянку для машины и осмотрел местность. Быстро смеркалось. Идеальным местом выглядело складское помещение, которое возвышалось над окруженной фонарями площадью. Он обошел его, ища, как к нему подобраться. На заднем дворе валялся строительный мусор, а у стены стояли не разобранные леса, что представлялось несомненной удачей. Виталик дождался густых сумерек и проник на последний этаж, взирающий окрест черными окнами без стекол. Стараясь не удариться обо что-нибудь в темноте, Виталик обошел помещение и выбрал окно, из которого вся площадь была видна как на ладони.
   Прислушался. Снял рюкзачок с плеч. Кряхтя, установил перед окном дощатые козлы, оставленные строителями. Устроился перед окном на козлах, достал из рюкзака бинокль и… разобранную спортивную винтовку с оптическим прицелом.
   Лена опоздала на встречу всего на пять минут. Она оставила Костю у самого входа в метро, а сама направилась к площадке. Белое пальто Лены светилось под фонарями.
   На площадке спали два старых автомобиля и вросший в землю ржавый автобус. У дальнего въезда показалась красная «тойота». Проехав немного, она остановилась.
   Лена помахала рукой, но не двинулась с места. Она стояла на самом краю площадки, придерживая сумочку двумя руками, чуть наклонившись вперед, ожидая, когда хозяйка машины подойдет или подъедет поближе. Девушка вышла из машины и подошла к Лене.
   – Извините, – сказала Лена, переминаясь на месте, – мне посоветовали не удаляться от метро, пока не завершится сделка. Я и деньги оставила там. – Она махнула в сторону вестибюля станции. – Если документы в порядке, я их принесу. Я взяла с собой человека, но попросила его подождать, чтобы со своей стороны не пугать вас.
   – Я думаю, вы все правильно сделали, – сказала девушка. – Здесь будете смотреть?
   Лена бросила взгляд на машину.
   – Лучше здесь, – решила она.
   Доверенность оказалась в порядке. Зарегистрировано в реестре за номером Д-706, взыскано государственной пошлины 395 тысяч 240 рублей. Нотариус: подпись, печать. Лена сложила бумагу и пошла за деньгами.
   Девушка пересчитала деньги, внимательно осмотрела две взятые наугад купюры и кивнула. Она сунула руку в карман и достала ключи от машины, в ее руках они заставили машину оживиться и поморгать глазами.
   – А второго комплекта нет? – спросила Лена, принимая от нее ключи.
   – Извините, нет. Ну, все? Я пошла?
   – Да, да, конечно. И спасибо вам.
   – Удачи.
   Девушка засеменила на каблуках к метро. Стоявший в сторонке Костя зашагал к Лене. А Лена уже спешила к машине. В этот момент в кармане у нее зазвонил телефон.
   – Да! Да, поняла! Поняла, – Лена, все еще державшая ключи в руке, отыскала кнопку дистанционной блокировки дверей автомобиля.
   Не успела она воспользоваться кнопкой, как машина вдруг мигнула желтыми огнями: замки дверей открылись, теперь всякий мог проникнуть внутрь салона….
   Виталик из своего укрытия наблюдал весь процесс купли-продажи автомобиля. Он видел, как остановилась в темноте, не доехав до площади и погасив огни, «тойота», как из нее вышла высокая мужская фигура в куртке и спортивных брюках «Адидас», как появилась на освещенном месте Лена, как тронулась ей навстречу «тойота».
   Еще до полной темноты Виталик успел пристрелять винтовку. Часть пустынной площадки окружали бетонные заборы, за забором проходили железнодорожные пути. Под шум проходящего поезда можно было стрелять, не опасаясь, что выстрел услышат, тем более что у Виталика был самодельный глушитель.
   Глушитель он сварганил в начале девяностых, когда стрельба в Москве перестала быть редкостью. Так, на всякий случай. Да и интересно было. Для глушителя потребовались кусок трубы, шесть металлических колец и две пружины.
   Из укрытия он видел, как скрылась в метро девушка, как стали приближаться к «тойоте» брюки «Адидас».
   …Лена нажала на кнопку и заблокировала двери. Не отпуская кнопки, она приблизилась к мужчине в «Адидасе».
   – Это вас, – сказала она и протянула ему телефон.
   – Не понял!
   – Телефон.
   – Меня?
   Сзади к ним подходил Костя.
   – Это сотовый, – сказала Лена. – Возьмите.
   Он с опаской взял трубку. С опаской и любопытством. Новинка была ему в диковинку. Одинокий, разгуливающий по улице телефон – это круто!
   – Ты у меня на мушке, – сказали в трубке. – Посмотри налево, видишь столб? Смотри!
   От столба полетели крошки цемента. Все трое стоявших рядом инстинктивно пригнулись.
   – Следующая пуля – твоя, – продолжала говорить трубка. – Любое резкое движение и – ага! Та-а-к, ведем себя прилично. Медленно отдаем мужчине телефон и ключи от машины, второй комплект, отходим от машины и ждем, когда она уедет. Твоя жизнь – в твоих руках.
   «Адидас» протянул Косте телефон и ключи.
   – А вы меня не помните? – вдруг спросил он Костю, в его тоне прозвучало что-то вроде облегчения. – Вы ведь в Малаховке у нас историю партии читали. Я на вечернем учился.
   Костя прищурился.
   – Я иногда к вам днем в спортзал качаться приходил, – поведал «Адидас». – Не помните? Вы тогда крутые веса поднимали.
   – Было дело, – признался Костя. – А ты, значит, я смотрю… по специальности работаешь?
   – Нет, вы не подумайте! Это? Это в первый раз. Так получилось.
   Костя уже садился в машину.
   – Я понял, понял, – не скрывая иронии, сказал он.
   Виталик досмотрел последний акт: как отъехала «тойота», как парень в «Адидасе» с досадой ударил кулаком правой руки о ладонь левой, как поддел ногой пыль на площадке и как побрел к вестибюлю метро.
   – Костя, я гляжу, ты – популярная в Москве личность! – съязвила Лена, приноравливаясь к новой машине.
   – Не в Москве, а в Московской области, – уточнил Костя. – Я ж перед пенсией в областном инфизкульте работал.
   – Господи боже, – подняла глаза к небу Лена. – Куда деваться?! Повсюду – одни физкультурники!

7. Вихри перемен

   – У нас на работе только 286-й «писишник» был, – говорил Виталик Артуру. – И использовался как печатающая машинка. Ну, еще в игры можно было играть.
   Лена улетела обратно, ее сопровождал Костя, а Виталик все еще оформлял документы на выезд и гонял по Москве на красной «тойоте».
   – Ага! Небось, работали в «Нортоне», а печатали на «Лексиконе»? Ты еще «железного Феликса» вспомни, а еще лучше деревянные счеты. Забудь, Виталик. Пора приобщаться к современной технике. Во-первых, переходим на «Виндоуз», а во-вторых, загружаем интернет-браузер. И пользуемся Интернетом. Это, брат, мировая сеть. Связь, информация, поиск, доступ ко всему, что есть в Сети. Вот, ты уедешь за границу, можешь мне письма в Интернете писать. А я тебе буду по Интернету отвечать. Минутное дело. Сейчас, чтобы тебе позвонить, я должен на почту идти, разговор заказывать. Письмо две недели идет. Это в лучшем случае. А здесь раз – и готово! Если модем хороший, килобайт пять в минуту пропустит.
   Артур приобщился к Интернету на работе. Как уже мы говорили, первый этаж их института арендовала фирма по продаже компьютеров. Когда Артур написал служебную записку и предложил начальству задешево приобрести новую технику, его сначала не поняли, но он сумел обосновать расходы, и сделка пошла на пользу всем.
   По ее завершении к Артуру подошел парень – директор фирмы.
   – Слышь, Артур, это твоя доля. – Он протянул Артуру конверт.
   – Это что?
   – Лавэ.
   – Зачем, вы и так нам по дешевке продали.
   – Бери – законы рынка!
   Артур задумался.
   – Знаешь что? Ты можешь мне вместо этих бабок Интернет наладить?
   – Не вопрос! Кинем кабель, и пожалуйста – пользуйся!
   Так Артур стал единственным в институте обладателем Интернета. Однако начальство скоро узнало об этом и потребовало своей доли международной сети. И вовсе не для того, чтобы искать скандалы и порносайты. Во всяком случае, не только для этого. Интернет можно использовать для пересылки материалов, отчетов, проектов, короче, результатов научной работы. Легальный бизнес: материалы можно пересылать даже за границу вчерашним потенциальным противникам, если, конечно, им это интересно, а многое им было интересно. Для этого заключался договор на проведение научно-исследовательской работы. Работа либо уже давно была выполнена еще в СССР, либо вся она заключалась в том, чтобы обобщить интересующие заказчика сведения. Она открывалась, скажем, в рамках авторского надзора или при продаже лицензии, через внешнеторговую фирму или непосредственно финансировалась интересантом. Институт был государственным предприятием, поэтому удобно и выгодно было заключать договор через мелкого посредника – карманную частную фирму, созданную здесь же при институте, зачастую с почти тем же названием (добавлялся дефис и одна буква, например ТОО «НИИЯ-М»). Фирма получала деньги от заказчика и платила наличными. Наличные шли в карман тем, кто задумывал, продвигал и осуществлял всю эту операцию. Интернет в данном случае был каналом для передачи материалов хоть в Санкт-Петербург, хоть в Австралию.
   Когда начальство добралось до Интернета, Артур лишь попросил, чтобы не использовали его компьютер, и поставил на него защиту.
   – Через несколько лет компьютер будет доступен каждому, – убеждал он Виталика. – Представляешь, у нас будет возможность общаться в реальном времени в звуке и на экране.
   – Можно на улицу не выходить.
   – В принципе – да. Общение есть, информация – тоже. Можно войти в компьютер продовольственного магазина, и тебе доставят все, что закажешь. На работу ходить не надо, все, что наработал, отправляешь с компьютера, по нему и с начальством общаешься. Техника, которая задумывалась как инструмент для решения уравнений, станет средством общения. Я читал, что к двухтысячному году 80 % населения Западной Европы будет иметь персональные компьютеры. Без этой штуки человек не сможет обходиться. Она может стать такой, что ее можно будет носить в кармане или сворачивать в трубочку. Станет неотъемлемой частью человека, в каком-то смысле его «альтер эго». В ней его мысли, друзья, его маршрут, намерения, связи и поступки.
   – Ты намекаешь на то, что с ее помощью можно контролировать человека, да?
   – Даже и не намекаю. Просто говорю.
   – То есть внушать, воспитывать…
   – Обрабатывать, организовывать, направлять, ублажать и запугивать.
   – Потом, как в «Терминаторе», машины завладеют миром?
   – Иронизируешь? Намеренно упрощаешь? Не все так просто. До этого наверняка появится человек, который скажет себе и всем: я знаю, как надо! И это будет очередной грандиозный провал очередной общей идеи. Ведь почему двадцатый век так в этом отличился? Нз-за расцвета медийных средств: газет, радио, кино, телевидения. А теперь – такая техника! Как только этот тип захочет осчастливить человечество, он будет строить систему. Всех – в систему! Там – хорошо! Идеальное общество. Всем смотреть сюда, соблюдать равновесие, сохранять устойчивость, не раскачивать лодку. Так? А вот и нет! – Тут Артур сел на своего любимого конька. – Я тебе скажу! Неравновесные системы сами образуют стройность, только для этого не надо бояться рисков. Потому что в системе разворачивается главный процесс – процесс самоорганизации. Но нет! Куда там! Никто не хочет ничего знать. Вместо оценки рисков замораживают систему, начинается понижение энтропии, всякое исключение хаоса, поддержание структуры, создание шаблона, искусственной матрицы.
   Мнение, высказанное Артуром, показалось Виталику оригинальным, однако нельзя сказать, что Артур сделал здесь какое-то открытие. Мысль, пришедшая в голову более чем одному человеку, тривиальна. В этом тривиальная реальность и реальная тривиальность. О чем это мы? Дело в том, что за несколько месяцев до его монолога два брата-режиссера Ларри и Энди Вачовски закончили сценарий фильма «Матрица».
   Фильм выйдет через три года, выйдет, как бомба из бомболюка. Это будет первой точкой отточия, поставленного в конце двадцатого века.
   «А blinking cursor pulses in electric darkness like a heart coursing with phosphorous light, burning beneath the derma of black-neon glass» – это начало сценария. Бьющийся, подобно сердцу, фосфоресцирующий курсор на черном экране. Пустой ночной город. Тринити, убегающая от агентов Матрицы. Агенты Матрицы спокойны: «Мы знаем о следующем объекте. Его кличка Нео».
   Нео – хакер, днем – образцовый гражданин Томас Андерсон. Компьютер устраивает встречу Нео и Тринити: «Ты пришел, чтобы узнать ответ на вопрос, что такое Матрица?»
   И он узнает, что на самом деле сейчас не 1997 год, а 2197-й, что он живет не в реальном, а виртуальном мире, в реальности люди используются как источники биоэлектричества, как батарейки для машин, поскольку солнечный свет больше не пробивается сквозь сплошную облачность. Люди находятся в ячейках, а их мозг подключен к программам-симуляторам, полностью воспроизводящим жизнь такой, как она была в 1997 году. Программы создают иллюзию полноценной жизни.
   Горстка людей, не заключенных в ячейки с питательным раствором, в реальности борется, как может, с властью существующей машинной системы. Чтобы бороться с миром программ, они тоже могут подключиться к виртуальной жизни, войти внутрь нейроинтерактивной системы – Матрицы. Собственно так Тринити встретилась с Нео, на которого борцы возлагают особые надежды. Его вытаскивают из ячейки, показывают реальность и предлагают встать в их ряды: «Добро пожаловать в реальный мир, Нео». Теперь вместе с новыми друзьями Тринити, Морфеусом и другими, он будет проникать в виртуальный мир, имея цель покончить с существующей системой.
   Входить в мир Матрицы с помощью нейроконтактов небезопасно. Тело живет, пока живет мозг, и если тебя убьют в виртуальном мире, тебе уже не жить в мире реальном. У Нео оказались редкие способности. Морфеус верит, что он нашел спасителя, о котором якобы говорил Оракул. Оракул – это тоже программа в Матрице. Программы живут самостоятельной жизнью – эта представлена в виртуальном мире в виде немолодой женщины. Технологичность Матрицы сталкивается в ее лице с психологической концепцией.
   Реальный мир суров, непритязателен, полон опасностей, в нем – ноль комфорта, зато в избытке ответственности. Матрица привлекательна. В ней – жизнь, знакомая нам, жизнь, созданная цивилизацией: пища имеет аромат, одежда – стиль, жилище – современные удобства, к услугам – увеселения, автомобили: «Матрица – мир грез, чтобы подчинить нас, Нео».
   Нео узнает, что сохранившейся популяции людей приходится жить глубоко под землей. Оракул предсказал, что будет конец войне с машинами и люди обретут свободу. Последний островок, где обитают люди, называется Зион (Zion). То есть – Сион. Ну конечно же Сион! Сион – символ Царствия Божия во всей его полноте. Сказать «Сионский» значит сказать, в обобщенном смысле, «Храмовый». Агенты Матрицы ищут коды доступа к нему.
   Агенты – это суперпрограммы, биться с которыми простому смертному не под силу. Агент Джонс, агент Браун, агент Смит. Безликие, средненькие, похожие на киношных чиновников из ФБР, но обладающие огромными возможностями. Инакомыслие подавляется, но личного пространства это не касается. Все можно. Все, кроме оспаривания власти Матрицы. Получается эдакая постмодернистская модель государства, циничного, насыщенного пиар-технологиями, заботящегося о собственных амбициях и собственных активах. Фальшивка. Умная, агрессивная, хитрая.
   Выдумка братьев Вачовски? Для людей благоразумных, тех, кто намеренно сузил полосу частот восприятия внешних сигналов, – да. Для тех, кто потупее, – тоже да. Для тех, кто подходит к границам возможностей, это – послание. И не так важно, предупреждение это или обещание, важно содержание.
   Заключительные реплики в сценарии принадлежат маленькому мальчику и его маме: «That man! That man fliers! – Don’t be silly, honey. Men don’t fly. (Этот человек летит! – Глупыш! Люди не летают)».
   В программном мире летают.
   Артур рассуждал, ничего не зная о сценарии, но сценарий был уже написан. Артур толковал Виталику о социальной роли технологий, об аспектах их развития, о тенденциях и проблемах так, будто у него самого проблем не было. А у него они как раз были. Он старался забыть о них. Совсем другого рода проблемы – личные. Он хотел уйти от них. Но они стояли на первом плане. И имя им было – Людочка.
   Людочка… она – как электрон, который перешел на дальнюю орбиту: атом еще существует, но уже в критическом состоянии. Еще один квант внешнего воздействия, и электрон оторвется.
   Вначале у нее наступил период лихорадочных сомнений. Артур отмечал то ее порывистость, то внезапное торможение, редкие всплески страсти на фоне постоянной замкнутости. Он делал шаг навстречу, она отстранялась. У нее появилось отчуждение. Ну, и как ему с этим справиться? Под машину попасть или стать долларовым миллионером? Когда дело касалось его лично, он не брался выигрывать у судьбы, он молча переживал.
   Людочка пребывала в нерешительности.
   – Только бы пережить эту зиму! – повторяла она.
   Ей казалось, что лето все расставит по своим местам, что оно горячим солнцем, длинными деньками, запахом левкоев развеет зимний сумрак забот и тревог. Скорее бы вернуться в лето из зимы, как из ссылки. Летом придут каникулы и созреют умные мысли. Споткнувшаяся было жизнь вновь потечет, как кинофильм.
   Но в Москве пахло сырым снегом, и в небе на северо-западе матово повисла комета Хейла-Бопа. За полночь то там, то здесь подавали голоса поставленные на сигнализацию машины. Як писни спивают…
   Ей снился Артур. Лето, еще светло, они лежат рядом, укрытые только одним законом единства и борьбы противоположностей. Артур совсем близко, так близко, что ей трудно устоять, но рассудок останавливает ее.
   – Нет, не сегодня, – шепчет она. – Никак не сегодня.
   – А когда?
   – Завтра. Давай завтра. Завтра я буду, как шелк. Вот увидишь.
   – И будешь?..
   – Да, все, что пожелаешь.
   – И?..
   – Да, да, да.
   Бродящие во сне мысли заставляют ее уже в реальности прильнуть к Артуру. Тот, путая сон с явью, дарит ей чудесную виртуальную реальность или реальную виртуальность, восторг в полусне. И ее сонные мысли обретают форму здесь и сейчас, будто уже наступило предвкушаемое «завтра» и ожидаемое лето.
   Днем она чувствовала, что в ней зреет беспокойство, расцветает раздражение и желание перемен. Профессия влияет на характер. За годы преподавательской работы она стала тверже, трезвее, в ней проснулось самолюбие. Работая со студентами, она привыкла к тому, что ее слово – закон, что студенты любят или побаиваются ее, а если и дерзят, то скорей для того, чтобы добиться ее внимания.
   Ее знакомый профессор с кафедры физики твердого тела, тот, которого когда-то приметил Артур, давно сменил дубленку на утепленную куртку, а ондатровую ушанку – на черную вязаную шапочку-презерватив. Он называет Людочкины порывы сменой вех.
   – Тэмпора мутантур, – говорит он, – эт нос мутамур ин иллис. Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними. Женщина в силу интуиции чувствует ветер перемен сильнее, чем мужчина.
   Людочка с тонкой усмешкой слушает его латынь. Она с ним не церемонится.
   – Что предлагаете? – она спрашивает, слегка приподняв брови.
   Интуиция женщины давно подсказывает ей, что профессор к этой женщине неровно дышит.
   – Держаться потока, – отвечает он.
   – А конкретно? – голос Людочки звучит все еще насмешливо.
   Профессор делает серьезное лицо.
   – Вот вы смеетесь. А у меня есть что предложить. Согласитесь, наука умерла, однако у нас с вами еще есть время использовать новые вызовы. – Он смотрит ей в глаза. – Есть два выхода: уйти в бизнес и уехать за границу. Подождите, подождите, не смейтесь. Понимаю, что насчет заграницы все проблематично и продолжительно. А вот бизнес…
   – Ну, какой из меня бизнесмен… бизнесвумен?
   – Я не предлагаю вам стать сразу бизнесвумен. Я предлагаю пойти в бизнес.
   – Каким образом?
   – Очень просто и очень натурально. Сейчас объясню. Дело в том, что мне дают кафедру в одном коммерческом вузе. Он только открывается и будет учить студентов на платной основе, как на Западе. И зарплаты у преподавателей будут соответствующие. Мне требуется штат опытных преподавателей. Как вы? Не хотите воспользоваться таким вот выходом?
   – Но вряд ли в таких вузах изучают физику, – Людочка не говорит «нет», просто сразу находит возражение.
   – Да, физику не изучают. Математику, понимаете, математику. Да и то – на элементарном уровне. Слабенький матанализ, немного теории вероятности, основы математической статистики. Все по силам. Вуз-то – экономический.
   Людочка в задумчивости закусывает губу. Глаза профессора следят за ней.
   – Вы – искуситель, – говорит она. – Мне надо с мужем посоветоваться.
   – Советуйтесь. Он – здравый человек. Уверен, он меня поддержит.
   Людочка пожимает плечами, взгляд ее становится рассеянным.
   – Мы еще вернемся к этому разговору. – Профессор ласково пожимает ей локоть и оставляет ее одну.
   Людочка не торопится разговаривать с Артуром на эту тему. Она оберегает в душе надежду на новую жизнь и на идею профессора, породившую эту надежду. Она пускает их в рост, дает возможность им окрепнуть и черпает в них силы. Ими надо запастись, чтобы иметь некоторое преимущество при разговоре с мужем. Артур, с ее позиции, никак не мог приспособиться к обстоятельствам, чего-то ждал, озирался и вообще сдулся. Он, собственно говоря, и олицетворял то раздражение, которое она испытывала последнее время. Она была сердита на него и разочарована настолько, насколько это было ей свойственно, то есть в ней появилась некоторая холодность и ирония.
   Наиболее сильно ее чувства проявились, когда в один далеко не лучший день Артур заявил ей, что зарплату давно не платили, денег на метро у него нет, а потому сегодня на работу он не пойдет. Людочка не вытерпела:
   – Ну, откуда это в тебе? – Она неодобрительно взглянула на него.
   Артур сразу понял, что оплошал. Времена изменились. Лимит сочувствия исчерпан.
   Людочка с торжеством достала кошелек. Артур смотрел исподлобья.
   Опомнись, улыбнись, погладь по плечу, погрози пальцем.
   Не захотела. Бросила деньги на тумбочку в прихожей и, не прощаясь, хлопнула дверью.
   Артур оделся и, не притронувшись к деньгам, тоже вышел.
   Он теперь, как поющий зимой, – всегда рискует. Когда любят, тогда и недостатки хороши, а вот когда нет – и достоинства не в счет. Воспользовалась возможностью, чтобы унизить его. Возмутиться, одернуть ее?
   Артур пожал плечами.
   Получив по одной щеке, подставить другую? Падающего подтолкни? Ударит или нет? Получается – ударила. Но это же – его Людочка! Она заблудилась во времени, когда привычное уносится потоком и на месте привычного остается пена. Не всем по плечу держать давление перемен и не потерять себя. Она изменилась? Пожалуй. Но, не изменяясь, не развиваясь, человек чахнет. Разве не так? И вообще, всякая система…
   Тут Артур постепенно перестал думать о Людочке, думать о ней сейчас больно, лучше думать о чем-нибудь другом, о неравновесной термодинамике, например.
   Он шагал по направлению к Садовому кольцу, а Москва, улица, погода не давали как следует сосредоточиться. Артур прыгал через лужи и зорко следил за приближающимися машинами. Чуть зазеваешься, и тебя обрызгают с ног до головы.
   Уборка снега в Москве весьма условна. Вот ты проходишь метров пятьдесят по вычищенному тротуару, затем по щиколотку входишь в снежную кашу, размешанную пешеходами. Идешь долго, проваливаясь, скользя и спотыкаясь, и вдруг опять расчищенный участок. А что с мостовыми? Они вроде бы расчищены. Посередине. А ближе к тротуару – снег и вода. Троллейбус останавливается поодаль, и, чтобы к нему подойти, люди бредут в жидкой кашице из воды и снега, черпая обувью холодную воду. Наверное, тот, кто за все это отвечает, никогда не ходит по улицам и не ездит в троллейбусе.
   «В физике, – думал Артур, – есть понятие малого параметра, величины, значением которой можно пренебречь. Ну, там, если он составляет одну двадцатую или даже одну десятую от основной величины. Иногда, могу сказать по секрету, соглашаются и на одну шестую. Короче, десять – пятнадцать процентов – уже малая величина. Но это в физике. А теперь представьте себе, что вам проложили прекрасную, сухую, твердую дорожку длиной пять километров. Идет себе Красная Шапочка в белых гольфах к бабушке по такой царской тропе и радуется. Пять километров проложили, а пять метров схалтурили, и эти пять метров занимает огромная и грязная лужа. И все! Были гольфы белыми! Ну, совсем малый участок, не десять, всего одна десятая процента. Лесная тропа была бы лучше этой замечательной дороги».
   На двух троллейбусах и одном автобусе Артур добрался до работы. Зайцем. Или белым кроликом. Опоздал настолько, что к таким опоздавшим охрана уже не придиралась, считала, что они просто возвращаются из местной командировки. Впрочем, в охране у Артура был блат – Зиночка. Та самая, которая служила еще на Самокатной. Он послал Зиночке что-то вроде воздушного поцелуя, лихо миновал охрану и заскользил по искусственному мрамору вестибюля. На Самокатной Артур был главным, а здесь – просто сотрудником. Зато Зиночка теперь – начальник смены.
   Она что-то писала. Когда он проходил, она взглянула на него поверх очков, сняла их и вышла через отдельную дверь в вестибюль. На ее зеленых петлицах поблескивали маленькие скрещенные винтовки. Галстук, как кулон, висел на тонкой шее. Дешевые туфли на высоком каблуке уверенно ступали по скользкому полу. Артур приостановился.
   – Привет!
   – Привет. – Она стояла крепко, слегка расставив ноги. – Опаздываешь?
   – Все равно работы нет. Хотел сегодня вообще не приходить, да жена застыдила. А чего ходить-то? Зарплату не платят. Ты-то чего ходишь?
   – Нам платят.
   – Вот-вот. Вам во все времена платят исправно.
   – Ты лучше завтра не приходи, – сказала Зиночка. – Завтра проверка. Приказано составить список всех опоздавших.
   – Ну, правильно. Будут лишать премии. Выталкивают нас полегоньку. Ждут, когда нам все надоест и мы сами уволимся.
   – Потому что вы не нужны больше.
   – Ага! Зато вы очень нужны! Если нас не будет, вам-то что делать?
   – Найдется что. Мы, Артурчик, всегда нужны. Будь покоен. Нас и в частные предприятия берут. Я же говорю: мы нарасхват.
   – Слушай, ты чего, похвалиться решила? За предупреждение спасибо.
   – Нет. Это все ерунда. Я сказать хотела. Все! Его усыпили.
   – Да ты что!
   Лицо Зиночки сморщилось, она отвернулась, помахала на лицо руками. Артур знал, что ее любимый старый пес, настоящий, сторожевой, в последнее время стал болеть, и вот болезнь оказалась смертельной. Пес был единственным преданным другом Зиночки.
   – У меня завтра выходной. – Она еще держала невысохшие глаза широко открытыми, чтобы не потекла тушь. – Может, приедешь ко мне? Надо же с кем-нибудь помянуть. Ты ведь не занят? Тебя Феликс прикроет. Тяжело в пустом доме.
   Артур устремил взгляд в дальний угол вестибюля.
   – Знаешь что, – сказал он, – давай мы вместе с Феликсом приедем. Так даже лучше будет.
   – А он сможет?
   – Если я смогу, то он сможет в квадрате. Скажи когда.
   – Когда? Я раньше двенадцати не встану.
   – Тогда после половины второго? Феликс знает, где ты живешь?
   – Знает. Он у меня летом машину оставлял.
   – Заметано! – Артур пошел к лифтам.
   Сколько лет прошло с тех пор, как они познакомились! Весьма своеобразно: она задержала его на проходной в строгие времена. Артуру повезло несмотря на то что его подставили, он сумел одержать над ней верх и выйти сухим из воды. Он всегда одерживал верх, и в конце концов она перестала видеть в нем классового врага. Этому поспособствовал Феликс, который был почти ее соседом: маленький домик Зиночки стоял сразу за мостом через Пехорку в старинной дачной местности совсем рядом с его Люберцами. Артур в этих местах неплохо ориентировался, ведь в тех же краях, чуть дальше, находилась Костина дача, и все эти названия: Люберцы, Томилино, Красково, Малаховка – были для него близки с самого детства.

8. Зона неопределенности

   Домик Зиночки натянул на себя снежную шапку по самые уши. Артур с Феликсом, высоко поднимая ноги, с трудом дошли по снегу от калитки до двери дома. И тут неожиданно выкатилось солнце. Оно просто выбежало, оставив в раздевалке одежду облаков, по-весеннему раздетым, так школьница выбегает на перемене во двор с сияющими и немного сумасшедшими глазами, опьяненная голубым небом и чистым воздухом. Стало сразу тепло и празднично. На немыслимой высоте березовые ветви притягивали к себе васильковую синеву, а потемневший скворечник прямо на глазах светлел лицом.
   Артур снял пальто и в охотку принялся чистить дорожки от снега. Так же он махал лопатой у Кости на даче. Все как всегда. Ничего не меняется.
   Не совсем. То там, то здесь среди старых дощатых и бревенчатых домиков стали появляться обстоятельные кирпичные дома. На месте деревянных штакетников возводились сплошные стены, за которые не заглянешь. К автоматическим воротам вели асфальтированные подъезды для машин. Это были признаки другой жизни. Кто же будет жить за этими стенами и воротами? Там охрана и вольеры с овчарками, телекамеры и «мерседесы» со слепыми стеклами, они бесшумно заплывают в ворота, как инопланетные корабли пришельцев.
   – Давай заходи уже! – Зиночка вышла на крыльцо в черной шинели с зелеными петлицами. – Все готово. Водка стынет.
   – Иду! – Артур счистил снег с пустой собачьей будки.
   В доме тепло пахло вареной картошкой. Феликс консервным ножом вскрывал банку с сайрой.
   – Ну, зачем столько навезли?! – пеняла им Зиночка. – Что ж я, вам не нашла бы ничего? Вы ж сидите без зарплаты.
   Артур привез из старых запасов водку, которая сохранилась еще с начала девяностых, когда ее давали по талонам.
   Феликс прихватил из дома несколько банок домашнего соленья: грибочки, огурчики.
   – Кайф! – произнес Феликс, открывая очередную банку, которая распространяла острый аромат.
   Он сел, снял в одно касание с водки пробку-«бескозырку» и наполнил рюмки.
   – Ну, не чокаясь! За друга! За верного друга!
   Выпили. Феликс верховодил.
   – А! Картошечка?! Отличненько! Давай, Порт-Артур, картошечки положу. Первое дело для водочки – картошечка! Ты, Зинуля, не печалься. Твой Мухтар жил достойно и умер достойно. Не под забором и не под машиной. Дома, от старости. О чем ты говоришь?! Люди дохнут как мухи! Небось, кажин день видишь некролог на проходной. Вот еще мы с Порт-Артуром задержались малехо. Все, чему жизнь отдали, все, что сделали, все – коту под хвост! Не живем – выживаем. Ну, давайте еще по одной! За то, чтобы выжить назло всем!
   Артур чувствовал, как от тепла и от работы на свежем воздухе у него на щеках проступает румянец. Глаза его заблестели, он чуточку захмелел. Ему не хотелось говорить, – просто поесть горячую, простую и сытную еду, он с удовольствием раскусывал горошинки черного перца, которые попадались в соленых опятах.
   – Я те говорю, – как из репродуктора вещал Феликс, – я те говорю: Ельцин – не настоящий. Это – его двойник. Ельцин умер на операционном столе. Нам врут. Нам всегда врали и будут врать! Ельцин – бывший коммунист, а коммунисты всегда врали. Я те говорю: они вечно лгали. Скажешь, нет?! Веллкам! Кто делал Великую Октябрьскую революцию? Ленин? Ложь! Лева Троцкий. Лгали с самого начала. В мелочах и по-крупному. Каменев, Зиновьев, Рыков, Бухарин – шпионы? Может, и Берия – шпион? А что болтают про Сталина? Сталин – отец народов, Сталин – вон из мавзолея, Сталин – великий полководец, Сталин – лжец и отец лжи, Сталин – красный император, Сталин – убийца. Скажешь, давно было. Хорошо! А что сейчас? Умирающий Ельцин идет на выборы с нулевым рейтингом, так? Зюганову проиграл, а поздравил себя и всех, соврамши! А Зю? А Зю проглотил, крокодил, и тоже поздравил Ельцина с победой. Ну, настоящий коммунист! И врут, что они левые. Они правые, они консерваторы, и консервант их – ложь! Еще Ленин говорил: что лево, что право – одна мутота. Они – самые настоящие правые. Правее только фашисты. А все почему? Кто революцию делал?
   – Кто?
   – Кто-кто? Лейба Бронштейн и Моня Апфельбаум. Вот она, их команда! Хорошо, что их Сталин прижал. Жаль не успел довести дело до точки. Только замахнулся, чтобы вдарить сапогом по копчику, так тут же и умер. Вот тебе – история! А ты говоришь! Нет, ты посмотри, посмотри! Почему всегда так? Почему всегда так быстро кончается водка?!
   – Не волнуйся, – сказала Зиночка. – У нас еще есть. Я ее просто в морозиловку положила. – Она повернулась к Артуру: – Ты ничего не ешь. Что тебе положить?
   Артур, захмелевший от еды больше, чем от водки, качал головой: мол, не суетись, все хорошо. Ему на самом деле было хорошо. Он слушал привычные речи Феликса, ловил украдкой брошенные взгляды Зиночки, узнавал запахи старого деревянного дома. Когда-то здесь топилась печь, в ней варилась пища в чугунках, чугунки принимались длинным ухватом на деревянной ручке. Эх, завалиться бы сейчас на продавленный диван, который оккупировал Феликс, и поспать минуточек шестьсот!
   – О’кей, Порт-Артур! Скажешь, я все упрощаю?! – неистовствовал Феликс. – Возможно! Но иначе с места не сдвинешься. Будешь топтаться и переминаться. Тебе это в кайф?! Нет?! И мне нет! Надо определяться, кто твой классовый враг. Америкосы – они уже все распланировали. Знают, что, как только нефть станет дороже сорока долларов, им кранты! Оседлали Ближний Восток. Повоевали малек и прикинулись шлангом. Я тебе говорю: Америка делает свой пиар. На самом деле она, как змея, сбросила кожу и шагает себе дальше!
   Зиночка спрятала смешок в горсти. Феликс посмотрел на нее.
   – Надо понимать, – продолжал он, – где мейнстрим. Направление, так сказать, главного удара. Нефть, черное золото. Зачем, ты думаешь, война с Чечней затеяна? Затем, чтобы нефтепроводы на Запад шли там где надо. Сталин бы за один день проблему решил. А Боря Ельцин с Масхадовым в обнимку ходит, его папаху нюхает. А тот всю жизнь нормальным человеком был, советским офицером, а как стал президентом Чечни, ходит в рубашке без галстука и в помещении папаху не снимает, как урюк какой-нибудь. Смеху подобно! Я что хочу сказать? Я хочу сказать, что пора выпить за женщин. Хорошо сидим!
   Артур посмотрел на Зиночку. Зиночка смотрела на Артура. Закуска пахла укропом и подсолнечным маслом.
   «А еще хорошо, – подумал Артур, – еще хорошо бы послать куда подальше всю сложность этого мира, которая только порождает неуверенность и печаль. Видеть то, что видится, смотреть, а не вглядываться, слушать, а не вслушиваться. Зачем ему знать, что такое квантовые состояния, для чего нужен оптимальный винеровский фильтр, как связаны энтропия и информация и чем отличается провайдер от браузера? К чему никому не нужные знания, чем больше которых, тем громче они вопят: ах, как мало мы знаем?! Чтобы пришло понимание неуловимости истины? Мы только тогда видим истину, когда она отстреливает тепловые ловушки банальностей».
   Он, не одеваясь, вышел на крыльцо, вдыхая подмороженный воздух, подставил горящие щеки последним лучам сдавшего дневное дежурство солнца. Снег с узором из синих теней источал запах весны. Вот мы и пережили эту зиму.
   Может, и пережили. Только вот подошли к весне каждый сам по себе. Людочка сама по себе, Артур – сам по себе. Людочка серьезно предложила Артуру какое-то время пожить у матери. Она приняла решение. В кибернетике есть такой специальный термин – ЛПР, то есть лицо, принимающее решение. Ну, почему, почему некоторые думают, что они – ЛПР?! Сколько бы бед, невзгод и просто неприятностей удалось бы избежать, если бы не это их заблуждение! Способны ли они оценить все факторы, продумать последствия, готовы ли нести ответственность за решение. Знают ли, что все надо полагать существенным, пока не установлено обратное? Нет, не знают.
   «Все ты усложняешь, хлопче», – сказала бы Людочка. Не надо усложнять. Артур посмотрел на небо и отыскал первые звезды. Они были на его стороне неба, а с другой стороны небо освещала Москва. А здесь был вечер, снег и тени деревьев. Здесь было так просто и… земля близко.
   Когда лежишь на земле, все надежно, падать больше некуда. Можно лежать и смотреть в небо. Просто лежать и смотреть. И не надо знать, что небо голубое потому, что коэффициент молекулярного рассеяния обратно пропорционален четвертой степени длины световой волны. Лежать на донышке неба. Ты выпал в осадок. Тебе не нужен закон Рэлея. Остались одни понятия. Ты на донышке, и тебе хорошо. И пусть же никто не сравнится с тобой в скромности.
   Артур жил у матери, когда вернулся с другого полушария Костя. Там вахту у него принял Виталик. Вечером следующего дня Костя был у Марины с Артуром.
   И снова они, как когда-то, сидели на кухне квартиры на Старой Басманной, и в форточку бился весенний ветер, пели тормоза на Разгуляе, и, жужжа, под окнами стрелой проносился троллейбус.
   – Ну, как там люди живут? – допытывалась Марина.
   – Пожалуй, получше нашего, – отвечал Костя. – В смысле – более толково.
   – Например?
   – Например, там если есть магазин, то обязательно есть и подъезд к нему и стоянка для машин тоже. Для маленького – маленькая, для большого – большая. Если есть очередь перед окошечком, то на полу нарисована черта, и ее переступают, только когда подошла твоя очередь. Если ты кому-то позвонил и не дозвонился, то тебе обязательно перезвонят.
   – Скучно как-то!
   – Ну, знаешь, Марин, искать приключений в быту – это, по-моему, мазохизм. И чего мы на них взъелись?! Из-за того, что их рациональность, я имею в виду в практической сфере, оказалась более удачным подходом, чем у других? Их подход к жизни более конструктивен, более приспособлен к реальности. Я считаю, из-за особенностей веры. Никто же не говорит, что у них лучше всех по части жизни небесной, но по части земной, видимо, они все-таки не промахнулись. Недаром весь мир берет за образец, копирует именно с их матриц автомобили, самолеты, небоскребы, одежду, кинематограф, телевидение, компьютеры. А чьим календарем все пользуются? А чьей системой мер и весов? Чего уж тут становиться в третью позицию и принимать оскорбленный вид! Прими это спокойно. Может, лучше вначале все-таки научиться не бросать мусор из окон, а потом говорить о духовности?!
   – Мне надо самой съездить, – не сдавалась Марина.
   – Вот это – правильно! – сразу согласился Костя. – Меня как раз другое интересует, – продолжал он. – Я видел политику, которая плавает вся на поверхности, как кусок пенопласта. Это не айсберг, который просматривается только на десять процентов. Я хочу уловить идею, метафизику, которая ее рождает. Вот в чем вопрос.
   – Типа чего? – вмешался Артур.
   – Типа построения красной империи или идеи языческого империализма или евроинтеграции. Такое впечатление, будто одна эра ушла, а другая еще не наступила. Пока что видно, что накапливаются информационные технологии, мы втягиваемся в царство инфраструктуры. Согласен?
   – Давай выпьем?
   – Обязательно!
   – Любишь ты все усложнять, – это уже Марина.
   – Мам, тебе же известно, что сложные системы не любят простого анализа и только они способны к самоорганизации. – Артур двигал к себе миску с квашеной капустой. – Можно я рукой возьму? – Он зацепил капусту и вместе с кусочками льда отправил ее в рот.
   – Именно. Одна проблема цепляет другую, – это Костя.
   – Что вам сказать, мужчины? Не проблема цепляет проблему, а случайность цепляет случайность. За каждым шагом идет следующий. Что было до того, нам нет дела. Это еще как-то называется, не помню как.
   – Ну, мам, ты даешь! Бьешь в яблочко! Это называется марковским процессом.
   – Точно! Я уже позабыла.
   Артур не смог удержаться от обобщения.
   – Друзья мои, – он обращался к матери и крестному. – ледиз энд джентльмене, вы представляете два противоположных взгляда на действительность. Одна стоит за фатальную цепную случайность, а другой – за тщательно скрываемую предопределенность.
   – И истина – посередине?
   Артур покачал головой.
   – Увы! Посередине всякий раз оказывается не истина, а проблема, – сказав это, Артур поднялся и пошел в ванную мыть руки.
   Костя перевел глаза на Марину.
   – Как он? – Костя покосился в сторону ванной.
   – Держится.
   – Я скоро на дачу собираюсь. Давай возьму его к себе. Там природа. Перемена места. Как думаешь?
   – Ты предложи. Я думаю, ему это только на пользу пойдет. Пусть отвлечется.
   – Аминь, – сказал Костя.
   – Вы чего тут? – спросил Артур, возвращаясь в кухню.
   – Ничего, – сказала Марина. – Садись… Костя, налей еще. Что-то вы совсем у меня не пьете и не едите!
   Когда стало темнеть, Костя засобирался домой. Артур пошел его провожать.
   Большой лапой весна нежно сжимала сердце. Подсиненный вечерней ясностью воздух слегка пружинил. Его подгонял легкий, мятно-прохладный ветерок. Можно расстегнуть куртку, сунуть руки в карманы и идти себе навстречу закату. Идти, развернув плечи, приподняв подбородок, ловя отблески розового света в разрезе между домами.
   При Сталине по этой улице ходил трамвай. Костя это помнил, а Артуру достались только остатки трамвайных путей вместе с выстланной булыжником мостовой. При Хрущеве мостовую заасфальтировали. При Брежневе построили два высоких дома. Вот они стоят, похожие на два белых паруса. А там, впереди, на пересечении улицы с Садовым кольцом стоял кинотеатр «Спартак». Он находился на втором этаже двухэтажного здания, а на первом был большой магазин. Здание сломали. И еще несколько домиков пошло на слом, в них тоже были магазины – молочный, часовой, галантерейный. На этом месте поставили большой кинотеатр «Новороссийск». Он должен был напоминать о местах, где воевал Брежнев. Перед входом в кинотеатр установили тяжелый чугунный якорь.
   Ничего не построили при Горбачеве, ничего при Ельцине, только стали менять названия магазинов. Что за время?!
   – Смутное время, – сказал Артур.
   – Да, – сказал Костя.
   Они помолчали. Ветер на Садовом кольце вовсю фрондировал, ходил колесом, как акробат на арене. На перекрестке автомобили танцевали свою кадриль. Они лишь изредка нарушали движения танца и убегали налево к Курскому вокзалу. Маэстро-светофоры в сиреневых сумерках светили особенно ярко.
   Большой кинотеатр – это хорошо, но все-таки жаль было маленьких магазинчиков.
   – Я, – сказал Костя и кашлянул, – я, когда ушла Ирина, почувствовал себя каким-то инвалидом, будто потерял ногу или правую руку, не мог приноровиться, как жить дальше.
   – Да, – сказал Артур, – что-то похожее действительно есть.
   – Фантомные боли остаются на всю жизнь, – сказал Костя.
   – Сейчас – просто рана, – сказал Артур.
   – Да, – сказал Костя. – А что, обратно не приставишь?
   – Кажется, она нашла другого.
   – Не ревнуешь.
   – Нет, что ты! Сожаление. Оно все выжигает.
   – Да. Сожаление выжигает все иные чувства. Ты прав, – Костя опустил голову.
   Теперь они шли по левой стороне улицы.
   – Сколько это может продолжаться? – спросил Артур.
   – Что?
   – Боль.
   – Боль? У меня она была долго. Очень долго. – Костя шагал, глядя на свои ботинки.
   – Сколько?
   Костя выпрямился.
   – Сколько, сколько?! Шесть лет постоянного присутствия. Но ты – не я! Жить надо, понимаешь? Жить! Пока ты в деле, ты, считай, на излечении.
   Артур вздохнул.
   – Живи так, как будто тебе в следующий час отправляться в путь. И отправляйся. Не отказывайся. Откликайся на призывы. Вот твое лекарство, Артур.
   Костя похлопал его по плечу.
   – Со временем все будет выглядеть в ином свете. И этот свет будет настоящим, потому что сейчас он во многом, поверь, выдуман тобой. Слишком много тебя для объективности.
   – Понятно! – сказал Артур уныло.
   И все-таки, когда такое случается не у тебя одного, когда люди прошли через это и победили боль и бессилие, становится легче на душе и появляется надежда излечиться.
   – Понятно? Чего тебе понятно? – весело сказал Костя. – Ничего тебе не понятно. Слушай сюда! Мы с тобой скоро поедем жить ко мне на дачу. Тебе ведь там всегда нравилось. Подальше от этого шумного города. Весна, брат, на носу! Все цветет и благоухает! А? Как тебе?
   – Ну, в принципе неплохо, – стал поддаваться Артур.
   – Неплохо?! Прекрасно! В путь, Артур, в путь! Возьмите нас с собой, туристы! Отказы не принимаются.
   – Пожалуй, не откажусь, – согласился Артур. – Когда стартуем?
   – Скоро. Вот с погодой разберемся, и – вперед.
   Они миновали гостиницу «Урал».
   – Послушай, Костя.
   – Да?!
   – А сейчас? Уже ничего?
   – Сейчас? – Костя с силой потянул носом воздух. – Нормально, Артур! Нормально! Как говорится, все забыто и пропито! Жизнь прошла, как прошли Азорские острова!
   – Хм! Онегин жил анахоретом?
   – Точно! А что делать? Каждый проживает свою жизнь.
   Артур помолчал, затем тоже выпрямился и тоже потянул носом воздух.
   – Весна-а! – мечтательно зафиксировал он очевидный факт. – Эх, значит, едем на дачу?!
   Костя взглянул на него.
   – Вот это – другое дело! – сказал он. – Вот так, как говорится, будет – типично!
   Они свернули к Чистым прудам, где еще не растаял снег.
   Проводив Костю, Артур не торопясь шел обратно. Стемнело, и фонари цепочками уходили вдаль. Цепочка белых, цепочка желтых. Холодно-огненные, как белые и желтые хризантемы. Ветер ласковым котом шутливо тыкался лбом в затылок.
   «Все образуется, – успокаивал себя Артур. – Когда-нибудь все образуется. В жизни каждая фраза кончается многоточием. Но это не смертельно. Только смерть ставит точку. Все может вернуться, все можно исправить, а если не сложится – значит, так тому и быть…
   А может, и смерть не ставит точку? Не знаю. Я бы предпочел ясность. Лучше бы уж ставила. Вот эта неопределенность – хуже всего! В жизни – неопределенность, и на тебе – в смерти тоже неопределенность! Что там, за гранью? Зеленая страна вечной охоты или темные казематы? Прозрачные родники и вечное лето или дикая теснота напуганных и агрессивных душ?
   Здесь, конечно, не всегда сладко, иногда – даже очень горько. Жизнь прекрасна и ужасна одновременно, но она конечна. Что, если смерть сулит ужас без конца?!
   Увидим ли мы после смерти тех, кто был нам дорог здесь? Сможем ли прийти на помощь, если они в беде? Или там каждый сам за себя?
   Нам остается только мужественно смотреть в глаза и жизни и смерти. Вот и все наше оружие! Мужественно и, вероятно, глупо. Мы держим в руке шпагу, но не знаем, какое оружие у них. Гамлет сражался с Лаэртом, не зная, что у Лаэрта шпага с отравленным клинком.
   Ясно одно: мы, несмотря ни на что, любим жизнь, а она нас – не очень, и мы не любим смерть, а она нас любит, очень любит. Верно и не требуя взаимности».
   Вот так, строя догадки, Артур шел, погрузившись в весну, как в теплую ванну. Как всегда бывает весной, было рассветно и горизонтно и немного тревожно. И будущее, как флаг, полоскалось впереди на ветру.
   Нам скажут: нет ли здесь банальности? Возможно!
   Но банальность – это единственная вещь на свете, которая по праву претендует на то, чтобы именоваться истиной.

Часть вторая
Антитеза

1. Старая площадь

   Комплекс зданий на Старой площади, где раньше размещался аппарат ЦК КПСС, где по ковровым дорожкам, сообразно обстоятельствам, осанисто передвигались или, торопясь, семенили вожди и члены Политбюро, где работали Андропов и Суслов, Горбачев и Яковлев, этот комплекс зданий теперь занимала постперестроечная элита – администрация президента, – некое подобие той, старой, руководящей и направляющей. Раньше, например, вот тут находился комитет партийного контроля, теперь, пожалуйста, находится контрольное управление президента. На нем мы и задержимся ненадолго.
   Здесь, в кабинете с высокими потолками, прохаживался невысокий худощавый человек. Он снял пиджак и, сунув руки в карманы брюк, изредка останавливался у окна. Снаружи зарядил обычный московский дождь, казалось, ему не будет конца. Холодные мокрые крыши не оставляли никакой надежды на лучшие времена.
   Когда в кабинет вошел гость, хозяин сделал несколько шагов ему навстречу. Рукопожатие его было стальным и заставляло вспомнить о существовании слесарных инструментов. Вообще, в нем чувствовалась ухватистая сила, притом что взгляд он опустил и сузил, как бы скромно потупившись.
   Гость был полной противоположностью хозяина: дороден, рыхловат, с бородкой и в клетчатом пиджаке. Добродушен, но с цепким взглядом. А рука – мягкая котлетка.
   Хозяин расположился за столом, пригласив гостя присесть. Гость говорил, он терпеливо слушал, скосив глаза и накрыв ладонь ладонью.
   – Да, я в курсе, – сказал он, после того как гость закончил. – А когда истекает срок аренды?
   – Еще восемнадцать лет.
   – Неплохо устроились!
   – Вот и я говорю! Это, фактически, наш главный актив. Без него наши акции и рубля не стоят.
   – Ну, не прибедняйтесь. За реноме или, как сейчас говорят, за бренд тоже надо платить.
   – Бренд брендом, но владеть зданием на Невском – это чистые деньги, – не удержался гость.
   – Верно! – хозяин кивнул. – Однако юридически вы утратили свое право. И нам стоит подумать, как выйти из сложившегося положения с наименьшими для вас потерями.
   – Они там, в Питере, арбитраж готовят.
   – Да, да, конечно. Это очень… в духе времени, – хозяин усмехнулся.
   Гость только рукой махнул.
   – Против КУГИ, – сказал он, – мы, может, суд и выиграли бы. Но там есть третье лицо. Собственно, новый владелец здания.
   Хозяину кабинета не надо было объяснять, что КУГИ – это комитет по управлению имуществом города Санкт-Петербурга, хозяин отлично это знал.
   – Я подумаю, – сдержанно отреагировал он.
   Гость попытался поймать его глаза.
   – Ага! Премного благодарен!
   – Подумаем, – повторил хозяин.
   Гость понял, что разговор на этом закончен.
   – Вот и ладушки! – сказал он, хлопнув себя по коленям и вставая. – Ну, я надеюсь!
   – Будьте покойны. – Хозяин сдавил железной пятерней «котлетку» и довел гостя до двери кабинета.
   Вернувшись к столу, он снял телефонную трубку, подождал, когда его соединят, и развалился в кресле.
   – Салют, друг-портянка! Как сам-то?! В форме?! Ну-ну! Слушай, были тут у меня по поводу вашего здания. Нашего здания? Приятно слышать. Ты не очень-то резвись! Короче, они надеются на мою помощь. На суд? На суд – нет, не надеются. Бизнесмены тупорылые. Не надо было сопли по щекам размазывать. Сами продули вчистую, по полной! Ноты вот что! Ссориться с концерном не надо, понял? Они ж догоняют, что их развели на бабки. Слушай, мирно бы разойтись. По понятиям. Компенсация нужна. Да. Только, сам понимаешь, не юридическому лицу, а физическому. Да. Не юрику, а физику. Это и более действенно, и в разы меньше. Вы там подумайте, во что это выльется. Я? Нормально! Давай! Ага! И тебе не хворать!
   Отзвонившись, он встал и прошел в угол, где стояла блестящая пудовая гиря. Легко подхватил ее за ручку и подбросил вертикально вверх над головой так, чтобы донышко гири было обращено к полу. Гиря в свободном полете на мгновение зависла в воздухе, начав движение вниз, и тогда он ловко подставил поднятую руку под донышко. Шестнадцать килограммов удобно устроились на поднятой над головой ладони. Подержав гирю, этот спортажный мужчина средних лет хмыкнул и опустил снаряд, перехватив его левой рукой. Потом он выпрямился, поддернул пояс брюк и опять подошел к окну.
   На улице все еще было сыро, но подолы крыш уже высохли, а это значило, что дождь прекратился.
   Москва, Москва… всего несколько месяцев назад он и не думал, что окажется в столице, да еще в бывшем здании ЦК партии. Хотя, может, и думал. А почему бы и нет?! Не он первый прибыл в Москву из Питера по лыжне, проложенной Чубайсом. Не он последний.
   Что тебя несет по жизни? Судьба? Без судьбы, конечно, никак! Но и сам не будь валенком. Найди покровителя. Ведь даже небожители всегда нуждаются в верных слугах. Ключ к карьере – коммуникабельность и скромность. Идти к цели, спрятав взгляд. Твердо и решительно. На всякий взгляд всегда найдется свой взгляд. А вот когда идешь твердо, а твоих глаз не видно, вот тогда ты вызываешь чувство тревоги, читай, уважения.
   Со студенческих лет он помнил свой первый опыт. Их группа собирала в поле картошку, а ребята из другого отряда, спеша поскорее уйти на обед, воспользовались их пустыми корзинами. Его пустыми корзинами! Он пошел на них один, молча, худенький светлоголовый мальчик. Правда, они не знали, что он кандидат в мастера спорта по самбо. Перед ним сразу выросла фигура метр девяносто ростом, а он ее будто и не заметил. Практически он даже не остановился: сбил фигуру на землю, штатно выполнив зацеп ногой, перешагнул через нее и двинулся к тому, кто взял корзины, глядя не в лицо, а на его руки и ноги. Тот выпустил из рук корзины, попятился, споткнулся и упал. Осталось, все так же, не поднимая глаз, деловито подхватить лежащий реквизит и вернуться к своим. «За что ты их так?» – прикрывая смущение иронией, встретили его свои вопросом. Салаги!
   В этот самый час Костя вошел в здание на Старой площади. Здесь он был всего один раз. Это случилось в период подготовки той самой концепции объединения Европы, которую он готовил по поручению Андропова. Тогда он самого Андропова не застал и встретился с его помощником. Концепция проходила под шифром «Русская Голгофа» и скрывалась под легендой анализа великих революций. Позже «Голгофа» считалась составленным, но утраченным таинственным планом Андропова. Костя дважды встречался с ним, но оба раза – на квартире.
   Сегодня Костя приехал в администрацию президента по приглашению своего приятеля. Приятель хоть и читал когда-то историю партии будущим офицерам КГБ, но в годы перестройки потянулся к «демократам» и даже ездил в Ленинград на заседания неформального экономического клуба, где познакомился с Чубайсом, Кохом, Кудриным и другими молодыми образованными людьми. Теперь он, несмотря на пенсионный возраст, по мере сил трудился невеликим чиновником в администрации новой власти. С Костей он хотел обсудить вопрос о захоронении семьи Романовых, с тем чтобы безошибочно расставить акценты, когда придет день общаться с церковными иерархами и членами семьи царской династии.
   Первым делом он повел Костю в столовую. Они шли по коридору, и на повороте им повстречался известный нам хозяин кабинета, который оставил на время кресло, телефон, бумаги и свою пудовую гирю. В скромном костюмчике он выглядел неприметно, однако шел уверенно, чуть раскачиваясь на ходу, и все с ним здоровались. Столкнувшись с Костиным приятелем, он остановился и протянул руку, затем протянул руку и Косте. Приятель представил Костю и не отказал себе в желании похвастаться, сказав, что Костя был хорошо знаком с Андроповым.
   Рука нового знакомого твердо сжала Костину руку. Костя ответил, совсем чуть-чуть, чтобы не выглядеть невежливым, но его ответное рукопожатие напомнило, что на свете есть вещи и потверже стали. Тот улыбнулся.
   – Контора рулит! – сказал он, дотронулся до Костиного плеча и пошел дальше.
   – Наш человек, – сказал Костин приятель. – Из внешней разведки.
   За обсуждением доклада Комиссии Священного синода по канонизации царской семьи Костя забыл об этой встрече. Вспомнил только через год, когда узнал, что оказалось – он познакомился с будущим директором ФСБ, то есть фактически со вторым Андроповым.
   Как этот спортажный чиновник стал директором ФСБ?
   Он обратил на себя внимание президента своей верностью и решительностью, когда с блеском и гораздо чище, можно сказать, повторил операцию Скорцени, выполнив похищение своего патрона и бывшего мэра Санкт-Петербурга из рук Генеральной прокуратуры. Прокуратура зорко присматривала за экс-мэром, который лежал в госпитале. Побег за границу был осуществлен на финском санитарном самолете.
   Семья президента тоже страдала от излишнего внимания Генеральной прокуратуры. Они расходились во мнениях по вопросу, насколько государственная цель может оправдать денежные средства семьи президента. Ельцин жаловался на генпрокурора тогдашнему директору ФСБ, но тот только разводил руками, показывая, что его руки скованы законом. Это чистоплюйство хоть и заслуживало уважения, но все же надо было что-то с этим делать. И Ельцин, подумав и ничего не придумав, нашел себе нового директора ФСБ, чиновника президентской администрации, офицера действующего резерва, подполковника КГБ и мастера спорта («Борис Николаевич, своих не сдадим, чужих замочим!»).
   Президент попал в десятку. Новый директор первым делом решил вопрос с генпрокурором: он пригласил его (или человека, похожего на генпрокурора) на конспиративную квартиру, где тот встретился с двумя очень привлекательными девушками. Девушки были в ударе, а записывающая встречу телекамера, напротив, в самом приличном состоянии.
   Когда нужно убрать человека с глаз долой, из сердца вон, его проступки раздуваются до дурных размеров неуклюжего дирижабля. В противном случае действует всепрощающая корпоративная солидарность, и проступок стягивается в неприметную точку. Сцену с девушками показали по телевидению, и генерального прокурора сняли с должности. В кругу очень важных персон новый директор ФСБ приобрел авторитет человека и твердого, и решительного.
   Складывается впечатление, что он поднимался по карьерной лестнице, будто сказочный принц к дворцовым дверям, и на каждой площадке стояли вазоны с цветами. Вовсе нет! Операция в стиле Скорцени всего лишь вывела его из-за спин других. Отсюда должность директора ФСБ даже не просматривалась. Его самого стало видно, и это был первый успех. Закрепить бы! В разгончик, в разгончик! Он стал подгонять время. Он подгонял время, подгонял подчиненных, запрыгивал в служебный джип «гранд чероки» и мчался по зимней дороге, обгоняя машины, лишь стеклоочистители круто разделывались с брызгами снега и грязи, летящими в ветровое стекло. Сам бедовый, и водитель бедовый.
   Отличная машина джип «гранд чероки». Сделано для Европы, на двухстах километров в час нормально дорогу держит. В пятницу, за неделю до Николы-зимнего, вечером джип привычно гнал по Минке – Минскому шоссе, легко обгоняя берегущиеся погодных условий «жигули».
   – Еще один старик Козлодоев, – ворчал водитель. – Ну, куда ты? Сиди в своем ряду, Шумахер хренов!
   «Жигули», на которые сзади внезапно с жутко горящими фарами наседал большой джип, суматошно бросались вправо, а джип, не снижая скорости, пролетал мимо, встряхнув воздушным потоком упрямо катящуюся по своим нелепым делам жестянку. Вот джип ловко ушел со «встрепки», подрезав очередную «шестерку жигулей», и не заметил, а может, и заметил, как «шестерка» ударила по тормозам, ее понесло зигзагами, она выехала на обочину и уткнулась носом в снежный сугроб.
   Впереди была еще одна «шестерка», а за ней фура: грузовой «мерседес» ходко пер впереди «шестерки», а та изо всех сил старалась держаться за ним, но не слишком приближаясь, чтобы не попадать под шлейф несущейся за большой машиной снежно-капельной смеси.
   «Ты-то хоть завянь!» – подумал водитель джипа, обгоняя «жигули» и готовясь к обгону фуры.
   Для обгона пришлось опять залезть на «встрепку», однако впереди фуры шла еще одна, точно такая же. Они шли дружно на высокой скорости, влезть между ними не удавалось, а навстречу спешили фары какого-то недотепы. Надо было от него увернуться, и джип круто сманеврировал, попав, не прицеливаясь, в поспевавшие за ним «жигули».
   Джип весил две тонны, и потому «жигулям» разнесло слабенькую заднюю дверь, их выбросило с дороги, и они, потеряв на глубоком снегу скорость, въехали в столб.
   У джипа лопнуло колесо, и он тоже остановился. Его водитель посмотрел на своего пассажира.
   – Ну, правильно! – возмутился тот. – Бери на таран! Бей, колоти! Не свое, не жалко!
   Водитель молчал.
   – Ты как? – спросил его пассажир.
   – Вроде нормально!
   – Ну, так чего сидим, сопли на кулак мотаем? Давай действуй! Или мне прикажешь?
   Водитель выскочил из машины и бросился снимать с нее номера. Его шеф, щурясь от холодного ветра, тоже вылез в серую мглу.
   Пассажиры «жигулей» почти не пострадали. Кроме одного. В «шестерке» ехала семья: четверо взрослых и двое детей. Мальчик, сидевший у двери, был убит. Насмерть и сразу. Пятилетний мальчик.
   Дело, конечно, замяли. Джип за два дня починили и продали. Его пассажир пересел на другую машину. Карьера не пострадала. В пути чего не бывает! Что сказать? Бедовый, конечно, но – надежный.
   Ну вот, мы увлеклись рассказом, забежав вперед, а теперь вернемся к Косте. Он с приятелем продолжал путь в столовую. Тогда судьба еще только раздумывала над тем, стоит или нет подтолкнуть встреченного ими чиновника ко всем предстоящим испытаниям. Костя и его приятель, прежде чем забыть о встрече, нашли повод пошутить.
   – Он меня тоже в чекисты записал? – со смехом спросил Костя.
   – Да у тебя на лбу написано, что ты – чекист на пенсии. Из тех, что одним движением голову откручивают.
   – У него глаза, как окошки в кассовом аппарате. Р-раз, и все вычислено. Не то что у тебя.
   – Костя, а какие у меня?
   – У тебя, знаешь, глаза поэта.
   – Ну, спасибо, Костя. Надеюсь, это комплимент.
   – И не надейся. У тебя должны быть глаза, как у шифровальной машины.
   – Да? Никогда не видел шифровальной машины.
   – Я тоже, – сказал Костя под смех приятеля.
   В столовой разговор вернулся к делам.
   – Так что у нас с останками царской семьи? – спросил Костя.
   – Ты понимаешь, церковники не хотят признавать их подлинность, – сокрушенно констатировал приятель.
   – Я это слышал. И что? Что на самом деле?
   – Мне, честно говоря, без разницы. Есть указание считать их подлинными. А доказательства, Костя, найдутся.
   – Это нам знакомо. Но мы-то с тобой историки.
   Приятель Кости так выразительно посмотрел на него, что Костя криво улыбнулся. Нам ли не знать, что история – не наука, а политика, рисующая прошлое.
   – Ясно! – сказал Костя. – А какую роль ты отвел мне?
   – Твоя роль, Костя, чтобы не было полной «липы». Правдоподобие, друг мой, правдоподобие, вот что важно.
   – Но… неправда все же не исключается?
   – Костя, ты понимаешь, у нас неплохая система обучения курсантов. На такой вопрос я ответил бы дидактической формулой: неправды нет, запомни навсегда, есть только цель, достойная труда!
   Костя рассмеялся.
   – Я же говорил, что ты – поэт. Омар Хайам.
   – А что? Неплохо, да?
   – Вполне в духе постмодернизма.
   – Постмодернизма? А я и не знал. Помнишь, был какой-то персонаж, который и не подозревал, что говорит прозой.
   – Журден.
   – Точно!
   Шагая домой по подсохшим тротуарам, Костя задумался о судьбе последнего русского царя. Как странно ведет себя судьба, и как странно ведут себя порой люди. Вот Николай Романов, глава огромной империи, вдруг во время войны обосновывает свое отречение необходимостью сохранить именно во время войны стабильность в своем отечестве. Это как понять? Заменить малую нестабильность куда большей?
   Итак, вначале он отрекается в пользу своего сына. Ну, допустим. Сделал неверный шаг. Убедили, ловко переиграли. Не выспался, ошибся, с кем не бывает. «Я буду рядом с ним», – думает он и высказывает свои мысли вслух. «Это – вряд ли! – говорит ему Гучков. – Позвольте вам не позволить». Что на это надо ответить? «Извини-подвинься, дядя. Беру свое отречение взад. Сохраним, так сказать, прежнее статус-кво! Замнем для ясности и… знаешь что, дядя, давай лындай отсюда, я спать хочу. Эй, конвой! Проводить депутатов до гауптвахты!» Все, вопрос исчерпан!
   Так ведь нет, – продолжал Костя. – Бессмыслица не отменяется. Делается странный поворот. «Ладно, – говорит император, – выход найден! Я тогда отрекаюсь в пользу своего брата Михаила». Нет, такое, даже если очень хотелось поскорей лечь спать, не могло прийти в голову. Тогда так: (растерянно): «Что же делать?» Ему подсказывают: «Отрекитесь, государь, в пользу вашего брата Михаила». А он им (ну, очевидно же): «Ха-ха-ха, господа! Вы что, уху ели?! Во-первых, по закону, при живом наследнике по прямой, я не могу передавать корону даже брату, во-вторых, Михаил давно утратил свое право на престол, пусть скажет спасибо, что я его вообще пустил обратно в Россию после его брака с так называемой графиней Брасовой. Наконец, в-третьих, – получается, что я отрекаюсь за своего сына тоже и тем самым нарушаю его священное право. Все, господа, пора спать. Эй, конвой!»… и т. д.
   Ничего этого не происходит! Вопреки закону он передает трон Михаилу. Над ним что, с револьвером стояли? Нереально. Депутация к нему, не он к ней приехал. В его ставку. Он здесь хозяин и главнокомандующий, да еще и помазанник, за которого офицеры с радостью на смерть пойдут. Господь разум отнял? Сделал всем подарочек! Ошибка на ошибке и ошибкой погоняет. И каждая – хуже преступления.
   Ну, ладно, стиснули зубы, проглотили, смирились. Что дальше? А дальше вот что. «Здрасьте вам, царь Михаил вторый! Позвольте облобызать вашу ручку-с». – «Что?! Какую ручку? Подайте мне перо!» Царь М-2 тоже пишет нечто похожее на отречение, нечто неслыханное и несусветное. Ну, бред же! Мол, для блага Родины, в эту тяжелую годину, бла-бла-бла, без синей птицы стабильности нам никуда. Посему решил я дождаться Учредительного собрания. Ежели оно меня захочет, то я – завсегда пожалуйста! А пока ни-ни! Два слова, господа! Спокойствие и стабильность! Спокойствие и стабильность! Вся власть Временному правительству!
   Что? Где? Когда? Какое еще Учредительное собрание?! Война на дворе! Ганнибал у ворот! Hannibal ad portas! М-2: «Отставить панику! Все хорошо, прекрасная маркиза! То есть графиня!»
   Такое впечатление, что Господь разом отнял у всех разум.

     Конь и труп дракона
     Рядом на песке.
     В обмороке конный,
     Дева в столбняке [3 - Б. Пастернак. Сказка.].

   Все покатилось в пропасть, и все покатились туда же. Михаил был убит в Перми, царская родня сброшена в шахту в Алапаевске, а Николай… Николай Второй, совсем худо, расстрелян в Екатеринбурге в подвале вместе с женой, четырьмя дочерьми и мальчиком-наследником. Наследником, которого Николай так поспешно обделил своим отречением в пользу непутевого брата. Обрекая на смерть вместо трона. Семью в подвале добивали прикладами и штыками. И судя по свидетельствам, тем давним, которым сейчас не придают значения, головы царя, царицы и наследника были отрезаны и в бочонках со спиртом отправлены в Москву Ленину и Свердлову для отчета. Тогда это было в обычае. Наверное, бочонки до сей поры хранятся на дальних полках в архивах Лубянки, чтобы не нарушать отчетность.
   Николай Романов. Он что, подписывая отречение, хотел как лучше? Тогда зачем было так торопиться, теряя на ходу галоши? А как насчет подумать?! Посоветоваться, помолиться? Не загадка – тайна. И страшное искупление. Что это? Масштаб личности? Личность не в силах оценить обстановку, заметить тектонические сдвиги? Легкомысленно отмахивается от предупреждений, отворачивается от исторических аналогий, оскорбляет невниманием тенденции? По-хлестаковски принимает решения? Ах, оставьте!
   Костя подземным переходом миновал Политехнический музей, вышел на Маросейку и зашагал к Покровским Воротам, которые на самом деле совсем не ворота, а просто место, где они находились, когда здесь была стена, окружавшая Белый город. Стена простояла до конца XVIII века, и сейчас вместо нее Бульварное кольцо.
   Какой нажим должен был испытывать Николай Второй, чтобы понять, что другого выхода у него нет? Ничего не приходит в голову, кроме… кроме дисциплины тайной организации. Но на этот счет нет никаких прямых указаний. Контакты и у него и у императрицы, конечно, были. С Папюсом и таинственным Филиппом де Лионом. С родственниками: двоюродный дядя царя – «дядя Сандро», например, был известным масоном. И в ближний круг входили масоны: генерал Алексеев, генерал Рузский, он, кстати, находился в то время в ставке. А приезжие? Гучков? Шульгин? Последний много лет спустя убеждал уже советских историков (посидев в советской тюрьме), что никакого отношения к масонам он не имеет. Да и еще! Текст отречения Михаила писал тоже видный масон Некрасов. Впоследствии он стал министром Временного правительства.
   И все равно – не слишком убедительно. В конце концов, Николай был опытным политиком, он мог прибегнуть к дипломатии, начать консультации, найти повод для процессуального затягивания и тому подобное.
   Хотел как лучше? Добро мостит дорогу злу. Видно, есть вещи, которые нельзя делать ни при каких обстоятельствах. Какой там профит? Какие угрозы? Какие маневры? Нельзя, и все! Все меркнет перед грядущим. Торговался по поводу разлуки с наследником, лишил его наследства и подставил под пулю. И всех подставил. Искупил и стал святым или вот-вот станет. Нет, стал: Русская церковь за рубежом уже сделала его святым и все его семейство тоже.

     Эмалевый крестик в петлице
     И серой тужурки сукно…
     Какие печальные лица,
     И как это было давно!
     Какие прекрасные лица
     И как безнадежно бледны:
     Наследник, императрица,
     Четыре великих княжны [4 - Г. Иванов.].

   Человеку дана причина, Богу – следствие.
   С крови началась династия Романовых, кровью и закончилась. Они убили сына царя Дмитрия (или Лжедмитрия, как нам говорят). Убили и повесили на Спасских воротах. Пятилетнего мальчика. Семья последнего императора вне логики тоже оказалась в руках убийц, и те никого не пощадили.
   Костя открыл ключом дверь. Солнце рубиновым светом отражалось от стекол соседних домов. Кто-то открыл окно, и оно сверкнуло ярко, пламенно и сразу погасло. В комнате стоял полумрак. Было тихо. Тишина поддерживалась еле слышным тик-так, тик-так, тик-так.

2. Преодолеть раздвоение

   Артур жил у Кости на даче. От работы, конечно, далековато, но, учитывая отсутствие наличия строгой трудовой дисциплины, вполне приемлемо. Людочка отдыхала где-то в Турции, он даже точно не знал с кем, подозревал, что со своим профессором. В жизни образовался разрыв производной, перелом или рубеж, если угодно. И Артур шел по краю.
   Тут еще Зиночка. Так получилось, что они стали почти соседями, и дорога у них теперь буквально была одна.
   Во вторник, 22 июля, день был солнечным, но каким-то тусклым. Небо матовым экраном повисло над головами, крышами, кронами деревьев. Рабочее время слиплось, склеилось из вялой проверки никому не нужных предложений в план работ до 2010 года, ожидания загрузки страниц в Интернете, ленивого чаепития и рассматривания газового пистолета – новой игрушки Феликса. День, как день.
   На выходе из института Артура поджидала Зиночка (опора на левую ногу, правая нога расслаблена и чуть выдвинута вперед, руки сцеплены сзади, у ног – тяжелый пластиковый пакет).
   – Домой? – спросила она.
   – Ага.
   Она подхватила ношу и пошла к автобусной остановке. Артур отобрал у нее пакет. Зиночка вспыхнула и взяла его под руку. Артуру пришлось приноровиться к ее шагу, теперь он переваливался, как селезень.
   Тяжелый пакет заставил его проводить ее до самого дома. Пока он затягивал винты в работавшем через раз электрическом выключателе на кухне, она сварила сосиски. Сосиски были розовые, от них шел пар, на столе стояла только что открытая баночка с горчицей, а на тарелке ждал своей минуты свежий черный хлеб. Артур вымыл руки. Отказываться от стола было неловко и просто глупо. Зиночка, топая босыми пятками, быстро перенесла тарелки на террасу.
   Потом они пили чай с кексом в яркой упаковке и смотрели, как идет на посадку солнце. В прояснившемся к концу дня небе, в его голубой выси над ними проходили серебряные самолеты, едва заметные из-за большой высоты. Хорошо были видны лишь двойные белые линии, они тянулись за серебряными птичками и расплывались в широкие полосы.
   Зиночка пересела к Артуру на диван и прислонилась к нему плечом.
   – Я так немножко посижу, – искательно сказала она.
   Артур положил руку ей на плечи, другой потер свои глаза.
   «Держись, Порт-Артур! – приказал он себе. – Не сдавайся».
   Так они сидели, день уходил по капле, приближался вечер.
   – Ты хочешь чего-нибудь? – спросила она.
   Он вздохнул.
   – Нет, спасибо. Извини, я и так у тебя задержался. Поздно уже.
   – Ты чего? Я не к тому! Оставайся хоть до завтра.
   – Нет, это не годится. Это, знаешь ли, не комильфо.
   – Что, что?
   – Не комильфо. Не по-джентльменски. Короче, в светском обществе так не принято.
   – В каком, каком обществе? – насмешливо спросила она.
   – В советском!
   – А где оно, советское общество?! Кончилось. Ты что, еще не понял?
   – Это точно!
   – Вот и сиди! Я еще чайник поставлю.
   Она встала и пошла ставить чайник. Вернулась и присела прямо на ковер у дивана, положив руки на диван, а голову на руки.
   – Сейчас усну, – глядя снизу, сказала она и прикрыла глаза.
   – Не спи, замерзнешь, – машинально пошутил он, мучительно пытаясь найти предлог, чтобы уйти.
   Засвистел чайник.
   – Чайник, – сказал Артур.
   – Убиться веником! – Она встала.
   – Я выключу, – вызвался Артур и тоже встал.
   Он выключил чайник и заварил чай.
   Они доели кекс, и Артур стал прощаться.
   – Спасибо, все было высший класс.
   «Интеллигенция, чтоб тебя!» – чуть не вырвалось у нее.
   Она смотрела ему вслед в некотором смятении. Презрение и уважение попеременно одерживали в ней верх. Не зная, что и думать, она передернула плечами и закрыла дверь.
   Артур, повесив голову, брел к станции.
   Может, вернуться? И что? А что? Спускаться вниз приятнее, чем карабкаться наверх. И жалеть себя тоже приятно. Главное, ты вроде не виноват ни в чем. Жизнь такая: отнимает все, что есть. Безнадега. Надо стать проще, опроститься, как Лев Толстой. К радости Зиночки, отрастить животик, топать по ее комнатам в одних носках, циклевать полы и делать полки для посуды. Да и слушать, как она рассуждает о личной жизни своих товарок и ругается, не выбирая слов. И наблюдать, как она будет тобой гордиться. Если лежат двое, то тепло им, а одному как согреться?
   А? Смотри-ка: сейчас приходится жить у мамы, у Кости на даче. Прожил жизнь и ничего не нажил. Неловко и перед матерью и перед Костей. А мог бы пристроиться у Зиночки. Зацепился. Не отстал от поезда, вскочил на подножку. Свежий воздух, сосны. Ей зарплату платят исправно.
   Артур, конечно, знал, что на это ответить, не напрасно он тут сидел, как кремень, не поддаваясь инстинктам. Здорово сказал: сидел, как кремень. Тело – оно всегда хочет греха. Но тело – только часть личности. Жизнь не только открывает нам двери, но и испытывает нас. Честь – дороже жизни. Есть такие двери, в которые не стоит и соваться. Какой мерой мерите, такой и вам отмерится.
   Он знал, что не поддастся соблазну легкого решения. Напротив, эти заходы рождали упрямую решимость одолеть суровую реальность. Бывают трудные задачки, такие трудные, что не знаешь, с какого бока к ним подступиться, какой метод применить, за что ухватиться. Опыт подсказывает: нужно время, задачка уже проникла в подсознание, там незаметно идет ее обработка, ответ уже ищет тебя и найдет, если ты захочешь. Постепенно все укладывается по нужным полочкам, оказывается, что есть связи, которые ты поначалу не заметил, обнаруживается звено, за которое можно потянуть, и вот неуловимость предстает вполне овеществленным объектом, в него еще надо вложить немало труда, но это уже – дело техники.
   По привычке мысль Артура, разогнавшись, побежала по инерции дальше. Ему пришло в голову, как все-таки красиво к человеку приходят самые необычные идеи. Взять, к примеру, мнимую единицу. Это же песня! Все всегда знали, что единица в квадрате равна единице, а квадратный корень из единицы – тоже единица. Ну, хорошо, а квадратный корень из минус единицы чему равен? О чем ты говоришь, – минус на минус дает плюс, так что такого числа, чтобы давал в квадрате минус единицу, быть не может, однозначно! Ага!
   Талант попадает в цель, в которую никто попасть не может, гений – в цель, которую никто не видит. Кто сказал? Жалко, что не я. Шопенгауэр. А давайте-ка представим, что есть такое число – корень из минус единицы. Чистая абстракция. Какое оно, мы не знаем, но обозначим его буковкой i. Почему бы и нет?
   И пошло-поехало. Идея оказалась столь плодотворной, что из-за этой маленькой буковки образовался целый раздел математики – теория функций комплексного переменного.
   Математики через эту буковку обрели новые функции, новые методы анализа, новые геометрические преобразования, она позволила решать сложные уравнения и вычислять самые сложные интегралы. Чистая абстракция ушла в практические приложения: без этой буковки нельзя себе представить радиотехнику, электротехнику (здесь ее называют j), физику, оптику и так далее и так далее. Эта мнимая единичка позволила создать теорию подъемной силы крыла самолета и теорию кумулятивного танкового снаряда, всего не перечислить.
   Казалось бы – сюрреалистическая идея, то, чего не может быть! И такой эффект! Воистину, для математики и поэзия – проза!
   Зиночка поделилась с одной из своих подруг-сотрудниц видами на Артура и назвала его колючим интеллигентом. Та из сочувствия к подруге решила его наказать и при проверке опозданий внесла его фамилию в список опоздавших. Артур привык к тому, что его, благодаря знакомству с Зиночкой, охрана не записывает, но на этот раз он попался.
   Не такая уж большая неприятность, гораздо хуже было то, что проснулся их отдел режима и заинтересовался выходом в Интернет. Кто им случайно сообщил или донес и объяснил, что это такое, Артур не знал. Начальство фактически бесконтрольно перекачивало отчеты за границу, и это грозило Артуру серьезными обвинениями, поскольку Интернет был загружен им. Начальство бы вывернулось, а роль ответчика досталась бы ему.
   Одно накладывалось на другое: подал заявление об уходе Феликс. В Люберцах неподалеку от его дома открылся один из филиалов ДАМ-банка. Банк открыл ряд отделений в Подмосковье, и руководству потребовался шофер. Когда Феликсу показали «мицубиси-галант», за рулем которого он должен был работать, он почувствовал себя пилотом космического корабля и не нашел сил отказаться. А месячная зарплата в двести пятьдесят долларов окончательно решила дело – почти вдвое выше его нынешней.
   Пока Феликс дорабатывал последние две недели перед уходом в «как дам-банк», Артур тоже созрел для ухода. Ему сразу подписали увольнительную, сократили срок увольнения, и он ушел в один день с Феликсом. Уходя, Артур отключил Интернет и вернул кабели своим знакомым с первого этажа. Свободен, как птица. Почему люди не летают? Летают. Самолетами «Аэрофлота» летают. А Зиночка пусть не забудет поблагодарить свою подругу.
   Надо было возвращаться снова на Старую Басманную. Чтобы найти работу, лучше жить в Москве, а не на даче. Артур вернулся, а на дачу поехала Марина.
   Пролетело лето, погибла принцесса Диана, Людочка стала читать лекции в новом институте то ли бизнеса, то ли биржевого дела, а он все никак не мог устроиться. Даже в грузчики брали только мужчин до сорока пяти. Он встал на учет на бирже труда и исправно посещал ее кабинеты в домике на Николоямской улице. Отсюда два шага до его квартиры на Библиотечной, где сейчас жила Людочка. Одна или нет? Он не удержался и позвонил из автомата: «Можно зайти?» – «Ну, зайди».
   – Не соскучилась?
   – Как сказать? – Людочка пожала плечами.
   – Понятно. Я – да.
   – Работу не нашел?
   – Успеется.
   – Многого хочешь?
   – И это тоже.
   Артур чувствовал, что потерял с ней контакт.
   – Нет, серьезно! – сказал он и сжал губы.
   В комнате встревоженным столбиком стояла тишина. Людочка зачем-то достала носовой платок и провела им под носом. Тишина неслышно вздохнула и повесилась на люстре. Бесполезно говорить, даже вредно, только вызовешь с ее стороны ожесточение.
   – Не получается у нас диалога.
   Людочка убрала платок.
   – Послушай, Артур, – начала она, – все меняется, и все меняются. А ты будто не замечаешь. Словом, мне и тебе легче выживать поодиночке, чтобы была свобода.
   – Свобода? Мы могли быть парой, летящей в неизвестность.
   – Ой, вот только не говори красиво! Вот любишь ты говорить красиво. Мы не пара, летящая в неизвестность, а два узника в тюремной камере.
   Артур поднял глаза на Людочку. Для нее это слишком сложная сентенция. Чувствуется чужое влияние. Да, она изменилась. Раньше она жила в его, Артура, тени, а теперь ей выпал шанс сыграть свою роль, и она получает от этого удовольствие. Ну, так что ж – флаг ей в руки! Это и есть жизнь. Выбирая между живым и совершенным, выбирай живое. Нельзя, нельзя быть слишком правильным, нельзя все яйца класть в одну корзину: жизнь пролетит, и не заметишь, оглянешься, а вспомнить нечего. Самоотречение – такой же авантюризм, как и легкомыслие.
   – Ладно, проехали, – сказал он вслух почти весело. – Раз ты так ставишь вопрос, может, ты и права. Знай, ты мне всегда друг. Самый близкий, и… я хотел сказать, мои двери всегда для тебя открыты, но у меня нет пока дверей и, похоже, не предвидится.
   Людочка облегченно рассмеялась.
   Артур с печальным, но будто выплакавшим все слезы сердцем перешел по длинному подземному переходу на нечетную сторону улицы Сергия Радонежского. Вот что значит принятое решение и убежденность в выводах, особенно если они приправлены великодушием. Когда, спотыкаясь, как слепой, выйдешь на свежий воздух, становится легче.
   Люди шли от электрички с огромными клетчатыми сумками. Трое бомжей неуверенно стояли с лицами, на которых застыло чувство постоянного ожидания. От магазина к милицейской машине, мешая всем, топал, виляя толстым задом, сержант милиции с четырьмя бутылками портвейна в руках. На углу продавали цветы, но к цветам никто не подходил.
   Артур старался держаться прямо и идти твердым шагом.
   Миновал месяц, затем другой, Марина приехала с дачи, закружились первые снежинки, подходили к концу отложенные деньги, а работы все не было. Виталик прислал на день рождения по почте «Вестерн юнион» пятьсот долларов. Это был настоящий подарок: хватит не на один месяц.
   Кончилась зима. В конце февраля обезумевший от тепла термометр зашкалил. Заблестела на солнце слякоть, серые от грязи автомобили разбрасывали ее по сторонам. Весна ворвалась в Москву, сверкая черными глазами. Она раздвинула надоевшие блеклые занавески облаков, приподняла солнце над домами, открыла шлюзы для тысяч ручьев (они быстро высыхали на асфальтовой сковороде), носилась днем по улицам, заглядывала в окна, лица, сердца, поправляя, подбодряя, тормоша, а ночью, присмирев, замирала, как памятник, в лунном свете, вызывая молчание, томление и восторг.
   В такие дни не могло не повезти. И Артуру повезло. В центре труда и занятости ему показали заявку, которая поступила из департамента правительства Москвы. Но была одна закавыка: требовались люди с опытом работы (он у Артура был), причем желательно с юридическим или экономическим образованием (а вот тут – нет).
   С Петербурга, как Юденич, примчался циклон и накинул на Москву одеяло из облаков, из них потекли дожди, добивая засевшие между автомобильными «ракушками» остатки снежных сугробов.
   Однако циклон опоздал, везение не оставляло Артура. Его приняли в этот департамент системным администратором для работы с компьютерной сетью. Он стал государственным служащим, чиновником с небольшим, но стабильным окладом. Это была одна из городских контролирующих организаций. Ее только недавно создали, и она осуществляла учет и контроль в сфере имущества города. Москва заботилась о своей немалой недвижимости. Организация не сидела на шее у населения, напротив, она приносила доход в казну города, потому что ответственность за использование имущества не обходилась без штрафов. Что это значит, если объяснять на пальцах? Например, некто арендовал у города первый этаж дома, чтобы открыть там булочную. Дело хорошее, город предоставляет льготную ставку аренды. Глядь, а вместо хлеба он там торгует алкоголем, за что ж ему льготы? Изволь заплатить штраф и вернуться к прежней деятельности, или давай пересматривать договор аренды.
   Зевая и борясь со сном, Артур прочел всякие положения и местные законы, принятые в данной сфере, а затем и две вышедшие к тому времени части нового Гражданского кодекса. Прочел и не нашел ничего заумного в этих важных многостраничных текстах. Нормально! И чего эти юристы так важничают? Попробовали бы они прочитать хотя бы первую часть «Теории поля» Ландау и Лившица.
   Тем не менее Артуру понравилось, что Гражданский кодекс уравнял в правах гражданина и государство, не оставив последнему никаких юридических преимуществ. Правда, ему пришло в голову, что принятый Московской думой закон поступает не очень-то по-товарищески с Гражданским кодексом, но эту мысль он развивать не стал. Он усвоил, чем отличается оперативное управление от хозяйственного ведения и какие три обязательных признака должен содержать договор аренды, и много всего другого и к началу лета сдал экзамен на звание инспектора. Так из компьютерного класса он перешел в инспекторы.
   На десятки тысяч нежилых помещений, находящихся в собственности города, было два десятка инспекторов. Ежедневно Артур получал оформленные поручения и разъезжал по адресам.
   Между тем провели денежную деноминацию. Теперь вместо полутора миллионов рублей в месяц он стал зарабатывать полторы тысячи. Проезд в московском метро в то время стоил два рубля, но Артура это не волновало, он имел право бесплатного проезда на транспорте. А вскоре он стал инспектором по особым поручениям мэрии.
   Деноминация не прошла гладко. Некоторые экономисты предупреждали, что добром она не кончится, во время инфляции государство накопило столько казначейских обязательств, что хватит на хорошее банкротство. И странная штука – вдруг ушел из премьеров политический тяжеловес Черномырдин, и на его место нашли молодого Кириенко. Тут грянул дефолт: по отношению к мировой валюте рубль упал в цене. Гражданам, хранившим в банках доллары, их не дали. «Киндер-сюрприз» Кириенко, сыграв роль куклы, был снят с должности и на место премьера опять шагнул Черномырдин. Но не тут-то было. Парламент, почувствовав, что его обвели вокруг пальца, как фраера ушастого, возмутился, и премьером стал Примаков Ему предстояло удержать экономику от дальнейшего крена.
   Падение рубля относительно доллара составило не двадцать, не пятьдесят, не сто процентов, а добрых пятьсот. Можно представить, сколько заработали богачи, которые знали о предстоящей дефляции.

