Наиль Муратов
Психопат (сборник)

Психопат

//-- 1 --//
   Дождь. Я знаю, это мое утро; день, начинающийся с шороха капель, с бледного сумрака, остужающего комнату. Бессонница превращает разум в горячую липкую кашу, в месиве которой мысли вязнут, так и не успевая созреть. Бессонница принадлежит ночи – вместилищу кошмаров, раздирающих на ошметки мой воспаленный мозг; оборотни тьмы не спят, они останавливают ток крови, оставляя в замкнутом пространстве комнаты пунктир невидимых глазу следов, и ты бьешься в судорогах, корчишься от бессилия, потому что не можешь унять вырвавшихся из чернильной темноты демонов – исчадий ада, заключенного внутри твоей собственной души. Но вакханалия утишается, чуткие уши незваных гостей уловили монотонный успокаивающий стук – вестник дождливого утра, когда просыпающийся инстинкт гонит меня наружу, в сырость и слякоть города, а сладостное предчувствие близости с незнакомой женщиной леденит разжижившуюся кровь. В зеркале, прилепившемся к дверце шкафа, холодное отражение рассвета тонет в искусственном свете люминесцентной лампы, а тень, скользнувшая по стеклу, – это моя тень, живущая отдельно от других теней, мечущихся в испуге по стенам и потолку. Сегодня – пиршество тварей, заселивших мой мозг, танец бестелесных гурманов, питающихся чужим испугом. Страх – это их десерт, лакомое блюдо, и они готовы вывернуться наизнанку, только бы не пропустить момент, когда страха становится так много, что он убивает сам себя. В такие мгновения интеллект перерождается, превращаясь в уникальное мыслящее устройство, созданное для решения одной-единственной задачи, на самом деле не подразумевающей решения. Это уравнение со множеством переменных и постоянных, имеющее только мнимые корни, оно сродни инструменту со множеством струн и колков, ждущему талантливого исполнителя. В музыке дождя не должно быть фальшивых нот. В его монотонном шуме – лейтмотив увертюры, звучавшей в отдаленной провинции моего сознания, в царстве изощренной и болезненной фантазии, превращающей в искусство то, что именуется криминальным деянием. Я – новая переменная, неопределенная величина, неизвестный фактор! Моя психика обострена шуршанием дождя и предчувствием предстоящей встречи с неизвестной женщиной. Где-то в недрах города любимая и одновременно ненавидимая мной незнакомка, наверное, уже пьет утренний кофе, глядя с неудовольствием на унылый пейзаж за окном. Ей еще нужно сделать макияж и множество других необходимых дел, пустяковых по сути, но так эффектно отличающих женщину от мужчины. Она подавлена, плохо спала, да и погода не улучшает настроения, но, я уверен, чувство долга не позволит ей остаться дома. Пустота и страх, воцарившиеся в сердце незнакомки, предрешают нашу встречу, она неизбежна, и я жду ее, потому что ради этого и существую. Я – человек дождя, затаившийся в хрупкой скорлупе типовой квартиры, терпеливый как паук, как молчаливые артефакты Стоунхенджа.

   В дождливые осенние дни на городское кладбище приходят по необходимости. Здесь никого не ждут: обитель усопших закрыта для новых захоронений, и траурные процессии с торжественной неторопливостью отправляются в другие районы. Дорожки, тропинки, проходы между ограждениями – это декорации, теснящиеся на сцене театра, принадлежащего мне одному. Я знаю здесь каждый памятник, каждую надгробную плиту, и фамилии незнакомых покойников навечно врезались в мою память.
   Узкая щель между двумя оградами ведет к могиле, заросшей кустами сирени, она давно заброшена, ветхий навес не защищает ни от дождя, ни от ветра. Отсюда можно увидеть участок стены, огораживающей территорию кладбища, и узкую калитку – его черный ход. Вряд ли она пойдет через центральные ворота, но даже в таком случае я не смогу не заметить ее ладную фигурку на песчаной аллее. Спешить некуда, ожидание стало частью моей жизни, такой же приятной привычкой, как курение или прием амфетаминов. Время до ее появления тянется так медленно, что я начинаю ощущать растущую в воздухе напряженность, турбулентное завихрение токов, подстегивающих воображение игольчатыми уколами. Я представляю, как она сворачивает в проход, ведущий к могиле мужа, протискивается между деревом и скамейкой, проходит возле двух постаментов с полуразвалившимися стелами и упирается в некогда белую, а ныне серую от грязи решетку, за которой скрывается каменная плита с высеченным на фронтоне крестом.
   Сжимая в руке букетик гвоздик, я жду ее, женщину, дарованную мне судьбой, и знакомый силуэт возникает, наконец, из-за поворота в конце аллеи – она приходит, как и другие мои незнакомки, неожиданно. Из своего убежища я слежу за неспешным ее приближением, чувствуя, как тело мое растворяется в каплях дождя, и обманчивое ощущение невесомости заставляет сердце сладко замереть. Наше знакомство состоится скоро, в ту минуту, когда она с ханжеским лицемерием возложит цветы на могилу мужчины, имевшего несчастье называться ее мужем.
   Женщина сворачивает с аллеи и проскальзывает в узкий проход между двумя рядами истерзанных временем оградок и памятников. Я не спешу: моей незнакомке уже некуда деться. Ее фигурка мелькнула среди решеток и деревьев и потерялась окончательно, но беспокоиться нет оснований. Я знаю дорогу к каменной плите, накрывшей последнюю обитель ее мужа, помню наизусть каждое высеченное на ней слово.
   Они – обвинительный акт, брошенный на весы Фемиды.
   Пора.
   Она стоит, чуть сгорбившись, возле могилы, на которой уже успела разложить свои желтые розы, женщина лет тридцати трех – тридцати пяти, чье миловидное лицо я успел полюбить еще в тот день, когда траурная процессия сгрудилась возле ямы, которая отвоевала половину пространства внутри ограды, выкрашенной в белый цвет. Заплаканная, придавленная тяжестью утраты, тогда она не казалась такой привлекательной, как сейчас. Заметив незнакомого мужчину, женщина вздрагивает и пытливо меня оглядывает, но я не замечаю паники в ее глазах. Красные гвоздики в моей руке выглядят настолько успокаивающими, что она даже качает головой, как бы смеясь над собственным страхом. Кивнув в знак приветствия, я прохожу за решетку и аккуратно раскладываю цветы на могильной плите. Морщусь. Красные гвоздики, перемешанные с желтыми розами, – картина, лишенная эстетики, раздражающая взор.
   – Вы были знакомы с Егором?
   На этот естественный вопрос я не отвечаю, только вновь киваю. Нас разделяет не более десятка сантиметров; замерев у надгробной плиты, слегка сутулясь под мелким дождем, мы храним скорбное молчание. Я ощущаю, насколько близость этой женщины волнует меня, но торопиться не следует: пусть она начнет разговор первой.
   – Вы были его другом?
   – Нет, нас связывали деловые отношения.
   Ей любопытно, я вижу, как она безуспешно пытается вспомнить мое лицо.
   – Мы не знакомы?
   – Познакомиться не привелось, но Егор рассказывал мне о вас.
   – Как давно вы знали моего мужа?
   – Встретились случайно, незадолго до его смерти. Он разыскивал специалиста, способного помочь в решении весьма щекотливой для него проблемы, и один из бывших моих клиентов вывел вашего мужа на меня.
   – Ваша профессия – юрист?
   – Мечтал им быть, но – увы! – не сложилось. К счастью, иногда удается помогать людям другими способами.
   – Вы альтруист? – Легкая ирония, заключенная в вопросе, лишь подтверждает, что она умна, и это усиливает мое влечение к незнакомке. Альтруист ли я? или мизантроп? или тот и другой одновременно? Нет ни малейшего резона скрывать правду, и я отвечаю:
   – В каком-то смысле да, альтруист. Но я люблю отдельных людей, а вот к человечеству в целом отношение сложное.
   – Вы не оригинальны. – Ее замечание сопровождается быстрым взглядом, охватившим мое лицо, я чувствую растущий интерес незнакомки. – Но не следует забывать, что человечество состоит из отдельных людей!
   – Да, конечно, но каждому в душу не заглянешь, вот в чем проблема.
   Она улыбается; здесь, в царстве усопших она уже не чувствует себя подавленной, присутствие незнакомого мужчины исподволь делает свое дело, пробуждая самый глубокий из спрятанных инстинктов – стремление нравиться и очаровывать – естественное желание женщины, обостренное чувством одиночества.
   – Следует ли вообще заглядывать в чью-то душу? Насколько этично пытаться узнать о человеке нечто такое, что он не хочет открывать?
   – Не знаю. Иногда случается так, что лучше знать, чем не знать, но для этого всегда должны быть свои причины.
   – И вам действительно приходилось заглядывать в чужие души? – Тональность вопроса является скрытым приглашением к разговору, приятному для нас обоих, незнакомка выговаривает слова многозначительно, сопровождая их ободряющим взглядом.
   – Приходилось, в меру моего разумения.
   – Сложно понять другого человека?
   – Сложнее всего понять себя самого… но, боюсь, вам это не покажется занимательным.
   – Напротив, очень интересно. – Она оживлена. Беседа с незнакомцем, невесть откуда свалившимся на ее голову, не может показаться скучной женщине, выбитой из ритма жизни. – Мне кажется, что вы весьма необычный человек.
   – Боюсь, разочарую, но я – обыкновенный трудоголик. Наверное, такой же, как и ваш муж.
   – Не знала его с этой стороны.
   – Возможно, вы вообще мало его знали. Впрочем, это обычная история.
   – Обычная?! Поверьте, за десять лет совместной жизни о человеке узнаешь все. Его привычки, иногда просто отвратительные, его самые мерзкие черты характера, и даже увлечения на стороне, которые он пытается скрыть так неумело, что они превращаются в секрет Полишинеля. Как вы понимаете, я говорю не о своем муже, у нас-то все было нормально, но ни одна из моих школьных подруг – а мы продолжаем дружить до сих пор – не сумела сохранить свой брак. Каждый мужчина на поверку оказывается ленивым слюнтяем, живущим исключительно в свое удовольствие.
   – Тем не менее, ваш муж был иным, не так ли?
   – У Егора хватало недостатков, и все-таки мы уживались мирно. Я – вовсе не мед и, понимая это, стараюсь относиться к мужчине толерантно, особенно если он что-то для меня значит.
   – А Егор значил что-то?
   – Разумеется, раз я вышла за него замуж. – Эти слова она произносит сердито: женщину злит, что собеседник не оправдывает ее ожиданий, ограничиваясь банальными вопросами, а я не тороплюсь раскрывать карты, мне хочется разговорить незнакомку перед тем, как высказаться самому.
   – Я понимаю, что выгляжу назойливым, но мне интересно, что вы сами думаете о своем браке?
   – Он был вполне благополучным. Мы с Егором терпимо относились друг к другу, и это здорово облегчало совместную жизнь. Тяжелыми были последние месяцы: у мужа выявили неизлечимую болезнь, и он очень тяжело это переживал. Может быть, из-за этого и ушел так рано.
   – Он сильно вас измучил?
   – Такова женская доля – терпеть. Мужчины мнительны, куда мнительнее женщин. Когда им кажется, что они больны, они начинают терроризировать окружающих, и первой под обстрел попадает жена. – Она взглянула куда-то мимо меня, потом опустила глаза. – Интересно, почему я с вами так разоткровенничалась?
   – Вы же видите, я – хороший слушатель, и мне не все равно, что вы скажете.
   Было ясно, что ее первый порыв к общению угас; сейчас женщина, возможно, ругает себя за излишнюю откровенность с незнакомым мужчиной, не осознавая еще, что исповедоваться лучше тому, с кем не знакома. Я улыбаюсь ей ободряюще, потому что наш диалог не должен прерваться на полуслове: приближается минута, когда мне придется сообщить собеседнице шокирующую новость. Хочется, чтобы к этому моменту я полностью понимал эту женщину, чувствовал ее реакцию, иначе все мои усилия окажутся напрасными.
   – Со мной беседовать легко, мы расстанемся и унесем наш разговор с собой, каждый в свою сторону, в свою обособленную жизнь, и ничто из сказанного не всплывет ни среди друзей, ни среди врагов.
   Молчание, фоном которого служит лишь шелест дождя; незнакомка задумалась, тщательно, словно на аналитических весах, взвешивая мои слова. Чувствую, что вызываю у нее почти болезненный интерес.
   – Вы используете речь не так, как это делают в моем кругу. – Она по-прежнему не смотрит в мою сторону. – Вы – опасный человек, особенно для женщин.
   Сумела ли она разглядеть вычурную сложность моего сознания, одинокого, заполненного компостом удивительных желаний? Ее слова можно толковать по-разному. Эта женщина притягивает, как магнит, и я понимаю, что готов сказать ей главное.
   – Я опасен только для одной женщины – для вас, остальные меня не интересуют.
   – Почему? – Мои слова ее совсем не пугают.
   – Хочется понять вашего мужа. Он обратился ко мне незадолго до смерти с необычной просьбой.
   – Так наша встреча не случайна?
   – Она предначертана… но только не богом.
   – Тогда дьяволом? – Судя по тонкой усмешке, незнакомка воспринимает происходящее как флирт, более того, она готова включиться в игру.
   – Нет, вашим мужем.
   Теперь она заинтересована всерьез, я ощущаю напряженное любопытство в голосе, когда она спрашивает:
   – Что он хотел?
   – Чтобы я вас убил.
   Первый шаг сделан. Мое сознание обостряется, балансируя на грани умопомрачения. Словно в замедленной съемке, я наблюдаю за изменением выражения ее лица. Вот он, момент истины, точка невозврата, определяющая характер дальнейших отношений. Но она не верит, принимая мой ответ за розыгрыш.
   – Если это шутка, то неудачная.
   Ее взгляд приобретает пасмурный оттенок: я не оправдал ожиданий незнакомки, я кажусь ей слегка свихнувшимся парнем, по которому плачет городская психушка. Не остается ничего иного, как вытащить из кармана нож, и тусклый блеск стального лезвия вызывает привычную реакцию: женщина немедленно замирает, а ее глаза наполняются ужасом. Заточенный металл – лучший аргумент, подтверждающий серьезность моих намерений. Я не тороплюсь, давая ей время окончательно осознать серьезность положения; незнакомке нужны эти мгновения, растягивающиеся и наливающиеся страхом, она заполняется им, словно бассейн водой. Страх обездвиживает ее, лишая возможности сопротивляться, потому что эта женщина уже знакома с его парализующим эффектом, она не раз ощущала его раньше и внутренне готова покориться. Я испытываю удовлетворение от того, что она такая, какой я и хотел ее видеть, и это делает ощущение близости еще более острым.
   – Я… не понимаю.
   На лице незнакомки смятение, но палачу не полагается жалеть свою жертву, и я отворачиваюсь, принимая отсутствующий вид. Мне нечего ей сказать: она еще не готова к диалогу с человеком, превратившимся из приятного собеседника в орудие возмездия. Томительное молчание. Способность мыслить понемногу возвращается к ней, и женщина задает главный вопрос:
   – Но… почему?
   – Вам это известно лучше, чем мне. Егор не делился со мной подробностями.
   – У него не было причин для… такого сумасбродства.
   – Думаю, были. Ваш муж не производил впечатления ненормального, и он точно вас ненавидел.
   – Наш брак считался вполне удачным, у Егора не было оснований для ненависти. – Ее голос дрожит от обиды, незнакомка искренне верит в то, о чем говорит.
   – Неважно, какими ваши отношения выглядели снаружи, главное – какими они были внутри. Сам Егор рассматривал себя как потерпевшую сторону.
   – Из нас двоих потерпевшей стороной была я! – зло выкрикивает она, и я понимаю, что сейчас услышу, наконец, правду. – Моя жизнь с ним оказалась настоящим мучением.
   – Только в последнее время! – уточняю я. Очень важно показать незнакомке, что я знаю больше, чем говорю, иначе у нее опять появится соблазн лгать.
   – Да, поначалу все шло хорошо. Три года как во сне, а потом резкое пробуждение. Егор изменился неожиданно, он перестал меня замечать, раздражался по малейшему поводу, а наш секс превратился в очень скучное мероприятие.
   – Он мне говорил то же самое: вы перестали уделять ему внимание, были постоянно раздражены, да и в постели вели себя пассивно, чаще всего вообще отказываясь от близости.
   – Да, у меня случались иногда головные боли, настолько невыносимые, что просто хотелось лежать и не шевелиться, но он этого совершенно не понимал. Он был тем еще жеребцом, а крутому парню не к лицу прислушиваться к просьбам жены оставить ее на некоторое время в покое. Я уверена, что заслуживала иного отношения, ведь на мне висела вся домашняя работа, в то время как мой драгоценный муж ничем себя не утруждал. В собственном доме я чувствовала себя невольницей, вечным изгоем, обязанным молчать и подчиняться. Но каплей, переполнившей чашу, стало то, что он завел любовницу.
   – Почему вы так решили?
   – Поверьте, женщины всегда ощущают такие вещи. Если ты столько времени провела с одним мужчиной, то знаешь все его мысли задолго до того, как они приходят ему в голову.
   – Вы чувствовали умственное превосходство над мужем?
   – Вовсе нет. Я просто понимала, какое это ленивое и никчемное существо. Впрочем, то же самое можно сказать о большинстве мужчин.
   – Возможно, но разве умно было постоянно попрекать мужа, делать ему замечания в присутствии посторонних людей. Вряд ли это могло привести к укреплению брака.
   – Он получал лишь то, что заслуживал.
   – Егор так не считал. В разговоре со мной он подчеркивал, что вы сознательно его унижаете. Складывалось впечатление, что вы его просто ненавидите.
   – Скорее, он ненавидел меня.
   – Ошибаетесь. Мне показалось, он любил вас.
   Она горько смеется: ей понятен скрытый смысл моих слов, но она не готова принять их на веру.
   – Так любил, что не смог расстаться со мной даже на том свете? – Я чувствую ее возмущение. – Надумал прихватить с собой жену?
   – Не знаю, но я ощущал, что ему не все равно. Меньше всего это напоминало равнодушие.
   – Замечательно, когда мужчина заказывает женщину от избытка любви. Никакой другой характеристики уже не нужно. Скажите, как дорого обошлись Егору ваши услуги?
   – Не могу сказать – коммерческая тайна!
   – Итак, он заплатил кучу денег неизвестному человеку, зная, что умирает. Он представлял себе, во сколько обойдутся его похороны? На что я буду жить?
   – Ваш муж не ломал над этим голову, его интересовало только свершение правосудия.
   – Действительно, зачем забивать голову такими мелочами, как, например, то, чем будет питаться его сын?
   – Это отдельная тема. О мальчике должны были позаботиться родители Егора. Он не сомневался, что вы настраиваете сына против него.
   – Послушайте, мне совсем не хотелось, чтобы ребенок вырос таким же бесхребетным, как его отец.
   Поселившийся в ее взгляде страх скукожился до размеров пылинки, уступив место убежденности в собственной правоте. Нельзя позволить ей остаться в таком состоянии, и я обрываю диалог:
   – Пожалуй, мы слишком разговорились.
   – Это плохо? – с вызовом спрашивает она.
   – Нет, не плохо, но не нужно забывать, что работа у меня сдельная, а не почасовая.
   – Вы так спокойно об этом говорите.
   – Привык. Без сарказма в нашем ремесле делать нечего. – Я беру ее под локоть и подталкиваю, принуждая выйти из оградки. – Придется нам прогуляться в более удобное место.
   Она бледнеет, понимая, куда мы направляемся. Хватается рукой за один из металлических прутьев оградки. Мой нож рассекает воздух всего в сантиметре от ее пальцев, заставляя женщину вскрикнуть. К ней вновь возвращается страх.
   – Советую не сопротивляться. – Мой голос спокоен и убедителен. – Иначе расстанетесь со своими пальчиками.
   Теперь она покорно вышагивает рядом со мной по узкой дорожке, ведущей вглубь участка. Ощущаю, как дрожит ее локоть. Неожиданно незнакомка останавливается: в нескольких десятках метров от нас меж могилами молчит согбенная фигура, плохо различимая в сумраке дождливого утра. Бомж. Я улыбаюсь своей спутнице:
   – Можете обратиться к нему за спасением.
   – И это поможет? – Ее ирония на фоне смертельного испуга мне нравится.
   – Нет, местная публика очень осторожна. Бомж может проследить за нами, но вмешиваться не станет.
   – И все же я попробую. – Она набирает в легкие воздуха, собираясь крикнуть. Зажимаю ее рот ладонью.
   – Глупо! Играете мне на руку: проследив за нами, он дождется моего ухода, а затем займется вами, вернее, вашим бездыханным телом.
   Ее глаза наполняются ужасом. Она задает вопрос, заранее зная ответ:
   – Чем он со мной займется?
   – Тем, чего давно лишен, – любовью. Это снимет с меня всякие подозрения.
   Мы приходим, наконец, туда, где по моей версии должно свершиться возмездие, а по мнению незнакомки – акт вопиющей несправедливости. Самодельным ключом открываю дверь в полуслепое каменное строение, скрывающее понижающий трансформатор. В помещении сухо и достаточно тепло, низкое гудение, идущее из-за решетки, отгородившей половину комнаты, звучит успокаивающе. Света, просочившегося сквозь вентиляционную решетку, недостаточно, зажигаю принесенную с собой свечу.
   – Это за упокой моей души?
   Незнакомка нравится мне все больше и больше; находясь рядом с такой женщиной, можно не опасаться, что общение окажется скучным. Впрочем, подобные мысли следует гнать из головы вон, если не хочешь остаток жизни провести за решеткой. Пытаюсь разглядеть ее глаза, кажущиеся в сумраке темными провалами на белом лице. Женщина замирает, прислонившись к стене, затем восклицает:
   – Послушайте, это какой-то бред! У вас нет причин меня ненавидеть.
   – С чего вы взяли, что я вас ненавижу?
   – Потому что хотите меня убить!
   – Что делать: заказ оплачен.
   – Давайте просто разойдемся и забудем про ваш заказ.
   – Вы не понимаете… это невозможно.
   – Почему? Заказчик умер. Деньги получены. Никто ничего не узнает.
   – Дело в профессиональной этике. Нельзя обмануть самого себя.
   – Ну хорошо, поговорим иначе. У меня, как вы сами понимаете, не осталось никаких сбережений – Егор позаботился об этом, – поэтому я не могу предложить вам ничего, кроме самой себя. Я вам симпатична?
   – Да.
   – Хотите меня?
   Она пришла к тому же, к чему приходят все женщины. Каждая из них искренне считает себя ценным призом, к обладанию которым стремится любой мужчина.
   – Откуда вы знаете, что я вас не обману?
   – У меня нет выбора. Остается только рисковать.
   – Не думаю, что это хорошая идея. – Мой неуверенный ответ придает незнакомке смелости. Расстегнув пуговицы на плаще, она просовывает руку под свитер и расстегивает змейку на моих брюках. Я ощущаю прикосновение ее ледяных пальцев, добравшихся до цели, их холод вызывает озноб. Но у озноба есть и иная причина, и женщина, почувствовавшая мое возбуждение, облегченно вздыхает.
   – Ну вот, все хорошо! – Ее голос так нежен, будто она обращается к своему ребенку, но это иллюзия, стокгольмский синдром, на самом деле она меня ненавидит. Как ни странно, это лишь прибавляет желания, и незнакомка, ощутив его, наклоняется. Ее язык касается крайней плоти – момент, с которого, как ей кажется, начинается освобождение. Обеими руками отвожу ее голову и пытаюсь что-то разглядеть на лице, гротескном при таком освещении.
   – Нет! – Становится легче. Незнакомка чуть не вывела меня из игры, хотя и не нарушала ее правил.
   Она недоумевает:
   – Я вам не нравлюсь?
   – Нравитесь. Но давайте повременим с этим! Думаю, вы так и не поняли, почему Егор решил прибегнуть к услугам профессионала.
   – Да он просто сошел с ума! – Упоминание о муже вновь приводит ее в бешенство. – Я не давала ему повода для столь неуемной ненависти. У нас случались бытовые ссоры, но за это ведь не убивают, правда? Не могу понять мужа, хотя еще недавно считала, что знаю его.
   – Как видите, он оказался личностью более сложной, чем вам представлялось. Кстати, в отличие от вас, я ему сочувствую. Кому понравится, если его жена заводит любовников!
   Молчание. Самый важный момент, когда незнакомке нужно определиться, что говорить дальше, новая точка отсчета, переводящая нас в иную систему координат. Она делает ход первой, в ее вопросе – возмущение:
   – С чего он это взял? Какие любовники?
   – По меньшей мере, двое. Один из них – постоянный, другой, похоже, случайный. Егор не очень охотно об этом рассказывал.
   – Он ошибался. Любовницы были у него.
   – Но, согласитесь, не в последний год жизни!
   – В последний год жизни он был уже никому не нужен. – Она почти кричит. – Понимаете, никому!
   – Да, даже вам.
   – Когда муж заболел, я свои обязанности по отношению к нему исполняла честно, и чем он отплатил?
   – Егор все время подчеркивал, что ваша неверность убивает его куда сильнее, чем болезнь. Особенно, когда ему удалось выяснить личность вашего… партнера.
   Незнакомка отвернулась и как-то обмякла: слово «партнер» оказалось роковым. Мое восприятие обострилось настолько, что я почти осязаю ее отчаяние. Чувствую, как она напряглась, как мучительно ищет нужные слова, не важно, правдивые или лживые, главное, чтобы они соответствовали логике разыгрываемой ею комедии. Я не должен позволить их произнести и потому задаю вопрос первым:
   – Скажите, они что-то дали вам, отношения с другими мужчинами? Вы чувствовали себя неотразимой?
   – Чувствовала себя любимой! – глухо произносит она. – Но любовь оказалась очередной иллюзией. Имитацией чувства.
   – Я вас понимаю. Имитировать любовь проще, чем чувствовать ее. Мне кажется порой, что люди, любящие друг друга по-настоящему, уже перевелись.
   – Это особенно характерно для мужчин. Женщина нужна вам либо для развлечения, либо в качестве уборщицы или кухарки. Как видите, выбор у нас невелик – два типа мужчин, два типа отношений. – Она придвигается ближе, ее тон смягчается. – К какому из них относите себя вы?
   – К первому!
   – Позвольте усомниться! Мне кажется, что вы способны влюбиться в женщину по-настоящему.
   Не имеет значения, говорит она искренне или пытается обольстить меня, рассчитывая на снисхождение. Ее удар поразительно точен, он попадает в незащищенное место. Приходится обороняться:
   – А вы что, заводя любовника, рассчитывали на настоящее чувство? Кстати, Егору удалось установить личность своего соперника. Ваш муж был шокирован.
   Оказался ли мой ответный выпад удачным? Незнакомка молчит, пытаясь затаиться в тонкой, но удивительно прочной скорлупе отчуждения, что защищает любую женщину в скользких ситуациях. В разыгрываемой нами партии есть свой темп, и нельзя давать ей возможность сбить меня с него, пора перейти к прямым обвинениям:
   – Уверен, вы шли на флирт, не испытывая никаких иных чувств, кроме желания отомстить мужу. Выбор любовника говорит сам за себя.
   – Не знаю, наверное, в чем-то вы правы. Тогда я не задумывалась над этим, но сейчас понимаю, что так оно и было. – Она говорит правду, с этого момента между нами – полная откровенность.
   – Вадим был другом Егора со школьных лет, а в последние годы стал компаньоном в бизнесе. Возможно, поначалу мне действительно хотелось завести легкий роман, досадить мужу, наставив ему рога, но беда в том, что у меня легких отношений с мужчинами не бывает. – Слышу ее горький смешок. – С вами в том числе.
   – Вы влюбились в Вадима?
   – Да, и в этом проблема любой женщины, вступающей в интимную связь с мужчиной. Нас даже не нужно обманывать, мы с восторгом примем самую откровенную ложь за чистую монету. Такова женская природа, с ней ничего нельзя поделать.
   – Он был, конечно, женат?
   – Да, и при жизни Егора у нас не возникало проблем. Вадим умел любить красиво, любить так, что я готова была потерять голову.
   – А потом? Что случилось после того, как ваш муж умер?
   – А ничего не случилось! Понимаете, вообще ничего! Я очень нуждалась в поддержке, но не получила даже намека на нее, наоборот, Вадим начал меня избегать, а когда мне удалось-таки выследить его, мой любовник любезно расставил все точки над «i». До этого он постоянно жаловался мне на жену, рассказывал, насколько неудачным оказался его брак, но когда случай дал ему возможность радикально изменить свою жизнь, он оказался к этому не готов.
   – Радикально изменить жизнь – развестись с женой и жениться на вас?
   – Да, ведь ранее Вадим не уставал повторять, что хотел бы постоянно видеть меня рядом с собой. Его останавливало лишь то, что я была женой друга, а дружбу он не мог предать.
   – Знаете, подобные аргументы есть в арсенале любого мужчины, они никогда не дают осечку.
   – Понимаю, но в то блаженное время все представлялось мне в розовом свете. А вам тоже приходилось обманывать женщин?
   – Хуже, мне приходилось их убивать. Вы же понимаете: нет смысла обманывать женщину, если собираешься отправить ее на тот свет.
   Мои слова достигают цели: она замолкает, затем, страшась ответа, спрашивает:
   – Вы хотите сказать, что убьете меня? Неужели я не заслуживаю снисхождения?
   – Не знаю, я ведь не судья, а только исполнитель.
   – Мне показалось, что между нами… что-то возникло.
   – Что именно?
   – Какое-то взаимопонимание. В вас есть то, чего я никогда не наблюдала в других мужчинах. Вы искренни. Странно, что такой чистый человек занимается столь грязной работой.
   – Надо же как-то жить. Да и работа не особо грязная – обычно не приходится разговаривать с человеком, являющимся твоей мишенью. Люди, за смерть которых заплачены деньги, чаще всего симпатий не вызывают, и моя совесть остается чистой.
   – А как вы относитесь ко мне?
   – Хочу понять вас, но не могу. С моей точки зрения, вы виновны и не заслуживаете снисхождения. Но… я могу ошибаться.
   – Вы ошибаетесь, не сомневайтесь. – Ее рука, вновь скользнувшая под мой свитер, прошлась по спине, вызывая сладостное оцепенение. – Разве я не являюсь пострадавшей стороной?
   – Возможно, но что это меняет? Вы сделали жизнь мужа совершенно невыносимой, наставляя ему рога с близким другом. Согласитесь, у Егора было право на месть.
   – Это какой-то бред! В наше время не убивают женщин за измену.
   – Только потому, что измельчавшие мужчины начали воспринимать рога как украшение. На мой взгляд, это ненормально!
   – А убить женщину – нормально?!
   – Во все времена мщение являлось делом чести, особенно для обманутого мужа. Почему для вас должно быть сделано исключение?
   – Господи, да вы просто сумасшедший!
   Ее слова проникают в мой мозг и, подобно соку цикуты, растекаются по бесчисленным его капиллярам; с каждым новым толчком сердца я ощущаю ядовитую горечь, растекающуюся в моей душе. Бешенство, таившееся во мне, как в колодце, вырывается наружу, притекая к пальцам, сжимающим рукоятку ножа, но я понимаю, что любое мое движение неизбежно приведет к поражению.
   Поведение незнакомки удивляет: ее рука медленно перемещается вниз, застывая время от времени на моем бедре. Чувствую, как брюки, направляемые ее тонкими пальцами, опускаются ниже. Что она хочет сделать? Бесстыдная нежность женщины обманывает меня: готовясь мягко отстранить ее, ощущаю пронзительную боль в солнечном сплетении. Вслед за болью приходит горькое осознание того, что она все время готовила этот удар. Незнакомка мчится к выходу из помещения, понимая, что со спущенными брюками за ней не угнаться. Пока я прихожу в себя, она поворачивает ключ, оставленный мной в замке, но дверь не открывается. Незнакомка толкает ее, бьет кулаками по металлу. Восстановив дыхание, направляюсь к ней; развернувшись, она следит за моим приближением, зажав меж пальцев правой руки маленький кусок металла, чуть не выведший меня из игры.
   – Не подходи! – кричит она.
   – Отлично, мы, наконец, перешли на «ты».
   Делаю шаг вперед; незнакомка пытается попасть ключом мне в глаз, но он лишь скользит по щеке, царапая кожу, и это так возбуждает, что я не ощущаю боли. Ловлю запястье женщины и легко отвожу ее руку назад, поражаясь собственной силе. Моя противница замирает, но это только пауза, затишье перед новой атакой – она не сломлена, она просто выжидает.
   – Интересно, почему ты предпочла такой способ общения? – Скучная, невыразительная интонация моего голоса составляет жуткий контраст с ее частым дыханием, что пугает незнакомку больше, чем нож. – Ты все испортила!
   Она молчит; осознание бессилия перед превосходящей силой парализует женщину, она замирает, понимая, что сейчас над ней будет совершено насилие. Она пытается высвободить руку, но моя цепкая хватка не позволяет ей этого. Она все больше нравится мне, я ощущаю такое желание, что начинаю дрожать, и эта дрожь странным образом передается ей. Еще одна робкая попытка вырваться, я делаю шаг вперед, и притиснутая к полотну двери женщина замирает. Слышу, как тяжело она дышит, сдаваясь окончательно. Сдираю с нее плащ – теперь можно позволить себе быть грубым! – и разворачиваю лицом к стене. Она царапает штукатурку ногтями, словно пытаясь за нее зацепиться. Задрав юбку и приспустив колготы, я ощущаю под рукой тугие ягодицы. Желание настолько переполняет меня, что, кажется, еще чуть-чуть, и мое тело лопнет, взорвавшись изнутри. Кладу вторую руку на ее бедро, сразу покрывшееся мурашками, потом делаю шаг назад, но женщина не шевелится, оставаясь стоять, упершись руками в стену, и я вновь приближаюсь к ней, наклоняю ее ниже. А дальше все получается само собой…
   Ощущение покоя и одновременно ожидания, когда желание уже удовлетворено, но демоны, тревожившие меня с ночи, не утихомирились, потому что так и не получили ответа на главный вопрос. Этот вопрос не дает мне покоя с выпускного класса, с того трагического вечера, когда свидание с одноклассницей закончилось для меня тюремной камерой. Почему она посмеялась надо мной, влюбленным в нее мальчишкой, ведь я готов был поклясться, что наш интерес был взаимным. Но когда я попробовал поцеловать ее, она холодно отстранилась. Призналась, что давно встречается с другим парнем, правда они неделю как поссорились, и ей захотелось ему досадить. Я сказал, что это не имеет значения, я прощаю ее, но в ответ прозвучал такой высокомерный смех, что разум мой словно помутился. Нет, я не насиловал ее, только тряс, как безвольную куклу, и бил по щекам, чтобы она вымолвила хоть слово, а она всхлипывала и ничего не говорила, словно издеваясь надо мной, словно не понимая, что своим безразличием сводит меня с ума. В психбольнице меня поместили вместе с сумасшедшими, и то, что я пережил, сделало меня таким, какой я есть. Инсулиновый шок! Раз за разом, неделя за неделей. И садист-доктор, пытающийся разодрать мое сознание надвое. Но я выжил, я обманул их всех и теперь стою возле женщины, ставшей мне такой близкой, такой желанной, стою, тревожась, потому что не знаю, что меня ждет.
   Набрасываю на незнакомку плащ; она успела привести себя в порядок и теперь, одетая, повернулась ко мне, она выжидает, опираясь спиной на стену и внимательно за мной наблюдая, она понимает, что впереди – главные испытания. Достаю нож и делаю шаг к женщине, тело которой оказалось таким завораживающе упругим, а она начинает выть грудным голосом, и кажется, что этот неестественный звук рождается не здесь, что он возник снаружи, в многочисленных кавернах, скрытых под могильными плитами, а сюда доносится только его отдаленное эхо.
   – Успокойся, я тебя не трону! – Она не верит моему доверительному тону, ее взгляд прикован к лезвию ножа.
   – Да говорю же, ничего тебе не сделаю!
   Иногда раздражение оказывается более эффективным – вой прекращается.
   – Убери нож! – Ее просьба звучит как приказ.
   – Он пока нужен.
   – Для чего? Проткнуть меня?
   – Я не собирался тебя убивать. Подумай сама, зачем мне это?
   – Чтобы отработать деньги, заплаченные моим мужем. Ты проникся к нему таким сочувствием, что вознамерился со мной расправиться, хотя Егор заслуживал подобной участи не меньше, чем я. Вот она, тупая мужская солидарность! Самцы ни о чем никогда не задумываются, потому что привыкли жить в свое удовольствие.
   Закончив тираду, она начинает плакать, плечи незнакомки дрожат, и я чувствую, что люблю ее. Завоевать доверие плачущей женщины непросто, но я делаю первый шаг, сообщая ей правду:
   – Егор мне ничего не поручал. Я вообще не был с ним знаком.
   Молчание. Она обдумывает мои слова, но не может в них поверить. Решительно заявляет:
   – Не говори глупостей! Разумеется, ты был с ним знаком, раз он тебе заплатил. А он заплатил, иначе, откуда бы ты все о нас знал?
   Меня потрясает отсутствие логики в ее словах.
   – Как он мог мне заплатить, если я никогда не видел его живым?! Имя Егора я прочел на траурных лентах.
   – Тогда откуда тебе известно о Вадиме? Кто, кроме мужа, мог нас выследить?
   – Вас вообще никто не выслеживал. Об отношениях с Вадимом я узнал от тебя, ты сама мне все рассказала, я ведь не называл его имени, не так ли? Мне просто пришло в голову, что у такой привлекательной и умной женщины, да еще живущей в разладе с мужем, не могло не быть любовника.
   – Но ты говорил так уверенно…
   Она задумывается, и ее мысли начинают, наконец, течь в правильном направлении. Меня вновь начинает колотить дрожь – развязка приближается. Она зло бросает:
   – Ты – кусок дерьма! Разыграл целый спектакль! Чего ты хотел добиться?
   – Пытался лучше узнать тебя. Разве со мной ты не была настоящей? Не с мужем, не с любовником, а именно со мной!
   Она прекрасно понимает, о чем я говорю, и надолго умолкает. Я все еще дрожу, холод пробирает тело до костей, он убивает меня, морозный поток, струящийся прямо с неба. Она наблюдает за мной с любопытством, как за нанизанным на булавку насекомым.
   – Так я тебе нравлюсь! – Это не вопрос, а утверждение, и ответа не требуется. – Бедное свихнувшееся чудовище! Может быть, ты вообще не киллер?
   – Нет, я не убийца. От вида крови мне становится плохо.
   – Тогда зачем тебе нож?
   – Для убедительности. Он должен был сыграть свою роль – придать моим словам больше веса.
   – Он-то придал, но для чего ты все это затеял? Тебе нравится женщина, и ты разыгрываешь целый спектакль, когда надо всего лишь представиться, подарить цветы или придумать что-то другое, но только не совершать насилие! Ты – настоящий маньяк! – Она выговаривает слова медленно, накапливая ярость, она ненавидит меня. – У каждого человека есть свои тайны, у меня в том числе, и тебе не следовало совать в них свой нос! Что ты хотел выяснить? Что я не была верна мужу? Отлично, теперь тебе это известно, и что дальше?
   Она так ничего и не поняла. Она мне нравится, но это не главное. Если бы я хотел только познакомиться, то не вел бы себя так неуклюже и нелепо, нет, она ничего не поняла! Я готов полюбить ее, но не отягощенную ненавистью, легшую тяжким бременем на ее плечи. Она нужна мне, я ощущаю свой голод, свою страсть, дикое свое желание, но она нужна мне другой – очищенной, прошедшей сквозь осознание собственной вины.
   – Думаю, ты должна покаяться.
   – Что?! Ты сошел с ума! Мне не в чем каяться перед тобой! Ты мне не муж, не любовник, вообще никто.
   Ее слова ранят так больно, будто их наносят ланцетом прямо на мой обнаженный мозг. Начинаю ощущать неосуществимость того, на что надеялся. Между нами так и не возникло близости, она никогда не сможет понять меня, эта женщина, отвечающая агрессией на насилие, так и не осознавшая, что насилие являлось одновременно актом очищения. Повторяю устало, ощущая полную безнадежность своих усилий:
   – Ты должна покаяться! Если кто-то кается в своих грехах, они прощаются. Главное, чтобы это делалось искренне.
   – Ты – священник? Свихнувшийся поп? Может быть, возомнил себя равным Богу? У тебя есть сертификат с мокрой печатью на право вершить чужие судьбы?
   Незнакомка не скрывает ненависти, она виновна по определению, виновна с того момента, когда еще только родилась. Я не нужен ей, а она не нужна мне. Вглядываюсь в ее лицо, искаженное от бешенства, пытаясь вызвать в себе ответную реакцию, но женщина по-прежнему кажется мне привлекательной. Терпеливо объясняю:
   – Попробуй рассуждать здраво. Все, что я делал, было для твоей же пользы. – Моему голосу не хватает убедительности, потому что я близок к состоянию, граничащему с отчаянием. Все мои усилия бесполезны: она молчит, уставившись на нож. Лезвие его колеблется, строго в такт дрожанию моей руки. Слышу свистящее дыхание незнакомки; вид стали, пляшущей в свете свечи, завораживает, и женщине вновь становится страшно.
   – Можешь ничего не бояться, я не причиню тебе вреда.
   Она не произносит ни слова. Вкладываю нож в ее ладонь: тонкие пальцы судорожно стискивают рукоятку, но она пока не осознает, что уже вооружена.
   – Как видишь, теперь все козыри у тебя.
   – Зачем ты это делаешь?
   – Женскую логику трудно понять. Если нож тебе не нужен, можешь вернуть его.
   Быстрым движением она выставляет руку вперед, чуть не коснувшись меня лезвием. Пробую ее успокоить:
   – Теперь моя жизнь в твоих руках. Поверь, я не врал, когда говорил, что не собираюсь убивать тебя. Ты мне нравишься, но, к сожалению, это не имеет для тебя значения. Ты всегда выбирала не тех мужчин.
   – Я выбирала их сама, без принуждения, слышишь, подонок?!
   – Ладно, пора с этим заканчивать – мы ведь уже не можем расстаться просто так. Я пытался быть тебе судьей, но, как видишь, ничего путного не получилось. Теперь твоя очередь. Убедись сама, насколько легко убить человека, если ненавидишь его.
   Нож в руке незнакомки, по-прежнему направленный в мою грудь, начинает мелко-мелко дрожать: она понимает наконец, что может ответить насилием на насилие. Моя ладонь накрывает пальцы, обнимающие рукоятку ножа; возбуждение женщины излучается волнами жара, его пульсации передаются моему заиндевевшему телу.
   – Итак, каков приговор? Ты готова простить меня, как я тебя простил?
   – Я тебя ненавижу, сумасшедший ублюдок! – Страсть в ее словах неподдельна, но незнакомка по-прежнему колеблется.
   – Если ты хочешь, чтобы я исчез из твоей жизни, решайся! Подумай, ведь нет никакой гарантии, что мы не увидимся вновь! Я буду искать встречи, потому что ты нравишься мне, потому что знаю, какой ты могла бы стать. Тебе нужно толь…
   Незнакомка делает быстрое движение, и нож легко вонзается в мое тело, я ощущаю как его сталь, проколов кожу, рассекает мышцу грудины. Она пытается вытянуть лезвие, но мне удается удержать рукоятку ножа.
   – Если ты вытащишь его, тебя забрызгает кровью!
   Отдернув руку, она делает шаг назад. Единственный звук в помещении – ее частое дыхание.
   – Это – правильный выбор! Убить легче, чем покаяться. – Мой голос слабеет, чувствую, как кровь теплой струйкой начинает вытекать из раны. – Теперь ты свободна!
   Она делает шаг ко мне, но останавливается.
   – Лучше уходи. Здесь нет твоих следов, тебя никто не будет искать. Типичное самоубийство!
   – Я вызову «скорую»! – Она достает мобильник, но я останавливаю ее:
   – Нет смысла! Мне она не поможет, а ты получишь срок за убийство. Никто не будет разбираться в том, что случилось, поверь! Иди домой, воспитывай сына и вычеркни все из памяти!
   – Почему ты позволил мне это сделать?
   – По глупости. Хотел что-то доказать, только не знаю кому – себе или тебе.
   – Что именно?
   – Что тебе все же есть в чем каяться – ты оказалась способной убить единственного человека, готового пожертвовать ради тебя жизнью. Других желающих нет и, скорее всего, никогда не будет. – Мой язык начинает заплетаться, я чувствую, что вот-вот потеряю сознание. – А теперь иди, дальше – ничего интересного. Дверь просела, когда будешь открывать, тяни ручку вверх.
   Она уходит, а я остаюсь, борясь с подступившей слабостью и тошнотой. Рана саднит, нет смысла удерживать в ней нож, теперь уже бесполезный. Отбросив его, достаю из кармана плаща приготовленный заранее пакет с медицинскими принадлежностями. Получить заражение крови было бы глупостью, и я, задрав свитер, обрабатываю рану салфеткой, смоченной перекисью водорода. Терпеливо жду, когда кровотечение прекратится, затем накладываю бактерицидный пластырь. Оттираю кровь с груди и живота, к счастью, ее не так много. Меня мутит, но самочувствие постепенно улучшается, я достаю из внутреннего кармана плоскую фляжку с коньяком и делаю глоток, потом другой. Чувствую опустошенность – женщина выпила всю мою энергию, не дав ничего взамен.
   Пожалуй, пора встать и идти, силы мои восстановились настолько, что я смогу добраться до дома. Поднимаю нож и, отведя двумя пальцами лезвие до упора назад, фиксирую его кнопкой. Теперь из рукоятки торчит только окончание острия, сантиметра два, не более. Этот нож – бутафорское оружие с врожденным дефектом, им нельзя убить, но можно поранить.
   За дверью – свет, тусклый день, сырость. Иду дорожкой, по которой получасом ранее прошла женщина, частично ставшая моей. В ее сознании я – осевшее на пол тело с ножом в груди, человек, бывший мертвым еще при жизни. Она никогда не забудет этот день, это странное дождливое утро. Она никогда никому о нем не расскажет. Мы не встретимся случайно на улице, потому что живем в непересекающихся мирах, но даже если это случится, не узнаем друг друга. Самым большим желанием незнакомки будет желание вернуться в сегодняшнее утро и все переиначить по-своему, сказать мне какие-то другие слова, которые не привели бы в итоге к смертельному удару ножом. Это и будет ее покаяние, и на большее я не могу рассчитывать. Когда-то, начитавшись Дюрренматта, я был уверен, что смогу изобличить в преступлении и заставить раскаяться в нем любого человека, но то, что возможно в романе или в пьесе, невыполнимо в реальной жизни. Женщины, с которыми я сближался на этом проклятом кладбище, сознавались в изменах, но никогда не раскаивались в них, считая себя жертвой обстоятельств. Не могу объяснить, почему их раскаяние было для меня настолько важным. Может быть, я и вправду сумасшедший?
   Бреду по улице, ведущей к просторному жилому массиву, поглотившему четверть городского населения. Старый свитер под моим плащом испорчен, но не безнадежно: дырку можно заштопать, а кровь – отстирать. Возможно ли то же самое проделать с моей душой? Ответ, боюсь, окажется отрицательным.
   Середина безликого квартала в безликой части города. Я вновь возвращаюсь домой, в пустоту и разочарование холодной квартиры. Справа – унылые пятиэтажки, разделенные палисадниками. Со свистящим гудением проносится троллейбус, за ним неспешно тянется оранжевый мусоровоз. Иду усталой походкой, с трудом перешагивая через лужи. Порывы ветра срывают капли воды с кленов, растущих у дороги, и швыряют мне в лицо. Эта вода смешивается с соленой влагой, текущей из моих глаз.
   Дождь окончательно иссяк, но, возможно, завтра он возобновится.
//-- 2 --//
   Ты подходишь к дому, пересекая двор по диагонали, но, завидев еще издали знакомую белую машину, понимаешь, что начинаются неприятности. Сидящий за рулем грузный мужчина в штатском производит обманчивое впечатление: он внимательно наблюдает за тобой, расплывшись в улыбке, но нет ни малейших сомнений, что улыбка его – маска сатира, за которой скрывается ненависть. Ты даже не пытаешься проскользнуть мимо, потому что научен уже горьким опытом, доказывающим бесполезность подобных усилий, и не спеша – почему не попытаться сохранить лицо в безнадежной ситуации?! – подходишь к автомобилю.
   – Ну привет, привет! – В голосе звучит ласковая ирония, но взгляд безобидного с виду человека прокалывает сердце холодной стальной спицей. – Опять прогуливался под дождем?
   – Прогуливался.
   Я вежлив, поскольку знаю, что вспыльчивого собеседника лучше не злить. Скрывать улики, если они очевидны, смысла нет, и я распахиваю полы плаща так, чтобы кровавое пятно на свитере бросалось в глаза.
   – Ладно, садись, что мы тут церемонии разводим! – вздохнув, предлагает мужчина. – Поедем к медикам.
   В пути не произносим ни слова: дорога, скользкая после дождя, требует от водителя, мчащегося с нарушением всех правил, предельной концентрации внимания, а мне вообще не о чем говорить. В кабинет хирурга проходим, минуя приемный покой, и дородная женщина-врач при виде нас, как всегда, всплескивает руками.
   – Что, опять?! Да когда ж ты, голубчик, уже угомонишься?
   Глядит она по очереди то на одного, то на другого, и непонятно, к кому именно обращается. Ловко отодрав наклейку, обрабатывает рану, затем стягивает ее шелковой нитью.
   – Ничего нового? – интересуется мой спутник.
   – Все как обычно. Рана не глубокая, но какое-то количество крови он, конечно, потерял. Сейчас сделаем укол от столбняка, а потом пусть полежит денек, отдохнет.
   Сыворотку вкалывает медсестра, она же наклеивает повязку. Из городской больницы направляемся прямиком в психдиспансер, благо идти недалеко. В отделении только медсестры, но доктор появляется на удивление быстро. Вижу его впервые. Врач молод и, как мне кажется, горит желанием выслужиться. Мой конвоир объясняет:
   – Очередная попытка суицида. Судя по количеству шрамов, это уже шестой случай. Где Петр Петрович?
   – Заведующий в отпуске, будет через неделю. А мне вы не доверяете?
   – Тут особый случай.
   – Знаю, он рассказывал.
   – Нельзя ли парня оставить до завтра? Нет смысла отправлять его в отделение – состав преступления отсутствует, – но и отпустить нельзя – еще наложит на себя руки!
   – Вы же знаете, что без согласия больного мы ничего не можем! – тонко улыбается доктор.
   – А согласие он даст, не сомневайтесь! – так же тонко улыбается в ответ мужчина, от настроения которого зависит количество синяков на моем теле.
   Поскольку злить его обходится себе дороже, я с готовностью подтверждаю:
   – Без проблем!
   Однажды, в начале нашего знакомства, меня угораздило в подобной ситуации послать его подальше, и всего за пять минут с помощью короткой резиновой дубинки он сумел преподать мне урок, запомнившийся на всю жизнь. Я не наступаю на одни грабли дважды и с тех пор никогда не спорю с этим человеком, являющимся, по сути своей, моим злым гением. Хотя, может быть, злым гением он считает меня.
   Он забирает мою одежду, включая нижнее белье, и лечь в постель приходится в полинявшем от бесчисленных стирок тряпье, хорошо хоть чистом.
   А наутро мы встречаемся вновь, и скрытое торжество в его глазах плохо вяжется с выражением усталости. Начинает он, впрочем, бодро:
   – Экспертизу, как ты понимаешь, сделали мне в два счета. Следов на одежде хватает. Ну, рассказывай, кого ты трахнул!
   – Мое личное дело! – отвечаю с достоинством.
   Иного ответа он и не ждет, потому смотрит на меня с ухмылкой. В который раз мы играем в эту предельно простую игру, и ему, как человеку, в своем ремесле искушенному, абсолютно ясно, что добровольно я колоться не буду.
   – Ладно, дело твое! – соглашается он и переводит взгляд на доктора, перебирающего бумаги на столе. – А что вы скажете?
   – Пока ничего. Но случай, бесспорно, не совсем обычный. Хотелось бы знать о пациенте больше, я ведь с ним практически не знаком.
   – Парень – психопат, но, если верить медицинскому заключению, вроде бы пришел в норму. Поскольку лично я не сомневаюсь, что психопаты неизлечимы, то стараюсь за ним приглядывать.
   – А как он вообще попал в поле вашего зрения?
   – Год назад у него загноилась очередная рана, пришлось обратиться к хирургу. Женщина попалась на редкость толковая, обратила внимание на предыдущие порезы.
   – И, конечно, настучала куда следует?
   – Это ее гражданский долг – сухо заметил задержавший меня человек. – С тех пор парень у нас на примете.
   – Что же вам удалось обнаружить?
   – Интересную закономерность. Я задерживал его несколько раз и ранее, и в двух случаях обнаруживал порезы на теле.
   – В чем же здесь закономерность? – интересуется врач с улыбкой.
   – Ранам обязательно сопутствуют следы спермы на одежде, причем в совокупности с женским секретом.
   – Хотите сказать, что он специально наносит себе рану перед близостью с женщиной? – Улыбка доктора становится недоверчивой. – Новый вид извращения?
   – Эксперты утверждают, что он режет себя исключительно после сексуального контакта. И еще одна странность: это всегда происходит в выходной день, причем только если идет дождь. Что скажете, доктор?
   – Как я понимаю, раны, нанесенные себе вашим подследственным, опасности для жизни не представляют?
   – Нет, они носят символический характер.
   – Видите, вы сами использовали это слово. Появляется соблазн представить его действие именно как символический акт. Парень наказывает себя за близость с женщиной. Он может ее ненавидеть или, наоборот, любить, но в каждом из этих случаев возникает своя мотивация для того, чтобы всадить в себя лезвие. К счастью, он отдает отчет в том, что делает, и не наносит себе серьезного увечья. Таким образом, нет речи о неосознанном стремлении к суициду. Согласитесь, если признаки неконтролируемого истерического состояния отсутствуют, трудно говорить о том, что человек психически болен. Скорее всего, он в состоянии собой управлять.
   – Хотите сказать, у него нет психических отклонений.
   – Отклонения встречаются у множества людей, но их нельзя считать сумасшедшими в общепринятом смысле. – Доктор разводит руками, показывая, что ничем не может помочь.
   – Тогда зачем он это делает? – раздраженно интересуется страж порядка, теряющий почву под ногами.
   – На этот вопрос должен отвечать не психиатр, а психоаналитик! – пояснил врач. – Но психоанализ вам мало что даст. Даже если вы получите согласие пациента на лечение, психотерапевт не раскроет содержание своих с ним бесед, хотя теоретически – в определенных случаях – все же может помочь пациенту избавиться от его проблем.
   – А вот Петр Петрович никогда не давал мне совета обратиться к психоаналитику! – недовольно замечает мужчина, мечтающий отправить меня в каталажку.
   – Он не верит в психоанализ! – соглашается врач. – Все дело в возрасте. У Петра Петровича была другая школа.
   – Мне уже можно идти? – спрашиваю я, стараясь скрыть издевку.
   Тягостное молчание подтверждает, что ситуация зашла в тупик, а значит, я скоро попаду домой. Но доктор подводит меня: порывшись в ящике стола, он находит визитную карточку и протягивает моему спутнику.
   – Вот, возьмите. В клинике доктора Левина разработали новую методику психотерапии. Говорят, она весьма эффективна.
   – Что за бред! – Мой злой гений держит визитку в руках, вновь перечитывая текст. – Как это понять – «Сны на заказ»?
   – Откуда мне знать? – отзывается врач. – Я пока их услугами не пользовался. Но репутация у доктора Левина отменная.

   Кофе – замечательный напиток, если он приготовлен из грамотно прожаренных зерен элитного сорта, а в ресторанчике, где мы сидим, другого, похоже, не держат. Аромат, исходящий из чашки, приносит освобождение, и впервые за последние сутки я ощущаю не усталость, а умиротворение. Мой злой гений – здесь он постоянный клиент! – пьет водку, что в его положении, наверное, оправданно. Мы сидим друг против друга в полупустом зале, в прохладном воздухе которого стынет мелодия джазовой пьесы, и меня не покидает чувство, что мы и опасны, и вместе с тем нужны друг другу, как коты и крысы, обитающие на отвале одной и той же помойной ямы. Не могу удержаться, чтобы не озвучить эту мысль:
   – Мне кажется, без меня ваша жизнь потеряет смысл.
   – Нет, – отвечает он. – Не смысл – его вообще в жизни нет! – а остроту. Острота – главный мотив существования.
   – Возможно, – соглашаюсь я. – Не потому ли вы меня сюда привели?
   Он пристально оглядывает зал, словно выискивая спрятавшихся в засаде врагов, потом произносит с деланным равнодушием:
   – На тебя мне сугубо начхать. Дело в тех женщинах, которых ты насилуешь.
   – С чего вы это взяли? Я – не насильник.
   – Перечитай свое дело. Ты ведь чуть не убил несчастную девочку только за то, что она дала тебе от ворот поворот!
   – Но ведь это известно только с ее слов, не так ли?
   – И еще со слов доктора, освидетельствовавшего побои, – вкрадчиво произносит привезший меня сюда человек. – Ты ее едва не убил. Может, вы мороженое не поделили?
   Думаю, план его заключается в том, чтобы заставить меня расслабиться в дремотной обстановке полупустого ресторанчика, а потом повести дело так, чтобы я проговорился о какой-нибудь важной детали, – может быть, это позволило бы ему ухватить подозреваемого за шиворот. Честно говоря, мне даже интересно включиться в такую вот нечестную игру, где каждый сделанный тобой ход не сулит ничего кроме неприятностей, а выигрыша не существует в помине. В конце концов, мой преследователь прав: дело лишь в остроте восприятия жизни!
   Может, я действительно психопат?
   – Я никогда не говорил, что поступил правильно! Но, возможно, вы на моем месте тоже не сдержались бы. – Мои слова поняты им верно: он насторожился, понимая, что первый ход сделан.
   – Пытаешься поставить нас на одну доску? – Он задумчиво трет подбородок. Уверен, жест – сплошная липа, в действительности душа мужика ликует от осознания, что лед наконец тронулся. – Но я не способен на такую подлость, как бить женщину.
   – Вы просто себя не знаете.
   Понимая, что я увожу разговор в сторону, он вздыхает.
   – Да ведь речь не обо мне! Ты – насильник, а не я.
   – Да с чего вы взяли, что я – насильник? – деланно возмущаюсь я. – Может быть, кто-то обращался в полицию? Описывал мои приметы?
   – Конечно нет, иначе ты бы уже находился в заключении, а сокамерники от скуки развлекались бы с тобой долгими тюремными вечерами. Нет, парень, ты не прост, но я вижу тебя насквозь. В моей работе без интуиции не обойтись, а она подсказывает, что рыльце у тебя в пушку.
   – Я больше верю в логику, чем в интуицию.
   – Логика повествует о том же. Психопат – это на всю жизнь, а ты – психопат! Если я ошибаюсь, тебе легко рассеять подозрения, достаточно назвать имя женщины, с которой имел близость. Но ты не можешь этого сделать.
   – Не могу, потому что я – джентльмен.
   Он смеется, и смех оказывается настолько заразительным, что к нам немедленно подходит официантка – женщина лет тридцати с приятным лицом и отчетливыми формами.
   – Леночка! – подзывает ее мой спутник. – Хочешь взглянуть на анахронизм – живого джентльмена?
   Она смотрит на меня сосредоточенно, словно старается запомнить для последующего опознания. Думаю, в ее глазах небритый парень неопределенного возраста, одетый в потрепанный свитер с пятном засохшей крови на груди, не выглядит слишком привлекательным, но из каких-то своих соображений она мне улыбается.
   – Как ты считаешь, способен он напасть на женщину? – интересуется он.
   – На это любой мужик способен! – убежденно заявляет официантка и удаляется с гордо поднятой головой.
   – Видите, – говорю я, – на женщин нельзя полагаться.
   – Да, но сам-то ты на них полагаешься. Почему твои жертвы не жалуются?
   – Нормальная женщина не будет топить человека, который ее любит. Так я думаю.
   Мои слова он воспринимает неправильно.
   – Тебе-то что с того? Ты ведь получаешь наслаждение, когда мучаешь кого-то, при чем здесь любовь?
   – Вы не понимаете: мучаю не я, мучают меня. Это настолько болезненно, что иногда хочется умереть.
   Он надолго задумался, мой злой гений. Сегодня ему удалось на шаг приблизиться к истине, что, впрочем, отнюдь не добавило шансов раздавить меня, как насекомое, и потому не имеет в его глазах ценности. Похоже, наши отношения с самого начала были сугубо личными, причем грузный мужчина, больше года воевавший со мной доступными ему методами, никогда не имел преимущества. И все же он продолжал борьбу, являясь, в сущности, еще большим маньяком, чем я.
   – Итак, ты доказываешь им свою любовь тем, что режешь себя. – Он выходит, наконец, из летаргии, сделав очевидный вывод. – Насилуешь, а потом аккуратненько всаживаешь в себя нож. Черт побери, да это – клиника!
   – Вы все понимаете неправильно, – терпеливо объясняю я.
   – Ну уж нет, дружище! Теперь головоломка почти разгадана.
   – И что с того? Меня уже можно арестовать? – невинно интересуюсь я. – Тогда вас можно поздравить.
   – Я найду способ поймать тебя на горячем, – спокойно сообщает он. – В очередное дождливое воскресенье, когда твой извращенный инстинкт проснется вновь.
   Мне не нравится его уверенность. Действительно, как ему удалось узнать, что я вышел на охоту, ведь это случается не так часто. Далеко не каждое дождливое воскресенье. И сразу в голову приходит догадка.
   – Надеетесь, что соседи и дальше будут на меня стучать? Да ради бога!
   – Они звонят мне каждую субботу или воскресенье, если идет дождь, а ты выходишь из дому. В будние дни в ненастье ты обычно находишься в своей квартире. Поймать тебя – вопрос времени.
   – Хорошо! – соглашаюсь я. – Ловите. Но, надеюсь, сейчас-то мне уже можно отправляться домой?
   – Еще нет! – Он не скрывает злорадства. – Сначала заедем к психотерапевту. Запишешься на прием.
   Мой злой гений грубо тянет меня к выходу, ухватив за воротник. Замечаю, что он не расплатился ни за водку, ни за кофе, из чего следует, что в этом ресторане у него кредит.
   Высотное здание, угловое, по форме – идеальный параллелепипед. В зеркальной стене вестибюля отражается уродливая пара – грузный мужчина в куртке с меховым воротником рядом с бедно одетым парнем, выглядящим чужеродным элементом в отделанном мрамором холле. Направляемся к лифту. Световой индикатор замирает на цифре 10, и за распахнувшимися створками возникает коридор с дюжиной дверей, к каждой из которых прикреплена стандартная табличка. На одной надпись: «Сны на заказ». Внутри – роскошная приемная с диваном и несколькими креслами, и я уверенно занимаю одно из них, а мой неуемный сопровождающий садится рядом. Его взгляд не отрывается от картины с абстрактным космическим пейзажем, висящей на противоположной стене. Акриловая холодность мазков раздражает, но сосредоточиться на чем-то ином не удается – помещение выглядит по-современному стандартным. К счастью, открывается внутренняя дверь, и из затемненного коридора выглядывает молодая женщина в строгих роговых очках.
   – По какому вопросу? – интересуется она.
   – Мой друг страдает, ему нужна ваша помощь. – Сопровождающий меня мужчина не скрывает насмешки. – После первого же сеанса гипноза вы поймете, что в его голове – авгиевы конюшни.
   – Мы не используем гипноз! – холодно замечает женщина. – И желательно, чтобы ваш друг обращался ко мне без посредников.
   – Он стеснительный, в присутствии женщин и слова вымолвить не может.
   Она вопросительно смотрит на меня.
   – Хамство – профессиональная черта этого человека, – поясняю я.
   – Вам действительно нужна моя помощь?
   – Откуда мне знать? Я представления не имею о том, чем вы тут занимаетесь.
   – Множеством вещей – от психического расстройства до освобождения от алкогольной зависимости, но на алкоголика вы не очень похожи. Мы применяем новый метод терапии с использованием легкого психотропного препарата растительного происхождения и добиваемся результата там, где другие бессильны.
   – Здорово! – наигранно восхищаюсь я. – Я уже готов поделиться с вами тараканами, поселившимися в моей бедной голове. Вот только у меня денег кот наплакал, а лечение, наверное, стоит недешево.
   – Кабинет принадлежит коммерческой клинике! – сообщает женщина, зачем-то снимая очки. – Расценки устанавливает бухгалтерия.
   – Я заплачу! – вмешивается мой злой гений. – Для хорошего дела денег не жалко.
   – Неслыханная щедрость! – замечаю я. – Но неудобно пользоваться чужой добротой, лучше я откажусь.
   – Ты где собираешься сегодня ночевать? В камере или дома? – усмехается мой спутник.
   – Ладно, согласен! – обращаюсь я к женщине. – Когда начнем? Могу прямо сейчас.
   – Лучше завтра, – отвечает она серьезно. – Сегодняшний день полностью расписан.
   Преследующий меня альтруист расплачивается за сеанс, и я осознаю, что свободен. Домой иду пешком; рванув с места, белая машина умчалась в противоположную сторону, предоставив меня самому себе. Но сидящий за ее рулем человек отступился лишь временно, позволив кругообороту рутинных дел вновь затянуть себя в воронку. Не было сомнений в том, что он объявится в моей жизни так скоро, как только позволят обстоятельства, и тогда наша бесконечная игра с нулевой суммой продолжится вновь, еще больше связывая нас – двух обиженных судьбой противников, почти научившихся мириться с существованием друг друга.
   Захожу домой. За деревянной дверью с облупившейся в углах краской открывается коридор, суженный двустворчатым шкафом. Антресоли загромождены картонными коробками с хламом, избавиться от которого не хватает духа. Привлеченный едва слышным запахом выкуренной сигареты, прохожу на кухню. Расплющенный на столешнице окурок информирует о недавнем присутствии чужака. Не думаю, что он рассчитывал здесь что-то найти, нет, это был всего лишь очередной ложный выпад. Включаю газ, ставлю на плиту чайник. Руки уже не трясутся, сердце бьется ровно. Спасибо тебе, мой дорогой враг, за то, что привносишь крупицу азарта в скучную жизнь! Этой ночью мне не уснуть. Но в недрах моего города вместе со мной будет страдать от бессонницы еще один человек – отчаявшаяся женщина, замкнутая в тесном пространстве собственной спальни. Ее отделяет от меня не столько физическое пространство, сколько внутренний виртуальный барьер, но тонкие колебания эфира, исходящие от наших астральных тел, возможно, зазвучат в унисон. Не в моих силах расторгнуть наш эфемерный брак, заключенный не на небесах, а в моей собственной голове. Спи спокойно, дорогая, мы никогда больше не увидимся! Впереди еще много дождливых дней, и в один из них я вновь приду на кладбище, пряча лицо под ветхим зонтом, чтобы встретиться, но только не с тобой. И тогда все повторится снова, но уже с другой женщиной, отягощенной другой, но, в сущности, очень похожей виной. И… ничего не изменится.
   Ничего не изменится!
   Эта мысль болезненно подстегивает сознание, вызывая понимание особенной сути одиночества. Одиночество обрекает тебя быть вечным странником, и ты бредешь одной и той же истоптанной тропинкой в поисках непонятной тебе самому цели, а в конце утомительно-долгой дороги обнаруживаешь, что вернулся в исходную точку. И только оказавшись в ней, ты можешь прийти, наконец, к осознанию, что ничего не выиграл!
   Хотя, возможно, ничего и не проиграл.
//-- 3 --//
   Спустя неделю уже упускаешь из виду, что грузный человек, с поразительным упорством преследующий добычу, никогда не забывает о твоем существовании. Сегодня он является в образе двух мерзких типов, от которых за версту разит агрессией. Они сидят на лавочке возле подъезда, и ты понимаешь, что от судьбы никуда не деться, и заходишь в парадную, пройдя мимо них с независимым видом, а они поднимаются следом по лестнице, зная, что спешить некуда. Жестокий удар в солнечное сплетение заставляет скорчиться, а хук в челюсть валит с ног. Вытирая щекой пыль с половика, небрежно брошенного возле соседской двери, ты досадуешь на собственную глупость, а когда переводишь, наконец, дух и начинаешь нормально дышать, тебе помогают подняться и вручают конверт с написанным аккуратным почерком приглашением посетить психотерапевта. В постскриптуме не без юмора указывается, что причиной неявки может быть только смерть, но даже такая причина не будет считаться уважительной.
   Направляешься к автобусной остановке, но конвой тащит тебя к машине, припаркованной за полквартала от твоего дома, и ты улыбаешься, понимая, что сэкономил деньги за проезд в маршрутке. В знакомом уже кабинете женщина в роговых очках встречает сухо: мой злой гений успел, наверное, влить в ее уши достаточное количество яда. Тебе замеряют давление, а потом проводят в комнату, скромное убранство которой плохо вяжется с представлениями о кабинете психотерапевта. Ты ложишься на покрытую клеенкой кушетку и кладешь голову на изголовье, готовый к длительной и мучительной беседе о твоих душевных проблемах, но в комнату заходит не врач, а высоченная медсестра, затянутая в синтетический халат. Пользуясь тонким инсулиновым шприцем, она вкалывает в бицепс полкубика розоватой жидкости и на некоторое время оставляет тебя в одиночестве. Ты продолжаешь лежать, безучастно уставившись в потолок, на котором намертво застыли разбегающиеся от светильника тени, и вдруг глубоко-глубоко внутри твоего неомраченного сознания возникает ясное понимание, что секундная стрелка прикрепленных над дверью традиционно круглых электрических часов отмеряет последние минуты знакомого тебе мира.
   – Почему вы хотите умереть?
   Хозяйка кабинета неожиданно объявляется на рабочем месте, но ее нарочито небрежная интонация вызывает лишь ироническую улыбку.
   – А почему я должен хотеть жить?
   Вопрос не удостаивается ответом. Женщина скользит взглядом по моей руке и находит точку, оставленную иглой.
   – Аллергической реакции нет! – информирует меня. – Препарат можно применять без риска для вашего здоровья.
   – Давайте, применяйте! – соглашаюсь я. – Хуже не будет.
   – Смысл лечения очень прост, – объясняет женщина. – Вам знакомо слово «фимиам»?
   – Знакомо. Это дым сгорающего благовония.
   – Да, конечно. Но наш фимиам особенный, для его получения мы используем некую растительную субстанцию, обладающую психотропным воздействием. Небольшая концентрация этого вещества в воздухе приводит к поразительному эффекту: человек видит во сне то, на что сумеет настроиться. Наши исследования доказывают, что такой сон оказывает на пациента целительное действие.
   – На меня любой сон оказывает целительное действие. Я вообще сплю плохо.
   – Понимаю, – заметила врач. – Но бессонница – это только видимая часть проблемы, верхушка айсберга. У меня складывается впечатление, что в вашей душе царит подлинный кавардак.
   – Это потому что она сложно устроена.
   – Знаете, если в квартире не делать уборку, ну, скажем, месяц, то все вещи окажутся беспорядочно разбросанными. Точно так же и вашей голове: там все перепутано, а такую ситуацию нормальной не назовешь. Отсюда и желание покончить с проблемами самым простым путем – бегством.
   – Вы хотите навести в моей голове порядок? Нечто вроде генеральной уборки?
   – Вряд ли я смогла бы это сделать! – смеется врач. – На самом деле спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Моя роль скорее вспомогательная. Буду для вас чем-то вроде маяка. Постараюсь указывать правильное направление, чтобы вы не заблудились в сумеречном свете своего не совсем адекватного сознания.
   – Ладно, я готов. – Мое смирение вовсе не показное, просто не очень верится, что этой милой дипломированной даме удастся хоть что-нибудь во мне понять.
   В комнату вновь входит медсестра, в ее руках стеклянный прибор, похожий на кальян. Установив его на столик возле кушетки, она убирается прочь. Врач достает из кармана крохотный целлофановый пакетик с заключенной внутри сине-белой капсулой.
   – Вот, проглотите это, и будем работать дальше.
   – Надеюсь, в капсуле цианид?
   Оставив мой вопрос без внимания, она подходит к стеклянному шкафчику и достает спиртовку. Помещает ее в нижнее отделение прибора, но не поджигает. Укоризненно произносит:
   – Что же вы, глотайте препарат, наше время ограничено.
   Поколебавшись, запихиваю капсулу в рот. Женщина протягивает одноразовый стакан, и я выпиваю залпом горьковатую шипящую жидкость.
   – Перед тем как уснуть, нужно как следует надышаться фимиамом, но не переусердствовать. Я буду находиться рядом, контролировать процесс. Ничего не бойтесь: в малых дозах вещество безвредно.
   – Вы начнете копаться в моих мозгах, когда я усну? – интересуюсь я.
   – Мне незачем это делать. Ваше подсознание само проведет всю работу, мое дело – настроить его на нужную волну. Мы здесь не ведем утомительных и малоэффективных бесед с пациентами, не выведываем их тайн, суть методики совершенно иная. Но я не буду ничего объяснять, вы все поймете сами после пробуждения.
   – Какого рода сон мне приснится?
   – Вот это мы как раз и должны выяснить. Но сначала ответьте мне откровенно: вы действительно хотите умереть?
   – Нет, конечно, с чего вы взяли? – возмущаюсь я.
   – У вас множество ранений, но ни одного серьезного. Странное поведение, охарактеризовать которое можно словом «раздвоенность».
   – Расщепление сознания?
   – Нет, до этого еще не дошло. Вы выглядите совершенно здоровым человеком, но это, конечно, одна только видимость. Кстати, какой сон вы предпочли бы сами?
   – Что-нибудь веселое. Например: я умер, а вы, безутешно рыдая, приносите цветы на мою могилу.
   Женщина задумывается. Не думаю, что ей по душе мое фиглярство, но признаков гнева не наблюдаю. Улыбнувшись, она доверительно сообщает:
   – Пусть так и будет! Кстати, капсула уже растворилась в вашем желудке, и заключенная в ней субстанция вот-вот начнет действовать. Она служит катализатором, усиливающим действие фимиама. Пора воскурить его и принести жертву богам!
   Медсестра поджигает спиртовку, и голубоватое, почти бесцветное пламя лижет металлическую сетку, на которой покоится спрессованная серо-зеленая таблетка. Когда средняя часть «кальяна» набирается дымом, врач протягивает мне отведенный от прибора шланг с мундштуком на конце. От мундштука отходит еще одна резиновая трубка, она тянется к верхней колбе, наполовину заполненной прозрачной жидкостью.
   – Вдыхайте и выдыхайте, не выпуская наконечник изо рта! – отдает распоряжение врач.
   Сделав глубокий вдох, ощущаю сладковатый вяжущий привкус во рту. Задерживая дыхание, жду хоть какого-то эффекта, но напрасно – ничего не происходит. Выдох вызывает вскипание жидкости, служащей, скорее всего, для нейтрализации остаточного фимиама.
   Смотрю вопросительно на психотерапевта, и она немедленно поясняет:
   – Активного вещества в смеси очень мало, остальное – ароматические смолы. Для преодоления порога понадобится несколько минут.
   Продолжаю вдыхать и выдыхать фимиам и вдруг ощущаю, как по телу пробегает теплая волна. Начинает кружиться голова. С каким-то звоном в сознание влетают слова:
   – Расслабьтесь, лягте удобнее.
   Мундштук аккуратно вытягивается из моего рта, и я вдыхаю воздух, лишенный сладковатого аромата благовоний. Воздух кажется обжигающе морозным, словно я бреду по остуженному лесу в январский день. Издалека доносится голос врача:
   – Поздравляю, вы наконец-то… умерли.
   Ты приходишь в себя от пронзительно-острого запаха аммиака. Лицо медсестры равнодушно: похоже, она не в первый раз выводит пациента из состояния, не подходящего ни под одно определение. Единственное, что знаешь точно, – это вряд ли было сном! Не можешь пошевелиться, потому что наполовину изъеденные червями мышцы потеряли способность сокращаться, а мозг, превратившийся в клейкую кашицу, разучился отдавать телу команды. Женщина, склонившаяся надо мной, пытается разглядеть в моих глазах что-то очень ей нужное, но разочарованно вздыхает. Меня бьют по щекам, совершенно не чувствительным к боли, потом заставляют вновь вдыхать аммиачный пар. Останавливаю взгляд на настенных часах, ставших полупрозрачными. Неожиданно из их бездонной глубины выплывает секундная стрелка и начинает неспешное движение по круглому циферблату. Только теперь начинаю понимать, что хрупкое мое сознание возвращается в такой же хрупкий и непрочный мир, связь с которым оно едва не потеряло.
   Медсестра протягивает стакан с теплой водой, но я не в состоянии его удержать, и тогда она аккуратно подносит его к моему перекошенному рту, придерживая голову свободной рукой. Зажимаю рот ладонью, сдерживая рвотный позыв, но это ничего не дает: тело начинают сотрясать конвульсии, и в течение нескольких минут я по-прежнему не знаю, удастся ли мне хоть когда-нибудь снова стать живым. Затем меня прошибает пот, и страх уходит, остаются только слабость и легкое потемнение в глазах.
   – Как вы себя чувствуете? – участливо интересуется женщина.
   – Замечательно. – Ирония вряд ли оценена, глаза доктора по-прежнему серьезны.
   – Где вы были? Сможете описать? – Ее интерес настойчив.
   Мне это не нравится, но отвечаю честно:
   – Гнил в гробу.
   – Видите, метод работает! – Она явно обращается не ко мне. Похоже, в комнате есть еще кто-то, но сил приподнять голову и оглядеться не хватает.
   – Я могу его допросить?
   Мне слишком знаком этот голос, чтобы ошибиться. Итак, мой злой гений подгадал как раз к окончанию сеанса, когда мне меньше всего хотелось бы его видеть. Женщина возмущенно заявляет:
   – Ну, знаете, это уж слишком! Дайте ему прийти в себя.
   Они сговорились на двадцати минутах. Присев на край кушетки, доктор накрывает мою руку своей, изображая сострадание.
   – Вам пришлось несладко, я вижу. Что вы испытали во сне?
   – Разложение. Жуткий запах, когда мясо сгнивает настолько, что начинает отделяться от костей. Но еще более неприятное ощущение – множественное движение внутри тебя. Копошение червей. При этом не чувствуешь ни зуда, ни холода. В сущности, даже не понимаешь, то ли ты превращаешься в них, то ли они в тебя.
   – Насколько реальным все это выглядело?
   – Это не выглядело, это было реально.
   – Почему вы так думаете?
   – Сны такими не бывают! – убежденно заявляю я.
   Она грустно улыбается.
   – Откуда вам знать?
   Возможно, она тоже однажды обкурилась фимиамом, а может быть, и не однажды, но только боль в ее глазах настоящая, и я поневоле начинаю сочувствовать несчастной женщине, ум которой находится в разладе с сердцем. Но обострившееся после пробуждения чутье подсказывает, что она мне не союзница, а значит, ни одному ее слову верить нельзя. Как бы в подтверждение этой мысли, она небрежно задает вопрос:
   – У вас не возникло желание исповедаться?
   – Мне не в чем каяться! – обрываю ее, понимая, что тайна исповеди, скорее всего, не будет соблюдена.
   – Это не моя задача, отпускать вам грехи, – спокойно парирует психотерапевт. – Я уже добилась успеха, потому что если у вас даже и был суицидальный синдром – а я в этом далеко не уверена, – то теперь вам вряд ли захочется наложить на себя руки.
   – Мне и раньше не хотелось! – признаюсь я. – Просто у моего облеченного властью друга богатая фантазия.
   – Он человек неприятный, – замечает доктор, – но находится при исполнении, и с этим вам следует считаться.
   – А вам?
   Она снисходительно улыбается.
   – Существует врачебная этика, и он об этом знает. Но и я понимаю, что на преступления этика не распространяется. Поэтому я позволю ему вас допросить, но только в моем присутствии. Здесь я решаю, как поступить. В конце концов, это не частная лавочка, а филиал известной клиники.
   У доктора есть свой кабинет, где преследующий меня человек и вознамерился провести допрос. Но ему не повезло с самого начала, поскольку женщина недвусмысленно заявила, что в таком состоянии пациента допрашивать можно только очень деликатно.
   – Никаких проблем! – галантно соглашается грузный мужчина. – Но тогда я лучше допрошу его в отделении.
   – Не тратьте напрасно время! – вмешиваюсь я. – Мне нечего сказать.
   – Поглядим. Меня уверили, что после сеанса ты некоторое время будешь нормальным. Идеальная ситуация, чтобы ответить на мои вопросы.
   – Вы же знаете, что я не буду ничего с вами обсуждать! – раздраженно произношу я.
   Подхожу к окну, но это явная ошибка: вид улицы с высоты птичьего полета вызывает приступ тошноты. Злой гений, наблюдательность которого носит профессиональный характер, предпринимает попытку воспользоваться представившимся шансом:
   – Ты ведь только что пережил уход в мир иной! Посмотри вниз, хочешь, чтобы твои мозги размазались по асфальту?
   У этого подонка потрясающее умение причинять другим людям страдания. Распахнув окно, он наполовину выпихивает меня наружу, придерживая за шиворот одной рукой. Вижу газон под окном и несколько крохотных человеческих фигурок, бредущих по тротуару. И сразу возникает ощущение, что я лежу на асфальте с переломанными костями, а под раздробленным затылком начинает собираться лужица крови. Одна рука неестественно вывернута, выбитая при падении из плечевого сустава, кровь из разорванной печени скапливается в брюшной полости. Человек продолжает трясти меня, и я чувствую, что постепенно схожу с ума.
   – Что вы делаете? – кричит хозяйка кабинета. – Немедленно прекратите! После сеанса психика настолько неустойчива, что последствия ваших действий могут стать необратимыми.
   Меня сажают в кресло, и я вижу собственное отражение в зеркале платяного шкафа. Побледневшее лицо, трясущиеся руки, черные впадины вместо глаз. Мой мучитель стоит неподалеку, его щеки побагровели от возбуждения, он чувствует, что едва не ухватил удачу за хвост.
   Медсестра уводит меня в комнату, где проходил сеанс сна, и вновь укладывает на кушетку. Около получаса лежу без движения, пытаясь прийти в себя. Доктор измеряет давление, оно в норме. Она с сомнением смотрит на меня, потом предлагает:
   – До закрытия еще час, можете пока побыть здесь. Кстати, вашего «друга» уже нет – вызвали в отдел.
   – Тогда я лучше пойду, вдруг его вновь принесет нелегкая.
   – Приходите завтра. Вы нуждаетесь еще в одном-двух сеансах. Нужно завершить лечение.
   – Не знаю, по мне – достаточно. Скажите, то, что я видел, это действительно сон?
   – Да.
   – Мне так не показалось.
   – Фимиам усиливает воображение. – Поколебавшись, она добавила: – Но если честно, то я не знаю. Метод новый, и пока ничего не ясно. Во всяком случае, странностей хватает.
   – Например.
   – Вы хотите, чтобы я раскрыла врачебную тайну? – смеется она.
   – Почему бы и нет, если вы не будете называть имен, – предлагаю я.
   Она долго раздумывает. Догадываюсь, что в используемой ею методике есть нечто сомнительное, и женщине очень хочется поделиться своими мыслями с кем-нибудь, кто далек от официальной медицины.
   – Вы ничем не рискуете! – Я пытаюсь помочь ей решиться. – Мне не нужна конфиденциальная информация, хочется знать только, что вы думаете о природе воздействия фимиама. Не могу поверить, что это был всего лишь сон. Слишком яркое впечатление.
   – Видите ли, у разных людей сновидения протекают по-разному. На сегодняшний день моими услугами воспользовалось больше сотни пациентов, но систематизировать результаты лечения пока не удается. В некоторых случаях происходят странные вещи, причем настолько странные, что я даже не решаюсь докладывать о них доктору Левину, хотя он и является моим руководителем.
   – Например?
   – Молодая женщина конфликтовала с отцом. Мы погрузили ее в лечебный сон, результат которого оказался совершенно неожиданным: сознание дочери смешалось с сознанием матери, причем в тот момент, когда она обнаружила, что беременна. Женщину шокировало, что ее биологическим отцом, оказывается, был совершенно другой человек. Разумеется, она отнеслась к своему сновидению как к курьезу, но смеха ради устроила матери допрос с пристрастием. К удивлению пациентки, та подтвердила, что так оно и было. Интересно, что образ настоящего отца, увиденный во сне, совпал с описанием матери. Занятно, правда? И все же я не думаю, что мы столкнулись со случаем ясновидения. Наверняка есть более простое объяснение.
   – Вам виднее, хотя лично я могу побожиться, что мое сновидение и вправду было реальностью.
   – Вряд ли это так, – грустно замечает она. – Но правду мы, скорее всего, узнаем нескоро.
   – Правда – вещь опасная, – соглашаюсь я. – Самое умное, что можно с ней сделать, – попытаться скрыть.

