Энн Перри
Чужое лицо

   © Кириченко А. И., перевод на русский язык, 2014
   © Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2014

   Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.



   Кристине М. Дж. Линч,
   в благодарность за возобновление
   старой дружбы

Глава 1

   Он открыл глаза и увидел над собой нечто серое и однообразное, похожее на зимнее небо – угрожающее, тяжелое. Моргнул и взглянул снова. Он лежал навзничь, а бледно-серое нечто было всего-навсего потолком, потемневшим от сажи и многолетних испарений.
   Он пошевелился. Кровать оказалась короткой и жесткой. Сделал попытку сесть, и движение отозвалось острой болью. Казалось, в грудь всадили кинжал. Ныла туго забинтованная левая рука. Стоило приподнять голову – и кровь начинала бить в виски с тяжестью молота.
   В нескольких футах стояла еще одна деревянная койка – точное подобие той, на которой лежал он сам. Там, под серым скомканным одеялом, беспокойно ворочался человек с одутловатым лицом. На рубашке его темнели пятна пота. Дальше – еще один лежащий; ноги спеленаты пропитанными кровью бинтами; потом еще один… и так до самого конца огромной комнаты, где под испятнанным копотью потолком чернела пузатая печь.
   Паника овладела лежащим, обдала его покалывающим кожу жаром. Он – в работном доме! Боже милостивый, как такое могло случиться?
   Однако день был в полном разгаре. Неловко извернувшись, он оглядел помещение. На выстроившихся вдоль стены койках лежали люди. Ни один работный дом страны не мог позволить себе такой роскоши! Всех бы подняли и отправили трудиться, если не ради спасения их душ, то хотя бы ради прибылей работного дома. Грех праздности не прощался даже детям.
   Конечно, это больница. Иначе и быть не может! Почувствовав облегчение, он осторожно опустил голову на подушку, набитую отрубями. Как его занесло сюда и какое несчастье с ним стряслось, он не помнил, хотя рука была, несомненно, повреждена – ныла и плохо слушалась. Каждый вздох вызывал острую боль в груди. В голове уже бушевала настоящая буря. Что случилось? Должно быть, нечто серьезное. Рухнула стена? Сбросила лошадь? Упал с высоты?.. Воспоминаний не было – даже страха своего он и то не смог припомнить.
   Затем над ним склонилась ухмыляющаяся физиономия, и бодрый голос произнес:
   – Ну, что, гляжу, снова очнулися?
   Лежащий смотрел вверх, на круглое, как луна, лицо. Грубоватое, покрытое мелкими морщинами, оно широко улыбалось, обнажая щербатые зубы.
   Нужно было собраться с мыслями.
   – Снова? – растерянно переспросил он. Пустое гулкое прошлое лежало позади, подобно белому бесконечному коридору.
   – А то нет, чтолича? – отозвался добродушный голос. – Вы тута уж несколько дней валяетесь. Имя свое, чай, так и не припомнили? Ну, как вы сегодня? Как рука?
   – Мое имя? – Он действительно ничего не помнил.
   Не помнил собственного имени? Что за бред! Как можно забыть собственное имя? Его зовут…
   – Ну, так как? – настаивал голос.
   Мысленное усилие не вызвало ничего, кроме паники. В голове – словно вьюга, непроглядный снежный круговорот.
   – Не помните. – Голос был исполнен сожаления. – Так я и думал. Ну, тута позавчера были ищейки и сказали, что вы – Монк. Уильям Монк. Что ж вы такого натворили, если за вами ищейки приходють? – Огромной рукой служитель поправил подушку и одернул одеяло. – Можа, хотите похлебать чего горячего? А то ведь холодно – даже здеся… Июль, а погода – как в треклятом ноябре! Я принесу вам горячей овсянки, ежели хотите… А дождь-то, дождь – хлещет и хлещет…
   – Уильям Монк? – повторил он.
   – Ну да, так сказали ищейки. Того, что приходил, звали Ранкорн, да… Мистер Ранкорн, инспехтер, важная шишка, во как! – Мужчина вздернул лохматые брови. – Так что вы там натворили-то? Вы, верно, один из тех щеголей, что выуживают у жельтменов кошельки и золотые часики? – Круглые ласковые глаза смотрели, однако, без тени осуждения. – Когда вас сюда принесли, одежонка на вас была самая что ни на есть господская – правда, грязная, порванная и вся в крови.
   Монк не ответил. Голова у него шла кругом от бесплодных попыток извлечь хоть что-нибудь из отуманенной памяти. Даже имя свое он словно слышал впервые. «Уильям», правда, звучало привычно, но это весьма распространенное имя. У каждого есть дюжина знакомых Уильямов.
   – Так, значицца, и не припомнили… – дружелюбно заключил служитель. Он навидался здесь всякого, и никакие ужасы и странности не могли уже его удивить. На его глазах люди умирали от чумы и оспы или лезли на стены от страха перед тем, чего на самом деле не существовало. Взрослый человек, который не мог вспомнить вчерашний день, был ему любопытен, но не более того. – Или просто не хотите грить? – продолжал он. – Ну, я вас не виню. – Он пожал плечами. – Ищейкам только словцо скажи – сразу вцеплются… Так как насчет овсянки? Вкусная, густая, тока что с плиты!..
   Монк был голоден; кроме того, даже под одеялом его пробирал озноб.
   – Да, пожалуй, – согласился он.
   – Вот и славно, овсянка не повредит. Ох, чует мое сердце, завтречка вы на меня опять уставитесь, когда я вам скажу, как вас зовут. – Служитель покачал головой. – Либо вы крепко обо что-то шандарахнулись головой, либо чего-то от них скрываете. Ну, от ищеек… Не, но что ж вы все-тки натворили? Сперли бриллианты из короны? – И мужчина, посмеиваясь, двинулся к чернеющей в глубине палаты печке.
   Полиция! Да уж не вор ли он? Предположение было отвратительным, причем само по себе, независимо от страха перед наказанием. Тем не менее даже эту мысль отбрасывать не следовало.
   Кто он? Что за человек? Пострадал ли, совершая отважный благородный поступок, или же, напротив, был затравлен, как зверь, за какое-то преступление? Или оказался просто жертвой, бедолагой, подгадавшим неудачное время и место?
   Он еще раз обшарил свою память и не нашел ничего. Он должен был где-то жить, знать каких-то людей, их лица, голоса, характеры. И тем не менее – ни единого воспоминания! Грязная больничная палата – вот и все, что он теперь знал.
   Да, но его-то кое-кто знал хорошо. Полиция, например.
   Служитель принес овсянку и принялся заботливо кормить Монка с ложечки. Варево было густым и безвкусным, но больной все равно почувствовал благодарность. Потом он снова лежал на спине, со страхом напрягая опустевшую память, однако сон оказался сильнее страха.
   По крайней мере, проснувшись следующим утром, он уже точно знал, как его зовут и где он находится. Скудные события предыдущего дня вспомнились без труда: служитель, горячая овсянка, стонущий и ворочающийся мужчина на соседней койке, сероватый потолок, грубое одеяло и резкая боль в груди.
   О времени он и понятия не имел, но, видимо, когда в палату вошел полицейский, было уже за полдень. Пришедший оказался крупным представительным мужчиной, хотя, может быть, вся представительность его заключалась в форменном плаще и цилиндре столичной полиции. У него было костистое длинноносое лицо, широкий рот и настолько маленькие и глубоко посаженные глаза, что трудно даже было сказать, какого они цвета. Выражение лица – скорее приятное, несмотря на сдвинутые брови и поджатые губы. Посетитель остановился у койки Монка.
   – Ну, на этот раз вы меня узнали? – бодро спросил он.
   Уильям не покачал головой – это причинило бы ему боль.
   – Нет, – просто ответил он.
   Подавив раздражение и некоторую растерянность, полицейский оглядел Монка с ног до головы, нервно прищурив при этом один глаз, словно прицеливаясь.
   – Сегодня вы выглядите получше, – произнес он.
   Трудно сказать, было ли это правдой. Возможно, Ранкорн просто хотел ободрить Монка. Если на то пошло, Уильям вообще не имел понятия о собственной внешности: черноволосый он или белокурый, красивый или уродливый? Хорошо ли сложен?.. Он еще даже рук своих ни разу не видел, не говоря уж о скрытом под одеялом теле.
   – Полагаю, вы так ничего и не вспомнили? – продолжал Ранкорн. – Я имею в виду: не вспомнили, что с вами случилось?
   – Нет. – Монк чувствовал крайнюю неуверенность. Был с ним этот человек знаком лично или же только понаслышке? Может быть, Ранкорн настолько влиятельное лицо, что его знает каждый? Преследует он Монка по долгу службы, или же все, что ему требуется, это информация?
   Монк лежал на койке, закутанный в одеяло до подбородка, и тем не менее чувствовал себя обнаженным и уязвимым. Инстинктивно он старался скрыть, спрятать эту свою слабость. На свете были десятки, сотни знавших его людей, он же не знал из них никого. Даже не знал, кто его любит, а кто ненавидит, кому он помог в прошлом, а кому причинил вред. Он напоминал человека, умирающего от голода, но не уверенного в том, что лежащая перед ним пища не отравлена.
   Монк снова взглянул на полицейского. Служитель вчера назвал его имя – Ранкорн. Пора было на что-то решаться.
   – Я попал в катастрофу? – спросил Уильям.
   – Похоже на то, – сухо ответил Ранкорн. – Ваш кэб перевернулся. Все указывало на удар страшной силы. Должно быть, лошади испугались и понесли. – Он покачал головой, опустив уголки рта. – Кэбмен расшибся насмерть, бедняга. Разбил голову о бордюрный камень. Вы были внутри, и это, полагаю, смягчило удар. Пришлось повозиться, пока вас оттуда извлекли. Вы были все равно что труп. Никто и не думал, что вы окажетесь таким крепким парнем. Совсем ничего не помните? Даже страха? – И он снова прищурил левый глаз.
   – Нет. – В памяти Монка так ничего и не прояснилось; не было там ни скачки, ни удара, ни даже боли.
   – И что вы расследовали, тоже не помните? – продолжал Ранкорн без особой надежды в голосе. – Каким делом вы тогда занимались?
   Внезапно блеснула надежда, но Монк теперь боялся задать вопрос, боялся, что надежда эта рассыплется в прах от малейшего прикосновения. Он всматривался в длинное лицо Ранкорна. Несомненно, они были знакомы и часто встречались, может быть, даже ежедневно. И все же память отказывалась это подтвердить.
   – Ну, так что же? – настаивал Ранкорн. – Вспомнили? Мы же вас не посылали туда! Какого дьявола вы там делали? Вы что-то раскопали сами? Вспомните, что именно.
   Пелена была непроницаемой.
   Монк осторожно качнул головой. Надежда сменилась радостной уверенностью. Он был сыщик, вот почему они его знали! Он не был ни вором, ни беглецом.
   Заметив, что лицо больного просветлело, Ранкорн чуть склонился над ним, всмотрелся пристальней.
   – Вспомнили что-то? – торжествующе сказал он. – Ну, давайте, давайте: в чем было дело?
   Монк не смог бы объяснить ему, что воспоминания тут ни при чем – просто рассеялся его главный страх. Нет, удушливая завеса никуда не делась, но исчез этот привкус специфической опасности.
   Ранкорн ждал, неотрывно глядя на Монка.
   – Нет, – медленно проговорил тот. – Нет, не помню…
   Ранкорн выпрямился и вздохнул, с трудом беря себя в руки.
   – Мы еще вернемся к этому.
   – Сколько я уже здесь? – спросил Монк. – Я потерял счет дням.
   Это прозвучало вполне убедительно – с больными такое случается часто.
   – Больше трех недель. Сегодня тридцать первое июля… тысяча восемьсот пятьдесят шестого года, – не удержавшись от сарказма, добавил Ранкорн.
   Боже правый! Больше трех недель, и он помнит из них только вчерашний день! Монк закрыл глаза. Три недели? Нет, дело обстояло гораздо хуже – он утратил всю свою прошлую жизнь. Вчерашний день – вот все, что осталось от… Кстати, сколько ему лет? Сколько лет исчезли бесследно из его памяти? Паника овладела им, и Монк едва удержался от крика. Да помогите же мне кто-нибудь, скажите, кто я! Верните мне мою жизнь, верните мне меня!
   Но мужчинам не положено кричать на людях; впрочем, им и в одиночестве кричать не положено. Весь в холодном поту, Монк лежал неподвижно, судорожно прижимая руки к телу. Ранкорн решит, что это боль, обыкновенная физическая боль. Монк не должен выдать ни намеком, что полностью утратил память. Его уволят со службы – и тогда прямая дорога в работный дом, к изматывающему, ежедневному, безнадежному и бессмысленному труду.
   Он заставил себя вернуться к действительности.
   – Больше трех недель?
   – Да, – ответил Ранкорн. Затем откашлялся. Возможно, он был смущен. Что еще сказать человеку, который не помнит ни тебя, ни себя? Монк прекрасно его понимал.
   – Мы еще вернемся к этому, – повторил Ранкорн. – Когда вы встанете на ноги и сможете снова начать работу. Вам, конечно, потребуется отпуск, чтобы восстановить силы. Возьмите неделю-другую. Но не больше. А затем явитесь в участок. Надеюсь, тогда все и прояснится.
   – Да, – сказал Монк, но исключительно для того, чтобы успокоить Ранкорна. Сам он в это уже не верил.
   Тремя днями позже Монк покинул больницу, сразу, как только поднялся с постели. В подобных заведениях лучше не задерживаться. И дело тут не только в экономии, просто больница – место опасное. Известно, что пациенты чаще умирают, подхватив у соседа по палате какую-нибудь заразу, нежели от своих собственных недугов или увечий. Во всяком случае, так уверял добродушный служитель – тот самый, что сообщил Монку его имя.
   В это легко верилось. За несколько дней Уильям имел возможность наблюдать, как доктора переходят от страдающего лихорадкой к больному оспой, затем – к истекающим кровью жертвам несчастных случаев, и обратно. Заскорузлые бинты валялись на полу; прачки не успевали их отстирывать, хотя за свои жалкие гроши работали не покладая рук.
   Честно говоря, бывало, что иногда по ошибке в палату принимали больных тифом, холерой или оспой. Впоследствии ошибка, конечно, исправлялась и бедняг отправляли на карантин в их собственные дома, где у них оставался выбор: умереть или с божьей помощью выжить. Таким образом, вред обществу наносился минимальный. Что означает черный флаг, болтающийся в конце улицы, было известно всем.
   Ранкорн оставил Монку его плащ и цилиндр, тщательно вычищенные после несчастного случая. По крайней мере, вещи пришлись Уильяму впору, разве что плащ был слегка великоват; впрочем, это объяснялось нынешней худобой больного. Дело поправимое. Монк уже знал, что мужчина он крепкий, высокий, стройный, однако лица своего, старательно выбритого служителем, не видел еще ни разу. Он, правда, часто ощупывал лицо кончиками пальцев, когда никто не смотрел в его сторону. Крепкие кости, широкий рот – это пока все, что он мог сказать. Руки же гладкие, без мозолей, с черными волосками на тыльной стороне ладоней.
   В карманах он обнаружил восемь шиллингов и одиннадцать пенсов. Должно быть, плату за лечение вычтут из его жалованья. Будем надеяться, что жалованье у него значительное… Кроме монет, Монк извлек из кармана носовой платок и конверт, на котором значилось его имя и адрес – Графтон-стрит, 27. В конверте был счет от портного.
   Озираясь, Уильям стоял на больничном крыльце. Место было ему незнакомо. Денек выдался солнечный, пробегали быстрые облака, налетал теплый ветерок. Ярдах в пятидесяти располагался перекресток; там махал метлой мальчуган, убирая конский помет и прочий мусор. Прокатил экипаж, запряженный парой высоко ступающих гнедых лошадей.
   Все еще чувствуя слабость, Монк сошел по лестнице и двинулся к главной улице. Прошло минут пять, прежде чем ему посчастливилось заметить свободный кэб. Он остановил экипаж и назвал вознице адрес. Откинувшись на сиденье, Уильям смотрел на улицы и площади, по которым они проезжали. То и дело мелькали встречные экипажи, кареты с ливрейными лакеями на запятках, а большей частью – кэбы, подводы, телеги. Монк видел лоточников и мелких торговцев; мужчину, продающего только что пойманных угрей, и другого – с горячими пирогами. Чуть дальше громко предлагали пудинг с изюмом. Выкрики звучали весьма соблазнительно; Уильям был голоден, но понятия не имел, сколько все это может стоить, поэтому остановить кэб так и не решился.
   Мальчишки-газетчики тоже что-то выкрикивали, но что именно – трудно было разобрать сквозь стук подков. Одноногий калека продавал спички.
   Уличные картинки были знакомы Монку, но гнездились они где-то очень глубоко в памяти. Названий улиц, например, он решительно не мог вспомнить.
   Тоттенхэм-Корт-роуд. Весьма оживленное место: экипажи, телеги; женщины в широких юбках перешагивают через забитую мусором сточную канаву; двое подгулявших солдат в красных мундирах смотрят и смеются; рядом – цветочница и две прачки.
   Кэб свернул на Графтон-стрит и остановился.
   – Приехали, сэр. Номер двадцать семь.
   – Благодарю вас.
   Монк неуклюже выбрался из кэба, он был еще слишком слаб. Даже такое легкое усилие далось ему с трудом. Уильям не знал, сколько следует заплатить вознице, и протянул ему на ладони флорин [1 - В 1849 г. в Англии начали чеканить серебряную монету достоинством в 2 шиллинга и называвшуюся флорин. Выведена из обращения в 1993 г.], два шестипенсовика, пенни и полпенни.
   Возница поколебался, затем выбрал шестипенсовик и полпенни, приподнял шляпу и, хлестнув вожжами по крупу лошади, уехал, оставив Монка на мостовой. А тот еще долго не мог ни на что решиться, объятый самым настоящим страхом. Он не имел ни малейшего понятия, что или кто ожидает его в этом доме.
   Мимо прошли двое мужчин, поглядели удивленно. Должно быть, сочли его заблудившимся. Положение было дурацкое. Кто выйдет открывать на его стук? Кто-нибудь с ним знакомый? Если он здесь жил, все его должны знать. Да, но насколько близко? С кем он сейчас столкнется: с другом или просто с хозяином дома? Забавно, но Монк даже не знал, есть ли у него семья!
   Впрочем, в этом случае близкие непременно навестили бы его в больнице, выяснив у того же Ранкорна, где сейчас находится их родственник. Или Монк был из тех людей, которые не способны вызвать любовь и довольствуются учтивостью сослуживцев? Ранкорн тоже приходил исключительно по долгу службы? А сам Монк – был ли он хорошим полицейским, мастером своего дела? Так любили его или нет? Стоп. Что за нелепая патетика!
   Уильям заставил себя встряхнуться. Какое ребячество! Если бы у него была семья: жена, или брат, или сестра – Ранкорн бы сказал об этом. Монку предстояло расследовать собственную жизнь; ну что ж, на то он и сыщик. Он изучит каждый ее кусочек и соберет их вместе, чтобы получилась цельная картина. И начнет он с того, что постучит сейчас в эту коричневую потемневшую дверь.
   Уильям поднял руку и резко постучал. Прошло несколько отчаянно долгих минут, после чего дверь отворилась. Открыла ее полная средних лет женщина в переднике. Густые и чистые волосы небрежно уложены на затылке, лицо – приветливое.
   – Ну и дела! – воскликнула она. – Храни Господь мою душеньку, никак мистер Монк возвернулся? А я, главное, вот только утречком сегодня говорила мистеру Уорли: не объявится – значицца, надо сдавать комнаты. Неприятно, но жить-то надо. Да еще мистер Ранкорн пришел и говорит, что вы попали в такую котострофу, что весь побились и слегли в больницу… – Здесь она взялась одной рукой за голову. – Боже упаси там оказаться! Вы – первый человек, который вернулся оттеда своим ходом. Сказать по правде, я со дня на день ждала посыльного с запиской, что вы померли. – Она сочувственно осмотрела его. – Вы ужасно выглядите. Входите, я вас хоть накормлю как следует. Вы ж наверняка умираете с голоду; готова поклясться, что в последний раз вы как следует ели здесь. И, верно, холодно там было, особливо в последние дни. – Она повернулась, шурша бесчисленными юбками, и провела его в дом.
   Коридором, стены которого были обшиты панелями и увешаны сентиментальными картинками, они прошли к лестнице и, поднявшись по ступеням, оказались на просторной площадке. Хозяйка сняла с пояса связку ключей и отомкнула одну из дверей.
   – Свой ключ вы, верно, потеряли, иначе б не колотились на крыльце, так ведь?
   – Мой ключ? – спросил Уильям, входя, и лишь потом сообразил, что вопрос выдает его с головой.
   – Боже милосердный, конечно, чей же еще! – удивилась она. – Уж не думаете ли вы, что я днем и ночью бегаю вверх-вниз по лестнице, впуская и выпуская жильцов? Добрые христиане еще и спать должны иногда. Вы-то сами, прости Господи, живете, как язычник. Не иначе, потому как охотитесь за теми, кто еще хуже язычников. – Она снова оглядела Монка. – Нет, вы все-таки еще больны. Верно, расшиблись ужасть как. Посидите пока у себя, а я принесу вам поесть. – Она одернула фартук и фыркнула: – В больнице ведь за вами никто и не следил. По-моему, там половина народу мрет не от хвори, а от голода.
   И, возмущенно передернув плечами под черной тафтой, хозяйка выплыла из комнаты, оставив дверь открытой.
   Монк подошел и прикрыл дверь, после чего оглядел комнату. Она была просторной, обшитой темными коричневыми панелями и оклеенной зелеными обоями. Подержанная мебель. В центре – массивный дубовый стол и четыре стула – все в якобитском стиле [2 - Якобитский стиль мебели (в основном дубовой; отличается прямыми линиями и богатой резьбой) получил распространение при правлении короля Якова I (1603–1625).], с гнутыми ножками на резных когтистых лапах. У дальней стенки располагался сервант, хотя совершенно непонятно, зачем он здесь был нужен; открыв его, Монк не обнаружил ни фарфора, ни ножей и вилок. Впрочем, в нижнем ящике лежали свежевыстиранные скатерть и салфетки. Еще в комнате было бюро с двумя тумбами, где скрывались плоские выдвижные ящички. У ближней стены в изящном книжном шкафу теснились тома. То ли шкаф был частью обстановки, то ли принадлежал самому Монку. На книги Уильям решил взглянуть чуть позже.
   Окна были задернуты зеленоватыми плисовыми шторами с бахромой. Орнамент, украшающий газовые рожки, местами облупился от времени. Потертые подлокотники легких кожаных кресел, плоские подушки на диване. Потемневший, затоптанный ковер с некогда радующим глаз рисунком – фиолетовый, темно-синий в сочетании с лесной зеленью. На стенах – несколько ярких картин, над каминной полкой – девиз с устрашающим предупреждением: БОГ ВИДИТ ВСЕ.
   Картины тоже принадлежат ему? Вряд ли, поскольку при виде их вопиющей слащавости Уильям невольно скорчил презрительную гримасу.
   Что ж, удобная жилая комната, но какая-то безликая: нигде ни фотографий, ни сувениров – ничего, что могло бы поведать о личных пристрастиях жильца. Монк еще раз огляделся, но в памяти его так ничего и не шевельнулось.
   И в спальне то же самое: удобная старая мебель, и более ничего примечательного. В центре – большая кровать с чистыми простынями и пуховым стеганым одеялом с оборками по краям. На туалетном столике – довольно изящный фарфоровый тазик и кувшин для воды. На высоком комоде – оправленный в серебро гребень.
   Монк провел пальцем по дереву. Подушечка пальца осталась чистой. Надо полагать, миссис Уорли была хорошей хозяйкой.
   Он уже собирался приступить к осмотру содержимого выдвижных ящиков, когда в комнате открылась дверь. Это вернулась миссис Уорли с подносом, на котором дымилось блюдо с бифштексом и почками, вареной капустой, морковью и фасолью. На другом блюде красовался пирог с заварным кремом.
   – Вот, – с удовлетворением сказала миссис Уорли, ставя все это на стол. Особенно обрадовали Монка нож, вилка и стакан сидра. – Съешьте это, и вам сразу полегшает.
   – Благодарю вас, миссис Уорли! – Признательность Уильяма была чистосердечной. Он давно уже не ел ничего по-настоящему вкусного.
   – Это мой христианский долг, мистер Монк, – ответила она, слегка качнув головой. – И вы всегда платили за квартиру в срок. А теперь поешьте и ложитесь отдыхать. Это лучшее, что вы чичас можете сделать.
   – А куда мне потом деть… – Уильям взглянул на поднос.
   – Выставьте за дверь, как обычно! – сказала она, чуть приподняв брови. Затем посмотрела на Монка пристальней и вздохнула. – А если почувствуете себя ночью плохо, позовите – и я приду приглядеть за вами.
   – Не надо, я не настолько слаб.
   Она фыркнула, смерила его недоверчивым взглядом и вышла, звучно прикрыв за собой дверь. И тут только Монк понял, насколько он сейчас был невежлив. Хозяйка собиралась не спать из-за него ночь, а он, по сути, просто от нее отмахнулся. Причем нельзя сказать, что она была особо удивлена или обижена его поведением. Неужели он всегда отличался такой бесцеремонностью? За квартиру платил аккуратно – это она сказала сама. Стало быть, вполне нормальные отношения: жилец, не влезающий в долги, и хозяйка, заботящаяся о жильце по долгу доброй христианки. И только-то?
   Не слишком-то привлекательная картина.
   Уильям принялся за еду. Пища была простой, но отлично приготовленной. Щедрые порции также говорили в пользу миссис Уорли. В голове промелькнула тревожная мысль: а сколько ему платить за все эти удобства? Нет, надо как можно скорее восстановить силы. Чем раньше он вернется на службу, тем лучше. После намеков хозяйки и ответной бестактности Монка просить ее о кредите, по всей видимости, невозможно. Остается надеяться, что он не задолжал ей, пока лежал в больнице!
   Расправившись с едой, Уильям выставил поднос за дверь и, вернувшись в комнату, сел в одно из кресел. Он собирался осмотреть содержимое ящичков бюро, но в кресле было так мягко и удобно, что Монка быстро сморил сон.
   Проснулся он от холода и боли в боку. Встал, зажег газовые рожки. Тело по-прежнему ломило от усталости, и самое лучшее, что он мог сделать, это перебраться в постель и снова уснуть. Однако слишком велик был соблазн исследовать содержимое выдвижных ящичков и страх перед тем, что он там обнаружит.
   Уильям зажег лампу над бюро. Доска с чернильницей, обтянутая кожей, и дюжина выдвижных ящичков.
   Монк начал с верхнего левого. Должно быть, методичность давно вошла в его привычку. В ящичке лежали деловые бумаги, несколько газетных вырезок, где сообщалось о преступлениях, в основном зверских, и о блестящей работе полиции; три железнодорожных расписания и счета от портного.
   От портного. Так вот на что он в основном тратил деньги! Надо будет взглянуть на гардероб – поинтересоваться собственными вкусами. Судя по счетам, костюмы он заказывал роскошные. Полицейский, желающий выглядеть джентльменом! Монк внезапно засмеялся: крысолов с претензиями – надо же! Довольно забавная фигура. Мысль была неприятна, и он ее отбросил.
   В других ящиках лежали конверты, писчая бумага, и все отличного качества. А он, оказывается, тщеславен. Кому же он писал? Там же обнаружился сургуч, бечевка, перочинный нож, ножницы и еще масса подобных мелочей. Дойдя до десятого ящика, Монк наконец наткнулся на личную переписку. Послания были написаны одним и тем же почерком. Судя по старательно выведенным буквам, писал либо ребенок, либо не слишком грамотная особа. Других писем Монк не нашел. Либо ему больше никто не писал, либо он хранил только эти письма. Уильям вынул одно из конверта и разозлился, заметив, что руки его дрожат.
   Письмо начиналось простым обращением «Дорогой Уильям», содержало одни лишь домашние новости и имело подпись: «Твоя любящая сестра Бет».
   Монк отложил листок, круглые буквы горели перед глазами, он чувствовал радость, облегчение и, возможно, легкое разочарование. У него была сестра. Где-то жил человек, знавший о нем; мало того – любящий его. Он снова схватил письмо и, чуть не порвав его от нетерпения, перечитал. Незатейливое, доброе, оно было явно обращено к тому, в ком не уверены, о ком беспокоятся.
   И при этом – ни намека на то, что сам Монк когда-либо отвечал на письма сестры. Неужели он не отправил ей ни единой весточки? Значит, и с этой женщиной он обращался с надменным равнодушием?
   Что же он за человек? Должно существовать какое-то объяснение. Но как оправдать себя, если не помнишь ни единой детали из прошлого? Все равно что оказаться на скамье подсудимых, не позаботившись об адвокате. Монк взял конверт, но почему-то долго не решался взглянуть на обратный адрес. Наконец решился. К его удивлению, письмо было отправлено из графства Нортумберленд. Уильям несколько раз повторил это название вслух. Звучало знакомо – но не более того. Он подошел к книжному шкафу и, достав атлас, нашел эти места на карте. Оказалось, что его сестра живет на самом побережье, в маленькой рыбацкой деревушке.
   Рыбацкая деревушка? Но что она там делает? Вышла замуж и уехала к морю? Фамилия на конверте – Баннермен. Или сам Монк родился в Нортумберленде, а потом уже перебрался в Лондон? Уильям снова засмеялся. Вот и обнаружилась причина его тщеславия. Сын рыбака из захолустья, пытающийся выглядеть лучше, чем он есть.
   Когда? Когда он оттуда уехал?
   И тут Монк осознал, что даже не знает, сколько ему лет. Он ведь еще ни разу не смотрел на себя в зеркало. Почему? Боялся посмотреть? Кому какая разница, как выглядит мужчина… Тем не менее Монк почувствовал легкую дрожь.
   Он сглотнул и поднял с бюро масляную лампу. Затем прошел в спальню и поставил лампу на туалетный столик. Где-то здесь должно быть зеркало, и достаточно большое, чтобы бриться с его помощью.
   Зеркало было укреплено на шарнире – вот почему он не заметил его сразу же рядом с оправленным в серебро гребнем. Монк поставил лампу и медленно наклонил зеркало.
   Он увидел смуглое, крепкое, широкое лицо, нос с небольшой горбинкой, широкий рот. Верхняя губа заметно тоньше нижней. Чуть ниже рта – старый шрам. Серые глаза мерцают в свете лампы. Лицо сильного и неуживчивого человека. Если ему и свойствен юмор, то грубоватый – скорее от ума, чем от сердца. Что же касается возраста… Где-то между тридцатью пятью и сорока пятью годами.
   Монк взял лампу и вернулся в комнату чуть ли не на ощупь, потому что перед глазами маячило только что увиденное в зеркале лицо. Не то чтобы оно было особенно неприятным, просто это было лицо незнакомца, сойтись с которым, судя по всему, нелегко.
   На следующий день Уильям принял решение. Он поедет на север повидать сестру. По крайней мере, она сможет рассказать Монку о его детстве и о семье. Похоже, она еще питает к брату теплые чувства, заслуживает он того или нет. Утром Уильям написал ей письмо, где сообщил, что попал в катастрофу, но сейчас уже оправился и хотел бы приехать погостить немного, как только достаточно окрепнет для такого путешествия.
   Среди прочего Монк обнаружил в бюро скромную сумму денег. Судя по всему, он был бережлив, если не считать расходов на портного. Висящие в гардеробе костюмы и впрямь поражали безупречностью покроя и качеством материи. Вероятно, деньги были отложены впрок, и Монк первым делом уплатил за квартиру на месяц вперед (минус расходы на еду, пока он будет отсутствовать) и сообщил миссис Уорли, что намерен навестить сестру в Нортумберленде.
   – Хорошая мысль. – Она понимающе наклонила голову. – По мне, так вы давно должны были это сделать. Нет-нет, я не хочу вмешиваться в ваши дела, но это ужасно, что вы так давно у нее не были. А ведь она, бедняжка, пишет вам то и дело, хотя не помню такого случая, чтобы вы ей хоть раз ответили!
   Она сунула деньги в карман и поглядела на Монка.
   – Вы там за собой следите: ешьте вовремя и не связывайтесь со всякими преступниками. Оставьте их хоть на время в покое, здоровье дороже.
   С этими напутственными словами миссис Уорли одернула передник и двинулась прочь, судя по звуку шагов, на кухню.
   А четвертого августа Монк сел на лондонский поезд и приготовился к долгому путешествию.
   Нортумберленд встретил его завыванием ветра над вересковыми пустошами. И все же было некое очарование в суровом сочетании скудной голой земли и клубящегося тучами неба. Впрочем, весьма вероятно, что в памяти Монка просто шевельнулись детские воспоминания об этом диком крае. С чемоданом в руке он долго стоял на станции, вглядываясь в холмы. Необходимо было найти какой-нибудь транспорт. До побережья, где располагалось нужное ему селение, было одиннадцать миль. Будь Монк здоров, он бы не отказался от пешей прогулки, но слабость еще давала о себе знать. Если вдохнуть поглубже, ребра отзывались болью, да и рука только еще срасталась.
   Наконец удалось за солидную плату нанять тележку, запряженную пони. К радости Монка, возница знал, где живет сестра, и высадил его на узкой улочке прямо перед фасадом дома. Удаляясь, загремели по булыжникам колеса, и Уильямом овладели все те же страхи перед ожидающей его неизвестностью.
   Он постучал и, не дождавшись ответа, хотел постучать снова, когда дверь отворилась и на пороге возникла моложавая приятная женщина. Черноволосая, несколько склонная к полноте. Широкие брови и скулы слегка напоминали брови и скулы самого Монка. Голубые глаза, прямой без горбинки нос, да и губы гораздо мягче и добрее. Вне всякого сомнения, это была его сестра Бет. Не дай бог, если он ошибся!
   – Бет! – Он раскрыл объятия.
   Ее лицо вспыхнуло восторженной улыбкой.
   – Уильям! Я тебя еле узнала, ты так изменился! Мы получили твое письмо, ты попал в катастрофу, страшно расшибся. Мы и не ждали тебя так скоро… – Она покраснела. – Но мы, конечно же, рады тебя видеть!
   Она говорила с напевным нортумберлендским акцентом. Речь ее звучала приятно, но было ли это связано с воспоминаниями детства, Монк опять-таки не мог сказать.
   – Уильям! – Бет всмотрелась. – Заходи, ты же устал с дороги и, наверное, голоден. – Она взяла его за руку и ввела в дом.
   Монк подчинился, облегченно улыбаясь. Его узнали. На него не обижались за долгое отсутствие и молчание. Естественная реакция сестры избавила его от долгих объяснений. И он действительно был голоден.
   В маленькой чистенькой кухне стоял выскобленный добела стол. Здесь пахло свежей выпечкой, жареной рыбой и морской солью. И хотя воспоминания молчали по-прежнему, Монк впервые с момента выхода из больницы почувствовал себя спокойно.
   За едой он поведал сестре все, что знал о несчастном случае, додумывая подробности, чтобы повествование не выглядело слишком голым. Бет слушала, продолжая хлопотать у плиты, затем нагрела утюг и начала гладить детскую одежду и мужскую воскресную рубашку. Ни разу она не выказала ни удивления, ни недоверия. А может быть, Лондон представлялся ей миром, где живут люди, настолько загадочные, что даже и не стоит пытаться их понять…
   Уже наступили поздние летние сумерки, когда вернулся муж – широкоплечий белокурый мужчина с добрым обветренным лицом. Его серые глаза, казалось, таили в себе оттенок морской волны. Он удивился и обрадовался гостю, внезапное вторжение не вызвало у него ни малейшего недовольства.
   Никто не лез к Монку с расспросами, даже прибежавшие с улицы ребятишки, и он невольно почувствовал некую отчужденность. Когда-то он покинул этот мир, и вернуться сюда ему уже было не суждено.
   Сменялись дни – то теплые, золотисто-солнечные, то ненастные, штормовые. Монк выходил гулять на берег, и ветер трепал ему волосы, бил в лицо; пугало и завораживало бурное море. Беспристрастное и безразличное к чужим страданиям, оно не имело ничего общего с людьми.
   Прошла неделя. Силы помаленьку возвращались к Монку. И вот однажды случилась беда. Была ненастная ночь, за окнами бушевал штормовой ветер, когда снаружи послышались крики и кто-то забарабанил в дверь.
   Роб Баннермен мгновенно проснулся и вскоре появился уже одетый, в морских ботинках и с масляной лампой в руке. Монк ничего не понимал, пока вслед за Бет не припал к окну, за которым роились огни фонарей и мелькали среди дождя людские силуэты. Он инстинктивно обнял сестру за плечи, и тут же почувствовал, как напряжено все ее тело. Шепотом, готовым сорваться в плач, Бет молилась.
   Роб уже выбежал из дому. Не сказав ни слова, лишь прикоснувшись на прощание к руке жены.
   Кораблекрушение. Какое-то судно было выброшено ветром на скалы, и бог знает сколько несчастных, захлестываемых волнами, цеплялись сейчас за разбитую палубу.
   Быстро оправившись от потрясения, Бет велела Монку помочь ей и принялась собирать одеяла и разводить огонь, чтобы принять тех, кого с божьей помощью удастся спасти.
   Ночь выдалась трудная, спасательные лодки с гребцами, связанными друг с другом веревками, непрерывно сновали туда и обратно. Тридцать пять человек удалось доставить на берег, десятеро утонули. Уцелевших развели по нескольким домам селения. Бледные продрогшие люди теснились в маленькой кухне. Бет и Монк разливали горячий суп и всячески пытались их ободрить.
   Для спасенных не жалели ничего. Бет доставала из кладовых припасы, даже не думая о том, что ее семья будет есть завтра. Чтобы согреть несчастных, в ход шел каждый сухой лоскут.
   В углу сидела женщина, только что потерявшая мужа. Горе ее было столь велико, что она даже не могла плакать. Монк видел, как Бет, чье лицо в эти минуты искреннего сострадания было прекрасным, отогревала в ладонях ее замерзшие руки и успокаивала – ласково, словно ребенка.
   И Монк внезапно ощутил приступ одиночества, он почувствовал себя пришельцем, случайно оказавшимся причастным к чужому горю. Ему не удавалось даже вспомнить, случалось ли с ним нечто подобное в прошлом. Смог бы он, как Роб Баннермен, не колеблясь рискнуть своей жизнью ради спасения этих людей? Хватило бы у него на это мужества и самоотверженности? Есть ли вообще что-то, чем он мог бы гордиться?
   Монк не мог ответить на эти вопросы…
   Но момент слабости уже миновал, да и не время было предаваться сомнениям. Уильям склонился над дрожащим от страха и холода ребенком, завернул его поплотнее в теплое одеяло и прижал к себе, гладя и успокаивая малыша, как испуганного зверька.
   К утру все было кончено. Шторм еще не унялся, но уже вернулся Роб, слишком усталый, чтобы вымолвить хоть слово. Он просто сбросил мокрую одежду в кухне и ушел спать.
   Неделю спустя Монк почувствовал себя вполне выздоровевшим. Беспокоили его только сновидения, ночные кошмары, связанные со страхом, резкой болью, страшным ударом. Он просыпался, задохнувшийся, с бешено колотящимся сердцем – и ничего не мог вспомнить. Пора было возвращаться в Лондон. Он нашел здесь свое давнее прошлое, не больше. Бет могла рассказать Монку лишь о его детстве. Слишком уж давно они не виделись – восемь лет. В редких письмах он отделывался банальностями, новостями, которые сестра с таким же успехом могла почерпнуть из газетных хроник, а о себе не писал почти ничего. Это открытие не делало Монку чести. То ли он был слишком увлечен своей работой, то ли испытывал нужду в деньгах. Уильям цеплялся за эти оправдания, однако сумма, найденная им в ящичке бюро на Графтон-стрит, свидетельствовала об ином.
   Монк так и не понял, что же он за человек, так и не нашел объяснений своей замкнутости и нелюдимости.
   Он попрощался с сестрой и Робом, неловко поблагодарил их за гостеприимство, чем смутил обоих, да и сам смутился. Видимо, свое радушие они считали вполне естественным. Иначе и быть не могло. Но благодарил он их от души – ведь, в сущности, они приняли в свой дом незнакомца и отнеслись к нему с незаслуженным доверием.
   Лондон показался ему огромным, грязным и равнодушным. Покинув вагон на закопченной станции, Монк взял кэб и велел ехать на Графтон-стрит. Поприветствовав миссис Уорли, он поднялся к себе и переоделся, намереваясь сразу же отправиться в полицейский участок, упомянутый Ранкорном в разговоре со служителем. После визита к Бет и Робу Уильям чувствовал себя поувереннее, и все же прекрасно сознавал, что перед ним лежит неизвестный ему мир, где каждый шаг сулит неприятные сюрпризы.
   Выбравшись из экипажа и расплатившись с возницей, Монк помедлил. Полицейский участок был совершенно ему не знаком. Ни единого воспоминания не шевельнулось в его душе при взгляде на этот дом. Наконец он открыл дверь и вошел. Дежурный сержант за столом поднял голову и встал навстречу.
   – Добрый день, мистер Монк. – Полицейский был удивлен, но не обрадован. – Вот ведь несчастье-то, а? Но теперь, надеюсь, вам получше, сэр?
   В голосе его звучала некая опаска. Монк взглянул на сержанта. Сорокалетний круглолицый мужчина из тех, с кем легко завязать дружбу и еще легче одернуть, оборвать. Кажется, именно последнего дежурный и ждал от Монка.
   – Да, благодарю вас. – Имени сержанта Уильям, естественно, не помнил.
   – Вас хотел видеть мистер Ранкорн, сэр. – Похоже, сержант не заметил никаких изменений в поведении сыщика.
   – Да, если он у себя…
   Сержант отступил, пропуская Монка. Но тот понятия не имел, куда теперь следует идти. Совершенно дурацкое положение. Не хватало только вызвать подозрения у дежурного.
   – С вами все в порядке, сэр? – встревоженно осведомился сержант.
   – Да… А что, мистер Ранкорн по-прежнему… – Монк окинул взглядом помещение и брякнул наобум: – …В кабинете наверху?
   – Да, сэр, как всегда.
   – Благодарю вас. – И, чувствуя себя последним идиотом, Уильям двинулся вверх по лестнице.
   Ранкорн обретался в первой комнате по коридору. Монк постучал и вошел. Кабинет оказался мрачным и заваленным бумагами, но довольно удобным, несмотря на скудность казенной обстановки. На стенах шипели газовые лампы. Сам Ранкорн сидел за большим столом и грыз карандаш.
   – А! – сказал он с удовлетворением, стоило Монку появиться в дверях. – Готовы приступить к работе, не так ли? Что ж, вовремя. Лучшее лекарство для мужчины – работа. Ну, садитесь, садитесь. Думаю, лучше будет, если вы присядете.
   Монк подчинился, чувствуя себя при этом несколько напряженно. Казалось, его хриплое дыхание заглушает шипение газовых ламп.
   – Отлично, отлично, – продолжал Ранкорн. – Груда дел, как всегда. Держу пари, что в некоторых районах города больше краж, чем покупок. – Он отодвинул кипу бумаг и отправил карандаш на место. – Да еще эти кринолины!.. Их как будто нарочно для воровок придумали. Под такими широкими юбками можно спрятать что хочешь. Но это все не для вас – слишком мелкие случаи. А вот это дельце вам как раз будет по зубам. – Он невесело усмехнулся.
   Монк ждал.
   – Мерзкое убийство. – Ранкорн откинулся в кресле и взглянул Монку в глаза. – Так ничего и не удалось выяснить, хотя, видит Бог, пытались. Расследование вел Лэмб. Бедняга слег в постель от этого дела. Ознакомьтесь, посмотрите, может у вас что получится.
   – А кто был убит? – спросил Монк. – И когда?
   – Малый по имени Джослин Грей, младший брат лорда Шелбурна, так что, сами видите, дело серьезное и щекотливое. – Он по-прежнему не сводил глаз с Монка. – Когда? Ну, вот с этим сложнее всего… Давно. Чуть ли не шесть недель назад – как раз когда вы угодили в катастрофу. Ужасная ночь, гроза, ветер с дождем… Видимо, какой-то мерзавец пробрался в дом, но был обнаружен хозяином и зверски его прикончил. Газеты, конечно, рвут и мечут, взывают к правосудию, вопрошают, куда катится мир, чем занимается полиция и так далее. Я передам вам все, что успел сделать бедняга Лэмб, и откомандирую в помощь хорошего парня. Зовут его Ивэн, Джон Ивэн. Он как раз работал с Лэмбом, пока тот не свалился. Взгляните, может, что и получится. Надо заткнуть рты газетчикам!
   – Да, сэр. – Монк встал. – Где сейчас находится мистер Ивэн?
   – Где-то бегает. По простывшему следу… И начните-ка вы завтра с утра, сегодня уже поздно. Последний вольный денек, а? Проведите его как следует, завтра вам придется трудиться, как землекопу!
   – Да, сэр.
   Уильям откланялся и вышел. На улице уже стемнело, ветер был насыщен запахом близкого дождя. Монк знал, куда он сейчас идет, знал, что будет делать завтра, а самое главное – знал теперь свою цель.

Глава 2

   На следующий день Монк пришел пораньше – встретиться с Джоном Ивэном и изучить, что же все-таки удалось выяснить Лэмбу по делу об убийстве Джослина Грея, брата лорда Шелбурна.
   Уильяма тревожили нехорошие предчувствия. Все, что он узнал о себе самом, было довольно банально; такое можно выяснить о ком угодно за пять минут: честолюбив (явное свидетельство чему – его гардероб) и бесцеремонен с людьми (недаром дежурный сержант занервничал, едва завидев Монка). Однако теплые воспоминания о Нортумберленде внушали уверенность в своих силах. Кроме того, он должен работать! Тех денег, что он обнаружил в своем бюро, надолго не хватит.
   Джон Ивэн оказался высоким молодым человеком, худощавым, чтобы не сказать хрупким; однако, присмотревшись, Монк отметил, что коллега его крепок и жилист. Одет он был элегантно, но не вызывающе. Тонкие черты лица, волосы цвета темного меда зачесаны назад. Джон Ивэн производил впечатление умного малого; это и привлекало, и беспокоило Монка. Не так представлял он себе своего будущего напарника.
   Однако выбора не было. Ранкорн представил их друг другу и шлепнул кипу бумаг на большой исцарапанный стол в кабинете Монка, загроможденном стеллажами и шкафами. Единственное окно смотрело в переулок. На истертом лысом ковре, едва прикрывающем доски пола, стояли два стула с кожаными сиденьями. Ранкорн вышел, оставив сыщиков одних.
   Ивэн поколебался немного, явно не желая брать инициативу на себя, но, заметив, что Монк тоже не торопится начать разговор, ткнул длинным пальцем в кипу бумаг.
   – Здесь все показания свидетелей, сэр. Боюсь, правда, что проку от них будет маловато.
   Уильям сказал первое, что пришло на ум:
   – Вы присутствовали, когда мистер Лэмб снимал эти показания?
   – Да, сэр, если не считать показаний метельщика. Я в то время разыскивал возницу.
   – Возницу? – На секунду у Монка появилась надежда, что кто-то все-таки видел убийцу, если тот воспользовался кэбом. Но надежда умерла так же быстро, как и возникла. Вряд ли они возились бы с этим делом шесть недель, будь им известна внешность убийцы. Кроме того, Ранкорн вручил ему дело не только с вызовом, но еще и с каким-то извращенным удовольствием.
   – Возницу, доставившего майора Грея домой, сэр, – пояснил Ивэн, как бы извиняясь.
   – О! – Монк чуть было не спросил, есть ли что-нибудь ценное в показаниях этого возницы, но сообразил, что все бумаги – перед ним. Уильям взял первый лист и стал читать. Ивэн молча ждал, когда он закончит.
   Аккуратным разборчивым почерком в верхней части листа было выведено: «Показания Мэри Энн Браун, уличной торговки шнурками и лентами». Грамматику, как и некоторые ошибки произношения, мистер Лэмб, надо полагать, в процессе записи чуть исправлял, и все равно в показаниях свидетельницы ясно был различим уличный говорок.
   «Стояла я где всегда, на Даути-стрит, неподалеку от Мекленбург-сквер, на углу, там такие леди живут, что им завсегда нужны ленты, шнурки и все прочее».
   Вопрос мистера Лэмба: «Следовательно, вы находились там около шести часов вечера?»
   «Да, верно, так, только я за временем-то особенно не слежу, часов у меня нету. Но как тот джентльмен, которого убили, приехал, я видела. Вот ужас, уже и благородным спасения нет!»
   «Вы видели приезд майора Грея?»
   «Да, сэр. Приехал – весь такой счастливый, шикарный».
   «Он был один?»
   «Да, сэр, один».
   «Он сразу вошел в дом? После того, как расплатился с возницей, конечно».
   «Да, сэр, так сразу и вошел».
   «В какое время вы покинули Мекленбург-сквер?»
   «Точно не скажу, не знаю. Но я слыхала, как на Сент-Марке колокол пробил четверть, а потом ушла».
   «Домой?»
   «Да, сэр».
   «И как далеко ваш дом находится от Мекленбург-сквер?»
   «Да около мили».
   «Где вы живете?»
   «За Пентонвилл-роуд, сэр».
   «Полчаса ходьбы?»
   «Господь с вами, нет, сэр, четверть часа от силы. Было слишком мокро, чтобы торчать на углу. Кроме того, час поздний, девушку могут неправильно понять…»
   «Совершенно верно. Значит, вы покинули Мекленбург-сквер около семи часов вечера?»
   «Примерно так».
   «Видели вы еще кого-нибудь, входящего в дом номер шесть после майора Грея?»
   «Да, сэр, был еще один джентльмен в черном пальто с большим меховым воротником».
   Далее в скобках было помечено, что имелся в виду один из жильцов дома, лицо вне подозрений.
   Внизу тем же аккуратным почерком было выведено имя Мэри Энн Браун, рядом вместо подписи красовался корявый крест.
   Монк отложил лист. Пожалуй, показания свидетельницы и впрямь ценности не представляли. Вряд ли Джослин Грей вошел в дом почти одновременно с убийцей. Однако преступление было совершено в июле, когда до девяти вечера еще светло. Злоумышленник, идя на убийство или хотя бы на грабеж, разумеется, не захочет, чтобы его кто-нибудь увидел рядом с будущей жертвой.
   Ивэн стоял у окна и молча наблюдал за Монком, не обращая внимания на уличный гомон, вопли кучеров, крики торговцев, визг и грохот колес.
   Монк взял следующий лист. Это были показания Альфреда Крессента, одиннадцатилетнего мальчика, подметавшего мостовую на углу Мекленбург-сквер и Даути-стрит. Показания мало чем отличались от предыдущих, с той лишь разницей, что свидетель покинул Даути-стрит на полчаса позже, чем продавщица лент.
   Возница утверждал, что Грей нанял его возле офицерского клуба около шести часов и сразу велел ехать на Мекленбург-сквер. Седок оказался неразговорчивым; обронил лишь несколько слов относительно погоды, которая тогда и впрямь стояла скверная, да пожелал, расплачиваясь, доброй ночи. Никаких особо подозрительных личностей в окрестностях Гилфорд-стрит или Мекленбург-сквер возница не заметил – лишь нескольких мужчин невзрачной внешности, которые могли быть как мелкими клерками, возвращающимися домой после изнурительного рабочего дня, так и карманниками, выслеживающими очередного простака. Показания его также мало что могли дать следствию.
   Монк присоединил лист к первым двум и, подняв глаза, заметил, что Ивэн по-прежнему глядит на него с мягкой извиняющейся улыбкой. Уильяму нравился этот молодой человек, а впрочем, возможно, ему просто захотелось чисто человеческой поддержки, более глубокой, чем «христианский долг» миссис Уорли. Дружил ли Монк с кем-нибудь? Если да, то где его друзья? Почему никто даже не заглянул к нему по возвращении? Ведь он и писем ни от кого не получал… Ответ был очевиден и неприятен: Монк не дружил ни с кем. Умный, честолюбивый сыщик, ни к кому никогда не обращавшийся за помощью. Вот и теперь он не имел права выказать слабость перед Ивэном.
   – Остальные показания – в том же роде? – спросил Уильям.
   – В общем, да, – ответил Ивэн, почтительно выпрямляясь. – Никто не видел и не слышал ничего такого, что хотя бы позволило нам точно определить время и обстоятельства убийства. Мы пока даже мотива не знаем.
   Монк был озадачен. Мысли его вернулись в профессиональное русло.
   – Так это был не грабеж? – спросил он.
   Ивэн покачал головой и слегка пожал плечами. Он обладал врожденным изяществом, к которому стремился Монк и которого напрочь был лишен Ранкорн.
   – Нет, хотя преступник мог просто испугаться и убежать, – ответил Ивэн. – Деньги в кошельке Грея остались нетронутыми, да и в комнате было немало ценных вещиц. Единственная зацепка: мы не нашли на убитом часов. У таких джентльменов обычно бывают хорошие часы с гравировкой. Кроме того, он носил цепочку.
   Монк присел на краешек стола.
   – А заложить он их не мог? – спросил он. – Кто-нибудь видел у него эти часы?
   Вопрос был сильный, и задал его Уильям чисто по наитию. Даже самые респектабельные люди подчас испытывают нехватку денег, одеваются и обедают в долг, но тщательно это скрывают. Как Монк вообще додумался спросить об этом? Возможно, его профессиональные навыки въелись в него глубже, чем воспоминания.
   Ивэн порозовел, карие глаза смотрели смущенно.
   – Боюсь, что этого мы так и не выяснили, сэр. Я имею в виду: люди, которых мы опрашивали, относительно часов не смогли припомнить ничего определенного. Внятного описания нет. Квитанции на часы мы тоже не нашли, но на всякий случай проверили местные ломбарды.
   – И ничего?
   Ивэн покачал головой.
   – Ничего.
   – То есть мы не узнаем эти часы, даже если они нам подвернутся? – растерянно сказал Монк и указал на дверь. – Входит сюда, поигрывая ими, какой-нибудь мошенник – а нам и невдомек! Однако, думаю, убийца просто выбросил их в реку, как только вокруг этого дела поднялся шум. Если нет – то он ненормальный. – Монк снова взглянул на кипу бумаг. – Что там еще?
   Следующий лист содержал скупые и колкие показания соседа, некоего Альберта Скарсдейла. Джентльмен был явно шокирован поведением Грея, позволившего себе такую неприличную выходку, как быть убитым на Мекленбург-сквер. Свидетель был, видимо, убежден, что чем меньше он скажет об этом деле, тем скорее о нем забудут, а значит, избавят его от грязных подробностей.
   Скарсдейл допускал, что ему показалось, будто он слышит некий шум между своими апартаментами и апартаментами Грея около восьми вечера, а затем и без четверти десять. Он не может сказать, были ли это два визитера или один и тот же. По правде говоря, он даже не может поклясться, что услышанный им шум не производило какое-либо животное – кот привратника, например. Причиной шума мог также быть мальчишка-посыльный – да и просто кто угодно. И вообще – он был занят собственными делами и не отвлекался по пустякам. Показания завершались сложной вычурной подписью свидетеля.
   Монк взглянул на Ивэна, все еще стоящего у окна.
   – Этот мистер Скарсдейл крутится, как мелкий мошенник, – сухо заметил он.
   – Совершенно верно, сэр, – согласился Ивэн, улыбнувшись одними глазами. – Скандал привлек внимание самых разных людей к этому дому и сильно повредил репутации жильцов.
   – Репутации тех, кто строит из себя джентльменов, – жестко заключил Уильям.
   Ивэн притворился, что не понял.
   – Строит из себя джентльмена, сэр?
   Монк ответил раньше, чем успел обдумать свой ответ.
   – Конечно. Тот, кто уверен в своем общественном положении, вряд ли будет сильно озабочен скандалом по соседству, если тот не затрагивает его лично. Кстати, свидетель был близко знаком с Греем?
   – Нет, сэр, – сказал Ивэн. Он уже уловил мысль Монка: надо полагать, Грей при жизни явно пренебрегал Скарсдейлом. – Нет, он отрицал свое знакомство с покойным. И, если он не лжет, то получается нечто странное. Два джентльмена живут рядом и даже не разговаривают друг с другом…
   Но Уильям решил не отвлекаться.
   – Это мы рассмотрим подробнее чуть позже. – Он снова взглянул на бумаги. – Что там еще ценного? – Затем перевел взгляд на Ивэна. – Кстати, кто обнаружил труп?
   Ивэн шагнул к столу и, выбрав из кипы два листа, протянул их Монку.
   – Уборщица и привратник, сэр. Их показания совпадают, разве что привратнику пришлось говорить чуть больше – мы расспрашивали его еще и относительно вечера.
   – Относительно вечера? – не понял Монк.
   Ивен покраснел, раздосадованный тем, что не смог выразиться достаточно ясно.
   – Все обнаружилось лишь утром, когда пришла уборщица – она же и кухарка – и не смогла войти. Грей не доверял ей ключи; он впускал ее сам, а собираясь отлучиться, передавал распоряжения через привратника.
   – Понятно. И как часто он отлучался таким образом? Полагаю, нам известно, куда он обычно исчезал? – В голосе Монка сами собой прорезались начальственные нотки.
   – Как правило, он уезжал на уикенд, насколько известно тому же привратнику. Или гостил неделю-другую в чьем-нибудь загородном доме. Смотря по сезону.
   – И что же случилось, когда пришла миссис… как ее?
   Ивэн уже стоял почти навытяжку.
   – Хаггинс. Она три раза постучала в дверь и, не дождавшись ответа, пошла к привратнику Гримуэйду за запиской. Тот сказал ей, что Грей вчера пришел домой и с тех пор еще не показывался, так что ей лучше вернуться, постучать снова. Возможно, Грей принимал ванну или еще спал, а теперь ждет ее на лестнице.
   – Но его там, конечно, не было, – зачем-то вставил Монк.
   – Да. Миссис Хаггинс вернулась спустя несколько минут, встревоженная и возбужденная – эта женщина вообще обожает драматические эффекты, – и потребовала от привратника решительных действий. К бесконечному своему удовольствию, – Ивэн слабо улыбнулся, – она заявила, что Грей наверняка лежит мертвый в луже крови и надо вызывать полицию. Она рассказывала мне об этом своем пророчестве не менее дюжины раз. – Он скроил гримасу. – В течение четверти часа я пытался ее остановить, но она уже почувствовала вкус славы. Теперь о ней говорят и в прессе, и в трактирах.
   Монк тоже невольно улыбнулся.
   – Теперь ее полгода будут потчевать джином в обмен на этот душераздирающий рассказ, – сказал он. – Стало быть, Гримуэйд пошел с ней и открыл дверь?
   – Да, конечно, хозяйским ключом.
   – И что они обнаружили? Поточнее.
   Ивэн сосредоточился, причем Уильям не был уверен, вспоминает его помощник показания свидетелей или же собственные впечатления.
   – В прихожей все было в порядке, – начал Ивэн. – Все вещи располагались на своих обычных местах: вешалка, стойка для тростей и зонтиков, подставка для обуви, столик для визитных карточек. Пожалуй, всё. Дверь из прихожей ведет прямиком в гостиную, спальня находится чуть дальше. – По лицу молодого человека пробежала тень, и он оперся на подоконник. – Зато в следующей комнате все было перевернуто вверх дном. Шторы задернуты, газ еще горел, хотя дело уже было днем. Сам Грей лежал наполовину на полу, наполовину на перевернутом кресле. Все было залито кровью… Должен сказать, – продолжал он не без волнения, – что такого зверства я еще не видел. Мужчину забили до смерти каким-то тонким предметом, я имею в виду – не дубинкой. Несомненно, была драка. Столик перевернут, одна ножка сломана. Безделушки сброшены на пол, одно из кресел опрокинуто – то самое, на котором лежало тело. – Ивэн нахмурился, лицо его несколько побледнело. – В других комнатах беспорядка не обнаружилось. – Он развел руками. – Когда нам удалось привести в чувство миссис Хаггинс, она осмотрела кухню и спальню. По ее словам, все как стояло, так и стоит на своих местах.
   Монк глубоко вздохнул и задумался. Он должен был сейчас сказать что-то мудрое. Похоже, Ивэн ждал от него именно этого.
   – То есть у Грея в тот вечер был гость, – произнес он куда менее уверенно, чем хотелось бы. – Гость поссорился с хозяином, а может, просто напал. Произошла яростная драка – и Грей был убит.
   – Похоже на то, – снова выпрямляясь, согласился Ивэн. – Ничего другого мы предположить не смогли. Нам даже не известно, знаком был убийца Грею или нет.
   – Никаких следов взлома?
   – Нет, сэр. Да и вряд ли какой-нибудь взломщик займется дверью, если в доме горит свет.
   – Да. – Монк мысленно обругал себя за идиотское предположение. Или он всегда был таким дураком? Во всяком случае, Ивэн даже не удивился его вопросу. Хорошее воспитание? Или просто боится поссориться с начальством? – Да, конечно, – произнес он вслух. – При условии, что убийца не включил свет сам, чтобы сбить нас с толку.
   – Вряд ли, сэр. Будь он столь хладнокровен, он забрал бы ценности. А ведь даже деньги в кошельке Грея остались нетронутыми.
   Монку нечего было ответить. Он вздохнул, сел за стол и, не предлагая Ивэну также присесть, углубился в показания привратника.
   Лэмб подробно расспросил свидетеля обо всех посетителях, будь то слуги, мальчишки-посыльные или даже бродяги. Гримуэйд был не на шутку обижен. Мальчишки-посыльные имеют дело с самим привратником; что же касается бродяг, то этих грязных тварей и близко нельзя подпускать к порядочному дому. Гримуэйд клялся, что в тот вечер посетителей было всего двое – мимо него просто невозможно проскользнуть незамеченным. Первым посетителем была дама, явившаяся около восьми часов, но ему не хотелось бы называть того, к кому она приходила. Достаточно сказать, что не к майору Грею. Да и вряд ли столь хрупкое создание могло нанести покойному такие страшные раны. Второй посетитель – мужчина, гость мистера Йитса, и Гримуэйд сам проводил его до нужной двери.
   Кто бы ни убил Грея, он либо использовал других посетителей в качестве подсадной утки, чтобы незаметно проскользнуть в дом, либо скрывался в самом здании – выводы напрашивались сами собой.
   Монк отложил лист. С Гримуэйдом надо побеседовать еще раз и уточнить до минуты время прибытия и ухода гостей.
   Ивэн присел на подоконник.
   Показания болтливой миссис Хаггинс Монк прочел лишь потому, что ему требовалось время поразмыслить.
   Наконец он добрался до последнего листа, медицинского свидетельства – самого неприятного и самого необходимого документа. Лист был исписан мелким, четким, округлым почерком. Монку вдруг представился крохотный доктор в круглых очках и с чистенькими пальчиками. Разыгралось воображение или он на самом деле знал этого доктора?
   Отчет был составлен столь бесстрастно, что, казалось, Джослин Грей интересует доктора лишь как представитель вида, но ни в коем случае не как человек, внезапно и жестоко вырванный из жизни, и в те несколько минут, которые столь бесстрастно реконструировались на бумаге, испытавший дикий ужас и мучительную боль.
   Осмотр тела производился в половине десятого утра. Тридцатилетний мужчина, тонкий в кости, но хорошо упитанный, не переносивший никогда серьезных болезней. Единственное повреждение – шрам на правой ноге; неглубокая рана, полученная пять-шесть месяцев назад и, возможно, послужившая причиной хромоты. Смерть наступила восемь-двенадцать часов назад; с большей точностью определить время доктор не решался. Причина смерти очевидна: нанесение множественных сильных ударов по голове и по плечам длинным тонким орудием. Предположительно, тростью или стеком.
   Монк отложил рапорт. Бесстрастный точный язык медицинского свидетельства, как ни странно, вызвал в его воображении подробную картину места преступления: кислый запах крови и жужжание мух. Часто ли ему приходилось раньше расследовать убийства? Трудно сказать.
   – Скверное дело, – пробормотал он, не глядя на Ивэна.
   – Скверное, – согласился тот, кивнув. – Газеты много о нем шумели. Ругали нас за то, что никак не можем найти убийцу. Публика, конечно, была взбудоражена. Если уж на Мекленбург-сквер происходят убийства, то где же тогда можно чувствовать себя в безопасности? Вдобавок ко всему Джослин Грей – симпатичный безобидный джентльмен из хорошей семьи, отставной офицер. Воевал в Крыму, был на хорошем счету, видел знаменитую атаку легкой бригады, получил ранение под Севастополем. – Лицо Ивэна выразило жалость и растерянность. – Многие считают, что государство в долгу перед покойным, пока преступник не схвачен. Я понимаю, что это не так, – поспешил добавить он, – но газетчики внушили публике именно такие мысли… Мы до сих пор топчемся на месте. От свидетелей, как видите, толку мало. Я могу предъявить сейчас вещественные доказательства, их немного. А потом, если не возражаете, мы можем побывать на месте преступления.
   Монк поднялся.
   – Да, так и сделаем. Никогда не знаешь, что именно натолкнет на правильную мысль.
   Но в глубине души Монк и сам не верил в свои слова. Если ни Лэмб, ни этот изящный проницательный юноша не достигли успеха, то вряд ли это удастся ему. Поражение было неотвратимым. Такое впечатление, что Ранкорн навязал ему это дело, зная, насколько оно безнадежно. Может, они с Ранкорном были старыми врагами? Вполне возможно. То, что Монк уже узнал о себе и о своем прошлом, в восторг его не приводило. Честно говоря, Ивэн нравился ему больше, чем он сам.
   Уильям полагал, что пока успешно скрывает потерю памяти. Но что, если Ранкорн раскусил его? Возможно, в прошлом таилась обида, которую он нанес Ранкорну, и вот теперь тот нашел способ свести с ним счеты. Неужели у Монка в этой жизни были одни лишь враги и ни одного друга? Влюблялся ли он хоть раз? Даже на этот вопрос Уильям не знал ответа.
   Монк шел вслед за стремительно вышагивающим Ивэном и думал, что вот с этим-то человеком он был бы не прочь подружиться. Но полное незнание окружающего мира сковывало его. Каждый шаг мог оказаться шагом в трясину, везде мерещились западни и ловушки. Приходилось действовать автоматически, полагаясь на инстинкт и укоренившиеся привычки.
   Вещественных доказательств и впрямь оказалось немного – бесхозные предметы, разложенные, как в привокзальном бюро находок. Жалкие и приводящие в замешательство останки чьей-то жизни, которые теперь поражают своей бессмысленностью. Не так ли и он затерялся на Графтон-стрит – забытый предмет, чья история стерлась из памяти. Монк начал осмотр с одежды. Прекрасного покроя панталоны из превосходной материи были обильно испятнаны кровью. Лакированные башмаки – совсем новые, с нестершимися подошвами. Свежая смена нижнего белья, опять-таки испорченная кровавыми пятнами, как и сюртук с разорванным рукавом. Все эти вещи говорили лишь о сложении, да еще, пожалуй, о безупречном вкусе и приличном состоянии Джослина Грея.
   Монк осмотрел одежду и повернулся к Ивэну.
   – Не очень обнадеживающе, не так ли, сэр? – Ивэн смотрел на вещественные доказательства с легким отвращением. Кроме того, в глазах помощника Монк увидел жалость. Не слишком ли этот юноша чувствителен для полицейского?
   – Да, не очень, – сухо согласился Уильям. – Это все?
   – Нет, еще оружие, сэр. – Ивэн нагнулся и поднял тяжелую трость черного дерева, густо покрытую засохшей кровью и прилипшими волосами.
   Монк вздрогнул. Возможно, привычка к подобным вещам покинула его вместе с памятью.
   – Ужасно. – Не сводя карих глаз с Монка, Ивэн поджал губы.
   Тот смутился. Гримаска подчиненного, конечно, могла означать и жалость к убитому, и отвращение к орудию убийства, но не исключено, что Ивэн выразил таким образом удивление внезапной брезгливости старшего офицера. Монк заставил себя взять трость в руки. Она оказалась неожиданно тяжелой.
   – Боевое ранение, – пояснил Ивэн, по-прежнему глядя на Монка. – Свидетели утверждают, что он в самом деле при ходьбе опирался на трость. Я имею в виду, носил ее не для красоты.
   – Правая нога, – процитировал Монк медицинское заключение и положил трость на место. – Больше ничего?
   – Два разбитых стакана, сэр, и графин, тоже разбитый. Судя по всему, они были сброшены со стола, как и пара безделушек. Среди бумаг мистера Лэмба есть подробная схема, сэр. Не знаю, поможет ли она вам, но мистер Лэмб потратил на нее не один час.
   Монк мысленно пожалел – сначала Лэмба, потом самого себя. На секунду ему захотелось поменяться с Ивэном местами, уступив тому первенство, а также право принимать решения и совершать ошибки. Монк поймал себя на том, что даже мысль о собственном поражении ему нестерпима. Он должен распутать это дело во что бы то ни стало, он должен победить – и стереть довольную улыбку с лица Ранкорна.
   – Ах да, еще деньги, сэр. – Ивэн открыл картонную коробку и извлек оттуда красивый бумажник из свиной кожи, несколько золотых соверенов, пару клубных карточек и дюжину визиток. «Майор Джослин Грей, Мекленбург-сквер, 6, Лондон».
   – Это все? – спросил Монк.
   – Да, сэр. Двенадцать фунтов, семь шиллингов и шесть пенсов. Если мы имеем дело с вором, то весьма странно, что он их не взял.
   – Может быть, испугался или сам был ранен. – Другого ничего в голову Монку не пришло. Он жестом приказал убрать коробку. – Думаю, самое время отправиться на Мекленбург-сквер.
   – Да, сэр. – Ивэн выпрямился. – Но это полчаса ходьбы. Если вы чувствуете себя достаточно хорошо…
   – Пара миль? Послушайте, у меня ведь сломана не нога, а рука! – Монк резко повернулся и взял шляпу.
   Ивэн переоценил их возможности. Идти пришлось против ветра, то и дело обходя толпы прохожих и уличных торговцев, сторонясь транспорта и переступая через не убранный еще навоз на мостовой – так что дорога до дома номер шесть по Мекленбург-сквер отняла у них минут сорок. На углу Даути-стрит орудовал метлой какой-то мальчишка, и Монку подумалось, не тот ли это метельщик, которого допрашивал мистер Лэмб. Бедный малый: изо дня в день, в любую погоду, рискуя попасть под копыта или под колеса, добывать таким образом хлеб насущный… Уильям разозлился, поймав себя на столь сентиментальной мысли. Решив ни на что больше не отвлекаться, он расправил плечи и вошел в дом. Привратник стоял у дверей своей каморки.
   – Да, сэр? – вежливо осведомился он, перекрывая дорогу Монку.
   – Гримуэйд? – спросил тот.
   – Да, сэр? – Привратник был удивлен и озадачен. – Прошу прощения, но я не могу сказать, что ваше лицо мне знакомо. Память на лица у меня хорошая… – Он приостановился, ожидая объяснений, потом взглянул на Ивэна и все понял.
   – Полиция, – коротко пояснил Монк. – Мы бы хотели заглянуть в комнаты покойного майора Грея. Ключ при вас?
   – О да, сэр, мы туда и не заходим. Комнаты заперты с тех пор, как там побывал мистер Лэмб.
   – Хорошо, благодарю вас. – Уильям хотел предъявить бумаги, но привратнику было достаточно и присутствия Ивэна. Он скрылся в своей каморке и вернулся с ключами.
   По лестнице полицейские поднимались в скорбном молчании, словно чувствуя близость недавней насильственной смерти. Монка даже посетило на секунду неприятное чувство – ему представилось, что в комнате наверху до сих пор лежит труп Джослина Грея. В раздражении он отбросил эту мысль. Так и до ночных кошмаров дожить недолго!
   – Мы на месте, сэр. – С ключом, взятым у привратника, Ивэн остановился у двери. – Конечно, есть еще и черный ход, через кухню. Им пользуются слуги и посыльные.
   Монк собрался с мыслями.
   – А мимо привратника проскользнуть нельзя?
   – Вряд ли, сэр. Какой смысл держать привратника, если в дом можно проникнуть другим путем? Тогда бы жильцам не было покоя от торговцев и нищих. – Лицо Ивэна на секунду стало язвительным. – Или от кредиторов.
   – Совершенно верно, – саркастически ответил Уильям.
   Ивэн отомкнул дверь. В движениях его чувствовалась некая напряженность, словно ему не хотелось снова оказаться на месте зверского преступления. Или, может быть, Монк непроизвольно приписывал молодому коллеге свои собственные фантазии?
   Прихожая в точности соответствовала описанию Ивэна: чистенькая, белая, аккуратная. Монк увидел и стойку для зонтов и тростей, и маленький стол для визитных карточек. Ивэн с выпрямленной спиной уже открывал дверь в комнату.
   Уильям вошел вслед за ним. Трудно сказать, что он собирался там увидеть, но мышцы его также были напряжены, словно в ожидании нападения.
   Обстановка была изящной, если не сказать роскошной, но, не подсвеченная газовыми рожками и отблесками камина, могла показаться поначалу вполне заурядной. Безукоризненная отделка стен, прекрасная мебель, но на полированном дереве шифоньера, на бюро и на ковре – везде слой пыли. Взгляд Монка непроизвольно обратился сначала к окну, затем обежал обстановку: чрезмерно украшенный стол, жардиньерка с японской вазой, книжная полка красного дерева и, наконец, перевернутое тяжелое кресло и лежащий ножками вверх сломанный стол, ранее составлявший пару с первым столом. Сатиновая обивка прорвалась, обнажив бледное дерево.
   Потом Уильям заметил пятна на полу. Они были невелики, но его поразил цвет – темный, почти черный. Должно быть, Грей потерял много крови именно здесь. Монк перевел взгляд на ковер, в узор которого внесли свою щедрую лепту пятна запекшейся крови. На дальней стене висела покосившаяся картина. Он подошел и, внимательно осмотрев ее, отметил, что штукатурка рядом повреждена. Сама картина представляла собой безвкусную акварель с изображением Неаполитанского залива и конусом Везувия на заднем плане.
   – Драка, надо полагать, была серьезная, – тихо сказал Монк.
   – Да, сэр, – согласился Ивэн. Он стоял в центре комнаты, словно не зная, что ему делать. – Руки и плечи покойного были в синяках, а костяшки пальцев ободраны.
   Монк хмуро взглянул на него.
   – Я не помню, чтобы врач писал о синяках.
   – Там было сказано, «следы борьбы», сэр. – Ивэн оглядел комнату. – На кресле тоже кровь. – Он указал на перевернутое кресло. – Здесь покойный лежал, а голова свешивалась на пол. Мы ищем жестокого человека, сэр, – добавил он, чуть заметно вздрогнув.
   – Да. – Монк огляделся, словно пытаясь представить в подробностях, что произошло в этой комнате шесть недель назад: удары, мечущиеся тени, трещащая мебель, бьющееся стекло. Внезапно картина стала настолько реальной, что Монка буквально захлестнуло волной ненависти и страха. Что же здесь творилось, если от этих стен до сих пор веет ужасом?
   Уильям повернулся и вышел, чуть не споткнувшись на пороге. Скорее на улицу, в привычный шум толпы, на свежий воздух! Он даже не оглянулся, чтобы убедиться, следует ли за ним Ивэн.