3. Богатство и фарисейство

   «Сказал же и к ученикам своим: один человек был богат и имел управителя, на которого донесено было ему, что расточал имение его, и призвав его, сказал ему: что это я слышу о тебе? дай отчет в управлении твоем, ибо ты не можешь более управлять.
   Тогда управитель сказал сам себе: что мне делать? Господин мой отнимает у меня управление домом: копать не могу, просить стыжусь, знаю, что сделаю, чтобы приняли меня в домы свои, когда отставлен буду от управления домом. И призвав должников господина своего, каждого порознь, сказал первому: сколько ты должен господину моему? Он сказал: сто мер масла. И сказал ему: возьми свою расписку и садись, скорее напиши: пятьдесят.
   Потом другому сказал: а ты сколько должен? Он отвечал: сто мер пшеницы. И сказал ему: возьми свою расписку и напиши: восемьдесят.
   И похвалил господин управителя неверного, что догадливо поступил: ибо сыны века сего догадливее сынов света в своем роде.
   И я говорю вам: приобретайте себе друзей богатством неправедным, чтобы они, когда обнищаете, приняли вас в вечные обители.
   Верный в малом и во многом верен, а неверный в малом неверен и во многом.
   Итак, если вы в неправедном богатстве не были верны, кто поверит вам истинное?
   И если в чужом не были верны, кто даст вам ваше?
   Никакой слуга не может служить двум господам, ибо или одного будете ненавидеть, а другого любить, или одному будете усердствовать, а о другом нерадеть. Не можете служить Богу и мамоне.
   Слышали все это и фарисеи, которые были сребролюбивы, и они смеялись над Ним.
   Он сказал им: вы выказываете себя праведниками пред людьми, но Бог знает сердца ваши: ибо, что высоко у людей, то мерзость пред Богом».
   Костя сидел за столом под старой яблоней. Перед ним лежала толстенная книга, изданная в Петербурге в 1913 году, еще до Первой мировой войны. По верху страниц шла надпись «Евангелiе отъ Луки».
   Костя перечитал притчу еще раз. «Ибо сыны века сего догадливее сынов света в своем роде». В Евангелии содержатся не правила этикета. Евангелие содержит аксиоматику культуры.
   Ясно, что многое зависит от перевода. Но этим отцы церкви занимались весьма тщательно. А если говорить об этой притче, то ее так и не удалось до конца раскусить. Это все богословы признают – что приходится прибегать к натяжкам и руководствоваться надуманными аллегориями.
   Догадливо – по-гречески «фронимос». Сыны века сего догадливее… «Догадливее» можно перевести как «разумнее», или «более склонны к обдуманной целесообразности», а может, просто мудрее.
   Н кто такие «сыны века сего»? Новообращенные христиане? Последователи Христа? Миряне, живущие материальными интересами? Мытари, презираемые просвещенными фарисеями?
   А сами фарисеи – это, наверное, и есть «сыны света в своем роде»? Потому что «в своем роде» звучит иронично. Но ирония не характерна в тексте Евангелия. Тогда получается – «в своем роде» буквально означает принадлежность к роду-племени?
   Удивительная притча. Как ее оставили в каноническом тексте? Может, она – ключ к пониманию вообще всего смысла?
   Костя посмотрел вверх. Над соснами величаво застыли облака, каждое с Килиманджаро. Они громоздились вверх, но их громоздкость была легкой и приятной взгляду, не подавляла, а вдохновляла.
   Много ли значит религия для современного человека? На первый взгляд – нет. А много ли значит для взрослого человека его мать? Когда-то во времена детства и отрочества человечества религия была для него всем. Она объясняла ему, откуда взялось все окружающее, как все устроено и как взаимодействует, какова роль человека, она давала ему законы поведения и общения, воздействовала эмоционально и была крепкой психологической опорой. Мы сейчас образованные, но само образование зародилось в лоне религии. Монахи и проповедники, учителя и толкователи писания раздвинули границы познания, расширили предметную базу университетов, тогда родились и пошли в рост младшие друзья человечества – наука, искусство, литература. Не всегда между родителями и детьми царит взаимопонимание. Наука и культура обращены к миру, религия – к его смыслу.
   Костя машинально разгладил страницы книги. Ветерок был таким слабым, что только тревожил, но не пытался их перевернуть.
   Хлопнула калитка: это рано вернулся с работы Артур.
   Артур опять переехал на дачу к Косте. Бывало, он задерживался до самого вечера, бывало, проверки заканчивались быстро, в этом случае он возвращался на рабочее место только в крайнем случае. Кое-кто у них на службе никогда не уходил без штрафа. Это позволяло хорошо выглядеть в глазах начальства. Артур считал это браком в работе. Предвзятость в контрольном ведомстве – всегда брак.
   – Послушайте, – возражал он своим коллегам, – мы что, в оккупированной стране? За нашими плечами государство. Простите за пафос, но оно должно проявлять мудрость и величие. Вы приходите к людям: конечно, они – любители по сравнению с вами – профессионалами. Зачем же вести себя с ними как с мошенниками. Если ты профессионал, подскажи, научи, похвали, наконец. Хотите быть мытарями? Их презирали за то, что они обирали свой народ. Мы же этим народом наняты, чтобы блюсти его интересы. А вы всех записываете в мошенники. Нет, правда!
   Ветер совсем успокоился, Артур с удовольствием присел за стол: полдня на ногах, да еще в электричке пришлось стоять.
   – Прочти, – сказал Костя и пододвинул к нему книгу.
   Артур прочел притчу.
   – Что скажешь?
   Артур сказал, что не особенно в этом силен и что ему нужно перечесть и подумать.
   – Ну же, Артур!
   – Ладно, Костя, давай так: я переоденусь, мы с тобой примем по стакану чайковского, а потом я подумаю.
   – Вот это дело! – обрадовался Костя.
   Вечером, уминая жареную картошку, Артур изложил Косте свой взгляд на вещи.
   – Не знаю, с чего и начать, – увидев улыбчиво-ожидающий взгляд Кости, сказал он. – Если рассудить, на управителя этого клеймо ставить негде, а его еще и похвалили. Так? Попробуем немного расшатать это мнение. Вот представь себе, что есть какой-нибудь директор, а у него – зам по снабжению, держиморда, у которого зимой снега не выпросишь. Директор знает, какая сволочь у него работает, потому и держит его, как цепного пса, самому-то ему сволочью быть неохота. Тот приворовывает, конечно, понемногу. Но вот он вышел за дозволенные пределы, как мы сейчас говорим, «оборзел», и директор решил его уволить. А теперь допусти, Костя, что этот зам, гад и цепной пес, видя такое дело, перестал быть цепным псом и выписал кому-то, скажем, долго выпрашиваемые материалы, поставил контрагентам какое-то оборудование, повысил кому-то зарплату, выписал, против обыкновения, премию, удовлетворил, наконец, просьбу подшефного предприятия и так далее. Да, возможно, он сделал это из корыстных соображений. Но сделал. Другой бы и не подумал. Значит, понимает, уже то понимает, что добром большего добьешься. Сволочью он был, когда преследовал интересы директора. И вдруг… Директор думал, что зам его полный отморозок, а он ведь вон как, тоже человеком оказался.
   – Понимаю, – сказал Костя. – Расшатал. Но это лишь половина притчи.
   – Это – так, разминка, – объяснил Артур. – И я продолжу. Смотри: что, если бизнес этого богача и его управителя состоял бы в торговле наркотиками или человеческим товаром? Как бы мы посмотрели на эту ситуацию? Наоборот, управитель пресек злой бизнес. Или, например, богач был зарвавшимся ростовщиком. Мы бы уже не так были бы уверены в своих оценках. Немного исказив существо конфликта, увидим то, что сразу не увидишь. Господин похвалил своего управителя. Он мог это сделать? Мог, если для него вера в людей важнее потерянных «бабок». Надо же, управитель-то – не тупой жлоб, который умеет только отнимать. И здесь мы подходим к главному: человек важнее богатства. В том смысле, что спасение души выше спасения денег, даже если это деньги твои, а душа чужая. Нельзя служить двум господам, – сказано в притче.
   Артур остановился, посмотрел на Костю, тот, отвалившись от стола, слушал.
   – Что нам мешает, Костя? Сребролюбие. Несправедливо, – говорим мы, и фарисеи, кстати, тоже. Пусть отвечает, гад! По высокой мерке! А нам ответствуют: что высоко у людей, то мерзость перед Богом. Вы хлопочете о богатстве? Вы говорите о деньгах? Чего о них говорить? Это – безделица, не стоящая большого внимания, пустяки. Я бы сказал: экономический артефакт. Никакой праведности в богатстве не найдешь, и не ищите ее там. Вы заговорили о справедливости? Милосердие выше справедливости. Вот что пытается втолковать учение.
   – С этим не поспоришь, – сказал Костя. – Но не делаешь ли ты шаг в сторону?
   – В этом вся штука. Ты читаешь притчу и хочешь ее объяснить. А ты влезь в контекст. Ты обратил внимание, какая притча предшествует этой? Притча о блудном сыне. Где там справедливость? Старший брат возмущен несправедливостью, пеняет отцу: мол, ты для меня, который работает, не покладая рук, козленка маленького не зажаришь, а ему, который все просадил, пропил и прогулял, вообще ни хрена не делал, быка заколол! Это как? А ему что сказали? Дорогой, – говорят, – тебе лечение не требуется, ты ж не за ордена стараешься, ты ж – бескорыстно. Вот что ему и всем говорят. Чего ты считаешься? Развели тут, понимаешь, счетоводство! Ты – мне, я – тебе. Идите вы, праведники-фарисеи, со своими арифмометрами в болото! – Вот вопрос! – продолжал Артур. – Можно ли использовать грязные деньги на праведное дело? А притча о неверном управителе мне отвечает: товарищи, дорогие, праведного богатства не бывает. И нет грязных денег, есть просто деньги. Деньги – это всего лишь деньги! И еще следствие: добро похвально, блажен, кто его делает, и в этом его главный эффект, а не в конкретике доброго дела.
   – Ну, хорошо! – сказал Костя. – Твой тезис «спасение выше справедливости» я принимаю. Но как ты объяснишь вот это: «если вы в неправедном богатстве не были верны, кто поверит вам истинное» и так далее?
   – Во-первых, там есть три фразы о верности, а перед ними: «приобретайте себе друзей богатством неправедным». Я это понял так: не служите мамоне, а используйте ее для приобретения друзей. Ведь мамона в миру не отменяется, вот только служить ей не надо. Делайте добро и так спасетесь.
   – Ты знал, что мамона переводится как «богатство»?
   – Догадался. Что касается трех фраз о верности, они похожи на шифр. Как общие мысли они не соответствуют ни логике, ни практике. «Верный в малом и во многом верен, а неверный в малом неверен и во многом», – утверждение, в общем случае, само по себе неверное. Их надо расшифровывать с учетом контекста. Итак: делайте добро и так спасетесь. То есть будете следовать этому правилу – будете верным слугой Богу, а не будете – не будете и верным слугою. Так звучит, по сути, первая фраза. Вторая фраза «если вы в неправедном богатстве не были верны…» проясняет первую. Она значит, что если вы мамону пожалели, ее на первое место поставили, то не претендуйте на место слуги Божьего. Третья фраза: «если в чужом не были верны, кто даст вам ваше», заключает мысль: если вы не были верны Богу в распоряжении мамоной, то и не ждите наград от Бога. Такое объяснение тебя устраивает?
   – Я думаю, можно принять за основу, – не стал возражать Костя.
   – Давай прикинем исторически и логически. Вот, отъезжаем в незапамятные времена: дикость не знает ни жалости, ни справедливости, только потребности, они превыше всего. Нарождается цивилизация, она вводит законы, которые тяготеют к справедливости. Они говорят: око за око, зуб за зуб. И тут появляется в прямом смысле новый завет: так не спасетесь, этот путь, простой, как кукиш, ведет в тупик, мир полон зла, искушений, насилия, вы их тиражируете, поэтому обратитесь к другим приоритетам: добру, любви, милосердию, старайтесь их продвигать и поддерживать, а зло, оно само себя поддержит.
   – Sic! – сказал Костя.
   – Согласен?
   – Даже могу продолжить, – подался вперед Костя. – Конспективно. Вызревает новая культура, культура совести и понимания. Человечество расшибается в кровь, но движется по этому пути. Добро, любовь, милосердие оказываются эффективнее железной свирепости и лукавого фарисейства. Они сохраняют человечество лучше, чем насилие и демагогия, оружие и корысть, тотальный контроль и поощрение эгоизма. Справедливость хороша, но проблематична и мира в душе не гарантирует. Она условна и воинственна, на ней, как сорняки, произрастают глумление и словесные ловушки. И вот уже выходит на трибуну какой-нибудь Робеспьер и говорит депутатам Конвента: я предлагаю вам закон, изучите его, и вы увидите, что он весь основан на разуме и справедливости, каждая его статья – на благо Родины и народа, на страх врагам. А в законе устанавливались новые полномочия Ревтрибунала, отменялся предварительный допрос обвиняемых, упразднялся институт защитников.
   Сам закон допускал расширительное понятие врага. И комиссары Конвента фактически получали привилегии брать крупные взятки за возможность обвиненному избежать гильотины. Что это? Лицемерие, лукавство, глупость?
   – Сентиментальная жестокость.
   – Да. Сентиментальность у Робеспьера была от Руссо. Он прочитал все его сочинения. Еще студентом он пешком пришел к нему в Эрменонвиль – там писатель доживал свой век. Жан Жак запомнил этого юношу. Знаешь почему? Его поразили его глаза. Стальные глаза. Непреклонный взгляд стальных глаз.
   – А ведь Робеспьер был юристом. То есть апологетом справедливости.
   – Он закончил юридический факультет Сорбонны. Мало того. Он был искренним и убежденным демократом, защищал интересы народа и слыл неподкупным.
   – Вечная история, – сказал Артур.
   – Обычная, – подытожил Костя. – Смотреть и видеть – не одно и то же.
   Следующее утро пообещало всем жаркий день. Артур надел свежую белую рубашку с коротким рукавом, светло-серые брюки и вычистил до блеска черные ботинки.
   Жаркое грозовое лето девяносто восьмого года началось весной с грозы в первых числах апреля. И весеннее небо украсилось летними кучевыми облаками. Затем снова гроза и снова сильный ливень. Для Артура это было непростое время: новое дело, новый коллектив, новое начальство, новое социальное положение, надо освоиться, ко всему приспособиться, привыкнуть. За самостоятельность его недолюбливали, за непреклонность и неподкупность испытывали амбивалентные чувства: вроде хорошо, но все же не по-нашему, за работу и верность слову ценили, в сумме получалось нейтральное отношение.
   Любое существо чувствует себя комфортно не тогда, когда у него всего в избытке и оно живет в сытости, тепле и уюте. Нет, гораздо важнее другое – найти свое место. Занять то положение, которое соответствует твоей личности. Вот, например, тигр. Он говорит себе: я – одиночка, индивидуалист, агент 007 с правом на убийство. Так и живу. Я не люблю компанию. А пес живет в стае и тоже соображает: голод – это плохо, но правильное место в стае важнее. Роль вожака мне не под силу, я буду несчастен, лучше быть полезным где-то в серединке. Но есть иные, они готовы жизнью пожертвовать, чтобы стать на место вожака, другого для себя они не видят. Верное место лучше сытости.
   Прошло два-три месяца идентификации, и Артур почувствовал, что он более или менее на своем месте. По крайней мере, он нашел рабочее место, работа его устраивала, коллектив его принял, а начальство в основном состояло из женщин, а с ними все разногласия, как правило, носят частный характер.

4. Слишком насыщенные цвета

   В этот день его первую половину Артур провел, принимая посетителей, снимал копии с документов, выписывал предписания, наконец, в обед выпил кружку чая с сахаром, размочив в чашке засохший пряник, затем собрался и поехал на Большую Никитскую. Там размещался штаб гайдаровской партии «Демократический выбор России». Третьего дня он обнаружил в их подвале шикарный ночной ресторан и попросил представить основания для его размещения. Ему хотелось обследовать место более тщательно, в тот день его пустить не захотели, начальство отсутствовало, а начальник службы безопасности считал своим долгом защищать проход в ресторан до последней капли крови.
   Теперь Артура поджидал руководитель штаба, в эпоху демократической весны он был поставлен на пост начальника московской милиции. В то время, время опьяняющей свободы, чиновничьи посты занимали люди известные, яркие, люди-пассионарии. Скажем, человек-флаг стал мэром Петербурга, соратник академика Сахарова – начальником столичного КГБ, любимый актер – министром культуры. Было время, да скоро кончилось. Нужна дисциплинированная серая команда. Чтобы указание начальства котировалось выше закона, права, совести. Звездами не покомандуешь. Не сразу, постепенно шло перестроение, сверху вниз. Звезды погасли. Может, и хорошо, что они ушли. Всем известно разрушающее действие власти. Потому, наверное, там, где ценят свободу, ограничивают сроки пребывания на высоких постах.
   Артур подумал, что, возможно, и звено, к которому он относил себя, скоро тоже заменят на послушную, серую команду.
   Документы у бывшего начальника московской милиции оказались в порядке. Разрешение территориального органа имелось. Хоть сауну открывай.
   После Никитской Артур метнулся на Танковую. Он не зря помянул сауну. На Танковой в подвале жилого дома размещалась баня, что было запрещено специальным распоряжение вице-мэра. Днем посетителей не было, поэтому, не стесняясь, Артура провели к бассейну, несколько дверей вели в большие комнаты-спальни с широченными кроватями. Скромно одетые девушки, потупившись, поздоровались с Артуром. Его водила по своим владениям женщина средних лет, спокойная, уверенная, даже гордая своим хозяйством. Артур не причислял себя к защитникам нравов, он должен был закрыть это заведение по чисто правовым основаниям.
   Забегая вперед, заметим, что закрыть баню не получилось. Ничего у него не получилось. Не зря хозяйка была так уверена в себе. Оказывается, эта баня использовалась префектурой округа. Артуру дали указание передать этот адрес другому инспектору, а тот благополучно прикрыл дело.
   Выйдя из заведения, Артур отправился домой, вернее, на дачу Кости. На маленькой площади стояла скульптура сталеваров (неподалеку раскинулся сталелитейный завод «Серп и Молот»). Скульптура изображала трех сталеваров, нацелившихся взглядом вниз, на воображаемую заслонку мартеновской печи. Они стояли на газоне, и туда, куда устремлялись их взгляды, кто-то положил пустую водочную бутылку.
   Миновав площадь, Артур вышел на Красноказарменную улицу и сел на первый подошедший трамвай. Трамвай повез его на Солдатскую, плавно переходившую в Авиамоторную. Когда-то здесь жил Виталик. Давно это было. Снесли старые деревянные дома, поставили огромные современные безликие, вызывающие тоску муравейники. Слева проплыл старый кинотеатр «Спутник», скоро выходить. Дворами Артур вышел к железнодорожной станции «Сортировочная». Тропкой, прыгая через ямы, мимо ветеринарной клиники, он добрался до платформы.
   Платформа встретила его пустотой, тенью обступивших ее деревьев и слабым шелестом листьев. Артур любил эту платформу. Она не была популярна, находилась вдали от станций метро и транспортных линий, ее игнорировали дальние электрички. Редкое место для одуревшего от суеты города. Даже вездесущая весенняя пыль не залетала сюда.
   Артур посмотрел расписание и присел на скамейку. Он взял себе за правило: если есть возможность, надо всегда присаживаться, тогда будешь свежим и утренним, как тетерев-косач на заре. Артур глянул по сторонам, достал из папки бумажную салфетку и вытер запыленные ботинки. Как говорит Костя, так будет типично!
   Артур прикрыл глаза, ветерок обдувал его лицо, листва поглощала звуки, он почувствовал легкий голод. Короткий отдых не расслабил, а восстановил силы. Когда подошла электричка, он выбрал вагон, не снабженный силовой установкой. В нем поспокойней.
   В вагоне было полно свободных мест, он прошел в середину и наткнулся на Зиночку. Ну да, должны же они были встретиться. Она смотрела на него близорукими глазами.
   – Надо же! – сказала она. – А я думаю: ты или не ты?!
   – А это я! Привет!
   – Привет, пропащая душа!
   – Пропавшая, – поправил Артур, садясь напротив. – Как жизнь молодая?!
   – Бьет ключом. По башке.
   – Чего так?
   – Да так! Все как всегда! А ты?
   – Работаю, – Артур показал на папку. – Работаю на правительство Москвы. Инспектором.
   – Инспектором? – переспросила Зиночка. – А это, стало быть, бумажник? – Она взглянула на толстую папку Артура.
   Он улыбнулся, оценив шутку.
   – Если бы! Скорее – блокнот.
   – Что? Не дают?
   – Дают. Еще как. Только я не беру. Нет, серьезно! – поспешил сказать Артур. – С самого начала себе положил: не брать никогда, нисколько, ни при каких обстоятельствах.
   – Да ладно, не парься! Я и так знаю, что ты не возьмешь. Стопудово! – Зиночка продолжала разглядывать Артура.
   Он все же изменился – стал носить светлые рубашки, перестал сутулиться, отпустил волосы, они были хорошо пострижены и мягко распадались по бокам, разделенные посередине естественным пробором.
   Болтая, доехали до Красково. Зинаида уговорила его проводить ее. Артур шел по песчаной тропке, над ним плыли облака и ветви высоких сосен, и он понимал, что никуда ему от этого не деться, что судьба свела их, такова ее прихоть, а зачем, ему знать не дано, оставалось только повиноваться. Прихоти судьбы бывают странно необъяснимыми. Проходят годы, загадка остается. Видны причины, но не видно следствия. Что это было? Вопрос повисает в воздухе. Может, судьба оберегает нас от чего-то другого, чего мы никогда не узнаем?
   Почему он соглашается? Чем отличается этот год от прошлого? Отличается! Тогда Артур был неприкаянным, безработным, согласиться стать домашним псом Зиночки значило опуститься еще ниже. Упасть – значит распрощаться с желанием подняться. Могли он позволить себе проявить слабость? Не сама слабость плоха, а то, что к ней льнет пошлость. Теперь он силен и уверен в себе. Оступиться не страшно, если у тебя крепкие лодыжки и отличный вестибулярный аппарат.
   Вечер безнадежно опаздывал, мешкал, что-то бухтел солнцу, поймав его за пуговицу над станцией Люберцы-первые. Перед окнами Зиночки глянцевой зеленью разрослась сирень. В комнате поселились прохлада и полумрак. Зиночка щелкнула выключателем. Из трех ламп загорелись только две. Она влезла на стол и стала подкручивать третью лампу. Лампа мигала и всячески демонстрировала своенравность. Артур вошел в комнату и смотрел то на непослушную лампочку, то на алебастровые пальчики Зинаиды, обтянутые чулками. Наконец, лампочка сдалась и заиграла во все свои шестьдесят ватт.
   Зиночка отбросила назад волосы и осторожно приблизилась к краю стола. Артур протянул руки и принял ее легко и надежно. Она смотрела на него сверху вниз, слегка склонив голову набок, смотрела с интересом, как смотрит женщина на новую вещь. Артур опустил ее, но не отпустил. Она пахла давно въевшимися в одежду духами, железной дорогой и машинным маслом. Это был запах женщины трудящейся.
   Бывает, что откровенная реальность волнует сильнее загадочной изысканности. По касательной промелькнула мысль, что загадочная изысканность – спутница пресыщенности.
   Зинаида стояла так близко, что ей не составило труда почувствовать, как далек Артур от состояния пресыщенности. Она взяла его за руку и повела к кровати.
   Потом она сидела, поджав под себя ноги, и все разглядывала Артура. Ее указательный палец обследовал его кожу.
   – Какой ты желтый! – сказала она, проводя пальцем по его животу.
   Кожа Артура действительно имела цвет топленых сливок. Палец прошелся по ребрам. Артур, прикрыв глаза, молчал. Он словно отчалил в другой мир, где были пустыри в золотистой дымке, освещенные крыши домов, детство и далекий гудок маневрового тепловоза. Сердце билось ровно, а тело лучилось невидимым инфракрасным светом, что угадывалось по матовому, имбирному оттенку гладкой кожи. Он открыл глаза. Для него будто промыли запыленное стекло, через которое он смотрел на мир. Все сделалось ясным и четким. Из окна пахло свежей сиренью, рев машин на шоссе бередил душу, а сидящая напротив женщина казалась героиней хорошего зарубежного фильма.
   И она тоже замерла в деликатно наплывающих сумерках, ее приоткрытые губы чуть шевелились, рука застыла на груди Артура. Она смотрела в окно.
   Кто-то скажет: процесс важнее результата. Процесс, умирая, рождает результат. В результате мы становимся другими. А если не становимся, значит, процесс умер напрасно.
   В предвечерний час слышно, как кварцевые ходики отбивают секунды. Воздух струится из окна. Так недолго и уснуть.
   – Все! – сказал Артур, встрепенувшись. – Тихий час окончен.
   И добавил:
   – А жаль!
   – Куда намылился? – посмотрела на него Зиночка. – Оставайся.
   – Нет, нет. Поеду.
   – Что? Опять не канифоль?
   – Не комильфо.
   – А мне поровну! Чего ты вскочил, как на пожар?
   – Надо ехать. Не искушай меня без нужды.
   – Просто зашибись! Да езжай, ради бога!
   – Пригласи меня на завтра, – сказал Артур. – Как ты на это смотришь?
   – Я вас приглашаю, ваше благородие. Я завтра весь день дома.
   – Отлично! Тогда до завтра. Доброй ночи?
   – Ага! И вам – не кашлять!
   Артур закрыл за собой калитку и, вдыхая сиреневую вечернюю прохладу, зашагал к станции.
   На следующий день он, предупредив Костю, остался ночевать у Зиночки. Так Артур приучил Костю к тому, что раз или два в неделю он не ночует дома. Поэтому, когда он по необходимости непредвиденно задержался на ночь на работе, ему не пришлось ломать голову, как его предупредить.
   В этот раз пришло поручение мэрии: на ночной шум во дворе жаловались жильцы одного дома на Пятницкой. Это не был шум транспорта или погрузочно-разгрузочных работ, шумели и веселились люди, как-то связанные с арендуемым в доме подвалом. Днем подвал был закрыт. Ни вывески, ни указаний на принадлежность не имелось, только крепкая добротная дверь. Артур пошел сначала к жильцам, затем в районную управу. От жильцов он узнал, что по ночам во двор приезжают дорогие машины, их пассажиры, преимущественно гости с Кавказа, шумливы и воинственны. Часто они приезжают с женщинами и детьми, которые тоже тишины не соблюдают. В управе ему сказали, что подвал вроде бы принадлежит одному научно-исследовательскому институту и раньше в нем размещалась одна из лабораторий. Артур и сам работал в подобном институте, помещения которого были разбросаны по всему городу от Профсоюзной до Первомайской.
   Артур выяснил фамилию участкового, но встречу с ним отложил. Следовало самому присмотреться к объекту.
   Когда стало темнеть, он вернулся во двор. Долго выбирал позицию, откуда ему, оставаясь незамеченным, было бы все видно. Сел и, попивая кефир, стал ждать. Ждать и догонять по силам не каждому.
   Ожидание затянулось, но он дождался. Веселого карнавала не наблюдалось. Первым подъехал темный «гранд чероки», затем щегольской милицейский «шевроле-кавалер» белого цвета. Из «шевроле» вышли два милиционера, и, переваливаясь, двинулись навстречу людям на джипе. Они подошли к ним, как к старым знакомым. Из джипа выпрыгнули двое мальчишек. Мальчики старались вести себя по-взрослому и во всем походить на своих старших друзей. Нельзя сказать, что было шумно, все, включая милиционеров и мальчиков, спустились в подвал. Через минуту милиционеры вышли, сели в свою машину и уехали. Наступила тишина. Ну, и как это все понимать? Люди делают свой бизнес?
   Шло время, но больше – ни машин, ни людей не прибыло. Кефир давно был выпит. Артур решил сходить на улицу: может, удастся найти что-нибудь пожевать. Когда он вернулся с мягким батоном, «гранд чероки» еще стоял во дворе. Батон оказался настоящим, старой московской выпечки, и Артур вполне сносно провел время. Наконец из подвала показался человек, он чиркнул зажигалкой, и в темноте появилась оранжевая точка. Затем еще кто-то вышел, еще… каждый выход сопровождался появлением новой точки. Они плавали в ночи, перемещались, описывали кривые. Затем точки разом исчезли, хлопнули двери автомобиля, заработал мотор, фары устремили свои глаза вдаль, задние фонари, перемигиваясь, поучаствовали в развороте, и джип, поводив дальним светом по стенам спящего дома и сыто рыгая, покинул двор. Стала заметна тьма, успевшая сгуститься над городом.
   Артура потянуло во двор, к подвалу. Из подъезда вышел житель с собакой. Артур узнал в нем одного из тех, кого он посещал сегодня днем: военный пенсионер с ротвейлером. Ротвейлер на фигуру Артура насторожил уши, однако через секунду узнал его. Ну конечно же, это тот самый стиляга, который заходил к ним, когда солнце сияло, окно было открыто, а хозяин заваривал чай, который своим запахом мог бы сбить на лету птицу. Так приятно было лежать, устроив морду на полу, тогда чувствуется, как пахнет разогретое солнцем дерево, а сверху еще доносится аромат сдобного печенья. Спокойствие хозяина и гостя передавалось собаке. От гостя пахло хлебом с молоком и хорошей мягкой кожей. А сейчас полуденный гость вежливо протянул псу левую руку и погладил его по лбу.
   – Только что уехали, – сообщил Артур хозяину собаки.
   – Вот уроды! – ответил хозяин.
   В эту минуту дверь подвала вдруг лязгнула и открылась. Кто-то вышел и теперь возился с ключом, запирая ее. Оказывается, уехали еще не все. Артуру хватило времени на один поворот ключа, чтобы сообразить, как можно воспользоваться ситуацией.
   – Послушай, послушай, – он понизил голос и приблизился к хозяину, – сейчас он выйдет, а мы разыграем маленький спектакль. Мы с тобой незнакомы. Ты сделай так, чтобы он испугался, отругай его, что ли. А я подойду и как бы спасу его. Короче, сыграем в плохого и хорошего следователя.
   Пес внимательно вслушивался в шепот Артура, переводя взгляд с него на копошащуюся у подвальной двери фигуру.
   – Ну, и?..
   – Ну, вы отправитесь по своим делам, а я попробую разговорить спасенного.
   – А что?! Давай!
   Артур быстро отошел от них. Хозяин с собакой решительным шагом двинулся к подвалу. И вовремя: молодой человек в бейсболке, узкоплечий, с тяжелой сумкой на плече выбрался наверх. Выбрался и попал под раздачу. Ему высказали все, что думают о таких уродах, как он и его друзья, причем наиболее убедительно вел себя ротвейлер. Он так вошел в роль, что, когда приблизился Артур, молодой человек был доведен до последней кондиции и в прострации держался за свою сумку, как за спасательный круг.
   Артур встал на сторону молодого человека и увел того со двора.
   – Ты на метро? – спросил Артур парня.
   – Не, мне нужно в офис зайти, тут неподалеку.
   – Ясно! И чего этот мэн на тебя накинулся?
   – Тупой потому что! И собака у него, как в фильме «Омен». Я собак с детства боюсь, А такая, как эта, – вообще жуть!
   – И про товарищей твоих он что-то орал.
   – Да не товарищи они мне. Их товарищи в тамбовском лесу лошадь доедают.
   – Что? Серьезные люди?
   – Достаточно серьезные, чтобы его вместе с его псом на шашлык пустить.
   – Мафия, что ли?
   – Почти.
   – А ты тут с какого боку?
   – Я? Я – техперсонал. Вот видите, – молодой человек показал Артуру на сумку, – тут видеокамера. Дорогая вещь. Я за нее больше, чем за себя, боялся. Короче, на мне монтаж, звук, обработка инфы. Они в таких темах не шарят.
   Парень передернул плечами:
   – Извините, давайте пивка возьмем, руки до сих пор дрожат. Я угощаю.
   Они шли мимо пивного ларька.
   Артур приостановился, посмотрел на парня.
   – А, давай! – Махнул он рукой.
   – Балтику-троечку, пойдет?
   – Самое оно!
   С пивом они дошли до офиса. Офис – сильно сказано. Две маленькие комнатки, забитые аппаратурой, полками с кассетами и лазерными дисками. Артур с интересом оглядел комнату.
   – А ты – режиссер или только оператор?
   – Как бы только оператор, – усмехнулся новый знакомый Артура. – У них режиссура – полный отстой.
   – Что ты имеешь в виду?
   – Короче, порево, чисто конкретно.
   – Они что? Ремнем кого-то порют?
   – Не, это редко. Как бы спецзаказ. У них бизнес такой – порнуху снимать.
   – Да ладно! – недоверчиво протянул Артур. – Преувеличиваешь?
   – Преуменьшаю. Я вообще-то стараюсь в их дела не лезть. Меньше знаешь – крепче спишь! Вы что, в натуре, не верите? Могу показать. Хотите? – Молодой человек вынул кассету из камеры и толкнул ее в кассетоприемник. – Свежачок! Я сам еще не видел.
   – Да ну, ерунда какая-то! – с сомнением сказал Артур.
   – Оцените качество! – Руки парня уже не дрожали, видно было, что ему хотелось реабилитировать себя, показать мастер-класс.
   Артур поперхнулся пивом. С одной стороны – смотреть еще теплые, будто подсмотренные в замочную скважину кадры ему претило, а с другой – раз уж решил докопаться до правды, терпи.
   Картинка была яркая, излишне контрастная. Показалась комната, она освещалась настольной лампой. На полулежал ковер с рисунком. На диване сидел темноволосый небритый малый в белой рубашке и черных брюках. Перед ним стоял один из мальчиков, которых Артур видел во дворе.
   – Цвета слишком насыщенные, – озаботился оператор. – Я же говорил им, чтобы не надевали светлых тонов. Они потом разденутся и бликовать будут.
   Будут они бликовать или нет, Артур знать не захотел. До раздевания дело не дошло. Когда парень на диване лениво расстегнул молнию на джинсах мальчика и его рука нырнула внутрь, Артур отвернулся.
   – Все, вырубай свой шедевр! – сказал он. – И как ты это смотришь?!
   – Как бы привык уже.
   – Ну, не знаю…
   – А че?! Платят не хило!
   – Хочешь стать миллионером?
   – Не, с ними миллионером не станешь. Хочу комп себе крутой собрать для начала. А там посмотрим.
   – Компьютер – это хорошо. В смысле – хорошо, что есть цель. Она тебя держит.
   – А то!
   – Только вот по шеям вы получить не боитесь?
   – У них все схвачено. Милиции отстегивают. Куда-то наверх тоже. Да и любят наверху наши сцены из жизни отдыхающих. В натуре. У меня одноклассник кончил юридический, устроился в Госдуму каким-то младшим клерком. Так враз сбежал оттуда. Говорит: задолбали гомосеки, проходу не дают.
   – Тут – похуже будет, – сказал Артур. – Малолетки.
   – Малолетки?! Эти малолетки любому взрослому фору дадут. Ну, может, бывают и другие, не знаю. Но эти! Сейчас беспризорных – сколько хочешь. Самых шустрых – в банду, самых покладистых – в соски. Хотя, я слыхал, в банде тоже свой порядок. Что твой босс захочет, то тебе и велит. Так что от этого дела нигде не отвертишься.
   Артур вышел на свежий воздух, как Щелкунчик из крысиной норы. Ветер дул со стороны реки: дуй ветер, дуй, пока не лопнут щеки! Артур пошел навстречу ветру.
   Давненько он не ходил ночной Москвой! Центр города в это время и не думал спать. К новенькой гостинице подкатывали лимузины. Артуру и в голову не пришло остановить какого-нибудь бомбилу, чтобы доехать до Старой Басманной. Пешком: Москворецкий мост, набережная Москвы-реки, белая гостиница «Россия», поворот на Солянку, переулками к Покровским Воротам, а там по прямой – рукой подать. Он вспомнил, как в молодости его подвозили милиционеры на мотоцикле с коляской. Пришли другие времена, мой друг. Теперь встреча с милиционером в лучшем случае будет денег стоить. Впрочем, что касается Артура, то он имел своего рода охранную грамоту, что-то вроде пайцзы Чингисхана, – ярко красную книжечку с надписью «Правительство Москвы». Эта книжечка открывала ему любые двери, не только государственные, но и частные, этот «вездеход» по проходимости ничем не уступал удостоверению налоговой полиции, здание которой на Маросейке осталось позади.
   Что говорить, в ельцинские времена, когда ФСБ-ФСК-КГБ страдала комплексом неполноценности, а милиция еще не освоилась полностью с новым буржуазным законодательством, когда еще окончательно не умерло подозрение, что собственность первична по отношению к любому закону, тогда инспектор, следящий за собственностью города и налоговый полицейский были настоящими персонами грата, не чета другим, из темного прошлого, и вполне соответствовали новому капиталистическому базису.
   Артур проспал до десяти часов утра и приехал на работу только к обеду. Надо было доложить о результатах ночной проверки. Он открыл дверь в кабинет начальника своего отдела.
   Начальником была женщина на десять лет моложе Артура. Привлекательная блондинка с карими глазами, среднего роста, средней комплекции. Она, не перебивая, выслушала его. Когда он закончил, спросила:
   – Ну, и что дальше?
   – Сейчас поеду в НИИ, которому принадлежит подвал.
   – Хорошо, держите меня в курсе дела. – Она предвкушала, как расскажет эту историю в большом кабинете своей руководительнице (а руководила их организацией тоже женщина), к ней она хоть и входила с ученическим книксеном, но претендовала на роль младшей подруги.
   НИИ, в который отправился Артур, находился в центральной части города, так что уже через полчаса Артур появился в кабинете заместителя директора по общим вопросам. Конечно, он не стал раскрывать хозяину кабинета всего, что он знает. Ему было интересно, что скажет зам о подвале. Тот показал договор об аренде. Артур сказал, что жители дома жалуются на арендаторов.
   – Вай, как нехорошо получилось! – расстроился замдиректора. – Институту деньги нужны, уважаемый. Концы с концами не сводим. Как без аренды?!
   – Но вы же следите за тем, кому сдаете, что за арендаторы?
   – Разумеется. Здесь такая штука получилась. Родственник меня попросил. Его сосед из аула приехал в Москву дело наладить. Как я мог отказать? Люди друг другу помогать должны.
   – Боюсь, что в использовании помещения имеются правонарушения.
   – Да все я понимаю. А что я могу?! Я в Москве почти всю жизнь живу. Уже забыл родной язык, имя свое забыл, ко мне все на русский лад обращаются. А они все едут и едут! И нельзя отказать. Чем могу, помогаю. Приходится считаться, понимаете?
   Артур оглядел стены, безвкусно выкрашенные потрескавшейся краской, попросил сделать копии документов, договорился об осмотре подвала и ушел. На солнцепеке ему почему-то вспомнился погибший Джохар Дудаев – первый чеченец, которого советская власть сделала генералом. До этого действовал негласный запрет на это. Одно к одному, и со всем приходится считаться.

5. Опасные правила архитектуры

   – Кажется, я лечу в Сидней, – сказала Лена, спускаясь к завтраку.
   Виталик, который в этот момент снимал с огня овсяную кашу, оглянулся.
   – А это не опасно?
   – Не опасно, не опасно. Американцы снимают фильм. Научная фантастика. Снимать в Америке ужасно дорого.
   Лена как-то незаметно вошла в журналистику. Однажды ее попросили под своим именем опубликовать статью в «Глоб энд мейл». Кто попросил? Да ее же товарищи из ассоциации. Ей дали уже написанную статью, но она согласилась поставить свое имя только при условии, что они позволят ей лично ее отредактировать и доработать. Условие сочли разумным, и Лена погрузилась в работу.
   «Новый мировой порядок, – писала она от себя, – вульгарный и неточный перевод с латинского. “Сызнова ныне времен зачинается строй величавый” – так звучит эклога Вергилия. Поэтому правильнее сказать: порядок новой эпохи».
   Лене нравилось расцвечивать перенесенную на бумагу речь удачными и нетрадиционными цитатами: «Настоящим творцом современной цивилизации был первый человек, который бросил ругательство, а не камень, в того, с кем он был не согласен», – она ощутила трепет коллекционера, когда нашла это у Фрейда. Такие вещи, как алмазы, украшают скучные политические тексты, считала она.
   «Умная диктатура, – поучала подписчиков Лена в другой статье, заказанной, но уже писанной ей самой, – должна понимать, что диктат нужно устанавливать над пространством общественным, а не личным. Ну, не лезьте вы в мою личную жизнь, дайте мне ту свободу, которая не оспаривала бы власть государства. Власть Дракона заменяет хаос. Цинично? Да. Просвещенная автократия? Да. Зато сочетается с комфортом. Постмодернизм – это культурный кастрат. Но кастраты так сладко поют!»
   Во время работы над очередной статьей она подолгу разговаривала с Костей по телефону. Несмотря на то что они нередко спорили, статьи у нее получались отменные. Это признавали и ее заказчики, и редакция.
   Не раз она заходила так далеко, что казалось: еще немного, и читатель заглянет за кулисы, увидит постановщиков, а не актеров. Но в нужном месте Лена ловко закрывалась цитатой, скажем, из сказки Гофмана: «Ах, бесценная мадемуазель Штальбаум, Кондитером здесь называют неведомую, но очень страшную силу, которая, по здешнему поверью, может сделать с человеком все, что ей вздумается, – отвечал Щелкунчик. – Это тот рок, который властвует над этим народцем, и жители так его боятся, что одним упоминанием его имени можно угомонить самую большую сутолоку, как это сейчас доказал господин бургомистр».
   Когда она нашла цитату из Нострадамуса «Огонь из центра Земли потрясет башни Нового города», то у нее это связалось со взрывом в феврале 1993 года одной из башен Всемирного торгового центра в Нью-Йорке. Попытка обрушить одну башню на другую не удалась. Устояли обе башни, хотя одна из них сильно пострадала. Как помнилось, обвинили во взрыве террористическую организацию под названием «Аль-Каеда». На пике своей заинтересованности Лена набрела на одного человека, встреча с которым имела для нее чрезвычайные последствия. Именно памятуя о них, Виталик и задал Лене столь странный вопрос, не опасно ли ей лететь в Сидней.
   А дело было так. Лена присутствовала на одной конференции, куда съехались строители и архитекторы, всегда почитаемые в западном мире еще со времен вольных каменщиков.
   Прочность и надежность конструкций – тема всегда актуальная. Зимы в Монреале были и морозными и снежными, потому не обошли вниманием обрушение крыши на олимпийском стадионе.
   На конференции Лена познакомилась с Великим архитектором, так она его называла, чем сразу же растопила сердце сурового на вид старика. Естественно, они разговорились.
   Лена умела слушать, она выучила, что, терпеливо слушая, можно из тонны бесполезного словесного песка извлечь маленькие, но тяжеловесные золотые крупинки информации. А честно обработанная информация превращается в знание. В случае с архитектором ей пригодилось то, что в советском прошлом она работала начальником отдела надежности, и ее правильно и квалифицированно поставленные вопросы усиливали благоприятное впечатление, произведенное на собеседника.
   Лена пила мартини, старый архитектор – виски, и постепенно беседа принимала все более и более доверительный характер. Наконец Лена отбросила церемонии и задала вопрос, который ее тогда занимал, ну, тот, что пришел от Нострадамуса: отчего, собственно, не упали башни-близнецы, если под одной из них подорвали целый грузовик взрывчатки?
   К этому времени с лица Великого архитектора уже не сходила улыбка, и он объяснил, что башни рассчитаны и не на такое.
   – Представьте себе, – сказал он, – что здание – это поставленная вертикально труба квадратного сечения, а стенки трубы – толстая стальная танковая броня. Причем, – добавил он, – труба эта выполнена по всем законам строительного мастерства с необходимыми разрезами, отверстиями и армирующими деталями. Такие здания не падают. И на взрывы они рассчитывались, и на бомбардировки, и даже на падающие бомбардировщики.
   – Как это на падающие бомбардировщики?
   – Очень просто. На Эмпайр-стейт-билдинг однажды упал настоящий бомбардировщик. Вы не знали?
   – И что?
   – Пришлось ремонтировать.
   – Ремонтировать?
   – Ремонт обошелся недешево. Но, слава Богу, самолеты пока делают из алюминия. А башни торгового центра по надежности значительно превосходят старый Эмпи.
   – Стопроцентной надежности не бывает.
   – Точно, – подтвердил архитектор, – не бывает.
   Тут он задумался, затем, будто решившись на отчаянный поступок, залпом допил свой стакан. Туманным взглядом он посмотрел на Лену, подержал ее руку, глядя на кольцо с головой Адама, снова посмотрел на нее. Она, улыбаясь и склонив голову набок, тоже смотрела на него.
   – Только не делайте мне масонских знаков, – с подчеркнуто притворным страхом сказала Лена, отбирая у него руку с кольцом.
   Он засмеялся. Спросил:
   – Хотите, я дам вам интервью? Возможно, вы единственный человек, которому я охотно готов дать интервью. Я в таком возрасте, что каждый мой день, вполне вероятно, может стать последним. А вам я мог бы доверить кое-что интересное, но строго конфиденциальное. Именно по вашему вопросу. Поднимемся в мой номер?
   – Я ужасно любопытна, – сказала Лена. – Надеюсь, вы не воспользуетесь моим любопытством в своекорыстных целях?
   – Достойнейшая мадам Миллер, как вы могли такое подумать?!
   – Да, да, нечто подобное я могла подумать, но мне не хотелось бы в вас разочаровываться.
   – Увидите, вы не пожалеете.
   – Тогда идемте!
   В сьюте Лена села в кресло и достала из сумочки портативный диктофон, рассчитанный только на запись. У хозяина нашлись и мартини и виски.
   – Итак, – начал он, – у вас сложилось мнение, что две самые высокие башни Нью-Йорка рухнуть не могут, не так ли?
   – Это вы попытались убедить меня в этом. Однако я вижу, вы готовы вытащить нечто из рукава.
   – В самую точку, мадам, в самую точку! Сейчас объясню. Знаете ли вы, что по строительным нормам и правилам при постройке здания городские власти могут спросить вас: а что, если потребуется в срочном порядке освободить занятое место и построить здесь что-то новое? Видели, как освобождают территории от многоэтажек?
   – Вы хотите сказать, что в данном случае от строителей потребовали предусмотреть моментальный снос здания?
   – Конечно!
   – Но разве это возможно? Кто меня уверял в их уникальной прочности?
   – Задачка считалась невыполнимой, пока инженерам не пришло на ум одно весьма рискованное решение. Нм удалось доказать, что оно – единственное.
   – Не томите.
   – Подземный ядерный взрыв.
   – Что?
   – Надо заложить под каждую башню глубоко под землей направленный ядерный заряд. Взрывная волна побежит по несущим конструкциям здания, превращая металл и бетон в порошок, после чего все здание просто осыплется вниз, не затрагивая соседних домов.
   Лена хотела что-то сказать, но запнулась, переваривая новость. Великий архитектор наблюдал за ней. Действительно, решение казалось простым и ясным, надо только все хорошенько рассчитать. По технике, конечно, сложно и, наверное, дорого, а может, и не очень, учитывая, что опыт по подземным ядерным взрывам накоплен богатый.
   – Ну, как? – спросил Великий архитектор.
   – Смело! – сказала Лена. – Считаю, что вечер удался. Но хотелось бы знать подробности, принципиальную схему, основные технические характеристики.
   – Вот оно – инженерное образование, – восхитился архитектор. – Сейчас вы похожи на гончую, взявшую след.
   Он подумал, а не послана ли эта женщина ему самой судьбой, ему, смертельно больному старику, чтобы он, уходя, мог хоть кому-то поведать нечто, чего всем знать не положено? Трудно удержаться от соблазна не дать похоронить вместе с собой тайну. А сообщить ее красивой и достойной женщине, несомненно уже посвященной в универсальные тайны, о чем свидетельствовало кольцо с головой Адама, куда приятнее, чем какому-нибудь зануде в очках, скептически относящемуся к любому чужому знанию, или прощелыге-журналисту, думающему только о славе и гонораре.
   Лена, распахнув ресницы и касаясь губами бокала, исподлобья наблюдала за ним.
   Он сделал большой глоток виски и устремил взгляд в окно. За черным стеклом кружились снежинки. Внизу огнями переливались дома и улицы.
   В это время неожиданно зазвонил телефон. Архитектор встал и взял трубку, нахмурился.
   В заключение телефонного разговора он сказал «о’кей!» и виновато посмотрел на Лену.
   – Надо идти. Надеюсь, мы еще увидимся.
   Лена поставила бокал на стол.
   – Непременно. И продолжим разговор. Спасибо за доверие.
   – И вам спасибо.
   – Тогда я пойду?
   – Минуту! Мы можем выйти вместе. Я вас провожу.
   Открыв дверь, Лена спохватилась.
   – Диктофон!
   Она вернулась к столу, выскочила с диктофоном в коридор, запихнула его в сумочку. Великий архитектор поджидал ее в коридоре.
   На улице все еще кружились снежинки. «Понтиак» дремал под снежной простыней, не обращая внимания на гомон вечернего города. Увидев хозяйку своим радиооком, он сверкнул глазами и принял ее и укутал кожаным сиденьем, и заиграл зелеными индикаторами на приборной панели.
   Преисполненная впечатлениями, Лена рассказала Виталику о встрече с Великим архитектором.
   – Еще одна-две встречи, и у меня такая статья получится!
   Виталик потирал руки, неопределенно улыбался и не высказывал ни одобрения, ни тревоги. Похоже, он не разделял ее восторга. Сопротивление чужому восторгу – естественная человеческая реакция, но Виталик старался не поддаваться первому порыву.
   В поздний час Лене позвонили.
   – Мэм, я – Смит, член оргкомитета конференции по строительству, ну, вы понимаете. Простите за поздний звонок, но дело не терпит отлагательства. Меня уполномочили, не буду объяснять кто, сделать вам одно деловое предложение.
   – Я слушаю, – заинтересовалась Лена.
   – Миссис Миллер, сегодня вечером вы стали обладательницей конфиденциальной информации. Возможно, с намерением ее опубликовать.
   – Без комментариев, – отрезала Лена.
   – Постойте, миссис Миллер. Я объясню. У нас позиция, которая учитывает и ваши интересы. Такая публикация в принципе невозможна.
   – Возможна! Я еще получу Пулитцеровскую премию, вот увидите! – пошла вперед Лена.
   – Вынужден вас огорчить. Не будет не только премии, но и публикации, а сколько-нибудь косвенная огласка привлечет к вашей персоне не только нас, но и людей Шейха Омара. Помните такого по делу февраля 93-го? Вы не дослушали мое предложение, а оно должно устроить и нас и вас.
   – Сомневаюсь, – стояла на своем Лена.
   – Вы, как журналист, не хотите оставлять эту тему? А знаете ли вы, что ваш сегодняшний собеседник в госпитале с диагнозом «диабетическая кома»?
   – Как?!
   – Я же говорю: вы не вполне отдаете себе отчет…
   – Хорошо, что вы предлагаете?
   – Вы передаете мне сегодняшнюю запись, а взамен получаете пятьсот бумажных портретов Бенджамина Франклина. Это должно компенсировать моральный ущерб.
   – А если я сниму копии с записи?
   – Не снимете. У вас хватит ума не делать этого. А если и снимете, эксперты легко докажут, что это всего лишь копия. Вас накроют судебными исками.
   – Шестьсот!
   – Что шестьсот?
   – Шестьсот бумажных портретов. И я еще ничего не решила.
   – Хорошо, шестьсот. Я думаю, вы примете верное решение. Мы встречаемся завтра утром в девять, запишите.
   – Где?
   – Вы будете на своем зеленом «понтиаке». Поедете по 401-й, совсем немного на запад, там будет правый поворот на 5-ю линию. Это такая узенькая дорожка. Не пропустите. По пятой линии доедете до ее колена, она повернет налево, и вы увидите черный пикап «шевроле». Он будет стоять до следующего поворота, так что мы с вами встретимся на участке, который не просматривается в обе стороны.
   – Зачем такие сложности? Встретимся в отеле.
   – Вы забыли, что эта тема трогает не только нас с вами. Встречи в отеле кончаются плачевно для ваших визави.
   – У вас на все есть ответ. Хорошо, только я буду, – Лена сделала паузу и уточнила, – если я решу все-таки приехать, я буду не одна, с водителем. Это условие женщины.
   – Прекрасно! Так даже лучше. Когда вы убедитесь, что я отдаю себе отчет, что имею дело с женщиной, вы попросите водителя как бы невзначай перегородить вашей машиной въезд на наш с вами участок дороги. Тем самым мы обезопасим себя от лишних глаз. Если что – он нам посигналит. Дорога эта редко используется и после извилины кончается тупиком.
   – Я вижу, вы все предусмотрели.
   – До свидания, миссис Миллер.
   – Может и так, мистер Смит, – Лена повесила трубку.
   Было слышно, как перемещают секундную стрелку часы на стене. Лена подошла к окну. Снежинки из темноты тянулись к стеклу, вертелись в ночи, отлетали, снова возвращались, а может, и не возвращались вовсе, просто это были их сестры-близнецы.
   Лена открыла дверь в спальню Виталика. Виталик засыпал быстро, поэтому сейчас он уже смотрел далеко не первый эпизод сна. Ему снилось, что он бежит на лыжах по снежной целине, легко бежит, чуть ли не летит. Он догоняет Лену, которая, проваливаясь, спешит по снегу к длинному спуску вниз, к реке. Там маленькие фигурки рыбаков. Справа к Лене приближаются волки. Они тяжело вспахивают животами глубокую белую целину, но азарт погони подстегивает их. Волки уверены в себе, сильны, быстры и выносливы. Только бы успеть догнать Лену до волков, подхватить ее и ринуться на лыжах вниз по склону, захлебываясь набегающим потоком воздуха, прямо к рыбакам.
   Остаются считаные метры. Виталик уже разводит руки, сосредоточивается перед скоростным спуском. Лена поворачивается к нему лицом…
   – Это не спуск, – отчетливым шепотом говорит она, а затем громко кричит: – Это подъем!
   И тут все озадаченно останавливаются: Виталик, волки, ветер…
   – Рота, подъем! – звучит в комнате, и Виталик понимает, что проснулся.
   Это Лена будит его, включает настольную лампу, садится на кровать.
   – Проснись, соня! Кое-что случилось!
   Виталик сел и потер лицо руками. Вероятно, в самом деле произошло нечто неординарное. Если бы Лена хотела от него любви, она не стала бы врываться в его спальню с криком «Рота, подъем!».
   Выслушав Лену, Виталик скривился и укоризненно посмотрел на нее.
   – Ой, вот только не говори ничего, – попросила она. – Знаю, что опять попала в историю. Но я не виновата.
   – А деньги? На кой ляд тебе деньги? Шестьдесят тысяч.
   – Должна же я была проверить их намерения. Ты что, не понимаешь?
   – И что? Проверила?
   – Проверила, что все это несколько подозрительно. Ты не находишь?
   – Не знаю. Утро вечера мудренее. Давай спать. Поставь только будильник на шесть часов.
   – Виталик, я около тебя полежу, ладно?
   – Просто полежишь?
   – Ну, может, и не просто.
   Лена уже сняла халат и всем своим белым телом улеглась к нему в постель. Она зябко глянула в окно, за которым сторожил ее зимний город, и потянула одеяло на себя.
   Виталик, не скрывая улыбки, возвел очи к небу, вернее, посмотрел в потолок, делано вздохнул, покачал головой и весело, с разворотом, откинув одеяло, спикировал на нее. Лена вскрикнула от восторга и приняла его, как принимают на себя порыв жаркого ночного ветра где-нибудь на юге России, а вдали полыхает гроза, рассеивая по небу клубочки шаровых молний.
   Когда в восемь минут десятого утра «понтиак» Лены и Виталика вынырнул из-за поворота, впереди у обочины они увидели стояночные огни черного пикапа. Виталик моргнул дальним светом и остановился метрах в двадцати пяти от пикапа. Он рассудил, что в случае динамичного огневого контакта такое расстояние дает шанс уйти без сильного ущерба. Пока ехали по пятой линии, им не повстречалось ни одной машины. В самом деле, место было не из популярных.
   Утром, пока Лена звонила в госпиталь, Виталик спустился в бейзмент и принес из кладовой небольшой, обшитый кожей ящик. В ящике хранилась легкая снайперская винтовка. Откуда она взялась, Лена и сама сказать не могла. Видимо, еще со времен Ивана Францевича или по его указанию здесь хранился маленький арсенал, состоящий из винтовки «Штайер» с оптическим прицелом и пистолета «Вальтер», а также коробок с патронами и трех гранат – двух боевых и одной учебной.
   Виталик несколько раз выезжал в лес и пристрелял винтовку. Стоит ли говорить, что Лена всякий раз сопровождала его и, чтобы не торчать без дела, палила из «вальтера». На этот раз она непременно хотела вооружиться пистолетом, но это было уж чересчур, и Виталик пообещал ей взять с собой на встречу ящик с винтовкой. Потом, помня о сне, он положил в машину лыжи. Он устроил их в багажнике, просунув через окошко в заднем сиденье в салон автомобиля. Ну что за машина!
   В белой вязаной шапочке, в спортивном костюме и куртке, Виталик вывел своего друга под серое небо, закрыл гараж и стал ждать Лену. Наконец Лена в белом пальто, застегнутом на все пуговицы до самого верха, села в машину, и они, набирая скорость, помчались в мглистой прозрачности к 401-му шоссе. Лена предложила опоздать на десять минут, а Виталик напомнил ей об их знаке беды: в случае опасности Лена должна расстегнуть верхнюю пуговицу пальто.
   Итак, они остановились в двадцати пяти метрах от черного пикапа. Нз него вышел мужчина в легкой черной дубленке, в костюме и темном галстуке, будто агент похоронного бюро. Он помахал рукой. Лена подошла к нему, что-то спросила, он вернулся к своей машине. Лена последовала за ним, осмотрела машину, а он тем временем вынул небольшой кейс и приоткрыл его. Лена кивнула и вернулась к своему «понтиаку».
   – Вроде все в порядке, – сказала она и взяла диктофон с записью. – Отъезжай, но смотри в оба.
   – Он постарается! – усмехнулся Виталик и включил заднюю скорость.
   Позади – прямая бело-серая полоса дороги. Ни машин, ни звуков, только далеко на шоссе – шум проезжающих автомобилей. Виталик ждал, приоткрыв дверь «понтиака», уже десять минут. Не выдержав, он пешком прошел до поворота, на полпути он услышал, как впереди кто-то посигналил, дважды нажав на клаксон. На повороте Виталик никакого черного пикапа не увидел, вообще никого и ничего, пусто.
   – Итить твою молотить! – Виталик рванул назад к «пон-тиаку».
   На повороте «понтиак» занесло так, что веером взлетел снег из-под колес. Второй поворот – и удаляющиеся огни пикапа далеко впереди. Мотор «понтиака» взревел, как раненый тигр, Виталика прижало спиной к сиденью. Whoa! Здесь, на прямой, снабженный турбинным нагнетателем автомобиль без труда мог достать тяжелый пикап.
   Но не тут-то было! Пикап вдруг свернул на занесенную снегом грунтовую дорогу и запрыгал по ухабам. Виталик свернул за ним, но ему пришлось притормозить. Он набрал номер Лены – «вне зоны доступа». Низкий быстроходный «понтиак» гнал перед собой целый сугроб снега, пока не замедлил свой ход почти до нулевой скорости. Виталик переключился на вторую, затем на первую передачу, а затем под брюхо автомобиля занесло столько снега, что колеса стали проскальзывать: зеленый крокодил лег животом на снег, он рычал, бился, дрожал, но ничего не помогало.
   – Ну, погоди! – Виталик сжал зубы, выключил двигатель и скинул куртку.
   Через минуту он уже стоял на лыжах, с винтовкой за плечами, сердце стучало ровно, на щеках появился румянец, тело в предвкушении старта налилось свежей силой.
   И началась гонка преследования. Дорога змеилась между лесными опушками и границами полей. Виталик решил гнать напрямик. Какое-то время он мчал по дороге, потом свернул в лес и там выскочил на узкую трассу, по которой гоняли только на снегоходах. Здесь оказалась довольно сносная лыжня, он разбежался в полный мах.
   Иногда он терял пикап из виду, тот появлялся снова, весь в снежной пыли, ныряя, как катер на волнах, а может, и как волк, прыжками вспахивающий снежную целину. Свернув с пятой линии, пикап невольно приближался к городу, и Виталик держал в уме надежду, что связь с Леной восстановится.
   Он раздышался, двигался быстро и ровно, тело горело сухим огнем, и если бы не тревога, стучащая в виски, можно было бы наслаждаться хорошим морозцем, питательным кислородом, крепкой тропой и видом роскошных елей в белых мехах.
   – Двадцать минут – полет нормальный! – Виталику, как опытному гонщику, не было нужды смотреть на часы.
   Пикап все еще петлял в стороне от жилых строений, но Виталику, уже обогнавшему его, было видно, что дорога ведет к каким-то двум сараям за обозначенной редкими тесинами изгородью. Изгородь напоминала старый конский загон.
   Метров за двести до сараев Виталик остановился и нашел на опушке место, где можно заладить наблюдательный пункт. В оптический прицел он стал обследовать окрестности. Первое внимание пикапу, затем – сараям, и тут левая дверца пикапа вдруг распахнулась и пикап затормозил. Из машины показалась Лена, она что-то говорила, переступая в глубоком снегу и показывая на сараи, пуговица на пальто была расстегнута, даже не одна, а две пуговицы.
   Из левой дверцы вышел мужчина в дубленке, он увещевательно поводил руками. До сараев оставалось немного. По оценкам Виталика, машина с Леной, сараи и его наблюдательный пункт образовывали приблизительно равносторонний треугольник. Он снова набрал номер Лены и посмотрел на сараи, оттуда появился еще один мужчина, который ему сразу не понравился. Этот мужчина двигался и был одет, как человек, который готов на все. Самое время вступать в игру. Телефон Лены ответил.

6. Упорный мистер Смит

   Телефон Лены ответил Виталику. Услышав его голос, она сразу успокоилась. Глаза ее сощурились.
   – Это вас, – сказала она своему спутнику и протянула ему трубку.
   – Меня?
   – Вас, вас, не сомневайтесь.
   Тот осторожно взял трубку и приложил ее к уху.
   Когда Лена на пятой линии доверчиво села к нему в машину, мистер Смит возликовал: все складывалось, как по писаному. Сам он никакого насилия не терпел и был всего лишь исполнителем, который внушает доверие. Лена пересчитывала деньги. Пересчитав, отдала диктофон.
   – Как же я прослушаю запись? – Он посмотрел на Лену. – Как хотите.
   – Он же у вас не работает. Он же только записывает. У вас что, нет громкоговорителя или хотя бы наушников?
   – Вы просили запись? Берите и уходите, вернее, уезжайте. – Мэм, миссис Миллер, – взмолился мистер Смит, – побойтесь Бога! Ну как же я могу взять кассету и уехать! А вдруг у вас ничего не записалось?
   Лена молчала.
   – Послушайте, миссис Миллер, – продолжал он, – у меня здесь неподалеку домик, там и нормальная аппаратура есть и хорошая кофеварка. Сейчас мы посигналим вашему водителю, пусть он едет за нами. Ну, пожалуйста, не отказывайтесь. Я в полном отчаянии, – мистер Смит был убедителен и выглядел расстроенным.
   Короче, убеждать он умел, за то и ценили, и Лена смягчилась.
   Ей стало тревожно только тогда, когда они свернули на заснеженную дорогу и Виталик стал отставать.
   – Не волнуйтесь, миссис Миллер. Тут рядом, по прямой всего миль пять или шесть. За полчаса обернемся.
   Лене вовсе не хотелось показаться квохчущей курицей, однако, заметив вместо ожидаемого домика два явно заброшенных сарая, она взбунтовалась и решилась даже выпрыгнуть из машины. До сараев оставалось немного, и мистер Смит не позволил ей прыгать на ходу, он по-джентльменски остановил пикап, чтобы она могла спокойно выйти.
   Скорее всего, ее бы там и уложили и закопали в сарае, потому что ее приезда поджидал специальный исполнитель. Мистер Смит просто развернулся бы и уехал. Впрочем, Виталик и Лена тогда их намерений не знали, но угрозу чувствовали нешуточную, и сами шутить не собирались.
   – Вы у меня на прицеле, – пропел в трубку Виталик и увидел, как завертел головой мистер Смит. – Стойте, где стоите.
   В назидание Виталик выстрелил в борт грузового отсека пикапа, проделав в борту небольшое отверстие. Мистер Смит замер на месте.
   На звук выстрела из-за сарая выскочил мужчина, заученным движением выхватывая спрятанный под курткой кольт.
   – Тебя только не хватало со своей рогаткой, – по-русски сказал Виталик, всаживая пулю в дерево над левым ухом мужчины. – Это я не вам, – сказал он в трубку по-английски. – Бросьте ключи от машины на переднее сиденье и отойдите на десять шагов назад. Чуть что не так, получите пулю.
   Виталик увидел, как мистер Смит знаками показывает, что ключи остались в замке зажигания, и велел ему на сиденье положить телефон, не выключая связь. Тот так и сделал и бегом бросился в сторону от машины.
   Лена села в водительское кресло, взяла телефон.
   – Разворачивайся и езжай назад, – велел ей Виталик. – Когда подъедешь к лесу, остановись и подхвати меня.
   Лена проехала мимо все еще не пришедшего в себя Смита, и, ныряя в ухабы, поспешила обратно. Виталик закинул за спину винтовку. До дороги, где их пути сошлись бы, было не больше полукилометра.
   И вдруг из сарая, куда Виталик выстрелом загнал человека с кольтом, с рычанием выкатился снегоход. Детище Бомбардье щедро осыпало снегом застывшего Смита и ходко устремилось в погоню за ускользающим пикапом.
   Виталик достиг опушки леса и из положения стоя прицелился в снегоход. Стрелять было нелегко: пикап и сани двигались ему навстречу, кроме того, движущаяся мишень отнюдь не была коньком для стрелка. Поэтому первая пуля брызнула ледяным фонтанчиком впереди снегохода. Снегоход резко свернул, объезжая фонтанчик, и прибавил газу. Лена в приоткрытую дверь обернулась и посмотрела на догоняющий ее снегоход.
   Когда Виталик выстрелил во второй раз, снегоход почти догнал машину, норовя обойти ее слева. Перед очередным ухабом Лена тормознула, снегоход, уходя от выстрела, принял резко вправо и со всего маху въехал в задний борт пикапа.
   Этот и последующие моменты Виталик наблюдал, будто смотрел замедленную киноленту. Человек вылетел из седла снегохода и, плывя по воздуху, перелетел через автомобиль далеко вперед, подняв при приземлении снежное облако. Лена сильно ударилась затылком о твердый подголовник и на миг потеряла сознание. В глазах у нее потемнело, она намертво вцепилась в руль рукой, но стала оседать вниз, где было темно, спокойно и прохладно. Снегоход заглох, наступила тишина.
   Виталик видел, как распахнулась водительская дверь машины, которая продолжала двигаться, медленно нарезая круги по нетронутому снегу. Лена в беспамятстве почти вывалилась из двери, повисла в своем белом пальто над снежным бездорожьем, ее запрокинутая голова касалась снега, каштановые волосы Лены нежно мели пушистую поверхность у левого порога машины. Эта картинка на веки вечные отпечаталась в его памяти. Ему не раз еще предстоит увидеть ее во сне: тишина и волосы Лены, медленно метущие снежную пыль.
   На самом деле это продолжалось пару секунд. Он встрепенулся и, прыгая на лыжах через бурьян, выбрался к машине.
   – Лена, Лена, – кричал он по-русски, и его голос разносился далеко по выбеленному пространству.
   Она наконец подтянулась и села, машинально надавив на тормоз. Машина остановилась. Пока Виталик бежал к ней, она успела осторожно повертеть шеей, шея болела. Он убедился, что она владеет собой, и, скинув лыжи, приблизился к водителю снегохода. Тот шевелился, как опрокинутый на спину жук, его пистолет валялся рядом. Виталик взял пистолет, выбил обойму, передернул затвор и закинул обойму подальше в сугроб. Пистолет он бросил рядом с перевернутым снегоходом. Осматривать человека он не стал: пусть мистеры Смиты спасают своих мистеров Смитов.
   – Тьфу ты! – Виталик стукнул себя по лбу. – Не так! Пистолет! – И он вернулся к снегоходу. – Где ж ты, соколик?
   К счастью, вокруг перевернутых самобеглых саней снег лежал ровной гладью, и Виталик быстро нашел место, куда ухнул брошенный им пистолет. Осторожно взяв его за скобу, он подул на него и побежал к пикапу.
   Через двадцать пять минут Лена с Виталиком были у своего «понтиака».
   – Стой, – сказала Лена выпрыгнувшему из-за руля пикапа Виталику, – не забудь мои деньги, – и она указала ему на кейс.
   Виталик по обыкновению возвел очи горе, но ничего не сказал. Зимнее небо ответило ему сочувственным взглядом. Он вздохнул и потянулся за кейсом. Весь обратный путь он методично жал на газ, молчал и покачивал головой.
   Вот почему, когда Лена собралась лететь в Сидней, Виталик встревожился и сделал стойку.
   Однако поездка в Сидней прошла прекрасно, и Лена вернулась в хорошем настроении. Она побывала на киносъемках, познакомилась со сценарием, режиссерами, актерами и имела достаточно материала для большой статьи.
   О чем фильм? О том о сем! Твердое, жидкое, газообразное: первое можно расплавить, второе превратить в газ. Пограничное состояние называется фазовым переходом. Цивилизация, данная нам от рождения, была основана на книге. Фигурально выражаясь, условно-вербальная плазма Гомера отразилась в прочном кристалле Гуттенберга. В двадцатом веке книга расплавилась, и родились кино, радио и телевидение. Они растеклись и стали вытеснять книгу. К концу века от Гриффита и Годара мы доплыли до цветных газовых облаков Гейтса и обнаружили себя в медиацивилизации, где книга – уже не главная компонента.
   Чтение книги – это процесс интимного творчества, здесь читателю предоставлено право самому решать, как все происходит на самом деле: воображение работает, мысли подсказывают примеры из жизни, и вот – сюжет захватывает, идеи входят, как желанные гости, язык точен и наполнен смыслом и, наконец, эмоции воспламеняют сердце.
   Итак, в ваших руках толстая книга, вы предвкушаете удовольствие, вы забираетесь в кресло и погружаетесь в мир событий, мыслей, страстей, в мир, волшебно сотворенный понятным вам языком. Как же прекрасен этот мир!
   – Был!
   – Чего?
   – Я говорю, был.
   Да, цивилизация, основанная на книге, создала новые средства, и они выходят на первый план. Пожалуйста – за вас создали картинку, отрежиссировали, подобрали типажи героев, пожалте бриться! И уже все могут заглянуть в ваш экран, процесс усвоения перестал быть подкупающе интимным, творчество оказалось внутри белого квадрата, а воображение стянуто диафрагмой.
   – У кинематографа свой язык, – говорила Лена, протягивая Виталику копию сценария. – Они, надо сказать, тоже кое-что умеют.
   «The Matrix» было написано на первой странице, «Матрица».
   – Кто эти братья Вачовски?
   – Молодые режиссеры, Но, по-моему, бьют в точку. Почитай, сам увидишь.
   – Фантастика? – без энтузиазма протянул Виталик.
   В его любимой книжной серии «Путешествия, приключения, фантастика» последняя им не почиталась и не читалась.
   – Вот и я вначале отнеслась скептически, – сказала Лена. – Но потом прониклась. Я тебе говорю: эти два брата-акробата не так просты. Ты прочти. Есть о чем поговорить.
   Виталик не с лету, но осилил сценарий. По ходу чтения он вспомнил разговор с Артуром по поводу растущего влияния информационных технологий. Дело не новое. Взять хотя бы фильм «Терминатор» со Шварценеггером в главной роли: «I’ll be back!» (Я еще вернусь!). Конечно, будет возвращаться. Там тоже машины берут власть в свои руки, и люди им, в принципе, не нужны. Здесь машины поумнее, вместо того чтобы уничтожать, они людей используют. В качестве источников питания.
   Когда говорят о развитии техники, задают простой вопрос: что будут делать люди, когда они создадут машины, которые всю работу возьмут на себя? Детский вопрос, но все же… а? Вот и ответ: а почему бы не жить в виртуальном мире, созданном по образцу и подобию какого-нибудь выбранного времени из прошлого, например 1997 года, как в сценарии «Матрицы»? Добро пожаловать в мир солипсизма. Весь мир – это только твои ощущения.
   Матрица иллюзорна, и Матрица реальнее нашего мира. Миллиарды людей живут полноценной жизнью во сне.
   Матрица – это система.
   What is the Matrix? Control! Что такое Матрица? Диктат!
   Она повсюду. Ты можешь видеть ее из окна или в собственном телевизоре.
   Новая реальность и новая опасность.
   – Отлично сняли, – делилась с Виталиком Лена. – Я видела полностью смонтированный эпизод, где Тринити уходит от полиции, а затем от агентов Матрицы.
   – Кто ее играет?
   – Керри-Энн Мосс. Вся в черном латексе. Короткая мужская стрижка, спортивная фигурка.
   – Глаза, как дисковые тормоза?
   – Ага! Глаза сияют. И что я до сих пор хожу в этом дурацком белом пальто?! Куплю себе все черное. Черное, кожаное и блестящее.
   – А кто играет главную роль?
   – Нео? Киану Ривз. Ну, такой лапочка! И тоже, представляешь, весь в черном. В длинном черном пальто. Стройный, как кипарис.
   – А Морфеус?
   – Морфеус? Морфеус – чернокожий. Его играет Лоуренс Фишберн.
   – Да? А где он еще засветился?
   – Так сразу не припомню. Он – известный актер.
   – А агенты – белые?
   – Белые. Такие, знаешь, в классическом исполнении. В костюмах, ботинках на толстой подошве, в галстуках и черных очках. Главного из них играет Хьюго Уивинг.
   – Агента Смита?
   – Да. Он говорит Морфеусу… Виталик, найди это место, где он говорит ему, что у человечества, как такового, нет будущего.
   – Вот это?.. The future is our world, Morpheus. The future is our time. Evolution, Morpheus. Evolution [5 - Будущее – это наш мир, Морфеус. Будущее – это наше время. Эволюция, Морфеус. Эволюция (англ.).].
   – Хорошо сказано! Пожалуй, с этого я и начну статью о фильме, как думаешь? Чтобы читатель сразу вошел в проблему и заинтересовался. Людей всегда интересует то, что им угрожает.
   – Но Оракул предсказал спасение.
   – Оракул говорит, что есть шанс. В этом интрига, понимаешь? Он, вернее, она весьма уклончива со своим «Познай себя» – «Know thyself». Это было написано в храме Аполлона в Дельфах. Туда шли люди за предсказаниями.
   – Оракула играет женщина, так?
   – Негритянка. В смысле – афроамериканка. Глория Фостер.
   – Это что? Дань моде или подтекст? Политкорректность или…
   – Или будущее.
   – Да, я еще подумал, что женщины больше тянутся к психологизму, а не к машинам. Все-таки женщины-поэты встречаются чаще, чем женщины-математики.
   – И мир машин – это мир белых людей, – заметила Лена.
   – Мы с тобой прямо литературным анализом занимаемся.
   – А ты как думал? Мне же статью писать.
   – Ты Георгиевичу позвони.
   – Косте? Обязательно позвоню. Набросаю черновик и позвоню. Но и мы с тобой, Виталик, тоже кое-что соображаем, согласен? – Лена протянула вперед руку, на которой красовался перстень с мужской головой. – А? Ну, чего ты смотришь-то, Виталик. Словно солдат на вошь! Давай, целуй руку!
   Кое-что они, конечно, знали, кое о чем думали, но кое-что оставалось для них в тени. Лена о покушении на нее сообщила не в полицию, а в ассоциацию. Там сразу же отреагировали. Лена фактически была похищена, и это подлежало расследованию. Виталик предъявил изъятый им пистолет. Француз лично распорядился разобраться в этом деле. У ассоциации везде были связи.
   Спецьяле провел расследование, попытался найти цепочку, ведущую от исполнителя к интересантам. Но выйти на последнее звено ему не удавалось. След проходил через спецслужбы, однако ничто не доказывало, что это была их игра. Все было как-то запутано, приходилось подозревать даже собственную ассоциацию. Таков порядок. Ему почему-то представился черно-белый символ из двух наложенных треугольников Сиона: «Что вверху, то и внизу». Знак макрокосма. Зеркально отражаешься в своем враге. Какой-то писатель сказал: «Познав себя, никто уже не останется тем, что он есть» [6 - Т. Манн. «Парижский отчет». Очерк, 1926.].
   Надо сделать лицо попроще, чтобы жизнь не застала тебя врасплох, когда она в очередной раз покажет тебе язык. Случай – вот оружие жизни, им она разрушает все правила и планы. Спецьяле была хорошо известна сила случая.
   По всем правилам, – рассуждал Спецьяле, – мадам Миллер обречена. По крайней мере, до того момента, пока он, Спецьяле не нашел хотя бы пресловутого мистера Смита (фамилия, конечно, вымышлена), а еще лучше тех, кто за ним стоит. Тогда, возможно, удастся договориться.
   Судя по довольно прямолинейному, не блещущему изысканностью подходу, действовали американцы. Да, а парень этот, сын папаши Миллера, оказался не промах, и в прямом и в переносном смысле. Догадался взять «Штайер» и действовал, как подготовленный горный стрелок. И кольт подобрал, не бросил. Все эти русские готовы воевать в любой момент. Так их воспитали. Потому оружием Россию не взять. Пытались, думали: уже все – победили. А она возьми да обратись к тебе своей азиатской рожей. И погнали! Нет, Россию только по-хорошему можно победить, изнутри, разнежить качеством жизни, комфортом, показать, как люди живут. Тогда она и двери откроет, и за стол посадит. И это правильно. Война перестала быть рентабельным предприятием. За стол, за стол! И чокнуться виноградной ризервой и пшеничной водкой, и преломить русский хлеб «Бородино» и итальянскую чиабатту и спеть «Вернись в Сорренто» и «Подмосковные вечера».
   Спецьяле совершил перелет через океан, чтобы увидеться с этой сладкой парочкой русских, чтобы выяснить все подробности их приключения. Они встретили его в аэропорту, отвезли в гостиницу, а позже повели в русский ресторан.
   – Американский университет, – пошутила Лена, – это место, где русский профессор читает лекции китайским студентам, а русский ресторан – это место, где еврей поет цыганские песни эмигрантам из Восточной Европы.
   Итальянец съел настоящий борщ и попробовал селедку с черным хлебом, а Виталик, выпив водки, преодолел некоторую натянутость в общении с иностранцем и, увидев, что тот расстегнул пиджак от Армани, тоже расстегнул не только пиджак, но и ворот рубашки.
   Со сцены полились песни. Виталик пошептался с Леной и пошел к певцам, и они спели «О соля миа» и еще «Два сольдо», а потом «Желтую субмарину». После этого музыканты притушили свет, стало очень тихо, и они взяли первый аккорд, от которого как-то вдруг ухнули вниз сердца слушателей, но песня набирала силу, поднимала их, заводила, вела вдаль, где белое небо сливается с белой равниной и ветер несет в лицо морозную пыль. «Эй, ямщик, гони-ка к Яру. Лошадей, брат, не жалей…»
   И сидящие оторвались от своих борщей и стали невольно притопывать и прихлопывать, втягиваясь в снежный вихрь, а он расширялся, ему было тесно в этих стенах, казалось, он уже захватил улицу, просвистел за окном, закрутил поземку, осыпал снегом прохожих и полетел по городу, уносясь в снежные поля.
   И Спецьяле тоже хлопал. Хлопал и смеялся. Джироламо Савонарола. Думаем, это мы вспахиваем время?! Оно вспахано и засеяно, оно дает урожай. А мы даем советы и тянем ручонки к рулю. Мы – часть гармонической системы. Она, как коромысло, и подвижна и устойчива. Мы на одном конце, значит, кто-то есть и на другом. Это было от века: гвельфы и гиббелины, виги и тори, кровь и почва, либералы и консерваторы, наши и не наши. Вчера банковали они, придет и наш черед. О нас еще зубы сломаешь, – и Спецьяле с одобрением посмотрел на своих новых знакомых. Наступила тишина, музыканты ушли передохнуть, а итальянец предложил тост за Россию, что выглядело не только уместно, но и учтиво.
   Музыканты отдохнули, публика подвыпила и пошла танцевать, и Лена пошла танцевать со Спецьяле медленное танго (он, оказывается, хорошо водил), и она слушала знакомые звуки русско-польского «Утомленного солнца». А вернувшись к столу, она стала подначивать Виталика, и он тряхнул волосами и поднялся к музыкантам и встал к микрофону. И грянула на сцене «Распрягайте, хлопцы, коней», так грянула, что показалось, будто рухнул потолок, и весь маленький оркестр пел вместе с Виталиком. Пел и приплясывал, и Виталик, видя поддержку, тоже пошел в пляс. И тут уж не выдержали посетители – украинцы и русские, и поляки не выдержали, и второй раз рухнул потолок. Это был настоящий обвал: прохожие останавливались на улице. И среди посетителей нашелся настоящий поставленный голос, который повел этот разноголосый, мощный хор, а кто не знал слов, зашлись в танце, а кто был от природы сдержан, все равно не сдержались и отбивали такт ладошами.
   Метель примолкла, и ветер остановился, поняв, что сейчас не до него, и кто-то из прохожих спрашивал, не вызвать ли полицию или пожарных, и ему со смехом ответили, что в русском ресторане не русский бунт – там всего-навсего поют, а кто-то из пожилых отреагировал на шутку: не дай вам Бог русского бунта, я видел, как они идут в атаку.