   Полнолуние. Будь я волком, выл бы сейчас на плоский палевый диск, заселенный полупрозрачными тенями, каждая из которых пытается утащить частицу моей нетленной души. Вместо клыков они впиваются в мое тело пронзительными взглядами, словно нас и не разделяют сотни тысяч километров; в посверкивающих глазах бестелесных тварей – болезненное притяжение неземной воли. Стараюсь удержаться в вещественной оболочке, а эфемерная материя, олицетворяющая жизнь, упрямо рвется сквозь тонкую ее ткань в царство лунных призраков. Когда-нибудь они соединятся с моей душой и вместе с ней заведут бесконечный хоровод среди скал и равнин земного сателлита. Ждать осталось, возможно, уже недолго.
   В полнолуние понимаешь, насколько ты беспомощен и слаб. Сны на заказ! Завораживает мысль, что завтра с почти запредельной отчетливостью ты можешь вновь увидеть нечто такое, в чем нет ничего от нормального сновидения, но это нечто лишь подчеркивает фатальность пройденного тобой пути. И ты идешь туда вновь, потому что в твоей жизни появился смысл, пусть пока неясный тебе самому. До сих пор ты верил, что никто не может заглянуть в твою душу, и поэтому никто не может тебя понять. Ты хотел бы сохранить такое положение вещей, потому что только в этом случае никто не сможет тебя остановить.
   Возможно, даже ты сам.

   Цепенею, увидев ее в белом халате. Женщина, оставившая очередную зарубку на моем теле, проходит через холл и скрывается в кабинете врача. Без сомнения, она работает медсестрой, и сегодня ее дежурство. Рана на моей груди, еще не затянувшаяся окончательно, начинает ныть, напоминая о событиях недавнего дождливого воскресенья. Первый порыв – скрыться. Покинуть кабинет, растворившись в безликом городе. В городе, в котором становишься невидимкой, потому что он медленно съедает твою плоть. Мы не должны были встретиться; казалось, наши отношения завершились ударом ножа в замкнутом пространстве трансформаторной будки, но теперь все изменилось, и я готов заглянуть незнакомке в глаза, пусть встреча с ней и застала меня врасплох. Выхожу в коридор, направляясь к лифту. И только возле его расходящихся дверей осознаю, наконец, что никуда не уйду. Мне нужна эта женщина, понимания которой я так и не добился. Спящие демоны начинают просыпаться, и я слышу отчетливый шорох их разворачивающихся крыл.
   Уверенно возвращаюсь в холл. Расположившись в кресле, ожидаю незнакомку. Проходит всего несколько минут, и из кабинета выходит врач, за ней – она. Как и следовало ожидать, она не узнает меня, даже не смотрит в мою сторону. Проходим в комнату, воздух которой наполнен специфическим приторным ароматом. Звяканье стекла, треск разрываемой упаковки. Сижу на кушетке в ожидании укола и улыбаюсь. Набрав в шприц прозрачной жидкости, она подходит и нетерпеливо произносит:
   – Что же вы? Приспустите брюки.
   – Было бы приятнее, если бы ты сделала это сама! – Мне нравится спокойная ирония в собственном голосе.
   Эти слова ввергают незнакомку в шок. Она наконец признает во мне человека, в ее сознании уже мертвого. Видит воочию ненавистного мужчину, сохранившегося в памяти размытым пятном. Женщина вскрикивает, и врач, словно дежурившая за дверью в ожидании неприятностей, немедленно появляется в комнате.
   – Что случилось? – встревожено спрашивает она.
   – Я… я не могу сделать укол! – растерянно отзывается незнакомка.
   По-прежнему иронически улыбаюсь, но в действительности ощущаю гордость: она не подвела меня, эта женщина, в чьей голове царит сейчас хаос, который заставляет ее руку, сжимающую пластиковый шприц, трястись от страха. Она не выдала меня, и, следовательно, наша игра начинается сначала, но только теперь мои шансы на выигрыш становятся предпочтительней.
   – Я сама сделаю, – предлагает врач. – Иди выпей успокоительного!
   Почему она так бесстрастно относится к истерике медсестры? Да все просто: доктор осведомлена о совершенном над ней насилии. К счастью, она пока не видит связи между нами, полагая, что истерика несчастной женщины вызвана вторичными причинами, – заблуждение, играющее мне на руку.
   – В прошлый раз давали таблетку, а теперь вдруг делаете укол, – замечаю небрежно.
   – Укол мы тоже делали, проверяли аллергическую реакцию на фимиам, – спокойно поясняет она. – Но сегодня цель инъекции иная: мы поменяли форму вспомогательного психотропного препарата на принципиально иную – синтетическую. Физиологически она значительно менее активна, что в данном случае очень важно. У нас нет ни малейшего желания навредить вашей неустойчивой психике.
   – А зачем вообще нужен вспомогательный препарат?
   – К сожалению, обойтись без него никак нельзя. Эти вещества способствуют проникновению активных компонентов фимиама сквозь клеточные мембраны нейронов, что приводит к многократному усилению его воздействия на психику. Без таких катализаторов фимиам становится неэффективным.
   – Вы гарантируете, что новое вещество не станет для меня столь же опасным, как и предыдущее?
   – Гарантии в подобных случаях не бывает, могу только сослаться на опыт работы более чем с сотней пациентов. Поверьте, чему-то мы здесь уже научились.
   Она подносит горящую зажигалку к фитилю спиртовки, и «кальян» начинает понемногу заполняться священным дымом.
   – Какой сон уготовлен мне сегодня? – интересуюсь я.
   – Вещий! – сообщает она доверительно. – Вы увидите себя лет через пять-десять. Ваша жизнь сложилась, вы здоровы, успешны, и меньше всего вам хочется умереть.
   – Жаль, что это всего-навсего сон.
   – Сон – первый шаг. Поверьте, дальше все будет зависеть только от вас!
   Она протягивает мне мундштук, и я вдыхаю серебристый дым, назначение которого – изменить мою жизнь.
   Тебя уже нет в скучном мире неодушевленных вещей, но тело все еще продолжает барахтаться в тонкой паутине его равнодействующих сил. Цепляясь за узнаваемую реальность овеществленных предметов, смотришь на себя со стороны, распятого на кушетке, как на кресте. Две женщины в белых халатах отчаянно пытаются привести тебя в чувство, а ты с усмешкой наблюдаешь за их бесплодными усилиями. Действительно, с какой стати ты должен им помогать?..
   – Давай же, черт тебя возьми, просыпайся! – голос молодой докторши необыкновенно сварлив. – Введи-ка ему еще два кубика хлорида кальция!
   Горячая волна пробегает по венам и артериям. Запах аммиака заставляет закашляться, и становится понятным, что сон закончился. Можно открыть глаза.
   – Как вы нас напугали! – облегченно произносит врач.
   – Это уже становится традицией! – Мой голос едва слышен, слова неразборчивы, но она меня поняла.
   – Субстрат, который вам ввели, вызвал аллергическую реакцию. Мы с подобными ситуациями никогда раньше не сталкивались, но понимали, что исключить их нельзя, и были готовы к такому повороту событий.
   – Вот только я не был готов.
   – Понимаю ваше смятение, но и вы в свою очередь должны понять, что используемый нами галлюциноген – новый препарат, и его свойства полностью не изучены.
   – Тогда мне, конечно, легче. Приятно чувствовать себя подопытным кроликом.
   – Ну, не сгущайте краски, мы действительно хотим вам помочь, – примирительно заметила женщина.
   – Да, я заметил. Но без оплаченного счета ваше желание помочь мне вряд ли было бы настолько сильным.
   – Вы же знаете, что наша клиника частная. Мы не можем лечить людей бесплатно, такая благотворительность нам просто не по карману, – укоризненно произносит врач. – Кстати, расскажите, что вы видели во сне.
   – Рассказывать нечего. Я не видел вообще ничего.
   – Такого быть не может. Все что-нибудь видят, – растерянно сообщает врач.
   – Наверное, это моя планида – быть не таким, как все, – ухмыляюсь я. – Поверьте, если я что-то и видел, то не запомнил.
   – Странный случай! – Врач будто бы рассуждает вслух. – Первый в нашей практике. Похоже, аллергическая реакция полностью подавила действие фимиама.
   – Вам виднее. Что теперь делать будете? Вернете деньги?
   Мысль о возврате денег вдохновения у доктора не вызвала. Подумав, она предложила:
   – Лучший выход – повторить сеанс сна. Должны же мы, в конце концов, добиться позитивного результата!
   – Спасибо, тронут вашей заботой, но у меня как-то пропало желание к сотрудничеству. Так что пойду я, пожалуй, домой приводить психику в порядок после ваших экспериментов.
   – Домой мы вас пока не отпустим! – возразила дама, едва не отправившая меня на тот свет. – Будет лучше, если ближайшие пару часов вы проведете у нас. С вами посидит медсестра, понаблюдает. Думаю, так нам всем будет спокойнее. Согласны?
   – Конечно, если только медсестра согласна провести столько времени в моем скучном обществе.
   Врач внимательно смотрит на меня, потом переводит взгляд на свою сотрудницу, застывшую возле кушетки с безучастным видом. Даже невооруженным взглядом видно, что она не в своей тарелке. Пауза затягивается, и в комнате сразу возникает напряжение, заставляющее меня собраться. Просыпаюсь окончательно, чувствуя такое невероятное возбуждение, что по коже бегут холодные мурашки. И вот ведь какая ирония судьбы: еще никогда у меня не было такого желания жить!
   Остаемся с незнакомкой с глазу на глаз – врач нас покинула, хотя и неохотно. Без сомнения, она что-то подозревает, но так даже интереснее. Сознание окончательно проясняется: я внимательно наблюдаю за женщиной, все еще не оправившейся от шока, а она настороженно наблюдает за мной. Похоже, незнакомке удалось справиться с первой волной страха, и на первый план начинает выходить любопытство.
   – Итак, вы живы! – замечает она безрадостно.
   – Некоторым образом. Но это только видимость, не более. На самом деле твой удар был смертельным. – Мои слова не имеют значения, главное – интонация. Выговариваю звуки мягко, усыпляюще, слитно, тоном, словно извиняющимся за то, что я до сих пор не умер.
   – Нет, вы живы! – упрямо возражает она. – Мне кажется, вы сейчас даже живее, чем были… тогда.
   – Со стороны виднее. Ладно, я жив. Тебе удалось нанести на редкость точный удар в единственное место, где не было важных органов.
   – Выходит, я не убийца. Не знаю, радоваться или нет.
   – Я тоже. С одной стороны, не могу представить себя мертвым, с другой – ни одна из наших проблем не решена.
   – У нас с тобой нет общих проблем! – зло восклицает она, не заметив, что перешла на ты.
   Мне нравится, что она не замечает, как мы сближаемся. Мягко возражаю:
   – Есть одна, и ты ее назвала: я жив! А эта проблема влечет за собой целый список других, и тут ты ничего не можешь поделать.
   Она надолго замолкает, понимая, что я прав. Нет смысла торопить женщину, психика которой находится сейчас не в лучшем состоянии.
   – Все это время я жила с чувством вины! – неожиданно признается она. – Один и тот же кошмар: нож протыкает твою грудь… ну почему лезвие так легко входит в тело?!
   – Хорошо заточено, вот и весь секрет! – поясняю я, беззаботностью тона маскируя правду. – Но только ты зря себя изводила: удар ножом был предопределен заранее. Насилие всегда порождает насилие. В заповедях Моисеевых сказано: око за око, зуб за зуб.
   – Зря мучилась? – горько усмехается она. – Нет уж, убийство есть убийство, и ему нет оправдания. И не приплетай сюда Моисея, после него пришел Иисус и проповедовал любовь и прощение.
   – Не усложняй того, что и так непросто! Ну подумай сама: если следовать Иисусу, общество развалится. Оно держится на простом и понятном принципе: каждый, кто преступил закон, должен быть наказан. Нет, милая, думаю, ты испытывала вину совсем по другой причине! К человеколюбию она никакого отношения не имеет!
   – И какова же эта причина? – с вызовом спрашивает она.
   – Ты нарушила нечто большее, чем мораль. Позволив агрессии взять над собой верх, ты пошла против законов природы, причем действовала вопреки самым важным человеческим инстинктам. В глубине души ты понимала тогда, как понимаешь и сейчас, что прав был я, а не ты. Женщина должна принадлежать мужчине, если он того достоин и любит ее, а не наоборот. Тебе следовало подчиниться, потому что твой собственный выбор – тряпки, а не нормальные мужики.
   – Не тебе о них судить! – Настораживает, что я не слышу злобы в ее голосе. Эта женщина еще ничего не проиграла. Она достойна восхищения. После недолгой паузы незнакомка терпеливо поясняет: – Ты просто шут, возомнивший себя королем. Есть вещи, которые не прощают.
   – А на что мне твое прощение?! Мне нужна твоя любовь в обмен на мою, и это – честная сделка. В противном случае мы вновь вернемся к исходной ситуации, и остается только надеяться, что твоя вторая попытка окажется удачнее.
   – Ты все-таки настоящий психопат! – Она обращается скорее к себе, чем ко мне. – Как мне от тебя отвязаться?
   – С моей помощью! – вещает бодрый голос. Черт бы его побрал, этого грузного человека, всегда появляющегося не вовремя! Интересно, как много он успел услышать.
   – Похоже, ты серьезно влип! – с удовольствием сообщает мне мой злой гений, затем поворачивается к незнакомке. – Ну, собирайтесь, поедем в отделение.
   – С чего бы это? – интересуется она, не скрывая раздражения. – И вообще, кто вы такой?
   Он долго роется во внутреннем кармане куртки, затем протягивает ей удостоверение. Неугомонному стражу порядка не нравится неприязненный тон молодой женщины, но он сдерживает гнев, поскольку она ему нужна.
   – Что вы от меня хотите?! – Незнакомка по-прежнему раздражена и не собирается этого скрывать.
   – Нужны ваши показания против этого типа! – хмуро поясняет грузный человек, начинающий понимать, что, возможно, не все идет гладко.
   – В чем я должна его обвинить? – невинно спрашивает она.
   Он недобро смотрит на строптивицу, не пожелавшую облегчить ему жизнь, затем переводит взгляд на собственные руки, словно собираясь выколотить ими нужные показания.
   – Он совершил над вами насилие.
   Уверенности в этом утверждении недостаточно, и женщина презрительно хмыкает:
   – Откуда вам знать? Вы что, ясновидящий?
   Но она недооценила профессиональные качества человека, упрямо навязывающего ей свою помощь. Он смотрит на осмелившуюся ему перечить особу с усмешкой, затем делает к ней шаг и быстрым движением снимает с воротника ее халата волос. Аккуратно запихнув его в пластиковый пакетик, обращается ко мне:
   – Объясни ей, что врать бессмысленно!
   Охотно включаюсь в игру. Петля, наброшенная на мою бедную шею, стягивается туже, стимулируя выброс адреналина в кровь. Окружающий мир кажется настолько красочным, что рябит в глазах, и я чувствую, как жизнь приобретает особо острый вкус, доступный только гурманам. Глядя в глаза желанной женщины, четко выговариваю слова:
   – Врать бессмысленно, милая… так же, как и говорить правду. И если честно, то теперь все козыри у него.
   – Конечно, ведь я слышал ваш разговор! – Мой преследователь позволил себе стать благодушным. – А завтра у меня на руках будет заключение по анализу ДНК.
   – Ну и что? – с вызовом спрашивает она.
   – А то, что ты покрываешь преступника, – снисходительно замечает он. – В этом нет никакого смысла.
   – Нет нужды никого покрывать! – возражает она спокойно. – Этот человек не совершил никакого преступления. Вы ошиблись.
   – Возможно, – соглашается он. – Но в любом случае место его в тюрьме. Поверь, я знаю, что говорю.
   – В последнее время я даже себе не верю, – парирует она. – А вам – тем более.
   – Зря, я сражаюсь на твоей стороне! – Он больше не склонен впадать в ярость, понимая, что ничего этим не добьется. Обращаясь к женщине на ты, мой злой гений не старается унизить ее, скорее, пытается расположить к себе.
   – Я сама могу за себя постоять, мне не нужна ваша поддержка.
   Твердый ответ вероятной потерпевшей заставляет его задуматься, и, поколебавшись, он принимает единственное решение, позволяющее покинуть нас, сохранив лицо.
   – Не вижу смысла пререкаться, пока на руках нет результата анализа ДНК. Встретимся завтра, разговор будет предметнее.
   Как только он уходит, в комнату заходит врач. Скорее всего, она-то и натравила на нас стража порядка, догадавшись о характере моих непростых отношений с ее сотрудницей. Безусловно, эта дама мне не союзница, хотя, возможно, и не относится к числу врагов.
   – Все в порядке? – обращается ко мне. – Как вы?
   – Вашими молитвами.
   Мой ядовитый ответ не производит впечатления: докторша невозмутимо измеряет мне давление, и придя к выводу, что все в норме, предлагает отправиться домой. Судя по всему, ей не терпится остаться с медсестрой наедине. Что ж, любопытство сгубило кошку! Спускаюсь в фойе первого этажа, сажусь на диванчик возле дальней стены. Ждать приходится долго, но в конце концов из кабины лифта выходит она – женщина, придавшая моей жизни новый смысл.
   Она не удивляется, будто и не ждала ничего другого. Равнодушно скользнув взглядом, направляется к выходу. Думаю, она затылком ощущает мое присутствие и потому идет демонстративно ровно, слегка покачивая бедрами. К дому незнакомки приходим на удивление быстро, если только, конечно, это ее дом. Она не заходит в подъезд, а садится на лавочку и ждет, внимательно наблюдая за моим приближением.
   – Не занято?
   Сарказм не вызывает улыбки, женщина отводит взгляд, но я по-прежнему не ощущаю в ней напряжения.
   – Ну что ты от меня еще хочешь? – интересуется она сухо. – Разве не ясно, что я не собираюсь тебя сдавать?
   – Почему?
   Вопрос застает ее врасплох, она хмурится, но не считает нужным ответить.
   – Почему? – повторяю я. – Тебе ведь ничто не мешает.
   – Я хочу забыть все, что случилось.
   – Так в чем проблема? Забудь.
   – Проблема в тебе. Ты это прекрасно знаешь. Есть лишь один выход: ты должен исчезнуть и оставить меня в покое.
   – Оставить тебя? Боюсь, это выше моих сил. Ты же сама сказала, что я – психопат.
   Она морщится.
   – Прекрати ломать комедию. Считай, что мы квиты: ты совершил насилие, я пырнула тебя ножом. К тому же ты не психопат, а просто псих.
   – Обычно я таких слов не прощаю!
   Многозначительный тон не производит впечатления. Незнакомка глядит насмешливо, затем поднимается со скамейки.
   – Пожалуй, говорить нам больше не о чем. Прощай, уродец, я тебя не боюсь!
   Следую за ней до второго этажа. Она достает связку ключей, но не торопится открывать дверь, за которой находится отгороженное от мира пространство, где каждая вещь хранит свой неповторимый запах.
   – Завтра он получит результаты анализа и придет за объяснениями, – торопливо говорю я. – Боюсь, тебе не удастся так легко от этого отмахнуться.
   – Давай не будем обсуждать эту тему на лестничной площадке! – Она недовольна. – Соседям ни к чему знать о наших проблемах.
   – Ты приглашаешь меня на чашку чая? – спрашиваю невинно. – Пожалуй, ты действительно меня не боишься!
   – Иди пить чай к себе домой, здесь ты никому не нужен.
   Она открывает наконец дверь и заходит вовнутрь, в прихожую, за которой проглядывает гостиная, почти не видная в сумеречном освещении. Делаю шаг вслед и немедленно слышу окрик:
   – Выйди вон!
   – Ты же меня не боишься!
   – Не боюсь, – подтверждает она спокойно. – Ты и сам знаешь, что это правда.
   – Тогда отчего бы нам не поговорить? Я действительно не понимаю, почему ты меня покрываешь. И учти, с тем человеком ухо надо держать востро, он совсем не глуп.
   – Я разберусь в своих делах сама! – обрывает она меня и неожиданно захлопывает дверь.
   Давлю на кнопку звонка с такой силой, что белеет палец, но ничего не слышу: то ли настолько хороша звукоизоляция, то ли эта штуковина вообще не работает. От удара кулаком по бронированной плите звук гулко разносится по подъезду. Бью снова и снова, будоража воображение соседей. Спустя минуту приоткрывается дверь квартиры, что напротив, и старая карга, из предосторожности не снявшая цепочку, визгливо орет:
   – Немедленно прекратите, молодой человек, не то вызову милицию!
   – Да вызывай, ради бога! – огрызаюсь я.
   Почти сразу бронированная дверь, по которой я только что молотил кулаком, распахивается. В глазах незнакомки ярость, но она удерживается от брани и отходит в сторону, пропуская меня в квартиру. Минуя коридор, проходим в кухню. Женщина тяжело опускается на стул, не предлагая мне сесть.
   – Ты – законченная сволочь! – заявляет она. – Говори, что хотел, и убирайся! У меня с соседями и без тебя отношения натянутые.
   – Почему ты так небрежно обращаешься с человеком, желающим тебе добра?
   – Ах, вот как! Оказывается, передо мной образец добродетели! Так ты, может быть, и трахнул меня только из гуманности, а, недоносок? Только лишь для того, чтобы мне не было так одиноко.
   Ее нецензурная лексика коробит и одновременно возбуждает. Мне нравится, что она выведена из равновесия, но не испытывает страха и не собирается сдаваться.
   – Замечательно! – Беру табурет и сажусь напротив, заблокировав хозяйку квартиры в тесном пространстве между кухонным столом и газовой плитой. – Не хочешь отвечать на мои вопросы, ну и ладно! Тут, знаешь ли, и дураку все понятно. Ты действительно не боишься меня, но лишь потому, что в твоем сознании я перестал быть неизвестной величиной, а люди больше всего боятся неизвестности. Сейчас я просто очередной больной, а медики к своим пациентам привыкли относиться снисходительно. Тебе не страшно еще и потому, что моя свобода зависит исключительно от твоей воли. Завтра мой преследователь докажет, что у нас были интимные отношения, и тогда ты смело сможешь заявить о совершенном над тобой насилии. И правда, ты ничем не рискуешь: нет ни одного факта, свидетельствующего, что ножом меня ударила именно ты.
   – Зачем мне врать? Я скажу, что защищалась! – шипит незнакомка. – И мне поверят!
   – Брось! Это плохая идея. Самое правильное – все отрицать. Если на тебя будут давить, говори, что никакого ножа в глаза не видела! Для следствия я – самоубийца-неудачник. При любой иной версии ты рискуешь получить срок вместе со мной.
   – К чему ты мне это все рассказываешь? – спрашивает она, не скрывая, что мои слова не вызывают у нее доверия.
   – Не хочу, чтобы у тебя были неприятности.
   – Их и так не будет. Я ведь сказала уже, что не собираюсь сдавать тебя этому типу. – Незнакомка начинает успокаиваться, мне же хочется видеть ее по-прежнему возбужденной, и это желание многократно усиливает остроту моего чувства к ней.
   – Ты так и не объяснила, почему меня покрываешь.
   – Потому что мне тебя жалко, маленький уродец, а женщина, испытывающая жалость, становится сентиментальной. По моей вине ты чуть не отправился на тот свет, а что получил взамен? Сомнительное удовольствие от близости, добытое обманным путем. Ты мог бы обладать мною снова и снова, если бы захотел, – нужно было только правильно себя вести. Говорю тебе, мы – квиты! Мне кажется даже, что ты пострадал больше.
   Меня начинает трясти, но вовсе не от ярости. Это возбуждение, переливающееся через край; оно распространяется по телу подобно ударной волне, я чувствую, что мне уже не унять дрожь в руках, и стискиваю кулаки так, что их сводит от напряжения. Как ни удивительно, мне удается спокойно произнести:
   – Ты ошибаешься. За обладание тобой я готов был заплатить любую цену. Поэтому я считаю себя выигравшей стороной.
   Она пожимает плечами.
   – Какая разница? Теперь уже не имеет значения, кто выиграл: каждый из нас волен остаться при своем мнении.
   – И опять ты неправа. – Мой голос звучит глухо, и она бросает на меня настороженный взгляд. – На самом деле с тех пор, как мы расстались с тобой на кладбище, ничего не изменилось.
   Почувствовав себя неуютно, незнакомка переводит взгляд на часы, вмонтированные в дверцу кухонного шкафчика. Зябко ежась, сообщает:
   – Мне пора идти за сыном. Он сейчас у свекрови.
   – Позвони, скажи, что задерживаешься на работе.
   – Не говори глупостей!
   Она пытается встать, но я удерживаю ее на месте, надавив на плечо. Обездвиженную женщину начинает бить мелкая дрожь, усиливающая мое возбуждение. Мы молчим, потому что нам уже не нужно ничего говорить друг другу. Внезапно она перегибается через стол, пытаясь дотянуться до кухонного ножа на другом краю столешницы, но расстояние слишком велико.
   – Видишь, твой страх возвращается, иначе тебе не понадобился бы нож. – В моем внезапно охрипшем голосе смешались ожидание и страсть. – Все повторяется, не так ли?
   – Ты – псих! – произносит она с ненавистью, но это меня больше не задевает. Легким щелчком подталкиваю нож к незнакомке, и она немедленно направляет его мне в живот. Делаю шаг назад, давая, наконец, возможность ей встать. Теперь лезвие упирается мне в грудь. Она тяжело дышит, замерев на месте, ее глаза темнеют.
   – Трагедия превращается в фарс! – Мой насмешливый тон заставляет ее руку дрогнуть. – Такие вещи получаются хорошо только с первой попытки.
   – Отойди! – Ее тон скорее просительный, чем приказывающий.
   – Похоже, тебе не хватает духу! Давай сделаем это вместе!
   Делаю полшага вперед, ее рука уходит назад недостаточно быстро, и нож, проткнув свитер, прокалывает мою кожу, вызывая болезненное ощущение холода. Она отводит лезвие и застывает, глядя куда-то мимо меня. Меня поражает сонное выражение, появившееся на ее лице. Незнакомка аккуратно кладет нож на столешницу и упирается руками мне в грудь. Беру ее лицо в ладони, целую в стиснутые губы, а она продолжает безучастно смотреть на стену за моей спиной, не оказывая сопротивления, но и не отвечая на поцелуй. Пытаюсь поцеловать ее снова, но неожиданно резким движением она отпихивает меня, а затем, словно израсходовав всю энергию, тихо говорит:
   – Пусти, мне надо позвонить!
   Что-то в ее голосе заставляет меня отойти в сторону; незнакомка, выйдя в коридор, безуспешно ищет телефонную трубку на полочке под зеркалом, затем, спохватившись, начинает шарить среди обуви и находит ее внутри отороченного мехом ботинка. Искоса взглянув на меня, набирает номер.
   – Добрый вечер! – Она ограничивается приветствием, поскольку свекровь перехватывает инициативу: слышу, как раздраженная женщина произносит назидательным голосом длиннющий монолог, но не могу разобрать слов.
   – У нас была проблема с пациентом, поэтому пришлось задержаться, – оправдывается незнакомка. – От меня ничего не зависело.
   Из трубки вновь доносится неразборчивая скороговорка свекрови, но звучащая уже в более низкой тональности. Слов я по-прежнему разобрать не могу, но ясно, что бабушка вовсе не горит желанием отправлять внука домой в столь позднее время.
   – Хорошо, – соглашается невестка, – пусть остается, а утром я зайду и отведу его в школу.
   Положив трубку – теперь уже на полку, – она застывает на месте, отвернувшись от меня, а я подхожу и кладу руки на ее плечи. Пытаюсь развернуть ее к себе, но она, вырвавшись, проходит в комнату, и мне приходится следовать за ней, но не как хищнику, преследующему добычу, а скорее как ребенку, не желающему потерять из виду защитницу-мать. Странная метаморфоза: желание внезапно улетучивается, оставляя после себя наивное, почти детское удивление, словно все это происходит не с тобой, а с незнакомым и отнюдь не симпатичным тебе парнем. И даже понимая, что в действительности с тобой играет злую шутку твое же собственное подсознание, в расщепленном мире которого живут два столь разных человека, ты, к несчастью, не можешь остановиться. Так же как и твоя загнанная в угол жертва, ты знаешь, что уже ничего нельзя изменить, потому что эти двое внутри тебя на самом деле неразделимы. И осознание того, что женщина, отрешенно застывшая посреди плохо освещенной комнаты, одинаково нужна обеим половинам моего поляризовавшегося сознания, вновь делает меня сильным.

   Интересно, что такое счастье? Если это ощущение гармонии и покоя, то подобное состояние недостижимо для такого психа, как я. Обнаженная женщина, лежащая рядом со мной, курит, отвернувшись к стене. Ее нагота прикрыта льняной простыней, но мне достаточно вида округлых плеч незнакомки, чтобы еще раз осознать, насколько непреодолима моя страсть. Является ли это любовью, не знаю. Подобное неведение наводит на мысль, что излишне жесткая конструкция, лежащая в основании моего больного разума, размягчилась и потекла, не выдержав целительного тепла, истекающего от тела отдавшейся мне женщины. Она сделала это, сдержав страх или, наоборот, подчинившись ему, но так и не проявив эмоций в течение близости. Отрешенно позволила снять одежду, целовать плечи и шею, гладить крутые упругие бедра, но эта отрешенность вызвала, как ни странно, лишь еще большее возбуждение. О чем она сейчас думает? Провожу рукой по ее спине, а она поворачивается и спокойно смотрит в мои глаза, не поощряя меня и не отталкивая. В ее взгляде безразличие, сводящее с ума, но не так, как ей хотелось бы, поскольку оно не останавливает, а, скорее, заводит, заставляя становиться агрессивным. Моя рука скользит по ее боку вниз, затем поднимается, следуя соблазнительной геометрии ее бедра, и лишь только тогда незнакомка делает слабую попытку воспротивиться, а я, к собственному удивлению, не пытаюсь ей препятствовать. Перевернувшись на живот, она вытягивается в струнку и замирает, а моя ладонь успокаивается, найдя место на самой выпуклой части ее тела, и такое положение вещей – пусть этот компромисс и временный – устраивает нас обоих.
   – Ну, ты получил то, что хотел, уродец? – В ее вопросе больше насмешки, чем любопытства.
   – Не знаю… может, и получил. Проблема на самом деле заключается в другом: совпадает ли то, что ты хочешь, с тем, что тебе нужно?
   – В чем же здесь проблема?
   В ее голосе издевка; приходится признать, что незнакомка по-прежнему меня ненавидит, и такое положение вещей, возможно, не изменится никогда. Терпеливо отвечаю:
   – Если бы знать самому, чего хочешь…
   – Все нормальные люди это знают.
   – Тогда и ты, возможно, получила то, что хотела.
   – Ерунда, я пожертвовала только телом! Это – как дать милостыню нищему.
   – У женщины тело и душа неотделимы, вы не умеете отдавать одно, оставляя себе другое.
   – Что ты понимаешь в женщинах?! – зло спрашивает она.
   – Ничего, – соглашаюсь я. – Так же, как и ты в мужчинах!
   – О чем ты? – требует ответа она.
   – Ты ведь изводила своих мужчин так же, как меня, правда?
   – Ты – подонок! Не касайся моих отношений с мужем, хватит! – кричит она.
   Рывком перевернувшись, женщина сбрасывает мою руку и впивается в меня ненавидящим взглядом. Простыня съезжает вниз, обнажив ее живот и полную грудь. В свете уличного фонаря, пробивающемся сквозь занавески, соски незнакомки выглядят почти черными, и я с трудом удерживаюсь от того, чтобы их коснуться.
   – Речь не о муже, а вообще обо всех мужчинах, окружавших тебя в жизни, – спокойно поясняю я. – Понимаешь, вообще обо всех, начиная с самого первого увлечения. Ты могла внушить им страсть, демонстрируя что-то, похожее на любовь, но на самом деле испытывала нечто совсем иное. Думаю, это было в большей степени презрением или, возможно, просто безразличием, но только не любовью.
   – Ничего подобного! – торопливо отрицает она. – Твои слова – плод безумной фантазии!
   – Нет, это правда, пусть и не особенно приятная, – мягко возражаю я. – Все дело в том, что сама ты никогда об этом не задумывалась. Помнишь, ты говорила, что легких отношений с мужчинами у тебя не бывает? Но их и не могло быть, и теперь ты знаешь причину. Дело не в мужчинах, дело в тебе!
   – Ты – маленький хитрый лис, но я в состоянии разгадать твою игру! – презрительно произносит она. – Тебе мало осквернить меня физически, нужно еще и уничтожить морально.
   – Как всегда, ничего не поняла! – тем же тоном отвечаю я. – Мне просто хотелось, чтобы ты попробовала разобраться в себе, потому что тогда ты смогла бы понять меня и измениться.
   – Измениться нужно не мне, а тебе! – запальчиво восклицает она. – Но, к несчастью, психи на такой героизм не способны! Нет, что тебе действительно необходимо – это принудительное лечение!
   – Хочешь вывести меня из равновесия? – Я даже не пытаюсь скрыть раздражение. – Глупая идея: мы ничего не выиграем, если будем ссориться.
   – Мы в любом случае ничего не выиграем, потому что один из нас – натуральный ублюдок, да еще со склонностью к морализаторству! Мне даже жаль тебя, уродец, но я не собираюсь выслушивать нравоучения от человека с ненормальной психикой. – Ее тон вновь повышается до крика. – Да пошел ты к е…й матери!
   – Прекрати истерику, не то мне придется остановить ее силой! – грубо осаживаю ее.
   – Давай! – подначивает она. – Попробуй! Ударь женщину, которую, если верить твоим же словам, ты любишь! Тебе ведь нужно насилие, ты живешь этим!
   – Ничего мне от тебя не нужно! Сейчас ты успокоишься, и мы продолжим разговор.
   В ответ незнакомка, изогнувшись, со всей силы бьет меня по щеке и сразу же откидывается на подушку, настороженно ожидая ответной реакции. Правая сторона моего лица начинает пылать, и этот жар хищно растекается по бесчисленным нейронам мозга, застилая разум мыльной пеленой. С трудом различаю беспокойные глаза безрассудной женщины, напряженно наблюдающей за моими руками. Намеренно или неосознанно, но ей удалось добиться своего: неуравновешенная, требующая возмездия часть моего сознания делает новую попытку взять верх, и я понимаю, что уже не могу ей противостоять. Медленно приподнимаюсь, нависая над женщиной, чья нагота теперь почти не прикрыта, а она немедленно выставляет вперед ладони, пытаясь защититься.
   – Не собираюсь тебя бить! – хрипло сообщаю я. – Ты заслуживаешь большего!
   Она не отводит глаз от моего лица, и хрупкое, почти прозрачное вещество, из которого состоит мое душевное спокойствие, плавится под ее пронзительным взглядом, возвращая нас в то дождливое воскресное утро, когда посреди безлюдного кладбища мы начали свою игру. Но, оказавшись вновь в состоянии войны, теперь мы продолжаем ее уже не такими, какими были тогда, внося в отношения новую неопределенность.
   – Похоже, мы вернулись в исходную точку! – удовлетворенно замечаю я, почти физически ощущая напряжение незнакомки.
   – Только попробуй! – предупреждает она решительно. – Ты сядешь надолго, потому что я больше не буду тебя покрывать!
   – Есть отличный способ в этом убедиться!
   Хотя мой голос окончательно сел, она разобрала каждое слово. Попробовала натянуть простыню выше, но мне удалось сорвать с нее молочно-белую ткань. С этого момента сопротивление незнакомки становится ожесточенным, что в действительности делает ее только более уязвимой.

   До рассвета мы больше не разговаривали. Женщине, не сомкнувшей глаз на протяжении этой фатальной ночи, стыдно: она проиграла, позволив мне еще раз овладеть собой, но главное – испытала оргазм, что оказалось для нее настоящим потрясением. После того, как все закончилось, незнакомка ни разу не позволила мне дотронуться до нее, отстраняясь с таким отвращением, будто мои прикосновения могли вызвать незаживающие язвы. Не знаю, что творится в ее душе, но теперь, когда охватившее меня сумасшествие поутихло, ощущаю жгущее, как укус осы, беспокойство: впавшая в ярость женщина способна на многое, а возможность отомстить найдется всегда. Прихожу в ужас, представив, как мой преследователь протягивает незнакомке бланк с результатами экспертизы, а она сокрушенно кивает, признавая, что насилие было совершено. Вижу змеиную улыбку на ее лице, удовлетворенный взгляд, и откуда-то издалека, из дьявольских расселин подземного мира приходит острое желание заставить ее молчать. Инстинкт самосохранения требует действия, но – странная вещь – даже находясь в его власти, я не испытываю к незнакомке настоящей ненависти. Изумительное по контрастности ощущение, смесь страха и отстраненного любопытства: как она поступит? В сложившейся ситуации именно она – жертва, наделенная, по иронии судьбы, правом казнить или миловать, является хозяйкой положения. Ее взгляд, направленный на штору, отделяющую нас от светотени утра, ничего не выражает. В сущности, у меня нет другого пути, как только ждать. Почему судьба сделала столь странный реверанс, сведя нас снова?! То, что я посчитал поначалу удачей, оказалось поражением. Моя вера в собственную неуязвимость рушится на глазах, превращая меня в маленького человечка, беззащитного перед безглазым ликом фатума. Ожидание становится настолько тяжким, что я уже не в состоянии лежать спокойно. Сажусь, свешивая ноги с кровати. Женщина, оставшаяся за спиной, наконец-то нарушает тишину, и ее слова звучат неожиданно насмешливо, подтверждая худшие мои предчувствия:
   – Он ведь придет, не так ли?
   – Придет, – хмуро подтверждаю я.
   – Ты когда-нибудь уже сидел в тюрьме?
   – Нет.
   Итак, она приняла решение, свидетельством чему стало участие, с которым она задает следующий вопрос.
   – Ты боишься?
   – Нет.
   – Почему? За насилие положено несколько лет тюрьмы. Тебя не пугает перспектива попасть за решетку?
   – Если ты и вправду надумаешь меня сдать, то я даже не буду на тебя злиться.
   – Несмотря на то, что я исковеркаю твою жизнь? – интересуется она, не скрывая любопытства.
   – А мне жить не особенно хочется! Я ведь псих, ты разве забыла? Мне чем хуже – тем лучше!
   – Даже псих должен понимать, что для него хорошо, а что плохо.
   Мне хочется прибить ее за поучающий тон, но в этом нет никакого смысла. Встаю с постели, начинаю одеваться. Камень в душе разросся до таких размеров, что начинает придавливать плечи, заставляя горбиться. Но когда я уже подхожу к двери, незнакомке удается застать меня врасплох.
   – Ты будешь завтракать? – интересуется она, причем так небрежно, будто задает мне этот вопрос каждое утро.
   – Хочешь меня накормить? – после некоторой паузы спрашиваю я.
   – Да, но боюсь, что могу предложить только яичницу. Зарплату выдадут не раньше, чем послезавтра, – спокойно поясняет она.
   Ее изощренная игра начинает действовать на нервы. Эта тварь так уверена в собственной неуязвимости, что не может перебороть искушение продемонстрировать маленькую толику благородства. Даже приговоренному к смерти полагаются перед казнью какие-то поблажки.
   – Хочешь задобрить свою совесть? – Мой вопрос не вызывает понимания.
   – Мне это не нужно, – заявляет она. – Моя совесть чиста. Ты же сам утверждал, что зло должно быть наказано. И между прочим, я обязательно воспользуюсь твоим советом – буду все отрицать. Пусть этот милиционер продолжает считать, что ты сам себя поранил.
   – Давай, действуй! – откликаюсь я. – Мне все равно.
   Направляюсь в прихожую, затворяю за собой дверь и почти сразу слышу щелчок щеколды. Хозяйка квартиры остается по ту сторону бронированной плиты, окончательно разделившей наши судьбы. Спускаясь по лестнице, сталкиваюсь с пожилой женщиной. В ее глазах любопытство, которое она не пытается скрыть. Вырвавшись из стандартной тесноты подъезда, ощущаю облегчение. Ничего еще не потеряно, и наша борьба отнюдь не закончена! В супермаркете, оккупировавшем первый этаж углового дома, немноголюдно. Набросав в корзину продуктов, спешу к кассе, а затем почти бегом возвращаюсь к дому незнакомки. Она не торопится открывать, возможно, уснула или принимает душ. В конце концов, слышится сухой щелчок, и в образовавшемся узком проеме появляется глаз.
   – Чего тебе? – Вопрос звучит так тихо, будто она боится разбудить кого-то.
   – Я передумал.
   – Передумал что?
   – Ну, насчет завтрака… я тут купил кое-что.
   Она надолго задумывается, потом приоткрывает дверь.
   – Проходи, только без глупостей.
   Завтрак проходит в молчании. Закончив мыть посуду, она ехидно интересуется:
   – Решил, что можешь откупиться таким способом?
   – Нет. Просто есть захотелось, а яичницу я терпеть не могу. Так что не бери в голову.
   Подумав, она неожиданно заявляет:
   – Я могла приготовить омлет, молоко у меня было. Ты ешь омлет?
   – В детстве любил даже. А потом мне его никто не готовил.
   – Сделать омлет – проще пареной репы. Я тебя научу… хотя в тюрьме это вряд ли пригодится. – В ее голосе вновь сочувствие, причем, конечно, фальшивое. Женщина наслаждается ситуацией, понимая, что именно ее спокойствие и хладнокровие выводят меня из себя.
   Оставив укол без внимания, сухо сообщаю:
   – Вряд ли анализ сделают быстро.
   – Мне некуда торопиться… и тебе тоже, – равнодушно замечает она.
   – Некуда, – соглашаюсь я.
   Вот ведь как в жизни бывает: прикладывая неимоверные усилия, ты добиваешься женщины, и она в конце концов уступает, но за ее мнимой покорностью ничего не стоит, и ты все равно оказываешься в ее власти. И тогда уступать приходится тебе.
   – Хочешь, я буду о тебе заботиться? – неожиданно для себя самого предлагаю я.
   – Не хочу, – помедлив, отказывается она. – Отправляйся-ка ты домой! Или на работу. Ты вообще-то работаешь?
   – Да, электриком в студенческом общежитии. Платят мало, зато свободного времени невпроворот.
   – У тебя нет высшего образования? – удивляется она.
   – Ну университет-то я закончил. Только по специальности никогда не работал. Не мог представить себя в коллективе. А электрик – он сам по себе. Да и возможность подхалтурить всегда имеется.
   Женщина задумчиво смотрит на меня, затем жестко произносит:
   – Ладно, иди! Мне нужно заняться уборкой.
   – Ну, как знаешь.
   Направляюсь к двери, но неожиданно она останавливает меня:
   – Подожди!
   Ее глаза по-прежнему изучают мое лицо, изучают так внимательно, словно незнакомка решила навеки запечатлеть его в своей памяти. Затем она делает шаг в сторону, наклоняется и, открыв дверцу одной из кухонных тумбочек, вытягивает наружу черный пластиковый пакет.
   – Если уж тебе так неймется обо мне позаботиться, выбрось по дороге мусор, хорошо?
   – Идет, – соглашаюсь я. – Жаль только, что это одноразовая акция.
   Она пожимает плечами, продолжая ломать комедию. Расстаемся холодно, неловко. В просвете между домами прячутся мусорные контейнеры; подхожу к одному из них и бросаю пакет на дно, а потом со всей силы пинаю ногой его запыленный пластмассовый бок.

   В тот день не случилось больше ничего интересного. Никто не приходил арестовывать меня: среди неотложных забот власть предержащего человека моя скромная персона оказалась, видимо, где-то на втором плане. Наутро, вновь накупив продуктов, направляюсь к знакомому дому. Ждать приходится долго, а когда дверь открывается, становится очевидным, что мне совсем не рады. Незнакомка смотрит зло, волосы ее скрыты под полотенцем, обмотанным вокруг головы. Нервным движением она запахивает халатик, застегнутый лишь на две пуговицы, и делает шаг назад, пытаясь скрыться в сумраке коридора.
   – Я пока на свободе.
   Мое бодрое сообщение не вызывает удивления, следовательно, она так и не решилась меня сдать. Будто прочитав эту мысль, хозяйка квартиры спешит пояснить:
   – Он пока не приходил.
   – Наверное, анализ еще не готов.
   – Зачем ты явился? – неожиданно прямо спрашивает она.
   – Если бы я сам мог объяснить!.. Честно говоря, мне некуда идти.
   – Маленький напуганный уродец! – задумчиво произносит она. – Ты боишься и выглядишь таким трогательно жалким, что тебя даже нельзя всерьез ненавидеть. Единственное чувство, которое ты можешь вызвать, – это отвращение.
   – Ты завтракала? – перебиваю я незнакомку, показывая, насколько меня не задевают ее слова.
   Она сердито хмурится, но предпочитает промолчать. Резкий всхлипывающий свист заставляет нас вздрогнуть, и я невольно начинаю озираться.
   – Вода в чайнике закипела, – спокойно поясняет женщина, потом с иронией добавляет: – Зря ты так испугался!
   – Да, зря, – соглашаюсь я. – Теперь к остальным эпитетам можешь добавить еще и «трусливый».
   Ей не нравится насмешка, услышанная в моих словах, но она не находит, что сказать в ответ. Свист становится душераздирающим, заставляя хозяйку нервничать, и тогда я подсказываю:
   – Нужно выключить газ, не то все соседи сбегутся.
   Она беспрекословно уходит, а я захожу в прихожую и закрываю за собой дверь. Свист прекращается, но хозяйка не спешит возвращаться, и я направляюсь на кухню.
   – Ладно, – решается она. – Накормлю тебя завтраком, а потом ты уйдешь, хорошо?
   – Хорошо. Надеюсь, ты нормально готовишь?
   – Ну, знаешь ли! – возмущается она. – Я тебя тут силой не держу.
   – Держишь. Только это не физическая сила.
   – Слушай, меня уже тошнит от твоей убогой настойчивости! Можешь онеметь на некоторое время? – вскипает незнакомка.
   Она заваривает чай в стеклянном чайнике, оставшемся с лучших времен, и уверенными движениями нарезает овощи для салата. Мы завтракаем в молчании, не глядя друг на друга. Когда раздается мелодичный аккорд входного звонка, каждый из нас точно знает, кто стоит за дверью.
   Искоса на меня взглянув, хозяйка выходит в прихожую. Поколебавшись, иду следом и почти сталкиваюсь с вошедшим в квартиру грузным человеком, для которого преследование стало такой же навязчивой идеей, как и для меня. Отпрянув от неожиданности, он замирает, заполняя собой почти все пространство коридора, но спустя мгновение приходит в себя.
   – Вот и хорошо, по крайней мере искать тебя не придется!
   Он протягивает сложенный вчетверо желтый лист бумаги, но женщина не спешит брать его в руки.
   – Что это?
   – Думаю, ты уже догадалась. – Тон утреннего визитера по-прежнему раздраженный. Мое присутствие в квартире женщины, в показаниях которой он так нуждается, ломает все его планы. Он начинает нервно пояснять: – Экспертиза установила, что ДНК, обнаруженная на нижнем белье этого парня – твоя. Что скажешь?
   – Может быть, я полная дура, но, по-моему, ваша экспертиза ничего не доказала.
   – Между тобой и подозреваемым был сексуальный контакт, – упрямо произносит грузный человек. – Лаборатория это точно установила. Он тебя изнасиловал.
   – Здорово работают ваши эксперты! – восклицает хозяйка. – Они так и написали в заключении – изнасиловал?
   – Нет, но такой вывод напрашивается. – Мой злой гений пытается сдержать гнев, и пока ему это удается. Он терпеливо объясняет: – В том, что именно он совершил над тобой насилие, нет сомнений. От тебя требуется лишь все подробно описать, и парень сядет на приличный срок.
   – Вы проверили его грязное белье. А не хотите заодно покопаться в моем? – зло интересуется незнакомка. – Обещаю, найдете на простыне свежие следы нашей близости. То есть, по вашей логике, насилия.
   Грузный человек, начавший осознавать тщетность своих ожиданий, чувствует себя неуютно. Разуверившись в женщине, обращается ко мне:
   – Сумел-таки заморочить ей голову?!
   – Вы о чем? – невинно спрашиваю я.
   Он вновь поворачивается к незнакомке, пристально смотрит на нее. Она спокойно выдерживает его взгляд, что заставляет моего преследователя отвести глаза.
   – Ты сглупила! – укоряет ее он. – Поддалась на уговоры. Но это – опасная игра. Парень никогда не успокоится, поверь моему опыту. Ты рискуешь, связываясь с таким человеком.
   – Я взрослая девочка и вполне могу обойтись без ваших советов! – спокойно парирует она.
   Мой злой гений, пытаясь спасти положение, которое на глазах становится безнадежным, терпеливо объясняет:
   – Он психопат, а это не лечится. Когда-нибудь ему надоест быть смирным, и тогда ты пожалеешь, что он на свободе.
   – Я не боюсь.
   – Речь не только о тебе. Он может совершить насилие над любой другой женщиной, потому что его действия непредсказуемы. Ты готова взять на себя ответственность за чужую судьбу?
   – Не говорите со мной о других женщинах! – огрызается она. – Пусть их судьба беспокоит вас, меня она не волнует!
   Ему остается только признать поражение, и он, поколебавшись, уходит, но уходит с невозмутимым видом. Судя по всему, этот человек не собирается сдаваться. Его отступление – временное, и относиться к нему лучше всего как к обманному маневру.
   Смотрю на женщину, неожиданно смилостивившуюся надо мной, и понимаю, что ничего не изменилось: моя судьба по-прежнему в ее руках. Но она только что нажила могущественного врага, и это в какой-то степени нас сближает, хотя подобного рода близость всегда является иллюзией.
   – Наверное, мне следует сказать тебе спасибо! – не очень решительно бормочу я.
   – Не трать время напрасно – ты ничего мне не должен. Так же, как и я тебе! Если закончил завтрак, собирайся и уходи!
   – Я бы еще чаю выпил, если можно.
   – Дома выпьешь! – жестко заявляет она.
   – Мне бы с лимоном.
   – Убирайся!
   Некоторое время она с вызовом смотрит мне прямо в глаза, а затем, уверившись окончательно, что я не собираюсь уходить, резко поворачивается к плите и включает конфорку под чайником.
   – Ты тупой? – Ее тон не предвещает ничего хорошего. Думаю, мне и вправду лучше было бы оставить этот дом, но для такого парня, как я, нет ничего сложнее, чем справиться с собственной спесью.
   – Слушай, я просто сейчас слегка не в себе. – Моя попытка к примирению заранее обречена на провал. Незнакомка отзывается со злостью:
   – Ты всегда не в себе. Твой «заклятый друг» прав: это не лечится! Сам-то хоть понимаешь, что вызываешь омерзение?
   – Правда? Тогда мне действительно лучше уйти.
   – Не сомневайся, я не лгу. Даже жалко тебя: монстр, каковым ты себя, наверное, представлял, превратился в несчастного уродливого карлика. Бог с тобой, чаю можешь выпить! Только вот лимона у меня нет.
   – Лимон я принес.
   Пошарив в бумажном пакете, оставленном мной возле холодильника, незнакомка извлекает наружу толстокожий продолговатый лимон, неровные бока которого испещрены зеленоватыми пятнами. Нарезает в блюдце сочные полуокружности долек и достает чашки. Движения ее так пластичны, что мое сердце замирает от восторга. Какая сила может разъединить нас, милая?! Да, ты получила временное преимущество, но еще не выиграла, и то, что наше противоборство стало по-настоящему опасной забавой, не дает остыть крови, нервно пульсирующей в моих артериях. Нашел ли я наконец женщину, о которой мечтал? Ответ на этот вопрос может дать только время – вечный двигатель жизни, но если вдуматься, даже я сам не рискнул бы назвать этим пафосным словом свое непритязательное прозябание. Жизнь… существование… деградация и распад… расщепление сознания… такова последовательность твоей собственной эволюции. Ты живешь ради коротких, как вспышки стробоскопа, мгновений, когда твоя страсть, направленная на незнакомую женщину, делает ее настолько притягательной, что ты теряешь способность себя контролировать. И начинаешь сам осознавать свою ненормальность, свою поразительную отчужденность от привычного порядка вещей и отношений, когда ты готов на любое преступление ради той, которую совсем не знаешь, поскольку веришь, что именно она и является твоей судьбой. И все же ты никогда не добиваешься желаемого, потому что изначально понимаешь, что совершаешь действие с нулевым результатом. Все дело в том, что твоя аура другого цвета, в ней нет теплых золотистых тонов, а значит – ты и сам другой. В тебе нет запаха, привлекающего женщин, что априори делает тебя одиноким. А когда ты осознаешь свое одиночество как неизбежное зло, оно само начинает задавать тон твоему существованию. И тогда, разыгрывая очередной спектакль с незнакомкой, кажущейся поначалу такой желанной, ты заранее знаешь, что к финалу ее маленькая трагедия станет твоей собственной.
   Но в этот раз все по-другому. Женщина, наливающая мне чай, своим насмешливым спокойствием напоминает Джоконду, и стеклянный заварочный чайник, заполненный не более чем на половину, нисколько не дрожит в ее руке. Она совершает это действие по нескольку раз на дню, наполняя чашку привычным движением, но сегодня для нее особенно важно сделать это наиболее изящно. Таков ее ответ на мое присутствие – расслабленность, подчеркивающая полное отсутствие страха. И что бы я ни делал, мне уже не удастся нарушить душевное равновесие хозяйки квартиры, почувствовавшей себя неуязвимой. Торопливо допив чай, отправляюсь восвояси. У меня нет причин радоваться, но нет и поводов для печали. И пусть я пока проигрываю, но дух мой вовсе не сломлен!
//-- 4 --//
   Застать эту женщину дома следующим утром не удалось. Не оказалось ее и в клинике: знакомая мне долговязая медсестра суетилась на рабочем месте, готовясь к приему очередного клиента. Вместо легкого аромата смешанных с фимиамом благовоний в воздухе витал стойкий запах испарившегося эфира – фон, более привычный для зубоврачебного кабинета, чем для приемной психотерапевта. Оставалось лишь поскорее покинуть это скучное помещение с таким же скучным набором инструментов, – что я делаю здесь, в обители заказных сновидений?
   Возвратившись почти бегом к дому незнакомки, сталкиваюсь с ней возле подъезда. Косой взгляд на очередной пакет с провизией в моей руке, и вот она замедляет шаг, хотя и не останавливается. Иду следом, поскольку ничего другого не остается. Она открывает нижний замок, потом верхний – я всегда поступаю наоборот, – и, распахнув дверь, проходит в коридор. Заметив, что я топчусь на месте, небрежно замечает:
   – Чтобы войти, раньше тебе не требовалось приглашения.
   – Это было давно.
   – Да, – соглашается она. – Не далее как вчера.
   – С тех пор многое изменилось, хотя, как я понимаю, ничего и не поменялось.
   – Ты не мог бы выражать свои мысли не так туманно? – Она не скрывает иронии, но раздражения в ее голосе нет.
   Мы вновь оказываемся на кухне, и я избавляюсь наконец от ноши, аккуратно пристроив принесенный с собой пакет на краю столешницы, а женщина, заглянув мельком внутрь, начинает перекладывать продукты в холодильник. Она ведет себя так естественно, будто я вхожу в круг самых близких ее друзей.
   – Будешь завтракать?
   Очевидно, мой визит не стал для незнакомки неожиданностью. Если вдуматься, легко догадаться, что у этой неглупой женщины уже накопился определенный опыт общения со мной, и она прекрасно понимает, что я не отступлюсь, пока не добьюсь своей цели. Проблема, правда, заключается в том, что подлинного смысла этой цели не знаем ни я, ни она.
   Итак, наши отношения продолжаются, но они точно не стали проще, ведь мы, как в компьютерной игре, уже перешли на следующий уровень.
   – От завтрака не откажусь – во рту росинки маковой не было. Не пойму только, с чего это ты решилась объявить амнистию?
   – Было время подумать, – спокойно отвечает она. – Ко всему прочему, я посоветовалась с доктором: она считает, что почти все дефекты в твоих искривленных мозгах еще можно исправить. Ты не безнадежен, нужно только продолжить лечение.
   – Продолжить лечение?! – восклицаю я. – Замечательная идея: легально отправить меня на тот свет! С первого раза не получилось, так отчего бы не повторить попытку! Да, ловко придумали, ничего не скажешь! И ладно бы еще доктор, – она за свою работу деньги получает! – но тебе-то все это для чего нужно? Могла бы просто сдать меня и спать спокойно, что мешало-то?
   – Да не собиралась я давать против тебя показания! Очень нужно! – возмущается она. – А вот нервы тебе пощекотать стоило. Ты, похоже, после этого начал в чувство приходить.
   – Да, потому что убедился, что единственное, что ты испытываешь ко мне, – ненависть. А на ненависти отношения не построишь.
   – Как ты говоришь-то все правильно да красиво. Зачем же было эту ненависть во мне вызывать? – грустно усмехается она.
   – А я иначе не умею. Думаешь, мне самому невдомек, какая я скотина? – так же грустно отзываюсь я.
   Актерское мое мастерство начинает проявляться во всем блеске, настолько, что, похоже, я сам начинаю верить собственным словам. Покровительствуемый Мельпоменой, безошибочно подбираю нужную интонацию, и наш диалог приобретает необходимую, едва ли не совершенную интимность. Взгляните: вот парень, раскаивающийся в отвратительных своих деяниях, наполовину безумный, наполовину вменяемый, проникновенно смотрит в глаза женщины, добиться которой было его изначальной целью, и эта женщина просто не может не попасть под его странное обаяние. Ирония в том, что мне и самому неизвестно, где находится большая часть истинного меня. Являюсь ли я экзистенциальным посторонним, который существует в собственной системе координат, сдвинутой в нравственном пространстве, или же обыкновенным парнем, терзаемым безжалостными угрызениями совести? Неопределенность, возникшая в моем сознании, придает новый стимул, и наша игра перестает быть просто игрой, вызывая у меня интерес к собственной противоречивой персоне, потому что самое трудное в познании жизни – познание самого себя.
   – И все же не понимаю, почему ты сменила гнев на милость? – спрашиваю, не пытаясь скрыть недоумение. – Мне казалось, ты из тех женщин, что не умеют прощать.
   – Ты ошибаешься, потому что ничего не понимаешь в женщинах, за исключением разве что тех случаев, когда они напуганы. Я всегда была уверена, что отношусь к категории людей, не приемлющих насилия. Насилия надо мной или кем-то другим, неважно. Но нет, оказывается, я могу ударить человека ножом, искренне желая его смерти. И что совсем уж невероятно, я – решительная, как мне казалось, особа! – готова смириться с насилием, совершенным лично надо мной, хотя должна признаться, что такое смирение дается нелегко.
   – А с чем ты не можешь смириться?
   – С равнодушием, с отсутствием внимания. Поверь, многие мужчины смотрят на меня с интересом, но этот интерес – вполне определенного толка. На самом деле я им не нужна.
   – Не сомневайся, мое отношение к тебе иное. Но, говоря честно, мне нелегко разобраться в самом себе.
   – Поэтому я и хочу тебе помочь. Дать тебе шанс измениться. Или хотя бы лучше себя понять. Может быть, я делаю глупость, и твое место на самом деле – за решеткой. Но после того, что мы с тобой натворили, терять уже нечего.
   Нельзя не восхищаться этой женщиной, своей откровенностью полностью меня обезоружившей.
   – Ты – идеалистка! – шепчу с нежностью. – Наплачешься еще, возясь с таким типом, как я.
   – Не обязательно! – невозмутимо сообщает она. – Возможно, я – еще меньший подарок, чем ты. Так что заранее извини! И кстати, твое время практически вышло.
   Но завтраком она меня накормила, а вот попытку обнять решительно пресекла, сухо заявив:
   – Если в твоей голове зародилась иллюзия, что, приготовив омлет, я готова еще в придачу и отдаться, то, боюсь, тебя ожидает разочарование – в мои планы это не входило!
   – Иллюзии – это то, что заставляет нас жить! – не смущаюсь я.
   – Говори о себе! – поправляет она. – У меня их давно уже нет.
   Расстаемся торопливо, потому что ей пора собираться на работу. Договариваемся, что вечером я зайду в клинику и договорюсь с врачом о новом лечебном сеансе. Не пойму только, на кой черт продолжать эту чудовищную терапию, когда все и так прекрасно!
//-- 5 --//
   Что-то во мне изменилось. Чувствую себя селенитом, живущим на светлой стороне Луны: много солнца и почти никакой тяжести. Сквозь дымчатую пелену проглядывают усталые, искаженные линзами очков глаза молодой женщины, безуспешно пытающейся различить на моей безмятежной физиономии следы хотя бы малейшего беспокойства.
   – Вас совсем ничего не тревожит? – осторожно интересуется она.
   – Нет. А должно?
   – Не знаю. Мне хотелось бы видеть вас более серьезным, более настроенным на процесс лечения, направленный на полное психическое выздоровление.
   – А разве встречаются психически полностью здоровые люди? – невинно спрашиваю я.
   Но женщина в белом халате не позволяет взять над ней верх.
   – Встречаются! – абсолютно серьезно отвечает она. – Вот я, например. Или мой шеф – доктор Левин.
   – А если я не хочу быть похожим на вас и на доктора Левина? – восклицаю я.
   – В таком случае оставайтесь самим собой, но только без ваших проблем, – миролюбиво предлагает она. – И тогда все окажутся в выигрыше.
   В конце концов, договариваемся еще на один терапевтический сеанс, благо платить за него нет необходимости. Не думаю, что наша беседа доставила доктору удовольствие, но и разочарованной она не выглядела. Вполне возможно, что к середине каждой рабочей недели жизнь настолько утомляет бедную женщину, что у нее просто не остается сил заняться решением чужих проблем, но это, разумеется, не более чем предположение. Сеанс целебного сна она назначила аж на субботу, справедливо полагая, что в первую очередь следует заниматься состоятельными пациентами. Ведь именно от них зависит ее благополучие, в то время как работа со мной не сулит ничего кроме неприятностей.
   Пристроившись в кресле, готовлюсь терпеливо ждать. Темнеет непривычно рано, как всегда бывает перед дождем. Спустя четверть часа порывы ветра начинают набрасывать на оконное стекло горсти крупных дождевых капель, подобно тому как сеятель раскидывает по пашне зерно. Вышедшая в холл врач интересуется:
   – Ждете Лидию?
   – Да, если ее так зовут.
   – Вы до сих пор не познакомились? – удивляется она.
   – Не было случая. – Мой ответ в полной мере соответствует принятому в таких случаях дипломатическому протоколу – и не правда, и не ложь.
   – Сейчас она выйдет! – Поощрительная улыбка женщины, успевшей снять белый халат, подразумевает, что она в курсе дел своих сотрудников. Не очень легко понять мотивы этой дамы, но они, безусловно, существуют.
   Откинувшись на спинку кресла, пытаюсь скоротать время до появления Лидии, размышляя о превратностях судьбы. Иногда кажется, что в ней уже не остается неопределенности, и что ты читаешь ее, как детективную повесть, легко угадывая развитие сюжета. Но всякий раз тебя ждет разочарование. Женщина, ставшая призом и одновременно моим проклятием, похожа на сложный инструмент, пытающийся сыграть собственную мелодию. Что чувствует музыкант, скрипка которого вышла из подчинения?! Ощущает ли такое же вдохновение, как и я? Да, жизнь не устает удивлять, но, получив от нее очередной щелчок по носу, ты с опозданием начинаешь понимать, как мало на самом деле от тебя зависит. Шахматная партия, расписанная на годы вперед, может в один момент утратить внутреннюю логику, если ты сталкиваешься с тем, что не подчиняется правилам игры. И тогда не остается никакого другого хода, кроме неверного, но, проигрывая позицию, взамен ты приобретаешь шанс начать все сначала.
   В туалетной комнате держу руки под струей холодной воды, пока они не начинают леденеть. Может быть, таким неординарным способом можно остудить и голову? Лидия! Вот как, оказывается, тебя зовут! Мне нравится имя, уходящее корнями в древнюю Малую Азию. Астрологи, которым я, правда, не особенно доверяю, утверждают, что Лидии – хозяйственны и чистоплотны, а это именно те качества, что наиболее ценятся в женщинах. Что ж, время покажет, насколько астрологи правы.