Глава 3

   Монк пришел в себя только на улице. Усилием воли подавил дрожь и тошноту. Тронув пальцами щеку, обнаружил, что она влажная, и лишь тогда обратил внимание на косой, летящий в лицо дождь.
   Он оглянулся на Ивэна. Тот был смущен, задумчив, но не более того. Если там, в комнате, он и почувствовал незримое присутствие жертвы и убийцы, то ничем себя не выдал.
   – Жестокий человек, – непослушными губами повторил Монк недавние слова Ивэна.
   – Да, сэр, – серьезно отозвался тот. Хотел еще что-то добавить, но передумал. – С чего вы собираетесь начать, сэр? – спросил он.
   Прежде чем ответить, Монк какое-то время размышлял. Они шли по Даути-стрит по направлению к Гилфорд-стрит.
   – Перепроверить показания свидетелей, – сказал он наконец, останавливаясь на краю тротуара, чтобы пропустить разбрызгивающий грязь экипаж. – Ничего другого я пока не вижу. Начнем с наименее перспективных. Кстати, метельщик – на месте. – Монк указал на мальчишку, сметающего в совок конский помет. – Это тот самый?
   – Думаю, да, сэр. Отсюда лица не разглядишь…
   Действительно, лицо мальчишки было покрыто грязью и ссадинами, свидетельствующими, что профессия его довольно рискованная. Кроме того, по случаю дождя он нахлобучил на голову огромную матерчатую кепку.
   Ивэн и Монк сошли на мостовую и направились к пареньку.
   – Ну? – спросил Уильям, когда они подошли поближе.
   Ивэн кивнул.
   Монк полез в карман за монетой; он чувствовал себя обязанным как-то отблагодарить мальчишку за то, что его оторвут сейчас от работы. Выбрав два пенса, Уильям протянул их метельщику.
   – Альфред, я из полиции. Мне нужно поговорить с тобой насчет джентльмена, которого убили в доме номер шесть.
   Мальчишка взял монету.
   – Ага, начальник. Только я уже все сказал, когда спрашивали. – Он шмыгнул носом и взглянул на Монка с надеждой. Человек, начинающий разговор с двухпенсовика, заслуживает внимания.
   – Возможно, что так, – согласился Уильям. – И все же мне хотелось бы с тобой поговорить.
   Мимо в направлении Грейс-Инн-роуд прогромыхала телега, обдав всех троих жидкой уличной грязью. К их ногам спланировала пара капустных листов.
   – Мы можем отойти на тротуар? – раздраженно спросил Монк. Его прекрасная обувь была теперь испачкана, а панталоны мокры до колена.
   Мальчишка кивнул, а затем, понимая, что не всем дано столь виртуозно уклоняться от колес и копыт, вывел полицейских на тротуар самым безопасным путем.
   – Чего, начальник? – с готовностью спросил он, пряча монету куда-то за подкладку куртки. Хотел утереть нос, но из уважения к стражам порядка воздержался.
   – Ты видел, как майор Грей вернулся домой в день убийства? – с подобающей случаю серьезностью спросил Монк.
   – Ага, начальник, и за ним никто не шел, я никого не видел.
   – Народу на улице было много?
   – Не, погода была плохая, даром что июль – холодно, мокро. По улице никто не слонялся, все домой торопились.
   – Давно ты подметаешь этот перекресток?
   – Да пару лет уже. – Белесая бровь мальчишки удивленно вздернулась, он явно не ждал такого вопроса.
   – То есть ты должен знать почти всех местных жильцов? – продолжал Монк.
   – Ну да, а как же! – В глазах мальчишки мелькнула искра понимания. – Это в смысле, не видал ли я кого-нибудь незнакомого?
   Монк одобрительно кивнул.
   – Именно так.
   – Того, что заколотил его до смерти?
   – Да. – Уильям внутренне содрогнулся, услышав от коротышки такую фразу.
   – Тогда про женщину вам не рассказывать?
   – Пожалуй, не стоит, – согласился Монк. Затем у него блеснула догадка, что преступник мог просто-напросто переодеться женщиной. Если, конечно, то был не случайный убийца, а человек, годами вынашивавший ненависть, напоминания о которой до сих пор витали в страшной комнате. – Разве что это была крупная женщина, – добавил он. – Я имею в виду, крепкого сложения.
   Мальчишка хотел чихнуть, но опять сдержался.
   – Да нет, не крупная. Тут их много таких шастает, но все нормальные. Больно здоровые сюда не заходят, пигалицы – тоже. – Он все-таки чихнул и остался собой недоволен. – Вьются вокруг джентльменов с деньгами, а тем нужно, чтобы женщина была как женщина. – И мальчишка обвел рукой богато изукрашенные фасады.
   – Понятно. – Монк был несколько смущен. – И вечером того дня ты заметил, как в дом номер шесть входила женщина именно такого пошиба? – Что ж, информация не бог весть какая, но в их положении хватаешься за любую ниточку.
   – Да, но я ее и раньше тут видал.
   – Когда она пришла?
   – Да вот как раз, когда я домой собрался.
   – Что-то около половины восьмого?
   – Ага.
   – А до этого?
   – Это в смысле: кто еще входил в шестой дом?
   – Да.
   Мальчишка прикрыл глаза, сосредоточился. Кажется, дело могло обернуться еще одним двухпенсовиком.
   – Один жельтмен, который там живет, привел другого, такого коротышку, у него еще воротник был вроде из меха, но кудрявый.
   – Каракулевый? – уточнил Монк.
   – Ну я не знаю, как это называется. В общем, вошли, а как выходили, я уже не видел. Вам это чем-нибудь поможет?
   – Возможно. Спасибо тебе большое, – со всей серьезностью сказал Монк и вручил мальчику, к удивлению Ивэна, еще одну монетку.
   Они стояли и смотрели, как радостный метельщик, ловко лавируя среди громыхающих экипажей, возвращается на свое место. У Ивэна было задумчивое лицо, но насколько это связано с ответами мальчика, Монк не мог сказать.
   – Продавщицы лент здесь сегодня нет, – сообщил Ивэн, внимательно оглядывая Гилфорд-стрит. – Кем займемся следующим?
   Монк подумал.
   – Как насчет возницы? Я полагаю, его адрес вам известен?
   – Да, сэр, но вряд ли мы его сейчас застанем.
   Монк подставил лицо мокрому восточному ветру.
   – Разве только он болен, – согласился он. – Самое время для хорошего заработка. По такой погоде редко кто согласится идти пешком, все норовят нанять кэб. – Монк остался доволен сказанным. Фраза была исполнена здравого смысла и свидетельствовала об определенной проницательности говорящего. – Мы отправим ему послание явиться к полицейскому участку. Не думаю, чтобы он добавил к своим показаниям что-либо новое… – Уильям саркастически усмехнулся. – Разве что признание в убийстве Грея.
   Ивэн уставился на него, не понимая, всерьез говорит Монк или шутит. Честно сказать, Уильям и сам этого не понял. Почему, собственно, они должны верить в правдивость показаний возницы? Вполне возможно, что между ним и седоком вышла ссора из-за какого-либо пустяка – возможно, не сошлись в цене. Вполне вероятно, что возница помог донести Грею до дверей саквояж или сверток. Затем увидел роскошную квартиру – и зависть толкнула беднягу на страшное дело. Он мог быть сильно навеселе; известно ведь, каким способом возницы борются с холодом и сыростью. Господи, сколько их умирает ежегодно от бронхита и чахотки!
   Ивэн по-прежнему смотрел на Монка, не зная, что и подумать.
   – Мы должны еще раз выяснить у привратника, точно ли Грей вернулся один, – сказал Монк. – Гримуэйд мог запросто проглядеть возницу, несущего багаж. На них, как на почтальонов, никто не обращает внимания. Глаз видит, а мозг не фиксирует.
   – Возможно. – В голосе Ивэна зазвучала надежда. – И возница мог выбрать жертву для подельника, зная адреса наиболее щедрых седоков. Неплохой приработок.
   – Вполне. – Уильям продрог, стоя на краю тротуара. – Но с майором он перегнул палку. Может быть, лучше не передавать ему послания, а просто вызвать в полицию, чтобы заранее понервничал? Хотя сейчас уже поздно; давайте-ка зайдем в ближайшую пивную, перекусим и послушаем сплетни. Потом вы вернетесь в участок и посмотрите, что известно о нашем вознице: какова у него репутация, дружки… А я снова займусь привратником и, может быть, соседями.
   Местный кабачок оказался приятным шумным заведением, где им любезно преподнесли по кружке эля и по сандвичу, поглядывая, правда, с некоторой опаской. Посетители были никому не знакомы, а их манера одеваться, очевидно, наводила на мысль, что оба они из полиции. Неподалеку пару раз заговорили об убийстве Грея, но майор явно не жаловал это заведение, так что никто о нем особенно не жалел. Удивлялись лишь жестокости преступления.
   Затем Ивэн отбыл в полицейский участок, а Монк вернулся на Мекленбург-сквер. Все началось сызнова.
   – Да, сэр, – терпеливо отвечал Гримуэйд. – Майор Грей вернулся в четверть седьмого или чуть раньше. На мой взгляд, вел он себя как обычно.
   – Он прибыл кэбом? – Монку не хотелось, чтобы привратник сразу догадался, куда он клонит.
   – Да, сэр.
   – Откуда вы знаете? Вы видели кэб?
   – Да, сэр, видел. – Гримуэйд был уже слегка встревожен и раздосадован. – Он остановился прямо у двери; слишком скверная была погода, чтобы идти до крыльца по лужам.
   – Возницу видели?
   – Я что-то не пойму, чего вы хотите узнать, – уже с откровенным раздражением сказал Гримуэйд.
   – Вы видели возницу? – повторил Монк.
   Гримуэйд скривил лицо.
   – Не припомню, – признался он.
   – Не слезал ли он с козел, не помогал ли поднести майору Грею какой-нибудь багаж?
   – Нет, насколько мне помнится.
   – Вы уверены?
   – Да, уверен. В дверь он не входил.
   Версия рухнула. Да и странно было бы ожидать, что первое же его предположение, продиктованное вдобавок исключительно здравым смыслом, окажется верным.
   – И по лестнице Грей поднимался один? – Вопрос был задан лишь для того, чтобы уничтожить даже тень сомнения.
   – Да, сэр, один.
   – Вы говорили с ним о чем-нибудь?
   – Нет, не припомню. Во всяком случае, он не упоминал, что ждет кого-то в гости или чего-то боится.
   – В тот вечер посетители в дом входили?
   – Да, но таких, которые могли бы совершить убийство, среди них не было.
   – В самом деле? – Монк приподнял бровь. – Не предполагаете же вы, что майор Грей сам себя убил! Или что это был несчастный случай! Стало быть, приходится допустить, что убийца находился в доме.
   Лицо Гримуэйда выразило сначала возмущение, затем ужас. Он уставился на Монка, не в силах произнести ни слова.
   – У вас есть другая мысль? Вот и у меня тоже… – Уильям вздохнул. – Давайте начнем сначала. Вы сообщили, что после прибытия майора Грея в дом входили всего два посторонних человека: женщина – около семи вечера, а позже, приблизительно без четверти десять, мужчина. Теперь скажите, к кому направлялась женщина, мистер Гримуэйд, и как она выглядела. И, пожалуйста, без экивоков и иносказаний.
   – Без чего?
   – Говорите только правду! – отрезал Монк. – Вашим жильцам доставит гораздо больше беспокойства, если мы начнем вытрясать ее из них самих.
   Гримуэйд воззрился на него, осознав наконец свое положение.
   – Местная «ночная бабочка», сэр; зовут ее Молли Рагглс, – процедил он. – Хорошенькая мордашка, рыжие волосы. Я скажу, где она живет, но, сами понимаете, мне не хотелось бы, чтобы кто-нибудь проведал, что вы узнали это от меня.
   Забавно было смотреть, как он заискивает, стараясь скрыть свою неприязнь.
   – Понимаю, – пошел на уступку Монк. Это было и в его собственных интересах. Проститутки, как правило, владеют весьма ценной информацией, надо только найти к ним подход. – И кто же ее ждал?
   – Мистер Тейлор, сэр; он живет в пятом номере. Она часто к нему наведывается.
   – Но это была точно она?
   – Да, сэр.
   – Вы провели ее до двери мистера Тейлора?
   – О нет, сэр! Дорогу она и сама знает. – Он пожал плечами. – И это было бы бестактно, так ведь, сэр? Я и ваши вопросы считаю бестактными, – многозначительно добавил он.
   – Ничего не поделаешь. – Монк позволил себе слегка улыбнуться. – Итак, вы не покидали своего поста, чтобы провести ее наверх?
   – Нет, сэр.
   – А еще какие-нибудь женщины, мистер Гримуэйд? – Уильям взглянул на привратника в упор.
   Тот отвел глаза.
   – Предпочтете, чтобы я это выяснил сам? – пригрозил Монк. – Я могу прислать сюда сыщиков.
   Гримуэйд был потрясен. Голова его резко вздернулась.
   – Вы не сделаете этого, сэр! Здесь проживают джентльмены! Они съедут с квартир! Они не потерпят…
   – Тогда не вынуждайте меня к этому.
   – Вы суровый человек, мистер Монк. – Сказано это было угрюмо, но с уважением. Вот и первая маленькая победа.
   – Я хочу найти убийцу майора Грея, – ответил Уильям. – Кто-то проник в это здание, нашел путь наверх, в квартиру Грея, избил хозяина тростью до смерти и продолжал бить уже мертвого. – Монк видел, как содрогнулся Гримуэйд, да и сам почувствовал отвращение. Он вспомнил ужас, поразивший его в комнате наверху. Казалось, ненависть и ярость пропитали ее стены.
   Нелепость! Было в этом что-то от ночного кошмара. Может, то, что он ощутил тогда, – просто отзвук его собственных страхов, страхов человека, утратившего память о себе, о своей прошлой жизни?.. Ничего. Стоит ему получше узнать себя и обрести уверенность, как острое чувство уязвимости и беззащитности исчезнет.
   Или, может быть, вид этой комнаты пробудил в нем воспоминания о том, что случилось с ним самим – страх, боль, неизбежность смертельного удара о камни мостовой? Переворачивающийся кэб, ржание обезумевшей лошади, вопль возницы… И нахлынувший на него ужас не имел никакого отношения к бедняге Грею?
   Он должен узнать о себе побольше: что он делал в ту роковую ночь, куда ехал, откуда… И не только это. Что он был за человек, чем дорожил, в чем ошибался, к чему относился с трепетом. Все люди как-то связаны друг с другом. Должен же кто-то, в конце концов, питать к нему чувства, более глубокие, нежели уважение и неприязнь. Все свободное от расследования время он должен потратить на то, чтобы по кусочкам восстановить свою жизнь, понять себя самого…
   Гримуэйд озадаченно всматривался в лицо полицейского, чувствуя, что тот его не слушает.
   Монк поднял глаза.
   – Ну, мистер Гримуэйд? – с неожиданной мягкостью в голосе спросил он. – Как насчет других женщин?
   Гримуэйд счел интонацию угрожающей.
   – Приходила одна к мистеру Скарсдейлу, сэр. Но он щедро заплатил мне, чтобы я никому не говорил об этом.
   – Когда она пришла?
   – Около восьми.
   Скарсдейл упомянул, что слышал около восьми какой-то шум. Возможно, хотел отвести от себя подозрения – на тот случай, если кто-нибудь из жильцов видел в коридоре его гостью.
   – Вы поднимались с ней наверх? – Монк взглянул на Гримуэйда.
   – Нет, сэр, она бывала здесь раньше и тоже знала дорогу. Кроме того, он ее ожидал.
   Монк кивнул.
   – А посетитель, явившийся без четверти десять? – спросил он. – Гость мистера Йитса, вы говорите… Он тоже бывал здесь раньше?
   – Нет, сэр. Я проводил его, поскольку он не знал, куда идти. Я говорил об этом мистеру Лэмбу.
   – Верно. – Уильям не стал напоминать привратнику, что в беседе с мистером Лэмбом тот о многом умолчал. – Итак, вы поднялись вместе с гостем?
   – Да, сэр, – твердо ответил Гримуэйд. – И видел, как мистер Йитс открыл ему дверь.
   – Как он выглядел, этот человек?
   Гримуэйд возвел глаза к потолку.
   – О, крупный мужчина, я бы сказал, крепкий… – Внезапно он переменился в лице. – Да уж не думаете ли вы, что это он? – Привратник медленно выдохнул, глаза его округлились. – Боже, как же я сам об этом раньше не подумал!
   – Возможно, – осторожно согласился Монк. – Все может быть. Вы бы узнали его при встрече?
   Лицо Гримуэйда стало растерянным.
   – Простите, сэр, не уверен. Видите ли, пока он был здесь, внизу, я особо к нему не присматривался, а когда поднимались по лестнице, я больше смотрел под ноги, поскольку уже стемнело. Верхнее платье на нем было по погоде – вы ведь знаете, погода была ужасная, ветер, дождь… Кажется, джентльмен имел довольно смуглое лицо, и если носил бородку, то небольшую.
   – А то и вовсе был гладко выбрит, – добавил Монк, стараясь не поддаться раздражению. Незачем было зря пугать привратника и сбивать его с толку.
   – Но это был крупный мужчина, – искательно глядя на Монка, повторил привратник. – И очень высокий, около шести футов. Но таких ведь много, верно?
   – Да, конечно, – согласился Монк. – Когда он ушел?
   – Я видел его краем глаза, сэр. Он прошел мимо моего окошка где-то в пол-одиннадцатого или чуть раньше.
   – Краем глаза? Откуда же вы тогда знаете, что это был именно он?
   – А больше некому. Раньше он не выходил, позже – тоже, да и с виду похож: одежда, рост…
   – Вы с ним даже не перемолвились?
   – Нет, он, по-моему, торопился. Домой, наверное. Погода, сэр, как я уже говорил, была такая, что хороший хозяин собаку на улицу не выгонит.
   – Да, знаю. Благодарю вас, мистер Гримуэйд. Если вспомните еще что-нибудь, сообщите нам в полицейский участок. Всего доброго.
   – Всего доброго, сэр, – с облегчением отозвался Гримуэйд.
   Монк решил подождать Скарсдейла: во-первых, рассчитаться с ним за ложь, а во-вторых, узнать побольше о Джослине Грее. С некоторым удивлением Уильям сообразил вдруг, что знает о покойном не больше, чем о себе самом. Он не имел понятия ни о жизни Грея, ни о том, кто любил несчастного и кто ненавидел. А ведь кто-то ненавидел его до такой степени, что избил до смерти и еще продолжал наносить удары по мертвому телу. Значит ли это, что майор был способен вызывать столь необузданные чувства? Или все-таки Грей оказался случайной жертвой, попавшей под горячую руку?
   Монк вернулся на площадь и нашел скамью, с которой был виден подъезд дома номер шесть.
   Скарсдейл прибыл через час, когда уже начало смеркаться. Уильям немедленно последовал за ним и первым делом спросил у привратника, точно ли это мистер Скарсдейл.
   – Да, сэр, – с неохотой признался Гримуэйд, но неприятности привратника Монка уже не волновали. – Вас проводить?
   – Нет, благодарю, я найду дорогу сам.
   Шагая через две ступеньки, Монк оказался на площадке, когда дверь только еще закрывалась. Он подошел и постучал. После короткой паузы дверь открылась вновь. Уильям представился и в нескольких словах объяснил цель своего посещения.
   Нельзя сказать, чтобы Скарсдейл обрадовался его визиту. Это был маленький жилистый человек, вся красота которого сосредоточилась в светлых холеных усах. Черты его были непримечательны, да и волосы начинали редеть. Одет он был, правда, вызывающе элегантно.
   – Прошу прощения, сэр, я не могу принять вас сегодня, – бесцеремонно заявил он. – Мне необходимо переодеться к званому обеду. Встретимся завтра, а еще лучше послезавтра.
   Однако Монк был мужчиной куда более крупного сложения и отступать не собирался.
   – На завтра у меня назначены встречи с другими людьми, – сказал он, делая шаг вперед. – И поговорить с вами мне нужно именно сейчас.
   – Простите, но у меня… – начал Скарсдейл, отступая и явно намереваясь закрыть дверь.
   Монк сделал еще один шаг.
   – Поговорить, например, о том, как звали молодую особу, посетившую вас вечером в день убийства майора Грея. И заодно, почему вы нам солгали.
   Реакция была именно та, на которую Монк и рассчитывал. Скарсдейл остолбенел. Он подбирал слова, не решившись еще, оскорбиться ему или же искать пути к отступлению. Монк глядел на него почти презрительно.
   – Мне… э… – начал Скарсдейл. – Мне… не совсем понятно… э… Что вы, собственно… – Он замолчал, так ни на что и не решившись.
   Лицо Уильяма окаменело.
   – Может быть, мы продолжим беседу где-нибудь в другом месте, а не на пороге? – Он окинул взглядом лестницу и ряд дверей, одна из которых вела в комнаты Грея.
   – Да… Да, я полагаю… – Скарсдейл чувствовал себя крайне неловко, над бровями у него выступили капельки пота. – Хотя я не могу сообщить вам ничего полезного. – Он наконец отступил, позволив Монку войти. – Посетившая меня молодая леди не имеет никакого отношения к бедняге Грею; и она ничего знать не знает!
   Монк прикрыл за собой дверь и последовал за хозяином в гостиную.
   – Стало быть, вы ее об этом спрашивали, сэр? – Он притворился заинтересованным.
   – Да, разумеется, спрашивал! – Оказавшись в собственной гостиной, Скарсдейл начал стремительно приходить в себя. Приглушенный свет газовых рожков мерцал на лакированной коже, падал на старый турецкий ковер и фотографии в серебряных рамках. Джентльмен разговаривал с полицейским. – Естественно, если бы обнаружилось нечто такое, что могло бы помочь вам в вашей… работе, я немедленно сообщил бы. – Он умышленно сделал паузу перед словом «работа», не предложил Монку присесть, да и сам остался стоять между столом и диваном, что выглядело, кстати сказать, весьма неловко.
   – И вы, конечно, хорошо знаете эту молодую леди? – Уильям так и не сумел справиться с сарказмом, невольно прозвучавшим в его голосе.
   Скарсдейл смутился, опять-таки не решив, оскорбиться ему или же попытаться увильнуть от прямого ответа. Выбрал последнее.
   – Простите? – непонимающе переспросил он.
   – Вы можете поручиться за правдивость слов этой леди, – сказал Монк, с усмешкой глядя на Скарсдейла, – принимая во внимание ее… работу? – Он не без удовольствия выбрал то же самое слово.
   Скарсдейл побагровел, и Монк понял, что иметь дело с этим свидетелем ему теперь будет трудновато.
   – Вы превышаете ваши полномочия! – взорвался хозяин дома. – И ведете себя оскорбительно! Вы не имеете права вмешиваться в мои личные дела. Извольте подбирать выражения, или я буду вынужден пожаловаться вашему начальству. – Он взглянул на Монка и отказался от этой мысли. – Какой ей смысл лгать? Она пришла одна и ушла одна, и никого не видела по дороге, кроме Гримуэйда, привратника. Можете сами у него удостовериться. Без его позволения в дом никто не проникнет. Это вам не меблированные комнаты! – Он обвел взглядом роскошную обстановку и снова посмотрел на Монка.
   – Из ваших слов следует, что Гримуэйд должен был пропустить в дом убийцу, – сказал Монк, глядя ему в глаза.
   Скарсдейл побледнел; он был весьма самонадеян, но не глуп. Монк счел за лучшее сменить тему.
   – Вот вы – джентльмен, – сказал он и сам содрогнулся, услышав столь низкую лесть, – и ближайший сосед майора Грея. Не могли бы вы мне рассказать о личности покойного? Я ничего о нем не знаю.
   Скарсдейл обрадовался такому повороту.
   – Да, конечно, – немедленно отозвался он. – Вы вообще ничего о нем не знаете?
   – Вообще ничего, – подтвердил Монк.
   – Он был младшим братом лорда Шелбурна, как известно. – Скарсдейл чуть округлил глаза, затем вышел на середину комнаты и сел на стул с высокой резной спинкой. Затем взмахнул рукой, приглашая Уильяма также куда-нибудь присесть.
   – Вот как? – Тот опустился на точно такой же стул.
   – О да, это весьма древний род, – с удовольствием проговорил Скарсдейл. – Вдова леди Шелбурн, их матушка, была старшей дочерью герцога Рутвена, насколько я знаю.
   – Джослин Грей, – напомнил Монк.
   – О! Весьма приятный малый; крымский офицер… не помню, правда, в каком полку он служил, но прекрасной репутации. – Скарсдейл покивал с важным видом. – Ранен под Севастополем, так он сам говорил; затем ушел в отставку по инвалидности. Хромал, бедняга. Не то чтобы это портило осанку… Выглядел он всегда очаровательно, очень достойно выглядел…
   – Семейство состоятельное?
   – Шелбурны? – Скарсдейла слегка позабавило невежество собеседника, и самоуверенность снова стала понемногу возвращаться к нему. – Разумеется. Вы в самом деле не знаете? – Он окинул Монка пренебрежительным взглядом. – Но, естественно, большая часть наследства досталась старшему сыну, нынешнему лорду Шелбурну. Так уж заведено: все деньги – старшему, вместе с титулом. Иначе, сами понимаете, все состояния быстро раздробятся на мелкие кусочки – и что станет со страной?
   Монк держал себя в руках и выносил этот покровительственный тон, не меняясь в лице.
   – Да, благодарю вас. На что же жил в таком случае Джослин Грей?
   Скарсдейл развел руками, маленькими, широкими, короткопалыми.
   – О, я полагаю, у него было какое-то собственное дело. Вряд ли оно приносило большие доходы, но на скудость средств Грей никогда не жаловался. Одевался всегда превосходно. Одежда, сами понимаете, многое говорит о человеке. – С легкой улыбкой он покосился на Уильяма, но, заметив на своем госте одежду безупречного покроя, несколько смутился.
   – А не знаете, он никогда не был женат или хотя бы помолвлен? – У Монка было безразличное лицо, несмотря на то, что промашка Скарсдейла доставила ему удовольствие.
   Тот удивился такому вопросу.
   – Но вы же и сами это знаете!
   – Да, мы знаем, что он не состоял в законном браке, – сказал Монк, спеша исправить ошибку. – Но в вашем положении вы вполне могли быть осведомлены о существовании кого-то, к кому покойный питал особый интерес.
   Пухлые губы Скарсдейла несколько поджались.
   – Если вы имеете в виду некие связи по расчету, то я ничего не могу об этом сказать.
   – Нет, я не имел в виду финансовые проблемы, – чуть заметно усмехаясь, ответил Монк. – Не ухаживал ли он за какой-нибудь леди?
   Скарсдейл покраснел.
   – Нет, насколько я знаю.
   – Он был азартен?
   – Понятия не имею. Я сам не игрок, за карточный стол сажусь разве что в компании друзей, но Грей в их число не входил. Ни разу даже не слышал о том, что ему свойствен азарт.
   Монк вдруг почувствовал усталость. Время было позднее. Пора заняться и собственными тайнами. Он поднялся со стула.
   – Благодарю вас, мистер Скарсдейл. Уверен, что, если вы услышите что-либо касающееся последних дней майора Грея, вы нам сообщите. Чем быстрее мы найдем убийцу, тем спокойнее будет всем.
   Скарсдейл тоже встал. Лицо его выражало скорбь и сожаление по поводу того, что убийство произошло именно на том этаже, где проживал он сам.
   – Да, разумеется, – несколько отрывисто сказал он. – А теперь позвольте мне наконец переодеться к званому обеду – я, знаете ли, приглашен.
   В полицейском участке Уильяма ждал Ивэн. При виде Монка он столь искренне обрадовался, что у того даже шевельнулось сомнение: а точно ли сам он был в прошлой жизни нелюдимым и одиноким человеком? Конечно, имелись у него и друзья, и женщины… В конце концов, в жилах его текла не рыбья кровь! Быть может, он пережил в прошлом какую-то трагедию? Нет, внутри его царила пустота, угрожая поглотить такое хрупкое настоящее…
   Ивэн глядел на Монка с надеждой.
   – Что-нибудь удалось обнаружить, сэр?
   – Немного. – Голос Уильяма прозвучал бодро и уверенно, интонация явно противоречила смыслу сказанного. – Кажется, проникнуть в дом незамеченным весьма затруднительно. Правда, к Йитсу без четверти десять приходил гость. Гримуэйд говорит, что с виду это крупный мужчина, плотно закутанный, поскольку погода была скверная. По словам того же Гримуэйда, дом он покинул приблизительно в половине одиннадцатого. Привратник проводил его вверх по лестнице, но плохо рассмотрел и вряд ли узнает при встрече.
   На лице Ивэна разочарование боролось с возбуждением.
   – Проклятье! – вырвалось у него. – Это мог быть кто угодно. – Он посмотрел на Монка. – Но теперь мы хотя бы знаем, каким образом гость проник в дом. Это большой шаг вперед. Примите мои поздравления, сэр!
   Монк воспрянул духом, хотя прекрасно сознавал, что шажок сделан крохотный, и сел за стол.
   – Рост – около шести футов, – добавил он. – Лицо смуглое, возможно, гладко выбрит. Полагаю, это несколько сузит круг поисков.
   – Разумеется, сузит, сэр, – с жаром подтвердил Ивэн, тоже присаживаясь. – По меньшей мере, мы уже знаем, что вряд ли это был случайный вор. Если он сослался на Йитса, то, стало быть, имел определенный план и предварительно изучил обстановку. Во всяком случае, знал, кто живет в этом доме. Вы уже виделись с Йитсом?
   – Нет, его не было… Кроме того, лучше узнать о нем побольше перед встречей.
   – Да-да, конечно. Если он что-либо знает, так его будет легче припереть к стенке. – Лицо и голос Ивэна выражали радостное предчувствие, однако держался он при этом несколько напряженно. – Кстати, с возницей ничего не вышло. Весьма приличный малый, работает в этом районе вот уже двадцать лет, женат, семь или восемь детей. Жалоб на него никогда не поступало.
   – Да, – согласился Монк. – Гримуэйд говорит, что он не входил в дом и даже, кажется, не слезал с козел.
   – Вы хотите, чтобы я занялся Йитсом немедленно? – спросил Ивэн с легкой улыбкой. – Завтра воскресенье, застать кого-либо будет трудно.
   Об этом Уильям совсем забыл.
   – Вы правы. Отложим до понедельника. Убийство произошло чуть ли не семь недель назад, так что вряд ли такой след можно назвать горячим.
   Ивэн широко улыбнулся.
   – Благодарю вас, сэр. На воскресенье у меня были совсем иные планы. – Он встал. – Приятно провести уикенд, сэр. Всего доброго.
   Глядя на него, Монк внезапно ощутил чувство потери. Конечно же, у Ивэна были друзья, близкие и, возможно, любимая женщина. Раньше Уильям как-то об этом не подумал. А что ему самому делать со своим свободным временем? Где они, его друзья, его увлечения? Одинокий, никому не нужный человек, исполненный амбиций и служебного рвения…
   Он еще находился во власти нахлынувших внезапно горьких чувств, когда в дверь постучали. Стук был торопливый и неуверенный, словно пришедший втайне надеялся, что в кабинете никого не окажется.
   – Войдите, – громко сказал Монк.
   Дверь открылась, и на пороге появился рослый молодой человек в мундире констебля. Глаза встревоженные, на щеках румянец.
   – Да? – осведомился Уильям.
   Молодой человек откашлялся.
   – Мистер Монк, сэр…
   – Да? – повторил Уильям. Знал ли он этого человека раньше? Судя по выражению лица вошедшего, в прошлом между ними произошла размолвка, которую, по крайней мере, один из них принял близко к сердцу. Констебль переминался с ноги на ногу и явно робел. Пристальный взгляд Монка лишил его последних остатков уверенности.
   – Я могу быть чем-нибудь вам полезен? – Он постарался ободрить молодого человека. – У вас какое-то ко мне сообщение? – Имени вошедшего Монк, естественно, вспомнить не мог.
   – Нет, сэр… То есть я имею в виду: да, сэр. Я хотел спросить… – Он перевел дыхание. – Я насчет часов из ломбарда, я этим занимался весь день до полудня, сэр… Ведь у того убитого джентльмена была только цепочка, а часов не оказалось… сэр. – В руках он держал бумагу, исписанную каллиграфическим почерком, причем держал ее так, словно она могла взорваться.
   Монк взял бумагу и просмотрел. Это было описание дорогих часов, с инициалами Дж. Г., выгравированными на крышке. Внутри гравировок не было.
   Уильям взглянул на констебля.
   – Благодарю вас, – с улыбкой сказал он. – Возможно, это то, что мы ищем. Что вы о них знаете?
   Констебль покраснел.
   – Очень немногое, мистер Монк. Оценщик клянется, что их заложил постоянный клиент, но вы сами понимаете, что верить ему трудно. Просто он не хочет быть замешанным в историю с убийством.
   Монк снова взглянул на бумагу. Имя оценщика и адрес ломбарда были обозначены, и он мог наведаться туда в любое время.
   – Да, скорее всего, лжет, – согласился он. – Но придется изрядно потрудиться, чтобы доказать, кому принадлежали эти часы. Спасибо, у вас определенно есть хватка. Могу я оставить эту бумагу у себя?
   – Да, сэр. Нам она ни к чему. У нас и своих бумаг хватает. – Довольное и удивленное лицо констебля пылало румянцем. Он все еще стоял неподвижно.
   – Что-нибудь еще? – Монк приподнял бровь.
   – Нет, сэр! Больше ничего. Благодарю вас, сэр. – Констебль четко повернулся и, пулей вылетев за дверь, с грохотом припустил по коридору.
   Почти немедленно дверь вновь приоткрылась, и в кабинет вошел жилистый черноусый сержант.
   – Что-то не так, сэр? – спросил он, видя, что Монк хмурится.
   – Да. Что это с… э… – Надеясь, что сержанту известно имя молодого человека, Уильям указал на дверь, за которой недавно исчез констебль.
   – С Харрисоном?
   – Да.
   – Ничего особенного, просто он вас боится. Да и не удивительно, если учесть, что вы тогда буквально разорвали его в клочья перед всем полицейским участком. И зря, как мне кажется: тот малый был завзятый акробат, и не вина Харрисона, что он не сумел задержать его.
   Монк был смущен и не знал, что ответить. Справедливо или нет обошелся он тогда с молодым человеком? Из рассказа сержанта следовало, что Уильям понапрасну накричал на констебля, но это была, по-видимому, лишь часть истории. Вероятно, существуют оправдания, некие ответные аргументы, однако их-то как раз никто и не мог привести.
   А хуже всего было то, что Монк не мог вспомнить не только самого инцидента, но даже лица Харрисона. Такое ощущение, что молодого человека он увидел сегодня впервые. Ему было крайне неуютно под неодобрительным взглядом сержанта, который тоже явно его недолюбливал, и не без основания.
   Интересно, сколько еще всплывет подобных случаев, неприятных и загадочных?
   – Мистер Монк, сэр!
   Уильям вновь вскинул глаза.
   – Да, сержант?
   – Думаю, вам доставит удовольствие узнать, что мы поймали того жлоба, который кокнул старого Билли Марлоу. Теперь его наверняка вздернут. Редкий мерзавец.
   – О, благодарю вас… Отличная работа. – Монк, естественно, не знал, о чем идет речь, но, судя по всему, должен был знать. – Просто великолепно, – добавил он.
   – Благодарю вас, сэр. – Сержант выпрямился, затем повернулся и вышел, прикрыв со щелчком дверь.
   Уильям вновь склонился над бумагами.
   Спустя час он покинул полицейский участок и медленно двинулся по влажной темной мостовой в направлении Графтон-стрит.
   Дом, принадлежащий миссис Уорли, был, по крайней мере, уже знаком ему. Монк знал, где что расположено, и, самое главное, чувствовал себя там в относительной безопасности. Там ему никто не помешает собраться с мыслями.
   Подзаправившись тушеной бараниной и запеченными в тесте яблоками, Уильям поблагодарил миссис Уорли за обильный горячий ужин и, дождавшись, когда она удалится с подносом, вновь взялся за содержимое своего бюро. От счетов проку было мало; не придешь же к портному и не спросишь: «Скажите, что я за человек? О чем я прежде всего забочусь? Нравлюсь я вам или нет и почему?» Единственным утешением было то, что все счета Монк, судя по всему, оплачивал в срок. Стало быть, человек он аккуратный.
   Письма от Бет большей частью рассказывали о ней самой, описывали мелкие подробности ее жизни. Ни слова в них не было сказано ни о суровых зимах, ни о частых крушениях у берегов. К брату она питала нежные чувства, но, судя по всему, ничего не знала о его жизни в Лондоне. Причина этому была одна: либо последнее время Уильям вовсе не отвечал на ее письма, либо отвечал, но крайне редко. Думать об этом было неприятно, Монк уже стыдился себя. Обязательно надо написать ей! Кроме того, из ее ответа он может еще что-то узнать о себе.
   На следующее утро Монк проспал и был разбужен стуком в дверь. Это принесла завтрак миссис Уорли. Она вздыхала и покачивала головой. Пришлось сначала поесть, а потом уже заняться туалетом – иначе бы пища остыла. Затем Уильям возобновил исследования – и опять безрезультатно. Он мог сказать о себе крайне немного. Несомненно, у него был хороший вкус; не исключено, что ему нравилось, когда им восхищаются. Но чего стоило это восхищение, если оно достигалось за счет ближних? Пустой человек? Честолюбец? Или человек, жаждущий уверенности, лихорадочно ищущий места в отторгающем его мире?
   Комнаты ничего не говорили о проживающем здесь человеке и обставлены были явно во вкусе миссис Уорли, а не в его собственном.
   После завтрака Уильям осмотрел свой гардероб и проверил все карманы. Из прекрасно пошитого сюртука он извлек какую-то бумагу и, развернув, увидел, что это программка вечерней службы в не знакомой ему церкви. Видимо, храм располагался где-нибудь поблизости. Внезапно у него появилась надежда. Если Монк – прихожанин этой церкви, то его должен знать священник, у него там должны быть друзья, вера; возможно, он даже принимает участие в службе. Монк снова свернул лист и бережно положил на крышку бюро. Затем прошел в спальню, где еще раз побрился и надел лучший костюм. К пяти часам он был готов к выходу. Оставалось спуститься по лестнице и спросить у миссис Уорли, где находится церковь Сент-Мэрилебон.
   Каково же было его потрясение и растерянность, когда выяснилось, что хозяйка и понятия об этой церкви не имеет! Монк почувствовал, как в нем закипает раздражение. Она должна знать! Он готов был пуститься в спор, но вовремя осознал, что это просто глупо. Все, чего он добился бы, это ссоры с миссис Уорли.
   Тут она присмотрелась к нему, и лицо ее выразило замешательство.
   – Боже, да вы, я гляжу, принарядились! Давайте-ка я выспрошу у мистера Уорли, он лучше моего знает город. Мне кажется, это где-то возле Мэрилебон-роуд, но где именно – даже и не знаю. Это ведь очень длинная улица.
   – Благодарю вас, – сказал Уильям, чувствуя себя круглым дураком. – Это очень важно.
   – Приглашены на бракосочетание, так ведь? – Она озабоченно оглядела Монка и смахнула пылинку с темного рукава. – Тогда просто наймите хорошего возницу, который доставит вас прямо до места.
   Мысль была очевидной, и Уильям удивился, почему это ему самому не пришло в голову. Миссис Уорли спросила мужа, и тот сообщил, что церковь эта, по его мнению, находится напротив Йорк-гейт. Монк поблагодарил хозяйку и, выйдя из дому, кликнул кэб.
   Служба уже началась, когда он вошел в храм. Высокие голоса пели первый гимн – скорее старательно, нежели ликующе. Был ли Монк религиозен? Трудно сказать. Во всяком случае, услышав пение, он не проникся ни благоговением, ни радостью – просто залюбовался резьбой по камню.
   Уильям вошел внутрь храма быстро, но на цыпочках. Кое-кто с неодобрением на него покосился. Не обращая внимания, Монк проскользнул на заднюю скамью, нашаривая в кармане псалтырь.
   Все было незнакомым. Он легко следовал мелодии гимна лишь потому, что она была достаточно бесхитростной. Преклонял колени, когда все преклоняли, и поднимался, когда поднимались остальные.
   После того как священник поднялся на кафедру и начал проповедь, Монк напряженно всмотрелся в его лицо, но так и не дождался ни малейшего проблеска воспоминаний. Мог ли он подойти к этому человеку, признаться в своей беде и попросить помощи? Голос изрекал одну банальность за другой, интонации были мягкие, но слова иногда звучали косноязычно до нечленораздельности. Уильям почувствовал безнадежность. Если проповедник не мог справиться с собственными мыслями, то где уж ему вспомнить что-нибудь об одном из своих прихожан!
   Прозвучали заключительные слова, и публика потянулась к выходу. Монк вглядывался в лица, надеясь, что хоть одно из них покажется ему знакомым.
   Он был готов уже встать и двинуться вслед за остальными, когда заметил молодую женщину в черном – стройную, среднего роста, с темными мягкими волосами, оттенявшими ясное лицо. У нее были темные глаза, нежная кожа и, пожалуй, слишком крупный рот. Походка ее, естественная и грациозная, невольно привлекала внимание.
   Поравнявшись с Монком, женщина увидела его и остановилась. Глаза ее расширились, дыхание прервалось.
   Уильям ждал, надеясь, что вот сейчас она заговорит с ним, он страстно желал этого, однако незнакомка уже овладела собой, чуть вздернула подбородок и, подобрав пышные юбки, двинулась дальше.
   Монк пошел следом, но женщина уже была не одна. Спутники ее также были одеты в черное: высокий белокурый мужчина лет тридцати пяти, длинноносый, с серьезным лицом; и женщина с неестественно прямой осанкой и чертами, свидетельствующими о сильном характере. Втроем они вышли на улицу и остановились в ожидании экипажа. Никто из них не повернул головы в сторону Монка.
   Уильям вернулся домой, полный смущения, страха и дикой тревожной надежды.