7. Один и еще одна

   Замдиректора НИИ, с которым договорился Артур, на следующий день подослал к подвалу сотрудника с ключами. Артур спустился по довольно длинной каменной лестнице. Внизу, в подвале, было прохладно и просторно. Артур прошел, открыл одну дверь, другую… вот оно! Посреди большого помещения стояла широкая кровать. Ковры и диван куда-то уже убрали, а вынести такую кровать сил не хватило. На вопросительный взгляд Артура сопровождающий только пожал плечами. Тогда и Артур пожал плечами и пошел к выходу.
   Наверху его встретил теплый денек, прикорнувший в тени дома. Сопровождающий ушел, а Артур остался, чтобы осмотреться: тихий час, пустой двор, редкие жители, знающие кратчайший путь к метро, слева выход на залитый солнцем спящий переулок. Ничего интересного. Он тоже дворами пошел к метро. Его шаги то гулко отдавались на коротких неровных участках асфальта, то делались неслышными на вытоптанных проплешинах, покрытых чахлой травой.
   Артур не обратил внимания на то, что с лавочки у подъезда поднялись и пошли за ним два молодых брюнета. Они шли на удалении, однако постепенно приближались к нему, так, чтобы поравняться где-то в глубине одного из идущих цепочкой дворов, заставленных старыми гаражами, новыми «ракушками», мусорными баками, – все задекорировано редкими узловатыми деревьями и еще более редкими кустами засохшей сирени.
   Вдруг на солнце набежала тучка, подул и зашумел листьями посвежевший ветер, и рядом, чуть позади, неожиданно застрекотала сорока. Откуда в центре Москвы взялась сорока, было непонятно. Артур даже вздрогнул. Сделалось зябко и тревожно. Стрекот сороки заставил насторожиться. Артур прочел немало книг, где сорока служила сигналом появления зверя. Он оглянулся. Оглянулся и понял, что ведет себя слишком беспечно. Надо уходить из этого пустынного места. Его тут прирежут и нескоро найдут.
   Он резко свернул налево и вышел в переулок. Брюнеты последовали за ним. В переулке Артур нашел маленькое кафе на первом этаже жилого дома, вошел внутрь. Преследователи скромно решили подождать, когда он выйдет. Они устроились в тени, на расстоянии, слились с асфальтом, сидя на корточках и что-то оживленно обсуждая.
   Артур и не думал здесь оставаться. Он предъявил удостоверение инспектора и через служебные помещения вышел во двор. Он уже подходил к метро, когда те двое обнаружили, что в кафе его нет.
   Его появление на работе вызвало маленький переполох. Только он сел перед начальницей отдела, как телефон на ее столе подал голос. Артур поморщился: вечно, когда разговариваешь с начальством, телефон вмешивается в разговор. Она сняла трубку.
   – Да, здесь! Вот передо мной сидит. Так! Хорошо! Сейчас будет.
   Она смерила Артура взглядом.
   – Живо к Вере Герасимовне! – Глаза ее ревниво сощурились. – Что вы еще натворили?
   – Ничего, все нормально.
   – Я ей рассказала о вашем подвале. Она в курсе. Идите. Потом сразу ко мне.
   Артур надел пиджак, он знал, что в большом кабинете есть кондиционер, единственный на все их здание.
   Вера Герасимовна Зуева руководила их департаментом, который входил в структуру правительства Москвы. Этот орган власти следил за порядком в сфере использования всей нежилой базы города. Сюда попадали заводские территории и крохотные мастерские на первых этажах жилых домов, огромные центральные магазины и маленькие киоски, рынки и кинотеатры, здания – памятники истории и культуры и современные офисные здания, то, что передавалось, сдавалось в аренду, продавалось городом-собственником. Все требовало учета и контроля.
   Вера Герасимовна была когда-то крупным партийным работником, секретарем горкома партии. Советская власть подняла ее если не на самый верх, то, во всяком случае, в резерв. А сорок лет назад «жила к труду привычная девчоночка фабричная», еще и симпатичная, и верила в идеалы, справедливость и скорое наступление коммунизма. Без особых усилий она поднималась по лестнице комсомольской карьеры. Если спросить, с кого она делала свою жизнь, ответ почти что очевиден: с Екатерины Фурцевой. Конечно, она не достигла таких высот, но пример был у нее перед глазами. Вера нравилась партийным работникам в габардиновых костюмах своей открытостью, принципиальностью и напором. Ее энтузиазм в сочетании с большими серыми глазами, чуть курносым личиком и маленькими крепенькими ножками как-то очень точно укладывался в их головах в картину светлого будущего, мировую революцию и окончательное освобождение рабочего класса от гнета капитала. Никакого скотства в те времена не терпели, поэтому ее продвигали, уговаривая себя, что руководствуются исключительно заботой о молодежи и интересами партийной кадровой политики. Когда же наступила пора откровенного цинизма и многие получали желаемые места через личные отношения, Вера Герасимовна уже достигла таких высот, что могла взирать на подобную суету сверху вниз.
   Странная штука наблюдается в истории, некий парадокс: складывается впечатление, что люди на самом верху глупеют от поколения к поколению. Сталин, хоть и не окончил курс университета, все-таки, придя к власти, посчитал нужным сделать Ленина кумиром, возвел в культ, утвердив, таким образом, принцип сакральности власти вообще и своей в частности. После Сталина пришел Хрущев и развенчал Сталина. Соратники предупреждали его: что бы там ни было, не надо этого делать. Хрущев сказал – Хрущев сделал. Сделал, по крайней мере обосновав свой демарш. Он как бы прижал одну руку к сердцу, а другую протянул к народу. Получилось, как получилось. А потом сняли с поста Хрущева. Можно было уже ничего и не объяснять. И не объясняли. Трагедия превратилась в фарс. Появился повод для насмешек, власть перестали принимать всерьез. Тогда говорили: «Ленин вошел в историю, Сталин влез в историю, а Хрущев влип в историю».
   При Брежневе расцвело лицемерие, попустительство, начался процесс застоя и разложения партии, государства, общества. Горбачев взялся поправить, но у него в руках все развалилось.
   «Кажется, еще Дюма сказал, – подумал Артур, застегивая пиджак, – без уважения власть – негодная игрушка».
   Он открыл дверь в большой кабинет. Хозяйка кабинета подняла глаза. Давно распрощалась она с косами, платьями из штапеля и носочками под туфли. Давно перестала подражать Фурцевой. Давно научилась смотреть на вещи и людей трезво, без иллюзий. Прошла хорошую школу. Знала, что нравится мужчинам, пользовалась этим, играя своей неприступностью и партийной прямотой, умело обходила интриги и преодолевала пороги, непосильные для ее конкурентов-мужчин. Сдержанность, короткий язык, молчание – вот что обеспечивает карьеру женщине.
   Теперь у нее модная, не скрывающая седины, стрижка, хороший маникюр с дорогим бесцветным лаком, строгий костюм и белая кофточка, в руках она вертит авторучку «Монблан» с золотым пером.
   Они соперничали друг с другом белизной – ее кофточка и рубашка Артура.
   – Вот он наш товарищ Гонсалес! Бонджорно!
   – Но пасаран! – неслышно буркнул Артур, щелкая каблуками.
   – Садитесь, рассказывайте, – Вера Герасимовна по-мужски протянула ему жилистую руку, притворно строго сжав губы, но глаза смотрели весело, празднично.
   – Что рассказывать? Что-нибудь случилось?
   – Он еще спрашивает! Мне позвонили жильцы того дома, откуда пришла жалоба. Вы ведь там были сегодня?
   – Я прямо оттуда. А что им не понравилось?
   – Напротив, вы им понравились. Настолько, что кто-то смотрел за вами из окна и видел, как вы отправились со двора. А за вами украдкой последовали два человека, никак не похожие на ваших друзей. Судя по всему, намерения их были далеко не добрые.
   – Ерунда! Я вошел в кафе, вышел через черный ход, и они меня потеряли.
   – Знаете что! Вы это оставьте! Ерунда… Я вам запрещаю ходить одному.
   Артур развел руками.
   – У вас есть номер милиции? – продолжала она. – Тревожный номер.
   – Конечно. У меня записан.
   – Хорошо. Мне не нужны джеймсбонды.
   Артур, чуть нахмурившись, так выразительно посмотрел на нее, что она засомневалась в своих словах.
   – Так что там у вас? – после паузы спросила Вера Герасимовна.
   – Формально, по бумагам все в порядке, – стал объяснять Артур. – Фактически – используется не по назначению. Короче, там снимают порнофильмы, причем даже с участием детей. И, что плохо, под крышей местной милиции.
   – Вы полагаете, только это и плохо?
   Артур снова посмотрел на нее.
   – Все остальное, – сказал он, – просто ужасно. Плохо, что не удастся доказать правонарушение. Там, правда, стоит кровать. Но кровать – не основание для административного дела.
   – А вы уверены в своих предположениях?
   Артур начал рассказывать о том, что он видел наяву и в записи, обходя подробности и не делая никаких предположений.
   – Понятно, – вздохнула она. – Это похоже на организованную преступную группировку. Вы разворошили гнездо, и они на время затихнут. Или переберутся в другое место, – она задумалась. – Я могу позвонить в округ, чтобы взяли под контроль. Ладно, выпишите им предписание, а через полгодика проведем повторную проверку. Только одному туда больше не ходить, договорились?
   – Так точно!
   – Хорошо, ступайте! Нет, постойте. Скажите-ка, вы уже освоились с работой? Как ее находите?
   – Нормально.
   – Нормально… Зарплаты вам хватает?
   – У меня скромные потребности.
   – В каком смысле?
   – Когда-то я для себя сформулировал: если хочешь быть счастливым, надо не потребности ограничивать, а избавиться от желаний. В общем: «кроме свежевымытой сорочки, скажу по совести, мне ничего не надо».
   – Насчет сорочки, это я вижу.
   – Меня вполне устраивает, когда есть хлеб, чай и сахар.
   До этой фразы она улыбалась и недоверчиво смотрела на него. Эта фраза ее перевернула.
   – Вот и мама моя так говорит, – сказала Вера Герасимовна чуть растерянно.
   Она помолчала, снова глядя на него праздничным взглядом, поджав губы, как человек, хотевший что-то сказать, но решивший промолчать.
   – Желаю успехов. – Она протянула ему руку, прощаясь.
   Артур пожал руку не крепко, но твердо. Он понимал: его начальница изо всех сил старается быть и казаться человеком порядочным, насколько это возможно, когда занимаешь такой большой кабинет. И он старался поддержать ее в этом стремлении, показать, что он по убеждению на ее стороне. Здесь не должно быть места для заискивания и подхалимажа или для удальства и дерзости.
   Когда он вышел, она встала и прошлась по комнате.
   – Хватит пропускать занятия в фитнес-клубе, – упрекнула она себя. – Все потому, что бесплатный абонемент. Вот отстегивала бы, как все, денежки, ходила бы как миленькая! – Она обхватила талию руками. – Хм! Надо принести портновский метр. А то и не заметишь, как растолстеешь словно утка.
   Между тем Артур вернулся на место и снял пиджак. Не успел он приземлиться, как затарахтел телефон. Звонила начальница отдела.
   – Ну, где вы там?!
   – Я здесь, Белла Юрьевна.
   Артур сделал широкий шаг, другой и распахнул дверь ее маленького кабинета.
   Она сидела спиной к окну, лицо ее на фоне яркого дня не разглядеть, но по позе и жесту угадывалось нетерпение и любопытство. Артур вкратце пересказал существо разговора с Верой Герасимовной.
   Белла Юрьевна пятнадцать лет назад окончила инженерно-экономический институт и с тех пор работала в органах государственного управления. Лет десять она трудилась подобно добросовестной отличнице и не поднялась выше должности старшего экономиста. В начале девяностых оказалось, что жизнь не подчиняется составленному завучем расписанию, и Белла будто очнулась. Кто-то бежал наперегонки со временем, кто-то тонул, иные отреклись от всей прошлой жизни, иные цеплялись за ее обломки. Мальки вдруг превращались в мутантно-крупных рыб, они плавали поодиночке и сбивались в стаи, а чаще всплывали кверху брюхом с остановившимися мертвыми глазами.
   Белла подумала и решила, что пробиться без родственных связей и потери лица лучше всего, прицепившись к влиятельной персоне. Так она и сделала, став послушной ученицей Веры Герасимовны, и добилась того, что та приняла участие в ее судьбе и привязалась к ней, как привязываются к тем, для кого однажды сделали доброе дело.
   – Заканчивайте с вашим подвалом, – приказала Белла Артуру, – и заполняйте справку. И вот еще что: не знаю, кого вам дать в пару. Шестого сотрудника я у Веры Геры не выпрошу. Она сейчас скажет: сама с ним ходи.
   «Не скажет», – хотел возразить Артур, но передумал.
   Вместо этого он просто сказал: «Пошли».
   – Пожалуй, – согласилась Белла. – Схожу с вами разок-другой, а? Будет хороший аргумент. Подберите что-нибудь приличное.
   – Приличное? Банк Березовского подойдет?
   – А где это?
   – На Большой Никитской.
   – Смотрели по базе?
   – Да. Один банк. Субаренды нет.
   – Так? А поинтересней?
   – Театр на Таганке.
   – О, нет! Это слишком! У них все крайне сложно. Пусть комитет по культуре вначале разберется с Любимовым и другим, как его… он еще министром культуры был?
   – Губенко.
   – Да? Все время забываю.
   – Вы молоды и не обязаны помнить, – галантно сказал Артур. – Были времена, когда Театр на Таганке гремел, Коля Губенко играл Пугачева, а Высоцкий играл Хлопушу. Давно это было. И театр был другим, и мы были другими.
   Когда Артур вышел, Белла достала пудреницу, повернулась в кресле к окну и посмотрелась в зеркальце. Кресло имело колесики, и Белла, отдвинувшись от стола, сбросила туфли и положила ноги на стол. Посидела немного, глядя на ноги, затем взяла трубку телефона и набрала номер мужа.
   – Привет, это я! Какие планы? Опять на дачу? Поезжай. Только знаешь что! Сначала забеги домой, там, на тумбочке лежит квитанция, забери мои туфли из ремонта. Да, и купи мне что-нибудь поесть, нарезки какой-нибудь, зелени, салатик и мороженое, мороженое купи, брось в морозилку, а то у нас дома шаром покати. И можешь ехать. Понял? Ну, все, у меня работа.
   На следующий день небо зависло над городом серой водяной пылью. Белла, посмотрев в окно, решила остаться на рабочем месте, и Артур поехал в банк один. Это его устраивало. Он желал бы держаться от начальства подальше. Особенно если начальство – женщины. Минуй нас пуще всех печалей… то он был никому не нужен, и не успела появиться Зиночка, как к нему проявили интерес сразу две начальницы… и барский гнев и барская… Кто сказал, что у случая вихры только спереди, а затылок выстрижен? Не за всякий же вихор теперь хвататься.
   Однако к концу недели его легкая тревога улеглась. Он продолжал работать один, как ни в чем не бывало.
   И вдруг неожиданно ему позвонила Вера Герасимовна.
   – Не называйте меня вслух, – сказала она. – Подойдите, мне нужно кое-что спросить.
   – Хорошо. – Артур встал и вышел, не надевая пиджака, и никто в комнате не обратил на него внимания.
   Вера Герасимовна читала подготовленные юридическим отделом должностные инструкции. Она хотела знать мнение Артура.
   – У вас не замыленный глаз, – отвечая на вопросительный взгляд Артура, заявила она, – посмотрите, что здесь не так?
   Артур уже видел проект этих документов, поэтому сразу высказал свои замечания. Он даже был готов к обобщениям, но сдержался.
   В кабинет начальницы вошел ее заместитель.
   – Извините, Вера Герасимовна, я по срочному делу. Наше обращение о расширении инспекторской службы согласовано с экономическим управлением, – тут он спохватился и тревожно посмотрел на Артура.
   Вера Герасимовна ответила энергично и весело:
   – Начало положено! Прекрасно! Продолжайте, Станислав Михайлович, в том же духе.
   – Мы убедили их, что при нашей окупаемости мы просто обязаны расширяться. Наши инспектора, – Станислав Михайлович сделал жест в сторону Артура, – пополняют городскую казну штрафами, чуть ли не в двадцать раз превышающими их зарплату. При такой рентабельности мэрия должна по-любому согласиться.
   – В добрый час! Как они вообще-то вас приняли?
   – Адекватно! Я как Александр Македонский – пришел, увидел, победил! Типа того!
   – Ну да! Ну да!
   – Мы же как бы не раздуваем штаты, мы их увеличиваем во имя экономической целесообразности. Возьмем еще несколько десятков человек. Не просто людей, а людей моторных. Однозначно! Как у Гомера в «Энеиде»: «Эней был парубок моторный!»
   – Хорошо! Если будут какие затруднения, сразу ко мне. Спасибо. А вы, товарищ Гонсалес, останьтесь еще на одну минуту.
   Станислав Михайлович ревниво оглянулся на Артура и вышел. Вера Герасимовна с некоторой досадой посмотрела на закрывшуюся дверь.
   – Что скажете? – повернулась она к Артуру.
   – По поводу инструкций?
   – Нет, по поводу штатного расписания.
   – Вы действуете исключительно профессионально. Таковы законы бюрократии.
   – Чувствую, не одобряете? Почему?
   – Боюсь, что вам не понравится то, что я скажу.
   – И все же…
   – В бюрократии надо ориентироваться на качество, а не на количество, – угрюмо сказал Артур, не глядя на Веру Герасимовну. – И еще. Не о прибылях надо думать, а о соблюдении закона. Погоня за штрафами приведет к злоупотреблениям. Там, где цель выбрана неправильно, там нет места для справедливости.
   Артуру тяжело было говорить и потому что приходилось противоречить высокому начальству, и потому что не его это компетенция, и потому что, как ему казалось, выходило слишком высокопарно. Вера Герасимовна выслушала его.
   – Чересчур масштабно мыслите, – заметила она, и это прозвучало как деликатное возражение.
   – Извините, это ваш масштаб, а не мой, – упрямо сказал Артур.
   Ему не хотелось ссориться, но и сдаваться не хотелось, поэтому в его ответе было больше комплиментарности, чем дерзости.
   Вера Герасимовна повертела в руках авторучку.
   – Что бы сказал на ваши слова Станислав Михайлович? – произнесла она.
   – А я бы и не стал с ним говорить на эту тему. Он бы ничего не понял и смотрел бы на меня как на сумасшедшего.
   – Ну, зря вы так. Он – человек широко образованный, хороший специалист. Диссертацию защитил. Я ему доверяю.
   – Флаг ему в руки, барабан на шею и поезд навстречу.
   – Какой вы, однако… ершистый.
   Действительно, стриженые виски Артура с пробивающимися кое-где седыми волосками казались мягкоколючими, и ей ужасно хотелось провести по ним пальцами.
   – У всех – свои недостатки, – спряталась за фразу она, – у меня, да и у вас также.
   – Есть недостатки и недостатки, – стоял на своем Артур. – Государственная служба должна быть совершенна.
   – Какое общество, такая и служба.
   Артур покачал головой.
   – Кто-то сказал, а вы повторяете. Какая госслужба – такое и общество. Так будет вернее. Вы что же, выбираете людей на службу, как случайные числа? Хороший рыбак не всякую рыбу, что в озере водится, на стол тащит. Если госслужба такая же, как общество, значит, вы не контролируете отбор, и не надо свою вину перекладывать на общество.
   – Да вы идеалист. Интеллектуальный идеалист.
   – Я – реалист. Просто верно выбранные цели – половина решения, как верно поставленный вопрос – половина верного ответа. Я очень хорошо знаю, что интеллект не всесилен. В атмосфере несправедливости интеллект мало на что способен. Где здесь идеализм?
   – А! Так вы – перфекционист. Есть теперь такое слово. Желаете совершенства? Но сама жизнь не совершенна, она полна всяческих противоречий.
   – Согласен! Но мы говорим не о жизни вообще, а конкретно о государственной службе. Здесь отклонение от совершенства следует рассматривать, как провал. По-крайней мере, совершенство является здесь целевой функцией, и стремление к нему – главная задача.
   Когда разговаривают двое, они похожи на пильщиков дров: то один тянет пилу на себя, то другой.
   – И на солнце бывают пятна, – потянула на себя Вера Герасимовна. – Отдельные, кое-где и кое-когда встречающиеся недостатки, хоть и нежелательны, не перечеркивают общей картины.
   – Не в данном случае. Что вы скажете, если вам предлагают кофточку с пятном на груди? Ведь вся кофточка такая белая, а пятно такое маленькое. Нет, – говорите вы, – она целиком непригодна для носки.
   – Вы печете ответы, как блины.
   – Однако вы меня не слышите. Вы же хотели незамыленного взгляда. Я не думал касаться общих мест, но так уж получилось, извините.
   – Не извиняйтесь. Я вызвала вас на разговор, и я слушала вас, согласитесь.
   Артур, криво улыбнувшись, кивнул.
   – Ладно, ступайте, а то Станислав Михайлович сделает относительно вас какие-нибудь неправильные выводы. Не будем вас подставлять.
   – Разве у него есть недостатки? – вставая, бросил в сторону Артур.
   – Идите, идите, – глядя на него танцующими глазами, сказала Вера Герасимовна. – А Станиславу Михайловичу, между прочим, я доверяю. Он из нового поколения молодых, умных, интеллигентных людей. Многим стоило бы у него поучиться.
   Артур сопровождал каждое ее слово энергичным кивком. Дослушав, он пошел к двери, она смотрела ему вслед. Сделав несколько шагов, он обернулся.
   – А я бы, – бросил он, – не стал бы уж так доверять ему. Дело в том, что Гомер не сочинял «Энеиды», это произведение принадлежит Вергилию, однако строка «Эней был парубок моторный» не принадлежит и Вергилию. Она из поэмы Котляревского, которая написана в восемнадцатом веке нашей эры по мотивам поэмы Вергилия.
   На этих словах Артур взялся за ручку двери и исчез.
   – Ну, не можешь ты без эффектов, – сказал он себе, приходя в хорошее настроение. – Никак не можешь!

8. Путь наверх

   В Лефортове, на месте, где сейчас стоят корпуса Московского энергетического института, в начале двадцатого века высились вековые деревья Анненгофской рощи. Преданья старины говорят нам, что роща была высажена за одну ночь, когда в новый дворец Анненгоф приехала императрица Анна Иоанновна. Поглядев в окно, скучающая императрица увидела унылое пространство и пожалела, что здесь нет леса. За ночь тысячи крепостных и солдат высадили на этом месте деревья, привезя их из Сокольников.
   На месте Анненгофа – дворца Растрелли, который сгорел, Ринальди и Кваренги соорудили новый дворец, уже для Екатерины Великой. Затем весь этот район военизировался: в Екатерининском дворце разместились кадетские корпуса, рядом стояли Красные казармы и Алексеевское военное училище, на севере Анненгофской рощи – военная тюрьма (теперь знаменитая Лефортовская).
   В июне 1904 года над Москвой пронесся страшный ураган. Анненгофскую рощу будто сбрили. Вековые деревья вырывало с корнем. Ураган пришел с юга, срывая избы с фундаментов. Далеко за городом в селении Капотня снесло 200 домов.
   Второй по силе ураган пронесся над Москвой ровно через 94 года, в 1998-м. Было повалено 65 тысяч деревьев. Деревья падали на автомашины, гаражи, дачные домики, сараи, бани.
   Славная баня была в одном поселке на западе Подмосковья, но теперь она нуждалась в ремонте. Поэтому три приятеля из высшего круга, когда собрались в очередной раз попариться, призадумались, куда бы им направить свои «мерседесы», раз их баня нуждается в починке. Один из них вспомнил, что министр чрезвычайных ситуаций Шойгу говорил ему о новом стадионе МЧС в Измайлове, аккурат на шоссе Энтузиастов. Там недавно отделали баню.
   Действительно, оказалось, что баня в Измайлове избежала каких-либо потерь, связанных с ураганом. Ни одно дерево из измайловского леса не попало на ее крышу. Место тихое, баня на краю стадиона в стороне от спортивных сооружений, машины заезжают через ворота в большой двор, позади лес, слева гаражи.
   Не стоит и говорить, что русская баня – это не просто место, где можно помыться, скажем более: это и не только место, где торжествует ритуал омовения, сопряженный с физическим удовольствием и удовольствием от общения. Баня – это еще и учреждение, непременное для тех, кто выбился в люди, куда ходят, как на службу, чистилище в прямом и переносном смысле.
   Вот живет мальчик, учится в физматшколе, взрослеет, поступает в университет, изучает экономическую кибернетику, выходит в жизнь в своих очочках, мучает какую-нибудь научную проблему при маленькой зарплате, и вдруг судьба открывает ему двери в государственные, партийные, карьерно-престижные органы. Ну, мылся он всегда под душем, тер под мышки дезодорантом, но никогда на теме бани не заострялся. И вот теперь, поднявшись в круг начальства, он, хочешь не хочешь, принимает обычаи «элиты». А в обычаи «элиты» входит обязательный банный ритуал с коньячком да крендельком. И поначалу, скрывая стеснение, заходит он в парную, обжигает уши, морщится от начальственного мата, отстраняется от крепких напитков, а потом привыкает. Таковы условия, такова традиция: ты вошел в узкий круг, здесь только козыри, и ты – один из них.
   Что за странный для человека разумного обычай расслабляться в бане: накрывать «поляну», со спиртным, желательно «с девочками», не в праздник, без повода, стремиться в этот «рай для нищих и шутов», апеллируя к стрессу, который будто бы прилагается к высокой должности? Возможно, возник он тогда, когда новоиспеченной «элите» начальственный труд в самом деле был не по силам и требовал невзыскательных способов расслабиться, отвернуться от непривычной напряженной работы серым веществом. А может, те, кто выбирает такое решение, просто слабы духом или вообще не предназначены для ответственных высоких постов?
   Традиция, слабость, испорченность? Как бы то ни было, вошло в обиход. Здесь уже упоминался генеральный прокурор, которого вроде бы засняли в неподобающем антураже. А еще раньше случая с прокурором был обнародован сюжет с министром юстиции, тоже служителем закона, который развлекался в бане с лицами женского пола. И ни у кого не возник вопрос: да может ли такое быть? Возникают вопросы другого рода: он это или не он, это монтаж или нет, что это – «наезд» или реакция оскорбленной добродетели?
   За пару недель до своего назначения кандидат на должность директора ФСБ, а пока чиновник президентской администрации с двумя своими приятелями приехал в баню, принадлежащую Министерству по чрезвычайным ситуациям. Их привычное банное место пострадало от урагана, пришлось ехать с Минского шоссе на шоссе Энтузиастов. Послали вперед специалиста, который обследовал помещение на предмет «жучков» – подслушивающих и подглядывающих устройств. Правда, глава МЧС гарантировал полную конфиденциальность, но, как говорил президент США Рейган: «Доверяй, но проверяй».
   Трое приятелей прибыли, чтобы попариться, поговорить, как приличные люди. Все трое были блондинами средних лет, без животов и отъевшихся морд, занимали большие посты в органах власти, и все трое Москву знали плохо, поэтому с любопытством взирали на окрестности, подпираемые зеленым массивом Измайлова.
   После парной и бассейна с холодной водой все тело ощущает себя приблизительно так же, как рот после зубной пасты, то есть чувствует чистоту, свежесть и горит холодным огнем. Тогда ты заворачиваешься в белую простыню и садишься с друзьями к накрытому столу с самоваром, крепким чаем, лимоном и всякими баранками, булочками с маком, рогаликами, печеньем, глядь – и печатный тульский пряник тоже тут как тут. Опять же – для любителей: «Реми Мартен», «Абсолют-курант», «Джонни Уокер» и уже выходящий из моды «Амаретто», а к напиткам – рыбка, икра, ветчинка розовая и тому подобное. Ну и конечно – пиво светлое: патриотическая «Балтика» и немецкий «Туборг», соки тоже приветствуются. За таким столом, да не поговорить!
   А ну, братухи борзые, скажите мне по-взрослому, кому без кайфа париться по русским областям?! Один сказал: процентщику, другой сказал: купечеству, а третий, самый старший, блин, откашлялся: властям!
   – Ну, за все хорошее! – сказал один.
   – Чтобы хотелося и моглося, – сказал другой.
   – Прозит! – сказал третий, погружая верхнюю губу в пивную пену. – Ох! Чтоб я так жил!
   Третий был постарше двух других, но выглядел молодо: невысокая спортивная фигура, светловолосая голова и светлые глаза на узком лице, они сообщали его облику некоторую европейскую, точнее, прибалтийскую, а можно сказать и так – нордическую внешность. Впрочем, его товарищи отличались от него тем, что были повыше ростом и смягчены рыхлостью тела и незаостренностью лица.
   – Как на новом месте работы? – спросил его первый, надевая очки.
   Речь шла о месте в администрации президента.
   – Зер гут! Сразу столько новых знакомых образовалось!
   Действительно, недавно из кресла руководителя контрольного управления он перебрался в кабинет первого заместителя главы администрации.
   – Теперь папу каждый день видишь? – намекая на президента, спросил его второй. – Слышь, Лелик, – обратился он к первому, – ты когда папу последний раз видел?
   Лелик снял очки, посмотрел их на просвет и стал протирать стекла простыней.
   – По телевизору, – невозмутимо сказал он.
   – А я когда-то вживую!
   – Не завидую, – сказал Лелик.
   – Небось, весь запас вазелина израсходовал? – насмешливо спросил старший из них, до того не вступавший в словесную перепалку.
   – Мне вазелин не требовался.
   Старший засмеялся, а Лелик надел очки и посмотрел на второго.
   – Да ну вас! – махнул на них второй.
   Он не обиделся, в лучшие времена он был членом правительства, причем одним из первых, теперь – уже нет. Наверное, потому, что уже нет, он усерднее других налегал на крепкие напитки.
   – А я слышал, – бросил он старшему, – тебя опять передвинут.
   Тот все еще держал кружку с пивом. Он коротко скосил глаза на первого и поставил кружку на стол.
   – С дуба рухнул?! Откуда такая информация?
   – Аналитика, мой друг, аналитика. Ты ж – разведчик. Понимать должен.
   – Чего я должен понимать?
   – Чего понимать? Понимать, что папе новый Кальтенбруннер нужен. Наш-то фишку не рубит. Не врубается в ситуацию.
   – И чего?
   – То, что первая кандидатура – это ты!
   – Ну, ты – аналитик! – Старший опять засмеялся.
   – А что? Скажешь, нет? Лелик, скажи!
   – Все может быть, – сказал Лелик.
   – Что ты все сок-то пьешь? – возмутился на Лелика второй. – Давай водочки тяпнем! Давай? Что говорил Суворов? После бани рюмка водки – святое дело. Продай последние штаны, а рюмку выпей!
   – Слышал, сто раз уже, – сказал Лелик.
   – Ничего! Не грех и в сто первый послушать. Давай!
   – Ну, хорошо. Давай.
   – От це дило! За нового главу ФСБ! А, Лелик?
   – Ну, хорошо. Чтоб все срослось.
   – Именно. За нашего Штирлица! Хайль Гитлер! Я имею в виду: в хорошем смысле. Нет, кроме шуток!
   – Ладно вам, шутники, – старший, в чью честь подняли рюмки, снова держал кружку в руке. – Пошутили и будет. До нового назначения сто верст и все лесом!
   – Ты не понимаешь! – с жаром сказал второй. – Не понимаешь, какие перспективы открываются. Лелик, скажи!
   Я когда в правительстве работал… Лелик знает. Мы же – новая генерация, у нас – энергия, у нас – голова работает. А генералы, вообще все эти совки в погонах, они же из параллельного мира. Мы – отдельно, они – отдельно. Туда – нельзя, сюда – нельзя. Куда льзя – они не знают. Слова такого не знают. Они сами для себя не решили, а им можно или тоже нельзя? Живут как в прострации. Как собака на сене. И сами не едят, и другим не дают. Понимаешь?
   – И тут выхожу я, весь в белом…
   – Именно! Ты не из параллельного мира. Ты – наш, ты все понимаешь. Пусть все занимаются делом. Пусть каждый делает свой бизнес и не мешает другим. А им и хочется, и колется. Ты им морковку подаришь, пусть имеют свой кусок, а нам не мешают. Правильно я говорю? А, Лелик? Это же так просто. Это само просится.
   – Да ты стратег!
   – Сейчас не об этом!
   – Скажи еще, что ты не пьянеешь никогда.
   – Лелик, чего он надо мной насмехается! Подумал бы лучше.
   – Терпение, друзья, терпение. Меньше пены! Подождем немного. Все наладится.
   – Вот и я говорю! А он насмехается. Скоро у папы терпение лопнет. На фига ему ФСБ, которое его семью защитить не может. И от кого? Не от ЦРУ. От своей же Генпрокуратуры. Тьфу! Я бы не терпел.
   – А я бы, – блеснув очками, сказал Лелик, – хоть и не решился бы назвать президента джентльменом, но то, что он по-крестьянски порядочный человек, – это точно.
   – Подмечено верно, – согласился старший. – Вот только стали в нем не хватает. Сталь есть только в городских.
   – Лелик, кажется, кто-то сам себя похвалил. Нли я ошибаюсь?
   – Это он про Толю Чубайса.
   – Само собой, – подтвердил старший. – Я – не волшебник, я только учусь.
   – Слышь, Лелик, а давай за него выпьем.
   – За кого?
   – За будущего волшебника, а?
   – Правильное решение, – поддержал второго Лелик. – А главное – своевременное. За успех.
   Водка была холодной, из запотевшей бутылки, она не ударяла в голову, не опаляла горло, она нежно ласкала гортань, самарским хрустальным родничком, живой водой перетекала в пищевод и далее. А розовая семужка, напластанная кусками на тарелке, прозрачно-жирная у самого брюшка, отправлялась вслед, обогащала кровь целебными омега-3-кислотами, укрепляла здоровье и сердечную мышцу.
   – Эх, будто Господь босыми ножками прошелся по сердцу! – воскликнул второй, оглаживая грудь.
   И красная икорка с белым хлебом и ароматным финским маслом легла в строку, и маринованный огурчик, весь в пупырышках, мягко хрустнул на зубах, оттеняя холодяще-огненный водочный вкус. Белиссимо! Разговор был прерван, все трое отдали дань закуске.
   Когда вышли на воздух, оказалось – уже стемнело, взгляд естественным образом устремлялся на запад, где еще светилось небо. А над головой обозначились первые звезды.
   Тот, кто больше всех отдавал должное водочке, вышел, слегка покачиваясь, сошел с крыльца в темноту к деревьям, постоял, задрав голову кверху и окропляя сухую траву. Из-под деревьев небо казалось темнее, и звезды на нем строились в созвездия. Он не помнил их названия, но точно ухватывал знакомые очертания уложенных в ожерелье жемчужинок.
   – Лелик, ты меня подвезешь до дома? Садиться за руль сейчас мне не позволяет воспитание.
   – Какой руль? Конечно подвезу. – Лелик был на машине с шофером.
   – Ну, все, парни! Давайте по петухам и валим отсюда, – сказал старший, протягивая руку сначала одному, затем другому.
   Он крепко, не жалея, пожал им руки и вразвалочку пошел к своей машине. Его шофер уже завел двигатель и включил фары.
   Машина выползла из ворот, проехала по пустой дороге мимо гаражей, взяла влево, пересекла трамвайную линию, повернула направо и рванула к центру по шоссе Энтузиастов, по прямой, как стрела, магистрали на закат, оставляя позади запоздало мигающие светофоры и разогнавшиеся, с одним-двумя пассажирами, светлые в ночи троллейбусы.
   – Лелик, – сказал второй, – ты не знаешь, почему мне ботинки жмут? Может, я его шузы надел, а? – Он показал на удалявшиеся красные огни отбывшего автомобиля.
   – Ну да! А он, по-твоему, не заметил? – съязвил Лелик, снимая пиджак, прежде чем сесть в машину.
   Второй тоже стал стаскивать с себя пиджак.
   – И лапсердак мне, кажется, мал, – виновато сказал он.
   – Ты просто распух в бане.
   – Наоборот, я должен был похудеть. Слышь, Лелик, как думаешь, его назначат директором ФСБ? Чего там у вас в правительстве говорят?
   – Думаю, назначат.
   – Назначат? Ну и слава Богу!
   – Ты-то чего радуешься?
   – Я не за себя, Лелик. Я за всех. Сейчас всем такой нужен, чтобы и сам жил, и другим жить давал. Нам комиссар Каттани не нужен.
   – Кому это нам?
   – Вообще! Бизнесу. Ты у нас кто? Финансист, титан и стоик, так? Ты ж меня понимаешь.
   – Может, ты и прав.
   – А ты сомневался?
   – Сомневаться – это часть моей профессии. А так – мне только в масть! Он – человек надежный, только возводит все в абсолют. Вроде тихий, скромный… как Сталин. Или Дзержинский.
   – Лелик, ты угадал. У нас был железный Феликс, потом – железный Шурик, будет железный Вовик.
   Водитель Лелика стоял, опираясь рукой об открытую дверцу, и смотрел на закат. Ветер вдруг начинал тревожить ветви деревьев, листья всполошенно начинали шуметь, но это была лишь игра, ветер, добродушно взъерошив их, тут же стихал. Воздух замирал, повесив над землей лесную свежесть, прозрачную синеву и чуткую тишину.
   Закат двадцатого века окрасил горизонт, в который упиралось шоссе Энтузиастов. Водитель Лелика бросил «бычок» под ноги и наступил на него. Ветер надул щеки и снова попытался разбудить лесной массив. Тот поворочался, но не проснулся.
   В глазах у века – злое веселье. Он отметился черным юмором, не бог весть каким афоризмом подвел итог: «Хотели, как лучше, получилось, как всегда». Бессмертные слова. Никуда не деться. Жадность и месть, зависть и секс – по-прежнему движут людьми. А ведь задумывались на первый взгляд хорошие вещи. Но век честно играл плохими картами и нечестно хорошими.
   Век-волкодав, данный людям в назидание, и не думает отпускать железную хватку. Люди решили, что ими все раскрыто и понято, что информация и знание дадут им цели и средства, что наука и искусство страхуют их от ошибок, что позитивное сознание и психоанализ непременно спасут их от бедствий и войн. И промахивались, и забывали о горьких и страшных уроках, и затевали какую-нибудь новую авантюру, помрачались умом, ослеплялись идеей и находили себя среди руин, на колючей проволоке, в безымянном болоте, сожженными напалмом, отравленными газом, убитыми радиацией, разорванными пластидом, разлагающимися от дезоморфина.
   – Проснись, Нео.
   – Что?
   – Ты увяз в Матрице.
   – Что такое?
   – Иди за белым кроликом.
   – Что?
   – Тук, тук, Нео. Добро пожаловать в реальный мир. Охота за человеком уже началась.
   В глазах у века коварная неуверенность. Матрица не откроет тебе, кто ты. Познай себя.
   Информация и умствование или знание и чувство. Утверждать – значит ошибаться. Диалектика, друзья мои, диалектика.
   Что знает Гамлет? Он поверил призраку! Он сражался, но не знал с чем. Итог? Уберите трупы!
   – Лелик, а мне все по фигу! Настолько по фигу, что даже то, что по фигу, тоже по фигу!
   – А мне по фигу, что тебе по фигу! – осердился Лелик.
   Водитель с интересом прислушался к их диалогу. Лелик заметил это и поспешил сесть в машину. Оба собеседника разместились на заднем сиденье.
   – Вот что я тебе скажу, Лелик: как ни крути, а мы – обанкротившаяся страна. А? Мы – народ-страдалец! В лучшем случае наше будущее – быть сырьевым захолустьем!
   – Да не переживай ты так! Отцепится от тебя твоя прокуратура.
   – Отцепится, как же! Держи карман!
   – Сто процентов! Я тебе говорю! Скоро, понял?
   – Ну дай бог! А то понимаешь, Лелик, у меня развился внутренний дискурсивный ценностный конфликт. Ферштейн?
   – Ферштейн, ферштейн.
   Водитель уже давно, подавляя зевоту, перестал слушать, что говорят на заднем сиденье. Он вырулил на шоссе и ударил по газам. Машина бесшумно неслась вперед, будто скользящая в сумерках низко над землей летучая мышь.
   Следующий день, наплевав на законы метеорологии, выдался хмурым и серым. Где-то глухо погромыхивало. Артур, отряхивая зонтик, вошел в двери старинного особняка, где размещался банк. Он был здесь не в первый раз, и его пропустили через шлюз. В вестибюль вышел начальник службы безопасности банка. Он повел Артура по коридору.
   Навстречу к выходу быстро шел человек. Артур узнал Березовского. Тот, сверкнув глазами, остановился поздороваться:
   – А! Господин Гонсалес?!
   – Гонсалес, Гонсалес, – шутливо проворчал Артур.
   Березовский посмотрел на его мокрый зонтик.
   – Над всей Испанией безоблачное небо? – спросил он.
   – Скоро и у нас будет, – в тон ему ответил Артур.
   – В принципе, я не сомневаюсь, – согласился Березовский. – Какие проблемы?
   – Ничего такого, – пожал плечами Артур. – Работаем с вашими юристами.
   – О’кей! Если что – информируйте! – Уже на ходу махнул рукой Березовский.
   Он спешил, дела не ждут, тут еще пришла важная информация, что скоро будет новый директор ФСБ. Надо было ее хорошенько обдумать. Самое время что-то менять.
   Ну, не умеем мы еще контролировать жизнь! Пора учиться. Сейчас, хочешь – не хочешь, а время постмодернистских формул. Видеть причину – значит получить код доступа к власти.
   Идеи у человека хороши, но человек всегда хуже, чем он думает. Власть тоже денег хочет. Дадим ей денег и будем процветать сто крат. Она тяготеет к диктатуре? Пусть, пусть контролирует общественное пространство. Можно приветствовать и интеллектуальную демагогию, лишь бы она понимала свое единство с бизнесом. Видно же, что сегодняшнее положение просто смешно и никому не выгодно.
   Он ступил на тротуар и посмотрел вверх. Подошедшая туча зависла над головой. Березовский достал сотовый телефон и нырнул в открытую дверь машины.
   Артур стоял у окна юридического отдела банка и видел, как Березовский успел сухим сесть в машину, в самый последний момент, потому что порыв ветра принес первые крупные капли дождя и стеной шедший ливень накрыл отъехавший от банка автомобиль.

9. Цветы осени

   Костя, как только узнал о том, что Лена была и, вероятно, остается в опасности, засобирался к ней. Пока оформляли приглашение, затем документы, приблизилась осень. Он улетел, и Артур остался на даче один. Это устраивало и его и Костю: в неласковые годы за дачей надо присматривать. Утром Артур готовил себе завтрак, ужинал чаще всего у Зиночки, возвращался под вечер, пил чай и ложился спать.
   Матери он наказал жить в Москве. В городе осенью и теплей и удобней. Время от времени Марина срывалась к нему из Москвы, и тогда он наслаждался домашним изыском: она привозила ему пирог с рыбой, или суп харчо, или картофельные котлеты с грибной подливкой.
   Если с бытом у него все складывалось удачно, то, увы, на работе появились проблемы. Скорее, его они коснулись косвенно, а вот у Веры Герасимовны действительно были серьезные неприятности. Она решила, и это было вполне обоснованное решение, отвечающее вызовам дня, создать отдел для контроля за инвестиционными контрактами. Артура она хотела поставить на место начальника нового отдела. Граната без взрывателя довольно безобидна, в данном случае взрывателем, который соединился с гранатой, был некий протокол о правонарушении, составленный одним из инспекторов на предпринимателя по фамилии Родченко. Никаких задних мыслей у инспектора не было, он действовал по принципу Станислава Михайловича с опорой на Александра Македонского: пришел, увидел, победил, хотя, если быть точным, слова эти, по общему убеждению, принадлежат Гаю Юлию Цезарю. Не суть важно! Вера Герасимовна не имела возможности уследить за всеми протоколами, иначе, увидев фамилию предпринимателя, она бы попросила выяснить, не тот ли это Родченко, который…
   Не успела перемениться переменчивая московская погода, как Вере Герасимовне пришлось выдержать нелегкий разговор со своей подругой-начальницей, которая фактически командовала всем городским имуществом. Когда Вера Герасимовна вошла к ней в приемную, начальница, стоя у стола секретаря, разговаривала по телефону. Ее левая рука гладила шелковистые волосы молоденькой секретарши, перебирала мягкие пряди, согревалась молодым теплом.
   – Вера! – Начальница коротким движением головы показала на открытую дверь своего кабинета. – Проходи!
   Положив трубку, она еще минуту задумчиво смотрела в окно, продолжая гладить голову девушки, потом нахмурилась и пошла вслед за Верой Герасимовной.
   Причины хмуриться у нее имелись, более того, она едва сдерживала себя. Вчера вечером она была в мэрии, в красивом красно-белом здании, у самого мэра. Тот принял ее поначалу приветливо, ничто не предвещало беды, однако через некоторое время он заглянул в какую-то бумагу и, округлив глаза, поднялся. У нее душа ушла в пятки.
   – А как это вам пришло в голову, – высохшим голосом спросил он, – наехать на Родченко?
   – Какого Родченко?
   – Какого Родченко?! Она спрашивает, какого Родченко?! Ты меня спрашиваешь?! – он заорал так, что с нижнего этажа прибежал его заместитель, который, собственно, и направил ее к Самому.
   Ей досталось. Заместитель тоже пережил неприятную минуту.
   Теперь она срывала свое возмущение на Вере:
   – Ты что, Вера?! Тебе что, неизвестно, что Родченко – человек Ахмадуллина, а тот, можно сказать, родственник мэра? Или ты решила меня подставить?! Блин! Проснись, Вера! Открой глаза!
   – Да все уже! Протокол порвали. Если надо, я позвоню, извинюсь перед этим Родченко. Виновата, исправлюсь.
   – Я говорю: открой глаза, Вера! Если бы дело было только в Родченко!
   – А в чем еще?
   – Она еще спрашивает! Игорь, блин, Иванович со второго этажа примчался, и ему попало по первое число. А он этого ох как не любит.
   – За Родченко?
   – Уже не за Родченко, Вера. За тебя конкретно. Не ты ли хотела создать управление по контролю за инвестиционными контрактами?
   – Отдел.
   – Какая, блин, разница?! Хоть сектор! Ты кого контролировать захотела? Ты хоть понимаешь, чья это епархия?
   – Само собой, понимаю, – Вера Герасимовна подняла глаза к потолку.
   – Понимает она! Эта шишка не для твоей задницы, ясно?
   – Ты… вы меня превратно поняли. Ну, посудите, я полагала, что контроль нужен за конкурентами, понимаете, за конкурентами.
   – Ты из себя целку не строй! За какими конкурентами? В том-то и дело, что на этом рынке нет никаких конкурентов и не будет.
   Вере Герасимовне оставалось только смотреть и часто моргать.
   – Вот так, подруга! Контроль над строительством надо держать в руках. В одних крепких руках.
   Вера Герасимовна поникла, как ива.
   – Короче, пиши заявление. Пенсия у тебя большая, проводим по-тихому, но достойно.
   – Может, переводом?
   – И не заикайся. Ты толмачевский характер знаешь. Его мэр выругал, он тебе этого не простит. И не суйся. Игоряша – он такой, вякнешь – растопчет.
   Вера Герасимовна выпрямилась и пошла к двери. Не оглянулась, не попрощалась.
   Начальница исподлобья смотрела ей вслед. Когда дверь закрылась, она встала и полезла за коньяком. Выпила, посидела, уронив голову на руки: дура Верка, дело баблу теперь не конкурент. Еще выпила и нажала кнопку переговорного устройства.
   – Лапуля, – сказала она секретарю, – принеси-ка чаю и чего-нибудь перекусить.
   Вера Герасимовна взяла больничный, не потому что вдруг заболела, а потому что начальство, если оттянуть время ухода, может и передумать. Но не тут-то было. Слишком уж сладкой была перспектива инвестиционных контрактов на строительство. Фактически мэрия давала разрешение, где строить, и инвестор делал предложение, от которого невозможно отказаться. И стали строить, где надо, а еще больше, где не надо. Появился термин «точечная застройка», когда здание вгоняли прямо во дворе, на удобном и выгодном для застройщика «пятачке». Москва заболела перенаселенностью, автомобильными пробками, гастарбайтерством и коррупцией. Вице-мэр по строительству носил на руке часы за миллион долларов. Освоив методу, жена мэра стала миллиардершей, одной из самых богатых женщин мира.
   Артур слышал, что Вера Герасимовна на больничном, но вначале не придал этому никакого значения. Он не знал, что она прочила его на должность начальника отдела, ничего не ведал ни о Родченко, ни о проекте нового отдела. Не знал и того, что она советовалась с Беллой и Станиславом по поводу его, Артура, кандидатуры.
   Белла с Верой Герой не согласилась.
   – Работать он умеет, – сказала она, – но я бы не стала на него полагаться. Ваше распоряжение, например, для меня бесспорно. С ним так не будет. Он прежде возьмет в руки гражданский кодекс и будет нудеть про законность и незаконность.
   Станислав заверил Веру Герасимовну, что он полностью полагается на ее выбор.
   – Я его достаточно немного знаю, – как бы оправдываясь, заявил он. – Может, Белле Юрьевне видней, а может, нет. Ей, наверное, жаль терять работника. Ей вовсе не хочется играть роль чеховской генеральской вдовы, которая сама себя высекла.
   Теперь, когда Вера Герасимовна увольнялась и Станислав Михайлович стал исполняющим ее обязанности, он всячески избегал встречи с ней.
   В последний день ее никто не провожал. Секретаря попросили не отлучаться, шоферу приказали готовить машину к выезду нового начальника. Белла пролетела мимо, едва поздоровавшись.
   – Пошла транзитом земная слава, – сказал кто-то из инспекторов, стоя у окна.
   Артур увидел сверху, как Вера Герасимовна выходит с тяжелой сумкой, и рванулся вон из комнаты, едва не зашибив входящую Беллу.
   – Вы куда?
   – Никуда, – крикнул Артур, съезжая по перилам лестницы.
   Он догнал Веру Герасимовну всего в нескольких метрах от выхода. Она замешкалась, оглядывая здание, оставляя его в своей памяти. Здесь она наладила инспекторскую работу, коллектив заработал, как хорошо смазанный механизм. Ни завтра утром, ни послезавтра, ни в последующие дни больше не придется спешить сюда, она свободна. Чувство свободы порой изрядно приправлено ощущением сиротства.
   – Вера Герасимовна! – это Артур, запыхавшись, догнал ее. – Позвольте, я помогу вам донести вашу сумку.
   Знал ли он, что и начальство и сотрудники прильнули к окнам, наблюдая, как уходит их повелительница? (Не может не выпендриваться! – поджала губы Белла). Ему очень хотелось оглянуться, но он не оглянулся.
   – А где ваше пальто? – Вера Герасимовна строго посмотрела на Артура, но в глазах на мгновение вспыхнули и были притушены ресницами танцующие искорки.
   – Сегодня тепло, – принимая сумку, сказал Артур. – В пальто мне будет жарко.
   Они переулками дошли до Тверской и поймали машину. Артур донес сумку до самой двери, но входить наотрез отказался. На том и распрощались.
   Осень в тот год выдалась хмурой. Артур ежедневно челноком ходил по московским улицам. Однажды он разговорился с секретарем Веры Герасимовны (Станислав Михайлович пока секретаря не менял), разговорился и спросил, не знает ли она, как поживает их бывшая хозяйка. Секретарша, недолго думая, набрала ее номер. Артур невольно его запомнил. У него было такое свойство: он запоминал телефонные номера и не забывал их, телефонная книга была у него в голове. Если какой-либо номер не использовался, он постепенно стирался из памяти, тем скорее, чем реже им пользовались в прошлом.
   Спустя две недели Артур позвонил. Ему показалось, что Вера Герасимовна ожидала его звонка, но чуть раньше, потому что вначале ее голос звучал немного обиженно, однако затем она оттаяла и в знак благодарности за помощь и внимание пригласила его в гости. Артур подумал, что приглашение – это не более чем исполнение долга вежливости, но Вера Герасимовна без обиняков заявила, что было бы неплохо, если бы он посмотрел заодно ее дверной замок, который заедает и не хочет открываться. Живет она одна, и ей неловко обращаться к старикам-соседям. Это убедило Артура, и они назначили время.
   Пока Артур договаривался с бывшей начальницей, его нынешние начальники в своем роде решали его судьбу. Станислав Михайлович, выглядевший теперь очень важно, пригласил в кабинет Беллу Юрьевну.
   – Как вы смотрите на то, чтобы стать моим заместителем?
   – Станислав Михайлович! – Белла расцвела улыбкой.
   – Пока просматриваю кандидатуры, – поспешил оговориться он.
   – Я понимаю, понимаю, – Белла смотрела на него обожающим взглядом.
   – Вот только оголим ваш отдел, – озабоченно сказал он. – Я тут прикинул, получается, на ваше место ставить некого. Одни старики да молодежь. Выходит, вас нельзя забрать из отдела.
   – Как нельзя?! Почему нельзя?! На мое место пойдет Гонсалес. Кандидат наук и вообще…
   Станислав посмотрел на нее с удивлением, удивление сменилось иронией.
   – Постойте-ка, не вы ли говорили, что он хороший работник, но на место начальника отдела не годится. Или я чего-то не улавливаю?
   – Ну, это когда было! Считайте, что я ошиблась. Да и он подтянулся.
   Станислав Михайлович задумчиво соединил перед собой пальцы обеих рук, как молящийся, и перевел глаза на окно. Белла благоговейно наблюдала за ним.
   – Санкта симплиситас! – тихо, но значительно произнес он.
   – Что, простите?
   – Так сказал Джордано Бруно, когда одна старушка подложила хворост в его костер.
   – А! Галилей тоже что-то сказал в такой ситуации.
   – Он сказал: а все-таки она вертится!
   – Точно!
   – Только Галилея никто не сжигал. Он изучал свободное падение, бросая шарики с Эйфелевой башни, – Станислав Михайлович продолжал смотреть в окно, как бы отвлекшись от всего земного.
   Белла Юрьевна тоже посмотрела в окно. Оттуда доносился звук работающего отбойного молотка.
   – Я уверена, что Гонсалес справится, – сказала она.
   Станислав Михайлович, продолжая держать руки перед собой, перевел взгляд на Беллу и вздохнул, он все еще пребывал в эмпиреях.
   – Я вас услышал, – прошелестел он. – Будем думать.
   Артура занимал совсем другой вопрос: как он должен себя вести с Верой Герасимовной. Первое, что пришло ему в голову, – почтительно, даже если она перейдет на вполне себе дружеский тон. Мысль, что она захочет привлечь его к работам по дому, он отодвинул и решил к этой мысли больше не возвращаться. Романтические отношения с особой, которая старше его годами, он относил к фантазии авторов романов. Сам он не очень хорошо представлял себе, что делается в голове у женщины, родившейся на десять лет раньше него.
   Дверной замок действительно заедал, но все, что ему требовалось, – это смазка машинным маслом. Вера Герасимовна жила в центре Москвы, в большой квартире с окнами на Яузу. И всего полчаса ходу до его квартиры на Старой Басманной (а до квартиры на Библиотечной еще ближе). Вот что значит жить в центре. Артуру вообще нравился центр, нравился вид на Яузу с моста, на просторное Садовое кольцо и набережную. Отсюда открывался вид на железнодорожный мост, похожий на старинный виадук, и стоящий над ним на зеленом холме белый Спасо-Андрониевский монастырь.
   Была пятница, 16 октября. Вера Герасимовна поила его чаем, они сидели и разговаривали, будто давние знакомые. Артуру было легко с человеком, которого он знал с детства. Странное и редкое, почти невероятное чувство попадания в мирок, словно сделанный по твоей мерке.
   Прощаясь, она приобняла Артура, он почувствовал приятный запах. Когда она его коснулась, между ними в полутемной прихожей ярко полыхнула электрическая искра. Так бывает: одежда накапливает электричество. Она вздрогнула, он улыбнулся. И в этот момент за окном полыхнула настоящая молния и ударил гром. А вот так не бывает почти никогда. Гроза в это время года? Они распахнутыми глазами посмотрели друг на друга. Но так было.
   Выйдя из подъезда, Артур поднял голову. Свинцовое небо, подкрашенное сиреневой краской, замерло в ожидании, раздумывая, окатить ли землю стремительным дождем или выпалить снежным зарядом. Пауза затягивалась. Артур поднял воротник и зашагал по мосту. Поверхность воды полированной сталью отбивалась от нависшего над ней неба. Стальные отблески предвещали осадки, и Артур прибавлял шаг. Только в метро он задумался, восстанавливая в памяти детали своего визита.
   Стоя на эскалаторе, прилежный ученик Александра Дюма, прежде всего оценил облик хозяйки, а именно три главных признака благородной внешности: руки, ноги, волосы. Руки и ноги у нее были одинаково изящны (такая согласованность встречается нечасто), правильной формы и почти детского размера. Короткие волосы напоминали шапку из черно бурой лисы. Они были густыми и в то же время мягкими, хорошо промытыми и ухоженными. Она была ему приятна внешне, но главное – ему с ней было хорошо. Будто они – одной крови.
   Совсем неплохо, если у него появится еще один друг. Он помнил о некотором неравенстве с нею: в социальном плане (де-факто феодальные отношения у нас так никуда и не исчезли) и по возрасту. Но и у него, Артура, тоже кое-что имеется, взять тот же возраст, и в интеллектуальном дерби он бы не проиграл. Они могли бы чудесно дополнять друг друга.
   Так он размышлял, а электричка уносила его все дальше и дальше от Москвы.
   И опять безрадостно потекли рабочие будни и осенние дожди. Станислава Михайловича так и не назначили руководителем. Артур знал, что и не назначат. Это он понял окончательно, после того как побывал со Станиславом на одном совещании в мэрии, где Артур присутствовал как член одной комиссии по спорным имущественным правам. На совещании присутствовал вице-мэр, тот самый Игорь Иванович, который возглавлял комплекс, куда входил и их департамент.
   Артур знал его с той поры, как писал диплом в Физическом институте. Они с Игорем тогда работали в разных лабораториях. Игорь пошел по общественной линии, стал секретарем комсомольской организации (его научным руководителем был парторг института), затем секретарем партийной организации, защитил одну диссертацию, потом другую, потом сделался секретарем райкома, префектом округа и, наконец, вице-мэром Москвы. Артур в ту далекую пору предсказывал Людочке большое будущее их комсомольского вожака. Правда, портретов Игоря Ивановича на демонстрациях не носили, но и ничьих портретов уже не носили.
   Теперь Игорь делал вид, что не узнал Артура, а когда в списке членов комиссии зачитали вслух фамилию Артура, он даже не пошевелился.
   Объявили перерыв, и люди вышли в коридор. Игорь сразу же деловито исчез. В коридоре окружные начальники и начальники управлений потянулись к крупному, полному мужчине, который двигался, как фрегат среди волн. Кто-то спешил поздороваться с ним за руку, кто-то приветствовал словом. Он же спокойно шествовал, раздвигая толпу животом, как форштевнем, и имел вид покровительственный и самодовольный.
   – Кто это? – спросил Артур Станислава.
   – Миша, шофер Игоря Ивановича.
   – А-а, – озадаченно протянул Артур, но тут же собрался. – Самого Игорь Иваныча?! О-о! Какие люди! Вах-вах!
   – Ну, ладно, – не замечая иронии, сказал Станислав. – Вы на рабочее место?
   – Я – на проверку.
   – Вот и хорошо. Я вас попрошу ни с кем не обсуждать то, что сегодня обсуждалось на совещании.
   – Не буду.
   Станислав Михайлович развернулся и медленно пошел обратно в комнату, где проводилось совещание.
   Он был обеспокоен одним обстоятельством. Дело в том, что, когда назвали его должность и фамилию, представив его как руководителя организации, Игорь Иванович вдруг оторвал свой взгляд от стола и вслух уточнил: временно исполняющий обязанности руководителя. Докладчик поправился.
   «Что бы это значило?» – спрашивал себя Станислав.
   Ему было приятно, что вице-мэр держит этот вопрос на контроле, однако же…
   Станислав передернул плечами.
   – А! Пусть будет, как говорила Алиса: не стану думать об этом сегодня, подумаю об этом завтра.
   Для Артура замечание Игоря Ивановича было так ясно, как простая гамма: нашему Станиславу место руководителя не светит. Жаль, конечно, он вроде неплохой парень, хоть и путаник. Артура это мало касалось, слишком далеко было от него начальство. Зато есть что рассказать Вере Герасимовне.
   Вера Герасимовна… за много лет он привык к обществу Людочки, его все в ней устраивало, он не хотел никакой другой женщины. Когда она ушла, он стал Летучим Голландцем, мертвым и бесполезным. Всякая вещь мертва, когда возле нее нет человека. Но он еще не был готов к одиночеству, через некоторое время в его жизни появилась Зинаида. Зинаида – это не спасательный круг, это привязанный жернов, который будет тянуть его вниз к водорослям, в мутную глубину, туда, где она живет припеваючи, словно русалка, но где он жить не сможет. Она хотела, чтобы он стал справным мужичком, чтобы обрел свое счастье в семье. Ей в свои тридцать восемь еще не поздно иметь детей, хорошо бы двух – мальчика и девочку, пусть это будет гражданский брак, сейчас все так живут, а там, глядишь, он разведется. Увы, за эти несколько месяцев она убедилась, что напрасно теряет с ним время. Он, типа, с ней не чувствует себя в своей тарелке.
   Артур понимал Зиночку лучше, чем она сама, и с самого начала не скрывал от нее, что он – герой не ее романа. Их встречи становились все реже, она часто была занята, а он не ревновал ее. Если уж он не может устроить ее жизнь, зачем же мешать ей устраивать свою жизнь самой?
   Общение с Верой Герасимовной несло и новизну, и теплоту. Она не умничала, не пыталась настаивать на своем, не держала монополию на последнее слово. Он сразу высоко поставил ее расположение к нему и осторожничал, боясь показаться навязчивым. Потому между его первым и вторым звонком был значительный перерыв. И опять он почувствовал, что несколько задержался, но они вновь встретились и провели несколько часов за разговорами, обсудили новости, и она поведала ему историю своего увольнения.
   Поздно вечером он вышел и отправился ночевать к матери. Марина уже спала, когда он пришел. Ночью, едва он собрался лечь в кровать, Вера Герасимовна ему позвонила и задала вопрос: может ли он сейчас к ней приехать? Стоя в коридоре с телефонной трубкой в руке, Артур спрашивал себя, спит он или грезит наяву? Боясь разбудить Марину, он тихо оделся, оставил записку и вышел.
   На улице его встретил насыщенный влагой ветер, черный асфальт и зловещее, подожженное Москвой небо. Он двинулся кратчайшим путем через сырые и тусклые туннели Курского вокзала. Когда он выбрался на воздух, отблески поджога на небе исчезли, небо окрасилось в серо-зеленые тона и напоминало неодушевленный экран первых компьютеров.
   Она сразу ему открыла, Он прошел в прихожую, готовый ко всему. И она увидела, что он готов ко всему. И ей было совсем не страшно подойти, обнять его за шею и сказать: я хочу тебя. И ему стало легко на душе, потому что чудом расцвели замороженные им ожидания. И если кто-то мог бы выдвинуть сейчас скептические замечания, Артур посмотрел бы на скептика с сожалением, как на человека, знакомого только с евклидовой геометрией. Артур знал, что прав даже не на сто, а на сто десять процентов.
   Это была произнесенная шепотом, почти про себя, просьба о помощи. Просьба без прицела на будущее. Здесь и сейчас сошлись ее просьба и его ожидания. И осень стучалась им в окна. Но им было не до осени. Они срывали ее цветы.

10. Финал охоты

   Джанни Аньеле, главу концерна ФИАТ, который не так давно оставил пост директора, Спецьяле знал уже лет двадцать. Познакомились они в начале семидесятых. В ту пору Аньеле, директор ФИАТа являл собой тип стареющего денди (ему исполнилось пятьдесят два года) на манер итальянского Браммела, но только внешне. Не надо забывать стоящие за его плечами машиностроительные заводы, тысячи рабочих, огромные связи, членство в самых привилегированных клубах Европы, международные контракты и даже футбольные команды.
   Спецьяле тогда делал карьеру, борясь с «красными бригадами». Готовились взрывы на заводах ФИАТ. В Турине действовал его агент Фумигалли. Впрочем, кто свой, а кто чужой в этой борьбе, человеку со стороны было не разобраться. Вовлечены были не только так называемые партизаны «красных бригад» и спецслужбы Италии. На той и другой стороне действовали агенты ЦРУ, «желтые» профсоюзы, итальянские монополисты, которые боролись с «красными» профсоюзами, экстремистские группы типа «Авангардна национале» и «Комитета демократического сопротивления», двойные и тройные агенты, «братья» из масонских лож, в том числе из числа лиц, занимающих важные посты в секретных службах Италии и Франции.
   Теперь Аньеле отошел от текущих дел, но связи и влияние сохранил и даже расширил. Что касается Спецьяле, то он в своем роде тоже вошел в мировую элиту, возможно, не самого первого ряда, но все же высокого уровня. Они общались, хотя не всегда и не во всем были согласны.
   Бывший бригадный генерал приехал на виллу Фрескот, где жил Аньели, во второй половине дня. Ничто во внешности хозяина, как обычно элегантной, не указывало на подтачивающий его недуг. Спецьяле прибыл по делу. Он продолжал расследование покушения на Лену.
   – Вдова моего тезки Миллера, говорите вы? – Аньеле поставил стакан на стол и поднял глаза к потолку. – Не имел чести познакомиться, но видел фото. И хотя фото плохое, кажется, оно не испортило портрет. Оригинал в самом деле производит впечатление?
   – Не сомневайтесь.
   – Она говорит по-итальянски?
   – Знает несколько слов. Но говорит по-английски.
   – Что здесь удивительного?
   – Она из России.
   – Из России?
   – Папаша Миллер женился, когда ездил в Россию в девяносто третьем. Оказывается, он бывал в России и раньше, потому что у него остался взрослый сын, пасынок Элен. Сейчас он живет с ней и, надо сказать, неплохо ее охраняет. Если бы не он, скорей всего, она попала бы в список без вести пропавших.
   – Вы разожгли мое любопытство, генерал. Может быть, и у меня в России есть сын. Я ведь тоже был там. Первый раз летом 41-го. Я был солдатом группы «Юг». Россия – это бескрайняя страна. Она напомнила мне нашу Сицилию. Там бедные люди, плохие дороги и дизентерия. Но там красивые девушки, большие реки и чистый воздух.
   – Вы построили им завод.
   – Да. Через тридцать лет я построил им завод, и до сих пор русские ездят на моих машинах.
   – Могу ли я высказать предположение, что русские вам не совсем чужие?
   – Вот вам ответ: расскажите-ка мне все подробно, что случилось с синьорой Миллер?
   Спецьяле рассказал все, что ему было известно, не пожалев красок.
   Когда он замолчал, ему даже пришлось перевести дух. Возникла пауза, в течение которой Аньеле, прикусив нижнюю губу, качал головой.
   – Ну, хорошо, – наконец сказал он. – Чем я мог бы помочь? Ведь вы сами занимаете высокое место в корпорации избранных.
   – Вряд ли я пользуюсь авторитетом там, где имеете авторитет вы и ваши друзья.
   – Ах, доктор Спецьяле, я не открою вам секрет, если скажу, что все эти ваши, наши и не наши трудятся над одним и тем же, они не враги друг другу, а коллеги.
   – Пусть тот, кто правит лодкой, рассуждает про два весла. Мы же с вами стоим перед конкретной задачей. Это – предмет анализа, а не синтеза.
   – Разумеется. Я лишь хотел зафиксировать факт, что нам с вами делить нечего, хоть мы находимся на разных бортах. Непримиримы лишь солдаты, маршалам вполне к лицу вести переговоры. Сделаю что смогу, чтобы угроза для синьоры Миллер была снята с повестки дня.
   – Мне бы хоть какие-нибудь зацепки, чтобы выйти на исполнителя, – озабоченно сказал Спецьяле.
   – Но такая информация, я полагаю, будет сопряжена с выполнением определенных условий.
   – Вне всякого сомнения. Я это прекрасно понимаю, – твердо заявил Спецьяле.
   – В таком случае мы договорились. Не хотите ли остаться на обед? Угощу вас еще одним моим гостем.
   – Я его знаю?
   – Его знают все. Это – еще один мой тезка – Траппатони.
   – Погодите-ка! Он ведь теперь вернулся в Италию?
   – Вернулся, чтобы стать тренером «Фиорентины». Он обещал мне обязательно приехать в Пьемонт. Как видите, он держит слово.
   Спецьяле рассыпался в словах благодарности, но учтиво отказался, сославшись на неотложные дела. Оба расстались довольные друг другом: Спецьяле тем, что Аньеле заинтересовался его вопросом, а Аньеле тем, что Спецьяле не стал мешать деловой встрече с гостем.
   Лена положилась на профессионализм Спецьяле и постепенно забыла о бывших и о грозивших в будущем неприятностях. Теперь ее охраняли и Виталик и Костя. А она увлеклась новой идеей. Вначале она решила написать историю своего знакомства с Иваном Францевичем. Однако одна деталь цепляла другую, тема расширялась, а тут еще Костя предложил написать про Глеба Лобова. Лена пошла в библиотеку. Наконец, она сказала Косте, что так она запутается и нужен какой-то план, на что Костя сказал, что планами увлекаются чаще всего люди непорядочные, что надо брать жизнь, как она есть, и описывать ее, а он, Костя, будет ей рассказывать о том, как жили в Стране Советов он и его близкие, а она, Лена, опишет и свою жизнь, и жизнь людей, и жизнь страны, которая в конце концов прекратила свое существование как целое. Лену захватила эта идея, потому что получалась хроника, из которой мог бы получиться роман. Но романов она писать не умела. Ей надо было на что-то опереться. Она жаловалась Косте и жаловалась Виталику. И тогда Виталику пришла в голову мысль, что надо опереться на какой-нибудь всем известный роман. Не повторять, не переделывать его, а сделать как бы лейтмотивом. Взять хорошо известную книгу, «Войну и мир» например. Тогда они втроем принялись прикидывать, какую книгу и каких героев знает весь мир? Наконец Костя уверенно сказал: «Три мушкетера». Ни у кого не нашлось возражений, хотя Лене пришлось перечитать роман Дюма, а позже и всю трилогию.
   – На этом примере, – доказывал Костя, – ты сможешь заострить внимание читателя на том, что содержание объемно, оно имеет три оси координат: публичную, частную и тайную.
   И еще один, более понятный аргумент Костя вынул из рукава. По его мнению, часть работы уже была выполнена, ведь Артур когда-то написал сценарий к «Трем мушкетерам». Если он даст использовать выдержки из него, это будет круто.
   Через три недели Артур прислал рукопись, и начало для Лены нашлось само собой.
   – Как начать? – переспросил ее Костя. – Проще простого! Как начинается роман Дюма. Классически: «В первый понедельник апреля 1625 года все население городка…» Вот и начни так же. Когда Артур засел за чтение «Трех мушкетеров»? Лет в 12–13? Вот так и начни, скажем: «В пятницу, такого-то числа 1963 года, в Москве стояла отличная погода».
   – Все! – воскликнула Лена. – Дальше я сама!
   Дело пошло удивительно быстро. Она писала черновики, которые Виталик аккуратным почерком записывал в большую тетрадь.
   Лена впитывала то, что рассказывал ей Костя, кое-что добавлял Виталик, что-то спрашивали у Артура, что-то знала она сама, а что-то черпалось из старых газетных подшивок. Вскоре тетрадь кончилась, потребовалась другая. Главным консультантом был Костя, ему пришлось выступать в роли историка, политолога, конспиролога, философа и даже мистика.
   – Книга, – говорил Костя, – это спасательный жилет в суровом житейском море. Действительность – жесткая штука, но вытерпеть ее человеку по силам. Так и надо писать. Жизнь – это смена, которую надо отстоять по совести, пока не пришла другая смена.
   И добавлял:
   – В сущности, это и написано в трилогии о трех мушкетерах.
   Лена ежедневно посещала библиотеку. На обратном пути она обдумывала информацию. Обратный путь превращался в долгую пешую прогулку. Обычно она звонила, выходя из библиотеки, и ее встречал Костя. Но часто она забывала звонить или из упрямства решала проявить свою самостоятельность и прогуляться одной.
   Читая старые газеты, она смотрела на факты через призму, которую ей исподволь навязал Костя, и тогда ей открывались элементы скрытой борьбы, и их вряд ли можно было бы отнести к политике. Она стала понимать Костю, когда он говорил, что политика – это лишь явленная нам часть контекста этой борьбы, настолько малая, что ее, политику, правильнее было бы отнести к формам незнания.
   Лена находила подтверждение Костиным словам в своей судьбе. Смерть первого мужа, работа на неведомое братство, затем избавление с помощью Кости, Иван Францевич, почетное членство в некой ассоциации и, наконец, совсем свежие события этого года.
   Когда она писала свою хронику, она спорила с Костей.
   – Почему бы мне не написать конкретно то, куда ты клонишь? – предлагала Лена. – Так, мол, и так! Без экивоков. К чему надевать рыжий парик и ботинки-мухобойки?
   – Мысль надо формировать, а не изрекать ее, – возражал Костя. – Читателя надо сделать своим попутчиком, а не учеником.
   – Тогда придумай карту путешествия. Дай мне какую-нибудь легенду или предание. Например, легенду о короле Артуре.
   – Это мысль! Святой Грааль! Вот что тебе нужно! Это – история тысячелетия.
   – В каком смысле?
   – В том смысле, что Святой Грааль, это не Сан Грааль, а Сайт Роял – Королевская кровь. Семья Грааля – по сути, священный род Меровингов. Я тебе рассказывал. Собственно, ключом к тайне является гипотеза о родовой линии «королевской крови», которая идет от самого Иисуса Христа. Она объясняет родословную герцогского дома Лотарингии и отпрыска мистической семьи Грааля Готфрида Булонского, который захватил в крестовом походе Иерусалим. Помнишь, я говорил тебе о тамплиерах и Сионском ордене?
   – Это нам подойдет, Костя.
   – У тебя будет не просто хроника, а хроника с экскурсом в прошлое.
   Лена брела от бульвара Мезоннев к рю Айр, изредка улыбаясь своим мыслям. Ветер нес по дорожкам опавшую листву. Кленовый лист обгонял Лену, замирал, выжидая, когда она подойдет, и снова уносился вперед. Немыслимо зеленая трава ярко горела изумрудами на газонах, а вдали разрывались горизонты, пленяя неожиданной бирюзой. Ей нравились такие прогулки, так она гуляла школьницей, убегая с уроков.
   – А что нам дает сценарий Артура? – спрашивала она себя и Костю.
   – Хочешь его убрать?
   – Ни в коем случае. Но все-таки, что нам дают сцены о трех мушкетерах?
   Костя долго не мог сформулировать. Интуитивно им обоим они казались вполне к месту. Наконец он нашелся.
   – Отсылка к роману – это свидетельство правдоподобия твоей хроники, – так подобрал слова Костя и пояснил: – Для многих «Три мушкетера» – это сказка, оторванная от жизни, фантастическая история, гротескная и лишенная жизненного смысла и ума. А мы разбираем ее обстоятельно и дотошно, с привязкой к реальности, показываем, что это не игра, что люди на самом деле жили, любили, умирали в конкретном пространстве и времени. Можно увидеть тот мост, на котором, допустим, стоял Планше, улицу, на которой жил Арамис, путь, по которому проехала карета с госпожой Бонасье. Каждый персонаж – не человек, неизвестно откуда взявшийся, нет, каждый имеет свою историю и историю своей семьи. Ну, ты понимаешь. Вот и твоя история такая же. Она взята из жизни.
   Костя умел объяснять даже самые сложные вещи.
   До дома было не слишком далеко, но и не близко. Чистая и прямая стрела проспекта Кубертена вела Лену мимо редких, застывших у тротуаров машин, к теплу и крахмальной, белой скатерти, к обеду, который быстро и аккуратно приготовил Костя. К ее семье. Вот такая у нее семья: двое мужчин – старый да малый. Впрочем, не такой уж и старый, не такой уж и малый, ты попробуй с ними потягайся! Лена усмехнулась, пытаясь представить, чем занят каждый. Костя раскладывает столовое серебро, а Виталик расхаживает по кухне и ворчит, что она не позвонила.
   Примерно так оно и было. Виталик нервничал.
   – Может, мне съездить за ней? – Он посмотрел на Костю.
   – Лучше уж я пойду ей навстречу. Ты ее своей тревогой доконаешь. Обед – дело важное, но психология важнее.
   Виталик в раздумье вынул из кармана ключи от машины и опустил глаза.
   – Психология важнее, – повторил он. – Знаешь, я тебе не рассказывал. Недели две назад ей кошмар приснился. Она во сне с какой-то злой силой столкнулась. И чувствует, что победить ее не может. Не получается, понимаешь?
   – И что?
   – И ей будто кто-то говорит: не можешь убить зло, впусти его внутрь и убей себя.
   – И?
   – Она проснулась.
   – Сильно! А она мне ничего не говорила. И ты скрыл.
   – Ничего я не скрыл. Забыл просто.
   – Вот тебе и психология, – бросил Костя и пошел надевать ботинки.
   Виталик тоже вышел за ним в прихожую, и в этот момент зазвонил телефон.
   Звонила Лена со своего сотового…
   Прошла всего минута, как Лену с шумом обогнал пикап «шевроле» и остановился метрах в тридцати от нее. Из него вышел мистер Смит собственной персоной, обошел автомобиль, проверяя, все ли в порядке с колесами, запрыгнул обратно и не спеша проследовал дальше вдоль проспекта.
   Лена в растерянности приостановилась, оглядывая пустынную улицу и нашаривая в сумочке телефон. В самом начале улицы появился старый «мерседес-гелендваген», и Лена замахала ему рукой. «Мерседес» остановился.
   – Вы ведь едете прямо, не так ли?
   – Могу ли я чем-нибудь помочь вам, мэм? – вопросом на вопрос ответил водитель.
   – Да. Я живу там, в конце авеню. Вы не подбросите меня?
   – С удовольствием, мэм. В миг доставлю.
   – Спасибо, – сказала Лена, устраиваясь рядом с водителем. – Едем, но не разгоняйтесь. Видите пикап? Просто следуйте за ним. – И Лена набрала номер своего домашнего телефона.
   Водитель покосился на Лену, его пассажирка говорила на каком-то тарабарском языке, будто все слова говорятся шиворот-навыворот. Очень похоже на жестяной вентилятор.
   Если бы у Лены было время подумать, она бы пришла к выводу, что мистер Смит неслучайно появился в окрестностях ее дома. Но этот вывод все равно ничего бы не изменил в ее плане проследить за ним. Она привыкла действовать напористо, где-то даже прямолинейно, оставляя побоку ту здравую мысль, что прямая – кратчайший путь ко всяким неприятностям.
   В самом деле, появление мистера Смита не было случайным. Получасом ранее на боковой улочке остановился пикап. Водитель выключил двигатель и продолжал сидеть за рулем, потирая руки. Не успел он переменить позу, как к нему подсел справа мистер Смит. Поздоровались.
   – Как рука? – спросил мистер Смит.
   – Сегодня сыро, – ответил водитель, растирая пальцы. – Затекает. Но это ерунда, – добавил он. – Бывало и хуже.
   – Пальцы не сводит?
   – Есть немного.
   – Это – писчий спазм, – авторитетно заявил мистер Смит. – У меня так было.
   – Какой писчий спазм?! – раздраженно отреагировал водитель. – Откуда у меня писчий спазм?! Это – последствия перелома. Ладно, хорош травить! Где машина?
   – Оглянись, видишь «мерседес» темно-синий?
   – Это что за катафалк?
   – Отличная машина! На ней и по бордюрам прыгать можно, и по ямам, если надо.
   – Какие мы предусмотрительные, – с сарказмом похвалил водитель, все еще приглядываясь к «мерседесу».
   – А ты как думал?! Мадам должна исчезнуть. Просто и изящно.
   – И ты согласился стать приманкой?
   – Чего не сделаешь ради общего блага?!
   Водитель хмыкнул, но ничего на это не сказал.
   – Долго еще ждать? – наконец спросил он.
   – Сейчас появится, – Смит посмотрел на часы. – Я изучил ее расписание. Она каждый день тут ходит. Только редко одна бывает. Сегодня как раз такой случай. Давай иди в «мерседес», вот тебе ключи. Когда я отъеду, выжди немного и езжай за мной.
   Водитель пошел к «мерседесу», а Смит пересел на его место.
   Вот так Лена очутилась в «мерседесе» и устремилась в погоню за Смитом.
   Когда она позвонила, трубку взял Виталик. А спустя мгновение он с изменившимся лицом показался в дверях прихожей.
   – Ну, что я говорил?! – вытолкнул застрявшие слова Виталик. – Прикинь, она увидела Смита и теперь гонится за ним на каком-то синем джипе!
   Костя в сердцах ударил об ладонь кулаком.
   – Едем! Телефон!
   – Здесь! – хлопнул себя по карману Виталик.
   Они скатились с крыльца и бросились к «понтиаку».
   Автомобиль, набирая скорость, понесся по рю Айр.
   – Где они?
   – На Кубертена, – Виталик смотрел вперед, боясь пропустить синий джип. – Я ей сказал, чтобы она остановилась и ждала нас.
   – Это вряд ли, – сказал Костя.
   Виталик только сильнее сжал зубы.
   За это предельно малое время в голове у Кости пронеслось воспоминание, как они с Виталиком уходили от погони, спасая документы Глеба. Больше четверти века прошло. Считай – полжизни. Там тогда стояли сосны над речной поймой и за деревянными зелеными заборами – добротные двухэтажные дачи.
   И снова они с Виталиком мобилизованы, чтобы схватиться с неизвестным противником. Солдаты нескончаемой войны без победителя – на ней есть только жертвы.
   – Уже успели проскочить, – прервал его воспоминания Виталик. – Гоним направо.
   «Понтиак» с визгом шин, накренившись на левый борт, выехал на безлюдный, как деревенская улица, проспект Кубертена. Лишь далеко впереди маячила машина.
   – Давай, Виталик, жми!
   Не успел Костя закончить фразу, как его печень прижало к спине, а спину к сиденью.
   – Теперь догоним, – уверенно сказал Виталик.
   – Поморгай фарами.
   В ответ из окна впереди идущей машины появилась рука. Она помахала и исчезла.
   – Есть! – сказал Виталик.
   – Там скоро перекресток, – поморщился Костя. – Ну, давай же, Лена, выходи!
   – Может, догадается?
   – Не успеваем, – покачал головой Костя.
   – Успеем, – азартно сказал Виталик.
   И в этот миг произошло то, чего никто не мог ожидать. Джип вдруг встряхнуло. Задние колеса подпрыгнули, брызнули во все стороны стекла. Костя с Виталиком увидели короткую вспышку, и не успели они инстинктивно податься вперед, чтобы лучше видеть, как до них долетел, будто выстрел, звук взрыва. Облачко дыма поднялось вверх и растаяло. Джип дернулся в агонии и замер, немного выставив левое плечо.
   – Вперед, вперед! – закричал Костя ошарашенному Виталику.
   Виталик вдавил газ в пол так, что свело ногу. Шесть секунд прошло, как шесть лет.
   – Вот тебе и сон, – шептал Виталик, – вот тебе и сон.
   При торможении «понтиак» развернуло. Костя выскочил из него еще до того, как машина остановилась. В два прыжка он достиг двери мертвого джипа, той, откуда Лена помахала им рукой, и рванул ее так, что почти вырвал из петель. Дверь беспомощно повисла, будто сломанное крыло птицы.
   На месте Лены никого не было. Водитель с обожженным лицом, по которому стекали струйки крови, с трудом поднял веки с обгоревшими ресницами:
   – This is fuckin’ Smith. Hole shit! [7 - Это все выродок Смит. Полное д…! (англ.).]
   Слова забрали последние силы, голова упала на грудь. Белые глаза с черными-черными зрачками последним пристальным взглядом впились в эмблему «мерседеса» на руле и остановились навсегда.