   Вернувшись в холл, замечаю, что он выглядит не так, как несколько минут назад. Дождь прекратился. На фоне заката, пламенеющего в огромном – на полстены – окне, темнеет женский силуэт. Совершенство его заставляет оцепенеть. Нет сомнений, я столкнулся с одним из тех немногих архетипов, ключи к пониманию которых укрыты в сердцевине генетического кода человечества. Этот образ, родившийся одновременно со Вселенной, отображает тайну, непостижимую по своей сути. Получив подобный знак, уже не сомневаешься, что вся твоя предыдущая жизнь была, в сущности, всего лишь ожиданием этого момента.
   Во всех моих планах теперь нет никакого смысла. Усаживаюсь на диван, едва не задев локтем ничем не примечательного парня, пристроившегося в уголке. Судя по откровенно скучающей позе, он вряд ли записан на прием. Как ни горько это принять, но женщина, ставшая самым серьезным вызовом в моей жизни, скорее всего, пришла с ним. Любовница она или просто знакомая?
   Прищурившись, откидываюсь на спинку дивана. Инстинкт, никогда не подводивший меня прежде, подсказывает: лучшее, что можно сделать в сложившейся ситуации, – не делать ничего.
   – Проходите в кабинет, прошу вас! – Голос докторши, выглянувшей из коридора, выводит меня из оцепенения.
   Плотнее закрываю глаза: шорох шагов, перешептывание, длящееся несколько секунд, и наконец, полная тишина, дающая возможность осмотреться. В холле никого: парень с девушкой скрылись в логове врача. Теперь меня мучит только одно: как выяснить, с какой проблемой явилась сюда незнакомка, чье лицо осталось в моем сознании туманным пятном?
   Пробираюсь в коридор. Звуконепроницаемая дверь кабинета плотно прикрыта, напротив – процедурная, где проводится химическая экзекуция, называемая в насмешку «священным таинством сна». Из этой комнаты в любой момент может выйти Лидия, чего мне совсем не хотелось бы. На минуту замираю, потом осторожно пытаюсь приоткрыть дверь.
   Мне не везет: Лидия, в одночасье ставшая обузой, замечает меня и увлекает внутрь помещения. Здесь все до отвращения знакомо, но больше всего раздражает стеклянный кальян, протянувший резиновые щупальца к медицинской кушетке.
   – Уже управилась с работой?
   – Похоже, что да. – Она сосредоточенно вытирает пыль, делая это с такой тщательностью, словно находится в операционной. – Но я не могу уйти: до окончания рабочего дня еще полчаса.
   – Узнай, может тебя отпустят!
   Если Лидия откроет дверь в кабинет врача, я смогу хоть что-нибудь услышать. Но она обманывает мои ожидания:
   – Хорошо, узнаю, но позже: сейчас доктор занята. Подожди несколько минут в холле!
   Она возобновляет работу, более не обращая на меня внимания. В приемной вновь пристраиваюсь на диване, изображая дрему. Ситуация безнадежная, но все меняется с появлением незнакомого мужчины. Похоже, новый посетитель – преуспевающий бизнесмен либо наделенный властью чиновник. Не колеблясь, он направляется к врачу, после чего в приемную возвращается заинтересовавшая меня пара. Продолжаю прикидываться спящим, поскольку пассивная роль остается самой выгодной. Я по-прежнему в сложном положении: завершив уборку, Лидия вот-вот выйдет в холл, и мне не удастся ничего предпринять. К счастью, загадочная парочка не спешит уходить: парень и девушка притихли буквально в двух шагах от меня, не произнося ни слова. Приоткрыв глаза, различаю размытые силуэты. Они кажутся двумя немыми окаменелостями, но их критической массы достаточно, чтобы взорвать мой внутренний мир.
   Наконец, слышится мужской голос:
   – Боюсь, мы зря сюда пришли!
   – Разве? Но ведь это была твоя идея!
   Ее спокойный голос, украшенный мозаикой из сотен прихотливых обертонов, проникает в сердце, минуя слуховой нерв. Голос завораживает меня, как дудочка Крысолова завораживает крысу, заставляя беспрекословно подчиняться своей неизъяснимой музыке. Да, собственно, есть ли разница между мной и крысой, и если есть, то насколько она глубока? Горько улыбаюсь: самоирония – моя последняя защита.
   – Знаешь, эта мысль уже не кажется мне такой хорошей! – продолжает умничать парень.
   Неприязнь к нему растет, но не становится фатальной. В сущности, мне на него наплевать.
   – В отсутствие других идей даже плохая может быть засчитана как хорошая! – смеется незнакомка. – Но если честно, я опасаюсь, что этот фимиам может оказаться обычным наркотиком. Или, что еще хуже, препаратом типа ЛСД. Не думаю, что от подобных вещей может быть толк! Что скажешь?
   – Ничего обнадеживающего! Мне уже приходилось сталкиваться с доктором Левиным. По-моему, он шарлатан!
   – Так его метод ничего не стоит?
   – Честно говоря, не знаю. Но вещество, которое он использовал, действительно обладает уникальным психотропным действием. А вдруг они здесь и вправду научились влиять на подсознание?
   Вновь ненадолго воцаряется молчание, но в этот раз его прерывает Лидия. Не услышав, как она вошла, вздрагиваю, почувствовав на плече осторожное прикосновение ее руки.
   – Задремал? – Ее интонация – неожиданно ласковая. Еще несколько минут назад я почувствовал бы удовлетворение, а сейчас не испытываю ровным счетом ничего. – Потерпи немного, у нас внеочередной клиент. Из тех, кому нельзя отказать.
   Она скрывается за дверью, а я смотрю ей вслед, не решаясь перевести взгляд на незнакомку. Затем осторожно – миллиметр за миллиметром – поворачиваю голову в ее сторону, и перед глазами возникает склонившееся надо мной женское лицо, увидеть которое я безотчетно стремился всю жизнь. Оно так завораживающе прекрасно, что хочется плакать, и влага сама по себе, независимо от воли и желания, начинает потихоньку собираться в уголках глаз.
   – Скажите, вам уже приходилось проходить эту процедуру?
   На ее лице виноватая улыбка, делающая меня беспомощным, и еще нечто, чему нет названия, поскольку оно исходит не из прошлого и не из настоящего, а, скорее, из будущего. Это нечто, соединившее жизнь и смерть в одно целое, представляется чем-то бесконечно удаленным; кажется, лежа на спине в насыщенной солью воде Мертвого моря, ты любуешься россыпью звезд, открывшихся в узком просвете меж закрывших ночное небо облаков. Но… ожидание в глазах незнакомки сменяется недоумением, и искорки белого огня, вкрапленные в холодное полотно Млечного пути, гаснут, оставляя немой вопрос.
   Лишь теперь я начинаю понимать, что вопрос предназначался мне.
   – Простите, задремал. Никак не могу проснуться.
   Мое невнятное бормотание заставляет ее вновь улыбнуться – все складывается удачно, поскольку происходит само собой. Небрежным тоном предостерегаю:
   – Боюсь, мой опыт вас разочарует.
   – Почему? Что было не так?
   – По-моему, все было не так. Хотя сложно судить: со мной провели только два сеанса. – Стараюсь говорить сердечно, но скороговоркою, чтобы слитное звучание слов приобрело оттенок музыкальности. Думаю, мне удается произвести впечатление, во всяком случае, незнакомка улыбается благожелательно. – К сожалению, только в первом случае был хоть какой-то результат.
   – А во втором?
   – Я – особенный клиент! Второй сеанс оказался неудачным: мне не удалось вспомнить свой сон. Говорят, такого у них еще не было.
   Она рассмеялась.
   – Вы не одиноки: с моими собственными сновидениями дело обстоит не лучше. Я говорю об обычных снах, но здесь, наверное, все по-другому. Доктор сказала, что видения кажутся совершенно реальными.
   – Они реальнее, чем сама жизнь! – со значением сказал я.
   – Что вы увидели во время первого сеанса? – спросила она почти шепотом. – Демонов или ангелов?
   – Себя. Поверьте, это хуже, чем увидеть демонов.
   – Кажется, я вас понимаю.
   – Тогда вам повезло больше, чем мне!
   Она не улыбается, хотя и оценила мою шутку. В ее глазах сочувствие, но в своих грезах мне хотелось бы видеть их испуганными. Одной рукой запрокинуть голову незнакомки, наслаждаясь ее страхом, а другой стиснуть гибкое совершенное тело, ощутив его трепет. Дикое, почти звериное желание совершить насилие захлестывает меня с головой подобно штормовому валу, и я чувствую на губах солоноватый привкус пены, закипающей на его гребне. Но на самом деле это привкус моей собственной крови, выступившей на прикушенной губе. Кровь – символ страсти, возникшей, как и весь мир, из ничего. Эту страсть невозможно скрыть, ибо отныне она становится главной движущей силой моей жизни – непредсказуемо-сложного процесса, который обрел наконец свою настоящую цель.
   Парень, сопровождавший незнакомку, подходит ближе. Его голос звучит требовательно:
   – Апрель, пора!
   – Знаете, я все-таки попробую пройти через это! – Непонятно, к кому она обращается, потому что ее взгляд направлен между нами. Заметив мое недоумение, девушка поясняет: – Апрель – это не только пора года, но и мое имя!
   – Ваше имя – нонсенс! Скажите, как вы сосуществуете с осенью?
   – Они относятся друг к другу с уважением! – вмешивается в наш диалог ее спутник. – Дорогая, нам стоит поторопиться!
   Следуя за ним, она покидает приемную. После ее ухода окружающее пространство потеряло часть своего внутреннего содержания, и комната стала теснее. Но я запомнил, что уже в дверях Апрель обернулась и бросила на меня взгляд, в котором скрывалось любопытство.
   – Все, мы можем идти! – Я и не заметил, как в холле появилась Лидия.
   Насколько же быстро можно потерять интерес к женщине. Еще вчера ее присутствие возбуждало, а каждый жест казался преисполненным глубокого значения. Сейчас же, бросив непредвзятый взгляд, начинаешь различать едва заметную сеточку морщинок под глазами и редкие проростки седых волосков, разделенные ровной линией пробора. Эта женщина уже прожила свои лучшие годы, теперь ее присутствие становится обузой. Но нам вряд ли удастся расстаться просто, потому что человек, устроивший на меня охоту, несомненно, надеется на такое развитие событий. В какой-то момент мне кажется, будто я ощущаю его внимательный взгляд.
   На улице Лидия берет меня под руку, делая это столь естественно, будто мы с ней знакомы долгие годы. Она в прекрасном настроении, что еще совсем недавно вызвало бы во мне воодушевление. Мы останавливаемся за квартал от ее дома – Лидии нужно приготовить ужин и сходить за сыном, – и единственное, что я испытываю при прощании, – облегчение.

   Просыпаюсь ночью, понимая, что уснуть уже не удастся. Пытаюсь представить нашу близость с Апрель, но тщетно: в моем воображении она остается абстрактной категорией. Можно ли построить столь зыбкую конструкцию, как человеческие отношения, если единственным скрепляющим материалом является песок? Я ничего не знаю об этой девушке, ровным счетом ничего, но понимаю, что она не рождена на нашей грешной земле, а ниспослана на нее богами. Так кто ты, валькирия, парящая надо мной на своем крылатом коне? На каком из небес выкована твоя шокирующая красота?

   Если ты охладел к женщине, не стоит надеяться, что тебе удастся ее провести. Наша очередная близость в какой-то момент становится настоящей мукой: я пришел в возбуждение и смог овладеть Лидией только тогда, когда представил, как набрасываю сзади удавку на ее шею и начинаю стягивать петлю. Мои глаза остаются бесстрастными, но убийственный холод, переполняющий сердце, расходится по телу, перетекая к покрывшимся мурашками рукам. И тогда Лидией овладевает страх, делающий ее покорной и сладострастной, а это возбуждает по-настоящему. Теперь она видит меня таким, каким я сам себя представляю: одушевленной миной со сверхчувствительным сенсорным механизмом, настроенным исключительно на отвлеченные импульсы – на сверхтонкое движение материи, на игру колеблющейся светотени.
   В конечном счете, мы засыпаем, чтобы проснуться утром с ясным осознанием того, что в наших отношениях что-то безвозвратно утеряно. Лидия еще не знает причины, но ощущает ее единственное, но чрезвычайно важное следствие: человек, которого она стремилась понять, остался вне пределов ее понимания. И, следовательно, ее жертва оказалась напрасной! Нет ничего более непредсказуемого, чем уязвленное самолюбие любящей женщины! Ее мстительность может оказаться смертельным ядом, особенно если она намерена принять его вместе с тобой.
   Два дня под разными предлогами мне удается избегать Лидии, но так не может продолжаться вечно. Вновь увидеть Апрель – главный посыл моего наполовину свихнувшегося от ожидания рассудка, а для того чтобы увидеть ее, нужно явиться на сеанс лечебного сна. Мне глубоко безразлична сама процедура «священного таинства», но она – единственное связующее звено между мной и Апрель. Прихожу в клинику к Лидии, что напоминает явку с повинной, но реакция отверженной женщины оказывается неожиданно мягкой. Мы пьем чай, не упоминая о двухдневном моем отсутствии, старательно создавая впечатление, что у нас по-прежнему все хорошо. Но это только иллюзия, и мы оба понимаем, что уже ничего нельзя исправить. В конце концов, Лидия не выдерживает первая.
   – Никогда не знаешь, где найдешь, а где потеряешь! – отстраненно произносит она. – Я тебя потеряла?
   – Нет, конечно! – Вряд ли мой ответ способен ее обмануть, но, каковы бы ни были обстоятельства, слабость любой женщины кроется в ее собственном желании быть обманутой. Правда, есть и другая точка зрения: слабость делает женщину непобедимой.
   – Ты пришел со мной попрощаться?
   – Да говорю же тебе – нет! – продолжаю гнуть свою линию. Очень важно, чтобы у меня как можно дольше оставались развязанными руки, а для этого необходимо сохранить хотя бы видимость отношений с Лидией. – Я пришел сказать, что согласен еще на один сеанс! Мне настолько хочется прийти в себя, что я готов на все!
   Она смотрит недоверчиво.
   – Так вот что мучит тебя последнее время?
   – Похоже, я оказался более впечатлительным, чем казалось поначалу!
   – Твой страх можно понять! – задумчиво говорит она. – Если честно, я и сама побоялась бы исповедаться самой себе под действием субстанции, чье действие на человеческий мозг невозможно объяснить.
   – Так мы сможем сегодня предпринять еще одну попытку? – спрашиваю осторожно, стараясь не выдать подлинную причину моего интереса.
   – Сможем, только позже. Сейчас на очереди сложная пациентка, ты пойдешь после нее.
   – В каком смысле сложная? – Надеюсь, мой голос звучит не слишком заинтересованно.
   – Во всех смыслах. Да ты ее видел. На редкость эффектная девушка! Из тех, кого, встретив раз, уже невозможно забыть.
   – А-а… да, помню. Действительно, производит впечатление. А что с ней не так?
   – Весьма неординарный случай: ей хочется вспомнить, кем она была в предыдущих инкарнациях.
   – Да? Ну, не знаю даже, что сказать. Наверное, это действительно интересно. Если, конечно, верить в реинкарнацию.
   – Она верит.
   – А ты? – спрашиваю с усмешкой.
   – Дорогой, неужели у меня есть время для таких глупостей? – раздраженно отвечает Лидия. – Кто-то ведь должен заниматься делом, не так ли?
   – Это ответ Марфы, а не Марии! – ухмыляюсь я.
   – Ты о Марфе из Магдалы? – настороженно интересуется Лидия.
   Мне надо бы проявлять большую осторожность: эту женщину нельзя недооценивать, и, боюсь, она прекрасно поняла смысл моих слов. Пока Марфа готовила для гостей еду, Мария восторженно внимала Иисусу, чем вызвала его расположение. Ни в коем случае нельзя давать Лидии повод для ревности, поскольку это расстроит все мои планы. К счастью, она, похоже, не заметила аналогии. Лицо Лидии спокойно, в голосе нет волнения:
   – Без Марфы не было бы и Марии. Кто-то должен был помочь ей встать на ноги. Но такие вещи, конечно, не ценятся.
   – Ну почему же? Лично мне Марфа симпатичнее. В ее доме всегда был порядок! – говорю со значением, пытаясь успокоить.
   – Но только не в голове! – отвечает она. – Иначе ей удалось бы стать куда более счастливой.
   Наш диалог прерывается – доктор вызывает Лидию в свой кабинет, и я перебираюсь в холл. Мой удел – ожидание.

   Когда-то это все равно должно было произойти! Ты живешь со смутным предчувствием перемен, способных радикально переменить судьбу, и наконец встречаешься с той, что является подлинным смыслом твоего перманентного ожидания. Апрель уместно сравнить с неопознанным летающим объектом, вынырнувшим из беспорядочного скопления облаков, подсвеченных предзакатным солнцем. Ты стоишь, завороженный неземным изяществом его формы и мерцанием бортовых огней, и твой восторг берет верх над инстинктом самосохранения. Забывая о тех демонах, которые могут находиться внутри планирующего объекта, ты делаешь шаг ему навстречу. Но этот шаг оказывается гибельным.
   Апрель нервничает, что не удивительно. Да и мое собственное спокойствие – не более чем защитная реакция, позволяющая такому неуравновешенному субъекту, как я, сконцентрироваться на предстоящем раунде борьбы с всемогущим и потому непобедимым фатумом. Эта борьба требует так много нервной энергии, что мое внутреннее тепло расщепляется на бесконечно малые порции, а мембраны клеток, в которых оно укрывается, съеживаются от напряжения. Напряжение усиливается с каждой секундой, и холл постепенно превращается в некое особое пространство, где стены с висящими вкривь и вкось картинами, уплывая в бесконечность, теряются в кривизне мировых линий, а холодный свет ламп сосредоточивается на узком пятачке, в центре которого находится Апрель. Увидев меня, она сдвигается к краю кожаного дивана, освобождая место. Примостившись возле нее, ощущаю неповторимый запах – дурманящее созвучие горьких и терпких нот.
   – Вы тоже пришли на сеанс? – интересуется она.
   – Я записан после вас. Но вы явились намного раньше времени.
   – Специально так сделала. – Она виновато улыбается. – Ужасно нервничаю.
   – Я вас понимаю, здесь не слишком подходящая обстановка для того, чтобы успокоиться. Но на самом деле нервничать не нужно. Процедура пройдет нормально. У них здесь все отработано.
   Моя попытка придать голосу убедительности оканчивается провалом. Апрель замечает укоризненно:
   – Разве с вами все прошло хорошо?
   – Из каждого правила бывают исключения. На меня вообще равняться не стоит. Я – человек… – Поскольку мне не удается подобрать нужное слово сразу, предложение, не скрывая усмешки, заканчивает Апрель:
   – …исключительный, раз вы исключение из правил.
   – Нет, конечно! Скорее, плохо вписывающийся в привычные рамки, – пытаюсь возразить я. – У меня все не как у людей!
   – Представьте, у меня тоже! Даже не знаю, хорошо это или плохо?
   – В вашем случае вряд ли плохо!
   – Я в этом не уверена! – отвечает она серьезно, а затем, внимательно за мной наблюдая, спрашивает:
   – А что вы можете сказать о себе? Вы не очень-то похожи на человека, нуждающегося в помощи. Зачем вам нужна эта двусмысленная терапия?
   – Сам хотел бы знать. Вообще-то, мне придется ее пройти скорее принудительно, чем по собственному желанию. Но, честно говоря, самому интересно, что из этого выйдет.
   – Странно как-то… принудительная психотерапия. Не представляла, что таковая существует. Вы алкоголик?
   – Нет. Не пью, не колюсь. По мнению того, кто меня сюда направил, мое хобби имеет принципиально иной характер.
   Как всегда не вовремя входит Лидия. Косой взгляд в нашу сторону, и сразу же уголки ее губ опускаются – явный признак неудовольствия. Впрочем, она и не думает сдаваться – преувеличенно тепло улыбается мне и сразу же сухо обращается к Апрель:
   – Вы пришли слишком рано!
   – Но ведь это не преступление, не так ли? – с иронией интересуется моя собеседница.
   – Не преступление, – соглашается Лидия. – Но у нас непредвиденная задержка, и в результате в процедурную вы попадете не ранее, чем через час. Если вас не смущает перспектива проскучать здесь столько времени, то все в порядке.
   – Мне не скучно! – отзывается Апрель. – У меня интересный собеседник.
   Лидия, не сумевшая придумать, что сказать в ответ, уходит, бросив на соперницу презрительный взгляд. Мне она уже не улыбается.
   – Эта женщина к вам неравнодушна, – вскользь замечает Апрель.
   – С чего вы это взяли?
   – Раньше она была приветливой. А сегодня, увидев нас вместе, сразу же переменила тон.
   – Да, боюсь, она глядела на вас неодобрительно. Но в этом нет никакого смысла: и вы, и я вольны разговаривать с кем угодно. Знаете, даже забавно наблюдать, как представительницы прекрасного пола научились осложнять себе жизнь из-за пустяков. Впрочем, лично на вас, по моему мнению, это правило не распространяется.
   – Почему вы так думаете? – спрашивает Апрель, прекрасно знающая ответ. Что ж, отчего бы ей не польстить?
   – Синдром красавицы. Вам не к кому ревновать. У вас нет соперниц, и в силу этого вы не боитесь потерять избранника. – К моему удивлению, Апрель отнюдь не торопится со мной согласиться. Вижу на ее лице легкую досаду, словно полупрозрачное июльское облачко бросило на него свою тень.
   – Вы ошибаетесь! – произносит она спокойно, но я ощущаю ее скрытую горечь. – Иногда больше опасаешься найти, чем потерять.
   Ее слова колют меня, заставляя внутренне напрячься. Может быть, она догадалась о моих намерениях, проникла в мои фантазии? Нет, невозможно: пока мне удается ничем себя не выдать. Ну что за девушка! Желание узнать ее лучше, выучить наизусть становится почти невыносимым. Но выдать свои намерения равносильно поражению, и я скучающим тоном интересуюсь:
   – Неужели все так плохо?
   – Иначе меня бы здесь не было, – отвечает она просто, а потом пристально вглядывается в мои глаза, заставляя задохнуться от волнения. – Но похоже, что и у вас в жизни не все в порядке.
   – До сегодняшнего дня я так не думал. Но вам удалось заставить меня засомневаться, – говорю задумчиво, тщательно соблюдая нейтральность интонации.
   – И что же не так?
   – У меня сложные отношения с женщинами, – признаюсь неохотно. – Но как-то не очень уютно обсуждать мои проблемы в этом помещении.
   – Да, – соглашается она, – это место угнетает. Я так нервничаю, что не смогу высидеть здесь целый час. Если хотите, мы могли бы прогуляться до начала сеанса.

   Покинув здание, направляемся прочь от однотипных многоэтажек в сторону Адмиральского проспекта. Моя спутница задумчива, что делает ее еще более привлекательной. Идти рядом с такой вызывающе красивой девушкой – невыразимое удовольствие. К сожалению, это праздник, который всегда не с тобой. Но сегодня – исключение. Сегодняшняя игра – на моем поле и по моим правилам. Вернее, вообще без правил.
   Рядом с Апрель ощущаешь себя значительным. С Лидией чувствуешь себя одновременно и хищником и жертвой, но лишь потому, что судьба подарила мне эту женщину как осознанный выбор. Я мог сблизиться или отказаться от сближения. С Апрель все не так, все по-другому. Пересечение наших путей, подобно пересечению комет, было предопределено в момент сотворения мира. Имело ли в таком случае мое появление на свет хоть какое-то иное предназначение? Ответ удивительно прост, но вызывает откровенное недоумение. Неужели я появился на свет только для того, чтобы уничтожить Апрель? Или чтобы она уничтожила меня? Эти вопросы кажутся странными только на первый взгляд. Что пытливый ребенок делает с попавшим в плен жуком? По очереди обрывает лапки, а затем с невинным эгоизмом наблюдает за его отчаянными попытками спастись. Чем я отличаюсь от такого ребенка? И чем отличается от него Апрель?
   – Теплая осень в этом году! – неожиданно произносит она, обращаясь, скорее всего, к самой себе. – Странная пора: все вокруг выглядит вроде бы и празднично, а тебя не покидает ощущение приближающегося упадка. И невозможно понять, то ли это упадок природы, то ли твой собственный.
   Она не замечает, как я вздрагиваю, пораженный ее словами. Интуиция Апрель созвучна моей настолько, будто их настраивали с помощью одного камертона.
   – Вы правы: упадок – естественный финал эволюции, окончание истории, избежать его невозможно, – отзываюсь приглушенно. – Вопрос – когда это произойдет? Цивилизация в наши дни действительно подобна осеннему саду: созревшие плоды еще украшают ветви, но с деревьев уже вот-вот начнут опадать листья.
   – Сад радостей земных…
   Скрип тормозов заглушает слова Апрель. На проезжающем мимо автобусе реклама стирального порошка забрызгана пятнами бурой грязи. Мне зябко, но не от холода.
   – Скорее, сад страстей человеческих! – говорю, не вникая в смысл собственных слов, просто чтобы что-то сказать.
   – Да, вы правы. Мы сами себе не даем жить. Вот вы, например, счастливы?
   – Сейчас да, – отвечаю честно.
   – Почему?
   – Потому что мне есть с кем поговорить.
   – А обычно не бывает? – интересуется она. – Вы одиноки?
   – Чуть более, чем все остальные люди. А у вас разве не так?
   – Нет, безусловно нет, – торопится ответить она. – Я вовсе не одинока: у меня есть любимый человек, есть множество друзей, и все они согласны меня терпеть. И все же в чем-то вы правы, иногда я испытываю странное чувство обособленности. Причем, она не внутри меня, а снаружи.
   – Да, я понимаю. Это одиночество космического пространства. Его можно прочесть в ваших глазах.
   Она улыбается так, что возникает желание ее обнять. Я без ума от этой девушки, от разговора с ней, неизбежно приближающего нас к достижению туманной цели, сформулировать которую никто не в состоянии.
   – С вами интересно разговаривать! – помедлив, сообщает Апрель. – В ваших словах есть поэзия, которая уже почти не встречается в нашей жизни. Вы пишете стихи?
   – Увы, боюсь вас разочаровать. Если я и поэт, то только лишь по мироощущению. Ни рифма, ни размер мне, как и принцу Гамлету, не даются.
   – Это не беда, мироощущение важнее. Но вы так и не рассказали о том, что привело вас в Обитель снов.
   Вот мы и вступили на первое минное поле в нашей игре. Мне нужно ответить, но ответить так, чтобы Апрель не догадалась об истинных моих мотивах, поскольку это было бы проигрышем, быстрым и безоговорочным. Отвечаю уклончиво:
   – Причина на самом деле проста, но только на первый взгляд. У каждого есть свой собственный страх, вы согласны?
   – Да. Наверное. – Она заинтересована, но пока не видит связи между своим вопросом и моим пояснением.
   – Проблема в том, что у меня его нет. Именно поэтому я и попал в эту странную контору – «Сны на заказ».
   – Я все равно не понимаю, в чем дело. – Апрель скорее размышляет, чем обращается ко мне. – Допустим, у вас действительно нет страха. Ну и что?
   – Беда в том, что я не боюсь умереть.
   Долгая, но вовсе не мучительная пауза. Апрель продолжает размышлять и, конечно, находит верный ответ.
   – Итак, если я правильно понимаю, речь идет о склонности к суициду, – произносит она тихо. – Никогда бы так о вас не подумала.
   – Вот видите, – говорю я торжественно, – вы, в отличие от моих самозваных доброжелателей, сделали правильный вывод, причем сделали его, едва меня зная! Поверьте, я вовсе не потенциальный самоубийца! Не бояться смерти и стремиться умереть – это разные вещи!
   – Да, конечно, но ведь какие-то причины подозревать у вас стремление к суициду все же были, не так ли? Это же чистой воды психиатрия!
   – И все же я не псих. Имела место обычная, как мне кажется, ошибка. Подмена понятий. Посудите сами, если отшельник истязает себя плетью, является ли это попыткой суицида? По-моему, речь может идти только об искуплении грехов.
   Апрель улыбается, из чего следует, что минное поле мы благополучно обошли.
   – Знаете, а вот я к своим грехам отношусь очень легкомысленно! Хотя их куда больше, чем нужно.
   – Не надейтесь, вам не удастся меня провести! С чего вы взяли, что у вас много грехов? Вам вообще известно значение этого слова?
   – По-вашему, я небожитель? – смеется Апрель.
   – Ну, на земную женщину вы не очень-то похожи. И, кстати, на пациентку доктора Левина – тоже.
   – Э, да вы опасный льстец! – Она грозит мне пальцем, не скрывая довольной улыбки. – С вами стоит держать ухо востро.
   – И все-таки, что вы хотите получить от «Снов на заказ»? – спрашиваю серьезно, поскольку драгоценное время уходит, а мне не удалось еще добиться ее откровенности.
   Улыбка на лице Апрель гаснет, как гаснет костер, залитый внезапным ливнем.
   – Ну вот, вы от поэзии перешли к прозе! – восклицает она.
   – Мы лишь возвращаемся к тому, с чего начали, – отвечаю мягко. – Хотя, для того чтобы начать сначала, иной раз требуется мужество.
   Некоторое время прогуливаемся молча, поскольку Апрель взвешивает про себя, стоит ли быть откровенной. Наконец решается.
   – Я хочу понять, кто я такая! – Ее спокойствие напускное. – Вы можете сказать о себе, что знаете, кто вы есть?
   – С высокой вероятностью – да! – отвечаю, не задумываясь.
   – Тогда вам повезло. А вот во мне – я знаю это точно – скрыто нечто большее, чем я сама со своей незамысловатой биографией.
   – Каждый может сказать то же самое! – уверенно возражаю я.
   – Да, конечно, – соглашается она. – Но есть маленькая деталь. Мое нечто со мной плохо связано. Оно существует отдельно от нашей реальности. Кажется, все мои прошлые жизни просятся наружу, хотя им этого и не положено.
   – Вам видятся предыдущие инкарнации?
   – Вы сами употребили это слово! – торжественно произносит она. – Но что вы знаете об инкарнациях?
   – Боюсь, очень мало. Мои собственные спят крепко. Возможно, у меня хорошая нервная система.
   – Настолько хорошая, что вас направили на принудительное лечение! – хмурится она.
   – Принудительное или нет – не имеет значения! – отзываюсь миролюбиво. – Важен конечный результат. Фимиам дает реальный эффект, хотя контролировать его действие не проще, чем термоядерную реакцию. Боюсь, в здешней клинике еще не научились пользоваться им по-настоящему эффективно. И все же я хочу рискнуть, так же как и вы. У нас просто нет другого выхода. Вопрос в том, чего хотите добиться вы. Чем вам мешают ваши воспоминания? Скорее всего, они являются этакой фальшивкой – какой-нибудь естественной реакцией подсознания на драматические события в детстве, если верить старику Фрейду.
   – Вот в этом я и хочу разобраться! – рассудительно произносит она. – Я бы относилась к своим странным снам так же, как и вы, если бы не некоторые удивительные совпадения. Они не дают мне покоя.
   – Совпадения? Какие конкретно? Между увиденным во сне и реальной жизнью? Знаете, это становится интересным, поскольку к совпадениям можно применить логику, а она – единственный инструмент для решения подобных задач. Расскажите подробнее о своих видениях, если, конечно, это не очень личное.
   – Это очень личное, но я расскажу. Мне кажется, вам можно доверять.
   Да, дорогая, а что тебе еще остается! Теперь ты просто обязана мне довериться, ведь наши отношения – это музыка, меняющаяся от тревожной увертюры Вивальди к драматическому вагнеровскому финалу. И по мере ее звучания нам нужно пережить все времена года и все оттенки человеческого воображения, чтобы прийти наконец к пониманию своего предназначения. Предназначение – продолжение мифа, родившегося во времена, когда еще не было сознания, а мифы – хрупкие кости скелета истории, формирующие на себе сочную плоть настоящей жизни. Мифы сохраняются в поколениях, оставаясь скрытой основой любой мотивации. Но сознавая это и создавая свой собственный миф, ты становишься жрецом, приносящим языческим богам достойную их жертву!
   – Мне иногда снятся сны, в которых я вижу эпизоды из прошлых жизней. Само по себе это совершенно невинно, не правда ли? Мало ли что можно увидеть во сне! Но смущает одна странность: последующие сны никогда не противоречат предыдущим, все они связаны единым сюжетом. И из них складывается целостная картина прошлых жизней, причем – что, наверное, логично! – лучше всего вспоминается моя предыдущая инкарнация, где я была замужем за любимым человеком, и у нас был сын.
   – Боюсь, даже такие странные сны ничего не доказывают. Сон – это фантазия, и ваши видения показывают лишь то, что она у вас богаче, чем у остальных.
   – Да, я тоже так думала, но не так давно случилось нечто такое, что изменило мою точку зрения, – сообщает Апрель многозначительно.
   – Думаю, вам лучше рассказать подробнее, – предлагаю я как можно доброжелательнее.
   – Это случилось в прошлом году. Мы с моим мужем – гражданским мужем! – отправились на Бугаз отдыхать. И там случилась забавная вещь. Я почувствовала удивительное влечение к парню, в гости к которому мы приехали.
   – Ну, это не новость! Такое случается сплошь и рядом! – усмехаюсь я. – Вся мировая литература построена на подобных сюжетах.
   – В моем случае влечение было иного рода! – сообщает Апрель без улыбки. – Поверьте, я очень хорошо разбираюсь в своих чувствах.
   – Полезное качество! Похоже, им владеют все современные девушки!
   – Ну не ерничайте понапрасну, – примирительно просит Апрель. – Мы, дочери Евы, не такие уж плохие, как может показаться со стороны.
   – Ладно, – соглашаюсь я, – тем более что лично вы, по моему мнению, вообще ни на какое зло не способны.
   – Ну как сказать! На самом деле я его причинила достаточно много, причем тем людям, кого больше всего люблю. Проблема в том, что порой сама не осознаешь, как твои слова или поступки могут сказаться впоследствии. Вы понимаете?
   – Думаю, да. Но только мне никогда не приходилось встречаться с тем, чтобы женщина, причинившая мне боль, потом сожалела об этом. Видите, вы все же отличаетесь от других женщин! Какое же зло вы причинили и кому?
   – Разумеется, тому, кого больше всего люблю. Своему мужу. Он тогда очень тяжело пережил всю эту историю. Но, представьте себе, все же смог понять меня.
   «Боюсь, у него не было другого выбора!» – единственная мысль, которая приходит мне в голову. Принимать тебя такой, какая ты есть, со всеми твоими достоинствами и грехами – это плата за обладание. Кто бы решился бросить тебе упрек, зная, как легко тебя потерять! Мужчина, находящийся рядом с тобой, автоматически становится заложником твоего удивительного притяжения.
   – Может быть, и я смогу понять? – спрашиваю тихо.
   – Возможно, но это непросто. Когда мой муж впервые назвал фамилию своего друга – того, к которому мы отправились на Бугаз, – мне вспомнилось вдруг, что это моя фамилия в предыдущей инкарнации. Позже, когда мы уже познакомились, я поняла, что этот парень в действительности – мой сын. Вы не представляете, какое чувство я тогда испытала. Женщина, которой я была в предыдущей жизни, проснулась, и меня захлестнул поток чувства, доселе мне совершенно неведомого.
   – Вы говорите о материнской любви? – интересуюсь осторожно. Психическая неадекватность моей прекрасной спутницы очевидна, но как хочется верить в ее наивную сказку!
   – Да, о ней. – Голос Апрель слегка глуховат, словно село напряжение в питающих ее батареях. – Я умерла, когда моему сыну было всего лишь десять. Но спустя двадцать лет я его снова обрела. Ни одному мужчине этого не понять!
   – Но вот ваш нынешний муж понял.
   – Да, и я ему благодарна. Правда, поначалу, как и вы, он принял меня за сумасшедшую. Может быть, так оно и есть.
   Она высказывает это с горечью, доказывающей, что ей прекрасно известны последствия собственных слов. Но пациенты психушек, насколько мне известно, не в состоянии признаться себе, что они больны. Да, на шизофреничку Апрель не очень-то похожа!
   – Я вам верю! – заявляю твердо, без колебаний.
   – Спасибо! – благодарит она. – Кажется, я разоткровенничалась не зря. Кстати, мой муж тоже мне поверил, но только ему понадобилось куда больше времени.
   – Не стоит его в этом винить. Возможно, со стороны виднее. Но что за зло вы причинили мужу?
   – Ему все время приходится идти по лезвию бритвы, балансируя меж двумя пропастями, таящимися в его собственном мировоззрении. В одной из них его жена – сумасшедшая, нуждающаяся в лечении, а в другой – ясновидящая, умеющая читать свое прошлое. Муж не может принять ни первую, ни вторую версию. К тому же я мало делаю для того, чтобы помочь ему. Скорее, наоборот.
   – Вы закатываете истерики? – удивляюсь я.
   – Нет, что вы! Но иногда я принимаю решения, которые не могу ему объяснить.
   – А себе? Себе вы можете их объяснить?
   – Как правило, да. Мой самый серьезный проступок – я расстроила наш официальный брак. Год назад мы подали заявление – муж настоял, – а я потом пошла и аннулировала его. Он был шокирован, а я, к сожалению, не сумела объяснить ему, что не могла поступить иначе.
   – Почему? Выйти замуж – мечта любой девушки!
   – Разумеется, – нетерпеливо произносит она, – если выходишь за любимого человека. Но посудите сами, в каком я положении. Предположим, у меня и вправду психическое расстройство – это уже плохо, не так ли? К несчастью, возможен и другой вариант – я действительно вижу свои прошлые жизни. И тогда оказываюсь перед страшной дилеммой.
   – Дилеммой? – спрашиваю недоуменно. – Что плохого в том, что вы видите то, что большинству людей просто недоступно?
   – Наверное, ничего. Проблема вот в чем: раз у меня возникли материнские чувства к парню, которого я считаю своим сыном, то не вспыхнут ли снова чувства и к его отцу? Он ведь еще жив, и даже не очень стар.
   Застенчивая улыбка Апрель делает ее совершенно неотразимой, и мне остается только лучезарно улыбнуться в ответ.
   – Не думаю, что здесь есть проблема. Посудите сами, физически вы существуете все же в настоящем времени, и, следовательно, именно в нем ваши чувства реальны. Нынешняя любовь должна быть сильнее той, что сохранилась только в туманных и, возможно, искаженных воспоминаниях. Вы ведь любите своего избранника?
   – Разумеется, люблю! – не задумываясь, отвечает Апрель. Ее слова – легкий укол в сердце, выплеск тревожного чувства утраты, приправленного ядовитым привкусом ревности. Но на самом деле ее ответ ничего не меняет, потому что у нас уже нет пути назад, и стремительность нашего сближения служит тому порукой.
   – Вы не представляете, насколько сильна проекция сознания Маргариты – моего предыдущего воплощения, – продолжает Апрель, не глядя в мою сторону. – Она любила мужа не менее моего, а может быть и более, особенно учитывая то, сколько лет они прожили вместе. Абсолютно счастливый брак, закончившийся полной катастрофой. Ирония в том, что я и есть Маргарита. Двойственность разрывает меня на части, и это тоже может закончиться катастрофой. Я должна все о себе выяснить и только тогда решить, имею ли право выйти замуж.
   – Вы хотите выяснить это во сне?
   – Ну, если вы предложите способ лучше… – грустно отзывается она.
//-- 6 --//
   Наше возвращение не обходится без скандала.
   – Вы опоздали! – зло замечает Лидия, обращаясь к Апрель. В мою сторону она вообще не смотрит, но мне на это плевать. Мне вообще плевать на все мои проблемы, потому что я все еще нахожусь под впечатлением разговора с Апрель.
   Остаюсь в приемной один. Космический пейзаж на противоположной стене уже не кажется холодным, сквозь его темно-синие и голубые мазки отчетливо проступают бело-желтоватые тона солончаковой пустыни. Если сосредоточить на них взгляд, можно увидеть отдаленное будущее цивилизации.
   Но узнать собственную судьбу, согласитесь, еще интереснее! И то, что предыдущая попытка заглянуть на несколько лет вперед закончилась полным провалом, еще не означает, что следует отступиться. Если, конечно, в будущее вообще возможно заглянуть. В сущности, эта процедура чем-то сродни подглядыванию в замочную скважину, вот только итог еще более печальный. Теряя связь с реальным миром, ты перемещаешься в абсолютную темноту невещественного пространства, а потом выясняется, что отсутствие сновидения во время твоего транса – следствие банальной аллергии на наркотик. Смешно, не так ли! Похоже, будущее умеет хранить свои тайны, иначе милая доктор в очках уже сделала бы себе состояние. Что может быть проще – уснуть, накурившись фимиама, а потом проснуться с репутацией провидца. Один-два хода, и ты в дамках, купаешься в роскоши и любви. А если даже и не в любви, то, по крайней мере, в том, что заменяет ее за деньги. Но… мир устроен так, что будущее останется тайной, даже если ты вдыхаешь психотропный дым! Ты никогда не сможешь выйти за границы, очерченные вселенским метрономом, но, может быть, оно и к лучшему! Жить стало бы неинтересно. Впрочем, умереть, наверное, тоже.
   Одергиваю себя: ну что за чушь рождается в моем сознании? Неужели я так возбужден, что теряю контроль над собственным разумом? И контролировал ли я его когда-нибудь?
   Да, слишком много несвоевременных вопросов. Апрель вот-вот уснет, давая мне возможность полностью осмыслить происходящее. Времени остается так мало, что предусмотреть все не удастся. Главное, нельзя позволить Апрель просто взять и уйти, раствориться в иссеченном шрамами пространстве этого – почти как Ершалаим! – ненавистного города, потому что найти ее там уже никогда не удастся. Бедная моя сумасшедшая девочка, почему природа так ненавидит совершенство?! Вспоминая ее трогательные откровения, ловлю себя на мысли, что она стала мне только милее. К несчастью, все ее видения – обычные фантазии деформированного сознания, природа которых ясна и неспециалисту. Но когда ты начинаешь понимать сущность болезни, то одновременно еще больше восхищаешься обаянием Апрель, заставляющим тебя безоговорочно ей верить!
   Теперь, когда тайна ее известна, изменилась ли моя цель? Как относиться к совершенству, оказавшемуся с изъяном? Чувства мои начинают претерпевать удивительную метаморфозу: перестав казаться идеальной, Апрель становится еще более желанной. И пусть я по-прежнему ощущаю себя жрецом, долг которого – принести священную жертву, но во мне уже нет ничего от холодного исполнителя, бесстрастно сжимающего в руке обсидиановый нож. Мой путь – путь искупления, а единственный способ добиться цели – жертвоприношение. Особенность нынешнего ритуала в том, что он является жертвоприношением собственной любви. Завершив этот мучительный обряд, мы с Апрель должны, по всей видимости, поменяться своими предназначениями. И уже не столько мне предстоит выполнить то, что предначертано судьбой, сколько ей, пусть она сама того не ведает, уничтожить меня как самостоятельную личность.
   Рассуждая абстрактно, несложно потерять счет времени. Молодая пара, ничем не примечательная с виду, заходит в холл и рассаживается в креслах. Шушуканье вновь прибывших действует на нервы. Как все-таки неприятны люди, мешающие сосредоточиться! К счастью, появляется врач, и все вместе они скрываются в кабинете. В процедурной Апрель досматривает свой сон в присутствии бдительной Лидии. Туда мне пока нельзя. Несколько минут томительного ожидания, и случай вновь оказывается на моей стороне. Лидия выходит в коридор, осторожно стучится в дверь кабинета врача. Входит внутрь. У меня совсем немного времени. В свете двух настенных плафонов лицо Апрель выглядит неестественно бледным. Подхожу к кушетке, на которой она лежит. Ее дыхание замедленно, руки вытянуты вдоль тела. Касаюсь тонких пальцев Апрель, нежных и теплых. На ее губах улыбка. Наверное, она видит хороший сон. Не устаю любоваться ею, чувствуя себя принцем возле ложа Спящей красавицы. И, как в сказке, не могу удержаться от того, чтобы не поцеловать ее, ведь нас теперь никто не сможет разлучить.
   Но Спящая красавица не просыпается, да и губы ее не отвечают на поцелуй, из чего неотвратимо следует, что сказка остается только сказкой, а жизнь – жизнью. Это неприятное обстоятельство особенно подчеркивается шуршанием медицинского халата за моей спиной. Разумеется, это Лидия!
   – Ее ты не получишь! – произносит она спокойно.
   Оборачиваюсь. Мне не нравится ее холодный взгляд, но… ничего еще не проиграно. Говорю мечтательно, с оттенком сожаления:
   – Не мог удержаться. Она притягивает, как черная дыра.
   – Смотри, чтобы действительно не оказаться в какой-нибудь дыре! Со сроком!
   – Ты не понимаешь меня, Лидия! Поцеловать эту девушку – все равно, что поцеловать икону. Ощущаешь прикосновение к божественному.
   – К божественному имеет право прикасаться только тот, кто этого достоин, – цедит она, – а ты – всего лишь маленький кусочек дерьма.
   – Ладно, поговорим позже! На мой взгляд, ты рассуждаешь в высшей степени примитивно, что недостойно такой умной женщины.
   Она не отвечает, и я, махнув рукой, выхожу в приемную. Неприятная пара успела вернуться и занять диван, поэтому приходится расположиться в самом дальнем от них кресле. Закрываю глаза. К счастью, эти двое молчат, не мешая размышлять.
   Нужно обдумать, как вести себя с Лидией, чтобы она не обозлилась окончательно и не настучала на своего ветреного друга. Мне требуется совсем немного времени, чтобы найти повод встретиться с Апрель снова. Главное – придумать подходящий предлог! Но сделать это так аккуратно, чтобы не возникло ни малейших подозрений об истинных моих намерениях, тем более что требуется-то совсем немного – всего лишь выманить девушку в уединенное место, а уж потом хоть трава не расти! Представляю нож в своей руке – интересно, какое воздействие он окажет в этот раз?! Но сознание подводит, играя со мной злую шутку: в памяти всплывает лицо спящей Апрель, едва освещенное матовыми плафонами. Гротескная картина – принц, не имеющий за душой ничего, кроме терзающей его страсти, и красавица, околдованная злой ведьмой. Чтобы пробудить ее, требуется нечто неизмеримо большее, чем обычный поцелуй. Воображение перемещает мою руку к узкой полоске тела, приоткрывшейся между нижним краем свитера, собравшегося складками на животе Апрель, и поясом ее юбки. Эта полоска – ловушка. Пальцы ощущают мягкий поток тепла, исходящий от поразительно нежной кожи, и замирают. Сердце начинает биться так часто, что только чудо удерживает его на месте, но кровь, тем не менее, странным образом прекращает свой ток по бесчисленным сосудам, и тело застывает, словно сведенное судорогой. Вот только словно ли? Мышцы стягиваются, сдавливая плоть и причиняя невероятную боль. Кажется, я начинаю ощущать хруст костей собственного скелета. В диком напряжении проходит минута, другая, и я готов заплакать, но не столько от боли, сколько от невыносимого чувства одиночества.
   – Вам нехорошо?
   Усилием воли заставляю себя отрицательно мотнуть головой, и девушка, не скрывая сомнения, возвращается к своему спутнику. Какое вам до меня дело, безмозглые твари! Вы же видите, человек страдает, ну так пусть он страдает в одиночестве.
   Я люблю тебя, Апрель, люблю беззащитной!

   Сеанс закончился. Апрель выходит в приемную в сопровождении Лидии и врача. У женщины в очках вид озабоченный, но, как выясняется, это не связано с состоянием пациентки.
   – Отдохните минут десять, – обращается она к Апрель, – и как только я закончу беседу с новыми пациентами, мы сможем заняться вашим сновидением.
   Апрель безучастно кивает, и нас оставляют одних.
   Она задумчива, что не удивительно – девушка только что вернулась из другого, возможно даже более реального мира, чем тот, в котором мы находимся. В глазах ни страха, не сожаления, словно она погрузилась в новый сон – сон наяву. Была ли в ее сновидении хотя бы частица реальности? Спрашивать не рекомендуется, и все же не могу удержаться:
   – Что вы видели?
   – Немногое, – вымученно улыбается она. – И совсем не то, на что меня настраивали.
   – Это было нечто важное?
   Моя назойливость раздражает даже меня самого, но Апрель делает попытку мужественно улыбнуться.
   – Да, нечто очень важное.
   – Но что именно? – робко спрашиваю я.
   Она не спешит с ответом, пытаясь вновь сосредоточиться на своих видениях. Нет смысла торопить Апрель, витающую сейчас в иных мирах, это может вызвать лишь ее гнев. В молчании проходит несколько минут, затем она наконец решается:
   – Кажется, я сотворила главную глупость в своей жизни.
   Не увидев в моих глазах понимания, добавляет:
   – Не стоило вообще сюда приходить!
   – Вы увидели что-то плохое?
   – Ужасное! – подтверждает она. – Хуже не бывает!
   – Что же это было? – продолжаю настаивать я. – Черт с рогами и копытами?
   – Нет. – Она отрицательно поводит головой. – Почему-то вместо прошлого я попала в будущее. В ту инкарнацию, что мне еще предстоит.
   – Расскажите подробнее. Это очень важно. Что вас так обеспокоило?
   – То, что это случится только через сотни лет! – горько признается она.
   – Перестаньте, человечество столько не протянет! – Моя ирония не имеет успеха: Апрель остается серьезной.
   – Оно протянет. Но, возможно, только этот срок.
   Высказав свое мрачное пророчество, она, тем не менее, нисколько не напоминает Кассандру; наоборот, складывается впечатление, что до судьбы человечества ей нет никакого дела.
   – И все-таки, что вас так обеспокоило?
   – Во сне я вновь встретилась с человеком, в которого была влюблена в первой инкарнации. Тысячи лет назад. Но теперь мы оказались в будущем. Разве может такое быть?
   – Во сне может! – бодро заявляю я, старательно демонстрируя уверенность в собственных словах.
   – Это было что угодно, но только не сон! – возражает Апрель. – Не мне вам объяснять, сами знаете.
   – Ладно, вы увидели мужчину, в которого когда-то были влюблены. Что здесь плохого? Вы разочаровались в этом человеке? В будущем он оказался лишь своей бледной копией?
   – Конечно нет! – отвечает она с досадой. – Проблема в другом: я поняла, что на самом деле люблю лишь его! В каждой из инкарнаций я искала кого-то, кто будет на него похож, и находила, но каждый раз это был только суррогат. Горькая правда, не правда ли? Приходишь в какое-то сомнительное место, вдыхаешь жуткий приторный дым, засыпаешь, а когда просыпаешься, понимаешь, что зря проживаешь свою жизнь. Столько мучиться и изводить себя – и для чего?! Если правда оказывается не только шокирующей, но и бесполезной, стоит ли она тех душевных мук, что на нее затрачены? Не слишком ли это большое унижение – знать, что твоя любовь является сублимацией более раннего и одновременно более позднего чувства. Нет, зря я сюда пришла!
   На ее глазах – слезы, но даже заплаканной она остается прекрасной. Осторожно обнимаю Апрель, и она доверчиво льнет к моему плечу, позволяя себе разреветься по-настоящему. И тогда я впервые начинаю верить, что могу ее завоевать.
   Но долго наслаждаться счастьем, удерживая Апрель в своих объятиях, невозможно, ведь любое счастье эфемерно. Вошедшая Лидия застывает у двери, буравя меня ненавидящим взглядом.
   – Ваша очередь! – сообщает она официальным тоном, обращаясь ко мне. Апрель Лидия демонстративно не замечает.
   – Похоже, теперь мне нести свой крест на Голгофу! – замечаю вскользь.
   – Надеюсь, вам повезет больше! – тихо произносит Апрель. – Возвращайтесь исцеленным!
   – Обещаю! – так же тихо отвечаю я, не отрывая от нее взгляда.
   Не вижу Лидию, замершую за моей спиной, но чувствую, как она закипает. И правда, ее выпад не заставляет себя ждать.
   – Не верьте обещаниям мужчин, дамочка! – резко проговаривает она каждое слово. – Их обещания ничего не стоят.
   – Я так не думаю! – отвечает Апрель Лидии, затем мягко обращается ко мне:
   – Если хотите, я вас дождусь. Возможно, вы тоже будете нуждаться в поддержке.
   Ничего не отвечаю, потому что не могу говорить. Кивнув, отправляюсь в процедурную. Какая девушка! Я люблю тебя, Апрель! Я так люблю тебя, что готов умереть вместе с тобой!

   – Зря ты злишься!
   Мои слова не достигают цели: Лидия продолжает сосредоточенно перебирать коробки и пакеты с лекарствами в медицинском шкафу. Не сомневаюсь, она делает это нарочно, пытаясь выиграть время. Ей хочется уничтожить неверного любовника, но она медлит, а это означает, что у меня есть шанс. Думаю, ее собственный суд присяжных уже вынес приличествующий случаю приговор, но старшина не решается огласить его, терпеливо ожидая последнего слова подсудимого. Что ж, в оправдательной речи мне придется быть очень убедительным, иначе эта женщина разрушит все мои планы. Удивительно, но я вовсе ее не боюсь: сообразительность и интуиция выручат меня и на этот раз!
   На призыв спокойно и непредвзято разобраться в происходящем она не откликается. Делает укол в вену и покидает комнату, так и не издав ни звука. И сразу на смену ей появляется врач, держащая в руках лист бумаги, наполовину заполненный печатным текстом.
   – Вот, подпишите, что проходите процедуру добровольно! – говорит она, протягивая бланк, а затем не без иронии добавляет: – Мы же не знаем, что вы выкинете в этот раз!
   Подписав бумагу, привычно располагаюсь на кушетке. Стеклянный сосуд понемногу заполняется серебристым дымом, предвестником видений и знамений. Жизнь видится прекрасной, хотя и немного неопределенной. В холле ждет Апрель, но эту ночь мне пока еще придется провести с Лидией. Я не питаю к ней ни любви, ни ненависти, поскольку теперь мне безразличны все женщины мира! За исключением одной, оказавшейся на поверку более ненормальной, чем я сам.
   – Куда бы вы хотели отправиться в этот раз? – интересуется врач, протирая очки.
   – В рай! – отвечаю с насмешкой. – Это можно устроить?
   – Можно! – доверительно сообщает она. – Причем даже в том случае, если его не существует.