Глава 4

   Однако утром следующего дня, когда Монк, задыхаясь и уже слегка опаздывая, прибыл в участок, заняться Йитсом и его таинственным посетителем ему так и не пришлось. По кабинету с голубым листом почтовой бумаги в руках расхаживал Ранкорн, который, услышав шаги Монка, остановился и повернулся к двери.
   – А?! – Он в бешенстве взглянул на голубой листок, и левый глаз его при этом сузился в щелку.
   Слова приветствия застряли у Монка в горле.
   – Письмецо сверху. – Ранкорн воздел руку с бумагой. – Вдовая леди Шелбурн пишет сэру Уиллоуби, дворянину, и сообщает упомянутому члену парламента… – Он язвительно выговорил каждый слог этих титулов, – …что удручена неуспехами полиции, которая до сих пор не может изловить гнусного маньяка, зверски убившего сына леди Шелбурн в его собственном доме. Она не находит извинений такой вялости и медлительности в поимке преступника. – Ранкорн побагровел от ярости, произнося столь обидные и несправедливые слова. – Чем, черт возьми, вы занимаетесь, Монк? Вы же мните себя чертовски хорошим сыщиком, нацелились на чин суперинтенданта и даже комиссара, насколько мне известно! Так что нам отвечать леди Шелбурн?
   Монк перевел дыхание. Упоминание о собственных амбициях потрясло его даже больше, чем содержание письма. Неужели он и впрямь собирался занять место Ранкорна? Времени на оправдания не оставалось. Начальник ждал ответа.
   – Лэмб проделал основную работу, сэр. – Следовало сразу же воздать Лэмбу должное. – Он сделал все, что мог, опросил всех свидетелей, жильцов, уличных торговцев, всех, кто мог заметить хоть что-нибудь подозрительное. – По лицу Ранкорна Монк видел, что старается зря, и все же продолжал: – К несчастью, ночь выдалась ненастная, все спешили домой, опустив головы, подняв воротники, и ни к чему особенно не приглядывались. Поскольку было сыро, на улицах вскоре не осталось ни души, и стемнело вдобавок раньше обычного.
   Ранкорн поежился от нетерпения.
   – Лэмб потратил уйму времени, проверяя известных ему преступников, – упрямо продолжал Уильям. – Он упоминает в своих рапортах, что использовал всех осведомителей в этом районе. Никто ничего не знает, или знают, но молчат. Лэмб, однако, убежден, что осведомители говорят правду. Не представляю, что он еще мог сделать. – Опыт Монка не подсказывал ему ничего, как, впрочем, и логика. Все его симпатии были на стороне Лэмба. – Констебль Харрисон нашел в ломбарде часы с инициалами Дж. Г., но мы не знаем, принадлежали ли они Грею.
   – Да, – злобно согласился Ранкорн, с отвращением проводя пальцем по краю письма. – Мы не знаем! Так чем вы тогда занимались? Отправьте часы в Шелбурн-холл, пусть там их опознают!
   – Харрисон уже в пути.
   – Можете хотя бы сказать, как этот чертов убийца попал в дом?
   – Я думаю – так, – ровным голосом произнес Монк. – К одному из жильцов, к мистеру Йитсу, пришел гость. Было это приблизительно в девять сорок пять, а отбыл он примерно в пол-одиннадцатого. Крупный мужчина, смуглый, плотно закутанный. Остальные посетители были женщины. Не хотелось бы спешить с выводами, но складывается впечатление, что убийца – именно он. Кроме того, я не представляю, каким еще образом преступник мог попасть в дом. Гримуэйд запирает двери в полночь или раньше, если все жильцы уже дома. Опоздавшим приходится звонить в колокольчик, чтобы им открыли.
   Ранкорн положил письмо на стол Монка.
   – И в какое время он запер двери той ночью? – спросил он.
   – В одиннадцать, – сказал Уильям. – Все жильцы были дома.
   – Что говорит Лэмб насчет этого гостя мистера Йитса? – Ранкорн скривил лицо.
   – Не много. С Йитсом он беседовал лишь однажды, и то все больше относительно Грея. Вероятно, ему просто не пришло в голову, что гость джентльмена может оказаться убийцей. Гримуэйд утверждает, что проводил гостя до двери Йитса и видел, как тот ему открыл. В ту пору Лэмб все еще искал случайного грабителя с улицы…
   – В ту пору! – резко повторил Ранкорн. – А сейчас кого вы собираетесь искать?
   Уильям нахмурился и ответил, тщательно подбирая слова:
   – Думаю, искать преступника нужно среди тех, кто знал Грея и ненавидел его настолько, что не остановился даже перед убийством.
   – Только, ради бога, не вздумайте сказать так вдовствующей леди Шелбурн! – с угрозой произнес Ранкорн.
   – Ну, мне вряд ли придется говорить с ней, – с легким сарказмом заметил Монк.
   – Вам придется! – В голосе Ранкорна звучало торжество, большое лицо его сияло. – Сегодня вы отправитесь в Шелбурн и заверите вдовствующую леди, что мы делаем все возможное, дабы изловить убийцу. Что в итоге нечеловеческих усилий и блестящей работы мы выследим это чудовище. – Губы его скривились. – Зная ваш характер, можно предсказать, что леди скорее сочтет вас грубияном, нежели лжецом. – Внезапно голос его смягчился. – Кстати, почему вы решили, что убийца должен был знать Грея? Все это очень похоже на дело рук маньяка; только сумасшедшие могут наносить и наносить удары с беспричинной ненавистью.
   – Возможно. – Уильям посмотрел на него, платя неприязнью за неприязнь. – Но вряд ли они станут перед этим выяснять фамилии других жильцов, объявлять себя их гостями, а убивать кого-то другого. Если это был всего-навсего безумец, то почему он не убил Йитса? Почему остановил свой выбор именно на Грее?
   Глаза Ранкорна расширились. В словах Монка была логика.
   – Выясните, чего он хотел от этого Йитса, – приказал он. – Только поосторожнее. Не спугните.
   – Как насчет леди Шелбурн? – с невинным видом осведомился Уильям.
   – Поезжайте и встретьтесь с ней. Только ведите себя вежливо, Монк, хотя бы попытайтесь! А Ивэн пока может заняться Йитсом. Поезжайте поездом. Задержитесь в Шелбурне на денек-другой. Леди вряд ли удивится вашему появлению – после того как она подняла столько шуму. Вам придется лично доложить ей о состоянии дел. Поселиться лучше в гостинице. А теперь отправляйтесь. Не стойте здесь, как мебель!
   Монк сел в поезд на вокзале Кингс-Кросс Большой северной железной дороги. Он успел вскочить в вагон и захлопнуть дверь как раз в тот момент, когда паровоз уже окутался клубами пара и издал пронзительный гудок. Состав тронулся. Ощущение чудовищной силы, мощное пыхтенье машины и предчувствие огромной скорости невольно бросали в дрожь. Поезд выплыл из пещеры крытого вокзала в резкий утренний свет.
   Уильям нашел свободное сиденье и присел напротив крупной женщины в черном бомбазиновом платье. Шею ее охватывал меховой палантин, а черная шляпка держалась на волосах под невероятным углом. Достав пакет с сандвичами, пассажирка немедленно принялась уплетать их один за другим. Большеглазый человечек в очках взглянул на нее, но ничего не сказал. Другой пассажир в полосатых штанах углубился в свежий номер «Таймс».
   Пролетающие мимо жилые дома, фабричные корпуса, больницы, церкви, конторы шли все реже и реже, перемежаясь пятнами зелени, и, наконец, город остался позади. С истинным наслаждением Монк разглядывал широко раскинувшиеся за окном летние пейзажи. Огромные кроны клубились среди желтеющих полей, колючие живые изгороди были оплетены дикими розами. На покатых склонах толпились рощицы, шпиль церкви выдавал притаившуюся за холмами деревушку, проплывала иногда угловатая башня норманнского замка.
   Шелбурн подкрался незаметно, пока Монк любовался красотами за окном. Взяв с полки свой саквояж, он торопливо распахнул дверь, извинившись на ходу перед женщиной в бомбазиновом платье, взглянувшей на него с неодобрением. Оказавшись на платформе, выяснил у одинокого служителя, далеко ли находится Шелбурн-холл, и получил ответ, что в миле от станции. Мужчина ткнул пальцем в нужном направлении, шмыгнул носом и добавил:
   – Но до самого селения еще мили две, а вам, наверное, как раз туда и нужно?
   – Нет, благодарю вас, – ответил Монк. – У меня дела именно в усадьбе.
   Мужчина пожал плечами.
   – Ну, вам виднее, сэр. Тогда вам проще свернуть на ту дорогу, что слева, и пройтись пешком.
   Уильям вновь поблагодарил его и пустился в путь.
   Дорога от станции до ворот усадьбы отняла у него не больше пятнадцати минут. Сам Шелбурн-холл производил впечатление. Роскошный фасад трехэтажного особняка в стиле ранней георгианской эпохи местами зарос лозой и плющом. Подъездная дорога к зданию пролегала через парк, состоящий в основном из буков и кедров, сквозь которые виднелись отдаленные поля.
   Монк остановился и в течение нескольких минут изучал окрестности. И парк, и особняк сами по себе могли многое рассказать о своих владельцах.
   Наконец он двинулся по аллее к особняку, от которого его отделяло около трети мили, мимо пристроек и конюшен – к заднему крыльцу. Там его встретил суровый лакей.
   – С улицы мы ничего не покупаем, – холодно сказал он, глядя на саквояж Монка.
   – А я ничего и не продаю, – ответил Уильям с излишней резкостью. – Я из полиции. Леди Шелбурн высказала желание услышать доклад о том, как продвигается розыск убийцы майора Грея. Именно об этом я и собираюсь ей доложить.
   Лакей поднял брови.
   – Вот как? Вы имеете в виду вдовствующую леди Шелбурн? Она вас ожидает?
   – Насколько я знаю, нет. Но, может быть, вы доложите ей о моем прибытии?
   – Полагаю, вам лучше войти. – Лакей без особой спешки открыл дверь и, ничего не объясняя, скрылся, оставив посетителя в одиночестве.
   Прихожая была маленькая, голая, без картин на стенах, ею явно пользовались только слуги. Лакей, вероятно, побежал докладывать о госте какой-нибудь высокой персоне – не иначе самому дворецкому. Впрочем, через несколько минут он вернулся и пригласил Монка следовать за ним.
   – Леди Шелбурн примет вас через полчаса. – Он провел инспектора в маленькое помещение, примыкающее к комнате экономки – самое подходящее место для полисмена, который, конечно, особа более значительная, чем слуга или торговец, но тем не менее не джентльмен.
   Лакей вновь удалился, и Монк принялся расхаживать по приемной, разглядывая потертую мебель, стулья с коричневой обивкой и гнутыми ножками, дубовый буфет и стол. Стены были оклеены выцветшими обоями и увешаны нравоучительными картинами кисти неизвестных авторов. Монк предпочел бы пейзажи – влажная трава и деревья с тяжелыми кронами, склонившиеся над декоративным прудиком за окном.
   Втайне он поражался, что за характер у леди Шелбурн, если она выдерживает посетителя в приемной в течение получаса, зная, что тот, может быть, принес известие о поимке убийцы ее сына. В записках Лэмба о ней ничего не говорилось. Вероятно, он даже ее ни разу не видел. Вряд ли она снизойдет до простого полицейского и ответит на его вопросы.
   А Монку было о чем ее спросить. Если Грея убил тот, кто знал его и ненавидел, а вовсе не случайно пробравшийся в дом маньяк, то Уильяму следовало ознакомиться получше с личностью убитого. Волей-неволей, несмотря на свое горе и гнев, мать Грея могла сообщить весьма многое о своем сыне.
   Монк попытался сформулировать вопросы, которые стоило бы ей задать, но тут вернулся лакей и, открыв обитую сукном дверь, провел сыщика по коридору в покои леди Фабии. Комната была обставлена без вызывающей роскоши: мебель палисандрового дерева и розовый бархат. Сама леди Фабия восседала на диване в стиле Людовика XV. Стоило Монку войти и увидеть ее, как заранее подготовленные слова застряли у него в горле. Не будучи крупной женщиной, леди Фабия казалась холодной и хрупкой, как фарфор. Прекрасный цвет лица, изумительная кожа, прическа уложена волосок к волоску. Голубые глаза леди были широко раскрыты. Ее правильные черты можно было бы назвать безупречными, если бы не выдающийся подбородок. И, наверное, была она излишне худа: изящество грозило перейти в угловатость. Черно-фиолетовое траурное платье свидетельствовало скорее о соблюдении приличий, нежели о безутешном горе. Вообще леди Фабия производила впечатление женщины с сильным характером.
   – Доброе утро, – сказала она, отпуская лакея легким взмахом руки, и без особого интереса взглянула на Монка; голубые глаза просто скользнули по его лицу. – Можете сесть, если вам угодно. Мне передали, что вы хотите сообщить мне, как продвигается дело в розыске убийцы моего сына. Прошу вас.
   Леди Фабия сидела удивительно прямо. Чувствовалось, что в детстве над ее осанкой изрядно потрудились гувернантки, заставляя ходить с книжкой на голове и ровно держаться в седле при выездах в парк или на охоту. Монку оставалось лишь подчиниться, и он присел на один из резных стульев, чувствуя себя при этом несколько скованно.
   – Итак? – вопросила она, поскольку Уильям продолжал хранить молчание. – Часы, которые приносил сюда ваш констебль, не принадлежали моему сыну.
   Монка уязвил ее тон, надменный, исполненный привычным сознанием собственного превосходства. Но, по-видимому, в прошлом он не раз сталкивался с подобным обращением, поскольку не почувствовал себя смертельно оскорбленным. Это была скорее ссадина, нежели рана. Невольно ему вспомнилась Бет. Она и вовсе не стала бы негодовать. Почему он и его сестра такие разные? Почему у него нет ее мягкого нортумберлендского акцента? Должно быть, он избавился от него намеренно, ценой упорных упражнений, стараясь выговаривать слова, как джентльмен. Эта мысль заставила Монка вспыхнуть.
   Леди Шелбурн смотрела выжидающе.
   – Мы установили время, когда можно было проникнуть в здание, – ответил он; гордость его все же была уязвлена. – У нас есть описание того, кто это сделал. – Монк взглянул в ее холодные голубые глаза, в которых сквозило легкое удивление. – Ростом он около шести футов и крепкого сложения, насколько об этом можно было судить. Смуглый, гладко выбритый. Якобы явился в гости к мистеру Йитсу, проживающему в том же доме. С самим мистером Йитсом мы еще поговорить не успели…
   – Почему?
   – Потому что вы потребовали, чтобы я явился и доложил вам об успехах, мэм.
   Она недоверчиво приподняла брови. В голосе ее зазвучал откровенный сарказм.
   – Уверена, что вы не единственный, кому поручили заняться этим важным делом. Мой сын был отважным солдатом, рисковавшим жизнью ради блага страны. И вот как его отблагодарили!
   – В Лондоне постоянно совершаются преступления, мэм. И каждая жертва – это тяжкая потеря для кого-то.
   – Вы смеете ставить на одну доску смерть сына маркиза и смерть уличного отребья? – резко отозвалась женщина.
   – Каждый теряет всего одну жизнь, мэм. Кроме того, перед законом все равны. Во всяком случае, должны быть равны.
   – Вздор! Есть люди, чья жизнь представляет большую ценность для общества, чего нельзя сказать о большинстве. И мой сын был именно таким человеком.
   – Выходит, жизнь большинства вообще не имеет ценности… – начал было Уильям.
   – Это их забота! – перебила леди Фабия. – Но я не желаю выслушивать ваши философские рассуждения. Я искренне сожалею о созданиях, выброшенных на улицу, по чьей бы вине они там ни оказались, но сейчас они меня не интересуют. Что вы сделали, чтобы арестовать сумасшедшего, который убил моего сына? Кто он?
   – Мы не знаем…
   – Тогда чем же вы занимаетесь? – Если чувства и переполняли ее грудь, то она умело их скрывала, как и надлежит поступать людям ее круга, не позволяющим себе ни слабости, ни тени вульгарности. Мужество и хороший вкус были ее божествами, и в жертву им следовало приносить все без остатка.
   Монк пренебрег предостережением Ранкорна, и он хотел бы знать, как часто ему приходилось поступать так в прошлом. Тон Ранкорна в их утренней беседе, помнится, был слишком резок, чтобы объяснить его только раздражением по поводу письма леди Шелбурн.
   – Мы полагаем, что убийцей был один из знакомых майора Грея, – ответил Монк. – И что убийство являлось преднамеренным.
   – Вздор! – последовала немедленная реакция. – Как мог человек, знавший моего сына, хотеть его смерти? Джослин обладал невероятным обаянием, его любили все – каждый, кто хоть немного был с ним знаком. – Она встала и, подойдя к окну, почти отвернулась от Монка. – Возможно, вам это будет трудно понять, но вы просто ни разу его не встречали. Мой старший сын Лоуэл рассудителен, исполнен достоинства, у него врожденный дар повелевать людьми. Менард бесподобен во всем, что касается цифр и фактов; в его руках все приносит прибыль. Но только Джослин имел такое обаяние, только он заставлял меня радоваться. – Голос ее прервался на секунду. – Менарду никогда не спеть, как пел Джослин, а Лоуэл лишен воображения. Он станет отличным хозяином Шелбурна, он будет управлять им превосходно и мудро… Но, Боже милостивый! – Теперь в голосе ее звучала подлинная страсть. – Как же он скучен по сравнению с Джослином!
   Внезапно Монк ощутил всю глубину ее потери, ощутил ее одиночество. Единственная радость в жизни леди Фабии осталась в прошлом.
   – Я прошу прощения, – со всей искренностью сказал он. – Я понимаю, что сына вам это не вернет, но мы найдем убийцу, и он будет наказан.
   – Повешен, – невыразительно отозвалась она. – Выведен утром из камеры и повешен.
   – Да.
   – Слабое утешение. – Она вновь повернулась к нему. – Но лучше это, чем ничего. Постарайтесь, чтобы так все и вышло.
   Ему явно намекали, что разговор окончен, но уходить Монку было еще рано. Он так пока ничего и не выяснил. Уильям поднялся.
   – Я постараюсь, мэм, но мне необходима ваша помощь…
   – Моя? – переспросила она удивленно и с оттенком неодобрения.
   – Да, мэм. Мне нужно знать, кто ненавидел майора Грея до такой степени, что мог убить его… – Монк видел, как дрогнуло ее лицо. – Благородные люди часто вызывают в окружающих зависть, ревность со стороны неудачного соперника; наконец, поводом мог быть долг, которого кто-то не мог заплатить…
   – Да, я поняла вашу мысль. – Леди Фабия моргнула, мускулы ее тонкой шеи напряглись. – Как вас зовут?
   – Уильям Монк.
   – И что же вы хотели узнать о моем сыне, мистер Монк?
   – Начнем с того, что я хотел бы встретиться с остальными членами семейства.
   Она удивленно приподняла брови.
   – Вы считаете меня пристрастной, мистер Монк, полагаете, что я могла о чем-то умолчать?
   – Часто мы видим в близких нам людях лишь светлые стороны, – тихо произнес он.
   – Вы весьма проницательны. – Голос ее был язвителен. Хотя, возможно, в нем таилась и глубокая душевная боль.
   – Когда я могу поговорить с лордом Шелбурном? – спросил Уильям. – А также с теми, кто хорошо знал майора Грея.
   – Если вы считаете это необходимым… – Она двинулась к двери. – Подождите здесь, и я попрошу его встретиться с вами, когда он сочтет это удобным. – Леди Фабия открыла дверь и вышла, не взглянув на Монка.
   Уильям сел и повернулся к окну. Мимо проходила просто одетая женщина с корзиной в руке. И память его внезапно всколыхнулась. Нахлынули детские воспоминания; он увидел черноволосую девочку и обсаженную деревьями мощенную булыжником улицу, скатывающуюся к воде. Что-то еще? Да! Было ветрено, слышались крики чаек. Монка охватило ощущение счастья и полной безопасности. Детство… Его мать и сестра.
   Но ощущение уже исчезало. Уильям пытался сосредоточится, вернуть его, всмотреться в детали, но тщетно. Он снова находился в имении Шелбурнов с нераскрытым убийством майора Грея на руках.
   Ему пришлось прождать еще четверть часа, прежде чем открылась дверь и вошел лорд Шелбурн. Это был мужчина лет сорока или тридцати восьми, сложенный куда крепче своего младшего брата, насколько можно было судить по одежде Джослина Грея. Однако Монку подумалось, что вряд ли Джослину были присущи такая уверенность и сознание собственного превосходства. Лицо лорда Шелбурна было более смуглым, чем у его матери, и, судя по всему, чувство юмора лорду не было свойственно вовсе.
   Уильям торопливо поднялся и тут же возненавидел себя за это.
   – Вы тот малый из полиции? – сказал Шелбурн, слегка нахмурив брови. Он остался стоять, и Монку пришлось последовать его примеру. – Ну, так что вам угодно? Я плохо представляю себе, каким образом мог бы помочь вам в розысках убийцы моего брата. Что я вообще могу сказать о сумасшедшем, вломившемся в дом и убившем его, беднягу?
   – Никто не вламывался, сэр, – поправил его Монк. – Кем бы убийца ни был, но майор Грей впустил его в квартиру сам.
   – В самом деле? – Брови лорда чуть вздернулись. – Мне это кажется маловероятным.
   – Стало быть, вы не знакомы с фактами, сэр.
   Монка начинала раздражать бесцеремонность этого человека, полагавшего, что он разбирается во всем лучше других лишь потому, что он – джентльмен. Был ли Монк и в прошлом столь нетерпим и вспыльчив? Ранкорн, кажется, говорил что-то об отсутствии такта… Внезапно ему вспомнилась женщина, которую он видел в церкви, – та, что чуть было не обратилась к нему, но, поколебавшись, прошла мимо. Он видел теперь ее лицо так же ясно, как лицо лорда Шелбурна; шорох платья, легкий, почти воображаемый аромат духов, широко раскрытые глаза. Воспоминание заставило сердце учащенно забиться и даже слегка сдавило горло.
   – Я знаю, что мой брат был избит до смерти каким-то безумцем. – Резкий голос лорда Шелбурна спугнул воспоминание. – И вы до сих пор не схватили убийцу. Вот факты!
   Он попытался сосредоточиться на настоящем.
   – При всем уважении, сэр, – Монк старательно подбирал слова, – мы знаем, что он был избит до смерти, но мы не знаем, кем и почему. На двери нет никаких следов взлома, и единственный человек, вошедший в дом, объявил, что идет в гости к другому жильцу. Кто бы ни напал на майора Грея, он обдумал все заранее и, насколько нам известно, ничего не украл.
   – И из этого вы заключили, что Джослин знал убийцу? – Шелбурн был настроен скептически.
   – Из этого, и еще из жестокости преступления, – согласился Монк. Он стоял посреди комнаты, изучая хорошо освещенное лицо лорда Шелбурна. – Простой грабитель не стал бы наносить удары, видя, что жертва его уже давно мертва.
   Шелбурн содрогнулся.
   – Это только подтверждает мою мысль, что он был безумен! Вы имеете дело с сумасшедшим, мистер… э… – Он не стал вспоминать, как зовут Монка, и даже не приостановился, ожидая подсказки. В конце концов, это было несущественно. – Мне кажется, у вас весьма мало шансов изловить его таким образом. Право, вам лучше вернуться к своим карманникам и шулерам – или чем вы там обычно занимаетесь?
   Монк с трудом подавил раздражение.
   – Боюсь, что леди Шелбурн с вами не согласится.
   Лоуэл Грей не подозревал о собственной грубости. Да и как это можно быть грубым в разговоре с полицейским!
   – Мама? – На секунду его лицо дрогнуло, но тут же вновь стало бесстрастным. – О да, женщины так чувствительны… Боюсь, она очень тяжело переживает смерть Джослина. Для нее было бы легче, если бы он погиб в Крыму. – Казалось, Лоуэл слегка удивлен.
   – Это естественно, – не сдавался Монк, стараясь нащупать подход к собеседнику. – Насколько я знаю, он был обаятельным человеком, всеми любимым…
   Шелбурн оперся на камин, туфли его сияли в льющемся сквозь французское окно солнечном свете. Он раздраженно ткнул носком туфли в каминную решетку.
   – Джослин? Да, именно таким он и был… Жизнерадостным, вечно улыбающимся. Прекрасно пел, умел рассказывать истории и все такое прочее. Я знаю, что моя жена очень его любила. Какая жалость, какая бессмыслица – какой-то безумный убийца… – Он покачал головой. – И какое горе для матери!
   – Он часто бывал здесь? – Монк решил, что выбрал верную тему.
   – О, раз в два месяца или чаще. А в чем дело? – Лорд воззрился на полицейского. – Не думаете же вы, что кто-то следил за ним и здесь?
   – Нельзя исключать и такую возможность, сэр. – Монк слегка оперся на сервант. – Был ли он здесь перед самым убийством?
   – Да, недели за две до того. Но я думаю, что вы на ложном пути. Все его здесь хорошо знали и любили. – Лицо Лоуэла омрачилось. – Кстати, и слуги тоже. Всегда у него находилось для них доброе слово, всех их он знал по именам, хотя давно уже жил не здесь, а в Лондоне.
   Монк мысленно нарисовал себе картину: старший брат – серьезный, основательный, но скучный; о среднем пока мало что можно сказать; и, наконец, младший – пытающийся своим обаянием возместить то, в чем ему было отказано при рождении, очаровывающий окружающих, пренебрегающий условностями, интересующийся жизнью слуг и – в отличие от старших братьев – любимец матери.
   – Люди зачастую хорошо скрывают ненависть, сэр, – произнес Уильям. – Особенно если замышляют убийство.
   – Полагаю, что так, – согласился Лоуэл. Он выпрямился, повернувшись спиной к камину. – И все же я думаю, что вы идете по ложному следу. Займитесь лондонскими сумасшедшими, поищите среди особо жестоких грабителей. Неужели у вас нет осведомителей? Почему бы вам не обратиться к ним?
   – Мы обращались к ним, сэр, но тщетно. Мистер Лэмб, мой предшественник, проработал все возможные варианты в этом направлении. Собственно, это первое, что пришло нам в голову. – Монк внезапно изменил тему, надеясь застать собеседника врасплох: – А как обстояли финансовые дела майора Грея, сэр? Нам ничего не известно о его доходах.
   – А это-то вам зачем? – Лоуэл вздрогнул. – Не предполагаете же вы, что кто-то способен избить своего делового конкурента тростью до смерти? Это же смехотворно!
   – Тем не менее кто-то оказался способен.
   Шелбурн неодобрительно поморщился.
   – Незачем мне об этом напоминать! Я не интересовался его делами. Доля его наследства была, разумеется, невелика.
   – А сколько именно, сэр?
   – Не понимаю, почему вас это интересует. – Лорда явно раздражало вмешательство полицейского в их семейные дела. Он снова легонько пнул каминную решетку – на это раз каблуком.
   – Вполне естественно, что меня это интересует, сэр. – Теперь Монк полностью контролировал нить разговора. – Ваш брат был убит, и, скорее всего, тем, кто знал его. А деньги – это самый распространенный мотив убийства.
   Лоуэл не спешил с ответом. Уильям ждал.
   – Да, вероятно, – сказал наконец Шелбурн. – Четыреста фунтов в год, и, конечно, еще ему был назначен пенсион как отставному офицеру.
   Для Монка это была бы солидная сумма. На такие деньги можно содержать приличный дом, жену, семью и двух служанок. Но, наверное, Джослин Грей привык жить на широкую ногу: наряды, клубы, лошади, азартные игры, женщины – или, по меньшей мере, подарки для женщин. Полиция так и не поинтересовалась кругом его знакомых, полагая, что убийство – дело рук случайного грабителя с улицы, а сам убитый – просто жертва собственного невезения.
   – Благодарю вас, – сказал он лорду Шелбурну. – Другие источники доходов вам не известны?
   – Мой брат не обсуждал со мной свои финансовые дела.
   – Вы сказали, ваша супруга очень его любила. Не будет ли мне позволено побеседовать с леди Шелбурн? Майор Грей мог сообщить ей во время своего последнего визита нечто для нас важное.
   – Вряд ли. Она бы передала это мне, а я – вам. Или другому представителю власти.
   – То, что могло показаться несущественным для леди Шелбурн, может иметь большое значение для меня, – заметил Монк. – Во всяком случае, попытаться стоило бы.
   Лоуэл шагнул на середину комнаты, как бы оттесняя Уильяма к двери.
   – Я так не думаю. Она и без того пережила сильнейшее потрясение. Не вижу, зачем вновь волновать ее грязными подробностями.
   – Мне бы хотелось поговорить с ней о личности майора Грея, сэр, – сказал Монк с едва уловимой иронией. – О его друзьях, о его интересах, не более. Или леди Шелбурн была так привязана к нему, что я рискую расстроить ее даже этим?
   – Меня не задевает ваша дерзость! – парировал Лоуэл. – Разумеется, они не были настолько близки. Но к чему бередить старую рану? Вряд ли вам было бы приятно, если бы кого-нибудь из вашей семьи избили до смерти!
   Уильям смотрел в глаза Лоуэлу. Их разделял всего ярд.
   – Конечно, нет, но именно поэтому нам и необходимо найти преступника.
   – Ну, если вы настаиваете…
   С болезненной усмешкой Лоуэл предложил Монку следовать за ним, и они прошли коротким коридором в центральный холл. Пока Шелбурн вел его к одной из дверей, Уильям успел оглядеться. Стены до уровня плеча были облицованы деревянными панелями; на паркетном полу красовались китайские разрезного ворса ковры пастельных тонов; но прежде всего бросалась в глаза величественная лестница, разветвлявшаяся на полпути и тянувшаяся двумя рукавами по обе стороны обнесенной перилами площадки. На стенах висели картины в позолоченных рамах, но рассмотреть их получше не было возможности.
   Шелбурн открыл дверь гостиной, выждал с нетерпением, пока Монк войдет, и вновь прикрыл. Длинное помещение выходило на южную сторону; французские окна глядели на лужок, обрамленный пышным цветочным бордюром. Розамонд Шелбурн, сидевшая в парчовом шезлонге с круглыми пяльцами в руках, заметив вошедших, подняла глаза. На первый взгляд она была похожа на свою свекровь: такие же белокурые волосы и красивые брови, тот же разрез глаз, правда, карих, а не голубых. Однако лицо леди Розамонд отличалось большей мягкостью черт, и чувствовалось, что супруге лорда Шелбурна свойственны и юмор, и воображение. Одета она была скромно, как и подобает той, что потеряла недавно деверя, но единственной черной деталью туалета была нитка бус, выделявшаяся на фоне платья цвета темного вина.
   – Прошу прощения, дорогая. – Шелбурн бросил взгляд на Монка. – Этот человек – из полиции, и он полагает, что, поговорив с тобой о Джослине, сумеет справиться с расследованием более успешно. – Он прошел мимо жены и остановился возле первого окна, глядя на залитую солнцем траву.
   Леди Розамонд слегка порозовела и потупилась.
   – В самом деле? – вежливо переспросила она. – Я слишком мало знаю о жизни Джослина в Лондоне, мистер…
   – Монк, мэм, – подсказал он. – Но, как я понимаю, вы были дружны с майором Греем и могли бы рассказать о его знакомых, о знакомых его знакомых – и так далее.
   – О!.. – Она отложила иголку и пяльцы. По канве были вышиты розы. – Понимаю. Боюсь, я несколько рассеянна. Но, пожалуйста, присядьте, и я постараюсь помочь вам.
   Уильям принял предложение и приступил к осторожным расспросам, чутко ловя изменения в выражении ее лица и вслушиваясь в интонации. Постепенно перед ним обрисовывался портрет Джослина Грея.
   – Когда я появилась здесь сразу после замужества, он еще был очень молод, – с улыбкой говорила Розамонд, глядя мимо Монка в окно. – Конечно, это было еще до его отъезда в Крым. Он уже был офицером; только что получил звание, и он был такой… – она поискала слово поточнее, – …беспечный! Помню, он впервые явился в мундире; алая куртка, золотые галуны, сапоги сияют… Он был счастлив. – Голос ее дрогнул. – Война казалась ему тогда приключением.
   – А потом? – спросил Монк, изучая тонкие черты ее лица.
   – Он был ранен, разве вам это не известно? – Розамонд посмотрела на него, слегка нахмурившись.
   – Известно, – сказал он.
   – Дважды – и вдобавок болел. – Она взглянула в глаза Монку, как бы допытываясь, не знает ли он больше, чем она сама. – Он сильно страдал, – продолжала Розамонд. – Его вышибли из седла во время атаки под Балаклавой, и он получил сабельную рану в ногу под Севастополем. Джослин с неохотой рассказывал о том, как лежал в госпитале; говорил, что это слишком тягостные воспоминания. – Вышивка соскользнула с колен на пол, и леди Шелбурн не сделала попытки поднять ее.
   – Он сильно изменился? – допытывался Уильям.
   Она слегка улыбнулась. Рот у нее был мягче и чувственнее, чем у свекрови.
   – Да, но юмора не утратил. По-прежнему был жизнерадостен и ценил красивые вещи. Он подарил мне в день рождения музыкальную шкатулку. – При воспоминании об этом она улыбнулась чуть шире. – Эмалевая крышка с изображением розы. Она играла «Für Elise»… Бетховена…
   – Послушай, дорогая! – резко перебил ее Лоуэл, отворачиваясь от окна. – Полицейский здесь по делу. Его не интересуют ни Бетховен, ни музыкальная шкатулка Джослина. Пожалуйста, сосредоточься на чем-то более существенном. Ему нужно знать, не оскорбил ли Джослин кого-нибудь, не задолжал ли… Бог знает что!
   По лицу ее пробежала тень, словно изменилось освещение. Хотя небо за окном по-прежнему было голубым и безоблачным. Внезапно лицо Розамонд стало утомленным.
   – Я знаю, что у Джослина время от времени возникали денежные затруднения, – тихо ответила она. – Но были ли у него долги, мне неизвестно.
   – Вряд ли он стал бы обсуждать такие вопросы с моей женой, – язвительно напомнил Лоуэл. – Возникни у него нужда в деньгах, он, скорее, обратился бы ко мне… Но у него хватало ума не обращаться. Содержание ему выплачивалось щедрое.
   Монк оторопело оглядел роскошную комнату, бархатные шторы, сад за окном – и с трудом воздержался от замечания насчет щедрости. Затем снова повернулся к Розамонд.
   – И вы никогда не помогали ему, мэм?
   Женщина поколебалась.
   – Чем? – спросил Лоуэл, приподнимая брови.
   – Подарками, например, – предположил Уильям, стараясь быть по возможности тактичным. – Небольшой ссудой по случаю…
   – Мне кажется, вы издеваетесь, – раздраженно заметил Лоуэл. – Что довольно низко с вашей стороны. Если вы будете продолжать в том же духе, я добьюсь вашего отстранения от дела.
   Монк опешил: он никого не хотел оскорбить – лишь выяснить правду. Однако Шелбурн решил, что полицейский его не понял.
   – Мистер Монк, замужняя женщина не владеет собственностью и таким образом не может давать в долг ни своему деверю, ни кому-либо другому, – наставительно сказал Лоуэл.
   Монк вспыхнул, чувствуя, что попал впросак. Вот уж чего ему не следовало забывать! Даже драгоценности леди Розамонд по закону ей не принадлежали.
   – Я имел в виду, с вашего разрешения, милорд, – своего рода жест доброй воли.
   Лоуэл хотел ответить, но передумал и снова отвернулся к окну.
   – Война сильно повлияла на майора Грея? – Монк снова обратился к леди Розамонд.
   – О да! – с чувством воскликнула она, затем, вспомнив о приличиях, попыталась взять себя в руки. Наверное, если бы не многолетнее строгое воспитание, она бы разрыдалась. – Да, – повторила женщина. – Хотя его мужество достойно восхищения. Лишь спустя несколько месяцев он снова стал похож на себя прежнего. Он часто играл на фортепиано и пел для нас. – Взгляд Розамонд вновь был устремлен мимо Монка. – А еще он бесподобно умел рассказывать забавные истории. Но иногда он вспоминал о погибших товарищах, и это причиняло ему страдание.
   Портрет Джослина Грея вырисовывался все яснее и яснее: храбрый молодой офицер с прекрасными манерами, возможно, не совсем еще опытный; затем повидавший кровь и боль войны, вернувшийся домой и пытающийся, насколько это возможно, жить по-прежнему; младший сын без средств, но с большим обаянием. Такой человек, казалось бы, не мог нажить себе врагов. Однако не требуется большой фантазии представить, что кто-то завидовал ему настолько, что не остановился даже перед убийством. И возможно, ответ таится здесь, в этой комнате с ее гобеленами и парком за окном.
   – Благодарю вас, леди Шелбурн, – церемонно проговорил Монк. – Теперь я представляю себе картину гораздо яснее, чем прежде. Весьма вам признателен. – Он повернулся к Лоуэлу. – Буду вам благодарен, милорд, если вы позволите мне побеседовать с мистером Менардом Греем…
   – Его сейчас нет, – отрезал Лоуэл. – Он отправился на ферму одного арендатора. На какую именно, не знаю. Так что больше вам здесь, я полагаю, делать нечего. Вы ведь собираетесь искать убийцу Джослина, а не писать некролог.
   – Некролог неполон, если в судьбе покойного остаются белые пятна, – ответил Монк, с вызовом глядя в глаза Шелбурну.
   – Ну так заполните их! – резко сказал Лоуэл. – Чем сидеть здесь, занялись бы, действительно, делом!
   Не проронив ни слова, Уильям покинул гостиную и прикрыл за собой дверь. В холле его ждал лакей – то ли чтобы проводить на улицу, то ли удостовериться, что гость не прихватит серебряный подносик для визитных карточек или нож для вскрытия конвертов с рукояткой из слоновой кости.
   Погода изменилась самым разительным образом. Невесть откуда взявшийся порыв ветра перешел в шквал, и, стоило ему стихнуть, ударили первые капли дождя.
   Поскольку укрыться было негде, Монк двинулся сквозь дождь к главной аллее и совершенно случайно встретился еще с одной представительницей семейства. Быстрым шагом она направлялась в его сторону, стараясь не зацепиться юбками за случайный куст. Чем-то она тоже напоминала Фабию Шелбурн: приблизительно тот же возраст, весьма похожее одеяние, только вот чопорности в ней не чувствовалось. Нос женщины был длинноват, прическа – небрежна, и красавицей ее вряд ли кто мог назвать даже сорок лет назад.
   – Добрый день. – Уильям вежливо приподнял шляпу.
   Она остановилась и взглянула на него с интересом.
   – Добрый день. Я вас не знаю. Что вы здесь делаете? Заблудились?
   – Нет, благодарю вас, мэм. Я из столичной полиции. Прибыл с докладом о ходе следствия по делу об убийстве майора Грея.
   Глаза ее сузились. Кажется, услышанное ее позабавило.
   – Для посыльного вы выглядите слишком приличным молодым человеком. Должно быть, вы беседовали с Фабией?
   Он понятия не имел, с кем говорит, и несколько стушевался.
   Она мгновенно все поняла.
   – Я – Калландра Дэвьет. Сестра покойного лорда Шелбурна.
   – Тогда майор Грей приходился вам племянником, леди Калландра? – Он выговорил титул не задумываясь и удивился этому лишь секунду спустя. Теперь его интересовали лишь новые сведения.
   – Совершенно верно, – согласилась она. – Вам от этого легче?
   – Вы, разумеется, знали его?
   Ее пышные брови слегка приподнялись.
   – Конечно. Возможно, даже чуть лучше, чем Фабия. А что?
   – Вы были близки с ним? – быстро спросил Уильям.
   – Напротив, держалась от него на расстоянии. – Во взгляде ее Монк уже ясно различал сухую усмешку.
   – И потому имели лучший обзор? – Он подхватил ее мысль.
   – Думаю, так. Вы и дальше собираетесь стоять здесь, молодой человек? Я уже почти вся промокла.
   Он покачал головой, и они вместе направились в сторону дома.
   – Печально, что Джослина убили, – продолжала леди Калландра. – Было бы лучше, если бы он погиб под Севастополем. Во всяком случае, для Фабии. Так что вам от меня нужно? Я всегда недолюбливала Джослина, да и он меня. О делах его я тоже ничего не знаю и понятия не имею, кто мог обойтись с ним так жестоко.
   – Вы его недолюбливали? – с удивлением переспросил Монк. – А все говорят, что он был весьма обаятелен.
   – Совершенно верно, – согласилась леди Калландра, направляя шаги не к центральному входу, а к стойлам, куда вела присыпанная гравием дорожка. Уильяму оставалось лишь идти следом. – Но обаяние меня как-то мало трогает. – Она взглянула на Монка, которому, честно сказать, пришлась по душе такая прямота. – Возможно, потому что я сама никогда не была обаятельной, – продолжала она. – Но он всегда казался мне хамелеоном; о его настоящей окраске мне оставалось только гадать. А теперь либо соблаговолите вернуться в дом, либо ступайте своей дорогой. У меня нет ни малейшего желания промокнуть еще сильнее. Дождь собирается снова, и мне не хочется, чтобы он застал меня на конном дворе, пока мы будем обмениваться любезностями, которые вряд ли принесут вам какую-либо пользу.
   Монк широко улыбнулся и почтительно наклонил голову. Леди Калландра была единственным понравившимся ему человеком в этой усадьбе.
   – Конечно, мэм. Благодарю вас за вашу… – Он поколебался, не решаясь произнести вслух слово «честность». – За ваше внимание. Всего хорошего!
   Она взглянула на него искоса и, ответив легким кивком, направилась в конюшни и кликнула грума.
   Уильям двинулся прежним путем и миновал ворота уже изрядно промокший, как и было ему обещано. Выбравшись на дорогу, он отшагал три мили до селения. Окрестности, умытые дождем, сверкали в лучах вновь проглянувшего солнца. Тут и там виднелась сочная зелень рощ, а за сложенными из камня стенами ветер гнал волны по темному золоту пшеничных полей.
   Монк потратил на дорогу около часа, размышляя то об убийстве Джослина Грея, то о себе самом. Никто не знал его в этих местах, следовательно, он мог сегодня попробовать начать с чистого листа, ибо здесь его прежние поступки не могли ни навредить ему, ни помочь.
   Уильям переночевал на постоялом дворе, а наутро поговорил с местными жителями, мало что добавив к уже сложившемуся облику Джослина Грея. Оба брата убитого пользовались здесь большим уважением. Не любовью – было бы невежливо со стороны простолюдинов испытывать подобные чувства к персонам столь благородного происхождения – но уважением.
   Вот Джослин – это совсем другое дело. О нем можно было говорить с чувством. Все с удовольствием вспоминали, каким он был вежливым и щедрым. Если кто-то и придерживался иного мнения, то, видимо, предпочитал не обнаруживать его в разговорах с чужаком.
   Монк вел себя с подчеркнутой вежливостью. Его не боялись. Правда, особо не откровенничали – все-таки как-никак полицейский, – но, с другой стороны, он искал того, кто убил их героя.
   Монк позавтракал в местной закусочной в компании почтенных старожилов. За сидром, яблочным пирогом и сыром завязалась непринужденная беседа, в которую был втянут и Уильям. Замечания его были меткими, саркастичными, забавными, и лишь позже, уже направляясь к станции, он понял, что временами они были просто злыми.
   Солнце стояло высоко, когда грохочущий, пышущий паром поезд вновь повлек его в Лондон.
   Прибыв в город около четырех часов, Монк сел в кэб и приказал ехать в полицейский участок.
   – Ну? – осведомился Ранкорн, вздернув брови. – Ублаготворили вы ее милость? Уверен, что вы вели себя как джентльмен.
   В голосе его Монк отчетливо уловил оттенок обиды. В чем же дело? Он отчаянно и безуспешно пытался вызвать в памяти хотя бы намек на причину столь странных отношений с начальством. Да, вероятно, он бывал подчас грубоват… Каким же нужно быть тупицей, чтобы грубить тому, от кого ты зависишь! Ранкорн мог просто уволить Уильяма. А оставшись без работы, Монк в течение нескольких недель оказался бы без средств к существованию. И тогда перед ним, как и перед всеми неимущими, было бы два пути: либо нищенство с вечным страхом голодной смерти и тюрьмы, либо работный дом. И, видит Бог, еще неизвестно, какое из этих двух зол хуже!
   – Мне кажется, их милость поняла, что мы делаем все от нас зависящее, – ответил Уильям. – А также – что версия о случайном грабителе с улицы завела нас в тупик. В конце концов, леди Шелбурн согласилась с тем, что убийца должен был знать ее сына.
   – И вы, конечно, принялись ее расспрашивать? – проворчал Ранкорн. – О том, каким он был?
   – Да, сэр. Естественно, она пристрастна…
   – Естественно, – кисло согласился Ранкорн, играя бровями. – Но вы с присущим вам блеском составили собственное мнение.
   Монк пропустил реплику мимо ушей.
   – Кажется, он был ее любимым сыном, – сказал он. – И всеобщим любимцем. В этом убеждены все, вплоть до деревенских жителей. Правда, о мертвых не принято говорить плохо. – Монк криво усмехнулся. – Тем более об отпрыске столь древнего рода! И тем не менее перед нами – человек огромного обаяния, офицер с отличной репутацией, без особых грехов и слабостей, разве что испытывающий иногда денежные затруднения; временами своенравный, иногда насмешливый, но при этом неизменно щедрый, помнящий дни рождения и имена слуг, умеющий, если надо, позабавить. Такое впечатление, что мотивом убийства была зависть или ревность.
   Ранкорн вздохнул.
   – Грязное дело, – сказал он уверенно, и левый глаз его вновь прищурился. – Неблагодарное это занятие – раскапывать семейные тайны. И чем выше семейство – тем хуже. – Он машинально оправил мундир, ничуть не став от этого элегантнее. – Вот оно, ваше высшее общество! Прячут концы в воду так, что ни одному нормальному преступнику не приснится. Конечно, с пути они сбиваются реже, чем остальные, но если уж собьются… – Он нацелил в Монка указательный палец. – Попомните мои слова, скверное это дело. Вы можете сколько угодно воображать о высшем свете, мой мальчик, но когда они защищают свои интересы, то ни перед чем не останавливаются, можете мне поверить!
   Уильям не нашелся, что ему ответить. Он бы очень хотел знать, за какие давние слова отчитывал его сейчас Ранкорн. Может, Монк просто-напросто был бессовестным карьеристом? Человеком, изо всех сил пытающимся изобразить из себя джентльмена, произвести впечатление на людей, которые все равно прекрасно поймут, кто ты такой, еще до того, как ты раскроешь рот? Но ведь большинство людей при малейшей возможности стремятся улучшить свое положение! Или он просто имел глупость не скрывать ни от кого своих амбиций?
   И еще один вопрос, притаившийся в дальнем уголке сознания, тревожил Монка: почему он в течение восьми лет ни разу не навестил Бет? Она ведь была единственной его родственницей, и все же он упорно избегал встречи с ней. Почему?
   Ранкорн по-прежнему смотрел на него.
   – Ну? – сказал он.
   – Да, сэр. – Уильям заставил себя вернуться к действительности. – Согласен с вами, сэр. Я думаю, дело и впрямь неприятное. Кто-то так ненавидел Грея, что забил его до смерти. Если это как-то связано с его семьей, то родственники постараются замести следы. Фактически, старший брат, нынешний лорд Шелбурн, уже попытался так поступить. Ему хотелось, чтобы мы вернулись к старой версии о случайном грабителе или безумце.
   – А ее милость?
   – Она желает, чтобы мы продолжали розыск.
   – Ей повезло, не так ли? – Ранкорн кивнул, скривив губы. – Ведь вы именно это и собираетесь делать?
   Монк почувствовал, что разговор закончен.
   – Да, сэр, и начну я с Йитса.
   Он извинился и ушел к себе.
   Ивэн сидел за столом и что-то писал. Завидев Монка, он улыбнулся, и тот почувствовал вдруг, что чертовски рад снова увидеть своего помощника – скорее друга, нежели коллегу.
   – Как там у Шелбурнов? – спросил Ивэн.
   – Много роскоши, – отозвался Монк. – И много церемоний. А что Йитс?
   – Очень солидный. – Губы Ивэна невольно сложились в подобие улыбки. – И очень заурядный. Дурного о нем не говорят. Да о нем вообще мало говорят. Кого ни спросишь, все поначалу морщат лоб, вспоминая, кто это такой.
   Уильям немедленно выбросил из головы Йитса и заговорил о том, что действительно его волновало.
   – Ранкорн находит дело весьма неприятным и, кажется, многого ждет от нас…
   – Естественно. – Ивэн устремил на Монка ясные глаза. – Поэтому его и передали вам, хотя вы еще не оправились от болезни. Иметь дело с аристократами вообще трудно. По правде говоря, они часто путают полицию с канализацией – то, что необходимо иметь поблизости, но желательно за пределами гостиной.
   В другое время Уильям рассмеялся бы, но сейчас ему было не до смеха.
   – Почему именно мне? – спросил он.
   Ивэн был явно озадачен.
   – Сэр?
   – Почему дело передали именно мне? – резко повторил Монк. Он слышал, что голос его звучит сдавленно от волнения, но поделать с этим ничего не мог.
   Ивэн смущенно опустил глаза.
   – Вы в самом деле хотите услышать прямой ответ, сэр? Ведь вы и так это знаете.
   – Да, хочу! Прошу вас.
   Ивэн обеспокоенно взглянул на Монка.
   – Потому что вы самый лучший и самый честолюбивый сыщик участка. Потому что вы знаете, как следует одеваться и говорить. Только вы здесь способны на равных беседовать с Шелбурном. – Он помялся, покусал губу и продолжил: – И… если вы провалите это дело, не сможете найти убийцу или вызовете недовольство ее милости и она пожалуется на вас, – многие будут рады вашему унижению. Но хуже всего, если обнаружится, что убийца – родственник Грея и вам придется арестовать его…
   Монк смотрел на Ивэна в упор, но тот не отводил взгляда.
   – Ранкорн будет рад? – тихо спросил Уильям.
   – Думаю, да.
   – А вы?
   Ивэн был откровенно удивлен.
   – Нет, только не я, – просто ответил он. И Монк ему поверил.
   – Хорошо. – Он глубоко вздохнул. – Ну что ж, завтра займемся Йитсом.
   – Да, сэр. – Ивэн улыбнулся. – Я буду здесь в восемь.
   Уильям внутренне содрогнулся, услышав про столь раннее время, но вынужден был согласиться, попрощался и вышел, намереваясь отправиться домой.
   Однако, оказавшись на улице, он двинулся совсем в другую сторону, и лишь через некоторое время понял, что направляется к церкви Сент-Мэрилебон. До нее было около двух миль, а Монк чувствовал себя утомленным. Он изрядно находился пешком в Шелбурне, стертые ноги ныли. Пришлось окликнуть кэб и сообщить вознице адрес.
   В церкви было тихо и сумрачно, окна уже темнели. Тлели желтые светильники.
   Что же все-таки связано с этой церковью? Покой и тишину Монк мог обрести и в собственной комнате, а мысли о Боге его не посещали. В задумчивости он присел на одну из скамей.
   Зачем он пришел сюда? Как бы ни был он увлечен своей работой и своими амбициями, у него наверняка имелись знакомые, друзья, враги. Не может быть, чтобы всю жизнь он общался с одним Ранкорном.
   Монк сидел в полумраке, пытаясь воскресить утраченные воспоминания – хотя бы воспоминания детства, которые нахлынули на него в Шелбурне, и поэтому не сразу заметил стоящую неподалеку уже встреченную им однажды женщину в черном.
   Он вздрогнул. Ему показалось вдруг, что сейчас он пытался вспомнить именно ее. Незнакомка была красива, хотя, присмотревшись, он снова отметил, что рот у нее великоват, а глаза посажены слишком глубоко. Женщина смотрела на Монка.
   Внезапно Уильям почувствовал страх. Может быть, они знакомы? Его молчание она могла счесть невежливым. Хотя, в силу своей профессии, он должен был встречаться со многими, причем самыми разными людьми. Незнакомка могла оказаться и дочерью епископа, и проституткой.
   Нет-нет, с таким лицом…
   «Не глупи! – мысленно оборвал он себя. – Бывают и у шлюх нежные лица и сияющие глаза – по крайней мере, в молодости».
   Они молча смотрели друг на друга.
   – Добрый вечер, мистер Монк, – произнесла она медленно и несколько смущенно.
   Он встал.
   – Добрый вечер, мэм.
   Уильям пожалел, что пришел сюда. Он даже не знал, как ее зовут. Что ей ответить? Насколько близко они были знакомы? Тело покрылось колючей испариной, во рту пересохло, мысли слиплись в бесформенный ком.
   – Мы с вами давно не говорили, – продолжала она. – Я начинаю бояться, что вы обнаружили нечто такое, о чем не осмеливаетесь мне сообщить.
   Обнаружил? Было ли их знакомство связано с каким-то расследованием? Видимо, с каким-то давним – после несчастного случая Монк занимался лишь делом Грея. Он поискал слова, которые бы не выдали его и в то же время звучали естественно.
   – Нет, боюсь, ничего нового мне обнаружить не удалось. – Собственный голос показался ему фальшивым. Неужели и ей тоже?
   – О!.. – Незнакомка потупилась. Казалось, разговор был окончен. Но в следующую секунду она вскинула голову и взглянула ему в лицо. Глаза у нее были очень темные, но не карие. – Скажите мне правду, мистер Монк. Даже если он убил себя, то, какой бы ни была причина, скажите правду!
   – Правда такова, – просто ответил он. – Семь недель назад со мной произошел несчастный случай. Перевернулся кэб, я сломал руку и ребра, повредил голову, причем даже не помню, как это было. Около месяца я лежал в больнице, потом ездил к сестре на север – поправить здоровье. Боюсь, у меня просто не было возможности что-либо обнаружить.
   – О боже! – Ее лицо выразило искреннее сочувствие. – Извините. Но с вами теперь все в порядке? Надеюсь, вы здоровы?
   Она спрашивала не из вежливости, и, поняв это, Монк ощутил странную радость.
   – Да, благодарю вас. Только вот в памяти иногда случаются пробелы.
   Зачем он ей это сказал? Чтобы объяснить свое странное поведение? Но и она тоже вела себя несколько странно… Уильям вспомнил их первую встречу в воскресенье. Незнакомка и тогда была в трауре – дорогое, модное платье из черного шелка. Ее спутник, помнится, тоже был одет так, как Монку и не снилось. Муж? Мысль была неприятна, даже болезненна. О второй женщине он и не вспомнил.
   – О!.. – Она вновь не нашла подходящих слов.
   Уильям почувствовал неловкость. Присутствие незнакомки смущало его. Он ощущал слабый аромат ее духов, хотя их разделяло несколько футов. Или у него просто разыгралось воображение?
   – Что я вам сообщил в прошлый раз? – спросил он. – Я имею в виду…
   Он и сам не знал, что имеет в виду. Но она, чуть помедлив, ответила:
   – Немногое. По вашим словам, папа несомненно обнаружил, что дело нечисто, но успел ли он сообщить партнерам, вы еще не знали. Перед этим вы с кем-то встретились, однако имени его не назвали. А некий мистер Робинсон исчезал всякий раз, когда вы пытались его застать. – Лицо ее омрачилось. – Вы даже не были уверены: то ли папу убили из боязни, что он обо всем расскажет, то ли он покончил с собой от стыда. Может, я зря попросила вас выяснить всю правду. Наверное, она слишком страшна, если он предпочел убить себя и даже не пытался разоблачить мошенников. Но ведь быть обманутым – это не преступление! – Глаза ее на секунду вспыхнули гневом. – Мне хочется верить, что он мог бы остаться в живых, объясниться с друзьями – даже с теми, что потеряли на этом деньги… – Она замолчала, подавляя всхлип.
   – Извините, – тихо сказал Монк. Ему хотелось подбодрить ее, коснуться ее руки, но это было бы воспринято как недопустимая фамильярность, развеяло бы иллюзию доверительной близости.
   Она помолчала, точно ожидая продолжения, потом промолвила:
   – Спасибо. Я уверена, что вы сделали все возможное. Наверное, я просто питала беспочвенные надежды.
   Уловив движение в проходе между скамьями, Монк оглянулся. К ним с нерешительным видом направлялся священник, а за ним – женщина с запоминающимся лицом – та самая, которую Монк видел здесь в прошлый раз. Она также была в трауре; пышные, слегка волнистые волосы были уложены на затылке скорее ради удобства, нежели моды.
   – Это вы, миссис Лэттерли? – как-то неловко спросил священник, приблизившись. – Что вы делаете здесь в одиночестве? Вам не следует впадать в уныние… О! – Он заметил Уильяма. – Прошу прощения. Я и не знал, что вы в компании.
   – Это мистер Монк, – представила она его. – Из полиции. Он был настолько добр, что пытался помочь нам, когда папа… умер.
   Священник с неодобрением взглянул на Монка.
   – В самом деле? Думаю, возлюбленная дочь моя, для всех нас будет лучше, если мы предадим это забвению. Ваша скорбь естественна, но пусть ваш несчастный свекор покоится с миром. – Он рассеянно осенил воздух крестным знамением. – Да, с миром.
   Монк стоял неподвижно. Миссис Лэттерли… Стало быть, либо замужем, либо вдова. Боже, какие глупости!
   – Если мне удастся что-либо узнать, миссис Лэттерли… – Голос его звучал несколько сдавленно. – Я сообщу. Если вам, конечно, будет угодно.
   Он понимал, что, скорее всего, ничего не выяснит, но боялся, что иначе им уже никогда больше не встретиться. Нет, эта женщина не должна раствориться в прошлом вслед за другими.
   Она долго на него смотрела, не зная, на что решиться. Наконец заговорила, осторожно подбирая слова:
   – Да, будьте так добры. Но, пожалуйста, помните о вашем обещании. Всего хорошего! – Она повернулась, и край ее широкой юбки коснулся Монка. – Всего хорошего, викарий. Идем, Эстер, пора домой. Чарльз ждет нас к ужину.
   Она медленно двинулась к двери. Монк глядел ей вслед, и когда обе женщины рука об руку переступили порог, ему показалось, что в церкви стало еще темнее.
   Выйдя в прохладный вечер, Эстер Лэттерли повернулась к своей невестке.
   – Может быть, ты объяснишь наконец, в чем дело, Имогена? – тихо, но настойчиво сказала она. – Кто этот человек?
   – Он связан с полицией, – ответила Имогена, торопливо направляясь к экипажу, ожидающему у обочины.
   Кучер слез с козел, открыл дверцу и помог сесть сначала Имогене, потом Эстер. Обе приняли его вежливость как нечто само собой разумеющееся. Устроившись в экипаже, дамы оправили юбки: Эстер – небрежно, лишь бы было удобно; Имогена – аккуратно, чтобы не помять ткань.
   – Что значит «связан»? – спросила Эстер, когда экипаж двинулся. – Так обычно говорят о скандале в обществе: «Мисс Смит вступила в связь с мистером Джонсом».
   – Не будь ты такой въедливой, – упрекнула ее Имогена. – Нечто подобное можно сказать о ком угодно – да хоть о горничной: «Тилли связалась с будущими работодателями».
   – Верно! Значит, и этот тип на побегушках у полиции?
   Имогена оставила ее колкость без внимания.
   – Извини, – после затянувшейся паузы сказала Эстер. – Просто я вижу: что-то мучит тебя, а я ничем не могу помочь, поскольку не знаю, в чем дело.
   Имогена слабо пожала руку Эстер.
   – Ничего, – промолвила она так тихо, что за громыханьем колес и стуком копыт ее слова едва можно было разобрать. – Просто смерть папы и все, что за этим последовало… Никто из нас еще не пришел в себя. Спасибо тебе, что ты бросила все и вернулась домой.
   – Иначе я бы и не могла поступить, – последовал прямой ответ.
   Эстер знала, что Чарльз и Имогена так и не поняли, насколько она изменилась с тех пор, как отправилась в Крым сестрой милосердия. Чувство долга вдохновило на тяжкий труд в госпиталях многих женщин – не одну только мисс Найтингейл. Но смерть отца, а несколько недель спустя и кончина матери заставили Эстер вернуться в Англию – оплакать родителей и поддержать брата с невесткой. Финансовые дела улаживал Чарльз, но, и кроме них, нахлынуло множество забот, которые было бы бессовестно взваливать на плечи Имогены. Требовалось закрыть дом, распустить прислугу, написать уйму писем, раздать одежду бедным, утрясти некоторые проблемы, связанные с движимым имуществом, и при этом соблюсти нормальный ход жизни семейства. Поэтому Эстер даже не сомневалась – просто собрала свои пожитки и отбыла в Англию.
   Мирная жизнь ошеломила разительным контрастом после ужасов Крымской кампании: мучительных ран, раскромсанных клинками и пробитых пулями тел, отчаяния при виде погибающих от холеры, дизентерии, тифа, голода и холода. И – вызывающая бешенство полная бездарность командования!
   Как и прочие сестры милосердия, Эстер работала до изнеможения, убирая экскременты за беспомощными, ухаживая за ранеными и больными, страдающими от лихорадки, умирающими от гангрены после ампутации рук и ног, раздробленных мушкетными пулями, пушечными ядрами, рассеченных сабельными ударами, наконец, просто обмороженных в зимних лагерях, где люди и лошади гибли тысячами. Она принимала роды у голодных и неряшливых солдатских жен и многих из них хоронила. Когда не хватало жалости, ей давала силу ярость и ненависть к высшему командованию, которому, казалось, было отказано не только в таланте полководцев, но и в элементарном здравом смысле.
   Она потеряла брата, многих друзей, и среди них – Алана Рассела, блестящего военного корреспондента, писавшего неприкрытую правду о Крымской войне, беспримерной по бездарности и отваге. Часто, перед тем как отправить заметки по почте, он читал их вслух Эстер.
   Измученный лихорадкой, Алан продиктовал ей последние строки. Когда же он умер в госпитале, Эстер в отчаянии сама составила отчет в газеты и подписалась его именем. Как будто он был еще жив.
   Ее материал был принят и напечатан. Раненые рассказывали ей о боях и осадах, о сумасшедших атаках и долгих периодах затишья – и она посылала в редакции письмо за письмом. Все они были подписаны именем Алана. В тогдашней неразберихе никто не удосужился даже усомниться в их подлинности.
   И вот теперь она оказалась в семействе брата, аккуратном, исполненном достоинства и сдержанной скорби по ушедшим родителям. Носила траур, как если бы то была ее единственная утрата. Вышивала, писала письма, иногда принимала участие в благотворительности. Выслушивала постоянные высокопарные наставления Чарльза. Все это было для нее почти невыносимо. Она словно погружалась в спячку. А ведь Эстер привыкла брать на себя ответственность, принимать решения и, пусть ценой переутомления и озлобленности, отчаянно нуждалась в эмоциональной встряске.
   Чарльз злился, не в силах понять, отчего за последние годы так изменилась его смышленая сестренка. Не мог он ей подыскать и достойного жениха. Мысль о том, что сестра будет жить под его кровом до конца дней своих, тоже не приводила Чарльза в восторг.
   Но такая перспектива не радовала и его сестренку. Эстер твердо решила, что как только в ней отпадет надобность, она покинет дом и сама устроит свою судьбу.
   А пока, сидя в грохочущем по мостовой экипаже, Эстер пришла к выводу, что Имогену тревожит нечто серьезное, и невестка предпочитает скрывать это и от нее, и от Чарльза. Нет, Имогена не просто скорбит по ушедшим родственникам. Здесь явно какая-то тайна, которая кроется как в прошлом, так и в будущем.

Глава 5

   Монк и Ивэн решили не тратить время на Гримуэйда и прямиком направились к Йитсу. Было около восьми утра, и они рассчитывали застать его за завтраком.
   Хозяин открыл дверь сам; это был сорокалетний полноватый коротышка с безвольным лицом и прядью падающих на брови жидких волос. В руке он держал ломтик поджаренного хлеба с джемом. Коротышка с тревогой уставился на Монка.
   – Доброе утро, мистер Йитс, – твердо сказал Монк. – Мы из полиции; нам бы хотелось поговорить с вами об убийстве майора Джослина Грея. Мы войдем, если вы не возражаете?
   Уильям не сделал ни шагу, но фигура его была настолько значительной, что Йитс невольно попятился.
   – Д-да, конечно, – запинаясь, пробормотал он. – Но я м-могу лишь повторить то, что уже говорил в-вам. Т-то есть не вам, а мистеру Лэмбу, когда…
   – Я знаю. – Монк вошел, понимая, что ведет себя слишком уж напористо. Но ничего иного ему не оставалось. Йитс знал убийцу в лицо, возможно, даже был волей-неволей с ним связан. – Однако с той поры, как мистер Лэмб заболел и мне пришлось заняться этим делом, – продолжил он, – мы выяснили кое-что новое.
   – О! – Йитс уронил хлебец и наклонился, чтобы поднять его с ковра.
   Комната, чуть поменьше, чем у Джослина Грея, была тесно заставлена тяжелой дубовой мебелью. Везде фотографии, вышивки; пара стульев, на обоих – салфеточки.
   – Выяснили? – Йитс явно нервничал. – В самом деле? Все же я не думаю, что мог бы… э…
   – Вы позволите задать вам несколько вопросов, мистер Йитс? – Монку не хотелось запугать свидетеля до потери памяти.
   – Ну… если вы так считаете… Да. Да, если… – Он снова попятился и тяжело опустился на стул – тот, что ближе к столу.
   Уильям также присел. Ивэн у него за спиной, судя по звуку, устроился на стуле с плетеной спинкой. «Интересно, – подумалось Монку, – как я сейчас выгляжу со стороны? Грубиян, исполненный амбиций и пытающийся добиться успеха любой ценой?» Увы, надеяться на какой-либо успех было трудно. Йитс казался испуганным маленьким человечком, имевшим несчастье поселиться рядом с местом преступления.
   Уильям заговорил тихо, усмехнувшись про себя при мысли, что понизил голос вовсе не для того, чтобы успокоить Йитса, а чтобы заслужить одобрение Ивэна. Почему мнение помощника было столь для него важно? Не потому ли, что ему страстно хотелось иметь хотя бы одного друга?
   Йитс глядел на Монка, как кролик на удава.
   – В ту ночь к вам приходил гость, – мягко начал Уильям. – Кто это был?
   – Не знаю! – Голос Йитса был высок, почти пронзителен. – Я не знаю, кто это был! Я так и сказал мистеру Лэмбу! Он заглянул ко мне по ошибке; он искал вовсе не меня!
   Монк невольно поднял руку – жест, которым обычно успокаивают перевозбудившегося ребенка или собаку.
   – Но вы его видели, мистер Йитс. – Он старался говорить как можно тише. – Без сомнения, вы должны были запомнить его внешность, его голос…
   Лгал Йитс или же говорил правду, но нажим ничего не дал бы Монку.
   Коротышка моргнул.
   – Я… Мне, право, трудно сказать… мистер…
   – Монк. Прошу прощения, – отозвался тот, извиняясь, что не удосужился назвать себя. – А мой коллега – мистер Ивэн. Ваш гость был крупный человек или же маленький?
   – О, крупный, очень крупный, – немедленно ответил Йитс. – Такой же, как вы, даже крупнее… Правда, на нем было плотное пальто; ночь тогда выдалась ужасная, сырая…
   – Да-да, я помню. Так вы полагаете, он был выше меня? – Для удобства сравнения Монк встал.
   Йитс уставился на сыщика.
   – Нет, не думаю. Приблизительно вашего роста, насколько я помню. Но это ведь было так давно… – С несчастным видом он покачал головой.
   Уильям вновь сел, чувствуя, что Ивэн внимательно за ними наблюдает.
   – Я и видел-то его всего несколько секунд, – продолжал Йитс, нервно стряхивая крошки со штанов; хлебец с джемом он по-прежнему держал в руке. – Он просто посмотрел на меня, спросил, каков мой род занятий, выяснил, что я – не тот, кого он ищет, и ушел. Поверьте, если бы я мог вам помочь, то непременно помог бы. Бедный майор Грей, такая страшная смерть!.. – Он содрогнулся. – Такой очаровательный молодой человек! Жизнь иногда разыгрывает ужасные драмы, не правда ли?
   Внезапно Монк встрепенулся.
   – Вы знали майора Грея? – спросил он как бы невзначай.
   – О, не слишком близко, нет! – запротестовал Йитс. – Так, встречались, здоровались – вы меня понимаете… Но он был очень вежлив, всегда находил приятные слова – не то что эта современная молодежь. И никогда не забывал, как кого зовут.
   – А кстати, каков ваш род занятий, мистер Йитс? Мне кажется, вы не уточнили.
   – Да, возможно. – Хлебец сломался у него в руке, но Йитс этого даже не заметил. – Я продаю редкие марки и монеты.
   – А ваш гость? Он тоже перекупщик?
   Вид у Йитса был несколько удивленный.
   – Он ничего не сказал, но полагаю, что нет. Наш круг весьма тесен, все друг друга знают…
   – Он был англичанин?
   – Простите?
   – Он был не иностранец? Ведь иностранного перекупщика вы могли и не знать.
   – А, понимаю. – Лицо Йитса прояснилось. – Нет, он был англичанин.
   – А кого он мог искать, если не вас, мистер Йитс?
   – Я… Право, не знаю. – Он развел руками. – Спросил, не собираю ли я карты. Я ответил, что нет. Тогда он сказал, что его ввели в заблуждение, и тут же ушел.
   – Не думаю, мистер Йитс. Мне кажется, что перед тем как уйти, он постучался к майору Грею и затем избил его до смерти.
   – О боже! – Йитс съежился и вжался в спинку стула. Сзади Ивэн сделал движение, будто хотел прийти на помощь потрясенному хозяину, но потом передумал.
   – Вас это удивило? – допытывался Монк.
   Йитс выдохнул. Говорить он еще был не в силах.
   – Вы уверены, что не знали этого человека? – настаивал Монк, не давая ему возможности собраться с мыслями.
   – Нет, конечно, нет! Совершенно не знал. – Йитс закрыл лицо руками. – Боже милосердный!
   Монк вперился в него взглядом. Усиливать нажим было бессмысленно. Хозяин и так пребывал в ужасе… или весьма искусно прикидывался. Монк повернулся к Ивэну. У того было напряженное, застывшее от неловкости лицо.
   Монк поднялся и услышал свой собственный голос, звучащий будто издалека. Он знал, что рискует совершить ошибку, – и, похоже, из-за Ивэна.
   – Благодарю вас, мистер Йитс. Простите, что так вас взволновали. И самый последний вопрос: у этого человека была с собой трость?
   Йитс уставился на него, побледнев. Голос его понизился до шепота.
   – Была – и очень красивая. Я заметил.
   – Тяжелая? Легкая?
   – О, тяжелая, очень тяжелая… Нет! – Он плотно зажмурил глаза, стараясь отогнать ужасную картину.
   – Вам нечего бояться, мистер Йитс, – сказал из-за спины Ивэн. – Мы думаем, это был не сумасшедший; он охотился именно за майором Греем. Нет оснований полагать, что он мог бы причинить вам вред. Возможно, просто ошибся дверью.
   Уже на улице Монк сообразил, что Ивэн просто хотел успокоить маленького человечка. Последняя фраза не соответствовала действительности. Ведь гость назвал привратнику именно мистера Йитса. Монк покосился на Ивэна, безмолвно следующего за ним сквозь накрапывающий дождь.
   Гримуэйд тоже вряд ли мог чем-либо помочь. Он не видел, куда направился гость от двери Йитса: вниз или к комнате Джослина Грея. Отлучившись по естественным надобностям, привратник мог лишь засвидетельствовать, что гость прошел мимо него приблизительно в четверть одиннадцатого, то есть сорок пять минут спустя.
   – Единственный вывод, – уныло произнес Ивэн, не поднимая головы. – От Йитса он пошел к Грею, полчаса с ним беседовал, а потом убил.
   – И даже ни намека, кто это мог быть, – кивнул Монк, обходя лужу и минуя торговца шнурками. Рядом прогромыхала телега старьевщика; возница выкрикивал нараспев нечто нечленораздельное. – И опять мы упираемся все в тот же вопрос, – подытожил он. – Почему он ненавидел Грея до такой степени? Какую же нужно питать ненависть, чтобы избивать уже мертвое тело!
   Ивэн поежился; дождинки катились по его носу и подбородку. Поднятый воротник подчеркивал бледность лица.
   – Мистер Ранкорн был прав, – сказал он с несчастным видом. – Скверно все обернулось. Нужно очень хорошо знать человека, чтобы так его возненавидеть.
   – Или быть смертельно обиженным, – добавил Монк. – Но вы совершенно правы: речь идет либо о семье, либо о делах сердечных.
   Ивэн был поражен.
   – Вы имеете в виду, что Грей…
   – Нет. – Уильям усмехнулся. – Этого я в виду не имел, хотя не исключаю и такую возможность. Просто подумал о женщине и, скажем, об оскорбленном муже.
   Ивэн чуть расслабился.
   – Полагаете, это слишком жестокая месть за карточный проигрыш или денежный долг? – осведомился он без особой надежды в голосе.
   Монк на секунду задумался.
   – Возможно, шантаж, – предположил он. Мысль пришла в голову только что и, кажется, была не так уж плоха.
   Ивэн нахмурился. Они шли в южном направлении по Грейс-Инн-роуд.
   – Вы думаете? – Он взглянул искоса на инспектора. – Что-то не верится. Крупных сумм он ни от кого не получал. Хотя мы ведь не занимались еще этим вопросом… Да, жертва шантажа должна ненавидеть шантажиста, и я ее вполне понимаю. Человек обобран, унижен, и ему еще продолжают угрожать окончательной гибелью! Тут можно и взорваться.
   – Мы должны проверить круг его общения, – ответил Монк. – Кто из этих людей совершал серьезные промахи. Кого можно было шантажировать – да так, что это привело к убийству.
   – А что, если он в самом деле был гомосексуалистом? – предположил Ивэн. В голосе его невольно прозвучало отвращение. – Что, если он имел богатого любовника? Грей тянул из него деньги, потом зарвался – и был убит?
   – Скверное дело. – Монк разглядывал сырую мостовую. – Ранкорн прав.
   И воспоминание о начальнике направило его мысли в иное русло.
   Уильям поручил Ивэну встретиться с местными торговцами и членами клуба, в котором Грей провел свой последний вечер, и поинтересоваться связями майора.
   Ивэн начал с торговца вином, чье имя он нашел на бланке для счетов в квартире Грея. Торговец оказался толстяком с висячими усами и елейными манерами. Гибель майора Грея приводила его в отчаяние. Какой ужасный случай! Какой удар судьбы-злодейки: блестящий офицер выжил на войне – и все для того, чтобы пасть жертвой маньяка в собственном доме! Какая трагедия! Он даже не знает, что сказать… И пока торговец разливался соловьем, Ивэн тщетно пытался вставить слово и задать хотя бы пару дельных вопросов.
   Наконец это удалось, и Ивэн получил ответы, которые, впрочем, предвидел. Майор Грей, достопочтенный Джослин Грей, был самым уважаемым клиентом. Безупречный вкус, хотя чему тут удивляться: джентльмен – и этим все сказано! Знаток французских и немецких вин. Любил все самое лучшее. И брал только в этом заведении. Как платил? Не всегда вовремя, но платил обязательно. У аристократов несколько иное отношение к деньгам, к этому просто следует привыкнуть. Нет, добавить он ничего не может – то есть вообще ничего. А сам мистер Ивэн интересуется винами? Он мог бы предложить прекрасное бордо.
   Нет, мистер Ивэн, к сожалению, не интересовался винами. Будучи сыном сельского священника, он получил неплохое воспитание, но содержимое его кошелька было таково, что приличный костюм представлялся ему более ценным приобретением, нежели самое лучшее вино. Впрочем, Ивэн не стал пускаться в подробные объяснения.
   Далее он попытал счастья в заведениях иного рода: начиная с ресторана и кончая пивной, где, кстати, подавали прекрасное тушеное мясо и вареный пудинг с изюмом, в чем Ивэн убедился лично.
   – С майором Греем? – задумчиво переспросил хозяин. – Это которого убили? Конечно, знаком. Он частенько сюда заглядывал.
   Ивэн не знал, верить ему или нет. Сказанное могло быть правдой. Цены здесь невысокие, еда сытная, да и обстановка вполне сносная – тем более для привычного к походной жизни офицера, два года воевавшего в Крыму. С другой стороны, хозяину было выгодно, чтобы о его заведении говорили почаще. Да, майор Грей, жертва нашумевшего преступления, обедал именно здесь. Это наверняка привлекало любопытных посетителей.
   – Как он выглядел? – спросил Ивэн.
   – То есть как? – Хозяин уставился на него с удивлением. – Вы ведете дело или?.. Взаправду не знаете?
   – Живым я его не видел, – резонно заметил Ивэн. – Сами понимаете, есть разница между перечнем примет и общим впечатлением от человека.
   Хозяин скроил задумчивую физиономию.
   – Конечно, да… Извините, начальник, спросил не подумав… Высокий, хотя пониже вас был. Стройный, тоже вроде вас, но поизящнее. Рта еще не откроет – а уже видно, что джентльмен. Белокурый, и улыбка всегда – чистый сахар.
   – Обаятельный был человек, – скорее утвердительно, нежели вопросительно подытожил Ивэн.
   – Да уж! – согласился хозяин.
   – Общительный? – продолжал допытывался Ивэн.
   – Да. Любил истории рассказывать. Людям это нравится…
   – Щедрый?
   – Щедрый? – Хозяин вздернул брови. – Нет, не очень. Сколько возьмет – столько и заплатит. Думаю, просто не слишком-то богат был. Но его любили; я уже сказал, умел людей развлечь. Иногда, правда, расходился. Заглянет, бывало, и поставит всем выпивку, но не слишком часто – где-то раз в месяц.
   – Регулярно?
   – Это вы о чем?
   – В один и тот же день каждого месяца?
   – А, нет. Приходил как вздумается. То два раза в месяц заглянет, а то ни разу за два месяца.
   «Азартный игрок», – подумал Ивэн.
   – Благодарю вас, – сказал он вслух. – Большое спасибо.
   Он допил свой сидр, положил на стол шесть пенсов и с неохотой вышел в накрапывающий дождик.
   Остаток дня Джон потратил на визиты к сапожнику, шляпнику, белошвейке и портному. Ничего нового, как он и предполагал, узнать ему не удалось.
   Затем Ивэн купил свежий пирог с угрем у торговца на Гилфорд-стрит и, остановив кэб, велел ехать к клубу «Будлз», членом которого был когда-то Джослин Грей.
   Там на вопросы отвечали весьма неохотно. Это был один из самых аристократических клубов Лондона, и слуги старались поменьше болтать о его членах, чтобы не лишиться выгодного места. Все, что ему посчастливилось выяснить за полтора часа, – это то, что майор Грей действительно являлся членом клуба; будучи в городе, заходил постоянно (как и все прочие джентльмены); в карты поигрывал; возможно, был иногда кому-то должен, но, разумеется, долги платил. Карточный долг – вопрос чести для джентльмена. Торговец может и подождать, а джентльмен с джентльменом расплачиваются непременно.
   Не мог бы мистер Ивэн поговорить с кем-нибудь из клубных приятелей майора Грея?
   Разве что если у мистера Ивэна имеется специальное на то разрешение… Есть ли оно у мистера Ивэна?
   Никакого разрешения у мистера Ивэна не было.
   Новых фактов не прибавилось, но кое-какие мысли появились.
   Отослав Ивэна, Монк вернулся в полицейский участок и прошел в свой кабинет, где достал записи старых дел и погрузился в чтение. Легче ему от этого не стало.
   Если его страхи относительно дела Джослина Грея имеют под собой почву (скандал в обществе, сексуальные извращения, шантаж и убийство), то ему предстоит пройти по узкой тропинке меж двух огней: либо шумный провал, либо успех, чреватый еще большими неприятностями. Что стоит человеку, избившему до смерти любовника и зарвавшегося шантажиста, убрать с дороги какого-то там полицейского! Скверное дело – это еще мягко сказано.
   Значит, Ранкорн всучил его Монку умышленно? Судя по послужному списку, Уильям шел от успеха к успеху – интересно, какой ценой? Кому еще, кроме него, пришлось расплачиваться потом и кровью? Несомненно, увлеченный одной лишь работой, Монк постоянно оттачивал мастерство, накапливал знания, учился вести себя в обществе, одеваться, держать нить беседы. С болезненной ясностью он видел теперь себя самого как бы со стороны: постоянный труд, скрупулезное внимание к деталям, вспышки блестящей интуиции… И умение точно оценивать людей, способность определить, кто на что пригоден, а если не пригоден ни на что – не колеблясь заменить человека другим. Кажется, Монк был верен только правосудию. Могла ли эта черта сыщика ускользнуть от Ранкорна, стоящего на его пути?
   Карьера – от мальчишки из рыбацкого поселка до инспектора столичной полиции – была поистине стремительна. За двенадцать лет Уильям достиг того, на что другим людям потребовалось бы два десятилетия. Он наступал на пятки Ранкорну и в ближайшее время явно собирался занять кресло своего начальника, а то и замахнулся выше.
   И, возможно, все теперь зависело от расследования дела Грея.
   Монк не мог возвыситься столь быстро, не обходя менее одаренных коллег, и, кажется, не слишком был этим огорчен. Его богом была истина. Там, где законы допускали двоякое толкование или умалчивали о чем-то, он полагался на чувство справедливости. Пробегая глазами собственные старые дела, Уильям не находил ни намека на то, что у него имелись и другие побуждения – например, сочувствие к жертвам. Его ярость была направлена не на отдельные личности: он боролся против тех сил, что порождают нищету и преступления, против чудовищных трущоб – рассадников насилия, вымогательства и проституции.
   Монк восхищался незнакомцем, чья личность возникала перед ним при чтении старых уголовных дел, восхищался его проницательностью и профессионализмом, энергией и упорством, склонял голову перед его отвагой, – но полюбить его он не мог. Ни душевной теплоты, ни слабостей, ни следа простых человеческих надежд и страхов. Казалось, единственной страстью незнакомца было преследовать ложь и несправедливость. Однако, судя по бесстрастным отчетам, ненавидя само зло, он обращался с жертвами злодеяний как с побочными продуктами чьей-то преступной деятельности.
   Почему Ивэн так рвался работать с ним? Чтобы многому научиться? Монку стало стыдно от одной этой мысли. Менее всего ему хотелось бы, чтобы Джон стал его точной копией. Люди меняются незаметно, исподволь – капля по капле, день за днем. Неплохо было бы поделиться с Ивэном профессиональными навыками, не передавая ему при этом своих амбиций.
   Ранкорна вполне можно было понять. Как ему еще относиться к человеку, который видит в тебе лишь препятствие? Потому он и всучил Монку это дело, способное завершиться либо грандиозным провалом, либо скандалом, которого высшие чины полиции не простят.
   Уильям незряче уставился на исписанные страницы. Человек, возникавший в его воображении, был таким же схематичным, как Джослин Грей; даже более того – Грея хотя бы любили за его обаяние, умение позабавить людей, заставить их забыть на минуту о своих болях и страхах…
   Сам Монк не помнил о себе ничего, даже о сестре Бет не сохранилось воспоминаний, если не считать того внезапного просветления в Шелбурне. Но, может быть, память еще вернется к нему? Надо просто набраться терпения.
   И эта женщина в церкви, миссис Лэттерли, о которой он тоже ничего не может вспомнить!.. После несчастного случая они виделись всего дважды, и тем не менее ее лицо не дает ему покоя. Почему? Может быть, он потратил на ее дело много сил и времени, часто с ней встречался? Разумеется, ничего личного – пропасть между ними слишком велика. Но если Монк посмел лелеять какие-то надежды, значит, его запросы действительно непомерны. При мысли, что он так и не смог скрыть своего волнения при их последней встрече, Уильяма бросило в жар. Священник обратился к ней: «Миссис…» Она была в трауре. В трауре по тестю или по мужу? Он обязан загладить возникшую неловкость! Прежде всего следует выяснить, что он все-таки раскопал по этому делу. Что-то связанное с недавней смертью ее тестя…
   Монк снова перерыл все записи и не нашел ничего, что было бы связано с семьей Лэттерли. Внезапно ему пришло в голову, что Ранкорн просто-напросто передал дело кому-то другому, пока Монк валялся в больнице. Он вполне мог так поступить, если речь шла о смерти, наводящей на определенные подозрения.
   Да, но тогда почему полицейский, которому передали это дело, ни разу не обратился ни к самой миссис Лэттерли, ни к ее мужу, если тот, разумеется, жив? Монк отложил бумаги и направился к Ранкорну. Но прежде не без удивления отметил, что за окнами совсем уже темно.
   Ранкорн был еще у себя, однако собирался уходить. Поздний визит Монка, казалось, не был для него неожиданностью.
   – Возвращаетесь к привычному режиму? – сухо сказал он. – Неудивительно, что вы до сих пор не женаты; работа вам заменяет супругу. Не очень-то, наверное, вам уютно приходится зимними ночами, – добавил он с удовлетворением. – Что у вас?
   – Лэттерли. – Монк был раздражен намеком на то, что он и сам теперь хорошо знал. До несчастного случая такие шутки вряд ли могли вывести его из себя. Но теперь он воспринимал собственную персону как бы со стороны.
   – Что? – Ранкорн уставился на него, непонимающе сдвинув брови; левый глаз недобро прищурился.
   – Лэттерли, – повторил Монк. – Полагаю, вы передали дело кому-то другому, пока я болел?
   – В первый раз об этом слышу, – отрезал Ранкорн.
   – У меня было дело человека по фамилии Лэттерли. То ли он покончил с собой, то ли был убит…
   Ранкорн поднялся и пошел за висящем на крюке пальто.
   – Ах, вы об этом… Вы же сами пришли к выводу, что произошло самоубийство, и закрыли дело за пару недель до несчастного случая. Что это с вами? У вас память отшибло?
   – Я все отлично помню! – огрызнулся Монк, хотя самого так и обдало жаром. Дай Бог, чтобы лицо его не выдало. – Но бумаги по этому делу у меня исчезли. Я решил, что вы усомнились в результатах и передали дело другому.
   – О! – Ранкорн с усмешкой оделся, натянул перчатки. – Да нет, дело было просто прекращено. Я никому не передавал его. Забудьте вы об этом бедняге-самоубийце Лэттерли и вернитесь-ка к Грею, который определенно себя не убивал. Вы выяснили что-нибудь новенькое? Действуйте, Монк, действуйте, что-то вы на этот раз сами на себя не похожи! Что там с этим Йитсом?
   – Ничего обнадеживающего, сэр. – Монк был уязвлен и даже не смог скрыть этого.
   Ранкорн нахлобучил головной убор, усмехнулся и вперил в Монка лучистый взгляд.
   – Стало быть, вы решили его оставить и заняться друзьями и близкими Грея, не так ли? – с видимым удовлетворением сказал он. – И даже скорее подругами, чем друзьями. Вполне вероятно, что вынырнет какой-нибудь ревнивый муж. Чего я терпеть не могу, так это такие вот расследования. Помяните мои слова, что-то там скрывается весьма скверное, в этом деле Грея. – Он взглянул на Монка искоса. – И вы – единственный, кто все это может раскопать. Попытайте-ка снова счастья в Шелбурне! – И с откровенно ликующим видом он обмотал шарф вокруг шеи и вышел.
   Монк не поехал в Шелбурн ни на следующий день, ни на той неделе вообще. Он знал, что визит туда неизбежен, но ему хотелось предстать во всеоружии – во-первых, чтобы успешно провести расследование, а во-вторых, чтобы его вмешательство в частную жизнь Шелбурнов (или кто там еще мог убить Джослина Грея) не казалось слишком оскорбительным. Уильям знал, что сильные мира сего отличаются теми же слабостями, что и простые люди, но, в отличие от них, не остановятся ни перед чем, лишь бы их грешки не выплыли наружу и не стали предметом насмешек и осуждения. Откуда это было ему известно? Память здесь ни при чем, уверенность была чисто инстинктивной.
   Вместо этого утром следующего дня он вместе с Ивэном снова направился в дом на Мекленбург-Сквер: не искать следы убийцы, но выяснить кое-что о самом Грее. Оба шагали погруженные каждый в свои мысли, лишь изредка обмениваясь случайными фразами, и все же Монк был рад, что идет туда не один. Квартира Грея подавляла его. Там давно уже не было ни крови, ни мертвого тела, но там витала ненависть. Монку наверняка приходилось раньше видеть множество смертей; пора бы уж было к ним привыкнуть. Несчастные случаи; бессмысленные убийства, совершенные в запальчивости; жестокость загнанного в угол преступника… Но здесь было нечто иное, смерть Грея наводила на мысли о страсти, об узах ненависти, особенно тесно связывавших убийцу и жертву.
   В этой комнате веяло прохладой, хотя в остальных помещениях было тепло. В проникавшем через высокие окна бледном свете мебель казалась чересчур громоздкой. Монк оглянулся на Ивэна, желая понять, испытывает ли он схожие чувства. Однако лицо помощника выражало лишь легкое неудовольствие при мысли, что им сейчас придется рыться в чужих письмах, обшаривать бюро и ворошить содержимое выдвижных ящиков.
   В застоявшемся воздухе соседней с комнатой спальни чувствовалась затхлость; окна были плотно закрыты. На всем уже лежал тонкий слой пыли. Монк осмотрел буфет и занялся гардеробом. Несомненно, Грей знал толк в одежде; вкус его был безупречен, хотя кошелек подчас пустовал. Несколько наборов золотых запонок с фамильным гербом, пара – с личными инициалами Грея. Три булавки для галстука; из них одна – с крупной жемчужиной; гребни с серебряными спинками; футляр из свиной кожи с туалетными принадлежностями. Какой грабитель оставил бы эти вещицы без внимания! Масса платков с монограммами, шелковые и льняные рубашки, галстуки, носки, нижнее белье… Монк был удивлен и несколько задет собственной осведомленностью: он знал, сколько стоит каждая вещица – с точностью до нескольких шиллингов. Интересно, а как возникла эта область его интересов?
   В верхних ящиках Монк надеялся найти письма, слишком личные, чтобы мешать их со счетами и случайной перепиской, которую обычно хранят в бюро, но, ничего не обнаружив, вернулся в комнату. Ивэн все еще неподвижно стоял перед бюро. Не сговариваясь, оба вели себя очень тихо, словно боясь потревожить витающую здесь душу покойного.
   За окном громыхали колеса экипажей, стучали копыта, доносились крики уличного торговца.
   – Ну? – произнес Монк едва ли не шепотом.
   Ивэн вздрогнул и обернулся. Лицо его было напряжено.
   – Здесь их довольно много, сэр. Я, право, не знаю, что с ними со всеми делать. Несколько писем – от его невестки Розамонд Шелбурн; одно – довольно резкое – от Лоуэла… он ведь сейчас лорд Шелбурн, не так ли? Совсем свежее – от матери. Кстати, оно единственное; похоже, что письма от матери он не хранил. Несколько посланий – от семьи Доулишей, тоже незадолго до смерти; в том числе – приглашение погостить у них недельку. Стиль весьма дружеский. – Джон слегка скривил рот. – А в том, что от Аманды Доулиш, мне кажется, даже более чем дружеский. Вообще, множество приглашений – и все незадолго до смерти. Видимо, хранить старые письма у него привычки не было. И боюсь, что нет нигде дневника. Забавно. – Он взглянул на Монка. – Как считаете, такой джентльмен мог вести дневник?
   – Полагаю, да. – Уильям подошел к помощнику. – Вероятно, его прихватил убийца… Но вы внимательно посмотрели?
   – В бюро его нет. – Ивэн покачал головой. – Я проверил и потайные ящики. Но зачем прятать дневник?
   – Не имею представления, – честно признался Монк, разглядывая бюро. – Разве что его взял убийца. Возможно, там фигурировало его имя. Надо будет заняться этими Доулишами. На письмах есть их адрес?
   – О да, я уже записал его.
   – Хорошо. Что еще?
   – Несколько счетов. Он платил по ним не слишком аккуратно, но это я уже знал из разговоров с торговцами. Три счета – от портного, четыре или пять – от белошвейки, два – от торговца вином и коротенькое письмо от семейного поверенного – ответ на просьбу увеличить содержание.
   – Я полагаю, отказ?
   – Именно так.
   – А что-нибудь из клуба, от карточных партнеров?
   – Нет, но карточные долги бумаге не поверяют. – Ивэн внезапно улыбнулся. – Так, во всяком случае, говорят.
   Монк почувствовал некоторое облегчение.
   – Верно, – согласился он. – А прочие письма?
   – Одно, весьма сухое, от Чарльза Лэттерли, но из него много не извлечешь…
   – Лэттерли? – Уильям похолодел.
   – Да. Вы его знаете? – Ивэн взглянул на инспектора.
   Монк перевел дух и взял себя в руки. Миссис Лэттерли в церкви сказала: «Чарльз», – и он еще испугался, что она говорит о муже.
   – Относительно недавно я расследовал дело некоего Лэттерли, – сказал он, стараясь, чтобы голос звучал спокойно. – Возможно, совпадение. Вчера я как раз пытался найти в старых бумагах его дело – и не смог.
   – Может, он был как-то связан с Греем; публичный скандал, попытка замять…
   – Нет! – Выдавая чувства Монка, слово прозвучало куда более резко, чем следовало. Он понизил голос. – Нет, совсем не то. Бедняга скончался. Умер еще до гибели Грея.
   – О… – Ивэн снова повернулся к бюро. – Тогда, боюсь, это всё. Однако у нас уже есть внушительный список знакомых Грея, а от них потянутся другие ниточки.
   – Да, верно. Но я все равно возьму адрес Лэттерли.
   – О, конечно. – Ивэн выудил письмо из общей кипы и подал Монку.
   Уильям пробежал его глазами. Письмо, в самом деле, как и предупреждал Ивэн, было выдержано в холодных тонах, но ненавистью там и не пахло: просто разрыв дружеских отношений. Монк переписал адрес и вернул письмо Джону.
   Они закончили осмотр и, миновав Гримуэйда, вышли на улицу.
   – Может быть, перекусим? – бодро спросил Монк, ощущая острое желание оказаться в толпе, услышать разговоры и смех людей, ничего не знавших ни об убийствах, ни о жестокости; людей, погруженных в простые ежедневные заботы.
   – Согласен! – Ивэн следовал за ним, чуть поотстав. – Есть хороший трактир в четверти мили отсюда, там подают отличные яблоки в тесте. Правда… – Внезапно он запнулся. – Заведение весьма заурядное…
   – Вот и славно, – сказал Монк. – Как раз то, что нам нужно. Меня уже озноб начал пробирать в этой квартире. Не знаю, почему, но там было холоднее, чем на улице.
   Ивэн передернул плечами и улыбнулся.
   – Возможно, просто воображение разыгралось, но меня тоже немножко знобило. Это – первое мое дело об убийстве. Вы-то, полагаю, уже отбросили излишнюю чувствительность, а я вот еще не привык…
   – И не стоит, – одернул его Уильям. – К этому нельзя привыкать! – На этот раз он почему-то не постеснялся признаться в странной для полицейского слабости. – Я имею в виду, – продолжил он более мягко, понимая, что несколько смутил Ивэна своим внезапным порывом, – держите голову ясной, но не старайтесь очерстветь. Сыщик не должен заслонять человека. – Выпалив банальную сентенцию, он и сам немного смутился.
   Но Ивэн, кажется, не обратил на это внимания.
   – Мне не хватает опыта, сэр. Признаюсь, в этой комнате мне чуть дурно не стало. Такого я еще не видел. – Он говорил, как оправдывающийся подросток. – Конечно, с трупами мне и раньше приходилось иметь дело, но это были в основном утопленники или умершие от нищеты. Зимой их бывает особенно много. Вот почему я обрадовался, когда мне приказали работать с вами. У вас есть чему поучиться.
   Монк ощутил и стыд, и радость одновременно. Он не знал, что на это сказать, и, продолжая шагать сквозь сеющийся дождик, попытался найти слова для достойного ответа, но тщетно. Да Джон, шагавший следом, казалось, и не ждал, что ему ответят.
   В следующее воскресенье Монк и Ивэн вышли из поезда в Шелбурне и направились в сторону усадьбы. Стоял один из тех летних дней, когда с востока налетает резкий свежий ветер, а на небе – ни облачка. Деревья, перешептываясь, вздымали огромные мягко движущиеся волны зелени. Ночью прошел дождь, и под сенью ветвей был отчетливо различим запах сырой, потревоженной каблуками земли.
   Оба шли в молчании, каждый радуясь на свой манер. Монк шагал, ни о чем особо не думая и любуясь высотой ясного неба и просторами полей, когда внезапно нахлынули воспоминания, и он вновь увидел Нортумберленд: бесконечные мрачные холмы, северный ветер, шевелящий траву. Молочное небо сливалось с морем, и чайки, крича, поднимались в восходящих потоках воздуха.
   Уильям вспомнил свою мать – черноволосую, как Бет; она стояла у плиты, и в кухне пахло мукой и дрожжами. Вспомнил залитую солнцем комнату, в которой жена священника учила его грамоте, а Бет следила за ними с благоговейным ужасом. Сама она тогда читать не умела. Ее учил уже Монк – потом, спустя несколько лет, по складам, букву за буквой. Ее почерк до сих пор носил признаки той старательности, с которой она впитывала его уроки. Сестра любила Уильяма и восхищалась им… Затем воспоминания рассеялись, и Монка словно окунули в холодную воду. Он вздрогнул и огляделся, но не заметил ни удивленного взгляда Ивэна, ни то, как молодой человек поспешно отвел глаза.
   Вдали уже виднелся обрамленный зеленью Шелбурн-холл.
   – Вы хотите, чтобы я участвовал в разговоре или чтобы только слушал? – спросил Ивэн. – Я бы предпочел помолчать.
   Внезапно Монк осознал, что Джон нервничает. Возможно, он ни разу до этого не беседовал с аристократками и тем более не задавал им вопросов, связанных с их частной жизнью. Не исключено, что он только издали видел древние родовые гнезда. Уильям мог лишь гадать, откуда в нем самом берется такая уверенность. Ранкорн был прав: Монк честолюбив, заносчив и бесчувственен.
   – Попробуйте поговорить со слугами, – ответил он. – Слуги обычно очень наблюдательны. Временами они замечают то, что их хозяева стараются скрыть от глаз себе подобных.
   – Можно поговорить с камердинером, – предложил Ивэн. – Человек особенно уязвим, когда принимает ванну или меняет белье.
   Он ухмыльнулся; видимо, мысль о том, что сильные мира сего столь беспомощны в повседневном быте, позабавила его. Эта же мысль, должно быть, придала ему уверенности.
   Леди Фабия была несколько удивлена, вновь услышав о Монке, и продержала его полчаса в буфетной – рядом с запертой конторкой, где хранились ключи от погребов и список вин. Впрочем, там же располагалось и удобное кресло внушительных размеров. Вероятно, комната экономки была уже занята. Как и в прошлый раз, Монка рассердил такой прием, но в то же время он восхищался самообладанием хозяйки. Она ведь не знала о цели его визита. Вполне могло оказаться, что полицейский явился сообщить, кто и почему убил ее сына.
   Когда же его, наконец, проводили в розовую гостиную, леди Фабия приняла его с холодной равнодушной вежливостью.
   Как и в прошлый раз, он сел, получив разрешение, в то же самое глубокое кресло с бледно-розовой обивкой.
   – Итак, мистер Монк? – начала она, слегка приподнимая брови. – Вы хотели мне сказать еще что-то?
   – Да, мэм, если позволите. Мы окончательно утвердились в мысли, что майора Грея убили по личным мотивам и что он не был случайной жертвой. Таким образом, нам просто необходимы данные о нем, о его связях в обществе…
   Глаза ее расширились.
   – Если вы вообразили, что связи в обществе подразумевают также и возможность убийства, мистер Монк, то вы просто ничего не знаете о высшем обществе.
   – Боюсь, мэм, что на убийство способны большинство людей, когда их загоняют в угол, грозят отобрать самое дорогое…
   – Не думаю. – Своим тоном и легким поворотом головы леди Фабия дала ему понять, что считает тему исчерпанной.
   – Хорошо, допустим, что не большинство. – Уильям с трудом подавил вспышку гнева. – Допустим даже, что это всего один человек, но именно его я хочу найти. А вы, смею предположить, хотите этого даже больше, чем я.
   – Вы весьма гладко выражаетесь, молодой человек, – заметила она чуть ли не насмешливо. – И что, вы полагаете, я могла бы вам сообщить?
   – Список его ближайших друзей, – ответил он. – Друзья семьи; известные вам приглашения, полученные им в последнее время, особенно приглашения на уикенд. Возможно, имя женщины, к которой он был неравнодушен. – Монк видел, как на ее надменное лицо легла тень отвращения. – Я уверен, что ваш сын был действительно очень обаятельным человеком, – подпустил он лести, зная, что это единственное слабое место леди Фабии.
   – Да, он был обаятелен. – Губы ее едва шевельнулись, глаза на секунду заволокло печалью. Затем лицо ее стало надменным и непроницаемым, как прежде.
   Монк подождал, впервые прочувствовав всю глубину ее горя.
   – Возможно, какая-то женщина могла им увлечься, тем самым разозлив другого своего поклонника или даже мужа, – продолжил он, понизив голос.
   Какое-то время леди Фабия решала, стоит ли принимать во внимание эту мысль.
   – Возможно, – заключила она наконец. – Вполне возможно, что причиной была юная особа, спровоцировавшая своим поведением кого-то на беспричинную ревность.
   – Не исключено, что этот кто-то излишне увлекается спиртным. – Монк постарался построить фразу как можно тактичнее. – Такие люди обычно склонны к преувеличениям.
   – Джентльмен всегда знает, как следует себя вести. – Чуть опустив уголки рта, леди Фабия взглянула на Монка. От него не ускользнуло ударение, которое она сделала на слове «джентльмен». – Даже когда он выпьет лишнего. Но, к сожалению, люди бывают слишком неразборчивы в выборе гостей.
   – Если вы дадите мне фамилии и адреса, мэм, я постараюсь провести расследование как можно осторожнее и ни в коем случае не упомяну вашего имени. Я полагаю, что все истинные его друзья тоже заинтересованы в поимке убийцы.
   Это был сильный аргумент. На секунду леди Фабия пристально взглянула в глаза Монка.
   – Совершенно верно, – согласилась она. – Если у вас есть блокнот, я готова помочь вам. – Леди Фабия потянулась к стоящему рядом столу розового дерева, открыла выдвижной ящик и достала адресную книгу в кожаном с позолотой переплете.
   Монк приготовился записывать, когда вошел Лоуэл Грей, одетый по-домашнему. На нем были ношеные бриджи и твидовая норфолкская куртка. Увидев Уильяма, он помрачнел.
   – Я уверен, мистер Монк, что, обнаружив что-либо новое, вы могли бы доложить об этом мне, не беспокоя при этом мою мать! – сказал он с откровенным раздражением. – В противном случае ваше присутствие здесь бессмысленно. Я удивлен вашим возвращением.
   Монк встал и сам на себя за это разозлился.
   – Я вернулся, милорд, поскольку мне потребовалась дополнительная информация, которую леди Шелбурн любезно согласилась мне предоставить. – Он чувствовал, как лицо его заливает краска.
   – Мы не можем сообщить вам ничего такого, что имело бы отношение к делу, – отрезал Лоуэл. – Господи, да неужели вы не в состоянии заниматься своей работой, не вламываясь сюда чуть ли не каждый день? – Он нервно поигрывал рукоятью хлыста. – Мы не в силах помочь вам! Если вы потерпели поражение, честно признайтесь в этом! Многие преступления так и остаются нераскрытыми, особенно если они совершены безумцами.
   Монк безуспешно пытался подобрать вежливый ответ, когда вмешалась леди Шелбурн.
   – Возможно и так, Лоуэл, но только не в этом случае, – тихо, но твердо произнесла она. – Джослин был убит кем-то, кто хорошо его знал, как бы отвратительно это для нас ни звучало. И вполне возможно, что этот человек был всем нам известен. Разумнее ответить на вопросы мистера Монка, чем дать ему повод начать расспрашивать всю округу.
   – Боже милосердный! – Лоуэл изменился в лице. – Ты шутишь? Позволить ему заняться этим – чудовищно! Это нас погубит!
   – Вздор! – Она захлопнула адресную книгу и вновь положила в ящик. – Погубить нас не так-то просто. Шелбурны были, есть и будут на этой земле. Но в любом случае мне не хотелось бы, чтобы мистер Монк начал выспрашивать о нас у посторонних. – Она холодно взглянула на Уильяма. – Потому-то я и решила сама дать ему адреса интересующих его лиц, а также список вопросов, желательных и… нежелательных.
   – Все это бессмысленно! – Лоуэл в ярости переводил взгляд с матери на Монка и обратно. – Кто бы ни убил Джослина, это наверняка был его лондонский знакомый… Если они, конечно, в самом деле были знакомы, в чем я глубоко сомневаюсь! Что бы вы там ни говорили, мне все-таки кажется, Джослин стал случайной жертвой. Кто-то видел его у клуба, заметил, что у него есть деньги, и решил его ограбить.
   – Это был не грабеж, сэр, – твердо сказал Монк. – В квартире осталось множество ценных вещей, даже деньги в бумажнике не тронуты.
   – Да откуда вы знаете, сколько их у него было в бумажнике? – воскликнул Лоуэл. – Возможно, там лежали сотни!
   – Обычный вор редко оставляет сдачу, – не сумев сдержаться, ответил Уильям.
   Лоуэл был слишком взбешен, чтобы остановиться.
   – И вы убеждены, что это был именно «обычный» вор? Я не знал, что вы так далеко продвинулись в расследовании. Сказать по правде, мне казалось, вы топчетесь на месте!
   – Нет, это был крайне необычный вор. – Насмешку Монк пропустил мимо ушей. – Воры убивают редко. А что, майор Грей часто прогуливался, имея в бумажнике сотни фунтов?
   Лоуэл побагровел. Он отшвырнул хлыст – так, чтобы тот упал на диван, но промахнулся. Хлыст шлепнулся на пол, однако Лоуэл и внимания на это не обратил.
   – Нет, конечно, нет! – рявкнул он. – Но могло ведь быть и исключение! Его же не просто ограбили и бросили, его избили до смерти, если помните!
   Лицо леди Фабии дрогнуло от горя и омерзения.
   – Послушай, Лоуэл, этот человек старается как может. Право, оскорблять его за это не стоит.
   Лорд Шелбурн внезапно сменил тон.
   – Ты испытала потрясение, мама, и тебя можно понять. Пожалуйста, предоставь это мне. Если я сочту что-либо нужным сообщить мистеру Монку, я это сделаю. Почему бы тебе не пойти в гостиную и не попить чаю с Розамонд?
   – Меня не нужно опекать, Лоуэл! – отрезала она, поднимаясь. – Я не настолько потрясена, чтобы не владеть собой, и хотела бы помочь полиции, которая пытается найти убийцу моего сына!
   – Мы ничем не сможем помочь им, мама! – Он снова дал волю своему норову. – Разве что позволить опросить полстраны, чтобы выведать все подробности о жизни несчастного Джослина и его друзьях.
   – Один из «друзей» несчастного Джослина избил его до смерти! – Щеки леди Фабии побелели; другая женщина уже давно упала бы в обморок, но эта стояла удивительно прямо, сцепив руки на груди.
   – Глупости! – немедленно отозвался Лоуэл. – Наверняка это был кто-нибудь из картежников, не сумевший вернуть ему долг. Джослин был куда более азартен, чем тебе это представлялось. Многие за карточным столом влезают в такие долги, что теряют голову и становятся способными на все. – Он перевел дух. – Клубы, где играют в карты, далеко не так разборчивы, как хотелось бы. Туда могут проникнуть и самые нежелательные люди. Вот что, скорее всего, случилось с Джослином. Неужели ты думаешь, что мы можем хоть что-нибудь знать о его карточных партнерах?
   – Не исключено, что кто-то просто приревновал к Джослину какую-нибудь женщину, – ледяным голосом добавила леди Фабия. – А он был очень обаятелен, как тебе известно.
   Лоуэл вспыхнул, затем лицо его стало неподвижным.
   – О чем мне все постоянно напоминают, – тихо, с угрозой вымолвил он. – Но чаще всех – ты, мама. Поразительная особенность!
   Она взглянула на него чуть ли не с презрением.
   – Ты никогда не понимал, в чем заключается обаяние, Лоуэл, и это величайшее твое несчастье. Будь добр, прикажи, чтобы в гостиной поставили еще один чайный прибор. – Она демонстративно отвернулась от сына. – Не присоединитесь ли к нам, мистер Монк? Возможно, моя невестка не откажется вам помочь. Она была знакома со многими приятелями Джослина. Кроме того, женщины зачастую бывают весьма наблюдательны по отношению к другим женщинам, особенно тогда… – она помедлила, – … когда речь идет о душевных склонностях.
   Не дожидаясь ответа и не обращая внимания на Лоуэла, леди Фабия повернулась к двери и застыла на месте. Лоуэл помешкал всего секунду, затем подошел и открыл перед матерью дверь. Она ступила через порог, так и не удостоив сына взглядом.
   За столом воцарилась напряженная атмосфера. Розамонд не смогла скрыть удивления тем, что полицейский допущен к чаепитию, словно джентльмен. Даже служанка была явно смущена. Вероятно, на кухне ей уже шепнули о профессии их нежданного гостя. Монк вспомнил об Ивэне: интересно, удалось ли ему хоть что-нибудь выяснить?
   Когда служанка удалилась, расставив чашки и блюдечки, леди Фабия, избегая встречаться взглядом с Лоуэлом, начала ровным негромким голосом:
   – Розамонд, дорогая, полиция желает знать как можно больше о светской жизни Джослина перед самой его гибелью. Круг его знакомств известен тебе лучше, чем остальным. Скажем, кто особенно настойчиво им интересовался?
   – Вы меня спрашиваете? – Или Розамонд была удивлена сверх меры, или она была более искусной актрисой, нежели казалось Монку раньше.
   – Конечно, тебя, дорогая. – Леди Фабия протянула ей оладьи, но Розамонд вроде бы и не заметила этого. – Ведь я с тобой говорю. Разумеется, я спрошу и Урсулу.
   – Кто такая Урсула? – вмешался Монк.
   – Мисс Урсула Уодхэм; она помолвлена с моим вторым сыном, Менардом. Позвольте мне самой задавать вопросы. – Она снова повернулась к Розамонд. – Итак?
   – Я не помню, чтобы Джослин имел с кем-то особо близкие отношения… – Розамонд была смущена, словно речь зашла о чем-то для нее глубоко личном. Разглядывая ее лицо, Уильям невольно предположил: а не была ли она сама влюблена в Джослина? Тогда стало бы понятно нежелание Лоуэла затрагивать эту тему.
   Интересно, зашло ли дело дальше простой симпатии?
   – Я спрашиваю не об этом. – Терпение леди Фабии было на исходе. – Я имею в виду, не добивался ли кто-нибудь близости с Джослином, хотя бы в одностороннем порядке?
   Розамонд вскинула голову. На секунду показалось, что она сейчас вспылит, – но лишь на секунду.
   – Нора Партридж относилась к нему с особой нежностью, – медленно проговорила она, тщательно подбирая слова. – Но это вряд ли новость, и потом, я плохо представляю себе сэра Джона, направляющегося в Лондон, чтобы совершить убийство. Он, конечно, любит Нору, но не до такой же степени!
   – А ты более наблюдательна, чем я думала, – с некоторым удивлением вынуждена была признать леди Фабия. – Но в мужчинах ты, моя дорогая, не разбираешься. Кроме любви, существует еще и ревность. – Она повернулась к Монку; ему, между прочим, оладьи так никто и не предложил. – С этого и начните. Сомневаюсь, чтобы Джон Партридж мог убить кого-то, да еще и с помощью палки… – Лицо ее снова на миг застыло. – Но у Норы были и другие поклонники. Она – довольно экстравагантное создание, причем подчас весьма безрассудное.
   – Благодарю вас, мэм. Есть ли, по-вашему, другие варианты?
   Весь следующий час они обсуждали романы Джослина, но Монк уже слушал вполуха. Его интересовали не столько сами факты, сколько отношение к ним окружающих. Джослин явно был любимцем матери, и, если отсутствующий средний брат Менард похож на Лоуэла, то становится ясно, почему. Но чувства – чувствами, а законы гласят, что наследником денег, земель и титула становится старший сын, то есть Лоуэл, ее первенец.
   Сам Лоуэл по преимуществу помалкивал, зато Розамонд старалась угодить свекрови, которую она явно почитала гораздо больше, чем собственного мужа.
   К своему огорчению, Уильям так и не встретился с леди Калландрой Дэвьет. А было бы любопытно, что она скажет по этому поводу.
   Монк поблагодарил хозяев, извинился, что отнял у них столько времени, и пошел искать Ивэна, после чего оба направились в деревню – принять пинту сидра до отправления поезда на Лондон.
   – Ну? – спросил Монк, стоило им отойти подальше от усадьбы.
   – Ах! – Ивэн захлебывался от восторга. Шаги его были непривычно стремительны; он шлепал по лужам, совершенно не думая о том, что станет с обувью. – Это что-то потрясающее! Никогда не был раньше в таких дворцах! Мой отец, как вы знаете, был священником, и в детстве я навещал с ним многие дома. Но такие… Боже правый, этим слугам приходится наблюдать такие вещи, от которых я бы со стыда сгорел. Хозяева, похоже, считают, что слуги у них слепые и глухие!
   – В них просто не видят людей, – ответил Монк. – Во всяком случае, равных им людей. Это два разных мира, и они почти не соприкасаются, разве что физически. Поэтому мнение слуг не принимается во внимание. Вам что-нибудь удалось выяснить? – Он невольно улыбнулся, глядя на Ивэна.
   Тот издал короткий смешок.
   – Не очень-то они расположены, доложу я вам, беседовать с полицейским, да еще и о секретах своих хозяев. От этого ведь зависит их дальнейшее пребывание в доме. Сами они полагают, что держали рты на замке.
   – И как же вы вышли из положения? – весьма заинтересовавшись, спросил Уильям.
   Джон слегка покраснел.
   – Отдался на милость кухарки. – Он уставился под ноги, но походки не изменил. – Боюсь, я представил ей свою хозяйку в самом мрачном свете. Очень дурно отозвался о ее стряпне… – Ивэн мельком взглянул на Монка и вновь отвел глаза. – И кухарка леди Шелбурн отнеслась ко мне прямо по-матерински. – Он улыбнулся. – Бьюсь об заклад, я подзаправился куда солиднее, чем вы.
   – Да я вообще не ел, – кисло сказал Монк.
   – Прошу прощения, – не слишком искренне огорчился Ивэн.
   – И что же, кроме ленча, принес вам этот дебют на театральных подмостках? – спросил Уильям. – Полагаю, вы кое-что подслушали, пока, разжалобив кухарку, уплетали за обе щеки?
   – О да… Знаете ли вы, например, что Розамонд пришла в дом из хорошей семьи, но, как бы это выразиться, с заминкой? Сначала она собиралась за Джослина, но ее мать настояла, чтобы она вышла за старшего брата, который тоже к ней сватался. Розамонд была хорошей послушной девочкой и сделала все, как было велено. По крайней мере, так служанка рассказывала прачке, пока горничная не велела им прикусить язычки и заняться своим делом.
   Монк присвистнул.
   – Детей у них не было несколько лет, – увлеченно продолжал Ивэн. – А потом родился сын, наследник титула; года полтора назад. Злые языки говорят, что он типичный Шелбурн, но скорее в Джослина, чем в Лоуэла. Младший лакей сам слышал, как об этом толковали в трактире. Голубые глаза – а у лорда Шелбурна, если заметили, они темные, да и у леди тоже…
   Уильям остановился посреди дороги и взглянул на него в упор.
   – Вы уверены?
   – Я уверен лишь в том, что я это слышал и что лорд Шелбурн тоже наверняка должен был это услышать… рано или поздно… О боже! – Лицо Ивэна изменилось самым комичным образом. – Как скверно! Что-то в этом роде Ранкорн и имел в виду, так ведь? – Энтузиазм его мгновенно испарился. – Что же нам делать? Представляю, как поведет себя леди Фабия, если мы раскопаем нечто подобное…
   – Я – тоже, – мрачно кивнул Монк. – И тоже не знаю, что нам теперь делать.