Часть третья
Утро дракона

1. Весна тридевятого года

   Вереду, 24 марта 1999 года, боевые самолеты НАТО атаковали сербские города и аэродромы. Это было начало операции «Решительная сила».
   За три дня до начала операции в Белград прибыла по заданию редакции журналистка Элен Миллер вместе с сопровождающим ее высоким спортивного вида мужчиной, в светлых волосах которого можно было углядеть лунную дорожку седой пряди.
   Да, это Лена, собственной персоной, и вряд ли случайно, прилетела в Югославию накануне военных действий. Ее появление никак не обеспокоило ни разведку Ратна морнарицы – Военно-Морского Флота, ни Стары-Бановци – командный пункт противвоздухоправна одбраны (противовоздушной обороны), они следили за авианосцами морской группы НАТО, самолетами с авиабазы Даль-Молин и «Ночными ястребами» с Ариано.
   Люди посвященные, а таковые имелись и в Белграде и в Нови-Саде, куда Лена вскоре отправилась, встревожились. Они ожидали неприятностей от союзных сил Европы, которыми командовал американский генерал Кларк, но с появлением Элен Миллер окончательно убедились, что со дня на день начнется война.
   Поразительно, но Лена пережила покушение на проспекте Кубертена. В самом деле, в машину, на которой она следовала за Смитом, была заложена взрывчатка. Вы скажете: так не бывает. Бывает, еще как бывает. При взрыве Лена вылетела через переднее стекло и приземлилась на изумрудный газон далеко впереди машины.
   Когда Виталик, а за ним и Костя подбежали к ней, она уже успела встать, ноги ее заплетались, она моргала, не понимая, что у нее с глазами, и как заведенная стряхивала мелкие ветки и сухие листья с головы.
   – Башка гудит, – сказала она подбежавшим товарищам, не узнавая собственного голоса.
   Оказалось, у нее обгорели ресницы и брови. Ссадины и синяки – не в счет. Конечно, в ту же минуту Виталик уже мчал ее в госпиталь, но в госпитале ее осмотрели, залепили ссадины и смазали гематомы, после чего сочли возможным отпустить ее залечивать раны дома.
   Вот и все, не считая обнаруженной у Виталика на следующий день белой пряди в волосах.
   Мистера Смита пожурили за несвоевременное и неуместное усердие, подивились результату и довели до его сведения вердикт оставить Лену в покое. Аньеле совсем немного не успел. Спецьяле принесли извинения за чрезмерное упорство Смита: он вздохнул свободнее. Судьба распорядилась за всех. Как никак, эти генералы сражений под крышами, эти начальники штабов виртуального фронта тоже не были лишены мистицизма и в глубине души, размышляя в одиночестве, не могли не ощутить некий благоговейный трепет от вмешательства Судьбы или Провидения. Дважды избежать тщательно, по всем правилам спланированного покушения – это не шутка. Не заслужил ли старик Миллер таких привилегий на небесах, что может защищать своих близких здесь, на земле? И тем более не хотелось задаваться вопросом: а что, если он может не только защищать одних, но и карать других?
   Дело замяли, везде были свои люди. Полиция практически не проявила к Лене никакого интереса, а установив по имеющимся документам личность погибшего киллера, переадресовала дело американским федералам.
   Лена ухватилась за работу над книгой, как за транквилизатор, и справилась со ссадинами и стрессом. Она спешила и подгоняла Костю, которому до окончания срока пребывания в стране оставались считаные месяцы. Когда он уехал, черновик ее хроники был фактически готов.
   Югославские власти хорошо приняли Элен Миллер, местные ложи знали ее как противницу военных планов НАТО. К ней стали относиться еще лучше, когда узнали, что большую часть жизни она прожила в России.
   Лене с Виталиком удалось совершить поездку на крепкой «тойоте» в Нови-Сад и Кралево, они сделали остановку в секретном расположении средств ПВО, где стояли знакомые им по прежней работе советские комплексы «Печора», и попали под бомбежку. Они так и не успели побывать на юге в Подгорице-Бока и в Приштине, потому что по окончании бомбежки их, оглушенных и еще не пришедших в себя, наглотавшихся пыли и дыма, без разговоров, почти насильно доставили в госпиталь и после осмотра настоятельно, в целях безопасности, предложили покинуть страну. Это предложение активно продвигала редакция, так что наши герои подались еще дальше на восток и очутились в Москве. Жаль только, что потерялись вещи и тетрадки, исписанные мелким почерком Виталика.
   Оставив позади сиреневые сумерки Шереметьева, они высадились в синеву станции Удельная, как марсиане в предапрельскую весну. Их звездолет, принявший вид источающего белые, красные, желтые огни такси, приземлился прямо на мягкий грунт у Костиной калитки. Воздух переливался и вибрировал, источал аромат и дарил тепло. На дворе было плюс 14 градусов по Цельсию и 57 – по Фаренгейту.
   На следующее утро они бродили по тихому Костиному дому, недоумевая, с ними или нет случилось значительное и опасное сафари за пределами Родины?
   Неоконы в мировом клубе избранных, как мы могли заметить, были не в восторге от боевых действий в Югославии. Им не по душе пришлись первые опыты перехода к политике управляемого хаоса. Ведь теория устойчивого развития вполне соответствовала времени и позволяла неплохо контролировать изменяющийся мир.
   И вот один из избранных, российский премьер Примаков, услышав о начале бомбежек, буквально разворачивает свой самолет прямо над Атлантическим океаном. Его визит в США в такой обстановке не состоится.
   Российская армия тоже консервативна. Главное разведывательное управление готовит бросок батальона десантников на Приштину. Необходимо взять под контроль аэродром Слатина. Майор ГРУ Юнус-бек Евкуров исполняет тайную операцию командования.
   В целом Россия – за Югославию. Примаков – авторитетный руководитель, проявил себя умным хозяйственником (оставить экономику в покое, дать ей самой подняться – зачастую самое умное, что можно сделать).
   Авторитет Примакова растет, к нему начинают стекаться хозяйственники из старой советской гвардии: мэр Москвы, глава Татарстана и другие. Авторитет Ельцина не то чтобы падает, ему уже некуда падать. Путь один – отправить Примакова в отставку, найти нового, послушного премьера. Такого, который мог бы в известный момент взять на себя полномочия президента. А полномочным представителем по Югославии пусть будет играющий на баяне Черномырдин, он не станет разбираться в амбициях членов элитарных международных клубов, он сделает, что скажут, просто и без затей. В сущности, Ельцин хорошо понимал Черномырдина. Он сам придерживался той же позиции, презирал всякую метафизику, мистическое целеполагание, усложненные многоходовки и прочий анализ и синтез. Всю эту «суперзагогулину» он понимать отказывался, а раз отказывался, то и не лез в извилистый лабиринт, а раз не лез, то давал свободу делать это другим, тем, которые, как он полагал, дыру протерли во всей этой каббалистике.
   Примерно так описал Лене весну в России Костя.
   – Примаков, – добавил он, – еще при Сталине женился на дочке генерала МГБ, а ее брат, шурин Примакова, женился на дочке Косыгина и стал директором НИИ системных исследований, а затем, как и Примаков, членом Римского клуба. Помнишь Виктора? Того, который уговаривал тебя стать Великой Жрицей?
   – Ох, как давно это было! И как романтично!
   – Маразматично! Этот Виктор работал в этом самом НИИ. Вместе с Гайдаром, Авеном, Жуковым. Одевался во все заграничное, потому что не вылезал из Австрии, из института системного анализа. У них связи были со всеми международными институтами и академиями управления. Кстати, сейчас этот Виктор – депутат Думы и учит нас, как жить.
   – Забавно было бы посмотреть.
   – Растолстел, как чушка.
   – Как ты его через перила… а?
   – Да уж! Было дело, – Костя заулыбался, вспомнив, как Виктор повис над черной водой Москвы-реки.
   – Чего только не было! – качая головой, согласилась Лена. – Будто и не со мной вовсе.
   Виталик по вечерам рассказывал Артуру о том, что произошло с ними за этот год. Артур, воспитанный на приключенческих романах, слушал его и переживал, что на его долю не досталось никаких ярких событий.
   Ах, жизнь, где твоя справедливость?! Ты летишь так быстро, с каждым годом прибавляешь скорость, и с каждым годом сужаются наши возможности, сокращаются перспективы, снижаются горизонты. Мы становимся старше, разумнее, осторожнее. Мы теряем реакцию, активность, упругость, эластичность, приближаемся к старости, немощи, созерцанию. И уже нет былого азарта и веры в себя. Нам уже не спрыгнуть из электрички, не вскочить в вагон на ходу, нас ждет роль наблюдателя. Стоя в сторонке, мы будем смотреть на проходящие поезда.
   Разочарованием мы платим жизни за входной билет.
   Кто-то возразит: мол, будь проще, будь нахальнее, напористей, не теряйся, схвати то, что хочешь схватить, прыгни ему из ветвей на плечи. И что? Наша лагерная жизнь проявит к тебе свою справедливость? А сколько таких, моторных, попало в переплет, обломало зубы, успокоилось на кладбище. Жизнь, ты не любишь самодеятельности, – это когда ошибаются насчет того, чей тут каравай, когда хотят сделать по-своему, не по твоим расчетам, резонам и маневрам. Вот тогда становится страшно. Все делается ужасно обременительным. В лучшем случае, не получаешь того, чего ждешь.
   Или это свойство только наших необъятных пространств, где даже время чувствует себя неуютно?
   Его роман с Верой Герасимовной продолжался. Но шел неровно, дискретно, квантами.
   Артур рассуждал, что, возможно, она включила мозги и надумала, что их связь принесет ей больше проблем, чем дивидендов, ее не поймут знакомые и родственники, она станет жертвой его корыстных интересов или будет страдать от социальной диспропорции между ними. Не следовало исключать и боязнь испортить ему жизнь, неуверенность в себе, а также желание проверить его, Артура, на прочность. Ну почему, почему женщина и мужчина всегда бьются в кровь?!
   И опять встреча – расставание, встреча – расставание… Она смотрит на него, изучая. Он это или всего лишь похожий? Он или не Он? Подумаю об этом завтра. А сегодня пусть будет он!
   Артур вперед не заглядывал, не строил планов, не испытывал сомнений. Когда-то он был нужен Людочке, теперь – нет. С Зинаидой он с самого начала знал, что она – не та. Сейчас она работает в частном охранном бизнесе, нашла себе трезвого, крепкого парня, ей под стать. Иногда он встречает их по дороге. Дайте мужа Зинаиде! Вот так звучит припев этой неспетой им песни.
   С Верой Герасимовной у Артура не было вопросов. Неприятности, которые свалились на ее голову, могли быть для нее опасны, даже смертельно опасны. Такие вещи иногда приводили к самоубийству. Потеряв рассудок, Вера Герасимовна решилась бы в злосчастную минуту прыгнуть с балкона седьмого этажа вниз. Она думала об этом. Земля, там внизу, манила ее. Поэтому он старался, чтобы в ее новом чувстве утонули старые неприятности. Он был признателен ей за потребность в нем, потому что плохо быть бесполезным сухим деревом. Этой признательностью и питалось его чувство, и сам он расцветал, как миндаль весной. Для него все было просто: делай, что должен, – чистый Марк Аврелий.
   Может быть, обмениваясь поцелуями, они обманывали себя, но не друг друга.
   Артур видел, как она становится увереннее в себе, набирается сил, раздумывает о новых забегах, становится более независимой, и это радовало его. Он называл ее по имени и отчеству и не мог перейти на «ты». Может быть, это было его ошибкой? Он отбросил расчеты и был тверд в настоящем. По отношению к нему она играла роль учительницы, их близость на почве ее временной слабости имела рамки. Эти двое честных, говорящих на одном языке, соединялись условно. Их можно было смешать и взболтать, но растворить одно в другом не получалось.
   Решительная весна обещало жаркое лето. Виталик разъезжал по Москве в красной «тойоте». Она хорошо смотрелась на улицах города, еще не избалованного дорогими иномарками. Вице-мэр ездил на «ниссане». В ходу оставались постаревшие «линкольны» – «таункары». Появились первые новые «Лады» («десятки»), которых пришлось ждать слишком долго. За низкую посадку и парадоксально опережающую время внешность они получили прозвище «беременная антилопа». Лишь высокое начальство и неисправимые снобы заказывали «мерседесы» S-класса.
   Нередко Виталик довозил Артура до работы. Артур мог позвонить ему прямо в машину, и, если Виталик был в городе, они вместе возвращались на дачу к Косте. Виталик охотно забирал Артура этой солнечной весной как из центра, так и со всех четырех сторон света: с Авиамоторной, Полярной, Кастанаевской или Южнопортовой улицы.
   К слову сказать, на Полярной улице Артур столкнулся с Лией. Ее банк арендовал большое помещение, и Артур ничуть не удивился, когда она вышла в приемную, чтобы взглянуть на того, кто пришел.
   – Мы живем в маленьком городе, – констатировал Артур. – Почти в деревне.
   Лия сморщила носик и, приглашая зайти, распахнула дверь кабинета.
   – Два кофе, – сказала она девушке-секретарю.
   Артур вошел, как в музей, его глаза останавливались на картинах, дорогой мебели и бронзе на письменном столе.
   – Я не знал, что ты здесь, – начал он. – Ты вроде работала где-то на Красной Пресне?
   – Давно. А я и не знала, что ты теперь у нас начальство.
   – Какое там начальство! Не буду я тебя проверять.
   – Нет уж! Давай лучше ты. Знаю я вас. Придет какой-нибудь держиморда.
   Артур махнул рукой.
   – Вот, передай уведомление юристу или кто там занимается арендой? Бухгалтерия? Пусть сделают копии.
   – С арендой у нас все в порядке.
   – Не сомневаюсь, – сказал Артур. – Зато у нас – не совсем.
   – То есть?
   – Теперь со всех госрегистрацию требуют. Закон вышел.
   – Закон обратной силы не имеет, это даже я знаю.
   – У нас свои заморочки. Лужков приказал. Я говорю: дайте письменное указание. Не дают. Им бы только штрафовать. Пользуются вашей правовой неграмотностью. Но это не про меня, можешь быть спокойна.
   – А взятки ты берешь?
   Артур с отвращением выпятил нижнюю губу.
   – Не берешь! А предлагают?
   – Иногда готовы дать больше, чем штраф.
   – Как это?
   – Штраф дается с предписанием исправить нарушение. Представь, если это связано, например, с незаконной перепланировкой, сколько это будет стоить.
   – Это верно.
   Девушка внесла кофе. Лия велела ей сходить к юристу, чтобы сделали копии.
   Кофе был хорошим, и Артур, подумав, предложил Лии прямо сейчас увидеться с Виталиком. Само собой, она согласилась: она всегда любила остренькое. Артур позвонил с ее телефона и назвал адрес. Найти было легко, надо только ехать по пути трамвая.
   Секретарь одновременно принесла бумаги и привела Виталика. Лия потребовала еще три чашки кофе. Она с интересом приглядывалась к бывшему мужу. Он стал как-то крупнее, значительнее. Светлые волосы с белой прядью, крепкий стриженый затылок, дорогие часы, трикотаж от Томми Хиллфигера. Она одобряла себя: когда-то она сделала достойный выбор. Было чем гордиться.
   Виталик, вежливо улыбаясь, осмотрелся, сел и поднял глаза на Лию. Несомненно, он чувствовал себя вполне комфортно, и это тоже нравилось Лии. Это было поведение человека, привыкшего к любой обстановке, но соблюдающего корректность, приличествующую гостю (хозяевами везде себя чувствуют только короли и воры).
   – Как малышка? – спросил, продолжая улыбаться, Виталик.
   – Уехала к отцу в Израиль, – ответила Лия.
   – А он там что делает?
   – Пришлось на время уехать. Влез, таврила, в дела «братвы». Мы ведь переехали жить на Крылатские Холмы. И нашим соседом оказался Витя Рязанский. Круче только яйца. У него были завязки с нефтеперерабатывающим заводом. Вначале вроде все нормально было. Хорошие деньги через банк шли. Потом на Витю банда «слонов» наехала. В него стреляли. А мой-то, когда однажды в Рязань на завод поехал, едва ноги унес. Сел к приятелю в машину, а ту, в которой он должен был находиться, обстреляли из автоматов. Изрешетили в дым. Короче, Витя собрался за границу, ну и мой тоже. Потом передали, что Витю все-таки убили, хотя я в это не верю, не такой он человек, чтобы дать себя убить. Крепкий, из стали сделанный. Про таких говорят: в здоровом теле здоровый дух. – Лия остановилась и посмотрела на свое кольцо с бриллиантом. – Я хочу сказать, что слаб духом тот, кому не по силам богатство.
   – Так он что, Игорь твой, живет все время в Израиле?
   – Нет, конечно. Просто часто там бывает. С той поры уже годы пролетели. Многих убили. Кто-то в бегах. В Рязани еще разборки идут между бандами, но Игорь туда больше ни ногой. На заводе уже новые люди, кому он нужен? Да и тогда стреляли, скорей, не в тему. Просто через него на Витю хотели выйти.
   – В общем, жизнь удалась!
   – Не иронизируй! Страна стала быковать. Мы-то тут при чем?
   Артур до этого, прислушиваясь к их разговору, перебирал бумаги.
   – Рязанский, – сказал он, – это, кажется, старый псевдоним Солженицына.
   На этих словах он встал и вышел, чтобы осмотреть помещения Лииного банка. Лия дала ему в провожатые девушку-секретаря.
   Через двадцать пять минут Артур с Виталиком бессчетное число раз сказали Лии «до свидания» и спустились со ступенек к машине. Солнце, раскрыв над собой тучу, как парашют, медленно опускалось на холодные крыши Москвы. Подмороженный воздух погасил спешку, заставил остановиться, вдохнуть полной грудью, увидеть весну, заметить мелкие листочки на деревьях, синюю тень в глубине двора и последние, сахарные головы раскиданного дворником сугроба.
   Виталик запрокинул голову. Сероглазые облака ответили ему нестрогим взглядом. Нет, Виталик, не вернуть тебе твое вчера! Он добродушно усмехнулся, улыбнулся уголком рта, тряхнул волосами.
   – Костя сегодня пельмешков обещался налепить, – сказал Артур. – Знаешь, какие у Кости пельмешки?! Из трех сортов мяса. Обалдеть, какие пельмешки! Ты как?! А? Хочешь пельмешков, Виталик?
   Любопытная желто-зеленая весна всюду совала свой нос, распахивала окна, впускала внутрь смелый ветер и уличный звон и обещала сказку про любовь. Виталик и Артур находились в равном положении, различаясь в малом. Каждый из них имел свою заботу и нечто большее, чем любовь, – привязанность. Отдавая себя, незаметно привязываешься к тому, кому себя отдаешь.
   Артур победно вздохнул, когда Веру Герасимовну пригласили-таки на работу в один из департаментов, тоже связанных с управлением государственным имуществом, но не московским, а федеральным. Теперь самое трудное время позади.
   Вера Герасимовна вновь получила власть, кабинет, секретаря и машину с шофером. И хотя марка машины осталась отечественной, все же это была более новая «Волга» с рове-ровским двигателем и кожаным салоном.
   Конечно, на новом месте поначалу было нелегко. Она уставала, и по ночам ей хотелось расплакаться. Артур опять взял ее в свои теплые ладони, нашептывал нежные слова, стоял за ее плечами, целовал в затылок, выслушивал жалобы и смешил, пародируя государственных деятелей. Она засыпала раньше него, чувствуя, как ровно бьется рядом его сердце. Ей было сладко оттого, что она не может сжать пальцы в кулак и ощущает слабость в ногах, ее руки и ноги еще помнили прикосновения его губ. Просыпаясь, она поворачивалась на бок и, свернувшись калачиком, прижималась спиной к горячему, будто самшитовая древесина под тропическим солнцем, смуглому телу.
   Однако к лету она освоилась и с работой, и с Артуром, и с самой собой тоже. Артура она припрятывала, нигде им не хвастаясь. Скрыть их отношения полностью было невозможно. Белла не раз намекала Артуру на их бывшую начальницу, но он вел себя невозмутимо и не принимал намеков на свой счет. Особенно досадно стало Белле, когда ее подчиненных, в том числе Артура, временно вывели из ее подчинения, возложив на них, кроме обязанностей чиновников по особым поручениям, еще и обязанности кураторов отдельных административных округов. Артуру достался Юго-Восточный округ столицы. Белла приложила все усилия, чтобы возглавить также деятельность окружных инспекторов, добавив себе забот, но не упустив ни капельки власти. И все-таки Артуру в исключительных случаях приходилось работать и за рамками своей инспекции. Здесь не обошлось без Веры Герасимовны, с ее легкой руки Артур попал в орбиту интересов федерального департамента госимущества.
   Это произошло, когда министерство имущества назначило межрегиональную комиссию во главе с Верой Герасимовной. В комиссию вошли специалисты от министерства, от столичных властей и от муниципалов. От московских органов власти туда вошел Артур. Речь шла о передаче в муниципальную собственность части имущества «социалки» того самого Рязанского нефтеперерабатывающего завода, о котором рассказывала Лия.
   Артур, как забавную новость, сообщил об этом по телефону Виталику. Виталик с Леной давно улетели за океан, продав свою «тойоту». «Будь поосторожнее с этим заводом, – напутствовал его по телефону Виталик, – помни, что Лия говорила».
   Артур, хотя и занимал должность главного специалиста, был самым незначительным членом высокой комиссии, поэтому ехать на место выпало именно ему. Он побывал с Верой Герасимовной у заместителя министра. Оказалось, что женщина – начальник территориального отдела, которая должна была тоже отправиться с ним, чтобы возглавить их маленькую группу из двух человек, поехать не сможет, а потому вся надежда на него. Собственно, ему предстояло составить акт, который члены комиссии подпишут, а замминистра утвердит. Нет вопросов! Лето приближалось к концу, Артур успел отгулять отпуск, и сил у него было – хоть отбавляй. В Рязань так в Рязань! Вера Герасимовна отправила его в поход, как Мазарини отправлял в поход д’Артаньяна.

2. Меч небесный

   «Руссы состоят из трех племен, из которых одно ближе других к Булгару. Царь этого племени руссов живет в Кулябе. Другое племя, выше первого, называется Славия. Третье племя называется Артания, и царь его живет в Арте».
   – Костя, это ты про что? – Артур вытаскивал из портфеля все лишнее, чтобы заполнить необходимым.
   – Это «Книга путей и государств» Абул Касима Магомета.
   – Старинная?
   – Говорят, ей тысяча лет. Так я к чему?! Есть мнение, что столица эта – Арта находилась там, где была Старая Рязань.
   На берегу Оки. А Артания – это арийская Русь. А Рязань идет от слова Рашань.
   – Наша Раша?
   – Вроде того. А другие говорят, что Рязань – это на самом деле Эрзянь.
   – Эрзя, эрзя…. Кажется, народ такой есть?
   – Вот именно. Арийцы. Белокурые и сероглазые. Как наш Виталик. Может, он тоже – эрзя. По отцу. А европейцы, я имею в виду средневековых европейцев, вообще считали, что здесь помещалась Готтия, страна готов.
   – Готы? Которые завоевали Европу?
   – Я тебе больше скажу, Артур. Я недавно прочел, что Гитлер сюда помещал легендарную Гиперборею. В начале войны он послал в Рязанскую область специальный отряд эсэсовцев, по линии Аненербе. Якобы они должны были найти здесь меч Агрика.
   – Кого, кого?
   – Агрика, сына царя Ирода. Обладатель меча становился непобедимым. У Гитлера было копье Лонгина, он искал Святой Грааль, вот и Агриков меч понадобился. Не знаю, как он вышел на окрестности Оки, знаю, что меч этот фигурирует в повести о Петре и Февронии. Слышал о такой? А Петр и Феврония были как раз из этих мест. Феврония была эрзянской девушкой из деревни… не помню названия, русское название, кажется, Ласково, в Рязанской области. Если коротко, то в начале этой повести у Петра был брат Павел. Павел этот княжил в Муроме. А недремлющий князь мира сего стал посылать крылатого змея в образе князя Павла к Павловой жене. И тот, сам понимаешь, склонял ее к прелюбодейству.
   – Боже правый!!
   – Жена была благонравной и все рассказала мужу Павлу. Павел попросил ее подольститься к этому дракону и выведать у него, в чем его смерть? Она так и сделала, и тот выложил ей, что смерть его будет от Агрикова меча. Павел рассказал обо всем брату Петру, и к Петру однажды в церкви подошел неизвестный и сказал ему, где лежит этот меч. А лежал он между каменными плитами за алтарем.
   – Похоже на меч короля Артура.
   – Бесспорно. В итоге Петр взял меч, пошел в покои жены Павла и увидел там своего брата, потом пошел в покои самого Павла и увидел там тоже своего брата. Тогда он вернулся в покои жены и хватил мечом по тому брату, который был у нее. От удара брат превратился в крылатого змея, и Петр зарубил его. Вот только капли крови этого дракона заразили Петра каким-то дерматитом. Но здесь уже начинается история Петра и Февронии. Она его вылечила, он на ней женился, по смерти Павла стал князем и прожил с женой в любви и согласии всю жизнь. Умерли они в один день и даже похоронены были, как завещали, в одном гробу. Знаешь, как змея звали?
   – Как?
   – Неприязненный прельститель.
   – Круто!
   – В Артанию едешь, Артур. Вот это – круто.
   – А Глеб где там жил?
   – Глеб? Глеб на Подгорной жил. Может, заглянешь, посмотришь, что там сейчас?
   – Постараюсь, – сказал Артур.
   Поскольку дача Кости стояла на пути из Москвы в Рязань, Артур добирался до места назначения просто на перекладных электричках.
   Собственно, нефтеперерабатывающий завод располагался за городом в поселке Никуличи. Из города к нему вела трамвайная линия. Она шла из района Горроща по проспекту Энтузиастов и перевозила рабочих нескольких заводов, нанизанных на эту линию. Теперь проспект Энтузиастов стал Черновицкой улицей, энтузиазм пропал, трамваи ходили реже, возникли проблемы собственности, заработной платы и правонарушений.
   От вокзала Артур добрался до памятника Федору Полетаеву, обошел по кругу Дом культуры «Нефтяник» (он ему чем-то напомнил московский концертный зал в Олимпийской деревне, где тоже шла война за владение) и вошел внутрь. Вот эта недвижимость и готовилась перейти к муниципалам.
   Его, Артура, естественно, ждали. Вернее, ждали комиссию. Но вся комиссия состояла из одного человека. Ну что ж, бывает. К одному легче присмотреться.
   Артур, подперев голову, сидел и слушал, что ему рассказывали. Такая уж у него была манера: мало говорить и много слушать. Иногда он задавал короткие вопросы. Не настаивал на ответе. Потом он их снова задаст, в другой форме. Пусть говорят. В уме он сортировал, просеивал, отбрасывал, взвешивал выводы, аргументы, повторы, отмечал осторожность, уклончивость, неосведомленность, скрытность, апломб, уверенность, простодушие.
   Поведение тоже служит источником информации. Открытость свидетельствует об отсутствии серьезных правонарушений. Грубость, заносчивость, напротив, – об их наличии. Подозрительность или стремление сразу дать взятку – пустой кадр, с точки зрения вероятных нарушений они ни о чем не говорят.
   Итак, речь шла о передаче Дома культуры нефтезавода в муниципальную собственность. Однако претендентов на владение привлекательным недвижимым имуществом, как всегда, было больше одного. За спинами претендентов стояли влиятельные силы.
   В сопровождении директора Артур со списком арендаторов отправился осматривать здание. Он заглядывал в каждое помещение, каждую кладовую, подвал, чердак. В восточном крыле люди в черной форме охранного предприятия развернули брандспойт: готовились отражать рейдерский захват. На столах, как кегли, катались бейсбольные биты.
   – Ночью штурм будет, – авторитетно заявил густым голосом полный охранник с седеющими усами.
   К концу осмотра директор уже еле поспевал за Артуром. Артур же, привычный к таким путешествиям, был невозмутим и казался выкованным из железа.
   Солнце бочком, бочком, рассеянно расплескивая краски, двигалось к выходу, который располагался на западной стороне неба.
   О пище и ночлеге для Артура уже позаботились. К нему приставили администратора, выполняющего функции помощника директора, шофера, экскурсовода и всего-всего. Помощник быстро познакомился с Артуром, посадил его в белую «газель», сам сел за руль и повез со двора в остывающий к вечеру город. Маленький фургончик непринужденно бежал по улицам. Артур вертел головой, разглядывая машины, дома, прохожих, троллейбусы, вывески, витрины и уличную рекламу.
   Антон (так звали водителя-помощника), выяснив, что у Артура нет никаких планов на сегодня, пообещал его напоить, накормить и спать положить.
   – Знаете, – похлопывая по рулю, объяснял он, – как в песне поется? Родился я в городе Рязани, там я банщиком работал в лучшей бане. А где у нас лучшая баня, спросите вы? А я отвечу. На улице Горького. Вот туда мы с вами и поедем. Поедем, поедим и помоемся и отдохнем. Будьте уверены! Там есть ВИП-отделение, все будет в лучшем випе… виде.
   Артур кивнул.
   В ВИП-зале они действительно оказались одни. Антон занес из грузовичка пакеты, поговорил с администраторшей.
   – Тут к нам еще один клиент просится, – обратился Антон к Артуру, виновато моргая глазами. – Сашок Манцев, лучший футболист города. Хороший парень, хоть и звезда. Я его знаю, работал водителем у них в «Спартаке». Ему лет двадцать всего. Уважим?
   – Непременно, – согласился Артур. – Интересно будет познакомиться.
   Манцев вначале дичился, но потом, увидев искреннее расположение Артура, расслабился и весело смеялся шуткам Антона. Антон был из тех людей, от которых ожидаешь непечатного слова, но они, к твоему удивлению, находят ему вполне печатную замену. Манцев и Артур приняли по рюмке, Антон же положил себе ограничиться пивом.
   Но вначале все отдали должное парной, мылу и мочалке.
   Манцев сидел на каменной скамье. Он смыл мыло и, хмурясь, долго и придирчиво рассматривал свои ноги.
   – Не хмурься, Сашок, – крикнул стоявший под душем Антон. – У тебя ноги уже чище, чем руки.
   – Для футболиста ноги главнее, – заметил Артур.
   Манцев, улыбаясь, поднял на него глаза.
   Он вытянул ноги и покрутил ступнями. Ступни были белые, небольшие и крепкие, с круглой пяткой и пухлыми пальцами. Пожалуй, больше похожие на детские ступни, чем на мужские.
   Манцев легко притянул к себе левую ногу и поцеловал себя в пятку.
   – Вы не понимаете! – воскликнул он, перехватив взгляды Артура и Антона и продолжая любоваться своими ногами. – Вы не понимаете! Маленький размер дает большой удар. А мне повезло. Им приходится терпеть, – он погладил ступню, – ведь на игру я надеваю бутсы на размер меньше. Тогда удар становится еще сильнее. Представляете, сколько им приходится терпеть. Не понимаете. Никто не понимает, – он снова погладил ступню. – А если еще неудобный противник попадется, он вместо мяча по ногам работает.
   Положив ступню на колено, Манцев задумался, пока Артур с Антоном не вышли из-под душа и не позвали его к столу.
   Полтора часа назад Саша Манцев подошел к бане, где у него была назначена встреча. Два человека, закончив мыться, готовились к выходу.
   – Здесь неудобно говорить, – сказал тот, что постарше. – Давай на улицу выйдем, прогуляемся.
   Тот, что помоложе, в разговор не вступал, он занял место за рулем темно-синего «вольво».
   Первый вместе с Манцевым медленно прохаживался по тротуару.
   – Ну что? Обдумал? – спросил он футболиста.
   – Только пронести, поставить, потусоваться малек и свалить оттуда, так?
   – В натуре!
   – Хорошо, допустим. А я не попаду под раздачу?
   – Ты че, Санек?! Да ты один весь фарт держишь! За тебя центровые на лоскуты порвут. Если бы не спешка, кто бы тебя просил?! Я тебя умоляю!!
   – Когда?
   – Завтра. Я ж говорю: времени нет. Сделай, Санек, другого раза не будет. Мы туда носа сунуть не можем. Верняк – на вилы падать! А тебя все уважают. Братва уже в Тольятти тачку тебе выбирает. Красную, как ты хотел.
   – Я хочу со спортивной белой полосой по капоту.
   – Будет! Сегодня же отзвонюсь.
   – Обещали!
   – Не вопрос! Все будет! Как говорится: ты – мне, я – тебе.
   – Ладно! Договорились. Дальше что?
   – Значит, слушай сюда, Санек. Завтра утром тебе закинут кейс. Оденься как надо, все-таки на похороны идешь. Народу будет много. Макс в большом авторитете был. Войдешь в церковь. На фейс умняк повесь. Не менжуйся, но и не кипешись, скромно так постой. Поближе к первым рядам, к Ермолаю поближе. Там толпа будет. Кейс невзначай оставь, а сам на свежий воздух выйди подышать. Можешь задержаться, а можешь, если рамсов не будет, уходить оттуда. Дальше наше дело. Такой расклад тебя устраивает?
   – Как в кино.
   – Весь мир – кинотеатр, как сказал Шекспир. Тоже правильный пацан был. В общем, сориентируешься. Ты, по ходу, в церкви бывал?
   – В церкви? В детстве. Я – православный атеист.
   – Крест не носишь?
   – Крест? Нет. Только вот – браслет с группой крови.
   – А у меня братва почти вся кресты носит.
   – У нас свобода совести.
   – Это точно! Ну, лады, Санек! Давай! Знаю, что не подкачаешь. Жди завтра кейс и помни о главном.
   – А что главное? – засмеялся вдогонку своему заказчику Манцев.
   Тот уже открыл дверь «вольво».
   – Главное? – Он подмигнул. – Главное – чтобы костюмчик сидел! Ну, ты меня понял!
   Он нырнул в салон, и машина резко рванула с места.
   Манцев с застывшей на лице улыбкой проводил ее взглядом, вздохнул, постоял, посмотрел по сторонам и двинулся обратно к бане. Домой ему совсем не хотелось.
   Вот так Саша Манцев оказался в обществе Артура и Антона. Чистыми они вернулись к столу.
   – Граждане, надо все доесть и допить, – возгласил Антон.
   – Насчет допить, это вряд ли, – сказал Артур.
   – Вот тебе пожалуйста! Свела судьба. Один – малопьющий, другой – спортсмен. Мне бы повезло, если бы не за рулем. Ну, тогда все съесть! Продукты – супер, это вам не в дристоране!
   – Где, где? – Манцев засмеялся.
   – Э, одна буковка, Сашок, заметь, не слово, буковка всего, а как все меняет.
   – Ложка дегтя, – сказал Артур.
   – Ага. У меня в детстве случай был, – Антон положил локти на стол. – Я выписывал журнал «Юный натуралист». Знаете, был такой.
   Артур кивком головы подтвердил.
   – И вот однажды получаю я журнал, – продолжал Антон, – читаю. Я вообще-то больше любил про крупных зверей читать, а тут вдруг стал читать про тушканчиков. Зачем, сам не знаю. И там автор написал, что эти длинноухие зверьки – большие выдумщики. Чуть не проскочил предложение. Потом смотрю: слово «длинноухие» напечатано так, что буковки «у» и «х» поменялись местами. Вы понимаете? Говорят, главного редактора сняли с должности.
   Манцев залился смехом.
   Поминутно прыская, он решился задать вопрос:
   – Хотел спросить. Я пацаном фильм смотрел по телеку. Про войну с немцами. Там один перец хотел Гитлера взорвать. В принципе, больше ничего не помню, ваще не при делах. В чем там фишка-то была?
   – А! Генерал один. Как его?.. – Антон, щелкая пальцами, посмотрел на Артура.
   – Полковник, – сказал Артур. – Граф фон Штауффенберг. Операция «Валькирия», сорок четвертый год. Если хочешь, могу рассказать.
   – Ништяк! – Манцев с уважением посмотрел на Артура.
   И Артур рассказал все, что знал о заговоре Штауффенберга. Как тот пронес на совещание у Гитлера портфель со взрывчаткой, запустил химический детонатор, успел выйти и, уже сидя в машине, услышал взрыв.
   Манцев слушал, не пропуская ни слова.
   – И че, Гитлер, типа, коньки отбросил?
   – Гитлер пострадал, но не сильно. Портфель кто-то отодвинул. Там стоял массивный стол с тумбами. Короче, у Гитлера – брюки в клочья, небольшие ранения и контузия.
   – А кнопку кто нажал? Полковник этот?
   – Кнопку? Какую там кнопку?! Штауффенберг загодя раздавил ампулу с кислотой. Кислота потихоньку разъедала проволоку, а проволока удерживала боек детонатора.
   – А если бы он не успел выйти?
   Артур пожал плечами. Манцев шмыгнул носом.
   – Все-таки кнопка надежнее!
   – В то время даже транзисторов еще не было, – сказал Артур. – Что же ему, ламповую радиостанцию с собою тащить?
   – Та еще картинка была бы! – пошутил Антон.
   Манцев фыркнул.
   – Ну, еще по пять капель, – Антон взял бутылку, налил в рюмки, а сам поднял свою кружку с пивом.
   Выпили.
   – Вы ешьте, ешьте!
   – А вот скажите, – обратился Манцев к Артуру, – что главное в жизни?
   Артур посмотрел на Антона.
   – Я как-то не по этой части, – Артур хотел уклониться от ответа. – Я больше привык решать конкретные задачки.
   – Вопрос на засыпку, – сказал Антон. – Ты, Александр, слишком глобальную тему поднял.
   – А все-таки! У нас ребята говорят: деньги. Другие говорят: слава лучше, будет слава, будут и деньги. Вот вам конкретная задачка: как одним словом сказать?
   – Любоввв! – предложил Антон. – Или – семья! Нет, правда! Еще лучше – справедливость. Каждому – свое!
   – Нет, каждому – свое, это и ежику понятно. Надо для всех, – Манцев ожидал ответа от Артура.
   – Могу сказать, – махнул на них рукой Артур. – Но только объяснять не стану. Это – моя версия. Ты спросил, я ответил. Согласен?
   – Согласен.
   – Интересно узнать, – Антон обострил взгляд, будто готовился поймать мяч.
   – Милосердие, – сказал Артур.
   Оба собеседника не ожидали этого слова и, наверное, поэтому повторили его. Антон с умным видом знатока, Манцев с веселым недоумением.
   – Значит, справедливость нам не подходит? – растягивая слова, спросил Антон.
   – Не в нашей жизни, – отрезал Артур.
   Артур ограничился этим ответом, про себя отметив, что Антон далеко не глуп.
   – Как-то это не круто, – засомневалось поколение двадцатилетних. – Типа, Баунти – райское наслаждение.
   Артуру опять пришлось пожать плечами.
   – А с бандитами как же? – не оставлял попыток Манцев.
   Артур поморщился. Он с самого начала был уверен, что его вовлекут в дискуссию. Пора переменить тему. Мол, думай сам. Но это был бы невежливый ответ. Он вздохнул.
   – Ладно! Вот послушай одну старую притчу, – начал Артур. – Заболел у матери ребенок. Сильно заболел. Чувствует она, что он вот-вот умрет. Стала молиться, просит оставить ей сына. А потом забылась сном, и во сне к ней пришел Христос и говорит: в жизни твоему сыну уготована тяжелая судьба, он станет преступником, кровопийцей, его будут преследовать и презирать, и ждет его каторга и физические мучения. Хотела бы ты ему такой жизни? Она ужаснулась и приняла слова Христа, а когда очнулась, ее сын был мертв. Он лежал, как ангелочек, лицо его было покойно и как будто улыбалось.
   – Железная логика! – сказал Антон.
   – А вы как относитесь к религии? – спросил Артура Манцев.
   – Серьезно.
   – Да? А я – нет.
   – Я тоже, дурак, нет, – пожалел Антон, доставая пальцами огурец их банки.
   Когда вышли на улицу, летний вечер в традиционном темно-синем костюме учтиво пригласил их разделить с ним его общество. Ветер принес запах скошенной травы. Прислушавшись, можно было уловить звуки музыки, не мелодию, а только звуки. С профессиональной невозмутимостью щелкали желтым светом излишне настойчивые светофоры.
   На углу улицы расстались с Манцевым. Антон повез своего гостя на служебную квартиру в новом районе Дашково-Песочня. Оказывается, Антон тоже жил в этом районе. Жил с тех пор, как его родители, которые работали на нефтеперерабатывающем заводе, получили от завода жилплощадь на улице Новоселов.
   Антон открыл дверь и оставил ключ Артуру. Завтра Артур вернет его директору Дома культуры. Квартира была похожа на гостиничный номер, но с кухней, в которой стоял холодильник.
   Артур решил утром сходить на Подгорную, туда, где жил когда-то Глеб, а потом уже ехать к Дому культуры, чтобы закончить дела. Антон подсказал ему, как добраться до места и затем выйти к троллейбусному маршруту, который шел от оловозавода в Горрощу. Убедившись, что Артур всем доволен, он ушел.
   За окном дома-новостройки стояли, как костяшки домино, обнаруживая себя в темноте матрицами светящихся окон. Если бы не оконный свет, они выглядели бы угрюмыми и безобразными циклопическими бетонными блоками на брошенном ядерном полигоне. Лишь редкие автомобили и прохожие, которые на короткое время попадали в обрезанный темнотой квадратный метр электричества, оживляли застывшую картину.
   «Господи, сколько же людей за этими рядами горящих пикселей! А ведь это – только уменьшенная копия бесконечных московских городских окраин. Люди – не муравьи, но по всей стране строятся муравейники. Да, есть исторически сложившиеся места. Тогда время требовало собрать в одном месте тружеников мануфактур и конвейерных линий. Пусть так. Но зачем же новые строить? Теперь такой необходимости нет. Новое время, новые коммуникации, транспортная сеть, высокие скорости, высокие технологии, мобильная связь, компьютерная почта, Интернет, наконец. Самое время ответить вызовам эпохи. А они все строят и строят. Строят и строят. Бетонные матрицы окон. Дешево и сердито. И чем дальше, тем более сердито. Муравьи. Винтики. Один за всех, и все за одного.
   Если быть точным, – подумал Артур, – девиз у Дюма звучал так: все за одного – один за всех. Tous pour un, un pour tous – по-французски. All for one and one for all – в английском переводе. И сказано это было д’Артаньяном, когда мушкетеры признали в нем лидера. Один – это он, д’Артаньян, а все – это они, мушкетеры.
   У нас один – никто, единица – ноль, один в поле не воин, нигде не воин. Признаются только интересы муравейника. Муравейник – это единица, это – организм, корабль – император, пирамида, зиккурат, воздвигнутый бесконечными нулями».
   Артур распахнул окно, высунулся наружу, глубоко вдохнул. Внизу на асфальт падал свет от витрины ночного магазина. Он постоял, глядя в ночь, пока не замерз, лег в постель и быстро уснул.
   Утром солнце долго жмурилось, скрываясь за марлей облаков, а когда наконец решилось показаться, Артур уже побывал на Подгорной и теперь шел к Театральной площади.
   Он остановился возле церкви, за оградой. Войти в ограду не было никакой возможности. У церкви и даже на тротуаре у ворот роились люди, одетые в черное. Там не было женщин, в основном – крепкие мужчины, молодые и не очень, с хорошо заметными золотыми цепями на груди под расстегнутым воротом рубашки. Они были похожи на больших черных мух, слетевшихся к пряничной глазури. Их черные машины выстроились вдоль тротуарных бордюров и напоминали вереницу жуков, которые замерли, почуяв опасность.
   – Слетелось воронье мордатое, – услышал Артур женский голос позади себя. – Бандюки со всего города, – пояснила женщина в ответ на вопросительный взгляд Артура. – А вы, я вижу, не здешний?
   – Из Москвы, – сказал Артур.
   – Вот, полюбуйтесь, – сказала женщина. – Свово главного хоронят. Будто архиерея! – Она неодобрительно поджала губы и удалилась.
   Артур тоже пошел своим путем. Он шагал, разглядывая дома и прохожих, и один из пешеходов, идущих ему навстречу, вдруг сложился в знакомое лицо. Артур удивленно поднял брови и остановился.
   – Вот тебе раз! – воскликнул он, узнав Манцева. – Спартак – чемпион!
   Манцев был одет в костюм, в руке держал портфель-дипломат. Он поздоровался с Артуром.
   – Вижу, что торопишься, – сказал Артур.
   – В церковь иду. На похороны.
   – А! Я как раз мимо проходил. Смотрю, братки собираются.
   – В принципе, у нас тут много деловых, – сказал Манцев. – Как бы не люблю опаздывать.
   – Ну, давай, успехов тебе.
   – Приезжайте к нам еще.
   – Лучше вы к нам!
   Они попрощались. Артур перешел площадь и успел вскочить в троллейбус. Манцев поспешил к церкви. Что-то внутри подгоняло его: скорей бы выполнить заказ, уйти и получить машину, новенькую, блестящую тачку, красную с белой спартаковской полосой. Шаг его сделался стремительным и легким.
   Церковь стояла в окружении зелени, в безмятежной задумчивости под голубыми небесами. Ее купола были хорошо видны и снизу, и, наверное, из космоса.
   Манцев, завидев цель, перестал торопиться, чтобы не выглядеть запыхавшимся. Когда-то, в пору его детства, в этом церковном здании размещался клуб ДОСААФ. А сейчас он несет туда взрывчатку. Ее сработали умельцы из банды, основанной Витей Рязанским, бывшие профессионалы, окончившие Рязанское военное училище, потерявшие работу офицеры, которые решились сменить масть.
   Манцев смотрел вперед и хорошо видел вход в ворота, где стояли люди. Последние машины парковались уже довольно далеко от входа. Ряды черных машин завораживали его. Впереди остановилась еще одна, нет, о такой ему пока можно только мечтать. Эх, вот так бы, как ее водитель, небрежно, на ходу, не оборачиваясь, нажать на кнопку брелока, и чтобы роскошная машина отозвалась звоночком, моргнула желтым светом, блокируя двери и включая сигнализацию.
   И правда, эта машина приятно тенькнула и мигнула желтым глазом, и в тот же момент в кейсе у Манцева что-то неприятно щелкнуло, и сердце его неприятно вздрогнуло. От неожиданности он выпустил кейс. По инерции он еще успел сделать шаг на ватных ногах, но тут раздался взрыв, и он почувствовал, что летит прямо на ограду…
   Он летел долго, разглядывая медленно разлетающиеся осколки стекол автомобиля, неторопливый поворот головы водителя с открытым ртом, поднимающуюся снизу освещенную солнцем дорожную пыль. На короткое время он потерял сознание, но это был всего лишь миг.
   Когда он пришел в себя, он сидел, опираясь спиной об ограду, над ним склонились два человека в черных рубашках, и лица их были перекошены и неправдоподобно увеличены. Хотелось надеть штаны на эти лица.
   – Кто заказал?! – твердили они как заведенные и невольно переводили глаза вниз. – Тебе нужна «скорая»!
   Он тоже посмотрел вниз на свои ноги. И тут все обрело четкость: их не было. Ниже колен – только лохмотья брюк и кровь. Больше ничего.
   Он не хотел верить. Какая «скорая»?! Зачем ему «скорая», если у него нет ног?! Его ног, крепких, проворных. Он водил головой из стороны в сторону, взгляд становился безумным.
   – Кто заказал?
   Он не слышал. Движения головы замедлились, глаза помутнели, и голова откинулась назад. Взгляд остекленел, зрачки застыли и раздвинулись, они тщетно пытались вобрать в себя весь свет, который падал на них с неба.

3. Оружие для поднятия рейтинга

   – Ты что, отец? Книгу читаешь?
   – Смотри-ка. «Меня влекла моя судьбина, ах витязь, то была Наина».
   – Пушкина?
   – Его, родимого.
   Президент прикрыл книгу и устремил взгляд в окно. Окно пряталось за кремовыми шторами. Он перевел взгляд на жену.
   – А кого ж еще читать российскому президенту на ночь? Вот, мать, послушай. «Пора, мой друг, пора, покоя сердце просит, – летят за днями дни, и каждый час уносит частичку бытия. А мы с тобой вдвоем предполагаем жить… и глядь – как раз умрем».
   – «На свете счастья нет, но есть покой и воля…»
   – А?! Каково! Так, понимаешь ли, написать! А?! Это ж надо! Такая, понимаешь ли, загогулина!
   – Стоило ждать двухсотлетия Пушкина, чтобы его прочитать?!
   – Ты права, мать! В школе как-то все мимо проскочило. Что с меня взять? Деревня – она и есть деревня.
   – Тебе «Бориса Годунова» читать надо. А ты сказки читаешь.
   – Поздно, мать. Поздно Бориса Годунова. Я ж говорю: покоя сердце просит. Пора нам на покой с тобой, мать.
   – Ты это о чем?
   – Решил я, что – все, баста, мать! Больше избираться не буду. Так что самое позднее через полгодика мы с тобой будем свободны, как птицы. Займу самую престижную должность в отечестве – гражданина Российской Федерации.
   – Но мы не уедем?
   – Куда?
   – В изгнание.
   – Ну, мать, ты даешь! Да знаешь ли ты, что у меня целый штат яйцеголовых над этой операцией работает? Они просчитали, что на выборах я не выиграю. Поэтому и предложили операцию «Наследник».
   – Не пойму что-то. Ты же не царь какой-нибудь. И потом у тебя дочки, внук – ребенок еще. Валерке, что ли, пост отдашь?
   – Ты – не политик. Вот и не понимаешь, – президент приобнял жену. – Все гениальное – просто. Только – молчок, рот – на замке. Делается это так. Я назначаю нового премьера. Главное, чтобы надежный был. Затем до выборов ухожу по состоянию здоровья. Он становится исполняющим мои обязанности, а потом уже его избирает народ. С таким административным ресурсом его выберут, и ни у кого не будет никаких сомнений. А ты говоришь, в изгнание. Человек должен быть верный.
   – Степашин твой?
   – Не совсем. Степашин, конечно, надежен, и народ его знает. Но все же недостаточно тверд. Здесь нужен такой, для кого принципы выше закона. А Степашин будет прислушиваться, взвешивать: с одной стороны, с другой стороны. Философия – его фамилия. А бороться придется с тертыми калачами: Примаковым да Лужковым. Короче, из всех предложений я пока выбрал другого. Он своих не сдавал и нас не сдаст.
   – Скажи, если не секрет.
   – Директора ФСБ.
   – А кто у тебя сейчас директор? Путин?
   – Ага.
   – Путин, Путин… скромный такой, даже застенчивый.
   – Ага. Сомневаешься? Но, как сказали яйцеголовые, мы ищем не вообще оптимум, а оптимум в данных условиях. Вишь, какая закавыка! При других обстоятельствах и Примус с Лужком отличной парой были бы. А что? Примус международный авторитет имеет, а Лужков – опытный хозяйственник, из него прекрасный премьер вышел бы. Но, – президент поднял палец, – но их надо держать во как! – Он сжал кулак. – Они ж нас с тобой съедят и не поморщатся. А с нами и всех остальных. Так что, мать, деваться некуда – позади Москва! Это – будь здоров, какая операция! Какой тут Борис Годунов?!
   – Ой, да знаю я твоих стратегов!
   – Ты лучше послушай. Думаешь, все узнала? Вот ты мне скажи, я с Масхадовым замирился, да? На прошлых выборах договаривался, а он тут папахи не снимая ходил, да?
   – Что, опять воевать собрался?
   – Война-то уже начинается. Чуешь?
   – Это и есть ваша операция?
   – Не вникаешь. Мы их простить должны? Это – раз! А два – народ вокруг наследника надо собрать. Сразу двух зайцев убьем. Стратегия, понимаешь ли. Повышаем рейтинг нашего нового кандидата. Все продумано. Борьба с врагом, телевидение, имидж, компромат на соперников. Деньги есть, наличные. Опять же – Березкин, руки в брюки. А в брюках карманы. А в карманах бумажник. Много чего еще. ФСБ подключается, тебе знать не положено. Одним словом – операция.
   Президент взял томик Пушкина, раскрыл его наугад, прочел какие-то строки, перевел взгляд на другую страницу, открыл в другом месте, посмотрел и с шумом захлопнул книгу.
   – Чепуха! – сказал он в сердцах, видимо вознамерившись прочесть вслух умные строки и не найдя таковых.
   Он поднял глаза на свою Наину и увидел, что она с улыбкой смотрит на него.
   – Чего?
   Она давно уже полагала, что ему пора на покой. Ну, не может больной человек нести такую нагрузку, это ненормально. Кому, как не ей, знать о его здоровье, а оно подорвано. Кардиохирурги продлили ему жизнь, но не в силах были снабдить его здоровьем. Вот только как ему освободиться от ноши на его плечах, она не знала. Пыталась поговорить с младшей дочерью, но дочь молчала как партизан. Теперь появилась перспектива.
   Она боялась поверить в исход дела, но вскоре слова мужа стали находить подтверждение. Откуда-то в Дагестане объявились местные вооруженные террористы, затем назначили Путина новым премьером, затем из Чечни Шамиль Басаев ввел свои отряды в Дагестан, а это означало возобновление войны.
   Давно и не нами замечено, что к концу лета, началу осени в стране происходят события, которые имеют долговременные последствия. То ли солнце становится активным, то ли у людей за время отпусков накапливается излишек пассионарности, то ли под влиянием привычки к годовой отчетности, все раскачиваются только к третьему кварталу, но так или иначе, многие начиная с революционного августа 1991 года ежегодно ожидают исполнения этого почти закона.
   Поздним теплым августовским утром Артур вошел в кабинет Веры Герасимовны.
   – Пока ты ездил, – сказала она, – нового премьер-министра назначили.
   – И что говорят?
   – Все довольны.
   – Ну и слава богу!
   Артур коротко доложил о результатах поездки. Сегодня же сядет писать акт.
   Вечером он приехал к ней домой. Пришлось подождать ее во дворе. Наконец ее машина остановилась у подъезда. Артур подождал, когда машина уедет, встал с лавочки, пересек окрашенный солнцем в цвет охры двор, зашел в подъезд и поднялся на седьмой этаж.
   – Ну, здравствуй, – Вера Герасимовна закинула руки ему на затылок.
   Затем обеспокоенно посмотрела ему в глаза.
   – Тебя шофер не видел?
   – А вы меня видели?
   – Нет.
   – Вот и он – нет. Меня трудно заметить.
   – Как же, трудно! Секретарки тебя сразу замечают.
   – Откуда вы знаете?
   – Знаю. Моя сегодня сказала, что ты похож на Грегори Пека.
   Артур постарался вспомнить старого актера, но близко стоящая женщина отвлекала его.
   Вера Герасимовна почувствовала это, и ей это понравилось. Теперь она смотрела ему в глаза по-другому.
   Сначала сливаются взгляды, потом сливаются тела. На короткий миг они превращаются в амальгаму, в одно целое, перекатываются жидким металлом на простынях, смешиваются в плавильном тигле, а потом замирают и, под тиканье часов, вновь отделяются друг от друга, обретая самостоятельность, субстанциональность, собственную форму.
   Молодое вино освежает, пьянит, побуждает к легкомысленным поступкам. Но, как часто оно быстро скисает! Лучшие вина – вина выдержанные. Из тех, что не превращаются в уксус, а набирают силу, аромат, содержание.
   Они лежали, глядя, как быстро двигается по комнате тень уходящего дня. Артур почувствовал, что он проголодался.
   – У вас не найдется бутерброда для голодного странника?
   – Конечно, не отпущу же я тебя голодным!
   Артур понял, что ему сегодня предстоит ночевать дома. Это его нимало не покоробило. Характер требуется там, где мало силы. Силе характер не нужен, ей нужно иметь верное сердце и верные руки.
   За столом он поинтересовался, что все-таки говорят в министерстве о новом премьер-министре?
   – Злые языки назвали его белой молью.
   – Мой крестный, Константин Георгиевич, сказал, что его дело – победить в предстоящей маленькой войне. Кто-то же должен прийти на смену Ельцину.
   – Белая моль? Мне кажется, это – временное лицо.
   – Паблик рилейшн, мой друг, паблик рилейшн, и ваша моль превратится в Бэтмена. И еще сказал мой крестный, что в этой войне мы применим оружие для поднятия авторитета.
   – А он сказал, что это за оружие?
   – Да. Его все знают. Щит и меч.
   – Что ты хочешь сказать?
   – ФСБ. ФСБ – вот оружие для поднятия авторитета.
   Вера Герасимовна рассмеялась.
   – Может, ты и прав со своим крестным.
   Артур сделал себе еще бутерброд и внимательно взглянул на нее.
   – Ты чего?
   – А нет ли у вас чем можно промочить горло? Грех не пить под такой закусон.
   Они чокнулись маленькими хрустальными стопками.
   – За что пьем? – спросила она.
   – Да минует нас чаша сия! – сказал он.
   Артур как в воду глядел. Он ничего не имел в виду, никакой конкретной чаши, но она их миновала, хотя и подошла к ним очень близко. Он выступил в роли Нострадамуса, и, как предсказание Нострадамуса, его пожелание стало понятным только после свершившегося события. Чтобы изложить эту историю последовательно и обстоятельно, начнем издалека и обратим свой взгляд на юго-восток Москвы.
   Итак, по Волгоградскому проспекту мы стартуем по направлению к Рязани. Помчимся по трассе М-5, полетим со всей скоростью, пока не упремся вдруг в бывшую «первую бетонку» (дальше строить трассу, видимо, устали), и придется нам ехать к узкому светофорному повороту на Бронницы. Мы проедем через город, и лишь ослабленный поток машин скрасит нам дальнейшее путешествие. Не сбавляя скорости, попрыгаем по неровностям на трассе, пущенной в обход Коломны, а дальше тесным маршрутом через села до самой Рязани. Но в город мы не поедем, обогнем его, оставив позади нефтеперерабатывающий завод, и дальше, дальше… до самого поворота на Чучково, к железной дороге, ведущей на Сасово.
   Чучково. Скоро название этого поселка жители остальной России забудут. А ведь знали это место на рубеже XX и XXI веков, как место базирования 16-й бригады спецназа ГРУ. Почему именно на рубеже веков, а не раньше? Да потому, что до конца 80-х годов в Советском Союзе полностью отрицалось существование спецназа. И о существовании Главного разведывательного управления вам никто бы не сказал.
   Подразделения спецназа возникли в 50-м. Согласие Сталина получить было непросто. Спецназу вменялись задачи разведывательно-диверсионной направленности. А Сталин не любил и, может, опасался подобных секретных образований. Похоже, в его согласии не последнюю роль сыграл аргумент атомной войны, ведь тщательно охраняемые базы и атомные установки все же уязвимы для таких подразделений.
   Войска спецназа внешне не должны были ничем выделяться (дань секретности) и носили эмблему и форму воздушно-десантных войск, но к ним не относились. Косвенное отношение все же было: часть офицерского состава комплектовалось из выпускников Рязанского десантного училища. Это, пожалуй, самое известное военное училище. Известное, уважаемое, как уважаем и род войск, которое оно представляет. Мы можем назвать по крайней мере трех президентов, вышедших из стен этого училища: Польши – Войцех Ярузельский, Мали – Амаду Туре и Ингушетии – Юнус-бек Евкуров. Выпускник Павел Грачев был министром обороны, а выпускник Александр Лебедь – секретарем Совета безопасности.
   Нетрудно догадаться, что для спецназа требуется воздушно-десантная подготовка, но более убедительная взаимосвязь прослеживается, когда среди выпускников десантного училища мы находим молодых людей с квалификацией «командир разведывательного взвода» и с гражданской специальностью «переводчик». Таких называют бандерлогами. Так же на военном жаргоне называют спецназовцев.
   В середине августа 99-го в чучковской бригаде, которая жила в атмосфере повседневного угасания, слухов о возможном переводе в другое место, а то и переформировании, возникло некоторое оживление: стали собирать отряд для вылета на Северный Кавказ, в Дагестан.
   Жизнь вроде бы поправлялась. Днем к КПП, устав от бесконечных, тянущихся слева и справа от дороги полей, подъехал небольшой грузовичок. Он обогнул покосившийся фонарный столб и остановился. Из него вышел военный в форме офицера связи.
   Через несколько минут грузовичок пропустили на территорию части, и он направился в сторону здания Главного штаба бригады.
   Солдаты, которым приказали разгрузить машину у склада связи, не знали, что прибывший военный, подполковник, вовсе не связист, а офицер ФСБ, и что здесь у него служит хороший друг. С этим другом он и под пулями побывал, и не один стакан на грудь принял. Пока подполковник сонно вглядывался в вышку, представляющую собой макет взрыва атомной бомбы, солдаты в майках заносили и ставили на дощатый пол пятидесятикилограммовые мешки с сахаром. Склад закрыли, грузовичок с подполковником уехал.
   Ночью солдаты, поставленные охранять склад, решили попить чайку с сахаром. Вон его сколько!
   – Слышь, ты чего принес, земеля?
   Один из них поднял к свету поллитровую банку с чем-то белым, в тусклом свете – чуть желтоватым.
   – Чего было, то и принес.
   – Это… это – вермишель какая-то.
   – Прикинь, подпол вместо сахара вермишель привез.
   – Зы, нуты и тупой! Это его дела. Он мог в мешки из-под сахара вермишель засыпать. Ща попробуем. На вермишель тоже не похоже. Бли-и-ин, гадость какая!
   – Может, крысиный яд?
   – Ты чего? Дурак?
   – А что? Я, прикинь, как-то черный хлеб с крысиным ядом попробовал. В столовке по ошибке на стол выложили.
   – Ну, че? Кони не двинул?
   – Не, прикинь, два года на черный хлеб смотреть не мог.
   – Ну, раз ты такой борзый, попробуй сам свой сахер-махер. В чипке такого не дадут.
   – Нормально, да?! Он уже мой! Короче, лады, давай отраву. Ша! Работает спецназ! В любом месте, в любое время! Спокойно! Всем оставаться… тьфу! Зараза! Не, это не крысиный яд. Фуфло какое-то!
   – Наколка, реально!
   – Леху помнишь?
   – Какого Леху?
   – Прикинь, нам в группу радиоминер придавался. С ним можно перетереть. Он в химии волочет не по-детски.
   – Зы! Ты че, земеля?! Любознательный, да? Будешь щелкать клювом, огребешь по полной. Не было никакой вермишели, ты понял? Отнеси, где взял, и забей на все! Я тут вилы за версту чую, без базара. Щербак тебе враз все объяснит.
   – Ладно, проехали. – И солдат понес банку с «сахаром» обратно в помещение, где стояли мешки.
   Можно, стесняясь, спросить, откуда вдруг возникли высокие отношения между ФСБ и ГРУ? И ответ может быть такой: они были организованы на самом верху с благословения высшего руководства. И это подкупает. ФСБ надежно охраняет сон мирных граждан, ГРУ заботится о безопасности военнослужащих.
   Каждая структура вербует своих агентов. И действует через своих агентов. Агент – это чел из вражеского лагеря. Он работает и против своих, и против чужих, и за своих, и за чужих, и тем охотнее, когда, случаем, их интересы совпадают. Агента надо прикрывать и покрывать: как его враждебную деятельность, так и не слишком крупные правонарушения, чтобы он мог продолжать свою работу.
   Агентами могут быть и бывшие сотрудники разведки и контрразведки, а также других структур, работающие в народном хозяйстве, но не теряющие связь с органами, числящиеся как ОДР – офицеры действующего резерва (недаром говорится, что бывших разведчиков не бывает). Их навыки нередко используются не только в позитивном бизнесе, но и в криминальном. Их работа неплохо оплачивается, а где деньги, там и неудержимый цинизм. Бывшие – не бывшие, согласимся, имеют все предпосылки, чтобы работать и на себя, и на хозяина, и, одновременно, агентами спецслужб.
   У кого голова еще не пошла кругом от этого коктейля информации, пусть примут небольшое примечание, а именно: об агенте становится известно лишь в случае его провала, в противном случае сведения о нем практически отсутствуют.
   С началом новой кампании на Северном Кавказе Департамент ФСБ по защите конституционного строя и борьбе с терроризмом не мог оставаться в стороне. Однако той осенью назвать ее хорошей можно было, лишь сильно покривив душой.
   Подполковник Романчук, а в нем мы могли бы узнать того самого офицера, что привозил груз в Чучково, встретился со своим агентом Марком августовским днем в маленьком угловом кафе в Кузьминках.
   Романчук был в штатском, в зеленой футболке и жилетке со множеством карманов, в джинсах, на глаза надвинута бейсболка. Своим видом он походил на режиссера или главного оператора, которого все зовут запросто Тимур или Рустам, на «ты», но с подобострастием, с осторожным панибратством, но без амикошонства.
   Марк был в дорогом светлом костюме, галстуке «Китон», с золотой печаткой на пальце. Костюм хорошо сидел на ладной фигуре. Марка можно было принять за руководителя преуспевающей фирмы, например директора охранного агентства или чего-то в этом роде. Короче, встретилась культура с физкультурой.
   – Я могу без вопросов выделить своих людей, – говорил Марк. – Все люди опытные, проверенные.
   – Это понятно, – отвечал Романчук, – но это не годится. Нужны люди с Кавказа, понял? Лучше, конечно, чехи, но время поджимает. У тебя есть кто на примете?
   Марк задумался.
   – Кавказ, говоришь? Денег будет стоить.
   – Обещай, не скупись. Я ж говорю: время, время! Цигель-цигель!
   – Обещай – не скупись? Их что, потом зачистить придется? – встревожился Марк.
   – Там видно будет.
   – Там видно будет? А мы с тобой по той же дорожке не пойдем?
   – Мы – нет. Такие, как мы, еще пригодимся. Тебе ли не знать. Сколько раз твою задницу прикрывали!
   – Прикрывали? Ни фига себе! Прикрывали, – Марк возмущенно поднял плечи.
   – Ты сколько людей вербануть сможешь?
   – Ну, будет тебе две пары. Хватит?
   – Нормально. Значит, слушай, расклад такой. Они знакомы?
   – Да.
   – Короче, так. Надо снять несколько помещений по договору хранения. Это я беру на себя. Потом привозим груз. Привозим по куйбышевскому шоссе, трасса М-5. Едем по Но-ворязанке, Волгоградскому проспекту. По Москве болтаться не будем, помещения будут здесь, на юго-востоке. Работаем парами. Скинешь свой «Армани», оденешься попроще. Надо будет баранку крутить и мешки грузить. Выберешь себе напарника по вкусу, самого отчаянного. В принципе, одну пару можно «в темную» использовать: возить – складировать. Твоя роль – точку ставить. Ты понял?
   – Точку? Ты имеешь в виду последний аккорд? Когда приступаем?
   – Зови своих борцов за независимость. Два дня тебе хватит? Скажи, что аванс получат. Обговариваем и приступаем. Я сегодня в регистрационную палату метнусь. Может, подбросишь меня до Манежной?
   – Тетенька, дайте попить, а то так есть хочется, что даже переночевать негде!
   – Дел по горло. Эта жара еще! – Романчук посмотрел на раскаленное пространство перед универмагом.
   – Через Татьяну оформляешь?
   – Много будешь знать…
   – Секрет Полишинеля. Она – мой партнер.
   – Она – наш партнер.
   – Наш, наш, чей же еще? Будто я не знаю, что она из нашей конторы, – Марк встал. – Ладно, поехали уже, у меня в машине кондиционер.
   Москва потихоньку плавилась под выбеленным жарой тускло-голубым небом. На Манежной площади царило пекло, но внутри, за домами, в тени двора, где помещалось нужное Романчуку здание регистрационной палаты, можно было перевести дух.
   Марк не пошел внутрь, он широко зевнул, как лев, потянулся и остановился под деревьями, ловя лицом заблудившийся в листьях ветерок.
   Старинная дверь повернулась на петлях, и во двор вышли Романчук и Татьяна. Марк поплыл им навстречу.
   – Какие люди, и без охраны! – Марк развел руки в стороны, приветствуя молодую женщину.
   – Приве-е-ет! – в тон ему протянула Татьяна. – Это и есть ваш сюрприз? – Ее слова предназначались Романчуку.
   – Мы ведь не любим сюрпризов, да, солнышко? – сказал Марк, галантно поднося ее руку к своим губам.
   – Зато мы любим своих клиентов, – ответила она. – А сюрпризы мы вставляем в смету.
   Несмотря на молодость, эта женщина, получившая юридическое образование, работала директором фирмы «Деловая компания». Фирма оказывала услуги в области гражданского права.
   Прошло несколько дней. Романчук с Марком сформировали смешанную группу исполнителей некоего плана, который должен был склонить общественность поддержать начинающуюся войну на Кавказе и убедить ее в правильности выбранного курса.
   Группу разбили на пары. В первую входил Романчук с молодым человеком (все звали его Керимом), во вторую – Марк с неукротимым Магометом, которого все звали просто Михой, в третью – еще два кунака, они занимались перевозкой и погрузкой, имена их были, скорей всего, как и у их товарищей, тоже вымышленные.
   Первые числа сентября выдались на редкость солнечными, сухими, подтянутыми и хорошо пахнущими.
   Привезенная из Чучково партия мешков была размещена удачно: на складах в промзоне на юго-востоке Москвы. Все мешки имели разное содержимое, но одинаковое обозначение «Сахар». Часть мешков и в самом деле содержала сахарный песок.
   Одна груженая машина, выполнив вираж у метро «Текстильщики», повернула с Волгоградского проспекта налево и потерялась в кварталах Люблино. Другая нашла еще более отдаленную окраину – Капотню с прилепившимся к московскому нефтеперерабатывающему заводу жилым городком, отрезанным от большой Москвы, лишь узкий проезд соединял кварталы Капотни с кольцевой автодорогой.
   Романчук с Керимом успели снять еще два небольших помещения под хранение сахара, одно в пустующей части склада мебельного магазина, расположенного внизу жилой кирпичной восьмиэтажной башни, другое – тоже в жилом доме, одиноко стоящим за мостом, соединяющим Марьино и Братеево.
   Последним они отыскали жилой дом в Печатниках, на улице Гурьянова. Керим сидел в легковушке, а Романчук беседовал с хозяином в офисе на первом этаже. Кериму было видно, как они зашли в пустующую комнату, как приблизились к окну. Романчук при этом одобрительно кивал, а хозяин что-то говорил. Потом Керима отвлекли: его попросили чуть отъехать, чтобы дать припарковаться возле дома. Наконец Романчук вышел, сел рядом с Керимом.
   – Какое сегодня число? – спросил он.
   – Э… вчера воскресенье было, – сказал Керим.
   Романчук осмотрел дом. «Вот отсюда и начнем», – решил он.

4. На минном поле

   На следующий день со складов в Люблино на улицу Гурьянова пришла машина. Отправку груза контролировал Марк.
   – Сколько всего взяли? – спросил он.
   – Двадцать мешков, – ответил один из тех, кто грузил машину.
   – Двадцать мешков чего?
   – Смеси.
   – А сахар?
   – Уважаемый, зачем говоришь «сахар»? Пускай сахар шайтан грузит. Мартышкин труд, какая от него польза, слушай?
   – А я говорю: грузи. Хоть пять мешков, но сделай! Лучше десять. Никаких отступлений. Все!
   Грузчик, качая головой, поплелся к мешкам.
   – Он дело говорит, – сказал ему его товарищ. – Лучше перебдеть.
   С Люблинской улицы через узкий проезд под железнодорожными путями по ухабам выползли на улицу Полбина, направо и, не сворачивая, полукругом по Печатникам на улицу Гурьянова.
   Улица Гурьянова появилась в Москве в 1971 году, сами же Печатники стали Москвой вместе с городом Люблино в 1960-м. Вот ведь как, улицу Гурьянова назвали в честь партизанского комиссара, а известны Печатники Николо-Перервинским монастырем, а тот – своим собором Иверской Божьей Матери, иконостас которого писан художником – тоже Гурьяновым. В этот древний монастырь во времена Грозного удалился оклеветанный перед царем митрополит Филипп – Федор Колычев.
   За монастырем в трехстах метрах от него идут сплошные стены московской женской тюрьмы.
   Груженная сахаром машина остановилась в двух километрах от монастыря. Недалеко, через улицу, понуро стоял посеревший лицом кинотеатр «Тула». Все было каким-то серым, будто небо наступило на этот бетонный квартал-муравейник свинцовой подошвой.
   Директор, с которым договаривался Романчук, увидел машину в окно. Он вышел в темный коридор, показал грузчикам дверь комнаты.
   – Можете заносить, – буркнул он и ушел к себе.
   Однако через минуту он вышел.
   – Мужики, – сказал он грузчикам, – оставьте один мешок для меня. Тут в коридоре поставьте. Сколько он будет стоить?
   – Сто, – переводя дыхание, ответил грузчик.
   – Держи. – Директор протянул ему деньги.
   – Выберу мешок получше, – пообещал грузчик. – Ваша жена будет довольна.
   – Ну, спасибо.
   Этой же ночью Марк вместе с Михой притормозил в этом самом построенном неласковой рукой квартале.
   – Так! Ты смотри на время, – сказал Марк, – а я буду смотреть на место.
   – Сейчас полдвенадцатого.
   – Точность – вежливость королей.
   – Мы ведь будем очень вежливы, да?
   – Королям и не снилось. Давай сверни сюда. Двигатель не глуши. Вот так! Нет, давай подальше. Ага. Еще чуть-чуть. Стой.
   Сначала время бежало быстро, но теперь, когда они нашли точку, остановились и стали ждать полуночи, оно вдруг замерло.
   Миха уже несколько раз смотрел на свои часы, даже приложил их к уху. Из подъезда кто-то вышел с большим пакетом и направился к мусорным бакам. В темноте вспыхнула зажигалка, и появилось оранжевое пятнышко. Жилец не спешил обратно.
   Марк лениво следил за огоньком в ночи. Потом огонек погас, жилец зашел в подъезд. Подошла молодая пара. Парень с девушкой никак не хотели расставаться, шептались, хихикали. Девушка порывалась идти домой, парень ее удерживал за руку, тянул во двор к скамейке. В конце концов она вырвала руку и, пританцовывая, скрылась за дверью подъезда. Марк вздохнул и переменил позу.
   – Бли-и-н, давай уже! – возмущенно торопил время нетерпеливый Миха. – А? Марк!
   – Сказал в полночь, значит, в полночь! Пацан сказал, пацан сделал!
   Миха поворочался на сиденье.
   – Вот! Смотри, Марк! Все! Давай!
   Марк делано спокойно направил пульт радиомины в сторону окон арендованного помещения, нажал кнопку. Миха инстинктивно пригнулся. Но ничего не произошло. Марк нажал еще раз. Ничего.
   – Дай мне, – вызвался Миха.
   Марк протянул ему пульт. Ничего.
   – Надо поближе подъехать, – сказал он.
   Они подъехали поближе.
   – Еще? Или здесь?
   – Здесь. Ближе опасно.
   Марк сморщил лицо, вжал голову в плечи и вдавил изо всех сил кнопку на пульте. Ничего.
   – Ну, давай еще метров двадцать. Как включу, сразу жми на газ, понял?
   И опять ничего. Только машина напрасно сорвалась с места.
   – Абзац! – сказал Марк. – Расслабься. Сегодня не наш день. Едем отсюда.
   Марк, устремив взгляд вперед и закусив нижнюю губу, думал, Миха ругался. У платформы Текстильщики остановились перед светофором.
   Миха повернулся к Марку.
   – Завтра утром вернемся, да? Взрыватель проверять будем?
   – И засветимся, – раздумчиво произнес Марк. – Тебе это надо? Может, нас вообще в помещение пустить не захотят.
   – Пускай подполковник сюда подскочит.
   – Наш косяк, нам и исправлять. Он вообще ничего знать не должен. Наши двое суток еще не истекли. Как в фильме Стенли Крамера: есть еще время, брат! Поехали, зеленый!
   Миха включил сцепление.
   – Что будем делать? – не утерпел он, когда выехали на Волгоградский проспект.
   – Думать будем.
   – Ты-то что думаешь, Марк?
   – Думаю, ну, проверим мы всю цепь. А если она исправна? Проверим, перезапустим, а она снова не сработает? Надо что-то попроще, но понадежнее, чтоб наверняка.
   – Слушай, а если я в окно гранату брошу?
   – Гранату? Грандиозная мысль! Надо внести в учебное пособие диверсанта.
   – Зачем так говоришь?
   – Нет, я серьезно! – Марк хлопнул Миху по плечу. – Объявляю тебя профессором. Только надо чуть-чуть додумать. Представь, бросаешь ты с двадцати метров ручную гранату, и что?
   Миха округлил глаза.
   – Ты чего, Марк?! Я жахну из гранатомета, а? Термобарической, а?! Марк! Я с трехсот метров в кабину попадал. А, Марк?!
   – Молодец!
   – Только у меня нет гранатомета, Марк.
   – Будь спок! Гранатомет – за мной. А опыт ночной стрельбы у тебя есть?
   – Что?
   – Ночью ты стрелял?
   – И ночью стрелял. Какая ночь, Марк? Фонари горят. Окно хорошо видно. Такую бузу замутим!
   – Замутим, замутим, – Марк утвердился на сиденье и снова устремил взгляд на набегающий город, нервно мигающий желтым глазом светофора.
   Следующей ночью Марк с Михой снова были на месте. Прошли сутки, но их будто и не было. Та же ночь, та же притихшая окраина под свинцовой пятой неба, гаснущие окна, гнетущая тишина, еще более заметная из-за редких звуков: то машина проедет, то собака на пустыре взвоет, то донесется перестук состава на железной дороге. Ох уж это дежавю! Марк вздохнул. Если бы не вчерашняя промашка, смотрел бы сейчас вечерние новости, испытывая незнакомые чувства причастности. Или плюнул бы на осторожность и закатился бы к Татьяне. Они смотрели бы новости вместе, холодея или разгораясь. Интересно, как она отреагирует на совершенное ими? Одно дело говорить, что тебе нравится ходить по краю, а другое дело увидеть бездну!
   Марк потянулся. Он представил Татьяну в своих руках, почувствовал под пальцами горячее тело. Ему она назначена, ему в масть подмять ее под себя или, наоборот, целовать ей пятки. Он опять вздохнул. Вместо этого он тут целует пятки госпоже Неизвестность.
   Минутная стрелка приближалась к двенадцати.
   – Ну что, попадешь отсюда? – вопрос адресовался Михе.
   – Запросто.
   – Значится так! Выстрел. Не дожидаясь попадания, бежишь к машине. Я тебя страхую, и я за рулем. Все ясно?
   – Без проблем!
   И снова время замирало, тревожно озиралось, а то и пускалось вскачь. Когда Миха вылез из машины и с трубой гранатомета исчез в темноте, оно помчалось со всех ног. Марк чуял в темноте шевелящуюся тень. Тень устраивала гранатомет на плече. Цель – окно мирно отвечало фонарям несильным бликом.
   Вдруг в боковое стекло машины постучали. Марк вздрогнул. Это был Миха.
   – Слушай, я в оптику мешки вижу, – восторженно сказал он.
   Марк беззвучно выругался. Однако сейчас от спокойствия обоих зависела точность выстрела.
   – Это хорошая новость, Миха, – сказал Марк. – Сделай милость, всади в них гранату.
   Миха кивнул головой и снова исчез в темноте. Марк смотрел то в его сторону, то в сторону окна на первом этаже. Потом он услышал звук идущего по улице грузовика. Грузовик приближался. Если Миха выстрелит, он, как хвастался, попадет прямо в кабину грузовика. Это будет полный облом. Марк посмотрел на часы. Нет, еще не полночь, еще три минуты. А если у Михи часы, не ровен час, убегают? Всегда чего-нибудь забудешь!
   Грузовик благополучно миновал их. Зато у самого дома показалась легковая машина. Она угадывалась по движению фар. Марк прикинул, что граната должна, как ракета, пройти над ее крышей. Его размышления прервал знакомый выстрел, растянутый ревом трубы. Это Миха вострубил, запустив реактивную гранату. Пламя за его плечами осветило окрестности. Марк увидел Миху, увидел отделившееся копье гранаты и повернул голову к цели.
   Деревья оцепенели, проезжавшая перед домом машина двигалась, как муха, застрявшая в сиропе, светящееся копье плыло сквозь темноту к дому. Время не торопилось, будто спрашивало Марка, хорошо ли ему видно? Двадцать один, двадцать…
   Марк очнулся. В машину с грохотом ворвался возбужденный Миха. Марк на него не обернулся, он нажал на газ. Вспышка слева! Нет, это надо видеть!
   И тут под колесами дрогнула сама земля. Тормоз! Газ! Дом вздрогнул. Судорога прошла по фасаду. На газ! На газ! Догоняя их, по деревьям, по песочку, по стеклам соседних домов бежала взрывная волна. Она вырвалась к пойме реки и в ужасе побежала дальше.
   А позади рушились бетонные перекрытия, падали несущие стены, летели в стороны и вниз перегородки. Не успевшие осознать, что случилось, еще бодрствующие и уже спящие люди проваливались с девятого, восьмого, седьмого этажа в пропасть, в мешанину бетона, мебели, детских игрушек, труб, стекол, разорванных взрывом окровавленных тел. Оглушенные, ушибленные, переломанные, захлебываясь криком, они летели в бездну, не прикрытые даже надеждой. Ведь надеждой не прикроешься от припечатывающих, плющащих живую и мертвую плоть, бетонных плит.
   Только облако пыли прикрыло весь этот ад. Оно расползалось в стороны, приглушая грохот схватившихся в борьбе глыб из песка и цемента.
   И сто отлетевших душ силились сквозь облако пыли разглядеть свои изуродованные, истерзанные тела, но ничего не видели. Детские души смотрели вниз с удивлением, взрослые с отчаянием, души стариков – с покорностью.
   Дом, как корабль, переломился посередине. Нос и корма были еще на плаву, а середина исчезла, а вместе с ней исчезла и жизнь корабля. Будто, не считаясь с жизнью, цепко ухватили и с мясом вырвали сердце из груди.
   – Вот это работа! А, Марк! – воскликнул Миха, хлопая себя по коленям. – Вот это работа! Не то что в Буйнакске. Ювелирка! Что за хитрость, слушай, подогнать грузовик с тоннами взрывчатки к дому?! А здесь – точно и натурально!
   – Да уж! – выдавил из себя Марк, сдерживая дурацкую нервную улыбку.
   Он никак не мог собрать взгляд на дороге. Глаза и мысли разбегались в разные стороны.
   – Байрам! – не унимался Миха. – Скажи, Марк! Всем делам дело!
   – Жильцы этого дома с тобой вряд ли бы согласились, – Марк наконец взял себя в руки, возбуждение прошло.
   – Зачем так говоришь? У каждого своя судьба.
   – Это – жертвоприношение.
   – Пускай так. Мы – только орудие судьбы.
   – Ну, чье мы орудие на самом деле, я бы поспорил, – проворчал Марк. – Будем надеяться, что жертвы не напрасны.
   – Жертвы напрасными не бывают. Так меня учили.
   Марк коротко взглянул на своего напарника.
   – Это хорошо, – сказал он миролюбиво. – Это очень хорошо.
   Все новости теперь начинались с трагедии на улице Гурьянова. Милиция вывесила фоторобот, весьма напоминающий Романчука. Грузчиков директор офиса не запомнил. Позже появились уже два портрета. Потом опять остался один. День ото дня он приобретал новые черты. Портрет появлялся то в очках, то без очков. В нем все меньше присутствовала определенность.
   Как только Артур узнал о взрыве, он сразу же пробил по базе адрес офиса на Гурьянова. Надо было узнать всю историю этого объекта. Это естественно, ведь его, как куратора Юго-Восточного округа могли спросить об этом помещении. Был ли он там, были ли его коллеги? На что обратили внимание? Жаль, что он так и не успел там побывать. Район Печатники он начал с более крупных объектов.
   Однако никто Артура ни о чем не спросил. Это заставило его задуматься. Это что – самонадеянность или изначальная осведомленность?
   – Ну, допустим, – бормотал Артур, глядя на экран монитора, – допустим, здесь был офис фирмы «Делко», что из этого следует?
   Минуту он сидел, прикрыв глаза, затем стремительно встал и вынул из шкафа толстую папку. Он нашел, что искал.
   «“Делко”, – рассуждал Артур, – это, вероятно, открытая кем-то дочерняя или аффилированная компания. Что такое “Делко”? Это сокращение от “Деловая компания”. Надо посмотреть, есть ли такая?»
   Он нашел «Деловую компанию», ее офис располагался недалеко от Текстильщиков. Если он опоздал с походом в «Делко», то «Деловую компанию» навестить – в самый раз.
   Был серый день, нерешительно начинал брызгать дождь. Удовлетворившись пестреньким асфальтом, дождь выключал свой пульверизатор и любовался делом своих рук издалека. Был серый дом и серая дверь, которая вела в офис фирмы. Артур по привычке обошел здание. Фирма небольшая, занимает офисное помещение, вход и выход один. Артур позвонил у входа и представился.
   Татьяна взяла его удостоверение и тщательно переписала данные в свой ежедневник.
   – Чем обязаны? – Она посмотрела на Артура. – Почему нас решили проверить?
   – Всех проверяем.
   Артур просмотрел документы. Эта «Деловая компания», судя по всему, еще и оказывает помощь в получении права аренды и заключении договоров субаренды. И сколько же объектов она могла предложить, чтобы разместить взрывчатку? Впрочем, это – всего лишь гипотеза, его предположения.
   Он шел по Волжскому бульвару, и серый день едва слышно шуршал редкими осенними листьями. У Артура ничего для подтверждения его гипотезы не было, только туман и дым, застилающий бульварную перспективу.
   Едва Артур вышел, Татьяна позвонила Марку и рассказала о визите инспектора. Марк связался с Романчуком и попросил о встрече. Романчук, конечно, не верил в совпадения, но успокоил Марка и Татьяну. Он считал, что у инспектора могут быть подозрения, но нет ни улик, ни даже убедительных доводов. Как он вычислил Татьяну, Романчук не знал, но был убежден, что ситуация держится под контролем. Тем не менее он сделал вывод, что связанные с Татьяной точки на Борисовских прудах и на Краснодарской улице теперь потенциально засвечены, поэтому надо работать по Каширке. Последний адрес через компанию Татьяны не проходил.
   – Только больше никаких радиопонтов, – предупредил он Марка. – Запускай таймер на пять утра, и гуляй Вася!
   Этот дом расположился в развилке между Каширским и Варшавским шоссе. Его нашли первым, здесь проявился его величество случай. Просто разговорились два водителя, один вез «сахар» в мешках, а другой – мебель в магазин, который находился на первом этаже.
   В отличие от дома на Гурьянова, дом на Каширке противился судьбе, сколько было сил.
   Первым делом о том, что в мебельном магазине хранятся мешки с сахаром, прознал участковый милиционер. Милиции после взрыва в Печатниках было предписано проверять все подвалы и чердаки на наличие подозрительных лиц и взрывчатых веществ, однако никто не сообщил ей, что взрывчатка, вероятно, будет замаскирована под сахар. Поэтому участковый ничего опасного в мешках с сахаром не видел, но добросовестность и интерес к необходимому для человека продукту побудили его зайти и полюбоваться на груз. Но воля судьбы покрепче воли человека. В этот день было воскресенье (первое воскресенье после трагедии в Печатниках), никого из руководства магазина не оказалось на месте, помещение, где хранился сахар, имело хороший замок. Участковый потоптался у закрытой двери и отправился восвояси.
   Но это еще не все. У дома еще был шанс. В это же воскресенье вечером, а таймер был поставлен Марком на пять часов пополуночи, опера из криминальной милиции нашли Татьяну.
   В отличие от ФСБ, которая заявила, что знает, кто устроил теракт, милиция не знала, кого искать, и искала свидетелей. Пока директор офиса из разрушенного дома на улице Гурьянова давал показания в ФСБ, где ему настойчиво показывали фотографию человека, которого он в глаза не видел, и убедительно намекали согласиться, что это именно тот человек, что использовал офис на Гурьянова под склад, милиция не мешкая поставила телефон директора на «прослушку». Когда директор «вспомнил» правильного человека и вернулся домой, то в один злосчастный момент он не выдержал и набрал номер Татьяны, надеясь на сочувствие. Тут за ней и послали оперов, а те доставили ее, как свидетеля, в отделение милиции.
   Несмотря на то что она тотчас позвонила куда следует, где ей сказали: «Держитесь! Все будет нормально!», ей было трудно сдерживать напор оперативников. Они, по сути не зная ничего, уверенно заявили, что все знают, что ей не отвертеться и что лучше сразу во всем признаться. Она была юристом, ее учили, что юстиция означает справедливость, но юристу нечего делать там, где юстиция – пустой звук, звон в ушах в переносном, да и в буквальном смысле тоже.
   Татьяна была совершенно уверена в своих умственных способностях, но интеллект и закон бессильны перед несправедливостью. На курсах ФСБ она получила сведения, как вести себя на допросах, но опера, привыкшие иметь дело с местными жуликами, алкоголиками и наркоманами, не могли оценить ее искусства.
   И тогда она вспомнила, что она женщина, послала науку куда подальше, расплакалась и призналась, что беременна. Ложь во спасение так растрогала ее, что она плакала более чем натурально. Опера повелись на истерику и оставили ее под замком в отделении до утра, мол, пусть следователь разбирается.
   До утра она не досидела. Спустя час ее отпустили. Даже милиция понимала, что подозрение в причастности человека с русским именем и фамилией со всех точек зрения недопустимо и вызовет раздражение и разнос от первого же мало-мальски соображающего начальника. В протоколе остались ее «нет, не знаю, не была, рядом не стояла». Дом был обречен.
   Артур не имел никакого отношения к ее задержанию и ничего о нем не знал. Он поделился своими подозрениями только с Верой Герасимовной.
   – Ах, Артур, не лезь ты в это дело! – сказала она. – Без тебя разберутся.
   – Я, в общем-то, не лезу.
   – Да? А кто пошел на проверку этой компании? Один пошел. Почему вам разрешают ходить по одному? Я бы после взрыва вам настрого запретила бы.
   – Но эта компания – только посредник. Она, может, вообще работала без понятия. Правда, потом должна была сообразить. Но все равно, не мог же я там натолкнуться на исполнителей. А хотите, я вам скажу, сколько должно быть исполнителей?
   – Сколько?
   – Я думаю, шесть.
   – Почему шесть?
   – По одному ходить неправильно. Нужен тот, кто страхует, наблюдает, сидит за рулем, не выключая двигателя, следит за напарником, так? То есть правильно – по двое.
   – Не знаю.
   – Смотрите, чтобы их не засекли, на объекте нужно появиться только по одному разу. Считаем: один раз – заключить договор с хозяином, второй раз – привезти груз, третий раз – нажать на кнопку. По два человека на каждый раз – всего шесть человек. Шесть человек на объект.
   Тут Артур задумался.
   – Еклмн! – Он с удивлением посмотрел на Веру Герасимовну. – Вы понимаете?
   – Что?
   – Не понимаете? Но ведь по такой схеме можно взорвать не одну, а пять точек.
   – Как? Почему именно пять? Почему не десять?
   – Потому что нельзя же повторяться. Но в том-то и дело, что они могут появляться разными парами. Основную партию будет исполнять тот, кого здесь еще не видели. А тот, кто уже был, останется в машине, например. Постарается не светиться. Показываю на пальцах: к примеру, на первом объекте побывают, условно говоря, первый с четвертым, второй с шестым и третий с пятым. На следующий объект поедут: шестой с третьим, четвертый со вторым и пятый с первым. И так далее. Каждый раз будут неповторяющиеся пары, получится, что на объектах фигурируют разные люди, никого не засекут дважды, а неподтверждаемая информация свидетелей ненадежна. Вот в чем фишка! Но в случае шести человек так можно сделать только для пяти объектов. Трем разным парам, не повторяясь, можно побывать по три раза только на пяти объектах.
   – Ты когда-нибудь повзрослеешь?
   Под утро они уснули, укрытые ненадежными бетонными перекрытиями и куда более надежными расчетами теории вероятностей. А проснувшись, они узнали, что полностью разрушен дом на Каширском шоссе. Кирпичный дом охнул и рассыпался, даже не оставив работы для «скорой помощи». Все полегли в этой игре в русскую рулетку.
   Глядя на кадры, заполненные ужасом, горой кирпичей, копошащимися в них спасателями, поминутно мелькающими мужскими спинами с надписью «ФСБ», мертвыми телами в нижнем белье, изломанными и уцелевшими вещами в мертвенно-синем свете мигалок, Вера Герасимовна, прижав ладонь к щеке, качала головой.
   – Что же это? А, Артур? Это как понимать?
   – Получается, что это все-таки серия. У них есть план, и этот план в действии.
   – Ты говорил, что фирма работает с Юго-Восточным округом. А взрыв теперь – в Южном.
   – Вы правы. Я просто ошибся. И про пять объектов я говорил несерьезно. Просто – интересная задачка, не более того.
   – Ты правду говоришь?
   – Да.
   Вера Герасимовна вздохнула и поежилась.
   – Надо собираться на работу, – тихо сказала она.
   Экран телевизора погас, и стало еще тоскливее, будто ты остался один на один с этим городом мертвых, на воротах которого висит табличка «Осторожно, минное поле».
   Осторожно через минное поле – в новую эпоху, в светлое будущее.