   Просыпаюсь с поразительно ясной головой; тусклый свет плафонов мерцает, будто доходит в комнату с отдаленных звезд. Силюсь вспомнить свой сон, но это – пустая трата времени, похоже, мне вновь удалось удивить научный мир невосприимчивостью к фимиаму. Впрочем, последствия его наркотического воздействия налицо: секундная стрелка перемещается по циферблату настенных часов так медленно, словно она ухитрилась уснуть вместе со мной.
   Нет ни Лидии, ни ее начальницы; комната вроде бы пуста, и все же в ее замкнутом объеме ощущается незримое присутствие живого существа. Ловлю на себе взгляд, проникающий из пустоты – той полной безнадежности пустоты, в которую тесное помещение процедурной завернуто как в кокон. Возможно, этот взгляд – порождение одурманенной фимиамом фантазии. Но… медленно обернувшись, убеждаюсь, что в комнате я и вправду не один. Мальчик лет двенадцати, одетый более чем странно – скорее во вретище, чем в хитон – занимает ветхое кресло в углу. Он неподвижен, как дремлющий на ветке филин, и хотя его глаза прикрыты, мне известно, что он различает каждое мое движение. Присутствие постороннего неприятно, поэтому тон мой резок:
   – Что тебе тут нужно?
   Он не снисходит до ответа, но на тонком его лице появляется улыбка, которую я не могу объяснить. Может быть, паренек тоже обкурился фимиамом?
   – Кто ты такой? – спрашиваю настойчиво.
   – Разве это важно? – интересуется он неожиданно мелодичным голосом. – Куда важнее выяснить, кто такой ты!
   – Так мы ни к чему не придем! – замечаю осторожно. – Разве не я задал вопрос первым?
   – И что с того? Что есть вопрос, как не скрытый ответ? Спрашивая, кто я, ты на самом деле знаешь истину, но не соглашаешься признать ее, потому что она слишком проста для понимания, но слишком сложна для объяснения.
   – Ты не мог бы изъясняться не так витиевато, мальчик? – Моя убийственная ирония нисколько его не задевает. Он ухмыляется, но до ответа не снисходит.
   – Послушай, – говорю ему тихо, – мне это все не нравится. Представь себе: ты просыпаешься после очередного эксперимента над твоей неустойчивой психикой, но вместо врача или медсестры видишь кого-то, кто здесь вообще не должен находиться. Отвратительно уже то, что этот хваленый фимиам никак на меня не действует, но, согласись, я мог бы, по крайней мере, рассчитывать на внимание медперсонала, а не постороннего лица. Тем более, столь далекого от совершеннолетия!
   – Возраст – весьма условное понятие! – глубокомысленно замечает мой собеседник. Да, самоуверенности ему не занимать!
   Помедлив, мальчик многозначительно сообщает:
   – К тому же я – вовсе не постороннее лицо!
   Намекает, очевидно, что он сын нашей милой докторши. Или – бери выше! – даже самого доктора Левина. Честно говоря, мне плевать, чей он отпрыск, лишь бы не Лидии. Не удивлюсь, если выяснится, что она его специально прислала!
   А паренек и не думает угомониться. Насмешливо глядя в мою сторону, продолжает:
   – Что меня особенно позабавило в твоей речи – слово «просыпаюсь»! С чего ты взял, что уже не спишь?
   Его попытка покуражиться даже импонирует, поэтому мой ответ звучит снисходительно:
   – Разумеется, я не сплю. Думаю, мое сознание достаточно ясно, чтобы не дать себя обмануть. В своих высказываниях и действиях мне удается сохранить свободу воли, что вряд ли возможно во сне.
   – Глупости! – морщится паренек. – Сон под влиянием фимиама – это не обычный сон, а такая же реальная иллюзия, как и сама жизнь. В сущности, они – две грани одной геометрической фигуры, обладающие зеркальной симметрией. Как ты собираешься различать их, если порой это не под силу даже мне?
   Судя по всему, ему нравится морочить голову собеседнику, причем юный мой оппонент бессовестно пользуется тем, что со сна я соображаю далеко не лучшим образом. Не исключено, что у маленького извращенца просто такое хобби – издеваться над пациентами в момент, когда они только-только проснулись и не в состоянии ответить достойно. Возможно, этот фокус помогает ему поднять собственную самооценку.
   – Конечно, – назидательно продолжает мальчонка, – при желании найти отличия между иллюзией и реальностью все же возможно. Вот один из примеров: во сне, даже целительном, время течет иначе, и это невозможно не заметить.
   Скосив глаза на циферблат настенных часов, тупо наблюдаю, как секундная стрелка необычайно медленно переползает от деления к делению.
   – Ну вот, – удовлетворенно замечает паренек, – взгляд в правильном направлении – это шаг к познанию истины!
   – Ты не мог бы заткнуться? – не очень вежливо предлагаю я.
   В конце концов, причиной замедленного хода часов может быть, например, пониженное напряжение. Кстати, не сам ли юный террорист это устроил?
   – Вижу, ты все еще сомневаешься! – нетерпеливо восклицает он. – Поверить в очевидное всегда непросто.
   – Я вот сейчас встану и уши надеру!
   Мой тон пареньку, конечно, не по нраву, но он этого не показывает. Смотрит на меня снисходительно, а потом невозмутимо замечает:
   – Давай, попробуй!
   Маленький ублюдок прекрасно знает, что делает: я и пальцем не могу пошевелить. Похоже, у него накопился богатый опыт общения с пациентами клиники. Ладно, сдаваться рано, попробуем подобраться к противнику с тыла.
   – Э, да ты ловкач, юноша! Небось, батарейку в часах поменял на разряженную?
   – В этих часах нет батарейки! – охотно поясняет он. – Они работают от сети. Если присмотришься внимательнее, увидишь на стене провод.
   Провод на стене действительно наличествует, но вряд ли это что-то доказывает. Разве только одно – парень начинает раздражать по-настоящему. Ужас как хочется надавать ему по шее, но он, похоже, все предусмотрел: мне по-прежнему не удается пошевелить ни рукой, ни ногой. Проклятый фимиам!
   – Дело вовсе не в фимиаме! К твоей обездвиженности наркотик не имеет отношения! – доверительно сообщает мальчик. – Ты просто не хочешь рассуждать здраво и потому ищешь отговорки.
   – Да я никогда и не стремился рассуждать здраво! Здравомыслие – удел большинства, а я к нему не отношусь! – заявляю не без гордости.
   – Конечно, – соглашается он, – но ты не относишься и к меньшинству. Твоя проблема – одиночество!
   – Не тебе об этом судить! – резко возражаю я. – Скорее всего, это твоя проблема!
   – Может быть да, а может быть нет! В любом случае, ты высказал мудрую мысль. Наша трудность всегда будет заключаться в том, что я могу понять тебя, а ты меня – нет.
   Пожалуй, для мальчика он слишком велеречив. Складывается впечатление, будто ему заранее известно все, что я намереваюсь сказать. И это тонкое артистичное лицо! Что за странный тип! Может быть, он – карлик, внешне выглядящий как ребенок? Уж не мой ли облаченный властью недруг прислал его, надеясь, что со сна я проговорюсь о чем-то существенном?
   – Ты ошибаешься! – спокойно говорит он. – Я никому не подотчетен.
   Это что – ясновидение по Мессингу? или иной подобный фокус? Вот ловкач! Может, он научился читать мысли по выражению лица?!
   – Тебе пора уже обо всем догадаться! – замечает он. – Иначе диалог теряет смысл.
   Следуя за его рассеянным взглядом, подмечаю, что стрелки часов уже почти совсем остановились. Стена вокруг циферблата погрузилась в густую тень, и в ее безграничной глубине зажглись первые звезды. Проходит минута, другая. Я теряю время, пытаясь разгадать происходящее, и вдруг понимаю, что потерять время, если оно остановилось, невозможно. Только после этого остроумного умозаключения в моей одурманенной фимиамом голове рождается, наконец, простое объяснение происходящему. Поднимаю руку, сразу утратившую неподвижность, и, погрозив мальчику пальцем, не без гордости сообщаю:
   – Ладно, я догадался! Ты – плод моей фантазии! Черт побери, неужели я все еще сплю?!
   Его смех так заразителен, что невольно начинаешь чувствовать себя проигравшим. Но нет, победа на моей стороне: небрежно кивнув, паренек неохотно признает, что я прав.
   – Поздравляю, ты сделал важный шаг! – напыщенно произносит он. – Но пока нашел только половину ответа.
   – Да ладно тебе! Не старайся унизить меня, мы оба понимаем, что в действительности ты не существуешь, а я беседую сам с собой.
   – И да и нет! Подумай, разве не может нечто находиться внутри тебя и одновременно вовне? В таком случае, разговаривая с собой, ты можешь обращаться к чему-то большему, чем ты есть сам.
   – То есть к тебе! – Мой ирония в который раз остается неоцененной, мальчик не улыбается. Мысль, которую он упорно пытается мне внушить, на редкость проста: я удостоен внимания некой высшей субстанции. Ирония в том, что, поселившись в моем мозгу благодаря действию фимиама, она ведет теперь со мной нравоучительный диалог.
   – Можно взглянуть на это и так! – подтверждает мою догадку паренек. – И что? Ты готов к диалогу?
   – А почему бы и нет! Что, вообще-то, от меня требуется? – отвечаю с достоинством. – Какие вопросы тебя интересуют?
   – Твоя дальнейшая судьба – вот главный вопрос. И требуется от тебя для равноправного диалога лишь одно – вера! Уверуй, что я существую независимо от твоего сознания, и ты сможешь измениться!
   – Предположим, уверовал. А потом, когда проснулся, взял да и послал свою новоприобретенную веру подальше. Что на это скажешь?
   Он смотрит на меня с сожалением. Этот взгляд, полный сочувствия, искаженное от страдания лицо. Ему что, действительно не все равно? С чего вдруг он стал таким сердобольным?
   – Истинно скажу тебе, веру трудно приобрести, но еще труднее потерять!
   Ловлю себя на мысли, что внимаю порожденному собственным подсознанием фантому как самостоятельной личности. Какая все же чушь приходит в голову! И хотя нет ничего глупее, чем разговаривать с самим собой, продолжаю:
   – Хорошо, предположим, что, проснувшись, я уже не сочту нашу беседу занимательной. И, бодрствуя, посмеюсь над своим сновидением. То есть над тобой!
   – Исключено! – без колебаний отвечает он.
   – Почему же? От осмеяния не защищен никто. Даже такая, скажем прямо, колоритная личность, как ты.
   – И все же ты не сможешь этого сделать! – сообщает он с грустью.
   – Интересно, что есть в природе такого, что способно мне помешать? – интересуюсь с ухмылкой.
   – То, что ты не проснешься.
   Его слова заставляют вздрогнуть. Что за странная реакция на собственный бред, самочинно разгуливающий по закоулкам сознания! Горько улыбаюсь: в этом мире верить нельзя никому, и в первую очередь самому себе. Но беда заключалась в том, что мальчик, развалившийся в кресле напротив меня, не пытался меня обмануть!
   – Лидия? – спрашиваю его тихо.
   Он только кивает головой.
   Вспоминаю укол, который она сделала. Янтарного цвета жидкость, деловито вливающаяся в вену. В прошлый раз раствор был прозрачным. Мне тогда удалось выжить. Какой препарат Лидия набрала в шприц сегодня?
   – Почему она это сделала?
   – Думаю, ты сам способен дать ответ на этот вопрос!
   – Обычная ревность? – интересуюсь я. – Похоже, все это время она не переставала меня ненавидеть.
   – Женщины не ревнуют из ненависти.
   – Ты меня успокоил! Приятно знать, что тебя убили из любви.
   – Не думаю, что она тебя любила, – говорит он уверенно, но тут же поправляется: – Во всяком случае, так, как я понимаю любовь.
   – Что ты можешь понимать! – восклицаю в сердцах. Но мое обвинение несостоятельно, в конце концов, мы с этим мальчиком одной крови. Добавляю примирительно: – Но ведь нас же что-то с ней связывало.
   – Обычная история. Женщине нужен мужчина, тогда ее собственное существование обретает смысл. Особенно, когда она в отчаянном положении. Но чем сильнее она к тебе привязывается – а у вас ведь все было именно так! – тем более оскорбленной чувствует себя в случае измены.
   – Спасибо за разъяснение! – замечаю с сарказмом. – Но вряд ли одной лишь ревности достаточно для того, чтобы решиться на убийство. В конце концов, Лидия могла поступить проще и эффективнее – сдать меня правоохранителям.
   – Ты не принимаешь в расчет ее гордость. Ей не хотелось, чтобы твой преследователь торжествовал, ведь он предупреждал, что тебе нельзя доверять, а она подняла его на смех. И еще меньше ей хотелось давать показания на суде. А вот сделав инъекцию препарата, вызывающего аллергию с практически гарантированным летальным исходом, она ничем не рисковала. Просто несчастный случай. Ответственным в любом случае будет врач, но врачи всегда выпутываются из таких ситуаций.
   – Она пошла на это, чтобы защитить Апрель?
   – Отчасти да, но главным образом – чтобы защитить себя. Она решила вычеркнуть тебя из своей жизни, и посчитала, что сделать это можно только одним способом.
   – Здорово, когда тебе все объясняют! – Как и раньше, попытка съязвить ни к чему не приводит. Мальчик невозмутимо смотрит мне в глаза, положив ладони на колени, – такой себе образец кротости и благочестия. Но у меня появился наконец аргумент, позволяющий взять над ним верх. – К счастью, ни одному твоему слову верить нельзя.
   – Интересно, почему? – Мелодичность его голоса начинает раздражать.
   – Потому что ты – порождение сна! Я все еще одурманен наркотиком и фактически беседую с самим собой. Могу ли я в таком случае узнать от тебя хоть что-то сверх того, что уже знаю?! Мне неизвестны намерения Лидии, неизвестно, что за инъекцию она сделала. Скорее всего, твоя версия – полный бред, причем – вот ирония! – мой собственный.
   – Ты совершенно прав, – неожиданно легко соглашается мальчик. – Но это – правота логики, а она ничем тебе не поможет. Ты сам загнал себя в ловушку. Ты не можешь доказать, что я существую независимо от твоего сознания, и вместе с тем не можешь доказать обратного. Следовательно, ты не можешь найти ответ на главный вопрос – насколько истинны мои слова.
   – Примерно, так! – подтверждаю я.
   – Вот мы и подошли к тому, что является философской подоплекой мироустройства. Логика, как ты сам убедился, не в силах помочь тебе ни в познании самого себя, ни в познании мира. Нужен другой инструмент, более эффективный, но вся беда в том, что человечество уже почти разучилось им пользоваться.
   – И какой же это инструмент? – спрашиваю с вызовом.
   – Вера!
   Мне понравилось, как он вывернулся. Мне вообще начинает нравиться этот поразительно отчетливый сон, содержание которого напоминает модернистский спектакль.
   – Вера? В наше трудное время это не модно! – восклицаю с усмешкой.
   Но внутреннего собеседника смутить нелегко, и он вновь находит безукоризненный ответ:
   – Время потому и трудное, что все меньшее число людей верит, а все большее – сомневается. Боюсь, человечество рискует потерять почти все, что было дано ему изначально.
   – Кем дано? – криво улыбаюсь я.
   – Самой природой! – скромно отвечает он.
   – Тебе-то какое дело до человечества?
   – Личное, как легко догадаться. Я – отражение сознания всего одушевленного мира, а не только плод твоего воображения. Как ты думаешь, откуда оно возникло, это сознание? – интересуется мой собеседник, и голос его при этом приобретает странное гулкое звучание, словно мы находимся внутри огромного барабана.
   – Откуда возникло? – переспрашиваю я. – Да ниоткуда! Само собой появилось.
   – Само собой ничего не создается, только разрушается. Неужели ты этого не знал? – Мы поменялись местами, теперь уже в его голосе сквозит ирония.
   – Ну хорошо, предположим, я с тобой соглашусь. Допустим, все развивается по некому плану. Мне-то что с того?
   – Мы сделали еще один важный шаг! – Мальчик явно удовлетворен. – Итак, ты согласен, что мы существуем не в мире абсолютного хаоса, и что есть некая сила, способная противостоять всеобщему разрушению?
   – Пожалуй, да! – соглашаюсь неохотно. – Но трудно представить такого паренька, как ты, в роли этой силы.
   – Да, трудно! Чтобы объять необъятное, одного воображения недостаточно, – без тени смущения заявляет мальчик. – Поэтому в человеческом сознании неведомое всегда является в образе того, что ему знакомо, что не может испугать.
   – Иначе говоря, в твоем образе, – подытоживаю я, – поскольку ты, по твоим словам, и есть высшая материя. Только, боюсь, ты на нее не очень похож.
   – Да, но я похож на тебя, а это важнее! – немедленно находится он. – Это поможет понять тебе, что Бог не может существовать отдельно от сознания людей, и как каждый человек становится Его частицей, так и Он становится частицей каждого.
   Паренек дал наконец имя высшей силе, которую якобы представлял, и, конечно, имя ей было Бог. Очень напыщенно, но не очень убедительно. Лично во мне нет ничего божественного, и я спешу об этом сообщить:
   – Не думаю, что во мне есть что-то от Бога! Скорее, я одержим тем, кого зовут иначе. Самокритично, правда?
   – Самокритично? Вот уж не сказал бы, – вздыхает он. – От себя ведь ничего не скроешь, а мы с тобой по определению – одно целое. Но ты ошибаешься в главном: не существует ни дьявола, ни ада!
   – Перестань! – ухмыляюсь я. – Тогда кто же постоянно строит Богу козни?
   – Вы, люди. – Он как никогда серьезен. – А следовательно, он сам.
   – Здорово! – В моем тоне столько яда, что сейчас этот мальчик им захлебнется. – Если ада не существует, значит, я ничем не рискую. Раз моей душе не гореть в пламени, то и раскаиваться ей, согласись, не с руки!
   – Ты неправильно все представляешь, – терпеливо произносит паренек. – Есть нечто худшее, чем гореть в аду.
   – Перестань! Что может быть хуже, чем постоянное страдание! Уж мне-то это известно.
   – Забвение намного хуже, – угрюмо сообщает он.
   С мальчиком вообще происходит нечто странное: лицо его покрывается тонкой сеточкой морщин и как бы размазывается по плоскости, становясь двухмерным. Больше всего он сейчас напоминает старинную икону.
   – Похоже, ты вот-вот одеревенеешь! – злорадно сообщаю я.
   Ответа нет, поскольку губы паренька сомкнулись в скорбно изогнутую линию, а тусклые белила, которыми его образ был набросан на деревянное полотно тысячи лет назад, начали пузыриться и осыпаться. Очевидно, с исчезновением этого призрачного персонажа закончится и мой странный сон. Можно вздохнуть с облегчением и надеждой: я просыпаюсь, следовательно, я существую.
   – На твоем месте я бы не радовался!
   Тот же мелодичный голос, но уже из-за кадра. Он доносится из тьмы, окутавшей противоположную сторону комнаты, и тональность его теперь кажется зловещей.
   – С тобой все в порядке? – интересуюсь я.
   – Со мной – да!
   – Почему же я тебя не вижу?
   – Потому что твое сознание угасает. Ты умираешь, и этот процесс, к несчастью, нельзя остановить.
   Ледяной вихрь пробегает по комнате, заставляя съежиться. Стрелка на часах окончательно застыла. Неужели этот мальчик, вещающий из мрака, в котором завязло мое сновидение, все-таки прав?!
   – Но ведь ты всемогущ! – В голосе моем помимо воли появляются плаксивые нотки. – Что тебе стоит вытащить меня из этого проклятого сна!
   – Я не могу! – сообщает он бесстрастно. – У тебя неправильное представление о моих возможностях. Уясни для начала, что ты не беседуешь непосредственно с Богом, это невозможно в принципе. У Него есть знание и есть воля, но нет доступной тебе речи. Поверь, ты не в состоянии понять Бога, так же как и он тебя, потому что мыслишь образами, масштаб которых ниже порога его восприятия.
   – Но с тобой-то я могу разговаривать!
   – Да, но я всего лишь проекция, виртуальный посредник, спонтанно зародившийся в твоем сознании. Я – это способ Его воздействия на тебя, средство исполнения Его предназначения.
   – Предназначения?
   – Да, предназначение – это то, что ограничивает даже не столько Его возможности, сколько желания. Когда начинаешь по-настоящему сложную партию, то уже не можешь произвольно, просто в силу собственной прихоти менять правила игры.
   Взгляд мальчика, словно материализовавшийся из пустоты, проникает в меня, подобно скальпелю. Пытаюсь храбро улыбнуться, но моя храбрость вместе с моим страхом стекает в отдаленное пространство, с ускорением закручиваясь вокруг уходящей в него оси. А то, что сохраняется в остатке – детское сожаление и осознание бессилия. С горечью замечаю:
   – Отвратительно ощущать себя пешкой на чужой шахматной доске.
   – Это всего лишь оборот речи. Существует нечто, что есть у человека, но отсутствует у шахматной фигуры. Я говорю о свободе воли. Людям она была дана, потому что Господь создал вас по своему подобию.
   – Боюсь, от свободы больше проблем, чем пользы.
   – Это не так, – возражает он. – Без свободы воли все застыло бы. Но в застывшем мире нет течения времени, и поэтому он никому не интересен.
   – Ладно, оставим такую неудобную штуку, как время, тем более что его и так у нас почти не осталось. Ты сказал, что являешься лишь способом воздействия на меня. А какова его цель?
   – Не цель, а цели. Главная уже достигнута. Теперь моя задача – спасти твою душу! – певуче сообщает он.
   Да, миссия достойная, пожалуй, только колокольного звона не хватает! Но нет же, парень, нет! Не все у нас с тобой настолько просто, чтобы так легко от меня отделаться!
   – Богу лицемерие не к лицу! – заявляю вроде бы решительно, но с предательским дребезжанием в голосе. Черт, неужели я примиряюсь с этой дешевой мистификацией?! – Говори уж всю правду, раз мы – одно целое, у нас не может быть тайн друг от друга!
   – Хорошо, – немедленно соглашается он.
   Взгляд из пустоты вновь прокалывает меня насквозь, принося физическое страдание. Мне кажется, этот убивающий взгляд уже сам по себе является объяснением. Объяснением, которое всегда существовало в моей голове. Идеей, которая всегда в ней жила.
   – Да, ты правильно все понимаешь! – Он говорит бесстрастно, как и положено высшему существу. – Первоначальная цель была достигнута, когда Лидия сделала тебе роковой укол.
   – Почему я должен умереть? – спрашиваю сдавленно, потому что воздух отказывается заходить в мои легкие. Удушье? Вновь аллергическая реакция, но только уже смертельная? Неужели все закончится так скучно?!
   – Ты сказал, что у нас нет времени, – произносит он по-прежнему бесстрастно. – Это беда, но это, по сути, и благо, поскольку времени нет сейчас в самом прямом смысле. Для тебя оно практически остановилось, и мы можем общаться сколько угодно. Ты не умрешь, пока не раскаешься или, наоборот, пока не отринешь мой призыв.
   Дышать становится легче. Я могу вновь повторить вопрос:
   – Почему выбор пал на меня? Почему именно я должен умереть?
   – Потому что твой собственный выбор оказался ошибкой. Есть люди, которых называют избранными. Никому не позволено причинить им вред!
   – Лидия – избранная?
   Вспоминаю ненастный воскресный день, когда впервые увидел ее на кладбище. Уже тогда все было предопределено. От судьбы не уйдешь, как ни остерегайся! В сущности, совершая свой акт возмездия, эта женщина была лишь орудием в руках сил совсем иного порядка.
   – Нет, не Лидия. – Похоже, мальчику доставляет удовольствие глумиться надо мной.
   С другой стороны, если избранница небес не Лидия, то многое становится понятным. Произношу облегченно:
   – Как же я сразу-то не догадался! Речь об Апрель, не так ли?
   – Апрель – одно из многих ее имен. Сама же она – отголосок того, что будет, и того, что было.
   – Она говорила, что должна встретить в будущем человека, которого любила в прошлом. Это возможно?
   – Да, но не в буквальном смысле! С точки зрения человеческой – это две разные женщины. С точки зрения Того, Кто все объединяет, – один человек. Пути Господни неисповедимы! Прошлое всегда присутствует в будущем, а будущее всегда присутствует в прошлом. Но Апрель знать об этом необязательно, иначе может нарушиться естественный ход событий. Ей просто не стоило сюда приходить.
   – Не иначе как дьявол снова строит козни! – пошутил я.
   – Еще раз повторю тебе, дьявола не существует. Все просто, бедный человек: нет другого творца твоих бед, кроме тебя самого, ибо ты есть победа, но ты же есть поражение! Господь, дав свободу воли каждому, создал сам себя, но, будучи суперпозицией всех отдельно взятых личностей, перестал быть личностью.
   – Послушай, бесплотное тело, оставь другим эту теософическую галиматью! Скажи лучше, чего ты хочешь лично от меня! Покаяния?
   Он удивлен, и это приносит мне хоть какое-то удовлетворение. Все-таки я сражаюсь храбро… сам с собой. Но разве не такую борьбу вел я всю сознательную жизнь?!
   – Истинно говорю тебе, ты должен уверовать и раскаяться. – Его речь звучит настолько высокопарно, что я не могу удержаться от смеха.
   – А нельзя ли просто раскаяться?
   Он обезоруживает меня тем, что принимает мои слова всерьез. И потому его ответ звучит по-прежнему высокопарно:
   – Без веры настоящего раскаянья нет. В любом человеке всегда идет внутренняя борьба между хаосом и созиданием. Но только уверовав, ты окончательно становишься на сторону созидания.
   В сущности, именно эти слова моего воображаемого собеседника и стали настоящим доказательством подлинности его существования. Ни одна часть моего мозга не сумела бы, как ни старайся, обратиться к другой части с подобным высокомерием, такое было по плечу лишь посторонней силе. Итак, я умираю не понарошку, а на самом деле, и исповедовать меня явился не кто иной, как один из ангелов господних. Мысль эта уже не пугает, но как же горько осознавать, что никогда больше мне не увидеть Апрель.
   – Ты ее увидишь! – сухо заметил Он. – Твоя душа навсегда останется частью сознания этого мира, ибо ты наконец уверовал.
   – Значит, можно уже не каяться? – Даже сейчас я не смог удержаться от насмешки.
   Но провести того, кто тебя неизмеримо умнее, практически невозможно, и Он дает мне ответ, поразительную точность которого невозможно не оценить:
   – Это ты должен решить для себя сам!

   Итак, остаюсь в одиночестве. Мой визави исчез окончательно, растворившись в пустоте мироздания. Он покинул меня, поскольку с его точки зрения дело было сделано. Поверил ли я ему? Сумею ли примириться с замысловатой и могущественной субстанцией, само существование которой до недавних пор казалось нелепицей? Наверное, да, иначе этот противный парнишка не оставил бы меня с легкой душой. Он пропал, растворился в потоках чужого сознания, и что теперь оставалось делать?! Обидеться на весь мир лишь потому, что он устроен иначе, чем мне представлялось?
   Но должен ли я в чем-то каяться?! Раньше подобная мысль мне и в голову не пришла бы. Совершая насилие над женщиной, не задумываешься, почему поступаешь именно так, а не иначе. Казалось, это право дается самой судьбой, причем, с моей точки зрения, оно являлось привилегией. Бессмертна шекспировская строка: О, женщина, имя тебе – вероломство! Возможность одержать над ней верх – своего рода награда за перенесенные страдания. Я оправдывал себя тем, что, мол, таковым уродился, и этого незатейливого аргумента вполне хватало для самоуспокоения! Возможно, таким способом я и вправду искал Бога, но, не найдя нигде, нашел внутри себя. Этот бог был сугубо античным, разнузданным и жестоким, достойным Пантеона, к которому принадлежал. Но с некоторых пор человечество отвергло античных богов. На смену им пришел Он, проповедующий совсем иные ценности. И теперь, уверовав в Его существование, я не могу не уверовать и в Его заповеди. И, следовательно, не могу оставаться тем, кем был. Идущие на смерть приветствуют тебя, Цезарь! – забавно, не правда ли! Не в этом ли истинная причина прозрения, пришедшего так поздно? Прозрения, которое привело к удивительному открытию: чтобы получить прощение, оказывается, нужно сначала простить самому. Я прощаю тебя, Лидия, за сделанную тобой смертельную инъекцию, за твою ненависть и за твою любовь, неразделимые с самого начала! Я прощаю тебя за то, что никогда больше не смогу коснуться руки Апрель и вздрогнуть от статического разряда этого прикосновения! И я надеюсь на то, что когда-нибудь, пусть даже спустя годы или века, ты сможешь простить меня. Ведь на самом деле все зло, что я тебе причинил, проистекало из любви. Той ложно осознаваемой любви, когда причина меняется со своим следствием, и все становится с ног на голову. В сущности, бедный мой разум заблуждался лишь в одном: он полагал, что не существует чувства без взаимности. Женщина, которую я люблю, не может отвергнуть меня по определению – вот удобная концепция человеческих отношений, дающая права добиваться любимой любым доступным тебе способом! Я надеюсь, ты сможешь простить меня, Лидия, потому что твои любовь и ненависть стали лишь ответной реакцией на мое собственное неистовство. Я настаивал, чтобы ты покаялась в своих грехах, а теперь вот каюсь сам. У тебя же еще все впереди. Когда-нибудь – пусть этот день наступит как можно позже! – тебе тоже придется встретиться с мальчиком, живущим как в твоем сознании, так и за его пределами. Хотя, может быть, это будет девочка или пожилая женщина, кто знает? Но кто-то из них обязательно явится, и тогда тебе предстоит ответить на тот же вопрос, что и мне. Будешь ли ты готова к раскаянью, Лидия?
   Почему любовь и ненависть жили во мне вместе? Наверное, до причины можно было бы докопаться, но какое это теперь имеет значение! Мои противоречивые чувства к Лидии исчезли в то мгновение, когда я впервые увидел Апрель. Соприкоснувшись с избранной, ты изменяешь свое будущее, потому что ее неповторимое обаяние превосходит инерцию твоей собственной жизни. Апрель, скольким людям будет еще светить твоя звезда?! В гордыне своей я надеялся, что смогу обладать тобой, интуитивно предполагая, что такое обладание может быть построено только на насилии. Догадываясь, что ты рождена не для меня, я пытался, ничтоже сумняшеся, творить твою судьбу. Самонадеянность никогда не остается безнаказанной! Я прощаю тебя, Апрель, за твое сочувствие и за твою неотразимую красоту! Я прощаю тебя за твое существование и ни о чем не жалею! Ни о чем не жалею, потому что готов отдать за тебя свою жизнь.
   Является ли это раскаяньем, Господи?!

   Стрелка часов стекает с циферблата извилистой струйкой на пол. Свет в процедурной продолжает меркнуть, и этому может быть только одна причина. Я исчезаю, растворяясь в том, чему имя – забвение. Тот, кто дал мне надежду, отбирает ее. Тот, кто хотел раскаянья, не принимает его. Что я делаю не так, Господи? Верю ли сам в то, что был искренним с тобой? Не знаю, но думается, что был. Если Ты ждешь от меня большего, то напрасно, потому что я не способен на большее. Мне не удастся заставить себя встать на колени, чтобы отбивать поклоны. Единственное, на что я способен, – признать Твое существование и согласиться, что моя собственная жизнь не имеет никакой ценности. Достаточно ли тебе этого? Ты ведь знаешь не хуже меня, что, имей я возможность начать с чистого листа, скорее всего, снова повторил бы пройденный путь. А возможно, все было бы иначе. Даровав мне, как и каждому человеку, свободу воли, даже Ты не можешь знать этого, а что уж говорить обо мне! Кто есть я? Вопрос останется без ответа, потому что тот, кому он адресован, не склонен пользоваться привычной для нас речью. Он не на моей стороне, но в этом мире правит неопределенность, и именно в ней и заключается мой шанс. В каждом человеке сокрыты врожденный квант саморазрушения и частица космического сознания, вопрос лишь в соотношении их масс. Прости меня, Господи, но не за дела мои, а за то, что не стал таким, каким мог бы стать! Дай мне своей любви, и тогда, слившись с моей собственной любовью, они смогут навсегда уничтожить ненависть, накопившуюся в моей душе! Любовь и милосердие – вот твое оружие, Господи! Да святится имя твое!
   Дверь в комнату приоткрывается, и полоска света падает на стену, выхватывая из тьмы циферблат электронных часов. Секундная стрелка делает короткий шажок и, помедлив, делает следующий. Время потекло вновь, а это означает, что Господь вновь дает мне надежду. Ничто уже не удерживает мое тело недвижимым, и я могу осторожно сесть, а потом и встать на ноги.
   – Куда я должен идти? – спрашиваю шепотом.
   – К свету! – слышится ответ.
   В коридоре холодно и пол весь в снегу. За закрытой дверью кабинета прячется уставшая от жизни женщина-врач, возле нее сидит Лидия, перебирая истории болезни. Выхожу в приемную и вижу окно, за которым плывут облака, а выше них сияет свет, такой яркий, что слепнут глаза. Где-то здесь, в глубине комнаты, находится Апрель, и одновременно она там, за облаками, но я не вижу ее, поскольку вообще разучился видеть. Иду к свету, отделенному от меня толстым стеклом, и при моем приближении оно рассыпается на тысячу осколков. Чудесный запах хвои и штормового моря врывается в комнату, а следом вплывают шелковистые клочья облаков.
   – Ты готов? – спрашивает Голос.
   – Да! – отвечаю я.
   – Тогда можешь идти.
   Осторожно ступаю на облако, и оно чуть подается под моими ногами. Делаю следующий шаг, и облака выстраиваются лесенкой, ведущей далеко-далеко, туда, где яркое свечение превращается в сияющую точку.
   Из этой точки произошла Вселенная.
//-- 7 --//
   Грузный человек, облеченный властью, допрашивал Апрель словно нехотя. Возможно, это была его обычная манера общения со свидетелями. Задавая вопросы, он не смотрел в глаза, а пристально разглядывал свои сильные руки, словно недоумевая, почему до сих пор не пустил их в ход. Интуитивно Апрель понимала, что есть у него и недюжинный ум, и хорошая выучка, но, даже признавая это, она все равно чувствовала к нему неприязнь.
   – Что-то у меня не складывается, – неожиданно заметил он, когда допрос явно подходил к концу. – Ваш сеанс закончился задолго до… происшествия. Что удерживало вас в холле все это время?
   – Я ожидала… – Апрель запнулась, поскольку ей не хотелось ничего объяснять.
   – Ожидали кого? – настойчиво поинтересовался следователь. – Жертву?
   – Знаете, он не выглядел как жертва! – с вызовом ответила она.
   – Неважно, как он выглядел тогда. – Некоторое время он разглядывал ее в упор, затем снова отвел глаза. – Гораздо важнее, как он выглядит сейчас.
   – Вы меня в чем-то подозреваете?
   – Разумеется, подозреваю, – не задумываясь, ответил он. – Ведь вы последняя, кто видел его живым.
   – Глупости! Я видела этого парня второй раз в жизни. Какой у меня мог быть мотив?
   – Да очень простой. Предположим, он набросился на вас, а вы – разумеется, защищаясь! – толкнули его, причем так удачно, что он вылетел в окно, разбив стекло. Разве не правдоподобная версия?
   – Зачем ему на меня набрасываться? – удивилась Апрель. – Вы бы придумали что-нибудь поумнее!
   – Если я что-то говорю, то отвечаю за свои слова! – многозначительно произнес он. – Парень вполне мог выкинуть что-то подобное. Насколько я знаю, он был законченным маньяком. Настоящим психом.
   – Я этого не заметила, – сухо сообщила Апрель. – На мой взгляд, он просто страдал от одиночества.
   Допрашивающий ее человек никак на это не отозвался. Казалось, он полностью потерял интерес к разговору, что, вообще говоря, соответствовало действительности. Будучи профессионалом, он понимал, что Апрель не имеет к происшедшему никакого отношения, и вместе с тем смутно догадывался, что именно с ней связана настоящая причина смерти его подследственного. Парень, ты не мог пройти равнодушно мимо такой красоты! – подумал он. – Черт побери, ты обязан был вновь затеять свой хоровод!
   Он чувствовал себя обманутым. Красота Апрель не восхищала, а только раздражала этого сильного человека, неожиданно потерявшего в жизни важную цель. Он вспомнил, как появился на месте происшествия. Доктор, уже закончивший свою часть работы, в отдалении курил сигарету. Внутри оцепленного желтой лентой участка образовалось свободное пространство, где находился тот, кого он считал достойным себя врагом. Труп не успел остыть, правая рука, выбитая при падении из сустава и неестественно вывернутая, выглядела как нечто чуждое телу, а из-под раздробленного затылка все еще вытекала кровь. Но лицо почти не пострадало, и на этом лице была такая просветленная улыбка, будто выпавший из окна человек вместо смерти встретил свою первую любовь.
   Покидая место происшествия, он старался не оглядываться: ему казалось, что взгляд мертвеца неотступно следует за ним, и в нем читается откровенная издевка.
   – Ладно, можете идти! – обратился он к Апрель, и она неохотно поднялась с кресла.
   Ей захотелось высказать все, что она думает о своем собеседнике, но делать этого, конечно, не стоило. Девушка вышла на улицу и подошла к оцепленному участку. Тело уже увезли, осталась лишь лужица крови на асфальте. Захотелось заплакать, и только усилием воли Апрель смогла справиться с собой. Она медленно побрела прочь, подальше от безликого высотного здания, внутри которого затаилось отдельное, существующее само по себе пространство – «Сны на заказ». Именно здесь, в чопорной тиши его помещений, произошли события, принесшие в ее жизнь столько сумятицы. Пройдя с десяток шагов, Апрель оглянулась на бетонную коробку, в которой одно из окон на десятом этаже зияло бездонным черным провалом, от изломанного обреза которого расходилась тонкая сетка трещин. Она остановилась, завороженная сходством его с человеческим зрачком. Зрачок этот, казалось, жил сам по себе, открывая переход в некий трансцендентный мир. Постояв с минуту, Апрель отправилась вниз по улице, чувствуя на затылке его пронзительный взгляд.
   Она знала, что больше никогда сюда не вернется.

Плайя де Аро

   Рассуждать о жизни, лежа в луже собственной блевотины, – занятие малоувлекательное, тем более когда жизни этой осталось всего ничего. В подвале виллы мертвая тишина, и лишь гидронасос, намертво вросший трубами в отделанную голубым кафелем стену, изредка включается, наполняя комариным воем кажущееся пустым помещение. Визгливое жужжание электродвигателя отзывается нервным зудом в голове, и без того раскалывающейся от боли, и в резонанс ей ноют ушибы на теле и на предплечьях, но к этому противному ощущению я уже начинаю привыкать. В отсутствии движения есть какая-то непонятная, почти мистическая сладость, и ее томная нега пробивается даже сквозь впившиеся изнутри в кожу болезненные проростки нервных окончаний. Хромированная цепочка наручников, сковавших запястья, опоясывает толстенную трубу, напоминая сцены из американских боевиков: главному герою, получившему уже трепку, полагается теперь чудесным образом высвободиться и устроить ответную трепку захватившим его злодеям. Жаль, что в реальной жизни злодеи, как правило, берут верх. По крайней мере, в тех случаях, о которых мне известно. Наташа, Наташенька, как же впутался-то я в эту историю?! Детектив, мелодрама или комедия ошибок, навороченных всего-то за полтора месяца, несусветная чушь, безысходная, как вся моя жизнь! А ведь еще пару часов назад сидел я на кухне, вызванный срочно с яхты, и беспечно смотрел в окно, а за ним – курортный городок Плайя де Аро с высоты птичьего полета, холмы вдоль побережья да кусок бухты, вместившей малую толику Средиземного моря. И подсвеченные солнцем тучи, закрывшие небо со стороны Барселоны. Да два черных автомобиля на серпантине, соединяющем вершину горы с окраиной городка. С их появлением томительная напряженность, разлитая в воздухе виллы, возросла на десять порядков, превратившись в неприкрытый страх. Боялись все, начиная от управляющего и заканчивая поварихой. Что они знали такого, чего не знал я?!
   Невысокий седой человек, шедший впереди, был, по всей видимости, отцом Дины. Люди, составляющие его свиту, мне не понравились. На таких ребят я насмотрелся в свое время в Одессе: на пляже в Отраде у них был свой уголок, никем не отгороженный, но за границы его никто из посторонних никогда не переступал. У некоторых из парней были мертвые глаза, у других, наоборот, настолько пронзительный взгляд, что от него по телу пробегали мурашки. Впрочем, я их не боялся: кое с кем из этой компании мы еще с детских лет гоняли мяч на спортивных площадках прибрежной зоны, и трогать меня без повода они не стали бы.
   – Этот? – спросил один из сопровождавших, указав пальцем на меня, и управляющий стыдливо кивнул.
   Я даже не заметил, кто из телохранителей нанес мне удар, просто оказался на полу, а белый потолок кухни начал раскачиваться из стороны в сторону над моей головой.
   – Отведите его пока в подвал! – сдержанно распорядился хозяин виллы, и меня тут же подхватили под руки и поволокли к лестнице. Особо не церемонились, бить начали уже по дороге, а внизу взялись за дело по-настоящему. От каждого хука в челюсть голова звенела, как корабельная рында, но еще более неприятными оказались удары в живот: после очередного тычка в солнечное сплетение меня стошнило прямо на лакированный туфель одного из карателей, что вызвало дружный смех у остальных. Никто не собирался давать пояснения, а любая моя попытка вымолвить хоть слово немедленно пресекалась ударом по скуле. Такое на редкость приятное времяпрепровождение продолжалось не менее четверти часа, после чего мое сознание пришло наконец к очевидному выводу, что пора отключиться.

   А начиналось все на удивление хорошо. После внеочередных муниципальных выборов в одесской мэрии в который раз сменилась власть, и процесс этот, подобно волнам от брошенного в воду камня, пошел распространяться по городским подразделениям. Оказалось, что и в управлении культуры чиновники теперь новые: я их не знаю, но они обо мне осведомлены. В кабинете шефа женщина с умными глазами посмотрела устало и, отложив в сторону исчерканный фиолетовыми каракулями тетрадный лист, поинтересовалась:
   – О стипендии Бродского слышали?
   – Откуда? Люди мы провинциальные, невежественные. Чай, не в столицах живем!
   Получить стипендию Бродского – мечта поэта, не меньшая, чем пресловутая «знойная женщина»! Любоваться два месяца итальянскими красотами за чужой счет, – что может быть привлекательнее для чувствительной славянской души, обожающей халяву?!
   Взглянув с неодобрением, руководящая особа выдавила из себя заготовленную заранее фразу:
   – Исполком городского совета в целях развития и поддержки литературного процесса принял решение учредить муниципальную стипендию для одесских поэтов, подобную стипендии Бродского. Мы провели творческий конкурс для определения стипендиата этого года, выбор пал на вас.
   Она замолкла, высказав то, что должна была высказать, и явно не желая опускаться до детальных пояснений. Я же был настолько огорошен, что вообще потерял дар речи. После неловкой паузы женщина вновь подвинула к себе недочитанное письмо и сухо произнесла:
   – Подробности узнаете в отделе охраны культурных ценностей.
   Но и у почтенной Светланы Ивановны, одной из немногих чиновниц, уцелевших после кадровой чистки, много выведать не удалось.
   – Никогда у нас ничего подобного не случалось! – заметила она столь сокрушенно, будто учреждение стипендии для местных поэтов сулило одни неприятности.
   – Интересно, с чего это мэрия так расщедрилась? Насколько я понимаю, поэзия депутатам до фени.
   Замечание мое показалось даме хамским, но, поморщившись, до ответа она все же снизошла:
   – Исполком своих денег не дал ни копейки, постарались меценаты.
   Оказалось, что кому-то из местных богатеев пришла в голову мысль, копируя замечательное деяние Иосифа Бродского, отправить одесского поэта в дальнее зарубежье, дабы он ознакомился там с красотами природы и достижениями цивилизации. Выбрана была Испания: жизнь в тех краях дешевле, чем в Италии, что позволяло существенно на проекте сэкономить. Удивительно, но, как и подвизавшиеся на ниве муниципальной культуры чиновники, никакой радости от этой затеи я не испытывал. Подумалось сразу о Наташе: как же мне прожить-то без тебя эти два месяца, милая?! Тянул две недели, а потом не выдержал и во время очередного конспиративного свидания в любимом нашем кафе спросил:
   – Я тебе не надоел еще?
   Так и не привыкнув к глупой моей иронии, она ответила серьезно:
   – Не надоел и не надоешь.
   – Жаль, а то меня на пару месяцев отправляют в места не столь отдаленные. Раньше проштрафившихся поэтов в Одессу ссылали, Пушкина, например, а теперь все наоборот. Власть мельчает.
   – И что они хотят?
   – Послать меня подальше.
   – По конкретному адресу или вообще?
   – В Испанию.
   Она оживилась.
   – Правда?! Рассказывай!
   – Исполком учредил стипендию для поэтов. Два месяца в Барселоне или Мадриде на всем готовом. В общем, мечта, претворенная в жизнь!
   – Ты не рад?
   – От счастья места не нахожу!
   – Что тебя беспокоит?
   – Не хочется мне уезжать, Наташенька!
   Наверное, в ее глазах выглядел я большим капризным ребенком, поэтому спросила она терпеливо и нежно, как и полагается заботливой матери:
   – Почему, милый?
   – Не представляю, как прожить эти два месяца. Я либо тебя потеряю, либо себя.
   Ее глаза немедленно увлажнились.
   – Дурачок ты мой, дурачок! Для любящей женщины два месяца разлуки – пустяк! Зато как приятно лишний раз убедиться в том, что твой избранник такой талантливый!
   – Счастлива избавиться, вот и все объяснение!
   Проходившая мимо официантка застыла у столика, намереваясь, судя по всему, дослушать историю до конца, да только Наташа взглянула на нее столь выразительно, что девушку как ветром сдуло.
   – От тебя не избавиться так просто, не беспокойся! – Она вновь была серьезна.
   – Ладно, еду! – сдался я.

   Быть поэтом не так уж и здорово, но излечиться от этого на первый взгляд безобидного заболевания практически невозможно. Когда-то – и пяти лет не прошло! – мне удалось окончить физфак со вполне сносными оценками, но по специальности я не проработал ни дня. Физик во мне если и не умер, то уж точно впал в летаргический сон курсе примерно на третьем, когда в моих конспектах рядом с математическими выкладками начали появляться стихотворные строчки. Чтобы быть ближе к поэтическому ремеслу, по окончании университета я отправился искать занятие по сердцу, но попасть в штат отдела культуры, имеющегося в любой уважающей себя газете, оказалось не так просто. Редакторы, словно сговорившись, со вздохом откладывали в сторону мой новенький диплом, не забывая завершить это рутинное действие одной и той же фразой:
   – Вот если бы у вас было филологическое образование…
   И все же мне повезло, причем в наиболее крупном издании, куда я отправился в последнюю очередь, полагая, что устроиться на работу в столь солидный орган печати уж никак не легче, чем в МИД. Редактора на месте не оказалось, и меня направили к весьма бойкой старушке, руководившей вожделенным отделом. Не нарушая традицию, она долго вертела в руках мой злосчастный диплом, а потом неожиданно сообщила:
   – Вакансия-то у нас имеется, но в штат вы сможете попасть только после испытательного срока. Постарайтесь показать себя с лучшей стороны.
   Как выяснилось на следующий день, ларчик открывался просто: по прихоти ли редактора или по какой другой причине, но отдел культуры в газете оказался совмещенным с отделом науки. Мой диплом физика пришелся как нельзя кстати, поскольку уважаемая моя начальница, окончив в свое время Литинститут, о техническом прогрессе представление имела самое смутное, но, обладая весьма воинственным характером, коллег-журналистов, пишущих на научные темы, выживала с поразительным постоянством. Впрочем, со мной ей воевать так и не пришлось. Тому было две причины: во-первых, даже в трудном подростковом возрасте был я парнем совершенно не конфликтным, а с годами стал и вовсе относиться к жизни философски. Ну а во-вторых, намаявшись с трудоустройством, работой своей дорожил и на рожон не лез, оппортунистки соглашаясь со всеми сумасбродствами дражайшей Нинель Петровны. Литературный вкус моей непосредственной руководительницы выглядел абсолютно архаичным, но имел безупречную внутреннюю логику: в печать она пропускала исключительно своих друзей – старую гвардию, средний возраст которой давно уже превысил семьдесят лет.
   Для меня лучшим временем в газете были далеко не редкие случаи отсутствия начальницы на рабочем месте. Нинель Петровна, случалось, выбиралась в командировки в область, но чаще всего причиной невыхода на службу была какая-нибудь банальная простуда. Болезнь у нее никогда не затягивалась, поскольку в качестве лекарства эта достойная женщина использовала в высшей степени эффективное средство – внушительные дозы водки с перцем, принимаемые по многу раз на день. Такой радикальный подход не оставлял вирусам никаких шансов, но, к несчастью, создавал проблемы иного рода. Чтобы выйти из запоя, Нинель Петровне требовалось обычно дня три, не меньше, и все это время мне приходилось выполнять ее обязанности. Когда возникала необходимость, я писал критические статьи и рецензии на спектакли, а один раз даже умудрился протащить в воскресный номер подборку стихов весьма талантливой дамы, работавшей в отделе культуры конкурирующей газеты. По этому поводу меня ждала головомойка от шокированной неслыханным предательством начальницы, но головомойка скорее символическая, чем по-настоящему жестокая, поскольку, как говорится, поезд уже ушел. История эта, кстати, пошла мне только на пользу: спустя месяц или два благодарная дама, воспользовавшись служебным положением, опубликовала в своей газете несколько моих стихотворений, снабдив их хвалебным предисловием. На подобную признательность я вовсе не рассчитывал, но литературный дебют оказался на редкость удачным: мои поэтические упражнения начали без помех принимать и другие издания. Кончилось тем, что однажды меня напечатала даже родная газета, что в одесской окололитературной среде стало настоящей сенсацией. Впрочем, Нинель Петровна не замедлила подлить в бочку с медом ложку дегтя, снисходительно пояснив:
   – Журналист ты слабый, поэт – того хуже, но человек хороший, поэтому мы решили тебя поддержать. Тем более что заработки в газете мизерные, а платить больше нам никто не собирается. Так что остается только моральное удовлетворение.
   Тут уж она попала не в бровь, а в глаз.
   Не знаю, откуда это пошло, но в обществе нашем распространилось мнение, что поэты в материальных благах не нуждаются. Так же как и журналисты, пишущие о культуре. Поэтому в моей квартире, доставшейся в наследство от бабушки, продавленный диван соседствует с поломанным креслом, обивка на котором поизносилась и требует ремонта, а из четырех ножек на колесиках две уже окончательно подломились. Садиться в такое кресло рискованно, но это пустяки; куда хуже, что в ванной текут оба крана, а хитрое устройство для слива воды в унитазе приказало долго жить еще четыре года назад. Мне нравится комфорт, но привести жилище в порядок на скудную репортерскую зарплату, увы, невозможно.
   Правда, пару лет назад меня чуть не повысили. Нинель Петровна после очередной летучки вернулась в отдел задумчивая, что было ей, вообще говоря, не свойственно. Несколько дней подряд она удивляла меня ответами невпопад и полным отсутствием присущей ей разрушительной энергии, а потом решилась на откровенный разговор.
   – Хочешь получить повышение? – спросила в лоб.
   – Кто ж не хочет! – без тени сомнения отозвался я. Но что-то в глазах пожилой дамы заставляло насторожиться: – Или это розыгрыш?
   – Меня увольняют! – ответила она просто.
   – А чего вдруг? Вы вроде трудовую дисциплину не нарушали.
   – Откуда мне знать?! Может и нарушала, в нашем бардаке всякое случалось. Но, скорее всего, главному надоело со мной ругаться, вот он и натравил на меня владельца газеты. Тому-то что, он в нашем деле ни бельмеса!
   – Может, пронесет еще?
   – Нет, вопрос решенный. Велено в течение двух недель подобрать преемника. Сколько я ни размышляла, а кроме тебя рекомендовать мне некого.
   – Почему меня? – удивился я. – Столько есть людей с опытом, со стажем.
   – Ерунда! – отмахнулась она. – С ними я не смогу договориться!
   – Договориться?! О чем? – Мое изумление было таким искренним, что Нинель Петровна рассмеялась.
   – О редакционной политике, о чем же еще! Если я уйду, кто будет печатать моих старичков?! Они в этом городе уже никому не нужны.
   – А их обязательно нужно печатать? – с вызовом спросил я.
   – Конечно, нужно! – неожиданно мягко ответила она. – Люди уходят, а публикации в нашей газете – порой единственное, что привязывает их к жизни. Вы, молодые, кому суждено, пробьетесь и так, а у них шансов уже никаких! Для престарелых писателей признание стоит куда дороже, чем их жалкое существование. Жизнь-то ни у кого не удалась!
   Разговор мы продолжили в кафе на углу, затем на скамейке в парке. К этому времени на каждого из нас приходилось уже граммов по триста водки, что и явилось, в конечном счете, решающим фактором для достижения консенсуса. А спустя две недели мы провожали Нинель Петровну на заслуженный отдых. Провожали заочно, поскольку на фарисейское это мероприятие гордая старушка явиться не соизволила, в последний раз уколов таким образом главного редактора. По окончании короткой церемонии было объявлено, что меня назначили исполняющим обязанности завотделом культуры и науки.
   Свою бывшую начальницу я изредка встречаю в городе. Мы здороваемся, обмениваемся замечаниями о погоде. Когда расстаемся, я всегда смотрю ей вслед. У нее все такая же сухая спина и слегка косолапая походка, седой узел на голове. Да и одежда та же, вот только обувь теперь другая, более растоптанная.
   В редакцию она никогда не заходит.
   Завотделом я проработал ровно месяц. Ничего интересного в этот период не случилось, если не считать того, что однажды в невзрачное помещение отдела ввалился в дымину пьяный поэт-неудачник, известный в городе под кличкой Борода. По неизвестной причине он всегда причислял меня к своим друзьям, и теперь, прослышав о моем возвышении, надумал нанести визит вежливости. На самом деле его, конечно, интересовала судьба собственных виршей, переданных в редакцию еще в бытность моей грозной предшественницы. Подборку эту она, не читая, засунула в шкаф, специально предназначенный для подобного рода макулатуры. Соврав, что стихи хорошие, но печатать их запрещает главный редактор, я только усугубил ситуацию, поскольку Борода немедленно заявил, что готов, невзирая на чин, набить морду любому, кто стоит между его гениальным творчеством и народом. Мои увещевания успеха поначалу не имели, но в конце концов разбушевавшегося поэта удалось-таки успокоить и вывести на улицу. Правда, ему это стоило фингала под глазом, а мне – порванной рубашки. Что ж, в каждой профессии свои издержки!
   И, кстати, я не очень-то и солгал, ссылаясь на «вето» главного: за месяц он пропустил в номер только одну подборку стихов (повезло самому молодому из «старичков», как раз праздновавшему семидесятилетний юбилей) и два крошечных рассказика очаровательной молодой женщины, отказать которой редактор оказался просто не в силах. Но к этому казусу с пониманием отнеслись абсолютно все мужчины редакции, поскольку на руках у дамы – звали ее Светланой – были все козыри, начиная с пары изящных ножек, демонстративно открытых для обозрения, и заканчивая на редкость прелестной мордашкой. Я намеренно начал перечисление достоинств начинающей писательницы снизу, поскольку верхняя ее часть, то есть голова, носила исключительно декоративный характер.
   После выхода в свет рассказов неотразимая Светлана зачастила в редакцию, причем проходила она сразу в кабинет начальства, минуя каким-то образом бдительную секретаршу. Наши неугомонные женщины немедленно запустили сплетню, что дебютантка собирается протолкнуть в газету очередное бессмертное творение, причем для осуществления этой благородной цели намерена воспользоваться старым кожаным диваном, прописавшимся в кабинете шефа еще с советских времен. Но действительность превзошла все ожидания: на очередной летучке главный бодро объявил, что принял решение назначить Светлану завотделом культуры. Новость эта была встречена могильной тишиной и многозначительными переглядываниями. Впрочем, оспаривать приказ начальства никто не решился, и озадаченные сотрудники разошлись по комнатушкам. Меня же редактор попросил задержаться и, дождавшись, когда в кабинете мы остались одни, с необычной сердечностью поведал, что инициатива по трудоустройству Светланы исходила вовсе не от него.
   – Мне-то ты подходишь, да и претензий к твоему отделу никаких, но есть и повыше меня люди!
   – Мэр, что ли? – с вызовом спросил я, испытывая вполне понятную досаду.
   Шеф, к чести его, хамства моего как бы и не заметил, а наоборот, еще более проникновенно пояснил:
   – Друг мэра. Тот, который зарплату нам с тобой платит.
   Ситуация полностью прояснилась: речь шла о владельце газеты. Кем приходится ему Светлана, интересоваться я не стал, но, думается, явно не женой и не дочкой. Сгоряча я собрался увольняться, но редактор, заранее предвидевший такой поворот событий, легко меня переубедил.
   – Уходить не советую. Во-первых, тебя хоть и переводят вновь на низшую должность, но с сохранением зарплаты. Во-вторых, доверить отдел, пусть даже такой незначительный, как ваш, человеку с улицы я не имею права, а у тебя уже есть опыт работы, да и парень ты толковый. В общем, работу делать все равно нужно, а кроме тебя некому. А Светлана… пусть мнит себя начальницей.
   Окончательно я дал себя уговорить после того, как шеф пообещал к сохранению оклада добавить еще и ежеквартальные премии. И пусть я их так и не увидел, но в остальном началась у меня райская жизнь.
   Сработаться со Светланой оказалось удивительно легко, поскольку ни в какие дела вникать она не собиралась, а в редакции если и появлялась, то ближе к обеду, причем задерживаться на работе в ее привычки тоже не входило. Больше того, когда владелец нашего издания отправлялся в очередную зарубежную поездку, что случалось совсем не редко, новоиспеченная заведующая отбывала с ним вместе. Таким образом, работа шла выполнялись в основном без участия Светланы, что всех устраивало. Мои же отношения с ней были и вовсе безоблачными, так как она видела во мне, как ни странно, не подчиненного, а друга. Виной тому стал незначительный на первый взгляд инцидент, имевший место в коридоре редакции однажды поздним вечером. Дама из отдела писем, задержавшаяся на работе, надумала обсудить со мной свежие сплетни. Касались они пикантного положения в газете Светланы, причем говорила дама достаточно громко, справедливо полагая, что в столь неурочное время никто нас не услышит.
   – Мне особенно жалко вас! – фальшиво посочувствовала она. – Вам приходится тянуть лямку за двоих, в то время как она прохлаждается с любовником где-нибудь в Ницце. Это не женщина, а настоящая пиявка! Удивительно, но вы, мужчины, совершенно беспомощны перед такими расчетливыми тварями.
   Мне хотелось поскорее завершить малоприятный разговор, поэтому я промямлил что-то невразумительное и сделал попытку вернуться на рабочее место, за что был немедленно наказан:
   – Вот и вы попали под ее каблук!
   – Ну, знаете! – возмутился я. – Могли бы и что-нибудь более умное придумать!
   Оборвав разговор, я вернулся в скромное помещение нашего отдела, где меня ожидал сюрприз – за моим заваленным нужными и ненужными бумагами столом расположилась Светлана. По какой причине она оказалась в комнате в столь поздний час, осталось загадкой, но сексапильная начальница моя более всего походила в этот момент на мраморное изваяние, с тем, правда, отличием, что в глазах каменных идолов вы вряд ли когда-нибудь увидите слезы.
   – Не обращай внимания, она – дура! – с ходу заявил я. – Мало ли кто чего наболтает от зависти!
   Попытка успокоить оскорбленную женщину успехом не увенчалась, наоборот, после моих слов она разрыдалась уже по-настоящему. Слезы Светлана промокала бумажным платком, оказавшимся у нее в единственном экземпляре, но, к счастью, я вовремя вспомнил о салфетках, покоившихся на полке в шкафу рядом с одноразовыми стаканчиками. Расходный этот материал, остающийся после традиционно задушевных редакционных празднований, непонятным образом скапливался именно в нашей комнате. За четверть часа мы израсходовали все салфетки, но цели не добились. Светлана продолжала плакать – молча, сосредоточенно, – а я не имел ни малейшего представления, что в таких случаях положено говорить. И правда, оскорбление было хоть и серьезным, но вполне логичным с точки зрения любой здравомыслящей сплетницы, а других в природе просто не существует.
   К моему удивлению, Светлана, презиравшая коллег одного с ней пола, на сплетню просто не обратила внимания. Главной причиной ее горя, как мне удалось выяснить, была неожиданная размолвка с состоятельным покровителем. Насколько же непростыми оказались романтические отношения между влиятельным в городе бизнесменом и его очаровательной любовницей! Меня поразило, с какой нежностью отзывалась Светлана о сердечном друге, называя его то «своим солнышком», то почему-то «тигренком». В ласковых этих обращениях, граничащих, на первый взгляд, с пошлостью, не было, тем не менее, даже намека на фальшь. Бедная женщина действительно была без ума от своего повелителя, причем настолько, что уместнее говорить уже не о любви, а об обожании. Миф о «расчетливой твари» рушился на глазах, и я начал относиться к своей руководительнице с гораздо большей приязнью, тем более что за душой у нее имелись и другие замечательные качества, такие, например, как отсутствие чванства и дружелюбность. В Светлане не было ни малейшего озлобления на копошащееся вокруг сообщество недоброжелателей.
   С того вечера мы подружились, что не могло не укрепить мои позиции в газете, но, с другой стороны, вызвало волну кривотолков, поскольку неформальный «женский комитет» редакции классифицировал наше сближение как очередную сексуальную победу ненавистной «твари». Исправить подобную ситуацию невозможно в принципе, и с той поры мне приходится нести гордое звание «подкаблучника», что при моей беспечности не является слишком тяжелой ношей. Кстати, Светлана до сих пор не может взять в толк, почему наши отнюдь не высокоморальные сотрудницы так страстно ее ненавидят. Впрочем, она по-прежнему обращает мало внимания на сплетни, а ее отношения с любовником хотя и переживают иногда испытания, но, тем не менее, никогда не сходят на нет, что косвенно подтверждает их серьезность.
   В какой-то мере я даже завидую этой паре, тем более что собственные мои отношения с женщинами складываются далеко не идеально. Вообще-то, определенным успехом я пользуюсь, но не слишком переоцениваю этот факт, поскольку прекрасно понимаю: работая в отделе культуры популярного издания, нельзя остаться незаметным, особенно в поэтическом сообществе. Тебя печатают другие газеты, а порой и журналы, сотрудники которых прекрасно понимают, что всегда могут рассчитывать на ответную любезность. А когда появляются публикации, то обязательно возникают и поклонницы. Поклонницы, как правило, молоды и наивны, а потому обворожительны. Я назначаю им встречи в дешевых забегаловках, а затем, прогуливаясь в парках или в зеленой прибрежной зоне, мы рассуждаем о творчестве. Время от времени поклонницы напрашиваются в гости, особенно если сами сочиняют стихи. До поздней ночи мне приходится исправлять бездарные творения очередной соискательницы поэтических премий, а потом еще полночи уходит на задушевную беседу за чашечкой кофе. Не знаю почему, но общение с очередным эфирным созданием так меня заводит, что я выдыхаюсь только к утру, когда у поклонницы начинают слипаться глаза и она пытается уснуть прямо за кухонным столом. Отношу ее на диван, а сам устраиваюсь на кровати и отчаливаю в небытие видеть прекрасные сны.
   Но приходит утро – время отрезвления, и жалкий вид моего жилища бросается в глаза даже при сумрачном освещении. Поклонницы, чувствующие себя вдвойне обманутыми, ретируются, отклоняя галантное предложение выпить кофе. Именно в это время, когда остаешься один в опустевшей вдруг квартире, пишутся лучшие стихи. Я – волк, отбившийся от стаи, асоциальный элемент, а одиночество – движущая сила моего творческого процесса.
   Только одна из женщин задержалась в моей жизни, но она никогда не была любительницей поэзии. Она не появляется у меня дома, предпочитая свидания в кафе или у подруги. Изредка, отправив мужа в очередную командировку, она позволяет мне проникнуть в их огромную квартиру на десятом этаже фешенебельного дома, и мы сутки или двое проводим друг с другом, почти не вылезая из постели. Порой мне кажется, что только эти невероятно короткие мгновения и являются нашей настоящей жизнью. У меня нет иллюзий: Наташа никогда не разведется с мужем и не переедет в мой дом, не променяет кипучую свою жизнь на брак, не сулящий ничего, кроме разочарования, брак, время которого будет исчисляться в лучшем случае месяцами.
   Наташа – образец успешной женщины, она – второе лицо в небольшой, но процветающей фирме, а ее муж – достойный человек, полностью доверяющий жене. В общем, идеальная пара, по мнению окружающих. Пять лет счастливого брака, а затем два года раздвоения – встречи украдкой, втиснутые в плотный график производственных мероприятий, томительное ожидание очередной командировки мужа и наконец честно заработанный отгул, взятый на фирме и в семейной жизни, отгул, который позволяет страсти, рвущей наши сердца, выплеснуться наружу. Я знаю, как Наташа страдает от этого раздвоения, ставшего теперь стилем ее жизни, ведь она привыкла все делать правильно и всегда добиваться успеха. И еще я знаю, что виноват в этом я. Нас познакомила Инга – подруга Наташи, работающая на одном из городских телеканалов, – на вечеринке по поводу начала нового проекта, причем в однокомнатную ее квартиру набилось человек пятнадцать, каждый из которых говорил исключительно о своем, не слушая других. Пива было хоть залейся, а из закуски – только соленые фисташки. В общем, я нормально проводил время, беседуя с самим собой, пока не появилась Наташа. Не знаю, каким ветром ее занесло, но атмосфера в комнате изменилась, и из хаоса постепенно возник порядок, причем она, казалось, ничего для этого не делала. Через какое-то время я понял, что не могу оторвать от Наташи глаз. По окончании вечеринки мне удалось найти повод проводить ее домой, но при расставании она отказалась дать номер своего телефона. Я вернулся к Инге и честно признался, что не представляю, как буду жить дальше.
   – Тебе ничего не светит! – объяснила она. – Мы с Наташей дружим с первого класса. Она – отличница по призванию, у нее всегда все правильно. Ей не нужна интрижка на стороне, Наташе такое просто в голову не придет.
   Не знаю, по какой причине Инга сменила гнев на милость, но на следующей неделе она организовала у себя дома «случайную» встречу, где мы с Наташей проболтали друг с другом около двух часов, – правда, впоследствии так и не смогли вспомнить о чем. На этот раз мне удалось добыть ее телефон, и наши свидания стали регулярными – раз в неделю или в две, в зависимости от обстоятельств, потому что тратить на меня времени больше она не могла или не хотела. Мы пили кофе, устроившись на диванчике в неприметном кафе, где на нас никто не обращал внимания. Однажды я не выдержал и попытался поцеловать ее, но она, отстранившись, отодвинулась на край дивана.
   – Наверное, нам не стоит больше видеться. – Она произнесла это спокойно, без эмоций, и внутри меня что-то оборвалось. – Не звони мне больше.
   Наташа направилась к офису, находившемуся всего в четырех кварталах от кафе, а я побрел следом, не зная, как ее остановить. Мы шли порознь, и в какой-то момент мне показалось, что очертания знакомой улицы изменились, а время в ее искривленном пространстве стало настолько тягучим, что в его вязкой массе звуки клаксонов перешли в басовый регистр. Я ускорил шаг, пытаясь преодолеть головокружение, и Наташа, заметив меня, остановилась.
   – Почему ты меня преследуешь?
   Ответа на этот вопрос у меня не было, просто я не мог допустить, чтобы Наташа исчезла, навсегда затерявшись в своем офисе, в роскошной квартире или в десятке других мест, скрытых в неправильной сетке одесских кварталов, – в любой точке мира, принадлежащего сословию успешных и процветающих людей. В этом мире я уже не смог бы ее отыскать, потому что у меня нет кода доступа на его закрытую территорию. Почувствовав мое состояние, Наташа примирительно произнесла:
   – Пожалуй, я погорячилась. Ты ни в чем не виноват, а я… слишком близко приняла все к сердцу. Останемся друзьями.
   – Конечно, – согласился я. – Чего ж не остаться?
   Мы договорились встретиться через неделю, но вечером следующего дня позвонила Инга и поинтересовалась, не хочу ли я увидеть Наташу. Примчавшись по знакомому адресу, я понял, что попал на девичник – обе девушки накачивались коньяком, причем на мужской манер, закусывая его исключительно дольками лимона. При моем появлении хозяйка дома спешно умчалась на работу, пообещав, правда, вернуться через двадцать минут. Разумеется, она не вернулась, а позвонила и сообщила, что задержится не меньше чем на пару часов.
   – Вы сговорились? – поинтересовалась Наташа.
   Ее безучастный тон не предвещал ничего хорошего, и я лишь пожал плечами, но ей не требовался ответ, потому что и так все было понятно. Она отошла к окну и застыла, вглядываясь в темноту. Разлив остатки коньяка по бокалам, я подошел к ней, но она отпрянула, увидев мое отражение в оконном стекле, и мне пришлось поставить бокалы на подоконник, потому что пить в одиночку – последнее дело.
   – Торжествуешь? – едко спросила Наташа.
   – Не очень, – признался я. Повода для торжества не было, наоборот, от ее отчужденности леденело сердце.
   Я сделал шаг, и она вновь отступила назад. Выглядело это довольно гнусно, будто мне нравилось издеваться над ней, и я, отступив, предложил:
   – Давай провожу тебя домой!
   Она кивнула, и мы молча покинули чужое жилье, дверь которого, к счастью, удалось захлопнуть без ключа. Всю дорогу я сдерживался, но у входа в ее подъезд не выдержал:
   – Почему ты меня избегаешь?
   – Ты сам виноват! – убежденно ответила она.
   – В чем?! В том, что не могу без тебя жить?
   Отвернувшись, она порылась в сумочке и достала магнитный ключ. Войдя в подъезд, направилась к лифту, а я последовал за ней, удивляясь собственной настойчивости. В лифте мы не разговаривали, а когда Наташа вошла в свою квартиру, стало понятно, что я ее потерял. Но она вновь прикрыла двери и выглянула на лестничную клетку.
   – Ты разве не зайдешь?
   – Не думаю, что это понравится твоему мужу.
   – Он в командировке.
   Половину стены в огромной прихожей занимало зеркало, и когда мое отражение увеличилось и приблизилось, почти совместившись с отражением Наташи, она отошла в сторону и предложила:
   – Я сейчас сварю кофе, и мы спокойно обо всем поговорим… Ты действительно не можешь без меня жить?
   – Могу.
   – Я так и думала.
   Мы прошли в гостиную, к которой примыкало выложенное плиткой открытое пространство со встроенной кухней и старомодным деревянным столом, выглядевшим болезненно-желтым уродцем на фоне сверкающего пластика и хрома. Казалось, в этом доме он был не менее чужеродным элементом, чем я. Наташа, включив громоздкое устройство для приготовления кофе, достала из шкафчика две миниатюрные чашечки с блюдцами, а затем, не выпуская их из рук, приблизилась и требовательно спросила:
   – Ты сказал правду, что можешь без меня жить?
   – Нет.
   Кофе пили в тягостном молчании, а затем я направился к двери, поскольку было ясно, что время моего пребывания на запретной территории истекло. Мы сухо попрощались.
   В ожидании лифта есть некая фатальность, позволяющая осознать, что от тебя в этом мире ничего не зависит и, следовательно, он тебе ничего не должен. Но если лифт приходит слишком скоро, ты заходишь в кабину, так и не просветлев. Добравшись до первого этажа, я вновь надавил на кнопку с цифрой 10. Вышел на лестничную клетку. Остановился возле знакомой квартиры. Возможно, я простоял бы так всю ночь, но в дверном проеме образовался вдруг узкий просвет. В сущности, это был своего рода пригласительный билет. Оставалось только войти.
   Наташа, ожидавшая за дверью, защелкнула замок и направилась в гостиную, но на середине пути развернулась и, обвив мою шею руками, прошептала:
   – Я надеялась, что ты вернешься.
   Мне оставалось только гладить ее волосы, потому что я не знал, что сказать.
   Так вот это все началось, так и продолжается. Мы встречаемся в разных местах, иногда выезжая за город, но чаще всего пьем чай или кофе в каком-нибудь подвальчике, где на нас точно никто не обратит внимания. Много разговариваем, и мне это нравится, потому что в такие моменты у Наташи счастливые глаза. Во время нашей близости они становятся совсем другими, пугающе темными и бездонными, и я понимаю, что в глубине этой черной бездны скрывается ее неутоленная страсть.
   Наташа по-прежнему не интересуется поэзией, но мои стихи читает охотно. Ей нравится, что я могу написать законченное стихотворение за несколько минут. Она называет меня автоматом по производству стихов – роботом с единственной функцией.
   – Почему ты ни к чему не стремишься?
   Ее вопрос ставит меня в тупик. Чем, в сущности, является моя жизнь? Я штампую, получая более чем скромную оплату, политкорректные заметки о скучных спектаклях и бездарных книгах, что не приносит ни достатка, ни морального удовлетворения. Еще я пишу стихи. Время от времени мне удается протолкнуть поэтическую подборку в тот или иной журнал, но это не вызывает интереса ни у кого, за исключением разве что горстки других авторов, ревниво следящих за успехами коллег. Хороший ли я поэт? Возможно, но таких, как я, в пределах нашей безбрежной отчизны – сотни. Иллюзии, что поэзия в наше смутное время хоть кому-нибудь нужна, давно уже мной утрачены, ведь нынче не раскупаются даже сборники гениальных авторов, что уж говорить об остальных! Мир стал прагматичным и – при всей своей вычурной сложности в мелочах – дьявольски простым для понимания. Обидно, конечно, но таково реальное положение дел, которое ты все равно не можешь изменить, поскольку не знаешь, с какого боку к этому подойти. Но если ты ни на что не годен, рассчитывать на успех не приходится, а с этим трудно смириться, разве что суметь сохранить в душе по-детски наивную веру в собственный талант. Наверное, к этой вере и сводится настоящее предназначение поэта! Теряя ее, начинаешь осознавать, что все остальное не стоило тех лишений, на которые ты сам себя обрек.
   Почему ты ни к чему не стремишься?
   Самое сложное – разобраться в человеке, которого ты знаешь хуже всех остальных людей, то есть в самом себе. Если вдуматься, я не создал ничего путного, даже семьей не обзавелся, а теперь уж и не обзаведусь, потому что векторы наших с Наташей судеб являются по сути своей параллельными прямыми, которые, как известно, пересекаются только в бесконечности. Странно, но, живя такой жизнью, я чувствую себя вполне счастливым. Мне не к чему стремиться, потому что я не хочу ничего сверх того, что имею. В отличие от деятельной и целеустремленной Наташи, я – созерцатель, а не созидатель, и поэтому все, что остается, – сочинять никому не нужные рифмованные строчки и любить женщину, которая никогда не будет мне принадлежать. Сколько может продолжаться такая нелепая история? Не знаю, но, наверное, не дольше, чем человеческая жизнь. И пока она не окончена, мы с Наташей живем ожиданием наших встреч, накапливая в сердцах тайную страсть, а когда встречаемся, она, подобно солнечному протуберанцу, выплескивается яркой и быстротечной вспышкой, до ожога опаляя пространство, внутри которого замкнуты наши души.

   В пражском аэропорту пересадка на Барселону. Пять часов томительного ожидания в растянувшемся на километр здании: и в город не выйдешь, и на месте не усидишь! От скуки принялся строчить стихи, но выходило так нескладно, что даже стыдно стало. Загляделся на снующих вокруг пассажиров: речь в основном русская – средний класс ринулся осматривать достопримечательности Европы. Люди приятные, простые, да только лица все незнакомые, и такая ностальгия одолела по родному городу, что хоть вешайся! А ведь всего лишь несколько часов назад бродили мы с Наташей по Приморскому бульвару, любовались с его высоты утренней суматохой в порту и ленивым движением транспорта возле морского вокзала.
   – Как бы мне хотелось с тобой отправиться! Завидую, ночью ты уже будешь в Барселоне. Обожаю этот город! – Она впервые взяла меня под руку в людном месте, даже комок к горлу подступил.
   Впрочем, ответить удалось достойно, с иронией:
   – Зависть – чувство нормальное, очень человеческое.
   – А я и есть человек! И нервничаю, ведь мы надолго еще никогда не разлучались.
   – Слышал я недавно, что для любящей женщины два месяца разлуки – сущий пустяк! Не помню только, кто автор этой гениальной мысли.
   Она рассмеялась, а в глазах – слезы. И вновь захотелось мне плюнуть с высокой колокольни на испанское мое турне, да только мчащийся на всех парах поезд не остановить, разве что на рельсы лечь, но для этого надо быть совсем уж сумасшедшим! Вот так мы и расстались, в слезах и соплях, что было неожиданностью и для меня, и для Наташи.
   В крохотном сонном аэропорту родной Одессы просидел я более часа, тупо рассматривая сквозь стеклянную стену средних размеров самолет, уснувший на летном поле. Выглядел он, в сущности, таким же одиноким, как и я. Начался дождь, что настроения не добавляло. Две разнонаправленные силы растягивали меня в противоположных направлениях, и хрупкая моя воля была к этому явно не готова. Положение отчасти спасла Елена Сергеевна – еще одна энергичная старушка, волею судьбы оказавшаяся в нашей газете. Собственно, я сам привел ее в редакцию, понимая, что нельзя оставлять отдел на два месяца без грамотного сотрудника. Елена Сергеевна не менее получаса беседовала со мной по телефону, благо у нас один оператор мобильной связи, дотошно выясняя, насколько далеко она может послать Светлану, прочитавшую ей – даме с сорокапятилетним стажем работы в печатных органах – нотацию о профессионализме и этике журналистского труда. Понять ее было можно: интеллект Елены Сергеевны, имевшей, кстати, вид обманчиво-простецкий, намного превосходит мой собственный и уж точно несопоставим с умственными возможностями Светланы. К несчастью, интеллектуалы почти никогда не пользуются благосклонностью журналистского начальства, особенно если они невоздержаны на язык, и толковая старушка по этой причине периодически оказывалась безработной. Поэтому мы без особых проблем договорились, что она заменит меня в редакции на период моего отсутствия, причем не на два месяца, а на три, поскольку я собирался потратить некоторое время после возвращения на описание своих впечатлений от поездки. Выслушав Елену Сергеевну и порекомендовав ей просто не обращать внимания на недалекую начальницу, я откровенно затосковал. Одесский воздух казался сырым и тревожным. И все же…
   А к Барселоне подлетали ночью. Самолет завалился на крыло и потянулся над морем, оставляя за хвостом пунктиры фонарей, окаймляющих побережье, и тусклые пятнышки света на антрацитовой воде – яхты, лодки, рыбачьи сейнеры. После будничной посадки – утомительное плутание самолета мимо множества серебристых крылатых тварей, присосавшихся через гофрированные трубы выдвижных терминалов к остекленным стенам аэровокзала. Документы в Шенгенской зоне не проверяют, и через анфиладу пустых залов мы направляемся к выходу, ведомые более инстинктом, чем стрелками указателей на полу. За пределами зоны контроля, отгороженной металлической стойкой, кучно расположились встречающие, один из них машет мне рукой. Этот господин, опознавший меня по фотографии, живет здесь достаточно давно, он органичен в безликой толпе, теснящейся у выхода, и, заметив его, я сразу испытываю чувство облегчения.
   – Вы Василий Порфирьевич?
   – Да-да! – торопливо отзывается он. Внимательный взгляд на мой рюкзак. – У вас есть багаж?
   – Нет, все мое при мне.
   – Тем лучше, сэкономим время.
   Спускаемся в подземный гараж, заполненный автомобилями. Тут все поражает размахом, вызывая вместе с тем недоумение: разметка парковки выполнена так, что пространства между прочерченными на бетоне синими линиями едва хватает для малолитражки. Мой спутник, остановившись возле скромной «Тойоты», достает брелок сигнализации, и автомобиль мигает нам желтыми глазками указателей поворота. Тронулись с едва слышным жужжанием, причем я готов был поклясться, что двигатель не заводился. Василий Порфирьевич, заметив мой недоуменный взгляд, пояснил:
   – Это гибрид, мотор включится, когда выедем на трассу.
   В маленькой гостинице открыли не сразу; ночной портье здесь и не ночевал, и функции его выполняла белобрысая девочка лет четырнадцати, чья веснушчатая физиономия плохо увязывалась с моими представлениями о каталонках. Она не потребовала ни документов, ни денег, просто вручила ключ, не выказывая ни малейшего желания подняться на второй этаж, где для меня был приготовлен одноместный номер.
   Центральное место в комнате занимала застеленная бежевым покрывалом кровать, а напротив притулились стеклянный журнальный столик и бело-желтое кресло, похожее на половинку сваренного вкрутую яйца. За пластиковой дверью слева от входа скрывался туалет с душевой кабинкой, где все было в исправности, из кранов не капало, а сливное устройство прекрасно справлялось со своей работой, являя тем самым разительный контраст с моей собственной квартирой. Подумалось вдруг, что в таких условиях можно бы прожить и больше, чем пару месяцев, но кольнула больно мысль о Наташе – что она там, бедная, делает?
   – Располагайтесь, отдыхайте, встретимся завтра!
   Дверь за Василием Порфирьевичем захлопнулась с легким щелчком, и вот ведь странная вещь – с его уходом помещение показалось более тесным. Разбросав одежду на кровати, я побрел в ванную, где, в отличие от одесских квартир, из разбрызгивателя в душе даже ночью текла горячая вода.