Глава 6

   Из окна маленькой гостиной в доме брата, располагавшемся на Тэнет-стрит неподалеку от Юстон-роуд, Эстер Лэттерли смотрела на проезжающие экипажи. Дом был небольшой – куда меньше родительского, что на Риджент-сквер. Однако после смерти отца тот большой дом пришлось продать. В мечтах Эстер не раз представляла себе, как однажды Чарльз и Имогена выкупят его и вернутся на Риджент-стрит. Однако для этого следовало поправить денежные дела, поскольку наследства уже ждать не приходилось. А пока что Эстер была вынуждена поселиться у Чарльза с Имогеной и поразмыслить на досуге, как ей устроить свою дальнейшую жизнь. Об этом она и думала, стоя у окна.
   Собственно, особого выбора у нее и не было. Отцовские долги выплачены, рекомендации слугам написаны. К счастью, большинству уже удалось подыскать себе новые места. Теперь оставалось принять решение относительно себя самой. Разумеется, Чарльз не раз повторял, что Эстер может жить здесь сколько ей заблагорассудится. Но даже сама мысль об этом ее пугала. Быть вечной гостьей, от которой ни радости, ни пользы, невольно вмешиваться то и дело в чужую семейную жизнь… Дальше – хуже. Дальше у Чарльза с Имогеной пойдут дети. Тетушка, конечно, дело хорошее, но только не за завтраком, обедом и ужином ежедневно.
   Однако ничего другого пока не предвиделось.
   Естественно, Чарльз поговаривал о том, что хорошо бы ей выйти замуж, но, если честно, шансов на хорошую партию у Эстер было маловато. Она имела довольно приятные черты лица при несколько высоковатом росте. А главная беда – отсутствие приданого. Эстер происходила из хорошей семьи, но не состояла в родстве с крупными аристократами. Будь она хотя бы очаровательна, как Имогена, но очаровательной ее назвать было нельзя. Там где Имогена проявляла мягкость и такт, Эстер вела себя резко, нетерпимо, а главное, не выносила глупость и бездарность. Она больше предпочитала читать, нежели блистать в обществе, что тоже не увеличивало числа ее поклонников.
   Одной из первых она когда-то последовала примеру Флоренс Найтингейл [3 - Флоренс Найтингейл (1820, Флоренция – 1910, Лондон) – сестра милосердия и общественный деятель Великобритании.] и отправилась в Крым сестрой милосердия. Война закалила ее характер, но привлекательней Эстер от этого не стала. Женщина с высоким интеллектом и железной логикой, она подчас просто отпугивала окружающих – особенно мужчин, не ожидавших и не ценивших подобные качества у слабого пола. То, что помогало в военном Крыму, оказалось непригодным в мирной Англии. Эстер могла бы руководить целой крепостью, стать во главе сил обороны и с успехом отразить вражеское нападение. К несчастью, никому не требовался кастелян [4 - Кастелян (от лат. Castellum, «за́мок») – в феодальных государствах администратор замка и прилегающих территорий.], и ничто давно не угрожало английским замкам.
   И скоро ей должно было исполниться тридцать.
   Логичнее всего было наняться ухаживать за больными (хотя ухаживать она привыкла скорее за ранеными) или же работать в администрации какого-нибудь госпиталя, где ей была уготовлена второстепенная роль. Считалось, что женщины не приспособлены к руководящей работе; среди врачей их не было вообще. Однако война не прошла бесследно, и пусть возможность деятельного участия в жизни общества по-прежнему была минимальной, предстоящие свершения и будущие реформы волновали Эстер даже больше, чем ей хотелось бы показать.
   Еще ей нравились занятия журналистикой, но этим вряд ли можно заработать на жизнь… С другой стороны, даже нестабильный доход лучше, чем унылое безделье.
   Эстер нуждалась в совете. Чарльз был бы, конечно, против самой идеи, как выступал и против путешествия сестры в Крым. Он так боялся, что это повредит ее здоровью и репутации! Бедный брат чурался любой новизны. Иногда Эстер с трудом верилось, что в их жилах течет одна и та же кровь.
   Советоваться с Имогеной тоже не имело смысла. Та была неопытна в таких делах, а теперь, похоже, сама нуждалась в совете… Эстер ненавязчиво попыталась выяснить причину беспокойства невестки, но преуспела лишь в одном – твердо уверилась в том, что брат знает еще меньше.
   Эстер разглядывала улицу за окном и думала о своей подруге и наставнице – леди Калландре Дэвьет, с которой познакомилась еще до крымских событий. Вот она могла бы подсказать, что делать дальше, и помочь, если надо. А главное, Калландра понимала, что желания человека не всегда совпадают с требованиями общества.
   Она часто говорила когда-то, что Эстер в любой момент может навестить ее хоть в лондонском доме, хоть в Шелбурн-холле. Эстер уже отправила по обоим адресам письма, в которых просила леди Калландру о встрече. Сегодня она получила ответ – бесспорно утвердительный.
   Эстер услышала, как у нее за спиной отворилась дверь и вошел Чарльз. Она обернулась, держа письмо в руке.
   – Чарльз, я решила провести пару дней или даже неделю у леди Калландры Дэвьет.
   – Я ее знаю? – немедленно осведомился он, и глаза его слегка расширились.
   – Вряд ли, – ответила Эстер. – Ей под шестьдесят, и она редко выходит в свет.
   – Ты собираешься стать ее компаньонкой? [5 - Компаньонка – женщина, приглашавшаяся в барский дом для развлечения или для сопровождения на прогулках, в поездках и т. п. хозяйки или ее дочерей.] – Чарльз, как всегда, рассматривал вопрос с практической стороны. – Не думаю, чтобы тебе подошло такое занятие, Эстер. При всем моем добром к тебе отношении, ты не сможешь ублажать беседами пожилую леди. У тебя упрямый характер, ты презрительно относишься к мелочам повседневной жизни. И мнение свое, каким бы глупым оно ни казалось, тебе никогда не удавалось скрыть.
   – Я никогда и не старалась! – отрезала Эстер, несколько уязвленная его словами, пусть даже и произнесенными от чистого сердца.
   Брат улыбнулся.
   – Я знаю, моя милая. Это было бы совсем на тебя не похоже.
   – И ни к кому не набиваюсь в компаньонки, – подчеркнула она. На кончике языка вертелась фраза, что, приди ей в голову такая мысль, леди Калландра была бы первой кандидатурой. К счастью, Эстер удержалась от этих слов – иначе Чарльз, возможно, подверг бы сомнению целесообразность визита в Шелбурн-холл. – Она – вдова полковника Дэвьета, военного хирурга. Я хотела бы посоветоваться с ней о том, какой род занятий мне стоит выбрать.
   Чарльз удивился.
   – Ты в самом деле полагаешь, что это дельная мысль? Сомневаюсь. Конечно, ты вольна в своих поступках, но… Ты никому здесь не мешаешь. Мы с Имогеной так ценим твою помощь… Ты бросила все свои дела и вернулась в самый трудный для нас момент.
   – Это же наше общее горе, – сказала она. – Я просто обязана была вернуться. Но мнение леди Калландры много для меня значит. Если не возражаешь, я отправлюсь завтра утром.
   – Конечно… – Он помешкал. Вид у него был несколько смущенный. – Э…
   – Да?
   – Тебе… э… хватает денег?
   Эстер улыбнулась.
   – Да, спасибо. Пока хватает.
   На лице Чарльза отразилось облегчение, и это окончательно утвердило Эстер в мысли, что чем раньше она сама начнет зарабатывать себе на жизнь – тем лучше. При всей своей щедрости Чарльз был стеснен в средствах. Семья имела возможность держать лишь кухарку, судомойку и трех служанок, одна из которых была еще и камеристкой Имогены. Единственным представителем сильного пола среди слуг был дворецкий. Ни лакея, ни даже чистильщика обуви; башмаками приходилось заниматься судомойке.
   Имогена уже не так регулярно обновляла свой летний гардероб, да и Чарльзу подчас приходилось пользоваться отремонтированной обувью. Серебряный подносик для приглашений и визитных карточек с некоторых пор исчез из передней.
   Когда Чарльз вышел, Эстер поднялась по лестнице в бельевую и застала Имогену за осмотром наволочек и простыней. Даже в таком скромном хозяйстве поддерживать белье в должном виде было довольно утомительно, особенно если учесть отсутствие в доме прачки.
   – Извини. – Эстер пришла на помощь невестке. – Я решила немного погостить у леди Калландры Дэвьет в загородной усадьбе. Думаю, она подскажет, что мне делать дальше… – И, видя удивление Имогены, пояснила: – По меньшей мере, она поможет подыскать мне место.
   – О… – На лице Имогены возникло смешанное выражение радости и растерянности. Она понимала, что Эстер необходимо на что-то решиться, но не хотела расставаться с ней. Уже при первой встрече обе почувствовали, что станут близкими подругами. – Тогда тебе стоит взять с собой Гвен. К аристократам как-то неловко отправляться без камеристки.
   – Ничего подобного, – немедленно возразила Эстер. – У меня никогда не было камеристки. Что же до леди Калландры, то она равнодушна к условностям.
   Имогена взглянула на нее с сомнением.
   – А как ты собираешься одеваться к обеду?
   – О господи! Оденусь сама.
   Лицо Имогены слегка вытянулось.
   – Да, милая, я тебя понимаю. Тебе так понравилось быть сестрой милосердия и шокировать тупое армейское начальство…
   – Имогена!
   – Но прическа! – не унималась та. – Представь, что ты садишься за обеденный стол, а волосы у тебя – словно ветром растрепаны!..
   – Имогена! – Эстер кинула в невестку кипой полотенец. Лишь одно из них задело локон Имогены, остальные просто попадали на пол.
   В ответ та швырнула в подругу простыню, достигнув сходного результата. Они глянули друг на друга – и расхохотались. Затем в изнеможении опустились на стопки хрустящего крахмального белья.
   Дверь отворилась, и на пороге возник встревоженный Чарльз.
   – Что происходит? – осведомился он, неверно истолковав всхлипы обеих. – Вам дурно? В чем дело?
   Тут он заметил, что женщины скорее смеются, чем рыдают, понял свою ошибку – и рассердился.
   – Имогена! Держи себя в руках! – резко отчитал он жену. – Какая муха тебя укусила?
   Имогена продолжала хохотать, не в силах остановиться.
   – Эстер! – Чарльз покраснел. – Эстер, прекрати! Прекрати немедленно!
   Эстер взглянула на брата и тоже нашла его весьма забавным.
   Чарльз с досадой фыркнул, списал все на женские слабости и вышел, плотно прикрыв дверь, чтобы слуги, боже упаси, не стали свидетелями этой нелепой сцены.
   Эстер было не привыкать к путешествиям, да и переезд из Лондона в Шелбурн вряд ли можно сравнить с плаванием через Бискайский залив, Средиземное море, Босфор и Черное море – к Севастополю. Перегруженные транспортные корабли, ржание испуганных лошадей, теснота, отсутствие элементарных удобств – все это весьма трудно представить обычному жителю, а тем более – жительнице Англии. Путешествие в вагоне поезда среди летних пейзажей было просто развлечением, равно как и поездка в двуколке от железнодорожной станции до Шелбурн-холла.
   Вот и величественный фасад особняка с портиком и дорическими колоннами. Возница не успел подать гостье руку, так как Эстер, привыкшая во всем полагаться исключительно на себя, спрыгнула на землю, стоило ему натянуть вожжи. Он нахмурился и пошел выгружать багаж, в то время как лакей распахивал перед Эстер парадную дверь. Другой слуга принял у возницы сундучок и понес его вверх по лестнице.
   Войдя в гостиную, Эстер обнаружила там Фабию Шелбурн. Комната, где встретила ее хозяйка, была изумительно красива, но в это время года, когда открытые французские окна глядели в сад, а теплый ветерок доносил аромат роз и глаз радовала свежая зелень парка, ее отделанный мрамором камин казался совершенно лишним, а картины на стенах смотрелись замочными скважинами в чужой и ненужный мир.
   Увидев Эстер, леди Фабия улыбнулась, но навстречу не встала.
   – Добро пожаловать в Шелбурн-холл, мисс Лэттерли. Надеюсь, поездка была не слишком утомительной… Ах, дорогая, вы так растрепались! Наверное, на улице сильный ветер? Когда вы переоденетесь и приведете в порядок прическу, прошу присоединиться к чаепитию. Наша кухарка неподражаемо печет сдобные лепешки. – Она улыбнулась с холодной вежливостью во взгляде. – Полагаю, вы проголодались, так что это весьма кстати. За столом будут и леди Калландра, и моя невестка леди Шелбурн. Кажется, вы еще с ней не знакомы?
   – Нет, леди Фабия, но рада буду познакомиться. – Эстер внимательно изучила бархатное платье хозяйки, не черное, но сумрачно-фиолетовых тонов, с легким намеком на траур. Она уже знала от леди Калландры о смерти Джослина Грея, хотя подробности были ей не известны. – Примите мои глубочайшие соболезнования. Я понимаю, насколько велико ваше горе.
   Фабия приподняла брови.
   – Понимаете? – произнесла она с явным сомнением.
   Эстер почувствовала себя уязвленной. Видимо, эта женщина считала свои беды единственными в мире. Какой эгоцентричной может быть скорбь!
   – Да, – ответила Эстер ровным голосом. – Я потеряла в Крыму старшего брата, а потом в течение трех недель ушли из жизни мои родители.
   – О… – На миг Фабия лишилась дара речи. Какая неловкость! Она полагала, что темное платье их гостья надела лишь ради поездки. – Примите мои соболезнования.
   Эстер тепло и искренне улыбнулась.
   – Благодарю вас, – отозвалась она. – Когда я переоденусь, то с огромным удовольствием воспользуюсь вашим приглашением. Вы совершенно правы: стоило мне услышать о сдобных лепешках, как я почувствовала голод.
   Эстер отвели спальню в западном крыле особняка, неподалеку от апартаментов Калландры. Последняя, равно как и ее старшие братья, выросла в этом доме. Она покинула Шелбурн-холл тридцать лет назад, выйдя замуж, но все же часто гостила здесь, да и овдовев, то и дело навещала родные места.
   Комната Эстер досталась просторная, немного мрачная; одна стена целиком была закрыта гобеленом, три других оклеены серо-зелеными обоями. Единственным ярким пятном была картина в резной позолоченной раме, изображающая двух собак. Окна выходили на запад; меж кронами огромных буков закаты должны были смотреться особенно красиво. За фруктовым садом был виден обширный парк.
   В большом бело-голубом китайском кувшине гостью уже ждала горячая вода. Здесь же были тазик и свежие полотенца. Не тратя зря времени, Эстер сбросила пыльную одежду и, вымыв лицо и шею, поставила тазик на пол, после чего с наслаждением погрузила в воду уставшие ноги.
   Эстер была на верху блаженства, когда в дверь постучали.
   – Кто там? – спросила она с тревогой, поскольку была не одета. А коль скоро воду и полотенца уже принесли, то вряд ли за дверью стояла служанка.
   – Калландра, – последовал ответ.
   – О… – Леди Дэвьет смутить чем-либо было трудно. – Войдите.
   Калландра открыла дверь и с улыбкой застыла на пороге.
   – Моя дорогая Эстер! Как я рада тебя видеть. Такое впечатление, что ты совсем не изменилась – во всяком случае, внешне.
   Она прикрыла за собой дверь и, пройдя в спальню, села на один из стульев. Калландру никак нельзя было назвать красивой: слишком широка в бедрах, нос длинноват, и глаза разного оттенка. Но лицо у нее было умное, насмешливое, волевое. Никто так не нравился Эстер, как ее старшая подруга, при одном взгляде на которую поднималось настроение.
   – Вполне возможно. – Эстер пошевелила пальцами ног в остывшей воде. Ощущение было изумительное. – Хотя случилось за это время многое, да и обстоятельства мои изменились.
   – Ты мне об этом писала. Я искренне сожалею о твоих родителях и хочу, чтобы ты это знала.
   Эстер предпочла бы обойти эту тему – боль была еще слишком остра. Имогена прислала письмо, где вкратце, не вдаваясь в подробности, сообщила о смерти отца. Его нашли в собственном доме застреленным из одного из принадлежащих ему дуэльных пистолетов. Это вполне мог быть несчастный случай, или же он застал врасплох забравшегося в дом грабителя. Последняя версия, впрочем, не получила должных обоснований. Полиция предполагала, что отец стрелял в себя сам, но из уважения к родственникам не настаивала на том, что выстрел был предумышленным. Самоубийство считалось не только преступлением, но и тяжким грехом перед церковью. Самоубийц хоронили за церковной оградой, а на семьи их ложилась несмываемая печать позора.
   Поскольку следов грабителя так и не обнаружили, следствие зашло в тупик, потом и вовсе было прекращено. А спустя пару недель Эстер получила еще одно письмо. У матери не выдержало сердце – и она тоже скончалась.
   – Спасибо, – сказала Эстер с вымученной улыбкой.
   Калландра мельком взглянула на нее и, мгновенно поняв чувства Эстер, сочла за лучшее сменить тему.
   – И что ты теперь собираешься делать? Только, ради бога, не вздумай выходить замуж!
   Эстер была несколько озадачена таким неординарным советом, но ответила со всей прямотой:
   – У меня просто нет такой возможности. Мне под тридцать; рост – что уж там говорить – высоковат; и у меня нет ни денег, ни связей. Найдись мужчина, желающий вступить со мной в брак, я могла бы заподозрить его в ложных побуждениях и отсутствии здравого смысла.
   – Мужчины с подобными изъянами – не редкость, – улыбаясь, ответила Калландра. – Как ты сама мне не раз писала, по крайней мере, армия ими изобилует.
   У Эстер слегка вытянулось лицо.
   – Туше! – признала она. – Но как бы то ни было, а каждый мужчина прежде всего печется о собственных интересах.
   Ей вспомнился вдруг один военный хирург из госпиталя. Она вновь увидела его усталое лицо, внезапно озарявшееся улыбкой, его руки, поистине творившие чудеса. Ужасным утром во время осады они вышли вместе на редан [6 - Редан, редант – открытое полевое укрепление, состоящее из двух фасов под углом 60—120 градусов, выступающим в сторону противника.]. От запаха пороха и мертвечины пробирал озноб. Эстер до сих пор помнила, как что-то болезненно сжалось внутри, когда он впервые упомянул в разговоре о своей жене…
   – Я должна быть либо очень красивой, либо очаровательно беспомощной, чтобы они начали толпиться у моей двери. Мне же не свойственно ни то, ни другое.
   Калландра всмотрелась в ее лицо.
   – Да ты, никак, себя жалеешь?
   Эстер почувствовала, что щеки ее предательски зарделись.
   – Научись с этим бороться, – молвила Калландра, устраиваясь поудобнее на стуле. Голос ее был мягок, в нем не слышалось ни нотки упрека. – Слишком много женщин всю жизнь оплакивают свою долю, потому что лишены чего-то, по общему мнению, стоящего. Почти все замужние дамы будут тебе рассказывать, как они счастливы в браке, а ты, конечно, невольно станешь им завидовать. Так вот, все это чепуха! Счастье зависит не столько от внешних обстоятельств, сколько от твоего собственного взгляда на жизнь.
   Эстер нахмурилась, еще не зная, как отнестись к сказанному Калландрой. А та уже выказывала признаки нетерпения. Она чуть подалась вперед и сдвинула брови.
   – Эстер, милая моя девочка, ты что же, думаешь, что если женщина улыбается, то она уже счастлива? Ни один человек в здравом уме не захочет, чтобы его считали неудачником, и простейший путь избежать этого – скрывать свои горести под маской самодовольства. Прежде чем жалеть себя, приглядись к окружающим и поразмысли, с кем бы ты могла и хотела поменяться местами и, главное, стоит ли ради этого идти против собственной природы.
   Эстер молча вникала в слова Калландры. Машинально она вынула ноги из тазика и начала вытирать их полотенцем.
   Калландра встала.
   – Ты будешь пить с нами чай в гостиной? Надеюсь, за время разлуки аппетит ты не утратила. Тогда продолжим наш разговор позже, а заодно прикинем, на каком поприще ты могла бы применить свои таланты. Скоро всюду начнутся перемены, и не хотелось бы, чтобы твой опыт и завидный душевный настрой пропали зря.
   – Спасибо. – Эстер ощутила внезапное облегчение. Ноги были чистые и свежие; аппетит разыгрался не на шутку; будущее постепенно выплывало из тумана неопределенности. – Конечно, буду.
   Калландра взглянула на прическу Эстер.
   – Я пришлю тебе свою горничную. Ее зовут Эффи, и, да не обманет тебя ее внешний вид, у нее золотые руки.
   С этими словами она вышла и двинулась по коридору, напевая что-то вполголоса. Но в ушах Эстер еще долго звучало ее глубокое контральто.
   К чаепитию собрались одни дамы. Розамонд явилась из будуара – дамской комнаты, где она писала письма. Угощала леди Фабия, хотя, конечно, присутствовала здесь и служанка, подававшая чашки, сандвичи с огурцом, а чуть позже – и сдобные лепешки.
   Разговор велся светский и, стало быть, почти бессмысленный. Говорили о модах, о том, какие оттенки будут носить в этом сезоне, обсуждали уровень талии, количество кружев и размер пуговиц. Гадали, больше или меньше станут шляпки, позволительно ли людям с хорошим вкусом носить зеленое. Сошлись на том, что самое главное – цвет лица… Какое, вы сказали, мыло помогает сохранить свежий румянец? А пилюли доктора имярек в самом деле помогают при женских хворях? Миссис Уэллингс утверждает, что они творят чудеса! Но миссис Уэллингс, знаете ли, склонна к преувеличениям.
   Временами Эстер встречалась взглядом с Калландрой и тут же отводила глаза, чтобы – боже упаси! – не захихикать. Не хватало еще оскорбить своим поведением хозяйку. В свете такого не прощают.
   Обед проходил в совершенно иной обстановке. Присланная Калландрой Эффи оказалась приятной деревенской девушкой с облаком вьющихся каштановых волос, которым позавидовала бы любая госпожа, и болтливым острым язычком. В комнату она впорхнула всего на пять минут, но ей и этого было достаточно, чтобы привести в порядок наряд гостьи. У Эстер даже дух захватило при виде того, с каким проворством служанка управлялась с ее платьем (там взобьет, тут подколет), не забывая при этом тараторить без умолку. Оказывается, недавно в усадьбу явились двое полицейских – в связи с убийством в Лондоне бедняжки майора. Один – мрачный такой мужчина, лицо – смуглое, а уж вел себя так важно, что только детей им пугать. Он говорил с хозяйкой, а потом его пригласили пить чай в гостиную – будто джентльмена.
   А второй, наоборот, такой душка, страсть какой изящный! Сын священника – и, подумать только, работает в полиции! А ведь мог подобрать себе куда более приличное занятие: например, учить детей из хороших семей или что другое…
   – Хотя, сдается мне, – сказала она, хватая гребень и пристально глядя на прическу Эстер, – самые приятные люди иногда поступают очень странно. Кстати, кухарка была от него без ума. О боже! – Она критически оглядела затылок гостьи. – Вам так совсем не идет, мэм, если мне будет позволено заметить. – И Эффи принялась расчесывать, укладывать, вонзать шпильки. – Ну вот, другое дело! У вас хорошие волосы, только им уход нужен. Вы уж простите, мэм, но горничная ваша ни на что не годится – так и скажите ей. Теперь, надеюсь, вы довольны?
   – О, вполне! – отозвалась Эстер. – У вас действительно золотые руки.
   Эффи порозовела от удовольствия.
   – Леди Калландра говорит, что я слишком много болтаю.
   Эстер улыбнулась.
   – Это верно, – согласилась она. – Впрочем, я тоже. Спасибо вам за помощь… Скажите, пожалуйста, леди Калландре, что я весьма ей благодарна.
   – Да, мэм. – Эффи чуть присела в реверансе, сгребла свои подушечки для булавок и выпорхнула в коридор, забыв прикрыть за собой дверь.
   Эстер и впрямь выглядела эффектно. Эффи каким-то чудом удалось исправить и смягчить несколько диковатый стиль Эстер, которого та придерживалась ради удобства. Как ни странно, даже рост гостьи превратился из недостатка в очевидное преимущество. Вполне довольная собой, Эстер спустилась по главной лестнице.
   В гостиной ее представили Лоуэлу и Менарду, после чего все направились в обеденный зал, где расположились за длинным полированным столом, сервированным на шесть персон, хотя при желании за ним могла разместиться добрая дюжина. А то и две дюжины – если присоединить к столу добавочные крылья, для чего в нем были предусмотрены специальные замки.
   Эстер окинула взглядом белоснежные хрустящие салфетки с вышитым фамильным гербом, мерцающее серебро, столовые приборы, хрустальные бокалы, в которых свет канделябра дробился на мириады искр, стеклянную горку, напоминающую миниатюрный айсберг. В центре стола в трех вазах стояли цветы – из сада и оранжереи. Букеты были подобраны с тщанием, достойным произведения искусства.
   Беседа крутилась вокруг поместья и государственной политики. Лоуэл провел весь день в ближайшем городе, обсуждая там земельные вопросы, а Менард посетил одну из отданных в аренду ферм, проследив за продажей барана-производителя и, конечно, за началом жатвы.
   За столом прислуживали два лакея и служанка, на которых никто не обращал ни малейшего внимания.
   Уже подали жареное седло барашка, когда Менард, приятный мужчина лет тридцати, наконец обратился непосредственно к Эстер. Как и у брата, волосы у него были каштановые, а цвет лица – от постоянного пребывания на свежем воздухе – красновато-смуглый. Он был страстный любитель псовой охоты, хотя не упускал случая и пострелять фазанов. На шутки он крайне редко отвечал улыбкой, а если и улыбался, то исключительно от удовольствия.
   – С вашей стороны было крайне любезно посетить тетушку Калландру, мисс Лэттерли. Надеюсь, вы не сразу нас покинете?
   – Благодарю вас, мистер Грей, – вежливо ответила она. – Вы весьма добры. Ваша усадьба – прелестный уголок, и я с радостью проведу здесь некоторое время.
   – Вы давно знаете тетушку Калландру?
   – Пять или шесть лет. Иногда она дает мне прекрасные советы.
   Леди Фабия сдвинула брови. Мысль о том, что Калландра может дать кому-то прекрасный совет, плохо укладывалась в ее голове.
   – В самом деле? – недоверчиво пробормотала она. – Какого же рода советы, скажите на милость?
   – Как мне лучше использовать свое время и способности, – ответила Эстер.
   Розамонд выглядела несколько озадаченной.
   – Использовать? – тихо переспросила она. – Что-то я не совсем понимаю.
   Она в замешательстве взглянула на Лоуэла, затем – на свекровь. В ее красивых карих глазах мелькнул интерес.
   – Я вынуждена зарабатывать себе на жизнь сама, леди Шелбурн, – с улыбкой пояснила Эстер. В памяти внезапно возникли слова Калландры о счастье.
   – О, прошу прощения, – пробормотала Розамонд, потупившись. Ей было неловко от собственной неделикатности.
   – Право, не стоит, – поспешила успокоить ее Эстер. – Я уже приобрела незабываемый опыт, коему обязана вдохновением, и смотрю в будущее с надеждой.
   Она хотела еще сказать о том, что приносить пользу людям – высшее счастье, но вовремя сообразила, что фраза прозвучала бы несколько жестоко.
   – Вдохновение? – Лоуэл нахмурился. – Вы религиозны, мисс Лэттерли?
   Калландра закашлялась в салфетку, видимо, поперхнувшись. Фабия протянула ей стакан воды. Эстер поспешно отвела глаза.
   – Нет, лорд Шелбурн, – сказала она как можно более сдержанно. – Я была сестрой милосердия в Крыму.
   На секунду за столом воцарилась тишина, прекратилось даже звяканье серебра по фарфору.
   – Мой деверь, майор Джослин Грей, служил в Крыму, – проговорила Розамонд. Голос ее был тих и печален. – Он погиб вскоре после возвращения с войны.
   – Это мягко сказано, – добавил Лоуэл. Лицо его застыло. – Он был убит в собственном доме, в Лондоне, о чем вы уже, несомненно, знаете. Полиция ведет расследование – наведывалась даже сюда, но пока еще никого не арестовала.
   – Какой ужас! – Эстер и впрямь была потрясена. Теперь она вспомнила: Джослин одно время лежал у них в госпитале. Рана его была достаточно серьезна, хотя, если учесть, что его соседи по палате умирали от гангрены, можно сказать, ему еще повезло. Да, она помнила его: белокурый молодой человек с широкой подкупающей улыбкой. – Я знала его… – Эстер связала эту весть с рассказом Эффи о визите полиции.
   Розамонд уронила вилку; кровь бросилась ей в лицо и тут же отлила. Фабия закрыла глаза и глубоко вздохнула.
   Лоуэл смотрел в тарелку. Один Менард глядел на Эстер, и во взгляде его читалась скорее усталость и затаенная боль, нежели удивление.
   – Поразительно, – медленно произнес он. – Однако, я полагаю, вам довелось видеть сотни раненых, если не тысячи. Я слышал, наши потери были огромны.
   – Да, – угрюмо согласилась она. – Больше восемнадцати тысяч, и многие из них погибли совершенно бессмысленно. Восемь девятых не пали на поле боя, но скончались в госпиталях от ран и болезней.
   – Так вы помните Джослина? – жадно спросила Розамонд, пропустив мимо ушей страшные цифры. – Он был ранен в ногу. Даже вылечившись, прихрамывал и часто ходил, опираясь на трость.
   – Только когда сильно уставал, – вмешалась Фабия.
   – Или хотел вызвать к себе сочувствие, – негромко добавил Менард.
   – Это низко! – Голос Фабии был угрожающе мягок; на миг неприязненный взгляд голубых глаз остановился на Менарде. – Будем считать, что я ничего не слышала.
   – О мертвых не принято говорить ничего плохого, – с не свойственной ему иронией отозвался Менард. – И это сильно затрудняет разговор.
   – Я никогда не понимала твоих шуток, Менард, – сказала Розамонд, не поднимая глаз от своей тарелки.
   – Потому что его шутки редко бывают смешными, – бросила Фабия.
   – Да где уж мне до Джослина! – Менард был взбешен и даже не пытался этого скрыть. – Умение рассмешить приносит подчас чудесные плоды: за его милые шутки ты прощала ему все!
   – Я любила его. – Фабия взглянула в глаза сыну. – Я наслаждалась общением с ним. И все остальные – тоже. Конечно, я люблю и тебя, но подчас ты наводишь на меня тоску.
   – Однако прибыли, которые мы получаем благодаря мне, тоску на тебя не наводят! – Лицо его горело, глаза гневно сверкали. – Пока Лоуэл заседал в палате лордов, решая со своими пэрами государственные дела, а я вел хозяйство и увеличивал наше состояние, Джослин только и делал, что шлялся по клубам и транжирил деньги за карточным столом!
   Кровь отлила от лица Фабии; она судорожно сжала нож и вилку.
   – И ты никак не можешь успокоиться? – Голос ее был чуть громче шепота. – Он воевал, рисковал жизнью во имя королевы и родной страны, он видел кровь и смерть. А когда он вернулся домой израненный, ты позавидовал тому, что брат иногда развлекается с друзьями?
   Менард хотел ответить, но, прочитав на лице матери горе не менее сильное, чем его собственный гнев, прикусил язык.
   – Меня лишь беспокоили некоторые его проигрыши, – мягко сказал он. – Вот и всё.
   Эстер взглянула на Калландру и увидела смесь сдерживаемой злости, жалости и уважения на выразительном лице старшей подруги. Только вот непонятно было, какое чувство к кому относится. Похоже, уважение адресовалось Менарду.
   Лоуэл невесело улыбнулся.
   – Боюсь, мисс Лэттерли, что полиция все еще шныряет где-нибудь неподалеку. Они уже присылали сюда одного грубияна. Совершенно невозможный тип, хотя, надо полагать, другие полицейские еще хуже. Мне показалось, что он сам не знает, что делать. Задавал какие-то дикие вопросы… Если он вас побеспокоит, прикажите ему убраться и дайте знать мне.
   – Обязательно, – сказала Эстер. С полицейскими ей общаться еще не приходилось, да она и не горела желанием. – Должно быть, он причинил вам много хлопот?
   – Совершенно верно, – согласилась Фабия. – Но выбора у нас нет, приходится терпеть. Кажется, Джослин был убит кем-то из своих знакомых.
   Эстер попыталась найти подходящие слова, но так и не смогла.
   – Спасибо вам за совет, – сказала она тогда Лоуэлу, после чего вновь занялась едой.
   Отведав десерт, женщины удалились, а Лоуэл и Менард еще около получаса угощались портвейном. Затем Лоуэл, облачившись в смокинг, направился в курительную комнату. Менард же скрылся в недрах библиотеки. После десяти все разошлись по спальням, единодушно полагая, что день выдался крайне утомительным.
   Завтрак был, по обыкновению, обилен: овсянка, бекон, яйца, приготовленные с пряностями почки, отбивные котлеты, копченая рыба, поджаренные хлебцы, масло, абрикосовый компот, джем, мед, чай и кофе. Эстер едва притронулась к еде; от одной только мысли, что все это придется отведать, можно было растолстеть. Розамонд и Фабия завтракали у себя. Менард уже поел и отбыл по делам, а Калландра еще почивала. Компанию Эстер составил лишь Лоуэл.
   – Доброе утро, мисс Лэттерли. Надеюсь, вы хорошо спали.
   – Отлично, благодарю вас, лорд Шелбурн. – Она положила себе горячего и села за стол. – Надеюсь, и вы тоже?
   – Что? О… да, благодарю. Сон у меня всегда отменный. – Он вновь занялся мясным блюдом, затем поднял глаза. – Кстати, не обращайте внимания на то, что вчера говорил Менард. У каждого свое горе. Менард потерял недавно лучшего друга; они вместе учились в школе, потом – в Кембридже. Он тяжело это переживает. Но Джослина он, уверяю вас, очень любил; просто, будучи старшим братом, он… э… – Лоуэл поискал нужные слова, но быстро сдался.
   – Чувствовал за него ответственность, – пришла на помощь Эстер.
   Лицо его озарилось признательностью.
   – Совершенно верно. Иногда Джослин играл больше, чем следовало, и тогда Менард… э…
   – Я понимаю, – сказала она, искренне желая поскорее вывести Лоуэла из затруднительного положения и прекратить этот неприятный разговор.
   Позже, когда прекрасным солнечным утром Эстер вышла с Калландрой прогуляться в тени деревьев, она узнала много нового.
   – Вздор и чепуха! – резко сказала ей Калландра. – Джослин был плут. Причем всегда, чуть ли не с колыбели. Не удивлюсь, если выяснится, что Менарду постоянно приходилось улаживать его дела, чтобы избежать скандала. Он вообще зациклен на вопросах фамильной чести.
   – А лорд Шелбурн? – Эстер была удивлена.
   – Не думаю, чтобы у Лоуэла хватило воображения представить, что Джослин то и дело плутует, – прямодушно ответила Калландра. – Это лежит за гранью его понимания. Джентльмен не может быть плутом; а Джослин – его брат и, разумеется, джентльмен; выходит, плутом он быть не может. Все просто!
   – Вы, я смотрю, не очень-то любили Джослина. – Эстер попыталась заглянуть в лицо Калландре.
   Та улыбнулась.
   – Не очень, хотя временами он был весьма остроумен и действительно умел веселить людей. Джослин прекрасно музицировал, а мы склонны прощать многое тем, кто способен создавать прекрасные звуки. Точнее – воссоздавать. Ведь, насколько мне известно, сам он не сочинял.
   Сотню ярдов они прошли в молчании, слушая шум ветра в кронах огромных дубов. Шум этот напоминал журчанье бурного ручья, а временами – плеск морского прибоя. Впитывая эти поистине прекрасные звуки, Эстер чувствовала, как очищается ее душа.
   – Ну? – сказала наконец Калландра. – Так что ты решила, Эстер? Я уверена, ты хотела бы по-прежнему ухаживать за больными – в военном госпитале или в какой-нибудь из лондонских больниц, если они рискнут принять на работу женщину.
   Энтузиазма в ее голосе, однако, не чувствовалось.
   – Но? – продолжила за нее Эстер.
   Большой рот Калландры дрогнул в подобие улыбки.
   – Но я думаю, что ты достойна лучшей участи. У тебя есть административные способности и бойцовский характер. Ты обязательно найдешь повод к сражению и постараешься его выиграть. В Крыму ты овладела новыми приемами ухода за больными. Если ввести их здесь, в Англии, покончить с перекрестным распространением инфекций, с антисанитарией, с безграмотностью больничного персонала, с условиями, которые приведут в ужас любую домохозяйку, – ты смогла бы сберечь гораздо больше жизней.
   Эстер еще не рассказала ей о крымской корреспонденции, подписанной именем Алана Рассела, но теперь Калландра направила мысли подруги совсем в другое русло.
   – И как же это сделать?
   Статьи в газеты подождут. Конечно, Эстер уже слышала, что мисс Найтингейл с прежней страстью пытается провести радикальные реформы, реорганизовать весь медицинский корпус. Но даже она, героиня, обожаемая всей страной, мало что могла сделать в одиночку. Денежные интересы оплели коридоры власти, как корни векового дерева. Чиновники дорожили своим положением, а то и просто боялись перемен, которые неминуемо выявили бы их глупость и некомпетентность.
   – Как мне получить это место?
   – У меня есть друзья, – доверительно сообщила Калландра. – Я стану писать письма: буду просить их об одолжении, апеллировать к совести и чувству долга, а в случае отказа угрожать личным и общественным осуждением! – Глаза ее улыбались, но голос звучал весьма решительно.
   – Спасибо, – сказала Эстер. – Я приложу все старания, чтобы ваши усилия не пропали даром.
   – Конечно, – согласилась Калландра. – Будь все иначе, я бы и пытаться не стала.
   И они двинулись дальше сквозь тенистый парк.
   Два дня спустя был зван к обеду генерал Уодхэм с дочерью Урсулой, несколько месяцев назад обручившейся с Менардом Греем. Прибыли они довольно рано и, пока не позвали к столу, беседовали с остальными в гостиной.
   Так вышло, что тактичность Эстер именно тогда была подвергнута испытанию. Хорошенькую Урсулу весьма красили пышные светлые волосы с рыжеватым отливом и тронутая загаром кожа, свидетельствовавшая о том, что девушка любит прогулки под открытым небом. В разговоре и впрямь выяснилось, что ее любимыми развлечениями были верховая езда и охота. Она явилась в голубом вечернем платье, слишком ярком, по мнению Эстер. И это тем более было заметно рядом с лавандового оттенка шелками Фабии, темно-синим одеянием Розамонд и скромным красновато-лиловым платьем самой Эстер.
   Калландра облачилась в черный с белым наряд – эффектный, но немного старомодный. Впрочем, за модой она никогда и не следила.
   Генерал Уодхэм был высокий крепкий мужчина со встопорщенными баками и водянистыми голубыми глазами. Эстер никак не могла понять, близорукостью страдает генерал или дальнозоркостью: чем еще объяснить, что в разговоре он ни разу не сфокусировал свой взгляд на собеседнице?
   – Изволите гостить, мисс… э… мисс…
   – Лэттерли, – подсказала она.
   – Ах да… конечно… Лэттерли.
   Генерал до смешного напоминал ей добрую дюжину вояк среднего возраста, которых они с Фанни Болсовер выбирали объектами насмешек, когда усталые и напуганные, провозившись всю ночь с очередной партией раненых, падали на соломенный тюфяк и, прижавшись друг к другу в поисках тепла, принимались перемывать косточки офицерам. Обе смеялись, лишь бы не расплакаться, и потешались над начальством, потому что верность, сострадание и ненависть – это слишком сильные чувства, а у них уже не оставалось ни физических, ни душевных сил.
   – Подруга леди Шелбурн, если не ошибаюсь? – чисто машинально говорил генерал. – Очаровательно, очаровательно…
   – Нет, – поправила она. – Я – подруга леди Калландры Дэвьет. Мне посчастливилось познакомиться с ней несколько лет назад.
   – В самом деле? – Ничего не прибавив, он повернулся к Розамонд, которая была куда привычнее к светским беседам.
   Когда позвали к столу, для Эстер не нашлось пары, и она охотно двинулась в обеденный зал бок о бок с Калландрой; зато сидеть ей пришлось прямо напротив генерала.
   Первые блюда были поданы, и все приступили к трапезе: леди – с изяществом, мужчины – с аппетитом. Поначалу разговор не клеился; когда же с супом и рыбой было покончено и первый голод утолен, Урсула принялась рассказывать об охоте и сравнивать достоинства различных скакунов.
   Эстер не вмешивалась. Верхом ей доводилось ездить лишь в Крыму. Внезапно ей вспомнились эти искалеченные голодные кони, и воспоминание было столь болезненным, что Фабии пришлось трижды назвать Эстер по имени, прежде чем та поняла, что к ней обращаются.
   – Прошу прощения, – смущенно извинилась она.
   – Кажется, вы говорили, что мельком виделись с моим покойным сыном, майором Джослином Греем?
   – Да, к сожалению, лишь мельком. Раненых было очень много. – Она упомянула об этом лишь из вежливости, но перед глазами снова предстал госпиталь и сотни людей – искалеченных, обмороженных, умирающих от холеры, дизентерии, голода. И крысы, кругом крысы…
   Но самое страшное – это, конечно, земляные укрепления вокруг осажденного Севастополя; жестокий мороз; множество тусклых ламп в грязи и одна – в ее собственной трясущейся руке, когда Эстер помогала хирургу при ампутации; отсвет на лезвии пилы; темные фигуры, жмущиеся друг к другу от холода. Она вспомнила, как впервые увидела рослую фигуру Ребекки Бокс, когда та выносила павших с территории, уже захваченной русскими войсками. Как бы далеко ни находился несчастный, Ребекка всегда доставляла его в палатку полевого госпиталя.
   Все молча смотрели на Эстер, ожидая от нее добрых слов о покойном. Ведь, в конце концов, он тоже был солдат – майор кавалерии.
   – Он действительно выделялся обаянием. – Эстер не лгала. – У него была чудесная улыбка…
   Фабия с облегчением откинулась на спинку стула.
   – Так похоже на Джослина, – подтвердила она, и голубые глаза ее затуманились. – Веселый и храбрый, даже в самых трудных обстоятельствах. Мне до сих пор не верится, что его уже нет; все кажется, что вот сейчас откроется дверь и он войдет, извинится за опоздание и скажет, что умирает от голода.
   Эстер невольно оглядела уставленный яствами стол. Как они легко произносят эти слова: «Умирает от голода».
   Генерал Уодхэм промокнул губы салфеткой.
   – Настоящий мужчина, – негромко произнес он. – Вы должны гордиться им, дорогая. Жизнь солдата зачастую бывает слишком короткой, но честь ему дороже, и он навсегда останется в нашей памяти.
   За столом воцарилось молчание, нарушаемое лишь звяканьем серебра по фарфору. Нужные слова никому не приходили в голову. Лицо Фабии было исполнено горя. Розамонд смотрела куда-то вдаль. И даже Лоуэл имел несчастный вид, хотя трудно сказать, была ли тому причиной скорбь по покойному или же какие-то собственные неприятности.
   Менард на редкость тщательно пережевывал кусок, словно никак не решался его проглотить.
   – Славная кампания, – снова заговорил генерал. – Она войдет в анналы истории. Беспримерный героизм.
   Эстер вдруг почувствовала, что ее душат слезы; гнев, боль и ненависть слились воедино. Гораздо яснее, чем фигуры за столом и блеск хрусталя, ей виделись холмы за рекой Альмой. Она видела ощетинившийся вражескими пушками бруствер на том берегу, большой и малый редуты, плетеные из ивняка баррикады, наполненные землей и камнями. А за ними – пятьдесят тысяч человек под командованием князя Меншикова. Эстер вспомнила запах морского ветра. Она стояла среди сопровождавших армию женщин и смотрела на выпрямившегося в седле лорда Реглана.
   В час дня протрубил горн; пехота плечом к плечу двинулась на жерла русских пушек – и была выкошена, как трава. Полтора часа продолжалась бойня; и наконец приказ был отдан – в бой вступили гусары, уланы и фузилеры.
   – Смотрите хорошенько, – сказал какой-то майор одной из офицерских жен. – Королева Англии пожертвовала бы всем, лишь бы это увидеть.
   Падали люди. Высоко поднятые знамена были изорваны пулями. Стоило упасть знаменосцу, как древко подхватывал его товарищ, чтобы минуту спустя самому рухнуть лицом на землю. Приказ противоречил приказу, войска то наступали, то отходили. В атаку приливной волной медвежьих шапок ринулись гренадеры, затем – Хайлендская пехота.
   Драгуны были оттянуты в тыл, да так и не приняли участия в битве. Почему? Когда об этом спросили лорда Реглана, он ответил, что в те минуты думал о своей Агнес.
   Эстер вспомнила поле после боя: землю, пропитавшуюся кровью; искалеченные тела, некоторые – с оторванными руками и ногами. Сестры милосердия работали до изнеможения, теряя голову от страшных картин и криков боли. Раненых складывали на повозки и везли в палатки полевого госпиталя. Она работала вместе со всеми всю ночь и весь день – с пересохшим от жажды и ужаса ртом. Санитары пытались остановить кровотечение; обезболивающим служили несколько капель драгоценного бренди. Ах, туда бы содержимое подвалов Шелбурн-холла!..
   Вокруг журчала застольная беседа – легкая, вежливая, глуповатая. Перед глазами плыли букеты летних садовых цветов и орхидей из стеклянных теплиц. Эстер вспомнила, как она шла жарким полднем по траве мимо карликовых роз и дельфиниума, вновь разросшегося на полях Балаклавы; а в кармане у нее лежали письма из дому. После самоубийственной атаки Легкой бригады миновал год. Эстер направлялась в госпиталь, чтобы написать о том, как это было на самом деле, рассказать о смерти, дружбе, мужестве, о Фанни Болсовер… Сейчас Эстер отчетливо слышала скрип пера по бумаге и звук, раздавшийся в тот миг, когда она разорвала страницу.
   – Настоящий мужчина, – говорил тем временем генерал Уодхэм, разглядывая свой стакан с бордо. – Один из героев Англии. Лукан и Кардиган – родственники, полагаю, вы знаете? [7 - Во время атаки Легкой бригады при Альме генерал-лейтенант Чарлз Бингэм, граф Лукан, командовал кавалерийской дивизией, а генерал-майор Джеймс Браденелл, граф Кардиган, – Легкой бригадой.] Лукан женился на одной из сестер лорда Кардигана – каково семейство! – Он покачал головой. – И какое чувство долга!
   – Поразительный пример! – с горящими глазами подтвердила Урсула.
   – Терпеть они друг друга не могли, – вставила Эстер, не успев вовремя прикусить язык.
   – Простите? – Генерал вперился в нее холодным взором, вздернув клочковатые брови. Не говоря уже о том, что женщина была настолько бестактна, что вмешалась в беседу без спросу, она, кажется, еще и осмелилась ему возразить.
   Эстер была уязвлена. Из-за таких вот слепых, высокомерных дураков армия и несла столь сокрушительные потери на полях боя. Из-за этих самодовольных тупиц, не умеющих оценить обстановку и первыми ударяющихся в панику при неблагоприятном развитии событий.
   – Я сказала, что лорд Лукан и лорд Кардиган возненавидели друг друга с их первой встречи, – отчетливо выговорила она в полной тишине.
   – Полагаю, вам трудно судить о таких вещах, мадам. – Он взглянул на нее с нескрываемым презрением. В его глазах она была мельче подчиненного, мельче какого-нибудь штатского, да боже мой, это была просто женщина!
   – Я была на полях боя при Альме, при Инкермане и при Балаклаве. А также при осаде Севастополя, сэр, – ответила она, не дрогнув под его взглядом. – А где были вы?
   Его лицо побагровело.
   – Воспитание и уважение к хозяевам не позволяют мне ответить вам как должно, – процедил он. – Но поскольку с едой покончено, может быть, леди удалятся в гостиную?
   Розамонд сделала движение, послушно собираясь встать. Урсула положила салфетку, хотя на ее тарелке еще лежала нетронутая груша.
   Фабия осталась сидеть; на щеках ее вспыхнули пятна румянца. Калландра с легкой улыбкой взяла персик и принялась очищать его от кожуры ножиком для фруктов.
   Никто не шевелился. Молчание стало еще тягостнее.
   – Кажется, зима в этом году предстоит суровая, – сказал наконец Лоуэл. – Старый Бекинсейл говорит, что это будет стоить ему половины урожая.
   – Он говорит это каждый год, – проворчал Менард и, подняв свой бокал, залпом выпил остатки вина.
   – Множество людей повторяют каждый год одно и то же. – Калландра принялась аккуратно резать очищенный персик на части. – С тех пор как мы разбили Наполеона при Ватерлоо, прошло уже сорок лет, а кое-кто до сих пор думает, что армия наша все та же и что с той же самой тактикой и той же дисциплиной и храбростью мы можем вновь завоевать пол-Европы и ниспровергнуть любую империю.
   – И видит бог, это правда, мадам! – Генерал так шлепнул ладонью по столу, что посуда подпрыгнула. – Британский солдат – лучший солдат в мире!
   – Я в этом не сомневаюсь, – кивнула Калландра. – Но есть еще британские генералы, показавшие себя полными ослами на поле боя.
   – Калландра! Ради бога! – взмолилась Фабия.
   Менард закрыл лицо руками.
   – Конечно, окажись там вы, генерал Уодхэм, все было бы иначе, – продолжала Калландра, глядя в глаза собеседнику. – Вам, по крайней мере, свойственно определенное воображение.
   Розамонд зажмурилась. Лоуэл застонал. Эстер подавила истерический смешок, вовремя прижав к губам салфетку.
   Генерал Уодхэм произвел на удивление изящный отступательный маневр. Он принял колкость как комплимент.
   – Благодарю вас, мадам, – чопорно произнес он. – Возможно, мне удалось бы предотвратить уничтожение Легкой бригады.
   На том и порешили. Фабия, поддерживаемая из сыновней почтительности Лоуэлом, встала и вышла в гостиную. Дамы последовали за ней. Завязалась беседа о музыке, моде, высшем свете, предполагаемых браках и прочем.
   Когда гости откланялись, Фабия повернулась к своей золовке и смерила ее таким взглядом, что кто угодно бы содрогнулся.
   – Калландра! Я никогда тебе этого не прощу!
   – Поскольку ты уже сорок лет не можешь мне простить, что при первой нашей встрече на мне было платье точно такого же цвета, как у тебя, – ответила Калландра, – полагаю, я стоически перенесу и эту размолвку.
   – Ты невыносима! Боже мой, как мне не хватает Джослина! – Она медленно встала, и Эстер из вежливости последовала ее примеру. Фабия двинулась к двустворчатой двери. – Я ложусь спать. Увидимся завтра.
   С этими словами она вышла.
   – Вы невыносимы, тетя Калландра, – подтвердила Розамонд с несчастным и растерянным видом. – Не понимаю, как вы могли сказать такое.
   – Неудивительно, – мягко ответила Калландра. – А все потому, что ты ничего не видела в жизни, кроме Миддлтона, Шелбурн-холла и лондонского общества. Эстер могла бы сказать куда больше моего, но она – гостья. Наша военная мысль после Ватерлоо окостенела. – Она поднялась и оправила юбки. – Нам все кажется, что достаточно надеть красный мундир и выполнять требования устава – и победы нам обеспечены. Бог знает, сколько достойных людей лишились жизни из-за этого глупого заблуждения. А мы, женщины и политики, сидим себе в безопасности и лелеем его, понятия не имея, как на самом деле обстоят дела.
   – Джослин погиб, – напомнила Розамонд, устремляя взгляд на задернутые шторы.
   – Я знаю, милая, – сказала Калландра. – Но он погиб не в Крыму.
   – Но он мог там погибнуть!
   – Конечно, мог, – согласилась Калландра, и лицо ее несколько смягчилось. – Я понимаю, тебе он очень нравился. Он был обаятелен и умел веселить людей, чего, к сожалению, не могут ни Лоуэл, ни Менард. Думаю, мы исчерпали тему, да и сами вымотались. Доброй ночи, милая. Поплачь, если хочется; не стоит сдерживать слезы слишком долго. – Она обняла ее за изящные плечи, затем оглянулась на Эстер и кивнула в сторону двери, давая понять, что пора бы оставить Розамонд в одиночестве.
   Следующим утром Эстер проспала и поднялась с головной болью. На завтрак идти не хотелось; мысль о том, что за столом она снова увидит все те же лица, была ей неприятна. Эстер всегда страшили тщеславие и бездарность, царящие в армии, и все же она сознавала, что вчера повела себя не слишком тактично.
   Чтобы поднять настроение, Эстер решила прогуляться по парку. Она оделась, накинула шаль и, выйдя из дому около девяти часов, зашагала по мокрой от росы траве.
   Заметив впереди мужскую фигуру, Эстер сперва почувствовала раздражение – ей хотелось побыть одной в мире огромных деревьев, ветра, бездонного неба и шелестящей травы. Однако незнакомец имел безобидный вид, а причин находиться в парке у него было не меньше, чем у нее. А возможно, и больше, поскольку он явно шел по делу, а не праздно слонялся по округе.
   Когда они поравнялись, мужчина остановился и заговорил с ней. Был он смугл, ясноглаз и лицо имел надменное.
   – Доброе утро, мэм. Полагаю, вы из Шелбурн-холла…
   – Какая проницательность! – язвительно отозвалась она, окидывая взглядом безлюдный парк. Интересно, откуда еще она могла появиться? Разве что выпрыгнуть из-под земли…
   Незнакомец уловил сарказм в ее голосе, и лицо его застыло.
   – Вы член семейства? – Он смотрел на нее слишком пристально; такое поведение можно было назвать оскорбительным.
   – Какое вам дело? – холодно спросила она.
   Он всмотрелся в лицо Эстер – и, казалось, в его глазах мелькнуло узнавание. Хотя сама Эстер так и не смогла припомнить, где они виделись прежде.
   – Я расследую убийство Джослина Грея. Возможно, вы знали его.
   – Боже правый! – вырвалось у нее невольно. Затем она взяла себя в руки. – Меня саму подчас обвиняют в бестактности, но вы, по-моему, в этом смысле – нечто особенное. А если бы я оказалась невестой Грея и упала бы после ваших слов в обморок?
   – В таком случае, вы были помолвлены тайно, – отрезал он. – А если ваш роман не подлежал огласке, то вы должны были подготовиться к подобным ударам.
   – Которые вы наносите просто мастерски! – Эстер стояла среди шуршащей травы и решительно не могла вспомнить этого человека. Вне всякого сомнения, она видела его впервые.
   – Так вы его знали? – настаивал незнакомец.
   – Да!
   – Как долго?
   – Недели три, насколько я помню.
   – Как можно за такой срок узнать человека?
   – А сколько, по-вашему, требуется, чтобы кого-либо узнать? – спросила она.
   – Три недели – это очень мало, – тщательно подбирая слова, проговорил он. – На друга семьи вы не похожи… Вы познакомились незадолго до его смерти?
   – Нет. Я познакомилась с ним в Крыму.
   – Где?
   – Вы, что, плохо слышите? Я познакомилась с ним на Крымской войне! – Эстер вспомнила вдруг возмутительный покровительственный тон генерала, свойственный большинству офицеров, видящих в женщине лишь изящный предмет обстановки, но никак не разумное существо.
   – А, понимаю, – сказал незнакомец, нахмурившись. – Он ведь был ранен. Вы были там со своим мужем?
   – Нет! – Почему же ее так задел этот вопрос? – Я была там сестрой милосердия – вместе с мисс Найтингейл.
   Нельзя сказать, чтобы на лице его при упоминании имени Флоренс Найтингейл отразилось уважение, граничащее с благоговением, как это нередко случалось с другими. Эстер была несколько озадачена. Похоже, полицейского интересовало в этой жизни только убийство Джослина Грея.
   – Вы ухаживали за майором Греем в госпитале?
   – Как и за другими ранеными. Вы не возражаете, если я продолжу прогулку? Здесь становится прохладно.
   – Конечно. – Мужчина повернулся, и они двинулись в сторону дубравы по едва намеченной в траве тропинке. – И каковы ваши впечатления о нем?
   Внезапно Эстер обнаружила, что ей уже весьма трудно отличить собственные воспоминания от того, что она слышала о Джослине в Шелбурн-холле.
   – Ногу его я запомнила лучше, чем лицо, – откровенно призналась она.
   Он вперил в нее раздраженный взгляд.
   – Мадам, сейчас меня не интересуют ни женские фантазии, ни ваш специфический юмор. Ведется расследование поистине зверского убийства!
   Эстер немедленно вспылила.
   – Вы некомпетентный идиот! – крикнула она. – Напыщенный кретин! Я обрабатывала его раны! Меняла ему повязки! Вы, что, забыли: он был ранен в ногу, а не в лицо! Для меня его лицо ничем не выделялось среди тысяч лиц других раненых и убитых. Я бы вряд ли узнала его, встреться мы снова.
   Мужчина заметно помрачнел.
   – Маловероятно, мадам. Он мертв вот уже восемь недель – его превратили в кровавое месиво.
   Если он рассчитывал, что она ужаснется, то напрасно.
   Эстер проглотила комок в горле и взглянула ему в глаза.
   – Звучит, как донесение с поля боя под Инкерманом, – спокойно заметила она. – Правда, там мы знали, что случилось, хотя так и не поняли, почему.
   – Мы тоже знаем, что случилось с Джослином Греем. Не известно только, кто это сделал. К счастью, за Крымскую войну я не в ответе. Я отвечаю лишь за расследование убийства Грея.
   – И, кажется, пока не очень-то преуспели, – недобро заметила Эстер. – Впрочем, я мало чем смогу вам помочь. Вот все, что я о нем помню: он терпеливо сносил боль, и, как только пошел на поправку, стал передвигаться от койки к койке, ободрять и утешать других раненых. Думаю, он был замечательный человек. Раньше я как-то о нем не вспоминала. Он особенно заботился о тех, чьи раны были смертельны: брал у них адреса и писал письма их родным и близким; возможно, старался как-то смягчить страшную весть. Несчастный: выжить в Крыму, чтобы быть убитым дома!
   – С особой жестокостью. Кто-то сильно его ненавидел. – Мужчина взглянул на Эстер, и она наконец заметила, что лицо у него вдобавок еще и умное. – Мне думается, что убийца хорошо знал майора. К незнакомцам такой ненависти не питают.
   Эстер содрогнулась. Была все же ощутимая разница между бессмысленной бойней сражений на полях и яростью одиночки, выплеснутой целенаправленно на Джослина Грея.
   – Простите, – сказала она, несколько смягчившись. – Я и в самом деле ничем больше не смогу вам помочь. Правда, в госпитале велась перепись раненых и больных… Вы могли бы затребовать ее и выяснить, кто лечился в одно время с майором. Но ведь вы, надо полагать, уже и сами докопались… – По лицу его пробежала тень, и Эстер поняла, что ему это и в голову не приходило. Терпение ее лопнуло. – Чем же вы тогда занимались эти восемь недель?
   – Пять из них я сам валялся на больничной койке, – огрызнулся он. – Или восстанавливал силы. Вы слишком много на себя берете, мадам! Вы заносчивы, плохо воспитаны, и у вас дурной характер. Ваши заключения поспешны и беспочвенны. Боже! Как я ненавижу умных женщин!
   Она оцепенела на миг, затем ответ сам сорвался с языка:
   – Зато я люблю умных мужчин! – Эстер смерила его взглядом. – Как видите, нам обоим не повезло.
   Подобрав юбки, она зашагала в сторону дубравы, то и дело цепляясь за кусты ежевики.
   – А, пропади ты пропадом! – выругалась Эстер в бешенстве. – Болван!