5. Карма

   Костя расстелил на столе карту Москвы. Ну да, с самого основания Москва разбегалась, как круги по воде: Кремль, стены Китай-города, стены Белого города, Земляной вал, Камер-Коллежский вал. Никто не противился этой концентричности, традиции, идущей прямо из средневековья. Куда более современно и целесообразно разрасталась, к примеру, Рязань – бывший Переяславль Рязанский. В XIX веке она стала образцовым европейским городом, в отличие от Москвы, которая и в XX веке так и не стала образцовым коммунистическим.
   Кольца Москвы расходились, сходились, пульсировали: кольцевая железная дорога, кольцевая автомобильная, третье транспортное кольцо. По железнодорожному кольцу проходила граница Москвы до революции 1917 года. Москва 37-го стала выползать за его пределы, напоминая уже не ровный овал, а скорее шестеренку. На юге она заступила за развилку Варшавского и Каширского шоссе (туда пустили трамвай), клинышком на юго-востоке – до поселка Текстильщики, на юго-западе – зубцом захватив деревню Раменки, на севере – откусив небольшой кусочек Лихачевского шоссе (ныне Онежской улицы), на востоке – присоединив стратегически важный Измайловский лес, а на западе – приняв заводской район в Филях, где располагались государственные авиационные заводы.
   Хрущев опоясал Москву автомобильным кольцом. К концу XX века город стал вылезать наружу невообразимыми грыжами. В девяностые годы началась бурная автомобилизация (до этого, в коммунистической стране, чтобы приобрести автомобиль, нужно было несколько лет простоять в очереди).
   – Городу еще предстоят испытания, – думал Костя, глядя на карту.
   – У меня теория, – сказал Артур. – Была! Что все взрывы случатся в одном округе.
   – Была?
   – Эти два – в разных округах.
   – Борисовские пруды – твой округ?
   – Мой.
   – Там нашли взрывчатку.
   – Такую же? Опять мешки?
   – Да. И еще в Капотне. Твой округ?
   – Мой. Больше не нашли?
   – Вроде пока нет.
   – Еще одно место должно быть, Костя. По моей теории.
   – Теория – это хорошо. У ФСБ и МВД тоже есть теория. У нас теперь есть даже премьер из ФСБ.
   – Ты же с ним встречался, Костя.
   – Я с ним только поздоровкался.
   – Премьер из ФСБ – это как если бы ты имел охранника в своем большом хозяйстве, а потом вдруг сделал бы его главным управляющим.
   – Ну и что?
   – Как сказать. Я так думаю, что охранник заточен не на хозяйство, а на людей. Люди – источник его беспокойства и объект его работы. Весь его, так сказать, творческий процесс будет составлен из подозрительности, слежки, доносительства, фаворитизма, провокаций и расправ. На место управляющего ты мог выбрать любого, но этому – первому придет в голову подставить тебя, а потом прийти на помощь, чтобы доказать свою полезность и преданность. Это – в лучшем случае, а в худшем – подставить и занять твое место. Потому что он же молится оперативным стандартам. Так или иначе, рано или поздно, полагаясь на охрану, ты пожалеешь, что польстился на легкое решение.
   В этот день странный случай произошел утром в Государственной думе. Во время заседания председателю Думы Селезневу позвонили из ФСБ и доложили, что ночью взорван жилой дом в Волгодонске. О чем Селезнев сразу же сообщил депутатам. Однако этой ночью взорвали дом в Москве на Каширке, а не в Волгодонске, и об этом минутами позже депутатам стало известно из средств массовой информации.
   Досадный эпизод вспомнился через три дня, когда, действительно, ночью взорвали дом в Волгодонске. Возникла тема для вопросов, но тему решительно закрыли.
   Начало взрывам жилых домов положил взрыв дома, где жили военные, в Буйнакске, затем – Москва (успели взорвать два дома), и, наконец, косвенно предсказанный Волгодонск.
   К этому сроку, кстати, нашли уже пятое и последнее место в столице, куда складировали мешки с «сахаром», на Краснодарской улице в Юго-Восточном округе. Участковые милиционеры и сотрудники городских управ днем и ночью проверяли все подозрительные места и запечатывали чердаки и подвалы.
   Со взрывом на Каширке 13 сентября московский цикл взрывов жилых домов был, к счастью, закончен. Компания распалась окончательно. Через некоторое время Татьяна переехала в респектабельный офис в центре Москвы рядом с Лубянкой, Марк скрылся в новом прекрасном особняке на Рублевском шоссе, Романчук отправился отдыхать на остров Кипр, Миха и Керим подались в Чечню, а два безымянных исполнителя растворились где-то на обширной территории Северного Кавказа.
   Стоит ли говорить, что четверо последних в первую очередь вынуждены были скрываться и являлись желанной добычей ФСБ?
   Миха и Керим добирались до места сначала на перекладных, а последние километры шли пешком. К вечеру лесной тропой они вышли к опушке. Впереди лежало поле. На его краю стоял сарай. В советское время такие строения возводились для хранения удобрений или семенного запаса. Миха и Керим переглянулись.
   – Здесь передохнем, а ночью двинемся дальше. – Они поняли друг друга без слов.
   В сарае было сухо, в углу торчал расползшийся мешок с селитрой. Они снова переглянулись. У них еще оставалась пачка печенья «Юбилейное», и они разделили ее пополам. Керим не стал выбрасывать обертку, он аккуратно высыпал из нее оставшиеся крошки, сложил бумагу и спрятал ее в карман. Они улеглись, решив дождаться полуночи, чтобы незаметно пересечь поле. Через дверной проем светилось небо, на котором уже появились первые звезды.
   – Эх, сейчас бы мороженого, слушай – мечтательно сказал Керим, утирая губы ладонью. – Любишь мороженое?
   – Я бы чефирнул. – ответил Миха.
   – Ну, от чая я бы тоже не отказался, – согласился с ним Керим. – А помнишь, раньше было мороженое за сорок восемь копеек? Пломбир, слушай. Настоящий. И много. А?
   – Помню, конечно. Но я в детстве больше любил за двадцать восемь с орехами. Шоколадное.
   – Э, нет такого больше. И детства тоже нет. Дырявая крыша над головой есть.
   – Это точно! – Миха потянулся, перестал смотреть на звезды и закрыл глаза.
   Некоторое время они молчали. Керим, не слыша сонного дыхания товарища, спросил:
   – Скажи, дорогой, почему мы людей взорвали? Чем они провинились? Спать легли, слушай, как мы сейчас, да? Ничего не делали, да?
   Миха заворочался, не сразу ответил.
   – Ты что, людей не убивал?
   – Зачем говоришь, не убивал? Убивал. Людей с оружием убивал. Солдат на войну идет, слушай, убивать идет, умирать тоже идет.
   – На все воля Аллаха.
   – Э, не надо, Миха. Ты пионером был, комсомольцем был. Аллаха совсем не знал.
   – Чего ты от меня хочешь, Керим? Я – простой человек. Умные люди решают: Аллах есть, Аллаха нет.
   – Ты – простой человек, Миха. Пусть так. Но ты – человек. Ты – не машина, не какой-то глупый дурак, не маньяк. Человек, Миха!
   Наступило молчание. Миха сопел. Оба смотрели на звезды, их стало больше, и они стали ярче.
   Наконец Миха шумно высморкался и повернулся на бок.
   – Давай спать, – сказал он, однако через секунду приподнялся, опираясь на локоть. – Знаешь, я закрываю глаза и вижу тот дом. Как он стоит и вдруг начинает посередине осыпаться вниз. И облако пыли. А однажды я видел сон, натурально, как наяву, будто я сплю, потом меня подбрасывает, и я начинаю падать с девятого этажа, а внизу – каменная мясорубка. Я сразу проснулся.
   Керим не просто приподнялся, он сел.
   – Я все задаю себе вопрос. Как это поможет нашему делу, слушай?
   – Не нам решать. Начальники решают.
   – Чего там они решают? Какие такие начальники? Где они? На кого работают? Ты знаешь? Нет. Я знаю? Нет. Русский знает? Тоже не знает.
   – Мы – только орудие, – настаивал на своем Миха.
   – К несчастью, да? Судьба, слушай. Две сотни людей, да? – Керим развел руками. – Мы это сделали.
   – Ну, на тебе все-таки вины меньше.
   – Кто ее меряет? Нашу вину. Больше, меньше…. Читал про карму?
   – Про карму? Нет, как-то не доводилось.
   Керим покашлял в кулак.
   – Карма – это когда каждый как бы несет свой кувшин, который называется «карма». В него капают, капля за каплей, его грехи. Когда он наполнится доверху, с последней каплей человек умирает.
   – Мы еще живы, Керим.
   – Никто не знает, сколько капель еще осталось. Может, много, а может, всего одна, – сказал, снова ложась, Керим.
   – Поживем – увидим, – ответил из темноты Миха и закрыл глаза.
   Усталость взяла свое, и они оба забыли обо всем, как будто рухнули в черную дыру, да там и исчезли. Только время резиновой нитью соединяло их с остальным миром.
   Миха проснулся оттого, что в лесу заухал филин. Он сразу почувствовал, что в сарае они не одни. Тьма уплотнилась и шевелилась живой массой. Кто-то касался коленей, поглаживал руки, брался за ботинки. Керим уже проснулся, он пыхтел и размахивал руками.
   – Керим, что за фигня? – хриплым и сонным голосом спросил Миха.
   – Крысы!
   – Вот твари! – Миха вскочил на ноги, пол под его ногами шевелился.
   Количество крыс прибывало с каждым мгновением, они волнами вкатывались в сарай. Керим тоже, стоя во весь рост, отпихивал их ногами. Они не атаковали, видимо, накапливали массу, дожидались подхода свежих сил. Слышалось шуршание и тихое повизгивание.
   – Надо валить отсюда, Керим! – крикнул Миха.
   – Э, какой разговор?! Конечно, валим! – И Керим дикими прыжками побежал к выходу из сарая.
   Но не тут-то было. Приземлившись ногой прямо на зверька, Керим поскользнулся и упал. Масса отхлынула, но, опомнившись, сообща бросилась на упавшего. Следовавший за ним Миха едва успел подхватить его. Они, нещадно пиная и давя крыс, выскочили в поле, унося с собой нескольких, успевших вцепиться в брюки. Поле было давно не пахано, земля – твердая и ровная, поэтому стометровку они бежали, как по гаревой дорожке.
   – Давно так не бегал, – замедляя бег, сказал Миха.
   Керим стоял, опершись руками о колени, и пытался отдышаться.
   – Ай, шайтан! Чуть не пошли им на завтрак, слушай.
   – Не люблю крыс, – тоже переводя дух, сообщил Миха. – С детства не люблю. Помню, маленьким смотрел мультфильм про Щелкунчика. Там крысиный король был.
   – Нашли бы два скелета в сарае.
   – Какие скелеты, Керим?! О чем ты? Они бы скелеты наши съели на десерт. Они бетон грызут, а ты говоришь, скелеты.
   Остаток ночи беглецы провели в пути. Рано утром пересекли шоссе. Туман повис над дорогой, молоком заполнил лес. Трава в росе холодила колени. Когда выкатилось солнце и велело туману покинуть территорию, путешественники уже пересекли границу Ичкерии.
   Они побывали в бане, переоделись, пообедали в армянском кафе и днем уже сидели в автобусе, который, переваливаясь, медленно тащил своих пассажиров по разбитому асфальту.
   В штабе их встретили приветливо, однако потом, когда позвонили в центр, помрачнели. Звонили долго, по разным номерам, пока в телефоне не сказали: сейчас с вами будет говорить Президент Чеченской Республики Ичкерия. Оказалось, что теракты в Москве сильно навредили республике. Теперь Масхадов со дня на день ожидает введения федеральных войск на территорию Чечни. По законам военного времени явившихся бойцов следовало бы расстрелять, но, слава Аллаху, это время еще не пришло, а потому им предоставляется право кровью искупить свою вину.
   Их сравнительно вежливо допросили в контрразведке. Полученные ответы на вопросы произвели неожиданно благоприятное впечатление. Весьма важной информацией, например, послужило их свидетельство, что в качестве взрывчатого вещества использовался гексоген, который имеется только у федеральных спецслужб и в Чеченской Республике отсутствует. Ответы открывали возможность составить аргументированное донесение, представляющее саму Российскую Федерацию террористическим государством.
   Итак, их допросили, дали три дня на отдых и отправили служить на границу с Грузией.
   Когда они, к своему удивлению, вышли живыми и здоровыми на освещенную солнцем улицу, увидели тополя, растущие вдоль дороги, проносящиеся мимо запыленные автомобили, сидящих на корточках у дома напротив подростков, прохожих, идущих, как ни в чем не бывало, с овощами и зеленью, они обнялись и пошли плечом к плечу куда глаза глядят.
   Ночью в гостиничном номере Миха во сне так вздрогнул, что разбудил Керима, спавшего на соседней кровати.
   – Ты чего? – спросонья спросил Керим.
   Миха встал, взял стакан и пошел за водой. За окном ветер раскачивал тополя и заставлял скрипеть старый фонарь. Миха вернулся и сел на постель.
   – Что это было? – спросил он.
   – Что?
   – Ну, вот это все! Нас чуть не расстреляли.
   – Э, в таких делах всякое может случиться. Разве я тебе не говорил? У каждого свой интерес. Вот он, слушай, красиво говорит, да? Мы его любим, да? А он сам что думает? Думает – баранов стричь надо, да?
   Миха поставил пустой стакан на пол.
   – Знаешь, Керим, когда я школьником был, у нас своя мафия была. Местная. На нашей улице один блатной малый жил, пацанва шепталась, что он оттуда. Мы, мелкота, мечтали в его кентовку попасть, у него своя команда из пацанов была. Мой друг тоже в нее входил. Вот я и попросил друга замолвить за меня. Я отчаянный был.
   Миха встал и отнес стакан на стол.
   – Ай, совсем плохо! – покачал головой Керим. – И что? Принял тебя твой бандито-гангстерито?
   Миха вернулся к кровати и стал взбивать подушку.
   – Друг поговорил.
   – И что?
   – Сказал: отсосешь – примет.
   – Постой, так и сказал?
   Миха кивнул.
   – А ты?
   – Послал его на три буквы. Последний раз. С тех пор не ругаюсь.
   – А он?
   – Покраснел. И… в общем, мы как-то перестали быть друзьями.
   – Да… романтика!
   Миха лег и закинул руки за голову. Керим смотрел в потолок, на котором покачивался свет уличного фонаря.
   – Думаю, сами они все бараны, Миха. Ты жив, я жив, мы оба живы, вот что главное, слушай.
   – Здорово ты придумал про карму, – сказал в ответ Миха.
   Видно, фонарь действовал, как блестящая штука в руках гипнотизера, потому что через несколько минут они снова спали.
   Граница встретила их по-дружески, и вскоре тот и другой передавали свой боевой опыт в лагерях беженцев в Панкиси. Это была грузинская земля, и они чувствовали себя более или менее спокойно, хотя, конечно, перевалы оставались полупрозрачными.
   Погожим днем они мчались, прыгая по проселку, в белой «Ниве», направляясь в хорошее местечко, где можно нормально пообедать. Щебенка и мелкие камешки осыпались на дорогу справа от машины, где начиналось взгорье. За поворотом водитель резко нажал на тормоз. На дороге стоял покосившийся джип, налетевший на камни. Двери его были открыты, людей в нем не наблюдалось.
   Водитель «Нивы» и Миха с Керимом пошли к джипу. И в это время над их головами просвистели пули, застучала автоматная очередь. Они инстинктивно бросились на землю. Подошли три человека в масках, на чистом русском языке, плюс характерное сквернословие, приказали встать.
   Миху застрелили в упор, сразу, как только убедились, кто перед ними. Водитель их внимания не заслужил. Керима посадили в джип и уехали. Больше никто из знавших Керима никогда его не видел.
   Подполковник Романчук успел к еще теплому сезону на Кипре. Деньги у него были, он даже договаривался с одним русским о вложении доли в совместное московско-кипрское предприятие по изготовлению экологической соли для зимних московских дорог. На Кипре он сразу положил себе: пить только один маленький стаканчик и жить исключительно здоровой физкультурной жизнью.
   Каждое утро он выходил на пробежку. Преодолев два квартала, он выбегал к парку, затем бежал к довольно пустынному пляжу, на котором виднелись фигурки таких же любителей бега.
   Было приятно в майке и шортах бежать, упруго отталкиваясь от асфальта белыми кроссовками на липучках. Утреннее шоссе только начинало просыпаться. Цветы на рассвете издавали сильный аромат, к нему примешивался аромат хвойных деревьев. Хозяева небольших домиков, гордясь своими цветниками, делали путь бегуна легким и необременительным. Справа – цветы, слева – пустая утром мостовая. Изредка пробежишь мимо спящей у тротуара машины, еще реже обгонит тебя сверкающее в первых лучах солнца раннее такси.
   Вот таким утром в день, когда увозят мусор, дыша ровно и с удовольствием, ритмически работая ногами и руками, он оставлял позади себя выставленные хозяевами на тротуар мусорные бачки. Кто-то поставил рядом сразу два бачка. Чтобы их обогнуть, ему пришлось, не сбавляя темпа, соскочить на мостовую. И тут идущая в левом ряду машина неожиданно ускорилась, буквально прыгнула вперед, заскочив в правый ряд. Она ударила Романчука сзади, он едва успел обернуться. Удар был таким сильным, что он вылетел на середину улицы, дернулся и затих. Машина не остановилась, лишь притормозила. Ее водитель взглянул в зеркало заднего вида, чтобы убедиться, что удар был смертельным. То, что он увидел, не вызывало никаких сомнений. Он увидел неподвижное тело Романчука, а рядом – отдельно и ровно стоящую прямо на разделительной полосе пару белых кроссовок на липучках.
   Что касается Марка, то он переехал в дачную местность по Рублево-Успенскому шоссе. Став жителем области, Марк редко бывал в столице. Исследуя окрестности, как-то он отыскал сельский храм, который требовал вложений. Марк увлекся этой темой. Стараниями Марка храм смог позволить себе составить смету на ремонт и с каждым днем стал приобретать новые, прекрасные черты.
   Общаясь с батюшкой, Марк все больше и больше погружался в то, что называют верой. Поначалу он задавал вопросы, спорил, пытаясь логикой проверить на прочность священнослужителя. Не мог он так просто согласиться, что, «земную жизнь пройдя до половины», все время блуждал по сумеречному лесу. Однако священник, отдавая должное историческим, логическим, научным аспектам религии, открывал для него куда более важную мистическую сторону веры. «Вы, – говорил священник (на «ты» они перешли позже), – вы и другие тоже, приходите в храм, как в кабинет начальника. А вы попробуйте приходить для души, для духовного общения, чтобы ощутить благость его, очиститься, выйти окрепшим душою. Сначала сердцем почувствуйте любовь и благодать, а рассуждать потом будете».
   Беседы со священником подействовали на высохшую душу Марка. Марк крестился, а на следующий день принял святое причастие. Он поведал, что был на военной службе и на его совести огромное число смертей. Священник обещал молиться за спасение души воина Марка.
   Спустя два дня на подходе к храму Марк был застрелен из снайперской винтовки. Пуля попала в спину, рядом с левой лопаткой. Он увидел, как брызнула кровь из его груди, повернулся с несколько удивленным выражением лица, и тут вторая пуля попала ему в горло, совсем близко от маленького крестика на простой бечевке. Про третью пулю он так и не узнал, просто упал навзничь.
   Позже других смерть настигла того, кто руководил департаментом ФСБ по защите конституционного строя и борьбе с терроризмом. Его направили в командировку на Северный Кавказ. В своем кабинете в штабе на военной базе федеральных войск он получил радостное известие – его сделали полным адмиралом, как Канариса, а ведь начинал он карьеру простым флотским особистом.
   На следующий день к нему в кабинет зашел некто в штатском и что-то ему сказал. Сказал и вышел, а через несколько минут в кабинете прозвучал выстрел. Оказавшиеся почему-то рядом военврачи вбежали в кабинет, проследовали к неподвижному телу адмирала и констатировали смерть. Тело немедленно было доставлено в Моздок, а затем в Москву. Врачи объявили: инсульт и остановка сердца.
   Так или примерно так уходили в прошлое, затушевывались события, связанные с сентябрьскими взрывами жилых домов. Но прежде, еще до конца сентября, произошла невероятная история, коротким светом озарившая прошедшие трагические дни и одним махом прервавшая цепочку терактов. А дело было так.

6. Бросился и промахнулся

   Вереду утром, 22 сентября 1999 года, на выезде из Москвы над дорогой стоял легкий вызолоченный туман. Солнце еще не поднялось на высоту, достаточную, чтобы справиться с туманом, оно только просыпалось, щурилось, протирало глаза ладошками облаков. Дорога неслась навстречу с разрешенной скоростью 99 километров в час. Артур сидел на заднем сиденье «Волги» за спиной водителя. Вера Герасимовна расположилась на правой стороне. Их разделял откидывающийся подлокотник.
   Оказавшись в одном автомобиле, следующем из Москвы в Рязань, они молчали, все еще не веря в то, что такое возможно. Вчера вечером Вера Герасимовна на вопрос замминистра о Доме культуры Рязанского нефтезавода сообщила, что туда завтра направляется с актом проверки ответственный исполнитель. Замминистра, подумав, предложил ей самой завершить начатое.
   – Составьте ему компанию, – сказал замминистра. – Исполнитель может на чем-нибудь споткнуться, тогда вы решите вопрос на месте. Решайте от моего имени. К концу недели, я полагаю, все будет закончено. А контроль – за вами.
   Она вышла из кабинета ошеломленная неожиданным поворотом. Со своего телефона позвонила Артуру. Тот тоже слегка ошалел: жизнь редко дарит такие сюрпризы.
   Шофер за три часа домчал их до Рязани и высадил у центральной гостиницы, стоявшей за спиной бронзового Ленина.
   В установке этого памятника когда-то участвовал отец упомянутого в предыдущей книге «Все пришедшее после» полковника Швецова. Того самого, что летал со своей командой освобождать из плена президента Горбачева, застрявшего в крымской резиденции в период путча 1991 года. За эту операцию полковнику хотели дать звезду Героя, но не дали. Ничего не дали. Его отец за памятник получил именные часы и выговор по партийной линии. Выговор за то, что привез по железной дороге бронзовую голову Ленина в мешке из-под картошки.
   Шофер подождал, пока Вера Герасимовна возьмет номер в гостинице (Артур должен был остановиться в служебной квартире), и отвез их обоих к Дому культуры «Нефтяник». Здесь Вера Герасимовна отправила машину обратно в столицу, велев явиться к гостинице в четверг в полдень. Уф!
   В тот же день, когда дневное и ночное время сравнялись, в город тоже срочным порядком, но несколько раньше, прибыла еще одна маленькая группа из Москвы. У них были абсолютно настоящие документы, по которым их звали Иван, Илья и Инга. К рассвету группа на машине достигла Коломны. Там они оставили машину и в два счета увели чьи-то белые «жигули». Когда достигли Рязани, Иван вышел, а Илья с Ингой погнали дальше, пока не добрались до Чучково.
   Остановились у КПП 16-й бригады, куда к ним выехал зеленый «уазик-буханка». Два солдата закинули в багажник белых «жигулей» три мешка сахара.
   К обеду они уже вернулись в Рязань. Попасть в центр было нетрудно. Едешь все время прямо, не сворачивая, слева останется нефтезавод, дальше покажется бензоколонка, где правый поворот на Соколовку, мимо оловозавода, вдоль троллейбусной линии до Театральной площади и опять прямо. В центре они подсадили Ивана и направились к съемной квартире в Горроще.
   Иван попал в их группу неслучайно. В Рязани он когда-то получил лейтенантские погоны и хорошо знал город. Пока его товарищи ездили в Чучково, он снял квартиру и уже кое-что сделал из необходимого. Они должны были провернуть маленькую операцию, пустяшное дело: найти жилой дом с подвалом, оставить в подвале мешки со взрывателем и таймером и вернуться в Москву. Все сделать незаметно – типично учебная вводная.
   Пока ночью ехали в Рязань, говорили о предстоящей работе. Начальству, конечно, тоже досталось.
   – Что за срочность такая? – вопрошал невыспавшийся Илья. – Что за дела?! Давай, кругом-бегом, об стенку лбом!
   – Все правильно, так и должно быть, – настаивал Иван. – Избаловались! Нас раньше сколько раз ночью по тревоге поднимали. По-привальному надо жить, по-привальному!
   – По-провальному, – мрачно пошутил Илья. – Чего мы рвем, как наскипидаренные? Без подготовки.
   – Майора получить хочешь?
   – Не хочу! Спать хочу!
   – Вот и спи.
   – А я знаю, почему такая срочность, – подала голос с заднего сиденья Инга. – Наш-то бывший должен лететь с визитом. То ли завтра, то ли послезавтра. И будет давать интервью журналистам. Самое время заклеймить террористов, чтобы не отмылись. Нужна убойная новость. Как говорится, ньюсмейкинг.
   – Это мы, что ли, ньюсмейкеры? – спросил Илья.
   – Ну, ты – аналитик! – протянул Иван, относя восклицание на счет Инги.
   Они немного помолчали, переваривая гипотезу Инги.
   С Ильи, похоже, слетел сон.
   – Я вот тут подумал, – сказал Илья, – а не похоронят ли меня майором?
   – Это не самый плохой вариант, – сказал Иван.
   – А какой самый плохой?
   – Если похоронят капитаном.
   – Спасибо, успокоил. Я тоже тебя люблю.
   – Надо вот что, мальчики, – заявила Инга. – Во-первых, не умничать с начальством, что бы ни случилось. Хомо сапиенсов оно не любит. Во-вторых, от инструкции ни на шаг.
   – А в-третьих?
   – В-третьих, молчать. Говорить только то, что велят. Ты, Илья, со своими двумя дипломами и баварскими диалектами должен выглядеть, как тупой ботаник. Ты почему очки не носишь?
   – Между прочим, у меня тоже диплом переводчика, – веско заметил Иван.
   – Вот именно, диплом! – вставил Илья с сарказмом.
   – А тебе, вообще, жаловаться не на что, – похлопала по плечу Ивана Инга. – Ты – скорохват, всякому ясно, что ты вначале делаешь, а думаешь… не затрудняешь себя умственной деятельностью. Еще и с усами ходишь, хотя все нормальные люди их уже давно не носят. Клевый макияж!
   – А ты? – спросил Иван.
   – С бабы-то что возьмешь? – не жалея себя, заокала Инга. – И то сказать – спортсменка, доска – два соска!
   Илья невольно оглянулся.
   Инга показала ему язык и расстегнула молнию спортивного костюма, из-за которой показались две прикрытые футболкой увесистые приятно-округлые выпуклости.
   – Релакс! – сказала она. – Не парься! Доунт свит ит!
   Настроение пришло в норму, спать расхотелось, на ум стали приходить анекдоты, задание не казалось сложным, документы прикрытия были «железные», как банковский вексель. В самом деле, чего париться?
   Итак, наскоро перекусив на квартире и наказав Инге приготовить обед, Иван с Ильей отправились искать жилой дом. Иван долго не раздумывал. Когда-то он встречался с девушкой, которая жила в новостройке в районе Дашково-Песочня. Там был кинотеатр, а рядом как раз стояли жилые башни из кирпича. Рабочая окраина. Группу так и ориентировали. Возникало подозрение, что подобные операции готовятся и в других городах: Саратове, Перми, за Уралом. Просто, Рязань – ближайший к Москве город, здесь даже спешная операция не требовала ни особого напряжения сил, ни суеты.
   Действительно, недалеко от кинотеатра оказался подходящий дом с магазинчиком внизу. В магазине пошли им навстречу, даже предложили купить у них сахар, но эта сделка, само собой, не состоялась. Тогда спросили, устроит ли ключ от подвала?
   В подвале стояла вода, но имелось и некое возвышение, куда можно положить три мешка. Менеджер развел руками и вопросительно взглянул на прибывших. Иван кивнул, мол, и так сойдет! Поскольку мешки они решили привезти вечером, им показали, где взять ключ (привозите когда хотите, магазин работает круглосуточно).
   Приблизительно в это же время в Доме культуры «Нефтяник» Вера Герасимовна проводила совещание. К часу ее прибытия сюда уже подъехали замдиректора завода, руководитель местного территориального агентства и представитель третьей заинтересованной стороны. Само собой разумеется, здесь были Артур и директор ДК.
   Вопрос согласования не проходит гладко. Каждый лихорадочно ищет, в чем подвох, норовит вставить слово, пускается в пространные воспоминания о былых обидах, растекается мыслию по древу, спорит по мелочам, зачастую не обращая внимания на главное. У человека непривычного голова идет кругом. Однако Вера Герасимовна не теряла свежести, самообладания, общего направления и точности в формулировках. Наконец, директор «Нефтяника» отправил всех обедать к своему арендатору в местное кафе.
   После обеда дело пошло быстрее. В акт внесли поправки, отдали в печать. Подписали акт Вера Герасимовна, Артур и руководитель терагентсва. Участвующие стороны поставили согласующие подписи. И ДК перестал быть «Нефтяником».
   На улице гостей из Москвы поджидал Антон на довольно новом микроавтобусе. Этот микроавтобус директор ДК позаимствовал у еще одного своего арендатора. Арендаторы весь день переживали, что будет с ними. Директор их успокоил: не переживайте, останетесь на месте.
   Впереди был свободный вечер. Артур заметил, как затанцевали глаза у Веры Герасимовны.
   – Нет, – сразу сказала она Артуру с Антоном, – в баню я не поеду. Поедемте поужинаем.
   Антон отвез их в ресторан при той гостинице в центре, где она остановилась.
   За ужином Антон рассказал о гибели Саши Манцева. Рассказ произвел впечатление. Глаза у Веры Герасимовны выплясывали тарантеллу. Она почуяла опасность, подстерегающую их в этом городе, ей и хотелось и не хотелось приключений, но меньше всего хотелось подняться в свой номер и лечь спать.
   Артур со своей стороны рассказал Антону о взрывах домов в Москве. Рассказал подробно. Как обходили подвалы и чердаки, как искали мешки с сахаром, упомянул и о своей гипотезе, намекнул о том, какое мнение сложилось у него по этому поводу.
   Антон вызвался отвезти Артура на гостевую квартиру, и Вера Герасимовна заявила, что хочет взглянуть на нее.
   Дашково-Песочня встретила их горящими окнами домов. Рыская по проездам, подъехали к двенадцатиэтажной башне с номером 16/14. Внизу выделялся светом небольшой магазин с говорящим названием «День и ночь».
   – А это что? – ступив на землю, спросила Вера Герасимовна.
   – Это наш местный киноцентр «Октябрь», – с готовностью ответил Антон.
   Вера Герасимовна чувствовала себя превосходно, она дышала полной грудью, ее ноги уверенно и упруго попирали асфальт, ей не хотелось нырять в обшарпанный подъезд, ехать в пахнущем мочой лифте, входить под присмотром Антона в казенную квартиру с потолками, давящими на темечко.
   – Сто лет не была в кино, – сказала она.
   – Я тоже, – сказал Артур.
   – Может, рискнем?
   – Рискнем.
   Антон смотрел на них.
   – Спасибо вам, Антон, – сказала Вера Герасимовна, протягивая ему руку. – Спасибо за вечер. О нас не беспокойтесь. Артур найдет мне такси.
   – Я провожу вас до кинотеатра, – предложил Антон.
   Когда Артур и Вера Герасимовна вошли в зал, сеанс уже начался.
   Антон, не торопясь, вернулся к машине, поставил ее на стоянку и пошел домой.
   Рядом с круглосуточным магазинчиком двое мужчин разгружали багажник «жигулей». У водительской двери стояла женщина в спортивном костюме. Мужчины носили в подвал мешки с сахаром. По привычке Антон взглянул на номера. Номера были рязанские, но вот только номер региона 62 оказался почему-то напечатанным на бумажном квадратике и приклеен поверх номера какого-то другого региона. Это невозможно было бы заметить, если бы краешек бумажки не отклеился и не загнулся. На заднем номере такая же бумажка держалась крепко, не оторвешь.
   В голове Антона тотчас всплыли рассказы Артура о московских мешках с сахаром. Мужчины вернулись из подвала за другим мешком. Антон остановился: в нем проснулся азарт охотника.
   – Где тут телефон, который автомат!
   Он позвонил в милицию, представился и сообщил о подозрительной машине у магазина.
   – Если сейчас пришлете ближайший наряд, застанете их на месте.
   – А что вам кажется подозрительным? – спросили его в трубке.
   Антон сообщил о поддельном номере, о мешках с сахаром, о взрывах в Москве.
   – Ну, у нас не Москва, – почему-то обрадованно заявили в трубке и дали телефон, куда ему еще следует позвонить.
   – Послушайте, я из автомата звоню.
   В трубке помолчали.
   – Ладно, если будет свободный наряд… только вы его дождитесь.
   – Так он приедет?
   – Приедет, куда он денется.
   Антон стал прохаживаться под фонарем, неподалеку от магазина. «Жигули» уехали. Антон упрямо мерил шагами дорожку. Вечер еще не кончился.
   Не прошло и часа, как подкатил милицейский патруль. Милиционеры выслушали Антона, посмотрели на закрытую дверь подвала, дружно сняли фуражки и почесали в затылке.
   – Так, и чего теперь? – спросил один.
   – В магазине, наверное, есть ключ, – предположил Антон.
   – Умный, да? Спасибо, что сказал. Так, пойдем посмотрим, кто там у нас в магазине?
   В подвале оказалось темно, жутковато, слышалось, что в темноте капает вода.
   – Где тут свет? – спросил милиционер. – Ага! – И он протянул руку к выключателю.
   – Не надо зажигать! – поспешно сказал Антон.
   Милиционер вздрогнул и отдернул руку.
   – Блин! Хорош умничать!
   Из автомобиля принесли фонарь. Положенные на пол доски прогибались, между ними проступала черная, как нефть, натекшая лужа.
   – Как бы тут не было растяжки, – влез опять Антон.
   Милиционер в ответ только зарычал.
   Мешки притаились у несущей стены. Фонарь отчетливо высветил электрические провода, погруженные в один из мешков. Все попятились и вдруг с грохотом, толкаясь и матерясь, выскочили из подвала. Милиционеры бросились к машине. Последний добежал первым и завел мотор. Второй едва остановил его и схватил рацию.
   Они еще не успели прийти в себя, как начали съезжаться машины: саперы, МЧС, милиция, местная ФСБ, «скорая помощь», администрация города.
   Когда Артур, помахивая портфелем, неторопливо вышел с Верой Герасимовной из кинотеатра и направился к дому, где их ждала теперь уже желанная казенная квартира, горячий чай и теплая постель, дом был полностью оцеплен. Снаружи и внутри оцепления накапливались люди. Снаружи – выставленные на улицу жильцы, внутри – представители спецслужб. По городу был объявлен план «Перехват». Милиция срочно составляла фотороботы подозреваемых лиц.
   Слившись с толпой, Артур слушал, Вера Герасимовна расспрашивала. Он понял, что гексоген поджидал его, Артура, здесь, чтобы отомстить за ранее проявленную дотошность. Мельком он увидел Антона, но добраться до него не было никакой возможности, Антон стоял внутри оцепления рядом с милиционерами и штатскими. Все будто ожидали чего-то. Бомбу обезвредили, у всех отлегло от сердца, начальство тянулось друг к другу, топталось на месте, собравшись в отдельную кучку.
   – Это надолго, – разочарованно сказал Артур.
   – А ты что, рассчитывал минут через десять лечь спать? – спросила Вера Герасимовна. – Не находишь: нам вообще дико повезло?!
   – Это за мной смерть приходила, – рассудил Артур.
   – Не говори глупостей!
   – Это – судьба, – выдохнул Артур, подняв глаза к небу.
   – Прекрати!
   – Я бы погиб, обнимая вас, – упорствовал Артур, прижимая к груди портфель.
   Вера Герасимовна не удержалась и шлепнула его ладонью по рукам.
   – Нашел время для шуток! Лучше предложи что-нибудь.
   – А чего тут предлагать?! Закатимся в вашу гостиницу и выпьем за жизнь.
   – Как ты так можешь? Только что мы избежали верной смерти.
   – Мадам, у меня были хорошие учителя. Не надо себя жалеть, мадам!
   – Какие еще учителя?
   – Хорошие. Александр Дюма, Вальтер Скотт, Фенимор Купер, например.
   – Господи Боже!
   – Хотите скажу, какие были у вас? Толстой, Достоевский, угадал? Диккенс, а?
   – Николай Островский.
   – «Как закалялась сталь»? Неплохо! Она убережет вас от неверного направления, но и верного не даст. В начале века был такой популярный журналист – Влас Дорошевич. Так он говорил, что революцию задумывают идеалисты, выполняют палачи, а пользу из нее извлекают проходимцы. Время нас все-таки чему-нибудь да учит, не так ли? Потому вы и не перечитываете вашу книгу, а кому нужна книга, которую не перечитывают? А я вот трилогию Дюма перечитал… не знаю сколько раз, и еще буду, особенно «Виконт де Бражелон», потому что в этой книге есть все.
   Пока они дошли до троллейбуса, сарафанное радио уже разнесло весть о несостоявшемся взрыве по всему городу. Рязань не знала: жалеть себя или гордиться таким вниманием к ней.
   Артур развлекал Веру Герасимовну до самой гостиницы. Дело шло к полуночи, и дежурная на ресепшн смерила Артура недвусмысленным взглядом.
   – Это мой коллега, – вступилась за свою честь Вера Герасимовна. – Вы слышали, что произошло у вас в городе?
   Дежурная, конечно, слышала, и Вера Герасимовна коротко рассказала ей, что Артур должен был ночевать в том самом доме, что до утра дом будет оцеплен и его обитатели устраиваются на ночь, как могут. В таких обстоятельствах не до церемоний.
   Короче, они полностью расположили к себе дежурную, и та сама готова была проводить их до самой двери номера. Улыбаясь, они зашагали по полутемному коридору. Глаза Веры Герасимовны сверкали в темноте, как звезды. Закрыться от людей, от города – такое наслаждение!
   С момента, когда дверь за ними захлопнулась, и до момента, когда, обессиленные впечатлениями прошедшего дня и исполненной в ответ близостью, они уснули, длинные океанские волны то поднимали их, вытягивая на самый гребень, то отпускали в продолжительное, захватывающее дух, скольжение. Час, на который был установлен таймер взрывателя, они благополучно проспали.
   Кто же заботится о человеке? Может быть, только теория вероятностей? Или все-таки судьба? Ангел-хранитель? Высшая сила? О каждом? Есть ли возможность у небесного ока наблюдать за каждым, направлять и наставлять его? Почему бы и нет? Даже человеку доступно создание огромных информационных сетей.
   Что же им снилось? Они не смогли вспомнить. Лучше спросить, как они проснулись? Просыпаясь, Артур снова потянулся к ней. Он спал, но тело его не спало. И для нее это было сладким пробуждением. Посмотрели на часы, переглянулись, и Артур вскочил с кровати. Ей вставать не хотелась, и она поразилась своему легкомыслию. Тогда она опустила ноги с кровати, села и, наклонившись, быстро поцеловала Артура в живот. И почему им уже пора возвращаться в Москву?
   На выезде из города их машину остановили. Искали двух мужчин и одну женщину. Черная представительская «Волга» не походила на белые «жигули», поэтому их вежливо попросили выйти. Проверка документов и сравнение с фотороботом заняли несколько минут. У перекрестка, где стоял пост, скопилось немало машин, рязанская милиция работала в полную силу.
   В это время Иван, Илья и Инга спокойно пили чай в съемной квартире. Ночью успели заменить номера на машине. Замену Иван позаимствовал в нескольких кварталах от дома у старенького «москвича», который позабыл, когда к нему последний раз прикасались.
   Включили телевизор, увидели новости и позвонили в Москву.
   – Выбирайтесь оттуда, – сказали им, – только по одному. И не сегодня. Сегодня везде посты.
   – Я поеду вечером, – сказал Иван. – Мне надо в Коломне свою машину забрать. К вечеру здесь будет уже полно народу из «конторы». В общей куче на меня и внимания никто не обратит.
   Когда начало темнеть, он ушел, а Илья с Ингой сели смотреть последние известия. Премьер-министр, отвечая на вопросы журналистов, заявил, что он не в курсе, бомбят ли наши самолеты аэропорт чеченской столицы или нет, в конце концов, не он же главнокомандующий. «Но, – сказал он, – я знаю, что есть общая установка. Мы будем преследовать бандитов всюду, где бы они ни находились. В аэропорту – значит, в аэропорту. Если, пардон, в туалете их поймаем, то и в сортире их замочим!»
   – Вот дает! – воскликнул Илья.
   Инга поморщилась.
   – Про Рязань они его спросят, как думаешь?
   Спросили. Он ответил, что это – победа всего российского народа, бдительно охраняющего свою Родину от жестокого врага.
   – Здорово завернул! – сказал Илья.
   – Он-то, в отличие от нас, свою работу знает, – заметила Инга.
   – Да ладно! С кем не бывает? Наспех все делалось.
   – Тебе чего? По барабану?
   – Не совсем, конечно. А может, и к лучшему, что так получилось.
   Инга махнула рукой и повернулась к телеящику. В нем появилась голова генерала Аксенова из МВД, которая проинформировала граждан, что в Рязани милиция обследует чердаки и подвалы.
   Но вот чего не знала говорящая голова, чего, что важнее, не знали Илья с Ингой, так это то, что их телефонный звонок в Москву случайно был прослушан оператором междугородней связи. Казалось бы, ничего интересного в разговоре для оператора не было, но потом, под впечатлением новостей и призывов к бдительности, она решила, что фраза «выбирайтесь по одному» звучит немного подозрительно. К концу смены она на всякий случай сообщила об этом звонке в милицию.
   Милиция «пробила» номера телефонов и, озадаченная, присела. Московский номер в открытой базе данных не фигурировал. Поиск показал, что звонок, оказывается, был в одно из зданий ФСБ в Москве. Рязанский телефон поставили на «прослушку» и доложили начальству. Донесение стало перемещаться по кабинетам все выше и выше и дошло до министра внутренних дел. Тот задумался.
   Если все так, как он думает, значит, они решили сыграть без него. Три месяца назад его сделали министром и членом Совета безопасности. Министерство важное, это тебе не какая-то служба, которая шпионов ловит, которые на фиг никому не нужны. Если бы не эти взрывы, они бы давно пузыри пускали. Значит, папу они убедили, мол, мы сами, мы сами! Сами с усами. Взрослые. Посмотрим, какие вы взрослые, и папе покажем, кто тут взрослый. Пусть видит, что есть люди, которым не чуждо государственное мышление, кто выполняет свою работу честно и скромно. А потом отступим, скажем, что дальше – дело ФСБ. Вот вам чистый платок, утритесь.
   И министр дал добро на захват, но на захват исключительно тактичный и спокойный, без шумихи: вот вам задержанные, мы свою работу выполнили. (Через месяц министр получит звезду Героя России.)
   Утром дом в Рязани, откуда звонили в Москву в ФСБ, был окружен. Внутрь вошли несколько человек. Один из них снял рубашку и в одной болтающейся майке без рукавов стал долбить кулаком в дверь Ильи и Инги.
   – Слышь, сосед, открывай! Ты мне квартиру заливаешь! У тебя стояк протекает.
   Илья был озадачен: где он этот стояк? Когда дверь открылась, в квартиру вошли несколько человек и попросили предъявить документы.
   В тот же день ФСБ объявила, что на самом деле в Рязани проводились учения с целью проверки готовности служб и граждан к предотвращению террористических актов. Со всех сторон в средства массовой информации посыпались не вполне стыкующиеся друг с другом свидетельства, что именно так оно и было. Один говорил, что мешки содержали обычный сахар с рынка, другой – что мешки отправили на взрывполигон для испытания и они не взорвались (а что ожидали, что сахар взорвется?). Как бы то ни было, видимо, одной ФСБ было известно, какая польза от этих таинственных «учений», о которых не знало ни руководство МВД, ни руководство МЧС, ни медики, ни областные и городские власти, ни даже местное управление ФСБ. Однако после этих учений взрывы и попытки взрывов жилых домов прекратились, как отрезало. Навсегда.

7. Прошлое под увеличительным стеклом

   – Сергей, привет!
   – Привет, Борода!
   На выходе из телецентра «Останкино» Екатерина Волкова шла следом за своим главным редактором, который поздоровался с высоким статным мужчиной лет сорока. Этого мужчину знали все, кто смотрит телевизор. В его руках телевидение, как информационное оружие, уподобилось винтовке с оптическим прицелом. Борода познакомил Екатерину с Сергеем.
   Вторая чеченская война, конечно, добавила очков наследнику стареющего президента, но такие претенденты на власть, как Примаков и Лужков, опережали по рейтингу и президента и его протеже. С этим надо было что-то делать, и делать незамедлительно и жестко: на носу парламентские выборы, и если партия Примакова и Лужкова их выиграет, да еще с хорошим счетом, команде Ельцина придется забыть о своих планах.
   «Мочить» террористов в сортире можно и на словах, а вот «мочить» политических соперников метким словом надо по-настоящему, приравняв к оружию перо. Глаголом надо убивать их алчные притязания на власть, заставить прятать голову и готовить белый флаг. Здесь нужен медийный спецназ. Ворошиловский стрелок, бьющий словом наповал.
   – Где твоя машина? – спросил Сергей.
   – В ремонте, – ответил Борода.
   – Ну, тогда со мной? Могу до метро вас подбросить.
   – Как, Кать, поедем?
   – Можно и до метро, – сказала Екатерина.
   К машине Сергея вела дорожка, длинная, как осень этого года.
   – Сергей, я должна вас потрогать, – сказала Екатерина, касаясь его рукава.
   – В смысле?
   – Вы стали исторической личностью.
   – Хотите сказать: я влип в историю?
   – Я не шучу. То, что вы делаете, никто на нашем телевидении делать не решался. Да и не смог бы!
   – Поддерживаю, – подхватил Борода. – Ты их расстреливаешь, как в тире. Хладнокровно и убедительно.
   – Как вам Лужков? – блеснул глазами Сергей.
   – Все четко! Ты его записал в «мафиозо». Мэр, который не живет в городе. Латифундист какой-то!
   – Еще и «наперсточником» назвал, – добавила Екатерина.
   – А Примус? – с ухмылкой спросил Сергей.
   – Примакова вообще зацепил гениально. Учись, Катя. Операция, титановые протезы, короче, нога – не у того, у кого надо нога.
   – Жесть! – согласилась Екатерина.
   – И главное – как! Голос дрожит от возмущения, глаз горит от негодования, здесь ты – мастер, – продолжал Борода. – Разишь зрителя прямотой. Не в силе Бог, а в правде! Блеск! Кать, а ведь с нашей стороны никакого ответа. Мы оказались застигнутыми врасплох. Все-таки Береза гениально придумал.
   – Слышь, Борода, а ведь могло все по-другому повернуться, – рассмеялся его словам Сергей. – Веришь, нет? Вначале-то на меня ваши вышли. Слышь, Гусь звонит: надо встретиться. Я, слышь, подъезжаю к нему на моцике. Весь такой – в косухе! Он на меня посмотрел, говорит, есть предложение, от которого ты не сможешь отказаться. Зря он так. Я ему: что за предложение? А он: Примус с Лужком должны выиграть. Они и так по-любому выиграют, но надо помочь. Понял, говорю. Сколько? Он говорит: двадцать кусков зелени. В месяц. Я прикинул, ой, говорю, сколько же ты на мне бабок сделаешь! Ни фига не согласен! За две «котлеты» меня купить хочешь?! Сорок косарей и ни цента меньше!
   Сергей притормозил перед поворотом направо.
   – И что Гусинский?
   – Не договорились, – ответил Сергей, откинувшись на сиденье и придавив газ.
   Машина на просторной дороге полетела стрелой.
   – Дайте угадаю! – вмешалась Екатерина. – Березовский как-то узнал об этом предложении и сделал контрпредложение. Так?
   – Ну, ты, мать, даешь! – не скрывая восторга, обернулся к ней Сергей. – Умница!
   – Других не держим! – вставил Борода.
   – Береза спросил, сколько я хочу? Я повторил. Он дал пятьдесят.
   – Пятьдесят тысяч?! – Екатерина даже зажмурилась. – Долларов?! За такие деньги можно набрать пятьдесят таких, как я.
   – Как говорится, если даже взять девять беременных женщин, они все равно не родят ребенка за месяц, – сказал Борода.
   – Увы! – сказал Сергей. – А ваш Гусь думал, что родят. Гусь думал, думал, да в суп попал. Потому что его Лужок с Примусом ни разу не выиграют. Ни разу. А могли бы.
   – Очень может быть, – сказал Борода.
   – Я тебе говорю! Скупой платит дважды, – Сергей покосился на Екатерину. – Катя, добренькая, кто там с вашей стороны пытался критиковать Путина с Березовским? Такой мужчина с роскошной шевелюрой, работает на лужковском канале.
   – Пушков?
   – Вот! Пушков. Он, как собака Баскервилей, все время пытался укусить за задницу Березовского, но у него как-то не получалось. Он, скорей, нежно покусывал его, при этом виляя хвостом и пытаясь заглянуть в лицо. А Путина он чем решил взять? Заявил, что у него «стальные глаза». От них будто бы возникает тревога. Заглянул в них и сразу вспотел, а будет ли продолжено дело Ельцина? Супер! Собака Баскервилей умудрилась лизнуть противника. Теперь, конечно, Путину несдобровать! Ну, супербизон этот ваш Пушков, настоящий Пушков, а я его хотел назвать Лопушков, – и Сергей постучал кулаками по рулю.
   – Да, шансов у нас мало, – засмеялась Екатерина и посмотрела на своего главного редактора.
   – В нашем деле главное – вовремя переметнуться в стан противника, – ответил ей Борода.
   – Чтобы не быть Лопушковым, да? – поддакнула ему Екатерина.
   Они подъезжали к станции метро «Владыкино» с восточной стороны.
   – Сейчас не время, – сказал Сергей.
   – Что?
   – Не время метаться, – пояснил он. – Годик нужно подождать. Это я вам как старый разведчик говорю. Ты знаешь, что я разведчик? – спросил он у Бороды.
   – Как это?
   – Я – грушник. Я в армии служил в «радиопрослушке», а она ходила под ГРУ.
   – А-а.
   – Нет, кроме шуток, можем хоть сейчас в Мневники съездить. Там такая улица есть – Демьяна Бедного, я тебе покажу.
   – В другой раз, – отказался Борода. – Ты нас у метро лучше высади.
   Сергей подкатил к тротуару.
   – Если хотите, я вас к другой станции доставлю, – предложил он.
   Они отказались и, сказав десять раз «спасибо», вышли из машины. Сергей махнул им рукой и, резко нажав на газ, коротко развернулся на ручнике и умчался вдаль, пугая пешеходов.
   Сергей, в принципе, оказался прав со своим «Они не пройдут!». Примаков, Лужков и примкнувший к ним глава Татарстана Шаймиев успели вовремя перебежать в стан противника и присоединили свою партию к партии власти. Они были опытными аппаратчиками, а вот Гусинский, не имея аппаратного опыта, спустя полгода попал на три дня в Бутырскую тюрьму. После этого он, видимо, кое-что понял и уехал из России. Сергей, сняв деловой костюм, снова оделся в «косуху» и сел на мотоцикл.
   Осень продолжалась. В правительстве Москвы считали, что Лужков одержит победу и станет премьером. В инспекции, где работал Артур, ужасались тому, как телевидение работает против московского мэра.
   – Знаешь, где я сегодня была? – Вера Герасимовна впустила Артура в прихожую и подбоченилась.
   – В зоопарке.
   – Не угадал. На заседании кабинета министров.
   – Ух ты!
   – Представь себе.
   Артур снял пальто. Они прошли на кухню.
   – Я тебе сделаю бутерброд.
   – Вот спасибо, – Артур сел на угловой диванчик. – И как там? Как вам премьер?
   – Ждали его полчаса, не меньше.
   – Я как-то ждал в приемной мэра. Это было что-то! Правительство Москвы матом не ругается. Оно на нем разговаривает. Причем не стесняясь присутствия женщин. Один молодой зам так разошелся, что мне хотелось встать и дать ему по физиономии.
   – Правительство – оно и есть правительство.
   – Как это вы терпите?
   – Ко всему привыкаешь, Артур.
   – Итак, он опоздал?
   – Задержался. Вошел энергично, морячком. Но… какой-то он незапоминающийся.
   – Он же разведчик, – сказал Артур, с наслаждением запуская зубы в толстый кусок колбасы на толстом куске свежего белого хлеба.
   – Ну, может быть. Надеюсь, его не будут менять через три месяца, как других премьеров.
   – Вы с ним не познакомились?
   – Нет, не пришлось. Вообще, не наш вопрос был. Под телекамеры там все очень официально было.
   – У вас очень фотогеничная внешность. Вы бы не хотели попасть на телеэкран? Кажется, я могу это устроить. У меня есть одна знакомая, она журналистка.
   – Она?
   – Дочь Костиной знакомой. Я с ней встретился в девяносто третьем.
   Н Артур рассказал, при каких обстоятельствах он познакомился с Екатериной, как он с Виталиком вывел ее из телецентра, когда сторонники парламента пошли на штурм Останкина. Потом она дружила с Виталиком, а Артур мельком видел ее еще один или два раза. Когда Виталик уехал, она вышла замуж за какого-то художника, а через год они развелись.
   – Просто недавно она позвонила Косте и попросила о встрече, – заключил Артур. – Могу ее спросить.
   – А она с какого канала?
   – Кажется, их босс – Гусинский.
   – Канал не подходит, – твердо сказала Вера Герасимовна.
   – А какой нужен?
   – Первый или второй, в крайнем случае – канал «Культура».
   – Я спрошу, – сказал Артур.
   – Пустое дело, – махнула рукой Вера Герасимовна. – Не трать время. А где твой бутерброд? Ты уже съел? Я же еще чай не наливала!
   Артур на днях действительно договорился с Екатериной, что привезет ее на дачу к Косте. Дело в том, что Борода, оценив обстановку, решил понизить политический градус и направить взор на культуру. Он поручил Екатерине подобрать материал о новом блокбастере Люка Бессона «Жанна д’Арк». К ее удивленным глазам он подготовился: «У тебя мать – историк! Получится – напечатаем в “Семь дней”. Екатерина возразила: ее мать, Света, хоть и окончила исторический факультет, но работала в издательстве «Радио и связь», а сейчас она на пенсии. Но Борода и на этот счет имел свой ответ. По его словам, у других сотрудников родители окончили профтехучилище или жили в тысяче километров от Москвы, а то и готовились к переезду на кладбище. Екатерина пришла к матери, а Света, естественно, направила свою дочь к Косте. Он, как она помнила, специализировался по истории Франции и вряд ли все позабыл.
   Екатерина купила видеокассету. Фильм ей понравился, но не настолько, чтобы смотреть его дважды. В фильме была девушка, одна среди мужчин, в исключительно мужском мире, без любви и даже романтики. Сама Екатерина примеривала себя к такому миру: ей в кайф было одеваться в одежду унисекс, то есть фактически в мужскую одежду, коротко стричься и не пользоваться ежедневно тенями и тонами. Ее устраивал стиль «милитари», и если бы возникла необходимость, она бы не отказалась от ношения оружия. Чем не Жанна? Но опыт подсказывал ей, что это лишь стиль жизни, а не сама жизнь. Стиль не мешал Екатерине чувствовать себя женщиной и быть уверенной, несмотря на окружающий ее мужской шовинизм, в том, что мир устроен для женщин. И логика Люка Бессона ее не устраивала. У него Жанна получилась похожей на девушку из канцелярии крупной организации. Она – королева, пока сидит в своем кабинете, находится «при исполнении», все ее благодарят и кланяются. А за его стенами она втягивает голову в плечи, ум, такт и чувство собственного достоинства покидают ее. Для героини это выглядит странно. Что-то тут не сходится.
   – А потому что ее выставили дочерью пахаря, – сказал Костя. – Вот я тут приготовил старинный французский учебник «Полный курс истории Франции». Цитирую: «Тогда появилась Жанна, дочь пахаря. Она увлекла за собой народ, вознамерившись выгнать англичан с территории Франции. Ее отцом был пахарь Жак д’Арк, а матерью – его супруга Изабелла Роме. Жанна родилась в деревушке Домреми в Лотарингии недалеко от границ Шампани. В 13 лет она услыхала голоса, велевшие ей спасти королевство…»
   – Фильм прямо следует за учебником, – согласилась Екатерина.
   – Классический сюжет. Крестьянская девушка едет ко двору, там ей дают войско, она одерживает победы, наследник престола получает корону, потом она попадает в плен к бургундцам, те продают ее англичанам, англичане судят ее церковным судом и отправляют на костер. Я, конечно, уважаю учебники, – продолжал Костя, – но, как ученый, а не преподаватель, могу заметить, что, вероятно, все было не совсем так или совсем не так. Увы, мы встречаемся с этим постоянно. Не стоит слепо доверять тому, что вам говорят или что пишут. Потому что концы с концами не сходятся. О Жанне написано очень много. В архивах сохранились документы. Одним можно доверять, другим – я бы не стал. Есть расхождения в датах. До сих пор предметом спора является ее дата рождения. Это можно понять, но и по дате смерти идут споры. Даты казни расходятся в несколько месяцев. Наконец, последние исследования говорят за то, что Жанну вообще не сжигали.
   – Как это?
   – Начнем с того, что написаны книги о ее происхождении. В них доказывается, что она была принцессой французского королевского дома и принадлежала к Орлеанской ветви. Жанну звали Орлеанской девой задолго до того, как она повела войско освобождать Орлеан. Ее не называли Жанной д’Арк, а только Дева Жанна. Фамилия д’Арк появляется через четверть века, когда начался процесс ее реабилитации. Назвать ее истинное происхождение по политическим соображениям в то время было невозможно.
   – Но тогда, – вступил в разговор Артур, – тогда эта история уже не похожа на сказку. Тогда все сходится.
   – По крайней мере, – сказал Костя, – она не выглядит невероятной. Судите сами: ближайшими родственниками Жанны были весьма важные персоны. Ее брат получает французскую корону, ее сестра – вдовствующая королева Англии, ее племянник – малолетний английский король. Французская знать, рыцари без обиняков встанут под ее знамена.
   – И не сожгут? – спросила Екатерина.
   – Англичане? Держать в заключении – это одно, а сжечь – совсем другое. Шла война. Англичане несколько лет держали в плену ее сводного брата Карла Орлеанского. Скажу больше. В английских архивах раскопали счета, по которым якобы спустя годы Англия платила Жанне пенсию. По документам, Жанна какое-то время была в заключении, потом она вышла замуж и даже еще повоевать успела.
   – Есть такие документы? – спросил Артур.
   – Есть. Например, «Летопись постоянного собора святого Тибо в Меце» или «Формикариус» 1437 года, который написал один инквизитор. Эти инквизиторы постоянно за ней следили и цеплялись к ней по поводу и без повода. Историки, конечно, твердят о подделках, но сами очень часто приводят в доказательство копии с якобы существовавших документов, а иногда и уничтожают неудобные свидетельства. Это вечная борьба мнений.
   – Как говорили отцы-основатели марксизма, наука тогда становится наукой, когда она умеет пользоваться математикой, – ввернул Артур.
   – Уже! – Костя ударил кулаком по столу. – Уже история прошла математическую проверку.
   – Серьезно?
   – Историки, можно сказать, встретились с мечтой и ее не узнали, – с досадой сказал Костя. – Потому что их история проверку не выдержала. И они обвинили в этом не себя, а математику.
   – Это ты о чем?
   – Да, Артур. Математики МГУ провели расчеты. И занимался этим не кто-то там, а один из лучших наших математиков, академик со своими сотрудниками. Их на мякине, как я подозреваю, не проведешь. Цифра – вещь упрямая. Они все заложили в машину, а ее тоже не проведешь.
   – И зовут этого академика?.. – спросила Екатерина.
   – Его зовут Фоменко. Академик Фоменко. Первым делом он заявил, что хронологию следует рассматривать как раздел математики, а не истории. Историки, если начинают говорить о календарях, все страшно путают.
   – Я помню, – заметил Артур, – лет десять назад или больше читал статью в журнале «Химия и жизнь» про хронологию. Там писали, что наша история слишком растянута и что от рождения Христа прошло не две тысячи лет, а одна.
   – Вот-вот, получились очень интересные факты. Оказалось, что мы имеем другую историю Древнего мира и Средних веков, – сказал Костя. – Тут историки и накинулись на Фоменко. Дилетант – это самое мягкое слово, которое они употребляют. Ну, например, у него получалось, что никакие монголы на Русь не нападали, что Орда – это просто регулярное войско Русского государства, что хан Батый – отец Александра Невского, он же – Ярослав Мудрый, он же – Иван Калита. Библия, вероятно, отражает период Средневековья, а Юлий Цезарь и царь Соломон – одно и то же лицо.
   – Это как же так? – удивилась Екатерина.
   – Знаешь ли ты, что английские хроники называли Ярослава Мудрого Малескольдом? Тогда и Марк Аврелий может называться Оттоном Гвельфом и так далее. В заграничных изданиях Сталина именовали не иначе как Джугашвили и даже Дюгашвили. Чего ж тут удивляться? История пишется разными людьми разной осведомленности и с разных точек зрения. Поэтому математики и подошли к ней объективно, пользуясь теорией вероятностей и математической статистикой. А ты говоришь, Жанна д’Арк!
   – Ты сам-то что думаешь? – спросил Артур.
   – Так ведь разобраться надо.
   – Я математикам доверяю больше, – сказал Артур.
   – Вот и хорошо! – обрадовался Костя. – Тебе мы и доверим разобраться в новой хронологии!
   – Тем более это как бы раздел математики, а не истории, – поддержала Костю Екатерина.
   Ловушка для Артура захлопнулась. Но он нимало не огорчился.
   – Почему бы и нет? – воскликнул он. – Я согласен. Только мне нужен материал.
   – Будет тебе материал, – заверил Костя.
   – Я тоже хочу знать, – объявила Екатерина.
   Договорились, что Артур изучит вопрос и сделает доклад.
   Чтобы разобраться, потребовалась не одна неделя. Наконец, Артур был готов. Пришлось подстраиваться под график Екатерины. Но она нашла время. Кроме нее был приглашен Марк Аронович. Он обожал такие вещи.
   – Только ты как-нибудь попопулярнее, – предупредил Артура Костя. – Без формул.
   – Разумеется, – Артур осмотрел свою аудиторию. – Итак, господа студиозы, представьте себе, что мы с вами не знаем, в каком году от Рождества Христова мы живем. Другими словами, мы хотим узнать, сколько лет назад состоялось это Рождество. Датировать календарь с Рождества Христова или новой эры начали, по нашим понятиям, где-то с пятнадцатого века. До этого годы отсчитывали от некоторой условной даты сотворения мира. Перенесемся в пятнадцатый век и попробуем решить нашу задачу. Мы не знаем, что мы именно в пятнадцатом веке, нам надо определить, сколько лет назад родился Христос. Что нам известно о его рождении. Очень немного. Зато гораздо больше известно о его смерти. Почему? Потому что мы празднуем Пасху, у нас в пятнадцатом веке есть календарь пасхалий. А праздник Пасхи связан с календарем через астрономические даты. Пасха празднуется христианами после весеннего равноденствия в первое воскресенье после первого весеннего полнолуния. Здесь уже участвуют солнце и луна. Исходными данными для расчетов служили церковные предания. Согласно им Христос воскрес 25 марта, в воскресенье, на другой день после иудейской Пасхи, а она празднуется в день полнолуния. По этим данным можно попробовать определить год, в котором совпали все эти события. Но дело в том, что для этого надо иметь точные астрономические знания. А знания по астрономии, достаточные для того, чтобы точно определить, в каком или в каких годах соблюдались наши данные, созрели только к XVII веку, а в веке пятнадцатом еще не были известны. Но в XVII веке хронология от новой эры уже давно использовалась, была канонизирована римской церковью, история уже была построена, и разрушать все это никому бы не позволили.
   – Короче, когда они стали считать, они ошиблись? – спросила Екатерина.
   – Определенно, – заявил Артур. – Более того, классическая история полагает, что вычисления вообще были произведены аж в VI веке, когда в 563 году праздник Пасхи приходился на 25 марта по полнолунии. Повтор по дням недели, по дате и положению светил наблюдается раз в 532 года. Поэтому, грубо говоря, из текущей даты 563 вычли 532. Из преданий почерпнули, что Христос умер на 31-м году жизни. Итого 31 + 532 =563. Вот так они якобы узнали, в каком году они живут.
   – Якобы? – спросил Марк Аронович.
   – В VI веке точность астрономических вычислений была невысока. Дело в том, что число 532, так называемый великий индиктион, есть произведение двух циклов – солнца и луны по дате и по времени, соответственно 532 = 28x19. Однако тогда не знали, что существует небольшое смещение полнолуний: всего одни сутки за 300 лет. Но сутки значат очень многое. Если полнолуние придется, допустим, на 25 марта, а не на 24-е, то вся схема ломается, потому что воскресение Христа было по полнолунии, после иудейской Пасхи, а не в день полнолуния.
   – Может, расчеты велись не в VI веке? – усомнился Марк Аронович.
   – Законный вопрос, – сказал Артур. – Скорей гораздо позже, когда уже знали о смещении полнолуний, скажем в XIV веке. Но астрономия и тогда еще «хромала». Так до XVII века не могли точно рассчитывать день весеннего равноденствия. Чего же тогда насчитали? Оказывается, есть церковная каноническая книга, не какой-то апокриф. Она издана в Константинополе в XIV веке. Ее автор – Матвей Властарь. И там астрономически высчитано по дате и положению светил, когда произошло Воскресение, и получился год 5539-й от сотворения мира. То есть они привязали его к уже существующей дате. Так у них получилось новая эра. А по современным компьютерным расчетам, они все-таки ошиблись примерно на 1100 лет. Кстати, уточненная более чем на тысячу лет дата согласуется с сопутствующими астрономическими явлениями, типа солнечного затмения и Вифлеемской звезды.
   – Иными словами, – вставил Марк Аронович, – на самом деле Рождество Христово произошло где-то в XI веке.
   – Ну, да. Здесь маленькая ошибка в расчетах дает огромную ошибку в результатах.
   – И это все? – спросила Екатерина.
   – Не совсем, – сказал Костя. – Математики не так просты. Смотрите-ка, историкам эти лишние одиннадцать веков нужно было чем-то заполнить, так? Что у них было в руках? Много летописей разных летописцев и на разных языках. Вольно или невольно им пришлось повторяться, когда они стали расставлять их по векам. И в истории получились периоды, занимающие сотни лет. Математики их и обнаружили. Против статистики не попрешь. Допустим, на протяжении 300 лет цари, их сыновья, внуки, династии правят по столько-то лет, например 27, 3, 9, 1, 18 и так далее. Через триста лет замечается, что некто тоже правит 27 лет, его сын 3 года, его внук 9 лет и так далее. Как это понимать? Какова вероятность таких совпадений? Вот видите! Тем более что в поздней истории, которая нам известна гораздо более точно, таких совпадений не наблюдается. Как вам такая история? – и довольный Костя засмеялся.

8. Воспоминания о будущем

   «Вам случалось любоваться Матрицей? Ее гениальностью… Миллиарды людей живут полноценной жизнью… во сне. Знаете, ведь первая Матрица создавалась как идеальный мир, где нет страданий, где все люди будут счастливы.
   И полный провал. Люди не приняли программу, всех пришлось уничтожить. Принято думать, что не удалось описать идеальный мир языком программирования, правда, я считаю, что человечество, как вид, не приемлет реальность без мучений и нищеты. То есть утопия – лишь игрушка, которой тешился ваш примитивный разум. Поэтому Матрица стала такой. Воссоздан пик вашей цивилизации. Именно вашей цивилизации, ведь когда машины начали думать за вас, возникла наша цивилизация».
   На экране агент Смит общался со связанным Морфеусом. Костя уже второй раз смотрел фильм «Матрица». На второй раз он повел в кино Артура. Лена рассказывала ему о фильме братьев Вачовски, он это хорошо помнил и не мог пропустить новинку.
   Вообще-то, Костя не жаловал фантастику, но в данном случае его зацепило, и во второй раз он смотрел фильм даже с большим интересом, чем в первый.
   Мало сказать: мир не прост. Чудовищно не прост! На этом поле – игроки реальные и фантомные, корпулентные и дурилки картонные, без масок, в масках и в касках, с мозгами и с мышечной массой. На нем периодически возникают миражи и симулякры, чудеса и причинно-следственная распасовка, иллюзия контроля и наукообразие, интеллектуальные конструкции и вирусы.
   Как точно подмечено: дежавю – означает сбой в системе. Матрица – это не власть машин, Матрица – власть системы. Конспирология становится частью нашей культуры. Матрица – это предопределение.
   – Ну, что скажешь? – Костя с Артуром вышли из кинотеатра и при свете тусклых фонарей, дыша холодным воздухом, пошли пешком к дому.
   Вечерний туман молочно-водяной смесью обнимал каждый фонарный столб. Неразличимые капельки искрились и пританцовывали от холода, стараясь держаться поближе к стеклу скромно горящих ламп.
   Сыро и холодно. Темный пейзаж, зеленоватый налет, будто плесень, будто отблеск электронно-лучевого монитора из прошлой жизни. Такого же оттенка были краски в фильме «Матрица». Отель «Сердце города», агент Смит и командир наряда полиции, который выследил Тринити.
   – Лейтенант, речь идет о вашей безопасности!
   – С девкой как-нибудь справимся.
   – Нет, лейтенант, ваши люди уже мертвы.
   Ряд фонарных столбов то прерывался, то вновь встречал прохожих тусклым светом.
   – Пожалуй, я куплю диск, – отвечая на вопрос Кости, высказал свое одобрение Артур. – Будем смотреть на видео.
   Костя сунул руки в карманы теплой куртки и подвигал плечами. Тьма сгустилась, но свечение неба позволяло видеть подмерзшую серо-зеленую тропинку. Она шла вдоль железнодорожной линии, среди жесткой, из последних сил зеленеющей травы. Сейчас трава казалась совсем черной.
   Чем больше мы узнаем, тем шире кругозор нашего незнания. Это так. Но образование ставит мозги на место и вырабатывает характер.
   «Инстинкты и слабости отличают нас от мерзких машин». В контексте Матрицы – возможно! Но в позитивном плане – все-таки характер!
   «Морфеус: Ты хочешь узнать, что это? Матрица повсюду. Она окружает нас. Даже сейчас она с нами рядом. Ты видишь ее, когда смотришь в окно или включаешь телевизор. Ты ощущаешь ее, когда работаешь, идешь в церковь, когда платишь налоги. Целый мирок, надвинутый на глаза, чтобы спрятать правду.
   Не о: Какую?
   Морфеус: Что ты только раб, Нео. Как и все с рождения в цепях. С рождения в тюрьме, которой не почуешь и не коснешься. В темнице для разума. Увы, невозможно объяснить, что такое Матрица. Ты должен увидеть это сам. Не поздно отказаться. Потом пути назад не будет».
   Тропинка не затерялась в траве и вывела их на асфальт, а там и к станции Удельная. Небо отодвинулось, снова заискрились невидимые капельки, туман перебрался на другую сторону железной дороги.
   Инстинкты и слабости… Люди могут отличаться друг от друга сильнее, чем такса отличается от кавказской овчарки.
   Широк диапазон у человека. И в физическом смысле, а еще больше в интеллектуальном. Кто-то просчитывает действия на двадцать ходов вперед, а кто-то и на один ход просчитать не удосуживается. Зато убежден в своей правоте и всегда имеет простые ответы. Медиацивилизация зорко следит за такими и формирует из таких группы и блоки. Медиацивилизация подает готовые ответы, как готовые обеды.
   Костя поиграл в кармане ключами от дома и подумал о горячем чае.
   Приятно было пить крепкий и сладкий чай с хлебом и свежим маслом. Хлеб Костя поджаривал с одной стороны, и вкус прижаренной корочки хорошо ложился на янтарно-черный напиток в фарфоровой чашке. Сахар убивал горечь, но не убивал аромат.
   – Почему, – спросил Костя, пригубив чай и одобрительно кивая, – почему мы говорим о Матрице как о системе, но ничего не говорим о революционерах?
   – Может, потому, что система сама порождает революционеров. Это естественный процесс, – предположил Артур.
   – Другими словами, они – часть системы?
   – Система не только мирится с их существованием, ей выгодно их существование. Ведь она знает кое-что о теории хаоса. Синергетика, Морфеус, синергетика.
   – Вот так, да? Очищается и обновляется?
   – Переходит на следующий уровень, Костя.
   – Но система все-таки борется с ними.
   – Конечно. Это же – диалектика.
   – И ее агенты, ее контрразведка – одновременно и ее друг, и ее враг. Как думаешь, система понимает это?
   – Если бы я составлял программы для Матрицы, я бы это учитывал, – сказал Артур. – Но человечество нельзя осчастливить программами. Его история идет другими путями. А после того как Фоменко нанес удар по ее зданию, вообще неясно, что такое история.
   – Логика Фоменко не будет принята никогда. И это я могу доказать, – сказал Костя.
   – Докажи.
   – Пожалуйста! – Костя вышел, но тотчас вернулся, держа в руке газетный лист. – Вот, лекция в Израильском университете. Цитирую: «Будущее Запада – вырождение и гибель. Будущее России, как ни странно, – укрепление сил и подъем, выживание, преодоление. Это молодая нация, нация без царя в голове, но с колоссальной энергией. Их энергией должен кто-то управлять. Без еврейской мудрости русские увязнут в болоте и утонут».
   – Браво! По Фоменко, библейские события происходили в Средние века, когда Русь уже была сильным государством, может быть, даже самым сильным. Иудаизм, а следовательно, и евреи тогда под стол пешком ходили. От их претензий на мудрость и первородство ничего не остается. Как им теперь жить?
   – А ты заметил, как качал головой Марк Аронович, – вспомнил Костя. – Пусть, говорит, трижды прав ваш академик, да кто ж ему позволит? Марк Аронович – правильный еврей, трезвый и в твердой памяти.
   – Зато у вас, историков, – сказал Артур, – открываются двери в новое пространство, пространство Фоменко. Это все равно как из пространства Евклида перейти в пространство Лобачевского или Римана.
   Он смотрел, как Костя колдует над чайником, заваривая новый чай.
   – Ты за границу не собираешься? – спросил Артур после долгого молчания.
   – К Лене? Пока нет. А что?
   – У меня, вероятно, тоже скоро загранпаспорт будет.
   – Да ты что? Что ж ты молчишь?
   – Вера Герасимовна включила меня в список, как госслужащего, на получение служебного паспорта. Она записала меня в комиссию по недвижимости за рубежом.
   – Слушай, а это мысль! – сказал Костя. – В общем списке, да еще по служебной необходимости, тебя, пожалуй, пропустят. Мне уже надоело одному туда ездить. Посмотришь, как там люди живут. В следующий раз поедем вдвоем.
   Артур кивнул и поднес чашку со свежим чаем к губам. Несмотря на то что чай был горячим, он немного холодил рот, хотя Костя никогда не добавлял в чай мяты.
   Как обычно, скорым поездом налетел и умчался Новый год. В последний час уходящего года президент Ельцин ушел со своего поста. Уйдя за три месяца до президентских выборов, Ельцин, по существу, совершил должностной подлог, поступок, выходящий за рамки морали, поместив заранее выбранного «наследника» в особые условия и снабдив его практически неисчерпаемым административным ресурсом. Премьер стал исполняющим обязанности президента. Разработанная операция была близка к завершению. Результат выборов президента, считай, в кармане. Конкурентное поле вычистили, наследник очевиден, за кого ж еще голосовать? Вот вам по портрету люмпен-демократией!
   За три дня до выборов газета «МК» дает статью с подзаголовком «Воспоминания о будущем». В ней, в частности, обсуждается вопрос о взрывах жилых домов этой осенью. Сомнения, сомнения… Газета приводит цитаты из интервью кандидата в президенты. Опасный вопрос попадает в самое больное место. Заканчивается статья уходящим в будущее воспоминанием: «Ау, большинство! Ты в Светлое будущее? Через минное поле? Счастливого пути! А мы? Мы с тобой. Это ж не бронепоезд, а исторический процесс, с него не спрыгнешь».
   Новоизбранный президент успел до инаугурации полетать на истребителе и в пилотке морского офицера принять крещение подводника. Пить морскую воду из стеклянного плафона в подводной лодке и целовать раскачивающуюся под низким потолком кувалду 47-летнему президенту не очень-то хотелось. Но…
   – Надо, Владимир Владимирович!
   – Надо, Володя.
   – Все будет нормалек!
   И уже шепотом:
   – А ты как думал? Имидж есть имидж!
   И мысленно:
   – Пей, падла, козленочком станешь!
   Что тут говорить? Ну, надо так надо! Его несло куда-то, все мелькало, ускорялось, пока он не в силах был что-то сделать. Все произошло так быстро. Огромная обмякшая страна улеглась ему на плечи. Все было в новинку. Он затравленно оглядывался. Миллионы глаз смотрели на него, сотни голосов жужжали в уши, десятки рук касались его. Со всем предстояло освоиться.
   И только рождающаяся внутри энергия, сродни адреналину при скоростном спуске с горы на лыжах, поддерживала его, не давала упасть духом, расстроиться или по-настоящему выйти из себя. На его стороне была психологическая подготовка, полученная в разведшколе, годы, посвященные спорту, большой опыт общения с людьми. Он тормозил этот вихрь, знал, что освоится, не даст себя увлечь, не потеряется, не станет другим. Это была вспыхнувшая уверенность до того почти неприметного честного человека, которого судьба убедила в своем расположении к нему. Живут, любят, работают, дышат не так, как должно, а так, как умеют.
   Утро инаугурации было прохладным и солнечным. Движение в центре Москвы перекрыли, и ветер с реки беспрепятственно гулял по пустынным набережным. Гигантский памятник Христофору Колумбу с головой Петра Первого, творение, которое было отвергнуто Америкой, но принято Москвой, раздувал щеки и принимал на себя порывы ветра. Редкие горожане не рисковали спускаться с Волхонки на набережную и останавливались возле нового храма Христа Спасителя.
   1-й горожанин: Ингаляция, инсинуация, индульгенция, как бишь ее…
   2-й горожанин: Приведение к присяге президента.
   1-й горожанин: А кто он по гороскопу?
   2-й горожанин: Весы.
   1-й горожанин: А! Ясно! Плюсы, минусы, туда-сюда… а по-восточному?
   2-й горожанин: Кажись, дракон.
   1-й горожанин: Дракон? По-моему, пьеса такая была.
   2-й горожанин: Кинофильм.
   1-й горожанин: Кинофильм по пьесе поставлен. Ну да, пьеса Шварца. Эй, девчонки, слышали такую пьесу «Дракон»? Теперь ее самое время запретить. Вас как зовут? Эльза? Подходящее имя, чтобы вступить в ряды антифа. А подружек ваших?

   Из пьесы Евгения Шварца «Дракон»:
   «1-й горожанин: На улице светло, как днем.
   2-й горожанин: Все винные погреба полны народу.
   Мальчик: Все дерутся и ругаются.
   Гости: Тссс!
   Садовник: Позвольте вам поднести колокольчики. Правда, они звенят немного печально, но это ничего. Утром они завянут и успокоятся.
   1-я подруга Эльзы: Эльза, милая, постарайся быть веселой. А то я заплачу и испорчу ресницы, которые так удались мне сегодня.
   2-я подруга Эльзы: Ведь он все-таки лучше, чем дракон. У него есть руки, ноги, а чешуи нет. Ведь все-таки он хоть президент, а человек. Завтра ты нам все расскажешь. Это будет так интересно».
   И под занавес пьесы:
   «Ланцелот: Работа предстоит мелкая. Хуже вышивания. В каждом из них придется убить дракона.
   Мальчик: А нам будет больно?
   Ланцелот: Тебе нет.
   1-й горожанин: А нам?
   Ланцелот: С вами придется повозиться».
   В следующую за инаугурацией пятницу день выдался тихим и светло-серым. Присутствие солнца ощущалось, как свет за занавеской, занавеска целиком светится, а что за ней – не разглядеть. Над Чистыми прудами утки заходили на посадку.
   У дома на Покровке остановился «мерседес». Из него вышел Березовский и стремительно вошел в дверь.
   – Борис Абрамович, прошу вас! – Полный молодой человек вышел ему навстречу.
   – Привет, Стас! Не занят?
   – О чем вы говорите? Для вас всегда двери открыты.
   Березовский повернулся к сопровождающим его мужчинам и жестом направил их в кабинет Стаса. В руках одного находился небольшой черный приборчик с антенной. Приборчик служил для проверки комнаты на наличие «жучков».
   – Давайте! Ты не против? – Вопрос относился к хозяину кабинета.
   Стас гостеприимно повел рукой и стал рассказывать к месту пришедший в голову анекдот.
   Не обнаружив подслушивающих устройств, мужчины с техникой вышли, и Березовский с хозяином расположились в креслах.
   – Готов указ о создании федеральных округов, – сказал Березовский.
   – Бывает! – все еще улыбаясь, отреагировал Стас. – Как он? Сменил костюм?
   – Что? Костюм? Костюм поменять не проблема. Проблема, что он никакой не стратег. Спортсмен. А спортсмен идет к цели прямым путем.
   – А прямая – это не лучшая траектория, так?
   – Ему везет, и он бессознательно чувствует свою исключительность. Я ему показал, как государственную власть конвертировать в государственные деньги. Ювелирная работа. А что получается? Видел? Вчера прошли обыски в «Медиа-Мост». – Брови у Березовского подрагивали.
   – Борис Абрамович, он – человек надежный, я не сомневаюсь, иначе его не выбрали бы, вы его научили, но что, если сегодня «Медиа-Мост», а завтра ваше ОРТ? Кувалдой, по-простому.
   – Между прочим, я Володю Гусинского предупреждал. Может, ты и прав, Стас. Знаешь, как в песне: я ее целовал, уходя на работу, а себя, как всегда, целовать забывал. Вот на этот счет я и пришел поговорить. Я подумал, а почему бы не опубликовать статью? Засветить, так сказать, позиции. Тонко и ненавязчиво.
   – На этот счет анекдот есть. Затеял д’Артаньян дуэль с Ильей Муромцем. Перед дуэлью он мелком обозначил на груди Ильи маленький кружочек (вот сюда войдет моя шпага). Илья посмотрел на свою палицу: ну-ка, посыпьте его мелом!
   – Ну, какая между нами дуэль? Обмен мнениями. Ты сам сказал, что Володя – честный малый и друзей не бросает.
   – Борис Абрамович, поправьте меня, если ошибаюсь. Честный человек – это хорошо, но еще лучше, когда честность сочетается с великодушием. Когда масштаб личности невелик, честность не исключает жесткости и даже жестокости.
   – Я тебя услышал, Стас. Теперь ты скажи, ты меня услышал?
   – Не сомневайтесь. В чем основная мысль статьи?
   – Основная мысль? В том, что проблемы решаются неадекватными методами. Ставим властную вертикаль, усиливаем диктат, получаем снижение эффективности управления. Потому что контроль сверху есть, а сигналы снизу не проходят. Нет обратной связи, источник подавлен – азбука кибернетики. Считаем годы упущенных возможностей. Это же возвращение к уже использованному клише, к устаревшей матрице.
   – Понял-понял-понял-понял!
   – Ну, и насчет демократии. С ней тоже надо как-то определиться. Просвещенная монархия, может, и была когда-то хороша, когда вокруг были темные массы. Но на пороге двадцать первого века управляемые не менее образованы, чем управляющие, а иногда и более. Единственное преимущество управляющего – это обладание информацией, то есть возможность видеть причину, а не следствие.
   – Поэтому независимые средства массовой информации прибираются к рукам.
   – Ты сам все знаешь, Стас.
   В черном пиджаке с серой шелковой подкладкой, в белой рубашке с темно-красным галстуком, Борис Абрамович, сопровождаемый сразу двумя тенями, вышел на улицу. Он оглядел уличную суету мелькающих перед ним и одновременно в витринах маленьких магазинов и кафе автомобилей, потянул носом воздух, лихорадочно потер руки и юркнул в чрево своей машины. Климат-контроль работал исправно. Улица здесь имела одностороннее движение, машина двинулась на восток, от центра. Борис Абрамович думал, что он движется вместе с машиной, на самом деле он, выйдя от Стаса, начал движение в противоположную сторону. Через несколько месяцев ему придется оставить Родину, чтобы осесть на Западе. В Россию он так и не вернется.
   Между тем время шло, перебирая дни, как четки. Век, тысячелетие разменивали свой последний год. Как давно это было и как недавно. Менялось ли что-нибудь в этом мире? Нет, не менялось, просто становилось немного другим. Такая вот матричная квантовая механика естества.
   Кончилась весна надежд и оптимизма. Наступило календарное, дождливое лето. Сорок дней шли дожди. Что они так добросовестно поливали? Может быть, посеянные зубы дракона?
   В понедельник, 5 июня, Артуру на работу вдруг неожиданно позвонила Людочка и назначила ему встречу в их квартире на Библиотечной улице. К вечеру из-за сплошной облачности пробилось на свободу солнце и празднично заиграло на куполах храма, с которого начиналась улица Сергия Радонежского. Артур стоял у окна своей квартиры и наблюдал, как менялись краски неба: от желтой охры к оранжевому сурику. Он уже отвык от своей квартиры, поэтому ожидание не было ему в тягость. Время шло незаметно.
   Наконец, зазвонил телефон. Людочка сообщила, что сегодня никак не сможет приехать и что встреча откладывается на неопределенный срок. Такой вариант Артур не рассматривал, он повесил трубку и опять уставился вдаль. Краски за стеклом померкли, кто-то из соседей открыл окно, потянуло дурным табачным дымом. Пора уходить.
   В эту минуту снова зазвонил телефон. Артур бросился к трубке. В ней раздался женский голос, но звонила не Людочка. Звонили из НИИ, с которым Артур сто лет назад имел дело, из того самого, который когда-то включил его в список на получение государственной премии. В то время по программе «Нептун» разрабатывалась космическая система обнаружения подводных лодок потенциального противника по различным демаскирующим признакам. Артур тогда весьма успешно умел работать с изображениями, в том числе и с фотоснимками и радиометрической информацией, получаемой из космоса.
   Женский голос бесстрастно попросил Артура об одолжении. Ему нужно всего лишь позвонить по телефону названному сотруднику НИИ. Артур знал этого сотрудника, теперь тот стал крупным руководителем. Не откладывая, Артур набрал его домашний номер.
   Оказывается, большинство наработанных методик по расшифровке информации за девяностые годы были утрачены. Люди, которые что-то в этом понимали или что-то помнили, уволились, рассеялись, ушли в бизнес, а то и просто умерли. Между тем НИИ поручено возобновить и продолжить разработки. Под них можно получить финансирование и вообще… Словом, пришло время поучаствовать в натурных испытаниях, продемонстрировать свои возможности, чтобы открыть полноценный заказ военных на опытно-конструкторскую разработку. Не мог бы Артур взять на себя участие в предстоящих испытаниях? Всего-то, что ему нужно сделать, это в отпускное время съездить в командировку. Его оформят как привлеченного специалиста через их коммерческое предприятие «Научно-технический центр “Астероид – НТЦ”», оплата наличными, денег не пожалеют, подробности при встрече.
   Артур ехал в автобусе на Старую Басманную и думал, как все-таки иной раз по снайперски действует судьба. Она долго выжидает, вроде бы ничего не замечает, а потом вдруг следует точный выстрел. Удивительная меткость. Если бы сегодня он, Артур, не появился на старой квартире, его вряд ли нашли бы. Кто бы стал искать его в Удельной?
   Через несколько дней размышлять о судьбе пришлось и Косте.
   – Костя, – обратился к нему Артур, – как ты смотришь на то, что в августе мы с тобой поедем в закрытый город Североморск? Расходы нам оплачивают.
   И он объяснил Косте, что там начинается подготовка авианосной многоцелевой группы, которая уходит в поход в Средиземное море. В ее составе самые крупные корабли и подводные лодки Северного флота. Перед походом организуются плановые учения. На театре учений хотят попробовать выявить пасущиеся поблизости американские субмарины.
   – Ну, допустим, – сказал Костя, – а я тут при чем?
   – Костя, я без тебя не смогу. Мне нужен мощный компьютер. Не смотри так. Они дают мне «Пентиум». Не самый-самый, но лучше у них нет. Четыре гига и тактовая частота 233 мегагерца. Он весит, как две твои гири. Да еще периферия, аккумуляторы.
   – Тебе нужен атлет?
   – Хотя бы на одну гирю, Костя.
   – Так бы сразу и сказал. А то – четыре чего? Га-га?
   – Я знал, что ты согласишься, Костя, и взял тебе на подпись договор. Еще нужны твои паспортные данные, чтобы получить пропуск в Североморск.
   – Значит, едем?
   – Едем, Костя, едем!