   Проснуться утром в Барселоне – что может быть приятнее! Жизнь начинается с чистого листа, в ином времени и в ином пространстве, словно списанном с полотен Дега. Выглянув в окно, замечаю, как в десятке метров от меня катит по проспекту красный автобус с туристами, рассеянно окидывающими взглядом местные достопримечательности. Машу им рукой, они улыбаются в ответ, а одна из женщин посылает воздушный поцелуй.
   От созерцания незнакомой заграничной жизни отвлекает вежливый стук в дверь.
   – Готовы к экскурсии? Не разбудил?
   – Спать в таком городе и в такую погоду?! Да это просто грешно!
   Мой гость смеется:
   – В таком случае я – великий грешник! Признаться, не люблю просыпаться рано, но ваш приезд – событие серьезное, и долг выходит на первое место. Идемте, отведу вас на Рамблу, здесь недалеко.
   Если сравнивать Барселону с Одессой, то Рамбла – местная Дерибасовская. Улица, ответвляющаяся от площади Каталонии, ведет к памятнику Колумбу, а там уж и до порта несколько шагов. Из-за толчеи, вызванной обилием туристов, Рамбла мне не понравилась, но тогда я еще не подозревал, насколько важную роль сыграет она в моей жизни. Кстати, местный аналог одесского Привоза – рынок Бокерия – как раз на Рамблу и выходит, но, не сговариваясь, мы прошли мимо ажурных его ворот. На центральной аллее публику развлекали весьма предприимчивые типы: парень, загримированный под Рональдо, искусно жонглировал футбольным мячом, другие изображали мертвецов или вампиров. Особое удовольствие доставил вид человеческой головы, отделенной от тела и водруженной на невысокий постамент: для этого аттракциона специально вырыли скрытое углубление. Удивительно, но большей части туристов безыскусное это шоу приходится по душе, и они охотно расстаются с наличностью, поддерживая тем самым местную экономику.
   В порту не удалось обнаружить ни одного солидного судна, только катера да яхты – настоящее пристанище пассажирских и рыболовецких судов вынесено за город. Налюбовавшись изящными корпусами лодок, я обернулся и замер от восхищения. Украшенная величественными монументами крыша венчала здание на набережной, которое могло быть только королевским дворцом. Смущало лишь то, что испанские короли, насколько я знал, всегда обитали в Кастилии.
   – Давайте подойдем ближе, очень хочется осмотреть этот дворец! – предложил я.
   На мою просьбу Василий Порфирьевич не откликнулся, равнодушно заметив:
   – Это королевские верфи. Зайдите туда сами при случае, внутри выставлена настоящая каравелла.
   Спустя минуту мы оказались возле огромного стеклянного куба – судя по обилию входящих и выходящих людей, торгового центра.
   – Не найдется ли тут места, где страждущего накормят? – поинтересовался я. – Маковой росинки во рту со вчерашнего дня не было.
   – Найдется, конечно. Вы в гостинице-то почему не позавтракали?
   – Не знал, что там есть ресторан.
   – Его нет, но здесь другие порядки, утром вас обязаны были накормить. Это входит в стоимость проживания.
   – Не знал, простите.
   – Ничего, в Испании не существует такого уголка, где вы могли бы остаться голодным.
   И правда, обогнув фронтон здания, мы выходим к открытому кафе, намертво прилепившемуся к возвышавшейся над ним стеклянной стене, подобно тому, как к акульему боку цепляется нахальная рыба-прилипала. Каждое блюдо сфотографировано, поэтому знание испанского не требуется. Из скромности заказываю только салат да пасту с сыром, но порции настолько велики, что одолеть удается только салат, паста остается нетронутой.
   Подошедшая официантка что-то встревожено пролопотала, поглядывая искоса на огромное блюдо.
   – Сеньору не понравилось? – перевел Василий Порфирьевич.
   – Очень понравилось, но сеньор, к несчастью, не рассчитал своих возможностей.
   Девушка заразительно смеется, и я понимаю, что ей не все равно: удивительно гостеприимный народ – каталонцы.
   – Раз уж мы здесь, зайдем в океанариум, он лучший в Европе! – предложил Василий Порфирьевич.
   – Удочки выдадут?
   – Нет, они были бы бесполезны. Да вы сами все увидите! – улыбнулся мой гид.
   Океанариум – огромный бассейн с дном, окольцованным стеклянной трубой, внутри которой возникает ощущение, будто ты и вправду бредешь по морскому дну. Рыбы вокруг хватает: разжиревшие от сытой жизни акулы мирно сосуществуют со своими куда менее опасными соседями. Идиллия, царящая в воде, напоминает субботний вечер в дореволюционном парке, на дорожках которого под звуки духового оркестра почтенные супружеские пары, утомленные беспечной жизнью, описывают круги по устоявшемуся маршруту. Завороженный, наблюдал я за проплывающими над головой скатами: их внимательный и одновременно отстраненный взгляд вызывал в душе настоящий трепет. Наверное, только здесь, среди медленного тока экзотических рыб начинаешь понимать, что в подобном циклическом движении, таком же постоянном, как вращение галактик, и заключены смысл и загадка жизни.
   А этажом выше в отдельном вольере обитали пингвины, веселые и самодовольные. Вот один направился вразвалку к краю искусственной суши и без раздумий бросился в воду. Сквозь стекло, отгораживающее территорию пингвинов от зала, можно увидеть, как в морской стихии неуклюжая птица превращается в умелого пловца: пингвин без труда догнал небольшую серебристую рыбку, и она тут же исчезла в его клюве. Кто ловчей, тот и съел – этот вечный закон природы не знает исключений, из чего неизбежно следует, что гуманизм – всего лишь плод человеческой фантазии.
   На набережной Василий Порфирьевич первым делом разыскал банкомат. Достав из кармана пластиковую карточку, патетически объявил:
   – Теперь поговорим о главном! На эту карточку для вас переведены деньги за первый месяц, а через неделю поступит сумма, предназначенная для полного расчета. Гостиница в Барселоне оплачена до конца недели, после чего вы вправе продлить пребывание или перебраться в Мадрид. Обратный билет у вас на руках, не так ли?
   – Конечно, иначе мне не оформили бы визу.
   – Какое у вас финансовое обеспечение?
   – На мое имя приобрели трэвел-чек на четыре тысячи евро, но потом организаторы попросили его сдать и вернуть им деньги.
   – Все правильно, обмен такого чека, выданного в Одессе, может вызвать здесь некоторые затруднения, поэтому для вас придумали схему с банковской карточкой. По ней вы можете без труда получить деньги в любом банкомате. Умеете пользоваться карточкой?
   – Приходилось.
   – Вот и отлично! На всякий случай я при вас совершу всю процедуру, и если что-то будет непонятно – спрашивайте!
   Он лихо ввел код и указал на цифру, высветившуюся в верхней части экрана.
   – Видите, ровно 2000. У вас есть с собой деньги?
   – Пятьдесят евро. Больше не брал, меня уверили, что определенную сумму я получу на месте немедленно.
   – Так оно и есть. Давайте я для начала сниму пятьдесят евро, а остальными деньгами вы уже будете распоряжаться самостоятельно. И учтите, карточкой можно расплачиваться практически везде, поэтому наличности здесь много не требуется.
   Он вручил мне банкноту и банковскую карточку, и мы зашли в ближайшее кафе отметить это событие. Расплачиваться иностранной валютой было весьма приятно, но смущало то, что я не знал, приняты ли в Испании чаевые.
   – Сдачу вам принесут, отсчитают с точностью до цента, и вы ее обязательно возьмите, но когда будете уходить, оставьте на столе пару евро, больше не нужно, иначе будете походить на нового русского, а их здесь не особо уважают.
   Оказалось, гордые испанцы подачек не любят, но скромная сумма, оставленная клиентом, самолюбия не ранит. Мне такой подход к делу пришелся по душе.
   Возвращались через Готический квартал. Улочки порой такие узенькие, что разминуться со встречными можно разве что боком. В общем, хорошо сохранившееся средневековье, разительный контраст с буржуазной Одессой!
   У гостиницы расстались с Василием Порфирьевичем. Распрощались тепло: получив поручение встретить и разместить в Барселоне одесского лакки-лузера, он вполне успешно выполнил свою миссию, причем доброжелательность его не выглядела фальшивой. Что ни говори, цивилизация накладывает отпечаток на людей! С таким вот хорошим настроением вернулся я в свой номер, отдохнул немного, а ближе к вечеру накатила тоска такая, что хоть в петлю! Хрупкое мое сознание треснуло, не выдержав перемен, и разделилось, выплеснув немалую свою часть на улицу незнакомого города, где по тротуару, отделенному от мостовой пунктирной лентой газона, брели вперемешку местные жители и туристы. Прогуливаясь или направляясь по делу, они шли, не торопясь, не теряя достоинства, и, казалось, были все на одно лицо.

   Неприятности начались на следующий день. Выйдя из гостиницы, направился я к ближайшему банкомату. Мысль, что на моем счету лежит пару тысяч евро, приятно грела душу, но действительность оказалась жестокой: проклятая машина не выдала ничего, кроме надписи «Введите правильный код». После очередной безуспешной попытки получить деньги карточка и вовсе не вернулась, застряв в механических внутренностях банкомата. От отчаяния я ударил несколько раз кулаком по передней его панели, но никакой пользы из этого не извлек. Попробовал успокоиться и пришел к очевидному выводу: добрейший Василий Порфирьевич, записывая код карточки, перепутал цифры. Ситуация катастрофическая, не иначе! Вся имеющаяся в моем распоряжении наличность – десять евро, их в лучшем случае хватит на ужин. Единственный выход – срочно звонить в Одессу и просить Светлану Ивановну связаться с Василием Порфирьевичем или с кем-то еще, кто может помочь выпутаться из щекотливого положения. Но все телефонные номера записаны в моем мобильнике, а он, выключенный еще во время полета, остался в рюкзаке. Бросился я в гостиницу, а там очередной сюрприз: телефона на месте не оказалось. Хуже всего, что я вообще не мог вспомнить, куда его дел, возможно, он был со мной во время прогулки по городу с Василием Порфирьевичем. Несколько минут провел в кресле, тупо уставившись в стену напротив. Положение складывалось незавидное – один как перст в незнакомой стране, без денег, без связи с друзьями и без знания языка. Обратиться не к кому, а как самому себе помочь, тоже непонятно. Попробовал было вспомнить номера знакомых, но понял, что наизусть не помню ни одного. На душе стало совсем муторно: подойдя к окну, взглянул на зловещий город, в который забросила меня судьба, и такое желание возникло выпрыгнуть на вымощенный плиткой тротуар вниз головой, что впору хоть самому себя связать.
   Как ни крути, только один выход и оставался: любыми средствами продержаться в чужой стране два месяца – не в пустыню же я попал! – а там в аэропорт, и прощай, гостеприимная Каталония! Прощайте гордые идальго и черноволосые донны: вернусь я в заполненный черноморской солью и южным солнцем аквариум, имя которому – Одесса, и вновь буду чувствовать себя в его десятимерном пространстве, как рыба в воде. Видишь, Наташа, нельзя нам разлучаться, ангелы небесные лишний раз на это указали!

   Следующий час прошел в мучительных раздумьях – как без знания испанского объяснить, что ищешь работу?! Возможно, и есть в Барселоне наше консульство, но захотят ли они помочь? не ответят ли снисходительно, что спасение утопающих – дело рук самих утопающих? И тут мелькнула спасительная мысль отправиться в порт – портовики обязаны понимать английский! – и попроситься, чтобы взяли на любую работу, лишь бы выбраться из хитрой западни, в которой оказался по неосмотрительности. Направился в сторону порта, но на Рамбле вновь попал в тягучий людской поток, вынесший меня к театру со смешным названием Лисеу. Театр этот хоть и проигрывал в роскоши своему одесскому собрату, но имел, насколько мне было известно, серьезную репутацию. Загляделся я на его правильные геометрические формы и представил уставленную декорациями сцену, а на ней – дородных певцов и певиц, дерущих за хорошее вознаграждение глотки перед почтенной публикой, и тут меня осенило! Действительно, почему бы и мне не заняться подобным бизнесом? Петь, правда, по причине отсутствия слуха не умею, но ведь есть и другие возможности.
   Отойдя в сторону, начал я громко, с некоторым даже надрывом декламировать Бродского, и сразу же в спокойном течении полноводной туристической реки начали возникать легкие завихрения. От общего потока стали отделяться маленькие группки любопытных. Не было ни малейших сомнений, что это – наши!
   – Подайте бывшему члену Государственной думы, а ныне – голодающему одесскому поэту, люди добрые!
   Может быть, и не все в современной России читали Ильфа и Петрова, но к бедственному положению поэта из Одессы равнодушным не остался никто. Через двадцать минут к бумажной купюре в десять евро в моем кармане добавилось еще двадцать мелочью, и я стал относиться к пребыванию в Барселоне с куда большим оптимизмом. К несчастью, мир устроен так, что беда, если уж надумала по-приятельски тебя навестить, никогда не приходит одна. В этот раз она явилась в образе двух затянутых в черно-желтую форму полицейских, целенаправленно пробивавшихся ко мне сквозь толпу со стороны Готического квартала. Понимая, что бизнес мой является совершенно незаконным, я собрался незаметно ретироваться, но был остановлен молодой светловолосой женщиной, прогуливающейся по Рамбле в сопровождении двух спутников.
   – Вы действительно одесский поэт? – поинтересовалась дама.
   – Могу паспорт показать!
   – Что с вами стряслось в этом гостеприимном городе?
   – Потерял мобильник и банковскую карточку. Надо как-то продержаться до отлета домой.
   Диалог прервала скороговорка на испанском: полицейский, судя по жесткости тона, что-то требовал. Блондинка, стрельнув глазами, разразилась ответной скороговоркой, после чего обратилась ко мне:
   – Боюсь, вам нельзя здесь оставаться. Кто-то успел настучать, что вы занимаетесь попрошайничеством. За подобные дела могут не только задержать, но и посадить, а вам вряд ли сейчас это нужно. Идемте с нами, расскажете свою историю! – Она развернулась к одному из мужчин. – Виталий, мы можем чем-то помочь соотечественнику?
   Во взгляде Виталия особой радости не читалось, но деваться парню было некуда. Мы направились к памятнику Колумбу, и по дороге я поведал попутчикам приключившуюся со мной историю. Выслушали они меня внимательно, даже участливо, после чего Виталий поинтересовался:
   – Дмитрий, вы на яхту Бориса Аркадьевича матроса нашли уже?
   – Пока нет.
   – Вот и отлично, теперь он у вас есть.
   – Надо согласовать с шефом, – неохотно отозвался Дмитрий.
   – Я ему сам позвоню и согласую. Сделаем Лизоньке подарок, вы же не против? – Виталий рассмеялся. – У нее свой интерес в этом деле.
   В чем заключается интерес Лизы, выяснилось часа через полтора, когда шикарный белый «Лексус» привез нас в Плайя де Аро. Маленький курортный городок, расположенный недалеко от французской Ривьеры, северной своей частью подступает к живописной горе, облепленной домами приезжих богатеев. Асимметричное здание о трех этажах – собственность московского олигарха Бориса Аркадьевича – возвышалось на самом верху, что косвенно подтверждало высокое положение владельца.
   – Моя мама родом из Одессы, – охотно сообщила Лиза. – У нас там полно родственников.
   – Правда? – удивился я. – Тогда мы обязательно найдем общих знакомых. Все знают, что Одесса – большая деревня!
   – О Москве можно сказать то же самое! – вновь рассмеялся Виталий. Похоже, хорошее настроение никогда его не покидало.
   И мы, действительно, нашли общих знакомых, расположившись за кухонным столом. К концу ужина выяснилось, что тетя Лизы работает в одном из одесских издательств, и я без труда вспомнил суховатую седую женщину, вечно занятую неотложными делами.
   – Это она и есть! – воскликнула Лиза. – Постоянно в работе, даже выйти замуж времени не нашла.
   – Слава богу, твоя мама не такая! – вмешался в разговор Виталий. – Иначе ты бы не появилась на свет, что было бы ужасно!
   – Правда? – кокетливо поинтересовалась Лиза. – Неужели я так много для тебя значу?
   Но Виталия взять голыми руками было непросто.
   – Для меня-то нет! – ответил он, придав лицу выражение серьезное, даже в какой-то мере скорбное. – Но вот этот парень без твоей помощи любовался бы сейчас прелестными видами Барселоны через решетку тюремной камеры, и кто знает, сколько времени ему пришлось бы там провести.
   – Ты, как всегда, прав! – хитро улыбнувшись, проворковала Лиза. – Если только не считать, что это не я, а ты ему помогаешь.
   – Исключительно из уважения к твоей маме. Наталья Васильевна – замечательная женщина!
   – Это я и без тебя знаю! – быстро ответила Лиза. – А вот что ты думаешь об остальных членах нашего семейства? Только про своего собутыльника ничего не говори!
   – Ты так о папе отзываешься?! Да, хороша у Дениса Петровича дочка, ничего не скажешь! – Виталий всплеснул руками, театрально изображая негодование.
   – А кто перед отъездом залил Денису Петровичу трюмы коньяком по самую горловину, так что на следующее утро он даже встать не мог?!
   – Ну, не рассчитали немного, но ведь он иначе тебя в эту поездку не отпустил бы!
   – Я уже взрослая девочка и сама решаю, куда и с кем ехать!
   – Вот так всегда, чуть что – виноват Виталий! – Парень развернулся в мою сторону, демонстративно ища поддержки. – Что скажете?
   – Процитирую вас же: хороша у Дениса Петровича дочка!
   Моя доверительная интонация заставила Лизу вспыхнуть.
   – Вот слова настоящего мужчины! – торжественно произнесла она. – А ты, Виталий, так и не ответил на вопрос!
   – Что я думаю об остальных членах вашего семейства? – Он мечтательно потянулся. – Честно говоря, мне очень нравится твоя сестра!
   – Нет у меня сестры, и ты это прекрасно знаешь!
   – Послушай, ты же не хочешь сказать, что та удивительная девушка, с которой я танцевал танго на вечеринке у Поповых, не была твоей сестрой-близнецом?! – фальшивое изумление Виталия не смогло бы обмануть даже ребенка. – Кто же она тогда?
   – Она – я, или, если хочешь, я – она! Теперь тебе не отвертеться – выкладывай все, что думаешь!
   – О тебе? Но мы недостаточно знакомы, каких-то несколько месяцев! – Он вновь обратился ко мне за поддержкой: – А что скажет поэт? Можно ли узнать человека за такое короткое время?
   – Узнать, наверное, нельзя, а вот полюбить можно. Мне, чтобы влюбиться в Наташу, хватило двадцати минут.
   Виталий снисходительно заметил:
   – Ну, вы здорово от меня отстали… Лиза, сколько длилось танго, что мы тогда танцевали?
   – Минуты три-четы… – она осеклась, осознав подлинный смысл вопроса.
   На лицо Лизы, казалось, надели маску Арлекина – беспомощный, по-детски обиженный ее взгляд не отрывался от безмятежно спокойной физиономии Виталия. И тут девушка сделала то, что привело меня в восхищение: картинно всплеснув руками, она воскликнула, обращаясь к нам с Дмитрием:
   – Скажите, я не ослышалась?! Это действительно те самые слова, услышать которые мечтает любая влюбленная девушка?!
   – Смотря в кого влюбленная! – резонно отозвался Дмитрий. – И потом, что ты у нас-то спрашиваешь, обращайся к тому, кто их высказал!
   – Бесполезно! – торжественно заявила Лиза. – Знаю я уже Виталия! Он сейчас начнет от всего открещиваться и заявит, что недостаточно со мною знаком!
   – Мы и вправду знакомы недостаточно! – снисходительно заметил Виталий, но, увидев гневную реакцию Лизы, вновь обратился ко мне за поддержкой: – Разве я не прав?
   – Правы. Но у вас есть время для того, чтобы лучше узнать Лизу!
   – И как много времени потребуется? – лукаво поинтересовался Виталий.
   – Вы прекрасно знаете ответ! – отрезал я.
   – Сколько же? – спросил Дмитрий, любивший, судя по всему, ясность во всем.
   – До конца жизни.
   Несколько минут прошли в тишине, потому что обсуждать больше было нечего. Затем, грациозно потянувшись, Лиза покинула свое кресло и направилась к выходу.
   – Всем спокойной ночи! – промурлыкала она и исчезла за дверью.
   – Что-то и у меня глаза слипаются! – после недолгой паузы Виталий также направился к двери, причем глаза его не слипались, а блестели.
   – Наконец-то, а то я уже и не надеялся! – облегченно вздохнул Дмитрий, выждав минуту. – Приехали на отдых парень с девушкой, подходят друг другу идеально, а спят в разных спальнях.
   – Только не сегодня.
   – Не сегодня, – согласился мой собеседник. – Но чего тянули, непонятно.
   – А мне как раз понятно. Они с самого начала отнеслись друг к другу очень серьезно.
   Согласившись со мной, Дмитрий достал из холодильника початую бутылку «Смирновской» и разлил водку по стаканам.
   – Бывают случаи, для которых испанское вино не годится! – пояснил он.
   Опровергнуть справедливость этого утверждения нам в тот вечер так и не удалось!

   Проснулся я не рано. Долго не мог понять, где нахожусь: над головой незнакомый светильник от влажного ветерка покачивается, по стене, что напротив кровати, мутные тени мчатся. Может это они в глазах моих бегают? Сообразить ничего не могу, голова раскалывается от боли, да тут еще стук какой-то, не сразу и догадался, что в дверь стучат. Скосил глаза вбок и вижу – дверь нараспашку, а в проеме стоит Дмитрий. Вот здорово, собутыльник мой ночной уже и выбрит, и одет парадно, что значит школа!
   – Пора просыпаться, парень, у тебя сегодня первый рабочий день!
   Выяснилось, что скоро полдень, и Дмитрий вознамерился отвезти меня на яхту. Умывшись, я выбрался в холл и в самом темном углу обнаружил влюбленную парочку. Виталий сидел, откинувшись на спинку глубокого кожаного кресла, а Лиза, уютно пристроившаяся на коленях любимого, нежно гладила ему волосы.
   – Доброе утро! – невнятно пробурчал я и прошмыгнул на кухню.
   Ответа не последовало, поскольку меня просто-напросто не услышали.
   Но если влюбленные не откликнулись на голос, то на запах яичницы отреагировали оперативно. Сначала на кухню заглянул Виталий, затем появилась Лиза, молочно-белая шея которой оказалась украшенной многочисленными фиолетовыми пятнами.
   – Сковородка маленькая, яичницы на всех не хватит! – жизнерадостно поведал я горькую правду влюбленным.
   – Есть хочу! – жалобно сообщил Виталий, обращаясь почему-то к притаившемуся в углу холодильнику, будто накормить гостей завтраком входило именно в его обязанности.
   – Потерпи несколько минут, милый! – нежно отозвалась Лиза. Безошибочный природный инстинкт подсказывал ей, что для создания крепкой семьи любимого следует немедленно окружить заботой, иначе это с успехом сможет сделать какая-нибудь другая женщина. – Я не дам тебе умереть с голоду!
   – Послезавтра нам возвращаться в Москву! – с горестной интонацией возвестил Виталий. – Как не хочется-то! А отпуск заканчивается!
   – Работать никому не хочется! – резонно заметил вошедший Дмитрий, и, взглянув в мою сторону, добавил: – Но придется!
   Выйдя на балкон, зигзагом прорезавший фронтон виллы, мы попали в поток полупрозрачного тумана, за сырой пеленой которого скрывалось все, что находилось от нас дальше двадцати метров. Лишь минутой позже я догадался, что на самом деле гора укутана облаком, плывущим в сторону Франции.
   Спустя четверть часа подъехали к порту. Лодка с названием «Дина» оказалась большим прогулочным катером, покоившимся на спокойной воде меж двух суденышек меньшего размера.
   – Обязанности у тебя простые: раз в неделю эту посудину нужно приводить в порядок. Просто смывать морскую воду, поскольку она вызывает коррозию. Все, что для работы требуется, хранится в трюме.
   Мы поднялись на борт, вернее, перепрыгнули с причала на трап, выдвинутый наполовину с кормы лодки, и уже с него чинно сошли на палубу. Дмитрий, открыв крохотным плоским ключиком стеклянные двери, ограждающие рубку от внешнего мира, впустил меня внутрь яхты. Миновав тесную кухню, спустились на пять ступенек и попали в коридорчик, куда выходило несколько дверей. За одной из них находилась каюта, где мне предстояло провести около двух месяцев. В сравнении с роскошной спальней в носовой части трюма здесь негде было повернуться, и казалось, что крошечное это помещение по уровню комфорта не проигрывает разве что тюремной камере. Впрочем, в моем положении особо крутить носом не приходилось: я приобрел и жилье, и оплачиваемую работу, позволявшие протянуть два месяца на чужбине.
   – Администрацию порта я предупрежу, что ты перекантуешься на «Дине» ближайшее время, проблем с охраной не возникнет.
   – А как насчет жалованья? – поинтересовался я. – Денег у меня только на один день.
   – Будешь получать по двести евро за каждую уборку яхты, а мыть ее надо всего лишь раз в неделю. Так что за месяц набежит восемь сотен. Не слишком много, но с голоду не помрешь.
   – Ясно. Когда приступать?
   – Да хоть завтра! Вот тебе аванс – сто евро, остальное получишь послезавтра, я подъеду, проверю работу.
   – Могу и сегодня начать, делать все равно нечего.
   – Оставь, – снисходительно заметил Дмитрий. – У испанцев так не принято: вот-вот начнется обеденное время. Если ты будешь вкалывать во время сиесты, тебя примут за идиота. В общем, приступай к работе завтра.
   – Нравится мне эта страна! – воскликнул я. – Замечательные люди – испанцы!
   – Люди замечательные, это правда! – поддержал меня Дмитрий. – И страна не хилая!
   Он исчез, вручив для связи дешевый мобильный телефон. Оставшись в одиночестве, через час я чуть не завыл с тоски – так она в сердце ледяными своими когтями впилась, что захотелось бросить все да в аэропорт, зайцем на самолет прошмыгнуть и прямиком в Одессу, а там дом родной и Наташенька моя кареглазая – что мне, кроме вас, нужно-то?!
   Но голод не тетка, хочешь – не хочешь, а с обедом надо было что-то решать, мечтами сыт не будешь. Выбрался я с территории порта и пошел искать подходящую харчевню, благо на Коста-Брава этого добра пруд пруди. Выдумывать ничего не стал, вновь заказал салат с тунцом и в один присест с ним управился. На душе стало легче, и принялся я размышлять над тем, что дальше-то делать. Деньги вроде появились, можно попытаться домой позвонить, да только непонятно, как телефонные номера восстановить. И тут довелось поразиться причудам собственной памяти: номер Наташи всплыл вдруг с самого ее дна с такой ясностью, что можно было поручиться – ни в одной цифре я не ошибся.
   Найти таксофон в Плайя де Аро – не проблема, но на то, чтобы разобраться, как он работает, ушло с четверть часа. Оказалось, позвонить из Испании в Одессу проще пареной репы, нужно только код знать, но вот он-то как раз был мне неизвестен. Пришлось возвращаться на яхту несолоно хлебавши, проклиная себя за то, что не выведал заранее такой важной мелочи. Наташа никаких известий от меня третий день уже не получает, представляю, как беспокоится, бедная!
   Вечером позвонил Дмитрий, поинтересовался, чем занимаюсь, да только ответить было нечего – сидел я на носу лодки и тупо рассматривал проплывающие изредка яхты. Выходили в море только неказистые суденышки с местными ребятами, а роскошные катера, подобные «Дине», мирно спали у причалов. Вывод простой: богатым людям отдыхать некогда.
   Весь следующий день я драил лодку, обильно поливая ее пресной водой из шланга, подсоединенного к гидранту на причале, а к вечеру отправился путешествовать. Пешком, естественно. Путь мой пролегал вдоль побережья в сторону от Франции, до которой, если верить Дмитрию, было рукой подать.
   Шел я вдоль оживленного шоссе, ведущего к Сан-Фелью, и до Сагаро, очаровательной деревушки, раскинувшейся возле врезавшейся под прямым углом в берег бухты, дошагал без затруднений. Здесь было так красиво, что идти дальше расхотелось.
   Добрался я до поворота обводной дороги, повторявшей поверху обрывистый изгиб побережья, и полез вниз, на скалы, где, кроме чаек, ни одной живой души. Да и у них-то, насколько мне известно, наличие души оспаривается, и, видимо, так оно и есть, потому что встретили они меня такими пронзительными криками, будто права на эту территорию только им и принадлежали. Но одессита, закаленного склоками на Привозе, каким-то там птицам не напугать, и я, рискуя сорваться и разбиться насмерть, взобрался-таки на верхушку самой высокой скалы. Внизу плескалась серо-голубая вода, а с противоположной стороны бухты, одетой в кирпичную кладку, приветливо махали мне панамками три девушки в светлых платьях. Отсалютовав им снятой футболкой, я развернулся в сторону дороги, где из двух остановившихся машин высыпали туристы. Пришлось и для этих парней позировать, но, отсняв экзотические кадры, они покидать смотровую площадку не спешили, хотя начинало уже смеркаться.
   Как бы ни было хорошо наверху, но с наступлением сумерек следовало выбираться на берег, иначе время до начала следующего дня довелось бы провести в обществе в высшей степени скандальных соседей. Спускаться со скалы оказалось куда труднее, чем карабкаться вверх, и пару раз, потеряв опору, я чудом не сорвался, но, слава богу, удержался-таки на почти отвесной поверхности. В общем, вылез кое-как обратно на дорогу, а там туристы стоят, улыбаются и о чем-то между собой по-немецки кудахчут. И такое меня зло разобрало: вот ведь гады, выжидали, когда сорвусь, чтобы драматические эти кадры на пленку запечатлеть!
   – Не дождетесь! – крикнул им по-русски, а в ответ услышал:
   – О, нет-нет, мы дождетесь, мы очень обеспокоен были, вы же мог пропасть совсем. Очень, очень опасный место.
   Оказалось, немцы были наши, родные, восточные. Задержались же потому, что опасались за мою жизнь, побоялись оставить бесшабашного парня без помощи, а вероятность того, что она понадобится, была, по их мнению, весьма высока. Пожал я ребятам руки и поблагодарил за заботу, они же в ответ пожелали со мной вместе сфотографироваться, ну а кончилось тем, что спустя четверть часа мы уже сидели теплой компанией в крошечном ресторанчике на побережье и пили пиво, наслаждаясь дружеской беседой. И тут мне повезло: один из немцев учился когда-то в Киеве и приобрел там множество друзей. У него-то я и узнал, как позвонить на Украину, он мне даже свой телефон мобильный предложил, да только, учитывая разницу во времени с Одессой, звонить я Наташеньке не стал – она наверняка дома уже была, зачем зря мужа ее тревожить!
   На прощание прочел я немецким камрадам несколько стихотворений, вызвав горячее с их стороны одобрение. Допив пиво, отправились мои новые друзья дальше, во Францию, забросив меня по пути в Плайя де Аро. Усталый, но счастливый, вернулся я в порт и, забравшись в тесную свою каюту, сразу уснул. Последнее, о чем успел подумать – завтра голос любимой женщины услышу наконец.
   Но утром ждало меня легкое разочарование. Каждая моя попытка связаться с Наташей приводила лишь к тому, что телефонная трубка бесстрастно отвечала:
   – Абонент временно находится вне зоны досягаемости. Пожалуйста, позвоните позднее.
   После третьего звонка я голос этот женский просто возненавидел, но вот только поделать ничего не мог: у Наташи, судя по всему, разрядился мобильный телефон.
   К обеду в порту появился Дмитрий, да не один, а с белобрысым пареньком, лет на пять меня моложе.
   – Знакомься, Роман, с новым нашим матросом! Ты как к поэзии относишься?
   Паренек смутился, но, подумав, ответил рассудительно:
   – Хорошо отношусь. Люблю Пушкина, Лермонтова.
   Судя по всему, знакомство Романа с поэзией ограничилось школьной хрестоматией, но он по этому поводу не комплексовал.
   – Вообще-то мне больше нравятся детективы и фантастика.
   – Отличный вкус! – похвалил его Дмитрий, затем повернулся ко мне: – Ну, что на это скажешь?
   – То же, что и ты! Сам люблю почитать хорошую фантастику, хотя ее и в жизни хватает.
   – Точно! – рассмеялся Дмитрий. – Взять хотя бы твой конкретный случай. Никто не поверит, что я нанял матроса не где-нибудь, а на Рамбле, да еще только потому, что он классные стихи читал.
   – Рад, что тебе нравится Бродский! Не зря, видать, Нобелевскую премию ему присудили.
   – Смотри-ка, а я уверен был, что стихи – твои собственные.
   – Подумай, Дмитрий, будь у меня такой талант, стоял бы я на Рамбле с протянутой рукой?!
   – Да уж, наверное, не драил бы чужую яхту, а шатался бы по морям на своей!
   – Поэты так много зарабатывают? – наивно поинтересовался Роман.
   – Нет, конечно, – ответил ему я. – Но если даже случится какой-то заработок, накоплений они не делают. Приходилось ли вам, парни, слышать о зажиточных поэтах?
   – Да мы, кроме тебя, и не знаем никого! – вновь рассмеялся Дмитрий, доставая из кармана банкноту. – Сто евро, как и договаривались.
   Стрела шлагбаума взмыла вверх, пропуская в порт знакомый белый «Лексус». Выпорхнувшая из авто Лиза легко перепрыгнула на палубу.
   – Пора отправляться! – обратилась к Дмитрию и, подойдя ко мне, положила руки на мои плечи. – До свидания, милый поэт! Вспоминайте нас!
   – Вас невозможно забыть, Лиза! Вы не представляете, как я признателен за помощь!
   – Это мы вам признательны!
   – Мне-то за что? – удивился я.
   – Вы открыли нам глаза.
   – По крайней мере, одному из нас! – добавил подошедший Виталий. – А когда глаза открыты, вырисовывается порой очень приятная картина.
   – У вас и без меня все было бы хорошо.
   – Вы его просто плохо знаете! – усмехнулась Лиза. – Я с этим безумным трудоголиком достаточно уже знакома и догадываюсь, как бы все сложилось. Вернулись бы мы в Москву, а милый мой Виталик тут же с головой в работу и вывернулся бы ужонком, ищи его, свищи! Не так ли, любимый?
   – Ну, не знаю. Вообще-то, намерения у меня были серьезные, но хотелось лучше тебя узнать.
   – Лучшее – враг хорошего! – на редкость уместно вставил Дмитрий.
   – Интересно, сколько тебе времени потребовалось бы? – Лиза не скрывала иронии. – Год? Три? Пять?
   – Время – самый дефицитный товар! – отшутился Виталий.
   – А ты не задумывался о том, что возле меня мог появиться более решительный мужчина, чем ты? И прощай, любимый, начинается новая жизнь! Не могла же я до старости ждать от тебя хоть каких-то знаков любви.
   – Конкурент, между прочим, так и не появился! – рассудительно заметил Виталий. – Чего мне было беспокоиться?
   – Думаю, вы здорово ошибаетесь! – поправил его я. – У таких красивых девушек как Лиза поклонников всегда хоть отбавляй!
   – Что-то я ни одного не видел.
   – Разумеется не видел, – проворковала Лиза. – Ты же все время работал. Да и избавлялась я от них быстро, берегла твою нервную систему. А парни были оч-чень интересные…
   – Вы, Виталий, похоже, здорово рисковали! – со смехом произнес Дмитрий.
   – Да ладно, – не без раздражения отозвался Виталий, – кто не рискует, тот не пьет шампанское!
   – Скажите, Лиза, а почему все-таки, при столь солидном количестве интересных поклонников, ваш выбор пал на нашего дорогого Виталия? – с ухмылкой поинтересовался Дмитрий.
   – Пусть он сам догадается! – Чувствовалось, что Лизу происходящее забавляет.
   – Да где уж мне, бездушному homo faber! Может, вы сумеете найти разгадку? – Виталий бросил быстрый взгляд в мою сторону. – Читать в душах людей – прямая обязанность поэтов!
   – Вот это новость! – я соорудил на физиономии подобие изумления. – Мне-то всегда казалось, что от остальных людей поэты тем и отличаются, что у них отсутствуют какие-либо обязанности. Живи себе да радуйся!
   Поскольку сарказм мой остался неоцененным – присутствующие даже не улыбнулись – оставалось лишь со всем терпением продолжить:
   – Хорошо, Виталий, попробую ответить. На мой взгляд, никакой загадки нет. Когда женщина ищет не флирта, а серьезных отношений, она, прежде всего, пытается представить себе поклонника в роли отца своего ребенка. Думаю, вы единственный, кто прошел этот тест.
   Наступившую тишину разорвал горький крик чайки, чуть не зацепившей крылом мачту стоявшей рядом яхты. И такая же, как этот крик, горькая в сознании моем зародилась мысль, что сам я подобный тест не прошел: Наташа от меня детей иметь не хотела. И не только от меня, вообще ни от кого.
   – Что скажешь, Лизонька? – Виталий решился, наконец, обратиться к любимой.
   – Ничего говорить не буду… а то загордишься еще!
   Притянув Лизу к себе, Виталий нежно поцеловал ее чуть вздернутый носик, но Дмитрий безжалостно прервал естественное течение процесса:
   – Если хотите бежать по взлетной полосе за самолетом вдогонку, можете смело продолжать.
   Мы поднялись на причал, подошли к машине. Виталий, порывшись в сумке, нашел визитную карточку. Вручая ее, произнес многозначительно:
   – В любое время дня и ночи!
   Приникнув ко мне на мгновение, Лиза успела прошептать:
   – Я заранее поздравляю женщину, которую вы полюбите!
   Спустя минуту машина, увозящая счастливую пару в Барселону, скрылась за поворотом дороги, и мне оставалось только по-доброму позавидовать этим двоим, нашедшим друг друга, потому что в их жизни, в отличие от моей, все было правильно и понятно.
   – Так поэты и вправду знают ответы на все вопросы? – Я и хотел бы уловить иронию в голосе Романа, но не смог.
   – Да, почти на все. Но один всегда остается открытым, а он-то как раз и является самым важным!
   – Какой именно вопрос? – ничтоже сумняшеся поинтересовался Роман.
   – Где добыть денег на обед.
   Роман позволил было себе улыбнуться, но передумал. Мыслил он основательно, всерьез, и потому без обиняков перешел к делу:
   – Обедом я вас угощу. У меня деньги есть.
   Он продемонстрировал мне золоченый кусочек пластика, полагая, без сомнения, что врожденная интуиция позволяет поэту по внешнему виду банковской карточки определить находящуюся на счету сумму. Спустя полчаса мы уже сидели в ресторанчике на центральной улице Плайя де Аро и уплетали комплексный обед, поделенный по-братски, причем входило в него столько блюд, что пришлось здорово поднатужиться. Пока Роман степенно допивал кофе, успел я смотаться к ближайшему таксофону, да только вновь безрезультатно: мобильный телефон Наташи по-прежнему не отвечал. К сотрапезнику, успевшему расправиться со своим эспрессо, вернулся я не в лучшем настроении, но он постарался этого не заметить.
   – Вы любите сангрию? – Роман, похоже, не собирался покидать насиженное место.
   – Не знаю. Скажу, когда попробую.
   – Отлично! – оживился он. – Я как раз заказал две порции.
   Сангрия – национальный испанский напиток – пришлась как нельзя кстати. В стеклянном кувшинчике к плодово-ягодному вину добавили нарезанных фруктов и лимон, засыпали от души льда и вставили соломинку – пей и радуйся! Именно этим мы с Романом и занялись, а потом еще и по второму кувшинчику осушили. Настроение чуть улучшилось: мало ли по какой причине телефон не работает, включится же он когда-нибудь!
   Да только в ближайшие дни связаться с Наташей так и не удалось. Время протекало как-то бездумно, аморфно, в умиротворяющем безделье. Завтракал я прямо на лодке: варил сосиски, жарил на электроплите яичницу. Ближе к обеду появлялся Роман, изнывающий от тоски на вилле своего дяди – барнаульского миллионера.
   За две тысячи евро в месяц бедный племянник выполнял в доме богатого родственника ту же непосильную работу, что и Дмитрий в хоромах Бориса Аркадьевича, а именно: платил за воду и за свет, ночью никуда не отлучался, чтобы, не дай бог, никто из загулявших туристов по ошибке не забрался в чужое владение, поскольку воров здесь и в помине не было, но, главное, перед приездом гостей – а случалось это нечасто – производил основательную уборку помещения от пыли, накопившейся за долгие месяцы ничегонеделанья. От такой жизни Роман чуть ли не волком выл, и самой большой его мечтой было вернуться в родной Барнаул, но только не летом, оно ему и в Испании оскомину набило, а в разгар зимы, в сорокаградусные холода, когда трещат от жгучего мороза деревья и замерзшие на лету птицы камнем падают с неба на искрящийся в косых лучах солнца снег.
   Во мне нашел он и товарища, и учителя одновременно, искренне полагая, что у поэтов и вправду есть ответы на все вопросы, кроме, конечно, того единственного, но самого существенного, связанного с отсутствием денег на обед. Будь его воля, Роман исправно оплачивал бы наши походы по ресторанам Коста-Брава, но у меня, слава богу, имелись уже заработанные деньги, и мы договорились честно делить расходы пополам, вернее, не совсем честно, поскольку я рассчитывался за обед, а мой белобрысый друг – за ужин, обходившийся несколько дороже. Каждый день утром и во время сиесты я мчался к ближайшему таксофону, пытаясь дозвониться до Наташи, и в очередной раз ненавистный женский голос отвечал бесстрастно, что ее нет в сети. Причины тому могли быть самые разные, и я устал уже теряться в догадках, но, к счастью, помог Роман.
   – Кому ты звонишь? – поинтересовался он однажды после моего традиционно безрезультатного послеобеденного похода к таксофону, прикрепленному к стене припортовой гостиницы. Во взгляде Романа читалось откровенное любопытство. – И почему она не отвечает?
   – С чего ты решил, что я звоню женщине?
   – По выражению лица: оно у тебя после каждого звонка одинаковое.
   – Грустное?
   – Потерянное. Но в остальное время ты человек жизнерадостный. Сам понимаешь, вывод сделать нетрудно.
   – Радует меня, Рома, твоя проницательность! Попал в самую точку, можно сказать на любимую мозоль наступил.
   Пришлось поведать ему грустную историю наших с Наташей отношений, для чего потребовался напиток покрепче, чем сангрия. Поразило меня то, как близко к сердцу принял барнаульский паренек любовные дела своего одесского друга.
   – Видать, стоящая она баба! – сочувственно произнес он. – Но если подруга твоей Наташи о ваших подвигах в курсе, то чего бы тебе ей не позвонить?
   – Объясняю еще раз, дурья твоя башка, что не помню ни одного номера, кроме Наташиного! Кому я буду звонить?!
   – Номер можно узнать в справочной.
   – А то я не пробовал! Да только дозвониться отсюда в одесскую службу «09» почему-то не удается! Не знаю даже, существует ли она еще. Вполне может быть, что в целях экономии бюджета городская власть ее ликвидировала.
   После недолгого раздумья Роман предложил:
   – Давай я сам все выясню.
   – Каким образом?
   – Через интернет. На сайте телеканала найду телефонные номера администрации, а ты позвонишь и попросишь связать тебя с твоей знакомой.
   Возникшая в голове Романа идея выглядела настолько простой и разумной, что я сразу же за нее ухватился, попросив отыскать еще и номер городского управления, отправившего меня на вольные хлеба на другой конец континента. Уж этим-то господам я все выскажу, мало не покажется!
   Младший мой товарищ меня не подвел, и в полдень следующего дня я уже держал в руках бумажку с каллиграфически выписанными наборами цифр. Среди них, к стыду своему, обнаружил и номер телефонной справочной службы. Оказывается, он изменился: вместо «09» нужно было набирать «109». Понятно, почему мне не удавалось дозвониться!
   Видя нетерпение товарища, Роман достал плейер.
   – Я тут у тебя музыку послушаю.
   Надев наушники, он вытянулся в шезлонге, растянувшемся на добрую половину юта, и застыл, предоставляя другу возможность заняться собственными делами. Я ринулся к стойке с таксофонами, окопавшейся возле въезда в порт. Когда знаешь номер телефона, дозвониться из Европы в Одессу сущий пустяк. Уже после третьего гудка трубку сняла почтенная Светлана Ивановна.
   – Аве, Цезарь, моритури тэ салютант! Бюрократов от культуры приветствует умирающий от голода на чужбине одесский поэт!
   Бодрое мое приветствие застало утомленную жизнью даму врасплох. Она хотела было что-то ответить, но запнулась на первом слоге, явно не представляя, с кем разговаривает.
   – Здорово вы меня кинули с этой вашей стипендией! – продолжал я. – Хотя, если честно, Барселона – город не такой уж и плохой!
   До Светланы Ивановны дошло наконец, кем приходится одесскому горисполкому развязный ее собеседник. Она возмущенно воскликнула:
   – Уж наверное вам в Испании лучше, чем в Одессе!
   – Хотите, простую рокировку совершим: вы сюда, а я – домой? – вкрадчиво поинтересовался я.
   – Полноте, чем вам Барселона-то не нравится?! – Насмешка в голосе чиновницы выводила меня из себя.
   – Знаете, Светлана Ивановна, здесь замечательно, только вот одно маленькое обстоятельство все портит.
   – Какое еще обстоятельство?
   – Представьте себе, каталонцы настолько потеряли стыд, что в кафе требуют с меня плату за обеды и ужины. И в магазинах здешних без денег тоже ничего не отпускают.
   – Вы что, потратили уже всю валюту?! – в этот вопрос-восклицание уважаемая дама умудрилась помимо раздражения вложить еще и совершенно искреннее удивление.
   – Ну да, потратил! – желчно пояснил я. – Все те пятьдесят евро, что получил по приезде.
   – А остальные деньги? Вам же полагалось, насколько помню, по две тысячи в месяц. Карточку банковскую вы разве не получили?
   – Получить-то получил, но, оказывается, к ней еще нужен правильный код. А поскольку код мне дали неверный, то карточку банкомат съел.
   – Так обратитесь к тем людям, кто вас принимал, пусть разберутся!
   – Да ведь их и след простыл! Потому-то я вам и звоню, дорогая Светлана Ивановна! Вы ведь, насколько мне помнится, входите в число организаторов достославного моего путешествия.
   – Не совсем так! – строго заметила моя собеседница. – Это инициатива частных лиц, мы только проводили конкурс.
   Светлана Ивановна со свойственным всем чиновникам мастерством спешила уйти от ответственности. Но понимая, что решать проблему все равно придется, пообещала:
   – Ладно, продержитесь день или два, а я свяжусь с донорами проекта, потребую, чтобы они разрулили ситуацию. Кстати, как вам удалось прожить столько времени в Испании на пятьдесят евро?!
   – Экономил. Ничего не ел, пил только морскую воду.
   – Правда?! – ужаснулась было бедная женщина, но природная подозрительность заставила ее продолжить допрос: – Тогда откуда у вас деньги на телефонный звонок?
   – Насобирал. Неделю просил милостыню.
   – Где? – требовательно поинтересовалась недоверчивая дама.
   – На паперти кафедрального собора, недалеко от площади Каталонии. Пытался и возле Саграда Фамилия постоять, но полицейские всякий раз отгоняли, говорят, мешаю туристам любоваться выдающимся памятником зодчества.
   – Вот всегда вы так! – до Светланы Ивановны дошло наконец, что ее разыгрывают. – С поэтами ни о чем серьезно разговаривать нельзя. А я ведь вам чуть не поверила!
   – За столько лет могли бы привыкнуть, дорогая Светлана Ивановна! Я, между прочим, приврал только насчет милостыни, а все остальное – правда. Так что на вашу помощь очень надеюсь!
   – Постараюсь разобраться как можно скорее! Поверьте, с самого начала не лежала у меня душа к этому проекту!
   – А почему?
   Чиновникам нельзя задавать вопросы в лоб, потому что безошибочный инстинкт, приобретенный на государственной службе, подсказывает им, что слова – серебро, а молчание – золото. Светлана Ивановна, тяжко вздохнув, надолго умолкла.
   – Позвоните мне завтра! – соблаговолила она нарушить молчание.
   – Ладно! – согласился я. – Позвонить не сложно.
   – Где вы ночуете? – ее тон стал совсем уж участливым. Подозреваю, что богатое воображение славной исполкомовской дамы уже нарисовало картину, как я провожу ночь в зале ожидания одного из испанских вокзалов, подстелив на скамью для мягкости ворох местных газет.
   Мой ответ Светлану Ивановну не то чтобы разочаровал, скорее ошарашил:
   – На яхте.
   – У вас есть яхта? – растерялась она.
   – Есть. В Плайя де Аро.
   – И вы на ней выходите в море? – совсем уж упавшим голосом поинтересовалась чиновница.
   – Пока не выходил. Без капитана нельзя, здесь с этим очень строго. А на него у меня денег не хватит.
   – Чем же вы занимаетесь на яхте? – судя по обиженному голосу, Светлана Ивановна уже представила себе, как никчемный бездельник-поэт, растянувшись в шезлонге на верхней палубе шикарного белого катера, самым наглым образом впитывает лучи жаркого каталонского солнца, в то время как истинные труженики, надорвавшие здоровье на тяжкой муниципальной службе, вынуждены влачить жалкое существование за канцелярским столом.
   – Да ничем особенным! – поспешил я внести ясность. – Отмываю ее от соли раз в неделю, а мне за это каждый раз платят по двести евро.
   – А-а… – у чиновницы отлегло от сердца.
   – Хватает как раз не умереть с голоду! – смиренно пояснил я.
   После паузы, необходимой для того, чтобы прийти в себя, Светлана Ивановна произнесла бодро:
   – Ну, звоните завтра. Попробую решить ваш вопрос.
   Следующий звонок предназначался подруге Наташи, работавшей на телевидении, и – о чудо! – дозвониться удалось вновь с первой попытки. Инга Полонская сидела на каком-то совещании, но к телефону ее, после долгих моих уговоров, позвали.
   – Привет! Ты где пропадал? – Вопрос звучал так, будто расстались мы несколько лет назад.
   – В Плайя де Аро, – осторожно ответил я.
   – А где это? – познания Инги в географии были не обширнее моих собственных.
   – Недалеко от Барселоны. На Коста Брава.
   – Так ты на испанской Ривьере? Я туда давно собираюсь!
   Слова Инги подчеркнули разницу в нашем с ней социальном положении: про Коста Брава она слышала и даже планировала, выбрав время, сюда приехать, а вот мне такая заманчивая перспектива не светила никогда. Да, хорошо работать на телевидении! С другой стороны, именно я топчу сейчас плодородную землю благодатной Каталонии, а Инга парится на скучном совещании с руководством телеканала, где ей приходится больше молчать в тряпочку, чем отстаивать свою позицию, потому что в противном случае можно очень легко пополнить ряды безработных одесских журналистов. И кто же в конечном счете остался в выигрыше?!
   – У тебя с Наташей связь есть? – задал я главный вопрос, ощущая, как по телу пробегает морозная волна.
   – Конечно. Через день общаемся.
   – Я не могу до нее дозвониться.
   – Разумеется, не можешь. У твоей подружки вытащили из сумочки мобильный телефон и кошелек.
   Итак, причина Наташиного молчания оказалась самой тривиальной, как обычно в жизни и бывает. Когда я задумывался над тем, почему она не включает телефон, именно мысль о краже поначалу выглядела наиболее правдоподобной, тем более что и сам я потерял мобильник подобным образом. Но со временем криминальная версия стала казаться мне все менее убедительной, поскольку купить новый телефон и восстановить номер в Одессе не проблема, за день или два можно было управиться, а я не мог дозвониться до Наташи уже около двух недель. Впрочем, Инга в один момент похоронила безупречную мою логику, заметив:
   – А поскольку случилось это накануне ее отлета, номер восстановить она не успела.
   – Так Наташа не в Одессе?! – изумился я.
   – Ну да, в Лондоне. Говорю же тебе, названивает мне через день и жалуется, что не может с тобой связаться. Телефончик-то у тебя, друг мой любезный, постоянно выключен! – язвительно заявила Инга. – Слушай, а может, ты специально зарядное устройство дома забыл?
   – Да не выключен он, – потерянно сообщил я. – Его… в общем… тоже украли.
   Молчание в трубке длилось секунды три, не меньше, а затем сменилось гомерическим хохотом. Лишь спустя минуту Инга смогла кое-как вымолвить:
   – Ну, вы, ребята, друг друга стоите! Потерять мобильники чуть ли не в один день! Горжусь знакомством с такими одаренными людьми!
   Она веселилась еще некоторое время, перемежая смех восклицаниями типа «Во дают!» и «Ну где, как не в Одессе, встретишь еще таких олухов», пока мне не удалось прервать ее вопросом:
   – Каким ветром Наташу в Лондон занесло?
   – Попутным, естественно. Муж отправился в Англию по делам и захватил ее с собой. Заманил, так сказать, девочку в историческое логово империализма, она ж там никогда не была. А пока он бизнесом своим занимается, Наташа посещает в Сити маркетинговые курсы, причем на фирме ей эта поездка засчитывается как командировка, они даже дорогу оплатили. В общем, классическое сочетание приятного с полезным!
   – Здорово! – без особой радости воскликнул я.
   – Ну, не тебе ей завидовать! Загорать на берегу Средиземного моря куда полезнее, чем дышать лондонским туманом!.. Ладно, дорогой, мне пора возвращаться на совещание, пока!
   – Подожди! – завопил я, напугав проходящую мимо немолодую испанку, квадратные формы которой заставляли вспомнить период кубизма у Пикассо. – Дай мне номер домашнего телефона, я вечером перезвоню!
   Продиктовав торопливо семь цифр, Инга оборвала разговор, а я направился к яхте, пытаясь по пути осмыслить, как выкручиваться из сложившейся ситуации. Получалось, что связаться с Наташей я по-прежнему не могу, но, к счастью, остается возможность передавать весточки через Ингу, и это лучше, чем ничего. Настроение мое заметно улучшилось, что было сразу отмечено Романом:
   – Наконец-то ты улыбаешься! У тебя все в порядке?
   На тактичный этот вопрос ответить можно было только утвердительно, и я согласно кивнул.
   – В порядке. Но ты не поверишь, у Наташеньки тоже украли мобильник, поэтому мне столько времени дозвониться не удавалось.
   В отличие от Инги, Роман воспринял новость серьезно, даже сочувственно.
   – Бывает же такое невезенье!.. А почему она номер не восстановила?
   – Не успела. Уехала в Англию, а там этого не сделаешь. Ничего, будем пока через ее подругу общаться, перетерпим как-нибудь. Главное, она теперь за меня волноваться не будет.
   Роман согласился, что выбора все равно нет, придется через третье лицо переговариваться. Важно только, чтобы «испорченный телефон» не получился, когда ты говоришь одно, а на другом конце слышится уже совсем другое. С такой мыслью я направился вечером к таксофону, но связаться с Ингой не смог – в трубке звучали длинные гудки. Отозвалась она на мои звонки лишь утром, причем таким сонным и недовольным голосом, что сразу стало ясно: домой вернулась к третьим петухам.
   – Ты не мог потерпеть пару часов и дать даме досмотреть волшебный седьмой сон?
   – Не мог! – упрямо ответил я. – Сама знаешь, что не мог!
   – Ладно, Ромео, спешу сообщить, что Джульетта пока не звонила! Набери меня вечером попозже, может, что и узнаешь. А пока – чао!
   Инга отправилась досматривать волшебные сны, а я – тянуть время до вечера. Думаю, отсутствующим своим видом и ответами невпопад мне удалось в тот день здорово достать Романа, но он перенес рассеянность друга со стоическим терпеньем.
   Зато вечером я был вознагражден сполна!
   – Объявилась твоя сумасшедшая подруга! – безо всякого приветствия сообщила Инга. – Трезвонила мне всю передачу, хорошо хоть выпуск был короткий. Рассказала я ей о твоих мытарствах, и она, по-моему, даже всплакнула, но это скорее от счастья. А то мнилось ей уже, что ты решил ваши отношения порвать, воспользовался, так сказать, поводом. Она передает тебе привет, в следующий раз перезвонит послезавтра.
   – Как ей там в туманном Альбионе живется?
   – Да нормально все. Проблема лишь в том, что собственного мобильника у нее сейчас нет, и если нужно, муж дает ей свой. Разговаривать приходится почти всегда в его присутствии, поэтому откровенно не получается. Говорю в основном я, а она слушает. Даже когда о тебе разговор зашел, говорили о мифической Кате. Это я такое кодовое слово придумала. Ко всему прочему, возможность позвонить бывает не всегда – у них очень плотный график. Связаться с тобой с таксофона тоже вряд ли выйдет – муж дела свои уже завершил и все время посвящает жене: сам отвозит Наташу на курсы и забирает, не оставляя ее одну в незнакомой стране ни на минуту. Так что общаться придется по-прежнему через меня. Звони через пару дней!
   – Обязательно! Я люблю вас, Инга!
   – Меня все любят, – философски заметила она, – даже руководство канала. Но прибавку к жалованию почему-то никто не дает.
   С этого дня началась у меня новая жизнь, наполненная загадками, которые оставались вне рамок здравого мышления, и разгадать ее можно было только в скитаниях, но не по чужим странам, а по скользким дорожкам собственной памяти. Настроение мое больше не портилось, и праздное существование превратилась в продолжительную, до одури сладкую сиесту, поделенную телефонными разговорами на равные промежутки. Но именно торопливые беседы с Ингой, сводящиеся к обмену банальными вопросами, поскольку даже с близкой подругой любимой женщины нельзя говорить откровенно, являлись подлинно протекающим временем, а бесконечные сонные дни в праздничном Плайя де Аро выглядели размытыми фантомами. Время протекало в нескончаемой ленивой беседе с Романом, независимо от того, прогуливались ли мы по Авенида де Сан Фелью или сидели за столиком любимого ресторана «Левант», потому что ритм праздного бытия в курортном городке не может быть иным.
   Единственным событием, омрачившим безмятежное мое состояние в этот период, был телефонный разговор со Светланой Ивановной, сообщившей мне о результатах своего расследования. Состоялся он не на следующий день после первой нашей беседы, как намечалось поначалу, а лишь спустя трое суток, поскольку уважаемая дама не соизволила объявиться на работе раньше.
   – Боюсь, денег вы пока не получите! – скорбно сообщила она.
   – Вот здорово! – восхитился я. – Классный вы лохотрон устроили! Ваш спонсор что, разорился?
   – Он в отъезде. Отдыхает в Европе.
   – А потревожить его там нельзя, что ли?
   – Каким образом?
   – Ну есть же у него заместитель или секретарь! – вспылил я. – Как-то же они с ним связываются!
   – Заместитель сам умотал в отпуск, а секретарша ничего не знает. Связи с шефом у нее нет. Вы что, думаете, я сама об этом не подумала?! – в свою очередь завелась Светлана Ивановна.
   – Очень мило! Послушайте, может быть, он вообще сбежал? От налоговой или прокуратуры? Тогда мы его точно больше не увидим!
   – Все бывает! – согласилась моя собеседница.
   – Что ж мне делать? – язвительно поинтересовался я. – Травой питаться?
   – Наберитесь терпенья и ждите. Как я понимаю, вы там весьма неплохо устроились. Получите свои денежки, когда вернетесь.
   Когда твоя квартира отчаянно нуждается в ремонте, возможность получить четыре тысячи евро в одном из одесских банков становится настолько заманчивой, что препирательства по поводу невыплаченных денег теряют смысл. Обратный билет в Одессу у меня на руках, а на доходы от мытья лодки вполне можно продержаться до вылета из Барселоны. Поэтому, торопливо попрощавшись со Светланой Ивановной, я и думать забыл о финансовых претензиях.
   Так пролетели две недели, полные неповторимой неги, и я начал уже витать в облаках, считая часы до возвращения Наташи в родную Одессу, куда ей можно звонить беспрепятственно, но очередной телефонный разговор с Ингой вернул меня на грешную землю.
   – Наташа просила передать тебе, что из Лондона они с мужем отправляются на месяц в Италию. Он взял отпуск – впервые за десять лет! – а заодно договорился, что и ей тоже дадут отдохнуть. В Одессу твоя подружка вернется одновременно с тобой.
   – Что еще она просила передать? – упавшим голосом поинтересовался я. Надежда услышать Наташин голос рассыпалась, как лунная дорожка в шторм.
   – У нее все нормально, но она не сможет выходить на связь часто, поскольку муж очень нервно к этому относится.
   – Я понимаю.
   Инге тоскливая моя интонация не понравилась, и она поспешила успокоить старого друга:
   – Да ты не волнуйся, месяц пролетит быстро, оглянуться не успеешь.
   Как ни странно, она оказалась права: следующие две недели и в самом деле пролетели незаметно. Наташе удалось позвонить в Одессу только один раз, и то разговор получился скомканным, поскольку муж оставил ее в одиночестве всего на несколько минут. Из торопливого монолога следовало, что любимая моя женщина очарована итальянскими красотами, и это помогает ей бодро переживать разлуку. Она не представляла, когда ей вновь удастся выйти на связь, и поэтому честно предупредила, что следующего звонка, возможно, придется ждать долго. Странно, но после этих слов я почувствовал себя более свободно и названивал Инге уже не через день, а через три.
   Роман, тонко ощутивший перемены в душевном состоянии друга, поспешил приобщить меня к ранее скрытой стороне своего испанского существования. Оказывается, у моего молодого товарища имелась в Плайя де Аро такая же, как и он сам, светловолосая симпатия, работавшая в одном из местных ресторанчиков официанткой. Звали девушку Галей, и на славном ее веснушчатом личике за все время знакомства я так ни разу и не увидел хмурого выражения. Работу она заканчивала за полночь, и, как оказалось, прощаясь к этому времени со мной, Роман направлялся не на гору, чтобы осесть до утра на вилле дяди, а заезжал сначала в центр городка, где терпеливо дожидался закрытия заведения. Естественно, Галя, снимавшая напополам с подругой однокомнатную квартиру неподалеку от Плайя де Аро, ночевала там редко. Роман познакомил меня с обеими девушками, представив как известного одесского поэта. Повод был серьезный: Галя отмечала день рождения, правда, наотрез отказавшись разглашать свой возраст. Но позднее, к концу праздничного застолья ее подруга Света, проникшаяся ко мне доверием, сообщила по секрету:
   – Как бы Галка ни хорохорилась, а в двадцать пять уже не выглядишь так, как в двадцать.
   Прошептала она мне эти слова на ухо, но так громко, чтобы они обязательно донеслись до Романа. Надо полагать, говоря о двадцатилетних, Светлана имела в виду себя и была отнюдь не прочь перейти подруге дорогу. Да, быть племянником олигарха совсем не плохо – женская любовь тебе обеспечена.
   Чествование именинницы протекало в маленьком баре на побережье, не закрывавшемся почти до утра. Моя роль в этом спектакле сводилась к сдерживанию Светы, излишне сладко, по мнению Галины, засматривающейся в последнее время на ее сердечного друга. С этой задачей справиться мне удалось лишь отчасти, что объяснялось финансовыми причинами. Быстро выведав, что весь мой заработок сводится к двумстам евро в неделю, Света потеряла интерес к новому знакомому, отведя мне место в самых нижних строчках табели о рангах. Часам к трем ночи, когда девушки уже основательно нагрузились, у Гали созрело твердое решение избавиться от соперницы, причем самым радикальным образом.
   – Дорогой, – обратилась она к Роману, – а где же тот диск с концертом Задорнова, что ты обещаешь мне уже неделю?
   – Сейчас будет! – без промедления ответил тот. – Подождите минут двадцать, смотаюсь на виллу и привезу.
   – Замечательно! – поддержала его Галя. – Я поеду с тобой, а то один ты заблудишься еще!
   И они умчались, заверив нас, что вернутся не позднее, чем через полчаса. Конечно, в их возвращение никто не поверил. Света едко заметила:
   – Вернутся, как же! Галка уже и рассчиталась втихаря, думала, я не замечу!
   – Может, оно и к лучшему! – высказал свое мнение я. – Время-то позднее!
   Света взглянула на меня с сожалением: судя по всему, ее неугомонная двадцатилетняя душа требовала продолжения банкета. Она быстро допила водку, остававшуюся в бутылке, и вновь бросила взгляд в мою сторону, теперь, правда, вопросительный. Я откровенно признался, что максимум, на что она может рассчитывать – чашечка кофе. И тут самарская блондинка выкинула номер, которого я от нее не ожидал, учитывая наши прохладные отношения.
   – Нет смысла тратиться здесь на кофе! – произнесла она, как мне показалось, задумчиво, хотя позже выяснилось, что у нее просто заплетался язык от принятого алкоголя. – Я тебе его сама приготовлю. В другом месте.
   Под другим местом она подразумевала собственное однокомнатное жилье, занимавшее часть второго этажа небольшого квадратного дома на окраине Плайя де Аро. Топать отсюда пешком до порта было далековато, и я охотно принял приглашение зайти, предполагая пробыть у гостеприимной самаритянки с полчаса. Но Света рассудила иначе и, забыв про кофе, начала накачиваться водкой, припасенной, видимо, специально для такого случая. Поскольку пить в одиночку она не собиралась, пришлось и мне приложиться к стакану, благо закуска в холодильнике имелась. В общем, через час было у нас такое веселье, что съемщица квартиры попыталась даже станцевать полураздетой на столе, но, к счастью, мне удалось ее отговорить. Мы посидели еще немного, причем Света весьма удобно расположилась у меня на коленях, а моя рука покоилась на ее пухлой груди. Раздеться до трусиков она умудрилась еще раньше, мотивируя это тем, что в комнате слишком душно. Так вот культурно, в беседе о смысле жизни, который виделся нам с ней совершенно по-разному, прошел еще час, и Света, допившая остатки водки прямо из горлышка, незаметно погрузилась в мир сновидений. Я перенес ее на кровать, и только тогда заметил, что уже светает. Добираться на своих двоих в порт, минуя весь город, ужас как не хотелось, и мой слегка разгоряченный алкоголем мозг тут же подсказал правильное решение.
   – Прости, милая! – прошептал я на ушко спящей красавице, ибо в утреннем сумраке лицо хозяйки квартиры и впрямь казалось прекрасным, после чего, раздевшись до трусов, улегся рядом. Почувствовав мое присутствие, она тут же перевернулась, прижавшись ко мне бочком. Я вытянул руку, и Света, пристроившись поудобнее, тихонько засопела. Я взглянул на потолок, на котором в такт шелесту листвы разбегались и схлестывались тени, затем закрыл глаза и замер, чувствуя тепло прикорнувшей на моей груди девушки. И так это напомнило наши с Наташей ночи, что я чуть не заплакал, представив, как она сейчас далеко.
   А утром проснулся от осторожного прикосновения к щеке, и первое, что увидел, были испуганные глаза Светы.
   – Ты что наделал? – почему-то шепотом спросила она.
   – Да ничего. Я тебя не трогал.
   – Ну конечно! Так я и поверила!
   – Слово поэта! И вообще… я импотент. Вся Одесса об этом знает.
   Удивительно, но это ее успокоило. Набросив халатик, Света упорхнула на кухню, и спустя десять минут я получил наконец-то обещанный ранее кофе. Пока я наслаждался его горькой мелодией, хозяйка успела принять душ. Она вошла в комнату, завернувшись в полотенце, полагая, без сомнения, что стесняться импотента глупо. Выглядела Света, смывшая с себя косметику, очень неплохо: не портили ее ни излишняя полнота бедер, ни веснушки на круглом личике. Эта свежесть пухлого наивного ребенка оказывала магическое воздействие: неожиданно я ощутил острое сожаление, что совместное наше пребывание в одной постели ничем не закончилось. Но продолжалось это какой-то миг, не более, поскольку представить Свету на месте Наташи было просто немыслимо.
   Подумалось, что девушки, снимающие квартиру на двоих, такие разные по характеру, а внешне даже похожи. Обе светловолосые, невысокого роста, одинаково прикусывающие нижнюю губу, когда приходят в замешательство. Воистину, с кем поведешься, от того и наберешься!
   – Никто не говорил тебе, что у вас немало общих черт с Галей? – поинтересовался я.
   – Многие говорили. А как может быть иначе, если мы сестры?! – раздраженно пояснила Света.
   Слова ее оказались полной неожиданностью: никаких проявлений родственных чувств между девушками я не заметил. Тем не менее, сходство существовало, и удивительно, что я не обратил на него внимания раньше.
   – Галка старше всего-то на пять лет, а ведет себя так, будто она моя классная руководительница! – пожаловалась Света. – А я, между прочим, уже совершеннолетняя!
   – Да, я заметил: несовершеннолетняя вряд ли справилась бы с таким количеством водки!
   – Это от разочарования! Почему всегда все самое лучшее достается Галке?!
   – По очень простой причине: ты младше и красивее, и твоя сестра справедливо полагает, что у тебя все впереди!
   Мой фарисейский ответ успеха не возымел, Света нетерпеливо заявила:
   – Ромка – парень классный! А на ней он все равно не женится!
   Здесь она как в воду глядела: насколько мне было известно, Роман не собирался в ближайшей перспективе связывать себя семейными путами ни с одной из проживающих в Плайя де Аро девушек, справедливо полагая, что пока еще ничего в жизни не добился. Чтобы успокоить Свету, я попробовал перевести разговор в область философии:
   – Послушай, есть огромное количество классных парней, у которых нет намерения жениться на Галине. И все равно кто-то из них когда-нибудь предложит ей руку и сердце. А другой парень, ничуть не хуже первого, сделает аналогичное предложение ее младшей сестре.
   – То есть мне? – поспешила уточнить она.
   – Ну да, тебе! Да я и сам, не будь импотентом…
   Я запнулся, чувствуя, что здорово переусердствовал, но Света, принимая мое вранье за чистую монету, взглянула на несчастного собеседника с сочувствием. Накрыв ладонью мою руку, поинтересовалась:
   – Тяжело тебе, наверное?
   – Жить можно, – вздохнул я. – Но иногда и вправду бывает непросто… как сегодня ночью, например.
   – Так я тебе понравилась?
   – Как человек – да! Ты славная!
   – Ты тоже совсем неплохой, жаль даже, что…
   Теперь уж она запнулась, осознав, что не стоит сыпать соль на раны такому безутешному страдальцу, как я. С этого дня началась у нас дружба, в которой у моей отзывчивой подружки проявлялся скорее материнский инстинкт, чем другие чувства. Мы прекрасно проводили время вместе, и единственным негативным последствием состоявшегося в то утро разговора оставалась некоторая отчужденность, возникшая между мной и Романом. Но долго пребывать в таком состоянии ему не позволила добрая его славянская душа, отзывчивая ничуть не меньше, чем у Светы.
   – Это, конечно, не мое дело, – после некоторого колебания завел он разговор во время очередного визита на лодку, – но Галка мне тут таких глупостей рассказала о тебе и о своей сестре…
   – Мы друзья! – пояснил я, отставив банку с пивом. Судя по всему, диалог намечался забавный.
   – Ну да, вот и я о том же!
   Помявшись, он продолжил:
   – Галка такого наплела, что смех берет. Будто ты хотел со Светкой переспать, напоил ее до потери пульса, но потом ничего не смог.
   – Что значит не смог?! – делано возмутился я. – Не захотел, а не не смог! Ты же знаешь, что я люблю другую.
   – А-а… – Роман одобрительно кивнул: ему уже не было стыдно за товарища. – Знаешь, а я, наверное, не удержался бы.
   – Ты ж не поэт! – заметил я с фальшивой бравадой. – Поэты влюбляются исключительно в вымышленный образ, реальные женщины их мало интересуют.
   – А разве твоя Наташа не из плоти и крови? Ты ее что, выдумал?
   Вопрос этот оказался совсем не простым. Прошло не менее минуты, а все, что мне удалось, – выдавить из себя:
   – Да уж теперь и не знаю…
   Я сам себя загнал в угол, затеяв этот глупый розыгрыш, потому что теперь и вправду не знал точного ответа. Наташа, Наташенька, это как же полтора месяца нашего с тобой необщения изменили глупый мой разум, заставив его сомневаться в очевидных когда-то вещах! И в самом деле, не придумал ли я тебя, милая, не в моем ли только воображении твои глаза проникновенные, насквозь меня проглядывающие, ладони твои, теплой волной по обветренному лицу моему скользящие? А ночной экстаз, крики, приводящие в трепет, – слышались ли они только мне или еще и соседям, от бессонницы страдающим? Не выдумал ли я понимание и чувственность твою, словно сама ты была осколком чего-то большего, чем привычный для нашего глаза мир, частицей сознания иных измерений, случайно пересекшихся в пространстве и времени? Как одиноко мне, милая! Я начинаю забывать твое лицо; где ты сейчас, любимая моя, обитаешь ли еще в узнаваемых очертаниях нашего материка или летишь своей дорогой в чужой звездной системе?
   Чуткий Роман, уловив мое напряжение, положил руку мне на плечо. Произнес сочувственно:
   – Быть поэтом, наверное, не так уж и здорово. Я бы не хотел.
   – Я тоже, но тут уж кому как повезет.