Глава 7

   – Доброе утро, мисс Лэттерли, – холодно сказала Фабия, войдя в гостиную следующим утром в четверть одиннадцатого. Хрупкая, изящная, она была одета на этот раз по-дорожному. Мельком взглянув на простое муслиновое платье Эстер, Фабия повернулась к вышивающей на пяльцах невестке. – Доброе утро, Розамонд. Надеюсь, ты хорошо себя чувствуешь. Прекрасный денек! Думаю, нам стоит навестить сегодня деревенских бедняков. Много времени поездка не займет, и это скорее твоя обязанность, милая, нежели моя.
   Выслушав упрек, Розамонд покраснела и слегка вздернула подбородок. Семейство было в трауре, и Фабия, переживающая утрату особенно остро, надо полагать, безжалостно пресекала все попытки вернуться к прежней жизни раньше положенного срока.
   – Конечно, матушка, – сказала Розамонд, не поднимая глаз.
   – Без сомнения, и мисс Лэттерли не откажется поехать с нами, – добавила Фабия, даже не спросив об этом гостью. – Отправимся в одиннадцать. У вас есть время переодеться. День жаркий, но прошу не забывать о приличиях. – С этими словами она одарила дам ледяной улыбкой и, приостановившись в дверях, добавила: – А на ленч заедем к генералу Уодхэму и Урсуле.
   Стоило ей выйти, Розамонд бросила пяльцы в корзинку для рукоделия – и промахнулась.
   – Проклятье, – шепнула она, затем встретилась глазами с Эстер и извинилась.
   Та ответила улыбкой.
   – Не стоит извинений, – прямо сказала она. – Кататься по всему поместью, выставляя напоказ эдакую благотворительность – занятие не из приятных. Тут любой сорвется на язык казармы. «Проклятье» – еще мягко сказано.
   – Вы скучаете по Крыму – здесь, на родине? – спросила вдруг Розамонд. – Я имею в виду… – Она отвела в смущении глаза и замолчала, словно страшась собственных слов не меньше, чем ответа.
   Эстер представила, сколько еще времени предстоит Розамонд вежливо вести себя с Фабией и безоговорочно выполнять все ее приказы, никогда не ощущая себя хозяйкой в собственном доме. И даже, наверное, когда Фабия умрет, дух ее еще долго будет витать в этих стенах, еще долго все будет идти по-старому: званые обеды, выбор престижных гостей, визиты к бедным, балы, ежегодные скачки в Аскоте, регата в Хенли и, конечно, зимняя охота… в лучшем случае забавные, а в худшем – утомительные, но неизменно бессмысленные развлечения…
   – Да, конечно, иногда скучаю, – сказала Эстер с улыбкой. – Но мы не в силах вести затяжные войны. В реальности все слишком ужасно: холод и грязь, а усталость такая, словно тебя избили… Не говоря уже об армейском рационе. Оказывать людям помощь – великая радость, но это можно делать и здесь, в Англии.
   – У вас доброе сердце, – мягко сказала Розамонд, снова поднимая глаза. – Я и не предполагала, что вы задумываетесь над такими вещами. – Она встала. – А сейчас, мне кажется, пора переодеться в подобающие случаю костюмы. У вас есть что-нибудь скромное и безвкусное, но при этом с претензией на благородство? – Она подавила смешок. – Простите… Вопрос, конечно, дикий.
   – У меня весь гардероб такой, – с улыбкой ответила Эстер. – Например – темно-зеленое с тускло-голубым, как выцветшие чернила. Подойдет?
   – Идеально! Идемте.
   Вчетвером они разместились в открытой двуколке. Менард взялся править, и они покатили по дорожке сначала через парк, потом среди пшеничных полей – туда, где выглядывал из-за холма шпиль сельской церкви. Менард умело управлялся с вожжами, и чувствовалось, что это занятие доставляет ему истинное наслаждение. Он даже не пытался завязать разговор, предпочитая молчаливое общение с полями, деревьями и небом.
   Фабия и Розамонд были увлечены беседой, а Эстер наблюдала за Менардом. Она с удовольствием смотрела на его сильные руки и непринужденную посадку. Дневной объезд имения не был для него постылой обязанностью. В Шелбурне Эстер не раз видела, как лицо его выражало гнев, становилось надменным или внезапно искажалось нервной гримасой, как у солдат перед боем. Теперь же оно было задумчиво и спокойно.
   Первый домишко, который они посетили, принадлежал сельскому батраку и располагался на самом краю деревни. Единственная комната была переполнена: одетая в лохмотья женщина с сожженным на солнце лицом делила буханку хлеба на семерых детей. Их тонкие босые ноги были покрыты пылью; ребята явно только что пришли с работы в поле или в саду. Даже у самой младшей, которой едва исполнилось три года, пальцы были липкими от фруктового сока – она тоже собирала урожай.
   Фабия задала женщине несколько дежурных вопросов, а потом прочитала целую лекцию о ведении бюджета и способах лечения детского крупа. Женщина слушала ее молча. Эстер сначала испытывала неловкость, наблюдая эту сцену, но затем сообразила, что такие благотворительные визиты – просто вековая традиция, к которой все давно привыкли.
   Розамонд тем временем разговаривала со старшей девочкой, потом отцепила от своей шляпки розовую ленту и повязала ею выгоревшие волосы собеседницы. Та робко выразила свое восхищение подарком.
   Менард ждал их у двуколки, временами вполголоса успокаивая лошадь, но все больше храня молчание. В ярком солнечном свете его лицо, обычно исполненное тревоги и затаенной боли, смягчилось, подобрело. Казалось, Эстер видит совершенно другого человека, ни капли не похожего на чопорного аристократа, которому ее представили в Шелбурн-холле. Интересно, замечала ли Фабия хоть раз подобное выражение на лице своего среднего сына? Или этому препятствовало чарующее обаяние Джослина?
   Второй визит был подобен первому, только семейство на этот раз состояло из беззубой старушки и старика – то ли пьяного, то ли настолько немощного, что его уже не слушался язык.
   Фабия обратилась к нему со словами поддержки, которые он пропустил мимо ушей, да еще и скорчил рожу, стоило гостье отвернуться. Старушка принимала подарки и неуклюже приседала в реверансах.
   Затем Менард вывез их в поле, где крестьяне уже вовсю потели, подставляя солнцу согбенные спины. Разговоры велись главным образом о погоде. Запахи зерна и соломы кружили голову. Эстер стояла среди темного золота полей, подставив лицо солнечному свету, и снова думала о тех, кому не довелось вернуться с войны.
   Потом был ленч. Пышущее здоровьем лицо генерала Уодхэма несколько вытянулось, стоило ему увидеть Эстер.
   – Доброе утро, мисс Лэттерли. Как мило, что вы нашли возможность навестить нас. Урсула будет счастлива увидеть вас за ленчем.
   – Благодарю вас, сэр, – столь же сдержанно ответила Эстер. – Вы очень любезны.
   Нельзя сказать, что Урсула была особенно счастлива вновь встретиться с Эстер; зато скрыть огорчения при известии, что Менард еще не вернулся с поля, она не смогла.
   Ленч был легким: речная рыба под соусом, холодный пирог с дичью и овощами, затем – шербет и фрукты, а также превосходный стилтоновский сыр.
   Генерал Уодхэм явно не забыл и не простил вчерашнюю выходку Эстер. Несколько раз он мерил гостью холодным взглядом. Тем временем Фабия говорила о розах, а Урсула рассуждала, на ком же все-таки женится мистер Данбери – на мисс Фотергилл или на мисс Эймис.
   – Мисс Эймис – прелестная девушка, – заметил генерал, по-прежнему посматривая на Эстер. – Прекрасная наездница, охотится наравне с мужчинами. Храбрая. И с хорошим вкусом. – Он скептически оглядел темно-зеленое платье Эстер. – Дед ее погиб в Испании, при Корунье, в 1810-м. Там, я полагаю, вы не были, мисс Лэттерли? Немного рановато для вас, не правда ли? – Он сопроводил слова улыбкой, желая показаться вполне благодушным.
   – В 1809-м, – поправила его Эстер. – Это было до Талаверы, но после Синтрийской конвенции. А в остальном вы правы – я там не была.
   Лицо генерала побагровело. Он подавился рыбьей костью и закашлялся в салфетку. Бледная от бешенства Фабия протянула ему стакан воды. Более искушенная Эстер немедленно отодвинула стакан и предложила генералу хлеб. Тот проглотил кусочек, и рыбья кость благополучно проскользнула дальше по генеральскому пищеводу.
   – Благодарю вас, – холодно сказал он и запил хлеб водой.
   – Рада помочь, – мягко отозвалась Эстер. – Подавиться костью весьма неприятно, но, увы, кости есть даже в самой вкусной рыбе. А эта просто превосходна!
   Фабия вполголоса выругалась, а Розамонд внезапно начала с преувеличенным энтузиазмом рассказывать о посещении сада священника.
   Потом Фабия предпочла остаться с Урсулой и генералом, а Розамонд и Эстер вышли, собираясь продолжить посещения бедняков.
   – Это было ужасно, – торопливо и чуть виновато шепнула Розамонд. – Иногда вы напоминаете мне Джослина. Он тоже умел рассмешить меня.
   – Я и не заметила, что вам было смешно, – призналась Эстер, садясь в двуколку и по обыкновению забыв оправить юбку.
   – Разумеется. – Розамонд взяла вожжи и легонько хлестнула лошадь. – Я ни за что не подам виду. Вы как-нибудь еще раз заглянете к нам в гости?
   – Не уверена, что меня теперь пригласят, – печально отозвалась Эстер.
   – Обязательно пригласят. Хотя бы тетушка Калландра. Она вас очень любит, и мне кажется, что ей с нами иногда так скучно! Вы знали полковника Дэвьета?
   – Нет. – Эстер вдруг почувствовала сожаление, что не была знакома с мужем Калландры. Она видела лишь его портрет. Полковник был стройным мужчиной с властным лицом; судя по всему, умным и упрямым. – Нет, не знала.
   Розамонд тряхнула вожжами, и двуколка разогналась, подпрыгивая на ухабах.
   – Он был очарователен, – сказала она, неотрывно глядя вперед. – Временами. Весь лучился юмором… когда бывал в хорошем настроении. Но иногда он вел себя несносно – даже с тетушкой Калландрой. Вечно вмешивался, указывал, что и как нужно делать, потом сам забывал, о чем шла речь, а тетушке приходилось все расхлебывать.
   Розамонд слегка придержала лошадь, давая ей почувствовать вожжи.
   – Но в благородстве ему не откажешь, – добавила она. – Не было случая, чтобы он не оправдал доверие друзей. Прекрасно держался в седле – лучше, чем Менард и Лоуэл, лучше, чем генерал Уодхэм. – Ветер слегка растрепал волосы Розамонд, но женщина этого не замечала. Внезапно она рассмеялась. – Они друг друга терпеть не могли.
   Эстер, кажется, поняла, почему Калландра, предпочтя свободу и одиночество, так и не вышла замуж вторично. Кто мог заменить такую яркую личность? Да и натерпелась она явно больше, чем предполагала Эстер, опираясь на свои редкие и поверхностные наблюдения.
   Вежливо улыбнувшись, Эстер поспешила сменить тему, а тем временем показалось селение. Когда они выбрались оттуда, завершив намеченную программу, день уже клонился к вечеру. Тем не менее было жарко, и среди золота полей по-прежнему виднелись согбенные фигуры жнецов. Эстер чувствовала радость, когда им случалось проезжать под сенью деревьев и ощущать на лице прохладный ветерок. Тишина нарушалась лишь стуком копыт, скрипом колес да птичьим пересвистом. Солнечный свет играл на скирдах соломы – там, где жнецы уже закончили работу. Несколько облачков, легких, как пух, плыли у самого горизонта.
   Эстер взглянула на руки Розамонд, уверенно держащие вожжи, на ее застывшее в напряжении лицо. Интересно, что она видит? Непреходящую красоту или лишь беспрерывное однообразие? Но то был вопрос, который Эстер никогда не осмелилась бы задать.
   Вечер Эстер провела с Калландрой. А следующим утром в обеденном зале она вновь встретилась с Розамонд, которая искренне ей обрадовалась.
   – Хотите взглянуть на моего сына? – предложила она, слегка покраснев.
   – Конечно, хочу, – немедленно отозвалась Эстер. Да и что еще тут можно было сказать? – Ни о чем другом и не мечтаю! – В сущности, Эстер не кривила душой. Ей совсем не улыбалось встретиться с Фабией, с генералом Уодхэмом или снова ехать в селение. А гуляя в парке, того и гляди опять столкнешься с каким-нибудь бесцеремонным полицейским. – Прекрасное начало дня! – добавила она.
   Детская оказалась светлой обитой ситцем комнатой с окнами, выходящими на юг. Низкий стульчик у окна, креслице-качалка, огороженный для безопасности ребенка камин, кроватка. Юная девушка с хорошеньким личиком и белой, как сливки, кожей, кормила полуторогодовалое дитя кусочками хлеба, размоченными во взбитом яйце. Эстер и Розамонд смотрели, не вмешиваясь.
   Ребенок, чья головка была увенчана светлым птичьим хохолком, забавлялся как мог. Он безропотно позволял отправлять себе в рот кусочек за кусочком, но щеки его раздувались все сильнее и сильнее. И наконец он, сверкнув глазенками, с шумом изверг все наружу – к великому смущению кормилицы. После чего счастливо засмеялся, откинувшись в креслице.
   Розамонд тоже смутилась, но Эстер рассмеялась вместе с ребенком. Кормилица собирала крошки с запачканного передника.
   – Вы не должны так себя вести, мастер Гарри! – сказала она со всей возможной строгостью, но голос ее не был сердитым.
   – Какой ты несносный ребенок! – Розамонд подошла и взяла сына на руки, прижав его светлый хохолок к своей щеке. Мальчик все еще радостно смеялся и глядел на Эстер с такой доверчивостью, что она сразу же его полюбила.
   За легкой беседой незаметно пролетел целый час, а потом, по предложению Розамонд, они заглянули в детскую побольше, где когда-то играли маленькие Лоуэл, Менард и Джослин. Деревянная лошадка, оловянные солдатики, игрушечные мячи, музыкальные шкатулки, калейдоскоп и кукольный домик, принадлежавший кому-то из старшего поколения – может быть, даже Калландре.
   Затем они посетили классную комнату, заставленную столами и книжными шкафами. Рука Эстер сама потянулась к стопке старых тетрадок, хранящих первые детские попытки овладеть письмом. Дальше шли более поздние работы, выполненные твердой, почти взрослой рукой. Она открыла наудачу одно из сочинений. Темой его был семейный пикник, и, читая, Эстер несколько раз невольно улыбнулась. Написано было забавно, а подчас и язвительно. Сочинение явно принадлежало Джослину – можно было даже не смотреть на обложку тетради.
   Эстер отыскала тетрадь Лоуэла, а Розамонд извлекла из бюро какие-то стихи и тоже углубилась в чтение. Работа Лоуэла ничем не напоминала сочинение младшего брата: робкое, романтическое описание шелбурнского леса, в котором мальчик видел сказочную чащу, арену для подвигов ради любви к прекрасной даме. У Эстер даже слезы навернулись на глаза при мысли о том, какое крушение иллюзий пришлось пережить этому юноше.
   Она закрыла тетрадь с выцветшими чернилами и оглянулась на Розамонд. Та, склонив голову, читала стихи – надо полагать, тоже о чем-нибудь возвышенном. Интересно, понимают ли они с Лоуэлом, что обычному человеку в жизни требуется куда больше мужества, чем идеальным рыцарям из мира грез?
   Для полноты картины Эстер поискала сочинения Менарда и вскоре нашла. По сравнению с братьями Менард хуже владел слогом, но его неуклюжие рассуждения о любви и чести были проникнуты подлинной страстью; редко встречающиеся образы автор явно почерпнул из легенд о короле Артуре.
   Розамонд увлеклась чтением настолько, что даже не заметила, как Эстер подошла к ней и заглянула через плечо. Анонимное стихотворение, конечно, было о любви.
   Эстер тактично отвела взгляд и тихо вышла из комнаты. Вскоре Розамонд закрыла тетрадь и последовала за гостьей.
   – Благодарю вас, – сказала она, когда обе оказались на лестничной площадке. – С вашей стороны было так любезно принять мое предложение.
   – Дело не в любезности, – быстро возразила Эстер. – Вы оказали мне честь, позволив побывать в детской и в старой классной комнате, заглянуть в прошлое обитателей этого дома. А маленький Гарри – просто прелесть! Он любому исправит настроение.
   Розамонд засмеялась и, как бы возражая, слегка махнула рукой. Но Эстер видела, что она польщена. Вместе они спустились в обеденный зал, где уже был накрыт стол к ленчу. Сидящий в одиночестве Лоуэл поднялся навстречу и сделал шаг к Розамонд. Похоже, он что-то хотел ей сказать, но передумал.
   С минуту Розамонд глядела на него с надеждой, и Эстер почувствовала себя неловко. Однако повернуться и уйти, оставив супругов наедине, было бы просто нелепо – стол был накрыт, и лакей собирался приступить к своим обязанностям. Эстер знала, что Калландра уехала повидаться со старой знакомой, причем связано это было именно с визитом самой Эстер. Не было за столом и Фабии.
   Лоуэл перехватил взгляд гостьи.
   – Мама не очень хорошо себя чувствует, – сухо пояснил он. – Она предпочла остаться у себя.
   – Как жаль, – машинально сказала Эстер. – Надеюсь, ничего серьезного?
   – Я тоже надеюсь, – отозвался он, подождал, пока дамы сядут, затем сел сам и подал знак лакею.
   Розамонд толкнула Эстер под столом ногой, и та поняла, что тема затронута щекотливая и лучше ее не развивать.
   Застольная беседа не ладилась, и Эстер принялась размышлять о мальчишеских сочинениях, старых стихах, о детских грезах и реальности взрослого мира. В конце концов она осознала, что обязана извиниться перед Фабией за свою грубость по отношению к генералу Уодхэму. Он, конечно, получил по заслугам, но Эстер все-таки гостила у Фабии и не имела права расстраивать хозяйку, какая бы на то ни имелась причина.
   Сделать это следовало незамедлительно – чем дольше сомневаешься, тем труднее решиться на поступок. Когда все встали из-за стола, Эстер направилась прямиком к Фабии.
   Она постучала и, дождавшись разрешения, вошла.
   Комната Фабии, в отличие от апартаментов большинства светских дам, была обставлена неожиданно строго. На столе у окна – простая серебряная ваза с летними розами. Кровать убрана белым муслином – под цвет штор. На дальней стене висел портрет молодого человека в мундире кавалерийского офицера. Изображенный на портрете был высок и строен; волосы его свободно падали на широкий лоб; глаза светились умом, а в складке рта залегла мягкая и, как показалось Эстер, несколько безвольная усмешка.
   Вдовствующая леди Шелбурн сидела на кровати; волосы ее были распущены, на плечи наброшена ночная кофточка синего атласа. Фабия выглядела сильно постаревшей, и внезапно Эстер ощутила, как одиноко теперь этой женщине.
   – Что вам угодно? – холодно спросила она.
   – Я пришла извиниться, леди Фабия, – быстро ответила Эстер. – Вчера я нагрубила генералу Уодхэму, что со стороны гостьи было непростительно. Я искренне сожалею о том, что произошло.
   Фабия удивленно приподняла брови, затем еле заметно улыбнулась.
   – Я принимаю ваши извинения. И, честно говоря, удивлена, что вы пришли; такого такта я от вас не ждала. Со мной редко бывает, чтобы я ошиблась в молодежи. – Уголки ее рта поползли вверх, внезапно оживив лицо Фабии, напомнив о том, что и она когда-то была юной девушкой. – Мне и самой подчас крайне утомительно общаться с генералом Уодхэмом. Он – напыщенный старый осел, а я не люблю, когда со мной говорят покровительственным тоном.
   Эстер была слишком удивлена, чтобы найти подходящие для ответа слова. Впервые за все время ее пребывания в Шелбурн-холле Фабия предстала перед ней в выгодном свете.
   – Вы можете сесть, – предложила леди Шелбурн с озорным огоньком в глазах.
   – Благодарю вас.
   Эстер присела на стул, обитый синим бархатом, и еще раз окинула взглядом комнату. Несколько картин поменьше, фотография, запечатлевшая Лоуэла и Розамонд в день свадьбы: они вынужденно застыли перед камерой, их позы не вполне естественны, но невеста счастлива, а жених устремил прямо в объектив взгляд, полный надежды.
   На комоде располагался старый дагерротип мужчины среднего возраста с пышными бакенбардами и самодовольным капризным выражением на лице. Внешне он слегка напоминал Джослина, и Эстер предположила, что это и есть покойный лорд Шелбурн. Еще она приметила карандашный набросок всех трех братьев в детском возрасте. Такое впечатление, что кто-то рисовал недавно, по памяти; рисунок был сентиментален, лица – слегка приукрашены.
   – Мне очень жаль, что вам нездоровится, – тихо сказала Эстер. – Могу я чем-либо помочь вам?
   – Думаю, вряд ли. Я – не жертва войны; во всяком случае, с такими ранами, как моя, вам сталкиваться не приходилось, – ответила Фабия.
   Спорить Эстер не стала. Хотя на кончике языка вертелся уже ответ, что ей знакомы все виды ран. Но говорить так не стоило: в конце концов, она не теряла сына, а значит, не ведала тяжести скорбного груза, гнетущего Фабию.
   – Мой старший брат был убит в Крыму, – через силу произнесла Эстер. Внутренним взором она увидела Джорджа – узнала его походку, услышала его смех; потом она мысленно перенеслась в то время, когда Чарльз и Джордж еще были детьми, – и слезы застлали ей глаза. – А вскоре после этого умерли и мои родители… Впрочем, давайте не будем об этом.
   Фабия вздрогнула. Сосредоточившись целиком на собственном горе, про чужие беды она и не вспоминала.
   – Моя дорогая… Как я вам сочувствую! Конечно, вы уже говорили об этом. Простите меня. Как вы провели утро? Может быть, приказать запрячь лошадей для прогулки? Труда это не составит.
   – Я была в детской и видела Гарри, – с улыбкой ответила Эстер. – Чудесный ребенок… – И она принялась рассказывать.
   Эстер осталась в Шелбурн-холле еще на несколько дней, временами совершая долгие прогулки по парку. Там она чувствовала, как на душу ее нисходит покой, будущее становится яснее, а советы Калландры, которые та повторяла в каждой последующей беседе, кажутся все более мудрыми. После обеда с генералом Уодхэмом размолвок между членами семейства больше не было, все общались друг с другом с подчеркнутой вежливостью, но по мелким, почти неуловимым признакам Эстер догадывалась, что практически каждый обитатель этого дома по-своему несчастлив.
   Фабии никак нельзя было отказать в присутствии духа. Воспитание и природная гордость не позволяли ей обнаруживать слабости даже перед своими близкими. Эгоизм ее зачастую принимал деспотичные формы, чего сама она, естественно, не замечала. Но Эстер не раз улавливала, как на лице этой стареющей женщины проступает выражение горького одиночества и даже какой-то детской беспомощности. Случалось это только в те моменты, когда Фабия была убеждена, что на нее никто не смотрит. Несомненно, она любила обоих своих сыновей, но никто из них не мог заменить ей Джослина. Возможно, забавляя мать, он возвращал ее в давно минувшие годы, когда вокруг нее, признанной красавицы, увивались десятки кавалеров, когда на любом балу она оказывалась в центре внимания. Теперь же, без Джослина, жизнь для нее потеряла остатки смысла.
   Много времени Эстер проводила с Розамонд, с которой у нее установились теплые, хоть и не слишком доверительные отношения. Ей то и дело вспоминались слова Калландры о защитной улыбке, самую яркую иллюстрацию к которым преподнес один вечер, проведенный у камина за пустой и ни к чему не обязывающей беседой. В тот раз к ним присоединилась Урсула Уодхэм, которая возбужденно излагала свои планы, связанные с будущим замужеством. Розамонд, в ее понимании, была женщиной, достигшей в жизни всего, о чем только можно мечтать. Помимо идеального цвета лица и шикарных нарядов, она имела богатого знатного мужа, прелестного ребенка и талант общаться с людьми их круга. Что еще нужно для счастья?
   Розамонд кивала и с милой улыбкой одобрительно отзывалась обо всех радужных планах Урсулы, но в ее темных глазах Эстер не заметила ни проблеска доверия или надежды – лишь чувство утраты, одиночество и стойкость, замешанную на инерции. Розамонд улыбалась, потому что только так могла обрести спокойствие, избежать расспросов и сохранить остатки гордости.
   Лоуэл был вечно занят. По крайней мере, у него имелась цель, и в погоне за ней он прекрасно справлялся с любыми черными мыслями. Лишь в обществе за обеденным столом он своим поведением невзначай выдал, что упускает в жизни какую-то весьма важную деталь и, главное, знает об этом. Вряд бы Лоуэл сам осмелился назвать переполнявшее его чувство страхом (он с негодованием отмел бы это определение), но, глядя на него через мерцающий хрусталем стол, Эстер склонна была называть вещи своими именами.
   Менарда явно мучило ощущение несправедливости, творившейся в прошлом, но оставившей неизгладимый отпечаток в его душе. Быть может ему слишком часто приходилось покрывать сомнительные дела Джослина, чтобы мать не узнала, что ее любимчик – отъявленный плут? Или таким образом он защищал не мать, а себя и подвергавшуюся испытаниям фамильную честь?
   И лишь общаясь с Калландрой, Эстер чувствовала себя совершенно спокойной. Леди Калландра восхищала ее способностью находить поддержку в себе самой, но хотелось бы знать, было ли это следствием долгой и счастливой семейной жизни или же просто результатом принятого однажды решения. Как-то, ужиная вместе с Эстер не в общей зале, а в своих апартаментах, она обронила несколько замечаний о покойном муже, и Эстер вдруг осознала, что, наверное, брак леди Калландры и впрямь не был столь уж безоблачным, как ей это представлялось раньше.
   Калландра, по-видимому, угадав ход ее мыслей, криво усмехнулась.
   – Тебе свойственна отвага, Эстер, и жажда жизни, но подчас ты бываешь такой наивной!.. Ты одержима желанием приносить пользу людям. Но это значит – помогать им стать собой, а вовсе не делаться похожими на тебя. Помню, ты говорила: «На вашем месте я бы поступила так-то и так-то…» Но ты не на моем месте. Я – не ты, и мои решения твоими быть не могут.
   Эстер тут же вспомнила наглого полицейского, обвинившего ее в заносчивости и еще бог знает в чем.
   – Пойми, дорогая, – улыбнулась Калландра, – мир приходится принимать таким, каков он есть, а не таким, каким нам его хотелось бы видеть. Очень многого можно достигнуть не лобовой атакой, а благодаря терпению и малой толике воображения. Мы так часто спешим навесить ярлыки, хотя известно, что любая мелочь может в корне изменить сложившееся впечатление.
   Эстер готова была рассмеяться, принимая справедливость слов Калландры.
   – Знаю, – быстро сказала та. – Я больше говорю, чем действую. Но поверь, если мне чего-то действительно хочется, прежде всего я запасаюсь терпением.
   – Я попытаюсь изменить свой нрав, – вполне искренне пообещала Эстер. – И постараюсь, чтобы тот несчастный полицейский не оказался прав.
   – Прошу прощения?
   – Я встретилась с ним на прогулке, – объяснила Эстер. – Он сказал, что я заносчива и своенравна. Или что-то в этом роде.
   Брови Калландры удивленно подпрыгнули.
   – В самом деле? Смелое суждение! Ему хватило столь краткого знакомства, чтобы сделать такой вывод? А что ты сама о нем думаешь, позволь спросить?
   – Напыщенный и безголовый кретин!
   – О чем ты ему, конечно, и сообщила?
   Эстер твердо встретила ее взгляд.
   – Конечно!
   – Ясно. Но, по-моему, у него были более весомые причины отозваться о тебе в таком духе. Я бы не назвала его безголовым. Перед ним действительно очень трудная задача. Джослина могли ненавидеть многие, и полицейскому предстоит выяснить, кто именно из них убийца. Мало того – ему еще придется и доказать это…
   – То есть вы думаете… – Эстер запнулась.
   – Именно, – подытожила Калландра. – А теперь давай-ка поговорим о тебе. Я напишу некоторым своим друзьям и не сомневаюсь, что, если ты прикусишь язычок и поостережешься высказывать свое мнение о людях вообще и о генералах армии Ее Величества в частности, место в администрации госпиталя тебе обеспечено. К твоей собственной радости и к радости многих больных.
   – Спасибо. – Эстер улыбнулась. – Я очень вам благодарна. – Она потупилась на миг, затем снова вскинула на Калландру вспыхнувшие глаза. – Я даже согласна идти, отстав на два шага от мужчины… если, конечно, найдется тот, кто сумеет опередить меня на эти два шага. А иначе по обычаю, который я ненавижу, мне придется связать ноги в коленях или притвориться хромой.
   Калландра медленно покачала головой; лицо ее тронула печальная улыбка.
   – Я знаю. Возможно, что на этом пути ты упадешь – и не раз, и кому-нибудь придется подать тебе руку, пока ты не научишься тверже держаться на ногах. Но никогда не замедляй шага ради компании!
   Эстер устроилась в кресле, обхватив колени – непростительная вольность для порядочной леди.
   – Думаю, что упаду не раз и не два. Выглядеть это будет со стороны довольно глупо и даст повод позубоскалить тем, кому я придусь не по нраву. Но лучше уж так, чем сидеть без дела.
   – Совершенно верно, – согласилась Калландра. – Но ты бы все равно не усидела.

Глава 8

   Самыми толковыми из знакомых Джослина Грея оказались те, что стояли в конце списка, причем Монк и Ивэн вышли на них не по подсказке леди Фабии, а благодаря письмам в квартире убитого. Сыщикам пришлось провести неделю в окрестностях Шелбурна, притворяясь, что разыскивают вора, набившего руку на кражах драгоценностей из загородных домов. Таким образом им удалось немало выяснить о жизни Джослина вне Лондона. А в один прекрасный день Монка угораздило столкнуться в окрестностях парка с женщиной, которая сопровождала миссис Лэттерли в церкви. Возможно, удивляться тут было нечему – мир тесен, но Уильяма поразило то, что взволновавшая его лондонская встреча внезапно получила продолжение здесь, в дождливых ветреных краях, среди огромных дубов, совсем рядом с Шелбурн-холлом.
   А у незнакомки, как выяснилось позже, были все причины там оказаться. Звали ее мисс Эстер Лэттерли, в прошлом она была сестрой милосердия в Крыму, а кроме того, являлась давней подругой леди Калландры Дэвьет. Она сказала, что была знакома и с Джослином Греем – в то время, когда он залечивал свою рану. Вполне естественно, что мисс Лэттерли посетила Шелбурн-холл, чтобы принести свои соболезнования лично. А то, что она вела себя столь грубо с полицейским… Что ж, видимо, таков уж ее нрав.
   И если на то пошло, он сам повел себя достаточно бесцеремонно. Сама по себе эта неприятная встреча не значила бы ничего, не имей она отношения к женщине, которую Монк увидел в церкви и чье лицо с тех пор неотступно преследовало его.
   Что удалось выяснить? Джослина Грея любили, хоть и завидовали легкости его манер, остроумию и дару веселить людей. Удивительно, но Уильям сам немного сочувствовал Грею. Обычные для младших сыновей карьеры военного или священника были ему заказаны с тех пор, как он искалечился на войне. Наследница, за которой он ухаживал, вышла замуж за его старшего брата, и перспективы брака более не интересовали Джослина. Вернее, им, уволенным по инвалидности офицером без коммерческой жилки и особых видов на будущее, не интересовались благородные семейства с барышнями на выданье.
   Ивэн после краткого знакомства с манерами и нравственными принципами игроков на деньги был смущен и лишен доброй половины своих иллюзий. Всю дорогу он просидел, уставившись в окно вагона. Монк наблюдал за ним с насмешливым сочувствием. Переживания молодого человека были ему понятны. Непонятно было другое: почему сам Уильям не может вспомнить ничего подобного из своей жизни? Или он, миновав наивную юность, сразу стал холоден и циничен?
   Изучая себя шаг за шагом, как изучают незнакомца, Монк пережил немало неприятных ощущений. Иногда он просыпался ночью в холодном поту – ему казалось, что он вспомнил нечто ужасное и постыдное из своего забытого прошлого. Память угрожала проясниться, но никогда не исполняла своей угрозы.
   Все старания Монка вспомнить прежнюю жизнь окончились неудачей. Когда и где он усвоил правильное лондонское произношение? Кто привил ему манеры и вкусы джентльмена? Неужели он день за днем перенимал повадки незнакомцев? Какие-то смутные воспоминания шевелились подчас в его памяти, но это были скорее чувства, нежели мысли. Несомненно, в его жизни был некто, учивший его, заботившийся о нем, но ни лица, ни голоса этого обожаемого им человека Монк так и не смог вызвать.
   Знакомыми Грея, о которых шла речь, были Доулиши. Дом их располагался на Примроуз-хилл, неподалеку от зоологического сада. Монк и Ивэн нанесли им визит сразу, как только вернулись из Шелбурна. Их встретил дворецкий, слишком вышколенный, чтобы выразить удивление даже при виде двух полицейских у парадной двери. Миссис Доулиш приняла их в маленькой столовой при кухне. Это была низенькая женщина с мягкими чертами лица, светло-карими глазами и непослушными каштановыми волосами.
   – Мистер Монк? – По голосу было слышно, что это имя ни о чем ей не говорит.
   Уильям ответил легким поклоном.
   – Да, мэм. И мистер Ивэн. Не позволите ли поговорить мистеру Ивэну со слугами? Возможно, они чем-то смогут нам помочь.
   – Вряд ли, мистер Монк. – Мысль эта явно показалась ей вздорной. – Впрочем, если он не станет чрезмерно отвлекать их от непосредственных занятий – конечно, пусть поговорит.
   – Благодарю вас, мэм. – Джон откланялся и вышел, оставив Монка стоять посреди комнаты.
   – Насчет несчастного Джослина Грея? – Миссис Доулиш была смущена и взволнована, но готова оказать помощь. – Что тут можно сказать… Ужасная трагедия. Знакомство наше оказалось недолгим, как вам известно.
   – Пожалуйста, поточнее, миссис Доулиш.
   – Мы познакомились недель за пять до… смерти. – Она села, и Монк был рад последовать ее примеру. – Думаю, не больше.
   – Но вы приглашали его погостить. При таком-то кратком знакомстве?
   Хозяйка покачала головой; из прически выбился еще один локон, но она этого даже не заметила.
   – Он – брат Менарда Грея… – Мисс Доулиш вздрогнула, будто нечаянно уколовшись. – Кроме того, Джослин был такой очаровательный, такой естественный, – продолжала она. – Потом, он тоже знал Эдварда, моего старшего сына, погибшего при Инкермане.
   – Примите мои соболезнования.
   Ее лицо застыло; Монк даже на секунду испугался, что она сейчас утратит над собой контроль. Торопясь нарушить молчание, он спросил:
   – Почему «тоже»? Разве Менард Грей знал вашего сына?
   – О да, – тихо сказала она. – Они были лучшими друзьями… долгие годы. – Ее глаза наполнились слезами. – Еще со школы.
   – И поэтому вы приглашали Джослина Грея погостить? – Монк не стал ждать ответа, поскольку миссис Доулиш еще не могла говорить. – Что ж, это вполне естественно. – Затем в голову ему пришла внезапная мысль: а что, если убийство каким-то образом связано с последней войной, например, с каким-то давним случаем на поле боя? Вполне возможно. Жаль, что он не додумался до этого раньше.
   – Да, – очень тихо произнесла женщина, вновь взяв себя в руки. – Джослин встречался с Эдвардом на войне, и мы хотели поговорить о нем. Понимаете… здесь, дома, мы так мало знаем о том, что там происходило в действительности. – Она перевела дыхание. – Конечно, Эдварду ничем уже не поможешь… но мы хотели бы знать подробнее. Так мы были бы немного ближе к нему.
   Миссис Доулиш взглянула на Монка с надеждой на поддержку. Наверное, она уже говорила об этом с другими людьми и натолкнулась на непонимание.
   – Думаю, да, – тихо согласился он. Чем-то это напоминало его собственное положение: он желал знать правду о себе, даже если эта правда будет жестокой. – Пока все не выяснишь точно, воображение рисует такие болезненные картины…
   Глаза ее удивленно раскрылись.
   – Вы понимаете? Друзья старались меня утешить, но от этого легче не становится, все равно остается какое-то страшное сомнение. Иногда я читаю газеты… – Она покраснела. – Когда мужа не бывает дома. Но не знаю, можно ли верить тому, что в них пишут… – Миссис Доулиш вздохнула, комкая носовой платок. – Они часто смягчают выражения, чтобы не огорчать нас или не чернить репутацию командования. И все они зачастую противоречат друг другу.
   – Не сомневаюсь. – Монк внезапно почувствовал гнев при мысли о стене молчания, окружившей эту растерянную женщину с ее горем. За последние несколько недель он просмотрел множество газет. О последней войне там писали мало. Большей частью в статьях обсуждался некий «баланс сил» и велись невразумительные дебаты о судьбе Турции.
   – Джослин рассказывал о себе так… так подробно, – продолжала она, вглядываясь в лицо Монка. – Он описывал все свои чувства, но ведь и с Эдвардом там происходило нечто подобное! Я и понятия не имела, насколько все было ужасно. Мы же ничего не знали, сидя здесь, в Англии… – Она взглянула на него с тревогой. – Знаете, славы в этой войне было немного… Многие умирали не от рук врага, а от холода и болезней. Джослин рассказывал про госпиталь. Он оказался там, потому что был ранен в ногу, как вам известно. Очень страдал. По его словам, люди там замерзали насмерть. Я и не думала, что в Крыму так холодно. Он ведь где-то на востоке, а я полагала, что на востоке должно быть жарко. Хотя Джослин еще говорил, что лето там очень сухое и знойное. А зимой – бесконечные дожди, снег, пронзающий кожу ветер. – Лицо ее скривилось. – Слава богу, если Эдвард погиб от пули или сабли, а не от холеры. Я очень благодарна майору Грею, хоть и плакала от его рассказов чаще, чем обычно. Плакала не только по Эдварду, но по всем остальным и еще – по таким же, как я, женщинам, потерявшим своих сыновей и мужей. Вы понимаете меня, мистер Монк?
   – Да, – поспешил он с ответом. – Да, понимаю и прошу извинить меня за этот болезненный для вас разговор о гибели майора Грея. Но мы должны найти его убийцу.
   Она содрогнулась.
   – Как могут быть люди такими жестокими! Сколько злобы нужно накопить, чтобы избить до смерти такого человека! В драке – да, это я еще могу понять. Но избивать уже мертвое тело!.. В газетах писали, что это было ужасно. Конечно, муж мой не знает, что я их читала… А вы понимаете, что случилось, мистер Монк?
   – Нет, не понимаю. Мне приходилось расследовать разные преступления, но ничего подобного я еще не встречал. – Уильям знал, что так оно и было, просто сам он об этом ничего не помнил. – Должно быть, кто-то сильно ненавидел Джослина.
   – Не могу себе такого представить. – Она закрыла глаза и потрясла головой. – Такой жажды убийства… Меня пугает даже сама мысль о том, что кто-то, может быть, ненавидит и меня тоже. Даже если я ни в чем не виновата… Как вы думаете, бедняга Джослин знал?
   Этот вопрос раньше не приходил ему в голову: знал ли Джослин Грей, что кто-то его ненавидит? Может, знал, но был уверен, что тот никогда не решится на убийство?
   – Во всяком случае, он его не боялся, – сказал Монк. – Иначе не впустил бы его так просто в квартиру.
   – Бедняга. – Она невольно передернула плечами, словно от холода. – Страшно подумать, что кто-то с заурядной внешностью, но такой ненавистью в сердце ходит сейчас по городу. Не представляю, за что можно было бы меня возненавидеть. Но как мне теперь относиться к моим знакомым!.. Скажите, люди часто убивают тех, с кем хорошо знакомы?
   – Увы, да, мэм. И еще чаще – родственников.
   – Какой ужас! – Голос ее был тих, а глаза устремлены куда-то вдаль. – Как это все трагично!
   – Да, это так. – Монку не хотелось бы показаться бесчувственным, но дело есть дело. – Упоминал ли при вас майор Грей о грозившей ему опасности или о том, что кто-то его боится…
   Она вскинула глаза и недоуменно свела брови. Еще одна прядь выбилась из прически.
   – Боится – его? Но ведь именно он был убит!
   – Люди подчас напоминают животных, – ответил Монк. – Они убивают от страха за себя.
   – Понимаю. Я просто не подумала об этом. – Она покачала головой, все еще не в силах прийти в себя от неожиданности. – Но Джослин был безобиднейший человек! Я никогда не слышала, чтобы он злобно говорил о ком-нибудь. Конечно, он был весьма остроумен, но за шутки не убивают, даже за язвительные.
   – А в чей адрес, – настаивал Уильям, – были направлены его самые язвительные шутки?
   Миссис Доулиш медлила – возможно, просто копаясь в памяти, но со стороны это могло быть воспринято как нерешительность.
   Монк ждал.
   – Как правило, в адрес родственников, – медленно произнесла она. – Во всяком случае, при мне… Он говорил, что Менард не всегда бывает добр к окружающим. Но здесь мой муж мог бы сказать вам больше, чем я… Я всегда любила Менарда, он ведь был самым близким другом Эдварда. – Она моргнула, мягкое лицо ее жалобно скривилось. – Но, в конце концов, Джослин резко отзывался и о себе самом.
   – О себе самом? – удивился Монк. – Я побывал в его семье и вполне понимаю чувства майора Грея. Но что он имел против самого себя?
   – О, он высмеивал свою бедность, унизительное положение младшего сына, собственную хромоту. Вы ведь знаете, из-за этого прервалась его военная карьера. Ему казалось, что никто не принимает его всерьез, но это неправда. Он был герой, и все его любили.
   – Понимаю.
   Монк подумал о Розамонд Шелбурн, вышедшей замуж по настоянию матери за титул и положение в обществе. Любил ли ее Джослин, или же его неудачное сватовство было скорее пощечиной, нежели раной, еще одним горьким напоминанием о том, что он – всего лишь третий в ряду? Возможно, ответ на этот вопрос Монк так никогда и не узнает.
   Уильям решил сменить тему.
   – Рассказывал ли он что-нибудь о своих делах? Он ведь должен был иметь какие-то доходы, кроме тех, что получал от семейства.
   – О да, – подтвердила хозяйка. – Он говорил об этом с моим мужем, а тот – со мной, правда, не вдаваясь в детали.
   – И что же это было, миссис Доулиш?
   – Насколько я знаю, он имел капиталовложение – и довольно крупное – в компании, торгующей с Египтом. – Лицо ее несколько оживилось.
   – А мистер Доулиш вкладывал средства в ту же самую компанию?
   – Собирался это сделать. Он говорил, что прибыли ожидаются весьма высокие.
   – Понимаю. Вы разрешите, если я загляну к вам еще раз, когда мистер Доулиш будет дома? Мне хотелось бы поподробнее расспросить его об этом предприятии.
   – О боже! Боюсь, я неправильно выразилась. Компания еще не была создана. Имелся только проект, которым Джослин был весьма увлечен.
   Монк призадумался. Если Грей лишь собирался создавать торговую компанию и, возможно, убеждал Доулиша вложить туда средства, то на что же он жил раньше?
   – Благодарю вас. – Он медленно поднялся. – Я понял. И все же мне хотелось бы поговорить с мистером Доулишем. Он должен быть неплохо осведомлен о финансовых делах майора Грея. Они ведь собирались объединить свои усилия?
   – Да, конечно, приходите. – Она без особого успеха пригладила волосы. – Часам к шести.
   Ивэн опросил с полдюжины слуг, но выяснил только, что хозяйство ведется хорошо, что сама хозяйка стойко переносит выпавшее ей на долю несчастье и что все ей сочувствуют. У дворецкого племянник служил в пехоте и вернулся домой калекой. Ивэн был поражен, столкнувшись с таким количеством людей, боровшихся с собственным горем и слыхом не слыхавших об убийстве.
   У шестнадцатилетней младшей горничной брат погиб под Инкерманом. Слуги помнили майора Грея: обаятельный мужчина, и мисс Аманда была им увлечена. Все надеялись еще его увидеть и были потрясены, когда услышали, что Грей зверски убит в собственном доме. Ивэна несколько озадачила их непоследовательность: слуги громко ужасались убийству джентльмена, а о собственных утратах рассказывали очень сдержанно.
   Он вышел, восхищенный их стоицизмом, но слегка раздраженный той безропотностью, с которой они проводят черту между господским горем и своим. Лишь в прихожей ему пришло в голову, что только так и можно пережить потерю.
   И он не выяснил ничего нового о Джослине Грее.
   Доулиш оказался дородным, прекрасно одетым мужчиной с высоким лбом и темными умными глазами. Предстоящая беседа с полицией его явно не радовала. Впрочем, трудно было ожидать иного. Судя по новенькой мебели и семейным фотографиям, – например, одна, где миссис Доулиш сидела в королевской позе, – человек он был честолюбивый.
   Выяснилось, что о деле, в которое его пытался вовлечь Джослин Грей, он знал немного, хотя действительно собирался вложить капиталы в еще не существующую компанию.
   – Очаровательный малый, – говорил он, стоя у камина вполоборота к Монку. – Трудно ему приходилось. Представьте: вы предвкушаете свадьбу, уже чувствуете себя членом семьи – и вдруг у вас отбивает невесту ваш собственный старший брат, а вы остаетесь ни с чем. – Он угрюмо покачал головой. – С военной карьерой покончено; единственный выход – поправить дела, удачно женившись. – Доулиш взглянул на Монка, словно желая убедиться, понимает ли тот, о чем речь. – Не знаю, почему Джослин этого не сделал. У него была приятная наружность, женщинам он нравился: обаяние, умение вести беседу и так далее… Аманда была от него без ума. – Мистер Доулиш кашлянул. – Моя дочь. Бедняжка была потрясена его смертью. Ужасно! – Он уставился в камин, и блики резче обозначили горестные складки в уголках его рта. – Такой порядочный человек! Понятно, если бы он погиб в Крыму, отдал жизнь за родину и так далее… Но дома, здесь!.. Бедная девочка потеряла жениха; он погиб под Севастополем. А старший брат – под Балаклавой. Там они и встретились с молодым Греем. – Мистер Доулиш приостановился и перевел дух. – Они беседовали всю ночь перед битвой. Подумать только, он говорил с Эдвардом за день до его смерти! Это было для нас с женой… – он снова кашлянул и отвел внезапно увлажнившиеся глаза, – …большим утешением. Бедная женщина! Эдвард, как вам известно, был наш единственный сын. Остались с пятью дочерьми. А теперь еще и это…
   – Я так понял, что Менард Грей тоже был близким другом вашего сына? – нарушил молчание Монк.
   Доулиш снова уставился на тлеющие угольки.
   – Я бы предпочел не говорить об этом, – хрипловато и через силу ответил он. – Как выяснилось, он дурно влиял на нашего сына, и, если бы не Джослин, заплативший за Эдварда долги, тому не избежать бесчестья. – Мистер Доулиш конвульсивно сглотнул. – Мы полюбили Джослина, хотя он гостил у нас совсем недолго. – Он взял кочергу и принялся яростно разгребать угли в камине. – Помоги вам Бог поймать этого безумца, который убил его.
   – Мы сделаем все возможное, сэр.
   Монку вдруг захотелось высказать все, что он думает об этих огромных и бессмысленных потерях. Тысячи и тысячи умирали от холода и голода, от ран и болезней на холмах чужой враждебной страны. Монк даже не помнил, из-за чего началась Крымская война. Во всяком случае, Англия не оборонялась – Крым удален от нее на тысячи миль. Газеты писали, что Англия пришла на помощь Турции, спасая эту империю от окончательного распада. Сколько горя, сколько смертей, сколько искалеченных судеб!..
   Доулиш смотрел на инспектора, ожидая сочувствия.
   – Мне очень жаль вашего сына. – Чисто машинально Монк протянул руку. – Он умер таким молодым! По крайней мере, Джослин Грей рассказал вам, что ваш сын принял смерть мужественно и без мучений.
   Тронутый его словами, Доулиш не раздумывая пожал протянутую руку.
   – Спасибо.
   И лишь когда Уильям вышел, до мистера Доулиша дошло, что он, джентльмен, только что жал руку полицейскому.
   Тем вечером Монк впервые почувствовал, что Грей как личность ему небезразличен. Он сидел в своей тихой комнате, куда доносились лишь приглушенные звуки с улицы. Сердечная привязанность четы Доулишей и упоминание, что Джослин платил чужие долги, поведали о нем куда больше, чем горе матери или воспоминания соседей. Прошлое майора Грея содержало в себе не одни лишь сожаления о том, что менее одаренные братья по праву первородства отняли у него богатство и титул, что слабая по натуре девушка не решилась пойти против воли родителей и предпочла Джослину Лоуэла. Или, вероятно, она и сама была не прочь стать женой лорда?
   Шелбурны вели светскую жизнь, были всем обеспечены, а если им встречалось что-либо неприятное, просто старались этого не замечать. При виде нищего, больного или калеки всегда можно перейти на другую сторону улицы, поскольку заботиться об этих людях – обязанность правительства, а утешать – священный долг церкви.
   Высшее общество диктует строгие законы: оно предписывает, как следует проводить время, оно требует безукоризненных манер и вкуса во всем, оно определяет узкий круг друзей… Но каково было Джослину Грею снова столкнуться с этим искусственным мирком после обмороженных трупов на подступах к Севастополю, бойни под Балаклавой, отчаянной борьбы за жизнь на больничной койке!
   На улице прогремели колеса экипажа, и какая-то шумная компания разразилась хохотом.
   Монк представил себе чувства Грея, возвратившегося в Англию. Члены семьи, заслонявшиеся от страшной правды патриотически настроенными газетами, должны были показаться ему незнакомцами, достойными жалости и отвращения.
   Уильям и сам ощущал нечто подобное – после посещения трущоб, притаившихся в какой-нибудь сотне ярдов от освещенных улиц, по которым джентльмены катили в собственных экипажах на званые обеды. В одной комнате ночлежки, лишенной отопления и элементарных удобств, обитало двенадцать-пятнадцать человек без различия пола и возраста. Он видел там малолетних проституток с усталыми и старыми, как сам грех, глазами, тела, изуродованные венерическими болезнями, детей, замерзших насмерть в канаве, где они ночевали, не сумев никого разжалобить просьбами о ночлеге. Стоит ли удивляться тому, что все они воровали или же продавали за несколько пенсов свое тело – единственную их собственность!
   Как ему удалось это вспомнить, если он не мог вызвать в памяти даже лицо отца? Должно быть, первое посещение ночлежек оставило неизгладимый шрам на его сердце. Возможно, Монку давали силы именно гнев и сострадание, а вовсе не честолюбие, не желание подражать во всем человеку, имя и голос которого он забыл. Дай бог, чтобы так оно и оказалось! Это примирило бы его с самим собой.
   Чувствовал ли то же самое Грей?
   Уильяму предстояло не просто раскрыть преступление; он должен был отомстить за Джослина.
   Кроме того, нужно поднять дело Лэттерли. Перед тем как снова встретиться с миссис Лэттерли, необходимо узнать, в чем он обещал ей помочь – и не помог. Он должен с ней встретиться. Снова увидеть ее лицо, услышать ее голос и хотя бы на малое время завладеть ее вниманием.
   Вторично просматривать дела не имело смысла – он уже изучил их до последнего листка. Поэтому Уильям прямиком направился к Ранкорну.
   – Доброе утро, Монк. – Приветствие прозвучало бодро; глаза начальника блеснули. На этот раз инспектор застал его не за столом; суперинтендант стоял у окна, и лицо его, обычно бледное, было тронуто легким румянцем, как после хорошей прогулки на свежем воздухе. – Как продвигается дело Грея? Можно что-нибудь подкинуть газетчикам? Они, как вам известно, продолжают на нас наседать. – Ранкорн фыркнул и полез за сигарой в карман. – Скоро они потребуют нашей крови. Посыплются головы, Монк!
   Поза, в которой он стоял, слегка приподнятые плечи, вздернутый подбородок – все выражало глубокое удовлетворение, и это не ускользнуло от внимания Уильяма.
   – Да, сэр, думаю, так оно и будет, – согласился он. – Но, как вы изволили заметить неделю назад, это расследование может выволочь на свет весьма неприятные обстоятельства. И мне не хотелось бы выступать с опрометчивыми заявлениями, не имея твердых доказательств.
   – Вы вообще обнаружили что-нибудь? – Лицо Ранкорна стало серьезным, хотя чувствовалось, что он по-прежнему уверен в неминуемом поражении Монка. – Или тоже зашли в тупик, как Лэмб?
   – В настоящий момент все говорит о том, что преступление как-то связано с семьей, сэр, – как можно более спокойно ответил Уильям. Его не покидало болезненное подозрение, что Ранкорн знает все заранее и наслаждается этим. – Между братьями имелись определенные трения, – продолжал он. – Нынешняя леди Шелбурн была обручена с Джослином, а вышла за Лоуэла…
   – Вряд ли это могло стать мотивом убийства, – презрительно заметил Ранкорн. – Вот если бы убили Лоуэла – тогда другое дело.
   Монк подавил раздражение. Он чувствовал, что шеф нарочно его провоцирует. Несомненно, отношения их в прошлом были весьма натянутые. Странно, что Монк не понял этого с самого начала.
   – Не совсем так, – заметил он. – Леди, кажется, предпочитала Джослина, и единственный ребенок, зачатый еще до отъезда майора Грея в Крым, больше похож на него, чем на Лоуэла.
   Лицо Ранкорна на миг осунулось, но тут же снова расплылось в улыбке. Сигару он так и не зажег.
   – Вот как? Да… Но я предупреждал вас, что дело скверное, не правда ли? Будьте осторожны, Монк. Один неверный шаг в Шелбурн-холле, и почетное семейство добьется вашего увольнения еще до того, как вы возвратитесь в Лондон.
   «Чего ты и добиваешься», – подумал Уильям.
   – Совершенно верно, сэр, – сказал он вслух. – Поэтому газетчикам пока ничего сообщать не стоит. Я, собственно, пришел спросить вас насчет дела Лэттерли…
   – Лэттерли? Да что у вас там за чертовщина с этим делом? Бедняга покончил с собой. – Ранкорн прошелся по кабинету и сел за стол, шаря в ящике в поисках спичек. – Пусть этим занимается церковь, а мы-то тут при чем?.. У вас не найдется спичек, Монк? Не можем же мы принимать всерьез фантазии потрясенной горем женщины! А… Не беспокойтесь, спички нашлись. – Он прикурил и запыхтел сигарой. – Джентльмен влез в дело, которое обернулось надувательством. Посоветовал всем своим друзьям вложить туда деньги, а когда дело лопнуло, не вынес позора. Кто-то назовет это трусостью, кто-то – благородным поступком. – Он выдохнул струю дыма и взглянул на Монка. – По-моему, глупость. Но эти джентльмены удивительно чувствительны, когда речь заходит об их добром имени. Некоторые держат слуг только для званых обедов, выставляют по шесть перемен блюд, а все остальное время живут впроголодь. Растапливают для гостей все камины, а потом коченеют от холода. Гордость – дурной советчик. – Глаза его довольно блеснули. – Запомните это, Монк.
   Он взглянул на лежащие перед ним бумаги.
   – Что, черт возьми, вас беспокоит в деле Лэттерли? Займитесь Греем, нам необходимо выяснить правду, какой бы она ни была. Публика ждать не хочет; вопрос уже поднимался в палате лордов. Вам это известно?
   – Нет, сэр, но после беседы с леди Шелбурн я уже ничему не удивляюсь. Так у вас есть записи по делу Лэттерли, сэр?
   – Вы упрямы, Монк. Весьма сомнительное достоинство. Я принял у вас письменный рапорт о том, что это было самоубийство. Вас оно тогда не заинтересовало. Не собираетесь же вы снова поднять это дело!
   – Да, сэр, собираюсь.
   Он нанес визит семейству Лэттерли вечером, после работы. Наверняка Монк бывал у них в доме и раньше; вряд ли он вызывал миссис Лэттерли для беседы в полицейский участок. Уильям оглядел улицу, ища знакомые приметы, но не нашел ни одной.
   Из всех улиц на свете он помнил лишь холодные мостовые Нортумберленда; чистые исхлестанные ветром домики, серое море, гавань внизу и тянущиеся до горизонта вересковые пустоши. Еще (но очень смутно) вспоминалось ему первое путешествие на поезде – в Ньюкасл. Пышущая жаром огромная машина, клубы пара, мощное биение стального сердца и захватывающий детский страх при мысли о клокочущей огнем топке. Воспоминания детства…
   В Лондон Монк уезжал совсем по-другому. Он уже был постарше лет на десять. Мать умерла. Бет осталась с тетей. Отец не вернулся с моря, еще до того, как сестренка научилась ходить. Отъезд в Лондон означал начало новой жизни, детство кончилось. Бет провожала его на станции, что-то кричала вслед, комкая руками передник. Ей тогда было не больше девяти, а ему – лет пятнадцать. Но он умел читать и писать, а стало быть, перед ним открывался весь мир.
   Как давно все это было… Сейчас ему за тридцать, возможно, тридцать пять. Чем он занимался эти двадцать лет? Почему так и не вернулся на родину? Все это ему еще предстояло выяснить. Кое-что из его прошлого хранится в полицейском участке – у Ранкорна, который его ненавидит. Но неужели у него не было никакой личной жизни – одна только служба?
   А что с ним было до прихода в полицию? Его служебные записи охватывали лишь последние двенадцать лет. А восемь лет перед этим? Карабкался наверх под руководством безымянного и безликого наставника? Учился одеваться и говорить, как джентльмен? Монка подчас пугало собственное честолюбие и сила воли.
   Инспектор стоял перед дверью дома Лэттерли, испытывая странное волнение. Бывал ли он здесь раньше? Уильям часто думал о миссис Лэттерли, но теперь это казалось ему непростительной глупостью, потому что сама она, возможно, не вспомнила о нем ни разу. Не исключено, что ему даже придется объяснять, что ему здесь надо.
   Монк поколебался: стучать или не стучать? Может, лучше зайти в другой раз, когда он узнает побольше и о себе, и о деле Лэттерли? Но тут мимо крыльца по улице прошла девушка, и, чтобы не выглядеть глупо, Уильям поднял руку и постучал.
   Горничная открыла почти немедленно. Брови ее чуть поднялись от удивления.
   – Добрый вечер, мистер Монк. Входите, сэр. – Произнесено это было с безукоризненной вежливостью, хотя и несколько поспешно. – Семейство ужинает в гостиной, сэр. Доложить ли мне о вашем приходе?
   – Да, пожалуйста. Благодарю вас. – Монк разделся и последовал за ней в столовую при кухне. Горничная вышла, а инспектор принялся расхаживать взад-вперед. Он был взволнован. Лишь мельком оглядел мебель, весьма посредственную картинку на стене и потертый ковер. О чем он собирался говорить с ней? Монк вторгся в чужое жилище лишь потому, что лицо хозяйки дома не давало ему покоя. Конечно, она надеялась, что он сможет как-то обелить поступок ее тестя. Самоубийство считалось ужасным грехом, и никакой финансовый крах не мог оправдать в глазах церкви это преступление против Бога. Если бы заключение полиции не допускало двоякое толкование, тестя миссис Лэттерли непременно похоронили бы за оградой церковного кладбища.
   Возвращаться было поздно, и все же мысль об этом мелькнула. Уильям поискал иные возможные предлоги для визита, прикинул, не сослаться ли на письмо, найденное в комнате Грея, но тут вернулась горничная.
   – Миссис Лэттерли примет вас, сэр. Прошу.
   И он послушно последовал за ней – с бьющимся сердцем и пересохшим ртом.
   Гостиная была средних размеров, уютная, оригинально обставленная. Здесь чувствовался размах человека, привыкшего тратить деньги давно и без оглядки. Однако наметанный глаз Монка приметил и несколько выцветшие на солнце шторы, и некоторое несоответствие ковра с мебелью. В целом комната ему пришлась по вкусу, но хотел бы он знать, где и когда в беспощадном продвижении по общественной лестнице научился разбираться в подобных вещах.
   Взгляд его обратился к сидящей у камина миссис Лэттерли. Платье на ней было другое – не черное, но цвета темного вина; на щеках играл легкий румянец. Шея и плечи казались хрупкими, как у ребенка, но выражение лица было отнюдь не детским. Она смотрела на Монка, широко раскрыв глаза.
   Уильям поспешно повернулся к остальным. Мужчина с более светлыми, чем у нее, волосами – по-видимому, муж. Что же касается сидевшей напротив женщины с гордым и сердитым лицом, Монк узнал в ней ту, с кем он встретился и немедленно повздорил в Шелбурне, – мисс Эстер Лэттерли.
   – Добрый вечер, Монк. – Чарльз Лэттерли остался сидеть. – Вы помните мою жену? – Он повел рукой в сторону Имогены. – А это моя сестра, мисс Эстер Лэттерли. Она была в Крыму, когда умер отец. – В голосе его ясно слышался оттенок неудовольствия; похоже, мистер Лэттерли сожалел, что в свое время позволил Монку вмешаться в дела семьи.
   Внезапно Уильям со страхом понял, что успел попасть в немилость и в этом доме. Что он здесь-то натворил? Был слишком дерзок, бесчувственен к их несчастью? Оттолкнул необдуманным высказыванием или проявил вызывающую бесцеремонность? Кровь бросилась Уильяму в лицо, и он заставил себя открыть рот.
   – Добрый вечер, сэр. – Затем он поприветствовал легким поклоном Имогену и Эстер. – Добрый вечер, мэм. Мисс Лэттерли. – Он счел за лучшее не напоминать об их знакомстве – слишком уж неудачной была встреча.
   – Чем мы можем помочь вам? – спросил Чарльз, кивком предлагая Монку расположиться поудобнее.
   Инспектор сел, и тут ему пришло в голову, что Имогена, возможно, общалась с ним тайком от мужа и невестки, пытаясь сама выяснить правду о смерти тестя. Если так, то он не имел права выдавать ее.
   Уильям сделал глубокий вдох, моля Бога, чтобы тот помог ему вспомнить, что он слышал от Чарльза, а что – от Имогены. Он мог, конечно, сблефовать, намекнув, что открылись некие новые обстоятельства – например, связь с убийством майора Грея… Но к чему эта ложь? Ведь он явился сюда из-за Имогены Лэттерли! Эти люди знали Монка – пусть поверхностно, но все же знали. Он работал на них незадолго до несчастного случая. Разумеется, им есть что сообщить ему о нем самом.
   Все трое смотрели на него выжидательно.
   – Возможно… – Голос его был хрипловат, и пришлось откашляться. – Мне удалось открыть нечто новое. Но прежде чем рассказать об этом, я хочу полностью удостовериться в справедливости моих выводов, поскольку здесь затронуты интересы других людей. – После таких слов они, как приличные люди, не станут сразу допытываться о том, что же ему удалось открыть. Он снова откашлялся. – Прошло уже довольно много времени с нашего последнего разговора, а заметок я не делал из соображений осторожности…
   – Благодарю вас, – медленно проговорил Чарльз. – Весьма осмотрительно с вашей стороны. – Фраза далась ему с трудом; видно было, что вторжение полиции в столь деликатное дело его раздражает.
   Эстер смотрела на Монка с откровенным недоверием.
   – Давайте освежим в памяти все обстоятельства, – предложил Уильям, отчаянно надеясь заполнить зияющие пустоты в собственном мозгу. Пока все, что ему известно, он узнал от Ранкорна. В свою очередь, шеф знал лишь то, что Монк счел нужным ему сообщить.
   – Да-да, конечно, – согласился Чарльз.
   Уильям чувствовал на себе внимательные взгляды обеих женщин. Имогена смотрела встревоженно, нервно оглаживая юбку; Эстер – пристально, готовая вмешаться в любой момент. Монк тут же постарался исключить обеих из поля зрения и сосредоточиться на Чарльзе, чтобы не пропустить ни единой спасительной детали. Слишком легко было свалять сейчас дурака, а этого Уильям не перенес бы.
   – Ваш отец скончался в своем кабинете, – начал он. – В собственном доме в Хайгейте четырнадцатого июня.
   Сведения были получены от Ранкорна.
   – Да, – подтвердил Чарльз. – Это случилось ранним вечером перед обедом. Мы с женой как раз гостили у них. В то время все поднялись к себе переодеться…
   – Все?
   – Возможно, точнее было бы сказать – оба. Моя мать и я. Жена немного опоздала. Она зашла к миссис Стендинг, жене священника, а отец, как уже было сказано, находился в своем кабинете.
   Смерть наступила в результате выстрела. Поэтому следующий вопрос напрашивался сам собой.
   – Кто из вас слышал выстрел?
   – Ну, полагаю, мы все его слышали, но только жена сразу поняла, что это было. Она как раз вернулась и шла к дому через сад и оранжерею.
   Монк повернулся к Имогене. Она смотрела на него, чуть нахмурившись, словно желая что-то сказать, но не осмеливаясь этого сделать. В глазах ее Уильям прочел боль и тревогу.
   – Миссис Лэттерли? – Инспектор начисто забыл, о чем собирался спросить ее. Внезапно он осознал, что его пальцы болезненно впиваются в колени. Уильям заставил себя расслабиться. Ладони были липкими от пота.
   – Да, мистер Монк? – тихо отозвалась она.
   Инспектор так и не придумал, что сказать. В голове царила пустота. О чем они говорили в последний раз? Она подошла к нему в церкви, уверенная, что он все знает… Он должен быстро сформулировать вопрос. Все они смотрят на него – и ждут. Чарльз Лэттерли – холодно, с неодобрением; Эстер – вне себя от его бестолковости. Он уже знал, как она оценивает его способности. Что ж, атака – лучший способ обороны.
   – Каким образом, миссис Лэттерли, вы поняли, что раздался выстрел, если остальным это и в голову не пришло? – В тишине его голос прозвучал особенно громко, словно внезапный бой часов в пустой комнате. – Вы боялись, что ваш тесть покончит с собой или что кто-то угрожает его жизни?
   На щеках ее появился румянец; в глазах вспыхнул гнев.
   – Конечно, нет, мистер Монк. Иначе бы я просто не рискнула оставить его одного. – Она перевела дыхание и заговорила спокойней: – Я знала, что он потрясен, мы все это знали, но я не могла себе представить, что все так серьезно! Что он может выстрелить в себя или настолько утратит контроль над собой, что допустит гибельную небрежность в обращении с оружием.
   Это был храбрый ответ.
   – Я думаю, если вы и впрямь что-то обнаружили, мистер Монк, – вмешалась Эстер, – то вам лучше выяснить все до конца, а потом уже прийти к нам с этой информацией. Ваше блуждание вокруг да около бессмысленно и утомительно. А ваше предположение, будто бы моя невестка знала что-то заранее и ничего об этом не сказала, просто оскорбительно. – Она с отвращением смерила его взглядом. – Нет, серьезно, это все, на что вы способны? Не представляю, как вы можете поймать кого-нибудь, если только не уткнетесь в него носом!
   – Эстер! – резко оборвала ее Имогена, ни на кого, впрочем, не глядя. – Мистер Монк обязан был задать этот вопрос. В конце концов, я могла задним числом осмыслить то, чего не понимала прежде.
   Уильяма обдало внезапной волной глупой признательности. Он не заслужил такого заступничества.
   – Благодарю вас, мэм. – Инспектор попытался улыбнуться – получилась гримаса. – Вы знали, насколько велик был финансовый ущерб, понесенный вашим тестем?
   – Дело было даже не в деньгах, – ответила Имогена, воспользовавшись тем, что Чарльз еще не сумел подобрать нужные слова, а Эстер временно притихла. – Это был вопрос чести. – Она закусила губу – и далее голос ее упал до сдавленного шепота. – Он посоветовал многим друзьям вложить капиталы в эту компанию. И все они потеряли деньги, потому что поверили ему.
   Монк не знал, что сказать. Слова утешения были бы сейчас не к месту. Так что же им руководит? Жалость или желание защитить эту женщину?
   – Все предприятие обернулось страшной трагедией, – потупившись, тихо продолжила Имогена. – Сначала – папа, потом – мама, теперь вот – Джослин.
   До Монка не сразу дошел смысл сказанного.
   – Вы знали Джослина Грея? – Такое впечатление, что это спросил не он сам, а кто-то другой, отделенный от него стеклянной стеной.
   Имогена слегка нахмурилась, явно озадаченная вопросом; затем щеки ее порозовели, и она растерянно отвела глаза, избегая встречаться взглядом со всеми, но особенно – с мужем.
   – Ради всего святого! – взорвался наконец Чарльз. – Вы, что, с луны свалились?
   Уильям понятия не имел, что ему на это ответить. При чем здесь вообще Грей? Может, он сам был с ним знаком?
   Интересно, что они теперь думают о Монке? Что он либо сумасшедший, либо сыграл с ними какую-то отвратительную шутку. Эти люди могут не ценить жизнь, но смерть для них священна. Уильям чувствовал, что лицо его горит; он видел, что Имогена озабоченно смотрит на него, а глаза Эстер были полны презрения.
   И снова на помощь пришла Имогена.
   – Мистер Монк никогда не встречался с Джослином, Чарльз, – негромко напомнила она. – Имя очень легко забывается, когда не знаешь того, кому оно принадлежит.
   Эстер переводила взгляд с невестки на сыщика и обратно. В ее ясных умных глазах отчетливо читалась мысль: что-то здесь не так.
   – Конечно, – добавила Имогена. – Мистер Монк появился здесь только после смерти папы. – Она по-прежнему не глядела на мужа, но следующая фраза предназначалась ему: – А Джослин, если помнишь, после этого уже не заглядывал.
   – Ты не вправе обвинять его, – с упреком сказал Чарльз. – Он был опечален не меньше нашего. И, кстати, написал мне очень вежливое письмо с соболезнованиями. – Он заложил руки в карманы и пожал плечами. – В самом деле, Джослин, вероятно, чувствовал неуместность визита при сложившихся обстоятельствах. Понимал, что мы не настроены далее поддерживать с ним отношения. Так что это было даже весьма деликатно с его стороны. – Чарльз смотрел только на Имогену, как бы не замечая Эстер.
   – Очень похоже на него; он всегда был чутким. – Имогена глядела куда-то вдаль. – Как мне его не хватает…
   Чарльз, кажется, хотел ей что-то ответить, но передумал. Вместо этого он вынул руки из карманов и, подойдя к жене, бережно взял ее за плечи.
   – Так вы с ним не встретились? – спросил он Монка.
   – Нет. – Это был единственно возможный ответ. – Его тогда не было в городе.
   Вполне вероятно, что он даже не солгал.
   – Бедный Джослин. – Имогена, казалось, не замечала рук мужа, сжавших ее плечи. – Должно быть, он ужасно переживал, – продолжала она. – Конечно, он не был ответствен за это – его обманули так же, как и нас, – но он был из тех людей, что берут всю вину на себя. – Голос ее был печален и тих.
   Монк мог только предполагать; спрашивать он не осмеливался. Грей каким-то образом был вовлечен в авантюру, на которой Лэттерли-старший потерял все свои деньги. Равно как и доброе имя, поскольку посоветовал друзьям принять участие в сомнительном предприятии. Однако получается, что Джослин и сам прогорел; потому и просил семейного поверенного об увеличении содержания. Письмо с отказом было отправлено вскоре после смерти Лэттерли. Может быть, именно финансовый крах заставил Грея пуститься в азартные игры или прибегнуть к шантажу? Если убытки были значительны, то он мог впасть в отчаяние под давлением кредиторов и угрозой скандала. Единственным его капиталом было обаяние; используя этот дар, он мог круглый год гостить в разных домах, высматривая тем временем богатую наследницу, которой потом предложил бы руку и сердце. Тогда бы ему не пришлось больше клянчить денег у матери и нелюбимых братьев.
   Но кто? Кто из его знакомых был настолько уязвим, что согласился платить за молчание? И в то же время был способен на убийство…
   В каких семьях гостил Джослин? Все опрометчивые поступки совершаются людьми как раз на долгих уикендах за городом. Так, может быть, он столкнулся с чьей-нибудь супружеской изменой?
   Но измена влечет за собой убийство, разве что возникнет сомнение в отцовстве ребенка, будущего наследника, или вот-вот разразится скандал, ведущий к разводу и последующему общественному остракизму. Убить могли, лишь опасаясь огласки чего-то действительно страшного: кровосмешения, извращений или импотенции… Бог знает почему, но импотенция считалась самым страшным позором.
   Ранкорн был прав: намекни Монк кому-нибудь о подобных подозрениях – и его карьера кончена. Весть немедленно долетит до высшего начальства, а такого скандала не простят никому.
   Взгляды трех пар глаз были вновь обращены на Уильяма. Чарльз даже не скрывал своего нетерпения. Эстер не в силах более сдерживаться, комкала платок и тихо притопывала. Ее мнение о полицейском Монке было написано у нее на лице.
   – Так что вы хотели сообщить нам, мистер Монк? – резко сказал Чарльз. – Если ничего, то я бы просил вас впредь не беспокоить нас попусту, поскольку для нас это действительно трагедия. Кончил ли мой отец жизнь самоубийством или же погиб из-за собственной неосторожности – ничего определенного вам так и не удастся доказать. Мы были бы крайне вам обязаны, если бы вы проявили милосердие и позволили возобладать последней версии. Моя мать не пережила горя. Один из наших близких друзей зверски убит в своем собственном доме. Если мы ничем не можем вам помочь, позвольте нам самим справиться с нашими бедами. Моя жена ошибалась, питая надежду, что с вашей помощью мы придем к более утешительным выводам, но женщины – натуры слабые, им трудно принять горькую правду.
   – Все, что хотела от меня ваша жена, – это выяснить, как все было на самом деле, – быстро сказал Уильям, оскорбившись за Имогену. – Я не вижу здесь слабости. – И он взглянул Чарльзу в глаза.
   – Весьма любезно с вашей стороны, мистер Монк. – Чарльз снисходительно взглянул на Имогену, вероятно, приняв слова инспектора за комплимент. – Но я не сомневаюсь, что рано или поздно она придет к тому же выводу, что и мы. Спасибо вам за визит. Уверен, вами руководило исключительно чувство долга.
   Монк пришел в себя лишь в передней. Что он наделал! Думал лишь об Имогене и ее презрительной золовке, и как мальчишка растерялся перед самонадеянным Чарльзом Лэттерли, который, естественно, стремился замять семейный скандал. Повернувшись на каблуках, Уильям снова оказался перед дверью. Он хотел спросить их о Грее, он обязан был спросить о нем… Сделал шаг, но тут же остановился. Положение было дурацкое. Постучать, как это делают слуги? В этом доме принимали Джослина Грея, а Имогена, кажется, искренне о нем жалеет. Он решительно поднял руку и тут же опустил.
   Дверь открылась, и вышла Имогена. Она остановилась в удивлении. Щеки ее вспыхнули.
   – Прошу прощения. – Она перевела дыхание. – Я… Я не думала, что вы еще здесь.
   Уильям молчал, не зная, что сказать. Наконец заговорила она:
   – Что-нибудь еще, мистер Монк? Вы в самом деле что-то выяснили? – В голосе ее прозвучала надежда, и он понял, что она действительно обратилась к нему за помощью сама, ничего не сказав об этом ни Эстер, ни мужу.
   – Я занимаюсь сейчас делом Джослина Грея. – Вот и все, что он смог сказать. Он так ничего и не вспомнил!
   Она опустила глаза.
   – Вот как… И поэтому вы пришли сюда? Извините, я просто не поняла это сразу. Вы… Вы хотели что-то узнать о майоре Грее?
   – Мне… – Он сделал глубокий вдох. – Мне, право, неловко беспокоить вас…
   Она вскинула голову, в глазах ее вспыхнул гнев. Что было причиной, он не понял. Это нежное лицо постоянно являлось ему, будило какие-то забытые давние воспоминания об утраченном счастье, покое, уверенности в завтрашнем дне. Каким же нужно быть глупцом и не понять, что в ее глазах он ничем не лучше пожарника или водопроводчика.
   – Беды всегда приходят одна за другой, – негромко произнесла она. – Я знаю, что пишут в газетах. Что вы хотите выяснить о майоре Грее? Если бы мы знали что-нибудь вам полезное, мы бы сообщили.
   – Да. – Уильям был смущен и растерян. – Конечно. Я бы удивился, будь все по-другому… Но мне пока не о чем спрашивать. Доброй ночи, миссис Лэттерли.
   – Доброй ночи, мистер Монк. – Она чуть запрокинула лицо, и ему показалось, что глаза ее влажно блеснули. Слезы? Но почему? Что это? Растерянность? Крушение надежд? Ах, если бы он мог хоть что-нибудь вспомнить!
   – Паркин, проводи мистера Монка. – Не глядя больше на сыщика, она повернулась и, не дождавшись появления горничной, пошла прочь.