9. Смертельный фарватер

   Аппаратура лежала в специальных чемоданах с блестящим металлическим покрытием. Она уютно устроилась на черной пористой резине и безопасно покачивалась в такт движения поезда.
   Долгий путь до Мурманска в спальном вагоне Артур развлекал Костю рассказами о скрытности, неуловимости, силе и коварстве подводных лодок и трудностях противолодочной борьбы.
   Огромная черная обрезиненная лодка практически бесшумно скользит в темной глубине, и ей вовсе не обязательно всплывать на поверхность. Представь себе, Костя, черный-пречерный, длинный-предлинный, в восемь подъездов пятиэтажный дом, который внезапно всплывает из глубины. В нем двадцать четыре ракеты – толстенные печные трубы. Они могут взлетать прямо из-под воды, атаковать внезапно, когда никто и не подозревает, что чудовище прячется у твоих берегов, и уже нет времени подготовиться к отражению атаки.
   Найти, обнаружить, запеленговать его любым способом, по шуму винтов, по кильватерному следу, по люминесцентному свечению океана, даже с помощью экстрасенсов и лозоходцев, – только бы знать, только бы знать!
   Есть лодки – убийцы авианосцев, есть лодки, выслеживающие и убивающие себе подобных. Недавно придумана ракета-торпеда, она движется в воде со скоростью гоночного болида, километр делает за десять секунд, от нее не увернешься, ее не обманешь, просто не успеешь.
   Если лодка погрузилась на глубину 100 метров и снизила скорость, ее из космоса не обнаружишь. Правда, Баренцево море неглубокое, не то что Тихий океан, поэтому на некоторых участках ей приходится идти на небольшой глубине.
   – Это дает нам шанс, – сказал Артур. – Многоцелевые «американки» вечно торчат у наших берегов. Выслеживают наши лодки, которые уходят в поход к их берегам.
   – Как выслеживают?
   – Акустически. Пеленгуют по шумам. Дальность небольшая, и вообще, звук в море – капризная штука, распространяется не то чтобы по прямой. Зависит от многих факторов. Иногда лодка теряется. Но это не наша забота. Наша забота – найти хотя бы одну чужую лодку. Сверху из космоса. Это – задача максимум.
   – А минимум?
   – Задача минимум – найти хотя бы нашу лодку. Иначе не докажешь, что аппаратура что-то может.
   От Мурманска до Североморска доехали на машине за полчаса. Жилые дома с сопок спускались к гавани. Несмотря на полуденное время, город покрывала серая мгла. Серые военные корабли стояли в свинцовой воде под небом пепельного цвета.
   В гостинице «Ваенга» было сыро и неуютно. Какая-то жирная и чуть теплая вода нехотя выливалась из вялого душа. Чтобы подняться с моря в верхний город, требовалось преодолеть сотню ступенек по широкой длинной лестнице, которая называлась здесь трапом и ничуть не напоминала Потемкинскую лестницу в Одессе.
   На следующий день их поселили на госпитальном судне «Свирь»: оно стояло у пирса рядом с военными кораблями. Из общей массы «Свирь» выделалась белым цветом. Отсюда было видно здание штаба, как бы парящее над пришвартованными кораблями.
   В штаб Костю не пустили. Он проводил Артура до ворот. Два матроса подхватили чемоданы, и Артур ушел работать.
   Сверху Артуру открывался вид на бухту. Серые краски исчезли. День выдался ясным и ветреным. На горизонте за сопками отдыхали пушистые облака, а на морском просторе господствовали голубые краски. Чайки, с гиканьем покидающие гавань, рассекали воздух, не давая себе труда даже взмахивать крыльями. Они уходили вдаль над водной гладью, и серо-голубая гладь, как экран, поддерживала их плотным, насыщенным солью, воздушным потоком.
   Иные не выносят замкнутого пространства. Любовь к морю – из той же серии, предельно ярко выраженное чувство. Как лекарство, как наркотик, как потребность человека в свободе.
   Костя долго гулял по верхнему городскому этажу. Он был похож на вернувшегося с юга из отпуска пожилого офицера. Несмотря на дождливое московское лето, он успел загореть, и загар резко выделял его среди служивших здесь моряков.
   В это время Артур бился над своей сложной аппаратурой. Надо было все подключить, наладить, приготовить к обработке обещанных снимков. Кроме снимков из космоса, он готовился к расшифровке радиолокационных изображений. Двумерное изображение для него было обычной таблицей-матрицей, состоящей из огромного множества элементов. Эту матрицу он переводил в частотную плоскость либо с помощью традиционного БПФ – быстрого преобразования Фурье, либо (здесь вступали в игру секреты повара) предпочитаемого им преобразования Адамара. Получалась новая матрица, элементы которой представляли собой набор пространственных частот. Все это было просто. Сложности начинались, когда стояла задача верно подобрать алгоритмы фильтрации, подавления шумов, обнаружения и идентификации двумерных сигналов. Опыт и интуиция нужны были и в самом начале при выборе числа элементов матрицы, притом что у Артура был хороший компьютерный сканер. Выбранные алгоритмы обработки, которые допускали использование методов адаптации и обучения, растягивали время обработки от нуля до бесконечности, а получение результата все же требовалось в реальном отрезке времени. И еще не факт, что в конце получишь отметку цели с заданной вероятностью обнаружения при заданном уровне ложной тревоги. Никто не гарантирует, что здесь, как в учебнике, ты столкнешься с релеевским распределением плотности вероятности, известным отношением «сигнал – шум» и сможешь победно воспользоваться оптимальным фильтром Винера.
   Потому Артура и позвали, что знали, что он придумает нечто такое, чего всякий другой придумать не сможет, и исхитрится увидеть то, что надежно спрятано от глаз любого другого.
   Пока он собирал свою установку, настало время обеда, и Артур с сопровождающим его капитаном первого ранга пошел в столовую (война войной, а обед – по расписанию). В коридоре им повстречался второй каперанг, возрастом моложе Артура. Офицеры поздоровались, Артур пожал протянутую руку.
   – Ты чего здесь? – спросил первый капитан второго.
   – Вызвали.
   – А! Это по поводу учений?
   Второй кивнул:
   – Отстреляемся и в отпуск!
   – Так тебя и отпустят!
   – Обещали.
   – Ну-ну! – Первый капитан перевел взгляд на Артура. – Видишь – наука приехала! Из Москвы. Уже ищет наших заклятых друзей.
   – Гидроакустика?
   – Не, космонавты!
   – То-то я смотрю, похож на Джеймса Бонда, – сказал второй. – Хотите ко мне на лодку? – обратился он к Артуру. – У нас уже есть парочка ученых. Можем взять третьего.
   – Я бы с удовольствием, – ответил Артур.
   Первый, тот, кто сопровождал Артура, заметил его загоревшиеся глаза и поспешно сказал:
   – А кто будет америкосов искать? Как он тебе их из-под воды найдет?
   – К едрене фене америкосов! Давайте. Увидите торпедный залп по условному противнику, – продолжал агитировать Артура повстречавшийся им командир подлодки.
   – Э, Гена, ты у меня людей не сманивай. Вот если обнаружим МГТЛА, то тебе передадим по дружбе. Идет?
   Геннадий посмотрел на Артура и на его сопровождающего.
   – Ну, я не прощаюсь, – сказал он. – Увидимся после учений. – Он пожал им руки и пошел к выходу.
   Они двинулись дальше. Артур оглянулся.
   – Имеет вес личного врага Америки, – сказал капитан Артуру, – и его лодка тоже.
   – Как Маринеску?
   – Почти.
   – Это как?
   – В прошлом году у него была автономка в Средиземном. Так вот, он скрытно прошел Гибралтар и, как клещ, вцепился в 6-й флот США. У них скандал был жуткий. Поснимали тех, кто отвечал за подводную обстановку. А наши Гену представили к званию Героя.
   – Он что? Герой России?
   – Не, ни фига не дали, хоть он после того похода даже с Путиным общался.
   – Что? Затормозили?
   – У нас живых Героев не любят. Тянут с награждением до последнего. Вот если б он погиб в той автономке, тьфу-тьфу-тьфу, тогда – другое дело.
   – Да, – сказал Артур, вспомнив, как его «прокатили» с государственной премией, – у нас только с наказанием все в порядке. Воспоследует незамедлительно и не по адресу.
   – Точно! – сказал капитан, входя в распахнутые двери столовой.
   Артур издалека почувствовал характерный запах пункта общественного питания. Смешанный дух протертого овощного супа и фрикаделек с рисом. По мере приближения к дверям в воздухе появлялись нотки кислой капусты-провансаль и аккорды жидкого серого кофе с молоком.
   На следующий день Артур получил в штабе снимок из космоса нашей подводной лодки, которая в надводном положении выходила из Видяево. Он видел также американский катамаран «Верный», который, как ему сказали, обычно сопровождает одну-две своих МПЛА.
   В субботу рабочий день начался очень рано. Все корабли, лодки и суда обеспечения вышли в море. Косте пришлось вернуться в гостиницу «Ваенга».
   Артуру принесли снимки, полученные с помощью инфракрасного радиометра, доставили снимки с экрана радиолокатора. Фотографии морской поверхности поступали слишком редко, сказывалось наличие переменной облачности.
   – Ну, что? – Капитан первого ранга, который обеспечивал работу Артура, вошел в комнату.
   – Считает, – сказал Артур, взглядом показав на работающую технику.
   Он стоял у окна, заложив руки в карманы, и смотрел на опустевшую бухту.
   – Пока америкосов не обнаружили, – доложил каперанг. – Знают, что они где-то здесь, но вот только где? Рубежную систему они не проходили, корабельные акустики их не засекли.
   – Снимки есть?
   – Пойду узнаю, – сказал каперанг и вышел из комнаты.
   Через час Артур обнаружил первую американскую лодку.
   – Она Гену нагоняет, – предположил каперанг, слушая пояснения Артура, – садится ему на хвост. Ну, ты даешь!
   – Просто повезло, – сказал Артур. – Она вышла на мелководье и включила скорость. Капитан думал, что облачность, а небо внезапно прояснилось. Могли и пропустить. Мне бы еще информации.
   Еще через час он обнаружил вторую субмарину. Та шла параллельным курсом к месту стрельб нашей лодки, явно находясь с ней в акустическом контакте.
   – Как думаешь, – тоже невольно переходя на «ты», спросил Артур каперанга, – он их слышит?
   – Кто? Гена? Может, и слышит. Но он отстреляется по учебной мишени в любом случае. Сделает их, будьте-нате!
   – Вот могу дать параметры классификации. Водоизмещение, оценочно, втрое меньше нашей лодки, длина не менее 100 метров, скорость более 10 узлов.
   – Многоцелевая, американская, тип – «Лос-Анджелес», водоизмещение 6 тысяч тонн, – отбарабанил каперанг. – Все как и ожидалось. Та, что держится в отдалении, – постарше, та, что догнала, – помоложе, малошумная, не боится, что ее срисуют. Пойду, доложу.
   Вернулся он, смущенно шмыгая носом. Шумно высморкался в носовой платок.
   – Что? – спросил Артур. – Гранаты не той системы?
   – Ага. Они доверяют только гидроакустикам. Послали сам знаешь куда.
   – Ты ведь кандидат? Не доверяют кандидату военных наук?
   – Они все сами уже остепенились.
   – Слушай, а ему нельзя на лодку сообщить? – нашелся Артур.
   – Ты что? Смеешься? Как я ему сообщу?! Вот выйдет на перископную глубину, тогда попробую.
   – Его же в вилку взяли.
   – И что? Торпедируют его? Это же не кино. Не Голливуд. Кстати, у них не такая уж хорошая позиция. Их лодки друг против друга стоят, прикинь. Взвод торпедных аппаратов Гена по-любому услышит. Думаешь, он не сообразит уйти из сектора обзора их торпед? Кого тогда они атакуют? Сами себя? Шутишь? Нет, ничего такого не случится. Он свою задачу выполнит. Они уберутся подобру-поздорову. Учения закончатся, и все будет как надо. Командование получит ордена, Гена, наконец, станет Героем России, а через два месяца флот выйдет курсом на Гибралтар.
   – И все будут счастливы и умрут в один день, – заключил Артур, заправляя сканер.
   – Никому не надо умирать, никто не хотел умирать, и завтра не умрет никогда! – сказал капитан первого ранга.
   Артур ввел новые снимки. Пока велся счет, время, казалось, стоит на месте. Каперанг сидел на столе, качая ногой, и смотрел на экран монитора. Артур барабанил пальцами по подоконнику, давая отдохнуть глазам в голубой дали бесконечного морского пространства.
   Сколько ни вглядывайся в снимки, все равно ничего не поймешь. Хорошо видны только надводные цели. Хоть с лупой ползай по экрану радара, выделить характерные круги не получится. Такое впечатление, что эти круги повсюду. Хоть под микроскопом изучай зернистую рябь водной поверхности, не найдешь неуловимой тени кильватерного следа. Цифровая техника честно перебирает все элементы, транспонирует матрицы, скрупулезно подбирает частотно-контрастные характеристики, применяет согласованную фильтрацию, выполняет нормирование, центрирование, интерполяцию и пороговый анализ. Она мучительно медленно, но верно, терпеливо, но неумолимо приближается к глубоко запрятанной лодке. Нет, это никогда не кончится! Неправда, все когда-нибудь кончается.
   Артур, сдерживая себя, приблизился к компьютеру.
   – Хм!
   – Это что? – спросил каперанг. – Они так близко?
   – Наша пошла наверх, – сказал Артур.
   – Ну да, она готовится к торпедным стрельбам. А эти ее потеряли. Теперь ищут. Хорошо, хоть не по курсу! Может, получим снимок, когда Гена жахнет в учебную мишень?
   – Торпеда – слишком малая цель. Если только это не ракета-торпеда.
   – А я о чем? Она идет на глубине меньше 30 метров.
   – Со скоростью 400 километров в час?
   – Да, больше 200 узлов.
   – Такую интересно было бы посмотреть на компьютере, – сказал Артур. – Вода вокруг нее должна кипеть.
   – Сильно не надейся. Вряд ли нам повезет, – раздумчиво протянул каперанг, всматриваясь в экран монитора.
   Артур тоже смотрел на экран.
   – Судя по всему, та, что догоняла, опять набрала скорость. Ее хорошо видно, и глубина тоже небольшая, – предположил он.
   – Если курс менять не станет, проскочит мимо, – сказал каперанг.
   – И попадет в сектор торпедной атаки учебной цели.
   – Ни фига не попадет. У скоростных торпед головок самонаведения не имеется.
   – Близко идет, – покачал головой Артур. – Наши ее слышат?
   – Не знаю. Идет она быстро, но на такой глубине Гена может оказаться в зоне акустической тени. Параметры рефракции могут меняться. Пойду предупрежу на всякий случай. Попробую настоять, чтобы ему передали. И справа от него движется еще один американец.
   Действительно, идущая по правому борту американская многоцелевая атомная подводная лодка класса «Лос-Анджелес» водоизмещением 6 тысяч тонн шла с русской лодкой параллельным курсом. Американка вошла в строй почти 23 года назад, она носила имя «Мемфис» и уже сталкивалась лицом к лицу с этой русской лодкой в Средиземном море, когда Гена попортил нервы 6-му флоту США, то появляясь внезапно, то исчезая с экранов их сонаров в международных водах Средиземноморья. На лодке знали, кто сейчас выходит на позицию для учебной стрельбы.
   – Передадут? – спросил Артур.
   – Сразу, как только будет связь, – вернувшийся каперанг занял свое место на столе.
   – А новые снимки?
   – Пока нет.
   – Слишком близко, – Артур отошел от экрана и, зевая, прикрыл рот рукой.
   – Ты что, не выспался?
   – Это – нервное.
   – Я думал, вас, москвичей, ничем не проймешь.
   – Ага! Москва слезам не верит.
   – Хочешь, добавлю впечатлений?
   – В каком смысле?
   – В хорошем. Командир американской подводной лодки сам принимает решение, следует ли ему атаковать, если его посудине кто-то угрожает.
   – Очень мило. А у нас?
   – Как ты себе это представляешь?
   – Ты прав, – подумав, сказал Артур. – Это представить трудно.
   Та субмарина, которая беспокоила Артура, находясь левее и в опасной близости, была уже 25-й лодкой типа «Лос-Анджелес», гораздо более новой, чем «Мемфис». Она носила имя «Толедо».
   Потеряв из виду русского Ивана, «Толедо» пыталась нагнать его, двигаясь на малой глубине, ловя тоны русской лодки среди шумов приповерхностного подводного звукового канала и борясь с донной реверберацией.
   – Sonar, conn. Anything yet?
   – Conn, sonar. Negative, captain.
   – Captain, we are cavitating. He can hear us.
   – I’ve got it [8 - Гидроакустик, это центральный пост. Есть что-нибудь? – Центральный, это гидроакустик. Ничего, капитан. – Капитан, он может услышать нашу кавитацию. – Я понял (англ.).].
   Капитан снизил скорость «Толедо». Лодка бесшумно скользила вперед.
   – Captain, Russian sub, type «Oscar-two». Directly ahead. We are too close. Very close.
   – All stop! Come left and stay in the baffles. Left full rudder. Range?
   – At about light hundred yards.
   – Ten degrees up on the bow! [9 - Капитан, русская лодка, тип «Оскар-2». Прямо по курсу. Мы слишком близко. Очень близко. – Стоп, машина! Берем влево и остаемся в тени. Лево руля, полный. Дистанция? – Меньше ста ярдов. – Всплытие, десять градусов на нос (англ.).]
   Сто ярдов пролетели в томительном ожидании. Огромный русский подводный крейсер шел малым ходом на перископной глубине. Черная махина, ворочая валами, словно грозовая туча, готовая извергать громы и молнии, повисла между донным илистым песком и светящейся наверху прозрачной поверхностью воды. Включились дальномеры, прощупывающие затерянную далеко в море учебную мишень.
   – Центральный, цель надводная групповая. Пеленг цели не меняется.
   – Боевая тревога. Торпедная атака надводной цели. Аппараты два и три к выстрелу приготовить.
   – Центральный, шум винтов по пеленгу 200. Подводная лодка типа «Лос-Анджелес».
   – Акустик, штурман, БИУС, БИП, секундомеры товсь!
   – Гена, а как же американец?
   – Да знаю я про них! Уже сообщили. Похоже, две лодки. Вторая – справа. М-м-м, акустик! Вторую мне найди. Отстреляемся и уйдем по-тихому.
   Справа малым ходом продолжала идти субмарина «Мемфис». Она тоже на какое-то время потеряла русского монстра. Ее капитан помнил, как он то терял, то находил его в Средиземном море. Он тоже надеялся на своего акустика.
   – Cap, sonar! Crazy Russian! Не is flooding his tubes.
   – We have him! Don’t miss [10 - Кэп, гидроакустик! Сумасшедший русский! Он занимается тем, что загружает свои торпедные аппараты. – Он – наш! Не упусти (англ.).].
   На стеллажах русского подводного крейсера лежали торпеды. Против третьего и четвертого торпедных аппаратов большого сечения – две огромные, четырехтонные, одиннадцатиметровые великанши. Остальные – стандартные полуметрового сечения. Первые – с устаревшим, но мощным, как паровая машина локомотива, перекисно-водородным «движком». Вторые – современные электромобили. К учебной торпедной атаке готовились не боевые торпеды, а так называемые практические – без боевого заряда.
   Боевой заряд попробуй взорви. Сто потов сойдет. Торпеда взрывается, только если она сама пройдет несколько стадий подготовки к взрыву. Так, к примеру, чтобы выстрелить из пистолета, надо передернуть затвор, снять оружие с предохранителя и взвести курок. Торпеде тоже надо пройти ряд этапов снятия с предохранителя, должен сработать курок машинного крана, концевой включатель, останутся еще два блокиратора, затем ей надо выйти из торпедного аппарата в воду, пройти не менее трехсот метров по направлению к цели, и только тогда она придет в боевое положение и будет готова к взрыву. И взрыв не всегда ждет механического столкновения. Короче, торпеда взрывает боевой заряд только от своих взрывателей и никогда от внешних. Все-таки это не пистолетный патрон.
   Хотя… хотя если она имеет химическое топливо типа перекиси водорода, которое может вступить в реакцию с внешней средой при разгерметизации, то вероятен взрыв топлива. Топлива, а не боевого заряда. С какой внешней средой? С воздухом? Нет. С морской водой? Чистую морскую воду перекись тоже перетерпит. Опасно, если морская вода будет насыщена ионами цветных металлов. Оружие есть оружие. Раз в год и палка стреляет.
   – Командир, шума винтов второй лодки не слышу.
   – Так! Всем – полная тишина! Торпедный отсек, отставить товсь! Тихо сидеть! Как мышь на горшке!
   – Ген, может, лажа это, про вторую лодку? Фуфел?
   – Может, и фуфел. Про первую они так же говорили. С большим сомнением.
   – Командир, есть контакт! Уточняю пеленг.
   – Ах ты, миляга. Молодец! Возьми с полки пирожок. Оценка обстановки прокладывает путь к верным действиям! Всем вернуться к работе!
   – Командир, шум винтов сзади. По курсу.
   – Я помню, помню.
   – Sonar, where is your Russian sub?
   – He’s close. Bearing rate increasing to the right. We are tracking directly into his path [11 - Гидроакустик, где твой русский? – Он близко. Пеленг справа убывает. Судя по всему, мы идем прямо на него (англ.).].
   Легковая машина, обгоняя грузовик, цепляет его правым боком. Огромная русская лодка имеет два корпуса: внешний, называемый легким, и внутренний, так называемый прочный корпус. Американская спроектирована однокорпусной. Грузовую машину ожидает небольшой удар, шофера – небольшая неприятность, однако практически грузовик может продолжать путь. Легковая машина с разбитым правым крылом и помятым бампером, включив «аварийку», малым ходом следует в ремонт.
   В воде на тормоз не нажмешь. Управляемость тоже далека от стандартов БМВ. Кроме того, в глубине движешься с закрытыми глазами. Ориентируешься только по слуху.
   – You’re not gonna belief this!
   – Bullsh-sh-sh… Hold on! [12 - Ты ведь не собираешься верить этому! – (Ругательство). Держитесь! (англ.).]
   Американцам не всегда свойственна изящность в словах и поступках. Куда чаще это встречается у британцев. Где-то неподалеку в этом районе прятался британский подводный дредноут «Великолепный», видимо предпочитающий рассуждать, а не играть мускулами. Ему уже приходилось попадать в аварии, в том числе и с русскими подлодками. Повторять ошибки не к лицу джентльмену.
   – Право руля!
   Русский подводный крейсер встряхнуло, и он затрясся, будто двигался по большой стиральной доске. Кто-то напрягся и промолчал, кто-то позволил себе нелитературный комментарий. Все на главном командном пункте посмотрели на капитана. Капитан не смутился, не разразился бранью, которой обычно начальство прикрывает свой страх, не хлопнул в отчаянии пилоткой об пол.
   – Эй! – сказал он невозмутимо американцу. – Эй, там! Помахивай!
   Кто-то, не сдержав смешок, фыркнул, кто-то загоготал, кто-то, улыбаясь, покрутил головой. Все вернулись к приборам. Нештатная ситуация в условиях боевой тревоги – только на пользу. Всем осмотреться в отсеках. Все, что нас не убивает, делает нас сильнее.
   – Ген, ты как?
   – Нет проблем, чувак! Продолжаем работу по учебной цели.
   Поврежденная «Толедо», пятясь, отползала от места столкновения. Ей предстоял долгий путь через Атлантический океан.
   На «Мемфисе» услышали звук столкновения субмарин через две секунды.
   – Cap, sonar. Му read is «Toledo» struck Russian sub. Not hard.
   – Are you sure, Brian?
   – Absolutely [13 - – Кэп, гидроакустик. По-моему, «Толедо» врезался в русскую субмарину. Не сильно. – Ты уверен, Брайан? – Никаких сомнений (англ.).].
   Подводная лодка «Толедо» отступала. Ей надо было беспрепятственно и скрытно уйти. «Мемфис» прикрывала ее отход.
   – Торпедные аппараты товсь!
   На «Мемфисе» поняли, что русские сейчас пустят торпеды. Гидроакустик четко слышал характерный звук заряда.
   – Torpedo! Crazy Russian is shooting at «Toledo».
   – Why at «Toledo»? Why not at us? [14 - – Торпеды! Сумасшедший русский стреляет по «Толедо». – Почему по «Толедо»? Почему не по нам? (англ.)]
   В таких условиях можно полагаться только на автоматику. Если это будут скоростные торпеды, не успеешь даже высморкаться. До «Толедо» совсем близко. И этот русский уже зловеще открывает трубы торпедного аппарата и…
   – Shoot now! [15 - – Пли! (англ.).]
   Две шестиметровые торпеды «Марк-форэйт» выскользнули из чрева «Мемфиса» и наперегонки помчались в сторону этого непредсказуемого русского. Их головки самонаведения – последнее слово техники, они попадают не в лодку вообще, а точно в головную часть, в первый отсек или во второй. Во втором – командный пункт, в первом – боевая часть БЧ-3, то есть ожидающие своего часа торпеды русских.

10. Скалистые берега

   Погиб весь экипаж. Весь. Никто не хотел умирать. Никто не хотел убивать. Заманчивая должность у солдата: ты служишь, чтобы убивать, ты служишь, чтобы умирать. И только твоим родным ни за что не понять этого. Это не укладывается в голове.
   Все умирают, но солдату дана привилегия умереть раньше других. Воинский салют, цветы на морских волнах и – память.
   До самого заката идут в полет серебристые чайки. Они внезапно зависают над волнами, и встречный ветер держит их на крыле.
   Лежим на дне. Вода внутри и за бортом +4 по Цельсию. На верхней койке ворочается ночной океан.

     Всплывем на рассвете. Приказ есть приказ.
     А гибнуть во цвете уж лучше при свете,
     Наш путь не отмечен, нам нечем, нам нечем,
     Но… помните нас.

   Экипажи подплава, как молитву, поют песню Высоцкого. Стечение обстоятельств. Против него не поможет ни двойной корпус, ни запас плавучести, ни всплывающая спасательная камера, ни профессиональные навыки. Разве только молитва.
   Ни один из участников этой, с позволения сказать, дуэли не предполагал ее исхода. В ужасе от содеянного, в молчании, втянув головы в плечи, уходили от этого места американцы. Взрыв русской лодки был столь сильным, что субмарине «Мемфис» тоже досталось. Раненная, она двигалась к ближайшей военно-морской базе Хоконсверн.
   Тактический исход мог иметь стратегические последствия. Русские моряки с надводных кораблей в горячке потопили бы и «Мемфис» и «Толедо» (наглецы несносны!). Командующий флотом в это время находился в районе учений на тяжелом ракетном крейсере «Петр Великий». Удержавшись от первого искушения, он бросился докладывать в Москву. Военно-морской конфликт торил дорогу войне.
   Факт гибели лодки скрыли. Артур с Костей узнали о том, что лодка легла на грунт, только в понедельник, уже приехав в Москву. Правда, Артур еще в субботу слышал, что его лодку, ту самую, которую он отслеживал с помощью компьютера, ищут в международных водах. В штабе чувствовалась некоторая растерянность, снимков больше не поступало, ему сказали, что работа его окончена, поблагодарили и выпроводили вон. Прямо от здания штаба они с Костей стартовали на вокзал в Мурманск. Лодку, которую Артур знал под номером К-141, все еще искали. В поезде по радио прозвучало ее имя – «Курск».
   Артур не мог не подозревать, что вся эта история как-то связана с опасным сближением «Курска» и американских лодок, которое он наблюдал на экране монитора. Однако в новостях сообщали только обнадеживающую информацию.
   Бретеры перед дуэлью могут хорохориться, дерзить, бросаться словами, но вот наступает минута, когда насупленные и торжественные секунданты расставляют их по местам, когда обнажаются шпаги или в руку ложится пистолет, и серьезность момента кладет мощную лапу на плечо задиры, и тогда неуместными становятся легкомыслие и бахвальство, а также извинения и оправдания.
   Нет особой чести в том, чтобы не уважать противника, ибо он тоже подвергается смертельному риску. Нет особой чести в том, чтобы желать смерти его семье, детям, его народу, делать его виновником всех своих несчастий. Если посмотреть, вы, вступившие в схватку друг с другом, не такие уж вы и разные. Вам дали в руки оружие. А оружие всегда ждет своей злой минуты. Вы – просто солдаты.
   Доложили о случившемся российскому президенту. Президент этот август проводил на курорте в Сочи. Он вышел к адмиралам загорелый, в голубой рубашке поло, выглядел озабоченным, но спокойным. Хмурясь, спросил:
   – От меня чего хотите?
   Выслушал, помолчал, посмотрел в глаза вице-премьеру, отвечающему за оборонный комплекс. Адмиралы, сутулясь, ждали ответа.
   Надо выслушать президента США. Поразмыслив, он понял, что у него козырей больше. Послушаем, что скажет Клинтон. Тем не менее он чувствовал здесь для себя ловушку. Бросил взгляд на адмиралов: «Чтоб вы сдохли, все!» Ну, с Клинтоном он договорится, но затем наступит похмелье. Все надо сохранить в тайне, а как? Мы не в Советском Союзе. Каналы информации не перекроешь. Придется отмалчиваться, играть роль, успокаивать. А что скажут свидетели, моряки, которые, возможно, еще живы после торпедной атаки американцев? Они ждут спасателей. Нет, так мы не договаривались!
   Дело серьезное.
   – Человек – есть мера всех вещей! Так говорил древний грек, а за ним повторял президент Ельцин.
   – Нет! Дело!
   – Ну, да! Нас так учили!
   – Дело! Помнишь Фауста? Он переводил Новый Завет на немецкий. «В начале было Слово». А? Он отклонил такой перевод. «В начале было Дело». Дело! Вот как перевел.
   – Он плохо кончил.
   – Но он не был президентом, как ты.
   – Это правда!
   – Ты будешь лучшим учеником, чем Фауст. Сказано: спешите делать добро. Делать! Дело – всему голова!
   – А как же правда?
   – Что есть правда? Дело и есть правда. Что значит, мы так не договаривались? Ты с самого начала видел, как делается дело. Будь же тверд до конца.
   – Ну, твердости мне, надеюсь, не занимать.
   – Вот и не пасуй перед обстоятельствами. Пошли их всех куда подальше. Твердость делает правителей великими. Сталин, Молотов – одни фамилии чего стоят!
   Президент вспомнил про адмиралов. Нужно всюду расставить своих людей. Но и сейчас он не пойдет на поводу у кого бы то ни было. Он будет упираться и заставлять военных и представителей военной промышленности самих расплачиваться за свои «косяки». Пусть тоже пьют морскую воду из стеклянного плафона.
   – Сталин и Молотов, говоришь? А как тебе это? Березовский собрал миллион баксов для помощи родным и близким подводников и сказал, что я, президент, повел себя неожиданно черство.
   – Что конкретно он сказал?
   – Что я прежде всего человек. А уж потом президент.
   – Чушь! Ты прежде всего президент.
   – А ты-то кто?
   – Я? Ха! Часть силы той, что, встав с утра, вредит всему, желая всем добра!
   – Ага! Вот и я говорю: Березовский, он, как Троцкий – Бронштейн. Для него движение – все, а конечная цель – ничто.
   – Это не Троцкий, это другой человек сказал. Бернштейн. Философия, я вижу, не по твоей части. Пусть с этим тупые профессора разбираются. Запомни: ты – президент и Верховный главнокомандующий.
   – И что? Толку-то!
   – Ты – вершина системы. А что такое система? Это – контроль! А что такое контроль? Это – диктат! Понял?
   – А как же насчет разделения властей?
   – Это тебе тоже Березовский напел? Парламент, правительство, суд, пресса – четвертая власть. Все это должен быть не кто иной, как ты. Постепенно, но обязательно. У тебя в руках вся информация, ты должен быть и членом парламента, и членом правительства, и членом суда.
   – Я бы предпочел последнее. Знаешь как: членом суда, членом туда…
   – Остришь? Это хорошо! Это обнадеживает!
   – А что остается делать?
   – Правильно. Депрессия – это болезнь плохо воспитанной интеллигенции.
   – Надо лететь в Североморск. А затем объявим траур. Это я-то – черствый? Просто не хочется быть пешкой, оправдываться в том, в чем я не виноват.
   – Кто терпелив, тот и вечен. Ты же – старый разведчик. Летучая мышь. Штирлиц или как там еще… Йоган Вайс.
   – Натюрлих! Само собой, можно и потерпеть, зато потом подвесить их за яйца.
   – Мыслишь, как говорится, в правильном направлении. Тому, кто не внушает любви, небесполезно внушить к себе немного страха. В хорошем смысле. Прощать нельзя, прощенные ненавидят сильнее, чем наказанные. Вообще, гражданский пиджак тебе не к лицу. Ты ведь знаешь, что эсэсовский мундир Штирлица тебе пошел бы куда больше.
   – Хорош придуриваться!
   – Нет, серьезно! Орднунг! Сам видишь: страна богата, порядка ж только нет.
   – У нас – демократия, и я ее гарант.
   – Что ты заладил: демократия, разделение властей. Ты – не Березовский. Все равно – пойдешь налево, придешь направо! Слыхал?
   – Слыхал.
   Президент сделал шаг к зеркалу и приосанился. Посмотрел на себя, поморщился. Лететь в Североморск не хотелось. И пиджак висит, как на вешалке.
   – Ну-с, где там ваша черная рубашка? – пробормотал он, стягивая с себя пиджак.
   Свита президента, на один день прилетевшего в Североморск, своим числом соперничала с количеством родственников погибших моряков.
   Через полмесяца, отвечая на вопрос Ларри Кинга, что случилось с лодкой, он, не дослушав, оборвал вопрос ответом: она утонула! Это был реквием экипажу. По залу прошел шорох. Никаких вопросов, никаких ответов. Такова военная служба.
   Мы всегда в походе, всегда в борьбе. Битва за урожай, за права человека, с внешним врагом (с внутренним тоже), борьба с пьянством, мздоимством, со снегом, половодьем, сосульками. Из года в год. Оглянешься во гневе – вокруг коррупция, грязь и пробки. Поход продолжается.
   Артур сдал отчет заказчику, ему заплатили и распрощались. Свою задачу он выполнил на сто процентов. Для них главное – получить заказ и финансирование. Дальше их вопрос упирался в сроки. Сейчас был неподходящий момент, чтобы просить денег под космическую систему наблюдения. В свете последних событий им могли ответить, что такой наблюдатель нам не нужен: он видит то, что ему не положено.
   Неожиданно Артуру в инспекцию позвонила Екатерина. Он удивился. Она, по его мнению, вбила себе в голову, что ей нравятся высокие голубоглазые блондины ницшеанской сборки, твердые и готовые к действию. Несмотря на свои тридцать лет, она все еще носила брюки, заправленные в солдатские ботинки, впрочем не скрывающие маленькую ножку, и футболки, по которым можно было изучать расцветки армий всего мира. Он не был героем ее романа, он это знал, но оказалось, что она звонит исключительно по делу. Только что Екатерина возвратилась из Североморска, где находилась по заданию своей редакции.
   Приехавших в Североморск журналистов сначала повезли на автобусе в военный поселок Видяево. Туда съезжались родственники погибших моряков. И журналистов и родственников собрали в темном актовом зале гарнизонного Дома офицеров. Вечером в Дом офицеров приехал президент. Журналистов выдворили. Чувствовалось, что обстановка накаляется, люди хотели знать, что случилось с лодкой и почему не спасали оставшихся в живых моряков.
   На следующий день из Гремихи вышел теплоход с родственниками, пожелавшими проститься с погибшим экипажем над местом гибели лодки. Президент в это время был уже в Москве.
   Екатерина понимала, что в Видяеве, где журналисты были под присмотром, и на теплоходе, где сопровождающие офицеры флота получили инструкции, ей информации не добыть. Зато в Североморске ей повезло.
   Она поднималась по «трапу» в верхний город, когда внезапно полил дождь. В ее сумке лежал зонтик. Он пришелся весьма кстати. Женщина, даже одетая в камуфляжную форму, ни за что не согласится ходить с мокрой головой. Впереди шел какой-то перец, тоже без шапки, со светлым ежиком на голове. Дождь обрушился и на него. Он растерянно огляделся, посмотрел вверх, затем вниз. Куда бежать от дождя? Выглядел он моложаво, но лицо выдавало зрелого мужчину под пятьдесят, и сразу стала заметна погрузневшая фигура и далеко не юношеская походка.
   – Идите под зонтик, а то простудитесь! – не раздумывая, крикнула ему Екатерина.
   Он машинально смахнул капли с ежика и улыбнулся. Так она познакомилась с капитаном первого ранга, работавшим во втором отделе штаба, в техническом управлении. Он был в штатском, внимания к себе не привлекал, и Екатерина не беспокоилась, что кто-то из ее коллег будет из журналистской ревности преследовать их.
   Под зонтом по опустевшим улицам они дошли до кафе, тоже почти пустого. Поняв, с кем имеет дело, Екатерина не задала ни одного вопроса по поводу лодки. Говорили о жизни на Севере. Капитан смотрел на московскую журналистку выцветшими от ветра и соли глазами, которые загорались голубым огнем на окончательно обветренном лице, и Екатерина чувствовала, что ей повезло, что она нравится этому одинокому морскому волку, и не торопилась приступать к делу. Завтра или послезавтра он упадет, как спелое яблоко, к ее ногам, и тогда она поднимет и надкусит его и получит удовлетворение в части сразу трех невинных желаний, составляющих слабость женщины. Одно из них присуще телу, другое состоит в потребности все сделать по-своему, а третье – успокоить страстное любопытство.
   Он был сдержан и не суетлив, но она видела, каким голодным иногда становился его взгляд.
   На следующий день они поднялись в пустую квартиру его друга, пребывающего где-то далеко в море.
   Когда было удовлетворено первое желание и осталось еще два, она не стала спешить с разговорами, напротив, молча лежала и смотрела, как он встает с кровати, подходит к окну, открывает форточку. Ворвавшийся в комнату ветер пах морем. Наверное, какой-нибудь зюйд-вест. Серое небо окрасилось розовым, далекие сопки вдруг приблизились, будто подались вперед под напором этого самого зюйд-веста.
   Она не спряталась под одеяло, ей лень было шевелиться. Притихнув, она наблюдала, как мужчина с мечтательным выражением лица, замерев, стоит у окна, как возвращается к ней, садится и слегка касается ее тыльной стороной руки, покрытой мягкими рыжими волосками. И тогда она замечает на его лице веснушки, редкие, выцветшие. Оказывается, веснушками усеяны и его руки и спина, крепкие лопатки и уходящая вниз ложбинка.
   – Ты можешь здесь задержаться? – спросил он.
   – Не получится, – сказала она. – Завтра нас отсюда всех выгонят.
   – Я могу что-нибудь сделать?
   – Ничего. Наоборот, твое вмешательство только ускорит наш отъезд.
   – Как жаль! Я бы многое мог тебе рассказать.
   – Ты же не думаешь, что ты для меня источник информации?
   – Разве журналист не всегда журналист?
   – Журналист – прежде всего человек. Вот что важно.
   – Дорогой ты мой человечек! – Он поцеловал ее куда-то в ключицу, все еще покрытую испариной.
   Она погладила его по спине. Он выпрямился и помолчал, глядя в окно, где небо меняло краски.
   – В тот день, – его голос прозвучал глухо, и ему пришлось откашляться, – в тот день я следил за всей картиной сверху из космоса. Мы начали очень, очень рано, почти с рассветом.
   – Как это из космоса?
   – Нам передавали снимки из космоса. Наша задача состояла в том, чтобы найти на снимке нужные объекты, ну, ты понимаешь. Снимки доставлялись редко и не регулярно, но кое-что нам удалось расшифровать. Мы не видели ракетных стрельб, зато подготовку к учебной торпедной атаке мы видели.
   – Кто это мы?
   – Из Москвы от науки прислали специалиста. Расшифровка снимков проводилась на его аппаратуре. Я ему помогал, держал связь с космической разведкой. Если бы не он, мы бы ничего не увидели.
   – А говорят, из космоса все видно. Даже автомобильные номера.
   – А если машина на подземной стоянке? Тоже видно? Золотце мое, представь себе подводную лодку на глубине сто метров. Что можно увидеть, кроме волн на поверхности моря? Вот здесь и нужна наука.
   – И они прислали тебе из Москвы ученого еврея, чтобы он все расставил по местам?
   – По крайней мере, фамилия у него испанская – Гонсалес.
   – Алехандро Гонсалес?
   – Почему? Нет. Его зовут Артур. А кто такой Алехандро Гонсалес?
   – Артур Гонсалес? А-а-а, а я думала Алехандро. Это – молодой мексиканский режиссер. Ну, помнишь нынешний Каннский фестиваль?
   – Погоди, при чем тут Каннский фестиваль?
   – Да, ни при чем! Просто – первое, что пришло в голову, когда услыхала фамилию.
   – Так, а теперь повесь свои маленькие ушки на гвоздь внимания.
   – Слушаю, мой капитан. Но только примите, пожалуйста, горизонтальное положение.
   Он лег, она положила голову ему на грудь и прикрыла глаза.
   – Вот так хорошо!
   – На чем я остановился?
   – На том, что подводную лодку увидеть нельзя.
   – Не совсем так. Есть некие демаскирующие признаки.
   – Признаки? – спросила она лукаво.
   – Что ты делаешь?
   – Я правильно понимаю? Демаскирующий признак – это когда ты накрыт одеялом, но кое-что выдает тебя с головой?
   – Все выдает меня с головой. Я – как бы заложник твоего такта. Никогда не думал, что можно выражать степень своей деликатности столь непристойным образом.
   – Ты о чем?
   – О том, что ты не хочешь, чтобы я думал, будто ты со мной исключительно ради своих профессиональных интересов.
   – Так оно и есть.
   – У меня мысли и слова путаются.
   Она, закусив губу, смотрела на результат своих действий.
   – Это естественно. Давай распутаем.
   – Язык заплетается.
   – Давай его сюда…
   Они и не заметили, как в комнату бесшумно вошли и расселись по углам бесплотные тени. Было приятно лежать, смежив веки, чувствуя, как успокаивается кровь.
   Капитан тихо запел песню. Что-то знакомое было в этой песне из коммунистического прошлого, далекое, неуловимое. Может быть, Екатерина в детстве слышала ее по радио в исполнении ансамбля песни и пляски. Тогда она не прислушивалась к таким песням, тогда входили в моду дискотеки. А здесь – простые слова: волны плещут на борт корабля, уходят в дальний поход моряки. Их произносили обветренные губы мужчины, для которого дальний поход был его работой. Впереди студеные ветра, и никто не дает гарантии, что вернешься живым. Суровая и опасная служба, настоящая мужская работа, но все же не лишенная внутренней сдержанной красоты. И в песне моряк признается в любви к морю.
   Присевшие в углах тени тоже слушали песню и даже как будто подпевали. Зюйд-вест, бивший в форточку, к вечеру оставил свои усилия, заходящее солнце напоследок осветило своими лучами пыльные стекла, как-то это все совпало с песней, сошлось в точку, угодило в яблочко. Странно и трудно объяснимо. Безыскусная песня отворила давно забытые тайники души.
   О чем пел ее капитан? Вот о чем: «нам песен прощальных не надо, сыграй нам тревогу, трубач». Откуда вдруг всплыла у нее эта строка. В песне капитана ее не было. Эта строка, как страна, которую, в сущности, она не знала. Нет, конечно, она повторяла за всеми, что был бездарный «совок», придуманный коммуняками, лицемерие и «железный занавес». Однако строка содержала неусвоенные по причине нежного возраста, забытые, похороненные прошедшими десятилетиями, моральные ориентиры, генетически укоренившиеся в подсознании архетипы великого и противоречивого прошлого, нечто вроде сталинского «я солдата на фельдмаршала не меняю».
   И ей стало жаль ушедшую страну, так, как было жаль своего отца, который хотел быть честным, достойным и гениальным и старался изо всех сил, а прожил жизнь, наделав ошибок, мучая себя и близких, разоряя дом и находя утешение в вине.
   – Их убили, – сказал капитан.
   – Кого?
   – И Гену, и Серегу, и Володю, всех, кто там был.
   – Кто убил?
   – Некоторых америкосы, а остальных наши.
   – Американцы?
   – Так лодка гибнет только в результате военных действий.
   – Подожди, может, лодка налетела на какой-то корабль?
   – Не было там никаких кораблей. А американские лодки были. И у них были торпеды.
   – Ты уверен?
   – На девяносто девять процентов.
   – Ага, все же какой-то процент остается.
   Екатерина навела сощуренные глаза на капитана.
   – Постой-ка, попробую перевести твою мысль на человеческий язык, – сказала она. – Вот как она звучит для рядового гражданина. Следи за мной. В темный парк входит человек с оружием. Допустим, с целью пострелять по бутылкам. За ним входят еще один-двое, тоже с оружием, и, допустим, висящие на входе камеры зафиксировали это. А на рассвете в парке находят первого с простреленной головой. Согласен с моей интерпретацией?
   – Все четко!
   – Увидев тело в парке, дознаватели делают вывод, что он сам случайно выстрелил себе в голову, не умея обращаться с оружием.
   – Вот именно! Бакланы!
   – …Игнорируя тот факт, что в то же время и в том же месте были другие вооруженные люди.
   – Этого мало! – воскликнул капитан. – Его надо было спасать!
   – Ага! Перед этим они как бы увидели, что он не убит, а тяжело ранен, и тут же докладывают начальствуй сообщают о тех других, посторонних, которые были на месте огнестрела. Так? А далее из этой логики вытекает единственный сценарий, который объясняет все последующие действия. Начальнику дознавателей звонит начальник тех посторонних и говорит, мол, мои открыли по какой-то причине стрельбу и попали в человека. Он извиняется за них и просит замять это дело, а уж в долгу он не останется. А как замять-то, если он только ранен? Оклемается и начнет качать права. И тогда дознавателям дают команду: «скорую» не вызывать. Тянуть время: нет человека – нет проблемы! Правильно?
   – Я и говорю: убили. Но ты здорово излагаешь. Сразу видно – талант.
   – Пообщавшись, я сразу поняла, что что-то нам не договаривают. И им не верит никто. А тебе не попадет за твою версию?
   – Я только тебе и сказал. Если ты мою фамилию не опубликуешь, никто не узнает. Хотя я в тот день все время к ним ходил и докладывал, даже настаивал. Я имею в виду про американские подводные лодки. Говорил, что это добром не кончится. Мне по секрету сообщили, что меня даже хотели по-быстрому перевести в Москву в четырнадцатый институт. Или комиссовать и отправить на пенсию.
   – Знаешь что, – сказала Екатерина, – я не хочу, чтобы у тебя из-за меня были неприятности. Ты не приходи меня провожать. Здесь простимся.
   Она энергично затянула шнурки на ботинках. Оба посмотрели друг другу в глаза, оба понимали, что все слова прозвучат банально, неубедительно или неловко напыщенно.
   – Нет слов, – сказал он хрипло.
   – И не надо, – твердо сказала она. – Прощайте, скалистые горы!
   – Прощай, дорогой мой человечек!
   Вернувшись в Москву, Екатерина сразу позвонила Артуру Он с работы обещал заехать к ней домой в Воротниковский переулок, в квартиру, где она продолжала жить с матерью. В целом Артур подтвердил слова капитана, рассказав о том, что видел, только более подробно. В газетах в версиях гибели подводного крейсера недостатка не было. Когда он ушел, мать и дочь продолжали обсуждать тайну затонувшей лодки. Потом Света ушла на кухню мыть чашки, а Екатерина встала у окна. Внизу огнями рассыпалось Садовое кольцо.
   – Ма-а-ам, – протянула Екатерина громко, – ма-а-ам, у нас есть пластинка с песней «Прощайте скалистые горы»?
   А Артур на троллейбусе доехал до Старой Басманной, пересек кольцо и быстрым шагом достиг дома своего детства.
   – Сынуля, это ты? – Марина сняла дверную цепочку. – Хорошо, что ты пришел. Нам есть о чем поговорить.
   – Что-нибудь случилось?
   – Нет, Боже, упаси! Ничего такого не случилось. Но я получила известие о твоем отце.
   – В смысле?
   – В смысле – он жив, еще не забыл русский язык и сейчас находится где-то в Америке.

Часть четвертая
Огонь

1. К истоку

   Первыми, кто дал отпор фашизму, были испанские республиканцы. Они не победили, но они дрались, и они знали: победа придет.
   Под бомбами итальянских бомбардировщиков «Савойя-Маркетти» и немецких «юнкерсов» они держали оборону Мадрида, отбивались от итальянских танкеток «Ансальдо» и немецких Pzl. Шел пятнадцатый год фашистской эры, 1937-й, когда в Советский Союз прибыли первые дети из сражающейся Испании. Много детей было из Страны басков, где произошла увековеченная Пикассо трагедия Герники.
   Маленький Пабло Гонсалес оказался в СССР. Отца он не помнил, но знал, что мать звали Хуана. Когда испанская гражданская война окончилась, началась Вторая мировая, потом Великая Отечественная. Пабло, вернее, Павел окончил в Советском Союзе фабрично-заводское училище, сумел поступить в энергетический институт, студентом женился, у него родился сын. В 1952 году его пригласили в Министерство госбезопасности.
   Почему его? Фамилия бросалась в глаза. Фамилия, конечно, не редкая, но если брать известных в СССР испанских революционеров, то она сразу же вызывала в памяти образ легендарного, как в положительном, так и в отрицательном смысле, Эль Кампесино. До войны с немцами он был знаменит, затем в СССР это имя постарались забыть.
   Илья Эренбург, свидетель испанских событий, в марте 1937 года посвящает ему очерк. «Его имя – Валентино Гонсалес. Но никто не зовет его по имени. Все говорят “Кампесино” – крестьянин».
   А вот строки из запрещенного цензурой стихотворения И. Эренбурга 1939 года (впервые оно было опубликовано только в 1999 г.):

     Ты увидишь, как победа
     Соберется налегке,
     И приедешь ты в Толедо
     На простом грузовике.
     Будут нежные осины,
     Как по проводу, кричать:
     Бородатый Кампесино
     К нам пожаловал опять!

   Без упоминания Кампесино в то время нельзя было обойтись. Эрнест Хемингуэй в своей книге «По ком звонит колокол» пишет о нем: «Это был смельчак, отчаянная голова – трудно найти человека смелее. Но, Господи, до чего же много он говорил! И в пылу разговора мог сказать что угодно, не задумываясь о последствиях своей неосмотрительности. А последствия эти не раз уже бывали печальны. Но при всем том, как бригадный командир, он оказывался на высоте даже в самых, казалось бы, безнадежных положениях. Ему никогда не приходило в голову, что положение может быть безнадежным, и потому, даже когда так это и бывало, он умел найти выход». Хемингуэй точно адресует эти слова: они относятся к Валентину Гонсалесу, прозванному, как пишет Хемингуэй, El Campesino.
   К чему последнее замечание? А вот к чему. В первом издании «Испанского дневника» Михаила Кольцова имя Кампесино есть, а в последующем издании 1957 года уже нет. Имени нет, но его образ присутствует, и он легко узнаваем: «Пришел партизанский батальон – смелые отчаянные ребята, они дрались все эти месяцы в Гвадарраме…. Командир – маленький, коренастый цыганского вида человек с густой черной бородой, страховитый по облику. Выдают его белые, веселые, как у подростка, зубы и плутовские, озорные глаза навыкате. Он вместе с батальоном принадлежит к Пятому полку, член Коммунистической партии».
   В ходе боев с войсками генерала Франко Кампесино сам стал генералом. Гражданская война завершилась не в пользу республиканцев, и теперь уже не только испанские дети, но и взрослые оказались в СССР. Черная борода Кампесино появилась в стенах Военной академии имени Фрунзе.
   Дальше открывается новая страница в его жизни, еще более насыщенная, чем предыдущие. Здесь он со своим неукротимым характером, прямым и несдержанным языком поссорился с руководителями Испанской компартии, тоже приехавшими в Советский Союз, мало того – вошел в конфликт с властями, успел жениться, а в 41-м сбежал на фронт. Был пойман и отправлен в эвакуацию к молодой жене в Узбекистан. Оттуда он бежал в Иран, был задержан англичанами и возвращен обратно, после чего получил срок и попал в Воркуту. По окончании войны он уехал в Туркмению, воспользовался ашхабадским землетрясением и опять бежал через границу. Жена и дочь остались в Москве.
   Он прибыл во Францию. В Париже участвовал в процессе Давида Руссе, узника Бухенвальда. Давида Руссе обвиняли в клевете на Советский Союз: Руссе утверждал, что в СССР существовал ГУЛАГ. Суд он выиграл, и Кампесино ему в этом помог. Дальше – больше: Кампесино был баск, он не мог стоять в стороне от борьбы басков за независимость, и он стал террористом. Отсидел во французской тюрьме 17 лет. Когда вышел, вернулся в уже обновленную и замирившуюся Испанию. Вскоре умер. Его хоронил весь Мадрид, причем за гробом шли и республиканцы и франкисты.
   Вот так, с помощью Кости, Артур восстанавливал картину. Для Кости с детства война в Испании стала символом революционной романтики. Но не только детскими воспоминаниями богат был Костя. У него была библиотека, а в свое время – пропуск в Институт марксизма-ленинизма. Тогда как раз открыли спецхран в архивах Коминтерна, и Костя в свободное время, как преподаватель истории партии, интересовался открывшимися документами.
   – Так почему все-таки МГБ нашло моего отца? – Вопрос Артура требовал ответа.
   Из рассказа Кости следовало, что фамилия Гонсалес, как говорится, была на слуху
   – Гонсалес-Кампесино был у них, как гвоздь в сапоге, – пытался найти объяснение Костя. – Есть версия, что от него нарочно избавились, дав ему в конце концов уйти за границу. Наверняка на него и злились и восхищались его храбростью. Между тем у Гонсалеса в Испании оставалась семья. Его первая семья. О ее судьбе не было никаких известий. Возможно, франкисты расправились с ней. Сам Кампесино был убежден в этом. Пропавшую жену звали Хуаной, дети – девочка и два мальчика. Чекисты не могли не обратить внимания на выросшего, подходящего по возрасту, испанского мальчика Павлика Гонсалеса.
   – А ты-то что думаешь?
   – Мы с твоим отцом никогда этой темы не касались. В то время это было не принято. Просто опасно. Имя Валентино Гонсалеса отовсюду вычеркнули. Не ровен час – загремишь под фанфары. Твой отец не был похож на Кампесино. Кампесино – это сорвиголова. Он увидел, в каких условиях живут в СССР простые люди, и стал громко возмущаться. Он не мог взять в толк, как это ему с женой приходится жить в одной комнате с ее родственниками. «Я – испанец, я не могу говорить тихо!» – вот он какой. А Павлик, твой отец, вырос здесь, получил другое воспитание. Воспитание и образование отшлифовывают характер. Очень подходящая кандидатура для госбезопасности. Знал два языка, и оба – как родные. Вспомни Ивана Францевича. Я думаю, Павлика тоже готовили для подобной работы, для группы агентов самого Сталина. Но Сталин умер, и твоего отца подготовили по сокращенной программе и отправили в Латинскую Америку. Судя по тому, что говорит Марина, скорей всего, он принимал участие в революции на Кубе. А после Карибского кризиса уехал то ли в Испанию, то ли в Америку.
   – А сейчас?
   – Не знаю. Он теперь – американский пенсионер. А что? СССР развалился. Ему уже за семьдесят. Такие агенты сейчас без надобности. Не факт, что, если бы он захотел, его бы приняли здесь с распростертыми объятьями. Я, конечно, не нас имею в виду.
   – Значит, пенсионер?
   – Эх, Артур, откуда мне знать? У него и имя уже другое, на американский манер. Теперь он, видишь ли, Мэнни Мата. Мэнни Мата, – повторил Костя. – Может, через Лену навести справки? Как думаешь?
   – Это – мысль!
   Через некоторое время обменялись фотографиями. Марина послала в Нью-Йорк общую фотографию, где она стояла, обнявшись с Артуром и Костей, а из Америки пришло цветное фото постаревшего, но узнаваемого Павлика Гонсалеса, по-американски улыбающегося, в очках, в дорогом костюме при галстуке на фоне деревьев в кадках и стеклянных дверей, за которыми сверкали золоченые люстры.
   – Стал похож на Генри Киссинджера, – сказал Костя.
   А ближе к Новому году пришел ответ от Лены. Лена писала, что был период, когда отец Артура работал в Европе, как понял Костя из намеков, агентом спецслужб, но не оперативным работником, а аналитиком, исследовал связи и интересы тайных организаций. Читая между строк, Костя сделал вывод, что одним из направлений исследования был Бильдербергский клуб, возможно, Трехсторонняя комиссия и другие подобные международные организации. Более откровенно Лена писала о баскских сепаратистах и итальянских «красных бригадах». С последними, судя по тону письма, шла непримиримая борьба, в то время как баскская организация ЭТА пользовалась авторитетом из-за своей антифашистской ориентации.
   – Вот здесь, – указал Костя на абзац письма, – упоминается покушение на адмирала Бланко, после которого, собственно говоря, Испания вывернула на общеевропейскую дорогу.
   – Что за покушение?
   – Этот адмирал был преемником генерала Франко. Баски прорыли в Мадриде под улицей подземный ход и заложили в него взрывчатку. Если я правильно помню, мероприятие называлось «Операция “Чудовище”». От взрыва автомобиль с адмиралом перелетел через крышу многоэтажки и приземлился с ее обратной стороны на террасу второго этажа. Его долго не могли найти.
   – Ты так подробно об этом говоришь. Думаешь, отец был к этому причастен?
   – Намек угадывается. Спецслужбы не бывают белыми и пушистыми. Но после этого покушения Франко привел в Испанию короля.
   – Может, твой Кампесино все-таки с долей вероятности был моим дедом? Он ведь тоже примкнул к сепаратистам.
   – У вас это наследственное? Ох уж эти мне гасконцы! Будем надеяться, что хоть ты к ним не примкнешь. Европа объединяется, а не разделяется.
   Да, кончался двадцатый век, наступало следующее тысячелетие. Возможно, оно будет связано с иным количеством-качеством коммуникаций. Еще немного, и каждый повиснет на том конце сети. Один за всех и все за одного, пока не сел аккумулятор!
   По линии можно дотянуться до каждого. Дотронуться сердцем или дотянуться щупальцами. Каждый не одинок, зато каждый посчитан. Завтрашнее поколение уверенно смотрит в свой светящийся тач-скрин и не очень хорошо представляет себе, как жили их деды-прадеды, лишь кое-где проложив медный кабель. Что будет, если кто-то вдруг отключит электричество и завтрашнее поколение в растерянности увидит свое отражение в темной воде экрана. Ведь жизнь волей-неволей перемещается в экран. Добро, покинув мир, вливается в экран, зло, распрощавшись с пространством, ныряет туда же. Улыбка на экране выглядит привлекательнее. Убивать на экране эффектно и безопасно.
   Материалистический антропологизм трансформируется в субъективный идеализм (ни одного русского слова). Эллипс, в который вписан человек разумный, содержит два центра – один из них насыщен идеями, а другой – событиями. Всеохватная сеть с миллионами-миллиардами каналов связи порождает идеализм объективный, ибо претендует на божественность – а как же еще можно назвать силу, которая может быть с каждым, пребывать в каждом, дирижировать общим?
   Завтра миллиарды воткнутся в сеть. Нет, конечно, некоторые откажутся. Они станут демонами древнего мира. Упорствуя, они будут действовать по старинке, вооружившись прежними понятиями добра и зла, не обращая внимания на то, что и то и другое давно болеет постмодернизмом и болезнь выхолащивает их, отнимая великое прежнее. Измученное добро смотрит в зеркало и видит всего лишь политкорректность. Маргинальное зло вообще старается на себя не смотреть.
   Однако есть и те, кто на «ты» с сетью и все же не с ней. Кто считает сеть имитацией божества, симулякром. Мир реален, а сеть – не ловушка, а поддержка. Эти хоть и неуправляемы, но необходимы.
   Костя вздохнул, вложил письмо Лены обратно в конверт, поднялся, опираясь руками о край кухонного стола, и с конвертом вышел из кухни. Через полминуты он вернулся, чтобы поставить на плиту чайник.
   – Ты что? Хромаешь? – Артур следил за Костей.
   – Есть немного.
   Костя расплачивался за физические нагрузки, которые годами выдерживал его организм. Кое-какая сила еще оставалась, но время от времени ее сопровождала боль. Костя не обращал на это никакого внимания. Он повернулся к Артуру.
   – Так значит, Марина в Америку собирается?
   – Мама? Да. Он прислал ей приглашение. Написал, что вышлет деньги по почте.
   – Это правильно. Деньги в данном случае все решают. Только билет туда не меньше тысячи долларов встанет. Считай, полгода ее пенсии. Ты тоже их лопатой не гребешь.
   – Почему? Я уже больше двухсот долларов в месяц зарабатываю. – Артур почесал кончик носа. – Правда, меня он не приглашает.
   – Осторожный, – подумав, сказал Костя. – Боится испортить тебе карьеру. Вот поговорит с Мариной, прояснит обстановку, тогда… смотри, сколько лет ждал! Мы уже почти десять лет без советской власти. Ты не думал, что его подвигло на это?
   – А ты думал?
   – Я думал. И знаешь, что мне пришло в голову?! – Костя намеренно держал паузу.
   – Что?
   – Гибель подводной лодки.
   Артур сообразил сразу:
   – Хочешь сказать, что мы теперь с Америкой повязаны общей тайной?
   – Кровью повязаны, – сказал Костя.
   – Связаны одной цепью?
   – Вроде того.
   – Ох, Костя! – Артур с сомнением покачал головой.
   – А что?! Кто утверждал, что без американцев здесь не обошлось?!
   – Ну да! Екатерина вообще убеждена в этом. Она сказала, что президенты созванивались и к нам тотчас примчался директор ЦРУ. А еще ее решительно попросили больше не поднимать эту тему.
   – Вот видишь. Мы теперь вроде как в одной лодке. Нет, отец твой правильно выбрал время. Выжидать тоже не имеет смысла. Не забывай, сколько ему лет. Мы – уже старики.
   – Ага! Твоя болезнь – мое здоровье! Ты со своей больной спиной поднимаешь на разы столько, сколько я едва от пола могу оторвать. Небось, и отец стреляет с двух рук, делает полицейский разворот и водит самолет.
   Резиновые зимние вечера то морозно поскрипывали, то всхлипывали оттепелью. 29 января Артур надел плащ. На улице было 3 градуса тепла.
   – Не холодно? – спросил его Станислав Михайлович (сам он ходил в щегольском кашемировом пальто).
   Они вышли из дверей инспекции и направились в сторону метро.
   – У меня плащ с подстежкой, – машинально ответил Артур, обдумывая план предстоящей проверки.
   У Артура в лице Станислава появился временный напарник. Получилось очень просто: Станислав, которого так и не назначили начальником департамента, переводом оформлялся в комитет по культуре. На место начальника пришел зять вице-мэра Котофеев. Станислав не мог не испытывать досады от потери должности, которую он уже считал своей. Он чуть было не ушел в земельный комитет, но комитет находился в ведении вице-мэра, и его туда не отпустили. Год ушел у него на поиски и согласование с мэром нового места. За этот год он дважды публиковался в городской газете. Его статьи произвели благоприятное впечатление, особенно в президентской администрации.
   И вот Станиславу осталось отработать последние две недели. Котофеев предложил ему в добровольно-принудительном порядке поработать на «земле». Когда-то, на заре своей деятельности, Станислав совершил несколько выходов с более опытными проверяющими. В общем, за ним числилось семь не вполне самостоятельных проверок. Артур исчислял число своих проверок сотнями.
   Закрепленный за Станиславом Михайловичем персональный автомобиль «Москвич» у него отобрали, поэтому он с Артуром передвигался по Москве на общественном транспорте.
   – Давайте так, – сказал наконец молчавший до того Артур, – у них наверняка скрытая субаренда, поэтому есть предложение…
   – Какое?
   – Распределим роли. Вы будете тем, кто со мной не соглашается. Идет?
   – Попробую. А что это даст?
   – Надо как-то заставить их совершить ошибку, – пояснил Артур. – Так! Нам сюда?
   – Нет!
   – Отлично! Продолжайте в том же духе, – сказал Артур, берясь за ручку двери.
   – А почему вы думаете, что у них скрытая субаренда? Судя по базе данных…
   – Мы в турбюро, – бросил Артур охраннику.
   – Третий этаж, – отозвался тот.
   – Сейчас объясню, – направляясь к лестнице, пообещал Артур.
   Они уже побывали в этом здании в пятницу. Непроверенным осталось только турбюро. Тогда они опоздали, директор уже ушел, и им пришлось оставить уведомление и отправиться по домам.
   На стене перед лестницей висела бумажка, сообщавшая телефоны организаций, занимающих это здание.
   – Кажется, мы даже знаем, как зовут этого субарендатора, – проходя мимо, заметил Артур и провел пальцем по бумажке. – Ну, так вот! – продолжал он. – Вспомните, как располагалось это турбюро. Коридор, пять комнат. Коридор разделен стеклянной дверью. Вы обратили внимание на электропроводку?
   – А что с ней не так?
   – При входе выключатель. Он включает свет в коридоре. А дальше интересно: у первых трех дверей имеются выключатели, включающие свет в комнатах, а за стеклянной дверью, где всего две комнаты, – почему-то пять выключателей в ряд. Первые три выключателя дублируют те, которые за стеклянной дверью. Зачем?
   – Зачем?
   – Есть простое объяснение: в первых трех комнатах и в оставшихся двух сидят разные фирмы. Не будут же сотрудники одной фирмы ходить в другую, чтобы включить себе свет в комнате. Им пришлось поставить дополнительные выключатели.
   – Может, сотрудникам просто лень ходить в конец коридора?
   – Может. Но вряд ли. Начальство из-за этого не станет тратиться на новую проводку. Сейчас все узнаем.
   Директор туристического бюро встретил их по-деловому.
   – Пока будут делать копии, – сказал Артур, – может, я осмотрю ваши помещения, а вы поговорите с моим коллегой. Станислав Михайлович, вы согласны?
   – Нет.
   – Ну, хорошо. Давайте поменяемся. Вы сходите, а я останусь. Кстати, спросите насчет путевки, – Артур сделал паузу. – Станислав Михайлович, – пояснил он директору, – хотел взять индивидуальный тур в Париж.
   – Это к нам, – кивнул головой директор. – Наша специализация. Все оформим в лучшем виде. Когда желаете?
   – Попозже, – уклончиво сказал Станислав. – Буду иметь в виду. Сначала дело.
   – Сегодня не будем тратить на это время, – сказал Артур. – Так? – обратился он к своему напарнику.
   – Не совсем. Я, конечно, еще подумаю, но время у нас с вами было навалом. Теперь его достаточно немного. Где вы были все это утро?!
   – Станислав Михайлович, теряем время, – сказал Артур, постучав по стеклу своих часов. – Мне надо поговорить с директором. Вы хотели идти осматривать помещения.
   – Простите, – обеспокоился директор, – а кто из вас, собственно, старший?
   – Несомненно, Станислав Михайлович, – твердо сказал Артур.
   – Нет, – сказал Станислав. – У нас нет старших и младших. У нас все равны.
   – Вот видите, – сказал Артур. – У нас все равны. Кому хочется быть старшим? Лично мне этот гемор не нужен. А вам? – Он посмотрел на Станислава.
   – Мне? – тот на миг замер. – А мне нужен! Вот сейчас пойду осматривать помещения. И если что-то не так… я вернусь.
   – Да, я думаю, вам уже можно идти, – сказал Артур.
   Директор вертел головой, глядя то на одного, то на другого.
   – Вас не было все утро, – не сдавался Станислав, обращаясь к Артуру. – Мы должны соблюдать трудовое законодательство.
   – Кстати, о трудовом законодательстве, – Артур оценивающе взглянул на директора. – Мы заходили к вам в пятницу. Вас не было на месте. А ваши сотрудники в том конце коридора работали? Вы что же? Заставляете их трудиться сверх нормы?
   – Вспомните историю Герострата, который сжег храм! – запальчиво крикнул со своего места директору Станислав.
   Артур покосился на него.
   – Мы видели! – всплеснул руками Станислав. – Незадолго после того, как вы ушли.
   – Ох! Играете с огнем! – сокрушенно покачал головой Артур, глядя на директора. – Если для вас закон не писан, почему он должен быть писан для других хороших людей?
   Директор не успевал переводить взгляд.
   – Или все было наоборот? – неожиданно спросил Артур. – Вы знали, что на первом и втором этажах идет проверка, и отдали приказ всем покинуть помещение. И никого здесь не было.
   – Да не отдавал я никакого приказа. Просто мне надо было уйти пораньше.
   – Я думаю, был приказ. А вы как думаете, Станислав Михайлович?
   – Я думаю, не было.
   – Был.
   – Не было.
   – Конечно не было, – сказал директор.
   Артур порылся у себя в папке.
   – Вот, – сказал он, – закон города Москвы о государственном контроле. Статья двенадцатая. Ответственность за воспрепятствование проверке. Так?
   – Сомневаюсь я, – сказал Станислав.
   – Тогда куда исчезли ваши сотрудники? – спросил Артур у директора. – Где они были?
   – Откуда я знаю? – воскликнул директор. – Я-то тут при чем?! Мне они не подчиняются. Они вообще работают в другой фирме.
   Артур посмотрел на Станислава.
   – Я так и думал, – сказал он. – Вы сдаете им арендуемое вами помещение без оформления прав. Статья восьмая.
   Станислав качал головой.
   – Они – наши учредители, – попытался защищаться директор.
   – Разберемся, – Артур выпрямился на стуле.
   Когда вышли на улицу, он все же не удержался от реплики:
   – А здорово вы ввернули насчет Герострата! Прямо с ног сбили! Сжег храм и был таков!
   – Зато теперь его помнят.
   – Его помнят, – пробормотал Артур, – а Геродота забыли.
   Порыв ветра унес его слова в сторону, и его напарник их не услышал.

2. Нонконформизм

   На место Станислава очень рассчитывала Белла, и потому ее трудно было застать в ее кабинете, она вечно пропадала у начальства.
   Начальник Котофеев – молодой человек. Он не говорил ей ни да, ни нет, играя с ней, как кошка с мышкой. Его слово было последним, кто же станет спорить с зятем вице-мэра?
   Белла задействовала весь арсенал обольщения. В качестве локтевой поддержки служил ее муж, работавший в центральном аппарате мэрии. Но – тщетно. Как дежавю повторялась ситуация с ее отделом: кого-то надо ставить на ее место, но Артур уже не рассматривался. Станислав еще не уволился, а Белла не оставляла в покое начальника.
   Однажды Котофеич (так его звали за глаза) пригласил Артура к себе. Котофеев сидел, развалившись в кресле, положив ноги на стол. Артур остановился у двери.
   – Давай заходи, – махнул рукой Котофеич. – Будь как дома.
   Артур сдержанно изобразил улыбку и вольным шагом приблизился к столу, но не сел.
   – Слушай, – начал Котофеич, – значится так: я тут подумал, у нас скоро может образоваться вакансия начальника отдела, ты, наверное, слышал?
   Артур пожал плечами.
   – Понимаешь, – продолжал Котофеич, – Беллы сейчас нет, а к нам пришел кандидат на это место. Один парень из Финансовой академии, юрист. Короче, ты бы с ним поговорил, что да как? Посмотри, волочет он вообще или порожняк гонит? Можешь дурака включить, мол, я не в адеквате, мое дело маленькое. Сам решай, короче. Потом расскажешь. Он к тебе зайдет. С ним сейчас Стас говорит. Сделаешь?
   – Не вопрос! – не выпадая из контекста, мотнул головой Артур.
   – Давай разрули эту шнягу, – удовлетворенно сделал жест рукой Котофеич, показывая, что разговор окончен.
   Парень оказался высоким стройным блондином, лет двадцати пяти с внешностью киногероя. Была даже ямочка на подбородке. Артур раздумывал, какое бы существительное надо поставить к несомненному прилагательному «чистокровный». Оказалось, что он уже окончил юридический факультет университета и сейчас заканчивал Финансовую академию. «Наша смена», – подумал Артур.
   Претендент вовсе не пытался понравиться Артуру. Казалось, он не очень-то стремится занять эту довольно высокую для его возраста должность, будто забрел сюда случайно.
   – Алексей? – переспросил его Артур. – А отчество?
   – Вообще-то просто Алексей.
   – Хорошо! Готовы работать у нас в инспекции?
   – Понятия не имею! Вы бы пошли работать начальником отдела?
   – Вряд ли.
   – Почему?
   – У начальника, в отличие от инспектора, сидячая работа.
   – А! Инспектор как бы все время в походе?
   – Вроде того.
   Алексей оценивающе посмотрел на Артура.
   – Хотите спросить, дают ли взятки? – догадался Артур. – Дают. Нет, не так. Предлагают. Только мы не берем.
   – Вообще?
   – За себя отвечаю. За других тоже. Был один случай. Начальник отдела получил в виде взятки четыре колеса для старой «Волги». Его тут же уволили. Впрочем, наше штатное расписание расширяется. Раньше мы были когорта избранных, теперь людей становится все больше, многих я знаю плохо. В таких условиях трудно соблюсти чистоту нравов. Начальство тоже меняется, – прибавил Артур, вспомнив Котофеича.
   – Грядут перемены?
   – Наверное.
   – Общество качнется вправо. Я имею в виду классическое понимание правого политического уклона.
   – Интересуетесь политикой?
   – Не просто интересуюсь. Занимаюсь ей, – Алексей выпрямился. – Я как бы в политсовете партии «Яблоко».
   – Ого! Респект вам! – Артур прищурился и не удержался от того, чтобы не съязвить: – Будете наблюдать, как общество двинется вправо?
   – Почему наблюдать? Бороться. Иначе проснемся в диктатуре, скрещенной с коррупцией.
   Артур почесал кончик носа.
   – Здесь я бы с вами, Алексей, поспорил. Ваше «Яблоко», борясь, как раз показывает, как не надо бороться. Оно ставит субъектность выше поставленной цели. Помните Мирабо? Он первым сформулировал лозунг – сплочение всех сил. Пока мы едины, мы непобедимы!
   – Пуэбло унидо хамас сера венсидо!
   – Именно так! А что делает ваше «Яблоко», Алексей? Каждый сам за себя. Раз уж мы с вами перешли на испанский, смотрите: можно сказать уо quisiera – я хотел бы, а можно – уо quiero – я хочу. Понимаете разницу? Я хочу – значит действую!
   – Солидарен! Мы изменим позицию. Я им постоянно это твержу.
   – Посмотрим, сказал слепой.
   – А вы сами в политику не собираетесь? – спросил Алексей.
   – Моя политика, – покачав головой, ответил Артур, – по совести относиться к субъектам гражданского права. Врачевать, а не карать. Гражданин, по моему мнению, это высший титул в стране, его права священны и равны правам государства. Но почему-то все вокруг считают его дойной коровой или овцой для стрижки!
   – Вступайте в нашу партию.
   – Я вам так скажу, – продолжал свою мысль Артур, не задерживаясь на предложении Алексея, – работая инспектором, я понял одну простую, но очень важную вещь: под раздачу попадают в большинстве своем добросовестные граждане, а не проходимцы, те ускользают, их трудно уличить, они верткие и расторопные. Вот и получается: чтобы взять за жабры одного негодяя, даже самого неумелого, обвиняют сотню подвернувшихся жертв, которые не могут противостоять поднаторевшем в своем деле представителям власти. Они, я имею в виду граждан, не ангелы, не агнцы, не в белых одеждах, они – нормальные люди, иногда глуповатые, иногда хитрые, иногда неаккуратные, с недостатками и с достоинствами. Они переходят улицу на красный свет и изменяют женам, пьют водку и голосуют за Гайдара. А закон… закон не должен иметь произвольного толкования, а главное, подход у меня… у нас должен быть дружелюбным, а не идиотически суровым, даже если при этом субъект мне не нравится. Вот моя политика!
   – Так ведь и мы как бы смотрим сюда. Только мы боремся за это с режимом. Вы замечаете, что к нам приходит режим? Чекисты, силовики, типа, подтягиваются, в ряды строятся, а? Замыкают, так сказать, стальной обруч власти. А люди ваши, которые не ангелы – не агнцы, субъекты гражданского права, физики и юрики, еще этого не замечают. А напрасно!
   – Если будете у нас работать, Алексей, постарайтесь держаться, не дайте себя сломать.
   – Честно говоря, я привык к большей свободе, – сказал Алексей. – Лучше работать двенадцать часов, чем восемь, но в свободном полете.
   – Раз на то пошло, у меня для вас две новости… – начал Артур.
   – Дайте угадаю. Плохая – та, что это место не для меня, так?
   Артур кивнул.
   – А хорошая?
   – Та же самая: это место не для вас.
   – Понял вас, я вообще по жизни понятливый. Успел, типа, набраться опыта за четверть века.
   – Вам уже двадцать пять?
   – Будет летом.
   – Когда выйдете отсюда, вам сразу полегчает. Вот увидите.
   – Кто бы сомневался!
   – Не жалейте о нашем водоемчике. Держитесь дороги на океан.
   – Я запомню!
   Алексей распрощался и, больше никуда не заходя, вприпрыжку стал спускаться по лестнице. Артур, проводив его, вернулся на место.
   – Двадцать пять, двадцать пять, – повторял он, припевая. – Это что ж выходит? Дракон по гороскопу? Вот уж действительно, в Бразилии много Педров!
   Он стал смотреть на улицу, по которой бежали, разбрызгивая черные лужи, машины.
   «Смена, – опять прочувствованно подумал он. – Им не пришлось носить оковы. Меньше теории, больше практики. Нормально. Надо уступать лыжню».
   От этой трогательной философии его оторвал вошедший в комнату Станислав.
   – Ну, что? – спросил он. – Куда сегодня? Вы уже освободились?
   – В принципе, да. Алексей только что ушел, – Артур повертел в руках визитную карточку и сунул ее в бумажник.
   – И как он вам?
   – А вам?
   – Молод еще, – авторитетно заявил Станислав. – После его второго «как бы» я перестал его слушать. От этого «как бы» у меня наступает блокировка сознания.
   – Ну, возраст – не профессия, а молодость – недостаток, который быстро проходит. Робеспьер в двадцать пять лет стал академиком. Я ответил вам вопросом на вопрос, потому что нахожусь в довольно странном положении. Получается, что я должен выбрать самому себе начальника отдела. Согласитесь, ваш Котофеев – большой оригинал.
   – Он скорее ваш, чем мой.
   – Вы правы. С вами я могу поделиться своими впечатлениями. В целом я положительно оцениваю Алексея. Я ему это сказал, но сказал и другое, что это место для него мелковато. Тем более когда он занимается политикой.
   – Я тоже занимаюсь политикой, – ввернул Станислав.
   – Вот видите, вам здесь стало тесно. Вы уходите в комитет по культуре, а это – совсем другое пространство.
   – Вы очень точно формулируете, Артур. Из затхлых помещений я выхожу на стогны.
   – Выходите на площади, в залы, средства массовой информации. Согласен. И если я вас правильно понимаю, чтобы поведать что? Что донести до масс? Что товарищ Сталин был большой ученый? Хм. Это круто!
   – Вы ж понимаете, Артур. Это очень круто! Да не стань я сталинистом, кто б меня знал?! Запишись я в либералы, кто бы различил меня на фоне общей серости? Надо чувствовать поступь времени. Заранее, как змея чувствует скорое землетрясение.
   – Мы слышим шаги времени, обутого в сапоги, так?
   – Однозначно! Пусть, пусть Советский Союз одержал поражение, но вы же чувствуете, как просыпается Россия. А Артур?
   – Это нефтяной шприц действует.
   – Это только начало! Нужно достаточно немного.
   – По мне – пусть расцветают все цветы, – примирительно сказал Артур.
   – Вот и я говорю: надо прислушиваться к шагам времени и…
   – И успеть перебежать к противнику, – вставил Артур.
   – Экий вы, однако… – ухмыльнулся Станислав. – А впрочем, возможно, вы не так уж далеки от истины. Только с одной маленькой поправочкой: противник… конфронтация между нами… она, как бы сказать… понарошку.
   Артур с интересом взглянул на Станислава и ничего не сказал. Они оделись и, расписавшись в журнале убытия, вышли на улицу.
   Серый денек без эмоций тянул длинную заунывную песню. В ней не было ни радости, ни печали. Она не сулила ничего хорошего, но и ничего плохого тоже. Ни холодно, но и не тепло, нет дождя, но над головой тучи, а под ногами лужи.
   Серая краска – главная краска жизни. Только в кино жизнь постоянно цветная, там каждый день перестрелки, любовь, погони, встречи и расставания. Некоторые, не находя взаимности у жизни, сами организуют себе приключения, имитируют страсть и восторг, и их торжество так же похоже на славу, как суррогатный кофе похож на настоящий.
   Свободные электроны в металле хаотично мечутся в согласии с температурой, но вот кто-то включил ток, так далеко, что и вообразить страшно, и электроны, незаметно для себя, продолжая кружиться в танце, начинают смещаться, мягко, но настойчиво увлекаемые электрическим полем. И в их случайно-порывистом движении появляется компонента закономерности. Подскакивает температура, металл разогревается, раскаляется, а то и плавится. Кто включает рубильник? Включает, выключает, прибавляет напряжение? Случайно или намеренно? Ответ где-то там…
   Артур скользил по брусчатке Кузнецкого Моста. Книготорговцы, разложив свой товар, грелись чаем из термосов.
   Матрица несовершенна. Она – причинно-следственный шаблон, необходимое и достаточное условие конспирологической предопределенности.
   Жизнь тоже несовершенна. Но она есть. Это мы знаем. Если бы Матрицы не существовало, рано или поздно нашлись бы те, кто ее выдумает. Матрица внутренне противоречива, но сильна своей тайной и порядком. А сила долгое время может не считаться с внутренними противоречиями. Жизнь тоже противоречива, но противоречия – это ее обмен веществ. Матрице надо подстраиваться под нее, что не просто, как непросто логике подстраиваться под психологию. Интеллект бессилен перед жизнью. Значит ли это, что Матрица бессильна? Вовсе нет. Вопрос в том, является ли она гормоном, который вырабатывает сама жизнь, или веществом, впрыснутом извне. Последнее – есть диктат, управление общим потоком. «Вам случалось любоваться Матрицей? Ее гениальностью…»
   – Мне обещали «Волгу», – сказал, уступая дорогу встречной машине, Станислав.
   – Поздравляю. Карьерно растете! – крикнул Артур, перекрывая шум ветра и невесть откуда взявшегося мотоцикла.
   Поток людей стал захлестывать их волнами, плещущими из размашистых прозрачных дверей метро, но они, как опытные пловцы, упорно продвигались вперед, то расходясь, то вновь сближаясь, не теряя друг друга из виду, спускаясь с тротуара на мостовую, уворачиваясь от машин, притворно сонно, как сельдевые акулы, рассекающих толпу торопливых пешеходов, возвращались, не задевая луж, скопившихся у бордюров, успевали переброситься фразами, кинуть взгляд на витрину киоска, шагали энергично, не останавливаясь, включив автопилот, как и подобает настоящему москвичу.
   Москва жила своей жизнью, подобрав под себя свое имущество, усвоив великую потенцию аренды, но уже успела отладить новую схему наживы: строительство жилых, торговых и иных комплексов через инвестиционные контракты. Сюда бросились будто на освоение целины, не думая о последствиях, без ума и совести. Не видимый даже в микроскоп главный архитектор города, хоть и слыхал, что в городе должно быть территории, предназначенной для перемещения и стоянок, процентов тридцать, а в Москве ее всего восемь, помалкивал в тряпочку, одобрительно попискивал и подписывал что говорят, и делал серьезный и умный вид, так хорошо освоенный дураками и жуликами.
   Не замедляя шага, Артур со Станиславом прошли в метро. Их принял эскалатор, и только здесь, на его ступенях, они остановились, продолжая движение вместе с его бесконечной лентой.
   Соотнесенность, соразмерность, согласованность, общая симметрия являются отличительной особенностью качества. Гармония времени и места, в широком смысле, безошибочно определяют культуру. Не злато и не булат дают превосходство. Они – лишь средства. Сами по себе они – источники неприятностей, жертв, национальных катастроф. Не злато и не булат. Превосходство дает культура (Артур скосил глаза на Станислава). Если культура в дефиците – потолок низок, а перспектива – в перевернутом бинокле. Зато в достатке самоуверенность – над пропастью во ржи. Культура – это союз души и мудрости. Не хватает ее – включаются инстинкты и умствования. Итог – стая, скрепленная образом врага, корысть вместе с культом чего-нибудь или кого-нибудь, выдуманная идея с претензией на вечность, самовозвеличение, армия апологетов и сторожей. И вся эта структура оформляется в твердый сплав, принимающий ту или иную форму. Так возникает фашизм, военный коммунизм, хунта.
   Артур, не задумываясь, остановился точно на том месте, где должны были открыться двери вагона. Толкая перед собой воздух, на станцию с шумом ввалился голубой поезд. В вагоне оказались свободные места, и Станислав, уже научившийся присаживаться при любой возможности, нашел два места рядом.
   Не успеешь оглянуться, как вся эта стальная рать, структурируясь и организуясь, превращается в бескомпромиссное и беспощадное чудовище. Агент Смит порождает агентов Смитов. Слово становится ловушкой, гуманизм – лицемерием, справедливость – лукавством, добро – конформизмом, человек разумный – досадной помехой. Агент Смит объявляет всех, кто вне структуры, вирусами (хотя вирусом является он сам). Существование тех, кто вне цели и смысла, признается бесцельным и бессмысленным. В ходу перемены, подмены, измены и шоумены. Но… уж сколько раз твердили миру! Невдомек агенту Смиту, что это, так называемое бесцельное и бессмысленное, в конечном счете одолевает бескомпромиссное и беспощадное.
   Станислав смотрел в газету, где был напечатан кроссворд. Он шевелил губами и вписывал слова шариковой ручкой «Паркер». Запнувшись, он повернулся к Артуру и прокричал ему в ухо:
   – Поэт, исполнитель авторской песни, пять букв, последнее «н».
   Артуру понадобилось не более двух секунд, чтобы ответить. Перекрывая грохот вагона, он отбарабанил:
   – Кукин, Букин, Щукин и Путинд!
   Станислав озадаченно посмотрел на него.
   – А кроме шуток?
   – Я гоняюсь за туманом!
   – Так это он? Я думал, Окуджава.
   – Вы просто забыли.
   Станислав склонился над газетой.
   – Вы были правы, – крикнул он. – Первая буква «К».
   Нет, колокол еще не звонит. Нужно закрыть глаза, чтобы, вслушиваясь, ощутить легкое пение его серебряной плоти под набежавшим ветерком. Торговля нефтью противопоказана культуре. Дело нехитрое. Торговать нефтью – все равно что торговать территорией. Чем сердце успокоится, в смысле – а что потом? Блюз сторожевых псов. Джаз-банда в синих фуражках НКВД, в черных фуражках СД, в масках спецназа, в мундирах и мантиях, и рядом флаг диверсии и терроризма. Не догоняете мотива? Силе мотив не нужен!
   – Так! Следующая – наша остановка!
   Через несколько дней Артур опять стал инспектором-одиночкой. Станислав Михайлович занял кабинет в комитете по культуре московского правительства и получил обещанную персональную «Волгу». Однако Артур недолго оставался в равновесии.
   Февраль проскочил быстро, и вот уже весна разогрела воздух. Солнце с наслаждением расхаживало босиком по лужам, его горячие ступни вмиг высушивали скопившуюся на асфальтовых гектарах влагу. Машины больше не норовили обрызгать прохожих, а прохожие злились, заметив закрученный ветром вихрь пыли.
   Положение Артура после увольнения Станислава сильно ухудшилось. Белла так и не получила освободившегося места, в чем винила Артура, решив, что это он отговорил Алексея и тем сорвал ее назначение. Ей надо было начинать все сначала, а тем временем Котофеев нашел себе нового заместителя. Она не хотела признаться себе, что Котофеич и не собирался давать ей это место, что тянул время и посмеивался. Впрочем, он сам рассматривал свое кресло как временное, нацеливаясь сесть на более урожайное поле. Его тесть, кроме должности вице-мэра, занимал место председателя совета директоров Московского банка (по советскому обычаю он занимал сразу несколько завидных мест), и у Котофеева в голове прочно укрепилась мысль о банковской сфере деятельности.
   Короче, как-то в недобрую минуту Белла написала докладную на Артура. Повода искать долго не пришлось. Артур вечно гнул свою линию, ссылаясь на законы. Котофеев разбираться не стал, поручил это дело кадровикам. Он по умолчанию, фактически, принял сторону Беллы. В нейтральных водах начальник всегда принимает сторону начальника. Таково его исходное положение.
   Отдел кадров ничего против Артура не имел, но настроение начальства, как мог, отразил в приказе. Артур отбился, найдя в приказе противоречия. Тогда стали действовать неформально. Артур держался настороже. Наконец, когда ему во время проверки буквально всунули в папку конверт с деньгами, его терпение кончилось, он понял, что в таких условиях ему не продержаться. Он привык к попыткам откупиться взяткой и не стал спорить с женщиной, которая обворожительно-насильно положила ему деньги, вместо этого Артур незаметно вернул деньги ей на стол, накрыв конверт каким-то лежащим на столе документом. На выходе его уже поджидал советник инспекции по экономической безопасности. Вот здесь Артуру стало ясно, что за него взялись серьезно. Он притворно неохотно вывернул карманы и вытряхнул содержимое папки. Ничего предосудительного. Экономической безопасности пришлось извиниться.
   Поговорив с Костей, Артур подал заявление об уходе. Непоследовательная Белла пыталась задержать его, ей вовсе не хотелось такого исхода. Она пошла к Котофееву, но тот удивленно и язвительно посмотрел на нее и попросил написать еще одну докладную, в которой она отказывалась бы от своей первой докладной. Беллу ничто не могло смутить, и еще сорок пять минут она объяснялась с ним, доказывая, что это он во всем виноват, он и больше никто. На исходе академического часа у него заболела голова, после чего тема разговора приобрела академически-медицинскую окраску. В результате они выпили по рюмке коньяку и вполне дружески распрощались. Артур мирно уволился.

3. Кто открыл Америку

   Когда Марина позвонила Артуру из Нью-Йорка, он ничего не сказал матери о своем увольнении. Не стоило ее огорчать. Прошло уже несколько недель, как он проводил ее в Шереметьево.
   В Западном полушарии в аэропорту Кеннеди Марину ждал Пабло Гонсалес, ныне Мэнни Мата. Он ждал, на всякий случай держа в руке плакатик с ее именем. Хотя они и обменялись фотографиями, но в суете и многолюдий встречающих и прибывающих легко потеряться.
   Они не виделись почти пятьдесят лет. Пожалуй, одна эта цифра может тронуть сердце, почувствовать торжественность момента. По-настоящему растрогаться мешает возбуждение от перелета, таможенный контроль, круговерть толпы, боязнь разминуться, желание произвести хорошее впечатление, опасение разочарования, много чего.
   Он узнал ее сразу и поднял руку. Увидел седеющие светлые кудряшки, мечущиеся по сторонам карие глаза, потерявшую в талии, но сохранившую стройность сухую фигурку. Увидел и с удивлением почувствовал комок в горле. Будто не с ним произошло за эти годы множество запомнившихся и позабытых историй, передряг и достижений: Куба, Испания, Соединенные Штаты… – он просто вышел с киносеанса – Павлик Гонсалес. Ему даже почудилось, что он не помнит ни одного языка, кроме русского. Это продолжалось лишь мгновение. Он проглотил комок и широко улыбнулся.
   Марина заметила плакатик, часто-часто замахала рукой и засеменила к толпе встречающих.
   Почти пятьдесят лет? Столько не живут! Бывает, что и не живут. Но в большом, без микроскопа, жизнь – это долгая дорога. А оглянешься – как один день.
   Мэнни Мата снял запотевшие очки.
   Такси мчало их по хайвэю, ныряя под непривычные зеленые указатели. Странными казались бурые многоэтажки, обращенные всеми окнами на широкую магистраль. Не останавливаясь, с лету, машина въехала в южный Манхэттен и попала в колодец со стеклянными стенками небоскребов. Марина не успевала поворачивать голову. Остановились у очередной сверкающей стены – отель «Мариотт», Вест-стрит. Вращающиеся стеклянные двери, светлый полированный каменный пол с мозаикой, на нем широкая волнистая черная линия, как бы отмечающая начало роскошного лобби. В таких гостиницах Марине жить еще не приходилось.
   Сам Мэнни Мата жил неподалеку в тихом, малоэтажном Гринич-Виллидже. Он возил Марину по Нью-Йорку в своем не новом, но респектабельном темно-синем «вольво», она же предпочитала ходить пешком. Ей нравились красноватые домики Гринич-Виллиджа, мелькающая над их крышами башня библиотеки Джефферсон-Маркет, малолюдность и покой. Здесь жили Эдгар По и Марк Твен, здесь снимал квартиру Иосиф Бродский. Сюда иногда залетал холодный морской бриз. К стенам двух-, трехэтажных домов с лестницами, поднимающимися прямо от тротуара, жались сухие ветки дикого винограда, а внизу в тени на земле прятались остатки снежных зарядов. Солнце освещало выцветшие тротуары, оно стояло высоко, не так, как в Москве. При таком солнце в Москве хочется поскорее снять пальто, ходить без шапки, здесь же раздеваться и в голову не приходило: воздух был прозрачен и пронизывающе холоден. Ноги сами шли в сторону итальянского квартала, где замерзших прохожих поджидал в кафе «Борджа» горячий кофе. А на севере в солнечных лучах сияла металлическим блеском чешуйчатая вершина небоскреба «Крайслер-билдинг».
   Оказалось, что еще есть водный вид транспорта, и Марина с Мэнни Мата совершили трехчасовую прогулку по воде вокруг острова Манхэттен.
   Марину не покидало хорошее настроение. Перед нею открывался вид Нью-Йорка с моря, так хорошо знакомый в черно-белом изображении на кинопленке.