   А неделей позже в Плайя де Аро появилась Дина. За несколько дней до ее приезда на яхту нагрянул Дмитрий, начавший очередной рабочий день в восемь утра, что являлось вопиющим нарушением обычного распорядка. Растолкав нерадивого матроса, он объявил:
   – Все, закончилась райская жизнь!
   Оказалось, секретарь московского хозяина виллы успела, несмотря на ранний час, связаться с Дмитрием и сообщить, что родная дочь Бориса Аркадьевича милостиво согласилась заехать проездом из Италии в Плайя де Аро и на некоторое время здесь остановиться. К ее приезду намечалось прислать в Каталонию из российской столицы кухарку и горничную, призванных создать девочке комфортные условия жизни. Особо оговаривалось, что она обязательно должна побывать на морских прогулках, для чего лодку следовало привести в идеальное состояние. Что ж, шваброй работать нам не привыкать, дело нехитрое!
   – Лодку мыть – не стихи писать! – заверил я Дмитрия, не раскрывая, правда, тайны, что сложение стихов протекает для меня легче.
   – Уж ты смотри, не подведи! – подчеркнул управляющий серьезность момента.
   – А премиальные будут? – с надеждой поинтересовался я.
   – Плохо ты шефа знаешь! Премиальные – это если нам голову не оторвут за какой-нибудь ляп.
   – Тогда постараемся без ляпов! – миролюбиво заметил я. – Голова дороже.
   Мыли лодку вместе с Романом, но и Галя со Светой без дела не остались, в свободное время вылизали до блеска рубку и хозяйскую каюту. Принимая работу, Дмитрий благодушно заявил:
   – Для девчонки сойдет!
   – А сколько ей лет? – полюбопытствовал я.
   – Откуда мне знать? Она здесь ни разу не появлялась. Кажется, через год школу заканчивает.
   – Значит, пятнадцать или шестнадцать. Ужасный возраст: уже не подросток, но еще не девушка.
   – Она будет не одна, с ней путешествует тетка, Дора Аркадьевна.
   – Сестра Бориса Аркадьевича?
   – Старшая. Шеф отправил ее в Италию присматривать за дочерью, пока та будет учиться живописи у местных мастеров.
   – Хорошо иметь такого любящего папу! – вздохнул я.
   – Неплохо! – согласился Дмитрий. – Но беда в том, что он только с дочерью такой добрый.
   – А с женой?
   Вопрос мой Дмитрию показался, по-видимому, бестактным, поскольку он отвернулся, не проронив ни звука. С мягким шелестом в порт въехала потрепанная спортивная машина и остановилась возле нашего катера. Верх ее начал складываться, откидываясь назад, и на пристань вылился каскад музыкальных аккордов.
   – Хоакин! – Дмитрий приветственно помахал рукой черноволосому молодчику, развалившемуся на месте водителя.
   Тот, улыбаясь, выкрикнул:
   – О, Дмитрий!
   Оказалось, Хоакин – наш капитан, без него лодке было бы суждено стоять на приколе в порту. На выход в море требовалось разрешение, а получить его без лицензии невозможно. Но у Хоакина она имелась, и это делало его весьма важной фигурой в порту, переполненном яхтами богатеев.
   Пока капитан осматривал сверкающее чистотой судно, Дмитрий успел позвонить на виллу. Гостьи должны были появиться через час, и управляющего интересовало, успевает ли кухарка с обедом. Она успевала, но зато возникли какие-то другие проблемы, и Дмитрий спешно отбыл обратно на вершину горы, оставив нас вдвоем с капитаном. С ним мы отлично поладили, поскольку Хоакин очень прилично владел английским, что при его работе было просто необходимо: английский на море считается языком официальным.
   Хоакин проверил готовность лодки к выходу в море, не проявляя, впрочем, излишнего рвения к работе, что вообще является отличительной чертой жителей курортных городков. Ко мне, матросу без морского стажа, капитан отнесся дружелюбно, но как к некой жизненной иронии, явно не полагаясь на мою помощь во время предстоящего плавания. Впрочем, таким было его отношение ко всем без исключения лицам, для которых плавание не являлось профессиональной обязанностью, даже к владельцам наиболее дорогих яхт, обеспечивающим его весьма выгодной, по испанским меркам, работой. С моей точки зрения, Хоакин являлся этаким идальго прибрежного плавания, удовлетворенным своим местом в жизни и потому пребывающим с ней в полном согласии. Распрощавшись со мной, он аккуратно выехал с причала и, миновав шлагбаум, направился к центру города на своем сверхмощном кабриолете, собираясь, видимо, набраться сил в одном из многочисленных ресторанов Плайя де Аро в преддверии завтрашнего выхода в море. Недолго думая, я последовал его примеру, но в «Левант» попал только спустя полчаса, поскольку добирался на своих двоих. Роман, ожидавший меня за столиком, откровенно скучал: до конца недели Галина вкалывала, добывая хлеб свой насущный, в популярном среди русских туристов заведении «У Ивана», куда ей удалось не без труда устроиться пару дней назад.
   – Чем займемся, бледнолицый брат? – поинтересовался Роман, проявив немалую эрудицию. Другой бы удивился, но я-то знал, что парень резко повысил интеллект, успешно расправившись со «Следопытом» Купера, и ответил ему в тон:
   – Не пришла ли пора навестить твою белолицую скво, Светловолосый Орел?
   Роман, сразу сникший, печально пояснил:
   – Не велено, бледнолицый! У них там строго, отвлекаться на разговоры с посторонними нельзя.
   – Вот она, потогонная система во всей своей красе! – лицемерно заявил я. – Звериный лик испанского капитализма!
   – Так ведь у нее хозяин русский! – озадаченно заметил Роман. – Из Питера.
   – А это, брат, еще хуже! – проникновенно произнес я. – Тут принцип простой: бей своих, чтоб чужие боялись.
   – Точно! – согласился Роман. – У наших это здорово получается! Взять хотя бы моего дядю…
   Разговор прервал телефонный звонок.
   – Я сейчас беседовал с Хоакином, – деловито сообщил Дмитрий. – Он настаивает, чтобы ты вышел завтра с нами в море, говорит, без матроса ему будет тяжело. Вот ведь сволочь, раньше сам прекрасно со всем справлялся.
   – Ну не знаю даже. Я ведь подряжался только лодку мыть, – неуверенно отозвался я. – За матроса набавить бы не мешало.
   – Слушай, ты где остановился в Плайя де Аро? – вкрадчиво поинтересовался Дмитрий. – И сколько с тебя берут за жилье? – После моего выразительного молчания добавил: – Ну, есть еще вопросы?
   – У матросов нет вопросов! – бодро отрапортовал я. – А что от меня требуется? Учти, я в морском деле ни бум-бум!
   – А еще одессит, в портовом городе обитаешь! Ладно, обязанности у тебя простые: отдавать швартовы, убирать эти штуковины, что борта защищают от ударов, не знаю, как они называются, а все остальное время сидеть в своей каюте и не высовываться.
   – С этим я справлюсь.
   Мой уверенный ответ Дмитрию понравился. Подумав, он добавил благодушно:
   – Тут вот еще что: поскольку ты плывешь с нами, горничную мы взять не сможем, и еду тебе придется подавать самому. Постарайся не пролить кофе девочке на платье!
   Мы посмеялись: он от всей души, а я – за компанию. Наверное, это весело, когда простой матрос выливает горячий эспрессо на белое платье несовершеннолетней дочери миллиардера. Интересно, какое за это полагается наказание? Думаю, самое меньшее – немедленно выкинут за борт! Я представил, как Дмитрий и Хоакин раскачивают мое бренное тело над бортом лодки, а стоящая поодаль точеная блондиночка в белом платьице с огромным черным пятном на подоле вопит визгливым полудетским голоском:
   – Утопите мерзавца!
   Но, как часто бывает, действительность оказалась совсем иной, и когда следующим утром на причал въехал черный «мерседес», принадлежащий лично Борису Аркадьевичу, из него, как чертик из шкатулки, выскочила крепко сбитая девушка-подросток с черными вьющимися волосами и огромными сверкающими глазами, оттенок которых в зависимости от освещения менялся от светло-серого до лазурного. Подбежав к лодке, она восхищенно завопила:
   – Полный улет!
   Голос у девочки оказался неожиданно низким, грудным, а сама она меньше всего походила на утонченную, избалованную особу. Нелепые клетчатые шорты, из которых торчали худые ноги, плохо сочетались с морковного цвета футболкой, что, судя по всему, юную леди никак не смущало.
   Вслед за ней из салона машины, как из чрева матери, начало постепенно выдвигаться дородное тело старшей сестры хозяина яхты Доры Аркадьевны. Тетя, в отличие от племянницы, энтузиазма от предстоящих приключений не испытывала.
   Я, как и предписывалось, скрылся в своей каюте, предоставив управляющему почетное право нести сумки дам, свалившихся нам на голову. Разместились они в носовой каюте, но вскоре поднялись на верхнюю палубу, занимавшую крышу рубки, где уже расположился Хоакин. Пока он колдовал, настраивая спутниковый навигатор, я перепрыгнул на причал, чтобы отцепить швартовочные канаты. Обратный прыжок оказался менее удачным, но в воду я не упал, успев зацепиться за леер. Лучшей оценкой моей ловкости был громкий низкий смех, раздавшийся сверху; голос, несомненно, принадлежал Дине. Чертыхнувшись про себя, я вновь поспешил втиснуться в тесную каюту, уподобившись улитке, которая втягивается в свою раковину.
   Иллюминатор в каюте отсутствовал, и из всех прелестей морской прогулки наслаждаться можно было только качкой, но это сомнительное удовольствие продолжалось недолго, не более часа, затем наше суденышко сбавило ход, а потом и вовсе остановилось. И сразу же послышался телефонный звонок.
   – Приготовь кофе на двоих и тащи наверх! – скомандовал Дмитрий.
   Приготовить две чашки эспрессо, если на борту есть кофе-машина, – дело нехитрое, куда сложнее доставить их наверх. Но – пусть без особой грации – кофе до верхней палубы я донес и, пока Дмитрий с Дорой Аркадьевной не спеша с ним управлялись, находился рядом, не расставаясь с подносом. Пожалуй, для полного сходства с половым не хватало мне только полотенца, переброшенного через руку. Дина в это время болтала с Хоакином на английском, демонстрируя уверенное произношение. Разговор шел о мастерстве капитана: девочка восхищалась тем, как ловко провел он лодку, несмотря на скопление судов, к выходу из акватории. Мне надоело стоять с пустым подносом, пока все сидят, и я поинтересовался у Дины и Хоакина, разумеется, тоже на английском, не принести ли и им чего-нибудь. Вежливо отказавшись, они продолжили беседу, не обращая более на меня внимания. Зато я попал в поле зрения Дмитрия, старательно обхаживавшего сестру могущественного Бориса Аркадьевича, и он, чуть наклонившись к ней, доверительно сообщил:
   – У нас не только замечательный капитан, но и очень любопытный матрос.
   – Да, я заметила, как он чуть не шлепнулся в воду! – согласилась Дора Аркадьевна.
   – О, я о другом! – поспешил пояснить Дмитрий. – На самом деле парень не столько моряк, сколько поэт.
   – Он пишет на испанском или на каталонском? – зычный, слегка грассирующий голос, раздавшийся возле самого уха, заставил меня вздрогнуть. Как оказалось, Дине легко удавалось беседовать с Хоакином, прослушивая одновременно и чужой разговор.
   – На русском, – ответил я.
   – Вы знаете русский? – Дина не скрывала любопытства.
   – Немного, – скромно ответил я.
   – Да он наш, из Одессы! – вновь вмешался Дмитрий. – Попал в передрягу в Барселоне, пришлось выручить парня и взять на лодку матросом, чтоб он перекантовался в Плайя де Аро до отъезда домой. Зато теперь в вашей памяти останутся приятные воспоминания о том, как в Испании во время плавания на лодке кофе вам подавал известный поэт.
   – Вы действительно известный поэт?
   Не знаю почему, но наивный вопрос Дины вызывал непреодолимое желание дать правдивый ответ, и я честно признался:
   – Известный… в узком кругу.
   – Его хорошо знают в Одессе, а это уже немало! – назидательно заявил Дмитрий.
   – Я была в Одессе! – лицо встрявшей в разговор Доры Аркадьевны сохраняло отсутствующее выражение.
   – Наверное, еще до войны? – невинно поинтересовалась Дина.
   Похоже, отношения между племянницей и теткой складывались не самые простые, и укол племянницы вряд ли был случайным. Но Дора Аркадьевна, к чести ее, втянуть себя в конфликт не позволила и, переведя взгляд на меня, спросила подчеркнуто спокойно:
   – Соборная площадь все та же?
   Мне она напомнила старого филина, удобно примостившегося на ветке и не собирающегося покидать ее без особой нужды, причем мудрость и стоицизм этой все испытавшей птицы подчеркивала свисающая из клюва сигарета.
   – Да, только к ней еще прилепили собор, – ответил я. – Восстановили спустя столько лет.
   – Можно послушать ваши стихи? – вмешалась Дина, не желавшая отдавать инициативу любимой тетушке.
   Услаждать стихами слух прыткой москвички хотелось мне менее всего, но робкая попытка уклониться от оказанной чести под предлогом, что наизусть ничего не помню, успеха не имела: девочку поддержали все присутствующие, включая Хоакина.
   – Ну, раз вы так настаиваете…
   Недолго думая, я продекламировал одно из наиболее любимых мною стихотворений Арсения Тарковского, но без конфуза не обошлось: чтение последней строфы сопровождалось безудержным смехом Дины.
   – Зачем просить человека что-то читать, если не умеешь слушать! – строго заметила Дора Аркадьевна. – Какая ты все-таки легкомысленная!
   – Лично мне стихи показались не такими уж плохими! – осторожно высказался Дмитрий, не собиравшийся конфликтовать ни с влиятельной тетушкой, ни с ее племянницей.
   – Не такими уж плохими? – хохот Дины перешел в гомерический. – Да они просто гениальные!
   – Стихотворение, значит, вам понравилось? – поинтересовался я подчеркнуто ханжеским тоном, понимая, что провести Дину не удалось.
   Подобравшись поближе, она прошептала на ухо:
   – Оно мне всегда нравилось!.. Ну вы и жук!
   – В наше время в приличном обществе не принято было шептаться в присутствии других людей! – Судя по безнадежности, звучавшей в голосе тетушки, она не надеялась достучаться до сердца строптивой племянницы.
   Так оно и оказалось: всего лишь за секунду девочка ухитрилась придать лицу выражение такой безнадежной дурости, что любая мысль о возможности соблюдения Диной правил этикета показалась бы нелепой. Вздохнув, обезоруженная Дора Аркадьевна вновь вернулась к беседе с Дмитрием, которому выслушивать внимательно всех друзей и родственников Бориса Аркадьевича полагалось по должности.
   – Меня зовут Дина! – елейным голоском обратилась ко мне достойная дочь своего отца, не посчитавшая нужным сбросить маску клоуна. – А как вас величать, господин плагиатор?.. Нет, не говорите, пусть это останется тайной, я буду называть вас просто пиитом.
   – Идет, – согласился я.
   – И еще вы можете обращаться ко мне на ты. Терпеть не могу, когда мне выкают.
   – Ну, что вы, Дина Борисовна, я ведь простой матрос! Мне тыкать пассажирам по уставу не положено.
   – Что, правда? – недоверчиво поинтересовалась девочка.
   – Нет, конечно. Правда – это удел технократов, поэта она только сковывает.
   – А матроса?
   – Матроса тем более.
   – Получается, я не могу верить ни одному вашему слову? – со смехом спросила Дина.
   – Ну, верить-то вы можете. А вот доверять – вряд ли.
   – Папа меня так и учил – никому не доверять.
   – Ему виднее – он человек успешный.
   – Да у него просто такой опыт жизненный сложился – если кому доверился, тут же тебя и облапошат. Когда дело касается больших денег, люди не отличаются от пауков в банке.
   – Я вижу, мудрая девушка, что вы успели многое постичь в этой жизни. Сколько ж вам лет?
   – Скоро семнадцать, – не без гордости сообщила Дина. – А вам?
   – Не знаю, обычно это зависит от времени года. Летом меньше, зимой – больше. В феврале начинаешь чувствовать себя вековым старцем.
   – Я тоже лето люблю больше. А точной цифры вашего возраста не существует?
   – Откуда?! Точность – враг поэзии, пусть ею вдохновляются прозаики.
   – Я прозу люблю больше, чем поэзию. – Дина бросила на меня быстрый взгляд, проверяя реакцию на ее слова.
   – Это свидетельствует о хорошем вкусе! – заметил я. – Или о полном его отсутствии. Выбор в конечном счете остается за вами, но я бы поставил на второе.
   – Ну и ладно! – она старательно изобразила обиду.
   – Не стоит обижаться, тем более что вы – главная ценность на этой лодке.
   – Если бы! Главная – моя тетя, а я при ней вроде Петрушки!.. А вы действительно поэт?
   – Ну, так себе, если честно.
   – Можете вспомнить хоть одно свое стихотворение?
   – С моим-то склерозом? – На лице Дины отразилось откровенное разочарование, пришлось дать задний ход: – Да запросто! А вы сами не пробовали писать стихи?
   – Даже и не пыталась. Зато вела дневник в Италии, но я его никому не показываю, потому что там много упоминаний о маме.
   Мне было известно уже, что жена Бориса Аркадьевича умерла от рака несколько лет назад. Взглянув на Дину, я отметил, что она вышла наконец из образа клоуна: лицо девочки стало непроницаемым, хотя в глазах особой скорби не наблюдалось.
   – Почему-то мне кажется, что у вас была очень красивая мама!
   – Да уж не такая уродища, как ее дочь! – самокритично заметила Дина, не пытаясь убавить количество децибел в голосе, что заставило Дмитрия оглянуться в нашу сторону.
   – Дина, не наговаривайте на себя. Вы очень симпатичная! – ободрил он девочку.
   Дора Аркадьевна поджала губы, показывая, что не разделяет мнения управляющего. Дина, как ни странно, согласилась с теткой, а не с Дмитрием.
   – Врет он! – прошептала она мне на ухо. Прядь глянцевых черных кудрей, пощекотав щеку, уползла в сторону, а ей на смену явилось безмятежное лазоревое око, изучающее мое лицо.
   – Надо его проверить на детекторе лжи! – лицемерно предложил я. – Жаль, что по европейскому законодательству этого нельзя сделать без согласия самого Дмитрия.
   – А если его напоить, он согласится? – в тон мне поинтересовалась Дина.
   – Смотря чем напоить. Если водкой – согласится, русский человек как-никак.
   – Я тоже русский человек! – подумав, заявила девочка. – У меня папа еврей, а мама татарка.
   – Здорово! Настоящая гремучая смесь!
   – Ничего хорошего! Мама развелась с папой, когда мне было шесть лет.
   – Дина! – вмешалась в разговор Дора Аркадьевна. – Не думаю, что кому-нибудь это интересно.
   – А что здесь такого?! Лучше вовремя развестись, чем мучиться потом всю жизнь! – возразила девочка.
   Тетушка, взглянув на племянницу с сожалением, вернулась к беседе с Дмитрием. Дина надолго замолчала, переведя взгляд на далекий берег, сплошь застроенный гостиницами и пансионатами. Забрав поднос с пустыми чашками, я отправился вниз.

   В Паламосе Дина, Дмитрий и Хоакин отправились в крохотный рыбный ресторан на берегу, оставив единственного рядового члена экипажа охранять драгоценный покой Доры Аркадьевны. Затребовав незамедлительно чашку кофе, почтенная дама от себя меня уже не отпустила, не желая коротать время в одиночестве. За два часа разговора, а точнее – монолога сестры Бориса Аркадьевича, поскольку она так и не предоставила мне возможности вымолвить хоть слово, выяснилось, что собеседница моя – законченный мизантроп. Жаловалась она на все и на всех, но больше всего доставалось, конечно, племяннице.
   – О покойниках плохо говорить не принято, но порой складывается у меня впечатление, что Марина дочь вообще не воспитывала. – Выпустив струйку дыма и проводив ее взглядом, Дора Аркадьевна продолжила: – Я понимаю, что ей приходилось несладко одной, и Диной просто некому было заниматься, но скажите, зачем тогда было доводить до развода. Боря вкалывал как каторжный, пытаясь обеспечить семью, – вы же помните, какое было время! – и что он получил взамен? Удар в спину. Я брата тоже не оправдываю: слишком много он жене позволял с самого начала, вот она и возгордилась. А в результате получили мы избалованного, невоспитанного, уродливого подростка – этакую придурковатую особу с трубным голосом. Знаете, когда она начинает вдруг говорить, я вздрагиваю. Не удивлюсь, если к концу поездки стану заикой.
   Но настроение Доре Аркадьевне портила не только сумасбродная племянница, жаловалась она абсолютно на всех знакомых и родственников, не исключая и родного брата. Досталось ему одновременно и за излишнюю мягкотелость, и за непонятное жестокосердие, причем первое его качество проявлялось по отношению к дочери, а второе – к старшей сестре. Не пожалела моя собеседница и Дмитрия, у которого, по ее словам, на вилле царит полный хаос, и остается непонятным, почему Борис Аркадьевич до сих пор не избавился от нерадивого управляющего. Хотя Боря, само собой, никогда не разбирался в людях, от чего всегда страдал. Досталось на орехи даже Хоакину, – правда объяснить, в чем именно заключается провинность нашего капитана, Дора Аркадьевна не пожелала. Выдержав в финале монолога продолжительную паузу, она многозначительно заметила, что самым большим ее желанием является скорейшее возвращение на виллу, откуда, устроившись в плетеном кресле на балконе, можно обозревать игрушечный Плайя де Аро, не спускаясь в этот захудалый каталонский городишко, поскольку с недавних пор европейские красоты начали тяготить бедную женщину.
   Но планы ее разбила вдребезги вернувшаяся с берега Дина. Не успев вступить на трап, жизнерадостная девочка завопила так, что услышать ее можно было даже на окраине города:
   – Дора, мы с тобой сегодня ночуем на яхте!
   – Ты сошла с ума, Дина! – желчно отозвалась Дора Аркадьевна. – Тут негде спать.
   Почтенная дама слегка кривила душой: расположенная в носовой части лодки каюта достаточно комфортна для того, чтобы провести в ней ночь. Сопротивление тетушки Дину не смутило, и она немедленно возразила:
   – Места тут до фига, а спать на воде романтичнее, чем на суше!
   – Не в моем возрасте! – резонно заметила Дора Аркадьевна.
   – Ах, тетя, ты у меня еще совсем молодая!
   Возможно, какой-нибудь особенно наивный человек и смог бы не заметить сарказма в словах девочки, но Дора Аркадьевна к таковым не относилась и потому обиженно замолчала. Поддержать ее попробовал Дмитрий:
   – Можно переночевать на вилле, а утром вернуться сюда!
   – Я хочу здесь! – капризно заявила Дина.
   – Не выдумывай! – твердо ответила тетушка, но хватило ее ненадолго, и спустя пять минут непрерывных пререканий, бросив на нас страдальческий взгляд, она с позором капитулировала: – Ну хорошо, но только на одну ночь.
   Хоакин вывел лодку из порта старинного города Паламос, и мы отправились в безопасное прибрежное плаванье, заходя из одной маленькой бухты в другую, а к вечеру вернулись в Плайя де Аро. Здесь я воочию убедился в мастерстве капитана: включая двигатели то разом, то попеременно, он аккуратно завел лодку в узкий просвет между яхтами, едва не касаясь их бортов. Убедившись, что судно зашвартовано и подключено к воде и электричеству, Хоакин посчитал рабочий день завершенным и поспешил откланяться. За ним следом отправился и Дмитрий, вспомнивший вдруг, что на вилле остались неотложные дела, требующие его присутствия. Но перед тем как уйти, пришлось ему заняться решением весьма щекотливого вопроса – кто-то должен был накормить гостий ужином. Выбора не было, и он обратился ко мне:
   – Ты сможешь отвести дам в ресторан? Поужинай с ними вместе – деньги я тебе потом верну. Принесешь мне только чек.
   – А сам-то ты почему от такой чести отказываешься?
   – Сыт по горло столь изысканным обществом! – пожаловался управляющий.
   Вот так мы и оказались втроем в ресторанчике на Авенида де Сан Фелью, а вскоре компанию нашу разбавил заранее мною приглашенный Роман. Появление светловолосого романтика из Барнаула подействовало на Дору Аркадьевну целительно, и, оживившись, она немедленно перенесла благосклонное свое внимание на гостя. Измученный ностальгией, он охотно поддержал беседу с престарелой московской львицей, что позволило нам с Диной спокойно поужинать. Аппетит у юного создания оказался отменным: мне не удалось справиться и с половиной того, что соизволила откушать жизнерадостная девушка.
   После кофе Дора Аркадьевна, прихватив Романа, отправилась покурить и заодно, как я подозреваю, пожаловаться на свою невоспитанную юную спутницу, а возможно, и не только на нее. Убедившись, что тетушка скрылась из виду, шустрая племянница тут же залезла в ее сумку и извлекла на свет золотистую кредитную карту.
   – Не знаю как в Испании, но в старой доброй Англии за воровство отрубали руку! – кротко заметил я.
   – Это не воровство, а возвращение ограбленному народу его законной доли! – снисходительно пояснила Дина. – Между прочим, наивная тетя думает, что код карточки мне неизвестен.
   – Как честный человек, я должен сообщить властям о преступлении… за это, кстати, никакая премия не полагается?
   – Полагается, не сомневайтесь! Пинков надавать и голову скрутить. В классе мы с доносчиками всегда так расправляемся.
   – Тогда от контакта с властями я пока лучше воздержусь. Хотелось бы, правда, понять, кто такие «мы».
   – Я и моя подруга.
   – Так у вас в классе женский террор! А с мальчиками как удается справляться?
   – Да у нас одни хлюпики. Я их всех сильнее! – доверительно сообщила Дина.
   – Здорово. Только что-то слабо верится.
   – А вот давайте на спор силой померимся! – хитро улыбаясь, предложила Дина.
   – На что?
   – На желание.
   – Нет, не пойдет. Мало ли какие желания могут прийти в голову девочке в вашем возрасте!
   – Что вы, я хорошая! – взгляд Дины был настолько честным и подчеркнуто наивным, что никакой нормальный человек, даже приложив титанические усилия, не рискнул бы ей поверить.
   Поскольку спорить с юной авантюристкой в мои планы не входило, я уклончиво заметил:
   – Проблема вот еще в чем: у меня нет никаких желаний. Я достиг полной гармонии с миром.
   – Счастливчик вы! – с завистью произнесла девочка. – Ладно, давайте в таком случае поспорим на пятьсот евро.
   – Мне воспитание не позволяет спорить на ворованные деньги! Да и откуда у бедного матроса такая сумма?
   – Давайте на сто поспорим! – азартно воскликнула Дина и, достав из кармана купюру, положила ее на стол. – Уж сто-то у вас должно быть!
   – Ну, не знаю даже. Если вы хотите таким образом поддержать отечественную поэзию…
   В принципе, на эти деньги я мог бы протянуть до конца недели, а там уж и время вновь мыть лодку подошло бы. В конце концов, что такое сто евро для дочери олигарха!
   Вздохнув, я поставил локоть на стол. Дина, сжав мою ладонь, замерла в ожидании сигнала к началу единоборства. Чтобы не ранить самолюбия девочки, я решил некоторое время просто удерживать ее давление и только потом усилить собственное, но…
   – Послушайте, это нечестно! – хмуро изрек я, глядя на свою руку, намертво припечатанную к столу. – Вы не дали мне времени приготовиться.
   – Ладно! – без колебаний согласилась Дина. – Давайте еще раз!
   Грассирующий голос девочки привлек внимание тех немногих посетителей ресторана, что еще не успели насладиться зрелищем первого поединка. Мне вдруг подумалось, что победа может оказаться трудной: настораживала легкость, с которой соперница согласилась на повторение единоборства. В этот раз пришлось взяться за дело всерьез, но Дина, стиснув губы и не сводя с меня змеиного взгляда, с полминуты блокировала мои попытки сдвинуть ее руку хотя бы на сантиметр, а потом, ослабив на мгновение давление и заставив тем самым меня сместить центр тяжести, мощным рывком перехватила инициативу. Через несколько секунд моя ладонь мирно покоилась на столешнице, придавленная мощной дланью девочки.
   Безоговорочная победа Дины была немедленно отмечена овацией! Рукоплескали все, даже официанты.
   – Вы, наверное, борьбой занимались? – с досадой поинтересовался я. – Или тяжелой атлетикой?
   – Только танцами и рисованием. Просто я от природы аномально сильная. У меня это наследственное, от папы.
   Я протянул Дине банкноту в сто евро – весь свой неприкосновенный запас – и она с удовольствием спрятала ее в карман. Публика в ресторане продолжала наблюдать за нами с демонстративным интересом, и я впервые в жизни осознал, что такое классовая ненависть. Как же хотелось-то разорвать Дину в клочья, а потом, смакуя удовольствие, смести их в совок и похоронить в ближайшем контейнере с мусором. Впрочем, не думаю, что желание мое было таким уж оригинальным: подобное чувство, если верить марксизму, возникает у любого трудящегося по отношению к угнетателю-капиталисту.
   Взглянув на мое расстроенное лицо, Дина поспешила произнести слова утешения:
   – Вообще-то вы неплохо держались и заслужили награду!
   Перегнувшись через угол столешницы, девочка звучно чмокнула меня в щеку, вызвав новые аплодисменты. Воистину, у посетителей ресторана к разнообразию блюд добавилось этим вечером еще и бесплатное шоу.
   – Дина, что ты себе позволяешь! – Истерическая нотка, прозвучавшая в голосе незаметно вернувшейся Доры Аркадьевны, давала понять, насколько она раздражена поведением племянницы.
   – Это всего лишь компенсация за нанесенный моральный ущерб! – поспешил я успокоить разгневанную женщину. – Мы побились об заклад, и Дина честно выиграла, а я, как вы понимаете, проиграл, так что сейчас все козыри у нее на руках.
   – Вы играли в карты?! – ужаснулась Дора Аркадьевна.
   – Хуже, мы мерялись силой.
   – Старый трюк! – презрительно фыркнула тетушка, прекрасно осведомленная об уникальных способностях племянницы. – Как тебе не стыдно, дорогая! Девочка не должна заниматься подобными вещами!
   «Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало!» – подумал я. Настроение складывалось на редкость безрадостное: наличности оставалось двадцать евро, и без финансовой помощи Романа дожить до получки было нереально. К счастью, друг никогда не отказывал мне в кредите.
   – Вы не покажете, куда хозяева этого заведения ухитрились спрятать туалет? – обратилась ко мне писклявым голоском Дина, предпочитавшая во время конфликтов с тетушкой рядиться в маску клоуна.
   Перед тем как войти в дамскую комнату, отыскать которую в Леванте человеку постороннему и в самом деле было непросто, девочка быстро проговорила:
   – Хочу сделать вам выгодное деловое предложение!
   – Давайте! – вздохнул я. – У меня как раз осталась двадцатка!
   – Вот и держите ее при себе. Хотите законным образом вернуть свою сотню?
   – Ну предположим, хочу, – не очень решительно ответил я. Сердце подсказывало, что в предложении Дины таится подвох, а сердцу иногда следует доверять!
   – Соглашайтесь на первый вариант!
   – То есть на что?
   – На желание! Оно у меня скромное, необременительное, вы его выполните и получите назад проигранные денежки, как ни жаль будет мне с ними расставаться.
   – Ладно, выкладывайте свое необременительное предложение! – подумав, согласился я.
   – Хочу, чтобы вы показали мне ночной Плайя де Аро, а то одну меня Дора не отпустит.
   Итак, Дина вытянула меня из-за стола со вполне определенной целью: девочке хотелось оторваться по полной в каком-нибудь ночном клубе, а мне за мои же сто евро светила скромная роль сопровождающего. Да, голова у нее соображает превосходно! В общем, с какой стороны ни смотри, роль моя представлялась крайне незавидной!
   – Пожалуй, вам больше Роман подходит! – уклончиво предложил я. – Он здесь лучше ориентируется.
   – Ваш друг мне совсем не нравится! – жестко отказалась Дина. – Какой-то он посредственный и невзрачный! И потом, кто-то же должен тетку отвезти на яхту! Ну, согласны?
   В голову пришла идея, как поставить девочку на место, и я без колебания ответил:
   – Почему бы и нет? Согласен!
   Дина достала из кармана злополучную банкноту – когда успела скомкать?! – и протянула мне.
   – Это лишнее! – гордо отказался я. – Что проиграно, то проиграно!
   В конце концов, сто евро – не чрезмерная сумма, чтобы утереть нос такой малопривлекательной особе, как Дина.
   – Понимаю, – задумчиво произнесла она. – Надеетесь затащить меня в каком-нибудь темном месте в подворотню и задушить. А ведь и вправду заманчиво: и деньги вернете, и моральное удовлетворение получите.
   – Примерно так, – злорадно подтвердил я. – Ну что, страшно стало? Отказаться еще не поздно!
   – Ничего у вас не получится! – Дина неожиданно еще раз чмокнула меня в щеку и скрылась за дверью, но даже сквозь закрытые створки можно было услышать ее ликующий смех: – Я – сильнее!

   Прошло у нее все как по нотам. Когда Дора Аркадьевна начала собираться, Дина решительно заявила:
   – Нет, тетушка, домой пока не поедем. Хочу прогуляться по Плайя де Аро.
   Перспектива шататься по вечернему городу вместе со строптивой племянницей Дору Аркадьевну не вдохновила, и она с ходу отклонила предложение:
   – Дорогая, что можно найти интересного в этой дыре?!
   – А я хочу! – Дина старательно изобразила капризного ребенка. – Хочу!
   Ситуация складывалась патовая: никакие увещевания тетушки на племянницу не действовали, но и Дора Аркадьевна стояла насмерть, не желая бесцельно бродить по ставшему ей уже ненавистным курортному городку.
   – Ты же знаешь, у меня больные ноги! – привела она решающий довод. – Я не смогу пройти пешком больше ста метров.
   – Ну так пусть Роман отвезет тебя к яхте на машине, а мы с пиитом прогуляемся немного и вернемся в порт пешком. Если ты, конечно, доверишь ему такое бесценное сокровище, как я.
   Дора Аркадьевна задумалась. Возможность отдохнуть пару часов от несносной девчонки казалась слишком заманчивой, чтобы просто взять и отмахнуться от нее, но отпускать Дину с малознакомым человеком тоже выглядело не лучшим решением.
   – Ты можешь названивать мне на мобилку каждые пять минут! – проникновенно добавила Дина. – Чего бояться-то, мы же не Москве!
   – Здесь абсолютно безопасно! – подтвердил ее слова Роман.
   – А вы не против? – поинтересовалась у меня Дора Аркадьевна. – Дина бывает иногда очень надоедливой.
   – Прогуляться можно, чего ж не прогуляться? – неуверенно ответил я, подыгрывая юной заговорщице. – Но ничего интересного в этом городишке действительно нет. Не считая, конечно, вас с Диной.
   – Вот слова настоящего джентльмена! – воскликнула Дина. – Даже тошно становится! Все, любимая тетя, можешь отпускать нас смело, с таким настроением пиит постарается вернуть меня домой в кратчайший срок.
   Сломленная бешеным напором племянницы, Дора Аркадьевна неохотно дала согласие на авантюру:
   – Ну хорошо, но только не слишком задерживайтесь, чтобы я не волновалась! И кстати, дорогая, возьми деньги, нечего разорять своими прихотями посторонних людей.
   – Тетушка, что ты такое говоришь! – возмутилась Дина. – Разве поэт может чувствовать себя посторонним в обществе дамы?
   Не дождавшись ответа от Доры Аркадьевны, девочка обратилась ко мне:
   – А что вы на это скажете?
   – Теоретически может, но на практике никогда не получается, – вздохнул я.
   – Не могу найти банковскую карточку! – растерянно сообщила Дора Аркадьевна, порывшись в сумочке. – Мы не оставили ее на яхте?
   – Больше негде! – согласилась Дина. – Ах, тетя, ты у меня такая рассеянная!
   – Что я наделала! – воскликнула Дора Аркадьевна. – Вам даже кофе не на что будет заказать!
   – Не переживайте! – обратился я к ней. – Деньги у Дины есть. Мои сто евро. На кофе хватит.
   – Послушайте, время-то идет! – Дина быстро сменила тему разговора. – Нам пора трогаться, иначе возвращаться придется заполночь!
   В конечном счете за ужин расплатился Роман. Погрузив Дору Аркадьевну в автомобиль, он взял курс на яхт-клуб, находящийся на окраине городка, а мы с Диной отправились покорять ночной Плайя де Аро пешком. Воспитанные испанцы, привыкшие к причудам иностранных туристов, старательно не обращали внимания на нелепый вид моей спутницы, тем более что даже в таком наряде выглядела она ничуть не хуже большинства женщин, прогуливающихся по выложенным плиткой тротуарам курортного местечка.
   – Тут есть приличный магазин одежды? – поинтересовалась Дина. – Мне бы переодеться!
   Уж чего-чего, а магазинов на центральной улице хватало, и спустя минуту девочка нырнула в один из них, запретив мне заходить внутрь. Околачиваться возле стеклянных витрин пришлось с полчаса, и все это время я разглядывал манекены, одетые в изысканные вечерние наряды, в строгие деловые костюмы и легкие воздушные платья, а они, в свою очередь, наблюдали за мной, и в их неживых пластмассовых глазах читалась откровенная насмешка. Подумалось вдруг, что укрывшаяся за стенами бутика Дина не может со своим экстравагантным вкусом найти среди изобилия стильных вещей ничего такого, что помогло бы ей выглядеть еще более вызывающе, и для достижения этой благородной цели нам придется обойти весь городок. Но я ошибся: дверь, в конце концов, распахнулась, выпуская одетую в изящный сарафан девушку, признать в которой уродливое создание, запросто положившее меня в ресторане на обе лопатки, было так же непросто, как перепутать Анжелину Джоли с Аллой Пугачевой.
   – Извини, заставила тебя ждать!
   Благодаря высоким каблукам новых туфель необходимость вставать на цыпочки, чтобы в третий за сегодня раз прижаться губами к моей щеке, отпала сама собой. Но этот поцелуй не имел ничего общего с прежним звучным чмоканием, он оказался чувственным легким прикосновением, оставляющим на коже медленно тлеющий отпечаток.
   – Да ладно, не бери в голову! – промямлил я первое, что пришло в голову, лишь спустя минуту заметив, что мы перешли на ты.
   – Куда бы ты хотел пойти? – мягкость и покорность, в ее голосе составляли разительный контраст с жесткими интонациями той одетой в нелепые шорты и футболку Дины, которую я знал. Сарафан оголил ее роскошные плечи, успешно скрыв излишнюю узость бедер и худобу ног, и угловатая девочка выглядела теперь столь женственной, что сердце мое заколотилось. Длилось это наваждение секунду-другую, а затем я смог-таки взять себя в руки и ухитриться взглянуть в ее глаза, но лучше бы этого не делал, потому что они оказались такими же влажными и доверчивыми, как у Наташи в предчувствии скорой близости.
   – Можем зайти в русское заведение, называется «У Ивана», – голос мой прозвучал неожиданно хрипло. – Отсюда в двух кварталах.
   – Хорошо, – согласилась Дина. Взяв меня под руку, шепотом поинтересовалась: – Я не слишком ужасно выгляжу?
   – Теперь уже нет.
   Мне не следовало острить по поводу ее внешнего вида, для девочек это больная тема, но, к счастью, слова мои она пропустила мимо ушей.
   – Представляешь, не смогла найти ничего приличнее. На такого гадкого утенка, как я, трудно подобрать что-нибудь подходящее.
   – Не самая большая беда!
   – А какая самая большая? – требовательно спросила Дина.
   – Гадкий утенок может превратиться в лебедя.
   – Это действительно проблема? – отстраненно поинтересовалась она, будто речь шла о ком-то другом.
   – Иногда.
   Мы остановились возле огороженных деревянной решеткой столиков, накрытых клетчатыми скатертями. Свободных мест не было, но, к счастью, Галя, наблюдательная от природы и по долгу службы, уже спешила к нам из кухни.
   – Посидите пока здесь, через несколько минут освободится крайний столик! – шепнула она, указывая на табуреты у барной стойки, и тут же бросилась обслуживать дородную матрону с такой же дородной дочерью, хотя столешница перед ними была уже и так заставлена тарелками.
   – Что бы ты хотела заказать из напитков? – поинтересовался я у Дины, с интересом рассматривающей посетителей.
   Она пожала плечами, потом заговорщицки спросила:
   – Скажи честно, здесь только водку пьют?
   – Ну что ты, от водки они давно отказались: недостаточно круто! – пошутил я. – Проверяют посетителей на прочность неразбавленным спиртом. Тот, кому удается справиться со стаканом чистого медицинского, получает пожизненную скидку.
   – А тебе удалось?
   – Даже не пытался. Но вот Роман, как истинный уроженец Барнаула, заработал скидку с первой попытки.
   – Несовершеннолетним они наливают?
   Сияние глаз Дины никак не вязалось с развязным тоном вопроса, и, озадаченный, я ответил осторожно:
   – Конечно, но только кофе или чай. Кстати, это одно из немногих мест в Плайя де Аро, где он есть. Как ты понимаешь, я говорю о чае, а не о кофе.
   – Чай – он, кофе – оно, так что мог и не пояснять, – снисходительно заметила девочка, демонстрируя достаточно спорное толкование основ современного русского языка.
   Пересев за освободившийся столик, Дина заказала зеленого чаю, как я подозреваю, лишь для того, чтобы отличаться от остальных посетителей заведения. Принесли его в резном чугунном чайничке, что должно было по замыслу хозяев вызывать у клиентов ассоциацию со знаменитым тульским самоваром. В металлическом сосуде чай заварился неважно, напоминая по вкусу морскую капусту.
   – Как-то неловко, что приходится пить такое пойло! – извинился я. – Если когда-нибудь попутный ветер занесет тебя в Одессу, постараюсь организовать нормальное чаепитие. В городе есть несколько мест, где в этом знают толк.
   – Я хочу приехать, – задумчиво произнесла Дина, разглядывая разбухшие, черные при искусственном освещении чаинки. – Вот только не знаю, когда получится. Выпускной класс все-таки!
   – Жуткое время для любой девочки! – улыбнулся я. – Подготовка к тестированию, экзамены. В общем, никакой личной жизни.
   – Ничего смешного! – обиделась она. – Тетка помешана на моей учебе.
   – Это Дора Аркадьевна-то? – удивился я. – Не очень на нее похоже!
   – Не, я про мамину сестру! Я живу у нее.
   – Не с папой?
   – С ним летом, да и то он не знает, что со мной делать. Неделю погостила в его загородном особняке и начала волком выть от тоски. Встает он намного раньше меня, а с работы приходит поздно, да еще выжатый как лимон. В общем, хватало его только на то, чтобы пожелать мне спокойной ночи. А больше общаться было не с кем, если не считать, конечно, управляющего и его жену, но им каждому лет по сто.
   – Могла пригласить подруг, вместе веселее.
   – Не могла. Они про папу ничего не знают, – хмуро пояснила Дина.
   – Здорово! Ты что, стыдишься богатства?
   – Не стыжусь, просто не хочется терять подруг! – она взглянула укоризненно, удивляясь непонятливости собеседника.
   Девочке удалось озадачить меня – ее поведение не очень-то вязалось со стереотипным образом избалованной дочери олигарха, и я не нашел ничего умнее, чем спросить в лоб:
   – А отца своего ты любишь?
   Дина отвела глаза, но, поколебавшись, все же ответила:
   – Я должна его любить. У меня больше никого не осталось.
   – Трудно, наверное, пытаться уравнять долг и любовь?
   Тишину, последовавшую за моим вопросом, нарушила испанская речь: девушка за соседним столиком старалась убедить в чем-то своего пожилого спутника, но он лишь скептически улыбался, покачивая головой. Наконец Дина сочла нужным, по-прежнему не глядя в мою сторону, отозваться:
   – Ты садист, да? Тебе нравится мучить людей?
   – Прости! – Какое все же неловкое чувство, когда ты уже перешел грань, отделяющую бестактность от жестокости, и единственное, что остается, – просить прощения за необдуманно высказанные слова. Был ли я вправе задавать настолько личные вопросы девочке, не так давно потерявшей мать и теперь мучительно пытавшейся наладить отношения с отцом, которого она почти не знала в сознательном возрасте?
   – Прости! – еще раз повторил я, понимая, что одного этого слова недостаточно.
   Но Дина рассудила иначе и, придвинувшись поближе, поинтересовалась так тихо, что я едва услышал ее:
   – Хочешь, чтобы я рассказала о маме? Или тебе это не интересно?
   – Интересно. Какой она была?
   – Очень хорошей.
   – Расскажи подробнее, – улыбнулся я. – Двух слов мало.
   – Хорошо. Мне еще не приходилось ни с кем о ней говорить, но я попробую. Мама вышла за папу замуж в самом конце восьмидесятых, он очень долго ее добивался. До этого два года она не испытывала к нему никаких чувств, но однажды все изменилось. Они случайно встретились на улице и, поговорив несколько минут, разошлись. Папа, прощаясь, пообещал, что позвонит на следующий день, а назавтра мама поймала себя на мысли, что сидит и как дура ждет звонка – так она сама мне сказала. Мама толком не могла объяснить, как получилось, что она влюбилась, но думаю, все дело в том, что папа всегда добивается своего.
   – Таким людям можно только позавидовать.
   Надеюсь, Дина не уловила иронию в моем голосе: ее отец не вызывал у меня особой симпатии, но, в конце концов, родителей не выбирают.
   – Я родилась в очень трудные годы, маме не платили зарплату, а папа занялся бизнесом, но очень неудачно. Насколько мне известно, мы жили на грани нищеты, и с моим появлением на свет проблем в семье прибавилось. А потом папа начал новое дело, и оно приносило неплохую прибыль, но мама была не очень довольна. Ей не нравились люди, окружавшие папу, и из-за этого они постоянно ссорились. Он объяснял ей, что занимается всеми этими рискованными вещами только потому, что хочет, чтобы мы с мамой жили в достатке, а она отвечала, что предпочитает спокойно спать по ночам.
   – Откуда тебе все это известно? – поинтересовался я. – Ты ведь была тогда совсем маленькой.
   – Со слов тети, в основном. И с мамой у меня тоже была очень серьезная беседа, когда она уже болела. Она понимала, что мне придется находить с отцом общий язык, ведь после нее он – самый родной для меня человек.
   – Похоже, мама твоя была очень мудрой женщиной.
   – Хорошо, что ты это понимаешь.
   Дина положила ладонь на запястье моей правой руки, покоившейся на столешнице, и этот жест заставил вспомнить, как всего лишь час назад посетители другого ресторана разразились аплодисментами, наблюдая похожую картину, но только тогда мои мышцы сводило от напряжения, а сейчас по ним тек медленный теплый ток полного расслабления.
   – Когда мама узнала, что умрет, она помирилась с папой. Он всегда этого хотел. К тому времени у него было уже много денег, и маму сразу поместили в «кремлевку». Папа приходил к ней почти каждый день.
   – А ты?
   – Всего несколько раз. Меня не пускали. Папа говорил, что это его долг – быть с ней до конца.
   Я впервые почувствовал уважение к отцу Дины – человеку, пытавшемуся загладить вину перед женщиной, с которой он не жил с десяток лет, но так и не смог научиться считать ее посторонней. Наташенька, а как у нас-то с тобой обстоят дела, сколько еще отпущено встреч нам, и сохранишь ли ты в сердце своем чувство к любимому человеку так, как сохранил его незнакомый мне Борис Аркадьевич? До чего же я соскучился по тебе, милая! Как не хватает тебя здесь, в этом ресторанчике, и как было бы здорово, если бы сидела сейчас со мной не взбалмошная юная особа с непростыми своими семейными проблемами, а ты, любимая моя женщина! Увидеть бы тебя, милая! Увидеть да обнять, пропажа моя ненаглядная!
   – Но только на самом деле все было совсем не так, – продолжила Дина. – Тетка потом проговорилась, что мама сама не захотела меня видеть. Как можно не хотеть видеть самого родного человека?! Я ведь ее дочь! Вот ты бы как поступил?
   Ее пальцы неосознанно сдавили мое запястье; ощутив невольное мое напряжение, девочка отодвинула руку и, устыдившись собственной неловкости, извинилась:
   – Прости, я нечаянно!
   – Ничего! – отозвался я как можно мягче. – А вот поступил бы я на месте твоей мамы точно так же, как и она.
   – Почему? – Потемневшие глаза Дины настойчиво пытались заглянуть куда-то глубоко-глубоко, в самую сердцевину моей души, но я не думаю, что там можно было что-то разглядеть.
   – Правда не в том, что мама не хотела тебя видеть. Главное, она не хотела, чтобы ты видела ее. Как еще мать может защитить своего ребенка от психической травмы?
   – Я бы справилась! – с обидой произнесла Дина. – А она предпочла, чтобы с ней был папа!
   – Даже если и так, что это меняет? Она не хотела рисковать: без последствий ничего не остается.
   – Привет! Не помешаю? – запыхавшаяся Света вынырнула возле нашего столика, как дельфин в дельфинарии.
   Здорово жить в век мобильной связи – новости распространяются с умопомрачительной скоростью, и старшая сестра уже успела связаться с младшей и выложить порочащую информацию о ее неверном интимном друге, хотя между мной и Светой никогда не было интимных отношений.
   Представив девушек друг другу, я получил возможность насладиться весьма забавной сценой: почувствовав с первой же минуты знакомства сильнейшую взаимную антипатию, они повели себя совершенно по-разному. Света, обращаясь ко мне, демонстрировала почти материнскую нежность и заботу, бросая изредка на соперницу косой ненавидящий взгляд. Дина же, наоборот, казалась воплощением умиротворенности и доброжелательности. Ее расслабленная поза и замечания по ходу разговора, умные и уместные, выводили самарскую простушку из себя, лишая уверенности. Сменив нелепый наряд на изящный сарафан, хитрая московская штучка отказалась и от привычной роли клоуна, изображая теперь изысканную светскую даму. Когда спустя четверть часа она покинула нас со Светой, чтобы «попудрить носик», моя светловолосая подружка немедленно поинтересовалась:
   – Где ты откопал эту ненормальную стерву?!
   – Поверь, она нормальнее нас с тобой! К тому же это дочь моего работодателя.
   – Дмитрия? – удивилась Света.
   – Бери выше – самого Бориса Аркадьевича!
   Разумеется, мое пояснение обеспокоило Свету еще больше. Она возмутилась:
   – Ты видел, как эта тварь на меня смотрела?
   – По-моему, дружелюбно. Думаю, ты ей понравилась.
   – Это что, шутка такая?! – рассердилась Света. – Да она меня ненавидит!
   – За что же я должна вас ненавидеть? – подобно человеку-невидимке, Дине удалось оказаться в центре событий в самое неподходящее время. В ее вопросе проскальзывала снисходительная ирония.
   Смешавшись, Света открыла было рот, но нужных слов так и не нашла. Воспользовавшись замешательством соперницы, Дина умело развила наступление, намереваясь полностью ее уничтожить:
   – Вы симпатичная девушка, может быть, не самая умная, но уж, конечно, не полная дура. Если у вас и есть какие-то непривлекательные черты характера, в глаза они не бросаются, а раз я о них не знаю, то не могу не то что вас ненавидеть, а даже недолюбливать. Видите, логика против вас, но поскольку блондинки редко дружат с логикой, вам просто придется принять мои слова на веру.
   Принять на веру любое предложение, высказанное заносчивой московской школьницей, было для Светы болезненней, чем удалить зуб без наркоза. Но затевать дебаты с противницей, имеющей ощутимое интеллектуальное превосходство, показалось доброй самаритянке неразумным, и потому она ограничилась презрительным взглядом и выразительным хмыканьем. Пытаясь как-то разрядить ситуацию, я предложил:
   – Давайте прогуляемся по набережной, вечерний бриз вас немного остудит, милые дамы!
   – Не вижу смысла! – небрежно отказалась Дина. – Здесь совсем неплохо. Да и общество твоей знакомой лично мне не в тягость, хотя я не очень понимаю, что вас связывает.
   – Думаю, важнее то, что нас ничего не разъединяет. И кстати, тебя не учили, что относиться к другим людям высокомерно некрасиво?
   – А я была высокомерной? – удивилась Дина.
   – Немного.
   Талант девочки был так велик, что изобразить искреннее раскаяние труда для нее не составило. Наклонившись ко мне, она произнесла с придыханием:
   – Извини, это вышло не нарочно!
   Сожаление в ее голосе прекрасно гармонировало с покорностью: именно так в мечтах любого мужчины любимая женщина просит прощения, заглаживая свою вину, мнимую или истинную. Лицедейство призвано было окончательно добить бедную Свету, но Дина, не ограничиваясь полумерами, развернулась к ней и проворковала:
   – Простите меня, если сможете! Представить не могла, что мои слова могут вызвать обиду! На самом деле вы мне очень симпатичны.
   Света, догадавшаяся, какого рода фарс перед ней разыгрывается, ответила резко:
   – Уж как-нибудь обойдусь без твоих извинений!
   – А мне хотелось бы, чтобы мы стали подругами, – мечтательно произнесла Дина, демонстративно не обратившая внимания на жесткий тон соперницы. – Давайте выпьем на брудершафт, тогда и я смогу обращаться к вам на ты!
   Встав со своего места, с чашкой в руке она направилась было к Свете, но, зацепившись за ножку стула, споткнулась и вылила мутную зеленовато-желтую жидкость прямо на подол ее светлого платья. Не было ни малейшего сомнения, что каждое движение девочки было выверено до миллиметра. Света, пострадавшая не столько физически, сколько морально, не нашла ничего лучшего, чем выплеснуть содержимое своего бокала в лицо соперницы. Та, ойкнув, закрылась руками, но недостаточно быстро, – я успел заметить в ее глазах выражение полного удовлетворения. Точности расчета Дины можно было только позавидовать: Света, изменив привычке, в этот раз утоляла жажду не вином, а минеральной водой, из чего следовало, что юная авантюристка ничем не рисковала.
   Подбежавший официант протянул Дине стопку бумажных полотенец, искренне считая ее пострадавшей стороной. Выругавшись не самыми пристойными словами, Света удалилась в направлении дамской комнаты. В глазах окружающих виновницей скандала была именно она.
   Расправившись со Светой, девочка нежно обратилась ко мне:
   – Ты простишь мне мою неловкость?
   – Я не прощу тебе твою ловкость! – рассердился я. – Для чего ты все это затеяла?
   – Мне не понравилась твоя девушка! – спокойно пояснила Дина, промокая салфеткой поблескивавшие на лбу капли минералки. – Так же как я не понравилась ей.
   – С чего ты взяла, что она моя девушка? Мы знакомы, и все. Света – сестра Гали, а у нее роман с Романом.
   – У нее роман с Романом или Роман с романом? – хихикнула Дина. – А может, роман за романом, и все с тем же Романом?
   – Хватит упражняться в остроумии! – перебил ее я. – Скажи лучше, как ты собираешься помириться со Светой?
   – Да никак! – философски заметила Дина. – Эта дура меня все равно никогда не простит! Давай-ка лучше смотаюсь я отсюда, пока не нарвалась на настоящий скандал.
   – А мне что прикажешь делать?
   – Не мне решать! Хочешь, оставайся, а нет – идем вместе! – Равнодушный тон девочки меня едва не обманул, но ее выдал искоса брошенный взгляд, быстрый как промельк молнии: Дина искусно подвела меня к необходимости выбора между ней и Светой. Останься я со своей самарской подружкой, и сразу стало бы ясным, что между нами нечто большее, чем дружба. Да, пока Дина переигрывала меня по всем статьям, но, как ни странно, мой интерес к ней только усилился.
   – Разумеется, я пойду с тобой! – устало отозвался я. – Мы не можем расстаться просто так – ты на моем попечении.
   – Здорово! – Дина по-детски не скрывала радости, но окончательно обезоружил меня ее наивный вопрос: – Так она действительно не твоя девушка?
   – Она ничья, как и я. Нет здесь никого, кто был бы мне по-настоящему дорог.
   – Я тоже ничья! – доверительно сообщила Дина. – Мальчики со мной не уживаются, мчатся прочь после первого свидания.
   – Ты меня не удивила: я их понимаю.
   Громкий низкий смех Дины вновь привлек к нам всеобщее внимание. Для девушки, которой только что плеснули минеральной водой в лицо, выглядела она на редкость беззаботной. Возле нашего столика немедленно объявилась Галя, ожидавшая, по-видимому, разрядки в ситуации, где ее сестра сыграла роль злодея.
   – Все нормально? – поинтересовалась она, не теряя официального вида. Ей можно было посочувствовать – Свету здесь знали.
   – Познакомься, Галя – любимая девушка Романа! – представил ее я.
   – Очень приятно! – Дина приветливо улыбнулась. – Сегодня имела удовольствие познакомиться с вашим парнем! Он очень-очень симпатичный.
   Галя расцвела. Рейтинг Дины вырос в ее глазах на сотню пунктов. Узнав, что мы собираемся уходить, она, нарушая служебные инструкции, попросила меня отойти с ней и, убедившись, что нас никто не услышит, заговорщицки прошептала:
   – Похоже, тебе удалось схватить удачу за хвост! У этой девочки одна только косметика стоит больше, чем моя зарплата. Я уж не говорю о туфлях и сарафане!
   – Вообще-то, это все ворованное! – сообщил я Гале таким же заговорщицким тоном.
   – Девочка стянула товар в супермаркете? – встревожилась Галя. – Это очень опасно!
   – Нет, одежду и косметику она приобрела в магазине законным путем, но на украденные деньги.
   – Постарайся как можно скорее избавиться от своей подруги, иначе можешь пойти как соучастник! – не задумываясь, посоветовала Галя. – А кого она обчистила?
   – Собственного папу. Впрочем, не думаю, что он обратил внимание на пропажу столь мизерной суммы.
   – А-а… выходит, он богат?
   – Не меньше, чем дядя Романа.
   Галя, чей энтузиазм вновь возрос, по-прежнему шепотом пожелала:
   – Давай, парень, не теряйся! Ты девочке нравишься!
   – Не уверен, что это хорошая идея! – возразил я. – Ты ее не знаешь: Дина может изобразить все, что угодно, та еще штучка! Рядом с ней чувствуешь себя цыпленком, которого лиса взялась обучать хорошим манерам.
   – Да ты не трусь, в жизни только раз появляется такой шанс, грех его не использовать! – убежденно заявила Галя. – Не век же сохнуть тебе по своей непутевой одесской пассии, пора и о себе позаботиться!
   Ну как объяснить здравомыслящей самарской девушке, что не нужно мне никого, кроме той самой непутевой пассии, к которой притянулся я, как осколок железной окалины к магниту!
   – У поэтов все не так, как у добропорядочных граждан, деньги к нам не липнут! – не слишком убежденно высказался я. – Так что выбрось умные мысли из головы, а я отведу подшефную на яхту и лягу спать.
   – Ну, тебе виднее! – согласилась Галя. – Ступайте, ребятки, а дуру-сестрицу я успокою! Но ты все-таки подумай…
   И я подумал, да только о Наташе, поскольку ни о ком другом мыслить не выходило: чем занимаешься сейчас, милая, в далеких своих краях, грустишь или улыбаешься? вспоминаешь ли обо мне? Ах, Италия-Италия, красивая и ветреная, никогда не увижу я вас, гордый Рим и распутная Венеция…

   Вновь об итальянских красотах вспомнилось мне спустя час, когда, добираясь неспешно в порт, зашли мы с Диной в очередное кафе. Черноволосая смуглянка за соседним столиком, усердно жестикулируя, тараторила по телефону с каким-то Антонио. По окончании очередной ее тирады Дина, рассмеявшись, обратилась ко мне:
   – Вот типичная современная драма: муж этой дамы уехал в Милан к заболевшей матери, и теперь она пытается уговорить любовника взять на работе небольшой отпуск и прибыть в Плайя де Аро, поскольку место в гостинице все равно оплачено на неделю вперед.
   – Ты так хорошо понимаешь итальянский?
   – Послушай, папа еще год назад обещал мне эту поездку! Времени выучить язык предостаточно! Да плюс два месяца разговорной практики непосредственно в Италии!
   – Мне бы и десяти лет не хватило! – честно признался я.
   – Ты просто не пробовал! Нужно лишь очень захотеть, и тогда все получается! – Дина взглянула на меня ободряюще.
   За этот час мы здорово сблизились, хотя разговаривали мало. Девочка выглядела задумчивой, что ей невероятно шло, да и мне было о чем поразмыслить.
   Маленький городок Плайя де Аро, рай на земле, он действует как наркотик, усиливая остроту восприятия жизни и понимание того, что все твое прежнее бытие было лишь прелюдией к новым главам романа, который еще только предстоит написать. А что же главная его героиня? Наташенька моя, нет у меня большей мечты, чем оказаться сейчас в Италии, побыть хоть мгновение рядом с тобой, милая, да что толку от такой встречи?! Я представил безымянную улицу в Риме – в моем воображении она была так похожа на одесскую! – а по ней, осматривая достопримечательности, навстречу мне брела неспешным прогулочным шагом Наташа, и моя походка при ее приближении стала деревянной, а она, заметив еще издали любимого человека, напряглась, следя неотрывно за моим взглядом, но когда мы почти уже поравнялись, отвела глаза и прошла мимо, держа под руку мужчину, остававшегося в моем сознании размытым темным пятном, потому что в реальной жизни мужа Наташи я никогда не видел. И все же именно он оставался для нее той опорой, без которой она не мыслила свою жизнь. К чему же тогда сводилась моя роль?! Раньше я ответил бы на такой вопрос без труда, а теперь вот не получалось. То ли тому виной праздное мое нынешнее существование, когда время разлуки с любимой женщиной переходит критический предел, и ты обретаешь способность видеть свою жизнь так отстраненно и бесчувственно, будто смешные и грустные ее эпизоды происходили не с тобой, а с незнакомым, совершенно чужим тебе человеком, то ли странное обаяние неприкаянной в сущности московской школьницы подточило мою волю, да только стало на душе так горько, будто Наташеньку свою я уже потерял.
   – Я тебе еще не надоела? – неожиданно поинтересовалась Дина.
   – Нет, с чего ты взяла?
   – Находясь со мной, ты отсутствуешь.
   – Ностальгия.
   – А я вот ничего такого не чувствую! – призналась девочка. – Мне вне дома лучше. Особенно в Венеции было здорово.
   – Чем ты там занималась?
   – Училась живописи. Обошла все соборы, там замечательные фрески. Брала уроки. В общем, занималась множеством полезных и приятных вещей.
   – А что из этого множества оказалось самым полезным? – улыбаясь, спросил я.
   – Кажется, я поняла главное. – Придвинувшись ближе, она театрально прошептала: – Но это такая крамола, что я боюсь произносить ее вслух!
   – Можешь высказать ее мне на ухо, чтобы посторонние не услышали, – предложил я.
   Девочка задумалась, демонстрируя нерешительность, потом придвинулась еще ближе. Я еле расслышал ее слова:
   – Художник из меня никакой!
   Откинув голову, Дина громко рассмеялась, привлекая, как всегда, внимание присутствующих необычным тембром.
   – Страшная тайна, правда? Секрет Полишинеля, но как обидно!
   – Так вот, оказывается, по какой причине ты умом тронулась! – невинно заметил я.
   Реакция девочки была предсказуемой:
   – Ты злой! – заявила она, не забыв заехать кулаком мне по плечу. – Но я сумею отомстить! Тебе только нужно прочесть мне свои стихи.
   – На святое замахнулась? Ты же слышала от посторонних людей, что поэт я талантливый!
   – Тогда прочти свое стихотворение! – потребовала Дина. – Но только чтобы оно и вправду было твоим.
   – Ладно, сдаюсь, поэт я такой же, как ты художник! – Робкая моя попытка увильнуть от нелюбимого занятия – декламации собственных стихов – закончилась полным поражением.
   – Давай, читай! – продолжала настаивать Дина.
   – Мы сделаем лучше – напишем нечто совсем новое! Назовешь мне первую строчку, а я сочиню к ней продолжение. Согласна?
   – Что, действительно любую? Какую захочу? – недоверчиво переспросила она.
   – В этом весь фокус! – подтвердил я.
   Вытянув из кармана карандаш, я вручил его Дине, и она, не задумываясь, написала строчку на подвернувшейся под руку салфетке:

   А мы с тобою встретимся там, где хорошо, потому что нас нет…

   – Замечательно, хотя строку лучше разбить на две! – обрадовался я. – Спасибо, сумела порадовать!
   – А в чем дело? – насторожилась Дина. – Что я не так сделала?
   – Да я без иронии говорю! Хорошо, когда первая строчка вполне приличная. Открою тебе профессиональный секрет: не удастся написать хорошее стихотворение, если начальная строка неудачная.
   Я попробовал представить Дину праздно прогуливающейся по Приморскому бульвару или спускающейся в Отраду в кабинке канатной дороги, но видения эти таяли, так и не успев сформироваться, а возникала взамен песчаная коса под палящим солнцем экватора и синяя-синяя вода, омывающая ее с двух сторон, а в сторонке – несколько одиноких пальм… и пронзительное чувство, что путь этот, очерченный неизвестным мне азартным игроком, не ведет никуда…
   Взяв салфетку с законченным стихотворением, Дина отнюдь не спешила его прочесть.
   – Знаешь, что я наблюдала на твоем лице? – спросила она грустно.
   – Ухмылку?
   – Вдохновение. Ты был так далеко. Мне туда ни за что не попасть.
   – Туда ни за что не попасть! – повторил я мягко. – Хотелось бы знать, как ты умудрилась понять суть стихотворения, еще не прочитав его!
   Девочка, задержав еще на несколько секунд взгляд на моем лице, перевела его наконец на коряво нацарапанные строчки.