Глава 9

   Пришлось вернуться к делу Грея, хотя Имогена Лэттерли и ее злобная родственница Эстер по-прежнему не выходили у Монка из головы. Сосредоточиться было сложно, и он буквально заставлял себя вдумываться в детали, пытаясь увидеть в бесформенной массе фактов законченную картину.
   Уильям сидел в кабинете вместе с Ивэном, перебирая показания свидетелей, но пока что ни одна версия не казалась убедительной. Дверь не была взломана, значит, Грей сам отворил ее убийце. Если он сам впустил убийцу, то, следовательно, не имел причин его бояться. Вряд ли он открыл бы незнакомцу в такое позднее время. Стало быть, Грей знал убийцу, но не подозревал, что тот его ненавидит.
   Или знал, но тем не менее считал себя в безопасности? Полагал, что гость его бессилен – если не морально, то физически?
   Таинственный гость, описанный Йитсом и Гримуэйдом, не слишком походит на Лоуэла Грея, но, с другой стороны, приведенные ими примеры крайне отрывочны. Если отцом ребенка Розамонд действительно был не Лоуэл, а Джослин, то это вполне могло послужить поводом к убийству. Особенно если сам Джослин не погнушался напомнить об этом брату.
   Словно подслушав мысли Монка, Ивэн спросил:
   – Так вы полагаете, Джослина убил сам лорд Шелбурн?
   Ивэн хмурился, взгляд его был тревожен. Но ему-то нечего бояться за свою карьеру: ни начальство, ни Шелбурны не возложат на него ответственность за этот скандал. Неужели боится за Монка? Мысль об этом была ему приятна.
   Уильям взглянул на помощника.
   – Может, и нет. Но если бы он нанял профессионального убийцу, тот проделал бы все куда чище и без лишней жестокости. Наемный убийца не стал бы избивать свою жертву до смерти, он скорее зарезал бы ее или задушил – и уж наверняка не дома.
   Изящный рот Ивэна чуть скривился.
   – Вы имеете в виду: напал бы на улице, подстерег в темном уголке – и мигом прикончил?
   – Возможно. И оставил бы тело в переулке, где его не сразу найдешь; желательно подальше от своего района. Зачем зря рисковать!
   – А что, если он действовал второпях? – предположил Ивэн. – Не смог выбрать удачное время и место… – Он откинулся на спинку и покачался на задних ножках стула.
   – Куда ему было спешить? – Монк пожал плечами. – Если это был именно Шелбурн, то торопиться ему было незачем. Неделей раньше, неделей позже…
   – Верно. – Ивэн мрачнел на глазах. Сев прямо, он позволил передним ножкам стула снова стать на пол. – Я не знаю, как тут можно что-либо доказать; не знаю даже, с какой стороны подступиться.
   – Выяснить для начала, где Шелбурн находился во время убийства, – ответил Монк. – Мне надо было задуматься об этом раньше.
   – О, я уже расспросил слуг, не напрямик, конечно. – Ивэн не мог скрыть своей гордости.
   – И? – быстро спросил Монк, немного подыгрывая Ивэну.
   – В Шелбурн-холле его не было. Говорят, он уехал в город на званый обед. Я это проверил. Он действительно был в гостях и провел сутки в своем клубе около Тэвисток-плейс. Оказаться в нужное время на Мекленбург-сквер ему было бы довольно трудно – его в любой момент могли хватиться; однако же тут нет ничего невозможного. Если пройти по Комптон-плейс, потом вниз по Хантер-стрит, обогнуть Брансвик-сквер и Лэнсдон-плейс, миновать воспитательный дом, а затем подняться до Гилфорд-плейс – то вы уже на месте. Десять минут ходьбы. То есть на все, включая убийство Грея, ему потребовалось бы три четверти часа.
   Монк улыбнулся. Ивэн был достоин похвалы.
   – Спасибо. Я должен был сделать это сам. Кстати, все могло произойти еще быстрее. Десять минут – туда, десять – обратно, и пять минут – на драку. Вряд ли в этом случае его отсутствие заметили бы в клубе.
   Ивэн порозовел и улыбнулся, однако заметил:
   – Боюсь, что мы почти не продвинулись. Это мог быть и Шелбурн, и – с тем же успехом – кто-то другой. Полагаю, надо проверить все семьи, которые мог шантажировать Джослин. А там нас встретят в штыки. Вам не кажется, сэр, что, если это все-таки Шелбурн, нам просто не удастся ничего доказать?
   Монк встал.
   – Понятия не имею, но будь я проклят, если не попытаюсь. – Он подумал о Джослине, испытавшем в Крыму ужас перед голодной смертью, холод, болезни, тупость полководцев, бессмысленно бросавших людей на жерла вражеских пушек… в то время как Лоуэл благополучно поживал себе в усадьбе с отнятой у младшего брата женщиной, развлекаясь и умножая капиталы.
   Вне себя от злости Уильям ринулся к двери. Рванул ручку.
   – Сэр! – Ивэн вскочил.
   Монк обернулся на пороге.
   Глаза Джона были испуганно распахнуты, он явно хотел о чем-то предостеречь Уильяма, но не находил нужных слов.
   – Не беспокойтесь, – негромко сказал инспектор, снова прикрывая дверь. – Я всего-навсего хочу заглянуть в квартиру Грея. Помнится, там была семейная фотография. Лорд Шелбурн и Менард Грей. Стоило бы показать ее Гримуэйду и Йитсу – не узнают ли они на ней кого-нибудь. Хотите пойти со мной?
   Лицо Ивэна моментально разгладилось, что выглядело довольно забавно. Он даже невольно улыбнулся.
   – Да, сэр. Конечно, хочу. – Он снял пальто и шарф. – Может, не следует им говорить, кто изображен на фотографии? Если они узнают, что это братья Джослина… Я имею в виду: лорд Шелбурн и…
   Монк взглянул на него искоса, и Ивэн сделал виноватое лицо.
   – Да, конечно, – пробормотал он, пропуская Монка вперед. – Но Шелбурны будут все отрицать и постараются устроить нам адскую жизнь, стоит оказать на них давление.
   Монк и сам отлично это знал. Но он понятия не имел, что делать, даже если лицо на фотографии будет опознано. Тем не менее это был бы шаг вперед.
   Гримуэйд, как обычно, оказался на месте и бодро приветствовал сыщиков.
   – Прекрасный денек, сэр. – Он скосил глаз в сторону окна. – Похоже, скоро совсем прояснится.
   – Да, – не раздумывая подтвердил Монк. – Славная погода. – Он даже не заметил, что изрядно промок. – Мы хотели бы снова подняться в квартиру майора Грея и забрать оттуда кое-какие вещи.
   – Ну, такой толпой, я думаю, вы теперь обязательно кого-нибудь да поймаете, – кивнул Гримуэйд с видом несколько саркастическим. – Вы ведь народ деловой.
   Уильям уже одолел добрую половину лестницы и достал ключ, когда до него дошла вся странность слов Гримуэйда. Он остановился, и шедший следом Ивэн чуть не уткнулся ему в спину.
   – Извините, – сказал Джон.
   – Что он имел в виду? – Монк, нахмурившись, обернулся к помощнику. – «Такой толпой»? Нас ведь только двое – вы да я.
   На лицо Ивэна легла тень.
   – Да, насколько мне известно. Вы думаете, что сюда приходил Ранкорн?
   Монк так и застыл на ступеньке.
   – С чего бы? Ранкорн убежден, что дело – скверное, особенно если тут и в самом деле замешан лорд Шелбурн. Он старается держаться от нашего расследования как можно дальше.
   – Элементарное любопытство? – На лице Ивэна отразились еще какие-то мысли, но высказать их он не решился.
   Монку пришло в голову, что Ранкорн, возможно, сначала удостоверился лично, что убийца – Шелбурн, а потом уже поручил ему это гибельное дело. Секунду Уильям и Джон молча смотрели в глаза друг другу и, кажется, думали об одном и том же.
   – Я пойду и выясню, – сказал Ивэн, повернулся и сбежал по ступеням.
   В течение нескольких минут, пока он отсутствовал, Монк стоял и прикидывал, как избежать прямого обвинения лорда Шелбурна в убийстве брата. Затем мысли его снова обратились к Ранкорну. Как долго шла вражда между ним и Монком? Конечно, старик должен был опасаться стремительно растущего соперника, который и моложе, и умнее его самого.
   Только моложе и умнее? Нет. Соперник был еще и беспощаден, обуян честолюбием, неразборчив в средствах в своем стремлении к успеху, а неудачи, возможно, просто сваливал на других.
   Если так, то Монк заслужил ненависть Ранкорна. Как и пропащее дело об убийстве Джослина Грея.
   Уильям поднял глаза к старому, оклеенному обоями потолку. Там, наверху, располагалась комната, где Грея избили до смерти. Но теперь почему-то на Монка не веяло ужасом при мысли о такой жестокости. Он тревожился по другому поводу. Чего ему ждать от его собственной натуры? Удар по голове, пусть даже самый сильный, не мог изменить его столь основательно. Тогда, наверное, все дело в страхе. Очнувшийся в одиночестве и полной неопределенности, он вынужден восстанавливать самого себя по крупицам. Из разговоров и чужих суждений он догадывался о своих прошлых поступках, но что заставляло его поступать так, а не иначе, – этого он пока понять не мог. Все его прежние эмоции сгинули в пустоту, зияющую за больничной койкой и физиономией Ранкорна.
   Вскоре вернулся Ивэн. Лицо у него было озабоченное.
   – Итак, Ранкорн! – Монк не сомневался, что ответ будет утвердительным.
   Джон покачал головой.
   – Нет. Приходили двое. Если верить описанию Гримуэйда, то я их не встречал ни разу. Но они сказали, что служат в полиции, и предъявили документы.
   – Документы? – повторил Монк. Не было даже смысла спрашивать, как выглядели эти двое. Он просто не помнил своих коллег.
   – Да. – Ивэн был не на шутку встревожен. – Он сказал, что они предъявили точно такие же бумаги, как у нас.
   – Так они из нашего участка?
   – Именно, сэр. – Ивэн наморщил лоб. – Не представляю, кто бы это мог быть. И вообще – зачем Ранкорну посылать сюда еще кого-то? С какой целью?
   – Полагаю, имена их неизвестны?
   – Боюсь, что Гримуэйд просто не обратил на это внимания.
   Уильям повернулся и пошел вверх по лестнице, обеспокоенный настолько, что это было заметно даже Ивэну. Остановившись перед дверью, вставил взятый у Гримуэйда ключ в скважину, открыл. Маленькая прихожая выглядела по-прежнему, и внезапно у Монка возникло неприятное ощущение, что он здесь уже был, причем давно – до несчастного случая. А еще он почему-то отчетливо представлял, что произойдет в следующую минуту.
   Ивэн следовал за ним. Лицо его было бледно, глаза – мрачны. Но Монк понимал, что на сей раз помощника угнетает вмешательство Ранкорна и опередившей их пары, а не насилие, которым были пропитаны эти стены.
   Дальше медлить не имело смысла, Монк открыл вторую дверь. У самого его уха шумно вздохнул изумленный Ивэн.
   Комната была разгромлена; бюро лежало опрокинутым, а содержимое ящичков было раскидано в дальнем углу. Стулья также валялись как попало, один – ножками вверх. Сиденья их, как и обшивку дивана, кто-то вспорол ножом. Все картины были сорваны со стен.
   – О боже! – Джон был ошеломлен.
   – Полагаю, это не полиция, – негромко сказал Монк.
   – Но они предъявили документы! – возразил Ивэн. – Гримуэйд сам их видел.
   – Вы, что, никогда не слышали о хороших подделках?
   – Фальшивки? – вяло переспросил Джон. – Да, думаю, Гримуэйд не заметил бы разницы.
   – Если умелец, сделавший их, достаточно искусен, то мы бы тоже ее не заметили, – кисло отозвался Монк. Изготовление поддельных свидетельств, писем, счетов и прочего было древним искусством и достигло в последнее время таких высот, что фальшивки могли ввести в заблуждение кого угодно.
   – Но кто это был? – Ивэн оглядел разгромленную комнату. – И что им здесь было надо?
   Уильям посмотрел на полки, где раньше красовались безделушки.
   – Здесь была серебряная сахарница, – сказал он, указав пальцем на одну из полок. – Поищите на полу под бумагами. – Медленно обернулся. – И пара поделок из нефрита лежали на столе. Две табакерки вон в той нише, одна – с инкрустированной крышкой. И еще посмотрите в серванте, во втором ящике должно быть столовое серебро.
   – Какая у вас поразительная память! Я вот даже и не заметил всего этого, – с восхищением произнес Ивэн и, опустившись на колени, принялся ворошить бумаги.
   Монк и сам был озадачен. В прошлый раз он вовсе не присматривался к подобным деталям. Его интересовали только следы борьбы, пятна крови, сдвинутая мебель да покривившиеся картины. Он даже вряд ли выдвигал второй ящик серванта. Откуда же он тогда знает, что там должно лежать серебро?
   Бывал ли он раньше, до потери памяти, в этой комнате? Или просто путает ее с какой-то другой, очень похожей? Возможно, ему довелось видеть точно такой же изящный сервант, принадлежавший кому-то другому. Кому? Имогене Лэттерли?
   Нет, Монк обязан изгнать ее из своих мыслей, сколь ни желанно ее возвращение. Она – всего лишь игра его воображения, порождение его разрозненных воспоминаний. Да и не знал он Имогену достаточно близко, чтобы чувствовать в ней что-то, кроме женского очарования, горечи утраты и мужества, при помощи которого она боролась с обрушившимся на семью несчастьем.
   Монк заставил себя вернуться к реальности: к роющемуся в серванте Ивэну и его реплике о поразительной памяти инспектора.
   – Тренировка, – лаконично бросил он, хотя сам не был удовлетворен объяснением. – Вы тоже достигнете этого со временем. Если во втором ящике ничего не окажется, проверьте все подряд.
   Ивэн подчинился, а Уильям начал разбирать груду бумаг и обломков на полу, прикидывая, не подскажет ли ему какая-либо деталь, что же здесь все-таки произошло.
   – Ничего нет. – Джон закрыл последний ящик и недовольно поджал губы. – Но серебро он хранил именно там – в ящике есть гнезда для ножей и вилок. И еще салфетки. Только не много ли хлопот ради кражи столового серебра? Полагаю, они рассчитывали на большее. Где, вы сказали, был нефрит?
   – Там. – Монк шагнул через груду бумаг и подушек к пустой полке – и вновь удивился, откуда ему это известно. Когда он успел все это высмотреть?
   Он наклонился и оглядел пол. Ивэн наблюдал за ним.
   – Нет нефрита? – спросил он.
   – Нет, тоже забрали. – Монк выпрямился. – Но мне кажется, что обычные воры не стали бы подделывать полицейские удостоверения ради столового серебра, нефритовых безделушек и пары табакерок. – Он вновь огляделся. – А больше они ничего украсть и не могли. Гримуэйд тут же поднял бы тревогу, попытайся они вынести картины или что-нибудь из мебели.
   – Ну, положим, серебро и нефрит само по себе достаточно ценное приобретение.
   – Не особенно. Скупщики краденого порядком урежут их стоимость. – Монк поглядел на груду обломков и живо представил себе недавний шумный погром. – Вряд ли они стали бы так рисковать, – задумчиво протянул он. – Куда проще потрясти квартиру, которая еще не привлекла к себе внимание полиции. Нет, они искали что-то другое, а серебро и нефрит просто прихватили в качестве премии. Да и какой профессиональный вор оставит после себя такой кавардак?
   – Вы имеете в виду, что это был Шелбурн? – недоверчиво спросил Ивэн.
   Монк и сам не знал, что имеет в виду.
   – Понятия не имею, что могло понадобиться Шелбурну, – сказал он, озираясь и мысленно восстанавливая в комнате идеальный порядок. – Даже если бы он оставил здесь какую-нибудь свою вещь, нашлось бы множество способов отвести наши обвинения. Он мог забыть ее здесь до убийства или одолжить ее брату; наконец, Джослин мог и сам ее взять. – Монк оглядел потолок с лепниной под листья и стебли аканта. – И мне с трудом верится, что он нанял двоих бандитов и снабдил их поддельными документами, чтобы они перевернули здесь все вверх дном. Нет, Шелбурн тут, скорее всего, ни при чем.
   – Тогда кто?
   Монк вдруг испугался, ибо случившееся было бессмысленно и шло вразрез со всеми его прежними теориями. Он точно пытался соединить кусочки из двух разных головоломок. С другой стороны, если это не Шелбурн, то, значит, кто-то связанный со взломщиками и изготовителями подложных документов. А стало быть, вся история не имеет отношения ни к скандалу в высшем обществе, ни к шантажу.
   – Пока не знаю, – ответил он Ивэну, неожиданно для самого себя воспрянув духом. – Но к чему гадать? Думаю, нас не выгонят со службы, если мы посетим парочку умельцев, промышляющих фальшивками, опросим осведомителей и тряхнем как следует скупщиков краденого.
   Лицо Ивэна прояснилось, и он восхищенно улыбнулся. Похоже, помощник Монка имел весьма поверхностное знакомство с преступным миром, который еще не утратил для него ореол таинственности. Что ж, его краски покажутся Джону мрачноватыми: серый цвет нищеты и черный застарелой боли и привычного страха. Горький юмор его обитателей отдает виселицей.
   Монк смотрел на мягкие черты лица Ивэна. Ну как ему объяснишь? Слова – всего лишь ярлычки, навешанные на уже известные тебе вещи. А что известно Ивэну, чтобы быть готовым к встрече с отбросами человечества, коими кишат Уайтчепел, Сент-Джайлз или Блюгейт-филдс? Сам Уильям в детстве изведал тяготы жизни. Голод, протекающие башмаки, одежда, не спасающая от пронизывающего северо-восточного ветра, мечты о куске хлеба с подливой, озноб, а стоит согреться – яростная чесотка; у Бет – потрескавшиеся губы и белые от холода пальцы.
   Но были и приятные воспоминания. Уверенность в относительной безопасности и чистота. Чистота во всем. Чистая скатерть, чистая (пусть даже старая) одежда, дочиста выскобленный стол, запахи муки и рыбы, насыщенный солью весенний ветер, врывающийся в открытое окно.
   Определенно, память понемногу восстанавливалась. Монк мог уже припомнить целые картины из своего детства. По воскресеньям они ходили в церковь. Ему слышались обрывки напевов, торжественно исполняемых людьми, верящими в то, что они поют, и знающими, что поют они хорошо.
   Мать наставляла его быть честным, прилежно работать и учиться. И, конечно, слова ее были искренни. И все-таки он так и не смог мысленно представить себе лицо матери. Каждый раз, когда Уильям пытался это сделать, лицо ее сливалось с лицом Бет – уже взрослой, той Бет, с которой он виделся несколько недель назад. Вероятно, они просто были очень похожи.
   Ивэн смотрел на Монка выжидающе, весь в предвкушении настоящего сыска, вылазки в самое средоточие преступного мира.
   – Да, – сказал инспектор. – Здесь уж нам никто руки связать не сможет.
   «Даже Ранкорн», – мысленно добавил он.
   Монк двинулся к двери, и Ивэн последовал за ним. Наводить порядок не стоило, лучше было оставить все как есть. Чуть позже какая-нибудь деталь в этом беспорядке могла броситься в глаза и подсказать, кто были эти странные посетители.
   Уильям почти уже миновал прихожую, как вдруг остановился как вкопанный. Его заинтересовали трости. Он видел их и раньше, но мельком; все его внимание тогда было приковано к месту убийства. Итак, одна трость послужила оружием. Здесь, в прихожей, стояли еще четыре. Возможно, с тех пор, как Грей стал хромать, он завел себе целую коллекцию. Ничего удивительного, майор всегда заботился о своей внешности. Видимо, одна трость предназначалась для утренних прогулок, другая для вечерних, третья – покрепче – для загородных поездок, и еще одна – на всякий случай.
   Взгляд Монка остановился на темной прямой трости цвета красного дерева с красивым медным обручем, отчеканенным в виде звеньев замкнутой цепи. Внезапно его бросило в жар; он уже точно знал, что видел эту трость раньше – и не раз.
   Ивэн застыл рядом, явно недоумевая по поводу причины их промедления. Уильям напрягал память, пытаясь вызвать образ человека с этой тростью в руке. Бесполезно. И все же трость была ему знакома, мало того – внушала неясный страх.
   – Сэр? – неуверенно позвал Ивэн. Оба стояли неподвижно посреди прихожей. Монк так и не смог представить ни человека, ни даже его руку – он видел одну только трость.
   – Вы о чем-то задумались, сэр? – Голос Джона вывел его из столбняка.
   – Нет. – Уильям наконец шевельнулся. – Нет. – Надо было как-то объяснить свое поведение, и он сказал, с трудом подыскивая слова: – Я просто прикидывал, с чего начать. Вы говорите, Гримуэйд не обратил внимания на их имена, когда просматривал документы?
   – Нет. Но какая разница: имена-то все равно наверняка были вымышленные.
   – Да, конечно. Но тот, кому заказали фальшивые документы, тоже мог их запомнить. – Вопрос Монк явно задал дурацкий – пришлось выкручиваться. Больше таких ошибок делать не стоило, потому что Ивэн внимал каждому его слову, ища в нем некое откровение. – А мошенников, подделывающих документы, в Лондоне более чем достаточно. – Он постарался, чтобы голос его звучал твердо и значительно. – И осмелюсь предположить, скоро выяснится, что полицейские документы на прошлой неделе подделывали сразу несколько таких умельцев.
   – О… Да, конечно. – Ивэн был полностью удовлетворен таким объяснением. – Но Гримуэйд обратил внимание только на номер полицейского участка.
   – Естественно. – Монк уже полностью взял себя в руки. – Впрочем, надеюсь, этого будет достаточно.
   Ивэн тем временем закрыл дверь и повернул ключ в замке.
   Но когда они оказались на улице, Уильям резко изменил планы. Ему захотелось посмотреть, какое будет у Ранкорна лицо, когда он услышит об ограблении и поймет, что, коль скоро Шелбурн тут ни при чем, то публичного скандала не предвидится. И, стало быть, из двух опасностей остается одна: не справиться с делом. А в случае успеха Монку вообще ничего не грозит.
   Он под благовидным предлогом отослал Ивэна, предупредив, что через час им нужно встретиться снова, а сам остановил кэб и покатил по солнечным шумным улицам к полицейскому участку. Когда Уильям переступил порог кабинета, Ранкорн повернул к нему сияющее благодушием лицо.
   – Доброе утро, Монк, – бодро приветствовал он. – Ничего нового, как я понимаю?
   Для начала инспектор доставил себе удовольствие, изобразив неуверенность – стал очень похож на робкого купальщика, которому предстоит окунуться в холодную воду.
   – Это дело полно неожиданностей, – ответил он невпопад, встречаясь взглядом с начальником.
   Ранкорн напустил на себя мрачный вид, но было ясно, что в душе он ликует.
   – К несчастью, мы не уполномочены развлекать публику, – ответил он, тоже растягивая удовольствие. – Да и не забавляет их наш озадаченный вид. Вы сильно сдали, Монк. – Он слегка нахмурился и откинулся в кресле. Проникший через окно солнечный луч упал ему на макушку. Голос Ранкорна внезапно исполнился сочувствия. – Вы уверены, что оправились от удара? Что-то вы сами на себя не похожи. Раньше вы были не таким… – Он улыбнулся, как бы смакуя про себя еще не произнесенное слово. – Таким робким. Вашей целью всегда было правосудие, причем единственной целью. Не помню случая, чтобы вы спасовали даже в самых сложных обстоятельствах. – В глубине его глаз таились сомнение и неприязнь. Почему-то в эти мгновения Ранкорн напомнил Монку человека, балансирующего на неподвижном велосипеде. – С вашими-то качествами, позволившими вам подняться так высоко и так быстро… – Начальник приостановился, выжидая. Теперь он напомнил Монку паука, подстерегающего муху: рано или поздно она непременно запутается в расставленных сетях, и уж тогда…
   Монк решил продолжить игру. Ранкорн торжествовал победу и невольно выдавал свои истинные чувства, а стало быть, и слабые места.
   – Это дело не похоже на все прежние, – неуверенно ответил он, подпустив в голос тревожную нотку, и сел на стул напротив бюро. – Не помню ничего подобного.
   – Убийство есть убийство, – несколько напыщенно изрек Ранкорн. – Правосудию все едино и, позвольте быть до конца откровенным, публике – тоже. Но это дело содержит в себе все, что может привлечь внимание публики, точнее – журналистов, которые ее пугают и интригуют.
   Монк решил блеснуть педантизмом.
   – Не совсем, – возразил он. – Здесь нет любовной истории, а публика обожает именно романы. А главное – здесь нет женщины.
   – Нет любовной истории? – Брови Ранкорна подпрыгнули. – Я никогда не подозревал вас в малодушии, Монк, а тем более в тупости! – Лицо его выражало глубочайшее удовлетворение и живейший интерес. – Вы уверены, что с вами все в порядке? – Он чуть подался вперед для вящего эффекта. – Головными болями не страдаете? Знаете, после такого страшного удара по голове… Может быть, вы теперь этого и не помните, но, когда я навестил вас в больнице, вы меня даже не узнали.
   Усилием воли Монк изгнал одну пугающую мысль, готовую вторгнуться в его сознание.
   – Неужели роман? – тупо спросил он – так, словно и не слышал последних слов Ранкорна.
   – Джослина Грея с его невесткой! – Ранкорн впился в Монка колючим взглядом из-под прикрытых век.
   – И публика уже знает об этом? – с невинным видом удивился Уильям. – У меня не было времени пролистать газеты. – В сомнении он выпятил губу. – Вы полагаете, было благоразумно сообщать об этом прессе? Лорд Шелбурн вряд ли придет в восторг!
   Лицо Ранкорна вытянулось.
   – Нет, разумеется, я ничего им пока не сообщал! – Он уже с трудом сдерживался. – Но рано или поздно сказать придется. Вы не можете держать это в секрете вечно. – Он взглянул на Уильяма чуть ли не с аппетитом. – Вы сильно изменились, Монк. Вы были всегда таким бойцом!.. Вас словно подменили. Такое впечатление, что вы сами себе кажетесь незнакомцем. Вы, случаем, не забыли себя прежнего?
   На краткий миг Уильям утратил дар речи. Удар был сокрушителен. Он должен был догадаться! Боже, как он был слеп! Конечно, Ранкорн прекрасно знает, что Монк утратил память. Если он и не понял это с самого начала, то, значит, догадался потом – наблюдая за неуклюжими маневрами Монка. Ранкорн – профессионал, он потратил всю жизнь на то, чтобы научиться отличать правду ото лжи и делать тайное явным. Каким нужно быть непроходимым дураком, чтобы надеяться обмануть Ранкорна! Кровь бросилась Уильяму в лицо.
   Он чувствовал на себе пристальный взгляд Ранкорна. Единственный выход – перейти от обороны к нападению. Монк выпрямился.
   – Если я и кажусь незнакомцем, то только вам, сэр. Похоже, вам просто не нравится, что я веду себя не столь опрометчиво, как прежде. – И он сделал паузу, предвкушая момент, ради которого и затеял весь этот разговор. Потом взглянул Ранкорну в глаза. – Я пришел сказать вам, что квартира Джослина Грея была ограблена. По меньшей мере, обыскана и буквально перевернута вверх дном. Сделали это два человека, выдавшие себя за полицейских. Привратнику они предъявили хорошо сфабрикованные подложные документы.
   Лицо Ранкорна окаменело и пошло красными пятнами. Монка так и подмывало добить начальника.
   – Все предстает в совершенно ином свете, не правда ли? – бодро добавил он, как бы приглашая Ранкорна тоже воспрянуть духом. – Не представляю себе лорда Шелбурна, обшаривающего квартиру покойного брата под видом полицейского, да еще в компании с наемным жуликом.
   В течение нескольких секунд Ранкорн судорожно работал мозгами.
   – Значит, он нанял пару жуликов. Проще простого.
   Однако Монк был во всеоружии.
   – Если дело стоило такого риска, – возразил он, – почему лорд Шелбурн до сих пор медлил? В его распоряжении было два месяца.
   – Какого риска? – В голосе Ранкорна прозвучала насмешка. – Они чисто сработали. Все достаточно просто: установить за домом слежку, убедиться в отсутствии настоящих полицейских, потом предъявить привратнику «липу», сделать свое дело – и испариться. А третий наверняка караулил на улице.
   – Я не имел в виду риск быть схваченными на месте преступления, – презрительно отрезал Монк. – С точки зрения лорда Шелбурна куда страшнее, если бы нанятые им взломщики стали его потом шантажировать.
   Судя по лицу Ранкорна, эта мысль ему в голову не приходила.
   – Он мог их нанять, не называя себя.
   Монк улыбнулся.
   – Выходит, он так хотел получить назад какую-то улику, что нанял двух громил и выложил круглую сумму за добротную фальшивку? Да самый тупой вор, заполучив ее в руки, не кинется прямиком к нанимателю! Он начнет тянуть из него деньги. Ведь весь Лондон знает, что в этой квартире произошло убийство. Нужно быть сумасшедшим, чтобы доверить такое дело наемным взломщикам.
   Ранкорн уставился на крышку стола. Монк терпеливо ждал.
   – Так что вы теперь предполагаете? – сказал наконец начальник. – Кому-то это было нужно. Или вы думаете, что это были случайные воришки с улицы?
   Монк уклонился от прямого ответа.
   – Я намерен это выяснить, – сказал он, встав и отодвинув стул. – Тут может всплыть нечто такое, о чем мы и не подозревали.
   – Для этого нужно быть дьявольски хорошим сыщиком! – Глаза Ранкорна вновь торжествующе блеснули.
   Монк ответил ему спокойным взглядом.
   – Он перед вами. – Вызов был брошен. – Или, вы полагаете, что-то изменилось?
   Покидая кабинет Ранкорна, Уильям понятия не имел, с чего начать. Все связи были утрачены. Он мог столкнуться на улице лицом к лицу с бывшим своим осведомителем – и не узнать его. Просить о помощи коллег тоже не имело смысла. Многие из них наверняка относились к нему не лучше, чем Ранкорн, причем Монк не знал, кто именно. Они бы немедленно догадались, насколько он беспомощен. Сыщик, утративший память! Таких следует добивать из жалости. Монк был теперь убежден, что Ранкорн обо всем знает, просто ограничивается пока язвительными намеками. Выход один: больше ни одна душа не должна проникнуть в его тайну, пока он не восстановит память и навыки. А там уж он им покажет! Только бы справиться с делом Грея!
   Было неприятно сознавать, что многие его ненавидят, хотя ненависть эту он, скорее всего, заслужил.
   Монк не просто боролся за выживание или докапывался до истины. Ему ведь еще не терпелось обойти Ранкорна, оставить его в дураках и убедиться, что тот прочувствовал свое поражение. Наблюдай он за этим поединком со стороны, его симпатии, возможно, оказались бы на стороне начальника.
   Был ли он всегда столь жесток с другими или стал таким только сейчас – под влиянием страха?
   С чего начать поиск воров? Даже Ивэну, который нравился ему все больше и больше – благовоспитанному, смышленому, чистому помыслами Ивэну – он не решился бы открыть всю правду о себе. А ведь, помимо Бет, Джон был единственным человеком, который относился к Монку с симпатией. Но именно поэтому Уильяму не хотелось ронять себя в глазах юноши.
   Итак, имен осведомителей и скупщиков краденого выспросить не у кого. Значит, нужно выйти на них самому. Судя по всему, будучи хорошим сыщиком, он имел разветвленную сеть осведомителей. Они должны знать его в лицо!
   На встречу с Ивэном он опоздал и, застав его на месте, извинился, чем изрядно удивил молодого коллегу: начальники редко признают свою вину перед подчиненными. Монк тут же мысленно сделал себе замечание; если он хочет, чтобы Ивэн ни о чем не догадался, вести себя следует естественней. Он предложил зайти перекусить в один трактирчик с крайне дурной репутацией, где собирался через слугу дать знать осведомителям, что нуждается в их услугах. Дня за три-за четыре следовало проделать то же самое в нескольких злачных местах.
   Монк не помнил ни имен, ни лиц, но запах дешевой таверны был ему знаком. Каким-то образом он знал, как здесь следует себя вести: плечи должны быть чуть опущены, походка – расслаблена, глаза надлежало держать полуприкрытыми, взгляд иметь усталый. Человека узнают не по одежде, а по манере держаться; во что ни переодень шулера, карманника или громилу, Монк все равно определил бы, кто из них кто. С другой стороны, жулики высокого пошиба носят шикарные костюмы – недаром же его самого служитель в больнице принял за афериста.
   Ивэн явно выделялся на общем фоне: слишком уж у него был ясный взгляд и простодушное лицо. К счастью, высококлассные мошенники именно так и выглядят.
   Посетив с дальним прицелом кабачок, располагавшийся западнее Мекленбург-сквер, они переместились к северу, на Пентонвилл-роуд, а затем почтили своим присутствием юго-восточный Кларкенуэлл.
   Вопреки логике, уже на следующий день Монк почувствовал, что валяет дурака. То-то посмеялся бы Ранкорн, узнав о его затее! Однако вскоре в переполненном кабачке под названием «Ухмыляющаяся крыса» за их столик скользнул неряшливый желтозубый человечек и опасливо покосился на Ивэна. В помещении было шумно; стоял крепкий дух эля, пота, грязной одежды и давно не мытых тел; над тарелками висел тяжелый пар. Пол был посыпан опилками, а кое-где – битым стеклом.
   – Здрасте, мистер Монк; что-то давно вас не видать. Были где-нибудь?
   Уильям постарался ничем не выдать своего волнения.
   – Попал в аварию, – равнодушно отозвался он.
   Человечек окинул его критическим взглядом.
   – Ага, вас, болтают, шандарахнуло малость…
   – Все верно, – кивнул Монк. Торопиться не следовало, иначе осведомитель запросил бы с него слишком много. Уильям чувствовал нутром, что к делу надо переходить постепенно.
   – Что-нибудь стоящее? – спросил человечек.
   – Может быть.
   – Ну, – подумав, сказал он, – вы всегда играли честно. Потому-то я и хожу к вам, а не к прочим ищейкам. Такие иногда попадаются, что стыдно молвить. – Состроив презрительную гримасу, он покрутил головой и шумно фыркнул.
   Монк улыбнулся.
   – Ну, так что вы хотите-то? – спросил человечек.
   – Есть кое-какой интерес. – Инспектор слегка понизил голос, по-прежнему не глядя на собеседника. – Краденые вещи; перекупка и спец по подложным документам.
   Человечек тоже уткнулся взглядом в стол, испятнанный следами от пивных кружек.
   – Перекупщиков много, начальник, а хороших спецов по «липе» на пальцах перечтешь. Знатные, небось, вещи-то?
   – Не очень.
   – Чего ж вам так неймется? Прижали?
   – Да.
   – Понял. И что за вещи?
   Монк принялся описывать по памяти:
   – Столовое серебро…
   Человечек бросил на него сокрушенный взгляд, и Монк решил серебро пропустить.
   – Нефритовые безделушки, – продолжил он. – Одна шесть дюймов высотой, изображает танцующую леди с поднятыми руками, согнутыми в локтях. Цвет белый, чуть розоватый…
   – А, ну это уже куда ни шло, – человечек слегка воспрянул. Монк по-прежнему избегал встречаться с ним взглядом. – Розоватого нефрита не так уж и много. Чего еще?
   – Серебряная сахарница, высотой четыре или даже пять дюймов. И пара инкрустированных табакерок.
   – А что за табакерки, начальник? Золото, серебро, эмаль?
   – Не помню.
   – Это как же? А тот, кого грабанули, он, что, без памяти? – Лицо осведомителя потемнело, и он впервые с подозрением глянул на Монка. – Эге! Уж не мокрое ли это дело?
   – Именно, – ровным голосом подтвердил Уильям, разглядывая стену. – Но воры тут ни при чем. Он был мертв задолго до ограбления.
   – Точно, начальник?
   – Точно. Он уже два месяца как мертв. – Монк горько усмехнулся. – Даже я это помню. Грабили пустую квартиру.
   Перед тем как ответить, человечек на минуту погрузился в размышления.
   – Грабанули покойника? – наконец проговорил он с пренебрежением. – Боюсь, безнадега. А при чем тут липовые бумаги?
   – Чтобы проникнуть в дом, воры предъявили привратнику поддельные полицейские удостоверения.
   Лицо человечка озарилось восторгом, и он тихонько захихикал.
   – Мне это нравится! – Он утер рот тыльной стороной ладони и снова хихикнул. – Таких парней и закладывать грешно.
   Монк достал из кармана полсоверена и положил на стол. Человечек уставился на золотую монету, как загипнотизированный.
   – Мне нужен тип, который сделал им документы, – повторил Уильям, взял монету и снова положил в карман. Человечек проводил ее взглядом. – И без глупостей! – предупредил его инспектор. – Если почувствую твои пальцы в моем кармане, щипать тебе паклю. Ничто так не способствует развитию пальцев, как щипание пакли.
   Он внутренне содрогнулся, внезапно вспомнив пальцы каторжников, окровавленные от бесконечного выщипывания пакли из пеньковых канатов – день за днем, год за годом.
   Человечек поежился.
   – Обижаете, мистер Монк. Да в жисть бы не подумал залезть вам в карман. – Он торопливо перекрестился, и Монк решил не докапываться до истины. – Ну, богадельни вы, верно, и сами уже тряхнули? – скроив гримасу, продолжал человечек. – Значит, еще не окрестили там вашу нефритовую леди…
   Ивэн смутился и вопросительно взглянул на Монка.
   – Ломбарды, – перевел тот специально для помощника. – Обычно воры предпочитают с ними не связываться, но больно уж мало платят им скупщики краденого. – Он вынул из кармана пять шиллингов и протянул человечку. – Будь здесь через два дня. Если что-нибудь разнюхаешь, полсоверена – твои.
   – Хорошо, начальник, но только не здесь. Есть одно шумное местечко, называется «Пурпурная утка», это на Пламбер-роу, возле Уайтчепел-роуд. Вот там. – Он окинул Монка критическим взглядом. – Смените шкурку, как пойдете, а то ни дать ни взять болтушок. И прихватите золотой – что-нибудь да разнюхаю. Ваше здоровье, начальник! И ваше. – Он мельком взглянул на Ивэна, соскользнул с табурета и исчез в толпе.
   Монк ликовал. Ради этого стоило даже попробовать здешний пудинг. Он поглядел на Ивэна и широко улыбнулся.
   – Для следующей встречи переоденьтесь, – пояснил он. – А то у вас вид как у проповедника.
   – О! – Джон тоже улыбнулся – с облегчением. – Понимаю.
   И он снова с интересом оглядел грязную толпу, по-прежнему видя в здешних обитателях персонажей таинственного приключения.
   Через два дня Монк, одетый в подобающие случаю обноски, явился в назначенное место. Он бы многое отдал, чтобы вспомнить хотя бы имя своего осведомителя, но все, что происходило с Монком после семнадцати лет, казалось отделенным от него непроницаемой завесой. Первый год своей лондонской жизни он еще мог бы припомнить, да и то смутно. Бессонными ночами Уильям бессмысленно смотрел в темноту, позволяя мыслям свободно блуждать в надежде, что однажды все вдруг прояснится и память вернется к нему.
   Они сидели в «Пурпурной утке»; на лице Ивэна были написаны отвращение и любопытство. Глядя на помощника, Монк невольно задавался вопросом: неужели для него самого все это было когда-то внове?
   Ждать им пришлось около часа, затем возник осведомитель и с ухмылкой молча опустился на соседний стул.
   Монк по-прежнему не спешил, чтобы не завышать цену за услуги.
   – Выпьете? – предложил он.
   – Нет, гинеи будет вполне достаточно, – отвечал осведомитель. – А то, знаете, увидят, что я пью, прошу прощения, с такими, как вы… А слуга тут приметливый и болтливый.
   – Ладно, – согласился Монк. – Но гинею придется сначала отработать.
   – Ну, мистер Монк! – Он состроил обиженную мину. – Да когда ж я вас надувал?
   Об этом Уильям и понятия не имел.
   – Вы нашли того малого, что подделал документы? – спросил он.
   – Насчет нефрита я, конечно, не уверен…
   – Того, что подделал документы, – вы нашли?
   – Вы Слепого Томми знаете?
   На секунду Монком овладела паника. Ивэн смотрел на него во все глаза. Должен ли он знать Томми?
   – Томми? – Уильям моргнул.
   – Ну да! – нетерпеливо подтвердил осведомитель. – Слепого Томми. Хотя он больше для виду слепой, чем на самом деле.
   – Где мне найти его? – Монк вновь решил уклониться от прямого ответа.
   – Как же! Найдете вы его! – Человечек даже развеселился при этой очевидно нелепой мысли. – Его вам самому нипочем не найти. Он в таких трущобах живет, что черта лысого на него выйдешь. Но я вас туда проведу.
   – Так это Томми подделал полицейские бумаги?
   Человечек взглянул на него с откровенным изумлением.
   – Конечно, нет. Да он и имени-то своего написать не сможет, не то что «липу» сварганить! Зато он знает всех, кто этим промышляет. Вот у него и спросите насчет полицейских бумаг.
   – Хорошо. А что c нефритовой статуэткой?
   Лицо человечка сморщилось, как резиновое.
   – Трудно с этим, начальник. Тут один малый купил что-то такое, но он божится, будто это ему загнал какой-то коридорный. Но вы ведь не интересуетесь коридорными!
   – Нет, гостиничными ворами я не интересуюсь, – сказал Монк. – И больше ничего?
   – Совсем ничего!
   Монк видел, что осведомитель лжет, причем сам не знал, откуда взялась у него такая уверенность.
   – Я тебе не верю, Джейк. Но что касается поддельных бумаг – тут ты поработал хорошо. – Он выудил из кармана и отдал обещанный золотой. – Если выведешь нас на того, кто нам нужен, получишь еще. А теперь проводи нас к Слепому Томми.
   Все трое встали и протолкались сквозь толпу к выходу. Они уже отошли от кабачка ярдов на двести, как вдруг Монк сообразил, что назвал осведомителя по имени. Память прояснялась – хотя бы та ее часть, что была связана со службой. Уильям широко улыбнулся Ивэну и ускорил шаг.
   Трущобы были чудовищны – нагромождение гнилых строений, тесно жмущихся друг к другу. Сырые, латаные-перелатаные стены, тесные переулки, сумрачные даже в солнечный летний полдень, влажный, липнущий к коже воздух. От канав тянуло зловонием. Слышался писк крыс. И везде были люди: они толпились в дверных проемах, лежали на мостовой – часто по шесть, по восемь человек в ряд; одни – еще живые, другие – уже скончавшиеся от голода и болезней. Тиф и пневмония часто гостили в таких районах, а венерические заболевания распространялись от одного обитателя к другому с легкостью перелетающей с места на место мухи.
   Уильям видел детей, копошащихся в канавах; им было по пять-шесть лет от роду; видел их бледные заострившиеся лица; часто невозможно было сказать, мальчик перед ним или девочка. И Монк вдруг пришел к выводу, что быть избитым до смерти, как это случилось с Греем, – далеко не самая страшная смерть.
   Он покосился на Ивэна и встретил взгляд грустных широко отверзтых глаз. Слова здесь были бы неуместны, и Монк просто стиснул руку молодого человека, чтобы хоть как-то его подбодрить.
   Они следовали за Джейком из переулка в переулок, затем – вверх по хилым лестницам, причем каждая ступенька опасно проседала под ногой. Наверху Джейк остановился, и голос его зазвучал теперь несколько глухо. Так обычно говорят в присутствии покойника.
   – Еще один пролет, мистер Монк, и направо будет дверь Слепого Томми.
   – Спасибо. Гинею я отдам, когда поговорю с ним и пойму, что он сможет помочь.
   Джейк осклабился.
   – Да она уже у меня, мистер Монк. – Он поднял и показал блестящую монету. – Думаете, я забыл ремесло? В молодые годы я был карманник – хоть куда! – Он засмеялся и спрятал монету. – И учитель у меня был что надо. Увидимся, мистер Монк! С вас еще одна такая же, если достанете тех парней.
   Уильям и не хотел, а улыбнулся. Еще в детстве Джейк попал в руки сурового учителя – человека, показывавшего мальчишкам приемы карманной кражи и в обмен на пропитание отбиравшего у них добычу. Но другого выхода у мальчишек не было – разве что умереть с голоду. И все же зрелых лет достигали только самые искусные, дерзкие и удачливые.
   – Если возьму их – она твоя, Джейк, – пообещал Монк, затем повернулся и в сопровождении Ивэна миновал последний пролет. Дверь он открыл без стука.
   Слепой Томми, видимо, ожидал его. Это был вертлявый старичок не более пяти футов ростом, с уродливым острым личиком и шикарно (по его понятиям) одетый. Что же касается зрения, то, самое большее, страдал он близорукостью, поскольку сразу заметил вошедшего и немедленно признал.
   – Вечер добрый, мистер Монк! Слышал, вы интересуетесь хорошей «липой»?
   – Верно, Томми. Мне нужен тот, кто сделал бумаги двум громилам, которые потрясли квартиру на Мекленбург-сквер. Они попали в дом по полицейским удостоверениям.
   Лицо Томми выразило изумление.
   – Мне это нравится, – сообщил он. – Это была чистая работа, да…
   – При условии, что вы в этом не замешаны.
   – Что-нибудь серьезное? – Глаза старика сузились.
   – Убийство, Томми. Кто бы это ни сделал – болтаться ему на виселице. А тому, кто помогал, не миновать морского путешествия.
   – О боже! – Томми заметно побледнел. – Никогда меня не тянуло в Австралию [8 - В то время австралийская колония была местом ссылки для уголовников из Англии.]. О ней такое болтают! – Он передернул плечами. – Полно дикарей, а звери – таких и Господь никогда не создавал. Твари с дюжиной ног, а то и вообще безногие! Ух! – Он закатил глаза. – Самое что ни на есть языческое место.
   – Так вот, вы рискуете туда отправиться, – без тени симпатии предупредил его Монк, – если не укажете мне того, кто подделал удостоверения.
   – А это точно было убийство? – Томми все еще колебался.
   Уильям прикинул шансы.
   – Точнее некуда! – сказал он, угрожающе понизив голос. – Убийство и грабеж. Украли серебро и нефрит. Вам что-нибудь известно насчет танцующей леди из розоватого нефрита высотой около шести дюймов?
   Томми уже оборонялся, в голосе его звучал страх.
   – Скупка – не моя епархия, начальник. Не шейте вы мне это дело!
   – А подделки? – напирал Монк.
   – Ладно уж, отведу я вас к нему. А мне что-нибудь с этого будет?
   Надежда умирает последней. Если даже пугающая реальность трущоб не способна убить ее, то куда уж там Монку!
   – Если это тот, кого я ищу, – проворчал он.
   Томми повел их новым лабиринтом переулков и лестниц. Хотелось бы Монку знать, какое расстояние они в самом деле покрыли. Такое впечатление, что все это время они блуждали на пятачке в несколько сот квадратных ярдов. Вскоре они остановились у большой двери. Томми резко постучал и, как только дверь распахнулась, исчез за углом.
   Комната оказалось довольно светлая. В воздухе чувствовался запах гари. Переступив порог, Уильям невольно обратил внимание на застекленные отверстия в потолке. Он перевел взгляд на стены и отметил, что окна здесь огромной величины. Конечно, для подделки документов освещение требуется хорошее.
   Человек, находившийся в комнате, повернулся к вошедшим. Был он коренастый, широкоплечий, с руками – как лопаты. Многолетняя грязь, казалось, въелась в бледную кожу его лица, а бесцветные волосы торчали в разные стороны.
   – Ну? – раздраженно осведомился он. Монк мельком увидел его гнилые обломанные зубы. Ему почудилось, что даже на таком расстоянии он чувствует зловонное дыхание.
   – Вы сделали для двух человек удостоверения сотрудников полицейского участка на Лайм-стрит. – Это было скорее утверждение, чем вопрос. – Сами вы мне не нужны. Мне нужны эти двое. Дело связано с убийством, так что вам лучше держаться от него подальше.
   Мужчина взглянул на него искоса. Тонкие губы растянулись в понимающей ухмылке.
   – Вы – Монк?
   – Допустим. – Уильям был удивлен, что мужчина о нем слышал. Неужели слава о нем простиралась столь широко? Скорее всего.
   – И вы раскручиваете этот грабеж? – И коренастая туша затряслась от беззвучного смеха.
   – В том числе и грабеж, – ответил инспектор. Не хотелось выдавать, что убийство и ограбление произошли не одновременно. Угроза виселицы – хороший козырь.
   – Чего вам надо? – спросил мужчина. Он уже не смеялся; голос его прозвучал хрипло.
   – Кто они? – сказал Уильям.
   – Ну, мистер Монк, откуда же мне знать! – Мужчина пожал массивными плечами. – Я у них имена не спрашивал.
   – Возможно, что так. Но кто они такие, вы знаете. Не прикидывайтесь дурачком, это вам не идет.
   – Я знаю многих, – согласился он, и голос его упал чуть ли не до шепота. – Конечно, знаю. Но не каждого же бродягу, который замахнулся на кражу со взломом.
   – Бродягу? – Монк посмотрел на него с издевкой. – Вы что же, делали им документы бесплатно? Из сострадания? Они вам заплатили. А если не они лично, то кто-то другой. Меня интересует, кто вам платил.
   Прищуренные глаза мужчины раскрылись пошире.
   – О, это умно, мистер Монк, очень умно! – И он беззвучно зааплодировал своими широченными ладонями.
   – Кто вам платил?
   – Если я начну выдавать своих клиентов, мистер Монк, кто же станет ко мне обращаться? Все, что я могу вам сказать: это был ростовщик.
   – А кто к вам станет обращаться в Австралии? – Уильям взглянул на гибкие, чуткие пальцы мужчины. – Тяжелая работа, дурной климат…
   – Хотите загнать меня на корабль? – Тонкие губы скривились в улыбке. – Для начала меня надо арестовать, а вы знаете, как здесь легко скрыться. – Улыбка его застыла. – Вы сваляли дурака, заявившись в трущобы. Тут с ищейками случаются ужасные вещи, стоит только слово сказать.
   – Как и с теми, кто подделывает бумаги, а потом доносит в полицию на своих клиентов… Стоит только слово сказать, – немедленно добавил Монк. – Таким людям ломают пальцы. Ну подумайте, что бы вы стали делать с поломанными пальцами!
   Мужчина уставился на инспектора с ненавистью.
   – Это почему же вы говорите, мистер Монк, что я на кого-то донес?
   В дверях беспокойно шевельнулся Ивэн. Уильям даже не оглянулся.
   – Я просто скажу, что грабители были арестованы по вашему доносу.
   – Вы ж никого еще не арестовали! – Теперь мужчина смотрел на него с недоумением.
   – Не арестовал – так арестую.
   – Погодите, мистер Монк, а как же вы их арестуете, если я вам ничего не сказал?
   – Логично, – заметил Уильям. – Но неверно. Я ведь могу ошибиться и арестовать кого-нибудь не того. А пока это выяснится, пальчики ваши уже будут переломаны. Срастаются же они очень медленно и болезненно, как мне рассказывали.
   Лицо мужчины исказилось от злобы.
   – Кто вам платил? – Монк чуть подался вперед.
   – Джосайя Уигтайт, ростовщик, – бросил мужчина. – Найдете его на Ган-лейн, Уайтчепел. А теперь убирайтесь!
   – Ростовщик… А какую публику он ссужает деньгами?
   – Такую публику, которая может вернуть ему деньги с процентами, кретин!
   – Благодарю вас. – Монк улыбнулся и выпрямился во весь рост. – Считайте себя в безопасности. Вы нам ничего не говорили.
   Мужчина ответил проклятием, но Уильям уже перешагнул порог и, сопровождаемый встревоженным и смущенным Ивэном, заторопился вниз по хилой лестнице. Он ничего не стал объяснять своему помощнику и вообще старался не встречаться с ним взглядом.
   К ростовщику они сегодня уже не успеют. Единственной заботой теперь было выбраться из трущоб, пока их никто не зарезал, позарившись на поношенную одежду или просто из ненависти к чужакам.
   На знакомой улице Монк пожелал Ивэну доброй ночи. Тот помедлил, потом негромко попрощался и ушел в ночь, освещаемый газовым фонарем.
   Вернувшись к миссис Уорли, Уильям съел горячий ужин, радуясь каждому кусочку и в то же время ненавидя его, потому что там, в трущобах, многие считали величайшей удачей, что не умерли сегодня с голоду.
   Несомненно, Монку, в отличие от Ивэна, часто приходилось бывать в подобных местах. Он инстинктивно чувствовал, как себя следует вести, как слиться с толпой, став неотличимым от других, как не выглядеть чужаком и уж тем более – представителем власти. Нищета, безнадежность, беспомощность обездоленных вызывали в Монке жалость и гнев, но ни в коем случае не удивление. Сегодняшний беспощадный разговор с изготовителем фальшивок Уильям тоже вел чисто инстинктивно, без особых расчетов. Просто он знал трущобы и их обитателей. Не исключено, что он сам когда-то боролся в их недрах за жизнь.
   Тарелка опустела, и Монк, откинувшись на спинку стула, вновь мысленно вернулся к делу Грея.
   Появление ростовщика придавало смысл всей истории. Джослин занял денег, а затем вместе с мистером Лэттерли и многими другими опрометчиво вложил их в жульническое предприятие. Деньги пропали. Семейство отказалось помочь. Что, если ростовщик захотел припугнуть Джослина (а заодно и других должников), выколотив из него долг? Тот стал сопротивляться – и дело кончилось убийством. Вполне возможно. Тогда гость Йитса – это просто-напросто головорез, подосланный ростовщиком. Йитс и Гримуэйд сходятся в том, что это был мужчина высокий, крупный и, надо полагать, сильный.
   Ивэн сегодня прошел боевое крещение. Странно: он даже не спросил Монка, в самом ли деле тот собирался арестовать невинного человека, якобы по доносу изготовителя фальшивок. Уильям поморщился, вспомнив о своих словах. Разумеется, то была просто пустая угроза. Или нет?
   Что теперь Ивэн думает о нем? Монку это было далеко не безразлично. Возможно, Джон счел его методы ужасными – ничуть не лучше самого преступления. Неужели он так и не понял, что это лишь слова – только слова и ничего больше?
   Или Ивэн понимал, что происходит, гораздо лучше самого Монка? Ведь он знал прошлое своего начальника. Может быть, в прошлом Уильям без колебаний приводил такие угрозы в исполнение?
   А что бы сказала Имогена Лэттерли? Ей бы все это показалось нелепым сном. Трущобы для нее были так же далеки, как другие планеты. Она бы пришла в ужас, увидев нечто подобное. Присутствуй она при разговоре Монка с изготовителем фальшивок, его бы к ней и на порог не пустили.
   Полный гнева и боли, инспектор сидел и смотрел в потолок. То, что завтра, возможно, он найдет убийцу Грея, казалось ему теперь слабым утешением. Он ненавидел мир, в котором был вынужден жить. Его тянуло в другой мир, чистый и милосердный, в мир семейства Лэттерли. Чарльз не относился бы к нему свысока, Имогена одарила бы его своей дружбой, и даже с Эстер он мог бы ссориться без намека на социальное неравенство. Однако в глубине души Монк чувствовал, что, даже окажись он в этом светлом мире, ему все равно не удастся забыть о существовании трущоб с их отчаянием и жестокостью.
   Так пусть его гнев хотя бы обретет конкретную цель; он должен найти человека, заплатившего за то, чтобы Джослина Грея избили до смерти. Тогда покойный Грей перестанет тревожить воображение Монка – и Ранкорн будет посрамлен.