     Шекспир открыл Америку.
     Давно при Гае Цезаре.
     Он сам причалил к берегу,
     Потом его зарезали.

     Вы что? Шекспир Америку?
     Он умер до открытия.
     Принадлежит Копернику
     Честь этого события [16 - И. Бродский. Кто открыл Америку?].

   Нью-Йорк можно разделить географически на три большие части. Первая – это, конечно, остров Манхэттен, вторая, лежащая восточнее Манхэттена, занимает западную часть другого острова – Лонг-Айленда, там расположен Бруклин, а третья лежит севернее Манхэттена, уже на материке, и здесь находятся районы Бронкса.
   Манхэттен – это длинный узкий остров, вытянувшийся по стрелке компаса с юга на север, на двадцать километров в длину и три километра в ширину. С Лонг-Айлендом и материком он связан мостами и подводными тоннелями.
   Марина помнила стихи Маяковского, в которых говорилось, что безработные Нью-Йорка бросаются с Бруклинского моста прямо в Гудзон, и на месте сделала для себя маленькое открытие, что это решительно невозможно, потому что Бруклинский мост переброшен через Ист-Ривер, а Гудзон плещется с другой стороны острова.
   – Этим поэт отличается от прозаика, – заметил Мэнни Мата, – внимательность не его конек.
   Своим южным носом Манхэттен повернут к океану. Он встречает океанские корабли, выдвинув им навстречу, как шахматную фигуру, статую Свободы.
   Любят рассказывать, что Манхэттен был приобретен у индейцев в 1624 году за безделушки стоимостью в 24 бакса (в переводе на XX век).
   Если посмотреть на карту, улицы пересекают остров горизонтально, а авеню – вертикально: прямоугольная сетка, – не заблудишься.
   В Москве кольца соответствуют стенам, которые в Средние века опоясывали город. В Нью-Йорке тоже было время, когда пришлось для защиты от индейцев возвести стену. Ненадолго. Вскоре на ее месте пролегла знаменитая улица Стены – Уолл-стрит.
   Деловой центр Нью-Йорка сногсшибательно трехмерен. Он уходит своими этажами в небо. Как сказал Мэнни Мата, здесь стоят самые высокие небоскребы.
   Придумал, как строить небоскребы, американец Уильям Ле Барон Дженни. Было это в конце XIX века. Тогда Великий пожар в Чикаго оставил без крова 90 тысяч жителей. Город нужно было отстраивать, и архитектор думал, как это сделать. Однажды его жена, чтобы освободить руки, положила большую стопку книг на клетку с птицей. Клетка из тонкой проволоки легко выдержала тяжелые книги. Каркас, – решил Уильям, – вот что позволит держать многоэтажное строение, стальной каркас. Сталь в десять раз прочнее бетона и кирпича.
   Так был построен первый небоскреб. По сегодняшним меркам это небоскреб-крошка – чуть больше 40 метров в высоту. Но тогда, в 1885 году – это был прорыв, взлет к облакам.
   С течением времени сталь делали все прочнее, а небоскребы выше. Небоскреб-скайскрейпер может раскачиваться под ветром без всякого опасения. Сталь прочна и надежна. Конечно, в космической технике используют металлы и сплавы попрочнее, но и подороже, их на небоскребы не напасешься.
   Если первый небоскреб едва превышал 40 метров, то уже в 1930 году был построен «Крайслер-билдинг» высотой 319 метров, но его метрами обошел знаменитый «Эмпайр-стейт-билдинг». А в Чикаго в 70-х годах построили небоскреб уже на 400 метров выше того, первого.
   Марина жила в 22-этажном отеле, приютившемся в тени двух небоскребов Всемирного торгового центра, еще более высоких, чем «Эмпайр-стейт-билдинг». Смотреть на них можно было только издалека или если тебя кто-то поддерживает сзади, иначе недолго и упасть на спину.
   Кстати, в отеле Марина чувствовала себя прекрасно, возможно, потому, что в нем расположился ресторан «Россия», а еще она обнаружила в нем «Парикмахерскую Ольги», где она, по крайней мере, не напрягалась с языком.
   Подумав, Марина рассудила, что ей вовсе не зазорно пользоваться щедростью Мэнни Мата. В конце концов, они не разводились, и по российским законам она оставалась его женой. Какое-то время после его отъезда за границу она получала небольшую сумму денег, которую ей положило МГБ. Правда, потом платить перестали.
   Нельзя сказать, что Мэнни Мата сорил деньгами, нет, он был аккуратен и экономен, но это были черты небедного человека, идущие от скромности и корректности. Тем не менее он предоставил Марине неограниченный кредит, так что все ее счета оплачивались. Впрочем, она вела себя вполне ответственно, по его мнению, даже слишком.
   Хотя Мэнни Мата отошел от дел, его время от времени приглашали в качестве консультанта в ту или иную комиссию. Кому надо – знали о его прошлом, в том числе о том, что он работал на советскую и на другие разведки, заслужил авторитет аналитика, является членом элитных клубов и своим человеком в Агентстве по международным связям. Его принимали и в испаноязычных диаспорах, и в русской эмиграции.
   – Какие такие у тебя могут быть дела? – спрашивала его Марина. – Ты ведь на пенсии. Ах да! Бывших разведчиков не бывает! Может, ты и меня завербуешь?
   – Я этим не занимаюсь, – отвечал Мэнни Мата.
   – Жаль. А то я бы тебе что-нибудь рассказала. Вот только, оказывается, ничего не знаю, а что знала, то забыла. Всю жизнь работала на оборону, а рассказать нечего. Помню синьки каких-то клеммных ящиков с разводками проводов, там еще стояли шаговые электромоторы, помню слово «ремонтопригодность».
   – О, нет! Мне интересны совершенно другие вопросы.
   – Например. Я бы могла на них ответить?
   – Безусловно. И при этом не выдала бы никаких секретов.
   – Тогда задавай.
   Мэнни снял очки и посмотрел на Марину, затем снова надел и опять посмотрел.
   – Ну, хорошо! Вот скажи, как ты относишься к взрывам жилых домов в Москве, которые были полтора года назад?
   – Полтора года назад? В каком смысле?
   – Я хочу знать, как население Москвы отнеслось к тем взрывам?
   – Население? Их уже никто не помнит.
   – А ты помнишь, что ты чувствовала тогда?
   – Тогда? Подумала: вот кошмар, война и до Москвы добралась!
   – А потом забыла?
   – Знаешь, это как в ту войну. Немцы летали нас бомбить. Где-то сбросили бомбу, отбомбились, ты вздыхаешь и тут же забываешь. Правда, до следующего раза.
   – Да, мне тоже довелось пережить бомбежки.
   – Вот видишь!
   – Еще вопрос: а как руководство страны?
   – Павлуша, ты шутишь! Им-то что? Лицо кирпичом и из ящика: бла-бла-бла.
   – Из какого ящика?
   – Из телевизора. Орлы!
   – Кто?
   – Ну, кто? Ельцин – орел. Путин… он тогда орленком был, теперь тоже орлом стал.
   – И как он тебе?
   – Путин? Мне нравится. Умный, за словом в карман не лезет. Его из седла не выбьешь.
   – Это в тебе говорит женщина.
   – Скажешь тоже! Мне всегда брюнеты нравились.
   Мэнни задумался, но думал он не о том, много ли на пути Марины было брюнетов, а о том, что война притягивает войну, взрыв рождает не тишину, а следующий взрыв. Его попросили составить аналитическую записку о последствиях тех взрывов в Москве. Не о причинах, а именно о последствиях. Почему?
   Новый мировой порядок, основанный на справедливости и мире, предложил отец нынешнего американского президента Джордж Буш-старший 11 сентября 1990 года, как раз перед началом войны в Персидском заливе. Сейчас пришло время предложить России разделить место у руля? Несомненно, в случае с подводной лодкой русские повели себя адекватно. Союз двух ядерных держав в деле Нового мирового порядка? Настолько ли эта мысль сумасшедшая, чтобы оказаться плодотворной? Чего от меня хотят? О чем думают? Говорят об устойчивом развитии, а сами все больше интересуются новомодной теорией управляемого хаоса.
   А что Джордж Буш-младший? Как это по-русски: Джордж Буш наелся груш! Нет, не так. Джордж Буш объелся груш. Он консервативен, крепок задним умом и упрям, как сто ослов. Какая теория? Если он услышит что-нибудь вроде теории фракталов или точки бифуркации, то пинками выставит вас за дверь. Граждане свободной Америки от сочетания слов «странный аттрактор» тоже обниматься не полезут. Хаос – ругательное слово. Значит, надо что? Значит, чтобы их встряхнуть, их надо сильно напугать. Потрясение всех поставит на места и заставит действовать. Вот нечто похожее было в России. Потому они и спрашивают о ней. Только там никто не испугался. Хотя авторитет властей укрепился. Русские уже все забыли, а авторитет остался.
   Мэнни опустил глаза на Марину. Она машинально поглаживала его пальто рукой, будто что-то беззвучно напевала. Перехватив его взгляд, она ему подмигнула.
   Значит, так и запишем: у русских реакция была слабой. Погоревали, им это не впервой, и успокоились. В целом ситуацию в стране эти взрывы не изменили. «Отряд не заметил потери бойца и “Яблочко” – песню допел до конца», – Мэнни вспомнил, как он в школе читал со сцены «Гренаду» Светлова… стоп! Нечто похожее было в России? Пример, как известно, заразителен. Мы выходим на фракталы, на развитие самоподобных структур: «Вырастет у сына евин, если сын свиненок». Нет, это чересчур! Вряд ли в Америке кто-то решится действовать столь же прямолинейно, как в России. Хотя… кто знает, la gente esta muy loca! [17 - Люди посходили с ума! (исп.).] Америка привыкла думать, что там, где не решает сила, решает большая сила. С них станется!
   – О чем задумался? – спросила Марина.
   – Вспоминаю, как я читал на вечерах в школе «Гренаду».
   – Ты и в институте ее читал.
   – Да? А я не помню.
   – Читал, читал. А помнишь, как мы в кино ходили, в «Компрессор».
   – А один раз пошли в клуб напротив завода… туда еще металлолом сдавали.
   – «Серп и молот».
   – Да. И там, в кинозале, пол требовал ремонта, и в темноте по ногам бегали крысы. И ты завизжала, и мы ушли и больше туда не ходили.
   – А парк МВО помнишь? Московского военного округа.
   – Да. Там были карусели, и ты говорила, что нигде больше таких нет, потому что все карусели с конями, а здесь были и жирафы, и слоны, и кого только не было.
   – Какая осень была в парке! Помнишь?
   – Хороший парк. А по улице ходил трамвай, и висела табличка…
   – «Осторожно, листопад».
   – Да.
   – Трамвай останавливался, и из него выходила тетенька с какой-то железякой.
   – Это на повороте она переводила стрелку. Кажется, что трамваи водили только женщины.
   – Очень может быть.
   – Мы покупали пирожки. Их продавали прямо у входа в институт, да? Таких пирожков я больше никогда и нигде не ел.
   – С рисом и с повидлом по полтиннику, а с мясом – целый рубль. Эскимо на палочке стоило рубль десять.
   – Это дорого?
   – Буханка дешевого белого хлеба стоила, как два пирожка с мясом. Помнишь, у нас китайцы учились? Они на комнату брали один батон. Батон белого и чай, помнишь?
   – Что-то припоминаю. Рядом с нашим энергетическим хлебозавод был, да? От него шел запах теплого хлеба.
   – И корицы.
   – Да. И корицы. А ты уплетала… я правильно говорю? Уплетала пирожок с повидлом и держала его за бумажку, и твердила, что не любишь корицы. И от повидла у тебя были сладкие губы.
   – Ой, не говори!
   – На территории завода, я помню, стояла большая кирпичная труба, и на ней были цифры 1937 год.
   – Лучше скажи что-нибудь еще про сладкие губы.
   – Они казались сладкими даже тогда, когда ты не уплетала пирожок с повидлом.
   – Неплохо. Похоже на грубую лесть, но все равно приятно.
   Марина опять погладила его пальто, а Мэнни Мата устремил свой взгляд в сторону морских просторов, над которыми громоздились подсвеченные закатом облака – серые вершины, тронутые розовым светом. На их фоне казался игрушкой серебряный самолет марки «Боинг».
   В конечном счете, к нам приходит все, что мы хотим или чего достойны. Так говорил им, молодым разведчикам, перед финальной практикой генерал Круглов, заместитель Берии. Тогда летом 53-го их, выпускников разведшколы, должен был принять сам Лаврентий Павлович, но он не смог, и его заменил Круглов, высокий, крупный, ростом на голову выше своего шефа. Его ценили наверху за крутость и исполнительность. Оперативной работой в НКВД-МВД он особенно не занимался, потому и уцелел после ареста Берии. На нем были стройки ГУЛАГа, главное управление шоссейных дорог, железнодорожное строительство. После войны он даже приступил к строительству тоннеля на остров Сахалин. В 44-м Круглов был награжден полководческими орденами Суворова и Кутузова за выселение горцев и степняков с Северного Кавказа, татар из Крыма, за «очистку» Западной Украины от бандеровцев и за перенесение этого своего опыта на Литву. У него-то все пришло, причем ждать долго не пришлось: в 32 года он стал заместителем наркома, а в 38 – министром внутренних дел, и даже под репрессии он не попал.
   Мэнни Мата хотел высказать свою мысль Марине, но промолчал. Самолет в небе становился все меньше и меньше.
   Вот только не знал Мэнни Мата, что генерала Круглова не репрессировали, но и не простили, в пятьдесят лет отправили на пенсию, а через два года исключили из партии. Не мог знать Мэнни Мата и того, что однажды Круглова, потерявшего внешний лоск, ссутулившегося и бедно одетого, встретил случайно на станции «Правда» бывший любимец Берии и хорошо известный Мэнни генерал Канунянц Григорий Михайлович. Слабеющие руки двух бывших генералов встретились, однако Круглову разговаривать не хотелось, и они разошлись бортами под гудок электрички, как два старых парохода.
   Имя Круглова могли помнить только ветераны, шли семидесятые годы, тема закрытая, и Канунянц не поделился с Лией новостью о встрече. Ей это имя ровно ничего бы не сказало. Но он все же поделился своим открытием: оказывается, бывший хозяин ГУЛАГа и набитых людьми товарных вагонов на Сибирь и Казахстан часто бывает здесь на даче. Поделился фактом, только не с Лией.
   Жарким июньским утром у той же станции, прикладываясь к кружке бочкового пива, обдуваемый легким ветерком за палаткой «Пиво – воды», Канунянц, улыбаясь, рассказал про человека из прошлого, в котором он узнал заместителя и преемника Берии.
   Случайно или нет, его слушатели оказались уроженцами Северного Кавказа. Один из них родился на реке Сунжа, другой на Баксане в Приэльбрусье, но молодость оба провели в Казахстане.
   Собеседники Канунянца подивились и высказали некоторое сомнение в правдивости рассказчика, на что он ответил безусловной уверенностью, так как они с Кругловым перемолвились словом и пожали руки. Круглов даже сказал ему, где он живет. Канунянц назвал адрес дачи, живописал современный облик экс-министра и готов был показать своим товарищам дом и участок. Собеседники сказали, что в такой денек грех таскаться по жаре, что они и так верят ему и что сейчас в самый раз взять еще по кружечке. Он же, сославшись на возраст, отказался и, предоставив Круглова своей судьбе, неторопливо, по тенечку пошел домой.
   Через несколько дней Круглов нечаянно попал под поезд. Так в шестьдесят девять лет окончил дни забытый министр. Шестьдесят девять было любимым числом Канунянца.
   – Скажи что-нибудь, – попросила Марина.
   Мэнни Мата оторвал взгляд от самолетика, который казался совсем крошечным рядом с нахмуренными горами облаков. Серебряная пулька, выпущенная в белый свет.
   – А? Сказать? Знаешь, нас учили, что то, что мы хотим, когда-нибудь обязательно приходит.
   – Да? Ты согласен?
   – Как-то мы задали этот вопрос генералу Канунянцу. Он был, пожалуй, единственный, кого я бы сейчас не отнес ни к фанатикам, ни к карьеристам. Он принимал действительность такой, какая она есть. И если она была ужасной, то и он был ей под стать и не скрывал этого. И он нам сказал: да, обязательно приходит, только не тогда и не в том виде, в котором нам бы хотелось.
   Марина внимательно посмотрела на него посветлевшими карими глазами.
   – А ты что скажешь?
   – Я думаю, – сказал Мэнни, снимая очки и отвечая ей взглядом, – что все-таки это чудо. И что лучше поздно, чем никогда!
   Марина повеселела.
   – Лучше поздно, чем никогда, сказал еврей, кладя голову на рельсы и глядя вслед уходящему поезду, – пошутила она. – Как ты назвал этого генерала?
   – Канунянц.
   – Слушай, знакомая фамилия! Где я ее слышала?
   – Ты не могла ее слышать.
   – Могла-могла! Точно слышала. Ладно, потом вспомню.
   Они оба снова заблудились на дорогах и тропинках своей памяти. Небоскребы сияли электрическим светом. Город утопал в огнях, а огни, не утопая, плавали на поверхности воды. Всем хватало места: красным и белым, голубым и зеленым, розовым и оранжевым.
   В ресторане отеля Марина выглядела задумчивой. Мэнни видел, что ее явно мучает забытая фамилия. В какой-то момент она обвела глазами зал, и вдруг лицо ее стало проясняться, взгляд заострился, губы сжались.
   – Сзади тебя сидит женщина, – сказала Марина Мэнни, – посмотри, только сразу не оборачивайся.
   Мэнни ответил ей выразительным взглядом.
   – Господи, я же забыла, с кем имею дело!
   Мэнни увидел сидящую за столом даму лет пятидесяти, полноватую, с красивым лицом и большими глазами.
   – Если бы не твой Канунянц, – заторопилась с объяснениями Марина, – я бы ее не узнала. И если бы не она, я бы не вспомнила Канунянца.
   – Не понимаю, – сказал Мэнни. – Кто она, и при чем здесь генерал Канунянц?
   – Я все вспомнила. Это – Лия, его приемная дочь. Она когда-то была замужем за моим двоюродным племянником, Виталиком. Я была у них на свадьбе. Это сколько же лет прошло? Лет тридцать? Ну, надо же!

4. Коммерческие тайны

   В 1898 году американский писатель Морган Робертсон написал фантастический роман «Тщетность». В романе был описан воображаемый огромный океанский пароход «Титан», который столкнулся с айсбергом и затонул. Книга Робертсона, изданная в Англии, скромно стояла на полках четырнадцать лет, до 1912 года. В 1912 году мир вздрогнул от сообщения о гибели «Титаника». Характеристики «Титана» и «Титаника» удивительным образом совпадали. Робертсон прослыл пророком, а его роман был срочно переиздан.
   28 июля 1945 года около 10 часов утра самолет-бомбардировщик Б-25, заблудившись в тумане, врезался между 78-м и 79-м этажами небоскреба «Эмпайр-стейт-билдинг», самого высокого в Нью-Йорке. Последовал взрыв топлива и пожар. Погибло 13 человек.
   Не успели восстановить злосчастное здание, как через год в него врезался еще один бомбардировщик Б-25. Погибло 10 человек.
   Наконец, в 1960 году в небоскреб попытался влететь авиалайнер «Боинг-727». Однако, столкнувшись со зданием, самолет упал вниз.
   Сейчас мы бы сказали, что медийное пространство и реальность – суть сообщающиеся сосуды. Они взаимно обогащаются, подпитываются энергией друг друга, обретают устойчивость динамической системы. Трудно разобрать, воображение ли предшествует реальности или реальность запускает воображение. Энергетический максимум их взаимодействия – когда неподготовленная реальность и ее медийное освещение синхронизированы, когда действие происходит онлайн, в прямом эфире. Скажем больше – не просто информационное поле признается объектом равнозначным реальности, но литература, журналистика, образование, кинематограф, компьютерная техника накопили в себе реальности не меньше, чем сама реальность.
   Второй фильм «Матрица» снимали практически одновременно с третьим, и тоже в Австралии. Однако начались съемки в Калифорнии. Весной Лена улетела на съемки в Окленд, на побережье залива Сан-Франциско. Здесь должны были приступить к эпизоду с автомобильными гонками.
   Чтобы снять погоню на трассе, у фирмы «Дженерал моторе» закупили триста различных моделей автомобилей. В главной роли должны были выступать новые «кадиллаки».
   – Закончим, когда разобьем все триста, – решили в съемочной группе.
   – И это надо сделать ко дню рождения Кэрри-Энн, – закрепили решение братья Вачовски.
   Сама Кэрри-Энн Мосс готовилась к съемкам, гоняя на мотоцикле по полосам недействующего аэродрома на острове Аламида, где, собственно, и наметили снимать сцену погони.
   «Ну, не могут братья Вачовски без символики», – подумала Лена.
   Вообще «Матрица» любит символы и символические даты. Символические имена и названия. Это открыто для зрителя: скажем, Тринити (Троица), Зеон (Сион) и т. д. А вот попробуйте узнать дату рождения Нео – главного героя? Не так просто. Для этого зрителю надо было остановить кадр в эпизоде, когда агент Смит листает личное дело Томаса Андерсона, известного как Нео. Личное дело – всамделишное, не киношная бутафория. В нем стоит дата рождения известного американского футболиста Андерсона из «Нью-Йорк Джетс» – 13 сентября 1971 года (правильно, зачем брать дату с потолка). Это уже не открытая, а частная информация. «Ага, – скажет зритель или читатель, – может, есть и тайная? Открытое, частное, тайное – на этом треножнике покоится мир». Есть и тайная. Только она обнаружит себя позже. Всякая тайна ждет своего срока. Она вызывает вопросы, она – неоднозначна, если не сказать, двусмысленна, и прилежный читатель ее дождется.
   Сценарий второго фильма «Матрица» держался в секрете, но автомобильные и мотоциклетные гонки ни в коей мере не раскрывали его, поэтому к Лене на съемочной площадке относились без предвзятости, не прятали от нее планы и реквизит, а она, со своей стороны, ни к кому не приставала с расспросами. Напротив, авторы фильма, зная, что за птица эта Элен Миллер, интересовались ее персоной чуть ли не больше, чем она их новым фильмом. Им хотелось прояснить, на что готовы предпочитающие оставаться в тени властители этого мира.
   Переход на следующий уровень развития происходит из-за накопления противоречий, которые возникают, как хаотические возмущения, как вирусы, разрушающие сложившуюся систему. Следовательно, рассуждали они, поглядывая на кольцо Лены, эти вирусы могут играть не только отрицательную, но и положительную роль. Они – как бы часть системы и катализатор ее обновления. Что думает мадам Миллер по этому поводу? Мадам жила в России. Например, что она думает о русских? Ведь у них фактором разрушения являются чеченцы, но они же явились и фактором обновления, не так ли? Повстанцы сыграли свою роль, и в Россию пришла новая команда, как вы полагаете?
   Компьютерная Матрица обновляется, переходит к следующей стадии своего развития через сбои в системе, через атаки вирусов, через активность паразитных программ. Таков закон Матрицы. Как далеко может зайти Матрица в своем стремлении к идеалу, на какие жертвы пойти? Увы, стремление к идеалу всегда ведет в тупик, но и без него нельзя. Такова диалектика жизни. А жертвы ничего не прощают.
   – Если рассматривать Матрицу как систему, то скажу сразу, к ней я не имею отношения, – отвечала Лена, – но не буду скрывать, я имею некоторые отношения с Матрицей. Но это означает лишь знание полуправды. В принципе, масштабы действия соответствуют масштабам решаемых задач. Насколько я могу судить, Матрица сама полна внутренних противоречий, и это позитивный факт. Борьба ведется и внутри самой Матрицы. Вы же признаете это? Поэтому какая-то радикальная акция, обнуление параметров, перезагрузка компьютера, может и не состояться.
   – Вау! В самую точку! Вопрос в том, можно ли поставить интересы человечества выше интересов человека? У нас в фильме это будет.
   – И как же вы его решаете? – Лена почувствовала журналистский азарт.
   – Это выбор.
   – В чью пользу?
   – Выбор такой: «Спасая одного, ты спасаешь весь мир!»
   Большие глаза Лены сузились и засверкали кинжальным огнем.
   – Смело! И красиво. – Глаза, полыхнув пламенем, раскрылись.
   Женщина почувствовала в этом сюжете присутствие любви. Однако журналист внутри женщины не дал сбить себя с толку.
   – Ваша Тринити, – сказала Лена, – затянута в блестящую лайкру и ездит на итальянском мотоцикле «Дукати». На мотоциклах этой марки в 70-х разъезжали леваки из «красных бригад» и их подруги в кожаных куртках. Сопротивление, которое борется против Матрицы, у вас рекрутируется из левацких организаций? Эти левые нынче стали респектабельными членами Европарламента, не так ли? Ездят на «мерседесах» и «ягуарах». Еще одно подтверждение, что они – часть системы.
   – Хотя и создают уйму проблем.
   – Но агенты, типа Смита, создают еще больше проблем.
   – Увы, вот в чем нищета и проклятие ваших покровителей, мадам Миллер.
   – Пожалуй. Это – несчастье всех правителей и покровителей. Агенты размножаются, как вирусы. Кстати, мои, как вы выразились, покровители знают это и не злоупотребляют ими. Потому и держатся. Но штатных правителей они просто губят.
   – Мы попробуем отразить это, но в следующем фильме.
   Для съемок погони почти трехкилометровую взлетную полосу замаскировали под автостраду. Вначале Кэрри-Энн в своей несравненной черной лайкре вместе с Морфеусом и мастером Ключей, осыпаемая градом пуль, мчится на новейшем «Кадиллаке-CTS» в потоке машин. Она поворачивается к сидящему рядом Морфеусу:
   – Ты учил меня на шоссе не соваться.
   – Да, это точно!
   – Это – самоубийство!
   – Я надеюсь, что ошибался.
   Потом она пересаживается на мотоцикл, а Морфеусу удается подорвать автомобиль, на котором их догоняли неуязвимые, похожие на призраков близнецы-альбиносы. Диалог близнецов еще более краток:
   – Мы приходим в ярость.
   – Это – факт!
   Вместе с автомобилем близнецы взлетают на воздух.
   Солнце опускалось в залив Сан-Франциско, покрывая оранжевой акварелью бетон автострады, удлиняя тени, играя светом в окнах домов островного городка. Уходила натура, смолкали голоса, выключались моторы. Больше не слышно зудящего звука электропилы, рявканья мегафона, люди молча надевали куртки, пиджаки, вполголоса перебрасывались словами, покидали площадку. Дневной завод кончился, драйв сменился покоем, кое-где вспыхивал смех, вспыхивал и гас. Завтра восход снова принесет дневную энергию.
   Лена из гостиничного номера звонила Виталику и рассказывала, как прошел день. Виталик пребывал в своем маленьком доме в Миссисаге. Почему он покинул Монреаль? Дело в том, что перед самым отлетом Лены они продали «понтиак» и купили новый автомобиль. Виталику не терпелось проверить его в деле, поэтому, оставшись один, он сел за руль и промчался полтысячи километров до Миссисаги. Виталик чувствовал себя превосходно: это была новая модель концерна «Хонда» «акура-MDX», тоже, как и «понтиак», зеленого цвета. На зеленом «металлике» эффектно смотрелась позолоченная эмблема, изображающая пассатижи в форме буквы А. Теперь Виталик раздумывал, в какой бы пробег бросить еще это японо-американское детище высоких технологий.
   И тут от Артура пришло известие: сейчас в Нью-Йорке находится Лия. До Нью-Йорка даже дальше, чем до Монреаля, почему бы не совместить необходимое с излишним?
   Когда Марина узнала в женщине за столиком Лию, она не утерпела и подошла к ней. Они разговорились. Марина рассказала о Виталике, рассказала о себе, о чудесном появлении мужа – отца Артура. Лия, как оказалось, проживала с ней в одной гостинице. Она приехала в Нью-Йорк по делу и поселилась поблизости от офиса контрагента. А контрагент ее работал в одной из высотных башен Всемирного торгового центра.
   Виталик оказался перед дилеммой: пуститься в отдающее авантюризмом путешествие в Нью-Йорк или ограничиться обычной поездкой по знакомому 401-му шоссе обратно в Монреаль. Нельзя сказать, что его так уж влекло к Лии, но она была частью его прошлого, а кто знает, как сложится судьба, может, он с Лией больше никогда не увидится. Зачем же зачеркивать прошлое? Разве это не сродни предательству. Прошлое, каким бы оно ни было, заслуживает внимания и размышления. Судьба предоставляет случай засвидетельствовать ей, судьбе, свое уважение. Только покойники отчуждаются от судьбы. Перед ним встала проблема выбора. Что же он, станет живым трупом? Нет, такие моменты нельзя игнорировать. К ним надо относиться с должным почтением и тактом.
   «Послушаем, что скажет Лена», – решил он.
   Лена была в своем репертуаре: всегда приветствовала действие.
   – Я за любой кипеж, кроме голодовки, – любила повторять она.
   Сомнения исчезли, его ждала дальняя дорога. Он заказал номер в гостинице и позвонил Лии. Надо выехать рано утром, чтобы засветло добраться до Нью-Йорка.
   Утреннее шоссе широкой матово-гладкой лентой бежало под колеса. Так бы ехал и ехал, время от времени ловя уважительные взгляды из соседних машин. Виталик обогнул озеро Онтарио, оставил справа Ниагарский водопад и по мосту въехал на территорию Соединенных Штатов. Он ничуть не огорчился, когда взоры пограничников задержались на его новенькой «акуре», а не на нем самом.
   Перед глазами лежало то же весеннее шоссе, те же машины, те же домики и автостоянки. Останавливаться не хотелось, даже голода и жажды не возникало, только бы – ветер в окошко, да солнечный свет, да вера в дорогу, да свободный путь до самого горизонта.
   Когда он подъехал к отелю «Мариотт», солнце переместилось на запад, и стеклянный фасад отеля салютовал ему всеми окнами.
   Его номер на девятнадцатом этаже выходил на деловитый Гудзон, который притворялся совершенно равнодушным к закату.
   Лия за два года, что они не виделись, располнела. Лицо еще оставалось по-европейски худощавым, хотя появились признаки второго подбородка, однако фигура приобрела основательность, грудь и плечи налились, талия еще присутствовала, но только благодаря расширившимся бедрам. Лия была одета во что-то темное, но дорогое. Виталик почти не сомневался, что на ней обувь «Маноло Бланик» (он тоже смотрел популярный сериал «Секс в большом городе»), ему не могли не попасться на глаза сумочка с монограммой «Луи Виттон» и часики «Гарри Винстон». Что касается украшений, то он мог быть уверен, что это «Тиффани». В Лииной советской юности заполучить книжечку Трумена Капоте хотя бы на ночь считалось удачей.
   Обычно свой день Лия начинала со строгого делового костюма без украшений. Утром она по переходу шла к лифтам Северной башни Всемирного торгового центра. Там на 101-м этаже размещался нью-йоркский офис фирмы «Канторе». Фирма занимала целых пять этажей и торговала отсюда ценными бумагами по всему миру.
   Глава фирмы, еще вполне молодой человек сорока лет, познакомил Лию со своим младшим братом Гарри, который тоже вел дела фирмы. Вот с Гарри она и общалась. Он прощал ей ее бедный английский, к нему не нужно было вызывать переводчика, и вдвоем они всегда могли выяснить, правильно ли они поняли друг друга. В документах Лия разбиралась уверенно и знала, что не пропустит какой-нибудь нетранс-форабельный сертификат, но вот к американскому разговорному языку она еще только привыкала.
   Этажами выше располагались комплекс ресторанов «Окно в мир» и смотровые площадки, здесь посетители могли считать себя выше всех в этом городе в буквальном смысле. Выше их были только пассажиры самолетов и ангелы.
   Рядом стояла такая же высокая Южная башня. В ней Лия тоже побывала. Сюда она дважды поднималась на 84-й этаж, где тоже находились номинальные держатели ценных бумаг, которые представляли фирму «Евроброкерс».
   Виталик узнал от Лии, что ее банк выступает в качестве трансфер-агента или, чтобы было понятней, клирингового субъекта м-м-м… по-русски чем-то вроде посредника между их клиентом и фирмами, которые занимаются клирингом, в данном случае погашением срочных ценных бумаг. Понятно?
   Виталик подавил желание озадаченно почесать затылок.
   – А кто клиент? – спросил он.
   – Это секрет, – важно сказала Лия. – Коммерческая тайна. Здесь вообще масса секретов. Даже я не все знаю. Могу намекнуть, что главный эмитент – это там, – она перешла на шепот и показала на потолок, – потому что основная масса ценных бумаг – казначейские облигации.
   Виталик тоже посмотрел на потолок, он не мог понять, в чем здесь тайна, но на всякий случай серьезно покачал головой.
   – Кажется, я понимаю, почему сюда приехала ты, а не твой Игорь, – осторожно начал он, поглядывая на Лию.
   – Правильно понимаешь, – приняла пас Лия, – потому что Игорю в обстановке секретности фирма Канторов не станет доверять так, как Лии Эттингер.
   Виталику оставалось только улыбнуться.
   – Так-то оно так, – продолжала Лия, – но это – секреты Полишинеля. Все равно при погашении облигаций анонимность участников будет нарушена. Об этом позаботится Национальная клиринговая корпорация. Для того чтобы никто ничего не узнал, надо уничтожить базу данных и заменить обязательства просто физическими ценными бумагами.
   – На предъявителя?
   – Вроде того.
   – А каков объем в денежном выражении? – поинтересовался из вежливости Виталик.
   – Этого я тоже сказать не могу. Даже от себя свои подозрения я храню в тайне. А мы – не единственные контрагенты.
   – Что? Так много лимонов?
   – Арбузов. Лучше нам этого не знать.
   Лия повела Виталика, Марину и Мэнни Мата наверх в «Окно в мир». Мэнни, хоть и был жителем Нью-Йорка, побывать в верхней точке большого города до этого момента так и не удосужился. Он приглядывался к Виталику, пытаясь представить себе Артура. И еще Виталик привлекал его внимание, как сын легендарного папаши Миллера. Схожесть судеб была несомненной. Конечно, он, скромный аналитик, не мог тягаться по уровню влияния с тем, кого когда-то называли Великим Хизром, но что касается их взрослых детей, они оказались в равном положении.
   Когда родился Артур, Мэнни был слишком молод и слишком занят самоутверждением, чтобы ощутить себя отцом. Сейчас он прислушивался к себе и не находил приличествующего чувства растроганности, до него не доходил зов крови, не рождалась заочная отеческая привязанность. Между тем он знал, что это такое: в Мексике у него осталась семья, жена вышла за богатого человека, но он поддерживал отношения со взрослой дочерью и внуком.
   Как оказалось, в нем сохранились чувства к Марине. Эти чувства были сродни любви человека к малой Родине, – они вспыхивают и поддерживаются благодаря воспоминаниям, и с возрастом они становятся только крепче.
   Какой он, Артур? Задаваясь этим вопросом, Мэнни Мата испытывал лишь слабое беспокойство, составленное из легкого любопытства и опасения, что что-то пойдет не так. Но как-то же вот этот вот Виталик поладил с Миллером!
   Мэнни Мата отметил для себя, что Виталик говорил об Артуре то же самое, что говорила Марина. И даже едкое замечание Лии по отношению к Артуру, сводящееся к тому, что «если ты такой умный, то почему такой бедный», не портило портрета. Поразмыслив, Мэнни Мата пообещал себе, что пошлет сыну приглашение в Нью-Йорк.
   А тут еще Виталик развеял все его сомнения, когда упомянул в разговоре, что он и Лена (он сказал просто – мы) пригласили Артура приехать к ним вместе с Костей. Марина заволновалась и потребовала от Виталика подробностей, невольно бросая взгляды на Мэнни. И Мэнни почувствовал себя неловко. Ему не хотелось в ее глазах выглядеть нерешительным стариком. Завтра же, в крайнем случае послезавтра он пойдет к адвокату и выяснит, как наилучшим образом обеспечить приезд Артура в Штаты.
   Эти две пары за одним столом, постарше и помоложе, представляли собой единство противоположностей. Марина с Мэнии Мата со временем сближались, а Виталик с Лией, подытоживая свои встречи, видели, что расходятся все дальше и дальше.
   В математике, в теории рядов есть ряды сходящиеся и расходящиеся. Если, к примеру, попытаться найти сумму бесконечного ряда, составленного из единицы, одной второй, одной третьей, одной четвертой и так до бесконечности, то такой ряд будет расходящимся – с каждым новым членом ряда сумма будет увеличиваться. Здесь мы попадаем в страну, где быстроногий Ахиллес никогда не догонит черепаху, потому что, насколько бы он к ней ни приблизился, черепаха каждый раз продвинется еще на немного, потом еще и так далее. Не станем называть эту страну Страной Дураков, но есть здесь что-то трансцендентное, выходящее за пределы здравого смысла. Кстати, этот ряд именуют гармоническим. Где здесь гармония?
   А вот ряд, составленный из тех же членов, но возведенных в квадрат: единица, одна четвертая, одна девятая, одна шестнадцатая, одна двадцать пятая и тому подобное, – сходится. То есть сумма бесконечного числа членов в пределе составит вполне определенное число, примерно – одна целая и две трети.
   Сходящийся ряд все время сходится, а расходящийся может вести себя по-разному, но все равно он разойдется.
   Расходящийся ряд – это полная неопределенность результата, это хаос. Сходящиеся ряды предсказуемы.
   Виталик с Лией встретились, чтобы убедиться, что они давно живут разными смыслами, и им стало легче.
   На следующее утро Виталик помчался на своей новой машине обратно, совсем к другим горизонтам. Справа рассвет махал ему флагом, а слева в открытое окно залетал приветственный ветер. Лия в это время завтракала мюслями и думала о сочных бараньих беляшах. Марина еще спала, а Мэнни Мата сидел в своем кабинете и обдумывал им же самим выдвинутые замечания к своей аналитической записке.
   Он вспоминал, что Марина была вчера права, когда заметила, что некоторые переходные процессы сходятся только вначале. Но доведенная до своего логического конца мысль, рано или поздно, становится абсурдной или пустяшной, на нее не обопрешься, и тогда абсурд рождает новый смысл. Сначала мы подходим к какой-то черте, топчемся перед ней, ничего не происходит, но всем видно, что здесь граница. Замедление характерных ритмов системы – предвестник катастрофы. Наступает минута прощания с отжившими свой век контекстами. Требуется… как бы это сказать? Перезагрузка. Вот – современное слово.
   Чего они от меня ждут? – спрашивал себя Мэнни Мата. Ответа на поставленный вопрос. Это понятно. Но… но в хорошей пьесе важен подтекст. Если программа зависает, нужно обновление. А она зависает? Можно ли доверять в таком деле русским? Есть дополнительная сложность. Знает ли их новая команда, какой ценой досталась Америке их перезагрузка десять лет назад? А ну как всплывут секретные американские денежные обязательства, вскроются совместные проекты Вашингтона и прежнего русского руководства? Скандальная история – установить демократию русским на деньги американского налогоплательщика. Возможно, не одна сотня миллиардов. А за спинами молодых русских богачей спрятались партийные бонзы и многозвездные генералы КГБ. Разве здесь нет вопроса?
   Из далекой юности, из одноэтажной деревянной Москвы в голову Мэнни Мата пришла фраза, которую он мысленно произнес по-русски: «Ты поучи жену щи варить!» Так они мне ответят и будут правы. Послушают они меня, как же! На самом верху скажут «решить вопрос», а на уровне исполнителей вместо сложности – никаких чудес – получишь хамство силовых ведомств. Уж кому, как не ему, знать это! Сделают и сами же ужаснутся.
   За окном ветер шевелил побеги дикого винограда, они скреблись о стены дома, это был единственный звук, нарушающий тишину, казалось, что Нью-Йорк замер и слушает, как идет время.

5. Коммерческие тайны (продолжение)

   В Миссисаге Виталика ждало электронное письмо от Лены: «Встречай меня сегодня на аэродроме Пирсон». Он принял душ, выпил большую кружку кофе со сливками, сходил в ближайший магазин и снова вывел машину из гаража.
   Вечернее шоссе вынесло его в потоке красных и белых огней к аэропорту. Разноцветные огни снаружи и внутри стеклянного здания, разноцветная толпа, сотрудники авиакомпаний в униформе, блестящие багажные тележки – все по-праздничному кружилось за зеркальными витринами аэровокзала. Виталик прошел внутрь. И впрямь – в просторных залах адреналин зашкаливал.
   Он встретил Лену, и опять шоссе, фары и стоп-сигналы, весенняя синева и ветер в окно. Лена украдкой посматривала на Виталика. Она знала, что он неоднократно уходил и возвращался к Лии. Что там было у них в Нью-Йорке? А он выглядел как всегда, будто никуда не ездил, и искренне интересовался делами Лены. Между тем Лена уже имела план, как ей узнать ответ на поставленный самой себе вопрос. Перед сном она затянет его в свою спальню, и тогда станет ясно, зачем он ездил в Нью-Йорк. Ему не двадцать пять, его физическое состояние не хуже скрытой камеры расскажет ей обо всем. Она примет отстраненно-холодный вид женщины, не сомневающейся в своем праве на любовь. Взгляд немного надменный, немного сверху, такой взгляд лучше всего заводит Виталика. Вот и посмотрим, как он отреагирует.
   Ночь рассеяла все ее подозрения. Через несколько часов они лежали нагие рядом, сблизив головы, смежив веки. Горел ночник, и прозрачный сон опускал на них свое невидимое покрывало. Сон был таким прозрачным, что сквозь него слышались шаги прохожих, совершающих поздний моцион, шуршание шин припозднившихся автомобилей, а в перерывах – едва угадываемые пробежки ночных зверьков – черно-белых скунсов.
   – Можно я пойду к себе? – едва двигая языком, спросил сонный Виталик.
   – Нет, – сказала Лена и положила на него руку.
   Виталик блаженно улыбнулся и крепко уснул.
   Утром он отправился на пробежку, Лена еще спала, но когда он вернулся, она уже встала и готовилась завтракать.
   Лучи невысокого солнца пробивали кухню-столовую насквозь, безошибочно находя блестящие пятна, они цеплялись за столовые приборы, хватались за никелированные ручки, примеривались к кастрюлям и ложились на лакированные поверхности столов и стульев.
   Лена поставила перед Виталиком большую кружку с кофе.
   – Ну, рассказывай, – сказала она, протягивая ему бутерброд с вареной колбасой, – что это Лия делает в Нью-Йорке?
   – Она там по банковским делам, – Виталик отвечал с набитым ртом.
   – Что?
   – Я так понял, что их банк является посредником между тем, кто платит, и тем, кто получает. Какая-то клиринговая схема. Только все это жутко секретно, и она сама всего не знает. А ей надо находиться там, потому что для расчетов нужен резидент.
   – Что за секреты?
   – Какие-то казначейские облигации. Возможно, тайные операции правительства.
   – Погоди-ка, Виталик. Тайные операции правительства, а деньги давали клиенты Лии, то есть российские банкиры? Нет, ты говоришь «облигации», а облигации – это долгосрочные обязательства, значит, даже не российские, а еще советские, – Лена поднесла чашку к губам.
   – Может быть, не знаю.
   – Виталик, ты мне скажи, что за тайные операции, какие взаиморасчеты могли быть в то время? За что правительство США оказалось должно Советам?
   – За что?
   – Например, за дестабилизацию рубля, за перестройку, окончание «холодной войны», допуск к ядерным объектам, контроль над крупными корпорациями и все в таком духе. Сколько лет прошло с конца СССР? Десять, правильно? Пришел срок погашения облигаций. Вот она и приехала в Нью-Йорк в качестве посредника. Слушай, классная тема.
   – Какая?
   – Ну, вот эта с облигациями. В плане журналистики. Давай расскажи поподробнее.
   Виталик поставил кружку на стол.
   – Лен, ты куда опять лезешь? Ты про фильм написала?
   – Почти.
   – Вот и пиши про фильм.
   – Между прочим, на съемках мне сказали, что они тоже собираются скоро получить финансирование после погашения облигаций. И срок у них в этом году, двенадцатого сентября. У твоей Лии когда?
   – Она не говорила.
   – Тоже, наверное, скоро.
   – Лен, забудь.
   – Если я займусь этой темой, я не поеду в Мексику.
   – А Мексика тебе зачем?
   – Скоро состоится поход на Мехико. Все левые собираются. Анархисты, армия субкоманданте Маркоса, писатели, режиссеры, приедут люди из Европарламента.
   Виталик решил круто переменить тему:
   – Лен, а почему ты меня все о Лии спрашиваешь? Не хочешь узнать об отце Артура?
   – Обязательно. Всему свой черед.
   – Тогда слушай…
   – Погоди. Последний вопрос. Лия какие-нибудь фамилии называла?
   – Какие фамилии?
   – Банкиров из России.
   – Зачем тебе?
   – Так, покопаюсь в Интернете.
   – Только в Интернете? Обещаешь? Ни шагу дальше?
   – Обещаю, обещаю.
   – Я не запомнил. Была фамилия. Что-то из духовенства.
   – Хорошо, что не лошадиная, – Лена пристально посмотрела на Виталика. – Дьяконов? Рождественский? Сергиево-Посадский?
   – Коненков.
   – Как?
   – Коненков.
   – Виталик, ты в порядке? При чем здесь духовенство?
   – Ну, у него картина такая есть. Там духовенство.
   – Ты что-то путаешь. Коненков был скульптором.
   – Скульптором? Точно! И правда – не его! – Виталик стукнул себя по лбу. – Это же Корина картина. Русь уходящая. Корина? Правильно? Вот балда!
   – Так все-таки Коненков или Корин?
   – Нет, Корин тут вообще ни при чем. Коненков… или Коняев… или Коняхин… короче, он сейчас живет тоже в Америке. Из России ему пришлось уехать, там он что-то не поделил с КГБ. У него был, между прочим, международный банк, причем он как раз участвовал в кампании по избранию Ельцина.
   – Уже теплее! Международные операции, огромные деньги, без КГБ здесь не обошлось. Может, не поделил, может, слишком много знал, а может, стал зарываться. Вот бы у него взять интервью!
   – Лен, мы же договорились. Тебе бы поговорить с Мэнни Мата, отцом Артура. Он вообще – профессиональный разведчик. А ты знаешь, что мы с ним один институт кончали? Он учился на девятом факультете. Ты хоть в курсе, что это такое?
   – Что?
   – Вот! Ты лучше у меня интервью возьми. Всем кажется, что счастье за морями.
   – В чужой руке всегда… сам знаешь что.
   – Это мы пропустим. Короче, докладываю, – Виталик выпрямился. – Наш энергетический институт когда-то отделился от Бауманского института, его возглавила Голубцова – жена самого Маленкова, ну, Маленкова ты помнишь. А потом перед страной встали два главных вопроса: атомное и ракетное вооружение. Проекты – те еще! И тот и другой требовали подготовки специалистов, и не просто специалистов, а исследователей. В МЭИ был создан девятый факультет, куда отобрали самых способных. Мэнни Мата тоже. У них даже Сахаров преподавал. Факультет отметился всего одним выпуском, потому что к тому времени специально сделали два новых учебных заведения. По атомной проблеме – инженерно-физический институт, а по ракетной – физико-технический. Из этого следует, что Мэнни Мата получил очень хорошую подготовку.
   – Я под впечатлением!
   – На тебя не угодишь, – сказал Виталик и взял второй кусок колбасы. – Пиши про фильм и не морочь голову.
   «Из первого фильма “Матрица”, – писала Лена, – мы помним пафос и труд борцов с системой. Это – инакомыслящие, революционеры, они отвергают Матрицу. Проникая внутрь, они разрушают ее дизайн, редуцируют контроль, защищают человеческий город Сион – символ и центр сопротивления Матрице.
   Ячейки повстанцев играют роль вирусов в программном обеспечении Матрицы. Они действуют не без успеха, хотя на них направлена вся энергия суперагентов-антивирусов. Мы видим, что компьютерная Матрица неминуемо зависнет, и тогда люди выйдут из матричной зависимости, из навязанного мира иллюзий. Так говорит нам жизненный опыт. Заглянем в газету, посмотрим в экран монитора или телевизора, выйдем на балкон: антиглобалисты выходят на манифестации, крайние левые не принимают сложившийся однополярный мир, радикалы хотят уничтожить банки и супермаркеты. Они пробуют на прочность систему.
   Мудрая программа Оракул, проходящая в Матрице по ведомству психологии человека, поддерживает и опекает повстанцев, она предвещает им появление Спасителя и кормит миндальным печеньем. Это обнадеживает.
   И еще кое-что обнадеживает. Законы диалектики. Суперагенты-антивирусы, эти автономные модули в пиджаках и галстуках, по мере роста их значения, сами могут превратиться в вирусы. Вот в чем проблема Матрицы.
   Матрица, рано или поздно, ты увязнешь в тех, кто тебя охраняет!»
   Лена остановилась и перечитала написанное. Кое-что надо было подправить, кое-что дополнить. Сочетание «автономные модули» ей подсказал Виталик. Главное – она нашла верные ноты, статья стала обретать живое, актуальное содержание.
   К вечеру Лена поставила точку в последнем предложении. Пока она здесь, в большом Торонто, самое время ехать в редакцию газеты.
   В редакцию Лена поехала одна. Ей хотелось сдать статью, а затем порыться в архиве, чтобы узнать, что известно о конфиденциальных клиринговых расчетах между русским и американским бизнесом начала девяностых.
   Оказывается, в те времена, когда начал разваливаться СССР, а к власти приходила команда Ельцина, в стране образовались три частных банка, имеющих статус международных, а именно: биржевой банк, «Инкомбанк» и банк «Менатеп». К настоящему времени первые два уже были фактически ликвидированы, а над последним сгущались тучи. Лена отметила для себя, что торговля оружием, по-видимому, относилась к их самым невинным международным сделкам. Пресса писала, например, что на руках у опекаемого ЦРУ международного террориста, миллиардера бен Ладена, оказались русские крылатые ракеты, возможно, с ядерными боеголовками. Банки сделали свое дело. Цель, если не быть слишком щепетильным, оправдала средства. В таких случаях заказчик обычно ликвидирует исполнителя.
   Тема разрасталась, вопросы следовали один за другим, замкнуть эту ветвящуюся структуру с наскока не удавалось, и Лена, недолго думая, позвонила в Нью-Йорк главе фирмы «Канторе», назвала себя и попросила о встрече. Глава фирмы попросил ее перезвонить через два часа. «Будет выяснять, кто я? – подумала Лена. – Это мне только на руку!»
   Через час и пятьдесят минут он позвонил ей сам.
   «Ага, теперь говорит со мной, будто я – крупный инвестор, пожелавший вложить миллионы», – обрадовалась Лена. Отвечая на его вопросы, она намекнула, что в основном ее интересуют американские долговременные обязательства с короткой позицией. Причем пояснила, что дело касается только активов русских инвесторов.
   По его молчанию она поняла, что он не собирается послать ее куда подальше, просто подбирает слова.
   – Дорогая госпожа Миллер, – сказал он, – я с удовольствием отвечу на ваши вопросы, но смогу это сделать немного погодя. Очень скоро наступает срок погашения упомянутых вами обязательств. Вы же понимаете, что раньше этого срока я не вправе…
   – А когда?.. – спросила Лена.
   – Начиная с сентября, двенадцатого числа. К вашим услугам.
   Лена попрощалась и в задумчивости опустила трубку телефона. «Пора возвращаться домой», – решила она.
   И впрямь, она уже соскучилась по своему дому в Монреале. Виталик не имел никаких аргументов против такого решения. Главное, расследование Лены откладывается на несколько месяцев, а там она, глядишь, увлечется чем-нибудь другим.
   Лена последний раз съездила в редакцию, пробежалась по магазинам, купила себе кожаную куртку, Виталику две рубашки «Ральф Лоран» и стала собирать вещи. Это не заняло много времени.
   Холодным утром, включив в машине печку, они стартовали по знакомой дороге в Монреаль. Оставив позади большой Торонто, Виталик включил круиз-контроль, поерзал на сиденье, принимая более удобную позу, и расслабился. Но ненадолго. Они подъезжали к Ошаве, когда Лена заметила, что он поминутно смотрит в зеркало заднего вида. Она обернулась, но ничего странного позади не наблюдалось.
   – Виталик.
   – А?
   – Давай выкладывай, что там такое?
   – Где?
   – Там, позади. Какого лешего ты все назад смотришь?
   – Я?
   – Нет, Пушкин!
   – Да так.
   Лена оглянулась.
   – Я – что? Дурочка из переулочка? Говори, кто за нами едет?
   – «Мерседес» один едет. От самого города. Не обгоняет.
   – Мало ли здесь «мерседесов»?!
   – Мало, – уверенно сказал Виталик.
   – И кто это может быть?
   – Думаю, русские. Вот оно – твое расследование!
   – Русские? – встревожилась Лена. – Какие еще русские? Почему ты так решил?
   – «Мерседес». Я сам когда-то мечтал о таком. «Мерс» в 124-м кузове. Но… прямо скажем, далеко не новый.
   Лена смотрела в заднее стекло.
   – Эта вон та черная машина? Маленькая такая?
   Виталик, сжав губы, кивнул.
   – Не такая уж она и маленькая, – будто обидевшись за свою мечту, возразил он. – Нормальная.
   – Значит, за нами хвост?
   – Похоже.
   – Русская мафия?
   – Судя по тому, что ты рассказывала, это бывшие кагэбэшники, а может, и не бывшие. А может, и не кагэбэшники. Что есть русская мафия? Вот в чем вопрос.
   – Но ведь наша машина лучше? Да, Виталик?
   – Какие могут быть сомнения?! Только здесь гонки не устроишь. Во-первых, полиция остановит, во-вторых, не стоит показывать, что мы их заметили.
   – Вижу, у тебя есть какая-то мысль.
   – Возможно, – Виталик снова поднял глаза к зеркалу.
   Лена продолжала смотреть назад.
   Виталик поиграл скоростью, глядя на экран монитора. «Мерседес» не отставал.
   Лене надоело сидеть боком, она села прямо.
   – Что будем делать? – спросила она.
   – Ехать, – сквозь зубы сказал Виталик.
   – В каком смысле?
   – У них бак 55 литров, а у нас – почти на двадцать литров больше. А потребляем мы, учитывая возраст машин, примерно одинаково. То, что у них дизель, я думаю, можно исключить. Тут не Европа, да и не возьмут они дизель, им мощность нужна, – Виталик рассуждал вслух, сдвинув брови, Лена внимательно слушала.
   – Рано или поздно они заедут на заправку, – продолжал он, – у нас появится шанс.
   – А мы?
   – Мы выехали с полным баком, так что нам хватит.
   – Бессмыслица какая-то! Чего им нужно? Не понимаю.
   – И не надо, – сказал Виталик, – здесь и понимать нечего. Это Лия их навела. Невольно, конечно. Смотри, ей сообщил твой директор, как его там… она позвонила в Москву. Из Москвы позвонили сюда. Тебе повесили хвост… верней всего, у редакции газеты. Дело хвоста – следить. Вот они и следят, и понятия не имеют, зачем и почему.
   – По-твоему, получается, что Лия меня не знает.
   – Ну, отчего же! Директор или тот, кому он поручил передать ваш разговор Лии, мог не назвать тебя, сообщить, что звонили из крупнейшей канадской газеты, или назвать твою фамилию… Миллеров здесь, как в России Смирновых, она просто не связала ее с тобой, она же не знает, что ты трудишься на ниве второй древнейшей профессии, – Виталик бросил опасливый взгляд на Лену.
   – Конечно, ей и в голову это не пришло, поскольку она с самого начала записала меня в первую!
   Виталик не захотел останавливаться на этой скользкой теме.
   – На днях, – сказал он, – они разберутся, кто ты есть, узнают, где ты живешь, и им не надо будет гоняться за тобой на «мерседесе».
   – Почему ты так думаешь?
   – Потому что, если бы они уже разобрались, какая нужда ехать за нами хвостиком в Монреаль?! И так ясно, что мы возвращаемся к месту жительства.
   Резоны Виталика возымели действие, Лена подумала и успокоилась.
   Самое интересное, что они так и не заметили, как отстал «мерседес», а когда заметили, Виталик прибавил ходу и, рискуя быть остановленным полицией, помчался на предельной скорости. Больше они «мерседеса» не видели.
   Замелькали пригороды, Лена перестала вертеться, они въехали в тоннель, вырвались к свету – открылись хорошо знакомые кварталы. Справа и слева прислонились друг к другу таунхаусы, осталась последняя миля. Наконец – поворот и остановка.
   Виталик осмотрелся. Никто за ними не ехал. Ветер шевелил ветки деревьев. Прикорнувшие у домов автомобили не вызывали никакой тревоги. Виталик задержался глазами на стоявшем неподалеку синем микроавтобусе «фольксваген-вэнагон», прищурился, но ничего не сказал. Впрочем, говорить можно было только с собой родимым: Лена выскочила из машины и закружилась на месте.

6. Виражи и горизонты

   – Je la vois, – сидевший в кабине синего фургона повернулся к напарнику, расположившемуся внутри салона.
   – Belle?
   – Belle comme une fleur.
   Напарник встал и прошел вперед, чтобы посмотреть. Они смотрели, как Виталик с Леной входят в дом.
   – Quell heure est il?
   – Mieux vaut tard que jamais [18 - – Я ее вижу. – Красивая? – Красивая, как цветок. – Который час? – Лучше поздно, чем никогда (фр.).], – пробормотал первый, видимо придерживающийся того мнения, что человечество уже изобрело все нужные фразы для любого случая жизни, и не стоит себя утруждать изобретением чего-то лучшего, ведь «lе meilleur est l’ennemi du beau» – «лучшее – враг хорошего».
   – Trois heures, – констатировал второй, взглянув на часы.
   – Quoi?
   – Je dis bienvenu [19 - – Три часа. – Что? – Я говорю, добро пожаловать (фр.).].
   Дверь фургона распахнулась, и в салон вошел третий. В руках у него были две коробки с провизией. Щеки его раскраснелись, в глазах сверкали искорки. Он был самый молодой из этой троицы.
   – Quelqu un parle Anglais ici? [20 - – Кто-нибудь здесь говорит по-английски? (фр.).] – спросил он весело на ломаном французском, поймав последние фразы тех двоих.
   Двое переглянулись.
   – Tu le connais? – спросил один другого.
   – Sais pas [21 - – Ты его знаешь? – Не знаю (фр.).], – ответил другой.
   – Тогда вам не положено кофе и круассаны, – переходя на английский и энергично снимая плащ, сказал вошедший.
   – Так это же наш босс! – тоже по-английски воскликнул первый шутник.
   – Чистая правда! – поддержал его второй.
   – Вот, я тебе говорил, что нельзя так много работать, – сказал первый.
   – Лучше не скажешь! – согласился второй.
   Вошедший молодой человек, не теряя улыбки, потер руки.
   – Ну, что? Прибыла мадам?
   Оба шутника перешли в салон, примериваясь к кофе и круассанам.
   – Уже включили? – не унимался их товарищ.
   – Сейчас включим. – Один стал вынимать провизию, другой разворачивать аппаратуру прослушивания.
   В салоне послышались голоса из динамика.
   – Что они говорят? Это что за язык? – спросил тот, что занимался провизией.
   – Это – русский.
   – Русский? Ты что-нибудь понимаешь?
   – Отдельные слова.
   – Это что?! – с притворным ужасом, будто увидел змею, показал пальцем первый шутник на стол, куда выложили снедь.
   – Что? Пончики, – смеясь, сказал молодой.
   – Как можно это есть? Не понимаю. – Ужас, при виде пончиков, сменился нежным взглядом, который относился к круассану.
   Каждый взял свой кофейный стаканчик и сделал по глотку кофе. Кофе еще не успел остыть и сохранял кой-какую крепость и аромат.
   – Итак, – отведав кофе и удовлетворенно облизывая губы, сказал тот, кто ненавидел пончики, – итак, ты уже год работаешь здесь, в Монреале, – он обращался к молодому товарищу, – не пора ли тебе приобщаться к нормальной пище.
   – И подтянуть французский, – вставил напарник, любитель словесных клише.
   – Вам хорошо говорить. Вы родились в Луизиане. А я в Нью-Джерси.
   – Мы – парни с Миссисипи!
   – Мы не едим пончики! Не для того наши предки бились здесь с ирокезами, доплыли вместе с Кавелье до великой реки и спустились по ней до самого океана. Не для того они назвали ту землю в честь короля Луи XIV.
   Парни с Миссисипи привычно столкнулись ладонями и снова взялись за свои стаканчики с кофе. Нх товарищ продолжал улыбаться, его щеки горели юношеским румянцем, и он с азартом поедал разноцветные пончики. Все трое допили кофе, похватали бумажные салфетки из коробки и стряхнули крошки с брюк.
   – Тише! – поднял палец поклонник «донатсов». – Кажется, кто-то набирает номер на телефоне.
   Действительно, в динамике послышался звук снятой трубки и слабый гудок…
   Виталик, приметив фургон, первым делом решил воспользоваться хитрым приборчиком с выдвигающейся антеннкой, который мог обнаруживать подслушивающие микрофоны.
   Вначале приборчик ничего не замечал, успокаивал зеленой лампочкой, но затем, стоило Виталику приблизиться к окну, замигала красная лампочка. Пришлось сообщить новость Лене. Какое-то время они поговорили на нейтральные темы. Пока Виталик думал, что делать дальше, Лена собралась с духом и во всеуслышание заявила, что решила переключиться в работе на вопросы культуры, и перевела разговор на художественные достоинства и спецэффекты фильма «Матрица» и его продолжения. Посчитав, что выполнила свою задачу, Лена ушла в душ, а Виталик, походив по комнате, взял телефон.
   Он набрал службу спасения и сообщил о подозрительном фургоне, стоящем на их улице. Самым подозрительным фактом был нечитаемый номер у синего «Вэнагона». Виталик говорил, естественно, по-английски, поэтому сидящие в фургоне прекрасно поняли, что через несколько минут им, возможно, придется объясняться с монреальской полицией.
   – Звони, только побыстрей. – Парни с Миссисипи дружно посмотрели на молодого и поднялись на ноги, один из них занял место за рулем, другой стал сворачивать аппаратуру.
   Молодой торопливо полез за телефоном, набрал номер. Номер не отвечал.
   – Что? – Две пары глаз уперлись в товарища, как четыре дула.
   – Не отвечает.
   – В консульство звони.
   – В консульство? По городскому?
   – Ну, да. Пять, один, четыре, три, девять, восемь….
   – Я знаю.
   Молодой человек быстро доложил по телефону обстановку, выслушал ответ, повторяя: «Да, сэр, слушаю, сэр».
   – Что? – И опять четыре дула в его румяное лицо.
   – Все в порядке! Едем!
   Водитель завел двигатель и включил передачу.
   – Куда?
   – Куда? Туда же! В даун-таун, на Аликс-стрит.
   – Хорошо. Только я поеду кружным путем, – И, выехав на перекресток, водитель повернул направо.
   Он знал, что делает, потому что едва фургон скрылся за олимпийским стадионом, с другой стороны показалась машина полиции.
   Светленький полицейский выслушал Виталика и пошел к соседям. Он не выражал своего мнения, не переспрашивал, не комментировал ответы. Он действовал уверенно и индифферентно, как автомат. Записал что-то в блокнотик, покивал головой, улыбнулся одними губами, попрощался и уехал. Он был вдвое моложе Виталика и, тем не менее, заслужил его восхищение. «Здорово бережет свои нервы, – подумал Виталик. – И не только свои».
   Виталик не показал полиции снятые им с внешней стороны окон две неприметные таблетки звуковых детекторов. Он нашел для них металлическую коробочку и отнес ее в подвал.
   «Спокойствие, только спокойствие», – твердил про себя Виталик, вспоминая манеры белобрысого полицейского.
   Ветер толкал по небу серые баржи облаков и гудел за окном, то ли угрожая, то ли жалуясь.
   «Что теперь? – спрашивал себя Виталик. – Какого рожна им надо? – Он сжал кулаки. – Главное, из-за чего? Ну, поинтересовались судьбой каких-то ценных бумаг, ну и что? Сегодня поинтересовались, завтра потеряли интерес. Мало ли как бывает?!»
   Виталик сел на диван, устроив локти на коленях, плечи его обмякли.
   «Ну, какой им смысл следить за нами?! Что мы можем такого сделать? Господи, до чего дошли люди! Занимаются какой-то чепухой, бреднями, блохоискательством. Почему бы им не заняться созидательным трудом, учить, лечить, в поле пахать или на токарном станке работать. Нет, хлопочут попусту. В войнушку играют, отдают приказы, норовят укусить, догнать, вцепиться, создают проблемы, сами себе создают, чтобы потом их решать. Если бы только свое время тратили! Одуреть можно!»
   Виталик глубоко вздохнул.
   «А мы-то с Леной – тоже хороши! Тоже прибились к какой-то ассоциации. Чем эта ассоциация занимается? Мир спасает? Допустим. Но так, чтобы последнее слово оставалось за ней. Наш номер – шестнадцать, кому мы нужны? Маразм!»
   Виталик встал и заходил по комнате.
   «Скорее бы Костя приехал! И Артур. Да, Артур!»
   Виталику, человеку, не лишенному качеств оракула, вдруг открылось, какая энергия скрыта в интеллекте: ну да, больше, чем в снайперской винтовке, больше, чем в мощном автомобиле. Ничуть не меньше, чем в даровании визионера или мага. Конечно, святители, подвижники, национальные лидеры, герои, Колумбы и Эвересты – это огромной емкости конденсаторы энергии. Храмы, монастыри, большие батальоны и корабли заряжены, как аккумуляторы. Но не меньшей силы заряд содержится в интеллекте. Вечно его не хватает, вот как сейчас!
   Виталик посмотрел на свои руки, жилистые с длинными сильными пальцами и крепкой ладонью, подошел к зеркалу, в котором отразилось лицо с впалыми щеками, высокая, плечистая фигура, уверенно стоящая на полу в ботинках сорок пятого размера, и покачал головой, как бы говоря: смотри-ка, и тебе сегодня пришлось поработать серым веществом и показать всем, что не такое уж оно и серое! Артур бы его одобрил.
   Лена вышла из душа, хлопнула дверь ее комнаты.
   Виталик поднялся к ней, чтобы рассказать, чем дело кончилось. Лена с бокалом мартини выслушала его.
   – Обалдеть! – подытожила она. – Кто это был?
   – Может, наши, а может, американцы. Это же их ценные бумаги.
   – Бр-р. Видимо, очень ценные. Какие предложения? Я лично предлагаю пообедать в ресторане. – Настроение Лены, очевидно, пошло вверх.
   – А я предлагаю переночевать в гостинице.
   – Чудненько! – отозвалась Лена. – Приключения продолжаются!
   Через полчаса Виталик выглянул на улицу и придирчиво оглядел все углы. Ветер стих, свинцовое небо прижало его к земле и заставило успокоиться, улица, смущенно опустив глаза, помалкивала, фонари еще не зажглись, и зловещие сумерки тщетно пытались сойти за дневной свет.
   – Что ты там бормочешь? – спросила Лена и передернула плечами.
   – Я говорю: скорее бы приехали Костя с Артуром, – ответил Виталик.
   – Я тоже все время об этом думаю.
   Между тем Артур с Костей задержались по простой, но важной причине. В отличие от Кости, Артур еще не получил визы. Костя мог полететь один, но он решил дождаться Артура. Счет шел на дни. Кроме того, пришло приглашение от Мэнни Мата, и они подали еще заявления в посольство США. Забегая вперед, скажем, что в итоге они не заставили себя долго ждать, но их отъезду предшествовали некоторые события.
   Первым человеком, которому Артур объявил, что он в очередной раз потерял место, была Вера Герасимовна.
   Тогда еще не кончилась зима, за окном – темно, работал телевизор: по ящику показывали новый сериал, Вера Герасимовна убавила звук.
   – Что? Совсем ушел? Под расчет? А переводом не пробовал? Я тебе говорила, с ними каши не сваришь.
   Артур махнул рукой.
   – Что делать будешь?
   – Работу искать.
   – В московское правительство не ходи. Оно когда-то было хорошим. Теперь у него лозунг – обогащайтесь. Застроят Москву лужковским ампиром.
   – Туда не ходи, куда ходи?
   Вера Герасимовна пожала плечами и восстановила звук в телевизоре. На экране труп с ножом в спине вдруг пошевелился и застонал. Артур подождал ответа и перевел взгляд на экран. Милиционер, нашедший тело, то ли от неожиданности, то ли с досады поскользнулся на снегу.
   – Клиент скорее жив, чем мертв, – сказал Артур. – Или я ошибаюсь?
   – Не повезло. Хотя как сказать, все-таки нашли его живым.
   Вера Герасимовна уютно устроилась в кресле и скрестила ноги.
   – Только помогать никто не торопится, – констатировал Артур.
   – Не его день, это уж точно.
   – Ночь.
   – Что?
   – Я говорю, не его ночь. Дело-то ночью происходит, – пояснил Артур.
   Вера Герасимовна посмотрела на Артура. Он перехватил ее взгляд и хлопнул себя по коленям.
   – Пойду я.
   – Не останешься? Оставайся.
   – Спасибо. Надо идти.
   – Не расстраивайся, – Вера Герасимовна тоже встала.
   – Не буду, – сказал Артур. – Спасибо за сочувствие.
   Он потер затылок ладонью.
   – Не провожайте, я захлопну. Это – хороший детектив, – бросил он, указав на телевизор.
   Вера Герасимовна переводила глаза с него на экран и обратно.
   – Чего приходил-то? – крикнула она ему вслед, но он не расслышал или сделал вид, что не расслышал.
   Вера Герасимовна покачала головой и попыталась сосредоточиться на телевизионном сюжете, потому что сцена поменялась и уже не имела никакой связи с ночным эпизодом, когда нашли то ли мертвое, то ли живое тело.
   Артур шел по заснеженному мосту через черную Яузу.
   – Тебе не привыкать, – повторял он, – тебе не привыкать. Да что ж такое?!
   Было от чего повесить нос. Теряешь работу, теряешь друга, кто следующий? Но жизнь – личность творческая.
   У Артура был повод позвонить Людочке, и он позвонил, чтобы спросить совета, можно ли, вообще, устроиться в коммерческий вуз и сколько там платят.
   – Хорошо, что ты позвонил, – сказала она. – Приезжай, поговорим. – И она пригласила его в их квартиру.
   Людочка не дала ему никакого совета, зато дала куда большее: ключи от квартиры.
   – Мы купили дом, – пояснила она. – Шестьсот квадратных метров, недалеко от Москвы, на западе.
   – На Рублевке?
   – Почти. Короче, нам повезло. Мне эта квартира не нужна. Цена ей небольшая. У нас машина дороже. Живи и пользуйся. – Людочка положила ему в ладонь свой комплект ключей.
   – А что дальше?
   – Время покажет. Может, квартиры подорожают. А может и подешевеют. Вон, Лужков обещал, что в Москве квадратный метр будет стоить двести долларов. Ты сможешь отдать половину, а не сможешь – тоже ничего страшного, чего-нибудь придумаем. Сейчас она для меня – лишняя головная боль. Короче, все нормально.
   – Это слишком… – Артур не находил слов.
   – Слишком что?
   – Ну, благородно, что ли. Как в девятнадцатом веке, – Артур понимал, что говорит глупости и потому смущался. – Ты… ты – просто ангел!
   – Свисти, свисти, – усмехнулась Людочка, однако было видно, что она растрогана, даже глаза предательски увлажнились. – Владей… подхалим.
   Прежде чем повернуть замок, она оглянулась, бросила последний взгляд на квартиру, вздохнула без сожаления, как человек, знающий, что его ожидает новое, более высокое и значительное место, и помахала рукой Артуру, прощаясь и с квартирой, и с ним тоже.
   Артур вошел в комнату и уперся лбом в оконное стекло. Людочка, чуть сутулясь, села в ожидавшую ее машину на переднее сиденье. Машина плавно тронулась, подмигнула красными огнями и скрылась за домами.
   Артур походил по комнате, заложив руки в карманы, поднял трубку телефона. Телефон работал. Последний раз он был здесь в прошлом году, когда Людочка так и не пришла. С той поры они не общались. И тут вдруг – на тебе! Держи ключи. Видно, тогда все только задумывалось. Кончилось его условно-бездомное существование. Все когда-нибудь кончается! И на работу он поступит. Главное – своя крыша над головой. Теперь бы жить да жить! Эхма!
   Надо бы сделать все с умом, красиво и обстоятельно. Свободное время у него есть, он приведет жилье в порядок, вычистит до блеска раковины и столовые приборы, привезет чистое постельное белье. Жаль, не сезон окна мыть!
   Артур заглянул во все углы, открыл холодильник, вымыл руки и… поехал к Косте на дачу, чтобы поделиться новостью. Марина – в Нью-Йорке, ей он сообщит новость позже.
   У жизни есть такое свойство, одна бросающаяся в глаза особенность, которую народные мудрецы, наши быстрые разумом Платоны и Ньютоны, закрепили в виде формулы: «то густо, то пусто». Не успел Артур сообщить матери, что вновь обрел свою квартиру, как пришло приглашение от Лены и Виталика. Ему выпала возможность побывать за океаном. Он свободен, у него есть загранпаспорт (все-таки спасибо Вере Герасимовне), есть приглашение. Он искал дверь в стене, а она вдруг сама открылась.
   Вере Герасимовне он больше не звонил и с нею не встречался. Она тоже схоронилась, укрылась за делами, за снегами и долами, Воронцовыми полями.
   – А что твоя Вера? – поинтересовался у Артура Костя, на что тот нахмурился и покривился.
   – Поня-я-ятно, – протянул Костя. – Как говорил один парень, Пашка Колокольников: женщина – как стартер – когда-нибудь да подведет!
   Артур развел руками, как бы соглашаясь. Уж нам ли, Костя, не знать!
   – Не грусти, Артур, – сказал Костя. – Это не плохо и не хорошо. Как природа.
   – Это – прекрасная грусть, Костя. Беллетристика.
   – Э, да ты становишься поэтом.
   – Потому что у меня много свободного времени.
   – Нет, потому что у тебя появилась манера говорить короткими и емкими фразами.
   – Как Пашка Колокольников?
   – Как Вася Жуковский.
   – А-а-а, – удивился Артур. – Я прямо расту в собственных глазах. Но все же не Саша Пушкин?
   – Он погиб молодым.
   – Он неправильно женился, Костя. Не по науке.
   – Как это не по науке?
   – Разве ты не знаешь, Костя, что женитьба тоже поддается математическому расчету? А математический расчет показывает, что мужчина должен жениться в 28 лет.
   – Вот так, да?
   – А я тебе сейчас докажу, хочешь? Будем исходить из следующих весьма заслуживающих внимания условий. Первое – в браке будет рожден один ребенок, второе – оптимальный возраст невесты, согласно исследованиям по браку, есть возраст жениха, деленный пополам плюс 7 лет, и, наконец, третье – женщина после сорока становится стервой, по крайней мере, так говорит моя мама, а она знает, что говорит. Такая краевая задача.
   – Ну-ну, – Костя утвердил на ладони подбородок.
   – Из этого следует, – продолжал Артур, – что жениху должно быть 28 лет, невесте 21 год. Тогда их ребенок достигнет 18, то есть совершеннолетия, когда женщине будет 40, и мужчине, если станет невмоготу, можно будет жить одному, не бросив при этом несовершеннолетнего ребенка. Понял?
   – Замечательная математика.
   – А ты как думал, Костя?! Точный расчет, и дело – в шляпе!

7. Амазонки

   Чуть прикрыв глаза, полулежа в кресле, Артур разглядывал свою квартиру. Двери во все помещения были открыты. Смешливая весна, бесцеремонно перемахнув через подоконник, в ситцевом платье, рука об руку со свежим ветром, весело влетела в окно и закружилась в вальсе.
   Все было сделано, вычищено и отполировано, и не Артур был виноват, что в солнечных лучах плясали пылинки. Блаженствуя, он сидел долго, не замечая времени, и уже стал засыпать, когда зазвонил телефон. Этого он не ждал. Кто это? Костя? Людочка? Или Людочке?
   Звонила секретарь Котофеева.
   – Наконец я тебя застала! – сказала она Артуру. – Сейчас соединю.
   Трубку взял Котофеев. Осведомился, как дела, не останавливаясь, сразу перешел к делу.
   – Гогоева знаешь? – спросил он.
   – Обязательно! – успел сказать Артур.
   Гогоев руководил центральным агентством.
   – Поезжай к нему. У него может быть для тебя работа.
   – Спасибо, не ожидал.
   – Это не моя, это его тема. Но все равно – пожалуйста. Давай действуй. Все! Досвидос! – Котофеев положил трубку.
   – До свидания! – озадаченно пробормотал Артур, слушая гудки в трубке.
   И вправду не ожидал. Разве так бывает? А разве нет? Что ты спрашиваешь-то всякий раз. Завтра надо ехать.
   Сороковой автобус довез Артура до Земляного Вала. Дальше пешком по Садовому кольцу до метро «Красные Ворота». Артур уже бывал в центральном агентстве, в том числе и в кабинете начальника.
   – Где-то мы виделись, – сказал Гогоев.
   – Управа Замоскворечье, – напомнил Артур. – Там были проблемы.
   – А! Было дело! Нет, сейчас там все нормально.
   – Вот и хорошо.
   – Такая вещь, – сказал Гогоев, – ко мне обратились очень уважаемые люди. Надо бы обследовать одну организацию. Поводить жалом, но очень тщательно, и дать свою оценку ситуации.
   – В каком плане?
   – Тем, кто ко мне обратился, нужен квалифицированный специалист… вроде вас, свободный, не связанный обязательствами. Чтобы он провел обследование в частном порядке. Мы – госслужащие, мы им не очень подходим.
   – А что за организация?
   – Научно-исследовательский институт. Таких еще много осталось. Толку от них – ноль целых и ноль десятых. Короче, их закрывать надо. Но делать это надо аккуратно, не выходя за рамки правового поля. И в то же время решительно, не затягивать процесс. Я что предлагаю? – продолжал Гогоев. – Я сейчас даю поручение двум своим парням проверить этот НИИ. Вы поедете вместе с ними. Не как инспектор, а как привлеченный юрист. Паспорт у вас с собой? Ага. На всякий случай.
   – Маленький вопрос. Они мне дадут копии документов, которые мы там снимем?
   – Непременно. С результатами проверки вы поедете к своим работодателям. Их координаты я вам сообщу. Дальше будете иметь отношения только с ними. Я умываю руки. Идет?
   – Выйдя отсюда, я сразу же забываю, что я здесь был, – сказал Артур.
   – Решено!
   Гогоев вызвал своих подчиненных и дал им соответствующие указания. Конечно, у них возникли вопросы, но он не поддержал никаких прений.
   – Обычная плановая проверка, – сказал он, – что тут неясного? Вперед и с песней!
   НИИ размещался рядом с Маросейкой в Малом Златоустинском переулке в старом здании площадью, как на глазок определил Артур, примерно четыре тысячи квадратных метров. Выяснилось, что около трех тысяч сдавались в аренду. Арендаторов было полтора десятка.
   У себя дома Артур внимательно изучил документы. Они, а также собственные глаза и уши позволили ему составить представление об общей картине и о деталях.
   На следующий день он отправился к потенциальному работодателю. Это была юридическая контора. Она находилась на втором этаже скромного особняка в Малом Кисловском переулке, в двух шагах от Лубянки.
   – Как вас представить? – спросила девушка-секретарь.
   Артур сказал. Через минуту он вошел в кабинет руководителя и на мгновение прирос к полу. Рука невольно потянулась ко лбу. Так командор Дрейк, увидев королеву Елизавету, ввел в обычай отдавать воинскую честь. Верх держала баба… и Артур ее узнал. Полтора года назад он был у нее после взрыва на улице Гурьянова. Тогда ее фирма занимала маленькое помещение в Текстильщиках и называлась «Деловая компания». Он помнил ее имя – Татьяна. Уж не собирается ли она с его помощью взорвать дом в Златоустинском?
   Оказалось – нет, пришли другие времена. Кто-то, стоящий за ее фирмой, теперь хочет прибрать к рукам недвижимость в центре Москвы. Примерную цену доходов можно вывести, зная размер площадей, пригодных для сдачи в аренду, и ставку арендной платы.
   На руках у Артура были все договоры по аренде. В каждом указана цена, иначе договор – не договор. Кажется, все просто. Как бы не так! Указанная ставка вряд ли отражает истинную плату за пользование помещением. Это – открытая часть арендной платы, но есть и такая, которая передается конфиденциально, из рук в руки. Последняя попадает непосредственно сдающему помещение. Артур рассказал Татьяне, как он в данном случае определил размеры этой скрытой части. Ставки у арендаторов разные, но некоторые закономерности имеются. Здесь задачка оказалась нетрудной.
   – Вот видите, – пояснил он, – среди арендаторов есть государственное предприятие, у него ставка – 153 доллара за квадратный метр, а у остальных, частных, она крутится в районе 50–60 долларов. Вот вам те сто долларов за метр, которые идут непосредственно в карман, а с государственным предприятием такие штуки не проходят.
   Артур отвечал на вопросы толково и чувствовал, что ему дадут эту работу. Однако изображение цели двоилось. С одной стороны, работа была ему нужна, а с другой – его не устраивала. И в то же время его тянуло остаться. Так тянет к краю обрыва. Неизвестно, узнала она его или нет?
   – А?
   – Я спрашиваю, как вы хотите, чтобы вам платили? – повторила вопрос Татьяна. – Можно оговорить процент от будущей прибыли. Или твердую ставку?
   – Лучше твердую.
   – Хорошо. Беру вас с испытательным сроком в один месяц. Это нормально. Заплатим вам… заплатим… больше пяти тысяч не могу.
   Артур опустил глаза. Она наблюдала за ним.
   – Пять тысяч долларов, – сказала она.
   Он поднял глаза к потолку, будто решил там найти ответ.
   – Нет, – сказал он твердо. – Две с половиной тысячи, и деньги вперед. По рукам?
   – По рукам. – Она протянула ему руку.
   Артур шел к метро и говорил себе, что никаких научных исследований этот институт в Златоустинском давно не ведет, платит скудную зарплату оставшимся сотрудникам за счет сдаваемых помещений. Но и сотрудников Артур в институте не заметил. Бухгалтер болеет, и из действующих штыков – только директор пенсионного возраста и его более молодой заместитель. Заместитель ездит на хорошей иномарке.
   Артур миновал ведомственную поликлинику КГБ и вышел сначала к одному мрачному зданию, принадлежащему чекистам, потом ко второму. Научно-исследовательский институт обречен, это ясно. Не тех кормит.
   В нагрудном кармане Артура лежал конверт с полученными деньгами. Никто не попросил у него расписки, не заключил с ним договора, даже адреса не спросили. Знают, что он никуда не денется. Рассчитывают, что и он это знает.
   Вечером Артур все рассказал Косте.
   – Значит, взял меньше, чем предлагали? Не польстился на большие деньги? – спросил Костя.
   – Так надежнее.
   – Думал обманут?
   – Кто их поймет. Я рассуждал просто: если они берут меня на разовую работу, то им дешевле грохнуть меня, чем платить. Две с половиной тысячи, кажется, в самый раз.
   Киллер возьмет не меньше двух тысяч. Не станут же они затевать мокрое дело из-за пятисот долларов.
   – Ну, коли так ставить вопрос…
   – Знаешь, Костя, когда я увидел, с кем я буду работать, мне ничего другого не оставалось. Я для них – расходный материал, сезонный рабочий на ниве бизнес-разведки. Да еще чужак.
   На следующий день он вышел трудиться на новое место. Ему выделили стол с компьютером. Подключили компьютер к Интернету. Однако рассиживаться за столом было некогда. Он пешком отправился в Малый Златоустинский: надо всего лишь пересечь Мясницкую. В институте ему обещали подготовить счета за пользование помещениями. Он встретился с молодым заместителем директора. Позже ему позвонил обеспокоенный директор, чтобы тоже встретиться, и Артур пригласил его к себе в юридическую компанию. Здесь к их разговору должна была подключиться Татьяна.
   Как они планировали, Татьяна переговорила с директором с глазу на глаз. В ходе беседы она предложила ему немедленно выйти на пенсию с подарком лично от нее в сорок тысяч долларов наличными. Для этого директору перед уходом нужно было всего ничего: назначить ее человека одним из своих заместителей. Он должен стать его преемником. Что будет дальше, директора уже не касалось. В принципе и Артура это не касалось. Он предполагал, что чел этот имеет лицензию временного управляющего и приобретенную организацию затем можно будет объявить банкротом.
   Директор отказался. Татьяна попросила его крепко подумать. После этого Артуру позвонил уже молодой и амбициозный заместитель. Судя по всему, он-то и крутил доходами от аренды. Артур возобновил переговоры с ним и с директором. Первым делом он искренне попытался уговорить директора согласиться с Татьяной. Одновременно ему надо было сломить сопротивление заместителя, который, с одной стороны, стоял за отказ директора, а с другой – намекал, что сам не прочь занять его пост и договориться на их условиях. Как бы то ни было, заместитель готов был задействовать все свои связи, а они у него были, чтобы сорвать намеченные Татьяной планы. Артур и его отговаривал от отчаянных действий.
   Инициатива Артура не принесла прямых результатов. Татьяна дала ему время, но его аргументы не подействовали.
   – Соглашайтесь, вы не знаете, с кем имеете дело, – это все, что он мог сказать директору на прощание.
   Прошло несколько дней, и заместитель директора попал в автомобильную аварию. В бессознательном состоянии его отвезли в больницу.
   Директор позвонил Татьяне и сказал, что согласен на ее условия. Он получил только двадцать пять тысяч. «Надо было сразу соглашаться», – сказала она ему. Он был рад, что дешево отделался.
   Испытательный срок у Артура еще не кончился. В работе он не проявлял ни рвения, ни разгильдяйства, занимался исключительно поставленной задачей, был сдержан, держался особняком, не делал выводов, не обсуждал их с коллегами. Вообще вел себя, как человек временный, прохожий. Зато ответы его были всегда определенными и сопровождались четкой аргументацией. Он к месту цитировал 689-е постановление правительства Москвы, мог разрешить возникшие затруднения, например посоветовав поднять, вместо закона об акционерных обществах, закон о ценных бумагах или, скажем, обратить внимание на несоответствие используемого метража планам и экспликациям бюро технической инвентаризации.
   Татьяна присматривалась к нему, мужчины считали темной лошадкой, а женщины прятали любопытство и сторонились.
   Однажды она задержала его в своем кабинете.
   – Сейчас, – сказала Татьяна, кутаясь в шаль, – у нас не предвидится работы, подобной той, что мы с вами проделали. Но я готова продолжать наше сотрудничество. Вот вам премия. – Она протянула Артуру конверт, где лежали пятьсот долларов. – Я предлагаю вам остаться у нас работать пока с зарплатой тысяча долларов в месяц. Вас это устраивает?
   – Я подумаю, – кратко ответил Артур.
   – Не упрямьтесь, – мягко сказала она. – Я переговорила о вас с моими… учредителями. Они решили не оставлять работы по перспективной недвижимости. Если она пойдет, то и зарплата ваша увеличится. – Она бросила взгляд на Артура.
   Артур не опустил глаза, но промолчал.
   – Между прочим, – повысила она голос, – мы о вас все знаем. Я вас вспомнила. Вы ведь уже приходили ко мне. Не припоминаете?
   Артур закусил нижнюю губу с таким видом, будто не понимает, о чем идет речь.
   – Не очень.
   Она подтянула шаль и весело, с прищуром посмотрела на него.
   – Что? Совсем-совсем?
   – Все может быть, Москва – город маленький.
   – Ну, как хотите, можете не признаваться, – сказала она. – Короче, мое предложение остается в силе. Наша дверь для вас открыта.
   Артур вздохнул, как бы сожалея, что не готов дать ответ.
   – Я подумаю, – повторил он, вставая.
   Татьяна пожала плечами, обтянутыми шалью, и кивнула, показывая, что разговор окончен, и жест ее выражал одновременно и согласие, и несогласие с таким его окончанием.
   Артур продолжал работать, условленный месяц приближался к концу.
   Как-то Татьяна попросила его выяснить все об одном пустующем школьном здании, оно несколько лет оставалось мертвым без каких-либо признаков ремонта или подготовки к сносу. Артуру с его связями это не представляло особого труда. Зачем далеко ходить? Он пешком отправился в инспекцию. На Тверской он зашел в знакомую булочную и купил длинный свежий багет.
   Весна выдалась жаркой. Прохожие вовсю расхаживали не только без шапок, но и без пальто. И было безветренно, сухо, пахло пылью, кофе, томатным соусом и парфюмерией. У дорогого ресторана в форме швейцара стоял известный актер, а чуть дальше прямо на тротуаре лежала дохлая крыса, и на нее никто не обращал внимания. Артуру из инспекции вынесли нужную распечатку, и он поспешил на рабочее место. Не заходя к себе, он сразу с бумагами прошел к Татьяне. Она заканчивала телефонный разговор.
   – Хватит меня чморить! – Услышал он на пороге, прежде чем она в сердцах бросила трубку.
   Он приостановился, ему почудились в ее голосе слезы. Но, запнувшись, он тотчас решительно вошел в кабинет.
   Она стояла, отвернувшись к окну, почти спиной к двери и смотрела куда-то вверх. С ее плеч сползал широкий шарф. Она резким движением сорвала его и бросила на кресло.
   Артур тоже с тоской посмотрел через стекло в небеса и сделал шаг вперед.
   – Что? – Она метнула взгляд на Артура, который уже стоял, скромно опустив глаза.
   – Ваше поручение я выполнил, – доложил он, кладя на стол бумаги.
   – Оставьте, я посмотрю.
   Освободившись от бумаг, Артур достал носовой платок и протянул его Татьяне. Она взяла его и поднесла к покрасневшему носу. Платок был бело-голубым, но от него пахло зеленой свежестью.
   – Что это у вас? – Она, шмыгая носом, показала на батон, который держал в руке Артур.
   – А? Это мой обед, – сказал он. – Хотите? – и протянул ей хлеб. – Ломайте. Он еще теплый.
   Наступила пауза. Она почувствовала запах хлеба. Артур смотрел с серьезной улыбкой (этот оксиморон сам приходит в голову, когда представляешь Артура в такой ситуации).
   Она опять шмыгнула носом и отломила горбушку.
   – Спасибо, – сказала, откусив кусок и покачав головой. – Ну, что тут у вас? – села в кресло и придвинула к себе бумаги.
   Артур стал объяснять, а она съела горбушку и, по ходу разговора, отломила себе еще.
   Когда он ушел, Татьяна достала пудреницу и посмотрелась в зеркальце. Чуть вытянув вперед сжатые губы, она внимательно изучала свое лицо и, судя по всему, осталась довольна, но все же прошлась немного пудрой по коже, щелкнула крышкой пудреницы и развернула кресло к окну Как странно: давно у нее не было такого хорошего настроения.
   – Она симпатичная? – спросил Костя Артура, когда тот поделился с ним итогами дня.
   – Кто?
   – Твоя начальница.
   – Симпатичная. Не модель, конечно. Полненькая такая, крепенькая и в то же время изящная. Тонкая кость. А почему ты спрашиваешь?
   – Потому.
   – А-а-а! В этом смысле?! Ты чего, Костя?! Она же много моложе меня.
   – Кому это когда мешало? Кстати, а как у тебя дела с твоей Верой.
   – Увы!
   – Что увы?
   – Я ей больше не нужен.
   – А как же «меня не любишь, так берегись любви моей»? Ты же испанец!
   – Дикость какая! Я только наполовину испанец. И вообще, это слова испанки, а не испанца, – Артур подумал и сформулировал: – Любить легко, навязываться тошно. И вообще, знаешь что! Мы ведь с тобой уезжаем, так? Пора в дорогу, старина, рассвет пропет!
   – Вот это правильно! – сказал Костя.
   В Страстную пятницу, 13 апреля, кончилась рабочая неделя, а рано утром 14-го Артура разбудил телефонный звонок. Артур включался сразу, как инжекторный двигатель. Звонил Костя.
   – Я сейчас еду в Останкино, – заявил он. – Может, и ты подъедешь?
   Костя последнее время жил в Москве.
   Оказывается, ему позвонила Светлана Волкова и сказала, что в Останкине происходит что-то тревожное: то ли ищут бомбу, то ли захватывают телекомпанию, а Екатерина работает в ночь, и сейчас она там спасает какие-то файлы.
   Когда Артур подошел к воротам телецентра, солнце уже встало и воздух заметно потеплел. Была суббота, раннее утро, люди шли в церковь освящать куличи. Костя сообщил, что отсоветовал Свете ехать сюда: если что – она будет только мешать с ее-то одышкой. Он уже дозвонился Екатерине: скоро выйдет. Вместе с редакцией она перебежала по тоннелю в другой корпус. В принципе, для людей никакой опасности не было. Ночью на НТВ прибыло новое руководство, сменило охрану и заняло помещения. Это касалось только 8-го этажа, а на ее 6-й никто так и не спустился. Утром канал НТВ прервал программу. Сейчас протестующие журналисты собирают импровизированную пресс-конференцию.
   Артур с Костей стояли у ограды, когда к ним со спины подошла Екатерина. Она была одета в синтетический, набитый пухом, жилет и брюки из камуфляжной ткани. Брюки были заправлены в высокие ботинки.
   – Привет, мальчики! – сказала она. – Это вы продаете славянский шкаф?
   «Мальчики» повернулись кругом, как по команде.
   – Ну, слава Богу! – выдохнул Костя. – Все в порядке?
   – Все – зашибись, если не считать того, что прежнего НТВ больше нет.
   Екатерина взяла их под руки и повела по улице. Артур нес ее спортивную сумку с видеокассетами.
   – Я так понимаю, у НТВ сменился владелец? – спросил Артур. – Стал «Газпром»?
   – Все так говорят. Я ржу! На самом деле происходит монополизация телевидения. Я понятно выражаюсь? «Газпром» – читай государство.
   – Контроль и учет, – сказал Артур. – И еще кое-что: стратегия и тактика всегда на стороне больших бабок!
   – Гусинский, конечно, не ангел, – заметил Костя, – но поступили с ним как-то по-гестаповски. Сначала в тюрьму, потом заставили отдать канал, он бегом за границу и на Родину ни-ни.
   – Гусь – не дятел! – сказала Екатерина. – Живет в Испании.
   Она позвонила матери из автомата. Света попросила передать трубку Косте. Пока он говорил, Екатерина, улыбаясь и пританцовывая, разглядывала Артура, однако это продолжалось недолго. Рядом остановилась машина Бороды. Все сели к нему в машину, и он довез их почти до самого дома Екатерины.
   Борода тоже был возбужден, он опасался за кассеты и попросил Екатерину их спрятать, пока не прояснится ситуация. Так сумка с кассетами оказалась у Артура.
   К середине следующей недели ситуация прояснилась. Борода с Екатериной обосновались на другом канале. Двадцатого Екатерина по дороге в Останкино заехала к Артуру на работу, чтобы забрать кассеты.
   Последние дни баловали всех теплом. Артур вынес ей сумку, даже не надев пиджака. На Екатерине был легкий анорак бледно-голубого цвета. Отросшие короткие волосы лежали на откинутом капюшоне. Не успели они поздороваться, как неподалеку остановился красный «сеат» Татьяны. Она, кивнув, прошла к двери, оглянулась. Белая в голубую полоску рубашка Артура, яркая в солнечном свете, слепила глаза и наполовину заслоняла девушку в солдатских ботинках.