     А мы с тобою встретимся там,
     Где хорошо потому, что нас нет,
     Название станции по слогам
     Кем-то вписано в плацкартный билет,
     И почтовый штемпель про скорый отъезд
     Напомнит сырым октябрьским днем,
     Но кривая вывезет, а свинья не съест —
     И мы с тобой встретимся и побредем вдвоем
     По морскому песку – голени в воде —
     От края атолла все правей – в никуда…
     Название станции этой – «нигде»,
     А дата выезда – «никогда».

   – Как жестоко! – воскликнула Дина. – Но я готова признать, что ты и в самом деле поэт.
   – Это что-то меняет?
   – Не знаю! – призналась она. – Если надумаю, сообщу. Только сейчас у меня почему-то голова плохо соображает.
   – Странно, правда! Давай-ка проведем весьма простой тест для твоей головы! Реши задачу: девушка, которой еще нет семнадцати, прогуливаясь с парнем, зашла в три заведения, и в каждом выпила по два бокала вина. Вопрос: до какой степени она собирается надраться?
   – А ты и вправду считаешь себя моим парнем? – поинтересовалась Дина с невинной улыбкой.
   – Да, плохи дела! – вздохнул я. – У пострадавшей наблюдаются симптомы белой горячки. Галлюцинации, тремор.
   Вздернув носик, девочка приблизила к моим глазам вытянутую пятерню. Пальцы ее не дрожали.
   – Тебе самому нужно провериться! Во-первых, я выпила не шесть, а всего пять бокалов! А во-вторых, что мне будет-то от такой малости. И вообще, перестань меня отчитывать, ты мне не папа!
   – И слава богу! – искренне порадовался я.
   – Точно. Слава богу! – согласилась она и… рассмеялась. – Лучше уж продолжай считать себя моим парнем!
   Судя по интонации хрипловатого ее смеха, алкоголь на Дину все же подействовал.

   Пусть с опозданием, но на яхту я ее доставил. К счастью, никаких признаков волнения у Доры Аркадьевны не наблюдалось: развалившись в кожаном кресле носовой каюты с традиционной чашечкой кофе и сигаретой, она рассказывала примостившемуся напротив Роману о своих жизненных мытарствах. Теперь уже и мы с Диной получили возможность выслушать повествование о ранней деловой деятельности несравненного Бори, так и не научившегося в то необыкновенно печальное время принимать решения без консультаций со старшей сестрой.
   – И что же я получила в благодарность?! Боря купил себе хоромы в Подмосковье и, переезжая, бросил мне кость – оставил любимой сестре свою старую квартиру!
   – Трехкомнатную в центре Москвы! – шепнула Дина. – Бедная тетя! Всякий раз, когда я слушаю эту историю, а, как ты понимаешь, слышать ее приходится часто, мне становится так жаль несчастную Дору, что хочется плакать.
   Высказавшись, Дина почему-то не заплакала, а рассмеялась, старательно зажимая рот рукой. Дора Аркадьевна, приобретшая за два месяца общения иммунитет к выходкам племянницы, лишь укоризненно на нее посмотрела и, переведя взгляд на Романа, беспомощно развела руками, как бы желая сказать: «Вот видите, я же вам говорила!».
   – Мы не сильно задержались, тетя? – сладким голосом поинтересовалась Дина. – Мне так не хотелось никого расстраивать!
   – Я и не ждала тебя вовремя! – с достоинством парировала Дора Аркадьевна. – Наверняка ты обегала все местные танцплощадки, чтобы оторваться по-настоящему.
   – Да не танцевала я! – снисходительно заметила Дина. – Мы прогуливались по городу, зашли в парочку ресторанчиков. Ночью здесь очень красиво.
   – Вы еще не видели праздника Трех королей! – вмешался в разговор Роман. – Вот когда по-настоящему красиво, хотя, конечно, не так, как на карнавале в Рио. А найти дансинг в Плайя де Аро не так уж сложно.
   – Да нельзя было мне танцевать с пиитом! – раздраженно отозвалась Дина, обращаясь к тетке. – Ты же знаешь, Дора!
   – Ну у тебя и самомнение, дорогая! – воскликнула Дора Аркадьевна! – Мне кажется, что ты пьяна!
   – Да, действительно, в чем дело, Дина? – поинтересовался я. – Не заметил, чтобы ты хромала.
   Девочка гордо вскинула голову и отвернулась, демонстративно выказывая обиду. Тетя ее, воспользовавшись тем, что выпала из поля зрения племянницы, придала лицу скорбное выражение и выразительно покрутила пальцем у виска. Роман понимающе улыбнулся. Интересно, как много пикантных подробностей о психическом состоянии своей подопечной успела рассказать ему почтенная московская сплетница?
   Поднявшись на две ступеньки, Дина надменно обратилась ко мне:
   – Вернувшись на яхту, ты ведь обязан приступить к выполнению служебных обязанностей, не так ли?
   – Конечно! – согласился я. – Что прикажете, миледи?
   – Приготовь мне кофе и принеси наверх! – Она величаво, как королева, поднялась на крышу рубки, но несколько испортила впечатление, выкрикнув сверху фальцетом: – И себе тоже приготовь!
   После неловкой паузы положение спасла Дора Аркадьевна. Обратившись ко мне, она вполне дружелюбно попросила:
   – Сделайте так, как она сказала. Девочка пьяна и на грани нервного срыва. Попробуйте ее успокоить, мы с Романом будем очень вам благодарны!
   Одним выстрелом она убила двух зайцев – еще на некоторое время избавилась от племянницы и получила возможность злословить дальше, благо в кои веки попался ей такой благодарный слушатель.

   Приготовить и отнести наверх две крохотные чашечки кофе – плевое дело для такого бывалого матроса, как я, если судно намертво пришвартовано к пирсу. Дина, будто прилипшая к пассажирскому сидению на крыше, при моем появлении и не шевельнулась, только глазами стрельнула. Взяв чашечку, отстранилась, облокотившись на поручень и повернув голову, будто высматривая что-то в окнах портовой гостиницы.
   – Что еще прикажете? – сухо поинтересовался я.
   – Слушай, я знаю, что виновата! – заявила она примирительно. – Дора меня зацепила своими намеками.
   – По поводу танцевального мастерства?
   – Твои насмешки тоже неуместны! – вновь рассердилась она. – Я действительно здорово танцую.
   – Ну и что? Пляши себе и дальше на здоровье!
   – В Палермо мы были пару дней, и два горячих южанина чуть не подрались из-за меня на дискотеке. Оба хотели со мной танцевать. А я, между прочим, с ними не кокетничала!
   – Ко мне это имеет какое-то отношение?
   – Я просто пытаюсь объяснить, почему нам нельзя было с тобой танцевать!
   – Ты что, беспокоилась о моей шкуре? – спросил я с насмешкой. – Но мы не в Палермо, испанцы – народ культурный.
   – Не хочешь ты меня понять! – пожаловалась Дина. – Если бы мы с тобой танцевали, ты бы в меня влюбился! А это не нужно ни тебе, ни мне.
   – Здорово! – озадаченно протянул я. – Можно присесть, а то от такой новости у меня ноги подкосились!
   Дина чуть сдвинулась, хотя места на сидении и без того хватало. И только когда я сел рядом, до нее дошел заключавшийся в моих словах сарказм.
   – Дать бы кое-кому по балде, да жалко – расколется! – зло заявила она, но тут же сменила гнев на милость: – Ладно, я тебя понимаю, звучит самонадеянно! И все же так оно и есть, вот только ты этого никогда не узнаешь!
   – Жаль! – признался я. – Ты меня заинтриговала.
   – Правда? Ну, может, завтра выпадет шанс! А ты и в самом деле не боишься в меня влюбиться?
   – Не боюсь! – ответил я с самой доброй улыбкой, какую только мог изобразить.
   Действительно, чего мне, поэту окаянному, бояться, Наташенька моя милая! Никому не удастся тебя из сердца моего вытеснить, отобрать чувство мое несуразное!
   К несчастью, у Дины для моих слов нашлось совсем иное толкование. Глаз ее, скрытых в тени, я не видел, но знал, что взгляд их сейчас не отрывается от моего лица. А потом прозвучал ее голос, и столько в нем было грустной нежности, что на душе стало неспокойно:
   – Действительно, чего тебе бояться? Не страшила ведь я какая-то! Мы с тобой оба – ничьи, никому не принадлежим.
   С моей стороны было бы честно объяснить этой девочке со сложным характером и такой же сложной судьбой, насколько неверно она меня поняла, но пока я раздумывал, подбирая правильные, щадящие ее самолюбие слова, Дина решилась на признание, которого я хотел бы избежать:
   – А я тоже не боюсь! Ты меня здорово рассмешил, когда читал чужое стихотворение, и я сразу поняла, что отмочила бы на твоем месте нечто похожее. И так стало интересно – какой ты? Вот и затеяла я прогулку по ночному городу! Хотелось лучше тебя узнать!
   – Впечатляюще вышло. По-гроссмейстерски тонко. И каким же я оказался?
   – Хорошим. И неприкаянным. В общем, таким же, как я.
   – Самокритично! – заметил я. – Но боюсь, что по существу правильно.
   Придвинувшись, она склонила голову мне на плечо, и поневоле пришлось приобнять ее, эту девочку, подметившую верно, что мы с ней – две летящие среди космической пыли неприкаянные элементарные частицы, о которых никто не знает заранее, оттолкнутся ли они друг от друга при случайном столкновении и полетят себе дальше или породят крошечный всплеск энергии, дающий начало расширению вселенной.
   Мы сидели так долго, каждый в плену своих мыслей, сидели, боясь шелохнуться, чтобы не нарушить странное очарование этой близости, наполовину духовной, наполовину физической, и с каждой минутой я чувствовал себя все более неловко. Мне нечего было предложить дочери столичного богатея, я не мог дать ей ни любви, ни положения, но ощущал, что она, сознавая это не хуже меня, отчаянно нуждается в близости с человеком, готовым понять ее сложную противоречивую сущность. Близость эта не могла не иметь для Дины скрытой стороны – какая девочка в ее возрасте не находится в плену эротических иллюзий?! – но, наверное, главной движущей силой стремления сблизиться с неимущим одесским поэтом оставалось все же желание быть принятой мною такой, какой она была.
   Почему я медлил, откладывая момент объяснения? Смотрел отстраненно на подсвеченные береговыми фонарями лодки, занявшие половину акватории порта, на расплывчатые силуэты прорастающих сквозь крышу гостиницы яхт-клуба пальм, но отдельным тревожащим ощущением оставалось чувство тепла на моем плече, и меньше всего мне хотелось его потерять. Да, я не мог сказать девочке правду только потому, что хотел сохранить это наркотически сладостное ощущение, и признание, сделанное самому себе, как ни странно, принесло облегчение. Утешало, что в стремлении удержаться на высокой ноте взаимного притяжения, возникшего у нас с Диной, не было с моей стороны сексуального подтекста, потому что никакая женщина не смогла бы заменить Наташу в моем сердце.
   – Тебе со мной хорошо? – прошептала Дина.
   – Лучше, чем с собой!
   Эти слова заставили ее оторвать голову от моего плеча, чтобы вновь взглянуть мне в глаза.
   – Мне тоже! – призналась она. – Наверное, это весьма опасная иллюзия.
   – Как и вся наша жизнь. Фокус в том, что люди, к счастью, иначе не умеют.
   – К счастью? – недоверчиво поинтересовалась Дина.
   – Или к несчастью. Все зависит от того, с какой стороны смотреть, но, думаю, тебе и самой это все известно.
   – Не хотелось бы, чтобы меня рассматривали как иллюзию.
   – А разве ты не пытаешься создать ее, когда танцуешь? Или когда подбираешь платье или сумочку? Тебе хочется выглядеть привлекательнее, это основной закон конкурентной борьбы.
   – Ладно, пусть так! – согласилась девочка, вновь прижимаясь ко мне. – Но, если ты обратил внимание, я пытаюсь бороться с этим глупым законом!
   – Надев наряд, достойный огородного чучела?! – возмутился я. – Извини, но ты пыталась заменить иллюзию на антииллюзию.
   – А мне нравилось, как я была одета! – невозмутимо заметила Дина.
   – Отчего же ты тогда так срочно сменила туалет? – ехидно поинтересовался я.
   – Да говорила уже: хотела тебе понравиться! – досадуя на мою непонятливость, отозвалась она. – Здорово пришлось потрудиться, чтобы скрыть свои изъяны! А теперь ответь честно, есть у меня иллюзии по поводу своей привлекательности?
   – А по поводу моей привлекательности?!
   – Можешь не беспокоиться, твоя заурядная внешность меня вполне устраивает! – сообщила Дина со смехом.
   – Выходит, зря я волновался, места себе не находил! – воскликнул я язвительно.
   – Интересно, с чего это ты так разнервничался? – удивилась девочка. – Трудно представить себя в роли моего парня?
   Да, удалось-таки Дине меня озадачить! Скрывать свои намерения она явно не собиралась!
   – Не очень-то я уверен, что мы подходим друг другу.
   Робкая моя попытка объясниться была немедленно пресечена:
   – А что тебя, собственно, не устраивает?
   – Ты еще совсем юная, а мне уже, между прочим, скоро тридцать.
   – Ну и что? Парень должен быть старше девушки.
   Проведя в уме несложный расчет, Дина уверенно заявила:
   – Двенадцать лет – идеальная разница в возрасте! Со сверстниками вообще не о чем разговаривать.
   Решительность, с какой Дина претворяла в жизнь план по соблазнению скромного служащего ее отца, требовала столь же решительных ответных действий, но я вместо этого попробовал перевести разговор на отвлеченные темы:
   – Расскажи о Венеции!
   – А что о ней рассказывать?! – досадливо отмахнулась Дина. – Превратили город в ловушку для туристов! Представляешь, местные жители поесть уезжают в пригород – в самой Венеции еда липовая, исключительно для приезжих. Тебе интересно?
   – Конечно. Редко приходиться встречаться со столь язвительно настроенной девушкой.
   – Ты сам такой, я это сразу почувствовала. Ладно, появилась в моей бестолковой голове некая умная идея!
   Дина умчалась вниз, но уже через минуту вернулась на крышу, держа в руке толстую тетрадь и фонарик.
   – Я написала о Венеции в своем дневнике, могу показать записи.
   Отыскав нужное место, она протянула мне тетрадь. Почерк девочки был далек от каллиграфического, да и разбирать буквы в свете маломощного фонарика оказалось непростым делом, но все же мне удалось прочесть:

   Парадоксально, но именно в Венеции – городе любви – мне больше всего хотелось одиночества.
   Шеренги домиков, размытых акварельными подтёками сырости, вели к сердцу города – площади Сан Марко. От вокзала Санта Лючия я добиралась до нее сквозь паутину узких улочек с магазинчиками, небольшими ресторанами, сувенирными лавками и толпами жизнерадостных туристов. Особенно впечатляли страдающие отсутствием логики ребята с надписями на футболках I love… New York, Frankfurt, Paris и ни разу Venice. Эти измученные солнцем «весельчаки» были повсюду, напоминая селёдок, косяками переплывающих от одной достопримечательности к другой. Они двигались с равными скоростями, и на каждом отдельном лице застыло выражение, общее для всей этой однородной человеческой массы, – туповатое изображение восторга от двухминутного созерцания всемирно известных произведений, независимо от того, была ли то скульптура из коллекции Пегги Гугенхайм или картина в галерее Академии. Они вели свои особые подсчёты увиденного, и столбики светящихся галочек постепенно выстраивались в их головах. Больше всего меня нервировало то, что они постоянно галдели, особенно русские, которые в представлении венецианцев отличаются особой крикливостью и мастерством показушно тратить деньги. Каждый официант в Венеции считает долгом уметь распознать русскую речь и выкрикнуть пару наших словечек. Иногда мне казалось, что именно для таких невежд и создана Венеция… Люди, омывающие руки и ноги в сточных водах венецианских каналов, заслуживают, без сомнения, обедов и ужинов, приготовленных в антисанитарных условиях местных ресторанчиков, платить за которые приходится втридорога. Сами же венецианцы садятся на поезд и через пять минут прибывают в Местры, где нет туристов и все – по-настоящему.

   – Здорово написано! – воскликнул я. – У тебя литературный талант: и наблюдательность присутствует, и собственное видение темы.
   – Мр-р-р! – промурлыкала Дина, не скрывая удовольствия. – Мама гордилась бы мной! Ей так хотелось, чтобы я училась живописи, но писательство тоже подошло бы. Представь, как здорово выходит: ты будешь заниматься своей поэзией, а я – прозой, и у нас появится замечательная возможность критиковать друг друга.
   – Да, – согласился я, – причем начинать лучше прямо сейчас.
   – Сейчас рано! – философски заметила Дина. – Я пока не настроена ссориться: ты мне слишком нравишься!
   – Может, прочтешь еще один отрывок из дневника? – торопливо предложил я.
   – Ты скользкий такой парень, все время увиливаешь от объяснения! – возмутилась Дина. – Только ничего у тебя не получится, все равно придется признаться.
   – Признаться в чем?
   – Да хватит тебе прикидываться! – возмущенно воскликнула Дина. – Ты должен решиться и сказать мне, нравлюсь я тебе или нет!
   – Нравишься! – не раздумывая, ответил я. – Но это несерьезно, мы недостаточно знаем друг друга.
   Смех Дины оказался таким громким, что я невольно взглянул на водную гладь акватории – не всплывает ли оглушенная рыба. Успокоившись, девочка заявила решительно:
   – Разумеется, между нами не может быть ничего серьезного! Ты же не думаешь, что я жду от тебя предложения руки и сердца?! Просто хотелось знать, нравлюсь я тебе или нет, вот и все!
   – Думаю, ты и так догадывалась.
   – Конечно, но одно дело догадываться, а другое – услышать. Услышать куда приятнее!
   – Рад, что доставил удовольствие! – хмуро отозвался я. – Только ни к чему хорошему это не приведет.
   – Сама знаю! – отрезала девочка. – Послезавтра я уезжаю в Барселону, а оттуда сразу в Москву. Но нам в любом случае ничего не светило бы: ты – нищий поэт, а я – дочь олигарха! Классический сюжет романтической драмы! Обидно, что именно мы оказались ее героями.
   – Здорово, что ты это понимаешь! – К чувству облегчения добавилась капелька разочарования: Дина рассуждала здраво, и стало даже досадно, что она и мысли не допускает о возможности серьезных отношений с бедным поэтом.
   – Да уж, конечно понимаю! Всем нравится читать о Ромео и Джульетте, но вряд ли кто-то захочет оказаться на их месте! – рассудительно заметила не по годам умная девочка. – Но ведь ничто не мешает нам проводить больше времени в оставшиеся до моего отъезда дни!
   – Не мешает! – согласился я.
   Потянувшись грациозно, Дина неожиданно пересела ко мне на колени и, обвив руками шею, прошептала:
   – Повтори еще раз, что я тебе нравлюсь.
   – Знаешь, хватит, наверное, и одного раза.
   – Злющий какой! – нежно проворковала девочка, и я почувствовал, как ее язычок перемещается по мочке моего уха.
   – Ты прочла бы мне все-таки еще один отрывок из дневника! – решительно попросил я. – Если, конечно, не хочешь разделить судьбу Джульетты!
   – Ладно, – легко согласилась Дина, – но лучше я расскажу. Поскольку ты упомянул Джульетту, речь пойдет о Вероне. Если бы не талант Шекспира, об этом городе никто и не вспоминал бы. Но величайшая в мире драма была написана, и местным жителям осталось только вовремя подсуетиться. Ну, не могли они не заработать денег на чужой трагедии и потому придумали незамысловатую сказочку о том, что если влюбленные поцелуются под балконом, да-да, тем самым существующим только в шекспировской фантазии балконом, где Ромео клялся в любви Джульетте, то любовь их будет вечной. Ох, уж эти влюбленные… им дай только повод, полматерика пересекут ради того, чтобы потешить самолюбие хитроумных веронцев, мастерски умеющих приплести интересную историю к живописному месту. Хорошо хоть, что Шекспир, ни разу в Вероне не бывший, оказался настолько предусмотрительным, что выбрал для свиданий своих героев балкон, а не скамейку. Поверь, над половиной скамеек в городе появились бы таблички, убеждающие туристов, что именно здесь Ромео и Джульетта встречались под покровом ночи.
   – Тот фальшивый балкон, о котором ты рассказывала, он действительно выглядит живописно?
   – Милый, я приехала в Верону не любоваться балконами, а послушать оперу, ведь Арена не уступает даже миланскому Ла Скала. Представь себе открытый древний амфитеатр, на сцене которого десятки альтов, теноров и сопрано исполняют свои арии среди громоздких декораций, а в оркестровой яме прячется замечательный дирижер. Я впервые в жизни оказалась в оперном театре, лишалась девственности в определенном смысле, и, поверь, хорошо понимала, что делать это лучше всего в Италии!
   – Надеюсь, в процессе лишения девственности у тебя возникали только приятные ощущения? – коварно поинтересовался я.
   – Не наступай на больную мозоль! – жестко предупредила девочка.
   – Ты о чем?
   – О моей девственности! – хмуро пояснила она. – Ты должен понимать, в какой семье я росла. Моя мама татарка, поэтому процесс воспитания носил консервативный характер. Папа, впрочем, оказался не лучше. Так что лучше тебе не острить на эту тему.
   – Хорошо, – согласился я. – Непонятно только, почему ты столь болезненно воспринимаешь свою невинность. Это ведь не порок.
   – Нас в классе две таких… непорочных. Остальные девочки считают нас дурочками.
   – Да ведь они ничего не понимают в жизни! Твой статус выше, чем их, он показывает, что ты более ответственна и разборчива.
   – Да я и сама все понимаю! – вздохнула Дина. – Только сейчас не модно быть ответственной. И кстати, ответь честно, это осложнит наши отношения? Ты не будешь относиться ко мне, как к недотроге, свихнувшейся на почве собственной сверхценности?
   – Наоборот, все упрощается! – убежденно ответил я. – Нам отпущено всего два дня, можно провести это время замечательно, если не забивать себе голову всякими безумными идеями по поводу вечной любви. А потом ты уедешь и вычеркнешь меня из сердца, а я попытаюсь сделать то же самое, хотя не уверен, что это будет легко.
   – Мне тоже. Ты самый интересный парень из всех, кого я знаю. Опыта у меня, правда, маловато.
   – Ладно, у меня опыта больше, но что с того? – честно признался я. – Ты – отдельное загадочное явление в моей жизни. Я не встречал более необычной девчонки!
   – Мы с тобой напоминаем кукушку и петуха! – рассмеялась Дина. – Занимательная парочка.
   Примостившись удобнее на моих коленях, она принялась нежно-нежно целовать мою шею, постепенно перемещаясь выше, и, ощутив мягкое прикосновение ее груди к своему плечу, я неожиданно понял, насколько непростыми окажутся для меня ближайшие два дня. К несчастью, уже ничего нельзя было изменить. Мог ли я присвоить себе право разрушить иллюзию возникшей между нами близости? Нанести предательский удар девочке, виновной лишь в том, что оказалась такой одинокой. Да и была ли наша близость иллюзией? Чувствуя, как по мере приближения губ Дины к моим губам сердце начинает биться быстрее, я предпринял еще одну попытку охладить ее пыл:
   – Может быть, не стоит так торопиться? Это ведь все равно ни к чему не приведет.
   – Не приведет, – согласилась Дина, не потерявшая способности иронизировать. – Мы ведь не забиваем себе голову безумными идеями по поводу вечной любви! Но мне не удастся вычеркнуть тебя из сердца, если мы не будем целоваться! Чувство неудовлетворенности не позволит.
   Высказавшись, девочка уверенно приблизила свои губы к моему лицу и замерла, закрыв глаза. И что, у меня был выбор? На мой легкий поцелуй она едва ответила, чуть приоткрыв губы, но следующий был уже ее инициативой, и как-то получилось само собой, что спустя минуту мы целовались с такой страстью, будто время нашего расставания уже пришло. Я ощущал странную раздвоенность: одна часть меня находилась в состоянии нирваны, в то время как другая наблюдала за происходящим со стороны, не скрывая скептической ухмылки.
   – Дина! Скверная ты девчонка!
   Окрик Доры Аркадьевны, взобравшейся на крышу рубки в самый неподходящий момент, заставил нас разъединиться. Вслед за кипящей от возмущения опекуншей на крыше оказался и Роман. Заметив устроившуюся на моих коленях Дину, он не нашел ничего лучшего, чем воскликнуть, не скрывая восхищения:
   – Здорово вы тут время проводите!
   Остальная часть сцены разыгрывалась внизу: тетушка упрекала племянницу в распущенности, а та успешно огрызалась, обвиняя Дору Аркадьевну в предвзятости. Сидя с Романом в рубке, мы не могли не слышать их и по постепенному снижению тональности ссоры сделали вывод, что стороны приходят к разумному компромиссу.
   – Роман, вы сможете отвезти нас на виллу? – Дора Аркадьевна величественно выплыла из центральной каюты, держа за руку Дину.
   – Но проблем! – лихо ответил он.
   – Мы не можем здесь оставаться! – обратилась ко мне Дора Аркадьевна. – Боря никогда бы мне этого не простил. Но лично вас я ни в чем не обвиняю: всем известно, как моя племянница умеет навязывать свою волю.
   После этих слов Дина сделала шаг вперед и демонстративно прильнула ко мне. Дора Аркадьевна сокрушенно покачала головой, как бы говоря: вот видите, я предупреждала. Я взглянул в потемневшие глаза Дины, и мне стало больно – они были полны слез.

   И все же Дине удалось свести начисто проигранную партию к ничьей. Следующим утром позвонил Дмитрий и сообщил, что вечером состоится еще одна морская прогулка: гостям хотелось полюбоваться видом побережья, расцвеченного огнями. Было очевидно, что столь куртуазное желание не могло возникнуть в голове у Доры Аркадьевны. В ожидании отплытия время текло настолько вяло, что казалось, будто стрелки часов намертво прилипли к циферблату. До обеда я валялся на койке в своей каюте, бесцельно уставившись в потолок, а когда жара спала – выбрался на ют. Из головы не выходил вчерашний день. Складываясь из вереницы ярких отдельных эпизодов, он завершился до обидного неловкой сценой, но я не мог злиться на Дину, затеявшую игру в скороспелый курортный роман с едва знакомым ей человеком. Девочка сумела произвести впечатление, и отрицать это было бы так же нелепо, как настаивать на том, что Земля покоится на трех китах. Странным образом, оказывается, устроено мое сознание: в нем всегда находилось место только для одной любимой женщины, но Дине удалось отвоевать у нее маленькую территорию – плацдарм для дальнейшего наступления. Правда теперь, по вине обстоятельств, наступление захлебнулось, но, если вдуматься, складывалось все удачно, юное дарование, расставившее на меня силки, оставит вскоре Плайя де Аро, жизнь войдет постепенно в привычное русло, а двумя неделями позже уже и я, покинув гостеприимную Испанию, вернусь в любимую Одессу. Такими вот разумными рассуждениями успокаивал я свою нечистую совесть, а на душе кошки скребли: не мог я забыть разочарования и боли в глазах Дины.
   Любое ожидание когда-нибудь подходит к концу – таковы правила реального мира. За час до наступления темноты на пирс вкатился кабриолет Хоакина, и наш отважный капитан начал неторопливо готовить лодку к отплытию. Впрочем, мне не довелось принять участие в плавании: пришло сообщение от Дмитрия, что вечерняя прогулка состоится без меня. Честно говоря, новость эта оказалась не такой уж и неожиданной – Дора Аркадьевна обязана была принять меры, необходимые для спасения нравственного облика племянницы. И все же в течение всего вечера, проведенного с Романом в излюбленном нашем «Леванте», настроение мое оставалось настолько поганым, что Роман не удержался:
   – Да выбрось ты ее из головы!
   – Не получается! – сознался я.
   – Ты же любишь другую!
   – Ну да, люблю.
   – Так в чем дело?
   – Сам не знаю. Удалось-таки Дине меня зацепить, хотя к любви это отношения не имеет. Не смогу объяснить толком, как у нее получается, но с Диной интересно!
   – Девчонка классная, – согласился мой друг, – да только теперь тебя и близко к ней не подпустят.
   – Оно, наверное, и к лучшему.
   – То-то ты такой счастливый! – ехидно заметил Роман. – Места от радости не находишь.
   – Да жалко ее. Ты не видел, какие у Дины были глаза, когда мы прощались.
   – Извини, не обратил внимания. Зато имел возможность наблюдать, чем вы с ней на крыше занимались, – хихикнул Роман, но замолк, поскольку в его светлой голове возник новый вопрос:
   – Слушай, если бы мы с Дорой не застукали вас на горячем, чем бы вы занимались дальше?
   – Ну посидели бы еще немного – и пошли спать, – не очень уверенно ответил я.
   – Каждый в своей кроватке? – хихиканье Романа перешло в откровенный хохот. – Ну насмешил!
   – Можешь не верить! – произнес я сухо.
   – Да верю, верю. С тебя станется!
   В порт я вернулся заполночь, успев как раз к прибытию лодки. Как только Хоакин с присущим ему блеском ввел ее в узкий просвет меж яхтами, Дмитрий выбросил на берег шканцы, и мне оставалось только их закрепить. Дина, выпорхнувшая на берег первой, сразу оказалась рядом.
   – Представляешь, Хоакин учил меня управлять лодкой! – возбужденно сообщила она.
   Меня поразило благодушное настроение ее тетушки, осторожно перешедшей на пирс с помощью Дмитрия. Ко мне Дора Аркадьевна обратилась весьма приветливо:
   – Наша девочка в любом деле добивается успеха.
   Минут пять мы вели светскую беседу вчетвером – Хоакин застрял в рубке! – обсуждая красоты ночного побережья, что выглядело со стороны как встреча добрых друзей, и только одно обстоятельство, на которое и Дора Аркадьевна, и Дмитрий старательно не обращали внимания, придавало этой идиллической картине определенное внутреннее напряжение – в течение разговора взгляд Дины ни разу не оторвался от моего лица.
   Так мы и стояли, отдавая дань правилам хорошего тона; но когда приличия соблюдены, все равно приходит время прощаться, и вот уже я, выйдя на дорогу, машу рукой отъезжающему белому кроссоверу, а он, набрав скорость и просигналив на прощанье, скрывается за поворотом. Его отъезд знаменует окончание внешне тривиальной, но в действительности насквозь фальшивой сцены, в которой мирно сосуществуют горькая правда и такая же горькая ложь, а драма и комедия переплелись так, что уже никому не удалось бы отделить их друг от друга. Разочарованный, я направился к лодке, ставшей моим домом. Хоакин, выезжавший из порта, улыбнулся и поднял кверху большой палец, но что означал этот жест, я так никогда и не узнал.
   А в каюте ждал сюрприз – дневник Дины, лежавший на столике под кофейной чашкой. На закладке в середине тетради было написано:

   Пожалуйста, прочти только эти страницы! Там о маме. Твоя Дина.

   Из десяти слов, составивших текст записки, самыми желанными оказались два последних. Приняв душ, я забрался в постель и начал читать дневник.

   В Сан Джованни Ротондо я приехала повидаться с мамой. Последние дни ее жизни проходили мучительно: сильнейшие обезболивающие и бесконечные капельницы в дорогой лечебнице, куда её поместил отец, помогали слабо. После маминой смерти единственным моим желанием было знать, что ей спокойно сейчас, и Сан Джованни Ротондо было самым подходящим местом с ней поговорить. После Венеции и Вероны меня не удивило, что целый город зарабатывает на имени одного святого – Падре Пио, – совершившего множество чудесных деяний. Лавочки здесь переполнены иконками, чётками и крестиками с изображением Падре, его именем названы книжные магазины, постоялые дворы, ресторанчики и улицы, удивительно только, что магазины одежды не назвали в его честь. В общем, от изобилия святости становилось немного тошно.
   Новая церковь, где он похоронен, снаружи напоминает приоткрытый панцирь. Прикоснувшись к поверхности усыпальницы, я ничего не почувствовала, стало даже как-то неловко. Пройдя в другую часть зала, сделала несколько фото и присела неподалёку от мужчины, глаза которого были закрыты, а протянутые руки облокочены на стоящий перед ним стул. Я мысленно представила маму, стоящую на пороге церкви, и вдруг она, темноволосая, уверенным мягким шагом вошла в храм. Я как всегда восхитилась одномерной геометрией её походки, превратившей небесное пространство зала в карту созвездий. Следуя невидимой прямой линии, она выскользнула из потока падающего света и неслышно присела возле меня. Повернуть голову я не осмелилась, но боковым зрением видела бледное пятно ее лица. Перемещаясь по настенным мозаикам, взгляд мамы достиг левого угла центрального зала, где Падре Пио был изображён в развевающейся алой ткани, составляющей жуткий контраст с ее белым одеянием. Лёгкое тепло передавалось мне от них обоих, мёдом растекаясь по телу. Больше часа я покорно сидела, наблюдая, как маму обволакивает тягучий янтарный свет, и долгожданное спокойствие снисходило на нее с небес. Мама была точно такой, как в моих снах, в развевающейся углами длинной белой одежде, на рукавах которой тёмными браслетами проступали смолистые пятна, и её тревожные, почти чёрные глаза смотрели куда-то поверх меня.
   В тот же день мы оставили Сан Джованни Ротондо, и эти сны, приходившие ко мне в течение двух лет после её смерти, исчезли.

   Не так-то просто проснуться среди ночи, если ты только что уснул. Летучая мышь, спикировавшая на меня со стропил сарая, заполненного колючей соломой, увернулась в последний момент и, звучно шлепнув крылом по подвешенному к перекрытию меху с вином, вылетела в слуховое окно. Подогретая жидкость струйкой потекла из распоротого сосуда, обволакивая грудь и с невероятной силой придавливая тело к ложу, а жесткие пряди пыльной сухой травы, набиваясь в рот, глушили крик о помощи. Я дернулся конвульсивно и почувствовал, как горячие ручейки густеют, подобно гипсовому раствору, и вылепившиеся из аморфной массы руки нежно проводят по моей спине. Волосы, застилавшие лицо, внезапно исчезли, но зато появились губы, и они принялись покрывать мою шею поцелуями. Только теперь сон отпустил меня окончательно: нагая Дина прижалась ко мне, и оказалось, что тепло, которое я ощущал, являлось на самом деле жаром ее тела.
   – Подожди! – попросил я. – Как ты здесь оказалась?
   – Когда все уснули, вызвала такси по телефону, – торопливо объяснила она, пытаясь расположиться удобнее на узкой кровати, не приспособленной для ночных приключений. Незваной гостье пришлось почти полностью взобраться на меня, и я рывком перевернул ее, припечатав своим телом к постели. Мне хотелось лишить Дину возможности двигаться, прервать ее безумное, по сути, занятие, но она восприняла мою агрессию по-своему и, откинув голову, застонала. Тело девочки обмякло, дыхание стало тяжелым. Этот момент оказался самым мучительным в моей жизни, потому что стон Дины был сродни пению сирены, он был сигналом, подаренным женщине еще древними богами и обращенным не к разуму, а напрямую к природному мужскому инстинкту, требующему немедленного ответа на недвусмысленное предложение. Руки мои дрожали, а ноги свело от напряжения, будто они коснулись оголенного высоковольтного провода. Казалось, я уже готов был воспользоваться наивной ошибкой этой странной девочки, ее откровенно бесстыдной слабостью, выразившейся фактически в предложении самой себя, но…
   Но я не мог этого сделать.
   Не знаю, что удерживало. Ощущение вины перед Наташей за то, что позволил себе зайти так далеко? Но в тот момент мысль о ней в моей голове даже не возникла. Может быть, я испугался праведного гнева всесильного Бориса Аркадьевича, избежать которого вряд ли бы удалось? Но нет, и о нем не успел подумать. Если быть честным, в разгоряченном моем сознании вообще не мелькали связные мысли, и все же я сумел каким-то образом взять себя в руки. Наверное, всему виной то редкое теперь качество, о наличии которого в своей душе я ранее и не подозревал. Мне нравилось чувствовать себя джентльменом. И это было тем более легко, что в отношениях с Диной я не изменял себе с самого начала.
   Она почувствовала перемену моего настроения.
   – Что с тобой? – тревога в ее голосе удивительным образом гармонировала с почти материнской заботливостью.
   – Знаешь… перед тем как бросаться с головой в омут, лучше сначала хорошо подумать.
   Все с той же нежностью она провела ладонью по моим волосам.
   – Разумеется, я подумала.
   Нотки снисходительного высокомерия, столь характерные для Дины вчерашней, показывали, что, возможно, она вовсе и не потеряла голову. И это вызвало раздражение, вылившееся в вопрос:
   – И какова причина, по которой ты решилась наконец лишиться девственности?

   Нет, Дина, как и я, не изменяла себе, и ее ответ прозвучал искренне и простодушно:
   – Да просто я тебя люблю. Какая же другая может быть причина?
   Поскольку я на время потерял дар речи, она немедленно приступила к делу: ноготки девочки прошлись по моей спине, оставляя бороздки болезненного жара. Мне почему-то не пришло в голову останавливать ее, единственное, на что хватило, – это поинтересоваться:
   – Не слишком ли ты торопишься?
   Громкий иронический смех подтвердил, что Дина уже достаточно владеет собой, чтобы разгромить меня в пух и прах.
   – Слушай, послезавтра я улетаю домой, а ты остаешься тянуть лямку здесь, в Плайя де Аро, а потом возвращаешься в Одессу. Девяносто шансов из ста, что мы никогда больше не увидимся, ведь так?
   – Так, – неохотно согласился я.
   – Мне не хочется рисковать. Вряд ли у тебя найдутся деньги, чтобы купить билет в Москву, а от меня ты ничего не примешь, я знаю.
   – Не приму, ты не ошиблась.
   – Да и у меня ситуация сложится непростая: папа спит и видит, что я получу экономическое образование и продолжу его бизнес, а тут еще Дора поведает о том, как мы с тобой мило проводили время. Конечно, он захочет со мной на эту тему побеседовать, а я отцу врать не смогу. Тебя после этого близко ко мне не подпустят! – пальцы Дины впились в мое плечо с такой силой, что я непроизвольно дернулся. – Прости, любимый! – Возмущение в ее голосе мгновенно уступило место раскаянию. – Мне надо научиться быть сдержанной.
   – Когда с тобой случилось… это?
   Было так грустно, будто пришлось мне присутствовать на собственных похоронах. Объяснение с Диной становилось неизбежным, но я не представлял, как сказать ей правду.
   – Вчера вечером поняла, что не могу думать ни о чем другом, только о том, как с тобой встретиться. Не представляла, что такое может случиться и со мной.
   – Со всяким может. По крайней мере, так в книгах пишут.
   – Спасибо, книги я читаю! – съязвила Дина. – Больше ты ничего не хочешь мне сказать?
   – Есть одна малоприятная вещь. Даже если мы с тобой сейчас переспим, ничего не изменится. Ты отправишься в Москву, а я в Одессу. Все препятствия останутся: и твой папа, и мое безденежье. Мне нравится, как я живу, но такой образ жизни доходов не сулит. Об этом ты подумала?
   – Подумала, будь уверен! – хмуро сообщила Дина. – Выход есть, и очень простой. Только тебе нужна вся твоя воля, чтобы попытаться правильно меня понять.
   Возникшее предчувствие нельзя было назвать приятным: зная уже нестандартный образ мышления Дины, я не сомневался, что предложенный ею выход мне не понравится. Так оно и оказалось.
   – Я все рассчитала. У меня сейчас такие дни, что вероятность залететь очень велика. А если я вернусь домой беременной, папе некуда будет деваться. Кому еще знать, как не ему, что у ребенка должен быть отец.
   Ошеломленный шокирующей логикой обнаженной юной девы, я не нашел нужных слов для возражений. В очередной раз московской школьнице удалось доказать полное свое интеллектуальное превосходство над бродячим одесским поэтом, и она немедленно воспользовалась преимуществом:
   – Не хотела тебе этого говорить, потому что понимала: ты еще не готов к решительным мерам.
   – Могла бы и соврать! – заметил я в сердцах.
   – Я никогда не врала людям, которых любила, – мама и папе. А теперь вот еще и тебе не смогу, – торжественно призналась Дина.
   – Ладно, все в порядке! – поспешил успокоить я девочку, но не сдержался и заметил с сарказмом: – Здорово, когда за тебя все решают.
   – Извини! – Она вновь была сама покорность. – Но разве я тебе не нравлюсь?
   – Нравишься, конечно! Вот только одно дело, когда кто-то тебе нравится, а другое – любить.
   – А то я не знаю! Но ты меня еще полюбишь, дай только время! – уверенно заявила она.
   – Откуда апломб? – поинтересовался я устало. – Ты настолько хорошо меня знаешь, что можешь предугадать мои мысли, чувства, эмоции?
   – Я себя знаю! Чтобы ты влюбился в меня по уши, придется стать для тебя жизненно необходимой, так, чтобы ты не смог представить возле себя никого другого. Я сумею.
   – Не сомневаюсь.
   – Оставь свою неуместную иронию, я говорю серьезно! Подумай, тебя ждет увлекательная жизнь с интересной женщиной, готовой на все ради твоей любви. Ты что, думаешь, я ко всем парням подряд лезу в постель?!
   – Нет, я так не думаю! – жестко ответил я.
   – Ну не злись! – миролюбиво обратилась ко мне Дина. – Если ты захочешь наконец задуматься всерьез, то поймешь, что у меня выхода не было. В Италии я поняла, что никогда не стану настоящим художником, как хотела мама, и это разочарование оказалось самым большим в моей жизни. Теперь остается только идти по стопам отца, продолжать его бизнес. Мне такая жизнь не по душе, но я готова играть роль деловой женщины, потому что хочу добиться успеха. И представь теперь мое состояние, когда я поняла, что люблю тебя! Знаешь, стало по-настоящему страшно. Мои родители любили только один раз, и даже после развода у них не было никого, ни у папы, ни у мамы. Не думай, что я другая, ведь я – их дочь! Не могу позволить себе потерять тебя, потому что это было бы еще большим разочарованием, чем не стать художником. Согласись, слишком много разочарований для меня одной!
   Я почувствовал, как сердце мое деревенеет и кровь стекает по артериям куда-то к центру Земли, а мысли, перепутавшиеся, как ворсинки в комке войлока, лишь изредка покалывают сердце, не обозначаясь никак иначе. Но даже в состоянии полного отупения я понимал, что оттягивая момент истины, лишь усложняю предстоящее объяснение. Пришла пора открыть девочке правду, а я по-прежнему не мог этого сделать. Наташенька моя, прости меня, милая!
   – Как ты представляешь нашу жизнь? – Вопрос оказался очередным проявлением малодушия, попыткой оттянуть время. – Мы слишком разные, тебе не кажется?
   – Это вопрос времени. Нам обоим придется измениться.
   – Измениться? Но как? Моя жизнь устоялась, она меня устраивает. И учти, я не умею ничего другого, только писать стихи, причем весьма посредственные.
   – Я тоже не умею ничего другого, только рисовать посредственные картины. Но я научусь! – ободряюще заметила Дина. – Я смогу, а значит, и ты сможешь. Потому что ты умный и ироничный, а такой человек всего может добиться.
   – Ты влюблена и потому меня идеализируешь. Я не смогу заниматься ни финансами, ни технологиями, мой мозг для таких дел просто не приспособлен.
   – Тебе и не нужно! – пояснила Дина нежным голосом. – Есть множество других занятий, где можно добиться успеха. Например, работа телеведущего или режиссера. Все это несложно будет устроить, если ты станешь зятем моего папы. Он очень влиятельный человек.
   – Очень мило. Но проблема в том, что я не гожусь для подобного рода сделок с совестью. Твой папа платит мне деньги за мытье лодки, и нас обоих устраивает такой тип отношений, потому что он подразумевает честный обмен – деньги даются за работу. Я не смогу перейти на другой способ ведения дел – получать блага за то, что обрюхатил его дочь. Мне это претит. Но есть еще кое-что…
   Я ощутил, как напряглась Дина: интуиция подсказывала ей, что сейчас состоится признание, боль от которого не исчезнет и через тысячу лет. Мы замерли, и секунды растягивались в минуты, потому что я так и не мог решиться сказать ей правду. Внезапно руки девочки, ставшие безвольными, соскользнули с моей спины.
   – Не говори этого… – голос ее прозвучал так странно, что казалось, будто он доносится из наполовину затопленного стеклянного грота.
   – Не говорить чего? – недоуменно поинтересовался я.
   – Что я тебе не нужна… Ты любишь другую?
   – Так оно и есть. – Мои слова прозвучали так неискренне, будто я сам в них не верил, но Дина знала, что они были правдой.
   – Кто она?
   – Красивая молодая женщина. Живет в Одессе.
   – Почему ты тогда здесь? – Голос Дины по-прежнему оставался безжизненным, но, что было хуже, я почувствовал, как холодеет, покрываясь мурашками, ее тело.
   – По глупости. Рванул в Европу вопреки собственному желанию. Теперь жалею.
   – Жалеешь, что встретился со мной?
   – Нет. Но вот только не очень ладно все получилось.
   – Ты меня придавил! – пожаловалась Дина. – Пусти, я хочу подняться!
   Я встал рядом с кроватью, но девочка даже не пошевелилась. Спустя минуту попросила:
   – Дай мне руку, я не могу повернуться!
   Ее закоченевшие пальцы оказались в моей ладони, и неожиданно болезненное чувство утраты так сдавило сердце, что оно почти остановилось, но мне некого было винить в том, что случилось, кроме себя самого.
   Наконец, она сумела сесть. Попыталась надеть на себя злосчастный сарафан, который мне пришлось поднять с пола. В дверях обернулась, но так ничего и не сказала.
   – Я тебя провожу! – предложил я.
   – Нет.
   Что-то в интонации ее отказа слышалось такое, что не позволяло настаивать. В тягостной тишине прошла минута, а затем Дина ушла, и с этого момента ее ждала собственная жизнь, в которой мне уже не было места. Ее уход вызвал одновременно и разочарование, и облегчение.
   Забравшись в постель, еще сохраняющую ее запах, я лежал и тупо разглядывал тени на потолке, а уснуть смог только под утро. Днем же появился Дмитрий и сообщил, что нам следует вместе поехать на виллу. По пути выяснилось, что Дина и ее тетушка еще утром срочно отбыли в Москву, а спустя пару часов в Плайя де Аро объявился Борис Аркадьевич со своими подручными, и произошло то, что произошло…
   Меня вывели наверх в сумерки. По дороге не били, лишь ткнули пару раз без особой злобы кулаком, но от отсутствия движения я задеревенел настолько, что почти не почувствовал боли. Борис Аркадьевич дожидался меня на кухне. Расположился он за обеденным столом, вытертым до блеска, но свита его сидеть в присутствии шефа не осмелилась. Один из охранников, старший по должности, указал мне на лист чистой бумаги и ручку.
   – Давай, пиши признание!
   – Признание в чем? – поинтересовался я предельно вежливо, стараясь избежать очередной зуботычины.
   – А то ты не знаешь!
   – Лучше объясните.
   – Не валяй дурака, нам все известно! Камера наружного наблюдения зафиксировала, как Дина вышла из дома и села в такси в два часа ночи, а назад вернулась только под утро. Вычислить по номеру машины водителя очень легко, и он рассказал, что она проплакала всю дорогу. А в твоей каюте, подонок, на постели нашлись ее волосы, так что ничего и доказывать не надо. Знаешь, какой срок полагается за насилие над несовершеннолетней?
   – Я этого не делал! – твердо возразил я, но добился в результате только звучной оплеухи.
   – Мы можем забрать его с собой? – спросил Борис Аркадьевич. – Какой смысл оставлять этого ублюдка в Испании – тут санаторий, а не тюрьма.
   Итак, все становилось на свои места – и неожиданный отъезд Дины, и столь же неожиданное появление ее отца. И все же не верилось, что девочка намеренно меня оклеветала; скорее всего, произошла какая-то путаница, которая могла обойтись мне очень дорого.
   – Ничего между нами не было!
   Разумеется, на мои слова никто не обратил внимания: эти люди уже нашли виновного.
   – Вывезти его нелегально не удастся – слишком рискованно! – подумав, пояснил руководитель охранников. – Придется упрятать его в тюрьму здесь, а потом организовать экстрадицию в Россию, но по другой статье. Сфабрикуем что-нибудь, не сомневайтесь, шеф! Главное, чтобы он находился под стражей, иначе его и след простынет.
   – Что для этого нужно?
   – Только заявление потерпевшей. Остальное мы здесь на месте организуем.
   – Неужели без заявления нельзя обойтись?! – раздраженно воскликнул Борис Аркадьевич. – Дине и так несладко.
   – Полиция без заявления и пальцем не пошевельнет, и кончится тем, что парня отпустят. Да он после этого просто посмеется нам в лицо.
   – Я не смогу связаться с дочерью! Она выключила телефон, – устало произнес Борис Аркадьевич. – У Доры хватило ума отпустить Дину домой, к ее тетке.
   – Там нет телефона?
   – Никто не берет трубку. Но Дина в квартире, я знаю. Дора уже ездила к ней по моей просьбе, но дочь отказалась открыть дверь. Если с моей девочкой что-то случится…
   – А сестра вашей жены? Где она? – встревожился главный охранник.
   – Срочно возвращается домой с дачи, но будет на месте не раньше, чем через пару часов.
   – Может быть, попытаться связаться с вашей дочерью через интернет? – несмело предложил один из охранников.
   – Можно попробовать! – согласился Борис Аркадьевич.
   Включив ноутбук, он ввел нужный код. Спустя минуту заметил, не выражая особых эмоций:
   – Она в сети.
   – Вам надо уговорить ее пройти медицинское освидетельствование. Ушибы, ссадины, но главное – гинекологический осмотр, – старший охранник был настойчив. – Чем раньше она сделает это, тем лучше. Презервативов на месте не было, значит, есть шанс получить образец спермы насильника для хромосомного анализа.
   – Послушайте, не делайте этого! – попросил я, обращаясь к Борису Аркадьевичу. – Не унижайте вашу дочь, она не заслужила такого отношения!
   Скучавший возле меня охранник отвел руку для удара и замер в ожидании знака от хозяина. Но знака не последовало: впервые взгляд Бориса Аркадьевича оказался направленным в мою сторону. Разглядывал он меня не меньше минуты, проводя в уме какие-то сложные подсчеты, затем задумчиво поинтересовался, обращаясь, впрочем, больше к себе, чем к подчиненным:
   – Какой резон ему так беспокоиться?
   – Еще бы он говорил иначе! Боится, гаденыш! Улики – вещь неоспоримая! – старший охранник, не скрывавший издевательской иронии, уставил взгляд на работодателя, но поддержки не нашел.
   – Оставьте нас! – сухо распорядился Борис Аркадьевич.
   Головорезы его, привыкшие исполнять команды хозяина беспрекословно, потянулись к выходу из кухни, и только их начальник задержался было у двери, но, не дождавшись приглашения остаться, проследовал за остальными.
   И сразу послышались длинные гудки – Борис Аркадьевич пытался связаться с дочерью через компьютер. Они длились очень долго, а потом внезапно оборвались, и разочарованный отец повторил вызов. На этот раз Дина на связь вышла, но я не мог видеть ее, а она не могла видеть меня, поскольку экран монитора был направлен в противоположную сторону.
   – Что случилось, доченька моя? – странная метаморфоза произошла с Борисом Аркадьевичем: он выглядел таким измученным, будто это его, а не меня продержали полдня в подвале.
   Ответа не последовало.
   – Расскажи, что произошло? – вновь попросил ее отец. – Мы все сходим с ума от волнения.
   – Папа, он меня не любит!
   Охрипший от плача голос девочки прозвучал так пронзительно жалобно, что первым моим порывом было подбежать к противоположной стороне стола, чтобы увидеть Дину, но я понимал – показываться перед камерой не следует. Борис Аркадьевич, покосившись в мою сторону, осторожно поинтересовался:
   – А этот парень, он лишнего ничего себе не позволил?
   Ответом ему был возмущенный выкрик дочери:
   – Папа!!!
   – Извини, милая, ляпнул, не подумав! – быстро проговорил Борис Аркадьевич! – Чем собираешься сейчас заниматься?
   – Вера ко мне придет скоро. Может быть, мы куда-нибудь сходим.
   – Вот и замечательно, развлекитесь, девочки, как следует! Завтра к обеду я вернусь в Москву, и тогда – готовься! – отправимся вместе в какое-нибудь приличное место, такое событие нужно отметить!
   – Папа, ты о чем? – с подозрением поинтересовалась Дина. – Какое событие?
   – Моя дочь становится взрослой.
   – Я тебя люблю! – после недолгого замешательства отозвалась Дина.
   На том разговор и закончился. Борис Аркадьевич, по-прежнему избегая смотреть в мою сторону, подошел к двери и распорядился:
   – Снимите с него браслеты!
   Охранники вновь набились в кухню, один из них отщелкнул замки на наручниках.
   – Обеспечьте наш отлет в Москву первым же рейсом!
   Начальник службы безопасности, к которому был обращен приказ, растерянно спросил:
   – А расследование?
   – Это уже не ваша забота! – многозначительно произнес Борис Аркадьевич.
   – Что нам делать с этим гусем?
   – Отведите его в гостевую комнату в левом крыле. Пусть примет душ и отдохнет. А я пока подумаю.
   – Придется поставить караульного снаружи, чтобы парень не слинял через балкон.
   – Не говорите глупостей: бежать – не в его интересах. – Борис Аркадьевич, развернувшись в мою сторону, вежливо поинтересовался: – Вы не голодны?
   – Есть я сейчас не смогу, – признался я.
   – Приведите себя в порядок и приходите через час. Нам нужно обсудить кое-какие вопросы.
   Тон олигарха по-прежнему оставался мягким, будто обращался он не к пленнику, а к неожиданно свалившемуся на голову дальнему родственнику, которому нельзя указать на дверь, не нарушив правил приличия. Перемена настроения хозяина не могла не сказаться на поведении его клевретов – когда мы остановились возле одной из спален, сопровождающий меня начальник охраны предупредительно распахнул дверь.

   С Борисом Аркадьевичем просидели на кухне до утра.
   – Мне все равно уснуть не удастся! – пожаловался он, откупоривая бутылку красного вина.
   К моему возвращению стол успели накрыть: были тут и икра, и семга, и много еще чего из закусок, но никакого мяса, будто на вилле по доброй советской традиции объявили рыбный день. У электроплиты пожилая женщина томила на медленном огне какое-то блюдо, и из-под крышки сковородки выбивалась тонкая струйка пара, тающая во влажном воздухе. Спустя минуту кухарка уже накладывала в тарелки бледно-желтые куски омлета, усеянные вкраплениями запеченных вместе с яичной взвесью грибов.
   – Будете? – поинтересовался хозяин виллы.
   – Теперь не откажусь.
   – Как себя чувствуете?
   – В физическом плане пока не очень, а в душевном – намного лучше. Начинает отпускать.
   – Вот и хорошо, – Борис Аркадьевич выколупнул из пористой массы омлета темный кусочек – частицу того, что еще недавно было шампиньоном, – и, рассмотрев со всех сторон, отправил в рот. Не вызывало сомнения, что есть ему абсолютно не хотелось, и за стол он сел лишь из вежливости, дабы гость не чувствовал неловкости, ужиная в одиночку.
   – Честно говоря, с жизнью успел попрощаться, – заметил я, сам не зная зачем.
   – Как вы понимаете, я не буду извиняться! – спокойно пояснил Борис Аркадьевич. – В сложившихся обстоятельствах ничего другого ждать вам не приходилось. Сами во многом виноваты.
   Положа руку на сердце, приходилось признать, что собеседник мой абсолютно прав, и я неохотно согласился:
   – Что сам виноват – не отрицаю. И все же вам следовало хотя бы выслушать меня.
   Борис Аркадьевич, глядя в пространство за моей спиной, начал говорить, причем складывалось впечатление, будто обращается он в большей степени к самому себе:
   – Интересно складывается сегодняшний день. Поставьте себя на мое место: рано утром звонит родная сестра и сообщает, что дочь ночью сбегает из дому и возвращается только под утро – в истерическом состоянии, ничего при этом не объясняя. А накануне завязывается скоропалительный роман с матросом моей собственной лодки. Сложить два и два вроде бы и не трудно, но при этом не всегда выходит правильный ответ… Да вы кушайте, торопиться нам некуда!
   Омлет оказался настоящим шедевром, и я съел его без остатка, а Борис Аркадьевич в это время заботливо соорудил мне бутерброд с икрой, поскольку кухарка удалилась почивать. Спустя четверть часа мы с комфортом разместились в плетеных креслах на террасе, грея в руках бокалы с терпким красным вином, а далеко внизу расстилался Плайя де Аро, и казалось, что вовсе не россыпь его огней мерцает под нами, а холодная звездная пыль Млечного пути осыпалась на спящую землю.
   – Итак, вы вроде бы проявили благородство, отказавшись воспользоваться возможностью соблазнить дочь не самого бедного в Москве человека и заработать на этом определенные дивиденды.
   Борис Аркадьевич сделал многозначительную паузу, чем я немедленно воспользовался, заметив:
   – Ну не знаю, о благородстве я тогда не задумывался. Все произошло слишком быстро.
   – Не хотите рассказать подробнее? – Предложение хозяина виллы по сути своей являлось приказом, но отданным в такой мягкой форме, что отказ выглядел бы неделикатным.
   – Ладно, расскажу, хотя гордиться мне в этой истории нечем! – решительно начал я. – Наверное, вы имеете право все знать.
   – Надеюсь, что имею, – иронично ухмыльнулся Борис Аркадьевич.
   – Я, конечно, вел себя как последний олух, но вы ведь знаете свою дочь – противостоять ей невозможно. Мы познакомились во время морской прогулки, а потом у нее возникла идея прогуляться по ночному Плайя де Аро. С этого все и началось.
   – А кончилось чем?
   Я замялся. Очевидно, Дора не могла не поделиться с братом подробностями интимной сцены на крыше лодки, когда мы целовались с сидящей у меня на коленях Диной. Скрывать такого рода вещи смысла нет, поэтому я поспешил признаться:
   – Дошло до поцелуев. Здесь я виноват: не то чтобы потерял над собой контроль, но просто отнесся ко всему легкомысленно. Мне казалось, что поскольку ваша дочь должна вскоре покинуть Испанию, то ничего плохого в нашем сближении нет, и что это обычное для девочки ее возраста увлечение, не более чем повод для приятных воспоминаний.
   – Учитывая, насколько вы старше Дины, замечу, что с вашей стороны подобное отношение являлось более чем безответственным! – назидательно заметил Борис Аркадьевич.
   – Не спорю, но тогда я находился под воздействием ее удивительного обаяния. Понимаете, мне понравилась ваша дочь, и это предопределило все последующие события.
   – Давайте теперь перейдем к тайнам сегодняшней ночи! – Взглянув на часы, Борис Аркадьевич поправился: – Вернее, вчерашней ночи.
   – Да нет тут никаких особых тайн!
   Боже, как не хотелось мне рассказывать всесильному московскому магнату о ночном визите его дочери! Но, в конце концов, не ради этого ли, отложив все дела, он примчался в Плайя де Аро?! Я неохотно сообщил:
   – Дина появилась на лодке после полуночи, и мы более часа разговаривали.
   – Наверное, беседа была в высшей степени дружеской, раз моя дочь позволила вам стянуть с нее трусики! – сарказм собеседника достиг наивысшей отметки, но в глазах его ничего не отражалось, как всегда бывает, когда ты вглядываешься в кромешную тьму.
   – Разговор у нас с ней сложился сумбурный.
   Мой неопределенный ответ не устроил Бориса Аркадьевича, и он осуждающе покачал головой.
   – Ну хорошо, если вы считаете, что это необходимо… Когда Дина разбудила меня, одежды на ней уже не было.
   – Что же вы предприняли в такой пикантной ситуации?
   – Сказал ей правду.
   – Какую?
   – Что люблю другую.
   – А это правда? – вновь хмыкнул Борис Аркадьевич. – Или поэтический вымысел?
   – Правда.
   Он задумался. Наверное, сложно было ему примириться с мыслью, что Дина забралась в постель к малознакомому человеку, забыв родительские наставления, но сомнений в моей правдивости у Бориса Аркадьевича, похоже, больше не возникало. Ожидание затянулось, и я перевел взгляд на спящее Средиземное море. Над его черной водой вспыхивала, перемещаясь среди звезд, красная искорка – рейсовый самолет направлялся в Барселону со стороны Франции. Искорка давно исчезла из виду, когда мой собеседник наконец очнулся.
   – Хотелось бы узнать больше о вашей жизни в Одессе. Например, кто та женщина, что встала между вами и моей дочерью? Проблема, однако, в том, что у вас вряд ли возникнет желание быть со мной откровенным, поскольку до сих пор наша беседа напоминала больше допрос, чем нормальный мужской разговор.
   – Меня это не особо смущает, – заметил я. – На мой взгляд, у вас есть все права знать правду, я уже говорил об этом. Да и сила не на моей стороне.
   – Не все вопросы решаются с помощью силы! – назидательно изрек Борис Аркадьевич. – И мы как раз столкнулись с такой ситуацией. Не хочу принуждать вас к откровенности – в этом случае она выглядела бы ущербной, – и чтобы уравнять позиции и завоевать ваше доверие, расскажу о том, о чем мало кто знает. Со времени моего совершеннолетия в нашей семье считалось само собой разумеющимся, что, отгуляв столько, сколько полагается нормальному неглупому парню, я женюсь, в конце концов, на порядочной еврейской девушке, и будет у нас нормальная семья, родятся нормальные умные дети – в общем, потечет обычная нормальная жизнь со всеми своими заботами и проблемами. Но, познакомившись с Мариной, я понял, что так просто мой жизненный путь не сложится. Мы работали в одном исследовательском институте, хотя и в разных отделах, но два года наши отношения не выходили за рамки дружеских. Марина всегда была в центре мужского внимания. Периодически у нее завязывались романы, но сразу и обрывались, до серьезных отношений дело не доходило. Я не был исключением: все попытки сблизиться она легко пресекала, правда, стараясь не ущемлять моего самолюбия.
   – Но однажды все изменилось, – перебил я собеседника.
   – Да, изменилось. Она призналась потом, что это оказалось для нее полной неожиданностью. Мы случайно столкнулись на улице в выходной день – с той встречи все и началось. Блаженное было время: что может быть прекраснее, чем общение с влюбленной женщиной, от которой ты сам без ума. Неудивительно, что через месяц я сделал Марине предложение.
   – Как к этому отнеслись в ваших семьях?
   – На удивление спокойно. Мои родители сразу поняли, какая редкая удача выпала их сыну. Поймите, моя жена относилась к категории очень красивых женщин, но при этом у нее было очень правильное понимание жизни и удивительная интуиция. Ее отец и мать разве что не молились на дочь, поэтому выбор Марины сомнению не подвергался – меня приняли очень хорошо.
   – А то, что вероисповедания ваши очень уж отличаются, не мешало? – осторожно поинтересовался я.
   – Такой вопрос открыто не ставился. Наверное, между собой родители эту тему обсуждали, но в нашем присутствии – никогда! Мы ведь жили тогда в обществе, в котором к подобным вещам выработался определенный иммунитет.
   – Дина сказала мне, что инициатором развода была ваша жена.
   Наверное, мне не следовало напоминать Борису Аркадьевичу о том времени, когда рушилась не только его собственная жизнь, но и жизнь всей страны. Он помрачнел, потом заметил:
   – Не люблю вспоминать те годы. Наверное, я не все делал правильно, но и сидеть сложа руки нельзя было. Марина поставила тогда ультиматум: я должен был либо бросить доходный бизнес – ей не нравились ни род моей деятельности, ни люди, которые меня окружали, – либо лишиться жены и дочери. Выбор оказался очень сложным.
   – Мне тоже не очень нравятся люди, которые вас окружают, – не удержался я.
   – Другие в нашем бизнесе не задерживаются! – Раздраженный моим замечанием олигарх залпом допил вино, остававшееся в бокале. – Если бы я занимался делами фирмы с иной командой, то, возможно, мыл бы сейчас лодку вместо вас.
   Я хотел ответить, что в таком случае его дочери не пришлось бы заново привыкать к отцу, но удержался. Он прекрасно понимал это и сам.
   – Вы – ершистый молодой человек, – неожиданно отметил Борис Аркадьевич, – но ссориться нам ни к чему. Когда мы расстались с Мариной, я задал себе вопрос: «Для чего это все нужно?». Раньше мне всегда казалось, что я зарабатываю деньги, чтобы обеспечить семью. Но на самом деле бизнес так глубоко пророс в мою душу, что стал частью меня самого. Подобного рода работа сродни азартным играм: ты ставишь на кон все, а там уж как карта ляжет – можешь выиграть, а можешь и проиграть, потому что предугадать будущее невозможно. По образованию я физик-теоретик, но род моей деятельности не имеет ничего общего с теорией, полагаться приходится исключительно на интуицию и знание людей. А знание людей оптимизма не прибавляет.
   – Смотря с какими людьми вы водитесь.
   – Не имеет значения. Жадность – общий порок, поверьте. Она есть у меня, и точно так же присутствует у вас, как бы вы это не отрицали. Важно, осознаете вы эту свою слабость или предпочитаете разыгрывать фарс, уверяя окружающих в своей бескорыстности.
   – Но ваша жена была не такой.
   – Да, она – исключение, но оно лишь подтверждает правило. После развода несколько в высшей степени креативных женщин пытались встроиться в орбиту моей жизни, но как легко было их раскусить!
   – Зарились на богатство? – поинтересовался я.
   – Не все так просто. Если женщина ищет спутника, она как никто другой в состоянии убедить себя, что влюблена. Женщины романтичны и одновременно прагматичны, поскольку забота о семейном очаге в первую очередь ложится на их плечи. Но когда понимаешь настоящую подоплеку их чувства, интерес пропадает.
   Был ли Борис Аркадьевич прав относительно женщин? В какой-то мере, наверное, да. Но подумалось о Наташе, и я испытал нечто, очень похожее на гордость: в нашей любви ничего прагматичного не было.
   – Скорее всего, вы настолько любили жену, что просто не могли испытать интереса к любой другой женщине, какой бы она ни была, – обратился я к собеседнику.
   – Конечно, это так, – сухо согласился Борис Аркадьевич. – Но я и любил-то Марину именно потому, что Господь вылепил ее совсем из другого теста, чем остальных.
   – Она сумела простить вас?
   – Вы, поэты, мыслите романтически! В последние месяцы ее жизни мы ни разу не касались этой темы. У Марины не возникало потребности прощать меня, а у меня – прощать ее. Мы знали, что виновных нет. Было нечто более важное – судьба нашей дочери.
   Взгляд Бориса Аркадьевича стал таким тяжелым, что своей виртуальной гравитацией, казалось, способен был припечатать меня к креслу. Я подумал, насколько сложно отцу Дины изливать душу человеку, которому всего лишь несколько часов назад он фактически вынес смертный приговор. Словно прочтя мои мысли, Борис Аркадьевич задумчиво произнес:
   – Говорить на такие темы можно только с другом или с незнакомцем, с которым уже никогда не встретишься. Поскольку друзей у богатых людей не бывает, остается только второй вариант.
   – Как вы узнали, что ваша жена больна?
   – От ее сестры. Она позвонила и сообщила, что нужно вновь покупать очень дорогие лекарства, а деньги закончились. Дело в том, что Марина отказалась от алиментов, она не желала брать в руки ничего, что получено сомнительным путем.
   – До этого звонка вы ничего не знали? – удивился я.
   – Марина не пускала меня в свою жизнь. Она очень хотела оградить Дину от знания, кем является ее отец.
   – В этот раз она приняла финансовую помощь?
   – Да все было совсем не так, молодой человек! – раздосадовано воскликнул Борис Аркадьевич. – Что я, по-вашему, поехал деньги ей предлагать, что ли?
   Он умолк, размышляя, стоит ли продолжать этот разговор, оказавшийся таким трудным, и вдруг в какой-то момент решился.
   – Ладно, слишком много уже сказано… Когда я примчался к ним домой, дверь открыла Дина. Я знал, что она – моя дочь, видел фотографии, их делали общие знакомые, но странным образом и Дина догадалась, что перед ней стоит отец. Представьте, она пыталась не пустить меня в квартиру!
   – Возможности Дины мне известны! – хмуро сообщил я. – Как же вы вошли?
   Хмыкнув в очередной раз, он жестко ответил:
   – Да уж вошел! Марина лежала на диване в махровом халате, мною еще подаренном, и вообще в комнате мало что изменилось. Я взял ее на руки и понес, а Дина колотила меня по спине. Мать очень ровным голосом приказала ей прекратить, и она немедленно послушалась. На лестнице Марина обняла меня за шею, и я понял, что все эти проклятые десять лет жил, как в зале ожидания. Жизнь так устроена: если ты хочешь добиться успеха, то должен уплатить самую высокую цену. И тогда она может тебе что-то вернуть. Когда я шагал к машине с Мариной на руках, а Дина вприпрыжку шла рядом, то плакал, и отчасти это были слезы счастья, потому что у меня вновь была семья.
   Осторожный стук в дверь заставил Бориса Аркадьевича прерваться. На террасу вышел шеф его охраны, не утративший в столь позднее время служебного рвения.
   – Вам ничего не нужно? – поинтересовался он.
   – Разве что водки! – ввернул я.
   – Я не любитель водки! – сухо отозвался Борис Аркадьевич. – И вам пить не советую.
   – Да я, как правило, и не пью. Но так легче было бы исповедаться. Похоже, теперь мой черед.
   Водки нам принесли, но бутылка так и осталась нераспечатанной: хозяин виллы вновь налил себе вина, а мне вообще расхотелось пить. Я поинтересовался:
   – Долго это продолжалось?
   – Восемь месяцев. Марина боролась за жизнь до последнего, я всегда знал, какая она мужественная женщина, да вот только лекарства от этого проклятия еще не изобрели. Я не позволял ей ходить, носил на руках, и с каждым месяцем она становилась легче. А ушла неожиданно – потеряла сознание и больше в себя уже не приходила. Но к тому времени мы уже все обсудили.
   – Дина поэтому живет у тетки?
   – Да, так хотела Марина, и я купил им новую квартиру в центре. Девочка не должна потерять подруг, а узнай они правду, отношения в корне изменились бы. Но теперь Дина много времени проводит со мной, это устраивает нас обоих. Марины нет с нами, но мы все равно семья.
   – А вот у меня все не так, – сознался я. – Честно говоря, боюсь вас разочаровать.
   – Рассказывайте, спать все равно не придется.
   Борис Аркадьевич устроился в кресле поудобнее, приготовившись слушать историю человека, так неожиданно спутавшего его планы, и я начал рассказывать о Наташе, да и вообще о своей непутевой жизни, странности которой не всегда были понятны даже мне самому. Слушал он внимательно, не задавая вопросов, и оставалось неясным, что он думает о непростых моих отношениях с любимой женщиной, да и обо мне самом тоже. Я рассказал о своих злоключениях в Барселоне, о тягучем сонном пребывании в Плайя де Аро, размеренный ритм которого был взорван приездом Дины. И конечно, пришлось детально поведать о короткой хронологии нашего с ней романа, закончившегося так драматически.
   – Нет сомнений, вы сами себя загнали в угол! – подвел итог моему рассказу Борис Аркадьевич.
   – Похоже, так оно и было. Лучше бы уж оставался дома.
   – Лучше ли? Ну прозябали бы дальше в своей Одессе, и чего бы добились, в конце концов? Наташу при вашем отношении к жизни все равно не удержали бы, а там, глядишь, запили бы с горя – вот такой счастливый получился бы финал!
   – Вы с вашей дочерью рассуждаете одинаково! – признался я. – Дина тоже призывала меня изменить свою жизнь.
   – А что тут удивительного? Если хотите завоевать любимую женщину – боритесь за нее, боритесь всеми способами, честными и нечестными, причем, поверьте опытному человеку, нечестные способы эффективнее. Не будьте только амебой, пусть даже умеющей сочинять вирши!
   Возможно, он был прав, но я не представлял, что можно сделать в моем положении, чтобы добиться Наташи. Я и в самом деле не был способен ни на что путное, по крайней мере, в ее понимании. Осознание подобной истины энтузиазма не прибавляет, и единственное, что мне оставалось, – безучастно любоваться затемненным маринистическим пейзажем и ждать рассвета. Впрочем, Борис Аркадьевич не позволил собеседнику замкнуться в себе надолго.
   – Важнее всего – результат! Когда я забирал Марину, это не было честным деянием, я просто воспользовался ее слабостью. Ее страшила мысль умирать на глазах дочери, а рассчитывать было не на кого. Когда я появился, уже не имело значения, каким способом заработано мое состояние, поверьте, в преддверии смерти начинаешь думать о куда более простых вещах. Моей жене так хотелось провести немногие оставшиеся ей дни в любви, которой она была лишена в течение десяти лет, что ради этого она готова была наплевать на все свои идеалы. Всякий раз, когда я выходил из палаты, в глазах Марины мелькала паника, она – бесстрашная женщина! – безумно боялась, что по какой-нибудь причине я не вернусь. А я бы приполз к ней, даже смертельно раненый.
   Он умолк, и на какой-то момент я почувствовал себя пигмеем, стоящим рядом с великаном. Для того чтобы взглянуть в глаза Борису Аркадьевичу, мне пришлось бы задирать голову, причем очень высоко.