Глава 10

   Монк послал Ивэна поинтересоваться в ломбардах насчет розоватого нефрита, а сам решил наведаться к Джосайе Уигтайту. Адрес удалось установить без труда. Ростовщик свил гнездо на расстоянии мили к востоку от Уайтчепела. Узкое здание пряталось между неряшливой адвокатской конторой и потогонной мануфактурой. Там, в полутьме и зловонии, женщины шили рубашки, работая по восемнадцать часов в сутки ради нескольких пенсов. Ночью многие выходили на панель, и постыдно заработанная серебряная монетка немедленно тратилась на еду или квартирную плату. Были там жены бедняков, пьяниц, калек, но в большинстве случаев на мануфактуру шли бывшие служанки и горничные, уволенные за дурной нрав, нечестность, за дерзкий язык и, наконец, за греховную связь с хозяйским сынком. От связей этих часто рождались дети, а с такой репутацией устроиться служанкой было уже невозможно.
   Внутри контора оказалось сумрачным помещением с задернутыми шторами и наполненным запахами пыли, полировки и старой кожи. В первой комнате на высоком табурете сидел одетый в черное клерк.
   – Доброе утро, сэр, чем мы вам можем быть полезными? – приветствовал он Монка; голос его был мягок, как речной ил. – Вероятно, небольшие затруднения? – Он потер ладони с видом зябнущего человека. – Временные, конечно. – И сам улыбнулся собственному притворству.
   – Я надеюсь, что так. – Монк улыбнулся в ответ.
   Клерк знал свое дело. Он внимательно осмотрел Уильяма. Ни суетливости, ни нервозности; напротив, в облике клерка проглянуло вдруг что-то волчье. Инспектору пришло в голову, что сам он выглядит довольно неуклюже.
   – Это целиком зависит от вас, – добавил он, чтобы отвести от себя какие-либо подозрения.
   – Естественно, – согласился клерк. – Для того мы и существуем: выручать джентльменов, испытывающих временные денежные затруднения. На определенных условиях, конечно, как вы сами понимаете. – Он выудил чистый лист бумаги и приготовил перо. – Могу я услышать подробности, сэр?
   – Я не испытываю денежных затруднений, – ответил Монк с легкой усмешкой. Он ненавидел ростовщиков, ненавидел то, с каким удовольствием творили они свои отвратительные дела. – Во всяком случае, не настолько, чтобы обращаться к вам. А мое нынешнее затруднение мне хотелось бы обсудить с самим мистером Уигтайтом.
   – Несомненно. – Клерк кивнул с понимающей улыбкой. – Все деловые вопросы так или иначе решаются мистером Уигтайтом, мистер… э… – Он приподнял брови.
   – Я не собираюсь занимать у вас деньги, – довольно резко сказал Монк. – Скажите мистеру Уигтайту, что дело касается некой потери, о которой он, несомненно, жалеет.
   – Потере? – Бледное лицо клерка недоверчиво скривилось. – О чем вы толкуете, сэр? Мистер Уигтайт никогда ничего не теряет. – Он даже фыркнул в знак неодобрения.
   Монк наклонился вперед и взялся обеими руками за углы конторки, так что клерк вынужден был взглянуть посетителю в лицо.
   – Вы собираетесь провести меня к мистеру Уигтайту? – отчетливо выговорил он. – Или мне явиться с этой информацией еще кое-куда? – Уильям не хотел раньше времени выдать, кто он такой, и тем самым лишиться фактора внезапности. Вряд ли мистер Уигтайт ожидает визита полицейского.
   – Ах… – Клерк мигом понял, что дело серьезное. – Ах, да… Да, сэр. Я проведу вас к мистеру Уигтайту, сэр. Будьте добры, туда. – Он захлопнул гроссбух и сунул его в выдвижной ящик. Покосился одним глазом на Монка, достал из жилетного кармана ключ, запер конторку и поднялся. – Прошу вас, сэр.
   Внутреннее помещение конторы Джосайи Уигтайта разительно отличалось от безликой казенщины холла. Все здесь дышало покоем, комфортом и роскошью. Большие глубокие кресла, обитые превосходным бархатом; скрадывающий шаги ковер; умиротворяюще тихое шипение газовых ламп, одетых в розовое стекло. Тяжелые шторы не допускали вторжения грубого солнечного света. Бессмысленно было говорить о вкусе или о безвкусице – здесь царствовал комфорт. Обстановка, казалось, навевала сладкие сны. Монк даже невольно почувствовал уважение к мистеру Уигтайту. Несомненно, это был мудрый человек.
   – Ах, – выдохнул мистер Уигтайт. Был он дороден и вздувался подобно огромному бледному грибу за своим столом. Щель рта разошлась в улыбке; выпуклые глаза, однако, не улыбнулись. – Ах, – повторил он. – Какое-нибудь крайне деликатное дело, мистер… э…
   – Да, пожалуй, – согласился Монк. Он решил не садиться пока в мягкое глубокое кресло, опасаясь погрузиться в него, как в трясину. Вышла бы весьма забавная сценка, а это не входило в его планы.
   – Присаживайтесь, присаживайтесь! – Уигтайт приглашающе взмахнул рукой. – Давайте обсудим вашу проблему. Уверен, что вместе нам удастся найти решение.
   – Надеюсь, что так. – Уильям присел на подлокотник кресла. Не совсем удобно, но тем лучше.
   – Временные затруднения? – начал Уигтайт. – Вы хотите вложить деньги в какое-то многообещающее предприятие? И у вас есть богатые родственники, за здоровье которых вы давно уже опасаетесь…
   – Благодарю вас. У меня есть работа, которая меня полностью обеспечивает.
   – Вам повезло. – В ровном бесстрастном голосе Уигтайта особой веры Монк не уловил. Ростовщик был опытным малым и ясно различал, где правда, где ложь.
   – Причем куда больше, чем Джослину Грею! – вдруг сделал выпад инспектор.
   По широкому челу Уигтайта пробежала тень. Не наблюдай за ним Монк столь пристально, он бы ее даже и не заметил.
   – Джослин Грей? – повторил Уигтайт.
   Монк видел, что ростовщик нащупывает удачный ответ. Вот он подумал и выбрал самый неудачный:
   – Не знаю такого, сэр.
   – И даже никогда о нем не слышали? – Уильям старался не слишком напирать на него. При всей своей ненависти к ростовщикам он не позволял гневу подчинить рассудок. Этот мягкий бледный толстяк сам рыл себе яму, в которую в скором времени обрушится его раздутая туша.
   Но Уигтайт уже почуял опасность.
   – Я слышал так много имен, – ответил он весьма осторожно.
   – Тогда вам лучше заглянуть в ваши книги, – посоветовал Монк. – И проверить, если вы запамятовали.
   – Я не держу книг, если долги уже выплачены. – Бледные выпуклые глаза Уигтайта были невинны. – Из соображений осторожности, знаете ли. Люди не любят, когда им что-то напоминает о временах их денежных затруднений.
   – Весьма человечно с вашей стороны, – с сарказмом отозвался Уильям. – А как насчет тех, кто еще не расплатился с вами?
   – Среди них нет мистера Грея.
   – Стало быть, он вернул вам долг? – В голосе Монка невольно прозвучала нотка торжества.
   – Я не утверждал, что он когда-либо брал у меня в долг.
   – А если так, то зачем вы наняли двух громил, которые обманным путем проникли в его квартиру и перевернули ее вверх дном? И, между прочим, прихватили столовое серебро и безделушки! – Монк ощутил восторг, заметив, что ростовщик вздрогнул. – Неуклюже сработано, мистер Уигтайт. Неужели нельзя было подыскать исполнителей почестнее? Или поумнее хотя бы! Кто же ворует по мелочам в таких случаях? За крадеными вещами довольно легко проследить.
   – Так вы из полиции? – злобно спросил Уигтайт.
   – Совершенно верно.
   – Я не нанимал воров! – Ростовщик оборонялся, пытаясь выиграть время и собраться с мыслями; Монк ясно это видел.
   – Вы наняли сборщиков долгов, которые повели себя, как воры, – немедленно ответил он. – Закон в данном случае не видит особой разницы.
   – Конечно, я нанимаю сборщиков, – согласился Уигтайт. – Не могу же я сам гоняться по улице за каждым своим должником!
   – И как часто вы посылали сборщиков с фальшивыми полицейскими удостоверениями к должникам, которых вы предварительно убили?
   И без того скудные оттенки розового покинули лицо Уигтайта окончательно; теперь оно было бледно-серое, как рыбья кожа. Монку даже подумалось на миг: не приключится ли сейчас с ростовщиком обморок? Впрочем, сочувствия при этом он не ощутил.
   Лишь через несколько секунд Уигтайт обрел дар речи.
   – Убили? – Слово прозвучало глухо и бессмысленно. – Клянусь могилой матери, я не имею к этому никакого отношения. При чем здесь я? Зачем мне это было надо? Это безумие! Вы – сумасшедший.
   – Затем, что вы – ростовщик, – сказал Монк, вкладывая в это слово весь свой гнев и презрение. – А ростовщики не могут допустить, чтобы кто-нибудь не платил им долги. – Он угрожающе подался вперед, но Уигтайт не отшатнулся и по-прежнему сидел недвижно. – Все ваше дело развалится, если хоть один не заплатит, – процедил Уильям. – Его примеру тут же последуют другие. Поэтому лучше отправить упрямца на тот свет, чтобы остальные испугались и раскошелились, а?
   – Да не убивал я его! – Уигтайт был напуган не столько даже самим обвинением, сколько ненавистью Монка. Он не понимал, чем заслужил ее.
   – Но вы послали кого-то! Разве это не одно и то же? – настаивал Монк.
   – Нет! Какой смысл?! – В голосе Уигтайта, лаская слух Монка, прорезалась высокая жалобная нотка. – Ладно! – Он поднял жирные мягкие руки. – Я послал их посмотреть, не хранил ли Грей расписки о погашении долга. Я знал, что его убили, и мне просто не хотелось быть замешанным в это дело. Вот и всё, клянусь вам! – Пот, выступивший на его лице, сиял в мягком свете газовых ламп. – Он вернул мне долг! Матерь божья, да там и было-то всего пятьдесят фунтов! Вы, что же, думаете, я подослал бы убийц к должнику из-за пятидесяти фунтов? Да это было бы безумием! Они бы потом шантажировали меня до конца дней. Обобрали меня до нитки – или отправили бы на виселицу.
   Монк смотрел на него. К сожалению, услышанное очень походило на правду. Уигтайт был паразитом, но не дураком. Он бы ни за что не нанял убийц, будь этот долг даже огромен. Если бы он замыслил преступление, то организовал бы его куда умнее. Физическое давление на должника – да, это возможно, но только не зверское убийство в его собственном доме!
   Однако Монк хотел убедиться до конца, что ростовщик действительно ни при чем.
   – Чего же вы тогда ждали? – невыразительно спросил он. – Почему сразу не постарались найти и уничтожить эти расписки?
   Уигтайт понял, что выкрутился. Это ясно читалось на его круглой лоснящейся физиономии.
   – Во-первых, раньше там было полно настоящих полицейских, – ответил он. – Сновали туда-сюда. – Он развел руками. Монку очень хотелось поймать его на лжи, но все пока звучало убедительно. – Слишком велик был риск, – продолжал Уигтайт. – Пришлось бы много заплатить тем, кого я нанял; они бы решили, что я чего-то боюсь. И потом, вы же поначалу искали случайных воров. А после все изменилось, вы заинтересовались его денежными делами…
   – Откуда вы знаете? – Монк верил ему, но на всякий случай продолжал цепляться к каждой неувязке.
   – Слухи-то расходятся. Вы встретились с его портным, с виноторговцем, стали проверять его счета…
   Монк вспомнил, что действительно давал Ивэну такие задания. Похоже, у ростовщика везде имелись глаза и уши. Да иначе и быть не могло – Уигтайт должен был изучать своих клиентов, узнавать их привычки и слабости, искать уязвимые места. Боже, как он противен Монку – этот человек и все ему подобные!
   – О… – Как ни старался Уильям, все же ему не удалось скрыть разочарования. – В следующий раз я буду более осмотрителен при расследовании.
   Уигтайт холодно улыбнулся.
   – Я не доставлю вам больше хлопот. Теперь уже в этом нет никакой надобности. – Ростовщик смаковал свою победу, как ломтик стилтона [9 - Стилтон – сорт английского сыра с плесенью.] или глоток портвейна после ужина.
   Говорить больше было не о чем, и, пройдя мимо елейного клерка в передней конторе, Монк выбрался наружу с твердой решимостью при первой возможности надолго упечь Джосайю Уигтайта за решетку. Возможно, причиной этой решимости была ненависть Уильяма ко всему племени ростовщиков; возможно, ненависть к самому Уигтайту с его толстым брюхом и холодными глазами; а может быть, дело было в том, что расследование убийства Джослина Грея снова зашло в тупик.
   Все, что теперь оставалось Монку, это вновь заняться друзьями Грея, чьи секреты знал покойный, и лордом Шелбурном – к великой радости Ранкорна.
   Но прежде чем он снова ступит на скользкую дорожку, в конце которой его ждет либо арест лорда Шелбурна и крах его собственной карьеры, либо провал расследования, он должен проверить еще несколько версий, какими бы безнадежными они ни казались. И начнет он с Чарльза Лэттерли.
   Монк нанес визит во второй половине дня, когда, по его расчетам, Имогена должна была оказаться дома.
   Встретили его вежливо, но не более. Служанка была слишком хорошо вышколена, чтобы выразить удивление. После нескольких минут ожидания в прихожей его пригласили в гостиную, где на него снова повеяло уютом.
   Чарльз стоял у окна.
   – Добрый день, мистер… э… Монк, – приветствовал он его с холодком. – Чем мы на этот раз обязаны вашим вниманием?
   У инспектора екнуло сердце. Ему вдруг померещилось, что от него еще пахнет трущобами. Вполне возможно, что род занятий и место пребывания накладывает на облик человека неизгладимый отпечаток.
   – Я по-прежнему занимаюсь расследованием убийства Джослина Грея, – несколько невпопад ответил Монк. Он чувствовал, что Имогена и Эстер смотрят на него, поклонился Чарльзу и – не поднимая глаз – дамам.
   – И, надо полагать, пришли к какому-то заключению, не так ли? – Чарльз приподнял брови. – Нам очень жаль Джослина, поскольку все мы его знали, но мы, право, не просили вас докладывать нам ежедневно о ваших успехах и неудачах.
   – Совершенно верно, – ответил Уильям, и в сердце шевельнулось горькое сожаление, что он никогда не станет своим в таком вот светлом уютном доме. – Но именно потому, что вы знали майора Грея, мне и хотелось бы вновь побеседовать с вами. Сначала мы полагали, что его убил случайный грабитель, потом решили, что причиной были долги – возможно, карточные, – но все эти версии отпали, и нам пришлось вернуться к печальной мысли, что…
   – Мне казалось, я вам все объяснил, мистер Монк! – резко перебил его Чарльз. – Мы не желаем ничего знать! Я не позволю, чтобы мои жена и сестра расстраивались, выслушивая ваши предположения. Возможно, женщины вашего… – он поискал менее оскорбительное слово, – …круга менее чувствительны, поскольку, к несчастью, чаще сталкиваются с насилием и другими неприятными сторонами жизни. Но моя сестра и моя жена не слышали и слышать не хотят о подобных вещах. Я должен просить вас пощадить их чувства.
   Монк понял, что краснеет. Первым его побуждением было ответить грубостью на грубость, но его слишком сковывало присутствие Имогены. Мнение Эстер Уильяма не интересовало. По правде говоря, он бы даже с удовольствием затеял с ней ссору.
   – У меня не было намерений оскорбить чьи-либо чувства, сэр, – через силу процедил Монк. – Я всего-навсего хотел задать несколько вопросов, а для начала попытаться объяснить, насколько это важно для следствия.
   Чарльз моргнул и оперся на камин.
   – Я ничего не знаю об этом деле, и остальные – тоже.
   – Если бы мы могли помочь вам хоть чем-нибудь, мы бы это сделали, – добавила Имогена. На мгновение инспектору показалось, что она смущена резкостью мужа.
   Эстер встала и, сделав несколько шагов, остановилась напротив Монка.
   – Мы еще не услышали ни одного вопроса, – напомнила она Чарльзу. – Откуда нам знать, можем мы или не можем на них ответить? Не знаю, как Имогена, а лично я не вижу тут ничего оскорбительного. В конце-то концов, если ты в состоянии говорить об убийстве с полицейским, то почему я не могу?
   – Моя дорогая Эстер, ты сама не понимаешь, о чем говоришь. – Лицо Чарльза стало твердым. Он протянул руку к сестре, но та уклонилась. – Ты даже не представляешь, какие отвратительные подробности тебе придется выслушивать!
   – Да что за вздор! – немедленно вспылила она. – Я могу понарассказывать тебе таких историй, какие тебе и в дурном сне не привидятся! Я насмотрелась на людей, изрубленных на куски, разорванных ядрами, обмороженных, умирающих от голода…
   – Эстер! – взорвался Чарльз. – Ради всего святого!
   – Ну так не смей говорить, что я не вынесу разговора в гостиной об одном-единственном убийстве, – подвела она черту.
   У Чарльза было красное лицо, и на Монка он теперь старался не глядеть.
   – А тебе не приходило в голову, что Имогена – более нежная натура и привыкла к иному образу жизни, нежели тот, который избрала себе ты? – спросил он. – Прости, но иногда ты бываешь невыносима!
   – Поверь, что Имогена не такая уж беспомощная, как тебе представляется, – возразила Эстер; на щеках ее вспыхнул румянец. – И мне думается, она не захочет скрыть правду, какой бы неприятной она нам ни показалась.
   Монк взглянул на Чарльза и понял, что тот всю свою жизнь безуспешно пытается призвать сестру к порядку. Какое счастье, что, по крайней мере, эта головная боль ему не грозит!
   В разговор вмешалась Имогена.
   – Вы сказали, что пришли к какому-то заключению, мистер Монк. Так поделитесь с нами. – Она смотрела на Уильяма настороженно, явно боясь причинить кому-нибудь вред своими ответами.
   В течение нескольких секунд инспектор не мог подобрать нужные слова. Пауза затягивалась. Подбородок Имогены чуть вздернулся, но она по-прежнему смотрела ему в глаза.
   – Я… – начал он – и замялся. Пришлось начать снова: – Убийца… это был кто-то, знавший его, – продолжал он уже почти машинально, – человек его круга и общественного положения.
   – Чепуха! – перебил Чарльз, стремительно выходя на середину комнаты, словно намеревался силой заставить Монка замолчать. – Люди из круга Джослина Грея не могут быть причастны к убийству! Если это все, до чего вы додумались, бросьте это дело и передайте его более искусному сыщику.
   – Ты бываешь иногда удивительно грубым, Чарльз. – Глаза Имогены сверкнули; на щеках проступил румянец. – У нас нет никаких поводов сомневаться в профессиональных навыках мистера Монка и уж тем более говорить об этом вслух.
   Чарльз замер; дерзость была неслыханная.
   – Имогена, – начал он ледяным голосом, но затем вспомнил о женской чувствительности и сбавил тон. – Я понимаю, что ты потрясена. Может быть, тебе лучше уйти к себе, успокоиться, выпить ячменного отвара?
   – Я не потрясена и не желаю пить ячменный отвар. И достаточно хорошо себя чувствую, чтобы ответить на вопросы полиции. – Она повернулась к Монку. – Вы ведь хотели задавать вопросы, мистер Монк?
   Уильям попытался собраться с мыслями, вспомнить все, что ему о них известно, но расписался в своей несостоятельности. Все воспоминания были заслонены внезапным ощущением тоски о чем-то недостижимом; его словно преследовала прекрасная, но, увы, неуловимая мелодия.
   Он и сам чувствовал, что ведет себя глупо. Видимо, Имогена будила в нем отзвуки счастливого времени, когда он был любим; времени, о котором Монк забыл в тот роковой миг, когда тяжелый экипаж перевернулся вместе с ним на скользкой мостовой и страшный удар лишил его прошлого. Но, помимо блестящего честолюбивого сыщика, острого на язык и упивающегося своим одиночеством, в нем по-прежнему жил и другой человек, о котором постоянно напоминала Имогена. И если нынешнему Монку суждено прорваться через этот кошмар – козни Ранкорна, убийство, проклятая карьера, – он непременно восстановит старое знакомство.
   – Поскольку вы знали майора Грея, – снова начал Уильям, – то, возможно, он делился с вами своими тревогами. Не упоминал ли он, что кто-то не любит его или преследует по каким-либо причинам? – Монку показалось, что речь его невнятна, и он проклял себя за это. – Говорил ли он при вас о завистниках или соперниках?
   – Ни разу. Да и как мог кто-нибудь знавший Джослина убить его? – спросила Имогена. – Он был просто очарователен. Я не помню случая, чтобы он с кем-то поссорился. Самое большее – он мог остроумно высмеять собеседника, и подчас весьма язвительно.
   – Моя дорогая Имогена, да конечно же! – вмешался Чарльз. – Это был грабеж; иначе просто быть не может!
   Та вздохнула и, не обращая внимания на реплику мужа, продолжала смотреть на Монка, ожидая, что он скажет.
   – А я полагаю, шантаж, – ответил Уильям. – Или, возможно, ревность.
   – Шантаж? – Чарльз пришел в ужас; он ушам своим не верил. – Вы имеете в виду, что Грей кого-то шантажировал? Могу я спросить, каким образом?
   – Если бы мы знали это, сэр, мы бы легко определили, кого именно он шантажировал, – ответил Монк. – И расследование было бы завершено.
   – То есть вы вообще пока ничего не знаете. – Голос Чарльза вновь зазвучал уверенно.
   – Напротив, мы знаем очень много. У нас даже есть подозреваемый, но мы бы не хотели его арестовывать, пока не отработаем все остальные версии. – Говорить этого не следовало, но больно уж хотелось Монку осадить Чарльза, сбить его с толку, насладиться его растерянностью.
   – Вы явно совершаете ошибку. – Чарльз смотрел на него с прищуром. – По крайней мере, мне так кажется.
   Монк сухо улыбнулся.
   – Я и сам пытаюсь найти другое объяснение. И поэтому собираю факты везде, где только могу. Уверен, что вы это уже заметили и оценили.
   Краем глаза Монк уловил, что Эстер улыбнулась, и это определенно доставило ему удовольствие.
   Чарльз что-то проворчал себе под нос.
   – Мы действительно хотим помочь вам, – нарушила молчание Имогена. – Мой муж пытался уберечь нас от потрясения просто из деликатности. Но мы очень любили Джослина и готовы сообщить вам все, что нам о нем известно.
   – Боюсь, «очень любили», моя дорогая, слишком сильное выражение, – недовольно сказал Чарльз. – Мы, конечно, симпатизировали Джослину, но принимали его только ради Джорджа.
   – Джорджа? – Монк нахмурился. О Джордже он слышал впервые.
   – Мой младший брат, – пояснил Чарльз.
   – Он знал майора Грея? – оживившись, спросил Монк. – А мог бы я поговорить и с ним тоже?
   – Боюсь, что нет. Но вы правы, он достаточно хорошо знал майора Грея. Какое-то время они были близкими друзьями.
   – Какое-то время? Между ними вышла размолвка?
   – Нет, Джордж умер.
   – О! – Монк смутился. – Примите мои соболезнования.
   – Благодарю вас. – Чарльз откашлялся. – Нам нравился Грей, но, разумеется, в известных пределах. Моя жена, как и все мы, очень любила Джорджа и в какой-то мере перенесла это чувство на его друзей.
   – Понимаю. – Уильям зашел в тупик. Видела ли Имогена в Джослине лишь друга Джорджа? Или просто была очарована обходительностью и остроумием Грея? Когда она говорит о Джослине, лицо ее оживляется – точь-в-точь как у Розамонд Шелбурн. Неужели Чарльз настолько слеп, что не видит этого? Или просто не желает видеть?
   Отвратительная, опасная мысль внезапно вторглась в сознание Монка: что, если женщина, из-за которой убили Грея, вовсе не леди Шелбурн, а Имогена Лэттерли? И просто отмахнуться от этой мысли было уже нельзя. Как бы выяснить, где находился Чарльз во время убийства?
   Он перевел взгляд на последнего. На гладком лице мистера Лэттерли читалось разве что раздражение, но никак не сознание вины. Монк лихорадочно соображал, как повернуть беседу в нужное русло. Мозг его был тягуч, точно клей. И как это Имогену угораздило выйти замуж за Чарльза!
   Внезапно Монк вспомнил трость в прихожей Джослина Грея. Ах, если бы он еще смог вспомнить руку, держащую эту трость, а потом и лицо владельца! Тем не менее Уильям почему-то был уверен, что хорошо знает этого человека и что это – не Лоуэл Грей. Какой смысл был лорду Шелбурну притворяться, будто он впервые видит Монка? Ведь никто в Шелбурн-холле понятия не имел, что их гость лишился памяти.
   Так, может быть, владелец трости – Чарльз Лэттерли?
   – Вы бывали когда-нибудь дома у майора Грея, мистер Лэттерли? – Вопрос вырвался совершенно непроизвольно. Но теперь назад дороги нет – придется выяснять все до конца. Хотя бы ради собственного спокойствия – убедиться, что его догадка безосновательна.
   Чарльз слегка удивился.
   – Нет. А зачем вам это? Вы же наверняка были там сами. О том, как он жил, я ничего вам рассказать не могу.
   – Неужели вы ни разу к нему не заходили?
   – Я же сказал: нет. Просто не было повода.
   – Полагаю, и родственники ваши тоже ни разу там не были? – На дам Монк теперь старался не глядеть. Он знал, что вопрос бестактен, даже, пожалуй, оскорбителен.
   – Конечно!
   Чарльз с трудом сдерживался. Хотел добавить еще что-то, но тут вмешалась Имогена:
   – Вы хотели бы выяснить, где мы все находились в момент убийства Джослина, мистер Монк?
   Он не услышал сарказма в ее словах. Имогена смотрела на инспектора внимательно и серьезно.
   – Не выставляй себя на посмешище! – вспылил Чарльз. – Если ты не можешь отнестись к делу серьезно, Имогена, оставь нас и побудь в своей комнате!
   – Я совершенно серьезна, – ответила она, на миг отвернувшись от Монка. – Если Джослина убил кто-то из его друзей, то мы тоже оказываемся под подозрением. Право, Чарльз, разумней будет объяснить, где был каждый из нас в это время. Иначе мистер Монк может усомниться и начнет проверять все сам.
   Чарльз побледнел и уставился на Имогену, как на готовую ужалить змею. Уильям чувствовал себя крайне неловко.
   – Я был на званом ужине у друзей, – буркнул Чарльз.
   Если он считал это стопроцентным алиби, то жестоко ошибался. Монк не мог удовлетвориться таким ответом. Он взглянул в бледное лицо Чарльза.
   – Где это происходило, сэр?
   – Даути-стрит.
   Имогена не сводила с Монка безмятежных глаз. Эстер отвернулась.
   – А номер дома, сэр?
   – Это имеет значение, мистер Монк? – невинным голосом осведомилась Имогена.
   Эстер подняла голову, ожидая ответа.
   Пришлось объяснить.
   – Даути-стрит подходит вплотную к Мекленбург-сквер, миссис Лэттерли. Две-три минуты, если идти пешком.
   – О! – Голос ее был тих и невыразителен. Она медленно повернулась к мужу.
   – Дом двадцать два, – процедил тот сквозь зубы. – Но я был там весь вечер и понятия не имел, что Грей проживает поблизости.
   И опять Монк заговорил раньше, чем успел обдумать последствия своего вопроса:
   – В это трудно поверить, сэр, вы же писали Грею. Мы нашли письмо в его бюро.
   – Черт возьми! Я… – Чарльз остановился, похолодев.
   Уильям ждал. Тишина была такой, что ясно слышались удары копыт по мостовой. Поднять глаза на дам инспектор не решался.
   – Я имел в виду… – начал Чарльз и вновь замолчал.
   Это было невыносимо. Монк понимал, что смутил их покой, и сожалел об этом. Он украдкой взглянул на Имогену, страшась увидеть ненависть в ее глазах. На миг ему пришла на ум дикая мысль, что, окажись они вдвоем – он, ничего не скрывая, все бы ей объяснил.
   – Мои друзья могут подтвердить, что я провел с ними весь вечер, – резко сказал Чарльз. – Я дам вам их имена. Это нелепость! Мне нравился Джослин, и он принимал наши несчастья близко к сердцу. У меня не было причин причинять ему вред, вы ни одной не найдете!
   – Так я могу получить их имена, сэр?
   Чарльз вскинул голову.
   – Не собираетесь же вы прямо спрашивать их, где я находился в момент убийства? Я дам вам их имена, но…
   – Я буду весьма осмотрителен, сэр.
   Чарльз фыркнул. Мысль о том, что полицейский может вести себя деликатно, была ему внове.
   Монк терпеливо ждал.
   – Будет лучше, если вы сообщите имена, сэр, а иначе мне самому придется искать ваших друзей.
   – Проклятье! – Лицо Чарльза побагровело.
   – Пожалуйста, их имена, сэр.
   Чарльз шагнул к столику и схватил карандаш. Несколько мгновений он писал, затем протянул сложенный лист бумаги Монку.
   – Благодарю вас, сэр.
   – Это все?
   – Нет, боюсь, мне еще придется спросить вас о друзьях Грея – тех, у которых он часто гостил и, следовательно, мог случайно разузнать их секреты.
   – Боже, какие секреты? – Чарльз смотрел на Монка с отвращением.
   Уильяму не хотелось делиться мрачными предчувствиями, которые рисовало ему воображение. Особенно в присутствии Имогены. Для него сейчас была драгоценна малейшая возможность подняться в ее глазах.
   – Я не знаю, сэр. А необоснованные подозрения высказывать не подобает.
   – Не подобает, – саркастически повторил Чарльз, чувства переполняли его. – Хотел бы я знать, какой смысл вы вкладываете в это слово!
   Имогена в смущении отвела глаза; лицо Эстер окаменело. Она открыла было рот, намереваясь вмешаться, но сочла за лучшее промолчать.
   Почувствовав всю неловкость момента, Чарльз залился краской, но извиниться так и не подумал.
   – Он упоминал неких Доулишей, – раздраженно бросил он. – И, по-моему, раза два гостил у Джерри Фортескью.
   Монк уточнил еще некоторые детали относительно Доулишей и Фортескью, но все они казались ему несущественными. Когда он сказал, что вопросов больше не имеет, ответом ему был вздох облегчения. И Уильям вновь почувствовал раскаяние при мысли о своем бесцеремонном вторжении в этот светлый уютный дом.
   Уже на улице инспектор по-прежнему ощущал на себе взгляд Имогены. О чем она хотела спросить его на самом деле? Что они вообще могли сказать друг другу?
   Какая все-таки причудливая и неодолимая сила – воображение! Отчего ему показалось вдруг, что когда-то, в забытом прошлом, у них были общие воспоминания?
   После ухода Монка Эстер, Имогена и Чарльз еще некоторое время молча сидели в гостиной. Солнце за окном заливало маленький садик, играло в листве.
   Чарльз набрал воздуха, намереваясь что-то сказать, но взглянул на жену, на Эстер – и ограничился вздохом. Со скорбным лицом он двинулся к двери и, пробормотав извинение, вышел.
   Мысли теснились в голове Эстер. Ей не нравился Монк, он злил ее, однако она уже не считала его таким простофилей, как раньше. Вопросы его озадачивали; казалось, он практически не продвинулся в расследовании убийства Джослина Грея, и все же в уме и упорстве ему не откажешь. Столь ревностный труд не объяснишь ни тщеславием, ни честолюбивыми помыслами. Полицейский Монк хотел восстановить справедливость.
   Но Эстер беспокоило другое – восхищение, с которым инспектор относился к Имогене. В его взгляде читалась нежность и готовность предложить защиту, но взгляд этот адресовался не Эстер. Впрочем, ей было хорошо знакомо это выражение, порою возникающее на лицах мужчин. Именно так глядел Чарльз, когда только познакомился со своей будущей женой. Глядели на нее так и после. Интересно, замечала ли это сама Имогена?
   Возможно, Джослин был тоже увлечен ею. Нежные лучистые глаза и чистота Имогены могли вскружить голову кому угодно.
   Брат до сих пор любит ее. Человек он мирный, хотя и исполненный самомнения. Правда, в последнее время, после смерти отца, когда вся ответственность легла на плечи Чарльза, он стал беспокойнее, часто выходил из себя.
   Не могло ли случиться так, что Имогена сочла остроумного, обаятельного, галантного Джослина Грея более интересным мужчиной? Если так, то Чарльз при его самодовольстве, заподозрив неладное, вполне мог потерять голову и совершить непоправимое.
   У Имогены был какой-то секрет. Эстер хорошо знала свою невестку и любила ее. Вот почему легкая натянутость в общении, странные недомолвки, участившиеся с некоторых пор, не ускользнули от ее внимания. Она чувствовала, что Имогена что-то скрывает, но ни разу не спросила ее об этом напрямую. Что это был за секрет? Эстер не сомневалась, что он каким-то образом связан с Джослином Греем, поскольку Имогена явно надеялась на полицейского Монка и в то же время опасалась его.
   – Ты прежде не упоминала, что Джослин Грей знал Джорджа, – сказала она вслух.
   Имогена смотрела в окно.
   – В самом деле? Возможно, я просто не хотела тебя расстраивать, дорогая. Не хотела напоминать о Джордже, как и о папе с мамой.
   Эстер не верила ей, но допытываться не стала. Имогена и вправду всегда была очень тактична.
   – Спасибо, – ответила Эстер. – Как чутко с твоей стороны, особенно если учесть, что ты очень любила Грея.
   Имогена улыбнулась, все еще отрешенно глядя в окно, и Эстер так и смогла истолковать эту улыбку.
   – Грей был забавный, – медленно проговорила Имогена. – И так не похож на всех моих знакомых. Ужасная смерть! Но, полагаю, он мучился меньше, чем те – в Крыму.
   И вновь Эстер не знала, что ей на это сказать.
   Когда Монк вернулся в полицейский участок, Ранкорн уже поджидал его, сидя за столом и листая стопку документов. Увидев инспектора, он отложил их в сторону.
   – Так, значит, вашим вором оказался ростовщик, – сухо сказал он. – Только, уверяю вас, газеты ростовщиками не интересуются.
   – А могли бы! – отрезал Монк. – Ростовщичество – грязное занятие, оно плодит нищих…
   – Ради всего святого! – утомленно отмахнулся Ранкорн. – Либо ступайте в парламент, либо оставайтесь в полиции. На вашем месте я предпочел бы второе. Только не забывайте, что дело полицейского – раскрывать дела, а не разглагольствовать на темы морали.
   Монк воззрился на начальника.
   – Если бы нам удалось справиться с нищетой и общественным паразитизмом, многие преступления пресекались бы нами на стадии умысла, – сказал он с таким жаром, что даже сам удивился. Что-то неясное вновь шевельнулось в памяти – и пропало.
   – Джослин Грей, – флегматично напомнил Ранкорн.
   – Работаю, – ответил Монк.
   – Что-то результатов пока маловато.
   – Вы можете доказать, что это был Шелбурн? – прямо спросил Монк. Он знал, что Ранкорн пойдет на все, лишь бы подтолкнуть его к последнему шагу. Если начальник настаивает на аресте Шелбурна без неопровержимых доказательств вины, пусть берет ответственность на себя.
   Но сбить Ранкорна с толку было не так-то просто.
   – Это ваша работа, – едко напомнил он. – Дело расследую не я.
   – А могли бы. – Монк приподнял брови, как бы всерьез обдумывая такую возможность. – Не желаете взяться?
   Ранкорн прищурился.
   – Хотите сказать, что не справляетесь? – очень тихо спросил он, повысив голос лишь в конце фразы. – Дело не по зубам?
   – Только если это сам лорд Шелбурн, – ответил Уильям. – Может быть, лучше вам произвести арест? Вы все-таки начальник…
   Ранкорн явно смутился, и Монк на миг ощутил радость.
   – Кажется, с нервишками у вас не все в порядке, как и с памятью, – со смешком сказал Ранкорн. – Неужели готовы сдаться?
   Инспектор набрал в легкие воздуха.
   – Со мной все в порядке, – медленно произнес он. – А главное: у меня все в порядке с головой. Я не собираюсь арестовывать человека, против которого у меня есть лишь подозрения, но нет доказательств. Если же вы все-таки настаиваете на аресте, то заберите у меня дело официально и займитесь им сами. И да поможет вам Бог, когда леди Фабия обо всем узнает. Обещаю вам, помощи вы тогда не дождетесь.
   – Струсили! Клянусь Богом, вы сами на себя не похожи, Монк!
   – Я не был бы похож сам на себя, если бы арестовал человека, не имея на руках доказательств его вины. Так вы забираете у меня дело?
   – Я дам вам еще одну неделю. Вряд ли общественность позволит вам раскачиваться дольше.
   – Не мне, а нам, – поправил его Уильям. – По мнению общественности, мы работаем в одной упряжке. Кстати, не подскажете, как можно предъявить обвинение Шелбурну, не имея ни одного свидетеля? Вы бы сами на такое отважились?
   К удивлению Монка, слова его задели Ранкорна. Лицо начальника вспыхнуло гневом.
   – Расследование ведете вы! – злобно выпалил он. – Я заберу его у вас только в том случае, если вы открыто признаетесь в несостоятельности или же от меня потребуют вашего отстранения.
   – Хорошо. Значит, я доведу его до конца.
   – Давайте, Монк, давайте! Если сможете.
   Снаружи шел дождь; над городом нависло свинцовое небо. По дороге домой Уильям угрюмо думал о том, что газетчики правы в своих нападках: с того момента, как Ивэн ввел Монка в курс дела, расследование не продвинулось ни на шаг. Казалось бы, у лорда Шелбурна был мотив, но почему-то инспектору не давала покоя трость, увиденная им в прихожей Грея. Она не была орудием убийства, но он, несомненно, видел ее раньше. Она не принадлежала Джослину Грею, поскольку Имогена ясно сказала, что Грей ни разу не появлялся в их доме после смерти ее свекра, а значит, с Монком они разминулись.
   Так кому же принадлежала эта трость?
   Не Шелбурну.
   Вскоре Уильям заметил, что давно уже идет не к дому, а в сторону Мекленбург-сквер.
   Гримуэйд был на месте.
   – Добрый вечер, мистер Монк. Скверная погода, сэр. Сказать по правде, нынешнее лето и на лето-то не похоже. Град вот недавно выпал и, как снег, лежал – это в июле-то! Да и сейчас тоже… – Он с сочувствием оглядел промокшую одежду инспектора. – Могу я быть чем-либо вам полезен, сэр?
   – Человек, который приходил к мистеру Йитсу…
   – Убийца? – Гримуэйд передернул плечами и округлил глаза.
   – Да, возможно, – откликнулся Уильям. – Не могли бы вы мне снова описать его?
   Гримуэйд облизал губы.
   – Ну, это не так-то просто, сэр. Все-таки это было давно, начнешь вспоминать – уже и не вспомнишь толком. Высокий, где-то приблизительно вашего роста. Тут ведь легко обмануться, сэр. Вот как вошел, казался на пару дюймов ниже вас. А на выходе вроде бы даже подрос.
   – А цвет лица? Свежий, желчный, бледный?
   – Скорее, свежий, сэр. Но, правда, ночь тогда выдалась холодная: дождь, восточный ветер…
   – Вы не заметили, была у него борода или нет?
   – По-моему, нет. Если и была, то очень короткая. Такую легко упрятать в шарф.
   – А волосы? Темные? Каштановые? Белокурые?
   – Не то чтобы белокурые, сэр, или темные… Скорее, каштановые. Но что я запомнил, так это то, что глаза у него были серые. Знаете, такие пронзительные: как у магнетизера.
   – Пронзительный взгляд? Вы уверены? – с недоверием переспросил Монк, чувствуя, что Гримуэйд излишне драматизирует ситуацию.
   – Да, сэр. Такой пронзительный, что до сих пор мне мерещится. Странно: когда он входил, этого заметно не было. А когда выходил: как глянет – мороз по коже. – Он преданно уставился на Монка.
   – Спасибо, мистер Гримуэйд. Теперь мне хотелось бы повидать мистера Йитса. Если его нет, я подожду.
   – Он дома, сэр. Только что пришел. Мне провести вас наверх, или доберетесь сами?
   – Спасибо, я помню, куда идти.
   Уильям хмуро усмехнулся и двинулся вверх по лестнице. Почувствовав знакомое ощущение ужаса, быстро миновал дверь Грея и решительно постучал в квартиру Йитса. Спустя мгновение дверь открылась, и глазам его предстало встревоженное личико хозяина.
   – О! – сказал мистер Йитс. – Я… Я как раз собирался поговорить с вами. Я, э… Я полагаю, мне бы надо было это сделать раньше. – Нервным жестом он прижал ладони к груди. – Я слышал от мистера Гримуэйда насчет… э… ограбления… И подумал, что вам было бы проще… э… найти убийцу…
   – Разрешите, я войду, мистер Йитс, – перебил Монк. То что Гримуэйд выболтает жильцам об ограблении, можно было предвидеть. Тем не менее Уильям почувствовал досаду – наверное, просто при упоминании о ложном следе.
   – Я… прошу прощения. – Йитс попятился, пропуская Монка в комнату. – Конечно, мне надо было поговорить с вами раньше…
   – О чем, мистер Йитс? – Инспектор решил набраться терпения. Бедняга хозяин был явно чем-то потрясен.
   – Как? О вечернем госте, конечно. Я думал, вы пришли из-за этого. – В голосе Йитса прозвучало удивление.
   – Вы вспомнили что-нибудь еще? – Монк ощутил внезапный прилив надежды.
   – Нет, сэр. Я узнал, кто он такой.
   – Что? – Уильям не верил своим ушам. Комната покачнулась. Этот маленький смешной человечек назовет сейчас имя убийцы Джослина Грея? Невероятно!
   – Я узнал, кто он такой, – повторил Йитс. – Я знаю, мне следовало бы сказать вам об этом раньше, но я думал…
   Уильям вышел из столбняка.
   – Кто? – спросил он и услышал, что голос его дрогнул. – Кто это был?
   Напуганный коротышка на секунду лишился дара речи.
   – Кто это был? – Монк сдерживался как мог и, тем не менее, едва не перешел на крик.
   – Это, сэр… Это человек по имени Бартоломью Стаббс. По его же словам, он торгует старыми картами. Это… Это важно, мистер Монк?
   Уильям на миг онемел.
   – Бартоломью Стаббс? – глуповато переспросил он наконец.
   – Да, сэр. Я встретил его снова – у общих знакомых. – У Йитса задрожали руки. – Это было так неожиданно, я так разнервничался… но чувствовал, что в связи с судьбой несчастного майора Грея… я обязан заговорить с ним. Он был весьма любезен. Оказывается, в тот вечер после встречи со мной мистер Стаббс сразу ушел. Он опаздывал на собрание общества трезвости на Фаррингдон-роуд неподалеку от исправительного дома, и у него было всего пятнадцать минут в запасе. Я могу подтвердить, что он туда добрался – там присутствовал один из моих друзей. – Йитс нервно переминался с ноги на ногу. – Он точно помнит, что мистер Стаббс появился как раз во время речи первого оратора.
   Монк молча смотрел на него. Это было невероятно. Если Стаббс, постучавшись в дверь Йитса, действительно тут же ушел (а так оно все, видимо, и было), то кого же видел Гримуэйд выходящим из дому чуть позже?
   – Он… он провел на собрании общества трезвости весь вечер? – в отчаянии спросил Монк.
   – Нет, сэр. – Йитс покачал головой. – Он явился туда только для встречи с моим другом, коллекционером, и довольно известным…
   – Он ушел? – встрепенулся Монк.
   – Да, сэр. – Руки Йитса беспокойно двигались. – Я как раз пытаюсь все это вам объяснить! Они оба ушли и потом вместе ужинали…
   – Вместе?
   – Да, сэр. И, боюсь, мистер Монк, что мистер Стаббс никак не мог напасть на несчастного майора Грея.
   – Да. – Уильям был слишком потрясен, чтобы задать хотя бы один осмысленный вопрос. Он снова зашел в тупик!
   – Вы хорошо себя чувствуете, мистер Монк? – озабоченно спросил Йитс. – Я прошу прощения. Мне надо было сказать вам об этом раньше. Но я просто не знал, что в этом есть необходимость, раз уж он невиновен.
   – Да… Благодарю вас. Все в порядке, – выдохнул инспектор. – Я понимаю.
   – О, я так рад. Я думал, что совершил ошибку…
   Не желая обижать маленького человечка, Монк пробормотал какую-то дежурную любезность и поплелся прочь. Он и сам не помнил, как спустился по лестнице, попрощался с Гримуэйдом и вновь оказался на улице – под проливным дождем. Светили газовые фонари, в канавах журчала вода.
   Инспектор брел без дороги. Лишь когда колесо кэба взметнуло жидкую грязь в каком-нибудь футе от него, он очнулся и понял, что находится на Даути-стрит.
   – Эй! – завопил возница. – Куда ж вы, начальник, претесь? Жить надоело?
   Монк остановился и вперил в него мутный взгляд.
   – Вы свободны?
   – Да, начальник. Вам куда? Садились бы, а то угодите аккурат под колеса!
   – Да, пожалуй, – промямлил Уильям, не двигаясь с места.
   – Ну так садитесь же! – Возница нагнулся с козел, желая помочь ему. – Такая ночь, что хороший хозяин собаку не выгонит. Один мой приятель в такую ночь убился. Лошади понесли, и кэб перевернулся. Головой шмяк – и насмерть! Кэб – всмятку вместе с седоком. Но седок, рассказывали, уцелел, хотя и ему крепко досталось. Отвезли, конечно, в больницу. Да вы садитесь, что же вы на дожде-то стоите!
   – Этот ваш друг, – проговорил Монк и не узнал собственного голоса. – Когда он погиб? Когда точно это случилось?
   – В июле. Весь июль погода стояла скверная. Но та ночь – это было что-то ужасное! Град лежал, как снег. Я такого больше и не упомню.
   – А какого числа? – Уильяма бил озноб.
   – Да вы садитесь, сэр. – Возница уговаривал Монка, как пьяного. – Чего на дожде стоять! Простудитесь.
   – Какого числа?
   – Да вроде четвертого. А в чем дело? Мы-то с вами не перевернемся, не беспокойтесь. Я езжу осторожно. Решайтесь, сэр.
   – Вы хорошо его знали?
   – Да, сэр, это был мой добрый приятель. А вы тоже знали его, сэр? Вы где-то рядом живете? Он как раз здесь и ездил. И последнего седока своего посадил на этой вот самой улице, об этом даже в газете прописали. Так вы едете, сэр, или нет? Я же здесь не могу всю ночь стоять!
   На этой улице. В ночь убийства Джослина Грея Монк сел в кэб на этой самой улице, в какой-нибудь сотне ярдов от Мекленбург-сквер. Как он тогда здесь оказался? Зачем?
   – Вам худо, сэр? – встревоженно спросил возница. Он слез с козел и открыл перед Уильямом дверцу кэба.
   – Нет-нет, я вполне здоров. – Инспектор послушно забрался в экипаж. Возница, ворча, что семьи должны бы получше приглядывать за такими джентльменами, вновь взгромоздился на козлы и хлестнул лошадь вожжами.
   Как только они прибыли на Графтон-стрит, Монк расплатился с возницей и поспешил в дом.
   – Миссис Уорли!
   Молчание.
   – Миссис Уорли! – Голос его был хрипловат.
   Она вышла, вытирая руки о передник.
   – О боже, да вы же насквозь промокли! Вы похожи на пьяного. Немедленно переоденьтесь в сухое! О чем вы думали, когда выходили на улицу в такую погоду?
   – Миссис Уорли!
   Что-то в его голосе заставило ее встревожиться.
   – В чем дело, мистер Монк? У вас такой странный вид…
   – Я… – Слова выговаривались с трудом. – Я не мог найти у себя в комнате свою трость, миссис Уорли. Вы ее не видели?
   – Нет, мистер Монк, не видела. Хотя в такую погоду вам следовало бы искать не трость, а зонтик.
   – Так вы ее не видели?
   Она оглядела его с материнской заботой.
   – Не видела с той самой ночи, когда вы чуть не убились. Вы имеете в виду темно-красную, с золотым ободком вроде цепи? Ту, что вы купили накануне? Ну да, вы тогда взяли ее с собой. Красивая была трость, хотя зачем она вам понадобилась – ума не приложу. Наверное, вы ее потеряли, когда кэб перевернулся. Но то, что вы ее брали, – это точно, как сейчас помню. Настоящий денди, ни дать ни взять.
   В ушах Монка стоял оглушительный и бессмысленный рев. Мысль блеснула во мраке, подобно алмазному лучику света, и поразила, как клинок. Он, Уильям Монк, был в квартире Грея в ночь убийства и оставил там свою трость. Это взгляд его серых глаз бросил в дрожь Гримуэйда, когда он уходил оттуда около половины одиннадцатого. А вошел он, надо полагать, когда Гримуэйд провожал Бартоломью Стаббса до двери Йитса.
   Все подталкивало его к единственному выводу – чудовищному и невероятному. Одному Богу известно, по какой причине, но это он, Уильям Монк, убил Джослина Грея.

Глава 11

   Монк сидел в кресле и смотрел на потолок своей комнаты. Дождь прекратился, было тепло и влажно, однако он чувствовал, как его пробирает озноб.
   Почему? Бессмыслица, кошмарный сон – и тем не менее подкрепленные неопровержимыми доказательствами.
   Той ночью Монк находился в квартире Грея, а потом случилось нечто такое, после чего он покинул дом столь торопливо, что забыл свою трость в прихожей. На Даути-стрит он остановил кэб, и возница, не сумев сдержать лошадь, перевернул экипаж, лишив себя жизни, а Монка – памяти.
   Но зачем было ему убивать Грея? Что их связывало? Они ни разу не встречались в доме Лэттерли, и свидетельством тому – слова Имогены. Они даже не имели точек пересечения в обществе. Если Уильям расследовал дело, где фигурировал Грей, это было бы известно Ранкорну и отражено в записях самого Монка.
   Так почему же? За что он убил его? Никто, будучи в здравом уме, не ворвется в дом незнакомца, чтобы без видимых причин избить его до смерти. Разве что сумасшедший.
   Так, может быть, Монк – сумасшедший? Может быть, он повредился рассудком еще до несчастного случая? Вдруг он лишился памяти не вследствие удара, а от ужаса при мысли о том, что натворил его двойник?
   Он должен все обдумать. Должен найти этому объяснение, должен скрупулезно восстановить события, собирая их по кусочкам, пока не сложится цельная картина, пока не станет ясно, как такое могло случиться. Монк не верил в свое безумие. Какой рассудительный честолюбивый человек поверит в собственное безумие? И все же он раз за разом возвращался к этой страшной мысли.
   Минуты складывались в часы, часы – в целую ночь. Сначала Уильям ходил по комнате взад-вперед, пока не заболели ноги; потом упал на стул и долго сидел неподвижно, чувствуя, как холодеют руки; ночной кошмар обернулся реальностью, бессмысленной и неопровержимой. Монк напрягал память изо всех сил, но так и не мог вспомнить ничего связанного с Джослином Греем. Он даже не мог вспомнить его лица! При мысли о покойном инспектор не чувствовал ни гнева, ни ненависти. Но он был там в ночь убийства, он проник в дом, когда Гримуэйд провожал Бартоломью Стаббса до двери Йитса!
   Он пробыл в квартире Грея около сорока пяти минут; Гримуэйд видел, как Монк покидал дом, но принял его за Стаббса. Недаром привратнику показалось, что во второй раз комплекция посетителя несколько изменилась. Пронизывающий взгляд… Монк вспомнил свои глаза, увиденные им в зеркале по возвращении из госпиталя. Гримуэйд прав: пристальный взгляд темно-серых глаз Монка напоминал взгляд гипнотизера.
   Итак, Уильям вошел в квартиру Грея. Причем он не выслеживал Джослина, а просто знал, где тот живет. То есть они были все-таки знакомы. Но каким образом? Почему он возненавидел Грея до такой степени, что избил до смерти и продолжал избивать, хотя даже безумцу было понятно, что тот уже мертв?!
   Монку часто приходилось испытывать страх. Ребенком он видел, как море поглощает людей, корабли и даже береговую полосу. До сих пор в его ушах эхом раздавались завывание ветра и рокот волн.
   Позже он боялся темных лондонских улиц, трущоб и голодной смерти. Однако в борьбе за выживание он был слишком горд, чтобы чем-то выдать свой страх. И, конечно, все это были пустяки по сравнению с непроницаемой пугающей темнотой, клубившейся теперь в его сознании, в его душе.
   Монк успел открыть в себе множество неприятных качеств: грубость, непомерное честолюбие, бесцеремонную напористость. С ними он еще как-нибудь бы справился. В сущности, уже начал исправляться. Но убийство Джослина Грея!.. Чем упорнее Монк пытался найти в случившемся смысл, тем бессмысленнее оно ему казалось.
   Даже мысль о собственном безумии ничего не проясняла. Уильям ведь не набросился на первого встречного, он выбрал именно Грея, мало того – проник в его дом. А ведь даже безумец должен был руководствоваться каким-то мотивом. Он обязан выяснить этот мотив – ради себя самого, причем как можно быстрее. Иначе его опередит Ранкорн. Только вряд ли это будет Ранкорн; скорее всего, первым тайну Монка раскроет Ивэн.
   При этой мысли Монк похолодел. Хуже ничего нельзя было представить: где-то впереди его поджидал страшный момент, когда Ивэн поймет, что убийца, вселявший ужас в них обоих, это сам Монк!
   Надо попробовать заснуть. Часы на камине показывали тринадцать минут пятого. А завтра он должен начать новое расследование. Чтобы сохранить рассудок, Монк обязан разобраться, почему он убил Джослина Грея. И желательно – раньше, чем это сделает Ивэн.
   Наутро, явившись в участок, Уильям столкнулся нос к носу с Ивэном.
   – Доброе утро, сэр, – бодро приветствовал его юноша.
   Монк ответил, но полуотвернувшись, словно опасался, что помощник по выражению его лица поймет, о чем он сейчас думает. Выходило, что лгать – удивительно трудно. А лгать ему теперь придется постоянно – изо дня в день.
   – Я вот о чем думаю, сэр. – Кажется, Ивэн не заметил в его поведении ничего необычного. – Хорошо бы до того, как мы предъявим обвинение лорду Шелбурну, еще раз проверить всех знакомых Грея. Вполне возможно, что здесь замешана женщина. У Доулишей – дочь, у Фортескью – жена, у Чарльза Лэттерли – тоже…
   Монк похолодел. Он совсем забыл, что именно Ивэн обнаружил в бюро Грея письмо Чарльза Лэттерли.
   Из оцепенения его вывел голос Джона.
   – Сэр?
   – Да, – поспешил согласиться Монк. Он должен взять себя в руки. – Вы совершенно правы.
   Послать Ивэна проверять знакомых Грея было бы теперь чудовищным лицемерием. Что он почувствует и что подумает, когда узнает, кто настоящий убийца?
   – Если не возражаете, я начну с Лэттерли, сэр? – продолжал тем временем Ивэн. – Мы о нем почти ничего не знаем.
   – Нет!
   Ивэн был озадачен.
   Монк взял себя в руки, справившись с дрожью в голосе, но повернуться к Джону лицом так и не решился.
   – Нет, я займусь этим сам. Мне хотелось бы, чтобы вы еще раз наведались в Шелбурн-холл. – Монк должен убрать Ивэна из города, выиграв таким образом хотя бы несколько дней. – Попробуйте подружиться со слугами, в частности с горничными и камеристками. Они особенно наблюдательны по части хозяйских промахов. Скандал может случиться с кем угодно, но когда брат наставляет рога брату, это уже не просто оскорбление – это предательство.
   – Вы полагаете, что так будет лучше, сэр? – В голосе Ивэна явственно слышалось удивление.
   Боже! Конечно, пока он ничего не знает, но как долго это может продолжаться? Монка прошиб холодный пот.
   – Так полагает мистер Ранкорн. – Деланая небрежность тона давалась Уильяму нелегко.
   – Да, сэр. – Ивэн смотрел на него растерянно и тревожно. – Но он может ошибаться. Слишком уж ему хочется, чтобы мы арестовали лорда Шелбурна…
   Ивэн не договорил. Впервые он дал понять, что прекрасно понимает интригу Ранкорна. Монк вздрогнул, вскинул глаза и тут же пожалел об этом. В открытом взгляде Ивэна он прочел беспокойство.
   – Мы никого не арестуем, пока не получим веских доказательств, – медленно проговорил Уильям. – Поезжайте в Шелбурн-холл и постарайтесь их найти. Но будьте осторожны; меньше говорите, больше слушайте. И главное – избегайте любых намеков.
   Ивэн колебался. Монк молчал, давая понять, что разговор окончен.
   Стоило юноше ступить за порог, инспектор тяжело опустился на стул и закрыл глаза. Все оказалось даже хуже, чем представлялось ему ночью. Ивэн искренне верит ему. Когда иллюзии рухнут, он сперва проникнется к Монку жалостью, а затем возненавидит.
   А как быть с Бет? В Нортумберленде, наверное, так ничего и не узнают. Может, попросить кого-нибудь написать ей письмо с кратким сообщением о смерти брата?
   – Спите, Монк? Или, я надеюсь, размышляете? – Послышался исполненный сарказма голос Ранкорна.
   Уильям открыл глаза. Теперь у него нет ни будущего, ни карьеры. А стало быть, Ранкорна бояться уже незачем. По сравнению с тем, что наделал он сам, козни шефа – детские забавы.
   – Размышляю, – холодно отозвался Монк. – Лучше этим заниматься до встречи со свидетелем, а не после. А то сболтнешь сдуру что-нибудь неуместное…
   Ранкорн приподнял брови.
   – Опять правила хорошего тона? А я уж было решил, что на них у вас не осталось времени. – Он стоял перед Монком, заложив руки за спину и покачиваясь с носка на пятку. Потом вынул руки из-за спины. В правой была пачка утренних газет. – Читали? Кого-то зарезали в Степни, и в связи с этим поминают убийство Грея.
   – Они, что же, полагают, что в Лондоне один убийца на всех? – спросил Монк.
   – Они разгневаны и испуганы, – отрезал Ранкорн. – И разочарованы в людях, которые должны стоять на страже порядка. – Он бросил газеты на крышку бюро. – Публике наплевать, изъясняетесь ли вы, как джентльмен, и правильно ли пользуетесь столовыми приборами, мистер Монк. Общественность желает, чтобы вы занимались делом: ловили убийц и очищали от них город.
   – Вы полагаете, это лорд Шелбурн зарезал кого-то в Степни? – Монк встретился взглядом с Ранкорном. Что ж, теперь он, по крайней мере, может не скрывать своей ненависти.
   – Конечно, нет! – злобно бросил Ранкорн. – Но, я смотрю, вы и думать забыли о карьере, когда речь зашла об аресте Шелбурна.
   – В самом деле? Я просто не уверен в том, что он виновен. – Монк по-прежнему глядел в лицо Ранкорну. – Если вы уверены, то арестуйте его сами.
   – Не смейте дерзить! – возопил начальник, подаваясь вперед и сжимая кулаки. – Будь я проклят, если вы пойдете на повышение, пока я остаюсь здесь старшим! Вы меня слышите?
   – Конечно, я вас слышу, – ровным голосом отвечал Монк. – Хотя вы могли бы и не говорить этого; ваши намерения мне и так известны. А теперь о них известно всему зданию – у вас слишком громкий голос. Итак… – Он встал и направился к двери. – Если вам нечего мне больше сказать, сэр, то я, с вашего позволения, пойду опрашивать свидетелей.
   – Я даю вам время до конца этой недели! – проревел Ранкорн ему вслед, рискуя получить апоплексический удар.
   Однако Монк уже был за дверью. Беда имеет свои преимущества: она затмевает все прочие неурядицы.
   Оказавшись у дома Лэттерли, Монк постарался сосредоточиться, помня, что времени ему Ранкорном отпущено мало. К тому же вот-вот вернется Ивэн. Необходимо было поговорить с Имогеной с глазу на глаз. Шла первая половина дня, и Чарльз наверняка отсутствовал. Служанка выслушала Монка и, поколебавшись, пошла докладывать.
   Считая секунды, он нервно расхаживал по прихожей, когда послышались легкие решительные шаги и дверь, ведущая в жилые комнаты, открылась. Монк обернулся. На пороге стояла не Имогена, а Эстер Лэттерли.
   На миг он ощутил разочарование, а затем что-то вроде облегчения. Монка страшил предстоящий разговор с Имогеной. При Эстер он бы не рискнул его завести, и, стало быть, встреча откладывалась. Придется зайти попозже. Он должен узнать правду, какой бы ужасной она ни оказалась.
   – Доброе утро, мистер Монк, – удивленно сказала Эстер. – Чем мы можем вам помочь на этот раз?
   – Боюсь, что ничем, – ответил он. Эстер ему не нравилась, но невежливым быть не хотелось. – Я намеревался еще раз поговорить с миссис Лэттерли относительно смерти майора Грея. Вы, как я понимаю, были в это время за границей?
   – Да. Но Имогены сейчас, к сожалению, нет, и вернется она только к вечеру. – Эстер слегка нахмурилась, и Уильям почувствовал себя несколько неловко под ее внимательным оценивающим взглядом. Имогена была добрее, гораздо мягче в общении, но Эстер с ее цепким умом скорее поняла бы Монка.
   – Я вижу, вас что-то сильно тревожит, – серьезно проговорила она. – Пожалуйста, садитесь. Это как-то связано с Имогеной? Я буду вам очень признательна, если вы доверитесь мне, а я уж постараюсь уладить это дело с максимальной деликатностью. Поймите, в последнее время ей пришлось многое пережить, как и моему брату. Так что вы обнаружили, мистер Монк?
   Глаза ее были ясны и спокойны. Все-таки замечательная она женщина. И какова сила воли: наперекор семье пуститься в опасное плавание к месту самых кровавых сражений и рисковать собственной жизнью и здоровьем, выхаживая раненых… Если между ним и Имогеной лежала целая пропасть (ужас, насилие, ненависть, боль – все, о чем она понятия не имела), то жизненный опыт Эстер был вполне сопоставим с опытом Монка. Эстер тоже видела в свое время жизнь и смерть без прикрас, ей было известно, что может сделать с людьми страх.
   Да, наверное, поговорить с ней имело смысл.
   – Я попал в крайне затруднительное положение, мисс Лэттерли, – начал Монк. Против его ожидания, усилий это почти не потребовало. – Ни вам, ни кому другому я еще не сказал всей правды о моем расследовании обстоятельств гибели майора Грея.
   Эстер не перебивала. Странно, но она, оказывается, знала, когда следует хранить молчание.
   – Я не лгал, – продолжил он. – Но я умолчал об одной весьма важной детали.
   Она побледнела.
   – Об Имогене?
   – Нет-нет! О ней мне вообще мало что известно. Я знаю только, что она была знакома с Джослином Греем, поскольку его принимали в вашем семействе как друга Джорджа. То, о чем я умолчал, касается меня самого.
   В глазах ее промелькнула озабоченность, но чем это было вызвано – он бы не рискнул предположить. То ли профессиональной привычкой сестры милосердия, то ли страхом за Имогену, о которой она знала что-то ему не известное. Однако Эстер по-прежнему слушала, не перебивая.
   – Несчастный случай, происшедший со мной до того, как я начал расследование дела Грея, безумно все усложнил. – Лишь бы она не подумала, что Монк напрашивается на сочувствие. Кровь бросилась ему в лицо. – Я утратил память, – с трудом выговорил он. – Полностью. Очнувшись в больнице, даже не смог вспомнить, как меня зовут. – Боже, разве сравнится тот первый кошмар с пришедшими ему на смену! – Когда я поправился настолько, что смог перебраться в свою квартиру, она показалась мне чужой. Я никого не узнавал. Я не знал, сколько мне лет, не представлял своей внешности. Взглянув в зеркало, я увидел там чужое лицо. Лицо незнакомца.
   Зато ее лицо было теперь исполнено самого искреннего сострадания, идущего прямо от сердца и лишенного малейших примесей снисходительности. Нет, он не ждал от нее такой душевной теплоты.
   – Мне очень жаль, – тихо произнесла Эстер. – Теперь я понимаю, почему ваши вопросы казались мне странными. Вам все пришлось начинать с самого начала.
   – Мисс Лэттерли, я уверен, что ваша невестка тайно обращалась ко мне с какой-то просьбой – возможно, как-то связанной с Джослином Греем, – но сам я этого не помню. Если бы она рассказала все, что обо мне знает, напомнила бы мне мои собственные слова…
   – Как это поможет вам в расследовании? – Эстер внезапно уставилась на свои руки, сложенные на коленях. – Вы хотите сказать, что Имогена имеет какое-то отношение к смерти Джослина Грея? – Она подняла голову; в глазах у нее был испуг. – Не думаете же вы, что это Чарльз убил его, мистер Монк?
   – Нет… Нет, я абсолютно уверен, что это не он. – Естественно, сказать ей всей правды Уильям не мог. Пришлось лгать. – Я нашел свои старые записи, сделанные еще до несчастного случая. Из них явствует, что я обнаружил нечто важное. Но что именно – я не помню. Пожалуйста, мисс Лэттерли, уговорите ее помочь мне.
   Лицо Эстер чуть омрачилось, словно ее тревожили возможные последствия.
   – Конечно, мистер Монк. Когда она вернется, я ей объясню такую необходимость и дам вам знать, если выясню что-то важное. Где мне найти вас, чтобы мы могли поговорить с глазу на глаз?
   Он не ошибся: Эстер именно боялась. Она предпочитала действовать за спиной у семьи. Уильям горько усмехнулся, прочтя ответ в ее глазах. Нелепость: обоим придется хранить их встречи в тайне. Ей – чтобы по возможности уберечь близких; ему – чтобы раскрыть собственное преступление до того, как это сделают Ивэн и Ранкорн. Монк должен узнать, почему он убил Джослина Грея.
   – Пришлите мне записку, и я встречу вас в Гайд-парке, у озера Серпентайн со стороны Пикадилли. На прогуливающуюся пару там никто не обратит внимания.
   – Очень хорошо, мистер Монк. Я сделаю, что могу.
   – Благодарю вас. – Он поднялся и вышел.
   Эстер смотрела, как Монк сбегает по лестнице и открывает дверь. Походка его была пружиниста и легка, точно у солдата на марше; и все же то была походка штатского.
   Он давно исчез за дверью, но Эстер все не двигалась с места. На душе у нее было тревожно, хотя она прекрасно понимала, что просьбу Монка выполнить необходимо. Лучше, если она узнает всю правду раньше, чем это сделает кто-либо другой.
   Вечер Эстер провела в грустном одиночестве; обедала у себя в комнате. Пока она не расспросит обо всем Имогену, с Чарльзом лучше не встречаться. Он может прочитать ее мысли, а кроме неприятностей, это ничего им обоим не принесет. В детстве Эстер считала себя удивительно скрытной и способной на любые хитрости. Когда-то это даже тревожило ее, и однажды за обеденным столом, будучи уже двадцатилетней девушкой, она поделилась с родными своими подозрениями. Ответом ей был взрыв смеха. Первым захохотал Джордж, а потом уже и все остальные. Это с ее-то манерой выплескивать на домашних свои эмоции! Каждый видел ее насквозь.
   Так что скрыть что-либо от Чарльза не стоило даже и пытаться.
   Возможность поговорить с Имогеной наедине представилась лишь на следующий день. Она отсутствовала все утро и вернулась весьма раздраженная. Зацепив юбкой, сдвинула корзину с бельем и рывком сняла шляпку.
   – Ну, я не знаю, о чем думает жена священника! – выпалила Имогена. – Эта женщина, похоже, уверена, что все невзгоды мира можно исправить витиеватой проповедью о благовоспитанности, чистой нижней рубашкой да миской домашнего мясного бульона. А мисс Вентворт и пальцем не шевельнет, чтобы помочь молодой матери с выводком детей и без прислуги. Бедняжка с ног сбилась. Семь детей, сама исхудала, как тень… Мне кажется, она почти не ест, чтобы прокормить всю эту ораву. А что делает мисс Вентворт? Устраивает припадки меланхолии каждые пять минут! Мне надоело поднимать ее с пола.
   – У меня тоже начались бы припадки, носи я такой тесный корсет, – язвительно заметила Эстер. – Должно быть, ее служанке приходится упираться ногой в кровать, чтобы затянуть шнуровку потуже. Бедняжка. Что поделаешь – мать пытается выдать ее замуж за Сиднея Абернэти. У него куча денег и страсть к болезненной хрупкости. Это придает ему уверенности.
   – Надо бы подобрать для нее подходящую проповедь о вреде тщеславия! – Имогена отпихнула корзинку и прошествовала в гостиную, где тяжело опустилась в кресло. – Сил моих больше нет. Пусть Марта принесет лимонада. Ты не могла бы встать и позвонить?
   Последняя фраза была бессмысленна, поскольку Эстер еще не успела сесть.
   – Это не тщеславие, – заметила она, рассеянно потянув за шнур колокольчика. – Это вопрос выживания. У бедняжки одна дорога – замуж. Мать и сестры убедили ее в том, что в противном случае остается ждать лишь бедности, позора и одинокой старости.
   – Кстати, – сказала Имогена, разуваясь. – У леди Калландры что-нибудь вышло с больницей? Я имею в виду больницу, которой ты собираешься руководить.
   – Я вовсе не целюсь так высоко. Просто хотела предложить свою помощь, – уточнила Эстер.
   – Глупости! – Имогена с наслаждением вытянула ноги и откинулась на спинку кресла. – Ты же хотела командовать всем персоналом.
   Появившаяся в дверях служанка замерла в ожидании.
   – Пожалуйста, лимонаду, Марта, – приказала Имогена. – Я едва не выдохлась от жары. Вот уж странная погода. То целый день дождь, хоть ковчег строй, то жарко, как в тропиках.
   – Слушаю, мэм. Не желаете ли сандвичи с огурцом, мэм?
   – О да. Не откажусь, спасибо.
   – Слушаю, мэм. – И служанка вышла, прошуршав юбками.
   Пока она отсутствовала, Эстер заполнила время живой беседой. Они с Имогеной давным-давно нашли общий язык и с тех пор, несмотря на разницу характеров, относились друг к другу скорее, как сестры. Лишь когда Марта принесла лимонад, сандвичи и они остались вдвоем, Эстер приступила к делу.
   – Имогена, этот полицейский, Монк… Он опять приходил вчера.
   Рука Имогены застыла, не донеся сандвич до рта. Лицо ее выразило только удивление; страха на нем не отразилось. Однако Имогена, в отличие от Эстер, умела отлично скрывать свои чувства.
   – Монк? Что ему было нужно на этот раз?
   – А чему ты улыбаешься?
   – Тебе, моя дорогая. Ты его терпеть не можешь, потому что в чем-то вы с ним похожи. Не выносите людской глупости, вечно боретесь с несправедливостью, не слишком церемонитесь с людьми…
   – Вот уж ничего общего! – возмущенно возразила Эстер. – И вообще – разговор серьезный. – Она чувствовала, как на щеках проступает предательский румянец. Мужчины никогда не рвались защищать ее, как Имогену; глядя на Эстер, они справедливо полагали, что такая и сама себя защитит.
   Имогена откусила от крохотного сандвича.
   – Так ты собираешься мне что-то сказать или нет?
   – Конечно, собираюсь. – Эстер тоже взяла сандвич – тонкий ломтик хлеба с холодным хрустящим огурцом. – Несколько недель назад, как раз перед смертью Грея, с Монком приключился несчастный случай.
   – О… Как жаль! Но он выглядит вполне здоровым.
   – Физически он здоров, – ответила Эстер, мысленно отметив, что Имогена и впрямь огорчена. – Но он сильно ударился головой и утратил память обо всем, что было до этого.
   – Как обо всем? – Лицо Имогены выразило изумление. – Ты хочешь сказать, что он и меня забыл? Я имею в виду – нас?
   – Он даже себя не помнил, – прямо сказала Эстер. – Ни имени своего, ни адреса. Он не узнал своего лица, когда взглянул в зеркало.
   – Как странно… И как ужасно! Я не всегда нравлюсь сама себе, но забыть себя полностью… Нет, не могу представить.
   – Зачем ты пошла к нему, Имогена?
   – Что? То есть… Прошу прощения?..
   – Ты же слышала мой вопрос. Когда мы были в церкви, ты заговорила с ним. Несомненно, раньше вы знали друг друга, хотя он этого уже не помнил.
   Имогена отвела глаза и взяла еще один сандвич.
   – Я подозреваю нечто такое, о чем Чарльзу лучше не знать, – продолжила Эстер.
   – Ты мне угрожаешь? – широко раскрыв глаза, спросила Имогена.
   – Да нет же! – Эстер почувствовала досаду на себя – за то, что выразилась так неуклюже, – и на Имогену, которой в голову пришла такая гадость. – Я вовсе не собиралась тебе угрожать. И я ничего не собираюсь говорить Чарльзу… Это было как-нибудь связано с Джослином Греем?
   Имогена поперхнулась сандвичем, резко выпрямилась и откашлялась.
   – Нет, – сказала она, вновь обретя дар речи. – Вовсе нет. Теперь мне самой все это кажется наивным, но тогда я еще надеялась…
   – Надеялась на что? Да объяснись же ты, ради бога!
   Медленно, то и дело прерываясь, чтобы выслушать утешения или критические замечания Эстер, Имогена принялась рассказывать, о чем она когда-то попросила Монка и почему.
   Четыре часа спустя, в золотистом свете клонившегося к закату солнца, Эстер стояла возле озера Серпентайн в Гайд-парке и следила за рябью на поверхности воды. Малыш запускал игрушечный кораблик под присмотром няни в простеньком платье и крахмальном кружевном капоре. Держалась няня прямо, как солдат на параде. Проходивший мимо трубач полкового оркестра взглянул на нее с восхищением.
   За деревьями вдоль Роттен-роу проехали верхом две леди. Кони лоснились, звякала сбруя, копыта глухо ударялись о землю. Через мост Найтсбридж прогремел экипаж, направляющийся в сторону Пикадилли.
   Эстер услышала шаги Монка раньше, чем увидела его. Когда она обернулась, он был уже близко. Они стояли в ярде друг от друга. Взгляды их встретились. Глаза Уильяма ничем не выдавали его волнения, но она-то знала, что за страхи таятся в их глубине.
   Эстер заговорила первой:
   – Имогена обратилась к вам сразу после смерти отца. Она надеялась, вам удастся доказать, что это не самоубийство. Семья несла утрату за утратой. Сначала гибель Джорджа, потом выстрелил в себя папа… Полиция любезно допускала возможность несчастного случая, но все считали, что отец стрелял умышленно, ведь перед тем он разорился почти полностью. Имогена пыталась спасти Чарльза и мою мать от позора. – Эстер приостановилась, собираясь с силами; рана еще не зарубцевалась.
   Монк стоял неподвижно и не перебивал, за что женщина была ему очень благодарна. Кажется, он понимал, что ей непросто развивать эту тему.
   Эстер перевела дух и продолжила:
   – Следующей была мама. Жизнь для нее утратила смысл. Смерть младшего сына, потеря почти всех денег, наконец, самоубийство мужа, не говоря уж о позоре… Она умерла через десять дней – не вынесло сердце.
   Эстер снова была вынуждена замолчать. Монк не сказал ни слова – просто взял за руку. Ободряющее пожатие сильных пальцев немного ее успокоило.
   Вдалеке бегала собачка, мальчишка гонял обруч.
   – Имогена обратилась к вам без ведома Чарльза – он бы ни за что не разрешил. Поэтому ей нельзя было ни о чем вам напоминать; она же не знала, что вы потеряли память. По ее словам, вы подробно расспрашивали о событиях, предшествовавших папиной смерти, а позже задали вопрос о Джослине Грее…
   Вдоль Роттен-роу легким галопом проскакали еще два всадника. Монк все держал Эстер за руку.
   – Она сказала мне, что Джослин Грей нанес нам первый визит в марте. Раньше они ничего о нем не слышали, и его появление было неожиданностью. Пришел он вечером. Вы никогда его не видели, но он в самом деле был очень обаятелен; это запомнила даже я, хотя общаться мне с ним в госпитале было некогда. Помню, что он быстро сходился с другими ранеными и писал за них письма домой, если сами они уже не могли этого сделать. Стойкий был человек. Хотя рана его, по сравнению с другими, была не так уж и серьезна, а дизентерии и холеры ему посчастливилось избежать.
   Чтобы не привлекать внимания, они рука об руку медленно двинулись по дорожке.
   Эстер вызвала у себя воспоминания о госпитале, описала Джослина Грея, в сопровождении капрала переступающего порог, чтобы сесть на корабль, отплывающий в Англию.
   – Ростом он был чуть выше среднего, – сообщила она. – Стройный, белокурый. Думаю, после ранения так и остался хромым. Появившись у нас, мистер Грей представился, сказал, что он младший брат лорда Шелбурна, служил в Крыму, получил отставку по инвалидности и что его хромота была единственной причиной, не позволившей ему нанести визит раньше.
   Она взглянула на Монка и прочла в его глазах немой вопрос.
   – Он сказал, что познакомился с Джорджем перед битвой на Альме, в которой Джордж и погиб. Естественно, вся семья приняла Грея радушно. Мама тяжело переживала смерть Джорджа. Все знают, отправляя сына на войну, что он может там погибнуть, и все-таки втайне надеются на лучшее. Папа перенес утрату более стойко, но вот мама… Джордж был младшим, и она любила его сильнее, чем остальных. Он был… – Эстер помедлила, борясь с нахлынувшими воспоминаниями детства. – Он был похож на папу: та же улыбка, такие же волосы, только чуть темнее. Он очень любил животных, был прекрасный наездник. Ничего удивительного, что он попал в кавалерию… Конечно, при первой встрече они не стали расспрашивать Грея о Джордже – это было бы неприлично; они попросили его прийти еще раз…
   – И он пришел? – впервые подал голос Монк. Он спросил это негромко, обыденно. Глаза его, однако, потемнели, мускулы лица дрогнули.
   – Да, несколько раз, пока папа не решился наконец спросить о Джордже. Они, естественно, получали от него письма, но Джордж старался не вдаваться в подробности. – Эстер невесело улыбнулась. – Точно так же, как и я. Теперь-то мне кажется – зря. Надо было поделиться хотя бы с Чарльзом. Нынче мы живем точно в разных мирах.
   Эстер глядела мимо Монка – на прогуливающуюся неподалеку пару.
   – Но это к делу не относится. Джослин Грей пришел и за обедом стал рассказывать про Крым. Имогена говорит, что он избегал при этом резких слов, но мама все равно была потрясена. Похоже, Грей все же чувствовал, где следует остановиться, чтобы скорбь и восхищение не переросли в кромешный ужас. Он описывал сражения, но о голоде и болезнях даже не упоминал. Рассказывал о Джордже, о его отваге, и это наполняло гордостью сердца моих близких. Спрашивали Грея и о его собственных подвигах. Он пережил атаку Легкой бригады под Балаклавой. Говорил, что храбрость солдат была беспримерна. Правда, добавил, что бойня ужасала именно своей бессмысленностью. Их просто бросили на русские пушки. – Эстер содрогнулась, вспомнив нагруженные мертвыми телами повозки, стоны раненых, бессонную ночь, усталость, отчаяние и кровь. Наверное, Джослин испытывал похожие чувства, когда рассказывал об этом.
   – Там не было шансов уцелеть, – молвила она, и голос ее прозвучал чуть громче шепота. – Имогена сказала, что Грей очень плохо отозвался о лорде Кардигане. Вот тут бы он мне и понравился!
   Как ни грустно, то же самое мог сказать о себе и Монк. Он слышал о самоубийственной атаке и был возмущен бездарностью командования, загубившего столько человеческих жизней.
   Так почему же, черт возьми, он возненавидел Грея?
   Она продолжала говорить, но Уильям уже ее не слушал. Он видел, что лицо Эстер искажено гневом и болью, и ему захотелось снова взять ее за руку, без всяких слов дать ей знать, что он чувствует то же самое. Какое отвращение она испытала бы, если б ей открылось, что именно Монк избил Грея до смерти в той страшной комнате на Мекленбург-сквер?
   – …Чем чаще он появлялся у нас дома, – говорила Эстер, – тем больше всем нравился. Мама готовилась к его визитам заранее. Слава богу, она так и не узнала, что с ним потом случилось…
   Монк вовремя прикусил язык, чуть было не спросив, когда умерла мать Эстер. Да, конечно, ему же много раз говорили об этом.
   – Продолжайте, – попросил он, встрепенувшись. – Или это всё?
   – Нет. – Эстер покачала головой. – Далеко не всё. Как я уже говорила, все в него просто влюбились, включая Чарльза и Имогену. Последняя часто расспрашивала его о битвах и о госпитале – возможно, из-за меня.
   Монк припомнил все, что он слышал о военном госпитале, о Флоренс Найтингейл и ее сподвижницах. Тяжелый и непрестижный физический труд. Санитарами работали мужчины, женщин на службу принимали редко – тех, что покрепче, – и доверяли им только чистить да убирать.
   – Прошло не менее четырех недель со дня знакомства, – снова заговорила Эстер, – когда Грей впервые упомянул о часах…
   – Часах? – Часов на теле Грея они не нашли. Правда, потом констебль Харрисон обнаружил какие-то часы в ломбарде, но к Грею они, как выяснилось, отношения не имели.
   – Часы Джослина Грея, – кивнула она. – Золотые, хотя главная их ценность заключалась для него в том, что когда-то они принадлежали его деду. Дед дрался при Ватерлоо под командованием герцога Веллингтона, и эти часы спасли ему жизнь; на них сохранилась вмятина от французской пули. Когда Джослин ребенком объявил, что хочет стать военным, дед пришел в восторг и подарил их ему. Часы считались чем-то вроде талисмана. В ночь перед битвой на Альме Грей заметил, что Джордж нервничает, и дал ему на время эти часы. А на следующий день Джордж был убит – и часы пропали. Джослин намекнул, что, если они нашлись среди личных вещей покойного, он был бы рад получить их обратно. Подробно описал часы, упомянул даже надпись на внутренней стороне крышки.
   – Их ему вернули? – спросил Монк.
   – Нет, среди присланных из Крыма вещей Джорджа часов не оказалось. Вероятно, их просто украли. Самый мерзкий вид воровства, но бывает и такое. Все очень огорчились, особенно папа.
   – А сам Джослин?
   – Он тоже, конечно, но, если верить Имогене, постарался скрыть свое расстройство. Во всяком случае, больше он об этом не заговаривал.
   – А ваш отец?
   Эстер отрешенно смотрела мимо Монка – на волнующуюся от ветерка листву.
   – Папа не мог ни вернуть ему часы, ни оплатить их стоимость, поскольку дело здесь было не в цене. Поэтому когда Джослин пустился в финансовые операции, папа счел себя обязанным поддержать его. Он вслед за ним вложил деньги в предприятие, казавшееся весьма надежным, и горячо советовал своим друзьям сделать то же самое.
   – Вы говорите о том предприятии, на котором он потерял свои капиталы?
   Лицо Эстер окаменело.
   – Да. Не все, конечно, но большую их часть. А потом он застрелился. В этом теперь уверена даже Имогена. Ему трудно было смотреть в глаза своим друзьям, которых он втянул в эту аферу. Конечно, деньги Джослина тоже пропали, и он был этим потрясен.
   – И дружба прервалась?
   – Не сразу. Спустя неделю после папиной смерти Джослин прислал письмо, в котором выражал соболезнования. Чарльз ответил ему. Поблагодарил за поддержку и высказал мнение, что после случившегося о дружеских отношениях не может быть и речи.
   – Да, я видел это письмо. Грей сохранил его – сам не знаю, зачем.
   – А спустя несколько дней умерла мама. – Голос Эстер был очень тих. – Просто слегла – и больше уже не поднималась. Словом, было не до светской жизни: семья носила траур. – Она запнулась на миг. – Да и сейчас носит.
   – И после смерти вашего отца Имогена обратилась ко мне? – помолчав, спросил Уильям.
   – Да, но опять же не сразу. Она пришла к вам на следующий день после маминых похорон. Думаю, делать этого не стоило, но Имогена была слишком потрясена и пыталась спасти хотя бы честь семьи.
   Они повернулись и пошли обратно.
   – Она пришла в полицейский участок?
   – Да.
   – И рассказала мне все, что сейчас рассказываете вы?
   – Да. И вы расспросили ее во всех подробностях о папиной смерти: как он умер, когда, кто еще был в доме и так далее.
   – Я делал записи?
   – Да, вы сказали, что это могло быть и убийство, и несчастный случай, хотя сами в этом сомневаетесь. Еще вы сказали, что вам необходимо кое-что выяснить.
   – А что именно?
   – Я спросила об этом Имогену. Она не знает. Но, по ее словам, вы пришли к выводу, что отец, скорее всего, в отчаянии покончил с собой. Однако вы обещали продолжить расследование и связаться с ней, если выяснится что-нибудь новое. После этого вы исчезли, и она увидела вас только в церкви.
   Монк был растерян и немного напуган. Он по-прежнему не видел прямой связи между собой и Джослином Греем, и уж тем более – причин смертельно его ненавидеть. Он предпринял последнюю попытку:
   – И я ничего не рассказывал ей о ходе следствия?
   – Нет. – Эстер покачала головой. – Но поскольку вы задавали Имогене вопросы о денежных делах папы, то, видимо, поиск вы вели именно в этом направлении.
   – Я встречался с Джослином Греем?
   – Нет. Вы встретились только с мистером Марнером, одним из руководителей этой компании. О нем вы упоминали, а Джослин… Он ведь тоже пострадал от этой аферы. Если Имогена ничего не путает, вы считали главным ее виновником (вольным или невольным) именно мистера Марнера.
   Это уже была какая-то пусть ненадежная, но ниточка.
   – Вы не знаете, где я могу теперь найти этого мистера Марнера?
   – Боюсь, что нет. Я спросила Имогену – она не знает.
   – Может быть, ей известно хотя бы его имя?
   Эстер вновь покачала головой.
   – Нет. Вы упомянули о нем лишь мельком. Извините. Здесь я ничем не могу помочь.
   – Вы уже помогли. По крайней мере, я знаю теперь, чем занимался до несчастного случая. И у меня есть с чего начать. – Ложь! Но правда гораздо страшнее.
   – Вы думаете, Джослин Грей был убит в связи с этой аферой? Может, вы узнали что-то о мистере Марнере? – Лицо Эстер было грустным, что, впрочем, не мешало ей строить вслух предположения. – Джослин мог обнаружить, что затевается жульничество.
   И вновь Уильяму пришлось прибегнуть ко лжи. Правда прозвучала бы слишком чудовищно.
   – Не знаю. Попробую начать с чистого листа. Вы не помните, как называлась эта компания и кто именно из друзей вашего отца вложил туда деньги? Они могли бы рассказать об этом подробнее.
   Эстер назвала Монку несколько имен, и он записал их, выспросив еще и адреса. Потом поблагодарил ее, чувствуя себя несколько неловко. Он действительно был благодарен ей: и за помощь, и за то, что она, зная о его беде, говорила с ним без унизительной жалости.
   Уильям помедлил, ища подходящие слова, затем коснулся ее руки и взглянул в глаза. На секунду у него вспыхнула надежда, что они могли бы стать добрыми друзьями. Но теперь между ними лежал труп Джослина Грея.
   – Благодарю вас, – тихо повторил Монк. – Вы очень помогли мне. Я высоко ценю вашу откровенность. – Продолжая глядеть ей в глаза, он позволил себе слабо улыбнуться. – Всего доброго, мисс Лэттерли.