8. Сопротивление

   – Дама с тонким профилем ноги выломала жемчуг из серьги, – продекламировала Екатерина, провожая взглядом закрывающуюся за Татьяной дверь. – Это кто?
   – Это мой работодатель, – ответил Артур.
   – Начальник-сан?
   – Ага.
   – Классно устроился, – Екатерина посмотрела на припаркованный «сеат».
   – Скажешь тоже! – Артур махнул рукой. – Пойдем провожу тебя немного.
   – Не заругает?
   – Не думаю.
   Через десять минут Артур вернулся, делать ему было нечего, он покачался на стуле, прикидывая, а не пора ли собирать вещи? Решил, что на сборы у него уйдет минимум времени. Бумаги он оставит, надо взять свою кружку, пластиковые плечики да принесенные из дома книги.
   Зазвонил телефон. Татьяна приглашала его к себе. Артур надел пиджак.
   – Ну, что вы решили? Остаетесь?
   – Мне надо уехать, – сказал Артур. – Но, если мне не дадут визу, я готов продолжать работать.
   – Вы едете не один?
   – Не один.
   – Это была ваша девушка? Вы едете с ней?
   – А? Вот эта? Нет, это просто знакомая. А еду я со своим крестным.
   – Правда? – Она задумалась.
   Артур ждал, глядя в окно.
   – Я подумала, что у нас освобождается место моего заместителя. Вы могли бы его занять.
   – Надеюсь, я не единственный кандидат, – Артур постарался этим полувопросом смягчить вынужденный отказ.
   – Конечно же нет!
   Артур перевел дух.
   – Ну, хорошо! Идите!
   Артур поставил стул на место и пошел к двери.
   – Постойте!
   – Да. – Он остановился.
   – Не уезжайте, – вырвалось у нее.
   – Я не могу.
   – Тогда возвращайтесь. Вы вернетесь?
   – Я постараюсь.
   – Не уезжайте.
   Артур развел руками.
   – Вы не должны ехать.
   – Надо.
   – Жаль, что я не смогла вас убедить. Знайте, что вас здесь ждут.
   – Я не прощаюсь, – Артур повернулся к двери.
   – Вот и хорошо, – тихо сказала или только подумала Татьяна, глядя на его стриженый затылок.
   Ей показалось, что он, как в кино, прощается и уходит навсегда.
   И вот тем же вечером Артуру позвонила Екатерина:
   – Ты дома? Один? Чем занимаешься?
   Артур удивился:
   – Ничем.
   – Можно к тебе приехать? Домой ужас как не хочется!
   Артур назвал ей адрес и пошел ставить чайник.
   Екатерина поймала машину и вскоре изо всех сил давила на кнопку дверного звонка.
   – Мы сегодня прописывались на новом канале, – сказала она, входя. – Пришлось немного выпить. Не хочу огорчать Свету. Она будет в шоке.
   Артур помнил, что она имеет обыкновение называть свою мать по имени.
   – Мы пили водку с лимонадом.
   Скинув ботинки, она в носках, раскрашенных в семь цветов радуги, прошла в комнату, походила по квартире, посетила кухню и направилась в туалет.
   – Я зайду?
   – Я заварю чай, – сказал Артур. – Или кофе?
   – Все равно, – крикнула она из-за двери.
   Екатерина была голодна. Она съела три бутерброда и выпила две чашки кофе. Артур в это время рассказывал ей о своем отце, о Виталике, о своих планах поехать в Америку и Канаду, ведь он еще ни разу не был за границей.
   – Пушкин тоже ни разу не был, – утешила его Екатерина. – И ничего! Умер на Родине, очень достойно. А вот Гоголь был. И у него крыша поехала. И Маяковский был. И Есенин.
   – У тебя же не поехала, – улыбаясь, возразил Артур, оглядывая ее от живота до челки и обратно.
   – Постучи по дереву, – сказала она и постучала себя по лбу.
   Хмель прошел, ее разморило, веки отяжелели, глаза норовили закрыться. Артур отвел ее на диван и накрыл пледом.
   – Позвонить твоей маме? – спросил он.
   – Нет, – сказала она сонным голосом. – Я сегодня – в ночь. А график изменили. Света меня не ждет. Ты посиди со мной. Вот так.
   Артур сел у нее в ногах.
   – Руку положи, – пробормотала она. – Ты не думай, у меня ноги не пахнут. Света меня приучила их мыть холодной водой. Каждый день… каждый божий день… ты представляешь? Руки тоже… – Екатерина вздохнула и легко задышала, чуть слышно посапывая во сне.
   Брови у Артура изогнулись, он не смог удержать улыбки. Он сидел, смотрел вперед и немного ввысь и улыбался, будто присутствовал на каком-нибудь торжестве: на детском утреннике или золотой свадьбе, на чем-нибудь трогательном.
   В шесть утра, когда солнце, потягиваясь и жмурясь, выпростало руки из-под горизонта, Екатерина проснулась и пошла в ванную. Вернувшись, она приоткрыла дверь в спальню Артура.
   Комнату заливал солнечный свет. В открытую форточку струился чистый воздух. Неровный ночной сон сдал позиции утреннему сну-по бедителю. Артур сладко спал. Екатерина весело фыркнула и закрыла дверь. Артур сразу проснулся, но он не пошевелился и не открыл глаза. Дверь снова открылась, он почувствовал сквознячок, и Екатерина тихонько, как перышко, легла под одеяло.
   – Я замерзла, – охрипшим шепотом сообщила она.
   И в самом деле, тело ее было холодным. Артур прижал ее к себе одной рукой.
   – Так тепло?
   – Класс!
   Ее голова нашла место помягче, прямо под его ключицей, глаза закрылись, и… готово дело: она спала.
   Артур всегда завидовал людям, которые быстро засыпают. Сам он стал было размышлять над создавшимся положением. Конечно, он еще вчера вечером не исключал такого поворота событий, и что теперь… однако свежий ветер, ласкающий лицо холодком, заставил его подумать о расцветающей черемухе, после которой зацветет и раскинет свои цветные барашки сирень, об утренних туманах над зелеными лугами, луга раскинулись до самого горизонта, от открывшихся просторов невозможно было оторвать взгляд, и Артур тоже уснул.
   Он проснулся, когда почувствовал, как она протирает глаза. Машинально он обнял ее покрепче и поцеловал в лоб.
   – Хочу есть, – сказала она.
   – Сейчас встаем, – Артур взглянул на часы, они показывали половину девятого.
   – Минуточку, – сказала она и, приподняв одеяло, посмотрела вниз. – Вижу, слов на ветер мы не бросаем. У нас сил невпроворот! И какие мы грозные! – Она повела рукой.
   Артур, смеясь перехватил ее руку.
   – А как ты хочешь, чтобы я реагировал? Это сильнее меня. Искушение святого Антония.
   – Ты – Артур, а я – Джиневра.
   – Артур и Джиневра? Но у них не сложилось.
   – Это как сказать. Все и постоянно – так не бывает. Бесплодные надежды. Постоянно и частично – пожалуйста, как и все, но временно.
   – Ах ты, мой философ, – Артур сел и опустил ноги на пол. – Встаю, иду готовить завтрак. Ты можешь полежать.
   – Это что-то новенькое! Ты выдержишь?
   – Я постараюсь, – Артур выпрямился и смущенно заулыбался. – Не смотри.
   Он повернулся и вышел.
   Екатерина откинулась на подушки, заняв сразу всю кровать.
   «Натуральное Средневековье, – решила она. – “Песнь о Роланде”, “Тристан и Изольда” и “Сид Кампеадор” в одном флаконе. И прекрасная дама… не хватает только поэта-миннезингера, чтобы он все это воспел в балладе».
   Она высунула ногу из-под одеяла, озабоченно разглядывая маленькую ножку со всех сторон. Ступня была округлой, с ровными пальчиками, но вот кожа на пятке немного задубела. Из кухни доносилось уютное домашнее позвякивание посудой. Комната показалась большой, словно вернулось детство, за окном чирикали воробьи и слышалось, как идут составы по железнодорожным путям. Екатерина потянулась, посмотрела на свои руки, крепкие и белые, без маникюра, зажмурилась и сбросила одеяло. Пора подниматься.
   Спустя три месяца в Генуе она вспомнила это охватившее ее чувство детской безмятежности, когда открываешь глаза и видишь улыбающийся тебе мир. Ей приснился Артур, его смуглая грудь под ее щекой, легкая щекотка прошлась по животу, у нее перехватило дыхание, и она проснулась. Утренний свет пробивался сквозь небрежно задернутые шторы, доносился шум морского порта и рано поднявшегося города. Вставать не хотелось. Хотелось досмотреть сон до конца. Она бросила взгляд на свою голую ступню и закрыла глаза.
   Никакого продолжения у них с Артуром не было. Следующую неделю она была занята на новом канале. У Артура вернулась из Нью-Йорка мать, и он пропадал у нее. Потом он получил визу и стал готовиться к отъезду. Она поехала провожать их с Костей в Шереметьево, перед посадкой сунула Артуру в руку маленькую книжечку стихов, чтобы не скучал в дороге. Вот и все. Вспоминая их утро, она то сердилась на него, то оправдывала. Притом настроение ее улучшалось. Она не удержалась и рассказала обо всем матери.
   – Он – парень что надо, – заявила Светлана, – если бы я была помоложе, я бы с ним закрутила. Он что же, не увидел в тебе женщину?
   – Еще как увидел! Так увидел, что этого нельзя было скрыть даже от слепого. Но… сдержался.
   – А ты?
   – А я колебалась.
   – Что по мне, то вы оба повели себя… достойно, – сказала Светлана. – И у вас есть перспективы, – добавила она.
   – Какие перспективы, мам? Он улетел. Может, вообще не вернется.
   – Вернется, не вернется… ты ж не влюбилась?
   – Нет, конечно. Ну, так, вообще.
   – Знаешь, доча, как наш папа делил всех мужчин? Он говорил, что мужчины делятся на джентльменов, мачо и мужиков. Джентльмены надежны, но пресноваты, мачо – наоборот, с ними не соскучишься во всех смыслах, только обязательности не дождешься. Мужики – хозяйственны и упрямы, однако женщины для них – бабы. Вот мы и решаем, кого выбрать.
   – Ну, не знаю. В принципе, он – клевый.
   – Там видно будет, доча. Посмотрим.
   Работа заставила Екатерину забыть об Артуре, но оказалось, что память ничего не стерла, даже мелкие детали. Они всплывают из подсознания если не наяву, так во сне.
   В Генуе Екатерина находилась в качестве корреспондента на саммите «большой восьмерки». Она жила в каюте старой баржи, превращенной в гостиницу. Баржа стояла у причала. Им с ее оператором повезло. Большинство корреспондентов поселили на разных судах, стоящих в заливе, с них добираться до берега приходилось на катере.
   Участники саммита тоже жили не в гостиницах Генуи, а на огромном роскошном суперлайнере «Евровидение», который охранялся водолазами. Рядом с ним даже рыбам запрещалось плавать. Жизнь в городе в целях безопасности была притушена, многие магазины не работали, въезд был ограничен. Антиглобалисты со всего мира обещали приехать и сорвать встречу. Сюда стянули полицию, вызвали батальоны ломбардских и сицилийских карабинеров. Эти силы должны были блокировать мятежных противников глобализации, ряды которых заполняли анархисты и марксисты, защитники животных и пацифисты, «зеленые» и националисты, противники абортов и хиппующие студенты, множество движений на любой вкус и цвет.
   Никто не хотел уступать. Члены «большой восьмерки» желали без помех обсудить проблему климата и окружающей среды, ядерное разоружение и моральные аспекты клонирования, ситуацию на Балканах и продовольственную безопасность. Борцы за права человека, животных, потребителей, профсоюзов, безработных в свою очередь желали высказать протест этим «жирным котам» – выдвиженцам транснациональных корпораций и ставленникам капитала, претендующим на роль мирового правительства.
   Екатерина закрыла глаза, чтобы увидеть продолжение сна, но в дверь уже стучал оператор.
   – Кэт, ты просила разбудить. Вставай.
   Они не сели в журналистский автобус, который отвез бы их в пресс-центр, они двинулись в город.
   В городе происходило нечто куда более интересное, чем доклад пресс-атташе и кофе-брейк. Родина Колумба была поделена на зоны безопасности. Для этого использовались металлические решетки, железные контейнеры, полицейские машины и даже бронетранспортеры. Несмотря на принятые меры, в Генуе скопились антиглобалисты со всего света. И самые боевые из них намеревались блокировать роскошную встречу тех, кто возомнил себя властителями мира.
   Оператор сетовал на жару: когда они вышли, солнце уже подбиралось к зениту. Екатерина залежалась утром в постели, потом собирались, потом искали жилеты с надписью «Пресса». Их баржа-гостиница стояла в Порто Антико, недалеко от центральной площади Феррари. Собственно, на этой площади и располагался центр красной зоны: там стоял Дворец дожей и было больше всего охраны. Они обогнули красную зону и пошли в сторону площади Данте. На площади стояли протестующие, а против них – небольшая группа полицейских с брандспойтами. Оператор начал снимать, но Екатерина, заслышав далекий гул, повела его вглубь города.
   Ближе к улице Армандо Диаса они повстречали молодых людей, которые принаряжались в банданы, примеряли маски, разворачивали флаги. Толпа шла по проспекту Торино. Поговорив и поснимав, Екатерина и оператор вышли на Касаригис и, поминутно останавливаясь, стали продвигаться к улице Толемаиде. Здесь демонстранты вели себя более агрессивно, они разбивали телекамеры на домах, потом посыпались стекла витрин. Завыли сирены полицейских автомобилей. Со стороны Толемаиде слышался зловещий барабанный бой, это шли демонстранты во всем черном, с закрытыми лицами и мерно били в свои барабаны. На площади Паоло да Нова разбирали мостовую и вооружались против полиции орудием пролетариата.
   Парад с барабанами продолжался, но тут с другой стороны возник ритм еще более жуткий. Навстречу протестующим шли карабинеры в глухих шлемах. Их темно-синяя масса казалась черной, они были похожи на ряды атакующих гигантских муравьев, на инопланетян, на неумолимых и упорных зомби. Они шли и в такт шагам колотили дубинками по своим прозрачным пластиковым щитам.
   На перекрестке Екатерина разговорилась с девушкой в красной майке с портретом Че Гевары.
   – Колокол не просто звонит, – объясняла она Екатерине, – он бьет в набат.
   Их диалог повторял диалог из фильма «Матрица».
   – Что вам нужно? Кроме чуда.
   – Оружие. Много оружия.
   Вокруг было очень шумно. Оператор, стоя в сторонке, снимал проносящиеся мимо микроавтобусы карабинеров. В отличие от фургонов полиции, выкрашенных в голубой цвет, они были темно-синего цвета. Только крыша их, отдавая дань жаркому южному солнцу, была белой.
   – Они вас убьют. Убьют с наслаждением.
   – Лучше умереть стоя, чем жить на коленях. Посмотрите на них. Это цинично-интеллектуальная постмодернистская власть!
   – Прольется кровь.
   – Дело стоит того. Эволюция? Ну уж нет!
   – Готовы взять грех на душу?
   – У каждого святого есть прошлое, у каждого грешника – будущее!
   На этих словах мимо них прошел мужчина средних лет. Екатерина машинально смерила его взглядом.
   – Артур, – крикнула она. – Извините, – сказала она девушке.
   Прическа, фигура со спины не вызывали сомнений. Откуда ему здесь взяться? Разве что прилетел с Виталиком и его пассией. Мысли пронеслись в голове в один момент, а она уже бегом догоняла его. Не больше секунды потребовалось, чтобы догнать и дотронуться до плеча. Мужчина оглянулся. Это был не Артур.
   Разочарование не успело родиться, потому что одновременно взвизгнули тормоза. В спешащий фургон карабинеров кто-то из молодежи бросил кусок дорожного покрытия и попал в лобовое стекло. Фургон занесло, он выскочил на тротуар и по касательной задел девушку, с которой только что разговаривала Екатерина. Фургон прыгнул как раз на то место, откуда Екатерина сорвалась за мужчиной.
   Она бросилась к упавшей девушке. Мужчина, карабинеры, молодые люди, оператор, все столпились рядом. Девушку усадили у розовой оштукатуренной стены и вызвали «скорую помощь». Екатерина оставалась с ней, пока не приехали врачи. Они сказали, что на первый взгляд – ничего серьезного, но они отвезут девушку в больницу. Екатерина хотела поехать с ними, но девушка ее отговорила.
   – Не все идет, как мы предполагаем, но идет, – сказала она на прощание.
   Екатерина помахала ей рукой и отыскала своего оператора.
   – Это добром не кончится, – переходя с английского на русский, заявила она оператору, имея в виду общую обстановку и забыв, что сама избежала опасности.
   Со стороны виа Италия в небо поднимался черный дым. Горели автомобили, автопокрышки. Черную завесу огибал вертолет. Откуда-то принесло запах слезоточивого газа. Это полиция в голубых шлемах и противогазах рассеивала толпы демонстрантов. Бой барабанов и щитов стих, и стало слышно, как толпа в тысячи ртов поет «Белла, чао» – песню итальянских партизан. «Прощай, любимая, – пели они. – О, партизаны, меня возьмите, я чую, смерть моя близка!»
   Демонстранты, ломая решетки, пробивали себе дорогу. Сотни тысяч вышли на улицы. Часть их вела себя мирно, другие атаковали преграды, отбивались от полиции, переворачивали и поджигали машины, били витрины, таранили ряды карабинеров тяжелыми мусорными контейнерами. Красный флаг с Че Геварой, красный флаг с серпом и молотом и добавленным к ним черным «Калашниковым», черные флаги, радужные, бело-голубые, крики, дымовые шашки, газ, огонь, вода из брандспойтов… и тысячи голосов: пуэбло, унидо, хамас сера венсидо! Пока мы едины, мы непобедимы! Раненные, окровавленные, голые, в лохмотьях… итальянские матери, ищущие среди раненых своих детей… озверевшие полицейские и карабинеры, работающие дубинками, как молотилки. Особенно доставалось упавшим демонстрантам, на одного нападали, как осы, сержантам приходилось оттаскивать солдат.
   Голова шла кругом. Пыль, крики, сирены, стекла, гуманоиды с муравьиными головами-шлемами. Екатерина свернула в узкую улочку, где было спокойнее, и вышла на маленькую площадь. Посередине, в тени домов мирно зеленел травяной газон. Оператор, переводя дух, остановился в этом месте: отличная позиция для съемки освещенной части, на которую выходили узкие улочки. Он нашел название площади – пьяцца Гаэтано Алимонде.
   На площади ничего не происходило. Это давало возможность передохнуть, сделать глоток воды из бутылочки, избавиться от напряжения последних часов, дать улечься впечатлениям, устроить перезагрузку нервной системе.
   Однако спустя время на площадь из боковой улочки вошли карабинеры в сопровождении двух джипов. Два «лендровера» «Дефендер» в темно-синей гамме с синими проблесковыми маячками остановились на площади, а затем двинулись к гудящей, сражающейся улице Толемаиде. Через четверть часа под натиском протестантов им пришлось отступить обратно на прежние позиции. На площадь выбежали возбужденные демонстранты, у многих лица были закрыты масками. Они бились не на шутку. Один из джипов, отъезжая назад и пытаясь развернуться, застрял, упершись в мусорный контейнер. Его тут же окружили боевитые молодые люди. Кто-то деревянной доской ударил по стеклам. Сидевшие в автомобиле карабинеры оказались в ловушке. К заднему окну уже подбегал парень в белой майке-безрукавке, держа в руках увесистый газовый баллон.
   Он размахнулся и в этот самый момент через разбитое заднее стекло машины в него выстрелили. Два выстрела услышала вся маленькая площадь. Они грохнули так, что все вдруг остановились, будто застигнутые врасплох, будто получив отрезвляющую пощечину, будто неожиданно окаченные ведром холодной воды. Все остановились: и мятежные молодые люди, и карабинеры. Не остановился только внезапно проснувшийся застрявший джип, который не к месту ожил и рванулся задним ходом, переехав отброшенного выстрелами парня.
   Округлившимися глазами вся площадь смотрела, как джип дал задний ход, потом, как бы исправляясь, дернулся вперед и снова встал. Теперь уже окончательно. Люди оцепенели. Кто-то закричал: не-е-ет! На всю площадь. Площадь пришла в себя и окружила лежащего в крови человека. Демонстранты и карабинеры.
   Драка на площади испустила дух. Бои по всему городу стихали. Раненые зализывали раны. Деловито сновали кареты «скорой помощи», полицейские вели уставших драться демонстрантов к своим машинам. Узнав об убийстве молодого человека двадцати трех лет, которого звали Карло Джулиани, тысячи мирных сограждан выходили на улицы Генуи.
   Екатерина с оператором все еще оставались на площади Алимонде. Тело парня увезли, но площадь не расходилась. Возмущенные протестанты потрясали кулаками, призывали к мести. Смерть товарища стучала в их сердца. Самые отчаянные взвинчивали толпу, обвиняя во всем беспощадных карабинеров.
   Когорта карабинеров стояла в строю, закрывая выход к улице Толемаиде. Толпа угрожающе двинулась на них. Строй попятился. Это придало толпе уверенности. Столкновение на этот раз грозило стать необыкновенно жестоким.
   У Екатерины замерло сердце. Оператор выбирал самое удобное место для съемки. Метры разделяли толпу и первый ряд карабинеров.
   И тут вдоль их строя прошел офицер, отдавая какое-то приказание. Общий гул не позволял его услышать. Толпа надвигалась, как цунами. Так вода, вскипая, стеной выходит на берег. Ничто не могло ее остановить. Кроме одного.
   Первый ряд карабинеров опустился на колени. Затем второй, затем третий… офицер еще раз прошел вдоль строя. Он шел, а за ним тоже будто шла волна, но другого рода: солдаты один за другим вставали на колени. Толпа остановилась.

9. Перезагрузка

   Скромную каюту на охраняемом боевыми пловцами лайнере «Евровидение» занимала госпожа Элен Миллер. Скромность искупалась почетностью самого места пребывания. Лена одновременно пребывала здесь и в качестве аккредитованного корреспондента, и в качестве ВИП-гостьи. Конечно, палубы, на которых проживали государственные деятели, были строго отделены спецслужбами от остальных отсеков и классов, зато Лене удавалось встретиться в приватной обстановке с шерпами – сопровождающими своих патронов. Такие встречи давали материал для статей, но Лена-то знала, что читателям подается на блюдечке лишь следствие, а ей хотелось знать причину. В этом и состоит разница между реальной властью и публичной политикой.
   Она подбиралась к неприметным гостям, которые представляли собой или были близки к непосредственным источникам власти. С некоторыми она была знакома, о некоторых слышала, а некоторые подлежали разгадке.
   Во Дворце дожей она повстречала Спецьяле, который жил в городе. Он указал ей на гостей, с которыми небезынтересно было бы поговорить. Не все Бильдербергеры попадали в эту категорию, многие представляли интересы деловых корпораций. Лене припомнился Билл Купер, который неоднократно утверждал, что Бильдербергский клуб был создан, чтобы пресечь утечку информации об инопланетных пришельцах. Спецьяле на это только пожал плечами, он был человеком практическим.
   Тема Билла Купера была использована ею в серьезном разговоре с одним старичком, с которым она встретилась вечером за коктейлем в одном из баров их плавучей гостиницы. Лена уже научилась вести подобные беседы. Случайно подслушавший их человек решил бы, что эти собеседники слишком много выпили. На самом деле содержание было полно ценных намеков, надо только уметь во всем разобраться.
   Пожилой джентльмен имел седую бородку, на манер эспаньолки, редкие волосы и бледное худое лицо с пятнами румянца на щеках.
   – Вы говорите, мадам, что Билл Купер три недели назад обещал грядущее усиление террора. А кто у нас сейчас террорист номер один? Он назвал его? Усама бен Ладен? Называя его, он фактически сообщил, что тот открыл свой сезон охоты.
   – Постойте-ка, – чуть ли не перебила его Лена, – однажды Билл Купер говорил о некоем чрезвычайном плане, в котором фактор терроризма играет главную роль. Речь велась о плане, составленном на случай, если пришельцы сделают попытку нарушить договоренности и затеять конфликт с правительством Соединенных Штатов. Согласно этому плану Штаты объявят о проникновении на их территорию террористов, будет введено военное положение и поставлены под контроль средства массовой информации.
   Собеседник Лены заулыбался, он видел, что она взяла след.
   – Давайте разложим все по своим полочкам, – сказал он, дождавшись, когда она закончит. – Часто, чтобы оказывать влияние на кого бы то ни было – на людей, на общественное мнение, на властные структуры и тому подобное, приходится применять простую, но эффективную стратегию. Назовем ее условно стратегией запугивания. Согласитесь, угроза заставляет всех привести к общему знаменателю, консолидировать интересы, вписать в некую общую матрицу.
   Лена подалась вперед.
   – Когда это поняли, – продолжал ее собеседник, – первым, вполне конкретным жупелом стали русские с их водородной бомбой и коммунистической идеей. Сейчас мы сидим с ними за одним столом, они адекватны, и никто не поверит в их роль пугала. И что теперь? На эту роль выдвигаются новые кандидаты. Кто именно? Предложу вам последовательно весь список. О первом вы уже догадались. Да, это – террористы, и они станут врагом номер один. На какое-то время. Кто будет следующий? Я бы их назвал «безумными» из неразвитых стран. Далее? Вы удивитесь, но следующим врагом будут назначены, вероятно, астероиды, космические тела, целящие в Землю. И наконец, что кажется закономерным, за ними последуют инопланетяне, пришельцы из Космоса. Им, как видите, тоже отведено свое место.
   – А можно спросить, что вы думаете об этих ужасных столкновениях в городе, о сотне тысяч антиглобалистов?
   – Они – не угроза, они – внутренний хаос, но они перешли все границы, – сказал пожилой джентльмен. – С этим пора кончать, и с этим будет покончено. Я сам когда-то был молодым и тоже сочувствовал левым взглядам. Но все должно быть в рамках. Никому нельзя выламываться из них.
   – Из матрицы? – не сдержалась Лена.
   – Я понимаю, на что вы намекаете, – сказал он. – Не я создал этот мир. Они же хотят его сломать. Но они же и подтолкнут нас к действию. Вирусам нельзя давать лавинно размножаться. Мир встряхнется и обновится. Не извольте беспокоиться. Это время пришло.
   – Я правильно поняла? Вы утверждаете, что можете контролировать жизнь?
   – В моем возрасте нельзя ничего утверждать. Это – дело молодых. Однако мир как-то дожил до наших дней и вырос во всех отношениях. Не все идет, как мы предполагаем, но идет…
   Лена остановила на нем долгий взгляд. Он, задумавшись, смотрел на яркий блик – отражение света от бокала.
   Как ни старались делегаты «восьмерки» не обращать внимания на события, происходящие на улицах Генуи вне красной зоны, им пришлось если уж не включить их в повестку дня, то хотя бы обсудить.
   Больше всех было досадно итальянскому премьеру. Когда он говорил об этом, ему приходилось прятать рвавшееся наружу негодование. С ним был солидарен российский президент.
   – Меня учили в школе, – сказал президент Соединенных Штатов, – что люди имеют право свободно выражать свою точку зрения, а что касается их вины, то они имеют право на милосердие.
   – А как вы смотрите на смерть молодого человека? – спросил глава канадской делегации.
   – Мой взгляд на смерть, – отозвался американец, – заключается в том, что я верю, что она существует.
   Повисла несколько недоуменная пауза, после чего за тему взялся российский президент.
   – Я, – сказал он, – американских школ не кончал, и наша позиция – на итальянской стороне и на стороне нашего друга Сильвио. Если на улице, понимаете ли, у вас какой-нибудь чудик расстегнет ширинку и начнет мочиться, вы что же, будете его спрашивать, что он себе позволяет? С ним разговор короткий: застегнуть и прекратить! А вот когда застегнется, пусть попробует не прекращать.
   Речь вызвала общее оживление. Американец долго не мог отсмеяться. Он вспоминал последнюю фразу, и ему никак не удавалось подавить прорывавшийся смешок.
   Лена, посылая материал в газету, не ограничилась описательной частью статьи, но и постаралась передать настроение сильных мира сего, которое высветилось под масштабным протестом антиглобалистов.
   «Все идет как идет, – написала она в черновом варианте, – кое-что становится другим, но по сути ничего не меняется. Антиглобалистская волна возникает внутри, а не вне сложившейся системы. Не является ли она сигналом того, что системе, в своем движении, пришла пора включить другую передачу. Мир встряхнет, зато сцепление с дорогой не пострадает».
   Лена без сожаления рассталась со своей небольшой каютой.
   А затем – ночной полет над Атлантикой, огни городов под крылом, встречающий ее Виталик, а рядом с его светлой шевелюрой еще две головы – одна темная, другая – круглая голова буддийского монаха: Артур и Костя.
   Они приехали два месяца тому назад, почти сразу, как Лена их позвала. Совсем немного задержались.
   Новый Свет встретил Артура туманом, безветрием, покоем и надежностью. Здесь никому не приходило в голову, что можно куда-то не успеть, что его обязательно кто-то обойдет, обставит, подставит, проведет, подведет, подкузьмит, а потом и посмеется.
   Размер дома, где жили Лена с Виталиком, поразил Артура. Виталик водил его по дому и рассказывал, как он устроен.
   – Вообще-то, – говорил Виталик, – здешние стандарты жизни потому и высоки, что жизнь стандартизована. Сами дома делятся на вполне определенные типы. Хорошее жилье, обычно покупаемое, называется «кондо», это – вроде нашего жилтоварищества в элитном доме. Жилье в домах похуже называется апартаментами, это часто съемная площадь. Есть отдельные дома, как у нас, детач-хаус, далее следует семи-детач, то есть дом на две семьи, в нем каждая семья имеет по полдома. Потом идет таунхаус. Фарм-хаус – это дом в деревне. Есть даже мобильный дом в трейлере, а еще хаус-бот, что-то вроде плавучего дома на реке или озере. Внутренность дома тоже стандартна. Что ты видишь? Обязательные спальни – бедрумы, ванные комнаты – базрумы, туалеты, понятно, жилые комнаты, общая семейная комната, кухня, а при ней брекфаструм – комната для завтрака, обеденная комната, обязательно – ландрирум, по нашему – постирочная, бейзмент – полуподвал, и, как правило, гараж. Все четко. Никакой отсебятины. Стандарты задают тон во всем. А когда тон задают стандарты, все подтягиваются. Возможно, это необходимое и даже достаточное условие для улучшения жизни.
   Артур слушал и кивал. Теорема Виталика ему понравилась.
   Еще он поначалу никак не мог оторвать глаз от кольца Лены. Глядя на ее перстень, он вспоминал Арамиса, тоже обладающего подобным ключом, открывающим все двери. Лена не была, как Арамис, генералом ордена иезуитов, но тоже была кем-то вроде генерала какой-то могущественной лиги. Она повезла своих гостей в американское консульство, то самое, которое поторопилось установить за ней слежку, а разобравшись, ее отменило. Лену приняли в консульстве с радушием, которое подогревалось любопытством. Благодаря ее связям, Артуру и Косте пообещали не мешкать с решением о выдаче американской визы и учесть, что их запрос был получен американским посольством еще в Москве.
   В конце августа пришло наконец известие о выдаче виз, а в начале сентября Виталик повез всех в свой дом в Миссисаге.
   Никаких признаков осени: трава зеленая, небеса голубые, облака снежно-белые, лишь по улицам снуют желтые школьные автобусы, и если автобус остановился у тротуара, то едущие за ним автомобили останавливаются и терпеливо ждут, пока в него не сядет последний маленький пассажир и автобус не начнет движение.
   Артур списался с отцом, и теперь ничто не мешало их встрече. Мэнни Мата приглашал его посмотреть Нью-Йорк, но просил поторопиться. Интуиция подсказывала Мэнни, что предстоит работа. Его убедительно попросили пока не предпринимать дальних поездок, а он не хотел, чтобы работа помешала его встрече с Артуром.
   Артур выложил расклад перед Виталиком. Они с Виталиком давно договорились, что поедут все вместе. Тем более что он уже освоил маршрут и был знаком с Мэнни Мата. Костя тоже был знаком, но это было давно, целых четыре дюжины лет назад, и знаком Костя был не с Мэнни Мата, а с молодым мужем своей двоюродной сестры Павликом Гонсалесом.
   Виталик поговорил с Леной. Она сказала, что ей было бы желательно приехать в Нью-Йорк накануне начала погашения облигаций, депонированных в фирме «Канторе», когда они должны наконец потерять свою таинственность. «В понедельник», – решила она.
   – А возвращаться когда? – спросил дотошный Виталик.
   – Милый мой, мы же на машине. Захотели – уехали, захотели – нет, зачем нам знать когда.
   – Отлично. Значит, у тебя никаких планов на этот счет нет?
   Лена смотрелась в зеркало, прикладывая к ушам серьги.
   – Виталик, золотце, вынашивать планы – дело непорядочных людей. Наш план – никаких планов!
   Она на ощупь умело вдела серьги, повернула голову направо – налево, удовлетворенно выпятила губы, будто для поцелуя: то, что надо!
   Итак, жизнь Артура сделала неожиданный поворот. Это пробуждало к ней интерес, вдохновляло, придавало сил. Обычно его жизнь казалась ему довольно пресной. Опыт указывал ему на странную мудрость судьбы, которой проблемы человеческой логики, прямо скажем, параллельны, а то и перпендикулярны. Например, Артур мог бы работать куда с большим кпд, решать куда более сложные задачи, состояться в собственных глазах, но… он понимал – не получилось, недаром как-то в немного смешливом разговоре о счастье он вдруг серьезно сказал: «Счастье – это справедливость». И каждый задумался, а может, и вправду, ведь счастье – категория не объективная.
   Жизнь, прожитая в полноги, это жизнь, прожитая почти напрасно. Хуже напрасной жизни только напрасная смерть.
   Но сейчас он на вираже, а куда вывернет, не знает. Разве он не хотел киношной жизни, погонь и приключений, костюмных сцен, скачущих лошадей и сверкающих лимузинов? Однако Запад встретил его спокойной рассудительностью. Автомобили снабжены подушками безопасности. Все пристегиваются ремнями. При появлении пожарной машины или «скорой помощи» все водители останавливаются. Лишь перстень Лены напоминал о романтике, средневековых замках и детских тайнах.
   Артур думал, изменится ли его жизнь после встречи с отцом.
   Лена думала, удастся ли ей заставить директора «Канторе» наконец приоткрыть свои тайны.
   Виталик думал, что будет, если они повстречают Лию.
   Костя ни о чем таком не думал, ему было любопытно увидеть Павлика Гонсалеса и город – Большое Яблоко.
   В понедельник утром они стартовали в Нью-Йорк. Договорились, что до границы машину поведет Лена, а затем за руль сядет Виталик. Артур с Костей вольготно разместились на заднем сиденье. Артур перед пересечением границы немного волновался. Они с Костей заранее приготовили документы. Почти над самым Ниагарским водопадом повис над пропастью мост, соединяющий канадский и американский берега.
   – Да не суетитесь вы там! – бросила им Лена через плечо. – Хотите поспорим, никто ваши визы смотреть не станет.
   Она затормозила у линии на американской стороне, открыла окно и поманила офицера. Офицер подошел и машинально посмотрел на ее руки, которые спокойно лежали на руле. Лена выжидающе глядела на него. Офицер перехватил ее взгляд и подтянулся.
   – Проезжайте, мэм, – сказал он, увидев все, что ему было нужно, то есть саму Лену и ее пассажиров.
   Виталик приветствовал его особым знаком Виктории-Победы. Букву V у Виталика образовали не указательный и средний пальцы правой руки, а все четыре пальца. Угол оказался между средним и безымянным пальцами, так что каждую из сторон буквы составляли сразу два пальца. Случайно так сделать невозможно, к знаку могут прибегнуть только те, кто знает, что делает, к тому же этому нужно еще и научиться. Офицер заулыбался и махнул рукой, желая счастливого пути.
   – У меня такое чувство, – немного погодя подал голос с заднего сиденья Артур, – что я попал в какой-то роман. Помните, после смерти Портоса военный корабль догнал парусную лодку Арамиса, и капитан должен был арестовать его? Тогда Арамис поднял руку с перстнем, и капитан корабля, который тоже был тайным членом ордена иезуитов, склонился перед ним, ожидая приказаний? Помните?
   Помнил только Костя, сидевшие впереди неопределенно покивали.
   – То ли еще будет! – воскликнул торжествующий Виталик.
   – Нас не догонят! – в тон ему добавила Лена.
   Они поменялись местами, и машина полетела, как птица.
   Когда зажглись первые огни Нью-Йорка, Виталик затормозил около отеля «Мариотт». Две самые высокие башни большого города уходили в небо, ловя последними этажами лучи заходящего солнца. Их было видно из любой точки, но здесь у подножия они стояли слишком близко, чтобы их рассмотреть.
   Всемирный торговый центр был построен на американской земле архитектором-японцем в стиле итальянских башен квадратного сечения с венецианскими аркадами в основании зданий. Сто десять этажей вверх и семь этажей вниз, подъездные тоннели, бесчисленное количество лифтов.
   К девяти утра уже более тридцати тысяч служащих занимали свои места в башнях. Число сотрудников и посетителей легко могло составить 100 тысяч человек, а это – население немаленького города. Вынутым при строительстве грунтом удалось отвоевать у Гудзона и присыпать Манхэттену изрядный кусок территории. Твинс Тауэре называли их, то есть «башни-близнецы».
   Стальной каркас башен придавал им двойную прочность: одна конструкция, армирующая здание, находилась в центре, а другая – у внешних стен. Потому и окна в башнях были довольно узкие. Через каждый метр шла широкая вертикальная стальная стойка, суммарная толщина которой втрое превосходила лобовую броню танка Т-34, а с учетом поперечных ребер жесткости прочность конструкции находилась на недосягаемом уровне по сравнению с той, что имеет место в старых добрых небоскребах, знаменитых на весь мир.
   Одной только стали на каждую башню пошло столько, что ее вес превосходил вес пяти тысяч тяжелых танков, вес более чем тысячи воздушных пассажирских суперлайнеров да и, пожалуй, небольшой флотилии супертанкеров.
   Виталик уже бывал в отеле «Мариотт», их здесь ожидали забронированные номера. Виталик поехал за Мэнни Мата, а остальные спустились вниз в лобби.
   Артур волновался не столько потому, что сейчас встретит отца, которого помнил очень смутно, сколько потому, что на него, Артура, все смотрят и ждут от него проявления чувств. Лена с Костей вытолкнули его вперед.
   Мэнни Мата подошел, улыбаясь, протянул Артуру руку.
   – Вероятно, мы должны обняться? – спросил он неуверенно и потянул Артура к себе.
   Они обнялись. Мэнни Мата помнил маленький теплый комочек, которому едва исполнилось три года, от него пахло молоком и мятной конфетой «Театральная». Тот ли это человечек? Беспомощный, беззащитный, считающий весь мир вокруг себя сплошной сказкой с хорошим окончанием? Она, сказка, вот-вот начнется, стоит ему немного подрасти, совсем чуть-чуть, через месяц-другой, когда он станет совсем большим, как Сережка во дворе, который уже ходит в детский сад, далеко, за две улицы отсюда.
   От этого пахнет холодящим запахом мужского одеколона, он высок и крепок и вряд ли верит в сказки. Или верит? У него нет этих по-рыбьи стальных глаз. Ситуация заставляет его смущенно опускать ресницы.
   Маленький львенок игрив и ласков. Его можно тискать, укладывать спать, поить из бутылочки. Взрослый лев крут и независим, с ним не пошутишь, от него не дождешься ни пощады, ни извинений.
   Умеем ли мы во взрослом человеке найти того, маленького, который доверчиво прижимался к нам? Он в нас не нуждается, а если нуждается, то значит, где-то здесь ищи корысть или страх. Так ли это? Если так, то жизненный опыт и тестостерон развили в нем животное начало, душа не пошла в рост, не расцвела, потухла. Чтобы ее отыскать, требуется долгая, затратная и даже небезопасная экспедиция. И не всегда с положительным результатом. Но в человеческом измерении возраст и отчуждение – не пара. Люди – не львы, животное начало – явная, но незначительная составляющая личности.
   Мэнни Мата оторвался от Артура и тут же попал в медвежьи объятия Кости.
   – Ну, меня-то ты, надеюсь, помнишь, старый бродяга? – Косте разрешения на дружеские объятия не требовалось.
   – Сото по! [22 - Конечно! (исп.).] – выдохнул Мэнни Мата.
   Знакомясь с Леной, он уже пришел в себя и в данном случае посчитал невежливым скрывать свое любопытство:
   – Так вы и есть та самая Элен Миллер?
   – Просто Лена, – отвечала она, довольная своей широкой известностью в узких кругах.
   Вечер провели в ресторане, решив завтра пообедать на 107-м этаже Северной башни, откуда открывался вид на весь город и даже дальше. Затем проводили Мэнни Мата. Виталик оставил машину на площадке перед его домом. Отсюда пошли пешком обратно, а потом еще погуляли по Манхэттену. К полуночи вернулись в отель.
   Уставший за долгий день Виталик заснул мгновенно, Лена еще только натирала руки кремом. Костя, повздыхав, повернулся на левый бок и вскоре ровно и глубоко задышал. Артур не мог заснуть. Он встал, постоял у окна, посмотрел на часы. Часы уже показывали следующий день – вторник, сентябрь, день одиннадцатый.
   Артур зажег лампу и взял из сумки книжечку стихов, которую сунула ему Екатерина. Костя шумно выдохнул и повернулся к нему, будто и не спал вовсе.
   – Что читаем?
   – Гумилева.
   – Его расстреляли, – Костя закинул руки за голову, поудобнее устраиваясь на подушке. – Ну-ка, прочти что-нибудь.
   – Что?
   – У него было одно стихотворение… называется «Мои читатели». Найдешь?
   Артур нашел стихотворение в конце книжки.

     Я не оскорбляю их неврастенией,
     Не унижаю душевной теплотой,
     Не надоедаю многозначительными намеками
     На содержимое выеденного яйца.
     Но когда вокруг свищут пули,
     Когда волны ломают борта,
     Я учу их, как не бояться,
     Не бояться и делать что надо.

     И когда женщина с прекрасным лицом,
     Единственно дорогим во Вселенной,
     Скажет: «Я не люблю Вас», —
     Я учу их, как улыбнуться,
     И уйти, и не возвращаться больше.
     А когда придет их последний час,
     Ровный, красный туман застелет взоры, —
     Я научу их сразу припомнить
     Всю жестокую милую жизнь,
     Всю родную, странную Землю
     И, представ перед лицом Бога
     С простыми и мудрыми словами,
     Ждать спокойно Его суда.

   Всполохи ночной рекламы доставали до потолка, однако снаружи не доносилось ни звука. Артур тихо закрыл книгу и потушил лампу. Костя смотрел в потолок. Через десять минут они оба уже спали.

10. Атака

   – Тук-тук, Артур.
   – Что?
   – Проснись. Пора вставать.
   Солнце отражалось от зеркальных окон высотных зданий. Артур отыскал глазами Костю, тот в майке расхаживал по комнате.
   – Что? Пора идти за белым кроликом?
   – Можно и за кроликом, – сказал Костя. – Но лучше – за завтраком.
   Белая майка плотно обтягивала его загорелое тело.
   Артур, не одеваясь, пошел в ванную. Когда он вернулся, Костя сидел в кресле и переключал каналы телевизора.
   – А где Виталик? – спросил его Артур, доставая чистую рубашку.
   – Само собой, бегает. Он еще в восемь часов убежал.
   Лена, готовая к визиту в фирму «Канторе», решила не дожидаться Виталика. Из их номера она позвонила секретарю, где ей сказали, что директор задерживается.
   Без четверти девять директора еще не было, зато вернулся Виталик. Он хлопнул дверью так, что все здание дрогнуло, по окнам прошлась взрывная волна, послышался звон разбитого стекла и на улицу стали падать какие-то обломки. У Лены слова застряли в горле. У Кости в номере погас экран телевизора, но через некоторое время изображение восстановилось. Почти тотчас внизу экрана появились титры CNN live. Голос диктора сказал, что в Северную башню Всемирного торгового центра врезался пассажирский самолет «Боинг». С улицы послышались пожарные сирены. На экране возникло горящее здание башни.
   – Не в эту ли башню мы собирались в ресторан? – спросил Артур Костю.
   – Лена! – крикнул Костя и выбежал из комнаты.
   Через минуту он вернулся успокоенный. Лена была на месте.
   – Визит откладывается, – сказал Костя. – Ресторан тоже. Самолет в верхние этажи врезался.
   – А Лена куда собиралась?
   – В сто какой-то. Сейчас она переоденется, и они придут.
   – Ты сам оденься.
   Костя надел рубашку. Он застегивал пуговицы, когда на экране появился еще один самолет. Он летел на фоне башен-близнецов, где-то на середине их высоты. Большой пассажирский «боинг».
   – У них что, здесь трасса проходит? – спросил Артур.
   – Между небоскребами?
   На последних словах огромный «боинг» сделал немыслимо лихой вираж, чуть ли не на сто восемьдесят градусов, и угодил в другую башню. Брызнуло пламя взрыва, самолет исчез в оранжевом взрыве, телевизор опять прижмурился, а когда вернулось изображение, горели уже обе башни.
   Артур с Костей переглянулись. Зазвонил телефон. Звонил Мэнни Мата.
   – Надо эвакуироваться, – сказал Костя, положив трубку. – Павлик выдвигается к нам. Будет ждать нас на улице.
   – Следующий самолет будет наш? – понимающе спросил Артур. – А как же завтрак?
   – Его доставят самолетом, – сказал Костя. – Давай, берем деньги, документы и пошли к Виталику с Леной. Ее не дождешься, надо их поторопить.
   Лена в ужасе уставилась в экран телевизора.
   – Смотрите, смотрите, – взывала она, – они прыгают, прыгают из окон! И летят! Как долго они летят!
   Верхние этажи башен были окутаны дымом. Лена-журналист никак не могла одержать верх над Леной-женщиной.
   Кто-то из заложников пламени и дыма выбирался на крышу в надежде, что их снимет вертолет, кто-то старался пройти вниз, кто-то, оказавшись в ловушке, не желал гореть заживо и выходил через окно, и его сердце переставало биться еще до того, как тело коснется земли.
   – Пошли, – сказал Костя. – Это – теракт. С неба придет великий царь террора, как настрадал нам Предсказамус. И никто не знает, как тут пойдет дело дальше. – Костя взял Лену за локоть. – Пошли, Виталик.
   – Двадцать первый век начинается, – проворчал Виталик, пряча в карман ключи от машины.
   Он оглядел напоследок номер, выключил телевизор и замыкающим вышел в коридор.
   В отеле попросили гостей взять все необходимое и начать эвакуацию.
   – Вы идите, – сказал Виталик. – Я вас догоню.
   – Лия, – догадалась Лена. – Без тебя, конечно, не обойдется. Думаешь, она глупей тебя? Знаешь что? Я пойду с тобой.
   Видя, что спор может затянуться, Костя посмотрел на часы.
   – Вместе пойдем, – решил он. – Только быстро.
   Дверь номера Лии была заперта…
   …Лия вышла из своего номера в четверть девятого, чтобы подняться в дирекцию компании «Канторе». Выйдя из лифта на этаже компании, она встретила Гарри.
   – Хай! – сказала она. – Вы ведь говорили, что вас сегодня не будет.
   – Я забежал буквально на минуту забрать кое-какие бумаги.
   – Да? А ваш брат уже пришел?
   – Нет еще. Он будет позже. Не кошерно с его стороны, не так ли?
   – Жаль. Я хотела перехватить его. А когда он будет?
   – Не могу сказать. Знаете что? Вы завтракали? Нет? Спустимся в кафе. Там подождете и составите мне компанию. Хорошо?
   Лия в задумчивости потерла висок.
   – О’кей! – согласилась она.
   Они пошли к лифту. Двери открылись.
   – Простите великодушно, – вдруг спохватился Гарри. – Я, кажется, забыл свой сотовый. Ах, где была моя голова? Вы спускайтесь, займите нам столик. Я быстро!
   – Все в порядке, – успокоила его Лия, входя в лифт.
   Лифт помчался вниз, отсчитывая этажи: сотый, девяностый, восьмидесятый, семьдесят восьмой. Она вышла и направилась к эскалатору. Со следующим лифтом ей тоже повезло. В густонаселенной башне лифтов было много, и их система не отличалась простотой.
   В кафе Лия сделала заказ, но получить ничего не успела: внезапно где-то вверху раздался сильный взрыв и здание тряхнуло. Зазвенело стекло. Заверещала сигнализация.
   Спускаясь пешком по лестнице к выходу, Лия то останавливалась, то снова шла, лестница заполнялась людьми, а навстречу им, покидающим здание, поднимались огромные пожарные в черных доспехах. Они шли вверх, к самым небесам, в огонь, стараясь сохранять дыхание, похожие на гладиаторов, готовые к бою. Хай! – Хай! – встречные приветствие и ответ. «Идущие на смерть приветствуют тебя…»
   Она спускалась в толпе, изредка возникала паника, но люди гасили ее, кому-то делалось плохо, кто-то останавливался, им помогали, подставляли плечо. Сорок этажей до выхода из Всемирного торгового центра, как сорок лет, и впереди не было Моисея, и никто не пел «Let my people go!».
   «Отпусти мой народ!». Хай! – Хай! – встреча, приветствие, ответ.
   Она двигалась, ухватившись за перила двумя руками, вся сжавшись, ноги ее дрожали, она боялась упасть. Каким-то чудом каблуки «Маноло Бланик» держали ее грузное тело. Казалось, что из этой бесконечной, уходящей вниз шахты выкачали весь воздух. Она не знала, какому Богу молиться, поэтому ее молитва предварялась словами: «Если ты есть…»
   Шатаясь, на деревянных ногах, не помня себя, она выбралась на улицу. Площадь перед башней была засыпана каким-то металлическим ломом, мусором, кусками стекла, заставлена пожарными машинами и каретами скорой помощи. Здесь был хоть и запыленный и задымленный, но все-таки воздух и ему под стать прижмуренный солнечный свет. Дышать стало легче.
   Рядом что-то ухнуло, закричали спешащие в здание пожарные. Один из их товарищей лежал на земле: выпрыгнувший с верхнего этажа человек у самой земли задел его. Удар пришелся по голове пожарного, он погиб мгновенно.
   Лия подняла голову. Она видела, как в бездну шагнула пара, держась за руки. Они так и падали вдвоем, не расцепляя рук.
   Раздался свист, и сбоку, совсем близко, упало еще одно тело. Лия почувствовала, как вздрогнул асфальт и на ее лицо упали капли крови. Она машинально отерла лицо рукой. На руке, как царапины, обозначились кровавые линии. Край глаза успел ухватить, прежде чем она отвернулась, мокрые от крови тряпки на асфальте. Через мгновение она уже бежала прочь. На другой стороне улицы ее вырвало. А позади, будто догоняя ее, падали и падали, словно редкие капли начинающегося дождя, тела людей из поднебесья…
   …Дверь номера Лии была заперта. Виталик забарабанил в нее кулаком.
   – Здесь никого нет, – сообщила горничная.
   – Что? Все ушли?
   – Нет еще. Кое-кто вообще уходить не хочет, – пожаловалась горничная.
   – Лифты работают?
   – Никаких лифтов, – заявил Костя. – Пешком пойдем.
   – Как? С девятнадцатого этажа? – Лена посмотрела на Костю так, будто он предлагал что-то неприличное.
   – Пошли, пошли, – заторопил их Костя. – Мы и так битый час здесь околачиваемся.
   Лена повернулась и первой вприпрыжку поспешила к лестнице. Костя подмигнул Виталику. Лена почувствовала серьезность ситуации, теперь она была в своей тарелке.
   Просто сбежать по лестнице не получилось. Им попадались люди. Те, что постарше, двигались медленно, их приходилось с виноватой улыбкой обходить. Спустившись более чем наполовину, стали передвигаться быстрее, так как нижние этажи уже опустели. Но здесь внезапно затормозил Костя, ноги его перестали слушаться, они подгибались. Косте непреодолимо хотелось сесть, каждый его шаг отдавался болью в пояснице. Казалось, позвоночник переломится и тело, потеряв равновесие, упадет навзничь на ступеньки.
   Артур остановился на лестничной площадке, поджидая Костю. Виталик с Леной обогнали их на целый пролет. Через стекло Артуру было видно, как горит Южная башня. Пожар ослаб, дым редкими косичками еще струился вверх, но, судя по всему, и он должен был прекратиться.
   Артур повернулся к Косте:
   – Как ты? Устал? Не торопись. Скоро все кончится.
   – Ноги. Ноги не держат.
   Лицо Артура сделалось серьезным.
   – Не вовремя, Костя. Давай помогу.
   Костя усмехнулся.
   – Костя, ты подумал о том же, о чем и я? – Артур сделал шаг навстречу присевшему на ступеньки Косте. – О судьбе Портоса, да?
   Как бы в ответ на заданный вопрос пол под ними задрожал, задрожало все здание отеля, затем последовал более слабый толчок.
   – Вы где там? – послышался снизу голос Виталика.
   Эхом отозвался страшный низкий инфразвук. Артуру почудилось, что Южная башня вдруг вздохнула и стала ниже, ее верх начал оседать, нет, даже не оседать, а просто падать, словно из-под него выбили все опоры. Он просто падал вертикально, как падает лифт, падал в собственное облако пыли, в шум, грохот, в летящие во все стороны обломки.
   Отель снова задрожал, но теперь от ударов сверху. На него сыпались крупные обломки башни. Огромная алюминиевая панель копьем вошла в окно, где стоял Артур. Его осыпало стеклом, панель, потеряв скорость, повалилась на ступени, едва не задев Костю. Это не походило на обстрел российского парламента из танковых орудий, это походило на бомбежку тяжелыми бомбами из «летающих крепостей». Крыша отеля рухнула.
   Кусок стальной конструкции падающей башни, изогнутый, потерявший форму и часть узлов, вращаясь и увеличиваясь в размерах на подлете, нацелился в их разбитое окно. Он походил на гигантскую птицу, которая, размахивая растопыренными перьями, норовит схватить и унести свою добычу, а добычей ей должны были послужить Артур и Костя.
   «Как? Уже все? – пронеслось в голове Артура. – Увидеть Нью-Йорк и умереть? Сейчас эта махина перебьет меня пополам и…ага?! Сколько хлопот Виталику! Да еще Костя! Костя попадет под удар. Как Портос».
   Он видел запрокинутое лицо Кости.
   – Нет! – Артур стряхнул оцепенение и схватил Костю за руку.
   Прошли доли секунды, а казалось, что время отсчитывается не по хронометру, а по календарю.
   С ужасным дребезгом железяка ударила в стену отеля, сломала рамы и перегородки, вышибла куски бетона, вломилась, как пьяный в свое жилище, и рухнула на лестничный пролет, туда, где секундой ранее сидел Костя.
   Костя с Артуром успели отбежать на полпролета вниз. Удивительно, как быстро двигается человек в случае реальной опасности.
   – Как ноги? – спросил Артур.
   – Как новые, – потопал ногами Костя.
   – Зато у меня теперь дрожат, – признался Артур.
   Здание отеля перестало трясти, к его разбитым окнам ползло облако пыли от рухнувшего небоскреба. Снизу к ним поднялся Виталик. А сверху послышались голоса. Они говорили по-английски.
   – И?.. – спросил Виталик.
   – Вот тебе и и… – Костя уже пришел в себя и смотрел вверх.
   Прилетевшая конструкция перегородила лестничный пролет. Люди наверху оказались в западне.
   – Ну, что тут у вас опять? – Лена поднялась на нижнюю площадку.
   Трое мужчин переглянулись. Лицо Кости было непроницаемо-уверенным в своей правоте, оно казалось каменным из-за осевшей на нем пыли. Артур развел руками, как бы радушно встречая нежданного гостя, а Виталик, мельком взглянув на стоявшую внизу Лену, набычился и устремил взгляд на искореженное железо.
   Лене ответил Костя.
   – Ничего особенного, – крикнул он, – просто тут американцы попали в капкан.
   – В смысле?
   – Им ни за что не спуститься, – Костя пошел наверх.
   Виталик попытался пошевелить тяжелую стальную секцию.
   – Она весит не меньше тонны, – со знанием дела сказал он.
   Костя обошел секцию, приладился к ней, присел, ухватился руками. Секция дрогнула и подалась.
   – Тяжелая, собака, – Костя провел рукой по лбу. – Эй, – крикнул он, переходя на английский, – а зеа мен? Мужчины есть?
   С той стороны баррикады подошли трое мужчин.
   – Столкнем ее на улицу, – твердо предложил Костя. – Скажи им, Виталик.
   Несмотря на возраст, Костя один стоил двоих. Им попыталась помочь Лена, но он ее не пустил: опасно.
   – Come on, Russian America! [23 - – Давай, Русская Америка! (англ.).] – крикнули сверху, когда конструкция общими усилиями двинулась с места в сторону проема в стене.
   Край секции выполз наружу. Костя велел всем отойти. Действуя, как рычагом, обломком алюминиевой панели, он сделал последнее движение, и секция, кроша стену, подскочила и выпрыгнула в пролом наружу. Немного ожидания, и снизу послышался звук ее падения. Сверху захлопали.
   Костя посмотрел на алюминиевую панель в своих руках.
   «Америка России подарила пароход!» – вспомнил он слова из песни, и панель последовала за стальной секцией.
   Операция заняла не более десяти минут. Путь был свободен, ноги у Кости еще работали, поэтому через короткое время они выбежали через вращающиеся двери отеля на покрытую обломками и толстым слоем пыли мостовую. На противоположном углу улицы их поджидал Мэнни Мата. Он был с ног до головы в пыли и прятал за пазухой фотоаппарат. Если бы он не помахал рукой, они бы его не узнали, но и он их узнал только по высокой фигуре Виталика.
   Пока они спускались к выходу из отеля, Лена поделилась с ними историей, как она узнала от Великого архитектора, что эти суперпрочные башни можно разрушить только одним способом – подземным ядерным взрывом. Из ее рассказа выходило, что эта возможность должна быть, безусловно, предусмотрена городскими стандартами, хотя, когда строили башни, никто и не собирался ею когда-либо воспользоваться.
   Встретившись с Мэнни Мата, они продолжали обсуждать эту тему. Тот сразу ухватил суть дела, сопоставил ее с тем, что знал, и решил, что здесь есть над чем подумать. Другим человеком, который ухватил мысль, был Артур, но он рассматривал дело с технической стороны. В их маленькой группе оказалось двое, готовых к экспресс-экспертизе.
   Однако неотвратимая последовательность событий еще не высказалась до конца, мало того, она стремилась уничтожить и свидетелей, и экспертов. Земля под их ногами снова затряслась. Это продолжалось несколько секунд, и теперь уже Северная башня вздрогнула и стала оседать, как раньше Южная. Верх башни целиком, как по лифтовым рельсам, пошел вниз. Вертикальная антенна на крыше, словно мачта уходящего под воду корабля, стойко держалась, пока не скрылась в пучине клубящейся пыли.
   – Todos atras! Все назад! – крикнул Мэнни Мата.
   Волнуясь, он переходил на родной язык. Служа в разведке, он никогда не скрывал, что родился в Испании («Такая естественность вызывает доверие», – говорил ему генерал Канунянц).
   Пыль, больше похожая на порошок, покрыла мостовую. Пришлось отбежать вглубь улицы, чтобы не оказаться кем-то вроде мельника, с головы до пят обсыпанного мукой.
   После обрушения Северной башни от их отеля мало что осталось, словно сверху огромные челюсти откусили кусок, достав до нижних этажей.
   Окрестности представляли сущий ад. Люди разбегались, кто-то падал, кого-то приходилось поднимать, отпаивать водой, кто-то разыскивал родных, неслись машины «скорой помощи» и пожарные машины, здесь же работала полиция, действующая по принципу: всех выпускать, никого не впускать.
   Наконец, Мэнни Мата привел свою группу к себе домой. Надо было срочно принять душ и переодеться во что-нибудь чистое.
   Позже, много позже им и всему миру сообщили страшную статистику: при обрушении башен погибли 2605 человек, в одной только фирме «Канторе» не стало 658 сотрудников (из 960), включая брата директора Гарри.
   Телевидение вело непрерывный репортаж. Ближе к вечеру внезапно обрушилось и скрылось в пылевом облаке 47-этажное здание прочного стального небоскреба, стоящего через улицу от исчезнувшей Северной башни. Там размещался инвестиционный банк, по старинке называемый банк «Соломон Бразерс». По крайней мере, к тому времени здание уже много часов оставалось пустым.
   – Рухнул, не дождавшись своего самолета, – невесело пошутил Артур.
   – Что ты имеешь в виду, Артур? – спросил Мэнни Мата.
   – Что этот факт подтверждает версию Лены.
   – По поводу ядерного заряда?
   – Да.
   – Ну-ка, ну-ка, – попросил разъяснить Костя.
   – Джентльмены, – сказал Артур. – В этом факте нет ничего сверхординарного. Подземный ядерный взрыв – это обычное дело, хорошо изученное и давно применяющееся в мирных целях, например для создания подземных хранилищ. Он не имеет поражающих факторов, к которым нас готовили на уроках гражданской обороны. Нет ни световой вспышки, ни ударной волны, ни проникающей радиации. Радиоактивное заражение остается под толщей грунта. Такие взрывы в том числе предназначали и для обрушения строений. Я тогда в университете учился и интересовался этими проблемами, пока мне… пока меня… ну, впрочем, это – другая история. Короче, смотрите, как все происходит. Под зданием на глубине размещается ядерный заряд. Довольно глубоко, может, в метрах ста. Зависит от геологии, мощности и так далее. Заряд взрывается и выжигает внутри огромную полость, расталкивает грунт во все стороны, температура внутри страшная. Итак, под зданием образуется полость, пустота. Заряд рассчитывается таким образом, чтобы фундамент оказался стоящим уже не на грунте, а на полости, и здание обрушивается вниз, в образовавшуюся под фундаментом пустоту. Конечно, все не так просто, это только один из факторов. Ядерный взрыв вызывает резкое уплотнение грунта и порождает в нем ударную волну. Волна со скоростью большей, чем скорость звука, бежит по грунту, достигает фундамента, бежит вверх по зданию. Она может быть такой силы, что, проходя по его конструкциям, разрушает их. В металле ее скорость во много раз выше, чем в воздухе. В нашем случае вполне можно предположить, что, скажем, в нескольких десятках метров под фундаментом, а он сам уходит вглубь на несколько этажей, тоже был размещен ядерный заряд, достаточно мощный для манхэттенского гранита.
   – Мощней, чем в Хиросиме? – спросил Костя.
   – Думаю, в разы мощней, – ответил Артур. – Ударная волна могла разрушить стальные конструкции. Слабая ударная волна упрочняет сталь, сильная – превращает ее в порошок. Заметили, как падала башня? Если волна шла снизу, то первыми разрушились конструкции нижних этажей, затем волна шла, ослабевая, и дошла до верха уже полностью ослабленной, и верхние этажи падали еще целыми.
   – То есть сам взрыв до поверхности не дошел? – спросила Лена.
   – Можно и так сказать. За счет того, что в стали очень высокая скорость звука, она как бы втянула в себя энергию ударной волны. Мы же ощутили на поверхности только сейсмические толчки. Вообще, насколько я помню, в американской литературе поверхность прямо над эпицентром ядерного взрыва называлась «граунд зеро» – нулевая отметка.
   – Ground zero? – переспросил Мэнни Мата.
   – Да.
   Мэнни Мата подошел к книжным полкам и с плохо скрываемой гордостью вынул красный томик словаря Вэбстера.
   – Ground zero, – прочел он вслух, – the point on the ground vertical beneath or above the point of detonation of atomic or thermonuclear bomb [24 - Граунд зеро – точка на земле, расположенная вертикально под или над точкой взрыва атомной или термоядерной бомбы (англ.).].
   – Понятно, – сказал Костя. – Погоди, а как же самолеты?
   – В рамках версии Лены они лишь повод для обрушения зданий, – ответил Артур.
   – Другими совами, они не могли нанести таких серьезных повреждений?
   – Тут мне трудно что-либо утверждать. Я – не строитель.
   – И все-таки.
   – Не знаю. Что мы видели в телевизоре? Что самолет, словно муха, влетает внутрь здания, там взрывается, начинается пожар, горит топливо. Видели стальную конструкцию? Мощная штука. Да, конечно, самолет летит с большой скоростью, примерно как гоночный автомобиль. Но не больше, вспомни, как он развернулся. Он носом врезается в стальную балку. Предположим, что он ее ломает, ну, попал в слабое место, бывает. Но при этом его алюминиевый нос сминается, сплющивается, самолет теряет скорость, нос у него длинный, метров двадцать, поэтому, когда доходит очередь до крыльев, их скорость уже не та, и им пробиться через бронированный частокол куда труднее, чем носу. А у нас самолет юркнул внутрь целиком, и был таков. А ведь он сделан из алюминия, а не из прочной стали.
   – Единственное, что является вполне определенным фактом, это то, что башни рассчитывались на столкновение с самолетом, – Мэнни Мата поставил книгу на место. – Кажется, на «Боинг-737», точно не помню. Он, конечно, поменьше этих «боингов», но тоже не маленький.
   – Тем более что расчеты всегда ведутся с запасом, – веско сказала Лена.
   – Это верно.
   – А где же ваши ФБР, агенты, хваленая национальная безопасность, – вопрос Кости прозвучал риторически.
   – Они развернутся, – сказал Артур. – Уже руки потирают. Эти двадцать минут позора им дадут счастье на всю жизнь.
   – С них еще спросят, – уронил Мэнни Мата.
   – Спросить-то спросят, – тихо сказал Виталик. – Вот только ответ… ответ где-то там.
   Артур долгим взглядом посмотрел на Виталика, будто старался что-то припомнить. Задавать вопросы, искать ответы – это все, что нам остается.
   Заблуждаемся мы в своих поисках или сразу выходим на верную дорогу? Что сказать? Сомнения обтачивают ключ к ответу. Простота – это вершина сложности. В этом и состоит органическая противоречивость жизни: не заблудившись, нам не найти верного пути.

Эпилог

   Через несколько дней вернувшиеся в Монреаль путешественники, как ни в чем не бывало, собрались вечером за чайным столом. Уже почти зажили синяки, ссадины, царапины – отметины ужасной большой прогулки. Только Артур еще покашливал из-за оставшейся в легких пыли.
   Костя колдовал над чаем. Лена выставляла на стол всякую снедь из русского магазина. Виталик просматривал телепрограмму на вечер. Артур молча наблюдал за ними.
   Виталик, глядя в газету на русском, качал головой. Костя разлил чай по чашкам.
   – Хотите, я вам кое-что скажу? – начал Артур. – Внесу, так сказать, свои пять копеек. Думаю, всем будет интересно. – Что именно? – промычал Костя.
   – Я тут записал на комп вашу любимую «Матрицу». И мне припомнился такой термин из математики: след матрицы.
   – Да, что-то такое было, – поднял голову Виталик. – Только не помню что.
   Лена вообще не слышала такого названия.
   – Это такая штука, – пояснил Артур, – которая не меняет своего значения, как матрицу ни поворачивай.
   – Ага, – сказал Костя, – допустим. И что же?
   – И я решил посмотреть фильм повнимательнее. И дошел до эпизода, где агент Смит листает личное дело Нео. Помните? Там – копия его паспорта, какие-то другие бумаги. – Было такое, – сказала Лена.
   – Камера проходит по документам. Со стороны камеры они перевернуты вверх ногами. Ничего не увидишь. Но в них что-то же написано. Я остановил кадр и стал их изучать. Заметьте, все представлено очень натурально. Американский паспорт на имя Томаса Андерсона, дата рождения, дата выдачи паспорта, – Артур сделал паузу. – А знаете, какая дата окончания действия паспорта? 11 сентября 2001 года!
   Виталик перестал жевать. Лена поставила чашку на стол.
   – Фильм вышел два года назад, – задумчиво высказался Костя. – Похоже, мы здесь имеем дело с ее величеством тайной.
   Хотелось найти возражения. Но и на возражения найдутся свои возражения. Как, вы еще верите в случайность?
   Однако и тайна полна очарования. Они пойдут к компьютеру. Компьютер не откроет им правды. Он представит факты или версии, байты информации. Что будет дальше, решать нам.

   Ноябрь 2013 г.

   С. 25. И грянул гром – буквально, название научно-фантастического рассказа (1952) писателя Рея Брэдбери. На русском языке опубликован в 1965 г. В рассказе охотник-любитель отправляется в мезозойскую эру охотиться на динозавров. При этом люди должны находиться на специальной тропе, чтобы случайно не нарушить окружающий их мир в прошлом. Однако случайно охотник сходит с тропы, и ему под ногу попадает бабочка. Вернувшись обратно в свое время, охотники обнаруживают, что мир сильно изменился по сравнению с тем, что они покидали, отправляясь в прошлое.
   С. 25. Синергетика – теория сложных систем, описывает процессы и принципы самоорганизации в неравновесных системах.
   С. 26. Бифуркация – приобретение нового качества в движении динамической системы.
   С. 26. Странный аттрактор – математический термин, используемый при описании динамической системы, сложный многопараметрический цикл, описывающий хаотическую систему.
   С. 29. Неокон – приверженец неоконсерватизма – идеологии консервативных политиков – сторонников демократии.
   С. 34. Ян Тинберген (1903–1994) – голландский экономист, лауреат Нобелевской премии (1969).
   С. 45. Каспар Аквила – Иоганн-Каспар Аквила (1488–1560), настоящая фамилия Адлер, немецкий религиозный реформатор, проповедник, друг и сподвижник Мартина Лютера.
   С. 45. Пьер Шаррон (1541–1603) – французский философ, богослов, проповедник, ученик Монтеня.
   С. 45. Джироламо Иеремия Савонарола (1452–1498) – итальянский религиозный и политический деятель, проповедник, приор флорентийского монастыря Сан-Марко. Отлучен от церкви и казнен.
   С. 47. Орден Храма Солнца – мистическая секта. Учение ордена – смесь астрологии, алхимии, йоги и каббалистики. В 1994, 1995 и 1997 гг. совершено массовое самосожжение адептов ордена. Имеет распространение в Канаде (Квебек), Франции и Швейцарии.
   С. 51. Тим Хортоне – канадская сеть недорогих закусочных. Контролирует большую часть канадского рынка горячих кофейных напитков. Распространена по всему миру.
   С. 56. GIS – Gruppo d’Intervento special, подразделение, созданное в структуре корпуса итальянских карабинеров в 1978 г. для борьбы с терроризмом.
   С. 56. Джузеппе Бальзамо и Лоренца Феличиане – более известны как Алессандро Калиостро и его жена, друг и сотрудница. Алессандро Калиостро (1743–1795) – легендарный мистик, алхимик, авантюрист и путешественник.
   С. 57. Клара Петаччи (1912–1945) – итальянская аристократка, поклонница, а затем любовница Бенито Муссолини. Несмотря на то что ей была предоставлена свобода, не согласилась покинуть Муссолини и была расстреляна вместе с ним.
   С. 57. Курцио Малапарте (1898–1957) – настоящее имя Курт Эрих Зуккерт, итальянский журналист, писатель, кинорежиссер. В 1931 г. опубликовал книгу «Техника государственного переворота», в которой описана тактика и стратегия Троцкого и Ленина, за что был изгнан из итальянской фашистской партии и подвержен репрессиям. После Второй мировой войны вступил в итальянскую коммунистическую партию.
   С. 62. Ecole normale superieure – Эколь Нормаль – Высшая нормальная школа – государственное высшее учебное заведение во Франции. Среди ее выпускников были, например, математик Адамар, химик Луи Пастер, философ и писатель Жан-Поль Сартр.
   С. 62. Бурбаки – псевдоним группы французских математиков, опубликовавшей под этим именем серию книг по современной математике. Расцвет группы пришелся на 60-е гг. XX в., начало упадка совпало с кризисом академической науки во Франции после студенческих волнений весной 1968 г.
   С. 73. Френсис Фукуяма (род. 1952) – известный американский политэконом, философ и писатель, примкнул к лагерю неоконсерваторов, позже (после 2004 г.) отмежевался от неоконсервативного движения и сблизился с С. Хантингтоном.
   С. 73. Самюэль Филипс Хантингтон (1927–2008) – известный американский социолог и политолог. Автор концепции этнокультурного разделения цивилизаций. В частности, высказывал мнение о неизбежном столкновении ислама и западного мира.
   С. 111. Операция Скорцени – получившая мировую известность операция Отто Скорцени – освобождение из заключения без единого выстрела свергнутого Бенито Муссолини. Отто Скорцени (1908–1975) – австриец, немецкий диверсант в годы Второй мировой войны.
   С. 115. Постмодернизм – направление в культурной и общественной жизни постиндустриального общества второй половины XX в. Отчасти в основе постмодернизма лежит установка на восприятие мира как хаоса, при утраченной вере в прогресс и торжество разума. К отличительным чертам постмодернизма относятся ирония, доведенная до цинизма, игра, доведенная до антирациональности, эстетический эклектизм, доведенный до китчевой маргинальности.
   С. 150. Со взрывом в феврале 1993 года – 26. 02.1993 г. в подземном гараже Северной башни Всемирного торгового центра в Нью-Йорке был взорван грузовик с 680 кг взрывчатки. В результате взрыва через пять подземных этажей была проделана дыра диаметром в 30 метров. Погибло 6 человек. Вдохновителем теракта считается духовный лидер Омар Абдель Рахман (шейх Омар).
   С. 155. Пулитцеровская премия – по имени газетного магната Джозефа Пулитцера, основавшего фонд премии, вручается ежегодно с 1917 г. Одна из наиболее престижных наград США в области литературы, журналистики, музыки и театра.
   С. 165. Гриффит Дэвид Льюэлин Уорк (1895–1948) – американский режиссер, актер, сценарист и продюсер, с творчества которого часто отсчитывают историю кино, как особого вида искусства. Первый фильм снят в 1908 г.
   С. 165. Годар Жан-Люк (род. 1930) – франко-швейцарский режиссер, актер, сценарист и продюсер, стоявший у истоков французской новой волны в кинематографе. Его фильмы 1960-х гг. оказали революционное влияние на мировое киноискусство.
   С. 166. Солипсизм – философия радикального субъективного идеализма, отрицание реальности всего, кроме собственного индивидуального сознания.
   С. 170. Гвельфы и гибеллины – враждующие политические течения в Италии XII–XIV вв., борьба которых проходила на фоне борьбы между папством и Священной Римской империей за господство над Апеннинским полуостровом. Гвельфы выступали за ограничение власти императора, а гибеллины были его приверженцами.
   С. 205. Джованни Джанни Аньели (1921–2003) – итальянский промышленник, глава концерна ФИАТ с 1966 г., один из международных представителей Бильдербергского клуба, тайной организации, основанной в 1954 г. в Голландии, близкий друг Генри Киссинджера и Дэвида Рокфеллера.
   С. 205. Браммел Джордж Брайан (1778–1840) – легендарный английский денди, законодатель моды в эпоху английского Регентства.
   С. 225. А. Рязанский – под таким авторством в редакцию журнала «Новый мир» в 1961 г. поступил машинописный текст рассказа Александра Солженицына «Один день Ивана Денисовича» («Щ-854»). В 1961 г. А. Солженицын проживал в Рязани.
   С. 228. Аненербе – «Наследие предков» – оккультно-идеологическая и исследовательская организация, созданная в фашистской Германии для изучения традиций истории и наследия германской расы. Находилась в подчинении СС. Международным трибуналом признана преступной.
   С. 229. Полетаев Федор Андрианович (1909–1945) – советский солдат, Герой Советского Союза, участник в 1944–1945 гг. итальянского движения Сопротивления. Родился в Рязанской губернии, похоронен в Генуе.
   С. 239. ДОСААФ – Добровольное общество содействия армии, авиации и флоту – оборонно-патриотическая и спортивно-техническая общественно-государственная организация.
   С. 302. Симулякр – копия, не имеющая оригинала в реальности.
   С. 309. Я подумал, а почему бы не опубликовать статью? – Борис Березовский 31.05.2000 опубликовал в газете «Коммерсантъ» (№ 96) статью «Личные свободы – главный закон демократического общества», где он выступил против усиления властной вертикали, предпринятого новоизбранным президентом В. В. Путиным. Позже, 09.08.2000, он же в соавторстве с Василием Аксеновым, Сергеем Бодровым, Станиславом Говорухиным и др. опубликовал в газете «Известия» статью «Россия на перепутье. Обращение к обществу» с инициативой создания конструктивной оппозиции.
   С. 317. МПЛА – многоцелевая подводная атомная лодка. Снабжена торпедными и ракетными боеприпасами, но не имеет ракетных шахт для баллистических ракет.
   С. 317. Маринеску – Маринеско Александр Иванович (1913–1963) – командир подводной лодки Балтийского флота в период Великой Отечественной войны, капитан 3-го ранга, Герой Советского Союза. 30 января 1945 г. его подводная лодка совершила «атаку века» – потопила вражеский немецкий лайнер «Вильгельм Густлофф» с полностью сформированными экипажами германских подводных лодок, после чего Маринеско прослыл «личным врагом фюрера».
   С. 331. Ларри Кинг – (род. 1933) – американский тележурналист, сын эмигрантов из Австрии и Белоруссии. Известен своим популярным ток-шоу «Larry King Live», бессменный ведущий этого телешоу с 1985 по 2010 г.
   С. 367. Агентство США по международному развитию (USAID) – независимое агентство федерального правительства США, созданное в 1961 г. и утвержденное президентом Джоном Кеннеди. Первые лица назначаются президентом США с согласия сената. Агентство действует в сфере невоенной помощи другим странам и координирует свою деятельность с Госсекретарем США. В России – с 1992 по 2012 г.
   С. 369. Теория фракталов – направление в исследовании сложных систем, занимающееся изучением самоподобных структур, например: крестиками можно вышить подобный, но больший крест, а из таких, больших крестов составить еще больший крест и т. д.
   С. 381. Трумен Капоте (1924–1984) – американский писатель-прозаик, автор романа «Завтрак у Тиффани» (1958). В 1961 г. роман был экранизирован (премия «Оскар»), в главной роли снялась Одри Хепберн.
   С. 389.Маленков Георгий Максимилианович (1901–1988) – советский государственный и партийный деятель, соратник И. В. Сталина, член Политбюро ЦК КПСС (1946–1957), руководитель Советского государства, Преседатель Совета Министров СССР в период после смерти И. В. Сталина (март – сентябрь 1953 г.).
   С. 392. Обязательства с короткой позицией – биржевой сленг: короткую позицию (short position) во взаиморасчетах занимает должник.
   С. 408. Дрейк Френсис (1540–1596) – английский мореплаватель, пират, впоследствии вице-адмирал, участник разгрома испанской «Непобедимой армады». Первым из английских капитанов совершил кругосветное плавание. С именем Дрейка связана литературная версия возникновения ритуала отдания воинской чести: Френсис Дрейк, встречая на борту корабля (1588) английскую королеву Елизавету I, заслонил глаза ладонью, показав, что ослеплен видом королевы, тем самым положив начало традиции воинского приветствия.
   С. 428. Билл Купер – Вильям Мильтон Купер (1943–2001) – известный американский уфолог, представитель направления «Теория заговора». Служил в ВВС, а затем в разведке штаба ВМФ. Позиция Купера, как уфолога, заключалась в том, что правительство США знало о НЛО и имело контакт с инопланетными пришельцами, в том числе в части технологий, и что, держа это в строгой тайне, планировало и осуществляло свою деятельность, которая выходила за рамки законов. В интересах сокрытия этой деятельности, по утверждению Купера, было осуществлено немало незаконных и шокирующих актов, в частности, например, убийство Джона Кеннеди. В 2001 г. В. М. Купер был убит в перестрелке с полицейскими.

Всеволод Георгиев Отравленная сталь

Часть первая Лаборатория хаоса