   К рассвету допили третью бутылку вина, и мой собеседник принял наконец решение, что делать с проштрафившимся, но вывернувшимся из безвыходного положения с честью одесским поэтом.
   – Как-то следует возместить вам моральный ущерб, ведь вы серьезно пострадали по моей вине! – предложил он вскользь, словно не придавая значения своим словам.
   – Да ладно, жив остался, и то хорошо! – философски заметил я.
   – Не стоит отказываться! Я вам действительно кое-чем обязан: если бы не ваша нерешительность в нужный момент, то пришлось бы мне по истечении определенного срока называть вас своим сыном, что вряд ли доставило бы радость нам обоим!
   – Хотите дать мне денег за то, что я не тронул вашу дочь? Но я не торгую ее любовью! – возмутился я.
   – Иного ответа и не предполагал! – снисходительно ответил Борис Аркадьевич. – Я и сам не торгую чувствами Дины. Но у меня к вам предложение сугубо деловое – предлагаю взаимовыгодную сделку!
   – Взаимовыгодную? В смысле – ободрать меня как липку? Знаком я уже с методами вашего семейства, да только на многое не рассчитывайте, вся моя наличность на сегодняшний день – двадцать евро.
   – Деньги как раз получите вы. В обмен, как говорится, на товар. – Говорил Борис Аркадьевич вроде бы серьезно, и все же с легкой такой хитрецой – явно собирался обжулить!
   – Да откуда у меня товар-то, подумайте своей головой! – воскликнул я в сердцах.
   Но хозяину виллы удалось-таки меня огорошить: Борис Аркадьевич пожелал приобрести авторские права на все мной написанные, но еще не опубликованные стихи. Вот уж точно крыша съехала от бессонной ночи! И тут во мне проснулся какой-то удивительный азарт: я вдруг понял, что буду торговаться за каждый цент гонорара, пока не выбью из почтенного олигарха хотя бы пару тысяч долларов за бессмертные свои творения.
   – Сколько дадите за весь список? – деловито поинтересовался я. – Должен предупредить, стихи мои задешево вам не обойдутся.
   – На слишком значительную сумму не надейтесь! – парировал Борис Аркадьевич. – Стихи ваши далеко не гениальные, шеф моей службы безопасности успел навести справки по этому поводу.
   – Много ваши гориллы понимают в поэзии! – вздохнул я. – Ладно, предлагайте стартовую цену!
   – Сто тысяч евро. Можете смело на большее не рассчитывать.
   В первый момент возникло чувство, что я ослышался. Но нет, в памяти отпечаталось точно – сто тысяч евро, я готов был поклясться! Может быть, в этой сумме таился какой-то подвох? Этим вопросом, заданным самому себе, мозг мой свои возможности исчерпал и от дальнейшей работы отказался, перейдя в режим созерцания. Молчание затянулось, и Борис Аркадьевич, которому надоело, видимо, следить за тупым выражением моего лица, нетерпеливо поинтересовался:
   – Вас что, не устраивают сто тысяч?
   – Устраивают! – быстро нашелся я. – Вам по какому адресу стихи высылать?
   – Зачем? – удивился Борис Аркадьевич.
   – Ну не знаю! – не очень уверенно ответил я. – Для публикации, наверное.
   – С чего вы решили, что я собираюсь их публиковать?
   Итак, московский богач купил за баснословные деньги всю мою еще не изданную поэтическую тарабарщину, но публиковать ее не собирался. Ясно, что обжулил, только не понятно как.
   – Вы здорово переплатили! – не удержался я.
   – Послушайте, у вас нет ни малейшего представления о том, как вести бизнес! – снисходительно заметил Борис Аркадьевич. – Сделка для меня на самом деле очень выгодна.
   – Чем же?
   – Тем, что я знаю свою дочь. Она умна и настойчива, из чего можно сделать очевидный вывод: пока Дина не выйдет замуж за другого человека, всегда остается шанс, пусть мизерный, что она женит на себе вас. А у меня нет намерения портить отношения с будущим зятем, я слишком люблю дочь.
   – А если я все же им не стану?
   – Совершу доброе деяние. В зрелом возрасте начинаешь понимать, как мало сделано хорошего. Деньги на тот свет не унесешь, они там никому не нужны! Оставить можно только память… Впрочем, на вашем месте я бы не слишком радовался. Эти сто тысяч – троянский конь, но, боюсь, вы поймете это еще не скоро.
   На террасу вышел Дмитрий, судя по помятому виду, недавно проснувшийся. Остановившись возле Бориса Аркадьевича, нерешительно поинтересовался:
   – Мне распорядиться по поводу завтрака?
   – Нет! – ответил Борис Аркадьевич. – Перекусим в аэропорту. В котором часу вылет?
   – В девять прямой рейс на Москву. Билеты выкуплены, выезжать нужно не позднее, чем через полчаса.
   – Хорошо, ступайте. – Он вновь развернулся ко мне. – Успеем составить и подписать договор.
   – Как скажете! – легко согласился я. Мысль, что мне светит крупная сумма в иностранной валюте, так и не сумела зацепиться ни за одну из моих немногочисленных мозговых извилин. Единственное, на что я был способен после бессонной ночи и пяти бокалов красного испанского вина, – глупо улыбаться.

   Вечером того же дня мы устроили с Романом прощальный ужин. К тому времени он помог мне поменять билет, да еще вызвался отвезти ночью в Барселону, поскольку рейс выполнялся ранним утром. В течение всего дня друг мой выглядел настолько возбужденным, что со стороны могло легко показаться, будто именно ему удалось ухватить удачу за хвост.
   – Вот что значит по-настоящему крутой московский мэн! – восхищенно воскликнул он после того, как за чашкой послеобеденного кофе выпытал историю моих запутанных отношений с отцом Дины. – Какие теперь у тебя планы?
   – Лететь домой, что еще остается? Мне курортная жизнь, как кость в горле. Думаю, тебе понять меня легко.
   – Да я бы и сам рванул домой без оглядки! – горячо согласился Роман. – Хочешь, помогу перерегистрировать билет на завтра?
   – Давай! А заодно посодействуй в приобретении одежды – мне в качестве аванса выдали десять тысяч евро.
   День запомнился мышиной своей суетой: мы носились по Плайя де Аро в поисках приличного костюма, что оказалось непростой задачей, поскольку практичный склад ума Романа не позволял ему приобретать вещи в Испании без скидки. Попутно в спортивном магазине обзавелся я теннисками и шортами, подходящими для жаркого одесского лета, а завершил шопинг в магазине сувениров, вовремя вспомнив о друзьях и знакомых, с нетерпением ожидающих подарков от незаслуженно обласканного судьбой товарища.
   А вечером по-барски расположились мы с Романом в гостиной охраняемого им дома, утонув в огромных кожаных креслах, а девочки в это время хлопотали на кухне, готовя праздничный ужин, и чувствовалось, что неблагодарное с мужской точки зрения это занятие доставляло им немалое удовольствие. Друг мой изредка отрывался от чинной и неторопливой нашей беседы, чтобы помочь расторопным гостьям разобраться с кухонной утварью, но всегда без промедления возвращался. Говорили о будущей моей жизни: Роману мнилось, что по возвращении домой я едва ли не в тот же день уведу Наташу от мужа.
   – Да пойми ты, ее возвращения две недели ждать придется, она сейчас где-то в Италии! – терпеливо разъяснял я непростую ситуацию, складывающуюся в Одессе.
   – Вот и здорово, будет время подготовиться! – настаивал Роман. – За две недели можно купить новую мебель, косметический ремонт сделать. Приведешь ее в нормальную квартиру, начнете новую жизнь.
   – А если она не пожелает расстаться с мужем? – заметил я. – Насильно ее домой к себе отвезти?
   – Да ведь любит она тебя! – не теряя веры, продолжал настаивать мой романтически настроенный друг. – Какой ей резон отказываться?
   – Хорошо, вот переехала она ко мне – замечательно! А что дальше? Через месяц? Через год?
   – Через год? – удивился Роман, давая понять, что о такой отдаленной перспективе он пока не задумывался. – Ну не знаю. Сладится, наверное, как-нибудь. Создадите семью, заведете детей.
   – Из нас двоих, дружище, ты больший поэт! – сделал я очевидный вывод.
   – С чего ты это взял? – Роман взглянул на меня с подозрением.
   – Видишь ли, столь легкомысленный взгляд на любовь характерен исключительно для поэтов. А писать в рифму ты научишься, не сомневайся!
   Польщенный Роман надолго задумался, приняв, как всегда, мою иронию всерьез. И то ли он представил, как под аплодисменты светил отечественной поэзии получает престижную литературную премию, то ли были тому другие причины, но на физиономии барнаульского романтика отобразилось выражение блаженства – примерно такое, какое возникает у впавшего в нирвану брамина. К счастью, к обыденной жизни Романа вовремя вернула Света, заявившаяся в гостиную с прозаическим вопросом:
   – Ром, а как отрегулировать нагрев на этой вашей чертовой электроплите?

   Провожали меня в аэропорт всей компанией, причем нас со Светой предусмотрительно посадили на заднее сидение. В дороге мы помирились окончательно, хотя процесс заглаживания вины, во многом обоюдной, начался стараниями Галки и Романа еще в Плайя де Аро. Поскольку ненавистная конкурентка умотала домой зализывать сердечные раны, Света чувствовала себя победительницей. Прильнув ко мне, половину пути она пыталась выведать подробности моих отношений с Диной, о которых Роман в разговоре с Галиной упоминал лишь вскользь.
   – А это правда, что ты с ней целовался взасос?
   – Один раз, она меня вынудила! – с серьезным видом ответил я.
   – Как? – воскликнула доверчивая Света.
   – Пригрозила, что иначе уволит. А мне заработок нужен, ты же знаешь.
   – Ромка еще говорил, что она ночью пыталась к тебе в постель забраться. Хорошо, что ты не можешь… ну, сам знаешь что, а то ее папочка тебя убил бы.
   – Убил бы, не сомневайся! – согласился я.
   – Но, видать, твои стихи ему здорово понравились, раз он за них уплатил такие деньги!
   – Не знаю.
   – Ну не скромничай! Ты талантливый!
   С осознанием реалий сегодняшней жизни, когда за подборку стихов платят такие деньги, к Свете пришло понимание очевидного факта – поэт, если он мужчина, вполне достоин того, чтобы за него побороться. И как знать…
   Обвив мою шею руками, она подставила для поцелуя свои пухлые губки, но я, как бы промахнувшись, лихо чмокнул ее веснушчатый носик. Впрочем, Свету это не смутило, и она тут же поинтересовалась:
   – Одесса – красивый город?
   – Да, если тебя не смущает архитектурная эклектика.
   – Меня ничего не смущает! – твердо заявила самонадеянная самарянка, вряд ли знакомая со значением слова «эклектика». – Если мне удастся вырваться в Одессу на недельку, можно будет у тебя остановиться?
   – А чего ж нет? – легкомысленно согласился я. – Ты же знаешь, что ничем не рискуешь!
   – Да знаю! – с досадой отозвалась Света. – Слушай, говорят, под Одессой есть необыкновенно целебные грязи, чуть ли не от всех болезней излечивают. Ты не пробовал? А вдруг поможет?
   – Пока не пробовал. Но к твоему приезду обязательно попытаюсь! – пообещал я.
   – Вот было бы здорово! – мечтательно произнесла Света, чьи матримониальные планы приобретали все более отчетливые контуры.
   К счастью, спустя минуту мы подъехали к терминалу аэропорта. Посадка только-только началась, и, сдав багаж – купленный накануне внушительных размеров чемодан, – в сопровождении друзей я направился в сторону службы, занимающейся личным досмотром пассажиров. Здесь пришлось прощаться, и девчонки, обнимая меня по очереди, неожиданно разревелись, и даже в глазах мужественного Романа можно было заметить подозрительный блеск. Пожав руку товарища, я направился к пропускному пункту, испытывая двойственное ощущение: сердце мое стремилось домой, в пыльную со дня основания Одессу, а малая, но важная его частичка, прикипевшая к каталонскому городку Плайя де Аро, страдала, не в силах расстаться с живущими в нем друзьями.

   И только в салоне самолета я понял наконец, почему Борис Аркадьевич сравнил свою щедрость с троянским конем. Подписанный договор фактически ставил крест на моей поэтической карьере. Отныне все без исключения стихи, даже те, которые я еще не написал, принадлежали человеку, собиравшемуся просто-напросто класть их под сукно. Мне вдруг стало так дурно, будто самолет попал в воздушную яму. На какой-то момент показалось даже, что жизнь потеряла всякий смысл, но, слава богу, у меня оставалась еще Наташа! Ради нее можно было отказаться от многого, и в частности от той внутренней свободы, осознание которой делает человека творцом, превращая никчемное порой существование в полнокровное бытие. Но нельзя стать опорой любимой женщине, не поступившись важными для тебя вещами, и свобода в этом списке неизбежно попадает на первое место.
   Итак, отныне мне нужно было изменить свою жизнь, изменить так, чтобы Наташа видела во мне мужчину, даже недолгая разлука с которым вызывала бы сердечную муку, а для этого сделать предстояло очень многое, но прежде всего – стать успешным в ее понимании человеком. С этого дня с поэзией покончено, господа, пора найти более серьезное занятие! Да и отдел культуры – не то место, где можно сделать карьеру. Ощущение того, что мне удастся подыскать работу, позволяющую занять достойное место в обществе, в котором обитала Наташа, было настолько сильным, что меня начала колотить дрожь. Я осознавал, что деньги Бориса Аркадьевича уже начали делать свое дело, подточив, подобно древесному жучку, шаткую конструкцию моего миропонимания, и теперь она трещала по всем швам, грозя обвалиться и похоронить меня под своими обломками. Но я не испытывал растерянности, веря, что вывернусь и как птица Феникс восстану из пепла, построив новые отношения с жизнью, и эта уверенность уже не оставляла меня, поскольку подпитывалась любовью. Наташенька, да чего же я ради тебя не сделаю-то, милая!
   И чем ближе подлетали мы к Одессе, тем радостней становилось на душе.
   Родной город встретил проливным дождем, и дворники одряхлевшей от старости «копейки», за полсотни гривен подхватившей меня в аэропорту, работали без устали, с трудом справляясь с потоками воды, которая стекала по лобовому стеклу. Пока тащил к подъезду внушительный свой багаж, промок до нитки и, войдя в квартиру, первым делом сбросил с себя одежду. Кругом царило запустение: пыль, скопившаяся за полтора месяца моего отсутствия, толстым слоем покрыла скудную мебель, а чашка с недопитым чаем, оставленная впопыхах на кухонном столе, заполнилась ядовитым зеленым мхом. И был во всем этом такой контраст с почти идеальной чистотой Плайя де Аро, что на душе стало совсем тоскливо. Впрочем, пораженческое настроение длилось недолго: засучив рукава, принялся я за работу, напоминая больше деятельного немца, чем жизнелюбивого каталонца, а завершив уборку, принял душ и побрился. До Полонской дозвонился с первой попытки, здорово удивив ее неожиданным своим возвращением. К сожалению, встречаться со мной эта вечно занятая дама отказалась наотрез, ссылаясь на то, что освободится не ранее полуночи.
   – Да мы ведь только позавчера по телефону разговаривали! – с досадой воскликнула она. – Ничего с той поры не произошло, не звонила твоя подруга! Если объявится, сообщу немедленно, а пока – прости, времени на пустую болтовню нет!
   Инга явно была раздражена, хотя и старалась держаться вежливо, из чего вытекало очевидное следствие: отношения с начальством у нее по-прежнему не складываются. Вечер прошел в размышлениях, а они настроения не добавляли: выходило, что поторопился я вернуться, никто в Одессе меня, похоже, не ждал. Можно было смело две недели в Плайя де Аро провести: привык я уже к беззаботной тамошней жизни, к крошечному кубрику лодки, где с трудом помещается один не очень полный человек. И как-то сама собой в памяти возникла Дина. На какой-то миг мне удалось вернуться в ночь нашего окончательного объяснения и увидеть вновь ее полные отчаяния глаза, чернеющие на обескровленном лице. Нагое тело Дины выглядело в моем воспоминании поразительно отчетливым, но зато пространство вокруг девочки превратилось в расплывчатое серое пятно. Это пространство стремилось поглотить ее и растворить в безликой сущности, подобной насыщенной влагой туче, что готовится пролить первые капли дождя.
   Наутро отправился я к почтенной Светлане Ивановне, но, встретив по пути школьного друга, до ветшающего здания Управления так и не дошел. Пока рассказывал об испанских красотах, присоединился к нам общий знакомый, а потом и еще один, после чего сама собой возникла замечательная идея – отправиться всем вместе на Фонтан, чтобы поздравить неизвестную мне девушку Машу, у которой как раз сегодня случился день рождения. В общем, домой попал я только к утру, но с самыми приятными воспоминаниями: застолье оказалось по-настоящему одесским, и далеко не каждому гостю удалось уйти домой на собственных ногах.
   К обеду до Светланы Ивановны все же добрался. Она рассматривала меня с таким любопытством, будто стоял перед ней не заурядный городской поэт, а экспонат кунсткамеры, жаль, правда, что таковой в Одессе не имеется.
   – Как там мои денежки поживают? – поинтересовался я, не опускаясь до обмена приветствиями. Честно говоря, волновали меня не столько эти четыре тысячи – капля в море на фоне имеющегося у меня капитала! – а те типы, что так наплевательски отнеслись к своим обязательствам.
   – Пока денег нет! – отрезала чиновница. – Вчера только справлялась, не объявились еще ваши спонсоры.
   – Да дело не в деньгах! – с досадой отозвался я. – За державу обидно! Представьте, каждому приходилось в Испании объяснять, что я – жертва коррупции в одесском муниципалитете.
   – Что-то на жертву вы не похожи! – парировала Светлана Ивановна. – Принарядились во все иноземное, одни часы небось евро пятьсот стоят!
   – Прибавьте еще тысячу! – скромно заметил я. – Не смог удержаться, всегда мечтал обзавестись таким вот отменным будильником.
   – Вы в Барселоне банк ограбили?! – воскликнула Светлана Ивановна.
   – Скорее сорвал, чем ограбил.
   Умудренная жизнью собеседница взглянула с подозрением, не особо доверяя моим словам. Но поскольку другого, более приемлемого объяснения ее бюрократически мыслящий ум не подсказал, пришлось Светлане Ивановне допрос продолжить:
   – В рулетку, что ли, выиграли?
   – Ну да, в русскую! – Ирония моя была грустной. – Есть такая игра: либо выигрываешь, либо в гроб. Сначала, правда, мордобой до потери пульса, но потом все равно в гроб.
   – Хорошие вы там себе развлечения нашли! – В голосе Светланы Ивановны сквозило осуждение.
   – Это они меня нашли, а не я их! – возразил я.
   – Полно вам жаловаться! – возмутилась она. – Получили ни за что кучу денег – радуйтесь! А то строите из себя какого-то обиженного судьбой!
   – Да я ведь за эти деньги продал душу дьяволу!
   Настолько тоскливая интонация в голосе моем прозвучала, что во взгляде Светланы Ивановны появилось нечто похожее на участие.
   – Как же вы так оплошали? – мягко поинтересовалась она.
   – Сам не знаю. По глупости, наверное. Или, наоборот, от избытка ума.
   Не думаю, что такое пояснение ее устроило, но, во всяком случае, больше вопросов Светлана Ивановна не задавала. А к вечеру удалось мне наконец встретиться с постоянно занятой дамой, владеющей ключом к моему эмоциональному состоянию, – Ингой Полонской!
   – Слушай, успокойся уже! – осадила она меня с ходу. – Никуда твоя подруга не денется, вернется через десять дней, у них же билеты на руках! А до той поры ей и позвонить-то вряд ли удастся – муж ни на шаг не отходит, лелеет свою Наташеньку!
   После столь ободряющего начала настроение упало окончательно, и Инга, заметив это, поспешила меня утешить:
   – Крепись, парень, десять дней пролетят быстро, не успеешь и глазом моргнуть! Перетерпи, настоящее чувство только такими испытаниями и проверяется.
   – Тебе-то откуда знать про настоящее чувство?! – не удержался я. – У тебя же льдышка вместо сердца!
   – Это професиональное! – не без гордости пояснила Инга. – Иначе на телевидении не выживешь – съедят!
   Тут-то и вспомнилось, кем меня хотела видеть Дина в нашей с ней соместной жизни, и я ничтоже сумняшеся поинтересовался:
   – А для меня занятие найдется в вашей телебогадельне? Могу потрудиться шоуменом, например!
   – Даже и не думай! Никто тебе место у кормушки добровольно не уступит. Слишком много желающих.
   – Жаль! Мне кажется, я бы справился.
   – Может и справился бы, если бы тебе такую возможность дали. Но я на это не рассчитывала бы. За хлебные места серьезная драка идет, не советую тебе в нее ввязываться.
   – Да, везде одно и то же! – вздохнул я. – Но кто-то же пробивается.
   – Пробиваются единицы, а желающих – сотни! Чтобы отвоевать место перед телекамерой, нужны серьезные финансовые вливания.
   – То есть все дело в деньгах?
   Мой наивный вопрос вызвал у Полонской снисходительную улыбку.
   – Деньги – условие необходимое, но недостаточное. Нужно много еще чего иметь за душой, харизму, например, или высокий интеллект.
   – А у меня это все напрочь отсутствует?
   – Нет, я бы так не сказала! С интеллектом у тебя все в порядке, внешне ты тоже не урод. И по-русски говоришь правильно, а с этим сейчас даже у дикторов проблемы.
   – Иначе говоря, все упирается только в деньги.
   – Получается, что так. – Инга поколебалась, но потом начала объяснять: – Образуется такой вот замкнутый круг: деньги можно заработать, только если выпускаешь в эфир авторскую программу, а чтобы сделать ее, нужно потратить серьезную сумму. Телекомпании сейчас покупают в основном готовый продукт, и без помощи спонсора его не изготовишь.
   – Безрадостная картина! – согласился я. – Выходит, без приличного начального капитала мои шансы на успех равны нулю, не так ли?
   – Истинно так, сын мой! – подтвердила Полонская. – Аминь.
   – А если бы он у меня был? – невинно поинтересовался я. – Какая сумма понадобилась бы поначалу?
   Инга задумалась, из чего следовало, что она впервые отнеслась к моим словам всерьез.
   – Точную сумму не знаю, это зависит от масштаба проекта, но тебе потребуется где-то раздобыть не менее пяти тысяч долларов, и то – только для начала.
   – Не проблема! – безапелляционно заявил я.
   – Ты не шутишь? – недоверчиво спросила Инга. – Кто-то готов тебя спонсировать?
   – Очень возможно. Ты можешь мне помочь в подготовке проекта? Например, свести с умными людьми.
   – Конечно! – без колебания ответила она. – Почему нет?
   Инга задумалась, уставившись на логотип известной спортивной фирмы на моей тенниске, и, похоже, что-то происходило в ее душе такое, что заставляет даже матерую тележурналистку испытывать нормальные человеческие чувства.
   – А ты изменился! – неожиданно заявила она, и почему-то было в этих словах грусти больше, чем одобрения, так что я даже почувствовал себя неуютно.
   – Пришлось. Решил поменять вектор движения.
   – Надоело катиться вниз?
   – Нет. А я катился?
   – Ну не знаю, – осторожно ответила Инга. – Во всяком случае, вверх точно не карабкался.
   – Это в прошлом, а теперь все по-другому. Подул ветер перемен.
   – Средиземноморский? – улыбнулась она.
   – Можно и так сказать. Я за последнее время кое-что переосмыслил. В общем, жить по-старому теперь уже не получится, даже если бы очень захотелось.
   – Откуда у тебя деньги? – неожиданно поинтересовалась Инга.
   – Если формально – продал стихи. Но на самом деле – продал прежний образ жизни. Своего рода договор с дьяволом: ты меняешь талант на благополучие, искренне веря, что совершаешь выгодную сделку, потому что таланта у тебя немного, а благополучие – необходимое условие для завоевания любимой женщины. И все равно чувствуешь, что тебя обманули. Этого даже не объяснить, просто возникает ощущение, что твоя настоящая жизнь закончилась, а далее начинается игра, в которой ты вроде бы делаешь какие-то самостоятельные ходы, но только в рамках строго обозначенного маршрута. Единственное, что утешает, – ты теряешь свободу в обмен на любовь, а любовь того стоит.
   – Не мог бы ты изъясняться не так напыщенно! – осадила меня Инга.
   – Да ради бога! В переводе на доступный тебе язык это прозвучит так: опытный инвестор вложил в меня деньги, чтобы я изменил свой образ жизни. Возможно, когда-нибудь он получит прибыль от этой дурацкой сделки, но если нет, тоже не опечалится.
   – Он купил у тебя какие-то стихи?
   – Не какие-то, а вообще все. В том числе и еще не написанные. И предупредил, что просто положит их под сукно. Но я не стану ничего писать, если написанное окажется похороненным в чьем-то архиве, и мой инвестор прекрасно это понимает.
   Инга рассмеялась так заразительно, что на мгновение возникло у меня безумное желание заехать кулаком ей в ухо, но я, конечно, сдержался. Нельзя рубить сук, на котором сидишь.
   – Неужели тебе заплатили пять тысяч за стихи, лишь бы они не вышли в свет? С твоей поэзией я знакома и могу сказать, что этот человек альтруист: он проявил о читателях такую заботу, какую не выказала бы даже мать Тереза.
   – Мне заплатили больше, чем пять тысяч. Намного больше, – хмуро сообщил я.
   – Поздравляю! Ладно, скажем твоему спонсору спасибо, теперь действительно нет у тебя другого выхода, только заняться делом. Завтра я переговорю с кем надо, попробуем тебе помочь. Кстати, в этом прикиде ты на нормального человека похож. И не расстраивайся, лучше быть нормальным тележурналистом, чем ненормальным поэтом! Да вот взять хотя бы, к примеру, меня…
   – Заткнулась бы ты, а? – попросил я миролюбиво. – Не видишь, и так на душе тошно!
   – А ты привыкай, родной, привыкай! Спускайся с небес на землю! – заржала она в точности как кобыла, каковою отчасти и являлась. Но, даже находясь в состоянии крайнего раздражения, я все равно не мог не признать, что природное обаяние Инге по-прежнему не изменяло, а без него сделать карьеру на телевидении невозможно.
   В трудах и заботах незаметно пролетели десять дней. Чем только не пришлось заниматься! Дома затеял ремонт, и сразу выяснилось, какое это хлопотное и дорогое удовольствие. Мебель мою вывезли на свалку, и лишь дорогие сердцу вещи остались пылиться в гараже у приятеля, причем на неопределенный срок, поскольку привести квартиру в порядок быстро – дело немыслимое. Я ночевал то у одного, то у другого из многочисленных моих друзей, не обременяя никого больше, чем на одну ночь, а по утрам, после традиционного обмена мнениями со строителями – всегда на повышенных тонах! – спешил к Рустаму.
   Рустам – владелец небольшой телекомпании, обросшей многочисленными долгами, как еж иголками. По наущению Инги он вызвался помочь мне в создании качественного проекта, и надо отдать ему должное, несмотря на запущенное состояние собственных своих дел, моими Рустам занимался с подлинным энтузиазмом. Придуманную мной тематику он отвел сразу: передачи, посвященные культуре, телеканалами отвергались как непродуктивные. Действительно, кто в наше смутное время будет это смотреть?! Начали искать более обещающее направление, и здесь повезло: меня всегда интересовали глобальные катастрофы, и оказалось, что эта тема близка большинству людей – нормальных и ненормальных. По мнению моего ментора, особый интерес у зрителя должно было вызывать то, что вести программу будет поэт и журналист, а не ученый. Мы подробно расписали сценарий выхода в эфир с броским названием – «Глобальные катастрофы: мифы и реальность». За время работы в газете у меня появилось множество знакомых в научной среде, и с несколькими из них я сумел провести переговоры об участии в программе.
   Среди прочих дел, навестил я и родную газету. На работу выходить нужно было только через неделю, но в голове возникла идея, показавшаяся мне стоящей. С заявлением, в котором изысканно-скупым бюрократическим языком излагалась просьба о месячном отпуске за свой счет, отправился я прямиком к главному редактору.
   – Ты чего такое придумал? – возмутился шеф. – А работать кто будет?
   – Можно с Еленой Сергеевной договориться, – не очень уверенно предложил я. – Она женщина опытная, проверенная. Думаю, и Светлана не будет возражать.
   – А это ты, брат, сам с ней решай! Я в ваших закулисных играх участвовать не желаю!
   Побеседовав со Светланой, я понял, что имел в виду главный редактор. Светлана категорически отказалась работать со строптивой подчиненной лишний месяц. Врагами они стали после того, как Елена Сергеевна в ответ на какое-то ее замечание заметила, что начальство должно чаще бывать на работе, тогда, мол, и проблем в отделе не будет. Обидные эти слова до глубины сердца задели Светлану, и все же за какой-то час мне удалось уломать ее подписать мое заявление, причем главным аргументом было то, что иначе я потеряю любимую женщину. Этого Светлана допустить не могла в силу романтичности характера и двусмысленности собственного положения. И уж совсем простой задачей оказалось уговорить Елену Сергеевну. Старушка согласилась на мое предложение с таким пылким энтузиазмом, что я даже удивился. Похоже, на такую удачу она и не рассчитывала, но если вдуматься, перспектива сидеть без дела дома, получая только мизерную пенсию, вряд ли вызывала восторг у энергичной пожилой дамы. Итак, я получил месячную передышку, позволяющую заняться собственными делами не в ущерб работе в газете. Но, честно говоря, возвращаться в редакцию не хотелось вовсе, слишком уж бесперспективным было мое в ней положение.

   Дня за три до возвращения Наташи я вновь увиделся с Ингой. Зашли мы в крохотную – всего на четыре столика – кофейню и задержались вместо четверти часа на два. Очень уж дотошно интересовалась Полонская финансовой стороной проекта, словно подозревала Рустама в намерении меня объегорить. Впрочем, идею программы она одобрила и даже несколько полезных советов дала. А потом разговор сам собой перешел на дальнейшие мои планы.
   – Боюсь, ты сам себя в угол загоняешь! – неожиданно заметила Инга, выслушав туманные рассуждения о том, что настоящие отношения у Наташи могут складываться только с успешным человеком. – Есть уже рядом с ней вполне успешный человек – муж. А сердце ее почему-то принадлежит тебе. Вот и делай вывод!
   – Да я и сам понимаю, что любовь, если она настоящая, оттесняет все остальное на второй план. Но для длительной совместной жизни успешность – условие необходимое, с милым в шалаше долго не протянешь. Потому-то я и ремонт затеял, и работу приличную ищу.
   – Что это ты, брат, задумал?! – раздраженно воскликнула Инга. – Собираешься подругу мою любимую от мужа увести? Не слишком ли круто взялся?
   – А почему бы и нет? – отозвался я с не меньшим раздражением.
   Она хотела было выругаться, но удержалась. С минуту мы с вызовом смотрели друг на друга. Первой успокоилась Инга. Вздохнув, произнесла устало:
   – Чего нам ссориться! Не мне решать: приедет Наташа, разбирайся с ней.
   – Я думал, ты на моей стороне.
   – Зря так думал. Я на ее стороне. Это у меня карма такая – до старости подругу опекать! Сама вот ни с чем, а о ней беспокоюсь, хотя у Наташи и собственная голова имеется. Посветлее моей.
   – Светлее твоей не бывает! – пошутил я. – Ты же блондинка.
   На том и помирились. Долго еще рассказывал я о своих испанских злоключениях и о планах на жизнь, а когда серьезность моих намерений прояснилась окончательно, настроение у Инги совсем упало. Но понимая, что повлиять на мое решение ей все равно не удастся, она не придумала ничего другого, как просто положиться на судьбу. Прощаясь, Инга расчувствовалась настолько, что даже обняла меня, и со странным двойственным чувством утраты и вместе с тем приобретения мы расстались, договорившись встретиться вновь в день приезда Наташи.
   Но получилось иначе: уже назавтра я обнаружил, что со временем происходит нечто загадочное – оно стало вдруг тягучим и липким, словно сахарный сироп. При такой статичности миропорядка ожидание становится невыносимым: любая работа валится из рук, а встречи со знакомыми только раздражают. День оказался еще более тягостным, и с трудом дождавшись вечера, я помчался к Инге домой. Заметив удрученный мой вид, она сразу догадалась, в чем дело.
   – Что, не можешь места себе найти?
   – Не знаю, как дожить до завтра! – признался я.
   – Хотела бы я кого-нибудь так любить! – заметила она, обращаясь к самой себе, и невозможно было понять, говорит она с иронией или всерьез.
   – Полюбишь еще, наверное, – не очень уверенно отозвался я.
   – Пойду приготовлю кофе! – Инга скрылась на кухне.
   Поскольку возвращаться она не спешила, не выдержав одиночества, я отправился следом. Кофейник она даже не включила, просто стояла у окна, опершись руками на подоконник и почти касаясь лбом стекла, словно высматривала кого-то. По тому, как она стояла – сгорбленная, отстраненная, – да по отраженному стеклом отсутствующему выражению лица можно было догадаться, что в душе ее царит хаос еще больший, чем в моей. Интересно, как ухитрилась эта уверенная в себе дама оказаться в таком разладе с собой?! Почувствовав мое присутствие, она взглянула на меня и сразу же отвела глаза. И в этот момент сознание мое словно прояснилось! Странная вещь – прозрение! Удивительное состояние, когда неожиданно находишь простое объяснение всему происходящему, объяснение, логика которого, связав события, казавшиеся до этого случайными, расставляет все на свои места. Истинная подоплека испанских моих злоключений открылась вдруг во всей своей красе, и внезапно я почувствовал такую невероятную легкость, будто оказался в невесомости. Тесное пространство кухни раздулось, подобно воздушному шарику, и сквозь стеклянные грани светильника прорезались настолько ослепительные лучи, будто он превратился в маленькое солнце, зовущее меня – верткого мохнатого мотылька – опалить свои крылья в жарком его пламени. Я знал, что она мне сейчас скажет. Мне казалось, я знал это всегда.
   – Надеюсь, ты когда-нибудь сможешь меня понять. – Ее голос отражался от оконного стекла, от пирамиды стального вытяжного устройства, зависшего над причудливой поверхностью газовой плиты, этот голос растекался по безграничному объему кухни, огибая прямые углы настенных шкафчиков и проникая всеми своими ненавистными обертонами прямо внутрь моей головы. – Не простить меня, а просто понять. – Она так и не обернулась, обращаясь по-прежнему не ко мне, а к моему отражению. – Я больше не в состоянии тебя обманывать.
   – Значит, это ты все устроила?
   Нет ответа… или я боюсь его услышать.
   – Зачем тебе это было нужно?
   – Да потому что я такая же сука, как и любая другая женщина! – неожиданно кричит она.
   – Не все такие, – возражаю ледяным тоном. – Наташа – другая.
   – Да, – соглашается она. – Может, из-за этого все и получилось. Когда ты догадался?
   – С самого начала ехать не хотелось. Хочешь, назови это интуицией или предчувствием – какая разница! Расскажи лучше, как ты умудрилась предать подругу?
   – Предать?! Да ведь я ее спасала! От себя же самой. Не знаю, зачем я вас тогда свела. Наверное, просто хотела проверить, как моя идеальная подружка справится с проявлением великой женской мечты – безумной любовью. А потом уж ничего нельзя было исправить, да и самолюбие мое было утешено: не одна я – такая дрянь, все мы – одинаковые притворщицы.
   – Почему же ты решила ее спасти, если тебя все устраивало? – едко поинтересовался я. – Согласись, логики никакой.
   – Не ищи логики там, где ее нет. С моей стороны злого умысла не было и в помине, просто встретила как-то мужа Наташи в городе, а он довольный такой идет, весь мир у него в кармане! Вот со зла и намекнула, что надо не по командировкам мотаться, а жене больше внимания уделять. Сказала как бы в шутку, но он-то – человек умный, все понял, хотя и виду не показал. А спустя неделю домой ко мне заявился и фото на стол выложил, где вы с Наташей в парке целуетесь. Поинтересовался, как далеко дело зашло. Ну, я ему все про вас и рассказала, скрывать правду смысла уже не было. Терять Наташу он не хотел, потому что жизнь свою дурацкую без нее не представлял, вот и придумали мы способ, как вас развести, чтобы она его не возненавидела. Решили с почетом отправить тебя в Испанию.
   – Здорово у вас, ребятки, котелки варят – мне бы до подобной подлости не додуматься! Только на что надеялись, непонятно. Неужели рассчитывали, что за два месяца мы забудем друг друга?
   – Ты плохо знаешь женщин, – возразила Инга. – Вытравить любовь за два месяца действительно нельзя, но можно постараться вытеснить ее другой любовью. Я ведь постоянно общалась с подругой по телефону и знаю, какие усилия были мужем приложены, чтобы вновь добиться ее расположения. Умный человек всегда сумеет увлечь женщину, которая ему нравится, тем более если она с ним спит.
   – Ты хочешь сказать…
   – Он еще в Лондоне такой заботой и любовью жену окружил, что поездка в Италию превратилась для них в настоящий медовый месяц. Наташе последние годы и вправду не хватало внимания мужа, слишком он своей работе отдавался. А тут вдруг все волшебным образом изменилось. Могла ли она в таких обстоятельствах остаться равнодушной? Нет, конечно! Я слышала ее голос в телефонной трубке, и поверь мне – девочка счастлива!
   – Это еще ничего не значит! – упрямо заявил я. – Как только она вернется, все возвратится на круги своя, нужно всего лишь с ней поговорить.
   – Пойми, это ничего не даст. Какой женщине придет в голову разрушать счастливую семейную жизнь ради любви к парню, у которого за душой ничего, кроме стихов?!
   – Ты же знаешь, что с этим покончено. Все изменилось!
   – Возможно, но вот только ей это, к счастью, неизвестно.
   – Вы не сможете водить ее за нос вечно! – произнес я с ненавистью. – Рано или поздно Наташа узнает правду.
   – Да, узнает… но это уже не имеет значения! – Инга посмотрела в мою сторону, и я разглядел в ее глазах нечто страшное – жалость, заставившую меня похолодеть от предчувствия приближающегося краха.
   – Что еще тебе известно? – Мой требовательный тон не произвел впечатления: вновь отвернувшись к окну, она и не подумала ответить.
   – Ты что-то знаешь?
   Молчание.
   – Тебе все равно придется мне сказать!
   Настойчивость всегда оказывается вознагражденной: Инга, отойдя от окна, начала копаться в ящике кухонного стола и, отыскав пачку кофе и медную турку с резной деревянной ручкой, аккуратно положила их на столешницу. Совершив это действие, совершенно бессмысленное по своей сути, поскольку плиту она так и не включила, хозяйка квартиры застыла, не зная, что делать дальше, а затем решилась наконец на признание:
   – Наташа беременна.
   – Ты врешь! – воскликнул я, не сомневаясь, что слышу правду.
   – У нее возникла задержка, пришлось сделать тест.
   – Ерунда! Тест мог оказаться ошибочным.
   – Муж отправил ее на УЗИ, и все подтвердилось. Не сомневаюсь, он на седьмом небе от счастья.
   – А она?.. – Этим вопросом я в какой-то мере признал поражение, но Инга проявила великодушие, отказавшись сообщить правду:
   – Спросишь сам. Возможно, даже завтра вечером, если она надумает зайти ко мне в гости. Организую вам встречу… в последний раз.

   Но Инге не пришлось ничего организовывать, поскольку следующим вечером Наташа позвонила сама, причем так поздно, что я уже потерял надежду. Мне в тот день довелось ночевать в коммуналке, где влачил одинокое свое существование хороший мой друг, изгнанный из семьи – надеюсь, временно – за пристрастие к спиртному. Зуммер мобильника разбудил его, и пришлось спешно ретироваться в общий коридор, не включая связи. Номер, высветившийся на дисплее телефона, казался незнакомым, но я догадался, кому он принадлежит. Чувствуя, как обмирает сердце, нажал на зеленую кнопку и тут же услышал:
   – Не спишь?
   – Нет, жду.
   – Моего звонка?
   – Грома небесного… твоего звонка… всемирного потопа… выбери сама, что больше нравится.
   – Я позвонила, как только смогла! – терпеливо пояснила она. – Чем занимаешься?
   – Последние девятнадцать часов думал о жизни. Или о тебе – разницы никакой.
   Не знаю, каким зрением это можно увидеть, но она прикусила губу. Застыла напротив зеркала, наблюдая за своим отражением, самостоятельно обитающим в незнакомом мире знакомой комнаты. Ее вопрос прозвучал в моем сознании на секунду раньше, чем в телефонной трубке, вызвав разноголосое эхо:
   – Нам нужно поговорить.
   – Нам нужно поговорить.
   – Нам нужно поговорить.
   – Всегда к вашим услугам, миледи! – бодро согласился я.
   – Я наберу тебя утром.
   Она торопливо отключилась, понимая, что дальнейший разговор в лучшем случае вызовет только неловкость.

   Мы встретились в кафе, где в это время было малолюдно. Девушка, принимавшая заказ, приветливо улыбнулась и сообщила, что рада видеть нас снова. Наташа, улыбнувшись в ответ, промолчала, затем перевела взгляд на меня.
   – Ты изменился!
   – В лучшую сторону или в худшую?
   Дать ответ поторопилась официантка, не научившаяся еще пока читать в душах клиентов:
   – Вы потрясающе выглядите!
   Сделав это заявление, она поспешила нас покинуть, потому что была девушкой от природы тактичной.
   – Да, – согласилась Наташа, – испанский воздух пошел тебе на пользу. Расскажи, чем занимался!
   – Да всем понемногу. Осматривал достопримечательности, потом искал работу, даже попрошайничал, причем не без успеха. Слушай, может, это мое призвание?!
   – Нет, – рассердилась Наташа, – не призвание. А что дальше было?
   – Мыл лодку, с людьми общался. В общем, как-то жил.
   – Ты без приключений не можешь! – вздохнула она.
   – Я могу, они без меня не могут.
   – Как ты оказался в Плайя де Аро?
   – Подобрали хорошие люди. А что, Инга не поведала тебе эту историю?
   – От Инги добиться чего-то по телефону – пустая трата времени. Постоянно она занята: то у нее совещание, то передача, то вечеринка, а на общение с подругой времени не остается. В общих чертах я, конечно, знаю о твоих злоключениях, но подробностей она никогда не сообщала. Знаю, что банкомат съел банковскую карточку, и ты запаниковал. Кстати, можно было спокойно ее вернуть и получить свои деньги. Я бы в такой ситуации ни за что не отступилась!
   – Не сомневаюсь. Жаль, что я – не ты.
   – Нет, не жаль! – быстро возразила она. – Милый, ты лучше, чем я!
   Итак, мы подошли к тому, что называют точкой невозврата. Вновь сжалось сердце – а может, его и не отпускало с последней нашей встречи с Ингой?! – потому что теперь Наташа обязана была сделать то, ради чего явилась на последнее наше свидание. Но я еще не был готов выслушать правду и быстро возразил:
   – Нет, милая, лучше тебя нет никого!
   Она запнулась, не зная, как быть дальше, и мне удалось заполнить паузу, уводя разговор подальше от опасной темы:
   – Каким образом ты умудрилась потерять свой телефон?
   – Сама не знаю. Выронила, наверное, или кто-то вытянул из сумочки. Я даже не сразу обнаружила, что он пропал. В этом какой-то перст судьбы – потерять мобильники в один день.
   – Чистая случайность! – поддержал я Наташу.
   Нужно было, наверное, рассказать ей о том, как долго и изощренно готовилась эта «случайность», как плелся заговор, направленный против наших с ней отнюдь не безгрешных отношений, но я не мог – она выбрала не меня, и такое откровение было бы настоящей подлостью.
   Входная дверь распахнулась, и две молодые женщины уверенно прошли мимо нас, направляясь к дальнему столику. Одна из них тут же скрылась в туалетной комнате, и в помещении, наполненном наркотическим ароматом обжаренного кофе, повисла тягостная тишина. В какой-то момент безумно захотелось привлечь Наташу к себе и попытаться объяснить, что мы в одном шаге от самой страшной в жизни ошибки, но мне так и не удалось оборвать эту уничтожающую рассудок паузу – паузу, в которой молчание работало против нас. Но то, что было не под силу мне, решилась сделать она:
   – Я должна тебе что-то сказать… очень важное.
   Как ни странно, после ее слов стало легче, потому что мне оставалось только признать поражение.
   – Должна – говори! – рассудительно заметил я. – Какой смысл тянуть?
   – Ты догадываешься? – Она взглянула на меня так пытливо, что я смешался.
   – Нет, не догадываюсь. Или догадываюсь? Я уже сам запутался. Два месяца – это долгий срок?
   – Оказывается, да.
   – Вот и ладненько, – заметил я. – Есть еще что сообщить?
   – Нет.
   Наташа, отвернувшись, загляделась на снующих за окном прохожих: город за стеклом жил обычной скучной жизнью, частью которой с этого момента мы снова должны были стать.
   – Женщина не может принадлежать двум мужчинам сразу! – Мои слова звучали веско, хотя и не несли содержания. – Когда-нибудь мы сможем прийти к выводу, что это было ошибкой с самого начала.
   – Да, – согласилась она. – Только плохо, что за мою ошибку расплачиваешься ты.
   – Ничего, я пока платежеспособный. Переживу.
   Собственно, на этом можно было ставить точку. Мы посидели несколько минут, не имея представления, что еще сказать друг другу, а потом Наташа открыла сумочку и, достав помаду, начала подкрашивать губы – символический знак, что наша связь пришла к логическому завершению. Мы сухо попрощались, и она направилась домой. Она шла вверх по улице, не отклоняясь ни на миллиметр от идеально прямой траектории движения, и с каждой секундой ее силуэт становился все меньше и меньше, а я мог только тупо смотреть вслед, потому что в этой простой и понятной жизненной ситуации от меня ровным счетом ничего не зависело. Но когда она уже почти скрылась из виду, неведомая сила, подобная смерчу, захватила меня и понесла вслед за любимой женщиной. Спустя миг я оказался возле нее, а она, взглянув испуганно, вдруг закрыла глаза и обвила руками мою шею, и наши губы немедленно слились, будто только и ждали этого момента.
   По-настоящему очнулись мы только спустя пару часов в той же самой комнате в коммуне, в которой провел я бессонную ночь. Думаю, своими стонами Наташа основательно попортила нервы соседям по квартире, но вели они себя на редкость благородно, никак не выдавая своего присутствия.
   – Я тебя люблю! – воскликнула она, отдышавшись после очередной близости. – Что же теперь делать? Не могу я с тобой расстаться!
   – И не надо! Я тоже без тебя не проживу.
   – Но нам уже не удастся встречаться так, как раньше.
   – Как раньше, мне больше не подходит! – произнес я твердо. – Мы должны жить вместе.
   – В этой комнате?! – ужаснулась Наташа.
   – Нет, конечно. У меня своя квартира, просто там сейчас ремонт. Но он скоро закончится.
   – Милый, ты не все знаешь…
   – И не хочу ничего знать.
   – Я беременна, – грустно сообщила Наташа.
   – Это что-то меняет?
   – Да.
   – Что именно?
   – Я какое-то время не смогу работать. Кто нас будет содержать?
   – Послушай, в Испании я заработал кучу денег, ты даже не представляешь, как много. И еще мне удалось найти работу по душе, надеюсь, она тоже будет приносить доход. Я в лепешку расшибусь, чтобы вам было комфортно со мной!
   – Вам?
   – Ну да, тебе и ребенку!
   – Я тебя просто обожаю, милый! Ты так изменился, – растроганно прошептала Наташа.
   – Когда тебя бьют поочередно по башке и по пузу, причем не ограничивая себя во времени, измениться очень легко. Слава богу, ниже пояса никто не целил.
   – Тебе здорово досталось?
   – Да. Но каждый удар приносил такие дивиденды, что вспоминать теперь об этом – одно удовольствие. Когда-нибудь я тебе все расскажу.
   – У нас будет много времени, – прошептала Наташа, и впервые я поверил в то, что смог ее отвоевать.
   Мы договорились, что она отправится домой и все расскажет мужу, а потом соберет вещи и уйдет от него навсегда. Было очевидным, что пока в моем жилище не закончится ремонт, нам придется снимать квартиру, и Наташа, собиравшаяся провести ночь у Инги, с завтрашнего утра планировала приступить к поискам временного пристанища, не доверив мне столь ответственное дело. Когда она ушла, в комнате еще долго витал изысканный запах ее духов, и мысль о том, что любимая моя женщина и вправду останется со мной, начала полегоньку укладываться в моей голове.
   Но ни в условленное время, ни позднее Наташа так и не позвонила. Часов до восьми вечера я просидел в состоянии полного отупения, сжимая в руке мобильный телефон, а потом попытался связаться с Ингой. Трубку она не взяла. Такой поворот событий не сулил ничего хорошего, и, набравшись храбрости, я позвонил Наташе. Ответа не было. Выждав еще час, примчался к Инге, к счастью, оказавшейся дома, но настойчивое мое требование связаться с подругой понимания у нее не нашло.
   – Решай свои дела сам, а меня не впутывай! – решительно отказалась она.
   – Наташа не хочет со мной разговаривать.
   – И правильно делает. Будь, наконец, мужчиной, признай поражение!
   – Надоело мне проигрывать, Инга! Никогда себе не прощу, если подниму лапки и сдамся! Позвони, а?
   Не удостоив меня ответом, она направилась к бару и, отыскав на заставленной бутылками полке початую поллитровку, свинтила крышку и хлебнула водки прямо из горлышка. Затем передала бутылку мне. Сделав глоток, я не почувствовал ничего, будто пил воду. Стеклянная посудина еще несколько раз перешла из рук в руки, пока не опустела. Несколько минут мы молчали, после чего, взглянув искоса, Инга взяла телефонную трубку и нажала нужную кнопку.
   – Наташенька? – Голос ее был таким сладким, будто разговаривала она с трехлетней девочкой. – Как ты, родная?
   Слушала она подругу не менее минуты, нацепив на лицо маску участия, затем неожиданно сухо спросила:
   – А муж дома?.. Душ принимает? Тут со мной рядом парень один стоит, сама знаешь кто… да, он… места себе не находит… хорошо!
   Не взглянув в мою сторону, Инга передала трубку. Но, приложив ее к уху, я не смог ничего сказать; в дом женщины, вновь спрятавшейся в недоступной зоне отчуждения, неслось только мое прерывистое дыхание, а навстречу стремилось другое дыхание, такое же глубокое и прерывистое, и, сталкиваясь внутри телефонного кабеля, они проходили сквозь медное его сечение без искажения, подобно двум призракам, обреченным на вечное одиночество. В сущности, нам и не оставалось ничего другого, как только вслушиваться в пунктирные шорохи телефонных мембран, потому что на самом деле все уже было решено. И одно-единственное слово, прозвучавшее в трубке, стало тому подтверждением:
   – Прости!
   Затем послышался неясный шум, и веселый мужской голос поинтересовался:
   – Кто там, Наташенька?
   – Ошиблись номером, – пояснила она без промедления, а затем, поколебавшись, тихо добавила: – Не звоните мне больше!
   Короткие гудки. Бип-бип-бип-бип…
   Кладу трубку, сажусь в кресло. Надо бы идти домой, но идти, в сущности, некуда. Кресло скрипит подо мной, его одряхлевшие сочленения не терпят чужого веса, но еще жалобнее, чем стон рассохшегося дерева, звучит дребезжание проезжающего неподалеку трамвая. Люди, чьи беспорядочные жизненные траектории пересеклись в его заставленном сидениями чреве, едут на Фонтан. Жизнь продолжается.
   Наверное, продолжается.
   – Что она сказала? – спрашивает Инга.
   Может быть, это проявление участия, а может быть – любопытства. В сущности, мне глубоко плевать. Безразличие – теперь это стиль моей жизни! – сквозит в голосе:
   – Сказала, чтобы больше не звонил.
   Подумав, Инга вновь открыла дверцу бара. В этот раз пришла очередь рома.
   – Ты бы стаканы достала! – хмуро предложил я.
   – Чистых нет. Вчера поленилась помыть, – беззаботно сообщила она. Из кухонного шкафчика извлекла чайные чашки. – Эти подойдут?
   Ром приговорили за полчаса, но легче не стало. Пошатываясь, Инга отправилась в туалет, где умудрилась застрять минут на пятнадцать. Если она там и блевала, то так тихо, что я не услышал. Выйдя, спросила:
   – Есть будешь?
   – Нет.
   Увидев, что начинаю собираться, остановила:
   – Куда уж идти – оставайся! И не бойся, приставать не буду – постелю на диване.
   Спиртное подействовало: я уснул, причем внезапно, будто провалился в тартар – темную яму, полную омертвевших сновидений, вспомнить которые, к счастью, никогда никому не удается. Проснулся с рассветом от боли в голове, и даже крепкий чай не помог рассеять поселившийся в сознании мрак. Свист чайника разбудил хозяйку; всклоченная, опухшая от сна и алкоголя, она отправилась в туалет прямо в ночной рубашке, нимало не стыдясь ночного гостя. Настроения вести беседу не было ни у меня, ни у нее, и некоторое время нам удавалось обходиться междометиями. Но кофе с лошадиной дозой коньяка подействовал эффективнее, чем чай, и к Инге вернулась обычная профессиональная словоохотливость.
   – Жизнь не кончается! – философски заметила она, запихивая простыни и подушки в выдвигающийся ящик. – Тебе придется это пережить. Всем приходится, и ты – не исключение. Лично я и не такое переживала.
   – Заметно, – хмуро отозвался я.
   – Жизнь – это игра, причем очень подлая, потому что выигрывает всегда кто-то другой, но только не ты. Наоборот не бывает! – убежденно сообщила Инга. – Смирись, тем более что проиграл в честной борьбе. Поверь, мужу Наташа нужней, чем тебе. Не держи на человека зла!
   – У нас что, рыцарский поединок с ним состоялся? – зло возразил я. – В уличной драке все средства хороши, а между нами как раз и была уличная драка. Только он про это знал, а я – нет. О какой честности можно говорить?!
   – У него не было умысла причинить тебе вред, он всего лишь хотел вернуть любовь жены, и согласись, это дорогого стоит!
   – Ладно, поведаю о маленьком таком эпизоде: некий человек встречает меня в Барселоне, дает неправильный пароль для банковской карточки и исчезает. Как ты сама понимаешь, без денег я просто обязан был загреметь в тюрьму, причем неизвестно еще на какой срок! К счастью, мне несказанно повезло – попались замечательные люди, помогли выпутаться. Так что о честности я бы не особенно распространялся! Но в одном ты права, нет смысла злиться на некую личность, устроившую весь этот сыр-бор, поскольку от нее и в самом деле мало что зависело: право выбора все равно оставалось за Наташей.
   – Что собираешься теперь делать? Вернешься к прежней жизни?
   – Не знаю. Боюсь, она для меня уже закрыта. Не представляю, что буду делать в редакции. Да и они, как мне кажется, прекрасно без меня обойдутся.
   – Будешь продолжать работу над проектом? – с деланным безразличием поинтересовалась Инга, выдержав минутную паузу.
   – Не очень мне теперь это все интересно, – признался я.
   – Знаешь, а я, наверное, смогу тебе помочь – есть, слава богу, рычаги влияния на руководство канала. Если, конечно, ты готов принять помощь.
   – Пока не готов.
   – Понимаю… но и ты постарайся понять меня. Я – журналистка, да еще телевизионная, ты же знаешь, что мы за народ. На телевидении слабые не выживают, а те, кто пробивается к корыту с отрубями, сами становятся свиньями и не могут позволить себе иметь убеждения или судить по совести. Но сердце-то в груди все равно остается, и оно подсказывает, что за любую подлость придется когда-нибудь расплачиваться. Я – готова!
   – Мне ничего не нужно от тебя, Инга! Мне вообще ни от кого ничего не нужно.
   Я ушел, а она меня не удерживала, понимая, что толку с этого не будет никакого. Не имея ни цели, ни направления, я брел в неизвестность, придерживаясь сдвоенной параллели трамвайных путей и вдыхая густой бодрящий воздух. Утро выдалось прохладное и сырое – похоже, собирался дождь. Мой маршрут, как и линия трамвая, неизбежно приводил меня к дому Наташи, но, приблизившись к нему, я перешел на другую сторону улицы.

   Спустя несколько дней объявилась вдруг Светлана Ивановна:
   – Хочу обрадовать! Решился, наконец-то, вопрос с вашими деньгами, приходите!
   Открыв притулившийся в углу кабинета допотопный сейф, она извлекла на свет запечатанный конверт. Лицо чиновницы озарилось лучезарной улыбкой.
   – Наши спонсоры проявили воистину неслыханную щедрость! – Голос Светланы Ивановны звучал торжественно. – Учитывая, в какие неблагоприятные обстоятельства вы попали по их вине, они увеличили размер выплат с четырех до десяти тысяч евро, полагая, что это в какой-то степени компенсирует нанесенный моральный ущерб. Что скажете?
   – Тщетные надежды. Я не продаюсь.
   – Ну, знаете! – возмутилась Светлана Ивановна. – Люди идут вам навстречу, а вы…
   – А я, представьте, идти навстречу не собираюсь! Разучился за два месяца.
   Она пожала плечами.
   – Как хотите! Мне что, вернуть деньги?
   – Пока нет, – поразмыслив, ответил я.
   Распечатав конверт, нашел в нем пачку банкнот по пятьсот евро. Выглядела она как-то несерьезно, даже не верилось, что в тоненькой стопке невзрачных на вид бумажек – десять тысяч евро. Отсчитав восемь ассигнаций, спрятал их в карман, а остальные деньги запихнул обратно в конверт.
   – Ну, вы даете! – воскликнула Светлана Ивановна, разводя руками. – Не в вашем положении быть таким щепетильным!
   – Меня мое положение устраивает.
   – Вам что, вожжа под хвост попала? – возмутилась она. – Почему не хотите брать деньги?!
   – Из гигиенических соображений: они плохо пахнут!
   – Что за чистоплюйство! Не могу я вас понять, молодой человек!
   – Честно говоря, мне и самому себя понять не всегда удается, – сознался я. – А уж другим людям и подавно!
   – Ладно, дело ваше! – смирилась чиновница, забирая конверт. – Но ведете вы себя крайне неразумно. Деньги, что ни говори, немалые, а поэты – люди небогатые. Зря отказываетесь.
   – Видите ли, все зависит от самоуважения: в одном случае десять тысяч – слишком много, а в другом – слишком мало.
   – Так у вас появилось самоуважение? – с иронией поинтересовалась Светлана Ивановна. – Вот уж не ожидала! Причина этого столь редкого природного явления кроется, как я понимаю, в тлетворном влиянии Запада, не так ли?
   – Добавьте еще «руку Москвы», и не ошибетесь! А самоуважение у меня не появилось, а просто сохранилось, пусть и небольшое. Оно один раз уже продавалось, но не за такую мизерную сумму.
   Некоторое время мы молчали, погрузившись каждый в свои мысли; не знаю, о чем думала моя собеседница, но я не мог не вспомнить ловкий маневр Бориса Аркадьевича, легко переигравшего меня в подобной ситуации. Затянувшуюся паузу первой нарушила Светлана Ивановна.
   – Ладно, каждый сходит с ума по-своему! – вздохнув, согласилась она. – Поступайте как знаете, воля ваша!
   Расстались мы вполне дружелюбно, что было правильно: какой смысл ссориться с почтенной служащей, с которой столько лет сохраняешь добрые отношения!
   В тот же вечер позвонила мне неожиданно Инга и, не скрывая крайнего возбуждения, выпалила одним духом замечательную новость:
   – Парень, похоже, ты схватил удачу за хвост! Я твою программу так разрекламировала, что слухи дошли до конкурирующего телеканала, и они начали тобой интересоваться. А после этого и наша дирекция проснулась! В общем, начальство требует, чтобы ты немедленно представил свой проект. Сам понимаешь, какой год на носу – сплошной Апокалипсис! – Она рассмеялась. – Народ запуган и жаждет получить успокоение. Надеюсь, не передумал делать программу?
   – Не знаю пока.
   – Перестань сходить с ума! Только работа может исцелить душевные раны, по себе знаю. И, кстати, разве не здорово будет, если Наташа, включив телик, будет время от времени натыкаться взглядом на твою жизнерадостную физиономию?
   – Ну ты и стерва! – не удержался я.
   – А другая – кому я нужна? – невозмутимо ответила Инга.
   Наутро я передал ей проект первой телепередачи, а также план еженедельных выпусков на ближайший квартал. Спустя неделю дирекция канала дала добро на первый выпуск, после чего началась подготовка к шоу. Работать теперь приходилось по четырнадцать часов в сутки, и в течение этих четырнадцати часов мне удавалось не думать о Наташе. В оставшееся время я либо спал урывками, либо пытался как-то переосмыслить незадавшуюся свою жизнь, но робкие эти попытки ничем путным не заканчивались, поскольку сознание мое, раздвоившись, занималось исключительно внутренней борьбой, в которой ни одна из сторон не имела шансов на успех.
   Спустя месяц меня разыскала Светлана. Оказывается, я забыл выйти на работу, что ее чрезвычайно обеспокоило. Увидев, в каком я нахожусь состоянии, Светлана встревожилась еще больше. К несчастью, ни я, ни она ничего не могли изменить.
   Первый выпуск программы зрительскую аудиторию заинтересовал, но приятная эта новость не столько радовала, сколько забавляла. В сущности, такая реакция была всего лишь маскировкой глубочайшей апатии, бороться с которой не осталось сил. С такой внутренней асимметрией удалось протянуть до весны, и единственное, что удивляло меня в то время, – это возникшая загадочным образом способность механически двигаться, преодолевая вызванное бессонницей изнеможение, а потом с блеском выкладываться на съемках. Рейтинг моих телепередач рос, и постепенно они начали приносить определенный доход. Затеянный по возвращении из Испании капитальный ремонт затянулся до католического Рождества, что меня мало беспокоило, но после окончания всех работ возникла новая проблема – мебель. Времени приобрести ее я так и не выбрал, а в результате спал на надувном матрасе, разложенном прямо на паркете. Зато у меня была прекрасная ванная, облицованная мрамором, и замечательная кухня-студия со встроенной газовой плитой и посудомоечной машиной. Впрочем, ни плитой, ни машиной я практически не пользовался, предпочитая кипятить воду в электрочайнике, а чашку после чаепития ополаскивать в мойке. Однажды один из друзей привел в мою квартиру симпатичную молодую женщину, представившуюся дизайнером Олей. Да, так мы ее впоследствии и звали – дизайнером Олей, – что позволяло этой несколько эксцентричной особе занять эксклюзивное место среди бесчисленного множества других привлекательных молодых женщин, получивших при рождении имя Ольга. Попав в родную стихию ремонта, моя несносная гостья в течение полутора часов без устали критиковала качество работы нанятых мною мастеров, на что я в шутку предложил ей заняться этим благородным делом самой. Приняв предложение всерьез, она с энтузиазмом начала выплескивать на нас спонтанно зарождающиеся идеи по превращению типовой холостяцкой берлоги в произведение искусства, и в какой-то момент я осознал, что дать задний ход уже не получится. А следующим утром дизайнер Оля объявилась в компании двух молодых ребят в серых комбинезонах, доказав тем самым, что слова с делом у нее не расходятся. Ошеломленный бешеным напором гостьи, я безропотно отсчитал запрошенный аванс и поспешил смыться из дома. А пока собирался, половина обоев в прихожей оказалась лежащей на полу в виде кучки изодранной влажной бумаги. К моему достаточно позднему возвращению разгром в квартире принял уже системный характер, а милое сердцу надувное ложе бесформенной тряпочкой ютилось в дальнем углу гостиной. На наивный вопрос, где мне теперь спать, дизайнер Оля ответила без тени смущения, что на время ремонта я могу переехать к ней. От столь заманчивого предложения я предпочел отказаться, что вызвало у молодой женщины подлинное недоумение. К счастью, это был единственный случай нашего с ней взаимонепонимания. Спустя месяц перелицовка моей берлоги была окончена: во многом отремонтированная заново, она оказалась обставленной новой мебелью и несчетным количеством полезных и бесполезных вещей, поражая воображение гармонией самых разных предметов, будь то многофункциональная решетчатая конструкция в прихожей или старинный гобелен над стеклянным столиком в гостиной.
   – Нравится? – поинтересовалась дизайнер Оля, уперев руку в бедро, что должно было, как я понимаю, придать ей независимый вид.
   – Да, но возникает проблема: не захочется выходить из дому и идти на работу. Здесь есть все, что мне нужно, – не задумываясь, ответил я.
   – Пожалуй, не хватает одной детали до полного совершенства. Но она – самая необходимая, – задумчиво проговорила Оля.
   – Есть идея, чего именно не хватает?
   – Одной вещи, которую ты должен выбрать сам.
   – Ты о столике под компьютер? – нерешительно предположил я.
   – Нет, о женщине. Этому дому нужна хозяйка, тогда он перестанет быть мертвым… и ты тоже.
   – Ты ошибаешься! – Я попытался улыбнуться, но, боюсь, получилось кривовато. – Я – живой!
   – Наполовину, а это не считается, – возразила она.
   Мне захотелось ответить, что чужие дела ее не касаются, но не удалось вымолвить ни слова, будто вернулся я вновь в то далекое время, когда еще не умел говорить. Расстались мы натянуто. Наверное, надо было предложить симпатичному дизайнеру Оле встретиться еще, но заноза, сидевшая в моем сердце, не позволяла чувствовать ничего… даже боли.
   С таким замечательным настроением, когда единственным, что тебя интересует в жизни, является цикл собственных передач, прожил я до середины весны. А в апреле случилось то, чего все равно нельзя было избежать. Я шел по Приморскому бульвару, а навстречу брела неспешным прогулочным шагом Наташа, и моя походка при ее приближении стала деревянной, а она, заметив бывшего возлюбленного еще издали, напряглась, вглядываясь в мое лицо, но когда мы почти уже поравнялись, отвела глаза и прошла мимо, держа под руку мужчину, оставшегося в моем сознании размытым темным пятном, потому что сосредоточить на нем свой взгляд мне так и не удалось. Казалось, была она прежней, но и чуть-чуть иной – мягкой, умиротворенной; легкая ее походка выглядела теперь тяжеловатой, а одна из пуговиц плаща расстегнулась, давая возможность любоваться выступающим вперед животом. Я сумел пройти с независимым видом еще шагов двадцать, а потом все равно оглянулся. Остановился и смотрел, как они удаляются, направляясь к Дюку. Праздношатающиеся прохожие то и дело заслоняли длинноногую женщину с чуть располневшей талией, опирающуюся на руку шагающего рядом мужчины, но я каждый раз снова находил ее глазами. И только когда стайка школьников, взобравшихся наверх по Потемкинской лестнице, заполнила пространство возле памятника, я окончательно потерял из виду Наташу и ее мужа. День был солнечный, но не жаркий, и, застыв на месте, я жадно глотал прохладный воздух, а сердце мое, поймавшее ритм вселенной, колотилось в груди и требовало движения. Я ухитрился заставить себя сделать несколько шагов в направлении, обратном той недостижимой дали, где скрылась любимая моя женщина, и, выйдя на смотровую площадку возле горисполкома, взглянул на море, сереющее за дамбой судоремонтного завода. Далеко-далеко на рейде чернели корабли, ожидавшие разрешения на вход в акваторию порта, а над головой, заставив меня вздрогнуть, с резким криком пронеслась чайка и, сделав вираж, спланировала в сторону нефтяной гавани. И тогда – с высоты ее полета – я смог наконец увидеть этот мир таким, каким он на самом деле был, словно глядел на него, подобно Аргусу, сотней незамутненных глаз.
   С тех пор Наташу я больше не видел.

Наиль Муратов Психопат (сборник)

Психопат

Плайя де Аро

Наиль Муратов
Психопат (сборник)