Глава 12

   Фамилия Марнер ничего не говорила Монку. На следующий день он сходил по трем адресам, которые дала ему Эстер, но выяснить удалось немного. Уильяму по-прежнему были известны лишь фамилия дельца да род занятий – импорт. Никто ни разу не встречался с загадочным мистером Марнером. Сведения о ходе дел вкладчики получали от мистера Лэттерли, а их ему в свою очередь сообщал Джослин Грей. Компания намеревалась заняться импортом табака из Соединенных Штатов Америки для выгодной розничной продажи (по слухам, совместно с некой турецкой фирмой). Большего никто сообщить не мог, но прибыли компании (а стало быть, и вкладчиков) предполагались весьма внушительные.
   Когда Монк покинул последний по списку дом, пошла уже вторая половина дня, однако отдыха он себе позволить не мог. Наскоро перекусив купленными у уличного торговца сандвичами, Уильям направился в полицейский участок – попросить помощи у сыщика, специализирующегося по финансовым преступлениям. По крайней мере, тот должен был знать имена крупных дельцов и все, что касается турецкой фирмы.
   – Марнер? – понимающе повторил мужчина, задумчиво запуская пятерню в редеющую шевелюру. – Боюсь, что я о таком даже и не слышал. А имя его, вы говорите, неизвестно?
   – Нет, но он основал компанию, которая собиралась вывозить табак из Америки, смешивать его с турецким и выгодно продавать.
   Лицо у собеседника вытянулось.
   – Звучит довольно неприятно; сам я не выношу турецкий табак и вообще предпочитаю нюхательный. Марнер? – Он покачал головой. – Вы ведь, наверное, имеете в виду не старого Зебадию Марнера? Его-то уж вы наверняка проверили. Скользкий тип. И я никогда не слышал, чтобы он имел какое-нибудь отношение к импорту.
   – А чем он занимается?
   Собеседник удивленно приподнял брови.
   – Теряете хватку, Монк? Что это с вами? – Он недоверчиво покосился на коллегу. – Вы должны знать Зебадию Марнера. Мы так и не смогли до сих пор предъявить ему никакого обвинения – уж больно хитер! Добрая половина ломбардов, потогонных мануфактур и борделей от Лаймхауса до Собачьего острова фактически принадлежат ему. Подозреваю, что он берет проценты с торговли опиумом и с малолетних проституток. – Полицейский с отвращением поморщился. – Но доказать это, конечно, трудновато.
   Монк уже боялся надеяться. Если это тот самый Марнер, то ниточка ведет прямиком в преступный мир. Может быть, Уильям до того, как попал в аварию, нашел доказательства вины Марнера? Может, Грей и Марнер – сообщники? Но Грей сам потерял на этой афере крупную сумму… Или только делал вид, что потерял?
   – Где я могу найти Марнера? – спросил Монк. – Он мне нужен, причем безотлагательно.
   Он бы и сам выяснил адрес, да поджимало время. Пусть коллега сочтет, что Монк потерял хватку и тронулся умом, – бог с ним. Теперь-то что об этом беспокоиться!
   Собеседник выпрямился, впившись глазами в лицо Уильяма.
   – Вы узнали о Марнере что-то такое, чего я не знаю, Монк? Я годами пытался ухватить этого скользкого ублюдка за жабры. Так поделитесь со мной вашими сведениями. – Лицо его выражало страстное нетерпение; в глазах – надежда. – Я не собираюсь отнимать у вас лавры, мне просто хочется посмотреть на его физиономию, когда мы его прижмем.
   Инспектор хорошо понимал коллегу, но помочь ему был, к сожалению, не в силах.
   – У меня нет никаких материалов на Марнера, – ответил он. – Я даже не знаю, было ли его последнее предприятие жульническим. Просто мне нужно выяснить причины одного самоубийства.
   – Как? – Сыщик не смог скрыть своего изумления. – При чем здесь самоубийство? Вы же, как я слышал, раскручиваете дело Грея! Только не рассказывайте мне, что Ранкорн позволил вам прекратить расследование, никого не арестовав!
   Получается, этот человек тоже знал о вражде между Монком и его начальником. О ней, наверное, знали все. Ничего удивительного, что Ранкорн догадался о том, что Уильям утратил память. Должно быть, он изрядно повеселился, наблюдая за его промахами.
   – Нет. – Монк состроил недовольную мину. – Просто самоубийство имеет прямое отношение к расследованию. Грей был замешан в этой афере.
   – С импортом? – Голос собеседника взмыл на целую октаву. – По-вашему, его убили за торговлю табаком?
   – Табак тут ни при чем; дело в денежных вкладах, которые сгорели вместе с компанией.
   – Вот как? Что-то не слишком похоже на Марнера…
   – Если это тот Марнер, который мне нужен, – заметил Монк. – Сам я в этом еще не уверен. Я пока даже имени его не знаю. Где мне его найти?
   – Лаймхаус, Ган-лейн, тринадцать. – Мужчина поколебался. – Если вам удастся в чем-нибудь уличить его, Монк, дайте мне знать. Вам-то он нужен только в связи с этим убийством.
   – Нет. Мне просто нужны сведения. Но если обнаружу, что именно он затеял аферу с табачным импортом, я вам сообщу. – Монк невесело усмехнулся. – Обещаю.
   Собеседник улыбнулся в ответ.
   – Спасибо.
   Назавтра в девять часов утра Монк уже был в Лаймхаусе. Он прибыл бы и раньше, имей это какой-нибудь смысл. Все равно он поднялся в шесть, чтобы обдумать план действий.
   Дорога туда от Графтон-стрит была долгая. Монк остановил кэб и покатил через Кларкенуэлл и Уайтчепел мимо доков в сторону Лаймхауса. Утреннее солнце рассыпало белые искры в речной воде меж черных барж, ползущих вверх по течению. На той стороне вдали виднелся Дептфорд и зеленели парки Гринвича.
   Однако дела ждали Монка по эту сторону Темзы, в убогих переулках Лаймхауса, где обитали воры, ростовщики, нищие – и Зебадия Марнер.
   Дом номер тринадцать он нашел без труда. Проходя по Ган-лейн, миновал двух оборванцев весьма угрожающего вида, но те, видимо, сочли, что грабить этого прохожего, как и просить у него милостыни, смысла не имеет. Вокруг было достаточно более легкой добычи.
   Счастье улыбнулось Уильяму: Зебадия Марнер был на месте. Задав пару вопросов, клерк проводил его наверх.
   – Доброе утро, мистер… Монк. – Ростовщик сидел за огромным столом; над ушами курчавились седые волосы; полные белые руки лежали на обитой кожей доске. – Чем могу быть вам полезен?
   – Вы известны как весьма разносторонний человек, мистер Марнер, – негромко заговорил Монк, стараясь не выдать своей ненависти к собеседнику. – Как человек, сведущий во многих деловых вопросах.
   – Так оно и есть, мистер Монк, так оно и есть. Желаете выгодно вложить деньги?
   – Вы можете что-то предложить?
   – Возможностей много. А как велика сумма? – Марнер всем видом изображал радушие, сам же тем временем внимательно изучал Монка.
   – Я скорее заинтересован в том, чтобы сохранить свои деньги, нежели быстро получить прибыль, – сказал инспектор, как бы пропустив вопрос мимо ушей. – Мне бы не хотелось утратить все, что я имею.
   – Конечно! Да и кому бы хотелось! – Марнер широко развел руки, но глаза его оставались неподвижны, как у змеи. – Стало быть, желаете уберечься от денежных потерь?
   – Совершенно верно, – согласился Монк. – А поскольку я знаю джентльменов, тоже ищущих, куда понадежнее вложить деньги, то мне бы не хотелось давать им опрометчивых советов.
   Глаза Марнера мигнули и скрылись под тяжелыми веками.
   – Превосходно, – мягко проговорил он. – Хорошо вас понимаю, мистер Монк. Как вы относитесь к экспорту и импорту? Весьма прибыльное дело.
   – Я тоже так слышал. – Уильям кивнул. – А насколько это надежно?
   – Смотря что за компания. В этом и заключается искусство таких людей, как я: знать, что надежно, а что нет. – Он снова открыл глаза и сложил руки на животе. – Потому-то вы и обратились ко мне, а не вложили деньги куда попало.
   – Табак?
   Ни жилки не дрогнуло на лице Марнера.
   – Превосходный товар. – Он кивнул. – Превосходный. Пока джентльмены курят трубки, табачный рынок в безопасности. А поскольку наш климат, бог его знает почему… – Марнер осклабился, радуясь шутке, – …не позволяет нам выращивать табак, то, стало быть, приходится ввозить его из-за границы. У вас уже есть на примете какая-нибудь компания?
   – Вы знакомы с табачным рынком? – спросил Монк, испытывая омерзение к этому толстому белому пауку, на его глазах раскидывавшему сеть, в которую сами готовы были залететь несчастные мухи: Лэттерли, например, и, возможно, Джослин Грей.
   – Конечно, – самодовольно ответил Марнер. – С этим рынком я знаком хорошо.
   – Имели с ним дело?
   – И довольно часто. Уверяю вас, мистер Монк, я знаю, что делаю.
   – И ни разу не сталкивались с неудачами?
   – Практически нет. – Марнер взглянул на посетителя так, словно услышал от него нечто бестактное.
   – Вы уверены? – настаивал Уильям.
   – Я более чем уверен, мой дорогой сэр. – Марнер был уязвлен. – Я убежден в этом.
   – Хорошо. – И Монк наконец позволил своему голосу налиться ядом. – Так я и думал. Тогда, будьте любезны, расскажите, что за несчастье случилось с деньгами покойного майора Грея, вложенными в табачный импорт. Вы ведь были с этим связаны.
   Марнер побледнел и некоторое время не мог связать двух слов.
   – Я… э… уверяю вас, что причин для беспокойства… э… нет… Этот досадный случай не повторится. – Он отвел было глаза, но тут же вскинул их, чтобы подтвердить чистотой взгляда искренность своих слов.
   – Это хорошо, – холодно отозвался Уильям. – Но вряд ли можно теперь чувствовать себя уверенным. Этот досадный случай унес две человеческие жизни. Много ли собственных денег вы потеряли на этой афере, мистер Марнер?
   – Собственных? – Ростовщик был сбит с толку.
   – Майор Грей, насколько я знаю, потерял солидную сумму.
   – О, нет. Нет! Вас просто ввели в заблуждение. – Марнер покачал головой; седые локоны заплясали над ушами. – Компания не прекратила существование, она просто сменила владельца и род деятельности. Если вы не деловой человек, то вам трудно будет это понять. Но бизнес в наше время настолько усложнился, мистер Монк…
   – Да, это заметно. Так вы говорите, убытки майора Грея сильно преувеличены? Вы можете это подтвердить?
   – Конечно. – Тяжелые веки снова наползли на глаза. – Но я не могу обсуждать с вами дела майора Грея. Коммерческая тайна – основа бизнеса. – Он улыбнулся, довольный своим ответом.
   – Действительно, – согласился Монк. – Но я из полиции и расследую убийство майора Грея. – Он угрожающе понизил голос. Лицо Марнера вспыхнуло. – И как законопослушный гражданин, – продолжал он, – вы обязаны испытывать счастье, помогая представителю закона. Я бы хотел просмотреть ваши записи об этом деле. Сколько точно потерял майор Грей в гинеях, мистер Марнер?
   С видом оскорбленного достоинства тот вздернул подбородок.
   – Полиция? Вы же говорили, что хотите сделать вклад!
   – Ничего такого я не говорил, это вы говорили. Так какую сумму потерял майор Грей?
   – Ну, если в гинеях, мистер Монк… Да, собственно, ничего он не потерял.
   – Но компания же развалилась!
   – Да… Да, это так. Ужасно неприятно. Но майор Грей забрал свой вклад в последний момент.
   Уильям вспомнил полицейского, который дал ему адрес Марнера. Если он столько лет безуспешно охотился за этим мошенником, надо бы ему помочь.
   – О! – Монк с тенью улыбки на губах откинулся на спинку стула. – То есть убытков он не потерпел вообще?
   – Нет.
   Инспектор встал.
   – Тогда эта история вряд ли имела отношение к его убийству. Прошу прощения, что отнял у вас время, мистер Марнер. Благодарю вас за содействие. У вас, конечно, имеются подтверждающие все это записи? Я обязан отчитаться перед своим начальством.
   – Да-да, имеются, – с облегчением сказал Марнер. – Подождите минутку, я сейчас… – Он встал из-за стола и направился к огромному картотечному шкафу. Достал из выдвижного ящика небольшой блокнот в кожаном переплете и, отыскав нужную страницу, положил на стол перед Монком.
   Тот взял блокнот, прочел запись об изъятии Греем своего вклада, и тут же захлопнул.
   – Благодарю вас. – С этими словами он отправил блокнот во внутренний карман своего пальто.
   Рука Марнера дернулась было вслед, но в следующий миг он обрел над собой контроль и вымученно улыбнулся.
   – Всегда счастлив помочь вам, сэр. Что бы мы делали без полиции! В последнее время столько воров, столько насилия…
   – В самом деле, – согласился Уильям. – Добавьте еще: столько мошенников! Всего доброго, мистер Марнер.
   Напряженно размышляя, Монк миновал Ган-лейн. Если Зебадия Марнер не ввел его в заблуждение, то получалось, что жулики заранее сообщили Грею о предстоящем крахе. Не известив об этом ни Лэттерли, ни его друзей, он просто изъял свой вклад. Нечестно, но вполне законно. Интересно было бы узнать, не являлся ли сам Грей одним из основателей компании по импорту табака. Вдруг это то самое забытое Монком открытие? Марнер явно видел Уильяма впервые. На вопросы он отвечал, как будто раньше не слышал их ни разу. Будь они знакомы, Монку просто не удалось бы прикинуться потенциальным вкладчиком.
   Но даже если Зебадия Марнер действительно не встречался раньше с инспектором, то это еще ни о чем не говорит. Уильям мог получить те же самые сведения из других источников, тем более что с памятью у него тогда было все в порядке.
   Монк остановил кэб и велел ехать в полицейский участок. Прибыв туда, он первым делом нашел полицейского, у которого взял адрес Зебадии Марнера, и передал ему кожаный блокнот. Тот был вне себя от счастья, получив в руки такой материал и услышав подробности последней аферы старого жулика. С чувством глубокого удовлетворения Монк вернулся в свой кабинет и обнаружил там Ранкорна.
   – Никто до сих пор не арестован? – зловеще осведомился тот, смакуя собственные слова. – Ни одного обвиняемого?
   Уильям не ответил.
   – Монк! – Ранкорн стукнул кулаком по столу.
   – Да, сэр?
   – Вы послали Ивэна в Шелбурн опросить слуг?
   – Да, послал. Разве это не то, чего вы хотели? – Он саркастически поднял брови. – Вам же были нужны свидетельства против Шелбурна!
   – Вы их там не найдете. Мотив нам уже известен. Все, в чем мы нуждаемся, это свидетельства тех, кто видел его на Мекленбург-сквер.
   – Хорошо, я займусь этим, – сказал Монк, не скрывая иронии. Ранкорн понимал, что над ним смеются, но не знал, чем это вызвано.
   – Вам следовало заниматься этим весь последний месяц! – взревел он. – Что за чертовщина творится с вами, Монк? Вы всегда были упрямым ослом, но хотя бы хорошим полицейским! Вы поглупели, Монк! Вас, видно, так треснуло по голове, что вы растеряли все соображение!
   – Со мной все в порядке. – Слова Ранкорна причиняли боль, и Уильяму захотелось испугать этого человека, от нападок которого он откровенно устал. – Но, может быть, вы сами займетесь этим делом? Вы правы, я что-то никак не могу с ним справиться. – Он взглянул в расширившиеся зрачки Ранкорна. – Уверен, что вам оно по плечу.
   Лицо начальника застыло.
   – Вы, должно быть, считаете меня дураком. Я послал за Ивэном. Завтра он вернется. – Ранкорн поднял толстый указательный палец и покачал им перед лицом Монка. – Или вы арестуете на этой неделе Шелбурна, или я вас просто выгоню.
   Он повернулся и вышел, не потрудившись закрыть за собой дверь.
   Уильям смотрел ему вслед. Итак, завтра вернется Ивэн. То есть времени у него нет совсем. Джону не составит труда быстро прийти к тем же самым выводам – и конец делу.
   На следующий день прибыл Ивэн, и Монк предложил позавтракать вместе. Они сидели в трактире; воздух был тяжел от запахов пота, опилок, пролитого эля и безымянных овощей, плававших в супе.
   – Раскопали что-нибудь? – порядка ради спросил Монк. Было бы странным, если бы он этого не спросил.
   – Подозрений – масса, – нахмурившись, отвечал Ивэн. – Но боюсь, что это я сам смотрю на все с подозрением.
   – То есть сами их придумываете?
   Джон вскинул глаза и глянул на Монка в упор.
   – Вы сами-то верите, что он виновен, сэр?
   Неужели он узнал обо всем так быстро? Язык Монка налился свинцом. Ивэн почувствовал ложь. Может быть, он знал все с самого начала? Или он настолько умен и осторожен, что все время незаметно выводил Монка на верный след? Так может быть, весь полицейский участок обо всем знает и с нетерпением ждет, когда инспектор сам себя загонит в ловушку? В какой-то момент им овладела паника; гам трактира нестерпимо усилился – бессмысленный, невнятный, недобрый. Они все – знали! Они все ожидали, когда он выдаст себя. А когда это случится – они, смеясь и поздравляя друг друга, встанут и потянутся к выходу. Потом – недолгое судебное разбирательство, тюремная камера, крепкая петля, молниеносная боль – и всё.
   Но почему? Почему он убил Джослина Грея? Ведь не за то же, что он вовремя забрал вклад и, возможно, нажился на этой афере сам?
   – Сэр? Сэр, что с вами? – ворвался в сумбурные от страха мысли встревоженный голос Ивэна. – Вы побледнели, сэр! Вы уверены, что с вами все в порядке?
   Монк заставил себя сесть прямо и взглянуть Ивэну в глаза. Самое страшное, что Джон может узнать обо всем. Имогена Лэттерли казалась ему теперь неимоверно далекой, но Ивэн… Ивэн – его друг. Может, есть и другие, но их он не помнит.
   – Да, – осторожно выговорил Уильям. – Да, спасибо. Я просто задумался. Но вы совершенно правы: я далеко не уверен, что это Шелбурн.
   Ивэн чуть подался вперед, лицо его выразило страстное нетерпение.
   – Я рад, что вы сказали это, сэр. Не позволяйте Ранкорну давить на себя. – Его пальцы крошили хлеб; Ивэн был слишком возбужден, чтобы думать о еде. – Я полагаю, искать надо в Лондоне. Я снова просмотрел и записи мистера Лэмба, и наши записи. И чем больше я вчитывался, тем больше убеждался, что дело это связано с деньгами, с бизнесом… Джослин Грей жил явно не по средствам. – Ивэн отложил ложку. – Значит, либо он кого-то шантажировал, либо играл по-крупному в карты, либо – что скорее всего – вел какие-то темные делишки. Будь они честными, мы давно бы обнаружили и бухгалтерские книги, и компаньонов самого Грея. А если он брал в долг, то кредиторы давно уже описали бы его имущество.
   – Если только они сами не были мошенниками, – автоматически ответил Монк, ужаснувшись, насколько Ивэн близок к истине. Еще один шаг – и он у цели.
   – Если бы он брал взаймы у мошенников, – быстро возразил Джон, причем глаза у него горели, – то это удалось бы ему только раз. Насколько я понимаю, мошенники стараются делать лишь выгодные им вклады. – Прядь волос упала Ивэну на брови, но он не заметил этого. – И мы снова возвращаемся к тому же вопросу: откуда Грей брал деньги? Вспомните, он был третьим по счету сыном и наследства не получил. Нет, сэр, он вел какие-то свои дела, я в этом уверен. И у меня есть несколько соображений, откуда следует начать поиски.
   С каждой новой мыслью он все ближе и ближе подходил к правильному ответу.
   Монк молчал, лихорадочно соображая, как бы ему отстранить Ивэна от расследования. Ненадолго, пока сам Уильям не поймет, почему он все-таки убил Грея.
   – Вы не согласны, сэр? – Ивэн был несколько растерян. Или, может, он был смущен тем, что Монк ему лжет?
   Инспектор откинулся на табурете, пытаясь привести мысли в порядок.
   – Я уже думал об этом, – сказал он, стараясь говорить спокойно. – Да, мне кажется, что вы правы. Доулиши упоминали о какой-то махинации. Не помню, говорил ли я вам, но они готовы были вместе с Греем вложить деньги в некую торговую компанию. Лично я еще не занимался этим вплотную. – Монк ненавидел себя за ложь. Тем более что лгал он другу. Ему страшно было представить, что подумает о нем Ивэн, когда все выплывет наружу. – Вот и дерзайте! Копните глубже.
   Лицо Ивэна просветлело.
   – Отлично. Знаете, мне все время кажется, что мы вот-вот выйдем на убийцу Джослина Грея. Мы ходим где-то рядом: еще два-три факта – и сложится цельная картина.
   Он и сам не знал, насколько был к этому близок!
   – Возможно, – согласился Монк. Чтобы не встретиться с Ивэном взглядами, он уткнулся в тарелку. – Только будьте крайне осторожны. Доулиш имеет вес в обществе.
   – О, я буду осторожен, сэр. Да собственно, я и не слишком-то его подозреваю. А вот что вы скажете о том письме Чарльза Лэттерли? Письмо весьма резкое. И я кое-что об этом человеке выяснил. – Он наконец взял ложку и приступил к еде. – Вы знаете, что отец этого Лэттерли покончил жизнь самоубийством всего за несколько недель до смерти Грея? Лэттерли разорились по вине Грея, а Доулишам это еще предстояло. Вам не кажется, сэр? – Он работал ложкой и, наверное, даже не чувствовал вкуса. – Не исключено, что Лэттерли-старший застрелился по вине Грея, а Лэттерли-младший убил Грея из мести.
   Монк затаил дыхание. Он должен как-то выиграть время.
   – Все же письмо не настолько резкое, чтобы выйти из-под пера человека, обуреваемого жаждой кровавой мести, – сказал он, тщательно подбирая слова, и заставил себя вернуться к еде. – Но я лично займусь этой версией. А вы попытайте удачи с Доулишами и, наверное, с Фортескью. – Уильям не мог позволить Ивэну обвинить Чарльза в его, Монка, преступлении. Во-первых, из соображений порядочности, а во-вторых, Чарльз был родным братом Эстер.
   – Да, – повторил он. – И с Фортескью.
   В полдень полный энтузиазма Ивэн ушел попытать удачи с Доулишами и Фортескью, а Монк вернулся в полицейский участок, где нашел своего коллегу – того самого, что вывел его на Марнера. Лицо сыщика при виде Уильяма вспыхнуло радостью.
   – Ну, Монк, я ваш должник. Наконец-то я добрался до старого доброго Зебадии. Нагрянул к нему в контору и, опираясь вот на это, – он торжествующе потряс блокнотом, – обшарил всю картотеку. Поднял все его аферы. – Он сдавленно посмеивался от восторга, вдобавок его одолевала икота. – Добрая половина всех преступлений и махинаций в Лаймхаусе. Одному Богу известно, сколько тысяч фунтов проходило через руки этого мерзавца.
   Монку было приятно видеть, что он помог кому-то из коллег сделать карьеру.
   – Отлично! – сказал он искренне. – Я всегда мечтал, чтобы все эти кровососы порастрясли на каторге жирок.
   Коллега осклабился.
   – Я тоже, но особенно часто мне снился этот мерзавец. Кстати, компания по импорту табака оказалась фиктивной. Вы об этом знали? – Он снова икнул и извинился. – Компания существовала, но никакой торговлей не занималась, только гребла денежки. Ваш приятель Грей изъял свой вклад в самый нужный момент. Не будь он мертв, хотел бы я закатать под суд и его!
   Грея – под суд? Монк остолбенел. Комната словно погрузилась во мрак, Уильям видел теперь лишь лицо полицейского.
   – Хотели бы? Почему только хотели бы? – еле выговорил он.
   – Потому что ничего не докажешь, – ответил сыщик. – Он не сделал ничего явно противозаконного. Но я уверен, что он приложил тут свою руку. Просто был дьявольски умен и осторожен. Конечно, он был в доле и тоже греб деньги.
   – Но его втянули в эту аферу! – запротестовал Монк, боясь верить услышанному. Ему захотелось даже схватить коллегу за плечи и как следует встряхнуть. – Вы уверены, что все обстоит именно так?
   – Конечно. – Коллега поднял брови. – Я, может быть, и не такой блистательный мастер, как вы, но дело свое знаю. И честного человека от жулика уж как-нибудь отличу. Ваш дружок Грей был жулик высокого класса. – Сыщик устроился на стуле поудобнее. – Относительно небольшие суммы, не вызывающие подозрений, и никакого прямого участия в махинациях. Хотя каким образом он ухитрялся убедить всех этих людей делать такие вклады – ума не приложу. Вы видели списки вкладчиков?
   – Да, – медленно проговорил Монк. – Мне тоже хотелось бы узнать, каким образом он их убеждал. Кажется, я сейчас только этого и хочу. – Мозг его уже перебирал варианты, искал ниточки, ведущие к разгадке. – А имена партнеров Марнера есть в этом блокноте?
   – На службе у него был только клерк.
   – Нет, я именно о партнерах. О людях, которые были знакомы с делами Грея. Кто же получал основную массу денег, если не Грей?
   Коллега задержал дыхание и все равно икнул.
   – Некий весьма туманный мистер Робинсон, причем деньги поступали анонимно, окольными путями. Но никаких доказательств, что мистер Робинсон сам понимал, что вообще происходит. Мы проверили, арестовывать его не за что.
   – Где его найти? – Если окажется, что Монк встречался с этим Робинсоном по поводу Грея и раньше, то, стало быть, он на правильном пути. Марнер его не узнал; может быть, узнает Робинсон?
   Сыщик написал адрес на клочке бумаги и протянул Уильяму. Тот посмотрел. Указанный дом располагался на другом берегу Темзы, в Ротерхайт. Инспектор сложил бумажку и сунул в карман.
   – Я не помешаю вашему расследованию, – пообещал он. – Я задам ему лишь один вопрос, касающийся лично Грея. К афере с табаком он отношения не имеет.
   – Все верно, – с блаженным вздохом отозвался коллега. – Убийство будет посерьезней, чем мошенничество, тем более что убитый – сын лорда. – Он вздохнул и икнул одновременно. – Конечно, окажись он сыном горничной или лоточника – тогда другое дело. Покойник покойнику – рознь, не правда ли?
   Монк в ответ скорчил сочувственную гримасу, затем поблагодарил коллегу и вышел.
   Робинсона он дома не застал и, потратив на поиски почти полдня, случайно наскочил на него в пивной. Еще не услышав от Робинсона ни слова, Монк уже узнал все, что хотел. Увидев его, мужчина окаменел лицом, а глаза его стали настороженными.
   – Добрый день, мистер Монк; вот не думал увидеть вас снова… Что на этот раз?
   Уильяма от возбуждения пробрал озноб.
   – Все то же самое…
   Голос у Робинсона был низкий, с хрипотцой, и внезапно Монк понял, что голос этот он уже слышал раньше. Память понемногу возвращалась к нему. Он посмотрел на мужчину в упор.
   Узкое, с резкими чертами лицо Робинсона было неподвижно.
   – Я уже рассказал вам однажды все, что знаю, мистер Монк. Теперь-то какая разница, если Джослин Грей все равно мертв!
   – И вы рассказали мне все, что тогда знали? Даете слово?
   Робинсон скривился.
   – Да, – устало сказал он. – Даю вам слово. А теперь ступайте, бога ради. Вас тут все знают. Если заметят, что вы задаете мне вопросы, подумают, что я что-то скрываю.
   Монк решил не спорить. Все равно его коллега не сегодня завтра займется Робинсоном вплотную.
   – Хорошо, – сказал он. – Больше я вас беспокоить не буду.
   Нетвердой походкой Уильям вышел на жаркую серую улицу, полную беспризорников и мелких торговцев. Итак, он все знал про Грея до того, как с ним встретился. До того, как убил его.
   Да, но откуда взялась такая ненависть? Душой и сердцем аферы был Марнер, но Монк же не ворвался к нему и не избил до смерти.
   Все это нужно было обдумать, разложить мысли в строго установленном порядке и решить, где же искать последний, недостающий кусочек головоломки.
   Было жарко и многолюдно, воздух у реки пропитался влагой. Голова работала плохо – Монк устал и проголодался. Ноги сами понесли его к двери трактира. Он вошел – и вдохнул запах свежих опилок и сидра. Не отдавая себе отчета, двинулся к стойке. Эля ему не хотелось, но от свежего хлеба с какими-нибудь острыми соленьями он бы не отказался.
   Слуга улыбнулся ему и принес хлеб с сыром и маринованным луком.
   – Давненько не было вас видно, сэр, – приветливо сказал он. – Я так понимаю, что того парня вы взять не успели?
   Монк неуклюже принял протянутую ему тарелку. Он не сводил глаз с лица слуги. Кажется, память и впрямь возвращалась: он знал этого человека.
   – Парня? – хрипловато переспросил он.
   – Да. – Слуга улыбнулся. – Майора Грея. Вы же его в прошлый раз выслеживали. Как раз в ту ночь его и убили, так что вам, думаю, взять его не удалось.
   Что-то мучительно шевелилось в памяти и никак не могло проясниться до конца.
   – Вы его знали? – медленно проговорил Уильям, все еще стоя с тарелкой в руке.
   – Господь с вами, еще бы я его не знал, сэр! Я ж вам рассказывал. – Слуга нахмурился. – Послушайте, да ведь вы ничего не помните!
   – Да. – Монк качнул головой. Лгать было поздно. – Той ночью со мной произошел несчастный случай. Поэтому, простите, я не помню, что вы мне тогда говорили. Не могли бы вы повторить?
   Человек покачал головой и продолжал протирать стаканы.
   – Слишком поздно, сэр. Майора Грея той ночью убили. Вам теперь до него не добраться. Неужели вы не читаете газет?
   – Но вы знали его, – повторил Монк. – Где вы с ним встретились? В армии? Вы назвали его «майор».
   – Все правильно. Я служил под его началом, пока меня не списали по инвалидности.
   – Расскажите мне о нем! Расскажите мне все, что рассказывали той ночью!
   – Я на службе, сэр. Если меня уволят, жить мне будет не на что, – напомнил он. – Придите попозже, а?
   Монк поставил тарелку на стойку, выгреб из кармана все имевшиеся там монеты и положил рядом.
   – Нет, мне нужно сейчас.
   Слуга взглянул на деньги, посмотрел Монку в глаза и понял, что дело, видать, и впрямь не терпит отлагательств. Он сгреб монеты и сунул их в карман под фартуком.
   – Вы спросили меня, что я знаю о майоре Грее, сэр. Я вам сказал, что встретил его первый раз в армии, в Крыму. Он был майором, а я, понятно, рядовым. Служил я с ним довольно долго. Офицер он был неплохой, не хуже других. Довольно храбрый, но ведь и остальные были не трусы. Любил лошадей, заботился о них – но, опять же, все джентльмены так делают.
   Слуга моргнул.
   – Вас это тогда, похоже, не очень заинтересовало, – продолжал он, рассеянно протирая стаканы. – Слушать, конечно, слушали, но не шибко внимательно. Потом спросили про битву на Альме, где погиб какой-то лейтенант Лэттерли. А я сказал вам, что не участвовал в битве на Альме и потому ни о каком лейтенанте Лэттерли ничего вам сказать не могу…
   – Но майор Грей провел ночь перед битвой на Альме именно с лейтенантом Лэттерли! – Монк схватил слугу за руку. – Он дал ему свои часы. Лэттерли был напуган, а часы были чем-то вроде талисмана. Они принадлежали деду Грея и спасли ему жизнь при Ватерлоо.
   – Нет, сэр, про лейтенанта Лэттерли я знать ничего не знаю, а майор Грей к Альме этой даже и близко не подходил. И часов у него никаких таких особенных не было.
   – Вы уверены? – Уильям до боли сжал руку слуги.
   – Конечно, уверен, сэр. – Тот аккуратно высвободился. – Я ж с ним служил. Часы у него были – как у всех офицеров: золотые и такие же новенькие, как его мундир. Под Ватерлоо они никак не могли попасть, потому что их тогда еще не было.
   – А офицер по фамилии Доулиш?
   Слуга хмурился, разминая кисть.
   – Доулиш? Не помню, чтобы вы меня о нем спрашивали в прошлый раз.
   – Вполне возможно. Но вы знали его?
   – Нет, сэр. Офицера с такой фамилией я не помню.
   – Но вы уверены относительно битвы на Альме?
   – Да, сэр, как перед Богом! Вы просто не были сами в Крыму, сэр, а иначе бы знали: битвы, в которых участвовал, с другими не перепутаешь. Труднее войны, чем эта, наверное, еще и не было: холод, грязь, болезни…
   – Благодарю вас.
   – Что же вы забыли ваш сыр и хлеб, сэр? Маринованный лук у нас отменный. Вам, право, стоит отведать, сэр. А то вы какой-то чахлый сегодня.
   Монк снова взял тарелку, машинально поблагодарил и сел за один из столиков. Съел все, не почувствовав вкуса, и вышел на улицу – как раз под первые капли дождя. И вдруг вспомнил: все это с ним уже было, именно отсюда вышел он тогда в ненастную ночь, чувствуя закипающий в груди гнев. Какая ложь! Какая подлая, тонко рассчитанная ложь! Втереться в дом Лэттерли, дать им невольно почувствовать себя виноватыми за историю с пропавшими часами – а потом втянуть в аферу! Грей, как на музыкальном инструменте, сыграл сначала на их горе, а потом – на чувстве долга. Возможно, что то же самое он собирался проделать и с Доулишами.
   Ярость снова вскипела в нем – как тогда. Память о случившемся возвращалась. Уильям шел все быстрее и быстрее, и дождь хлестал в лицо. Инспектор не замечал разгулявшейся непогоды. Он перепрыгнул через бурлящую канаву и, оказавшись на мостовой, кликнул кэб. И точно так же, как в ту ночь, велел ехать на Мекленбург-сквер.
   Когда он вошел в дом, Гримуэйд подал ему ключ. В тот раз его внизу не было.
   Монк поднялся по лестнице, показавшейся ему вдруг незнакомой, и остановился у двери Грея. Тогда он постучал, теперь же – вставил ключ в скважину и, открыв, вошел. В тот, первый раз (Монк вспомнил это с предельной ясностью) дверь ему отпер Джослин Грей: белокурый, улыбающийся, слегка удивленный. Он и сейчас вставал в его памяти, словно все случилось пару минут назад.
   Грей предложил ему войти, нисколько не встревожившись. Монк положил свою трость на стойку – красивую трость красного дерева с медным обручем в виде замкнутой цепи. Да вот она – никуда не делась. Затем он проследовал за Греем в комнату. Тот вел себя непринужденно, на губах его играла легкая улыбка. И Монк бросил ему в лицо все, что знал: об афере с табачной компанией, о смерти Лэттерли-старшего, о том, что Грей никогда не был знаком с Джорджем Лэттерли и что дед никогда не дарил ему никаких часов.
   Монк помнил, как Грей, стоя возле буфета, повернулся к нему, улыбаясь и держа в руках два бокала с бренди.
   – Маленькая безобидная ложь, дружище. – Голос его был чуть ли не игрив. – Я рассказал им о том, каким чудесным малым был бедняга Джордж, каким он был храбрым, обаятельным, как его все любили. Именно это они и хотели услышать. Им было все равно, правда это или нет.
   – Это ложь! – выкрикнул Монк. – Вы даже и в глаза ни разу не видели Джорджа Лэттерли. Вы затеяли все ради денег.
   Грей ухмыльнулся.
   – Больше того, я затею это еще не раз. У меня в запасе бесконечное количество золотых часов, и не ваше это дело, господин ищейка. И мне это будет удаваться, пока в этой стране хоть кто-нибудь помнит о Крыме, а его, уж поверьте, запомнят надолго.
   Монк в ярости смотрел на него и чувствовал себя беспомощней ребенка.
   – Я не знал Лэттерли, – продолжал Грей. – Я нашел его имя в списке убитых. Хотя многих из этих бедняг я знал лично. Они на моих глазах умирали в госпитале. Под их диктовку я писал за них последние письма домой. А бедняга Джордж вполне мог оказаться последним трусом, но зачем говорить об этом его родным? Я понятия не имею, что он был за человек, но Имогена его боготворила. Хотя оно и понятно. Ее супруг Чарльз чертовски скучен, он чем-то напоминает мне моего старшего братца – такой же самодовольный дурак. – Лицо его на секунду исказилось злобной гримасой. Грей смерил Монка взглядом.
   – И о чем же больше всего любила слушать прекрасная Имогена? Вы не поверите, но я часами рассказывал ей об этом удивительном создании – о Флоренс Найтингейл. Я расписывал героизм этой женщины, я называл ее ангелом милосердия, держащим светильник у изголовья умирающих солдат. И вы бы посмотрели на лицо Имогены! – Грей засмеялся, потом заметил, что Монк глубоко уязвлен его последними словами. – Да, Имогена… – В глазах его зажегся похотливый огонек; Грей хихикнул. – Я смотрю, вы тоже ею увлечены?
   – Мерзавец! Да ей противно будет взглянуть на тебя – не то что пустить на порог!
   – Она без ума от Флоренс Найтингейл и Крыма. – Грей смотрел Монку в глаза. – Она слушала меня страстно, с трепетом. – Губы его скривились в насмешливой улыбке. – Я – солдат. Я прошел сквозь кровь и пороховой дым, я сражался за королеву. Я видел атаку Легкой бригады и умирал в полевом госпитале. А вы, кстати, всего-навсего маленький и грязный лондонский полицейский, всю жизнь копающийся в человеческих отбросах. Вы – что-то вроде мусорщика; вы так же необходимы обществу, как, скажем, сточные канавы. – Он глотнул бренди и взглянул на Монка сквозь бокал. – Возможно, когда после самоубийства этого истеричного старого дурака пройдет побольше времени, я вернусь в этот дом и снова попытаю счастья. Не забывайте, я умею волновать женщин.
   Именно после этих слов Монк взял свой бокал и выплеснул бренди Грею в лицо. Тот не успел зажмуриться, и жгучая влага попала ему в глаза. Но гордость Джослина была уязвлена куда сильнее. Его, джентльмена, в собственном доме оскорбил какой-то полицейский! Ярость исказила черты Грея, и, схватив тяжелую трость, он обрушил ее на плечо Монка. Вообще-то он метил в голову, но полицейский успел уклониться.
   Они схватились. Это можно было бы назвать самообороной, если бы не злобная радость, которую при этом испытал Уильям. Ему доставляло наслаждение наносить удары по этому ненавистному смазливому лицу, словно вбивая Грею в глотку все, что тот осмелился сказать об Имогене и об ее семье. Но главное, его буквально сжигала ненависть к этому лжецу, обкрадывавшему мертвых и их близких, отбирая самое дорогое – живую память о тех, кого они любили.
   Драка была равной; для покалеченного на войне страдальца Грей оказался удивительно крепок. Они боролись за трость, круша мебель и переворачивая стулья. Злоба нашла выход; Монка радовала даже боль от ударов, даже треск ребер – когда Грей, изловчившись, еще раз обрушил на него трость.
   Однако Уильям был сильнее, крупнее, да и ярость его была несравнима с яростью Джослина. Монк ясно помнил, как вырвал наконец трость из рук Грея и ударил с размаху, вложив в удар всю свою ненависть. Затем опомнился и отступил, испуганный собственным неистовством. Грей простерся на полу, ругаясь, как извозчик.
   Монк повернулся и вышел, не закрыв за собой дверь. Проковылял вниз по лестнице, на ходу заматывая поплотнее шарф, чтобы скрыть синяки и ссадины, оставленные кулаками и тростью Грея. Он прошел мимо Гримуэйда, и в этот миг зазвенел колокольчик – кто-то из жильцов звал привратника. Гримуэйд покинул свое место и заторопился вверх по лестнице.
   Погода на улице была ужасная. Ветер вырвал дверь из рук и ударил в лицо с такой силой, словно пытался загнать Монка обратно. Он наклонил голову и пошел, одолевая хлещущий навстречу дождь. Газовый фонарь светил ему в спину, а до следующего фонаря было еще далеко.
   Навстречу ему шел человек, направляясь прямиком к распахнутой, хлопающей на ветру двери дома. Свет упал на лицо идущего, и Монк узнал его. Это был Менард Грей.
   Теперь история обрела ясный и трагический смысл: Джослина Грея убили не за оскорбление памяти Джорджа Лэттерли; причиной было оскорбление памяти Эдварда Доулиша и предательство идеалов, столь дорогих самому Менарду.
   Но радость и облегчение мгновенно испарились; Монк почувствовал озноб. Как все это доказать? Против Менарда может свидетельствовать только сам Монк. Гримуэйд, услышав колокольчик, ушел наверх и Менарда вообще не видел. Менард проник в дом сквозь дверь, оставленную Монком открытой. И никаких доказательств – только воспоминания Уильяма о лице Менарда, обозначившемся на миг в смутном свете фонаря.
   Они его повесят. Монк ясно представил, как он объясняет суду, что на самом деле майора Грея убил вовсе не он, а родной брат Джослина Менард. Он уже видел, как на лицах присяжных проступают недоверие и презрение к человеку, пытающемуся таким нелепым образом избегнуть заслуженной кары.
   Отчаяние, черное, как ночь, лишало его сил. Монк уже чувствовал страх. Несколько недель в тюремной камере, хмурые надзиратели, последний завтрак, священник, путь к виселице, запах веревки, боль, оборвавшееся дыхание – и вечное забытье.
   Он долго пребывал в нерешительности, пока не услышал шаги на лестнице. Дверь открылась; в проеме стоял Ивэн. Настал самый страшный момент. Лгать не имело смысла. Устремленные на него глаза Джона были полны боли и понимания.
   – Как вы узнали? – тихо спросил Монк.
   Ивэн вошел и закрыл дверь.
   – Вы послали меня поговорить с Доулишами. Я нашел офицера, который служил с Эдвардом Доулишем. Эдвард никогда не проигрывал в карты, и Джослин Грей никогда не платил за него долги, спасая от бесчестья. Все, что Джослин знал об Эдварде, он знал от Менарда. Он лгал Доулишам, но они верили. И он бы втянул их в свою аферу, если бы не умер. Он оговорил старшего брата, поэтому Доулиши отказали Менарду от дома.
   Монк смотрел на него. Все было логично. Но присяжных это не убедит.
   – Я думаю, что деньги Грей добывал именно таким образом – одурачивая семьи погибших, – продолжал Ивэн. – Вы занимались делом Лэттерли, и я уже догадываюсь, почему застрелился отец Чарльза. – Сколько тепла в грустных глазах друга! – Вы ведь уже докопались до этого один раз – до несчастного случая…
   Итак, ему известно, что Монк лишился памяти. Наверное, это было просто невозможно скрыть. Уильям путался в словах, не узнавал знакомые улицы, трактиры, притоны; даже ненависть Ранкорна была для него неожиданностью.
   – Да, – медленно проговорил он, словно вслушиваясь в каждое слово и не веря ему. – Но я не убивал Джослина Грея. Я дрался с ним, я избил его, как и он меня, но он был жив. Когда я уходил, он выкрикивал вслед проклятия. – Монк с надеждой впился глазами в лицо Ивэна. – Выйдя на улицу, я встретил Менарда Грея. Мы шли навстречу друг другу; мне фонарь светил в спину, а ему – в лицо. Входная дверь была открыта.
   На лице Ивэна появилось выражение сильного, почти болезненного облегчения. Теперь он выглядел просто исхудавшим и очень усталым юношей.
   – Значит, это был Менард…
   – Да. – Волна признательности поднялась в груди Монка. – Однако этого не докажешь.
   Ивэн хотел было возразить, но слова застыли на его губах. Спорить тут было не о чем. Да, у Менарда был мотив. Но точно такой же мотив был у Чарльза Лэттерли, у мистера Доулиша, у всех, чьи семьи Грей обманывал и обирал; был мотив и у Лоуэла Грея, которого Джослин подло предал; был он и у самого Монка. Но Уильям вдобавок оказался на месте преступления. Доказать это будет легко: достаточно выяснить, в каком магазине он покупал свою дурацкую щегольскую трость; миссис Уорли подтвердит, что после той ночи трость пропала; Лэмб, несомненно, видел ее в прихожей Грея на следующий день после убийства; Имогена Лэттерли признается, что просила Монка расследовать причины смерти отца…
   Тьма сомкнулась вокруг него еще теснее, свет померк.
   – Мы должны заставить Менарда признаться, – сказал наконец Ивэн.
   Монк горько рассмеялся.
   – А как вы это сделаете? Свидетелей нет, и он это знает. Никто не поверит, что я видел его в ту ночь и молчал об этом до сих пор. Все решат, что это просто неуклюжая попытка избегнуть правосудия.
   Ивэн ничего не смог возразить, потому что возражать было нечего. Монк сидел, сутулясь, на стуле, слишком изможденный, чтобы сопротивляться ужасу и усталости.
   – Ступайте домой, – тихо сказал Джон. – Вам нельзя здесь оставаться. Может быть… – Внезапно его осенило. Есть человек, который мог бы им помочь. Успеха, правда, никто не гарантировал, но терять им больше было нечего. – Отправляйтесь домой – и ждите меня. Я скоро буду… – Ивэн повернулся и выбежал из комнаты, оставив дверь открытой.
   Он скатился с лестницы, чудом не свернув себе шею, пронесся мимо Гримуэйда и выскочил под дождь. Мостовые были пусты. Ивэн пробежал до Даути-стрит и там наконец ему удалось остановить кэб. Возница нахлобучил цилиндр на самые брови и поднял воротник.
   – Я уже не работаю, начальник! – резко ответил он. – Кончено, еду домой ужинать.
   Ивэн, не обращая внимания на его слова, забрался в кэб и выкрикнул адрес Лэттерли.
   – Я же вам говорю, что никуда не поеду! – повысил голос возница. – Разве что домой ужинать. Поищите кого-нибудь еще!
   – Вы поедете на Тэнет-стрит! – крикнул в ответ Ивэн. – Полиция! И побыстрей, а то бляху отберу!
   – Черт побери! – пробормотал возница. Он уже понял, что наскочил на опасного сумасшедшего и что лучше ему не перечить. Хлестнул лошадь вожжами и пустил ее быстрой рысью.
   Оказавшись на месте, Ивэн выпрыгнул из кэба и приказал вознице ждать, если не хочет неприятностей.
   Эстер была дома, когда удивленная служанка объявила о приходе Ивэна. С Джона текла вода, лицо у него было бледное и искаженное, мокрые волосы разметались по лбу.
   Эстер увидела в глазах гостя мольбу и отчаяние.
   – Вы должны поехать со мной! – настойчиво сказал он. – Пожалуйста! Я все объясню по дороге. Мисс Лэттерли… я…
   – Да. – Мешкать было некогда, отказать – невозможно. И выйти из дому следовало до того, как Чарльз и Имогена покинут гостиную и увидят в прихожей мокрого расхлюстанного полицейского. Можно было даже не брать плащ – он бы все равно не спас от такого ливня. – Да, я еду.
   Эстер вышла за ним через парадную дверь. Дождь обрушился на нее, ударил в лицо, но она, словно не замечая этого, двинулась по мокрой мостовой к кэбу. Ивэн и возница хотели помочь ей влезть в экипаж, но не успели.
   Ивэн вскарабкался следом и, захлопнув дверцу, крикнул, что ехать надо на Графтон-стрит. А поскольку вознице еще не заплатили, то другого выхода у него не было.
   – Что случилось, мистер Ивэн? – спросила Эстер, как только экипаж тронулся с места. – Я вижу, произошло нечто ужасное. Вы узнали, кто убил Джослина Грея?
   Увиливать от прямого ответа не имело смысла.
   – Да, мисс Лэттерли. Мистер Монк восстановил ход своего прошлого расследования – с вашей помощью. – Ивэн перевел дух. Продолжать было жутковато; он чувствовал, что весь дрожит – и не только от сырости и холода. – Джослин Грей добывал себе средства на жизнь следующим образом: он знакомился с семьями не вернувшихся из Крыма солдат, притворялся, что знал погибших лично и дружил с ними. Он рассказывал их близким, что платил за покойных долги, или сам занимал им деньги, или давал на время памятную ценную вещь… Скажем, золотые часы, которые он якобы дал вашему брату в ночь перед сражением. Естественно, семьи погибших не могли вернуть ему эти памятные вещицы, потому что их никогда и не существовало. Но, чувствуя себя в долгу перед Джослином, они поддерживали его в финансовых начинаниях, рискуя деньгами и своим честным именем. Вашему отцу это стоило жизни, но Грею всегда было наплевать, что станется с его жертвами, когда очередная компания лопнет.
   – Какая низость! – тихо проговорила Эстер. – Я рада, что он мертв, и мне почти жаль убийцу. Вы сказали, что нашли его? – Внезапно она тоже похолодела. – Мистер Ивэн…
   – Да, мэм, мистер Монк встретился с Греем в его квартире на Мекленбург-сквер. Они подрались… Мистер Монк избил его, но не убивал… Когда он вышел на улицу, то увидел, что в дом входит кто-то еще, а дверь была открыта и хлопала на ветру.
   Свет фонаря упал из окошка на побледневшее лицо Эстер.
   – Кто?
   – Менард Грей, – ответил Ивэн, пытаясь понять по молчанию Эстер, поверила она или нет. – Возможно, он сделал это потому, что Джослин оскорбил память его друга Эдварда Доулиша и пытался обмануть отца Эдварда точно так же, как он обманул вашего.
   Эстер молчала несколько минут. Они тряслись в темноте, по крыше экипажа барабанил дождь, в окошке мелькали капли, вспыхивавшие в свете газовых фонарей.
   – Как грустно, – сказала она наконец, и голос ее был исполнен боли. – Бедный Менард… Вам теперь придется арестовать его? Да, но зачем вы вызвали меня? Я ничем здесь не могу помочь.
   – Мы не можем арестовать его, – тихо ответил Ивэн. – Нет доказательств.
   – То есть… – Она вздрогнула, и он это почувствовал. – Что же вам тогда делать? Все решат, что виновен Монк. Его осудят и… – Эстер запнулась. – Они повесят его.
   – Знаю. Мы должны вынудить Менарда признаться. Я надеялся, может, вы придумаете, как это сделать? Вы гораздо лучше нас знаете Греев. А Джослин виновен в смерти вашего отца и отчасти в смерти матери.
   Ответное молчание было столь долгим, что Ивэн испугался: не оскорбил ли он нечаянно чувства Эстер! Они уже подъезжали к Графтон-стрит, и Монк, наверное, надеялся на Ивэна. Если сейчас они ничего не придумают, то потом будет поздно. Ивэну придется либо сказать Ранкорну, что инспектор дрался с Греем в ночь убийства, либо скрыть этот факт, уйти из полиции и, может быть, угодить под суд в качестве соучастника.
   Они свернули на Тоттенхэм-Корт-роуд; свет фонарей отбрасывал блики на мокрых мостовых и в наполнившихся водой канавах. Времени нет!
   – Мисс Лэттерли!
   – Да, – сказала она твердо. – Я еду с вами в Шелбурн-холл. Я сейчас думала над этим, и мне кажется, выход у вас один – сказать леди Фабии всю правду о Джослине. А я подтвержу. Моя семья оказалась жертвой Джослина, и Фабия должна мне поверить. Мне нет никакой выгоды лгать. Это ведь никак не оправдает моего отца в глазах церкви. – Она умолкла на миг. – Затем, если вы расскажете ей про Эдварда Доулиша, мне кажется, Менард поспешит признаться в содеянном. Это будет для нее тяжелым ударом, возможно, даже убьет. – Голос Эстер был еле слышен. – И Менарда могут повесить. Но нельзя же допустить, чтобы повесили мистера Монка – за преступление, которого он не совершал. В конце концов, Джослин Грей был исчадьем зла. И мы не можем вечно оберегать его матушку от прозрения.
   – Так вы едете с нами завтра в Шелбурн? – на всякий случай еще раз спросил Джон. – И расскажете ей, что Джослин сделал с вашей семьей?
   – Да. И еще – как он в госпитале собирал имена умирающих, которые диктовали ему последние письма домой. Теперь-то я понимаю, зачем он это делал… В котором часу вы намерены выехать?
   Ивэн почувствовал облегчение и невольный восторг перед решимостью этой женщины. Впрочем, они ведь имеют дело с незаурядной личностью: не она ли отправилась в Крым сестрой милосердия и вынесла все тяготы войны, не испугавшись ни опасностей, ни боли?
   – Не знаю, – растерянно ответил он. – От нашей поездки будет мало проку, если мы все не обговорим заранее. Леди Шелбурн может нам и не поверить. Мне кажется, лучше всего сесть на восьмичасовой поезд. – Тут он вспомнил, что имеет дело еще и с леди. – Или для вас это слишком рано?
   – Нисколько.
   Он почти не различал в полутьме ее лица, но, кажется, Эстер улыбнулась.
   – Благодарю вас! Тогда давайте вы сейчас вернетесь в этом кэбе домой, а я сойду здесь и расскажу обо всем мистеру Монку.
   – Что ж, самое разумное решение, – согласилась она. – Я буду ждать вас утром на станции.
   Джон хотел сказать ей многое, но, не найдя слов, поблагодарил еще раз и выбрался из кэба под холодный проливной дождь. И лишь когда экипаж скрылся в темноте, а сам он уже поднимался по лестнице, Ивэн с чувством ужасающей неловкости вспомнил вдруг, что забыл заплатить вознице.
   Путешествие в Шелбурн сопровождалось сначала жаркой и совсем не дорожной беседой, а затем – гробовым молчанием. Монка взбесило присутствие Эстер. Он не велел ей убираться домой лишь потому, что она вошла в купе, когда поезд уже тронулся. Вошла, пожелала доброго утра и села напротив.
   – Это я попросил мисс Лэттерли прийти, – объяснил Ивэн, на этот раз не краснея. – Ее дополнительные свидетельства помогут нам скорее убедить леди Фабию в нашей правоте. Нас могут заподозрить, что мы специально стараемся представить Джослина в невыгодном свете, а мисс Лэттерли – лицо незаинтересованное. Кроме того, она – потерпевшая, поскольку вся ее семья пострадала от интриг Грея.
   Ивэн не сделал ошибки, указав, что Эстер имеет моральное право участвовать в этом деле. Монк был обезоружен, он понимал, что Джон, по сути, прав. Свидетельства Эстер могли оказаться той последней крупинкой, которая перетянула бы чашу весов в их пользу.
   – Уверен, что вы будете говорить, только когда вас спросят, – холодно сказал Уильям. – Не забывайте, что участвуете в полицейской операции, причем весьма сложной.
   Непонятно почему, но именно Эстер, в помощи которой Монк нуждался сейчас больше всего, действовала на него раздражающе. Она была полной противоположностью того типа женщин, который нравился Монку. В ней не было ни нежности, ни изящества; правда, была храбрость, а твердостью характера Эстер, пожалуй, могла потягаться с самой Фабией Грей.
   – Хорошо, мистер Монк, – ответила она, вздернув подбородок. Глаза ее были бестрепетны. И его осенило вдруг, что она нарочно рассчитала время и вошла в купе, когда поезд уже тронулся, чтобы он не смог отправить ее домой. Хотя это весьма спорный вопрос: согласилась бы она подчиниться? Ивэн, во всяком случае, был против ее выдворения, а мнением Джона Монк дорожил.
   Он сидел и смотрел на Эстер, выдумывая очередной сокрушительный аргумент. Она же понимающе улыбалась, уставив на него ясные глаза. И улыбка эта была не столько дружеской, сколько торжествующей.
   Остаток пути они провели в молчании, каждый углубился в мысли о предстоящем испытании.
   В Шелбурне вся троица вышла на платформу. Погода стояла скверная: дождь прекратился, но дул порывами сильный ветер, пробирая холодом даже сквозь пальто.
   Минут пятнадцать они ждали, пока прибудет повозка. Заплатили вознице, чтобы отвез их в усадьбу, и молчали весь дорогу. Беседовать о пустяках не хотелось.
   Лакей выслушал их с недоверием и вместо того, чтобы провести в гостиную, оставил ожидать в прихожей, пока ее светлость соизволит принять решение, как ей поступить с незваными гостями.
   Через двадцать пять минут лакей вернулся и проводил их в будуар, где на своем любимом диване восседала Фабия, бледная, несколько утомленная, но, как всегда, безупречно владеющая собой.
   – Доброе утро, мистер Монк! Констебль! – Она кивнула Ивэну. Брови ее приподнялись, глаза оледенели. – Доброе утро, мисс Лэттерли. Я полагаю, вы объясните мне ваше появление здесь в такой странной компании?
   Монк только еще подбирал слова для ответа, а Эстер уже взяла быка за рога.
   – Да, леди Фабия. Я пришла, чтобы сообщить вам правду о моей семейной трагедии. И о вашей тоже.
   – Примите мои соболезнования, мисс Лэттерли. – Фабия смотрела на нее с жалостью и неприязнью. – Но я не горю желанием выслушивать подробности вашей трагедии и тем более обсуждать с вами мою. Я верю, что вы пришли с добрыми намерениями, но сейчас ваш визит неуместен. Всего доброго. Лакей вас проводит.
   Монк почувствовал приступ злобы. Он знал, что леди Фабия способна на глубокие переживания, но ее упрямая слепота, ее умение не щадить чужие чувства иногда просто поражали.
   Лицо Эстер стало таким же каменным, как лицо самой хозяйки дома.
   – Это одна и та же трагедия, леди Фабия. И дело не в моих добрых намерениях, а в необходимости взглянуть правде в глаза. Мне это тоже, поверьте, не доставляет радости, но, в отличие от вас, я правды никогда не боялась…
   Фабия чуть приподняла подбородок, отчего на шее немедленно обозначились жилы, выдав на секунду ее истинный возраст.
   – И я никогда не боялась правды, мисс Лэттерли, и не вам об этом судить. Вы забываетесь.
   – Я рада была бы забыться и отправиться домой. – Тень улыбки скользнула по лицу Эстер и исчезла. – Но я не могу этого сделать. Думаю, будет лучше, если лорд Шелбурн и мистер Менард Грей тоже выслушают мою историю, чтобы потом не рассказывать ее заново. Вполне возможно, что они получат ответ на некоторые интересующие их вопросы. Все-таки майор Грей приходился им братом, и они имеют точно такое же право узнать, как и почему он умер.
   Рука Фабии потянулась к шнуру звонка, но лицо ее по-прежнему оставалось неподвижным. Она так и не предложила им сесть и, скорее всего, размышляла, не предложить ли им вместо этого выйти. Теперь же, как выяснилось, речь шла о смерти Джослина. В комнате стало так тихо, что отчетливо слышалось тиканье часов на камине.
   – Вы знаете, кто убил Джослина? – Фабия смотрела на Монка, не замечая Эстер.
   – Да, мэм, знаем. – Во рту у него пересохло, в висках неистово стучала кровь. От страха, интересно, или от жалости?
   Фабия смотрела на него, и взгляд ее требовал рассказать все немедленно. Затем что-то дрогнуло в ее лице, словно она ощутила дуновение приближающегося неведомого ужаса. Леди Фабия дернула шнур и, когда явилась горничная, велела найти и пригласить к ней Менарда и Лоуэла. О Розамонд – ни слова.
   Они ждали молча, каждого донимали мрачные предчувствия. Первым пришел Лоуэл. Взглянул раздраженно на Фабию и Монка, и с удивлением – на Эстер. Его явно оторвали от важных занятий.
   – В чем дело? – нахмурившись, обратился он к матери. – Удалось что-нибудь выяснить?
   – Мистер Монк говорит, ему известно, кто убил Джослина, – произнесла она с деланым спокойствием.
   – Кто?
   – Он не сказал мне. Он ждет Менарда.
   Лоуэл повернулся к Эстер, лицо его выразило смущение.
   – Мисс Лэттерли?
   – Выяснилось, что это касается и смерти моих родителей, лорд Шелбурн, – хмуро объяснила она. – Когда я расскажу, вы все поймете.
   Тень тревоги набежала на чело лорда Шелбурна, но тут вошел Менард. Оглядел собравшихся – и побледнел.
   – Монк наконец узнал, кто убил Джослина, – объяснил Лоуэл. – Ну, так давайте, ради бога, приступим. Я полагаю, убийца уже арестован?
   – За этим дело не станет, сэр. – Уильям осознал, что с ним обращаются куда вежливей, чем в прошлый раз.
   – Тогда что же вам потребовалось от нас? – спросил Лоуэл.
   Монк почувствовал себя, как перед прыжком в ледяную воду.
   – Майор Грей добывал себе хлеб насущный, используя свой опыт Крымской войны… – начал он. Боже, до чего он сладкоречив! Каково иносказание!
   – Мой сын никогда не «добывал себе хлеб насущный»! – перебила Фабия. – У него не было в этом необходимости – он был джентльмен! Семейство выплачивало ему содержание.
   – Которое никак не могло покрыть всех его расходов, – свирепо сказал Менард. – Если бы вы хоть раз поинтересовались, то и сами бы это поняли.
   – Я не знал. – Лоуэл взглянул на брата. – Я полагал, что ему везет в картах.
   – Иногда везло. А иногда он проигрывался в пух. И начинал отыгрываться, а потом я платил за него долги, чтобы уберечь семью от скандала.
   – Лжец! – с холодным отвращением сказала Фабия. – Ты всегда завидовал ему – с детства. Он был храбрее, добрее и гораздо обаятельнее тебя. – На секунду черты ее смягчились, но тут же снова исказились гневом. – И ты не мог ему этого простить.
   Слабый румянец зажегся на щеках Менарда, лицо его дернулось, как от пощечины. Но случившееся не было местью. Это чувствовалось по его глазам, по складке губ, скрывающих горькую правду.
   Монку была ненавистна эта сцена. Даже теперь он лихорадочно выискивал возможность оправдать Менарда.
   Дверь открылась, и вошла Калландра Дэвьет. Обвела всех взглядом, приметив и недовольство Фабии, и чувство облегчения, отразившееся на лице Эстер, и боль в глазах Менарда.
   – Это семейное дело, – объяснила ей Фабия. – Тебе не стоит в него вмешиваться.
   Калландра прошла мимо Эстер и села.
   – Ты частенько забываешь, Фабия, что я – урожденная Грей. Кстати, в отличие от тебя. Я вижу, к нам опять пожаловала полиция. Надо полагать, что-то удалось выяснить насчет смерти Джослина, возможно, даже имя виновного. А что здесь делаешь ты, Эстер?
   Мисс Лэттерли вновь взяла инициативу в свои руки. Лицо ее было хмуро; она стояла, напружинив плечи, словно противилась встречному ветру.
   – Я пришла сюда, потому что мне известно кое-что о смерти Джослина. А иначе есть опасение, что этому просто не поверят.
   – Тогда почему вы скрывали правду до сих пор? – с явным недоверием в голосе спросила Фабия. – Я считаю, что вы вульгарнейшим образом вторглись в этот дом, мисс Лэттерли, и причиной тому – ваш упрямый нрав, который когда-то погнал вас в Крым на поиски приключений. Неудивительно, что вы до сих пор не замужем.
   На обвинение в вульгарности Эстер решила не отвечать.
   – Я ничего не скрывала, просто раньше мне это казалось несущественным. После гибели моего брата в Крыму Джослин нанес визит моим родителям. Он сказал, что дал на время Джорджу золотые часы в ночь перед сражением и попросил их вернуть, предполагая, что они найдутся в личных вещах брата, присланных из Крыма. – Голос ее дрогнул, но тут же выровнялся. – Среди личных вещей часов не нашлось. Мой отец был этим весьма смущен и при первой возможности постарался оказать Джослину ответную любезность. Он вложил деньги в его предприятие, мало того – он уговорил своих друзей сделать то же самое. Предприятие лопнуло, деньги были потеряны, и, не в силах вынести позора, отец покончил жизнь самоубийством. Мать пережила его ненадолго.
   – Я искренне скорблю о смерти ваших родителей, – перебил Лоуэл, взглянув сначала на Фабию, потом снова на Эстер. – Но как это все может быть связано с убийством Джослина? Не вижу в этой истории ничего из ряда вон выходящего: порядочный человек, чувствуя себя в долгу перед другом своего покойного сына, поддерживает его в деловых вопросах.
   Голос Эстер сорвался.
   – Никаких часов не было. Джослин никогда не знал Джорджа – точно так же, как не знал и других, чьи имена он взял из списков погибших. Он писал в госпитале письма для умирающих солдат и узнавал таким образом адреса и фамилии. Я сама видела, как он делал это, только не знала тогда, зачем.
   У Фабии побелели губы.
   – Это самая низкая и бесстыдная ложь! Если бы вы были мужчиной, я бы отхлестала вас арапником!
   – Матушка! – вмешался Лоуэл, но она не обратила на него внимания.
   – Джослин был прекрасный человек – храбрый, талантливый, одаренный умом и обаянием, – с чувством продолжала она. – Все любили его, кроме тех, кого глодала зависть. – Она с ненавистью взглянула на Менарда. – Ничтожные людишки, ненавидящие всех, кто их хоть в чем-то превосходит. – Губы ее задрожали. – Лоуэл – потому что Розамонд любила Джослина. – Голос ее вновь стал тверд. – А Менард просто не мог выносить, что Джослин мне дорог, как никто другой! – Фабия вздрогнула и отшатнулась, словно старясь избегнуть прикосновения к чему-то мерзкому. – Теперь эта женщина является сюда со своей безумной и насквозь выдуманной историей, а вы стоите и слушаете ее! Почему вы не вышвырнули ее отсюда до сих пор – вы же мужчины! Или мне это сделать самой? Почему никто, кроме меня, не думает здесь о фамильной чести? – И Фабия взялась за подлокотник, словно и впрямь собиралась встать.
   – Без моего разрешения никто и никого отсюда не вышвырнет. – Негромкий голос Лоуэла был опасен и холоден, как сталь. – Ты защищаешь не фамильную честь, ты защищаешь Джослина, а это не совсем одно и то же. Это Менард платил за него долги и заминал все его скандалы…
   – Чепуха! Кто это говорит? Менард? – Фабия произнесла имя, как выплюнула. – Только он мог назвать Джослина плутом. Да и то не осмелился бы, будь тот жив. Он храбрится только потому, что чувствует твою поддержку, и никто не смеет бросить ему в лицо, что он жалкий лжец!
   Менард стоял неподвижно; видно было, что последнее оскорбление причинило ему боль. Мать не щадила его, а ведь он только ради нее выручал когда-то Джослина.
   Калландра встала.
   – Ты не права, Фабия, и была неправа все это время. Здесь находится мисс Лэттерли, и она свидетельствует, что Джослин был плут, обиравший всех, кто не мог вовремя распознать его настоящую натуру. Менард всегда был честнее и лучше Джослина, но ты не желала этого замечать. А первая жертва Джослина – ты сама. Первая, последняя и главная. – Она бестрепетно взглянула на искаженное болью лицо Фабии. – Но ты хотела быть обманутой. Он просто говорил тебе то, что ты желала услышать: что ты красива, очаровательна, весела, – словом, перечислял все, что мужчинам нравится в женщинах. Именно ты была тем оселком, на котором он шлифовал свое искусство. А ты слепо верила всему без разбора. Это твоя трагедия. И его тоже.
   Фабия, казалось, съежилась – все смотрели на нее.
   – Ты никогда не любила Джослина, – сказала она наконец в последней отчаянной попытке защитить свой мир, свои мечты, свою память о прошлом, защитить не только Джослина, но и саму себя. – Ты злая женщина.
   – Нет, Фабия, – ответила Калландра. – Я, скорее, печальная женщина. – Она повернулась к Эстер. – Полагаю, это не твой брат убил Джослина; иначе бы ты не пришла сюда об этом рассказывать. Да в этом случае мы бы поверили полиции и без твоего свидетельства. – Она горестно посмотрела на Менарда. – Ты платил его долги. Что еще?
   В комнате повисла угрожающая тишина.
   Монк почти слышал, как его сердце колотится о ребра. Главный миг, миг, ради которого они пришли сюда, был совсем рядом. Сейчас должна была решиться и его судьба. Против желания он поднял глаза на Эстер и понял, что она чувствует то же самое. Тогда он снова повернулся к пепельно-бледному Менарду.
   – Что еще? – повторила Калландра. – Ты знал, что Джослин был…
   – Я платил его долги. – Голос Менарда был чуть громче шепота.
   – Карточные долги, – согласилась она. – А как насчет долга чести, Менард? Насчет того ужасного долга перед отцом Эстер, перед ее братом и перед многими другими… Ты заплатил и эти долги?
   – Я… я не знал про Лэттерли, – запинаясь, ответил Менард.
   Лицо Калландры потемнело от горя.
   – Хватит увиливать, Менард. Ты мог и не знать Лэттерли по имени, но ты знал, чем занимается Джослин. Ты видел, что он откуда-то берет деньги. И не говори нам, что ты не поинтересовался, откуда. Я хорошо тебя знаю: ты бы не успокоился, не выяснив этого. А еще ты был уверен, что Джослин – плут и вряд ли добывает деньги честным путем. Менард… – Лицо ее смягчилось, глаза были полны жалости. – Честь всегда была для тебя превыше всего – так не унижай себя ложью. Все равно выхода у тебя нет.
   Менард вздрогнул, как от удара, и Монку показалось на секунду, что сейчас тот потеряет сознание. Но он выпрямился и твердо взглянул Калландре в глаза, как смотрят в глаза долгожданному палачу-избавителю.
   – Эдвард Доулиш? – Теперь и ее голос был не громче шепота. – Я помню, вы дружили еще детьми, и ты так горевал, когда его убили… Почему его отец поссорился с тобой?
   Менард не уклонился от ответа, но адресовал его не Калландре, а матери. Голос его был тверд.
   – Потому что Джослин сказал ему, будто это я приучил Эдварда к карточной игре и что в Крыму Эдвард проигрался и застрелился бы, не заплати Джослин его долг.
   В его словах было заключено столько иронии, что даже Фабия вздрогнула, почувствовав всю нелепость этой невероятной истории.
   – Сделал он это, чтобы спасти нашу фамильную честь, – хрипло продолжал Менард, глядя теперь на Калландру. – По его словам, это ведь я сделал Эдварда картежником.
   Он сглотнул.
   – Конечно, никакого карточного долга не было. Джослин никогда не служил с Эдвардом, это я уже выяснил потом. Все оказалось ложью – ложью ради наживы. – Менард посмотрел на Эстер. – Но все окончилось для Доулишей не так плохо. По крайней мере, отцу Эдварда не пришлось накладывать на себя руки. Мне очень жаль вашу семью, мисс Лэттерли.
   – Доулиш не потерпел убытка, – сказал наконец Монк. – У него просто не оказалось на это времени. Вы убили Джослина до того, как тот втянул Доулиша в свою аферу. Но Доулиш был уже согласен вложить деньги.
   Наступило полное молчание. Калландра закрыла лицо руками. Лоуэл онемел – услышанное оказалось за пределами его понимания. Фабия была уничтожена. Ей было все равно, что станет с Менардом. Джослин, ее любимый Джослин умер еще более страшной смертью, чем ей думалось. У нее отобрали не только настоящее и будущее, но и драгоценную память о прошлом. Все потеряно, ничего не осталось – одна лишь горстка жалкого пепла.
   Все ждали. Монк обнаружил, что ногти его вонзились в ладони – настолько крепко он стиснул кулаки. Решалось главное. Менард мог отпереться, а доказательств – не было. Ранкорн признает лишь голые факты, а факты свидетельствовали против Уильяма.
   Молчание нарастало, как боль, становясь невыносимым.
   Менард взглянул на мать и снова отвернулся.
   – Да, – сказал он наконец. – Да, я убил его. Только дело было даже не в Эдварде и не во мне. Просто он собирался продолжать так и дальше. Его нужно было остановить – до того, как об этом узнает публика и Греями станут называть мародеров, которые на поле боя обирают тела своих товарищей.
   Калландра шагнула к Менарду и положила руку ему на плечо.
   – Мы наймем самого лучшего адвоката, – очень тихо сказала она. – Тебя спровоцировали на убийство. Присяжные должны это понять.
   – Мы не будем нанимать никаких адвокатов, – прозвучал надтреснутый голос Фабии. Она с ненавистью глядела на Менарда.
   – Значит, найму я, – поправилась Калландра. – Средств у меня на это хватит. – Она снова повернулась к Менарду. – Я тебя не брошу, мой милый. Думаю, сейчас тебе надо идти с мистером Монком… Но я сделаю все возможное. Обещаю тебе.
   Менард на миг задержал ее руку в своих ладонях, и бледное подобие улыбки скользнуло по его губам. Затем он повернулся к Уильяму.
   – Я готов.
   Ивэн с наручниками в кармане стоял у дверей. Монк покачал головой, и Джон, все поняв, остался на месте. Менард с инспектором двинулись к двери. Последнее, что услышал Уильям, был голос Эстер. Обращалась она к Калландре:
   – Я выступлю свидетелем. Когда они услышат, что Джослин сделал с моей семьей, они поймут…
   Монк уловил краем глаза взгляд Ивэна и почувствовал прилив надежды. Если Эстер Лэттерли вступится за Менарда – стало быть, битва еще не проиграна. И он взял арестованного за руку – но мягко…

Энн Перри Чужое лицо